Сага о диком норде [Наталья Викторовна Бутырская] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Сага о диком норде

Песнь 1.


Глава 1

Вжух! Топор прокрутился в воздухе несколько раз и вонзился в доску, расколов ее надвое.

Я неспешно пошел к мишени, взял это убогое подобие оружия, поставил новое полено и едва успел отпрыгнуть от летящего топора.

— Фурсэ! — воскликнула Эйлид.

— Ага, попала, — буркнул я. — Еще бы не попала. Тут всего шагов двадцать.

Девка-малаха в последнее время совсем от рук отбилась. По первости всё скалилась, кусалась, а как отвязали, так еще и драться начала, и ладно бы по-бабьи: морду оцарапать или кулачком ткнуть. Нет, она сражалась как мужчина, била крепко и увесисто.

Это потом я узнал, что у малахов парни и девушки считаются равными. В одни и те же года получают первое оружие, вместе учатся сражаться, вместе охотятся, вместе растут по рунам. Только когда первенец получает благодать богов, мать откладывает копье, убирает волосы под плат и больше не покидает деревню. Таких называют большухами. Правда, бывают женщины, которые не могут или не хотят родить, так они ходят с копьем до седины, а потом переплетают волосы в косы и становятся пустыхами. Пустыхи обучают младших, хранят истории и песни.

Да и семей у малахов нет. Кого бы не пустила женщина под одеяло, ребенок принадлежит только ей и ее семье. Мальчиков воспитывают братья матери, девочек — она сама и ее сестры. Много женщин в роду — хорошо, потому что род становится сильнее и богаче за счет детей. И управляет родом не мужчина, а самая умная и опытная большуха, которая родила и вырастила много детей.

И когда Эйлид, так звали пойманную малаху, смекнула, что бритты ее не собираются резать, пытать или делать рабыней, то сразу переменилась. Снова покрасила лицо синей глиной, ходила с непокрытой головой, благо ее пышные волосы защищали от холода не хуже шерстяной шапки, вытребовала себе оружие и возможность тренироваться с остальными.

Ни ругани, ни указаний не слушает. Говоришь ей что-нибудь, так она строит козью морду, вроде как слов не знает. На бриттском или нордском она и впрямь не говорила, но понимала многое благодаря жрецу Солнца!

К себе в род она не торопилась возвращаться. Да и зачем? Жрец рассказал, что мать Эйлид, большуха ближайшего рода под названием Синелицые, хотела, чтобы Эйлид выбрала-таки мужчину и нарожала детей. Строптивая дочь сказала, что хочет стать пустыхой. Тогда большуха подослала к дочери двоих мужчин, но Эйлид сумела вывернуться и удрать. Так ее и поймали бритты.

Малаха в деревне быстро освоилась. Показала женщинам несколько полезных лесных травок, научила искать невзрачные на вид грибы, из которых получалась ароматная и сытная похлебка. Несмотря на то, что женщин в деревне было намного больше, и мужчины были нарасхват, на крепкую статную малаху заглядывался каждый.

А меня она не замечала. Когда же замечала, относилась как к ребенку: трепала по голове, смеялась и проходила мимо. Я даже выучил несколько слов на ее языке, которые выспросил у жреца, пересказал ей любовную вису:

— Дивно мной недавноК деве овладелаСтрасть, зане дарилаРуку свою дружески[1].

И добавил на малахском, что она мне нравится. Эйлид дернула меня за ухо, рассмеялась и ушла, не ответив. И я знал, чья в том вина.

Жрец Солнца вернулся в бриттскую деревню дней через десять после пленения малахи. Вернулся, увидел Эйлид и скривился, будто ему девка-малах вовсе не надобна. Зато он девке явно глянулся, даже несмотря на черный волос и выскобленную макушку. А, может, ей меньше, чем девятирунный, не годится?

Я потом ходил к жрецу, спрашивал, чем ему малаха не угодила, так он какую-то ерунду наговорил, мол, у некоторых народов мужчины говорят так, а женщины эдак. И если он выучит язык женщины, то никто из ее народа не будет относиться к его словам серьезно.

Это потом жрец выучил малахские слова и узнал, что у них женщина главнее.

Поначалу я тоже ходил к жрецу вместе с Эйлид. Думал, если смогу говорить на малахском, то объясню, что я не малец какой-то, а целый хускарл с северных островов. Сидел, как дурак, на лавке и смотрел, как она улыбалась жрецу, восхищенно на него пялилась, а иногда подсаживалась поближе, вроде чтобы глянуть, что он там рисует, а на самом деле чтобы коснуться плечом или грудью.

Я скрипел зубами от злости и крошил пальцами лавку. И хоть жрец будто и не замечал заигрываний малахи, мне легче не становилось. Он почти не отрывал взгляда от мелких узоров, которые выводил гусиным пером по странному выбеленному полотну. Спросит чего у Эйлид и тут же нарисует два-три крючка, спросит — и еще несколько линий. Сказал, что эти крючки — не рисунок, а слова, и если он что-то забудет, то посмотрит на узор и сразу вспомнит.

Не знаю… Я вот ничего не вспоминал. Может, это вроде маминой приметы? Мама, когда ей нужно было сделать что-то важное, например, к приезду отцовского гостя приготовить особое блюдо, всегда обматывала запястье белой нитью как напоминание. Помню, один раз она всё утро ходила туда-сюда по дому, мяла в руке нить и приговаривала: «Что же я забыла? Что же забыла?» Лишь когда отец спросил, где его подшлемная шапка, она вспомнила, что собиралась ее подшить.

Словом, Эйлид меня и манила, и злила. Иногда я думал, что Полузубый нарочно приволок девку, ведь с ее появлением я и думать забыл о том, как сбежать обратно к Альрику, всё надеялся, посмотрит она на меня.

Из-за этой девки днем я почти не задумывался о снах. Только по вечерам, укладываясь на широкую лавку и закутываясь в толстое шерстяное одеяло, я вспоминал, что меня ждет.

Начиналось обычно мирно. Я мог быть в доме отца или в лесном шалаше вместе с Дагом, мог плыть на Волчаре в окружении ульверов. Игра в кнаттлейк, пир у конунга, бег по туманному острову… А потом происходило что-то страшное, от чего я просыпался в холодном поту. Отец становился измененным, его тело вспучивалось, темнело, лицо плыло, уродовалось, голос переходил в невнятный рык, глаза желтели. И он набрасывался на маму, Ингрид или маленького брата, чьего лица я ни разу не увидел во снах, и я не успевал их спасти. Вместо Дага я обнаруживал в шалаше драугра, тянущего ко мне бесконечно длинные лапы. Волчару разбивала хуорка, а потом тела хирдманов всплывали, разрубленные пополам, как Рыбак, и я по горло в воде ждал удара. Всё хорошее превращалось в темное и злое.

Успокоившись, я засыпал вновь. И приходил новый сон, всегда один и тот же. Моя землянка, скрип двери, шаги, тихое дыхание. И каждый раз я понимал, что прежде были сны, а вот сейчас — нет, сейчас я не сплю. Незнакомый голос требовал, чтобы я его нашел. Холодные руки на моем горле. Невероятная сила. И я не чувствовал в себе ни единой руны.

Иногда я просыпался от кошмара и слышал скрип двери, а потом просыпался еще раз. Дошло до того, что утром я не всегда понимал, сплю я или уже нет.

И никого, с кем я мог бы обсудить свои сны. Не Полузубому же их пересказывать!

Я долго терпел. Выпросил у бриттов курицу и принес ее в жертву Орсе, чтобы та избавила меня от дурных снов, но богиня не прислушалась к мольбе почитателя Фомрира. Фомриру же жертвовать курицу — рисковать жизнью. Создатель фьордов за подобное неуважение может навсегда отвернуться от воина.

У бриттов слушателя богов не нашлось. Живодер сказал, что я под защитой обеих богинь, и больше, чем рисунок на спине, мне ничто помочь не сможет.

Так что я посомневался, но все же поплелся к жрецу Солнца, хоть и терпеть его не мог из-за Эйлид.

Малаха все еще была там. Прислонилась к плечу жреца и водила пером, больше глядя не на узоры, а на лицо солнцелюба. Услыхав стук двери, вскинула взгляд и тут же равнодушно отвернулась. Она вообще меня не уважала?

— Кай? — жрец отодвинул Эйлид.

— Поговорить хочу, — угрюмо сказал я.

Малаха что-то сказала, но я не понял ни слова. Жрец уткнулся в узоры, видать, вспоминал слова, потом ответил девушке на малахском. И вот его я понял, он сказал ей уходить.

Эйлид поднялась, сломала перо и вышла, врезавшись в меня плечом. Впрочем, ей досталось сильнее — я даже не покачнулся. Четырехрунная…

— Ты перестал приходить. Больше не хочешь учить язык малахов?

— Больно нужно.

— Помочь с бриттским?

— Нет. Хоть я и не верю в твоего бога, но ты все же жрец. Что сказал бы твой бог, если бы тебе снились такие сны?

И рассказал ему, как смог. По правде, я думал, что жрец отмахнется от моих слов, но он серьезно задумался, а потом сказал:

— Поспи этой ночью с зажженной лампой. Если он снова придет, поднеси к его лицу лампу. Может, ты узнаешь его и поймешь, чего он хочет.

Это был странный совет, ведь невидимый человек всего лишь снился мне, но я был благодарен хоть какой-то подсказке.

— Больше ты ничего не хочешь узнать?

Гача́й, так звали жреца, отложил перо в сторону и жестом предложил сесть с ним за стол.

— Хочу. Хочу узнать, неужто ты отрезал себе не только волосы на макушке? Неужто не видишь, как она к тебе липнет?

Он усмехнулся:

— Волосы я сбриваю, чтобы походить на Набианора. Бог-Солнце очистил его мысли и голову, значит, и мне так до́лжно. Но больше никаких жертв мой пророк не требует. И я вижу, что нравлюсь Эйлид, вот только мне не по нраву такие девушки.

— Что значит не по нраву? — еще больше разозлился я.

— Она слишком большая, грубая и жесткая. Мы, сарапы, любим тихих женщин, мягких и нежных. Женщина должна почитать и боготворить своего мужчину, слушаться каждого его слова, а не сражаться с ним за столом и в постели. Мне не нравятся ее бледные глаза и светлые волосы. У красивой женщины темные, как ночь, глаза, узенькие плечи и талия, мягкий живот и длинные черные волосы. Она говорит тихо и только с разрешения господина, по первому слову готова развлечь его танцем или музыкой.

— Я таких видел, — гордо заявил я. — Вот как ты и сказал: черные, мелкие и с животом! Одна такая у меня серебряный браслет стащила.

— А еще я ни за что не разделю с Эйлид одеяло, потому что не хочу сделать всех мужчин здесь своими врагами. Да и ее нрав станет еще несноснее.

— Значит, Эйлид тебе не люба?

— Нет. И я буду рад, если она полюбит кого-то другого. Очень утомительная женщина.

От радости я позабыл о совете жреца. Уснул, как обычно, при тлеющих углях в очаге.

Мне приснился Сторбаш: длинные деревянные дома, старая драконья морда возле двери, бочонок, мальчишки в тулупах и смешных шапках. Огромные белые сугробы до крыш, белый снег валит толстыми пушистыми хлопьями — белый мир! Чистый и холодный. Я скучал по морозам и снегам. В Бриттланде не было настоящей зимы, только серые дожди, серая грязь, серые от воды дома. И вдруг раздался грохот. Я оглянулся и увидел на месте своего дома огромную яму, из которой высунулась тупая морда огненного червя. Он встряхнулся, его шкура потрескалась, и из ран потек красный жидкий огонь. И каждая упавшая пламенная капля прожигала в земле новые дыры, из которых выползали новые черви. И вскоре чистый белый мир превратился в огненно-черное пепелище, как на Туманном острове.

Я вскочил и только сейчас вспомнил о лампе, торопливо раздул угли в очаге, подлил масла в плошку, запалил фитиль и поставил лампу на земляной пол, чтобы ненароком не поджечь дом. Словно предыдущий сон был предупреждением. Вот только кто его послал? Орса? Бог Гачая?

Масла там не хватит надолго. Ночи теперь были по-зимнему длинными, хоть первый снег давно растаял и больше не выпадал. Надеюсь, второй сон придет раньше, чем выгорит масло.

Скрип входной двери, едва слышные шаги. Я медленно спустил ноги с лавки. Лампа еле-еле светила, масло почти закончилось, так что я не стал медлить. Схватил лампу, шагнул к двери, поднял руку и осветил надоедливого гостя.

— Тулле?

— Кай. Найди меня.

И фитиль погас. Я протянул руку вперед, но ничего не нащупал. Его не было рядом!

Наощупь я отыскал горшок с маслом, налил его в плошку, высек искру и разжег огонь снова. Нет. Ничего и никого. Но теперь я не спал! Точно не спал. И видел Тулле. Значит, это он приходил ко мне все это время? Хотел, чтобы я его нашел? Как? Где?

И Тулле выглядел как-то иначе. Была в его лице какая-то неправильность.

Остаток ночи я просидел возле лампы. Длинные волосы, перетянутые шнурком на затылке, три шрама на щеке, один глаз закрыт, а второй открыт. Вот только… только он смотрел на меня не тем глазом! Тулле смотрел глазом, который выжгли на Туманном острове!

