Чумовые истории. Пёстрый сборник [Одран Нюктэ] (fb2) читать онлайн

Былое (фрагмент романа)

При ясном небе откуда-то сыпал теплый частый грибной дождь. Мокрая трава щекотала ноги. Пари`ло. Совокупляющиеся прямо в воздухе то ли жуки, то ли осы промчались мимо лица.

– Вы знаете разницу между убеждением и внушением? В первом случае процесс обмена информацией обоюдный, он основан на свободе мысли, на согласии, диалоге. Во втором же случае – процесс односторонний, идея насаждается исподволь, минуя сознание, вживляется прямо в темное, дремучее, животное начало. Оно чуждо логике, примитивно, недоказуемо. Оно довлеет над разумом. Оно его травмирует. Так и вы: вы жаждете почти религиозного катарсиса от вашей свиты. Позвольте мне стоять подле трона и помогать вам по собственной воле. Вы разоблачили себя, мой принц. Я вижу ваши шаги, а первое правило охотника – ничем себя не выдать, быть скрытным. Ваши труды напрасны. В вашей паутине – брешь.

– Уж не думаешь ли ты, что ускользнешь от меня, а, змей?..

Влад криво усмехнулся и, покачиваясь, прихрамывая на левую ногу, стал взбираться на холм. Он опирался на черную трость и, не смотря на боль, только еще прибавил шагу.

– Не тратьте время попусту, на зрелища и пропаганду. Да, далеко не всегда я вас понимаю. Постарайтесь выражаться яснее в разговоре со мной. Ни к чему дезинформировать союзника.

Влад шел рысью по знакомым местам, вольно, как орел летит, один беглый взгляд, одна скрытая от глаз чужака примета – и они сворачивают на каменистую, очень крутую тропку, ведущую наверх. Он нетерпеливо повел плечами, не оборачиваясь, кинул:

– Поздно мне меняться, и я слушаю тебя, принимаю твои слова, твоё решение, и не могу быть откровенным до конца даже с тобой. Никогда не смогу. Не проси. Тайна – моя броня.

– Для того, чтобы сделать правдоподобной одну ложь, понадобятся тысячи новых. Это ужасно неудобно. Всё в памяти не удержишь.

– О, приплыли! И кто это там мяукает мне про ложь и истину?.. – он резко остановился на четырех пятых подъема на холм, оскалил клыки в улыбке и прижал левую ладонь к уху, будто не расслышал. – Кто?.. Але'ксандрррр'у, миль херррц, примерный семьянин, отец двоих детей, что ни копейки чужого не возьмет, а, ну? Свежо предание! – Он рассмеялся, схватил его за плечи, приподнял как соломенную куклу, закружил в танце над внезапно разверзшейся под ними пропастью. – Любишь целоваться, да? – и, допрежь быстро и пребольно укусив в нижнюю губу, пленил, целовал неистово, глубоко, ненасытно, и поцелуи были солеными от крови.

– 'Любовь' в твоих устах слово слишком обиходное, чтобы выразить то, что меж нами стряслось. Для меня всегда есть границы, которыми нельзя пренебрегать. Есть дом и семья, есть работа, деловая сфера, и то, наконец, что ты назвал нашей 'любовью'. Я никогда не смешиваю одно с другим, и то, как ты себя ведешь, для меня вульгарно и неприемлемо.

– А! – Влад начертил босой пяткой на мокрой земле борозду и спокойно перешагнул её. – Я предпочитаю пересекать всяческие границы, брать их штурмом или измором. И когда ты оказываешься по сю сторону, выясняется, что они иллюзорны, их возводили людской страх и мелочное тщеславие.

Он встал так близко, что Саша увидел своё отражение в его изумрудных глазах.

– Здесь твоя родина? Красивые места.

– Да, это была моя родина. Этот водопад зовется "Семь струй" или, по-другому, "Могила невесты". Там ниже, под скалами, опасная стремнина. Моя первая жена тут утопилась. Давай искупнёмся? Жарко.

Пока он говорил, скинул с себя всё и полез в водопад, издавая звериный рык и брызгаясь в Сашу из пригоршни.

– Вода с ледника, у меня от холода дыхание остановится.

– Иди, не бойся, вынцын, вынц, не растаешь, не сахарный. Надо всё в жизни испытать. Поверь мне, ты умрешь даже не в этом тысячелетии.

Он рассмеялся, отфыркиваясь от попавшей в нос и рот воды, но всё же не потащил за собой Заможского. Тот посмотрел с опаской на мокрые камни и наклонился умыть лицо и руки, нет, не вскрикнул, но вода была столь обжигающе холодна, что пальцы онемели.

– Нравится водичка?.. Вымылся – всё равно что покрестился, ну?.. Да, тут моя родина, в Южных Карпатах. У тебя острое зрение? Глянь вон в том направлении. Видишь три сверкающие вершины, как пики, как волчьи клыки? Это Фыгэраш, Говерла и Кэлиман. Там, туда ближе, мой дом… А сейчас пойдем, белоручка моя, здесь неподалеку есть у меня охотничья хижина. Отдохнешь, покемаришь. Я пока ужин сооружу. А твои предки откуда родом?

– Из Силезии, из-под Велички.

– А.

– Что за мясо?

– Свинина подкопчёная. Не нравится вкус?

– Я чаще рыбу ел.

– Рыбку твою я помню, знатная! Жаль, фаршмак у твоей Адочки не довелось отведать! – цокнул языком, подмигнул, рассмеялся. Подбросил поленьев в костер, пламя весело трещало. Очага не было, просто в полуземлянке вырыта ямка и выложена плоскими камнями. Зрачки Влада сузились, внезапно он заговорил о другом:

– В руке колдуна всё может стать предметом силы. Волосом или травинкой можно погубить человека. Для перевоплощения в животное-посланника нужна лишь его часть, перо, коготь или кость. Если ты оВЛАДеешь моим ремеслом, ты станешь вечным, свободным.

– Ты веришь в переселение души?

– Ахахаха, и ты поверишь, миль херц, пробьет час, убедишься!

Он опять замолчал, глядя в огонь, поглаживая черную рукоять ножа.

– Я тебя не понимаю. У тебя всё наизнанку и вверх тормашками. Верни меня назад, пожалуйста. Я не тесто и не глина. Оставьте ваши попытки изменить мою натуру под себя. Извольте обращаться со мною как с ценностью, если уж для вас все люди – материал, то я – величайшая редкость. Если мне суждено с вами тесно сотрудничать, не уподобляйтесь кастильским свинопасам, швыряющим андскую платину в океан. Я не потерплю, когда в моем доме ты устанавливаешь свои порядки.

– Ахахаха! Он меня проучить желает? Хорошо, будь по-твоему. Но лишь сегодня. Полная луна, Сатурн… Старые боги… Я пережил многое. Я умер тысячу раз.

– Вот наступят для тебя печальные часы потерь и сожалений – тогда и поговорим. Сейчас, с твоего возвышенного костяного трона ты меня не слышишь.

МОРАНЬЯ 2.0

(Этюд по экономической географии катастроф)

Закат. Вечный закат. Эреб. Стоящий перед ним печально качает головой. Едва различимо жужжат крохотные роторы в его напичканной проводами, поршнями и эластичными волокнами шее. Его голос похож на шелест ветра.

– Тебе понадобились годы, чтоб выдумать мне самую страшную пытку. Ты преуспел, миль херц.

– На, командуй, распоряжайся. Они все твои. <фирменный коварный злодейский хохот> Что? Ты же не отступишься. Ты же не бросишь их в беде, в паутине страха.

– Они мертвы. Они все уже давно мертвы. И ты знаешь…

– Да, знаю. Самый верный способ разделаться с мятежным рабом – возвысить его, поставить сотником, надзирателем. О, даааааа!

***

"Что же это, голубчик, чего ни хватишься – ничего нет? И в каждом окне по атеисту?" (с) – воистину такова моя Моранья-2.0: потому что и в бога они не веруют, потому что бога нет.Американская «дэйли миррор» и немецкая «блаблаблацайтунг» назвали Моранью ИМПЕРИЕЙ ЗОЛОТОГО НУЖНИКА. Описание земли Моранской в четырех главах. АПсурдопедия.Что же это, голубчик, у вас чего ни хватишься- ничего нету? Воланд про АПсурдопедию.АГА, и каждом окне по атеисту! АПсурдопедия про Фаланда.

Рождение сверх новой сверх сверх сверх. Затменье тысяч звезд. Абсолютный свет, заглядывающий на задворки самых нищих Галактик.

Сим начинаю описание экономической географии, культуры и новейшей истории Мораньи-Мораны. Всё по порядку…

Глава 1. Климат и нравы: здесь всё цветет.

Моранья-Морана расположена на континенте, формой напоминающем кастрюлю, где горы – это её периметр, а дно – просторная плодородная равнина с реками, текущими с ледников. Отличия той планеты (Иртмы) от Земли – полное отсутствие морей и океанов, а также какой-либо разумной живности за пределами этой утопической долины. Площадь равняется приблизительно Африке. Климатические условия благоприятствуют развитию сельского хозяйства. Зимы непродолжительные, теплые и влажные. Почвы – богатые минералами и органикой целинные черноземы. Преимущественно лесостепи и пойменные луга, встречаются заболоченные местности и овраги, но в основном ландшафты – это зеленые речные долины с холмами. Среднегодовые температуры за пятьдесят лет +12* по Цельсию, при летнем минимуме +38 и абсолютном максимуме +51, зимой же земля почти никогда не покрывается снегом, и средние температуры холодных месяцев +15, рекордный минимум -7. В горах наблюдается высотная зональность. Горы высокие, молодые, по всей стране часты землетрясения. Отсутствие океанов и спутников и приблизительно равная по толщине кора у этой довольно маленькой 0,7 земного диаметра планеты приводят к поистине колоссальным сейсмическим явлениям. Часто наблюдается т.н."оседание континентов", т.е. в основном огромные каменные платформы не плавают на магме подобно айсбергам в ледяных полях Земли, но испытывают сжатие у полюсов и выталкиваются вверх или вниз с катастрофической быстротой. Природа за пределами долины Мораньи похожа на сернисто-вулканический ад, где за сутки с небольшим гора может обрушиться в пропасть в несколько километров глубиной или за ночь, будто грибы после дождя, появляются вулканические гряды. Так же там часты песчаные бури с ураганными ветрами и взрывы газов в подземных карстах. Возможно поэтому народы Мораньи никогда не отличались дерзким духом первооткрывателей и путешественников, охочих к перемене мест, обремененных поиском лучшей доли, которыми богата земная история. Всего в долине пять крупных рек и приблизительно 211 притоков и рек поменьше, которые в давние времена пересыхали в летние месяцы, а на зиму приходилась пора половодий и наводнений. Строительство городов, в отличие от земных, также никогда не было привязано к наличию водоемов или возвышенностей, отвечающих военным или религиозным традициям. Старые постройки возводились преимущественно каменными и этажными, верхние этажи нависали над нижними и соединялись крытыми галереями-мостами друг с другом. Стены всегда были 10-15 метров толщиной, сужались кверху и удивительно устойчивы к столь частым землетрясениям. Сложно представить, сколько усилий требовалось первопоселенцам для возведения сложных архитектурных форм, но они быстро перешли на изготовление штампованых элементов, которые крепились всухую специальными г и с образными колодками из гранитных пород. Материал, использованный аборигенами, походил на нынешний полимерный камень и его аналоги.

Еще одно яркое отличие от землян, которые с самой зари своего существования в силу психологических особенностей вырабатывали сложные системы верований во что угодно, моранцы всегда оставались сухими рационалистами и педантами. И хотя эмоциональная сфера их была развита и не менее подвижна, чем людская, у них были и поэзия, и музыка, но они от начала до конца верили исключительно в технический прогресс, в шестерёнку и колесо, в бога-на-машине. Ударники-стахановцы и инженеры были в почете у этого общества, хотя чрезмерное расточительство ресурсов никогда не поощрялось. Этот замкнутый мирок, эдем, был для народа всем, колыбелью и житницей цивилизации. В чем-то принципы организации быта, общества оставалось родство по крови и клановая иерархия. Это была не кастовая система браманской Индии, кланы мобильны и открыты, не было запрета на переход от одного "сюзерена" к другому, но кормиться из двух кормушек разом, мягко говоря, порицалось.

О том, что мир и порядок созданы искусственно неким искушенным творцом, не было тайной, но и не было предметом поклонения. Общество нацелено на результат, на настоящее и будущее, на удержание позиций, а не исследование прошлого. История не интересовала никого. Мистики и схоласты в Моранье никогда не существовали. То был мир формул и высокоэнергетических установок. И всё же общество было не просто расслоено, там процветала махровая сегрегация и рабовладение эпохи парогенераторов. "Рабочий класс" составлял большинство населения долины, а "правящая верхушка", этот скелет, позвоночник и нервный ствол едва ли превосходил 1% от общего числа народа. Хотя путешественнику или гостю могло показаться, что народ этот един, напрашивались аналогии с Римской Империей начала новой эры. Да, в стране была централизованная власть, единый язык и примерно один расовый облик обитателей, но диалекты северян и южан, горцев и жителей речных пойм сильно различались. Это было не просто различие интонаций, ударений, произношения, но зачастую ряды глаголов и имен собственных, будучи изначально однокоренными, теряли всякое сходство. Впрочем, это никому не мешало в силу развитой телепатии. При том, что столичный город был резиденцией правителя, в каждой отдельной области был свой собственный мини-властелин, глава клана, наделенный неограниченной свободой суда и самоуправления "на местах". Их и называли намести.

Семимильными шагами в землях Мораньи развивалась промышленность. Страна практически из аграрной мгновенно превратилась в индустриальную, хотя это не привело к отмиранию сельского хозяйства, но вывело его на более высокий уровень, всё стало механизированным и полуавтоматическим. Валюта, как таковая, не имела хождения, была простой данностью, удобной мерой учета валового продукта в пересчете на душу населения. В архитектуре стали преобладать полусферы и шести-, восьмигранные соты, из которых, как из конструктора, собирали кварталы.

При всем умеренно-влажном климате днем не велись никакие работы. Планета двигалась по эллиптической орбите вокруг светила в три раза превосходящего наше Солнце, день и ночь сменяли друг друга с неравными промежутками, наклон оси вращения был меньше, и наблюдаемая смена времен года была как бы два долгих лета, одна короткая и одна длинная зима, которая почти всегда погружала мир в полярную ночь. Планета как будто качалась на качелях, а не катилась как мячик. Долина освещалась то сильнее, то слабее, то ныряла во мрак. Все эти природные явления нисколько не заботили инопланетян, ресурсов было достаточно, к смене сезонов готовились так, чтоб пережить каждый с наименьшими и целесообразными энергозатратами. В стране всё было эргономично, доступно и рационально. Летоисчисление велось по календарю, включавшему в себя двести дней световых и семьдесят пять темных. Сутки дробились на пять частей, четыре из которых отводились на работу и лишь 1/5 на отдых (в основном сон и прогулки за город). Каждый знал своё место чуть ни с пеленок, обучение оставалось долгим и утомительным процессом. Дети считались общими и одновременно – сами по себе. На Земле первые журналисты, заглянувшие в Моранью, обозвали её муравейником и осиным гнездом, настолько поразила их обобщественность всего и вся. Это была колония организмов, где всё работает будто часы, однажды заведенные неким, нет, не космическим импульсом, сложными биоритмами, но немуритори, у которого есть имя. Он создал весь этот хрупкий мир-кокон среди злых хищных звезд, населил его своими клонами и положил им законы. Все его потомки были не точными его копиями, но приближенными. Бульон, разбавленный водичкой. Гомункулы из лаборатории. Он был тираном в истинном драконовском ключе. Они были его испорченными детьми, рассеянными по обитаемой территории кочевниками. Это не нация, хотя в них просвечивали общие черты, гены их отца. И его изъяны. Но их было мало, я имею в виду количество созданных существ. Основное население откуда-то пришло. Они будто проснулись, как австралийские аборигены, все разом в этом месте. И по пробуждении поняли, что это их мир.

Нельзя сказать, что у всех них (а их наберется без малого четыре миллиона) отсутствовала способность думать или желание выяснить, почему и как, всё так, а не иначе (то – природа гуманоидов), но в глазах попавших в их страну землян все они выглядели вялыми и внушаемыми рабами, тогда как элита, намести, первородные прям лучились кипучей инициативой, их было невозможно своротить с избранного пути или в чем-то переубедить. Число населения оставалось примерно постоянным. Пока однажды…

Глава 2. История и политика: как страну шатало.

"Государство – это я". Так вполне мог думать о себе первый верховный правитель этого отнюдь не карликового государства. Это была империя, а он – её тиран. Затем, лет так через пятнадцать-двадцать успешного движения к светлому коммунистическому будущему, никого не спросясь, он исчез, вместо себя оставив никому не известного выскочку, Виго Сечу.

До того момента в стране не слыхивали ни о войнах, ни об оружии, ни о политической борьбе, как таковой. Каждый держался своего полиса, клана, исполнял свои обязаности и не заботился о делах соседа. Но тут вдруг всплеск необузданной пассионарности.

Виго правил не один. Вместе с Ксандром они составляли дуумвират. И это большой вопрос для маленькой такой компании, кто из них был главнее. Дуумвират продержался недолго. Союз из трех намести с северных гор лишил их полномочий. Тогда внезапно вернулся прежний тиран, уничтожил бунтовщиков и восстановил в правах бывших лидеров. Эта игра длилась без малого еще лет сорок. Наш всеобщий любимец вражиторе снова уехал, Ксандр постепенно вернул себе утраченные "рычаги власти", посадив своих шестерок. За эти годы менялся климат, стал суше и губительнее, выросла радиация, да и народ перестал быть безъязыким стадом, послушным рожку пастуха. Если уж на то пошло, первый и второй раз Создатель исчезал не по своей воле. Интриги, заговоры и покушения следовали чередой и вынудили его уйти.

Первая Эра. Мифическая. Якобы на планете Иртма проходили все положенные стадии её эволюции, как небесного тела. Потом из глубин космоса (параллельной Вселенной) явился Чернокнижник, окинул этот унылый булыжник своими черно-зелеными волчьими глазами с искрой на дне- и образовалась чУдная долина, куда он "вдохнул" жизнь, населив её своими клонами.

Второй этап. Первый день первого года в Моранью с Чернокнижником, чья должность теперь – Великий Констант, прибывают время от времени и остаются, один за другим, Виго Сеча и Ксандр Заможский. Виго всегда держится чуть в стороне, этакий миротворец, возится в политической песочнице, организует партию «Синяя Роза». Придется отбросить нерешительность и сочинить всё по новой. Короче, эти пра-пра-пра-синие Ромашки завяли, не разродившись семенами: напарник Вигин сгинул в результате обычного придворно-коридорного стремительно развернувшегося Заговора-N-1. Тут на сцену выскакивают все как один министры да губернаторы, руки по локоть в черной крови собратьев (хотела уже сказать – собутыльников). Тут тиран, отвлекшийся было на горести Старого Мира (Земли), резко возвращается и отшлепывает хулиганов да так, что те больше не могут кушать твердую пищу и пользоваться уборной. И вновь сваливает.

Кризис власти-1. Что-то типа междуцарствия и темных веков. По стране носятся орды гопников, Ксафа делает мило ручкой – и оказывается в кресле Константа, – как – кстати. Военная акция «Кулак ярости» завершается тотальным успехом. Виго прекращает стенать и лить ручьи слез по павшему товарищу – и вскакивает в постель новенького диктатора.

Выстрел Авроры.

В милое болото Мораньи был направлен тираном его талантливый-стерва-ученик Никки (на стажировку). Это было холостым выстрелом по Зимнему, который, однако, отозвался лавиной в горах. Потому что Никки напел Ксафе, что покуда праотец не повержен (и его первейшие сподвижники – Виго и Шур, так сказать, его "первенцы"), то нечего и думать о безопасности и независимости этого анклава. Ксафа выслушал и сразу проголосовал "за". Виго он отправил ковыряться в залежах урана, а Шу оказался пленником своей глупости.

Свершилось ужасное злодейство, Великая Битва Пятерых Смелых. В какой-то момент безголовая шайка рукоблудила самостийно. Никки, конечно, забавлялся как мог, дергая ниточки Ксафы, наивно полагавшего, что теперь-то он уже един хрен у кормила. Ребята неуёмно баловались со стихиями и киборгостроением, добились небывалых высот, и покатилась их тележка под уклон. Нация отмирала без подпитки олдовой черной магией. В одиночестве все пробужденные тени, иллюзии, вновь обратились в таковых. Ангельский наш диктатор Ксафа укусил себя за локоть и полез в Старый Мир клеить новые ласты. Делегация упырей с бусами, одеялами и огненной водой полезла ущипнуть жирной индейки. Вообще весь тот мир накрылся медным тазом, рассыпался, схлопнулся. И никаких тимпанов-тамбуринов.

Тонкая красная линия

Вместо четырех миллионов мертвых душ (формально и буквально), в Австралийскую резервацию ахнули пара тысяч клонов. «Синие Ромашки» должны были бы выпустить облигации к юбилею. Шу и Ксафа обернулись знатными коммивояжерами, агентами бродячего цирка АКА "Изгнанники Мораньи". Они ездили с просветительскими лекциями и показом занимательных слайдов по городам и весям, пропихивая новый колин проект – освоение Красной планеты кровососами. Там они и впрямь осели надолго, колония их процветала, торговала с Землей. Ксафа вроде был помилован и водворился на трон. Дуумвират сохранялся, т.е.больше не было Великого Константа.

Меня так и подмывало подбавить красок и жестов в Моранью. Сделать этих солдафонов чуточку живее: хромыми, шепелявыми, одноглазыми. Или, наоборот, обозначить их стигматами Потустороннего мира?

Моранья неузнанная, крепко стоящая на рельсах неувядаемого прогресса, запечатанная тройственным союзом вертикали власти, обреченная на зенит славы и гибель. О! Питайся ею и молчи. Ибо – регламент. Детище киберостроения. Куда как страшно нам с тобой, товарищ…

Во всем виднелась некая однобокость цивилизации. Они не знали бороны и плуга, не освоили воздух. Все населенные пункты были соединены однорельсовой дорогой, вертигер, поднятой над землей. В этом мире не было никаких животных. Скотом здесь были люди, вымирающее, задыхающееся племя. Инженерная мысль времен второй смуты породила рельсовые царь-пушки, одним выстрелом способные превратить вражеский город в пыль. Впрочем, они ни разу не использовались, потому что все руководители этого проекта были сосланы на работу в глубинные шахты и уже не вернулись оттуда. Трудящиеся питались синтетической органикой из выращиваемых плодов (3 урожая в год), а их правящий класс поддерживали себя инъекциями из определенным образом переработанной крови плебеев. Уж такая у них была диета, ни обрадуешься, из-за унаследованного от первопредка вируса (?). Если товарищи управленцы соблюдали режим, то чувствовали себя полубогами. В противном случае теряли всякое человеческое обличье, испытывали боль, слабели, солнце жгло их, а в тяжелых случаях они впадали в кому. Но до такого состояния никто себя не доводил. Это могло быть лишь наказание, пытка.

Впервые я не знаю, что писать. Потому что всю первую главу можно уничтожить, уличив во лжи. Весь тот мир – иллюзия, ein illusion. За пределами гор Урвэрвэ нет никакой сферической каменной планеты, нет луны и солнца, вообще ничего нет. Все эти народ, эти вырожденцы-упыри и их прихвостни – всё летО, мАра. То, как оно выглядит для каждого зрителя-участника игры, видится по-своему, т.е. Моранья субъективна. Поэтому одну и ту же историю все участники мелодрамы будут рассказывать по-своему. Потому для каждого тут свои ассоциации об увиденном. Ниневийские львы и крылатые быки Ассирии, Вавилония, сталинский ампир, Римская республика. Что же дальше? Придется всё равно пасть жертвой собственных фантазий, потому что в печенках печет, как страшно охота выговориться, вновь и вновь, строго по плану, господа, как есть.

Этот милейший во Вселенной предатель, Ксандр, источал аромат, запах тех самых "съешь их немедля эти пышные вкусные булки", корица и ваниль, нотка гвоздики и миндаль. Он состоял в центристском отделении ультраправого крыла левых консерваторов. Дипломат: человек и саквояж. «Разве не выполнял я свою работу добросовестно?»

Виго же обладал природным кисловато-теплым что ли запахом, вроде печенки в сметане. Особенно это чувстовалось, коли по долгу службы он по нескольку суток не разувался, день и ночь в сапогах. Осень – время грустных мыслей. Отладить бы им всем микросхемы, этим бригадно-маршевым взводам жертвенных овец.

Купола города Мууурун матово поблескивали в свете белого дня. Погода стояла хорошая уже вот вторую пятидневку, ничто не предвещало беды, что небосвод расколется уродливой черно-огненной пастью с фиолетовыми венами молний, и вопреки всем знакомым с пеленок законам ньютоновской механики, земля полетит в багровеющее больное небо. Мои коневоды поспешили принять меры. Время как бы утратило свои зримые свойства, относительно данной реальности оно прекратило движение, обернулось в точку. Обитатели могли сколь угодно долго мешкать, созывать съезды-конференции и симпозиумы, в итоге было велено эвакуироваться с нехитрым скарбом на Землю. Кордон существовал всегда. Через него осуществлялось непрерывное, очень медленное движение сквозь Пространство-Между-Мирами. Мир кривозубых кровососов, всеобщего равенства возможностей и чудовищной личностной деградации. Для Никки все миры – это процесс. Как водопад не место, не точка, не природный памятник, но всего лишь время. Что могу я сотворить, если буду постоянно оглядываться на Шварца, Гессе? Я просто сверну себе шею.

Река Кытат свинцовый груз воды своей катила по долине будто исполинский ледниковый бульдозер. Воды её холодны и смертельно-безжизненны.

Пахнет мокрой псиной и ржавчиной. О, нет- кровью. Контрреволюция? Полноте, неуместная шутка.

– Виго не человек.

– Позвольте, кто же он?

– Опытный вагоностроительный завод.

– Виго – порядочный человек. Чего не скажешь о редкостных мерзавцах из числа нам обоим знакомых. Я его уважаю и люблю.

– О, да! Но уже не настолько крепко, чтобы не наказывать за измену Родине?

Киборг несколько заметных секунд выглядел сбитым с толку. Он тяжко вздохнул и прикрыл половинку личика веером.

– Вот ты опять сбрасываешь в одну корзину плоды с разных деревьев. Где логика?

– Да, вот такой я неудобный оппонент, хаха.

– Ты знаешь, для меня бессмертие не цель, не груз, а инструмент. Провинность Виго Сечи – преступление против закона. И приговор един для всех.

– Уг, ну, ну, ты не сумел его спасти, потому что для тебя незыблемы параметры функций. Даже исключительный случай – всего лишь ошибка в системном уравнении. Виго – единица во множестве. Ничто.

– О, прекрати! Или я рассержусь.

– А что, что? Скажи! Ну же?

– Нет.

– Ну? Да че? Ну май, бун. Примэрь прэжин опомэрь пыркэлаб урлоп армаш тхорз…

– Вынужден засвидетельствовать, увы. Твоя тактика построения беседы всё та же. Чтоб тебя понять, полагаю, надо быть шизофреником. Ты даже теперь видишь в каждом слове, шаге угрозу и соперничество.

Качает грустно головой, механически, как заводная игрушка на пружинках, поворачивается к свету. Глаза загораются мягким розовым сиянием. Из граммофона льются который час неспешные, чарующие мелодии. Скрипки и клавесин. Звуки легкие, тихие, простые.

– Виго – по-прежнему часть нашего клана. Хочешь ты это признать или нет. Да, мы развелись. У нас теперь всё разное, и мы стали далеки. Но не сегодня и не вчера. Много лет тому назад. Если ты отвесишь еще скабрезную шутку о его физических особенностях…

– То что? Назови мне мои язвы, если не трус. Ну?

– Ты меня расстроишь.

– О, убей меня еще раз! Своим непогрешимым великодушием! Скажи лучше, нашел себе кого посочнее. В этом мире каждый теплокровный юноша – ходячий соблазн.

Ксандр ничего не ответил. Сначала тщательно изучал ногти и, удовлетворившись осмотром, сложил ручки на груди, закрыл глаза. Он не мог отрицать. Не мог соглашаться. В речи чернокнижника таились как осьминоги на дне кораллового рифа цепочки софизмов. Чуть дай повод – вцепиться с наслаждением. Выпьет.

Ди – с самой своей ужасающей миной торжества всепожирающего непоправимого зла на лице, руки в крови, кровь на лице, черная в свете луны: вот, держи крепко! Нравится?

Столица – город тысяч негаснущих звезд. Там такая политически-нездоровая атмосфера, что даже чихать рекомендуется не вслух, а про себя.

– Как дела?

– Дела у прокурора. У нас – война! У нас тут кругом война, мальчик. Думаешь, за что мы воюем? За людей. Что вы думаете об этом месте?

– Капкан. Волчья пасть.

***

Никки: я обеспечу вам транзит. Учтите, я хотя и лучший ученик Майесты В-а, но даже я не собираюсь делать нечто, противоречащее общим законам физики. Так что мост и врата будут открыты в благоприятный момент наибольшего сближения фронтов событий, пока центростремительные силы малы, и ими можно пренебречь, вынести за скобку.

– Практическое пособие по строительству мостов в иные пространства.

– Как бы в тусклом стекле.

– Сколько проскочит в твой туннель?

– Должны все.

– А могут?

– Гарантий не даю.

– Ты как Берроуз, беседующий с нагвалем.

– Хуанито тут нет.

Киборг 410000: сколько тебе понадобиться операторов реальности?

Никки, считая в уме: три. Четыре это уже избыточно.

– Три, четыре? Это помимо тебя? Кого я могу взять?

– Ты, Виго, Рука и тот заключенный, без имени.

– Без него никак не обойтись?

– Используем его память как надежный кратный дополнительный подхост.

– Без его ведома и без задокументированного согласия? Я против.

– Тогда прибежит Харон и потребует плату за переправу. Одного из сотни.

Лицо киборга выразило колебания, его будто латексная, матовая, бархатистая кожа натянулась и покрылась сеточкой горестных морщинок.

– Но когда и на какой срок ты откроешь проход? И сколько граждан успеют им воспользоваться?

– Второго августа сего года, в ночные часы, длительностью? Скажем, стабильное соединение возможно не более десяти минут и двадцати четырех секунд. А оптимум для перехода ограничен восемью минутами и десятью секундами. Думаю, первая партия переселенцев максимально, если они бегом преодолеют коридор или на транспорте… Это мы еще обдумаем… От трех до пяти тысяч душ.

– Один из сотни… Тридцать – пятьдесят человек? Это много.

– Это цена твоего отказа.

Никки выглядел без меры довольным, поставив киборга перед нелегким выбором.

– Почему ты всего добиваешься через шантаж?

– Потому что я лучший ученик нашего творца и повелителя!

– А как переправлять транспортом? Здесь же другая сила тяжести и нет аналогичных нашим монорельсов. Сбрасывать бронепоезда на холостом ходу на парашютах?

– Это поручи узким специалистам, хахаха. <показал, как будто ковыряет пальцем в жопе> Я буду контролировать эвакуацию в целом.

– А следующая партия когда? Через год?

– С учетом смещения осей, через год, два дня, восемь часов и три минуты.

– Почему на Землю, а не прямиком на Марс?

– На Марсе ничего не готово. Потренируетесь пока здесь. И людям будет полезно, и нам.

– За себя, за Виго я спокоен. Но как поведет себя Рука… Мне сложно прогнозировать.

– Как обычно. Повыкобенивается, поорет – и впряжется, и потащит побольше всех. А нет – пригрози вынести и поставить вопрос о квалификации его слов и поступков перед трибуналом.

– А принимающая сторона?

– Назначь кого-нибудь вести переговоры от лица вашей республики. Кого-то из землян. Вон Белка шикарно подойдет.

– Полгода на подготовку, восемь минут на переброску… Но у меня там четыре миллиона сограждан. Что я остальным скажу? Ждите очереди? Я могу переправить только самых пригодных, лучших из лучших? Возьму вот партию инженеров, строителей, врачей и кибернетиков, а все прочие – на убой?

– Ой, ой, трагедию не конструируй из пустого места. Подождут. Время здесь и время там – векторные единицы. На старушке-Земле пройдут года и столетия, как раз справимся. Всех возьмем, никого не оставим. Это только первый поток как через клапан: прикрутил – и пресеклось движение. Вторая очередь, я вижу, мы спустим пять и более беспилотников, а пассажиров можно усыпить, перевозить в транспортных ячейках, набить под завязку. Главное, найти компромисс с землянами, чтоб выдали нам территории для временных колоний.

– Ох, как это не понравится Руке… Он точно скажет, что я тащу народ в резервации, в заведомо смертоносные условия, что это замаскированный геноцид.

– Пересылай его ко мне, миль херц, я ему всё растолкую. Меня на кривой блохе не обскачешь. В Руке два метра и центнер весу, а во мне три метра, и руки у меня подлиннее будут. О, да, я всемогущ, когда мой богатый потенциал суммируется с потенциалами прочих!

Захохотал дико и исчез в разрыве ткани реальности, так быстро он прыгнул прочь, распрямив длинные, изогнутые в сочленениях назад, как у саранчи, ноги.

***

Переправлено миллион двести двадцать пять тысяч граждан… Миллион девятьсот пятьдесят тысяч пятьсот… Три миллиона пятьсот девяносто восемь тысяч триста шестьдесят один…

***

«В основном документе республики отсутствует параграф о смертной казни. Когда я только пришел к власти, мне стало известно, что в истории страны были случаи, не преданные народной огласке, когда всё-таки совершались казни. Так как это незаконно, это само по себе вопиющее преступление. Был введен мораторий, суд рассмотрел все дела и в большинстве случаев подсудимым вернули свободу, виновных наказали.»

В пустой зале его скромная фигурка не терялась, а привлекала напряженное внимание. Его тихий, ровный, немного механический голос ловили люди, как он, на четверть или даже наполовину киборги, практически все – носители эмблемы трудового союза. Заседание парламента, где большинство – за партией сосланного консула… Жутковатая строгость во взглядах: что еще ты нам скажешь, вождь?

1.1 «Странная профессия» Синие Ромашки

В слякоть глинозёмы плыли, непроходимая вязкая грязь заполняла весь внутренний двор перед арендуемой мастерской – специально на этот случай при входе припрятана пара резиновых сапог на три размера больше, чтобы нырнуть в их холодящее вместилище, не снимая дорогих модельных ботинок, прошлёпать до барака и, достигнув сухого места, перебросить обувь следующему работнику из числа "Синих Ромашек". И эффективно, и какое-никакое развлечение. Ди приходил первым, отпирал дверь, включал обогреватель. Клетчатое чёрно-фиолетово-розовое пальто дорогой шерсти запирал в шкаф, предварительно убрав в чехол. Полосатая кофточка (вылитый Крюгер) обтягивала его узкие грудь и плечи. Поверх – синий передник. Лучше всего работалось под умиротворяющее пение "Потерянных детей Евы". И заказчики проникались атмосферой, понижали голос и забывали о претензиях вроде "наш дедушка-атеист ни за что не хотел, чтобы на его надгробии вы рисовали крест" или "какого чёрта… эта морда совсем не похожа на моего Яшу!" Воздух в помещении одновременно умудрялся быть свежим и нести в себе запахи – стружек, церковных благовоний и парфюмированной лимонной воды.

Художник, утопая в неприятно чавкающей грязи, кое-как добрался до места. Бэзил порадовался, что в гараже №13 было сухо и тепло; опилки, краска, груды необработанного камня. Из-за стола выступил Ди в фартуке и гордо дал полюбоваться свежей визиткой. На одной стороне визитки значилось: "Синие Ромашки! Мы электрифицируем для Вас даже дровяной сарайчик!" – и перечень услуг, а на обороте – "Синие Ромашки! Мы увековечим Вас в чём угодно! Если, конечно, Вы умерли, а не спите."

– "Not dead, but dreaming…"– с непонятной интонацией, но внятно прошептал Бэзил, возвращая карточку.

– "That is not dead wich can eternal lie and with strange aeons even the death may die", – подхватил Ди, чьи глаза зажглись и рот разъехался в победной усмешке. – Ребята, а он не так прост, наш художник! Я знал, я чуял, что в нём – звезда!

Ди с любовью и знанием дела резал селёдку и раскладывал на пожелтевшем листе с надписью: "Газета Буковiна. Заснована у 1885 року".

– Да он только по верхам проскакал, а ты уже души в нём не чаешь. И не вздумай его учить! Уже слежу – глаз горит, руки так и чешутся.

Ди рассмеялся на такое обвинение и заключил Вику, едва по грудь ростом, в объятия.

– "Не кручинься, молвила слэшерская муза", ему такое знание ни к чему. Ведь правда, Бэзил, ты смыслишь в этом ровно столько, чтобы уметь избегать Невыразимого?

Художник несколько дёргано отбросил тряпку, которой вытирал руки, проигнорировал вопрос и запричитал своё.

– Ах, и зачем вы только меня позвали! Делать мне больше нечего как срисовывать с фотографий плоских однообразных покойников.

– Ну, извини, оригинал, так сказать, а-ля натюрэль, уже закопан. Но, если душа твоя просит, – мы можем тебе его вырыть.

– Да я не про то!! Я из артиста, мастера становлюсь… маляром!!! И ради чего?.. – не найдя ответа, закусив губу, принялся размашисто рисовать.

– Ты чего такой хмурый?

– Зуб болит.

– Вик, завари-ка ему Ымских трав.

– Ща! Я заварю, а у него второе внимание откроется – представь, сколько брака он нагонит?!

– Приморьенный копиист жаждет авангарда и отрыва ну формы.

– За отрыв от формы родственники клиентов нам самим поотрывают так что, пусть соберется и продолжит унылое следование образу.

– Почему я должен вам помогать? Я смотрю, вы и сами неплохо управляетесь. Я видел, под навесом, на улице, готовые памятники? – безупречная техника, один в один, будто на машинке.

– Сахарный вы наш, мы вам о сроках и темпах. Мы сожалеем, что отрываем вас от творчества, но мы с трудом успеваем, а скоро – Новый Гоt, и нам – электрифицировать каждый сарайчик!

И тут уж загалдели все: – но ты не отчаивайся! Не кисни, брат! А у нас для тебя…

– Мы с ребятами обсудили и решили подарить тебе…

С улыбкой, наполненной таинственностью и озорством, Ди засунул обе руки в коробку… И достал оттуда махонького пищащего котенка.

– Господи, я готовился к чему угодно, но – вот это сюрприз!

Художник осторожно подставил ладони под теплое тельце котенка.

– Поздравляем: теперь у тебя есть котосигнализация!

Холлуорд будто оглох, рассеяно и восторженно держась за крохотные лапки с прозрачными, мягкими коготками. На него смотрели два серьезных серо-голубых глаза, а дымчатая шерстка казалась тончайшей серебряной аурой. Выражение мордочки отражало нелегкое понимание времени мира, подкрепленное воистину буддийски-философским спокойствием.

– И это… Мне? – наконец ахнул Василий Георгиевич, проникшись этим близким чудом.

– Тебе. Это мальчик, и он очень привередлив в выборе еды. Ему нельзя простужаться. Он всегда останется котенком. Если ты услышишь, как он фырчит, а это невозможно пропустить мимо ушей, – то это сигнал "стоп-машина".

– В каком смысле? – озадачился Бэзил, вертя котенка так и этак.

– В том самом.

– О-о-о, – Холлуорд перевел взгляд с котенка на Ди и обратно. Покраснел.

– Коробка прилагается. Это… Котенок в кубе. Котосигнализация!

…перемены затронули и Вику. Раздосадованный андрогин уступил место коренастой круглолицей женщине с раскосыми глазами. Как рукой сняло все нелепые выходки, ядовитые изречения и революционное рвение. Она так лихо вела дела конторы "Синие Ромашки", будто лишь для того на свет и народилась. Пресловутые инженерный ум и способности Идеального Убийцы остались при ней, но она не размахивала ими как флагом, а скорее, заперла в сундук с приданым. Каждый день наблюдая Викины сноровку и спокойный, удовлетворенный взгляд, Шур уверился, что их маленький мир действительно встал на какие-то доселе незнакомые рельсы. Ди ухитрялся так строить вокруг себя отношения, что, хотя в этом доме все спали со всеми, еще ни разу не возникло неловкости и разочарования, после которых от недели до месяца ходишь квёлый и коришь себя на чем свет стоит.

Область, где они сейчас подбирали себе клиентов, простиралась от Дубаи до Индонезии, и не всегда было удобно возвращаться в "Два Шпиля". Ксандр со скуки нашел себе работу корректора (раз уж пост министра поблизости от жилья никто не предлагал), вдохновенно чиркал правки и ухаживал за добрым зверем – Май-Мэдсин-Квин-Валерианой. Странно, как еще ни завёл граммофон со скрипичными концертами на пластинках и портрет Оскара Уайльда, по старой-то памяти. Хо же, как видно, перемены не понравились. Изредка заскакивало, сжирало бифштекс из половины телёнка и уносилось обратно, на великую вселенскую стройку. Это вам не БАМ.

