Роман. В письмах [Оксана Цыганкова] (fb2) читать онлайн

От автора

Это не должно было появиться. Я не планировала об этом писать никогда. Это слишком мое, слишком личное, и, вобщем-то, давняя история. У меня в голове есть два серьезных проекта, в некотором смысле может быть фундаментальных. Один даже не вполне художественный. Есть чем делиться с миром. И время пришло. Важно поймать, пока оно еще есть.

Никогда – очень смешное слово.

В этом, видимо, и смысл всей моей жизни – планировать, просчитывать до мелочей и делать совсем не то. Человек – парадокс, человек – противоречие. Об мою натальную карту все астрологи ломаются . Не то, чтобы я увлекалась сильно, просто в последнее время дарят постоянно такие штуки. Что-то в этом реально есть.

Вот и с книгами та же ерунда – я вынашиваю идею, точно знаю развитие сюжета, финал, а потом открываю ноутбук и оно само. Это не я, это все Настя … Да, один из проектов так и называется – «Настя в моей голове». О том, как я дошла до жизни такой, что написала книгу, как я ее писала, что происходило в это время и чем все закончилось. Впрочем, оно и не закончилось.

Но в этот раз я ничего не вынашивала. Продолжение «Тропы» безнадежно заброшено, к фундаментальным я не приступаю, жду прихода. Потому что отрываться нельзя. Пропустила три дня – все, книга не написана.

В этот раз я просто открыла ноутбук. Захотелось. И понеслось. Мне хватило двух недель. Конечно, это не 200 страниц, но тем не менее.

Можно было писать и больше. Есть о чем. Но это уже будет очень сильно пересекаться с вышеуказанными проектами, и тогда я их точно не напишу. Я не умею одно и то же делать несколько раз. Сделала и все. Поэтому я не могу быть актрисой при всей склонности. Могу сыграть один раз. Если на репетиции выложилась, на премьере уже сдулась. Мне казалось, что может в кино это по-другому, но нет. Я попала на съемки и поняла, что там еще хуже. Поэтому я никогда не репетирую в полную силу танцы. Чтобы запала на сцену хватило. И один раз оттанцевав интерес теряю абсолютно. Поэтому и ставлю танцы быстро. Чтобы к следующему выступлению уже новый. Или этот измененный. Само выступление даже не так важно. Меня процесс захватывает. А после выступления уже все. Это как целей достигать. Наверно, поэтому мое существование сейчас бесцельное. Оно желательное и мечтательное. Так даже лучше получается.

Состояние было именно такое. Парящее. Я открыла ноутбук.

Письмо 1

Знаешь, ты сам во всем виноват…Эти твои оговорочки по Фрейду…

Уезжая, ты сказал «Пиши письма, не зарывай свой талант». Потом мы смеялись, но мы же оба знаем – сказал то, что сказал.

Письма….я так любила писать письма. Моя графомания развивалась с самого детства – написать письмо было для меня не просто не проблемой, а огромной радостью. Я писала много и часто. Повзрослев, я то и дело слышала, что мои письма спасли, помогли…Однокурсник уехал на год в Америку и вернувшись сказал, что только на моих письмах и держался. Я писала очень тепло…

Я все делаю тепло. Я просто не делаю то, что мне не нравится, вкладываюсь так, что мама не горюй. Потом перегораю и все. Уже не заставить… Поэтому жгу мосты сразу и навсегда. Хотя в нашем случае навсегда очень смешное слово…

Ты спрашивал меня в последний приезд, зачем я так – с одной порвала отношения, с другой…Как раз поэтому…Перегорело. Не искрит. Нет источника питания.

Я один раз долго жила в ситуации, когда нет источника питания. Источник в другом месте…а я почему-то в этом. Я больше не хочу туда.

Так вот письма. Я тебе тоже писала. Много. И ты мне всегда отвечал, хотя сам писать не любил. Ты вообще сразу стал самым близким. Но есть вещи, в которых мы себе не признаемся. А в 14 мне нужен был самый лучший. Самый. Лучший. Я даже помню, свадьбу свою так представляла – открытый лимузин, мы такие в полный рост, чтобы все вокруг видели, что мой самый лучший. Потом садимся в поезд и досвидания. Именно так, в одно слово. То есть люди вокруг нужны только чтобы утереть нос, а жизнь свою семейную я вообще никак себе не представляла.

Так то, спустя 30 лет ничего не поменялось. Нужен самый лучший. Желание показухи только отпало. Я пыталась идти на компромисс. Я вообще легко экспериментирую. Попытка была значительной и неудачной. Принесла много опыта и взрыв творческой энергии, сжавшейся в пружину за все долгие годы этого компромисса и вырвавшиеся наружу после моего полного освобождения. Это опять к слову об источнике. Точнее о его отсутствии.

Поменялся смысл слова лучший. Кардинально.

Так вот письма. Твои письма. Они были простые и короткие, но я радовалась им с каким-то просто поросячим восторгом. Я даже почерк твой помню. И конверты. Тридцать лет, а я помню твой почерк. Представляешь?

А потом я их выбросила. Все. Потому что мы много лет не виделись, и я подумала, зачем хранить прошлое? Видимо, ностальгия – не моя сильная сторона. Я села, разобрала все письма и фотографии. Выбросила все из того периода. Нам же рано жить воспоминаниями. И я расчистила пространство для нового. У меня удивительные отношения с пространством, но сейчас не об этом.

Я расчистила пространство для нового, не учтя тот факт, что новое – это хорошо забытое старое. Недели, по-моему, не прошло, как позвонил старый друг и притащил меня к вам. Всем вам, которых я так любила и решила вычеркнуть из жизни, раз вы обо мне не помните.

И прошлое ворвалось в мою жизнь бурно и весело тем самым угаром юности, который обычно бывает в семнадцать, а меня нагнал в двадцать семь.

Удивительно, но пару месяцев нас с тобой просто разводило в разные стороны. Мы расходились на какие-то доли секунды – ты уже ушел, а я еще не пришла. Меня даже спрашивали –« Ромку не встретила?»

Во всем этом были какие-то свои тайные смыслы.

В последний твой приезд я говорила тебе, что вижу какие-то мирозданческие связи без претензий на истинность этого своего видения. Говорила по-другому поводу, но эту тоже увидела. Мне кажется, тебя специально уводили, чтобы я сначала нажралась вот этой моей радостью от встречи и от захватившего меня мира. Если бы ты был там, ты бы просто стал частью этого общего угарного веселья, а у жизни были свои планы.

Поэтому за пару месяцев я слегка подуспокоилась, и уже все происходящее воспринимала как само собой разумеющееся, и вот тут то мы и встретились…

Я помню это как вчера. Я помню платье, которое было на мне в тот вечер… Мы столкнулись с тобой лицом к лицу в узком проходе и застыли оба. Не было ничего неожиданного встретиться в этом месте, и ты и я знали, что мы часто здесь бываем. Но мы застыли и стояли так какое-то время. Наверно у меня все тогда и началось… Наверно, у тебя тоже…

Но я не думала ни о каких отношениях. Не потому что это невозможно. Не потому что у тебя семья. Я просто об этом вообще не думала. Я была так рада тебя видеть, что все остальное для меня просто не существовало.

Наверно щенячья радость – это какое-то мое уникальное преимущество. Я просто не считаю нужным скрывать этот свой восторг, от чего бы то ни было. И да, я хорошо помню периоды, когда я так не считала. В детстве, а потом в этом своем компромиссе. Имидж, знаете ли…. Хорошо, что я себя не убила этим имиджем. Так-то недалеко уже было. До сих пор последствия разгребаю.

Так вот, когда дар речи все-таки вернулся, ты вроде первый очухался. Сказал «Оксанка». Я это тоже помню как вчера. И голос, и интонации. Мы потом долго общались, Остапа несло. Не очень помню, кто из нас был Остапом в тот вечер. Ты вообще не очень многословный, но тогда прорвало. И потом часто еще прорывало…

Потом я приклеилась к тебе хвостиком и моталась с тобой по разным твоим делам. Мне было уютно. Я в тот момент переживала разрыв с человеком, и с тобой было устойчиво. Переживала не в смысле горя, а в смысле проживания жизненного этапа. Наверно ты это как-то ловил, и это тебя как-то цепляло, потому что сам себя ты устойчивым не чувствовал. Эта ваша безумная затея земли под ногами не давала, другие твои жизненные обстоятельства тоже не добавляли…

Но это было все какой-то предтечей. Эта моя влюбленность не была адресной. Я сейчас переживаю что-то похожее, когда я просто настолько люблю каждое мгновение своей жизни, что периодически получаю обраточку типа «Чой это ты смотришь на меня такими влюбленными глазами?» Хотя в той конкретной ситуации дело было, конечно же, в тебе. Я была так тебе рада, что это просто не вмещалось …

Да, я играю в эту игру уже так давно, что только сейчас, когда пишу, начала осознавать.

Я так была рада каждой встрече с тобой, но так боялась выдать себя, а потом еще и тебя, что смотрела на кого угодно, кроме тебя. Все 30 лет с того момента, как я себя осознала в любви, когда мы в толпе, я смотрю на кого угодно, кроме тебя. И чтобы начать разговаривать, нужно, чтобы все неожиданно исчезли. И когда я смотрю на других, мне часто такая обратка прилетает. Я не хотела ничего тебе ломать. Мне было достаточно того, что я чувствую…

Письмо 2.

Ты сам во всем виноват…Я правда не пыталась тебя соблазнять. Я просто была тебе так рада и так переживала, когда у тебя что-то не получалось, что аж дышать переставала. Я ни на что не рассчитывала. Я просто понимала, что тебе нужно, чтобы я была рядом и была. Это было так естественно. Я даже не пыталась распознавать свои чувства к тебе. До меня очень долго доходило, что это. И я очень хорошо помню, что было спусковым крючком. И как это сработало.

Вам было очень трудно тогда. Я была с вами почти каждый день и видела это своими глазами. Все, что я могла сделать, это просто верить в то, что у вас все получится. И я верила изо всех сил. И мне казалось, что те, кому по семейному кодексу положено делать то же самое, то же самое и делают. И я была просто поражена тем, как это не совпало с реальностью. Особенно у тебя. Я не следила. Просто не один раз такие разговоры проходили в моем присутствии. Я их не помню вообще, помню только потрясение от несовпавшей картинки. Я не понимала, как это вообще возможно. В моей жизни, в моих отношениях такого никогда не было. Я или верю в человека, или в моей жизни нет этого человека. Потому что какой смысл, если ты не веришь? Да, этот максимализм за 45 лет так и не выбили. До сих пор доверие – это главное. Я верю до последнего. Мир может рухнуть, а я буду верить. А если перестала – то все. Досвидания. В одно слово.

И тогда я стала замечать, что не все гладко в твоем королевстве. И стараться заполнять те пустоты, которые физически в тебе ощущала. Я не думала, зачем я это делаю. Это просто была внутренняя вера в то, что так надо. Потребность.

Жизнь между тем текла своим чередом, и в ней было много всего прекрасного. Только вот Шекспир давно все написал о человеческих чувствах. Она его за муки полюбила, а он ее за сострадание к ним. Мы просто вписались в этот сценарий. Но не только это.

Я никогда не понимала, что у тебя в голове. Твой мозг – это моя эрогенная зона. Он меня захватил тогда и не отпускает. Это не исследовательский или профессиональный интерес. Не поэтому. Просто я очень быстро просчитываю людей. Я понимаю, как они поведут тебя в той или иной ситуации. Тут гордыня моя меня прямо подкармливает. А с тобой я никогда не понимаю… Ни один здравомыслящий человек так делать не будет.

Ты непрогнозируемый и совершенно потрясающ в этой своей непредсказуемости. Знаешь, если ты не исчезнешь из моей жизни, как это пару раз бывало в нашей истории, мне Альцгеймер точно не светит. Да, можешь считать, что я сейчас тебе призналась. Я постоянно думаю о тебе. Мне это не мешает проживать свою жизнь и брать от нее все. Ты просто есть в ней фоном. Всегда. Это мое особое счастье. Отдельное. О котором никто не знал. Теперь ты знаешь. Я все детство прятала свои чувства от людей, которые мне нравились, и много глупостей наделала.

Я боялась… Я так боялась понравиться и не понравиться одновременно. Я помню эту свою схему – сделать все, чтобы понравиться мальчику и, увидев первые признаки успеха, тут же свалить. Я всегда боялась отношений. А больше всего внимания со стороны других людей. Ты, наверно, сейчас в замешательстве. В твоей картине мира, скорее всего, я выгляжу несколько по-другому.

Я помню, когда мы с тобой встретились после ссоры и оба в тот момент были в своих устойчивых отношениях, мне постоянно в путешествиях мерещилась картинка – падает самолет, я звоню тебе и говорю: «Меня сейчас не станет. И я хочу, чтобы ты знал – я тебя люблю. Всегда любила». Как-то так – увидеть Париж и умереть. Жить после этого мне казалось совершенно невозможным. Даже странно, что когда я тебе это сказала, в другом контексте абсолютно, это было так весело и буднично. Да, любила всегда. А чего такого то?

Быть открытой – особая роскошь. Я долго к этому возвращалась. Сейчас-то я уже точно знаю, что когда я открыта, я получаю все. А когда начинаю играть, получаю обучающий пинок разной степени мощности. На мое счастье получаю очень быстро. Всегда знаю и за что, и зачем. И время мне досталось такое, когда открытость можно себе позволить. Повезло мне со временем.

Мне вообще везет. Всегда. На все. На людей. На тебя.

Я помню твой взгляд, который я иногда перехватывала, и я долго не понимала, что это такое. Взгляд был тяжелый. Я первое время думала, где я накосячила. Потом ты встряхивался, и мне казалось, что показалось. А позднее я как раз и начала задумываться, что у тебя в голове, когда ты так смотришь. Что ты там решаешь?

Но потом ты улыбался и все… Знаешь, я помню ракурс, с которого меня эта твоя улыбка захватывала до остановки дыхания. В машине, справа от тебя, ты что-нибудь рассказывал, вспоминал и улыбался и все… Оторвать глаз я не могла. Ты, наверно, не замечал, ты смотрел на дорогу. Ну или просто не верил в то, что это может быть адресно к тебе. Потом у тебя отлетело колесо, и ты перестал меня возить. Испугался. Или не отлетело, но ты заметил, что болтается. Но я уже была так включена в тебя, что это стало моим наркотиком.

Ты курил, а я чувствовала во рту этот вкус сигареты. Я иногда знала, когда ты позвонишь. Но нет. Я не собиралась тебя соблазнять. Я просто любила тебя со всем, что в тебе есть : твоими сомнениями, амбициями (да, в отличие от многих, я их видела. И спасибо, что не скрывал. Я люблю любить людей неидеальными, без иллюзий).

Это странно, но мне нравилось, что ты курил. Я глаз не отрывала от твоих рук с сигаретой. Очень красивые руки. Немного нервные, пальцы длинные. Мой фетиш. В таких руках как-то даже киношно получалось.

Это сейчас я не выношу курящих людей и запах, а тогда я смотрела на твои руки и дышать переставала. Черная футболка с коротким рукавом и загорелые руки. Мне хотелось провести пальцем. Уже потом, когда дистанция сократилась, я помню, как первый раз это сделала. Завершила гештальт. Хотя тогда я и слов то таких не знала. Я просто затаив дыхание водила пальцем, а у тебя глаза темнели. И слышно было, как сердца колотятся так, как будто выскочат сейчас. Темный зал, маленькая лампочка, черная футболка, и я пальцем по бицепсу вожу.

Но ты делал что-то невероятное. Приближал. Отдалял. Сегодня было можно погладить, а завтра ты ближе трех метров не подходишь. Я приняла правила игры. Я ничего не делала сама. Вот с тобой я стала ведической женщиной. Ты мужчина. Ты и решай. Я тебе верю. Как ты решишь, так и правильно. Наверно, это было трудно для тебя. Если бы я тебя соблазняла, ты бы точно нашел силы сопротивляться. Ты сильный. У тебя Дух такой, что всем бы подтянуться. А тут все настолько решал ты, что это ставило тебя в тупик. Я просто была в шаговой доступности, смотрела огромными влюбленными глазами и не отворачивалась. Если честно, я настолько была уверена, что ты никогда черту не переступишь, что вообще не парилась по этому поводу. Ну люблю. Ну вижу, как тебя ко мне тянет. Но ты же скала.

Все сломалось об копченую курицу. Ох уж эта копченая курица, роковая птица моей жизни. В тот год я впервые решила выдержать Пост и долго у меня получалось. Мы еще и в этом с тобою совпали. Но у тебя были глубокие убеждения, а у меня тяжела семейная ситуация. Тогда пропал мой брат, и родители сворачивались на глазах. Я тогда, особо не веруя, сказала «Господи, если ты есть, пожалуйста, помоги. А я буду держать Пост». На следующий день позвонил мой друг и сказал, что нашел брата в больнице. Живого и условно здорового. И я стала держать Пост. Это тоже фамильное Цыганковское – моя прабабушка тоже давала слово Богу, когда спасала свою умирающую дочь. Дочь спасла, слово сдержала. Может, расскажу когда-нибудь, это сильная история. Так что я с такими играми в моей семье была не первая. Держала Пост по-честному.

Но потом я пришла к вам, а у вас на столе были две огромные тарелки с курицей и я сломалась. Ела ее с упоением и удовольствием. Грешила.

Вот и в этот раз было лето, вечер и у вас была курица. Мы были вчетвером, много смеялись, ели эту курицу и пили пиво. Был какой-то такой безумный летний флер, и я абсолютно не ждала никакого подвоха. Ты как-то приобнял, но это было вполне в рамках нашего с тобой общения, приобнимал периодически. Но тут ты не остановился. Прижал к себе и первый раз поцеловал. Куда в тот момент эти двое делись, я не знаю, но наверно это было остро – сделать то, что давно хотел в те короткие секунды, пока никого нет. А я пропала.

Я к тому времени уже получила предложение руки и сердца и радостно отказалась, поставив галочку в мозгу – пункт выполнен. Досвидания. Пережила роман с мегакрасивым московским видеоинженером, монтировавшим клипы вполне себе знаменитым музыкантам и похожим как две капли воды на молодого Траволту. Пережила первый опыт совместного проживания с человеком, к которому особых чувств не испытывала. Ну секс. Ну оргазм. Ну гражданский брак.

То есть девушкой была уже в меру опытной. Но ты был не похож ни на что из вышеперечисленного.

У меня отключился мозг. Сразу. До сих пор ты первый и последний человек, во время близости с которым мне овец считать некогда. И нечем. Но тогда мне хватило даже поцелуя. Рома, восемнадцать лет, а я помню твои теплые губы.

Письмо 3

Мне надоело начинать каждое письмо с одной и той же фразы. Я только что вошла домой первый раз после того, как мы из него вместе вышли, и увидела на столе две невымытые чашки, засохший блин и кофейник. Меня такая волна счастья захлестнула. Я даже убирать не хочу. Это так трогательно…

Блины, кстати, реально вкусные. А я даже ничего не почувствовала. Ты вообще когда рядом, я есть совсем не хочу. Мне так хорошо от того, что ты рядом, что ничего заедать не надо. Наверно поэтому тогда, когда мы были условно вместе, я была такая стройная.

Когда мы встречались с тобой в кафе в Москве, после того, как ты выкарабкался из всего этого ужаса, ты меня спрашивал, почему я ничего не заказываю. Я реально есть не хотела. Иногда, когда ты уходил, на меня нападал жор, а иногда я целый день есть не хотела.

Так вот губы. Когда ты меня поцеловал, я поняла, что такое чувственные губы. Вот как-то не в технике дело. Целовались долго с упоением, пока эта парочка не вернулась. И потом весь вечер, когда эти отвлекались, целовались опять. Сердце у меня было где-то в пятках, и я не понимала, сон это или реальность.

А утром я увидела кружку с курицами. Сейчас не очень помню надпись, но какая-то она была очень втемная. А кружка синяя. Я неслась к тебе с этой кружкой через весь город, мне так хотелось, чтобы ты тоже посмеялся. Но ты кружку не взял и сказал (первую часть фразы я не помню)

–А курица была жирная и копченая. И незачем ее вспоминать.

Ну незачем, так незачем. Кружка была зачетная и осталась у меня. Я ее выкинула тогда, когда выкидывала тебя из своей жизни. Не в первый раз это делала, были же уже письма…

Мы стали делать вид, что ничего не было. Хотя уже не очень получалось. Ты подходил все ближе и как бы случайно задевал все чаще. Мы смотрели друг на друга уже не втихаря.

Как-то так все и тянулось. Однажды мне позвонила Таня и позвала пирожные есть. Те самые, которые божественно пекла кондитерша в нашей столовке. А я занята была, приехала ближе к вечеру. Уже ни людей, ни пирожных не было. Только ты один. Мы с тобой болтали целый вечер. А в одиннадцать я попросила тебя вызвать такси.

– Вот теперь я тебя точно никуда не отпущу.

Я так в пол и вросла. Не могла поверить. Я боялась на тебя глаза поднять, вдруг ты пошутил или передумаешь.

Но ты не передумал. Что такое перещелкнуло у тебя в голове тогда? И да, Рома, восемнадцать лет, а я помню твои руки…Твои пальцы. Твою нежность.

Вот это было впервые. В ту ночь я и поняла значение слова нежность. В моей жизни была страсть и отмороженность, любопытство и удовольствие, а вот нежности не было. До тебя. То, как ты меня изучал тихонько, рассматривал, поглаживал, эти глазища твои – бусины темные, я оторваться не могла. В нашей с тобой профессии это запросто можно посчитать импринтингом. Если бы я не была в курсе про твою дочь, я могла бы подумать, что я у тебя первая. Столько трепета было в этой близости. Такое ощущение, что ты меня разбить боялся.

Это было какое-то нереальное совпадение. С тобой удобно было спать. Я сейчас в буквальном смысле. Именно спать. Я как-то в любом положении с тобой совпадала. И ты всю ночь обнимал, из рук не выпускал, и это тоже было удобно. Я легко засыпала и мне ничего не мешало. И просыпалась также, как и уснула. Ты обнимал. Не нужно было никакого пространства, так слепились. Знаешь, ни до, ни после вот так удобно не было. И в автобусе уснуть у тебя на плече, и в палатке было просто как в лего – совпали, соединились и не расцепить.

Я проснулась от того, что ты на меня смотрел. Глаза итак темные еще темнее. Опять же ни до, ни после никто так не любовался. Наверно, ты был первый, кому я позволила. До этого я терпеть не могла повышенное внимание к себе.

По сути, ты и сделал меня женщиной. Я позднее поняла, что женщиной делает не тот, кто девственности лишает, а тот, кто меняет твое мироощущение. У меня не было с тобой секса. Я занималась любовью. Я поняла разницу в ту ночь.

Год назад я начала писать книгу и под это дело поехала на море к подружкам. Смехом мы обсудили мою эротическую фантазию о главном герое. Девочки прочитали и сказали, что там ни эротики, ни фантазии, а все заканчивается фразой «так все и случилось». И как-то мы разговорились о любви, о совпадениях, о близости ну и я вспомнила один эпизод из нашей с тобой жизни. В подробностях. Даша тогда сказала мне – вот это и нужно писать.

Так что все сцены списаны с тебя. Кроме первой брачной ночи. Это отдельная история для совершенно другой книги – то, как я первую брачную ночь описывала, но все остальное это ты.

Понятно, ты себя не узнал. Я вообще не уверена, что ты что-то помнишь. Твоя память – это еще одна моя эрогенная зона. Я так никогда и не узнаю, что ты реально забывал, а что было удобно не помнить. Иногда кажется, что память нам тоже общую дали. Большая часть у меня. Меня вообще жизнь щедро одаривает.

Уезжала я рано, чтобы не встречаться ни с кем. Мы так и целовались, пока ждали такси, пока я вещи срочно собирала, когда в машину садилась.

Естественно, ты исчез. Ушел в свои внутренние процессы. Я тоже. Я осознавала произошедшее, и мне было сладко и ужасно одновременно. Я не понимала, как мы с тобой встретимся в следующий раз. И еще мне казалось, что это так заметно, что я просто не хотела нас выдавать. В отличие от большинства любовниц у меня не было ни малейшего желания уводить тебя из семьи. Я представляла тот скандал, который возникнет в нашем благородном семействе, если кто-то о нас узнает, и мне было жутко.

Но потом захлестывала волна воспоминаний о той ночи, бросало то в жар, то в холод, голова кружилась. Мой мегамозг, который как у дельфина, полностью никогда не засыпал, отключался напрочь даже от воспоминаний.

Письмо 4

Я так ждала новой встречи и так боялась ее, что каждый раз прокрадывалась бочком, а сердце колотилось так, что могло просто выскочить. Но реальность все ожидания превзошла.

Естественно, ты сделал вид, что ничего не было. Ты в очередной раз поставил меня в тупик.

Знаешь, я с тобой прошла такую школу мужских манипуляций, что потом с другими мужчинами на меня это уже вообще не действовало. Я замечала эту их игру раньше, чем они ее начинали, и была готова к любому боевому действию абсолютным отсутствием реакции. Наверно, поэтому у меня такая репутация….

Но в твоем случае я так и не смогла понять – специально ты это делал? Просто пытался справиться с тем, что на тебя нахлынуло? Реально ничего не помнил?

За твою голову очень удобно прятаться. Зачет. Если бы у тебя не было травмы, ее стоило бы придумать. Твоя рассеянность была поводом постоянного смеха для всех и какой-то иррациональной нежности для меня.

Я приняла правила игры. Ты играл в свои игры разума, я наблюдала молча. В конце концов, это был потрясающий опыт наблюдателя, в жизни он мне потом часто помогал. А ночь, проведенная с тобой, дала какой-то нереальный эмоциональный заряд и бабочек в животе. Не то, чтобы до тебя я оргазма не испытывала. С этим как раз все в порядке было. Получать удовольствие от любого действия это что-то вроде девиза и способа жизни. Переданного от дедушки по наследству. Но то, что я чувствовала просто от прикосновения к тебе, было космосом. Все то техническое удовольствие ничего не стоило…

Я не страдала тогда от этой своей бестолковой влюбленности. Я открывала какие-то неизведанные миры, ранее мне недоступные. По большому счету до тебя я себя считала бесчувственной. Мой первый сексуальный опыт вообще с влюбленностью ничего общего не имел. Просто некоторые мои одноклассницы уже успели родить и развестись, а я еще даже не попробовала. Я и выбрала из огромного количества прекрасных парней того, которого не жалко. Нормальная такая мотивация. Там парню просто крышу снесло, он всерьез верил, что если он – первый мужчина, то я влюблена без памяти. А у меня был чисто исследовательский интерес. Я изучала процесс без малейшего подключения эмоций. Наверно, из меня мог выйти неплохой ученый. Мозг сканировал, раскладывал по полочкам, отмечал – здесь странно, это приятно, а просыпаться по утрам с этим человеком я не хочу.

Да, для меня, пожалуй, определяющее – хочу ли я просыпаться с человеком утром. Каждое утро с тобой было прекрасно и наполнено. Мне не было стыдно ни за что.

Я очень рассветная женщина, утро – мое время. Но об этом позднее. Сейчас о понятиях.

Я очень легко говорила слово «люблю» любому своему партнеру. Мне не сложно, а его колбасит. И даже реально в это верила. Ну как мальчик. Мальчик же никогда не врет, когда говорит, что любит. В те три секунды он в это искренне верит.

А тут я постигала разницу между отношениями и чувствами. И эта разница была потрясающей. И не было ничего похожего. Раньше, когда мальчик нравился, конечно, тоже потряхивало, коленки подгибались, но заполучив подтверждение взаимности, я не просто теряла интерес, я пряталась и встречаться не хотела.

В тебя я погружалась как на глубину океана – сначала дышать нечем, потом затягивает. И чем глубже, тем больше хочется. Потом понимаешь, что надо бы воздуха глотнуть, карабкаешься со всей силы наверх, а вдоха уже не хватает, слишком глубоко.

Чем ближе ты подходил, тем ближе подходила я, как только ты отходил назад, я останавливалась как вкопанная и мимикрировала. Получается, я сокращала дистанцию.

Знаешь, я вот всем желаю пережить то, что я в тот год пережила. Я узнала столько нового о себе, что ни за что не променяла бы эти мои американские горки на спокойную жизнь.

Когда я все-таки устала от потрясений и сбежала в комфорт и предсказуемость, я изо всех сил желала человеку, который рядом, пережить что-то похожее. Мне было просто страшно представить, что можно вот так спокойно прожить без великих потрясений, и так и не узнать весь спектр этих эмоций и ощущений: и когда ты получил удар под дых и не понимаешь, как сделать новый вдох, и эту сладкую истому, которая заливает до самых пяток от случайно перехваченного взгляда или задевания рукой, этих дрожащих рук от телефонного звонка, когда в кнопку не попадаешь.

Правда, в нашем с ним случае, это мое пожелание приняло какой-то уж очень извращенный оборот. Уйдя от меня, он стоял под моими окнами, наблюдая и прячась, чтобы я не заметила, каждые пятнадцать минут залезал в мой вк, чтобы посмотреть, когда я там была, выслеживал, приезжаю ли я на дачу через щель в заборе и полол мои грядки. То есть пережил все то, чего я ему так желала по отношению ко мне после десяти лет абсолютно ровных семейных отношений. Когда я ему этого желала, я как-то это по-другому представляла. В моем по тебе сумасшествии я до такого и то не доходила. Даже наши с тобой игры разума до такой фигни не додумались. Хотя, с другой стороны, я же знаю только свою версию развития событий, твою ты мне так и не рассказал.