Как такое может быть? И почему он приходит ко мне? Хотя понятно, почему ко мне, непонятно, почему в дурных снах. Он сам захотел остаться с тем фоморовым жрецом. Если бы Тулле подал хоть какой-то знак, что хочет уйти, я бы смахнулся с мамировым выкормышем, и неважно, сколько у того рун.

Выскочив из дома, я засомневался, куда следует бежать. К Полузубому? Он лишь отмахнется. Снова к жрецу? Мне казалось, чем чаще я прошу помощи у солнцелюба, тем сильнее запутываюсь в его сетях.

Потягиваясь и позевывая, мимо прошел Живодер в одной нижней рубахе и босиком, за ним бежала баба с плащом и толстой рубахой, крича что-то на ходу. Нет, он уже не захочет уходить. Я бы и сам ушел из хирда, если бы Эйлид хоть раз взглянула на меня, как смотрит на жреца.

И снова в голове только эта сероглазая девка!

Я встряхнулся и пошел к жрецу. Как бы он ни раздражал, Гачай единственный в этом поселке, кто служит богам. Пусть и неправильным.

— Я сделал, как ты сказал. Это мой друг Тулле, мой побратим! Ты его тоже видел тогда в Сторбаше!

Жрец стоял на коленях и кланялся желтому кругу, висящему на стене. Он очертил несколько кругов перед собой, один — на уровне лица, второй — напротив груди, третий — напротив живота, еще раз бухнулся лбом о пол и лишь затем встал.

— Тот одноглазый? — спокойно спросил он, будто бы и не валялся только что на земле. — Помню его.

— Только его мертвый глаз… Он был на месте!

Гачай оправил полы рыже-коричневого платья, сел за стол, жестом пригласил сесть и меня.

— Давай начнем с начала. Твой друг жив?

— Жив! Я уверен, что жив.

— Хорошо. Ты знаешь, где он?

— Не знаю. Но он ушел с жрецом Мамира.

— Хмм, Мамир… — Жрец полез в сундук, вытащил оттуда целую стопку беленого жесткого полотна и начал перебирать его куски. Все они были изрисованы мелкими узорами. — Мамир — бог знаний, хранитель рун и предсказатель судьбы. Он создал людей и научил богов одарять их благодатью. У него единственного есть жрецы, которые, подражая богу, отрубают себе фаланги пальцев ради знаний.

Снова эти крючки для запоминания.

— В Ардуаноре колдунов, что приходят во снах, изгоняют в пустыню без воды и ножа, чтобы бог-Солнце сам умертвил несчастных и чтобы его смерть не легла грузом на истинно верных.

— Пустыню?

— Представь себе равнину с редкими невысокими холмами, только там нет ни одного деревца, ни одной травинки, только песок. Сплошной желтый или белый песок. Или мертвые камни. И некуда скрыться от палящих лучей солнца, жара — как в ваших банях, только без единой капли воды. Человек потеет, обгорает и умирает от жары и жажды.

Я представил, но сразу вспомнил о главном.

— Значит, ты думаешь, что Тулле стал колдуном?

— Я не умею входить в чужие сны. Ты, наверное, тоже. И никто почти не может. Но существуют люди, которые отворачиваются от света и погружаются в тьму. Они получают новые силы, новые умения и знания, но эти силы не от богов, а от альхевьи. По-вашему, бездны. Мы знаем, что бездна рано или поздно поглотит их и сделает альваше, тварью. Поэтому смерть в пустыне — это не наказание, а милосердие. Мы позволяем им умереть людьми, а не тварями.

— Тулле — не тварь! А здесь не Ардуанор! И если ты не можешь сказать ничего толкового, то лучше помолчи! — закричал я.

— Я не сказал, что твой друг превратился в тварь. Но его душа в опасности. Он пришел просить тебя о помощи, значит, частичка света в нем все еще сохранилась. Твой друг хочет, чтобы ты помог ему избавиться от бездны, вернул к свету.

— Но… я не знаю, где он. Да и Полузубый меня не отпустит. — Тут меня осенило. — Ты! Ты же посланник Ульвида! Скажи Полузубому, что я могу идти!

Жрец удивленно приподнял брови.

— Ульвид? Я не знаю такого человека.

Глава 2

Обглоданный до мяса ноготь уже начал кровоточить, а я всё грыз его, усердно размышляя в своей землянке.

Ульвид сказал, что скоро к бриттам придет его человек, но не Фарлей. За два с лишним месяца сюда приходил и уходил только жрец Солнца. Значит, Гачай — посланец Ульвида. Но Гачай говорит, что не знает никакого Ульвида.

Зря я сразу ушел от жреца. Надо было поспрашивать, может, Ульвид назвал ему другое имя? Или он мне сказал неправильное? С чего бы бритту называть сына как норда? Или посланец Ульвида так и не пришел. Вдруг там такой же, как Фарлей? Много ли нужно безрунному, чтобы помереть в лесах? Стая волков или тварь с щупальцами, и всё! Привет, Фомрир, или куда там бритты попадают после смерти.

И ведь правда, Гачай ни разу не сказал, что слышал обо мне от кого-то другого. Хотя, может, врал, по его иноземной смуглой морде ничего не понять.

Не о том я думал, ох, не о том… Главное, что Тулле позвал меня, а я тут на малаху слюни пускаю. Она меня ни во что не ставит, о жреца трется, другим мужикам улыбается. Между ней и Тулле я должен выбрать друга. Пойду к Полузубому! Уж он-то, как опытный хускарл, должен меня понять. И должен отпустить!

— Нет!

— Да почему? — взорвался я. — Это мой друг, мой заплечный! Чуть не каждую ночь приходит и говорит, чтобы я его нашел! Ни один норд меня не увидит и не услышит, клянусь мечом Фомрира, которым он прорубил фьорды!

— Нет.

— Да я же тут уже столько времени сижу! Хоть раз пытался удрать? Нет! А ведь мог бы! И Одноглазый бы ничего не смог сделать. И сейчас я не удрал, а пришел и честно всё сказал!

— Нет. Лесной волк сказал, чтобы ты сидел здесь, — равнодушно сказал Полузубый, поедая похлебку. И я со злобным удовлетворением смотрел, как часть бульона выливалась с той стороны, где у него не было зубов.

— Ты его давно видел? Может, он помер за это время? Так мне что, теперь тут до конца дней сидеть? Я ведь всё равно уйду!

Полузубый отложил ложку, утер запачканную бороду, встал и раскатил рунную силу. Его баба вскрикнула и осела на лавке, я же оперся руками о стол и еще ближе придвинулся к бритту.

— Ты еще к столбу привяжи! — прошипел сквозь зубы я.

Тогда бритт убрал силу, рукой махнул бабе, чтоб ушла, сел на лавку, будто подрубленный, и сказал:

— Ладно, малец! Не хотел я говорить прежде времени, да видать, не уймешься ты. Как видишь, с жрецом этим у нас свой торг идет. Он привозит нам то, без чего деревне никак не обойтись, а мы выполняем его поручения. С малахами нам ну никак бодаться нельзя, уж больно они шустрые и сильные, а всё равно пошли за девкой этой. Сейчас он навострился говорить на их языке, хочет пойти в их земли.

— А Эйлид?

— Ее взять с собой. Говорит, что не принесет войны, заключит с ними союз, и бритты смогут укрыться в случае нужды на их землях. Вот только я не уверен, сможет ли он. Потому погоди с уходом! Нам пригодится каждый воин. Если за две седьмицы после ухода жреца ничего не случится, я не остановлю тебя.

— А Ульвид? Что скажет он?

— Ульвид… — хмыкнул Полузубый. — Ульвид тоже хочет союза с малахами. И еще одна причина, чтобы остаться здесь: скоро твой хирд перейдет сюда.

— Как это? — я аж напугался немного. Ох, и влетит же мне от Альрика!

— Как-как… А вот так. Никто ж не знает, как поступят малахи. Так что сиди и жди.

— А когда жрец пойдет?

— Вот как придут норды, так он и отправится.

Я невольно почесал плечо. Мало того, что мне попадет за самовольный уход, так еще и рисунок на спине с чужими богами…

От Полузубого я ушел еще более ошарашенный, чем приходил. А жрец-то каков! Вчера с ним говорил, сегодня, а он ни слова мне не сказал о походе к малахам.

Придет Альрик, Вепрь и остальные, а я каков был, таким и остался, ну кроме спины. Ни одной руны не поднял, упражняться почти перестал, скоро забуду, как за топор браться. А всё из-за этой малахи.

Я быстро сбегал в дом, взял топор, подошел к Одноглазому и предложил с ним сразиться. Да, он сильнее, но мне того и надобно!

Хускарл хмыкнул, но не отказался, сходил за здоровенным двуручным мечом, заодно приволок и два грубых щита. Я невольно глянул на свой топорик, легкий и короткий, едва ли годный даже для карла… Даже дотянуться до Одноглазого не смогу!

Привык я к Одноглазому, привык, уже не замечал ни его пустой глазницы, ни узоров вокруг, оставленных Живодером, ни косматой бороды, а ведь он явно был опытным воином, прошел через множество боев, потерял друзей, родных. Вон он какой огромный!

Одноглазый стоял спокойно, опустив кончик меча к земле и свесив вниз руку со щитом. Вроде как приглашал напасть на него.

Да, давно ли был бой на болоте с тварями? А кажется, будто несколько зим прошло!

Я пошел вокруг Одноглазого, прикидывая, как лучше атаковать. Он же не шелохнулся, даже глазом за мной не вел. Один круг, второй… Когда я вновь оказался на его слепой стороне — прыгнул, размахнувшись. И отлетел, отбитый щитом.

Он меня услышал? Чавкание грязи под ногами? Или кто знаком показал? Вокруг нас уже собралось несколько человек. Среди них я приметил Эйлид и едва не выронил щит. Надо ей показать, что я не какой-то мальчишка!

И я прыгнул, ушел от взлетевшего щита и снова отлетел, задыхаясь. Когда он успел? Ударил рукоятью меча в живот! Я нападал еще и еще: со спины, сбоку, подкатываясь снизу. Он на один глаз слеп! Но у бритта глаза будто со всех сторон были. Одноглазый отбил каждую атаку, так ни разу и не ударив мечом. Иначе бы располовинил. А я даже по его щиту попасть не смог.

— Хватит! — рявкнул в конце концов я. Положил щит и отвернулся, чтобы не видеть лица Эйлид.

— Погодь, — вмешался Полузубый. — Думаешь, я просто так отправил Одноглазого за тобой смотреть? Знаешь его дар? Он чувствует, откуда будет удар, даже с закрытыми глазами. Одолеть его можно только силой или быстротой. Не каждый восьмирунный сумеет с ним справиться.

— Да плевать, — огрызнулся я.

— Попробуй-ка сразиться со мной. Можешь и приятеля позвать, — кивнул он на Живодера.

Того не пришлось долго уговаривать. Полузубый взял хороший топор с кожаным чехлом на лезвии и тяжелый щит, у которого края были окованы железом. Таким щитом легко можно выбить зубы даже хускарлу! Удивительно, что Полузубый оставил его себе после такого удара.

Теперь мы с Живодером закружили возле Полузубого. Я знал, как бьется Живодер: безрассудно и яростно, потому ждал, пока противник отвлечется на его атаку. С громким воплем Живодер побежал к Полузубому, взлетел наверх и ударил мечом. Я побежал, чуть отстав от него, и кинулся вниз, рассчитывая подсечь ноги. Восьмирунный бритт принял удар Живодера на щит, присел и отбил мою атаку обухом топора. Но в отличие от Одноглазого одной защитой он не обошелся. Живодер отлетел в грязь, выронив меч. Взмах топора. Я едва успел отскочить. И тут же повалился, получив краем железного щита в ребра.

— А, может, и не стоит ждать нордов? Слишком уж ты слаб! — услышал я голос Полузубого.

Зарычал, встал, взял вылетевший из руки топор.

— Во имя Фомрира!

И снова попер на восьмирунного.

Не знаю, зачем ему топор. Полузубый отлично управлялся одним щитом, умело принимая удары то на умбон, то на железную оковку. Выщербины на моем топоре становились все глубже. Вскоре лезвие больше походило на зубья пилы. С какой же силой врезал кто-то по щиту Полузубого, чтобы у того появилась такая рана?

Но я напросился на бой не ради веселья и не ради тренировки. Я ждал свой дар!

Удар, уклонение, удар. Отдача от щита прошла по всей руке, едва не отсушивая мышцы. Подскочил Живодер и тоже вступил в бой. Подсечка! Не прошло, лишь ногу отбил. И когда стало не хватать воздуха, я вдруг ухватил! Нащупал! Ульверы. Я снова их слышал. Хотел остановиться, чтобы почувствовать их лучше, но боялся, что это ощущение пропадет. И потому продолжил биться почти вслепую.

Ульверы… Херлиф, Кот, Тулле. Теперь три сердца бились в разных местах, отдельно от других. Одно вроде бы не так уж и далеко, наверное, Сторборг. А два — намного дальше. И кто из них Тулле?

В правом глазу будто вспыхнула молния, и я свалился, как подкошенный. Провел рукой по лицу, глянул: всё в крови. Крепко же Полузубый меня приложил!

— Можно и мне?

Я повернул голову так, чтобы увидеть говорившего хотя бы левым глазом. То был жрец! Этот ударенный солнцем миролюб. Ради чего вышел он? Соскучился по сражениям?

