Тайна звездолёта Климент Ворошилов [Денис Алексеевич Ватутин] (fb2) читать онлайн

Бледные щёки, напоминающие дрожащий молочный пудинг, водянистые светлые глазки, с поволокой и хитрым прищуром, как у деревенского кота, который вечно проигрывает в мозгу комбинации по похищению хозяйской сметаны, курносый нос, тонкий рот, теряющийся в щеках, и подбородок, похожий на круглую хлебную булку из заводской столовой. Это был Халва… Халва уже битый час пытался мучать меня своим пресным обществом, пологая, что ему на это даёт право бутылка водки «Столичная», которую он принёс, и наше совместное с ним школьное детство, в котором мы, хоть и общались, но дружили не особо: он частенько выманивал у меня скудные деньги на школьные завтраки. Халва звонил мне редко, но зато сериями, так как я всячески пытался увильнуть от встречи с ним ссылаясь на неотложные дела. Но тогда он звонил на следующий день, а потом ещё раз, пока я не набирался решимости перенести его тусклое общество, разговоры ни о чём, и традиционную бутылку. Я категорически не мог понять, зачем он приходит ко мне, и как ему самому не скучно сидеть, медленно пережёвывая вялую беседу на одни и те же темы. Действительно — что может быть общего у бывших одноклассников? Только бывшие одноклассники. Детство ушло, жизнь изменилась, и мне абсолютно не интересно знать, кто там на ком женился и кого родил: это уже давно чужие мне жизни. Да и с Халвой, точнее Димкой Лихвинцевом, нас давно ничего не связывало, кроме моей соседки по дому, Зинаиды, в которую он был безответно влюблён ещё в школе и про которую он старательно меня выспрашивал каждый раз, когда приходил. А видел я её редко. И знал о ней не много. В самом деле: он связался с какими-то сомнительными ребятами, откровенно говоря, даже бандитами, а я работаю в милиции, в оперативном отделе — и это тоже я не назвал бы объединяющим фактором. Когда же он уйдёт?…

— Будешь? — он протянул мне красную пачку сигарет «Marlboro».

— Спасибо: у меня «Союз-Аполлон».

— Ты же весь космический у нас, — хмыкнул Халва.

— Не всем же быть приземлёнными, — ответил я кисло улыбаясь.

Тот словно не заметил моих слов.

— А я тут видел Глазкова, помнишь его? — Халва наполнил наши стопки.

На заднем фоне тихонько бормотал радиоприёмник, и я машинально больше прислушивался к нему, а не к Халве.

— Помню-помню, — бесцветным голосом ответил я, нарезая докторскую.

— Так вот, — продолжал Халва, издевательски ухмыляясь, — этот придурок спился…

— Дим, слушай, вот тебе не пофиг, что происходит с бывшей школьной гопотой?… — не выдержал я, — вот это точно тот человек, о судьбе которого я не перестаю думать каждую ночь…

— Так я и говорю, — Халва выпучил глаза из-под господствующего рельефа своих щёк, — придурки все должны заканчивать так же, как он. Я стоял на светофоре в своей тачке, а он, в мятом старом пальто… срамотища: рожа синяя… руки ходуном ходят — подошёл ко мне, узнал… привет, говорит, Димон, одолжи трояк до пятницы… прикинь?! Вообще стыдоба… ну, я ему сказал — протри мне ветровое, я тебе за работу заплачу… он такое лицо сделал, как будто ему по сопатке заехали… никуда не делся, протёр…

— Тихо! прервал я его, выкрутив ручку громкости на приёмнике.

— …задерживается по техническим причинам на полтора месяца. Как заявил глава государственной комиссии при Министерстве Обороны СССР, звездолёт «Климент Ворошилов» будет готов к старту ещё в начале мая… Ведущий конструктор, Валентин Петрович Глушко, заявил, что технические проблемы не значительны, но их устранение требует повышенной внимательности: в основном, все последствия аварии во время последнего рейса устранены, экипаж обновлён. Напомним нашим слушателям, что советский звездолёт «Климент Ворошилов» осуществил первый в мире перелёт на планету Марс, с целью создания там международной научной станции «Марс-1». После пяти лет напряжённой работы в трудных условиях незнакомой планеты, звездолёт на пути к земле перенёс незначительную аварию, и был отбуксирован на орбиту Земли космическим тягачом «Энергия». В настоящий момент, обновлённый экипаж звездолёта состоит из 25 человек, в составе которых лётчики космонавты СССР, Джанибеков Владимир Александрович, Попов Леонид Иванович, Савицкая Светлана Евгеньевна, выдающиеся учёные Чандрасекар Субраманьян, Индия, Оорт, Ян Хендрик, Нидерланды, Фаулер, Уильям Альфред, Соединённые Штаты Америки, Жерар Анри де Вокулёр, Франция, Рэона Эсаки, Япония и многие другие. Генеральный Секретарь Коммунистической партии Советского Союза, Леонид Ильич Брежнев в своём выступлении на внеочередном пленуме сказал следующее: (цитата) Остаётся выразить надежду что люди всех стран, всего мира, отринув старые предрассудки, соберутся в едином порыве, для освоения бескрайних просторов космоса…

Я выключил радио… Халва раздвинул щёки в ехидной улыбке. В этот момент я его ненавидел… причём не за все его отрицательные черты, а конкретно за эту вот улыбку и ещё за то, что это сообщение пришлось слушать при нём…

Я налил себе полный стакан водки. Зубы мои стиснулись, как паровой пресс, а губы сжались стальной скобой. Воздух уплотнился в лёгких, перед глазами пошли розовые пятна.

— Странный ты мужик, Лёха, — сказал Халва, глядя на меня холодным изучающим взглядом, — неужели ты не мог ей сказать, чтоб она не командовала…

— Да отвали ты! — я выпил стакан залпом, и раздув ноздри вздохнул со стиснутыми зубами, встав над столом, упираясь в него руками…

— Лёх, ну хватит, ты загоняешься своим космосом, — Халва достал вторую бутылку, — да я врубаюсь во всё, и говорю — надо было либо её осадить, либо теперь-то уж не париться про это дело, понимаешь?

Словно яркая короткая вспышка фотоаппарата ослепила меня на долю мгновения, я, вдруг, перестал на него обижаться, словно кончилось топливо в камере сгорания, вышел воздух из надувного шарика… Я почувствовал, что выгляжу по-идиотски, и сел на табуретку. Кажется, я стал меньше ростом. Да… всё правильно говорит, эта бестолковая Халва… Маша… Да… Я ненавижу выбирать…

Я прошёл отбор в отряд первых космонавтов и… да… как раз на «Ворошилова»… Мне дали добро… Но моя любимая… Она… Она сказала, что не полетит… и если полечу я, без неё… между нами всё кончено… Детские идеалы покорения космоса у неё отсутствовали, она говорила о семье, о доме… Ну… что я мог сделать? Да — мог разозлиться и послать всё к чёртовой матери… но… её я тоже понимал… Гордость у меня, конечно есть… но, не знаю… я просто не хотел её терять… ради другой планеты… ради славы первооткрывателя и героя… не мог… не имел права… работа в милиции показалась мне той самой достойной заменой… да… это всё водка… конечно же, водка…

— Ладно, Дим, не обижайся, это всё нервы… — сказал я медленно, закуривая сигарету… — просто нервы…

— Конечно нервы! — он лукаво улыбнулся, — за это и выпьем!

Нельзя мне работать в милиции: я в любом человеке стараюсь разглядеть положительные черты. А с другой стороны, ещё Дзержинский говорил, что, «тот, кто станет жестоким и чье сердце останется бесчувственным по отношению к заключенным, должен уйти отсюда. Здесь, как ни в каком другом месте, нужно быть добрым и благородным».

— А как там моя Зиночка? Не звонила-ли? Не заходила ли к тебе? — Халва прищурился, и губы его сделались капризными.

— Да какой-там, у неё муж с ребёнком, — вздохнул я, — она бегает с работы домой, так и всё… Дим, не знаю я ничего…

— Грустный ты какой-то, Алексей… это не дело… — Халва нахмурился, но, как обычно он это делает, с лукавым не серьёзным видом.

Он полез в карман, и вынул оттуда алюминиевый портсигар, украшенный каким-то пластиковым перламутром, постучал пальцем по крышке, словно это был условный сигнал для спрятавшихся в ней чертей.

— Может кокаинчика нюхнёшь, товарищ? — с лицом заботливой мамаши спросил он, — а то ты…

— Дим, ну, не нужно мне этого, — сказал я, — ты же знаешь: я больше по водке или коньяку с портвейном, а ваша эта мода на всякую хрень…

— Ну это ты зря…

— Ты не забыл, где я работаю? — поинтересовался я.

— А по-твоему, менты кокс не нюхают? — он наморщил нос, который стал напоминать «пяточек», — такой принципиальный стал, как в милицию пошёл.

— А ты стал таким беспринципным, как пошёл в шестёрки к Рыхлому, — парировал я.

— Ой! — он закатил глаза, словно собрался упасть в обморок, — да, когда я на Рыхлого не шестерил, ты что!? Так: он мне, я ему… мелкое сотрудничество. Я ему денег был должен, так вот как раз сегодня несу весь долг. Тысяча рублей! Я на машину занимал…

Он похлопал себя по нагрудному карману джинсовой куртки «Levi's».

— Зачем тебе машина? — спросил я, усмехнувшись, — ты ведь и так работаешь водилой.

— Хочу свою, — он нахмурил жидкие светлые брови, — надоело таксерить… у меня был клиент. Вот он звонит мне, и платит нормально, а из парка срочный вызов, попробуй пропусти. И получается, что без своей машины, как без… не знаю, ног, наверное…

Он хохотнул, довольный своей шуткой.

— Ты там по легче, со своим Рыхлым, — я стиснул зубы, — этот отморозок, хуже шакала… таких, как ты, мелких хулиганов, он на завтрак хавает.

— Да вообще, этот Рыхлый меня сам боится: я про него знаю много нехороших вещей, так что… — Халва открыл портсигар, вынул из него бритву «Нева», и деловито начал формировать «дорожки» белого порошка, кучкой лежащего на дне. Затем, картинно вынув из кармана зелёный «трёшник», скрутил из него трубочку, и шумно вдохнул белый порошок.

Щёки его порозовели, а глаза заблестели: он стал похож на поросёнка из финской бани.

— Эхххх! — выдохнул он, — забирает..!

Выпучив глаза, словно на дворе был вакуум, он пошевелил носом, на манер выхухоли, после чего взял стакан.

— Давай с тобой выпьем, чтоб наши однокласснички там все от зависти подохли, как мы с тобой живём! Хоть ты и мент, а парень-то нормальный…

— Ну, спасибо, Диман, — я рассмеялся, стараясь подавить желание включить радио снова.

