Ромашковый чай [Ася Рождественская] (fb2) читать онлайн

РОМАШКОВЫЙ ЧАЙ

СТРАННАЯ ДЕВОЧКА

***

Маленькая девочка гонялась за бабочками по ромашковому лугу. Она ещё не умела плести венок, и поэтому сорванные цветы вплетала прямо в лохматую рыжую копну кудряшек. Она гонялась за бабочками, а ловила – веснушки. Ловила столько, сколько могло уместиться на её вздёрнутом носу и круглых, как яблоки, щеках. Она слышала от взрослых, что веснушки – это поцелуи солнца. И восторженно закидывала голову, воображая, что солнце любит её сильнее всех на свете, потому что она – особенная.

Девочка каждое утро бежала на эту поляну, чуть приподнявшуюся холмом между краем деревни и дубовой рощей. Одно дерево как-то выбилось из общего строя и поселилось прямо на вершине холма. Обнимать его – было для девочки обязательным ежедневным ритуалом. Обхватить его она не могла, а только прижималась распахнутыми руками и правой щекой к тёплой шершавой коре.

***

Годам к четырнадцати эти веснушки перестали быть украшением. Она старалась меньше бывать на солнце, но куда уж там… в деревне. Она натирала щёки кусочками лимона, кисилющий сок смешивался с солёными слезами, кожа бледнела, и ярче выступали наглые веснушки. Нет, теперь это уже были не веснушки, а отвратительные, мерзкие конопушки! Конопухи, как она сама говорила. И не было рядом никого, кто сказал бы ей, как она очаровательна. Никого, кому бы она нравилась. Зато был он. Тот самый «он», который появляется у каждой юной мечтательницы в то самое лето, когда она решила, что уже может любить.

В своей деревне она ни с кем не общалась. Там всего-то молодёжи было две пары. И те, и другие – чуть постарше её. По вечерам они врубали автомагнитолу в старенькой «семёрке» так, что звук, который сложно назвать музыкой, грохотал на всю улицу. Самая бойкая из бабушек, собравшихся на скамейке, добиралась до них, грозила тростью. Тогда они нехотя заводили свою железяку и ехали за село дослушивать любимые «композиции» под пивко.

Её подруги жили за три километра, в соседнем селе, где была школа, клуб в здании старой двухкомнатной конторы, киоск, автобусная остановка – одним словом, цивилизация. Но девочка обычно общалась с ними только в школе, она не любила бывать в «большом» селе лишний раз. Пока не появился он.

Он сначала ни в какую не хотел ехать за город, ругался с матерью, психовал: курил, пинал пыль на дороге, ну и как там обычно подростки психуют. Потом смирился. Это было первое лето, когда мать отправила его к родственникам в глухомань. И на её причины, на её личную жизнь ему хотелось плевать. В городе остались друзья! А его послали «отдохнуть, подышать свежим воздухом и помочь бабушке на огороде». Но и здесь он как-то быстро скорешился с местными пацанами. Пацаны вообще быстрее находят общий язык между собой, чем девчонки.

Единственным местом для тусовок в селе был школьный двор. Здесь она впервые увидела его. Здесь и в последующем проходили их встречи. Это были не такие встречи, как любят девочки. Час, а то и два в день она проводила в безмолвном созерцании того, что был всего на свете прекрасней. А потом изливала тетради печаль: «ах, он меня не замечает…»

«Ах, он меня совсем не замечает. А я глаз не могу оторвать от него, когда они с мальчишками играют в футбол. Он даже по полю бегает не как все. Он как будто летает, за ним не может угнаться никто. Впервые вижу человека, который умеет летать»

И в самый первый миг, когда она увидела его, он летел. Перелетал через искусственное препятствие, где школьники сдавали нормативы. Да, именно перелетал, а не перепрыгивал, потому что его ступни не касались земли на три секунды дольше, чем это возможно. Этих трёх секунд ей хватило, чтобы влюбиться. А потом он побежал, с наслаждением откинув голову, лицом навстречу деревенскому воздуху.

«И пусть он улыбается не мне, главное, что он  т-а-к  улыбается. А я могу это видеть» – написала она.

Он её, конечно, заметил. Как можно не заметить рыжую девочку, самое яркое явление в этой местности? Но это было лишь «о, какая рыжая!» и не более того. А потом ещё добавилось «чеканутая девчонка какая-то». И когда бы он ни приходил сюда, тут же появлялась она. И сидела в толпе вечно гогочущих девчонок, и не отрывала от него жутковатых голубых глазищ, и не замечала подколок подружек и усмешек пацанов, и времени тоже не замечала.

Нет бы подойти, познакомиться, поговорить, улыбнуться. Но она не мечтала ходить с ним на танцы или целоваться в дубовой роще. Не верила, что такое возможно? Он нужен был ей вот так, на расстоянии. На расстоянии, достаточном, чтобы любоваться его мальчишеской весёлостью, лёгкостью, жизнелюбием. Она смотрела и сохраняла в себе каждое движение, завораживающее её: как он наклонял чуть набок голову, взмахивал длинными руками и самое главное, как – бежал. Бежал, бежал, бежал…

Шли дни, больше всего она страшилась приближающейся осени: он уедет в город, и у неё начнётся тоска. У неё и так бывало что-то подобное в те дни, когда не удавалось понаблюдать. Её ничего уже не останавливало… бежала в дождь до самого школьного стадиона, непонятно на что надеясь. Его не было. Тогда она вернулась домой и пыталась его нарисовать простым карандашом, хоть рисовать никогда не умела.

«Он уедет, и я не скоро его увижу. Если вообще увижу! И как же я буду тогда жить! Всё станет серым. Пока он здесь, нужно запоминать его, впитывать в себя – смотреть, смотреть, смотреть…»

– Вот больная на всю голову! – хотела запричитать мать, но только тяжело опустилась на старую табуретку, укрытую грязной вязаной салфеткой, и стянула через лоб грязную косынку. – Вот позор на мою голову!

И прижала ко рту пёструю скомканную тряпку с запахом коровника, продолжила бегать глазами по нервным строчкам в тетради.

– Как же она будет жить! Вот бестолочь! Серое ей всё, зачастила в центр ходить… Я-то думала: чего? Ох, это ж мне теперь там и показываться нельзя… небось уж все бабы ржут!

Она комкала грязными руками тетрадь, монотонно раскачиваясь из стороны в сторону и глядя в одну точку маленькими сизыми глазами. На пороге появилась дочь.

– Что ты делаешь? – слова застревали где-то в горле, замерзали в груди. – Мама, что ты делаешь? Ты мою тетрадь что ли взяла? Мама, что ты молчишь? Мама, чужое читать нельзя!

Женщина повернула в её сторону лицо и так замерла, глядя то ли с отвращением, то ли с отчаянием. Дочь оцепенела: объяснять что-то бесполезно, проще признать себя дурочкой. Но может, мама спросит, кто этот парень. У неё ведь тоже это было когда-то, в юности…

– Мама, у тебя ведь была первая любовь? – осмелела она.

– У всех была, – мать поднялась, не желая продолжать разговор. – Но ты – ненормальная какая-то. Больная.

И ушла во двор жечь тетрадь, чтобы этого позора никогда никто не увидел. А её закрыла в комнате. И со двора решила не выпускать до самой осени.

НА ТРИ СЕКУНДЫ ДОЛЬШЕ

***

Сначала она послушно сидела читала книжки, надеясь, что мать всё же выпустит её, передумает. Но каждую минуту могла думать только о том, что всего-то за три километра от неё есть он. Самое красивое на свете существо. Но почему красивое? Она наконец попыталась разобраться: руки и ноги чуть длиннее положенного, волосы вечно лохматые, с лица только исчезают царапины, как сразу появляются новые, да ещё и ссадины на ладонях. Но ведь в этом всё и дело. Он как будто подзаряжен иначе, чем другие. Поэтому и летать умеет: ещё немного и, кажется, поднимется над всеми, ему нужно только попробовать.

В предпоследний день лета она не выдержала. Проходить через двор было опасно – там возилась мать – поэтому выбралась в окно. И помчалась по улице в том виде, в каком была дома: старое ситцевое платьице выше колен, тапочки… соседские ребятишки покосились на её тапки. Слишком заметно, что из дому сбежала! Она скинула их и выбросила в заросли кустарника, тянущиеся вдоль обочины. Лучше уж босиком, хоть земля уже не такая горячая, как была месяц назад. «А вдруг он уже уехал?» – подумала она с ужасом и ускорилась.

Летающий мальчик. Когда-то невозможно будет смотреть на него, затаив дыхание. Закончится лето, потом закончится юность, и он престанет быть похожим на птицу. Может, даже отпустит пивной живот, или наоборот станет следить за собой: обрядится в деловой костюм и гладко зачешет волосы. И перестанет улыбаться. Не совсем, конечно. Он будет улыбаться одними губами или даже одним уголком губ – холодно, натянуто. А глаза перестанут так радоваться. Так обычно смеются дети, парня с такими глазами она повстречала впервые. А уж у взрослых, скучных, солидных людей их просто не могло быть.

Мама сказала ей, что она – ненормальная. Так, скорее всего, думают и все ребята в селе. И, наверное, стоило остановиться и прекратить следить за ним.  Со временем все забудут. Нет-нет, пусть уж лучше считают сумасшедшей, пусть уж лучше смеются. Пока она может, она будет смотреть на него, так, что каждое его движение повторяется где-то внутри.

На школьном дворе было непривычно тихо, как будто всех ветром сдуло. Обычно крики и хохот отсюда разносились на полсела. Девочка обежала вокруг красного кирпичного здания: на стадионе кто-то был. Подошла ближе: пацаны сидели на корточках, сбившись в кучу, девчонки стояли невдалеке и, как ни странно, молчали – все! Летающего мальчика среди них не было. Уехал! Сердце оборвалось, всё он уехал… Теперь только через год, может быть… Она посмотрела на мальчишек, те заметили вопрос в её глазах и ответили, несколько человек сразу, как будто одним на всех хрипловатым голосом: «умер»

Она чуть приподняла руки, помедлила, развернулась… пошла, побежала. Не хотела скорбеть вместе с ними, потому что это было её личное горе, которое – она так думала – не понял бы никто.

***

И опять она стала одиночкой. Ребята из села, как она вдруг заметила, оказались тупыми, как пробки: девчонки – вульгарными, бестолковыми хохотуньями, пацаны – начинающими свой унылый путь алкоголиками. Приземлённая серая масса – вот кто они были.

Начался учебный год, и эта серая масса вдруг потянулась к ней, окружила её.

«Я не понимаю, что происходит. Я каждую минуту ищу подвох. Что им всем от меня надо? Я не отличница, списывать у меня нечего. Я не красавица. Хотя… В последнее время меня не покидает необычное ощущение… Странно, но я так нравлюсь сама себе! Мне так нравятся мои коленки, они такие стройные. Мне так нравится моя талия, особенно изгиб там, где спина. И глаза… Не отрывалась бы от зеркала. Девчонки сказали, неестественно синий цвет, как будто это линзы. И мне так приятно стало. У меня самые красивые! Только волосы ужасные, рыжие, мама не разрешает их красить, но это она пока не разрешает, а потом я буду делать всё, что захочу. И уеду уже навсегда из этой деревни!»

– Лика, беги! – пронзительно рявкнула противная короткостриженая училка со свистком на груди. Сразу три класса малокомплектной школы  сдавали нормативы по прыжкам в длину. Девочка ненавидела физкультуру, а особенно – прыжки в длину с разбега. Допрыгнуть до самой первой отметки было непросто, а это был лишь – «трояк». Вторая и третья чёрточки виднелись где-то вдали.

Она одернула белую футболку и сглотнула: ладно, минута позора и всё закончится.

– Лика, беги уже! – и свисток.

Она побежала…сначала как обычно. Ступням становилось всё легче-легче-свободней-смелей… Она мчалась вольно, непринужденно, рассекая тонкими коленями воздух, который стал вдруг так приятно ощутим, и, казалось, готов был подхватить её, стоит только оттолкнуться. Острые локти чувствовали этот воздух, его хотелось схватить ладонями. Оказалось, что она легче этого воздуха. Она донеслась до песочницы для прыжка и, чуть коснувшись носками доски, оторвалась… И полетела.

«Что это со мной?» – она спросила уже потом. А пока она летела, ни страха не было, ни изумления. Держаться на воздухе, рассекая его – возможно, хорошо и светло. Немного прохладно. Приземлилась сразу за песочницей, также – одними носками. И не упала на задницу, как обычно это случалось, а оттолкнулась и побежала, руками убирая кудри с приподнятого вверх лица. И вместо привычных усмешек сверху она услышала галдёж за спиной. Потому что это даже не «пятёрка».

Эта лёгкость поселилась в ней, Лика видела её и ощущала. Лёгкость была чем-то светлым и прохладным. Когда она бежала, она как будто превращалась в ветер или в… птицу. А ещё она физически ощутила в себе то, что называют обаянием, чувствовала, когда оно «работает», распространяясь на окружающих людей и захватывая их. В такие минуты не мешало даже то, что волосы – рыжие.

СБЕЖАВШИЕ ИЗ ДЕРЕВНИ

***

И вот она вся такая милая, обворожительная, умная, не похожая на других, жизненная энергия бурлит через край. Ей почти восемнадцать, и учёба подходит к концу. Конечно, она может то, что не под силу и не по уму другим. Конечно, она родилась не для того, чтобы чистить за коровой и, не разгибаясь, полоть грядки. А мать вдруг оказывается другого мнения.

– Сегодня слыхала, в селе гусиную ферму открывает какой-то приезжий. Бабы радуются, хоть работа будет. И тебе тоже без дела не сидеть. Беги скорей узнавай, что там с местами. И не тяни, пожалуйста! Много желающих будет.

– А я сразу после выпускного уезжаю.

– Куда намылилась то?

– Я в город уезжаю, – невозмутимо сказала Лика, поправляя кудряшки за ушами, полностью занятая отражением своих глаз в зеркале.

– Учиться что ли? – растерялась мать.

– Ну… учиться-не учиться… а работать я точно буду в городе. И жить в городе. Нечего тут делать. Пусть эти тупицы, мои одноклассники, остаются гусей пасти. Вряд ли они ещё что-то смогут, только помёт убирать.

– Так ты ж тоже ничего не умеешь! Что тебе на месте родном не сидится? На приключения потянуло? Ты на себя посмотри! У тебя на лице написано, что ты из деревни. Кому ты там нужна! Потаскаешься и приползёшь. Ещё и опозоришь на всю округу.

Лика чуть улыбалась, упираясь кулаками о старенькое трюмо, помрачнела, сдвинула брови, опустила голову, круто развернулась.

– Я никогда! Ты поняла? Никогда не вернусь в эту деревню! Я не пропаду там. А если и пропаду, то это лучше, чем жить так.

Одноклассницы на выпускной пытались изобразить принцесс. Двум девочкам в городе родители купили «бальные» платья. Они неосмотрительно похвастались перед подругами за две недели до праздника. Те отчаянно кинулись за «такими же, но подешевле» в районный центр на распродажу. С восторгом напялили на себя ворох подъюбников. От поролона потели ноги, кружева плохо прикрывали груди, корсеты впивались в спины. Они говорили, что в этот вечер стоит потерпеть, что красота требует жертв, что второй раз принцессой доведётся быть лишь на свадьбе, и это будет – последний раз. Они обнимались и плакали от переизбытка чувств. Когда начались танцы, они изо всех сил трясли кринолинами, периодически вытирая со лба пот. Но – ах! – усилия были напрасны. Парни, курившие в стороне, не хотели танцевать, не восхищались грациозным покачиванием длинных пышных юбок. Они глуповато пялились на голые ноги не танцующей Лики. Она, сжав колени – её ярко-синее платье иначе слишком высоко задиралось – облокотилась о стол и крутила в руке полупустой бокал.

– Как же эти курицы не понимают, что их оперение отвратительно! – про себя вздыхала она. – Да ну их к чёрту! Завтра рано вставать, чемодан уже собран. Прощай, деревня! Процветай уж как-нибудь без меня.

***

Дух захватывало от предстоящей свободы. До совершеннолетия Лика жила как вакууме. Её окружали одни и те же люди, одни и те же дома, деревья, заборы. В этом мирке из двух-трёх близлежащих деревушек ей был до отвращения знаком каждый квадратный метр. Для неё там закончился воздух, последние дни она терпеливо растягивала частицы того, чем ещё можно было дышать. Чтобы продолжить жить, ей необходимо было вылететь из этого ограниченного пространства и вдохнуть нового воздуха – пусть и с едкими привкусом городских улиц: суеты, толчеи и выхлопов дыма. Она с интересом пробовала этот привкус, раздувая ноздри, болтая лёгким – почти пустым – чемоданчиком и с любопытством оглядывая витрины и баннеры. Она обошла уже несколько остановок в поисках нужного объявления. Лика искала себе хоть какой-то угол. Живя в деревне, она и не предполагала, сколько просят за съемную квартиру, взяла с собой все свои сбережения, а их не хватало даже на комнату в общежитии. Она знала, что скоро что-то заработает, но сейчас – устала, хотела спать и есть. И вообще вдруг откуда ни возьмись на неё нашла вялость и небывалое бессилие. Горели щёки, особенно под глазами, от этого девушка чувствовала себя разбитой и крайне непривлекательной, глаза сами собой закрывались на ходу.

– Что с тобой?

Лика вздрогнула и приподняла голову. Она сидела на пыльной скамейке в каком-то то ли полупустом сквере, то ли дворе, рядом с заваленным мусорным баком. Лика сначала почувствовала запах гари из мусорки справа от себя и запах молочных конфет откуда-то сверху. Потом увидела светло-русые волосы, их кончики почти касались её колен. Лика подняла глаза выше-выше-выше и увидела вздёрнутый нос и нежные, как у ребёнка, щёки, встревоженные глаза и прямые как стрелы реснички. Девушка с облегчением сказала:

– Ух, я хотела уже звонить «03»

– Не стоит, мне лучше, просто устала.

– Странное место для отдыха, – тут она заметила чемодан и рассмеялась, потому что в её руке был такой же.

– Тоже абитуриентка и ищешь, куда заселиться?

– Нет, не абитуриентка. Я работу ищу и жильё.

– А я в институт искусств поступаю. Я рисую, – она чуть покраснела. – Слушай, у меня идея. Давай вместе снимать квартиру.

Лика вообразила, что перед ней сейчас стоит ангел. Длинная летящая юбка, топ закрывает только грудь, лицо по-детски очаровательное. Она разделила на двоих её проблему. Вялость и гадкое чувство отвращения от себя самой – отпустили. По всему телу тёплой приятной волной прошло ощущение радости, в ногах появилась прежняя твёрдость, в руках – ловкость, в голове – ясность. Теперь всё будет хорошо. Вместе с подругой можно горы свернуть. И так хорошо, что она не похожа на девочек из её деревни!

Дарина, так звали подругу, оказалась тоже из глухого села. Тоже одна из тех, кому нет применения на ферме, зато есть какие-то иные стремления. Она внесла большую часть суммы за квартиру и пообещала Лике нарисовать её портрет. Лика сказала, что сначала она осветлит вульгарную копну на своей голове.

Она давно мечтала стать блондинкой: казалось, это идеал красоты и воплощение изящной нежности. Ярко-голубые глаза и белые кудри – как в журналах.

РАССВЕТ. ИЛИ: ДЕВОЧКА, КОТОРАЯ УМЕЕТ РАДОВАТЬСЯ СОЛНЦУ

***

Пока Дарина сдавала вступительные экзамены, Лика продавала цветы. Это была первая идея, кем пойти работать, и получилось неплохо. Все, кто заходили за одной розочкой для любимой, уходили с пышным букетом и улыбкой, полной предвкушения радости. Она понимала, что может убеждать мужчин, не используя аргументов, уговоров или каких-то хитростей, кроме своей чарующей силы. Покупатели читали ей стихи, называли «волшебной феей», просто задерживались поговорить о погоде, а потом возвращались снова и снова, опять делали комплименты и шутили и уходили с душистыми охапками к удивлённым жёнам.

Лика просыпалась к семи утра на работу. Дарина в это время была уже умыта, причёсана, допивала ромашковый чай, собранный в её деревне. В глазах ни тени сна.

– Во сколько ты встаёшь? – поражалась Лика.

– Стараюсь к рассвету быть уже собранной.

– А зачем: к рассвету?

– Привычка. Я ведь из деревни, а там лучшее время – раннее утро и вечер. Это днём, в жару, можно выспаться часок-другой, а утром нельзя пропускать ни минуты, мир в это время особенно хорош.

