Алымов [Юрий Темирбулат-Самойлов] (fb2) читать онлайн

Юрий Темирбулат-Самойлов Алымов

Пролог Середина лета 1988 года

Ничто в начале этого чудного воскресного дня, по излюбленному выражению пишущей братии всех веков, не предвещало грозы.

Безоблачное небо синело огромным шатром над головами троих молодых людей, стоявших в обнимку у края высокого обрыва с красивым названием Крутой Яр. Перед их взором мощным потоком несла свои воды великая река, воспетая многими поколениями поэтов. Разливалась она здесь на километры, особенной ширины достигая весной, в половодье, когда даже в ясную погоду трудно разглядеть противоположный берег. Казавшийся отсюда игрушечным белый теплоход, обменявшись гудками со встречным сухогрузом, безмятежно скользил вниз по течению. Лёгкий речной ветерок доносил до Крутого Яра чуть слышную лирическую мелодию, под которую на верхней палубе теплохода в медленном танце наслаждались жизнью несколько парочек празднично одетых пассажиров.

Из троицы созерцателей этого захватывающего дух пейзажа заметно выделялся огромный детина с непослушными белесыми вихрами на голове и довольно смышлёной румяной физиономией, посередь которой, чудом удерживаясь на кончике курносого веснушчатого носа, красовались старинные аристократические очки с круглыми стёклами в серебряной оправе. На мощной шее – такого же старинного серебра, как и оправа очков, цепь с крестом. Парень был одет в наимоднейший немыслимо яркий красно-бело-синий спортивный костюм из непромокаемой ткани с надписью «Adidas»во всю грудь и обут в сувенирные лыковые русские лапти.

В этой колоритной внешности причудливым образом сплеталось и непонятно как уживалось между собой казалось бы несочетаемое: откровенно крестьянское начало и – явная принадлежность к утонченно-интеллигентной, вероятнее всего творческой среде обитания; рельефная, угрожающих габаритов мускулатура тела и – добродушный, по-детски доверчивый взгляд васильковых глаз, в глубине которых при всём том читался интеллект даже более выдающийся, нежели мощные бицепсы их хозяина.

Впрочем, не менее интересной, чем визуально-портретные данные, была и биография этого молодца, без хотя бы краткого обзора которой картина рискует показаться недостаточно полной.

Лет за десять до описываемого события деревенский грамотей-самородок Ванюшка Семёнов с отличием окончил факультет журналистики главного вуза страны – Московского государственного университета имени М.В.Ломоносова и нет, чтобы как все практичные люди продолжить успех… Легкомысленно отказавшись от предложенной ему учёбы в аспирантуре с заманчивой для любого здравомыслящего выпускника перспективой уже года через три посредством практически гарантированной плановой защиты диссертации «остепениться», то есть получить учёную степень кандидата наук и остаться в Москве на престижной преподавательской работе, тут же был призван в армию на рядовую солдатскую службу. А рядовую потому, что на военной кафедре он не обучался и в этом случае высшее образование не обеспечивало автоматического присвоения ему офицерского звания. Вот так. Одно необдуманное «нет», и – …

Но золото – оно, как известно, где угодно блестит и остаётся золотом: прекрасная образованность и обладание каллиграфическим почерком помогли Ивану сразу после окончания месячного «карантина», то есть курса молодого бойца, получить должность штабного писаря в одной из образцовых войсковых частей, дислоцированных здесь же, в столице. В общении с военной элитой – так называемым «паркетным» офицерством – он приобрёл некоторый лоск, даже шарм, нисколько при этом не потеряв, однако, в физической массе тела и на восхищённые комплименты сослуживцев о богатырском сложении неизменно отвечая:

– Хорошего человека должно быть много!

Положенный по закону для данной категории призывников год службы

пролетел легко и незаметно, после чего романтичная натура успевшего всё

же соскучиться по бескрайним и прекрасным русским просторам ефрейтора запаса с «красным» дипломом отличника-журналиста в кармане Семёнова потянулась за свежими впечатлениями прочь из благополучной и комфортной Москвы в дремучую российскую глухомань.

Коллектив сельской районной газеты «Вперёд!», куда он трудоустроился на должность заведующего отделом писем, жил своей тихой размеренной жизнью, большую часть светлого времени суток занимаясь домашним хозяйством – уходом за огородами и живностью. В свободное от работы на личном подворье время в первую очередь перепечатывали в номер свежайшую «тассовскую»¹ информацию о последних событиях в стране и за рубежом да последние сводки о надоях от фуражной коровы в среднем и по каждому молочнотоварному подразделению каждого колхоза-совхоза в целом, а также о среднесуточных привесах откармливаемого в хозяйствах района на мясо скота. Руководивший коллективом редактор – старейший газетчик и закоренелый холостяк, дорабатывавший последние месяцы перед уходом на пенсию, – беспробудно пил «проклятую» и давно пустил работу на самотёк, появляясь в редакции лишь трижды в неделю накоротке для подписания очередного номера газеты в печать. С освещением официоза, то есть событий и мероприятий, регулярно происходивших в местных партийных и советских органах – пленумов райкома КПСС², плановых заседаний райисполкома, районного комитета народного контроля и громких самоотчётов райкома ВЛКСМ³ неплохо управлялся редакционный завотделом партийной жизни, он же – любящий муж секретаря райкома партии по идеологии. Секретарь по долгу службы регулярно снабжала районный орган печати всей необходимой информацией, благо через собственного мужа это получалось достаточно оперативно. Макеты газетных номеров сотрудники изготавливали по очереди, поскольку никто не хотел занять вакантную уже несколько лет, пусть и неплохо оплачиваемую, но весьма хлопотную должность ответственного секретаря, в прямые обязанности которого это входило. О компьютерной вёрстке, которая со временем значительно облегчит жизнь газетчиков всего мира, здесь пока ещё не только не мечтали, но и не слыхали.

Нашего молодого специалиста ничуть, однако, не обескуражили столь мало романтичные будни сельской прессы. Взяв за девиз известное изречение литературного классика «Нет скучных мест – есть скучные люди», он обошёл пешком от края и до края весь район и открыл целую сокровищницу интересных личностей. В основном это были старики, помнившие и коллективизацию⁴, и массовой энтузиазм всенародных строек. Когда в лихую годину на страну обрушилась страшная беда в облике немецкого фашизма, они с оружием в руках доблестно защищали Родину, с честью пройдя через горнило тяжелейшей в истории человечества войны⁵. А затем героически восстанавливали разрушенное этой войной народное хозяйство. Им было о чём рассказать потомкам, и о них было что сказать с любой трибуны. Поэтому, не ограничиваясь публикациями в своём районном «брехунке», как беззлобно-иронически окрестили местные жители газету «Вперёд!», Иван начал регулярно отсылать написанные им под рубрикой «Из одного металла льют медаль за бой, медаль за труд» зарисовки и очерки в областной центр, где эти творения без задержек печатались в разных изданиях, пользуясь всё большей популярностью и спросом.

Очень скоро творческие способности сельского очеркиста оказались достойно оценены, и он был приглашён на должность корреспондента в главную областную газету «Лесогорская правда», где за короткое время снискал себе репутацию «молодого, да раннего». Не умея быть таким как большинство, со свойственной ему, при всех талантах и достоинствах, инфантильной, расцениваемой многими окружающими как патология, прямолинейностью, Иван предельно добросовестно провёл целый ряд журналистских расследований по письмам читателей, а затем ещё и сумел оперативно обнародовать полученные результаты, явно не вписывавшиеся в общую идиллическую картину жизни страны, рисуемую в те годы советской прессой. Разразилась серия скандалов, итогом коих стало, в числе прочего, отстранение от занимаемых должностей и привлечение к ответственности, вплоть до уголовной, немалого числа мздоимцев-бюрократов. Оставшиеся на свободе их родственники, друзья и не потерявшие своих постов покровители активно взялись и долго не уставали писать многочисленные гневные жалобы в разные инстанции, требуя примерно наказать «зарвавшегося клеветника-писаку». По зову некоторых из этих жалоб приезжали с проверками важные персоны из Москвы, досконально изучившие каждую строчку, когда-либо опубликованную корреспондентом «Лесогорской правды» Иваном Семёновым. Но, как ни старались, а так и не смогли обнаружить в этих строчках ни малейшей лжи или необъективности. Данным обстоятельством Семёнов впоследствии немало гордился. От избытка энтузиазма он даже написал в качестве вольного соискателя, минуя аспирантуру, кандидатскую диссертацию о критериях объективности в советских средствах массовой информации. Защита её, правда, раз за разом откладывалась по причине беспартийности соискателя.

Дело в том, что поскольку территориальные СМИ⁶ в СССР сплошь являлись официальными органами-рупорами территориальных же партийных комитетов, а политическая партия в стране существовала только одна – коммунистическая, то, естественно, и указанная тема многострадальной диссертации была зарегистрирована по специальности «История КПСС» на одноимённой кафедре местного университета. А здесь действовали хотя и негласные, но строгие каноны: освещать на научном уровне историю, теорию и практику важнейшей, – партийной, – стороны жизни великого государства, тем более касаемо «одной из ветвей его власти – четвёртой» – журналистики, имели право только высокоидейные личности – коммунисты. Но стать коммунистом человеку с высшим образованием в этом «великом государстве» было не так-то просто. Ведь партия строителей коммунизма изначально, с самого её зарождения ещё в дореволюционной царской России и до наших дней провозглашалась как рабоче-крестьянская, поэтому и всегда существовала опять-таки негласная разнарядка, согласно которой один труженик интеллектуального поля деятельности мог попасть в её ряды только в списке с несколькими рабочими или крестьянами. А точнее – после них, этот список своей фамилией замыкая. Те же, однако, не очень спешили пополнять собою безропотные ряды нужной лишь карьеристам да самой себе для бесконечного удержания неограниченной власти в государстве организации, после вступления в которую надо будет ещё и регулярно платить членские взносы. И во многих партийных комитетах необъятной страны копились очереди из образованных людей, желающих формально стать коммунистами (в душе – вопрос десятый…) Ожидать своего счастливого жребия таким очередникам приходилось порою по многу лет, но терпели, поскольку без членства в КПСС о серьёзной карьере в Советском Союзе нечего было и думать. Отдельные гениальные беспартийные самородки, сумевшие добиться на каком-то поприще даже всемирного признания, погоды в общей партийно-кадровой политике и статистике страны не делали. Так и оставалась пока без движения незаурядная по содержанию и высококачественная по исполнению научная работа, успешно прошедшая многократные тщательные обсуждения на заседаниях кафедры и учёного совета и имевшая благожелательные отзывы всех необходимых инстанций.

Такое положение дел мятежную душу одарённой личности не устраивало. И начал наш герой втайне мечтать о таком госустройстве, при котором учёные степени присваивались бы за действительно научные достижения без оглядки на наличие партийного билета. Устройстве, при котором не возбранялось бы и легальное владение собственным печатным изданием со свободным изложением в нём своих мыслей, жизненной позиции. И при этом человеку способному и честному ничто не мешало бы развернуться в полную силу и, чего греха таить, может быть даже открыто разбогатеть материально…

Стоявший на обрыве под правой рукой обнявшего друзей Ивана Аркадий Синберг внешне выглядел куда более серьёзно, нежели его экстравагантный сосед-богатырь. Хотя по случаю выходного дня и без галстука, он, тем не менее, был облачён в классическую белоснежную сорочку, классического же покроя светлый пиджак, тщательно отутюженные, опять классического фасона тёмные брюки. Обуви, как и причёске, считая то и другое важнейшими характеризующими элементами внешности светского человека, Аркадий придавал первостепенное значение, поэтому, как всегда, модные чёрные туфли его блестели, а волнистые тёмно-каштановые волосы, постриженные не длинно и не коротко, подходяще в любом обществе и в любой обстановке, были уложены безупречно. Он был почти так же высок, как и Иван, но казался значительно мельче из-за некоторой худобы и сутулости на первый взгляд тщедушного, но при ближайшем рассмотрении – сильного тренированного тела. Приглядевшись к его рукам, трудно было не обратить внимание на тщательно отполированные ногти: маникюр их обладатель делал регулярно, раз в неделю после каждого посещения парной бани, и не где придётся, а в центральном городском салоне красоты. О встречах с мастером-маникюрщицей Аркадий договаривался, естественно, исключительно на нерабочее время. И не только потому, что после бани. А ещё и опасался «светиться» в очереди с дамами. Он обожал великого Пушкина за его бессмертные строки: «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей», но пока, учитывая реалии советского общественно-аскетичного сознания, предпочитал ухаживать за некоторыми частями своего тела без лишней огласки, разумно полагая, что время для этого пока ещё не настало.

Интеллигентное лицо этого молодого человека можно было назвать красивым – правильные черты, здорового цвета холёная кожа. Однако для безоговорочного определения «красавец мужчина» чего-то в нём всё же явно недоставало. Вроде бы всё при всём. Но глаза… До жути мутные, они в бездонной глубине своей таили какую-то неведомую опасность и непостижимость сущности их обладателя. И, тем не менее, именно они, являясь зеркалом души человеческой, ставили всё на свои места, как только Аркадий начинал говорить. Уже не мутный, а проникающий насквозь умный, жёсткий, холодный взгляд бесцветных зрачков этого напружиненного, как бы всегда готового к прыжку существа мог вмиг отрезвить даже изрядно пьяного собеседника. Бездумно врать обладателю такого взгляда мало кто решался.

Казалось бы, именно это качество и привело Аркадия на службу в правоохранительные органы. На самом же деле оно лишь отчасти помогало ему, а настоящим побудительным мотивом к желанию стать юристом явилось совсем другое – то, о чём Синберг вспоминать не любил: некоторые моменты срочной армейской службы. Из-за сильной близорукости (чем, кстати, и объясняется пристальная прищуренность его взгляда) призывная медицинская комиссия признала Аркадия годным к нестроевой и направила служить в конвойные войска Министерства внутренних дел СССР. Здесь воспитанный в благополучной семье школьной учительницы и врача-профессора, немало обескураженных отказом сына от поступления после десятилетки в педагогический или медицинский вуз «по стопам» родителей и избранием им тривиального в то время пути миллионов его сверстников – «сначала истинно мужская воинская школа жизни, а там посмотрим», юноша вплотную столкнулся с мрачной неприглядной изнанкой советского социалистического общественного бытия. Именно в эти два года службы он обнаружил в себе обострённое чувство неприятия той ужасающей реальности, что являлась, оказывается, неотъемлемой частью жизни его страны. Он никогда не участвовал в изуверских избиениях чем-то не понравившихся кому-то из конвоиров или просто выбранных от скуки наугад арестантов и изнасилованиях красивых арестанток, но почти ежедневно всё это видел и не мог предотвратить в силу того, что происходящее давно уже вошло в систему. Аркадий понимал, что бороться с этим в одиночку, да в жалком статусе всего лишь солдата-караульного, так же бессмысленно, как, скажем, пытаться искоренить повальное пьянство в стране принудительным лечением каких-нибудь конкретных, пусть даже и особо злостных выпивох. Его разум отказывался воспринимать виденное в камерах пересыльных тюрем: жуткую тесноту и антисанитарию, пересоленную селёдку на ужин при нехватке чистой питьевой воды, зловоние и почти полное отсутствие дневного света, глумление над физически слабыми со стороны более сильных и наглых соседей по камере. А ведь в отношении многих содержавшихся в таких условиях людей вина пока что не была доказана. Зачастую это были всего-навсего подследственные арестованные, которые, возможно, выйдут на свободу ещё до суда ввиду отсутствия в их действиях инкриминируемого состава преступления.

Имея к моменту демобилизации отличный послужной список, старшина Синберг, в порядке редкого исключения представленный перед увольнением в запас к присвоению офицерского звания «младший лейтенант», без труда получил в штабе дивизии характеристику-рекомендацию для поступления в юридический институт. К тому времени он уже был членом Коммунистической партии, причём не из карьеристских соображений, а по глубокому убеждению, что в данном качестве сможет более успешно бороться с беззаконием во всех его проявлениях.

Через четыре года Аркадий как один из лучших выпускников судебно-прокурорского факультета получил право свободного выбора сразу и ведомства, и региона, где он будет верой и правдой служить Его Величеству Закону, в то время как обычные выпускники ехали работать туда, куда их по спискам направляла распределительная комиссия. Ни минуты не раздумывая, Синберг выбрал прокуратуру как орган, осуществляющий высший надзор за соблюдением законности на территории страны, а местом жительства, к немалому удивлению однокашников и преподавателей, избрал один из «медвежьих» углов Восточной Сибири. Такое странное для многих решение отличника учёбы было обусловлено, однако, вполне объяснимой прагматичной целью – досконально вникнуть в жизнь народа на самой что ни на есть периферии, основательно понять уровень правосознания населения и власти «на местах», искоренить преступность хотя бы в одном отдельно взятом районе и, вернувшись на «большую землю», осознанно взяться как за научно-теоретическое, идейно-содержательное совершенствование всего советского законодательства, так и отработку адекватных современной цивилизации механизмов его практического применения.

Действительность повергла молодого соискателя лавров «реформатора

отечественной юриспруденции» в глубокое уныние: пытаться обеспечить полную законность хотя бы в самом маленьком отдельном уголке родной страны оказалось столь же утопично и даже глупо, сколь попробовать зачерпнуть ложку чистой воды в насквозь отравленном водоёме. Власть прокуратуры реально распространялась лишь на беззащитное большинство населения. В то же время она была бессильна против любого мало-мальски значимого должностного лица, привлечь которое к уголовной ответственности без позволения на то местных партийных и советских органов было невозможно. А позволения такие были настолько редки, что на общем фоне борьбы с преступностью приближались к цифре «ноль».

Дело в том, что начальствующие чиновники (так называемая «номенклатура») почти поголовно входили в депутатский корпус местных, а кое-кто и центральных органов советской власти, так же как практически все, за редким исключением, руководящие работники предприятий, хозяйств, учреждений, от бригадира до первого лица были членами КПСС с вытекающими отсюда последствиями: властным структурам выгоднее было оградить от наказания явного расхитителя, мошенника или вредоносного разгильдяя, чем открыто признать, что в их рядах таковые есть вообще. Если при этом учесть, что и сами прокуроры обязательно являлись членами исполкомов всех уровней и входили в руководящее ядро райкомов и обкомов КПСС, то о какой принципиальности «гарантов» законности и правопорядка можно было мечтать? Ведь хотя по закону прокурор впрямую и подчинён только вышестоящему прокурору, но как депутат и коммунист он обязан, в свою очередь, с одной стороны надзирать, а с другой – блюсти «партийную и государственную дисциплину», по-своему понимаемую обитателями совпартолимпа.

Зависимость прокуратуры от местных властей, помимо относительно высокоуровневых политико-идеологических разночтений, носила в немалой степени и приземлённо-бытовой характер: например, получение жилплощади прокурорскими работниками или уровень комфорта и объём помещений для работы самой прокуратуры в значительной мере зависели от степени дружбы прокуратуры с местной властью. Да и назначение на должность территориального прокурора обязательно согласовывалось с соответствующими партийными руководителями: устраивает или нет личность выдвиженца коммунистическую партию в лице первого секретаря её того или иного комитета. Формально запретить кандидатуру назначенца райком, горком и обком не могли, но мнение их, как правило, учитывалось.

Аркадий, прочувствовав на собственном опыте и тщательно проанализировав положение дел с прокурорским надзором в самом массовом – низшем, районном звене, счёл свои познания достаточными для объективных выводов. Твёрдо решив не принимать никаких предложений о повышении в должности, добросовестно отработав три положенных года в качестве молодого специалиста, он уволился из органов прокуратуры. Но, прежде чем окончательно уйти в науку, Аркадий решил всё-таки некоторое время поработать ещё и в сложнейшей, на его взгляд, правоприменительной

сфере – суде, с тем, чтобы пройти максимально полезную для научной

работы практику.

Вернувшись в родной Лесогорск, он был избран на должность народного судьи центрального района города. Фемиде служил самозабвенно, отдавая все силы этому полезному и интересному, хотя и далеко не лёгкому делу. Здесь было даже потруднее, чем в прокуратуре, но и на этот раз Синберг быстро заработал авторитет в коллективе и расположение начальства. Непьющий, некурящий, всегда аккуратный, с иголочки одетый, объективный в суждениях и уравновешенный, он был общителен и корректен с коллегами по работе, исключительно добросовестно относился к служебным обязанностям, не допускал крупных судебных ошибок. Аркадию Лазаревичу доверялись к рассмотрению всё более сложные дела. Но разбирательств деликатного свойства ему пока, по каким-то причинам, не поручали. Это были те малопонятные неискушённому новичку случаи, когда «в порядке исключения» требовалось, например, во что бы то ни стало увести от ответственности кого-либо из преступивших закон высокопоставленных лиц или их нашкодивших отпрысков, спасти от скамьи подсудимых какого-нибудь «повязанного» дружбой с власть имущими деятеля теневой экономики или просто разрешить гражданско-правовую тяжбу в пользу «нужного» человека или такой же «нужной» организации. А поскольку подобные «деликатные» дела возникали в этом ничем не отличающемся от других судебном органе практически ежедневно, то жизнь в очередной раз наглядно показала честному и пока ещё принципиально неподкупному Аркадию, насколько условно в его любимой стране понятие «все равны перед законом» и насколько, оказывается, сильно в святая святых правосудия так называемое «телефонное право»: слишком часто судьбу человека здесь решает не буква и дух закона, а звонок «сверху» с просьбой, иногда довольно настоятельной. Если вообще не с прямым требованием. «Наверху» же, как очень скоро выяснилось, настолько много персон, отказать которым невозможно без ущерба для своей карьеры, что правосудием в его классическом понимании повседневную судебную работу

можно было назвать лишь с большой натяжкой.

Особенно коробила принципиальную душу Аркадия профанация с тайной совещательной комнаты. Это помещение чаще всего – кабинет судьи, куда он с народными заседателями удалялся для вынесения приговора по уголовному делу или решения по гражданскому. По идее вердикт должен был рождаться взаперти при отключенном телефоне, тем самым полностью исключив контакты с внешним миром. В этом предполагалась безусловная гарантия независимости судей. Но, во-первых, для написания иных приговоров требовались целые недели и судьи были вынуждены, хочешь не хочешь, а прерывать работу и покидать совещательную комнату хотя бы затем, чтобы сходить домой переночевать, либо ограничиваться для оглашения в зале суда написанием лишь резолютивной части приговора, что делало его неполным, а значит – незаконным. А во-вторых, вынесение решений по «деликатным» делам, порученным тому или иному судье, конечно же тщательно контролировалось по телефону или даже посредством

прямого контакта начальством, что опять-таки исключало тайну совещательной комнаты.

Под гнётом не лучших впечатлений, полученных за время безупречной работы в прокуратуре, а затем и в суде, началось нечто вроде раздвоения личности многообещающего специалиста-патриота с большим потенциалом и лучшими устремлениями. Слишком многое, оказывается, выступало против его человеческой и профессиональной порядочности: общее несовершенство законодательства, изначально порочная правоохранительная система с повседневными злоупотреблениями в ней, и даже, страшно подумать, сама государственная машина в целом, позволяющая партийным бонзам и другим высокопоставленным лицам подминать под себя и подменять собою правосудие каждодневно и безнаказанно.

Так что же всё-таки главенствует в стране, – уже риторически чаще и чаще спрашивал себя Аркадий, – диктатура закона или диктат личностей, принадлежащих к когорте «сильных мира сего»? И от чего больше зависит в подавляющем множестве случаев строгость судебного приговора – от степени тяжести преступления или от степени важности персоны, это преступление совершившей? Ну, неужели мы менее цивилизованны, чем любая из капиталистических стран – наших прямых антагонистов?

К растущему его разочарованию в окружающей действительности всё настойчивее присовокуплялся парадоксальный, граничащий с откровенной еретичностью вывод: та законность, на которую уповает большинство населения страны, не очень-то касается «избранников» народа, от имени народа же этой страной управляющих. Аркадий пришёл к крамольному, но твёрдому убеждению, что сложившаяся к настоящему моменту система не имеет права называться общенародным правовым демократическим государством; что истинная, в отличие от декларируемой помпезно-плакатной, идеология государства, в котором он родился, учился, живёт и работает, насквозь фальшива, антинародна по своей сути и здравый смысл просто вопиёт о смене этого абсурдного режима на более человечный. Однако открыто порвать с системой, обманувшей его в лучших чувствах, Аркадий пока не решался…

Третий персонаж Крутого Яра того дня по имени Андрей внешне ничем особо не выделялся, разве что заметно меньшим, чем у двоих его друзей, ростом при довольно широких плечах и крепких руках мастерового человека. Но и он был по-своему привлекателен. Не сходившая с его лица приветливая улыбка и спокойный, открытый, доброжелательный взгляд внушали безотчётное доверие. Незатейливый в манерах, он и одет был предельно просто: линялые куртка-ветровка и джинсы, на ногах – кеды отечественного производства. Всё это в сочетании с некоторыми другими приметами позволяло безошибочно угадать в нём представителя рабочего класса.

Сын шофёра, Андрей уже в десятилетнем возрасте умел управлять автомобилем, сначала сидя на коленях отца, а затем и самостоятельно. Будучи от природы низкорослым и худеньким, он не мог просто взять да самоутвердиться в мальчишеской среде с помощью кулаков. Поэтому, в стремлении не быть вечно обижаемым сверстниками, своим детским умом парнишка упорно искал способа заставить себя уважать. И такой случай однажды представился. На школьном дворе часто оставался без присмотра, иногда с незаглушенным мотором грузовик, регулярно привозивший продукты в школьную столовую. В один из солнечных весенних дней на большой перемене, когда весело гомонящая толпа учеников высыпала во двор, Андрюха Селиванов на глазах у всех залез в кабину, повернул оказавшийся на месте ключ зажигания, нажал на стартёр и, выжав сцепление, включил скорость. Затем, немного поддав газу, выключил ручной тормоз, медленно, как учил отец, отпустил педаль сцепления и… поехал! Десятки пар глаз застыли в немом восторге. Это был триумф! Но настоящий триумф долгим не бывает. Не справившись с управлением громоздкой машиной, незадачливый угонщик врезался в ближайший столб и, не успев покинуть место совершения первого в своей жизни подвига, был крепко бит подоспевшим рассерженным водителем грузовика. С того дня Андрей стал одним из самых авторитетных пацанов не только своего класса, но и всей школы. Положение обязывало, несмотря на далёкую от богатырской комплекцию, принимать активное участие в нередких междусобойных драках со сверстниками из параллельных классов, а позднее – улиц и дворов. Отсутствие природных данных кулачного бойца компенсировалось растущим стремлением теперь уже не потерять так трудно завоёванный авторитет, постоять за себя, не выглядеть гадким утёнком в глазах девчонок, начинавших проявлять к нему всё больший интерес.

В седьмом классе, здраво подчиняясь насущной необходимости развития и укрепления лучших мужских качеств, Андрюха впервые пришёл в спортивный зал при Доме культуры, где старенький, но бодрый тренер-универсал дядя Анастас воспитывал районных и областных чемпионов по боксу, классической и вольной борьбе. Оказавшись удивительно способным, трудолюбивым и результативным учеником, заслуженно быстро сделавшись одним из любимцев дяди Анастаса и кумиром местной публики, Андрей неизменно выигрывал детско-юношеские спортивные соревнования в наилегчайшем весе по боксу и вольной борьбе. Тренировался с упоением, одинаково легко осваивая такие вроде бы неодинаковые виды спорта.

К пятнадцати годам, окончив восьмилетнюю школу и поступив учиться

на шофёра-профессионала, это был уже опытный спортсмен-боец, уверенный в себе, способный без особого труда отбиться от группы уличных хулиганов. В его манерах, походке, движениях появилось спокойное достоинство, взгляд и интонация голоса при общении с кем бы то ни было стали снисходительными и в то же время были неизменно приветливыми. Прилепившаяся было во время учёбы в профтехучилище кличка «Клоп», намекавшая на маленький рост, надолго отпала сразу же после того, как однажды осмелившиеся публично, при девчонках, её произнести двое здоровяков были молниеносно и красиво нокаутированы Андреем. Но, он же и первым предложил им помириться, продемонстрировав кроме силы кулаков ещё и добрый нрав. Однако далеко не всегда Андрею удавалось контролировать свои эмоции. Иногда в драке им овладевал какой-то непонятный экстаз, когда он в неописуемом восторге, с наслаждением крушил подряд всё и вся вокруг. Забывшись, Андрей подчас проявлял необъяснимую жестокость не только к соперникам, но и просто окружающим, попавшим под горячую руку. В чём потом каждый раз искренне раскаивался.

Когда подошла пора служить в армии, он уже вовсе небезосновательно надеялся, что будет не самым простым военным автомобилистом. Надежды оправдались: профессиональные водительские права, первый взрослый разряд по двум видам спорта, уверенность в себе и сообразительность новобранца Селиванова сыграли свою роль – Андрей был направлен в школу сержантов автослужбы. Вернувшись в свой полк через четыре месяца, он незаурядным мастерством в езде, безукоризненным знанием техники, исполнительностью и аккуратностью сразу же привлёк внимание самого Полковника, чьим персональным водителем, без колебаний отказавшись от должности заместителя командира автомобильного взвода, и прослужил весь оставшийся до демобилизации срок. Часто бывая с Полковником в разъездах не только по его служебным, но и другим делам, Андрей, выполняя поручения «шефа», иногда подвозил его домочадцев по их надобностям, в том числе и смазливенькую Полковникову дочку. Между молодыми людьми постепенно зародилась и переросла в нечто большее взаимная симпатия. Дело закончилось свадьбой, рождением ребёнка и постоянной пропиской Селиванова после увольнения со службы в запас в этом городе.

Поработав некоторое время таксистом, Андрей по настоянию и с помощью тестя окончил вечернюю среднюю школу рабочей молодёжи и поступил учиться на дневное отделение Лесогорского автомобильно-дорожного института. Но, после рождения второго ребёнка, ощутив стеснённость в материальных средствах на содержание растущей семьи, бросил учёбу, к которой и не испытывал большого интереса, вернулся на прежнюю работу и посвятил себя исключительно зарабатыванию денег. Трудился на износ, и однажды ночью, от усталости задремав за рулём, сбил пешехода, а когда тот пришёл в чувство, непонятно даже для себя самого зачем, ещё и жестоко избил его. Влиятельные знакомства тестя помогли Андрею избежать тюрьмы, но из таксопарка ему пришлось уйти. Водительские права при этом удалось всё же каким-то образом сохранить.