Письмо 5

Честно, середину я плохо помню. Все-таки больше пятнадцати лет прошло. Помню, что когда ты в следующий раз решился, ты начинал все сначала. Так, как будто того раза не было. Опять говорил, что это неправильно, приближался и отодвигался, а я все понять не могла – ну ладно в первый раз. Но сейчас то уже перейден Рубикон! Потом мне стали в голову закрадываться мысли, что ты реально тот раз не помнишь. Ох уж эта память твоя избирательная!

Жизнь реально интереснее кинематографа. Через три года вышел фильм «50 первых поцелуев» и все бурно его обсуждали, а я все это уже пережила. Я тогда первый раз задумалась, что об этом можно писать роман. Даже придумывать ничего не надо. Но ты был так узнаваем, даже смена имени не помогла бы, а я не хотела тебе ничего ломать.

Я и сейчас пишу, почти не употребляя ни конкретных слов, ни имен и это ничего не спасет – ты узнаваем. Просто ты действительно уникальный во всем – в мироощущении, в поступках, в косяках.

Так вот, ты начинал все сначала. Какое-то время я бесилась, потом меня вся эта история стала даже забавлять. В этом был особый кайф – каждый раз та же самая нежность, нерешительность даже, трепет. Первый раз ты даже посмелее был. Там ты видимо решился и летел вниз. Это как с парашютом прыгнуть – шаг уже сделал, нет смысла дергаться, уже летишь. А в последующие разы как будто еще только пытался этот шаг сделать.

Вот уж где я научилась принимать и отпускать ситуацию. Сейчас это модно, этому из каждого утюга лечат, а тогда это был вообще единственно возможный способ существования. В твою голову залезть невозможно и на что и когда ты решишься в следующий раз, было абсолютно непрогнозируемо. Если сидеть и ждать этого события, можно поехать крышей.

Поэтому я жила на всю катушку. Нет, в моей жизни не было другого мужчины, хотя шансов было миллион. У меня просто не было потребности в другом мужчине. Любовь с тобой так отличалась от секса и так заряжала, что мне этого хватало от близости до близости. Как ни странно, несмотря на всю невротичность нашей ситуации, ты меня усиливал и уравновешивал. Ты давал мне землю. А когда мы расходились, я взлетала.

Я помню, когда я ехала к тебе в тот самый первый раз, у меня было такое светлое чувство, что я даже пожалела о безвинно прибитом комаре. Вроде и не кусал меня, так по инерции замочила. А после близости захотелось убить комара…

К чему это я? Возвращал на землю. В хорошем смысле этого выражения.

Но от близости до близости проходило много дней, твоих сомнений, твоих попыток опять стать друзьями, и в это время у меня было много встреч, событий и работы на трех работах сразу.

Я вообще жадная была до работы и до событий.

Но одну нашу встречу я все-таки помню очень хорошо. Ты даже не сам мне позвонил, а уговорил Таню. Зачем тебе это было нужно, я не поняла, я бы итак неслась к тебе босиком по стеклам, но наверно для тебя это было неочевидно. И ты не решался, боялся услышать, что я не могу. Поэтому звонила Таня. Вы уже где-то гуляли втроем еще с одним твоим другом, и ты уже нормально принял, почти засыпал за столом, поэтому мы полночи над тобой подшучивали. Как раз Розембаум пел про «А Ромка этого уже не видит», и это было очень по ситуации.

Если бы я только подумать могла, как поменяется смысл этой песни на буквальный через восемь лет!!! Как я буду кричать «Выключи!», потому что даже на мгновение не позволяла себе допустить мысль, что ты не выкарабкаешься.

Но до этого было еще далеко, а до тебя, такого счастливого, такого расслабленного (сколько пива вы уже успели выпить?) рукой подать.

Как-то мы всей толпой ко мне домой переместились, там ты залег на сундук и валялся, а я сидела рядом на полу и думала, что вот она, кажется, формула счастья – просто ты в моем доме. Можешь вообще ничего не делать, на диване валяться, а я буду смотреть на тебя и все. Впрочем, как-то раз, перед тем как поссориться, я это тебе уже писала. И подарила на диске на новый год. Я так и не узнала, прочитал ли ты это когда-нибудь… Тогда мне это казалось чем-то сродни письма Татьяны Лариной. Не так давно нашла, перечитала, ничего особенного.

Таня с Лешей громко ссорились в этот момент. Они оба понимали, что мы хотим вдвоем остаться, но Леша это как-то грубо-командно обозначил, и Таня пошла на принцип. Мы молчали оба с тобой, друг на друга смотрели и ждали, что само рассосется.

Это вообще стало лейтмотивом в дальнейшем – ждать, что рассосется само. Была какая-то вечеринка, когда все семьи пришли и что-то отмечали. А ты утащил меня на улицу, и мы там целовались упоенно. Мне вообще было все-равно, я волю теряла. Ты берешь меня за руку, и я иду за тобой хвостиком без оценок и без анализа. А тебе наверно, остроты добавляло. Когда время нашего отсутствия перестало быть приличным, мы вернулись в помещение, и Таня спросила – он тебя специально что-ли под камеры потащил, чтобы все увидели и все само решилось? Так что сцена про хоум-видео в книге тоже не совсем придумана.

А тогда из моей квартиры Леша Таню все-таки увел, мы дорвались друг до друга. Почему я именно это вспоминаю? Потому что до этого все было условно-прилично, всегда один и тот же диван, выдержавший на себе много разнообразного греха. А тут реально, где встретились , там и упали. Не могли и шага сделать. Я то всегда как бандерлог перед удавом волю теряла – мы только остались вдвоем, у меня ни мозга, ни воли, делай, что хочешь. А в этот раз ты очень хотел.

Это было новое. Куда твой сон делся? Куда делась эта твоя нерешительность? Я не знаю, сколько времени прошло, счет потеряла, но как-то немало. Ты такси вызвал, домой ехать. Пообещали минут через пятнадцать, и ты на улицу засобирался, покурить, отдышаться. Но не смог.

Так мы с тобой занимались любовью в коридоре прямо на полу. Это было такое безумие, со мной впервые. Обычно меня смешат эти постельные сцены в фильмах, где они до кровати дойти не могут, но в моей жизни это тоже было. Именно это я потом писала в книге, когда герои навсегда расставались.

Письмо 6

Интересно все-таки, почему я в тебя так влюбилась тогда? Ведь я знала тебя сто лет!

Мне кажется, что вот этот трепет в мою сторону добирался куда-то очень далеко. Или вот это абсолютное знание, что я нужна тебе рядом. Оно как-то через спинной мозг заходило. Это было очень сексуально – чувствовать свою необходимость. Такое ощущение, что это откуда-то свыше было. Как мы умудрились это поломать?

Как это сломалось у меня, я помню. Я начала тебя ревновать. Опять же ни до, ни после я никого не ревновала. Мне это незнакомо было. Бывали неприятные осознания, но ревности не было.

А тебя я начала ревновать. Первый раз меня это кольнуло, когда мы уехали на Костромские разливы. И ты куда-то исчез. А я не понимала, мы так мало бываем вместе, зачем тебе кто-то еще, если здесь есть я?

Сначала вы с Таней решили Волгу переплыть, а я не захотела, чтобы ты уплывал без меня. В отличие от вас я плавать не умела.

С середины Волги ты обстановку оценил и решил развернуться. Я доплывала из последних сил и молчала. Меня трясло. И тогда у меня в голове стучало, что больше никогда, ни из-за одного придурка я жизнью рисковать не буду!

И ты знаешь, да. Никогда ни из-за одного придурка больше. Вся моя теперешняя дурь исключительно для меня самой. Из-за этого почти ни один инструктор со мной справиться не может – пока я сама не решила, меня невозможно заставить. Никакое слабо, никакое мое отношение к человеку не заставит меня сделать то, на что я еще не готова. Я ловлю состояние и тогда делаю шаг.

Очень долго только Руслан, заменивший мне отца после того, как папа умер, мог вдохновить меня на прорыв. Просто у меня к нему такое доверие, что реально не боюсь. Он тренер от Бога. Там состояние сразу приходит.

А вот то мое доверие к тебе куда-то ушло. Поле того, как утром вместо того, чтобы быть со мной, ты исчез с Таней, я ревновала тебя к каждому столбу. Мне все-время что-то мерещилось.

Это очень странное состояние большинства любовниц. Мы не ревнуем к женам. Большинство любовниц с женами скрыто конкурирует, пытается перетянуть на себя, но не ревнует ни секунды. Это как нога. Она есть. Но ревнуют к каким-то незначимым мимо проходящим. Мне даже интересно узнать твою версию – почему?

А я тогда первый раз задумалась о том, что надо как-то из всей этой истории выбираться. Что это уже не любовь, а болезнь. Что мое состояние мне не нравится. То, что мне давало столько сил и счастья, стало меня изводить.

Но в этот момент ты стал принимать решение об уходе из этого бизнеса. И я тебе снова понадобилась. С этой своей безусловной поддержкой любого твоего решения. С этим моим безусловным принятием всего, что ты решишь. Ты просто не мог тогда поговорить об этом с кем-то еще.

Мне не нравилась твоя идея идти туда, куда ты собрался. Я вот ни секунды не верила, что тебе там хорошо будет. Эта структура вызывала у меня такое отторжение, она была фальшивая насквозь, но ты видел в этом какой-то смысл.

А я, как помнишь, в твоих руках стала женщиной ведической. Ты мой мужчина, и я в тебе не сомневаюсь. Как ты решишь, так и правильно. А я всегда играю на твоей стороне. Даже если мне эта игра не нравится.

И ты ушел. В каком-то смысле стало даже легче. Как ни странно, новые возможности открылись не только перед тобой, но и передо мной. Я вдруг стала работать душой, смотреть влюбленными глазами на знаменитых людей, иметь к ним неограниченный доступ, а мне за это еще и доплачивали.

Тебе тоже мой выбор не понравился. Ты даже считал себя виноватым в том, что я оставила свою работу и целиком взялась за твое бывшее дело. Ты себе по другому эту картинку представлял. Но я уже ничего не боялась. Чуйка моя говорила, что все хорошо будет и не подвела.

Я вообще чаще жила и принимала решения не из состояния страха, а из состояния любопытства. У меня была безграничная вера в успех того, что мы делаем. Ну, я писала уже – или я верю, или зачем?

Я с головой ушла в новых людей. С тобой мы иногда встречались и созванивались, любовью занимались очень редко. Не видишь – не бредишь. Ну и лето прошло, количество мест, куда можно было прийти, сократилось резко.

Мне все нравилось, тебе поначалу вроде тоже. Какое-то время мы обменивались впечатлениями, как там, на новом месте, но вот это волшебство ушло.

Я даже начала как-то влюбляться в других людей. Благо их мимо проходило огромное количество.

Музыканты люди харизматичные. Не все, конечно, но многие. Творчество – очень сильная хрень, она впаивает в себя. Ну, собственно, как любой профессионализм, куда кроме технического совершенства вкладывается еще и душа. Я помню, когда мне было чуть больше двадцати, я глаз не могла оторвать от мальчика, который резал колбасу. Мальчик уже был профессиональным поваром, хотя был меня младше на три года, был влюблен в меня с тринадцати лет, мы только увиделись после трехлетнего перерыва и он хотел произвести впечатление. И произвел. Я почти влюбилась. Поэтому к музыкантам меня тянуло. Да еще с моим-то отношением к людям и музыке. Люди и музыка – это все, что меня вдохновляет.

Все мои прорывы я делала под впечатлением от людей и под конкретную музыку. Я даже список могу составить – песня такая-то – достижение такое-то.

Странно, но с тобой у меня нет никаких музыкальных ассоциаций. Нет, помню, конечно, что ты любил, но именно моей ассоциации нет. Есть очень много музыки, попадающей в те состояния, которые с тобой связаны, но вот так, чтобы одна…Видимо, ты заполнял собой все. Видела и слышала только тебя.

Наверно, ты и удерживал меня от этих романов с известными людьми, других сдерживающих факторов точно не было, а поклонения было очень много. После общения с музыкантами я легко могу поверить во всех внебрачных детей. Мне просто это не нужно было. Влюбленность в них была, включенность тоже, а вот близости не хотелось. Слишком ярко было то, что было с тобой. Я не хотела это перечеркивать.

Тем более на первых концертах ты всегда был тоже. Ты мог даже близко не подойти, но это было неважно. Я могла тебя даже не видеть, я спинным мозгом точно знала, где ты есть.

Письмо 7

Вообще это очень интересная штука – моя влюбленность. Я еще со школы влюблялась очень сильно, глубоко и надолго. На года. Но потом, вспоминая этот период, я вычисляла, что параллельно была влюблена и в других людей, покороче и попроще. Видимо, моя влюбленность – это необходимое состояние для жизни. Я просто перестаю жить, когда я не влюблена. Я осознала это не так давно, после ухода Сережи. Я никогда не была в него влюблена. Я к нему была привязана, он был мне другом по дури и братом, поэтому мне было с ним очень комфортно отношенчески. Но у меня не было источника для творчества. Я просто запретила себе влюбляться в других людей, душила любую симпатию, потому что это бы сломало мой комфорт. Я медленно умирала. Ведь я не позволяла себе чувства. Это не только из-за него. Это еще и из-за тебя. В тот период я категорически вычеркнула тебя из своей жизни вместе со всем, что я к тебе чувствовала.

Сначала я перестала петь и танцевать, потом я перестала жить. Все превратилось в автоматизмы. Тогда я полюбила землю. Я ковырялась в земле, даже не надевая перчаток, потом любовалась своими грязными ногтями и ждала, когда из земли что-то появится. Но до этого еще было несколько лет и потрясений…

Одно из них было, когда ты пришел на какую-то вечеринку, напился и пошел на сцену объясняться мне в любви. Конечно, не таким прямым текстом. Ты просто много говорил про меня, что если бы не я, то…но смысл то был очевиден. Все то, что ты держал в себе, активно лезло из тебя под воздействием. Но так публично было впервые. Мне было и смешно и бросало в жар одновременно. Смешно, но я как моя собака, стала любить в тот период пьяных людей.

С псом моим так получилось – завести его хотела только мама. Мы все были против. И приняли его в семью очень сдержано. Но стоило кому-то из семьи подпить, мы сразу лезли его обнимать и целовать, и пес раз и навсегда усек, что пьяные люди добрые. Потом мы его, конечно, полюбили, он был просто Божьим даром и его любили даже те, кто собак в принципе не выносил. Но он облизывал на улице любого алкоголика.

Вот так и я, увидев, что когда ты выпьешь, у тебя распускаются руки и развязывается язык в самом прекрасном значении этих слов, я полюбила некую степень твоей алкоголизации.При моем абсолютном неприятии пьяных людей. Она позволяла мне хотя бы чуть-чуть узнать, что творится в твоей голове.

А еще помню, как мы с тобой после близости разговорились о сеновале. С чего началось, не помню, скорее всего, я рассказала тебе, как мы купались и уснули потом в стогу, но ты сказал так многозначительно: «Ах, Оксанка, в сене все делать хорошо». И так понятно было о чем это ты, что у меня до сих пор навязчивая идея. Я с тоской смотрю на эти свитые тюки и думаю, а вдруг где-то еще остался самый нормальный сеновал, куда можно забраться и заниматься любовью в этом пряном солнечно-травяном запахе, чувствуя покалывание, а потом снимая соломинки друг с друга…Боже, даже сейчас ударяет…

И это твое «Ах, Оксанка»… Меня вообще все друзья того времени так называют, но от твоего мурашки по позвоночнику. До сих пор… мы можем с тобой о чем-то говорить в рамках вполне светского обмена любезностями, но если ты говоришь «Оксанка» мурашки бегают…

Видишь, время такая условная штука… А память – безусловная…

Письмо 8

На этом, собственно, красивая история заканчивается. Но есть кое-что, о чем хочется тебе написать. О тебе.

Ты был каким-то удивительно красивым. По мужски. Я до тебя вообще особо не морочилась деталями, телесность меня мало интересовала и в мужчинах и в женщинах. Сейчас у меня случился инсайт. До этого у меня все отношения были только в голове. А ты подарил мне ощущение тела. И моего, и вообще. Да, точно, именно в это время тело захватило меня как объект, и когда тебя не стало в моей жизни, я ушла в этот вопрос и с головой, и телом. По сути, через тебя я получила свое предназначение. Я стояла у истоков и получала информацию напрямую.

Это сейчас об этом модно говорить, и слово «психосоматика» не использует только интернетофоб. А тогда это было потрясение. Я просто видела, как мысли связаны с болезнями. Я разговаривала с человеком и понимала, какой диагноз он себе сейчас зарабатывает. Я легко постигала телесноориентированность и была одной из самых проводимых в группе участниц. Я руками чувствовала сгустки энергии в теле и умела ее перераспределять. Передо мной такая захватывающая картинка развернулась! Тело оказалось не менее интересным и возбуждающим, чем мозг. Даже твой.

Так вот о тебе. Ты был удивительно красивым. Дело не в канонах. Дело в деталях. Губы…Руки…Пальцы… Глаза… Ну и то самое мужское. Я могла смотреть на тебя часами, если бы у нас были эти часы. Я могла гладить тебя часами. Молча. Я очень любила твое тело. Просто поглощала твою обнаженность. По-моему, тебе даже иногда неуютно от этого моего взгляда становилось. Это не было безумием. У меня никогда фетишизма не было, не возникало желания завернуться в твою футболку, чтобы запах сохранялся. Все было в абсолютной осознанности. Я научилась тобой любоваться также как и ты мной. И мне нравилось абсолютно все, что ты делал с моим телом. Оно отзывалось. Любое прикосновение было чувствительным. И давало такие разные ощущения, что я еще какое-то время их переживала и осознавала. А любая близость была космической, где бы и как это не происходило. Я просто растворялась в тебе, и ничего кроме этого момента в жизни не было. И еще долго не было.

Да, я с тех пор с удовольствием замечаю мужскую и женскую красоту. Мне даже неважно, сколько лет человеку. Я вижу детали. Это не имеет ничего общего с вожделением, это исключительно эстетическое восприятие тела. Любование.

И еще твоя улыбка. Глубокая. Я бы сказала, вторая. Ты сначала улыбался обычной, но потом, если радость была сильной, улыбался этой. Той, которая в машине, я писала. Мы не замечаем таких деталей о себе, но запоминаем в близких нам людях. Потом я приклеивалась к человеку, у которого было хотя бы подобие той твоей улыбки. Аналог…

Уже в нашей новой жизни я готова была клоуном подрабатывать, чтобы ты так улыбался, но нет.

И у тебя удивительно красивый голос. В те моменты, когда ты испытывал желание. Я его тоже помню.

И было еще кое-что. За все то время ты ни разу, ни одного слова не сказал мне о своей жене. Хотя тебе было что сказать. Все вокруг жаловались, поминали всуе…

Я знаю совершенно точно, что если бы ты начал говорить о том, что тебя не любят, не ценят, не понимают, волшебство бы прошло. Но ты ничего такого не говорил, и я за это уважала и любила тебя еще больше. Почему-то для меня было важно, что ты именно так ведешь себя по отношению к женщине, которая родила тебе ребенка и была с тобой во время твоих передряг.

Хотя у самой меня было к ней определенное отношение. Такое, которое позволяло мне не испытывать никакого чувства вины за мою к тебе любовь. Ну, я ведь и не планировала с ней конкурировать. В некотором смысле я ей даже помогала. Я со всей силы любила тебя, и это поддерживало тебя во всех остальных твоих процессах.

Я так благодарна тебе за это время. Мне страшно представить, что было бы со мной, не переживи я все это. Я до тебя и я после тебя – это просто два разных человека. Второй мне нравится больше. У меня ушли все ненужные игры. Я перестала придумывать всякие глупости. Я научилась быть благодарной жизни за любое мгновение, а не париться по поводу того, что у меня чего-то нет. Я научилась обнуляться и принимать другого человека, не навешивая на него своих представлений о том, как все должно быть. Жизнь стала полной и реальной. Хотя до этого момента пришлось пережить еще кое-что.

Письмо 9

Войну всегда развязывает женщина. Я хорошо помню, как и почему.

Ты подарил моей коллеге на день рождения тестовую помаду. Она порадовалась. Мы поржали. Мы в то время тоже очень успешно тырили рекламную продукцию. У меня о сих пор есть поднос «Толстяка» и ветровка «Клинского». У нас целая технология легкой руки была разработана – я безошибочно выбирала пачку, в которой лежали лучшие призы, а Таня угадывала сами призы.

Но потом на мой день рождения ты подарил мне тушь. Это меня задело. Здесь было много моментов. Первое – сравнение. Это значит, что я для тебя не больше чем она? Это было неприятное открытие.

Второе – ты мне всегда говорил, что я красивая и мне не нужно краситься. Пока не стал работать на этой своей косметической фабрике. Вот это задело еще сильнее. Моя незначимость для тебя. Что тебе жалко было вложить в меня время и подарить что-то за пределами рекламной продукции. Тем более тушь. С моими-то ресницами по Гоголю (Поднимите мне веки!!!)

Идея мести в голову пришла моментально. Через две недели я подарила тебе билеты к нам. Тебе, человеку с пожизненным бесплатным входом для себя и для того парня! Вобщем-то ответочка была вполне себе конгруэнтная. Я сильно ударила. У тебя в глазах такое было… Я это увидела и была счастлива. Попала куда надо.

Что случилось со мной, что вместо того тепла и света, который у меня был к тебе я стала злой? Что вместо того, чтобы тебя радовать, мне захотелось тебя ударить?

Не помню. Наверно, мне тебя очень не хватало, и я на тебя злилась. Прошло почти двадцать лет, а это мало изменилось. Когда мне тебя не хватает, я злюсь. Но сейчас мне некогда выращивать и лелеять свою злость – ну царапнуло неприятненько, но не смертельно.

А тогда ты был самым важным. Никакой созависимости. Я жила без тебя и получала радость от жизни. Я не помню, когда у меня произошел перелом от истероидной личности с надуманными и наигранными страстями к ежедневному гедонизму, но к тому моменту я уже активно получала радость от каждого дня. Но, видимо, отчаянно скучала фоном.

Как ни крути, а наша полоса раздора началась. Ты долго обижался, но потом тебя перевели в Москву. Ты сказал это так мимоходом, как будто сообщил, что в магазин за хлебом пойдешь. А я поняла, что грядут большие перемены.

Честно, я вообще больше особо ничего не помню. А номер твоей машины помню до сих пор.

344 – у меня даже в телефоне теперь эти цифры. Машина была соучастницей, а потому входила в круг приближенных лиц.

Ну вот и все. Остался тот последний финальный аккорд, после которого тебя в моей жизни уже не было.

Ты уехал в Питер на предновогодний корпоратив. И ждал меня там. Мы договорились встретиться, ты должен был позвонить. Я ждала весь день твоего звонка, а ты ждал весь день, что я позвоню в гостиницу, потому что у тебя украли телефон.

Я не понимала, что происходит и приехала на вокзал. У меня же был к тебе тот самый новогодний подарок – диск, куда я накидала свои мысли о тебе. Как раз про счастье, когда ты дома у меня на сундуке лежишь.

Я так никогда и не узнала, прочитал ты это или нет. Судя по тому, как ты удивился, что я пишу, скорее нет. Хотя с другой стороны, наш общий друг, которому ты сказал, что прочитал мою книгу, удивился тоже, а ведь я ему в армию писала по 12 листов а-3 формата в каждой строчке с двух сторон. Одно письмо – одна общая тетрадь… У него то как раз и с головой, и с памятью все в порядке.

Я его просила потом, лет десять спустя дать почитать, что хоть я там писала, но он отказался.

Ты мне очень удивился и был такой благостный – ты усмотрел во всем этом знаки. Меня трясло, я пыталась до тебя достучаться. Я же здесь, какие тебе еще нужны знаки. Но чем больше я пыталась до тебя достучаться, тем тверже ты был в своем решении. На меня накатывала такая ярость, она просто распирала меня изнутри и я поняла, что все. Я сдаюсь. Мои шаги закончились. Я сказала, что я тебя ненавижу. Ты ответил «Пусть так, если тебе легче».

Я развернулась и ушла. Навсегда. Я так отрезаю. Я бьюсь и верю до последнего, я готова держаться очень долго, я иногда остаюсь одна среди пепла всеобщего пессимизма и вытягиваю своей верой из очень безвыходных ситуаций, но когда это последнее наступает, то я не сомневаюсь в своем выборе. Я хорошо помню тебя съежившегося с чемоданом на колесиках.

Мы потом еще пересекались несколько раз. Но я уже отгородилась стенами. Я тебя из своей жизни уже вычеркнула. Навсегда. Ненавижу – не вижу на этом свете. Нет тебя. Не было.

Дальше моя история уже без тебя. Я про тебя ничего знать не хотела и не знала. Я поставила такую стену, что информация до меня просто не доходила.

А вот со мной стали происходить настоящие чудеса. Не всегда со знаком плюс, но всегда знаковые. Ох уж эти знаки!!!

Письмо 10

Первая полоса началась сразу после твоего отъезда. Было 30 декабря, завтра Новый год. Назавтра я утром как сомнамбула встретилась с директором Торбы, договорилась о том, что заеду к ним на концерт после нового года и свалилась у подруги дома с температурой за сорок. Причем свалилась – это буквально. Тот новый год начался по телевизору под гимн в обработке Пятниццы, причем мы с подружкой отанцевали его, переключили на другой канал, а там еще куранты не били. И тоже после курантов гимн Пятниццы. Такая вот петля времени. Очень символично, зная последующее развитие событий.

Так вот я оттанцевала и упала. У меня закончились силы. Подруга попробовала подождать и пошла гулять одна. С температурой за сорок далеко не догуляешь.

А я осталась одна входить (а точнее влежать) в удивительный год моей жизни. Если не ошибаюсь, 2004 год.

Скорее всего, всю цепочку событий я и не вспомню. Наверно, я бы долго еще болела, все-таки с мясом вырвать из себя то, что вросло в каждую клеточку – большой шок. Но моя питерская Гуру, по совместительству очень мощный человек и подружка по дури предложила поехать в Коробицыно покататься на лыжах. Причем не только с ней, а еще со своим партнером . Сейчас это называется тренер личностного роста, а тогда я даже не помню, как мы их обозначали.

Но в эту тусовку была звана еще одна мифическая личность – Бармалей, Олег Дмитриевич Барнаулов, вполне себе реальный академик, а сейчас крутой фитотерапевт, который каждое лето уезжал собственноручно собирать травы в какое-то мистическое место. Нам про это место много рассказывали, и конечно, я мечтала туда попасть.

Я просто не могла упустить такой шанс. Я вообще использую шансы, это сильная моя сторона. Тем более вечером все-равно вставать, я была звана на концерт Торбы-на-Круче. К тому моменту у меня уже сложились очень нежные отношения с тремя ребятами из группы и их директором.

Вот мы и рванули в Коробицино. Я была очень слабенькой и соображала плохо, но была полна решимости. Наташка дала мне комбинезон, чтобы было в чем кататься, я переложила туда кошелек.

Мы всю дорогу болтали с Бармалеем, знакомились. Два часа на машине, и вот я уже как собачка раздувая ноздри, смотрела на работающий подъемник. В Ярославле с горнолыжкой тогда было не особо. И сейчас-то не особо, а тогда все вообще в зачатке было. Дешевле было в горы выбраться, чем с наших 200 метров пару выходных покатать.

Пока мы брали лыжи в прокат, пока еще какая-то суета, в Коробицыно отключили свет. Без надежды на быстрое восстановление.

Мы час там потусовались, но стало понятно, что не дождемся. Я отдала комбинезон Наташке. Наташка ехала на дачу, Бармалей сотоварищи возвращался в город. Я поехала с ними. Они звали меня в гости, и это было нереально интересно, не каждый день общаешься с академиком медицины.

Так то академиками меня было не удивить. Мой папа ученый, я с детства видела этих академиков. Но этот был особенный. Он изучал ту культуру, от которой меня шарашило с самого детства. Если я зачем-то и пошла учиться на исторический, то только из-за изучения славянской культуры. Но у нас с этим было не очень, экспедиций не организовывали и долго я не продержалась. Так что Бармалей был для меня просто кладезью бездонной.

Но я была приглашена в Мани Хани и очень хотела на концерт. Ребята высадили меня у метро и уехали. Я подошла к метро и тут меня пронзила неприятная мысль, что кошелек остался у Наташки. То есть, я стою в огромном городе без копейки и не знаю, что делать. А день назад у меня была огромная температура.

Тогда для меня было совершенно невозможно просить помощи у незнакомых людей. Забирать меня приехала моя подруга, у которой я жила. С ней вместе мы пошли на концерт.

Сначала сломались клавиши у Артема. Насмерть. Артем взял флейту, и они продолжили. Потом сгорела гитара у Макса. Макс был солистом, автором, душой и вместе с гитарой сломалось его настроение. Продолжать они не смогли. Концерт был чуть больше десяти минут.

Мы поплелись домой. Я тогда еще не очень это с собой связывала.

Что-то еще случилось, я не помню всего. Но после этого что-то я сказала подружке, что надо идти покупать билет домой, пока я весь город не разнесла. Красивый город, жалко.

Мы метались на вокзале между кассами, но билетов в мой город не было.

И вдруг – о чудо, в той кассе, в которой я стояла, появился один свободный билет, кто-то только что сдал. Неплохой, кстати, билет – нижнее не боковое. Я стояла как зачарованная и смотрела, как из принтера появляется кончик билета, но вдруг принтер сгорел. Кассирша материлась, билета не было, новый печатать мне никто не собирался.

Вот тогда я поняла, что мир вертится вокруг меня, и поскольку у меня сейчас такое тяжелое состояние, вертится очень не по-доброму.

Потом в моей жизни еще раз была такая полоса, и техника также горела, разжигая попутно мою манию величия по поводу собственной энергетики, но тогда что-то очень важное стало в голове моей складываться.