– Ну, что, уже получил в табло от капитана Бартоломью?

– Эта шутка утратила новизну. Уэльс, Новый Южный Уэльс, а это что?

– Третий заказ – особый. Там вы без меня не справитесь. И не смотри на меня так, о, вкусивший со всех деревьев. Тебе туда даже не пройти.

– Буду иметь в виду, – согласился Ди, берясь за сумки с инструментами. – Японский макак! Что ты туда положила?

– Всё, что может понадобиться для работы – приборы, расходные материалы, кабели, леса… Это неевклидовы сумки. Не волнуйся, с первой прибыли я куплю нам подержанный зеленый фургончик мерседес, я уже присмотрела. И патиент, между прочим, терпеливый, миль херц.

– Поскорей бы, – благодарность покривила ему рот. – Шу! Помоги мне, пожалуйста. Мне даже их не сдвинуть.

Шу со всей своей нечеловеческой силищей, крякнул с натуги, но приподнял и поволок к выходу. Вика и Ди обменялись долгими взглядами. Ах, рабочая одежда ко безусловно шла, а совместное предприятие – что может быть лучше для склеивания разрушающихся союзов? "Твой художник, он нам все карты путает." – "Мы еще поговорим об этом." – "Конечно".

– Сэр Стюарт Флинн Маклахи? – с сомнением спросил Макс у черноволосого бородатого дядьки, похожего на сирийца, да еще в парчовом халате и остроносых красных туфлях, ждущего их у почтового ящика.

– А вы эти, зе блю кэмомайл?

– Еа, они самые. Сейчас мы осмотрим дом, вы подпишете смету, и мы начнем ремонт. О боги! Вы что, здесь живете?!

Дом выглядел ужасно. Может, его строительство и было верхом торжества безвкусицы, но не сжигать же его за огрехи проектирования?

– Нет, у меня квартира в Лондоне, а здесь – родовое имение.

– Что тут произошло?

– Проводка сгорела.

Макс в невеселой задумчивости изучил вверенное ему сооружение, громадный, холодный, черный гроб. "Вика, что, издевается? – распсиховался Ди. – Здесь работы на месяц, а сколько у нас времени?" Шу ходивший за ним след в след и записывающий в стандартный бланк углы, уровни, длины, поскреб сквозь футболку грудь, лениво зевнул и ответил: "Должны справиться до обеда." Следовавший за рабочими хозяин прислушался и спросил: "Вы что, корнцы?" – "Нет, мы из Хихидирикирка, остров Мэн," – съязвил Макс, зная, что ему поверят. "Так вы беретесь за дело?" – "Сей момент! Только поставьте закорючки здесь и здесь, мистер Малакахи." – "Маклахи." – "О, е."

Начав работы около одиннадцати, к половине второго они, в общем-то, справились и уже монтировали щит с переключателями, гм, пробками, как Маклахи неожиданно робко и елейно попросил заглянуть также и в подвал. "наш девиз – мы электризуем для Вас даже дровяной сарайчик! О чем речь, сэр, – ведите!"

– Что за опыты вы здесь ставили? – подозрительно прищурясь, закусил губумакс, уперев руки в боки. Под их ботинками хрустели стекла лабораторной посуды, спёртый воздух вонял сероводородом, а на железном столе, навроде операционного, лежал человеческий скелет.

– О, я сдавал его в аренду для киносъемок. наверное, ребята забыли часть оборудования.

– Весьма похоже, – покивал многозначительно Ди, пока Шу вкручивал лампочки. Вспыхнувший свет озарил заляпанный тёмными пятнами, исчерченный меловыми знаками потолок. От увиденного остался гадкий вкус.

– Откуда я могу знать Малкахи?

– Может, он выступал в совете Лиги, прежней, до Яноша?

– Не помню. не помню, и это меня страшно злит.

– Обычный колдун-сатанист, что в нем опасного?

– Он не из наших.

– Прости, но пока ты был выключен из этой цепи, мог подрасти новый урожай чернокнижников, – грубовато посмеялся Шу над его амбициями.

"Они хуже конной полиции," – пробормотал, глядя в Ничто, Ди.

– Да заткнешься ты или нет?! работаем на опасном объекте, а ты ни на секунду не замолчишь!!

– Всё-всё, больше ни-ни. А вот…

– Что, опять?!

– Всё, знаю, знаю, молчи – и копай. Отсюда – копай прямо пятьдесят метров, а потом – пока не надоест. Или пока копалку не отберут. Мне бы массажик. Спина не разгибается.

– Будет. Я уже вижу, что массажист готов, аж рвется. Сосредоточься, милый. Накосячим – собирать по крупицам придется.

– Объект?

– Нас.

Больше до конца работы никто слова не проронил. Тихо жужжали генераторы. Тени от лопастей вентилятора словно мельничные великаны кружились до тошноты на стене напротив.

1.3.День наоборот. Мыгури-Рыкатау

Доктор Вильшински поглядел на часы. Глубоко за полночь. Поздний гость! У незнакомца было множество особых примет. Так много, что за ними всеми его личность как-то терялась, как тигра скрывает полосатая шкура. Он в разговоре неприятно облизывал сухие губы, произносил слова с сильным акцентом, употребляя чуть не через фразу венгерский, но и его искажал до неузнаваемости. В руках он держал видавшую виды барашковую шапку. Доктор заметил, что на правой руке у гостя недостает безымянного пальца, а запястье левой опоясывает рубец. Седеющие всклокоченные волосы, залысины над высоким, морщинистым лбом. Брови густые, черные, нос тонкий, длинный, с горбинкой. Одет бедно, но выбрит гладко. В глазах – типичное выражение пациента с острой болью, вынужденного сидеть в очереди.

– Хорошо, хорошо. Успокойтесь и повторите еще раз, помедленнее, пожалуйста.

– Вы меня не помните, да? Что ж, это в порядке вещей. Вы что, думаете, если бы у меня было к кому обратиться за помощью, я пришел бы к вам, нарушать ваш покой, смущать и нервировать? У меня ведь нет ни одного врача знакомого. Ну, кому можно довериться. Один врач есть, но я его и врагу не посоветую, это же катастрофа, а не хирург. А самого себя оперировать… Я уже так и этак примерялся – неудобно. Без зеркала. Вот мои условия: вы будете оперировать бесплатно, без анастезии и ассистентов, инструменты и материалы, используемые в операции, я заберу с собой, чтобы уничтожить, так же и рентгеновский снимок. Вы никому никогда не должны говорить об этом случае. Никогда и никаким образом вы тем более не можете написать об этом – научно, публицистически, как и где угодно. Вы немолоды. Я тоже.

– Что же вы не войдете?

– Жду приглашения.

– Вы точно не можете подождать?

– Ожидание. Рискованно. Для меня. И для вас.

– Но, о боже, я же не собираюсь вас убивать.

– Я вас тоже, представьте себе? Назовите это паранойей, но промедление чревато, что меня выследят. А вместе с тем – и ваш дом, вашу семью.

– Заходите. Я сделаю всё, что в моих силах. И именно так, как вы просите.

– Вы меня очень обяжете. Если мне повезет отблагодарить в дальнейшем вас или ваш род, я не откажусь от своих слов. У меня и на добро, и на зло память отличная.

– И всё же вы пользуетесь тем, что я, как врач и добрый христианин, не могу отвернуться от обратившегося за помощью.

– Да. И я прошу простить меня. Я понимаю, как вам тяжело грех на душу брать.

– Удалить четыре клыка без обезболивания за один визит, да еще такие…неординарные. Такого во всей моей практике…

– Да. Такого, пожалуй, вообще, от Адама, – не происходило. Уникум.

– Что же… привело… вас?

– Нонсенс: любовь. Да-да. Хочу женится на прекрасной женщине, вот уже полгода как.

– Но ведь эта операция… всё же носит… скорее косметический характер? Она не изменит… вашей сути.

– Конечно, нет. И всё же нам будет спокойнее. Мне надоело. Я же не пещерный зверь какой. Я пришел к вам, потому что не смогу заплатить за молчание. Это не испытание на силу воли, верность долгу или что еще. Увы, так обернулись обстоятельства, что у меня сейчас не лучшие времена. Единственное, что могу предложить за вашу помощь – гостеприимство. Вот, посмотрите, это мой будущий адрес.

Он указал острым ногтем на топографической карте мелкого масштаба, тут же спрятал в карман.

– Это наш будущий дом. Я его куплю ближе к Новому году. Все деньги, которые удается заработать, я сейчас трачу именно на это. Если бы вы согласились сделать операцию в долг… Боюсь, это бы вас оскорбило.

– Вы меня насквозь видите.

– Ну вы-то меня сразу раскусили.

– Сам не знаю, как подступиться. Вы уверены, что лучше сэкономить на лекарствах?

– Всё просто: я когда-то злоупотреблял препаратами морфинового ряда. И теперь ничего не поможет. Не бойтесь, крови не будет вовсе. Режьте смело.

– А потом как? Шовный материал оставить в ране? Придете снимать швы? Срастется ли кость? Она кажется такой старой… Э… хрупкой. А если абсцесс?

– Не бойтесь, доктор. Я вот – уже не боюсь. Зовите меня Беркаши Ласло. Будем друзьями. Настройтесь на победу, и – вперед! На счет приглашения заехать к нам в гости – я совершенно серьезно. Будущей весной, когда вода спадет. Мне же иногда хочется пообщаться с живыми людьми…

***

Куплены были только нейлоновые веревки, гвозди и деревянные балки перекрытий. Не было ни обоев, ни стекол. Известковая побелка, ставни из видавшей виды серой древесины и открытый очаг без трубы. Сверху свисали пучки соломы, вытащенные птицами из крыши. Пол был земляной, у очага – топчан с облезлой шкурой и двумя шерстяными одеялами. Подушки и простыни, скатерть на грубо сколоченном столе впрочем, тоже присутствовали. Плюс четыре плетеные кресла, табурет и ведро.

– Дорогая, что ты скажешь, если в тесте на психологическую совместимость я набрал 128 из 281?

– Дорогой, я скажу, что в нем смысла не больше, чем в песне о мужчине в черном пальто, который танцует с чертями и курами. Лучше брать слоеное тесто, оно надежнее. Не играет роли, нас распишет какой-нибудь чиновник.

– Знаешь, я хочу жениться на тебе. Жениться перед богом и людьми.

– Хочешь сделать из меня порядочную женщину?

– Нет. Это я вел себя нечестно. Мне надо… опомниться.

– Ты должен спросить моего согласия. Это называется "сделать предложение". Я это пропустила?

– О. Ты выйдешь за несчастного глупого старика?

– О. Ну разве что – в последний раз. Я пытаюсь объяснить тебе, что вчерашняя боль – это частица сегодняшнего счастья. Не надо закрывать двери. На улице зябко. Пусть стучат – и заходят в дом. Я не удивлюсь, если твои бывшие фавориты залезут и сюда. Они как тараканы, что ли? Нет, клопы. Мне ужасно не хочется узнавать ближе их привычки, их прозвища и заслуги в той, твоей прошлой не-жизни. Ты был как бы ледяной принц пиявок, мои поздравления. Но вдруг кто из них – Златоуст, и вовсе не за красноречие?.. Брр.

– Когда льется кровь, надо или пить её, или умереть, – ответил он ей тихо по-гречески.

– Что? Мы ведь в эти горы полезли исключительно, чтобы скрыться от них, или нет, любоваться видами?

Она фыркала в огонь, ворочая уголья ломиком. На полке из плоских камней стояли медные кастрюли и кувшины.

Шур сидел в тени гигантского болиголова, обмахиваясь его ветвью вместо веера. На улице припекало.

– Вы пол оставите земляным или положите деревянный настил? Если чё – зовите, помогу.

– Много вас тут, помощников, шныряет.

– Много-не много, но я реально помогу.

– У вас тут миленько. Нет, правда. Бэз хотел даже переступить через свою гордость творца и расписать вам набор посуды. Петухами. Под Хохлому. Да кому я говорю? Вообще-то я пришел за кольцом.

– О, оно не снимается, я уже пытался, увы.

– Я это предусмотрел.

И с этими словами он полез в нагрудный карман и вытащил элегантную мини-гильотину для сигар.

– Тебе, что, не жаль одного моего пальца?!

– А тебе, что, жаль? Пожертвовав двумя фалангами, ты спасешься от худших зол.

– Будь это моя левая рука – я бы ни секунды не раздумывал, на, распарывай шов и забирай всю кисть, играйся, пока не надоест. Но эта же – моя собственная.

– Человеку, даже семи пядей во лбу, безымянный палец в принципе ни к чему. Все люди обычно превосходно манипулируют тремя первыми. Нейрохирурги не исключение.

Дальше они молча мерили друг друга взглядами. Не было в них ни злобы, ни ревности, ни желаний. Любопытство? Спокойное, чуточку самолюбивое признание чужой силы.

– Я подарю тебе ситечко для чаю. А Юленька просил передать этот брелок в виде боксерской перчатки, прицепишь к ключам от твоего эксклюзивного авто. О о о. На такой свадьбе еще никто из нас на своем веку не гуливал. Делаем ставки! Я за Сметану!

Чик – и нету.

– Мастера гуманности были эти революционеры. Усекновение главы поставить на конвейер… Ай.

Крови не выдоилось и капли, но, однако же… Он расслабленно откинулся, потирая лоб тыльной стороной увечной руки. А Шур с ловкостью кошки подхватил упавшую реликвию, палец выкинул в окно – э! – а перстень сунул в платочек, а платочек в нагрудный карман.

– Не смею боле вас стеснять.

И откланялся.

– Я хотел Жибе пригласить. Как думаешь, ради такого дела его отпустят?

– А что, думаешь, нет?

– Э! Эй! Палец-то мог на лед положить, а не швырять будто корм свиньям.

Аиша оперлась грудью о стол, извив бровей змеями струился по довольному лицу.

– Скажу банальность: ну и пи****с этот твой Молохов.

– Ты еще с моими дорогими родственниками не знакома. Я тебе рассказывал о брате Раду, дяде Яноше и зяте Аттиле?.. Тут поможет разве что Валерьянка.

И та действительно помогла, притащив из сада отрезанный палец. Но он не стал его пришивать, покривился, сжег в печи.

– Душа моя как дорогой рояль. Но он заперт, а ключ потерян.

Или нет?… Ведь тогда как же потом они ловили рыбу на палец с кольцом?..

Из динамиков кассетника лились:

«Де че плынг китареле, струнеле, амареле, ту йубирэ спунеле, не репрындэ эсэмэс… М'ам нэскут динамовист, шаб да мор динамовист, еу мэреу тебо юбиск, динамо! Хайдудудудудуй!»

Это горькое чувство утраты, когда машинально вертишь кольцо на пальце – и замечаешь, что ни кольца, ни самоё пальца у тебя больше нет…

– Налейте мне сыкырики да побольше, побольше, и отойдите.

– Ну и рожи.

– Что, недостаточно выразительны?

– Через край.

– Мы с женой хотим поблагодарить всех гостей.

– Мы всё ждем, когда нам скажут, а они – молчат. Чесслово. Мы так ждали, что будет драка. Всё ждали, ждали… На церемонии – нет. На банкете – нет. После свадьбы – нет. Прям жаль потраченного времени.

– Просто мы все ждем новостей, а нам ничего не говорят.

– Ага. Вот я этого и боюсь. Мы все этого боимся.

– Знаешь, я – балдА.

– Знаю.

– Господи, у меня такое неспокойное чувство. Внизу не дежурит психиатричка?

– А было бы кстати, да?

2. Гиблое место. Синие Ромашки

Разлеплять веки очень не хотелось. На секундочку внутри всё заныло от ужаса – так бывает, когда просыпаешься от воображаемого неостановимого падения. Он глубоко вдохнул сырой сладко-затхлый воздух помещения. Голова закружилась. Проснулся только следующим вечером, заботливо завернутый в плед, в штанах, но без рубашки. Не найдя на теле ни царапины, томимый лишь сушняком и головокружением, побродил по студеному дому, никого не увидел. Перекрестился, умылся, побрился. Нашел аккуратно сложенную стопку чистого, отУТЮТЮТЮтюженного белья, хмыкнул на записку с кривыми буквами: «для сладенького фра Базилио». Переоделся, поклонился на прощанье (ему чудилось, дом молчаливо наблюдает за ним) и вышел в снегопад. Взрывались петарды, встречные прохожие поздравляли с Новым Годом. Оглянулся еще раз – в особняке с двумя шпилями окна чернели голодными зевами, из труб не поднимался дым. Заброшенная, проклятая обитель мрака. Приют скитальцев между мирами, связанных кровавыми узами. Вампиры не стали зажигать свет. Они и так прекрасно видели.

«Синие Ромашки» недавно открыли себе офис в двух шагах от собственного дома, от дома с двумя шпилями. Цены на аренду офисов всё время падали, падали, потому что никто не покупал, не покупал… И вот они решились. Представителями там работают Виго и Ксандр, им удаются все сделки, потому что они ВЛАДеют языками; иностранными. И они очаровательны. Даже без грима.

– А как ты узнал, что он – вампир?

– Да у него на лице слой тональника в палец толщиной и усы – нарисованные.

– Что вы бредите? Какие вампиры? Их не существует!

– Да, действительно, как можно верить в существование упырей?!

Ксандр со скуки нашел себе работу корректора (раз уж пост министра поблизости от жилья никто не предлагал), вдохновенно чиркал правки и ухаживал за хозяйской кошкой май-Мэдсин-Квин-Валерианой. Странно, как еще ни завёл граммофон со скрипичными концертами на пластинках и портрет Оскара Уайльда, по старой-то памяти. Валериана обладала даром смотреть на королей. Тонкий магический мир был ей знаком не наугад и не на ощупь, она жила разом во всех мирах.

Сразу у двери висело небольшое зеркало, порядком засиженное мухами. Стоял трехногий стул, вернувшийся с помойки в дом. Что-то гудело в трубах, и на кухне капала вода. Квартира отапливалась буржуйкой. Дрова в красном её зеве шипели и с треском разбрасывали искры и сажу. Облупившиеся желтые стены, хлипкие, полусгнившие оконные рамы. Вид открывался как раз на памятное место кровавого расстрела мирной манифестации гапоновцев. И здоровенную триумфальную арку. Ах, как здесь хорошо ночами!

Безлюдные улицы, брошенные автомобили. Сугробы даже на подоконниках. Вика раскапывала вход маленькой деревянной лопаткой, обитой жестью. Если бы не она – друзья остались погребены, занесенные снегами до весны. Им было лень выгребать завалы. Они, обнявшись, смотрели грустно из окон второго этажа на порхающие снежинки, а ведь могли бы вылезти и помочь. Ночью город не спал. Он продолжал проживать деятельную теневую жизнь свою. Его не касались и не волновали чьи-то безудержные всплески гормонов, словно обезумевшие муравьи с бубнами пляшут под кожей. Сейчас же, утром, в жиденьком жемчужном рассвете плавали луна и солнце. Город замер, вздремнул, ласковый чешуйчатый зверь на руках у улюлюлюлю. Шершавое толстое неполнозубое.

«В меня впитался чёртов запах кофе, и теперь любой поймёт, где я поселился».

«Ой, да кому это надо? кроме демонов. А они и без запаха тебя найдут.».

«А, может, это ты нарочно меня запугиваешь, наводишь морок?»

С белья в ванной стекала вода и барабанила по дну эмалированного тазика. Выбившись из сил думать об Ушедшем, с искаженным лицом, он бродил из комнаты в комнату, окутанный сизыми лентами фимиама, сжигаемого тут и там в керамических плошках.

Ди как-то глянул Ксандру через плечо и ужаснулся: "Драгай Лвалсиий Влдамииворчи?! О, Древние, да как тебя, с твоей моранской дисграфией, взяли корректором?!" – «Я правлю стиль, а не орфографию.»

Он медленно встал (скрипнул отодвинутый стул, глухим треском отозвались рассохшиеся доски пола, пробежал вспугнутый паук) и ушел в дальнюю комнату, где хранил чемоданчик с ампулами.

– Мне не хотелось быть вестником дурных новостей, но, мне кажется, ты должен быть в курсе, – Шу как-то замялся, сделал неопределенный жест рукой. – У нас с Ксандром был поставщик ампулок, нелегальный, конечно, но его поймали, перекрыли канал, а в последний раз там была облава, еле ноги унес. В общем, у нас на троих осталось полторы дозы. Моранцы установили запрет на экспорт. Виго тёртый калач, а мне и Ксафе несладко.

– Троих мне не снести. Вся надежда, что Вика что-нибудь придумает. А, Вик? Помоги братьям.

Ди уже открыл глаза и со скрипом отвечал на вопросы. Если бы не яркий румянец на скулах, он бы не отличался от крахмальной белизны подушек, но он нисколько не был мрачен. Смеяться мешала боль, захватившая всю левую половину груди, по диагонали – от ключицы и до поясницы и отдававшаяся в ногу.

Вика, бледно-зеленая в пупырышку, только что ни светилась от яростной жадности, тихо причитала на шипящем языке Сумеречья:

– Сбежать от меня удумал?! Прибью душу к телу медными гвоздями – будешь как жук на булавках. А если этот цирк – чтоб красными нитями притянуть к себе еще и мастера Базилио, – твои потуги даже жалости не вызовут. Ты ему БЭЗразличен – и это лучшее. Хуже – если ненавистен.

– Учи ученого. Рукоплещи себе: размазала меня по нижней границе жизни.

– Я что-то слышала про дивную флору, цветущую под арктурианским солнцем. Это очень продвинутая форма жизни, строго говоря, она не похожа ни на что земное, и они неразумны в том качестве, как понимают разум люди. Но для нас они – находка, их внутренне содержимое идентично составу людской крови. Только путь далёк и опасен. Мне понадобятся двое с половиной суток на дорогу туда. Эти милые деревца-рогульки не потерпят такого обхождения. Я думаю, стОит обсудить вопрос об интродукции этой расы где-нибудь поближе.

– Ты собралась купить целую планету? И засадить её чужеродными объектами? Да тебя на смех подымут. И где, где?

– Ну, я уже веду переговоры в системе Сердце Карла. Если не выгорит – кажется, мои идеи интересуют сириусян. Срок – неделя. Потерпите. Зато потом, железно, горя знать не будете.

***

Одна неделя, а далась тяжело.

Ксандр совсем занемог. Спал с лица, пострашнел, отощал, по частям разваливается, *баный киборг. Послали его в поликлинику. Вы представляете себе?! Это чудо идёт по зеленым коридорам в синих бахилах поверх великолепных замшевых туфлей, брюки в тоненькую полоску из дорогого материала, парфюм табачно-кофейный и кипенно-белый джемпер с тремя золотыми пуговками. Лысина, конечно, куда деваться, очочки темные носит и легкая небритость. Отстоял три очереди, никому не хамил, получил талон – никому не хамил, две дюжие бабищи с трудом выдоили из его пальца пол-трубочки, а вену вообще не нашли.

Бэз справился о здоровье Ксандра Заможского, к которому питал робкую симпатию. Вместо ответа Ди хитро улыбнулся, покосившись на дверь – изысканный и тихий пожаловал Ксандр.

– Лучше легкая смерть, чем классическая советская медицина.

– Да, кровь брали из пальца, а у бедняги синяк на пол-руки.

– Это не беда. Стою я на переходе, чихаю, слышу, желают мне доброго здоровьица. Я благодарю, оборачиваюсь… "Доппельгангер!" – с ужасом думаем мы оба. "Вы бахилы забыли снять", – а у самого в голове дикие-дикие мысли: "Моя покойная матушка рассказывала без утайки всё, что детям обычно не доверяют, но почему не упомянула, что у меня есть брат-близнец?" – а вслух: "Может быть, вас подвезти? Вы… недалеко живете?" – "Да, через две улицы." Еле отвязался от него, йожкин кот.

– Ну ты молодец, самому себе напророчил кончину.

– А тебе весело, Тень; нашу святую троицу скрючило, а ты по-прежнему бодр и нет желания вгрызться в горло постороннему в темном переулке.

Бэзил насторожился и с тоской глянул на канареечный шарфик. "Удавиться?"

– Я что шел? Приглашаю в гости на день рождения.

Вручил раззолоченную открытку, такой милый и ласковый; услышал паническую мысль Холлуорда: "а что дарить-то?"

– Мышиного цвета брюки с высокой талией и зонтик, обычный, черный, механический.

– Х-х-хорошо, – Василий Георгич оправился от угрюмой задумчивости и рассмеялся, очень вежливо, но искренно. Его одного в компании Ди ценил и уважал художник. Знал, что двум смертям не бывать, но всё равно переживал за здоровье приятеля. Знал, что он ему не защитник, но чувствовал себя спокойнее, если он был рядом. И тут Ди хлопает по коленям, вскакивает с одра и сообщает, что в "Синих Ромашках" сейчас мёртвый сезон по части камнерезной мастерской, ему нужно по делам уехать, дома – никого, а оставлять друга скучать одного, да еще, хотя тот и идет на поправку, не оклемавшегося как следует, не может, поэтому просит Бэзила скрасить время.

"Чай, кофе?" – невпопад предложил Пустослов. Ксандр, само очарование, сказал, что у него "другая диета". Сидел, освещённый полуденным солнцем, с ногами на подоконнике (естественно, он спросил разрешения и газетку подстелил) у открытого окна и кормил хлебными крошками прилетающих больших и маленьких птичек. Бэзил быстро свернул свои худ-работы, и они вдвоём пошли прогуляться по парку. Ксандр тактично облегчил спутнику мучительный выбор верной фразы:

– Нет нужды. Я в порядке. Немного сонный и слабый. Когда пройти от двери до стола, от стола – до шкафа – уже героическое путешествие.

Маленькие ухоженные руки прятались в мягких кожаных перчатках. Полувоенное, потрёпанное пальто; старые, но чистые и отутюженные брюки от жемчужного мундира. Волосы зачёсаны назад. За дымчатыми стёклами очков – просвечивающие розовым в свете солнца внимательные, умные глаза. На запястье правой руки Бэзил заметил тонкий серебряный браслет со змеиным узором и надписью готическим шрифтом, по-немецки: "Отблагодари своих вампиров".

– Мне не идет? Как я мог согласиться вступить в этот союз? Я не стал сопротивляться. Всё было в новь. Я думал, мне по силам поселить в тот мир красоту и благополучие. Справедливость. О, моя речь куда беднее мыслей. Прости, я испытываю трудность в словах, наследье Мораньи. Виго заперт там куда дольше, сильно помог мне в начале, но потом его консерватизм стал вреден.

– Я знаю эту историю.

– О. ОН тебе многое поверяет?

– О, извини, – Холлуорд стиснул зубы, чтоб не ляпнуть еще чего. Неприятно. Уши и щеки вот-вот предательски вспыхнут. На счастье, Ксандр не стал лезть ему в душу, рассеянно и кротко заключив:

– Дальнозоркому виднее.

– Я по своей воле никогда бы не принял бессмертия. Это… высшая мера наказания, это противоречит человеческой природе. Бессмертие умаляет и уничтожает любые наши доблестные порывы и стирает поступки в прах. В его кривом зеркале ты больше не увидишь своего отражения, потому что ты растворишься в собственном бессмертии, ты более ничто, ты – это оно. Мне страшно.

Едкие непрошеные слёзы набрались в теплых ореховых глазах художника.

– Ну-ну, друг мой, не отчаивайся! Подумай – каково мне? свергнутый диктатор. А Виго? Беглый каторжник…

– Никак не привыкну, что меня как бы нет. Что ничего вообще – нет.

– Всё сон, всё майя. И всё-таки ты существуешь. И мир вокруг. И горько-сладкая печаль по упущенным мгновениям и Невыразимому. У тебя есть твой дар, ты можешь бесконечно творить.

– Нет, не могу. Вечность отнимает цели. Я чувствую, что уже достиг всего, чего желал. И прекрасная техника, безукоризненность линий меня не радуют. Я вынужден повторяться.

– Твои работы хороши. Я не видел ни одной похожей на другую. У них удивительный, особый, лично твой стиль. Мне ближе то, что ты делаешь для театра. Глубже, невероятнее, прекраснее, чем у любимого мною Эрте.

– Модерн давно изжил себя, – вздохнул Василий Георгич, всё же немало польщенный. – Ди прав: я только копиист. И критик Калякин-Кузякин туда же: я ничего не открыл.

– Брось, – негромко, ободряюще-добродушно рассмеялся бывший министр. – Напиши лучше мой портрет. Сделаешь миниатюру. Или камею. Всё занятие.

Пустослов развернулся и пристально глянул на собеседника.

– Прости… Эээ… немного неожиданно… Ди всегда запрещал.

– Ну, считай это его маленьким магическим "пунктиком". На молоке ожогся.

Бэзил ничего не сказал, только почесал кучерявую голову и подумал: "А у молока были пышные титулы и революционный жар?" Лицо Ксандра озарила озорная усмешка в ответ на несдержанные мысли товарища.

Уплетали трюфели "Восхищение" фабрики "Волшебница". Бэзил раздраженно махал руками и прохаживался на счет творческих потуг Никаса Сафронова и Мишеньки Сатарова, этих придворных живо-писунов. "Изуверство! Варвары! Рафаэль с папироской! Боттичеллиева Венера – анорексичная моделька!" – "Бэз, это зависть к успеху цеховых товарищей".

– Почему бы тебе не продать часть своих работ? Или не послать на выставку? Многие галереи…

– Был я, был! До сих пор в кошмарах снится "АРТ-Москва" и их худсовет: Гниль, Гиль, Ноль и Деготь! Моего золотого льва высмеяли, а на инсталляцию "решетка-круглые отверстия-пушистые запятые" обрушились с такой критикой, какой от воспитанных и образованных людей не ожидаешь. Утритесь, как говорится. Все вертелись вокруг "белого знака сложения на красном" Катмандуевой и "оливковых полосок, направленных против оранжевых стрелок" Габриэла фон Петросяна, – и вдруг:

– Колено – как?

– Спасибо, скрипит по-маленьку. Вика раздобыла лечебный гель.

Диалоги с Бездной

Мир чертовски тесен. Ты помысли иное: сколь много потомков оставил беззаботный мальчик НИКТО? Впрочем, в большинстве своем, они наследовали положительные черты, а не патологии. Кстати, а кого считают потомками упырей – тех, кого они зачали или тех, кого обратили? Интересно даже, кому да кому вы это рассказываете? Среда, время… Время, среда… Арзаньоку обожал эксперименты. На себе. Но ни один не довел до конца.

Среда, друг мой, такая среда....что, если среда побеждает наследственность, а? вдруг? вдруг поведение человеческое зависит не от того, кто лет так двадцать назад нехило так погулял по деревне, а от того, кто все эти двадцать лет разруливал последствия? Из майора мог выйти поэт и музыкант, актер. Если бы не… Дхарма такая дхарма. Значит, его потомки, сами того не ведая, могут воплощать иные, не законченные их праотцом пути. Выбор. Свершившийся и совершаемый. Я прям вижу как Вика, помочившись на его мавзолей, пьет коньяк из горлА и разговаривает с холмами. Наш эройул несравненен. Он сам себе идолище и молельня.

И что же делать родному отцу, тому самому, что дал столь важную У-хромосому своему сынишке, если он, отец, неожиданно осознал, что ни нос, ни профиль, ни фирменный взгляд, ни даже его, отцовское, непобедимое обаяние, сынок-то не унаследовал, а? Да, все люди чем-то похожи. Цвет волос, цвет глаз да и, пожалуй, рост. Этого достаточно, чтоб в неясном тумане уловить едва различимое сходство. Потом сверить даты, имена, пароли и еще больше в своей решимости убедиться. Но вот что потом?

Да, да, родимый, не отмахивайся, перед тобой твой отпрыск. Потомок, ребенок, сын. Память-то, зараза-злодейка, упрямо подтверждает, маменька его, в деревне Н проживала, к западу от… и к югу от… И ты там был. И ты помнишь, что сделал. И ее помнишь. Ох, память-злодейка. Ей было шестнадцать той весной. И да, вот результат. Знал? Знал. Ждал? Ждал! Ах, не ждал? ну тогда извини. Результат вот он, перед тобой. Кто воды коням принес? Кто собаку плетью бил? Похож? А то! Но, что если, при дальнейшем разборе полета, оказывается, что и не похож вовсе. Где стать? Где прыть? Где оскал? Нет? Почему нет?!

«О чем, черт побери, речь? Конечно, дети это уже не то, блин комом. Заочно. Бездоказательно. Денег нет. Недвижимость за долги продал. Имени нет. Герб и тот…»

– Да, да, признай блин комом заочно, отпусти, не неволь. Как ты говорил? Расслабься и получай удовольствие. От того, что гены твои, уж не золотые, не бриллиантовые, не слишком-то хорошие гены, все же не пропали. Что на планете останется кто-то после тебя. Прими это и расслабься. Нет? Не получается? Расслабиться не получается. А всё почему? Потому что! Потому что обидно, ять. Все же хочется, хочется, чтоб похож был. Чтоб смотреть как в зеркало. И гордиться.

«Если в школе чем помочь…? Тригонометрия, физика? Много вас развелось, гляжу. Но в армию не годитесь. Кому мышку, а кому пустышку. Сходство будет видно с возрастом. Эта жизнь была ошибкой.»

– А может, проблема не в том, что гордиться не получается. И не в том, что сам не похож как зеркальный двойник. Проблема в том, что, каждый раз, глядя на этот отпрыск, на этот росток (побег гордого древа, ять) ты видишь не его, а того, кто все эти годы его воспитывал. Кто был ему отцом и кому он был сыном. Презренный простой смертный, жалкий, никчемный… Да что он может?! Что он мог… Но вот его уважают, ценят. Да, да, даже за что-то ценят, за что-то уважают. Им даже гордятся. А вот тобой? тобой, кто погулял двадцать лет назад по деревне… тобой гордятся? Нет. Твой сын, плоть твоя, кровь твоя (да, да, ладно, и мамы его, что тоже хороша, что уж говорить) гордится не тобой. А тебя? Тебя жалеет…

«Бун. Мульцумеск мульц, кощёном, баратом. Жалость… То чего терпеть не могу. Жалость ядовита. Придурок. Попы мозги промыли.»

– Только вот одно интересно. Ты не видишь ни стати, ни прыти, ни оскала твоего. Но ты не знаешь, что там в голове. Что, если дух твой, удаль твоя там есть? А? Просто обертка другая, а вот наполнение? Жалость она такая. Горькое лекарство. Заставляет тебя понять, что к тебе относятся лучше, чем ты заслуживаешь.

«Ахаха забавный маленький сверток с начинкой, мать пирожком называла?»

– И тут уже два выхода – или смиренно поблагодарить и попытаться соответствовать хорошему к себе отношению. Или жалеющего растерзать. Уничтожить. Испепелить. Прогнать. В общем, сделать всё, всё от тебя зависящие, чтобы не меняться.

«А мне надо твоих одолжений, сссынок? Сам уйдешь? Или могу помочь. Вот нелепые живые люди!»

– Поскольку меняться страшно. И больно. И трудно. Но еще труднее – признать себя неправым. Неправый – ошибаешься. (Мну никогда не ошибается!) Ошибаешься – дурак! (Мну не дурак!) Признать свою ошибку и пойти дальше могут не все. Для этого нужна смелость. И цельность. А вот смелости тебе не хватает. Впрочем, это не так уж и плохо. Не боится только тот, у кого с головой проблемы, боятся иногда и смельчаки. Тут можно было бы, конечно, еще по веревочке вверх подняться да подумать, отчего же так сложно признавать ошибки, но это разговор долгий… А вот теперь еще ласковый пиночек. Что блаженный тебя жалеет, это уж его карма (считай, его личные тараканы в голове). А вот как ты на это реагируешь, разливая вокруг реки желчи и яда, это карма твоя. И говорит больше о тебе, какой ты человек, нежели о том, какой он дурак.

«Пользуешься моей нынешней слабостью. Почему не пришел пять лет назад? Ты не тыкай мне в мои стигмы. Блаженненький. Не дорос еще, не созрел. Так. Кто владеет именем – владеет судьбой. Как зовут орленка? Найду гнездо. Найду приманку, найду и средство. Достааал. Сссукааа. Душили мы, душили. Ааа! Виикааааааа! Вика, мать твою!!! Какого хрена?! Не могила, а проходная!»

– Что? Заинтересовались? А? Достал?! Вылезешь и полезешь разбираться? Оно тебе надо? Очень? Точно? Уверен? А ты уверен, что разберешься? Что там, в гнезде, что ты ринулся ворошить, тебя ждет долгожданная победа? Ах да, ты же всегда уверен в своей победе. Что поделать!

«Отвали. Задрал. Это хуже самой блевотной порнухи Бэзила.»

– И да, проигрываешь и сдаешься ты чаще, чем побеждаешь, что и говорить. Но, почему-то о проигрышах не рассказываешь, нет. Вроде, не признал поражение, вроде и не проиграл. Ошибок не признаю, потому и не ошибаюсь. Не связываюсь с сильными, потому и не проигрываю. А раз уж довелось связаться – бегу, бегу, сломя голову, отрицая все. Вот какова цена победам. Ведь из деревни-то тогда тоже бежал! Мужиков с вилами что ли испугался? Или как?

«Мальчик. Уйди. Прошу по-хорошему. Белка, своди юного Дракулешти в кино, купи мороженое. Заколебал. Я никогда не ошибаюсь. Точка. Щенок. Задел! – мимо! – Упала! – бревнооо! Пришел над мертвым глумиться! Моя порода. Моя. Докопался до мертвяка. Причем докопался без лопаты! Вот заноза в заднице! А руки связаны.»

Тишина. Скрип ржавого креста на холодном ветру. Грай ворон.

– Что? под крестом лежите, сударь? А как же попы…?

Отец Павел с любопытством высовывается в окошко часовни. Крестит перед собой. Зевает. Где-то далеко играет радио. Немецкая волна. Румынский драм н бэйс. Ветром гонимая, пролетела картонка. За нею скакала, тявкая, маленькая черная собачонка. И никто не принес цветы. Первомай еще не скоро. Вот папирос бы кто принес… А мы вам чарку зелья. Испейте!

– Яду? А папирос нет. Мертвым курево не нужно. Мертвым и беседы душеспасительные не нужны!

Голос далеких птиц. Машины на шоссе. Снега на вершине Кэлимана совсем не осталось. Весна в этом году ранняя. Крысы проели ходы в земле.

«Крысы плодятся так же быстро, как люди. Люди – раковая опухоль планеты. Человек! Человек! А! Человек! Человек носится со своею человечностью как не знаю с чем.» Мухи проснулись и слетелись на свежую коровью лепешку.

– Что вы, отец, гораздо быстрее. Крысы плодовитее людей. Да и живучее их. Проблема многих, в том, что живя среди людей и являясь частью человечества, они считают себя живущими либо над ним, либо под ним, ну уж никак не внутри него. Во всяком случае вне. Уж слишком страшно принять, что ты, вот ты, такой уникальный, великий, ужасный, ты ровно такой же, как и другие миллиарды вокруг тебя. Ты думаешь, что это тебе помогает, дает свободу, но это же тебя ограничивает.

«Разве это проблема? Вероятностное свойство. Искажение восприятия. Подмена понятий. Фикция. Софист, сынок, софист. Моя школа!»

Солнце, не покидай плена свинцовых туч. Предметы не отбрасывали теней.

– Знаешь, проблема в том, что это ты носишься со своей исключительностью и нечеловечностью, как не знаю с чем. Быть частью человека – признавать свою природу как принадлежность к биологическому виду, быть частью человечества – осознавать себя частью популяции, в которой ты живешь. А вот отрицать это… Это же сродни отрицанию ошибок. Можно зажмурить глаза и орать на всю улицу, что солнце больше не взойдет, так как я так сказал. Я сказал – темно, и мне темно! Вот видите – темно. (Ты глаза-то открой, солнце) Думаешь, ты всем мешаешь жить, потому что тебя боятся все и вся и ты такой крутой злодей и ты ужасен и опасен и избран судьбой. не… со стороны это выглядит так – ты стоишь посреди оживленного перекрестка, зажмурив глаза и орешь о солнечном затмении. И все вынужденны тебя обходить. А ты еще и руками машешь. И обойти можно не всегда. Поэтому и спотыкаются. Пейзаж его поэзии – пустыня. Он орет, но все глухие. Хотели тебя, болезного, увести в безопасное место, так ты в лоб зазвездил. Так если и глаза закрыть и уши воском залить, легко представить, что один такой посреди пустыни стоишь.

«Интересно, как скоро зацветут каштаны? Иногда лошадей приносили в жертву военным вождям. А иногда королей – убивали на могилах лошадей. Мертвые кобылы так жалобно ржали. Мне жаль лошадей. У женщин влажные глаза лошадей. Женщины прекрасны только со спины. А красота мира ценнее в момент увядания и первых признаках распада. Запах разложения и хрипы умирающих. Моя мантия из строгих трубных нот заката. Призраки Элюара и РэмбО – моя свита».

– Нет, нет, вы говорите, я слушаю. Вы хотите поговорить о Рембо? А о Верлене?