Устроившись вскоре на работу «гармонистом» – водителем городского автобуса «Икарус», в шоферской среде именуемого гармошкой из-за мехообразного соединителя-перехода между двумя салонами, Селиванов быстро освоился на новом месте. О высшем образовании и соответствующих этому уровню образования должностях уже не помышлял, но неизменно значился в числе победителей социалистического соревнования, к каждому большому празднику награждался почётными грамотами и поощрялся денежными премиями. Зарабатывал он примерно вдвое больше, чем его друзья – судья Аркадий и журналист Иван вместе взятые, но вынужден был ощутимую часть своей зарплаты тратить на покупку запасных частей для автобуса, являвшегося собственностью госавтопредприятия. Проще говоря, Андрею и его коллегам-водителям за их «кровные» деньги продавались со склада именно те запчасти, которые через органы Главснаба государство в плановом порядке выделяло автопарку за государственный же счёт. Куда уходили вырученные таким образом суммы, администрация предприятия коллективу не докладывала. Недовольных просто-напросто вынуждали увольняться. Андрей знал, что подобное творится и в других автопарках, но не считал себя способным справиться с этим безобразием. Тем не менее, он надеялся, что наступят лучшие времена, а разъеденная двойной бухгалтерией и двойной моралью экономическая система рухнет и появится новая, которая позволит честным людям жить так, как они того заслуживают.

И час настал!

Кардинальная, направленная на невиданную либерализацию перестройка жизни советского общества, объявленная новым партийно-государственным руководством на XXVII съезде КПСС в апреле 1985 года, стремительно набирала силу, ломала стереотипы не только в экономике и политике, но и в сознании людей, несколько поколений подряд живших в рамках одной-единственной, обязательной для всех идеологии. Средства массовой информации активно состязались между собой в доказывании преимуществ нового мышления и наперебой ратовали за ускорение в социально-экономическом развитии страны.

И в этом захлёбывающемся от восторга общем хоре славословий явно подзуживающе-провокационно звучала провозглашённая первым лицом государства⁷ доктрина, согласно которой в стране отныне разрешалось всё, что прямо не запрещено законом, то есть – многое из того, за что несть числа инициативных и неглупых, зачастую талантливых людей в своё время угодило за решётку. Почему провокационно, да ещё и «подзуживающе»? Да потому что отсталость и противоречивость, а нередко и абсурдность многих советских законов, сквозь прорехи которых безнаказанно проскальзывало неимоверное множество правонарушений и ранее-то, а теперь – особенно, провоцировали немало умов – от примитивно порочных до иезуитски изощрённых – на действия, никак не совместимые ни с правом, ни с элементарной моралью.

Однако, всеобщая эйфория от нахлынувшей вдруг почти не лимитируемой свободы надолго притупила какую-либо бдительность и адекватность массового сознания. Джинн, уже второй раз в этом столетии в

этой стране (первый был в 1917 году⁸), вырвался из бутылки…

… Теперь, когда спустя три года после своего начала Перестройка неопровержимо доказала необратимость вызванных ею перемен, даже самым закоренелым скептикам стало ясно: возврата к прошлому не будет. Любой более-менее на что-то способный, энергичный и амбициозный, не обязательно при этом высокообразованный и высококультурный житель страны при достаточном желании может теперь стать миллионером, общественным деятелем какого угодно уровня, и, наконец, если очень повезёт – даже и главой если не государства, то хотя бы какой-то его части, либо доходного или просто солидного его ведомства. Новая демократия открывала каждому из хоть в какой-то мере достойных людей широчайшие горизонты, огромнейшие перспективы. А ведь трое приятелей с Крутого Яра имели все основания считать себя не худшими представителями советского народа.

Романтический восторг настолько овладел стоявшими на обрыве друзьями, что им хотелось сейчас обнять весь мир. Свежий речной воздух

пьянил. Дышалось легко и свободно.

Свобода! Слово, которое наши герои с детства ежедневно слышали по

радио и по телевизору, прочитывали на уличных плакатах и праздничных транспарантах, только теперь, казалось, обрело свой истинный смысл. Все трое были искренне убеждены в том, что имеют полное право и возможность воспользоваться предоставленным Перестройкой шансом создать себе и своим близким такое светлое будущее, какое только позволят их способности. Наконец-то в родном отечестве можно стать богатым совершенно честно и открыто!

Элементарная объективность, однако же, подвигает нас обратить внимание читателя на то обстоятельство, что вряд ли хоть одного из этих троих мечтателей можно было бы назвать нищим, как по советским меркам, так и по любым зарубежным. Каждый жил с женой и детьми в приличной квартире, а у Андрея и Аркадия были даже собственные, по молодёжному сленгу, «колёса», а на обычном литературном языке – легковые автомашины, что в Советском Союзе уже само по себе служило символом благополучия. Журналист Иван личных «колёс» не имел, зато был хозяином уютной дачи на живописном берегу большого лесного озера и владел хорошей моторной лодкой. Хотя, в то же время, и богатыми они себя ни в коей мере не считали. Ведь на Западе, как теперь свободно сообщалось в прессе, судьи, журналисты и даже водители автобусов зарабатывали несоизмеримо больше. А в родимой стране, надеясь только на свою государственную зарплату, без помощи родителей, отдавших своим взрослым чадам денежные сбережения всей своей жизни, не видать бы никогда собственного автомобиля Аркадию или дачи с моторкой Ивану (Андрей – не в счёт, уж его-то собственноличные, независимые от родственников материальные возможности были повыше)…

Не в миг созревшее, но теперь уже окончательно сформировавшееся решение было единогласным: без всякого сожаления и промедления расстаться с прежним зомбированно-зарегламентированным образом жизни. Создание производственного или коммерческого кооператива на основе свободного труда свободных людей может и должно дать такие результаты, какие раньше и не снились. Так достигнем же, друзья, достойной жизни достойным путём!

Правда, все трое пока ещё не совсем ясно представляли себе, чем конкретно будут заниматься. Аркадию до зуда в ладонях хотелось открыть собственную юридическую консультацию, а ещё лучше – нотариальную контору. Иван мечтал о своей газете или журнале. Андрею снились современные, оснащённые по последнему слову техники ремонтно-профилактические мастерские автосервиса c отдельным высокоуровневым обслуживанием для автомобилей-иномарок, которых хоть пока и немного в стране, но можно ожидать в недалёком богатом будущем предостаточно. Но… и это «но» очень большое: для осуществления любого из этих желаний безусловно требовался первоначальный финансовый капитал, и немалый. Организационные трудности не в счёт. И как логично увязать совершенно разнопрофильные мечты и пристрастия каждого в единую систему, заставить эту систему эффективно работать? Учитывая, само собою, тот немаловажный фактор, что работать они хотели, без всяких оговорок, только вместе.

После долгих мучительных раздумий решили попробовать сколотить необходимый начальный капитал на сельскохозяйственном поприще как на самом, на их взгляд, простом и доступном для легкообучаемого дилетанта. Благодаря знакомствам Ивана уже было получено предварительное согласие на сотрудничество у некоторых руководителей пригородных колхозов и совхозов, в которых всегда хоть чуть-чуть, да не хватало приличной, читай непьющей или хотя бы умеренно пьющей рабочей силы. Можно было заняться откормом молодняка крупного рогатого скота или свиней. Со временем неплохо было бы построить у автострады мотель с автосервисом, рестораном, снабжаемым свежайшими продуктами с находящихся тут же, под рукой собственных животноводческих и птицеводческих ферм, фруктовых садов и овощных плантаций, и прочими услугами, привлекающими клиентов. Директор ближайшего плодопитомника предлагал выращивать саженцы плодово-ягодных культур, благо начинался дачный бум, обещавший хороший покупательский спрос по крайней мере на ближайшее десятилетие. Словом, реальная возможность создания материальной базы для дальнейших действий – под рукой. Пора засучивать рукава. Только не ленись!

Однако, мечты мечтами, планы планами, но если ты несколько часов кряду провёл на свежем воздухе да в хорошей компании, то вряд ли откажешься хорошенько перекусить. И, конечно же, естественно, что наши друзья давно уже исподволь озирались на опушку леса, где ещё утром они разбили большую туристскую палатку. Там у костра суетились молодые женщины, резвились дети. Хоть и говорят, что шашлык – не женских рук дело, но на этот раз жёны, заждавшись размечтавшихся героев дня, решились взять на себя святое действо: аромат популярнейшего яства выезжающих по выходным дням на природу, или, по продвинуто-заграничному – на уик-энды горожан щекотал ноздри так, что, наверное, икаменный истукан не устоял бы. Так вперёд же к доброй чарке и увесистому шампуру! Пора, пора «обмыть» судьбоносное решение. Такую веху в жизни и не отметить по русскому обычаю?!

Но, прежде чем приступить к приятному, трое друзей с озорством школьников и серьёзностью настоящих мужчин, не сговариваясь, по очереди взяли заранее припасённый острый нож и надрезали каждый себе руку чуть повыше ладони – там, где обычно нащупывают пульс, а затем разом соединили между собой три окровавленные раны. Слёз не стеснялись…

В это время небо над горизонтом за лесом слегка потемнело. Более сентиментальному, чем остальные, Ивану вдруг почему-то вспомнилась и тут же забылась не имеющая никакого отношения к происходящему пушкинская «Сказка о рыбаке и рыбке». Откуда-то издалека послышались глухие раскаты грома. Но ни на эти раскаты, ни на далёкие и пока редкие сполохи молний, обещавшие через некоторое время грозовой дождь, не хотелось обращать внимания: пронесёт, поди… Тем более, что в настоящий момент непосредственно над головой сияло яркое солнце, в ближней части леса весело щебетали птицы. Вопросительные же паузы в этом щебетании до беззаботно расслабленного слуха людей просто не доходили.

День выдался поистине чудесный, и его можно было считать удавшимся. Все чувства и помыслы гостей Крутого Яра были устремлены в будущее, навстречу новой судьбе. Судьбе большой и, хотелось верить, прекрасной. А значит – счастливой…

Двенадцать лет спустя

(лето 2000-го)

Дальше этого места Иван Иванович читать не мог, как ни старался взять себя в руки. Устало откинувшись в кресле пассажирского самолёта, он пытался самостоятельно справиться с удушьем, всякий раз накатывавшем на него при вынужденном воспоминании о последнем, пожалуй, безмятежном дне своей жизни. Как ему верили в тот день самые близкие для него на свете люди – дети, жена, друзья! И, что же он наделал…

Рукопись книги, унёсшая за время её создания столько жизней и разрушившая столько судеб, лежала сейчас перед ним на откидном столике, готовая к публикации в окончательном варианте. То, что с некоторых пор являлось целью и смыслом всей его жизни, как он был убеждён в течение этих двенадцати трагических лет, подошло, наконец, к своему логическому завершению: через несколько недель его труд, изданный огромным тиражом на нескольких языках, разойдётся по Европе и Америке. Множество людей лучше поймёт суть происходящего в России, а он, наверное, станет одной из мировых литературных знаменитостей.

Но зачем ему теперь известность и прочие сопутствующие успеху атрибуты, когда не с кем всем этим поделиться? После гибели по его вине всей семьи – жены и двоих детей – Иван Иванович искренне желал для себя только одного: смерти. Но и умереть он не имел права до тех пор, пока не оставит погибшим достойного памятника. Лучшим же памятником в данном случае будет всё-таки изданная книга, ценой создания которой и стала, по жестокому раскладу судьбы, их жизнь. Поэтому он и летел сейчас на итоговую, для подписания окончательно согласованного сторонами договора, встречу с известным западным издателем, решившимся опубликовать, рискуя, кроме всего прочего, и финансово, за свой счёт столь острое, возможно взрывоопасное, произведение.

Напоследок, до запуска в печать, Иван Иванович хотел ещё раз прочитать рукопись, но дело никак не шло дальше пролога, начало которого казалось ему банально-высокопарным, продолжение – нудным и многословным, завершение – опять высокопарным. Не нравилось, а исправить он ничего, при всём желании, не мог. Ни одного более подходящего слова никуда вставить не получалось. Любое сокращение ухудшало фактуру. А финал посещения Крутого Яра вызывал удушье. Вот и сейчас всё опять поплыло перед глазами, послышался детский смех, затем – автоматно-пистолетная стрельба, крики, мрак…

Пассажиры салона бизнес-класса авиалайнера «Боинг-747», в котором после принятия неотложной медицинской помощи, потребовавшейся из-за сердечного приступа, дремал этот странный русский господин, пребывали в состоянии нездорового возбуждения. Происходящее некоторым, наиболее суеверным из них, казалось дурной приметой, и они готовы были требовать досрочной посадки, чтобы избавиться от проблемного пассажира, который,

при всём том, надо признать, внушал непреодолимый интерес к себе и притягивал всеобщее внимание окружающих.

Это был крупный холёный, совершенно седой, хотя и вовсе не старый, мужчина в элегантных, с круглыми стёклами, съехавших на самый кончик носа очках в золотой оправе. Дорогой, прекрасно сшитый костюм, золотая булавка с бриллиантом чистейшей воды на изящно-небрежно завязанном шёлковом галстуке, того же высокопробного золота, что и булавка, с точно такими же бриллиантами запонки на строго классических манжетах ослепительной белизны сорочки, и прочие детали его туалета в сочетании с манерами, которых враз не выработаешь, выдавали в нём человека не просто преуспевающего, а по-настоящему богатого. Сильные ухоженные руки время от времени судорожно сжимали подлокотники кресла, затем, слегка подрагивая, бессильно расслаблялись, выдавая тревожность сна их хозяина.

Позабыв, несмотря на поздний час, о собственном отдыхе, особо активные пассажиры усиленно гадали, кем же мог быть этот непонятный русский, такой крепкий с виду, а на деле – заурядный сердечник. Если это крупный банкир или промышленник, то почему без свиты? Нет, явно не из так называемых олигархов, коим везде чудится покушение и охрана для них такая же обязательная принадлежность, как для новых русских рангом ниже – толстая золотая цепь на шее. Да и видимое внутреннее благородное достоинство этого человека исключало его принадлежность к полукриминальной «новорусской» среде.

На современного российского чиновника тоже не очень похож: для этой специфической среды неприемлемо интеллигентен, даже, можно сказать, аристократичен. Тогда кто же всё-таки этот человек на самом деле? Артист, художник, литератор? Но мелким творческим деятелем он никак не выглядит, а все крупнейшие давно известны миру. Лицом ни на кого из них и близко не похож. Учёный? Нет, слишком уж роскошен внешне.

Лет сто-двести назад гадать на эту тему вряд ли пришлось бы – любой безошибочно мог признать в нём русского барина, дворянина, аристократа. А признав, скорее всего подобострастно задал бы вопрос: «Вы какой департамент возглавлять изволите-с?» Сейчас же ясно было лишь одно – это птица высокого полёта. Дальше догадки окружающих пока не шли. Между тем возбуждение в салоне росло, уже упомянутые суеверные пассажиры начали втихомолку молить Господа, чтобы так неприятно начавшийся полёт не закончился какой-нибудь ещё большей пакостью. От них нервозность начинала как по цепной реакции передаваться остальным. В сторону Ивана Ивановича многие уже посматривали не только с любопытством, но и со всё большей опаской. Кое-кто начал развивать вслух идею о том, что давно пора бы принять на международном уровне закон, запрещающий продажу авиабилетов без предоставления покупателем медицинской справки об отсутствии у него противопоказаний для воздушных перелётов. И каково же было бы удивление приверженцев подобных законопроектов, если бы они узнали, что «сердечник», внёсший такую сумятицу в их умы, буквально за несколько дней до вылета успешно прошёл строжайшую медицинскую комиссию на предмет годности к работе в экстремальных условиях.

Для него и самого это неожиданное умирание с воскрешением в самолёте было если не шоком, то сильно в диковинку. Никогда в жизни не хворал, ни разу не пожаловался врачам ни на малейшую «болячку», и вот на тебе – сердечный приступ, да сильнейший, который мог поставить окончательную точку… Единственная догадка мелькала на задворках сознания: прощальный банкет-мировая, устроенный в его честь власть предержащими, никак не вписывался в логику событий последних лет. Тем более что именно этими людьми были инициированы публикации в центральной и местной прессе под броскими заголовками «Крысы бегут с корабля, только кто утонет первым?», «Имя ему – предатель» и так далее в честь не кого-нибудь, а именно его – Ивана Ивановича Семёнова, уезжающего сейчас из страны вряд ли только ради встречи с издателем своей роковой книги, а, наверное, навсегда. Уезжающего не в общем бурном потоке обычных для последнего десятилетия добровольцев-эмигрантов – искателей счастья на чужбине, а в гордом одиночестве после скандального публичного заявления по телевидению о том, что Родина для него стала с некоторых пор синонимом злой мачехи, с которой лучше расстаться.

Почему же он пошёл на тот банкет? Ведь от людей, сделавших из него, по определению прессы, «отщепенца, бросающего и предающего Родину горе-депутата, обманувшего надежды доверчиво отдавших за него свои голоса избирателей», можно ожидать всего, в том числе и квалифицированнейшего отравления, давно ставшего их излюбленным методом устранения противников. Как это уже не раз бывало в скандально известном Лесогорске, истинная причина безвременной кончины того или иного деятеля, отведавшего высочайшего гостеприимства, оставалась лишь предметом досужих «кухонных» разговоров-догадок. Официальной же точкой зрения во всех таких случаях объявлялись диагнозы, при которых чаще всего наступает скоропостижный летальный исход. И на самом деле всё внешне происходило именно так, как описывается в медицинской литературе. Только вот умирали как по команде именно те, кто сильнее всех мешал действующей власти, или наиболее реальные конкуренты первых лиц города и области в периоды предвыборных кампаний.

Однако, не слишком ли он мнителен?.. Не преувеличивает ли уровня масштабности своей персоны как общественно значимой фигуры? Сейчас обо всём этом думать не было сил, так же как не было и желания бороться с навалившейся слабостью. И он начал стремительно проваливаться в тёмную и тёплую бездну.

До посадки было несколько часов вынужденного безделья, и сам Бог велел расслабиться. Хорошо бы ещё и сновидения не досаждали, а они у Ивана Ивановича всегда были, что говорится, из жизни – реальные и отражающие текущие события настолько внятно и последовательно, что просыпался он нередко с уже готовым решением по той или иной проблеме. Можно сказать, думал этот человек практически круглосуточно. Погрузившись после пережитого сердечного приступа в сон, мозг его продолжал руководить памятью, а память безжалостно прокручивала, как в цветном, хорошо озвученном фильме то, от чего так хотелось отгородиться, спрятаться, но чего забывать он пока что не имел права.

Часть I.

ПОДЪЁМ

Лесогорск, конец лета 1988 г.

Алымову не спалось. Уже которые сутки подряд нещадно болели передние верхние зубы под золотыми коронками, а вернее – то, что от этих зубов осталось. Давно бы пора заменить ставшее уже немодным золото на более престижный фарфор или правильнее – металлокерамику. А заодно и удалить сгнившие остатки некоторых зубов вместе с корнями. Но при одной только мысли о зубоврачебном кресле его прошибал холодный пот.

И, тем не менее, свою внешность, хочешь не хочешь, а требовалось облагородить как можно скорее. Ведь с завтрашнего дня начиналась новая, светлая и яркая полоса в жизни бывшего спивающегося завхоза, а отныне – крупного и серьёзного государственного деятеля Адама Альбертовича Алымова. Да что там полоса – новая эра, эпоха! Теперь вся его жизнь без остатка принадлежит одной цели, ясной как день и прекрасной как любовь. Цель эта будет достигаться поэтапно, и с каждым этапом будет расти в масштабах, подобно горизонтам, которые постоянно расширяются, когда ты поднимаешься выше и выше в гору.

Пару дней назад после недолгих раздумий Алымов дал согласие занять неожиданно предложенную ему высокую должность, на этот раз окончательно и бесповоротно определившись, зачем и как проживёт он свою дальнейшую жизнь, которая до этого мало чем была примечательна. Сорокалетний весельчак и балагур, всегда любивший от души выпить и закусить, знаток и умелый рассказчик анекдотов, удалой драчун и плясун, душа любой пьющей компании и большой проказник по части женского пола, он легко вписывался в каждый новый коллектив, коих сменил за последние полтора десятка лет, с момента окончания института, великое множество.

Причина частой смены мест работы была прозаическая и во всех без

исключения случаях одна и та же – отстранение от занимаемой должности за пьянство. Поэтому способный, в общем-то, лесоинженер нигде и не вырастал выше предыдущего уровня, в лучшем случае достигая ранга второго или третьего заместителя руководителя какого-нибудь производственного предприятия районного масштаба. И в Лесогорском лесхозе, пропивая потихоньку скромную должность замдиректора по хозяйственной части, он так же, как и везде, не планировал долго засиживаться. Тем более что с началом грандиозных перемен, навеянных перестройкой в жизни страны, появилась надежда и собственную жизнь как-нибудь подправить в более интересное русло.

Масла в огонь, как говорится, подлил побывавший недавно в лесхозе и

взявший интервью в числе прочих и у Алымова журналист одной из местных газет. Побеседовав о перестроечных и ускоренческих веяниях на уровне государства, города и конкретного лесхоза, они хорошо выпили, совместив ужин с парной баней и банальным развратом с лесхозовскими управленческими работницами, по совместительству обслуживающими эту баню. Журналист рассказал немало интересного из жизни новоявленных богачей-кооператоров не только местного значения, но и столичного уровня. Из этих рассказов явствовало, что наступает поистине золотой век для людей с головой.

Алымов тогда крепко призадумался…

А через несколько дней судьба преподнесла ему подарок. Лесхоз навестила высокая комиссия, в составе которой, помимо руководителей города и области, были важные чины из Москвы. Один из этих «чинов», делегат прошедшего недавно Всесоюзного съезда народных депутатов, показался Адаму Альбертовичу знакомым. Приглядевшись, он не удержался и скромно спросил:

– Серёга, то есть Сергей Сергеевич, это ты, то есть вы?

Делегат съезда, немного растерявшись, озадаченно всмотрелся в говорящего и вдруг просветлел лицом:

– Адам, дружище!

По-мужски порывисто, крепко обнялись. Вспомнили совместную учёбу в Свердловском лесотехническом институте. Кратенько поговорили о незабываемом: однокашниках, весёлых студенческих пирушках и сопутствовавших им амурных похождениях. Договорились о встрече вечером в спецгостинице обкома партии.

Вечером и решилась судьба Адама Алымова, неожиданно ставшего частицей некоего братства, разъединить его с которым отныне могла, вероятнее всего, только смерть. Но о смерти ли думается, когда перед тобой вдруг открываются необозримые возможности, когда ты уже не один, не сам по себе, а под надёжной защитой, гарантированно сыт и скоро будешь обеспечен всем, о чём раньше мог только мечтать? И голову ломать особо ни над чем не надо, только чётко выполняй свои новые обязанности, до конца и с полной самоотдачей играй роль, тщательно прописанную для тебя умными людьми. Эти люди помогут тебе самоутвердиться, достичь высот, которых вполне заслуживаешь вопреки мнению окружавших тебя до сих пор ничтожеств. А ещё – дадут тебе возможность реально помочь в чём-то своим близким, родному городу и даже целой области, по своей специфике давно имевшей право на автономию со всеми вытекающими отсюда выгодами. И тогда народ поймёт и оценит тебя, Алымов, по-настоящему. Ты станешь всеобщим любимцем и авторитетом номер один!

Через день после отъезда высоких столичных гостей Адам Альбертович был приглашён на беседу в обком КПСС, где секретарь по промышленности сделал ему предложение избраться для начала вторым секретарём городского комитета партии, то есть курировать отныне всю промышленность и строительство города.

Сразу огульно соглашаться Адам, по совету своего бывшего однокашника и нынешнего покровителя Сергея, не стал. Попросил денёк-другой на раздумье. Во-первых, надо было показать свой взвешенный, основательный подход к принятию столь важных решений. Во-вторых, ему и в самом деле был страшноват резкий переход от ничем особо не обременённой разгульной жизни к строгой партийной и самодисциплине, к повседневной ответственной работе. Но и отказываться от поступившего предложения было глупо, так как второго такого случая в жизни может и не представиться. А главное, после беседы с убывшим в Москву Сергеем, являющимся теперь для Алымова чем-то вроде полубога, занимающего в столице высокую должность и вне всяких сомнений принадлежащего к какой-то глубоко законспирированной таинственной силе, наверняка влияющей нынче на судьбы страны гораздо реальнее, чем официальная власть, Адам уже себе как бы и не принадлежал. Да и не считал нужным принадлежать. Он дал Сергею слово, по сути – клятву. И был, можно сказать, счастлив.

Однако ж, для ощущения полного счастья Алымову всё-таки чего-то не хватало. Какой-то малой, но досадной в своей заковыристости малости, от которой трудно отмахнуться, на трезвую голову во всяком случае. Хотя и довольно смутно, а догадывался он, какой ценой придётся со временем заплатить за такой подарок судьбы. Ведь бесплатным на этом свете не бывает, вопреки расхожему мнению, даже сыр в мышеловке. Так или иначе, с некоторой тоской резонно думал он, платить в этой жизни приходится за всё. И тут же без возражений с этим соглашался: надо, так надо. Простым мужицким умом, подкреплённым честно полученным когда-то высшим образованием и неплохим жизненным опытом, Адам понимал, что чем больше он теперь получит от жизни, тем больше, вероятнее всего, придётся потом отдать на сторону богатств области. Но область-то большая, хватит надолго. А вот подлежит ли обратному выкупу проданная однажды душа? На этот вопрос, относящийся к более тонким материям, ответа он пока ещё не знал…

Поднявшись по привычке в полседьмого утра, так и не сомкнувший всю ночь глаз Алымов, проклиная неудачную наследственность (в его роду все были с плохими зубами), нехотя, изо всех сил затягивая время, засобирался к стоматологу. Когда через долгих два с лишком часа борьбы с самим собой – идти не идти – он уже совсем было вышел из дома, успел расслышать звонок телефона. Судя по характерному прерывистому дзиньканью, это был межгород. Возвращаться не хотелось, отчасти из-за отбивавшей всякую охоту с кем-либо разговаривать ноющей зубной боли, отчасти из-за страха перед дурной приметой: вернулся – удачного пути сегодня не будет. Но, уже дойдя до калитки, Алымов резко вспотел: а вдруг это Сергей из Москвы? И опрометью кинулся назад в дом. Телефон молчал. Но не успел Адам отдышаться, как межгород затренькал снова. Мгновенно снятая трубка тут же технически безупречно донесла до алымовского уха приятный, доброжелательный, чёткой дикции женский голос:

– Адам Альбертович? Доброе утро! С Вами сейчас будет говорить Сергей Сергеевич. Вы готовы?

– Слушаю! – претендент на звёздную карьеру вытянулся перед телефонным аппаратом как солдат перед генералом. Да так и простоял весь разговор.

– Адам, слушай внимательно. Возникли тут небольшие нюансы с твоей новой должностью.

– Сергей… Сергеич, – у Алымова пересохло в горле.

– Поэтому к своим новым обязанностям приступишь не завтра, а чуть позже. Скажем, дней через десять, как раз с начала следующего месяца. Всё понял?

– Понял! – отлегло от сердца у Алымова. – А если кто чего спрашивать будет, как отвечать?

– Тебя никто ни о чём не спросит, на работу выйдешь, как образцовый школьник, утром первого сентября, – директивным тоном отрезал Сергей и тут же, как бы между прочим, уже тоном более свободным, близким к дружескому, поинтересовался:

– Ну, и чем в свободные дни думаешь заняться?

– Конечно же, буду готовиться к новой работе.

– А как?

– Ну-у… – промямлил Алымов, лихорадочно соображая, как лучше продолжить ответ, начатый в духе прилежного ученика.

– Хрен гну! – допустил некоторую вольность в служебно-деловом разговоре Сергей на другом конце провода. – Отдохнуть тебе надо, вот что. Политическая и экономическая ситуация в стране могут повернуться так, что вкалывать не разгибаясь нам придется неизвестно сколько времени. Если хотим, конечно, стать настоящими хозяевами в этой жизни. И всё бегом, бегом. А кто не успеет туда куда надо, тот очень сильно опоздает… Мы же с тобой касались этой темы во время встречи.

– Да я не очень и устал-то, готов работать, сколько надо.

– Устанешь ещё так, что взвоешь. А если, обессиленный, не дай Бог упадёшь, то подняться уже не успеешь – моментально затопчут бегущие вслед за тобой. Настоящая, самая главная, драка пока не началась, но поверь, будет жарко. Потому что, сам понимаешь, игра стоит свеч. Ох, как стоит!

Алымов понимал…

– Ладно, – продолжала звучать сочным, хорошо поставленным, уверенным в себе спокойным баритоном телефонная трубка, – обо всём этом мы ещё поговорим, и не раз. А пока, Адам, есть у меня к тебе не совсем телефонный разговор. Поэтому прошу через недельку, после отдыха, заскочить на денёк ко мне в Москву.

– А отдохну я, наверное, у своих в деревне. Порыбачу…

– Чудо ты в перьях, Адам, – опять допустил разговорную вольность Сергей, которому Алымов напоминал сейчас молодого петушка перед первой дракой: есть силушка, гонор, но мало кругозора и абсолютно никакого опыта

в боевом искусстве. – О рыбалке в деревне нам с тобой до неопределённого

времени придётся забыть. Поедешь в Сочи.

– На Сочи я ещё не заработал, Сергей… Сергеич. А расчёт в лесхозе получу, так семью кормить до новой получки тоже как-то нужно, – хитренький Алымов понимал (хотя и не совсем успел привыкнуть к этой мысли), что денежные проблемы напрочь ушли из его жизни на всё то время, пока он будет работать в команде Сергея, но инстинкт подсказывал ему, что просить у сильных мира сего нельзя – можешь испортить всё. Надо терпеливо ждать, когда предложат сами.

Сергей Сергеевич оценил первый пусть и небольшой, но явный дипломатический успех Алымова:

– Своё бескорыстие прибереги для рекламных трюков в будущих предвыборных гонках, избирателям ты такой понравишься. Но на деле надо быть алчным и целеустремлённым как акула в момент атаки. Иначе вожделенной добычи можешь и не ухватить. В общем, до Сочи доберёшься своими силами, надеюсь, наскребёшь на авиабилет. В гостинице «Жемчужина» номер люкс тебе уже заказан. По соседству будет жить наш человек, который снабдит тебя деньгами и поможет отдохнуть так, что на время позабудешь обо всём на свете. Рекомендую расслабиться хорошенько. Без дурных выкрутасов, конечно, а то помню я кое-что из институтских твоих приключений. Денег хватит на любые самые дорогие удовольствия, здесь ты не ограничен ни в рублях, ни в долларах. На дешёвых девок с дешёвой выпивкой не бросайся, пора уже перестать размениваться на пустяки. Почувствуй вкус к изысканному. В курс дела касаемо валютных расчётов тебя введёт тот же наш человек – твой напарник по отдыху. Безопасность обеспечит он же. С ним потом и прилетишь ко мне в Москву на разговор. И не забывай, что полноценный очередной отпуск тебе обстоятельства могут не позволить впредь очень долго. Так что уж будь добр, используй предоставившуюся возможность продуктивно. Ну, всё, с Богом!

