Розовый завод [Константин Иванович Кизявка] (fb2) читать онлайн

Константин Кизявка Розовый завод

Глава первая. Лудислав

Я дебил.

Мама говорит.

Она родилась в совке. Нет, не в том, что с веником! Я дебил, но не кретин. В Советском Союзе! Среди сталинских лагерей и карточек на хлеб. В отсталой стране, где не хватало колбасы, красивых штанов и свободы слова. Ей не понять новый мир, не понять меня.

От не понимания (я специально написал раздельно) – страх, от страха – защита – хочется называть непонятное идиотизмом, а непонятного дебилом.

Я не глуп. Окончил Политехнический институт в Таганроге. С красным дипломом. Инженер автопрома. Могу с закрытыми глазами собрать и разобрать "копейку". Если мне помогут с тяжёлыми операциями, разумеется. Поднять "копейку" руками я не могу.

Кстати, у меня "копейка". Приехал на ней в мастерскую "У Ромео". Понятно, что Ромео не итальянец, а армянин. Армяне любят романтические имена. Но проблема армянских имён волнует меня существенно меньше скрежета в коробке передач.

– Это хороший сервис?

Мужчина в сияющем чёрном костюме и туфлях "Гуччи" просвечивал меня туманными серыми глазами. Его вопрос был расплывчатым, как тронутый теплотой июньского дня куриный холодец.

– Сервис? – уточнил я. – Вероятно, автомобильный? "У Ромео"?

Мужчина кивнул.

– Не могу ответить однозначно. Коробку передач переберут качественно, особенно, если у вас "копейка" или "двушка". "Пятак" и "десюлик" чуть похуже. Но у вас не русское… Это ваше?

– Да. "Бугатти. Диво".

– Среднемоторная? Полный привод?

– Откуда знаете? Этих машин выпустили не так много.

– Сорок одну.

– Как вы!..

– Я инженер!

– Восхитительно! А что у вас за проблема с "копейкой"?

– Коробка передач отжила.

– А почему не купите новую машину?

– Я не так богат.

– Правда? С вашим умом? А как вас зовут?

– Лудислав.

– Очень интересное имя. А если, допустим, Лудислав, вы поедете со мной туда, где вам всё починят быстро, качественно, а главное, бесплатно?

В глазах странного мужчины разгорался азарт. Любит машины так же страстно и нежно, как я.

– А куда ехать?

В сумочке незнакомца запиликало. Он поморщился, серебристая коробочка сверкнула бриллиантами и остановилась возле уха, отягощённого серебряной серёжкой.

– Да, господин министр! – максимальная любезность. – Конечно, господин министр. Сейчас же выезжаю. С удовольствием. И я рад. Сердечно рад. Буду. Понимаю ваше нетерпение. Сам. Безумно.

– Вот как, милый Лудислав, – грустно вздохнул мужчина, засовывая смартфон в сумочку. – Никогда не знаешь, куда направит твою голову в следующее мгновение вечности неумолимая ладонь рока. Впрочем, куда, конечно, понятно… Но вот когда. Тем не менее, позвольте узнать вашу фамилию?

Я был тронут. Этот загадочный человек с первого взгляда понял, как важна для меня техническая сторона жизни и хотел говорить, обсуждать, может быть, даже фантазировать… Но… министр…

– Моя фамилия Горохов, – сказал я, – а как зовут вас?

– Ваал. Для вас просто Валик.

Мужчина сел за руль и, уже отъезжая, крикнул в окошко: «До свидания, Лудислав!»

От молчаливого созерцания тающего в грязно-серой дымке "Бугатти" меня оторвал голос автослесаря:

– Что за лингня у вас с "копейкой"? – молодой человек в сверкающей янтарными солидоловыми брызгами кепке "Нью-Йорк Янкиз" ловко орудовал оранжевой тряпкой, избавляя руки от мазута.

– Коробка, – просто ответил я.

– В йону все эти РАЗы! Один лин все развалятся через год. Купили бы "Мерседес" и не страдали бы этой лингнёй с тантранутого конвейера российского автопрома. В гуд он тантрись.

Разухабистый автослесарь, яркий солнечный день и скрывшийся в бесконечности интересный мужчина сложились в моём уме в одну ясную отчётливую мысль. Российский автопром! Только он мешает стране, мешает народу почувствовать несомненное величие Федерации, доступное в полном объёме людям нового времени. Стоп! "В полном объёме" всё-таки канцелярит, употреблять его не следует даже в момент столь важный и знаменательный… Эка меня… Всё от того, что по литературе в школе была твёрдая пятёрка.

Так вот. О чём я хотел подумать? Ну ведь да! Яркая вспышка понимания развеяла ленивый туман мыслей, и я увидел, как с конвейеров АвтоРАЗа съезжают в большую красивую российскую жизнь прекрасные автомобили с фантастическими характеристиками, а отягощённая догмами совка мама, стоя у окна, утирает счастливую слезу и говорит трескающимся голосом:

– Лудислав, мальчик мой, твоя новая Россия не такая уж и безнадёжная!

Глава вторая. Заманчивое предложение

– Понимаешь? Когда наши автомобили станут лучшими, у россиян проснётся национальная гордость. Даже у таких, как ты!

Зинаида сидела на хлипком стареньком табурете, уперев ладошки в коленки, и слушала внимательно, но без одобрения. Как мама. Обе пессимистки. Высокая фиолетовая причёска раскачивалась из стороны в сторону, как толстощёкая голова пластмассового китайца, приклеенного "Моментом" к приборной панели "пятака" у Гришки Седова из восьмого дома.

– Пойми, Зина, если уставший россиянин будет ложиться спать, сознавая, что автомобили нашей страны лучшие в мире, он и проснётся с такой же мыслью. А это значит, что на своём рабочем месте… Ой! Ничего, что я использовал уточняющее местоимение "своём"? Здесь не критично?

– Ничего, – снисходительно кивнула Зинаида. – Так что на рабочем месте?

– Ага. На всяком рабочем месте всякий россиянин… Ой! Это лексический повтор, да, Зина?

– Не страшно, продолжай.

– Ага. Россиянин будет трудиться на совесть. Чтобы соответствовать уровню автопрома государства. Зарплаты воспитателей и учителей вырастут в разы. А кожаный пояс, временно затянутый на пенсионерах, можно будет расслабить. И тогда Россия встанет с колен даже в сознании самых что ни на есть совкарей. Понимаешь?

– То есть в ТВОЁМ сознании страна уже давно бежит трусцой?

Мама говорит, Зинаида только мне кажется тупой. Для остальных социальных групп населения она как бы кандидат философских наук и автор десяти книг. Думаю, мама ошибается, просвечивая слайды собственного мозга на полотно сознания человечества. Весь мир не может быть слеп. О, этот сорт людей, не желающий замечать очевидного! Такие как мама. Спрятались в черепашьи панцири советских идей и голову наружу не высовывают. Специально, из упрямства, не смотрят телевизор. Даже Первый канал. Примитивные асоциальные существа.

А ведь десять лет назад взгляд Зины был другим. Тогда у неё сломался пылесос Bosсh. Красный. Моющий. Циклонный. Она переживала. Плакала. Я поменял щётки на двигателе. И в благодарных глазах этой женщины отразился бог (с маленькой буквы пишу, потому что метафора, а не буквальное утверждение). Вот тогда было приятно. А сейчас непонятно. Что сделало с ней время? Я, например, стал умнее. Красный диплом, знаете ли…

– Зина, после революции 1991-го, когда мы покончили с коммунистами, всё только налаживается. Это в вашей Америке…

– Понятно, – Зинаида тяжело вздохнула, – ты не осознаёшь пустотность данной интенциональности. Безсущественность.

Как она любит заумности! Думает, скажет непонятное, и собеседник сразу забудет, за что страдал и боролся. Только меня таким дешёвым приёмчиком не возьмёшь.

– Ты, Зина…

Бодрая песня: "Три танкиста, три весёлых друга – экипаж машины боев…" – оборвала мысль.

Я поднёс покрытый трещинками экран смартфона Сяоми к уху.

– Да, слушаю!

– Здравствуйте! Извините, что беспокою. Лудислав Святозарович Горохов?

– Да. Это я.

– Очень приятно. Это Ростовский Автомобильный Завод. Менеджер Кукушкин Феофан Альбертович. Вы ведь инженер?

– Да.

– Прекрасно. Разрешите вам, как инженеру, и даже, насколько я понимаю, опытному инженеру, предложить участвовать в развитии российского автопрома.

Я слышал много анекдотов о прослушке ФСБ, но чтобы так. Нет, вряд ли это шутка. Голос такой правильный.

– Вы серьёзно? АвтоРАЗ?

– Предельно. Приглашаю вас на собеседование. В отдел кадров. В любое удобное для вас время. Хоть сейчас. Мы находимся в Ростове, на берегу…

– Я знаю. Береговая, 34, строение номер три, вход с северной стороны.

– Прекрасно. Ждём вас. Российский автопром очень рассчитывает на вашу поддержку! До встречи!

– До встречи!

Зина наморщила лобик.

– Кто звонил?

– "АвтоРАЗ".

– Серьёзно?!

– По-моему, да. Приглашают поднять автопром. Им нужны опытные инженеры.

– Как совпало. А меня инженер не хочет поднять на опытные руки и положить вон на тот диван?

– Какая ты странная, Зина! Ты что, вещь? Ладно. Пойду я, съезжу на завод. Они сказали, в любое время. Пока!

– Пока, – Зинаида смотрела с какой-то странной обидой.

Чего обижаться? Ведь предельно ясное дело – если поднимется автопром, поднимется вся страна!

Глава третья. «Один раз – не водолаз!»

Бетонный фасад завода высотой примерно 19 метров 48 сантиметров сиял глубоким голубым светом. Высокие десятиметровые окна, по сути бесцветные, отражали бесконечное небо и создавали полную иллюзию небесного происхождения предприятия. Всё портили большие красные буквы над входом: "АвтоРАЗ – не водолаз!".

Глупая метафора! Примитивная параллель между автомобилестроением и водолазным делом? Намек на поговорку с известным началом «Один раз»? Обыгрывается слово «первый»? Не лучше ли: «Первый автомобиль – всегда комом»? Вот! За секунду придумал. Про блинчики. И близко к народной мудрости, и параллель какая тонкая! Первый блин – первый автомобиль. Классно же! Да, с русским языком у них очевидные проблемы!

В большом светлом зале торговали "пятаками". Симпатичные "РАЗы" пятой модели горели пятью знаменитыми цветами: белым, зелёным, салатным, изумрудным и хаки. «Пятаки» занимали центр магазина. Влево и вправо простирались торговые пространства, заполненные с одной стороны «двушками» и «копейками», с другой новейшими "десюликами".

Парень слегка за двадцать в белой рубашке, длинном чёрном галстуке, чёрных брюках и сверкающих тёплым апельсиновым цветом туфлях взмахнул чубчиком, приятно улыбнулся:

– За машиной?

Я не сразу уловил зерно вопроса. Не каждый день, знаете ли, бываешь на «РАЗе», тем более по приглашению. Говорят же, попасть сюда сложнее, чем устроиться на пост ГИБДД между Ростовом и Батайском.

– Автомобиль покупать? – переформулировал парень, видимо, решив, что лексическое значение слова «машина» не входит в сферу моих понятий.

– Да, – наконец очнулся я. – Нет. То есть, я вообще не за машиной. Я на работу. Меня пригласили. Менеджер Кукушкин.

Паренёк поскучнел, но слой вежливости, надетый перед работой поверх биополя, был толст, отчего любезность продолжала звучать в жестах и интонациях:

– Вон, видите, лестница наверх?

Я увидел. Винтовая чугунная завитушка в конце зала оптимистично восходила к длинной узкой металлической площадке второго этажа.

– Там двери. Несколько. Вам нужна фиолетовая.

Я кивнул.

– Спасибо!

Парень улыбнулся левой половиной лица и заспешил к новому клиенту, заглянувшему в сияющий храм автопрома.

Восемь оборотов вокруг толстого чугунного стержня – и стопа моя с церковным звоном опустилась на металлический ажур то ли балкона, то ли корабельной палубы, плывущей над восхитительным пространством бушующего человеческими радостями и надеждами завода. Симпатичную площадку размером тридцать на пять метров ограничивали с одной стороны крепкие, чугунные, в готических листочках поручни, с другой – восемь "кают". Деревянные двери, искусно отделанные неведомыми, но, сразу понятно, опытными плотниками лаково блестели восемью цветами. «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан». Именно в таком порядке слева направо они располагались: Красная, Оранжевая, Желтая, Зеленая, Голубая, Синяя и Фиолетовая. Из гармонического ряда выбивалась левая дверь, чёрная, как космическая дыра в скоплении Феникса, что несколько разрушало образ традиционной радуги.

Я подошёл к фиолетовой, постучался и, услышав раздражённое:

– Кто это ещё там?!

Вошёл.

В кабинете обнаружились два менеджера.

Один за большим, буквой «Т», столом, второй за крохотным столиком у входа.

– Я по поводу звонка. Меня пригласил на работу Феофан Альбертович Кукушкин. Поднимать российский автопром.

Квадратный человечек за большим столом пристально посмотрел на худого высокого с длинными усами брюнета и сказал:

– Феофан Альбертович, вы у нас уже, как бы, на работу приглашаете?

– Ну… Юрий Кириллович… Звонок… Помните? Директор!

Квадратный уставился на меня растерянно.

– Горохов?

– Да, – улыбнулся я. – Лудислав Святозарович.

– Что же вы сразу не сказали! Конечно же, помню. Скажите, а вы случайно нашему, скажем прямо, министру, не родственник, в некоторой степени?

Я не понял, какой министр и пожал плечами.

– Понимаю! Конфиденциальность! Поддерживаю, в определённом, так сказать, смысле. Присаживайтесь вот сюда, да не на стул! Что же вы, право! Вот кресло. Да. Удобно?

– Я хотел бы работать!

– Это успеете. Скажите, как вы относитесь к… гомофобам?

Странный вопрос! Ко всяким гомо у меня отношение конкретное! И я ответил:

– Не люблю!

– В каком смысле?

– Все эти западные веяния нам, российским людям, чужды! Я бы всех этих гомофобов!..

– Прекрасно, прекрасно. К гомофобам – отрицательно, – он что-то черкнул в бумагах. – Паспорт, диплом принесли?

– Да, вот, пожалуйста.

– Пока Феофан Альбертович всё оформит, в рамках компетенций… Возьми бумаги, Феофан… Ага, давайте чаю или кофейку?

– Кофе вредно. По телевизору объясняли. Для сердца опасно.

– Согласен. Тогда чаю?

– Да.

– Отлично.

Пока вода в сером чайнике набирала градус кипения, Феофан Альбертович всё оформил и вернул мне документы.

– С завтрашнего дня, – сказал он, – выходите на работу в магазин.

Я не понял, почему магазин, ведь меня пригласили на завод, и спросил:

– А почему в магазин, меня же пригласили на завод?

– Не переживайте! – вступился квадратный Юрий Кириллович, он тоже пил чай за компанию со мной из кружки с бело-синим, в технике гжель, Чебурашкой. – Это испытательный срок, в каком-то смысле. А вы, вероятно, хотели бы, допустим, в службу безопасности?

– Нет! – я почувствовал недопонимание. – Я хочу в цех! На завод! Я хочу сделать российский автопром лучшим в мире!

Кадровики переглянулись, и добродушный Юрий Кириллович похлопал меня по плечу.

– Молодец Лудислав Святозарович! Вот это, я понимаю, так сказать, порыв! Таких бы работников нам, например, десяток и всё – заткнули бы за пояс, фигурально выражаясь, и немцев, и корейцев. Да, Феофан Альбертович?

– Сто процентов! Заткнули и переткнули!

Глаза у обоих загорелись, сразу видно, как и я, одержимы идеей революции в автопроме, только вот не могут. Отдел кадров – не то место.

Я допил чай.

– Спасибо. Было очень вкусно. Во сколько мне быть на рабочем месте?

– Завтра в восемь ноль-ноль! – улыбнулся Юрий Кириллович.

– В восемь ноль-ноль, – подтвердил Феофан Альбертович.

Глава четвёртая. Территория продаж

Я подошёл к дремлющему заводу за тридцать три минуты до открытия. Солнце уже оторвалось от горизонта, заливая заводские корпуса жёлто-фиолетовыми лучами. Длинные таинственные тени вытянулись в сторону мелкого Азовского моря.

На всякий случай постучал в двери. Эхо запрыгало внутри по колоннам и перегородкам. Затихло. Никого.

Первый работник, мужчина в чёрном балахоне, появился без пяти восемь. Торжественно щёлкнул ключом, приоткрыл дверь и пристально посмотрел на меня.

– Вы к кому, молодой человек?

– Я на работу. Лудислав Горохов моя фамилия.

– Не помню. Возможно. Зайдите внутрь, подождите начальство.

Я вошёл. Перехватило дыхание. Копейки, пятерки, десюлики… Теперь это – моё. Я буду делать настоящие машины! Своими руками! Как же это… На ум просилось просторечное «круто», но душа требовала чего-то возвышенного. Я перебрал десяток синонимов, ни один не понравился. Ладно.

Ровно в восемь в дверях случился форменный затор. Протискивались по двое и даже трое одновременно. Пыхтели, кряхтели, тужились, но лица работников не светились недовольством или злобой. Привыкли люди. Понимают. Обычный рабочий момент. Как в стоматологии, когда ребёнок кричит за дверью, никто же не врывается с дубиной спасать. Все знают, что так работают врачи. Вот и здесь. Тесно, но надо же как-то начинать рабочий день.

Странно, но я не видел женщин. Или им разрешено приходить позже мужиков, или стоят, стесняются лезть в давку. Глянул в окно. Нет. Не стесняются. Одни мужики. Что в принципе и правильно. Работа здесь всё-таки суровая, по-настоящему тяжёлая. Не для хрупких женских пальчиков.

– Вот! – человек в балахоне подвёл ко мне высокого, судя по внешнему виду – руководителя. Синий пиджак господина не кричал вызывающе, как у всякого рода клерков, а успокаивал, настраивал на долгую и продуктивную работу. – Горохов его фамилия. На работу пришёл.

Я кивнул.

Мужчина осмотрел меня с ног до головы. Хмыкнул и оглянулся по залу.

– Игнат Павлович! – заметил он в стороне, где «пятаки» смыкались с «десюликами», молодого парня, чуть старше меня, в коричневых клетчатых брюках и ярко-красном галстуке на черную рубаху. Тот метнулся к нам:

– Да, Николай Петрович! Какие задачи на день?

– Вот, смотри. Человека надо пристроить. Горохов.

– Лудислав! – добавил я.

– Лудислав! – подхватил Петрович. – И имя редкое, и Сам просил поспособствовать.

– Сам? – удивился Игнат Павлович.

– Сам, – серьёзно кивнул Николай Петрович. – В продажи.

– Ого! Ну пойдёмте, Лудислав, в офис, поставлю, так сказать, цели и задачи.

Я проследовал за энергичным парнем по витой лестнице наверх, на этот раз не в фиолетовую, а в синюю дверь.

Обнаружился большой кабинет с десятью рабочими столами. За девятью сидели сотрудники. Все сосредоточенно стучали по клавиатурам. Из аудиоколонки на книжном шкафу звучала приглушённая «Калинка-малинка» на английском языке.

– Вот, знакомьтесь, наш отдел. Здесь старшие менеджеры. Я тоже. Буду командовать лично вами. Продаём «копейки». Знаете, что такое «копейки»?

Я не обиделся. Откуда Игнату Павловичу знать, что я закончил Таганрогский институт с красным дипломом. Наоборот, терпеливо пояснил:

– Да, это первый автомобиль «РАЗа», выпущенный в 1970-м году. Ещё при советском режиме. Заднеприводный. Переднемоторный. Седан. Четыре ступени трансмиссии. Шестерни переднего хода косозубые, с постоянным зацеплением, заднего хода прямые…

– Ух ты! – перебил Игнат Павлович. – А я подумал, по знакомству. Слесарь?

– Инженер.

– Вот как! Редкая птица на нашем предприятии.

Я не понял метафору про птицу, но сделал вид, что понял, и сказал:

– Что нужно делать?

– Как что делать? Продавать. Пойдем, расскажу, покажу.

Целый час новый начальник терпеливо водил меня между «копейками» и объяснял, чем отличается входящая продажа от исходящей, какие скрипты дают максимальные закрытия, как нащупать боль клиента и правильно «демандить», чтобы достичь заветной АВС.

Я не полностью понимал, о чём идёт речь, но кивал и пытался казаться умным, потому что работать на АвтоРАЗе хотелось страшно.

Через час я заметил вчерашнего знакомого. «У Ромео». Хозяин «Бугатти – Диво». Ваал. Валик. Он тоже заметил меня, заулыбался и поспешил навстречу.

Мы пожали руки. А мой новый начальник как-то поскучнел, покраснел и маленькими шагами отодвинулся в сторону. Наверное, всё, что мог, уже объяснил.

– Как завод? – спросил Валик.

– Хорошо. Меня тут продавцом приняли. А вы «Бугатти» отремонтировали?

– Некогда было. Сегодня поеду. Может, ко мне в кабинет? Чайку попьём? У меня есть хорошая классика. «Иваново детство». Вы любите Тарковского?

Я не знаю, кто такой Тарковский, но растеряться не успел. Возле нас нарисовался суровый мужчина в военной форме и чёрных очках.

– Срочно к оперативному телефону! – сказал он моему знакомому. – Папа.

Валик поскучнел.

– Ну вот, – выдохнул он. – Снова мы с вами не пообщались. Не обижайтесь. Такое ощущение, что министр следит за каждым моим шагом. Ну пойдёмте, Юрий Владимирович.

Я проводил взглядом душевного единомышленника и почувствовал, как меня осторожно трогают за плечо. Обернулся. Шеф.

– Лудислав… Как вас по отчеству?

– Святозарович.

– Лудислав Святозарович, вы можете по свободному графику. Хотите, продавайте «копейки», хотите, чайку попейте – там каптёрка продавцов. Я вам чашечку…

– Хочу продавать.

– Хорошо. Вон видите, Аватар?

Я оглянулся в поисках высокого синего существа, но ничего похожего не обнаружил.

– Вы не туда смотрите. Вон, мужчина с толстой золотой цепухой на груди.

Я увидел пухлого толстячка, бритоголового, в подранных джинсах, расстегнутой до пупа рубахе. На груди его среди буйной поросли курчавых волос сиял рассветным огнём крест, величиной с диск переднего тормоза «пятака». Я даже подумал, что это священнослужитель, но тут же отбросил греховную мысль, ведь «роскошь – удел католического епископата, а русским духовным лицам издревле присущи скромность, пост и нестяжательство». Честно говоря, я не совсем понимаю суть последнего из этих трёх слов – «нестяжательство», но дословно цитирую один из церковных журналов, мнению которого доверяю с удовольствием и безусловным приятием. Я вообще сильно рад, что совок не смог убить русскую православную церковь, душу нашего народа…

– Увидели? – перебил поток благостных мыслей начальник. – Подойдите и впарьте. «Копейку». Я буду рядом. Подстрахую. Лады?

– Лады.

Я осторожно подошёл к толстяку, и он посмотрел на меня с интересом, какой, наверное, проявляется у влюблённого в работу энтомолога при виде доселе неизвестного науке таракана.

– Вы хотите купить машину? – спросил я отчего-то срывающимся голосом.

– Да, капитан!!! – просиял улыбкой толстяк. – Я хочу купить машину. Ты угадал. Ты просто гений дедукции!

Похвала приятно радовала, но нужно было «впаривать». И я показал рукой на «РАЗы».