Лика покачала головой  и поплелась заваривать кофе. Она прежде кофе не пила, и теперь наслаждалась всеми радостями нормальной человеческой жизни. Запах ромашки был напоминанием о невольном восемнадцатилетнем заточении в «дикой» местности. Дарина ей нравилась, и даже эти её дикарские замашки, всё-таки, она не была похожа на её прежнее окружение. Они почти ни в чём не соглашались друг с другом, но всё равно продолжали говорить много и обо всём.

Лика не скрывала своё честолюбие, своё желание нравиться людям. Подруге она призналась, что в те минуты, когда весь её облик выражает скромность, участие и интерес к окружающим, внутри себя она лишь торжествует от очередного комплимента. Она хотела добиться успеха во всём и чувствовала, что способна на это.

Дарина любила запах свежескошенной травы, земляники и дождя, и мечтала научиться изображать природу, предметы и явления так, чтобы созерцающие рисунок слышали запах. Особенно – запах дождя! Поэтому обязательными атрибутами в работе были дождевой плащ и зонтик. В непогоду она отодвигала все дела, шла на улицу и набрасывала в своём блокноте карандашом косые короткие полоски.

А Лика опять писала: «Мне часто кажется, что у меня внутри – магнит. Я чувствую даже эту точку, где накапливается такая энергия, она обладает магическими свойствами. Иногда непроизвольно, иногда нарочно я как бы позволяю этой энергии распространяться, и тогда вокруг меня образуется поле. И я чувствую, как это поле захватывает людей, они начинают по-особенному смотреть на меня. Кто-то смущается, кому-то становится хорошо находиться просто рядом, кто-то готов наброситься, но я и это могу контролировать. Это так странно, так пугающе и так – хорошо…»

После нескольких химических обработок Лика наконец-то стала настоящей красавицей. Огненно-рыжие кудри удалось осветлить до светло-золотистых. От гадких веснушек не осталось и следа. От прежнего образа только – ясно-синие пронизывающие собеседника глаза. Она жалела только о том, что это не может увидеть «летающий мальчик». Может, «летавший мальчик»? Нет, теперь-то уж точно – летающий. Она сотни раз вообразила себе такую сцену: он жив и случайно встречает её на улице… наконец, влюбляется… или лучше так: он и раньше был в неё влюблён, просто не мог подойти по какой-то причине… Но во сне она видела одно, навязчивое: он бежит, бежит от неё, падает и перестаёт дышать. Она хочет заплакать, но почему-то взлетает. Так она взлетала каждую ночь. И росла. Росла: становилась всё умнее, интересней и обаятельней. Как-то утром полёт закончился раньше прежнего. Лика лежала с открытыми глазами, сон не шёл. Подруга в это время обычно уже не спала.

Лика остановилась в дверях. О Господи, что делает эта странная девочка? Ну, судя по всему, встречает рассвет. Дарина была у окна, выходящего на восток. Солнечные блики играли на подоконнике, перебираясь на стены. Она, как пятилетняя девочка, ловила их ладонями. Пятно света на тоненькой ладони росло, светом наполнились пальцы. Тёплое сияние поднималось выше-выше по руке, до самой груди, шеи. И вот она засветилась вся. Вся! От макушки до пят. У окна стоял солнечный силуэт. Не чёрная тень на фоне ослепляющего потока, а ослепляющая фигура, вобравшая в себя все лучи, какие могли запомнить комнату. Как солнечный зайчик, только в виде девушки. У Лики перехватило дыхание, только поэтому она смотрела – молча, опираясь о дверной косяк. Это было очень страшно, но и очень красиво. Жутко красиво.

– Дарин, Дарин! – воскликнула она, когда наконец прорезался голос, и пошатнулась. Ослепительная картина сменилась темнотой. Она сползла по косяку.

И опять Дарина склонилась над ней, как перед их знакомством. Два взволнованных глаза и длинные волосы – до пола, потому что Лика была на полу.

– Что с тобой?

– Что со мной?! Что ты делала, Дарин?

– Ничего особенного.

– То есть, по-твоему, ничего особенного!

Подруга, с виду такая прямая, искренняя и открытая, искусно обманывает её, скрывает какую-то непонятную тайну?

– Я стояла у окна… – начала Дарина.

Или это просто так упал свет, а у Лики разыгралось воображение? Или Лика сошла с ума? Но Дарина, явно, не заметила, как только что превращалась в светящийся сосуд.

– Я просто радовалась.

– Радовалась?

– Я радовалась солнцу.

По выходным Дарина делала наброски её портрета. Она хотела, чтобы это была одна из её лучших работ.

– Ты красивая. Благодаря таким, как ты, рождаются шедевры.

– Шедевры рождаются благодаря таким, как ты. Красота со временем проходит. Тем более, что она у меня ненастоящая: я на самом деле рыжая и страшная. А ты с годами будешь свой талант только оттачивать. Лучше бы я умела что-то делать так, как ты рисуешь. Тебе ведь, Дарин, это нужно как будто только для себя. Просто для наслаждения от творческого акта. А мне…

– А ты бы хотела на таланте заработать свои миллионы? – засмеялась Дарина.

– Ды нет, – Лика чуть подумала. – Скорее, признание. И не ради того, чтобы мной восхищались – хотя и это важно! – как затем, чтобы заставлять людей испытывать определённые эмоции. Определённые – мной.

– Хочешь управлять сознанием масс? – опять засмеялась подруга.

– Поверь, я бы сеяла только доброе и светлое.

– Ну-ну… погоди, ты не знаешь, какой ты будешь тогда.

– Но пока я умею лишь продавать цветы, – вздохнула Лика. – Силы есть, боюсь их зря растратить.

– Не шевелись, пожалуйста!

У Дарины волосы доставали до пояса, а спина в этом месте была открыта. Волосы гладили спину, плечи – она никогда их не закалывала. Дарина что-то быстро заштриховывала карандашом. Глаза… в них был тот самый свет. И она понемногу излучала его, глядя на Лику. Лике становилось тепло и как-то по-особенному хорошо.

– Знаешь, как я буду тебя теперь называть? Девочка, которая умеет радоваться солнцу.

– Почти как «ёжик-друг-медвежонка», – опять рассмеялась Дарина. – Может, хотя бы «Девочка, которая радуется солнцу»?

– Нет. «Которая умеет радоваться…» Это важно! Не все умеют, даже, я бы сказала, немногие. Это тоже дар.

А про себя подумала: Я тебя люблю за это – больше всех.

– Мне было года четыре. Крутилась рядом с бабушкой, когда она возилась в огороде. Точнее, это прабабка моя была, но я её бабушкой всегда звала. Так вот, однажды она мне сказала «бери радость у неба и силу – у земли» Я запомнила, очень уж меня это впечатлило. Сейчас так и делаю.

– А-а-а… ромашковый чай, дождь, утро… понятно. Ты настоящая деревенская девушка, не то, что я… В хорошем смысле, конечно! Для тебя это не просто образ жизни, а целая философия. Ты смогла бы там жить. Потому что тебе кроме этого ничего не нужно…

– Теперь нужно, – прошептала Дарина и смутилась.

Лика вся напряглась. Что она имеет в виду? Радоваться сейчас или успокаивать её? Неужели она чувствует что-то подобное? И – нормально ли это?

– Хочешь, я тебя с ним познакомлю? – смущённо спросила Дарина, не отрывая карандаш от бумаги. И Лика с ужасом поймала себя на том, что почувствовала горечь. И ревность – впервые. Это оказалось больно.

ПРИТЯЖЕНИЕ

«Да что он в ней может понимать?! Какой-то без башенный студент, уличный музыкант… не сомневаюсь, что самоуверенный тупица. Что он может понимать в «девочке, которая умеет радоваться солнцу»? Зачем он появился?»

***

«Лучше бы он ничего не понимал! Зачем он появился!»

Избранник Дарины с первого взгляда вызвал у неё тревогу и злобное недоверие. Он слишком много говорил. Не всё в тему, но всё – с улыбкой обаятельного подонка. Этакий захватчик женских сердец. Насколько это работало с другими, Лика не поняла, но одно-то сердце он покорил. И это было сердце её девочки, которой она ни с кем не собиралась делиться.

– Да и какое имя, ты только подумай, Дарин, «Гоша»! Что можно хорошего ждать от человека с таким именем? И вообще, по-моему, он цыган.

– Только наполовину.

Лика махнула рукой: что тут поделаешь? И пел он отвратительно. Но в своей группе почему-то считался солистом, насколько это возможно в группе из двух человек. Где-то на задворках болтался вихрастый светловолосый парнишка. Его голос был поинтереснее, Лике слышались в нём даже какие-то ласковые нотки, если это вообще может быть в голосе двадцатилетнего мальчика.

У Гоши голос был резкий, с привизгом. Девчонки, сбившиеся послушать, пищали от восторга. Дарина улыбалась: он выбрал её.

«Нет-нет-нет, нужно что-то делать с собой. Он так бесит меня только потому, что я дико ревную к нему Дарину. Я слишком, чересчур субъективна. Я не должна быть такой…

А его товарищ симпатичен только тем, что похож на моего «летающего мальчика». Чем похож – не пойму. Кажется, цветом глаз. Ну и немножко – походкой. Забавный такой, и слишком много ржёт: по поводу и без повода.»

Лика с трудом преодолевала желание обвить тонкими руками изящную гибкую талию подруги. Дарина, к тому же, как на зло, обожала короткие майки, которые не скрывали милую вертикальную ямочку на животе. Лика рядом с ней не чувствовала, кто она: женщина или мужчина. Она ощущала, что рядом находится безумно притягательное существо, хорошее даже не нежной кожей, не мягкими волосами, не стройными хрупкими плечами, а тем самым магнетическим свойством, которое может увидеть только она, Лика. Этот магнетизм сквозил в движениях рук Дарины, когда она гребнем проводила по волосам, в изгибе губ, когда она слушала своего уличного музыканта. Она не знала, чего именно хотела с ней сделать: поцеловать, крепко сжать, спрятать, чтобы её никто другой не видел… но она боялась испугать подругу. Дарина была всего месяцем моложе, но казалась ей маленькой девочкой. Маленькой мудрой девочкой, надо сказать.

Она хотела сеять мир вокруг себя, хотела, чтобы вокруг было много-много друзей. Хотела гулять ночами дружной толпой, подпевать ребятам с гитарами, общаться и считать свою компанию самой лучшей и дружной.

– Я хочу, чтобы мы все вместе проводили время, – говорила она Лике. – Я люблю тебя (при этих словах Лика помрачнела, потому что речь шла не о такой любви), люблю своего парня (укол ревности) и даже его друга немножко люблю, так.. ну, ты понимаешь?

– Понимаю.

В итоге, ей удалось уговорить всех троих выбраться на окраину горда под предлогом набросков для пейзажа. Ну не пойдёт же она одна. Парни взяли свои гитары, шашлычницу и котелок.

За гордом был редкий лес, овраги. Художница разложила походный мольберт на вершине одного из холмов. Митька, так звали того самого друга, который подпевал Гоше, возился у костра, Лика и Гоша устроились у подножья соседнего холма: отсюда открывался красивый вид – рисующая девушка. Длинные-длинные светло-русые волны, длинная юбка и до одурения плоский животик.

– Я не знаю, что там за пейзаж получится у неё, но, по-моему, всё равно прекрасней будет этот портрет, – сказал Гоша, прижимая глаз к фотоаппарату. – Она невероятна.

Лика сама не отрывалась от этой картинки: синее небо, белые облака и белая юбка. Чуть только выбился из-за плотных облаков луч и упал на неё… Дарина, как тогда у окна, превратилась в сверкающий золотом силуэт. Очень красиво, и очень жутко. И пока плотные, как накрахмаленные простыни, облака снова не затянули солнце, не было видно ни лица её, ни одежды. Солнечная энергия распределялась по всему её телу, и Лика видела это!

Она вздрогнула и оглянулась на Гошу: а видит ли он? Парень спокойно курил и, прищурившись, рассматривал Лику.

– Ты опасный человек, Лика, от тебя нужно держаться подальше.

– Мне кажется, и от тебя тоже, – ничуть не удивилась и не разозлилась она. Ещё некоторое время они молчали.

– Ты ведь тоже это чувствуешь? – невозмутимо спросила она так, будто они оба знают то, чего не могут знать другие.

– Ну, наверное, да. Именно то.

– А ты не боишься, что мы так её просто сожрём? На двоих-то не хватит.

– Что ты предлагаешь? – он закурил вторую.

– Предлагаю тебе исчезнуть с горизонта. Вместе мы её погубим.

– Ты и одна её погубишь, так что лучше исчезни ты.

– Не дождёшься. Я её подруга.

– А я её парень. И она меня любит.

С этим аргументом не поспоришь. Лика хотела было сказать «А я люблю её», но вспомнила, что это считается ненормальным. В обществе.

Митька приготовил шашлык, заварил в котелке чай, который взяла с собой Дарина, и сидел себе на брёвнышке – напевал, обняв гитару. Так, как будто ему никто на всём свете не нужен. Щурился, поглядывая на облака и улыбался.

– Эй, чего ты нас не зовёшь? – подбежал Гоша и хлопнул его по плечу. – Дарин, солнышко моё, тебе долго ещё там?

Дарина сложила мольберт и бегом спустилась по холму к ребятам, подхватив длинный подол.

Они мало знали друг друга, у них не было общих интересов, общих знакомых, интересного прошлого, поэтому они заговорили о планах на жизнь.

– Веселиться, – отрезал Митька, махнув шевелюрой. – Песни, девочки, алкоголь.

– Писать пейзажи и немножко – портреты, – засмеялась Дарина. – Ну, вы и так уже поняли…

– Записывать альбомы, давать концерты, рубить бабло, раздавать автографы, и чтоб девчонки ссались от меня, – гордо улыбнулся Гоша так, будто всё это было у него уже в кармане.

– А я буду президентом, – отшутилась Лика. На самом деле, она просто ещё не решила этот вопрос, а бурлящую в ней энергию надо было срочно куда-то направить. Вдруг её озарило:

– Давай, Дарин, я помогу тебе стать знаменитой… ой, нет, не так… помогу всем увидеть твои картины. Я отлично умею продавать. Хозяин киоска, где я продаю цветы, планирует расширяться, потому что клиентов поток большой, как никогда…

– А что ты для этого делаешь, – заинтересовался Гоша?

-Я улыбаюсь.

– Ну.. это даже не смешно! – разочарованно ухмыльнулся он. – Все продавцы улыбаются, даже, когда их всё бесит, и немногие на это ведутся.

– Ты не понял. Я по-другому улыбаюсь…Одними глазами. Как… знаешь, как что…? Как ты улыбаешься, когда поёшь, а вокруг собирается толпа. У тебя голос противный, надо сказать, а толпа смотрит на тебя, и ты для них – бог.

Митька было захохотал, стуча кулаком по траве, но быстро угомонился. Дарина поёжилась.

– Голос противный? – Гоша вскинул брови.

 -А разве нет? Постой, я тебе сейчас отдала должное – похвалила твоё обаяние. А голос у тебя, и правда, никудышный. Лучше бы ты молчал.

– Ой, а сама чего… красавицу из себя строит тут… Да твои покупатели, если бы видели тебя не крашенную, обделались бы от страха и никогда бы не появлялись.

Дарина вся согнулась, обхватив себя руками, будто у неё болью свело рёбра. Зубы застучали, плохо попадая друг на друга. Митька забеспокоился.

– Нет-ничего-со-мной-такое-бывает, – выговорила она, напрягая челюсть. – Когда-мне-холодно.

– Ничуть не холодно, – удивилась Лика, поправляя широкополую шляпу. Шляпу она носила теперь всегда: берегла лицо.

С Дариной такое уже случалось – отметила про себя Лика. Особенно, когда они были все вместе и Лика с Гошей сцеплялись между собой. Дарина нервничала, начинала комкать бумагу со своими набросками. Она не умела громко психовать: расшуметься, хлопнуть дверью, но её заметно начинало поедать внутреннее беспокойство. Успокоить бы, но это могло смотреться по-дурацки снисходительно. Да и не до того было Лике: у неё-то от таких стычек с Гошей напротив прибавлялось сил и настроения. Как ни странно – у него тоже.

СВЕТЛАЯ ПЕЧАЛЬ

***

Когда у Гоши появилась другая барышня, Лика узнала об этом первой – увидела их на улице после работы. Гоша поддерживал девочку за спину, она откинулась, насколько это было возможно. Фото получилось достойным обложки любовного романа. Лика сначала несдержанно торжествовала, снова и снова прижимая палец к сенсору мобильного. «Пусть будет много доказательств того, что он гад» Потом задумалась: как лучше сообщить печальное известие подруге? Так, чтобы без лишней радости. А ведь она всегда-всегда знала, что не принесёт он Дарине счастья…

Дарина округлила глаза.

– Нет-нет, не может такого быть!

– Ещё как может! От мужчин ещё не такого можно ожидать!

Она хотела бежать, позвонить, найти его, спросить… чего спросить? На фото явно не появившаяся неожиданно сестра и не «просто подруга». Просто подруг так не целуют… Спросить: как он мог?

Нет-нет, ни в коем случае не должна была эта сцена предстать перед ним. Не должен он видеть и слышать её эмоций, растёртых по щёчкам слёз, возгласов и резких движений. Потому что – всё должно достаться ей, Лике! Она схватила за руку ринувшуюся к двери подругу, притянула к себе и стиснула «Не пущу тебя. Не пущу тебя. Не пущу»

Дарина дёрнулась и затихла. Она плакала прямо на груди у Лики. Лика гладила её спину. И по мере того, как затихала «девочка, которая умеет радоваться солнцу», по мере того, как пустели её глаза, Лика шире расправляла плечи, по которым шло бодрящее тепло – к самому сердцу.

***

Ей помогали прийти в себя долгие прогулки по городу в одиночестве, только с альбомом и карандашом. Любимый ромашковый чай и рассветы.

Лика не решалась больше наблюдать – как она это делает. Пусть Дарина одна совершает этот странный магический ритуал. Главное, что энергии хватает на двоих. Лика уже отдавала себе отчёт в том, что понемногу забирает у подруги солнечную энергию, поэтому старалась делать это осторожно – не отнимать слишком много.

Это почти не требовало усилий, достаточно было сосредоточиться и рассмотреть свет, струящийся из её глаз, от всего её лица, слегка напрячь ладони и очень чётко представить себе, как свет устремляется к ней и ладоням становится тепло. Свет поднимался по рукам к груди и заполнял Лику радостью и уверенностью в себе. А когда она выходила из дому, казалось, что весь мир падает к её ногам. Мужчины очарованы её красотой, женщины – детской невинностью, старики – вежливостью. И даже те, кто ей откровенно противен, видят в ней «хорошую девочку».

Это был такой же свет внутри, как то, что помог ей однажды подняться над землёй как «летающий мальчик». К Дарине она чувствовала то же, что и к нему. Она также наслаждалась ею и тем, что тянула из неё и сохраняла в себе. Ей казалось, что это и есть любовь: нуждаться в ком-то, брать у любимого человека то, что давало ей силы, и наслаждаться.

Дарина страдала, но страдала как-то неправильно. Лика точно помнила, что страдают иначе, но объяснила это тем, что у неё в своё время повод был посерьёзнее. А эта девочка переживала свою драму как-то легко, поэтично, красиво. Под музыку застывала рядом с мольбертом, плавно поднимая голову и вглядываясь во что-то там, наверное, очень важное за окном. Так, будто эта её грусть – и есть тот самый итог, ради которого всё затевалось. Светлая-светлая грусть. Она ложилась на свою постель, сжимая плеер в откинутой, как под капельницей, руке. Музыка, как лекарство, вливалась в неё через тоненький шнур наушников, тянувшийся по руке вверх. Она лежала вся такая печальная, разметав волосы и не замечая откинувшийся вверх подол платья. Лика зажмурилась, долго не решаясь обнаружить своё присутствие в затянутой сумерками комнате. Мучилась от ощущения совсем не дружеской какой-то любви. Она не была полностью уверена, что питает к ней чувства – как к девушке. Но тогда почему в этом пацане она так явно видела соперника? Тогда почему этот парень так раздражался от её присутствия рядом с Дариной? Или это у него к ней была не та самая естественная тяга как к женщине, а что-то ещё. И он тоже посягает на солнечную энергию? В любом случае – сейчас Дарина с ней, а он где-то затесался. И пусть бы не появлялся совсем… Как же хорошо стало!

– Даринушка, – тронула она сочувственно руку подруги. – Бедная моя… Тебе плохо, да?