В трубке послышались короткие гудки отбоя, а Алымов никак не решался присесть в стоящее рядом кресло, словно опасаясь проявить этим непочтительность к собеседнику. Зубной боли как не бывало. Такие перепады в самочувствии случались у Адама лишь в моменты чрезвычайно редких больших стрессов. В данном случае зубы отпустили как нельзя кстати, прямо как по заказу: казавшийся неизбежным срочный, да ещё и неоднократный поход к зубных дел мастерам-живодёрам никак не вписывался в схему предстоящих событий. По крайней мере – на ближайшую десятидневку. Адам Альбертович почуял в этом временном избавлении от наводящих на него тоску предстоящих медицинских процедур доброе предзнаменование и, достав из шкатулки в серванте пятидесятирублевую купюру, с праздничным выражением на лице отправился в кассы аэрофлота за билетом.

Москва, Старая площадь,

в это же самое время

Прежде чем пригласить в кабинет первого утреннего посетителя, Сергей Сергеевич решил отдать все необходимые распоряжения относительно Алымова, чтобы на неделю полностью отключиться от этой проблемы. Вроде бы удачный поворот событий помог в случайно встреченном однокашнике найти подходящую кандидатуру в будущие наместники в интереснейшем регионе. Но как опытный аналитик и прагматик до мозга костей Сергей Сергеевич не очень доверял спонтанным поворотам событий, даже самым, на первый взгляд, удачным.

В данном случае кадровая ошибка не смертельна, но может вылиться в потерю неизвестно каких денег в будущем. А если допустить хотя бы небольшой ряд таких ошибок, то можно в конечном итоге проиграть в главном – в борьбе если не за всю власть над агонизирующей нынче державой, то хотя бы за контроль над её весомым куском, коим может быть экономика какой-нибудь из стремящихся к отделению союзных республик, либо целиком и полностью крупный сильный регион внутри Российской Федерации, либо одна или даже несколько из наиболее прибыльных отраслей народного хозяйства той же России, которая уже в ближайшем будущем вполне может стать самостоятельным государством.

В недрах аппарата правящей партии крупнейшей страны мира, в

отличие от большей части наивных народных масс, умные люди давно понимали, что объективная реальность не оставляет места иллюзиям: колосс на глиняных ногах неизбежно должен рухнуть. Система, изобретённая марксистами, оказалась нежизнеспособной в принципе. Семь десятилетий подряд благодаря трудноизмеримым жертвам жестоко обманутого большевиками и одновременно с великим и ужасным энтузиазмом «строящего светлое будущее всего человечества – коммунизм» многомиллионного и многонационального народа созданная на крови и подпитываемая потом и кровью этого народа держава существовала довольно сносно. И даже нередко поражала недоумевающий и напуганный внешний мир уникальными открытиями и грандиозными достижениями, в том числе и демонстрирующими неслыханную военно-разрушительную мощь, обеспечившую Советам не только известный итог второй мировой войны, но и дальнейшую их независимость в военном плане. Одновременно эта махина активно занималась саморазрушением посредством непонятной для здравого ума идеологии всеобщего вранья, тотального взаимообмана и более чем странной эйфории от собственной фантастической глупости: всё вокруг – и советское, и моё одновременно… Попытки руководства СССР всенепременно «стереть грань между городом и деревней», «породнить» между собой множество зачастую разительно различающихся укладов жизни самых разных народов, а равно планы претворения в жизнь утопической идеи «всеобщего равенства», «загнивающий», по мнению того же советского руководства, Запад изначально расценивал как чудовищный, абсурдный, противоречащий законам человеческой природы эксперимент, заведомо обречённый на провал. От неминуемого краха это уму непостижимое государство до сего дня спасали лишь неимоверно богатые природные ресурсы, бездумно распродаваемые по бросовым ценам в сыром виде направо и налево, а иногда и просто даримые некоторым странам в обмен на политическую лояльность. Да плюс – полное отсутствие реальной гласности и, как следствие, – политическое невежество масс. А ещё страх. Массовый страх населения, да в душе и самих правителей страны перед безжалостностью государственной машины подавления инакомыслия…

Сергей Сергеевич, в числе немногих относительно общей народной массы индивидуумов, ещё в ранней юности сумел избежать излишней «совдеповской» эйфории и общезаданной причастности к «чувству классовой солидарности». Будучи однажды, как отличник учебы и дисциплинированный во всём остальном ученик, избран в председатели Совета пионерской дружины школы, он быстро сообразил, как выгодно быть поближе к власти. Для начала – в масштабах школы, а потом чем чёрт ни шутит. К власти, которая, называясь народной, живёт иной, более сытной и комфортной, чем большинство народа, жизнью и по иным, более мягким и гуманным, чем для народа, законам. Правда, всё это неофициально, втихую. Но если народ позволяет себя дурить, то почему бы умным людям, называющим себя будто в насмешку над массовой народной простотой народными слугами, этим не попользоваться?

Летний отдых в лучших черноморских пионерлагерях страны «Артек», «Орлёнок» и тому подобных, поездки в качестве делегата на областные, республиканские и даже всесоюзные слёты и олимпиады, золотая медаль по окончании школы – такое удачливое бытие воспринималось юным Сергеем как небольшой для начала, но закономерный аванс судьбы за его граничащее с талантом умение «держать нос по ветру».

Выбор вуза по окончании школы перед Сергеем не стоял. Ему было всё равно, куда поступать, так как по конкретным прикладным профессиям он работать не собирался – только в органах власти: партийных или, на худой конец – советских. А для того, чтобы туда попасть, достаточно окончить, желательно после любого вуза, ВПШ – высшую партийную школу. Значит, надо выбрать институт или факультет университета с гарантией поступления. С его золотой медалью необходимо сдать всего один экзамен на пятёрку, чтобы поступить вне конкурса. Четвёрка или, упаси Бог, тройка, чреваты обязательной сдачей всех остальных экзаменов и прохождением потом

конкурса на общих основаниях.

Остановившись на вузе с минимальным числом поступавших на одно место – лесотехническом институте, Сергей без особого риска оказался в числе студентов и, не слишком напрягаясь, получил по завершении учёбы красный диплом. С первого же курса он был избран в профсоюзный комитет факультета, на втором стал кандидатом в члены КПСС, на третьем, получив по истечении годичного кандидатского стажа полноценный партийный билет, избран в члены парткома института, где и прозаседал успешно до самого выпуска. Надо ли говорить, что все до единой экзаменационные сессии заканчивались для Сергея круглыми пятёрками, а его портрет не сходил с институтской Доски почёта.

И, как ни странно, почти никто из однокашников Сергея вскоре после окончания института не мог вспомнить его ни внешне, ни по фамилии. Без единого изъяна, но и ничем не выделяющееся лицо, средний рост, стандартное телосложение, среднего тембра голос логически обозначались такой же непритязательной фамилией – Серов. И студенческое прозвище «Серый» было для такой личности более чем подходящим. А то, что недалёкие умы склонны считать недостатком, на самом деле иногда оборачивается величайшим достоинством: тише едешь – дальше будешь…

Когда на последнем курсе Сергею логично засветила очередная ступень в общественно-политической карьере – ему предложили должность освобождённого секретаря комитета ВЛКСМ института – он, подумав, отказался. Институтская общественность недоумевала: как можно добровольно лишать себя таких блестящих возможностей? Ведь это прямая дорога в аспирантуру, потом – в докторантуру, а попутно – разных уровней депутатство и прочее, возможно даже руководящее членство в городских и областных выборных партийно-советских органах. Однако столь правильно думающие общественники недооценивали Серова…

В отличие от большинства пусть иногда и неплохо мыслящих, но чаще всего заурядных окружавших его людей, из-за советской политической зашоренности слабо знакомых с мировой практикой, Сергей к этому времени пришёл к полной убеждённости, что в большинстве случаев обществом фактически правят вовсе не официальные первые лица. Настоящие властители судеб стран и народов спрятаны где-то там, в тени. Первое же лицо – лишь символ, красивая кукла, крепко-накрепко связанная по рукам и ногам ежедневными, строго расписанными по часам и минутам с утра и до ночи процедурными обязанностями. И, легко просчитав свою карьеру в случае избрания секретарём комитета комсомола, что, более чем вероятно, повлекло бы непреодолимое влечение лишь к обманчивым своею значимостью «командным» должностям, он не стал тратить на этот вариант даже эмоций. А вот известная очень немногим грядущая в скором будущем возможность одному из студентов стать неосвобождённым, то есть рядовым, тихим и неприметным членом местного обкома КПСС сулила уже кое-что интересное.

Когда номенклатурная вакансия была «спущена сверху» в партком института, то почти единогласным голосованием досталась, естественно, Сергею как наиболее подходящей, безупречной кандидатуре, олицетворяющей собой передовое советское студенчество.

Быстро адаптировавшись в обкомовской среде, студент Серов через эту цитадель настоящей власти сумел ещё лучше понять расклад сил в недрах партийных органов. Амбициозных первых, вторых и третьих секретарей, которые формально отвечали за всё в своей «вотчине», периодически назначали, перемещали, повышали, снимали, а обладавшие колоссальными неофициальными связями «серые кардиналы» в это время, по большому счёту не отвечая ни за что, реально правили. И ничто не могло всерьёз конкурировать с труднопонятной, поистине мистической силой власти таких кардиналов. А ниспровергнуть это явление в СССР могло, вероятно, лишь полное исчезновение с лица земли самой существующей системы власти.

Через знакомства в провинциальном обкоме Сергей сумел наладить нужные связи в Москве и через самое непродолжительное после окончания института время успешно работал в парткоме одного из крупных столичных заводов. Спустя всего лишь год – райком КПСС, должность инструктора. Ещё через полтора – такая же должность на уровень выше, в МГК – Московском горкоме КПСС. Окончив высшую партшколу заочно, уже достаточно опытный аппаратный партийный функционер Серов вскоре поступил учиться в Академию общественных наук при Центральном Комитете КПСС, после окончания которой путём некоторых интриго-манипуляций сумел попасть на одну из малозаметных для широкой публики должностей в святая святых партийной власти страны – в ЦК, располагавшийся на Старой площади столицы в районе Китай-города, буквально в нескольких минутах езды от Кремля.

Фамилию свою Серов оправдывал безукоризненно, пользуясь при этом реальным влиянием на события гораздо большим, чем публичные партийные деятели иногда даже самых высоких рангов. Теперь, когда в результате бестолково начатой бездарными политиками Перестройки неограниченная когда-то власть партии над богатейшей ресурсно страной мира оказалась под большим вопросом, следовало крепко подумать о предотвращении возможной утечки поистине сказочных богатств этой страны в случайные руки.

Кое-какие меры по данной проблеме уже приняты. Кем?.. В том числе и Сергеем. Для выполнения поставленных персонально перед ним задач ему достаточно было полного доверия и патроната одного из действующих пока секретарей ЦК КПСС. Указаниям этого секретаря он и подчинялся добросовестно и безоговорочно. При этом Сергею доставало ума не пытаться узнать больше, чем ему позволяли. Жизнь и уже достигнутое, пока, правда, негласное благосостояние – гораздо дороже, чем лишние, несанкционированные сильнейшими людьми страны, а может быть и мира, знания.

В обязанности Сергея входила подготовка для неизвестных никому на сегодня, в том числе и ему самому, но, более чем вероятно, истинных хозяев грядущей государственности резерва будущих марионеточных правителей наиболее ценных регионов страны. Арсеналом средств и методов вербовки и подготовки подходящих кандидатур Серов владел к настоящему моменту безупречно. Материальная база для такой работы была в его распоряжении достаточная. Кое-какая сложность заключалась лишь в кадрах, которые, как известно, решают всё. Если, конечно, находятся под умелым руководством.

Нынешние коммунистические лидеры, в случае распространения выборной системы глав регионов, вряд ли будут активно избираться издавна недовольным ими народом. Руководители высших советских, в том числе и исполнительных властных органов тоже, вряд ли надеясь на успешное продолжение публичной карьеры в грядущих условиях, скорее всего уйдут в легальный или нелегальный бизнес, а заработав побольше денег, разбегутся по заграницам или займут тихие сытные должности в новых крупных государственных или богатых частнопредпринимательских структурах. Поэтому наверняка хорошо поднимутся люди новой формации, и здесь наиболее уверенные шансы у личностей малоизвестных, не скомпрометированных и не закоснелых в старых системах, а ещё – у комсомольских лидеров всех уровней благодаря их энергичности, «обкатанности» в бюрократических играх и абсолютной внутренней беспринципности при благопристойной внешности. Если раньше для таких комсоргов главным лозунгом-путеводителем было «Партия сказала: «надо», а комсомол ответил: «есть!», то теперь наверняка будет «Кто не успел, тот

опоздал».

С Адамом Алымовым, в котором Сергей, встретившись через много лет разлуки, углядел всё такого же темпераментного и небесперспективного, как раньше, хотя и не реализовавшегося пока исполнителя любой, даже самой беспредельной задачи, если в этом есть его интерес, во время учёбы в институте с удовольствием общались все. В девчачьей любви он вообще был вне конкуренции. Сбренчать на гитаре и даже сыграть на баяне Адам мог что угодно, мгновенно подбирая любую мелодию. Пел, правда, мало. Зато как пил! Приняв порою «на грудь» больше остальных собутыльников, он умудрялся оставаться самым трезвым. Рубаха-парень, Алымов после получения каждой стипендии или денежных переводов из дома гулял до последней копейки, угощая разносортной выпивкой всех подряд. А потом, до следующего поступления денег, нередко перебивался случайными заработками, в том числе и разгрузкой вагонов на товарной станции.

Малоприметный с виду, образцовый в учёбе и общественной работе Сергей и внешне яркий, способный на многое, но не совсем серьёзный по жизни Адам на первый взгляд никак не смотрелись рядом как друзья-товарищи. Но было в них и кое-что общее, что может связывать людей куда крепче, чем поверхностные личностные характеристики. В первую очередь это – одинаковый подход к достижению цели. Если уж она поставлена, всё остальное уходит на задний план, становится второстепенным, в лучшем случае вспомогательным для главного. Цели у обоих, согласно уровням интеллекта и воспитания, бывали разные, но бескомпромиссная целеустремлённость того и другого вызывали одинаковое уважение однокашников. Мужицкая сметка и потрясающая интуиция Адама в сочетании с его несокрушимым здоровьем и фантастической, когда надо, работоспособностью служили ему в достижении цели порой не меньшую службу, чем глубокий ум и широчайшая эрудиция Сергея. И ещё у обоих примерно одинаково высокими были, по возможности, правда, скрываемые амбициозность и честолюбие на грани тщеславия. Поэтому казавшаяся многим странноватой дружба между столь разными молодыми людьми для них самих была нормальной и естественной.

Словом, благодаря своим нерастраченным качествам – неглуп, коммуникабелен, симпатичен внешне, в меру порочен и достаточно амбициозен, – Адам, в общем, подходил Сергею для осуществления его планов. Только вот одна незадача: этот парень способен иногда, закусив удила, брать на себя куда больше, чем может на самом деле потянуть, что, бывало, подводило их обоих. А значит – он управляем не полностью. Это нежелательно, а в каких-то случаях может представлять собой и опасность. Именно поэтому Сергей и решил немного подкорректировать начало вхождения Алымова во власть. Он позвонил секретарю по промышленности Лесогорского обкома партии с просьбой немного отсрочить вступление Адама Альбертовича в должность, чтобы высвободившееся время посвятить его «обкатке», то есть проверенной и хорошо зарекомендовавшей себя процедуре обработки нужного человека. Заодно неплохо бы поручить соответствующим службам разработку новой концепции трудовой и общественно-политической биографии Алымова, в которой пока мало героического. Слава Богу, хоть судимостей нет.

Вызвав помощника, Сергей Сергеевич напомнил ему:

– Алымов здоров как бык и пьёт хоть и как сапожник, но при этом почти

не пьянея. В обычных, конечно, условиях. А в специально подготовленной обстановке, да после «правильно» поднесённой дозы не только бык, а и слон свалится. Твоя задача – развратить его за неделю по-максимуму. Он, конечно, не паинька, но ловелас примитивного, рабоче-крестьянского уровня. Женщин должно быть как можно больше да поярче, высшего класса, чтобы мужик прибалдел, как говорится, от такого уровня удовольствий. На карманные расходы дашь ему пачку сотенных в десять тысяч рублей и тысчонку-другую долларов – пусть привыкает к деньгам вообще и конвертируемой валюте в частности. Этот фактор действует на рост амбиций большинства людей как дрожжи на тесто. Позволь ему немного почудить, а чтобы быстрее и чаще терял контроль над собой – применишь по мере необходимости в разумных, конечно, дозах хотя бы тот же проверенный и безотказный клофелин. Все выкрутасы снимешь скрытой камерой. Ну, не мне тебя учить, профессионала. И всё-таки попрошу: уровень компромата должен быть для него убийственным. А сам он пусть за неделю так насладится жизнью, чтобы его неудержимо тянуло к такому ещё и ещё, как наркотик. Улетаешь сегодня. Встречаетесь в гостинице. Возвращаетесь через

неделю в Москву вместе для выполнения следующего пункта программы.

Всё, ступай.

Оставшись один, Серов попросил секретаря соединить его с генералом госбезопасности Авдеевым:

– Пётр Михалыч, отряди, пожалуйста, пару своих хлопцев в Сочи на недельку, а то тамошние местные кадры могут не справиться с задачей. Пусть поквалифицированнее снимут компромат-кино об отдыхе одного товарища под опёкой моего помощника. Почему послал своего помощника, а не нашёл кого попроще? Слишком уж значимый объект на обкатке. А помощнику и самому не помешает лишняя проверка. Хоть и талантливый, вроде бы проверенный парень, но работает недавно. Взял я его из милиции, а кто знает, чего от них сейчас ждать. Коттеджик для вас на море строится точно по проекту. Через пару-тройку месяцев – принимайте работу, как и договаривались.

Положив трубку, Серов вызвал в кабинет второго помощника:

– Разговор с генералом записан? Прекрасно! Расшифруйте, размножьте и – на хранение. Один экземпляр – мне на стол. Ну, а теперь приглашайте посетителей. Кто там первый?

Плодопитомник «Лесогорский», осень 1988 – весна 1989гг.

Зарегистрировав в пригородном райисполкоме созданный на первое время кооператив «Русский сад», Иван Семёнов, Аркадий Синберг и Андрей Селиванов, просчитав возможные прибыли от различных видов сельскохозяйственного производства, сочли наиболее простым и выгодным выращивание саженцев ягодных кустарников вроде смородины и малины. Это не так рискованно, как, скажем, откорм скота, где в любой момент жди какой-нибудь каверзы в виде заболеваний, а то и вовсе падежа поголовья. Ладно, коль по недосмотру в единичных случаях, – это поправимо. А, ежели

– эпидемия? Тогда весь труд насмарку.

Выращивание посадочного материала кустарников – это и не такое

сложное занятие, как производство саженцев плодовых деревьев, требующее куда больших навыков и умения, например, правильно сращивать привой с подвоем, то есть прививать ростки культурных сортов к дичку – специально выращенным юным деревцам с сильной корневой системой. Да и производственный цикл в работе с будущим фруктовым деревом – не один год, как с кустом, который всего лишь за лето своей жизни становится полноценным товаром, готовым к продаже.

Судя по рассказам молодого оптимистичного директора плодопитомника, в недавнем прошлом – секретаря райкома комсомола, стоит только понавтыкать в землю побольше черенков с тремя-четырьмя нераспустившимися почками, затем укатать катком или утоптать ногами засаженный участок и хорошенько залить всё это в зиму водой, а зимой проследить, чтобы на участке было как можно больше снега, по мере необходимости подгребая его спецтехникой, и – дело в шляпе: весной гарантированы обильные всходы. И если потом в течение лета хотя бы один раз обработать всходы ядохимикатами, да подкормить почву азотными удобрениями и два-три раза тщательно выполоть сорняки, то осенью… стопроцентно обеспечен рекордный урожай, реализация которого по рыночным ценам может дать такие деньги, что и в мешке не унесёшь. Ведь себестоимость одного черенка-заготовки – меньше десяти копеек, а цена каждого саженца на рынке – целый рубль! Это как минимум – десятикратная отдача. А на одном гектаре посевных площадей, даже при соблюдении всех рутинных сложностей технологии посадки, реально рассадить до полумиллиона черенков. Есть, над чем подумать…

– Как видите, ничего сложного. Более того, – продолжал во время одной из встреч развивать и самому ему всё больше нравившуюся идею директор, – задачу можно ещё упростить: не суетиться сейчас, осенью, а отложить посадку до весны. Тогда и зимой за участком следить не надо. Но – не советую. Во-первых, озимые культуры всегда были выносливее и давали более гарантированный урожай, чем яровые. Это вам может подтвердить любой агроном. А во-вторых, осенью срок активной жизни почки на ветке той же смородины гораздо больший, чем весной от момента её разбухания до превращения в листочек. Именно в этот промежуток времени и следует производить посадку. Так что сейчас у вас есть шанс засадить вдвое-втрое, а может быть даже и вчетверо больший участок, чем будет весной. Если ваша цель – заработать деньги, то не теряйте времени.

– А исходный материал, сельхозтехника, орудия труда, эти самые химикаты и удобрения будут предоставлены? – практичный Андрей думал сейчас более всего о технической стороне дела.

– Без промедления! За ваш, правда, счёт. Но не с предоплатой, а – с последующим вычетом всех расходов при окончательном расчёте. Заранее оплатить надо будет только солярку для заправки трактора. Сами понимаете, что для вас её придется закупать дополнительно, сверх лимитов, скорее всего – где-нибудь на стороне. А за всё остальное вычтем, как я уже сказал, после итоговых взаиморасчётов. Да, о трактористе, который занаряжен вам в помощь. Если захотите его подстимулировать, чтобы веселее и добросовестнее работал, можете поставить ему магарыч. Я не возражаю. Только не спаивайте его до начала или во время работы, а пообещайте расплатиться по её окончании. И всё будет на мази. Он же привезёт и компрессор для перекачки с речки поливной воды, и оросительные трубы с разбрызгивателями доставит, когда поле уже засажено будет.

Юрист Аркадий, которого больше волновала правовая основа рождающегося совместного их с плодопитомником бизнеса, предложил директору уточнить некоторые детали:

– Рыночные цены, низкая себестоимость, прекрасные общие перспективы – звучит, конечно, заманчиво. А какова конкретно потребность на рынке и у государства в этой продукции? Сколько процентов от выращенного мы должны будем по договору сдать вам, а сколько – оставить себе для реализации? И по какой твёрдой цене вы примете у нас саженцы? Надеюсь, не бесплатно? И как, наконец, отнесётся трудовой коллектив плодопитомника к решению дирекции привлечь арендаторов со стороны? Желательно, чтобы подпись председателя Совета трудового коллектива как-то фигурировала в договоре. Хотя бы в виде резолюции «не возражаю».

– При благоприятных условиях, если будут проведены все необходимые агромероприятия, а для этого я специально закреплю за вами агронома-питомниковода, – минимум девяносто процентов черенков превратятся в полноценные саженцы.

– Какие площади можете выделить?

– Думаю, что если пообещаете хорошо сорганизоваться, гектар осилите.

– А если два?

– Это будет сложнее. За отсутствием навыка без наёмной рабочей силы однозначно не обойдётесь.

– Ничего, начнём, там видно будет. Как говорил Наполеон, главное ввязаться в бой, а дальше – война план покажет.

– Ну, хорошо, Наполеоны, тогда по рукам! Выделю вам лучший участок, есть тут один в запасе, два года под паром⁹ стоял, рядом с речкой – очень удобно для интенсивного послепосадочного полива. Как раз – два гектара. Только, пожалуйста, не подведите. Я и сам здесь человек новый, а сразу же привёл со стороны арендаторов-кооператоров, к которым сами знаете, какое отношение у населения: дескать, рвачи, хапуги и так далее. Без особой любви, как говорится. Словом, наблюдать будут за вами со всех сторон.

– Я задал вопрос совершенно конкретно, – напомнил Аркадий, – каковы цифры и проценты?

– Пятнадцать процентов от урожая в качестве натуроплаты вам хватит?

– Наверное, маловато.

– Ну, двадцать… ладно, двадцать пять!

– Сколько саженцев нужно от нас питомнику в цифрах? И по какой

цене примете их?

– По дополнительно спущенному из «Облплодопитомника» плану я должен заложить для обновления маточных плантаций кустарниковых сто тысяч саженцев. Это – минимум, который с вас потребуется осенью будущего года. Заплатить за эту партию товара можем только по государственным расценкам – двенадцать копеек за штуку. Не обессудьте, я ведь человек государственный и надо мной проверяющих куда больше, чем помогающих работать. Вот натуроплату свою увозите куда хотите, и продавайте за любые деньги – никто вам слова не скажет.

– Значит, если мы осилим с двух гектаров около миллиона саженцев и три четверти урожая сдадим государству, то есть вам, то плодопитомник перевыполнит план по закладке маточника в семь с половиной раз? Да вас же, Алексей Петрович, за такой трудовой подвиг сразу выдвинут в министры сельского хозяйства или в депутаты Верховного Совета! Где же вы раньше-то были? И о чём думали ваши предшественники-недотёпы, если на самом деле всё так, как вы сейчас нам рассказываете?

– Вряд ли куда-то выдвинут, – не приняв иронии, с серьёзной миной на лице отвечал директор. – Скорее, наложат казённую лапу на прибыль от перевыполнения. А от меня отделаются какой-нибудь премией в размере одного или двух месячных окладов. Поэтому, не лучше ли мне скооперироваться с вами, ребята? А что? Толкнём потихоньку большую часть урожая на рынках где-нибудь за пределами нашей области, разделим прибыль пополам, и всем нам будет хорошо!

– Если это такое хорошее дело – то, что вы нам предлагаете, почему же местные жители им до сих пор не занялись? – подал, наконец, голос молчавший до сих пор и что-то сосредоточенно черкавший на бумажке Иван. – Что, никому на селе такие большие деньги не нужны? Богатейшая была бы деревня при желании, а не такая нищая и убогая, как сейчас. Ведь практически все здесь умеют выращивать саженцы, вот и сажали бы их в своих огородах вместо картошки. Они ведь как специалисты всю жизнь занимаются на своей работе тем, что нам, дилетантам, сейчас только предстоит освоить.

– А я, разве, вам не рассказал? Ну, значит, просто из головы выскочило. Мы же с главным агрономом и парторгом на прошлой неделе обошли каждый дом в нашем хозяйстве, переговорили поголовно со всеми специалистами, имеющими опыт выращивания саженцев, с ветеранами питомника. Предлагали возможность хорошо заработать, и уговаривали их помочь дирекции справиться с дополнительным планом. Ни одна душа не откликнулась. Основную свою работу вроде худо-бедно выполняют, а вот на школку – ни ногой. Хоть убей! И что за люди?

– На какую школку?

– Так на черенки эти, саженцы, что я вам предлагаю.

– Значит, не видят перспективы. И то, что вы нам сейчас так красиво расписываете – сказки.

– Ну, какие сказки? Это просто – инертность мышления. Ещё пока не дошло до этих людей, что в нашем государстве можно теперь зарабатывать приличные деньги законным путем. Не верят, что их труд будет по справедливости, достойно оплачен. Всех нынешних кооператоров, имеющих большие, непривычные для большинства населения доходы, считают жуликами. Необоснованно? Но так они привыкли думать и не скоро перестроят своё мышление. А дело действительно того стоит. Вот давайте ещё раз всё просчитаем, потом наведите справки, посоветуйтесь со специалистами. Ребята, теряем время! И деньги. Миллионами здесь на самом деле пахнет, если сработаемся. Лучше, конечно, чтобы одним годом не закончилось, а подольше поработать. Хотя, знаете, раз уж на то пошло и даже вы, приличные грамотные люди, сомневаетесь, давайте так: оплатите аренду двух гектаров земли вперёд, хотя бы за год, в законном порядке, и забирайте к чёрту весь урожай, который сумеете вырастить. Он – ваш. А сколько потом решите выделить питомнику саженцев для выполнения плана, столько и примем. И спасибо скажем. Ну, мне пора идти проводить вечернюю

планёрку. До встречи!

Тщательно выверив все расчёты, в основном подтверждающие реальность задуманного, заметно повеселевшие от действительно недалёкой перспективы высоких прибылей, свежеиспечённые кооператоры уже во второй декаде сентября с энтузиазмом взялись за дело.

Выделенный дирекцией питомника им в помощь тракторист за шесть бутылок водки тщательно вспахал и пробороновал два гектара хорошо отдохнувшей под паром земли рядом с речкой, нарезал наиболее подходящие технологически борозды сорокасантиметровой ширины. В эти борозды и втыкали потом через каждые четыре-пять сантиметров друг от друга дециметровые черенки, с парой-тройкой почек на каждом, наструганные из черносмородиновых и прочих хлыстов, которые, в свою очередь, срезались с маточных кустов на специальных участках питомниковых плантаций.

Труд, с учётом огромного количества требуемого материала, был и в

самом деле каторжным. Работая в полном смысле слова от зари до зари и при этом мало что успевая сделать за день, изодрав в кровь руки, друзья быстро поняли, что директор питомника был прав – справиться самим, без привлечения наёмной рабочей силы, с так смело запланированным объёмом посадок им будет не под силу. Пришлось, выделив из своих семейных бюджетов посильные денежные суммы для хотя бы минимальной оплаты привлекаемых трудовых ресурсов, срочно мобилизовать всех своих родственников и знакомых, у кого для этой работы нашлись желание и время. Собралась достаточно сплочённая бригада в полтора десятка человек, поселившаяся на сцене пустующего сельского клуба. Жили по-походному, пищу готовили поочерёдно специально взявшие ради этого дела отпуска жёны кооператоров, хором мечтавшие в недалёком будущем на заработанные деньги построить в этих живописных местах хорошие дачи, а может быть даже и более основательные дома-усадьбы, в которых потом всю свою жизнь вместе с мужьями и детьми будут наслаждаться благами здешнего микроклимата.

Закончив к началу холодов посадку черенков и проведя все необходимые мероприятия вроде укатки участка тяжёлыми асфальторазравнивающими катками и его тщательного полива, а точнее сплошного залива водой из протекающей рядом речки, разъехались на зиму по домам. Избранный председателем кооператива Аркадий оформил в конторе плодопитомника наряд, в котором значилось, что на арендованном и оплаченном участке пашни площадью в два гектара заложено чуть более миллиона будущих саженцев чёрной смородины, и понемногу, для разнообразия – смородины красной, малины, ежевики, крыжовника и облепихи.