С вокзала мы ушли с позором, сквозь слезы смеялись, и тут я произнесла такую фразу:

– Господи, если ты есть, дай, пожалуйста, мне какой-нибудь знак, что все наладилось, пока я еще что-нибудь не спалила!!!

И в этот момент моя подруга потянула меня за рукав, показывая куда-то пальцем и зашептала:

– Смотри, это Гребенщиков!

Мы побежали за ним в небольшой магазинчик и с благоговением прожигали его спину глазами.

Да, это был он, с его фирменной косичкой из бороды. Он быстренько ретировался. Могу себе представить, каких дыр я ему в ауре напрожигала с той моей энергетикой, но когда мы вышли на улицу, я предложила ради проверочки на вокзал вернуться.

Билет мы купили сразу же.

Мне так никто и не поверил. Мало ли что еще может померещиться девушке 3 января утром после перенесенной лихорадки. Еще и не так бредить можно. Хотя чего же удивительного в том, чтобы Гребенщикова в Питере встретить?

Вот эта тема про «дай мне знак» периодически стала выстреливать.

Письмо 11

В этот год вдруг все стало складываться само и без усилий. Мне предложили писать в газету. Я забросила это дело в начале девяностых, хотя подавала тогда большие журналистские надежды. Меня публиковали много и охотно. Это были первые деньги за квалифицированный труд, которые я начала зарабатывать еще в школе.

Сначала я написала о том, как я съездила в горнолыжную школу на Урал. Опубликовали полностью и с фотографиями. Я неплохо заработала. Мне сразу же предложили вести колонку о концертах. Дополнительный заработок стал постоянным.

Позвонила однокурсница и предложила сдать на права.

Я мечтала водить машину так, как некоторые мечтают о небе. Но в моем случае было и не на что, и незачем. Найти денег на учебу было в тот момент нереально, а машину все-равно взять было неоткуда.

Но подруга работала на бирже и вписала меня в свою программу переквалификации. Я пыталась скрыть от родителей, но город маленький и им быстро донесли. Я много выслушала про бесполезные действия и про то, то мне с моим характером категорически машину водить нельзя. И продолжала ходить на курсы.

Мне предложили работу преподавателем теории, я очень просто переводила язык преподавателя на язык реальных пацанов, которые преподавателя не понимали. Я поняла, что я крутая. Я еще даже экзамены не сдавала, а во мне уже что-то увидели.

По итогам моей учебы я написала статью, ее опубликовали сразу же и меня опять позвали преподавателем теории вождения уже в незнакомую автошколу.

Я ездила в гости к известным музыкантам, причем не на концерты, а гулять по Москве или Питеру, попадала в студии и на закрытые тусовки.

Год промчался как мгновение. Было одно но. Я не хотела отношений. Никаких. В меня влюблялись очень интересные люди, благо я пересекалась с ними каждый день. Один раз мы так совпали с лидером одной известной питерской группы, что на послеконцертную пьянку ни его, ни меня так и не дождались. Мы сидели в гримерке напротив друг друга и разговаривали всю ночь. Я ни слова не помню из этого разговора, помню только эту картинку. В конце концов нас просто физически растащили – его на поезд, меня за руль. А нет это было уже позднее, тогда у меня еще не было машины… Но это ничего не меняет – людей было много, я была счастлива от общения, но я не хотела никаких отношений. Эту часть я отрезала вместе с тобой.

А летом я уехала к Бармалею в его мифическую местность. Это было сумасшедшее приключение. Бармалей – ровесник моего отца, а жена его – моя ровесница. Она была беременна, и ей уже было тяжело собирать травы, поэтому они с радостью меня приняли, а я с радостью окунулась в то, что меня давно влекло.

Меня очень интересовали все эти славянские штучки, а тут я была практически в первоисточнике.

В этих местах происходили настоящие чудеса. Группа геологов с компасами терялась в лесу, бабушка ведунья говорила, куда и когда выйти, и там и находили. Все живые.

Я сама на себе прочувствовала, как там легко заблудиться. Грибы водят. Ты видишь один, другой, а через три ты уже не знаешь, куда выходить. Машины не ездят, солнца не видно. Ориентиров никаких. Мы делали так – Маша оставалась на дороге, а я собирала грибы. Выходила на голос.

Там я полюбила морошку. Я ее попробовала первый раз, и это тоже стало моим наркотиком. Потом Сережа возил мне со своей исторической родины. Первый раз привез, когда все еще непонятно было, и не отдал, пока не убедился, что отношения продолжаются. Я, помню, сильно ржала тогда на эту черту характера.

Там я поняла, что все анекдоты про чукчу – это не анекдоты, а просто записанные истории. Я сталкивалась с этим каждый день. Я думаю, там я очень много сделала для моего видения. Умения видеть с разных сторон, в том числе с причинно-следственной с точки зрения мироздания. Без претензий на истинность. Просто свой взгляд. Не через мозг.

Именно там мой мегааналитичный мозг, умеющий просчитывать все в секунды и знать последствия любого действия, получил в помощь мощнейшую чуйку.

И чуйка стала определяющей в принятии любого решения. Логика и общественные нормы в моем случае больше не работали.

Письмо 12

Но вот уж что действительно стало поворотным, так это 2005. Я потом часто задумывалась о цикличности и да, раз в 12 лет со мной реально это происходит.

2005 стал годом великих потрясений и изменений. Годом, в который сбываться стало все не по мелочам, а по-взрослому.

Началось все, как водится со знаков. Точнее с этого «Дай мне знак». Логику я уже отключила.

Я в очередной раз поехала в горнолыжную школу. Наука эта мне тяжело давалась, не очень у меня с координацией. Я писала уже, что у меня особые отношения с пространством, так вот об этих отношениях.

Я пространство вообще не понимала. Ни вообще, ни положение тела. Могу предположить, что тот участок мозга, который за это отвечает, я отбила еще в детстве.

Но в этот раз все давалось мне несколько легче, чем в прошлый. И вечером со мной познакомился один инструктор по сноуборду. В очень интересном контексте. Он сказал, что помнит меня еще с прошлого раза, но думал, что я тетка сорокалетняя, скорее всего бухгалтер и что-то еще очень смешное сказал. И что сейчас увидел, что я молодая и очень веселая.

Я рассказала ему про то, что в прошлый раз приезжала после смерти дедушки и в голове гоняла, что он умер за меня. Это отдельная история, может когда-нибудь я ее и расскажу, но состояние это помню, когда я умирала в Рождественскую ночь, находилась почти все время без сознания, а родители не отвозили меня в больницу, потому что боялись, что персонал в Рождество пьяный. Потом меня вдруг отпустило, а утром выяснилось, что в это время умер дедушка.

А в этот раз я приехала в совершенно другом состоянии. Он стал моим друганом в этой поездке, и я попала в инструкторскую тусовку. Что-то он такое во мне видел, что отличало меня от всех его знакомых женщин, а ловелас он был тот еще.

В заключительный вечер в кафешке мы много болтали с разными инструкторами, преимущественно сноубордистами. С кем-то я только в этот вечер и познакомилась. Поездочка удалась. В поезде они постоянно меня делили – этот говорил, что я скрытый сноубордист, а горнолыжный – что я внетрассовый лыжник, просто пока не знаю об этом. Я веселилась, возвращаясь в свою обычную жизнь, вынашивая мысль о том, что неплохо бы стать горнолыжным инструктором и научиться кататься на сноуборде.

Но дома это все как-то быстро ушло. Я вернулась к своим делам и к обычным настроениям.

Письмо 13

Знаешь, я вот понимаю, что у меня что-то в хронологии не сходится с этими поездками. Странно. То, что связано с тобой я помню в четкой хронологической последовательности. Иногда мне кажется, что при определенных усилиях я даже даты смогу восстановить. А тут целые поездки, наполненные событиями, а у меня не сходится. Но с точки зрения этой истории хронология не так и важна.

Я совсем не помню, что творилось тогда в моей голове, и почему это настроение вообще на меня накатило. Я помню, что день был теплый и солнечный, я шла по улице Кирова, размышляя о том, что если у меня нет никакого желания быть в отношениях, что вот я приезжаю в эти места, где мужиков больше, чем деревьев в лесу, я с ними легко знакомлюсь, они мне звонят, ну вот этот сноубордист хотя бы, а мне ничего не надо, может надо просто заканчивать с мирской жизнью?

Что все это какая-то пустая суета… И вот тогда случилось это очередное «Господи, если я не права, дай мне какой-то знак!»

Он позвонил сразу. Я была потрясена. Но еще больше я была потрясена тем, зачем он позвонил.

Он сказал: «Не удивляйся только. Мне от тебя крышу сразу снесло еще в тот вечер, когда мы отвальную в кафе устраивали. Я все время о тебе думал, но повода позвонить не было. А вчера меня пригласили в Красную Поляну для прохождения рабочего теста. Поездка на двоих. Я хочу, чтобы ты со мной поехала. Просто поехала. Никаких обязательств, просто будь рядом».

Я была в шоке. Мы и общались то всего ничего, тогда полчаса в кафе и потом в поезде, когда они со сноубордистом решали мою дальнейшую ски-карьеру. Ничего серьезного, по пять минут на остановках. Он вообще был женат. Я ничего не заметила.

Конечно, я согласилась. Там было много факторов и за и против, но я даже не думала. Да, незнакомый человек. Ну, то есть, от слова совсем. Да, женат. Но я же сама только сейчас попросила какой-то знак. Сейчас откажусь, в следующий раз вообще не дадут. Это – во-первых. Он был очень приятный и открытый по моим немногочисленным воспоминаниям. Ну и Красная Поляна – фетиш всех советских горнолыжников, самый пафосный российский курорт. Самой мне его точно было не потянуть. Это была авантюра авантюр и как раз то, что мне было необходимо в тот момент. И потрясающий подарок на восьмое марта.

Он просто сказал «Здорово» и исчез. Мне даже стало казаться, что этого не было. Я, конечно, отпросилась на всякий случай, но с каждым днем все отчетливей понимала, что это какой-то фейк. Все-равно было приятно узнать, что кому-то вот так я снесла крышу просто потому что улыбалась. Девочкам важно это знать. Через пару недель я вообще об этом забыла.

Он позвонил 4 марта и сказал, что послезавтра вечером мы вылетаем. Мне нужно взять только комбез и лыжные ботинки, остальное он все решит сам.

–Я думала, что мы никуда не поедем. Ты же не звонил столько времени! – я второй раз была в шоке.

– Зачем звонить? Я же сказал, что мы поедем. Мы обо всем договорились. Скажи, когда приезжаешь, я тебя встречу.

Вот так просто. Я первый раз в жизни с таким столкнулась – мужик сказал, мужик сделал. Никаких отклонений в середине. И зачем время на разговоры тратить.

Это была удивительная поездка. Я много путешествую и одна, и потом с Сережей, и еще с другими людьми, но это было что-то из ряда вон.

По своему отношению ко мне он был очень похож на тебя, только абсолютно открытый. Он, как раз, не считал нужным ничего скрывать и прятать ни от меня, ни от других. Какая-то оборотная сторона.

В самолете он сразу взял меня за руку, спросил, не боюсь ли я летать и всю дорогу развлекал рассказами об опасности и безопасности полетов, потому что в жизни он еще и радиофизик. К вопросу о физиках и лириках – абсолютно бестолковая дихотомия.

Он не замолкал ни на минуту, делился со мной своим миром, который знал наизусть, а я нет, рассказывал, показывал. За пару часов полета я знала о Сочи, о лыжах больше, чем за все моим предыдущие поездки и в Сочи, и на лыжах.

Он дружил со всеми. В Сочи у него был свой таксист, своя бабушка, у которой он покупал вино, свой абрек с медом. Мы заехали на море, потому что я очень хотела на море, он потащил меня смотреть на мимозу. Я тогда увидела, что мимоза – это не те высохшие шарики, которые нам несут на восьмое марта, а совершенно потрясающие цветы с сумасшедшим ароматом. Для меня навсегда мимоза – это воспоминание о любви, весне и сумасшествии. Когда я опять совпадаю в Сочи со временем цветения мимозы, на меня картинками налетает та поездка.

А тогда мы приехали в этот маленький отель в горах, и я все решила сразу.

Все эти два года, которые мы с тобой не встречались, я не могла себе представить близости с другим человеком. Даже в мыслях. Но он был такой легкий и влюбленный, что все как-то само случилось. Он был счастлив. Реально он на это не особо рассчитывал. Я произвожу впечатление очень серьезной и недоступной женщины. И когда я ему сказала, что надо быть полной дурой, чтобы не получить от этого все сполна, он тоже был слегка шокирован.

Это было чудесное приключение. Это были последние годы той старой Красной Поляны, через несколько лет от нее не останется и следа, и это тот кусочек милоты, который я успела захватить со всеми бабушками на базаре, домашним вином и милыми местными жителями. Он раскрывал мне эту Поляну, и она навсегда будет моей любимой.

Но кроме вот этого флера и романтики там было еще несколько открытий про меня саму. Раньше я просто не обращала на это внимание, а тогда всерьез задумалась.

Он решал там какую-то свою важную задачу, его отсматривали на предмет серьезного предложения по работе, и он страшно волновался. Он прошел тест в первый же день, и его не приняли. Я была отдушиной, не сложилось там, зато чудесно здесь. И на следующий день он просто катал со мной и для меня. Через три часа нашей каталки ему позвонили и сказали, что он принят. Они наблюдали за ним во время нашего катания и их все устроило. Я поняла, что приношу удачу просто потому что верю в то, что тот кто рядом – самый лучший. Мне как-то сразу вспомнились все люди от детей в пионерском лагере, до ребят в бизнесе во время кризиса, которые занимали все первые места или легко проскакивали там, где у других все валилось. Моя вера – это очень сильное оружие. Это один момент.

Второй момент тоже про веру. Он взял мне в прокате очень дорогие лыжи. Самые лучшие. И когда мы поехали катать внетраску, лыжа у меня отстегнулась и улетела. Так бывает. Он уже был далеко внизу, и чтобы добраться до меня, нужно было спуститься и заново подняться на подъемнике. Он крикнул «не вставай» и уехал. Я по-честному лежала там, где упала.

Ко мне подъезжали люди, предлагали помощь, я отказывалась. Я выполняла команду «Лежать», чтобы не терять след. За эти сорок минут я, по-моему, до земли все растопила своей горячей попой, но не вставала. Он приехал расстроенный, похоже, уже знал, сколько ему придется заплатить за потерю лыжи, а я ему сказала:

–Конечно, найдем! Даже думать не о чем.

Я ни секунды не сомневалась. Я просто не знала, что лыжи не находят. Мы нашли ее очень быстро, и тогда он сказал, что он вообще в это не верил. Лыжи стоили тысячу долларов. По тем временам огромные деньги. Он на мне не экономил, взял в прокате лучшие. И я поняла, что главное, когда ты делаешь то-то безнадежное, ни секунды не сомневаться и не переживать по этому поводу. Это еще одна причина, по которой я рву с людьми одномоментно. Любое их сомнение может не дать мне взлететь. Мои крылья мне важнее.

Ну и третье. Чтобы мне чему-то научиться, мне нужно влюбиться в инструктора. Или в коллегу, чтобы у меня все поперло. Я даже потом научилась это использовать в жизни.

Тогда я начала кататься и получать кайф от катания.

Как-то пазл сложился в этой поездке.

Чтобы я круто работала, мне неважно было, что делать. Важно с кем. Поэтому я категорически не выстреливала в женских коллективах. У меня не было стимула для творчества, а по-другому я не умею вообще.

Моя влюбленность могла не иметь никакого реального отношения к реальным отношениям. Мне нужно было состояние, без него я сдувалась как шарик.

Письмо 14

Наш роман еще длился какое-то время. Он приезжал ко мне, я приезжала к нему. Это был удивительно легкий человек, первый такой легкий, кого я встретила.

Ну еще дедушка мой, несмотря на все, что ему пришлось пережить, сохранивший легкость и юмор. Иногда мне кажется, что в ту ночь, когда мы оба были без сознания, я перенимала от него эту легкость, выбитую из меня с детства тем, что я должна соответствовать своему великому отцу и деду. Причем, ни отец, ни дед об этом вколачивании так никогда и не узнали. Сами они себя великими не считали и относились к себе с известной долей иронии.

Как раз во время нашего романа я купила машину. Вообще без башки. Бывшую инвалидную Оку, у нее даже ручное сцепление осталось. Оке было 11 лет, у нее был пробег за сотню тысяч километров, а я купила ее даже без теста.

Я всегда говорила, что никогда не буду водить запорожец или оку, но увидев это чудо один раз вдруг поняла, что это моя машина. Хозяин долго не хотел ее продавать сначала вообще, а потом конкретно мне. В один прекрасный день он сказал, что отдаст ее тому, кто первый деньги принесет, прекрасно зная, что у меня нет этих 15000. Но он ошибся. Назавтра я ему принесла деньги, которые мне дала подруга, отдала ему безо всяких расписок и уехала кататься на лыжах в Кировск. С той самой мегамощной подружкой по дури. Дурь – мое второе имя, поэтому я так и выбираю себе друзей.

Она была первая, кто узнал про то, что я купила машину. Мы ржали в поезде целые сутки. Но сейчас не об этом.

Так вот, когда мой инструктор ко мне приехал, я катала его на своей Оке. Он мне в чем-то помогал постигать премудрости вождения, я только начинала. И потом каждый раз, когда видел Оку в Москве, всегда пропускал, потому что представлял меня испуганную и не знающую, что делать.

Ока стала таким же символом нежности и трогательности ко мне, как у меня мимоза к нему.

Почему я сбежала из этого романа? Он был прекрасен. Во всех смыслах. Даже в том, что встречались мы нечасто, и я успевала соскучиться. Я не хотела влипать в него так, как я вляпалась в тебя. В случае с тобой я ничего не могла сделать. Это было сильнее меня. Это не было моим выбором. А с ним все было очень по земному.

И да, с ним было хорошо в постели. Так же легко, как и в жизни. Он постоянно таскал меня на руках, хотя был и не высокий, и не мощный. Своя ноша не тянула. Но с тобой был космос. То, что ты со мной делал, не получалось больше ни у кого. Наверно, если бы он смог хотя бы немного к этому приблизиться, у меня не хватило бы воли из этого выскочить. Но у нас было много искренности, смеха, общности, а космоса не было. И я сбежала.

Мы даже разойтись смогли легко и без трагедий. Уже через месяц я вляпалась намного круче. На целых 11 лет. Но до этого я полностью ушла в вождение. Сбылась моя мечта, навязчивая идея. Я водила машину!!!

Письмо 15

Это один из самых сильных романов моей жизни. Мой роман с моей первой машиной. Мы любим не тех, кто дарит нам себя. Мы любим тех, кто помогает нам постичь нас. Моя малышка с этим справлялась. Она была такая трогательная. Потрепанная жизнью, но решительная, побывавшая в руках людей, которые так и не смогли ее оценить. Это был какой-то приход. Когда предыдущий хозяин первый раз привез ее на нашу стоянку, я сразу поняла, что это моя машина.

Я понимала, что ей круто достанется. Я покупала машину для того, чтобы учиться на все сто. На права я сдала года назад и водила нечасто. Мне нужен был ежедневный опыт. Я сразу решила, что все будет по-взрослому. Никаких обозначений, что я новичок. Быстрее научусь.

Приключения начались сразу же. Я не говорила родителям, что купила машину. Она стояла на стоянке у работы, и я там потихоньку училась водить. В один прекрасный день я училась водить задом и свалилась в канаву. Потом выяснилось, что зеркала не держатся, я их отрегулировала, а они тут же упали. Поэтому я не видела ситуацию. Но встряла я капитально. Недалеко были гаражи, и я нашла человека с машиной. Попросила о помощи. Он на мою машину посмотрел и отказал. Я позднее узнала, что это коллега моего отца, и он меня узнал. Ничего удивительного. Мы с папой одно лицо, да я и заходила к нему на кафедру в детстве. Не особо я с детства изменилась, узнаваема абсолютно. На мое счастье он не сразу донес.

На следующий день я решилась поехать домой с Московского, то есть через самое злачное место. Доехала я с большим напрягом, но без приключений, а вот во дворе ловко на скорости проскочила между двумя березами под восхищенными взглядами соседей по подъезду. Они спросили, давно ли я за рулем, я сказала, что первый день, чем вызвала еще больше восхищения. Я говорила про свое отношение к пространству. Я просто не понимала, что там проехать практически нереально. Проблема возникла только утром, когда между этими березами пришлось сдавать задом. Но с помощью соседей справилась.

Родителям про машину так и не сказала. Сами виноваты. Так долго внушали мне, что я не смогу, что не было желания услышать это еще раз.

Я потом всегда в это место парковалась. Никто кроме меня так и не смог там проехать.

Утром я попала в свое первое ДТП. Я побоялась ехать через Красную площадь и поехала маленькими улочками. И на первом же повороте съехалась с маршруткой. Снесла ей боковой поворотник. Я!!! Своей малышкой!!! Поворотник маршрутки!!! Моей малышке тоже досталось – небольшая вмятина.

Первая авария по-разному влияет на начинающего водителя. Меня разозлила. Я поняла, что не буду искать никаких объездных путей.

Очень скоро, пока мы ехали с одним пацаном, от машины отлетела какая-то железка. Сначала мы долго ползали по дороге, искали ее, нашли. Он сказал, что это рессора. Мы положили ее в машину, подумали, можно ли ехать без рессоры, попробовали – вроде нормально.

Потом все мои знакомые автомобилисты хохотали до почечных колик и говорили, что мне надо идти в стендап (не помню, было уже тогда такое понятие или нет, но смысл тот), потому что у Оки нет рессоры. Мы просто проехали по какой-то железке, а я потом ее полмесяца в машине провозила.

Потом в мою малышку въехал КАМаз. Или ЗИЛ. Не помню точно. Я, как классическая подставщица встала за ним, а он начал сдавать задним ходом. Конечно, он меня не видел. А посигналить я просто не додумалась. Я помню ход моих мыслей, если этот бред можно мыслями назвать. Я сидела с закрытыми глазами и выдавала в мир приблизительно следующее. Если КАМаз въехал в Оку, то шансов выжить нет. Значит, мы погибли. Интересно, это рай или переход? Было так тихо, аж звенело. Потом я услышала громкий мат. В моей картине мира мата в раю быть не могло, и я решилась открыть глаза. Парень, которого я везла по его делам, материл водителя КАМаза, тот слабо оправдывался. Я несмело вышла посмотреть, что с машиной. Внешне она была абсолютно целой, от удара сместился карбюратор. Мы еще и нажились…

Моя машина давала мне тот адреналин, которого не хватало в других аспектах жизни. То она дымила, когда я везла музыкантов, то я делала какой-то нереальный кульбит, когда везла других. Все неизменно начинали испытывать ко мне приступы нежности и желания защитить, одну меня в машине никуда не пускали.

Это особый период моей жизни. Машина была мне другом, очень нежно любимым. Наверно, я бы ни за что ее не продала, если бы кто-то в моей семье понимал, как ее ремонтировать.

Родителям я призналась в очень смешной ситуации. Я уже больше недели приезжала и уезжала на машине, но они про нее так ничего и не знали. Когда в очередном шутливо-издевательском контексте папа сказал: «Вот когда у тебя будет машина» я максимально безэмоционально ответила: «А у меня уже есть».

Эффект разорвавшейся бомбы. Чем меньше пафоса, тем круче этот эффект. Первых несколько минут они не могли поверить.

–Покажи.

Я подвела их к окну. Малышка стояла между березами.

Они побежали на улицу смотреть. Они были как дети. Я так радовалась тому, что смогла вызвать столько эмоций у моих любимых родителей. Смогла пробить их этот закостенелый напускной скептицизм. Последний раз такое было, когда я подарила им первый в жизни цветной телевизор на новый год. Он также неделю дома простоял, папа даже пинал его, ругаясь, что всякие коробки стоят под ногами.

Потом мама вынесла вердикт.

–Мы не можем на ней ездить все сразу. Кто-то обязательно должен выжить, – заявила она, когда мы впервые собрались на моей машине поехать на дачу. И тут же влетела в нее первая. За ней заскочил пес. Их оттуда было уже не вытащить. Папа сел рядом на переднее сидение, чтобы быть штурманом.

Малышку полюбили все. Папа всегда считал ее лучшей машиной. До последнего дня вспоминал. Племянник двухлетний выучил три первых слова – мама, баба и Ока.

Потом папа решил похвастаться перед своим другом. Я как раз планировала ехать менять колеса в район папиной работы. И папа посадил в машину своего одноклассника. Это было новое в наших детско-родительских отношениях, папа никогда демонстративно мной не гордился, а тут его прямо распирало. Друг из машины вылез еле живой. Его, по-моему, почти тошнило.

У машины практически отваливались колеса. Ее юзало по всему Московскому проспекту, я держала ее жестко и вообще не парилась. Удержать машину каких-то пять километров было несложно. Парни в шиномонтаже восхищенно присвистнули и спросили, не каскадер ли я. Узнав, что я еще и месяца не вожу, пророчили большое автобудущее.

Друг как хамелеон постепенно менял цвет лица с зеленого на свекольно-красный. Шоу удалось.

Ока была прекрасна. На ней можно было вывезти весь урожай за один раз. Просто складываешь задние сидение, и легким движением руки маленькая машинка превращается в огромную сумку.

Еще я постигала на Оке автомобильный шовинизм. Параллельно я водила рабочую пятерку без тормозов, и отношение на дороге кардинально отличалось. Когда я была на пятерине, мне выказывали огромный респект. Помню, я пошла на обгон, а машину стало кидать из стороны в сторону. Я держала ее изо всех сил, и два грузовика по обе стороны раздвинулись, чтобы пространства у меня было больше.

На Оке же все было наоборот. Помню, я ехала из Рыбинска, трасса широкая и удобная. Я долго ехала за каким-то грузовиком 60 км/час, а когда появилась полоса для обгона, обогнала. Это завело водителя, и он пошел меня догонять. Я 70, он 70, я 80, он 80 ну итак далее. Моей машине было 11 лет, и я не знала, на какой скорости она просто развалится. Было нереально страшно, если этот придурок догонит. Намерения его были неочевидны, но явно недружелюбны.

Когда я разогналась до 110,я уже понимала, что такую маленькую и старую машину я могу не удержать. Надо было принимать какое-то решение. Но этот товарищ тоже был на старой машине, и 110 его боливар не вынес. Они сломались первыми . Мы благополучно оторвались. Я потом читала про этих придурков, которые спихивают непонравившихся водителей с дороги. Я поняла, что мне в очередной раз повезло.

Я тогда заметила, что товарищи на старых восьмерках и девятках очень упорствуют в попытках утереть нос этой курице на Оке, а парни на джипах наоборот, легко пропускают в любой ситуации. Один даже дорогу перегородил, чтобы я могла из подворотни спокойно выехать.

У меня тогда картинка поменялась полностью. Люди с деньгами не всегда придурки. Им не нужно в мелочах ничего доказывать. Они с малышками и женщинами не воюют.

Я даже писать хотела на тему автомобильного шовинизма, но как-то руки не дошли.

Другими словами, я открывала новый удивительный мир. Для меня машина так и не стала просто средством передвижения и комфорта. Она – часть меня. Поэтому я всегда так привязана к машине и нелегко расстаюсь с ней. Я продавала две свои машины и оба раза плакала.

В этом же году я стала получать вторую вышку. Само по себе событие вообще не значимое, если бы не поездка в Японию на выходе. Моя первая заграница. Но это будет потом.

Письмо 16

Вот уже несколько дней я летаю на крыльях. Я даже мечтать не успеваю, само валится. Постоянно в голове музыка, пою целыми днями. Я свои мысли записывать не успеваю, а так хочется ими делится с тобой…такие они легкие, радостные, счастливые. И очень летучие. Пролетела и все. Вспомнить не могу.

Ничего необычного не происходит. Просто какое-то нереальное ощущение счастья. Безусловного.

Мне тут сразу несколько человек в одном и том жеконтексте сказали: «Я не хочу, чтобы ты очаровывалась, чтобы потом не разочаровываться». Так-то понятная позиция. Я все детство это от папы слышала – не взлетать, чтобы не падать. Поэтому все детство при любом успехе я слышала, что не надо радоваться, я средняя. Я не обижаюсь. Защищал, как умел. Он и про себя так думал, при его-то масштабе личности!

А я задумалась – каково это жить и принимать решения из страха? Бояться думать о чем-то большем из страха, что это отнимут? Я не помню…

В последнее время, если я чего-то хочу, я иду и делаю. Я ведь никогда не узнаю, если не попробую. Это освобождает столько энергии, что иногда мне кажется, я скоро лопну.

Нашла старую-старую песню Розы Рымбаевой и ставлю под нее новый танец на роликах. Она как-то так зашла в настроение, что я ее переслушиваю в машине всю дорогу домой. Начала даже элемент делать новый, прыжковый, до этого боялась жутко, а тут понимаю, что он идеально вписывается, и начала. То самое переживание страха, когда ты понимаешь, что есть единственный способ сделать – просто начать. Надо было раньше начать, уже бы уже с лестниц каталась.

Хотя сегодня на волне этого моего счастья съехала уже с трех ступенек. Криво, но сама. В следующий раз на лестницы с наушниками пойду.

У меня вообще очень многое начинается с музыки. Как я пожила столько лет без нее? Сейчас страшно подумать, но последние месяцы моей совместной жизни музыку я не слушала вообще. Я даже забыла, что в бардачке диски лежат…

История моего как-бы замужества – это очень смешная история, достойная отдельного романа. Юмористического. Местами даже чернушного. Но отдельного. Я не особо хочу тебе ее рассказывать. Не потому что я не пережила и не хочу вспоминать, я как раз вспоминаю много и со смехом. Просто наша с тобой история о любви, а та вообще о другом. Эта история о том, как дыхание остановилось и глаз не оторвать, а та – оборжаться до почечных колик. От первого дня до разрыва. И даже дальше.