– Вот, выбирайте, какой цвет нравится.

– Цвет! – хмыкнул толстяк. – Я чо те, баба? На кой мне цвет? Мне надо, чтоб они до Франции доехали.

– «Копейки»? – на этот раз удивился я.

– «Копейки», «копейки», родной. Кое-кому во Франции очень интересны наши «копейки».

– Но у них же есть «Рено», «Ситроен», «Пежо», «Бугатти»…

– Э, брат! С таким настроением ты мне слона не продашь! Ты чо, типа честный продавец?

Я моргнул.

– Ты смотри. Редкий вид. А скажи, честный продавец, по какой минимальной цене ты мне впаришь партию «копеек»?

Я растерялся. Цен местных я не знал. Знал только рыночные. Но Гришка Седов из восьмого дома говорил, что цена на «копейку» падает в два раза сразу после выезда из заводских ворот. Нужно умножить на два? Но покупатель хочет оптовую цену.

Выручил шеф.

– Сколько машин надо? – деловито спросил он толстяка.

– Я разве с тобой разговариваю? – нахмурился тот. – Я с честным торгуюсь. Какую цену скажет, по такой и куплю.

Я, наконец, умножил в уме.

– Четыреста тысяч рублей. Но на эти деньги вы можете купить приличного бэушного «Форда».

– Четыреста? – поморщился толстяк. – Ладно. Пацан сказал, пацан сделал. Заверните мне десять штук. Там перед входом прицеп. Загоните. Где у вас тут касса?

– Вон там! – заботливо подсказал Игнат Павлович. – Позвольте, я вас провожу.

И повёл христианина к месту расплаты.

Я растерялся и стоял на месте, пока шеф не вернулся.

Выглядел он странно. И вопрос задал странный.

– Вы кто?!

– В смысле?

– Вы – Бог? Просто притворяетесь новичком? Из любви к искусству? Вы скажите мне. Я не проболтаюсь. Вы проверяете «АвтоРАЗ», да? Из министерства, да? Бывший продажник, да? Признайтесь!

– Я просто продавец.

– Просто продавец, – ухмыльнулся Игнат Павлович. – Звучит как песня. Просто впарили десять «копеек», которым розничная цена «триста», по «четыреста» за штуку. Просто сделали левого навара за пять секунд – миллион. Ну конечно, конечно, я верю в любые ваши слова, дорогой мой Лудислав Святозарович!

Мне стало некомфортно, легкая тошнота подступила к горлу. Получается, что «копейки» стоят триста. Выходит, я обманул хорошего человека. Доверившегося мне. Да ещё и с крестом.

– Но бэушные «копейки» стоят двести! – возразил я неуверенно.

– Это политика «АвтоРАЗа». Мы принимаем на металл по двести любые наши машины. В течение пяти лет после выпуска. Поэтому барыгам нет смысла продавать дешевле. Ну, разве что машинке больше пяти лет. Это «пятак» стоит четыреста.

Я ясно вспомнил, что бэушные «пятаки» тоже продают по двести. Стало совсем стыдно.

– Ну пойдёмте, дорогой наш новичок! Я угощаю! Вы перевыполнили индивидуальный месячный план. Пойдёмте, пойдёмте. Чего вы так краснеете? Слава, она, конечно, тяжёлое бремя, но приятное. Вот, прошу! Сюда. Я открою вам удивительный мир «РАЗовского» закулисья. Только не забудьте потом забрать меня в те райские кущи, откуда прибыли на эту унылую планету.

Почти два часа шеф пил водку, а мне, как трезвеннику, подливал квас «Никола».

– Жальштотынепьёшь, – пробормотал Игнат Павлович, не разделяя лексические единицы. Но я понял, потому что русский квас «Никола», в отличие от западных сладких газированных напитков, не притупляет мышление, а наоборот, обостряет. – Красивый такой, умный, а не пьёшь. Жаль. Как другу должен тебе заметить. Ты не прав.

Я напрягся. Почему не прав? Я же гений продаж? Он мне сам объяснил.

– Нельзя говорить, что лучше купить «Форд». Это не патриотично. Чего краснеешь? Понимаешь? Я могу закрыть глаза, а вот коллеги могут не закрыть. С открытыми глазами будут осуждать и препоны ставить. Понимаешь? Интриги, подозрения, наветы… «РАЗ» – лучший! Всё остальное – вражеская пропаганда и дискредитация. Ты понимаешь, что такое дескри…дискредитация?

– Понимаю в целом. Лексическая семантика мне доступна: и денотация, и коннотация…

– Неважно. Так вот. Мы должны гордиться, что работаем тут. В смысле здесь. Сознаёшь? А иначе они придут и развалят. Всё развалят, шваны! Понимаешь?

– Кто они?

– А ты типа не понял?

Я догадался, что Игнат Павлович имеет в виду либералов и толерастов, которых ненавидит всякий понимающий, что происходит в России, гражданин. И кивнул.

– Понимаю я, Игнат Павлович. Я их тоже ненавижу.

– Вот, красавелла! Давай ещё по рюмочке.

– Вам уже хватит, Игнат Павлович. Давайте на этом остановимся.

В каптерке появился паренёк с бегающими глазками. Один из продавцов. Он осторожно приблизился к шефу, подобострастно улыбнулся и ласково сказал:

– Там Ваал Ваалович ищет новенького. Мы ему про вас не рассказали.

– Это правильно. Слыш, Святозарыч! Сходи от греха подальше. Встреть Ваалыча. Я тут ещё немного посижу. Не выдавай меня.

– Хорошо, – я поднялся и посмотрел на продавца. – Куда идти?

Валик ждал у лесенки к менеджерам.

– Вот, – улыбнулся он. – Освободился. Так что, ко мне? Есть, кстати, Кроненберг. Любите Кроненберга? Утверждают, будто он казуальнее Линча и не так психоаналитически формален, но Кроненберг лично меня цепляет больше. Дёргает за живое. Понимаете?

Я пожал плечами. Шеф пьян. План на месяц выполнен. Почему не посидеть с приятным человеком и не поговорить о кино.

– Вот и отлично! – обрадовался Валик. – Пойдёмте!

И потащил меня за руку куда-то вглубь магазина, потом через улицу и шлагбаум с пограничниками к огромному кирпичному зданию, крыша которого, как мне показалось, терялась в пушистых облаках. У красивой двери с надписью «Директор» дремал охранник, но, заметив нас, вытянулся в рост и отдал честь.

Странно, что мы будем смотреть кино рядом с кабинетом начальства, а то и в нём, но, может, другого телевизора нет, а директор уехал, допустим, в командировку. Приключение! Этот Валик такой прикольный!

Меня поразил лифт. Размером с зал маминой квартиры. С красным кожаным диваном, зеркальной стеной, паркетным полом. Мы вышли на третьем этаже. В широком холле у белой позолоченной колонны стоял суровый офицер в военной форме. Ничего не сказал. Видимо, Валика здесь хорошо знают и не возмущаются появлением, даже в компании с незнакомым человеком. Мы прошли по коридору, похожему на кремлёвские покои, как их показывают по телевизору, и остановились у высокой двери с золотыми ручками-грифонами.

– Ваал Ваалович! – по коридору за нами спешил тот самый офицер. – Там прибыл Юрий Владимирович! Что-то очень срочное! С безопасностью. Уровень «особой важности».

– Надолго? – с тоской спросил Валик, явно опечаленный тем, что любимый фильм посмотреть так и не удастся.

– Ну, вы же знаете Юрия Владимировича. Если «особой важности», то на полдня как минимум.

– Простите меня, любезный Лудислав Святозарович, – в глазах Ваала сверкнули слёзы. – Отчего-то не везёт нам с фильмом.

– Не расстраивайтесь! Когда-нибудь посмотрим!

– Вы думаете? Благодарю. Так приятно понимать, что вам тоже этого хочется. Возвращайтесь по той же дороге к зданию магазина. Я позвоню на КПП, чтобы вас пропустили.

– Хорошо. Я побежал.

– До свидания!

– До свидания!

На КПП дорогу преградил восточного разреза глаз смуглый рядовой с автоматом Калашникова АКС-74У.

– Дыхните! – приказал он, выговаривая «и» как «ы», а «е» как «э».

Я дыхнул.

Он принюхался.

– Пили?

– Я не пью!

– Ага, конечно! Наденьте маску.

– Какую маску?

– Обычную. Медицинскую. Карантин же в стране. Пандемия. Разве не знаете? Хотите всех позаражать?

– Скользиев! – на порог стеклянной будки выскочил старший лейтенант. – Пропусти парня! По нему звонили.

– Да пусть идёт, – обиделся рядовой. – Звонили! Я работу свою делаю. Что не так?

Я прошёл взъерошенного Скользиева и снова нырнул в торговый зал.

Ничего не изменилось после ухода. «Копеек» стало чуть меньше, благодаря золотоцепочному покупателю. В остальном те же продавцы и те же автомобили.

Шеф появился практически мгновенно.

Запах спирта колыхался вокруг него почти видимым хеморецепторным облаком.

– Иди домой! – выдохнул он. – На первый раз хватит. А то у тебя так голова болит, что работать дальше смысла никакого не вижу.

Глава пятая. Пятак

Дома, за компьютером, я решил, что в целом работа мне понравилась. Светло, просторно, люди хорошие, доброжелательные. Друзья вокруг: Валик, Игнат Павлович, Юрий Кириллович с синим Чебурашкой… Если бы ещё не продавать, а в цеху. Создавать из металла, пластика и резины конструкции машин. Варить, рубить, опиливать, резать, нарезать, шабрить, шлифовать, подгонять… М-м-м-м, звучит! Но не буду спешить. Не ловля блох всё-таки. Всему своё время. «Надо только выучиться ждать». Кстати, где у меня тут эта песня? Пахмутова, кажется. «Надежда».

Погружался в сон с радостным предвкушением. Пусть не сразу, пусть через годы, через расстоянья, но я попаду в сердце завода, в цеха, где гудят станки и вырисовываются формы автомобильного будущего страны.

– Ну что, Горохов, – вчерашний знакомый в синем солидном пиджаке, оказавшийся не просто Николаем Петровичем, а Николаем Петровичем Бороздкиным, директором магазина «АвтоРАЗ», смотрел с непонятным восторгом. – Кончилась твоя работа в отделе продаж!

Я растерялся. Как так? Я же не поработал толком. Ведь всё нормально вчера ещё было. Хвалили, говорили «большой молодец». А теперь что? Увольняют? Почему? Неправильно это, глупо, ведь могу помочь автопрому, стране, Отчизне!

– Не дрейфь, адепт, – ухмыльнулся Бороздкин, – ночь только начинается. Переводят тебя в цеха. По распоряжению Самого! Видимо, хочет тебя в делегаты, а потом на съезде познакомиться поближе, вплотную, так сказать. Понимаешь?

Я кивнул. Конечно, я понял. Этот самый Сам, видимо, уже увидел, что я не абы как случайный человек, а профессиональный профессионал. Конечно, в цеху от меня пользы будет больше в разы.

– А когда в цех?

– Да сейчас. Пройдёшь вон в ту дверь, прямо по аллее, через КПП и по асфальту. Наткнёшься на здание производственного комплекса. Увидишь первые ворота. Там «пятаки» выпускают. Направо, вокруг здания пойдёшь, «двушки», налево – «десюлики».

– А «копейки»?

– За «копейками» вокруг обойти придётся. Но тебе этого ничего не надо. Тебя в «пятак» определили.

«Пятаки» – мои любимые модели, и я еле сдержался, чтобы не крикнуть от радости.

– Ну что, Лудислав Святозарович! – появился мой теперь уже бывший шеф Игнат Павлович. – Не удалось нам с тобой за месяц годовой план выполнить. А ведь могли. Жаль. Такого продавца потеряли. Но Николай Петрович прав. Из продавцов в делегаты не попасть. А вот из цехов реально. Даже завидую тебе. Искренне. По-человечески.

Он попытался меня обнять, но передумал. Посмотрел в глаза:

– Не забывай первого наставника. Может, до спикера дорастёшь, меня в делегаты подтянешь.

– Иди уже, – махнул мне Бороздкин, – пока не стемнело. Тогда уже не до глупостей будет.

И я пошёл. В новую, настоящую автомобильную, цеховую, а не какую-нибудь магазинную жизнь.

На КПП дежурил другой охранник.

– Ну-ка дыхни! Ага. Хорошо. Маску надень. Вот. Куда идёшь?

– В цех. «Пятак».

– Пропуск есть?

Я протянул бумажку, полученную от Бороздкина.

– Пе-ре-во… – зашевелил губами охранник. – …дом в цех… А чего таким макаром? Работал в магазине и вдруг здасьте-мордасте?

– Я в цеху нужнее. Я – инженер.

– Анжинер? Ты погляди. Ну ладно, проходи, коли так.

Загадочный охранник. Речь карикатурная. Не пассионарий тебе двадцать первого века, а какой-то персонаж Гоголя. Или Чехова. Даже, скорее, Достоевского. Притворяется? Или сильно классику любит?

Широкая дорога пыльным асфальтовым кольцом охватывала величественное здание заводского корпуса. Я в благоговении устремился вниманием вверх, пытаясь разглядеть вершину похожего на сказочный замок вместилища всех четырёх знаменитых цехов РАЗа, но снова не увидел её за очень низкими облаками.

На мощных тёмно-голубых воротах масляной краской было неровно выведено: «Цех производства пятой модели». Я подошёл и осторожно толкнул. Ворота не открывались. Запечатаны наглухо. Я ещё пару раз толкнул чугунную массу, сначала двумя руками, а потом всем телом. Безуспешно. Попытался подцепить кончиками пальцев край в узкой щели между створками. Неудачно. Только синие полоски теперь под ногтями. Я посмотрел правее ворот и заметил чёрный пластиковый рычаг, торчащий из кирпичной стены.

Непонятный рычаг. Даже не рычаг. У рычага должны быть направляющие прорези вертикального или горизонтального хода. А тут просто торчит из стены предмет с шарообразным подобием набалдашника на конце. Я обхватил мягкую, прорезиненную, слегка влажную цилиндрическую поверхность и потянул на себя. Рычаг поддался легко, полез наружу и застопорился, высунувшись на полметра. Ничего не произошло. Ворота молчали. Никаких звонков или колокольчиков. Я машинально толкнул рычаг назад. Мягко, с булькающим звуком, цилиндр утонул в стене. Уши резануло тонким неприятным резиновым скрипом. Ворота двинулись. И правая, и левая створки медленно раскрывались наружу. Почему наружу, понятно – противопожарная безопасность, если загорится что в цеху, не будет пробки на выходе. Но в целом схема привода удивительная.

Довольный «открытием», я вошёл внутрь.

Помещение тускло освещали лампы дневного света. Высота потолка была такова, что люминесцентные трубки казались тоненькими спичками. Ширины цеха хватило бы на пару хороших футбольных стадионов. Интересно, что стены справа и слева слегка сужались вдаль от входа, и это не было зрительной перспективой, противоположная входу сторона в самом деле была раза в полтора меньше наружной.

Запахи свежей краски, мазута и бензина приятно пьянили. Посреди цеха матово лоснились новенькие «пятаки», облепленные местными рабочими. Четыре машины! Творцы автопрома что-то поправляли, подкручивали, подбивали, опиливали.

Цех АвтоРАЗа!

Коленки подрагивали и слегка подкашивались. Ощущение величия происходящего заполнило грудь и сердцу стало тесно. Я ликовал. Но где-то в лабиринтах головы включился почти неощутимый зуммер тревоги. Прислушавшись к сигналу, как бы подкрутив внутренний регулятор громкости на максимум, я понял, что не так. В цеху не было станков и сборочных конвейеров. Все автомобили были целыми. Никаких процессов, напоминающих изготовление деталей и штамповку авто.

Ситуация прояснилась, когда в дальнем конце цеха распахнулись ворота и несколько рабочих вкатили с той стороны новую машину. Получалось, это выпускной цех, финишный, а сборочный там, за дверью. Интересное разделение труда.

Ко мне подкатил новенький «пятак». Из машины приветливо улыбался парень в тёмно-синем рабочем комбинезоне.

– Новенький? – спросил он.

– Так точно!

– Иди к бригадиру! Вон, видишь, в красной кепке. Егор Давыдович. Доложи, что прибыл. Он тебя введёт в курс.

«Пятак» взревел (с педалью газа парень обращался хуже, чем доносил заводские концепции) и рванул в сторону КПП.

Я приблизился к пожилому бригадиру и представился.

– Здравствуйте, меня зовут Лудислав Горохов. Прислан в цех. Работать. Только я не пойму, где здесь делают машины. Может, мне дальше? Туда, вон в те ворота?

Бригадир тепло улыбнулся, и его пожилое лицо украсила паутинка мелких морщинок.

– Истинный автослесарь, совершая дела, предпочитает неделание. Зачем торопишь ты коня своих желаний? Разве не известно тебе, что путь спешки гибелен? Дай твоему ростку созреть и лишь потом следуй его пути. Подумай, скольким мастерам, поспешившим поменять трансмиссию, достаточно было отрегулировать рулевую тягу.

Непонятная речь, пестрящая избыточными местоимениями, тем не менее, отрезвила. Я осторожно спросил:

– Это третья бригада пятого цеха?

– И я заместитель её бригадира. Егор Давыдович. Не Давидович, как в Библии, а Давыдович, как русский генерал. А бригадир Фёдор Павлович Черномазов сегодня выходной, ведь согласись, не будь выходных, как бы мы поняли, что такое рабочий день?

– Действительно. Значит, меня к вам направили. Что мне делать?

– А вот это уже начало мудрости. Следуй за мной, и я всё покажу.

Около часа Давыдыч, как звали заместителя бригадира, объяснял мой «функциональный аспект». Получалось, что я заведую правильностью крепления и состояния тормозных колодок. Должен контролировать толщину фрикционного слоя, отсутствие механических повреждений, борозд, трещин, сколов и адекватную реакцию автомобиля на нажатие тормозной педали.

– Вот, – сказал он в итоге. – А с первой зарплаты я вычту у тебя пятьсот рублей.

– За инструктаж? – уточнил я.

– За «Перо феникса», – многозначительно улыбнулся Давыдыч. – Пищевая добавка. Безмерно полезна для человеческого организма. Гармонизирует уровень отношения пэ аш ровно до семи. Упаковки хватает как раз на месяц. Так что с каждой зарплаты минус пятьсот. Ибо опасно не принимать «Перо Феникса». Многие умирают от страшных болезней, зело организм становится незащищен. Слышал, певец Малкин умер?

– Конечно.

– Не принимал «Феникс». Стопроцентная информация.

– Ваш бизнес?

– Нет, – отмахнулся бригадир. – Начальника службы безопасности.

– А отказаться можно?

– Можно, конечно. Только уволят.

– Понял. Вычитайте.

– Молодец. Смышлёный.

День прошёл интересно. Из соседнего цеха периодически, примерно раз в два часа поставляли новый «пятак». Я осматривал тормоза. Проверял в деле – разгонял машину до двадцати пяти километров в час и выжимал педаль. Если всё хорошо, давал добро следующему проверяющему – высокому Юрке Норкину, ответственному за карбюраторы. Если не очень, дорабатывал. Случались весьма странные ситуации: у одной машины тормозов я не нашёл вообще. Ни колодки, ни даже педали в салоне. Удивительный брак. Наши ребята притащили запчасти из дальнего темного угла цеха и прямо-таки врезали тормозную систему. Профессионалы, чего уж там говорить.

Домой приполз уставший, но страшно довольный. Единственное, что как-то смущало – лёгкая досада – снова не от меня зависит качество машин. Не я их делаю и подгоняю. Не улучшаю российский автопром, а только проверяю, что есть. Вот как если бы, например, дали вам предложение: «Наши самолёты с гудением поднимаются вверх в высоту», а поправить разрешили бы только слово «наши». Вроде бы и участвуете в исправлении, а тавтология остаётся. Понимаете? Лучше от любых ваших исправлений не становится. Как взлетали «вверх», так и взлетают. Ну ничего, если буду хорошо работать, переведут к соседям во вторую бригаду и вот там наверняка смогу вмешаться в процесс. Так смогу, что машины прямо заблестят достоинствами и преимуществами. Мы ещё покажем хвалёным немцам кузькину мать!

Глава шестая. Фёдор Черномазов

Мы вынули из замасленной упаковки чуть поржавевшую колодку и поставили на правое переднее колесо. Какие невнимательные сборщики в предыдущих цехах! Забывают то одно, то четвёртое! С непривычки болела спина. Выпрямился, потянулся и понял, кто-то сзади пристально смотрит. Медленно, будто просто любуюсь цехом, обернулся.

Человек был сед, усат и слегка бородат. Лицо маленькое, но жирненькое, с мешочками под глазами. Явно не местный. Стоял рядом с нашим бригадиром, о чем-то с ним беседовал, и при этом пялился в мою сторону. Увидел, что я его заметил, и раздался доброй полузубой улыбкой. Спросил что-то Давыдыча, тыкнув бородёнкой в мою сторону. Давыдыч вздрогнул плечами, а потом повернулся ко мне и поманил пальцем. Я подошел, стирая ветошью мазут с ладоней.

– Знакомься, – кивнул Давыдыч на человечка. – Бригадир цеха Фёдор Павлович.

У меня внутри всё взмёрзло. Настоящий бригадир! Человек, разбирающийся в заводских процессах, как я в карбюраторах! Полубог и полунебожитель!

– Фёдор Павлович интересуется, не хотел бы ты поработать в бригадирской каптёрке?

Я ошалело молчал, не находя в опустевшем от волнения черепе вразумительных слов. Возможно, именно там, в упомянутой таинственной каптёрке, решаются важнейшие проблемы автомобилестроения России! Длинный рот незнакомца дрогнул в усмешке, пухлые губы раскрылись:

– Я ведь чего, собственно. Болею душой за дело общее. Хочется любого, кто хоть что-то умеет, к груди прижать и говорить ему слова добрые, чтоб человеку приятно было. А уж такому человеку замечательному и подавно. Мы ведь третья бригада! На самом крайнем рубеже завода, так сказать, у покупательской спины, лингам ей в гуду!

– Чего же ты молчишь? – не понял Давыдыч моей растерянности. – Если пришла внутренняя потребность двинуть лодку судьбы в сторону каптёрки, я препятствовать не буду. Если что-то удерживает, не буду противиться и такому повороту Дао.

– Не удерживает, – скоро выговорил я. – Я готов!

Бригадир расцвёл.

– Золотой мой, родненький мой! Да я ж тебя на руках носить буду. Да ты у меня как сыр в масле будешь кубыркаться.

Такая забота трогала до самой глубины сердца. Стихийная слеза увлажнила левый глаз. Это ж какие люди! Как радеют о молодом, необстрелянном специалисте, как видят, что он может перевернуть автопром России одним… ну пусть тремядвижениями руки.

– Пойдём, пойдём, родненький в каптёрочку, лингам ей в гуду, – Фёдор Павлович подхватил меня под руку и потащил вперёд, к светло-синей двери, в мир, ещё на один шаг приближающий мою мечту. А потом я покажу всё что умею, и пойду дальше, туда, где льётся металл, куются и штампуются кузова, соединяются в целое детали машин!

Я понимал, всё произойдёт не сразу и даже не за месяц. Трудовой подвиг потребует изучить технологические процессы, воскресить в памяти сопротивление материалов, вникнуть в сборочные нормативы и прочий обязательный фундамент мастерства. Но зато потом… Эх, приятно чувствовать в себе столько сил, понимать, что можешь помочь Родине и направить её историю к славным победам на полях трудовых сражений.