Ветер с гор снова налетел, будто с силой хотел затолкать слова обратно в глотку. Приходилось перекрикивать:

За утренней мглою Сквозят пустыри

Печалью былою Вечерней зари

Печалью былою До края полны

Вечерней зарею Рожденные сны,

Не зная возврата, Нездешние сны,

Они, как закаты Песчаной страны,

Уходят куда-то И гаснут впотьмах

Печальней заката В песчаных холмах.

«Когда-нибудь эти кости распашут трактором. И не заметят. Тонкой струйкой, с талыми водами, я впаду в океан, в это лоно планеты.»

– Мэржы, мэржы! – крикнул по-румынски, думая, что, может, мертвый поймет румынский лучше, чем русский. – Уверен? А что, если выкопают, почтут за останки какого павшего война? Очистят аккуратно, да и в музей краеведческий отдадут? И будешь лежать в стеклянной коробочке на глазах у изумленной публики.

«Снесут на холм, под самое солнышко? Бун. Даже кости пахнут. Горелой краской, железом и бензином. Железо, кровь. Вонь войны. А ведь я был рыцарем. У них на шлемах султаны из хвостов лошадей. На знаменах бунчуки из хвостов собак. Свернул не туда. Айюря! Хитрость пленного: на допросе попытаться выдать себя за итальянца. Домну мя. Чего ни сделаешь? чему были зрителем эти глаза? Черви выели их. Сапоги взял. Бес попутал. Хорошие были сапоги. У меня была красивая лошадь. И красивые сапоги. А у них были танки, зенитки и пулеметы. Драк – это черт по-местному. Знал ли ты? Мальчик, милый, добрый мальчик. Какой язык твоей матери? На каком языке она пела тебе колыбельную?»

– Знаешь, не поверишь… румынский.

«Нельзя дойти зимой без сапог от Сталинграда до Бухареста. Помню, каждый подошел и отдал мне честь.»

– Почему? а валенки на что?

«Какой любознательный мальчик. Ты не здешний? Откуда ты? Из Турдя-дэ-Жус? Из Оради? из Арада? Ты сидишь тут в одиночестве на веселеньком кладбище и болтаешь сам с собою, вслух, уже три часа. Люди променяли мертвого бога на машину. Идола на айфон, но они не изменились внутри. Какой же ты душный. Как один старый плешивый еврей… Как ты нашел дорогу сюда? случаем заскочил, правда? И главный вопрос, фьулуй, букурче, если я приму тебя как сына… Неужели перед людьми ты примешь меня как своего отца? Народ у нас любознательный. И памятливый. Сынок, кррровинушка, а хочешь?..»

Ветер унес окончание вопроса. В монастыре Снагова ни с того, ни с сего зазвенели сами собой колокола. Приборы лаборатории в Крышанах зафиксировали всплеск сейсмоактивности.

Принц Пиявок. Прынцул дэ липитоаря.

Ксандр Заможский уловил обостренным слухом знакомые до боли шаги. Не поверил. Замер в тени. Прокрался следом. Не различил ни дыхания, ни биения сердца. Дверь подалась, заскрипела. В нос садануло замогильное зловоние, запахи корней, сырой земли и гниющей плоти. Гость сидел недвижимо, словно черная гранитная статуя. Глаза мертвеца, остановившиеся в одной точке, блестели, будто стеклянные, и не выражали чувств. Волосы, кое-где русые, кое-где седые, перемазаны засохшей глиной. Липкий след остался на полу, под стулом натекла темная лужа. Одежда, в которую его, обмытого Аишей и слегка заштопанного руками Виктории, обрядили на похороны, запачкана и промокла. Он не замечал ничего. Может быть, и не видел? Все так же, не шевелясь, сказал чужим голосом, не через рот, а из груди, как чудовищная кукла чревовещателя:

– Что, Ксафа, боишься призраков? Я не кентервильское привидение. Я хуже.

Ксандр растерялся, попятился, закрываясь от неприятеля томиком модернистских стихов как библией:

– Этого… Не может быть! Энкруайябль!

– Не бойся. У меня совсем не осталось сил. Что, стукнешь меня Мальдорором? Или тебе, как всегда, нужен третий? Свидетель? Воткнуть персты в мои язвы? Чтобы было, на кого потом свалить всю ответственность? Ты по-прежнему жалок.

– Я не звал тебя.

– Я не подчиняюсь ничьей воле. Смешно. Ты вчера подумал обо мне нехорошо. Ты вспоминал меня. Меня-прошлого. Я это почуял. Ты меня не простил, так? До сих пор. Надо поговорить. До рассвета есть время. Покурить не найдется?

– Я бросаю. Уже пять лет.

– Тогда зажги свечей. Ксафа, ты на Земле еще не научился прощать и забывать? Может быть, ты без меня научился молиться? Говорят люди, молитва раскаявшегося грешника что твой фимиам для божьих ушей. Может, помолишься за мою душу? Аллаху, Будде? Вдруг да сработает? Что, ты выдавил из себя слезинку? Заржавеешь. Или это машинное масло?

– Да, я не простил тебя.

– Как славно. Ты убил бы меня еще раз? О, может быть, мы с тобою связаны этой нитью взаимной ненависти, как пуповиной? Именно эта ненависть – тот узел, на котором мы оба держимся за этот мир? Ты не отпустил меня. Не сумел. Этим я и пользуюсь. Ты думаешь, тебя держат обязательства? Слово, данное живым? Благородное человеколюбие, жертвенность, доброта? Пустой звук. Впрочем, ты всегда был гостеприимным, сколько помню тебя. Не прогонишь меня и сейчас?

Ксандр перебирал в уме коды и ключи, стоял молча, не глядя на названного гостя, своего бывшего господина и учителя. Он открыл окно, проветрить комнату. Ледяной дождь лил стеной в черной ночи. Ни огонька. Озябшие гончие в чужих снегах. Ветки цепляли ветер. Время застыло как желе. Ксандр заблудился в поисках верной магической формулы. Стиснул зубы. Зашипел, зацокал, прижав ладонь с платочком к губам:

– Уходи, Тень. Твою могилу затопило? Чито же, я заплачУ, я распоряжусь перенести твои мощи на другой участок, где дренаж лучьщее.

– Нет, Ксафа, нет, дррррагоценный ты мой голубочек. Вчера на мою могилу в Марамуреше пришел незнакомый мне мальчик, и мы хорошо скоротали время за философской беседой. Я тут посоветовался с Удо…

– С Удо? Я говорил с Удо, он мне ничего не сказал, чито ты надумал вернуться. Чито, тебя опять выгнали из ада? Удо приезжал к тебе вчера? И чито он прозвензев?

– Я приходил к Удо, за советом. Что делать с мальчиком.

– Ты? К Удо? С мальчиком из Марамуреша?

– Нет, мальчик из Тимишоары. Ему двадцать лет. И он мой сын по крови.

Ксандру изменило самообладание. Пластиковая улыбка сменилась бледно-зеленой маской отчаяния. Он раскрылся в едином жесте ужаса непоправимого. Всю щегольски одетую точеную фигурку киборга пронизал импульс боли, тело обмякло. Еще миг, он бы забыл себя и бросился на труп Майесты Ласло с кулачками, а тот наслаждался метаморфозой, о, он питался ею, всасывал каждой отверстой раной. От него тянуло пепелищем, серой, железом, жирной кладбищенской землей.

– Противный!! Мне стыдно за тебя! Как, как ты?!

– Как я мог? Бедный мой первертул, ты безнадежен… Ты всех меришь по себе, мой изумительный, лазоревый мотылек. Ты забываешь: мне никогда не важен пол человека.

– Что ты наделал?.. Ты, ты!.. Ооо, мало мне дел расхлёбывать пришлось после твоего ухода! Как это…

Старый упырь не нашел слова, зашелся сухим кашлем, проглотил слюну, клацнув титановыми челюстями, как крышкой лакированной шкатулочки.

– Ну! Безнравственно, так? Аморально? Ксафа, радость моя, неужели это страшнее, чем пилить с Шуром Молоховым напополам того сладкого армянина? Или изменять Мурзику с Антоном в Абхазии? Или грезить о Дениске?.. Или …?

– Да у тебя нет ничего святого! Опомнись!

– А у тебя? Жулик, предатель, вор, сатанист. Хорош! Мой лучший ученик! После Никки, конечно. Вот вопрос: кто кого растлил больше в нашем союзе?..

– Замолчи! Уходи, Тень! Эта земля пропитана кровью людей, которые отдали жизни в борьбе с такими, как ты! Да, ты можешь унижать меня, сколько хочешь! Слова утратили значение. Я изменился. Мир изменился.

– Правда? О, мой милый! Всё ложь. Ты такой же пройдоха, каким я знал тебя. Ты хищник в обличии мягкосердного голубого старикашки. Я скажу тебе два слова: ВЕРА УМЕРЛА.

– Ты… Ты не можешь!.. Я заплатил, заплатил сполна! Той ночью!!

– Проченты набежали.

Они долго молча таращились в темноте и гробовой тишине друг на друга. Время окончательно остановилось. Холод сковал их, сдавил безбрежными немыми льдами. Пустыня. Полная проклятых миражей. Лабиринты Памяти. Тропы Забвения. Чаши Горькой Милости. Колодцы зыбучего опыта, полные любимых костей. Вокруг них черными вихрямипроносились вереницы событий. Горящие баррикады стыда. Карательные отряды совести. Хлёстко подсёк. Вытащил, как рыбу под жабры. Даже сейчас, истлевшая руина, он знал, на что надавить и как ударить молниеносно в самое нежное, самое сокровенное.

Чтобы вернуться, Ксандр сконцентрировал внимание на шуме ветра и звуках падающих капель, бьющих барабанную дробь по жестяному подоконнику. Сел рядом. Дрожащей рукой, исчеркав половину коробка спичек, зажег тонкую сигаретку. Сунул в губы мертвого Принца.

– Мульцумеск. Ну, что, снова сидим на одной лавке, в ожидании Страшного Суда, а конвой запаздывает? Признайся, ты не любил меня никогда. Мы оба лишь имели друг друга, использовали второго в своих ынтерешах. И куда это нас привело?

Померещилось, улыбнулся. Нет, это был оскал черепа, проглядывающий сквозь остатки кожи. Ксандр взял его за руку. Прижался к косточкам пальцев податливой, загримированной щекой. Там, где на отрезанном пальце, раньше был перстень. Мертвый рыцарь и его преданный усталый оруженосец.

– Плешивая плакальщица. Ну, ну! Тебе самому от себя не противно?

Буркнул Тень, но без злобы и вызова. Скорее, по привычке.

– Говори, зачем пришел. Что так растревожило твой тяжкий сон? Если бы я хотел пообжиматься с мумией, я бы поехал в ленинградский Эрмитаж. Если с гиеной – в зоосад. Какая у тебя просьба? Скоро рассвет. Серёжа на работу рано поднимается. Если ты в курсе всех моих дзел, всех моих горестей и слабостей, скажи, какого рода помощь ты ищешь здесь? Я умираю, да, медленно, но день за днем, мой земной срок истекает, как песчинки в часах. Я могу не успеть. Проследить, вычислить твоего сына? Ты не знаешь ни имени, ни адреса.

– Я думал так вначале, но нет.

Что-то неуловимо изменилось.

Дождь давно утих. Вышла в черное небо полная луна, богиня-охотница, госпожа безумцев. Она посеребрила комнату и словно снегом, словно легким белым пеплом осыпала их склоненные головы. Сигарета сгорела до самого фильтра и погасла. Табак приятно горчил.

– Ты один меня понимаешьть, товарищ бывший министр.

– Никогда я тебя не понимал. Вот еще! Ты – опасный шизофреник. Я лишь того желал, чтобы твоя мятежная душа обрела наконец упокоение.

– Для этого я тебя и обратил, майн фрёйнд. Но даже ты, даже со всей Старой Гвардией, в союзе с Девятью Лордами, ты так и не преуспел. Иммобилизовал? Да. Заточил в гробнице? Да. Но я – Тень, верно, не тело. Я, даже в яркий полдень, под каждым предметом. Я всегда в шаге от тебя.

– Уходи. Не тревожься. Я всё просчитал. Технически, я всё ещё твой регент, глава клана. Если надо, я договорюсь с Удо еще раз, уже от своего имени, и…

– Дурррррррра… Жизнь того мальчика для меня не значит ничего. Я думал и хотел спросить о другом. Когда Вика победила, когда она вывернула меня из ткани Мироздания ловко, как эскулап гнилой зуб из лунки… Ты был с ней, ты был с Шуром, ты был с Аишей, и с Удо… Ты разговаривал также и с Хароном. Я не помню условия сделки. На чем вы сторговались, еврей с португальским пиратом? Почему я всё еще в этом мире? Почему он не увез меня хоть в какое царство мертвых? Ладно, я не заслуживаю Аида, спасибо, мы с Петронием Арбитром уже имели случай всё обсудить. Я согласен на любой потусторонний мир. На Похьёлу. На Ямму. Вон да я бы даже к Ленор съездил, без бэ.

Ксандр долго отмалчивался и наконец прошептал тихо-тихо:

– Он не взял плату.

– Что?..

– Варфоломей отказался брать с меня плату.

– Что ты?..

Тень Чернокнижника понял и осекся.

***

Сергей Исмаилович в половине шестого утра, в субботу, зевая, в трениках и майке, в сопровождении рыжего кота Бублика и черного Уголька, заходит на кухню. И из него вылетают остатки сна. Картина маслом:

– Э.... Сашенька… А что это ты делаешь на полу? И… Чем так зверски воняет?

– Пшешам, Мурзичек, мон анж, холодзильик опяц вышел из строя, надо сходзиц до майстэроу, а ночью потекла морозилка, и всё мясо протухло…

Легенда о Вечном Мальчике

– Черт подери, память как решето, – пожаловался Ласло, растягивая пальцами попадающую под лезвие бритвы кожу щеки, дряблую и синюю, похожую на спинку тощего ощипанного куренка. – Придется набить на запястье татуировку, чтоб не забыть.

Вдел в брюки ремень, усмехнулся, обернулся лицом к любимой. Спросил:

– Тебе не надоело, что мы всё переезжаем с места на место?

– Обзаведись ты домом, садом, покажется ли мне это место раем?

– Со мною в придачу? Вряд ли. Ты прости, доамна мя, раз мы в России, я просто обязан посетить-проведать несколько могилок.

– Ты в праве, арзаньок. Когда-нибудь, лет через восемьдесят-сто, и на мою не забудь заглянуть, окей?..

***

До боя курантов осталось еще три часа. Тут в дверь осторожно стукнули. Раз, другой. Женя вопросительно посмотрел на Шурика, Молохов заорал с кухни в темноту незваным гостям:

– Кто там?!

Женский голос, какое-то бормотание: «Свои, откройте! Букурче, арулуй, ну, нумай, небун…»

– Свои в такую погоду дома сидят.

– Я открою. Это, наверно, бабка Нюра в компании местных выпивох… Шампанское понравилось…

Немая сцена.

– Работы нет, жилья нет, денег нет, имени даже нет. Думаю, одно спасение – попытаю счастья по твоему старому адресу. Мало ли, никто не позарился на такую хибару. Шаримся во тьме, вдруг вижу – твой силуэт в окне!

– Здравствуйте. Вы – Влад? Вы так чисто говорите по-русски.

Ласло склонил голову, глядя сверху вниз на Женю.

– Бунызиу. Это, между нами, мой родной язык.

На Женю свысока глядел тощий, длинный мужчина с до синевы выбритым лицом, с орлиным носом, впалыми щеками и густыми изломанными бровями, нависающими над глубоко посаженными глазами. Он был одет в куртку защитного цвета, военно-маскировочного, но летнего, зеленого окраса. Капюшон с меховой оторочкой съехал на сторону, держался на одной пуговице. В ярком свете галогеновой лампы видны были все его морщинки и неприятный, тревожащий взгляд, улыбка-оскал.

За ним в комнату вплыла гордо высокая, как буфет, и грациозная, как королевская кобра, темнокожая женщина в синем и красном. Оба увешаны кульками словно гималайские шерпы.

– Чтоооо!? И ты еще тут?! вот ведь хрень какая! Всё должно случиться в один момент! Это мой дом. Не хватало мне тут этого…

– Сбавь обороты, Шур. Я что ли виноват, что Бэзил возьми и помри? А ты колоссально устроился! Наконец-то выкинул всё это барахло. Не поверите, я лет сто уговаривал его вынести мусор. Это как притча о елке. Знаете?..

– Нет!

Прислонил палку-клюку, на которую опирался, в уголке. Он ходил, опираясь на палку. Не на вычурную барскую трость, а потертую клюку, какие выдают нищим в муниципальных гошпиталях. Снял куртку, скинул остроносые ботинки – тряпочные апельсиновые штиблеты, явно не по погоде. Под одеждой охотника-рыболова скрывалась экзотичная черная косоворотка, полудеревенского, полувоенного вида. Ремень со здоровенной металлической бляхой, изображающей мальтийский крест, поддерживал темно-синие брюки в узкую полоску. Такой наряд делал его и без того тощую, длинную фигуру еще более скелетообразной, величественным черным восклицательным знаком. Он шел без головного убора, и мокрые от снега волосы теперь топорщились ежиком на макушке. Он без остановки и без результата приглаживал их правой ладонью, на которой не доставало у безымянного пальца двух фаланг. Он прихрамывал на левую ногу, видимо, ему трудно было сгибать колено. Осмотрелся по-хозяйски, вертя головой как на шарнире, растягивая в улыбке бледные тонкие губы, но не обнажая при этом зубов, как часто делают люди с неправильным прикусом. Женя заметил, что вопреки ожиданиям, у Принца Пиявок не то что бы клыки были нечеловечески крупными и острыми – на месте клыков зияли лакуны. Ласло заметил, что Женя смотрит ему в рот, усмехнулся, поманил пальцем.

– Я как знал, что ты явишься. Сердце чувствовало.

– Не прогонишь?

– Оставайтесь. Разве что ради праздника. А надо бы…

– Не боитесь меня, Евгений Борисович? Говорил вам Шур обо мне? Что, только хорошее? Это правильно. О мертвых… Табу.

Он развел руками, встряхнулся.

– У вас тут жарко, хорошо. Я разоблачусь?

Он снял рубашку, остался в черной майке. Стали видны многочисленные уродливые шрамы.

– Вы воевали, Влад?

Гость посмотрел на Женю снисходительно и грустно, снова как бы впервые замечая этого маленького, но такого прямого и крепкого, живого человека. Пауза. Ответил медленно, тщательно подбирая слова.

– Это имя краденое. Зовите меня Ласло. Это, конечно, тоже липа, но другого у меня нет. Да, я постоянно воюю. Сам с собою. Аиша! – нахмурился и заорал во всю глотку грубым прокуренным басом, не поднимая задницы с кривоногого табурета.

– Чтооо?! – отозвалась жена с коридора.

– Тортик в студию!!

– Чичас!!

– Шоколадно-вишнево-сливочный. Афродизиаковая бомба. И коньяк, Аиша!! КОНЬЯК!!! Встретим Новый Гоt в тесной дружеской компании. Никого не осталось, все рассосались.

Ласло сделал движения, будто ловил мух в пустоте. (Где водка? – граф спросил графиню. В графине, говорит жена. Граф, присмотревшись, понимает – пьяна.)

– Чё ты к Белке не поехал?

– Так ведь он же не понимает всей прелести советской елки! Он признает лишь своё затхлое пресное католическое Рождество. И вообще.

– Что это?

– Ключи от дачи в Кэлимане.

– Где? Это что, Удмуртия?

– Нет. Республика Румыния. Заварю я себе кофе. Еще я гематогена взял на отметить.

– Что это?

– Гостинцы. Брынза. Изюм. Мамалыга.

– А я всегда думал, что мамалыга – это каша.

– Нет, это хлеб.

***

Женя освободился немного раньше. Приходит в общагу – ничего понять не может. Нет никого, ни Молохова, ни Аишы. Пахнет ладаном, на кухне теплится свечка. В её свете сидит Ласло и пьет в одиночку. Правильно, медицинский спирт.

– Ты чего это?

– А? Хочешь, расскажу одну небылицу?

– Какую еще?..

Женя покрутил в ладонях наполовину опустошенный граненый стакан. Сел рядом. Подумал. Тоже немного выпил.

– Ну, давай. Она очень неприличная?

– Нет. Она как бы совсем не об этом. Это как бы легенда. Народное мифотворчество.

– Кого-то сжевал и похоронил?

– Да, устроил вечер памяти. Одного хорошего человечка. Среди психиатрической братии вообще редко случаются добрые люди. В основном, всякие напыщенные недоноски. Хорошо, что ты не настаивал брать Шура на работу по его первой специальности, мозговедом. Психиатр он на редкость х**вый. А свеча и ладан – в память о Льве Георгиче. Но легенда не об этом.

Они еще в тишине и сумерках выпили по-на донышке, не чокаясь. Сказание началось издалека.

– В одной горной стране есть зачарованное место. Найти его тяжело. Морои, саломонаре ищут его годами. Бывает – всю жизнь. Многие умирают в поисках, отчаявшись. Об этом рассказывают в пяти деревнях округа Арджеш, где свалиться в пропасть или заблудиться в пещере – едва ли не легче, чем наступить ногой в дерьмо. Оно выглядит как круглый плоский камень посреди гладкого как зеркало озера. Дойти туда надо в определенный день года. В определенный час. Потому что всё остальное время оно сокрыто льдом или водою. Но случается, что его ненароком обнаруживают пастухи. Вот они-то, понятное дело, и рассказывают эту красивую, грустную и невероятную байку. Если возвращаются. Потому что большинство не приходит назад с той горы.

– Что это за место?

– Оно дает вечную жизнь. В обмен на душу, конечно. Камень – это древний языческий алтарь. Он – тот жертвенник, на котором Авель убил кроткого ягненка, и который обагрил кровью брата Каин. Но он же – как бы крышка в бездонный колодец, вход в Ад. И в нужный день и час из гладкого как зеркало озера выходит бес в образе золотого девятирогого дракона и ложится на этот камень, и ждет очередного грешника. Ибо все грешны. И если ты трижды присягнешь ему – будешь жить вечно. Ни стрела, ни нож, ни рука человека, ни клык, ни коготь зверя, ни огонь, ни вода не убьют тебя. Ни огонь небесный, ни мороз, ни пуля. Ты будешь заговорен. Ты станешь видеть дальше всех, как орел. Ты станешь слышать чутко, как дикий зверь. Ты будешь неутомим и ловок. Много, много обещает без меры старый чорт с озера в краю, что венгры зовут Надьяшёбён. Чт`о бояться Страшного Суда, если ты и тогда не умрешь? В одну ночь в году туда на шабаш слетаются ведьмы и души проклятых покойников. Вот тогда какой-нибудь один смельчак, хитрец (или дурак) обязательно проследит и проберется на то зачарованное место. Еще, говорят, можно спросить у старухи-цыганки, и, если ты ей поправишься, или исполнишь также и её какое-нибудь поручение (обычно – убить кого-то и принести доказательство), она научит, как дойти и как ответить на вопросы девятирогого демона, чтобы спуститься с горы живым – и бессмертным.

И вот один раз пастух – допустим, звали его Ион, то есть Ваня, заплутал вот в такую колдовскую ночь в поисках своей козочки или овечки. И вышел к тому камню. И столкнулся лоб в лоб с девятирогим исчадьем Ада, нечистым (а был это сам Сатана). В свете луны парню привиделось, что это его животина на камне посреди озера топчется, ну, он, понятно, лето, май, или июнь? Или июль? Спутал. Конечно, август! Скинул одежду, полез в воду, поплыл на остров. И вот уже он близко-близко, только видит, это никакая не коза, а дьявол рогатый. "Тьфу ты черт!" – плюнул Ион в озеро, а демон рассмеялся, а от слюны озеро вдруг как зашипит, как застонет, да пошли по нему круги, все разным цветом полыхают, да картины дивные, то ли будущее, то ли прошлое, словом, чудеса дивные кажет…"

Ласло прервался, чтоб пропустить еще стаканчик. Свеча была большая, красная, пасхальная и, сгорая, обретала причудливую форму. То ли ангел? То ли… От неё уже убавилась треть.

– Могу я задать вопрос? – негромко спросил Женя, закуривая от свечи довольно крепкие и дорогие сигареты.

– Валяй.

– К чему эта песня? Какой-то невразумительный анекдот.

– Жалеешь, что согласился?

– Нет. Просто никак не пойму. Я от тебя еще сказок не слышал.

Подумал, вглядываясь внутрь себя, Женя и принял еще чуть спирта. Для-ради профилактики.

– Какая-то она темная. Ни о чем.

– Погоди, я еще не подошел к сути. Это еще зачин. Ну, не хочешь, оставим. Раз пурга, по-твоему…

– Я так не говорил. Всё равно нефиг делать. Пусть будет необычный вечер. Это какое-то иносказание?

– Нет. Всё как есть, слово в слово. Типа как истории про русалок и утопленников. Это не книжное, схоластическое нравоучение. Ну, дослушаешь целиком? Или сразу, не буду томить, финал в трех фразах?

– Хмммм. Давай финал. И если он меня заинтригует… Может, в другой раз доскажешь. А щас я поем и спать, пожалуй. Ты меня усыпил.

– Бун. Ион убил дьявола, выпил кровь дракона и стал бессмертным. Камень раскололся и утонул, а вместо озера стал бить горький ключ с водой, которая лечит зрение.

– Постой, как это Ион убил самого Сатану?! Он же был голый, когда поплыл за козой?.. И, если он убил Отца Лжи, а ты говоришь это, как свершившийся факт, почему тогда в мире по-прежнему всюду бесконечная ложь и преступления?..

– Ааааа…

Ласло помахал рукой, той, что без пальца, над пламенем свечи, выкурил сто первую вонючую папиросу и тогда открыл рот, в котором не было клыков, но не произнес ни слова, а усмехнулся. Он затянулся и выпустил облако дыма прямо в возмущенное лицо Жени.

– Только вот не говори, Христа ради, что ты – тот пастушок.

– Нет. Но мы тут сталкиваемся с необычной для деревенской прибаутки структурой. Вся штука в том, что никакого дракона не было.

– Как – не было?!

– Так. Паренек Ионку – это и был сам Сатана. Он просто не знал этого, когда переплывал спокойное озеро.

– Нонсенс!!

Женя почему-то потерял самообладание и даже двинул в рассказчика столом. Свеча качнулась, покатилась вместе с консервной банкой из-под тушонки, в которую была воткнута, и погасла.

– Вандал! Ты пьян и лыка не вяжешь! Сам только что придумал какую-то х..ню. Она же бессмысленна.

– Нет-нет. Суть в том, что даже Страшный Суд, который освободит человечество, не поможет Сатане, что кусает свой хвост. Его наказание – круг воплощений. Вечность. Я не Ионку. Я только одна ничтожная душа, прилетевшая на ту гору сплясать на празднике у Искусителя.

Всё это время свеча не горела. И не было на кухне окон. На стене тикали часы. Их стрелки фосфорисцировали зеленым. Билось сердце Жени Ляна. Светились огоньки сигареты и папиросы. Да горели алым глаза Чернокнижника.

– Так Ион никогда не умрет ни от пули, ни от яда?..

– Нет. Он будет носить в себе и яд, и пулю, и болезнь, и страдание, и никогда не умрет.

– Что за нах**?!

– Всё, всё. Я пошел к себе.

– А новогодний анекдот?!

– Неэээ, это был лишь *баный анекдот.

Легенда Про Синего Слоника и Самурая

Только в новейшей версии там еще действует также Влюбленная Мартышка из бородатого анекдота, но для созвучия я-автор вывожу её под видом престарелого японского макака, который жил при буддистском храме и проникся философией дзен, но так как он был животное, а не человек, истинного просветления он так и не обрел. Может он и ходит одетый в кимоно, с зонтиком, веером и сочиняет лирические хайку, но обезьянничает он и падок до чужого, как и все его родичи до десятого колена, макаки попроще, скачущие по ветвям персиковых деревьев. Страсть его подлинная и слабость – коллекционирование редкостей. И вот однажды в бамбуковой роще в сезон тайфунов повстречались Макак, Самурай и Синий Слоник…

На этом легенда обрывается, потому что все, кто её слыхал, начинают ржать, стонать, брыкаться и просить пощады, потому что уже не могут слушать её еще раз. Расскажет полную версию Вика, ей одной удается передать в тексте интонации Григорашека, нашего придворного острослова и духовника. Она не упустит ни единой детали, потому что обладает феноменальной памятью.

Да, Макак подражает во всем настоятелю храма, прячет под украденной одеждой свою красную *опу от глаз прихожан, избавляется от лишней шерсти и белит морду, чтобы более походить на человека. А Слоник… Он просто Слон. Большой, неуклюжий, обыкновенный. Просто Синий. Да, тайфун унесет и зонтик, и веер, и богатые благородные одежды старой обезьяны, холодные ливни смоют краску. И раскрытая в своем греховном безобразии и простоте, обезьяна, повстречав так не кстати благородного Человека из Столицы, препоясанного мечом, и – Синего Слоника, который, как положено Слонам, ничего не говорит, только хлопает ушами и кивает, переступая с ноги-колонны на другую ногу-колонну и жует корм… Слон этот был подарком сиамского владыки принцу с Хоккайдо. Тот же понятия не имел, к чему ему слон? И передарил необычное животное монастырю. Слон раньше работал на стройке, а теперь получалось, вел вольготную жизнь талисмана. Но он продолжал показывать трюки, которым научили его люди, прежние хозяева. Здороваться, припадая на колено и трубя в хобот как в горн, закидывать на спину вязанки хвороста… Самурай никогда не встречал Слонов. Но он был образован и воспитан. Поэтому он понял – перед ним слон. И – виду не подал, что это его хотя на пол волоса интересует. Обычное дело, нечта я слонов не видел? Ой, ну слон и слон. А Макак – в восторге и в ужасе. Ведь Слон такой большой… И сразу ясно – такого второго НЕТ. А тут еще – Самурай сидит на кладбище под шелковицей, пьет сякэ и невозмутимо завтракает рисовыми шариками. Как будто так и надо. Ну – Слон и Слон. И вот мокрый, голодный, голый, старый, Макак бочком, на двух ногах, подходит к человеку и садится у его ног, копируя его благородную осанку и спрашивает: «доблестный воин, долгожданный гость, ответь, что это за невиданный мощный зверь появился в нашем храме на горе <Дальше китаистская матерщина))>?» Благородный Самурай спокойно и скромно отвечает, завершив трапезу: «по-моему, это Слон». «Ой, так-таки Слон…» – подвигается на шажок поближе к Слону. Снова жмется, вздыхает, наконец спрашивает: «А скажите, мне показалось, или он-таки ко всему прочему еще и Синий?»

*у слушателей уже истерика, но Вика неумолима

«Да, это так». Ученый Макак садится еще ближе к Слону. «О достопочтимый… Позволь еще один вопрос. А, что, правда, Слоны – редкие звери?» Самурай обстоятельно рассказывает про разных слонов, каких встречали в скитаниях его однополчане на службе у Императора, попадались и Жолтый, и Розовый, и Апельсиновый, и даже Мохнатый, но что есть – то есть, Синих Слонов не видели, этот – первый. Слон плохо видел в сумерках. Он был воспитан при царском дворе и рос вместе с людьми, и никому худа не делал, это был не боевой слон, но пока Макак выглядел как человек, Слон различал его и не приближался. Но ветер и дождь открыли, что это просто старая обезьяна… А Слону очень захотелось рисовых шариков…

*народ уже не в силах смеяться, слушатели попадали со скамеек и лежанок, и тихо причитают и повизгивают

И тут в комнату входит невозмутимый Удочка и зовет на посовещаться нашего скг`омного и обаятельного ростовщика. Тут и сказочке конец…

– Гутен таг, майнэ фрёйндэ. Не подскажите, кто в вашем клане теперь главный?

– А у нас больше не тирания! У нас это… равноправие! и эта… выборная демократия!

– Гм. Анархия у вас. Ладно, зайдем с другого боку… Это вот чьё? – достает розовую визитку в форме сердечка. – Кто нотариус?

– Моё! Есцем-таки я, – поднимает руку Заможски и встает с места и бочком выкатывается пред пронзительные зеленые глаза Инквизитора.

– Оформляю пакеты документов, договора, доверенности, открою фирму под ключ, сдам-сниму недвижимость, сделки, беспроцентные ссуды, бухгалтерия, аудит… И это всё вы? – Переворачивает визитку: – Решу налоговые споры, долговременная аренда гаража под склад, поставки продуктов, ремонт а/м любой сложности, эвакуатор, ноч.прогулки по Пб?.. И на всё – один номер. Ваш?

– Вашим Богом клянусь, всё законно.

Вика: ищешь себе нового секретута, а, Удо?.. Так ты его нашел, пожалуй.

– Для купца Саввы Морозова Матисс – тот же дежурный ковер на стенку.

– Ох, а вы, Александр Яковлевич, сами подчас как… Мейерхольд на ковре.

Ксафа, прикинувший на секунду, как это, запинается об стоящий посреди комнаты стул.

– Что ж вы не перечислили вообще всё, чем когда-либо занимались или чувствуете задатки? Продвижение сайтов, тамада, выездной распорядитель, банкеты, интересные знакомства, массаж на дому?..

– Во-первых, пришлось бы выбрать слишком мелкий шрифт, всё бы не влезло. Во-вторых, это вы чито-то путаете, массаж, если чито, это вон дгугой Александг, и он на дом не пгиходит, ньец, можно договогицца с мадам Кагиной, у неё в салоне…

Народ попадал с кресел. Арсен сидел красный как вареный рак.

Вика: что вы к нашему бывшему министру привязались? Он как обычно хотел сказать не то, как оно прозвучало. Если по старшинству, то Витька у нас самый старый. А если по широте таланта и силе – то безусловно Никки. Но Никки нельзя выбрать в главари-начальники. По состоянию душевного здоровья. Никки в Маскараде не участвует. Он… слишком одаренный мальчик. А Прокурор наш… блин комом, бастар.

Центральный Процессор пана Заможского, кажется, испытывает гибернацию, или, выражаясь словами ВИНДОВСА: Гибернация дополнительная функция «гибридного спящего режима», когда содержимое ОЗУ сбрасывается на диск, но питание не отключается. Анализировать себя самого восхитительно. Он всего лишь манипулятор среднего уровня

System Failure and will be blocked. Inicialized the hybernation process… … …

– Чито вам от меня надо-то?! Вам же ж ничего не надо?!! *силиться сказать хоть одно матерное – и не может* я вам миллион раз говорил, чито лично для меня ДЕЛО (работа, проект, план) важнее всего прочего. Важнее собственного благополучия даже. А не то что… И вообще вы вопросы некорректно всё время составляете. Я ночь не спал. И день пролежал.

*стандартная лакированная ухмылочка*

– Ну, как? Кисло? Соли и перца еще добавить? Варить еретиков на медленном огне или только припустить пяточки и оставить охлаждаться?.. Когда мы говорим об оборотной стороне добра, о смещении понятий, о том, что всё не то, чем кажется, о притягательности тьмы. Мы что имеем ввиду. Что у добра и зла не так много различий, как нам внушали в детства? Что зло – оно хорошее, стоит только присмотреться? Нет, обычно, мы имеем ввиду совсем другое. Что не стоит объявлять злом (да, если честно, большинство так и не поступает), всякого, кто отличен от тебя. А вот если кто-то всю жизнь свою убивал, грабил, насиловал, совращал малолетних, облапошивал людей, пуская их по миру (и при этом еще находил себе в том числе и моральные оправдания, вроде как зло – оно ж интереснее), то тут вы уже на черной стороне стоите. Какую бы идеологически правильную морду не носили…

– Эээ, Удо, это ты сейчас о чем?!

– Никки – правая рука, Ксафа – левая, и все вместе они никак не могут сосредоточится. Ой извините, как в басне Крылова про воз с поклажей. Грелку разорвало от противоборства сил!

2.1. ВЕРА

(маленькая история про маленький, невидимый глазу ежедневный героизм)

Приоткрылась дверь на цепочке.

– Чещчь. Чито вы там дзялаеце, в этакую непогоду?

– Да не! Я…

– Тшшш, Вера, пожалуйста, потише, я вас-таки умоляю, Сергей Исмаилович уже отошел ко сну. Я сейчас к вам выйду, погодице.

Бублик тяжело спрыгнул с полки и неприязненно глянул на дверь, прижал зад к полу, намереваясь улизнуть вон, только она откроется.

– О, нет, мой милый, вы не покините этих стен.

На Александре Феликсовиче была темно-синяя пижама, бордовый халат, войлочные тапочки, коричневые носки. В руке он держал свернутую газету, при помощи которой он весьма вежливо, но настойчиво оттеснял кота внутрь. Тот было поднырнул и ринулся прочь, однако, киборг подхватил хвостатого беглеца поперек туловища, и храброе четвероногое взмыло на полтора метра вверх. Погладил по спинке.

– Дайце мне час.

Исчез в темноте. Снова появился. Всё так же, в домашнем, только с зонтиком и в галошах. Тихо притворил дверь.

– Пан Заможский, я извиняюсь, я вам там на ступеньки пиво пролила.

– Не кислота, железо не разъест. Не людская молва, хуссхусс. Ийдёмце, тут недалеко мастерская, у меня есть ключи, обогреетесь – и поговорим.

Осторожно стал спускаться по лестнице.

– Вам помочь?

– Спасибо, ма шери, я сам.

На прилавке выстроились образцы материалов и ценники. В углу на окошке – веник поникших желтых и синих цветов. На стене висел календарь с видом на Сенатскую площадь и Медный Всадник, с обведенными в кружок числами. Дни рождения? Важные встречи? Сроки сдачи налоговой отчетности?

– Вы в Питер когда поедете?

– У вас есть, чито передать? Я увезу.

– Да мои работы для конкурсной комиссии. Это будет быстрее, чем почтой.

– Если Серж поедет раньше, могу я с ним отправить?

– Ну, только если ему не тяжело.

– А это, чито, пшепшам, каменные скульптуры?

– Ахахаха, нет, и даже не бронзовая лошадь с крыльями, сиречь Пегас, которого вы у меня видели. Это холсты, я их отдам в тубусе. Просто закиньте по нужному адресу. Главное, чтоб они попали к Хорошевскому на Ваську до конца месяца, пока мне обещано место на выставке.

– Считайце, мы договорились.

Часы с боем зашипели, в них будто что ахнуло, лопнуло, и они гулко пробили полночь. Вера пробежала заголовки журналов и газет – "аукцион Сотби'с", "русское искусство", "удачная сделка".

– Что, подыскиваете себе на стену Тинторетто или фламандцев?

– Чито вы, я читаю только Учет.Налоги.Право. да иногда – Финансист. А это так… – небрежным и изысканным жестом смахнул бумаги в кипу макулатуры для кошачьего лотка. На самом деле в этих статьях он надеялся почерпнуть свежие новости от или про Бориса. И таки-да, то ли сказывался многолетний опыт чтения между строк, то ли каждое крупное приобретение он воспринимал как успех сына, но эта привычка, маленькая слабость, служила ему утешением. Старость… Книжный червь. Червь сомнения.

Ударился лысиной об посудную полку, потер ушиб, вздохнул. Зашумел стеклянный электрочайник с синей подсветкой.

– Вам липовый цвет, зеленый чай подойдет? Цедры лимонной добавить?

– Хочу добавки, обязательно.

– Мне лишний резонанс ни к чему. Я прожил долгую жизнь, давно овдовел. А мой компаньон… Меж своих секретов нет, болезненно относится к теме "выхода".

Он смазал руки увлажняющим лосьоном с минеральной водой Ля Рош-Посэ. Посмотрел просительно с мягкой улыбкой.

– Пойнимайце, душа моя, Серж рассердится, если о наших делах пойдут досужие разговоры.

– Хорошо, я на все ехидные подначки посторонних по вашу душу отвечу в точности, как вы. Хотя, если разобраться, у нас вы избежали бы нападок. Преследовать вас никто не станет.

– Как мило. Благодарю.

– Чем так вкусно пахнет? Печенье?

– Спрей с маслом кокоса. Смягчает и отбеливает кожу, защищает от негативного фактора ультрафиолетовых лучей. Перед тем, как показаться на солнце, я всегда его использую.

– Эммм, пан Заможски, сейчас же нет солнца на небе. Или вам и луна вредит?

– Нисколько. Наш околоземной спутник не обладает радиацией.

– Клей для ссадин у вас тоже французский?

– О, это подарок близкого друга.

– А чей пейзаж у вас красуется в мастерской? Не Сенатская, а Дворцовая.

– Это Фролов. Если вы здесь останетесь до утра, то я сбегаю в дом, принесу одеяло, подушку? Можэ, пани Вера, вы что-нибудь перекусите? Не могу похвастать ничем, кроме магазинного свекольного салата. Селедочку, а?

– Под водочку?

– Ньец, иймам до коньячку армянского. Думаю, при нынешнем ненастье, самое то, для профилактики простуды. Сорок граммчиков.

– Гулять так гулять! Тащите всё. Хотя не стОит вас гонять, наверное. У вас же ноги. И потом…

– Я себе не пг'ощу, если не обеспечу вам комфог'т. Доставьте стаг'ику маленькую г'адосц.