— И вообще… — он воодушевлённо порозовел, от всего принятого, — Мишке своему скажи, что он палку-то перегибает… Приструни его: а то совсем обнаглел…

— Дим: хватит, — я наморщил лоб, — он один из самых честных людей…

— Да он ненормальный! — Халва выпучил глаза, на манер укушенного краба, — он дикий, я тебе отвечаю…

— Так… всё… давай-ка сворачивать нашу вечеринку, — я стиснул зубы, — у меня сегодня ещё дел по горло…

— Ты сам таким становишься, Лёха, — его розовые от принятого щёки затряслись…

— Я что-то не так сказал? — я прищурился, — Дима, у меня дела…

Халва взял со стола початую бутылку, и положил себе в карман куртки…

— Как скажешь, друг… — он посмотрел на меня так, словно узнал во мне того человека, который убил его любимую собаку, — пойду и я. А то Рыхлый ещё напрягаться будет…

— Иди, иди, — я смотрел в пол и махал рукой…

Я не знал в тот момент, что вижу Халву в последний раз…

……………………………………………………………………………………………

Мигалка на крыше патрульного «Уазика» вспыхивала бликами в сотнях окон окружающих домов, на фоне сиреневого заката, очерченного снизу силуэтом старого города… было мимолётное ощущение, что у всех работает телевизоры, или сверкают новогодние гирлянды… хотя, конец апреля…

Мишка Скуридин — высокий и тощий парень, с большими тёмными и внимательными глазами на треугольном лице. В принципе, не такой уж он и высокий: худоба его, тонкие длинные руки и ноги, вот, пожалуй, что давало ощущение высокого роста. Я в шутку называл его «готический собор». Он отвечал на это, одним и тем же выражением: «хоть горшком назови, только в печь не суй».

Он был уже старшим лейтенантом, а я ещё ходил в младших, хотя в милицию мы пришли вместе. Миша обладал каким-то странными сочетаниями свойств характера: он был резок, принципиален, и, даже конфликтен, но при этом умён, начитан, и энциклопедически развит. И ещё в добавок, мог быть душевным и даже, беззащитным. Та самая жёсткая принципиальность, на которую жаловался Халва, двигала его по служебной лестнице, хотя и с начальством нашим у него часто бывали трения. Я, по сравнению с ним, был более гибок, и лоялен, хотя так же имел чёткие принципы. А в нашем деле некоторая жёсткость иногда необходима. Нам повезло, что наш начальник РОВД, товарищ Фабрици, в прошлом воевал в Афганистане, и, в отличии от многих «бывших воинов» обладал не только суровым характером, но и живым умом, в сочетании с честью офицера, и обострённым чувством справедливости. Помню, когда мы с Мишкой пришли устраиваться в тушинское РОВД, вышел к нам такой плотный, даже пухлый человек, не очень высокого роста и обведя нас живыми внимательными глазами, кивнул, со словами:

— Присаживайтесь.

Тогда мы думали, что это какой-то «зажравшийся мент», желающий оценить своих новых наёмников: совсем он не был похож на героя войны, прошедшего горячие точки планеты.

— Хотите работать в милиции? — спросил он нейтральным тоном.

— Да, — сказали мы вяло.

Он кивнул, потом задумался и спросил:

— Наверное вам интересны в наше неспокойное время, социальные льготы, пакеты, возможность быстрого заработка…

Повисла пауза… только тикали настенные электрические часы своей чёрной секундной стрелкой, словно пытаясь вбить в нас некий чужеродный ритм, словно объясняя нам подспудно, что мы должны стать шестерёнками гигантской машины «Закона».

— Конечно, — ответил Миша, и с вызовом прищурил глаза… с этаким, подростковым вызовом: дескать, «а что, дядя? Так неправильно? Не нужно думать о себе? И о выгоде для себя?».

Он вновь бегло просветил нас своим рентгеновским взглядом, от которого хотелось поёжиться, и в то же время, расправит плечи. Затем снова кивнул, казалось погрузившись в какие-то свои раздумья… И вдруг… Вдруг он резко ударил красной кожаной папкой по столу, и выкрикнул:

— А вы готовы умереть на асфальте Москвы!!???

Он смотрел на нас уже двумя лазерными прицелами, а его рот искривился на подобии коромысла, создавая некоторое сходство с оскалом опытной бойцовской собаки…

Мы непроизвольно вздрогнули… Я вообще, впал в некий ступор… А Миша… казалось он не потерял нити рассуждения, хоть и так же повёл плечами…

— Простите, но я считаю, — начал Миша, откашлявшись в кулак, — что к смерти должен быть готов каждый человек, даже в мирное время — никто же не застрахован… Тем более в этой профессии…

Я попытался сделать умное лицо, и стиснув зубы, выдавил из себя:

— Конечно… мы понимаем… мы… мы можем… если надо…

Миша покосился на меня, одновременно нахмурясь и усмехаясь…

Фабрици скальпелем взгляда чиркнул по нашим лицам.

— Приняты, — сухо ответил он, хотя, когда отводил глаза к папке, там сверкнула весёлая искорка, — идите в кадры, я сейчас позвоню… документы с собой?

— Так точно! — зачем-то выпалил я.

— Идите…

………………………………………………………………………………………

В общем потом мы работали в охране Центра Трансплантации Органов Человека на Пехотной улице, потом дослужились до сержантов, а потом пошли в ППС (Патрульно-постовая служба).

У Мишки было два задержания, и при чём, достаточно серьёзных, а у мня только одно, и в группе. Он в одиночку скрутил двух парней на крыше дома, которые в альпинистском снаряжении вылезали с балкона ограбленной квартиры. Я же один раз прогнал с территории больницы компанию хулиганов, выстрелив в воздух из табельного (за что целый месяц писал объяснительные нашему ротному), и второй раз мы взяли по вызову двоих наркошей, вылезающих из коммерческого ларька.

Не было между нами карьерного соревнования — кому как «везёт». Глупо думать о героизме или романтике на такой работе. Но, по жизни, у нас с Мишкой, оппозиционные «перестрелки» всё же случались. Во-первых, он считал меня сбившимся с пути истинного, философом, во-вторых, думал, что, я, в чём-то знаю больше него (я-то думал зеркально). Ему, видно в чём-то импонировала моя гибкость, но он не хотел себе в этом признаваться. Меня же привлекала (при всём его эмоциональном характере) твёрдость его убеждений, и, некая внутренняя уверенность в своих поступках, что иногда доводило до конфликтов с окружающими. Мы же с ним, умудрялись находить компромисс, но в частых, не прекращающихся спорах. Это был вечный бой. И начался он, почти сразу же после нашего знакомства, с ранней юности: потом мы вместе играли в одной дворовой музыкальной команде, с дурацким названием «Релакс». Он играл на барабанах, а я пел… Да…

— Как сам-то, Лёх? — Миша жевал в уголке губ мятую сигарету «Астра».

— Да, потихоньку, — ответил я, глядя в траншею, на ребристую изоляцию канализационных труб, — решил вот сам себя записывать на свою «электронику», пару новых песен в голову пришло. От Маши тебе привет…

— И ей, — ответил он, глядя туда же, куда и я, — и так времени нету к тебе заскочить, а тут ещё и это…

— Да, — я сжал губы, — давно прокуратурские подвалили?

— Минут пятнадцать как, — ответил он, — пока не ясно, кто будет заниматься всем этим, но, сам понимаешь: мы попали…

— Да, — я вздохнул, глядя, как эксперты из тушинской прокуратуры, аккуратно, мягкими кисточками, словно бы, они археологи на раскопках, очищают из грунта траншеи серые кости человеческого скелета… — есть предварительные данные?

На его портупее похрипывала радиостанция фирмы «Моторола».

— Короче, — Миша сплюнул сигарету, догоревшую, почти до губ, и, тщательно растёр её на асфальте, каблуком сапога, — ЖКХ местное, проводило плановую профилактику, разрыли трубы. Вон там, на краю двора, почти под газоном, нашли пару костей. Бригадир позвонил в исполком, думал, они нашли могилу древних славян. Тот ещё парень, с приветом, кажется. Пока там власти соображали, кого послать, пришёл участковый: помнишь его, Дубинкин, Гриша…

— Как не помнить, — я усмехнулся, — это который гроза всех бомжей района…

— Ну да, — кивнул Миша, сдвинув фуражку на затылок, от чего стал напоминать взъерошенного воробья, — у него хватило мозгов позвонить в следственный отдел, а тут уж и нас подняли…

— И? — я закурил сигарету.

— Четыре девять… ффффхххх… — доносилось из рации, — передайте «Ольхе» — отбой, всё решили тут… на месте…

— Принял, четыре девять…

Миша покосился на радио, словно видел впервые.

— И, пока такая идея: — захоронение относительно свежее, месяца два — три. Скелет принадлежит молодой девушке, лет восемнадцати. Но, вот в чём загвоздка — ткани и мышцы, не успели бы так быстро разложиться до костей. Следов «мяса» нет. Ощущение такое, что закапывали именно кости, срезав мясо и ткани полностью…

— Что за херня? — я нахмурился…

— Да вот я и говорю: попали мы, кажись, на висяк какой-то… чую… В общем, наши сейчас жильцов опрашивают — никто, конечно не видел ничего подозрительного… да и тень там от фонаря, под деревом… Следы раскопа обнаружены… сейчас прокурорские пытаются понять, куда мясо делось? Кислота, или ещё что… животные кости не глодали — нет следов от зубов…

— Хрень какая-то… — я зябко поёжился, — кто-то взял мёртвое тело, убрал с него мясо, а потом, косточки прикопал? Не раздробил, не перетёр, не раскидал… не удивительно, что бригадир подумал про древнее захоронение…

— В принципе, да, не удивительно, — согласился Миша, — теперь, небольшая стопка протоколов, и прощай мой отпуск в Карелию…

— Думаешь, что-то типа дяденьки- маньяка? — спросил я.

Миша задумался, глядя на раздавленную сигарету.

«Моторола» снова захрипела:

— Фш-фшшш-ффф-ш… семьдесят второй, семьдесят второй, как слышно?…

— Шшшшхххх… семдесят второй на приёме… Что там у вас?

— Шорошев Максим Геннадьевич, шестьдесят восьмого года, по адресу Живописная, двенадцать, сорок восемь…

— Сейчас… фххххшшшш… вижу…

— Привлекательность какая у него? …ххххк…

— Двести шестая, четвёртого августа…

Миша включил рацию, а в моей голове роились сотни мыслей и образов, выстраивая огромную модель ночного города, который жил по своим, одному ему ведомым законом…

— Ты знаешь, — медленно ответил он, вытаскивая из пачки следующую «Астру», — исключать этого, тоже нельзя… Ты же помнишь, что у нас последнее время люди пропадать стали в районе: как минимум около шести заявлений на пропажу, в основном женщины. Трупов не обнаружено… До сих пор…

— Услышьте мой голос, смертные!

Мы с Мишкой синхронно обернулись: от патрульного «москвича», только что въехавшего во двор, к нам двигалась нескладная фигура Серёги Авакяна.

— Властью данной мне Магистром нашего ордена, призываю вас в чертоги его!

— Сёреж! — Мишка сплюнул на асфальт, — мы тут, как бы, при деле, если наш магистр не в курсе!

— Прокурорские закончат, и копии свитков своих пришлют нам с гонцом!

— Блин горелый! Серый! У нас люди на опросе…

— Меня за вами послали: хорош загорать — поехали…

……………………………………………………………………………………………

— «… верни консервы на базу»: — услышал я в ушах громкий шёпот…

Я резко вздрогнул, крутанул баранку руля в сторону и грузовик, взревев двигателем, полетел кювет, увлекая меня к потолку кабины… За лобовым стеклом, словно в замедленной съёмке, приближался придорожный столб… Вдруг я понял, что в кабине грузовика наступила невесомость, а столб, оказался парящим в звёздном пространстве, сверкающим, словно ёлочная игрушка, звездолётом, с огромной красной надписью на борту «Климент Ворошилов» …

Я вскочил на кровати, изображая туловищем угол в девяносто градусов, судорожно вдыхая воздух, словно вокруг меня была разряженная атмосфера.