Поскольку в зимний период постоянного присутствия арендаторов поле не требовало, друзья, чтобы не скучать до весны, да и, исходя из необходимости что-то регулярно зарабатывать на прокорм своим семьям, решили заняться, кроме периодических наездов в питомник, ещё каким-нибудь полезным прибыльным делом. Но – не довелось. Пришлось всю зиму ходить по инстанциям и защищать свои законные права. В основном – безуспешно.

Беда оказалась в том, что пока они работали в поле, центральное телевидение в информационной программе «Время», которой народ всецело и безоговорочно доверял, показало как-то одну из московских осенних ярмарок, где ушлые столичные кооператоры-перекупщики бойко торговали широчайшим ассортиментом саженцев плодово-ягодных культур по немыслимым в те годы ценам: кустик смородины здесь стоил в среднем пять рублей. То есть все сельхозпроизводители страны, и труженики-ветераны описываемого нами плодопитомника в частности, воочию убедились, что огородно-садоводческий бум среди огромнейшей массы горожан-дачников не надуман, он есть, и уже начал обогащать предприимчивых людей. А это означало, что при нормальном течении событий члены лесогорского кооператива «Русский сад» всего через какой-то год, продав выращенный урожай по таким-то ценам, станут настоящими миллионерами!

Такой социальной несправедливости уважающие себя сельчане, которые всю осень иронически наблюдали за кучкой чудаков-горожан, надрывавшихся на сомнительной работе, от которой сами они (теперь тут же забыв об этом) все до единого в своё время категорически отказались, допустить, конечно же, не могли. Многие из этих «жестоко обойдённых коварными пришлыми проходимцами» сельчан, особенно не самые удачливые с материальной стороны жизни, сразу же по окончании программы «Время», отставив в сторону бутыль с самогоном и миску со щами, принялись усердно «сигнализировать в верха» о творящемся на исконно социалистической земле безобразии. Да и дирекции плодопитомника, его партийному и профсоюзному комитетам стало вдруг до слёз обидно «дарить миллионы приезжим», когда собственные работники живут «чуть не впроголодь». Как говорится, пошла писать губерния!

В село зачастили ревизоры и проверяющие из всех мыслимых контролирующих органов и организаций. Аркадия Синберга, как председателя кооператива и коммуниста, раз за разом вызывали на долгие и нудные беседы в райком партии, райисполком, районный комитет народного контроля. Начала проверку районная прокуратура. К этой проверке тут же был подтянут ОБХСС¹⁰ райотдела милиции. И везде Аркадию приходилось писать подробные многостраничные объяснения, доказывать законность своих будущих фантастических доходов, обосновывать целесообразность и государственную необходимость избранного кооперативом «Русский сад» вида деятельности как бизнеса. Ну, почему это вдруг, – вопрошали контролёры-ревизоры, – приоритетное право коренных жителей и штатных работников плодопитомника на эти сверхвысокие доходы каким-то непонятным образом не реализовано ими, а дело перехватили в свои загребущие руки чужаки-кооператоры? Не пахнет ли здесь крупной взяткой или ещё чем похуже? Аркадий, Иван и Андрей уже после первых нескольких проверок знали, что директор питомника покаялся перед властями в своей «ошибочной партийно-хозяйственной политике», и со своей стороны издал

приказ о расторжении договора аренды земли с «Русским садом».

В конце концов, однажды прямо в кабинете очередного проверяющего с Аркадием на нервной почве случился острый гипертонический криз, и его немедленно пришлось госпитализировать. Проверки на некоторое время поутихли. Когда он вышел из больницы, на состоявшемся тут же семейном совете все его близкие родственники настояли, чтобы он до лучших времен отказался от всяких кооперативных глупостей, которыми серьёзный, культурный и образованный человек вряд ли станет заниматься вообще. А если Аркадий подался в кооператоры, значит он что, ни то, ни другое и не третье, то есть и необразованный, и некультурный, и несерьёзный? А если ещё раз, да покрепче прихватит очередной приступ? Где же ответственность перед семьёй, детьми, которых ещё вырастить надо, на ноги поставить? Аркадий, и впрямь чувствовавший после происшедшего нешуточно затянувшуюся физическую слабость, согласился временно, как он надеялся, поработать в относительно спокойных государственных структурах. Отец-профессор помог ему устроиться на должность инструктора горкома партии, и он без особого удовольствия, с надеждой при первой же возможности покинуть эту дышавшую уже на ладан организацию, окунулся в блеклые будни среднестатистического линейного партийного работника городского масштаба. Круглую печать и всю документацию кооператива он передал его новому председателю – своему верному другу Ивану Семёнову.

Оставшись в кооперативе вдвоём, без Аркадия, Иван и Андрей, учитывая всю уважительность причин выбытия друга, не стали отторгать его как компаньона, оставив третьим полноправным пайщиком неофициально, на джентльменских, что называется, началах. С превеликим трудом, использовав все свои знакомства в местных средствах массовой информации и иных структурах, Иван сумел с помощью привлечённого к своей проблеме общественного мнения отстоять и оставить за кооперативом на означенный в договоре рабочий год арендованные в плодопитомнике «Лесогорский» два гектара пашни, на которой вот-вот готово было зазеленеть нежными ростками их будущее благосостояние.

В один из солнечных апрельских дней, как только сошёл последний снег, они с Андреем подъехали на машине к вожделенному участку. И – Боже мой, что же ошарашенные представшей пред их очами картиной кооператоры-арендаторы увидели на поле! Всё село, от мала до велика, кто в сапогах, кто – в калошах, с листками бумаги, тетрадками, блокнотами, ручками и карандашами в руках месило, еле передвигая ногами по участку, ещё не высохший жирный чернозём и скрупулёзно подсчитывало всходы: сколько же проклятые кооператоры намеревались огрести неправедных миллионов.

Андрюха Селиванов, не устояв перед комичностью ситуации, покатился было со смеху:

– Прям, как у Высоцкого¹¹: «Вань, погляди, какие клоуны!»

Но, увидев, как окаменело лицо ставшего вдруг мрачнее тучи Ивана, он

запнулся и мгновенно прекратил веселье.

– Эти клоуны, Андрюша, нам ещё покажут, где раки зимуют. Придётся где-то брать пару-другую хороших собак, ружья и охранять нашу землицу круглосуточно. Поставим здесь палатку, или приволокём откуда-нибудь на время вагончик. По очереди, вахтовым методом, будем жить тут безвылазно, до сентября, пока не выкопаем все саженцы. Вот и проблема прополки между делом решена. Не наскоком, а планомерно станем мотыжить. Сорняки даже не будут успевать разрастаться. Всё понял?

– Понял, Ваня! Как говорил один мой знакомый кооператор: «Где пахнет большими деньгами, там всегда жди больших проблем».

Лесогорск – Москва,

осень 1989 г.

Тяжёлая и упорная борьба кооператоров «Русского сада» за урожай подходила к концу. Раньше, в свою бытность сельским журналистом, Иван с усмешкой иронизировал над традиционными для советской прессы «военными» газетными заголовками, которыми постоянно грешили многие его коллеги-журналисты: «Битва за урожай», «Фронт работ», «Борьба за выполнение и перевыполнение…» А теперь с горечью усмехался над самим собой – ну чем не «передний край битвы…»? После того, как струсивший директор питомника фактически объявил «Русскому саду» бойкот, под разными предлогами, да и частенько просто без всяких объяснений отказывая его членам в предоставлении техники, ядохимикатов, удобрений и прочего, не говоря уже о мелком инвентаре вроде мотыг, лопат и секаторов, всё необходимое им пришлось в течение лета раздобывать за наличные деньги в соседних, иногда не самых близких хозяйствах, порою расположенных в десятках километров от арендуемого поля. Естественно, иногда приходилось отсутствовать по несколько часов, а то и целыми днями. В это время и происходило активное и целенаправленное сведение к нулю будущего урожая: то стадо коров будто ненароком забредёт на поле, то трактор заедет да покрутится, уничтожая своими гусеницами всходы на сотнях квадратных метров. К сентябрю, по подсчётам арендаторов, в живых оставалось всего около ста тысяч разнокалиберных саженцев. Из них нормальных, кондиционных, которые можно выставлять на продажу, едва ли наскребётся половина, то есть всего лишь около пяти процентов от заложенного минувшей осенью.

При таком раскладе нечего было и рассчитывать на какую-то натуроплату. Ведь директору питомника для выполнения плана даже всех этих спасённых саженцев уже сильно не хватало. Поразмыслив, Иван с Андреем приняли единственно справедливое, с их точки зрения, в данной ситуации решение: поскольку дирекция практически уклонилась от выполнения договорных обязательств и даже наоборот – всячески вредила, планомерно уничтожая плоды таких нелёгких трудов кооператива, то она и не имеет никакого – ни юридического, ни морального права на участие в дележе урожая, каковы бы ни были её производственные планы. И сохранившуюся часть, имеющую хоть какой-то товарный вид, более чем справедливо будет изъять с поля полностью и реализовать, чтобы покрыть хотя бы понесённые кооперативом расходы.

Андрей взял в соседнем, дабы исключить ненужную огласку, колхозе в аренду гусеничный трактор и специальную прицепную «лапу», с помощью которой подкапываются корни растений. За ночь он в авральном режиме прошёл на тракторе с этой «лапой» все ряды саженцев, которые заблаговременно нанятая в городе бригада тут же быстро отряхивала от лишней земли, увязывала в пучки по сто штук и складывала в подогнанный Андреем взятый также в аренду на стороне крытый грузовик. К началу следующего дня, когда труженики плодопитомника потянулись на свои рабочие места, удивлённо глазея на непривычный опустошённый вид арендованного горожанами участка, Селиванов за рулём грузовика уже мчался по автостраде в сторону Москвы. На краю поля лишь одиноко стоял трактор с «лапой».

Иван, которому нужно было навести порядок на убранном поле и рассчитаться с нанятой рабочей силой, вылетел в Москву чуть позже самолётом. Встретившись с Андреем в условленном месте, он взял на себя проблему сбыта. Не очень выгодно, но саженцы удалось пристроить – сдать под реализацию, то есть с послепродажной делёжкой выручки местному торгово-закупочному кооперативу на одной из самых шумных осенних ярмарок. После чего Иван остался в Москве проследить за реализацией товара, а Андрей возвратился в Лесогорск, чтобы вернуть в выручившее его хозяйство арендованные трактор и грузовую автомашину. Прямо на поле его и задержал наряд милиции. Тут же было возбуждено уголовное дело по факту хищения государственной собственности в особо крупных размерах. Прокурор без проволочек выдал санкцию на арест задержанного и правоохранительная система района начала в отношении кооператива «Русский сад» свою добросовестную работу.

В Москве Ивану пришлось пробыть, с периодическими отъездами в Лесогорск на допросы пока что в качестве свидетеля, почти всю осень. Кооператив, торговавший саженцами, семенами и садово-огородным инвентарём, выплатил ему оговоренную сумму лишь к ноябрьским праздникам, да и то не в полном объёме. Существенное уменьшение размера договорной оплаты председатель и бухгалтер кооператива, производившие расчёт, объяснили тем, что весомую часть выручки им приходится «отстёгивать рэкету».

– А я тут причём? – Иван уже был наслышан о хорошо организованных неформальных группах физически крепких молодых людей, регулярно собиравших дань с нередко жуликоватых, но почти поголовно быстро богатевших торговцев-кооператоров. Однако он искренне полагал, что к «Русскому саду» это никакого отношения иметь не должно, ведь всё, что они с Андреем и Аркадием заработали, достигнуто честным тяжёлым трудом. И никаких теневых сверхдоходов они ниоткуда не извлекали.

– Как причём? Вы что, с луны свалились? – председатель кооператива,

удивлённо моргая, смотрел на Ивана, как на чудо.

– Объясните.

– Ну, хорошо. У вас какие документы есть на товар?

– Подлинник договора на аренду земли я вам предоставил, договор комиссии с вами заключил, накладную выписал. Что ещё нужно?

– А карантинный сертификат, сортовое свидетельство? Нету! Поэтому мы имеем полное право запросить у вашего арендодателя и в соответствующих службах райисполкома, насколько вывоз данного товара за пределы вашей области законен вообще. Вам это надо?

– Не надо.

– Идём дальше. Вы привезли большей частью чёрную смородину, да и то всего лишь одного сорта, причём не любительского, а промышленного, дачнику и даром не нужного. «Память Мичурина», кажется? И, наверное, помните, что внешний вид ваших саженцев значительно уступал почти всему, чем мы торговали на ярмарках. А в целом сортов, новейших и модных, только одной смородины у нас продавалось около пятнадцати. Так что конкурентоспособность вашего товара, как понимаете, оставляла желать лучшего. При таких обстоятельствах интересно ли было нам брать его на реализацию?

– Согласен, в отношении ассортимента, несмотря на значительно более сильную, чем у прочих, корневую систему моих саженцев, может быть, и не очень интересно. Но в чисто коммерческом плане… Вы же взяли у меня товар? Взяли. И практически весь продали от рубля до пяти за штуку. И моя оптовая партия по количеству единиц товара была самая, наверное, большая из всего, чем вы торговали.

– А мы и по восемь рублей продавали некоторые сорта смородины. С вашим же товаром намучались. Продавцам приходилось краснеть за его не совсем, мягко говоря, товарный вид в вершках, а не корешках, да и жульничать при продаже, выдавая один неходовой сорт за несколько популярных. Да вы хоть азотом-то саженцы при их выращивании подкармливали?

– Ладно, некоторые ваши доводы, не спорю, резонны… – Иван не хотел объяснять сейчас, по какой причине саженцы не очень удались «Русскому саду» в рост. Да и с ассортиментом, действительно, явная промашка вышла… В этом плане возразить директору кооператива ему было, в общем-то, нечего. – Ну, а что же рэкет?

– Так вот, при обычном раскладе рэкет забирает у нас до четверти выручки. С вашего товара, в виду всей совокупности причин, пришлось заплатить побольше – половину вырученной суммы. Из оставшегося, как указано в договоре, сорок процентов мы вычли в свою пользу за услуги, шестьдесят – причитается вам. И минус усушка-утруска, ведь отсев некондиции оказался повышенным. Итого, в среднем, получается по

тридцать пять копеек за каждую числящуюся по накладной штуку.

Иван густо покраснел от сдерживаемого с величайшим трудом гнева:

– Это же грабёж!

– Но, вы могли бы и вовсе ни с чем остаться, если бы с нами не зазнакомились.

– А не жирно ли всё-таки вашему пресловутому рэкету иметь столько с

каждого кооператива? Этим бездельникам…

– Милый мой! Этими суммами мы покупаем себе в это неспокойное время относительно спокойную работу. Иначе – хоть закрывайся. Проверок будет больше, чем покупателей. И всем дай. Дороже встанет. А эти «пресловутые», как вы изволили выразиться, мгновенно утрясают все наши проблемы.

– И вас это не унижает?

– А что, возвращаться на завод инженером и, добросовестно вкалывая по восемь часов в смену, получать в месяц столько, сколько сейчас имею за один день, а порой и за час? Ну уж, дудки!

– Для кого как… Иногда всё же люди своё достоинство ценят выше денег. Думаю, таких немало.

– Хороший вы парень, Иван, но удивительно наивный. Ничего-о, это пройдёт. Если захотите и впредь заниматься бизнесом в нашей стране, то со временем убедитесь в моей правоте и не раз ещё совета спросите. Просто у вас, в провинции, все процессы идут с запозданием по сравнению со столичными на полгода-год как минимум. И если в вашем Лесогорске, или как там его, малограмотные рэкетиры-недоумки пока ещё спонтанно грабят лишь рыночных лоточников и разных мелких кооператоров, то в Москве это уже серьёзная, грозная, высокоорганизованная сила, целенаправленно и планомерно прибирающая под свой контроль всё, что даёт хоть какую-то прибыль. И от контроля этого бесполезно даже пытаться укрыться. Ведь у руля столичного рэкета стоят не те балбесы, которые бесчинствуют на провинциальных рынках, а персоны очень солидные, связанные с самыми «верхами». Дальше будет ещё сложнее: слишком многие люди, имеющие хоть какие-то возможности, желают теперь есть хорошо, вкусно. А вкусно – значит дорого. Денежный же оборот в Москве, ну и, конечно же, уровень цен, сами понимаете, не чета периферийному. Иначе и саженцы свои реализовывать вы и вам подобные сюда не ломанулись бы.

Иван вздохнул, не пересчитывая сгрёб со стола в сумку причитавшуюся «Русскому саду» горку денежных пачек и молча вышел. Так он впервые столкнулся с явлением, которому будет противостоять в буквальном смысле насмерть все последующие годы, вплоть до своего полного поражения. Или – победы? Смотря под каким углом зрения это рассматривать.

Лесогорск, весна 1990 г.

Сенька Тараканов не любил рано вставать, и по этой естественной с его точки зрения причине лютой ненавистью ненавидел понедельники. Ведь, в каждый такой «день тяжёлый», в отличие от субботне-воскресной неги со сном до полудня и долгим-долгим потом лежанием в тёплой уютной постели с книжкой в руках, приходилось, хочешь ты этого или нет, вскакивать чуть свет и, не успев нормально позавтракать и привести себя в надлежащий вид, мчаться на планёрку в редакцию. Жил он в пригороде, работал корреспондентом отдела информации в пригородной же районной газете, но редакция, как и пригородные райком с райисполкомом, будь они неладны, почему-то находилась в центре Лесогорска, куда добираться приходилось переполненным общественным транспортом с пересадками, затрачивая на дорогу до полутора часов в один конец. Редактор опозданий сотрудников не

терпел, поэтому в опасении нарваться на неприятность в виде выговора, а то

и лишения премии, являться приходилось лучше уж загодя, с запасом времени.

Не менее ненавистными для Тараканова днями были и вторники, когда распределённые на вчерашней планёрке по хозяйствам и другим государственно-значимым объектам района сотрудники рано утром разъезжались в однодневные творческие командировки. Чтобы застать на месте в правлении колхоза или конторе совхоза рано разбредающихся в разные, не всегда близкие стороны по служебным делам руководителей и главных специалистов – основных «живых», «из первых уст» поставщиков бесценной для прессы информации о конкретных успехах в сельскохозяйственном производстве, – выезжали на редакционном «уазике» в пять-шесть часов утра. Поочерёдно выходили из машины каждый в намеченном для себя населённом пункте, а вечером «уазик» собирал их снова.

В остальные три дня рабочей недели, хотя и приходилось большей частью сидеть за рабочим столом и кропотливо выдавать «на гора» собранный во вторник и перерабатываемый теперь в готовую журналистскую продукцию творческий урожай, всё же иногда удавалось увильнуть от ранней утренней явки на работу под предлогом посещения нужных для написания газетных материалов районных и областных организаций. И – поспать хотя бы чуть подольше.

А сейчас он, безжалостно и бесцеремонно разбуженный садистом-будильником, лежал в постели с закрытыми глазами и мысленно изничтожал редактора-изувера вместе с его растреклятой газетой и вообще со всей своей опостылевшей работой в целом, из-за которой через несколько мгновений придётся вскочить и бежать. Он ещё не успел отвыкнуть от тех блаженных утренних вставаний, когда, кажется, совсем-совсем недавно его будил не этот отвратительный трезвон будильника, а ласковый голос его родной матушки:

– Арсенти-и-й! Подъё-о-м! Оладики стыну-ут!

Но матушка, царствие ей небесное, вот уже несколько месяцев, как покинула этот мир по нелепой случайности – во время праздничного застолья после кем-то рассказанного анекдота на темы Перестройки и Ускорения она сильно расхохоталась с набитым ртом, и кусочек пищи попал ей в дыхательное горло. Реакция окружающих, уже далеко не трезвых к тому моменту, оказалась, увы, слишком замедленной, чтобы успеть её спасти.

Оставшись один-одинёшенек на всем белом свете (у Сеньки не было, кроме матушки, ни одного близкого человека), не умея ни приготовить пищу, ни постирать и погладить бельё и одежду, он время от времени задумывался: а не жениться ли? Но почему-то эта мысль, возникнув, тут же и обрывалась. Не было желанной кандидатуры. Несколько случившихся в его почти тридцатилетней жизни тесных контактов с противоположным полом не доставили ему никакого удовольствия. Даже – напротив: запах обнажённой женщины отталкивал. Но похоть оставалась, и он еженощно удовлетворял её, как умел – простейшим способом, которому его научили сверстники ещё в отрочестве. Быстрее всего разрядка наступала, когда Сенька в своих эротических фантазиях ставил себя на место женщины, особенно – насилуемой.

Ощутимым толчком к усилению подобных фантазий послужил один случай, когда некоторое время назад ему довелось после удачно взятого интервью париться в бане с одним из руководящих работников Лесогорского лесхоза.

Мужик тот оказался компанейским, дружелюбным и простым в общении. Да вдобавок и – гулякой что надо. После хорошего зачина с добротной выпивкой и не менее добротной закуской, разговор о насущных перестроечных и прочих делах и событиях плавно и неизбежно, как водится в любой сугубо мужской выпивающей компании, перелился в «женскую» тему. Сначала – пара-другая средней «солёности» анекдотов, далее – несколько анекдотов «поперчее» и, наконец, полились обильным ручьём полуправдивые и, как обычно, изрядно приукрашенные геройские любовные истории из запасников личного опыта. Естественно, рассказы Адама Альбертовича (так звали сенькиного нового знакомого), в силу его более богатого прошлого были несравнимо разнообразнее и интереснее. Его воспоминания о собственных или совместных с кем-то из старых дружков злачных похождениях были захватывающие, возбуждающие и одно другого неправдоподобнее.

Распарившийся, разомлевший от выпитого, съеденного и услышанного Сенька уже готов был задать сотрапезнику лениво-ехидный вопрос, а не врёт ли тот, как вдруг в предбаннике, к его волнующе-приятному изумлению, возникли как из небытия две пышнотелые моложавые бабёнки, игриво скинувшие все свои одежды и завернувшиеся в обыкновенные белые простыни. Быстро и ловко заменив на столе обильные объедки и «опивки» на свежую, ещё более обильную выпивку и снедь, дамочки невозмутимо присоединились к честной мужской компании, тут же принявшись с аппетитом здоровых работящих людей поглощать рюмку за рюмкой крепкие спиртные напитки и уплетать за обе щёки ими же изготовленные яства.

Между делом одна из дамочек – дебелая телом и ярко-рыжая растительностью на голове и во всех прочих отведённых природой местах – буквально пожирала своими сияющими плотоядным блеском бесстыжими синими глазищами смущённо впадающего в неконтролируемое возбуждение Сеньку. Она настолько недвусмысленно поигрывала своими шикарными соблазнительными формами, что тот не удержал, в конце концов, рвущееся

из его плоти наружу семя…

Заметив такой конфуз, Адам Альбертович громко расхохотался:

– Арсентий, прости, забыл сразу представить. Это – Маша и Глаша, наши лесхозовские конторщицы. Наряду с основной службой между делом подрабатывают в этой бане. Ну, там – топят раз-два в неделю, прибираются и так далее… Могут знатно попарить хорошего гостя. Так что, давай бери Глафиру и дуйте в парилку на процедуры, ха-ха-ха! А мне тоже вот, с Марией есть о чём с глазу на глаз переговорить. Мы прямо здесь и пообщаемся. А пока все производственные дела как следует не обсудим, просьба к нам сюда не выглядывать. Сам позову, когда закончим. Ну, счастливо попариться!

Исполнительная рыжая Глафира, не мешкая ни секунды, схватила не успевшего опомниться Сеньку за руку и тут же увела его в парную. Но поскольку, как мы заметили, тот уже успел хоть и вхолостую, но очень даже бурно разрядиться, да к тому же был заметно отяжелён употреблённым алкоголем, то даже такой опытной и темпераментной женщине, как Глафира, пришлось долго приводить его в надлежащую мужскую «боеготовность». Она исчерпала весь свой далеко не бедный арсенал изощрённых ласк, включая и вошедшую в последнее время в моду так называемую французскую любовь, о которой большинство советских граждан, а особенно гражданок, до Перестройки лишь слыхали, не смея попробовать, впервые и без малейшего, впрочем, удовольствия испытанную сейчас Сенькой. Но добилась лишь вялой и до неприличия равнодушной реакции.

Однако, несмотря на отдельные мало геройские моменты, кусочек настоящей радости сенькино естество в ходе этой парной пирушки всё-таки получило. Когда Адам (ну, не хотелось Сеньке называть его ещё и Альбертовичем) с довольной раскрасневшейся физиономией заглянул, постучавшись, в парилку и позвал измученную и слабо удорвлетворённую друг другом парочку, если они, конечно, готовы, к столу, тут-то и началось, к удивлению Сеньки, самое приятное.

Собутыльник, уже прочно вошедший в привычный для него во время подобных приключений раж, приблизившись к Сеньке вплотную, с неугасающим аппетитом озираясь на женщин, шепнул ему в ухо:

– А не пора ли, Арсентий, нам с тобой бабами поменяться, а? Сейчас мигом организуем! Для начала сыграем в бутылочку, а там – действуем по обстановке. Я в удобный момент забираю твою рыжую кобылку, и умыкаю её в парилку, а ты – мою Маньку берёшь и делай здесь с ней что хошь. Манька – бабонька что надо, шик-блеск, даже покруче Глашки будет. Не пожалеешь!

– А… они-то захотят это самое, меняться?.. – с некоторым испугом икнул Сенька.

– Да ты что, Арсентий?! Откуда ты такой взялся? Как вроде даже и не журналюга вовсе. Неужто до сих пор не понял, где находишься и с кем имеешь дело? Э-эх, телёночек, научу я тебя как-нибудь понимать и любить жизнь по-настоящему. Если подружимся, конечно. А сейчас, для начала, пройди-ка первый строгий экзамен на мужскую зрелость. Это для тебя, можно сказать, тест на психологическую раскрепощённость и степень зацикленности-незацикленности, то есть внутренней свободы. Усёк? То-то… Ну, давай, Арсентий, не робей!

Сенька обречённо рухнул на одну из стоявших по обе стороны стола лавок и под периодическое «ну, ещё по одной!» игра началась. Неутомимый хозяин застолья клал на стол плашмя пустую бутылку из-под только что выпитой жидкости и с силой вводил её во вращательное движение. На кого, остановившись, эта единица стеклотары указывала горлышком, того вращатель и целовал любым выбранным им способом, чаще всего в губы и взасос. Затем за бутылку брался тот, кого только что поцеловали…

Удивительное дело: ни смачно-крепкие, ни слащаво-нежные поцелуи обеих фигуристых грешниц никак не трогали душу и не радовали плоть бедного Сеньки. Всё его сладко-волнующее возбуждение начала и разгара этой коллективной попойки куда-то улетучилось и возвращаться упорно не желало. Но… как только волею коварной пустой стекляшки ему пришлось обменяться первым поверхностным «протокольным» поцелуем с Адамом, в его промежности что-то неожиданно ойкнуло, да так, что он не на шутку испугался. Ни шиша себе! Этого ещё не хватало…

Адам, по всей видимости, тоже что-то такое почувствовал. Иначе с чего бы это он вдруг так странно поглядел на Сеньку? Когда бутылка совершила свою коварную подлость ещё раз, мужчины поцеловались уже более смело и крепко. На четвёртый или пятый раз, когда от начальной скованности не осталось вроде бы и следа, Сенька вдруг опять заволновался. Ему стало не по себе: уж, не заметили ли женщины такого странного изменения в его самочувствии? Ведь одно дело мечтать о чём-то тайном в одиночку ночью в постели и совсем другое – проявить себя как-то не совсем обычно наяву, на глазах тесно общающегося с тобой хоть и интимного, но всё же малознакомого пока круга сотрапезников. И как к такому проявлению может отнестись сам Адам? Не сейчас, а позднее, протрезвев, после всего этого содома-гоморры? В настоящий-то момент, судя по всему, ему и самому это не в тягость… А дамы, похоже, ничего такого пока не заметили, иначе бы, конечно же, насторожились.

Нервозность Сеньки в какой-то мере передалась и Адаму. И, видимо, чтобы волевым образом как можно скорее прекратить эту постыдую, хоть и притягательную забаву, растущее нездоровое желание, которое могло быть вызвано скорее всего неумеренным употреблением спиртного, мужчины, не сговариваясь, засобирались сворачивать гулянку. Но, уже изрядно возбудившись, они (во всяком случае – Адам) не могли покинуть это сладострастное застолье, не сбросив объективно-естественно накрывшую всех присутствующих очередную по ходу дела волну физиологического возбуждения. Хотя бы самым элементарным, банальным образом. Разведя обеих, ничего не имеющих против женщин в разные углы, Адам (более азартно) и Арсентий (вяло-вяло) удовлетворились примитивно и быстро, как «дежурно» выполняют свои супружеские обязанности давно остывшие к своим жёнам, но ещё «потребные» в сексуальном плане мужья.

После этого щекочущего нервы и кое-какие иные фрагменты мужского организма случая, вызвавшего, кроме всего прочего, и некоторую стыдливую неохоту вспоминать о нём, оба «молочных брата», как они себя в дальнейшем стали шутливо называть, не особо стремились к частым очередным встречам друг с другом. Хотя больших усилий к предотвращению этих встреч и не требовалось – они были маловероятны по той простой причине, что слишком уж разными дорогами и на радикально разных уровнях шли «молочные братья» по жизни. Сенька продолжал валять дурака в низовой журналистике, не имея ни особыхталантов, ни воли к чему-то большему. А вот его собутыльник скакнул высоко! Адам Альбертович Алымов уже не тот рубаха-парень, с которым в кругу шлюх-любительниц можно запросто поцеловаться по указке крутящейся-вертящейся бутылочки. Адам Альбертович теперь – большой человек, секретарь горкома партии, о простецкой встрече с которым можно лишь помечтать в постели глубокой ночью.

И когда же, наконец, кончатся для Сеньки эти ненавистные понедельники с обрыдшими утренними редакционными планёрками? Так не хочется в очередной раз подыматься ни свет ни заря! А может, набраться духу, да сходить на приём по личным вопросам к Алымову? Может, и в нём тоже не забылось и хоть чуть-чуть, да трепыхается что-то похожее на тайную страсть Сеньки? И, возможно, большой человек захочет вдруг внести не обременяющие его самого какие-то позитивные изменения в тоскливо-серую сенькину судьбу? И Сенька, рискуя в очередной раз опоздать на планёрку и напороться на гарантированные в таком случае неприятности, исходящие от негодующего редактора, зажмурив глаза и мысленно превратившись в насилуемую женщину, запустил одну руку в трусы и привычно вызвал образ сильного и мужественного, до боли притягательного победителя-повелителя Адама…

Лесогорск, осень 1990 г.