– Ты знаешь… нет, – приподнялась Дарина. – Мне и самой это странно. Я как будто наслаждаюсь его отсутствием, отдыхаю от него. Когда он был рядом, мне было здорово. Но только теперь чувствую, как он меня… опустошал. А сейчас, когда его нет, я могу писать новые картины, грустные картины, понимаешь? Такие, что люди, которые будут их видеть, ощутят эту мою грусть…

– И облегчение? И новые жизненные силы?

– Наверное, и это… Я хочу отдать свою энергию творчеству, а не кому-то.

Лика быстро опустила ресницы, отвела ладонь, тянувшуюся к плечу подруги, замешкалась.

– А давай ты завтра придёшь ко мне в магазин и будешь писать цветы? – изменившимся бодрым голосом предложила она. – У нас теперь новое помещение: просторное и светлое, не то, что был киоск два месяца назад.

Она пришла после учёбы, устроилась в уголочке с небольшим альбомом. Пока Лика с грациозно, ничуть не раздражающей, а добавляющей серьёзности, медлительностью выбирала цветы, составляла букет, покупатели начинали краем глаза поглядывать, как девушка с длинными волосами колдует карандашом над бумагой. Без красок цветы были живее настоящих.

– Простите, а портреты вы пишите также хорошо?

Дарина смущённо улыбнулась.

– Вот, взгляните, – вмешалась Лика.

У неё на столе стоял в рамке портрет уверенно смеющейся девушки. Мужчина помедлил, рассматривая то рисунок, то красивую продавщицу.

– Вы. Да? Очень хорошо.

– Давайте я угадаю, – Лика пристально посмотрела ему в глаза. – Вы хотите подарить своей второй половинке не только цветы, но кое-что более романтичное… Как же ей повезло со спутником. Вы прекраснопонимаете женщин!

«Пусть она знает, какая она хорошенькая, – подумал он. – Сделает причёску, перестанет таскать на себе этот дурацкий халат…» Подумал и не узнал собственных мыслей, как будто их кто-то подумал за него – в его голове.

– Если мы придём с женой, вы напишете её портрет? Сколько это будет стоить? – обернулся он к Дарине.

Лика опустила пристальный взгляд: Есть.

Есть. Один есть. Потом были ещё. Дарина уже спешила к Лике после пар – как на работу. Магазинчик стал самым популярный в этом районе города – своим необычным «дуэтом»: художница и флорист, как называли себя восемнадцатилетние девочки. Кто заглядывал сюда из любопытства, кто из любви к прекрасному, некоторые шутники пытались подарить девушкам только что купленные букеты. Зайти и не купить – нельзя, но и не зайти – невозможно, что-то притягивало. А Лика физически ощущала это «что-то», использовала в своих целях и просто играла. Управляла этим, и думала, что – умело. Хитро улыбалась, когда их с Дариной называли феями. Феей она себя чувствовала только снаружи. А внутри – ведьмой, и это ей жутко нравилось:

«Если уже сейчас я понемногу могу управлять людьми, их эмоциями и мыслями, то чего я достигну, став старше, набравшись ещё сил и опыта! Видя милую оболочку, они сами того не ведая, будут по щелчку делать то, чего я желаю. И при этом тянуться ко мне и умиляться моей невинной улыбке прилежной умненькой девочки… А где-то и – беспечной дурочки… Там уж я разберусь по ситуации. Способности есть, надо только направить их в нужное русло…»

БОРЬБА ЗА ЧУЖИЕ СИЛЫ

И тут опять появился он. Лика хотела гневно топать, взбеситься, раскричаться. На этого ублюдка её сила не распространялась. С ним уже, с этим полу цыганом, она воевала на равных. Она чувствовала, что проиграет, если позволит хоть немного ярости выплеснуться. Нужно было сохранять самообладание, холодность, надменность, с безразличием разойтись на безопасное расстояние…

Дарина ахнула и побледнела, как невеста в старом романе. А чего ещё можно было ожидать? – разозлилась Лика.

Гоша был какой-то странный, не похожий на себя. Кожа близка к серому цвету, круги под глазами, щёки осунулись и смуглые пальцы похудели. Глаза впали и стали как будто ещё черней. Он исподлобья посмотрел на Дарину:

– Солнышко…

Она и так уже дрожала, а от этого слова даже всхлипнула. Лику саму чуть не затрясло. Всегда бесило, когда он так говорил. Как будто не просто так.

– Он тебя бросил, – зашипела она, сжимая локоть подруги. – Он с другими гулял…

– Мне кажется, ему очень плохо, – сомневаясь, вздохнула Дарина.

– Ну и пусть! Ну и пусть ему будет плохо!

– Солнышко, пойдём, поговорим?

Неужели она снова будет жалеть его, смотреть с наивным восхищением и внимательно выслушивать обо всех его бесконечных тупых проблемах? Он опять будет хамовато жаловаться на тяжёлую его творческую жизнь, растворяясь в её понимающих глазах, а она – радоваться, что даёт ему силы. И он опять оживёт, уйдёт эта серость с лица, глаза заблестят, как два угля. Лучше бы он совсем посерел, растаял, сгинул, – Лике даже стало жарко от этих мыслей.

Глаза Дарины заволокло слезами.

– Конечно, поговорим…

***

Она вырубилась раньше обычного. Весь вечер была обессиленная, тихая какая-то. Секс что ли у них там случился? – предположила Лика. – Но тогда бы она загадочно улыбалась, порхала… Не понравилось? Значит, больше не пойдёт к нему.

Но на этом любовные свидания не закончились. Напротив – они стали отнимать Дарину у её творчества.

– Брось его, брось его, я тебя прошу, – твердила Лика – Тебя изматывает этот роман.

– Да я и сама порой хочу с этим всем покончить, – призналась, наконец, Дарина. – Хочу, но не могу. У меня сейчас нет сил делать даже наброски, нет желания… И уж тем более, работать над чем-то серьёзным. И на учебе завал. Но мне его жалко.

– Что его жалеть то? – обалдела Лика.

– Ну как… он талантливый, ему бы на сцене выступать, а куда он пробьётся, парень из простой семьи…

– Что за чушь? Причём здесь ты?

– Он говорит об этом, и уже так не переживает, уверенней становится.

– И часто он тебе так плачется?

– Что плохого в том, что я его поддерживаю? Ты ревнуешь… Да ты просто ревнуешь! Злишься, что я теперь больше времени с ним провожу, чем с тобой. Ну так почему бы тебе не найти себе кого-то? Зачем ты меня мучаешь? Нет своей личной жизни – в мою лезешь. Так от нашей дружбы совсем ничего не останется! – она раскраснелась, распалилась, голос стал выше на тон, сбивался.

– Дарина никогда так не выходила из себя, – подумала Лика, после чего одна закрыла ладонями лицо и ушла, а другая сложила перед собой руки, расправила спину и как будто успокоилась. Заряд, пробежавший от груди ко лбу, распределялся по всему телу мельчайшими частицами. Хотелось встать и идти – бодрой и смелой походкой.

«Это так странно, но от ссор я испытываю скорее удовлетворение… Можно передать гнев и боль, заполнить ими пространство вокруг, не испытав внутри себя… Противник станет отвечать и откроет себя, выбросит всё, что есть в нём… Случится столкновение двух разных (ледяной и горячей) энергий и взрыв. При взрыве выделится новое, приятное, горьковато-сладкое, горячее. А возьмёт себе тот, кто умеет забирать. Я умею.

Ну, тут, конечно, без актёрского мастерства никак. И это я, кажется, тоже могу. Главное – верить в эту боль и в этот гнев, верить в то, что они разумны и логичны, что они должны здесь быть, так, чтобы поверили все. Внешне быть расстроенной, взбешённой, оскорблённой настолько, насколько внутри – невозмутима и умна.

Мерзкий музыкант владеет этим в совершенстве… с такими лучше не сталкиваться, по крайней мере – на первых порах»

Лика поняла, что она практиковала это и прежде, ещё когда жила в деревне. Просто не задумывалась о том, почему ей становится так хорошо, когда на неё кричат, срывая с лица все маски. Мать потом мучилась от угрызений совести, а она строила печальную мину и праздновала триумф.

Вокруг непременно должна твориться драма. Сцены ревности, борьбы с несправедливым отношением, громкие голоса и слёзы – особенно горячее энергетическое поле. Жить в этой стихии нельзя, но нужно регулярно попадать в неё, чтобы заряжаться и побеждать в обычной жизни. А потом обворожительно улыбаться, эффектно поправляя шляпку. В противном случае она боялась слиться с «серой массой».

Комната подруги была завалена скомканной бумагой. Неделю лил дождь, она сидела в квартире, на учёбу не ходила под предлогом плохого самочувствия. Дарина почти всё время лежала, но не спала. Даже ночью Лика слышала, как она там ворочается. Время от времени к ней заходил Гоша, заботливо приносил фрукты, рассказывал, что и у него в институте всё плохо, возмущался тем, «какие дела творятся», целовал её и уходил. Улыбчивей она не становилась, плотнее запирала дверь и молча слушала дождь. Окно не развешивала.

Лика осторожно вошла, попыталась приоткрыть штору.

– Не надо, – злобно оборвала её Дарина.

– Ну а как же твоё творчество? И мечта научиться изображать дождь так, чтобы было слышно стук капель по воде и запах мокрой земли и деревьев…?

– Это неинтересно, – не глядя на неё, ответила подруга. – Это всё – ерунда.

– Как-то на тебя не похоже, – удивилась Лика и тихо взяла с полу комок бумаги. – Дарина, расшевеливайся уже! Тебя так и отчислят, если ты в институт ходить не будешь. Да и меня уже спрашивали сегодня в четвёртый раз по поводу портретов…ещё одна девушка хочет, подружка той, которая в прошлый раз приходила. Помнишь?

Она развернула лист.

– Я не могу! – крикнула Дарина.

Бумага была исчерчена короткими серыми штрихами поверх серых неуклюжих силуэтов, напоминающих деревья. Лика вздрогнула от внезапного выкрика.

– Не можешь…?

– У меня карандаш падает из рук, когда я вижу, что получается. Это отвратительно! Я разучилась… Или никогда не умела… И зачем мне это нужно, это глупости такие…

– Дарин, у тебя вообще-то есть талант. И тебе уже платили за портреты. Скоро ты могла бы зарабатывать неплохие для студентки деньги. И все в этом городе шли бы именно к тебе. Я об этом могу позаботиться. Уже идут! Уже получается хорошо…

– Они идут к тебе, Лика! К тебе. И даже не за цветами… Я не знаю – зачем. Мне иногда кажется, что ты – ведьма. И это ты со своими способностями… я бы даже сказала сверх способностями! – она горько усмехнулась, – Можешь зарабатывать деньги и успех у людей и всё, что тебе там нужно. Только при чём же здесь я? Ты и без моих рисунков бы что-нибудь придумала, я не сомневаюсь в тебе! Я рисовать больше не буду никогда.

– Может, это просто осень? – Лика постаралась быть мягкой и положить руку на плечо Дарине. Та отбрыкнула её и кинулась в сторону.

– Может, к психологу? – не унималась Лика. – Ты творческая личность, сейчас у тебя какое-то расстройство, оно уже в депрессию переходит или чёрт знает во что! Но тебе нужно перестать нервничать. И сделать перерыв, не рисовать. Я не знаю… А потом с новыми силами…

– Нету у меня сил, нету, и уходи от меня. Не заходи в эту комнату. Никогда не заходи!

Было немножко сострадания и капелька чувства вины. Но действительно хотелось уйти. Куда-то подальше от этой психопатки. И пока Дарина прижимала подушку к затылку, валяясь на кровати лицом вниз, Лика ровненько складывала свои платья в чемодан. С удивлением она заметила, что вещей у неё гораздо больше, чем в тот день, когда она заселилась в эту квартиру. Неплохих таких вещей, подобранных со вкусом и делающих её образ бесподобным. И сил больше, и уверенности в себе, и определённости, и желания «покорять этот мир». Она твёрдо решила поднакопить денег и на следующее лето поступать учиться. Куда – точно ещё не решила. Не знала до конца, какая сфера её интересует, но знала, что будет руководителем, потому что это точно – её, а для этого нужно получить образование.

Она собирала вещи, потому что теперь уже точно могла жить одна, не рассчитывая на то, что Дарине присылали из деревни родственники. Материально она могла обеспечить себя, хоть даже пока это и жизнь в съёмной квартире. Оставалась нужда ещё в чём-то, но этого чего-то становилось здесь всё меньше, и казалось, что толку от этого почти никакого: Дарина отдалялась от неё как могла.

Договорившись с хозяевами нового жилья, она перетащила в такси чемоданы и, не заходя к Дарине (Сама сказала не заходить!), оставила записку: «Всего хорошего. Послушай моего совета. Пока. И – спасибо за всё»

ЕЩЁ ОДНА ПОТЕРЯ

***

«Она потом ещё звонила мне, просила вернуться. Как-то неестественно просила, как будто хотела, чтобы я отказалась. Если бы я знала, что это был наш с ней последний разговор… Она сказала «мне очень жаль, что так получилось». Она думала, что я одна-одинёшенька, что мне некуда пойти, она чувствовала себя виноватой за то, что прогнала меня. А ведь она меня не прогоняла… Я сама. Но я притворилась обиженной, не желающей обсуждать эту тему, сказала «что теперь поделаешь». Её мучила совесть, и это было даже приятно! Возможно, ей было в сто раз хуже, чем мне, но она пожалела меня и этим будто отдала последнее… Если бы я знала, если бы я знала… Она была самой лучшей подругой. Она была ангелом. Как и летающий мальчик. Кажется, я обкрадываю ангелов, чтобы стать сильнее. Кто я тогда? Ведьма? И что с этим делать дальше? Они же были такие весёлые и так любили жизнь! Я не умею так радоваться простым вещам, как они. Я не умею летать, не умею писать картины, от меня вообще никакого толку… Со мной рядом только умирают.»

Она узнала о том, что случилось, слишком поздно, когда подругу уже похоронили. Дарина совсем свихнулась. Она ушла без зонта в проливной ливень, ушла в другой конец города, отключилась, пролежала без сознания целую ночь на скамейке и так и не пришла в себя.

От неё долго не было звонков, и в один солнечный осенний день Лика решила заглянуть в гости – на чашечку ромашкового чая. Октябрь уже засыпал все парки ярко-красными листьями и теперь ласково-прощально грел сквозь голые ветки деревьев. Светло-золотистые волосы подпрыгивали и бились о красную ветровку, каблуки быстро-быстро цокали по тротуару. Это был их с Дариной парк – недалеко от её дома. Лика хотела сделать сюрприз: явиться нежданно-негаданно, крепко обнять подругу…

– Здесь теперь живу я, – проворчала низкая тётка с толстыми щеками.

– А девушка? Она съехала? Куда, можете дать адрес?

– Хозяева сказали: померла.

– Чего? – недовольно переспросила Лика. – Я имею в виду Дарину! Она художница, такая – с длинными волосами…

– А я знаю, с какими она была волосами?!

– Да нет же! Ну Дарина не могла… это вы про другого кого-то говорите…

– Точно, художница! В комнате какие-то бумажки остались с рисунками… А больше ничего, приезжали из деревни какие-то люди, забрали всё, убивались тут…

Лика ворвалась в квартиру. Не может такого быть, это бред, чушь, шутка какая-то. Не пахло ни чаем, ни красками, только – мясом и противным дешёвым жареным маслом. Застиранной занавеской было задёрнуто окно, у которого Дарина по утрам «радовалась солнцу».

– Я отдам эти рисунки, только не приходите больше и сейчас не топчитесь тут везде.

Лика села у стены и закрыла руками голову. Это правда. И это уже не в первый раз у неё, но опять – больно. И не просто больно, а разрывающе больно. От того, что не поговорили о чём-то и от того, что она так и не научилась рисовать дождь… нет, «писать дождь». Так, чтобы, глядя на картину, люди могли почувствовать светлую грусть и запах мокрых деревьев, мокрого тротуара, серого прохладного низкого неба…

– Вот, забирайте, – тётка ткнула ей куда-то в шею стопку листов. Лика схватила их, прижала к груди, как самое ценное в этой жизни, и выбежала из квартиры. Она пешком прошла несколько улиц, не отрывая ношу от груди и не заглядывая в неё, и плакала, как ребёнок, приоткрыв рот и морща всё лицо. Слёзы сносило с щёк встречным ветром.

Дома она, всхлипывая, разложила на диване рисунки и уселась перед ними на полу. Так было много эскизов её портретов, много набросков Гошиного изображения. Он на бумаге интереснее, чем в жизни: видимо она его таким видела. Был набросок, сделанный на пикнике: Гоша и Лика болтают, она придерживает обеими руками шляпу, а в стороне пацан с гитарой, которому совсем не интересно, о чём говорят эти двое. Лика даже заулыбалась сквозь слёзы: Дарина видела этот день по-особенному, она тогда была счастлива и любила их всех. Почему они не хотели просто отдыхать и цеплялись друг к другу? К ней тоже цеплялись, ревновали, выводили из себя… А она была хрупкая слишком для этого, какая-то не от мира сего. Вот и всё. Лика заметалась по комнате: вот и всё, вот и всё… Она не знала, как именно это произошло, но ей и не нужны были эти подробности. Она знала сама, она ясно представляла Дарину в виде наполненного светом сосуда. Солнечный свет то набирается в неё, то рассеивается: он выливается на бумагу, когда по ней скользит тонкая кисть руки с карандашом, понемногу струится из добрых глаз, когда она с сочувствием или нежностью смотрит на кого-то, и отчаянно расплёскивается, когда она плачет, кричит, теряет равновесие. И вот этого сияния становится совсем мало, карандаш падает из рук, оттого, что нечем наполнить рисунок. А это – смысл её жизни, очень странной жизни. Она не понимает, что происходит, она не понимает, зачем вообще всё нужно, и, кажется, что все вокруг хотят довести её до истерики, и невозможно сдержаться, сосуд падает, и из него вытекают последние капли солнечного света. Всё, жизненных сил больше нет. Сосуд лежит пустой, холодный, ветер толкает его и разбивает о землю. Именно так она видела гибель «девочки, которая умела радоваться солнцу» во сне. Лика тянула руки к этим ослепительным каплям солнца, растекающимся маленькой лужицей по асфальту, старалась собрать их, впитать в себя, они были ей так нужны… Тогда она просыпалась. И как это было с «летающим мальчиком», не ощущала конца, а только – новые силы и начало чего-то прекрасного. Она ругала себя за это, называла чудовищем и бессердечной тварью, но не могла просто лежать на диване и скорбеть. Она снова улыбалась, захватывая всех в своё волшебное поле и очаровывая.

– Когда опять придёт ваша художница? – спросил постоянный покупатель. – Она так здорово нарисовала мою девушку. Её здесь не хватает…

– Мне тоже её не хватает, – прошептала Лика.

– С ней что-то случилось?

– Нет-нет, она уехала. В свою деревню. Насовсем. Ей не понравилось в городе. Хочет писать пейзажи…

– Ну, дай-то бог… Может, лет через пять придём на её выставку.

СВЕТ ИЗ РАЗБИТОГО СОСУДА

***

В Лике что-то стало меняться, сначала – постепенно и незаметно, а потом вдруг до ужаса ощутимо. Маленький масляный обогреватель плохо прогревал магазинчик. Цветам нужно, чтобы было прохладно, и за это Лика возненавидела цветы. Она замоталась в тёплую длинную кофту, сгорбилась на низкой табуретке, держа перед носом горячую кружку кофе. Когда кофе было допито, она обняла чайник. Она поняла вдруг, что кроме кофе здесь нет никаких ароматов. Цветы пахли либо отвратительно, либо – никак. Все запахи перемешались между собой, слившись в один запах – нелюбимой работы, холода и скукотищи. Стеклянные стены облепило первым снегом, мокрым, стекающим мутными разводами. Розы глупо торчали бутонами к прохожим, они вдруг стали никому не нужны. Все уже перезнакомились, провели первые свидания, переженились, простились с последним «бабьим летом». Какая-то глупышка за стеклом вцепилась глазами в охапку красных, не раскрывшихся ещё бутонов.