Медленно в розово-зелёном тумане глаз проступили очертания моей спальни, а точнее того места стены, с дранными обоями, на котором висел силуэт, похожий на лопату — это была моя электрогитара «Уника», московской экспериментальной фабрики музыкальных инструментов… Моя гитара… фуууххх… значит это не я угнал грузовик с мясными консервами?! Господи, конечно не я… Да, я же на Земле… Как хорошо…

Мутно-синий аквариум окна, парочка поздних звёзд и тот же самый проклятый силуэт города, как символ однообразия и реальной жизни… шелест воды из крана, застывший айсберг холодильника, и тускло мерцающие маслом шпроты, заветрившиеся после ужина… нет вакуума вселенной, неведомых звёзд и новых, никем не хоженых земель… всё как должно быть, в рамках нормальной человеческой жизни, ограниченной течением биологических процессов… Всё очень хорошо, всё спокойно, тепло и уютно… почему же мне хочется завыть, как побитому псу, глядя на эти далёкие точки звёзд и планет, в попытке разглядеть в этом свете те картинки, которые освещает этот чужой для меня день? Словно я подсматриваю за кем-то… Нет — не то… но всё равно на душе мерзко… и дело даже не в Маше: её я могу понять. Дело во мне и только во мне — чего я ищу? Вот какую задачу поставил бы следователь… хотя, я и не являюсь им…

Свежие кости… следы раскопа… отсутствие тканей… нет воздействия кислот или зубов… Скорее всего мясо срезали ножом… Свидетели ничего не видели… одна старушка сказала, что заметила под деревьями какое-то движение, но подумала, что это пьяницы, и пошла спать… нужно было притащить кости с собой… рядом автобусная остановка, а в трёхстах пятидесяти метрах, станция метро «Тушинская», ещё метров через пятьдесят, примерно, автовокзал, и станция железной дороги, рижского направления. Человек с большим мешком, в метро или автобусе, вызывает больше подозрений и вопросов, чем тот, кто выходит с мешком из электрички… Значит так: либо это сделал кто-то из местных, либо кто-то воспользовался личным транспортом, или приехал на электричке, и взял машину, возможно, знакомого… Если удастся относительно точно восстановить время, нужно опросить всех таксистов с автовокзала, разных ночных жителей, типа дежурных, водителей автобусов, постовых патрульной службы, пожилых людей, которые часто страдают бессонницей, бомжей, пьяниц, и, молодёжь, которая могла возвращаться из ДК «Красный Октябрь». Это — раз. Два — опять же… Некто имел у себя труп человека, молодой девушки. Ему нужно было от него избавиться. Что он делает? Он решает не дожидаться разложения: он срезает или, как-то иначе удаляет с костей ткани, затем, подсушивает, чтоб кости приобрели вид старых, кладёт их в какую-то ёмкость… габаритную ёмкость, и закапывает во дворе дома. Знал ли он о плановой реконструкции труб? Не ясно… Надеялся на глупость рабочих? Случайно и по-быстрому закапал? Тогда был где-то рядом. Просто привёз на машине и закапал во-дворе? Взял таксиста от станции? Убил человека в подвале, вскрыв замок? Обыскать подвалы всех близ лежащих домов… И ещё вопрос: убрал мясо, хорошо… а почему кости не перемолол? Не выбросил частями?

Нужно точно поднять все коммунальные службы: был такой случай один раз. Взяли серийного убийцу, который, как выяснилось отправил на тот свет около шести человек, но большая часть жертв, была не доказана на суде. Но вот в чём казус вышел. Засорилась канализация в одном доме. Вызвали аварийную бригаду. Трубу пришлось менять — не прочищался засор. И когда отрезанную трубу стали промывать, выпала полуразложившаяся кисть правой руки. Вызвали наших. Протрясли весь подъезд, по которому стояк шёл. Нашли одного шизика, у которого была пила со следами крови, много целлофановой плёнки, и куча чужих вещей. Он расчленял тела и спускал в унитаз. Осечка вышла… А вот этот гражданин, по какой-то причине избавился только от плоти. Прочему? Хрен его, идиота, знает… Теперь будет океан писанины от всех нас… просто «война и мир», плюс критические заметки… Никто этого не любит, не смотря даже, на желание поймать убийцу… сотни протоколов, докладных, материалов дела… может стать писателем, пока не поздно?)

Я усмехнулся… Пришла в голову ещё одна картинка, как мы с журналистами с Первого канала, приехали во двор дома, где в мусорном баке дворник-узбек, обнаружил в коробке из-под обуви отрезанную голову мужчины. Была половина пятого утра, все были сонные, и капитан из центрального отдела, одев резиновые перчатки, в присутствии заспанных понятых вытащил мёртвую голову со сгустками сукровицы, рваными жилами и серой кожей.

— Фамилия, имя, место жительства!? — мрачно произнёс он, глядя в остекленевшие мутные глаза, — Остальное-то где?! А?!! Вот, бля…

И он с досадой сплюнул на асфальт…

…………………………………………………………………………………………….

— Люда! Принеси компот! — крикнула розовощёкая кудрявая блондинка, с коровьими глазами, по фигуре напоминающая песочные часы, только, скорее всего, секундомер…

— Возьми, кстати, бефстроганов, они сегодня охрененные, — Сергей Авакян протянул тарелку со своим вторым блюдом и тощая бабушка Айнура, плеснула туда половник блёкло-оранжевой подливки.

— Не знаю, Серёж, — нахмурился я, — жилы там с хрящами и жиром…

— Зато мясо настоящее, — Сергей вытаращил для убедительности, свои, и так не маленькие кари глаза, — а в эти ваши бифштексы, кладут чёрт знает, что! Слышал прикол? Купи пять беляшей: собери кошку!

Он недобро засмеялся.

— По мне, так лишь бы белковые соединения, — я взял две половинки серого варёного яйца, с майонезным шлепком сверху, на котором красовался увядший листик укропа, — слышал я, дорогой товарищ, как там колбасу на мясокомбинате делают, как крыс молотком по корпусу мясорубки, перед сменой выгоняют, но не все убегают. Знаю. У меня друг, художник, на останкинском работал. Парень, шириной с Федю нашего, с мото-взвода. Так теперь он вегетарианцем стал, и с виду напоминает вешалку с халатом. Так что…

— У моей племянницы, дедушка работал на фабрике «Красный Октябрь», — кивнул Авакян, — так он шоколад до самой смерти не ел…

— Думаю, это от однообразия, — согласился я, двигая поднос по хромированным трубкам столовской раздачи и протягивая руку к подносу, уставленному гранёными стаканами с густой сметаной.

— Пять, двадцать один, — отщёлкав по кассовому аппарату, сказала Людмила, которая своей высокой причёской напоминала статую египетского фараона.

— У вас что? — Сергей поднял чёрные метёлки бровей на уровень залысины, — каждый день всё дорожает?!

— У начальства своего спросите, чего это там у них дорожает, — Людмила явно была не в духе.

— Да я знаю, — усмехнулся Сергей, — пенсия у них дорожает, пропорционально погонам…

— Вот и вам «звёздочек» не помешает, Сергей Артурович…

— Как раскроем преступление в вашей столовке, так сразу повесят и «звёздочек»… — Сергей сделал широкий жест рукой…

Столик нашли возле окна, за которым виднелось новое здание «Сбербанка», и гремели вдалеке по улице Сходненской трамваи, напоминающие каких-то экзотических насекомых.

— Был на планёрке-то сегодня? — спросил Серёга, намазывая сметану на чёрный хлеб.

— Да в патруле я был: моя смена, — я размешивал крупно нарезанный салат «Столичный».

— Так ты не в курсе… — он отхлебнул компота из сухофруктов, — короче, по костям нашёлся один свидетель, не кто-нибудь, а шофёр личный самого Антипова…

— Космонавта с «Ворошилова»?! — я чуть не подавился салатом.

— Его самого, — кивнул Сергей, — он там живёт на Волоколамском проезде, дом четыре. Говорят, видал двух людей с рюкзаками туристскими. Сидели на лавочке, водку пили…

— Во сколько это было и когда? — спросил я.

— Трое суток назад, примерно в половину четвёртого утра.

— И как он разглядел под тенью деревьев, в темноте, что именно они пили?

— Ну, это уж я не знаю, но пока, это единственный внятный свидетель.

— Подвалы, чердаки, канализации проверили?

— В радиусе квартала всех на уши подняли. Кроме мелких нарушений, вроде тихо.

— Вокзал, станцию, шофёров?

— Обижаешь… Пусто пока…

— Странно всё это, Серёж, не кажется тебе? — я открыл фрамугу окна и прикурил сигарету: прямо над нами надрывался сиплым свистом похожий на гроб, кондиционер «Арзамас».

— Ну, а что ты хотел? — он размазывал бледно-оранжевый соус по изувеченным кускам мяса, — дяденьку с окровавленной бензопилой или старушку с тележкой, забитой человеческими костями… понятно, ночь, конечно… но… притащить должны были… скорее всего, с ближайших домов. Но всё равно не понятно, зачем… А вот теперь, вишенка на торте, правда не на этом… короче, не наш месяц начался…

— Что такое? — я хлебнул пресный столовский кофе, и скривил губы.

— Короче, новая мокруха, — сказал Сергей серьёзно, — завалили местного гопника, Дмитрий Александрович Лихвинцев известен в простонародии, как…

— Халва, — вырвалось у меня, а на ладонях выступил холодный пот.

— Точно, Халва! И почему ты до сих пор мамлей!?

— Где это случилось? Когда? — грудь обдало ледяным холодом, а в глазах потемнело.

— Ты что, Лёха? — Сергей внимательно посмотрел мне в глаза, — ты его знал?

— Вместе в школе учились…

— Да… — протянул Авакян, — понимаю…

— Я с ним редко общался, — я тяжело вздохнул, — компания его мне никогда не нравилось, да и разные мы люди…

— Уж в этом я не сомневаюсь…

— Но, самое любопытное: я видел его три дня назад, живым и здоровым, — продолжил я, — эх… Халва бестолковая, Димка-Димка… Он собирался к местному авторитету, Рыхлому — вернуть ему долг.

— Павел Андреевич Кузяев, — кивнул Авакян, — Рыхлый это… да так себе он: не сильно-то в авторитетах ходит. Рядовой бандит-отморозок. А твоя информация будет интересна для следаков… Напишешь рапорт?

Я сделал кислое лицо:

— Надо бы, конечно… но с другой стороны, а что толку? Обычные бандитские разборки, Серёжа… Доказать причастность Кузяева будет проблематично, ещё один висяк, и с моим рапортом… Фабрици меня скушает вместе со внутренностями, понимаешь?…

— Таки-да, я соглашусь с твоей позицией, — Сергей цикнул губами, — но, во-первых, его не просто застрелили, или отфигачили. Придушили его, в домике на игровой площадке детского сада «Берёзка», Волоколамское, восемьдесят восемь. Сторожа, естественно дрыхли. Как он туда попал — конечно никто не видел. А во-вторых… не помнишь, сколько он был должен этому Рыхлому?

— Кажется, тысячу рублей… он на машину занимал, — настроение моё было подавленным, день испорченным…

— Так вот, в кармане его куртки нашли пачку денег, как раз тысячу рублей, трёшками и пятёрками. Понимаешь? То есть, если его по какой-то причине заказал Рыхлый, и не взял с трупа своих денег, то, либо гражданин Лихвинцев вляпался во что-то посерьёзнее, чем долг мафии, либо совсем не Рыхлый его заказал, понимаешь? Так что, без твоего рапорта «висяк» будет более дохлым, Лёша? Совсем тухленьким…

— Может быть удастся слить это дело на прокурорских или на муровцев?… — начал было я…

— Может, Лёша, может, — Сергей сделал рукой жест, отметающий все вопросы, — но, ты пойми: два трупа, в одном районе… Не считая заявлений о пропаже граждан… Ротный теперь на наших костях плясать будет… про батю, я молчу: товарищ Фабрици тоже от всяких упырей страдает… Статистика, понимаешь…

………………………………………………………………………………………………

Собака понюхала кусок белого хлеба, промоченного в кефире, и отвернула свой чёрный кожаный нос.