Полузубый кивнул. Жрец попросил у Живодера меч, тот, обхватив себя за ребра одной рукой, согласился.

Гачай перекинул меч из одной руки в другую, затем обратно, крутанул его запястьем и мелкими шажками пошел на Полузубого. Не побежал, не прыгнул, а прям засеменил, едва отрывая ступни от земли. И вдруг обрушился на бритта десятком быстрых ударов. Меч замелькал в его руках, точно крылья бабочки. Полузубый принимал удары на щит, и вроде бы это было несложно: жрец не замахивался и не вкладывал особой силы, но я видел, как бритт с каждым толчком отъезжал по грязи назад.

На мгновение жрец замер, странно держа меч: лезвием на уровне глаз, отведя локоть в сторону. И снова посыпался град сечений. Он именно рассекал, а не рубил. Я даже слышал легкое гудение железа и свист воздуха. Полузубый не мог даже замахнуться топором, лишь прикрывал себя щитом.

Вдруг жрец отступил.

— Благодарю за бой, — сказал он на бриттском. Вернул меч Живодеру и ушел. Наверное, у него был такой же дар, как у Альрика: быстрота и ловкость.

Я глянул на Эйлид. Малаха аж раскраснелась под синей краской, провожая взглядом жреца. И зачем он вообще вышел? Покрасоваться захотел? Показать, какой он могучий и непобедимый?

— А, может, и выживет он. У малахов, — как бы про себя заметил Полузубый.

— Еще бой, — сказал я, вот только голос в конце сорвался в писк.

— Куда тебе? Ряху сначала залечи.

А ведь я и забыл про разбитое лицо из-за жреца. Встал, чуть покачиваясь, побрел к колодцу и смыл кровь. Ссадина через всю щеку и лоб — завтра лицо будет, как опара, вздутое.

Эйлид! Раскидала волосы по плечам, рубашку оправила, чтобы грудь сильней обтянуть, меховую накидку расстегнула и пошла к дому жреца. Думала, что бой разгорячил холодную кровь Гачая? Что он не устоит перед ее красой и пылкостью? Аж зубы заскрипели.

— Эйлид! Стой!

И вот как с ней говорить, если я знаю с десяток малахских слов, и она столько же бриттских?

— Ты ему не понравишься, — выпалил я, догнав малаху. — Ты вон какая! А ему по нраву маленькие и тихие, как мыши! У тебя и волосы светлые, а не темные, и сильная ты слишком.

Под пристальным взглядом ее серых глаз у меня аж в сердце захолонуло. Она впервые смотрела на меня так строго, без усмешки и снисходительности.

— Мада́н, — бросила Эйлид, пихнула меня в плечо и ушла.

Это слово я знал. Болван значит. Ну и пусть болван! Пусть бегает за жрецом, пока не надоест. Может, его все же пристукнут родственнички Эйлид? Хоть Гачай был хорошим воином и толковым парнем, но сейчас я желал ему сдохнуть. И лучше под пытками. Под малахскими пытками. Чтоб ему бороду по волоску повыдергали, чтоб ему кожу камнями до крови истерли, а в раны напустили червей. Чтоб его там мерином сделали. Чтоб…

Я глаз не сводил с двери жреца.

Сейчас он ее прогонит. Ему же крючки надо выводить, поклоны своему богу отбить.

А она все не выходила и не выходила. Уже и кровь запеклась и стянула кожу, в животе заурчало от голода, грязь на одежде высохла в ломкую корку. Хозяйки резкими окриками загоняли кур и гусей в сараи, солнце зашло за деревья, окрасив часть небосвода в красный. А малаха так и не показалась из дома жреца.

— Ты чего? Встать не можешь? Болит что? — послышался голос Полузубого. — Бабы из-за тебя к колодцу подойти боятся.

— Нет, — глухо отозвался я, не отводя взгляда с жрецового дома. — Сейчас уйду.

— Вона чего, — протянул бритт и присел рядышком. — Пустая эта девка, безголовая. Забудь. Это здесь она кажется лебедью, а там у малахов все такие. Коли замиримся с ними, так сам увидишь. Да и какие из них жены? Лишь бы подолом вертеть да с мечом по лесам прыгать. Наши девки лучше.

Я резко встал, скривившись от боли в ребрах и застывших ногах.

— Я совета не спрашивал.

И, слегка прихрамывая, зашагал к дому Гачая. Постоял возле двери, покрутил истерзанный в боях топорик, заметил, как некоторые бабы остановились, глядя на меня, понял, что выгляжу смешно, и рванул дверь.

А внутри в свете затухающей лампы я увидел этих двоих. Светлое переплелось с темным: и волосы, и руки, и тела. Одеяла — на полу. Лавки сдвинуты, одна опрокинута. И они. На столе. Ее лицо с распахнутым ртом. Блеск его бритой макушки, а позади желтый круг на стене. Хриплое дыхание. Пар вокруг их тел. Я чувствовал запах их пота, пропитавший всё внутри.

Они… всё это время…

Значит, не по нраву она? Рукоять топора треснула, дерево смялось под пальцами. Только тогда я пришел в себя, хлопнул дверью и побежал в свою землянку под сочувственными взорами бриттских баб.

Ублюдок! Тварин сын! Солнечный выродок! Он же знал! Он, сука, знал! И всё равно…

Я молотил топором по столу и стенам, пока голова его не слетела с топорища. Тогда я заколотил уже деревяшкой, а когда и она превратилась в лохмотья, то начал бить кулаками, не чувствуя боли.

Вот же дрянь. Малахская дрянь! А если я их убью, сильно ли опечалится Ульвид? Плеснуть масла внутрь и кинуть горящее полено? Они ведь и не заметят, пока огонь не подпалит им задницы. А снаружи дверь подпереть. И встать с топором.

Я с удивлением осмотрелся. А где же топор? Лавки изрублены в щепу, стол в зазубринах и трещинах, стены в зарубках. Руки изломаны в кровь.

Едва дыша, я вышел наружу, вдохнул ночной воздух. Кожу начало пощипывать от мороза. Хорошо!

И стоило мне сделать пару шагов, как из темноты вынырнула тень. Полузубый.

— Ты куда, парень?

— Лицо ополоснуть.

— Ну иди ополосни. А я с тобой.

Я пожал плечами, мол, какое дело до того, доплелся до колодца, вытянул ведро с водой, плеснул пару раз, а потом разом вылил на себя.

Хорошо!

И небо ясное-ясное, как у нас на севере. И звезды яркие, налившиеся.

— Ты, парень, не бери в голову. Хочешь, с девкой сведу? Тут много молодых и горячих, а из мужиков — только мы. Нам уж много и не надо, достаточно одной, помягче да потеплее. На тебя некоторые заглядываются, даром, что норд. Понятно же, что молодому надо.

О чем говорил этот беззубый старик? Зачем?

Вытянул еще одно ведро, снова вылил на себя. Потом еще одно. Следующее ведро зачерпнул, чтобы напиться. Только поднес к лицу, как Полузубый схватил его и отдернул.

— Хватит морозиться. Идем-ка!

Силой приволок меня к себе, усадил возле растопленного очага, его женщина принесла сухую одежду. Я не хотел переодеваться, но когда от разогревшейся рубахи повалил пар, в груди неприятно щелкнуло, и я сорвал с себя мокрые тряпки, быстренько обтерся и натянул вещи Полузубого. Меня начало колотить, и баба накинула сверху еще и толстое шерстяное одеяло, наскоро разогрела остатки каши, а Полузубый сунул в руки эль.

И я жевал комковатую кашу, пил горький эль и едва сдерживал слезы. Вдруг ощутил себя мальчишкой, который вернулся в дом к старикам-родителям. Уже почти три года взрослый, рунный, столько всего прошел, столько видел, стольких убил, а тут сидел, жалкий, замерзший, будто щенок приблудный.

Так и уснул в доме Полузубого, привалившись спиной к теплому очагу.

А наутро, едва я протер глаза, бритт сказал:

— Так, малец, поживешь пока здесь. Тот дом для других готовим, а лишнего места у нас немного. Сейчас быстро ешь и давай на улицу! Учить тебя, дурака, буду. И как только норды смогли нас одолеть? С такими-то умениями?

Я смел всё, что мне наложила жена Полузубого, выскочил наружу и едва не споткнулся. Там шла малаха и волокла с собой немногие вещи, что ей надавали: перебиралась к жрецу. Прилюдно. Бесстыдно. И глядела на всех сверху вниз. Меня будто и не заметила. Дрянь!

Ну и пусть. Поглядим, как он выкрутится у малахов. Скорее бы уже ушел, что ли. И эту девку бесстыжую с собой забрал.

— Кай!

Я оглянулся и еле успел поймать новый топор, гораздо лучше прежнего. До стыренного Крысом не дотягивал, но в руке лежал тяжеленько и плотно. И голова не болталась на топорище. Такой зараз не выщербишь.

— В бой!

Прочь дурные мысли о дурных бабах! Вот мужское дело!

Глава 3

Прошло несколько дней, как я перебрался жить в дом Полузубого. И я не сразу сообразил, что кошмары не приходили с той ночи, когда я увидел лицо невидимого человека. То ли Тулле или тот, кто надел его личину, не мог отыскать новый ночлег, то ли бритт изматывал за день меня так, что не было сил на сны.

Пожалуй, впервые я вдоволь дрался с высокорунными противниками. Прежние схватки с Альриком — не в счет. Хёвдинг не мог так много времени тратить на меня одного, да и вообще на учения. Тут же я мог сражаться с утра до вечера, причем с разными людьми. У каждого бритта был свой дар, своя манера вести бой, свое излюбленное оружие. Даже однорукий, едва переучившийся держать оружие в левой руке, и тот сумел меня удивить.

И все эти калеки подбадривали меня, даже когда я валялся в грязи, так и не сумев нанести ни одного удара, подсказывали, как лучше бить и когда уклоняться. И ни один ни разу не сказал ни слова насчет Эйлид. Видать, мне одному она так нравилась. Вернее, нравилась-то она многим, да никто и не думал расстраиваться из-за того, что она нырнула под одеяло жреца.

Да и было у них не всё ладно.

В тот день, когда она понесла в его дом вещи, все слышали, как он громко выговаривал ей на малахском и не хотел пускать внутрь, но она умолила. Вот прям выпросила. И потом нет-нет да и долетали их ссоры. Чаще всего кричала она. Я прямо видел, как жрец спокойно и нудно выговаривает ей, а она вспыхивает на ровном месте, бьет плошки или ломает перья. Хотя нет. Если малаха окажется настолько дурой, что испортит перья жреца или нарисованные крючки, он ее тут же выставит.

А я и злорадствовал, и злился одновременно. Она сама, дура, виновата. Но ведь прикипела к жрецу, ведь терпела его привычки, а он зачем-то терпел ее дурной нрав, хотя даже не любил. А, может, уже и любил. Может, он мне тогда врал.

— Да не прыгай ты, как козел! — кричал Полузубый, наблюдая за моим сражением с Одноглазым. — Сверху особо не увернешься! По низу иди, по низу. Силенок не хватает, так умом бери! Хотя откуда ж у норда ум возьмется?

Я стиснул зубы и сделал, как он сказал: чуть присел и пошел ужом, выжидая момент. Одноглазый, как всегда, не спешил и не атаковал, лишь отбивался. Если я хоть раз стукну его, уже подвиг будет.

Резкий свист!

Мы замерли. И Одноглазый огромными прыжками бросился к ограде, за ним остальные бритты. И я.

Взлетел на насыпь, подтянулся на изгороди и посмотрел наружу. А там на фоне жухлой коричневой травы полыхала рыже-алая голова Фарлея. А за ним в длинных кафтанах из выделанных шкур стояли знакомые до боли лица. Ульверы! Братья!

Я разглядел Альрика в белом плаще, рядом Вепрь, Энок, Аднтрудюр… Все наши! Все живы! Даже Эгиль Кот и Херлиф были с ними. Только Тулле не было.

— Эй, глянь! И вправду жив! — выкрикнул Энок, неизвестно как разглядев мою макушку из-за ограды. — Кай тут! Безумец ты наш ненаглядный!

А с ними были и другие парни, наверное, бритты. Я узнал только Леофсуна.

— Твои? — спросил Полузубый.

— Мои. Только рыжий — ваш. Видишь, безрунный он.

Полузубый на бриттском спросил что-то насчет волков в лесу, и Фарлей ответил целой тирадой, из которой я уловил далеко не все. Обменявшись еще несколькими фразами, бритты договорились, и ворота были открыты, а бревно перекинуто через ров.

Я со страхом и восторгом ждал своих собратьев внутри. Первым влетел Фарлей и тут же рассыпался в похвалах как обустройству самого поселка, так и внешности самой распоследней старухи, причем он умудрялся это делать на двух языках одновременно. За ним вошел Альрик, ни капли не переменившийся с нашей последней встречи. Те же семь рун, те же выбеленные волосы и белый плащ на плечах, хоть и не волчий. Тяжелый взгляд на меня, тяжелый хлопок по моему плечу и всё.

Дальше вошел Вепрь, обманчиво грузный и неповоротливый. Пятая руна, здоровенная секира, суровый вид и добрейшая душа. Даже сейчас от него пахло диким луком, видать, опять кашеварил на всех.

Энок Ослепитель, за спиной лук, колчан со стрелами. Глаза смотрели куда-угодно, только не на меня, зато шагнул прямиком ко мне и крепко обнял.

