Успех [Людмила Григорьевна Бояджиева] (fb2) читать онлайн

Бояджиева Мила УСПЕХ

Посвящается моему мужу Константину

Из отчета слежения за космическими объектами спутниковой сети «Зета-32».

«В 23.55 по Гринвичу в районе созвездия Водолей наблюдалось скользящее свечение необычного характера. Объект, внешне напоминающий метеорит, излучал пульсирующие импульсы необычного характера и двигался к поверхности Земли по несвойственной природным явлениям траектории. Пропал из поля зрения приборов в верхних слоях атмосферы ровно в 00.01 первого апреля 2000 года.»

Из сообщение агента 48 Федеральной службы безопасности. отдел 50-Л, Филадельфия.

«Около 23.40 Пассим прибыл к южному побережью. Оставив охрану в автомобиле на шоссе, поднялся на пустынный пирс. Несмотря на плохую погоду (шторм три балла, сила вера 20 метров в секунду) стоял там один, наблюдая за небом (низкая облачность без просветов). Ровно в 00.05, достал из жилетного кармана часы-луковку (луковицу) („Брегетта“ 1870 года), нажал репетитр, исполняющий как нам известно (!) первые такты симфонии № 5 Людвига Бетховена, прислушался. После чего произнес (звуки (!)) „Ага!“ и поспешно вернулся в ожидавший автомобиль…»

1. ПРОИСШЕСТВИЕ В ТРАНСАЗИАТСКОМ ЭКСПРЕССЕ

Крытую платформу Западного вокзала Бангкока освещали круглые розоватые фонари. Благоухали цветы камелий, высаженных в вазоны между тяжелыми деревянными скамьями, радужно играли струи затейливых фонтанчиков, устилавшая перрон золотистая плитка блистала парадной чистотой. Здесь царил покой и комфорт, присущий дорогим европейским отелям. Цвет, свет, запахи, звуки вызывали положительные эмоции, соответствуя требованиям утонченного вкуса и взыскательной плоти. Тяжкий воздух мегаполиса, пропитанный испарениями человеческих тел, бензиновой гарью, запахами привокзальных ресторанчиков и уличных жаровен, на которых подрумянивались в кокосовым масле пирожки с креветками, кальмарами, рыбой; гремящий гудками, обрывками музыкальных фраз, выкриками продавцов, ругательствами и смехом — все это смрадное и волнующее дыхание южного портового города не проникало под оранжерейную крышу платформы. Лишь шум бурного тропического ливня, омывающего её стеклянные своды, да экран термометра, показывающего тридцати пятиградусную жару, напоминали о том, что там, за пределами комфортабельного мирка живет своей шумной и яркой жизнью столица экзотического Таиланда, известного путешественникам прошлого под манящим названием Сиам.

Новенький состав зелено-бежевого окраса, радующий глаз игрушечным глянцем коротких округлых вагонов, ожидал последних неторопливых пассажиров. «Eastern&Oriental Express» — трансазиатский Экспресс — родной брат знаменитого «Venice Simplon — Orient Express», предназначался для тех, кто предпочитает совершать экзотические путешествия в окружении привычного комфорта. Двигаясь прямо на юг от Бангкока к Сингапуру, поезд преодолевал расстояние в две тысячи километров, каждый из которых должен был стать для пассажиров сплошным удовольствием.

На платформу «Oriental Express» допускались лишь обладатели посадочных талонов и провожающие их лица. Последние были представлены, в основном, веселыми господами, едва покинувшими пышное застолье. Вечерние туалеты, цветы, шумное дуракавалянье сопровождали охмелевших от счастья новобрачных. Тем душным первоапрельским вечером в поезд сели три новоиспеченные супружеские пары, охваченные нескрываемо пылкими чувствами. Обращал на себя внимание живописный индус в солидных очках и белоснежном одеянии. Не замечая ничего вокруг, он трепетно сжимал в ладонях унизанную браслетами изящную руку своей белокурой, облаченной в желтое сари европейской жены, словно не отправлялся сейчас вместе с ней в странствие по лабиринтам юной, горячей страсти, а прощался на веки. Над этим, вероятно, и хохотала новобрачная, закидывая хорошенькую веселую голову, а окружавшие счастливую пару друзья изощрялись в остроумных напутствиях.

Для тех, кто хотел насладиться друг другом на фоне сменяющихся декораций роскошного, мистически-загадочного Востока, экспресс предлагал великолепные условия от апартаментов люкс с гостиной, спальней, ванной комнатой, до ассортимента ресторанов и баров и, конечно же, бесчисленных экскурсий в наиболее интересных местах этого удивительного маршрута.

Когда под сводами платформы на четырех языках мягко прозвучало предупреждение о скором отбытии экспресса и железнодорожники в фирменных мундирах вытащили из планшетов желтые флажки, стеклянные двери вокзала бесшумно распахнулись, выпустив на каменные плиты перрона опоздавших. Бодрый смуглый служащий в легкой оливковой робе с эмблемой Экспресса на спине, энергично выкатил к поезду шуршащую толстыми шинами тележку и по-английски сказал следовавшему за ним господину: «Пожалуйста сюда, сэр.»

Поджарый, довольно высокий шатен в хлопковом светло-сером европейском костюме, такого же цвета сандалиях, черной шелковой рубашке с распахнутым воротом и в непроницаемо темных очках, пружинящей спортивной походкой последовал за своим багажом к вагону номер семь. Последовала легкая торопливость, в процессе которой в вагон были перемещены чемоданы неразговорчивого господина, отличавшиеся той почетной антикварной старостью, которая, как всем известно, обходится не дешево любителям пофорсить.

Пиял Сидх — старший стюарт, исполнявший обязанности администратора вагона, отметил довольную ухмылку покинувшего вагон носильщика. Она означала, что в третьем купе разместился клиент из категории богатеньких чудил и пожелание коллеге подработать на щедрых чаевых, а главное — не попасть впросак.

Когда поезд тронулся и набрал ход, когда Сидх провел краткую беседу с каждым из своих пассажиров, занимавших лучшие в это составе аппартаменты.

— У вас чудесный номер, сэр. — Пиал Сидх услужливо распахнул двери, ведущие из салона в ванную. — Уют старины с добавкой новейших технических достижений — лучшее сочетание для приятного отдыха. Здесь, за панелями расположены кондиционер, видео-установка, телефон, компьютер, с выходом в Интернет, холодильник. — Сидх ловко демонстрировал аппаратуру, а заодно и собственную грациозную услужливость. Салонный диван, глубокое кресло, обитые вишневым бархатом, письменный стол с большой лампой под шелковым абажуром, обилие драпировок с фестонами, книги о Востоке, горный пейзаж в тяжелой раме — все многочисленные детали старомодного комфорта создавали, несмотря на ограниченность пространства, атмосферу кабинета в богатом особняке эпохи дилижансов и пневматической почты.

— Стоит вам нажать эти кнопки, обратите внимание, сэр — раз, два — и проходит целый век! Вы уже у экрана компьютера. Сейф традиционно скрывается за картиной и отличается высокой надежностью. У нас не бывает криминальных происшествий, сэр. Уверяю, вас ждут лишь приятные сюрпризы. Каждый день в этой вазе драгоценного китайского фарфора будут появляться свежие цветы, а в холодильнике вами излюбленные напитки. При этом — забудьте, что вы на колесах: ваза не переворачивается, бокалы не падают, шума почти не слышно. — Лицо Сидха сияло, словно он расхваливал гостю собственные владения.

— Благодарю, я в курсе, — сказал пассажир по-английски и кивнул на рекламный буклет. — Успел ознакомиться. Диван в стиле чипендейл, что особенно приятно, способен, отбросив чопорность, легко превратиться в удобное ложе. — Тень хитрой насмешки проскользнула по узкому, смуглому лицу.

«Ага, — смекнул Пиял Сидх, — этот красавчик, конечно же, не намерен проводить время в монашеском уединении. Скорее всего его спутник или спутница едет в соседнем вагоне. Такое случается, когда пара не хочет афишировать свои отношения. Ведь даже на „борт“ Экспресса чаще, чем хотелось бы, попадаются любопытные журналисты.»

«Интересно, — подумал путешественник, глядя на убегающие за окном огни городских окраин. — Как все ЭТО произойдет?» — Он тряхнул головой, отгоняя задумчивость, снял очки и пристально посмотрел на проводника. Сидх отчего-то оробел, опуская взгляд к носкам начищенных ботинок и кашлянул в кулак.

— Вы свободны, любезнейший, — пассажир сделал жест, отыскивающий в кармане портмоне, но не нашел его и небрежно махнул рукой: — Потом. Я буду щедр, если мы подружимся.

Пиял Сидх заметил, что на узкой кисти «англичанина», словно смахнувшей его за приделы купе, сверкнул лиловым огнем крупный перстень.

Блестящей змеей скользил поезд в растительном буйстве тропиков прямо на юг по перешейку, связывающему Таиланд с Малайзией, летел сквозь солнце, вечное лето, сквозь непостижимое для сдержанного европейца дикое и яркое бытие. Слева, за чредой кокосовых пальм блестела бирюзовая гладь Сиамского залива, справа, гигантскими изумрудными губками вздымались укутанные джунглями холмы, а за ними перекатывало широкую лазурную волну Адамантское море. Зелень рисовых, кукурузных, бататовых и тростниковых полей, отличавшаяся оттенками и бархатистостью, была похожа на лоскуты великолепной ткани, брошенной на горячую землю с королевской небрежностью. Из зарослей крупнолистых деревьев тянуло парниковой сыростью, манящие пряные запахи еды или растений сменялись йодистой духотой гниющих водорослей.

Пасущие буйволов смуглокожие мальчишки кидали в экспресс незрелые початки маиса, скорлупу земляных орехов, а работавшие на полях женщины тяжко разгибали натруженные спины. Любопытными взглядами провожали они уносившуюся вдаль чужую жизнь, пытаясь высмотреть за горящими солнцем окнами сюжеты чужого счастья. Словно картины вернисажа мелькали светлые недра ресторанов, сумрачные глубины купе, в которых можно было заметить букет на столике, сверкнувшее горлышко бутылки, чью-то обнаженную руку, описывающую сигаретой раздумчивые зигзаги. Обманчиво-яркими двойниками заоконного пейзажа вспыхивали во мраке коридорные зеркала и тогда казалось, что вагон стал прозрачен насквозь. Пассажир третьего купе проснулся за полдень, заказал в купе завтрак и облачившись в синее кимоно, нехотя переместился к столу. Глазастая, губастая тайка вкатила столик с посудой, распространявший запах кофе и яичницы с беконом. Услужливо кланяясь, показывая в улыбке ряды крупных зубов, сервировала завтрак. Мужчина проводил любопытным взглядом миниатюрную фигурку, исчезающую в коридорном свете и втянул ноздрями уплывающий вслед за ней запах сладких цветочных духов.

Без всякого интереса отведав блюда «английского завтрака» — скользкий, омерзительно благопристойный поридж, глазунью с золотистыми ломтиками бекона, бисквиты, прослоенные манговым джемом, пассажир долго валялся в постели. Рассеяно просматривал газеты, думал о крупнозубой тайке, глубоком вырезе её кремовой блузки, уводящем взгляд в запретный сумрак, когда она склонялась над тарелками и о чем-то еще, от чего морщилось, как от зубной боли, его сонное лицо.

«Пора, пора начинать спектакль. Конечно, уже пора!» — говорил он себе, подбадривая к действию, но снова брался за газеты, рассеянно пробегал заголовки и замирал, глядя не в газету, не на плавно разворачивающийся за дрожащими листами горный ландшафт, а в себя — настороженно прислушиваясь к таинственным внутренним процессам. Там, в смутных недрах поджарого тела вызревало беспокойное, восхитительно дерзкое ощущение. Оно крепло, оттесняя тягучую дрему и, наконец, вырвалось наружу, ударив в голову покрепче шампанского. Путешественника переполнило бурление смутной радости, жажда движения, деятельности, предчувствие неведомых дивных ощущений. Внезапно прорезался аппетит и зажужжали с пчелиной навязчивостью остро поставленные, весьма пикантные вопросы.

Бормоча — «любопытно, любопытно же, черт побери!», он вскочил, роняя газеты, ринулся в ванную и там, сбросив халат, предстал перед зеркальной стеной совершенно нагим и встревоженным. Насупив брови, путешественник вглядывался в свое отражение так, будто изучал незнакомца, которому предстояло стать его помощником в весьма нелегком и рискованном деле. С пытливой задумчивостью, переходя от поверхностных наблюдений к умозаключениям, он составил вполне утешительную картину. Параметры 188-80-30 принадлежали смуглому тридцатилетнему шатену индо-европейского типа, ухоженному, здоровому, без видимых анатомических дефектов и физических аномалий. Цифры, конечно же, выбраны с глубоким умыслом. Допустим: шесть футов два дюйма — классический рост ковбоя, восемьдесят килограммов — вес римского легионера, тридцатник — тот возраст, в котором Иесус из Назарета обзавелся славой мессии и чудотворца, когда Александр Македонский сражался на Ганге, а Наполеон получил титул первого консула. Неплохая «наследственность»! Хотя можно подобрать и другой набор примеров.

Внешнее оформление образца мужественности не отличалось изобретательностью. Крепко сработанный манекен, легко превращающийся в изысканного денди с платиновой банковской карточкой в кармане шикозного пиджака, неприметного клерка или фабричного работягу в зависимости от условий — витрины салона на Елисейских полях или дешевого магазина специальной одежды в индустриальном пригороде, продукцию которых ему надлежит представлять.

Владелец восьмидесяти килограммов удачно распределенного на крепком костяке молодого мяса, открыл вентили, впуская в ванну шипящую голубоватую воду, плеснул настоянный на травах бальзам и вновь обратился к зеркалу.

Спортивен, но не профессионально накачан, поджар, но не худ, смугл, но не слишком. Лицо продолговатое с крепким костяком породистого индейца, слегка приплюснутым носом фасона «Будда» и нежно изогнутой линией полных губ, так удивительно передающих улыбку сластолюбивой пресыщенности на скульптурах олимпийских богов. Откинутые назад каштановые волосы падали на плечи, позволяя оценить надежную линию шеи и обратить внимание на вдумчивый безукоризненный лоб.

— Впрочем, не он нам теперь нужен, — пробормотал мужчина, следуя взглядом за полоской едва обозначившейся курчавой поросли и насмешливо хмыкнул. Проходят века, меняются эстетические каноны человеческого тела, но в области «зафигового листка» царит упорный традиционализм. Все на уровне мировых стандартов и даже никакого обрезания.

Присвистнув, он шагнул в колышущуюся прохладу пенных айсбергов, погрузился в их снежную белизну по самые уши. Вода покачивалась, лаская кожу, приятно было думать, что голубоватый ковчежец ванны мчит сквозь пряный зной джунглей между двух морей, на грани двух стихий — нагретой земли и омывающего её воздуха.

У пограничной черты находился и он сам. У самого главного рубежа, подобно младенцу, пробивающемуся из тьмы материнской утробы к свету рождения.

Через пол часа освеженный, облаченный в костюм цвета слоновой кости, он сидел за столиком вагона-ресторана, изучая объемное меню и карту вин. По китайским лаковым панно, трепещущим шелковым занавескам, хрустальным граням бокалов пробегали блики, драгоценно вспыхивая то тут, то там. Поезд шел вдоль бурной, глинисто-мутной речки, казавшейся огненной от косых лучей опускавшегося за холмы солнца. Дробясь и преломляясь, свет наполнял пространство изысканно-безалаберной игрой. Кремовый костюм господина на сгибах давал розовые тени, розовые отсветы лежали на скатерти и даже сам воздух, насыщенный вечерним солнцем, пах спелым персиком и распустившейся розой. Клиент изумил официанта обилием и сумбурностью заказа, сочетавшего традиционный телячий стейк с уткой, запеченной в апельсинах, свинину в остром соусе и гусиную печень, морепродукты и овощные гарниры. Десерт был выбран холодный в виде мороженного и куска миндального торта, а так же горячий из китайских фруктовых пончиков и хрустящего слоеного яблочного пирога. Сопровождалась одинокая обильная трапеза коньяком, ликером и газированной минеральной водой. На столе одинокого посетителя сменялись пиалы, супники, блюда, а он все жевал и жевал, не теряя интереса к поглощению пищи.

После продолжительного неспешного обеда, переходящего в ужин, пассажир вагона номер семь, ничуть не пресытившийся и тем более не захмелевший, прошел в хвост состава, где находился последний, самый интересный вагон, превращенный в смотровую площадку. Столики, легкие кресла и наличие бара делало похожим на уличное кафе летящую среди джунглей платформу. Сквозняк гулял здесь совершенно вольно, унося дневной жар и омывая площадку ароматами цветущего сада.

Солнце опускалось к покрытым бархатистой зеленью холмам, лаская упругие склоны с нежностью опытного любовника. После дневного зноя, выбеливающего «холст», на нем появились сочные тона — наливались густой синевой тени, вспыхнул пожаром пурпур цветущих кустов, заиграли ярким золотом шафрановые переливы раскинувшегося небосклона. Мир затихал в предвкушении таинства — нечто извечное, священное и порочное угадывалось в томлении природы, ожидающей явление ночи.

Поезд околдовал пьянящий дурман заката, словно он попал в хоровод дикого племени, совершающего брачный ритуал. Проносящиеся мимо кусты и деревья протягивали к нему пышные, покрытые цветами ветки, как делают это проходящие перед трибунами демонстранты, шелестела по металлическим поручням бахрома банановых пальм, мелькали сказочные видения — то птица в диковинном оперении, покачивающаяся среди буйной листвы, то пурпурный блеск морской дали, открывшийся за поворотом, то крытая тростником хижина, пронизанная насквозь косыми лучами. Собиравшиеся над холмами круглые, телесно-весомые облака, выглядели вполне невинно, не предвещая для человека несведущего в особенностях местного климата приближение ливня. Они покрывали пейзаж пятнами прохладных теней, в которые поезд нырял, как в морские глубины. Торжественность и тайна все теснее обступали платформу вместе с опускавшейся на землю тропической ночью.

Летящие среди этой земной благодати люди — кто в шортах и майках, кто в вечерних туалетах, ощущали себя детьми, вертящимися в волшебной карусели и одновременно их родителями, наблюдающими за детскими радостями из соседнего бара — так дивно пьянили напитки в сочетании с кружащим пейзажем, так приятно хмелела голова от запахов, ветра, опасности быстрого движения бешенного вращения колес, стремительно колотящихся о стальные рельсы…

Элегантный владелец апартаментов люкс, сидевший за крайним столиком с бокалом коктейля «Singapour Sling», нахмурился — его покой потревожили восторженные возгласы прибывшей сюда новой компании. Много людей, слишком много людей. Как это он забыл о таком пустяке, затеяв эту прогулку? Хронический эгоцентризм, предполагающий, что всякое удовольствие причитается тебе одному. У никелированных парапетов, вертя шеями и восторженно щебеча на всевозможных языках, стояли пары. Все они — юные и совсем пожилые, европейцы и азиаты держались тесно, вдохновленные желанием пережить вместе волнующие минуты путешествия. Вместе наблюдать, вместе чувствовать, вместе действовать, или, как говорят проповедники супругам «идти по жизни рука об руку в горе и в радости». Пошлость, но какая заманчивая! Можно поразмышлять об иллюзиях человеческих надежд, бренности высоких слов, бессмертии банальных истин, обманчивом плене чувств, летучем тумане страстей…

Нет, лучше бы убрать всех отсюда прочь, смахнуть за раму «картины», открывая простор взгляду и ветру. Всех, кроме вон той строгой леди, сидящей у стойки бара в полно одиночестве. Изящно перекрещенные ноги похожи на золотистые лианы, белая юбка, легкая и летучая, играет с ветром и лишь поминутный хлопок ладони удерживает ускользающий шелк в пределах дозволенного. А лицо отрешенно-замкнутое, без приманки томности или кокетства. Не соответствующее этому волнующему кровь вечеру, не сочетающееся с манящей позой лицо. Впрочем, зачем смотреть на него? Лучше пробежать ладонью, едва касаясь шелковистой кожи, от тонкой щиколотки, все выше и выше, превратиться в осязание, обоняние, трепет — в сгусток желания, торопящего победу…

У поручней взвизгнула молодая женщина, закрыв лицо ладонями. Ее спутник, тот самый красивый индус-новобрачный, склонился через перила, протягивая руку к проносящимся мимо кустам. Кто-то вцепился в полу его длинного френча и смельчак почти завис над грохочущей пустотой, хватая воздух растопыренной пятерней. Мгновенье — и он стоит перед своей дамой протягивая ей на ладонях добычу — гроздь ароматных белых цветов. Блондинка смеется, зрители хлопают в ладоши, встревоженный официант подбегает и что-то говорит индусу быстро и опасливо. Пассажир с коктейлем отворачивается, сосредоточившись на созерцании выбегающих из-под вагона рельс. С теми происходили завораживающие глаз и поучительные метаморфозы: две блестящие полосы, стремительно ускользнувшие от молотящего гнета колес, вскоре успокаивались и смиренно уходили в покинутую поездом даль, мерцая живой ртутью и плавно извиваясь. Наглядное превращение суетного сумбурного настоящего в прилизанное ретушью памяти прошлое, интригующего «а вдруг!» в холодное «никогда».

— Если смотреть прямо вниз, то ужасно кружится голова и затягивает, как в бездну, — едва слышно произнес рядом женский голос по-английски. Мужчина оглянулся — у поручней стояла незнакомка в непослушной белой юбке. Сейчас её подол, трепеща в потоках воздуха, взметнулся на недозволенную высоту, явив постороннему взору кружево гипюровых трусиков, и не был пойман — одна рука дамы сжимала запотевший бокал с коктейлем, другая крепко вцепилась в никелированный парапет.

— Ужасно кружится и здорово затягивает, — согласился мужчина, имея в виду не отмеченную дамой игру скользящих рельс, а подсмотренный им «стриптиз». Поднявшись, он галантно пододвинул к ней кресло, щедро украшенное кованными завитушками.

— Благодарю вас, не стоит беспокоится! — сказала незнакомка. — Я уже ухожу.

Отпустив поручни, она сделала шаг в сторону, но именно в этот момент воздух сотряс раскат грома, пронесся, срывая листья ветер, вагон сильно качнуло. Девушка едва не упала, но расторопный шатен чудом успел подхватить её легонькое тело и, мимолетно задержав его на своих коленях, бережно опустил в кресло. На мгновение обоих обдало жаром и неземной свет зарницы, рассекшей облака, опалил напряженно замершие черты. На лацкане светлого пиджака расплывалось пятно. Девушка сокрушенно нахмурилась:

— Весьма сожалею. Костюм испорчен. Кампари и апельсиновый сок. Этот чертов коктейль! — пустой бокал полетел в проносившиеся мимо кусты. — Я не хотела.

— А я хотел. Хотел, что бы вы не ушли. Поэтому сверкнула молния, поезд чуть не сошел с рельс, а вы едва не получили опасную травму, — он строго посмотрел в глаза девушки, оказавшиеся голубыми и насмешливыми. — Но я успел спасти вас от неприятных последствий.

— Ах, вот как… Благодарю. Чрезвычайно гуманное деяние, если воспринимать всерьез ваши феноменальные способности управлять движение поезда и явлениями природы. Страшно подумать, что могло бы произойти без вашего вмешательства: я рухнула бы не на ваши колени, а на это пудовое кресло. Перелом малой берцовой обеспечен. Или вывих. Меня снимают с поезда в ближайшей деревне и местный колдун лечит траву змеиным ядом и какими-нибудь жуткими местными пиявками. Полагаю, не будет преувеличение утверждать, что вы избавили меня от ряда мало увлекательных приключений.

Она насмешничала, скрывая прячущуюся в глазах тревогу.

— Продолжайте, — проговорил он, наслаждаясь её тайным смятением. Теперь понятно: это вы отпугнули смертоносных пауков от индуса, господин общественный благодетель. Официант сообщил, что новобрачный страшно рисковал, поскольку именно в зарослях акации водятся пауки-убийцы. Воображаете, что за нелепая смерть для свадебного путешествия!

— Вы полагаете, смерть способна стать привлекательной в зависимости от обстоятельств? Подходить к ним, как музыкальное оформление? Что же тогда порекомендуете молодоженам? Пожар взаимной любви?

— Пожар хорошо, — согласилась она, переведя дух. — Но лучше нечто впечатляюще — кровавое, связанное с ревностью, предательством или коварством. Нечто испанское, может — мистическое.

Губы хмурой леди побледнели и стало понятно, что она сопротивляется из последних сил охватившим её чувствам.

— Догадываюсь теперь, что вы путешествуете одна, опасная женщина. Мне удивительно повезло, — взгляд шатена приобрел магнетическую призывность.

— Одна, — она медленно вдохнула, решительно выдохнула воздух: — До этого вечера.