– Куда это вы человека тащите! Поставьте его на место! – у заветной двери дорогу нам перегородил крепкий мужчина в голубом десантном берете. Широкий в плечах настолько, что замасленный коричневый свитер толстой вязки, надетый поверх синего комбинезона, казался богатырской кольчугой, он лихо подкручивал длинные усы и недобро хмурился в сторону моего сопровождающего.

– Знакомься, Лудислав, – недовольно проскрипел Фёдор Павлович, – мой бестолковый отпрыск Димитрий. Взбалмошный, никчёмный прожигатель жизни.

– Это кто ещё выжигатель! – взревел Дмитрий. – Зачем такого хорошего человека тащишь?! Куда тащишь?!

Отсюда в полуоткрытые ворота соседнего цеха было видно небольшой кусочек их жизни. Тоже автомобили посреди зала, тоже беготня вокруг них, но какая-то особенная, сразу не ухватить, какого рода.

Я присмотрелся и, кажется, понял. Те немногие рабочие второго цеха, которых я видел, не носили инструмента, не пользовались болгарками, дрелями, шуруповёртами и даже гаечными ключами. В руках у них были исключительно краскопульты. Они только красили машины.

Я почувствовал, как запястья мои, и правое, и левое, стиснули железные пальцы. Потянули в разные стороны.

За левую руку держал Фёдор Павлович, за правую Дмитрий.

– Этот замечательный, чистый человек пойдёт со мной, – трубил Дмитрий.

– Нет! – визжал Фёдор Павлович. – Только я могу дать ему счастье. Не тебе, швана, лезть сюда своим лином. Хасти как хастил и не трогай добрых людей.

Возможно, они разорвали бы меня на две неравные половины, большая несомненно осталась бы на стороне титана Дмитрия, но помешал мой хороший знакомый.

– Стоп! – красивый громкий голос мгновенно остудил раскалившиеся страсти спорщиков. Покрасневшие отец и сын отпустили мои руки.

В лице Валика читался нешуточный гнев.

– Вам что, Фёдор Павлович, бригады мало?

– Я это, – запинаясь и даже слегка лебезя, забормотал бригадир, – выпросил у Давыдыча. Мне человек. Человек нужен. Для работы. В каптёрке.

– Врёт он всё! – возмутился Дмитрий. – О себе он думает, а не о работе! Знаю я его как облупленного!

– Они вам ничего не повредили? – заботливо спросил Валик.

Я прислушался к телу.

– Вроде бы нет.

– Хорошо. Я, господа, почему не дам вам распределить Лудислава Святозаровича в вашу… э… каптёрку. Он, видите ли, подан в списке завтрашних выборов кандидатом в делегаты от третьей бригады пятого цеха.

Рты отца и сына свела судорога.

– Делегаты? – механически повторил Фёдор Павлович. – Огогошеньки. А я ведь сразу понял, непростой человек Лудислав Святозарович! Сразу понял и захотел. Себе. В каптёрочку. Потому что такой человек может такое!.. Такой прогресс обеспечить, что слов нет.

– Вот и молчите, – сказал Дмитрий. – А ты, Лудислав, ежели что, ну там после всех кандидатов, возвращайся к нам, в третью бригаду. Очень уж ты замечательный. Мы тебя как родного приветим.

Меня снова смутила манера здешней речи. Не привык я к таким оборотам. Слово «приветим» вообще никогда не слышал. Впрочем, в пролетарской среде, до АвтоРАЗа, мне бывать не приходилось, вполне может быть тут подобное словоизъяснение в порядке вещей.

Валик взял меня за указательный палец и повёл назад к выходу из цеха. Я обернулся. Отец и сын растерянные стояли у двери каптёрки и смотрели нам вслед грустными глазами. По щекам Дмитрия катились слёзы, и он нисколько не заботился их отереть.

– Вот значит, как повернулось непроявленное, – изрёк Давыдыч, когда мы подошли к нему.

– Что у вас по распорядку? – спросил Валик.

– Через полчаса совещание. Производственное. В три собрание по завтрашним выборам. В пять планёрка.

– На собрании объяви, что кандидатом в делегаты от бригады завтра идёт вот он. Лудислав Горохов. Понял?

– А как же… От нас же Мышкин должен был…

– А я что. У нас демократия. Мышкин так Мышкин. Любой имеет право на выдвижение. Вот Лудислав Святозарович тоже имеет. Я лично его выдвигаю. И группа представителей завода меня поддержала. Большая, должен заметить, группа. Вот завтрашнее голосование и решит, кто пойдёт в кандидаты, Мышкин или Горохов. И ЗИК. Понимаешь?

– Валик, – спросил я, – а что такое ЗИК?

– Заводской избирательный комитет. Он твою кандидатуру уже утвердил.

– Валик, а кандидатство не помешает моей работе на заводе? Я же хочу сделать российский автопром лучшим в мире.

– Вот и чудесно! Все делегаты мечтают об этом днём и ночью. И у них гораздо больше рычагов управления заводом, чем у рабочего или даже бригадира. Да, Егор Давыдович?

– Несомненно. Рычаги у них на грани высшего предела.

– Вот. Так что готовься, Лудислав, к нелёгкой, но очень важной для завода работе делегата. Завтра выборы, потом заседания заводского совета, а через месяц съезд заводских делегатов.

Лицо Валика озарила сладкая, немного печальная улыбка.

Я пожал плечами. Раз делегат может на заводе больше, чем рабочий, значит, надо им стать.

– Не противься судьбе, – как бы утвердил мои мысли Давыдыч.

На собрании, когда Давыдыч объявил о моём выдвижении в заводские делегаты (бригадир Фёдор Павлович сидел рядом и многозначительно молчал), двадцать лиц выразили крайнее изумление.

– А как же я? – встал Лёва Мышкин. – Ребята, вы же мне всегда доверяли!

– Не гони волну, – спокойно отреагировал Давыдыч. – Завтра выборы. Все проголосуют так, как велит им сердце. Гармония никогда не нарушается. Разве что в бестолковых умах. Давайте новенькому слово предоставим. Пусть озвучит предвыборную программу.

Я вышел на сцену и пристроился за фанерной трибуной, выкрашенной в голубой цвет.

– Докладывай, – кивнул из президиума Егорыч.

Я пожал плечами. Что им докладывать? Правду? Ну конечно! И ничего, кроме правды!

– Друзья!

– Тамбовский волк тебе друзья! – выкрикнул кто-то из зала.

Я сделал вид, что не заметил, и продолжил:

– Почему я иду в депута… делегаты? Для меня это понятно. Потому что хочу сделать мою Родину ещё любимее и краше. Наши враги постоянно попрекают нас нашим автопромом. Простите за лексический повтор. Машины у нас типа ненадёжные и некомфортные. Конечно, про армию они такого не скажут. Армия наша самая сильная в мире и любой агрессор получит по зубам. Но зачем давать повод говорить глупости про машины?! Можно просто сделать российские машины лучшими! И всё. Сдайся враг, замри и ляг!

– Но позвольте! – снова поднялся Лёва. – Это толерастия какая-то получается. Если ему не нравятся наши машины, если они ему недостаточно хороши, то выходит, ему нравятся западные. Получается, человеку без разницы, наше или не наше. Эдак сегодня мы с вами машины наши осуждаем, а завтра что? Под ихних мужиков ляжем? Разве нужны нам на заводе толерасты?

– Нет!!! – дружно выкрикнул зал.

– Вот! – показал я пальцем в сторону оппонента. – Лёва упрекнул, что я не люблю наши машины. А ведь неправда! Я нашу машину с закрытыми глазами соберу и разберу. Я ночами в кабине «копейки» спал, когда двигатель ремонтировал. Разве я не люблю?! Но если я хочу, чтобы наши машины стали лучше, чем хвалёные западные, разве я толераст?

– А кто?! – выкрикнул из зала тот же голос.

– Я патриот! И если не улучшим автопром, господа, то и не сделаем наше Отечество, наших матерей, сестер, братьев счастливее. А сделать должны! Если каждый в огромной России на своём рабочем месте будет делать своё дело на совесть, все враги нашей великой Родины дрогнут и побегут. И мы победим!

Зал не взорвался овациями. Но и то, что смешков донеслось не больше двух десятков, уже радовало. Сломал я аргументацию Мышкина. Не полностью, но..

– На этом дебаты кандидатов считаю законченными, – подвёл итог Давыдыч. – Прошу не расходиться и после перекура приступить к планёрке.

– Да! К планёрке! – мрачно подтвердил Фёдор Павлович.

Глава седьмая. Женские глупости

Зинаида встретила меня горячим харчо. Не плеснула в лицо, конечно, а сказала, что приготовила для рабочего человека, уставшего на производстве. День и вправду был утомительным, и я ощущал, как тяжело черпать ложкой рисово-красное жгучее варево. Особенно страдала плечелучевая мышца, сгибающая руку в локте со стороны предплечья.

Зина сидела рядом, прихлёбывала кофе и смотрела с нежностью.

– Меня кандидатом выдвинули, – доложил я, опустошив тарелку и накладывая пахнущий весенними травами салат из помидоров и сладкого перца. – Нужно пройти на завтрашних выборах и тогда начну поднимать российский автопром.

– У вас прям как у людей, – усмехнулась Зинаида. – Трудно, небось, в депутаты попасть?

– В делегаты. Не знаю, у меня это как-то естественно получилось. Видимо, заметно, что я за общее дело горю.

– Прометей ты мой. А сколько там у вас депутатов всего?

– Делегатов. Много. Между съездами работает Совет заводских делегатов. От каждого цеха по количеству бригад три делегата. Это двенадцать. От магазина три. Но там только начальство. Простой продавец не может. От Службы безопасности три. От столовой три. И от больницы три. А раз в год проходит съезд АвтоРАЗа. Там всего восемь делегатов и Директор завода. Их Совет утверждает. Съезд – главный орган. Это он, Зина, принимает самые судьбоносные и ответственные решения.

– Судьбоносные? – переспросила Зинаида. – Где ты слов таких нахватался?

В самом деле, занесло меня в канцелярит. Хотя, должен заметить, деловой стиль в разговоре о деятельности избирательных органов вполне уместен.

– Уместен.

– Кто? – не поняла Зинаида.

– Стиль уместен. Деловой. Мы же про выборы.

– Ну ладно. Как суп?

– Острый. Но вкусный.

– Слава богу. Сегодня у тебя ночую.

– Мама выгнала?

– Нет, соскучилась.

– Ну хорошо. Если хочешь, ночуй, я на полу могу.

– Дурачок.

– Почему?

– Я с тобой хочу.

– Ну ладно, только не прижимайся. Жарко.

– Хорошо.

Уже лежа в горячей постели, когда удалось отбиться от потных Зининых объятий, снова вернулись к заводу.

– Лудик, а в чём твой категорический императив? Ну, чего ты хочешь такого сделать, чтобы РАЗы стали лучше заграничных машин?

– Сначала качество, потом форма, Зина. Нужно использовать лучшие металлы, лучшие станки, лучший крепеж, в конце концов. Краску какую-нибудь вечную, чтоб никакой коррозии вообще. А потом думать о смене форм, чтобы современно, чётко, без сквозняков. И противотуманки. Понимаешь?

– Противотуманки? Понимаю.

– Да просто напильником пройтись по заусеницам, знаешь же, сколько заусениц на РАЗах! И то дело. А главное, надёжно чтоб. Целых пять лет пройдёт, а машина цела.

– Пять лет? – в голосе Зинаиды мелькнуло сомнение. – Ты прям как «Мерседесы» хочешь сделать?

– Вот не надо толерантность включать. Не будем равняться на «Мерседесы». Наше должно быть лучше всяких сравнений.

– Смешной ты у меня, Лудик.

– А ты глупая. Всё, давай спать. На работу рано вставать.

Глава восьмая. ЗИК

– Заседание Заводской избирательной комиссии считаю открытым. Слово предоставляется офицеру службы безопасности, господину Исаеву Модесту Сергеевичу.

Совершенно седой, худощавый председатель ЗИК Электроник Корнеевич Кончев сел в кресло, а на трибуну из зала легко поднялся высокий человек в форме офицера службы безопасности завода.

В зале сосредоточились приглашенные члены третьей бригады пятого цеха. Все двадцать. И бригадир.

Лёва Мышкин почему-то нервничал и огрызался по малейшему поводу. Даже руки не подал, когда я с ним попытался поздороваться. Неужели вопросы какой-то политики важнее этикета? Это неинтеллигентно.

– Господа! – офицер Исаев раскрыл маленький фиолетовый блокнотец и положил перед собой на трибуну. – Докладываю положение дел в бригаде перед сегодняшними выборами. От вашего коллектива в Совет завода выдвинуты две кандидатуры. Мы поработали с целью обеспечения законности процесса и обнаружили некоторые нарушения. Одно из таких нарушений не позволяет господину Мышкину Льву Абрамовичу участвовать в предстоящих выборах, в связи с чем его кандидатура снимается.

Зал загудел. Послышались выкрики:

– Это возмутительно!

– Какого лина!

– Шваны!

Офицер обозрел собравшихся недобрым взглядом.

– Не нужно обвинять ЗИК в ошибках, совершённых кандидатом. Вот документ, подписанный господином Мышкиным. В нём перечислены запрещённые действия, которые, по заверению Льва Абрамовича, он якобы не совершал. Обратите внимание на пункт восьмой. Там указано – «В последний год я не ел хлеб».

– Но я не ел! – выкрикнул из зала Мышкин.

– Не надо кричать, – заметил офицер. – Я вообще согласился довести информацию исключительно из уважения к вашей бригаде в целом и Егору Дави… Давыдовичу в частности. Ну и… к Фёдору Павловичу… В какой-то мере. Вообще вопрос решённый. Мы могли просто снять Мышкина и ничего не говорить. Но уважение и демократия, господа. Вот.

Он достал из папки слегка помятый лист бумаги формата А4, испещрённый мелкими красными буквами, и вытащил оттуда же три фотографии.

– Смотрите! На этих фотокарточках Лев Абрамович ест хлеб. Вот здесь белый, а вот тут ржаной, предположительно «Бородинский». К снимкам прилагается письмо бывшей супруги господина Мышкина, где она описывает, как и когда Лев Абрамович ел.

– Но я развёлся два года назад! – закричал в отчаянии Мышкин.

– Какое это имеет отношение к делу? Вы ели хлеб?

– Два года назад.

– Я не спрашиваю дату. Хлеб ели?

– Ел.

– Что и требовалось доказать. Итак, сегодня на выборах бригада будет голосовать за единственного оставшегося в списках кандидата Горохова Лудислава Святозаровича.

Бригада загудела обиженно. Мне стало неуютно. Какая-то несправедливость. Я поднялся и громко твёрдо сказал:

– Все едят хлеб!

– Возможно, – неожиданно легко согласился офицер, – но не у всех есть такие подробные и чёткие доказательства.

– Я тоже ел хлеб!

В глазах сослуживцев обозначилась растерянность.

Офицер посмотрел на меня, как это делала мама. Снисходительно.

– Если бы вы заявили это вчера, – сказал он, – мы могли бы снять вас на законном основании. Но сегодня утром ЗИК принял постановление №0345768, согласно которому никакие самоотводы в день выборов не принимаются. Вы можете заявлять что угодно, но кандидатура ваша снята быть не может.

– А у меня есть фото вчерашнего ужина. В телефоне. Я как раз ем хлеб!

– Покажите!

Я вынес смартфон к трибуне, раскрыл мутноватое фото, сделанное Зиной. Там я склонился к тарелке харчо и поднёс кусок хлеба ко рту. Большая крошка, похожая из-за сбитой резкости на кусочек ваты, летит вниз по моей домашней сине-белой пижаме.

Исаев приблизил экран к лицу, что-то нажал, взмахнул пальцем.

– Где фотография? – спросил он. – Зачем вы вводите в заблуждение Заводскую избирательную комиссию?

Я выхватил телефон. Фотографии не было.

– Итак, – подвел итог Исаев, – в связи с отсутствием доказательств, а также ввиду невозможности самоотвода, согласно постановлению №0345768, к выборам допускается кандидатура Лудислава Святозаровича Горохова.

Он повернулся к председателю. Тот лениво кивнул и наклонился к микрофону.

– Внеочередное заседание ЗИК закрыто. Через час начинаем выборный процесс.

Когда ко мне подошёл Мышкин, я пребывал в подавленности, растерянности и даже фрустрации.

– Я умею принимать поражения! – сказал оппонент и протянул ладонь. – А ты странный.

Я пожал холодную руку.

– Почему странный?

– Самоотвод придумал. Зачем тебе это? Работай себе в Совете, наслаждайся жизнью. Не понимаю.

И пошёл к выходу, почёсывая затылок.

Бригадир улыбался.

– Ну вот, – сказал он мне. – Чётко сработал. Часом не прочитал ночью «Путь Дао»?

– Чего? Нет, ничего такого не читал, я спал.

– Удивительно. А так грамотно развёл противоположности, переплёл проявленное с непроявленным.

Я пожал плечами. Туманные речи – не мой конёк. Через пятьдесят три минуты выборы. Интересно, когда уже можно будет реально принять какой-нибудь документ, который на самом деле улучшит производство. Прямо возьмёт и перевернёт всё. Когда у них там первое заседание?

Глава девятая. Выборы

– Ты, Лудислав, не обижайся, но голосовать за тебя я не буду, – слесарь Воротников похлопал меня по плечу. – Ты, конечно, чувак неплохой, настоящий клибараз, но Мышкин всегда за нас в Совете заступался. Его знаем. А ты человек новый. Поэтому решили с пацанами ставить галочку «Против всех». Тогда выборы признают недействительными, будет переизбрание и выдвинем проверенного товарища.

Я пожал плечами. Что тут поделаешь. Я действительно на заводе всего несколько дней. Нет так нет. Главное, чтобы всё прошло демократично. Авторитет ещё завоюю, ведь для меня главное – автопром. Это некоторые тут уже поняли. Поймёт и бригада рано или поздно.

Голосовали в просторном, пахнущем кислым борщом зале столовой. По очереди заходили в параллелепипед, собранный из алюминиевых труб и завешенный голубым бархатом. На выходе сворачивали бюллетени и бросали в один из четырёх стеклянных ящиков с цифрами «1», «2», «5» и «10» – по номерам цехов.

Я решил не идти против мнения коллектива – поставил галочку в квадратике «против всех». На себе галочку всё равно поставить бы не смог, нескромно получилось бы как-то.

Трое контролеров дождались, когда избиратели волеизъявятся и заперлись подсчитывать.

Представитель ЗИК вышел из столовой к волнующемуся коллективу и объявил, что результаты будут известны завтра в общей ведомости по заводу. Её повесят на заводском плацу между зданиями магазина, столовой, больницы и КПП.

Интересно, хоть кто-то проголосовал за меня?

По поводу столь важного торжества, всё-таки выборы тут случаются только раз в год, везде шумела музыка. Слух радовали приятные песни Квинов, Джорджа Майкла, Элтона Джона и Рики Мартина. Накрытые шведские столы ломились бутербродами с ветчиной и красной икрой, бокалами шампанского и всяческими канапе. Сотрудники улыбались, шутили, звонко чокались, болтали на горячие темы. Самой испепеляющей была, конечно, тема выборов.

Я прислушался к разговору начальника отдела кадров Юрия Кирилловича с директором столовой АвтоРАЗа Гетеродином Ненашевым.

– Выборы – социальная, очень даже побоюсь этого слова, хрень, – заявил Юрий Кириллович, – ведь здесь не важно, кто выиграет, главное – соблюсти своего рода законность. Чтобы не было, знаете ли, если разрешите так сказать – социального взрыва.

– Не знаю, – с сомнением отвечал Ненашев, – по мне так выборы – величайшее проявление внутренних особенностей человеческого мицелия. Мы не можем наблюдать, какие процессы текут там, в субстрате, а здесь, на поверхности, работа аскомицетов особенно заметна в подобные дни. Все эти «социальные взрывы» лишь одна из форм проявления общего для всех процесса. А то, что его ризоктонии заметны не всем, обусловлено склонностью ложных гиф считать себя истинными. То, что вы называете эгоцентризмом. А ведь функционал важен каждого. От Ленина, важнейшей части построссийского мицелия, до мицелия общечеловеческого, с самым последним Майклом каким-нибудь Крайтоном на его забытой богом, но не налоговиками ферме в Айове.

– Не будем про Айовы, – недовольно наморщился Юрий Кириллович. – Тем более, что нас слушают молодые, так сказать, неокрепшие уши.

Он поманил меня пальчиком, а когда я подошёл, приобнял за плечи свободной от бокала шампанского правой рукой.

– Знакомьтесь, дорогой Гетеродин Борисович. Лудислав. Талантливейший, я бы сказал, продажник. Хотя, по молодости, рвётся в цеха, так сказать, к производству, в определённом смысле.

– Вот как? – Ненашев наполнился интересом. – Базидиомицетами интересуетесь?

– Я уже купил добавки. Начальника службы безопасности. Для здоровья.

– Я имею в виду, стремитесь к центру, так сказать.

Он описал в воздухе овал и два раза сунул в его центр указательный палец правой руки.

– К производству, – уточнил я. – Хочу, чтобы российский автопром стал лучшим в мире.

– Странное желание, – удивился Ненашев, – вы в самом деле считаете, что можете решать за весь мицелий, что в нём развивается лучше, а что хуже?

– Ну да. Я ведь понимаю, что наши машины должны быть лучше.

– Зачем же? В семидесятые советские граждане искренне мечтали получить в своё распоряжение «копейку» или «двушку». Это было целесообразно. А теперь ментальные иллюзии встали на пути различения и вместо картины в целом каждый норовит увидеть какой-то фрагмент единичного, выдаваемый его восприятием за всеобщее. Разве это научно?

Я на всякий случай пожал плечами. Странная манера общения директора столовой всё больше напоминала Зинкину заумь, и я решил удалиться в более комфортный сектор всеобщего веселья.

– Меня друг ждёт! – заявил я и поспешно выскочил из столовой в сторону цехов.

В цеху тоже праздновали и меня пригласили к местному «столу», так называли здесь накрытые снедью багажники копеек. Кроме общедоступного шампанского и бутербродов наличествовали водка и большие куски сала.

Должен признаться, как я добрался до дома и заснул, не помню совершенно. В какой-то момент выпал из реальности и, вероятно, двигался на условных рефлексах.

Глава десятая. Первое заседание

У большого синего стенда на бетонной мини-площади между зданиями магазина, столовой, больницы и КПП шумел народ. Примерно сотня человек сосредоточенно читала вывешенные с утра результаты выборов и бурно обсуждала, не стесняясь крепких междометий, глаголов и существительных.

Я протиснулся ближе и отыскал листок со своим участком «Бригада №3 пятого цеха». Сердце затанцевало в ритме песни "Горел асфальт от сбитых с неба звёзд…". Прошёл! Фамилия Горохов набрала двадцать один голос из двадцати двух. Получается, только я проголосовал против себя, а остальные… Слёзы перехватили горло. Поверили! Ребята в меня поверили! Классно!

– Ну ты даёшь, Горохов, – толкнул меня в плечо Мышкин. – А народ-то поддержал! Вот красавцы, меня, блин, с толку сбили, говорили, что против всех проголосуют. А сами. Знал бы, что людям ты нравишься, тоже бы…

– Привет! – вынырнул из толпы карбюраторщик Юра Норкин. – Сколько? Двадцать один «за»! Ого! Ну ты даёшь, Горохов. Красавелла! Один я, получается против коллектива пошёл. Ну да ладно, парень ты хороший, в тормозах сечёшь. Сработаемся! Поздравляю!

Подходили всё новые коллеги по бригаде, удивлялись и тепло меня поздравляли.