– Смотри, куда ты наступаешь, – одёрнул её молодой человек, тянущий за руку. Девочка закусила губу и отпустила взглядом цветы. Он не заметил. Лика из своего укрытия усмехнулась. Теперь сюда заглядывали только ради юбилея или зачем-то назначенной на зиму свадьбы. Цветы без повода стали не интересны. Магнетизм этого места ослабевал. Лика пыталась расправить плечи и вспомнить, как она делала это раньше, притягивая людей. Но могла улыбаться только одними губами, неестественно и скорее – насмешливо. У неё горели щёки, хотелось зажмуриться, сжаться в комок, уйти в зимнюю спячку. Лицо девушки, готовой вот-вот разреветься, было малопривлекательно. Когда-то она с увлечением составляла букеты, говоря, что во всём главное – композиция. На картине, в музыке, в стихотворении, любовном романе и букете цветов важно одно: как составляющие единого целого расположены по отношению друг к другу. Она чувствовала это так же, как Дарина – черты лица на портрете. Чувствовала… раньше. Куда всё подевалось, она не могла понять. Всё падало из рук. Она закрывала полами кофты лицо. И дело было даже не в том, что мало заработает денег, а в начале потери сил и интереса к жизни.

Лика застегнула куртку, выставила табличку «перерыв» и пошла развеяться. Ноги унесли её сами в незнакомую часть города. Грязный снег прилипал к ногам, школьники противно гоготали, кидаясь серыми снежками, девочка лет трёх визжала и рвалась залезть в лужу, мать визжала в ответ, ветер хлестал шарфами по лицам, вокруг киосков быстрого питания летали скомканные салфетки, перепачканные жёлтым соусом. На дорогах гул моторов разрывали сигнализации, пешеходы пытались перепрыгнуть через бескрайнюю лужу у светофора, наступали в неё, мочили сапоги и выкрикивали ругательства: один за другим,  каждый был уверен, что перескочит, и тоже наступал, и тоже обескураженно осматривал обувь. В сквере выгуливали собак, собаки оставляли на сером снегу испражнения и уныло плелись за хозяйками – маленькими бойкими старушками с химическими завивками под беретами – даже не смотрели на других особей своего вида. Курили мальчишки в распахнутых подратых кожанках. Лика попросила у них сигарету. Она не заметила, как прошла полгорода, захотела остановиться, но все места были заняты. Нет, в дальнем углу сквера одна скамейка пустовала, Лика пробралась к ней через не растоптанный серый снег и с облегчением опустилась прямо на влажное сиденье. Здесь было не так промозгло. Она слегка сощурилась, отрешаясь от обстановки. Серый мир был отвратителен. Красиво только лучи заходящего солнца отражались в луже растаявшего снега, игриво переливаясь разными оттенками золота. Лика начала отогреваться, никуда не желая уходить. Откуда шло тепло, она не понимала. Казалось, оно вырабатывается прямо у неё внутри, исцеляет от беспокойства, разжимает заледеневший комок под рёбрами, расслабляет, заставляет гореть глаза, а не щёки.

Она просидела на скамейке до конца своего рабочего дня, и не замёрзла, а согрелась и повеселела. На следующий день с самого утра успокаивала себя тем, что после работы отправится туда же. Дорогу она не помнила, но интуиция вывела её туда, куда нужно. И опять все скамейки были заняты или перепачканы, а эта пустовала, как будто ждала её. Лика вытащила припасённую книжку и снова просидела здесь, пока не стемнело.

«Теперь это моё место силы! Оказывается, такая энергия есть не только у особенных людей, но и у особенных мест. Я заряжаюсь в этом сквере на весь следующий день. Начинаю подумывать о том, чтобы переселиться поближе к этому месту. Сниму квартиру в той части города, чтобы каждый день не проходить по несколько километров»

На неё смотрели, как на сумасшедшую. Наверное, это и правда, выглядит не ненормально, – думала она, – приходить и садиться каждый раз здесь. Так делают странные старики, когда их связывают с каким-то местом воспоминания. А, впрочем, пусть думают, что хотят! Какое мне дело до этих людей?

– Девушка, – позвала её старушка. – Девушка, пойди, чего спрошу!

Лика неохотно поднялась.

– А чего ты там сидишь? Ты в какой секте что ли?

– Не понимаю.

– Ты не знаешь ничего? Ты видишь, туда даже подойти никто не хочет?

– А почему?

– Там девушка померла, молоденькая, вот как ты такая. А я её видела, как нашли. Такой шум здесь был… Она лежала, голову закинула и волосы до самой земли. Всю ночь лежала. То ли пьяная, то ли без ума какая. Она там сознание потеряла ночью, и всё. А я думала, ты специально там сидишь…

– Когда это было? – похолодела Лика. – Говорите «волосы до земли»…

– Да вот месяца два прошло. А я думала, ты нарочно… может, родственница её, убиваешься…

– Родственница, – повторила Лика. – Так и есть. – И испуганно посмотрела на скамейку, как будто Дарина и сейчас там лежит.

Солнечные зайчики играли в луже – те самые капли солнечного света, которые она собирала во сне. Лика посмотрела на любопытную старушонку и снова на лужу у скамьи. Сжав голову, она вернулась и опустилась на грязный снег. Руки било мелкой дрожью, но она расцепила их и коснулась воды. Золотистые пятна рассеялись, растворились, погасли – она не успела понять. В мутной воде отразились очертания густых облаков.

Как во сне, она поднялась и ушла.

УЧАСТЬ ВЕДЬМЫ

***

Хозяин магазина вдруг по «скорой» попал в больницу. Лике никто ничего не сказал, кроме того, что он останется там надолго, а когда выйдет, продолжит ли вести бизнес – неизвестно. Лика распродавала последнее, закрыть дела и запереть павильон приехала его супруга.

Юная продавщица печально опустила ресницы, прилежно записывая в тетрадь выручку от последнего букета. Дама остановила на ней взгляд.

Сейчас она подумает: «какая хорошая девочка» или что-то вроде того, – подумала Лика.

– А тебе теперь негде работать? – участливо спросила она.

Лика грустно покачала головой:

– Я придумаю что-нибудь. Скажите, как Иван Иванович, ему лучше?

– Жив, и то хорошо. Сейчас не до бизнеса. Придётся, наверное, закрывать все магазины.

Немного помолчали. Лика протянула тетрадь и деньги.

– Проверьте.

– Послушай, если хочешь, приходи ко мне работать.

– К Вам? – она сосредоточенно убрала волосы за уши. – Спасибо.

А сама усиленно припоминала, чем же занимается эта дама. Ах, точно, у неё же свой детский центр или детский сад. Но Лика то не педагог, сама недавно из школы…

– Спасибо… У меня, правда, и образования никакого нет. В этом году не хватило двух баллов, чтобы поступить, усиленно готовлюсь к следующему лету.

– Молодец. Так я ж тебя не воспитателем зову и даже не поваром. Будешь пока детям столы накрывать и убирать, поможешь воспитателям с ними. Справишься? Справишься, ты девочка аккуратная, сразу видно.

Лика улыбнулась сжатыми губами, глаза излучали интерес и всё самое положительное, что может быть в девушке, даже «вдруг появившуюся откуда ни возьмись любовь к малышам» …

Оставаться совсем на мели было никак нельзя. Стоило цепляться за любую возможность устроиться в этом городе. Дети так дети, и это тоже опыт. А вдруг пригодится? К тому же, чем-то надо платить за квартиру, выживать… Да и зарплата должна быть больше, чем в обычном детсаде.

– Спасибо Вам, – Лика прижала кончики пальцев к носу. – Спасибо больше. Я ведь всегда мечтала работать с детьми.

– Вот и славно. Значит, будешь в старшей группе, там детки побольше, с ними легче.

Лика радовалась, так уже осточертели эти цветы. Да и ничего, что пока на побегушках, скоро можно дорасти и до чего-то посерьёзнее. Ей не приходилось прежде иметь дело с детьми, но она была уверена, что найдёт к ним подход. Устроиться по объявлению куда-то лучше без опыта, без образования было нереально. Особенно теперь, когда она обессилена и как будто пуста.

Она ждала начальство в светлом коридоре. За большими окнами искрился снег, а здесь было тепло. Из-за двери лилась робкая музыка, как будто кто-то только настраивался извлечь из фортепиано более бойкие звуки. Небольшая группа детей ворвалась с улицы, они галдели, стаскивали с вспотевших макушек пушистые шапки и тёрли разрумянившиеся на прогулке лица. Некоторые с любопытством стали поглядывать на Лику. Она замерла, широко раскрыв ресницы, дрожащими губами прошептала воспитателю «Извините», схватила пальто и выбежала. Одевалась на ходу, уже за калиткой.

***

Молодой сероглазый врач прислушивался к её хрипу, мокрые волосы путались, то одна, то другая щёки с силой вдавливались в подушку. Она бредила.

– Свет, много-много света… они все радуются солнцу… все умеют радоваться солнцу. Я больше не хочу никого убивать.

Он позаботился об отдельной палате: не хотел, чтобы её слушали пациенты. Да и кого могла убить эта хрупкая девочка? Она попала к нему по «скорой» рано утром. Врачей вызвала хозяйка квартиры, где она жила. Женщина застала девушку в постели с покрасневшим лицом и воспалённо-блестящими глазами. У Лики спутались волосы так, будто она три дня металась по подушке, похудели щёки, в груди хрипело. Она то спала, то плакала, а потом начала ещё и бредить. Понятно, что девушка долго пробыла на холоде. Простудилась и не обращалась в больницу.

– Где твои родители, девочка? – спросил он. когда Лика успокоилась и стала приходить в себя. Низко наклонился, поправляя одеяло.

– Их нет, – пробурчала она. – И я не девочка, я уже давно сама по себе.

А про себя невольно отметила, что от его сочувствия стало теплее, и решила придерживаться этой версии: их нет, а она – сама по себе. Ему вдруг захотелось погладить её спутавшиеся в паклю волосы, с трудом удержал ладонь.

– Так ты совсем одна живёшь?

– Мне уже почти девятнадцать.

– Конечно, это уже взрослая, – он едва сдержал добрую усмешку. – Как ты простудилась?

Она вспомнила город, охваченный декабрьским холодом, мокрую дорогу и ветер в рукавах пальто. Она шла и боялась смотреть в лица прохожим. Боялась увидеть среди серой бессмысленной толпы лица, исполненные тем самым главным смыслом, особенные лица людей, «которые умеют радоваться солнцу». Даже декабрьским вечером глаза таких людей излучали солнечную энергию. А она не была всесильной ведьмой, играющей этой энергией, она была самой жалкой загнанной в угол жертвой, которая погибает без этого волшебного источника силы и радости. И ей нужно было найти такого человека, прибиться к нему и пить эту энергию, как замученный жаждой высохший до полусмерти путник. И снова улыбаться, снова быть самой обворожительной девушкой. И хоть жадность внутри неё умоляла хоть о глотке такой энергии, разум нёс прочь от того места, где её было много. Она чуть не ослепла там, в толпе детей. Потому что все они обладали этим светом, а некоторые тут же тянули ладошки к окну, стараясь поймать солнечных зайчиков, жмурясь и беспечно смеясь. И она видела, как свет щедро переполняет их, как они хохочут, как высоко подпрыгивают и как очаровательно строят мордашки. Они похожи на её «девочку, которая умела радоваться солнцу», только – хрупче и беззащитнее. Лике нельзя было даже смотреть на них. Она не понимала прежде, почему мамочки завешивают коляски со своим чадом непрозрачной сеткой, почему заслоняют собой от назойливых старух, трясутся над своим дитятком, запрещая чужим на него любоваться. Про «сглазы» и «ведьм» она слушала в детстве, и это представлялось ей сказкой – страшной, а потом и смешной. А сейчас она, до конца не осознавая, ощутила всю правду этих страшилок. И самым диким было то, что она оказалась той самой ведьмой, а участь ведьм оказалась ужасной: чтобы жить, нужно забрать немного чужой жизни. Это желание – навязчиво, оно не даёт покоя. Равносильна воде, пище и воздуху – чужая энергия. И не кого-нибудь, а именно тех, на кого она внешне всё время старалась быть похожей.

Она шла и шла, вся сжимаясь под тонким пальто. Казалось, сейчас она согнётся, превратится в сгорбленную старуху со злобным оскалом, переломится пополам, скрючится, сгинет. Страшной сказке наступит конец, вора и убийца будет наказан, добро восторжествует над злом… Но за что же ей отвели эту роль, ведь она не хотела становиться в своей сказке самым главным злодеем. Не хотела никому зла. Только – любви, восхищения и успеха. Неужели у этого всего такая большая цена? За что? Что она сделала не так? – Лика не понимала.

– Нет-нет, только не такой ценой, – бормотала она. – Не стоит оно того, будь, что будет…

Не поднимая глаз от грязной снежной жижи на тротуаре, Лика добралась до дома и решила не выходить из квартиры, пока не разберётся в себе, или пока судьба не пощадит её и превратит обратно в нормального человека. Или пока не умрёт.

– Я замёрзла, а до дома было далеко, – Лика робко подняла взгляд на врача.. Он покачал головой.

– Меня Миша зовут.

– Эм… а по отчеству как? Михаил…

– Слушай, давай на «ты» и по имени. Да, да, это удобно.

Лика кивнула, печально вздыхая.

– А где ты работаешь?

– Нигде, – она напустила на себя бесконечную грусть. – Магазин, где я продавала цветы, закрылся. И я как-то потерялась, растерялась… не знаю. Что теперь делать.

– А говоришь «сама по себе»

– Я сама. У меня никого нет в этом городе.

– Бедняжка, – он опять с трудом удержался, чтобы не провести по голове рукой. – Отдыхай пока. Выздоровеешь, придумаем что-нибудь.

И тут она сама просунула пальцы под его ладонь. И смутилась: нечаянно как-то вышло.

– Спасибо Вам… тебе. За поддержку, – пролепетала она.

– Спи, тебе надо спать, – он быстро вышел из палаты.

Лика даже приподнялась, провожая его взглядом. Откуда-то и силы стали появляться и хорошее настроение. И не так уж всё у неё и плохо. Работу найдёт, хозяйка квартиры – понимающая, оплату подождёт сколько нужно. Да и знакомые есть в городе, те же несколько постоянных покупателей сообщениями закидали: как она, да что с ней…

Но когда Миша заглянул в палату поутру, она спрятала улыбку. А то ещё перестанет жалеть!

САМЫЙ ПЕРВЫЙ РАЗ

***

На осунувшемся бледном лице глаза были ещё синее. Она ждала его, опустившись на подушку чуть ниже обычного. Тихо просила задержаться. Он как будто этого ждал.

Беседовали и искали повод невзначай коснуться рукой руки. Говорили, в основном, о ней. Он мало интересовал её сам по себе. Лике требовалось внимание, сочувствие, интерес, забота. От мужчины – особенно здорово.

Перед ним вырисовывался образ хорошенькой девушки, сбежавшей от рутины деревенской жизни, коровьих лепёшек, быдло-молодёжи. Проще было безвылазно оставаться там, но она решилась найти более достойное окружение, другое применение для своей тонкой душевной организации. Нашла в себе смелость и силы… и теперь осталась совсем одна. Маленькая девочка в бездушном городе. И если у неё ничего не получится, то придётся вернуться туда, где её никто не понимает…

– А я не могу. Понимаешь, никак не могу, – смотрела она на Мишу выразительно, не мигая. – Я там просто зачахну. Или стану такой как все. А иначе меня просто сожрут…

Она знала, что её никто не в силах сожрать. Скорее она кого-то проглотит. Но, ах, как же приятно быть слабенькой девочкой. И как же хорошо, когда он так сдвигает брови, концентрируя на ней всё своё внимание. И как же спокойно было после таких бесед.

Лика шла на поправку и осознавала это с ужасом. Она встанет на ноги, и у него не будет повода сидеть с ней рядом, и ему не в чем станет ей сочувствовать. Оставалось совсем мало времени рядом с этим человеком, и надо было что-то делать, пока они не расстались совсем.

Он почти всё время стал проводить на работе, брал дежурства, уставал, не замечая, как кожа на переносице собирается в суровую складку. Зато замечал, как у неё пробегают по плечам мурашки во время осмотра. Рукопожатие перестало быть просто тёплым, между ладонями проскакивал заряд. Она закусывала губы и почти уже не смотрела в глаза.

На очередном осмотре утром она чуть не расплакалась, расстёгивая верхнюю пуговицу халата. У него дрожал в руках стетоскоп. Тех страшных хрипов уже не было, но дышала она неровно, взволнованно. Он не стал спрашивать – почему. Хочет или боится – он не мог разобраться, и от этого заводился сам. От одной только мысли об её маленькой фигурке под толстым больничным одеялом и странных глазах, грустных, испуганных и благодарных.

С ней такое случилось впервые. Она смотрела на волосинки на тыльной стороне руки и хотела прижаться к ним губами. Она не могла смотреть в искрящиеся добротой глаза, рассматривала кадык и сглатывала так, будто ей тяжело даётся каждое движение. Когда он наклонялся к ней, вдыхала парфюм, смешанный с дымом от нервно выкуренной сигареты, но перед этим обязательно закрывала глаза и уплывала, желая обхватить его шею и уткнуться в неё, вдыхая глубже и глубже… Оба молчали. Она – потому что девочка и потому что никогда ни с кем не говорила ещё об этом. Он – потому что порядочный… или был таким до этой пациентки. Лика была хороша и притягательна без румянца на щеках и соблазнительных форм. Её тело как будто терялось под складками больничной одежды. Она сводила с ума своим взволнованным возбуждённым трепетом. Когда она неуверенно просила его задержаться на минуту, он ощущал свою необходимость для неё. И то, что никогда никому не был так важен и мил, как ей, будоражило воображение. Ласково беседуя с ней, чувствовал, что отдаёт что-то очень серьёзное, фактически ничего особенного не делая, ощущал, что делится тем, что поможет ей. С ней он был особенно значительным и сильным. Это тешило его самолюбие. Её видимая беззащитность манила и увлекала. Прежде его соблазняли только весёлые девушки с хорошим макияжем, в обтягивающих коротких юбках, на высоких каблуках, источающие дорогой парфюм и уверенность в себе. Он и не думал, что может вот так, всем существом, потянуться к девочке в больничной койке, грудь которой совсем недавно дёргалась, надрывно кашляя и хрипя. Он потянулся! Смущаясь только пошлости ситуации – как из банальных эротических историй. Не было во всём происходящем блеска этих историй, и эротизм был совсем иной: более острый, пронзительный, неизбежный.

– У тебя опять глаза блестят. Нездорово как-то, – тихо заметил Миша, касаясь её лба во время очередного обхода.

Она подалась лицом вперёд и прижала его ладонь сильнее ко лбу.

– Тебе кажется. Вот видишь, всё нормально…

А в голосе – тысяча несчастий, никакого «нормально». Надо слушать не возобновились ли хрипы, а он вдруг не смог сказать о том, чтобы расстегнула одежду. Она глазами пробежала по его лицу, и сама тихо освободилась от халата, осталась в ночной рубашке. Глядя поверх голого плеча, он выполнил профессиональные обязанности.

– Дышишь хорошо. Скоро буду выписывать.

Тяжело поднялся и вышел. Но не успел взять сигареты, в дверях его ночной каморки появилась Лика. Как привидение: в белой рубашке ниже колен. Как стихия, которая настигнет всё равно, не за чем продлевать мучение.

Она преодолела больничный коридор в считанные секунды. В палатах выключали свет, разговоры сменялись похрапыванием, в комнате медперсонала по телевизору смотрели концерт. Худые ноги в резиновых тапках неслись к нему, быстро, чтобы не передумать. Лика приподняла ночнушку и осмотрела свои острые коленки. Похудела… ужас, как некрасиво… Может, остановиться? Но внутри, в животе и ниже, всё изнывало.

Она вспомнила, как бежала также из деревни к «летающему мальчику» – стремительно, безудержно, отбросив все правила приличия. Когда дело доходило до страсти, сдержать её было невозможно: обстоятельства теряли силу. Разум… нет, не отключался. Разум здесь был с ней заодно. Она твёрдо знала, что к своим истинным, пусть и безумным, желаниям стоит прислушиваться, и их нужно удовлетворять. Отказать можно кому-то, но не себе. В чём бы то ни было! Потому что не имеет смысла жизнь, в которой человек только терпит и не делает того, чего ему на самом деле хочется. А те, кто будут осуждающе качать головой – глубоко несчастные люди. Пусть они живут для других, а она – для себя. И сейчас тоже… она испытает то, чего у неё никогда не было. И именно с тем, кто её безумно волнует.

Лика не стала задерживаться у двери, стучать и робко проситься войти. Ни на секунду не стоит ему задуматься. Ни капли сомнения не должно промелькнуть в его глазах, только – желание. Иначе всё пойдёт не так.