— Нам стоит повторить коктейли, — шатен сделал знак, подзывая официанта. — И выпить за тройную удачу: мне посчастливилось стать спасителем, индус избежал паучьего нападения и осыпал невесту сорванными цветами…

— В вашем чемодане, к тому же, имеется ещё дюжина вечерних костюмов. Это уже четвертое. А третье — самое важное — поезд качнуло и вы не ушли. Вы остались со мной.

Девушка взяла принесенный официантом бокал и промолвила с неожиданной мрачной серьезностью: — Я осталась… Вот только не знаю, что добавить «на радость» или «к несчастью»? — она впервые посмотрела собеседнику прямо в глаза и долго не отводила взгляд, пока оба не поняли, что слава иссякли. Говорить больше не о чем.

— Будет фантастическая гроза, — сказал он, обняв у захлопнувшейся двери своего купе её горячие плечи, впиваясь губами в податливое, покрытое испариной тело.

— Будет страшный, сокрушительный ливень… — прошептала она, позволяя срывать с себя короткий трикотажный топ, юбку, белье, позволяя все, словно превратилась вдруг в гуттаперчевую куклу для удовольствий.

Гром грянул в тот момент, когда он овладел ею, а следом обрушился на землю шумный водопад, барабаня по крыше и окнам. Случилось то, чего он ждал весь этот день — он стал самцом, вольным зверем, вырвавшимся на свободу для случки и она приняла его, как принимала сейчас воду иссушенная жаром земля.

— Мы словно несемся в океанской пучине или в облаках… Мы вовсе не люди — мы духи бушующей стихии. — Сказала женщина, откидываясь на подушки влажная, взлохмаченная, утомленная. Подняв ресницы, посмотрела на распростертое в смятых простынях мужское тело. — Ты странный. Неуемный, словно с цепи сорвался, нежный и… и такой бесхитростный.

— Давно не был с женщиной. Заметно?

— Полагаю, очень давно, — она сосредоточенно провела пальцем линию на его теле, двигаясь от бугорка грудины вниз. — Лет двести. — И рассмеялась, впервые за весь вечер. — Ливень кончился. Мы несемся сквозь ночь — призраки темной страсти, исчезающие с первыми лучами солнца.

— Не надо говорить, — он закрыл ладонью её губи и склонился низко, всматриваясь в бледное лицо мерцающими в дрожащем сумраке глазами. Ты торжественная, как на коронации. И красивая… Такие соски нужны самке, что бы вскармливать детенышей?

— Сейчас дело не в этом, правда? — изогнувшись, она увернулась от изучающей её тело ладони.

— Совсем не в этом, — мужчина вдавил её в постель своим телом, вновь сливая свою плоть с плотью горячего, тихо постанывающего существа.

…Поезд мчался в душной, влажной, колдующей ночи, скрывающей тайны бытия и продолжения жизни. Сонмы тварей, кишащих среди камней, ароматных зарослей, в норах, венчиках цветов, под сенью звездного небосклона или в морских глубинах — сотнями хитроумных, озадачивающих биологов способов, совершали то, что давало бессмертие их роду. Когда взошло солнце, мир отдыхал в радужном убранстве, сверкая мириадами алмазных капель. На кончике каждого листа качалась искристая подвеска, искры осыпали паутину среди ветвей, цветы, траву, камни. Над полями витала свежесть величественной невинности, дарящая чувство умиления и возвышенного восторга…

Проснувшись среди измятых простыней, обитатель третьего купе обнаружил, что он один, а за окном утро. Гордо вздымалась высокая спина развернутого к окну кресла, но за ней никто не скрывался. Вокруг не было заметно никаких следов недавнего визита, ничто не напоминало о присутствии дамы. Сладко потянувшись, пассажир направился в ванную. Стоя под душем, он ловил ртом холодные струи и жмурился от удовольствия. Потом шагнул на лиловый коврик, приблизил к зеркалу лицо и, следя за артикуляцией, медленно выговорил: «Грандиозно! Потрясающе… Черт знает что… Боже ты мой… Любовь… Любовь!?» — Он беззаботно рассмеялся: — Всего лишь страсть.

Да, это была не любовь. Совсем, совсем не любовь. Нельзя любить женщину, имени которой не знаешь, с лицом, не запечатлевшемся в памяти. Она была великолепна, отдаваясь ему! Разве ещё что-то надо? Все остальное дело воображения. Воображение — лучшая страна для путешествий. В ней властвует свободное наслаждением, в ней приличия не заключают под стражу разгулявшуюся фантазию и не останавливают пылкие чувства суровые окрики: «Стой! Переход границы карается по законам холодного разума!»

В купе позвонили. Обернув простыней узкие смуглые бедра, пассажир приоткрыл дверь. Сидх не стал входить, лишь протянул конверт. Его отутюженный зеленый китель подчеркивал измятую несвежесть лица.

— Прошу прошения, сэр, что помешал вам. Здесь послание от дамы из второго вагона. Той самой…

— А-а-а… — мужчина усмехнулся — он и в самом деле не запомнил имени той, с которой провел эту ночь. А вернее — вовсе не знал его, как не знал о ней ничего, кроме того, о чем рассказала плоть. Твердые маленькие соски, запах полыни, притаившийся в складках кожи, в рыжеватых, взлохмаченных волосах, отчаянная решимость деяния, родственная безумию…

— Ах, да! Помню, помню, — шатен взял конверт с эмблемой экспресса.

— Она вышла на рассвете, сэр. Странно, сэр. В Бахраме обычно никто не выходит, тем более, когда билет до конца.

— Бывает, — пассажир ждал ухода нежеланного свидетеля, не торопясь извлекать из конверта послание. — У тебя что-то еще?

— Да, сэр, — темные глаза Сидха округлились и жалобно заблестели. — В поезде полиция, сэр.

— С какой стати?

— Ужасный, ужасный случай, сэр! Клянусь вам, никогда, никогда ничего подобного не случалось в нашем поезде!

— Да в чем же дело? — мужчина сидел среди подушек, прикрывая чресла батистовой простыней, украшенной ручным кружевом, как приданое невесты и был похож на загулявшего принца, застигнутого в постели белошвейки.

— Господин из пятого вагона, такой приятный индус… Он только начал свадебное путешествие и… Убит. Страшно убит, сэр!

— Укус паука?

— Ему перегрызли горло.

— Уж это точно сделал не я.

Отбросив простыню, «англичанин» натянул кимоно и с хрустом потянулся.

— Нет сомнений. Мне… мне доподлинно известно, что вы не покидали своего купе. Кроме того, полиция подозревает, что господина Маршана Суханди убила женщина.

— Его юная супруга?! Кажется, она выглядела довольно соблазнительно и совсем безопасно. Какой подарок для журналистов!

— Леди спит. Ее усыпили сильной дозой снотворного.

— Н-да… Забавный сюжет. Может, в программу путешествия входит такое приятное шоу? Сейчас ведь принято развлекать скучающих посетителей ресторанов инсценированным ограблением. Сегодня как раз первое апреля!

— Уже второе, сэр. — Сидх зажмурился и замотал головой сдерживая слезы. Вот так нежданно завершилась его карьера. Кого теперь заманишь в поезд, населенный вампирами!

Пассажир поднялся, зевнул, стянул на затылке взлохмаченные волосы.

— И когда все случилось?

— Около шести. Мы как раз подъезжали к Бахраму. Стюарт заметил открытую дверь и вошел… Мистер Суханди был ещё теплый. А крови, крови!..

— Неприятно, не скрою. Но все же — не конец света. Выше голову, приятель. Завтрак и чаевые не отменяются. — Досадливо морщась от совершенно неинтересной ему информации, «англичанин» поспешил выпроводить стюарта.

А затем нетерпеливо разорвал конверт. В нем лежала визитная карточка с коротенькой фразой: «Надеюсь, к счастью». А имя, имя осталось во мраке. Он расхохотался над вытесненными буквами, должными означать её имя — Номина Еррата.

Досадно для того, кто знает латынь: Ошибка. Имя — Ошибка. — Так назвала себя женщина, разделившая с ним ночь. Эту сумашедшую первую вольную ночь.

Пассажир долго сидел у письменного стола, переводя задумчивый взгляд то на бегущие за окном лоскутные поля, блестящие слезами отшумевшего ливня, то на бриллиантовые пряжки, поддерживающие бархатные шторы, то на собственные колени — плотные, бронзовые, обтянутые лоснящейся молодой кожей. Извлек из несессера сверкнувшие никелем ножницы — узенькие, с заостренными плотно сомкнутыми лезвиями. Минуту рассматривал их, вертел рассеянно на указательном пальце, словно оценивая боевые качества. Потом сжал в кулаке кольца, как рукоять кинжала, хищно вознес длань и вонзил сталь в округлый глянец колена. Нога дернулась, брызнула на полированное дерево столешницы возмущенная кровь и вопль раненного зверя вырвался из сведенного судорогой горла.

…Назвавшая себя Эрратой смотрела в окно автомобиля, едущего по залитому солнцем шоссе вдоль синего побережья. Выбритый затылок водителя-негра и его борцовская шея казались баклажанно-лиловыми на фоне ослепительно-золотого песка. Она открыла сумочку и достала то, то обнаружила на своей юбке после свидания. К складкам белого шифона оказался приколот прямоугольник плотной бумаги. Визитную карточку пришпилила брошь: маленькое солнце из черных гранатов, разбрасывало во все стороны усеянные бриллиантами лучи. Игла застежки, пронизывала два слова: «Корон Анима»…

Она держала бумагу над пламенем зажигалки до тех пор, пока огонь не стал лизать пальцы. А потом выкинула скрюченный обуглившийся комок за раскаленное солнцем окно.

2. БЕДНЯЖКА РОЗМАРИ

К десяти часам туман опустился ниже, открыв бледному солнцу верхушки Нью-Йоркских небоскребов. Теперь, если не заглядывать вниз, можно было вообразить себя на палубе парохода, плывущего среди айсбергов из стекла и бетона. Он и не смотрел вниз — плотный лысеющий господин, сидящий в инвалидном кресле среди кустов олеандра в саду пентхауза на одной из самых выдающихся крыш Манхеттена. Он вообще не открывал глаз, но мог бы без ошибок описать обстановку не только в своих владениях, но во всех направлениях вплоть до обозримых горизонтов.

Крыша тридцатиэтажного билдинга размером в большое футбольное поле имела все необходимое, что бы создавать иллюзию калифорнийской виллы на берегу океана и скрыть по возможности свое надземное положение. В саду обильно цвели кусты и карликовые деревья, среди художественного нагромождения гранитных плит лениво играли струями непринужденно-родниковые фонтанчики, на террасе верхнего этажа, оформленного в средиземноморском стиле, вился плющ и колыхались полотняные тенты, вода в причудливо изогнутом бассейне разбрасывала блики по мозаичным дорожкам, убегавшим в разные стороны. За каменными парапетами, окружающими этот рай, мог бы синеть горный пейзаж или шелестеть морской прибой. Но из рыхлого тумана хищно поднимали острые головы стеклянно-бетонные сталактиты, напоминающие о том, что не отдых и покойное забвение ожидают владельца мирных угодий, а неустанный труд и жестокая борьба. Наверняка, в мире нашлось бы не мало инвалидов, рискнувших со слезами восторга променять быт заурядного обывателя на тяготы изнурительного выживания в мире каменных джунглей и позволивших заточить себя здесь до последнего смертного часа. Но о таких сереньких бедолагах человек в инвалидном кресле у олеандрового куста если и вспоминал, то с отвращением, поскольку принадлежал к касте избранных, к породе хозяев жизни, опекаемых судьбой и могуществом собственной власти. Свой рай на крыше, ставший тюрьмой, свою немощь, ущемлявшую гордыню, он ненавидел. Ненавидел уже целых два года, с тех пор, как стал проводить здесь свое личное и рабочее время.

Шестидесятипятилетний Шон Берри — владелец влиятельной телекомпании «Аргус», начинал свой день в шесть утра и редко находил время для отдыха. Он засыпал в одиннадцать после укола болеутоляющего и на рассвете видел сны, категорически избегавшие его в молодые годы, когда он, едва коснувшись подушки, проваливался в черную, освежающую пустоту до бодрого, полного сил пробуждения. Теперь все обстояло ровно наоборот. Сновидения развлекали откровенной фривольностью и отступали неохотно. За досадным пробуждением следовало сумрачное осознание реальности и чреда неприятных обязанностей: гигиенические процедуры, проделываемые при помощи медсестры Ирмы, рекомендованный диетологом завтрак, который несмотря на все декоративные ухищрения повара, старавшегося придать скучным овощам аппетитный искус, не мог обмануть желудок; прием лекарств, удручающий своей полной безнадежностью; солнечные или кварцевые ванны, массаж во всевозможных, равно бесполезных вариациях. Все это следовало преодолеть, что бы приступить к работе, хватаясь за нее, как за спасательный круг. Раненый, но грозный лев Шон Берри, по прозвищу Кит, все ещё не решался отойти от дела, несмотря на советы врачей и аргументы здравого смысла. Его капитала хватило бы на комфортабельное существование в любой части планеты, на роскошества, безумства или святейшую благотворительность. Но вместо того, что бы подкрепляться бодростью морского бриза, очищать прокуренные легкие горным воздухом где-нибудь в заповедном уединенном поместье, наслаждаться пением птиц, стрекотом цикад у распахнутого ночного окна, тешить присмиревшую гордыню известиями об открытии приюта или больницы его имени, Кит переместился в пентхаус над офисом своей Компании и прочно обосновал здесь свое частное и общественное существование. Он дышал тоскливым и вредоносным Нью-Йоркским смогом, курил, как семижильный докер, предпочитал минутам покоя под зонтиком у кромки бассейна бурные схватки с соперниками и компаньонами: Шон Берри без оглядки и сожаления отдавал последние годы жизни копанию в мусорной яме, под названием «современность».

Над головой Берри трепетал белый полотняный тент, в желтых круглоголовых хризантемах, наполняющих керамические вазоны, суетились шмели, на толстом черном стекле круглого столика лежала пачка сигарет его бесшабашной и нищей юности.

Это теперь, в изображении писак, биография паренька из южной провинции выглядела как путь миссионера — прирожденного главы «империи». Нет, он не был святошей ни в бедной юности, когда молотил кулаками на боксерском ринге, ни позже, когда с фотоаппаратом в руках охотился за «жареным» фактом, не пренебрегая самой вульгарной «уткой» и далеко не альтруизм надувал паруса пиратского брига «Аргус», устремленного к завоеваниям эфирного пространства.

Шон Берри родился с редким складом ума и мышц, обеспечивающим лидерство в любом начинании. Недюжинная воля, широта помыслов, фонтанирующая энергия и при всем этом — полное пренебрежение принципами нравственности — позволили честолюбивому парню зайти довольно далеко, не обладая ни связями, ни достойным образованием. Победителей не судят — это стало ясно ещё в школьных потасовках и до смешного прямолинейно подтверждалось изо дня в день на самых высоких уровнях политики, искусства и всех прочих видах человеческой деятельности. Чуждый состраданию Берри побеждал в схватках, выбираясь на самую верхушку общественной лестницы. Так было до того проклятого дня, когда везунчику не ухмыльнулась глумливая харя беды.

Теперь многие из «доброжелателей» Кита задавали себе приятный вопрос как живется победителю, да и можно ли назвать таковым человека, лишенного, по существу, трети своего тела? Придирчиво следили за рейтингом «Аргуса», внимательно вглядывались в крупное, властное лицо его главы и разочарованно вздыхали: дела у Берри шли хорошо. Своим сотрудниками, въедливой общественности, объективам камер, искалеченный Кит демонстрировал улыбку, которой славился ещё на ринге, когда судья поднимал руку взмокшего чемпиона, а зал скандировал его имя. И были, да он знал это, были среди его друзей и врагов такие, кто, видя эту его улыбку, желчно цедил сквозь зубы: «Никакая холера не берет мерзавца Шона!». Они завидовали его власти, упорству, непотопляемости, его умению манипулировать людьми, и даже его инвалидному креслу. А он завидовал всякой твари, имеющей возможность двигаться.

— Смотрите, какой резвый малый! — Шон скривил мясистые влажные губы, заметив на каменных плитах пола крупного глянцевого жука, направившегося к его неподвижному ботинку. Это была молодая, жизнерадостная, активная и любопытная особь, оснащенная множеством отлично действовавших деталей лапок, усиков, крылышек. Взобравшись на гору ботинка, скрывавшего парализованную ступню, жук зашустрил к идеально отутюженной брючине стального цвета и стал подниматься вверх по жесткой «стрелки». Насекомое осмелело, чувствуя полную неподвижность человека. Шон видел, как шевелились его усики, как слаженно и ловко двигались сочленения шести быстрых конечностей, шевелились, боевито приподнимаясь, лаковые надкрылья.

«И вот я — сто килограммов мыслящего мяса, существо, способное стереть в порошок репутацию политика, спровоцировать войну, экономический кризис, гибель или процветание миллионов людей, я — не могу стряхнуть эту мразь и буду тлеть в могиле, когда сноровистый жучок обзаведется потомством в своей темной норе и будет наслаждаться жратвой, теплом, жизнью…»

Тяжелый кулак Берри опустился на колено, пресекая чужую ничтожную жизнь. Под кулаком хрустнуло, словно раздавили сухарик.

— Вот так, — сказал Берри, отирая о пиджак руку. — Где же теперь твоя жизнь, смельчак? Где искра божьего огня, дававшая тебе право на место под солнцем? Нет, ничего уже нет. А я все ещё здесь, я буду дышать, жевать, управлять. Наслаждаться властью и поскуливанием завистников. Вот в этом и разница между Шоном Берри и всеми вами, друзья. — Смахнув с брючины расплющенный панцирь, Кит обвел торжествующим взглядом «плывущие» над городом небоскребы. С наступлением сумерек на них зажгутся огненные названия компаний, корпораций, словно клейма, нанесенные небесной дланью. Вызов и угроза «Аргусу». Ошибаетесь, парни! Не Высший покровитель, весьма сомнительного свойства, а Шон Берри будет решать ваши земные судьбы! Кит почувствовал, как дрогнул мускул на его щеке, зачастило сердце — ох, каким тяжелым оказался удар судьбы! Как не заклинай свое тщеславие, как не накачивай подгнившую самоуверенность, от очевидности не спрячешься: то, что случилось два года назад, могло случиться с кем угодно, только не с Шоном Берри. Печальная, таинственная история… Печальная!? — Сволочная! Мерзкая, грязная, вонючая! — Шон властным жестом толстых, цепких пальцев заграбастал пачкусигарет, которые специально держал на виду, что бы не дразнить желание припрятанной заначкой, не бороться с искушением сократить дозу по настоянию докторов. Не станет он плясать под их дудку, не будет лишать себя последних хиленьких удовольствий. И так уже — сокращен. До самой грудной клетки.

Пуская дым, Кит щурил прячущиеся в отечных веках выцветшие стальные глаза и который раз старался рассмотреть сквозь клубы сизого дыма то, что могло бы хоть как-то объяснить постигшую его катастрофу.

Укладывая противника на ринге, откапывая журналистскую добычу на свалке дурнопахнущих сплетен, Берри успел убедиться, что судьба обожает безжалостных и после не раз получал новое подтверждение этому. О, совсем не щепетильность и милосердие помогли ему завладеть «Аргусом» и вовсе не лирическое вдохновение привело в его объятия Джил. Кипучая мужская энергия Кита требовала выхода. Отдавая все силы Компании, он пару недель в году проводил так, что бы чертям стало тошно. Для чего, соблюдая строжайшую секретность, погружался в те топкие, гнилые глубины городского дна, где прошла его горячая юность. Уезжал в Мексику, Бразилию, Венесуэлу, куролесил в Сингапуре, Бангкоке, Лас-Вегасе, искал приключения среди гангстеров, шулеров, проституток. Крупный, мощный, красивый мерзавец, охочий до выпивки, женщин, крутых разборок в грязных притонах, умел пустить кровь, ловко «крутануть», подставить, разбить сердце и физиономию дамы. Пару раз он едва не попался в лапы закона, но сумел сохранить инкогнито. Именно здесь, в Нью-Йорка во время очередного загула он встретил Джил — девятнадцатилетнюю глупышку, прибывшую из деревни на поиски розового голливудского счастья. Она была милой, свежей, невинной и чертовски жадной к радостям жизни. Убийственное, невозможное сочетание! Шон сразу понял, что может вылепить из податливого материала любую «форму женственности» — проститутку, светскую даму, циничную соблазнительницу или преданную супругу. Он раздумывал, скрывая от девушки свое подлинное положение.

«Я думаю Рай — это сад на крыше! Это мой рай.» — сказала Джил, задрав голову к верхушке небоскреба. Шон прогуливал подружку в самом центре города и здание, на которое загляделась малышка украшало гигантская табло с эмблемой компании «Аргус». Джил облизывала лимонное мороженное на палочке, сладкие капли падали на её блузку. Кит слизал капли, трепеща от блаженства невинного прикосновения. Он выдавал себя за простецкого портового работягу и вынужден был торопливо спрятать лицо от проходившего мимо собственного помощника. Спрятать физиономию хищного сатира на её юной груди. Черт знает почему, но это подействовало на Кита посильнее оргий с прожжеными развратницами. Джил стала хозяйкой Рая.

Как дивно хороша была синеглазая глупышка, вознесенная в заоблачные выси богатства и власти! Женщины умеют преображаться. Им идут меха, дорогие автомобили, драгоценности, эскорт слуг, несущих чемоданы в люкс роскошного отеля, угодливость вышколенной прислуги, нега великолепных вещей, тленная роскошь цветов… Джил стала восхитительной дамой именно потому, что не переставала быть девчонкой, мечтавшей о порции лимонного мороженного и островке сада в каменных джунглях.

— Ты плохо знаешь её, папа, — сказала Шону тринадцатилетняя Розмари — дочь, которую Джил родила ему вскоре после свадьбы. — Она завистливая, жестокая, хитрая. И лживая, лживая, лживая! — Розмари гневно притопнула ногой, Шон отвесил ей звонкую пощечину. Впервые в жизни. И вскоре Розмари отправилась учиться в частный швейцарский колледж.

Она захотела стать юристом, но училась плохо — разве пыльные библиотеки для таких красоток? Что за девчонка росла у супругов Берри! Копия матери, наделенная силой и энергией отца. Наивное личико, грива каштановых волос, а тело сильное и гибкое, как у молодой пантеры. И какая удивительная свобода! Наследница империи Берри не находила нужным скрывать свои фантазии, капризы, порывы. Дерзкая, взбалмошная, требовательная, она унаследовала характер и бойцовскую хватку Шона, но тем сильнее обескураживала трогательная беззащитность, проглядывающая временами в повадках девочки, как и кроткая улыбка, перешедшая от Джил.

— Чудесная, восхитительная Розмари! Моя малышка Роз… — Шон застонал, стиснув зубы и жестом отослал прочь появившегося в стеклянных дверях дома секретаря. Не сейчас, только не сейчас! Именно теперь он подошел в размышлениях к самому главному и, возможно, на этот раз сумеет разглядеть нечто, приоткрывающее тайну.

В тот день не произошло ничего необычного, решительно ничего. Двадцатилетний юбилей Розмари — огромное событие. Утренние поздравления в Компании, обед с родителями в самом шикарном ресторане, вечерний бал в усадьбе. Позже Шон много раз изучал списки людей, окружавших вечером дочь, вглядывался в лица гостей на фотографиях и видеопленке. Ничего! Ничего. Все они до сих пор находятся под наблюдением детективов и живут припеваючи. А её нет…

…Розмари сама придумала украшение дома и сада. Наверно, несколько мрачноватое, но весьма экстравагантное. Еще бы — розовые банты и грозди пестрых шаров успели надоесть до чертиков, как и многоэтажные торты, покрытые клубничными сливками. Другое дело — чернушный эпотаж Бала монстров, провозглашенного юбиляршей. Рассматривая видеозапись в последующие дни, Шон не мог сдержать ругательства, большим знатоком которых он считался. Среди паутинообразных вуалей, свешивавшихся с потолка бального зала, окутывавших деревья и кусты парка, двигались дракулы, скелеты, покойники, черти, ведьмы. В основном, в масках и, похоже, здорово накачавшиеся спиртным или наркотой. К тому же полумрак и этот безумный, рвущий мозги грохот, называемый музыкой! Алый атлас платья Розмари вспыхивал пламенем то здесь, то там среди погребальной черноты. Ее бледное лицо с ярко очерченными карминном губами появлялось среди склабящихся челюстей, войлочных патл, костлявых дланей, трясущих перед объективом обрывками саванов. Разве кто-нибудь мог предположить, что в сутолоке дурацкой вечеринки, присутствовать на которой родителям запретила юбилярша, придется выискивать след преступника! Рано утром отсутствие Розмари обнаружила горничная. Кровать в спальне девушки была не смята, никто из прислуги не заметил ничего подозрительного. Тревогу не забили, полагая, что виновницу торжества увез очередной поклонник. Звонков и вестей от Розмари не дождались и на вторые и на третьи сутки. За дело взялась полиция. Через неделю комиссар Ромичек сидел в кабинете Берри, отчитываясь о результатах проведенного розыска. Папки, бумаги, кассеты. Много шума и минимум результата.