Но некоторые моменты из нашей совместной жизни приводили к определенным инсайтам, поэтому вспоминать я все-таки буду.

Нет, я вас не сравнивала. Я же запретила себе о тебе помнить. Хотя один раз я все-таки увидела аналог той твоей улыбки, которую я так любила.

Почему я зависла в этих отношениях? Он не пытался со мной конкурировать. Я так однозначно во всем выигрывала, что это было бессмысленно. Никаких игр разума. Все предельно просто. Он восхищался. Но восхищение было другого порядка, не как у тебя. Он восхищался не мной, а моими успехами. Ему важен был только статус. Он был настолько простым парнем, что его нисколько не волновало мое совершенство. Он в отличие от большинства людей сразу увидел меня очень земную. Я сама-то не особо замечаю этого иррационального к себе отношения других людей, но периодически до меня такая моя слава доходит. Я дружу с девятнадцатилетним пацаном. Началось с того, что я его часто домой подвозила с работы. Живем мы в одной стороне, а до работы без машины трудно добираться. Путь долгий, разговаривали о многом. Он оказался таким интересующимся парнем, у него было много вопросов, и мой другой взгляд периодически взрывал его мозг. Так и подружились. А тут мы ехали вместе на работу, я была в каком-то лиричном настроении и пару раз пропустила нужные повороты. Мы смеялись на мои девичьи косяки, и тут-то он и вывез – какое счастье, что я все-таки несовершенна, а то уж он и не знает, не падать ли ниц в моем присутствии. Это просто как иллюстрация. А вот Сережу это совсем не парило.

И он мне ничем не мешал. Своей жизни у него практически не было, и он очень быстро принял мою. Мои увлечения, мой круг общения. Это было удобно. Человек одобряет каждый твой шаг и не вмешивается ни в один процесс. Мы очень легко жили. Я так ровно к нему относилась, что ругаться не хотелось. Ну правда, зачем усложнять?

Его сразу приняли все мои друзья. Я долго находилась в иллюзии, что это из-за него. Уже после разрыва я осознала, что скорее так случилось, потому что все видели, как я успокоилась. Никаких страстей у меня не было. Мы даже сразу потолстели оба, настолько спокойная жизнь была. Вот тогда у меня и начались мысли о том, что я прожила бурную жизнь, в которой было много разных событий и эмоций, и любовь была такая, что не каждому дано. А у него все так гладко, что даже скучно. Я больше никаких страстей не хочу, я почти в дзэне, а я ему желала каких-то потрясений.

Его полюбили мои родители. Через полтора года они позвали меня и сказали:

– Мы видим, как у вас все хорошо. Давайте разменяем квартиру, живите своей семьей.

Мы очень хорошо жили вместе. Поэтому особо разменивать квартиру не торопились. Само все решилось, как водится.

Я влюбилась в эту квартиру сразу. Она была огромная и абсолютно пустая. До меня в этой квартире никто не жил, она никем не пахла. После жизни в квартире, заставленной всем подряд, где не открывалась ни одна дверь, это было настоящим раем. Но она была так далеко…

Я целый месяц искала что-то похожее. Не было похожего. И даже в том, что она была на краю света, вдруг нашлись свои преимущества. Остановка маршрутки была конечной. Всегда было сидячее место, и у меня появилось сорок минут на ежедневное чтение.

Письмо 17

С этого началась моя новая жизнь. Я всегда мечтала жить одна. У меня даже был небольшой период, когда я снимала квартиру. Мне очень нравилось быть хозяйкой.

Вот и эту квартиру я полюбила сразу и беспредельно. Это тоже об отношении к пространству. Я попадаю в пространство и либо принимаю, либо не принимаю его. Но уж если мне понравилось, то я отношусь к нему как к живому. Поэтому есть дома, где я люблю бывать, а есть такие, куда меня не загонишь. Я как-то спинным мозгом принимаю место, в которое я прихожу. Как кошка.

Поэтому я все придумывала сама. Мне в голову не приходило звать дизайнеров. Я ходила, думала, потом вдруг видела картинку, и мы ремонтировали какой-то кусочек. Здесь почти все либо сделано моими руками, либо придумано мной. Если не было идеи, то не было и ремонта.

Кто знает, не эта ли разруха, каждый день попадавшаяся на глазах, стала началом моего конца. Сейчас я точно знаю, что чем ты себя окружаешь, то и получаешь. Пока мы были вместе, мы так и не оторвали эти листами свисающие с потока обои в зале и коридоре. Но я не обращала на это внимания, мне было даже весело. Я называла это арт-хаусом. А правильнее было бы шагом в депрессию.

Я очень спустилась на землю. Странно, в нашем союзе было все для того, чтобы партнер давал мне землю, а опиралась на нее и летала, творила. Но нет. Сначала я перестала петь и танцевать. Потом начала терять голос. Был целый период, когда я закричать не могла. Голос останавливался в районе гланд и дальше не шел. Действительно, зачем, если выражать все-равно нечего.

Проще всего свалить на человека. Но это был мой выбор. Я не хотела, чтобы он на моем фоне чувствовал себя неуютно, поэтому больше начала молчать. Он от меня никаких жертв не требовал. Но принимал с удовольствием. А я осознанно обесценивала себя, искренне считая, что вот эта простая жизнь и есть счастье. До меня совсем недавно дошел смысл финала Мастера и Маргариты про то, что Мастер не заслужил счастья, потому что боялся быть счастливым, но достоин покоя. Что это про смерть. Что если ты боишься эмоций, боишься счастья, боишься жить, ты умираешь. Мне тогда казалось, что этим своим спокойствием я награждена, потому что постигла Дзэн.

Весь тот период я вспоминаю, как какую-то незавершенку. Ничего доделанного конца. Недоделанный ремонт, недополученное образование, недостроенный дом. Недопонимание, чем заниматься на работе. Может еще поэтому меня тогда так к земле потянуло – грядку прополола, результат сразу видно. Семена в землю посадила – или выросло или не выросло. Тоже видно сразу. Земля стала моей медитацией. Повозишься в ней, а потом по ней же босиком гуляешь. Дышишь.

Я жила так целых пять лет. Сначала у меня на докатке сбывались мои самые невероятные мечты.

Я выиграла стажировку в Японию. Я побывала на Байкале. Потом мечты сбываться перестали, потому что я перестала мечтать. Жизнь вошла в свою колею. Ничего не происходило.

Источник жизни был на работе. Там бурлило и зашкаливало. Я плакала, когда не получалось, эмоционировала с руководителем. Вот эти наши отношения были очень похожи на семейные – мы так жарко и страстно спорили о том, как надо и что правильно, что это был фактически секс. Тот, которого мне так не хватало дома. Сублимация, однако. Это как раз очень логично. Натура моя мощная искала выхода из тех границ, куда я себя сама загнала. Вместе с тем, как я отрезала тебя тогда на вокзале, я отрезала себе полностью возможность что-то чувствовать к другому человеку. Поэтому просто сменилась объектность. У меня опять все было лучшее. Лучший руководитель, лучший отдел. Мы даже как-то очень легко проскочили кризис, из которого многие вообще не выбрались, а мы даже цены не снизили на нашем-то конкурентном рынке.

К осени 2009 года мы уже нормально держались. Кризис использовали как возможность по полной. Были плечом к плечу, доверяли друг другу абсолютно. Тогда и договорились, что между собой можем ругаться как угодно, но когда выходим к сотрудникам, держимся одной линии, потому что мы – команда. Сотрудники не должны видеть ни наши сомнения, ни наши разногласия особенно сейчас. Только безграничную веру в то, что все будет хорошо. Мы как-то сами до этого додумались. Ни до, ни после ни один руководитель не мог понять мудрость и ценность именно такого взаимодействия. Реализовываться на фоне ошибок другого намного проще, чем наращивать эффективность самому.

Он на время перестал общаться с сотрудниками, у него с верой было не очень. Я с головой кинулась в общение. У меня как раз не было сомнений, что мы проскочим. Для меня это уже не первый кризис был, после 1998-го вообще детский лепет. Работала с ними как умела – объясняла, что все в голове. Вот как сейчас голову настроишь, так и пойдет. Реализовывалась как психолог. Заодно начинала осознавать, что такое корпоративное зомбирование. Другими словами на работе я была вполне успешна.

Поэтому совсем не удивилась, когда наш общий с тобой друг захотел встретиться – мы работали в конкурентных фирмах, и не было ничего удивительного в том, чтобы он сделал мне рабочее предложение.

Удивительно было, что не сделал.

О работе вообще не говорил. Сказал, что очень хотел увидеть друзей. Правда, из друзей повидался он только со мной, что было еще непонятнее, потому что особо близких отношений у нас вообще не было. Поговорили, кто где, он рассказал, что развелся и строит дом, у него другая семья и маленькая дочь, как тяжело переживал, что друзья его осуждали, и только ты тогда его поддержал. Это было первое упоминание о тебе за пять лет, я его молниеносно энергетически отбила. Больше о тебе не говорили.

Я после этой встречи осталась в полном недоумении, потому что так и не поняла, зачем он приезжал. У меня потом уже пазл сложился. А он тоже потом сказал, что ему обязательно нужно было с кем-то поговорить, он просто не мог в этом раздавленном состоянии оставаться, но он не захотел ни с кем кроме меня. Поговорить так и не решился, но отпустило. Как он это словил, он ведь вообще ничего не знал?

Письмо 18

А через полгода ты мне приснился. Ты не снился мне вообще. И когда я проснулась, я четко знала, что это не просто так. Почти сразу мне рассказали про твою болезнь. Знаешь, прошло почти десять лет, а я до сих пор помню свою реакцию. Я вообще не удивилась. Ты так себя разрушал, что то, что с тобой произошло, было для меня очевидно. Я уже говорила тебе, что в какой-то момент я начала прогнозировать диагнозы у людей по их поведению. Иногда даже начинала понимать, что человек скоро умрет. Видела что-то в лице. Это было бы неудивительно, когда речь шла о больных людях, но я пару раз увидела у здоровых парней, которые через полгода погибали в авариях. Страшное знание. Так что в твоем случае я просто получила подтверждение тому, что ты не остановился и продолжал себя разрушать. Я, правда, с локализацией ошиблась, мне сразу в голову пришло, что легкие – ты же себе ни говорить, ни дышать не давал. Но и реальный диагноз не удивил вообще.

Зато я удивила человека, который мне про тебя рассказал. Самым ледяным голосом я сказала, что меня это больше не касается. Вообще. Это твой выбор. Каждый человек сам делает выбор, ты сделал такой.

О нашем романе мало кто знал, но о теплом друг к другу отношении знали все. Могу себе представить, что там человек почувствовал в тот момент.

Я так и жила в этой парадигме, что меня это не касается. У тебя своя жизнь, ты устраиваешь себе свой собственный ад, у меня своя, вполне счастливая.

Это сейчас, кода я начала тебе писать, я вдруг очень четко осознала, что там, где я пишу о тебе, есть глубина, чувства, переживания, воспоминания, мурашки до сих пор. А там, где я пишу о себе в тот период, когда я тебя вычеркнула, есть только перечисление событий. Да, их было много, они были вполне себе радостные, но пустые. Событие есть, а эмоций по этому поводу нет. Как будто среднее кино посмотрела.

А тогда мы первый раз в горы съездили вместе и на море второй год подряд. Вполне себе социально успешная семья. Я вообще не умею долго быть несчастной. У меня просто не получается. Я когда рассказывала кому-нибудь о своих внутренних драмах, у людей щеки от смеха болели. Я обижалась по первости, что мои проблемы так серьезно не воспринимают. Если бы стендап был уже тогда, я была бы королевой стендапа. Мне даже делать ничего не нужно было, просто вышла и говори. И главное, очень удобно – ты пришла пожаловаться, все поржали и тебя отпустило. Одни плюсы. Потом я узнала, что целое направление есть – смехотерапия. Интуитивно я им пользовалась в любой ситуации.

У меня был такой темп жизни, что останавливаться было просто некогда. Но в какой-то момент я все-таки остановилась. Недели через три, кажется. Точно конец ноября был. Да, точно, 6 ноября мне этот сон приснился… я подумала, что вот если вдруг тебя не будет, тебе будет вообще все-равно. Ты даже не узнаешь ни о чем. А я до конца своей жизни буду помнить твою съеженную фигуру на вокзале и свое «Я тебя ненавижу». Не вижу на этом свете…

В моей жизни уже тогда был случай, когда я отложила на потом. Видела человека, издали помахала. Мне было что сказать ему. Но я подумала – в следующий раз встретимся и обязательно. Через два месяца в Рождество он погиб в Чечне. Один из первых российских офицеров, погибших там. Я в тот год полюбила бывать на кладбищах, ну ты знаешь это мое увлечение. Так там я ничего ужасного не наговорила, просто не сказала теплого, что было у меня на душе. И я много лет об этом думала.

Я просто представила, что будет со мной, если эта ситуация повторится. Может быть, она меня не тронет никак – это же твой выбор. Но что-то подсказывало мне, что я снова вляпалась…

И я начала тебя искать. Я находила всех твоих друзей, с которыми ты меня знакомил, узнавала, что они о тебе знают и когда видели в последний раз. Кто-то знал, кто-то нет, но телефон твой они не сдавали. Я просила каждого по возможности, если они с тобой пересекутся, передать мой телефон и сказать, что я тебя ищу. Не знаю, передавали ли. Ответа не было.

Решение же всегда на поверхности, поэтому мы его и не видим. Был конец декабря. Кто-то подсказал мне, что тот самый общий друг помогал тебе, когда все случилось. Я позвонила.

– А чего его искать-то, я его привезу на Новый год. Приезжай, заодно домик посмотришь.

Так все было просто… Мы договорились, что я приеду не в сам новый год, а через день, а он по этому делу еще друзей позовет, с которыми мы после той нашей общей работы тоже почти три года не виделись. Будет такая общепримиренческая встреча. Это уже моя оценка, он же про ссору ничего не знал.

В Новый год я тебе позвонила. На его телефон. Трясло меня не по-детски. Я даже с первого раза в кнопку попасть не могла.

Твой голос. Боже, я не слышала тебя шесть лет! Это, знаешь, как в пропасть шагнуть. Шаг сделала и летишь… Забралась в какой-то угол, где никто меня не слышал, пыталась взять себя в руки. Голос был тот же. Те же интонации. То же самое «Оксанка». Я тебе что-то даже очень тематическое пожелала. Я, наверно, часа три нужные слова подбирала. Кто чем занимается в новогоднюю ночь, а я пыталась составить фразу из пяти слов. Мне было очень важно найти те самые слова. Первые за шесть лет молчания.

Письмо 19

Сережа что-то почувствовал. У него вообще чуйка сумасшедшая, я всегда восхищалась. Он как-то нашел фотографии из Красной Поляны и сказал мне, что он их порвет. На фотографиях или я, или природа. Ни одной его. Ни одной, где мы вместе. Как он понял, что это очень значимо для меня?

Вот и в этот раз он сначала не особо собирался, но потом вдруг резко передумал. Он, правда, грешил на общего друга, ты на него сначала совсем впечатления не произвел. Он так никогда и не догадался, что я к тебе чувствовала. Сам даже удивился, что за столько лет ничего не заметил. Ничего удивительного. Он мало меня знал. Можно проводить с человеком 24 часа в сутки десять лет и совсем не знать его. Это как раз наш случай.

Я помню эту нашу с тобой первую встречу. Положенные обнимашки. Ничего такого. Типа делали вид для всех, что все в порядке. Просто долго не виделись. Ты тут не один такой был, с кем давно не виделись. Я всматривалась в тебя и реально не понимала, что у тебя в голове происходит. Ну я уже писала, голова твоя – моя эрогенная зона. Я и раньше-то не понимала, а сейчас и времени много прошло, и голова не вся уцелела.

Как-то у нас так повелось, что спрашиваешь только ты, я очень редко. Почему-то я боюсь тебя о чем-то спрашивать. У тебя всегда запрещенных тем было больше. Да я и вообще спрашиваю нечасто. Мне кажется, что человек сам расскажет, если ему хочется, а душу бередить вопросами ненужными – только агрессию вызывать. Меня вот раздражает вопрос – ну что, ты себе еще никого не нашла (или еще круче – завела). Такое ощущение, что смысл жизни кого-нибудь найти. Я никогда не ищу. И не завожу. Я встречаю. И это откровение и открытие. От этого сердце наружу выскакивает и коленки подгибаются. А ищу я обычно грибы в сезон или телефон в квартире. Чаще нахожу. А завожу я машину, когда в голову приходит какая-то безумная идея. Я не цепляюсь к словам, правда. Я к ним наблюдательна и вдумчива. Они много говорят о людях и сильно влияют на жизнь.

Ты тоже спросил, почему я детей не завожу. К тому времени мы уже три года не предохранялись, и я не беременела. Я посмеялась про себя на это «завожу». Я даже котов не заводила, это они меня выбирали. Просто приходили ко мне и все. Они все решили. Ребенок выбирать меня не хотел. Могу его понять, мать я, наверно, была бы дурная. Хотя чаще я думаю о том, что наши отношения с Сережей очень смахивали на инцест. Он мне был братом, очень любимым, таким, о котором всю жизнь мечтала. Но не мужчиной. Девочки ищут в мужчинах отца, а я искала брата, потому что с моим мне не очень повезло. Мой брат так демонстративно и публично подчеркивал мою никчемность и отсутствие любви ко мне, что в какой-то момент я просто решила, что у меня нет брата. Это было легко устроить – в жизни мы почти не пересекались. Но фантом болел и требовал замещения. Вот оно и нашлось. Сейчас и правда у меня этот поиск брата прекратился, гештальт завершен. Я знаю как кайфово, когда у тебя есть брат и вы дружите, наигралась и отпустила.

Так вот, я не спрашиваю. А люди не рассказывают. Им кажется, что они неинтересны и незначимы, раз о них не спрашивают, что жизнь в дне сурка не стоит того, чтобы о ней говорить. Они с удовольствием слушают меня, ведь у меня что ни день, то приключения. За неделю происходит больше, чем у других за всю жизнь. А если я даже пытаюсь спросить о чем-то, быстро сворачиваются, да нет, ничего не происходит. И я стараюсь считывать между строк, с жестов, с тела.

Я наблюдала за тобой весь вечер и не понимала. Пока нас не посадили что-то в твоем ноутбуке смотреть. Не помню, что смотрели, и чья была идея, помню, что деваться тебе было некуда, и отодвинуться ты не мог, мы тебя с двух сторон поджали. Ты просто напрягся, вытянулся в струну и голос поменялся. У меня кошак так выглядит, когда о нем гадости говорят – позвоночник так вытянут, что почти подрагивает и уши назад развернуты. Ответ на свой вопрос я нашла. Понимания стало еще меньше.

Если все прошло, чего ты тогда напрягаешься? А если не прошло, то когда еще как не сейчас хотя бы просто поговорить? Ведь жизнь уже все показала – в любой момент все может оборваться. И тогда уже навсегда!!!

Да, я уже решила поговорить. Мне даже не важно было, что ты мне скажешь. Мне было важно сказать самой. Естественно, за шесть лет поднакопилось. Я не хотела вот этих дежурных «Как дела?» Только не с тобой!

Ирония судьбы – вот уже почти десять лет прошло с того момента. Пока мы не видимся, мне столько есть сказать тебе, я постоянно с тобой разговариваю, в разных ситуациях, по разным поводам. Но когда мы встречаемся в толпе, я просто молча смотрю на тебя, а если я приезжаю к тебе, ты спрашиваешь «Как дела», и меня несет. Мне ведь всегда есть что рассказать. Стендапер во мне не умер. А все, что я пытаюсь узнать о тебе, я считываю с тела. Лицом ты владеешь виртуозно. Больше разрешенного не покажешь.

Остальное про тебя с этой встречи я смутно помню. Ты в мою жизнь возвращаться не собирался, вел себя благородно-сдержанно, Сережа мне потом выдал «Этот ваш Рома какой-то вялый. Что вы столько все о нем говорите?». Зато другие люди возвращались бурно, и мы этому очень радовались. Все последующие десять лет моих очень связаны с этим возвращением. Так что спасибо тебе еще и за это. Та часть меня, которая не была загнана в жесткие границы, радовалась всему происходящему той самой своей щенячьей радостью. Как тогда, когда я к вам пришла после долгого перерыва. Мне нравилось все – дом, вечер, еда, те, кто рядом.

О тебе я решила подумать в тишине. Должен был быть какой-то выход. Обязательно. Я решила тебе написать. Когда я звоню, у меня может убежать мысль, я могу испугаться и не сказать чего-то, я буду слышать твой голос и придумывать твою реакцию. А писать мне никто не помешает. Я всегда хорошо владела письменным выражением мысли.

Письмо 20

Впрочем, дело было не в мыслях. Чтобы начать выражать мысли, мне потребовалось гораздо больше времени – десять лет и твое «пиши письма».

А тогда я вообще слов не выбирала. Я ловила состояние. Я понимала, что те самые слова, которые ты захочешь услышать, могут быть только из состояния. Никакой логики. Никакой игры. Поэтому я долго не писала. Состояние было не то.

Оно спустилось само и неожиданно. Я просто бросилась к компу и написала то, что чувствовала. Сейчас я содержание уже не помню, что-то про то, что буду держать за руку, а надо будет, то и в коляске возить. Никакого самопожертвования. Радость. Что ты есть. Потому что хреново было, когда не было. Меня не было, когда тебя не было. Знаешь, я сейчас перечитываю письма того периода, когда тебя не было и отчетливо вижу, насколько в них нет меня. Есть события. А меня нет.

Точно помню, что писала не один раз. Что вот там гордости не было вообще. «Не отвечает – пусть идет лесом» было не из моей истории. Я уже решила до тебя достучаться, и мне было все-равно, что ты сам думаешь по этому поводу. Я не знаю, зачем я это делала. У меня не было цели. У меня была вера, что я все делаю правильно. Сама накосячила – сама исправляю, это же так естественно!

В Прощеное воскресенье ты сдался. Написал «Приезжай, поговорим». Вплоть до этого года мы с тобой дежурно любезностями обменивались в Прощеное воскресенье. В этом году я схему поломала.

Конечно, я приехала. У меня как раз командировка в Москву проклюнулась. Когда я делаю то, во что верю, вся вселенная делает мне подгоны.

Я точно помню, что был март. Мы встретились с тобой и очень долго разговаривали. О том, что для тебя самое важное, что я тебя простила. А всего остального не надо – я делаю тебе только хуже. Что сейчас тебе даже лучше, чем тогда, когда ты был здоров. Много всего. Нечасто ты со мной таким искренним бываешь. Я тебе очень благодарна за тот разговор.

Реально, я тогда сделала бы все, о чем ты попросил. Вот вообще все. Но ты попросил тебя больше прошлым не дергать, и я это приняла. Я всегда принимаю выбор другого человека, даже если этот выбор мне не нравится. Я уважаю чужие границы.

У меня какое-то состояние после этой встречи было нереальное. Было безысходно грустно. И светло. Я ходила по Москве и прошла километров двадцать. Надо мной какое-то облако скорби висело, люди расступались или спрашивали не нужна ли мне помощь. Я дошла тогда до Ваганьковского. Там могила протоирея Валентина Амфитеатрова, за которым слава водится, что он с желаниями помогает. Информация эта настолько сама пришла, что сразу стало понятно, что не просто так. Я в такие вещи особо не верила и не искала, но вот она пришла вовремя. Кладбище было закрыто, но по легенде попадать к могиле было не обязательно. Я стояла у забора, держалась за решетку и просила, чтобы ты выжил. Я не хотела тебя терять еще раз. Это неважно, увижу я тебя еще или нет, мне важно знать, что ты есть. Желательно, что ты счастлив. Или хотя бы доволен.

Я не плакала. Не было слез. Если бы плакала, было бы легче, но нет. Я не понимала, что я еще могу сделать. Когда ты можешь что-то делать, то это переключает и помогает не думать, но тебе мои действия не нужны, а имитация бурной деятельности вообще тема не моя.

Я за эти пару дней сдулась. И стала легче. В самом буквальном смысле. Ушли объем и вес. Когда я вернулась домой, Сережа спросил, что со мной делали. Я весила меньше килограмм на десять.

Знаешь, я сейчас иногда консультирую женщин, которые хотят похудеть и достаточно эффективно. Так вот понимание связи мозга и веса пришло ко мне именно тогда. Я вообще все получаю через личный опыт, осознание, а только потом получаю информацию извне. Просто как подтверждение того, что я итак знаю. У меня портал напрямую работает. И тогда я поняла, что вот все, что я в себе держала из-за этого моего нежелания тебя помнить, пробкой вылетело после нашей встречи.

Потом я поняла, что мне делать. Я разговаривала с твоей болезнью. Как с живым человеком. Вместо сорока минут чтения в маршрутке я говорила с ней. Я благодарила ее. Я говорила ей, что понимаю, зачем она мне была нужна. Что если бы она не пришла, я бы ни при каких условиях не стала с тобой общаться. Никогда. Это был тот самый единственный случай, который мог вернуть тебя мне. Или меня тебе, учитывая, что это ты без меня накосячил, а не наоборот. Что благодаря ей я поняла, как ты важен для меня, как нужен. Как я своей обидой и гордыней тебя чуть не убила. Да и себя, наверно, тоже, просто это по-другому происходило. Но теперь я все поняла и осознала, и необходимости в ней больше нет, она свое дело сделала и теперь может отпустить тебя и сама отдыхать.

Я целыми днями пела Земфиру «Пожалуйста, только живи, ты же видишь, я живу тобою». Земфира вообще много про нас писала. «Лондон», «Я тебе друг, а ты мне не то, что бы», «привет, Ромашки». Что не возьми, все подходит.

Один раз мы сидели в компании друзей Сережи, и вдруг запел Розембаум «А Ромка этого уже не видит». Я сразу сказала: «Выключи», да так сказала, что даже вопросов не возникло. Я не могла даже на секунду допустить мысль, что ты не выкарабкаешься. Не позволяла себе. Держала свое состояние, что все хорошо в моем мире. Просто держала картинку, что все хорошо. Так же как раньше я держала границы, чтобы тебя не впускать, сейчас я держала тебя в поле. В одну из наших с ним встреч после его ухода я говорила ему о том, что я не обижаюсь, потому что один раз в своей жизни я уже своей обидой дел натворила. Тогда и рассказала, что я тебя любила.

– Я даже не заметил. Я только помню, как ты тогда сказала «Выключи», но я даже не понял ничего.

Он всегда замечал мою симпатию к другим людям. А тут пропустил. У меня был огромный опыт сокрытия моей любви. Меня бы в разведчики…

Наверно, тогда надо было уходить. Это было бы трудно, но честно по отношению к себе. Но я сделала наоборот. Я опять сбежала и спряталась за хорошо известного мне человека. У нас и правда другая жизнь началась. Я еще тогда это обозначила как куриное счастье, но тогда это было больше в шутку. Сейчас это очень точное определение. Нет, я не осуждаю людей, которые находят счастье в семье. Они меня восхищают. В моей семье я этого не видела, все мои предки были социально ориентированы, семья была вторична, поэтому я всегда с удовольствием наблюдаю за счастливыми семьями. Я именно про себя. Я пошла по принципу – не можешь быть с тем, кого любишь, люби того, с кем можешь. Замещение, ты ж понимаешь.

Мы как раз в это время дом на даче строить начали. В каком-то смысле это был самый пик нашей семейной жизни. Мы строили дом, возделывали сад, работали вместе, в отпуск два раза в год выезжали – один раз в горы, другой на море. Идеальная семья. Сережа цвел и чувствовал себя значимым. Проект дома он нарисовал, и переговоры тоже он вел. Отец семейства. Ему, наконец, доставалось моей души, я же ее выпустила.

Но было одно но. Я уже тогда задумала разрушить нашу семью. Просто не сейчас. Я даже время придумала, когда это произойдет и способ. Я решила, что через семь лет пусть он найдет себе другую женщину и уйдет к ней. У него все будет хорошо. А потом и у меня. Почему именно так? Прямо сейчас он мне очень много давал. Земли, комфорта. У нас было много общего. Почему он, а не я? Потому что я один раз пережила это. Человеку, позвавшему меня, замуж мне пришлось объяснять, что я его не люблю. И не буду. Второй раз я это переживать не хотела. Проще поплакать, театрально помахать кулаком вслед, поизводить себя пару месяцев, чем один раз глядя в глаза сказать – я тебя не люблю.

Я получила все именно так, как запланировала. Я, правда, к тому моменту успела передумать, но отменить заказ как-то забыла. Так он и лежит в одном из московских пансионатов на берегу Истры в оконной раме между вторым и третьим этажом. Записанный сразу после нашей встречи в Москве, на которую я приехала с интенсива по танатотерапии в белом спортивном платье. Таком же, как у твоей дочери. Я, правда, первая купила. Оно было счастливым. И живо до сих пор. Я его ношу периодически. Да, а на той встрече ты вдруг перестал напрягаться в моем присутствии, начал опять улыбаться и просто со мной разговаривать, а на прощание даже поцеловал. Небывалое чудо. Первый раз с той дурацкой встречи на вокзале в Питере ты приблизился ко мне сам.

В июне 2010 года. Видишь, сколько всего я помню?

Письмо 21

Это вообще был очень счастливый год. Мы тогда той же новогодней компанией съездили в горы, вдруг стали общаться даже больше, чем когда работали вместе. С 2010 года восемь лет каждый Светин день рождения мы встречали вместе. Лето было очень жарким, и мы часто приезжали учиться катать на виндсерфинге. На работе я создала свой отдел продаж, полностью под меня подобранный, и он жег.