Вместе мы двинулись в цех, но у входа бригадир приостановил процессию.

– Горохов! Ты чего здесь?

– Как? Работать?

– Налинга? Ты ж теперь, Лудислав Святозарыч, большим человеком стал! Де-Ле-Гат! Ты знаешь что… Ты это… Обойди корпус завода справа и увидишь, швана, двери. Красивые такие двери, дорогой мой Лудислав. А на них написано: «Совет заводских делегатов». Там тебе работать до самых будущих выборов. Эх! Весь завод нагибать будешь! А я страдать буду. Один. Без тебя. Кто теперь тормоза отремонтирует так с дорогой душой? Эх, милый ты мой человечек! Планы перевыполнять как? Очень, понимаешь ли, тяжело будет, лингам им всем в гуду. Но ты это. Ты того. Добейся, чтоб автомат у нас в цеху поставили с газводой. Мышкин не добился, а ты добейся! А то каждый раз в столовую через КПП бегать…

– Хорошо! – я изо всех сил сжал, как настоящий рабочий, руку бригадира и под восторженные выкрики коллег двинулся вокруг завода.

Слева громадилась кирпичная стена корпуса, справа, за перепаханной песчаной контрольно-следовой полосой сверкал металлом сигнализационный забор из колючей проволоки. По ту сторону забора маршировали (или как это у них называется?) военные с собакой, и не спускали с меня бдительных взоров.

Метров через триста я свернул за угол и наткнулся на двух охранников с автоматами. За их спинами бронзовела толстыми ручками массивная дубовая дверь. Сверху надпись: «Совет заводских делегатов». Охрана придирчиво изучила паспорт, сверилась с каким-то списком и кивнула – «Проходи!»

Чувство сопричастности с великими делами страны охватило меня. Один из немногих, кому доверено! Где-то высоко хлопнул на ветру государственный флаг. Я поднялся по мраморным ступенькам, толкнул тяжёлые створки и погрузился в прохладу роскошного фойе, напоминающего ухоженный вестибюль провинциального дворца культуры, или даже, может быть, областного музыкального театра.

– Ваша фамилия? – рядом собрался молодой паренёк лет от силы восемнадцати в тёмно-синей ливрее, белой рубашке и серых штанах. В руках он сжимал айпод и после того, как я назвался, заскользил пальчиком по экрану.

– Горохов Лудислав Святозарович?

– Да.

– Очень прекрасно. Ваше место в зале номер пять в восьмом ряду партера. Вот оттуда лучше заходить. Видите дверь?

– Да.

– Там сразу будет восьмой ряд. Понятно, что такое партер?

– Да.

– Тогда хорошего дня.

– Спасибо.

В зал никто не спешил. Делегаты общались, попивали шипящую минералку из стеклянных стаканов. Я ощутил дрожь в коленях. Пронзила волнительная мысль: «А что я скажу на первом заседании?! Как сформулирую идею развития автопрома? И правильно ли так ставить вопрос, ведь остальные куда более-менее опытные работники, знают дело изнутри, видят чётко, что нужно менять, а я просто инженер с улицы. Это как фабула и сюжет повествования. Опытные делегаты владеют полной глубиной картины – сюжетом, а я, хоть и понимаю, как выстроены внешние, поверхностные события фабулы, не могу знать, как всё связано между собой невидимыми, но мощными внутренними механизмами, отчего вполне могу оказаться неправ, даже будучи абсолютно правым формально».

Динамики застонали Четвёртой симфонией Чайковского. Народ не обратил внимания. Всё так же переговаривались и прихлёбывали. Из-за колонны сверху послышалось торжественное пояснение: «Первый звонок, господа!».

Лишь два делегата: толстый и тонкий, оба в синих брючных костюмах, поддерживая друг друга под руки, неспешно направились к двери, прикрытой шторами из голубого бархата.

Я подумал, что лучше не опаздывать, чем опаздывать, и поспешил за ними.

Зал встретил пустой прохладой и запахом типографской краски. Двое проследовали вниз в первые ряды. Так себе зал. Я ожидал большего. Вряд ли тут поместится даже сотня зрителей. Мой восьмой ряд – предпоследний. Я отсчитал пятое кресло и сел. Из спинки расположенного передо мной седьмого ряда торчал маленький столик с небольшим экраном над ним. Под экраном – три кнопки с надписями: «за», «против» и «воздержался», на самом столике – наушники с большими резиновыми ушами. Радовало, что проход поболее, чем в обычных театральных залах, очевидно, для лёгкого манёвра делегатов, опаздывающих на места.

Снова заплакал симфонический оркестр и в помещение тонкой струйкой полились представители заводских коллективов. К третьему звонку примерно половину мест заняли. Рассаживались в шахматном порядке, чтобы, как я понял, не нарушать противоэпидемиологических норм.

На сцене за длинный светлый стол сели трое. Одного я узнал сразу. Валик. Он тут, похоже, не последний человек, раз в президиуме Совета.

Отзвучал третий звонок, и лысоватый толстый человечек за столом президиума наклонился к микрофону.

– Господа! Поздравляю всех законно избранных делегатов с первым заседанием нового состава Совета.

Публика вяло похлопала.

– Господин в третьем ряду, место шесть! Для вас масочный режим не указ? Что вы себе позволяете в это сложное для страны время! Вот. Другое дело. К микрофону приглашается директор АвтоРАЗа Ваал Ваалович Дорогин!

Я пробежался глазами по залу, с интересом вычисляя незнакомого мне визуально до этого мгновения директора, но за трибуну, чуть левее стола, вышел Валик.

Ох ты! А ведь он и есть… Синонимы-омонимы! Ваал Ваалович! Сердце похолодело, лоб оросили капельки ледяного пота. Мой друг – директор! Ну что за выкрутасы судьбы!

– Голубчики! – начал Валик спокойно и буднично. – Весьма признателен всем вам и вам, Имран Зулейханович, лично, за эту уникальную возможность открыть делегатский сезон. Что я могу сказать по такому поводу? Сказать могу, конечно, многое, но особенно хочу подчеркнуть, что сезон будет проходить, как уже многие из вас успели заметить, под великую Четвёртую симфонию нашего замечательного Петра Ильича. Так сказать, через охи-вздохи к победе российской автомобильной промышленности. Поздравляю, господа, и желаю удачки!

Зал взорвался. Хлопки гулкими волнами накатывались на трибуну, а Валик что-то высматривал среди толпы. Наши взгляды пересеклись. Он улыбнулся.

– Через полгода, – продолжил директор вдохновенно, оборвав овации, – лучшие из вас будут участвовать в съезде заводских делегатов под моим непосредственным руководством, и я уже предвкушаю наше единение во имя бесконечного прогресса предприятия. Да здравствует АвтоРАЗ, голубчики!

Стены здания вздрогнули, потрясённые молодецким троекратным «Ура!».

Только к третьему «Ура!» я сообразил и тоже закричал.

А потом директор вернулся в президиум, а за трибуну стал лысоватый Имран Зулейханович.

– Господа, – сказал он деловым голосом. – Главный вопрос сегодняшней повестки, конечно же, как нам вечером отметить старт сезона. Мы имеем три варианта. Первый – в заводской столовой. Плюсы: обильное питиё и многообразная закуска. Минусы: банальность обстановки. Второй вариант – левый берег Дона, ресторан "Суворовский причал". Плюсы: природа и неплохое меню. Минусы: возможные автомобильные пробки. И, наконец, третий вариант – каждому по тюбику шампанского на космической орбите в супершаттле Илона Маска «Teenage Journey».

– А сам Илон Маск будет?! – выкрикнул кто-то из зала.

– Нет, – грустно пожал плечами председательствующий. – Он почему-то в этот раз отказался. Сослался на пандемию. Так что, голосуем? В порядке оглашения. Итак, кто за первый вариант?

Всё смешалось в голове. Что за рестораны, Илон Маск и космический шаттл? При чём тут вообще наш завод? Я туда попал? Это Совет делегатов или закрытый масонский клуб космонавтов-любителей шампанского?

– Восемь-пять! Нажимайте же!

Председательствующий смотрел в мою сторону, и я понял, что это мой ряд и моё место. Нажал первую подвернувшуюся кнопку.

– Пять «за», – озвучил председатель, – двадцать «против» и один воздержался. Переходим ко второму варианту. «Суворовский причал».

Я на всякий случай нажал «против», чтобы увеличить безумный шанс оказаться на космическом корабле. С детства мечтал. Естественно, мечтал побывать на нашем, российском, но за отсутствием, пойдёт и американский. От такой непатриотичной мысли стало немного стыдно, поэтому поспешил успокоиться весомым соображением – космос ведь наш, какими челноками туда ни прибывай, первым же был Юрий Гагарин!

– Шесть "против". Двадцать «за». Ну что ж, господа, большинство. Не вижу смысла в дальнейшей процедуре. Давайте пять минут перекурим и по автобусам. Они уже ждут у входа в магазин. Никакого личного транспорта. Развезём по домам индивидуально.

С некоторым сожалением я принял поражение Илона Маска, но, между нами говоря, горевал не сильно, мозг просто физиологически не успел поверить в космическую перспективу. Причал так причал. Тем более Суворовский.

Глава одиннадцатая. Друзья Сократа

Я увидел оранжевый потолок.

Нестерпимый свет.

И голос мамы:

– Лудик, вставай. На работу опоздаешь!

Последняя картинка – я поднимаю гранёный стакан с водкой, потому что коллеги заявили, раз не пьёшь, значит не гражданин России. Я гражданин! Только голова болит. Мозг кипит и булькает.

– Тебя вчера привезли. Как мебель. Пуфик. Положили на диван. Ты же никогда не пил, Лудислав?

Я сел, удивлённый собственным стоном.

– Плохо? Иди, умойся холодной водой. Чайник закипел. Я тебе кофе налила. Попей горяченького.

Кофе вернуло привычные контуры мирозданию.

Когда брёл на работу мимо просыпающегося, красного в свежих лучах восходящего солнца речного порта, вспомнил, что состою в Совете заводских делегатов, то есть, буквально сегодня же начну изменять историю. Мы начнём. Все делегаты. Вместе изменим, и будущие машины покажут враждебному Западу и не столь враждебному Востоку, что Россия – великая страна.

– Чего такой потерянный? – в проходе из зала продаж во двор завода меня тормознул за рукав Игнат Павлович.

– Вчера заседание было.

– А… Суворовский причал? Ясно. А ты думал как… в делегатах? Никто не приставал?

– Что? А! Нет, все поддерживают. Ребята из цеха за меня голосовали. И в Совете нормальные мужики.

– Все?

– В смысле?

– Забей. Слушай, я ж твой первый учитель. Да?

– Да.

– Вот. Ты на заседании, будь добр, как порядочный ученик, поставь вопрос об увеличении отпусков у продажников, а то вон у цеховых тридцать дней, а у нас двадцать восемь.

– Я спрошу.

– Спроси. Не забудь. И ставь ребром. Ну как в домино. Ладно, вижу, башка у тебя того… Иди с богом.

Между торговым залом и заводским КПП я посмотрел вверх. Как бы на заводе, а вот – на тебе! В упругой синеве неба парила птица семейства соколиных – кобчик. Такого не остановишь стенами и колючими проволоками.

На турникете вспыхнули зелёные лампочки. Уже знают в лицо. Пропускают так. Ну что ж, в чём-то я тоже кобчик…

По инерции вошёл в цех.

– Какого линга? – осклабился куривший в окошко проходной Дмитрий Фёдорович Черномазов. – Не иначе, снова к нам?

– Делегаты! – вспомнил я и тут же развернулся. Всё-таки инерция – страшная сила!

Охрана проверила делегатское удостоверение. Кивнули. Проходи.

Нашел своё пятое место в восьмом ряду.

В кресле справа не спеша кушал бутерброд с сёмгой длинноусый делегат Савойский.

Я сел и включил экран голосования.

– А чо ты включил? – бесцветно поинтересовался Савойский. – Ещё ж рано.

– Да так, – пожал я плечами.

– А… А то я подумал, чо пора, – Савойский сунул остаток бутерброда под рыжий ус. Ус деловито задёргался.

Через двадцать минут за столом на сцене расселся президиум с Валиком во главе. Нет. Ваалом Вааловичем. Всё-таки директор. Так правильнее.

Председательствующий толстячок вскинул колокольчик, оповещая о начале заседания.

– Дорогие делегаты! – сказал он в микрофон. – На повестке дня второй день заседаний совета. Первый пункт. Голосование об открытии. Второй пункт. Голосование о продолжении заседания. Третий пункт. Продолжение заседания. Четвёртый пункт. Голосование о закрытии. Пятый пункт. Закрытие. Кто за оглашённую повестку дня, прошу голосовать. Против? Воздержался? Повестка дня принята единогласно. Против ноль. Воздержавшихся ноль. Предлагаю перейти к голосованию по поводу первого пункта – открытия дня заседания…

Я посмотрел вверх. Там на cферическом потолке мчался по голубой реке, брызжа во все стороны холодной пеной, огромный красный конь. Верхом на коне летел в неоднозначное будущее голый мальчик с задумчивым взглядом. Интересно, почему коммунисты украшали официальные помещения романтическими изображениями? То мальчик на коне, то девочка с веслом… Может, таким нехитрым способом маскировали антинародную сущность кровавой власти? Против ребёнка же не возразишь.

– Жми!

Как широко могут раскрываться глаза длинноусого!

Я нажал «за».

– Единогласно! – объявил председательствующий. – Заседание прошу считать открытым. Ставлю на голосование вопрос о продолжении заседания.

Я вспомнил, как Зина рассказывала историю из жизни Сократа. Так звали одного древнего философа. Он неплохо воевал в очередной из вечных дохристианских войн. Дрались тогда на мечах и копьях. Враги окружили сослуживца из его отряда. Коллеги просто стояли и смотрели, когда окружённый сотрудник погибнет, а Сократ бросился на помощь. Прорубил дорогу, калеча врагов, и спас друга. Вот это подвиг! Геройский. Настоящий. Но Зина почему-то сосредоточилась не на этом ярком событии, а на другой истории, о том, как через несколько лет спасённый друг на суде выступил против Сократа и того приговорили к смертной казни. Яд какой-то выписали, что ли. Что у них тогда там выписывали в аптеках? Зина вечно на ерунде концентрируется, а не на подвигах.

– Кто «за»?

Я надавил.

– Единогласно. Заседание прошу считать продолжившимся. На трибуну приглашается первый докладчик дня, бригадир второй бригады десятого цеха Нориев Рудольф Селиванович.

Я прямо встрепенулся! Вторая бригада! Такая близкая к производству «десюликов». Почти первая! С виду человек как человек. Высокий, смуглый, кучерявый. Нос прямой, глаза серьёзные. Стал за трибуной уверенно.

– Господа! Мне оказана высокая честь продолжить заседание совета заводских делегатов. Есть немало важных вопросов, которые хотелось бы обсудить, но самый главный из них, как вы понимаете, наращивание мощностей завода, повышение производительности труда и улучшение качества выпускаемой продукции.

Я мысленно очень согласился. Качество – важнейший момент! Это правильно заметил этот мудрый человек. Да, я употребил два похожих указательных местоимения «это» и «этот», но, как мне кажется, только выиграл стилистически. Никакое не избыточное уточнение получилось, а настоящая авторская находка, привлекающая внимание читателя, заставляющая его споткнуться, выпадая из усыпляющего ритма повествования. Именно такими фишечками спустя несколько лет восторгаются критики, отыскивая их в книгах уже признанных мастеров художественного слова.

– В связи с вышесказанным, – продолжил Нориев, – не могу не отметить очень слабую полиграфию вкладышей в заводские аптечки, коими комплектуются выпускаемые нами автомобили в пакете «премиум». Бумага, понимаете ли, будто из макулатуры. Жёлтая, ей-богу! И печать чёрно-белая. Никаких тебе цветных, я уж не говорю про «три дэ», иллюстраций. Вы видели, господа, книжицы в «Мерседесах». Всем книжицам книжицы! Аспирин на таких картинках легко отличить от какого-нибудь там димедрола. Вот на чём я призываю нас всех сосредоточить усилия. И понятное дело, нам, стоящим, так сказать, на самом острие борьбы за будущее российского автопрома, необходимо тщательно спланировать, в каких, понимаете ли, именно цветах и оттенках будут выполнены аптечные вкладыши. А это, должен со всей ответственностью заявить, работа, связанная с дизайном, что потребует не только напряжения наших творческих сил, но и времени, а значит, необходимости повысить оплату нашего и без того нелёгкого труда.

Зал одобрительно загудел.

– Что вы предлагаете, Рудольф Селиванович? – поинтересовался председательствующий.

– Предлагаю повысить месячный оклад делегатов на двадцать тысяч рублей.

– Хорошо. Ставлю вопрос на голосование. Кто за то, чтобы в связи с возросшей сверхурочной нагрузкой на делегатов заводского совета поднять оплату труда на двадцать тысяч рублей, прошу голосовать. Против? Воздержался?

На большом экране высветился один воздержавшийся.

Зал удивленно замолк, все с интересом оглядывались.

– Может быть, воздержавшийся хочет высказаться, по какой причине он так проголосовал? – вопросил заинтригованный председатель.

Я встал в полной тишине.

– Господин… – замялся ведущий.

– Горохов, – подсказал директор.

– С удовольствием выслушаем вас, господин Горохов, – улыбнулся председательствующий Имран Зулейханович и жестом пригласил к трибуне.

Я пошёл. В зале радовались все. Я чувствовал эту сильнейшую поддержку друзей, единомышленников. Их взгляды говорили – молодец, правильно, скажи, почему воздержался.

Я стал к микрофону. Волнения не было. Момент, когда всё можно изменить, настал.

– Господа! – начал я. – Коллеги! Почему я воздержался?! Дизайн – это, конечно, здорово, но есть вещи поважнее. Двигатель, например! Цилиндры, видели, как криво делаются! А трубы! Система охлаждения! О тормозах вообще молчу. Давайте начнём с двигателя и ходовой. Потом подумаем об охлаждении, тормозах, рулевой тяге. Потом разберёмся с электроникой и противотуманными фарами. А к салонам и аптечкам придём, когда главные вопросы будут решены.

Коллеги всё так же улыбались и с трудно скрываемым восхищением перешёптывались.

– Неплохо! – поддержал председательствующий. – Чувствуется заинтересованность судьбой отрасли и желание развиваться. Может, кто-нибудь хочет поддержать выступление господина Горохова? О! Вижу! Гетеродин Борисович! Прошу. Присаживайтесь, господин Горохов!

Я добрёл до кресла как в тумане. Коллеги сказали «неплохо». Как, оказывается, приятно, когда тебя понимают! Это тебе не Зина с её вечным нытьём.

О чём-то трубил с трибуны начальник столовой Гетеродин Ненашев. Смысла речи я уловить не мог, слишком переволновался. Слова падали, как камни на грядку, без заботы прорасти и дать урожай.

– Спасибо Лудиславу Святозаровичу, – вещал Ненашев, – благодаря его свежему, незамыленному взгляду нам открылись перспективы производства. Мы наконец-то поняли, что нам нужно делать! Прекрасное чувство! Но давайте проведём параллельную прямую. Вспомните, как в компьютерной игре, когда не знаешь, какая стратегия ведёт к выигрышу и пользуешься, казалось бы, очевидными мерами, но на деле только уводишь свою виртуальную империю всё дальше и дальше от победы. Вроде бы прокачиваешь экономику, а тебя небольшой, но хорошо вооружённый отряд дикарей выносит на свалку истории. Я никогда не скрывал, что я крайне правый мицелист. И, казалось бы, выигрышная стратегия любого мицелиста – уйти от базидальных перспектив. Мир – огромная грибница. Между всеми разумными существами тонкие, невидимые связи, именуемые гифами. Мы все грибы, господа. Но проблема в том, что можно перепутать базидиомициты с обычными грибами. У базидиомецитов половые органы не образуются. Они не служат развитию общего мицелия. Может ли это значить, что базидальная сторона дела не имеет права на существование? Очевидно нет. Поэтому, казалось бы, правильные мысли и даже логичные действия в любой компьютерной игре совсем не точно ведут к победе. Нам нужна победа автопрома. Это ясно. Мы работаем над этим много лет. Я солидарен с господином Гороховым, но это не глубинная, на базе ризоктоний, мысль. Это просто дружеская симпатия. А что касается стратегии компании, то безусловна необходимость в течение ближайшего года работы над дизайном брошюры, которая покажет наше лицо потребителю и повысит продажи. Однакодвадцать тысяч прибавки, конечно, не сделают эту брошюру воистину значительной. Я требую прибавки в пятьдесят!

Зал аплодировал стоя.

К вечеру общим голосованием к зарплате делегатов было решено прибавить пятьдесят восемь тысяч дизайнерских рублей ежемесячно в течение ближайшего года. На этом совет закончил заседание.

Перед сном я попытался восстановить течение сегодняшнего обсуждения, и смутные подозрения вышли на митинг в моей голове.

– Ты ничего не добился, Лудислав! – визжало сомнение с рыжей кучерявой шевелюрой.

– Они не хотят улучшать ходовую! – тонко голосило сомнение в розовой юбке, тыкая в мою сторону плакатиком «Лудик-Лузер!»

– Бесполезные делегаты! С ними ничего не решишь! – внушало сомнение в очках.

Я не поддавался панике. Коллеги хвалили меня, говорили, что я молодец. Значит, они понимают, что я прав. Просто есть отработанные годами стратегии. Иначе завод уже давно просто закрылся бы, как сотни тысяч производств в стране, выбравшие неправильные пути развития.

– Они не будут спасать тебя, Лудислав, – торжественно объявило сомнение в древнегреческой тоге. – Когда попадёшь в окружение, они предадут тебя!

Я попытался возразить, но провалился в глубокий сон без сновидений.

Глава двенадцатая. Отпустите!

Заседание третьего дня коллеги посвятили обсуждению правильного написания слова, означающего добавление дня отпуска к шестидесятидневному делегатскому.

Один из выступавших предложил «прЕдать рабочий день отпуску», а его оппонент возразил, что правильно написать «прИдать к отпуску один выходной день».

Я выслушал сторонников и того, и другого вариантов, но так и не понял, кого поддержать. Не поняли этого и другие делегаты, в связи с чем было принято решение закончить плодотворный день работы и продолжить обсуждение завтра.

За ужином я лихо поддел макаронину, залитую куриным соусом, и уж было поднёс ко рту, но вилка выкувыркнулась из руки, звякнула о тарелку и метнула порцию серовато-коричневой жидкости в сторону газовой плиты.

Прямо перед глазами на стене желтел сердцевинами ромашек большой природолюбивый календарь. По июню медленно ползла в сторону пола мутная капля подливы. День закончился. Скоро закончится месяц. А для приближения торжества российского автопрома не сделано ровным счётом ничего.

Почему-то кажется, заводской совет – не место, где прорываются к сияющим вершинам технологий! Я упёрся рогами в невидимую, но очень прочную стену. Нужен другой путь. Нужно возвращаться в цех. Любым способом.

Посреди очередного дня заседаний, между обсуждением формы поставок кофе в делегатскую столовую (в пакетиках, растворимый или молотый) и разбором этичности выступления делегата Соловьёва, заявившего, что на работу надо приезжать в автомобилях местного автопрома, я попросил слова.

Валик что-то шепнул председательствующему, и мне разрешили выйти на трибуну.

– Господа! – сказал я. – У меня одна просьба к Совету. Отпустите меня. Я хочу работать. Хочу в цех. Хочу делать машины. Вот этими вот руками! Быть делегатом – не моё. Я не чувствую здесь, что автопром меняется к лучшему. Это меня расстраивает. Я так больше не могу. Дайте возможность вернуться на производство!