ЗАВИСИМОСТЬ

***

Он не смог дойти до финальной точки. В изнеможении она неловко скользнула по его ладони, цепляя ногтями нагревшееся колечко, так, будто хотела его сорвать, и сама испугалась этого непроизвольного движения. Оно могло показаться совсем не случайным и неоднозначным, – мелькнуло в голове. Он машинально поправил «непростое украшение» и сбился. С самого начала, как она стянула с себя одежду, он терзался одним подозрением, а теперь был уже почти уверен. У неё это в первый раз! В самый первый раз! Она кинулась ему на шею, как уже опытная женщина, оказалось, она прежде ничего не знала, и ею двигало что-то другое. Она ему вот так вот взяла и доверилась… она влюбилась? Она повела себя как без ума влюблённая. Значит, он сейчас лишил невинности девушку, которая в него влюблена, и на которой он не собирается жениться… Он тёр лоб и рассматривал её, сияющую и смущённую. Что же делать?

Я должен был догадаться, – злился он на себя. – Стоило быть проницательнее! По ней же было видно, что она ещё совсем ребёнок. И что теперь с ней делать?

На него внезапно свалился груз ответственности. Формально он ей ничего не был должен. Сказать бы: выпишется и пусть идёт на все четыре стороны… сама набросилась. А его придавила совесть и чувство вины перед ней. Да, как ни странно, именно перед ней!

– Я… первый? – наконец решился спросить он.

– Конечно, – она гладила его. – Конечно, первый. Разве это плохо?

– Просто спросил, – он отвёл глаза.

Вот мало ей было проблем, ещё и эта влюблённость или любовь… что там у неё, – думал он. – Что же я натворил.

Высокие моральные принципы, – думала она. – Угрызения совести… Главное, что передо мной, а не перед ней. Пусть. Почему-то, даже приятно.

Секс её не впечатлил. Ни боли (Слишком уж она была хорошо настроена), ни восторга от бессмысленных однообразных движений. Понравилось после…чувствовать, что она сейчас почему-то сильнее его, такого сильного. Быть победительницей захватывающего поединка. Он переживал, что лишил её девственности, не подозревая, что она лишила его чего-то более важного. А она, наконец, стала женщиной – с добрым внимательным человеком. И вместе с тем, привязала этого человека к себе, пусть и не навсегда. Теперь он поможет ей ожить, стать снова красивой. Теперь он никуда от неё не денется. Поэтому она с благодарностью и жадностью водила по нему руками и смотрела преданно глазами зависимой женщины. От этой её «зависимости» ему не было спасения.

– Когда ты сюда поступила, я увидел в твоих документах полное имя. Хотел спросить. Потом забыл. Кто тебя назвал таким странным именем? Лика – это обычно «Анжелика». Почему не «Анжелика» хотя бы?

– Ну, там не просто так… а в честь какой-то прапрабабки. Имя древнее, – она засмеялась. – Я предпочитаю, чтобы люди думали, что я Анжелика. Никогда ещё не приходилось полностью представляться.

– Зато красиво и необычно.

– Пусть лучше всё будет обычно и по-человечески, – она приподнялась и тряхнула волосами. Не за чем ему знать, что, и правда, необычного в ней. Ему – особенно.

– А ещё… – он как будто думал, спрашивать или нет. – Когда ты бредила, то говорила, что не хочешь никогоубивать. Мне показалось, с тобой случилось что-то ужасное. Так?

– Я так говорила? – Лика приподняла брови. Очень странно.

Она не хотела сразу из этой больницы переселиться в психиатрическую. И вообще не хотела с ним откровенничать на эту странную тему. Если он думает, что секс – это повод раскрыть свою душу, то пусть примет за откровения её «попытки пробиться в город из деревни». Этого уже достаточно. Если с кем-то говорить о том, что она видит и ощущает солнечную энергию в людях как яркое вполне осязаемое тёплое вещество, то добром это не закончится. С ней никто не станет общаться на равных, быстро запишут в «городских сумасшедших». К тому же, она чувствовала себя хорошо, так, словно этот её кошмар остался далеко позади. Расспросы стали выводить из себя, и она попрощалась, отправилась к себе, мягко прикрыв его дверь.

Он закинул за голову руки. Странно. Почему в одиночестве лежать приятнее и легче, чем с этой милой ласковой девушкой? Вот всем хороша, а всё же без неё дышится спокойнее.

До выписки оставалось всего-ничего. А Лика так и не решила, чем будет заниматься и зарабатывать на жизнь. Поначалу ничего и не хотелось. А потом энергии стало прибавляться, в замкнутом пространстве, ограниченном светло-рыжими стенами, стало тесно. Кроме Миши здесь ничего интересного не было, а он появлялся всё реже: старался без повода не заходить.

«Я вижу для себя только два пути. Первый: успех, восхищение людей, я такая вся с эффектной причёской, макияжем, на высоком каблуке, и интервью в популярном журнале, где я рассказываю о том, откуда пробилась… Либо – стану сумасшедшей, тоже достаточно популярным персонажем в этом городе. Но никогда я не буду одной из этой серой толпы. Никогда не буду унылой скучной тёткой. Впрочем, участь тронутой тоже меня совсем не радует. Значит, нужно приложить все усилия…»

Когда Миша узнал, что ему не придётся брать дежурство в новогоднюю ночь, он с облегчением выдохнул. Ему хотелось показывать салют трёхлетнему сынишке и смотреть, как будет жена кружиться, накрывая на стол, а потом наденет своё лучшее платье – хоть повод появился! И совсем не хотелось тайком целоваться с любовницей и смотреть в её неестественно синие глаза. Когда она плакала, когда она делала вид, что не плачет, когда она ласкалась, когда смеялась, в каждом движении, в голосе сквозил обман. Она как будто использовала его. Только что она скрывала и что ей могло быть от него нужно?

Ровно в шесть он повесил белый халат на плечики и, притопывая, спускался по лестнице. Повернув на лестничной площадке, увидел её бледное лицо. Она смотрела ему вслед, кусая губы. Рукава пёстрого халата как крылья обхватывали её узенькое туловище. Павлиньи узоры отвратительно её старили. Давно осветлённые волосы с рыжими корнями сливались с тусклым лицом в одно целое. Жутко выделялись глаза, они пронзали Мишу, запускали грусть куда-то под кожу, под рёбра. Она молчала, но в молчании обиды было больше, чем в крике.

– Почему ты не захотел остаться со мной? – взглядом говорила она.

И он спросил себя: действительно, почему? Их тянуло друг к другу, они теперь близкие…но кто сказал, что близкие? Кто сказал, что он ей что-то должен? Например, провести этот вечер с ней… Ну, наверное, потому что стал первым мужчиной. Потому что своей особой внимательностью влюбил в себя. И теперь за неё в ответе. За её жизнь, за её чувства.

– Я не могу остаться, – сказал он. – Меня дома ждут. Сын ждёт.

Про жену не стал говорить, чтобы не портить ей и без того плохое настроение.

– Иди, конечно, – прошептала Лика, откашливаясь. – Я же тебя не держу.

Но продолжила стоять и смотреть, как он спускается по лестнице. Он вежливо улыбнулся и помахал рукой. Ушёл. Но шаги стали тяжелее, как будто к ногам привязали грузы. В груди неприятное ощущение неловкости. Он мучился тем, что неправильно поступил, зная, что остаться тоже было бы неправильно. И всё-таки он обидел её. А салют, праздничный стол, веселье в семейном кругу уже всё равно не принесут ему ожидаемого умиротворения и тихой радости. Перед глазами будет её потускневшее маленькое личико и пожелтевшие локоны на плечах.

Она понимала, что он занимался самобичеванием, знала – как жёстко он себя ругал. Чувствовала, что у него сейчас, кроме жалости к ней, внутри ничего нет. И он хоть и находится сейчас в другой, тёплой обстановке, невольно думая о ней, передаёт ей часть себя – мыслями, терзаниями совести. В его представлении она подавленная, потерявшаяся маленькая девочка.

В этот вечер она быстро уснула, сразу после салютов. Даже из больничного окна было видно, как сверкало небо над городскими дворами. Она улыбалась, прижимаясь лбом к прохладному стеклу. И не стала загадывать никакого желания, решив, что это вопрос, который достаточно обговорить сама с собой.

БОЛЬШИЕ ПЛАНЫ

***

Из ресурсов она располагала только аккуратными чертами лица, синими глазами и волшебным очарованием. Заработать нужно было столько, сколько потребуется на учёбу. Напустив на себя прилежность, она отправилась устраиваться на работу в кафе. А там уже принялась пленять посетителей, получая чаевых больше, чем зарплаты, и притягивая их в это место снова и снова. Женщин и мужчин – в равной степени. И они тянулись туда, сами не подозревая о причине.

Девочки-официантки её терпеть не могли. И даже не потому, что превратились в её фон и перестали казаться интересными, а потому что в них против воли поселилась раздражительность и апатия по отношению к работе. Ничего особенного не делая, Лика выводила их из себя. Они психовали, удивляя хозяина кафе. Срывались на неё, а она продолжала улыбаться, изумлённо поднимая бровь.

– Новенькая испортила коллектив, – заметила администраторша хозяину. – Она вносит какой-то разлад.

Но он ничего такого не замечал, его она не раздражала, скорее – радовала, как и посетителей.

Девушки в курилке обсуждали только её: причёску, макияж, манеры, невозмутимость и… они не могли понять – что. Говорили и говорили, и от этого раздражались ещё сильнее. Не скрывая, переглядывались и ехидничали, ещё больше теряя самообладание, а она в ответ улыбалась. Могла даже подойти и ласково приобнять одну из них, совсем сбивая с толку.

– Другая бы сбежала из этого змеюшника, а она как будто становится увереннее в себе, – отметил владелец заведения, не задумавшись о том, что коллектив превратился в змеюшник именно с появлением этой спокойной милой девочки. Или не хотел этого знать, потому что с ней кафе стало приносить больше доходов, а это – самое главное. Время от времени ему казалось, что он и сам тайно влюблён в Лику, поэтому стал заглядывать сюда чаще.

Она продолжала дружить с Мишей. Он не мог её прогнать: она приходила, когда «нуждалась в поддержке». Он больше не мог предавать свою любимую женщину, но ведь Лика заходила просто попить кофе и поболтать. Он думал, она всё ещё любит его, просто держит себя в руках. Это делает ей честь, – думал он и внимательно смотрел в глаза, пока она жаловалась на злых девушек и их гадкие шутки в её адрес.

– Выходит, у тебя нет ни одной подружки? Или хотя бы просто девушки, с которой можно общаться?

– Нету. У меня совсем нет друзей, кроме тебя.

И он по-дружески сжимал ей руку. Она приходила ради этого рукопожатия, но всё реже и реже.

– Я собираюсь поступать учиться, – сообщила она ему, как обычно заявившись с горой конфет.

Он, как обычно, предложил ей место за своим рабочим столом, а сам пересел на стул, разогнув в коленях ноги и прижав пальцы к подбородку. Она облокотилась, чуть закинув назад голову. Ветер из распахнутого окна обдувал городским воздухом её радостное личико и трепал белые густые пряди.

– Вот как! Это очень правильное решение. Ты уже решила куда? Выбрала, что тебе интересно?

– Да. Управление персоналом.

– А в какой сфере ты хочешь управлять? – улыбнулся он.

– Это потом. Это не главное.

– Ну как же? – рассмеялся Миша. – Хороший руководитель должен быть специалистом и любить дело, которым занимаются его подчинённые.

– Я научусь и разберусь в любом деле. Неужели ты во мне сомневаешься? Я знаю, как привести к успеху! Неважно, какую команду.

– Я не хочу с тобой спорить. Я надеюсь, ты повзрослеешь и сама всё поймешь.

А сам подумал: Ох, как надеюсь! В противном случае мне искренне жаль твою команду.

– Знаешь, это так приятно – быть лучшей, особенно когда я самая молодая и «новенькая» в этом коллективе. И эти девчонки, которые ненавидят меня, остаются позади. И однажды я буду их начальником, и им придётся мне улыбаться, как бы они не злились…

– Лика очнись, о чём ты говоришь! – испугался Миша. – Я знаю, что ты милая добрая девушка, откуда в тебе столько этой гадости?

– Они будут ещё больше меня обсуждать. Я стану главным героем всех их разговоров, их мыслей. Они сами не заметят, как перестанут что-то представлять из себя. Потому что всю свою силу и энергию направят на меня, и отдадут мне.

– Прекрати! Остановись и подумай, – он всмотрелся в её ясные с «безуминкой» глаза, которые засмотрелись в одну точку, позволив «безуминке» разрастись. – Подумай, о каком успехе может быть речь, если они останутся без всякого интереса…

– А к чему им интерес? Им достаточно будет стать послушными. А я уже решу, куда их направить.

– Думаю, это твои детские мечты о «завоевании мира» дают о себе знать. Всё пройдёт. И ты будешь руководителем, но хорошим. Ты мечтала в детстве «захватить мир»? – неестественно засмеялся он, пытаясь снять напряжение. – О чём ты тогда мечтала?

– В детстве? Ах, я не помню, что я там выдумывала. Вероятно, всякую ерунду. Я почти что в одиночестве росла, без друзей. Что угодно могла на придумывать. Разве это важно?

– По-моему, важно. Детские мечты, они искренние. Не связанные никакими условностями. В них есть что-то святое. И, подчас, они самые мудрые. Как бы нам ни казалось, что дети лепечут глупости. Я это ответственно заявляю, как молодой отец. Внимательно слушаю, что говорит сын, и, знаешь, он выдаёт нередко такое… Нам и в голову не придёт. Их сознание не замусорено всей этой гадостью, которая начинает происходить во взрослой жизни.

– Какой такой гадостью?

Он подумал было о своём недавнем поступке, но промолчал, чтобы не обидеть. Потом припомнил и другие случаи.

– Если говорить о тебе, это то, с чем ты столкнулась, выживая здесь без всякой поддержки.

– Было и хорошее, – пыталась возразить она, вспомнив подругу.

– Да. А ещё очень много зависти, ревности.

– Ну… это вполне естественно.

Миша постепенно выдыхал, отводя тему. Безумие в её глазах снова стало «безуминкой». Она внимательно слушала его, или притворялась, что внимательно, или притворялась, что – слушала…

ДРУГИЕ ТАКИЕ ЖЕ

***

Кафе находилось в центре города. За прозрачной – от пола до потолка – стеной по тротуару на фоне постоянно стоящих в пробке автомобилей двигался бесконечный поток людей. Лика за стойкой скучающе наблюдала за тем, как они сосредоточенно спешат. Порой ей казалось, что она сходит с ума, но глаза начинали всё чётче различать их внутренние цвета и оттенки. Это было похоже на ауру, только располагалось не вокруг тела, а как будто внутри. Большинство было серого цвета. Но мелькали и светящиеся внутри люди: кто-то совсем немного, а кто-то – яркой солнечной энергией, как когда-то Дарина.

«Питаться можно любой энергией, но она совсем не такого толка, как эта. Эта даёт особенные жизненные силы. Страшно только забрать всё, страшно повторить то, что уже случилось однажды. Но можно же красть у разных людей понемногу. Так я никому особо не наврежу. А мне очень нужно становиться сильнее!»

Знакомый силуэт мелькнул за прозрачной стеной, и густая чёрная грива. Лика непроизвольно потянулась туловищем: кто такой? Он повернул к двери и вошёл. Не глядя в сторону официанток, уселся у окна. Тёмный лохматый силуэт – кто? Она, спрятав любопытство, подошла с меню. Он откинул волосы и расплылся в улыбке.

– А я тебя искал!

– Зачем? – напряглась она. Это был Гоша.

– Дело есть.

– Какое у тебя ко мне может быть дело? – она впилась ногтями в глянцевую картонку с фотографиями блюд.

– У тебя ж по-любому остались рисунки? У меня не сохранилось ни одного моего портрета.

– На память что ли?

– Круче. Я сейчас работаю над альбомом, наконец, появилась возможность записаться. Хватит петь в подворотнях! Нужна обложка для альбома. Не хочу фото, рисунок круче.

Она презрительно сощурилась.

– Ну и зато все увидят её работу, – поспешно добавил он.

Но Лика не перестала щурить уничижительно глаза.

– Знаю, ты меня всегда терпеть не могла. Но теперь-то уже чего…

– Нет.

– Нет?

– Не получишь ты ничего. – И она хотела уже позлорадствовать, как он развёл руками.

– Ты меню то дай, официантка. Слушай, а как ты из официантки в президенты то попадёшь? Идеи есть?

Она жарко задышала носом, швырнула на стол меню.

-За что она тебя жалела? Ты вон песенки свои поёшь, а она…

– Улыбайся, улыбайся, у тебя работа такая, – он раскрыл меню.

Девушки за стойкой замерли и следили за Ликой. Она выходила из себя!

– Это что-то новенькое.

– Она сама не своя.

– Кто это, что она так разошлась?

– Смотрите, у неё даже щёки порозовели, ей ужасно не идёт!

Лика хотела замахнуться, ударить по спине, по лицу, вырвать с корнями цыганские лохмы… Опёрлась побелевшими кулаками о стол, низко наклонилась, прошептала: «Скотииина…», сорвалась с места и метнулась к кухне, на ходу крикнув: «Обслужите, пожалуйста, этого клиента».

Она вышла со стороны дворика и прижалась спиной к стене. Подставила лицо ветру и закашлялась от выхлопов, проехавшей по проулку машины. Лицо горело, нервы чесались, на глаза наворачивались беспричинные слёзы. Только сейчас она ощутила, что в гневе расплескала свои силы. Или кто-то наполнился ими, намеренно раскачав её. Впервые у неё украли энергию.

– Никогда больше! – думала она, присев и обхватив колени. – Никакой ярости, никакого гнева. Забыть об этих эмоциях. Побеждает тот, кто остался спокойно улыбаться. По-настоящему – спокойно! Не стоит никто моих эмоций, и моих жизненных сил.

Дома она сгребла Даринины портреты с его изображением и из них разожгла в блюде на несколько секунд красивый костёр. Зарисовку с пикника было жалко: Лика сама там неплохо получилась. Поэтому она отыскала ластик и аккуратно превратила чернявого парня в белое пятно.

***

Город. Летний жаркий сухой город. Лоб под шляпой липкий. Наконец-то хоть можно стянуть плотную бардовую форму, и мчаться по улице в лёгком коротком платье. Ветер щедро обдувает и вдруг бессовестно кидает пылью. Лика закрывает лицо локтями, на бегу тормозит и не успевает догнать переходящих на зелёный. Мужики у перехода закуривают, сплёвывают – в сантиметре от её босоножек. Необхватная бабища, охая, трёт потными ладонями потные щёки, расставляя на тротуаре клетчатые сумки.

Дожидаясь на светофоре, Лика осмотрелась. Прямо вдоль дороги в ряд уселись попрошайки: цыганка в замусоленном платке с ребёнком на руках, низенькая старушка со смиренно протянутой вперёд рукой и старик-калека. Последний укрыл тряпьём коленки, опустил седую голову. Лика невольно задержала на нём взгляд, отвела и снова взглянула. Старик поднял глаза «Да, вот такой я» – говорили они. Она замешкалась и сунула руку в сумочку за мелочью. Загорелся зелёный, толпа двинулась с места. Лика засуетилась, ладонь запуталась в сумке, не отыскав кошелёк. Она виновато отвела взгляд и кинулась переходить дорогу. Щёки снова загорелись, а внутри, где-то в сердце послабело. Жалость и чувство вины. Не за то, что не отыскала денег, а за то, что она сейчас может бежать, легко касаясь ногами асфальта. А он нет. Смиренная горькая полуулыбка калеки заставила её стыдиться своей силы и лёгкости. И она послабела. Домой плелась унылая, не заслоняясь от пыльных вихрей, мысленно сжимаясь в комок.

Только дома до неё дошло, что на этот раз её энергия ушла инвалиду. Или он сам забрал.

«Не ради денег он там стоит, ему дают то копейки! Он охотится за энергией, такой же вампир, как я. Даже сильнее, умелее. И забирает у тех, кто посмотрит в глаза, испытает сострадание, стыд, неловкость. В особенности у тех, кто так и не решил: подать или нет. Пусть забирает силы, они ему нужны… Только не у меня!

Никакой больше жалости. Ни к кому. Никогда»

С тех пор Лика старалась не смотреть в глаза убогим, а если вдруг оглядывалась, отдавала деньги, и чем больше, тем лучше. Как будто откупалась, чтобы не платить своими чувствами.