Ко мне вернулся голос, кричать я могла как иерихонская труба и меня послушать всей фирмой собирались. Я звонила в головной офис, ласково говорила: «Добрый день. А я опять ругаться звоню. Можно начинать?» и после тяжелого вздоха на том конце провода включала команду «Голос». Мой отдел мной гордился. Со мной предпочитали не связываться, мы были единственным офисом, которому что-то удавалось получить от Москвы. При этом я не злилась. Голос как инструмент. Через минуту я могла говорить с клиентами, и это было почти как секс по телефону. Я не преувеличиваю. Я себя в прослушке слушала и мне реально нравилось. Я очень любила свою команду, они любили меня. Я их не сдавала, они не сдавали меня. План мы почти всегда делали.

Я поступила в Питер на психфак.

Было много грибов. Мы ходили их собирать всей семьей. Ходили достаточно далеко. Мама только стала сильно уставать.

Это был последний счастливый год.

Гром грянул где-то в ноябре. У мамы не было гемоглобина, и ее стали обследовать со всех сторон. Ничего не находили. Дело было ясное, что все как-то не очень. Вот с этого и покатилось.

В феврале мы опять похожим составом съездили в те же самые горы. Я сильно подросла по уровню каталки, тестила новые лыжи и меня просто перло. Вечерами мы пели под гитару, строили планы на новые горы.

Когда мы вернулись, мама шла на очередное обследование. Она уже сидела в кресле, ей уже пережали вену, чтобы делать наркоз, но тут подошел хирург-гинеколог и увидел метастаз. Невооруженным глазом. Четыре месяца на аппаратуре никто ничего не находил… Стадия была четвертая. Сделать никто ничего не мог.

Папа не поверил. Для папы семья никогда особой ценностью не была. С тех пор, как мы вернулись в Ярославль, он весь был в работе. Работой своей он жил, он был серьезным ученым с кучей сертификатов. Я реально помню в Омске туалет, завешанный этими сертификатами. Поэтому фильм «Гений» был для меня кусочком реальности, а не пародией на СССР. Мама обижалась за невнимание, папа не реагировал. А когда он узнал диагноз, он все отодвинул. Сначала он стоял на коленях, обнимал ее, плакал и говорил: «не отдам», а потом с педантичностью ученого стал исследовать вопрос. Мама поплакала только один раз. Тогда на кухне, когда они мне все рассказали. Папа бороздил интернет, изучал диагноз, звонил по больницам. В Ярославской онкологии его называли наглым, он не слушал врачей, он искал выход.

К нам приехала мамина сестра-врач, чтобы ухаживать за мамой после операции, у нее настроение было скорбное, мы ее быстро приструнили. Я бросила психфак – маму должны были прооперировать по смежной проблеме как раз во время установочной сессии. Никто не знал, что ждать от этой операции, ведь основную проблему она не решала. Мы все были в неврозе.

Я позвонила Бармалею, и он прислал фитосбор. За пару дней до операции вдруг позвонили из Москвы и сказали, что возьмутся прооперировать маму полноценно. То есть удалят опухоль. А не только поставят кстому. Собирайте срочно справки, а мы пробьем вам квоту.

Тетя уехала домой. А я рванула на сессию. Я пропустила большую часть лекций, но решила попробовать. И проскочила. Все на отлично, кроме психологии развития. Вместо того, чтобы готовиться к экзамену всю ночь читала Улицкую, не могла оторваться. Я же знала, что никогда с детьми работать не буду, так что психология развития не очень-то меня интересовала. В итоге утром не было ни хоть каких-то знаний, ни свежей головы. Только удовольствие от великолепной книги. Люблю Улицкую.

Папа же собирал справки. Его гнобили в онкологичке, а он не сдавался. Когда он все-таки пробил квоту, ему сказали:

– Ну как же так. Теперь подумают, что мы лечить не умеем.

– Так вы же не умеете, – папа даже не понял, в чем суть наезда. Ведь реально не умеют. Такие сложные операции они точно делать не будут.

В Герценке могли себе позволить. Статус НИИ разрешал отходить от инструкций. А зав. отделением сам похоронил жену. Из-за онкологии. Поэтому бился за каждого.

Папе в этот год исполнялось семьдесят. Он категорически не хотел отмечать юбилей.

Мы договорились, что приедем в Рыбинск. Игорь стал выездным, и мы хотели обсудить, куда поехать в горы за границу. Но у меня случилась командировка. Я могла отказаться, но не стала. Там было весело.

Через неделю позвонили из Москвы и сказали дату приезда – 29 мая нужно быть в больнице. Мы были на даче, когда позвонили. Родители как-то притихли. Пока все было далеко, это была цель и огромная надежда. Сейчас стало страшно. Уже через неделю.

Мы в очередной раз договорились приехать в Рыбинск, потому что потом вообще непонятно, что у меня будет. Но рыбинцы пошли в поход, поэтому сдвинули на попозднее в субботу.

Был день города. Я не помню, почему я была такая уставшая, но сил не было вообще. Скорее всего, накануне мы что-то срочно делали на даче, потому что родителям уезжать. Сережа сказал, что он не очень хочет в Рыбинск, он хочет погулять с парнями. У меня тоже особо сил не было. Он ушел гулять, а я легла спать в спальне, абсолютно голая. Обычно я так сплю. И дверь закрыла от котов, чтобы не мешали. Да, Ром, тогда в спальне была дверь. Она сейчас в предбаннике стоит. Когда я ложилась спать, был полдень. Зачем я встала через час, я не помню. Но дверь не открылась. Ее заклинило.

Весь идиотизм ситуации дошел до меня сразу. Телефон остался в другой комнате. Позвонить и сказать про свою проблему я не могу. Хуже того, что родители будут мне звонить обязательно, а я трубку не возьму. Они будут психовать. Начнут звонить Сереже, а он, скорее всего, не услышит, потому что город уже будет гудеть. Позвать на помощь я тоже не могу. Не пойду же я голая на лоджию кричать «помогите». Надеть на себя мне было решительно нечего. Это сейчас в спальне шкаф с одеждой стоит, а тогда он был в коридоре.

Хуже всего то, что входная дверь запирается не на замок, а на металлическую щеколду и снаружи ее не открыть. Что будет делать пьяный Сережа, придя домой часа в три ночи, когда я не открою ему дверь, я не знала. Телефон к этому моменту уже разрядится от звонков родителей.

Как ни странно, я вообще не испугалась. С моей-то клаустрофобией!!!! Я паникую и в гораздо менее безвыходных ситуациях. Задыхаюсь. А тут мозг работал четко. Или наоборот не работал вообще. Я не знаю. Я просто выбила стекло голой рукой. И пролезла в щель. Если в твой следующий приезд я дверь из предбанника еще не выкину, я тебе покажу эту щель.

Может быть, тебя это не сильно потрясет. Но тогда я была гораздо крупнее, размера на три я думаю. Сережа потом долго осматривал щель и меня и недоуменно встряхивал головой. У него никак не сходилось. Он попробовал сам. Не пролезла даже нога. А ведь там были еще и стекла.

Я даже не поранилась.

Я вышла в кухню, села в кресло и меня затрясло. В результате этой тряски я поняла, что только что заключенную двухмиллионную сделку мы заключили себе в убыток. Менеджер это сделала осознанно, надеясь, что я не замечу, потому что я обычно не пересчитывала. Очень хотела заключить договор. Откуда мне пришло это знание, я до сих пор не понимаю, но мы успели все исправить.

Не успела я отойти от этой информации, как позвонила Света и попросила не приезжать. Игорь потерял сознание. Договорились завтра созвониться.

Завтра их обоих увезли в больницу. Маму планово. Игоря внезапно.

Мы поехали туда через неделю. До этого Игорь приходил в себя, но его опять ввели в искусственную кому. Мне это очень не нравилось. Я ничего об этом не знала, но хребтиной чуяла, что что-то здесь не то. До этой ночи я была абсолютно спокойна, а тут меня накрыло. Мне казалось важным, чтобы Игорь пережил эту ночь, я металась по квартире и не могла уснуть. Утром ты позвонил. Успокоил. Я помню весь наш разговор. И твой голос. Я за него держалась.

Я теперь знаю, что кризис – это не седьмой день, как мне казалось. Одиннадцатый. На одиннадцатый день Игоря не стало.

Сережа с похорон уехал раньше. Света меня попросила остаться, потому что не хотела одна идти в квартиру. Потом все переигралось, и я уехала домой. Надо было собираться в Москву – близился день маминой операции.

Когда я первый раз ехала в Герценку, Игорь был еще жив. Мне нужно было привезти какие-то вещи. У меня хронология путается совсем. По-моему, мы встречались с тобой. Ты мне рассказывал, как найти. Хотя могу путать. Герценка меня потрясла. Я очень боялась туда попадать, мне казалось, что это такой дом скорби. Но там были люди, полные надежды. Там не было ни грустно, ни страшно. Ни одного смертельного исхода. Серые чулки – те, кого готовят к операции, белые уже прооперированы. Так боролись с тромбами. Врачи грубовато-веселые. Пациенты тоже. Ни у кого проблем с квотами не возникало, давали без вопросов. Только в Ярославле…

Никто не понимал, почему я хочу приехать в день операции. Никто не знал, что я только что похоронила самого близкого друга. Я не пыталась пройти к нему в реанимацию, нас было слишком много. Пустили только вас двоих. Я прекрасно понимала, почему тебе важнее, чем мне.

Но теперь мне было важно быть с мамой до последнего и пред тем, как она отключится, за руку ее держать. Я смешила ее до последнего. Ее так и увозили с искринкой в осоловелом глазу.

Я настолько всех достала в больнице, что один из оперирующих врачей велел запереть меня в маминой палате, а то он охрану позовет. Папа звонил через каждые пятнадцать минут. Операция длилась шесть часов. Прошла успешно. Маму укатили в реанимацию. Врач со мной поговорил. Нашу семейку там надолго запомнили. Я очень папина дочь.

Я ушла из больницы в состоянии полного непонимания. Я точно знала, что не уеду, пока не узнаю, что с мамой. А это непонятно, когда произойдет. Весь следующий день информации не было. Маму в сознание не приводили, аппарат искусственного дыхания не отключали. Мне говорили, что все в порядке, но мне этого было мало. На следующий день в 11 утра маму отключили от трубок. Она передала мне привет. В палату пока переводить не собирались, возможно, завтра, потому что очень тяжелая операция. Я уехала на вокзал. Никто не понимал смысла, я проторчала столько времени, чтобы полчаса утром посидеть с мамой и не дождалась ее перевода в палату, когда можно будет повидаться, ведь это уже завтра. Завтра был девятый день.

Я так и металась весь июнь. Я не очень понимала, как мне быть со Светой. Самый дебильный вопрос – ты как? Дебильнее только щебетание одной экзальтированной дамы: «Какая ты красивая» на похоронах моего отца. Наверно, я говорила Свете что-то из разряда звони в любой момент, хотя, не уверена, не помню, общались ли мы до того ее звонка, когда она попросила посмотреть обои. Мне сразу стало понятно, как себя вести. Я никогда не смотрела на нее с сочувствием. Просто была рядом. Всматривалась, пока она не видит, пытаясь прочувствовать, что с ней сейчас, но без сочувствия. Поняла, что это ей сейчас не нужно. Дальше уже началась наша с ней новая история, в которой мы попугаи неразлучники. Мы так рядом переживали горе, что у нее тоже чуйка на меня. Она всегда звонила сразу после того, как у меня что-то произошло. Ну то есть буквально сразу. Через 5 минут после того, как мама умерла. Через 5 минут после того, как Сережа ушел. Как только я вернулась в город после нападения тоже.

Маму стали поднимать сразу. Как только перевели в общую палату. Ей было больно, но она расхаживалась. Я помню нашу семейную прогулку по больничному коридору, они с папой впереди идут как король с королевой, а я сзади как шлейф кстому несу. Типа пажа. Смотрю на них сзади, и так нежность щемит…

Я всегда теперь, когда вижу старенькую пару вот так идущую вместе, смотрю на них с нежностью и с какой-то светлой грустью, что вот мои не дожили до этого. Так и умерли, не успев состариться. А ведь это такое время светлое – такая вот спаянная старость. У меня бабушка с дедушкой так дожили – ему 95, ей 85. Так вот вместе и ходили до последнего дня. Через всю жизнь. Нереальное счастье. Шестьдесят лет свадьбы отметили.

А мама тогда воспряла. Набрала вес, порозовела, лицо перестало быть восковым. В августе нас всей семьей позвали на юбилей Сережиной мамы. И нас там всехотпустило. Мы танцевали и веселились, мы верили, что справились. Родители смеялись впервые за год. Папа отжигал на танцполе. Я иногда вспоминаю этот последний праздник. Больше в моей семье праздников не было.

Письмо 22

Август вообще был светлым. Как-то ночью я сидела на крылечке дачи и ловила падающие звезды. И все загадывала про маму. Потом звезды закончились. Стали летать самолеты. И у меня какое-то дурное настроение было – казалось, что самолеты упадут.

Это один из моих детских кошмаров. Мне часто снился сон, что самолет падает где-то в районе памятника Некрасову, а мы с ребятами из двора бежим смотреть. Я взрослела, а сон все снился. У меня два повторяющихся кошмарных сна. А потом стало мерещиться, что падает где-то в районе дачи.

Через неделю после угарного юбилейного веселья мы рассорились с родителями. Как раз на даче. На совсем пустом месте и очень жестко. Блины летали по саду и висели на деревьях. Пес скакал и пытался их достать, чтобы сожрать. Он блины больше всего любил. Сережи не было, и разрядить было некому. Потом он сказал, что мы стали слишком много времени проводить вместе, поэтому и накал такой, надо расцепиться. Наверно, в этом что-то было.

А еще через несколько дней разбился самолет с Локомотивом. По дороге к моей даче. Правда, другой, не той, где это все мерещилось. Родители видели пожарные и скорые, которые туда ехали, они как раз с дачи возвращались. Они же и сказали, что официальное время с реальным не совпадает.

Мы помирились. Больше уже не ссорились никогда. Потому что вдруг завтра…ты вообще не можешь знать, что завтра произойдет. Какими будут твои последние слова к человеку, которого ты любишь? И ты никогда не знаешь, где именно порвется. Ты ждешь в одном месте, дрожишь, не дышишь, а рвется совсем в другом, куда ты даже не посмотрел.

В моей жизни это уже несколько раз случалось.

Незаметно подошел 2012 год. Год конца света. Моего личного конца света.

То, что что-то не так, было ясно с самого начала. Морозы были такие, что минус 27 казалось раем. После стольких теплых зим к этому вообще невозможно было привыкнуть. Мы поехали в Австрию кататься на лыжах, и я надеялась там согреться, в Европе же не бывает морозов. Но в Австрии тоже стояли аномальные холода, почти минус тридцать. Там даже деревья вымерзли. Иногда на подъемнике я замерзала так, что слезы текли.

Пока мы были в Австрии, у мамы обнаружили новую опухоль. Чтобы ей дали квоту, ей понаписали всякого в анамнез. Мне это очень не понравилось, я очень суеверная в таких вещах. Когда оперировали, нашли все, что написали. Когда я спросила врачей, что дальше, ее лечащий сказал: «Дайте ей выжить». Стало понятно, что все очень плохо. Я как раз в Питере на сессии была. И ходила на занятия по телеске. Там был один очень сильный человек. Я с ним поговорила о маме, и он сказал мне очень ценную вещь. «Можешь ли ты что-то сделать на физическом плане?»

Нет, на уровне бытовых действий ничего я сделать не могла. Я сейчас не о помощи, а именно о попытке как-то изменить ситуацию. «Тогда твое дело знать, что все будет хорошо. Вот сколько удержишь, столько удержишь». Получила подтверждение тому, что тогда с тобой я все делала верно. Правда, сейчас я думала не об этом. Я начала формировать мое пространство. Вот чтобы рядом со мной было спокойно.

Именно тогда я купила машину. Ту самую, с которой ты знаком. Мама была очень слабенькой, но хотела ездить на дачу. Я возила ее все лето. Лето выдалось такое плодородное, яблоки, клубника, но больше всего потрясало количество грибов. Грибы в тот год перли только белые. Я забила ими холодильник, морозилку и еще один холодильник, работающий как морозилка.

Этим же летом я первый раз разозлилась на Сережиных родных. Мы договорились на день рождения ехать к ним на Север всей Сережиной семьей. Но только я недопоняла про день рождения. Я думала, на день рождения его мамы, а они решили на мой. Решили за меня. Это меня разозлило. Я вообще-то хотела этот день рождения со своей семьей встретить. Я сказала Сереже, что на свой день рождения не хочу, но они меня продавили.

День рождения мне отчаянно не нравился. А под вечер ждал еще один неприятный сюрприз. Сережа сказал, ну пойдем я тебе подарок подарю и подвел меня к моей машине. Нет, я не обиделась. Я запомнила. Вообще-то то, что мы сейчас оба вкалывали, чтобы отдать кредит за мою машину было логичным. Именно он у меня пять лет назад мою машину забрал. Под предлогом, что две машины ы сейчас не тянем, а ему по работе нужнее. Я вкалывала на эту машину как проклятая, это была моя первая иномарка. Работала по ночам, чтобы деньги быстрее отдать. Он мне ничем не помогал, хотя тогда мы уже жили вместе. Мне вообще эта ситуация не нравилась, я покупала машину для себя, а не в семью, но родители его поддержали. Это вообще от дельная история о моих родителях – в любой ситуации выбирать посторонних людей, а не своих детей. Прошло пять лет, финансово мы были стабильны, и мне казалось нормальным машину мне вернуть. Концепция, что мы тебе машину на день рождения купим тоже понятная. Но если это подарок, почему я сейчас так вкалываю, чтобы деньги за нее отдать? Вот меня бы порадовала любая мелочь, любой знак внимания, ну даже просто букет цветов нарванных, мы в лесах были, можно было как-то решить. Я стала задумываться о своей ценности для этого человека. О том, что я что-то упускаю за этим своим нежеланием выяснять отношения.

Мама дотянула сезон на даче. Через неделю после последней поездки маму положили в больницу. Ее не стало на одиннадцатый день. Как Игоря.

Я думаю, что вот так с четвертой стадией прожить полтора года без особых болей, на ногах – это большой дар. Но последние мамины двое суток были страшными. Я увидела агонию. Самое страшное для меня тогда было, что я умею помогать чужим людям, облегчать им боль, а маме ничем помочь не могла. Мама даже в состоянии агонии категорически не принимала помощь от меня. Вина меня давила. Мне было в чем себя обвинять. У меня потом мамино лицо перед глазами больше года каждый день стояло. Эти ее глаза, наполненные ужасом, тяжелое дыхание, серое лицо. Папа не дал ей вводить никакие поддерживающие уколы, чтобы она отмучилась, но она не уходила. Она цеплялась за жизнь, а жизнь эта ее мучила. Это было невыносимо. Я тебе тогда позвонила и попросила за нее помолиться. Кому, как не тебе? Конечно, ты был к Богу ближе и молитвы знал. Но я звонила не только поэтому. Мне нужно было тебя слышать. Мне нужно было за тебя держаться. Ты всегда делал меня устойчивой. В любых моих жизненных передрягах. Я поговорила с тобой и как-то изнутри выпрямилась. Опять была готова держать удар. Любой.

Знаешь, Рома, я сейчас задумалась – такие похожие ситуации. Мои самые родные люди, те, в которых я вросла просто – ты, мама, папа. Такие одинаковые мои попытки как-то удерживать ситуацию тем способом, которым я умею –держать свое состояние. Тогда, когда все это происходило с тобой, я была выключена из ситуации, и поэтому мне было легко думать о тебе каждую минуту, просить за тебя, держать себя. А здесь я была в ситуации, я не справлялась. И у меня было такое чувство вины! Мне было в чем себя винить, знаешь, я очень откровенна с тобой, но об этом я не могу даже тебе. Мой грех. Я даже представить не могла, что это еще не конец. Это только самое начало того кошмара, в котором я окажусь на ближайшие три года.

То, что мамы не стало, было шоком для всех ее знакомых. Мама была категорически против, чтобы кто-то знал. Не хотела, чтобы на нее смотрели как н инвалида. Чтобы даже в словах ограничивали ее в ее желании жить так, как она считает нужным. Пока она еще была в сознании, она мне передала деньги, чтобы я подарила подарок ее подруге, у которой на днях день рождения. Я помню лицо той подруги, когда она получила подарок с того света. Семь лет почти помню. Все, конечно, видели, что мама плохо ходит, но у нее и раньше были проблемы с ногами, так что никто особо значения не придавал. Поэтому люди были раздавлены.

Я не плакала. Вообще. У меня не было никакого тумана, я все четко осознавала. Мама умерла. Это все. После похорон, когда уехала мамина сестра, я посадила папу в машину и повезла на дачу. Место, которое мы все так любили. Я очень хорошо понимала, что если сейчас туда не приехать, потом папе совсем тяжело будет. Практически невозможно. Помнишь, я писала в своей книге, как после гибели дельфина героиня сразу привела своего любимого туда, где дельфин умер? Это мое глубокое знание – сразу идти туда, где страшно. Мой опыт. Я всегда так делаю. Пережить весь кошмар сразу. Не прятаться, не откладывать на потом. Сделать еще больнее, если это возможно, чтобы потом становилось лучше.

Папа плакал всю дорогу. Я злилась. Я хотела, чтобы он нашел в себе силы жить дальше. И видела, что он делает все наоборот. Он так нянчил свою тоску по маме, что шансов на то, что он выберется, практически не было. А мне нужен был отец. По сути, это мой самый любимый человек в жизни. Единственный мужчина, которого я действительно любила. Папа. И ты.

Я бы предпочла, чтобы он нашел себе источник света, встретил другую женщину, что-то еще, что могло бы его удержать здесь. Но папа даже мою помощь воспринимал как предательство по отношению к маме, что уж говорить о других. Меня так злит, когда люди оперируют понятием «Предательство». Я вижу, как они сами себя зарывают в какие-то нелепые рамки, в которых им хреново, бегают по кругу в это свой гордыне. Зачем?

Через пару месяцев мы хоть немного дышать стали. Близился юбилей Сережиного отца, и они позвали нас вместе с папой к себе. Папа сначала встряхнулся, но потом передумал. Я все еще надеялась его уговорить, но тут снова шарахнуло под дых. У свекра обнаружили неоперабельную опухоль. Четвертая стадия. Стало не до юбилеев. Пока мы всеми мыслями были там, умер отец бывшей жены брата.

Через месяц я ушла с работы. Я не выдерживала всего, что на меня валилось. Я первый раз в жизни не работала, начиная с четырнадцати лет. У меня был очень серьезный кризис. Я понимала, что я больше не хочу заниматься тем, что я делала последние пять лет. И я вообще не понимала, чем я хочу заниматься. Если быть честной, я ничего не умела. Так мне тогда казалось.

Один раз я случайно услышала папин разговор с маминым лечащим врачом и поняла, что он что-то скрывает. Я спросила напрямую. Он ответил – да, рак. Кошмар разрастался.

Папа в отличие от мамы ни от кого ничего не скрывал. Его тоже оперировали в Москве, но в институте спортивной травмы. Пока папу оперировали, умер наш сосед по даче, наш закадычный конкурент по грибам. Папа его очень любил. Так странно… Еще месяц назад он помогал мою машину выталкивать, они тогда с папой много про здоровье разговаривали, и вдруг его не стало.

Папу выписали. Лицо после операции сильно перекосило, но связки не повредили, и папа смог продолжить работу. Это было главным в его жизни.

Мы потихоньку приходили в себя, но через месяц умер отец Сережи. Почему-то они все ждали от меня, что я нажму какую-то кнопку, и сразу станет легче. Все спрашивали меня, как пережить. Да откуда я знаю? Мне раз в три месяца жизнь дает так, что меня сворачивает, я уже не знаю, откуда ждать следующего, а меня спрашивают, как я пережила. Да я не пережила, я просто замерла в ожидании следующего удара. Но мне приснился свекр. Он сказал: «Передай Вале, что если она так убиваться будет, она скоро здесь окажется. Я этого не хочу». Я передала. Им казалось, что я это придумала. Мне такого не придумать, у меня с фантазией не очень. Я могу преувеличить, додумать, но придумать у меня мозгов не хватает. В той моей книге не так уж много нереального. Мать пробрало, она взяла себя в руки.

Я вернулась с похорон раньше, я не хотела папу надолго оставлять одного. На девятый день мы с папой пошли на даче за грибами, но сколько бы ни ходили, нас все время к дому выводило. Мы вернулись и осознали – за год умерли все наши знакомые грибники. Все как один. Сколько грибов – столько гробов. Потом поговорку узнала. Меньше чем за год ушло четыре близких человека.

Вернулся Сережа. И сделал мне реальный сюрприз на день рождения – уговорил папу поехать с нами в Плес. Потери меняют людей, они становятся бережнее к близким, Сережа тоже стал вдумчивее. Пошел на хитрость и ему удалось. Мы так хорошо съездили. Папа улыбался и радовался как ребенок первый раз с маминого ухода. Я даже стала думать, что может в се обойдется. До сих пор для меня Плес – любимейшее из мест, с ним очень много теплых воспоминаний. И моя самая большая победа.

Август шел к концу, мы потихоньку успокаивались, но тут позвонил бывший коллега. И сказал, что у Олега рак.

С Олегом у нас потрясающе пересекалась судьба. Я когда-то работала с его женой, а с ним мы познакомились на концерте Розембаума, который отменили. Так на улице и познакомились. Он мне сразу понравился. Он какой-то светлый. И очень порядочный. Когда я поменяла работу и там речь зашла о том, чтобы найти исполнительного директора, я сразу о нем подумала. И мы достаточно долго работали вместе. Он первый ушел. Он знал про маму и Игоря, с Игорем они по работе пересекались, и тогда очень помогал мне, когда я проживала свои первые на этом этапе потери. Он чем-то был похож на тебя. И наши отношения чем-то были похожи, но между нами не было романтики или страсти. Он просто был также в сомнениях, а я такой же живчик, который ни секунды не сомневался в успехе. Мы очень дружили. Перенос? А еще он оказался студентом моего отца, очень искренне к нему относился, я даже думаю, что мне его тепла за папу доставалось. Я ж папина дочь и внешне, и по мимике, и по упрямству. И еще его улыбка… между вами не было внешнего сходства, но что-то в его улыбке ускользая напоминало тебя. Но он был светлее тебя. Не обижайся, я просто хорошо тебя знаю, и страсти, которые тебя душили, видела. И манипуляции твои в свою сторону чувствовала. Я и любила тебя со всем, что в тебе есть, без иллюзий. Он был спокойней. Тем больше шокировал факт. Вот у него как раз оказались легкие. Сам себя душил. Наверно, я многого не знала. К тому моменту он уже год как уволился, я уже полгода как не работала. Мы давно не общались.

Конечно, я сразу кинулась ему звонить. За эти четыре года кошмара я научилась не бояться разговаривать с заболевшими людьми. Не смотреть на них глазами, полными ужаса и сочувствия, а считывать, как они хотят, чтобы с ними общались. Мы встретились и долго гуляли по городу. Много разговаривали. Он спросил про работу, я сказала, что теперь пойду работать только на конюшню или в дельфинарий. И мне все-равно, что делать – копыта чистить или бассейн. Я больше не хочу к людям.

Через месяц меня взяли на работу в дельфинарий. Я сразу ему позвонила и приехала в гости. Мы снова очень долго разговаривали. Потом еще несколько раз по телефону. Ему сделали операцию гамма-ножами и сказали, что ждать два месяца. Там будет понятно: или помогло, или конец. В декабре я позвонила еще раз, хотела приехать, но он очень плохо себя чувствовал. В январе на звонки отвечала жена, он мучился от боли, и наркотики уже не помогали. Я спросила, можно ли приехать просто рядом побыть, за руку подержать, но Олег не хотел, чтобы его таким видели.

Я ехала на работу, и день был какой-то солнечный и прозрачный. И я вдруг поняла – Олег умер. Было 23 февраля. Я тебе уже говорила, что у меня какое-то странное ощущение смерти. Я ее вижу. Я была у них дома на девятый день. Мы разговаривали о папе. Я сказала, что с папой вроде обошлось, и меня тут же неприятно царапнуло.

Через год я заметила, что папа подвалакивает ногу. Я спросила, папа сказал, что тапка сваливается. Но что-то нехорошее опять зашевелилось. Я тогда опять поехала на Ваганьковское. Заодно заехала к тебе. Ты спросил меня, что я делаю в Москве, я тебе честно ответила, что приехала к тебе и на Ваганьковское. Ты еще пошутил, что тебе приятно быть в такой компании. Потом это часто повторялось, и ты периодически так шутил.

А я просила у протоирея чуда. Или хотя бы, если время пришло, пусть это будет безболезненно. Я еще слишком хорошо помнила рассказы жены Олега о его последних месяцах и мамины последние дни.

Потом я еще долго бродила по кладбищу. И случайно наткнулась на могилу Сергея Гринькова. Дважды Олимпийский чемпион, чемпион всего чего можно по фигурному катанию, умер в 28 лет на тренировке от инфаркта. Это была громкая история. Да и год тот был какой-то проклятый. Как раз в этот год погиб тот мой знакомый в Чечне, которому я так и не успела сказать. Потом Листьев. Потом мой однокурсник. Но в смерть Сергея Гринькова вообще поверить было невозможно. Легкий, улыбчивый, какой-то невероятно удачливый, жизнь, похожая на сказку. Все складывалось само, легкие победы, романтическая семейная история, а потом эта внезапная смерть. Я не знала, что он здесь похоронен, он умер где-то в Америке. Наткнулась совершенно случайно. Ни одного цветочка. Меня это почему-то так задело, я даже заплакала. Столько было поклонения, погиб на самом взлете, и никто не помнит. Я пошла, купила цветы, постояла немного. И каждый раз, бывая на Ваганьковском, к нему приходила. Но я даже представить не могла, как это выстрелит через три года.