– Поступило одно предложение, – пробормотал председательствующий, провожая меня взглядом до кресла номер пять в восьмом ряду. – Перевести делегата Горохова из Совета заводских делегатов обратно в цех. Кто хочет высказаться по этому поводу, прошу поднять руку.

Я поразился. Руку подняли все.

– В таком случае, – сказал председательствующий, – предлагаю выступить всем делегатам и выделяю на эти цели ближайшие три дня, включая сегодняшний. Первым прошу выйти на трибуну делегата от второго цеха Теофило Гранда.

Высокий, с седыми висками и крупным носом делегат оглядел собрание печальными глазами, вздохнул и сказал:

– «Русский человек любит вспоминать, но не любит жить». Эти слова великого русского писателя Антона Павловича Чехова прекрасно выпячивают наблюдаемое нами явление. Молодой человек по фамилии Горохов только что, по велению родного коллектива, ставший делегатом, уже живёт цеховым прошлым. Разве вы не видите момента, Лудислав Святозарович? Торжественного, величавого момента Вечности, творящегося здесь и сейчас? Разве обязательно возвращаться в прошлое, чтобы быть счастливым? Разве нельзя быть счастливым теперь? Подумайте над этим. Не обстоятельства определяют счастье, а наше внутреннее состояние. Вот представьте, муравей. Он трудится на общее благо и счастлив. Бежит по тропинке с бревном и улыбается. А дозвольте ему размышлять о будущем муравейника, или, например, о своём муравейском младенчестве, что произойдёт? Всё! Стал муравей. Один, второй, восемьдесят второй. И какое после этого будущее у муравейника? Только разруха, развал и стагнация. Перестройтесь, Горохов! Ещё не поздно. И работайте там, куда направила вас воля народа. У меня всё. Предлагаю оставить господина Горохова в моменте… то есть в составе Совета.

Аплодисменты показали, что половина зала поддерживает выступившего.

Вторым на трибуну взошёл представитель службы безопасности Модест Сергеевич Исаев.

– Господа! Я призываю к простоте. За сложными формулировками кроется непонимание вопроса. Господин Горохов отключил, как мне кажется, здравый смысл. Ведь если рассуждать логически… Средняя заработная плата рабочего цеха – двадцать тысяч рублей. Средняя заработная плата делегата Совета – сто тысяч рублей. А после вчерашнего заседания и вовсе на пятьдесят восемь тысяч больше. А если, допустим, Лудислав Святозарович попадёт в делегаты съезда (тут безопасник почему-то посмотрел на директора), то и все пятьсот! Простые цифры, господа. С ними не поспоришь. Вот спросите любого здравомыслящего индивида, какая зарплата лучше: двадцать тысяч рублей или пятьсот тысяч? Любой здравомыслящий индивид ответит: «пятьсот». А Лудислав Святозарович говорит: «двадцать». Что такое? Когнитивная деформация? Эмоции? Мне кажется, делегат просто устал. Работа делегата, знаете ли, выматывает. А у человека это первый раз в жизни. Предлагаю понять изложенные мной простые вещи и оставить господина Горохова в составе Совета.

После Исаева выступили ещё пять делегатов. Все они очень переживали за меня и просили оставить в составе Совета. Рабочий день завершился.

Председательствующий вздохнул и поставил на голосование закрытие прений.

Зина читала журнал «Наука и жизнь».

– Представляешь! – воскликнула она, когда я вошёл. – Пишут: «спор номинализма и реализма, начатый Платоном и Аристотелем, до сих пор не завершён»! Что за бездари! Почему никто теперь не читает Канта?!

– Привет, – я устало опустился на диван. Зина в своём репертуаре. Рассуждает о какой-то ерунде, когда решается моя судьба. Ещё два дня бессмысленных речей в Совете и ближайшие годы придётся провести в кресле бесполезного делегата. Чему, конечно же, будут безмерно рады западные враги страны и либерально-толерастическая часть электората.

– Ты чем-то озабочен! – заметила Зина. – Давай, выкладывай! Ну! Не молчи, Лудик, расскажи уже. Я же вижу, что ты не в себе.

– Понимаешь, – как бы пробиться через панцирь скопившихся в её голове философий? – Меня выбрали делегатом заводского Совета. Это такой руководящий орган завода. Он принимает всякие инструкции, по которым живёт организация.

– Ну, допустим.

Поняла? Возможно.

– Так вот, меня выбрали делегатом, и я участвую в заседаниях. Но заседания не делают производство эффективнее. Понимаешь?! Они принимают решения по самым бесполезным поводам, а про качество машин забывают.

– Ты смотри, какой необыкновенный феномен! – усмехнулась Зинаида. Похоже, точно не понимает. Ну, а на что я рассчитывал.

– И я решил вернуться на производство, – терпеливо продолжил я. – Да, согласен, там заработная плата в десять раз меньше. Да, там надо работать руками. Но работа в цеху сможет поднять российский автопром, хоть как-то, а Совет не сможет. Понимаешь?

– Ты романтик, Лудислав!

– При чём тут романтика, Зин! Машины нужно делать красивые, качественные, надёжные, а не день себе к отпуску прибавлять!

– Ты будто не в России родился!

– Ну, Зина! Что за пропагандистские шаблоны! Зачем ты цитируешь либерасню?! Конечно, я россиянин, а не какой-нибудь там европеец или, не дай бог, пиндос. Поэтому и переживаю за будущее страны. Понимаешь?!

Зина пожала плечами:

– Давай чаю попьём. Я блинчики пожарила. Сметаны купила.

Всё, что она может понять: чай и блинчики.

– Ну хорошо. Пойдем, попьём.

Глава тринадцатая. Поворот

– И именно поэтому я настоятельно рекомендую Лудиславу Горохову всерьёз подумать о том, чтобы остаться в Совете! – какой-то бригадир из «Десюликов» церемонно поклонился собранию и гордо двинулся к своему месту.

Неожиданно поднялся Ваал Ваалович.

– Господа! – произнёс он тихим, даже, пожалуй, нежным голосом. – Мы все говорим о том, что Лудиславу надо продолжать работу в Совете. Не скрою, мне было бы приятно сотрудничать с ним здесь, а особенно потом, на Съезде. Это было бы… на мой взгляд… великолепно.

Ваал поправил галстук, словно неожиданно ему стало душно и жарко. Продолжил:

– Но разве свобода – это не то, за что человечество боролось тысячелетиями? Разве воля самого Лудислава Святозаровича уже ничего не значит? Ведь он – личность! Прекрасная, должен вам заметить, самодостаточная личность. Мужчина, коих поискать в наше жестокое время. Поэтому предлагаю пойти навстречу замечательному человечку, мастеру своего дела, искреннему труженику Лудиславу Горохову и отпустить его в цех. Как бы это ни было печально для меня и для всех девятнадцати выступивших по этому поводу делегатов.

Председательствующий озадаченно крякнул, но, тем не менее, сразу поставил предложение на голосование.

Я изумился. Непоколебимые скалы, осудившие моё решение, дрогнули и потекли после тёплой речи Валика. Сумел директор достучаться до этих суровых сердец. Все проголосовали «за». Я так понимаю, сыграло свою роль наречие «печально». Давно уже предполагаю, что самые сильные слова в русском языке – это наречия. Они как бы вроде бы не нужны, но когда используются, эффект получается феерический.

– Ну что ж, – подвёл итог председательствующий, – единогласно. Решением Совета заводских делегатов Горохов Лудислав Святозарович немедленно отправляется назад на своё рабочее место в третью бригаду пятого цеха.

Ребята не могли поверить.

– Отказался от делегатства, путана твою медь? – в четвёртый раз уточнял Дмитрий Черномазов и, услышав очередное «да», блаженно жмурился, будто во рту таяла конфета фабрики «Красный Октябрь».

– И всё заради российского автопрома! – причитал Алёша Черномазов. – Это же надо, какая духовная сила! Какой, извольте видеть, порыв!

Иван Черномазов держался чуть в стороне, но и он общую радость, похоже, разделял. Даже донеслось от него пару раз нечто торжественное, типа: «Пролетариат, он могёт!» и «Гегемонию никто не отменял!».

Бригадир Фёдор Павлович сдерживал чувства, помалкивал, но уже раза три приобнимал меня за плечи, как старого друга, вернувшегося из эмиграции.

– А что там, в Совете? – спросил взъерошенный Василий Добромыслов. – Правду говорят, что зарплаты ого-го? И отпуски етыть какие ух ты?!

Я сказал, что зарплата около ста тысяч, а отпуск шестьдесят дней, на что Василий сильно почесал затылок и протянул:

– Ёшки-матрёшки!

После получаса восторгов Фёдор Павлович приосанился и скомандовал:

– Хорош сухохастить! Работа не волк, в гуду не тантрит. Полингамили клибарить! Кого увижу шлангующим, конфеты «Полёт» заставлю сосать!

Все разошлись по рабочим местам.

Я снова взялся за тормоза.

Из трёх машин, пришедших в цех от второй бригады, у двух не нашли тормозных колодок. Зато у одной аж четыре пары. Какой умник сунул такое количество в один аппарат? Впрочем, пригодятся. Я отрезал лишнее и положил на полку к запчастям.

Под вечер, уставший, я подошёл к бригадиру и поинтересовался:

– Фёдор Павлович! А почему они так невнимательно во второй бригаде детали ставят? Вон сегодня по три лишних колодки на каждое колесо.

Черномазов изумился:

– Так вторая бригада, тантрить её туда-сюда, только красит. Это первая, швана, мутки мутит.

Я вспомнил, как в узкий просвет ворот наблюдал покрасочные работы во втором цеху. Значит они все там только красят!

– Так это что же? Первая бригада? Они, что ли, полностью машину собирают?

– Ясен лингам! Только они, дорогуша, тантрить какие секретные. Это ж допуск нужен формы «А», чтоб туда попасть. Гуда полная, я тебе излагаю! Даже чтобы в безопасность РАЗ-а поступить, нужна форма «Б». А у них допуск формы «А». Не халям-балям! У них, ну ещё у директора с начальником безопасности.

Уже засыпая, я думал об уходящем дне. Как неожиданно всё поменялось. Как хорошо! И пусть я пока не меняю технологические карты и не проектирую ходовую, но уже ставлю тормозные колодки и натягиваю тросики. Это по-всякому лучше нудных речей в Совете о льготах и прибавках.

Глава четырнадцатая. Совершенно секретно

Новый день принёс новые колодки, штуцеры, цилиндры, барабаны, шланги… Неразбериха после отвратительной работы первых двух цехов полная. Я понимаю, им там несладко, понимаю, что наша работа – самая лёгкая, а первым приходится делать буквально всё, но разве нельзя хотя бы чуть-чуть внимательнее! Если поставили в тормозной суппорт колодки, почему забыли про поршни? Или про гидравлические трубки? Ну, хорошо, у нас запас деталей большой, а если чего-то не окажется? Останавливать производство?

– Фёдор Павлович! – обратился я в перерыве к бригадиру. – А в других цехах, ну на «десюлике» или на «копейке», тоже с дефектами машины до третьей бригады доходят?

– Ясен песень! – большой кадык Черномазова дёрнулся и замер.

– А как можно повлиять на первую бригаду?

– А какого линга нас это должно волновать?

– Ну, чтобы они качественнее свою работу делали.

– А ты тогда за что деньги будешь получать, миленький?

– Ну вы же сами видите, как они невнимательны. Машины же от этого страдают. Вон, Вася дверь менял, потому что стекло некуда вставить.

– Всегда так было. А первых не нагнёшь. Они вон где! – насмешливые маленькие глазки Черномазова взметнулись к потолку цеха. – Как их нагибать? Скорее уж они тебя.

– Печально. А как туда попасть?

– Нас, что ли, бросить хочешь?

– Нет, хочу заводу помочь.

– Ну если заводу, пошли в каптёрку, поможешь.

– В смысле?

– Ну, парень ты хороший. Ладный. Я тоже ещё огонь. Поможешь, я тебе два дня отгула дам. С сохранением заработной платы.

– Вот вы, Фёдор Павлович, не понимаете. Я наоборот, знаете ли… Я каждый день хочу работать, чтобы автопром российский поднять. А вы – отгул…

– Наоборот?! – бригадир призадумался. – Это что ж получается. Ты клиба, что ли. А с виду шандха. Вот швана!

– Я, знаете, Фёдор Павлович, в этих ваших кастовых индийских понятиях не очень разбираюсь. Я инженер, а не востоковед. Понимаете?

– Чего уж не понять, – сокрушённо вздохнул бригадир. – Клиба – он и в Африке клиба. Надо же, как я опростоволосился, тантрить-колотить. А жаль, Горохов. Как жаль-то, а! А может, всё-таки, того… поможешь? Ради завода?!

Мне очень не хотелось потерять ещё два дня.

– Спасибо, Фёдор Павлович. Я лучше тормоза доделаю, тут, видите, первая бригада вместо вакуумного усилителя карбюратор впаяла. Как они думают, клиент тормозить будет?

Черномазов окончательно расстроился, и бубня что-то под нос, побрёл к любимой каптёрке. Ко мне осторожно подошёл токарь Василий Добромыслов.

– Я, извиняюсь, тут того, услышал. Общались вы. С Палычем. Правда это?

– Что? – не понял я.

– Ну что ты, того, ну мужик, короче.

– Уж в этом сомнений быть не должно!

Василий расцвёл, как цветок сакуры в рекламе мази от варикоза.

– Так это… Класс! Я рад. Я ведь не такой, как этот старший Черномазов. Я больше как Алёша.

Странно. Алёша Черномазов совсем мальчик, а Василию хорошо за тридцать. Что он имеет в виду? Может, тонкую душевную организацию?

– И… вот… ух… как же ж трудно говорить. Етыть. Чего я вспотел весь? Эх ты ж! Ну короче, – в добрых глазах Василия блеснуло бледное подобие решительности. – Если чего захочешь, я всегда готов. По-всякому. Я по-всякому могу.

– Спасибо, – я пожал руку взволнованному Добромыслову. И в самом деле, его помощь может пригодиться. Токарь он высшего разряда. Таких в России по пальцам пересчитать. Что угодно на станке выточит, причём с такими допусками, что любой робот позавидует. – Обязательно захочу!

Как иногда велик человек! Вот, пожалуйста – простой токарь Василий Добромыслов, одобряя поступок товарища, бросившего большие деньги ради успехов любимой страны, готов этому товарищу помочь и словом, и делом, без всякого вознаграждения. Нет, велик наш народ! Велик и великодушен.

Поздно вечером ко мне снова пришли смутные подозрения. На этот раз их было двое. Один напоминал маленького стендапера с грустными глазами и трёхдневной щетиной. Второй выглядел внушительнее, в дорогом пиджаке, алом галстуке и тёмно-синих штанах, выглаженных до звона в стрелках, но тоже маленького роста и худенький.

– Бросай завод! Ты рождён для свободы, – возвышенно заявил комик.

– Не нужно, – сухо возразил ухоженный, – завод – это власть. Будет власть, будет всё остальное. Зачем отказываться от делегатства? Такой трамплин на Съезд! Станешь делегатом Съезда, и они не смогут тобой манипулировать!

Мои собственные подозрения меня не понимали. Да разве я не готов пожертвовать и свободой, и властью, и вообще чем угодно ради будущего России? Готов. Но их не волнует будущее Родины, им нужен личный комфорт, личная выгода.

– Отстаньте! – пробормотал я на пороге сна. – Вот попаду в первую бригаду и сделаю всё, чтобы российские машины стали идеальными!

Глава пятнадцатая. В поисках выхода

Пухленькие ручки Юрия Кирилловича нервно подрагивали. Начальник отдела кадров уже десять минут объяснял мне, почему не надо переводиться в первую бригаду.

– Они же, так сказать, света белого не видят. Не могут, в каком-то смысле, выйти на обед. Живут в, условно назовём, спецобщежитии на территории завода. И вот ещё что! У них нет смартфонов! Вы только представьте – всю жизнь без, ну например, «Бравл Старс»! Это же, не побоюсь яркого словца, невозможно! Да что там «Бравл Старс»! Обычный пасьянс и тот не разложить! Разве подобное, в каком-то понимании, жизнь?!

– Юрий Кириллович, я не играю в мобильные игры! И готов жить в общежитии, если это поможет российской автомобильной промышленности. Готов пожертвовать всем. Разве вы не видите?

– Вы просто-напросто не осознаёте, насколько это как бы ужасно!

– Не имеет значения, Юрий Кириллович! Моя судьба – автопром Родины! Личное – можно отбросить!

Кадровик призадумался. Потом оглянулся, убедился, что никого нет, и наклонился ко мне, к самому уху.

– Туда отправляют, как говорится, ну условно, вы понимаете, проблемных… Тех, кто… Ну в определённом контексте… Кому некуда, так сказать, спрятаться.

– Не понял?

– Ну… Кого-то где-то как-то там, чик-пык… Поцарапал… Ну… Порезал… Или обидел… И может надолго загреметь… Ну вспомните фольклор… Сума… Тюрьма… Ну те, кто кое-где у нас порой…

Что-то начинало проясняться. Если самую важную на заводе работу выполняют из-под палки какие-то уголовные элементы, о каком качестве речь?!

– Тем более я должен быть там! Кто, кроме меня?!

Здесь я процитировал лозунг одной военной организации, надеясь таким образом пошатнуть бастионы доводов Юрия Кирилловича.

Кадровик загрустил.

– А как же Ваал Ваалович?

– При чём тут директор? – не понял я.

– Ну как же! Все знают, что вы с ним того…

– Чего?

– Ну что вы – его, условно говоря, любимчик.

Это было лестно. Если Ваал в самом деле выделяет настоящего инженера из общей толпы… он серьёзный профессионал. Тем более я должен оправдать его доверие.

– Тем более я должен!

– Что должны?

– Оправдать доверие такого прекрасного профессионала!

– Так оправдайте! Идите к нему и, в каком-то смысле, оправдайте! А в первую бригаду вам зачем?

Я подвис.

– Вы думаете, я должен пойти к Валику… Вааловичу?

– Ну конечно! – расцвёл Юрий Кириллович. – Это гораздо лучше всего, что вы тут понапридумывали. Сходите. Вам обязательно понравится. Он, в несомненной степени, замечательный. С ним, условно говоря, интересно… Комфортно.

– Спасибо! – я пожал руку кадровика и бросился к кабинету директора. А ведь в самом деле. Помог же мне Валик вернуться в цех из этого дурацкого Совета. Может, и тут пойдет, собственно говоря, навстречу?

Охранник у кабинета директора встал железобетонным шлагбаумом.

– По какому вопросу?!

– По личному.

– По личному в четверг с девяти до одиннадцати.

– Но это важно для завода.

– В четверг!

– Но мне нужно срочно увидеть Ваала Вааловича.

– Всем нужно увидеть Ваала Вааловича. Идите, работайте, а в четверг придёте.

– Я по поводу перехода в первую бригаду.

– Какого перехода? Может, перевода в первую бригаду?

– Нет, я хочу перейти в первую бригаду.

Лицо охранника сверкнуло бдительностью. Он сунул руку в правый карман брюк. Потом отступил на шаг назад.

– Стойте, где стоите! Не двигайтесь! Вас переводят в первую бригаду? За что?

– Да нет, не переводят! Я сам хочу перейти!

Сзади послышался топот. Я обернулся. Ко мне бежали четверо в чёрной форме службы безопасности завода. Им-то чего тут надо? Может, напали на Валика… Ваала Вааловича? Я помогу.

Безопасники зачем-то схватили мои руки и больно заломили за спину.

– Хотел прорваться к директору, – пояснил охранник. – Перевели в первую бригаду. Вот, пришёл сцену закатывать.

– Ясно, – сказал безопасник, не ломавший рук, а значит, старший в четвёрке. – Отведём в каталажку. Потом разберемся и переведём куда надо.

Меня волокли подвалами. Службы безопасности предпочитают именно «волочь», а не «сопровождать» задержанного, вероятно, по той простой причине, что некоторые, скажем так, «сопровождаемые» иначе могут пребывать в ложной уверенности будто они свободны в выборе своего будущего. Глупость в подобной ситуации. Вредная глупость.

Вот и заботятся охранники, чтоб подобные иллюзии не разрушали целостной картины мироздания в сознании задержанного. Такое радение о ментальной объективности тронуло до теплоты в сердце.

Я вообще уважаю профессионализм в любой форме. Не важно, слесарь это, шабрящий сложный подшипник, или охранник, грамотно отбирающий оружие у преступника, – за правильными чёткими действиями видны годы упорного труда над собой, и это надёжная основа счастливого будущего той страны, которую населяют профессионалы.

Под потолками тянулись ржавые трубы канализации и толстые электрические кабели. Прямо как в метро. Хорошие у них тут подвалы. Жить можно, если уют навести. Или прогуливаться по вечерам в хорошей компании, если освещение хорошее смонтировать.

– Стоять! – охранник резко стреножил меня возле железной двери, ударом раздвинул ноги в стороны.

Старший щелкнул ключом. Открылось сумрачное пространство квадратного периметра два на два метра. Повеяло сыростью и уборной.

Посреди камеры дремал чёрный офисный стул с разорванным дерматиновым сиденьем.

Меня толкнули внутрь.

– Посидишь здесь, пока разберёмся! – сказал безопасник и захлопнул двери. Щелчок замка. Удаляющиеся шаги.

Когда смолк стук подошв, меня посетила парадоксальная по сути мысль. Если они действительно засадили меня в каталажку, значит, я для них криминальный элемент. И, по логике Юрия Кирилловича, в любом случае меня ждёт первая бригада. Даже если я не доберусь до Валика. Такая идея согрела душу.

Я осторожно присел на стул и задумался об электронных компонентах «пятака». Нашим автомобилям, если сравнить с иномарками, очень не хватает компьютерной начинки. Интересно, можно ли решить проблему прямо на заводе или надо выходить на китайских производителей? И не будет ли китайская поддержка предательством по отношению к отечественным разработкам? И уместно ли к слову «проблема» применять глагол «решить»? Проблема – это ведь не задача какая-нибудь или, скажем, математический пример, чтоб решать.

Глава шестнадцатая. Абсолютно секретно

Судя по старенькому смартфону, прошло шесть часов тринадцать минут пребывания в заточении. Теперь ясно виделось, что любые проблемы можно, я, кстати, применительно к "проблемам", подобрал слово, «преодолеть» внутри страны. Есть сырьё, есть какое-никакое производство, а главное – есть великий народ. Сможем.

Заскрипела дверь. Кто-то входил в камеру. Кончилось время, выделенное мне провидением на осмысление перелома российской автомобильной промышленности. Выделенное, как я в тот момент понимал, не только мне, но всему российскому миру.

– Что же вы здесь делаете, голубчик?

Я оглянулся. На пороге стоял Валик. Лицо грустное.

– Добрый вечер! – отозвался я бодро. – Вот, решил перейти в первую бригаду, а меня сюда. Чтоб подумал, так сказать. И я подумал. Столько мыслей! Вот, представляешь, уже практически осознал, как поднять автопром России!

Валик устало вздохнул и махнул рукой, чтоб я шёл за ним. Я пошёл.

Охранники держались на почтительном расстоянии.

На терминаторе между тёмным бетоном тюремного подвала и залитым светом полной Луны асфальтом заводского двора Ваал Ваалович обернулся к старшему:

– Вы не делали ему больно?

– Нет, – горячо замотал головой сержант. – Не делали.

– Хорошо, – кивнул Валик. – А то я вас всех убью. Медленно… Ладно. Пойдёмте, Лудислав, в мой кабинет. Нужно побеседовать.