Он отсутствовал не больше десяти минут. Явился с двумя авоськами и с шерстяным пледом под мышкой.

– Записку в виде сердечка на холодильнике оставили, где вас искать?

– Я взял с собой телефон, – похлопал по карману кожаной куртки. И когда он успел принарядиться? Теперь на нем были полувоенные брюки защитного цвета и голубая рубашка в тонкую белую полоску с коротким рукавом. Впрочем, ни галстука-бабочки, ни жилетки. И эта нелепая куртка с чужого плеча?.. И да, в авоськах помимо салата, выпивки и посуды, прибыли также колбаса, черный хлеб, два помидора и красное яблоко.

– Мы с вами сегодня один-в-один, графичны: я – в клетку, вы – в полоску. А колбасу и помидоры я есть не стану. Это будет отличный натюрморт! – Вера поставила свет.

– Ой, мало мне мороки с Эдичкой… Умоляю, зачем вы сели НА стол? Чито есть по-вашему поп-арт? Когда священнослужители аэрозольными красками расписывают стену? Мурали на библейский сюжет? Серж привык, чито я мало сплю и иймам привычку по ночам или работать, или прогуливаться. В конце концов, ему вставать в шесть утра, а его куртка здесь, у меня, а там и права, и портмоне. Мимо не проскочит.

– Ах, ну что вы за экзотические птицы, ахахаха, скажите, когда у вас годовщина? Я подарю вам пару расписных бокалов. Ну, или стопок. В ключе супрематизма.

– Лучщее на Новый Год.

– Могу я подымить?

– Так, конечино. Я к вам присоединюсь. Угощайтесь.

Протягивает посеребряный портсигар с черепашками, танцующими камаринского, на крышке. Тонкие сигареты с изысканным табаком, рождающим ассоциации с яблоневым цветом, вишнями и – янтарем. Ничего общего с американскими риди-мэйд. Вера, тем не менее, хотя девушка талантливая и образованная, отвергла их с насмешливой улыбкой. Вайп.

– Ааааа, карманный кальян? Ну, хорошо, как вам будет угодно, душенька.

Шел третий час ночи. Темы для разговоров иссякли. Пить или спать не хотелось. Они сидели друг напротив друга, два гостя ни у кого в гостях. Трудно представить два мира более различных, чем эти два человека, объединенных столь странно под одной кровлей судьбой, временем и – неким ожиданием, общим делом.

– Скажите, а Константин ходит к вам, потому что вы – единственный, кто его читает и печатает, или вы читаете и печатаете его только потому, что он к вам ходит?..

Вынырнули из глубин тишины и закачались на поверхности, как морские птицы в ритуале ухаживания, поклон, ответный поклон, пируэт. Никакого напряжения. Всё течет само собой. Запущен алгоритм проверки. Выявлено подтекста: ноль.

– То, что мы проводим много времени вместе, говорит лишь о том, что у нас есть точки соприкосновения, что мне горячо интересны все его работы. Да, он симпатичен мне. Я неравнодушен к искренним и целеустремленным натурам. А вы решили, я паразитирую на его талантах? Но видя на вас джинсы с рваными коленками я же не делаю вывод, что вам некогда их зашить или вы не можете купить новые. Изменчивая мода.

Послание на веере. Фас.

Поль Элюар.

Одиночество.

Мечтал бы жить я без тебя

Жить одному

Кто говорит

Кто может жить один

Без тебя

Кто

Быть в глубине всего

Быть в глубине себя

Наступающая ночь

Как осколок хрусталя

Я вовлечен в ночь

Анфас.

Шарль Крос.

Леса озябшие,

Небо звездное,

Любимая моя здесь прошла,

Неся моё одинокое сердце!

Ветры, вы переносите слухи,

Это вы певцы, Россиньольские чародеи,

Ступайте ей вслед, доложите:

Я умер.

МОРАНЬЯ – предыстория

рассказ от лица Шура Молохова, бывшего психиатра, лечащего врача Майесты Ди, а теперь раба системы, в прямом смысле, о событиях десятилетней давности

За мной зашел Виго, и мы отправились смотреть Неумолимый Парад. Вместе. Он ворчал, скалил белые зубы, а тени другого мира взяли меня в тесное кольцо и холодными прикосновениями заставляли глядеть и ужасаться. Он указал на медленно, ритмично проходящие внизу колонны солдат и выше, на трибуны, заполненные такими же, как мы, праздными патриотичными зеваками.

– Интересно, этот зуд неизбежного конфликта, он в каждом сидит? Или только мой нюх чует его в безоблачном ясном дне сегодня?

– Но ведь ты не считаешь нас всех частью театральных декораций, безгласыми актерами-мимами театра теней, спектакль "Его Высочество прозревает будущее"? – я старался говорить мягче, но всё же задел. Не захотел смотреть на меня. Едва заметно сдвинул лохматые брови.

– К чему столько техники? С кем воевать? Пустое излишество. Да, да, я знаю, – он раздраженно обернулся, тыча себе пальцем в висок, – здесь, здесь, бродят в головёнках мыслишки, в этих отчаянных маленьких героях…

Как он пыжился и ударял кулаком о ладонь, дергался и повышал, повышал голос. Я неловким движением спугнул министра Дворзу, он одарил меня иронической улыбкой и что-то зашептал соседу, держась ладонью за пластиковую скамью, на которой сидел.

– Довольно, на тебя смотреть опасно. Перестань.

Виго презрительно фыркнул и сел. Глубоко вздохнул. Ах эти его мохнатые ресницы, как усики ночной бабочки, над блестящими влажными глазами. Эти алые губы… И всё же лицо казалось грубым, каменным, ничего не выражало. Разве что какую-то обреченную, хищную веселость. Я разговаривал едва не с манекеном. Он заговорил тише. Будто его слова оттого не улавливаются записывающими устройствами.

– Нет, нечисто здесь. Они готовят заговор. Я не рехнулся. Я чую. Это верно так же, как что в два пятнадцать парад завершится обращением к народу.

В два-пятнадцать Ксандр с мертвой улыбкой на меловом лице выступил с коротенькой речью. Публика скучала. В белом небе проплывали красные и зеленые дирижабли. Шпионили кинохроники. У меня спина заныла, я насмерть изгрыз воротник рубашки. В пыльной духоте хотелось дождя, ветерка, но застоявшийся циклон на табло погоды не двигался. Конечно, что-то затевается. И очень скоро. Время – великая сила. И в этот раз непременно повезет проворным. Возвращаться на Землю не хотелось, но есть такое слово – НАДО.

Мои домыслы переросли в уверенность. Надо добраться, предупредить. Но как, как? Есть, конечно, повод – очередной юбилей. А догадываются ли они, что я догадываюсь? Дадут ли пропуск? Если только они не такие простофили, что вообще пренебрегают мной, как абстрактной погрешностью уравнения. Смотрят – и видят пустое место. Рабочую единицу, муравья под номером 285744, серия ИУК. Нет, я, однозначно, колобок на палочке, но я могу предупредить, хоть какие-то силы соберет, подготовиться к битве. Королевской. В конце концов, нет у них ни флота, ни авиации. А пока – начну с малого, обращусь-ка я к Ксандру.

– Заходи, заходи, не помешаешь. Я как раз отдыхаю, редкий момент тишины. Ну, садись, рассказывай, что там затевает наш гражданин-республиканец? Партия его на ладан дышит, своих однопартийцев разочаровал, как бы она вовсе не развалилась.

Я присел и невольно тут же прилег, растянулся по дивану – настолько удобно. На меня успокоительно подействовала атмосфера его кабинета. Я шел, опасаясь выдать себя. В твердой уверенности, что Ксандр плетет какую-то зловещую интригу против нашего общего Творца. И вот, я здесь, и уже сомневаюсь, может ли он быть предателем? Мой брат по крови, мой товарищ в изгнании?

По стенам, обшитым черным мягким полимером – редкие рыжие источники света. Ксандр и днем на параде смотрелся страховастенько, а тут, сидит за бескрайним рабочим столом, высохший как скелет, глаза мутноватые, голос дрожит. Из стола – два гибких проводка-сосуда с катетерами, введены под кожу, справа и слева под челюстью, в хорошо различимые вены.

Против обыкновения, я застал его не в униформе, не в его великолепном жемчужном мундире, а в темной пижаме, поверх которой накинут халат. Босой. И о, боги! Я остолбенел. Это ж как и когда успел измениться мир, чтобы Безупречный Воин сидел с картами Таро? Не убрал, не спрятал, не перевернул рубашкой вверх. Зрачки сузились, очистив радужку от сизоватой мути, глаза стали влажно-розовые, сырые, как две клюквины. Извлек из вен и аккуратно свернул трубочки. Приветливо улыбнулся мне, как бы приглашая задавать вопросы.

Нет, он всегда охотнее молчал, чем говорил. И то, что я спрошу, он может оставить без внимания. Но я начал:

– По Питеру скучаешь, вижу? Оранжевые фонари зажег.

Он согласно кивнул. Его мертвецкая бледность потихоньку сдавалась, кожа лица налилась румянцем, так и хочется за щёчку ущипнуть, э, нет, знаю – на ощупь она как латекс, податливая мертвечина.

– Скорее, не по самому городу, но по той, прежней жизни.

– А сейчас, как же, уже не жизнь?

– Чито ты, чито ты, Александр, свет мой, разве можно такими словами разбрасываться? Жизнь, да, но в корне иная. Ты зачем будешь, а?

– Э? А что я хотел? – я расслабился так, что все мысли выскочили. Нахмурился, потер лоб: – А! Мне даже неловко. Я… могу убраться из Мораньи?

О, что значит – Безупречный Воин, дипломат. Он не готов лить водопады велеречий, тратить время на болтовню. Даже бровью не повел, не поинтересовался, с какой целью, зачем. Кивнул легонько, выдвинул из столешницы экранчик СФС, понажимал кнопочки, попросил:

– Девоньца, будьте любезны, оформите документы отъезжающему, ИУК 285744. Какой? Красный, да. Ты ведь вернешься?

– Конечно. Через три дня.

– Хорошо. Выдайте ему пропуск. Да, в оба конца. Да. И еще, – перевел взгляд на меня, посмотрел зорко, гипнотизируя, – я не смею читать твои мысли. Не думай обо мне плохо.

Тут бы мне схватить себя за волосы и убежать из этого слоеного ада. Я, растяпа, дураком улыбался, кивал – мороз в пятках. Распознал, просканировал мои недалекие садовничьи замыслы. "Напугать решил. А я что? Я и напугался", – это уже потом, на узлах сидя, поведал байку Байрон. Как их там?.. "Некие Николс и Алекс"?

– Прямо сейчас отправляешься?

– Ну да.

– Поздравь его с юбилеем и от нашего имени.

– Обязательно.

– Скоро свидимся.

– И это передам. Я рад, что ты помнишь дату.

– Такое не забывается, поверь. Он открыл мне глаза. Он даровал мне, – голос его опять дрогнул. Ксандр сомневался в ценности слова.

– …второе рождение, – выручил я, утопающий, совсем уже утопленник, клеймённый, а в голове – мучительно вертится Неумолимый Парад.

Мне никто не говорил о числе и времени. Что за фантастический бред? Они, что хотят задавить его количеством? Нет-нет, не то, не туда. Ах, вытряхнет кто-нибудь из меня эту дрянь, музыку?! Да выключите уже! Должно быть, у них есть еще одна цель. Всё рационально, обоснованно. Не переубедить, не опровергнуть. В этой битве не будет триумфаторов.

Время не желало быть честным. Оно искривлялось, петляло, вилось в узлы, путалось и крошилось. Слишком много информации. Ничего не скроешь. Этот мир напичкан считывающими и транслирующими устройствами. Бесполезно хитрить – всё пишется в протокол. Ты – в архивах. Каждый твой шаг. Верхам несладко. Ни шу-шу. Вчера я видел Виго. Я посмотрел ему в добрые карие очи – и, ох, нашел там немую боль и тоску безысходности. Они толпились там и наступали друг другу на ноги в давке. О, мой герой, о, суровая правда! Я узрел невысказанное. Всей кожей. И тогда я решил. Я узнал, на чьей я стороне.

Рыжие лампы его кабинета усыпляли и лишали бдительности. О, я ведь знал их всех до единого не только в лицо. Нет, не сделают худого. Попинают и сунут головой в мемориал – Вечный Огонь. Муравейника-то рядом нет, чай, прогресс на дворе, постиндустриальный блаженный век. Подналег на остатки воли:

– Как мне перебраться? Где тут КПП Святого Михаила, или как там его?

Шутка не возымела действия. Как всегда. Сон о любви номер три, Ференц Лист.

– Никто из нас, ни ты, ни я, не ВЛАДеем магией мира в должной мере. Обратимся к Николае.

– Кто это?

С потолка стек черной каплей смолы и выпрямился во весь почти трехметровый рост некто.

– Твой новый бойфренд? Что это за пакость? Что это за выродок? Инопланетянин? 'Чужой'?

– Ты не знаешь? Ах, верно, это уже после твоего ухода случилось. Нет, он – фаворит Майесты, из последних. Он – его лучший ученик, так он мне сам сказал. Познакомьтесь, Николае, это Шур Молохов.

– О, теперь вижу, ага, привет.

Не вспенились прибоем, не зашипели остатки седой ревности. И глазом не моргнул. Почти вовсе не человек, а коллоидный гуманоид. Думай о нем, как о таксисте междумирья. Улыбайся, улыбайся, пусть видит зубки, покажи. Напросился. Ник отзеркалил мой слабый, дружеский оскал и выставил в ответ свои акульи, каймановые зубищи.

Доставил гладко, без нареканий. Вокруг нас прощелкивали молнии, будто на уроке физики, когда демонстрируют аппарат ван дер Граафа (может, я переврал что-то). На меня глазели декоративные бойницы крепости Варпад. Нигде и Никогда. Этот анклав благоденствия в изначальном вакууме черного космоса – как консервированные персики: не меняется от веку. Открыточные виды без полутонов.

Влад высыпался откуда-то в черном мундире. Ему помогло вычленить из меня-нынешнего меня-прошлого лишь второе внимание. Радушно похлопал по плечу, одобрительно кивнул, повел в дом. А вот я струсил. Отвык? Пугающе изменился он за те пятьдесят лет. Ищу слово… постарел?.. Удивительное для меня явление. Знак? И в росте, вроде, умалился, на целую ладонь короче.

– У меня гостит Мишенька Андрев, добрый и непорочный мальчик. Ты его не обижай.

– Я – и обижать? Ни в коем случае.

– Ты надолго?

– На три дня.

Он опять кивнул, тронул на стене здоровую колбу песочных часов: надо следить за временем. Озарение момента. Там висели еще часы, электронные и клепсидра. И все они вели обратный отсчет.

– Так ты и без меня всё уже знаешь?..

– О, только неспрашивай, какова длина Амазонки, – лукаво усмехнулся Влад.

– Я спешил предупредить. И… Поздравить хотел. Подарок… Цветы… Мне нужны инструменты. Это будет клумба. Я ведь теперь садовник.

– Живые? Ты мне подаришь живые цветы? А ты оптимист. Им недолго.

– Так ты и исход уже видишь?

Он не захотел болтать об этом. Время. Сколько ни есть – всё наше. Показал Никки во всей красе. Рассказал про свои годы без меня. Мой лепет слушать не возжелал. И ни намека – про Будущее. Возможно, его и впрямь не предвидится. Потому и Ксандр напряжен и столь серьезен? Чего же они там затеяли? Перепроверил:

– Так ты знаешь, что они планируют?

– Ты, мой ласковый, малость туповат. Эта шутка – шахматы. Мы в эндшпиле. Ты, прости Господи, – спёртая пешка. Против меня на доске пять тяжелых фигур. Союзников нет. Пат или мат. Всё же надеюсь на первое. 80% вероятности. А ты… Тебе… Спасибо тебе за… Мужество? Не доверяй засланцам. Будь честен.

И я, дурак осоловелый, вернулся в Моранью. Болван, болван, болванчик, кляйн марионетт!! Дубина… Как я мог, идиот, так заблуждаться? Колесо Сансары, неизбежность. Мне, дураку, уверовавшему, что я свободен, что я способен своими руками строить свою жизнь, ах, как подло расставить ловушку, а я, опьяненный тщеславием, угодил. Мне всегда быть скудоумным рабом. Заговорщики насмехаются, сколько ни барахтайся, сколько ни стремись отделаться от клейких пут, тобою будут управлять. Рок, судьба, кара, инфантилизм. Дважды разумная скотина. У меня на лбу написано, что я – лох, легкая мишень для мошенников. Безупречный Воин, Идеальный Убийца… И – кто? Я – кто?

Граждане, меня обокрали. Жестоко и без фантазии. Они попрали моё мертворожденную тщедушную самоуверенность. Оплеванный, сходил во ад. Не ждал пощады. Гаденыши посмеивались в темных закоулках. Скоро повылазят. И не подавить. Неумолимый Парад всё убыстряет темп. Не догнать даже, куда там. Никому невдомек, что у дубового Пьеро бывают кровавые, рваные раны. Заткните меня. Мууурун. Душные дни. Я выпотрошу мою память. Глядите. Пусть призраки адовых гончих растерзают её сахарные косточки.

Заговорщики так и светились подлым дружелюбием.

Никки: Чем же ты поможешь своему хозяину?

Шур: Он мне не хозяин.

Никки: Кто же – брат? Отец?

Шур: Мы – сокамерники, мы – двое каторжан, выжившие при кораблекрушении. Я могу спастись лишь следуя за ним, вцепившись в него. Он сильнее. Без него я утону.

Никки: А у него ты спросил, нужна ли ему такая ноша?

Шур: Мы увечны. По-одиночке нам никак. Я слеп, а он – безногий.

Никки: Хо! Я слыхал эту сказку! Помню, помню! А Григорашек – юноша-тыква!

Шур: За что вы меня наказываете? Ведь ты мог просто не пустить меня к нему. Зачем ты позволил мне с ним встретиться? Чтобы потом покарать?

Никки: Я должен был узнать, на чьей ты стороне, с ним или с нами, поэтому ничего тебе не запрещал. Всё по-честному. Ты сделал свой выбор. Ты – наш враг.

Ксандр больше не глядел на меня. Негромко отдал приказание:

«В цепи и в карцер. У нас есть еще семь с половиной часов. Господа, надо проверить, всё ли готово.»

2.2.Белый Шум: Moscow never sleeps

*потирает руки* да-да… Был зимний зябкий день…

В московском метро пана зажали в тиски, при каждом резком движении вагона чья-то сумка тяжело шлепала его пониже спины. На табло горела и мигала одинокая зеленая точка. В руках у Саши З. был пластиковый пакет СВЕЖИЕ ОВОЩИ. В пакете лежали деловые бумаги. Саквояж-таки пока у Арсенчика. Выглядел он сегодня не наилучшим образом. Грим самый обыкновенный, чтоб только-только скрыть мертвенную синеву лица. Одежда – из того, что Аиша когда-то перешила из вещей Дана Волкова. И лицо унылое, будничное, как будто подчиненное ритму города-миллионера.

Пан Заможски наворачивал круги по городу после того, как навестил друзей в подмосковном Энске, его вдруг остановила мысль, что ехать ему СЕГОДНЯ некуда и незачем… И остановила прям аккурат перед вывеской уютного места. Кафе над магазином с нотами и всем, что хоть как-то связано с музыкой. Столик в углу у окна, подальше ото всех. Можно втихаря наблюдать за городом, глядя на него сверху вниз. И думать… Каждый о своем…

В зале можно было послушать выбранные пластинки через истерзанные посетителями наушники. Да, заклеенные изолентой. В запись вмешивались довольно сильные посторонние шумы и искажения, звук заикался и временами пропадал. Невозможно было судить о качестве записи. Тем более под громкие комментарии и смех толкущейся тут же молодежи. А выбор – чрезвычайно богатый. Консультант со среднеазиатским спокойствием небрежно поглядывал из-за рядов витрин на скромного и старомодного господина, но не спешил оказать помощь. Ему куда большее удовольствие приносил разговор с девушкой, которая развешивала новые портьеры, пошитые в кошмарном безвкусном стиле, стоя на скамеечке-лесенке.

Киборг застрял надолго, сладостно мучимый – такой человечной! – ограниченностью: он в который раз вытаскивал из стопки записей одну и ту же пластинку. Его тонкие пальцы в лиловой коже перчаток, привычные к картотекам, банкнотам, мелькали над дорогими сердцу меломана ариями и концертами, и, вот проклятье! – каждый раз вылавливали именно её. Опять. Заколдованная она, что ли?! Мммм… Мне так нравится ваш весь… *ищет слово* пантеон? Ах, нет… *по вашему запросу соответствий не выявлено; продолжить поиск? Да/Нет?*

Дело в том, что он зашел не за чем-то конкретным, а провести вечер перед поездкой. И таки-да, он хотел бы обзавестись чем-нибудь новеньким, свежим и оригинальным. А это был сборник мадригалов, который он слышал уже сто раз, у него точно такой же был когда-то в Питере, в его первой, утраченной жизни, а это всего лишь переиздание записи семьдесят третьего года. "Хорошая пластинка. Возьмите, не пожалеете. Классика." Пан перевел взгляд на высокого одутловатого мужчину в английском костюме в мелкую клеточку с кожаными нашивками на локтях. "Спасибо. Я ищу что-нибудь похожее. На уровне. Понимаете?" – "Как не понять? На сайте пробовали заказывать? Вот эти данные вводите – и он вам ищет похожие." – "Это всё не то. Для меня нет ничего отрадней самому полистать, познакомиться неторопливо. Пусть вам покажется это смешным, но мне важно и оформление обложки, и я всегда читаю буклет вплоть до последней точки, и запах… Компьютер это не передает." – "Да, верно. Нет, мне это совсем не смешно. Я вас хорошо понимаю. Ну, не буду мешать. Наслаждайтесь."

Когда пан Заможски определился наконец, что взять, понятливого незнакомца нигде не было видно. Взял книгу со стеллажа – полетели на каменный пол диски "СТО ЛУЧШИХ". Извинился, поставил всё на место, едва не уронив также и гипсовый бюстик Аполлона. Расплачиваясь за чашку зеленого чая – задел стоящего следом. Сел, закинув ногу на ногу, уставясь в книгу, и нерешительно пощипывал мочку уха. Внезапно заиграл концерт адажио Баха на телефоне. "Алло. Да, я вас слушаю. Что? Нет. Поищи в столе. Да. Нет? Да. Да. Хорошо. Да? Нет. До свидания. Да. Да. Целую." и в сторону: "Вот что за человек? Сначала разведет панику, потом – полемику, а потом глаза откроет, всё найдет и сделает сам. До чего не люблю, когда звонит и скидывает, фуй…"

Сосед с некоторым любопытством покосился на Заможского: "это вы мне?" Ксандр сделал выразительные большие глаза и непринужденно махнул рукой: "ах, нец-нец, ничего, простите, это я сам с собою." Сел поглубже, всплакнули пружины плюшевого продавленного дивана. Его потерянное, болезненно-бледное лицо в лучах светильников контрастировало с красными стенами и действовало гнетуще. Для людей посторонних, которые с Заможским не водят долгую и глубокую дружбу и вообще видят первый раз, он ведь ничем не примечательная серенькая личность. Он чопорный, немногословный, тихий, мягкий, незаметный. Отстраненный. Отчужденный. И в том кафе он не станет блистать, нет. Одет в чужие обноски. Серьезен и погружен в планирование.

Киборг сидел как бы в режиме экономии энергии. Его плечи были полуопущены, он сжался в комочек, глаза прикрыл ладонью, будто дремлет. Он терпеть не мог Москвы. Помпезной архитектуры советского ампира и небоскребов. Шума, сумасшедшей суеты, базарной давки. Но более всего – своего вынужденного безделья. "Простите, с вами всё в порядке?" – не выдержал сосед. "Да-да, всё хорошо. Отвык от отдыха." По привычке вытащил из позолоченного портсигара тонкую сигаретку, мундштук. И подвис, не увидев на столике пепельницы. Обратился к парнишке-консультанту: "Скажите, а у вас действует запрет на курение? Всё никак не привыкну." Услышав утвердительный ответ, сунул в рот незажженую, вроде, собрался выйти на улицу, взял уже пальто и шляпу с вешалки, но присел обратно с книгой и обо всем забыл.

Достал платок. Долго держал на ладони, изучая белизну и источаемый им тонкий аромат ландышей. Наконец приложил к уголкам глаз, где собрались невидимые никому слезы. Состояние такое, что хочется совершить харакири. Он автоматически провел рукой по ребрам, где сердце. Программный код бесконечным водопадом лился в его мозгу. Раз за разом он прокручивал в уме стенограммы случайным образом взятых разговоров и пытался увидеть в их ткани общую закономерность. Пусть и неправильный, пусть многозначный, но алгоритм. Эта песня называлась "что я сделал не так?" и "сколько еще мне осталось?"

За окном чужой город погружался в синеву ночи. Погода сегодня будто вторила настроению Заможского. Мела метель, весь день валил снегопад, а к вечеру резко стал сыпать мелкий дождь.

Он размышлял о прожитых на Земле трех годах, и что он сделал хорошего людям. Или же, того не ведая, стал только причиной неприятностей. Каким-то шестым чувством он ощутил, что от читателя напротив исходит неприязнь к его собственной персоне. Это огорчило его еще больше, но предаваться долго смертельной – бесплодной – меланхолии он не мог и переключился на другое. Самокопания киборга породили дерево вариантов, которое так же подверглось анализу и теперь, в развернутом виде, требовало проецирования в объективную реальность. Он вышел из оцепенения, раскрыл записную книжку, украшенную бархатом и перламутром, и принялся быстро строчить столбцы символов механическим карандашом.

В зал набивалось всё больше народа к некоторому (впрочем, конечно, неявному) неудовольствию моего персика, и он пересаживался всё дальше в угол, и вот там как раз и сидел Леонид. Нет, не царь. Но вид у него при всем при том, как у Шаляпина. Он не услышал вопроса: «извините, можно ли присесть?» – так был поглощен своей книжкой. Но через какое-то время почувствовал на себе взгляд: «извините еще раз, мы не могли встречаться где-то раньше? Ваше лицо мне знакомо. Так вот и кажется, чито мы уже видзелись.» Врет, врет и не краснеет. Кукла с человеческим лицом, манекен бесполый. Механически продолжает этюд, протягивает руку: «Александр Заможски, водолей.»

Леня молча смотрит в лицо соседа. Он слишком устал за сегодняшний ГОД, чтобы хоть как-то среагировать. Ох, пан… Пожалуй, Леонид не тот человек, что в ответ на такое приветствие мысленно разложит все астрологические аспекты собеседника, просчитав его природную чувственность, вычислит все слабые места… Для него это, скорее всего, ничего не скажет. Сухо протянет сухую ладонь. Без тени кокетства, по-деловому: «Леонид Борисович, администратор.»

Еле слышно: Право, браво. Кель сюрприз…

Соседу: здесь всегда так людно и шумно? Вы администратор? Как я вас хорошо понимаю! тяжелый хлеб, благородный труд. Когда я был помоложе, я тоже подвизался в антрепренёрах.

– А сейчас, что же, нет?

Протягивает с легким поклоном и резиновой улыбкой визитку. "нотариус. бухгалтерия. налоговые споры." на обороте – "недвижимость. сдам. сниму." и совсем мелким шрифтом – "доставка грузов по городу и области. печатная продукция. упаковка." Пан повертел в руках выпавшую из кармана пригласительную листовку на экономический конгресс под эгидой поддержки малого бизнеса и, недолго поразмыслив, сложил из неё голубя-оригами.

– Вас что-то гнетет?

– А, дела житейские.

Часом позже. К чаю никто не притронулся.

– Интересно?

– Что?

– Книга, говорю, интересная?

– Только для специалистов. Я, видите ли, истинный любитель барокко.

– Как?! И Вы?! В самом деле?! Как приятно набрести в вечерней Москве на единомышленника! Вы, наверное, приезжий?

– Почему вы так решили?

– У вас лицо честного гражданина.

– А сами вы откуда <на мою голову свалились>?

– Из Ленингг'ада. То есц, из Петег'буг'га.

– Да нет, я живу в Москве уже десять (пятнадцать, двадцать) лет.

– Леонид, я поражен! Москва – сущий Вавилон! Демон, вы пронзили мне сердце. В Москве нет порядочных людей. Одни жулики. У кого всё пропало, тому больше некуда податься, как только в Москву.

Под взглядом темных немигающих глаз Леониду сделалось как-то неуютно. Ксандр сам это почувствовал, прикусил мелкими острыми зубками нижнюю губу и опустил взгляд, будто проверял пропущенные звонки в телефоне. А у самого резко появились фантомные боли в титановых ребрах. Он кашлянул, прикрыв рот платочком, и принялся молча разглядывать панораму за стеклом. Всё это неважно… Важно, что снегопад будет покрывать стекло разноцветными брызгами, что за окном темнеет, но не видно звезд, и никто не звонит, и болит голова, и душа, и что в доме напротив – флаг Армении. Посольство. И такое странное ощущение раздвоенности во времени. Будто не сидишь в доме, а одновременно ждешь на вокзале и едешь в поезде. А собеседник – прекрасный попутчик. Деятельный, интересный. Чрезвычайно.

Досидели до закрытия.

А в каком настроении они там придут и сядут – каждый со своим священным сокровищем, партитурой, либретто. Может, погрызутся даже. Да, они вполне могут поспорить. Наш Ленечка ведь не страдает неудержимым угодничеством, он дипломат, это да, но не угодник. Сейчас может и поспорить, и покричать, поразмахивать руками. *представляет всю эту картину маслом* а если там еще и музыкальный вечер вокала?! Чтоб уж окончательно уши в трубочку свернулись у двух слушателей с абсолютным слухом и безупречным вкусом, а?!

Я знаю, о чем они будут говорить. Вернее, о ком. О придворных скрипачах. И об великом (забытом) учителе великого Перголези с неблагозвучной для русского уха фамилией Дуранте. Нет, река времен не унесла господина Дюранте полностью, но имя его не на слуху. И об импровизации.

2.3.Офисные сказки

МОЛНИЯ!!!

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО!

В третий департамент Дома Конгресса на улице Пятого Жнлдуры 18/1-14

ЛИЧНО

Товарищу министру внутренних дел

и главе временного правительства

Тодору Дворзе

от и.о. к-та М.п.п.

начальника штаба

регулярного комитета 410000

Ръки Влкъвица

Отчет от 30 мартобря сего года

Сообщаем Вам, уважаемый Дворза Тодорику, что найденные за минувшие сутки в рамках спасательной операции потерпевшие начали давать признательные показания. На данный момент их жизням нет угрозы. Потерпевшими оказались трое почетных жителей г.Гоутхамм, все – действующие члены научного совета, которые вопреки предписаниям гидрометслужбы округа отчалили от пристани вышеупомянутого города при нестабильных погодных условиях, волнении моря и усилении ветра. Найденные два черных ящика частично дешифрованы. Проведена полная техническая экспертиза остатков судна, установившая, что использованное плавсредство не было зарегистрировано комиссией морского судоходства, не прошло всех надлежащих испытаний и содержало в себе явные конструкционные ошибки. Спецификации судна см.Приложение 1. Корпус был изготовлен с нарушениями ГОСТа 0111-2, т.о. приведя к возникновению продольных трещин и разлому материала обшивки (фаянс сантехнический, изделие по форме напоминающее ночную вазу). Снятые показания приборов см.Приложение 2. Расследование поручено специальному отделу. При выяснении дополнительных деталей дела, следствие предоставит полный корректирующий отчет.

С уважением, … Согласовано… Число, подпись …

СРОК ХРАНЕНИЯ ДОКУМЕНТАЦИИ:

КОПИЯ ВЕРНА

3. Безумная мечта

Его вел волчий нюх. Глаза вспыхнули густо-алым, когда в них отразились последние отблески вечерней зари. Он был голоден. Он не ел уже трое суток. И все три ночи шел по горам, надеясь успеть. Куда? Он и сам не знал. Остановился у колонки, сполоснуть лицо и шею. Нагнулся, отпил из крана. Горчит. Фуражка со сломанным козырьком и потерянной – нарочно? – кокардой свалилась в жёлтую дорожную пыль. Нагнулся, поднял, сунул за пояс. Выругался. Зря он вчера лазил в тот заброшенный сад, только руки в кровь исцарапал – весь урожай давно сожрало отступающее войско. Драпают на запад, как тучи чёрной саранчи. Он прислушался.

Нет, не показалось. Он запрокинул голову и принюхался. Да, совсем рядом, слева, за деревьями, он расслышал звуки патефона и одновременно сладковатый смрад разложения. Уже помечтал, что бы это могло быть? Труп лошади? Нет. Эти варвары давно съели всех кляч в окрестности. Хорошо бы найти даже собаку.

Он не боялся немцев. Он не боялся русских. Вот только бы раздобыть ножик. И документы.

Доковылял кое-как до заднего дворика чужой хаты. Разболевшаяся левая нога почти не гнулась. Вот выйду однажды на пенсию, буду уважаемым офицером в отставке, как Дитрих, заведу себе трость, часы и…

На кухне маленького домика всё было перевернуто вверх дном и покрыто пылью. Похоже, минометный обстрел. А вот и он! О, что за безумная мечта! От волнения холодная испарина покрыла лоб дезертира.

Почему патефон всё еще играет?.. Это показалось странным. Пластинка заикалась и блеяла то марш, то вальс. Ему припомнились и слова, и мотив. Он плюнул от злости себе под ноги. Да что же это такое?! Очень ему захотелось исполнить свою давнюю мечту. И немедленно. Когда-нибудь у него будет всё, в достатке. А на первый раз хватит и этого… Не пропадать же добру?..

Он огляделся. В кухне должен быть нож. Ну и запашок! Хозяин протух, а музыка играет.

Святой Михаил и угодники! Ногами в кухне, остальное туловище в подполе. Картошку, конечно, унесли в первую очередь. Свиньи. Какой же лакомый кусочек пропадает. Долгожданный мой!

Не спеши, не спеши. Надо обыскать карманы. Его абсолютно не интересовала трагическая судьба лежащего перед ним мертвого человека. Война выжгла в нем совесть, сострадание, мораль. Подарила шрамы и пожирающую лихорадку, которую он трактовал как жажду жизни. Именно она гнала его, заставляла двигаться, действовать. Ах, когда-то он мог стать неплохим поэтом. Вместо этого его сунули командовать кавалерией.

Дохляку всё равно. Счастливец, он уже ничего не почувствует, не узнает, не возразит. Да и ему тоже всё равно: он мертв изнутри, его душа истлела, сожженная огнем последней проигранной битвы. Но теперь-то он будет триумфатором!

***

Говорят, его позже видели на железнодорожной станции в Клуж-Напоке. Среди таких же, как и он, бродяг, жалких остатков Третьей Победоносной. Видели, когда танки союзников еще не въехали в город. Худые, почерневшие от усталости и пережитого, одни несли околесицу, другие лежали без сил в тени каменного здания вокзала, как овощи, как раненные звери. В рванине, летом, кто в шубе, кто в папахе, кто в валенках, чьи подошвы держатся на бечёвке.

И он. С непокрытой головой, без фуражки. Но в новеньких хромовых сапогах. Со шпорами.

3.1 Лабиринт идей

Синяя гостиная показалась с улицы такой необжитой, холодной и тёмной. Оружие и герб, портрет его второй жены и гобелен с Дикой Охотой. Гость закрыл глаза и стал вспоминать, как часто он приходил сюда этим коварным летом? Неудачный сезон, черная полоса. Потрогал портсигар в кармане и пригладил чёлочку. Сколько можно вот так бесцельно ждать, сидя на грязном диване с порванной, порезанной обивкой? Кажется, не впервые. От ладана и опийного дыма резко заболела голова.

От скуки он начал воображаемый диалог с хозяином квартиры. Лучше бы репетировать перед зеркалом, но в этом доме не держат зеркал.

Еще подумал он, что даже с закрытыми глазами, с больной головой, он уже настолько выучил эту планировку, что без труда нашел бы сейф, в глубине, в вечной темноте.

– Обворовать меня собрался, экселенс? – прогудел, как колокол, бас хозяина.

Гость вздрогнул на это заявление и раскрыл глаза. Но… никого не увидел. Сглотнул ком в горле. Почти перестал дышать и вцепился в потрепанный портфель, с которым пришел, как в соломинку при падении, как в последний якорь ускользающей реальности.

Зрачки в темноте расширились. Он хлопал глазами – напрасно. Ничего и никого. Только какое-то неостановимое, еле отличимое движение во мраке. Будто тень, ещё чернее, чем окружающая тьма, скользит и обдает волной ледяного холода.

– Я тебе мало платил? Неблагодарная ты шкура.

Голос отражался от стен, рокотал в пустоте анфилады темных комнат. Гость нервно прикусил губу. Сердце ударялось в сАмом кадыке, пульсировало в висках. Пальцы, сжимающие портфель с бумагами, стали липкими.

Налево или направо? Направо – две гостиные, библиотека и спальня в самом конце коридора. Налево – столовая, кухня, операционная и ванная.

– Уходи, как пришел. В моем доме один вход. Он же и выход. Беги, беги домой, трусливая тварь, назад, к твоей семье. Я отпускаю тебя. Сейчас. Поторопись. Но наш уговор в силе, я его не забуду. Никогда. Слышишь? Я никогда и ничего не забываю. Я знаю, зачем ты приходишь. Мы оба знаем.

Гость задохнулся от возмущения и бессилия. Ноги не держали. В легких не хватало воздуха. Он хотел возразить, быть может, закричал бы – и не мог издать ни звука. Так и сидел, как прибитый гвоздями, как с барабанной дробью паники в желудке, на диване, а мимо плыли силуэты предметов, обрывки мыслей. Неостановимое падение.

Этеменанки.

Слово словно пришло из небытия.

Из книжной учености, из большой советской энциклопедии, из бабушкиной библиотеки.

Вот оно что.

Эта квартира на самом деле… Это логово дракона. Гнездо терпеливого паука. Принца Пиявок, так они его называют? Это храм его ненасытной гордыни. Эти пепельницы – курильницы и столы -алтари… Это его жертвенники. Квартира – иллюзия. Зеркальная этеменанки – единственно истинное воплощение.

– А ты умен. За это и люблю. Беги, фьялуй, пока я не передумал. Я нашел тебе замену. Да, так. У меня есть новая душа. Ты мне не нужен больше. Ты мне не нужен сейчас. Запомни эти слова. Всё прочее забудь, до часа. Забудь дорогу сюда, этот адрес. Забудь лица моих детей. А обещание мое железно. Клятвами я, майн херррц, не ррразбрррассссываюсссь!

Боль на миг пронзило всё его существо, не тело, что – тело? – бесславный сосуд скверны, но сАмую душу, ощущение непоправимого, неизвестного, и бедный бухгалтер вылетел сам не свой, не разбирая дороги, из нехорошей квартирки.

Призрачный всадник скачет на мертвой лошади, его путь далек, а ноша тяжела…

3.2. Город, которого нет

Городок, где разворачивается действие, носил гордое имя Заруханск, известное только местным жителям – заруханкам, заруханчанам и заруханятам. Остальная Россия не знала о нем, на карте он не был обозначен. Не то чтобы он был слишком мал. В лучшие времена в нем жило до сорока тысяч человек, были свои фабрики, заводы, прядильно-чулочный комбинат, даже метро и атомная электростанция. Городок этот был засекречен. Когда и кем – никто не скажет, но так основательно, что Заруханск начисто отсекло от Большой Земли, и здесь сформировался свой собственный мирок, удивительный и многообразный.

Мэром Заруханска в первые годы свободы, когда и сюда докатились новости о рухнувшем Союзе, был выбран Пафнутий Степанович Голопузиков. Видный коммерсант перестройки века. Был он бунтарем по натуре и никак его не изменили ни три срока в кресле мэра, ни частые стычки с генералом Земляничкиным, ни срок, как поговаривают злые языки, отмотанный где-то на Севере.

Его развесёлый нрав вошел в поговорку горожан. Новичков же все равно передергивало от привычек шефа.

Трое молодых сотрудников безопасности упрямо семенили под дождем по узким улицам, освещенным редкими рыжими фонарями. Дождь начался под вечер, когда температура скакнула с -9 до +7, и под ногами прохожих зачавкала черная жижа слякоти. Заруханчане укрылись по домам, но только не эти трое. Они вздохнули и потопали на задание.

Из окон ООО ЗарСтройПромРелиз наслесь разухабистая песня:

Мы не б0мжи, не агенты,

Мы весёлые студенты!

От заката до рассвета -

Мы рабы у'верситета!

С Магадана до Таймыра

Не спасти вам ваше рыло!

Захотите нас достать -

Всех порвем, что не собрать!

Вероятно, оригинал заканчивался на другие три слова, но солист удержался от их произнесения, равно как и от выпадения из окна. Эсбэшники споткнулись о спину Васи Даля и солидарно устремили свои взоры на красное, как знамя октября, лицо, минутно появившееся в проеме окна. Человек уцепился за раму руками, сосредоточив взгляд заплывших глазок на компании под окнами. Обрадовался:

– Земляки! Я своих за версту чую! Как жизнь?!