А тогда все понеслось беличьим колесом. Папа упал и подумал, что у него инсульт. А я сразу поняла, что все. Мы приехали в больницу, меня вызвал врач и сказал, что множественные метастазы в мозгу. И мне нужно было принимать решение, говорить ему или нет. Папу увезли в больницу, там капельницами сбили отек мозга. В двух словах ситуация была такая – мозг отекал, пережимал что-то, и импульс из мозга не проходил в левую ногу. Папа пытался ногу поставить, а она не слушалась. Он падал. Когда отек сбили, нога опять начала слушаться. Мы съездили сделать МРТ. Я отдала ее папе. Я не знала, что делать и решила не скрывать. Сейчас думаю, это было правильное решение. Папа пришел в ужас, потом собрался и стал доделывать земные дела. Я его везде возила. Мы много разговаривали. Мы, наконец-то стали ближе друг к другу. Наша странная дочерне-отцовская любовь, когда искры летят, когда требуешь от другого очень много, вдруг превратилась в ту самую, о которой я мечтала с детства. Папа только категорически не принимал помощь от меня. А я не умела насильно. А я категорически не принимала от него. Так и не смогла перестроится. Я потом часто думала –ну что мне стоило? Позволить ему заплатить за меня в магазине, другие какие-то мелочи? Нет же, лезло наследственное папино упрямство.

Апрель и май были трудными, но счастливыми месяцами. Оказывается, так бывает. Человек уходит, но ты счастлив от каждого дня, который он рядом. Бывали случаи грустные и смешные одновременно. Мы поехали с папой на дачу, я его посадила на скамейку у дома, а сама пыталась заниматься грядками. Но папе не сиделось, он вставал и падал. Я поднимала. Через сорок минут стало ясно, что ничего путного точно не получится. Папа упрямый и сидеть не хотел. Мы пошли в машину, и папа упал прямо под куст облепихи. Он пытался вставать, хватался руками, царапался, падал, я пыталась поднимать, он задевал лицом за колючки. И ни одного человека вокруг, чтобы помочь. Минут двадцать мы еще занимались этой акробатикой, потом кое-как добрались до машины. Приезжаем во двор, рваные, грязные, окровавленные и хохочем. Сережа в этот же момент к дому подъехал, ничего понять не мог.

Больше всего я боялась, что папу примут за бомжа. Лицо у него после операции было перекошенное, сам худющий, из-за падений вечно в пыли. Но люди были добрыми к нему. Ему помогали всегда. Жизнь и врачи к нему были добрее, чем к маме. Но папа уходил…

В конце мая я переехала к нему. Он боялся оставаться один по ночам. Он, наконец, разрешил мне ему помогать. Я вообще не выходила из дома. Сережа переезжать не захотел. Он очень впрягался за папу, но не очень-то за меня. Такой нормальный звоночек, но я всегда в наших отношениях исходила из концепции ничего не ждать и не требовать от другого человека. Мне было очень страшно, я не всегда понимала, жив папа или нет, я боялась заходить к нему в комнату, потому что боялась увидеть, что его уже нет. Один раз, подняв папу после падения ночью, я сама потеряла сознание. Папа, к счастью, ничего не заметил. Сережа от этих разговоров уходил.

Потом с папой стали происходить странные вещи. Он шел и вдруг начинал оседать. Тело очень тяжелело, удержать было невозможно. Он лежал неподвижно, вытянувшись в струну. А потом приходил в себя и удивленно спрашивал: «Что ты на меня так смотришь?». Он не помнил, что был в отключке. Один раз он так пролежал целых двадцать минут. На мое счастье это был день, и Сережа был рядом. Как я потом поняла, это мозг отключался. С каждым разом эти отключки становились все дольше и дольше.

Когда папа чувствовал себя хорошо, он работал. Он на полном серьезе собирался идти на защиту своих студентов. Я была в панике. Я просто не представляла, как его туда транспортировать и что делать, если он там отключится.

В один прекрасный день в Ярославле состоялась какая-то конференция, на которую приехали папин научный руководитель и однокурсник, с которыми они не виделись несколько десятилетий. Это был чудесный вечер, мы все немного переключились. С его научруком я была знакома, была на защите докторской у папы. Ну я писала уже, я легко знакомлюсь с академиками, у меня никакого пиетета – такие же люди. Мы действительно очень рады были друг другу. Я очень рада, что папа напоследок получил эту встречу. И что с папой успели встретиться.

Помню, была среда. К папе пришли студенты, и он их консультировал перед защитой. Прямо лежа в постели. В субботу его не стало.

Да, все было так, как я просила – он ушел без болей. Был один день, когда у него жутко разболелась голова, но я наклеила наркотический пластырь и его отпустило. Это был первый и последний наркотик, который мы использовали. Папа еще что-то думал о гамма-ножах, а я была прибита – я же помнила, чем это у Олега закончилось.

Конечно, я не сделала все, что могла бы. Меня потом долго виной придавливало. Я сейчас понимаю, что находясь в ситуации, мы слишком зажаты своей болью и страхами, и это нам мешает. Мы делаем то, на что нас хватает в данный момент времени. Для меня папа навсегда останется примером того, как надо биться за любимого человека.

А тогда жизнь моя закончилась. Я как-то организовала все эти похоронные процедуры, а потом села и поняла, что вставать я не хочу. Я научилась водить машину вслепую, потому что постоянно плакала. Я вела себя как папа, когда не стало мамы. Я не хотела слушать соболезнования, не брала трубку. За меня отдувался Сережа. Вот тогда он меня берег и бился за меня как мог. Где-то полгода. Потом сломался. Я могу его понять. Я была трупом. Оживала ненадолго, а потом опять ложилась на диван. У меня не было стимула жить. Пятнадцать лет назад я решила для себя, что главное – это пережить родителей, чтобы им не пришлось пережить горе хоронить собственного ребенка. Я пережила. Цель достигнута. Все.

Человек в депрессии очень похож на просто ленивого человека. Я стала раздражать Сережу.

Я, вобщем-то, неплохо понимала, что происходит и даже знала, как это исправить, но у меня не было сил.

Письмо 23

Сначала Сережа боролся. Он стал постоянно таскать меня на какие-то выезды – поездка на теплоходе, поездка в усадьбу графа Леонтьева, день рождения в Болгарии, Крым на машинах – это все за два месяца. Потом я очень хотела в Узбекистан, и мы поехали туда. Я вернулась и легла на диван. И не вставала несколько дней. В это же время возникла шальная идея сдать на инструктора. Сначала эта идея возникла у меня про него, а потом я вдруг примерила ее на себя. Думала, что если даже не сдам, хотя бы научусь кататься на сноуборде. Все лучше, чем на диване лежать. Потом Сережа вдруг решил, что будет работать на другой горнолыжке. Наверно, тогда у него все и закрутилось. Я, если честно, не анализировала, да мне и не было интересно. Просто с этого момента мы стремительно начали расходиться. Вплоть до того памятного дня, когда он сообщил мне, что был у девушки и она беременна. Похоже было на: «Мама, тебе это может не понравиться, но я решил жениться». Ну решил, так решил. Иди.

Замечала ли я какие-то знаки? Безусловно. Я видела, что его отношение ко мне поменялось. Мне даже снилось несколько раз. У меня мысли были поговорить, что раз мы уже живем как соседи, может, стоит разойтись. Но мне было страшно. Года не прошло с папиной смерти, я была без сил и без работы. Ну и воспоминания о десяти очень комфортно и радостно прожитых годах говорили: «Что тебе все надо? Вы ж нормально жили. Сейчас придешь в себя, и все наладится. Что ты придумываешь?» Я опиралась на него, это была последняя точка опоры. Больше близких людей в тот момент у меня не было.

Когда у меня раньше случались какие-то разрывы, я, конечно, тоже переживала. Но тогда у меня была опора. Работа. И родители. Родители меня не поддерживали. Любимым утешением было «Ты сама виновата». Или «Я так и знала». Если я спрашивала: «Раз ты знала, почему ты мне не сказала?» мама мне обычно отвечала: «Ты бы все-равно не поверила». Я очень благодарна моим родителям за то, что мои ошибки они мне позволяли совершать. Они никогда не позволяли себе оценивать моих друзей и решать, с кем можно дружить, а с кем нельзя. Но все-таки в большинстве случаев я свои отношения предпочитала не афишировать. Важно было, что в любой передряге можно было просто прижаться к родителям и рядом посидеть. Отдышаться. И когда бывали передряги на работе, я всегда знала, что у меня есть защита. Поэтому никогда и не боялась, с работы уходила легко.

А в этот раз все было фатально по-другому. Когда уходил папа, я уволилась с работы. Нет, я не святая, я уволилась не из-за него, но несомненно, его болезнь принятие решения ускорила. А когда его не стало, я была так раздавлена, что работать вообще не могла. Просто не понимала, что я могу делать. И теперь я осталась без родителей. Без работы. Без мужа. И это был тупик.

Безработная женщина в 42 года – это диагноз. Я сама долгое время отбирала работников и прекрасно это знаю. В 90% случаев я не могла убедить работодателя даже посмотреть женщину за сорок. Это какой-то бред. Я работала у них, они видели меня, как я схватываю на лету, как я быстро решаю любую проблему, как я общаюсь с людьми, и они возвращаются и рекомендуют моей работой были довольны, но категорически не хотели рассматривать других женщин.

Сейчас я была в этом лагере. Нет, на руководящую должность вполне можно было попробовать, но я больше категорически не хотела руководить. Не хотела никого мотивировать и организовывать. Наелась с девятнадцати-то лет. И потом, я не хотела больше втягиваться в корпоративное зомбирование. Ни в какие миссии я больше не верила, а делать то, во что я не верю, я не умею. Собственно, это и послужило причиной решения уйти из Дельфинария. Я писала уже не раз, я или верю, или мне не надо. Мне или верят, или мне не надо.

А брать меня на работу в линейный персонал точно уже не захотят. Я просто со своим годом рождения до собеседования не дойду. Диагноз.

Второе, что разрывало на части – это абсолютное осознание того, что я сама этого захотела. Я сразу вспомнила это мое безумие 2010 года. Вот прямо как попросила. Хотела через семь лет, через семь и получила.

И третье – меня убил не сам факт ухода. У меня ж у самой эти мысли бродили. Убило – как. Было очень много моментов, которые выворачивали наизнанку. Можно же было просто по-честному. Вроде мы такие люди друг другу родные, столько пережили вместе, ну зачем? Зачем отправлять меня в перинаталку, если ты уже эту проблему по-другому решаешь? Для меня каждый поход туда стрессом был. Начиная с того, что в тот момент я вообще за рулем очень сложно ездила.

Это отдельная история. От моей влюбленности в вождение автомобиля я дошла до того, ездила только по трем маршрутам. Дом – папа, дом – моя дача, дом – папина дача. Любой другой маршрут вызывал у меня панику. А периналатка была за пределами моего маршрута.

Заканчивая тем, что уже много лет я с врачами не общаюсь. И посещение врачей для меня тоже стресс.

Ну и еще какие-то мелкие мерзенькие моменты, где человек как-будто издевался над моей доверчивостью. У меня и вопрос был – ты мне мстил за что-то то ли? У меня ведь вопрос не в доверчивости, а в доверии. Я буду верить до последнего. Иначе зачем?

Сережа очень неплохой парень. Это его и сгубило – желание быть таким вот хорошим парнем для всех. Свои потерпят. Заразился от моих родителей, наверно. В последний год я его вообще не видела – только эту маску. От искренности, которая меня в нем радовала, не осталось и следа. Он постоянно просчитывал правильные ответы. Ничего живого в наших отношениях не осталось. Наверно поэтому мне иногда сносило крышу от живых эмоциональных парней. Тех, которые слова не выбирают. Не пытаются выглядеть определенным образом в глазах других людей. Тогда и появился Сережа из книги. Нет, ничего я себе не позволяла. Просто восхищалась той искренностью, которая из него перла. А потом случился один инцидент, и это восхищение я себе тоже запретила. Стала мертвой совсем. Опыт у меня уже был. Тяжело жить с трупом. Люди бегут от смерти, им страшно. Так что нет у меня обид.

Света позвонила сразу. Я ей сразу сказала. Я бы и поехала к ней сразу, но права забыла у знакомых, забирать было уже поздно, а ехать в другой город без прав стремно.

Сразу после Светы я позвонила знакомому, который собирался путешествовать по Абхазии, и сказала, что приеду. Парень был самобытный, интересный для мозга психолога и искал компанию. Он согласился подождать несколько дней.

А я уехала к Свете. И встретила там тебя. У меня было какое то дежавю. Это уже было в моей жизни, когда мой мужик уходит, а ты рядом. Только в тот раз ты ничего не знал, а сейчас ты практически первый человек, который плечо подставил. Мы с тобой гуляли, я рыдала, ты слушал. Тогда ты сказал, что трудно пережить предательство. А я ответила, что предательством это не считаю. Ты же не знал всего, что знала я. И потом к тому моменту я вообще этим понятием не оперировала. Переросла его. Два человека. Было по пути. Дороги разошлись. Так бывает. Кто-то первым принимает решение. Отношения конечны в любом случае, иногда уходят от тебя, иногда уходят совсем. Папина смерть была самым жутким кошмаром моей жизни, а это так, докатка. По сути, папа ведь тоже меня не выбрал, хотя все два с половиной года он был для меня самым важным. Моя жизнь вертелась вокруг него, когда он это позволял. Мне даже кажется, что была интересна Сереже, пока был жив папа. Они за меня конкурировали. Например, спорили, кто именно подарит мне телефон на день рождения. Или когда папе уже было совсем плохо, я хотела побыть с папой, а Сережа тащил меня на дачу. Это очень подкорочно. Иногда так мужчины с детьми конкурируют за внимание жены. А после папиного ухода конкуренции не осталось.

Мы сидели в кафе, ты кормил меня пироженками, я то плакала, то улыбалась. Ты даже не представляешь, как для меня было важно, что ты сейчас со мной. Стоило ради этого пережить расставание. Ради тебя многое стоит пережить. Смех сквозь слезы. Мы сейчас говорили о том, о чем я бы никогда не решилась. Ты сказал, что люди сейчас подумают, что я плачу из-за тебя, а я ответила, что так тебе и надо. Я из-за тебя столько отплакала, что ты сейчас за свое огребаешь. Просто позднее на тринадцать лет. Ты сказал, что у меня было так много, у большинства людей этого не бывает – столько лет счастливой жизни и любви. А я тебе сказала, что всю жизнь любила только тебя и ты был тем самым, о чем вспоминаешь как о самом важном в своей жизни. И что уж если есть чему завидовать, то тому, что в моей жизни было такое чувство. Сказала и не умерла, как планировала последние лет пятнадцать. Оказывается, совсем необязательно умирать, говоря человеку о своей любви. Ну писала обо всем этом уже.

Еще сказала, что может никогда бы тебе не призналась, но почему-то мне кажется, что тебе это когда-нибудь будет нужно и очень поможет. А ты ответил, что я даже сама не знаю, как я тебе помогла.

И тогда я решилась. Я вообще достаточно робкая (представляю, как ты сейчас усмехаешься, я даже вижу твое лицо сейчас) и вряд ли решилась бы в другой ситуации. Но сейчас я подумала – что я теряю? Все, что можно было потерять, я уже потеряла, прямо по девяностому сонету Шекспира. Одним ударом больше, одним меньше. И спросила: «А ты вообще любил меня?»

Естественно ты не ответил. Сказал одну из своих фразочек, из которой понять невозможно ничего, кроме того, что не стоит об этом говорить. Больше я никогда не решалась. И не хотела. Я понятливая. Ведическая женщина. Ты – мужчина. Ты решил, я следую твоему решению. Я так уже делала. С тобой так вообще всегда.

Ты помог мне с билетом. Я улетела. С этого момента начинается моя новая жизнь. Правильнее сказать, начинается МОЯ жизнь. По-честному, зарождалась она чуть раньше, на инструкторских курсах. Я об этом не писала, потому что про МОЮ жизнь хотелось отдельно. Там так одно за другое цеплялось…

Письмо 24

Я уехала в Абхазию. Это было странное путешествие, для меня оно было переходным периодом – я еще не помнила, как это жить одной, мне нужен был кто-то рядом. Но была и другая сторона – парень был очень больной. И по физике, и по психике. По физике у него была спина, свернутая в знак вопроса. В его-то 27. А по психике – у него в голове была такая помойка, как будто туда человек сто лет сто мусор выбрасывали. Это было то, что мне нужно. Я возвращалась в то, что я так сильно люблю – в телесноориентированную терапию. Сережа это мое увлечение не одобрял, в меня вообще не верил и называл шарлатанкой. Как бы шутил, но осуждение сквозило явно. А тут такой волшебный экземпляр.

Он возил меня на машине, мы лазали по таким уголочкам, в которых я не бывала никогда, а я работала с его телом и мозгом. Его распрямляло на глазах. По утрам, пока он спал, я бегала и купалась в море. Море было прохладное, купалась я одна. Одну из утренних пробежек ко мне приплыл дельфин. Со времен работы в дельфинарии я дельфинов в открытом море не видела.

Этот приплыл, крутил кольца в пяти метрах от меня, в воду заманивал. Ну ты же знаешь мою дельфиноманию, читал. Это счастье мое. Первый дельфин после долгого перерыва. С тех пор я постоянно с ними встречаюсь.

Мы работали каждый день по несколько часов. Спина выравнивалась, мысли становились упорядоченными, невротичность потихоньку отпускала. В один из дней, когда он рассуждал о том, что мечтал бы поучиться на серфе, я спросила, что мешает. Он приводил мне много аргументов. Я задавала новые вопросы. В конечном итоге оказалось, что не мешает вообще ничего. Есть мечта. Есть время. Есть деньги. Он прямо при мне билет купил. А я потихоньку восстанавливала свою ценность. Сначала в этом. Я реально видела мгновенный результат.

Мы вернулись в Сочи на 9 мая. Посмотрели салют. Уехали в Красную Поляну. Я бывала во всех моих любимых местах. Потом я позвонила одному человеку. Я все это пишу подробно, потому что из тех встреч по ниточке связывалось то, что происходит со мной сейчас. И это был важный звонок.

Человек работал старшим тренером в Лазаревском дельфинарии. Когда мы познакомились, она работала в Ярославском. Мы не подружились тогда. Хотя она мне понравилась с первого взгляда, я как-то сразу поняла, что это мой человек. Но там дружба с элитным подразделением не то, чтобы не одобрялась, а просто преследовалась по закону. А после увольнения человек для Дельфинария умирал. Мне даже интересно было, в день рождения о человеке говорили массу прекрасных слов, очень искренне и очень от души, а после увольнения так же искренне о том, какой он негодяй. Между этими событиями могло пройти совсем немного времени, и я все недоумевала, когда хоть человек успел испортиться?

Многие знали, что у меня умирает отец, а позвонил только один человек. Новенький. Я никого не осуждаю. Система. Борются только отчаянные. Я боролась, пока верила. У меня даже что-то получалось.

Потом она стала работать в другом месте, и ее как расколдовали. Когда я позвонила, она сказала, что будет очень рада меня видеть. И действительно была рада.

Помнишь, я тебе говорила, что у меня все сбывается? Ты тогда еще назвал меня агрессивной. Но у меня реально сбывается. Я не добиваюсь, не ставлю цели, не пишу планы. Сбывается само. Просто иногда нужно много времени. Если я вижу, что человек мой, меня с ним в любом случае судьба сведет. Сейчас это любимка моя. И если бы не она, книга моя другой бы получилась. А тогда я просто провела несколько чудесных дней с людьми, с которыми не смогла подружиться, бывая рядом каждый день. Что-то вспоминали. Я рассказала о своей ситуации, они о своей. Многое выяснилось. Например о том, как меня оболгали в дельфинарии, и народ со мной разговаривать перестал. Я тогда еще удивилась – ну вот вы ж меня знали к тому моменту столько времени, а поверили человеку, которого сами терпеть не могли. А почему вы просто не подошли ко мне и не спросили? Ведь нет ничего проще спросить у человека? Мы живем в своей концепции. И она нас душит…

Я достаточно жестко отношусь к людям в концепции. Это как ледяной душ – отрезвляет. Кто-то обижается, но чаще это помогает. Причем очень быстро. Я вообще никого не жалею. Добренькая – это не про меня. И тогда мы много об этом говорили.

Я вернулась домой. Было страшно. Но то, что я увидела, вызвало не боль, а агрессию. Сережа забрал свои вещи. Это было бы логичным, но он забрал не все, только новые. Грязные носки, стельки, растянутые свитера были раскиданы по квартире. Ненадолго та злость придала мне сил. Агрессия – неплохое чувство, необходимая стадия проживания потери. Плохо, когда застреваешь в этой агрессии. Людям почему-то проще застрять в негативе. Я к тому моменту была уже осознанная, чувства свои отслеживала и анализировала.

Потом были какие-то разговоры, выяснения, это все не сюда, здесь это совершенно не важно. Когда я, наконец, начну писать книгу «Жизнь без страха жизни», там это будет очень в тему, как ступеньки преодоления кризиса, а здесь я не об этом. Этот всплеск агрессии был непродолжительным. Дальше мне пришла в голову мысль – как было бы просто сейчас взять и умереть. Не надо ничего решать, не надо никуда двигаться. Я вспомнила, что эти мысли посещали меня и сразу после папиной смерти. Сейчас они стали фоновыми.

Нет, у меня не было мыслей о суициде. Мне просто не хотелось думать о завтрашнем дне. Мне не хотелось, чтобы был завтрашний день. В какой-то момент я поняла, что меня затягивает. И что сейчас у меня есть шанс, который надо использовать. Сама я никогда не мечтала встать на серф, мне дико нравилось, я с удовольствием смотрела фильмы, но на себя не примеряла. Это была параллельная реальность. Но именно сейчас она могла стать моей. Я бы ни за что не решилась одна ехать в незнакомую страну на край света в никуда, но там был тот парень. Я ему написала. И улетела.

Все сложилось наилучшим для меня образом. Мне ничего не пришлось искать самой. Он хотел попутешествовать по стране, одному было влом и дорого, поэтому мой приезд был как нельзя кстати. Он встретил меня в аэропорту, и мы двинулись изучать Шри-Ланку. Я очень люблю изучать страну не по курортам, всегда сразу ухожу из курортных зон, знакомлюсь там с местными жителями, и это мой рай путешественника. И Шри-Ланку я очень хотела постичь изнутри. Мы перемещались локальным транспортом. Там потрясающая железная дрога! Ее как отстроили британцы в позапрошлом веке, так там ничего и не поменялось – ни поезда, ни станции. Ощущение, что ты на машине времени. И виды потрясающие. И самое главное, мне ничего не нужно делать. Он все придумывал и искал сам. Моя голова полностью отключена.

Почти неделю мы ездили по интересным местам. Шри-Ланка вдохновляла и воодушевляла. Но я не могла отделаться от ощущения, что я смотрю «Орел и решка», там, где со ста долларами. Из окон автобуса я видела удивительные сцены – женщины по пояс раздетые в реке стирают белье, а еще через 15 метров в этой же реке плавают крокодилы. Павлины перебегают дорогу автобусу так, как у нас курицы в деревне. Наши их и называют курицами. Баффало лежат в реке и только ноздри торчат наружу и глаза бусины.

Через неделю мы добрались до океана.

Я уже видела океан. Я была в Японии. Но я видела его из окон автобуса и иллюминаторов самолетов. А тут я ходила по нему ногами. И скоро залезу вся. ОКЕААААН!!!!!

Место, в которое мы приехали, совершенно необычное. На Шри много мест, куда можно приехать для серфинга, но Аругам еще не стал курортом. Туристы стали добираться сюда несколько лет назад, и оно еще не обросло. Одна дорога, с двух сторон домики, одни выходят на океан, другие на джунгли. Слоны ходят под окнами, местные бурундуки скачут под ногами, обезьяны то и дело пытаются что-нибудь стырить, жизнь бьет ключом. Нереальные ощущения другого мира, живого, настоящего. Вот уж где масок нет. Абсолютно счастливое местное население. Расслабленные улыбки не сходят с мужских лиц. Женских не видно. Все босые, обувь в принципе не носят. Это я о местных.

Неместных тоже много. Они путешествуют за волной по всей Шри-Ланке. Сейчас волна пришла сюда. Немцы, русские, англичане – кого только нет. И все ценят именно эту нетуристичность Аругама, его натуральность.

Пока уроки в русской школе серфинга не начались, занялась любимым делом – я наблюдала.

Первое мое открытие было про русских. Все парни, которые любят серфинг, абсолютные раздолбаи. Нет, они могут быть вполне успешными в своих видах деятельности, но здесь они абсолютно расслабленные и с очень легким отношением к жизни. А вот русские девушки наоборот – ни одной без заморочек не встретила. Даже тех, кто живет здесь несколько лет.

Во-вторых, история эмиграции наших сюда одинаковая – прилетел на несколько дней пролетом на Мальдивы и вот уже живу четыре года. В тех или иных вариациях слышала несколько раз.

В третьих, огромная разница между местными разных национальностей. Одни – как наши купцы – умение обходиться с клиентами и внутреннее достоинство. Вторые – рыбаки и серфингисты. Те самые расслабленные, им вообще плевать на все. В сезон они работают инструкторами, в несезон ловят рыбу и все делают в этом своем потрясающем состоянии. Я даже глядя на одного думала, что вот бы кого в роли Маугли снимать. Вот за ними наблюдать одно удовольствие. Грация тигра, хорошие фигуры – да, они же целыми днями плавают. И общаться с ними очень приятно.

На меня находило умиротворение. Здесь была удивительная аура. Я потом поняла, что здесь не так. А сейчас я вбирала в себя новые впечатления. И не могла поверить, что это со мной происходит.

Это был новый неизведанный мир. Я часто бывала за границей, но эта сторона была в диковинку. И я так хотела увидеть ее изнутри. Я была счастлива, что приехала не на какой- то раскрученный курорт, а практически в джунгли.

Я бегала по утрам, ела вкуснейшую локальную еду и крепла. Вскоре начались занятия в русской школе серфинга, и меня захватило. Удивительное, увлекательное, практически медитативное дело. Это ни секунды не спорт, это философия. Ты не учишься, ты постигаешь. К утреннему бегу добавилась отработкавставания на доску. Со стороны зрелище достаточно смешное или эротичное, у кого как получается. Думаю, с моей то склонностью к стендапу, у меня скорее первое. Так незаметно прошло полмесяца. Парень, помогавший мне уже уехал, предварительно познакомив меня с местными русскими, я начала ориентироваться в городке, подружилась с ребятами, которые вместе со мной учились кататься.

По субботам здесь была мощнейшая тусовка – все собирались на танцы в прибрежном кафе. Как же я название забыла, такое ведь местечко злачное!!! Я все никак не могла дойти, опять уснула. Бегала я с каждым днем все дальше и дальше. При желании можно было с одного спота на другой добежать, там километров пять, я думаю. У меня это желание было, я хотела попробовать.

В воскресенье утром я встала рано. В любом случае прибежать нужно до восьми, потом начинается такая жара, что бегать тяжело. В этот раз бежала я долго. Несколько раз мне хотелось остановиться, но я себя перебарывала, намечала новые ориентиры. Побережье было абсолютно пустое, ни домиков, ни кафешек, только вдалеке виднелись несколько деревьев, а совсем далеко гора, за которой начинался другой спот. Весь народ спал после субботнего отжига, на всем побережье не было ни души. Я решила забежать за деревья, потом уже пешком немножко пройти назад, там выбрать место, где камней в океане поменьше и потренировать вставание на доску. Потом искупаться и идти назад. В общей сложности я пробежала километра три. Уже припекало, и пора было остановиться. Я забежала за деревья, развернулась и пошла назад. Чуть поотдаль показался человек. Откуда он взялся, я не знаю, если бы я его видела, я бы развернулась раньше. Но на берегу не было никого. Он подошел ко мне и начал разговаривать. Я была совершенно не в настроении общаться, он мне мешал. По плану у меня еще были упражнения, а делать это при посторонних я бы точно не стала. Больно уж там позы раскоряченные. Но этот шел за мной и о чем-то спрашивал. Он был не похож на местных. Кожа серее, лицо другой формы.

Странно, я пишу сейчас, а лицо его не всплывает. Я его не помню. А казалось, я никогда не забуду…

Он шел за мной долго, потом начал трогать за руку. Я попросила оставить меня в покое. Это, похоже, его завело еще больше. За руку он стал не трогать, а хватать. Я еще раз попросила оставить меня в покое. Я испугалась. Он сразу это словил. Чуйка у них звериная. Мой страх его распалил. Он схватил меня за руку крепко. Я вырвалась и попыталась убежать, но не смогла. Я только что пробежала больше трех километров, сил у меня уже не было, и ноги вязли в песке. У меня вообще в то время сил немного было, я часто плакала, почти не спала и не ела. Я только начала вставать на ноги.

Он рывком оборвал лямку на майке. Я поняла, что шансов у меня нет. В обе стороны побережья на пару километров берег просматривался идеально. Там не было ни единой души. Он сбил меня с ног, прижал рукой горло, придушивая. Чем сильнее я старалась выбраться, тем сильнее он придушивал. И очень агрессивно смотрел в глаза, показывая жестами, что если я дальше сопротивляться буду, он меня задушит. Я сопротивлялась, он бил, душил и царапал.

На мое огромное счастье шорты у меня были очень тугие, стащить их одной рукой он не мог. Когда он отпускал шею и стаскивал шорты, я на руках отползала от него, когда он опять придушивал меня, я опять натягивала шорты. Надо мной постоянно висело его отвратительное серое лицо с маленькими мерзкими усиками и крупными зубами. Мне казалось, я его никогда не забуду. Он постоянно угрожал мне и проверял, боюсь ли я.