В кабинете Ваала горела зелёная настольная лампа. Начальник усадил меня на мягкий диван и сел рядом. Заглянул в глаза.

– Лудислав, ты в самом деле хочешь в первую бригаду?

– Конечно!

– А ты, случайно, не английский шпион?

– Я? Шутишь?! Шпион? Обидно.

– Ну-ну… не обижайся… Просто странно это.

– Почему странно?! Разве не важно – быть на острие перемен? Творить, так сказать, историю! Вести Родину к славным победам! Ты, Валик, не переживай, что я буду жить в цеху. Да, да, мне уже сказали! Ничего! Дома всё равно скучно. Эти женские морали. Сколько можно!

В глазах Ваала блеснуло осторожное сочувствие.

– Понимаю! – неуверенно сказал он и крепко сжал мои руки.

– Спасибо, – ответил я, пожимая его ладони в ответ и поднимаясь с дивана. – Пойду. Соберу вещи. Нужно взять несколько пар носков и белья. А спальные принадлежности тоже брать или там выдают одеяло, матрац?

– Да подожди ты, Лудик! Такая прекрасная ночь! Луна. Мы одни. Зачем тебе эти испытания? Просто оставайся со мной. Хотя бы иногда. И всё у тебя наладится.

– Ты не понимаешь, Валик! Не важно, что наладится у меня, важно, что наладится у России.

– Да согласен я. Важно, конечно. Но давай оставим эти игры. Я не понимаю до конца твой гениальный план. Что тебе даст переход в первую бригаду? Зачем это бесполезное и мучительное для нас обоих действо? Давай я сделаю тебя бригадиром «Десюликов». Или «Пятака», вместо Черномазова? А может, в службу безопасности старшим офицером? Лудислав – офицер безопасности! По-моему, звучит солидно. И допуск к секретам первых бригад получишь без всяких там каторжных условий.

– Какие секреты?! – развеселился я. – Не забывай, у меня диплом инженера автомобильной промышленности! И не какого-нибудь там Массачусетса, а Таганрожского политеха! Для меня в автопроме секретов нет. Я могу «копейку» на коленке собрать! Ну, это образное выражение, фразеологический оборот. Ты понимаешь?

– Понимаю, – Ваал снова загрустил. – Но есть же абсолютные секреты. От слова «Абсолют». В метафизическом плане. Тебе когда-нибудь приходилось сталкиваться с абсолютными секретами?

Я задумался. Туманности Валика сбивали с толку, но главная цель жизни горела так ярко, что рассеивала всякие сомнения.

– Не важно! – твёрдо ответил я. – Главное, начать работать в первых рядах. Начать, так сказать, с базы. И тогда всё изменится.

– А как ты ко мне относишься? – неожиданно сменил тему Валик. – Я тебе хоть нравлюсь?

– Ещё бы! – задохнулся я от чувств. – Ты гениальный руководитель. Ты классный человек. Я рад, что мы познакомились. И вообще…

– И вообще… – негромко повторил Валик и тоже поднялся. – Тогда делай, что хочешь! Хоть в первую бригаду, хоть в десятую. Я потерплю. Посмотрю, что ты имел в виду. И, возможно… Когда-нибудь… Мы снова будем вместе, как сейчас.

Он шагнул в мою сторону, но я уже стоял возле двери.

– Пока! – помахал я на прощание. – Заберу вещи, посплю пару часов и завтра ровно в восемь в первую бригаду.

– Бай-бай, – шепнул Валик.

Глава семнадцатая. Первая бригада

Я не выспался. Всю ночь ворочался, взбивал потную подушку, слушал лай собак на улице, пытался понять озвучиваемые таким образом ментальные конструкции, наблюдал отраженные на потолок переключения света в соседней пятиэтажке.

Может, действительно прав Ваал? Может, не хватит силёнок потянуть такой важный, такой ответственный участок? Может, слишком высокого о себе мнения?

Я учился в третьем классе батайской школы.

Апрельские деревья снежно пенились ароматными цветами. Изумительный момент, когда холод февраля уже отступил, а майская жара не успела оккупировать батайские улицы.

Помню, вернулся с учёбы домой и сел за изложение, заданное Марией Степановной. Нужно было рассмотреть на картине запамятованного мной художника желтение полей и переложить случившиеся по этому поводу эмоции и житейские ассоциации в словесный поток. Увлёкся. Начал находить такие смыслы, о которых художник, скорее всего, не подозревал, а тут мама. Попросила: «Лудик, солнце, сходи за краковской колбасой!»

Она сидела в той же комнате на диване и держала городскую батайскую газету «Вперёд». Любила читать последнюю страницу с некрологами. Добавила: «В магазине такая, колечко возьми». Я ещё рассмеялся. Колбаса ведь не может быть колечком. Она – палка. Но промолчал. Подумал, что мама от старости (ей тогда уже за тридцатник было) всё перепутала.

Долго искал магазин. Думал, это или район в Батайске такой «Краковский», или хозяина так зовут – Краков, есть же магазины «Елисейский» или «Тимашевский», у которых хозяева Елисей и Тимоша.

Искал долго. В итоге остановился у витрины магазина настольных игр «Кракен». И озарение снизошло. «Кракен» – «Краковская колбаса». Очень чётко. Двух мнений нету. Мама, конечно же, имела в виду этот магазин. Зашёл. Кругом коробки с играми. Растерялся.

Продавец, молодой человек с красно-синим прыщом на носу, спросил:

– Может, подсказать чего?

– А где у вас колбаса?

Человек улыбнулся.

– Ты, малец, с продуктовым не перепутал?

– Нет. В «Кракене» мне надо колбасу купить.

Продавец наморщился, задумался, а потом просветлел.

– А с виду такой молодой! И не скажешь, что геймер со стажем. Вот, смотри, у нас три вида колбасы есть.

Открыл стеклянный шкафчик и вытащил три целлофановых палки, внутрь которых замотали красивых солдатиков.

– Это имперцы, – показал он первую колбасу, – вот это тау, а тут – орки. Покрас от Федосеева. Знаешь Федосеева?

Я неуверенно пожал плечами.

– Ты какую хотел?

– А какая дешевле? – уточнил я, рассчитывая купить на сдачу мороженое в «Продуктах».

– Вот эта, с орками.

Я кивнул.

– Тогда держи, – и назвал цену на пять рублей больше, чем дала мама.

Надо же, у меня как раз были пять рублей в заднем кармане. Отложил неделю назад на будущее. Думал, насобираю много денег и куплю машину. «Копейку». А тут стыдно втыкать заднюю перед серьёзным человеком, так сильно восхитившимся мной. Я же правда «геймер со стажем», хотя и непонятно, что это значит.

– Вот. Ровно.

– Забирай свою колбасу.

Самым позорным оказалось после скандала с мамой возвращаться в этот магазин. Наверное, человек понял, что я никакой не геймер и точно не «со стажем».

Детского полузабытого стыда, вывернувшего мою слабую психику наизнанку, до боли в зубах я боялся и сейчас. А вдруг только в фантазиях всё понятно, а на деле окажется сложнее и запутаннее. Подведу Валика и автопром в целом?.. Не хотелось бы. Потом идти и говорить: «Да, Ваал Ваалович, не понимал, что делал, совсем никакой я не инженер и ничего не смыслю в автомобилях…»

Получится как тогда с пятью рублями. А ведь прислушайся к себе в детстве, вспомни, что главное – машина, а не колбаса, и не купил бы солдатиков, да и краковскую нашел бы, и мороженого поел, и, что самое важное, позора избежал бы.

Стоп! Хватит страхов! Сейчас же ситуация очевидна! Никакой колбасы! Никаких кракенов! Я только о машинах думаю. А вдруг детское испытание дано судьбой. Ну, как урок, чтоб став большим и самостоятельным мужчиной, инженером, выбрал как раз машиностроение, а не какой-то там убогий материальный комфорт.

Всё-таки поспал час-два.

Вскочил, попил чаю, схватил чемодан с приготовленными вещами и рванул.

Когда я бодро вошёл в цех и улыбнулся растерянному бригадиру, скучавшие посреди зала три офицера безопасности официально козырнули, подхватили под руки и повели туда, куда мне хотелось попасть больше всего на свете.

Через цех второй бригады в сторону первой.

Соседи смотрели растерянно, с сочувствием. Молодой парень с треснувшим краскопультом даже пожал плечами, типа он не виноват, что мне так не повезло. Да нет же, золотой мой человек, наоборот, повезло! Так сильно повезло, как никогда в жизни. Иду в сердце российского автопрома с радостью, с верой в правильность выбора, с волнительным предвкушением большого, важного дела.

Сердце автопрома не спешило раскрываться навстречу.

Мы пересекли широкий второй цех, пробились сквозь толстую завесу чёрных резиновых лиан, свисающих с потолка, как это бывает на дорогих автомойках, и вошли в помещение, не похожее на первый цех.

Лампы дневного света баюкали молчаливую бетонную пустоту – строгий ангар десять на десять метров.

Вектор пути пересёк пространство и упёрся в высокие металлические ворота, знакомые российскому кинозрителю по всякого рода пиндосовским блокбастерам, где всесильные главные герои бегают по фантастическим производственным сооружениям и прикладывают глаза убитых врагов к оптическим сканерам.

Глаз прикладывать не понадобилось. Хватило синей пластиковой карточки одного из офицеров, после чего загудели сервомоторы, и огромная синяя плита дёрнулась вверх. Вот он! Первый!

В мозгу, как на экране телевизора, вспыхнула двухмерная картина светлого просторного цеха, где одни рабочие разделывают листы металла на формы, другие орудуют электросваркой, третьи накачивают шины, четвёртые крепят колёса, пятые прикручивают двигатели… В правом верхнем углу изображения горела большая белая полупрозрачная цифра один.

Но нет. Очередная тревожная пустота. Абсолютный клон предыдущего зала – громадный пустынный куб – отозвавшийся гулким звоном, когда мы вошли. Ворота за нашими спинами, лязгая, как танковые гусеницы, поехали вниз.

В конце зала синела точная копия пройденного входа, и он уже несомненно вёл во владения первой бригады, но офицеры почему-то развернули меня влево и потащили к незаметной с первого взгляда красной дверце в углу помещения.

Преодолев дверь с магнитным замком, мы прошли по ступеням наверх, открыли по пути ещё пару похожих дверей, и прибыли в зал, размером со стандартный школьный спортивный, только без окон и с низкими потолками.

Всё, что могло быть в радостном студенческом общежитии, собрали здесь: ровно заправленные кровати, прикроватные тумбочки, обеденные столы, холодильники, электроплиты, платяные шкафы… и даже дверь с английскими буквами W и C. Эти буквы снова смутили меня. Во-первых, с какой стати на российском заводе используются английские символы, разве нельзя написать отечественные «М» и «Ж»? А во-вторых, зачем писать «вумен», если на заводе нет ни одной женщины?

Восемь серьёзных рабочих в одинаково полосатой форме стояли шеренгой вдоль стены и внимательно изучали вошедших холодными прищуренными глазами. Маловато для масштабной первой бригады. Наверное, отдыхающая смена. Остальные на производстве. Интересно, кстати, сколько человек вообще занимаются сборкой «пятаков»? По масштабам, если десять машин в день, не меньше пятидесяти должно быть. Железные люди. И как смотрят! Сразу ясно, эти познали глубину сложнейшего технического труда. Вон, в красной бандане, хмурится, пытается прорентгенить, что за новичок прибыл. Не сомневайся, друг, я профессионал. Скоро убедишься.

А этот, с заплывшими глазками и выступающей челюстью, так и хочет улыбнуться. Очень добродушный работник.

Вот так и должны выглядеть Настоящие Люди! С больших букв! Пусть с огрехами работают, колодки тормозные забывают на колёса поставить, но на них весь «АвтоРАЗ» держится. Сработаемся.

– Господа! – держась на дистанции, объявил один из офицеров. – Представляем вам нового члена первой бригады пятого цеха Лудислава Горохова.

Улыбчивый с челюстью улыбнулся ещё шире и переспросил:

– Мудислава?

– Работник Дереза, вас никто не спрашивает, завали хайло, гнида подколодная.

– Сразу гнида, – обиделся работник.

Старший из рабочих – черноволосый мужчина, коротко стриженный, с длинной бородой и бритой верхней губой, бесстрастно поднял указательный палец и внушительно произнёс с лёгким кавказским акцентом:

– Не надо ругаться. Сегодня ты, Кузнецов, в безопасности, ала, работаешь, а завтра попадёшь в первую бригаду. И как Таракану в глаза смотреть будешь, ала!

– Не попаду! – запальчиво возразил офицер. – А ты, Кинжал, хоть и бригадир, тоже за базаром следи.

– Я всегда за базаром слежу, ала, – спокойно ответил бородатый. – Тут у тебя профита нет, Кузнецов.

– Короче, – вскипел СБшник. – Принимайте коллегу. Объясните ему, что почём. А мы удаляемся. Господа офицеры, за мной!

Как только дверь за охраной захлопнулась, ко мне приблизился нездорово худой, высокий парень, на вид чуть меня младше. Протянул руку.

– Дмитрий! Дима.

Я протянул руку в ответ.

– Лудислав.

Пожатие не такое уж и заводское. Вялое. Наверное, устал. Работа тут, должно быть, очень трудная.

Мужик с тяжёлой челюстью расхохотался звонким баском.

– Мудислав! Ну надо же, мама с папой имя придумали!

– Не шуми, Таракан, – охладил бригадир. – Ты его не знаешь, он тебя не знает. Ты с ним шконку не делил, ала, в цех не спускался. Не торопи арбу, ала. Ты, Лудислав, за что к нам?

– Сам попросился, – сказал я. – Хочу работать в первой бригаде.

На этот раз засмеялись все, кроме бригадира и мужчины с лицом, видимо, когда-то сильно обваренным кипятком.

– Не гони беса! – пробулькал сквозь смех толстый широколицый заводчанин. – Попросился он. Может, лингам не туда пихнул или свечу украл из движка?

– Ничего я не пихал и не крал. Я к вам хотел, на передовую.

Слово «передовая» сильно озадачило присутствовавших, молчание растянулось на полминуты.

– Слушай, – вспомнил тот, что назвался Димой. – Ты хоть деньги с собой взял? У нас тут всё общее. Надо сдать. А то не по понятиям. Давай мне, я ответственный за это дело. Где они у тебя? В рюкзаке, давай помогу. Со мной не пропадёшь. Держись ближе и жизнь наладится. Я в девяностые с солнцевскими такие дела крутил…

– Извини, Дима, – смутился я. – Я деньги не взял. Мне сказали, что тут на полном обеспечении. Я их девушке своей оставил.

Рабочие снова переглянулись растерянно и только парень в красной бандане заинтересовался:

– В каком смысле девушке? А кто у тебя шандха?

– Ну, обычной девушке. Зинаиде. Она философ. Слишком высокого о себе мнения.

– А, – прояснилось лицо банданистого. – Философ. А я уж подумал, философша.

– Нет, нельзя говорить «философша», это нарушение правил русского языка.

– Да понял я, понял, – поскучнел парень. – Русский язык это, конечно, да. Важно. Просто я подумал, что ты из этих…

– Не надо сразу думать о человеке плохо, – жёстко заметил бородатый бригадир. – Дай время, ала. Пусть Лудислав устраивается вон в той тумбочке. Видишь, кровать в углу? Располагайся. В два часа ночи пойдём в цех, работать. Подготовься. Можешь поспать. А с ребятами сразу познакомлю. Я старший. Абсурд.

– В чём? – не понял я.

– Что в чём? – не понял бригадир.

– Абсурд в чём?

– Вот тут, в комнате. Я – Абсурд. Зовут меня так. Абсурд Пороев.

– А…

– Вот это Фотограф! – показал Абсурд на парня в бандане. – Вот это Мороз. Вова.

Высокий, абсолютно бесстрастный, сильно накачанный мужчина кивнул.

– Вот это, – продолжил Абсурд, показывая на весёлого с челюстью, – Таракан. Вон этот пухляш – Массовик-Затейник. Ала. Можно просто Затейник или Саша, как его мама называла в детстве. Вот это наш Кореец.

В самом деле, небольшого росточка, тщедушный такой представитель далёкого восточного народа присутствовал в помещении и внимательно следил за беседой.

– Ты не смотри, что он такой маленький. Ала. Он мастер спорта по рукопашному бою. Любого уроет за пять секунд. Ала. А вот это Хохол.

Ошпаренный оскалил зубы.

Бригадир замолчал. Он не представил Диму. Но ведь тот сам назвался. Значит, я запомнил всех восьмерых. Память у меня хорошая. Никогда не подводила. Кинжал, Таракан, Фотограф, Мороз, Затейник, Кореец, Хохол и Дима. Интересно, почему у всех клички, а у Димы нет?

Я подошёл к выделенной добродушным бригадиром кровати. Железная с сеткой. Накрыта полосатым матрацем. И комплект постельного сверху. Как в поезде «Москва-Махачкала». О! Полосатая рабочая одежда. Интересно, почему такое сочетание цветов? Чёрно-белое? В остальных бригадах просто синие комбинезоны, а тут… Впрочем, как раз понятно. Элита!

Я заправил постель, положил в тумбочку мыло, зубную щётку, пасту, одеколон, станки для бритья, часы, пакет с едой и прилёг отдохнуть перед предстоящей сменой.

Глава восемнадцатая. За работу, друзья!

Яркий свет разбудил меня. Казалось, само Солнце заглянуло в наше подземелье и зависло прямо над кроватью.

– Все в цех! – голос бригадира прозвучал торжественно и необыкновенно оптимистично, как речь диктора по телевизору во время парада Победы.

Мышцы пели радостную песнь. Так легко и бодро я не вскакивал с постели уже много лет. Последний раз похожее случилось в восемь лет, когда мама с вечера пообещала сводить меня в тир, как проснусь. Я очень люблю машины, ружья, пистолеты, пулемёты и ножи.

Яркий свет исходил из распахнутой настежь двери в цех. Каким же огромным оказалось помещение! Все предыдущие цеха – кукольные домики в сравнении с этим дворцом! Мы радостно маршировали сквозь сверкание металлических и пластиковых поверхностей и наблюдали десятки людей, занятых замечательным делом – грамотной сборкой РАЗа пятой модели.

Вдали дымились домны, там отливали из металла коробки двигателей. Стук мощных пневматических молотов летел над участками из отсека, гдекузнецы клепали кузова. Сверкала сварка.

Очарование новой яркой, мощной, суровой рабочей жизни окрыляло, и когда бригадир показал рабочее место, я сразу же взялся за дело.

Все восьмером мы дружно монтировали ходовую. Похожей работой занималась неподалёку бригада конкурентов.

– Мы должны победить! Ала! – воскликнул Кинжал. – Они сказали, что соберут три машины за смену, а мы соберём четыре!

– Ураааа! – закричали ребята, причем громче всех Дима. А Таракан, увидев, как ловко я орудую ключами, восхищённо заявил:

– С таким парнем, как наш новенький, горы свернём!

Работа кипела и пенилась в самом хорошем смысле этого образного выражения.

Помимо ходовой, я постепенно занялся и другими важными моментами: сборка кузова, крепление тормозов и рулевой тяги. Благо проблем с инструментами и приспособлениями не было вообще. Такого уровня инструментального обеспечения я не видел даже в документальных фильмах о заводах «БМВ» и «Тойота».

Представьте эстакаду, куда можно загнать «пятак», с подведением фрезерных приспособлений к любому миллиметру автомобиля!

Делать машину тут проще, чем собирать игрушечные качели из деталек детского конструктора с маленькими винтиками и гаечками.

И мы увлеклись. Мой пример заразил остальных. Постепенно ходовой стал заниматься только Дима, а остальные дорабатывали, кто что мог. Я шлифовал системы торможения и подгонял двери, Таракан с Корейцем дотачивали подачу бензина и доводили до ума двигатель, Мороз колдовал над рулевой системой, Хохол возился с колёсами и системой охлаждения, Затейник увлёкся оформлением внешних поверхностей кузова, Фотограф отделывал салон и то и дело мотался в печатную мастерскую к парням, набивавшим цветные изображения на любых поверхностях. Кинжал или Бригадир, как его чаще называли, занялся электрикой.

К концу смены мы оформили не четыре, а пять машин, чем ввели конкурентов в эмоциональный ступор. Они рассматривали наши изделия со всех сторон и разводили руки: «Нет! Это невозможно! Так не бывает!»

На шум собрались ребята из других отделов, и в их глазах тоже разгорался восторг.

– Ты смотри, какая отделка салона! – показывал кузнец токарю. А сталевар гладил ладошкой двери, цокал языком и приговаривал: «Вот это подгонка! Куда там «Мерседесу»!»

Я был доволен своей работой. Вот же! Можем же, когда захотим! Не хуже проклятого Запада. Лучше! Чего уж в ложную скромность впадать! С такими «пятаками» заткнём за пояс любую Америку. Да что там Америку! Японию! Германию!

А Дима не выдержал, обнял меня и говорит: «Красавчик ты, Инженер! Ребята, а давайте новенького называть Инженер! А что, классное же прозвище!»

И все восторженно загудели. И каждый пытался пожать мне руку и сказать с теплотой: «Инженер».

А потом появился Валик. Он улыбнулся и спросил: «Это то, о чём ты мечтал?»

– Да, – улыбнулся я в ответ и проснулся.

Глава девятнадцатая. За работу, друзья!

Вверху действительно хмурилось лицо Валика. Светила слабая сумеречная, дневная лампа под потолком. Ребята стояли вдоль стены, лицом к ней. Их контролировали накачанные безопасники с дубинами и пистолетами.

– Об этом ты мечтал? – повторил Валик.

– Конечно, – ответил я, усаживаясь в кровати. – Мы же сделаем такие машины!!!

– Ещё не поздно, – перебил меня друг, – вот, почитай немного. И пойдём со мной, пока есть возможность.

Я принял картонную папку, раскрыл. Что-то похожее показывали в старом советском фильме про сотрудника внешней разведки советов Штирлица. Восемь листочков с фотографиями моих товарищей по бригаде и возле каждого краткая характеристика. За кадром в старинном сериале звучала внушительная речь диктора. Здесь её не было. Я сам себе про себя (в смысле молча, ну не вслух) озвучил. Получилось похоже, только без всех этих «предан делу Рейха». Проще.

АБСУРД ПОРОЕВ

Образование неоконченное среднее. Слесарь.

Кличка «Кинжал». В семнадцать лет с особой жестокостью убил семью кровных врагов: отца, мать и восемь маленьких детей. Перед поступлением на работу в «РАЗ» отбыл наказание в тюрьме строгого режима 15 лет. В первую бригаду отправлен за насилие в отношении сотрудника безопасности.

АЛЕКСАНДР НОРКИН

Образование высшее. Архитектор.

Кличка «Фотограф». Перед заключением в первую бригаду отработал на заводе пять лет. Разыскивается правоохранительными органами за создание порнографических сайтов в наполнении которых использовались фотографии несовершеннолетних.

АЛЕКСЕЙ НОГАЙ

Образование среднее специальное. Машинист локомотива.

Кличка «Кореец». Попал в первую бригаду после того, как в драке в десятом цеху ударом ноги убил слесаря Виктора Сергеевича Моцарта.

АНТОН ДЕРЕЗА

Образование среднее. Разнорабочий.

Кличка «Таракан». Провел пять лет на зоне для малолетних преступников за групповое изнасилование. На заводе был арестован за вымогательство в крупных размерах.

Употребляет тяжёлые наркотики. Алкоголик.

АЛЕКСАНДР КОБЫЛИН

Образование среднее специальное. Повар-кондитер.