— Ну, как знаешь, — сказал я, аккуратно хлебнув из фляжки с коньяком «Юбилейный», и запив кефиром.

Солнце светило ярко, и я щурил глаза, сидя на лавочке — у меня был выходной, и весенний город отвлекал меня от мрачных мыслей. Я сидел в сквере, глядя на высокую арку жилого дома, к которому вела дорожка, покрытая треснувшим асфальтом, обрамлённая свежевыкрашенными жёлто-зелёными поручнями, на которых сидели нахохленные воробьи. Эхом в колодцах дворов раздавалось далёкое карканье ворон, и шорох шин редких автомобилей с проезда Стратонавтов.

Я закурил сигарету, но в моём мозгу продолжали прокручиваться образы последних дней. Лукавое лицо Лихвинцева, его рассказы про одноклассников, кости в траншее, лицо Мишки Скуридина… «Да и вообще, этот Рыхлый меня сам боится: я про него знаю много нехороших вещей, так что…» — это сказал Дима, сказал уверено. Значит действительно знал что-то такое, что, по его мнению, защищало его от бандита Кузяева…

В арке показалась фигура человека, который был одетый в лёгкую болоньевую куртку, спортивные штаны, и кроссовки. Орлиный нос его выступал на узком скуластом лице, покрытом жёсткой чёрной щетиной. На голове его была натянута вязаная шапка, с надписью «Олимпиада-80». На плече висела дерматиновая сумка на молнии.

Он протиснулся между двумя молодыми женщинами, которые катили по дорожке детские коляски, и пересёк сквер.

Когда он проходил мимо меня, я старательно изучал свои ботинки, но когда он развернулся ко мне спиной, я окликнул его:

— Как жизнь, Заур? Как здоровье?

Фигура медленно остановилась, и человек плавно повернул шею в мою сторону, затем повернулся сам. Какое-то время он молча смотрел на меня своими тёмно-карими глазами.

— Хочешь коньячку? — спросил я, протягивая флягу.

— Здравствуй, Алэкс, — ответил он с лёгким акцентом, — харащё здаровье, спасибо! А всё потому, щто я нэ пью, извини…

Он сел на лавку рядом со мной и закурил сигарету.

— Это ты молодец, что не пьёшь, это ты правильно делаешь, — я кивнул, прищурясь на солнце, — а у меня вот выходной, решил: почему бы не выпить немного? День-то свободный.

— Ты вэдь со мной в одном районэ живёщ, а в моём дворе я тебя рэдко вижу, — ответил Заур, выдыхая струю дыма: на его пальце сверкнул перстень, и татуировка З. А. У. Р., — Ты навэрно заблудился?

— Я соскучился, — сказал я, изобразив на лице искреннюю улыбку.

Он, смерил меня подозрительным взглядом, и хмыкнул.

— Ты, паломник¹, а я путешественник, — я пожал плечами.

— Щто ты хочешь от мэня?

— Я? — переспросил я, — хочу? Я просто собирался поболтать с Рыхлым, и решил тебя спросить, а где он сейчас?

— Зачем тебе Рыхлый? — он поморщился.

— Да понимаешь, спросить у него надо кой чего, — ответил я, — одноклассника моего кто-то придушил, понимаешь? Мне и стало интересно: он как раз к Рыхлому шёл, денег ему нёс, которые был должен. Зачем его душить было? Никак не пойму…

— Халва… — Заур оглянулся по сторонам, — слыщал… сочувствую… Он фраерил много… Борзел частенько… Но Рыхлому было плевать на него, нэ думаю, что он его замочил…

— Ну, так я и хочу, чтоб он мне это сказал, честно глядя в глаза, согласен, Заур? — я отхлебнул коньяка.

Он бросил на меня тяжёлый взгляд.

— Ты глупый, или просто страха нет у тебя?

— И то и другое… — я хлебнул кефира, — хотя вру: я отчаянный трус, значит просто глупый…

— Ну, тэбе виднее, — мимо прошла женщина с красной коляской.

— Так как? — я почесал затылок.

— Пока нэ как… — Заур вновь посмотрел мне в глаза, — Второй дэнь Рыхлого нэт на районе: куда девался — никто нэ знает, понимаешь?

— Не понимаю… — я посмотрел на него.

— Что-то нэ так с этими всеми делами, нэ знаю, что, но чуйка у мэня нэ добрая…

— А конкретнее, Заур?

— Куда конкретнее, Алекс? — тот посмотрел на меня, вскинув свои орлиные брови, словно птица собиралась взлететь, — ти жэ сам мэнт, слушал небось: люди на районе пропадать сталы, и ны кто нэ знает, куда… А если тебе интэресно — проверте с ващими бойцами подвал дома сэмнадцать: там бомжи мэстные, что-то больще не появляются…

Он встал с лавочки и зашагал прочь…

………………………………………………………………………………………………

В подвале пахло сыростью… хорошо, что я сходил домой за фонариком и отмычками. Форму я решил не одевать, чтоб не привлекать лишнего внимания, поэтому пришлось подождать, пока бабушки уйдут с лавочки, чтоб проникнуть в подвал дома номер 17-ть.

Это была башня в шестнадцать этажей, и подвал был не большой. Тем не менее, бетонные панельные блоки, делили пространство подвала на сегменты, с овальными прорезями, исключая лишь центральную часть, с водопроводной, отопительной и канализационной магистралями, вдоль которых я и пробирался, стараясь не задеть головой металлические крепления для коммуникаций.

Страха я не чувствовал, но, почему-то напевал про себя популярную в шестидесятые песенку, из кинофильма «Мечте на встречу»:

Я со звёздами сдружился дальними,

Не волнуйся обо мне и не грусти.

Покидая нашу Землю, обещали мы,

Что на Марсе будут яблони цвести!

Внезапно, тело тряхнуло, словно электрическим разрядом, хотя я не находился возле силовых кабелей, в глазах потемнело, а сердце учащённо заколотилось в груди. В тёмном углу лежала куча брезента, угол ткани с одно стороны был отогнут, а из-под него сияли ярко в луче фонаря, сложенные в кучку человеческие кости…

Я развернулся, и быстро полез к выходу…

Внезапно, где-то слева раздался шорох, и скрежет цементной крошки.

Я обернулся на звук, отразившийся эхом от бетонных стен, и почувствовал резкий удар по затылку… Жгучая боль окатила меня с ног до головы, в глазах потемнело, фонарик выпал из рук, и я начал оседать на пол…

………………………………………………………………………………………………

Как-то раз, поступил вызов, об уличной драке возле ресторана «Машук» на проспекте маршала Жукова. В результате был задержан и доставлен в наше отделение, некто, гражданин Кузяев, Павел Андреевич. Это был человек, очертаниями своего туловища, напоминающий детского персонажа известной сказки Винни-Пуха. Только вот во всём остальном связанным с ним, ничего близко не было детского или весёлого.

После возвращения из мест не столь отдалённых, куда он попал по статье 146 — разбой, Рыхлый, через своих дружков, устроился в мясной отдел гастронома: место тёплое и доходное. Выбившийся из простых уголовников, в «бригадира» местной приступной группировки, которая контролировала мелких частных торговцев и некоторые кооперативные магазины, Рыхлый показал себя как матёрый хищник. Он был умён, изворотлив, и, тем не менее, груб, беспринципен и жесток. Рэкет, торговля наркотиками и контроль местных проституток, нелегальных казино, вот далеко не полный список его «деяний». Он без жалости уничтожал своих конкурентов, и быстро набирал вес в преступном сообществе своего района. Он умело действовал чужими руками, используя взятки и разнообразные связи в местном исполкоме. Таким образом доказать его преступления было весьма проблематично, хотя все прекрасно всё понимали. Скуридин, как-то выпив со мной изрядное количество спиртного, пообещал мне, что обязательно пристрелит его лично сам, чтоб очистить район от «этой мерзости».

Лицо его состояло из трёх складок кожи и жира. У него был скошенный лоб с залысиной, и выпуклые брови, что создавало первый козырёк-складку. Щёки и каплевидный нос, покрытый рытвинами и крупными порами (откуда и кличка), составлял вторую складку, ачуть ниже свисал широкий двойной подбородок. (я, пытаясь высмеять круг общения Халвы, говорил, что, если он будет иметь дела с Рыхлым, им нужно придумать название «Банда Мордоворотов»).

Маленькие злые глазки Рыхлого прикрывали свисающие брови, рот с тонкими губами имел всё время вздёрнутую верхнюю губу, словно у рычащего бульдога, (последствия травмы, полученной в местах лишения свободы). Многие утверждали, что под его жировыми складками имелось изрядное количество мышечной массы. В общем, если бы его увидел сеньор Ломброзо², он прыгал бы от восторга, так как гражданин Кузяев являлся ярчайшей иллюстрацией его теории. При одном взгляде на него слегка передёргивало. Говорили, что где-то за городом у него есть дача, записанная на кого-то из его шайки, где он оборудовал некое подобие штаба и пыточных камер.

После той драки, возле «Машука», Рыхлого довольно быстро отпустили, а двоих человек отправили в больницу в тяжёлом состоянии, но ни один из них, так и не написал на Кузяева заявления в милицию.

В общем, такой вот краткий портрет…

Влияние партии, за последнее время весьма упало: начался период либерализации в СССР. На последнем, 23 съезде КПСС, был провозглашён курс на демократизацию и введение, так называемой «венгерской модели» для государственной экономики, то есть возникновение мелкого и среднего частного предпринимательства. В стране начались изменения, и вместе с ними, граждане стали волноваться: расцвели рыночные спекулянты, «челночные» торговцы заполонили прилавки магазинов и ларьков пёстрыми яркими, но не самыми качественными зарубежными товарами. Подняли голову криминальные группировки. Конечно же, в такой обстановке, работать в органах стало значительно сложнее, количество преступлений росло, и, зачастую, мы и сами не знали, виновен ли человек согласно еженедельно меняющемуся законодательству, или же нет. Но при всём этом хаосе, мы, рядовые сотрудники милиции, были единственными, кто мог хоть как-то противостоять волне беспорядка. Генеральный секретарь партии, Брежнев, был дряхлым старцем, и его смерть маячила не за горами. За власть будут бороться сразу несколько групп партийных лидеров, а значит ещё долгое время им будет не до страны. Это печально, но факт. Я надеялся, что к власти придёт Юрий Владимирович Андропов, директор КГБ — вот кто мог бы навести в стране порядок. Ну, а пока, можно было надеяться только на самих себя. В подобной обстановке, раскрытие серии убийств в нашем районе, было дело чрезвычайной важности, вот по какой причине, я, в нарушение должностных инструкций, решил поработать в свободное время, на манер частного детектива: бюрократическая машина МВД скрежетала ржавыми шестерёнками чиновничьих препонов.

Мой лучший друг, Мишка Скуридин, был человек кристальной честности, добрый, умный, начитанный. Но при всём при этом, такой же резкий, принципиальный и конфликтный, в вопросах порядка и закона. Для него не существовало оттенков: он делил мир на чёрное и белое.