— Ох, и влетит тебе, — шепнул он.

Энок поднялся до пятой руны. Видать, ульверы там не только бриттов гоняли.

Бьярне Левша улыбался во весь рот, тоже вырос на руну. Толкнул в плечо, отхватил от меня то же самое.

Облауд остался на четвертой руне, зато обрил виски и переплел волосы в путаную косу, из которой торчали пучки меха и перья.

Стейн, спокойный и молчаливый, тоже настрелял себе руну. Еще немного, и станет хускарлом.

Видарссон, самый слабый из всех, все еще третья руна, но самый пугающий на вид. Его борода стала еще гуще и длиннее. Как всегда, при виде Видарссона я невольно коснулся верхней губы: ни усы, ни борода не торопились отрастать, так жалкие отдельные волоски. Длинные и одинокие.

Сварт Безоружный, Сварт Пустая рука. С ним мы обнялись. Я все еще считал его своим подопечным, как и шурина — Аднтрудюра Айсландера, который тоже подрос до пятой руны. Эх, пришел бы он пораньше, и Эйлид бы задумалась между ним и жрецом! Аднтрудюр — самый неугомонный в плане женщин парень, хоть и прожил девственником аж двадцать лет.

Эгиль Кот. И как только его вытащили из-под юбки? Вроде бы ему нравилось жить без хирда в Сторборге. Впрочем, Эгиль — парень верный, не поменяет меч на плуг, как Ивар.

Еще трое приведенных мной хирдманов: Фастгер Плосконосый, изрядно похудевший Ледмар Булочка, теперь больше похожий на сухарь, и Херлиф. Херлиф Простодушный. На него вовсе было страшно смотреть: глаза ввалились, щеки запали, короткие волосы торчали соломой. Он криво усмехнулся, кивнул и прошел мимо. Плосконосый и Булочка же похлопали меня по спине, шепнули, что Альрик был ну очень зол после моего ухода.

Леофсун, молодой бритт по прозвищу Рысь. Он сумел подняться до четвертой руны и шел вместе с ульверами, как равный. Лишняя восторженность исчезла из его глаз и неуверенность тоже. Значит, он сумел испытать свои навыки на деле и не раз. Взгляд опытного воина, а не беглого раба, получившего первые руны на собаках.

Ульверы быстро разбежались по поселку, осмотрели, что тут да как. Вепрь с Облаудом громко спорили, защита какого поселка лучше: бриттского или нашего. Леофсун вежливо разговаривал с одноруким бриттом и переводил отдельные фразы Видарссону. Аднтрудюр жадно ощупывал взглядом женщин, и когда он замер в охотничьей стойке, я понял, что показалась малаха.

— Это такие тут дикари? — присвистнул Энок. — Надо-надо их навестить.

— У них бабы главные, — осадил его я. — И все с железом управляются неплохо.

— Да и пусть! Зато если такая втрескается, так не оттащишь. Ты с ней как? Сладился?

Я отвернулся и выругался. Но было уже легче. Намного легче. То ли попривык, то ли Полузубый выбил из меня дурь. Хотя нет, приход ульверов напомнил мне, кто я есть.

— Кай!

Гребаная вошь! Альрик!

Помедлив, я подошел к хёвдингу и посмотрел ему в лицо. И сейчас уход, а точнее, побег в Сторборг, казался мне такой огромной глупостью!

— Мы договаривались, — спокойно произнес он. Может, перекипел за это время? — Договаривались, что прежде чем выкинуть глупость, сначала ты идешь ко мне.

— Но ты… это… не отпустил бы. Говорил, что надо ждать. А там Тулле, Хрокр…

— И топор. И что? Где Тулле? Что толку было жечь дом Хрокра?

— Вот про Тулле я хотел тебе рассказать! — тут же выпалил я. — Он мне снился!

— Интересно, — протянул Альрик. — А мама с папой тебе не снились? Родной Сторбаш? Может, сынок конунга ручкой помахал?

И с каждым словом он говорил всё громче и громче.

— А что твой дар? Умеешь его вызывать без боя? Чувствуешь ли Булочку с Плосконосым? А Леофсуна? Или просидел тут ползимы просто так? Руны не поднял! Весь Сторборг на уши поставил! Знаешь, сколько нордов бегали по лесам, тебя искали?

— Так не нашли же.

— Зато чуть бриттов не нашли!

Беззащитный помолчал, успокоился чуток:

— Хоть оставляй тебя в этом поселке, раз уж ты тут так хорошо устроился. И не сбегаешь почем зря, и дома не сжигаешь, и морду никому не бьешь. Разве что тебе бьют…

Ссадина от щита Полузубого еще не зажила до конца.

— Ладно, рассказывай!

Я поведал ему всё с самого начала, когда ко мне прибился Живодер. И как дом Хрокра с самим Хрокром сжег, и как на болото бежал, и как с Ульвидом встретился. И про жреца с малахой тоже рассказал.

Ульверы тоже подтянулись, слушали. Заставили снять рубаху и показать шрамы. Теперь там краснота вся ушла, остались шишечки, бугорки, белые нитки шрамов и черные — с золой внутри.

— Красота! — съехидничал Альрик. — Вместо меча Фомрира или щита Скирира у тебя две бабы на спине. И те — бриттские.

Заодно и про сны рассказал, которые с Тулле, и на этот раз хёвдинг не стал издеваться.

Вепрь пробасил:

— Это не просто сны. Видать, тяжко там Тулле.

— Или предупредить о чем-то хочет. Ты в другой раз спроси, чего ему надо. Найти его и забрать от жреца или так поболтать можно?

Потом мы с Альриком вдвоем, без лишних ушей, говорили о солнечном жреце и его скором походе к малахам.

Альрик не поверил в рассказ Ульвида, посчитал, что тот обманщик. Беззащитный раньше думал, что Фарлей нас к бриттам просто так привел. И сейчас рыжий не сказал всего напрямую, сказал, что будут с малахами говорить, но если что пойдет не так, нужно будет подсобить. А об Ульвиде ни словечка.

— Кажется мне, что задурил голову тебе тот бритт. Или норд. И тут он пожил, и там он пожил, и бриттам помогает, и с нордами дружит…

— Можешь сам Фарлея спросить. Или Полузубого, ну тот, у кого половина рта раскрошена. Жрец врет, что не знает Ульвида, но я уверен, что он, как и Фарлей, ему служит.

— Нет, жрецы служат только своему богу. И если этот Ульвид думает иначе, то он болван. Да неужто бы никто не приметил, что бритт живет посередине Сторборга?

— А как? По лицу не всегда отличить, а говор у него чистый. Что на бриттском, что на норском. Опять же рунный, с островов прибыл.

Альрик задумался.

— Значит, говоришь, Хрокр не сжигал свой дом? Так получается, что это либо совпадение, либо Ульвид твой его спалил.

— Как так? — удивился я. Что за бред?

— Вспомни. Он с тобой к этому дому ходил, а потом пропал. А перед тем узнал, что ты из пришлого хирда и уже успел завести вражду в городе. Сжег дом — нас обвинили и сделали изгоями. И тут откуда ни возьмись Фарлей! Вроде как помочь, но помогали-то всем мы! И бриттов учили, и тварей били, а их там немало за три года поразвелось! Теперь вот с малахамивоевать будем. Понимаешь? Если он тот, за кого себя выдает, то он самую большую выгоду с сожженного дома получил!

— И что теперь делать? Не помогать с малахами?

Я аж растерялся. А ведь Альрик дело говорит! И впрямь Ульвиду выгоднее всего было. Но ведь он так мне помог, и в городе, и на болотах…

— Да уж поздно. Мы по самую шею во всем этом увязли. А Фарлея я поспрашиваю, и с Полузубым поговорю.

До самой ночи я Альрика больше не видел. Он как ушел в дом Полузубого, так и проговорил там весь день. Сначала Фарлея позвал, потом самого Полузубого, а под конец и жрец туда пришел. Без малахи.

Я же слушал истории братьев-ульверов, как они по лесам за тварями гонялись, как бриттов учили, и как одна бриттка едва Облауда не окрутила.

— Потому на четвертой руне и остался, — пояснил он. — Вот же дурак.

Эля нам много не дали, так как бритты не могли засеивать ячмень здесь, в лесах. Они делали настойки на лесных травах, которые были скорее горькие, чем крепкие, и чтобы пить такое, нужно уж очень сильно жаждать. Хорошо, что Кот прихватил с собой из Сторборга пару мехов с ядреной медовухой.

Херлиф, как я узнал, ушел от Скирикра сам. Просто не выдержал. Данные Скирикром оружие и доспехи забирать не стал.

— Он знает, кто мой отец. Я не хотел, чтобы он ославил меня и мой род трусами и ворами. Отец бы не стерпел и…

А Булочка пояснил:

— Когда Скирикр шел на задание, всегда оставлял Херлифа позади. Он не дал ему ни разу сразиться, не оставил одного на корабле и не сказал ничего, что помогло бы нам. Не только Херлиф, но и никто в хирде не знал, куда они плывут и зачем. Скирикр все держал в секрете. Разве что с кормчим делился.

— Не вышло помочь, — бледно улыбнулся Простодушный.

— Да не, Альрик же сколько тебя выспрашивал, может, и узнал что! Разберемся мы с этим Скирикром! — подбодрил его Плосконосый.


Наутро хёвдинг собрал нас на площади, даже выстроил в ряд. Напротив толпой встали бритты, и мы против них выглядели бледновато: и защита попроще, и рунами пониже, и лицами моложе. Вышел и жрец, а за ним тенью шла малаха, уже без синей полосы на лице, зато с разбитой губой, и вела она себя тише воды ниже травы, глаз от земли не поднимала.

Если еще седьмицу-другую с Гачаем проживет, так и волосы перекрасит, и приседать начнет, чтоб поменьше ростом казаться. Видать, разговоры с Эйлид его сильнее не делали, и даже фоморова истина ему не помогала.

Впрочем, я хоть и порадовался на миг, но в то же время и разозлился на жреца. Ну, не нравится такая дикая, так выгони ее из дома, отошли подальше, скажи, что не люба она тебе! Зачем ее бить-то? Зачем ломать под то, чем она никогда не была и не будет?

Лучше бы Эйлид меня выбрала! Уж я бы ее на руках носил и все капризы выполнял! Возле себя в стене щитов поставил бы, даром что женщина. И чего она такая дура?

Первым заговорил Полузубый. Он говорил недолго и на бриттском. Я примерно понял, о чем он толковал, но этого и не понадобилось, потому как дальше то же самое сказал Альрик, хоть и на свой лад.

— Ульверы! Сегодня мы пойдем к малахам, но пойдем не с войной, а с дружбой. Нам бы и добрая драка не помешала: хускарлы в хирде бы точно прибавились. Но мы идем туда не ради себя, а ради вот этих людей, — и указал на бриттов. — Если мы заключим союз, то бритты смогут торговать с малахами или укрыться в их землях в случае нужды. Малахи — это сильные воины, и они уважают силу. Потому с нами пойдут только хускарлы! Остальные будут ждать нашего возвращения здесь! Но не сидеть по лавкам да бока отлеживать, а быть готовым к внезапному нападению. От ульверов за главного будет Вепрь!

Значит, мы пойдем впятером: я, Альрик, Плосконосый, Херлиф и Ледмар. Не так, чтобы и много.

Затем Альрик подошел к нам с хускарлами и тихо сказал:

— Стоять позади, не стрелять, не бить, не говорить без моего разрешения. Если ты, Кай, как-то испортишь переговоры, я изгоню тебя из хирда окончательно. Считай, что это твоя личная проверка! Что бы там ни было у тебя с девкой или со жрецом, что бы тебе не сказали, ты стоишь и молчишь до моего приказа! Если малахи поймут, как мало у бриттов воинов, союза не будет!

— А если они потом поймут? — спросил Херлиф.

— Жрец выведал у девки клятву, которую малахи никогда не нарушают. Если они согласятся на эту клятву, значит, будет мир.

— Все нарушают клятвы, — неуверенно сказал Булочка.

— Поклянись ты Фомриром, нарушил бы? — тут же спросил Альрик.

Я и сам призадумался. Нарушить-то можно, вот только потом как приносить ему жертвы? Как получать новые руны?

— Нарушил бы, — сказал Простодушный. — Например, если бы перестал служить Фомриру и начал верить в бога-Солнце. Что мне тогда клятва чужим богом?

Альрик замолчал ненадолго, потом хлопнул Херлифа по плечу:

— Из тебя бы вышел хороший торговец. Молодец. Если вдруг чего смекнешь у малахов, скажи. Ты глупостей не натворишь.

— Так только я один немного язык малахов понимаю. Я и жрец, — влез я.

— А ты молчи и стой! — отрезал Беззащитный.

Полузубый тоже дал своим соратникам указания. А потом мы двинулись к малахам.

Глава 4

Один дневной переход.

Всего один дневной переход отделял малахские земли от бриттских. Я даже и не понял, как что их разделяло: и там, и там один и тот же лес, те же деревья, тот же мох, свисающий со стволов и ветвей. Но Полузубый точно знал, что дальше без разрешения хозяев идти нельзя. В прошлый раз бриттам повезло, что Эйлид сама прибежала сюда, едва не ступив на чужие земли.

— Дальше мы пойдем вдвоем, — сказал жрец и повторил то же для бриттов. — Ждите здесь.

