Чтобы помнили [Алия Амирханова] (fb2) читать онлайн

Детям Великой Отечественной Войны посвящается.

Величавая, могучая, бескрайняя – Земля наша – матушка! И родишь ты, и взрастишь ты, и накормишь, приголубишь, успокоишь! Всё ты видела, всё ты знаешь. У тебя на глазах убиваем мы, друг друга. Уничтожаем с любовью взращённое тобой, изощряемся в бесстыдстве. Почернела ты от горя и стыда, но вновь слёзы вытерла, духом воспрянула. Сколько ж можешь молчать ты, всякий раз прощая нас? Брожу я по полям твоим, пшеница колосится, золотым блеском глаза слепит! Луга пестрят разноцветьем, соловьи поют, воробьи чирикают, пчёлы жужжат. Словно не было войны, но ведь была!

Тридцать миллионов человек погибли в этой самой ужасной войне мира. Десять миллионов из них – солдаты.

Остальные: женщины, дети, старики. Концлагеря, газовые камеры, опыты, которые проводились на детях – вот лицо этой чудовищной войны! Война была настолько жестокой, что люди хотели выжить лишь для того, чтобы рассказать….

Не прощай нас, Земля-матушка! Тереби нашу память! Приняла ты детей наших, погибших в этой войне. Травой выстлалась, словно одеялом укрыла. Каждого поимённо помнишь! Расскажи нам, чтобы и мы, люди, о детях своих помнили, когда хватаемся в ярости за оружие, когда громим и убиваем. Тереби нашу память, чтобы помнили! Должны помнить, обязаны….

Иду я по Земле нашей босыми ногами. Холмики всюду! Сколько же их!.. Наклоняюсь над одним и спрашиваю:

– Кто здесь?

– Мы, я и братик мой Лёнечка. Мы вдвоём остались, когда мамку нашу фашисты повесили за то, что партизан укрывала… Папка на войне.

– Мамку-то, как звали?

– Демчиха.

– Значит, отец Демьян?

– Ага. Мы от голоду умерли, когда одни остались. Страшно было…, есть очень хотелось. На улице снег…, холодно. Мне три годика было, Лёнечке – год.

Спите спокойно, родимые!

Иду дальше. Слёзы глаза застилают. Каждый холмик к себе зовёт, ручки тянет!

– Кто здесь?

– Я, Бася. Мне тринадцать лет было, когда семью мою еврейскую фашисты расстреляли. Я схоронилась. Может, знаете большой куст в конце огородов? Густой–густой. Сидишь тихо, не шевелишься, нисколечко тебя и не видно. Ну, я и залезла туда. Думала, как мамка вернётся – позовёт, я услышу и выбегу. Ждала–ждала. Не зовёт никто. Стемнело, стало страшно. Так я сидела. Ещё день, ещё ночь. Сижу да плачу тихонечко. А однажды тётка одна даёт мне узелок, а там хлеб и немножко сала. Я всё съела, а потом как схватит живот. Так больно было, что помереть хотела. Как холодно стала, перебралась я в сарай. Свиньи там были, ну и я возле них.

– А как же с едой? Или носил кто?

– Так я же не показывалась никому. А ела.… Ну, там, в корыте выбирала что-то. Заметили Басеньку добрые люди. С холодами отправили её к старосте. Он хоть и старостой был, но своих не предавал. Думали, что у старосты искать не будут. Но злой рок не пощадил – ни Басеньку, ни старосту.

Метель ночью разыгралась, ветер неистово завыл. С невиданной до сель яростью стал бросаться он на столбы дубовые, словно сломать их хотел, но крепки они, не разрушить их и в бессилии своём с прощальным горестным воплем к утру – затих. А ближе к обеду привели к тем самым столбам Басеньку и старосту. Приказали на постамент взобраться. Для девочки верёвка высока была, потому табурет на постаменте поставили. Басенька взбежала первая, сама на табурет взобралась, и сама петлю на шею накинула. Стоит так и смотрит в глаза фашистам: доверчиво, наивно смотрит. Фашисты, что внизу стояли с автоматами – довольно заулыбались. В душе над девочкой смеялись, что ребёнок совсем ещё – не понимает, что значит смерть – торопится. С той самой злорадной улыбкой один из них к Басеньке и подошёл. Всё в глаза ей смотрел. Секунда…и нога фашиста с той самой улыбкой на губах, сильно толкнула табурет и….Не будет уже никогда улыбаться Басенька, не будет в куклы играть, за партой сидеть не будет, невестой никогда уже не станет… Обоих повесили!