— Какого хрена ты делаешь?! — крикнул он, вскинув брови, — Лёх! Я тебя не узнаю! Что это за детская самодеятельность?

— Миш, может ты немного остынешь? — мне было как-то не по себе, когда он начинал так со мной разговаривать.

Затылок ещё сильно болел, а мой череп украшала повязка. Рана была не опасная, но голова ныла тупой пульсирующей болью.

— Лёша! — он хлопнул по столу папкой, да так, что подпрыгнула трубка на дисковом телефоне, чёрного эбонита, — я остыну, когда ты напишешь несколько объяснительных!!! А потом я влеплю тебе выговор! Чтоб до тебя дошло! Ты должен действовать согласно закону! Ты должен был рапорт написать! Доложить, и написать рапорт! Тут не глупее тебя люди работают! А у многих, ещё и опыта по больше…

— У меня сейчас перепонки треснут, товарищ старший лейтенант, — я молитвенно сложил руки на груди и сделал брови «домиком».

Он посмотрел на меня с откровенной злостью.

— Тебя, дурака, прибить могли, ты понимаешь?

— Так не прибили же… — я вздохнул.

— Это нелепая случайность, — процедил он сквозь зубы.

— Я очень рад, что ты так счастлив по этому поводу, — ответил я обижено.

— Тебе нельзя в органах служить, ты понимаешь? — он подошёл ко мне, и склонился сверху, напоминая фигуру подъёмного крана, — ты считаешь себя главным умником. И это не в первый раз уже. А мы работаем в команде.

— Слушай, прекрати на меня орать, — я, наморщив лоб, поглядел на свисающее с подъёмного крана, гневное лицо товарища, — я же не знал, что я найду в подвале…

— Поэтому и взял с собой отмычки и фонарик? — он скривил губы, досадливо поморщась.

— Вот и хорошо, — кран качнулся и вновь стал Михаилом, — посидишь на больничном, подумаешь о жизни, может башка соображать начнёт, после того, как по ней съездили.

— А знаешь, почему у меня нет сотрясения мозга? — спросил я вяло.

— Конечно знаю! Трясти не чего! — он сверкнул глазами, совсем, как вспышка электросварки, — вот сейчас людей не хватает, а я настоял, чтоб тебя на больничный отправили… Всё, свободен!

Я встал и поплёлся к выходу.

— Некоторых людей, власть развращает, — пробормотал я, как мне казалось, совсем тихо.

— Иди к чёртовой матери отсюда! — донеслось сзади…

…………………………………………………………………………………………..

Маша долго меня ругала за то, что у меня такая ужасная работа, она договорилась даже до того, лучше бы я полетел в космос. Только не дальше орбиты. Это заявление едва не спровоцировало новую вспышку конфликта, но, я с трудом сдержался.

Конечно же, потом мы помирились, и, учитывая её навыки в медицине (она работала в 67 клинике медсестрой), она немедленно принялась лечить мне голову, не смотря на все мои заверения, что она неизлечима. Окончательный мир и покой в отношениях воцарился после того, как я пообещал, что на выходных мы обязательно пойдём в «Балтику», на фильм «Через тернии к звёздам», а потом погуляем по Парку Культуры Северное Тушино, где будут гуляния, и концерт, посвящённый Дню Космонавтики.

Я ничего не имел против, к тому же мы редко виделись, последнее время, и надо было как-то украсить наши отношения, пусть и простой, но романтикой праздника. Маша сказала, что придёт вечером, сменить повязку. А пока, она советовала мне взяться за книги. За книги я не взялся, хотя и хотелось бы. Вместо этого, я купил в ларьке разливного пива, взял блокнот с химическим карандашом, три жаренных сосиски, баночку горчицы. Затем отрыл на балконе бабушкин шезлонг, напоминающий деталь древнего планера Братьев Райт, ещё прихватил с собой старую списанную милицейскую рацию, настроенную на нашу частоту. Всё это я красиво расставил на крыше нашей девятиэтажки. День обещал быть тёплым и солнечным, а в свой первый выходной, я собирался сделать очень многое. Весь созданный комфорт был необходим мне, чтоб расслабиться, отвлечься и подумать, как следует.

Я начал рисовать в блокноте схему, в которой обозначал такие пункты, как «Халва», «Рыхлый», «деньги», «таксопарк», «кости»…

По ярко-голубому небу плыли рваные салфетки не частых облаков, скользили силуэты ворон. Внизу шумел город.

Я связался по рации с Авакяном.

— Лёх, ты же на больничном? — ответил он, — погоди, сейчас отойду в сторонку… — захрипело из динамика, — ну, чего тебе, герой-инвалид советского сыска?

— Меня интересует этот свидетель, как его, ну, который Антипова, этого космонавта, водитель…

— А, Калач, Валерий Георгиевич? Как же-как же… Ничего он интересного не рассказал, кроме, как про тех ребят, с водкой. Но их так и не нашли… может не местные они были, а может и те, кто закапал косточки… хрен его поймёшь…

— Такой вопрос к тебе, а он сам обратился? Или его опросили тогда же?

— Да ни то, ни это, — хмыкнул Сергей, — одна бабушка там, дозорный… спит по ночам плохо, а в окошко смотреть любит. Сквера-то самого ей не видно, и времени она не помнит, но ночью видела, как останавливалась чёрная «Волга», испугалась, бабуся, решила, что из КГБ кто-то нагрянул, и, на всякий случай номер запомнила: у неё дальнозоркость, и живёт она на первом этаже. Ну, мы и нашли, чья машина. Калач подтвердил, что подвозил Антипова ночью из ресторана, и поехал домой. Остановился пепельницу в урну вытряхнуть, чтоб ночью салон не пропах, вот и увидел каких-то типов. Не обратил на них внимания и поехал домой.

— Гуляет, значит, космонавт, — усмехнулся я.

— У него пенсия большая, почему не погулять? …

— Понял тебя, Серёжа, спасибо…

………………………………………………………………………………………………

Таксопарк, в котором работал Лихвинцев, под номером пятнадцать, располагался на углу улиц Беломорской и Лавочкина. Моё удостоверение проложило мне путь к бригадиру, которого я спросил, с кем я могу поговорить, из числа близких друзей Дмитрия. Подождав около двадцати минут, я встретил, вернувшегося из рейса водителя, Галаева Семёна.

— Да, что говорить, блин… — он сплюнул в урну, обтирая руки ветошью, — никому такого не пожелаешь… Вроде же я вашим всё рассказывал уже…

— Да понимаете, — я вздохнул, — я сам всё хочу из первых рук узнать: мы с ним в одной школе учились, я его знал… правда общались редко…

— Оно и понятно, — он ухмыльнулся, и его лицо, напоминающее картофелину, пару раз качнулось, — вы то, из милиции, а этот, таким фраером всё время ходил, хотя, так-то, не самый плохой парень… Правда вот, двадцать рублей у меня занял… да уж… теперь уж, что…

— Он хотел купить машину, я слышал…

— Так, конечно, машину… — он махнул рукой, — он парень-то молодой, деньги нужны, понятно… так он вот уж подрядился к одному постоянному клиенту, а из жадности, хотел на двух табуретах усидеть: и тут в парке, и с клиентом богатым… знамо дело, не склеивалось частенько у него. Вот, клиент-то и отвалился. А ему обидно стало, до чёртиков: куплю, говорит, свою тачку — и сам таксерить буду. Так я ему сказал, здесь-то ты при заказах, хоть и копеечных, а так-то ты на что жить станешь, балбес? Прости Господи…

— А вы не в курсе, случайно, кто этот клиент-то его, которого он упустил? — внезапно спросил я.

— Так известно кто! — он выпучил свои круглые глаза, из-под косматых бровей, — этот, космонавт наш, Антипов…

………………………………………………………………………………………..

— Вот сейчас придёт Скуридин и тебя выпорет! — Верочка попыталась скроить строгую мину.

— Вера, это же очень важно! — я с серьёзным видом нахмурился, — во-первых, у меня есть гениальная идея, во-вторых, ты самая талантливая из всех учёных…

— Ой, — она поправила пшеничный локон, который свесился с очков, — наглый льстец… как не стыдно, Алексей!

— А в третьих, я принёс тебе твои любимые конфеты, «Вечерний звон»…

— Как некрасиво, Алексей, пользоваться слабостями работников судебной лаборатории… — она встала из-за стола, поправила белый халат, и взяв объёмистую папку с полки, подошла ко мне и села на стул.

— Ну, что тебе нужно, змей-искуситель? — вздохнула она.

— Да собственно, не много, Верунь: для тебя, сущий пустяк, — я махнул рукой.

— Так, хватит, а то я тебе поверю, — она сосредоточилась.

— Мне важно знать: как сняли ткани с этих проклятых костей?

— Ох… да, случай, конечно, жутковатый, — игривость исчезла с её лица, как утренний туман, — сперва труп расчленяли, по суставам. Работа, требующая не только знаний, но и навыков. Потом… обнаружены следы температурного воздействия, и денатурации белковых фрагментов: их варили в кипящей воде, затем аккуратно счищали ткани и большую часть хрящей. Затем высушивали… всё.

— Да уж, не трудноватый ли метод избавится от тела? — я задумался.

— Знаешь, у людей ещё и не такие идеи в голову приходят… но, не могу не согласиться: не самый удобный способ.

— А я слышал, что словом «конфекция» в средневековье, обозначали не только готовое платье, — сказал я размышляя, — но и пилюли, сделанные из плоти человека, которого перед смертью кормили одним мёдом, и считали, что его плоть, после этого имеет лечебные свойства…

— Не пытайся лишить меня аппетита, — Вера скептически улыбнулась, — я всё равно люблю «Вечерний звон»…

……………………………………………………………………………………………

Алый закат, обнимало бирюзовое небо, а с яркого «пятака» закатного солнца стекала к горизонту бордовая полоска, которую перекрывал чёрный силуэт города.

Было около семи вечера. Я медленно спускался со Строгинского моста. Встреча с Николаем Александровичем Антиповым была назначена мне к половине восьмого, и я мог немного прогуляться, наслаждаясь закатом, видом на реку, и вечерним городом, с грохочущими мимо меня трамваями.

Космонавт был уже бывшим, и, вопреки ожиданиям, не был давно связан с авиацией или военными ведомствами. Он стал директором медицинского училища номер восемнадцать, что на улице академика Курчатова. Я решил прогуляться через парк.