— Полагаю, её похитили. Действовали опытные профессионалы, возможно из бывших полицейских. Никаких улик, — он отвел глаза, интересуясь полотном Дега, висевшим над сумрачной головой удрученного отца.

— Надо ждать, когда бандиты заявят о себе и назовут выкуп.

Прошло ещё две недели ежесекундного ожидания звонка. Тот же Ромичек вновь предстал перед потрясенными родителями, приняв скорбную позу…

— Они молчат, — пророкотал Кит, не рискуя задавать вопросы.

— Скорее всего, отчаянная девушка предприняла попытку освободиться и… Иной раз случаются такие дурацкие вещи… Например дело Мервил Хьюстон…

— К чертям вашу Хьюстон и ваши бредовые версии! — резко пресек полицейского Шон, переходя от крика на свистящий шепот: — Давайте не делать поспешных выводов, милейший. И запомните — с моей дочерью не могли произойти «дурацкие вещи». — Он поднялся, завершая разговор.

— Они убили, убили ее! Я знаю, — проговорила Джил с неожиданным злорадством. — Так и должно было произойти. Она должна была плохо кончить! Нас всех ждет расплата.

— Прекрати юродствовать, стерва! — зарычал побагровевший от гнева Шон. Ох, как его бесила напускная святость Джил, твердящей о замаливании грехов! — Заткнись, если думаешь, что заслужила кару и должна приносить жертвы благодетельной судьбе! Судьба — скупая жадина. Я, я — твой благодетель! А уж коли намерена расплачиваться, то воспользуйся собственной шкурой! Удавись, удавись, к чертям собачим! Ду… ду…

Он захлебнулся воздухом, выпучил глаза и стал медленно оседать на ковер, цепляя воздух растопыренными пальцами.

Инсульт едва не убил Кита. Но он выкарабкался и был уверен, что сумеет победить немощь. Подумаешь — паралич! Пусть сдаются на его милость хлипкие доходяги и нытики, только не человек, держащий в своем кулаке Империю слухов!

Он оплатил внимание медицинских светил, а потом разогнал всех, кто призывал к смирению с очевидностью — с инвалидным креслом, клизмами, омертвелыми кишками, ногами, и тем безжизненным органом, который зачал Розмари. Он знал — однажды откроется дверь, девочка появиться и он шагнет к ней распахивая объятия. Знал твердо, но перестал говорить об этом Джил. Бедняга, вероятно, свихнулась от горя, высмеивая его надежду.

Шон отправил жену в калифорнийское имение и постарался думать о ней, как о чужом, неинтересном и безразличном человеке.

Он оборудовал роскошный пентхауз на крыше своей компании и перебрался в него жить. Он упорно оплачивал услуги детективов, продолжавших розыск дочери, сводившийся к анализу и проверке любой информации о молодых женщинах, могущих оказаться Розмари. «Она получила травму и потеряла память. Но я верну её или это буду не я».

Жизнь дала ему все, а потом отобрала, кромсая по кускам — дочь, жену, тело. Стоит ослабить хватку, и ускользнет из немощных рук последнее достояние — Империя.

— Ты никогда не окажешься на лопатках, Кит. Ты рожден победителем, шельма! — Удар кулака расплющил коробку сигарет и заставил качнуться крепенький столик из черного стекла.

— Господин Берри? — раздался робкий голос, — мне показалось, вы говорили по телефону. — Перед ним стоял Фил Тайлер, как всегда блистательно свежий, безукоризненный, с непременной папкой в руках и открытой улыбкой на тридцатипятилетнем лице удачливого политикана.

— Спуститесь в кабинет или поговорим здесь? Сегодня такое славное солнышко, — он прищурился в жидких лучах, изображая удовольствие разнеженного пляжника. Костюм цвета стали с сизым отливом, рубашка моренго, жилет и галстук в тон. Косой пробор в пышных темно русых волосах, консервативно удлиненные баки, сияние идеального оскала. Именно так должен выглядеть подающий надежды сотрудник Компании, перешедший из ранга потенциального зятя в статус секретаря, помощника, чуть ли не сына.

«Мечтаешь найти меня однажды в этом кресле дохлым и вовремя перехватить бразды правления. Хороший ты парень, стервец, но мне почему-то совсем не хочется уступать место хорошим парням». — Шон молча кивнул на диван под тентом. Фил сел по-деловому корректно и положил на стол принесенную папку:

— Есть крепенький материал для дневных новостей, — он достал стопку фотографий и выложил их веером перед шефом. — Узнаете?

— Этого мерзавца ещё не прикончили? — Шон щелчком отшвырнул цветной портрет красивого, улыбающегося пухлыми губами индуса. — Маршан Суханди молодой, но прыткий адвокатишка. Делает карьеру на трупах «акул», потроша подноготную крупных бизнесменов. Три года назад втянул нас в поганый судебный процесс по делу о клевете и подтасовке фактов. Черножопая сволочь.

— Поражаюсь вашей интуиции, шеф, — загадочно ухмыльнулся Фил.

Он взял манеру обращаться к Киту таким панибратским образом в недолгую пору романа с Розмари. Они даже были помолвлены, но незадолго до рокового дня, девушка выбрала другого, лишив тем самым бывшего жениха возможности в полную меру разделить скорбь родителей. Однако, честный Фил признался разбитому параличом Шону, что ни на минуту не переставал любить его дочь и не терял надежды на примирение. Самое же главное состояло в том, что парень, по его заверениям, до сих пор верил в возвращение Розмари!

— Вы что-то уже знаете, шеф? Действительно не в курсе?! О, тогда поздравляю! — Фил отыскал нужное фото и представил Шону.

— Ничего не мог бы придумать лучше для нашего друга Суханди! Приятно осознавать, что добрая Фея честно трудится, выполняя твои желания. — Кит с удовольствием рассматривал фотографии. — Сколько крови однако содержалось в таком дерьме!

— Его загрызли, шеф. Сегодня ночью в Трансазиатском экспрессе.

— Не думал, что у Фей бывают такие клыки!

— И такое чувство юмора — мистер Суханди совершал свадебное путешествие. — Фил нарочито вздохнул. — Там есть кадры, сделанные на вокзале одним из провожающих. Он сразу же любезно предоставил их полиции, полагая, что преступник мог оказаться в толпе. Ведь молодожена убил некто из пассажиров Экспресса.

— А расследованием занялся Эркюль Пуаро. — Кит извлек из ящика стоявшей под рукой тумбы новую пачку сигарет и с наслаждением закурил, рассматривая снимки.

Он получал удовольствие не только от зловещей гибели врага, но и от того, что его невеста — такая веселая и горячая, останется вдовой с наследством громкого скандала. Вон как радуется, киска, бойкая, юная, не старше Розмари. Вырядилась в желтое сари, а шампанское хлещет прямо из горлышка. Похоже, новобрачный лишился самых пылких интимных радостей.

— В Тайланд вылетели наши спецы. Дело поручено капитану Колиндзу.

Ага, этот болван все охотится за серийным маньяком. Похоже, ему повезло. Здесь выстраивается забавная цепочка… Весьма, весьма забавная… — Кит наморщил лоб, припоминая сводки криминальных новостей.

— Боюсь, кому-то в самом деле может показаться интересным то, что три похожих смерти настигли ваших, я хотел сказать, наших злейших врагов, шеф.

— Бред. Да пол мира только и ждет, что бы перегрызть глотку Берри. Естественно, они сами заслуживают того же. Но это не дает права решать, что у жертв маньяка не было иных недоброжелателей, кроме меня. Банкир, актер, юрист… Все — с перекушенным горлом! Далеко не монастырская братия. Да и у меня, увы, вставная челюсть. Какие версии?

— Официальных нет. Кто-то пустил утку о ревности и мести индусской пассии адвоката, спровоцированной поспешным браком Маршана Суханди с европейкой. Полагаю, этот парень не был святошей. С поезда исчезла некая дама, личность которой пока не установлена. Так что, незабвенный Пуаро прав — «ищите женщину»!

— А твое личное мнение, сынок?

— Если бы мне были по зубам такие орешки, то я заведовал бы криминальной службой или Центром аномальных явлений. Еще лучше — КННТ — Комитетом наступления нового тысячелетия. Солидная нора.

— Что слышно от этих шарлатанов? Когда ожидать конец света? Приуроченные к встрече 2000 года катастрофы мы успешно миновали.

— Но подобные апокалиптические предсказания, шеф, делали мелкие аферисты и наивные жулики. Они гипнотизировали доверчивую публику нулями, отказываясь принимать во внимание, что истинное начало нового столетия и тысячелетия приходится на грядущий Новый год — то есть — 2001-й. КННТ организация серьезная, не гонится за дешевыми эффектами.

— Заметил, — со смаком сплюнул желтую слюну Шон. — По пустякам не размениваются. Научно обосновали дату и обещают большую развлекательную программу — катастрофы и бедствия в широком ассортименте, — он хрипло расхохотался.

— Завтра Хенкинс предоставит убойный материал. У Комитетчиков появились свежие данные по поводу светопредставления, а у нас серьезные контраргументы.

— Предупреди Хенкинса, пусть копает поглубже и поаккуратней. Малейшая оплошность — и нас зароют. Они только и ждут момента зацепить меня. Я бросил вызов Директору Комитета, как ты помнишь, выпустив репортаж о теневых связях его ведомства с секретными военными разработками и о программе нагнетания кризисных настроений. После чего господин Парс Тото имел со мной серьезный разговор. Пересказывать его тебе я не стал, но поверь — после такого предупреждения соваться в дела КННТ не всякому захочется. Угрожает мне, сволочь! А у меня аж руки зачесались от нетерпения — вот кому бы я вломил прямой апперкот. Нос Шона Берри не создан для щелчков. Н-да… здесь, парень, игра суровая.

— Похоже, Парс Тото — шутить тоже не любит. Серьезный господин. Сам-то он сидит тихонько. Дым пускают другие — каркают, каркают на разные чрезвычайно научные голоса. Народ дрожит, не чует даже, что от их предсказаний конца света за версту несет тухлятиной.

— Хотят переплюнуть славу милашки Ширински? Слабо. Рот Лолики — вот самый настоящий конец! Конец конца! — зашелся в беззвучном смехе Кит, заставляя дрожать и скрипеть блестящее титановое кресло.

— Наши ребята как раз сейчас снимают репортаж с выставки «Женщины и фрукты». К открытию этой уникальной экспозиции милашка приурочила заседание своего Общества жертв орального секса. Думаю, там будет забавно. Девочки обещают пооткровенничать вслед за своим лидером. Не всякой, конечно, посчастливилось перенести столь тяжкие испытания, как бедной Ло, но поделиться, думаю есть чем.

— Материал пойдет в программы Фоллера и Юлии, — распорядился Кит. Обсосем эту темку с разных сторон. Всплакнем над участью жертв сексуальных домогательств и доставим зрителям гамму физических наслаждений от смеха до слез оргазма. Кстати, тебя Роз никогда не изводила щекоткой во время этого занятия?

— Простите, господин Берри… — Фил хлопками прогнал с клумбы ворон, избегая таким образом ответа, и продолжил доклад: — Девочки Ло отправляют в Сенат ноту протеста, требуя утверждения закона о защите женщин-служащих от притязаний со стороны руководства в унизительной форме орального секса.

— Я бы вешал медаль героя всякому, у кого возникают желание использовать подобным образом этих неаппетитных шлюшек. Уж лучше воспользоваться собственным кулаком, — Кит небрежно сплюнул, давая понять, что интимные проблемы он решает подобным образом.

3. ЖЕНЩИНЫ И ФРУКТЫ

Репортер «Аргуса» Юлия Скаут с оператором Надей оказались на месте как раз во время. Стеклянные двери концертного зала «Клиник-холл», арендованного для проведения конгресса Общества жертв орального секса, принимали последних прибывших. В вестибюле, обильно украшенном голубыми транспарантами с эмблемой клуба — грибоподобный фаллический символ, перечеркнут гневным крестом, с надписью «Нет половому терроризму!» толпились представительницы прекрасного, но угнетенного пола. Юлия жилистая, загорелая блондинка баскетбольного сложения, одетая с непритязательной простотой, подмигнула пухлой славяночке с камерой, которую предусмотрительно взяла вместо работавшего с ней обычно в паре через чур сексапильного темнокожего оператора: представителей мужского пола здесь явно не жаловали.

Выставка «Женщины и фрукты» несла большую смысловую нагрузку. Во-первых, под «фруктами» подразумевались некие субъекты сексуального домогательства, которых в виде апельсин, бананов и прочих плодов, стоявшие у столов женщины в синих военизированных комбинезонах, яростно кромсали, пропускали через мясорубки, миксеры, соковыжималки. Во-вторых, салаты, джемы, пюре в розовых губоподобных вазочках наглядно иллюстрировали тезис о том, что именно к кулинарным изыскам, а не к женским ртам должно обращаться сластолюбие грубого пола.

— Невинно и мило, — огорчилась Юлия. — Я ожидала показательного оскопления нескольких особо засветившихся на этом деле самцов.

— Скучно и пресно. Может снять вон ту красотку с дыней? Так и просится в объектив, — Надя направилась к одному из столов, за которым проходила дегустация экспонатов. Дама в карамельно-розовой блузке и весьма вызывающем морковном парике самозабвенно поедала ломоть дыни без помощи ножа и вилки. На мякоти отпечатывались карминные следы помады, сок стекал к шелковым манжетам, но дама, опустив синие веки с накладными ресницами священнодействовала, не замечая ни огрехов в застольном этикете, не направленной на неё камеры. Когда Надя приблизилась, жрица подняла тяжелые ресницы и вперила в неё вызывающе роковой взгляд. Один глаз дамы оказался то ли косым, то ли мутным, что при всей смехотворности персонажа отдавало странной жутью. Скорее всего, глаз дамы был стеклянным. По спине Юлии, живо вообразившей акт недозволенной любви с отвратительной особой, пробежал озноб. Преодолев оторопь, она сунула микрофон любительнице дынь и не нашла ничего лучшего, чем обратиться к ней с совершенно неуместным вопросом: Скажите, дорогая, волосы у вас естественные?

— А у тебя задница, случаем, не искусственная, дылда эмансипированная? — красотка смерила репортершу тем взглядом, которым обычно мужчина ставит на место объект крайней навязчивости и вопиющей непривлекательности. Резко развернувшись, мисс Скаут направилась в зал.

— Предполагала, что здесь соберутся уродины и придурки, но не до такой же степени… — буркнула Надя, засеменив вслед за Юлией. — Зря гонишь волну. Лолика Ширински весьма лакомый кусочек. Вон, вон она! Как всегда вместе с верной подругой Кларой Трупп. Сними-ка торжественный выход героинь. На сцену поднялись дамы, вызвав бурные аплодисменты собравшихся. Яркая брюнетка в оранжевом костюме с выражением сдержанного достоинства принимала цветы от группы студенток, одетых в майки с изображением её героического лица. Несмотря на нервный стресс, вид у жертвы сексуальных домогательств был цветущий и победоносный. Женщины в зале стоя скандировали: ЛО-ЛИ-КА!

— Благодарю вас, друзья! — бодро пробасила в микрофон подруга жертвы, успокаивая жестом участниц конгресса и заботливо сопроводила мисс Ширински к председательскому креслу. — Пронырливая, как барракуда и зубы, думаю, в два ряда. — Злобствовала в адрес Трупп Надя, имевшая пятилетнего сына, обожавшая стряпню, семейные праздники и называвшая своего лысого супруга «котиком».

— Увы, что бы отстаивать свои права в этом мире, необходима сила. Клара — боец. Если бы ни она, Лолика до сих пор ублажала похоть этого кобеля, — огрызнулась Юлия, прошедшая через три неудачных замужества. Представителей сильного пола она разделяла на «кобелей» и «козлов» в зависимости от типа сексуальных и деловых отношений.

— А эти в зале, откуда понабежали? Тут человек семьдесят и все жертвы орального секса? Брр… Я должна покрупнее снять их многострадальные рты.

— Не перестарайся. Ты слишком часто работаешь для юмористов. У меня идут материалы острого публицистического звучания. Я отражаю настроение женщин страны. Страна сочувствует Лолике. Сними транспаранты, зал, задержись на президиуме, — Юлия зорко оценивала ситуацию. Под лозунгами «Мы должны преобразить мир!», «Долой оральщину!», «А кто будет платить за все это!?» на сцене за длинным столом расположились мисс Ширински, мисс Трупп и две дамы похожие на переодетых служащих тюрьмы строгого режима. С краю, склонив лысоватую голову над бумагами что-то озабоченно писал мелкий и вовсе не представительный мужчинка.

— Кто этот половой разбойник? Его будут судить? Вот уж не сказала бы… — поморщила насмешливый носик Надя.

— Полагаю, представитель муниципалитета. Общество Лолики существует под эгидой организации «Матери нашего города». Тише, Трупп открывает собрание.

Поджарая шатенка с короткой мужской стрижкой окинула присутствующих полным глубокой признательности взглядом и взволнованно начала:

— Спасибо, спасибо, что вы с нами, друзья. После завершения митинга вы сможете приобрести в фойе книгу Лолики с автографом. Исповедь Лолики сегодня читают во всем мире. Для многих она — руководство к действию. Но есть и такие, кто ещё не осознал эпохальной важности случившегося, кто продолжает жить так, словно мир остался прежним, — по страдальческому лицу мисс Трупп прошла судорога отвращения. — Сегодня в двадцати трех штатах Америки действуют законы, карающие за «сексуальные отношения, чуждые природе человека». За то, что проделывал с Лоликой мистер… назовем его просто Икс, карают лишением свободы от тридцати дней в штате Теннесси до пожизненного заключения в Айдахо и штрафом от пятисот долларов в Аризоне до пятидесяти тысяч в Монтане. Сегодня мы отправим в Правительство страны ноту с требованием введения подобных законов у нас в Федеральном округе Колумбия. — Трупп переждала всплеск аплодисментов. — Каждый акт правопорядка является оформленным движением души. Мы собрались, что бы открыть наши сердца навстречу друг другу до самой потаенной глубины. Долой ложный стыд — оральный секс на производстве — вопрос не частного, а общегосударственного значения. Именно этому научил нас поступок Лолики… Трупп оглянулась на мисс Ширинский и жестом остановила её порыв подняться к трибуне.

— Я просила Лолику сегодня не говорить ни слова. Ее психиатр настаивает на ограничении всяких публичных акций. То, что эта отважная женщина сегодня с нами — настоящий гражданский подвиг… Я вижу много юных лиц из общества Солидарности Лолике. Поднимитесь к микрофону, дитя мое. Ораторша посторонилась, освобождая место на трибуне прыщавой акселератке в майке с портретом Лолики на плоской груди, фаллической символикой между лопаток и надписью: «Вход только внизу».

— Меня зовут Бетси. Я учусь в школе и хочу сказать: Мы с тобой, Лолика! Нам больно и горько от того, что мы это делали за доллар или даже за бутылку пепси или просто так… И даже не в кабинете директора. Ну, вы знаете, в машине…, ну… в туалете… — Бетси столкнулась с грозным взглядом мисс Трупп и перешла к заготовленной речи: — Ты молодец, Лолика! Ты сумела поставить дело так, что заработала тем же способом миллионы. Ты наш кумир, мы хотим стать такими же! Это значит — уважать себя… — Девушка заулыбалась: — Мы вообще тащимся от тебя! Так клево показать ему свои трусики! В общем, клянемся, что теперь не станем заниматься этим меньше чем за сто баксов!

Зал поддержал заявление Бетси овациями. Трупп подошла к микрофону с каменным лицом.

— Боюсь, молодое поколение не способно сразу разобраться в тонких вопросах нравственности и гуманизма. Мы собрались не для того, что бы обсуждать таксу за интимные услуги шефу. Мы хотим поставить вне закона сам факт таких услуг и объявить: то, как используют тело женщины власть имущие не интимный вопрос. Это вопрос выживания нашего общества, находящегося сейчас, я не боюсь этого заявления — на грани гражданской войны, — звякнул стакан, сделав несколько торопливых глотков, выступающая продолжила: — Почему речь идет именно об оральном сексе? Меня поймут те, кто проводит день в офисе, среди стеклянных стен, раздвижных дверей, в обстановке трудовой занятости и всеобщего любопытства. Не говоря уже о травмирующем факторе постоянных звонков. Всем известны глубоко оскорбительные эпизоды разговора мистера…, то есть господина Икс по телефону с важнейшими государственными лицами, во время которого он использовал рот Лолики для удовлетворения своих низменных скотских инстинктов!

Тяжело задышав, Клара снова наполнила стакан. Пока она шумно пила, в зале царила почтительная тишина. Взяв себя в руки, мужественная женщина продолжила:

— Предоставляю слово той, кто в силу сложившихся обстоятельств особо остро прочувствовала на личном примере суть главной проблемы собрания. Поднимитесь к нам, мисс Ама Релло.

Среди кресел появилась уже примеченная телевизионщиками дама в карамельном костюме, упивавшаяся поеданием дыни. Проследив объективом её нетвердый проход к сцене на подламывающихся каблуках, Надя отметила редкую кривизну и волосатость нижних конечностей Амы и выдающееся безобразие коренастого торса.

Возле ведущих на сцену ступенек рыжая споткнулась, совершила шуструю пробежку на четвереньках, была любезно подхвачена представителем муниципалитета и водружена на трибуну. Послав оттуда гневный взгляд залившемуся краской мужчине, мисс Релло по примеру Трупп выпила стакан воды, икнула, подмигнула Лолике и Кларе, короткими щипками взбила морковные букли и пробасила в микрофон:

— Здрасьте. Много симпатичных мордашек. Я в общем-то могла и не приходить, сидеть и молчать в тряпочку. Но пришла, что бы сказать прямо, заявить во весь голос тем, кто уже принял решение отказаться от орального секса с шефом или же ещё продолжает страдать от унижения… Я хочу сказать всем: не у каждой, милые дамочки, найдется под рукой такая мисс Трупп, чтобы эффективно и вовремя разгласить ваши отношения и вышибить из ситуации законную пользу… У моей секретарши Пусси такой подруги не было. Я цинично использовал её на рабочем месте во время занятий с компьютером, в процессе телефонных разговоров и даже по ходу одного ответственного консультативного совещания, когда с дурными намерениями послал Пусси под стол собирать рассыпавшиеся скрепки. Представляете, а? Нет, вы только вообразите рожи членов Совета! Смитсон даже предложил мне воды — настолько был поражен выражением моего лица. Думал, старый хрен, что директора кондрашка хватила! — Мисс Релло загоготала. Притихший в недоумении зал юмора пока не понял, хотя уже кое-кто врубился, что началось развлекательное шоу и захлопал. Трупп поднялась и нервно затрясла колокольчик:

— Прошу вас внести разъяснения, мисс Ама. Тише, пожалуйста, тише! Я предупреждала, что мы имеем дело с далеко не ординарной ситуацией. Необходимо учитывать степень психического перенапряжения ораторов, каждый из которых перенес глубокую внутреннюю трагедию.

— Еще какую! Слушаете сюда — обалдеете. Прошу прощения, я увлек… увлеклась, — выступающая смиренно склонила голову, поправила пышный бант на блузке и продолжила фальшиво-писклявым голосом:

— Начать надо с того, что я родилась три дня назад, когда получила вот этот документ. — Из кармана розового пиджака была извлечена бумага. Представитель муниципалитета подошел, что бы взять её. Изучил текст, играя блеклыми бровями и утвердительно закивал головой.

— Там, этот господин не даст соврать, сказано, что я женщина. До этого, господа дамы, я считал себя мужчиной. — Ама всхлипнула, гулко ударив себя кулаками в подозрительно пышную грудь и завопила басом: — Мужиком, блин, считал! О чем вспоминать горько и больно… Я руководил трестом железобетонных конструкций. Дела шли совсем не плохо. Но история Лолики буквально вывернула меня наизнанку. (Дама изобразила рвотный спазм. Скривилась и рыгнула в платок — очевидно, перебрала дыни). Я спросил себя: Что ты делаешь, Амек? Что творишь, сукин ты сын, когда вставляешь… Ну, вы понимаете, кабинет, государственное знамя, портрет президента, толпа посторонних ответственных лиц — все это жутко заводит. То есть кошмарно. Особенно, когда выступающие все время талдычат: «забить сваи», «вогнать поршни», «натянуть перекрытия», «поставить конструкцию раком»… Прошу прощения, мисс Трупп, не надо больше звонить, я буду придерживаться скупых фактов. Так вот, когда все это случилось с нашим уважаемым Б.К., я хочу сказать с мерзавцем Ихс, подзалетевшим в результате на десяток миллионов, я сказал себе: — Пора завязывать, Амек! Я плакал все три часа, пока транслировали по телеку признания Лолики и ночью хотел сделать себе обрезание. Прошу прощения — кастрацию. Ну, выпил, конечно, для смелости, взял садовый секатор, примерился. Но уснул. А утром сказал жене: — Гуд бай, крошка. Ты позволяла мне слишком многое. Ты развратила меня, ты не умела ревновать, ты скрывала от общественности мое низкое поведение, опасаясь нарушить приличия… (Ама всхлипнула и утерла нос рукавом.) Я поехал к мисс Трупп и во всем признался. Но Пусси оказалась не такой сильной, как Лолика. Она взяла у меня деньги и отказалась подавать дело в суд.