Слова не могу вымолвить. Великое горе безмолвствует….

Иду дальше. Васильки синь свою с небом сравнивают. Песней жаворонок заливается.… Но не до радостей мне сейчас. Из холмов, что вокруг меня, обелиски выросли. И ребятки наши в круг собралися и поведали мне свой печальный сказ.

Было это в Селенцах, что в Белоруссии. Заняли фашисты – это село. Все здоровые мужики ушли на войну. Женщины, дети да старики остались. Старостой в селе был Каин, прозвище у него такое. Немцам продался. Много бед он принёс людям, своим же сельчанам. С усердием служил он фашистам. Был в селе учитель – Мороз Алесь Иванович. Старый был, больной ногами. Он продолжал вести уроки в селе, но Каин проклятый, донимал учителя и учеников обысками, доносами. И тогда решили мальчишки – горячие бесстрашные сердца – остановить Каина.

Однажды Каин с двумя другими полицаями и немцем-водителем собрались было ехать по делам в соседнюю деревню. По дороге они должны были пересечь мостик. Тот-то небольшой был, но высокий. Ребята, узнав про это, подпилили столбы у моста. Не совсем, а так, чтобы человек или конь могли пройти, а машина нет. Подпили – и разойтись бы! Затаиться! Но молодость своей горячностью славится. Двое из ребят решили остаться, посмотреть, чем дело закончится. Машина с Каином, как и задумывали, проехать не смогла, перевернулась. Немец-водитель умер, а Каин и двое других полицаев спаслись, они-то и заметили, как в кустах мелькнула фигурка ребёнка – больше ничего не удалось им увидеть. Но и этого оказалось достаточно. Проклятущий Каин в деревне всех наперечёт знал, кто с кем дружит, кто его ненавидит и не скрывает этого. Те ребятки впятером всегда держались, дружили в общем.  Схватили немцы всех их, пятерых, которые засаду немцам устроили, заперли в амбаре. Стали учителя их искать. Мороз Алесь Иванович мог спастись, но не бросил своих учеников, сам к немцам пришёл.  Избивали, голодом морили учителя и его учеников пять дней, а потом повесили. Всех! Учителя Алеся Ивановича, близнецов Кожанов – Остапа и Тимку, Смурого Колю и однофамильца Смурого Андрея, Бородича Колю. По четырнадцать лет ребятам было. В знак памяти и любви односельчане своим детям и учителю обелиск поставили. Низкий поклон и вечная вам память, мальчишки!

Боже! Горя-то сколько! Не могу идти, на коленях ползу. Детские голоса, сердце в клочья разорвали.

– Я тут…

– Мы здесь….

– Мы тоже были…., – слышу я отовсюду.

Наклоняюсь ближе к земле и спрашиваю.

– Кто здесь?

– Я ночью умер, я Коля, мне восемь лет. Из Ленинграда я. Заворот кишок. От голода спасался. Умер от переедания. Тайком съел лишнее.

Тельце ребёнка с дикую уточку величиной. Положили в маленький гробик – в вечную колыбель его. В могилку воткнули палку со звездой. Здесь звезда положена.

Пала на колени, руки вверх подняла, закричала:

– Господи, как ты мог допустить такое?! Аль не жаль было детей малых?

А он мне в ответ.

– Ты мне вот что скажи. Мало ль войн на Земле было? Мало ль вы детей безвинных погубили? Остановило вас это? Нет нынче войн на Земле? То-то же оно! Пока сами за ум и сердце не возьмётесь, не быть миру на Земле! Встань с колен, иди и слушай. И услышьте вы все, наконец, плач детский! А я каждому ребёнку, павшему жертвой в той страшной войне, на небе звёздочку зажёг и его именем назвал.