АККУМУЛЯТОР

***

Она спешила к своему другу, чтобы сообщить хорошую новость: Поступила! Наконец-то. Шаг вперёд. Теперь надо больше зарабатывать, два раза в год появляться там, в течение пяти лет произносить, если спросят «неоконченное высшее…», а через пять лет всерьёз заняться карьерой.

– Жизнь начинает налаживаться, и у меня всё будет хорошо, я это точно знаю! – хотела сказать она. Она впервые хотела сказать ему такое. Но сначала подкрасться, закрыть тёплыми ладошками лицо. И ещё – поцеловать в щёку, очень хотелось.

Тихо отворила дверь из прохладного коридора. Миша стоял у окна и, зажмурившись, улыбался. С детской беспечностью. Солнечные лучи играли по его лицу… Она закрыла ладонями глаза, но – себе. Чтобы не видеть. Потому что он тоже…

«Потому что Миша тоже из тех, кто умеет радоваться солнцу. Потому меня и тянуло так к нему, потому рядом с ним я ожила. Как когда-то рядом с Дариной. Но с ним не случится того же, что и с ней. Не нужна больше мне его энергия!»

Лика даже всплакнула этим вечером, припоминая их короткие встречи. Слов его она вспомнить не могла, хоть он и говорил ей достаточно много. Ей ведь был важен не смысл, а голос и это его согревающее не безразличие. Но – хватит, хватит уже пользоваться его добротой!

Он, конечно, ничего не понял, когда она, едва заглянув, стала прощаться.

– У меня всё хорошо, – заявила она. – Ты очень хороший друг.

Голос ударялся о воздух в горле.

– Чего ты?

– Пришла сказать, что больше не приду…

– Как это? – рассмеялся он.

– Ну… как-то так. Пока.

И она умчалась, радуясь тому, что хотя бы раз смогла сделать что-то хорошее, вопреки своим интересам, и плача от переизбытка чувств.

***

За пять лет она многому научилась. Нет, конспекты она не зубрила, ей помогало добиться успеха совсем иное.

Сначала её непроизвольно тянуло в столпотворения людей. Но не на оживлённые проспекты, где люди быстро проносятся по своим делам или гуляют, исчезая из виду. Лика стояла в длинных очередях, где утомлённые ожиданием бранили «систему» или нападали друг на друга. Чаще, чем ей это было нужно, ездила в набитых маршрутках.

Кто-то обнаруживал на себе взгляд синих глаз, морщился, отворачивался, снова смотрел на неё, уже испуганно, бегал в панике глазами, не решаясь спросить: «Что смотрите, девушка?!» Устанавливался контакт. Здесь Лике было важно не моргнуть лишний раз и не потеряться самой, почувствовав неловкость. Сидящий напротив терялся, испытывая неясный страх, а она всё смотрела. Мысленно напрягала с виду расслабленные ладошки и ясно представляла себе путь, по которому энергия будет идти к ней – из этих растерянных глаз. Ладони в самом центре нагревались до приятного покалывания, тепло поднималось и заполняло её. Она никогда не старалась подзарядиться полностью от одной жертвы. У человека сразу портилось настроение, глаза болезненно блестели, кожа на лице покрывалась розовыми пятнами. Что случится потом, Лика знать не хотела и отпускала несчастного. Но так как «аккумулятору» этого было мало, она выбирала следующий источник. Людей с солнечной энергией она особенно любила, определяла их в толпе невооружённым глазом. Для этого не обязательно было даже разглядеть свет. Их лица украшала искренность, радость, они наслаждались лучам солнца даже через окно грязной маршрутки. А ещё некоторые из них наслаждались сами собой – с детским очарованием. Осторожно задерживая на них взгляд, Лика подзаряжалась с особым восторгом, и потом долго чувствовала себя такой же. И так же радовалась обычному ветру, раздувающему её не желающие полностью высветляться волосы. Бегло оглядывала в витринах свой маленький изящный силуэт в шляпке и по-детски невинное лицо очень хорошей девочки. Лика испытывала эйфорию, когда усиленно работало её обаяние, близкое к сверх способности. Казалось, можно легко уложить к своим ногам штабелями всех встречных мужчин и заставить добродушно улыбаться женщин.

Важно было не забывать о регулярной подзарядке. Без этого Лика начинала внутренне разваливаться. Тогда улицы становились слишком длинными, слишком громкими, в ноздрях застревал запах сухого асфальта. Тело передёргивало, когда она бралась за липкие поручни и ручки дверей. Тошнило от вида людей на остановках, жадно поедающих бутерброды, вытирая ладонью с подбородка соус.

В этом городе было очень мало освежающего зелёного цвета: аллей и парков. Только – узкие газоны и клумбы с вялыми, как застиранные лоскутки, цветами. Дороги, забитые автомобилями, узкие тротуары, многоэтажки, заслоняющие большую часть неба – как на дне высохшего колодца. Во дворах постоянно – клубы дыма: мальчишки поджигали мусорки. Лика не понимала, почему они хотя бы не бегают с палками, зачем нужно всё время что-то поджигать или взрывать и гоготать над перепуганными прохожими. И ещё она не понимала, откуда берётся столько мусора. Как активно здесь люди пьют, едят и развлекаются, что от их жизнедеятельности остаются такие горы отходов.

Этот город не дышал.

Поэтому каждое утро в этом городе наверняка один-два человека приезжали на работу злыми и разбитыми, как будто уставшими по пути из дома, а Лика являлась на своё рабочее место бодрая и сияющая.

За пять лет она сильно изменилась. Поступала учиться худощавой блондинкой, выпускалась – фигуристой ладной барышней, наконец давшей своей природной причёске свободы.

Волосы от постоянного осветления начали блекнуть, Лика ужаснулась, когда поняла, что напоминает старую куклу: безупречные черты лица, большие глаза, много косметики и бесцветная пакля на голове. Она позволила пробиться на волю рыжим кудрям и обвить её уши и плечи, угомонила буйство своего природного цвета русой краской, и поняла, что снова довольна собой. Только шляпка осталась неизменным атрибутом: Лика не переставала беспокоиться о безупречной белизне кожи.

Сплетни за стойкой

– Девочки, нам хана, – развела руками пухленькая чернявая официантка, готовясь сообщить новость.

Подруги сбились в кучу, заведение только открылось, в зале сидел один важный жирненький посетитель. Он смордился, недовольный тем, что к нему подошла не Лика, и теперь жевал, оглядываясь по сторонам.

– Гляньте-гляньте! Выискивает ненаглядную свою!

– А она где, кстати?

– Вот и я о чём, – снова завелась девушка. – Девочки. Нам всем хана. Я сейчас слышала…Ну это просто… я не знаю, что теперь будет.

Девочки попросили её успокоиться и изложить всё по порядку.

– Главный администраторшу рассчитал. Ну, или она сама… она ж давно хотела уходить, мне кажется, из-за этой. А сейчас с Ликой шушукается. Ясно ведь о чём?

– Думаешь, повысить хочет?

– А кто-то сомневается?

Никто не сомневался. Все видели, что она ему нравится. И сейчас подошло время пообсуждать: спят ли они вместе или ещё нет.

Сплетни в курилке

– А вы видели, видели, у неё аж глаза засверкали!

– Как будто хочет сказать «ну что, твари…»

– Значит, так и есть. Теперь она нами руководить будет.

– Я уволюсь.

– И я уволюсь.

– Да все уволятся, ну о чём вы!

Закурили даже те, кто никогда не пробовал, заполняя дымом то пространство, откуда выкипали силы и настроение каждый раз, когда она появлялась рядом. А она всегда была рядом. И она улыбалась.

Нытьё в курилке

– Что за ведьма! Вы заметили, девочки, кроме нас ведь никто не замечает, какая она стерва!

– Скорее всего, с главным она спит.

– Ну а остальные… Не спит же она со всеми?

– Почему бы и нет.

Слёзы в курилке

– Я не могууу уже, девочки… сегодня придирается весь день. И краситься так нельзя, и косу заплела неровно…

– Меня трясёт даже, когда она просто на меня смотрит.

– Каждый день какие-то упрёки.

– Её и саму эта работа бесит! Она сюда ходит, чтобы мучить нормальных людей!

– Ну и ещё ради бабосиков.

– И мужиков…

Прощание с курилкой

– Вот тварь. Вы слышали! «Нужно штрафовать за прокуренное время…»

– И главный… во всём с ней соглашается!

«Это как-то мелко и совсем не по мне. Управлять пятью девчонками, иметь десяток постоянных поклонников… И что? Как-то всё это бестолково. А время то идёт! Пока я хороша, нужно решать, что делать со своей жизнью дальше… Скучно это всё!»

И она металась: сначала в поисках источника энергии, а затем в поисках разумного для неё направления, закачивала в себя энергию, растрачивала, снова набирала, не боясь, что невидимому «аккумулятору» однажды может прийти хана.

РОМАШКИ

***

Лика проснулась от духоты в спальне и раскрыла окно. С улицы ворвался сухой тёплый воздух. К полудню станет ещё жарче, – расстроилась она. Это было начало лета. Окна выходили прямо на проспект, там уже скопился затор. Она быстро собралась, чтобы не опоздать из-за пробок. Предстояло забрать диплом. Для неё это не было каким-то особенным праздником: обучение далось ей слишком легко. Она приходила только на экзамены, уверенная в себе на все сто. И дальше уже руководствовалась интуицией: перед женщинами и некоторыми очень нудными мужчинами делала умненькое личико, крайне заинтересованное в том, о чём был ответ, перед остальными – несла милую чушь, этого было достаточно. Одногруппники с завистью разводили руками и называли её ведьмой. Она с благосклонной улыбкой принимала это за комплимент. Лика не считала нужным что-то учить, как руководить – она и сама знала. А став администратором, с удовольствием убедилась в этом. Девочки хоть и ненавидели её, но боялись, и им приходилось изображать уважение. Они ходили по струнке: идеально выглядели, идеально улыбались посетителям, проворнее передвигались, меньше болтали между собой и реже выходили курить. Также и повара. Владелец кафе был доволен. Он даже собирался отметить вместе с ней вручение диплома. Радостно пожав плечами, она подмигнула себе в зеркало перед выходом из квартиры.

В маршрутке, как обычно, поцапались две тётки, одной из которых было слишком жарко, а другой – наоборот. На этот раз победила та, которая боялась простыть, люк захлопнули и стали понемногу заливаться потом, многие – вонючим. Также, была «классическая» перебранка между упёртой тупой бабкой, которая требовала у шофёра остановить посередине дороги и проклинала его за упрямство и «неуважение к старшим». Типичная мамаша визжала, чтобы уступили место её девятилетнему толстому мальчику, аргументируя тем, что он ребёнок. Плевать на всех хотели, гоготали и матерились подростки. С умиротворённой улыбкой спал алкаш.

Выскочив на своей остановке, Лика весело помчалась, отталкиваясь босоножками от земли. Летящее бледно-лиловое платье, перетянутое широким белым поясом, надувалось парусом сзади, открывая спереди ноги почти полностью. Ветер ласково обдул лицо и вместо песка принёс что-то другое. Лика даже остановилась. Едва уловимое нежное сладкое дразнило ноздри, исчезало и снова появлялось. Недоумевая, она стала оглядываться. У университетского забора цвёл шиповник. Она непроизвольно шагнула к нему. Рядом с кустом запах рассеивался, как будто его по всей округе разносил ветер, похищая отсюда. Насладиться можно было, только коснувшись кончиком носа лепестков. Куст шиповника разросся, образовав невысокую арку, Лика проскочила в неё и попала на чистую не вытоптанную поляну между старой облупившейся стеной университетского корпуса и сломанным забором, заросшим кустами.

Наверное, здесь когда-то целовались студенты, – предположила она. – прекрасное место для поцелуев. Но этим летом здесь ещё не ступала нога садовника или завхоза. Нескошенная трава уже почти доставала до голых коленок. Прямо перед шиповником с этой стороны цвели несколько ромашек. Маленький скромный цветочный кустик посреди загазованного бестолкового города напомнил ей подругу и её рассветы. В этом маленьком, уверенно пробившемся из земли растеньице было что-то жизнеутверждающее, трогательное и настоящее. Лика внезапно поняла, что ей страшно не хватает по утрам на кухонном столе прозрачной чайной чашки с чистым горячим умиротворяющим напитком. А ведь она даже не разу не попробовала его! Лика вдруг почувствовала, что в её жизни катастрофически много крепкого кофе, шума и острых чужих локтей, никуда не приводящей злой спешки. И сама она вот-вот превратится в воплощение зла, если ещё не превратилась.

Вспомнив о времени, Лика выбралась через живую арку на улицу. Её ещё долго не покидало ощущение, что она побывала в другом измерении.

Босс, как она его обычно называла с лукавой улыбкой, пригласил её в кино. Лика терпеть не могла кино. Фильмы смотрела редко даже дома, потому что её мало волновала жизнь каких-то выдуманных людей. Она была не на одной волне со зрительской массой. Все эти люди с нетерпением ждали выхода новой части, год обсуждали своё нетерпение в социальных сетях и бранили автора за медлительность. Её изумляло, как можно ругать того, в чьей голове и происходит изначально весь этот замес, который им так интересен и важен. Люди как бы не отождествляли автора с его произведением, рассуждали так, будто он просто знает какую-то придуманную не им тайну, и не хочет никак им поведать, тянет кота за хвост. И вот сейчас они собрались, поклонники сюжета и ненавистники создателя этого сюжета. Лика скучающе опёрлась о подлокотник, низко свесила кудри и задумалась, потягивая ледяную колу.

В кино сводил? Сводил. Нужно ещё куда-то, тем более что она не очень-то воодушевлена. Босс осмотрелся, выходя из кинотеатра.

– Тут недалеко открылось недавно кафе. Пойдём, посмотрим, как живут конкуренты, – предложил он.

Эта идея ей понравилась.

Новое кафе было в здании бывшей столовой, не отличалось каким-то шиком и скорее напоминало уютный буфет. Столы из светлого дерева, плетёные кресла, светло-зелёные стены, аромат тёплых булочек и кофе из автомата. Зал полупустой. Тихо щебетали две студентки, да угрюмый мужчина сидел в интернете.

– Мне кажется, они быстро закроются, – определил босс. – Нет шансов. Видно, что владельцам вкладывать в эту забегаловку нечего. И ходить сюда будут только студенты. А место хорошее, заберёт себе кто позубастей.

– Вроде тебя? – улыбнулась она.

– Тебе видней, – довольно ухмыльнулся он.

Он плавно переводил разговор на неё, а она – на работу. Она была весь день какая-то загадочная и слегка потерянная.

– Я знаю, чего не хватает нашему кафе, – вдруг произнесла она, изменившимся голосом. А сама подумала: Я знаю, чего не хватает этому городу, этим людям, этому хаосу.

– Ну-ка, чего же? – он, морщась, отпил глоток, поставил стаканчик в сторону и внимательно на неё посмотрел. – Интересно.

– Нам не хватает… ромашкового чая.

– Чего???

– Кофе мы варим в кофе-машине. Самый разный, невероятно вкусный. Кофе подают и в соседнем кафе, и в любом. Но все мы подаём посетителям отвратительно одинаковый чай. Из пакетиков, как второпях на кухне. «Заварите себе сами!» Ничего такого, что действительно бы успокоило и придало человеку сил, а нашему заведению особой приятной атмосферы.

– Но почему именно ромашковый? – он смотрел на неё, как на тронувшуюся умом.

– Не только. Можно мятный, – она улыбнулась. – А можно липовый или черничный. Главное, чтобы это были хорошие травы и ягоды. Я закажу в интернете или поспрашиваю у бабушек на рынке.

– Не надо.

– Что не надо…?

– Ерунда какая-то. Кто будет этим заниматься?

– Я буду.

– У тебя другие обязанности. Для этого нужно брать ещё одного человека.

Лика насупилась. Выходит, она нужна только в качестве стервы, строящей персонал, и улыбающейся посетителям красотки. А идеи её никого не интересуют. Куда же двигаться? Что развивать? Стервозность?

– Ликусь, успокойся. Не пугай меня, ты сама не своя. У нас и так дела идут хорошо. Нам ничего этого не надо. Оставь эти свои заморочки в покое.

Лика посмотрела ему через плечо. Там мужчина оторвался от телефона и с интересом смотрел на неё.

– Это, наверняка, какие-то твои детские фантазии, – улыбнулся босс.

Она вспомнила, что когда-то за детские фантазии её друг Миша принимал её мечту властно управлять «раздавленными» людьми. Он тогда сказал «повзрослеешь, поймёшь». Неужели, повзрослела?

В этом городе нет ничего подобного, слишком много шума и дыма. Не хватает такого местечка, наполненного густым ароматом ягод шиповника и освежающим запахом мелиссы. Оно обязательно притягивало бы людей снова и снова.

Лика помрачнела и снова невольно перевела взгляд на мужчину, сидящего за спиной у её босса. Он всё ещё смотрел на неё. Она привыкла ловить на себе взгляды, но обычно ей улыбались. А это был какой-то слишком серьёзный. Казалось, что она чувствует физически его тяжёлый взгляд. Отвернулась бы. Но выбесил босс, и потому она продолжила поглядывать ему через плечо.

Не могу понять, сколько ему лет, – думала она. – Чересчур он хмурый. А я ему всё-таки понравилась!

– Может, ко мне? – неловко перевёл тему собеседник.

– Не-не-не, – она поднялась. – Я хочу пройтись. Одна!

Выходя, зацепила глазами незнакомца за соседним столиком так, что у самой лицо порозовело.

ПОНИМАНИЕ

***

Мужчина догнал её уже на выходе и метров двадцать молча шёл рядом.

– Девушка! Это может показаться странным… Нет, сначала давайте познакомимся. Дмитрий.

Она молчала и улыбалась. Как представиться? Просто… Да.

– Лика.

– Лика, я невольно подслушал ваш разговор. Нет, не так. Честно, я подслушал с большим интересом.

Она изумлённо посмотрела на него.

– И?

– Мне очень нравится эта идея.

– Вы хотите попить чаю? – рассмеялась она.

– И напоить им других.

– То есть?

– А ну да, я не сказал. Вы сейчас были в моём кафе. Я только открылся, пытался придумать что-то своё, какую-то «фишку». И тут вы со своим ромашковым, черничным и липовым… Ну не могу же я украсть у вас идею! Вот, предлагаю: приходите ко мне работать.

Она ошеломлённо остановилась.

– Вы подумайте. Я понимаю, что вам там платят хорошо, всё уже налажено. Для вас это прямо какая-то авантюра.

– Бросить привычную работу, чтобы воплотить фантазию…

– Да.

Они шли из центра города к частному сектору, дорога вела под уклон по старым каменным ступеням.

– Давайте присядем?

– Секунду… можно на «ты»? Я постелю, чтобы ты села, – он скинул мастерку.

Впереди пёстрой сеткой выстроились домики, линия горизонта виднелась где-то внизу, сумрачное небо возвышалось полукуполом, сзади шумел город.

– Подумай.

– Что тут думать? Давай, я согласна.

Он даже не улыбнулся, только кивнул, не отрывая взгляд от оранжево-серых предночных облаков.

– Я хочу создавать особенную атмосферу. И у нас это получится. Знаешь, я представляю чайные чашки из стекла, напитки солнечного и малинового цвета и полевые цветы в прозрачных вазах. На самом деле, меня ничуть не держит моя работа. Я не того хотела, не командовать.

– Скорее всего, поначалу у нас не будет такого же заработка, как у тебя сейчас.

Её приятно поражала его честность.

– Дима, деньги мне были позарез нужны, когда я училась. Сейчас нет ни цели, ни удовольствия от работы, ничего, одна пустота…

– Пустота? – он приподнял светлые брови, морщинки стали резче. Она пробежала глазами по тонким складкам грусти на переносице.

– Да, пустота и бестолковая суета. Нет ничего, что меня бы радовало. Не то что в работе… вообще – в жизни.

– А семья, любовь? – спросил он так, будто они давние друзья.

– Ох, нет. На любовь у меня табу.

– Что-то серьёзное?

– Более чем. Те, кого я любила, умерли.

– И винишь себя? Ты считаешь, что больше не можете любить?

– Я больше не хочу любить. Потому что это были самые лучшие люди.

– Кто они были, если не секрет?

– Сначала я любила мальчика… он был необыкновенный и умел летать. Я назвала его «летающим мальчиком», – задумалась она, заулыбалась.

– Прям-таки умел летать? – он усмехнулся: какая всё-таки богатая фантазия у этой хорошенькой девушки!