Как ни странно, в этот момент страха у меня не было вообще. Страшно было тогда, когда его намерения были еще не до конца понятны. А сейчас я как будто на это со стороны смотрела. А в голове потоком проносились мысли. О том, что когда я слышала новости об убитых на азиатских пляжах туристках из России, я всегда была категорична. Не надо пить и крутиться перед местными по ночам. Что я хотела умереть с видом на море и сейчас у меня все шансы. Что я хотела нечеловеческого секса назло тому, который был у меня и имя ему супружеский долг. Ну то есть вот это тупое девочковое назло. И сейчас секс мог получиться вполне себе звериным. Человеком это трудно было назвать. И что я собиралась сказать тебе, что я любила тебя всю жизнь и тут же погибнуть. Тут же не получилось, а вот через два месяца очень даже реально. Прямо огромное количество моих желаний сошлось в одной точке. Напросилась. Я тогда и поняла, что на Шри-Ланке не так. Тут прилетает очень быстро. Только подумала и получай. Как просила. И что искать меня никто не будет, а опознать никто не сможет. Я жила так тихо, что хозяин гостиницы просто не заметит мое отсутствие. Меня даже не записали в туристическую книгу. Документов с собой на пляже у меня, естественно, не было. Никто точно не знал моего местонахождения. Найдут труп на пляже, и он будет неопознанным. И внешность у меня такая, что даже приблизительно непонятно, из какой я могу быть страны. Я вполне подхожу и под европейку, и под израильтянку, и под другие народности. Видно, что неместная, и все.

Я не знаю, сколько времени мы боролись. По ощущением очень долго. Просто в один момент я вдруг четко поняла, что я живой не сдамся. За жизнь я не держалась, а вот чем он меня заразить может, я не знала. И еще в какой-то момент я подумала, что ну не может же так быть. Должен быть какой-то выход. Я не знаю, какой, помощи ждать было неоткуда, но не может это со мной произойти. Но я верила в Чудо. И Божью помощь. Больше там рассчитывать было не на что.

Он вдруг встал, чертыхнулся, надел обувь и пошел в сторону, откуда пришел. Не оборачиваясь. Я, помню, еще спасибо сказала. Потом быстро подобрала майку и побежала в сторону дома. Когда его стало не видно, я бросилась в океан, прямо в камни. Я отмывалась. Я чувствовала себя такой грязной и липкой, мне хотелось отмыться. Дело даже не в песке и крови, это просто ощущение вселенской грязи. Я отмывалась, царапины драло от соленой воды, зубы стучали. Я не плакала, мне нужно было добраться домой. Я то шла, то заходила в океан. Заходила прямо в одежде, отмыть хотелось все.

На берегу показались первые люди. Наши инструкторы по серфингу. Я выжала из себя улыбку, поздоровалась и пошла в дом. Взяла дезинфектор и пошла в душ. Я отмывала все места, до которых он дотрагивался и рыдала. Царапины и слизистые сильно щипало, и боль немного приводила в себя.

Я не хотела никому рассказывать. Мне вообще не хотелось об этом думать. Возвращаться в этот кошмар даже в мыслях было невыносимо. Но было время завтрака и девочка, помогающая нам с переводом во время уроков в серф-школе, сразу увидела, что я не в себе. Я ей все рассказала. Я опять плакала, потому что она сказала, что это они виноваты. Они просто не предупредили меня, что там опасно. Ведь даже предупреждение висит, но его не очень видно. А им просто в голову не приходило, что я могу так далеко забежать. Она обнимала и укачивала меня, а потом отвела меня к организатору русской школы серфинга – русской девочке, которая вышла замуж за местного парня. Они меня отпивали чаем всей семьей, отвели в душ с горячей водой, у нас в гостевом доме горячей воды не было, отправили парней на побережье. Конечно, его уже не нашли. Она же убедила меня обратиться в полицию.

Начался новый виток разговоров. Еще одна местная русская девочка придумала версию, что я вдова, приехавшая сюда пережить потерю мужа. Во всех остальных случаях меня будут считать искательницей приключений. Мы поехали в полицию. Там меня в подробностях расспрашивали о произошедшем, просили описать внешность, я помнила все отчетливо. Это лицо стояло у меня перед глазами так, как будто он до сих пор нависает надо мной. Это английское слово moustache я запомнила навсегда. Потом мы поехали на место. И там мне стали задавать дурацкие вопросы. Зачем я сюда пришла. Звала ли я на помощь. Мы стояли на этом месте, где берег просматривался во все стороны, и не было никого, а океан шумел так, что мы друг с другом разговаривали в полный голос, а меня спрашивали, звала ли я на помощь. Спрашивали, почему я пошла домой, а не к ближайшим хижинам. Удивительный вопрос. В сторону этих заброшенных хибар пошел нападавший на меня человек, а меня спрашивают, почему я не пошла за ним. Да я и не видела никаких домов. Только когда меня увезли вглубь от океана, я увидела несколько домов, в которых были люди. Они, конечно, ничего не видели и не слышали. Это было вдалеке от того места, где все произошло. Смысл вопросов был понятен – они пытались зацепиться за что-нибудь, чтобы не открывать это дело. Это был международный инцидент. Он им был не нужен. Отчитываться они будут перед посольством.

Все-таки их старший ко мне проникся. Синяки на шее и ногах были очень заметными.

Мы вернулись в участок, и они составили протоколы. Оказалось, что для того, чтобы приняли заявление, нужно было снимать побои в больнице. Мы вышли на улицу и ждали, пока их старший освободится. Стояли под большим деревом, по которому на крышу участка пронеслась семья больших обезьян. Они сидели на крыше участка и наблюдали за нами. Потом один важно вышагивая по ветке прошел к тому месту, где мы стояли и помочился прямо на нас. Один из полицейских посмотрел на нас сожалением. И то ли спросил, то ли сказал: «Плохой день». Я сначала взглянула на него с недоумением, а потом начала хохотать в голос. Ну действительно, меня избили, чуть не изнасиловали, разорвали всю одежду и меня местами, душили где-то с полчаса и это было норм. А вот то, что обезьяна нагадила – плохой день. Все-таки смех – великая сила, меня стало отпускать. Полицейские тоже посмеялись.

Мы поехали в больницу. Там все началось по новой. Опросы, выяснения в подробностях. Осмотр синяков и царапин. Очень подробно выспрашивали, был ли сам факт изнасилования или нет. Потому что если был, то в обязательном порядке необходимо хирургическое вмешательство. Собрав всю информацию, сказали, что надо ждать до вечера. Нас проводили в палату и показали, где ждать. Это была кровать с грязными окровавленными простынями. Ждать здесь надо было часов шесть. Наши в это время поехали на спот.

Мы уехали домой. Сидеть в этой грязи в духоте целый день было противно.

До меня стало доходить, как я легко отделалась. Пережить насилие очень тяжело, и я сразу осознавала, какая я везучая. Но увидев эту антисанитарию в больнице, я вдруг поняла, что хирургическое вмешательство тоже было бы грязными нестерильными инструментами. Кто знает, что со мной было бы после такой медицинской помощи, которой мне чудом удалось избежать. Урок был очень жестким, но без ужасных последствий. И еще кое-что я осознала. Я ведь хотела посмотреть страну изнутри. Изнутрее было некуда. Полиция, больница, и я смотрю на это все не со стороны, а главная героиня. Да уж, здесь нужно было контролировать мысли еще до того, как надумала их подумать. А ведь я еще хотела идти ночью смотреть на Млечный путь, он на Ланке потрясающий. Мы ходили туда вдвоем, пока мой спутник еще не уехал, и я замыслила прийти туда в одиночестве. Я очень люблю смотреть на звезды, я писала уже. Я же считала это место абсолютно безопасным.

Продолжение сериала ждало меня в гостевом доме. Там уже царила паника, полиция наводила обо мне справки, а никто ничего не знал. Пришлось спасать хозяина. Хороший был дядька, достойный. В Аругаме уже ходили невероятные истории. В них я была изнасилованной австралийкой, убитой итальянкой и еще несколько версий. Я становилась легендой. Местечко это было тихое, событий в нем особых не было, поэтому городок я потрясла нехило.

Когда мы вернулись вечером в больницу, на нас спустили всех собак. Оказывается, мы не имели права уходить, потому что как я теперь докажу, что это не я сама себе нанесла побои специально, чтобы оговорить неизвестного мне человека.

Наверно, хорошо, что меня так таскали весь этот день. Остаться наедине со своими воспоминаниями было бы намного хуже. А тут меня умотали так, что я уснула как убитая. Но страх прицепился ко мне намертво. Я боялась встретить его в толпе. Я боялась выходить на улицу.

Полицейские теперь приезжали ко мне каждый день. Иногда меня возили на мотоцикле на опознание в участок, иногда на тук-туке по ближайшим деревням. Я объясняла им, что он не похож ни на кого из местных, они вздыхали, что им нужно обязательно найти насильника и отчитаться перед посольством. Первые разы меня трясло от ужаса встретиться с ним лицом к лицу, потом просто стало надоедать. Я не за этим приехала на Шри-Ланку. В один из дней я сказала, что больше никуда не поеду. Я не хочу из-за пустых поездок в участок пропускать экскурсии и уроки. Больше полиция меня не беспокоила.

Но произошла еще одна неприятность. Закончился Рамадан. Я вообще ничего об этом не знала, мне казалось, что я вижу местную жизнь такой, какая она есть. Но оказалось, что мусульмане просто не выходят из домов. А тут они высыпали на побережье. Ведут они себя нагло в отличие от остальных местных жителей, опускают грязные реплики в сторону серфингистов, их много и ходят они толпами. Я же шарахалась от любого движения в мою сторону. Один раз толпа подростков пошла в мою сторону, один протянул ко мне руку и начал то-то говорить, но я закричала так громко, что они всей толпой отвернулись и ушли. Я так и не знаю, чего он хотел.

У меня обострилось чувство собственных границ. Я уворачивалась даже от случайных прикосновений. Впрочем, это обострение вылечил наш старший инструктор. Он увидел, как я сразу прыгаю в воду с серфа, если кто-то приближается ко мне. И хотя до этого он учил нас, что серф – это исключительно мирное занятие и объяснил правила, кто кого пропускает, тут он спросил

–Dread?

Я кивнула.

– Kill them!

И отправил меня на волну. Я была в середине. Тот, кто слева имел все права. Тот, кто справа, обязан был пропустить нас обоих. Но он был крутой инструктор и выпендривался. А я стиснула зубы и не собиралась слезать с волны. Это было первой попыткой отстоять границы и не испугаться сокращающейся дистанции. А в какой-то момент спрыгивать мне было уже некуда. Доски были с обеих сторон от меня.

Серф –только на первый взгляд штука безопасная, внизу у доски острый плавник, можно было сильно травмироваться, особенно лицо. Поэтому я стояла и не спрыгивала. Мы съехались все втроем. Нас раскидало во все стороны. Как ни странно, все обошлось. А у меня попер адреналин от преодоленного страха. Я опять стала выходить на улицу одна.

Ребята из нашей группы стали меня опекать. Кто-то обязательно садился со мной в тук-тук, чтобы я не оставалась с незнакомыми местными один на один. Один раз, когда мы ехали на спот ранним утром в воскресенье, как раз в то время, когда пьяный народ расходился по домам, я ждала ребят, а они задерживались. Ко мне подошел парень, оказался израильтянином. Мы разговаривали, мне казалось безопасным стоять с мужчиной, лучше, чем одной, но парни из моей группы рванули с кулаками. Я их быстро успокоила. Было приятно. Да, я выбиралась и из этого своего приключения, и из всего моего экзистенциального тупика.

Это Шри-ланкийское приключение еще аукнулось мне в моей новой мирной жизни, когда мне казалось, что все уже забыто, и я как водится, со смехом рассказывала о том, что со мной произошло. Я вообще часто оперирую этой историей, когда мне нужно рассказать о силе наших мыслей. Я понимаю, что если бы все так не обошлось, скорее всего, я бы этот эпизод запихнула куда подальше. А сейчас это стало пережитым трансформационным опытом, позволяющим мне разговаривать на одном языке с теми, кто пережил насилие.

Аукнулось же мне прошлым летом. Я тогда только закончила книгу, много тренировалась на роликах, отчаянно справляясь со своими детскими страхами, и очень многое лезло из меня наружу в разных проявлениях. Было часов восемь вечера, лето, светло. Я в очень хорошем настроении шла в магазин. А навстречу шла полупьяная троица – женщина и два мужчины. Намерение одного из них я считала сразу. Напряглась как струна. Когда они проходили мимо меня, он попытался схватить меня за руку, и я его по этой руке шарахнула. Не оборачиваясь пошла дальше, но спинным мозгом чувствовала сзади какое-то движение. Я вдруг ощутила, как снизу поднимается что-то очень страшное, какая-то волна… Вот тогда я осознала, что такое ненависть. Не это брошенное тебе на вокзале слово с желанием задеть побольнее. Не это бытовое ненавижу манную кашу. А огромная сила, которая может разрушить все на своем пути. Если бы он меня догнал, я бы его убила. Я это отчетливо понимаю. Забила бы ногами как кенгуру. Ноги у меня тренированные и очень сильные. Я вообще в себе этого не подозревала. Эту огромную внутреннюю силу. Вот это подавленное, спрятанное, которое рвется наружу. На наше общее счастье парочка его спутников его удержала, и они ушли. А я стояла, держась руками за забор и тяжело дышала. Ненависть выходила из меня. Я понимала, что это мое чувство не к данному плюгавому товарищу. Просто ситуация очень похожая – такой же мерзкий. С такой же наглой усмешкой и чувством, то ему все можно, такого же роста, с такими же гадкими усиками. Все то, что тогда было подавлено, сейчас наружу вырвалось. Парень даже не знал, как рисковал…

А на Шри-Ланке мне пришлось пережить еще один страх – добраться от Аругама до Коломбо. Автобусы ходили только по ночам. И когда я села в автобус, я поняла, что я единственная женщина. И единственная белая. Но там все обошлось. Пожалуй, на этом черная моя полоса закончилась.

На Ланке вообще много то происходило, но это другая история. Когда я буду писать про selfmade women или про выходы из кризисов, я буду вспоминать эту поездку подробно. Но к нашей с тобой истории это уже не относится.

Письмо 25

Сегодня на меня накатило. Зачем я все это пишу? Чего я себе опять напридумывала? Две недели после твоего приезда я летала на крыльях, а сегодня накрыло.

Опытным путем легко вычислить – полсуток общения с тобой хватило на две недели. То есть сутки в месяц. Не так уж и много. Можно себе позволить и на более длинных расстояниях. Это парящее состояние того стоит.

А сейчас хочется все бросить. Самую трепетную часть я уже написала, ту, от которой коленки до сих пор подгибаются, самую страшную тоже. Я когда описывала этот свой кошмар, особо ничего не чувствовала. Пережила. Отпустила. Про эту свою новую жизнь мне уже не очень интересно писать. Ну жизнь, ну события. Идет своим чередом. Тот эмоционал, который я периодически проживаю, видимо, припасен для других книг. Там это будет уместно и важно, здесь просто перечень событий.

Обычно это приходит на 30 страницах. Очень важно не бросить именно в этот момент. У меня уже лежит роман недописанный. И, наверно, уже и ненаписанный. Мне так не хотелось к нему возвращаться, что я вообще ничего не писала. Пока лежит незавершенка, она отнимает силы и желание что-то делать, а начинать новое в таком ненаполненном состоянии вообще бессмысленно.

Но ты приехал и сказал про письма. Я не собиралась об этом писать никогда. Среди пяти-шести моих книжных идей этой точно не было. Иногда я подумывала описать нашу историю, но очень художественно. Совсем в другом варианте. Слегка иронично, как все, что я делаю. Сюжет был бы захватывающим точно. Это же я писать не собиралась совсем.

Но через день после того как ты уехал, я села за ноутбук и все понеслось само. Из твоей случайной оговорочки. Из этого моего счастливого состояния. А сегодня состояние сдулось.

Сомнения – убийца всего. Сколько всего похоронено под этим словом. Сегодня они меня захлестнули. Сначала у меня не было ни малейшего сомнения, что я отправлю тебе сразу же, как поставлю последнюю точку. Или даже не поставлю. Это же письма, ничего страшного, что приходить будут по очереди. А сейчас я совсем не хочу это тебе показывать. Чего я испугалась?

Но я уже не остановлюсь. Когда я писала свой первый роман, я писала его о том, о чем я боялась мечтать. Сейчас я пишу о том, о чем я боялась сказать. Почти двадцать лет. Могу себе представить, с какими демонами, раздирающими меня изнутри, я сейчас прощаюсь. У меня уже горловой зажим разжало. Горловой зажим – все несказанные слова за мою жизнь. Все мои разговоры за последние десять лет, которые я с тобой веду в своей голове. Если я решусь тебе это отдать, спасу и горло и голову. Что в конце концов я теряю? Поздравлять перестанешь? Так я вроде за это и не держусь…

Как странно, вроде я уже писала об этом – оба мужчины, которых я любила в своей жизни ничего не хотели слушать о моей любви. Ты и папа.

Вообще интересно. Я иногда слышу какие-то твои реплики в мою сторону, я понимаю, как ты мало меня знаешь. Когда я сказала, что самое страшное уже пережила, ты усмехнулся. Что тебе в голову пришло? Что я считаю страшным расставание с Сережей? Через три то года? Смешно…

Смешно, что ты думаешь, что я буду доказывать кому-то, если мне скажут – ты не можешь. Это вообще не про меня. Я не доказываю и не оправдываюсь. Это даже не принцип. С одной стороны мне жалко сил и времени. С другой стороны, с тех пор, как умерли мои родители, и я пришла в себя, я делаю все для себя. В каждой потере кроются огромные возможности. Мне не нужно поддерживать имидж успешной девочки, потому что они переживают, а я не хочу их расстраивать. Я могу позволить себе роскошь быть собой, свои настоящие эмоции. Могу грустить, если грустно, могу быть резкой, когда кто-то наступает мне на эго. Мне не очень важна оценка. Я делаю что-то не потому, что меня завели, взяли на слабо. Раньше, даже если мне говорили «не сможешь», я в это сразу верила. Особенно значимые люди. Я так на факультет журналистики поступать не стала. Родители и руководитель школы юных журналистов сказали – ты не сможешь. Мотивы у них, правда, разные были. Родители не верили, а руководитель брал на слабо. А я как-то сразу сдалась. Даже не попробовала. Хотя, что я теряла? Хорошо, что сейчас я встретила людей, которые убить меня готовы, когда я сдаюсь. И теперь мне все-равно, кто и что мне говорит. Если я решила, я делаю. Даже если трудно. Даже если потребуется много времени. Даже если результат видно ой как не сразу. Или вообще не видно. Просто потому что я решила. Я теперь живу свою жизнь. Я долго себя лишала этой возможности. Когда я тебе сказала, что я эгоистичная личность, я это имела ввиду. Я вот часто слышу о том, какая я великая, какое я дело делаю, миссия и прочая лабуда. Мне смешно. Ничего великого я не делаю. Я полностью реализуюсь.

Все мои всплески мизантропии выходят через работу с особыми детьми. Вот мне их вообще не жалко. Меня не умиляют манипуляции. Я к ним отношусь как к обычным людям. Даже круче. Как к спортсменам. Мне вот вообще не интересно их развлекать и делать их жизнь веселой. Как это в концепции «Лыж мечты». Я не клоун. Мне интересно, чтобы они показали результат. И они показывают. С нескольких аутистов сняли диагнозы. Полупарализованная девочка начала шевелить ногой. А Леша, мой партнер – тут вообще разговор отдельный. С его помощью я реализовала свои нереальные мечты. Я мечтала еще в детстве заниматься фигурным катанием – вуаля. Я хотела танцевать танго, но у меня не было партнера – пожалуйста. Я все делаю для себя, поэтому и делаю хорошо. У меня не сносит крышу от мании величия, что я спасаю мир и делаю его светлее. Я делаю то, что мне нравится. Я не сюсюкаю. Ни с детьми, ни с родителями. Не нравится – до свидания. Я очень благодарна человеку, который поднял в Ярославле это направление и позволил мне работать именно так.

Я вообще благодарна этому человеку. Первому, который показал мне, что значит рядом человек, который в меня верит. Авансом. Когда я еще ничего не сделала.

Ни один здравомыслящий человек не взял бы на работу инструктором сорокалетнюю женщину с плохой координацией, которая даже близко не прошла тест и эмоционально неустойчива, потому что рыдает из-за несданного экзамена. А он подошел ко мне и сказал:

– Чего ревешь. Для меня ты уже инструктор. Просто тебе нужно больше времени.

И с тех пор начался мой полет.

Я получила отеческую поддержку, потеряв отца. По сути, я переиграла детско-родительский сценарий. Я доверяла ему безоговорочно, я легко воспринимала критику, потому что в ней не было ничего личного, только рекомендации, помогающие улучшить результат. Папину критику я не воспринимала вообще. Так постепенно все стало получаться. И налаживаться.

И во всех моих конфликтах с родителями он вставал на мою сторону. Говорил – это мой инструктор, она профессионал, я ей доверяю. Если вас не утраивает – ищите другую школу. Некоторые уходили, некоторые оставались и потом писали отзывы с благодарностями. Я научилась не переживать, когда уходят родители. Дети не ломаются, ломаются родители. Это их выбор. Я иду дальше. С теми, кто со мной. Или одна. Мне все-равно. Я свое дело делаю.

К чему это я? К тому, как мы похожи. Как умеем удерживать оболочку, за которой не видно нутра. Ты тоже производишь впечатление. Люди видят картинку. Не видят всех этих страстей и сомнений, которые внутри. Вешают ярлык. Живут с иллюзией этого ярлыка. Я на себе столько ярлыков вижу. Я не мешаю людям жить в своих иллюзиях обо мне. Тем смешнее наблюдать их реакцию, когда иллюзия по каким-то причинам рушится. Что-что, а эпатировать я люблю. У меня просто способы другие. Демонстрировать только одну свою сторону, а потом неожиданно показаться с другой. Мало кто знает, что я амбидекстер. В разной деятельности раскрываюсь по-разному. Люди иногда разговаривая обо мне вообще не понимают, что об одном человеке говорят. Сочетаю несочетаемое. Одинаково работают оба полушария. Одинаково хорошо и быстро.

Со стороны мои поступки выглядят очень непредсказуемо. Я иногда прямо блондинка недокрашенная. Например, пришла в роллердром с желанием поработать, а ноутбук оказался незаряженным. Пошла и купила новый. Никто же не видел, как я с тем старым своим ноутбуком вечно попадала в нелепые истории, потому что WI-FI он ловит исключительно без интернета, тупит во время вебинаров, ну и все вытекающие. Видят только эту сторону. Поэтому категорически отказывают мне в умении анализировать и делать выводы. Очень верные, между прочим. И наоборот, те, кто видит, как я простраиваю маршруты, чтобы не терять ни минуты времени и не ехать лишнего километра, не могут поверить, что я могу что-то написать, потому что я человек – схема. Именно поэтому любую схему я вижу сразу и терпеть их не могу. Я все, что угодно уложу в схему и выведу закономерности. Кроме тебя. Ты в схему не укладываешься никак. Пока я думаю о тебе, Альцгеймер точно не мой диагноз.

Письмо 26

А тогда я вернулась домой и начала выстраивать свою жизнь заново. Мне нужна была абсолютная тишина. Я забралась на дачу, сканировала, препарировала свою жизнь. Как случилось, что я зашла в такой тупик? Во всем. Что я делала не так? Когда это началось? Где я предала себя так сильно, что дошла до точки невозврата? Я целыми днями как Мюнхгаузен вытаскивала себя из болота. Почти два месяца, почти ни с кем не общаясь. У меня нет заборов, но соседи меня не видели.

А в сентябре случилось чудо. Ты позвонил. Это был не мой день рождения и не новый год. Странно, что земля не разверзлась под ногами, и я не провалилась куда-нибудь на экватор обратно на Ланку. Дальше чудеса стали еще чудеснее. Ты сообщил, что будешь в Ярославле и хотел бы встретиться. В Ярославле мы не встречались с 2003 года. Собственно, по твоей инициативе тоже. Ты даже решил приехать ко мне в гости.

Я ничего не поняла, но очень обрадовалась. Ты был одним из немногих людей, которых я вообще в этот период хотела видеть. Получалось, что тебя я хочу видеть независимо от моих жизненных обстоятельств.

Ты приехал и вел себя нетипично. Был раскованным, поспал у меня на диване и даже разрешил сделать тебе массаж. Я настолько была сбита с толку, что решила не анализировать. Схема итак-то отсутствующая, совсем сломалась. Это было так похоже на ту нашу прошлую жизнь, ты спишь на моем диване, а я просто смотрю на тебя и счастлива.

Нет, я не хотела повторения. В процессе моих разборок с собой я однозначно поняла, что я ни с кем не конкурирую. В принципе. Вся эта история с Сережей, с нашим расставанием, метаниями, двусторонними слезами о сделанном, научила меня тому, что отношения нужно сначала закончить. Совсем. Собственно, я так всегда и поступала. Я никогда не уходила от одного мужчины к другому. Я просто уходила от мужчины. Теперь это работало в обе стороны. Пусть сначала закончатся отношения там, а потом уже со мной. По-другому мне не надо.

Я была счастлива просто самой этой ситуацией. Когда ты рядом.

Жизнь потекла своим чередом.

Деньги заканчивались, и надо было как-то решать вопрос с их добычей. Я в очередной раз подумала про знак, и сразу позвонил Артем. Я давала себе слово, что не вернусь в офис, но это был ответ Вселенной, в следующий раз могли бы вообще ничего не дать. А Артем пошел на все мои условия. Неполный рабочий день. Неполная рабочая неделя. Не делаешь ничего, что тебе неприятно. Работаешь своим ресурсом. На три месяца.

Ввязаться, а там посмотрим – мое второе имя. Год мы продержались вместе. Параллельно я начала самостоятельно работать с особыми детьми. С нуля. Без обучения. Вообще не понимая, что делать. Так что все, что я делаю – абсолютно авторская методика. И чуйка. Я даже не пыталась искать литературу. Я искала сама. Опытным путем. Заодно пробовала работать с обычными людьми. Я не оставляла свою давнюю мечту стать инструктором. Полноценным.

Близился новый год, первый мой новый год за двенадцать лет, который я буду встречать без Сережи. Я не хотела просто идти в гости или просто ехать в кафе. У меня даже было огромное желание остаться дома и встретить новый год с котом вдвоем. Я давно не встречала новый год дома. А дом свой я очень люблю.

Но внезапно мне попалось на глаза объявление о встрече Нового года в Школе креатива, там, где я когда-то пыталась понять правополушарное рисование. Рисовать я вообще не умею, за меня даже в школе одноклассница работы сдавала. Тема была мне интересна именно как неограниченные человеческие возможности, я давно эту тему рою. Первый раз я попробовала гуашь. Потом пастель. В этот раз предлагали мастер-классы маслом. Это была гениальная идея. Конечно, я захотела! Писать маслом как настоящий художник!!!

Я позвонила тебе. Мы договорились встретиться. Что-то у нас долго не складывалось, ты внезапно освободился раньше, а я приезжала позднее. Мы встретились, у нас было совсем мало времени. Ты подвозил меня к месту моей тусы. Мы говорили ни о чем.

Ты вдруг начал вспоминать наше прошлое. Первый раз за десять лет. Причем так достаточно двусмысленно. Это было так неожиданно, что попахивало каким-то разводом. Ты всегда так осаживал меня от любой попытки что-то вспоминать, что я как в школьной алгебре, слово говорю, пять в уме. Я совсем потерялась. Ты всегда был против этих воспоминаний. Безусловно, я помнила почти каждую нашу встречу, не так много их было, и каждая была маленькой историей счастья. Странно, но мы помнили совсем разные моменты. Мне даже в голову не пришло, что разводом пахло самым настоящим. Для меня ты так и оставался моей женатой вечной любовью. Я поумилялась тому, что ты два часа кружил по Москве, чтобы подарить мне теплые носочки и накормить с поезда. Это, правда, очень тронуло. Но даже в голову не пришло, что что-то в твоей жизни так кардинально поменялось.

Узнала я через месяц. Сказать, что удивилась – ничего не сказать. Хотя это многое объясняло. Я сидела в своих инсайтах притихшая. По-моему, это и есть конец света. Благо мы все детство в мафию играли, и держать лицо было вполне себе выработанной привычкой. Если я хотела скрыть эмоцию, никто ее не видел. Тем более свою эмоцию по этому поводу я вообще не могла осознать. Это как в «Театре» Моэма, когда Джулия решила все-таки сблизиться со своим давним поклонником, он просто впал в кататонический ступор. Моя картина мира, то, что было единственной константой, сейчас летело в тартарары. Это была какая-то новая реальность.

Мы еще раз встретились через месяц. Ты в очередной раз удивил меня тем, что узнал запах моих духов. Мы много смеялись на какие-то пустяки. О себе ты ничего не рассказывал, я не спрашивала. Потом мы попали в компанию и больше не разговаривали. Ничего светлого и романтического между нами больше не было. По непонятным мне причинам.

Я не знаю, почему ты стал на меня огрызаться. В этот раз я точно ничего специально не делала. Для меня твои реакции были неожиданными. Ты был как ежик. И я решила тебя не трогать. Не хочешь общаться, значит, не хочешь. Не первый раз. Я тебе писать перестала. А сам ты мне никогда не писал.

Письмо 27

Я понеслась по своим карьерным высотам.