Встала я и пошла, каждому холмику поклоняясь.

– Кто здесь?

– Это я, Лида Матвеева.

И передо мной предстала шестнадцатилетняя красавица. Русая коса до пояса. Если запоёт, соловей умолкает! Певицей хотела стать…. А в голубых глазах грусть безмерная и печаль.

– Как же так?! Можно ли своих выдавать?

У меня спрашивает. И не дожидаясь ответа, рассказывает:

– Я у тётки была, что под Москвой живёт, когда немцы деревню нашу заняли. Лютовали очень! За содействие и укрывательство наших солдат полагался расстрел. Однажды все немцы  на задание выехали. А тут как раз двое наших танков в деревню заехали. Все жители по домам сидят, носа не кажут. А танкисты уезжать и не думают. Ну, я и вышла к ним. Всё рассказала, сколько их, в какую сторону немцы уехали.  Ребята наши в другую сторону поехали. Не знала я, что полицай, как только танки в деревню заехали, к немцам побежал – сообщить. Вскоре немцы приехали, стали спрашивать, кто танкистов предупредил? Старушки, “молокане”  наши же, меня и выдали. Разве так должно быть?

Что я могла ей ответить? Что в минуты испытаний всё гнилое из человека и лезет. Избили жестоко девушку немцы. За ноги к танку привязали и через всю деревню к липе, что на самой окраине деревни стоит, протащили. На ней и повесили.

Лида Матвеева светлой и чистой души девушка. Подняла вверх голову: знаю я, одна из звёздочек на небе Лидой зовётся. Жаль, очень жаль, что погибла девушка с болью в сердце о человеческом предательстве. Нет, Лидочка, нет! В своём большинстве люди не такие, они больше на тебя похожие. Оттого и в этой войне победили!

…. В одном из греческих транспортов был доставлен детский дом с еврейскими детьми. На железной платформе эсэсовцы хотели отделить от детей, прибывшую вместе с ними воспитательницу, гречанку. Она категорически отказалась оставить детей одних, хотя к этому моменту всем прибывающим была уже очевидна, ожидающая их участь. Не подействовали ни уговоры, ни угрозы, ни попытки насильно увести её. Она могла спастись! Но добровольно вместе с детьми ушла в газовую камеру.

Слёзы глаза застилают, но иду дальше. Тороплюсь, хочу побольше детишек выслушать. Наклоняюсь к холмику и спрашиваю.

– Кто здесь?

– Это я. Марат Казей из Белоруссии.

Мальчишка ещё совсем, тринадцать лет. О мамке рассказывает, слёзы сдерживает. Мужчине не пристало плакать. За два дня повзрослел.

– Когда мамку фашисты в амбаре заперли за помощь партизанам, всё надеялся, что отпустят, – начал свой печальный рассказ Марат. Что ночами не спал, в подушку плакал, рассказывать не стал. Не стал рассказывать, что повесили мамку у него на глазах. И оттого, что ничем ей помочь не смог, сердце в груди мальчика умерло, не вынесло боли – в камень превратилось. Рассказал лишь, что ушёл в партизаны и в тринадцать лет стал полноценным бойцом. Он был очень смышленый, и его зачислили во взвод конной разведки. Воевал он полтора года. День в день. Отчаянным был бойцом. Ходил в разведку как в одиночку, так и с группой.  Скромный был, постеснялся рассказать, как однажды пошли они с группой в разведку на разъезд. Туда прибыл эшелон с оружием. Добравшись до разъезда, затаились. Марат вызвался пойти первым и всё разузнать, надеялся, что его не заподозрят. Ребятишки на железной дороге не редкие гости были, уголь собирали.

Марат сразу же приметил одного из обходчиков и решил к нему подойти. Рисковый был парнишка. Обходчик был старик. Сын у него в соседней деревне был полицаем. Боль и стыд за сына съедали его сердце, как червь яблоко. Не мог он своим односельчанам в глаза смотреть, оттого и ушёл на разъезд. Когда Марат к нему подошёл, тот сразу смекнул, что от партизан. Всё рассказал мальчишке: сколько вагонов с оружием, сколько немцев на разъезде. А когда ушёл Марат, вслед перекрестил мальчишку.