В потном и блестящем лице могучая троица признала господина Голопузикова, молча кивнула и вновь двинулась по следу, во тьму.

****

Утром Петрович с довольным видом насвистывал "Тореадор, смелее в бой" и лавировал между столами, тумбами и креслами, запрудившими коридоры хмурого здания на улице Красной Конницы, где располагается главное отделение милиции Заруханска. Это генерал Земляничкин с какого-то перепоя решил обновить мебель сотрудникам. Петрович еще думал, чем обусловлен такой поступок, когда вдали показался он сам, в компании Васи Даля, еще двоих эсбэшников мэра – Феди и Сени. Они вели под руки грязного, пьяного человека с выбивавшимся из-под кепки чубом.

– Аааа, Петрович! Здравствуй, дорогой! – генерал радушно распростер объятия, потряс старшего лейтенанта за плечи и настойчиво затолкал в кабинет. Там он усадил его в кресло под удивленным взглядом Герасима, вылезшего из-за компьютера.

– Сиди, сиди ж ты! Я, так сказать, по-домашнему, без лишнего шума, так сказать, зашел побалакать о том, о сём…

Под взглядом Земляничкина у обоих по спине поползли мурашки.

– Вот этого вот супчика ребята вчера ночью взяли. Зовут его зовуткою, а величают уткою. Ребятушки похлопотали, да мне и донесли… Какие оборотни в погонах засели в МВД.

– Это они могут, спецы недоделанные, – угрюмо фыркнул Петрович. – Доносить они мастера. Но и мы в деревне Большие Ниндзюки не привыкли ударять носом в грязь, ведь мы происходим от самурая Такоёгу Вногу! У меня уже готово письмо министру обороны обо всех ваших похождениях. Да-да, ему интересно будет узнать ваши пальчики на дверцах коммутатора, элеватора, экскаватора и на контракте о продаже десяти тонн зерна Китайской Народной Республике! Ст0ит Герасиму Андреевичу нажать на кнопочку факса…

Генерал нетерпеливо махнул рукой:

– Ладно, Бог с вами, не серчайте. Я же только предупредить хотел. Ну, миру мир?.. Да не дуйтесь. Верните бумаги. И всё будет забыто .

–Ну уж нетушки! Пусть у нас полежат, на всякий пожарный! – следователь Сёмин осмелел, уверовав во всесильность своего пальца, ежели которым ткнуть в кнопку – начнется звездопад с погон начальства.

***

Когда они ушли, Петрович передразнил их гадкую ухмылочку и посерьёзнел.

– Победу надо отметить! – расцвел Герасим и выудил из внутреннего кармана своего болотного плаща солдатскую фляжку, в которой что-то по-боевому булькало.

– Не время, – Петрович посмотрел в глаза Сёмину магическим взглядом заклинателя змей, так что капитан чуть не захлебнулся глотком коньяка. – У меня билет на концерт давно куплен, не хотелось бы пропускать из-за этой дряни желторотой Баха и Брамса. Бывай, старик. Неделя была ничего себе, желаю приятно отдохнуть с семьей на выходных.

Петрович оставил оторопевшего Сёмина наедине со спиртным соображать, с каких пор старший лейтенант стал ходить на концерты?..

В семь вечера тот уже был на площади Ленина, под раскидистым тополем, в его тени достал рацию, вывинтил телескопическую антенну и произнес в пустоту только одно слово: Давай!

Петрович не ожидал такого результата и даже испугался, перекрестил под тельняшкой пузо. Перестарались пиротехники. На площади дико рвануло и осветило окружающие дома. С деревянного корпуса, где было общежитие эсбешников, страшной силой сорвало в воздух крышу, зазвенели разлетающиеся оконные стекла, выбило ударной волной и сломало двери, в почерневший зев неба под луну швырнуло красные горящие тряпки и доски.

Он постоял еще в темноте и пошёл на концерт в филармонию. Надо же было обеспечить себе алиби?

Слушай, Ленинград

Синоптики напророчили мощный антициклон с востока. Дождь хлестал без перерыва, ветер гнул и ломал деревья. Пан Заможский отказался брать машину у друга и купил билет на поезд. Вот уже третью весну он возвращается из Витебска на север, на дачу, по делам. Едет сначала в город, а потом электричками, и там до поздней осени всё хлопочет, одно, другое. Но надо еще доехать.

В плацкарте узкие и жесткие постели. В вагоне спят уже все давно. Где-то воет, заходится в плаче ребенок. Дождь всё барабанит по стеклам, заливается в невидимую щель, каплет на откидной пластиковый столик. Дребезжат ложки в стаканах. За потоками воды не разобрать, где едешь. За окном тьма, черная, жирная, ориентируешься больше на звук. Мелькают чужие станции. Пролетают огоньки. Гудят встречные локомотивы.

Монотонный стук колес не в силах убаюкать старого упыря. Он сидит неподвижно, в дальнем темном уголке, за шторкой, под зеленой светящейся надписью "запасный выход" и мучительно логарифмирует. Можно ли сказать, что он не чувствует боли? Тогда это колотье в боку, видимо, фантом? И вся жизнь его после собственных похорон – фантасмагория, череда фактов, которых он был не свободный участник, а лишь сторонний наблюдатель?

Когда впервые покидаешь родной тебе город, кров, приютивший тебя, только бесстрастный космос один преследует холодным оком. Александр Феликсович каждую ночь уделял обязательному анализу ретроспективы своих действий и бездействий. Можно ли сказать про киборга, что у него есть воспоминания? Архивы памяти аналогичны частной кинохронике? Или потокам мыслей живого человека?

Первая поездка за рубеж, в 2013, многим показалась бегством. На каждой остановке, при каждой рутинной проверке документов пан Заможский боялся, что всё раскроется. Быть наследником такого Прошлого, быть придворным фаворитом Принца Пиявок, его левой рукой и – пособником его гибели. Это постоянно озираться и кутаться в шарф, надвигая шляпу на глаза. Это подозревать каждого, кто без задней мысли проследит за тобой взглядом. Видеть во всем не совпадение, но руку Инквизиции. Вот идет чудак-человек! А под тобой земля горит незримым пламенем. И в голове – хор голосов, эхо проигранной войны и выдержки из приговора трибунала.

По привычке нашарил в кармане пиджака сигареты. Воздух с присвистом вышел из-за плотно сжатых титановых челюстей, любой бы принял звук за вздох. Имитация. Подделка. Вспомнил, что правила опять изменились, и в российских поездах курение запрещено. Саквояж с ампулами кровезаменителей, лавандовое мыло и доведенная до автоматизма мимикрия. Вот всё, что осталось у бывшего министра после раздела республики.

Пан Заможский отодвинул зеленую занавеску из дешевой синтетики, тонкими пальцами в лиловой перчатке придержал, как занавесь в театре. Вся его затянувшаяся земная жизнь – череда потерь. Борьба с энтропией. Каждую секунду жадный космос откусывал от него по кусочку. Вот возьмем эту повышенную влажность и кислород в атмосфере. Для смертных такая среда привычна. Материнский бульон, из которого все вышли и в котором плавают, как инфузории, как караси и тритоны. А для расстроенного киборга – разрушающий шарниры яд, окислитель, от которого нет защиты. А гравитация? Да с такой чудовищной гравитацией вес его скелета на планете более трехсот килограмм. Еле ноги волочишь. Поэтому всё чаще он на коляске, без нижних конечностей.

Виктория Николаевна – большая любительница пошутить. Так, как шутит она, с размахом, со вкусом, никто не может, это истина. Она инженер, и анекдоты у нее абстрактные. Но и она понимает своим острым умом, что не способна выполнять функции б-га. Последняя операция отняла слишком много ресурсов у обоих. Повторить её они не смогут.

Мягкий, кроткий, старомодный. Сентиментальный киборг в потрепанном плаще. Упырь, мучимый вопросами морали. Чувствительный и – почти честный. Щеголь, по суду оставленный без копейки. Должник Смерти.

Левая рука опять барахлит. Запустил отладочный экран. Интерфейс горит красными сообщениями системных ошибок. По одному согнул и разогнул пальцы. Следовало сосредоточиться на текущих задачах. Заехать на Ленина за деньгами. На Мужества за ключами. К Вахидовым и Елизавете. К Танечке, в рюмочную "Лё кок руж", подписать бумаги. К Эльмире заскочить, племяннице Муртазина. К Каринэ, сестре Арсенчика, на косметические процедуры. Купить саженцев и корм котикам. Написать Денису, позвонить Сэржу и Шурику Молохову. На Динамо он зайти, скорее всего, уже не в силах, мальчики простят.

Милые бессмертные мальчики. Самые младшие обращенные их разрушенного клана. Бесхитростные, пылкие, так задорно и заразительно смеющиеся итальянцы. Джиджи и Люльо. Впрочем, Ксандр их почти и не знал, он был слишком занят другими аспектами, счёт шел на часы, когда Бела Дёжи Блашко принял их, пожалел и вскормил. Вечно молодые, бессмертные… Феи.

Киборг закрыл веки. Всё равно функционирует только левый глаз. Миражи. Гиперреалистические проекции. Пласты информации, числовые массивы. Да, Вика горазда пошутить. Последняя операция длилась двенадцать часов. Второй этап – девять. И третий – семь. Она не отключала ЦПМ, он оставался в сознании. Они работали синхронно. Под оратории Баха.

Жить. Работать. Преодолевать каждый день хвори и несовершенства. Бороться за лучшее. Не для себя. Пошевелил пальцами, проверяя моторику. Нижняя губа при этом жалко оттопырилась, как при парезе лицевого нерва.

Их клан кровососов один из старейших в Европе. Возможно, если принять слова их создателя за догму, древнейший на Земле. Многочисленный и сильный. Готовый к экспансии, готовый к обороне. Так было. За прошедшие после поражения их мастера семь лет, его клан, как опустившаяся женщина, обезглавленный, рассеянный, покатился по наклонной. Сначала они забыли о законах Маскарада, о дисциплине и принципах пропорций и доминант. Выжрали всё, что можно, не осталось тучных запасов, настали черные дни.

Порою Ксандр вытягивал морщинистую черепашью шею, покачиваясь в такт вагону, прислушивался к людским шагам на ковровой дорожке, к биению жизни, к их снам. И снова нырял в темный угол. Достал из нагрудного кармашка платочек, промокнул слезящийся искусственный глаз. Слеза тоже была искусственной. Новый тихий вздох, наполовину похожий на сухой кашель, наполовину – на стон, потерялся в лязге колес.

Когда-то он умер от пневмонии. А не так давно ему пришлось инсценировать свою смерть. Это событие и стало поворотным для него. Круг судьбы разомкнулся, беды посыпались одна за другой. Никогда и ни во что не веровавший при жизни, прагматик и потомственный атеист, Александр Феликсович не мог объяснить себе череду несчастий статистически крайне мало вероятным совпадением. Однако, на всей Земле у него теперь не оставалось ни одного собеседника, с которым он мог бы серьезно обсудить свои тревожные выводы. Смертные не поймут, а бессмертные поднимут на смех.

На ум опечаленному и одинокому старику приходили строчки из некогда любимого им Оскара Уайльда, в переводе Бальмонта. Но на этот раз лишенные изящества и пикантности, а полные до краев горечи и траурного набата.

В часы вынужденного тоскливого бездействия, напоминающий фигурой и носом серую птичку, элегантный киборг подбивал баланс. Складывал, вычитал. Простые алгоритмы успокаивали. Да, за эти семь лет он многое утратил. Но и обрел много такого, что посчитал бы лишним и незаслуженным, дорогим удовольствием при первой земной жизни.

Да, так, он совершал ошибки. И да, как и раньше, непонимание больно его ранило, он лишь научился еще тщательнее не показывать вида. Но он и не подозревал, что новые пути приведут его к новым добрым знакомствам. Новые друзья подарили воистину новые чудесные открытия и щедрые, искренние дары. Надежду. Доверие. Они делились своими мечтами, творчеством, энергией. Подтолкнули к созиданию. Придали решимости.

Состав, приостановившийся на полторы минуты, задребезжал, дёрнулся и вновь набрал скорость. Дождь лил и лил, выдавая месячную норму осадков. Омоет городские кварталы, затопит болотистые места. Вроде, капли падают чуть реже?.. Черный зонтик-трость, его верный спутник, отдыхал, свернут, продет под ремешок саквояжа.

В садоводстве плохие дороги. А он опять позабыл прихватить сапоги. Что ж, вот уж Светлана Чумаченко посмеется, глядя как он балансирует на доске посреди вечной лужи. Надо будет обязательно купить детям конфет.

Его любимый книжный магазин обанкротился полгода назад. Теперь из Москвы по почте, напрямую от издательства придётся заказывать новинки… Упоминание Москвы ужалило память Заможского. Как от озноба перед пробуждением, пошевелился и открыл глаза. В каждом из них, остекленевшем и выцветшем, на дне – бледно-розовый опалесцирующий отблеск. Глаз ночного охотника. Рубиновая оптика. И правда, рассветный час. Поезд прибывает по расписанию.

Надел темные очки. Поеденным молью кашне замотал шею и нос. Сверкнула инкрустированным сине-зеленым крылом стрекоза на лацкане. Раз-два-три, раз-два-три! Сусанне непременно весточку послать, хоть строчку в чатике, мол, доехал, цел. Может, Лиза встретит на машине? Или Виктора попросить? Сережа, его донор, его *гуль* прилетает через два дня.

Дождался, пока все пассажиры покинут вагон. Нетвердой походкой, на негнущихся ногах (ах, он всегда обожал танцевать!), одной рукой придерживая саквояж, другой цепляясь за стенку, двинулся к дверям. Вика, ну и шутница! Его образ беззащитного старика-блокадника и был его броней, его скорлупой. Его Маскарадом. А документы фальшивые? Он всегда умел переключить внимание, "отвести взгляд". Вот только с Соней Козак не сработало, девица была негипнабельна. С едва различимым очаровательным акцентом, с мелодичной интонацией в тихом, шелестящем голосе, обратился к проводнику: "Будьце так любезны, молодой тщеловек, помогицесьм, пшешам, спуститься? Боюсь, не удег'жу г'авновесия…"

Еще послужу миру. Рано, рано уходзиц. Не вг'емя. Еще столько дзял! Столько приключений! Ох, шумные молодые люди, искренние, веселые мальчики, непосредственные девочки… Безответственные индивиды!

"Подождите! Вы шляпу забыли!" – за ним бежал по перрону тот самый проводник. Горячий воздух облачками вылетал из его рта, он раскраснелся. Молодость… Как цвет яблони. Нежна, полна излишеств и скоротечна. "Ах, пг'остице, я так стал неловок. В склепе кошелек оставлял бессчётное количество г'аз. Бардзо дзякуемо, пан." – "Счастливого пути! А в метро попросите, там есть специальная служба, вам помогут!" – "Тысячу раз благодарю! Вы так любезны!" Улыбается, кланяется. Свежие, аппетитные мальчики. Сведут меня в могилу. Отвернулся, проверил помаду и тональную основу. Жаль, Петер в Эстонии, лишиться такого консультанта по подбору средств защиты кожи!

Дождь перестал моросить. Пан Заможский раскрыл зонт. Не от дождя, от солнца. Невидимое за сизыми, свинцовыми тучами, оно сжигало его радиацией всё светлое время суток. Старый упырь не зря боялся лишний раз, без веских причин покидать четыре стены. И многочасовые сборы перед пятиминутным выходом уже перестали раздражать его компаньона. Ксандру повезло с Мурзиком. Кель плезир, кель бон омм. Живой Александр Феликсович пренебрег бы такой схемой. Это странное осеннее счастье будто ждало, когда он всё потеряет. Такое нельзя предсказать.

Он очнулся, всё еще механически улыбаясь, в нерешительности стоя перед входом в метро и перебирая варианты. Нет, кошелек был при нем. И даже с российской валютой, а не с кредитными векселями сгоревших банков, как тогда, в Венгрии. Рамки металлодетектеров. Ненужные расспросы. Лишние треволнения. Фобия-с, так. Пан Заможский избегал метрополитена.

В голове уже построен маршрут. Использованы новые вводные данные. Сначала к Асликянам, потом к Вахидовым. Эльмирочка с ключами пусть ждёт у касс. А он пока посидит в кафетерии, за чашкой горячего чая. Раньше он всегда покупал бутерброд – баловал крошками птиц, а сыр скармливал ручной крысе по кличке Пумпоша. Теперь в груди было пусто.

Послышались легкие, уверенные шаги. Женские. В мягких кожаных туфлях без каблуков. Заможский улыбнулся снова, есть еще час, изобразить удивление. Повернул нос ко входу. Вика летела злая, взъерошенная, как шершень.

– Ксаафа, Мадрид мать твою раз так! Я тебе сколько раз говорила, чтобы ты не пользовался той линией по всякой фигне! Что, колотьё в боку?

– Я вам тоже г'ад, Виктория Николаевна.

02.04.2020

– Сереженька, я прошу, вернись! Серж… Сережа… Мон кёр!.. Не бросай меня! Я исправлюсь! Я обязательно исправлюсь, вот увидишь! Дай мне срок! Я всё исправлю! Я не могу без тебя, ты же знаешь!

Серый шел, не оборачиваясь. Он уже всё решил. И эти причитания уже слышал тысячу раз.

– Сереженька… Что мне здзелац для тебя, дорогой?

Серый обернулся на пятках, скрипнул гравий, и, скрестив руки на богатырской груди, посмотрел куда-то в тень обвитой виноградом беседки, усмехнулся.

– Мне ничего не нужно. Сделано предостаточно. Что ты за человек-то? Шкура, шкура, не человек! Аллах, Аллах, за какие грехи мои?!

– Серж… Ну прости мне. Прости, пожалуйста. Давай хотя бы расстанемся друзьями?.. Я не намеренно…

– Сколько мы были вместе? – быстро и холодно спросил Серый. В его стальных глазах не было привычного праведного гнева. Это-то и пугало. Поругались – и будет. Сколько раз ссорились – столько же мирились. Нет, тут что-то серьезное. Может, всплакнуть?..

– Не валяй мне дурочку. Сколько, ответь?

– Ппппятть?… Ой, нец, Сереженька… Семь?.. С какого момента?.. Ну, не злись, не злись, я прошу тебя!

Серый ругнулся себе под нос и замахал руками, призывая небо и Пророка в свидетели:

– Ты еще говоришь, с какого момента?! Ты?! Вот и мне тоже интересно, с какого. С кем, когда и при каких-таких обстоятельствах.

В тени беседки из розовых кустов тихонько ахнули. Быстро-быстро, пока Серый не ушел, пусть ругается, пусть кипит, но только не успел бы опомниться:

– Витька, сволочь! Это ведь тебе Витька-прокурор рассказал? Всё рассказал? Что он тебе рассказал?!

– Достаточно. На три тома уголовного дела.

Новые ахи, вздохи и стоны из розовых кустов. Серый испытующе ждал, расставив ноги в синих шлепках, как боксер на ринге. Закурил, почесал загорелую волосатую грудь через черную футболку с надписью БОСС. Поправил штаны "абибас". В лучах рассветного солнца сверкнула толстая золотая цепь на его бычьей шее. Виски седые, на подбородке щетина.

– Сережа… Я могу объясниться? Дай мне шанс!

– У тебя их было предостаточно. Все твои слова – ложь, я тебебольше не верю. Так водить меня за нос! Столько лет!

– Витька просто хочет нас рассорить, дорогой. Не слушай его, они с Викторией Николаевной давно на меня держат зуб. Я верну тебе всё, до копейки.

– А честь ты мне вернешь? А веру, а надежду? А?.. Партнеры не должны топить друг друга. Мы одно дело делаем или нет? Почему у тебя есть ещё какие-то левые источники, сделки, доли? Про черный день кубышка?! Какие секреты между нами? Сын шайтана и дочери ишака! Крыса! Лысый черт!

– Сереженька, вы оскорбили память моей матушки. Она была кристально честной и порядочной женщиной, работала всю жизнь на льняном комбинате.

– Но как у достойных родителей мог родиться ты, такой изворотливый мошенник?!

– Я … Я не мошенник.

От беседки с розами и виноградом наконец отделилась фигурка субтильного благообразного старичка в сером костюме. Его такое же сероватое личико было печально и выглядело вполне искренно сконфуженным. Он повторил тихо, почти шепотом, страшно шепелявя и прикрывая рот ладошкой, затянутой в лиловую перчатку:

– Я не мошенник, Серж. Перестраховщик? Возможно, не возражаю.

– Так признайся наконец уже, что ты просто вор!

– Я, пшепшам, чито-то украв у вас, мон шер?..

Старичок, казалось, попал в серьезный просак, места себе не находил от ужаса, что допустил просчет и оплошность.

Серый попинал камушки садовой дорожки. Обмозговал. Покачал отрицательно головой.

– Доверие. Ты – изменщик, предатель, верно Витька мне глаза открыл. Шут с тобою. Живи теперь сам, как знаешь, в том аду, который сам создал. Я даже судиться с тобою не стану. У тебя же медотвод и справка найдется, на любой случай. Ух, и я же еще тебя на свадьбу сестры звал. Подумать только!

Солнце раскрашивало мир в теплые оттенки персика. Утро в своих ладонях держало тишину и чистый, росистый запах лугов. На улице Советской пробуждались птицы в ветвях деревьев, под деревянной крышей второго этажа. Пекари и молочники уже проснулись. Скоро встанут и засуетятся сапожник Каплан, врач Мендельсон и участковый милиционер с веселой фамилией Могила. Юноша Николай поедет на собеседование и провалит. А потом пойдет сдавать документы в институт – и его возьмут. Девушка Надежда откроет в Ленинграде кафе. А девушка Вера в Витебске – скульптурную мастерскую и музей в честь деда. А возле зоопарка другой юноша Николай починит музыкальную школу, сгоревшую много лет назад. Интересно, где, когда и при каких-таких обстоятельствах взяли они денег на свои малые, частные дзяла?..

Пан Заможский кротко улыбнулся на крики и шум своего компаньона и вернулся в дом. Так много дзел! Покормит котика Бублика. Сварит картошку. Погладит зазазанавески.

Из кармашка видавшего всякое пальто фабрики "Большевичка" выпадет на мостовую надушенная Кельвин Кляйн визитка: "решу налоговые споры, аудит, бухгалтерия, сдам, сниму, аренда".

4. Белый Шум

Как говорил Вадим Шефнер:

Где чего-то слишком мало —

Жди серьёзного провала.

Где чего-то слишком много —

Жди плачевного итога.

(Но у нас всё будет хорошо.)

Заможский вышел на крыльцо, осторожно, держась левой рукой в тканевой перчатке телесного цвета за перила, принялся боком спускаться вниз, вниз. Саквояж он прижимал к области сердца. Будто там нес военный архив. Или слиток золота. Или секрет полишинеля.

Трижды он оступился. Первый раз в лоб влетел идущий на таран майский хрущ. Второй – он увидел труп мыши, растерзанной котами прямо на ступени крыльца. Ее уже облепили мухи и муравьи. Преодолевая внезапную гадливость, завернул в чистый носовой платок, переложил под заросли люпинов. А пока пан волнуется страшно. Два дурных предзнаменования. И вот он проходит через наполненную живительной для нашего вампира тенью аркой, за которой уже Старый Город. Поворачивает по привычке направо… И едва не влетает очень болезненно в острый край фургона? Прицепа?.. И замирает, открыв рот. Дверки распахнуты. Внутри советские синтетические ковры "под восток", мешки со строительным мусором, мотки веревок, крючья, молотки, доски. И могильные плиты черного мрамора. На секунду даже почудилось, что там выгравировано его, Заможского, лицо. И даты. Те самые. 1940-2011 Померещилось, конечино.

– Дядя, отойдите. Мы не за вами.

Пошутил рабочий, запирая недра грузовичка на засов.

Вздохнул. Тяжело. Надо собраться. С силами. Разобраться и собраться. Собраться с духом. И выйти. Выйти из блаженного сумрака. На свет божий. В лучи безжалостного солнца. Сияющего как вечный свет истины.

«Люс аэтэрна», – пробормотал под нос киборг. И сделал шаг по мостовой.

– Дядя, это ваша машина? Мы как раз вас и ждали. Что ж вы трубку-то не берете? Отгоните её, бога ради. Нам не вывернуть никак.

– А чито ви тут дзелаеце, добры тщеловик?.. Вы на обед к семье заскочили или как? У меня есцем карта города. И действующее кладбище отсюда далеко.

– Да мы доску почета хотели установить. Тут жил герой великой отечественной войны Иосиф Моисеевич Ко…шский. Он еще и академик. Изобретатель. И поэт. А вы ему случаем не родственник? Похожи внешне.

– Ньец. Я проживал в Ленинграде. А родственники из Велички.

Подъезжает Ксафа на машине к дому на Советской после танцев. Мурлыкает под нос ариетку Вертинского. Настроение заметно улучшилось, он приободренно смотрит в ближайшее будущее. Он… Счастлив. Дорога перекрыта. Узкая прошловековая улица перебинтована полосатыми лентами, впереди, в темноте летней ночи, мигают огнями карета скорой помощи, машина милиции и пожарный расчет. В воздухе довольно сильно пахнет газом и дымом. Заможский останавливает мелодию, выходит из машины. И нос к носу сталкивается с Муртазиным. Серый стоит задумчиво уперев руки в боки, шея с широкой золотой цепью и торс настоящего атлета, ноги в боксерской стойке. На нем футболка "милитари", черные шорты, летние сандали и на запястье барсетка с документами. Курит.

– Добры вечур, Сэрж. Чито тут творится?..

Сирена тут же выключается. Хлопают двери. Экипаж спасателей, один за другим, покидают улицу. Муртазин оборачивается.

– Добрый. Ты пока туда не ходи. Задержись. На два слова.

– Слушаю.

– Только не обманывай меня. Хорошо?.. Во-первых… Я прошу прощения за то, что на той неделе я мог ну… Без веской причины на тебя… Ругаться. Я был ревнивый слепой идиот.

Ксафа стоял возле дома, переминаясь с ноги на ногу и пытаясь из-за плеча Серого сунуть длинный нос в арку и разглядеть, чито горив.

Серый вздыхает.

– А теперь, как говорят в шоу "Что.Где.Когда." – внимание, вопрос. Ответь мне, пожалуйста, только честно. Ты настолько не хочешь никуда со мной ехать, что готов спалить к чертям квартиру?..

Ксафа покачнулся и оперся о теплую стенку дома. Потом накренился вперед, словно готов был сорваться и бежать скорее в дом, спасать имущество. Серый его не пустил, мягко придержал за плечо.

– Мон кёр… Разве я… Не выключил?..

– Да, рыбка с кашей знатно подкоптилась. Придется выкинуть вместе со сковородкой. Имущество цело, если тебя это волнует. И котики тоже. Спасателей вызвали соседи, я сам только приехал.

– Ой…

– Пожалуйста… Тебе плохо?!

– Ничего, ничего. Пусцяки. Я… Немного расстроен.

И начинает тихо смеяться. Серый сбит с толку, хмурится.

– Да что с тобою? Ты это… Твой ржавый трансформатор или что там… Поберег бы. У тебя вообще нет выходных. И, думаешь, я не замечаю, какой ты рассеянный всю эту чертову неделю?.. Выкладывай. Что ты от меня скрываешь? Говори. Я готов. Пусть лучше страшная правда, чем неведение. И вот еще… Это не наезд. Я, правда, хочу тебе помочь. Скажи, у тебя там… – стучит по виску, – нет такой функции типа напоминалки?.. Как это?.. Памятки?.. Возможно ли тебе себя самого контролировать в обычных бытовых ситуациях. Я к чему… Если тебе объективно тяжело стало все запомнить и последовательно решить… Может… Мне как-нибудь тебе помочь?..

Ксафа смотрит на Серого с теми же молодыми озорными искорками, как час назад на Сусанну. Лукаво улыбается.

– Сэрж.. Вы помнице… Кажется. Еще в Ленинграде… Вы спросили меня, во что я верю?.. Смог бы я… Когда-нибудь принять религию пророка Мухаммада?..

– Э… Ну… Было что-то похожее. Только при чем тут это?

– Я знаю приблизительно, чито за ритуалы совершают католики и православные в похожей ситуации, как они подают на храм и ставят свечи, славят святых покровителей. К сожалению, я совершенный профан в исламе. Поэтому я дам тебе денежку, а ты уж зделай, как принято. Возблагодари от меня Аллаха, чито он милосерднее прочих богов. Воистину, он всемогущ и справедлив. И у него прекрасное чувство юмора.

4.1. Театр и после, в мастерской у Эдвардо

Заможский принес Надежде и вручил на беломраморной лестнице зеленовато-белую розу, обсыпанную по краям золотой пудрой.

– Ох, хаха, Саша, ты умеешь удивить! "Дарите женщинам цветы, дарите женщинам улыбки"?

Заможский ошарашил товарищей также и своим костюмом. Все привыкли видеть его в шерстяных пиджаках разных землистых оттенков и вечных серых министерских брюках. А тут… Черный пиджак с двумя рядами пуговиц и черная рубашка в мелкий белый горошек. И в джинсах! Эдик подскочил сзади, привлек к себе, накинул свой пурпурный объемный шарф и попросил Юру сфотографировать их всех вместе. "ита шэдерф! – Лайк и перепост! – Интересно, кто первый пошлет эту фоточку Серому? – Не прижимайтесь так тесно." Юрий выпалил, поздоровавшись за ручку со всеми по очереди:

– Саша, ты чего сегодня как на похороны?

– С каких пор строгий черный костюм не подходит для торжества или визита в оперу?

– А лицо кислое у тебя тоже к наряду?

– Нец. Голова чито-то побаливает весь вечер.

– Я думала, это вы раздобудете нам билеты через какого-нибудь "-мана" или "-сона" или как еще по-родственному.

– Ну чито вы, Наденька, кто все эти люди и кто я? Не знаю, о чем вы. Моя тетушка, покойница, работала при Александринке, но так уж сколько-таки воды утекло?

– Тетя Соня была мудрая женщина, только косила под дурочку.

– Так, тут изменения в программе, так что мы не на оперу попали, а на балет.

– Кель кошмаг'!

– Что, ты имеешь что-то против танцев? Ты же обожаешь танцы? Тем более, это же Чайковский.

– Да хоть сам Морис Петипа. Знаю я эти премьеры… Всё сырое и недоделанное, скверное зрелище, достойное жалости. Прима далеко не (называет имя известной танцовщицы прошлого столетия), и вся постановка – сонное царство.

– Саша, не унывай!

– Нормально так! Бесплатно в театр идет и не видел еще спектакля, а уже всё ему не так! – обозлился Юра. – Тебе только барокко на аутентичных инструментах той эпохи мило?

– Ну чито вы, чито вы, Юг'А, если так г'ассуждац, получается, человечество не должно было покидать пещег'.

– Меня посадите где-нибудь с краюшка, вдруг мне резко приспичит. Ничего не могу поделать, войдите в моё положение.

– При всем уважении, Надя, куда разместимся, я не контролирую. Так, поживее, ворон не считаем. Сюда.

В очереди в гардероб:

– Пропустите! Я работник театра!

Народ: Нахал! Ненормальный!

– Юра… – Ксафа наградил его долгим выразительным взглядом, потупился. – А вы всё такой же… – ищет слово, – дерзкий. Какая прелесть!! о, я очень давно не был в театре. Не помню, когда последний раз. Честно. Вот странность. Юра, солнце, ты рождаешь во мне щекотливое настроение перед премьерой.

Номерок триста. Зоо. Юра приказал всем стоять в сторонке, он пока утрясет вопрос с местами посадки. Вернулся уже после второго звонка, попросил не отставать и не теряться. В полной темноте пошли какими-то коридорами с декорациями и проводами. Первый акт они просидели в оркестровой яме.

"Есть билет на балет? Нет! – Ой, а кто эти посторонние люди?.. – Это-таки тетя сестры мужа моей тещи провела через черный ход."

Эдик шепчет Наде, упираясь коленками в какую-то дубовую доску:

– Я отлично понимаю, почему Николай не пошел с нами. Здесь ужасно неудобные стулья, совсем не для высоких мужчин.

– Нет, просто наша компания его бы компрометировала.

На Надежде было синее кружевное платье и черное белье. В синих волосах, скрученных в дреды, – деревянные шпильки. В ушах – тоннели. Эдвардо в красном спортивном костюме и розовой тельняшке. Эдик приложил в картинном ужасе ладони к щекам, сделав губками очаровательное «О», как на известном полотне Мунка, и отрепетированным голосом сценической дивы проблеял:

– Боже мой, как страшно! Его девочка сбежала в театр с тремя жителями Северной Венеции на букву пэ! Это смерть! Хмф, от трех часов с нами и балетом он бы не умер.

В антракте пошли в буфет. Надя спрашивает у Заможского:

– Послушайте, Саша, я вас не сильно подвела, что рассчитала? Я ведь думала, так лучше и вам, и мне. Вы спокойно займетесь своим бизнесом, кстати, что у вас там?..

Заможский достает из нагрудного кармана ядовито-красную визитку с греческим узором по краю "бухгалтерия, налоги, нотариус".

– Чем вы сейчас заняты с Муртазиным?

– Только не смейтесь. Мы сейчас выпускаем дозаторы для жидкого мыла и салфетницы в виде морских ракушек.

– Ну, и? Хорошее начинание. Полезные в хозяйстве вещи. И должны радовать глаз. Ты на них, надеюсь, наклеил какие-нибудь дешевенькие репродукции Бакста? Как, нет? Продам идею. Хочешь, даже эскиз сделаю?

– Кризис стимулирует рынок. Это инструмент. Кстати, Надинн, вам не пригодится ли пять бочек селедки?

– Соленой? А мне куда? Жарить?

– Пустите на винегг'ет. Как это? Г'усский чизбургер. Надинн, у вас когда рыбное меню в кафе, я это аж через два квартала чую.

– Пану Заможскому всё подвластно: он торгует и ломом цветного металла, и фейерверками, и зубными щетками, и автопокрышками, и тентами.

– Надинн, у меня к вам предложение!

– Не руки и сердца?

– Нец, чито вы. Почему бы вам не открыть минипекарню? Я поговорил с несколькими студентами, и они согласны вам помочь.

– Кхм, это вероятно означает, что Юра уже её привез, а Шура уже во всю её монтирует?..

– Юрась, водочки? А что милой даме?

– Сок из шпината и моркови.

Эдвардо поворачивается к официанту:

– Зайчонок, милый, ты слышал? Выдави немножко овощного сока и улыбку поискреннее – получишь на чай! – оборачивается к Наде, протягивает стаканчик, – Надюша, а ты по-прежнему, серьезно, никого не ешь? Даже теперь? А это не опасно? Есть же незаменимые аминокислоты, липиды, хотя, кто их знает, я в этом слабо разбираюсь.

Минут десять и стопок пять спустя:

– Надя! Я буду писать с вас Мадонну!

– А если родится девочка?

Эдвардо осушил еще рюмашку: Девочка? Вот и прекрасно! Девочка – это всегда надежда, простите за каламбур. О, я вас оставлю! Я вас бросаю, я увидел фактурного дядю и не могу его упустить!

И он унесся вслед высокого лысоватого мужчины с профилем Мефистофеля и солидным пивным брюшком. Мужчина был явно одинок. Шансы Эда возрастали.

Снова прозвенел один звонок, другой. Они всё ждали в опустевшем буфете. Наконец, Фомичёв откуда-то явился и вновь повел лабиринтами служебных коридоров. Надя, озираясь со смесью любопытства, восторга и ужаса:

– Мы, что, полезем к осветителям?!

– Да. Вот по этой лестнице. Осторожно, ради бога.

– О, Юг'а, манифик, шарман! Я чувствую себя как будто на "Русских Сезонах"! Дягилев не видел своих спектаклей: он работал со светом, был рабочим сцены, а не сидел в ложе в зале. И покуда весь этот коллектив Художников и Актеров работал над производством спектаклей, они как-то уживались, но когда к ним пришли успех, деньги, слава, то они разлетелись…

– Саша, подзаткнись и действуй. Ты всех задерживаешь. Лезь уже давай-на, наверх-на!

– Я… Обескуражен. Актеры вдохновенно несут отсебятину. Постановка шикарная, блестящая, чудесная. Декораторам и всему цеху театральной мастерской – виват! Мило, трэ жоли! дерзания юношества следует поддержать.

– Пшш, пшш, замолчите оба, с'иль ву пле, алёр. Или нас выдворят и отсюда.

***

Часом позже, в студии Эдвардо Фокина.

Эд вытаскивал всё новые и новые полотна, снимал покровы с гипсовых и глиняных статуэток и болтал без умолку:

– Мы с вами, друзья, переживаем ужасное время падения вкусов. Та самая терпимость привела к тому, что теперь любая пачкотня признается творчеством. Наивное и обывательское искусство выходит в тираж. Что мы видим в современных тенденциях дизайна? Разрушение форм. Как жонглер или фокусник, художник в наше время должен уметь выходить за пределы обыденности, но не терять функциональность вещи. Так появляются предметы интерьера, словно побывавшие в эпицентре ядерного взрыва, перевернутые вверх тормашками, размягчившиеся и даже отделенные, отторгнутые от своих прежних мест и значений. Что вы думаете, богатый инструментарий дает тебе крылья? Нет, он лишь делает досаду острее.

Надя разглядывала какую-то недоделанную скульптуру и улыбалась. У фигуры были готовы торс и голова, вместо рук торчали пучки медной проволоки. Рядом была пришпилена булавкой фотография модели.

– Мне вот эта ваша кареглазенькая очень нравится.

Эд не обратил на неё никакого внимания, продолжал:

– Человек, из заданных блоков в программе собравший любую х..ню, может её тут же напечатать. И это будет три-дэ-форм-концепт, и это будут покупать и станут этим восторгаться. То, что люди торгуют идеями, не новость. Но когда они замест таланта продают гэрбейдж…

Эдвардо регулярно приправлял речь англицизмами и вполголоса матерился, прокладывая маршрут по пыльным закоулкам своей мастерской. На стеллажах лежали свернутые в рулоны холсты, кальки, миллиметровая бумага. Какое-то стрёмного вида чучело с усами.

– Разговоры о деградации или смерти искусства или языка, по-моему, беспочвенны. О том, что в настоящий момент времени мы отвлекаемся на "загрязнение" или "шум", что нет ничего естественного, прочного, вечного, только пена дней. Но так ведь эта тончайшая вуаль и есть само биение жизни. Оно похоже на красочную мозаику, на круги из камней, на коллаж, ряд подобий, волнообразный узор. Немец (или австриец?) Гендель пишет оперу для английского двора на итальянском языке. В разные эпохи люди на западе увлекались восточным, и как мне видится, всё, что есть приятного из восемнадцатого века и ранее, в том числе, книжное дело, опера и фарфор, – всё украдено из Поднебесной. Комбатай, Юра, как это по-русски? Храбрость и ум недостаточные качества настоящего мужчины, для человека вообще. Необходимо взращивать широту взглядов, вкус, чувства, да-да. Русское дворянство, офицерство прежде всего да простят мне это слово – лирики, а лишь затем – люди при оружии, при шпаге. И для меня естественно сословие, что вы, Эдуард, презрительно зовете военщиной…

– Ты просто не ровно дышишь к мужчинам в униформе, вот и весь сказ. А я не устану твердить, что война и солдафоны – нечисть, общественная зараза.

– Тогда почему у тебя есть серия картин с русскими богатырями и святыми-воинами?

– Это другое. Это на заказ. За это мне деньги платят. Патриотизм популярен. Что не означает, что я надену лапти и косоворотку и скачусь до рисования лубков, политических комиксов. Меня не заставите в дождь и холод торговать матрешками у мостА.

– У мОста, Эдуард.

– Ваши речевые нормы требуют коррекции, Эдичка.

– Пусть моя безграмотность вопиюща, но ваши правки моей речи бестактны.

– О, ну я тогда тут всех младше и еще менее образованна, сразу видно, Уфа приехала! Говорите, говорите же еще, мне очень интересно пообтереться в среде питерской интеллигенции! Кура, греча и поребрик!

– Надинн, ну чито вы! Вы – настоящий человек в нашей компании. Мы – пустые, выхолощенные временем особы.

Эдик громко чмокнул воздух, подсел поближе к Заможскому, взял его руки в свои:

– А вот я не согласен! Во мне бушует вулкан страстей! Ау, какие у тебя ледяные пальцы!

– Бесстыдник… Старая кровь меня больше не греет.

Пан обменивается с Юрой быстрым многозначительным взглядом и спешит отсесть от пьяного Эдика в сторону.

Сидит Эд над иллюстрацией "Усадьба новгородского художника двенадцатого века" и думает печально, что отстал от жизни. Эх, вот это особняк! Не то, что я, до сих пор, по съемным комнатам.

– А ваш рисунок я позже переварю.

– Боюсь, вы потерпите фиаско. Целлюлоза для человека несъедобна.

– Александр Феликсович, я вас готова слушать часами. Почему вы ни пойдете в лекторы нашего ВУЗа? – подала голос Надежда.