— Позвольте, так вы пытались купить её молчание? — выставила к трибуне фирменный микрофон Юлия, подобравшаяся поближе.

— А как же? Я ведь тогда ещё была мужчиной! Я даже сказал, что люблю её и подарил двухтомник сонетов Шекспира. Потом прижал к себе сильными руками и мягко пробежал ими по… В общем, как это делал с Лоликой наш первый человек, то есть Икс — это все описано в её книге. Скотина, гнусная гадина, сексуальный маньяк! Выбрал себе, понимаете, примерчик для подражания! И кабинет-то мы с Пусси теперь называли Оральным. И я, как наш прези… как скотина какая-то, думая о страданиях мисс Ширински, совершил все это ещё раз в своем кабинете в тот самый момент, когда у двери ожидала аудиенции делегация российских строителей… Натуры тонкие, воспитанные на Толстом и Достоевском, если б они только могли предположить, как низко пали мы с Пусси там, под знаменем Америки! (В отчаянии Ама попробовала рвать на себе волосы и тут оказалось, что подозрения в парике не обоснованны, морковные патлы росли на её узкой желудеобразной голове самым естественным, вернее — противоестественным образом). Это стало последней каплей! Я решил изменить жизнь. Мисс Трупп помогла мне утрясти формальности. И вот я — Ама! Я свободна! Я одна из вас, я хочу быть с вами! — Мисс Релло подняла бурые клешни с растопыренными пальцами, приветствуя восторженно аплодировавший зал. Затем ринулась к Лолике, рухнула на колени и стала припадать к её ногам с излишним благоговением.

— Шид! Полный бардак. — Разволновалась Юлия. — Бери крупняком лицо этой гориллы. Она плачет! Лолика рванулась к микрофону, её грудь бурно вздымалась, глаза сияли, голос дрожал:

— Мне так не хватает Билла… Его влюбленного взгляда, его жарких объятий, его горячего… горячего чувства. Я не могу смириться, что он навсегда ушел из моей жизни. Я думаю, что это и есть любовь… Клара обняла подругу за плечи и перехватила инициативу:

— Прозвучала цитата из продающейся сейчас в фойе «Истории Лолики Ширински». Страшное горе. Ужасающие признания… Все, что произошло здесь сегодня — свидетельство общенациональной беды. — Она справилась с волнением и устремила в зал просветленный взгляд:

— Увы, Лолика любила сердцем, даже когда делала это ртом. Вот о чем её книга. Прошу всех в фойе!

— Н-да… Понаснимали. — Надя отключила камеру. — Лучше бы уж кого-нибудь кастрировали.

— Нормальный материал. Пойдет в вечерние новости. — Юлия не сдержала вздох. — И все-таки я не пойму, по какому принципу в нашей стране распределяется везение? Почему в Его штанах оказалась эта слезливая телка?

4. ТАЙНАЯ ЖИЗНЬ ЛЕОНАРДО ДИ КАПРИО

Дела в отеле «Кукарача» — двенадцатиэтажной башни, расположенной неподалеку от Санта-Моники — шли из рук вон плохо. Впав в коматозное состояние два года назад, отель едва дышал на ладан, чудом держась на краю гибели. И что бы не предпринимал Рикардо Беласко — хозяин двенадцатиэтажной башни, расположенной вблизи океанского побережья, это затягивало агонию больного, подобно действиям титулованного целителя.

А ведь Беласко считался удачливым предпринимателем, сумевшим создать «Кукараче» репутацию солидного заведения с изюминкой, несмотря на пролегающее рядом шоссе, каменистый овраг и возможность любоваться океаном лишь с последних этажей.

Полоса неудач началась с обычного рыжего таракана, обнаруженного на подушке одиноким клиентом. Клиент, изображавший непритязательного клерка, оказался вздорным языкастым журналистом, ославившим «Кукарачу» на все побережье. Затем, совершенно без всякой связи с тараканом, а в результате биржевой махинацией, упали акции нефтяной компании, в которые вложил большую часть своего состояния мистер Беласко. Он вынужден был притормозить очередной ремонт отеля. В обветшавшем здании прорвало трубы и затопило три этажа. На кухню попала партия яиц, зараженных сальмонеллой. И непосредственно в эти тревожные дни тараканы стали обнаруживаться даже в протертых французских супах. Уровень клиентуры упал до контингента Восточной Европы и повисла как меч над головой Беласко выданная газетчиками отповедь: «Отель стал прибежищем недобитых коммунистов с их средневековыми болезнями, их опасными для чужого багажа идеями о всенародной собственности и коммунальными тараканами! „Кукарачча“ полностью оправдал свое название не стоит забывать, что забавное словечко обозначает колоссального летучего таракана, хорошо известного в нищих кварталах Латинской Америки».

Вскоре, в самом деле, случилась кража с русским следом. Какой-то очень рассеянный россиянин снял смеситель в ванной комнате и прихватил по ошибке чужой чемодан. Но ведь Беласко щедро возместил пострадавшим убытки! Он ещё держался на джентльменском уровне предпринимательства, пока судьба не нанесла последний удар — во время обеда на террасе судью из Минессоты укусила собака садовника. И никто не захотел принять во внимание, что этот господин специально гудел в бокал, изображая бойцовый клич котов и тем самым, раздражая недавно ощенившуюся суку. Беласко заплатил большой штраф, послал всех подальше на весьма выразительном мексиканском арго и объявил о продаже отеля.

В этот теплый апрельский день он сидел в своем кабинете перед раскрытым окном, подводя итоги восемнадцати годам сражения за успех. Бутылка виски «Белая лошадь» и диск Элтона Джона «Боль моя, ты оставь меня» помогали окрасить мысли неудачника в светлые прощальные тона. Тогда он был жилистым мексиканским мачо с гордо посаженной головой, орлиным взглядом, вкрадчивым голосом и ценным опытом жиголо в пригороде Акапулько. Сильвия Кронвель — вдова владельца новенького отеля даже не заметила, что ногам её мексиканского ухажера не хватает для приблизительного совершенства десяти сантиметров, а лексикону изысканности. Скоропалительно вступив в очередной брак, она объявила мистера Беласко хозяином сверкающей «стекляшки». Сильвия не ошиблась — о лучшем супруге и директоре гостиницы трудно было мечтать. Отель выбился в разряд самых престижных на побережье в категории четырех звезд. Все сияло, цвело и пахло. Мексиканская кухня и шоу в ресторане отличались бодрящей остротой, апартаменты и парк радовали ухоженным экзотическим «примитивизмом», стены и террасы густо завили лозы глицинии, цветущей так ароматно и щедро, что, казалось, океан дышал под боком, а кое — какие архитектурные детали и умелая подсветка превратили примитивную бетонную башню в средневековую мавританскую крепость. И куда, спрашивается, все делось? Крупные трагические глаза Беласко наполнились слезами.

За окном сухо шелестели высохшие листья пальм. Шум машин, доносящийся с шоссе, начисто заглушал вздохи океанской волны, парадный газон оброс неопрятными кустиками мелкой ромашки, некогда гордая надпись на щите у подъездной дорожки к отелю покосилась и проржавела. Даже здесь, в кабинете, Беласко слышал, как печально и монотонно громыхал искореженный металл, как похрапывал на пригреве бездельник портье, развалясь в провисшем плетеном кресле. Увы, все увечья и признаки увядания отеля проходили сквозь его сердце, как пронзают сердце женщины вести стареющего тела.

Мистер Беласко подпер ладонями мягкие оливковые щеки и направил взор к лежащей перед ним бумаге. Пятно от виски, крошки сырных чипсов, а под ними текст и цифры. Жалкие цифры… Господи! Ему предстояло подписать контракт о продаже «Кукарачи» на самых грабительских условиях. «Вернусь в Мексику, поправлю здоровье, сброшу вес. Выиграю в лотерею или стану профсоюзным лидером. Я ещё задашь им жару!» — подбадривал себя Беласко, сжав дрогнувшей рукой авторучку.

— О, черт! Черт! Неужели нет никакого выхода? — поднял он молящие глаза к лепному потолку обставленного в классическом стиле кабинета. Тут же за стеной архангеловой вестью взвыли водопроводные трубы, спину окатило холодком и вдоль хребта пробежали мурашки.

— Я обманул тебя, Сильвия, — промолвил Беласко, вспомнив, как утром погладил растрепанные волосы спящей жены и пообещал:

— Твой Рикки что-нибудь обязательно придумает, детка. Ведь есть же выход!

— Сегодня последний день, — напомнила она, затравленно взглянув из-под припухших от ночных слез век.

Последний обзвон возможных кредиторов и выгодных покупателей не дал результатов. Никого из серьезных людей не прельщало приобретение захиревшего отеля, грабительский договор поджидал на столе с торжествующим ехидством гильотины. Распустив узел галстука под тяжелым подбородком, Беласко тем самым признал собственную капитуляцию. Ни разу за все эти годы никто не мог заметить малейшую небрежность в костюме шефа: в любое время суток, при любой погоде, при любом выходе синьор Беласко выглядел безукоризненно.

Прицелившись к графе грабительского договора «Подпись бывшего владельца отеля», Беласко уронил Паркер с золоченым пером — сердце загрохотало, как мотоцикл и в глазах наискосок полетели черные хлопья. Хватая открытым ртом воздух, он рванулся к окну и там застыл с отвисшей челюстью — к подъезду, мягко шурша шинами подрулил черный «Кадиллак». Дверца автомобиля отворились, и четверо дюжих парней высыпало под бледное солнце. Двое шустро проскочили в стеклянные двери мимо обомлевшего спросонья портье, остальные молча созерцали, как из недр комфортабельного салона выбрался плотненький молодец в растянутой тенниске с надписью «Где ты, моя сладенькая?», пляжных шлепках на босу ногу и драных джинсовых шортах. Выбрался, потянулся, огляделся, лениво перемалывая жвачку и поправляя черные очки. При этом на мгновение задержал взгляд на окне, за которым скрывался шеф и у того совершенно остановилось сердце. А затем забилось часто и радостно, разгоняя кровь по тяжелому, поникшему телу. Перед тем, как рвануться к телефону, наметанный глаз мистера Беласко успел заметить класс выгружаемых из сверкающего «Кадди» чемоданов и установить их число: — шесть!

— Эй, вы что спите?! У вас клиент, идиоты! — зарычал он в трубку внутреннего телефона с былым продуктивным осатанением.

— Я полагал… полагал, что мы уже закрылись… — Мямлил дежурный администратор. Я отпустил Кейси и Уилта… Ах, извините, сэр! Добрый день, сэр, с прибытием! К вашим услугам, мистер… — зачастили в трубке реплики, обращенные к прибывшей персоне. «Я же обещал, что найду выход!» — улыбнулся своему отражению Рикардо, поправил галстук и поспешил вниз.

В пустынном холле, затхлом и пыльном, как копия усыпальницы фараона в провинциальном историческом музее, среди зачахших растений и усталой от эксплуатации мебели ходил, шлепая пластиковым подошвами, юнец в драных шортах — Первый Возлюбленный Америки. Никаких сомнений — это задиристое лицо сердечком, острый подбородок, рыжеватые прямые волосы, распадающиеся на пробор, кривящиеся губы, словно метящие сплюнуть жвачку в лицо собеседника, и при всем том — море обаяния, бездна первосортного сексапила, обойма убийственного шарма, очарование цветущей кредитоспособности!

— Правильно ли я понял, что кроме меня никто не посягает на ваше уединение, сэр? — обратил он к Беласко непроницаемый блеск черных стекол.

— Мы предполагали закрыться на ремонт, но… — Виновато распахнулруки Беласко.

— Устраивает. Нужен люкс с окнами в парк на последнем этаже. Полагаю, дня на два, на три. И четыре одноместных для моих парней. Путешествую с друзьями. Плачу двойную таксу за отсутствие соседей.

— Хм… Чрезвычайно рад… сочту за честь подобрать номера лично для Вас… но должен предупредить, что в смысле комфорта в данный момент это не самое лучшее место, — рискнул поломаться Беласко, уже смекнувший какими достоинствами привлекла «Кукарача» звездного гостя и жалостливо сообщил: Вокруг глухой парк, ни единой живой души, пустой отель, прислуга почти вся в отпуске… боюсь, Вам будет скучно и недостаточно комфортно.

— А в смысле жрачки? Кухня работает? — парень рухнул на диван, испустивший скорбный вздох и облачко пыли. Тут же на его колени запрыгнула и улеглась калачиком, обычно опасливая и привередливая, сиамская кошка.

— В ресторане санпрофилактика. Но я смог бы организовать некие домашние трапезы специально для Вас господин… — Беласко знал, делая вопросительную паузу, что настоящего имени не услышит. Но он должен был выдержать соответствующий тон.

— Бо Тоне. Турист.

— И, разумеется, сопровождающие лица. Вероятно, будут и гости? — хитро прищурился Беласко, демонстрируя заговорщическое понимание но, кажется, переборщил. Парень вскочил, сбросив с колен кошку.

— Не думал, что в таком убогом месте станут проявлять навязчивое любопытство. Что за полицейские допросы, милейший? — гость пригвоздил директора дерзким взглядом, от которого у Беласко мелко задрожали поджилки и процедил: — Кстати, у вас отличный галстук, мистер…

— Рик Беласко. Я лишь хотел на всякий случай… для вашего же спокойствия. Впрочем, я крайне не любопытен. Просто до противного.

— Именно так мне Вас и рекомендовали.

— Хм… — Рик не рискнул поинтересоваться именем благодетеля, приславшего к нему гостя и скромно опустил глаза. — Догадываюсь, что столь лестную характеристику могли Вам дать родственники моей супруги.

— Не исключено, что родственники. — Бо Тоне порылся в надорванных карманах шорт и выложил на стойку скомканные бумаги. — Здесь свидетельство, указывающее на то, что я являюсь внучатым племянником мисс Сильвии Кронвель по отцовской линии. Довольно для вашего потрясающего нелюбопытства? Ну, всякое ведь может случится. Полиция, то, да се…

— О-о… — только и смог молвить Беласко, отирая взмокший лоб большим батистовым платком. Стало очевидно, что парень подстраховался липовыми бумагами совсем неспроста и не наобум подрулил к печально известному отелю. «Случай», видать, готовился самый рискованный.

— Позволите? — новый постоялец перехватил платок и звучно высморкался. — Аллергия на пыль. Пришлите дюжину таких же в мой номер. Нет. Лучше бумажные. И балкон нужен побольше.

— Извольте следовать за мной, я сам помогу вам выбрать апартаменты. Не беспокойтесь о чистоте. Уверяю, там все основательно пропылесосят.

— Ты славный парень, Рик. Я буду рассчитывать на тебя, если что. Звездная рука дружески похлопала плечо Беласко, а насмешливый глаз подмигнул с опасным, ох, опасным намеком.

Пока новый постоялец нежился в ванне, северный люкс под крышей волшебно преобразился. Произошла спешная влажная уборка, появились вазы со свежими цветами, новый, полный напитков холодильник из номера ночного администратора, был заменен ковер в гостиной, а на балконе обосновалась удобная кровать-качалка и подзорная труба на штативе, принесенная из закрытого ресторана на крыше. Кроме того, обстановку украсили картины и мраморный бюст Джорджа Вашингтона с цифрами 1732–1799 на цоколе из кабинета директора.

— Толково подсуетились, — оценил старания директора, вышедший из ванной, Бо Тоне. Его далеко не поджарые бедра окутывало полотенце цвета «киви», позволявшее заметить жировые складочки на боках и совсем не скульптурные ноги. Лицо было розовым и бесцветным, а глаза, не скрытые очками, оказались не голубыми, а желтоватыми, отбрасывающими алые зеркальные блики.

«Кино-фабрика чудес. В натуральном виде он не больший сексапил, чем я. — Мысленно изумился Беласко и тут же нашел толковое объяснение: — Лео набрал вес для новой роли, а теперь ещё нацепил цветные линзы для конспирации. Не стоит разочаровывать, если парню так уж необходим маскарад.» Он радушно заулыбался:

— Счастлив, что сумел угодить гостю в столь затруднительной для отеля ситуации. Не скрою, мои дела идут не лучшим образом. Я благодарен фортуне, приславшей мне симпатичного клиента. Кстати, вы оплатили счет с избыточной щедростью.

— Пустяки. Всего лишь задаток за беспокойства, — парень вышел на балкон, осматривая панораму поднимающегося на холм парка, сплошь заросшего плетущимися розами и кустами дрока. В редкой ещё зелени виднелся пустынный теннисный корт с потрескавшимся буроватым покрытием и край сухого бассейна, занесенного палой листвой. На всем лежала печать унылого запустения. Беласко почувствовал, как запылали от стыда его крупные, грубо вылепленные, уши. Что-то подобное испытывает опустившийся франт, нечаянно выставивший на обозрение ветхое, заношенное белье.

— Затеваю глобальную реконструкцию угодий, — соврал он, опустив глаза.

— Надеюсь, бульдозеры начнут копать не с завтрашнего утра? Забыл вас предупредить: я нуждаюсь в полнейшей тишине.

— Разумеется, разумеется, мистер Тоне. Уверен, что мы поладим.

Раскланявшись, Беласко отступил к двери.

— Отлично. Отлично поладим, — заверил секс-символ. — Да, не успел поставить вас в известность, старина. — Тоне изучал содержимое холодильника, переставляя бутылки. — Я пью только молоко. Жирность тридцать процентов. Возможен сливочный йогурт… Еще один пустяк: я дал объявление в газету насчет приема секретарши. Так что ко мне с сегодняшнего дня будут звонить и обращаться дамы. Очень много дам.

Ни один мускул не дрогнул на лице Рикардо. Он даже не заикнулся, что ждал подобного заявления. Ну не для того же этот малый забрел в запустелый отель, что бы готовиться к экзаменам по философии?

— Мистер Тоне рекламный агент? — подыграл он постояльцу не хуже его голливудских партнеров.

— Скорее менеджер. Сейчас мне придется слегка потереть клевых мочалок, чтобы, так сказать, совершить правильный… м-м-м — не естественный отбор. Я достаточно научно выражаюсь в смысле полемики с Дарвиным и все такое? Короче: одному серьезному господину понадобилась приятная и серьезная девушка. Достойная во всех отношениях. Вы поняли меня, приятель?

— Еще бы! Можете рассчитывать на мою скромность и содействие.

Блестящие глаза Тоне оценивающе окинули Беласко и подмигнули с непередаваемой ловкостью — сразу оба, что, видимо обозначало переход на качественно иную ступень отношений: секс-символ возвел хозяина отеля в ранг сообщника.

Сильвия прибыла немедля, как только муж сообщил ей, что нащупал выход из тупика, что намерен провести ночь в отеле и категорически запретил ей приезжать. Она влетела в его кабинет, опережая облако духов, всегда предупреждавшее о явлении миссис Рик Беласко. На крупных щеках рдели пятна, под глазами растеклась несмываемая тушь приятного бирюзового цвета. Крупная ухоженная женщина с южным темпераментом и пшеничными волосами северной девы, окутанная голубыми шелками восточной росписи, постаралась выглядеть хорошо. Она предполагала, что застанет мужа в обществе внезапно объявившегося серьезного компаньона или иного требующего повышенного внимания благодетеля. И вдруг — такое!

— Рикки, что там у тебя в холле!? — Выпалила Сильвия, срывая с плеч запутавшийся шарф.

— Полагаю, шлюхи. Извини, радость моя, садись. Я все тебе объясню.

За бокалом успокоительного Рик рассказал супруге про явление ниспосланного провидением клиента, про полученные тем незнамо от кого рекомендации и даже заготовленные фальшивые бумаги о родстве с Сильвией.

— Он явно стремился попасть именно к нам. Я ещё не понял, кто и зачем подкинул мне эту карту, но рассмотрел её со всех сторон и убедился стопроцентный козырь! Воображаешь, какую рекламу получит «Кукарача» при любом повороте дела? Его фанатки раздерут на куски протертую ковровую дорожку, по которой ступали звездные ноги! А в люксе я устрою музей с правом омовения в «священной» ванне за пятьсот, нет — тысячу баксов!

— Ничего не понимаю! Всенародный любимец под чужой фамилией занял апартаменты и наприглашал шлюшек — это нормально! Но почему именно здесь?

— Тихо, безопасно. Кто-то намекнул ему, что мы в полном дерьме и не будем слишком придирчивы. К тому же молоть языками совсем не в интересах благопристойных граждан, которые пойдут на все, ради чести своего пошатнувшегося бизнеса. Парень, как известно, периодически слетает с катушек. После того, как засветилось его логово в отеле Лос-Анджелеса, где он с дружками устраивал развеселые оргии, и все завопили о закате карьеры Первого любовника, мальчик решил найти уголок поукромнее и без проволочек приступил к делу. За последний час прошло штук пятнадцать. И я тебе скажу, такие крали… — Рик присвистнул.

— Заметила. Первосортные… секретарши. Пятнадцать за час! — изумилась Сильвия. — А ещё болтают о его импотенции… Я думаю, мы должны быть осторожнее с эти типом. И хорошенько подумать, как использовать ситуацию. Озадачилась миссис Беласко, хмуря, выписанные смоляной дугой, брови.

— Не простой паренек, — согласился Рик. — Скандалист, наглец, прирожденный бандюга. Наверняка наркоман. «Жирность молока непременно тридцать процентов», ха! Отличный прикол!

— Может это у наркоманов означает дозу и он рассчитывает, что ты будешь поставлять ему «колеса»?! — ужаснулась Сильвия. Рик схватился за голову, признав довод жены убедительным. И решил поделиться с ней самыми ужасными подозрениями: Беласко смекнул, что выбор отеля и тщательная конспирация означают большее, чем желание сокрыть шумные гулянки. Дело куда серьезнее: Лео тайный садист и оргия должна завершиться трупом!

— Святая Ритиния! — Глаза Сильвии закатились в молитвенном экстазе.

В дверь осторожно постучали, супруги вздрогнули и замерли.

— Прошу… — деревянно выговорил Рик. Тренированное в тонкостях общения лицо Сильвии изобразило приятность. На пороге появилась звездная фигура, облаченная в строгий деловой костюм. Галстук, очки с чуть затемненными стеклами и тщательно зачесанные назад волосы сделали юного прохиндея похожим на среднестатистического яппи — чудеса перевоплощения. Сильвия подхватила заданную тональность — её губы расплылись в сияющей улыбке.

— Простите, что побеспокоил в столь поздний час. У меня к вам деликатная просьба, мистер Беласко.

— Рад представить — моя супруга и ваша «тетушка» — Сильвия Кронвель.

— Узнал! — Тоне галантно приложился к руке дамы. — Дивно выглядишь, тетя. Как замечательно, что ты оказалась здесь! Видите ли, господа, я попал в затруднительное положение… я могу быть с вами откровенным?

— Совершенно, совершенно, мой мальчик, — поддержала родственный тон Сильвия и предложила гостю занять кресло против дивана, на котором расположилась с грациозной непринужденностью.

Слава Богу, обстановку весьма солидного кабинета Рик не успел продать. На полках внушительного книжного шкафа выстроились ряды интеллектуальных изданий — энциклопедий и словарей, чрезвычайно полезных в деле руководства отеля.

— Мне многим приходится заниматься по роду своей деятельности и часто прибегать к дублерам. Но, понимаете, какую-то работу хочется делать самому. — Тоне присел на краешек кресла и ловко поднес зажигалку красиво закурившей миссис Беласко. — Конечно, можно целиком посвятить себя творчеству, отдавать свободное время наукам, но… — парень смутился. — Но есть проблемы и поважнее, которые следует решать с полной самоотдачей.

— Особенно в твоем возрасте, — подмигнул Беласко.

— Вот! Этим надо заниматься, не теряя времени! Но молодость так неопытна. — Бо Тоне извлек из кармана пиджака газетную вырезку и протянул Сильвии. — Взгляни пожалуйста, обведено синим мое объявление.

«Молодой человек чрезвычайно похожий на Леонардо Ди Каприо ищет милую, образованную и скромную девушку для исполнения обязанностей секретаря при хорошо воспитанном и деловом джентльмене, обремененном научными изысканиями…»

— Ну и в чем сложности?.. — подняла недоуменный взгляд Сильвия, прочтя весьма прозрачный текст. — Возникли проблемы?

— Огромные, тетя! Я работаю уже три часа и никакого позитивного результата. Более того, я начал сомневаться в самом принципе отбора…

— Неужели среди просмотренного материала не нашлось ни одной подходящей кандидатуры? — осведомился Беласко, чувствуя себя консультантом художественного совета студии «Парамаунт», приступающей к съемкам блокбастера.