– Господи, убереги мальца! Забери мою жизнь и жизнь моего сына, нет у нас права по Земле ходить, – утирая слёзы, причитал старик.

А Марат тем временем к своим добрался, и давай их уговаривать взорвать эшелоны. Дождались они сумерек. Немцы отдыхать ушли, лишь караульных оставили. Группе этого только и надо было. Заминировали и только собрались уходить, как караульный заметил одного из них, и с криком: ” Партизаны! Партизаны!"– открыл стрельбу.  Пришлось эшелоны взорвать раньше времени, чтобы наверняка. О безопасности никто и не думал. Начался бой. Немцы понабежали. Многих из группы ранило, Марата тоже. Разведчики оказались в окружении. Марат первым заметил, что вблизи леса немцев вроде как меньше. И взяв на себя смелость, скомандовал: ” За мной”, – и первым бросился в атаку в сторону леса.  Остальные, угадав  его замысел, побежали за ним. Они успели прорвать кольцо и уйти в лес. Тут на помощь им и ночь подоспела. За этот бой Марат получил медаль “За отвагу”. В этом бою погиб и тот старик обходчик. Увидев, что группу окружили, он выхватил у одного убитого немца автомат и начал палить по немцам с тыла. Но недолго продолжался его бой. Фашисты расстреляли старика в упор. Марат видел, как убивали обходчика, и, сдерживая слёзы, закусив губу, лишь сильнее нажимал на курок.

Марат на поясе всегда носил две гранаты. Одну справа, другую – слева. “ Одна для фашистов, другая для себя”, – серьёзно отвечал он на расспросы.

Война – огромная мельница, жернова которой неустанно перемалывают жизни людей, не щадя при этом никого!

Весеннее  утро. Ничто не предвещало беды. Выполнив задание, Марат с командиром заехали в один из домов к знакомым отдохнуть. Марат и прилёг–  то, не снимая обмундирования. Внезапно нагрянули фашисты. Приняли бой, не в привычке было отступать. Командира убили. Марат один продолжил бой. Сначала стрелял из автомата, когда патроны закончились – кинул гранату. Когда уже ничего не осталось, подпустил фашистов поближе и взорвал себя, унося с собой ещё жизни двух немцев. За этот бесстрашный бой Марату Казею посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. Вечная память тебе, юный герой!

…. С начала войны многих детей в Белоруссии эвакуировали в сельскую местность. Еврейские дети так и остались среди белорусов и русских сверстников. Весной одна тысяча девятьсот сорок третьего года в одном из совхозов минской области нацисты обнаружили целый барак с детьми, которые были предоставлены сами себе. Крестьяне носили им подаяния. Семилетние ухаживали за трёхлетними. Многие уже умерли от голода, болезней и холода. Немцы пытались выяснить национальную принадлежность детей. Не сумев это сделать, отправили всех детей на вокзал – в Минск, где, продержав без еды двое суток, стали продавать. Дети протягивали ручки, плакали, просили: “Купите, иначе нас убьют!”. Многих купили, но не всех….

Минское гетто в одна тысяча девятьсот сорок втором году, насчитывало две тысячи сто двадцать семь детей. Многие взрослые сумели выжить в гетто благодаря детям. Они проползали под ограждением и ходили обменивать одежду на продукты, собирали уголь.

Братья Самуил и Александр Маргалины, четырнадцати и тринадцати лет соответственно, работали в немецкой сапожной мастерской, где шили новую и ремонтировали старую обувь с фронта. За вынос сапог полагался расстрел. Повидав на своём коротком веку столько горя и смертей, ребята, не задумываясь, использовали свою работу, чтобы помочь друзьям и родным в гетто. Они, всякий раз рискуя жизнью, похитили несколько десятков пар сапог. Часть обуви передавалась партизанам…

Часто, только чтобы развлечься, группа немцев на отдыхе устраивала себе “забаву”. Бросали кусок хлеба, и дети, опухшие от голода, с большими животами, бежали к нему, а вслед им автоматная очередь…

Сколько детей погибло из-за таких “забав”!!!  Безымянные холмики! Не должны вы быть без имени!