Удивительно, как просто согласился товарищ Антипов на встречу со мной: я ожидал услышать что-то типа, «я занят», «а при чём тут я?», «мой шофёр видел — его и спросите», «я не для того рисковал своей жизнью в космосе, чтоб меня допрашивали, как мелкого жулика». В общем, чего угодно ожидал я, кроме его ответа: «хорошо, жду вас у себя в кабинете, в половину восьмого». Я, в общем-то и не знал толком, что буду у него спрашивать, или уточнять. Действительно — свидетелем проходил его водитель, но он мне во встрече отказал, сославшись на занятость и отсутствие повестки из прокуратуры. А сам лётчик-космонавт… сразу видно, нормальный мужик. Такая работа куёт характер, а сильный, по-настоящему сильный человек, всегда добр и воспитан, даже если бывал в суровых переделках… вот взять к примеру, Фабрици…

Прохладный воздух, грохот трамваев, редкие огоньки и терраса уличных огней… предвкушение чего-то… чего-то важного и таинственного. Наверное, я безнадёжный романтик. А может быть мне просто не сидится под домашним арестом, который устроил мне мой друг, и я, из вредности пытаюсь что-то ему или себе доказать… из-за этого дурацкого происшествия в подвале. Сильно сомневаюсь, что за мной следил коварный злодей, который решил дать мне по башке камнем, только от того, что я увидел кости неопознаваемого трупа… Скорее всего это был испуганный бомж, или мелкий гопник. А может быть наркоман, которого пробило на измену. Так что моя «героическая» травма, действительно была глупой и не нужной. В чём-то Мишка, конечно же прав… Да, не просто же так он уже старлей… хотя… во многом я всё же с ним не согласен… ладно. А вдруг мне просто хочется познакомиться с настоящим космонавтом? С человеком героической судьбы? Услышать его леденящие кровь истории? Узнать, что он ощущал, когда они несколько месяцев висели в пустоте космоса, ожидая спасателей? Как они жили, как боролись за существование? Ведь в прессе и официальных источниках об этом было всего несколько строк: мол, всё сломалось, но помощь пришла, и наши победили. Хотя точно было известно, что четверо человек погибли, когда при взрыве баллона с жидким кислородом разгерметизировался один из отсеков, который чудом удалось закупорить. Даже тела их не нашли — их души принял космос. Эти погибшие герои стали спутниками нашей солнечной системы, а может упали на какой-нибудь астероид… ужас… Возможно Маша была права, что отговорила меня от полёта. Хотя я был уверен, что я бы выжил, но, в таких вещах, одной уверенности мало. А вот он, выжил. Около месяца он, и ещё несколько человек, были отрезаны от основных отсеков корабля, пытаясь залатать пробоину в обшивке. Они жили в маленькой ремонтно-технической кабине, и все остальные уже считали их погибшими. Двое его товарищей, потом тоже умерли, а он выжил! Один из них! Это не человек, это настоящая легенда. По возвращению, ему хотели присвоить Героя Советского Союза, но он отказался, объяснив, что не сможет принять эту почётную награду, на фоне своих погибших друзей, и предложил наградить только их, посмертно. Вот пример чести офицера и просто человеческой честности. После этого он и уволился из вооружённых сил, вышел на пенсию. Поговаривали, что у него проблемы со здоровьем. Но, раз он позволяет себе ночью вернуться из ресторана, значит не сдаётся, хочет жить, дышать полной грудью!

Мимо промчался гражданский банковский броневик, жужжа рифлёными шинами. Я проводил взглядом его вытянутый приземистый силуэт.

Я решительно свернул во дворы, по направлению к улице Бочвара. Хочу скрыться тут, хочу стать не ментом, распутывающим свои неприятности, а обыкновенным гуляющим человеком…

Стылый вечер… пёстрая кошка на капоте автомобиля… двое мужчин сидят в детской песочнице с бутылкой из тёмного стекла… парень разговаривает с пожилой женщиной, свесившийся с балкона второго этажа… кто-то выгуливает далматинца, вместе с муравьедом… три фигуры в засаленных майках трогают с разных сторон мотоцикл «Днепр»… бабушки на лавках у подъезда, словно багровое Око Саурона… жаль, они не всё видят… два бомжа сидят на бордюре — оброненная фраза: — «Да ты просто не понимаешь концепции, старик!»… Куст сирени, возле рамы с бельевой верёвкой — несколько пожилых джентльменов, в засаленных свитерах, передвигают фигуры на шахматной доске…

Мне кажется, что я парю в небесах и вижу огромную панораму с большой высоты… Сквер Юность… может и тут покопать? Может и здесь кости? Чувство опасности, выдуманной даже — даёт ощущение чего-то, чего-то такого — что, должно случиться, но, так как ты знаешь об этом, это даёт тебе призрачное преимущество… Какая глупость…, наверное, я и люблю бродить, гулять, созерцать, чтоб просто быть вместе с течением мира, жизни… событий… Не знаю — даёт ли что-то, но моя интуиция, сродни женской, часто подсказывает верные решения… Ага… верные — типа удара по башке куском кирпича…

Я решил не думать, просто раствориться в домах, дворах и картинке города…

Деревья, вечерняя жизнь… говорят, что вечером приоткрываются врата в другой мир — недаром, поэты, художники и творческие учёные, так часто работают во время наступления сумерек… Я уже представляю себе рассказ Антипова, и я чувствую — это будет что-то уникальное… что-то, чего я никогда не слышал… что-то, что изменит меня полностью… и это мнимое затишье, эти праздные люди… они оттеняют моё ожидание внезапного сюрприза…наверное, в этом есть элемент гордыни…

Подходя после прогулки по парку к угловатому зданию училища номер восемнадцать, меня вырвал из размышлений резкий жестяной звук мотора: по улице пронеслась чёрная волга… номера я не заметил, да и мало ли в Москве автомобилей этой марки и этого цвета… Глядя на тусклые окна неработающего уже учебного заведения, у меня просочилась мысль, странно не пришедшая ко мне в голову раньше — почему Антипов назначил встречу так поздно? Директора не часто засиживаются на работе допоздна, если на то, нет веской причины. Но, если такая причина есть: зачем назначать встречу?

Холодок неуверенности, вернул меня из мира иллюзий на землю, когда я, пройдя по полупустым коридорам и поднявшись по лестнице на третий этаж, постучался в дубовую дверь, с табличкой: «Антипов Н. А. Директор».

Никто не ответил. Тогда я постучал громче, чувствуя угрызения совести, от собственной нетерпеливости.

— Да! — глухо раздался за дверью громкий женский голос.

Я надавил на бронзовую полированную ручку двери, и на меня хлынул яркий свет.

Я попал в тропический сад.

Вокруг меня стояли многочисленные кадки с пальмами и другими диковинными растениями (это только Маша разбирается в них). Из металлических клеток, доносилось чирикание и гортанное гавканье десятков диковинных птиц.

На несколько секунд, я зажмурился: в нос ударил какой-то пряный аромат, то ли манго, то ли маракуйи, то ли ещё какой-то подобной фигни… не знаю — не бывал в жарких странах… Словно и не было только что, вечерней апрельской Москвы…

Когда мои глаза и восприятие пришли в норму, я углядел среди экзотических растений массивный дубовый стол с четырьмя телефонами и селектором, за которым сидела худая и острая, как скальпель женщина средних лет, в чёрном деловом костюме, в очках, с чёрной роговой оправой. За ней, на бежевой стене, висела большая картина в золочённой раме.

— Здравствуйте, — сказал я, несколько смущённо, пробираясь сквозь тропические заросли, — я к Николаю Александровичу, мне назначено…

Привычным жестом я вынул из внутреннего кармана удостоверение, и продемонстрировал его в развёрнутом виде.

— Здравствуйте, — устало, и с некоторой грустью сказала женщина: её тёмные волосы были стянуты в пучок, — я прошу прощения: Николай Александрович просил меня извиниться. Он только что уехал — его срочно вызвали в министерство…

— Вот так вот, вечером? — На меня, словно обрушился хрустальный потолок небес — я едва не подавился своими словами.

— Да, — виновато кивнула она, — буквально за десять минут до вашего прихода позвонили.

— Вот дела… — протянул я, стараясь заглушить нотки разочарования в голосе.

— Бывает и такое, — спокойно ответила женщина с пучком, — вам-то, в милиции, наверное, это знакомо? Верно?

— Конечно! — мне показалось, что ближайший ко мне волнистый попугайчик чирикнул что-то типа «вот дурак»…

— Так что, извините, — она уткнулась в папку с какими-то документами, явно давая понять, что я тут лишний, — позвоните ему в четверг.

— Хорошо, — уныло произнёс я.

И вдруг…

Словно меня снова хватили кирпичом по голове… Не знаю почему… глаза застилал яркий белый туман… но я смог сфокусировать зрение…

Над дубовым столом секретарши висела большая репродукция, хорошего качества… Репродукция с очень известной мне картины… картины Тэодора Жерико, «Кораблекрушение», названной в последствии «Плот «Медузы»»…

Внезапно в моей голове сложилась большая и сложная мозаика — как кристаллизуется соль в концентрированном растворе пробирки… Господи, какой кошмар! Как же я раньше-то не догадался!

…………………………………………………………………………………………..

"Медуза" — французский 40-орудийный морской фрегат, который участвовал в сражениях во время наполеоновских войн начала 19-го века. Примечательно, что судно ничуть не пострадало во время этих морских сражений, а потерпело крушение, сев на мель в 1816 году во время экспедиции по колонизации Сенегала. Из-за нехватки шлюпок на борту матросы построили плот. Но лишь 10 человек из 147, которые перешли на плот, в конечном итоге выжили. Вскоре после этого Жерико и создал свою картину, почерпнув вдохновение из рассказов двух выживших. Пребывая под впечатлением от трагической истории, Жерико не только взял интервью у выживших членов экипажа "Медузы", но и прочел все, что мог найти, об этой катастрофе. Жерико нарисовал десятки эскизов, экспериментировал с восковыми фигурами, воссоздавая ситуацию, изучал утонувших трупы в морге. В итоге, он тщательно спланировал буквально каждый элемент на своем шедевре. На плоту было около 150 моряков с потерпевшего крушения корабля и большинство из них погибло жуткой смертью. В первую ночь случилось 20 смертей от самоубийства, драк, а также от того, что некоторых людей смывало за борт. Через 4 дня осталось всего 67 человек. Из-за голода многие из них начали практиковать каннибализм. На 8 день за борт выбросили наиболее слабых и раненых людей. К 17 июля 1816 года осталось в живых только 15 мужчин, когда на плот наткнулось судно "Аргус". Из них вскоре умерло еще 5 человек.

Каннибализм³…

«Бытовой каннибализм практиковался на древнейшей стадии каменного века, с увеличением пищевых ресурсов сохранился лишь как исключительное, вызванное голодом явление. В частности, нехваткой пищевых ресурсов в суровых условиях жизни объясняют каннибализм неандертальцев. Религиозный каннибализм сохранялся дольше, выражался в поедании различных частей тел убитых врагов, умерших сородичей; был основан на убеждении, что сила и другие свойства убитого переходили к поедающему. У племён, практиковавших каннибализм, вследствие поедания мозга жертвы были распространены болезни, вызывавшиеся прионами, например, болезнь куру, из-за которой тряслись руки.

О племенах людоедов упоминают уже многие писатели древности и путешественники средних веков; у них же встречаются указания на случаи людоедства и у культурных народов, вызванные голодом. В новые времена (с XVI в.) каннибализм был найден и описан у многих народов, во всех частях света (в том числе и в Европе). Достоверно известно, что он практиковался до недавнего времени во внутренней Африке, в Папуа — Новой Гвинее, на некоторых островах Малайского архипелага, во внутренних частях Бразилии и Южной Азии. Ещё в XIX и в начале XX века каннибализм был распространён и на нескольких группах островов Полинезии и Меланезии, в Австралии, у некоторых народов северо-западной Америки, в Южной Африке и прочих…»

«В мифах, преданиях, языке, верованиях, обычаях имеются указания и на то, что каннибализм не был чужд и предкам культурных народов; следы его можно отметить в мифологии греков, в преданиях и сказках немцев, славян и т. д. Некоторые исследователи предполагают даже, что людоедство характеризует собой одну из стадий развития — род болезни, через которую должно было пройти всё человечество, все племена в известный, более или менее отдалённый период их жизни. Такое предположение невозможно доказать; доисторическая археология не даёт ему достаточных подтверждений…»

«Древние римляне употребляли кровь гладиаторов как средство от эпилепсии. В эпоху Возрождения для укрепления немощных больных использовали толчёные в порошок египетские мумии: «тысячи египетских мумий, законсервированные в битуме, были истолчены и продавались как медицинские снадобья. Такая практика переросла в широко распространённый бизнес, который процветал до конца XVI столетия. Ещё триста лет назад считалось, что порошок из мумий помогают против кровотечений, и ими торговали фармацевты.»