– Я хочу, чтобы люди воспринимали мои слова не как теоретические концепции, а как живое чувство. И я не умею, читобы увлечь толпу. О чем я говорю свободно в частной беседе не получится передать многим. Мне будет неуютно за кафедрой, как за барьером для скаковых лошадей. Вольтажировать перед публикой. Юра, а вы домой?

– Да, мне завтра на другой конец города к семи утра. То есть, черт, уже сегодня.

Застегивает молнию на кожаной куртке, а руки не слушаются.

– Юра, как же вы поведете? Вы же под мухой. Не хватало еще, чтобы вас задержали службы правопорядка за вождение в нетрезвом виде.

– Я свою норму знаю. Это вон Эдик твой в зюзю. Пойди, утешь. Он там плачет, по ходу.

– Я? К чему – я? Ну, хорошо. Где он?

– В ванной.

– А где ванная?

– На втором этаже, направо.

– Юра, что вы с ним сделали?

– Э, думаешь, я домогался его любви? Фиг вам, очень мне это надо. Поэтому и рыдает.

Юра проверяет документы, напевая вполголоса.

– Но чито могу сделать я?

Юра шепчет что-то на ухо, до Нади долетает "иди-иди, а то он не в слезах утонет, а в собственной…" – "Ты его не мог остановить? Сколько вы еще выжрали вискаря?" Закрыл за Юрой дверь, вернулся.

– Надюша, у вас глаза уже слипаются. Ложитесь тут. Надо было вас отправить с Юрой?

– Спасибо, не волнуйтесь вы так, пан. Я написала Коле, он утром меня заберет.

– Ке малёрёз. Я не мог предугадать. Всё так хорошо начиналось.

– Что я, пьяного Эда не видела? Другое дело, что я могу чисто рефлекторно, с ним за компанию, потому что стала резко реагировать на запахи. Идите, отпаивайте его, чем найдете.

Художник лежал в одежде в ванной и в самом деле стенал и плакал. Резкий запах рвоты исходил от брошенного на пол мокрого полотенца.

– Эдвардо, вы как большое дзиця. Чито вам неймётся? Как можно так надраться, чито себя забыть? И вам не стыдно? Пойдемте, я помогу вам. Умойтесь, переоденьтесь и ложитесь спать.

– Уйди, с***! Я окружен вероломными льстецами, лицемерами и духовными кастратами! Ваше сочувствие неискренне! Ваши слова – лишь шаблон, с тем же успехом я могу слушать запись голоса, который будет повторять одно и то же, как автомобильный самоучитель английского! Ааай, я умру, и на моей могиле высекут "вот лежит замечательно несчастливый человек".

– Эдичка, свет мой, не вынуждайце меня.

Ксафа сунул нос в морозильную камеру холодильника, но льда не нашел. К его удивлению там лежали расфасованные по пакетам деньги. Да, Эдик не доверял банкам и хранил гонорары дома, как твой Плюшкин. А минеральной воды в помпезной двухуровневой студии Эдвардо не нашлось. Тогда Заможский освободил от кисточек и шпателей ржавое некогда синее ведерко, открыл окно, набрал с подоконника снега и высыпал за шиворот Эдику.

"Что ты творишь?!" – "Привожу тебя в человеческий вид. Ну и мука мне с тобою, ай-ай, а такой был светлый мальчик, призёр, лучший выпускник Академии Художеств за 199* год, почетный член союза, сам президент руку пожал…" – "отстань, пусти, с***…"

– Пожалуйста, мон фрэр, постеснялись хотя бы гостьи. Не говорите ничего такого, о чем потом пожалеете. Мне кажется, вы сами ощущаете, что заняты не тем, к чему лежит ваше сердце. Я отлично помню ваши бесподобные эскизы, в них есть изящество и редкостная грация, дух Возрождения.

– Мне остро нужна средневековая натура. Знаете, такое лицо, как на полотнах Брейгеля.

– Думается мне, вы могли бы найти такое в изобилии у слабоумных и побирушек на вокзале.

– О, Саша, а ты можешь быть жесток! – с укором в голосе сказал Эдвардо, раздеваясь донага перед старым знакомым. Впрочем, того совершенно не волновали его заросшие рыжей шерстью мясистые формы. Он листал купленную в фойе драму "Дидона и Эней".

– Нисколько, мон анж. Я строг, да, но вам же на пользу. Завязывайте с богемной жизнью. Этим вы лишь наносите урон своему здоровью и укорачиваете ваш век.

– Вы знаете, пан, что такое гранж?

– Конечино! Это маржинальный шик.

– Когда вы не надеваете вашу служебную улыбку, вас не легко узнать.

Лавандовый кондиционер и раскаленный утюг.

– Я считаю, злейший враг человека – это он сам.

– Когда-то, когда я был юн и беспечен, я наивно полагал, что творю наравне с Модильяни.

– Ого! А теперь?

– А теперь… Я вчера первый раз за три месяца взял в руки кисть. Чтобы помыть.

– Меня пугает ваше чувство юмора.

***

Давайте о забавном и милом. Вот Эд придумал удивительно нестандартный для него ход конем. Ага, вы не покупаете мои фундаментальные полотна с изображением панорамы ночной жизни Москвы, что это не может служить украшением вашей усадьбы? Говорите, я продал в Лондоне две картины только потому, что примазался к выставке лиц с ограниченными возможностями, и меценаты решили, что я – дебил? Ладушки… И он широко распахивает двери своей студии и организует действительный мастер-класс для сирот. Правда, среди сирот был замечен (но не схвачен с поличным) также наш Саша З. Они расписывали гипсовые тарелочки. Все счастливы.

4.2. Утка

Такато Ямабиру вышел на рассвете из Эдо и направился в провинцию Х. Он шел пешком, одетый в простое поношенное синее платье, с узелком в одной руке и луком со стрелами в другой. Его ждал в гости муж сестры, Куро Кадагата, живший в это время года в небольшом имении в деревне Нараэ, возле Ниигаты. Харусамэ Ита, молчаливая служанка, прислуживала их семье много лет.

Сливы роняли свой цвет с каждым дуновением холодного ветра с гор. Небеса сверкали тем оттенком синевы, что бывает только в апреле. Белые облака, похожие на перья гусей, лежали на вершине Фудзи, и прелестно розовели на восходе солнца. Дышится легко, дорога не в тягость.

Близился полдень. Такато сел в раздумьях завтракать на корень старой кривой сосны. Всё ещё было холодно и сыро. Где-то высоко в небе издавал резкие звуки невидимый сокол. Такато выпил припасенной воды. Улыбнулся. Куро всегда производил впечатление странного человека. Как говорят, слегка не от мира сего. Впрочем, сестра никогда не жаловалась на мужа, и Такато мысленно обещал себе соблюдать все правила вежливости в их доме.

Без приключений и без навязчивых попутчиков Такато преодолел дорогу. Вдоль нее ему не раз встретились поросшие мхом капища, где-то посвященные благочестивым монахам каменные изваяния боддхисаттв, а где-то капризным духам природы. В Оромэ Такато даже оставил подношение, хотя и не планировал: он всегда говорил, что он слишком ленив, чтобы считать себя верующим. В детстве – да. Он хорошо помнит, как важна была вера в могучие силы в детстве.

Однажды, Такато с сестрой заблудился в горах, ему было пять, а ей шесть лет. Тогда всё казалось им живым, одухотворённым. И колесо старой мельницы, что вздыхало и стонало ночью. Участниками их простых игр были камни и палки. Камни были важными гостями. А палки – их лошадьми. А рыбки в ручье точно были живыми, тут не поспоришь. Он не помнит точно, почему, при каких обстоятельствах, но они поссорились в игре, сестра стукнула его и нечаянно слишком сильно толкнула. Маленький Такато полетел кубарем на острые камни. Когда родители отыскали их, Такато, с рассеченным в кровь лбом, твердил одно, что рядом крутились две лисы, и это они виноваты, а вовсе не сестрица Яёи. С тех пор у Такато шрам на лбу и крючковатый сломанный нос. Да, он не записной красавчик. В юности над ним потешались, прозвали Коршун-Такато. Он не обижался. Но после той страшной ночи в горах стал более молчалив и замкнут. Почти никогда не смеялся.

– Эй, Такато! Ты так и не женился? После смерти отца ты только и знаешь, что пьешь и играешь. Смотри, скоро последние деньги спустишь! На что тогда жить станешь?

– Вот когда всё растрачу, тогда и посмотрю.

– Молодость проходит, господин Ямабиру. Послушайтесь сестры, вам пора остепениться.

– Это что за курица, Яёи? Где ты её взяла? Где Харусамэ?

– В прошлый четверг мы поймали Харусамэ на воровстве. Так жаль. Пришлось спешно искать новую служанку. Эта глупее, но зато честная. И за труд берет рисом. Совсем немного, вот посмотри, братец.

Яёи села на циновку и отодвинула ширму, показывая Такато комнатку служанки. Крохотная и темная, размером в один татами. Такато прищурился и разглядел на стене раскрашенную цветной тушью гравюру – красавец-селезень в брачном наряде, уткнув клювик в надутую колесом грудь плывет по воде. Иероглифы стерлись. Почему-то, если прочесть оставшиеся, выходило "подарок" и непонятное слово, которое Такато не знал.

Служанка прошмыгнула между ним и сестрой, метнулась в дальний угол, где сложены ее тряпки, достала из-под них короб с рисом и, давясь, принялась набивать рот. Ела она руками, неопрятно, горстями зачерпывая рис, рыгая и чавкая. Она была жирная, старая и отвратительная женщина. Неприбранные волосы торчали паклей. Лицо всё в саже очага. Ногти чёрные и обломаны. Завязки ее полосатой одежды ослабли, ворот неподобающе широко оголил шею и плечи. Увидев, что Такато пристально смотрит на нее, женщина заулыбалась, показывая редкие гнилые зубы. Такато отшатнулся.

– Вижу, ты тоже от нее в восторге! – пошутил Куро, сидя у очага. Когда он вошел в дом? Таката не заметил, всё еще думая, как ела та страшная служанка. Не выходит из головы.

– Наверное, она очень голодна?

– О, да! Она у нас третий день, а ест по-прежнему как бездомная собака.

– Откуда она взялась?

– Не знаю. Жена где-то на рынке нашла.

– На рыбном рынке, верно. Она дочь рыбака Катугавы. Ты не помнишь Катугаву? Смешной старик, который разговаривает с карпами.

– У которого полумертвая мурена на прилавке съела кальмара, а потом спрыгнула и по суше, на брюхе уползла в море?

– Да-да! Это он! Это его старшая дочь!

– Его старшая дочь – мурена! – расхохотался Куро, держась рукой за свои пятки. – Почему ты не ешь? Садись с нами, разве ты не голодный?

Сестра поставила перед ним странную миску с крышкой. Такую большую и тяжелую. Как она в одиночку с ней справилась? Сладкий запах жирного мяса разливался в воздухе. У Такато потекли слюнки. Но почему-то отвратительная служанка так и стояла перед внутренним взором. Если это готовила она…

– Возьми хоть один кусочек!

Ему сунули в руки палочки для еды и мисочку поменьше.

– Это свинина? А у вас нет чего-нибудь попроще? Лапши? Бобов? Редьки? Почему ты так странно смотришь?

– Ты попробуй!

– А почему вы сами ничего не едите? Куро, давай, ты первый!

Куро как-то недобро посмотрел на Такато, переглянулся с беременной женой.

– Гостю в доме почет. Ты первый. Это не свинья. Это всего лишь утка. Утка, утка! Такая большая и вкусная утка! На всех хватит! Это утка, жирная утка! Ешь, ешь!

В голову Такато закралась нехорошая мысль. Голова начала кружиться от голода, но он отложил палочки и незаметно подвинул к себе лук со стрелами. В доме было слишком тихо. Противная служанка куда подевалась? В доме был либо Куро, либо она. Одновременно они не появлялись. Бедная Яёи. Она, наверное, сильно околдована, раз ничего не замечает. Говорят, если угадаешь имя духа, то можно его подчинить себе и спастись. Сейчас Куро отвлечётся, повернется к Такато спиной, чтобы снять крышку с большого блюда…

Это была утка. Просто жареная утка.

– Правда, у нее глаза несчастные? Похожи на глаза Харусамэ?

4.3. Валинорский Вестник

Чрезвычайное происшествие в порту Валинора!

Вчера, рано утром, в половине пятого, в районе пристани им.Галадриэли,где пришвартованы на ремонт несколько нефтеналивных судов, произошло возгорание на находившемся там второй месяц торговом корабле «Ласточка-2». Льды залива еще не достаточно окрепли, чтобы бригады пожарных смогли по ним добраться до очага, и они предприняли несколько героических попыток, впрочем, неудачных, добраться на ладьях на воздушной подушке и подать как можно ближе к эпицентру специальный аэрозоль, призванный снизить температуру. Как сказал капитан потерпевшего бедствие космического судна, сэр Хью Бартоломью, более известный читателям как пират Черный Барт (в отставке) и сценограф новейшего валинорского театра (действующий): «Холодная вода медленно просачивалась через обшивку, весь экипаж моей ласточки взмок, все как один сражались с самого начала, пока еще он (***), так сказать, был в зародыше! Мужественно несли свою (***) службу! Особенно хочу отметить слаженную работу нашего штурмана (***) Дженни Бьянки, главного инженера Никки и (***) моего второго помощника… Хотя, нет, много чести… Вычеркните имя этого (***)ина сына!.. В последний раз спрашиваю, кто бросил валенок на пульт?!» (капитан отнимает и съедает пленку диктофона)

Металлическая обшивка накалилась по данным наших тепловизоров до четырех тысяч градусов, кое-где приближаясь к температуре звезд, а густой черный столб дыма был виден из стен дворца светлейшего Элронда Великолепного. Страшный жар заставляет наших специалистов строить весьма тревожащие прогнозы. Не забывайте, мы не можем предугадать, как поведет себя двигатель этого межгалактического корабля. Мы знаем немногое, что удалось перехватить со слов придворного крысолова Дома Феаноровых, эксперта по «тарелочкам» и «палеоконтакту», выступление которого вы могли видеть вчера в восьмичасовом экстренном на канале «Холмики-ТВ»: «я предупреждал, что чужестранцы везут с собой не только цивилизацию, но и чуму, оспу, электроодеяла и опасное антивещество, у них там спрятан незадекларированный ядрёный реактор!»

На текущий момент смрад распространился по всему району, жители пакуют чемоданы. На тракте многомильные пробки. Стянуты дополнительные отряды водометчиков, идет обсуждение о возможности задействовать в тушении ледяных драконов. Обстановка напряженная, но наша древняя раса не должна поддаваться панике и провокации. Помните, на нашей стороне иммунитет и медленный метаболизм!

Колонку подготовил ответственный редактор Маэдрос.

UPD. Только что на наших глазах второй помощник капитана с ножом в зубах зачем-то полез в прорубь! Следите за развитием событий на нашем сайте и в ежечасных объявлениях глашатаев!

5. Сладкий финал

Кирстен не любила свою девичью фамилию, доставшуюся от отца. Его прославленное имя итак омрачило всю ее школьную юность, годы в университете и успело даже порядком нагадить в первые годы карьеры. Теперь она сидела на скамейке в раздевалке, любовалась кольцом на пальце и то и дело открывала и закрывала паспорт, где жирный штамп доказывал её самолюбию, что она – Кирстен Горн. Фамилия так ей шла. Кирстен мечтала полететь на медовый месяц во Францию, непременно в Париж! В гугл картах она насохраняла маршрутов и точек, где им обязательно надо зачекиниться, сделать селфачок и вывесить в фейсбуке отчет на зависть бывшим, таким откровенно одноразовым и дешевым подруженькам. Пусть удавятся, жабы! Она теперь Горн, Горн, Горн – и точка!

Кирстен вздохнула и убрала телефон в несгораемый шкаф, закрыла на ключ. Два непринятых от матери. Один пропущенный от сестры. Неизвестный? Потом перезвоню! Наверное, из страховой службы, они так пекутся об их безопасности в путешествии!

Кирстен Горн. Надо привыкать. Отзываться, если кто-то из сотрудников зовет. Она нацепила белый халат, бейдж-пропуск, еще раз полюбовалась на новенькие буквы фамилии. Улыбнулась, тряхнула головой. Всё, всё, Кирстен, хорош теряться в облаках! Ты на работе! Надела сменные туфли, бахилы, взяла планшет с записями.

Ежедневный медицинский осмотр прошёл быстро, только на психологе она застряла, стушевалась. Разволновалась. Алек прекрасно знал, как на Кирстен действует гипнотически остановившийся, потухший взгляд его черных маслянистых глаз и голос – медленный, тихий, усыпляющий. В кабинете было душно. На стене висели пейзаж с лесной опушкой, портрет Короля и фото выпускников факультета 1999 года.

– Итак, Кирстен, у тебя всё в порядке? Сон, настроение?

– Да, доктор Ал, я нормально себя чувствую. Я понимаю, как важно для работы мое самочувствие и режим, самодисциплина.

– Горн?..

– Что?

– Ничего. Вы свободны. У вас еще пятнадцать минут, чтобы собраться, запустить все экраны. Вы знаете…

– Да, доктор Ал, я знаю. Хорошего дня!

Кирстен вскочила, как на тренировке, быстро спустилась по лестнице на третий, прошла по коридору, до двери налево, затем в главный корпус, на второй этаж, ключ, поворот, щелчок, направо, лёгкий нажим. Замирает сердце. Двойная бронированная огнеупорная дверь. Еще мелькание света в фальшивых окнах, белые одинаковые коридоры, похожие на больничные. И на лифте (только для персонала!) – на одиннадцатый. Всё, Кирстен на месте.

Начало смены ровно в шесть утра. Без десяти, она знала, начнутся обходы и штрафы. Она уже не успевала заварить кофе в любимой кружке "Я люблю Бэйба", с розовым поросенком. Если её напарница заболела… Черт, так и есть. Кирстен помрачнела. Протерла стол антисептиком. Полила остатками вчерашнего чая чахлый фикус по кличке Борис. Она была готова начать уже в 5:54.

Звонок. Дежурная резиновая улыбка. На подготовительных курсах их учили щебетать, как соловьи, и выуживать из клиента крупицы смысла, как контрразведку.

– Диспетчерская! Оператор Кирстен Горн! Доброе утро! Чем могу помочь? Мэм? Ваш адрес! Повторите, пожалуйста! Да, оставайтесь на линии… Да, Кирстен Горн! Оставайтесь на линии! Чем могу?.. Да! Успехов и хорошего дня! Здравствуйте! Это оператор Кирстен Горн с пятого участка! Слушаю! Вам нужна техническая поддержка? Ожидайте, пожалуйста! Перевожу!..

Её предупреждали на собеседовании. И начальник был с ней исключительно любезен. Все сопереживали Кирстен и недоуменно спрашивали, правда ли, ей будет комфортно работать в таком режиме, на таком объекте?.. А Кирстен тогда так была рада контракту с фирмой, что не придала значения косым взглядам и перешёптываниям коллег. А что? У неё одной хранились все пароли, почтовые ящики, секретные папки, невидимые в сети пользователям с обычным уровнем доступа. "Хотя… Да… Переутомление начинает потихоньку накапливаться…" – призналась она месяцем раньше Алеку. Он посоветовал соблюдать режим работы, сна и водно-солевой баланс. Ррр! Придурок!

Сегодня был понедельник, и клиенты атаковали на всех фронтах, как волна безумных зомби из дурного кино. Бабки с периферии, разносчик пиццы, солистка благотворительного хора, бухгалтеры, полицейские, секретарь муниципального депутата, медсестры, таксисты, подростки-прогульщики и этот, свихнувшийся, Йоханн, который звонит ежедневно и еженощно по восемь раз с разных номеров. Кирстен сбросила наушники и закрыла глаза, потянулась. Как, уже два часа дня?! Её смена закончилась.

Она еще не знала, что все рейсы отменили. Плакал её с Эриком Париж. Она не знала, что мать с сердечным приступом вчера ночью увезли в больницу, а сестра в этот час в слезах пытается подкупить дежурную сестру, чтобы её пустили в реанимационное отделение, и два здоровяка-охранника теснят её за ворота.

Взгляд Кирстен упал на кружку с поросенком.

– Привет, Бэйб. Давай, тяпнем с тобою кофейку?..

Кирстен развела пакетик с напитком в горячей воде и наконец разломила вафельку в шоколадной глазури.

5.1 Лёд: Смерть и Глашатай (фрагмент повести)

– Кто?

– Свои. Я твой брат, Саша. Открывай, Виталик.

– Саша?.. Очень глупая шутка. У меня нет брата. Брат умер много лет тому назад.

– Открой мне, Виталь. Это действительно я. Можешь проверить.

Человеческое любопытство всегда срабатывает. Хозяин квартиры чуть приоткрыл щелочку, чтобы посмотреть на наглого визитера. Дверь открылась шире. Еще шире. На площадке было темно, горела единственная тусклая лампочка у дальней стены. Не было сомнений, брат узнал его мгновенно. По голосу.

– Нет, я вас не знаю. Уходите.

Но дверь не захлопнул. Смотрел в лицо с заострившимися, застывшими чертами, в по-кошачьи горящие ровным неярким светом глаза.

– Брось тупить. Это я. Ты знаешь, я вижу.

– Откуда ты явился по мою душу?

– Из ада, конечно же. Пустишь в дом?

– Мертвеца? В дом? Это крайнее безрассудство.

– Впусти меня. Мне нужно. Мне важно. Я обращаюсь к тебе за помощью. Первый и последний раз.

– Я не одалживаю мертвым. Изыди к лешему.

– Виталь, я могу и по-плохому. Мне очень нужна твоя помощь.

Он улыбнулся крепкими волчьими зубами.

– Ты один? Ну заходи, заходи. Не отстанешь ведь. Ты стал, вроде, повыше и покрепче? Как смерть меняет людей.

Виталий ушел в соседнюю комнату и появился вновь… с дробовиком, направленным брату в лоб.

– Эй, эй, полегче! Откуда у тебя такая штука?

– В лихие девяностые купил по случаю. Я знаю одно: какой бы ты ни был, живой или восставший из мертвых, без головы ты не опасен.

– Черт… Опусти ствол, я не причиню тебе вреда.

– Ага! По-другому сразу запел! Видишь, как безотказно действует великий уравнитель! Ну, теперь поговорим. Чего тебе надо, упырь?

– Блин, ты же не собираешься залить своё жилище содержимым моего черепа?

– А тебе как бы не хочется терять такое нежное девичье лицо?

Виталий держал палец на курке.

– Это ж надо было перед смертью так замарать своё имя… Что, теперь расплачиваешься на том свете?

– Откуда ты?..

– Сорока на хвосте принесла. "Скандал в психушке". В газеты попало. Твоя бывшая, Маша, прислала вырезку как доказательство того, что всегда знала, ты – конченный *.

– Черт, и на что я только понадеялся… Кретин…

– И на что?

– Ждал от тебя братней поддержки. Я попал в переплет. Не я один. Но по заведенной единожды традиции, расхлебывать послали меня.

Шуряйка, не обращая внимания на направленное в него оружие, подвинул стул и сел посреди комнаты. Расставил широко ноги, порылся в карманах куртки, достал сигареты, неспеша прикурил. Виталий чуть опустил дуло. Может, рука устала?

– Так кто ты такой?

– Твой брат.

– Это я вижу. Ты – мой мертвый брат. Прекрасно.

– Я – шестерка Принца Пиявок.

– Это имя твоего демона-хозяина?

– Не хочу заморачиваться с лишней информацией. Давай о деле.

– Нет, я никуда не спешу. Я, знаешь ли, фрилансер. У меня куча времени. А практическая магия меня интересует.

– Со мной об этом бесполезно говорить, я в этом ни бельмеса не смыслю. Да, я вроде как, пришелец потустороннего мира. Кровопийца. Не к месту робкий. Вилять, Виталик, выслушай мою просьбу! Я тебе давно хотел позвонить или написать. Знаю, звучит дико. Дать хоть какой-то знак, что вот так заявлюсь.

– Очень вежливо с твоей стороны. Почему же не написал, не позвонил?

– Вмешался злой рок. Я – неудачник.

– Признаёшь?

Виталий перевел оружие с боевого режима, бережно поставил рядом с собою, дулом вниз. Вздохнул.

– Извини, что неохота тебя обнимать.

– Понимаю. У меня… У нас проблема. Вообще надо было обратиться раньше. Моя скромность меня сгубила.

– Скромность? Это не про тебя.

– Ну, вкратце, мы в полной ж***.

– И много вас? Ты – делегат, парламентер, а потом мне ждать, что еще приползет всякая нежить?Сколько?

Шурик стиснул зубы и прошипел с нажимом, как сдутый мячик, отводя тоскливый взгляд:

– Ну… Двое моих подельников и одна баба.

– Двое?! Зажрался ты, я погляжу.

– Да, нет, один – бывший. Баба эта – его нынешняя жена.

– Ну и нравы у мертвецов!

Шур сидел на стуле и вертел головой, скользя взглядом по шкафам, столу, этажеркам.

– Чего?

– Да вот любуюсь. Вдруг пришло в голову – интересно, как бы выглядело моё жилище, если бы был я щас как ты.

– А от чего помер-то? Не от СПИДа? От стыда не мог он на себя руки наложить, не та порода.

– Подумывал, но не мог. Я уже не принадлежал себе. Сердце.

– А у меня, видишь, тоже не фонтан. Мой скверный характер с годами стал еще хуже. Развелся. Пью. Вот составляю сборники про гадания, пятьдесят рублей за лист.

– Тогда прости, зря я тебе явился. В моей беде поможет разве что губернатор края. Мне нужен щедрый меценат.

– Как? Мертвым тоже нужны деньги? ЧуднО!

– Не смейся. У меня… У нас несчастье.

Разница меж ними не семь, а все семнадцать лет. Виталик был старшим братом. Он обладал не менее склочным и вздорным характером, чем Александр когда-то, во времена, которые он, как говорит, вытравил из памяти. Виталий был тогда, давно, в прошлой жизни, выше ростом, крупнее, сильнее братца и вообще мужчина хоть куда. Сейчас на него без жалости не посмотришь. Возраст. Сорок семь? Пятьдесят? Облысел, располнел, в очках. Нет, они не виделись дольше, чем семнадцать лет. Отчетливо – дольше. Не смерть Александра их разлучила. Что-то другое, раньше. Свадьба брата? Его отъезд? Возможно.

На Александре были черные джинсы и заправленная в ремень клетчатая рубашка с длинным рукавом, а на каждом пальце – массивные серебряные кольца. Он разулся и ходил по темным пыльным комнатам в белых носках. За ним всюду следовал негромкий аромат, пожалуй, яблок и мыла. Он всё исследовал, всюду совал нос. Открывал дверцы, заглядывал в ящики. Его косо подстриженная чёлка окрашена в пшеничный блонд, на ушах, бровях, крыльях носа, щеках и губах – едва заметные, затянувшиеся белые пятнышки, следы от вынутых сережек. С собой он принес охотничий брезентовый рюкзак.

– Помнишь девяностые? Агату Кристи? "Давайте все сойдем с ума, сегодня – ты, а завтра – я." Ты когда поступил в психиатрическую, я долго крутил пальцем у виска.

– У меня был дьявольски притягательный план по захвату власти. Сначала мне должны были подчиниться районные больницы.

– Ты… шутишь сейчас?

– Да, вообще-то. Нет, я просто хотел ни Буя не делать, красть тяжелые препараты и толкать потом их по мелочи. Ты понял, да?.... всё запуталось окончательно. Жени нет больше с нами, но мы не хотим с ним расставаться тривиально.... Мы собираемся заморозить его в вечной мерзлоте где-нибудь в очень высоких широтах, где он когда-то ходил на корабле…

– Хм. Знаешь… Я всё же постараюсь тебе помочь. Тебе и твоим… друзьям. Мне пора что-то менять в жизни.

– "Я устал, я ухожу"?

– Да, черт побери, именно! Да, я не миллионер. Моё имущество – всё, что ты видишь. Но! Есть еще дача. На даче есть мастерская. А в мастерской… Поехали, покажу, что. Что у тебя в рюкзаке? – поинтересовался брат.

– Несколько доз подготовленного эритропоэтического глобулина в шприцах для инъекций, сухая плазма на черный день. Смена белья. Несколько фоток, которыми хотел тебя одновременно удивить и напугать.

– Там есть я?..

– Нет. Только я. В дурной компании.

– Покажь.

– На.

– Ааааа, узнал, узнал. Кто это? Твой коллега?

– Главврач Осипов.

– А это?

– Буйный пациент.

– Тот самый?..

– Ага, он. Роковой шизофреник. Мастер-вампир.

– И ты приехал просить помощи вот для него?

– Нет. Твоя помощь очень нужна мне. Но он поедет с нами, уж как пить дать. Такая гнилая натура. Он взял отпуск.

5.2 Любовный многоугольник

Долгих двадцать лет квартира на канале Грибоедова пустовала. Наследники бывших хозяев никак не могли поделить имущество. Судились, разрезали квартиру на несколько коммуналок, пытались сдавать долями, снова судились. Пока волокита продолжалась, жилье стояло опечатанное. Бабка Нюра из шестнадцатой лопалась от любопытства, кто же и когда наконец станет её соседями. Железная Нюрка жила тут с семидесятых и многое могла порассказать про последних хозяев. Нет, она ничего не видела. То есть нет. Она видела, кто и когда приходил, кто и когда уходил. И слышала. И делала дедуктивные выводы.

У бабки был чуткий слух. Особенно ночами, о, да, как там, за стенкой, проходили ночки-то! Ух! В этом доме царской постройки уцелели старинные воздуховоды. Или это была система связи, домовой телефон, более примитивный, чем телефон Бэлла, для вызова челяди? Короче, бабка Нюра слышала каждый вздох, каждый чих у соседей, попивая чаек на кухне. И каждый глухой вопль, каждый удар плёткой – в спальне.

В девяностые она даже завела тетрадку, где записывала номера машин гостей, время приезда и приметы входивших и выходивших из подозрительной квартирки. Боевые дежурства бабки Нюры, борца за нравственность. Тетрадка эта так и лежала под комодом, заставленным керамическими фигурками кошек, пока бабку осенью не хватил удар, и она возьми да и помри.

Внук бабки, Эдуардо Фокин (о нем в другой раз) по большей части жил в Москве, перепоручил разбор хлама и вывоз рухляди фирме "Весело и с ветерком!" Два ядовито-розовых фургона уже были доверху забиты книгами, тюками с одеждой и мебелью. Служба клининга с промышленным пылесосом, а за ними маляры с побелкой поднялись на третий этаж. Да так там и застряли, сгрудившись вокруг выцветшей тетради.

– Погоди, я запутался. Кто с кем-то?

– Это была его вторая жена, бывшая.

– Но как же бывшая, если они снова стали вместе, ну, того?

– Ей просто некуда было идти, вот она и вернулась. А так, он ей не рад был совсем.

– Стойте, а как же тот мальчик светленький, молоденький? Саша? – печально вскрикнула уборщица Жанна, вырывая тетрадку. – Он же в ту ночь…

– Да, бабка Нюра пишет, как он входил с тем высоким страшным типом, но больше нигде не упоминает.

– Ой, что здесь было-то?! Ой, и милицию не вызвали?!

– Бабка говорит, ментам он платил, и они его не трогали. Они явно тут притон организовали. Место отличное.

–– Прочитайте, еще раз кто-нибудь, про ту ночь…

"В восемь двадцать приехала черная волга прокурора, за ней черный хозяйский бмв √ в 666 дд, а затем в девять ровно бежевые Жигули слащавого завитого директора клуба, они немного постояли вместе, поговорили, похоже, спорили, и пошли в парадную. Внизу остался водитель бмв, что на цыгана похож, ждал сигнала хозяина. До полуночи проверял гостей. После десяти так и хлопали дверьми, туда-сюда, окаянные. Девиц привез на зеленом запорожце крашенный блондин, кажется, Свят, сначала трех, потом еще за двумя съездил. За ним Федьку Слепого привезли те богатые англичане и француз-юрист. Покурили, сбегали за выпивкой и в дом. Ближе к полуночи, как заведено, танцы, и до трех ночи. Я уже хотела им стучать по трубе шваброй, но они внезапно выключили и тишина такая, страх. Какая-то заварушка случилась. Подрались, что ли? Выстрелов не слышно было. Никто не кричал. Или отравление, или задушили, изверги. Скоро вышли все девки, я их пересчитала, все пять были в целости. Маргарита еще час с ними курила на набережной, у фонаря, но с ними не поехала. Потом мужики иностранцы. Значит, в квартире остались Федька, Виктор, двое Сашек и Свят. И с а м. Ой, страх какой. Слышать то слышала, говорили громко, но ничего не поняла, по-немецки они что ли, по-французски говорят? Точно, наркотиками торгуют. Как бы не убили они кого."

– Вань, Лёша… Какого числа это было?

– Тридцатого.

– В ночь на первое? Вам это не кажется символичным?

– А что?

– Бабка была советской женщиной, она не могла заметить одну деталь.

– Какую, Жень? Опять свою мистику разведешь! Всё банально: бордель тут был.

– Нет, посмотри на даты. Все сходится.

– Что сходится? Что, шабаш чертей и ведьм? То полнолуние, то солнцестояние?

– А, нашел чему удивляться! Мне удивительно, как он с третьей женой сошелся, а сам свидания кому назначал, а?

– Гонимые извращенцы, что с них взять.

– Жаль, пленки бабка не записывала.

– У хозяина, сто пудов, были пленки. Надо же было их всех чем-то шантажировать.

– Он их сжёг, когда женился в четвертый раз. На негритянке из Сомали.

– Я бы за такого не пошла. Это себя не уважать.

– И куда они потом уехали? В Молдавию? В Венгрию?

– Нет, в Венгрию уехал Федька с его бывшей второй женой.

– А в Италию?

– Не знаю. Актер с Анной в Германии, это я запомнил.

– А Вика вышла потом за прокурора. И удочерила Лизу, младшую, от Владика и Маргариты.

– Содом и Гоморра!

– Да нет, обычное общество совместного проживания.

– Комбинат общественного питания зла!

– Любовь зла, полюбишь и…

– Ребят… Что с этой пакостью делать?

– Я бы сфоткал и слил на ДЗЕН.

6 С.А.Л.О.

Острава. Чехия. Март.

Проехали чешские деревни Дольни Мокропосы и Горни Мокропосы, и Дрльно Хабры. Надо читать не Дрльно Хабры, а Дольни Хабры. Мои будут произносить Дрельно Храбры. И дивитися, что их никто не понимает.

На первой же остановке пан Заможский не терял времени – он решил наладить деловые связи. Мир, дружба и несыгранный парадокс. Шахматы в стиле Маши Шараповой: одна из кофесменеджриц, когда делает ход, издает прямо-таки звериные вскрики. Под дверью вагончика столпился весь состав рок-группы "Счастливые Люди".

– Подожди, с кем она там играет?

– С нашим несостоявшимся промоутером, Заможским.

– Э, он же, вроде, совсем не из этой команды?..

– Давай заглянем одним глазком, убедишься.

Ах! Уй! А! О о о О о о О о о! Шах!!

– Помилуйте! По два слона чегнопольных с обеих стогон да исчо и два шаха одновгеменно! Нет, ну это фогменное безОбгазие!!

"Счастливые Люди" резко распахнули дверь – и видят… Прерванная партия – вот о чем до боли зубовной сожалеешь, если отдаешься этому с истинной страстью. Через секунду они все уже искренно болели.

– Мы тут в шахматы играем, а вы…

– Уууууудачной игры, друзья.

Белые применили нечестный прием. Это была шутка ВЕКА!! Кому рассказать… Увидев, что следующим ходом по-любому черным мат… Они сказали: а давай у тебя тут стояла пешечка? (с8)

– Я не няша, я тру!

– А чито и с чем и в чем вы тгёте?.. Воспользуйтесь кухонным комбайном. Милотаааааа…

– Я – тру. Тру, тру, скоро дырку протру.

– Возьми владькин перфоратор. Эффективнее.

– Дык в лесу розеток нема…

Лицо Ксандра как-то исказилось, дрогнуло и замерло. Его внутренний взор, миниатюрный автономный экранчик кибермозга, был полон красных светящихся сообщений. Выскакивали всё новые, и он не мог уже видеть из-за них лица собеседника. "Ошибка: неправильное время. Ошибка выражения: неожидаемый оператор. Ошибка. Ошибка. Системный сбой… Проверка… Ждите… … … Ошибка." Ладно, программа глючит. А ну-ка, это рандомный процесс?..

– Что за вонь? Средство от тараканов? Какими-то клопами пахнет, нет? Ксафа, это твой парфюм? Ацетон?

– Нет, это водоотталкивающая пропитка для обуви, – критически рассматривает ботинок. – Наша поездка губительно на ней сказалась.

Ксандр покачивает головой, глядя на поведение товарищей, мусолит мундштук с незажжёной мятной сигареткой.

Товарищ Заможский стирает носки – и думает о казусе. Кормит хлебом речных чаек на пристани – и думает. Пьет плазму из термоса – и думает. Проверка жесткого диска завершена. Подождите… 1%… 2%… 2%… 3%… Сбой.

Неформалы – страшные ребята!

6.2 С.А.Л.О. (Стопэ, А Любить Опасно?)

Закопання. Польша.Апрель.

– Пан, ваш выход. Эти поляки не понимают мой русский.

– А с чего вы взяли, мой милый, чито мой русский они поймут лучше?

Шур: Ты, что?… Ты, оказывается, никогда раньше не бывал в Польше?! Я думал, ты тут родился…

Ксафа: Нет. Я – когенной ленинггадец. И – невыездной.

– Но ты так здесь хорошо ориентируешься, чувствуешь себя, как рыба в воде…

– Я подггузил из смагтфона Багсика на кагту памяти геоггафический атлас и последние новости.

– А ты себя больше кем чувствуешь – поляком, евреем, питерцем или киборгом из будущего, престарелым Электроником?

– Я чувствую себя самим собой, и не важно на каком языке я сейчас беседую с тобой.

– А на каком языке ты думаешь?

Арсен: на машинном! 001 11 0011 100 001 1001!

Ксафа (закатывая глаза): и вовсе нет! не так! 100 001 1001 100 100 000000! Ни змузищ щчасця абы чи спржыяло.

Приблизительно это будет "не сделаешь счастливым в долг" или "насильно мил не будешь"

– Ладно, мы выяснили, что Вена по-венгерски БЕКШ, но кто мог предполагать, что Брест по-польски – Бжещч?! Я, вообще, не планировал настолько далеко и надолго уезжать. Так, переждать недели две…

– Ага. Мы теперь – бесприютные кочевники.

– Это называется "бомжи" по-русски.

С.А.Л.О. Границы

Сталёва Воля, Польша, апрель.

Три часа ночи.

Аиша: мальчики, вы бы знали, как смешно смотрится со стороны, когда вы втроем выходите из одной кабинки общественного туалета!

Ксандр: я стирал манжеты рубашки.

Шур: я набирал воды для охлаждения двигателя.

Арсен: а я один просто делал мои маленькие делишки!

Аиша: мальчики, вам достаточно мне намекнуть…

Долгие пересмешки.

– Арсен! Собирайся живее! Семеро одного не ждут!

– Я еще чай не допил! Почему это мы должны все равняться на самого борзого? А если я в команде – стайер?

– Осторожно, копуша!

– Только после вас. Дамы вперед.

– Всем стоять! У меня болтик из запястья выпал!

– На тебе, мужик, изоленту.

– У меня микросхема отпаяется – тоже предложишь изолентой заклеить? Или сразу – прибить гвоздем?

– Всё, что невозможно починить при помощи синей изоленты, можно починить при помощи красной изоленты.

– В противном случае оно не подлежит ремонту?

Соня Козак – сам закон во плоти. Она работает на польско-белорусской таможне. Не понимает шуток. И гипнозом её не проймешь. Она подняла на них свой взгляд. Крашеная брюнетка с ледяными глазами, волосы затянуты в хвостик, одета в синюю форму, с осиной талией и нежными, как лепестки розы, губами. Если и есть у тов.Заможского некий пунктик, то ему нравятся люди в униформе. Так шта… Соня Козак ему очень приглянулась. Ты не представляешь, как притягательна Аиша, когда нарядится во френчик Чернокнижника и обольется Красной Москвой…

– Сконт панове ести?

– Естэщмы з Росйи. Пшыехалэм с Пэтэрсбурга. Естэм Полякем с походзэня. Розумем по-польску, також мовие по-немецку.

– Чим се пан займуэ?

– Працуэ в финансах. Кщёнговы.

– Прошэ оддачь пашпорты до контроли. Чо пан там ма? – указала на саквояж.

– Ньэ мам ниц до оулэння.

– Проще отворжиц валижке.

Ксандр послушно и расторопно раскрыл багаж. Пахнуло нафталином. Софья перегнулась через заграждение и внимательно посмотрела содержимое. Тряпье.

– Кладите всё на ленту.

Саквояж и зонт, шляпа и пальто поехали через рентген.

– Чего у вас там? Доставайте. Какие-то лекарства?