Кличка «Затейник». В первую бригаду определён, так как разыскивается правоохранительными органами за доказанные случаи насилия в отношении несовершеннолетних.

Психически неуравновешен.

Употребляет лёгкие наркотики. Алкоголик.

ДМИТРИЙ БАЙКОВ

Образование высшее. Юрист.

Кличка «Чехол». Перед поступлением на завод отбыл наказание за мошенничество. На заводе пытался обманным путём присвоить деньги начальника цеха.

Патологическая склонность к обману. Употребляет лёгкие наркотики.

ГЕОРГИЙ СТУПКО

Образование среднее специальное. Токарь.

Кличка «Хохол». Склонен к немотивированному вандализму. Отправлен в первую бригаду за умышленную порчу инструментов и разрушение стены в десятом цеху.

ВЛАДИМИР ОВЛОШЕНКО

Образование среднее. Слесарь.

Кличка «Мороз». Мстителен. Хладнокровно зарезал напильником бригадира за то, что тот назвал его «оппортунистом». Как пояснил позже – не знал, что означает это слово.

Из всего прочитанного поразило, что у Димы тоже была кличка. Непонятная. Какой-то Чехол. Почему мне сразу не сказали?! Я разве недостоин знать второе имя боевого товарища? В остальном, я допускал, что сложности бывают в жизни у каждого, но ребята встали на путь исправления и работают со мной в ПЕРВОЙ бригаде пятого цеха!

– Ну что? – поинтересовался Валик, заметив, что я дочитал.

– Что? – не понял я.

– Идём? Из этого гадюшника в нормальную светлую жизнь, к настоящим людям, которые любят и ждут?

– Ваал Ваалович! Ну какая может быть жизнь, если я упущу единственный шанс изменить автопром Родины своими руками!

В глазах Валика задрожала растерянность. Он повёл плечами, посмотрел на выстроившихся вдоль стены работников моей бригады, вздохнул, взял папочку и пошёл прочь. Охрана последовала за ним.

Ребята повернулись.

– А ты крепкий орешек, ала, – заметил бригадир. – До смены двадцать минут. Можешь поспать.

– А смысл? – протянул Дима, он же Чехол.

На левом запястье его блеснули часы, странно похожие на мои, оставленные в тумбочке перед сном.

Я обрадовался, что у нас с Димой есть что-то общее, и хотел похвастаться таким замечательным совпадением, но сколько ни искал, найти не смог, мои куда-то пропали.

Ровно через двадцать минут все парни стояли у двери, открывавшей в моём сне путь в великолепное удивительное будущее.

– Два часа ночи! – доложил Кинжал. – Сейчас пойдёт, ала!

И вправду. С тихими резиновыми всхлипами дверь поехала вверх.

Темнота, царившая за порогом, растаяла в тусклом свете громко щёлкнувших в высоте под потолком ламп.

Во сне цех был больше. Раза в три. Но и этот превышал размерами все, что я видел в жизни. Неровный пол походил на ствол дерева, покрытый извилистыми шероховатостями коры. В левой части зала возвышалась самая настоящая скала. Каменный склон уходил вверх в темноту под невидимый отсюда потолок. Этот не меньше пятиэтажки каменный холм (точнее какая-то видимая его часть), занимал большую часть цеха. В центре склона внизу темнел узкий вход в таинственную пещеру. Прямо перед ним сверкали смазкой шесть новеньких некрашенных «пятёрок».

– Сегодня немного, – сказал Фотограф.

– Быстрее закончим! – флегматично отозвался Кореец. – И спать.

– А может, в карты? – жалобно предложил Дима.

– Ага! – в голосе Хохла проскрипело презрение. – Мы шо, горыщем пойыхалы з тобою грать?

– А ты с новеньким сыграй! – хохотнул Затейник. – На интерес!

– Хорош базарить, – зло прервал дискуссию бригадир. – Делаем как обычно, ала. По одной. Начнём с вот той.

Речь шла о машинах. Вся бригада сгрудилась у дальнего от пещеры автомобиля.

– Тяни-толкай! – заорал Кинжал, и все запыхтели.

Хохол с Морозом давили в багажник, Кореец и Фотограф толкали в дверные проёмы, Затейник ухватился за передний бампер и тянул, пятясь к свету, исходившему от широкого прохода в соседний цех. Таракан тоже пятился и тянул Затейника за ремень. Дима бегал вокруг и давал советы:

– Не так тянешь! Не туда толкаешь! Ты чо, тупой! Как ноги ставишь?!

На него не обращали внимания.

Я растерялся, не зная, как приложить силу. Просто шёл следом.

– Нейтралку поставь! – крикнул мне Кинжал.

Вот оно! Доверие друзей!

Как птица, я на ходу впорхнул в салон, плюхнулся в кресло водителя и дернул рычаг коробки передач. Неудача. Эбонитовая ручка выскользнула из пальцев. Бригада заржала. Ладонь сверкала толстым слоем густой слизи. Солидол? Вроде нет. Больше похоже на плотный белый кисель. Понюхал. Отвратительный запах. Как просроченный рыбий жир. Мама заставляла пить в детстве, когда кашлял.

– Зажимай правильно! – посоветовал Таракан. – В кулачок! Чтоб не выскочило!

Я обхватил ручку пальцами и всё получилось. Машина покатилась легко и свободно.

Теперь я увидел, слизь покрывала всё. Каждый миллиметр машины внутри и снаружи блестел в слабом свете далёких ламп. Странная смазка. Для чего они это делают? И где станки, где литейный цех, где другие работники бригады, без которых даже такую слизистую машину не собрать? Вопросов много, а ответов ни одного.

– Чего расселся? – крикнул Дима. – Вылазь, помогай! Хватит инженера из себя корчить!

Мы вытолкали все шесть «пятёрок» в соседний цех, тот самый, с красной дверью в углу, оставив на шершавом полу белые влажные полосы слизи. Бригадир закряхтел, выпрямил спину и громко скомандовал:

– Отбой! Всем на хату!

Когда бригада не спеша входила за Кинжалом в спальное помещение, ворота в соседний цех, где остались шесть мокрых машин, с дребезжащим гулом двинулись сверху вниз, отсекая наш странный мир со скалой от других заводских измерений.

Глава двадцатая. Беспомощность

Три дня я расспрашивал новых друзей о том, что тут происходит. Никто вразумительно ответить не мог.

Каждую ночь мы спускались к пещере и выталкивали в соседний цех от пяти до десяти покрытых толстым слоем слизи машин. Работа занимала не больше двух часов. Оставшиеся сутки мы спали, ели, смотрели по телевизору новости гражданской жизни и играли в карты. Диму почему-то к игре в карты не допускали.

На четвёртый день, когда мы толкали «пятак» с проблемной дверью – без окна – сплошной металл, и на два сантиметра шире дверного проёма, я не выдержал:

– Ребята! Давайте я сделаю двери! Тут опилить нужно. Она же не закрывается! Я быстро справлюсь! Дайте мне ну хотя бы напильник!

Все молча посмотрели на Мороза. Тот пожал плечами и достал откуда-то из штанов длинный, тяжёлый, заточенный с острого конца рашпиль.

– Вот, – протянул, – только не поможет.

Я ухватился за блеснувшую надежду двумя руками.

Ребята внимательно наблюдали. Металл не поддавался. Точнее я не работал по металлу. Не получалось именно по металлу. Напильник скользил по слизи, не приближаясь к стали ни на миллиметр.

– Понял теперь? – спросил Фотограф через полчаса бесполезного труда.

– Но можно же как-то стереть эту жижу?! – воскликнул я, вытирая пот.

Было очень обидно.

– Не, – покрутил головой Хохол. – Я тёр, шо сумасшедший, то рубахой, то штанамы. О це такы сопли, шо нищо нэ бэрэ.

– Но её же обрабатывают во второй бригаде? В третьей?

– Она сохнет, – пояснил Кинжал. – Сохнет, часов десять, ала. Потом дальние ворота открываются, и вторая бригада забирает на покраску.

– Значит, можно опиливать во втором цеху?

– Не положено.

– Почему? Два дня и машинка будет идеально подогнана.

– Если на каждую тратить время и деньги, то они и в цене вырастут, и продажный вид потеряют, ала. Чем дольше машина идёт до магазина, тем больше теряет в прочности. Проверено, ала. Она вообще начинает разваливаться, как только слизь высохла, ала.

Ситуация. Мало того, что в производстве техники я никак не участвовал, так ещё поправить разные неприятные мелочи не могу, мешает проклятая нестираемая слизь. А я ещё обижался на первый цех! Наверное, именно это имел в виду Валик, когда говорил, что лучше б я остался с ним, чем вот сюда, к ребятам. В третьем цехе, по крайней мере, я мог хотя бы что-то менять, хотя бы тормозные колодки ставить.

Но кто же делает машины для первой бригады? Неужели там, в глубине пещеры, есть ещё одна… нулевая бригада? Совсем секретная. Или как там Валик говорил, «абсолютно секретная». Метафизик он, конечно, в лексическом смысле этого древнегреческого слова. Но, если производство выстроено именно таким порядком, нужно как-то попасть к нулевым. Попасть, хоть умри. И изменить этот неправильный мир.

– Ты дебил? – спросил Таракан. – Я же тебе по-русски объясняю, что пройти в пещеру нельзя. Цех открыт два часа в сутки с двух до четырёх ночи. Потом все двери закрываются и пускают газ. Для безопасности. Чтоб все, кто в цеху спрятался, подохли. Чувствуешь вонь там какая?

Я чувствовал.

– Вот. Это после газа. Нам так бугры разложили из СБ. А чего, разве хреново тут? Так бы на зоне чалился, чифиром спасался, а тут тебе и телек, и кормёжка как в ресторане, и работа лингня – часок попахал и на нары. Не жизнь, а праздник какой-то. Ты не кипешуй. Попривыкнешь, будет ништяк.

Прислушивавшийся к нашей беседе Дима подмигнул мне и мотнул головой в сторону. Я понял и отошел к туалету.

– Не слушай Таракана, – шепнул Дима. – Он ограниченная личность. Без устремлений. На самом деле попасть в цех можно. Зуб даю. Я как-то был. Ничего, правда, там интересного нет, но как факт. Можно попасть. Я помогу. Как брату. А ты у Валика расположение имеешь, за меня словечко ему вотрёшь? Мол, помогите коллеге Диме на волю выйти. Я им все бумаги, какие надо, подпишу. Да хоть что я английский шпион. Тошно мне тут, братское сердце. В карты со мной никто играть не хочет. Общаться не хотят, шваны. Умру от недостатка эмоциональных напряжений. Так вот. Ты за меня словечко, а я тебе дорогу в цех. Как тебе тема?

Входящий в туалет Затейник незаметно для Димы взметнул бровями, мол, заходи следом.

Я поблагодарил Чехла и последовал за Александром.

Стал у соседнего писсуара и сделал вид, что ищу пуговицы на ширинке.

– Ты скользкого не слушай, – внушительно заявил Затейник, – он не натантрит, не проживёт. Такое зачехлит, что поведешься, а потом расчехлять два срока будешь. Я бы на твоем месте к Куму подошёл. Ты, вроде, у Ваала как шавка, а то, кто его знает, может и кобель. Это ваши с ним тёрки. Попросись, пусти слюну, поскули. Скажи, что осознал. Мол, затантрили шваны позорные. Глядишь, смилуется, заберёт.

– Но, Александр, – возразил я. – В чём смысл? Я что, зря сюда рвался? Разве хорошо жить – главное? Главное, чтобы страна с колен поднялась.

– Ты чо моросишь?! Это она в твоей головёшке на коленях. А на самом деле всё пучком. Нормальные люди уже вон тридцать лет её пилят и ничего, ещё и правнукам достанется.

– Что значит пилят?! У нас грамотные менеджеры, талантливые и компетентные.

Затейник хохотнул и застегнул штаны.

– Что значит грамотные? – спросил он с таким сарказмом, словно я пьяный бомж, дремлющий у родной помойки, а он цивилизованный турист, ищущий центральную площадь города. Типа задаёт вопрос, а вразумительного ответа сразу не ждёт.

Я ответил предельно чётко:

– Они, ну менеджеры, профессионалы своего дела.

– Вот! Профес-си-аналы! В точку! Знают куда, кому и сколько, чтобы себе тоже хорошо. Кому подставить, а кого и того. А ты что за профессионал? Ничто и звать тебя никак. Только в машинах и разбираешься. А такая лингня в ихнем деле кому нужна? Правильно. Ни-ко-му. Наоборот, только геморрой и простатит от лишней информации.

– Ты, Затейник, изъясняешься намёками. Прямо скажи. Имеешь в виду коррупцию? То, что некоторые чиновники нечисты на руку?

– Некоторые… – хмыкнул Затейник. – Которые «некоторые», их уже давно уволили. Такие зачем? А вот профессианалы, как ты правильно сказал, те работают не покладая… Ну, работают короче дальше и свою икру с маслом имеют в таких нормальных количествах, что вот таким, как ты, грамотным фраерам и не снилось. Эх, браток! Если бы не моя слабость… Я бы тоже большим человеком стал, но, швана, плоть… Слаб я духовно, малой. Падок на сладенькое. А вот на тебя смотрю, ты вроде ничего. Нету у тебя червячка вот этого вот, похотливого в нутре. Не отвлекаешься на мелочёвку. Прёшь как трактор. Но не туда, путана, не туда. А вот ежли б глупости свои из головы выкинул и взял бы жизнь за уши, получилось бы за милое дело.

Я делал вид, что Александр говорит что-то потрясающе мудрое, кивал, поблагодарил и пошёл к шконке. Ну что можно услышать от бывшего зэка, асоциального элемента? Только глупейшую, примитивнейшую философию «ты мне, я тебе». Нет, Александр, с такими идеями развитую страну не построить. Только видимость можно создать. Так сказать, пыль в глаза натрусить. А нам видимость не нужна. Нам нужна мощная промышленность, сильная экономика, подавляющий экспорт, высочайшая культура и благосостояние каждого гражданина Родины! Вот! А не это всё. Икра с маслом! Скажешь тоже!

Дождавшись, когда все уснут, я тихонько встал, подкрался к нарам Димы и тронул друга за плечо.

– Что за кипеш? – Дима резко сел, в руке блеснуло перо.

– Тихо! – прошептал я. – Я согласен.

– Да налинг ты мне нужен! Или… А! Ты про пещеру?

– Да.

– Ох! Смотри, ты сам слово дал. Я за язык не тянул.

– Конечно, Дима, я вполне отдаю себе отчёт. Ой, прости, пожалуйста, канцелярит и вот это вот… вот эти, точнее сказать, ненужные уточнения… и тавтоло…

– Тихо! – Дима осмотрелся. Все спали. – Сколько?

– Чего именно?

– Ах, чтоб, у меня же часы! Двадцать три тридцать. Норм. Давай за мной. Я покажу тебе, где вход. А ты не забудь словечко…

– Конечно-конечно!

В раздевалке пахло нестираными носками и чесноком. Дима включил свет, подошел к кулеру в углу и отодвинул его влево. Надавил плечом на стену. Между деревянными панелями появилась щель. Сунул нож и поддавил. Щёлкнуло. Панель отошла. Дима осторожно отставил зелёный кусок МДФ в сторону.

– Прошу! – пригласил он меня в квадратный, примерно метр тринадцать на метр двенадцать проход.

Я последовал. Двигались мы на четвереньках, но было совсем не страшно. Клаустрофобия несвойственна инженерам российского автопрома. Сложность стоящих перед нами задач стирает из психики настолько несущественные препятствия.

Иногда в темноте я цеплялся за неровности стен и потолка. Видимо, проход долбили в скале вручную. Криво, топорно, может за несколько лет. И очень уж гладкий пол. Отшлифован миллионами проползновений таинственных землекопов. Я вспомнил памятник женской груди в центральном батайском парке. Одна из его деталей сверкала на солнце особо ярко, именно «отшлифованно». Человеческие прикосновения в большом количестве рождают невероятную сияющую гладкость. «Gutta cavat lapidem», – как говорит один мой знакомый. «Капля долбит камень». Кстати, тут очевидный камень. Это хорошо видно в лучах маленького фонарика Димы. Кварц, базальт, гранит, твердый песчаник… Я любил в детстве листать «Энциклопедию юного геолога».

– Осторожно! – шепнул Дима.

Заскрежетало. Открылось пространство чуть более светлое, чем тоннель. Я присмотрелся. Похоже на сияние детских игрушек, намазанных люминофорами. В самом деле, некоторые из камней раскрывшейся бездны действительно мерцали зеленым.

Я догадался, мы в том самом цеху, где работает наша бригада. Только с противоположной стороны, на склоне странного холма.

– Не задерживайся! – сказал Дима. – Пещера вон, внизу. Я буду ждать в раздевалке. Полчаса. Если не вернёшься, проход закрою. Не хочу палиться. А ты не забудь, что обещал.

– Я помню.

– Не забывай. Всё, я ушёл.

И скрылся в тёмной норе.

Я присмотрелся, как спуститься и не упасть. Высота, по меркам городского жителя, где-то два с половиной этажа. Опасно. В пяти шагах пониже тропинка. Сползает змейкой с невидимой отсюда вершины холма к подножию. Я оглянулся на лаз, чтобы, если что не так, вернуться, и осторожно вышел на тропу.

Через минуту уже разглядывал вход в пещеру.

Очень узкий. Человек не протиснется. Да что там! Руку не просунешь. Как они машины проталкивают? Может, открывается как-то?

Никаких рычагов или кнопок вокруг нет. Присел на камень отдохнуть. Тёплый. Даже как будто мягкий. Сколько там до смены? Часа два? Примерно полночь. Может, вернуться в хату? Дима будет ждать недолго. Если закроет, как попаду назад? Хотя, конечно, можно и тут затеряться, а когда бригада появится, сделать вид, что с ними вышел.

От мыслей отвлёк тихий, где-то глубоко под землёй, протяжный стон. Из пещеры со свистом вырвался поток воздуха. Газ? О нём говорил Таракан? Фу! Вонь какая! Получается, осталось жить всего ничего. Я почувствовал растекающийся по артериям дикий звериный страх. Нет! Так автопром не поднимешь! Ноги сами рванули наверх, к лазу. Без всяких тропинок. Напрямую.

Камни вылетали из-под подошв, стукались внизу. Несомненно, я побил все официальные рекорды по скалолазанию и секунд через пять уже вламывался в проём тайного прохода. Вот только решил глянуть последний раз вниз. Там, судя по звукам, происходило что-то очень странное. Шипело, трещало, булькало и лилось.

Приподнявшись на цыпочки, я заглянул за край скалы и увидел, что проход в пещеру раздвинулся и из него выдавливаются огромные, мутные, с человека размером, пузыри слизи. Весь пол вокруг залила парящая жижа.

Стон усилился, проход раздвинулся ещё немного. Из пещеры хлынул шипящий плотный поток, вынесший в цех большой чёрный предмет. Я узнал по силуэту автомобиль «РАЗ» пятой модели. «Пятёрку». Поток был таким сильным, что машина, перекувырнувшись, проскользила метров двадцать и замерла на правом боку. Я ещё подумал, что раньше люди советовали спать именно на правом боку, объясняя, что слева сердце и спать на сердце опасно. Следом исторглись по очереди ещё пять густо укутанных слизью автомобилей.

Стон теперь походил на визг гигантской кошки или собаки, такой пронзительный, будто по костям моих рёбер скребли тупым ножом.

А потом вернулась тишина.

Смрад стоял страшный, но я не думал об опасности. Открывшаяся картина ошарашила. Никакой человек в этой пещере, в этой слизи, в этом давлении выжить не может. Вот это ощущение торжества нечеловеческой, неземной природы вынуло силы из ног и рук, и я несколько минут не мог пошевелиться, как парализованный.

Где-то вверху загудели моторы, вонь подуменьшилась. Скорее всего, включилась вентиляция. Отпустило. Я жив. Значит, газ не так опасен. Это хорошо. Но почему больно лёгким? Почему ноет сердце? Почему глаза и нос покрыты влагой?

Да потому, что я снова в магазине «Кракен» и здесь нет колбасы! Только мучительный детский позор. Никакой нулевой бригады не существует, и никогда не было. Никто не делает эти чёртовы машины, они просто есть. Сами по себе. Как нефть, как газ, как никель. Обычное месторождение, точнее "место рождения" машин. И всё.

Я бросился в темноту прохода к раздевалке, где всё еще ждал меня Дима.

Глава двадцать первая. Хэппи? Энд

Ребята крепко спали. Дима перед тем, как лечь в койку, снова напомнил о «словечке». Я мрачно подтвердил.

Нары противно скрипели. Я переворачивался с боку на спину и опять на бок. Вязкая ночь переплавлялась в мутное утро. Сон, перепуганный картиной рождения машин, так и не пришёл в мою многострадальную голову.

Всё, ради чего жил, – исчезло, испарилось в газах зловонной пещеры. Нет никакого российского автопрома. Пузырящаяся слизь течёт повсюду, заполняет мир, и с этим ничего не поделаешь. Наверное, мама права, я в самом деле дебил и вижу мир не таким, какой есть, а таким, каким хочу. Как можно поднять то, чего не существует? Получается, Россию тоже невозможно поднять? Если таких пещер по стране десятки или даже сотни… Это тупик. Зачем тогда вообще жить? Зачем вставать каждое утро и идти на работу, если ничего не изменишь? На что вообще надеяться и чего ждать? Жить так, как Валик или первая бригада? Радоваться зарплате, еде и развлечениям? Но разве мы примитивные животные?! Мы – высшая форма земной жизни – человеки! А если конкретно, мы – вообще высшая форма человеков – россияне! Граждане величайшей страны планеты!

Почему же я должен просто хрюкать и радоваться пресловутому корму, когда Родина обречена, когда у неё нет будущего? Тошно! Смрадно! Невыносимо такое бесполезное пребывание в мире! Нет! Надо хоть немного поспать! Надо стряхнуть с себя эту липкую слизь!

Загорелся свет. Первая бригада, постанывая и пошатываясь, засобиралась на смену. Я тоже поднялся.

– Ты чего? – озаботился Затейник, увидев моё лицо. – Заболел?

Я пожал плечами. Может, и заболел. Хотя нет. Скорее выздоровел. Снял мутные очки обмана. Увидел реальность.

– Все готовы? – Кинжал оглядел бригаду. – По-шустрому толканём и снова спать.

– А зачем? – я даже не понял, что сказал это вслух.

– Что зачем? – опешил Кинжал.

– Зачем толкать? Мы же всё равно не можем сделать эти машины лучше?

– И что? Ала. Мы много чего не можем. Так что теперь, ала, не жить?

Простые слова пронзили, как молния, от макушки до пяток. В самом деле. Если жизнь не имеет смысла, если существование мучительно и бесполезно… Выход есть! Не жить!

– Вижу, что понял, ала. Ну, вперёд! – и бригадир первым шагнул в распахнувшийся проём.

Всё виделось по-новому. На каждом предмете и человеке лежал теперь зеленоватый бледный свет спасительной смерти. Вон, поскользнулся Мороз. У него острый напильник. Можно воткнуть прямо в сердце. Мгновенная смерть. Или не мгновенная? Если промазать. Потом больница, операции, врачи… Нет. Хохол подтягивает штаны верёвкой. Повеситься? Говорят, где угодно можно. Хотя бы даже в туалете. Как вариант. Только какой-то тупой вариант. Бесполезный. Подумают, что струсил. Так ведь они и считают, тот же Валик, что мне будет трудно, и я попытаюсь убежать от трудностей. Но ведь я не боюсь испытаний. Я ухожу не от них, а от бессмысленности. Абсолютной бессмысленности.