Майор милиции Георгий Скоробогатов всю свою сознательную жизнь прожил в ожидании реванша. Сначала, в далёком детстве, ненавидя большинство своих сверстников за обращение к нему не иначе как «эй, жирный!» (он был очень упитанным ребёнком), Георгий страстно мечтал поскорее «перекачать» телесный жир в крепкие мускулы, стать похожим на знаменитого югославского киноактёра Гойко Митича, красиво игравшего роли атлетов-вождей краснокожих индейцев, и сполна поквитаться с обидчиками, покорив при этом сердца всех без исключения их подружек-невест.

Позднее, будучи старшеклассником, путём долгих и упорных занятий в секции тяжёлой атлетики действительно «накачав» неплохие бицепсы и трицепсы и планомерно, со сладко-мстительным чувством удовлетворения квитаясь то с одним, то с другим своим полузабытым обидчиком, Георгий однажды вдруг с чувством величайшего разочарования обнаружил, что не только ни одна из его отдельных «мордобойных» побед над очередным сверстником, но даже в целом его уверенное неуклонное продвижение по ступенькам своеобразной мальчишеской «турнирной таблицы» от положения «самый слабый» до уровня «сильнейший» так и не сделали его безусловным кумиром школьных красавиц-девчонок.

Значит, – призадумался Георгий, – стальные мускулы всё же не главное мерило жизненного успеха и не стоит, наверное, тратить на их дальнейшую накачку столько усилий. А весь свой потенциал целесообразнее перебросить на что-то более интересное с точки зрения престижа. И спортзал был без всякого сожаления брошен и вскоре совсем забыт.

Однако жажда реванша никуда от самолюбивого Георгия не девалась, и все свои будущие подвиги и успехи он видел лишь как средство осуществления этого реванша, а все его дальнейшие планы и действия без малейших колебаний должны быть направлены в одно русло. Он, чего бы это ни стоило, сделается знаменитым и авторитетным, им будут восхищаться и восторгаться, и в первую очередь те, кто когда-то обижал его или попросту не замечал.

Будучи личностью неглупой и не чересчур ленивой, Георгий, в целях скорейшего самоутверждения, недолго думая приступил к всестороннему самосовершенствованию: стал много читать, начал, не пропуская ни единого дня, в том числе и выходных, посещать все, какие только можно, школьные и внешкольные кружки, секции и студии. К моменту окончания средней школы он был уже отличником, одним из кандидатов на золотую медаль. Научился прекрасно обращаться с фотоаппаратурой и производил на свет неплохие снимки. Мог непринужденно, со знанием дела поговорить об особенностях содержания и разведения породистых собак и кошек, аквариумных рыбок и домашних попугайчиков, о музыке, театре, кино, а также на многие и многие иные темы, обычно затрагиваемые в светском общении.

Но кое в чём, к великой досаде Георгия, а именно – в овладении беспроигрышнейшими, на его взгляд, средствами завоевания интереса девушек и затмения соперников он так и не преуспел. Не научился, например, как ни старался сам, и как ни трудились над ним специально нанимаемые порою на последние материнские деньги педагоги, петь под собственный аккомпанемент на каком-нибудь музыкальном инструменте, самым желательным из которых была, конечно же, гитара. То ли во младенчестве Георгию медведь на ухо наступил, то ли ещё что-то подобное приключилось, но никак не давалось ему элементарное запоминание мелодии (хотя теоретически нотную грамоту в пределах программы начальных классов музыкальной школы он усвоил на «отлично») и упорно не приходило чувство ритма.

Возможно, по той же причине Георгий никак не мог научиться «забойно» вытанцовывать быстрый, да и медленный тоже, шейк на городских танцплощадках и школьных праздничных вечерах. Что шейк, что вальс, что танго – под любую мелодию он, перепутав, мог начать танцевать что угодно. И – одинаково неуклюже и не в такт.

Не преуспел Георгий и в наиболее зрелищных игровых видах спорта: футболе и хоккее – слишком неповоротлив был от рождения. Даже стоя в футбольных воротах (а обязанности вратаря в школьных и дворовых матчах, как правило, исполнял самый малопригодный для роли форварда игрок), Георгий, загораживая своею массивной фигурой почти половину проёма между боковыми штангами, умудрялся пропускать большую часть летящих в ворота мячей.

Но ещё обиднее, чем все вышеперечисленное, для взрослеющего самовлюблённого юноши было отсутствие в его собственности такого блестящего инструмента покорения девичьих сердец, как мотоцикл, на коих залихватски гоняли по улицам его более обеспеченные материально сверстники. Георгий с самого своего рождения воспитывался без отца, матерью-одиночкой, получавшей более чем скромную зарплату библиотекаря и никаких побочных доходов не имевшей. Её заработка едва хватало на самое необходимое. Конечно, благодаря денным и нощным усилиям матери Георгий всегда был сыт, аккуратно одет, чист и опрятен, но никаких дорогостоящих покупок для него, как и для себя самой, она, как ни старалась сэкономить и отложить хоть немного про запас, позволить не могла. А уж о такой роскоши, как мотоцикл, Георгий в этой ситуации даже заикнуться вслух посчитал бы сыновьим свинством.

Единственное, чем уж отводила, так отводила душу любящая мать – это закармливание Георгия буквально с пелёнок огромным ассортиментом разнообразнейшей выпечки, которая получалась у неё мастерски. И главное – недорого. Видимо, во многом благодаря именно этому сдобному ассортименту мальчик и рос чуть ли не одинаково интенсивно что ввысь, что вширь, и выглядел, согласно комплекции, солидно и серьёзно. А серьёзная, солидная внешность, как часто бывает, сама по себе способствовала формированию в нём с младых лет самого что ни на есть серьёзного к своей персоне отношения: он никогда нигде не представлялся и никому не позволял называть его Жорой, Гошей и тому подобными легковесными уменьшительными именами, а только – Георгием. В более взрослые годы, особенно начиная с послевузовского периода и далее, любой человек, даже из среды ближайших приятелей или сослуживцев, рисковал нажить в его лице злобного недруга, если имел неосторожность назвать его иначе, как – Георгий Иванович.

Золотой медали по окончании школы идеальному на первый взгляд претенденту Георгию Скоробогатову не досталось – она была торжественно вручена точно такому же, как и он, отличнику учебы, но почему-то несмотря, в отличие от Георгия, на полное отсутствие каких либо иных достоинств и репутацию хулигана, выбранному дирекцией школы всё же как более подходящая кандидатура, сыну городского прокурора. Георгия, несмотря на глубокую внутреннюю обиду из-за такой явной несправедливости, восхитило могущество прокурора, который вряд ли хоть пальцем пошевелил ради получения его баламутистым чадом медали, приняв это награждение как естественную дань его, прокурора, значимости в жизни города. И это победившее обиду восхищение заставило Георгия с новой, ещё большей силой возжаждать реванша.

Да, по настоящему сильная и цельная личность просто обязана стремиться к тому, чтобы добиться в этой жизни возможностей для безусловного влияния на окружающих людей. И желательно, куда большего, чем влияние того самодовольного городского прокуроришки – отца его одноклассника-конкурента по соисканию золотой медали. Георгий станет известным журналистом и силой печатного слова пригвоздит к позорному столбу всех негодяев, которые этого заслуживают. А заодно – и всех тех, кто хоть раз в жизни хоть в чём-то его обидел. Его будут бояться больше, чем всех прокуроров вместе взятых. Перед ним будут заискивать, пресмыкаться очень многие, в том числе и те сисястые особы в юбках, которые когда-то пренебрегали его вниманием, отдавая предпочтение менее серьёзным его сверстникам.

Как ни обидно, но поступить сразу после школы на факультет журналистики Георгию не удалось – не прошёл по конкурсу, который оказался недосягаемо высоким даже для полноценного отличника, если он не обладает какой-то особенной подготовкой или ещё чем-то таким, что позволяет беспрепятственно обходить любые конкурсы. Зато удалось устроиться на работу корреспондентом заводской многотиражной газеты. Числился в отделе кадров он, правда, не газетчиком, поскольку официальной штатной единицы литературного сотрудника предприятие не имело (в штате «многотиражки» под названием «Красный пролетарий» была лишь должность редактора, который в одиночку явно не мог справиться с выпуском еженедельной газеты), а подсобным рабочим одного из вспомогательных цехов. Формальная принадлежность к «рабочей сетке» дала Георгию возможность без проволочек, сразу после обязательной для таких

случаев отработки годичного трудового стажа на одном предприятии,

вступить кандидатом в члены КПСС.

Причастность же к коммунистической партии, пусть пока и всего лишь с кандидатской карточкой вместо вручаемого аж через год полноценного партбилета, сыграла свою роль в выборе кандидатуры на должность хотя и не самую громкую в масштабах завода, но достаточно интересную для начинающего карьериста. Восемнадцатилетний себялюбец стал секретарём цехового комитета ВЛКСМ. И пусть эта руководящая должность не была освобождённой и исполнять её приходилось параллельно с прямыми служебными обязанностями – ведь цех этот один из самых маленьких и малозначительных на заводе, – но кому об этом известно в городе? Предприятие-то закрытое, так называемый «почтовый ящик»¹². Зато вся родня и все знакомые теперь знали, что Георгий ходит в комсомольских вожаках!

Но партийность, пусть даже и была она чрезвычайно полезной в советской стране штукой для служебной, например, карьеры, не давала, однако, ни малейшего иммунитета против почётной обязанности каждого физически здорового гражданина СССР мужского пола отслужить положенный по закону срок в Вооружённых Силах. Георгий считал себя настоящим мужчиной и армии, конечно же, не боялся, в отличие от некоторых хлюпиков или «блатных». С удовольствием отслужил бы положенный срок в каких-нибудь престижных войсках. Даже, если это нужно родной стране, – и на флоте, где в отличие от сухопутных войск служат целых три года вместо обычных двух. Но… только в другое время. Сейчас ему было объективно не до этого: нежданно-негаданно угораздило вдруг не на шутку влюбиться в красивую «до офигения» секретаря-машинистку заводского профсоюзного комитета. Влюбиться так, что в глазах темнело при её появлении в его поле зрения. И свою неглупую, трезвую, степенную головушку, обычно далёкую от склонности к излишним сентиментальным

отклонениям, потерял Георгий начисто.

Пылкое юношеское чувство, к неописуемой радости влюблённого комсорга, встретилось с полной взаимностью, да, в свою очередь, с неподвластной самоконтролю настолько, что Люська, образец трудовой и нравственной дисциплины, великая, несмотря на провоцирующее соблазнительную внешность, скромница, на первом же сумбурно-страстном свидании с не менее до этого скромным ухажёром Георгием в запертой изнутри комнате «Красного уголка» заводоуправления (и как только это осталось незамеченным для общественности!) позволила лишить себя главной девичьей ценности. А поскольку Георгий и сам до сего момента был целомудрен как ангел, и, соответственно, не имел в подобных делах ни малейшего практического опыта, подчиняясь в этот сладчайший миг лишь сумасшедшей страсти, то нет ничего удивительного в том, что «спервого же захода» сделал любимую беременной.

Ну, какая тут, к чертям собачьим, армия? Ведь «запроектированное» таким неожиданным образом дитя надо помочь юной неопытной будущей маме выносить-выходить в течение девяти месяцев, и поднять потом новорожденного хотя бы до первых твёрдых шагов по земле и до элементарного умения взять ложку в руку. Да, ещё ведь до всего этого свадьбу сыграть…

Покаянно-стыдливо «пав в ноги» родителям и испросив у них благословения, молодые после скромной свадьбы зажили по-семейному, пока что в небольшой комнатке заводского общежития гостиничного типа. В надежде получить законную отсрочку от армейской службы Георгий предпринял очередную попытку поступить на дневное отделение факультета журналистики местного университета. Увы, опять неудачно. И, как ни хотелось ему именно сейчас быть рядом с нежно и трепетно любимой женой, тянуть солдатскую лямку всё-таки пришлось. На первом году службы Люська порадовала мужа первенцем-дочкой, а в начале второго, во время краткосрочного армейского отпуска рядового Скоробогатова, была зачата ещё одна девочка. Рождение второго ребёнка повлекло разрешённую законом в таких случаях досрочную демобилизацию. Пусть и небольшой выигрыш во времени, но пару месяцев Георгий у судьбы всё же отспорил.

После демобилизации – опять тот же завод, выделивший молодой трудовой семье с двумя детьми-малолетками не ахти какую просторную, но отдельную квартиру. На заводе – та же самая многотиражка, та же комсомольская работа. Но поскольку по комсомольской линии Георгий, как личность согласно всем характеристикам положительная, начал стремительно расти, газетную работу из-за резко возросшей занятости пришлось вскоре оставить. И расстался он с этой стезёй, как в своё время с усиленной накачкой мышечной массы, без всякого сожаления. Но занятость по комсомольской линии – не главная, однако, причина безболезненного отказа амбициозного Георгия от многообещающей журналистской карьеры. Была ещё одна, более весомая и простая, как «Пионерская правда». Словно в подтверждение справедливости двукратно неудавшегося поступления его на журфак никак, хоть ты застрелись, не шла у него жанровая писанина. Над малейшей рядовой заметкой, не говоря уже о передовицах, приходилось Георгию мучиться ночи напролёт, уходя утром на работу невыспавшимся, злым как собака. И чаще всего без толку. В конце концов, кое-как, с устных, уже по телефону с рабочего места, георгиевых пояснений, о чём должна идти речь, облекала его идеи в письменные строки жена Люська. А он с каждым таким разом всё увереннее освобождался от сожаления о несостоявшемся журналистском студенчестве, примиряясь с неизбежностью выбора профессии попроще.

Ну и хорошо, что не поступил, – успокоительно рассуждал сам с собой Георгий. – Сколько вон людей плохо кончают или просто теряют многие годы на переучивание, жизненную переориентировку, и так далее, из-за однажды ошибочно выбранного образования. Не идёт сочинительство, значит и не нужно ему это. Не лучше ли целиком и полностью сосредоточиться на чём-то таком, что не только наиболее продуктивно в продвижении к вершинам этой бренной жизни, но и хорошо, с лёгкостью получается. То есть на том, что тебе дано, а ещё лучше – дано именно тебе как никому другому.

Поэтому, ляд с ними, брошенными, пусть и после колоссальных усилий на их освоение, спортом и журналистикой. Ведь, чтобы там и там добиться не каких-то поверхностных результатов вроде очередного увеличения мускульной массы тела в первом случае и удачно написанной статейки во втором, а чего-то всамделишно-существенного вроде славы, восторга поклонниц и материальных благ, нужны незаурядные данные и такая же незаурядная работоспособность, отречение от многого во имя результата. А если (Георгий, надо отдать ему должное, достаточно трезво оценивал степень своей одарённости в чём бы то ни было) природа дала тебе не выдающиеся сверхспособности в каких-то конкретных сферах человеческого творчества, а просто хороший ум и крепкое здоровье? Так это-то, наверное, ещё лучше. Вот и радуйся, чудак! На свете столько видов деятельности, где этот не такой уж, кстати, и частый подарок природы – ум плюс здоровье в одном организме – можно применить так, что многие талантливые баловни судьбы могут ведь остаться и позади.

Конкретно же взятому Георгию дадено ума и здоровья, не будем гневить Бога, предостаточно. Во всяком случае для того, чтобы заставить менее умное большинство уважать его, Георгия Ивановича Скоробогатова. А если и не уважать, то хотя бы бояться. Бояться – даже лучше, больше заискивать будут! Как перед тем же прокурором-отцом школьного медалиста.

И отвёз Георгий, не ломая больше голову, документы в приёмную комиссию Всесоюзного заочного юридического института. Партбилет члена КПСС помог и здесь, и ещё до окончания вуза Скоробогатов был уже полноценным Георгием Ивановичем на штатной службе в ОБХСС городского управления внутренних дел (до этого сначала примерный комсомолец, а позже молодой коммунист Скоробогатов сотрудничал с органами лишь нештатно, как тайный, но убеждённый в правоте своего

благородного дела агент-осведомитель).

Службу эту, посвящённую борьбе с хищениями социалистической собственности, он избрал сразу и безоговорочно как самую сытную из всех возможных в данном ведомстве. Поспорить с нею по уровню «левых» доходов могла, пожалуй, только служба ГАИ – государственная автоинспекция, но и то лишь непосредственно в бумажных денежных знаках. По степени же прямого и практически беззатратного доступа к дефицитным продуктам, товарам и услугам – вряд ли: даже самые матёрые «гаишники» в большинстве своём весь сверхдефицит добывали для себя и своих начальников через тех же братьев-«обэхаэсэсников».

Довольно быстро и без особых сложностей Георгий Иванович достиг майорского чина, и через считанные годы после начала службы имел многое из того, о чём когда-то так мечтал: дом – полная чаша с частыми показушно-пышными застольями для знакомых и родственников (друзей у Скоробогатовых почему-то совсем не было), жена – красивая холёная домохозяйка, та самая когда-то юная трудолюбивая заводская секретарь-машинистка, теперь не имеющая ни малейшей необходимости где-то служить, чтобы заработать на хлеб насущный, и полностью посвятившая себя семье – мужу и детям. Дочки – пристроены в престижных учебно-воспитательных учреждениях. Любовницы…

Вот здесь-то Георгий Иванович по-настоящему отвёл душу! Не в общераспространённом, конечно, смысле. Он без каких-либо оговорок любил первую в своей жизни женщину – жену Люсьену. Любил искренне и, насколько позволял его мужской темперамент, горячо. Наверное, даже неизлечимо, как типичный однолюб. Вероятно, её одной ему бы хватило на целую жизнь до скончания дней, что в плане интимном, физиологическом, что в любом другом отношении. Их не коснулась обычная повседневная рутина неизбежно приедающегося с годами тандемного взаимодействия «муж-жена». Каждый прожитый день, как и «переспанная» ночь, были одинаково счастливыми и в самом начале совместной жизни, и через год, и через семь… Нет, он не жаждал обладания другими женщинами в общепринятом пошлом понимании. Нет, и ещё раз нет! Просто Георгий Иванович хладнокровно и изощрённо мстил женскому роду. Мстил за пренебрежение к нему в те школьные, раннеюношеские годы.

С каким иезуитским наслаждением самим процессом и с каким не столько плотским, сколько амбициозным удовлетворением результатами этого процесса Георгий Иванович если не ежедневно, то во всяком случае при любой возможности «обламывал» высокомерных строптивиц, особенно знакомых ему со школьной скамьи, заставляя их покоряться его желаниям и требованиям порою настолько извращённым, что перо не всякого литератора способно натурально отобразить эти секс-изуверства на бумаге! Покоряться из страха, от безысходности, из выгоды наконец…

В подавляющем большинстве жертвами этой своеобразной мести оказывались представительницы тех профессий и должностей, которые по самому роду своей деятельности в советском государстве традиционно считались «воровскими»: продавщицы, кладовщицы и директора магазинов и рынков, материально-ответственные сотрудницы предприятий общественного питания – от ведомственных столовых и мелких кафе до крупнейших ресторанов, административный персонал гостиниц и сети валютных торговых точек системы «Берёзка», работницы снабженческой сферы наиболее «сытных» отраслей народного хозяйства, члены и руководители приёмных комиссий вузов и так далее и тому подобное. А ещё – взяточницы всех мастей на самых разных уровнях государственного управления в местах, где наличествовал хоть какой-то дефицит. Ну, а дефицит в СССР был всегда и фактически во всём, в чём обычно нуждается человек нормальных запросов, то есть являлся тотальным явлением при тоталитарной же системе власти. Так что, для множества контролирующих и надзорных служб и органов державы в течение всех семи с лишним десятков лет её существования, без каких-либо временных передышек, работы был непочатый край, а для некоторых спецслужб или их отдельных сотрудников, желающих получить на этом захватывающем поприще какие-то конкретные заданные результаты и, следовательно, работавших целенаправленно, оперативный простор был не только бескрайним, но и благодатным. И горе было тем деятельницам «незримого фронта наживы», которые по воле безжалостного рока попадали в служебные разработки таких асов сыска, как, например, майор милиции Скоробогатов. Который, между делом говоря, к деятелям этого «незримого фронта», принадлежащим мужскому роду, относился куда лояльнее, заставляя их отделываться от уголовного и иного, более мягкого правового преследования чаще всего элементарными взятками, обеспечивающими их получателю не только безбедное повседневное существование, но и позволяющими делать кое-какие накопления впрок в целях построения надёжной базы для собственного материального благополучия. Сначала в идеологически заданно бессребренническом советском бытие, а теперь – в трудно предсказуемом перестроечном будущем.

И тем не менее Георгий Иванович не чувствовал себя удовлетворённым жизнью. Не видел он пока полного реванша за всё, что эта жизнь недодала ему на сегодняшний день. Тем более на фоне некоторых близких людей.

Ну, например, взять его, можно сказать, родственника, свояка – некогда популярного в области журналиста, а ныне преуспевающего, богатеющего на глазах кооператора. Всё ему в руку, этому Ваньке, бес его забодай! Не слишком удачно начав свою кооператорскую деятельность (одна история с крадеными на поле в плодопитомнике саженцами чего стоит, до сих пор приходится помогать уладить это не закрытое пока дело), он в последнее время так пошёл в гору, что дух захватывает. Доходы растут прямо-таки сказочно, а никого ведь не убил, не ограбил. Ни со спиртным, ни с энергоресурсами, ни с наркотиками, ни с чем тому подобным, чаще всего другого дающим стремительное обогащение, не связан. Бизнес настолько смешной на первый взгляд выбрал, что попервой как-то даже неудобно за свояка было перед знакомыми. А вот, поди ж ты! И популярен теперь, чертяка, уже не только как журналист. Детдому, нескольким школам, интернатам, больницам помогает материально, со многими большими начальниками запросто за руку здоровается.

Но грешно завидовать своим, а Ивана Георгий ещё и по-своему любил. Не был ему другом ввиду фундаментальных расхождений по некоторым жизненным позициям, но всё-таки любил. Можно было бы сказать «как брата», если бы Георгий знал, что это такое. Ведь он рос у матери один. Не то, что этот же Ванька из многодетной породы…

Иван Семёнов был женат на родной сестре жены Георгия, что само по себе уже являлось поводом для регулярного общения. Так же, как и он, имел двоих детей примерно одного с его детьми возраста. И так же не собирался на этой цифре останавливаться. Да и вообще, столько между ними было общего… Оба – крупные здоровяки, равных которым в кругу их общих знакомых не было ни в борьбе или поднятии тяжестей, ни в каких других состязаниях на физическую силу и выносливость. Ну, а о парной русской бане, где они еженедельно проводили вместе по полвыходного дня, и говорить нечего: мало кто способен был выдержать в раскалённой до состояния преисподней парилке бок о бок с этими «медведями» хотя бы несколько минут. А затем… трудно постижимо было уму обычного смертного, как, не сварившись заживо в парной-преисподней, они могли не намного меньше по времени, чем парились, преспокойно, степенно, с блаженными лицами плавать вдоль и поперёк огромной проруби на озере у дачи Ивана, где и была, на самом берегу, срублена когда-то специально приехавшим для этого в удлинённый отпуск отцом Ивана банька.

А как вкусно после баньки пили свояки хрустальную водочку, остужавшуюся, пока они парились и «моржевали», в соседних сугробах! А как закусывали! А как верещали в их объятиях иногда, в отсутствие жён, приглашаемые попариться знакомые спортсменки-комсомолочки! Эх, если бы не эта идиотская псевдо-правильность Ивана… Каких бы великих дел они вместе могли натворить!

Собственно, в понимании этой самой жизненной правильности было единственное, хотя, к сожалению, и непримиримое противоречие во взглядах свояков. Это противоречие не мешало им, правда, уже столько лет общаться семьями в полном составе, совместно отдыхать в выходные, праздновать праздники, но в последнее время в глубинах души Георгия пугающе быстро росло неконтролируемое раздражение Иваном, его взглядами, убеждениями. А самое главное, пожалуй, – раздражение его удачливостью. Не приходится белобрысому очкарику-счастливчику использовать служебное положение, чтобы купить всё, что захочет. Просто взял открыто из своей кубышки сколько надо, и все проблемы… В то время как ему, Георгию, ничуть не менее умному чем Иван, приходится все блага иметь, как не верти, а – всё-таки скрытно, из-под полы. И очень часто – злоупотребляя должностью, без денег, задаром. Ведь официальная-то зарплатка – слёзы. Справедливо это? Конечно, нет. А вот Ванька почему-то в прошлую баню не поддержал георгиеву идею о спецмагазинах для работников ОБХСС. Ну, пусть не только для «обэхаэсэсников», а для всей милиции. И не только не поддержал саму эту здравую и целесообразную мысль, но и наотрез отказался поспособствовать в организации дискуссии в прессе о таком простом способе избавления слуг закона от покупок втихаря, через чёрный ход. Правильно это, Ваня?.. Эх, а ещё родственник!

А вот он, Георгий, не совсем правильный с твоей точки зрения человек, не отказался помочь даже не столько тебе, сколько одному из твоих дружков, спастись от тюрьмы, и уже целый год обивает на эту тему пороги больших милицейских начальников. А завтра вообще собрался в горком партии на приём к самому Алымову. Естественно, по записке от кое-кого из «близких к телу» товарищей…

Да, кстати, дорогой Ваня, если бы нам с тобой удалось познакомиться с этим человеком поближе, то весь твой преуспевающий бизнес, как и моё тёплое местечко, показались бы нам обоим такой мелочью… Адам Альбертович, Ваня, это тебе не пуп царапать грязным пальцем да саженцы с казённых грядок воровать. Это – сила! Мало кто в городе пока даже догадывается о перспективах дружбы с «Три А», как его называют за глаза многие, да полушутя и он сам себя иногда расшифровывает: А-лымов А-дам А-льбертович. Тихой сапой, не раздражающе для постороннего глаза, без резких популистских телодвижений, но и без эксцессов, упорно и неуклонно растёт в городе влияние Алымова. Ох, как растёт! Однако, завтра на приёме по личным вопросам вместо закидывания удочек на будущее, вместо осторожных попыток потолковать с Адамом Альбертовичем о чём-то умном, полезном и перспективном для города и для себя в том числе, ну хотя бы о тех же милицейских спецмагазинах, придётся мне униженно хлопотать за судьбу никому не известного шоферюги Селиванова, чтобы вызволить его из следственного изолятора, в котором сидит он, между прочим, законно и обоснованно. Запамятовал, как его зовут… Андрей вроде. Эх, Ваня, Ваня, молодец ты по части выбора друзей…

– Ну, чего не спишь, мой хороший, время-то уже третий час, – не открывая сонных глаз, тёплая, уютно-мягкая Люся всем своим аппетитным телом прижалась к Георгию. Она тонко чувствовала нюансы настроения мужа и не могла спать, когда тот бодрствовал из-за каких-то неспокойных размышлений.

– Да вот, о Ваньке нашем немного призадумался.

– И чего он чудит, праведника из себя корчит? Надо бы с Натальей посерьёзней поговорить. Может, все вместе, сообща сумеем как-то воспитать этого ненормального.

– Воспитывать Ваньку? Кровиночка ты моя! Легче, наверное, коммунизм построить. А вот все вместе, сообща, как ты говоришь, всем народом нашим и облажались с построением этого светлого будущего. Спи, давай!

– Ну, как же? Вся жизнь давно уже перевернулась с ног на голову. Как это в песне-то, «кто был никем… »? В общем все всё давно поняли. А он, как

блаженный, всё в какую-то справедливость играть пытается, в какие-то

устаревшие благородство, честь, совесть…

– Во-во! Свобода, равенство, братство. Э-э-у-у-ы-ы… – потянулся засыпающий Георгий Иванович, на которого голос любимой, какие бы глупости она ни говорила, всегда, особенно ночью, действовал настолько умиротворяюще, что даже объяви ему сейчас о внезапном начале третьей мировой войны или ещё более страшной напасти вроде незаметно подкрадывающегося конца света, вряд ли это сильно поколебало бы стремительно наваливающийся на него здоровый сон.

Люся почувствовала успокоительный для неё благотворный перепад в

психологическом тонусе мужа, но как всякая уважающая себя женщина не могла завершить разговор, если последнее слово сказано не ею:

– Да ладно тебе паясничать. Лично мне судьба моих племянников небезразлична, а он ни о детях, ни о Наташке не думает. Витает в облаках, заработанные деньги тащит неизвестно куда, вместо того чтобы домой, в семью.

– Люсик, я уже сплю. Хр-р… Слышишь?

– Ладно, спокойной ночи. А всё-таки, может тебе завтра Ваню с собой взять на приём к Алымову?

– Люся!!!

– Всё, всё, всё. Спим, спим, спи-им.

Москва, центр,

ресторан «Метрополь»,

тот же самый вечер

– Ну что, Адам свет Альбертович, подведём итоги и отбой, завтра тебе рано вставать к самолёту, – собеседник Алымова отставил в сторону коньячный бокал и взялся за блокнот.

– А я, Карлыч, в отличие от некоторых, всю жизнь только с петухами и встаю. Забыл, поди, что я, как многие, между прочим, великие люди, родился

в деревне? – тоном явного превосходства над обленившимися и

разложившимися в бытовом комфорте уроженцами столицы произнёс, не прерывая вкусной трапезы, Алымов.

– С петухами, говоришь? Ну-ну, – в голосе Вольдемара Карловича, одного из подчинённых «крестного отца» Алымова Сергея Сергеевича Серова едва уловимо промелькнуло, в порядке встречной колкости, нечто вроде легкой ехидцы. – В деревне с петухами вставать, дорогой Адам Альбертович, да и ложиться тоже, святое в общем-то дело. В отличие от зоны при отбывании срока, например. Или от сочинского, скажем, отеля…

Адам Альбертович побагровел. Ох, как ему хотелось сейчас взять со стола самую увесистую бутылку и изо всей силы обрушить её на ненавистную прилизанную башку этого холёного ублюдка, разговаривающего с ним, Алымовым, этаким менторским тоном! Да с такими издевательскими подковырками… Неужели и он что-то знает о подробностях той сволочной, подлой и бесчеловечной акции, учинённой над Адамом в прошлом году в Сочи? Судя по сказанному, знает, сволочь… Поэтому башку ему не очень-то и размозжишь. Сука белокурая! Нелюдь, упивающаяся своим временным служебным превосходством! Ну, ничего, войдём с вашей же помощью в силу, там поговорим немного по другому. А пока – терпи, Адам. Ради твоего же светлого будущего, которое не за горами. Терпи, и терпение твоё вознаградится.

– Итак, – продолжал Вольдемар Карлович спокойным, деловитым тоном, в котором не осталось и следа от только что имевшей место шутливой, но в определённой мере злой ироничности, – в общем и целом события развиваются как надо. И, тем не менее, свою активность с развлекательно-познавательными загранкомандировками тебе лучше пока сбавить, сосредоточься-ка на формировании будущей команды. Здесь у тебя явный недобор.