И спокойно шагнул вперед. В неуместной рыже-коричневой хламиде, без оружия, только небольшой нож на поясе, блестя выбритой макушкой, жрец все же не выглядел беззащитным. Он шел так, будто за его спиной пять-шесть хирдов с хускарлами и хельтами. И Эйлид с ним. Ей вернули то оружие, которое у нее было при пленении, вернули старую одежду. Бритты хотели показать, что не причинили ей вреда. Собственно, так и было. Бил ее сарап.

Вскоре их спины затерялись между деревьев.

Мы ждали. Ждали долго. Лишь на закате к нам вышел малах: синие полосы покрывали его лицо так густо, что я не мог угадать, сколько он прожил зим, соломенные волосы спускались волнами на широкие плечи, на поясе — топорик с длинной бородкой.

— Фанансо! Синсерах дурт фанансо!

Альрик посмотрел на меня, а я стоял и молчал, как и было сказано.

— Ну! — не выдержал хёвдинг.

— Говорит, чтобы мы ждали здесь. Вроде их старший так сказал. Точнее, старшая. Ну, которая большуха.

Малах сел на упавшее дерево и уставился на нас. Мы на него. Впрочем, нам быстро надоело, и мы улеглись спать, оставив по два ульвера и по два бритта на страже.


Пинок под зад. Я перекатился вбок, выхватывая нож. Альрик слегка дернул головой, приказывая встать. Нож — обратно в ножны, топорик — из петли, и только потом короткий взгляд в лес.

Там стояла женщина, судя по обвисшей до пуза груди, старая. Лицо исчерчено надоевшей уже синей краской, одежда сшита из лоскутов ткани, перемежающихся меховыми вставками, длинный плетеный из разноцветных нитей пояс трижды оборачивался вокруг ее живота, а его кончики свисали до земли. Волосы убраны под яркий платок, на шее переливались янтарные бусы. Явно кто-то из большух, а, может, и самая главная большуха. Сколько ж детей надо выкормить, чтобы так сиськи отвисли? Десятка два?

Она медленно обвела нас взглядом. И опытные хускарлы даже попятились под ее суровым взором. Так смотрит мать на провинившегося ребенка, после чего обычно следует изрядная порка.

Низким мягким голосом, отдающимся в животе, она напевно сказала фразу.

По мне аж мураши прошли. Таким голосом только богам молиться или ниды[2] читать!

— Кай?

— Вроде бы говорит идти за ней.

— Но ты не уверен.

— Я знаю всего несколько слов. Не больно-то хотела малаха со мной говорить.

Большуха поманила нас рукой, развеяв последние сомнения.

Мы прошли совсем немного, когда расступились деревья, и показалась большая поляна. Там мы увидели жреца, Эйлид и два десятка малахов, в основном, парней и девушек. С покрытой головой была только наша провожатая.

Большуха резко сказала что-то жрецу, тот склонил перед ней голову и обратился к нам, сначала на бриттском, затем на нордском:

— Как ни странно, малахи не против заключить с нами союз. Но один род не может решать за всех, потому Синелицые готовы отправить людей в другие рода. Впрочем, если нас устроит союз только с одним родом, Синелицые готовы согласиться.

Альрик с Полузубым переглянулись. Кажется, они думали над таким вариантом.

— А что если остальные рода откажутся заключать с нами союз? Тогда Синелицые станут нашими врагами? — спросил Полузубый.

— Может, и так, а может, и нет, — перевел жрец ответ большухи. — Если вече родов решит, что вы враги, тогда и они будут врагами. Если же вече всего лишь откажется заключать союз, тогда Синелицые могут решать сами.

— Тогда мы просим собрать вече.

И тут я услышал, как Полузубый негромко сказал Альрику:

— Видимо, им этот союз нужен не меньше нашего. Никогда раньше они не слушали нас.

— Думаешь, жрец постарался? — едва слышно спросил хёвдинг.

— Нет. Что-то им от нас надо. И старуха знает об этом.

Жрец снова выслушал тираду большухи и перевел:

— Вы можете остаться здесь, а можете вернуться через три ночи.

И снова шепот между нашими хёвдингами:

— Три ночи… они не успеют собрать всех большух родов. Значит, что-то действительно срочное.

Альрик и Полузубый предпочли остаться здесь, только одного бритта отправили обратно в поселение, чтоб не удумали чего зря, а нашим Леофсун перескажет.

И эти три дня показались наказанием похуже столба. Девки-малахи и впрямь были хороши как на подбор: статные, сильные, уверенные, сверкали белыми зубами, трясли густыми волосами. Не стесняясь, они подходили к нам, щупали шеи, грудь, плечи, хлопали по задницам, оценивая крепость мышц. И большуха их не останавливала. Да, парням-малахам это не нравилось, но когда один из них одернул девушку и потянул ее за руку, отцепляя от одуревшего от внимания Плосконосого, малаха наорала на соплеменника и врезала от души. А потом еще и большуха вплепила наглецу затрещину.

Жрец, улыбаясь, перевел ее слова:

— Если девушка выбрала пойти с пришлым, не след ей мешать. Свежая кровь роду нужна! Тем более от таких сильных воинов.

Я фыркнул. Это Плосконосый-то сильный? Ну да, шестирунный, да, высокий, да, плечи пошире, но слушает-то он меня! Альрика высмотрели аж две девушки, заморенный Херлиф приманил одну девку коровьими глазами. А на меня смотрели, но не подходили, смеялись. Даже к Одноглазому медленно шла малаха, я же стоял, как оплеванный.

Чья-то рука опустилась мне на плечо. Я развернулся, а там большуха. Неужто она хочет выбрать меня? И что будет, если я откажусь? Не хочу я идти с женщиной, сиськами которой можно обмотаться, как тряпками.

Она рассмеялась и сказала длинную речь, из которой я выхватил несколько слов. И жрец, ходивший за ней по пятам, тут же подхватил:

— Большуха Синелицых сказала, чтобы ты не боялся, ей уже не нужно рожать детей. Она подошла подбодрить тебя. Говорит, что молодые девки глупые и не понимают, как выбирать правильных мужчин. Ты в свои юные лета не уступаешь по силе воинам, прожившим три твоих жизни, а через пару зим перегонишь их. Не злись, говорит большуха, твое время еще придет.

— Поблагодари большуху, — бросил я и поспешно отошел.

Если бы малахи хотели нас убить, то лучшего способа они бы не придумали. Девки заманили всех хускарлов по отдельности в укромные местечки: бери их хоть голыми руками. Только я да парни-малахи торчали на той поляне и ждали фоморова вече.

Ладно, одна девка все же подошла ко мне. Но какая? Самая заморенная из всех! Годами младше меня, кости птичьи, щуплые, шея длинная и худая, лицо вытянутое, нос острый. И всего первая руна. Подошла, робко потянула за рукав. Я взглянул в ее голубые глаза и покачал головой. Уж больно она походила на жену, Аднфридюр. Ни ей, ни мне эта прогулка удовольствия не принесет, а если она еще и забрюхатеет, то вряд ли сможет родить: слишком тоща.

Нас собрали на четвертый день, чтобы рассказать о том, что малахи порешали на вече. Никого из нас туда не звали, потому других большух мы не увидели. К нам пришла большуха Синелицых и две женщины с другими рисунками на лицах, но на глав родов они не тянули ни по возрасту, ни по нарядам.

Я нарочно встал поближе к Альрику и Полузубому: уж больно интересно слушать их разговоры. Сам бы я и половину от того не придумал.

— Дини, так называют себя малахи, хотят заключить союз с нами, но считают, что дружба крепнет не от слов, а от действий, — пересказывал речь большухи жрец. — Потому они хотят устроить совместную охоту. Тогда общая пролитая кровь соединит наши народы, и мы станем связаны навек.

— Пятьдесят лет не могли додуматься до такой мысли, хотя мы были тогда намного сильнее, а тут из-за двух десятков придумали, — проскрипел Полузубый. Альрик лишь кивнул.

— Сложно отыскать такого зверя, чтобы таким могучим воинам было где развернуться во всю удаль! Но Праматерь благословляет наш союз! Она выпустила на наши земли невиданную тварь. И дини приглашают лучших наших воинов поохотиться на эту тварь, дабы закрепить союз. Также большуха говорит, что право последнего удара принадлежит их воину, так как тварь ходит по их землям, и такова воля Праматери!

— Вот теперь понятно стало, — шепнул Альрик. — Только что ж там за чудище такое, с которым они совладать не смогли?

— Пытались, поди, да не справились. А тут мы со своим союзом! Сколько ж касаний Домну получил тот фомор, пока они пытались? — ответил Полузубый. А вслух сказал: — Мы с радостью разделим радость охоты с малахами. Есть в наших селениях еще воины, отважные карлы. Коли есть нужда, можем и их призвать на подмогу!

— Нет. Ниже хускарла им не надобно, — перевел ответ большухи жрец.

— Видать, тварь-то не ниже хельта, — сказал Альрик.

— Как бы не выше! С хельтовым фомором малахи бы и сами управились.

— А где ходит то чудище? В море или посуху? — громко спросил Альрик. — Нам бы понять, какое оружие лучше брать, нужен ли щит или доспех? Пригодятся ли стрелы с луками или лучше тяжелый чекан захватить?

Большуха подумала, пожевала бледными губами, а потом ответила:

— Не нужны лук со стрелами. Копья, мечи, топоры и секиры берите. Щиты тоже не нужны. А тварь-та посуху ходит.

— Значит, либо ядом травит, либо так сильно бьет, что щит не поможет. И шкура толстая, но не панцирь, иначе бы молот сгодился. Колоть и рубить, — быстро разгадал Полузубый.

— Не по нраву мне такая тварь. Хельты бы нам пригодились.

И снова жрец:

— Если гости желают, то можно прямо сейчас в путь отправится. Воины малахов нынче выслеживают тварь и смогут направить к нужному месту. А по пути к нам будут подходить хускарлы и хельты из всех родов, чтобы кровь смешали все малахи.

Тут уже и я прочувствовал, что бой будет нелегким. И как бы большуха не говорила, что тварь — это благословение какой-то матери, а охота — ради дружбы и союза, но даже самый тупой ульвер или норд понял, что мы всего лишь подвернулись им под руку.

Впрочем, возражать никто не стал. Мы быстро собрали свои вещи и двинулись вслед за синелицыми хускарлами. Девки и парни, что не дотянули до шестой руны, остались на месте.


Прежде я думал, что земли малахов невелики, но мы бежали, останавливаясь лишь на ночлег, пять дней. Миновали густые тенистые леса, перебирались через небольшие речушки, обходили болота, поднимались на предгорья и горы, шли ущельями и каменными долинами. Один день мы потратили на то, чтобы обогнуть глубоко врезавшийся в сушу фьорд, а за ним мы снова увидели снег, хоть немного и только на вершинах гор.

Малахи передавали нас из рук в руки. Сначала нас вели Синелицые, затем они вдруг отступили за наши спины, и впереди показались малахи с красными полосами, через день — белополосые. И каждый раз малахи вливались к нам небольшими хирдами по три-пять человек не ниже шестой руны, и мне было непривычно видеть, что женщин было не меньше, чем мужчин, и они шли с такой же решимостью и таким же оружием.

Хельтов среди них было немного. Всего три хельта на одиннадцатых рунах присоединились к нам, все от разных родов, и хирды от тех родов были самыми многочисленными.

В конце мы собрали изрядное войско в дюжину десятков, не меньше, и все — хускарлы и хельты. Такой толпой можно и на Сторборг пойти!

Простодушный, когда я поделился с ним этой мыслью, хрипло рассмеялся.

— Бритты три года назад, скорее всего, думали также. У конунга Харальда только в личной дружине — сто пятьдесят человек. Команда пяти кораблей! И по первому зову соберется еще десять таких дружин! И вооружены они будут получше, и доспехи у них будут не из сырого железа, а с костями тварей да с радужным отливом. Шлемы, кольчуги, щиты! Луки, бьющие на две сотни шагов! А рунные дома? Хоть там воины и без опыта, зато рунами высокие. Прикажет конунг всех поднять до девятой руны, так ведь подымут! За полгода подымут. Даже если бритты соберут всех малахов и нападут на нас, ничего у них не выйдет. Ни сейчас, ни потом. А восстание показало, что многие трэли уже и не думают становиться свободными. Они боятся нож в руку взять, чтоб, не дай Фомрир, руну не получить.

Может, Херлиф и прав. Малахи вокруг нас не были детьми, свои руны они получали на протяжении многих лет. Могутные мужики с проседью в волосах, у женщин морщины возле рта и у глаз, а подошедшие хельты, поди, перевалили за пятый десяток. Мы были моложе всех, считая Альрика.

Жрец Солнца тоже шел с нами, помогал говорить с малахами, вот только оружия у него не было. Он каждое утро перед отправлением и каждый вечер после остановки вставал на колени и кланялся в сторону солнца, водил круги, что-то шептал себе под нос. Сначала малахи посмеивались над ним, особенно женщины, выкрикивали что-то, но то один, то другая подходили к нему и заводили длинные разговоры. И Гачай терпеливо рассказывал о своей вере, указывал на небо, на звезды. Как и со мной, и с бриттами, он не пытался кого-то переубедить, не хулил чужую веру, а только делился своими знаниями. И малахи, как и я раньше, зачастую отходили от него хмурыми, задумчивыми.