– Да. – Он не верил, но она и не обижалась. Без лишнего жара пыталась убедить. – Он держался над землёй ровно на три секунды больше возможного, я считала. И когда он бежал или шёл, то тоже как будто летел…

– Что умел второй? – перебил мужчина, не желая слушать долгую романтическую историю о первой любви. Все они похожи одна на другую: он был самый лучший, а потом он умер. Он слышал похожее не раз: девочки любят создавать вокруг себя таинственный романтический образ с помощью прежней несчастной любви. Тем более, что подобный случай – беспроигрышный вариант. Он умер – звучит так, как нужно. Трагично, горько… не поспоришь уже.

– Вторая.

– ???

– Вторая. Это была девушка.

– Ты хочешь сказать, у тебя был роман с девушкой?

– У нас не было романа. У нас была дружба. Но я её любила, как… как девушку. И она умела радоваться солнцу.

– А ты что же, не умеешь радоваться солнцу?

– Нет, я его боюсь. Я от него становлюсь некрасивая.

– Глупости какие-то. Ты! И – некрасивая. Ты не можешь быть некрасивой.

Лика смущённо заулыбалась. Это было так странно: сидеть с незнакомым мужчиной в сгущающихся сумерках и рассказывать о самом сокровенном.  Она говорила одно, а чувствовала совсем другое, потому что так банально начинала влюбляться, подкупленная его пониманием.

ЗАГАДОЧНЫЙ ДРУГ

Девочки на её бывшей работе с облегчением выдохнули, простившись с Ликой. Они не верили в происходящее. Как можно уйти с этой работы с её должности в неизвестность? А лика стала заполнять эту неизвестность, преобразуя её в ту картинку, какую хотела видеть. Она погрузилась с головой в дела, как никогда с ней ещё не бывало. Трудилась за всех, кроме повара и уборщицы. Она меняла атмосферу в кафе, добавляя незамысловатые детали. Дима подбирал только музыку для фона, он очень хорошо разбирался в музыке. На подоконники Лика водрузила прозрачные кувшины с цветами, а на столы – маленькие вазы или стаканчики. Цветы брала самые простые – у бабушек на рынке на окраине города. Там же советовалась по поводу рецептов. Перерыла интернет, заказала нужные травы и ягоды, изучила все технологии. Тщательно выбирала посуду: чтобы хранить, чтобы заваривать, чтобы подавать на стол. К непосредственно приготовлению подходила как к некоему таинству.

– Тут не только технология имеет значение, – рассуждала Лика, аккуратно наклоняя маленький фарфоровый чайник над чашкой, заполняя её чистым, как слеза, напитком солнечного цвета.

– А что ещё? – Дима прищурил один глаз, откинувшись на спинку кресла. – Ну, давай, удиви меня, что там у тебя получилось…

– Важно то, что отдаёт чаю тот, кто его готовит. Руки человека важны.

– Я думал, ты скажешь что-то о природе, где выросли травы.

– Да, это тоже, – Лика ласково смотрела на него, пытаясь понять, чем он так хорош, и подавая ему чашку чая.

– Тогда уже и руки тех, кто собирал травы, кто их высушивал, – он отхлебнул. – Мне кажется, или ты сейчас пытаешься зачем-то меня приворожить?

А голос такой умопомрачающе спокойный…

– Но это ромашковый чай, – рассмеялась она. – А не ведьмовское зелье.

– Ты же сама сказала, что главное – руки. Умелые руки и обычный чай превратят в колдовской напиток.

– Нет-нет. К чему мне тебя привораживать? – игриво пожала она плечами, садясь напротив

Она и впрямь почувствовала себя ведьмой, когда вникла всерьёз в своё новое занятие. Она выискивала в этом городе продавцов натурального мёда, заказала чистейшую родниковую воду. Она решила сначала научиться всё делать сама, а уже потом взять помощника, который будет заниматься у них только чаем, и научить этому мастерству.

Люди сначала удивились странному названию кафе «Ромашковый чай».  Многих позабавила наивность и простота владельцев. Именно поэтому люди стали заглядыватьсюда. Лика пускала в ход все свои умения и всё своё очарование. За ней вскоре переметнулись её поклонники – посетители прежнего кафе, одного из самых раскрученных и дорогих в городе. Её новый друг удивлялся: в чём секрет их успеха при весьма небольших затратах. А она, как обычно, использовала свой самый драгоценный и мощный ресурс – украденную энергию.

«Для меня этот проект очень важен по многим причинам! Мне самой необходимо в этом городе место, где хорошо отдохнуть от шума и пыли. Хочу устроить такое место для других уставших людей, и дать им возможность насладиться чем-то простым. Хочу суметь воплотить свою фантазию в ощутимую реальность. И чтобы бывший босс понял свою ошибку, и, чтобы Дима… Да, в первую очередь из-за него…»

Когда Лика поняла, что Дима волнует её всю с ног до головы, она первым делом стала искать подвох. В самой себе. Она любила только тех и нуждалась только в тех, кто обладал волшебной энергией: смеялся, мечтал, летал. Дима даже не улыбнулся ни разу. В свои двадцать семь он выглядел на все сорок: серебристые волосинки, сосредоточенно-угрюмый взгляд, тонкие, но хорошо заметные морщинки у рта и на переносице, холодно-спокойный изгиб губ.

Лика силилась рассмотреть его энергию. И если внутренне содержание прочих представлялось для неё как цветные картинки, то он казался просто пустым, или он был так закрыт. Потому она не могла понять природу этого притяжения.

Её по-женски интриговало то, что нельзя было понять, что он к ней чувствует. Другие мужчины не скрывали симпатию: улыбались, шутили, делали откровенные комплименты, приглашали куда-то. От него этого сложно было дождаться. Лика ломала голову: либо она интересна ему только как сообщник и друг, либо он просто крайне сдержан, неэмоционален. К тому же, она дозировала своё присутствие в его жизни, боясь навредить ему. А когда поняла, что не может не быть рядом, то постаралась быть не такой, как прежде с близкими друзьями. С ним она никогда не ныла, не жаловалась, не старалась переложить на него свои проблемы или вызвать чувство вины. Она всегда старалась быть весела, хотела одарить его радостью, растормошить.

***

Горожане приходили в кафе «Ромашковый чай» не ради перекуса: здесь знакомились, отдыхали, терпеливо ждали, когда будет готов их напиток, наслаждаясь атмосферой. Дима сам проводил здесь большую часть времени. Лика готовила и часто сама подавала на стол. Ради душистого чая из рук этой ведьмы приходило большинство мужчин. Некоторые поклонники говорили ей об этом открыто, она реагировала загадочно-сдержанно, дабы не обнадёжить, но и не отпустить. Зато никак не могла вызвать эмоции у своего друга. И вот на ум пришла немудрёная женская уловка – попытаться вывести его на ревность. Если есть хоть что-то, то тут уж наверняка вскроется, – решила она.

НЕОЖИДАННОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

На помощь ей, сам того не ведая, пришёл один посетитель. Валентин ухлёстывал за ней ещё с прошлой работы. Немного моложе большинства её поклонников, с интеллигентным правильным лицом, он никогда не сосредотачивал взгляд в одной точке и этим отталкивал её. Но в этот раз были хороши все средства.

Дима с ноутбуком решал свои вопросы за угловым столиком. Лика вышла в зал с чаем маренового цвета из плодов шиповника – для Валентина – в синем, как глаза, коротком платье и уложенными на шее густыми косами. Особенно хороши были ярко-русые завитки у ушей, выбившиеся из причёски.

– Составите мне компанию? – как обычно спросил он, уже ни на что не надеясь.

Официанткам нельзя, но она ведь не официантка. Улыбнувшись, села напротив. Бедняга чуть не подавился от радости, глаза заблестели нетерпеливой надеждой.

– У Вас сегодня хорошее настроение? – он и так не знал, с чего начать, а она ещё и одаривала его такой улыбкой.

– Рада Вас видеть.

Она поплела что-то о пользе шиповника.

Когда же уже можно будет слегка повернуть голову, чтобы отследить Димину реакцию? Только так, чтобы никто этого не заметил… Лика продолжала нарочито весело щебетать, вводя в радостный ступор собеседника. И комплименты у него банальные, и взгляд потерянный, – отмечала она про себя. – Зато он улыбается как дурак. Если бы Дима хоть раз улыбнулся мне… У него, вероятно, чудесная улыбка!

Когда она решилась наигранно светящимися глазами осмотреть окружающие столики, Димы в зале уже не было. Где-то под лопатками глухо заныло, стало пусто до слёз. Вся эта игра одного актёра происходила без зрителя! Но, может, он ушёл как раз из-за ревности? Не смог видеть, как она сидит рядом с другим? Обнадёживая себя, Лика кивала Валентину, не вслушиваясь у его бестолковую речь. И ушла также внезапно, как осчастливила, не считаясь ни с какими правилами приличий. Ошеломлённый поклонник был в смятении. Однако у него появилась надежда. Это и привело его сюда довольно скоро – уже на следующий день. Лика пришла в неописуемый восторг, когда он протянул ей букет роз прямо на глазах у Димы. Она не стерпела – покосилась на него. Он вежливо бросил несколько слов о том, как ему приятно видеть в своём кафе таких гостей. Каких таких – Лика не поняла, как не поняла и его реакции. Ни боли, ни злости, ни неестественного безразличия. Безразличие было натуральное. Лика понимала, что всё это – глупые школьные методы, но она и чувствовала себя сейчас как девчонка, которая потеряла голову и совершенно не знает, как быть. А Дима, который был двумя годами старше её, вёл себя как умудрённый жизнью, уставший, снисходительно-внимательный мужчина.

«Я всё поняла! Всё просто! Дело в моих идеях, в моей работе, которая приносит ему успех. Отсюда и внимание, и бесконечная доброжелательность. Это же сразу было ясно. У нас только деловые отношения, больше ничего.»

Два дня Лика печалилась, с объектом своих воздыханий даже видеться не желала. Как это так… Она от страсти изнывает уже, а он только о прибыли думает. С Валентином тоже говорить не хотела, в свою очередь в нём разжигая страсти. Он атаковал её.

– Зря ты так, – заметил неожиданно Дима. – Присмотрись.

Неужели это ревность в нём говорит, – заволновалась она, и хмуро посмотрела в светлые серьёзные, до ужаса любимые глаза.

– Я не просто так говорю, – продолжал он. – Его папенька и маменька тут одни из самых состоятельных и влиятельных в городе, и он какой-то бизнес держит. Очень даже завидный жених, а ты тут носом фыркаешь, – То ли пошутил, то ли всерьёз заметил он. Сложно было распознать шутку в его всегда серьёзном лице.

Лика так и ахнула. Не влюблён, совсем, даже самую чуточку… Она припомнила свою первую любовь: как похоже! Это просто какой-то закон подлости, что за ней ухлёстывают все, кроме того, кто ей действительно нужен. Она перебрала в голове все варианты объяснений. Может, он разглядел её вампирскую сущность и старается держаться подальше? Не зря же называл ведьмой…  Может, просто не в его вкусе. Она хорошо помнила, как закончилась её первая страсть, и потому твёрдо решила за Димой не бегать и глазами его не пожирать. Ушла с головой в работу.

Лика не могла всё время проводить в кухне и зале, поэтому взялась обучать себе помощников. Попасть в его кафе оказалось немало желающих, это, в основном, были студенты. Получилось что-то вроде конкурса на два места.

Дима был поражён, увидев, как она проводила собеседования. Её не интересовал ни опыт работы в кухне, ни возраст, ни знания, ничего… Она почти ничего не спрашивала, только смотрела странным взглядом как будто внутрь человека. Сказала «да» одной девушке и одному пареньку, и была от них в восторге.

– Чем они так уж отличаются от других?

– Они очень похожи на одну мою подругу, которая делала волшебный ромашковый чай. – отрешённо ответила Лика, глядя в сторону.

– Это что-то значит?

– Да. – оборвала она расспросы.

– Ну ладно, – он развёл руками. – Тебе видней.

А ей было видно, что эти ребята те самые, «которые умеют радоваться солнцу». И дело было не в её особой симпатии к ним, просто её чаю нужны были руки тех, кто обладает необыкновенной энергией. Эта энергия была тем самым «секретным ингредиентом», из-за которого сюда тянулся народ.

Студенты меняли друг друга, готовя сказочные напитки, а у неё появилось немножко времени для себя. Тогда она вяло согласилась сходить на свидание с Валентином

Что ей, что ему казалось лучшим местом в этом городе кафе «Ромашковый чай». Поэтому выбравшись с её работы, они совершенно не знали, куда направиться.

– Мне кажется, в этом городе просто нет интересных мест, – заметила Лика. – Разве что два-три сквера. И то они как-то сжаты со всех сторон дорогами.

– А где ты обычно гуляешь?

– О, – она рассмеялась. – Я люблю ходить по той окраине города, где рынок. Там ещё можно увидеть что-то интересное. Бабушки из частного сектора продают цветы. Эти цветы намного лучше тех, что я продавала в киоске. Те были как не настоящие, а эти – сама жизнь. Люблю ходить рассматривать вещи, которые продают старики: пожелтевшие книги, игрушки. Я не знаю, кто их берёт. Я не беру, просто разглядываю. От них веет чем-то таким…

– Плохим старым запахом? – засмеялся кавалер.

– Ды нет же! Это как в музее. Как в музее детства.

Он с любопытством осмотрел её одухотворённое лицо.

– Какая ты интересная девушка. И очень красивая. Ты очаровала бы толпы людей, выйдя на сцену. Почему ты ещё не «звезда»?

– Я не обладаю никаким талантом, – она поморщилась от его наивного комплимента.

– А это не важно. В наше время – это всё решаемо, были бы деньги.

– У меня нет горы денег.

– У меня есть.

Она остановилась, чтобы лучше посмотреть: не двинулся ли он умом. Валентин улыбался, нежно разглядывая её.

– Как это связано?

– Я зову тебя замуж, – он едва не подпрыгивал от переизбытка эмоций, похлопывал себя ладонями. – И мы сделаем тебе какую угодно карьеру.

– Э-м-м … Стоп. Мне надо подумать, – отчеканила она так, словно речь шла о деловом предложении.

Надо осмыслить услышанное. Его слова о популярности как мёд, но вот – замуж… за него… А как же Дима? А что – Дима?

РЕШЕНИЕ – ЛЮБИТЬ

Решающая встреча была назначена в самом дорогом ресторане в десять часов вечера. Она знала, что завидный жених уже приготовил дорогущее кольцо, трясётся и распаляется в предвкушении её «да».

Работу никто не отменял. Она как раз собиралась закрывать кафе, когда зашёл Дима. Не хотелось даже смотреть на него. Накануне она представила себе шикарную беззаботную жизнь и полстраны поклонников. Валентин с виду хоть и не очень умён, а знал-таки, чем её покорить, затуманить разум. Или это был её собственный чистый расчёт.

– От меня сегодня ждут ответ, – не своим приглушённым голосом заявила она.

– Кто? Какой ответ?

– Ухажёр зовёт замуж.

– Да ладно? Так быстро?

Он как будто обрадовался, опять же – без улыбки.

– Да. Я сама не ожидала. Наобещал золотые горы.

– Я же говорил…

Лика опустила глаза: невыносимо видеть, как ему всё равно…

… Под столом его ладони, схваченный в замок, побелели: так сильно ногти правой руки впивались в тыльную сторону левой. Это был не просто замок, а мучительно выворачивающийся наизнанку. Положение рук выражало неистовую боль.

Она даже не смогла обрадоваться. Жадно задышала. Но… нет…

– Иди, пожалуйста, а то опоздаешь.

Ну не кидаться же на шею, как ополоумевшая. Тем более… вдруг – показалось. Кажется, показалось.

Лика вышла к такси как в тумане.

И что теперь делать с этой новой мечтой о звёздной карьере? И с этим женихом… Может, попросить ещё недельку на раздумье? Улицы резко потемнели, дышать было по-прежнему нечем. Дима может бесконечно не подпускать её к себе близко, не забывать же о себе. Тем более, скоро уже двадцать пять. Девушки в этом возрасте начинают выходить из трафика. Нет, к ней это не относится, она всё ещё привлекает мужчин. Но пора бы и ребёнка уже рожать. От этого что ли Валентина? Он хоть и богат, но тупой, как пробка. И совсем её не чувствует. А Дима, даже когда молчит… Она прижала щёку к холодному окну такси. Чем меньше оставалось до ресторана, тем сильнее нарастала паника. Почему-то вспомнила Мишу: а что посоветовал бы он? Сто лет его не видела, так и не зашла ни разу в гости за пять лет. А мама? С мамой не говорила ещё дольше. Последний раз, когда она заставляла работать на ферме. Теперь Лика решает: выходить ли ей за миллионера или ждать ещё чуда от жизни… Может, хоть написать, удивить? Мобильная связь у неё не ловит. Лика посмотрела на себя как будто со стороны и подивилась собственной жестокости. Да, светская львица из неё выйдет та, что надо…

Валентин в дорогом костюме смотрелся… идеально. А она любила чуть растрёпанных, в рубашках с расстёгнутой или оторванной верхней пуговицей. Поэтому сжалась и старалась на него не смотреть. Здесь он, наливая в её бокал вино, был на своём месте. От этого ей стало вдвойне некомфортно. Искусственный полумрак и такое всё дорогое, что страшно дотронуться. Почему же страшно, если будущий муж всё может оплатить? Она подумала, не боится ли стать его «куклой». Да нет, с её то внутренней силой она сможет им вертеть несмотря не то, что родом из деревни. Да в том то всё и дело, что она не хочет (имеет наглость не хотеть!) себе в спутники «куклу» – такого смешного мужа-марионетку, танцующего вокруг, который никогда её не поймёт.

Он просто сказал, подняв бокал:

– За нас!

Как «за нас»? – подумала она. – Где он, а где я! Не может быть никаких «нас» и никогда не будет. Никогда не смогу произнести «мы», даже если поженимся. Потому что «мы» – это когда на одном уровне, когда стоят друг друга, когда – за одно и об одном… Она не могла выкинуть из головы сжатые в замок мужские руки с вмятинами от ногтей.

Валентин ещё раз выразительно приподнял бокал, смачно глядя ей в глаза. Она выпила до дна и слегка откинулась, щурясь на него.

– Знаешь… А – нет.

– Что? – он не расслышал.

– Нет. Это я о тебе и обо мне.

Она подчёркнуто не повторила «нас».

Он засуетился.

– Успокойся, – Лика поднялась, слегка зацепившись за край стола, и ушла.

Она шла по городу чётко, в определённом направлении. Дима жил в другом районе города, километров за пять от этого ресторана. Впервые Лике понравился ночной город: никакого шума, дыма, лёгкая прохлада, гаснущие окна, шершавый тротуар… Она несла туфли в руке и уже ни о чём не думала. Этот путь был длиннее, чем дорога из деревни до школьного стадиона, и уж тем более, длиннее больничного коридора. Но он стоил того! Дух захватывало от волнующей неизвестности «что он скажет?» и от своей смелости и от счастья, что сейчас она увидит такое хорошее лицо. Конечно, совсем здорово, если ещё поцелует… Но увидеть – это уже счастье. И никогда никого другого не надо, потому что это самое настоящее. Она готова ждать, терпеть, совершать глупости, такие, как эта. И он обязательно однажды будет ей улыбаться!

Свободно размахивая руками, она быстро проходила улицы одну за другой и, наконец, добрела до его двора. Какой дом – она не знала. Набрала номер, закрывая от переизбытка чувств глаза.

– Привет… Разбудила? Слушай, я тут недалеко от тебя… Вышла из ресторана. Одна. Объясню… У меня не оказалось денег на дорогу. Вспомнила, что до тебя два шага. Впустишь? Встретишь?

– Что за ресторан… в двух шагах от меня? – не понял он. Но уже бежал вниз и навстречу.

Она сидела на детских качелях, в каждой руке сжимая по туфле. Он оглядел пыльные ноги: хороши «два шага»!

– Ты отказала ему что ли?

– Угу! Не хочу. Ну его.

– И пришла сюда, – вслух якобы размышлял он. – Хотя до твоей квартиры такие же «два шага» …

– Ну просто, – она смутилась. – Ты мой друг. А я не могу сейчас одна…

– Ну пойдём тогда чай заваривать и греться, друг!

У неё буря внутри неприятно затихла. Зачем опять так сказала! Два дурака: она и он… Он думает, она мечтает о другом и «заслуживает большего», она думает, что ему совершенно наплевать… и это, когда им так уютно друг с другом!

Лика ополоснулась, укуталась в его рубашку и вязаный свитер. Она насыпала из банки в прозрачный чайник горстку сухих цветочных комочков коричнево-оранжевого цвета.