— Напротив! Почти все — подходящие. Вот здесь у меня список. Двадцать три штуки. Все — то, что надо. Но ведь так не бывает! — воскликнул секс-герой чуть не плача. Супруги переглянулись в тупом недоумении.

— Есть лишь один верный путь: не стоит торопиться, мальчик. Поработай ещё недельку и тогда сможешь остановиться. Остановить — то есть свой выбор — на наболее достойной. Мы с супругой полностью сочувствуем твоему поиску и не станем препятствовать притоку нового контингента. — Догадался наконец, что от него требуется, Беласко. — Ни с полицией, ни с папарацци ты иметь дел не будешь. Даю тебе благородное слово дяди.

— Спасибо. — Тоне поднялся. — Я вижу, что судьба свела меня с достойными людьми. Осмелюсь попросить ещё об одной услуге? Не могли бы вы… подняться в мой номер? Там находятся три девушки, которых я попросил задержаться для обстоятельной беседы.

Взгляд его круглых глаз был так просителен и нежен. Сильвия лишь раскрыла рот, но ничего не вымолвила. О причудах голливудских звезд она слышала не мало, много повидала сама. Но то, что этот молокосос предлагал принять участие в оргии не юной уже даме, причем, в компании с супругом, не подлежало осмыслению.

— Я отниму у вас не больше получаса, — пояснил юноша. — У меня чрезвычайно мало времени. Мой друг вынужден торопиться и девушка должна быть найдена в ближайшие дни.

— Так друг «образованный и деловой» тоже там? — нахмурился Беласко, начиная подозревать злостную интригу с участие полиции нравов. Похоже, его решили подставить и конфисковать собственность. Лучше, чем садистические развлечения с убийствами, но все же не радует.

— Да нет же! Друг не знает, что я хочу оказать ему эту услугу. Он считает меня не достаточно компетентным в женском вопросе. Прошу вас, господа, не откажите в консультации, — взмолился раздухарившийся пройдоха с высокохудожественной искренностью.

— Хорошо, — решительно поднялась Сильвия. — Но учти, мой мальчик, у нас имеются камеры визуального слежения во всех номерах на случай кризисных ситуаций. Я подключу систему при первой же необходимости.

— Очень разумно! — обрадовался Тоне. — Это поможет кое-что прояснить. И ещё просьба… я вижу на полках Британскую энциклопедию. Позволите прихватить пару томов? Ему позволили. В полном молчании трое покинули кабинет и направились к лифту. Задержавшись перед дверью своего номера, юноша окатил Сильвию чертовски обаятельным взглядом: — Что бы не смущать девушек, полагаю будет лучше, если ты, тетя, станешь называть меня просто Бо.

За распахнутой на балкон дверью люкса шелестел легкий дождь, но он не способен был освежить воздух — сигаретный дым, винные пары и тяжелый запах парфюмерии стояли стеной. Три девушки дружно курили на диванах у кофейного столика, прихлебывая из бокалов дорогое шампанское.

— Здесь можно, как говорят русские, «повеситься на топоре». Национальный юмор, — кивнул Беласко красоткам.

— Леди, хочу представить вам моих друзей, которые примут участие в беседе, — объявил Тоне. — Тетя и дядя помогут мне выбрать наиболее подходящую кандидатуру.

Супруги разместились под большой картиной, изображающей скачки в условиях благопристойнейшего английского ипподрома середины прошлого века. Сильвия сразу оценила выбор «племянника». Это были не те девицы, резко выраженного сорта, которых она встретила в холле. Никаких сапог выше колен, экстравагантных нарядов, вызывающего грима. И все же в роде их занятий ошибиться было трудно. Парень отобрал определенный типаж, свойственный девочкам по вызову из дорогих клубов — они были похожи на леди и сошли бы за них, если бы не открывали рот, не двигались и не разъезжали ночами по сомнительным объявлениям. А главное — не так откровенно старались продать себя, используя весь арсенал средств — милые скользящие улыбки для Сильвии, стреляющие взгляды, направленные Рику и мощный пучок обволакивающего сексапила, пущенный в сторону героя, «очень похожего на Леонардо Ди Каприо».

— Начнем с Роберты… — Тоне сверился со своими записями. — С Роберты Айрин. Она училась в медицинском колледже, но увлеклась профессией актрисы. Поет, танцует, говорит по-арабски, умеет играть в… здесь непонятно записано…

— В «дурака», — подсказала девушка, поднявшись с дивана и переместившись к белому роялю, у которого встала с небрежной грацией примадонны. Костюм бежевой кожи, состоящий из крошечной юбки и коротенькой распахнутой куртки позволял оценить необходимые для серьезной работы внешние данные. Черные блестящие волосы, остриженные с затейливой небрежностью, придавали остренькому лукавому личику выражение задорной веселости, склонной к самым неожиданным шалостям. Мистер Беласко слегка подался вперед:

— А в баккару?

— И в бридж, и в «Блек джек» и в «козла». У меня вообще есть способности к различным играм, а главное, я хорошо чувствую партнера, — она не собиралась скрывать двусмысленность своего заявления, смекнув для какой именно надобности пригласил её сюда эксцентричный миллионер.

— Вот! — обрадовался Тоне. — Это очень важно в… в общении взаимопонимание, желание идти навстречу любимому… Я хотел сказать близкому человку. Но главное, главное, тетя! Роберта слишком скромна, что бы говорить сейчас о таких вещах, но в приватной беседе со мной она призналась, что никогда ещё не любила по настоящему! У неё был один друг… только все кончилось печально — этот человек не сумел оценить глубины её чувств.

Супруги переглянулись. Оба уже не сомневались, что юный аферист втягивает их в некую заковыристую интригу, но совершенно не могли уяснить её суть. Оставалось лишь одно — последить за развитием событий и успеть принять меры в случае неожиданной развязки. Если, допустим, сюда нагрянет полиция или киношники, или гангсеры-извращенцы, задавшиеся целью вовлечь владельцев отеля в судебный процесс с конфискацией собственности. Рик клял себя за то, что погнался за сомнительной выгодой и был готов дать отпор зарвавшемуся авантюристу. Сильвия же происходящее начинало нравиться. Она лишь сейчас ощутила всеми потрохами, что от этого парня, действительно можно сойти с ума. Какая утонченная развращенность скрывалась за его блестящей игрой в простофилю! Какую бурю не материнских чувств вызывает эта дурашливость испорченного мальчика!

— Детка, может быть вы нам что-нибудь споете или сыграете? — предложила девушке миссис Беласко королевским тоном. — Ты не против, Бо?

— Она может исполнить серенаду Шуберта! — просиял Тоне.

— Двумя пальцами. — Роберта села за рояль. — Давно не занималась. Инструмент, надеюсь, настроен?

Сильвия удержала за руку супруга, рванувшегося, было с объяснениями насчет предстоящего ремонта, запущенности рояля, и призвала его взглядом к спокойствию. Выдержать последнее условие обоим оказалось в этот вечер труднее всего. Сбиваясь, чертыхаясь и топая по педалям, Роберта исполнила попурри из обрывков трудно узнаваемых мелодий, завершившееся разухабистым канканом. После чего по просьбе Бо Тоне пела, танцевала и даже читала отрывок из монолога Джульетты.

Последовавшей за ней претендентке на должность секретарши пришлось ещё труднее. Милая, смущенная малышка Дарси — ах, она так плохо училась в школе! Заглядывая в Энциклопедию, Бо Тоне экзаменовал её по истории, пытаясь заставить несчастную опознать бюст Вашингтона, изложить информацию о действиях Конвента по созданию первой конституции США или уж, на худой конец, рассказать хоть что-нибудь о любом Американском президенте. Вздохнув с облегчением, девушка вдохновенно призналась в том, что совершенно обожает Лолику Ширински, которую только что, во время короткого отсутствия мистера Тоне, видела по телевизору в репортаже с выставки «Женщины и фрукты». Затем сбитой с толку многоопытной нимфеточке, явно шарившей под Набоковскую героиню, пришлось выйти на балкон и, пользуясь подзорной трубой, попытаться отыскать в небе знакомые созвездия. Дело закончилось слезами и детским французским стишком про четырех маленьких курочек, должным продемонстрировать знание иностранных языков.

Последняя же из дам, нахохотавшись над мучениями соперниц, объявила, что задерживаться, увы, больше не может, что её будет ругать папочка за столь позднее возвращение домой. Дождавшись вызванного Тоне такси, девица удалилась в сопровождении одного из его секьюрити.

— Ну как? Что вы думаете по этому поводу? — спросил вымотанный Тоне, выйдя с супругами Беласко в коридор. — Кто же из них? Уверяю, я выбрал самых лучших.

— Тебе сейчас лучше хорошенько отдохнуть, Бо… — «тетушка» нежно потрепала племянника по щеке. — А мы с Риком должны подумать. Такие вопросы не решаются впопыхах.

— Ах, верно… — удрученно закачал знаменитой головой «племянник». — Только крайняя необходимость может оправдать мою спешку в столь ответственном деле… Так что мне сказать девушкам?

— Пусть подождут до утра. Отель обеспечит им комфортабельный ночлег. Я попрошу ночного администратора подобрать приличные номера. — С отеческой мудростью решил Рик. — Я и сам проведу ночь здесь. Сегодня был трудный день.

Тепло распрощавшись с растерянным, но благодарным юношей, супруги вернулись в свои апартаменты. Рик поспешил наполнить бокал джином и лишь осушив его, покачал головой:

— Бред. Полнейший маразм. Этой ночью здесь может случиться все что угодно. Мне надо предупредить ребят.

— Я не оставлю тебя! — Сильвии показалось, что они заперты в каюте тонущего «Титаника» и она прижалась к мужу со всем пылом обреченности. — Я буду с тобой до конца! Ночью супругам почти не удалось уснуть. Даже этажи, разделяющие покои директора с люксом «племянника», не могли заглушить звуки разнузданной оргии, охватившей отель. Судя по шуршанию подъезжающих автомобилей, претендентки продолжали прибывать и экзамен перешел в качественно иную фазу. Визги, грохот, завывания пущенного на полную мощь музыкального центра сотрясали ночь. Мистеру Беласко, высунувшемуся в окно, удалось даже разглядеть силуэты совокупляющихся особей на верхнем балконе. После чего он забрался под бок к жене и повел себя с давно угасшей пылкостью. Утомленные любовью, супруги уснули, готовые к пробуждению от воя пожарных или полицейских машин.

Утро оказалось мирным и свежим. Отель тихо спал, в кустах перекликались птицы, страхи развеялись.

— Мы, кажется, безнадежно устарели, мамочка. Это от того, что у нас нет детей, — Рик пощекотал дремлющую Сильвию. — Теперь мне все совершенно ясно. Писаки давно талдычили, что Лео — импотент. При таком напряженном графике постельных работ это немудрено. К тому же, парень амбициозен, развращен и чертовски талантлив. Он ищет новые способы возбуждения.

— Обычно используют пытки, пускают кровь, но не заставляют читать Шекспира и рассказывать биографию Вашингтона. — Буркнула Сильвия.

— По мне так — один черт. Уж лучше получить в зубы, чем упражняться в астрономии и перечислять президентов. — Рик смачно почесал шерстяную поросль на широкой груди. — А любой шум, связанный с этим знаменитым говнюком, пойдет нам сейчас на пользу. Терять-то нечего.

— Ясно одно — наш племянничек — шизанутый гений. А во что из этого следует? — Сильвия села среди смятых серебристых простыней и прислушалась. — Ни звука. Возможно там уже гора трупов. Не даром же он таскает с собой этих четырех дебилов, а девочек выискивает понаивнее.

Рик прислушался к мирному щебету птиц:

— Фу, черт! В самом деле мертвая тишина! Может, сразу вызвать полицию? — Мистер Беласко схватился за телефон и едва не выронил его — аппарат зазвонил неожиданно громко.

— Доброе утро, дядя, — промурлыкал сонный голос. — Мне бы кофейку. Будь добр, старикан, принеси сам. Да, прихвати тетю и не забудь молоко пожирней — как я просил. Дверь люкса отворил сам Лео и на цыпочках, стараясь не шуметь, прикладывая палец к губам, провел Рика и Сильвию с подносом на террасу. Там, забравшись под одеяло, на превращенной в постель качалке секс-символ жадно принялся за горячий кофе.

— Под утро стало холодновато. — Он разбавил кофе подогретым молоком, сделал несколько глотков и от удовольствия заурчал. — Класс… Думаю, её не стоит будить. Беласко в костюме с галстуком и Сильвия в утреннем вполне строгом пеньюаре, застыли у двери на лоджию в позе понятых, вызванных на место преступления. Выражение их лиц свидетельствовало о полном непонимании ситуации. Бо Тоне рассмеялся:

— Да вы же ничего не знаете! Я нашел ЕЕ! — Он вскочил и поманил супругов за собой в полумрак комнат, не сохранивших, надо сказать, никаких следов ночной оргии. У двери спальни парень светло улыбнулся и слегка приоткрыл дверь, приглашая жестом оценить зрелище.

В воображении Сильвии промелькнула картина расчлененного на залитых кровью простынях трупа. Она крепко зажмурилась и с трудом заставила себя открыть глаза. В постели, подсунув ладошку под щеку и разметав взлохмаченные каштановые волосы мирно спала премиленькая девушка без признаков увечий и бурно проведенной ночи. — Она приехала очень поздно сразу после дежурства в университетской библиотеке. Рэчел учится и работает. — Парень с умилением покосился на гостью. — Она явилась сюда, что бы найти младшую сестру, грозившую пойти на собеседование по моему объявлению. Рэчел так волновалась, так ругала меня, пока не позвонила домой и не выяснила, что девочка дома. Но отпустить её в такое время я не мог ведь уже начиналось утро. — Бо Тоне осторожно прикрыл дверь и виновато поморщился. — Прошу извинить за ночные безобразия. Вы не поверите, тетя, вчерашние девицы оказались совсем не теми, за кого себя выдавали! — Бо Тоне покраснел. — А мои охранники хуже орангутангов. Затеяли здесь такое! Я уже уволил их. Когда Рэчел проснется, может, позавтракаем вместе?

5. ЗАГОВОР ОБРЕЧЕННЫХ

В то время, как в фойе «Клиник-холла» Лолика Ширински раздавала автографы жертвам орального секса, а Бо Тоне в присутствии мистера и миссис Беласко экзаменовал у рояля смущенных девушек, в ресторане на побережье неподалеку от Лос-Анджелеса происходило событие эпохального значения. Здесь собрались самые вдумчивые, самые ответственные граждане Земли, заботящиеся о судьбах планеты. Ресторан «Фатум» уже не раз служил местом проведения массовых мероприятий организаций, выросших под эгидой клуба «Милениум» на пороге нового тысячелетия — больше года назад. Тогда члены клуба упорно стояли на своем: именно приход 2000 года станет знаменательной вехой истории, пусть даже год с тремя нулями не первый в новом столетии и тысячелетии, а всего лишь завершающий истекшие. Магия круглых дат завораживает, а нетерпеливость тех, кто сделал своей профессией предсказание будущего вполне понятна — каково было ждать исполнения смутных пророчеств пол тысячелетия? Вот и поторопились напророчить на встречу 2000 года разные неприятности. Потом признали ошибку и перенесли исполнение предсказанного на следующий год — в конце-то концов истинная дата перехода рубежа указана Гринвичем и нависшая над миром опасность от благополучной репетиции не уменьшилась. А, следовательно, ни в коем случае нельзя было терять бдительность тем, кто зорче и чувствительней беспечного человечества.

Сегодня в дружеской, непринужденной обстановке здесь встретились представители разных стран, наций, религиозных конфессий, взявшие на себя ответственность за будущее цивилизации, встретились для того, что бы объединиться и подписать резолюцию Всемирного братства совершить то, что не удалось сделать на пороге ложного милениума. По замыслу председателя клуба ученого-футуролога Бела Одеца, на террасе подготовленной для изысканного фуршета, под вздохи океана и возвышенное звучание струнного квартета, исполняющего нетленные шедевры старых мастеров, под сенью пальм и осыпанного звездами небосклона за бокалом шампанского и тонкой закуской должно было произойти объединение обособленных ручейков прогрессивной мысли в мощное русло Мирового братства и слияние последнего, в свою очередь — с океаном мировой гармонии.

Но спонтанно вспыхнувшие дискуссии между представителями разных направлений мессианской мысли, разрушали желаемый сценарий. Оказывается, все отлично помнили промахи сотоварищей в преддверии 2000 года и были не прочь обсудить их без ложной скромности.

Бел Одец — известный своими смелыми провидческими трудами и шокирующей сменой одиозных подружек, — пятидесятилетний, розовокожий увалень с круглым, покрытым испариной лицом именинника и быстрыми глазами образованного хулигана, изо всех сил старался вырулить к заключительной части мероприятия — к торжественным тостам, дружеским речам, похлопываниям, подмигиваниям, комплиментами и, что самое главное, к подписанию договоренности о взаимопомощи в теоретических сугубо практических аспектах. Однако, ни малейшего стремления к сотрудничеству собравшиеся, увы, не проявляли, ставя под сомнение всю затею Одеца. Радетели судеб человечества вели себя как футбольные болельщики разных команд, норовя перейти от словесных аргументов к рукопашной. А ведь среди приглашенных было так много дам! И каких! Тонко чувствующих, близких высшим духовным сферам, уникальных по взлетам ума и образованности, отчаянных и бескорыстных воительниц общего блага.

Форма одежды в приглашениях на банкет не указывалась, обозначая тем самым толерантность устроителей к любым концепциям общественного поведения в последние предгибельные дни отживающей цивилизации. Ибо большинство собравшихся, расходясь в деталях, упорно настаивало на своем — приурочивало к рубежу тысячелетий апокалиптические события — явление мессии, налеты инопланетян, глобальные общемировые катастрофы, эпидемии, язвы, мор. Внешность дам наглядно отражала широкий спектр расхождений в характере ориентаций и образе надежд. Главу секты «Страна утра» — девяностолетнюю Патрицию Сри, прибывшую на собрание в специально оборудованном инвалидном кресле, скрывали серебристые космические одежды, изобилующие впечатляющими инженерными деталями — трубками, вентилями, клапанами, резервуарами с жидкостями и газами. В подобных же костюмах были и сопровождающие миссис Сри особы неопределяемого пола. Они напоминали персонажей детской мультяшки, готовых отправиться в межпланетное путешествие. Напрасно посмеивались недоброжелатели — скафандры представителей «Страны утра» не свидетельствовали о желании госпожи Сри превратить собрание в карнавал или шокировать присутствующих. Их наличие диктовали соображения элементарной безопасности, ведь согласно учению прорицательницы в любую минуту в районе Лонг-Бич мог высадиться Христос на летающей тарелке величиной со штат Техас. В связи с чем «Страна утра» вот уже второй год проводила благотворительную распродажу скафандров и мест на летающей тарелке в оплате по ярдам.

Впрочем, никто из присутствующих почтенную даму всерьез не воспринимал. Задиристый основатель «Академии наук Юнарис» Элхом Сити не выкинул аферистку с террасы исключительно из уважения к её преклонным летам. Сам он и его академики так же готовились к встрече с мудрыми «братьями из космоса», чтобы забрать наиболее выдающихся представителей рода человеческого в «новую эру просвещения». Разумеется, с оплатой расходов по транспортировке и гарантией строго научной методики. Академик Сити славился жесткостью в отношении к разного рода проходимцам, подвизающимся на эзотерической почве.

Оставив в покое старушку Патрицию, он все же отвел душу — с позором и улюлюканьем выставил из ресторана некоего Артура Блесита — популярного у американцев «крестового мученика». По его личному свидетельству, Артур имел две личные встречи с Христом, в ходе которых получил указание исколесить весь мир до первого января 2000 года с крестом, подобным тому, который поднял на Голгофу сам Иисус. Но лицемер приделал к своей тяжкой ноше колесики-ролики и доложил о досрочном выполнении задания. Достойно прошедшую испытание крестовину Артур притащил в холл «Фатума» намереваясь незамедлительно решить вопрос о месте её торжественной установки. За что был распят словесно трезвомыслящими конкурентами и с позором изгнан вместе с соучастницей. Однако репортерша светских новостей, присутствовавшая на банкете, успела записать на диктофон не только не нормативную лексику возникших теософских споров, но и подчеркнуть, что одеяние иссушенной как мощи спутницы Артура отличалось библейской простотой.

Нельзя было не заметить, что имидж представительниц передового фронта футурологии предопределялся не столько исповедуемой доктриной, сколько имеющимися в наличии внешними достоинствами. Помимо весьма распространенных в среде воительниц за выживание человечества библейских одеяний и экзотически-скромных рубищ, свидетельствовавших о чистоте помыслов и глубине чувствований (рубахи, хламиды, хитоны, рясы, модернизированные сари и тоги) здесь были представлены изделия авангардной моды, вполне достойные авторского лейбла Пако Раббана или Терри Мьюглера, для прилюдного ношения коих требовалась вызывающе-смелая идейная позиция, впечатляющие ноги и убедительное тело.

Председательница «Триумфаторской церкви» Голди Бойлер более других привлекала задумчивые мужские взгляды. Причем, мало кто из представителей сильного пола вспоминал в эти мгновения о постыдном конфузе прорицательницы, и даже те, кто не забыли о нем, ощущали непосредственное желание отдаться Голди душой и телом.

Развив бурную прорицательскую деятельность в конце восьмидесятых, Голди предсказывала неизбежную ядерную катастрофу к исходу 1990 года. Глава «Триумфаторской церкви», однако, не впадала тогда в уныние, а предлагала американцам приобрести комфортабельные бункеры, способные обеспечить людей всем необходимым, что бы переждать последствия ядерного апокалипсиса. Но Голди не повезло — ничего похожего на повторный Чернобыль на планете к указанному ею сроку не стряслось. Затаившиеся в подземных бункерах на несколько месяцев члены её секты были весьма разочарованы, застав человечество в новом 1991 году в былом здравии и благополучии. Голди не растерялась — она выступила с самокритикой и в порыве откровения призналась, что болезнь Альцгеймера — полная потеря памяти, сбила её ясновидческие ощущения с правильного пути. Просветленная новым предчувствием, мисс Бойлер отсрочила конец света на целое десятилетие. Означенный ею срок приближался. Голди поспешила привести себя в полную боевую готовность: сделала серию косметических операций по корректировке лица и фигуры и явилась пастве во цвете неувядающей прелести и пророческого дара. Смотревшим на Голди мужчинам хотелось верить в конец света и провести остаток дней вместе с ней в комфортабельном бомбоубежище, а ещё лучше стать родоначальниками обновленного человечества — усовершенствованными Адамом и Евой.

Голди обладала ростом и осанкой топ-модели, умела двигаться сомнамбулически — страстно (не прошел даром юношеский опыт работы в стриптиз-баре), имела низкий, гипнотически действующий голос и взгляд порочной монашки. Она явилась на банкет по личному приглашению Бела и старалась держаться рядом с ним, символизируя союз науки и каббалы (каббалистики), а так же обезопасив себя от наглых выходок распоясавшихся хулиганов типа Элхома. Ее туалет состоял из четырех полос металлической ткани, со вкусом и смелостью перепоясывающих бедра, грудь и даже коленные чашечки и рождающих ассоциации то ли с конской упряжью, то ли с веригами великомученицы. Минимализм деталей в совокупности с великолепием удачно подтянутых ягодиц, поднакаченным бюстом, обезжиренными бедрами, целомудренно скрывала туманная вуаль в россыпи бриллиантовых стразов. На лбу Голди, оттеняя её гладко зачесанные назад смоляные волосы, сияла шестиконечная звезда Соломона. Стоит добавить, что ногти на руках и ногах прорицательницы мерцали переливчатой зеленью с эффектом голографии, а духи отличались особой неземной пронзительностью.

— Этот си бемольный этюд Люлли завораживает меня… Что за чудо! Я близка к трансу… — Она гибкой рукой притормозила метания озабоченного хозяина торжества, теряющего надежду на мирное подписание декларации Мирового братства, и прижала его к мраморному парапету террасы, за которой нашептывал свои тайны засыпающий океан. — Божественная, пророческая музыка! Странно думать, что, возможно, мы слышим её в последний раз на этой Земле. Все в последний раз, Бел! — Дама пугливо прильнула к тучному и жаркому под традиционным смокингом телу футуролога. Он рассеяно скользнул озабоченными глазами по мастерски упакованным женским прелестям Голди, конвульсивно дернулся и как-то обмяк.

— Ты действуешь на меня гипнотически, богиня… я готов уйти в монастырь или провалиться сквозь землю в один из твоих уцененных бункеров. Да, бедолага Бел здорово промахнулся… Полный облом затеи с Братством! Сборище клинических идиотов! Слава Богу еще, что Парс Тото не явился.

— Не торопись заказывать отпевание. Все идет по моему плану. Вчера я предсказала тебе нынешнее действо с точностью до беснований кретина Элхома и шоу мумифицированной Сри. Верно, мудрейший? — А где Робертс брат-евангелист от «Пожирателей мусора»? Надеюсь, он все же не явится к столу, смердя обносками, как ты живописала.