Когда мы подошли к месту последней ночевки, там нас уже ждали одеяла, котлы с горячей кашей и один бочонок с горькой настойкой, отдающей полынью. Ближайший род расстарался.

Мы наелись, выпили по глотку настойки, и от малахов выступила вперед незнакомая нам большуха — сморщенная древняя старуха. Сине-белая краска въелась в дряблую кожу, забилась в глубокие трещины на ее лице, сине-белый плат плотно обхватывал ее голову, не выпуская наружу ни единого волоска, но светлые, почти белесые глаза светились ясным умом. Я впервые видел настолько старую женщину, и при этом она могла бы убить меня, не запыхавшись. От нее веяло силой хельта. Слабость и сила — в одном человеке!

Жрец выхватывал слова прямо у нее изо рта и превращал в понятные нам речи.

— Завтра люди этой большухи приведут нас прямо к твари. Ценой нескольких сильных воинов они сумели заманить тварь в ущелье, из которого только один выход. Там мы и сразимся с ней. Сейчас большуха хочет раскрыть нам силу и природу этой твари, чтобы мы могли придумать, как лучше ее победить, и напоминает, что мы глубоко в землях малахов. Без их помощи мы не сможем вернуться.

— Наконец они показали себя, — хмыкнул Альрик.

— Эта тварь — сафа, — жрец замолчал, споткнувшись на полуслове. Его губы искривились так, будто ему под нос сунули ослиное дерьмо. — Сафа… Павший… Потерявший душу, — он говорил медленно, неуверенно, подбирая нужное слово. — Я не знаю, как сказать это на вашем языке. Он раньше был человеком, но не совладал с тьмой внутри себя и потерял душу. Стал тварью.

— Измененный, — в один голос сказали мы.

— Он поднялся до третьих небес, — жрец еще больше замедлился, словно забыв чужие языки.

— До пятнадцатой руны, — пояснил я.

— Но не сумел вовремя найти нужную тварь. Женщина говорит, что его род заполучил сердце твари, но тот воин не хотел брать его, хотел сердце твари посильнее. И не успел. Превратился в тварь, даже не шагнув выше. Убил весь свой род, стал сильнее. Соседний род хотел убить сафа, чтобы заполучить его смерть, но не справился. Сафа стал еще сильнее. Потом три рода собрали сильных воинов и отправили к нему. Сейчас сафа приблизился на два шага к четвертым небесам.

— Семнадцатая руна? — выдохнул Херлиф, сообразив, как надо считать.

— Если мы сейчас не справимся с сафой, то не бритты будут искать защиту у малахов, а малахи — у бриттов.

— Как выглядит измененный? — спросил Альрик.

Жрец сглотнул и обратился с вопросом к старухе. Она махнула рукой, вперед вышел малах с сине-белым лицом и заговорил, помогая руками.

— Высокий. Очень высокий. Два или три роста. Тонкий. Длинные руки, длинные ноги, длинный язык. Слюна обжигает кожу. Стрелы не пробивают кожу. Только сильный удар в упор может прорезать ее. Он может кидать камни, но только если держаться от него подальше. Если подойти, визжит, хватает руками и разрывает на части. Потому щиты бесполезны. Нужно уворачиваться и рубить. Сразу всем. Одни рубят, потом подходят другие. Раны на нем заживают очень быстро.

— Спроси, он сам видел ту тварь? Сражался с ней? — спросил Полузубый.

После вопроса Гачая малах закивал.

— Тащи его сюда. И всех главных у малахов, неважно, баба там или мужик. Будем думать, как убивать их тварь!

Глава 5

Ущелье Семь Прыжков Козы напомнило дом, родные северные острова, резные фьорды и отвесные горы.

Только здесь понизу не плескалось серое соленое море, а бежала тощая бурная горная речка под названием Коза, от нее отходили наверх поросшие редкими сосенками наплывы, а дальше отвесные каменные стены, опоясанные тонкими буроватыми кольцами увядшей зелени.

У входа ущелье не казалось неприступным, выбраться из него мог любой, у кого есть две руки и ноги. Но чем дальше, тем больше сдвигались стены, нависали над нами, показывая выщербленные бока.

Я думал, что проход будет коротким, но мы шли и шли вдоль реки, а та не хотела течь ровно. Ущелье поворачивало то в одну сторону, то в другую, и каждый раз перед поворотом двое малахов пробегали вперед и смотрели, нет ли там твари.

Альрик вызнал, что начинается ущелье высоким водопадом, одним из семи на пути этой реки, остальные были поменьше, вплоть до крошечного водопадика в мой рост. Потому ущелье так и называется — Семь прыжков Козы.

Мы миновали три таких прыжка, прежде чем столкнулись с измененным.

Лазутчики вернулись с очередной проверки и сказали через жреца, что тварь там. Альрик, Полузубый и малахские хельты перепроверили наши ряды, еще раз повторили, как нужно идти и что делать, после чего мы прошли дальше.

Там я и увидел малахского измененного.

Прямо посреди реки в сотне шагов от нас стояло это. Если б мне не сказали, что это человек, я бы ни в жизни не догадался. Серая бугристая кожа плотно обтягивала кости, локти и колени выдавались шишками. Оно медленно переставляло длинные ноги в мой рост, как будто наслаждалось ледяными брызгами воды. Паклистые волосы свисали как конский хвост по плечам и спине. Тварь чем-то напоминала ту здоровую хрень в болоте, только у той коленки торчали наоборот и щупальца из пасти висели.

Вчера было решено, что сначала пойдут хускарлы половчее, чтобы испытать силы и умения твари. Как лучше бить? Быстра ли тварь? От наших вызвались Альрик и Одноглазый, и с ними десяток малахов.

— Может, получится его вымотать? Как тогда, у ярла Лопаты? — предположил я вчера на совете.

— Чтобы вымотать тварь на семнадцатой руне, сотни хускарлов не хватит. Но и всем разом бить нет смысла. Лучше всего повалить да обездвижить, а потом уж рубить, пока не помрет.

— У малахов нет железных цепей, а веревками не удержать.

— Тогда ноги подрубить. Потом руки. Нужны люди с секирами и топорами.

Но первыми пошли мечники и копейщики.

Могучие высокие воины с каждым шагом будто усыхали, становились меньше. Словно дети с палками, решившие поиграть в войну. А когда встали на берегу Козы неподалеку от измененного, то и вовсе сплющились до карликов из старых песен.

Тварь не замечала их или делала вид, что не замечает: месила ногами воду, изредка наклонялась и касалась воды пальцами.

— А он точно опасен? — спросил Булочка, нервно сжимая меч.

Жрец, стоявший между нами и малахами, ответил:

— Он убил всех людей своего рода. И разорил два соседних. Если дать волю, вскоре он поднимется до четвертых небес и станет непобедим. Или в северных землях есть воины сильнее?

Выше сторхельта? Вряд ли. Все знают о воине Рейнире Непобедимом, который когда-то сумел получить двадцатую руну. Если бы он захотел, то стал бы конунгом не только Северных островов, но и Бриттланда, и других земель, но ему власть была не нужна. Точнее, как говорится в песнях:


— Что земли мне одаль,

Что скота отары?

Серебра и злата

Сундуков не жажду.

Сам себе дружина!

Сам себе богатство!

Я хочу Фомриру

Побратимом стати!


И я думал так же! Землю можно отобрать, скот потерять с мором, серебро потратить или раздать, дружинники могут умереть, зато силу уже никто не отнимет. Только с жизнью! И стать побратимом Фомриру — вот единственно достойная цель.

Но Рейнир Непобедимый покинул северные земли сто зим назад, и больше о нем никто ничего не слышал. Сумел ли он отыскать нужное сердце твари? Шагнул ли выше?

А больше никого столь же могучего не рождала наша земля. И если Измененный перешагнет за пределы сторхельта, Бриттланд падет.

Херлиф вдруг сказал:

— Бездна посылает тварей сюда, чтобы они усиливались за счет людей, и порой достойных воинов заманивает в свою дружину. Как на настоящей войне!

— Это подготовка к ней, — откликнулся Полузубый. — Домну ищет героев и здесь, и там. И неважно, кто победит здесь и сейчас: люди или фоморы. Главное — победить в грядущей битве.

Вмешался жрец:

— Твари — порождение наших грехов. Этот человек был великим грешником, раз его душа отвергла Солнце и выбрала тьму.

Тем временем воины возле измененного решились на атаку. Первый ступил в воду и едва не упал. Течение реки было сильным, а глубина только великану ниже колена. Обычному человеку вода доходила до середины бедра. Надо выманить измененного на берег. Те воины подумали так же и начали швырять в него камни, кричать. Он медленно повернулся, еще раз переступил с ноги на ногу и вдруг прыгнул.

Я выругался, как и многие вокруг меня. Только жрец отшатнулся и очертил несколько кругов перед лицом.

Тварь не только огромна и сильна, она еще была и быстра. Прыжок? Я даже не заметил его. Вот только она стояла посередине реки, и вот уже ломает грудину одному малаху, который не успел отскочить.

Три копья вонзились в тело твари. Альрик с размаху рубанул лапу. Одноглазый замахнулся, но не ударил, а откатился в сторону, и на его место обрушилась рука твари. Как хлыст. Хускарлы закрутились возле, наскакивали и отпрыгивали, рубили и кололи. Тварь двигалась странно. Непонятно. Медленные сонные движения на мгновение сменялись молниеносными, едва видимыми атаками. Никакого ритма. Никакого смысла. Почему бы ей не уничтожить кружащих мошек за раз?

— У сафа нет разума, — пробормотал рядом жрец.

— Что?

— Эта тварь неразумна. Безумна. Сейчас она не ищет битвы, а отмахивается, лишь когда чувствует боль.

— Думаешь так?

— Но раньше она уничтожила несколько родов. Почему? Почему сейчас не убивает всех подряд?

И жрец бросился с расспросами к малашьей большухе.

Сражение продолжалось. Наскоки, рубящие удары, откаты. Тварь медленно отходила от реки, изредка отвешивая хлесткие выпады.

— Сейчас! — закричал Гачай. — Нужно идти сейчас! Всем!

И повторил то же на бриттском и малахском языках. Большуха завопила пронзительно на своих воинов, и малахи тут же двинулись к речке. Мы последовали за теми, кто должен был отсечь тварь от воды. Проще все же сражаться, стоя на твердой земле.

Альрик отскочил к нам.

— Я едва поцарапал ее кожу, — сказал он нам. — От шестирунных не будет никакого толку.

Затем оглянулся, увидел, что кроме нас четверых, вокруг только малахи. Полузубый с бриттами ушел левее.

— Почему пошли? Рано же.

— Жрец заорал, что нужно прямо сейчас.

— Так, ваше дело — не мельтешить под ногами. Она бьет, только если ее задеть. Вы только погибнете почем зря. Стойте здесь!

Вблизи тварь еще меньше походила на человека: маленькая серая голова с огромным ртом болталась где-то высоко на короткой шее, зато конечности больше походили на обтянутые кожей кости без единой мышцы, из плоского зада торчал небольшой отросток, словно зачаток хвоста.

План там был или нет, но малахи не умели сражаться вместе. Они атаковали тварь вразнобой. Кто бил охотничьим копьем с узким листовидным острием, хотя лучше бы подошла рогатина, кто рубил тяжелым топором. Двуручный меч или секира — вот лучшее оружие для такой толстой шкуры. Я видел, как после мощного удара семирунного на ноге измененного кровь едва проступила через трещину в коже.

Он что, каменный? Тогда бы он не смог двигаться так быстро!

Я, Плосконосый, Булочка и Простодушный стояли на берегу Козы и просто смотрели. Нам и впрямь там нечего было делать! Мы могли только помешать более сильным воинам.

Три человека уже погибло. И я видел своими глазами, как кто-то рубанул по бедру измененного, что-то треснуло, и тварь вдруг выстрелила длинными руками, ухватила двух ближайших воинов за шеи и громко ударила их головами друг о друга. И все это за мгновение: треск, громкий хлопок и два хускарла со смятыми черепами рухнули наземь.

— Быстрее! Быстрее! — орал жрец на всех языках, оставаясь позади атакующих.

Да почему он так спешит?

Я невольно переступал с ноги на ногу, перекидывал топорик, фыркал, представляя себя в гуще воинов. Пусть бы я и не нанес раны, но снова ощутил бы кипящую кровь, азарт боя, риск попасть под удар… Разве оно того не стоит?

Натиск стал плотнее. Ноги твари со всех сторон покрылись трещинами и царапинами, тоненькие струйки крови застывали, едва вытекая. Один хельт — рослый мужчина с красно-коричневой полосой под глазами — пошел к твари, отталкивая мешающих хускарлов. В правой руке — секира из толстого железа, в левой — тяжелый щит, на голове — череп медведя, а за плечами — плащ из его шкуры. Истинный бьорман, человек-медведь!

— Ррра! — раздался его гулкий рык.

Измененный стоял, свесив длинные руки. Молча.

— Ррра!

Хельт с разбегу рубанул секирой по внутренней части бедра, обогнул тварь, еще раз рубанул сзади.

— Хииииях! — впервые с начала боя тварь подала голос, мерзкий высокий писк.

Она подпрыгнула, развернулась, хлестнула рукой. Хельт прикрылся щитом, но отлетел на несколько шагов. Почти что к нам. Прыжок измененного. Я отшатнулся, соскользнув в ледяную воду реки.