– Ох, опять это приворотное зелье, – наигранно бурчал он. – Лика, только честно… Это из-за меня?

– Да, да, да! – вся задрожав, воскликнула она и метнулась к нему на грудь. – Наконец-то.

– Ну тогда я просто обязан на тебе жениться, – прошептал он, гладя её волосы.

ОТКРЫТИЕ

***

Это было что-то новое. Это было то самое утро… Лика всегда знала, что в её жизни будет утро, когда она проснётся самым счастливым человеком на планете. После самой необыкновенной ночи. Предполагалось, что в эту ночь все прочтут её книгу или все услышат её песню, или все посмотрят фильм с её участием. Весь мир будет не спать, в каждом окне будет гореть свет, все будут заняты разговорами о ней, восторженными покачиваниями головой. Таксисты и продавцы в ночных магазинах будут слушать о ней по радио, любовники забудут о том, зачем они встретились, и будут обсуждать её, девочки поставят на заставку своих мобильных её портрет. А она будет сладко спать, и, когда проснётся, мир встретит её страстным рукоплесканием… В эту ночь её имя не промелькнуло ни в одной новостной ленте, не звучало ни по радио, ни в чужих квартирах. Оно звучало только здесь, в этой комнате, чуть хрипловато и очень ласково… много-много раз. И она не спала. Она слушала этот хороший голос, восторженно пропуская его через всю себя. Она отзывалась на него звуками, движениями, оргазмами. А утром от счастья сжимала виски на лохматой голове.

– Почему? Почему ты скрывал, что тебя тоже ко мне тянет? – она обхватила его спину, перекинув через плечо свои кудри и целуя колючую щёку

– Ты – веселье и задор, а я уже давно перестал чувствовать себя живым человеком.

– Что за ужас ты говоришь!

– Я говорю как есть. Меня вытаскивали врачи в «психушке», я был на грани настоящей тяжёлой депрессии, когда полностью потерян интерес к жизни… не понимаешь даже, зачем умываться по утрам, зачем обедать и отвечать на вопросы знакомых. На самом деле, страшное заболевание, а не то, что приписывает себе каждый второй при плохом настроении. Потом восстановился. Но, мне кажется, и сейчас живу по инерции. Если бы не ты, у меня и с этим бизнесом ничего бы не вышло.

– А в чём была причина?

– Я сам не понял, в какой момент это произошло и что послужило причиной. Сказали, что у меня большая потеря жизненных сил.

– Ты с тех пор не улыбаешься?

– Я совсем не улыбаюсь? Никогда не задумывался. Ну-ка…

Дима встал с постели, подошёл к зеркалу. Лика стала рядом. Он попытался растянуть губы, но получилась жутковатая мимика, как нарисованное у клоуна лицо. Лика испугалась, обхватила его спину: прекрати!

– Да, ты права… Потому я и думал, что мы не сойдёмся.

– Глупости, – она закружилась по комнате раздетая. – Всё будет. Я тебя ещё так развеселю!

– Мне кажется, тебе бы ярко-рыжие волосы подошли, – вдруг сказал он. – Ты никогда не красилась в рыжий?

– А они и есть такие, – смутилась Лика. – Наоборот, это краска приглушает. А ты это серьёзно?

– Очень хочу увидеть.

Они устроили себе выходной: на ребят в кафе можно было положиться. Но в то же время постоянно вспоминали о работе. Ноги сами унесли их из центра на любимую Ликину окраину города. Здесь тоже было шумно, но по-другому. Посреди тротуара смуглая женщина в коротких шортах расставила ящики со сливой. Они купили жёлтые, переспевшие. Липкий мутный сок из –под лопающейся кожицы приятно таял на языке и стекал по запястьям. Лика кивнула знакомым бабушкам, у которых по утрам покупала цветы для кафе: «нет, сегодня у меня выходной»

– Ты должен её спасти, – зашептала вскочившая вдруг со скамейки цыганка и пошла за ними.

– Что она говорит? Бежим, сейчас загипнотизирует нас и отберёт деньги, – засмеялась Лика.

– А у меня всё равно с собой их почти нет.

– Тогда похитит и заставит просить деньги, – веселилась Лика. – Ну же, бежим!

Она потянула его за руку. Цыганка, относительно опрятная женщина лет тридцати-пяти, остановилась, оправляя пёструю юбку.

– Ты можешь её спасти, пока она совсем не сгорела, – тихо, но ясно говорила она. – Тебя ей Бог послал!

– Ох, что же она несёт за ересь, – поморщилась Лика.

Это мне надо спасать его, – подумала она. – Цыганка действительно видит, просто ошиблась, перепутала. И я что-нибудь придумаю…

– Слушай, а я знаю, чего ещё не хватает нашему кафе! – вдруг осенило её. – Пойдём туда, посмотрим…

Она потянула его туда, где художники расставляли свои работы. Их было много, разного возраста: студенты и не пробившиеся дальше этого базара старики. В массивных рамках красовались богатые натюрморты и пышущие зеленью пейзажи.

– Хочешь украсить стены?

– Да, только найти нужно что-то стоящее. Такое, что не выбьется из нашей атмосферы и удивит гостей. Неброское и живое…

– Я не вижу здесь такого, – он критично осмотрел картины. – Извини.

– Я тоже не вижу, – отрешённо сказала Лика. – Но… Ох, Дима, пошли сейчас ко мне. Я придумала. Как я сразу не догадалась…

– Я не успеваю иногда за тобой. Что ты собираешься делать дома?

– Покажу тебе что-то. Ты точно оценишь! Это резко отличается от всего, и не нужны никакие аляповатые рамки.

Я устрою только её галерею, – размышляла она. – Там даже наброски стоят внимания! Её работы лучше всего сочетаются с запахом ромашкового чая.

Лика вся затрепетала в ожидании исполнения этой мечты. Она даже не думала о том, как это поможет привлечь людей. Скорее о том, что рисунки наконец встретятся с внимательными взглядами. Они шесть лет ждали этой встречи!

В квартире она усадила Диму за кухонный стол – самое светлое место. Принесла большую папку и долго держала её обеими руками у груди, как нечто значимое, как тайну, в которую никак не решалась его посвятить.

– Почти все работы выполнены карандашом. Есть просто наброски. Но суть в том, что это – этот город. Тут этот город не мерзкий, а одухотворённый, живой. Художница всё видела именно так… И людям будет интересно увидеть знакомые места в такой подаче…

– Лика! Давай сюда папку, не тяни. Смешная!

Она положила на стол и села напротив него, обречённо опустив послабевшие резко руки.

Он открыл, разложил перед собой три рисунка с городскими пейзажами. Чуть заметно задрожали пальцы, бросил на Лику быстрый странный взгляд и опять наклонился.

Почему он не спрашивает, кто же художница, – думала Лика, притихнув.

– Да, это этот город. И я когда-то видел его таким же. В юности, кажется, будто – давно. Вот эта улица казалась просторной и светлой. Здесь было хорошо по вечерам гулять с ребятами… И в этом сквере тоже. И дождь был именно такой, не раздражал, когда заливался за шиворот. Видишь, он здесь такой… свежий. Под ним хочется бежать босиком и вопить от восторга… Стоп! А это что такое?!

Лика похолодела от его голоса. Дима сжимал трясущимися пальцами её любимую зарисовку – с пикника.

– Это наш пикник…

– Лика! Блин, я совсем тебя не узнал! Ты белая была такая, вся из себя… Мы вместе были на этом пикнике, я даже подойти к тебе боялся! Так это её рисунки, Дарины… Правильно, она рисовала наши места…

– Э-э-э… я тоже тебя не узнала. Ты был такой, мальчишка совсем. Ржал, как конь, не то, что сейчас…

– Так я и был мальчишка. Блин, как в прошлой жизни, правда.

Лика перехватила рисунок. Выходит, несколько лет как самое дорогое она хранила под замком их совместный портрет. Худая блондинка и весельчак с гитарой. Вдвоём.

– А тут был Гошка! – как-то странно прошептал Дима, словно увидел привидение.

– Я стёрла его. Разозлилась и стёрла.

– До того, как…?

– Что «как…»?

– Ну… до того, как он умер?

– Он умер? Когда?

Теперь уже Лика дрожала как перед потусторонними силами.

– Пять лет назад летом. Передозировка.

– Он собирался записывать альбом…

– Не успел.

– Не успел, – едва скрывая злорадство, прошептала Лика. – Мне он не нравился. И мы тогда поругались. Возможно, и накануне… Я вообще считаю, что это он довёл Дарину до нервного срыва и помешательства, и до того, что с ней случилось.

– Я смутно помню вообще тот период, когда с ним это произошло. Мне как раз тогда ровно всё было безразлично. С психикой что-то происходило, то самое приближение к депрессии.

– А началось когда? Вы ещё общались?

– Да, кажется. Он психовал всё время, и я психовал вместе с ним. Потом группа распалась, он сказал, что запишется как солист. Победил на городском конкурсе, нос задрал. Я тоже участвовал, но приболел, потерял голос. Говорить мог, и даже без хрипа, а петь не мог. Не хочу вспоминать…

– Так-так-так, – Лика возбуждённо прошла по комнате. – Да это же он тебя довёл!

– Ды как! Я же не девочка и не ребёнок, чтобы из-за такой ерунды так расстрадаться, заболеть.

Не в конкурсах дело совсем, – уже молча размышляла Лика. – Просто он был вампир. Как и я. Только более жестокий и бесстыжий. Он всё забирал, что мог, до дна. И прилеплялся к тем, кто «умел радоваться солнцу». Как Дарина. И Дима… он тоже был такой.

Лика ещё раз всмотрелась в рисунок: Да вот же он, беспечный, всегда смеющийся Митька. Конечно, он тоже был переполнен той самой энергией! Поэтому Гоша и держал его всегда рядом, для подпитки. Хорошо ещё отделался! Жив остался, а с энергией ещё можно что-то придумать. И она придумает, обязательно.

«Я умею красть энергию, умею её использовать. Но заряжать другого солнечной энергией не могу. Впрочем, здесь «не могу» не прокатит. Потому что ему я хочу отдавать всё, и это тоже. Надо только понять – как.»

НЕУДАВШИЙСЯ ЭКСПЕРИМЕНТ

***

Их портрет она оставила себе, а пейзажи в тонких рамках разместила на стенах в зале.

Счастливая от того, как люди тянутся к ним «на чай», Лика придумывала новое-новое…

– Лика, раз уж ты так вникла в эту тему цветочных и ягодных чаёв, можно ведь попробовать собирать травы самим. – выдал идею Дима.

– Где? – удивилась она. – Большую часть я заказываю на специализированных сайтах у травников.

– Во-первых, это можно делать просто для себя, ты ведь и дома завариваешь тоже. Во-вторых, как это где… В полях, лесах. Сами высушим на зиму, у нас будет свой натуральный чай.

– Да, да, давай, только чуть позже… сейчас не до того.

– Последний месяц лета, Лика.

– Хорошо.

Её волновало сейчас совсем иное. Книги и эзотерические сайты ничего толкового об этом не знали, друзей со сверх способностями или просто опытных вампиров-перераспределителей энергии у неё не было. Да и вообще, возможно ли это, она не знала. Но твердила себе, что сделает даже, если невозможно. Передаст весь свой запас, а потом где-нибудь наберёт ещё, не впервой. Задорная улыбка на старом рисунке дразнила. Она хотела видеть эту улыбку, целовать эту улыбку. Она просто хотела, чтобы он смеялся как тогда на пикнике. Странно, как она тогда в него не влюбилась… Почему притянуло именно теперь? Может, затем и притянуло, чтобы она зарядила его? Она решила, что это её миссия, и была этому рада. Оказалось, что желание отдать часть себя может быть в разы сильнее любой нужды.

«А если совершать действия, противоположные тому, как я обычно заряжаюсь?! Опять же: сосредоточиться и представить это всё… Так странно. Раньше была обычным энергетическим вампиром, а сейчас становлюсь, кажется, настоящей ведьмой. Главное, не навредить ему…»

Лика приступила к магическому акту вечером после работы. Вообще, она вычитала, что делать это лучше вместе, по обоюдному согласию, войдя в определённое состояние. Но как она могла сказать ему: «Милый, давай ты будешь медитировать, а я передам тебе свои жизненные силы с помощью визуализации»? Он в лучшем случае покрутит у виска, а в худшем – сбежит от неё поскорее. И она решилась сделать всё втихаря.

Он, задумавшись, ждал, пока остынет горячий вечерний напиток. Она подкралась сзади мягко как кошка и опустила ладони ему на плечи. Немного погладила, приподняла руки на полсантиметра и застыла так. Он не двигался, ему было тепло и уютно.

Лика стала понемногу представлять, что в центре каждой её ладошки открывается канал. К этому каналу устремляется свет, разлитый по всему её телу. Бурная фантазия помогла очень ясно представить приток света к ладоням. Получается, получается… Телу становится прохладно, а рукам горячо. В руках – движение мощного потока, ногам, животу, голове очень-очень холодно. Тепло отхлынуло от каждой клеточки, сосредоточилось в руках и выходит наружу. Напрячь руки, направить энергию в него…  Страшно. Теряется равновесие. Лика пошатнулась. Что-то пошло не так.

Её бил озноб, ноги не стояли твёрдо, глаза закрывались, но погрузиться в сон не получалось.

– Что случилось? Ты весь день была полна сил, – Дима прижимал руку к её лбу.

Она рухнула на него неожиданно, побледнела, он перетащил её на постель, отогревал одеялами, чаем.

Лике казалось, она умирает. Это не было похоже на те страдания, когда энергия покидала её сама, постепенно. Она не чувствовала себя никак. Выплеснулось всё, разом. Куда-то в пространство, от этого вдвойне обидно.

Ну и пусть, зато одним вампиром станет меньше, – бичевала она себя. – Меньше будут мучиться другие люди. А от меня какой толк? – спросила, как когда-то, продуваемая декабрьским ветром. – Тогда не было, а теперь всё иначе! Я сделала кое-что хорошее для этого города, для многих людей, особенно для одного. И только начинала быть счастливой. Я только так и не увидела, как он улыбается. Надо, надо цепляться за жизнь. Только как цепляться, если я даже шевелиться не могу.

Одна отчаянная мысль металась в лабиринтах тела. Там было пусто и темно, ни одной искорки. Она не могла даже заплакать. Она не могла заплакать даже из жалости к себе!

– Ты горишь, я вызываю «скорую».

– Они не помогут. – Лика не чувствовала жара, только слабость и страх.

– Что ты там бормочешь! Конечно, помогут. Хоть собьют температуру.

Как же они помогут! У них нет ампул с энергией. Её через холодную иглу, протыкающую мякоть тела, не запустить в организм. Да она бы сейчас не зарядилась даже от человека. «Аккумулятор» износился или вся система сломалась и восстановлению не подлежит. Страшно умирать ночью. Не простившись и не извинившись.

Дима наклонился:

– Что ты там шепчешь?

– Адрес в моём блокноте записан. Потом съезди туда. Может, маме нужно будет помочь. Она там одна.

– Лика, я вызвал «скорую помощь». Потерпи. А лучше спи.

А к маме, правда, нужно будет съездить, – задумался он. Когда Лика поправится. Познакомлюсь с будущей тёщей. Где она хоть живёт, Лика никогда не говорила. Он взял блокнот, полистал его… Куча каких-то записей… «Я умею красть энергию, умею её использовать. Но заряжать другого солнечной энергией не могу…», «Сосредоточиться и представить это всё», «Страшно только забрать всё, страшно повторить то, что уже случилось однажды. Но можно же красть у разных людей понемногу»… Что за шиза! Он открыл всё с самого начала…

СОЛНЦЕЛИКАЯ

«Скорая» приехала быстро. Лика спала, завернувшись в одеяло, как гусеница в кокон.

– Поставьте ей, – врач лет сорока протянул Диме термометр.

Дима осторожно отвернул край одеяла. Он не верил в её бред о настигающей смерти, но руки задрожали. Ладонь обдало горячим дыханием. Смахнул с мокрого лица кудри, приподнял локоть.

– Давай измерим, – прошептал. – Чуть-чуть ещё. Доктор уже приехал.

– Доктор, – как-то безмятежно прошептала она во сне, как будто говорила о ком-то конкретно.

– Надо сбивать, – врач посмотрел на столбик термометра и достал жаропонижающее.

Чуть обомлел, всмотревшись в раскрасневшееся лицо.

Быстро уколол.

– Похоже на переутомление. И перенервничала сильно.

– Вы больше ничего не сделаете? – Дима напрягся.

– Ей нужен отдых. Давайте документы, – он приготовился заполнять карту вызова.

Дима не знал, где её документы. Хуже того, он даже не помнил её фамилии, потому что она работала у него неофициально. Говорила когда-то, а тут выскочило из головы, паника… и вовсе не вспомнить.

– Я думал, Вы – муж.

– Нет, – он собрался будить Лику.

– Спокойно. Не будите. У нас в базе должно быть. Она у нас была уже.

– Вы даже помните её фамилию? – прищурился Дима. – Как это?

– И полное имя, – он прислонил папку с картой к стене и стал писать.

– Яролика? – прочитал Дима.

– Да.

«Какое необычное имя!» – чуть не вырвалось у него, но вовремя прикусил язык.

– Передайте, когда проснётся, «привет» от меня. И чтобы не болела больше. Если что, меня зовут Миша.

Оставшись один рядом с больной, Дима заметался по комнате. Всё только что прочитанное и это имя… Яролика. Яролика – это значит «солнцеликая». Солнечное лицо… Только пусть попробует теперь отнекиваться!

***

Она не поверила утром, что проснулась. Кровать казалась огромной, одеяло – тяжёлым, все остальные предметы в комнате – далёкими, а воздух – холодным. Подниматься на ноги не представлялось возможным.

Лучше бы это случилось ночью, – подумала она. – А так я буду угасать постепенно.

Дима в соседней комнате диктовал кому-то адрес её мамы. Что ещё выдумал?

– Я не могу, – прошептала Лика, когда он пришёл.

– Всё ты можешь. Ещё как можешь, Яролика.

– Я же не говорила тебе, – смутилась она.

– Миша сказал. Ночью вместе тебя с того света вытаскивали.

– Но у меня нет сил…

Он невозмутимо стащил с неё рубашку и просунул руки в рукава весёлого ситцевого платьица. Поднял и отнёс в такси.

Лике было ужасно стыдно. Она уходила со словами, что лучше пропасть, чем вернуться. Сейчас она пропадает, осталось совсем немного сил. И всё-таки, возвращается. Может, успеет рассказать маме, чем занималась эти шесть лет, чему научилась, с кем встретилась. Хорошо бы ещё прогуляться через всю родную деревню, там, наверное, ничего не поменялось. Вряд ли получится, главное – мама, и их домик на самой окраине.

– Вот как раз и займёмся травами, – сказал Дима. – Насушим на всю зиму.

Она посмотрела на него как на ненормального.

– Остановите здесь, пожалуйста! – попросил он. До дома оставалось полкилометра.

– Ты что. Тут идти ещё…  И я без шляпы…

Он закатил глаза.

– Остановите. – Вытащил её на полевую дорогу и крепко обнял.

Такси унеслось в обратном направлении.

Яролика зажмурилась: их с Димой окружали волны зелени, бело-жёлтых цветов, низкое-низкое ярко-синее безоблачное небо. Непривычно-живой воздух нахлынул со всех сторон и вливался в лёгкие.

– Это мой ромашковый луг, – прошептала она, оторопев. – Мой. Я вспомнила! Я хочу бежать!

– Беги, – он разомкнул руки.

– Догоняй!

Они поднялись на пригорок. Лика узнала свой дуб. Обхватив ладонями щёки, залилась счастливым смехом прозрения.

– «Бабушка говорила брать радость у солнца и силу у земли». Как же всё просто-то!

– Твоя бабушка?

– Нет, другая. Одна мудрая женщина…

Лика подняла лицо к солнцу, и оно осыпало её веснушками тут же. Ласково коснулось поднятых ладоней и пустило тепло по всему телу. Лика ощутила, как каждая её клеточка наполняется солнцем – здоровой, чистой, первозданной солнечной энергией.

Она обхватила дуб и прижалась к нему лицом, как к родному человеку, которой терпеливо ждал её. Она всё твёрже стояла на ногах. Сила из земли потянулась по стволу и влилась в неё через распахнутые объятия.

– Не могу поверить. Я здорова. Я все шесть лет болела, сама не зная об этом.

– А-а-а-а … Как же классно тебе с этими веснушками! Ты такая хорошенькая, – он смотрел на неё с восхищением и беспечно смеялся.