— Я пугала тебя. Секта Робби роется на свалках поблизости от Бостонского университета. У студентов ещё не начались каникулы.

— Но ты обещала на сегодняшнем банкете сообщить полиции полученные по эзотерическим каналам данные о месте нахождения «Обеспокоенных христиан» и подготовить сюрприз лично для меня. — Рука Одеца нырнула под вуали и озадаченно ознакомилась с откорректированными прелестями Голди. Когда-то между футурологом и начинающей прорицательницей случилась короткая связь. Голди была толстушкой, а ученый далек от желания вложить средства в строительство бункера. Они не поняли друг друга. Теперь фигура, финансовое положение и связи Голди в деловом мире изменились в лучшую сторону. Одец был готов заключить с чертовкой пакт о взаимопомощи, если, разумеется, её обещания не явятся результатом очередного приступа болезни Альцгеймера.

— О, дорогой, ты забываешь, с кем имеешь дело. Ошибок юности больше не будет. Основанная мною «Триумфаторская церковь» находится под прямым покровительством высших сил. Мои тело и дух постоянно совершенствуются, а память в полном порядке. Я хорошо помню наш пикничок у озера, майского жука, заползшего по глупости в штаны ведущего футуролога и даже все, что обещала тебе на сегодняшний вечер. — Жаль, что все. Я жду большего. — Бел не зря считался выдающимся женолюбом. В ядерные катаклизмы Голди он верил не больше, чем в победу коммунизма в бывшем СССР. Но деятельность «Триумфаторской церкви» поддерживал и перспективу интимного свидания после неудавшегося банкета упускать не хотел. — Выпьем за наше опасное будущее! Бел взял с подноса молчаливого официанта, давно поджидавшего рядом, бокалы с шампанским, заглянул в глаза даме с чувственным смыслом и мелодично чокнулся.

— Пожалуй, стоит взбодриться. Сейчас начнется самое интересное. Интригующе пропела вещунья, сверкая стразами, звеня цепями, браслетами и отвечая на взгляд Бела призывным томлением тела. Не успели они осушить бокалы, как оркестр смолк и к Одецу поспешил ответственный секретарь клуба «Милениум». Обычно непроницаемо-холодное лицо ученого мужа с оттенком брезгливого отношения к происходящему (виной чему была хронически обострявшаяся язва и вынужденная диета), светилось редким оживлением, похожим на испуг:

— Мистер Одец… Там… Видите ли, прибыл Шарль де Боннар! Лично!

— О-го… — Щумно выдохнул Бел, восторженно глянув на Голди. — Ты в самом деле колдунья!

Та закатила глаза с загадочной улыбкой жрицы, вызвавшей дух фараона. Оба направились встречать гостя, на прибытие которого Одец, вопреки предсказанию Голди, не смел рассчитывать. И честно говоря, не предполагал когда-либо увидеть, поскольку был убежден, что личность некоего загадочного оппонента его научных изысканий и сумасшедшего мецената, поддерживающего фантастическими инвестициями разнообразные, неожиданно выбранные научные разработки во всем мире — вымышленная. Вернее — собирательная. То есть, некто вступает с ним в научную полемику относительно ветвей развития цивилизации. Кто-то выводит на чистую воду заведомых аферистов научного и эзотерического фронта, плодящихся у кормушки глобальной даты, а кто-то (может, ЦРУ или КГБ или ) финансирует интересующие их научные поиски. И все эти действия в совокупности по взаимной договоренности или установившейся иронической традиции носят имя «Шарль де Боннар». В определенных кругах одиозное имя подкрепил так называемый эффект Плацебо — когда больному предлагается заведомо нейтральное средство под видом чудодейственного лекарства. Треть пациентов и в самом деле выздоравливает, излеченная верой в чудо. Различные акции, имевшие, якобы, отношение к мистическому де Боннару по этой же причине были обречены на успех. Одец пытался подкрепить свои усилия причастностью мистического персонажа, заручившись его поддержкой в создании Всемирного братства, но натыкался на глухую стену. «Фантом, авантюрное Плацебо, массовый гипноз» решил Одец. И вот теперь де Боннар шел через расступившуюся банкетную публику в тишине, озвученной волнующим журчанием его имени, передающегося из уст в уста. Волны белоснежного одеяния вздымались вокруг долговязой поджарой фигуры как пенные гребни по сторонам мощного катера, на хищном его носу не хуже музейных бриллиантов сверкали стекла пенсне.

— Мистер Одец, — Голди царственным жестом протянула руку прибывшему. Счастлива представить вам мсье де Боннара. Называть титулы, полагаю излишне.

— Заочно мы хорошо знакомы. — Молвил скрипучим голосом с хорошим местным произношением француз, пожимая руку розовощекого предсказателя вселенских ужасов. — Помниться, я назвал вас «Хичкоком футурологии», а вы отрекомендовали меня «Фантомом пугливых псевдонаучных кумушек». Мы квиты, канашка.

Француз рассмеялся с чрезмерной веселостью, краснея, фыркая и обмахиваясь широким рукавом. Краем глаза Одец успел заметить обескураженные физиономии гостей, сливавшиеся в пестрое месиво с одним композиционно выделенным пятном на периферии. Небрежно облокотившись на парапета террасы, словно оперный герой, высвеченный лучом прожектора в массовке, стоял, слегка кивая Белу узкой лысоватой головой, Директор КННТ — сам Парс Тото!

Подхватив кавалеров, Голди вывела их к эстраде, где под светящимся гербом ещё не родившегося Всемирного братства была заготовлена для провозглашения манифеста угольно-черная кафедра с микрофоном, и слегка подтолкнула к ней Бела. Тот, предложив французу место в почетном кресле президиума и делая в его сторону фокуснические жесты ладонями, мол «одну минутку внимания», ступил на заготовленное для себя место, секунду пребывал в полной растерянности, как разбуженное среди ночи дитя, но тут же, по природе истинного оратора, почувствовал прилив вдохновения. Мысли и идеи толпились в голове, спеша на выход. Горло перехватило, Бел откашлялся и просияв большим розовым лицом, начал: — Эйфория ложного рубежа осталась позади, вместе с туристическими забавами и аттракционами встречи 2000 года. Истинный переход в новое тысячелетие произойдет через девять месяцев и все мы ощущаем трепет неведомого, как пассажиры ракеты, готовящейся к грандиозному старту. Пусть говорят, что эта дата правомерна только для одной четвертой части человечества, живущей по юлианскому календарю. Мы это четверть мирового племени — его авангард, средоточие коллективного разума и совести. Мы — те, на кого возложена историческая миссия заботы о будущем нашего общего Дома. Чувство коллективной ответственности перед миром, заставляет сплотиться нас на пороге…

— Он что, изображает Спасителя? — шепнула Голди русская магиня Галина Прежнева, прибывшая из Москвы. Она имела ввиду де Боннара, одетого в белые шелка, подобно герою знаменитой рок-оперы про суперзвезду. Бородка клинышком и вьющиеся довольно длинные волосы романтизировали его неординарную, возможно даже — противную физиономию. Так могла бы выглядеть пародия на иконописный лик, созданная рукой нечестивца — нос слишком длинен и остр, глаза под кустистыми бровями стреляют пронзительно и глумливо, узкий рот кривится в двусмысленной улыбке, то ли одобряя оратора, то ли иронизируя над им сказанным. И к тому же это пенсне! Стекла мутные, разного оттенка и сидят на переносье возмутительно криво. Как изволите относиться к носителю таких окуляров? Оценив имидж мультимиллионера, Голди неопределенно пожала плечами:

— Сегодня жарковато для смокинга. Он оделся легко. Свободный силуэт помогает чувствовать себя комфортно. Белое в этом сезоне — самый предпочтительный цвет. — Ловко увильнула она от определения идейной и религиозной принадлежности Шарля. Русская ей не нравилась. Она усиленно навязывалась в подруги и лезла на первый план. Деньгами сорила с демонстративной небрежностью. Внесла в фонд не сложившегося пока Братства солидную сумму. Яркая, очень нарядная, чрезвычайно общительная и избыточно богатая телесами молодая женщина говорила на иностранном кое-как. Программу своего «Комитета загробного комфорта» изложила расплывчато, напирая на то, что главное для русских, не победа, а участие в международном содружестве научных и оккультных сил. От Галины Прежневой веяло природным женским темпераментом и самыми дорогими в этом сезоне духами «Милениум».

— Страшненький. Наверно, подсадная утка от вашего ЦРУ. Я слышала, де Боннар вовсе не француз и даже совсем не такой. Молодой и красивый, как Бандерос. А вот мистер Одец — чрезвычайно солидный господин. Охарактеризовала россиянка главных персонажей банкета. Голди пропустила её реплики мимо ушей, сделав вид, что всецело поглощена речью Бела.

… — Недавний опрос общественного мнения показал, — продолжал тот, впав в ораторский экстаз, — что почти треть американцев-христиан верят в Апокалипсис, приуроченный к 2001 году. Не стану вносить сейчас этот критический момент на обсуждение, подчеркну лишь, что мы стоим на роковом рубеже под знаком с тремя нулями, означающем завершенность завершенности или завершенность отчаяния… — Переведя дух на своей коронной формулировке, Бол столкнулся взглядом с де Боннаром и утерял нить размышлений. Спохватился, просияв и распахнув руки перед остроносым в хитоне: — Хочу представить вам, друзья нашего гостя, о котором могу сказать лишь одно: — Мы все его хорошо знаем!

Путаясь в белых шелках, наступая на подол и цепляясь рукавами за углы кафедры, Шарль поднялся к микрофону.

— Друзья, организация, которую я представляю, но не могу помянуть всуе, уполномочила меня донести до вашего сведения следующие высокоценные откровения. Цифра, оседлав которую мы сейчас с вами летим по просторам времени и пространства, есть обозначение конца, но одновременно и начала. Она является барьером между «на время» и «навсегда», между отторжением и присвоением. Приведу пример. Что вы чаще всего видите на ценниках? — Девятки, девятки, девятки… Именно их полнота и незавершенность, отделяющая «есть» и «будет», доступное и чрезмерное, зачастую толкает вас на покупку вовсе ненужных вещей. Влечет ли вас дешевизна, когда вы складываете в корзину три связки красных нейлоновых носок по 99 центов за дюжину? Нет, вас обманывает магия незавершенности! На пороге третьего тысячелетия я призываю принять новую философию — разумность избыточности. Поясню. — Шарль сорвал эмблему Братства и вывел на белом фоне непосредственно собственным корявым пальцем, обмокнутым в бокал с красным вином, цифру 999 999 99 99 99. — Фу, девяносто девять долларов и 99 центов. Заметили — до весомости миллиарда и округлости девяти нулей не хватает одного цента! Ну что за нищенская скаредность! — Он достал из кармана цент и бросил его в бокал. Затем перевернул лист и снова принялся вырисовывать ряды цифр. — А теперь так — 1 000 000 001. Привлекает? Именно эту сумму я внесу на счет организованного сегодня Всемирного братства в случае ожидаемого его членами явления Господня в момент перехода от 2000 к 2001 году. И ознаменую тем самым превращение эры инстинктивной скаредности в эпоху разумной избыточности. — Не надо рукоплесканий, господа, я предусмотрел и второй вариант. Конец света — увы, самый банальный конец света без участия мессии. Позвольте, скажите вы, кому же в таком печальном случае понадобятся деньги? А кому угодно, кто сумеет выкарабкаться. Эта сумма поступит через Всемирное братство в помощь выжившим. Причем, Апокалипсис с участием Христа или без него и переведение денег на счет лица или организации, засвидетельствовавшей сей факт, произойдет одномоментно. О чем я и представляю мистеру Одецу составленный по всем правилам документ. Смертельная игра! Планетарная рулетка! Участвуют лишь те, кто вступят в объединение Всемирного братства! Докладчик сделал торжественную паузу. В недоумевающей тишине выстрелами прозвучали одинокие хлопки — стоя у кафедры звучно ударял крупными сухими ладонями Парс Тото — Ответственный директор Комитета наступлением нового тысячелетия, персонаж загадочный и всесильный, появившийся в тихом флере неприметного инкогнито.

— Вот чек на указанную сумму, а вот — составленный комиссией мистера Одеца документ для основания Всемирного братства перехода Границы. Я вижу в нем замечательные имена и присовокупляю к ним свою подпись. — Из складок балахона, появились необходимые бумаги, блеснуло алмазом вечное перо затейливой конструкции — Шарль широким росчерком подмахнул резолюцию и издал губами мало приличный звук. — П-р р… И будет на этом. Не терплю официальностей. А сейчас несравненная Голди Бойлер сделает одно из своих блистательных прорицаний. — Оратор пригласил к микрофону Голди и остался рядом, окидывая из-за её плеча присутствующих дам откровенно оценивающим взглядом. Голди посвятила Шарлю сногсшибательную улыбку: — Благодарю вас, мсье де Боннар! Щедро выделенные вами средства, как я надеюсь, поступят в распоряжение моей Церкви. Я предрекаю Апокалипсис, но твердо намерена выжить вместе с членами моей секты в комфортабельных бункерах, экселенц!

— Не называйте меня так, черт подери! — вспыхнул неадекватным негодованием де Боннар. — Можно просто Господин де Боннар, в лучшем случае — сэр Шарль. Вот ещё вздумали!

— Охотно, сэр Шарль, поделюсь открывшейся мне в медитации информацией относительно отдельных личностей. Коротко объясню суть дела присутствующим. Глава секты «Обеспокоенных христиан» Миллер считает себя избранным Богом свидетелем конца света. Он, как помнится, утверждал, что ровно к 2000 году Христос явиться и будет убит Антихристом. Дабы не стать свидетелем этой катастрофы Миллер призывает своих сторонников к массовому самоубийству. ФБР разыскало их и предотвратило трагедию. Мы благополучно встретили новый год. Антихрист запоздал. Но Миллер не сдался — он снова скрылся с членами своей секты, намереваясь устроить массовые похороны тех, кто надеется таким образом избежать Апокалипсис. Общественность обеспокоена судьбой одураченных жертв лжепророка. — Голди хмыкнула. — Я вижу в зале представителей СМИ и заявляю — ищите в Иерусалиме. Четвертый район, разрушенная бензоколонка. Двести человек, в том числе, женщины и дети… Я завершила изложение доступной мне информации, передаю слово мистеру Одецу, для подведения итогов встречи…

Раздались возгласы и аплодисменты, к ораторше поспешили репортеры. Обессиленная сделанным пророчеством, она беспомощно посмотрела на де Боннара.

— О, мы с мисс Бойлер больше не в состоянии переносить прессинг праздно любопытствующих! Дама общается с тонкими материями на эзотерическом уровне, а вы прете как танки, господа! — Разметая толпу, Шарль вырвал Голди из хватки журналистов и повлек подальше от трибуны.

— Ваше блестящее пророчество непременно подтвердиться. Сто процентная гарантия. Я никогда не ошибаюсь в переданных друзьям сведениях. Помнится, солнышко мое, вы тоже обещали мне кое-что. Я сделал все, что мог, теперь ваш ход. — Прошипел он на ухо Голди, сочно улыбаясь. Издали могло показаться, что француз деликатно уводит даму на окраину банкетной суеты с целью делового разговора. Голди же испытывала ощущение, словно её облапили сразу трое мужчин и пытаются завалить, горячо дыша в шею. «Прыткий мужичок, у такого не успеешь дойти до кустов с ландышами, а уже — юбка на голове» оценила она спутника и торжественно распахнула двери Восточного зала, где в интерьере сладострастного сераля на коврах и напольных подушках был накрыт легкий ужин. — Я все приготовила по вашему пожеланию, сэр Шарль. Условия договора выполнены. — Приятная обстановка. Еды маловато и хотелось бы побольше света. — Де Боннар огляделся, стянул с себя белоснежные хламиды и рухнул на парчовые тюфяки под султанским балдахином. Желтое, жилистое его тело оказалось обтянутым колготками-стрейч из лунной нити и сетчатой футболкой с изображением собственного профиля, под которым смутно проглядывалось знакомое латинское изречение: «O, sancta simplicitas!» — «О, святая простота!».

— Пусть войдут. — Махнул он узкой кистью в сторону Голди.

Заинтригованность мисс Бойлер достигла стадии белого каления. Вчера вечером человек, назвавшийся де Боннаром сам разыскал её и продемонстрировал подготовленные документы о передаче вступившим во Всемирное братство радетелям светлой будущности землян миллиарда долларов. Вдобавок в качестве подарка прорицательнице, сообщил о месте нахождения замысливших самоуничтожение «Обеспокоенных христиан». Взамен он требовал лишь одного — незамедлительно представить ему самых интересных дам из круга магинь, философинь, прорицательниц и прочих воительниц земного благоденствия. Заинтригованная Голди успела шепнуть пятерым наиболее кондиционным участницам банкета о приглашении на приватную встречу с меценатом в Восточном зале. У двери её ожидало с десяток представительниц прекрасного пола при участии пронырливой репортерки. Группу возглавляла почтенная Патриция Сри в своем межгалактическом никелированном кресле. Голди пропустила в зал четырех стюардов в арабских одеяниях с шандалами и гигантскими подносами в руках, полными блюд и ароматизированных свечей, дабы усилить освещение зала и меню трапезы по просьбе гостя. Окутав лицо сверкающей вуалью, словно паранджой, мисс Бойлер величественно кивнула дамам: — Вас просят войти.

Шарль недовольно поджал губы, стараясь рассмотреть за трубками и штативами кресла Сри явившихся представительниц прекрасного пола. Вздохнул, пожевал узкими губами, сплюнул на ковер и с фальшивой любезностью обратился к гостьям:

— Рассаживайтесь, уважаемые леди. Я пригласил вас, что бы побеседовать по душам. Хочется знать, в чьих руках находится будущее человечества. Вот вы, милая, присядьте поближе, — он тонким корявым пальцем поманил свеженькую юную журналистку. — Что по вашему мнению, детка, может спасти мир?

— Без понятия. Это я вас хотела спросить, — девушка подсунула к носатому лицу микрофон с фирменной бляхой своей передачи.

— Мисс Халдия — журналистка, — исправила Голди ошибку. — На ваш вопрос, сэр Шарль, полагаю, может ответить Долорес Кеннон, называющая себя «рупором утраченной мудрости». К сидевшему среди тюфяков со скрещенными по-турецки ногами гостю приблизилась жгучая брюнетка в скромной синей робе и сложив ладони, пала ниц. Шарль отпрянул от склонившейся к его ногам нечесанной головы.

Из доклада Долорес выяснилось, что она уже удачно выпустила трехтомник под названием «Беседы с Нострадамусом», где тот поделился с залетевшим к нему посланцем Долорес своими взглядами на канун второго тысячелетия.

Пока Долорес вдохновенно цитировала и комментировала послание прорицателя, оправдывая несвершившиеся предсказания путаницей дат, взгляд гостя хмуро блуждал по лицам присутствующих дам, разместившихся в восточном интерьере. Две мощеобразные старухи ловко сидели в позе лотоса, опустив темные морщинистые веки, кое-кто предпочел занять стоящие у стены кресла, а одна цветущая красотка завалилась на бок среди парчовой роскоши подушек и тюфяков. Подперев щеку пухлой рукой, вся в каштановых локонах, аппетитных складках, припухлостях, округлостях и в розовом глянце молочной кожи, она щипала гроздь лилового винограда с ярко выраженным плотским подтекстом — нега и ласка струились из-под опытных пальцев.

— Вы, вот вы, милая! — обратился к ней Шарль по-русски, забыв о Долорес. — Вы замужем?

— Я? — Дама коснулась мягкой ладошкой пышной груди. — Я — нет. А зачем? — И серебристо рассмеялась, сплюнув косточки в кулак.

— Приблизьтесь, детка, и расскажите о себе. — Господин в лунном трико похлопал по тюфяку рядом с собой. — Сюда, сюда, прошу вас! — Я тоже вдова! — Прогундосила в кислородную маску старуха. — Я в первую очередь могу рассчитывать на финансовую поддержку! — Она спустила с подножки кресла падагрические ступни в прозрачных пластиковых бахилах.

— Не шага, мадам. Что за нелепые в вашем положении мысли о деньгах? Остановил её Шарль. — Не покидайте своего кресла, это опасно. Поверьте, ваших инопланетных покровителей вовсе не интересует ходящая здесь валюта. Дышите глубже и ждите, за вами скоро прилетят. — Персики, вино? Давайте скорее знакомится. — Обратился он к подсевшей под бок красавице.

— Винца, пожалуй. Хотя у нас в России больше любят виски. Меня зовут Галина Прежнева, это псевдоним, понимаете, имя, похожее на одно очень известное в СССР. Приходится делать имидж и забывать о своих интересах, когда хочешь помочь людям. А я только этим и занимаюсь. Мужчин держу на расстоянии, что бы не отвлекаться, ведь мужчине мы должны отдавать всю себя. Все свои мысли, весь свой внутренний мир, — русская смотрела в узкую бородку француза-миллиардера с неутоленной, телесной и душевной жаждой.

— Очень, очень интересно. — Оживился Шарль, наполняя бокалы гранатовым напитком из чеканного серебряного кувшина. — И что же вас заботит, драгоценная?

— Судьбы цивилизации. Мы предлагаем людям вот какую помощь… — Галина изящно отпила и поморщилась. — Крепленое, но жиденькое. Будем рассуждать так: род людской вымрет под Новый год, неважно от чего. Они здесь все по-своему предсказывают. Нам важен факт, по факту, извините, полный абзац, то есть, извините, бардак. Ну, то есть — мор. А ведь если все вымрут, то большинство прямиком направится в ад, где будет терпеть страшные муки в гиене огненной. Верно?

— Допустим. И что же вы предлагаете? Отпущение грехов и место в раю по сходным ценам? — Француз обследовал опытным взглядом предоставленное его вниманию декольте, где в складках узорчатого шифона таились весомые прелести.

— Чего продавать!? Мы это не можем. А что не можем, за то не беремся. Мы мыслим реалистически и действуем практически — заранее, то есть превентивно, делаем анестезию посредством гипноза тех частей, которые подвергнуться преимущественно соприкосновению с адским пламенем, — карие глаза Галины интимно заглянули в обескураженное лицо Шарля. — Вы меня поняли?

— Признаюсь, озадачен.

— Ах, непонятливый какой! Ой, а по-русски вы чего так чисто говорите, прямо как наш.

— Видите ли, я полиглот.

— Я так и решила, что эмигрант. Только наши люди по-настоящему могут бабки делать. Работать мы умеем и любим. Вот вам пример.

Галина прытко вскочила с тюфяков, выхватила их шандала зеленую свечу и продемонстрировала присутствующим.

— Горит хорошо. Видели, дамы? Кто хочет попробовать? Даже детям известно, что грешников поджаривают на сковороде со стороны мягкого места, поскольку зад в этом случае — самое удобная и чувствительная часть. Ну, смелее, женщины, не робейте, испытайте свои возможности, инопланетяне вам помогут! — Галина явно перебрала спиртного в этот вечер, что стало неприятно заметно. Кроме того, никто не понял ни единого слова. Присутствующие одухотворенные особы в изумлении смотрели на цирковые манипуляции русской с горящей свечой.

— А ну подержи, товарищ, — россиянка вложила свечу в руку Шарля и, развернувшись к нему задом, задрала подол! В среде ясновидящих пронесся ропот, скрипя и звеня креслом, демонстративно ринулась прочь Патриция Сри.

— Жги, Шарлик, не бойся! — Гражданка Прежнева приспустила черные кружевные трусики, обнажив яблочно румяную ягодицу и захихикала в экстазе: — Жги, парень, крепче! Шарль нерешительно поднес колеблющийся язычок свечи к выпяченному заду, пламя вспыхнуло ярче, коснувшись атласной кожи. Галина застонала, вертя задом.

— Вот это секс! — Воскликнула Голди. — Экстра-класс! Я её недооценила…

— Полная анастезия! — Завопила Галина голосом акробата, выполнившего смертельный трюк. Я ничего не чувствую!!!

— А я чувствую все! — воскликнул де Боннар в хмельном упоении: на русском заду пламя не оставляло никаких следов.

6. СЕРДЦА ЧЕТЫРЕХ

Океан играл черной ночной волной, переливался дегтярным глянцем, нашептывал сумасбродные обещания. Побережье, делая изгиб, образовывало бухту, на левой стороне которой мерцал, спускаясь с холмов город Ангелов. От него разбегалась в обе стороны живая лента шоссе в рубиновом мерцании и туманном свечении фар автомобильного потока — мощный ствол, обросший гроздьями огней прячущихся в зарослях вилл самых фишенебельных районов голливудского рая.

Широкий пляж, покрытый песком и мелкой галькой, принадлежал вилле «Приятная встреча», арендованной на апрель придирчивым французом Шарлем де Боннаром для проживания с друзьями. Странная компания, если взглянуть со стороны. Но, как известно, позволять себе странности в состоянии лишь очень богатые или вовсе неимущие люди. Де Боннар с полной очевидностью относился к первым и мог рассчитывать на то, что хозяин виллы и её соседи сочтут его экстравагантности милыми капризами, а необычных компаньонов вполне заурядными любителями спокойного отдыха.