Свист! Треск! Удар! Удар! Россыпь ударов твари по хельту. Щит в его руках треснул. Хельт швырнул щит в морду твари, но та легко отбила его.

— Ррра!

Секира малаха мелькала с такой скоростью, что я видел лишь движение, но не лезвие. Внезапный выпад. Секира врубилась глубоко в щиколотку твари. Та завизжала.

И я вдруг оказался по уши в воде, оттаскиваемый течением в сторону. Я ударился ребром о камень, вцепился в него и только так сумел остановиться, а затем и встать.

Меня оттащило на десяток шагов от битвы. Остальных тоже разбросало. Неподалеку кряхтел Плосконосый, стирая кровь с лица, Булочка помогал встать Херлифу. И тут мимо меня проплыло тело малаха с вмятой грудиной, на его лице еще не смылась до конца коричневая полоса. Хельт?

А на берегу творилось безумие. Тварь бушевала, как снежная буря. Она была повсюду, и с каждым ее шагом отлетали и падали воины. Я видел, как она слизнула с женщины лицо, и та упала, дико визжа, пока тварь не раздавила ее.

— Сиэ! Сиэ! Фаг! Фаааг! — кричали малахи.

Я закричал своим:

— Уходим! К низовью ущелья!

Потом то же самое на бриттском. Помогал встать упавшим, кричал им «Фаг», мол, уходим, вытаскивал на берег раненных и заставлял здоровых тащить их дальше. Малахи убегали к деревьям, оставляя за собой тела. И где-то там были Альрик и Полузубый.

А тварь всё не успокаивалась, она яростно топтала, шипела и хлестала руками, пока вокруг нее не оказалось ни одного стоящего человека. Пробежала несколько шагов за малахами и вдруг замерла на месте.

С неба посыпался мелкий снег.

— Идем, — позвал Херлиф.

— Ты видел, как Альрик убегал? — спросил я.

— Там много людей бежало. Уж хёвдинг бы точно сумел уйти.

Вода стекала с меня, и одежда начала замерзать, схватываться тонкой корочкой льда.

— Идите. Я только проверю.

И пошел вдоль берега к месту битвы. Пару раз зашел в воду, чтобы проверить тела, но то были только малахи, мужчины и женщины. Один даже сумел прокашляться и с моей помощью вышел из реки.

Тварь стояла в оцепенении, смотрела на небо и снег. Из ее пасти вывалился длинный синий язык, от которого поднимался пар. Морда твари перемазалась в крови, хоть я не видел, чтобы она кусала кого-то. Может, не заметил.

С каждым шагом я пригибался ниже и ниже, пока не опустился на корточки, затем снова скользнул в воду и подошел совсем близко. Тварь меня будто и не слышала. Я осмотрел всех, кто лежал в реке или около нее, нашел труп Одноглазого, нескольких синелицых малахов, но хёвдинга там не увидел.

Большая часть тел лежали дальше, в двадцати-тридцати шагах, но там же стоял и Измененный. Я скрежетнул зубами: если бы я владел своим даром, насколько было бы проще? Правильно меня Альрик бранил.

Немного подумав, я лег, сдвинув топорик на бок, и пополз к твари. Останавливался около всех беловолосых, заглядывал им в лица. Затем медленно обполз тварь стороной и уже там отыскал хёвдинга. Он лежал под телом мертвой малахи, да и сам выглядел как труп. Лишь засунув руку ему под куртку, я почувствовал стук его сердца.

Сначала я волочил его ползком, ухватившись за ворот, затем поднялся, закинул Альрика на плечи и шагом, а потом и бегом помчался к остальным.

Малахи отошли на два поворота назад, там уже разожгли костры для согрева раненных и искупавшихся в Козе. Два хельта, три женщины и жрец сидели в стороне и что-то обсуждали. Полузубого с ними не было, как не было и другого бритта или ульвера. Жрец слишком уж быстро сговорился с чужим племенем, и мне это не нравилось. Он умудрялся везде быть своим и везде нужным: что в Сторборге, что среди бриттов, что здесь. И дело ведь не только в языке.

Фастгер и Ледмар подхватили Альрика, устроили его возле костра, Херлиф осмотрел раны, но крови на хёвдинге не было. Впрочем, вскоре он закряхтел и очнулся.

— Что там? — спросил он, ощупав затылок. Тварь запустила в него малахом, и Альрик сильно ударился головой о камни.

— Ничего. Все убежали. Погибло полтора десятка человек. Из бриттов — Одноглазый. И хельт тот тоже помер. Малахи вон, разговаривают. И жрец с ними.

Беззащитный с трудом поднялся и, пошатываясь, побрел к малахам. Я попытался его остановить, но в итоге пошел с ним, поддерживая от падения.

Малахские хельты выглядели самоуверенно, хоть даже не вступили в бой, они смерили нас презрительными взглядами, и один из них сказал что-то, из-за чего большухи улыбнулись. Жрец сидел с каменным лицом. Возле дымился котелок с едой, пахло мясом, и суетились женщины, равные мне по руне. Неприятно осознавать, что моя шестая руна тут ценится наравне с кашеварами.

— Ты что-то понял, жрец? — сразу спросил Альрик, даже не усевшись. — Что ты узнал?

Гачай зачерпнул пригоршню снега, хоть тот лежал тоненькой пеленой, протер себе лицо, поднял голову наверх.

— Снег. Странная вещь. Каждый раз, когда вижу его, удивляюсь. Замерзшая вода падает с неба. И она такая красивая, как узоры на халатах халифов. В наших землях бывает очень холодно, так, что даже вода застывает и становится твердой, но снег там не падает.

— Потом расскажешь про свою страну, — оборвал его Альрик.

Но жрец будто бы и не услышал его.

— В пустынях водятся разные твари. Одна из самых опасных и сильных — аляхтроп. Он прячется под песком и выскакивает прямо под верблюдами и лошадьми, перерубает им ноги, а потом неспешно ест. Днем в жару охотиться на аляхтропа нельзя: он слишком быстр, слишком силен. Даже хельт может не справиться с ним. Поэтому мы охотимся на него только холодными ночами. От холода аляхтроп становится вялым, медленным, и даже хускарл может убить его.

Беззащитный все же сел у костра, малаха подала ему блюдо с мясной кашей. Я пристроился сбоку, снял верхнюю рубаху, сломал сосновую ветку, напялил рубаху на нее и воткнул возле огня. Пусть просохнет. Одна большуха что-то вякнула, но другие ничего не сказали. Раз не сказали, значит, можно. А нижняя рубаха и на мне просохнет. Не хотел я лишний раз показывать рисунки на своей шкуре.

— Значит, тот измененный тоже на холоде замедляется? Потому ты сказал нападать быстрее?

— Я поговорил с уважаемыми большухами. Они сказали, что все нападения на рода были еще до первых морозов, летом и в начале осени. Потом тварь притихла, затаилась и лишь отбивалась от нападений. Ты же видел, что сафа не отвечал на слабые удары! Может ли так быть, что он не чувствовал их вовсе? И лишь боль от тех, что пробивали его толстую шкуру, заставляла его двигаться.

Альрик посмотрел на небо. Я тоже глянул наверх. Оно было затянуто серыми мрачными тучами, без единого просвета.

— И что говорят малахи?

— Говорят, что нужно собрать больше людей. Зима еще не скоро кончится. Если позвать еще и северные рода, то с тварью будет легче справиться.

К нам подковылял Полузубый, хромая на правую ногу. Плюхнулся рядом со мной, отодвинул ветку с рубахой и внимательно слушал.

— Но с северными у наших малахов какие-то сложности. Старая вражда. Они готовы заключить союз с бриттами, нежели с северными. Говорят, там есть еще хельты, но не хотят звать лису в сарай, чтобы та наловила мышей. Вдруг ей куры понравятся на вкус больше?

Альрик снова потер затылок, вынул из волос пару мелких камешков, почесал нос.

— Значит, они не хотят звать северных… А если я скажу, как убить тварь вот этим же войском?

Жрец перевел его слова малахам. Хельты хором заговорили, но сине-белая большуха одним движением руки заставила их замолчать. А потом сказала на бриттском:

— Говори, белоголовый.

Глава 6

Второй день мы торчали на утесе, морозя задницы. Двум бриттам и ульверам приходилось тяжелее всего, они к таким холодам привычны не были. Снег то сыпался мелкой крошкой, то затихал на некоторое время. Сугробов не наросло, но землю все же припорошило, и это было не к добру. В горах даже тонкий слой снега может скрыть ямы, дыры и неустойчивые камни.

Плосконосый ныл, не переставая: и шапки меховой у него нет, и одеяло тонковато, и почему нельзя развести костер вот тут в ямке, никто и не заметит.

— Да норд ли ты вообще? — смеялся я над ним. — Только название и осталось. Разве ж это мороз? Так, чуть похолодало. В настоящий мороз снег не падает, и небо синее-синее, и вот тогда без теплой одежды лучше из дома не высовываться, иначе пальцы отвалятся. В такой мороз под ногами хрустит громко, камни трещат, и дым подымается к самым небесам.

— Потому наши отцы и сбежали с Северных островов. Не должно человеку в эдакой морозине жить.

— Подумай, каково жрецу сейчас. Он, поди, совсем задрыг. В его землях снега вовсе не бывает, только жара и песок.

От малахов с нами были почти одни женщины. Хоть они и ценятся выше мужчин, но мало кто из них успевает получить семь-восемь рун до взросления первенца, так что они быстро накидывают плат на волосы и уходят в большухи. И я не сказал бы, что малахи возле нас были молоды и хороши собой. У каждой уже несколько детей, их лица темны и закрашены разными цветами. И я готов был поклясться бородой Фомрира, что они без устали обсуждали между собой нас.

А еще я узнал, что женщины малахов были не стеснительны. Они спокойно задирали полы свободных платьев, спускали штаны и справляли нужду, не отходя далеко от нашего лежбища. Одна малаха прошлась по мужчинам, выбрала бритта и отвела за камни, откуда послышались понятные звуки. Зато вернулись оба распаренные, горячие и красные.

Может, и прав был Полузубый. Не нужна мне такая жена, чтоб зад каждому встречному светила да с мужиками где попало ложилась. Аднфридюр хотя бы не из таковых.

Под вечер прибежал краснолицый малах, сказал что-то, но и так понятно было, что идет. Наконец-то…

Я подошел к краю и глянул вниз.

Удачное все же место подобрали малахи. Тут Коза делала петлю и выгрызла в стене небольшую выемку, над которой сверху нависал здоровенный выступ, а над ним несколько узких ступеней, каждая высотой в два моих роста. Мы засели на третьей, если считать снизу. Там уступ был чуток пошире, и мы натащили немало камней, даже девятирунные помогли.

Сомневались мы лишь насчет того, смогут ли малахи заманить измененного к этому месту. От места битвы досюда было не так уж и много, но ждать пришлось целый день. День подготовки и день ожидания.

Вскоре показалась крошечная фигурка человека. Он пробежал немного, остановился, вернулся назад и снова побежал. Брызги воды взметнулись к небу, и вот уже малах лежит в реке лицом вниз, на его месте возвышается худая высокая тварь с непомерно длинными лапищами. Встала и замерла, и ледяная вода Козы билась о ее тощие ноги.

Из-за поворота выскочили еще несколько человек, разбежались. Один с размаху вонзил копье в живот твари, та дернулась, но не пошевелилась. Еще один удар. Визг, бросок! Копейщик чудом вывернулся из-под серой лапы, отбежал в сторону. Тварь качнулась, замерла… Еще один прыжок! Малах подставил копье, и оно разлетелось на куски.

Еще немного до нас. Еще два-три броска.

Копейщику повезло. Тварь снова застыла, высунула язык и ловила мелкий снег. Малах больше не стал рисковать, отошел, одна рука повисла плетью, у второй пальцы выгнулись не в ту сторону. Повезло!

Следующей пошла женщина. Волосы русые с проблесками седины и, несмотря на холод, не прикрыты ни платком, ни шапкой. Наверное, пустыха или как там их называют. В каждой руке держит по небольшому топорику.

— Хха! — утробно крикнула она, разбежалась и в прыжке рубанула по ребрам твари. Не останавливаясь и не оглядываясь, рванула дальше. Прямо к нам.

Тварь взвизгнула и огромными скачками понеслась за женщиной, нагоняя.

— Ритс! Ритс! — закричали наши малахи сверху.

И она бежала! Ее ноги словно не касались ни воды, ни камней, волосы развевались плащом. Малаха влетела в выемку, скрылась из глаз, лишьдесяток ругательств на малахском донеслись до нас. Тварь заскочила за ней…

— Давай! — рявкнул Плосконосый.

— Давай! — крикнули малахи.

Мы уперлись, напряглись. Первые, самые тяжелые камни со скрежетом подались вперед и рухнули вниз.

Я не знал, сработал ли план или нет. Не глядя, мы сталкивали новые камни, поменьше и полегче, потом еще и еще, пока вся ступень не опустела.

Лишь после этого мы решились подойти к краю.

Сработало! Выступ под тяжестью первых камней обломился и завалил выемку, а сверху — насыпь из булыжников.

Из-за поворота показались хускарлы и хельты: норды в лице Альрика, бритты и малахи. Я тоже не стал торчать на склоне, спрыгнул на вторую ступень, на первую, перескочил на завал, с которого слетел вниз. Так я оказался самым первым возле твари, не считая той малахи, что осталась под завалом.