«В XVI–XVIII веках в Западной Европе использовались «лекарственные средства», изготовленные из частей человеческого тела. Историк медицины Ричард Сагг из университета Дарема (Великобритания) утверждает, что человеческую плоть и препараты, изготовленные из трупов, европейские медики применяли так же часто, как травы, коренья и кору, а части трупа и кровь являлись предметами первой необходимости и имелись в каждой аптеке. На лекарства шли трупы нищих, останки казнённых преступников и даже прокажённых. К примеру, считалось, что человеческий жир якобы помогал при ревматизме и артрите. В XVII веке немецкий фармаколог Иоганн Шрёдер прописывал своим пациентам подобный рецепт».

«Историк Казимир Валишевский писал об осаждённых в 1612 г. в Кремле поляках и литовцах:

… они выкапывали трупы, потом стали убивать своих пленников, а с усилением горячечного бреда дошли до того, что начали пожирать друг друга; это — факт, не подлежащий ни малейшему сомнению: очевидец Будзило сообщает о последних днях осады невероятно ужасные подробности, которых не мог выдумать… Будзило называет лиц, отмечает числа: лейтенант и гайдук съели каждый по двое из своих сыновей; другой офицер съел свою мать! Сильнейшие пользовались слабыми, а здоровые — больными. Ссорились из-за мёртвых, и к порождаемым жестоким безумием раздорам примешивались самые удивительные представления о справедливости. Один солдат жаловался, что люди из другой роты съели его родственника, тогда как по справедливости им должен был питаться он сам с товарищами. Обвиняемые ссылались на права полка на труп однополчанина, и полковник не решился прекратить эту распрю, опасаясь, как бы проигравшая тяжбу сторона из мести за приговор не съела судью»…

Я налил себе полный гранённый стакан водки, и выпил его до дна, даже не заметив… Затем аккуратно поставил и стакан, и початую бутылку на скамейку. Руки стали трястись гораздо меньше… Но тяжесть попавшего в голову кирпича оставалась и в животе мутило… Я взял в руки рацию:

— Серёжа, я на месте, можешь начинать…

— Понял тебя, Алексей… мы на пульте… дежурный наш парень… проверка через пол часа. Сигналку отключаем на пятнадцать минут… Управишься?

— Так точно…

— Давай парень, не зря же мы служебные инструкции нарушаем…

Что же это? Что же это получается? В голове стало яснее, а сердце, из моего собственного мяса колотилось, как поршень двигателя…

Боже-боже-господи… какая дыра… какая пропасть в моём мозгу…

Значит… я был прав… А как же больно расставаться с иллюзией! Как обидно, когда из-под ног твоих выбивают почву: как табуретку — и вот тебя сживает петля, душит за шею, и ты пытаешься вздохнуть кислорода… а его попросту нет… И самое жуткое, что и у него, так называемого «героя», тоже не было воздуха еды и воды. Проснулись звериные инстинкты, вместо героизма: чья-та жизнь в обмен на твою. Потому что, это же Я! Я! Я должен жить — а он… у него прыщ на лбу и дурацкие манеры, значит есть оправдание, почему нужно забрать именно его жизнь… вернуться к истокам, стать животным…

Как же я хотел ошибаться… до крика, до слёз…

Я осмотрел замок подсобки гастронома «Очаг»… того самого гастронома, где раньше работал Рыхлый…

Опять фонарик… Опять слегка дрожат пальцы… но на сей раз я собран и внимателен. Три часа ночи. На ногах мягкие кроссовки, на лицо натянута вязаная шапка, как у настоящего грабителя, с прорезями для глаз. Чёрная куртка, чёрные джинсы, всё чёрное, чтобы слиться с этим мраком ночи, мраком души…

Отмычка подошла, и навесной замок с лёгким щелчком открылся. Я оставил его в дужке двери, и прикрыв её за собой, шагнул во мрак ночного гастронома.

Если бы меня сейчас увидел Скуридин, он, наверное, превратился бы в соляной столб… Да уж… Согласно плану, мне один раз налево, до конца коридора, там, по слухам была дверь в небольшую каптёрку, которую Рыхлый до недавнего времени использовал под маленький склад своих вещей.

Я прислушался — тишина. Тогда я включил фонарик, который осветил дверной проём, ведущий в коридор, заставленный старыми деревянными полетами, и картонными коробками. Поворот, шаг, ещё… и… Господи… чуть не налетел на стремянку, прислоненную к стене… Так… а вот и последняя дверь, над которой тускло, словно свеча, горела лампа дежурного освещения… я старался ступать, почти не касаясь пола.

Замок врезной. Не беда — связка отмычек досталась мне по наследству от одного из лучших взломщиков, который согласился сотрудничать с милицией, и уже второй год работает у нас, как эксперт. Я не редко ходил к нему на инструктаж, и несколько раз выезжал вместе с ним на место преступления. Конечно же не виртуозные, но неплохие навыки у меня были. К тому же эту дверь, от посторонних охранял не столько сам замок, сколько репутация гражданина Кузяева. Когда было необходимо, Кузяев проявлял чудеса тактичности и мог быть полезен многим сильным мира сего: к примеру, достать и нарезать самого дефицитного и свежего мяса. У нас такое ценится.

Второй вариант ключа подошёл. Отлично. Замок был не плохо смазан — им часто пользовались, ключ повернулся в личинке три раза, и я слегка надавил на дверь. Вопреки моим ожиданиям, и дверные петли оказались смазаны на совесть. Главное не пришлось возиться с маслёнкой, которую я тоже прихватил с собой. А ещё, Авакян, почти насильно сунул мне свой незарегистрированный ПМ⁴, который оттягивал мой внутренний карман.

Я вошёл в каптёрку, и прикрыл дверь за собой. Стены и пол были выложены кафелем. Запах был какой-то неприятно-гнилостный, смешанный с ароматами хлорки.

Прямо передо мной стоял двухметровый оцинкованный стол, с небольшими бортиками. По его углам было четыре сточных желоба, оканчивающихся трубками, уходящими куда-то вниз, наверное, в канализацию. Над столом на кронштейне висел душ. В углу стояла раковина, а к ней был прислонён рулон полиэтилена. В противоположном углу, стоял шкаф для одежды, два табурета, и… и небольшой промышленный холодильник.

Сердце заколотилось ещё сильнее. В глазах пошли розовые и оранжевые пятна.

Я медленно потянул за ручку дверцы холодильника — она не поддавалась. И тут я заметил маленькую замочную скважину. С ней пришлось повозиться чуть дольше чем с дверью. Рацию я выключил, чтоб не шумела, но время неумолимо бежало вперёд — у меня оставалось каких-то шесть минут, а потом Сергей и его знакомый дежурный, снова включат на пульте сигнализацию магазина.

Наконец-то замок поддался, и я открыл дверцу. Тут же в холодильнике вспыхнул яркий свет, и я на секунду зажмурился. На меня дохнуло леденящим холодом и выпорхнуло облачко пара. Но заледенело у меня всё внутри не от этого… Среди бесформенных кусков мяса на решётчатых полках морозильной камеры, я отчётливо увидел две посеревшие женские руки с потускневшим и облупившимся красным лаком на ногтях, аккуратно отрубленные по локтевым суставам…

Меня колотило, как отбойный молоток, и в этот момент я услышал за спиной заспанный голос:

— Рыхлый! Ты чего не предупредил-то? Тебя тут пол района ищет уже…

Стресс не редко даёт человеку чёткость и быстроту реакции. Я выхватил из внутреннего кармана пистолет, перехватил его за дуло, и резко развернулся на пятках, занося руку для удара. В проёме двери, тускло освещённой дежурной лампочкой стоял тёмный силуэт. Я, не задумываясь, со всей силы ударил рукояткой пистолета по его шее, под основание черепа.

Человек, лицо которого я даже не разглядел, гортанно булькнул, и осел на пол.

Я выскочил в коридор и понёсся во весь дух к выходу, даже не заперев двери.

Выбежав во мрак ночи, где приятный сырой весенний ветер привёл меня в чувство, я спрятал в карман пистолет, сдёрнул с головы дурацкую шапку, и меня вытошнило прямо на асфальт…

Конечно же я бывал в морге, конечно же я не один раз видел мёртвых людей… но это… учитывая всё вместе…

Трясущимися пальцами, я вынул рацию, и прокашлявшись, включил частоту Сергея…

— Серёжа, срочно наряд сюда! Срочно!

— Не ори, Лёха! Что там?

— Руки там в холодильнике! — я не мог говорить спокойно, — понимаешь?! Женские руки…

— Понял тебя… Лёх… Ты там не наследил?

— Нет, я в перчатках… — я тяжело дышал и отплёвывался, — только какой-то мужик меня за Рыхлого принял, я его выключил на время… и ещё проблевался прямо у входа…

— Вот ведь, мать моя, женщина! Включаю сигнализацию, вызываю патруль… Беги оттуда со всей дури…

— Есть, бежать, — сказал я и побежал.

Позади меня вдруг звонко и раскатисто зазвонил разбуженный незапертыми дверьми звонок сигнализации…

…………………………………………………………………………………………….

Присев на давешней скамейке, я тяжело дышал. Отдышавшись я вытер рот шапкой: теперь она не нужна, и выкинул её в урну.

Странно, но ни водку, ни стакан никто не взял. Я, схватил бутылку, приложил горлышко к губам, и одним махом выпил всё без остатка, как будто воду. Бутылку я тоже выбросил в урну.

По телу разлилось расслабляющее тепло. А я продолжал сидеть на скамейке, в позе роденовского мыслителя. О чём были мои мысли? В голове был такой хаотичный ураган эмоций, образов и событий, что я не пытался даже их как-то систематизировать… Мне в голову навязчиво приходил один и тот же финальный кадр из фильма Алексея Германа «Проверка на дорогах», когда, после смерти главного героя, с вышки падает немецкий пулемёт МГ 42, который в фильме сыграл пулемет Калашникова с простенько, на скорую руку, сооруженной бутафорией угловатого ствольного кожуха с рядами охлаждающих окон-вырезов с обеих сторон. Так вот — главный герой и его оружие слились воедино, и когда погиб человек, раскалённый пулемёт падает в снег, и шипит, остывая, словно бы успокаиваясь, заканчивая историю…

Этот образ часто помогал мне расслабиться, прийти в чувства…

Не знаю, сколько я так «шипел в снегу». Я не чувствовал алкогольного опьянения, я просто собирал себя в кулак. Сквозь свои мысли, я слышал издалека заунывную трель сигнализации, завывание милицейских сирен. Затем, через какое-то время, небо над крышами домов уже стало светло-сиреневым, постепенно оживали звуки улиц, появились первые заспанные прохожие, где-то залаяла собака и загремели по рельсам трамваи.

Я стиснул зубы, глубоко вдохнул, потом выдохнул. Потом решительно поднялся с лавочки, и пошёл прочь, втянув голову в плечи, и ссутулясь.

Я шагал в холодном утреннем рассвете, срезая через газоны скверов, дворов, перепрыгивая ограждения дорожек, словно кто-то свыше прочертил передо мной пунктирную прямую моего курса. Некоторые прохожие оборачивались мне вслед, но мне было глубоко плевать. Я выключил рацию, я забыл своё прошлое, я не видел своего будущего: что-то во мне неуловимо изменилось. Наступило блаженное опустошение, с лёгким привкусом горечи, с чувством какой-то утраты. Дул ветер, и я летел, как лист на ветру.