– Надо перевернуть! – бригадир показал, куда кому стать, вокруг «пятака», лежащего на боку. – На колёса!

Я пристроился возле заднего бампера. На светлом металле – ни царапины, ни вмятины, хотя "пятак" кувыркался и скользил по неровному полу. Мощная вещь эта слизь! Если бы не знал деталей, мог бы задуматься, как использовать чудесный феномен в промышленности. Но я знаю.

Машина слегка подпрыгнула на пяти шинах. Снова в третьем цеху будут отпиливать колесо. Интересно, вторая задняя ось тоже есть или хотя бы её зачатки? Интересно? Кого я обманываю?! Интереса больше нет.

– Когда к Куму пойдёшь? – Дима пристроился рядом, подталкивая «пятак» в значок «РАЗа» на багажнике.

– Ну… Как увижу.

Действительно, получалось нехорошо. Я-то выйду из этого зловонного круга (кстати, запах по сравнению с тем, что был, просто божественен, вытяжка здесь хорошая), а вот Дима… Хотя, положа руку на сердце, чего хочет Дима, выходом назвать трудно.

– А как увидишь? Когда?

– Ну… Не знаю.

– Ты к охранникам подойди, как жрачку принесут, так мол и так, хочу поговорить с директором. Понял?

– Ага.

– Ладно!

Дима отошёл, занявшись обычным делом – раздачей ценных указаний.

Когда последнюю машину вытолкали в соседний цех, я посмотрел на холм. Вершина по-прежнему скрывалась в темноте. Створки пещеры почти сомкнулись. И всё сошлось в моей голове. Как фрикционные накладки дисков сцепления. Чётко и правильно. Надо прыгнуть с этого холма вниз, туда, где появляются на свет новые машины. Высота больше пятиэтажного дома. Пол твёрдый как бетон. Никаких шансов. Такой прыжок скажет им о многом. Во-первых, поймут, что я всё знаю. Ну как бы я попал на гору, не зная? Можно даже совместить прыжок с моментом выброса машин. Найдут тело среди свежих «пятаков». Точно поймут, что знаю. А во-вторых, они же помнят, что Лудислав Горохов всегда рвался делать машины… А тут…

– Чего ты это, ала?! – голос Кинжала обрезал цепь умозаключений.

Я всё еще стоял посреди цеха, уставившись в очертания холма, а ребята ждали на пороге хаты. Всё! Решено! Завтра же ночью! А Дима… А что Дима? Помогу ему. Записку напишу и положу на видное место, чтобы Валику передали. Есть же такая устоявшаяся фразеологема в русском языке:«Долг платежом красен».

Как крепко спят работники первой бригады! Я посмотрел на фосфоресцирующие стрелки диминых часов. Двадцать три двадцать три. Красивое число.

Записку положил ему на тумбочку. Хочет на волю? Пожалуйста. Может, Валик и согласится отпустить.

Натянул полосатый комбинезон слесаря первой бригады. Тихонько вышел из комнаты в раздевалку. Где тут кулер? Ага.

Открыть проход оказалось легче, чем я предполагал. Аккуратно пристроил «фанерку» сбоку и нырнул в темноту.

Цех встретил зелёным сиянием и удивительной свежестью. Нет, запах слизи ещё висел в воздухе, но к противным ноткам прибавились новые. Будто неподалёку расцвёл розовый куст. Аромат слабый, еле уловимый. Неожиданный каприз психики, ожидающей развязки. В жизни человека не часто случается умирать. Один раз. Не больше.

Я присел на гладкий тёплый камень. Осмотрелся. Откуда тут лучше прыгать? В любом случае надо подниматься туда, в темноту, наверх.

Зашагал по тропинке. Глаза привыкали к полумраку. Если б не знал, что в цеху, подумал, будто в настоящих горах ночью восхожу на вершину.

Зря сравнивал холм с пятиэтажкой. Гораздо выше. Этажей двадцать. Может, даже двадцать один. И вершина не упирается в потолок, как казалось. До невидимого отсюда потолка приличное расстояние. Зато разглядел свешивающиеся сверху чёрные тросики с прикреплёнными к ним лампочками. Вот какая гирлянда включается, когда бригада входит в пещеру.

Я стоял на краю высокого обрыва, и мне не было страшно. Далеко внизу совсем скоро раздвинется проход в зловонную бездну, и тогда свершится мой первый и последний в этой глупой жизни полёт. Даже интересно испытать перед исчезновением всех проблем ускорение свободного падения.

Мама сейчас спит. Что ей снится в ночь смерти единственного сына? Всё-таки по-своему она всегда любила меня. Как ребёнка. Но ребёнок вырос и стал тем, кем стал. Тем, кого любить никак невозможно. По инерции считает, что я ещё маленький, и дарит материнское тепло. Но я не радую её, не принимаю коммунистических идей. А разве можно принимать глупости? Вот и живу с её точки зрения эдаким взрослым примитивным мужланом с упрощённым мировоззрением. Тупицей, недостойным любви разумного человека. И Зина, с её философским складом ума, никогда не воспринимала меня всерьёз. А маму воспринимала. Есть в этом что-то нечестное. Какой-то заговор примитивных идеалистов. Я чувствовал теперь, как сильно это задевало меня, ведь в целом Лудислав Горохов не так плох, как они считали. Я честный. Я люблю Родину. Я готов пожертвовать жизнью ради неё. И я верю, что всё можно изменить… Верил…

Внизу зашипели сто восемьдесят кошек. Пещера застонала, начала раскрываться, и я шагнул вперёд.

Точнее поднял ногу для шага. И поставил бы в пустоту, если бы не зазвенел колокольчик. Ну, мне так показалось, будто прямо за спиной кто-то затряс маленьким захлёбывающимся колокольчиком.

Я осторожно опустил ногу на скалу и обернулся.

Звон доносился от большого тёмного силуэта в центре вершины.

Я уже знал, что это не звон, а смех. Кто-то смеялся так близко. И, что самое странное, в этом насквозь мужском месте, – смех был женским.

Осторожно я приблизился к тёмному предмету, постепенно переоформившемуся из тёмного сгустка материи в большой железнодорожный контейнер. Я даже надпись на нём смог различить – толстые белые буквы «FESCO».

За металлической стенкой смеялись и разговаривали несколько женщин.

Я обошёл коробку вокруг и обнаружил дверь. «Засов» – полоса стали толщины «пятнадцать» сунута в пазы снаружи. Изнутри так не закроешься. Значит, либо есть вторая дверь, либо… Я еще раз обошёл контейнер. Второй двери нет. Значит, женщин кто-то запер. Нужно освободить! Далёкий голос мамы из детства: «Девочек нужно защищать! А не отбирать у них лопатки!». Я подошёл к засову, вытащил и приставил к стене.

Женщины освобождаться не спешили. Затихли только. Притаились. А вдруг думают, что я тот, кто их запер, и готовятся напасть?

– Женщины! – крикнул я. – Я вас не запирал! Выходите! Вы свободны!

Тишина.

Что-то громыхнуло сзади. Я даже испугался от неожиданности. Трухануло всего. Аж присел и обернулся. Потом дошло – это там, внизу, машины из пещеры полетели.

– Ты кто такой? – из приоткрывшейся двери высунулась молодая женщина в красной косынке.

– Я?.. Лудислав. Горохов. Инженер.

– А где жратва?

– Какая жратва?

– Ты чо припёрся? Без еды?

– Извините. Я думал, вас заперли.

Женщина осмелела и вышла наружу. Из двери высунулись еще шесть физиономий: одна помоложе, остальные постарше.

– А если и заперли! – сказала женщина в красной косынке. – Ты-то чего лезешь? Ты из безопасности?

– Нет. Я из первой бригады.

– Офигеть! – воскликнула одна из женщин с сильно крашенными в белое волосами. – По малолетке, что ли? А как сюда попал?! Кто тебя пустил, убогого?

– Никто не пустил. Я прыгать пришёл.

– В каком смысле? – не поняла первая женщина. – Куда прыгать?

– Вот туда! Вниз!

– Ты охренел?! – воскликнула крашеная. – А если убьёшься?!

– Ну…

– Чего ну?

– Ну, я так и хотел.

– Какого хрена?!

– Так правильно будет. Я не могу дальше работать. Машины не изменить.

– Подожди! – краснокосыночная оборвала возглас крашеной. – Ты хотел изменить машины? РАЗы?

– Ну конечно! Россия должна быть лучшей в мире, а для этого надо исправить автопром. Но автопром исправить нельзя, потому что слизь. Даже напильником не поработаешь, чтобы двери выровнять…

– Не надо прыгать! – твёрдо заявила женщина в косынке. – Слизь можно убрать.

Я растерялся. Мне показалось, что я уже прыгнул, но не разбился насовсем, а только потерял сознание, и вот снится глупый сон. И в самом деле, какие могут быть женщины на мужском заводе? Да ещё заявляют, что слизь можно убрать. Чем?

– Тряпочкой! – женщина будто читала мысли, что, впрочем, для сна совсем не удивительно. – Я ткачиха, Варвара Косицына. Я изобрела ткань с уникальной структурой волокон. Моя макрофабра способна стирать слизь с элементов автомобиля. Это подтвердили эксперименты. Мы можем обрабатывать детали автомобилей на стадии рождения. Такая ранняя чистка позволяет продлить срок жизни металла в десятки раз. Да! Не удивляйся! Слизь не только защищает машины от механических повреждений, но ещё и разрушает структуру металла при длительном воздействии в атмосферных условиях. При своевременном удалении слизи мы сможем проводить тщательную доработку конструкций, что безусловно поднимет уровень нашей автомобильной промышленности на недосягаемую высоту. Я предложила эту технологию руководству завода вместе с девочками…

Тут женщина, излагающая свои мысли красивым (мне очень понравилось) инженерным канцеляритом, замолчала, и я вынужден был спросить:

– И что?

– И то!

– Нас преступниками объявили! – выпалила крашеная. – «Восстание ткачих», сказали. И всех заперли тут на горе.

– Хорошо хоть кормють! – философски добавила самая старшая из женщин с короткой стрижкой, в синей униформе уборщицы.

– Поэтому не нужно прыгать! – заключила женщина в косынке по имени Варвара.

Я сомневался. Во-первых, потому что не был уверен, что происходящее не бред моего повреждённого сознания. Во-вторых, потому что я уже столько раз пытался стереть эту слизь…

– Я вижу, вы сомневаетесь! – заметила Варвара. – Ну пойдёмте, я покажу. Как раз момент подходящий.

Она вошла в контейнер, я проследовал за ней.

Оранжевый свет электрической лампочки высвечивал достаточно симпатичный, хотя и скромный быт работниц завода. Вдоль стен – кровати с железными сетками. Посредине – обеденный стол и табуретки. Даже традиционная для завода дверь с иностранными буквами W и C синела в дальнем углу. В этот раз больше удивила буква «С».

Варвара решительно дернула ручку ящичка лакированного шкафа, и я увидел в выскочившей коробке кипу ярко-розовых тряпочек.

– Вот! Эта ткань способна побеждать слизь!

Я взял пару лоскутов размером примерно тридцать пять на сорок сантиметров и потёр пальцами. Обычная ткань. Какая же это макрофабра? Скорее микрофибра. Ничего сверхъестественного.

– Не верите! – поняла Варвара. – Тогда пойдёмте вниз, я вам покажу!

Мы вышли на холм.

– И вот еще! – молодая девушка с волосами, заплетенными назад в ниспадающий шлейф, как на картинах средневековых художников, протянула мне напильник. – Возьмите! Драчёвый. Хороший.

– Девочки! Нас всех накажут! – захныкала полненькая девушка в чёрном комбинезоне. – Если нас поймают, всех сразу уволят!

– Нас уже год назад уволили! – ухмыльнулась старшая женщина в синем.

– Ну, кормить перестанут! – не успокаивалась полненькая. – Может, не надо экспериментировать! Ну хотел мальчик прыгнуть, пусть прыгает!

Никто не обращал на неё внимания. Мы дружно спустились с горы к разбросанным машинам.

– А это ничего, что так плохо пахнет? – на всякий случай спросил я.

– Воняет, ты хотел сказать! – заметила крашеная.

– Ну, Катюш, не так уж и воняет, – возразила Варвара, подходя к машине и протягивая мне розовый лоскут. – Вот, попробуйте.

Это было волшебство. Лоскут счищал слизь сразу до самого металла. Казавшееся непобедимым густое покрывало с лёгким шипением испарялось без следа, как снежный иней под выскочившим в зенит жарким июльским солнцем.

– Вот тут, видите, дверь не закрывается, – заметила Варвара наплыв металла по краю двери.

Я отёр слизь и пустил в ход напильник.

Через пять минут дверь закрывалась четко и плотно.

Женщины оживились.

– Красота! – сказала девушка со средневековой прической по имени Валентина. – А они нас в контейнер!

Я воодушевился столь чудесным способом ремонта и перешел к другим деталям, а девушки взялись за протирку. Через десять минут машина избавилась от слизи, и я с лёгкостью опилил проблемные места до нужных размеров. Я ведь могу «копейку» собрать и разобрать с закрытыми глазами, а «пятак», скажем честно, не сильно от неё отличается.

Словом, через два часа машинка ничуть не уступала какому-нибудь «Астон Мартину» по подгонке и чёткости форм.

– Чудесно! – выдохнула Валентина. – Вы настоящий инженер!

И в этот момент включился свет. С непривычки ослепительный. Из распахнувшихся ворот к нам бодро шагала первая бригада. Прятаться было поздно и бессмысленно.

– Мы пропали! – запричитала толстенькая Татьяна. – Они нас оштрафуют! Убьют!

– Заткнись! – прошипела Катерина. – Посмотрим, кто кого убьёт!

Нас заметили не сразу. Ребята шли, обсуждая какие-то бытовые проблемы. Первым остановился Дима.

– Ёшкин кот! – воскликнул он. – Бабы! Откуда?! И Дебил с ними!

Так я узнал свою кличку. До этого момента ребята стеснялись говорить её вслух, подозревая, что я могу обидеться. Что вы, братцы! Ничуть! Стало приятно и радостно, что я принят в драгоценную семью и вот, заслужил настоящее рабочее имя. Сердце сжало тёплыми тисочками.

– Кнопку! – крикнул Кинжал, и Кореец метнулся к хате.

Так мы и стояли напротив, как ковбои в примитивном пиндосовском вестерне, пока в зал не ворвались двенадцать охранников с автоматами Калашникова и белых тряпочках на ртах. Масочный режим к тому времени никто не отменял.

Безопасники чётко, выверенными движениями сгрудили нас и первую бригаду в центре цеха. Так пастушьи собаки сбивают в одно стадо овец. Солдаты по кругу, мы в центре. Стволы АКМов грозно чернели кружками отверстий. Я ещё подумал, что нерационально расположились бойцы, ведь если начнут стрелять, пуля может случайно пролететь мимо нас и попасть в безопасника с другой стороны. Впрочем, тут же отмёл эту мысль, воины наверняка профессионалы и никогда не промахиваются.

– Так, так, так! – знакомый голос.

К месту событий из хаты двигались трое. Охранник, конвоирующий Корейца, и Валик.

Ваал Ваалович Дорогин, директор «АВТОРАЗа», мой друг, подошёл к кольцу охранников и всмотрелся в толпу. То, что казалось нам ярким светом, для него было полумраком. С трудом разглядел меня среди других и поманил пальчиком:

– Лудислав, мальчик мой, подойди сюда.

Я подошёл. Вот он! Мой звёздный миг! Секунда, дающая смысл никчёмной предыдущей жизни. Как же это трогательно и прекрасно!

В руке я сжимал розовую тряпочку.

– Вот! – показал я Валику. – Теперь мы можем поднять отечественный автопром с колен!

Валик поморщился.

– Лудислав. Брось эту гадость!

– Ты не понимаешь, Валик! Это наше спасение!

– Это тряпка этих вот… женщин! Брось и пошли со мной. Всё ещё можно исправить. Мы с тобой увидим небо…

– Нет, Валик! Этой тряпкой стирается слизь. И напильник хорошо обрабатывает металл! Вот, видишь, автомобиль. Я его опилил. По качеству теперь не хуже ведущих английских брендов. А ещё увеличивается срок эксплуатации! В десятки раз! Представляешь?!

Валик насупился.

– Тебе промыли мозг какой-то дешёвой розовой дрянью. Отвлекись. Подумай рационально. Зачем нам машины, которые будут работать не два года, а пятьдесят лет? Кто тогда будет покупать новые? Как мы продадим запчасти?

– Но мы же сможем сделать машины лучшие в мире! Это экспорт, Валик! Мы поднимем Россию с колен!

– А смысл? Пока Россия на коленях, её никто не видит. Притаилась в засаде и получает полный комфорт. Зачем показывать всему этому западному сброду какие-то супермашинки, которые возбудят интерес их спецслужб? У нас с тобой, Лудислав, есть маленький заводик, он кормит меня, тебя, всех этих людей. А если нюансы производства наших машинок узнает мир, ты представляешь, что будет? Они же упадут в цене до копеечки! До себестоимости! Мы разоримся! Страна разорится. А это, дорогой Лудислав, не мои деньги. Даже не твои! Это государевы деньги! Ты что, враг? Враг России?!

Я впал в ступор. Ваал говорил нечто рациональное, даже где-то правильное. Но почему я враг России? И что такое «государевы деньги»? Я не враг! Постойте! Получается, он всегда знал, что возможно сделать наши машины лучшими?! Знал и ничего не сделал?

– Так ты знал…про тряпочки?

– «Восстание ткачих»? – Валик с презрением посмотрел на моих новых подруг. – Кто из управления завода не знает эту мутную историю. Но неужели ты, дорогой мой друг, в самом деле решил поменять голубое, как небо, знамя завода на это розовое убожество? Ты что, теперь не с нами?

– В каком смысле?

– Тебе теперь нравятся женщины?

– Женщины? В каком-то смысле… Конечно! Ну не мужики же!

– Но ты ведь сам писал в анкете, что не любишь гомофобов.

– Ну конечно. Писал. Так и есть. Я этих гомо на дух не перевариваю!

– Ничего не понимаю! Ты же говорил, что я тебе нравлюсь, говорил, что устал от женских капризов, говорил «и вообще…» Ты говорил мне… мне… «и вообще…». Выходит, ты обманывал меня? Братцы, выходит, он обманывал нас всех?!

Ваал обращался к бригаде и охранникам, и мои товарищи: Фотограф, Кинжал, Затейник, Хохол, Таракан и даже Дима – попятились в ужасе.

– Эх, ты! – горько воскликнул Кинжал. – А мы тебя Дебилом назвали, ала, думали свой, настоящий, а ты…

И сплюнул в лужу слизи под ногами.

Стволы охранников как один повернулись в мою сторону.

– Дебил?! – задумчиво переспросил Валик. – А я не разглядел! На поверхности же! Это конкретное мышление. Эта зацикленность на лозунгах и пропаганде. А я думал, ты играешь. Как нормальный человек. Как все мы в этом убогом театре жизни. Думал, это сарказм, когда ты повторял смешные фразы: «Россия – вперёд!», «Автопром станет лучшим», «За Родину!», «За Сталина!»… А получается, говорил, что думал? Дебил? Надо же! Такой красивый, так хорошо разбираешься в машинах… И оп-ля-ля… То есть, если с экрана телевизора важный чиновник скажет, что луна розовая, ты прям поверишь и будешь так думать? Лудислав, как я ошибался! О какой любви мечтал? Светлой, чистой, интеллектуальной. Ну почему мне всегда так не везёт с мужиками!

Валик замолчал. Лицо его было мокрым от слёз. Он ещё раз взглянул на меня пронзительно-печально и приказал:

– Вот этого, Горохова, в контейнер! И змеиный клубок тоже в контейнер. А вы, господин Абсурд, приступайте! Машины должны быть в приёмочном цеху через час!

– Понял, ала! – проскрипел Кинжал и повернулся к бригаде. – Ну, чего стали как бараны! Поехали, ала!

Четыре охранника подхватили меня под руки и потащили в гору. Еще четверо, угрожая автоматами, погнали женщин следом. Моё сердце, может и дебильное, но всё равно сердце – разрывалось от боли. Я верил этим людям, считал друзьями, готов был идти до конца, не жалел себя, а они… Это же предательство! И они предают не только меня! Они, что гораздо ужаснее, предают страну, предают Россию, предают народ. При этом выставляют всё так хитро, будто враги я и Варвара. Я и Варвара!!! Те, для кого будущее русского мира – смысл жизни. Какое коварное надувательство! Какое лицемерие! Как им после такого не стыдно называть себя россиянами?! «Государевы деньги»! Какое изощренное иезуитское словосочетание!

– Ваал!!! – закричал я с середины холма бывшему другу. – Россия всё равно будет лучшей! Вы не задушите её! Вам не победить наш великий народ!

Директор задумчиво посмотрел в мою сторону. Вздохнул. Тряхнул головой и медленно побрёл к выходу.

Сначала меня, а потом и всех девушек впихнули в контейнер.

– Я же говорила, что нас накажут, – прохныкала Татьяна и дверь захлопнулась.

Лязгнул засов.

Эпилог

Сегодня ночью я брошу эту рукопись в пещеру.

Мы с Варварой воспользовались двумя напильниками, двумя молотками, пятью зубилами и выдолбили проход из контейнера наружу. Когда становится особенно грустно, выползаем на уютную вершину горы, чтобы смотреть на рождение машин. Варвара настоящий человек. Нам хорошо вместе.

Иногда наблюдаем, как первая бригада выходит в цех и толкает новые «пятаки» в синие ворота. Они нас не видят, мы скрыты темнотой. Димы среди них нет. Может быть, помогло моё письмо, а может, случилось что-то другое. Я больше не понимаю этих людей, их образ жизни, их мысли.

Зато я прекрасно понимаю Варвару, и мы часто беседуем о будущем России. Мы считаем, что оно неизбежно восхитительно и великолепно.

Именно Варвара предложила мне написать большое письмо людям и бросить его в пещеру, когда та начнёт закрываться и втягивать жидкость.

Когда-нибудь, через неведомые нам каналы, эта рукопись, хранимая слоем слизи, обязательно попадёт в пещеру подвала крупного издательства и выскочит наружу, прямо в руки какой-нибудь первой печатной бригады. И тогда издатель будет вынужден опубликовать написанное мной. С пещерами не спорят. Вон сколько на книжных полках того, что, не будь исторгнуто пещерами, ни один нормальный издатель не напечатал бы.

Тысячи людей прочтут моё письмо, и поймут, что на самом деле не даёт нашей стране стать лучше. Они войдут в подвалы Родины, держа в крепких, честных руках розовые тряпочки, и Россия станет великой для всего человечества. Я твёрдо в это верю.

Батайск 2021-2022 г.г.

В оформлении обложки использована иллюстрация автора

Оглавление

Глава первая. Лудислав

Глава вторая. Заманчивое предложение

Глава третья. «Один раз – не водолаз!»

Глава четвёртая. Территория продаж

Глава пятая. Пятак

Глава шестая. Фёдор Черномазов

Глава седьмая. Женские глупости

Глава восьмая. ЗИК

Глава девятая. Выборы

Глава десятая. Первое заседание

Глава одиннадцатая. Друзья Сократа

Глава двенадцатая. Отпустите!

Глава тринадцатая. Поворот

Глава четырнадцатая. Совершенно секретно

Глава пятнадцатая. В поисках выхода

Глава шестнадцатая. Абсолютно секретно

Глава семнадцатая. Первая бригада

Глава восемнадцатая. За работу, друзья!

Глава девятнадцатая. За работу, друзья!

Глава двадцатая. Беспомощность

Глава двадцать первая. Хэппи? Энд

Эпилог