Наклоняюсь к земле и спрашиваю.

– Кто здесь?

– Это я, Таня Савичева из Ленинграда.

На Нюрнбергском процессе, среди множества обвинительных документов фашизму, была представлена маленькая записная книжка двенадцатилетней ленинградской школьницы – Тани Савичевой. На каждой страничке лишь дата смерти кого-то из близких. А ведь за каждой датой стоит полная неизмеримых страданий жизнь!

– Мы не успели эвакуироваться, у нас семья большая. Никого не хотели оставлять.  Так и остались. Как выживали? Тяжело было. Дядя Вася и дядя Лёша несли службу, Лёка работал строгальщиком на заводе, сестра Женя точила корпуса для мин. Они работали и почти весь свой паёк нам отдавали. Дядя Вася буржуйку где-то достал. Как похолодало, возле неё и спали. Топили, чем придётся. Первой умерла Женя в январе тысяча девятьсот сорок второго года. Она на заводе работала, трамваи не ходили, на работу пешком несколько километров шла. Тайком от мамы и бабушки, Женя сдавала кровь для раненых. Зима в тот год особо лютая была, Женя и простудилась, лекарств не было…. Так жалко было! Мама чуть с горя не слегла. А ей бабушка говорит: “ Терпи, Мария, терпи, доченька, на кого остальных оставишь?” Она и встала.

Бабушка, та, наверное, вообще ничего не ела. Она поначалу сама в очереди за хлебом стояла, меня не пускала. Всё говорила: “Таня, ты должна выжить, должна мирную жизнь увидеть”.  Принесёт, бывало, хлеб. Разделит на всех. Свой кусочек ещё раз разделит, маме и мне подсовывает.  Мама её за это ох как ругала! Бабушка умерла двадцать пятого января одна тысяча девятьсот сорок второго года.  Она пережила Женечку на полгода.

Очень маму жалко было. Она после работы меня в очереди за хлебом оставляла, а сама на «толкучку» бегала – поменять что-то из вещей на еду. Я поначалу в школе ела, а потом мне стали выдавать детский паёк – 125 гр. Когда топить стало нечем, я очень испугалась, нет, не за себя – за маму, Лёку, они уже простывшие были. Лёка работал на заводе по две смены. Все хотели, чтобы война быстрей закончилась. Старались изо всех сил. А сил было мало, от недоедания у всех была дистрофия. Мы, школьники, по ночам на крышах дежурили, зажигательные бомбы тушили, в госпиталях за ранеными ухаживать помогали. Лёка умер семнадцатого марта сорок второго.

Мама даже не плакала, всё сидела и сидела, даже не моргала. Дядя Вася завернул Лёку в простыню и куда-то отнёс, а как вернулся, ещё несколько дней мы его видели, а потом… Он умер тринадцатого апреля.

Дядя Лёша умер десятого мая.

Мама к этому времени уже тяжело больная была. Когда мама слегла, совсем есть перестала. Я её уговаривала, а она всё меня заставляла….  А однажды мне говорит: “ Танечка, я скоро умру, ты не бойся. Домой больше не приходи, в школе оставайся. Дай слово, что выживешь”! А я плачу: ”Мамочка", – говорю, – "ты только не умирай, как же я одна останусь?” ….  Мама умерла тринадцатого мая сорок второго.  Я всё сидела возле неё, не хотела уходить. Учительница пришла насильно увела…

Савичевы умерли все. Одна Таня осталась. Её вскоре вывезли из Ленинграда. Но истощённая голодом и страданиями, она ненадолго пережила своих близких.

… Четыреста тысяч детей были в городе к началу блокады. Многих, конечно же, вывезли, но многие погибли от голода, холода, бомбёжек, болезней. Пятнадцать тысяч ребятишек были награждены медалью «За оборону Ленинграда”. С двенадцати лет ленинградские школьники, впрочем, как и московские, становились станочниками и сборщиками, выпускали автоматы и пулемёты. Они дежурили и тушили зажигательные бомбы на чердаках, ухаживали за ранеными. Свыше двадцати тысяч детей были награждены медалями за “Оборону Москвы”. А сколько из них погибло!..