– Да вроде на многих ключевых постах давно надёжные люди сидят. В торговле, например, на нефтегазодобыче, на транспорте, на промышленности, на сельском хозяйстве, на медицине с фармакологией. Хотя, официально курирую я, кстати, всего лишь промышленность да строительство. И руководят отраслями, между прочим, не только мои родственники, как вам сюда в Москву стучат на меня осведомители ваши грёбаные. А и другие очень даже надёжные, квалифицированные кадры.

– Надёжные, Адам, а все ли… Ну, ладно, родня – чёрт с ней, в целом – свои люди. Но чужой человек, пусть даже друг детства, если не «повязан» каким-либо тайным доходным промыслом с тобой лично или с твоей командой, или не висит на каком-то хитроумном крючке за что-то такое, огласка чего для него хуже смерти, то всерьёз рассчитывать на такого кадра сложно. Вспомни себя в Сочи (при этих словах Алымов вскипел настолько, что до убийства им его собеседника оставалось максимум ещё одно неосторожное слово). Рано или поздно любая более или менее самостоятельная личность, если она с амбициями и бояться ей нечего, захочет отколоться, чтобы пойти своей дорогой.

– Понял, набирать только абсолютно по каким-то причинам зависимых. А то и просто мразь…

– И мразь в том числе. Чем ничтожнее человечишка вознесён на тот или иной ответственный пост и чем меньше он по своим личностным и профессиональным качествам соответствует занимаемой сытной должности, тем более он опять же зависим от благодетеля, поддерживающего его на этой должности. И, значит, сделает всё, чтобы своему благодетелю услужить с логичной целью подольше побыть в фаворе, а значит и у кормушки.

– Но кто-то же должен и работать, дело делать.

– Правильно. Ты уже убедился за год своей руководящей деятельности, что без компетентных специалистов любое серьёзное дело, если оно, конечно, не подлежит заведомо умышленному уничтожению, обречено. Как говаривал в своё время «отец народов» товарищ Сталин¹³, кадры решают всё.

– Да, но я набил немало шишек и на другом: чем компетентистее спец,

тем он артачистее.

– Браво, Альбертыч! Из тебя в другой обстановке хороший юморист-эстрадник получился бы. Изящная словесность так и прёт, перл за перлом. Придётся прислать тебе в Лесогорск одного-двух хороших специалистов-спичрайтеров, пусть поучат тебя говорить литературно. А то будут тебя газетчики всю твою политическую жизнь подлавливать на твоих уникальных высказываниях на радость недругам.

– Хрен с вами, засылайте. Только помоложе да пофигуристей тётки чтоб были. Ну ладно, Карлыч, так чем же всё-таки лучше вязать этих «копенгагенов», как клеить?

– Вязать будешь сук с кобелями во время течки, когда псарню хорошую заимеешь. А клеить – баб дешёвых по пьяни, если не натаскался ещё по шлюхам. Классных же, компетентных специалистов или как ты говоришь, «копенгагенов», да и просто умных, талантливых, приличных, а главное, авторитетных в народе людей брать надо тонко, с душой. Ищи, выясняй, у кого что сильнее болит, кто в чём более нуждается. И помоги. С жильём, к примеру, подсоби ему самому или его детям. Организуй машину в кредит без очереди, ссуду обеспечь на строительство дачи. Беспроцентную, да на приемлемый срок. Близких ему людей облагодетельствуй так, чтобы это выглядело со стороны его прямой заслугой. Он век тебе благодарен будет за повышение его значимости в глазах этих людей. Словом, плоди должников, как тот дон Карлеоне¹⁴. И чем больше, тем сам знаешь…

– Ну, допустим, нашёл я потенциально полезного человека, с чем уже приходилось сталкиваться, а он, зараза, ни на какие ласки не поддается.

– Ну, ты и развратник, Адам! Лексикон твой неисправим, как и ты сам… В общем, ласкай свою жену или любовниц. А с народом головой работать надо.

– Но если не поддаётся, хоть убей, не убивать же в самом деле…

– Насчёт убивать, забудь это слово на всю оставшуюся жизнь. Кого надо,

с твоей дороги уберут более «компетентистые», как ты изволишь выражаться, специалисты. И простаком перестань прикидываться. Кое-какие твои успехи в привлечении к делу толковых кадров нам известны. Но обеспокоены мы и некоторыми недоработками и упущениями. Самые слабые звенья твоей работы – правоохранительная система и средства массовой информации. В милиции, прокуратуре и суде в ближайшее время ключевые должности должны занять твои, то есть наши люди. При нехватке этих самых «копенгагенов» подходящего уровня на месте пришлём со стороны.

– А госбезопасность?

– Сюда пока не лезь. Вопрос этот сложный даже для центра. Пока без тебя обойдёмся. Но, потихоньку присматривайся и к «чекистам», а приглянувшихся начинай осторожненько, ненавязчиво прикармливать. Даже если кто-то не пойдёт потом в гору и даже уволится, всё равно пригодится в будущем для получения нужной информации, да и просто для работы в собственных, а они у тебя обязательно со временем появятся, частных силовых структурах. Однако, ещё раз напоминаю, неназойливо действуй, аккуратно, больше наблюдай. Главное, как бы самому в разработку не попасть. Ты должен по всем досье и оперативным характеристикам быть чище, чем непорочный ангел.

– Как это? Разве можно быть чище ангела непорочного? Нереальные задачи ставите, господа.

– А вот так это! Для того как раз и существуют СМИ, нужным образом организованные и укомплектованные, чтобы даже такого как ты, прости, Господи, суметь в глазах людей сделать привлекательным для электората, голосующего населения, то есть.

– Это какого ещё такого, как я?! На себя посмотри… красавец… Ну, ладно, в этих самых СМИ на что обратить внимание в первую очередь?

– А вот здесь не внимание обращать надо, а работать в полную силу, и уже давно! На руководящих постах в прессе, а конкретно – главными и ведущими редакторами областных и городских газет, как и на радио с телевидением, должны трудиться в поте лица твои люди. Ты что, Адам? Ведь известно: кто владеет информацией, то владеет миром. А если ты не только владеешь ею, а ещё и управляешь, то… понимаешь?

– Да, Вольдемар Карлович, – Алымов был достаточно умён, чтобы не отнестись к данной теме без должной серьёзности. – Насколько я понял, ещё вчера, и даже позавчера наши люди должны были занять руководящие посты, кроме всего прочего, в СМИ и правоохранительных структурах (госбезопасность, как мы только что условились, пока не в счёт), и возглавить каждый на своём участке как мягко-идеологическую, так и жёстко-силовую кадровую вербовку.

– Только, по-умному. Вот, завтра у тебя приём по личным вопросам?

– В основном старики-ветераны, полусумасшедшие старухи-патриотки да очередники на жильё. Обычная рутина.

– Но, хоть немного-то должно быть и не совсем бестолковых людишек. Нам известно, что многие завзятые карьеристы давно-о пытаются проторить дорожку к твоему кабинету, заладить знакомство, убедить тебя в своей лояльности. В том числе используя для этого и приёмные дни по личным вопросам. Чуют, что-ли, что кадр ты для области перспективный?

– Да уж, нюх у этих собак завидный, – не без самодовольства обронил в ответ Алымов. – Не успел обосноваться в горкоме, как чередой пошли уверения в верноподданических чувствах. И с чего они берут, что у меня перспективы какие-то есть?

– А ты, прежде чем соберёшься в следующий раз из себя скромника корчить, посмотри в какое-нибудь хорошее зеркало на свою лоснящуюся рожу. Года нет, как попал в кресло всего лишь второго секретаря, а выглядишь уже царьком самого сытого царства-государства. И друзья да родственники твои, – далеко не поголовно, между прочим, уважаемые в народе личности, – рассажены по самым хлебным местам. Просто так такого, даже дураку ясно, не происходит. Значит, у тебя есть сильная поддержка, позволяющая всё это проделывать. И значит, с тобой, на всякий пожарный,

лучше дружить.

– Вот и дружи, Карлыч-хренарлыч, ха-ха-ха! Кто мешает-то? На этот самый всякий пожарный… Ну, ладно, шучу. Давай на посошок, и счастливенько оставаться!

– Счастливо, счастливо, златоуст ты наш Альбертыч, мягкой тебе, шутник, завтра посадки!

Лесогорск, горком КПСС,

приёмная и кабинет Алымова,

на следующий после беседы

в «Метрополе» день

Приём по личным вопросам близился к концу. Заметно подуставший от

бестолковой в целом, но вынужденной работы с населением, которую, хочешь не хочешь, а раз в неделю проделывать надо, Адам Альбертович ещё раз просмотрел почти полностью обслуженный список посетителей-просителей. Всё шло обычным, за много лет устоявшимся в партийно-советских органах порядком: сначала, вне всяких очередей – ветераны войны и труда с их извечным патриотическим возмущением всем и вся, что идёт вразрез с нормами коммунистической морали и нравственности и может хоть как-то компрометировать перед мировой общественностью советскую державу. После старых коммунистов (строго сначала многодетные, а затем одинокие женщины-матери, и только после них остальные категории граждан) – бесконечная череда нуждающихся в улучшении жилищных условий. Уф-ф! Хрущёва¹⁵ бы сейчас сюда, сукина сына, в этот кабинет, пусть бы отчитался перед этими несчастными, никогда в жизни не пользовавшимися собственным водопроводом с канализацией, не знающими ни умывального крана с раковиной, ни ванной комнаты и тёплого туалета с унитазом, и до сих пор, это в век-то высочайшего научно-технического прогресса, справляющими свои нужды в деревянных дворовых сортирах! Хорошо помнят миллионы таких бедолаг его обещание построить к 1980-му году коммунизм, а значит обеспечить весьсоветский народ всем необходимым, в том числе и жильём. По той самой формуле «каждому по потребностям».

И вот спустя несколько часов изнуряющей своей малопродуктивностью (реально помочь удавалось лишь мизерному проценту просящих) работы осталось, перед тем как уйти отдыхать, принять всего двоих. От знакомства с которыми, кстати, мог бы быть и какой-то толк. Так кого же из них позвать первым – известного в городе майора милиции или журналиста, имя которого смутно напоминало Алымову что-то такое щекотливое. Редко ошибающаяся интуиция Адама Альбертовича подсказывала, что журналиста лучше всё-таки оставить «на десерт». И он твёрдо нажал селекторную кнопку:

– Приглашайте майора!

– Разрешите войти? Здравствуйте… – в кабинет тут же неуверенно шагнул, почему-то бочком, настоящий с виду гвардеец. Крепкий, пышущий здоровьем, розовощёкий. Тщательно отутюженная добротная форма сидела на нём безукоризненно. Ещё бы лампасы к штанам, да китель разукрасить соответствующим образом… Ан нет, до генерала этот парень пока явно не дотягивает. Глаза вроде не дебила, но взгляд угодливый до приторности. И в кабинет даже не вошёл, а как-то протиснулся совсем не по-генеральски. Поздоровался – заискивающе. Вот тебе и гвардеец-гренадёр… Тут и гадать нечего, сразу ясно – будет просить. И просить о чём-то не совсем для него приятном. Просить вынужденно, без охоты и, главное, наверняка не сгорая от желания добиться положительного решения. Ну, что ж, давай-ка проверим.

– Слушаю вас, товарищ майор.

– Здравия желаю, Адам Альбертович! – Ещё раз, теперь уже немного бодрее поздоровался, но, спохватившись, сразу же вернулся в заискивающую тональность «гвардеец». – Тут вот какое дело… Мне самому для себя, поверьте, ничего в общем-то не надо. На службе у меня и в семье всё нормально.

– В чём же тогда смысл этого вашего визита?

– Понимаете…

– Ну-ну, не стесняйтесь. Если вы хотите помочь кому-нибудь другому, что ж в этом плохого? Это только плюс вам как человеку и гражданину, да при этом – стражу правопорядка. Благородство, как говорится, не порок.

– Если бы, Адам Альбертович, – розовая поначалу краска на лице майора быстро сгустилась до пунцового цвета. – Ну, какое это благородство просить за субъекта, преступившего черту закона? А отказать родственнику…

Да ещё жена с тёщей пилят и пилят: помоги да помоги Ваньке.

– Уж не тот ли это Ванька, который бывший матёрый журналист-разоблачитель? Семёнов, кажется…

– А он и сейчас не менее матёрый и занозистый, да удачливый вдобавок.

Причём, всё у него путём по всем статьям – что в личной жизни, что в денежных делах, что в творческих. Правда, штатно в журналистике уже не работает, но пописывает потихоньку, больше конечно для души, чем ради заработка. Некоторые вещи я как-то подсмотрел у него – изящно излагает, стервец.

– Так если у него нет проблем, в чём вы должны ему помочь-то? Да ещё вы что-то про помощь субъекту-правонарушителю упомянули…

– Вот именно, что не ему, то есть не за него лично, Адам Альбертович, я просить вынужден, а за его закадычного дружка – простого шофёра.

– Который обокрал совхозное поле? – высказал свою неплохую осведомлённость Адам Альбертович.

– Он самый. Но там сложная история, неоднозначная…

– Ну, а причём тут ваши жена и теща?

– Мы с Иваном свояки – женаты на двух родных сёстрах. И тёща у нас одна на двоих. Жалеют они Ивана как блаженного, считают чудиком в какой-то мере. А я бы выпорол его хорошенько!

– Ого! За что?

– Адам Альбертович, пожалуйста, поймите меня правильно…

– Стараюсь…

– Иван – неплохой парень, добрый, способный, если не сказать талантливый. Но… карась-идеалист¹⁶ какой-то. Не понимает, что один в поле не воин. Вознёсся в эйфории от своей удачливости под самые облака, будто кум королю, и сам чёрт ему не брат. Вот и сюда со мной на этот приём к вам наотрез отказался идти.

– Даже так? – приподнялась бровь Алымова.

– Даже так.

– И как же он думает вызволять своего дружка? Который, между прочим, и его самого наверняка потянет как соучастника.

– Наивно рассчитывает на торжество какой-то неизвестно кем, церковниками скорее всего, выдуманной высшей справедливости.

– Справедливость в нашей стране по подобным поводам может быть только одна: вор должен сидеть в тюрьме. Именно так, кажется, утверждал блестящий советский сыщик Глеб Жеглов? Помните одну из лучших киноролей Высоцкого?

– Любимый мой фильм, Адам Альбертович, – «Место встречи изменить

нельзя» режиссёра Говорухина.

– Ну, вот. И место принятия законного решения по любому воровскому делу тоже изменить нельзя. Этим местом может и должен быть не кабинет секретаря горкома партии, а только зал судебных заседаний. А суд по закону обязан впаять виновным ровно столько, сколько они заслуживают. Или у Ивана вашего какие-то сомнения на этот счёт?

– В том-то и беда, Адам Альбертович, что мыслит и рассуждает он, мягко говоря, как не от мира сего. Хотя и дураком его назвать трудно.

– Что ж… Коль он такой ретивый не только в поступках, но даже и в мыслях, пусть сам и защищается от правосудия вместе с этим своим дружком шофёром.

– Но… Адам… Альбертович… – голос Георгия Скоробогатова был настолько скорбным, будто в сию минуту одновременно скончались все его близкие.

На самом же деле душа его ликовала. Хозяин кабинета не выразил ни малейшего желания помочь Ивану и Андрею, и слух Георгия с нетерпением ждал вот-вот готовой прозвучать из уст Алымова оформленной в конкретную фразу словесной формулировки категорического и безапелляционного отказа. Желая напоследок ещё раз показать секретарю горкома уровень человечности своей души, да и «для очистки совести», он сокрушённо вздохнул:

– Жалко его, всё-таки, недотёпу. Ведь сколько мог бы принести человеству реальной пользы, употреби свою недюжинную энергию в более разумных целях, нежели якшаться с кем попало да воевать не с теми, с кем следовало бы!

– А вот это, майор, уже отдельный разговор. Надеюсь, вам известно высказывание незабвенного Козьмы Пруткова о том, что «всяк необходимо причиняет пользу, употреблённый на своем месте»?

– Так точно, Адам Альбертович! – соврал, краснея, Скоробогатов.

От наблюдательного ока Алымова не укрылась мелькнувшая в этот момент некоторая растерянность «гвардейца»: тот, видимо, не мог сразу сообразить, о чьём всё-таки месте ведёт речь секретарь горкома – о месте в этой жизни наивного строптивца Ивана, или же о месте в ней самого Георгия. И Алымову страсть как захотелось порезвиться, немного покуражиться над этим сбитым с толку явным, хотя и изо всех си маскирующимся карьеристом. Карьеристом, который, Алымов был в этом

совершенно уверен, – уже у него в кармане.

– Ну ладно, к судьбе вашего вояки-свояка мы ещё вернёмся. А вот о себе, уважаемый, вы что-то, скромничая, маловато рассказываете. Со службой, значит, всё в порядке?

– Так точно! Ни одного взыскания.

– Похвально. Исключительная дисциплинированность – наипервейшее качество успешного офицера. Плюс чувство товарищества… Отлично… И при этом главное – полная самоотверженная готовность без страха и упрёка встать на защиту хоть и заблудшего, но возможно не совсем ещё потерянного

для общества человека… Слушайте, майор, а вы, случайно, не пробовали как-нибудь переквалифицироваться, ну, скажем, в адвокаты?

– То есть?.. – чуть не потерял дар речи Георгий Иванович.

– Ну, как… У нас ведь только адвокатам дозволено безнаказанно, в соответствии с их профессиональной направленностью, покрывать правдами и неправдами преступников и их соучастников. Или я ошибаюсь?

Скоробогатов обомлел. Вот те, раз! Вот, и сходил на высокую аудиенцию в чужих интересах, вот и порадел чёрт те за что, за какого-то там своячковского дружка… Всё, конец карьере.

– Адам Альбертович… Ещё раз прошу, пожалуйста, поймите меня правильно. Я не… – через силу заставляя себя казаться спокойным, лихорадочно пытался найти способ реабилитироваться за такую свою стратегическую ошибку Георгий Иванович.

– Да правильно я понимаю вас, майор. Ладно, не тушуйтесь. Поверьте, я

достаточно адекватно воспринимаю и оцениваю ваши действия. Вы, на мой взгляд, не только верный товарищ, но и человек, чувствуется, неглупый. Да и службист, охотно верю, не последний в нашей доблестной милиции. В связи с этим, кстати, прямо вот в эту минуту возник у меня в голове вопрос: чего же этому образцовому офицеру милиции не хватает до полной безукоризненности? И не могу сам, без вашей помощи, на него ответить. Ведь чувствую, что чего-то точно не хватает, а чего, ну хоть расшибись, не

пойму.

– Адам… Альбертович… – попытался говорить и запнулся не совсем ещё отошедший от испуга, но уже и почти обнадёженный такой благоприятной переменой в тоне голоса собеседника Георгий Иванович.

– Стоп! У вас какое образование?

– Заочный юридический институт. Совершенно гражданский вуз, может, поэтому и недостаточно офицерской выправки?

– Нет, внешний вид у вас в полном порядке. Хоть прямо сейчас на парад. Здесь другое. Но что?

Скоробогатова вновь охватило беспокойство. Он уже не знал, что и думать.

– Во! – чуть не выпал, подскочив, из кресла в восторге от своей остроумной проницательности Алымов. – Вам объективно не хватает масштабно-системного мышления!

Настроение Скоробогатова рухнуло, казалось, уже на самое дно безнадёжности. И вдруг его как током ударило неожиданное предложение веселящегося неизвестно с чего сановного собеседника:

– А не хотели ли бы вы, товарищ майор, немного подучиться? Скажем, в академии МВД СССР.

– Спасибо, с удовольствием, Адам Альбертович! – пот градом катился по лицу готового разрыдаться от избытка чувств Георгия Ивановича.

– Пока не за что… – наслаждался Алымов лёгкостью своей очередной кадровой добычи. Понаблюдав за реакцией «кадра», он с улыбкой садиста продолжил беседу следующей серией провокационных вопросов:

– А вот скажите, – Адам Альбертович глянул в разложенные на столе бумаги, – Георгий Иванович, ощущаете ли вы свой служебный потолок? Если да, то какой видится вам его высота? Не боитесь ли возможного больного падения, если высота эта окажется великоватой для вас? Или вам пока не до мыслей о пределах карьеры по причине вашей относительной молодости?

– Плох тот майор милиции, который не мечтает стать министром внутренних дел! – отчеканил, осмелившись в смятении чувств на шутку в столь солидном кабинете Георгий Иванович, совершенно обалдевший и очень туго соображающий, как лучше повести себя в такой неопределённой ситуации, когда от одного удачно или неудачно вымолвленного слова зависит целая судьба.

Алымов в своей привычной жизнерадостной манере весело расхохотался.

– Ну, до поста министра мне и самому карабкаться да карабкаться, а вот райотдел милиции хотя бы, потянешь на первых порах?

– Так точно! – внезапный переход хозяина кабинета на запанибратски-простецкое «ты» окрылил Георгия Ивановича не меньше, чем только что вводили в замешательство его же иезуитски-коварные вопросы.

– Тогда, майор Скоробогатов, готовься к большой работе, – как ни в чём ни бывало, вернулся к официозно-строгому вежливому тону Алымов, продолжая, однако, обращаться по простому на «ты». – Криминал, и не только в лице доставшего уже всех тупого рэкета, а и зачастую под легитимными вывесками так называемых кооперативов и прочих негосударственных бизнес-коммерческих структур распоясался в последнее время до невозможности, и милиции как никогда нужны крепкие, опытные кадры.

– Спасибо за доверие, товарищ Алымов, – дисциплинированно подхватил этот сухо-официальный тон Скоробогатов. – И я, и некоторые другие надёжные офицеры готовы работать не покладая рук и регулярно информировать вас лично как партийного руководителя, обо всём, что вас заинтересует.

– Давай без высокопарности, – поморщился Алымов. – А вот кадры надёжные действительно не помешали бы.

– Тогда жду ваших указаний, Адам Альбертович! Разрешите идти?

– Да погоди. Ну, какие указания имеет право давать вам, надёжным, как

ты утверждаешь, честным профессионалам, находящимся без сна и покоя при исполнении обязанностей на ответственной и опасной службе пусть даже самый высокопоставленный партсекретарь через голову вашего непосредственного милицейского начальства? Их вы будете получать от кого следует. А что касается твоего свояка…

– Я весь внимание, Адам Альбертович!

– Говоришь, «изящно излагает»?

– Да. Пишет он и на самом деле захватывающе. Но, строптив… я уже повторяюсь.

– Освободят его дружка. И дело, вероятно, будет закрыто. Но, только при одном непременном условии.

– Слушаю…

– Твой Иван Семёнов должен лично, своею собственной рукой написать прошение на моё имя. И, пусть самолично, без трусливых подсыланий парламентёров типа тебя, явится ко мне на приём в порядке общей очереди. Чем скорее, тем лучше для его дружка и его самого…

– Всё будет, как вы велите, Адам Альбертович. За друга Ванька голову положит, если уж так встал вопрос. Можете не сомневаться, явится на этот раз как миленький. Это я вам обещаю.

– Ты свободен. Хотя… погоди, – Алымов нажал кнопку селектора и негромко скомандовал:

– Зайди.

Через минуту в кабинете беззвучно появился с иголочки, как манекен в универмаге, одетый интеллигентный мужчина одних со Скоробогатовым лет.

– Познакомься, майор. Аркадий Лазаревич Синберг, заворготделом, мой надёжнейший помощник.

Георгий Иванович с интересом взглянул на вошедшего. Заочно он давно был знаком с этим человеком как с одним из самых близких друзей Ивана, но в непосредственный контакт вступал с ним впервые. А Алымов тем временем продолжал знакомить:

– Умница, каких мало. Минимум, будущий министр юстиции. А то и – генпрокурор. Как профессиональный юрист будет курировать ваш с твоим свояком вопрос. В силу определённых, наверняка известных тебе обстоятельств осведомлён о подробностях лучше чем кто бы то ни было. Ну вот, а теперь обменяйтесь номерами контактных телефонов и оба свободны. Если есть желание, можете пообщаться в кабинете Аркадия Лазаревича, или где вам вообще заблагорассудится.

– До свидания, Адам Альбертович, – счастливый майор Скоробогатов, в мыслях уже примеряя на голову серого каракуля папаху, а на плечи – золотого орнамента крупнозвёздные погоны, чётким шагом вышел из кабинета.

Почти сразу вслед за майором тихо вышел «надёжнейший помощник» Алымова, и спустя несколько минут между двумя юристами потекла обстоятельная профессиональная беседа, быстро вышедшая за рамки алымовского задания по делу о краже саженцев – такого уровня и опыта, как Аркадий Лазаревич и Георгий Иванович, специалистам, да ещё, возможно, будущим коллегам – «игрокам одной команды», всегда найдётся, о чём потолковать.

А Адам Альбертович Алымов, вполне на этот раз удовлетворённый итогом приёмного дня и в предвкушении вечерней парной бани с хорошей выпивкой и доброй закуской, совсем выронив из памяти необходимость принять ещё одного, последнего по списку посетителя, не спеша оделся и вышел из кабинета в приёмную.

Ба! Кто это тут дремлет, посвистывая носом, в одном из мягких кресел

для ожидающих аудиенции? Неужели тот самый, до смешного нелепый в своей робости к женщинам журналюга? У Адама Альбертовича приятно потеплело где-то внутри могучего организма…

– Тараканов Арсентий Венедиктович, журналист… – встрепенулась зазевавшаяся секретарь, не ожидавшая выхода Алымова из кабинета до окончания приёма последнего посетителя. – Адам Альбертович, перенести

приём товарища Тараканова на следующий раз?

– Не надо, Глафир Иванна… Арсентий, проснись!

Молодой человек, ещё толком не очнувшись, вскочил:

– Здравствуйте, я… Извините…

– Балда! Одевайся, по дороге поговорим. Глафир Иванна, я закончил, до свидания. В понедельник с утра как обычно. Хотя, возможно, я сегодня ещё позвоню… Если Арсентию приспичит, ха-ха!

Попрощавшись с секретарём, Алымов дружески подтолкнул Сеньку к выходу:

– Пошли в машину. Сегодня ведь пятница, завтра – выходной, торопиться некуда. Иль тебя кто-то ждёт?

– Да нет, никто вроде…

– Отлично. А не хочешь, дорогой Арсентий, по старой памяти в баньке

хорошей попариться, отдохнуть после целой недели трудов праведных?

– А удобно? Народ там, наверное, солидный. А я…

– Арсентий! Встряхнись! Неудобно штаны через голову надевать, да на потолке спать. Никакого быдла, ни солидного, ни случайного! Я да ты – и все понты. Даже Глашку не возьмём. Узнал, поди, свою напарницу по парилке? Попаримся по-царски. И даже без помощи профессиональных банщиков-мойщиков и разных там массажистов обойдёмся, сами отхайдокаем друг друга вениками так, что все наши враги поумирают от зависти, когда увидят нас неузнаваемо помолодевшими. Ну… а ежели тебя на что-то особенное растащит – приказывай, закажем, не вопрос.

– Ну, ладно, поехали. Да, а вторая-то, подруга Глаши – Маша, жива-здорова?

– Здорова Мария, дай Бог нам с тобой её сообразительности и прыти. Трудится пока на скромном посту зампредседателя райисполкома совсем недалеко от нашего родного города. Держим её в спецрезерве. Далеко-о пойдёт, сучка! Если оправдает доверие, конечно…

А примерно через час в роскошной, и на самом деле по-царски

обихоженной модной в последние времена сауне, вдали от ненужных людских глаз да под надёжной наружной охраной и состоялось, наконец, без всяких обещанных Алымовым веников (в сауне, в отличие от русской бани, они, в общем-то, и ни к чему) таинство, к которому неагрессивно, но и с неугасающей надеждой давно стремились оба. Таинство, в силу некоторых закавык шутницы природы связывающее между собой мужчин порою крепче, нежели правильные традиционно-биологические законы связывают особей противоположных начал.

Через несколько дней в помещении редакции областной газеты «Лесогорская правда» был официально представлен специально собранному по этому поводу в полном составе коллективу новый первый заместитель главного редактора – Арсентий Венедиктович Тараканов.

Внешне новый замглавного был мало солиден, что несколько разочаровывало некоторую часть сотрудников, особенно незамужних представительниц прекрасного пола – взъерошенная, будто с перепугу, перхотная чупрынь на голове, до мяса обгрызенные ногти на пальцах рук, не совсем свежая неглаженная рубаха и такие же мятые брюки, нечищеные башмаки. Да и слишком уж недостаточная для руководителя такого ранга уверенность в себе… Это всё, что умел он на первых порах продемонстрировать подчинённым в ходе отправления своих служебных обязанностей. Но эти пустяки обычно устранимы по мере карьерного роста личности и, как производное этого роста – при неизбежном увеличении личного бюджета. Так что, в пику злословам-завистникам, через не очень-то и продолжительный промежуток времени, в момент вхождения Арсентия Венедиктовича в его следующую по табели о рангах должность выглядеть он

будет ещё как презентабельно…

Москва, центр, ресторан «Прага»,

7 ноября 1991 г.

«Обмывали» первый миллион долларов, честно заработанный

удачливым и перспективным российским предпринимателем, бывшим председателем бывшего сельскохозяйственного кооператива «Русский сад», а ныне директором одноимённого товарищества с ограниченной ответственностью Иваном Ивановичем Семёновым. Пировали достойно – хоть и с размахом, по-купечески богато, но не до пошлости, наблюдаемой в последнее время повседневно и повсеместно на пышных и часто буйных празднествах сумевших резко разбогатеть соотечественников.

Во главе стола, по обе стороны от виновника торжества, восседали в качестве наиболее почётных гостей две совершенно противоположные по роду занятий личности, но по-прежнему лучшие друзья Ивана – исполняющий обязанности начальника управления юстиции Лесогорского облисполкома Аркадий Лазаревич Синберг и… «де юре» – руководитель хотя и мало популярного в мнении законопослушной части лесогорского населения и доставляющего немало хлопот правоохранительным органам, но абсолютно легитимно существующего частного охранного предприятия с символическим названием «Арсенал», а «де факто» – стремительно набирающий вес в своих кругах криминальный авторитет Селиванов Андрей, отчество которого помнили лишь составители оперативных милицейских сводок и донесений. А вот, наводящее ужас не только на лесогорский коммерческий мир, но и на немалую часть столичного прозвище этого гостя отлично знали все присутствующие. Даже – те из них, кто видел его сейчас впервые в жизни. Знать-то, конечно, знали, но вряд ли хоть один осмелился бы произнести это прозвище вслух, при всём том, что многие растущие авторитеты бурно развивающегося в те годы российского криминального

беспредела своими кличками очень даже гордились.