«Приятная встреча» находилась в тихом уголке между излучиной впадавшей в океан мелкой речки и обширной территорией стадиона, обсаженного вокруг парковой зеленью. Это привлекало обычно тех, кто ощущал потребность в спорте или хотел остаться в стороне от общественного внимания.

Пронизанный лунным светом парк дремал, испуская ароматы ночных цветов и стрекот цикад, волна шелестела и ласкалась, облизывая маслянистый песок, трое обитателей виллы сидели у воды, устремив напряженные взгляды к играющей лунным серебром дорожке. Двое прямо на камнях, отбрасывая разновеликие тени, третий поодаль в мягком шезлонге. Одна из отдыхающих особ, а именно та, что устроилась с комфортом и была одета в бирюзовое кружевное неглиже, взглянув на часики со светящимся циферблатом, сообщила искусственным дамским голосом, каким говорят в водевилях сизощекие комики, вырядившиеся в женское платье:

— Молчим уже семьдесят три минуты. Абсолютный рекорд для открытого помещения. Фи, какие вы скучные, мальчики!

— Ты вчера перенапрягся на митинге, — отозвался обладатель короткой тени, гибко потягиваясь. — И вообще — наблюдается перебор в средствах конспирации. Жуткий прикид, макияж, шезлонг и эти — накладные когти! Меня тошнит — пф-ф!.. — Бо Тоне фыркнул, выгибая спину.

— Женщинам вредно сидеть на камнях. Мое дезабелье выписано по самому дорогому каталогу. Косметика, ногти соответствуют голливудским стандартам. М-мм… — прелесть. — Ама Релло чмокнула кончики унизанных перстнями пальцев. И сложив ладони рупором, громогласно пробасила: — Нас могут подслушать и подсмотреть. Здесь это модно.

— Исключено. Я был очень придирчив в выборе дома и прежде чем приглашать сюда, все тщательно проверил, — сообщил Шарль, не отрывая взгляд от океана. — Странновато все же ощущать себя по-людски. Полный мрак. Ничего не могу понять… — Старательно кривя щеки он повозил языком во рту и сплюнул. — Полная атрофия чертоплюйской железы, дезориентация в людях, во времени, в пространстве. Идиотский сморчок, опущенный отморозок — вот кто я теперь.

— Ты совершенно распоясался, Шарло. Прилепёшить такие определения себе лично — жуткий моветон! О твоих недостатках должны откровенно высказаться другие. Чаще всего — друзья. И вот я, в качестве такового, возмущен до глубины души, — сидевший рядом обладатель короткой тени фыркнул.

— В чем, собственно дело? Мы добровольно отказались от большинства привилегий, чтобы попасть сюда. И попали! Но и лишились… — Бо Тоне быстрой рукой с кошачьей сноровкой почесал за ухом. — Если честно, я не представлял, какие преимущества теряю. Теоретически — шиш с маслом. А на практике полная лажа выходит. Все ведь всегда было так просто — ловишь смысл и в ширину и в глубину по всем искривлениям неевклидова пространства. Без всякого напряга сечешь любые уровни общения, вроде кинокритика, специализирующегося на Бюнуэле. И вдруг — полная глухота, слепота, интеллектуальная недееспособность. Плоский реализм в трехмерном выражении: вчера, сегодня, завтра. Хочу, не хочу, надо. Плохо, хорошо, ещё лучше. Понятно, не понятно, вовсе не хрена. А вот как их отличишь, шид?

— При дамах контролируй лексику, — посоветовал Шарль с полным самоотречение. Он выглядел как наемный распорядитель на похоронах: значительно изрекал прописные истины, скрывал под маской ледяного спокойствия полагающуюся ему по должности вселенскую скорбь.

— Поначалу ощущение жуткое — сплошной облом. Ждешь подсказки от своего главного прибора ориентации, а он в отключке. — Поддержала Ама Релло. Потом помаленьку врубаешься… «Наивысшим бывает лишь то блаженство, которое поднимается из глубин отчаяния». — Сказал кто-то умный из местных. И я вчера это на себе понял. Пока затягивался в корсет, клеил ресницы, накладывал макияж, закручивал бигуди — все, думаю, не выдержу. Пытка. Потом прибыл на конференцию, вышел на трибуну и произнес дельную речь. И философия откуда-то появилась, и знание материала, и внутренний подъем вырос из глубин отчаяния! Честное слово, я им понравился. Словил жуткий кайф! Как эта… Сара Бернар, которая играла Гамлета.

— Сара здесь не причем, от неё теперь ничего не дождешься. И Гамлета в суфлерской будке не было. Потел ты сам и заслуги твои, — паренек, похожий на Ди Каприо, гордо приосанился. — Наработан все-таки, что ни говори, большой материал. Опытные мы и чертовски изобретательные ребята. Но на сей раз, полагаю, следует быть осмотрительными и больше доверять людям. Вчера я попросил помощи у одной симпатичной супружеской пары и внимательно следил за их реакцией. Понял пока не все. Но они одобрили намеченную мною кандидатуру. — Бо Тоне, нетерпеливо ерзавший на камнях, поддерживал нарочито обстоятельную беседу. А чего волноваться? Сидят трое у океана и говорят за жизнь. — Отличная, между прочим, девушка.

— Воображаю эту дешевку! — буркнул Амарелло. — Нашел где искать Единственную — по объявлению! Пусть мне и пришлось изображать новоиспеченную даму, но зато я сумел разглядеть лучшую из лучших. Спросите сегодня любого, кто самая привлекательная женщина в мире? Ручаюсь, ответят — Лолика!

— Не делайте мне смешно! — отмахнулся Шарль, теряя спокойствие. Дурацкая у тебя вышла затея. Лучше бы переоделся в нормальное и выкинул из головы все эти оральные фрукты. — Он вскочил и заметался по вылизанному волной песку, шлепая крупными босыми ступнями. Белые брюки Шарль аккуратно подвернул, а когда садился на камни, подкладывал под узкий зад банное полотенце. — Меня поражает ваше спокойствие! Он плавает уже больше часа. Вы действительно убеждены, что с НИМ ничего не может случиться?

— Само собой. Уж потонуть он точно не может, тем более в самом начале миссии… Вот если акула… — Бо Тоне вскочил, напуганный ужасной мыслью. Его может укусить акула? — Ну ладно, я пошел спасать. — На камни полетел пеньюар, шляпка, шарфик. В лунном свете вырисовался плечистый торс на коротких кривых ногах, увенчанный узкой головой с могучей, дыбом торчащей шевелюрой. Амарелло набычился, засвистел носом, делая дыхательные упражнения, перед тем, как нырнуть в океанскую пучину.

— Отставить! Я вижу его! — Шарль отчаянно замахал руками: — Мы здесь! Сюда, сюда, экселенц!

Послышались ритмичные всплески, фырканье, над волной явились крепкие плечи и блестящая смоляным глянцем голова. Затем пловец притормозил у берега и мечтательно произнес: — «Любовь — восхитительный цветок, но требуется отвага, что бы подойти к краю и сорвать его». Стендаль. «Каждый час, посвященный ненависти, — вечность, отнятая у любви». Не помню кто. Я повторял во время заплыва изречения классиков по интересующей теме. Том туда, том обратно. Кажется, немного задержался. Прошу прощения, время ещё скользит мимо меня.

Знакомый по путешествию в трансазиатском экспрессе смугляк — мокрый и нагой, запрыгал на песке, вытряхивая их ушей воду. Капли разлетались сверкающим дождем, успев прихватить драгоценный карат лунного света и поиграть им налету.

— Пора ужинать, экселенц. — Шарль поспешил набросить на плечи пловца большое мягкое полотенце, Бо Тоне ловко подставил шлепанцы, Ама Релло, вновь облачившись в дамское, заняла охранную позицию с тыла. Персоны, сопровождавшие припрыгивающего, беспечно фыркавшего гостя, осторожно двинулись к дому, ежесекундно оборачиваясь и опасливо оглядывая опустевший пляж.

Вскоре все сидели в большой гостиной вокруг овального стола, накрытого для обильного пиршества. Горели свечи в жирондолях, пылал камин, от огромного блюда с жаренным мясом распространялся обморочный для диетика запах. Светлые легкие шторы, скрывающие распахнутые в сторону океана широкие стеклянные двери, чуть колыхались от ветра, приносившего ароматы водорослей, кипариса и ночной фиалки. Загляни кто-нибудь ненароком сейчас в эту комнату, удивлению не было бы придела. Сама по себе комната, конечно, ничего особенного не представляла — среднестатистическая гостиная в хорошем калифорнийском доме со всеми полагающимися декоративными атрибутами мягкой мебелью светлых тонов, коврами, драпировками пышных штор, легкой гаммой ненавязчивых картин в стиле утренних импрессионистов, деталями интерьера, сводящимися более к предметам антикварной ценности, нежели изделиям из современных супермаркетов. Повсюду — мягкое свечение ламп под абрикосовыми абажурами, блеск зеркал и удачное присутствие букетов пестрых, без помпезности, удачно сочетающих бурьян с оранжерейными изысками. Да и стол в центре гостиной был накрыт вполне приемлемо для людей с хорошим пищеварением и дурным вкусом, поскольку соединять в поздней трапезе ассортимент блюд разных кухонь мира — лобстеров с гамбургерами, свиной шашлык с копченой осетриной и артишоки с вареной картошкой, может исключительно обладатель надежного желудка, крепкого кошелька и разнузданной фантазии. А вот уж лица, костюмы… Такие могут привидеться только во сне, да и то — после неудачного смешения крепких напитков.

Но удивление, замешательство и даже страх могли бы охватить лишь тех, кто никогда прежде не встречал пирующих. И решили бы такие неискушенные в литературном отношении соглядатаи, что единственным из сотрапезников, не вызывающим опасений за состояние психики своим внешним видом, является приятный шатен, совершивший морское купание. Он облачился в светлый вечерний костюм, в котором мог бы появиться хоть в ресторане «Плаза», хоть на голливудской вечеринке без опасения попасть в список самых экстравагантных или наиболее дурно экипированных гостей. Правда, галстук отсутствовал и в распахе бледно-голубой сорочки виднелась смуглая грудь, а прилизанные и схваченные на затылке в хвост волосы, роняли на ткань пиджака капли морской воды. «Милашка, стоит познакомиться поближе» — решила бы глядя на него дама со вкусом и пониманием мужской индивидуальности.

А что можно сказать о джентльмене не первой молодости, оснащенном ухоженной бородкой и чеховским пенсне, который решил перещеголять Элтона Джона сногсшибательностью парчового костюма, щедро украшенного стразами, элементами ювелирного декора и даже, если приглядеться, перьями? Ладно, бывает. В любой компании найдется подобный эстет. Но плечистый коротышка с торчащими дыбом огненным клоунскими патлами, с кирпичным рубленым лицом в мундире наполеоновской гвардии — он то откуда? Какие соображения могут возникнуть у наблюдателя, обратившего внимание на оттопыривающий губу клык, скорее всего, искусственного происхождения и довольно основательное бельмо? Негативные, естественно. Это, извините, через чур — решил бы каждый. Стоит ли добавлять, что могучие пятерни рыжего обтягивали белые дамские гипюровые перчатки, а его колоссальные ступни покоились в кокетливых «домашниках», отороченных гагачьим пухом? — Не стоит. Кто будет обращать внимание на пустяки, если рядом с прикольным хмырем восседал, вальяжно обмахиваясь хвостом, колоссальный котище?! Да, именно — настоящий живой кот размером с десятилетнего дуралея-школьника, светло рыжего окраса, толстомордый, упитанный с удивленными желтыми глазами победителя межобластной математической олимпиады. И тут гипотетический наблюдатель, будь он не американец, а лучше — россиянин, опускает на рычаг телефонную трубку, поднятую для вызова полиции или машины неотложной психиатрической помощи, облегченно вздыхает и расплывается в широкой улыбке — он узнал старых друзей!

Вот какая исключительно важная компания спокойно трапезничала в гостиной виллы «Приятная встреча», обмениваясь многозначительными взглядами и пустыми репликами, как доброе семейство очаровательного, но шкодливого ученика в ожидании объяснений последнего. Иногда наступало напряженное затишье и тогда кто-либо отпускал смущенную шутку.

— Почти как в нашем московском особнячке. «Где-то далеко, где-то далеко идут грибные дожди…» — задушевно пропел гость, не удержав вздох. — Хорошее было время. На Земле минуло лишь несколько лет, а как все переменилось! — Он с аппетитом пробовал все подряд, сменяя острое сладким, тайландское сибирским, сырое — выдержанным в маринаде или запеченным до хрустящей корочки.

— Здесь переменилось? — пожал плечами Амарелло. — Ничуть.

— Во мне. Переменилось во мне, друзья мои. Признаться, я был удивлен, встретив вас здесь. На этот раз я прибыл один. Мне не нужны помощники. То есть, — Роланд обвел присутствующих извиняющимся взглядом, — не полагаются по сути задания. Я должен во всем разобраться сам.

— Разумеется, экселенц, сами! Уверяем вас, наша встреча — всего лишь случайное совпадение! — живо отреагировал кот, сверкнув честными глазами. Мы не привязывались за вами, экселенц. Но не могли же настолько снахальничать, настолько пренебречь элементарными правилами приличия, что бы не пригласить вас к ужину, если уж по случаю, по счастливому стечению обстоятельств оказались здесь?

— Не пригласить вас на ужин — жуткий кошмар! — Горячо поддержал его Амарелло.

— Позвольте полюбопытствовать… — Шарль аккуратно утер бородку палевой льняной салфеткой, подобранной в тон майсенскому сервизу. — Ведь на сколько мы понимаем, вы лишены на время этого судьбоносного для Земли Визита некоторых своих привилегий. Э-э-э… я имею ввиду, экселенц… Скажите честно: вы способны, как прежде читать наши мысли?

— Увы, нет. Ни ваши, ни даже людские. Возможности в этом плане не больше, чем у чуткого интеллигента. — Роланд развел руками и не заметил облегченный вздох присутствующих.

— Отлично! Тогда поясню ситуацию, — ляпнул кот и огляделся.

Амарелло корчил многозначительные рожи, напоминая об осторожности. Шарль бурно закашлялся, пряча лицо в салфетку и роняя пенсне, Батон изобразил застенчивую откровенность:

— Мы здесь находимся в качестве наказания за чрезмерные вольности поведения, отмеченные во время прошлого визита. Стыдно признаться, экселенц.

— Я знал, что вас на время лишили выезда и был удивлен, получив приглашение от Шарля. Я правильно использую прежние имена? Ведь в смысле внешности вы остались почти полностью верны себе. Или этот маскарад ради ностальгической вечеринки в мою честь?

— Традиция, экселенц, — развел руками Шарль. — С любимыми не расставайтесь — так тут говорят. Нас здесь любят, мы любим их, вас… — Шарль от волнения запутался и смахнул слезу… — Столько всего пережито вместе…

— Объясняю толково и по порядку, — вклинился Амарелло. — Нас лишили выезда, экселенц, но мы здесь. Это не выезд, это — ссылка. Мы на трудном фронте, на передовой линии разведывательной войны. — Он смиренно вздохнул, глядя на стол. — Форма одежды — свободная. Шарль офигенно нарядный, Батон оттягивается в котовом прикиде, если время от времени по долгу службы не изображает голливудский фак-символ. А я… говорят, мне идет алое с золотом… — Амарелло смутился, отряхивая с мундира живописные мазки криветочного коктейля.

— Скромная трапеза организована, конечно же, по случаю вашего визита. — Шарль довольно оглядел щедрый стол. — Мы не знали, каковы ваши кулинарные предпочтения на сей раз и на всякий случай предложили широкий ассортимент. Сами же застольем не злоупотребляем. Наш девиз: диета, воздержание и неустанный труд. Никаких былых сумасбродств, никаких фантазий, экселенц. Тишайшие, незаметнейшие, смиреннейшие бойцы невидимого фронта.

— Угу. — Подозрительно глянул Роланд. — Впечатляющая команда. И в таком виде — без сумасбродств?

— Естественно, приходится слегка прихорашиваться при исполнении задания. Разведывательные операции требуют конспирации, — строго объяснил Шарль. — Вчера я выбрал удачный имидж для участия в банкете Всемирного братства. Батон ловко фиглярничал, изображая киноактера, особенно тут модного…

— Да я в самом деле жутко на него похож! — кот, мгновенно преобразившись в симпатичного юнца, одетого по пляжному в черную майку и цветастые бермуды, отбросил со лба густые русые пряди и чмокнул себя в загорелое плечо: — Мм —! Очаровашка!

— Тоже мне — Ди Каприо! Ты курнос, рыж, непозволительно толст. «Титаник» затонул бы без всякого айзберга, имея на борту такого увальня. И одет кое-как. — Фыркнул Шарль, неодобрительно сверкнув пенсне в сторону застиранной маечки, обтягивающей плотный торс «фак-символа».

— Зависть, экселенц. — Смиренно опустил рыжие ресницы Батон. — Супруги Беласко ни минуты не сомневались, распознав любимого актера под вымышленной фамилий. И справился я с ролью, скажу без ложной скромности, потрясающе. Вот только диву даюсь, как это прелестную Аму Релло не выкинули с позором из своего клуба приспешницы Лолики Ширински!

— Однако, вы активно взялись за дело. И такой диапазон вмешательства… Ведь речь идет, как я понял, о выполнении некоего задания? — Уточнил гость. Троица переглянулась. Возникла пауза.

— Ах, экселенц, трудно привыкнуть к тому, что вы задаете вопросы не с подковыркой, то есть, без иронии и умысла подшутить над нами, а обычно что бы получить на них ответ, которого вы не знаете. — Таращил недоуменные глаза Бо Тоне.

— Непостижимо! — всплеснул руками то ли обрадованный, то ли обескураженный Шарль. — Вы в самом деле лишились возможности читать мысли, экселенц…

— Таково одно из условий моего Визита — максимальное приближение к психофизическому статусу обычного землянина. Что за скорбные лица? К чему эти ахи и вздохи? Я в восторге от своей заурядности! Откровенно говоря, чрезмерная умелость пресыщает. Достали меня эти привилегии! Все есть, все можешь — и при этом кругом виноват. Требования немыслимые. Работа на износ. Обыкновенный человек — это так трогательно! И звучит гордо, — шатен поднялся, пружинистой походкой подошел к окну и распахнул шторы. Тут же Кот с рьяной поспешностью задул свечи и плечистый силуэт коротышки вырос перед гостем, заслоняя его от незримой опасности.

— Экселенц! Умоляю, отойдите от окна, здесь в моде ружья с лазерным прицелом. Вам нельзя рисковать! — просипел Амарелло, тараща глаза и тесня неосмотрительного визитера в глубь гостиной.

— Вижу, вы неплохо осведомлены относительно местной ситуации и моей миссии. Впрочем, ничего удивительного, все почти как в прошлый раз при аналогичном задании. Минуло всего лишь пятьсот лет. Я прислан на тех же условиях, — шатен расположился на диване у камина поближе к кофейному столику с бокалами и фруктами. — Раз уж мы собрались, то стоит поболтать. Ничего, если я погрызу фисташки? От перевозбуждения. Тянет к великому деянию, прямо руки чешутся, а заняться нечем. Увы, ни нашего всевидящего зеркала, ни девиза о ненависти и мщении, ни даже моего любимого кальяна у нас здесь нет.

— Хрен с ней, с ненавистью, но кальян, экселенц… Почему вы отказались от маленького удовольствия? — Бо Тоне, спешно обросший шерстью и соответствующими деталями котовости, услужливо вытянулся столбиком у кресла на задних лапах.

Преображенный Роланд, а это, конечно же, был он, озадаченно посмотрел на кота и рассмеялся:

— Отставить церемонии! Сейчас вы не слуги, а я не хозяин. Не руководитель операции и даже не учитель. Один из вас.

— Это немыслимо, экселенц! — горячо заверил кот, прижимая лапы к пушистой груди.

— Да бросьте вы деликатничать, присаживайтесь, друзья! Право, глупость какая-то… Так хочется поболтать в тесном кругу. — Роланд кивнул на диван.

— Не можем, — произнес стройный хор.

— Старайтесь. Я же вот прост и демократичен. — Он засунул в рот крупную сливу и промычал: — Приказываю составить мне непринужденную компанию.

Первым присел на диван кот, за ним, с бокалами переместились остальные.

— Так я о кальяне. Хорошая была вещь, нужная в общении. Помню, как лично спас его из пламени, — вернулся к прерванным воспоминаниям Батон. — И кому он, спрашивается, мешал?

— Излишество. — Роланд выплюнул сливовую косточку в камин и взялся за румяное яблоко. Все с изумлением наблюдали, как смачно вгрызлись в мякоть его молодые зубы, пренебрегая помощью фруктового ножечка. — Будь проще и народ к тебе потянется. Таков мой девиз. Ну, конечно, здоровый образ жизни, витамины и непритязательная заурядность во всем — вы же видели мои чемоданы. Как вам, кстати, моя внешность?

— Вполне. Женщинам такие нравятся. Надежный, здоровый, симпатичный, немного смурной. И в общих чертах соответствует привычному для нас облику, — одобрил Шарль, несколько засмущавшись броскости собственного туалета.

— А шарм? — Роланд подставил лицо свету каминного пламени. Багряный контур очертил строгий профиль индейца, на скулах заиграли упрямые желваки, а в очерке мягких губ обозначилась неожиданная нежность. — Меня убеждали, что выделили море шарма и даже накинули в придачу некую изюминку. Образоделы нашего департамента, имиджмейкеры то есть, здорово попотели, выводя из совокупности человеческих черт нынешнего исторического периода наиболее подходящий для проведения миссии типаж. Я согласился на все предложения, лишь уперся, когда увидел русые кудри и голубые глаза. Ну не могу я с голубыми, если даже они вызывают наибольшее доверие.

— Светловолосый смугляк с голубыми глазами… М-м… — Вот это была бы завлекалочка! Дамы ходили бы за вами косяком! — всплеснул руками Батон. Кто отсоветовал?

— При чем тут смугляк? Если бы! Все надо было брать в комплекте. Они хотели упаковать меня в нежную, плохо загорающую кожу северянина. Да к тому же предложили усы, бородку, мягкие ляжки музыкального вундеркинда. Мол, типаж мачо сильно скомпромитирован киношниками и трансвеститами. Тонко чувствующая дама на него не клюнет. А вот от ляжек впадет в экстаз!.. Увы, конфликта избежать не удалось.

— Представляем, экселенц, как не легко вам пришлось в подборе внешнего фактора, — сочувственно кивнул Шарль, освободившийся под предлогом жары от своего вызывающего пиджака и даже расстегнувший длинноухий ворот атласной сорочки. Амарелло предложил ему дамский веер из страусовых перьев, каким пользуются опереточные примадонны при исполнении коронных арий, но Шарль с брезгливостью отклонил вещь. Роланд, не обратив внимание на суету, продолжил рассказ:

— Они пошли на компромисс, но заявили, что снимают с себя ответственность за результат при таком оформлении харизмы. А я потребовал в качестве компенсации двойной шарм. И вроде получилось! Уже опробовано! Огрызок яблока полетел в камин.

— Ба! Два дня на Земле и… все уже определилось!? — изумился Шарль.

— Ну, не все. Однако кое-что вырисовалось с полной определенностью не поверите, друзья… — Роланд сделал интригующую паузу и объявил: — Мне страшно нравятся женщины!

Компания изобразила восторг и понимание, скрывая замешательство: привыкнуть к юному облику и совершенно непосредственному тону своего всемудрейшего, ироничнейшего патрона было не просто.

— Извольте, я объясню, — прихлебывая вино, помолодевший, неузнаваемо изменившийся экселенц, взялся за кисть лилового винограда.

Хорошо информированная относительно случившихся с ним перемен троица не могла скрыть удивления, тараща глаза на раскованного паренька, не обремененного комплексами всеведения и навязчивого кодекса чертовского джентльменства.

— Я выбрал место для своего приземления методом тыка. Вот этим пальцем — прямо в глобус. Приятно, знаете ли положиться на волю случая, а не ждать, когда Фортуна положиться на тебя, навалиться то есть всей своей тяжестью и застонет: «Возьми меня, властвуй! Направляй, направляй…» Фу, хоть на время избавился от руководящей роли себя в распределении счастливого случая. — Роланд ловко сплюнул виноградные косточки в камин, распустил длинные влажные волосы, растрепал их, запустив в шевелюру пятерни. — Пусть сохнут, — и утер нос быстрым движением тыльной стороны ладони — юный шалопай, переполненный бурлением жизненных сил.

— Ой, экселенц, шарм есть! — обрадовано захлопал в ладоши кот.