Везде, где ступала нога фашиста, сеявшего смерть, разорение, – небо усыпано звёздами. И над Ленинградом, и над Москвой, и над Хатынью, и над деревней Дремлево, где фашисты заживо сожгли двести восемьдесят шесть жителей, среди которых было сто двадцать четыре ребёнка!

Небо усыпано звёздами – это дети наши на небесах. Души их чистые свет излучают. Но мы, взрослые, на небо не смотрим, звёзд не считаем. Словно кроты, света их боимся. Что же за нация такая – фашизм?

Александр Македонский завоевал половину мира.  Татаро-монгольское иго, Османская империя, Тамерлан. Сколько их было, мировых завоевателей? Но никто из них так жестоко не уничтожал мирное население. Что же двигало фашистами? Зависть! Дьявольская зависть к более талантливым, образованным, культурным.  Иначе как объяснить Освенцим, Треблинку, Майданек, Саласпилс?

В тысяча девятьсот сорок втором году в Треблинку были депортированы двести еврейских детей из детских домов. Старый доктор шёл впереди, держа за руку одного малыша. Это был известный врач и педагог Янош Корчак. Он мог спастись, но не бросил детей. И на вопрос «почему?» ответил: ”Дети важнее”.  По прибытии в лагерь, вместе с детьми он вошёл в газовую камеру.

Одному из мостов в Амстердаме после войны было присвоено имя человека, спасшего триста пятьдесят еврейских детей во время Холокоста. В тысяча девятьсот сорок втором году Меербург возглавлял подпольную антифашистскую организацию в Амстердаме. Одной из задач было спасать еврейских детей. Группа шла на хитрость. Женщины группы приносили детей, которых якобы родили от неизвестных отцов, и передавали парам, желающим усыновить ребёнка. Женщины, да и вся группа рисковали жизнью, выискивая такие пары. При любом подозрении на содействие евреям полагался расстрел. Меербургский мост – символ человеческой смелости и жертвенности во имя жизни.

Иду дальше. В небе ястреб завис, значит, куропатка, где-то рядом. Тёплый ветерок траву ласкает. Кузнечик верещит…. Всё бы хорошо, если бы не холмики! А под ними – смерть! Наклоняюсь и спрашиваю.

– Кто здесь?

– Это я, Лёня Голиков.

Говорил серьёзно, старался с хрипотцой. Мужчине не полагается звенеть. Что говорить – парню четырнадцать лет.

– Как война началась, я сразу ушёл в партизаны.

– А что мамка?

– Что, что… Не пускала! Всё причитала: «Отец погиб, брат, и ты туда же?!»

– А ты что?

– Что, что… Не послушал.

– Мать не жалко было?

– Жалко, оттого и ушёл. Хотелось быстрее день победы приблизить.

Прав был Лёня. Много он для победы сделал. Участвовал в двадцати семи боевых операциях. Лично уничтожил семьдесят восемь солдат и офицеров. Принимал участие в подрыве четырнадцати мостов и девяти машин с фашистами.

– Расскажи, за что Героя получил?

– Да вроде, как всегда, сходил в разведку…

– Ну, тогда я расскажу.