– Прошу, пани. Стшыкафка да пигулкем. (шприц и пилюли) Йэстем хворым, цукшица да запалене плуц. (я болен, диабет и пневмония) Ото рэцэпта. Мушэ написачь тэ жэчи в дэкларацйи?..

– На вывус тэго нье почшэбнэ ест зэзволения. Муси пан уисьциць оплатэ цэльном.

– Иле выноси оплаты?

– Чшыдзести злотых.

Заплатил. Софья всё не давала добро, листала взад-вперед странички паспорта, смотрела на фото и на лицо.

– Вы, значит, с этими людьми едете?

Показала она на тоскующих среди груды всякого хлама и раздетой до самого исподнего голубенькой 'вольво' (сидения, обшивка, колеса, крышки багажника и капота – всё снято) утомленных попутчиков, которые явно застряли на досмотре минимум еще часов на пять-восемь. Скворец мочил печенья в луже, натекшей из-под машины.

Доли секунды хватило нашему славному киборгу-упырю, чтобы сориентироваться.

– Ньет-ньет! Знамам, плугаць з тэми, щчи на вторем пункта. Щасливы Хлопаки, оне граюць, йом при них менагером.

И он весело помахал ручкой в сторону черного микроавтобуса, уже прошедшего все пограничные формальности. И да, "Счастливые Люди" тоже увидели своего несостоявшегося промоутера и стали торопливо загружаться внутрь, но не успели они задвинуть боковые двери и защелкнуть изнутри на замок. И сигнал будто застыл, не спеша с красного меняться на зеленый.

– Як дужно чим май подождали, дзеки!

Он подхватил вещи и с невероятной прытью нагнал отъезжающих, и скакнул следом.

– Вот черт, ущипните меня, чито это чичас было? – мои персы – и Анаксимандр едва шеи не свернули.

– Для больного с тяжелым недугом он шустро бегает!

– Ымбечиле…

– Что?

– Да так, вдруг не к месту всплывает румынская лексика. Дурак, говорю.

– Ах, вы разве не поняли? – устало вздохнула Аиша. – Отставной министр просто повел себя как обычно: как перебежчик.

Аиша с Арсением пошли сидеть в зал ожидания, пить кофе и дремать на неудобных пластиковых креслах, пока Шур разбирался с авто и таможенниками. На граммофоне играло нечто вроде "в тот вечер голубой простились мы с тобой моя рука твоей коснулась как жаль то время не вернулось". (слова безжалостно перевраны)

Все вещи насмерть пропахли табаком, костром, всеми теми запахами бесприютных скитальцев.

Шесть часов героического ожидания.

– Если бы этот умный-умный, но такой дурак, Барсик, взял с собой одну пилюлю, то есть одну дозу, он еще мог убедить, что это не контрабанда. Но две?.. Да, он сам заявил и сдал, не дожидаясь, когда это обнаружит пограничная служебная собака. Это, типа, облегчает меру.

– Нет, ребята, я не хочу повторять подвиг Сноудэна. Сколько можно торчать не пойми где, ни туда ни сюда, в зоне таможенного контроля, на ничей земле? И что меня поражает, нет, я решительно не понимаю, как этот подлец так ловко проскочил?! И ведь не позвонишь ему, вон, запрещено. Положим, меня остановили из-за машины и советского паспорта. Арсен своё спортивное ружье декларировал, броню и про пилюли сочинение писал. А с тобою-то что за камень преткновения?

– Вы же на меня козла повесили.

– Что?

– Ну я его хозяйка получается, а ввоз животных, мясных там или молочных, живых или нет, – просто ЧП.

– Ну, разрешили?

– Да.

– Я знаю, что скажет Ксафа: я с козлом в Питег не поеду.

6.3 Ода шнуркам

(и да, мы увы, давно и безнадежно барочны)

О, вы, прекрасные шнурки

Коварной прелести полны!

Кто бережет своей спины,

Тот слуг на помощь призывает.

В шелках мой ангел изнывает.

Кому так важны каблуки?

Воланы, рюши и манжеты?

Давно забыли уж поэты

Напудренные парики,

Но не забыли про корсеты.

О, жертва моды скоротечной!

Ты так юна, ты так беспечна!

Щебечешь птицей день деньской,

Украла разум и покой.

На тонкой талии шнуровка,

Слугой затянутая ловко,

Придаст вам прелести стократ.

Признаться, я бы даже рад

Освободить из плена вас…

Пройдемте-с в спальню сей же час?

7. Непереносимость (эпизод на борту "Ласточки-2")

– Молчи!! Я с тобой не разговариваю!! – сорвался на визг Ласло, топая ногами и размахивая как знаменем зеленым казенным полотенцем. Он был босой и небритый. На безволосой впалой груди можно перечесть ребрышки.

Капитан велел всем выдать униформу.

– Я почувствую себя в этом глазированным сырком! Аквалангистом, выкинутым на берег! Разрази тебя морская лихорадка! И, чтоб тебе рак глаза выел! Носи это сам, чертово пугало!

– Да ладно тебе, не надо скандалить. Эта форма не так ужасна.

– Не так ужасна!? По сравнению с чем, оберштурмбанфюрер?!

– Эй, скучаешь по отмыванию гальюна?

– Это начальственный произвол! Террор! Требуй чинопочитания от новобранцев! Я тебе сапоги вылизывать не буду, баста!

– Можешь лучше? Предложи свой вариант.

– О%&ел?! Я тебе е¥@ло щас раскрашу так, что не то что мать родная, но ни апостол Павел, ни какой адмирал межгалактического альянса не признают!!

– Ладислау, не перечь командиру и не сыпь угрозами. Подумай – после славного новогоднего маскарада с Василием Георгичем, помнишь?.. В общем, это не так уж и стрёмно.

– Я уверен, мне будет натирать воротник, штаны будут коротки, рукава длинны, на груди рубашка станет пузырится, а под мышками жать.

– Сошью по мерке. Всё будет точно, как в аптеке.

– Ненавижу тебя. Давай сюда этот кккитель.

– Я тебе подарю впридачу офицерский чин, если ты перестанешь бесчинствовать, сквернословить, устраивать подпольные дуэли и бросишь курить.

– Это как же это я "бесчинствую"? Это когда же?.. Да я всё время занят работой как каторжанин вшами.

– Вот и займись чем-нибудь полезным, хватит крыльями махать. Говорят, у тебя две звезды уже есть… Будешь младшим помощником.

– Есть, сэр!

Из командирской рубки доносились негромкий, журчащий баритон капитана, изредка взрывающийся морскими проклятьями, и сухие, холодные "есть, сэр" – "слушаюсь, сэр" – "как прикажете, сэр" – "будет исполнено, сэр" второго помощника Беркаши.

– Ты был прав. У меня разыгралось воображение, – вечером признал Ласло. – Это ж ходячее сплошное благочестие. Ему не Хароном, а воистину Папой Римским работать, ля. Знаешь, эта кутерьма похожа на то, что тебе дают под дых, а ты встаешь, улыбаешься, благодаришь – и тебя снова опускают – а тебе всё словно мало!

Осторожно!

Шаблоны!

Вне конкурса

Минуло шесть дней, как молодой синьор Ульфицио слег с лихорадкой. Лекари, срочно присланные из столицы его отцом, благородным синьором Ульфицио Веккьо, перепробовали кровопускания, компрессы и микстуры, но юноша таял на глазах. Кормилица, тучная дама Буффона, крестилась и молилась, запершись в коморке, выплакала глаза и простилась с надеждой на исцеление господина. Даже кухарка Умиулла пересаливала блюда, но к ним никто не притрагивался, словно дом уже окутан трауром. Все ели чёрствый хлеб и пили только воду.

Юный Ульфицио недавно вернулся из похода к Гробу Господню, все семейство радовалось его возвращению, а про себя все отметили, как он слаб, немногословен и печален. На празднике в честь его прибытия, кроме всех прочих, была и синьорита Ульпина, из старинного окситанского рода. Синьорита Ульпина затмевала всех красавиц города более всего своим благочестием и кротким нравом, и была бы наилучшей партией для Ульфицио, по общему мнению их родителей.

Бог знает, что приключилось с синьором Ульфицио на обратном пути с Востока. Его оруженосец Ливеллино, славный малый, рассказывал на ушко леди Урсуле, что не в пример другим рыцарям, покинув отчий дом, Ульфицио не погряз в разврате и пагубном расточительстве, был равно добр и к слугам, и к поверженным врагам. Неужели теперь, так и не познав радостей мирной и сытой жизни, Ульфицио умрёт?..

Ульфицио Веккьо гневался. Он разогнал докторов, сорвал плотные занавески с окон, чтобы морской воздух входил в комнату больного сына. Это был младший из четверых его сыновей, не скажу, что любимейший, но он питал много надежд на счет его будущего. Сын лежал в забытьи, и луч закатного солнца на его покрытом потом бледном лбу золотил спутанные пряди волос. Жестокое зрелище.

Травы, компрессы и горькие слёзы. Погруженный в глубокую задумчивость, Ульфицио-старший не заметил, как синьорита Ульпина пробралась в спальню и села у изголовья кровати, держа ладонь его сына в своей. На ней было платье из драгоценной парчи, сережки с жемчугом и сафьянные туфли с вышивкой. Она молчала. Взгляд её карих глаз не был теплым, нет, там гнездилась решимость. И гордость.

– Вы видите, он умирает. Есть лишь одно лекарство. Велите Ливеллино осторожно перенести господина к … и сделать так… Немедленно.

Она назвала дом и поспешно вышла. Во дворе уже ждали слуги Ульпины с факелами и паланкином. Не было конца удивлению Ульфицио Веккьо. Он тотчас распорядился сделать всё в точности, как велела синьорита Ульпина. Через день ему доложили, что сын очнулся и впервые заговорил и немного поел. Сердце старика наполнилось радостью. Молодой Ульфицио стремительно выздоравливал, приступы ночной лихорадки сошли на нет, как дурной сон. Он повеселел, с охотой занимался фехтованием и пением.

Болезнь Ульфицио осталась загадкой. Говорят на рынке в Пьяцца-ди-Кавалли, всему виной была пагубная страсть леди Урсулы. Она опрыскала простыни молодого рыцаря ядом, купив его у колдуньи Стриксы. Она не хотела навредить юноше, нет. Она думала, это приворотное снадобье. Бог знает, так ли это. Осенью молодые поженились, и я там был, вино с пряностями по усам моим текло. Я был выбран крестным отцом пятерых детей Ульфицио и Ульпины. Синьор Ливеллино, ставший в последствии знатным господином, владельцем поместья в Вальтерии, может засвидетельствовать истинность моей истории.

7.1 Белый баран. Басня

/Во мне веселится и закатывает рукава старик Вильд! И нет, я не читал Курта Воннегута. За идею спасибо другу/

Однажды, на скотном дворе, высоко в горах, в почтенном семействе черных каракулевых овец родился беленький ягненочек. И такой он был беленький, такой пригоженький, такой прехорошенький, такой… Аппетитный!

Все столпились вокруг и наперебой восхищались: "ах, какие ушки! Какие глазки!" Ягненок вытаращил ясные оливково-лиловые очи в обрамлении густых ресниц и нежно проблеял: "ммааа-ммааа!" Умиление достигло апогея, несколько неокрепших цыпочек в переднем ряду с писком упали в обморок. Генерал Петух тщетно командовал, трубя отбой – никто не подчинялся. Все обсуждали новенького. Больше всего был смущен отец. Ему уже шепнули гусыни, что это, дескать, не его плод. Жена клялась, что была верна.

Пошумели, улеглись. Жизнь текла своим чередом. Времена года сменяли друг друга. Птичница ощипала гусынь и петуха забрала. И поросенок куда-то исчез. Странные дела… Ягненок рос, беззаботно скакал и распевал дурацкие песенки на всю округу. Юный поэт порвал Козла в поединке на лирах. У него даже завелся друг – Соловей. Овчарня на ушах стояла: "Да где это слыхано, баран и соловей?! И куда только мать смотрит!?" Хозяйские лошади ржали при виде белого ягненка громче обычного: "Смотрите, смотрите! Какой важный красавчик! Вай! Какая шерсть! Белее снега! И с кем спутался? С Соловьем! Ахаха!"

Однажды пастух поставил в овчарне новые ворота. Все овцы как овцы, стояли в сторонке и блеяли, один белый не как все: шел, не разбирая дороги, и ударился лбом. Он был омрачен новостью, которую разболтала пастушья собака. Она сказала… Нет, такое сложно произнести. Еще сложнее это принять. Неужели правда?..

Наступила осень. Воздух наполнили крики улетающих в жаркие страны птиц. Соловей недолго собирался. И летят, сбившись в стаю, привередливые, шумные никударики, с песней "доникогданьица!" Белый баран приставал ко всем с вопросами. Всё сходилось. На него шипели, на него топали копытами, рычали, мычали и норовили клюнуть в глаз, но он не останавливался. Он хотел знать истину. Он чувствовал, она где-то рядом, на поверхности. Никто не замечает по привычке. Не видеть дальше своего клюва, носа, хвоста. Какой самоуверенный тип! Юнец, нахал! Никакогогого воспитания!

Впервые в жизни белого барашка застыли лужи. Мороз стал пощипывать кожу. Овцы теснее сгрудились у кормушки, в ожидании еды. Впервые их хозяин пришел… О, ужас! Барашек оцепенел. Собака не солгала ему. На человеке висела лохматая шкура его, барашка, прадедушки! Позор людскому роду! А что они сделали с глупыми курицами?! Сварили бедняжек на обед, а перьями набили подушки!

Всё внутри кипело. Нет, он не смирится! Нет, он не позволит! Он поведет за собой легионы бараньих темных душ, революция, товарищи, война значит война!

"Чего это с нашим белым творится? Совсем очумел. Надо его отделить от остального стада. А то он нам дел наворотит… Барашек ученый, бит розгой моченой. Не баран, а шайтан!"

***

Обязательно должна быть моралитэ. Без этого ни шагу. Баран ведь даром что красавчик. Баран он и есть баран! И все же, в память о нем хочется сказать, что без белого барана на дворе стало темнее… и тише.

7.2 Оборотень, что скрывает свою человеческую сущность

По утрам, на речке Чорной,

в ивняке, у ржавой сваи,

кто-то громко так вздыхает,

и сопит, ломая ветки.

То не лихо, не водяник,

не утоплый гастарбайтер,

и не выпь, и не проклятье

рода лордов Баскервилей.

Это только Витя-Сивый,

прокурор того района.

Сей феномен не изучен

и достоин рассмотренья

всех ученых академий,

и доцентам, и студентам -

всем проблему эту в корне

препарировать пора.

*

Шу спрашивает у Ласло: слушай, ведь если человека укусит вампир, он станет вампиром?

– Ну, так, типа того.

– А если оборотень – оборотнем?

– Угу. Не темни. Что стряслось?

– Меня укусил козел.

– Тьфу ты! Анаксимандр!! И не стыдно? Тащишь в рот всякую гадость. Тебе, что, мало металлолома? Я же тебе вчера целое ведро гвоздей насыпал, а?

7.3 Камень с побережья

В это трудно поверить, но мы живые. Да, мы очень медленно растем, медленно думаем, медленно умираем. По меркам углеродной формы жизни, которая претендует на лавры создания собственной оболочки Земли – биосферы. А по мне, так они – пена дней. Как для вас, двуногих, – плесень на хлебе. Видел я и других белковых двуногих, господствовавших на планете. Они тоже казались непобедимыми и приспособленными ко всему. Но нет.

Мы – твердь. Мы – основа всего. Мы – рожденные в магме, в огненных недрах, мы – остывшее Солнце. Каждый из нас – замедлившийся и отяжелевший Свет.

Я – поросший мхом базальтовый валун на Балтийском взморье. Меня точат свинцовые волны, лижут и шепчут мне колыбельную. На меня смотрят звезды зимними ночами. На мне то корона изо льда, то платье из водорослей. Мне ребра поломали бульдозером. Меня экскаватором силой взяли и перевезли сюда, где швырнули криво в мелкую воду, подняв тучи кварцевого песка и известняка.

В начале голоцена на мне изощрялись в рисовании первобытные охотники на мамонта. А теперь вот… Кто-то вчера написал синей краской:

"То не мертво, что в Вечности пребудет, через эоны лет…"

8. На основу стварних догађаја

Шли как-то по дороге мимо заброшенных колхозных полей двое путников, он и она. Шли по вечерней зорьке, понятно, всё прибавляя шагу и наконец бегом – мошки и комары огромной тучей преследовали их. Вдруг слышат – за ними еще кто-то бегом бежит. На повороте догнал. Вид совершенно маньяческий. Мужик, тощий и загорелый до черноты. Из одежды – одни штаны. Глаза горят. Говорит, потерял работу, деньги и документы. В порт ездил на заработки, а привез убытки. Вот пешком домой возвращается. Дальше наши марафонцы побежали втроем. Бегут – а дальше молдавская граница, пёхом её проходить запрещено. Стали стопить попутку. Поляки не подвозят. Молдаване не берут. Остановился один турок. Он сильно засомневался, нужно ли подкидывать того, третьего, больно рожа уголовничья. Но взял, после некоторых колебаний. Едут. Вдруг – на шоссе айфон лежит. Ценная вещь, а наши туристы как-то равнодушны к таким цацкам. У турка уже есть. Подарили человеку без документов. Едут дальше. Турок нервничает. Говорит, если есть что запрещенное – лучше скиньте, пока до таможни не доехали. Тогда мужик из порта спокойно достает огромный ржавый нож и швыряет в придорожные кусты. У туристов холодеют пятки. Сами-то они везли сельдерей!

8.1 Вилла Ванилла

Тут скорее вышла еще одна версия темы 8.0 (про залежавшийся анекдот), но всё-таки я постарался показать принципиальную позицию Белы Дьёрди Блажко. "Одна на всех, мы за ценой не постоим…" Ух, эти пропащие содомиты!

ACHTUNG, ACHTUNG, AMIGOS! Впереди очень внутренний юмор. Для упоротых ф0нат0в классического фильма "Дракула" Тода Браунинга 1931 года. Да, мои вампиры не дали почтенному венгерскому актеру покоится с миром. И да, теперь еще большой вопрос, кто кого!..

***

Бела Лугоши вместо язвительно-гневного неприятия избрал игру куда острее. Теперь он ходит в гости к "Синим Ромашкам", презрительно щурясь, как он один только умеет, о, лицо типичного румынского крестьянина, а поди ж ты, сидит с ними за карточным столом, насмехается: "И как называется ваша бродячая труппа?" (сам-то, клоун, хорррош) Вика быстро нашлась, заулыбалась так, что веки сомкнулись устричными створками, и в узкие щёлочки сверкнули лукавые черно-маслиновые восточные очи: "Корзина, Картина, Картонка и – маленькая Собачонка!" – ответила она старой английской считалочкой, называя объект и указывая на каждого из присутствующих. Все, скромно похихикивая и хмыкая, потупились, один только Виго скрипнул зубами, опрокинул стул и вышел, бросив карты. "чего это он?" – "Шлея под хвост попала". – "Эй, эй, будь-ка чуть сдержаннее, незачем по пустякам цепляться к старому гвардейцу, Виктория… Николаевна?.." – "Да я только хотела рассказать безобидный анекдот." – "Тот, где нужно смеяться после слова лопата?" – "Не знаю. Я слышала версию со словом оглобля." – "А я – вариант со словом сабля." Белочка отвлёк компашку от бессмысленной обезьяньей болтовни, царственно повёл рукою и с чароватным аксентом спросил по-английски:

"А какие ставки? Я никак не пойму, в какой валюте вы измеряете выигрыш." – "Друг мой… – хотел обратиться к актёру Димочка, но вовремя перестроил фразу: – Мистер Лугоши, мы – бедные комедианты, откуда у нас взяться деньгам? Игра идёт на Время." – "Как?" – "Вечность – наш капитал, – пояснила Вика. – Минимальная ставка – год." – "И… каков банк?" – "2 миллиарда 687 миллионов 52 тысячи 135 с половиной лет" – откликнулся Ксандр Заможский, как всегда, на правах маркёра. "Ох, – Бела попытался представить цифру зрительно, пощупать её рваные пепельные крылья, будто пришёл на базар за курицей на бульон, причмокнул, но сразу же обратил внимание на вторую сторону горько-солёной монеты: – И кто же в дураках?" – обвёл наших друзей взглядом. И каждый, на кого падал его взгляд, раскрывал карты, небрежно, с ленцой кидал на стол. "Урра!! Я опять выиграл! Тьфу." Угадаете, кто счастливчик?..

"Может быть, наш гость проголодался? Желаете чего-нибудь… отведать?" – Вика подскочила к Белочке. – "Благодарю" – отказался Лугоши, стараясь сдержать урчание в желудке и особо не пялиться на её шею. "Ах, да! – Вика хлопнула себя по лбу, – тогда, может быть, ВЫПИТЬ?! У нас есть отличная сливянка…" – "Нет, спасибо, я…" – Бела что есть сил стиснул челюсти и сглотнул слюну – фу, едва не проговорился. Его бледное лицо расправилось: а! он почуял всеобщее внимание, они ожидали именно тех, непроизнесенных, слов. "Просим, маэстро!" – "О, не сочтите за каприз или какие ваши ээ штучки? фокусы, ээ, я вам не тряпичная кукла и не дрессированная мартышка. Нет. Никогда. И – точка." Все разочарованно сникли. И тут все окрестные собаки, словно взбесившись, жалобно взвыли. Бела Лугоши навострил уши, встрепенулся: "Послушайте!.." – и зажал рот руками. – "Вот несчастье. Погибель моя. Ваша контора – что, филиал ада?"

Подмога неожиданно пришла со стороны Алексашки Молохова: "Стыдитесь, товарищи," – укорил дружков, обернулся к мучимому кошмарами и жаждой актёру: – "Прошу прощения, эти двое ни в чем не знают удержу. Чужие слезы им желаннее любого фимиама". Он ободряюще кивнул и протянул страдальцу чудной флакон из тонкого стеклянистого материала, поделился соКРОВенным. Бела благодарно принял из его рук подарок и, хотя пальцы его наркоманские дрожали от нетерпения, сдержался, убрал хрупкую на вид вещь в карман пиджака. Вика тут же переключилась на Шуряйку, изрекла бесстрастным, металлическим голосом, похожим на скрип ржавой калитки: "Это садовники и плотники, они не помидоры." Часы пробили полночь.

8.2 Мыгури-Рыкатау: церемония

Эту свадьбу все гости до последнего момента считали шуткой. На руку невесты были еще как минимум два-три претендента куда солиднее. И еще все предвкушали хорошенькую драку в финале. Но неужели?.. Нет, мы, конечно, чего только на своем веку ни повидали, но это… Они, что, и правда вот так взяли и?.. Ужас. Да будет им стыдно!

***

– Вы же знаете, что место встречи засекречено?

– Я даже не знала, что вы женитесь!

– Черт. Представляешь, если в последний момент большинство откажется?

– Ну мы тогда выгадаем в деньгах, на аренде зала, организации обеда. Меня трясет. Я просто комок нервов. Комок нервов! Организовать свадьбу в другой стране не так уж сложно. Но я ужасно злюсь.

– Платье-то ты уж сама выбирай. Раз мы отказались от вызова духов вуду и тростниковых юбочек, факелов и тамтамов… Надень, что захочешь. Любого цвета, любого фасона.

– А… ты оплатишь?

– Само собой. Нет, на машинке сошью. Ха.

– Не смешно. Надеюсь, ты затеваешь это не исключительно для того, чтобы мне угодить?

– Мы уже год живем вместе. Что тут странного? Мне хочется устроить праздник. Чтоб – красиво, гармонично, искренне. А тебе – разве нет?

– Просто ты так хлопочешь… Будто последний день живем. Отделаться, и черт с ней.

– Нет. Нет.

Она отложила одно платье, расшитое золотыми чешуйками. Она в нем напоминала русалку или богиню карнавала. Платье было длинным, подол сзади держался на проволочном каркасе и колебался при каждом движении хозяйки. В комплекте к платью шли хрустальные туфли сорок третьего размера.

– Я выбираю этот.

– Ты хорошо подумала?

– Учитывая, что на свадьбе все гости будут со стороны жениха, это – самый выигрышный наряд.

Это храм Успения Божьей Матери. Он деревянный, и как бы сказать? камерный, располагающий к близкому и открытому диалогу. С Богом. Ой, как тут красиво, и вправду, очень уютно, умиротворяет. И цвет убранства… Такой… Ваш. И звездочки!

Маленькая покосившаяся церквушка, вросшая в землю, покрытая зеленым мхом, со слепыми окошками и ржавым крестом, в который регулярно ударяют молнии. В этих горах грозы частые и сильные. Внутри прохладно и сыро. Фрески облупились, видны неясными бледными очертаниями. Пластиковые белые цветы как бедное украшения алтаря. Грубо нарисованные деревенскими кустарями иконы, зато буйство красок в орнаменте оклада, алые маки и синие васильки, и сценки разгульной жизни в явно чуть не вчера подновленной картине страшного суда. Нацарапанные по-польски, латиницей, и по-староболгарски, кириллицей, неприличные слова и рифмованные строчки. Граффити вечной тематики "здесь был Аттила" и "Маттьяш – лох". Часть стены просто выбелена, но работы остановлены, и кисть на длинной палке так и стоит, прислоненная к стене. На венчание могли зайти в часовню только человек пять-семь или по очереди поздравлять брачующихся уже на выходе.

– Дрыгуц мя, речь, речь!

– Доамнелор! Сегодня мы собрались здесь, чтобы счастливо справить нашу с Аишей свадьбу. Зи дупа зи, ноапте зи ноапте. Не скажу, что неожиданно. Я полгода назад предупреждал. Хотя многим до последнего не верилось. Ты знаешь, я никогда не люблю наполовину. Назад пути не будет.

– Знаю, ты удивишься, но именно это мне от тебя и надо.

Уважаемые гости столпились вокруг венчающихся. Все мужчины – как и жених – в белых костюмах, только галстуки по-разному повязаны и разного цвета носовые платки и носки, выглядывающие из черных блестящих туфлей. Свечи дико коптили, пахло ливанскими благовониями.

– Берешь ли ты, Беркаши Ласло, в жены Айтсуйу Мбваленгенге?

– Да.

– А ты, Айтсуйу Мбваленгенге, назовешь ли Беркаши Ласло своим мужем?

– Да.

– Кольцами обменяйтесь.

– Уже.

– Тогда какого черта?! Вы теперь – муж и жена! Вовеки, и присно, и мямлмямлмямл. Есть кому что возразить? Нет? Точно нет, я спрашиваю? Второй раз спрашиваю – кто-нибудь хочет открыть миру такие вещи, которые воспрепятствуют этому браку?

– Отец Павел…

– Да?

– На пару слов.

– А теперь обменяйтесь флешками!

– Но там же компромат.

– Тем более поменяйтесь.

Пирожки дистанционно_карантинные

Во сне пристал Ванюшка Грозный,

Порвал комплект контУрных карт.

Во всем вините #огурество

Да, там тевтонский каганат.

Марьванна грустно выпивала.

Листала дневники в тоске.

Кто знал, что и на удалёнке

Девятый гэ забьет матеш.

Два друга зажигали в скайпе.

Трансляция про третий рейх.

Тут чьё-то чадо прибежало:

Пойдем уже пытать тебя!

Чай заварю, поглажу пёса,

Полью цветы, сварю обед.

Ну а на глупые вопросы

Пусть отвечает интернет.

Я стал дичать. Мне трудно выйти.

С ведром до мусорки, в магаз.

Нет, раньше, помню, то же было.

При чем вообще тут карантин?

Пловчихи тонут в тесных ваннах.

Штангист в рывке поднял диван.

Один я, от плиты до ванной,

Бегу на лыжах марафон.

Практиковал я пенье в дУше.

Я вечно пел в моей душЕ.

Теперь узнали и соседи,

Какой я оперный талант.

Открыл домашнюю кофейню.

Назвал её "Кафе Соблазн",

А надо было самогонный

Купить по скидке аппарат.

9. Oops I did it again

(фрагмент моей веселой повести С.А.Л.О. про беглецов и неудачливых махинаторов)

Аиша приходит из ванной с полотенцем на голове, задумчивая. Подходит к Шуряйке, без объяснений запускает пальцы в его волосы, гладит, нюхает. Глядит на Барсика, отметает какую-то мысль. Переводит взгляд на Ксандра. "Так вот…" – начинает она, развязывая тюрбан. Волосы моментально приобретают хорошо известную по фото молодого Майкла Джексона форму шара. "Ты должен мне шляпу. Да, это был последний тюбик маски с экстрактом подсолнуха "Укрощение строптивых (волос). Гладкое сияние и нежный аромат луга". И не надо было пустой тюбик наполнять водой для создания видимости, чито он полный, и всё так и было, мамой клянусь. И вообще я его еще в Румынии покупала, и здесь такого не достать… да-да! Потому что мы не настолько богаты, чтобы не выскребать со стенок. Экономия должна быть экономной."

Пока Аиша произносила всю мысль целиком, интонация фразы двигалась по нисходящей, потому что до неё дошла нелепость выдвинутой гипотезы.

Шур: "как ты догадалась, что мы в дрова?"

Аиша: "нет, я не буду просить тебя повторить 'хроносинкластический инфундибулум'. Достаточно убедиться, что на шею ты повязал штаны, а на ноги надел шарф. Думаю, это-то тебя и выдало. Мальчики, никто не брал мой крем от кругов под глазами?.. Нет, мне не жалко. Просто если он вам так нравится, я вам подарю такой же еще один. А вот на кой вам мой тональник?.. Я всё равно ведь замечу, кто первый превратится в мавра."

9.1 Гараж(здесь – с купюрками)

Сидят в гараже Шур, Арсен, Коля-маленький, Денис.

Коля: Мужики такие же сплетники, как и бабы. Просто темы для разговоров иные. Я поработал и там, и там, мне есть, что сравнить. Если девушки в курилке разговаривают, и одна уходит, то все начинают обсусоливать её мнимые недостатки. Кривые ноги, полные бедра, разные брови, устаревший фасон юбки. Мужики – о том, как плох начальник, как мало платят и заставляют много работать. Нет – тогда футбол и военную геополитику.

Шур: Не, ну могут еще и про инопланетян, людоящеров, Атлантиду и зомби трепаться. Или про машины.

Коля: Слушай, некоторые ведь настолько поглощены собой, так себя превозносят, что прям неудобно делается. Я лучше сделаю вид, что с ним не знаком. По мне, мужик должен быть мужиком. С нормальными понятиями.

Денис:Ты о нашем общем друге, Саше З.? Но он же вполне положительный голубенький старичок, положительный и содержательный, как столик из ИКЕИ, ахахаха, чего его-то избегать? Ты же его года три знаешь, даже квартировал у него. Нет, конечно, в бизнесе дружбы нет, друзья друзьями, а деньги врозь, ахахаха. Верно, ты прознал, что он слиток золота хранит в носке в нижнем ящике красного китайского комода?

Коля: Я его неоценимую помощь помню, да, но во мне прям всё восстает, я и не хочу его обижать, но с языка само собой срывается. Ужасно неудобно. Когда мы наедине, так почему-то не происходит. А при свидетелях – в меня будто бес вселился.

Шурик: Ты так пытаешься доказать всем, что меж вами нет ничего общего? Дистанцироваться? Что ты – человек рабочий, правильный пацан, а он – чудо в перьях, неведомая птичка заморская, петушок? А не стыдно? А по сопатке? Мы с Барсиком тебе тоже противны?

Арсенчик: Коляааааа, солнышко… Телёночек, Шур, не переходи на личности. Я тут королева драмы. Лучше уж поговорите о тачках.

Коля: Я когда в военной части работал водителем, у нас были две тачки – "буханка" и "газон". Я вообще не понимал, в каком я времени. Вдруг, это портал в другое измерение, и я нахожусь в пятидесятых прошлого столетия?

Шур: Отличные машинки, а чё? Отечественный автопром – это столп экономики и обороноспособности. Ты не согласен? Горе России – дураки на дорогах. А реформы армии, перевооружение в такой большой стране – это же вечный процесс. При царе вон стреляли еще из кремневых ружей крымской кампании. Заможский когда служил, в шестидесятых, у них вообще лошадь с обозом была приписана. Прям – конармия Буденного, ять.

Арсенчик: Ой, Шурочка, ты рассказываешь про эру проводных телефонов? Тогда у них еще в части должен был состоять кузнец, чтоб подковывать лошадку. И стог сена, чтоб Дусеньке… – Арсен посмотрел на Дениса и прикусил язык.

Коля: У нас тоже был кузнец, между прочим. Как раз для обслуживания этих машин. Детали узловые чинил. А ты где служил?

Арсенчик: В элитной части, по контракту. "Морские котики", "черные береты".

Коля: А не врешь? Ты?! В морском десанте?!

Шур: Не врет. Геворг Арапетович его туда всунул после школы. Для поддержания славной офицерской традиции.

Коля: Что-то мне кажется, Арсен там всё больше развлекал комсостав в травести-шоу.

Арсенчик: Ахахаха, то есть, ты хочешь сказать, что для тебя всё едино, что "морские котики", что шоу "ты – супермодель"?

Дениска: Ты просто, нося штаны расцветки милитари, ничего не смыслишь в армейской жизни, баклан.

Шур: Да, в армянской жизни я ничего не секу. Я – злостный уклонист. У меня всё через… Живу во сне. Совершаю множество необдуманных хаотических телодвижений.

Шур скорчил рожу, стиснул зубы, вскочил, сплюнул и пошел молотить каучуковый манекен. У Коли закончилось пиво "Балтика". Он вытряхивает пену на цементный пол и смотрит через донышко, как в подзорную трубу:

– Таааааак… И кто тут самый зеленый, чтоб сгонял в магазин? – он оглядывает поочередно всех собравшихся, особенно долго поглядывая то на Арсена, то на Дениса. – Так, понял, двинул сам.

Коля высунул нос из гаража – там вода со льдом стеной.

– Ахахаха, кто-нибудь горячий заказывал здесь ливень из коктейля? Жаль, Александр Феликсович не в городе. У него всегда при себе зонтик.

– Это оттого, чито он когенной ленинггадец. Давай я с тобой, под резиновым ковриком добежим?! Я тебя угощу, так и быть, – вызвался Арсен, поднимая свою пышную нюанс с груды покрышек.

Вернулись, хохоча.

Коля "Ёжик" Полубояринов: щас я вам расскажу отвязную тему! Притча во языцех. Про Яшу и коленчатый кран. Самоубийственный эпик. Я еще не был прорабом. Мы с Ахмедом работали тогда в Т.Э. Хорошая контора, ничего деньгу зашибали. Я там пока учился, много веселого увидал. Но с Яшей… У мужика трудовой стаж сорок лет, не вру. Надежный, отличный работник. Но иногда… Будто первый день вышел. Ладно, когда Зафар не моет ведро и оставляет на ночь в смеси шпатель. А утром чешет темя – хоть об пол бей, оно же закаменело. "Выдайте мне новый инструмент. – Еще не подвезли. – И что мне делать? – Ждать." Прям диверсант. Но Яша… – не может от смеха говорить. – Он делает качественно и бесстрашно своё дело. Он – на высоте. Но… – вспоминает эту историю и падает. – Рифат всё время работает в ночную смену и так поставит кран, что мы его потом полдня выводим на точку. И сколько мы с ним ни выясняли, ни договаривались, ничего не действует. Мы с Ахметом свою норму сдали, всё проверили, подняли Яшу на нужный уровень. Попрощались, пошли по своим делам. Ахмет мне и говорит – "слушай, а по-моему там уровень солярки низкий, ему не хватит. А хотя ладно, посигналит." Мы ушли с чистой совестью, а Яша остался. Надо сказать, он только вышел с больничного. Лежал со сломанной ногой. Пока лежал, заделал третьего сына. И вот – солярка закончилась. Яша застрял меж небом и землей. Нажимает на пульте кнопки – а ничего не происходит. Проводок отпаялся. И главное же что? Ни поссать, ни посрать, во дилемма. Застрял меж небом и землей. Чисто ангел. И вот утром приходит заказчик, я его отвлекаю, пока за его спиной Мустафа и Ариф о чем-то бешено ругаются по-славянски. Кран приходит в движение, стрела опускается. Видали б вы, как Яша бежал!

9.2 Последствия

Снова мои байки о вампирах Петербурга.

Не бойтесь, они беззубые и совестливые.

Ни одной живой души в этой главе не пострадало.

Издранные места из главы про вечеринку любителей черно-белого синематографа.

***

Андрей, загружаясь в авто: извини, что я с ребенком, мама с женой на дачу уехали, а мне – куда деваться?

Ксафа: это-таки нисколько не пг'облема. Она станет почетной гостьей нашей вечог'ынки. Она заочно объявлена ког'олевой бала, её ждут щедг'ые подношения. Фюр иннер кляйнэ принцессин, я?..

– Ох, как же давно мы с вами не виделись! Больше года прошло? Как наши знакомые поживают?

Они стояли на светофоре, пан Заможский поглаживал руль, будто это нечто живое и способное почувствовать ласку.

– Эмм… Я всё правильно понял, что вы продали ту квартиру на Невском, и мы едем на другой адрес?

– Так.

– На улице академика Попова?

– Вроде, еще вчера была профессора?..

У моих так уж повелось, что Андрейка является как раз на очередное новоселье. Так что он явился с тортиком для юношества и с пузырем для тех, кому за. Весь проспект стоял в пробке. В витиной волге все зеркала были предусмотрительно отвинчены. Заможский вертел головой так и этак, прикидывая, как лучше съехать с центральной полосы на крайнюю правую, чтобы попасть в переулочек, а оттуда уже, сделав крюк, добраться дворами до логова. В длинных вечерних тенях, в оранжевом свете солнца, он более чем когда-либо напоминал очаровательную фарфоровую марионетку.

– Вы опять, как в том году, снимаете квартиру вчетвером?

Тут поток машин резко тронулся. Ксафа молча улыбался своим мыслям, не торопясь их высказывать, выбирая самую удачную формулировку.

– Так. Ньец, это собственность Вити, мы не дольщики, не соседи, не аг'ендаторы. Иногда собиг'аемся, вот как сегодня.

– А ты где живешь теперь?

– Ой, тут 'стог'ия тг'акикомическая, не на один такой вечог'… Я – бездомный в г'одном гог'оде, почитай. Г'азог'ился окончательно. Своего жилья неймам, обитаю днем в хог'ошую погоду во двог'е, в плохую – в студенческом кафе, ну а ночую где пг'идется. Да, да, типичная судьба стаг'ой ночной бабочки.

Андрей посмотрел пристально в лицо собеседнику, не знаю, что он там хотел увидеть? Стыд, разочарование? Но увидел беззаботную лисью улыбку жалобщика и рассмеялся.

– Андг'э, мон анж, не затг'уднит вас пог'екомендовац мою скг'омную пег'сону кому-нибудь из ваших коллег, знакомых молодых бизнесменов?.. – протягивает визитку, да-да, ту самую, в виде розового сердечка, – …своего офиса у меня пока нет, но, повег'ьте, я беру по-божески, вы таких цен днем с огнем не сыщите, а уж опыта мне не занимать, я делаю всё и в наилучшем виде. Бухгалтег'ия, аудит, налоги…

Мирослава, сидя на руках у папы, была удивительно спокойным ребенком. Казалось, она всё-всё понимает. Она слушала их россказни, когда все смеялись – улыбалась. Когда поднимали серьезные темы – хмурила безволосые еще бровки. Когда искали дорогу покороче – тоже вертела головой, выглядывая в окна. Визитку она забрала себе. Вклад на будущее! Опять смеются.

Черная Волга медленно-медленно проползла по череде дворов-колодцев, немилосердно подскакивая на выбоинах в асфальте.

Дом с запыленными окнами, с решеткой и маленькой дверью, такой старой, что она не закрывается на замок – её прочно заклинило, и пожарной лестницей, которая никуда не ведет. На доме выцветшая вывеска кафе "сухуми". Объявление о сдаче жилья. И деревца, выросшие на крыше и мансарде, затянутой зеленым газом, типа – "осторожно! Здание на реконструкции!" На дверях прилежно пришпилена записка "Нотариус принимает только по предварительной записи". И – телефончик.

Хорошо, что окна слепые, можно не тратиться на занавески.

Из знойного гудящего пыльного города они попали в прохладную тьму прихожей. Ксафа включил свет, но, вилять, экономия же должна быть экономной! Лампа в одну свечу, не иначе. На стене, на крючках почему-то висели зимние пОльта и кожанки. Тряпочные самосборные этажерки рядочком выстроились вдоль стен, заполненные какими-то коробками и тюками.

Андрейка: вы, что, завели большую собаку? Я слышал рычание за дверью.

– О, нет… Это всего лишь Витя.

Андрейка недоумевает откуда в доме у Вити столько тапков! "жена принесла… с работы…" – "она у вас, что, на фабрике войлочной работает?....и…и… почему тогда они все такие погрызанные… и .... только левые?" У вас точно нет никаких больших зверей? – спросил Андрюша, опуская дочуру на пол, чтобы дальше она путешествовала на своих двоих или четырех, что вернее.

– У нас есть козел.