Родители моих особистов стали спрашивать, не будет ли летом продолжения на роликах. На роликах я не каталась вообще. И не планировала, но мысль в голову попала. Я неосторожно спросила у Руслана, моего почти отца, будет ли он вести курс по роликам в Москве через пару месяцев, на что он сказал, чтобы я пошла на ярославские через неделю. То, что я не стояла на роликах вообще, его не смутило. А я ему доверяла. Сказал иди – я пошла.

Я сломалась на второй день. Из всей группы сдающих не каталась только я. Мне даже догнать их было тяжело, не то что понять, что делать нужно. Тем более Руслан провел первый день и уехал на два дня в Москву. Курс вели стажеры. Им со мной было не справится. Для меня личность препода – это ключевое.

Я плакала из-за того, что я такое днище уже на второй вечер. Я бы точно бросила на следующий день, но Руслан вернулся на полдня раньше и успел меня перехватить. Я опять ему поверила. Он дотаскивал меня до сдачи и поддерживал морально. Через день я рыдала.

Удивительно, но во всем моем кризисе дном, от которого отталкиваешься, чтобы выпрыгнуть, оказалось именно это. Не уход Сережи. Не то жесткое нападение на Шри-Ланке. А то, что у меня не получается научиться кататься на роликах. Нет, я не разозлилась, не доказала всему миру. Я кое-как сдала на категорию и зашвырнула ролики куда подальше. Чтобы катать с моими детьми, мне не обязательно было ролики надевать. Руслан пару раз спросил, почему я не катаюсь и отстал. Что-то там себе на подкорочку записал.

Все лето я проработала со своими особистами. И уехала в Италию. Я мечтала о Ватикане и наконец, смогла туда добраться. Да, у меня же был день рождения, и ты меня поздравил. Так что мы опять общались. Когда я получала визу, мы даже встретились. Я там накосячила при заполнении документов, поэтому слегка заморачивалась, дадут ли мне шенген. Попросила тебя рядом со мной посидеть, ты не ожидал и напрягся. Так и сидел с прямым позвоночником, пока мы из кафе не вышли. Когда вышли, держал дольше, чем было бы просто на прощание, и в глаза смотрел. Ну ничего я с тобой не понимаю. Безопасно? Я же уже уезжаю…

А, еще этот год я для себя объявила годом обиды. Я разрешила себе обижаться. На любую ерунду. На кого угодно. Я взращивала в себе свою собственную ценность. Училась ее осознавать. И легко расставалась с людьми, с которыми понимание моей ценности не совпадало.

Люди, наверно, сильно удивлялись. Терпение было моим вторым именем. Мы на каком-то интенсиве технику делали, говорят, там все кричат, а я даже не терпела. Ну больно. Ну ощущение. Чего орать то? Мне потом высказали за мое терпение. Правильно, конечно, высказали.

Так вот, я решила эту ситуацию исправить. Начать осознавать свои обиды. У меня же совсем границы стерлись. Поэтому я разошлась. Обижалась вполне себе вслух. Перья во все стороны летели. Своеобразный фильтр. Кто останется, тот останется. Тема границ была болезненной еще со Шри-Ланки. Много кто огреб в то время. Те самые нужные и родные на меня не обижались. Принимали со всем моим чудачеством. Позволяли все.

По осени ты в очередной раз что-то нарычал. По-моему, даже письменно. И я решила, что хватит. В топку. Я удалила твой телефон. Чтобы не было соблазна тебе написать. Или отправить какую-нибудь хорошую фотографию. Не хочу больше. Мы оба выжили, у каждого своя жизнь, что еще нужно? Друзьями? Это вообще не про меня.

Когда мы расставались с Сережей, через несколько дней он что-то обозначал про «не хочу тебя терять, давай останемся друзьями». Понятно, не хотел. Где он еще такой источник света найдет. Я спросила, самому то ему не смешно? Он же не может понимать, что это нереально. Это не потому что я обиделась. Я вот вообще не обиделась. Я так боялась повторения твоей истории, что была крайне осторожна в высказываниях. Человек так себя разрушал, что мне даже добавлять не надо было. Иногда мне кажется, что я понимаю Бога. И очень хочу его поддержать. Я просто физически чувствую, как он смотрит на нас. Дает нам уроки, исполняет наши желания и качает своей седой уставшей головой, видя, как мы себя разрушаем. Он делает все, чтобы мы были счастливы и осознаны, а мы все больше ропчем, косячим и сетуем.

Просто дружить мне с Сережей не о чем. Очень разные.

А вот с тобой такая же история, но в другую сторону. Ну не будем мы с тобой друзьями. Всегда будет что-то еще. За пределами поздравлений два раза в год. Я в тот год это четко осознала. Мне не нужны были люди с поздравлениями. Мне нужны были в жизни живые люди. Я тогда начала говорить тебе, что не хочу встречаться в кафе, лучше погулять где-нибудь. Ломала схемы. Ты не сдавался. За пределами общепита встречаться категорически не хотел. И я удалила твой телефон. Я не помню, звонил ли ты мне в тот новый год. Наверно да. Но я не помню. Я пыталась от тебя вылечиться. Чтобы или просто друг в том самом классическом понимании – знакомый человек, с которым общаешься только по праздникам, или совсем не надо. С просто друг не очень получалось. Проще было от тебя отказаться. Я не один раз уже так делала и это работало. В этот раз все было не так категорично. Живешь и слава Богу.

Как водится, как только я закрыла одну дверь, тут же открылась другая. Я влюбилась. Он был идеальный. Такой как надо было в тот момент. Огромный, спокойный, миллион эпитетов. Искра сразу прошла. Это все заметили. Но он был женат. И это мне было не нужно. Я сбежала. Сразу. Никто даже понять ничего не смог. Мы всего на две недели пересеклись. Но этого хватило.

О, это прекрасное слово сублимация. Я всю ночь слушала «Нотр-Дам» сама не понимая, зачем я это делаю. Я не могла остановиться. Что-то неуловимое бродило и никак не схватывалось. Меня музыка с ума сводила. Я вообще человек очень музыкальный, и с каждым событием у меня своя музыка связана.

Я больше не пошла на работу. Утром с воспаленными глазами я побежала к Руслану и сказала, что я хочу сделать концерт со своими особыми детьми. Идее этой не суждено было реализоваться. Сначала у нас отобрали зал, а потом у меня разбежались дети. Но свое продолжение она имела. В процессе подготовки к концерту я предложила станцевать парный танец с Лехой. Он тогда тренировался не у меня. Мы просто попробовали один раз и его зацепило. У меня даже сохранилась та запись первого танца, с которого все началось.

Я стала тренироваться как сумасшедшая. Я же не каталась на роликах с того дня, когда категорию получила, и чтобы танцевать, мне нужно было начать кататься. Смешно, но ласточку я стала делать быстрее, чем равновесие на двух ногах держать. Помнишь, в книге я писала, как создавались уникальные дельфинарские номера? Это мой опыт. Разбудить в себе какое-то переживание, а потом вынести его в танец. Я начала творить. Я стала возвращаться к себе.

Я больше не хотела с тобой встречаться. Мне вполне хватало той колбасы, в которой я сейчас находилась. Но в один из февральских дней я просто не успела уехать. По логике мы не должны были встретиться. Но ты приехал раньше запланированного в тот дом, из которого я еще не успела уехать. У меня сердце почти выпрыгивало. Я сразу турку взяла и пошла тебе кофе варить, чтобы лицом не поворачиваться. Кто ж знает, что там на моем лице было. Свидетелей в кухне было слишком много.

Я люблю варить кофе. Я его пью не потому что мне вкусно. Как напиток я давно его разлюбила. Мне нравится процесс. Я люблю его создавать. И разливать по чашкам. Нет для меня большего утреннего удовольствия, чем сделать кофе симпатичному мне мужчине. И видеть его глаза. Но на тебя я не смотрела. Ну и времени то у меня было кофе сварить и ехать уже. Я ушла собираться. Ты вышел проводить и сказал: «Ну хоть повидались».

Я злилась. На тебя, на себя, на то, как я предательски волнуюсь и пялюсь на твои руки. Я всегда любила твои руки. Я уехала.

Но не выдержала. Через несколько дней написала: «Если твое хоть повидались было мне, то я скоро в Москве».

Все началось снова. Приблизительно тогда я начала писать книгу. С танцами не пошло, мы раз в неделю дежурно тренировались с Лехой, но это не давало выхода энергии. А энергия била через край.

Сюжет лежал уже несколько лет, страниц шесть даже было написано. Впрочем, у меня таких сюжетов лежит штук шесть. Почему я выбрала именно этот? Наверно, потому что я начала ходить в бассейн и вода навевала мысли о море. Изначально книга вообще должна была быть другой, другой главный герой, а этот был всего лишь эпизодом. Коротким и ярким. Финал был написан. Потом переписан. Но это все-равно был другой финал. Мальчик, с которого я собиралась писать героя, был вполне реальным, я про него уже говорила. Один из немногих людей в дельфинарии, который был мне искренне симпатичен. Даже больше. Из разряда тянуло. Писать о нем было легко. Пока я писала, у меня так живо картинки вставали, что я поняла, как я скучаю по людям, которых я в дельфинарии любила. Их всех разнесло в разные стороны. Я позвонила той своей подружке. Сказала, что пишу роман, вспоминаю и нереально скучаю. Она ответила – приезжай.

Денег не было вообще. С тех пор как начались проблемы с залом, все мои ученики отвалились. Год вообще был финансово очень тяжелым. Из офиса я ушла, а снег не выпал. Сильно и неизлечимо заболел кот и мы стали завсегдатаями ветеринарок. То, что я заработала, я спустила на обучение плаванию. Ехать было не на что. Это было из разряда помечтать.

Но Вселенная щедра к искренним желаниям. Она выбросила билеты в Сочи за тысячу рублей. Я не сдержалась. Мне кажется, это был последний раз, когда мы с тобой встретились. В доме актера, куда пришел Стоянов. Ты как-то сразу понял, что я книгу пишу. Тогда все это как-то сразу понимали. А я сразу поняла, что ни за что тебе ее читать не дам. Было два человека, которым я категорически не собиралась давать свою книгу – ты и Руслан. Тебя мне страшно было впускать в мой внутренний мир. Ты слишком психологичен и диагностичен, чтобы впускать тебя в мир эротических фантазий. Хотя в тот момент книга не была еще такой откровенной и сценами из нашей с тобой прошлой жизни не пестрила. Руслан наоборот слишком брутален, и мне бы не хотелось, чтобы он видел мои розовые сопли. Имидж у меня в школе был совсем другой.

Книга захватила меня целиком. Она писалась сама и сбывалась практически сразу же. Подруга запустила меня в бассейн с дельфинами, и это поменяло все мое представление, которое у меня сложилось за время моей прошлой работы в дельфинарии. Я дажемечтать не могла сделать те трюки, которые в книге описывала, мне было бы просто стоя на дельфине прокатиться. Но все пять дней по два-три часа они играли со мной как мячом и делали, что хотели. Я разве что сальто не сделала. Просто не понимала как. Я переписывала книгу, включая свой новый опыт. Я создавала ее, а она создавала меня. Я становилась раскованее и смелее. Книга становилась откровеннее и живее. Я не чувствовала себя собой, кода я писала. Я была такая Настя, что когда я книгу дописала, я ее подписала ее именем главной героини.

Вылезла моя субличность. Та, которой я могла бы быть, но себе не позволяла. Я еще очень долго шутила потом, что это не я, это Настя.

Но пока я писала, мне многое про меня понятно стало. Про выбор, который я делаю. Про стратегию избегания. Про мою непривязанность к корням. Те, кто общался со мной часто в то время, в каждом поступке меня узнавали.

Был еще один удивительный момент. Я начинала писать героя с конкретного человека. Но потом меня попросили фотографию, а мне не хотелось залезать на страничку к прототипу героя, и я просто вспомнила, на кого он типажно похож. На Сергея Гринькова. Того самого, чью неухоженную могилу я встретила на Ваганьковском. Те же глаза горящие, та же легкость в выступлениях, та же улыбка широкая, слегка квадратная. Они даже роста одного были. Я полезла искать похожую фотографию, и меня затянуло. Я смотрела выступления, читала интервью, и у меня был шок. Некоторые абзацы книги, где я описывала героя, совпадали.

Я не могла знать это заранее. Я не читала о нем. Из этой пары в школе я была влюблена в партнершу. Он мне казался таким раздолбаем, не особо умным. Это интервью, по которому я так решила, я еще с тех времен хорошо помню. А сейчас передо мной картинка разворачивалась по-другому. Человек так устал, что даже говорить почти не мог. Он почти кричал о своей усталости, но его не слышали. Все привыкли к тому, что он легкий и сильный. Все после Олимпиады устают.

Дальше я уже писала, держа в голове этот образ. Он у меня даже на заставке ноутбука стоял. Зайду в тупик, смотрю на фотографию, или выступления, ловлю состояние. Что-то я брала из его реальной биографии осознанно, что-то читала и удивлялась, как словила. Я писала и не могла остановиться. У меня полетела вся техника – посудомойка, холодильник, газонокосилка и так, по мелочи. От меня шарашило так, что током могло дернуть. Я перечитывала свою книгу и мне она тоже нравилась. Я даже не до конца понимала, что это я написала.

Я закончила за два месяца. События периодически сбываются уже второй год. Я не подгоняюсь. Некоторые герои даже не знают, что я писала эту книгу, но в жизни их случаются похожие ситуации.

Книга получилась серьезнее и глубже, чем я о ней думала. И она многое мне объясняла. И многое во мне изменила.

Я вернулась из Сочи и встала на ролики. На этот раз уже серьезно. Ты спрашивал меня, зачем мне это надо. Я вообще убрала из жизни всех людей, которые задают этот вопрос. Это же не вопрос по сути, а обозначение позиции – я такой умный, знаю, как жизнь прожить, а ты тут со своими глупостями. Но ты именно спрашивал. Это тебя и отличает от других людей. Если ты спрашиваешь, ты спрашиваешь.

Это было новое постижение себя и своих возможностей.

Письмо 28

Я тренировалась все лето. Как раз начался детский лагерь на роликах, каждый день по 4 часа. Я встала в среднюю группу. К тому самому моему девятнадцатилетнему приятелю, которого часто подвозила на машине в прошлой жизни. Вела себя как пацанка, проживала свое непрожитое шестнадцатилетнее детство. Я ж в этом возрасте слишком серьезная была. А сейчас я дурила вместе с пацанами. Была любимицей всего лагеря. Когда я пыталась решиться на что-то страшное для меня, все тридцать человек скандировали «Оксана». Терпеть не могу повышенное внимание к себе, мне проще в сторонке постоять, а потом попробовать, точнее думать, что попробую, но так и не решиться. Но тут было проще съехать, чем терпеть этот ор.

Руслан иногда заезжая посмотреть, удивленно бровь поднимал и что-то там на подкорочку записывал. Потом немного со мной позанимался, заметил, что я выровнялась. Я даже бегала, как девочка с рекламы, правильный толчок, правильный замах, короткие шорты. Я стремительно догоняла то, от чего отстала почти за полтора года заброшенных роликов. В это же время мне предложили записать видео танца с моим особым партнером Лехой и отправить на инклюзивный конкурс. Мы начали усиленно тренироваться, Руслан стал помогать. Тело начинало слушаться. Моя плохая координация стремительно выправлялась. И о чудо – я стала ощущать пространство. Это значительно упростило жизнь от того, что перестала врезаться в мебель до того, что стала быстрее перестраиваться за рулем.

Следующий инсайт я словила от того же девятнадцатилетнего. Никто не мог мне помочь преодолеть страх съехать с квотера. Есть прямые горки, имя им рампа. С них съезжать было страшно, но все-таки возможно. Происходило это так – наверху стоял один из пацанов, давал мне руку, когда я пыталась на эту рампу заехать. Без поддержки у меня не очень получалось. Съезжать было страшно. Первый раз я съехала, просто потому что резко повернулась и поскользнулась. Второй раз они меня просто столкнули. Третий раз я заехала и поняла, что съехать не могу. Меня просто тошнило от страха. И тот девятнадцатилетний сказал, что не уйдет никуда, пока я не съеду, и все дети останутся без обеда. Так я освоила простые рампы.

Но квотер – это вогнутая полукруглая рампа. И сделать этот шаг я не могла решиться. Это как с березы на тарзанке прыгнуть, когда веревка провисает. Через месяц попыток я все-таки решилась сделать этот шаг. Шагала и падала назад. И страшно собой гордилась – я же этот шаг сделала. И гордилась до тех пор, пока мой приятель это не увидел.

Я рассчитывала на восхищение. Он ведь хвалил меня за то, как быстро я прогрессирую. Как я справляюсь со страхом. Но здесь я ошиблась. Он мне сразу сказал:

–Гордиться нечем.

–Но я же делаю этот шаг. Я смогла на это решиться.

–Ты шагаешь, чтобы упасть. Ты не делаешь этот шаг, чтобы поехать.

Я бы не стала тебе писать все эти мои роликовые приключения, если бы этот маленький пацан не открыл мне глаза на мою мотивацию. И ведь он был прав. У меня не было цели устоять. Как и во всем. Я проигрывала до того, как начать. Я знаю многих людей, которые боятся, что не получится. Я же боялась, что получится. Я сразу сдавалась. Это раздражало моего девятнадцатилетнего учителя. Это злило Руслана. Я им благодарна за то, что они помогли мне это увидеть. И исправить. Своей верой. Тем, что были рядом. Тем, что были честны.

Вот и получается, что через преодоление своих физиологических страхов я разбиралась со страхами ментальными. Я постепенно переставала бояться жить. Мое зеленоглазое открытое детство стало пробиваться через панцирь. Перестало прятаться за иронию. Это ответ на твой вопрос – зачем.

И опять как-то сами стали решаться проблемы, казавшиеся безвыходными. Жизнь вошла в свою колею.

Я поняла про себя важные вещи. Я счастлива, когда я влюблена, и когда я в творчестве. Я в творчестве, когда я влюблена. Объект не так важен. Это может быть дедушка, умеющий радоваться жизни, пятнадцатилетний пацан, от которого просто несет харизмой или повар, который круто режет колбасу. Важно состояние. Очень здорово, если объект есть на работе. Это здорово стимулирует. Не дает застояться, постоянно заставляет креативить. Но даже если нет близко, но есть где-то, это тоже прекрасно.

Я стала спокойно относиться к этим своим всплескам восхищения. Как к ресурсу. А когда состояние пропадало – как к возможности передохнуть и решить свои земные дела. Квартиру, например, убрать.

А осенью я решилась написать о своей книге в соцсетях. И первый человек, который среагировал, был Руслан, которому я меньше всего хотела показывать свое творчество. Отругал сразу по двум пунктам – почему не сказала, что пишешь? Зачем издала под чужой фамилией? И еще раз прошелся по моим страхам. Прав был во всем. Практически, дал волшебный пендель в открытость. Перестать уже прятаться от мира. Этим покажу эту свою часть, а этим другую. Пнул в целостность и принятие. Покруче любого тренера личностного роста. Тогда наверно мне пришлось признать, что Настя с ее безрассудством – это тоже я.

Я, кстати, так и не знаю, что он думает о моем творчестве. Он не сказал, а я побоялась спросить. Он всегда говорит, что думает. Слов не подбирает. И личность для меня значимая. Почему мы так боимся быть открытыми с теми, кто для нас важен? Ничего ведь не изменится от того, что я узнаю, а я боюсь.

Но это был очередной переломный момент. Я стала везде подписываться своей фамилией. Я перестала фильтровать информацию о себе по группам. Я перестала злиться на то, что Сережа торчит в моих соцсетях целыми днями.

Я перестала радоваться твоим поздравлениям.

Письмо 29

Я перестала радоваться твоим поздравлениям не потому, что ты мне не важен и не интересен. А как раз наоборот. Я столько раз говорила тебе после наших коротких встреч – звони сам. Потому что я вообще не понимаю, радуют тебя мои сообщения или нет. Если да, то почему ты не отвечаешь хотя бы одним словом. Если нет, то я не хочу тебя отвлекать. Мне не нужны были твои дежурные поздравления. Я итак знаю, что ты помнишь, когда у меня день рождения. И помнишь про новый год. Я не хочу ставить тебя в один ряд с толпой «друзей».

Я всегда играю на твоей стороне, даже если мне не нравится, как ты играешь. Просто потому что это ты. И меня задевает, когда ты бываешь близко и не звонишь. Когда ты находишь время встретиться с кем-то, но не находишь на меня. Я вообще не понимаю, зачем тебе нужен кто-то еще, когда есть я. Все как тогда. Да, представляешь, я до сих пор тебя ревную. Просто теперь это не трагедия, а повод посмеяться над собой.

Иногда я думаю, что если бы я была посторонним человеком, я бы сказала тебе: «Глупый ты, Ромка. Тебя такая женщина любит всю свою жизнь. Любит просто так. Без ожиданий. Без иллюзий. Ничего от тебя не требуя. Просто потому что ты – это ты. А ты никак понять не можешь, что дело в тебе. Это значит, что ты какой-то нереальный, невероятный, мощный. Просто так мужика двадцать лет не помнят. Особенно женщины, у которых жизнь через край. Не молятся за него. Не желают ему добра каждый день. Дело в тебе. Какие тебе еще нужны подтверждения твоей ценности и мощи? Много ли ты знаешь таких мужиков, которым так повезло?»

Но раз тебе все это так не важно и не ценно, то мне не надо. Мне достаточно того, как я к тебе отношусь. Желаю тебе добра. Держу в поле. И живу своей жизнью.

Я отношусь к тебе так всю жизнь. Ну точнее две трети своей жизни. Все то время, которое мы знакомы.

Поэтому я перестала тебе писать. И говорить, что я приезжаю. Поэтому тебе стало казаться, что я агрессивная.

Мне кажется, мы год не виделись. Мне периодически сообщали, что ты где-то рядом. Я говорила себе, что теперь это не моя жизнь.

Я опять сломалась первая. Могу себе позволить, я же девочка. Сама придумала, сама передумала. Я написала, что соскучилась. Ты, похоже, не очень поверил. Даже странно. Странно, что ты не понимаешь, почему я злюсь. Как я скучаю. Как мне тебя не хватает. Или понимаешь? Ты же с этого и начинаешь свои поздравления: «ты сейчас опять скажешь, что я тебе не звонил»…

Это, пожалуй все. Все за эти почти двадцать лет, которые я осознавала, как называется то, что я к тебе чувствую. Не прячась за формулировки «Просто друзья».

Я сейчас окружила себя людьми, которых я искренне люблю. Делами, которые я искренне люблю. Вещами, которые я люблю. Я легко расстаюсь с тем, что я любить перестала.

Но ты это другое… я столько раз пыталась с тобой расстаться, что это стало просто моей игрухой. Я играю в нее сама с собой. Ты об этом даже не знаешь.

Я даже не понимаю, все, что я тебе написала, ты прекрасно знаешь итак, или для тебя это откровение. Я бы многое отдала, чтобы увидеть твое лицо, когда ты читаешь. И прекрасно знаю, что реакцию твою я не узнаю. Это моя концепция – быть открытой. Это роскошь, которую я теперь могу себе позволить.

Мне вообще нельзя играть в игры с другими людьми, только с собой. Я за это быстро и больно получаю. Я могу просто делать от души. Я вот тренируюсь для себя и все отлично. Но как только увижу какую-нибудь толпу и решу сделать па, чтобы все оценили, я тут же падаю в грязь. Всем смешно. Мне тоже. Я же знаю, что мне нельзя. Как только я начинаю играть, я порчу отношения. Я замечала это не раз. Все, что я могу – делать то, во что верю и быть честной. Это мой путь. Он трудный. Но очень счастливый.

Ты же умеешь скрывать так, что даже я не понимаю. В конце концов, ты можешь просто забыть.

Письмо 30

Я тебя очень ждала. Сама бы я тебе звонить больше не стала. Я до последнего не знала, ты приедешь или нет, но ждала тебя очень. Ничего не загадывала. Не пыталась представить. Просто ждала. Даже сердце в этот раз не выскакивало.

Ты так долго ехал как раз потому что я тебя очень ждала. Просто какое-то дежа вю. Десять дней назад я также на вокзале солиста «Запрещенных барабанщков» ждала. Поезд из Москвы на полтора часа опоздал. Чтобы я могла этим ожиданием насладиться.

Сейчас ты уже девятый час ехал из Москвы. Я ждала. Ничего неожиданного не произошло. Ты пришел и сразу прошел мимо. Мне было достаточно. Ты же был здесь.

Все-таки я не сдержалась. Я была так тебе рада, что не собиралась это скрывать. Когда мы пересеклись с тобой на крылечке, обняла и сказала, что очень тебе рада. Ты, похоже, сомневался, верить ли в это. Переспросил на всякий случай. Или как раз переспросил, потому что прекрасно знал? Что у тебя в голове?

Как-то все само сложилось так, как хотелось. Хотелось не сейчас, не в этот конкретный вечер, а все предыдущие десять лет.

У меня очень простые девочковые желания. Тем они несбыточнее. Я так хотела с тобой потанцевать. Просто потанцевать… Это абсолютно нереальное желание. Мы сейчас в таких форматах не встречаемся. А тут получилось. Я тогда и сказала тебе про завершенный гештальт.

Я так давно хотела прогуляться с тобой вместо того, чтобы сидеть в кафе – мы гуляли по вечернему городу. Я правда замысел твой великий не понимала. Мозг в твоем присутствии отключается. Ему незачем анализировать, когда ты рядом. Все равно дело гиблое. Ты делаешь то, что считаешь нужным, а я просто с тобой рядом и счастлива.

Аттракцион неслыханной смелости – я попросила тебя не лишать меня удовольствия накормить тебя утром завтраком. Ты даже представить себе не можешь, какое это какое это удовольствие– кормить любимого мужчину утром завтраком. Не знаю, как насчет ужина, вечером я не всегда в ресурсе. Но утро – это мое время. Я буду летать по кухне, напевать что-нибудь радостное и готовить что-нибудь вкусное, спинным мозгом ощущая твое присутствие.

Я знаю, что тем конкретным утром это так не выглядело. Никто из нас не спал. Но я и в самом деле была счастлива, хоть и слегка медлительна. Очень счастлива. Ну то есть это нормальное мое состояние, но тем утром счастье было предметным, сидело на кухне и ждало блинов.

Спасибо тебе. И за то, что через два дня после твоего отъезда я вдруг села за ноутбук и начала писать. И за то, что вся эта многолетняя недосказанность, наконец, вышла из меня. У меня нет больше несказанных слов.

И за любовь. Я точно знаю, что любовь это дар Божий. И дается не каждому. Мне далось. Через тебя. Мне сложно представить, кем бы я была, не случись этого со мной. Знаешь, я часто думаю, что бы я в жизни захотела изменить, будь у меня такая возможность. Есть пара эпизодов. Но я точно знаю, что в тот питерский предновогодний день я бы не пошла к тебе в гостиницу, где ты ждал меня, потому что у тебя украли телефон. Потому что мне нужно было пройти этот путь, чтобы стать собой. Все потери, сомнения, испытания. Это для меня очень ценно. Это моя жизнь.

Я не знаю, хотела бы я для тебя других событий или нет. Конечно, мне бы хотелось, чтобы ты был счастливее и целее. Я то из всех своих передряг целой выбиралась. Но я не знаю, как ты сам к этому относишься. Может, ты так же ценишь свои испытания, как я свои.

Финал открытый. Я люблю открытые финалы.

Я не знаю, что ты будешь делать с тем, что ты узнал. Я скоро улетаю, а перед полетами я всегда доделываю дела. Я рано осознала свою конечность, тогда когда другие дети об этом не подозревают. В семь лет я чуть не погибла и прекрасно знаю, что такое жизнь перед глазами. И потом еще бывали ситуации очень небезопасные. И каждый раз, садясь в самолет, я не думаю о смерти. Но перед полетом стараюсь хвосты подчистить.

Повторяется эта моя мысли все тебе сказать.

Я просто в очередной раз думаю, что можно не успеть сказать. А вдруг будет момент, когда тебе это очень поможет. Моя любовь к тебе делает меня живой, может она сделает сильнее тебя. Я помню, был момент, когда тебе это помогло.

Сейчас есть только один вопрос – какую кнопку я решу нажать Send или Delete.

Послесловие

Так-то все это уже не раз написано. Еще Шекспиром.

Но я про музыку. В ней это все тоже есть. Прямо по списку. Можно даже не читать. Просто послушать.

Итак:

Начало

Земфира Лондон

Земфира – Главное, что я еще чую

Леонидов – Проплывая над городом

Трофим – Снегири

Земфира – И я тебе друг

Расставание –

Ума Турман – Проститься

Чичерина 40000километров

Сапунов – Научиться бы

Трофим – Я скучаю по тебе

Земфира – Пожалуйста, не умирай

Сейчас

Леонидов – Письмо себе

Секрет – Сердце на твоем берегу

И совершенно отдельно – Макс ИвАнов, акустика – Осень невеста. Вот два года назад осенью вообще в состояние попал. С него и начались танцы на роликах. Отдельное ему спасибо.

Я вот уверена, что ее ты не слышал. Послушай. Если ты любишь читать с конца, так бывает, то можешь ее просто послушать и не читать. В ней все 73 страницы.

Пока.

Обложка выполнена Яной Лушниковой «Научно-Производственный Центр Технологий «Азимут».

Оглавление

От автора

Письмо 1

Письмо 2.

Письмо 3

Письмо 4

Письмо 5

Письмо 6

Письмо 7

Письмо 8

Письмо 9

Письмо 10

Письмо 11

Письмо 12

Письмо 13

Письмо 14

Письмо 15

Письмо 16

Письмо 17

Письмо 18

Письмо 19

Письмо 20

Письмо 21

Письмо 22

Письмо 23

Письмо 24

Письмо 25

Письмо 26

Письмо 27

Письмо 28

Письмо 29

Письмо 30