Через некоторое время я остановился через дорогу от пятиэтажного бежевого здания медицинского училища номер восемнадцать. Оно чем-то напоминало старую советскую общеобразовательную школу. Тусклый свет горел только на первом этаже. А на третьем, в окнах кабинета директора, царил кромешный мрак.

Очень удачно, что прямо за моей спиной начинался Щукинский парк. Я присел за деревьями на корточки, и стал ждать.

Прошло около часа, прежде чем я увидел, как зажглись окна в тропическом саду. Сердце моё радостно заколотилось. Я осторожно вытащил из кармана пистолет Макарова, и, сняв его с предохранителя, положил обратно.

Затем встал, отряхнул джинсы, и перешёл улицу на противоположную сторону.

В моей голове играла какая-то мрачно-торжественная музыка, неизвестного симфонического оркестра. Я предъявил служебное удостоверение вахтёру, грубо проигнорировав его вопрос «а вы куда?».

И снова тяжёлая дубовая дверь… Я глубоко вздохнул, и вошёл в тропический сад.

Птицы уже пробудились, но чирикали как-то сонно, ветер из кондиционера шуршал диковинной листвой. Картина висела на месте. А вот за дубовым столом… За ним не было давешней женщины: — там сидел лысоватый мужчина, лет сорока, с блёклыми глазами, светлыми с проседью волосами и тонким ртом, на узком подбородке. Он разбирал какие-то бумаги. Я продолжал стоять на пороге, и тут, он заметил моё появление, пронзив меня резким неприязненным взглядом.

— Мужчина, вы к кому? — резко спросил он.

— Да вот, — ответил я задумчиво, — забежал на вашу картину полюбоваться: очень хорошая репродукция.

— Это копия, написанная нашим художником, — он насторожился, — посмотрели? Тогда можете идти…

— Конечно могу, — ответил я, — но не пойду…

— Что это значит, мужчина? Вы вообще кто такой?

— Кто я такой? — переспросил я, — для вас это не имеет значения. А вот вы, кажется, Калач, Валерий Григорьевич, верно? Водитель героя космоса, Николая Александровича Антипова…

Он слегка побледнел, и, будто сжался в пружину.

— Ну, допустим, и что же с этого?

— Хорошая всё же у вас картина, — вздохнул я.

— Директор не принимает, если он вам нужен: зайдите позднее…

Он явно начинал нервничать.

— Хотел бы зайти позднее, да не могу, — я развёл руками, — сторож уже даёт показания, а недоеденные руки в морге, наверное, уже… хотя, нет — на экспертизе в судебной лаборатории.

— Вы сумасшедший?! — визгливо выкрикнул он, — я вызову милицию!

Я продемонстрировал ему издалека своё служебное удостоверение:

— Не стоит, Валерий Григорьевич, я почувствовал ваше желание вызвать милицию, и пришёл сам, по зову сердца…

— Что вам нужно? — теперь его голос звучал глухо, словно он говорил из картонной коробки.

— Что мне нужно? — вновь переспросил я, — мне нужно счастья, как и всем нам, грешным людям. Только кто-то это счастье дать способен, а кто-то не только не способен, но и норовит его отнять. Понимаете?

— Нет, — сказал он, стиснув зубы, — я вас понимать отказываюсь.

— А тут и понимать-то нечего, господи… — я начинал злиться, — просто из квартиры старушки, которая опознала вашу машину, сквера-то не видно, теперь понятно? А вы увидели сквер, и даже разглядели в темноте, что какая-то компания пьёт водку на скамейке, вот странно, да?

Он молчал.

— А я проверял: с того ракурса и вам сквер было бы видно очень плохо, а уж разглядеть что там кто выпивал, вообще нереально, Валерий Георгиевич. И вы ни пепельницу остановились вытряхнуть, а выпустить из своей машины гражданина Кузяева, с мешком, полным анатомических деталей несчастной девушки. Кстати, это не из ваших студентов, случайно?

— Вы ничего не докажите! — вдруг выкрикнул он, — проваливайте отсюда к чёртовой матери, со своими идиотскими историями!

— Почему-то мне кажется, что Кузяев расколется первым…

— Кузяев уже ничего никому не расскажет! — сквозь зубы прошипел он.

— Ах вот как… — начал было я.

Он резко вынул руку из-под стола, и пистолет в его руке внезапно выстрелил.

— Аааа, — прохрипел я, и бок мой обожгло адской болью.

Я с трудом устоял на ногах, выхватывая свой ПМ, и надавил на курок…

Он выстрелил ещё раз, и я всё же упал.

Его телоотбросило к стене, и он сполз на пол.

В голове помутнело, а на глаза набросили красную вуаль. Я скосил зрачки вниз, и увидел, как по дубовому паркету растекается бордовая лужа моей крови.

Какой же я идиот… прав был Скуридин, тысячу раз прав… Ну почему я его никогда не слушаю?

В ушах зашумело, и вдруг, из-за диковинных растений показалась сгорбленная фигура в сером костюме: это был Антипов, я его сразу узнал. В руках он сжимал пистолет, кажется браунинг. Его лицо было искажено страхом и ненавистью. Он, близоруко щурясь в очках, озирался по сторонам.

— Что же вы натворили, молодой человек, — дрожащим голосом произнёс он, — что же вы наделали…

— А я ведь восхищался вами, Николай Александрович, — каждое слово давалось мне с трудом: я тяжело дышал, — я хотел быть похожим на вас… я тоже должен был лететь на «Ворошилове»… Хорошо, что не полетел, а то… вдруг бы вы и меня сожрали, как тех несчастных ребят…

Он молчал.

— А почему на женщин-то перешли? — спросил я и закашлялся: ростки жгучей боли пронзили моё тело, — женское мясо вкуснее?

— Да, — тихо сказал он.

— Да что ты понимаешь, сопляк! — вдруг неожиданно воскликнул он, — что ты, козявка, в состоянии понять? Разве вокруг тебя был мрак космоса? Разве вокруг тебя не было воздуха? Один на один с бесконечной ледяной смертью! Ты такое можешь себе представить? Ты?! Я плакал, плакал, как ребёнок, когда мы ели Андрюшу… понимаешь? Я себя не узнавал… Я плакал и жрал! Плакал и жрал! Нет… тебе этого никогда не понять.

Мне было уже всё равно — сквозь боль пришло какое-то абсолютное спокойствие… Машу вот только жалко… я её кажется подвёл.

По его дряблым щекам текли слёзы…

— Но я офицер! — хрипло произнёс он.

— Говна ты кусок, а не офицер, — тихо ответил я, чувствуя, что вот-вот отключусь.

— Я офицер! — выкрикнул он, и направил на меня дуло пистолета…

Я зажмурил глаза, и услышал выстрел… самое последнее, что я услышал, перед тем, как провалиться во мрак, звук падающего на пол тела…

……………………………………………………………………………………………

В бесконечном космосе я парил, как капелька воды, трепеща на ветру… хотя, какой, к чёрту в космосе ветер? Вдруг я услышал, как рядом со мной, громко лязгнул металл… хотя какие к чёрту в космосе звуки?… Я повернул голову, и увидел огромный космический корабль, на борту которого сияла кроваво-красным надпись: «Климент Ворошилов». А самое неприятное, что вместо головной кабины, у него были огромные стальные окровавленные челюсти…

Я начал отчаянно барахтаться, пытаясь отплыть от его кошмарной физиономии, но он разворачивался снова, как акула, готовящаяся к атаке… И вдруг рядом, прямо во мраке космоса, появилось лицо Маши…

— Кыш, уйди! — прикрикнула она на чудовище.

— Беги, Маша, ты что! — я пытался кричать, но мой голос, вакуум почему-то не пропускал…

Маша надула щёки, и дунула на стальную громадину. Как ни странно, звездолёт начал удаляться, пока не превратился в маленькую светлую точку, на фоне звёзд.

— Вот видишь, Алексей! Я же говорила тебе: не нужно летать в космос, это опасно. Но теперь всё позади…

— Да, позади, — согласился я.

— Главное органы не задеты, и вена пострадала не сильно…

Лицо Маши почему-то стало напоминать Мишку Скуридина:

— Так что, ты молодец! Всё правильно сделал, хотя убить тебя мало, конечно за такие фокусы… Так, ребята, осторожно, в машину… аккуратненько, вот так, давай-давай-давай…

— А вы куда, товарищ старший лейтенант? — спросил кто-то из темноты.

— Я с ним поеду, всё! Давай гони…

……………………………………………………………………………………………..

Мы сидели в тихом уютном кафе, под названием «Кентавр». Ждали официанта.

Рядом сидела Маша, в красивом платье, напротив Мишка, а сбоку, Авакян.

— Посадить бы вас, конечно, суток на пятнадцать, обоих, — с мрачным лицом сказал Мишка, — а потом ещё строгача влепить. И ВОХРом поставить, какой-нибудь склад охранять…

— Да ладно тебе, — махнул рукой Сергей, — Лёха дело сделал: без этих улик, мы бы вообще ничего не доказали, и дело не закрыли. Рыхлого-то тоже грохнули, эти два тролля. Хорошо сторож нам кой чего поведал.

— Так значит получается, — Маша вопросительно посмотрела на Сергея, — что Димка Лихвинцев знал про всё?

— Не знал, — Сергей закурил, — но, когда работал на Антипова и Рыхлого, делал закупки в «Очаге», типа «с чёрного хода». Заметил что-то, и сказал Лёшке, что знает про Рыхлого, что-то плохое. Решил Рыхлого припугнуть, чтоб тот походатайствовал перед Антиповым за него: хотел и дальше его водителем работать. Но Антипов уже не хотел — Лихвинцев не отличался особой пунктуальностью, а в лице Калача, он имел и водителя, и убийцу. Жертв Антипов и Калач, выбирали вместе. Калач их убивал, и вёз к Кузяеву, который их качественно и профессионально, не за столом будет сказано, разделывал. А кости должен был прятать Калач. Почему они их не перемалывали?

— Ой ребята, хватит, — Маша сморщила нос.

— Ладно, всё, — Сергей поднял руки вверх, — ни слова о работе!

Подошёл официант в белой рубашке и чёрных брюках, с меню в руках:

— Что будите заказывать?

— Давай, герой, к верху дырой, — Мишка улыбнулся, — заказывай ты первый.

— Мне графинчик водки, грамм двести, — сказал я, — и салат «Весенний».

— Возьми своё любимое, — посоветовала Маша, — мясо по-польски…

— Знаешь дорогая, — я тяжело вздохнул, — я понял две вещи: первая — я не хочу в космос, а вторая — мяса я больше не ем…. Побуду вегетарианцем…

14. 02. 16

Примечания

1

Заур (айзерб.) одно из значений имени — «паломник» (прим. автора).

(обратно)

2

Чезаре Ломброзо (итал. Cesare Lombroso; 6 ноября 1835, Верона, Австрийская империя — 19 октября 1909, Турин, Италия) — итальянский врач-психиатр, родоначальник антропологического направления в криминологии и уголовном праве.

(обратно)

3

Каннибализм (от фр. cannibale, исп. canibal) — поедание людьми человеческой плоти (также используется термин антропофагия). В более широком смысле — поедание животными особей своего вида. В биологии понятия «людоед» и «каннибал» не тождественны. Людоед — всякий хищник, поедающий человека (то есть, к примеру, тигр-людоед — не каннибал). (Википедия)

(обратно)

4

Пистолет Макарова (прим. автора)

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***