– Что? Ктооо?

– Козел. Но мы его заперли в дальней комнате, чтобы не мешался. И четыре милых пушистых питомца – два кота и две кошки. Но они пока еще спят, забрались, где повыше. Я послежу, если чито.

Из комнаты доносились дивные звуки авангардной неоклассической музыки, что-то успокоительное и нежное, фортепьяно, флейты и гитары. Еще, правда, доносились резковатые голоса, непонятно, до градуса спора еще не дошло, но уже и не дружеская беседа. Впрочем, кажется, они засмеялись в конце.

– У вас там нигде в зоне досягаемости нет открытых пакетов с удобрениями, стиральными порошками, строительными смесями?.. – продолжал Андрей, доставая из сумки всё, что может понадобиться молодому отцу – баночку питания, бутылочку, подгузник. Также смешную розовощекую гусеницу-каталку с погремушкой и всякими вставными элементами – в форме кубиков, шариков, звезд.

– Ах, какая пг'елесть!

– Да, ей тоже нравится.

– Ньец, всё-всё убрано-таки. Ског'ее наш козел до них добег'ётся пег'вее, но он поистине всеяден. Он съел на свадьбе у бг'ата Молохова мои пег'чатки, цэцэцэ.

– Наш козел Анаксимандр подслеповат. Он как кабан – привык атаковать всё попавшее в поле зрения. Но то, что меньше его ростом – он игнорирует.

Арсен взял с собой белого шпица Принца. Это он… не подумав. Как обычно. Принцу вообще не понравилось… ничего. Ни то, что его куда-то повезли из дому, ни гнездо упырей, ни его обитатели. Он рычал и выл и кидался на всех, шерсть дыбом, оскал… Ну Ксафа с милой улыбкой подхватил его на ручки за-под передние лапки и за секунду внушил хорошие манеры. Тогда шпиц принялся везде бегать и всё разнюхивать; молча. Тут он столкнулся с кошачьими четверолапыми хвостатыми хозяевами. И… у бедного животного открылась аллергия! Бегает дальше чихающий и фыркающий белый шарик по дому… И встречает Анаксимандра…

Ну прям былина о Колобке… Сакральные тексты русского народа…

Перед Анаксимандром лежал огромный кусок сырого мяса. Козел смотрел на него, блеял и тряс бородою, переводил взгляд с Принца на мясо и обратно. Подсчитывал калории? Принц же, опровергая все ранее высказанные Арсеном аксиомы о его врожденном аристократизме, а также о вкусовых пристрастиях, что у Принца дома, у Каринки, семь плошек, и он ест крайне скудно, избирательно, исключительно заводской корм такой-то марки… Вцепился в этот шмат, уполз с ним под кресло и растерзал.

Козел процокал копытцами к непонятному покусителю. И когда тот, фырча и чихая, весь перемазанный в пыли, известке, высунул нос – Анаксимандр лизнул его.

Званые гости ничуть не лучше татарина. *смеются*

Андрей: а чиво вы тортик не едите?..

Ксафа: у меня диабет.

Шур: у меня спортивное питание.

Витя: а я просто не люблю тортики.

Все: как?! Как?? Можно?? Не любить… Котиков?!

На кладбище

– Чу, полночь! – Маргарита потянула носом влажный воздух, вскочила с тюков, расправила плечи. Довольная улыбка освещала её пьяненькое, обычно такое жесткое и угрюмое лицо.

– Переезжаете?.. – Ксандр кивнул на кульки, его блеклые, потускневшие глаза полузакрыты, расчихался, прячется за платок.

– Я? Я? О, нет! Так, кое-какие вещи кое-кого всё выкинуть времени не было. Прах к праху. Хорошо, вчера Дьюла помог разобраться. А что, тебе любопытно стало? Нет, нет там ничего стОящего, уверяю. Ни тебе золота, ни гобеленов. О, как же маняще пахнет эта ночь! Чуешь?! Свежими травами, грибами, жирным навозом, сыростью.

Она внезапно плюхнулась на колени, встала на четвереньки и, раскачиваясь по-змеиному, всё с той же блаженной улыбкой принялась обнимать землю, цепляясь потрескавшимися пальцами за корни ив и осин, втягивая ароматы пробуждающейся весны.

– Ке фу, ке малёрёз… – Ксандр нервно отступил на шаг, скорчив гримаску, видимо, посчитав свое присутствие при подобной сцене как-то непристойно.

Маргарита засмеялась, перевернулась на бок, ноги белели под задравшейся юбкой. В селе за опушкой выли и лаяли собаки.

– Еще довольно холодно. Маргит, вставайте.

– А мне всё едино. Как думаешь, мертвецы не чувствуют холода? А, Ксафа?.. А боли, обиды? Мертвецы мстительны! Мертвецы всегда побеждают. Как семена в земле, холодные и мертвые, лежат там, среди жуков, червей и корешков, в глине, лишенные света, зрения, звезд… Но они не глухие, нет. У них чуткий слух. Бедненькие.

Она снова засмеялась, перекатилась на другой бок.

– Нет, я не встану. Оставь меня в покое. Лядраку тоата. Кто бы знал, как я устала. Полежу хоть вечность, спокойно, в тишине.

Её ресницы подрагивали, она с упоением всасывала ночной воздух. Ксандр с едва слышимым скрипом и вздохом оперся спиной о замшелый каменный крест и закурил. Зеленая вспышка фосфора осветила его бледное восковое личико.

– Милая моя, вставайте. Ву н'авэ па дё резон.

– Ой, что это я! – Маргарита с искренним, таким детским, непосредственным ужасом опомнилась и села. Она нащупала в карманах пальто грязные стаканы, по стакану в каждом кармане. И бутылку цуйки в объемистом декольте. Нетерпеливо потребовала:

– Наливай! До дна! За здоровье не предлагаю. Давай, не чокаясь. Что было не воротишь. Ну даст бог, отец Павел на свечи и молитвы не скупится. Ему щедро плочено. Ксафа, кёшёнём, че фрумош, организуешь мне встречу?..

– С кем, пшепрашам? – Ксандр от деланного удивления лязгнул зубами об стакан и расплескал содержимое на брюки.

– С твоей бабулей, едрит-мадрит!

Маргит начинала злиться и трезветь. Она обхватила себя руками, утешая, чтоб не дать волю чувствам и когтям, рывком поднялась, покачиваясь и неверно ставя ноги. Ветер хлопал и трепал её пальто, словно черное знамя.

– Не отмалчивайся. Как друга прошу.

Ксандр стоял неподвижно, скрестив руки за спиной, избегая встретиться с ней взглядом.

– Да или нет? Да скажи же что-нибудь. Спишь что ли?

– Этой ночью луна слишком яркая. Глазам больно.

Он двинулся медленно вдоль могил в тень дерева. Одетый, как всегда, элегантно, от пары кожаных ботинок до галстука и перчаток, в вечных министерских брюках и синем бархатном пиджаке, в голубом свете огромной луны, как в свете неумолимого лагерного прожектора.

– Ты не меняешься. Всё такой же. Норок! – подняла над головой и опустошила еще стакан. – Что тебе предложить, чтобы ты согласился?

Ещё стакан, и её зеленые глаза стали чудным образом одновременно мутными и пронзительными. Слово за слово, незаметно, они перешли на понятный им обоим немецкий. Голоса звучали тише, тише, фразы выходили сухими, как старая шкурка ящерицы.

– Дорогая, вы могли бы воспользоваться обыкновенным телефоном.

– Такая весна, скоро черёмуха проснется! Ты мне всё о технологиях, о прогрессе! Я так не могу. Это слишком личное, понимаешь? Мне не нужна эта трескотня в пустоте. В проклятых горах часты грозы и землетрясения.

Словно в ответ, в тишине, вдали громыхнуло, и отблески молний надломили синий небосвод трещинами, выхватили на миг приблизившиеся пики черных громад. Собаки вновь бешено залаяли и завыли. Маргит прорвало:

– Они напуганы. Ты же знаешь, в этом чертовом доме даже не всегда есть электричество. Нет газа, нет воды. Связи тоже нет. Ты же талант и душка, ну, организуй нам встречу? Давай на будущей неделе, в Сфанта-Ана? Знаешь, где Сфанта-Ана? О, вот если бы в миске чорбы как по волшебству можно было прозреть будущее!

Она хрипло рассмеялась.

– Дай закурить. Скажи, а твой стеклянный глаз видит будущее или прошлое? О, мои дети, молодые и гордые, жадные, как и мы когда-то. Они не понимают пока всей тяжести моего чувства вины. Бывает, среди ночи слышишь знакомые шаги, кто-то ходит хромой, вокруг дома, силуэт высокий, в черном. Что рыщет, чего потерял? Спрашиваю – молчит. Странно, да? Наверное, цыгане опять провода срезать хотели. Мертвецы, как коты, любят поиграть с живыми, с трепещущей добычей. Да, Ксафа? И что нам остаётся сегодня? Ждать и курить, рабдаре ши тутун. Ах, Сашенька, я ж тебе так завидовала, когда ты был жив, пока не сделался, как мы, вечно голодный и бесприютный, да. Твоим ногам, твоему голосу. Он спорил с тобой лишь затем, чтобы подольше послушать, чтобы заставить задержаться у нас, я знаю, это меня жутко бесило, и всё же я ждала, когда ты к нам заглянешь. Парадиз д'элеганс. Все машины поломались. Василь в Брэиле квартиру снимает. Дьярдья к себе давно не зовет. Весна, весна! Огород затопило. Всё богатство – бесплатное, подсолнухи да кузнечики.

Загрохотало ближе. Порывы ветра стали более резкими. Начал накрапывать дождь. Ксандр раскрыл над ними зонтик. Легкий поклон, слова почти потерялись в шелесте листвы:

– Мне очень жаль, Маргит, но напомню, у нас соглашение.

Она посмотрела на него устало и неприязненно. Глухим грудным голосом сделала выводы:

– Всё по букве, по протоколу, у, щелкопёр. Ждала тебя, как праздника. А чего ждала?

Спутанные волосы развились, давно отросли, седина в половину головы, кончики огненно-рыжие, крашены хной. Подведённые глаза в сетке морщин. Юбка и пальто испачканы землей, как и огрубевшие пальцы.

– Вы так и не научились читать и писать? Я прав? В этом заключается ваша проблема?

– Нет, не так. Мы просто говорим на разных языках. Нет, не так. Я не знаю правильных слов. Ты же у нас дипломат, амбассадор. Подумай. Помоги мне, пожалуйста.

Ксандр некоторое время сосредоточенно молчал, слушая дождь, ветер и раскаты грома. Голова его едва заметно механически покачивалась в такт ровным мыслям.

– Хорошо. Я передам вашу просьбу. Но вы знаете, это не гарантия ответа. И тем более – положительного ответа. И тем паче – немедленного ответа.

– Значит, ждать и курить? Дай мне еще две сигаретки, они у тебя непростительно сладкие и легкие, как грёзы гейши в послеполуденный час. Пшик! Вот и жизнь, она такая. В полночь весна. На рассвете лето. На закате осень. И камень на холме. Всё. Не провожай меня, не надо!

Она со смехом отвела поданную ей руку.

– Как вы поедете?

– Поездом. Помнишь вокзал в Клуже? А, нет, тебя тогда с нами не было. Мы везли подушки и большую бутылку сыкырикы. Была весна, как сейчас. Цвели яблони и сливы. В открытые двери к кассам с важным видом вошли утка и селезень… – она резко сменила тему: – Думаешь, я не пробовала дозвониться? Я несколько раз специально ездила на почту, там есть телефон. Но каждый раз короткие гудки. То ли занято, то ли номер спутала. Делала запрос в справочное. Отправляла телеграмму. Она тебя обязательно послушается.

– Ву'зэт фу, – повторил Ксандр, вытащил из её ослабших рук выпивку. Вблизи стали хорошо видны его мелкие, острые зубки, длинные, как набор напильников, как зубы хищной рыбы, – оскал трупа, трупа с припудренными как крыло бабочки щеками, трупа с шуршащим накрахмаленным тугим воротничком. – Вы же не задались целью сегодня напиться в стельку?

– Всё равно. Кому какое дело до пьяной старухи? Да-да-ди-да, да-да-ди-да! – она напела мелодию забытого вальса. – Начхать мне, что они подумают.

Она расслабленно откинула голову назад. Уголки рта печально опущены вниз, губы иссиня-черные, припухшие. Мокрые волосы липнут к лицу.

– Правда, мне было грустно продавать дом с виноградниками, он бы еще простоял сотню лет, но мне не оставалось другого выхода. Дети и внуки, а их у меня шестеро, все отказались, он был им не нужен. Сейчас, в новое время, другие темпы. Никто не захочет пахать и трудиться, как их предки, есть козий сыр да мамалыгу, спать на тюфяке сена в землянке. Результат нужен быстрый, прогнозируемый. А тут то засуха, то тля, то саранча. А дел хватит не на одно поколение, так что и результатов, может, никогда не увидишь.

Гроза прошла стороной. Тучи рассеялись. Луна медленно, величаво склонялась к западу.

– Серьезно, может, это моя первая и последняя просьба к тебе? Сделай это ради памяти Феодора, если опасаешься рисковать за-ради меня своей многострадальной и многоопытной *нюанс*.

– Вы странно возбуждены сегодня и говорите много вздора. Мадам Марго, вы живете здесь уединённо, в счастливом неведении, и не в курсе, как после войны изменилась расстановка сил. У меня с моими бывшими могущественными союзниками отношения не просто испортились, а, я бы сказал, основательно подгнили.

Маргит усмехнулась и долго пристально разглядывала его, хитро прищурясь:

– Черт… А ведь не врешь. Мне ужасно повезло встретить в Трансильвании единственного честного покойника. Скажи, пожалуйста, если всё так изменилось, не может ли однажды всё поменяться обратно?

– Трудно сказать.

Он вздохнул и потупился. Переступил с ноги на ногу, как журавль.

– К чему такая секретность? Мы могли спокойно поговорить, не скрываясь, в любом месте. Думаете, до нас еще есть кому-то дело? Уверяю вас, нас уже все забыли. И почему именно здесь? Вы же знаете, ма шери, чито эта могила пустая? У меня самого теперь в Ленинграде два фальшивых надгробия.

Маргарита слушала невнимательно, крутила на пальце прядь волос.

Top secret

Всегда, в любом процессе, что-то может пойти не так. Из раза в раз найдется хоть один пункт в списке, одно ненадежное звено в цепи. И никогда не знаешь, где и как тебе аукнется…

Участники сверх-секретного совещания в Невероятно Засекреченном Управлении (НЗУ) сидели ни живы, ни мертвы. Но кто-то же должен был начать.

– Я не знаю, с чего начать… – честно признался Председатель.

– Ну вы уж начните с чего-нибудь. Желательно, с начала. Задайте ноту, так сказать. А мы уж… Подтянем, – поддакнул Первый Помощник.

– Да уж, следует прекратить уже это мучительное ожидание, режьте, сударь! – тяжело вздохнул Второй Помощник.

– Мы здесь все в неведении, – присоединился к ним Ответственный Секретарь.

Старший Советник проявил осторожность:

– Мне кажется, нет, нет, я ни в коем случае не настаиваю, я не исключаю ошибки…

Председатель вспылил, шея вывалилась через галстучный узел, глазки заплыли, в горле заклёкотало, лицо покрылось малиновыми пятнами, того и гляди, его хватит удар:

– Чтооо?! Ошибки?! Ошибки?!

Присутствовавшие чиновники посерели и позеленели. Второй Помощник в нервном состоянии принялся грызть ногти. Ответственный Секретарь сломал карандаш.

– Я спросил, почему?! Почему, спрашиваю я еще раз, нет пленума?! Я же за две недели лично всем звонил и выслал пригласительные?!

Все закивали. Первый Помощник закатил глаза и промокнул лоб платочком.

– Так точно, звонили и высылали. Ну да б-г с ними, ведь их голоса не имеют особого значения. Пусть нет пленума. Кворум всё равно обеспечим. Их позвали-то больше по привычке, по протоколу.

– Кстати, а кто знает, почему они не пришли?

– Так ведь… – начал Второй Помощник, но Ответственный Секретарь больно наступил ему носком ботинка под столом на ногу, и тот прикусил язык.

– Что? Я что-то не знаю? – трагически пропыхтел Первый Помощник, мысленно прощаясь с портфелем и семьей.

– Заместитель Главнокомандующего уже как десять лет на пенсии, занимается селекцией незабудок в деревне Большие Голодухи. Бывший Главнокомандующий пустил себе пулю в лоб. А Третий Помощник того… Повесился.

– То есть, они не придут?

– Нет, никак не смогут.

– Выходит, зря только на них по тридцать серебрянников потратил. Смерть не является уважительной причиной закосить сверх-секретное совещание. Могли бы и предупредить! Вычеркивай, вычеркивай! – Председатель зашипел на Ответственного Секретаря и смял бумагу со стенограммой.

– Я… Я… – Ответственный Секретарь начал заикаться, взял новый лист и новый карандаш, – я не записывал!

– Хорошо. И не надо. Это – не надо. Пиши вот что: числа такого-то сего года в 11 утра при полном кворуме и без перерыва на секретном совещании постановили следующее…

– Но ведь сегодня уже …

– Пиши, говорю! Надо инсценировать, что мы всё предусмотрели заранее! Так. Не сбивай меня с мысли. Пиши. Теперь с красной строки. Пункт первый. Вопрос основной.

Повисла гробовая тишина. Чиновники, кажется, задержали дыхание. У Старшего Советника задергался глаз. У него в кармане уже были два списка, одним из которых, в зависимости от исхода заседания (он надеялся подкупить Верховного Судью), был готов подменить оригинал пресловутого документа.

Второй Помощник вытягивал из себя самого жилы, представляя, как с понятыми вскрывали сейф и нашли одни непокрытые убытки. За последние … Тут он струхнул всерьез, потому что долгов наделал изрядно. И не за свой счет. Кто знал-то, что игра войдет в привычку?..

– Итак. Пиши. Пункт первый. Что нам делать с кошками?

10. Сам себе звезда. Карелия

Постарайтесь не отморозить себе брови, их так сложно отращивать! (с) Майлз с другой планеты

"я понимаю, что МЫ пришли с миром, а если ОНИ – нет?! А как вы решаете все ваши споры? – Шахматами.»

Однажды на майские Денис Гарюнов поедет на скалы. Возьмет с собой брата Сашку, естественно. Пригласит с собой еще Лизу и Кольку. И Арсена. Коля, может и откажется – молодой отец, хлопоты-заботы. А вот Арсенчик? Если отгул на работе оформит, то охотно метнется. Он ж звездаааааа. Опасные себяшки. Арсен и двухдневный поход в Карелию. На скалы. Две ночи в палатке. Комары. Клещи. Скалы. Клещи. Змеи. Комары. Арсен спрашивает, а это будет считаться уже летом или всё-таки зимой? Он же должен с собой коллекцию модных плавок взять, чтоб арабский мир ахнул, а японцы поумирали от зависти. Мужской купальник-бикини. И несколько пар зеркальных очков. Так и вижу эту наигранную беспомощность, чтоб ему спинку маслом от и для загара помазали. Он будет мечтать, пока едет. А когда пребудет на место, так до конца заезда и не вспомнит про масло-то.

Ладно, он с собою действительно хороший термос взял. И химических грелок. Вот только – предупреждаю, мало ли, вы забыли, он у костра сидеть откажется, даже если комары и мошки заедят. Потому что боится огня. Но ноги промочит и сотрет в кровь, они распухнут и будут дико болеть. Еще у него будет фляжка с отличным армянским коньяком. Сам он его не пьет, но угостит Кольку. Ах да, и он же никуда без своего водяного матраса.

Вижу прям Арсенчи, расчесывающего укусы на руках, и поминутно глядящего на яблокофон, лежащий на камне, с прицепленной станцией, которая должна подпитать его аккумулятор от солнечного света. Вот только света-то как раз… Прогноз был плюс 18, ясно. Арсен тоже ЗА экстрим! Просто лайт-вершен, ноль калорий. По-быстренькому и по-модненькому, чтобы все эффектно смотрелось, но ручки-ножки не натерло. По страшилкам у нас Сашка Р. главный – по нему не поймешь, он шутит или всерьез. Брат Дениса подмигнул: «Йети… они тут всегда. Следят за тобой.» Арсен будет гуглить инфу об этом весь вечер.

Арсенчикова сестра Карина постит на своей странице фото братнины: «поглядите на эту беспомощную *опу! Лмфао – ты закрываешь своей ..мне вид на водопады ы» – «водопады это вчера было, мы уже в другой точке <джипиэс привязка>» – «о, спасибо, что сказал, я думала, ты ходишь кругами там до сих пор, не зная, с какой стороны склон более пологий. Я вообще думала, типа ты лежишь на валуне поближе к мешку с провизией и только делаешь вид, что куда-то там карабкаешься.» – «не смешно, сама иди попробуй.» – «больно надо, хм.»

Май, Карелия, ночь. Коля в одной палатке с Арсенчиком. Видео-дневник Арсенчика. День второй. Шепотом. В темноте. "Если вы найдете мои останки, прошу…" В палатку влазит Коля за луковыми крекерами:

– Чё тут делаешь? Д…шь?

– Ничего!

– Ну, чего у тебя, не знаю, вчера трескал в одно жало, такое разноцветное, в бумажном пакете?

– Макаруни. На, забирай, только отвяжись.

– Ну, чего, как, герой, прекращай уже чесаться, ворочаться, петь в наушниках, хрустеть чипсами и вздыхать, ты мне мешаешь.

– Тогда я пойду, поплаваю. Не могу уснуть. Слишком много кислорода для жителя каменных джунглей. Мне бы от выхлопной трубы подышать, помогло бы.

– Плавать, ночью, в незнакомом месте? О, да, это подлинный хардкор, ты – тру экстремальщик! Э, трубку не намочи, а то как мы тебя отыщем в трех соснах от палатки?

– Ничего, не бойся за меня. Я специально надел на него водонепроницаемый чехольчик и смотри, прицепил карабинчиком к ремню, и я в опасной ситуации очень громко кричу.

– Как ненормальный нервный поросенок, которого режут?

– Да нет, как обычный джи эй уай, попавший в беду. Сладких снов.

– Псст!

– Ммм?

– Ты захватил огненно-рыжий парик и розовый топ в виде ракушек?

– Зачем?

– Сделал бы селфи на камне, как диснеевская принцесса, литл мэрмейд.

– Я так и знал, что чего-нибудь непременно упущу! А Лиза всё с братьями-гитаристами?

– Да, они, похоже, тоже собираются спать в электричке. А мне вот и здесь не плохо. <сладко зевает> Будешь возвращаться – на меня не наступи. И комаров не напусти.

– Ты же спиральку поставил.

– Ну и что.

– Нет, ты знаешь, моя борода с рыжими локонами не пойдет.

– Вернешься – проверь спальник, а то туда могут ужики наползти.

– Шайзе! Готтен…!

Арсен страшно шокируется, и чтобы такого не случилось, встряхивает спальник и вешает его вертикально под потолок.

– Теперь всё?

– Да, чао, аморе мио. Пусть тебя пиявки в … целуют.

– Мяу! Ты меня заводишь! – светит себе фонариком и спускается к речке.

Первую ночь в походе Арсен не сможет спать, он выползет на берег реки, любоваться на ясные звезды. А днем поэтому будет отпаиваться кофейком, клевать носом и мало болтать. Пока ваши удальцы палят костер, Арсен будет тихонько в ночи шептать-медитировать на черную текучую воду. И тишинаааааа… Только потрескивают веточки, которые ломает и пожирает огонь…

Лиза: Вот отчима я, честно, немного побаиваюсь. Хотя вот тоже поговорила тут с ним по душам, и, не скажу, что поняла его, но начинаю. Я его слушаюсь.

Денис: я удивился, как Виктор тебя отпустил с нами, с четырьмя мужчинами старше тебя да еще другой веры в лес.

Лиза: а он не знает. Конечно, не пустил бы. Я маму упросила, она меня прикроет, что я у Вани. Ведь это почти правда.

Ну, допустим, Витька, естессссна знает всё. Но пусть девонца думает, что она крута. Пусть у неё будет маленький праздник непослушания. Скажи она отчиму правду, не отпустил бы? Отпустил, но дооолго бы читал выдержки из аль-курана в напутствие. Поорал бы, что её дело – учеба в престижном ВУЗе, раз голова-то на плечах есть, а не ползать по камням, чего удумала, это всё наверняка этот поползень, как его, Армен? Амаяк?

Сашка с Лизой сейчас гуляют по берегу реки… И натыкаются на упомянутого поползня, в эмпорио армани.

Лиза: ой, у тебя еще одна татушка?! <Арсен краснеет, потому что именно этой он хвастать не собирался> Класс! Онли вэй из лав, только любовь! Я себе тоже хочу! Еще надо автомобильный знак одностороннего движения там приколоть для смеха.

Арсен поддергивает плавки к ушам и бульк в воду.

Арсенчик сидит на берегу на песочке, в наушниках, ловит кайф в ласковых лучах утреннего солнышка, напевает:

– Вис сонг из нот эбаут бэд ромэнс, бат вот'с инсайд ё пэнтс! У, у, ю вонна байт ми!

Коля тихонько спустился с обрыва, вычистил зубы у реки, прополоскал рот, обернулся:

– Сколько тебе лет?

– Двадцать три.

– Хосспадя, о, да, какой ты старый! А ума… Птичка-вертижопка, – и шлепнул по заднице полотенцем. – Не работай под площадкой без упора.

– Что, а?

– Да это юмор такой. Я – технарь, у крановщиков на стройке нахватался. Завтракать придешь? Или опять, как в стихах Агнии Барто, будешь сидеть в одиночку, в обнимку с арбузом?

– Каким арбузом?..

– Э, да, ты же вырос на других книжках… Порой не верится, друзья, но всё,таки бывает. Капитан.

– Какой? очевидность?

–Нннне, Врунгель.

Арсен делает лицо как у героя Футурамы. Он в самом деле никогда не смотрел этот советский мультсериал и не держал в руках книжку. Капитан очевидность иногда необходим. Дабы некоторых не уносило в высокие выси и далекие дали в погоне за мечтой.

Тут Арсен проводит рукой по загорелой шее, покрытой живописными татуированными орнаментами из кубиков и черными волосками, блестящими и гладкими, как собачья шерсть, в поисках зеркальных очков.

– О-о!

– Что "о, о"?

– Посмотри… У меня под пальцем… Это что там такое, клещ?!

– Убери палец, мне ж не видно.

– Я уберу, а он убежит!

– Если он присосался, то уже никуда не денется.

– Он шевелится!

– Это не клещ. Не надо психов.

– А кто?!

– Это твоя собственная любимая бородавка.

– Что ты гонишь? У меня нет никаких бородавок!

– Нет, есть. И под пальцем именно она. Принц-лягушонок.

10.1 За что купил, за то продал

– Пан Заможский, мне вот любопытно. Раз уж мы тут такие темы затронули. Неожиданные. Ваша коллекция старинных предметов… Я не говорю, что нечестным путем, но… Всё же как образовалась? Накопительство… Мне, перелетной чайке, претит. Как вообще вы смогли коллекцию вывезти, с квартиры на квартиру? Сохранить и приумножить? Торги, аукционы, интернет?..

Александр Феликсович даже прикрыл веки от удовольствия, дирижируя в воздухе неслышимой мелодии. Так ему понравился вопрос. Накрашенные ресницы добавляли взгляду томности. Клочок волос из паричка сбился на лоб.

– Милая Сусанна. Вы не представляете, через сколько обысков я прошел и сколько раз менты мне задавали этот же вопрос, но короче и грубее.

Вам я расскажу. В прежние времена это, конечно, попахивало статьей и каторгой. Конституция, уголовный кодекс… Редактуры мало что привнесли. Часть статей не менялись с двадцатых годов. В моем случае я даже был недостоин … считаться невиновным до факта доказания моей мнимой вины. Из-за той, первой судимости. Из-за того, что не партийный. Из-за носа, может быть.

Век космических машин, метрополитена, телевидения. Н.ушел скоропостижно. И откуда-то появились сразу же, как будто караулили, новые жильцы, кажется, с Украины. Я пришел, а вещи Н.выставлены как сор за порог. Это и стало основой моей, как вы называете, коллекции. Всё унести я не мог. Взял архивы, рисунки, стихи, альбомы, несколько дореволюционных книг, фигурки шинуази, часы.

Выбросить эту рухлядь и заменить на лыжи и телеприемник?.. Для меня означало предательство. Оскорбление памяти. Н.умел парой слов с легкосцью объяснить тот сумбур, что тогда был в моей душе, в моей голове, в моей жизни. Вы же посмеивались, пани Сусанна, сознайтесь, не со зла, но как и все, над моими чудачествами, над манерностью как бы ушедшей эпохи? Вы думаете, это мои маски, я отрепетировал и играю?..

В словах Ксафы не было ни следа укора. Они были мягкие и похожи на тонкие вензели вышитых золотой нитью монограмм по темному бархату.

– Щекотливые темы вы поднимаете, – Сусанна погладила кошку и рассмеялась. – Если серьезно, то нет, я думаю не так. Вернее… Я не чувствую никакой натянутости, дискомфорта. Мне хорошо. Мне интересно. Даже если это окажется игрой, вы живете этой ролью. Продолжайте, пожалуйста.

– Я начал ездить по городу и добывать буквально с помоек редчайшие штуки. Молодежь стремилась отречься от поколения отцов и дедов, поскорее сбросить старые шкуры. Из деревень после войны приезжали работяги на пролетарские стройки века, на заводы. Краснопутиловский. Красный маяк. Красный треугольник. Красный… Красный… Ордена Ленина… Имени Октябрьской Революции… И я. С подлинником Висконти в саквояже.

Со временем у меня стало отчаянно не хватать места для предметов искусства. Часть я свозил на дачу. Часть выставил в госцинице. Хорошо, до пожара, как знал, перевез на хранение в начале дзевяностых одному надежному товарищу. А ведь могли сказать – спекулянт. Милиционеры с Центрального, те, что постарше, до сих пор считают меня скупщиком краденого, барыгой и вором.

Вкус изначально мне привили тетушки, что при театре, классический балет, музыка, книги, бабушка Фиса, и, конечно, покойный Н. Он развил во мне чутье. Заразил какой-то гонкой бесконечного самопознания и самосовершенствования. Я глотал книгу за книгой, учился ночами напролет, с Машенькой, а потом и с Боренькой на руках. Блеск Византии, гордыня венецианских дожей, плоды великих географических открытий…

Вы вот знали, Сусанна, чтобы попасть не-ученому в Публичную Библиотеку, о, сколько надобно было преодолеть? Да мне в ряды комсомола, наверное, было легче попасть. И да… Библиотекари обязаны были… "стучать". Кто и какие книги заказывал. И был список тем запретных. Скользких. Опасных.

Конечно, когда стали открываться "Березки" стало отчасти легче дышать. Тут уже я мог и приторговывать иконами и серебром с иностранцами. Но все равно по мелочи, с оглядкой.

Обмена валют, как сейчас, на каждом углу, в каждом отделении сберегательной кассы, не было. Помните, пани, у Мишеньки Булгакова, страшная вещь, скажу я вам, "накопления реализовать не удастся"? Европа умерла несколько раньше, чем я смог распорядиться моей… Хуссхусс, "нумизматической коллекцией". Так что и поныне в старых пиджаках, в саквояже, в картонках от шляп и ботинок я нахожу итальянские лиры, голландские гульдены и дойчмарки ГДР.

– Вы скопили колоссальную сумму, если пересчитать в доллары? Неужели все труды коту под хвост? Деньги не сделали вас богаче, вы даже не сумели ими распорядиться? Кризис и реформы оказались шустрее опытного перекупщика антиквариата?

– Ке бель э бо… Право, пани, ви чудесссно мыслице. Нет, бОльшую часть денег я сумел использовать в восьмидесятых, в перестройку, они не лежали мертвым грузом.

В той еще, прошлой, ленинградской жизни… Расскажу вам безделку, анекдот-с. Как мне удавалось отделаться малой кровью, сберечь жемчужины своей коллекции, почему их не конфисковали.

– О, да, расскажите!

– Режимы менялись. Новые поколения – новые элиты. Да, квяточка… Раза четыре или пять вашего покороного слугу призывали на суд человеческий, приходзили с ордером и дзелали описи… Отказать таким гостям я не мог. Но я использовал один трюк, который мне отлично помог. Милые дзеци, они же ничего не смыслили в искусстве. В авангарде или классике – не разбирались. От слова совсем. "Баба голая с крыльями – одна штука, мелкая ". Из списка пункт. Вот за хранение валюты я сесть мог, да. Три поколения родзились, страдали и умерли, чтобы появился я. Я учился танцам и музицировать. Читобы встать у станка?..

Ньец, у меня, как у горожанина, коренного лениградца, были и паспорт и трудовая книжка, стаж, всем было всегда вЕдомо, гдзе искать Сашеньку Заможского, я так и жил по прежнему, довоенному адресу, вплоть до двух тысяча одзиннадцатого. И работал тридцать лет и три года в гостинице. На одной и той же должности. Заведующий. Одна строка всего. А вот личное дзело, кто любопытствовал, открывал, чито они там прочитали?.. Национальносц. Судимосц. Неблагонадежный во всех отношениях тип.

Украдена картина из музея? Менты идут в госци к Саше. Картина действительно находится. Не та, конечно, ой, да тут она и не одна! Итак, мой трюк, спасший подлинные шедевры. Как говорится, гдзе темнее всего? Прямо под канделябром. Я всегда как дурак понавешивал всякой дешевой безвкусицы в толстых золотых багетах на самые видные места, чтобы в глаза бросалось. Не эксперту не понять. Вот за эти раззолоченные пустышки они хватались в первую очередь. А подлинные драгоценности свои я тоже никогда не прятал. Не делал тайников ни под паркетом, ни в дымоходе изразцовой печки. Менты скрупулезно все досматривали, но рабочий беспорядок на столе нечасто трогали. Так, мельком глянут, рисунки тушью, подумаешь, письма. А это были Бакст, Серов, Коровин. Посмейцесь, пани. Давайте посмеемся вместе.

Улыбается молодо и озорно, кивает и прячется за веер.

10.2 Волшебный Таз

Ди заявился забирать из ремонта Волшебный Таз. Его встретила миленькая девчушка, голова кудрявая, одетая во всё черное, с бейджиком "Мастерица Доля. Инженер второй категории". Она оценивающе глянула на клиента и затараторила – шарман! – отчаянно картавя.

– Здрассьте. Вы впервые у нас? Пожалуйста, заполните заявку.

– Нет, я пришел забрать мой шваркоуловитель Свенсона.

– Что?

– Нет, ну это – измывательство! Я требую, чтобы мне вернули мою вещь!

– Тише вы, зеркало сейчас в цехе тонкой настройки, не надо повышать голос.

– Ох, простите. Простите – это всё Джиммиуэлс. Там всех всё по два раза переспрашиваешь. Так когда?

– Вот вам квитанция, приезжайте завтра.

– Но я завтра не могу.

– Тогда приезжайте, как сможете. Хранение у нас бесплатно.

***

Молниеносная реакция спасла Ди от перелома ноги, а то и хуже – позвоночника: он успел вцепиться в дверные косяки, по-кошачьи избежав падения. Он поднял голову и увидел прикрепленный к потолку с обратной стороны от входа трогательный плакатик: «Осторожно!!! Ступенька!!!»

Прямо по ходу падения (то есть сейчас- видимый вверх ногами) стоял щуплый вихрастый парень и клеил скотчем еще одно объявление: «канфиренция по ЗОТС састаица ни в эту среду а в следующую». Рядом, на гвоздике, висел ключ странной формы с деревянным ярлыком: «Тайная Комната». ПоДИвившись и поставив себя вертикально, Ди обратился к пареньку:

– У меня сломался двуволновой выпукло-вогнутый шваркоуловитель Бернарда Свенсона.

– Эээ. Это не ко мне. Я не мастер.

– Как? Разве это не бюро ремонта? Послушайте, я был здесь, ну, неделю назад…

– Все вопросы – вот к ней.

С грохотом отворилась дверь, оттуда начал выдвигаться громадный старинный шкаф, послышался громкий крик:

– Слав-кааа! Помоги мне- эта дрянь, кажется, застряла.

После пяти минут 'давай, подтолкни!', 'давай, тяни!'

Слава и невидимая хозяйкамастерской затащили шкаф обратно в комнату, откуда безуспешно пытались убрать.

– Здрасьте. Вы ко мне? Заходите, пожалуйста, – встретила Ди миниатюрная девушка, надела очки, сурово взяла бланк. Вылитый котенок. – Плохо, плохо, всё очень плохо. Ваш таз в полном порядке. Конечно, мы возьмем его в ремонт никак не меньше, чем на месяц, но он вполне себе без дефектов, в рабочем состоянии.

– Помилуйте, барышня, зачем же он вам, если он не сломан?

– А чтоб ваше-пф-предприятие не отвлекалось от важных вещей и не просиживало задницы за просмотром частной жизни заморских коллег.

– Какого?! – нахмурил брови Ди, оборачиваясь к Шу, в этот момент вдохновенно обсуждающему со Славиком особенности жизненного цикла рода Табебуйя. – Я же просил тебя подождать снаружи!

– Извини, там оччень холодно. Всё-таки межзвездное пространство. Да я не помешаю, я тут, в сторонке, тихонько.

– Итак, какого числа я смогу получить зеркало из ремонта?

– Тринадцатого, конечно, через сорок дней.

– Скажите… А не может быть так, что вы отдали его кому-нибудь другому и теперь не хотите признаться в ошибке?

Девушка позвенела камертоном и с достоинством ответила:

– Мы – честная контора.

– Я не подвергаю сомнению вашу деловую честь. Но, может быть, ошибка. Посмотрите, вы мне выдали в прошлый раз не ту квитанцию. Видите, здесь написано, что это какой-то образец за номером семьдесят три и размеры не сходятся. Это… какая-то палка.

– Ах, это! – в голосе Доли послышались облегчение и пренебрежение. – Понимаете, дорогой Чернокнижник, вышло новое постановление, регулирующее правила лицензирования для магических артефактов. ВЛАДение более, чем одним, запрещено. Потому, позвольте вручить вам недостающую часть копья… – она положила на прилавок полированное черное древко.

– Да на кой… С кем мне воевать? А зеркало мне нужно для дела!

– Для вашего дела, я знаю, вы отыщите куда более подходящий аналог. Видеозаписи суд не рассматривает как доказательство.

Ди захлопнул пасть, прикусив губу, смешно расшаркался (в глазах – немая паника), взял древко и выбежал вон.

***

Ди в мастерской у Василия Георгича.

– Я взял на себя смелость и заглянул в Волшебный Таз.

– Так он – у тебя?! А мне эта Доля-Мастерица только знай квитанции выдает и назад отсылает, что – не готово! Да я всего лишь одну консультацию провел. Как эксперт по черной магии. Ничего стОящего.

– И потом ты не был на холме Мучеников, в агентстве "Полтора Землекопа"?

– Нафига она тебе доверила эту бесценную реликвию, что была моей собственностью еще с тех достославных времен… Хотя, со стороны ей, может, и виднее. Да и не так уж долго эта вещь была моей. Что ж, пользуйся, но с умом. Знаешь – и молчи.

Ди поднял голову. Как и следовало ожидать, из всех букв на киоске 'свежий Хлеб.пЕкаРНЯ' горели только выделенные регистром.

Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора.

Оглавление

Былое (фрагмент романа)

МОРАНЬЯ 2.0

1.1 «Странная профессия» Синие Ромашки

1.3.День наоборот. Мыгури-Рыкатау

2. Гиблое место. Синие Ромашки

Диалоги с Бездной

Принц Пиявок. Прынцул дэ липитоаря.

Легенда о Вечном Мальчике

Легенда Про Синего Слоника и Самурая

2.1. ВЕРА

МОРАНЬЯ – предыстория

2.2.Белый Шум: Moscow never sleeps

2.3.Офисные сказки

3. Безумная мечта

3.1 Лабиринт идей

3.2. Город, которого нет

Слушай, Ленинград

02.04.2020

4. Белый Шум

4.1. Театр и после, в мастерской у Эдвардо

4.2. Утка

4.3. Валинорский Вестник

5. Сладкий финал

5.1 Лёд: Смерть и Глашатай (фрагмент повести)

5.2 Любовный многоугольник

6 С.А.Л.О.

6.2 С.А.Л.О. (Стопэ, А Любить Опасно?)

С.А.Л.О. Границы

6.3 Ода шнуркам

7. Непереносимость (эпизод на борту "Ласточки-2")

Вне конкурса

7.1 Белый баран. Басня

7.2 Оборотень, что скрывает свою человеческую сущность

7.3 Камень с побережья

8. На основу стварних догађаја

8.1 Вилла Ванилла

8.2 Мыгури-Рыкатау: церемония

Пирожки дистанционно_карантинные

9. Oops I did it again

9.1 Гараж(здесь – с купюрками)

9.2 Последствия

На кладбище

Top secret

10. Сам себе звезда. Карелия

10.1 За что купил, за то продал

10.2 Волшебный Таз