Как всегда, Лёня пошёл в разведку один, в соседнее село. Что-то там фашисты активизировались. Понаблюдал за селом – вроде как обычно. Никаких новых пополнений не заметил. Нужно было возвращаться. Вдруг он услышал шум мотора. Затаился. Не узнав, что к чему, уходить не привык.  Вскоре показалась легковая машина, да ещё без сопровождения. Пригляделся – в машине офицер. Раздумывать было некогда. Бросил гранату. Водитель умер сразу. Офицер пытался вылезти из машины, охваченной огнём.  Автоматная очередь Лёни помешала ему это сделать. Действовать нужно было быстро. Взрыв услышали в селе, через несколько минут здесь будут фашисты. Лёня кинулся к машине, дым разъедал глаза, не хватало воздуха, и тиски страха вмиг сжали горло, стало ещё труднее дышать. Несколько секунд, и охваченный паникой Лёня разрывает железную хватку смерти и, уже обуреваемый жаждой жизни, готовый всё перевернуть на своём пути, несуразно размахивая руками, в одной из которых, он держал портфель офицера, выскакивает из машины и что есть мочи, бежит в лес.  Бежит, пока хватает сил, пока несут ноги, и лишь споткнувшись о пень, упав навзничь, лежит какое-то время ещё не веря, что спасся, что успел. Успокоившись, насытившись тишиной леса, лежит ещё некоторое время, затем встаёт. Отряхивается и идёт дальше, к своим, крепко сжимая в руке портфель, осознавая силу своего характера и проникаясь уважением к себе. Ведь смог! Выполнил! И уже подходя к своим, по-мужски степенно, серьёзно, на вопрос” стой, кто идёт?” сурово отвечает: ” Свои!”.    Офицер, которого убил Лёня, был генерал-майор инженерных войск. В портфеле находились чертежи новых образцов немецких мин, карты и схемы полей, которые были заминированы и другие важные документы. За этот подвиг Лёня Голиков был удостоен звания Героя Советского Союза. Погиб он при исполнении очередного боевого задания. Вечная память тебе, боец!

Сколько их, ещё мальчишек и девчонок, вставших плечом к плечу со своими отцами и дедами на защиту Родины? Низкий поклон вам, ребята!

Иду дальше. В небе ястреб завис, значит, куропатка где-то рядом.  Солнце высоко в небе… Жарит!  А мои зубы дрожь отбивают. Кровь в жилах стынет от ужаса, услышанного…

Всякий раз малыши вновь и вновь просят меня рассказать им сказку, и я соглашаюсь.

Жила была, семья: мама, папа, дочка и сынок. Жили они в большом светлом доме. По вечерам все собирались за столом, пили чай с баранками. И вот однажды….

Меня перебивает, кто-нибудь из малышей и продолжает….

– Мы уже спали, когда к нам в дом ворвались фашисты. Они избили папу. Мама пыталась их остановить, но её ударили прикладом по голове и застрелили. Затем убили папу. Нас – меня с братишкой – посадили в машину и привезли на вокзал. Было холодно и страшно. На перроне еще были дети. Нас всех затолкали в вагон. Сколько дней ехали, не помню. Со всех щелей дуло. Братик мой простыл, у него поднялась температура. На одной из остановок его вытащили и положили на скамью на перроне. Я плакала, просила меня оставить с братиком, укусила руку фашисту. Он рассердился и расстрелял – сначала братика, а потом меня.

Я, сдерживая слёзы, продолжаю сказку.

…И тут прилетела добрая фея. Она ударила своей волшебной палочкой всех фашистов по голове. Сильно ударила! И превратились они в мышей. Понабежали кошки и съели всех мышей.

Детишки смеются, радуются, а я продолжаю.

…Фея легонько так, ласково погладила детишек, и они стали здоровыми и весёлыми. И повела она их в царство, где нет войны, где их ждут родители, близкие, где светит солнце, много игрушек и еды….

Так мы и ходим по Земле. Детишек становится всё больше и больше. Кого-то я держу за руку, кто-то держится за мой подол….

Так и идём мы, но не можем дойти! Ищем, но не можем найти – страну, где не страшно жить!..

Как же так? Почему такое стало возможным? Что за порождение – род человеческий? Может и не люди мы вовсе?!

Так и брожу я по Земле нашей – ищу ответа. Чечня, Афганистан, Ливия, Иран, Сирия, Украина… И везде слёзы детские!!!

Счастливые детские глаза – они и только они и есть та лакмусовая бумажка с помощью, которой должно проверяться общество на право называться человеческим. И ещё очень важный момент, пожалуй, самый главный – дети не бывают свои и чужие.

Вот и солнце взошло, небо синевой своей радует и так хочется верить, что взрослые люди одумаются и остановят войну, а значит будет звучать детский смех, звенеть школьный звонок и будет мир во всём мире.