Одним из солиднейших участников застолья был подполковник милиции в дорогом штатском костюме – заместитель начальника Лесогорского ГУВД¹⁷ Георгий Иванович Скоробогатов, а наиболее осведомлённым по части с свежих мировых новостей, «дворцовых» тайн и интриг вплоть до кремлёвских – главный редактор газеты «Лесогорская правда» Арсентий Тараканов, близкий друг лесогорского градоначальника – председателя горисполкома Алымова, попавший в данную веселящуюся компанию по протекции VIP-юриста Аркадия Синберга.

«Тамадуйствовал», то есть уверенно и профессионально заправлял ходом банкета некий Владислав, когда-то служивший официантом здесь же, в «Праге» (исключительно благодаря его знакомствам и был выхлопотан отдельный банкетный зал для этого торжества в «пиковый» праздничный день), а теперь – коммерческий представитель Ивана Семёнова в Москве. Владислав же и настоял на празднестве не где придётся, а именно в «Праге» как одном из «крутейших» ресторанов столицы, знаково расположенном в считанных минутах ходьбы от Кремля, на стыке обоих Арбатов – старого и нового.

– Друзья! – расшаркивался тамада, торжественно подняв выше своей набриолиненной кучерявой головы первую рюмку «за талантливого бизнесмена с размахом вселенского, можно сказать, масштаба и с простым, исконно русским именем Иван». – Предлагаю выпить не только за её благородие госпожу удачу, без которой никакое большое дело по определению невозможно, и которая (постучим по дереву! Тьфу-тьфу, не сглазить…) так благосклонна сегодня к нашему другу, а значит – и ко всем нам. А ещё и – за честность, порядочность, чистоту уверенно встающего на ноги отечественного бизнеса, за его патриотизм, то есть за всё то, что наилучшим образом олицетворяет собой лично, и всей своей успешной коммерческой и общественной деятельностью скромный парень из российской глубинки, которому суждено, не побоюсь такого предсказания, в ближайшие же годы стать одной из наиболее заметных фигур в масштабе страны. Да, да, да! Регион, даже такой крупный и богатый как ваш, ты быстро перерос, Ваня, сам того не заметив.

– Кто-то из здесь присутствующих, – вдохновенно продолжал заливаться соловьём коммерческий представитель, – в душе усмехнётся: о какой такой чистоте и порядочности бизнеса разглагольствует этот бывший официант? Врёт, дескать, в честь праздника, как сивый мерин. Ничего подобного, дорогие мои, я искренен как никогда. Тот, кому посчастливилось хоть один день в своей жизни поработать с Иваном вплотную, поймёт меня.

Так вот, Вань, я призван вести твои дела в Москве, а дела эти, между прочим, уже рвутся и на международные просторы. И есть немало иностранных бизнесменов высокого полёта, которые с удовольствием пошли бы на деловой контакт с тобой, на создание совместных предприятий. Только щёлкни пальцами! За тебя, дорогой мой! Наш… И пусть твой первый «лимон»¹⁸ как можно скорее превратится в полновесный «арбуз»¹⁹, а затем множится и множится до бесконечности. Пусть он станет символом новой эпохи. Прозит!

– А я хотел бы предложить тост за дружбу, – поднявшись со своего места, негромко начал, но, тут же заставил мгновенно утихомириться возбуждённо галдящее с повторно наполненными рюмками в руках застолье («между первой и второй – промежуток небольшой») умеющий привлечь к себе внимание Аркадий Синберг, – за простую человеческую дружбу. Мы начинали когда-то, чуть более трёх лет назад, втроём: Иван, я, и вот Андрюша. Нелегко начинали… в чём-то трагично даже. Увы, судьба неожиданно и безжалостно раскидала нас в разные стороны. Лично мне, из-за внезапного ухудшения здоровья, пришлось подвизаться на время, как думалось, на рутинной партийной работе. Потом, как-то незаметно, эта работа засосала, как трясина. Карьера в како-то момент вдруг быстро пошла по нарастающей и вынесла на областной уровень, причём по родной моей профессии.

Глотнув с глубоким вздохом минеральной воды, Аркадий продолжал:

– Теперь от этой, всесторонне насыщенной, интересной, при всей её сложности, жизни отказаться трудно. Да и нужно ли? Надеюсь, в своём сегодняшнем положении я смогу быть гораздо более полезным, чем до этого, нашему общему делу. Почему – общему? Объясню. По благородству души своей Иван не убрал меня тогда из кооператива, то есть формально-то вынужден был исключить, но неофициально моё членство было сохранено, за мной осталось право участвовать в равноправном распределении прибылей в полном объёме. И хотя, денег за первый год мы заработали кот наплакал, и делить было особо нечего, но разве дело тут в конкретных суммах? Нет, ребята, главное здесь в другом – я убедился, что есть на свете люди, которые не предадут ни при каких обстоятельствах, не отвернутся от своего товарища ради какой-то шкурной выгоды. Спасибо, Ваня, ты – настоящий друг!

Аркадий и вставший при этих словах Иван залпом выпили по «внелимитной», тут же повторно наполненной для регламентного опустошения уже вместе со всеми рюмке водки, с размаху звонко хлопнули друг друга растопыренными ладонью в ладонь, и крепко обнялись. Затем Аркадий повернулся к Андрею Селиванову:

– И тебе, Андрюша, спасибо, что безоговорочно поддержал Ивана в том

его решении. Кстати, друзья, об Андрее. Все мы знаем, как много пришлось

ему пережить, претерпеть. И тоже исключительно из-за его честности и человеческой порядочности. Андрей сыграл основную роль в спасении нашего первого урожая, с таким трудом выращенного. А сам… пострадал так, как никому из нас не дай и не приведи. И всю вину после своего ареста стойко взял на себя, никого не подставил.

Теперь Андрей, ко всеобщей нашей радости, на свободе, профессионально торгует охотничьим оружием и боеприпасами. Торгует широко, успешно. Держит несколько мастерских автотехобслуживания, курирует ряд автозаправочных станций. Но, злодейка судьба, взявшись поиздеваться над ним однажды, уже не захотела прекращать своих недобрых шуток. Поставила Андрюху в такие условия, в такие тиски, из которых выкарабкаться в создавшихся условиях очень и очень трудно. Если вообще возможно. Засосала нашего друга теперь его новая среда не слабее, чем в своё время меня моя карьера.

Но, чем бы каждый из нас ни вынужден был сейчас заниматься, помните, друзья, – один в поле не воин. И знайте: настоящая мужская дружба непобедима. Лично я, во всяком случае, всегда и всё сделаю для того, чтобы каждый из нас, что бы ни случилось, знал: у него есть друзья, которые в трудный момент придут на помощь. За дружбу! За таких людей, как ты, Андрюша!

И Аркадий так же крепко, как только что Ивана, обнял смущённого Селиванова.

– Полностью поддерживаю Аркадия Лазаревича, – взял слово подполковник милиции Скоробогатов, – золотые слова! Я тоже всегда говорю, и готов подписаться под этим хоть кровью: один в поле не воин. Вот сейчас было упомянуто о нелёгком отрезке жизни нашего товарища Андрея. Отрезке, который, к счастью, позади. Но мало кто знает, в скольких кабинетах решалась тогда его, и не только его судьба, какие люди и силы были задействованы…

На этом моменте речи подполковника Андрей Селиванов нервно расстегнул сначала одну, затем другую пуговицу рубахи на своей груди. Он понимал, что подполковник ни за что в жизни не проговорится о некоторых моментах того «отрезка жизни», известных здесь только им двоим, но всё равно воспоминания этот «мент» вызвал своей речью слишком тяжёлые, неприятные и крайне нежелательные в такой хороший вечер.

А Георгий Иванович в торжественной позе, с видом человека, знатно, когда это потребовалось, потрудившегося, хотя и рисковавшего при этом служебной репутацией и даже погонами ради спасения другого, вдохновенно продолжал:

– И вот теперь мы с удовольствием пьём в этом прекрасном заведении за честный, заслуженный миллион, которых дай Бог, чтобы у всех нас было впереди очень и очень много. И пусть подобных банкетов будет столько, сколько мы сами захотим. За вас, друзья! Дай-ка, дорогой мой свояк Ванька, я тебя поцелую!

– Разрешите пару слов в поддержку сказанного? – взял рюмку в руки главред «Лесогорской правды» Тараканов. – Дружба… Понятие это гораздо более многогранное, чем иногда кажется. Ну, собрались, ну, выпили, ну, извините, девок потискали в баньке какой-нибудь. И даже вместе дело какое-то провернули, деньжонок заработали. Но друг, здесь об этом уже было немного говорено, познаётся в беде. Настоящий друг – в настоящей беде.

Да, мне чрезвычайно приятно видеть, что здесь, за этим столом собра-

лись сегодня настоящие друзья. Но… я сейчас с грустью думаю, а почему среди нас отсутствует человек, сыгравший в своё время решающую роль в освобождении Андрея и в окончательном прекращении всего того злополучного дела? Ну, никак не лишним оказался бы здесь Адам Альбертович Алымов – наш председатель горисполкома. Ведь уж кто-кто, а он-то рисковал тогда по-настоящему. Реально рисковал, вмешиваясь в ход расследования уголовного дела по расстрельной, между прочим, статье²⁰ своею немаленькой тогдашней должностью секретаря горкома партии. Это сейчас коммунистическая партия никому не нужна, все её задним числом взахлёб ругают, а всего какой-то год назад это была сила ещё та. Руководящая и направляющая, если помните шестую статью Конституции СССР.

И, набрав полную грудь воздуху, тщедушный оратор насколько мог торжественно выкрикнул концовку своей пламенной речи:

– Так выпьем же за отсутствующих, но настоящих друзей! За Адама Альбертовича Алымова!

Аркадий Синберг и подполковник Скоробогатов чокнулись:

– Поддерживаем. За отсутствующих, но настоящих!

Иван и Андрей переглянулись, но рюмки в руки взяли. Пригубив,

поставили на стол.

– Андрей, а вы разве не хотите сказать чего-нибудь душевного? – тамада подсел к грустному отчего-то Селиванову.

– Отстань, Влад! – властно отодвинул своей мощной рукой тамаду от Андрея Иван. – Не видишь, взгрустнулось человеку?

– Ну, почему, Вань, – улыбнулся вдруг Андрей, – на фоне таких речей отмалчиваться как-то неприлично. Тем более что и по мою душу здесь хорошее прозвучало. Хотя, какой я, к дьяволу, краснобай… Так, что, говорить?

– А-а!.. Ладно, давай! Всё равно народ уже поддатый. Не осудят, чай, коли не так чего сказанёшь! – Ивана обрадовало некоторое улучшение настроения грустившего друга, и он сам с удовольствием послушал бы что-

нибудь человеческое на фоне всех этих бесконечных дифирамбов в свой адрес, чем-то напоминавших панихиду по усопшему: или хорошо, или никак…

– Итак, слово имеет один из ближайших друзей и соратников виновника торжества Андрей Селиванов! – воодушевлённо провозгласил тамада, и Андрей, прокашлявшись, так же негромко, как до этого его друг Аркадий, начал, сразу точно так же, как и тот, как ни странно, приковав к себе всеобщее внимание:

– Прошу вас, ребят, не смейтесь, пожалуйста. Говорить я буду, может, не так грамотно и красиво, как многие из вас. Человек я простой, на трибуне ни разу в жизни не стоял. Но каждое моё слово будет сказано от души…

Аркадий Синберг за спиной Ивана потянулся к Андрею и пожал его руку пониже локтя: не робей, мол. Мы – рядом!

Андрей тут же с улыбкой сбросил остатки скованности и совсем уже спокойно заговорил дальше:

– Вы все прекрасно знаете, как меня зовут. Нет, не по паспорту. А как зовут в народе и среди братвы. Вслух при мне это прозвище обычно стараются не произносить. Но ведь, если посмотреть правде в глаза, то рядом с некоторыми гигантами тела, души и мысли я и на самом деле не более чем клоп. Не возражай, Вань, по сравнению с тобой мы все действительно пигмеи.

Мёртвая тишина воцарилась за огромным столом. Взоры пирующих дружно устремились в сторону говорящего. Оратор же тем временем продолжал с открытой приветливой улыбкой на лице:

– Да-да. Я не хохмлю. Клоп перед Иваном я не только по природным данным, а и по фактическим результатам, по размаху дел. Вот первое, почему я теперь спокойнее отношусь к этой своей кликухе. Хотя в юности моей весёлой за малейшую попытку обозвать меня так, особенно прилюдно, бил я любого нещадно. Даже покалечить мог.

Второе, почему я в душе согласился с некоторого времени принять зва-

клопа как должное: «пацаны» мои промеж собою очень гордятся, когда перед очередной «стрелкой» у наших так называемых оппонентов кишки от страха сводит. Без хвастовства скажу, что произносимый при нашем приближении сигнал «клопы ползут», какое бы презрение ни пытались в эти слова вложить, действует и в самом деле на многих, как касторка на желудочника.

Но, опять же скажу без всякого бахвальства и зазнайства: какого бы жуткого страху ни нагоняли на неправильных людей мои бойцы, мы никогда не беспредельничали. В отличие от многих других параллельных с нами бригад поступаем всегда исключительно справедливо, строго «по понятиям». Ни один ещё честный коммерсант не пострадал от нашей руки, могу поклясться чем угодно. Корректируем в правильную сторону поведение только конкретных непорядочных хапуг. А почему? Как вы думаете? Да элементарно: кто сам хлебнул в жизни, почём фунт лиха, тот вряд ли пойдёт отнимать у другого трудно заработанный хлеб.

– Робин Гуды эдакие, – тихонько усмехнулся в ухо Аркадию Синбергу подполковник Скоробогатов.

Чутким шоферским слухом Андрей уловил сказанное, но ничуть не изменил своего спокойно-повествовательного тона:

– До Робин Гуда знаменитого мне лично, конечно, далековато, но за всех своих «пацанов» вместе взятых и за каждого в отдельности скажу смело: это настоящие санитары отечественного бизнеса. Насколько я прав, покажет время.

И, глядя прямо в глаза подполковника, уже более жёстким тоном чётко, с расстановкой произнёс:

– Если наша доблестная краснознамённая милиция уже давно не контролирует ситуацию в стране, и вовсю начинает сотрудничать за деньги с любым, кто больше заплатит, то уж извините, без этих самых Робин Гудов в скором будущем гарантирован полный хаос.

– Так, за что же мы всё-таки пьём? – вовремя вмешался, предотвращая назревающую перепалку, тамада Владислав.

– Наверное, за справедливость! – поднялся глава застолья Иван Семёнов, и приобнял оратора:

– Но, пусть всё же Андрюша закончит свой тост сам. Давай, Андрюх!

– Вань, я же говорил, ты – гигант! Попал прямо в самую точку. Именно за справедливость я и хотел предложить выпить. Да вот… отклонился чуток, извините. – Андрей виновато переступил с ноги на ногу, бросив украдкой ненавидящий взгляд на подполковника. – Сейчас много хороших слов было сказано за дружбу. Я полностью со всеми говорившими согласен, и целиком их поддерживаю. Один в поле и в самом деле не воин. Примером тому – моя судьба. Хотя полную цену моей свободы лучше не знать даже самым близким друзьям, за меня в трудный момент вступившимся.

Андрей ещё раз зыркнул испепеляющим взглядом в сторону подполковника милиции Георгия Ивановича Скоробогатова. Тот с напряжённым выражением лица пошевелил плечами, налил вдруг в стакан из-под минеральной воды доверху водки и залпом, ни с кем не чокаясь, выпил до дна.

Андрей чуть не рассмеялся от удовольствия:

– Целых семь десятков лет весь наш народ официально ходил в атеистах,

не верили открыто ни в Бога, ни в чёрта. А теперь даже самые отпетые коммунисты боятся всё-таки высшего суда, пред которым когда-то придётся предстать и ответить за всё, что сделал так или не так в этой жизни. И за хорошее, и за плохое обязательно будет соответствующее справедливое воздаяние. А поскольку, как было объявлено, мой тост посвящён конкретно и в натуре справедливости, то её я вижу на сегодняшний день в следующем.

Вот скажите, почему именно Ванька Семёнов сделался самым взаправдашним миллионером самый первый из нас всех? Да потому, что не в чью-нибудь, а именно в его светлую башку вдруг взяла, да и втемяшилась гениальная идея: до чего, оказывается, просто можно из копейки сделать натуральный рубль. Причём, на самых добрых делах. Не во вред людям, а для людей. Хотите конкретности? Извольте! Ну, кто, как не Ванёк, первым из всех нас распознал, что, оказывается, во всём цивилизованном мире семена всяческих овощей и цветов для розничной торговли фасуются в бумажные пакетики поштучно, а не как у нас в граммах? И распознал не абы когда, а в самый дачный, то есть садово-огородный бум. Что это значит? А-а!.. Вот то-то и значит, что при совдепии существовал такой монополист на рынке семян, как Всесоюзное объединение «Сортсемовощ», работники которого шуровали из мешков в пакетики все подряд семена столовыми ложками, и продавали по пятнадцать-двадцать копеек. Ну, ладно, такие крупные как горох – хрен с ним. А кто-нибудь из вас, уважаемые, знает, что в грамме семян помидора, например – четыреста семечек? А сколько, по оптовым госценам, стоит грамм? Доли копейки!

Вот, разрушитель этой глупейшей монополии Иван Иванович Семёнов, прошедший через торговлю саженцами, а затем рассадой, и решил расширить свой ассортимент ещё и семенами, но уже на иной, более разумной основе.

И начал он каждый грамм хорошо откалиброванных, конечно, семян помидоров расфасовывать в двадцать пакетиков, то есть по двадцать штук порция. А продаёт он их в своих ларьках почём? По рублю пакетик. Считайте, считайте! Из одного копеечного грамма на выходе – двадцать рублей. Из килограмма – двадцать тыщ. Это же «Жигули»-девятка по самой спекулятивной рыночной цене!

Ну, конечно, не забыл Ваня расстараться и насчёт ассортимента. Все виды овощей освоил, множество сортов каждого вида, плюс – десятки сортов цветов. Всего – несколько сотен наименований продукции. Очереди к Ванькиным торговым точкам выстроились длиннющие. А что? Сорта в ассортименте – самые вкусные и урожайные. Купил, скажем, человек на пять рублей пять пакетиков, а это в итоге – за небольшим возможным минусом сотня кустов, с каждого из которых потом не меньше чем полведра помидоров соберёт играючи. А огурцы, а свекла с морковкой, а лучок с капусткой, а редис и прочая огородная всячина? Да что там говорить, никакой нынешний продуктовый дефицит такому ванькиному покупателю не страшен. Ну, на каком овощном базаре за пятёрку купишь полсотни, а то и сотню вёдер помидоров?.. А вот вырастить на грядке – пожалуйста! Арифметика? То-то же.

Это при всём том, что, как я уже говорил, общая себестоимость закупаемой оптом этой продукции – копеечная. Специализированные семеноводческие хозяйства, как и вообще в целом колхозы и совхозы, разваливаются на глазах и распродают всё, что можно, и что нельзя за гроши. А леваком – вообще за бутылку-другую мешок можно взять. Тем более что реальных крупных закупщиков на эту продукцию по стране – раз, два и обчёлся.

Так что, и люди довольны, и Ванька при деньгах. Итог очень даже закономерный.

Мы с Аркадием по своей недостаточной коммерческой прозорливости скептически отнеслись к этому бизнесу, и не поспешили в нём участвовать. А – зря. Теперь Иван на коне, молодец! И никакая палёная водяра, никакая спекуляция куревом и импортными продуктами, уворованными из западной гуманитарной помощи для обедневших до стыда-позора россиян, по рентабельности здесь даже близко не стояли. Может, в общих объёмах в тех модных на сегодня сферах бизнеса и побольше денег, согласен. А также и бензин, и автомобильная торговля – это тоже всем понятно, что деньжата крутятся там немереные. Потому и войны вокруг всего этого кровавые бушуют. А какова доходная часть в разбросанных по базарам скромных деревянных ларёчках с вывесками «Семена», известно мало кому даже средь самых умных. Отсюда и фактическая монополия «Русского сада» на частном рынке в этом деле.

И вот Ваня – миллионер. Честно это? Башку кладу: честно! Справедливо? Справедливее не бывает. Преклоняюсь перед твоим умом, Ваня!

Ну, ребят, давайте выпьем, а то заговорил я вас, самым большим болтуном оказался за этим столом, хоть и неграмотный по сравнению с другими выступавшими. За справедливость!

– Ну, а теперь… – сияющий тамада, казалось, вот-вот лопнет от переполняющего его грудь счастья объявить сейчас нечто такое, что мгновенно осчастливит если уж не всё человечество, то присутствующих в этом зале как минимум, – нельзя не предоставить слово самому виновнику сегодняшнего торжества, одному из символов будущего процветания нашей великой страны, средоточию всего лучшего в развивающемся семимильными шагами новом отечественном бизнесе…

– Стоп, стоп, Влад, угомонись! – протестующее замахал руками Иван. – Никакой я не символ, и тем более не средоточие… Просто, нормально отреагировал на сложившиеся благодаря Перестройке обстоятельства. Воспользовался, так сказать… Не гениально, как некоторые действительно выдающиеся, прирождённые, до поры до времени бездействовавшие из-за идиотских советских законодательных запретов, а теперь воспрявшие духом бизнесмены, а просто, на самом деле, нормально. Вот и всё. И никаких речей говорить не хочу. Единственное… насчёт дружбы… Андрюха и Аркадий, каждый со своей стороны, да и мой свояк Георгий само собой, помогут, надеюсь, при необходимости сориентироваться в некоторых моментах непростой, к сожалению слишком уж криминализировавшейся сегодняшней действительности, и поддержат в случае чего… Так, как могут поддержать только настоящие друзья… Так что, давайте-ка закругляться с говорильней и отдадим должное этому столу, вполне того заслуживающему. Ломится ведь, зараза, от всей этой вкуснятины, и ждёт справедливого его опустошения. Ну, пью за здоровье и аппетит всех присутствующих! Быть добру!..

И веселье, «оттостовавшись» таким образом, естественно перетекло в следующую, менее торжественную и более весёлую фазу. Пошли задушевные локальные, в разных концах стола, разговоры, уверения друг друга в вечной дружбе и преданности, анекдоты и байки из личной жизни рассказчиков. Время полетело быстрее, и никто не заметил, как подкатило оно к окончанию рабочего дня ресторана.

Незадолгодо закрытия, часов около одиннадцати вечера, когда гости один за другим потянулись к гардеробу, Ивану подали на подносе записку: «Любимый мой Ванечка! Вот и пролетела первая в наших с тобой отношениях ласточка из серии «сытый голодного не разумеет». Как мы и договаривались, я с пяти часов и почти до одиннадцати каждые полчаса подходила ко входу в «Прагу». Продрогнув, бежала погреться в метро. Когда совсем закоченела, уже ближе к закрытию заметила пару выходивших мужиков, которых видела, кажется, в Лесогорске в одну из наших с тобой встреч, и поняла, что ты скорее всего хорошо гуляешь в ресторане и что-то тебе мешает выйти ко мне. Может, жена? А может, ты просто забыл обо мне в своём веселье. Не знаю, где я буду ночевать, денег на гостиницу у меня нет, хватило только на билет от дома сюда, до Москвы. Попробую по памяти найти кого-нибудь из твоих знакомых, у кого мы раньше хоть раз останавливались. Чай, приютят, не выгонят в такую холодрыгу. Ну, ладно, на глаза тебе лезть не буду, а то вдруг поставлю в неловкое положение. Да и пока метро работает, придётся, возможно, по Москве не по одному адресу пробежаться. Если захочешь меня найти – найдёшь, ты ведь у нас самый умный и самый сильный, за что и любят тебя бабы. Целую, твоя я».

Иван взялся рукой за голову, затем за то место груди, где по логике должно находиться сердце. Внутри груди, ближе к левой подмышке и впрямь почувствовалось лёгкое жжение, и как будто скребнуло раз-другой коготком игривого котёнка. На лбу выступил пот. Идиот! Ничтожество! Так поступить с любимой женщиной… Ну, какой ты к чертям респектабельный миллионер? Нувориш драный!

Придя из ресторана в гостиничные люксовые апартаменты, снятые на троих с Аркадием и Андреем, Иван кинулся к телефону, чтобы обзвонить всех своих знакомых и дальних родственников, живущих в Москве, и тут с ужасом обнаружил, что забыл где-то записную книжку с адресами и телефонными номерами, которые из-за их многочисленности запоминал слабо. Как теперь разыскать Наташку, куда она надумала податься в первую

очередь? Ох, придурок склеротический!

– Вань, прекрати панику, – Аркадий с Андреем сочувствовали другу, но не совсем разделяли его упаднические настроения. – Не пропадёт твоя Натаха.

– Так, что я за мужик после этого? Заказывайте тачку, поеду искать!

– Куда?

– Везде подряд!

– И сколько ты точек за ночь успеешь объехать, не зная толком ни адресов, ни самой Москвы закоулочной? Людей поперебудишь… Не выпрыгивай-ка сам из себя, а давай лучше подождём часок-другой. Если не отзвонится Натаха, будем принимать какое-то решение.

– Но, она же не знает, где я остановился.

– Гостиниц в Москве не настолько много, чтобы не разыскать в них по телефону такого крупного экземпляра как ты, даже с такой распространённой фамилией. Метод тыка даже не понадобится, обзвонить полный список по алфавиту – полчаса делов-то…

– А станет она звонить после моего такого свинства?

– А кто сказал, что ты – свинья? Форс-мажор всякий и со всяким может произойти. Она – баба умная, должна допускать разные варианты…

– Любящая баба, братцы, от логики так же далека, как я сейчас – от элементарной порядочности.

– А по-настоящему любящая о плохом с твоей стороны даже подумать себе не позволила бы!

– Хорошо, час подождём. Наливайте!

Друзья с радостью принялись раскупоривать бутылки, выстроившиеся на заранее накрытом, на всякий случай, если недостаточно окажется ресторанного пира, столе.

Часа через полтора-два с начала душевной беседы, в ходе которой больше всех налегал на спиртное расстроенный Иван, настойчиво и даже, как показалось друзьям, сердито затрезвонил телефон. Иван лихорадочно схватил трубку:

– Семёнов на проводе!

– Иван Иванович? Добрый вечер, вернее доброй ночи! Это звонит Ирина Разумова.

– Ирка, ты?! Наташка у тебя? Дай её!

– Козёл ты, Семёнов! Не дам я тебе её, спит она, бедняга. Ну, разве можно так над людьми изгаляться? Совсем заморозил девку. Приняла ванну, ещё кой-чего, и моментом вырубилась. Пусть поспит под двумя одеялами, прогреется. Завтра не раньше обеда позвони. Если захочет, конечно, разговаривать с такой сволочью, как ты.

– Ир, ну кто ж знал, что день такой холодный окажется? Ведь Москва же – не Сибирь. Да и мероприятие все мои мозги затормозило.

– Пошёл ты знаешь куда…

И трубка запикала короткими гудками.

У Ивана хоть и отлегло немного от сердца, что Наташка, слава те, Господи, в надёжном месте, но на душе было противнее некуда. Опрокидывая почти без закуски рюмку за рюмкой, он снова и снова перечитывал измятую записку, содержание которой било по мозгам отдельными фрагментами особо больно.

«Сытый голодного не разумеет…», «совсем закоченела…», «твоя я». «Твоя я» – так Наташка подписывала все письма и записки, по возможности избегая упоминать в них своё имя, которое по иронии судьбы полностью, то есть вместе с отчеством, совпало с именем и отчеством его жены. А к жене Наташка ревновала Ивана настолько, что у неё появилось нечто вроде аллергии на собственное имя. Да вдобавок, и дни рождения у обеих Наталий удались почти одновременными, расхождение составляло всего день. Хорошо хоть, в годах разница оказалась более существенной (любовница была на пять лет моложе жены). А то бы совсем караул.

Через пару часов обильнейшего возлияния записка выпала из рук Ивана, и он раскатисто, во всю силу своих богатырских лёгких-мехов, захрапел. Так Семёнов не напивался ещё никогда в жизни.

Спальный вагон фирменного

cкорого поезда «Москва – Лесогорск»,

на следующий после банкета

в ресторане «Прага» вечер

Немногих лесогорских гостей вчерашнего торжества, прибывших на перрон железнодорожного вокзала, как и договаривались, за полчаса до отхода поезда, чтобы всем вместе дружной компанией отправиться домой, ждал приятно-щекотливый (чего-чего, но такого никто из них даже представить себе не мог!) сюрприз. Иван Семёнов, лично взявший на себя организацию отъезда, стоя в обнимку со своей любимой Наташкой у входа в вагон «СВ» и хитро ухмыляясь, вручил каждому его билет со словами:

– Отказ от подарка – великий грех!

На вопрос весёлого, ещё не отошедшего от вчерашнего Андрюхи Селиванова «а дело вкуса дозволяет обмен подарками друг с другом?»,

милостивым тоном разрешил, махнув рукой:

– Да хоть всю дорогу меняйтесь! Так даже веселее будет. Только, чур!.. Завтра по прибытии – сдать все подарки в целости и сохранности для отправки тем же вагоном обратно в Москву.

– Ну, ты, Иван, изобретатель… посмотрим, посмотрим, что там у тебя…

Заинтригованные лесогорцы, а это были Аркадий Синберг, Георгий Скоробогатов, Арсентий Тараканов и уже упомянутый Андрей Селиванов, при входе, согласно указанным в билетах местам, каждый в своё отдельное двухместное купе, прямо с порога один за другим остолбеневали в растерянном восторге: у заставленного изысканными яствами и дорогими напитками столика в наисоблазнительнейшей эффектной позе ожидала своего на всю дорогу до Лесогорска повелителя-возлюбленного юная и прекрасная, каких только на обложках иностранных журналов для мужчин и увидишь, жрица любви. В четырех следующих, «резервных» купе в точно такой же обстановке расположились ещё четыре подобные жрицы – так называемая «скамейка запасных» на случай, если их подруги из «основного состава» притомятся, либо кто-нибудь из мужчин пожелает сменить партнёршу или создать себе обстановку восточного гарема с двумя или даже несколькими одалисками сразу.

Последнее, девятое, то есть, по нумерации, наоборот – первое и ближайшее от служебных помещений проводников купе занял сам «хозяин-барин» Иван Иванович по семейному со своею возлюбленной.

Словом, как с некоторой завистью в душе констатировали все четверо «одаренных» мужчин, этот пройдоха Ванька опять обошёл всех: закупив весь вагон целиком, коварно ввергнув других в им же оплаченный самый что ни на есть классический разврат, сам остался относительно их всех на некоторой высоте – спать будет сегодня с «законной» постоянной любовницей.