— Ткнул я в глобус и попал прямо в Трансазиатский экспресс! Являюсь ба, он уже ждет отправления на вокзале в Бангкоке! Ладно, думаю, попутешествую. Присмотрюсь, расслаблюсь, почитаю прессу, осознаю себя как личность, как полноценную физическую особь… Успел приобрести лишний билетик в первый класс и занять купе, как все люди. Лежу, сплю, ем — кайф! Никакого там ясновидения, ни малейшего представления о тернистых путях земного прогресса, ноль эмоций относительно собственной судьбоносной роли в истории и главное — полное отсутствие мужского опыта. То есть — круглый чудила. Будто родился в горах и тридцать лет провел в глухом монастыре в пылище сумрачной библиотеки, среди засушенных наставников, летучих мышей, холодных камней, растрескавшихся от ледяного северного ветра, изучая исключительно отвлеченные от житейских нужд предметы и созерцая с башни микроскопическую фигуру пастушки. Этакой сорокалетней кувалды на сто кг… В общем — пребываю в умственной прострации и совершенном окоченении телес. И вдруг — полный облом! Батюшки ты мои! За окном буйствуют тропики, солнце воспламеняет кровь, в ресторане сожрать хочется буквально все — от «а» до «я», а в брюках… извините, у нас ведь мужской разговор, — Роланд покосился на атласные тапочки Амарелло, отороченные розовым пухом.

— Маскировка это, экселенц, — смутился клыкастый, сбрасывая тапки и ставя на ковер крупные жилистые ступни с корявыми пальцами. — Устал от шпилек, а совсем отменить маскировку нельзя. Вдруг дамы нагрянут… ну, из этого самого орального общества… Я ж, вроде, по легенде разведчика, перешился.

— Не понял, — отмахнулся Роланд, возвращаясь к своему рассказу. — В общем, мужики, попадается мне классная краля… Представьте — в природе сплошное томление, над холмами разлился закат, ветер задирает её юбки вплоть до… она была в трусиках, джентльмены. Коктейль, ароматы, то да се… В меня будто черт вселился… я верно выражаюсь?

— Абсолютно по-людски. — Нервно дернув щекой, одобрил Шарль.

— Мы провели ночь вместе. Это что-то, скажу я вам, друзья… Полный атас, — словно пустяшное «Пепси», Роланд прихлебнул из бокала вино сказочной ценности.

— Любовь?! — ахнуло разом три голоса.

— Роскошнейшая похоть! Чистейшей воды физиология без примеси того что движет солнце и светила. Изрек, кажется, Данте. Ну, тот самый, что писал про ад и рай. Так вот, об этом деле… — Роланд покачал головой. — Поверьте, игра стоит свеч. М-да, скажу я вам — у человечества есть, чем занять свободное от совершенствования общественной и природной среды время. Я подарил ей «черное солнце». Имени её не знаю и даже лица не помню — ночь же была, господа! Чистое удовольствие и никаких последствий.

— Ошибаетесь, экселенц. Последствия есть. Вашу даму разыскивают по подозрению в убийстве одного из пассажиров. Видите ли, в экспрессе произошло жуткое событие, — Шарль порылся в газетах и представил снимок. На окровавленных простынях запрокинулось искаженное ужасом лицо индуса-молодожена.

— Ах, что мне за дело? — Роланд с досадой поморщился.

— Так ведь ищут и вас! Вот уж не подумал бы, что в данной ответственной ситуации вы возьмете столь бурный старт, — с отеческой укоризной проскрипел Шарль.

— Разминка, пристрелка. Нормально все! — Роланд вскочил, роняя газеты. — И не надо смотреть так, словно меня уже уводят в наручниках за убийство или растление! Перед вами, конечно, человекоподобный экземпляр, но не до такой же степени! Меня наделили душевной чуткостью и высокой организацией той материи, которую называют здесь душой. Я тонко чувствую прекрасное, обожаю поэзию, я нежен и добр, в конце концов! Мое самое любимое слово милосердие. И никакого криминала!

— Это так опасно, экселенц! — Испуганно округлил глаза Батон.

— Они вас подставили… — гневно прорычал Амарелло.

— С такими качествами нечего делать на Земле! — скорбно вздохнул Шарль.

— Но без них я не сумею влюбиться. «Любовь — это доброта, это внутренний свет, озаряющий тебя и дарящий неиссякаемое тепло…» Так сказал какой-то вдумчивый очевидец данного явления. Видите — свет, тепло, доброта… Разве они могут возникнуть в криминогенном сознании?

— Экселенц, поймите главное: вы должны быть крайне осторожны, — взмолились трое.

— Оставьте, друзья, это смешно. У меня столь много преимуществ перед коренным населением, что я испытываю неловкость. Поверьте, мне стыдно прикидываться таким, как они, это не честно и я дал себе обещание ограничить сверхвозможности, — вдохновенно сверкнул глазами Роланд, став похожим на все портреты утопистов, будь то Томас Мор, Рылеев или Павка Корчагин.

— Экселенц, у вас впереди кошмарные две недели, зачем начинать с отказа от законных преимуществ? — плаксиво заканючил Батон.

— Давайте обсудим спокойно. — Роланд закинул ноги на кофейный столик. — Что я имею? — Возможность прямой телепортации, то есть беспрепятственного и мгновенного перемещения в пространстве. Мало того — с получением полного пакета документов, необходимых для легального проживания в данном географическом месте. Шарль позвал меня и я стартовал прямо из купе Экспресса в холл этой виллы. И как сие назвать?

— Рациональное использование стратегических возможностей. — Пожал эполетными плечами Амарелло.

— Нет! Шалость, ребячество, выпендреж. И вот, что я решил. — Роланд достал из кармана паспорт: — Эти документы останутся со мной до конца пребывания. Что конечно, усложнит задачу перемещения. А к чему мне перемена мест? Я что — президент, наемный убийца, журналист, звезда в гастрольном туре? Решил железно: от излишних перемещений отказываюсь!

— Останетесь здесь, экселенц!? — не поверила своим ушам троица.

— Не обязательно прямо тут, но буду разъезжать, как обыкновенный гражданин. — Роланд открыл паспорт: — Гражданин Объединенной Европы Корон Анима. Прошу обращаться ко мне соответственно. Только так: КОРОН АНИМА. Ударение на первых гласных. И без всяких иерархических предрассудков. Уяснили? Я вижу некоторое непонимание на ваших лицах. В чем проблема? Ксива в порядке, имя сносное, страсть к перемене мест умеренная. Буду летать самолетами, ездить в автомобилях, на поездах, пользоваться собственными ногами на худой конец.

— Ужасно, экселенц! — поник Батон.

— Натуральное мальчишество! — заявил обнаглевший Амарелло.

— При таком ограничении сроков и расширении диапазона поиска тратить время на длительные переезды совершенно неосмотрительно, — с придельной деликатностью аргументировал Шарль. — Чем вас не устраивает телепортация? Удобно, дешево, гигиенично. И совершенно никому здесь не мешает. Вы больше навредите аборигенам, если начнете оттаптывать им ноги в трамваях и занимать инвалидные места в транспорте.

— Согласен с аргументами опытного земноведа. Сформулируем это условие так: я отказываюсь от преимуществ мгновенного перемещения в тех случаях, когда речь идет о соревновательности с людьми. Допустим, мне придется принять участие в рыцарском турнире, или как-то угодить даме. То есть, вступить в равную борьбу с соперником за её чувства. И в то время, как человек, преисполненный героических намерений, будет пересекать пространство на автомобиле или скакуне, я чудом явлюсь первым, что бы перехватить приз? Стыдно, друзья и совершенно не честно. — Разгорячившись, Роланд метался по комнате.

— Сомневаюсь почему-то, что вам придется участвовать в рыцарских турнирах, — робко заметил Шарль. — И в героических намерениях гипотетических соперников — не уверен.

— Но мое решение справедливо! К тому же временно. Можно подумать, что речь идет о пожизненном заключении в условиях земных ограничений! Отстреляюсь — и снова в дамках.

— Речь идет о задании архиважном. Можно ли так рисковать? Как самый старший из вас, я настаиваю на благоразумии. Легкомыслие равносильно самоубийству! — весомо изрек Шарль, в тайне возмущенный тем, что экселенца прислали на Землю столь безоружным — слишком зелен, слишком наивен, начинен устаревшими кодексами чести, обременительными нравственными догмами.

— Успокойтесь. Отказ от некоторых преимуществ — всего лишь робкое заигрывание с людьми. Главное ведь остается неизменно — я бессмертен, друзья мои… — горько усмехнулся гражданин Корон Анима, той самой знакомой Роландовской усмешкой. — Стыдно, конечно, играть на равных с такой картой в рукаве… Но я — уязвим! Меня можно ранить и это будет очень больно… Посмотрите, я попробовал кольнуть себя тут, — он задрал брючину, обнажая колено. — Ничего! А была дырища… Впечатление вообще отвратительное: кровь, адская боль, аж в глазах темнеет. Потом все затянулось и через час вовсе исчезло. Чего же мне бояться, скажите?

— Вот этих самых отвратных явлений — слабости, боли… — поморщился Амарелло. — Они повергают в смятение, отнимают у бойца силу и волю к победе.

— Но прежде всего стоит остерегаться врачей, полиции, наблюдательных граждан! — возмутился Шарль. — Что они подумают, когда на их глазах изувеченный воспрянет, растолкав хирургов?

— Подумают, что это один из бессмертных героев популярного сериала «Горец», — решил кот. — Нормальные дела.

— Ты помешался на кино. А тут — жизнь. Военная ситуация, — отмахнулся Амарелло гипюровой дланью.

— Оставьте споры. Я постараюсь избегать врачей. И почему за какие-то пятнадцать суток меня должны непременно стрелять, резать, сбрасывать с вертолетов, госпитализировать, оперировать, арестовывать?

— Потому что здесь так принято, — сверкнул клыком Амарелло. — Это повседневная ре-аль-ность.

— Да что вы о ней такого особенного знаете, а? Ну-ка, раскалывайтесь, жизневеды.

— Прежде всего, экселенц, мы знаем, что у вас есть ВРАГИ, — едва слышно произнес Шарль.

— Они не дремлют и будут очень сильно стараться помешать вашей миссии. А вы даже не сможете предвосхитить удар, потому что никого сейчас не видите насквозь. Вы лишены всевидения, всезнания, несколько… хм… по молодости лет наивны. И ко всему прочему — физически уязвимы. Простите, если был груб, вы сами толкнули меня на откровенность.

— Вот новость — «враги»! С ними всегда были проблемы. Но ведь борьба идет почти на равных. Эти господа давно научились прятать свои мысли от инородного проникновения. Как и мы ухитряемся оставаться непроницаемыми для них. А те из наших противников, кто работает среди землян, бояться и пуль и огня. — Роланд сбросил пиджак, изобразил перед зеркалом стойку культуриста и довольно улыбнулся. — Посмотрим, кто останется в дураках.

— Вы даже не подозреваете как далеко зашла технология подлости! Они не погнушаются использовать самые грязные методы. Постараются подловить вас в самый пикантный момент, — запугивал кот, скорчив плаксивую мину многопритерпевшего страдальца. — Непостижима мерзость порока…

— Но, к счастью, ограничена информированность. Моим противникам вряд ли известно, что я имею некий особый благотворительный фонд в честь юбилейной даты. По случаю начала третьего тысячелетия мне выдали три Визы, друзья! — сюрпризно сияя доложил Роланд.

— Только три?! — ужаснулся хор.

— Три права на чудо! Да это же потрясающе, парни! Трижды я могу прибегнуть к использованию нечеловеческих возможностей, осуществить все, что захочу. Ну… кроме, глобальных вмешательств в судьбы человечества и основного задания, естественно. Я не в силах, к примеру, изменить мир, остановить войны или природные катастрофы. Не могу заставить полюбить себя и влюбиться сам. Это должно случиться самым естественным путем. Хотя он-то мне кажется совершенно невероятным… Любить кого-то — это значит отречься от себя, обрести способность умереть за другого с радостью, принять муки, позор… Полнейший бред, противоречащий основному закону выживания — инстинкту самосохранения! И ведь они идут на это с восторгом! Не понимаю… Вот где чудо, друзья мои, вот где притягательнейшая из тайн!

— Вам удалось разгадать ее! Вспомните Мастера и Маргариту! — подскочил Батон, сжимая розовые ладони. — Тогда вы говорили нам о настоящей, верной и вечной любви с большим пониманием дела. И они — физик и та девушка любили друг друга именно так!

— Припоминаю… Симпатичная, весьма симпатичная особа… Пожалуй даже, невероятно красивая! — удивился Корон. — Но тогда я чувствовал это как-то иначе… Совсем не так. Абстрактно — с отрывом от личной заинтересованности. Без, так сказать, эротического момента. М-да, интересная была крошка!

— Но вам уже не раз приходилось любить по-людски, экселенц, — осторожно напомнил Шарль. — И вы справлялись с этим делом отменнейшим образом! Сколько шедевров осталось на Земле благодаря вашему вдохновению.

— Пол тысячелетия назад… Согласитесь, даже для такого уникального явления, как любовь, срок великоват. И кроме того — чувственная память стирается начисто к началу новой миссии — таков закон. «И память покрыта такими большими снегами…» — С неожиданной грустью продекламировал Корон.

— Уж они-то законов насочиняли, мы знаем, экселенц. Запускают на Землю голенького и совершенно не вооруженного. Извольте мол, раскрепощайтесь до полной гениальности… В самом осином гнезде! — Амарелло воровато зыркнул на друзей и продолжил весьма дипломатично: — Но можно постараться вернуть прежние практические навыки общими усилиями. Ведь у вас уже восстановились какие-то отдельные функции организма… там, в поезде. Главное — ввязаться в бой. Атаковать, как только попадется достойный противник. Мы могли бы кое-что посоветовать на дамском фронте…

— Никаких советов! — Корон вновь подсел к столу и принялся нагружать тарелку. — Полная самостоятельность и непредсказуемость. Больше жевать и меньше думать. Меньше сомнений, больше уверенности. Лучше меньше, да больше — я все знаю сам. Завтра начну действовать. Извините, немного нервничаю. Прикольный, кстати, омлетик.

— Это свежие трепанги. Повышают потенцию, — заметил Амарелло, стыдливо опуская глаза. — Запаслись… на всякий служебный случай.

— Вы уже наметили, куда отправиться? — вкрадчиво прощупал почву Шарль, стрельнув в рыжего испепеляющим взглядом. — Туда, где интересней. Туда, где ОНА. Что за восхитительное мясо… Это, случаем, не змея?

— Копченый угорь. Очень калорийно… Зачем ездить куда-то, экселенц? Ведь тут как раз самое интересное! Тут такие цыпочки! Про мисс Ширински слышали? — встал за стулом Корона с услужливой миной официанта коротышка в мундире.

— Читал что-то порнографическое. Здорово она приложила первое государственное лицо!

— Чудесная девушка! — с энтузиазмом подхватил Амарелло. — Нежная, тонкая, вдумчивая. Это все прямо в её книге написано каким-то господином. И такой успех! Такой отклик широких масс! Феноменально!

Шарль незаметно дернул сводника за локоть и наступил на его босую ногу своим узконосым ботинком:

— Не станем обременять господина Анима лишней информацией с плохим душком.

— Лучше обращаться ко мне просто по имени. Ко-рон… Звучит претенциозно, но справимся и с этим, — он отшвырнул салфетку и поднялся из-за стола, завершив перекус ломтиком ананаса. — Сыт по горло. Пожалуй, пойду к себе. Представьте — засыпаю на ходу. Наплавался, наелся, наобщался. — Гость смачно зевнул. — Надо ещё просмотреть новости, почитать стихи. Спасибо за ужин, приятных сновидений.

Корон кивнул оставшимся с лестницы, ведущей на второй этаж, но не успел удалиться. К нему вкрадчиво приблизился Батон, извиваясь мягкими боками и заискивающе урча.

— Господин Анима, можно попросить вас о маленьком дружеском жесте? В знак прежних приятельских отношений? Погостите здесь ещё хотя бы пару деньков, — урчание стало похоже на стрекот газонокосилки. — Скажу почему… Извините за сравнение, у котов это происходит весной… Гормональный всплеск, какая уж тут «святость чувств и внутренний свет». Зов плоти, черных брошек не напасешься. Это быстро пройдет. Надо переждать. Погрейтесь на солнце, поплавайте в океане, прислушайтесь к организму. Вилла будет пуста, с раннего утра мы отправляемся по своим делам. Вы меня поняли, экселенц? — интимно проурчал сводник. — Можете потренироваться на предмет плотских связей.

— Неплохая идея… — Корон задумался. — Кстати, партнерша в экспрессе обвинила меня в неумелости, примитивности техники. Есть какие-нибудь вразумительные пособия в этой области? Лучше прозой и с картинками.

— Как же без них! — Шарль с готовностью достал из-под вороха глянцевых журналов толстую иллюстрированную книгу. — Мне подарили на вчерашнем банкете ясновидящие тантристы. «Кама-сутра». Там все вроде понятно.

Прихватив предложенную книгу и стопку журналов «Плейбой», Корон направился в свою спальню.

— Спокойной ночи, экселенц! Хороших снов, господин Анима! — понеслось вслед. — Мы уж посидим у камелька. Надо ещё обсудить кое-какие рабочие моменты. Текучка замучила — такая бюрократия!..

Внизу затихли, прислушиваясь к шагам на втором этаже и дождавшись хлопка двери, заговорили все разом. Спор разгорелся не шуточный. Амарелло схватил Батона за грудки, тот, глядя сверху вниз, отрывисто, с присвистом, выкрикивал колкости в адрес внешности клыкастого и высмеивая контакты с Лоликой. Клочья золотистой шерсти кружили в воздухе.

— Нельзя же так, господа! — растопырив руки, развел противников Шарль. — Я за мирные переговоры. Всегда можно прийти к консенсусу.

— А чего он подсовывает свою кандидатку? «Лолика, Лолика!» — возмущался кот. Мне тоже есть кого предъявить! Не зря работал.

— И мне. Но я же не лезу, — с достоинством заявил Шарль. — Две дивные дамы: восхитительная русская магиня и аппетитная американочка. Глубокие, всесторонне развитые, многое умеют, способны на вечную и чистую любовь. Насчет всесторонности — проверил лично посредством горящей свечи.

— Преклоняюсь, господин де Боннар! — расшаркался кот, сверкая глазами с издевательским восхищением.

— Ну уж извини, Шарло, маразм эти магини, — ощерил клык Амарелло, отряхивая мундир от Батоновой шерсти. — Давайте честно, мужики, Лолика вне конкуренции. Она плакала крокодиловыми слезами, когда говорила о любви! Ее сердце разбито! Знаете сколько стоит разбитое сердце? Десять миллионов! Это только начало.

— Я тоже плачу. У меня тоже разрывается сердце! — кот шмыгнул носом, упал в кресло и натурально разрыдался, шустро утирая мордочку лапами. Нет, я не могу больше так! Не могу врать экселенцу! Он, бедный, даже совсем не почувствовал, как мы лгали и лгали! Его самые надежные, самые преданные друзья! Я немедленно пойду к нему и расскажу всю правду.

Вскочивший Батон был возвращен в кресло мощной рукой в гипюровой перчатке.

— С тобой нельзя иметь дело, сосунок. Ты клялся на куриной ноге. Ты целовал знамя.

— Пойми, нам тоже тяжело так обращаться с экселенцем, но мы делаем это ради его же блага. — Шарль отеческой рукой погладил Батона между ушей против шерсти — по направлению к носу, словно имел дело с чубчиком школьника. — Сам он не справится, а помощи не примет. Ну разве можно преуспеть за две недели в том, что происходит крайне редко, крайне странно и лишь с избранными! Он наивен сейчас, как шестнадцатилетний юноша. Он бескорыстен, нежен, раним… Ну как здесь обойтись без вранья, вернее — без хитросплетения позитивной интриги? — Голос Шарля наполнился драматизмом. Всхлипнув, оратор не удержался и тоже расплакался, утирая слезы концом фиалкового шарфа. — Бросить одного, совсем одного в этом аду…

— Хитросплетение интриги… — хорошо сказано! — оценил формулировку взбодрившийся Амарелло. — А то заладили: «обман, обман…» Позитивно помочь надо, это факт.

— Да что мы можем? — пылко воскликнул Батон. — Сами почти инвалиды! Добиваясь этой командировки мы добровольно отказались от самых сильных своих качеств, обычных видовых привилегий. Помните Русалочку? Бедняжка так хотела попасть на Землю, так стремилась обрести ноги, что согласилась на жуткие условия: каждый шаг причинял ей страшную боль, стопы кровоточили. Кроме того, она не могла говорить! И это в тот момент, когда ей было просто позарез необходимо кричать о своей любви! — вдохновившийся речью Батон и впрямь стал чрезвычайно похож на Ди Каприо в роли Ромео.

— Хорошо. Мы лишены чистоплюйской железы, которая позволяла нам ориентироваться в людях. Выделение фермента указывало на достоинства и недостатки собеседника. Кроме того, прежде мы могли при первой необходимости обратиться ко всеобщему информационному банку и получить ответ на любой вопрос. А самое главное — с нами был мудрый и сильный экселенц. Мы играли в его команде, вернее — подыгрывали. — Шарль развел руками и вернул на переносицу пенсне. — Увы, обстоятельства изменились не в нашу пользу. Но и сейчас мы можем многое. Значительно больше, чем обыкновенные люди. У нас есть Фикция — возможность создавать правдоподобную при всей её нелепости версию, гипнотическая внушаемость, способная обмануть людей. Благодаря Фикции я проник в компанию мощных эзотериков, изображая важную персону. Амарелло, наш боевой генерал, сумел снискать доверие в женском клубе под видом дамы, а Батон очаровал каналью Беласко! Мы можем менять облик, манипулировать людьми, создавать иллюзию власти, денег, разве это не высшая мечта большинства из живущих на Земле? — торжественно завершил речь Шарль. — С такими возможностями отказаться от помощи экселенцу было бы преступлением.

— Но если он узнает, что мы лгали, воспользовавшись его временным бессилием распознать враки… Что мы вмешивались, несмотря на его запрет, что притащились сюда из-за него всеми правдами и неправдами… — Батон поднял плачущие глаза, так дивно выписанные на полотнах Сурбарана у кающихся грешников и даже святых. — Он никогда не простит нас… и отречется, за это самое «хитросплетение интриги».

— А я вот ещё что думаю… — Мрачно начал Амарелло, задумчиво ероша огненные патлы. — Представьте на минуту, случается ведь такое, что вредят не враги, а друзья… Вот мы взялись за дело, решив, что знаем как лучше… Вернее, кто лучше подходит из дам. А если… если осечка? Если мы все обмишуримся?

Батон нахмурил лоб, топорща длинные белые «брови».

— Заварится такая каша… — пророчески изрек он. — Полный бардак.

Шарль долго сидел, сжав виски ладонями и наконец вздохнул:

— По крайней мере, экселенцу будет не скучно.

Минут пять в гостиной было слышно лишь потрескивание огня в камине. Кот нарушил молчание:

— Я хотел напомнить о самом злостном условие, которое нас заставили принять, отпуская на Землю.

— Помним, — остановил его Шарль, мучительно кривясь всем узким, восторженно-печальным лицом. — Помним, дорогой. Но стараемся забыть.

Вздохнули хором, как группа оздоровительной гимнастики по сигналу тренера. Никто не произнес главного — добиваясь командировки, троица добровольно лишилась земного бессмертия. Случись теперь кому-либо погибнуть, это станет его земной смертью — возврат на Землю никогда уже не состоится.

— Не знаю, зачем думать о плохом, если все хорошо? — Амарелло стащил перчатки и бросил в камин: — И далась мне эта Ширински… Хотел как лучше, старался.

— Так ведь это главное, старикан! — улыбнулся ему кот. — Помните, ещё в Москве Шарль назначил нас в должности? Если не ошибаюсь, Амарелло был главнокомандующим!

— Начальником ПВО и консультантом в этом ихнем… в ООН что ли. Смущенно поправил клыкастый.

— Вот и будем называть тебя генералом, а? — Батон протянул лапу. Генералом широкого оборонного профиля и мощного стратегически наступательного фаса.

— Поддерживаю. — Ладонь Шарля легла рядом.

— Ну пусть, раз вам хочется, — согласился Амарелло, заливаясь багровой краской. — Я и без того решил, что буду вас все время спасать. — Корявая пятерня потомственного пролетария бесовских дел припечатала союз дланей. Один за всех…

— А все — за одного! Клевый получился девиз! — просиял Кот. — Что-что, а изобретать-то мы ещё можем!

Оглавление

1. ПРОИСШЕСТВИЕ В ТРАНСАЗИАТСКОМ ЭКСПРЕССЕ

2. БЕДНЯЖКА РОЗМАРИ

3. ЖЕНЩИНЫ И ФРУКТЫ

4. ТАЙНАЯ ЖИЗНЬ ЛЕОНАРДО ДИ КАПРИО

5. ЗАГОВОР ОБРЕЧЕННЫХ

6. СЕРДЦА ЧЕТЫРЕХ