Ни один из восхищённо затаивших дыхание лесогорцев, при всей разности их натур, уровня общей культуры и личностного морально-этического и эстетического воспитания, независимо от степени их любви к своим жёнам (единственным холостяком здесь был Тараканов) не сделал шага назад, чтобы вежливо отказаться от своеобразного подарка. Весело перезнакомившись и тут же перезабыв имена друг друга, которые у девушек этой «профессии» всё равно были, как обычно и бывает в таких случаях, фальшивыми, вымышленными, компания точно по расписанию отправилась в путь.

Иван всю дорогу до Лесогорска провёл взаперти с Наташкой, разок-другой незаметно выскользнув в туалет, который, благо, находился рядом, сразу за купе проводников.

Андрюха Селиванов собрал в своём купе всех свободных от «вахты» девиц и всю ночь наслаждался как умел. А чего не умел – тому его легко научили «девчонки».

Арсентий Тараканов, кое-как, скоренько, больше для приличия, чтобы не очень выбиваться из общего ряда, чем в охотку, выполнил в отношении доставшейся ему красавицы свою «мужскую обязанность» и решил тут же хорошенько напиться да покрепче заснуть до утра, чтобы гостья-подарок не вздумала опять предлагать ему свои ласки, такие же на самом деле фальшивые, как и её имя. Эх, – зевая, мечтал привычно-быстро хмелеющий Сенька, – скорее бы Лесогорск! Чем, интересно, занят там сейчас Адам Альбертович? Тоже развратничает или, как и все вокруг, пьёт, отмечая всенародный праздник? Вряд ли. Алымов – человек ответственный, с государственным мышлением. Скорее всего работает и ждёт его, Тараканова, с докладом об этой московской поездке. А после доклада, который состоится не позднее, чем завтра вечером, – уже ставшая традиционной для них банька на двоих…

Аркадий же с Георгием, ставшие к настоящему моменту практически друзьями, немного поразвлекшись каждый со своим «подарком» (Синберг больше из любопытства – а каковы они на вкус, дорогие столичные проститутки? Скоробогатов исключительно из необходимости проявлять до поры до времени внешнюю лояльность ко всему, что происходит в окружении его свояка Ваньки) уединились в одном из свободных от интим-веселья купе для обстоятельной беседы, тема которой назревала давно, но получила последний толчок этим празднеством, устроенным так легко и непринуждённо новоявленным долларовым миллионером Иваном.

Поначалу пригласили было для участия в важном и могущем повлечь серьёзные последствия разговоре Тараканова как человека, при всей его ничтожности, самого, наверное, на сегодняшний день близко допущенного «к телу» быстро набиравшего общественно-политический вес Алымова. Вроде и шут гороховый этот редактор, а может ведь, каналья, со временем начать влиять на события. Но, успевший к этому моменту запустить в своё нутро труднопереваримую заурядным человеческим организмом дозу крепкого спиртного, Арсентий оказался мало пригодным даже для простейшего дружеского общения. И, попросив пару девиц отвести его в какое-нибудь купе и уложить спать, Синберг и Скоробогатов остались вдвоём.

Ах, если бы только беспечно храпящий в нежных объятиях своей Наташки Семёнов знал, о чём шла речь в купе двух законников – его друга и его свояка! И о чём на самом деле, не договаривая многого вслух, не доверяя до конца даже друг другу, думал в этот момент каждый из них…

В общих чертах содержание беседы, говорил в ходе которой большей частью Георгий Скоробогатов, было безобидным. Особенно в её начале. Подняли несколько тостов за ту же дружбу, за которую пили и вчера в «Праге», за удачу, за всё, что способствует правильному, логичному развитию событий и так далее. Затем Георгий плавно перевёл разговор в его основное русло. Сперва он, потом Аркадий, а дальше – в один голос оба одновременно, шутливым тоном, который был быстро, однако, не сговариваясь отброшен, посетовали на судьбу, на то, что не сумели на сегодня так «круто подняться», как Ванька, что не они – виновники вчерашнего бурного торжества и организаторы сегодняшнего весело-развратного «послесловия» к нему. Хотя, если объективно посмотреть, то и Аркадий, и Георгий имеют для подобных ванькиному триумфов не меньше оснований и, главное, возможностей. Возможностей, кстати, основанных на никак не худших личных способностях. Интеллектуальных и всех прочих.

Ну, почему сегодня именно Ванька, а не Георгий или, скажем, Аркадий сидят на мешках денег? Нет, Ваню мы, безусловно, уважаем, и даже больше – любим как родного брата… но, всё же…

…Уже под утро, в очередной раз чокнувшись полными стаканчиками, законники пообещали друг другу, что сделают всё во имя быстрейшего восстановления «попранной справедливости», чтобы каждый из них двоих как можно скорее получил от жизни то и столько, чего и сколько всамделишно заслуживает. А если кто-то вздумает им мешать, попытается встать на их пути или, ч-ш-ш…, не пожелает уступать не совсем правомерно захваченную пальму первенства, то уж извините…

Часть II.

ВЕРШИНЫ

Экваториальные воды

Атлантики, борт яхты

«Sunrise», декабрь 1991 г.

– Ну, вот с империей зла и покончено… – холёный седовласый, благородных черт и аристократической осанки джентльмен в тёмных очках и белой панаме сладко потянулся в своём шезлонге и изящным жестом взял со столика сигару, на мгновение застыв в привычном ожидании.

– Да, сэр, – непринужденно, но и незамедлительно отставив стакан с виски и услужливо щёлкнув гильотинкой для откусывания кончиков сигар, поддакнул ему «джеймсбондовской» внешности относительно молодой мужчина тоже в пляжных очках и светлой полотняной кепочке, призванной предохранить голову от солнечного перегрева, – наконец-то мир может спокойно вздохнуть. Относительно, хотел я сказать, спокойно…

– А вот в этом, дорогой полковник, обольщаться не стоит. Даже с поправкой «относительно». Ещё о-очень и очень далеко до спокойного общемирового вздоха в этом плане. Много крови прольётся, пока на обширнейшей территории бывших Советов всё «устаканится», как говорят русские, после неизбежных, поверьте уж старику, колоссальных потрясений. Как-никак, а, ни много ни мало, шестая часть суши с уникальными природными ресурсами, развитой промышленностью и довольно производительным на некоторых плодородных почвах сельским хозяйством, громадным как накопленным, так и практически неисчерпаемым на обозримое будущее научным, творческим, военным, наконец, потенциалом и прочими своими богатствами попала под оголтелую её делёжку обезумевшими толпами «джентльменов удачи» разнообразнейшего пошиба и всех рангов со всего мира. Это, милый вы мой, катаклизм таких масштабов и значения, реально оценить которые сумеют лишь наши потомки, да и то

неизвестно в каком поколении. Куда уж тут разборкам времён Клондайка!

– Да, сэр, распад любой империи, как свидетельствует история, чреват катаклизмами. Распад империй зла – естественно, злейшими катаклизмами. Но ведь… законы природы незыблемы. Например, глобальное равновесие положительного и отрицательного, хорошего и плохого, холодного и горячего, светлого и тёмного и так далее, помогающее жизни не остановиться, не застыть. Маятник качается вправо – влево, плюс – минус, через систему пружин и колёсиков воздействует на ось стрелки, в результате стрелка двигается по кругу… Время – вперёд! А круг бесконечен.

– Но не забывайте, что часы надо время от времени заводить…

– Да, сэр, полностью с вами согласен, заводить, конечно, надо… Но, позвольте обратить ваше внимание на немаловажный фактор: единство и борьба противоположностей предполагают прежде всего то, что природа не терпит, хочу я сказать…

– Интересно… Вы великий философ, полковник… Так чего же не терпит наша мать-природа?

– Сэр, я всего лишь хотел сказать, что если где-то кому-то очень хорошо, то по законам природы в это же самое время где-то кому-то плохо. И – наоборот. Причём, в абсолютном эквиваленте. То есть, если одному хорошо на миллион долларов, то другому плохо на тот же самый миллион. Или миллиону людей плохо на доллар каждому. И – опять наоборот. А так, чтобы всем хорошо и никому плохо, или всем плохо и никому хорошо – не бывает.

– И как же всё это соотносится с осмысливаемой нами сейчас

ситуацией?

– Сэр! С самого начала горбачёвской Перестройки 1985 года в России и окружающих её бывших союзных республиках почившего в бозе СССР каждый амбициозный «джентльмен удачи», как вы изволили выразиться, безусловно мечтает стать как минимум миллионером. А некоторые наверняка и в миллиардеры собрались. Естественно, на всех желающих не только миллиардов, но и миллионов явно не хватит. Следовательно, богатыми, а тем более сверхбогатыми в итоге сможет сделаться меньшинство. Абсолютное, хочу я сказать, меньшинство населения. За счёт, естественно, абсолютного его большинства. Это очень хорошо. Со временем вся ненависть логично обнищавшего большинства населения сосредоточится на этом абсолютном меньшинстве, и – скорее всего, поимённо. А тут уже полный простор для наших стратегов.

– Отлично, полковник, продолжайте!

– Спасибо, сэр, но прежде чем продолжить эту мысль, я… осмелился бы, по теме общего развития событий, напомнить вам о кое-каких, вами же время от времени упоминаемых высказываниях некоторых мудрых китайцев древности и совсем недавнего прошлого.

– Например?

– Ну, например о том, что если бушуют ураганы, то строить лучше не крепости, а – ветряные мельницы.

– А ещё?

– Ну, что пример лучше брать с охотника, наблюдающего с хорошо защищённой труднодоступной вершины горы, как внизу сильные разъярённые звери сцепились и дерутся насмерть из-за какой-нибудь лакомой добычи, а не с этих зверей. Ведь, когда кто-то из них падёт в борьбе, а другой, обессиленный схваткой, не сможет оказать теперь серьёзного сопротивления, наблюдатель может спокойно спуститься с горы и беспрепятственно забрать добычу, за которую звери только что так свирепо изничтожали друг друга. Да ещё, при желании, взять в плен уцелевшего, пока тот, израненный, беспомощен, заковать его в цепи и заставить себе служить. Примерно так, если помните, выглядела грандиознейшая схватка второй мировой войны между Германией и Советским Союзом в глазах китайских лидеров, потом подружившихся с выигравшим эту бойню СССР и извлекших из этой дружбы немало материальных выгод, выручая население экономически истощённой страны-победителя широкими внешнеторговыми поставками бытовых промышленных товаров.

– Что ж, полковник, быть вам генералом вне всяких сомнений. Поверьте,

я говорю без иронии. Кроме незаурядных данных тактика и стратега вы, оказывается, обладаете ещё и разносторонними историко-философскими познаниями – помните жизненно точные афоризмы исторических личностей относительно конкретных ситуаций в привязке к конкретным странам, и наверняка сумеете этими знаниями в нужный момент воспользоваться. Да-а… Великий кормчий²¹ знал, что говорил…

– Благодарю вас, сэр! С вашего позволения, теперь я бы продолжил свою мысль в отношении простора для наших стратегов в увязке с этими высказываниями.

– Так продолжайте же.

– Осмелюсь предложить, сэр, в связи с темой стратегии продолжить дальнейшую нашу беседу с участием нашего русского друга.

– Не спешите. Ему будет уделено достаточно времени и внимания. Но только тогда, когда он будет способен ясно воспринять всё, что потребуется. А в настоящую минуту, боюсь, он чувствует себя ещё не совсем хорошо после вчерашнего ужина. Как у них, русских, говорят по этому поводу?

– Не так жаль молодца битого, как жаль молодца похмельного… сэр.

– Вот именно!

– Да, сэр, русский человек непостижим для обычного цивилизованного понимания. Что дворник, что министр, что солдат, что генерал, что уголовник, что политический деятель – индивид любого уровня может удивить невероятной силой духа и уникальной работоспособностью, но и напиться при случае, как портовый докер. И даже уйти в продолжительный болезненный запой. Как у них любят говорить: пить, так пить, воевать, так воевать. Ни в чём русская душа не знает границ. В этом её величие и трагизм.

– Будем терпимы, полковник. Простим нашему гостю его некоторую национальную слабинку, которую, как умный, закалённый и хорошо

приспособляющийся человек, сумевший сделать незаурядную карьеру, он вряд ли часто демонтрирует.

– Да, сэр, по нашим данным, это весьма талантливый и перспективный общественно-политический деятель. К тому же, несмотря на необычную в высших советских властных структурах «молодость» – он ведь к моменту выдвижения на ответственную должность в ЦК КПСС не достиг даже пенсионного возраста – успевший добиться немалого личного влияния на текущие политические и макроэкономические процессы в стране.

– Под страной, полковник, вы подразумеваете всю территорию бывшего СССР или только пределы России?

– Увы, сэр, боюсь, что в данном случае нам с вами придётся довольствоваться лишь Россией. Слишком бурно на постсоветском пространстве развиваются события в межнациональном плане, и реальное влияние этого конкретного русского сегодня объективно ограничивается территорией Российской Федерации. Остальные богатства бывшей державы нам помогут осваивать другие люди.

– Ну вот, полковник, тем более пусть наш русский друг ещё немного поспит. Так на чём мы остановились?

– На стратегии, сэр…

– Вот-вот. Видите ли, полковник, стратегия, особенно относительно затронутой темы – штука, требующая осмысления куда более глубокого, чем может показаться на первый взгляд.

– Да, сэр, стратегия в данном случае…

– Поэтому, простите, что прерываю вас на полуслове, но перед сегодняшним визитом нашего высокопоставленного гостя, который прибудет, – джентльмен покосился на настенный судовой хронограф, – не позднее чем через час тридцать специально для контрольного знакомства с русским, нам с вами не помешает привести себя в надлежащий вид. И, вот что… Поскольку русский гость не владеет никакими другими языками кроме родного, позаботьтесь, пожалуйста, о его обеспечении персональным электронным автопереводчиком. А я найду какой-нибудь благовидный повод предложить, чтобы каждый из нас, если пожелает, в ходе встречи мог говорить на своём языке, а не обязательно на наиболее распространённом в

международном деловом общении английском.

– Вы абсолютно правы, сэр. В связи с этим позвольте мне на означенное время удалиться в свою каюту?

– Конечно…

– Честь имею, сэр! Через час двадцать пять я к вашим услугам.

– Я позову вас, когда понадобитесь… – джентльмен вынужден был прилагать немалые усилия к тому, чтобы не показать слишком открыто своего раздражения солдафонской ограниченностью навязанного ему спецслужбами в попутчики полковника, и когда за тем закрылась дверь, с облегчением выругался:

– Болван!..

И тут же задумчиво пробормотал вполголоса:

– Хотя и… говорят, муху из револьвера бьёт без промаха с нескольких метров почти не целясь…

Там же, через полтора часа

– Для начала, джентльмены, прошу принять мои извинения, и не счесть за негостеприимство, что столь важная встреча, организованная на нашей территории, проходит не совсем в подобающей её уровню обстановке, то есть не в моих апартаментах на крейсере, удобнее и безопаснее которого в этой части океана просто нет, – говорящий кивнул, приглашая обоих собеседников взглянуть в иллюминатор на маячивший у горизонта силуэт грозного суперсовременного линейного корабля, – а на этой относительно скромной, хотя и весьма уютной сугубо прогулочной яхте. Но, так лучше с точки зрения элементарной конспирации… Обсуждаемая тема стоит того, что даже персоны более высокого ранга, чем мы с вами, вряд ли погнушались бы на какое-то время поступиться привычными удобствами.

Хозяин яхты привычно потянулся к коробке с сигарами, жестом пригласив и других угощаться:

– Далее, специфика настоящей нашей встречи, прошу ещё раз простить,

требует конфиденциальности такого уровня, что беседовать мы будем, не зная и, следовательно, не называя подлинных имён друг друга. Да и численный состав, а нас здесь всего трое, говорит сам за себя – по одному участнику от каждой стороны, даже без секретарей и адъютантов. Встреча эта в данном составе – первая и последняя, вряд ли мы впредь когда-нибудь увидимся. И ещё, я начал беседу на русском языке исключительно из уважения к нашему гостю из России. Но каждый волен говорить на своём родном языке, пользуясь услугами персонального автоматического переводчика.

Прикурив от собственноручно зажжённой, за отсутствием выставленного на время беседы за дверь услужливого полковника, большой сигарной спички, седовласый модератор этой конспиративной встречи продолжил:

– Итак, к делу… Через несколько часов нам предстоит представить на утверждение Высшего Совета присутствующую здесь вот эту уважаемую кандидатуру, которой суждено сыграть решающую роль в судьбе своей страны, что, в свою очередь, повлечёт, благодаря трудноизмеримому и желанному для многих богатству этой страны, немалые изменения в политико-экономических раскладах на общемировом уровне. Роль этой личности в уже свершившихся событиях оценена весьма достойно – наш друг имеет на надёжных счетах в некоторых банках нейтральных стран подлежащие и дальнейшему пополнению суммы, благодаря которым он скоро сможет смело считать себя одним из богатейших людей мира. Пока, конечно, тайно. Но дело того требует, придётся какие-то годы и потерпеть.

Станет ли наш друг первым политико-руководящим лицом новой России, или займёт должность поскромнее, пусть даже не в высшем эшелоне власти – хоть и важно, но не главное. Главное, что именно он будет фактически управлять ситуацией на уровне и с возможностями, да и имиджем, которые Высший Совет сумеет ему обеспечить. Если, конечно, кандидатура будет утверждена…

– Насколько нашим русским другом осознана его роль в будущем своей страны, а также в некоторых нужных нам знаковых процессах на международном уровне и какова степень его как минимум моральной подготовленности к этой роли? – утонувший в мягком кресле некрупный, смугловатый, совершенно лысый «высокий гость» непонятной национально-расовой принадлежности и трудно угадываемого возраста, одетый на первый взгляд просто, но очень дорого, не прикуривая понюхивал, водя перед носом, сигару.

– Я готов… – русский явно чувствовал себя сейчас, в собеседовании на таком малопонятном пока высочайшем уровне, далеко не как рыба в воде. Несколько тормозило его реакцию вдобавок и неважнецкое самочувствие после вчерашнего перебора с изысканным спиртным под заморскую экстра-закуску, чёрт бы побрал всю эту экзотику.

– Готовы быть богатым человеком? По-настоящему богатым. Ведь это для личности, родившейся и воспитанной в ортодоксально-коммунистической стране, весьма непросто, в отличие от истинно богатых людей во многих поколениях… Возможно посложнее даже, чем управлять государством. Не сломаетесь? Понятно, что вы и до этого были не рядовым советским гражданином, а так называемым номенклатурным кадром, и пользовались кое-какими привилегиями. Но, всё же…

– Готов! – уже твёрже произнёс русский.

– В том числе и ко всему, благодаря чему это богатство даётся вам?

– Д-да. Да, к-ко всему.

– И готовы дать соответствующие обязательства?

– Письменно?

– Разумеется. Назад дороги не будет.

– Хорошо…

– Вы любите свою страну, свой народ?

– Почему вы об этом спрашиваете? Я же дал согласие. И уже много сделал…

– Согласие только ради богатства или ещё и из любви к Родине, к её народу, которому нужно помочь? Не ощущаете ли себя предателем?

– …

– Вам трудно отвечать? Хорошо, попробую помочь. Давайте сформулируем вопрос так: заступив на какой-то, возможно высший государственный пост, придётся ли вам в своих речах с трибун притворяться патриотом до мозга костей, или озвучиваемое вами стремление вывести российский народ в лидеры цивилизованного, процветающего общества будет искренним, от сердца? Ну, в крайнем случае, выглядеть таковым…

– Мне понадобятся инструкторы, советники на худой конец. Сразу полностью войти в роль величайшего реформатора будет нелегко.

– Времени мало, но определённый ускоренный тренинг успеете пройти. Вы ведь сейчас в небольшом отпуске? А квалифицированных советников будет достаточно уже в ходе работы. Найдём способы обеспечить вас ими абсолютно легитимно.

– Спасибо.

– Не за что, как говорят у вас, у русских. Но, ответьте-ка на такой вот вопрос. Только быстро, не задумываясь. Что выгоднее, зарезать имеющуюся у тебя дойную корову прямо сейчас, получив и продав несколько центнеров мяса и поправив тем самым своё материальное благосостояние на ближайший отрезок времени, или… спокойно пить гарантированное на сегодня молоко с непредсказуемым будущим? А вдруг неожиданно околеет животное?

– Конечно же, доить, пока доится, а зарезать всегда можно в трудный или более выгодный, чем хорошая дойка момент. Неожиданности же… всякое бывает, но, наверное, не каждый день. Резко, ни с того, ни с сего сами по себе животные редко дохнут, а симптомы какой-то болезни всегда можно заметить. А на форс-мажоры типа какой-нибудь аварии, или волки там задрали, есть институт страхования. У нас это пока только Госстрах.

– У вашего народа трудный момент?

– Да уж нелёгкий… но… потерпеть сколько-то времени сможет.

– Вот, и чудесно! А теперь позволю себе аксиому, которую вы и сами наверняка хорошо понимаете. Для того, чтобы новым собственникам, кто бы они ни были, как это у вас говорится, сподручнее было осваивать огромные, во многом дремлющие из-за неэффективного советского социалистического хозяйствования несметные богатства, в стране должны сохраниться и работать наиболее важные отрасли промышленности, сельское хозяйство, добыча полезных ископаемых, энергетические, трудовые ресурсы, инфраструктура, обеспечивающая жизнедеятельность этих ресурсов – жилищное строительство, транспорт, связь, какая-никакая медицина, более-менее сносное образование, правоохранительная система… Ну, и армия в какой-то степени до поры, до времени. А вот как, что и в каких объёмах, в какой очерёдности, каким финансированием – это должно будет решаться с учётом интересов новых собственников.

– Иностранцев?

– Забудьте вы, пожалуйста, это псевдопатриотическое «иностранцы». Рабочим, в конечном итоге, наплевать, кто числится хозяином предприятия, если у них хорошая зарплата и нормальные условия труда. Да, конечно, под новыми собственниками подразумеваются в том числе и иностранцы, но наряду с некоторыми способными российскими предпринимателями, которые теоретически могут стать эффективными собственниками, но которых вряд ли будет много. По простейшей причине – отсутствие собственного капитала для выкупки у государства крупных предприятий. Если, конечно, распродажа такая вообще начнётся. Ведь потомственных миллионеров в вашей стране нет по определению. Поэтому, без иностранного капитала в любом случае не обойтись. Вообще, во всём мире переход государственной собственности в частные руки называется приватизацией. Ваша приватизация, а она в наших планах уже давно, будет происходить в одних случаях открыто на наши, то есть иностранные для вас деньги с законным юридическим оформлением в иностранную собственность. В других случаях либо на подставных лиц – россиян, либо за бесценок своим же, «родным» русским, но на коррупционной основе, то есть за взятки, потоком польющиеся в руки руководящих этим процессом чиновников. И процесс этот очень важно не упустить, взять под контроль. Это не просто огромные, умопомрачительные деньги. Особенно в стратегических, прибыльных и сверхприбыльных бюджетообразующих отраслях. Вот на что вам следует обратить особое внимание. Эффективность персонально вашей деятельности, кстати, будет во многом оцениваться именно по данному фактору. Вы действительно готовы?

– Я не меняю своих уже принятых решений. Сказал, готов, значит готов.

– В таком случае будем считать, что договорились. Хотя, иного ответа мы сегодня и не ждали, а мои жёлчные вопросы прошу считать чисто формальными и не обижаться на них. Это даже не переэкзаменовка, а, как это у наёмных убийц – киллеров, «контролька в голову»… Ну-ну, успокойтесь, не бледнейте, вам доверяют и ценят ваши как имеющиеся на сегодня, так и, в ещё большей степени, грядущие заслуги перед мировой цивилизацией. Иначе данная наша беседа не состоялась бы. Так что, вам сейчас остаётся подписать кое-какие документы и… не возбраняется по вашим русским обычаям немного расслабиться, «обмыть» это дело. А я, с вашего позволения, откланяюсь. Сегодня же я должен доложить высшему руководству об итогах нашей встречи. Всего доброго!

Лесогорск, новогодняя ночь

с 31 декабря 1991 на 1 января 1992 г.

Это был уже второй подряд Новый год, который Иван не то, чтобы совсем не хотел встречать, но оттягивал в душе его приход до последнего. Не свойственное натуре этого человека унизительное чувство раздвоенности тяготило, выбивало из душевного равновесия. Понимал, что вечно так продолжаться не может, а никакого достойного, без вранья, выхода придумать не мог, что в прошлый, что в этот раз.

Год назад, сгорая от внутреннего стыда, сослался на необходимость срочной командировки якобы для закупки где-то на Украине большой оптовой партии семян и, едва выпив бокал-другой традиционного шампанского в кругу семьи и ближайших родственников, ушёл в ближайший круглосуточный междугородний телефонный переговорный пункт, чтобы позвонить своей любимой Наташке: «Бегу к тебе…»

Встречать Новый год в кругу самых близких людей – отличная, конечно, традиция… Хотя далеко не всем и не всегда удаётся её придерживаться, скажем, из-за специфики трудовой, служебной деятельности. Но… кто для него сегодня самый близкий, а кто не самый?.. Жена, дети – свято. А любовь к другой, за пределами семьи, женщине, издревле у православных считающаяся грехом, слаще которого может быть, наверное, только другой, неведомый ещё грех, как назвать? Ведь не злодей же Иван по натуре своей! Не вор, не убийца, не мошенник… Всегда не задумываясь приходил на выручку ближнему, помогал всем, кому был в силах помочь, не ожидая при этом, ни явно, ни тайно, вознаграждения. Не бросал в беде друзей, не пытался мстить врагам, не обижал слабых и не пасовал перед сильными. А тут… В объятиях божественной любовницы Наташки хоть и таял от наслаждения, но каждый раз мучился чувством вины перед Натальей-женой и детьми. А когда наоборот, как порядочный в глазах окружающих человек праздновал праздники, особенно новогодние, в кругу семьи – был съедаем угрызнениями совести от того, что любимый человечек, чудесной души красивая молодая женщина там, у себя, одна страдает от чувства брошенности.

Примечания

1

ТАСС – Телеграфное Агенство Советского Союза, ежедневно рассылавшее по телетайпной связи во все регионы страны официальные новости, не обязательные к перепечатке местной прессой

(обратно)

2

КПСС (Коммунистическая партия Советского Союза), согласно ст. 6 принятой в 1977 г. Конституции СССР (Союз Советских Социалистических Республик, просуществовавший как государство с 1922 по 1991 гг.) – руководящая и направляющая сила советского общества

(обратно)

3

ВЛКСМ – Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодежи – верный помощник и резерв КПСС

(обратно)

4

Насильственное внедрение советской властью в сельское хозяйство на территории СССР в начале 30-х годов ХХ столетия колхозного строя (колхоз – коллективное хозяйство) с одновременной ликвидацией единоличных крестьянских хозяйств;

(обратно)

5

Имеется в виду Великая Отечественная война советского народа с фашистской Германией 1941-1945 гг. как составная часть второй мировой войны.

(обратно)

6

Средства массовой информации – пресса (газеты и журналы), радио, телевидение

(обратно)

7

Горбачёв Михаил Сергеевич (род. в 1931 г.) – советский и российский государственный и общественный деятель, Генеральный секретарь Центрального комитета КПСС в 1985-91 гг., первый и оставшийся единственным в истории Президент СССР (1990-91 гг.), «автор Перестройки», приведшей к разрушению в 1991 г. СССР как державы с распадом на 15 суверенных государств.

(обратно)

8

«Экспроприация экспроприаторов», «грабь награбленное!» – под таким кличем и под плакатным лозунгом «Вся власть – Советам!» происходило свержение царизма в России с последующим физическим уничтожением всех членов семьи императора Николая II, братоубийственной кровавой гражданской войной, унёсшей миллионы жизней и созданием «оплота мирового коммунизма, первого в мире социалистического государства – СССР»

(обратно)

9

Пары – временно не засеваемые, «отдыхающие» участки пашни

(обратно)

10

ОБХСС – в СССР отдел борьбы с хищениями социалистической собственности – структурное подразделение каждого районного, городского, областного или республиканского органа внутренних дел (милиции)

(обратно)

11

Высоцкий Владимир Семёнович (1938–1980 гг.) – популярнейший в народе, но игнорировавшийся официальными советскими властями выдающийся поэт, композитор, певец и актёр

(обратно)

12

Предприятие, работающее «на оборонку», т.е. обслуживающее военно-промышленный комплекс (ВПК) страны и относящееся к категории засекреченных в отношении основной выпускаемой продукции. В данном случае официально этот завод числился как «Завод бытовых холодильников».

(обратно)

13

Сталин (Джугашвили) Иосиф Виссарионович (1879–1953 гг.) – один из самых видных деятелей коммунистической партии и руководителей советского государства, генералиссимус, посмертно (в 1956 г.) осужденный XX съездом КПСС за «культ личности»

(обратно)

14

Речь идёт о главном герое романа американского писателя Марио Пьюзо (1920-1999 гг.) «Крестный отец»

(обратно)

15

Хрущёв Никита Сергеевич (1894-1971 гг.) – Герой Советского Союза, Герой Социалистического Труда, руководитель советского государства (с 1953 г. 1-й секретарь ЦК КПСС и одновременно 1958-1964 гг. председатель Совета Министров СССР). На XX съезде КПСС публично разоблачил культ личности Сталина. В 1961 г. на XXП съезде КПСС, принявшем новую Программу КПСС, провозгласил курс на построение коммунистического общества. Среди наиболее известных политических лозунгов, выдвинутых Хрущёвым, были «Кто не работает, тот не ест», «Догнать и перегнать Америку» и т.п. 14 окт. 1964 г. пленум ЦК КПСС освободил Хрущёва от обязанностей на всех его постах «за субъективизм и волюнтаризм».

(обратно)

16

Карась-идеалист – герой одноимённой сказки русского писателя XIX в. М.Е.Салтыкова-Щедрина (1826-1889 гг.), слепо веривший в идеальность окружающего мира и, потерявши по причине этого элементарную бдительность, был очень легко «заглотан» щукой

(обратно)

17

Городское управление внутренних дел

(обратно)

18

миллион (жарг.)

(обратно)

19

миллиард (жарг.)

(обратно)

20

Статья 93-1 Уголовного кодекса РСФСР, действовавшего в те годы, предусматривала ответственность за хищение государственного имущества в особо крупных размерах независимо от способа хищения. Максимальной санкцией по этой статье была «высшая мера наказания – расстрел». Согласно советской судебной практике «особо крупные размеры» начинались с 10 тысяч рублей.

(обратно)

21

Мао Цзэ-Дун (1893-1976 гг.) – крупнейший китайский политический и государственный деятель XX в., объявленный с 1969 г. пожизненным вождём Коммунистической партии Китая

(обратно)

Оглавление

Пролог Середина лета 1988 года

Плодопитомник «Лесогорский», осень 1988 – весна 1989 гг.

  Экваториальные воды

*** Примечания ***