Каждый понимал, что камни не убили столь высокорунную тварь, зато смогли замедлить. Это-то нам и нужно было.

С громким стуком скатился камень и плюхнулся в воду. Трое хускарлов и один хельт тут же взмыли наверх.

Еще один камень. Третий.

Серые сплющенные пальцы высунулись на другой стороне кучи. Ближайший хускарл замахнулся топором.

— Сас! — остановила его седоголовая большуха.

Пальцы шевелились точно гнилые черви, отодвигали камни, ощупывали воздух. Рывок, и наружу пробилась рука по локоть. Тогда хускарл и ударил. Секира едва разрезала кожу.

— Руби! — орали малахи на своем языке.

— Руби! — орали и мы.

И он рубил. Вбивал секиру все глубже и глубже, но камни шевелились все сильнее. И вскоре показалась еще одна рука. Там стоял хельт, и вот он с трех ударов сумел отрубить кисть. Потом перескочил к секирщику и помог ему отсечь вторую руку.

Камни сыпались теперь со всех сторон. Мы отошли подальше. Отрубленные конечности дергались, выплескивая густую вонючую жижу.

Послышался приглушенный визг.

Хельт выкрикнул что-то и начал расшвыривать камни.

А он не дурак — разбирал завал ровно посередине между обрубками. Еще несколько малахов присоединились к нему.

Странно. Куча камней изначально была ненамного больше твари в полный рост, сейчас уже голова должна была показаться. Или тварь под эдакой тяжестью упала на колени? Хотя это для меня тяжесть, для Альрика, но не для семнадцатирунной образины.

Малах закричал, указывая на что-то среди камней, остальные бросились к нему. И тут из кучи выметнулся длинный тонкий язык и схватил одного за лодыжку. Тут же ударили два топора и отсекли язык. Отбросив еще несколько камней, они открыли нам голову твари. Сейчас она казалась нормального размера, человеческого. Видать, только на несуразно длинном теле твари голова выглядела убого.

Измененный истошно завизжал, затрепыхался в каменных объятиях. Хельт, стоящий на камнях, оскалил зубы и занес топор.

— Сас! — выкрикнула большуха. И разразилась длинной речью.

Две большухи из других родов выслушали и закричали тоже. Хельт-малах стоял с занесенным топором и не шевелился.

— О чем они спорят? — спросил Альрик жреца, который по-прежнему повсюду следовал за большухами.

— Сине-белая большуха не согласна с тем, чтобы сафа убил тот хельт. Он получит много силы, и его род станет слишком могучим.

— А другие?

— Другие тоже не хотят давать так много силы другим родам. Тут всего два хельта, и их рода уже довольно сильны.

— Так почему б не отдать хускарлу?

— Они как раз до этого дошли. Считают, что хускарл получит так много силы, что может стать сафа. А сердец у них нет.

— А этот? — влез и я. — Разве сердце измененного не подойдет?

И жрец, и Альрик взглянули на меня с отвращением.

— Это не совсем тварь, — пояснил хёвдинг. — Это все же был человек. А есть сердце человека мерзко.

Я подумал и согласился. Кто знает, как подействует сердце измененного? Не хотелось бы из-за такой глупости превратиться во что-то подобное.

Тем временем тварь ерзала под камнями, сдвигала их, сбрасывала один за другим. Сумела вытащить руку целиком, хоть и изрядно изувеченную, и малахи сразу же отрубили ее по самое плечо. Но тянуть долго не стоило. Рано или поздно тварь вырвется из-под камней. Да, она будет не столь опасна, да вот только ноги-то у нее целы.

А вообще я б на месте хельта рубанул. И что ему потом смогут сделать большухи? Побьют? Отругают? Зато руны уже будут его. И роду почет, и ему хорошо.

Бабы… Им лишь бы языками почесать.

Альрик со жрецом отошли к большухам и о чем-то с ними спорили. Беззащитный говорил спокойно, а малахи — громко и возмущенно. Потом к ним подошел Полузубый, и спор быстро утих.

Хёвдинг вернулся ко мне, хлопнул по плечу и сказал:

— В первый раз в жизни делаю что-то столь необдуманное. Коли что, так хирд примешь ты.

И в два прыжка заскочил на кучу, вытащил меч и вогнал прямо в пасть твари. Выдернул и воткнул еще раз. А потом сверху вниз — в темя.

Я оглянулся. Наши стояли, разинув рты. Малахи-мужчины обрушились на большух с возмущением. Старухи вяло отмахивались от них и не спускали глаз с Альрика. Одна что-то прокаркала, и хельт, что торчал возле хёвдинга, переменил позу, как будто хотел убить его.

Восьмая руна. Девятая. Десятая…

Заполыхало чужой силой.

Если подымется еще на шаг, Альрика убьют. Прямо здесь, на камнях.

Вот о чем говорил Беззащитный!

Десятая руна. Почти хельт.

Альрик еще немного постоял на завале, подождал, а потом спрыгнул к нам.

— Хорошо, что я за зиму ни единой твари не убил. Вот как знал, — ухмыляясь, сказал он.

А я с разочарованием хлопнул себя по бедру.

— Чего ж прямо не сказал? Надо было мне его убить! С шестой руны я бы точно до десятой не прыгнул.

— Ага. И как бы я тебя тогда в узде держал?

Хёвдинг аж светился от счастья. Еще бы! Одним махом на три руны.

— И малахи так тебе и позволили убить тварь?

— Ни одна большуха не хотела усиления другого рода, — сказал жрец. — Раньше хотели отдать сафа хельту из Буролицых, там слабый род, и один мощный воин не изменил бы ничего. Но он погиб. А эти два хельта из сильных родов, им отдавать нельзя. Потому согласились отдать смерть чужаку. И если бы он шагнул выше, его бы убили там же. Таков был уговор. Но зря ты пошел на это, норд. Я видел воинов, которые, будучи на вторых небесах, не смогли удержаться и шагнули во тьму.

Не сразу, но я понял, что сказал жрец. Значит, некоторые уже на десятой руне становятся Измененными? И только боги знают, почему так происходит?

Хельт отчекрыжил твари голову и спустился, держа ее за длинные волосы.

Большухи снова заговорили, и жрец, как всегда, передал их слова.

— В честь такой доблестной битвы малахи устраивают пиршество и приглашают нас всех. Там же будет заключен союз.

— Как звали ту женщину? — перебил его я.

— Какую?

— Которая последняя вела за собой измененного. Которая осталась под завалом вместе с ним.

Жрец поговорил с малахами.

— Ее звали Рэнид из рода Красно-синих. Все ее дети умирали до получения благодати, потому она осталась пустыхой.

Одна большуха внимательно посмотрела на меня и сказала что-то еще.

— Она встанет возле Фомрира, — сказал я.

— Ее душа сольется с Праматерью и станет беречь свой род, — одновременно со мной перевел слова большухи жрец.

— Что за Праматерь еще?

— Я не понял до конца, во что верят малахи. Знаю лишь, что во главе всего стоит некая богиня, которую они зовут Праматерью, и от нее началось всё сущее: и мир, и люди, и твари.

— На Домну похоже. Но Домну ж вроде нашей Бездны, вроде темная богиня, зло, фоморы и все такое.

— Мне показалось, что малахи поклоняются именно бездне, только называют ее Праматерью.

Я лишь пожал плечами. Раньше бы, на северных островах, я бы удивился и даже испугался, узнав, что есть народы, почитающие бездну. Сейчас же, услыхав и увидав столько всего, познакомившись с разными обычаями, я ничему не удивлялся. Здесь нет таких холодов, как у нас, здесь нет Вардрунн, когда солнце пропадает на несколько дней. Почему бы им и не почитать Бездну?

Чужая вера, как и чужие боги, никак не делали моих богов хуже. Наоборот, чем больше я узнавал, тем больше я восхищался Скириром, Фомриром и другими северными богами. По крайней мере, нами не правили бабы. И бог-Солнце, который прежде злил меня, теперь казался лишь одним из многих чужих богов. Если у сарапов можно помереть от жары, почему бы и не попросить пощады у Солнца?


Пиршество устроили в роду, где был хельт. Они рисовали широкую белую полосу от лба до подбородка и узкую белую — над бровями. Их называли Крестолицыми. Нас же малахи между собой звали Безлицыми, и они явно не отличали бриттов и нордов.

Я впервые видел, как живут малахи.

Они строили почти такие же землянки, что и бритты. Мне подумалось, что бритты могли подглядеть это у малахов. Вот только по крыше малаха можно было пройти и даже не заметить этого. Дома были полностью опущены под землю, изнутри плотно обложены бревнами, щели наглухо проложены мхом и замазаны глиной. Верх дома также выложен бревнами, а сверху уложен дерн со мхом. Чтобы попасть внутрь, надо было отыскать лежащую деревянную дверь, за которой шли вырубленные в земле и выложенные плоскими камнями ступени. Дальше была еще одна дверь — в сам дом.

В наших краях такие дома бы раздавило снегом, а наружную дверь и вовсе было бы не открыть из-за сугробов, но тут такое жилище вполне подходило. Готовили малахи на обычном очаге, и в это время двери держали открытыми, чтобы не задохнуться в дыму.

Внутри, кроме каменного очага подальше от деревянных стен, были еще широкие лавки да стол, по стенам полки с утварью. Еще в каждом доме был вырыт отнорок, где хранили снедь. На стенах и лавках — волчьи, лисьи и заячьи шкуры.

Огородов и полей я не приметил, как и загонов для скота, словно малахи жили лишь охотой и рыбалкой. Ткать они умели, шили одежду не только из шкур, но и из конопляного или крапивного волокна.

А вот к огромным пиршествам на сто человек их дома не подходили, потому малахи вытащили лавки и столы на улицу, развели несколько костров, на которых сразу и готовили. Они убили пару кабанов и лося, тощеватых и жестковатых, но под горько-ароматную настойку это мясо пошло неплохо. Еще были грибы, запеченная на углях рыба, лепешки из непонятной горькой муки, дикие яблоки в меду, ягодный напиток и какие-то невиданные доселе блюда. Кажется, там были даже лягушачьи лапки, но я не был в том уверен, хрустели они просто замечательно.

Полузубый, Альрик и большухи сидели в стороне, а жрец, куда же без него, стоял позади и пересказывал их речи.

Я вдруг подумал, а что если жрец врет? Что если он перескажет слова как-нибудь иначе? Никто не сможет раскрыть обман. Правда, я не знал, зачем это могло бы ему понадобиться, ведь мир между бриттами и малахами и ему на руку. Он сможет бегать сразу меж тремя народами, знать все обычаи и везде рассказывать про своего бога. Вот только малахи без мяса вымрут сразу, зерна-то они не сеют.

А потом я сообразил, что теперь Альрик сильнее жреца, и если что, сможет убить его. Хотя убивать вот прямо сейчас нельзя, сначала нужно раздобыть сердце твари. И поскорее бы. Может, малахи нам по дружбе подскажут, где ближайшие твари водятся? А бритты бы подсобили, если тварь окажется слишком сильна.

Еще через пару кружек настойки пришла новая мысль. А ведь Альрик теперь сильнее Скирикра! Самое время отыскать этого слизневого откормыша и сжечь его корабль. Хотя нет, корабль лучше забрать себе, а сжечь самого Скирикра. Хотя нет, слишком велика честь — быть сожженным. Да и корабль, говорят, у него приметный. Нам на таком лучше мимо Сторборга не проплывать, а то дед и папка Скирикра приметят, и всё! Значит, Скирикра оттащить в болото и притопить прямо там, корабль его сжечь, а хирдманов… Коли поубивать их, так мы весь Бриттланд против себя поставим. Снова к бриттам бежать? Или того хуже — к малахам?

Поморщившись от настойки, чья горечь с каждым глотком всё больше резала глотку, я придумал отличный план: Скирикра убить, хирдманов тоже, а корабль взять и уйти из Бриттланда! Куда, я пока не придумал. Можно и на Север вернуться, а можно и дальше на юга поплыть. А что? Посмотреть на сарапские земли, проверить, так ли уж печет их солнце!

И так мне эта мысль понравилась, что я решил поделиться ей с Альриком.

С некоторым трудом поднялся с лавки, подошел к хёвдингу.

— Альрик, я ведь что придумал…

Полузубый продолжил говорить, не обращая на меня внимания:

— … остаться до весны у нас. Тварь какую отыщем. Жаль, что драугры не подойдут. Уже трех или четырех за зиму видели. Хорошо, хоть мимо идут, нас не трогают.

— А откуда идут?

— Известно откуда. С болот. Ведь кто утоп, того по обычаю не похоронишь. А если не похоронить, так ведь и встать покойник сможет.

— Ты чего хотел? — обратился ко мне Альрик.

Я почесал макушку. Ведь точно была хорошая мысль! Да по дороге растерял всё.

— Дранк! — ляпнул я первое, что пришло в голову.

— Дранк, — отозвались Плосконосый, Простодушный и Булочка.

— Дранк, — улыбнулся хёвдинг.

Глава 7

Уж не знаю, какими они там клятвами обменивались, может, руки резали да кровь мешали, но после пира недоверие малахов к Безлицым ушло, по крайней мере, со стороны большух. Мы возвращались в земли бриттов уже не по лесам и горам, а через селения. Каждую ночь останавливались в новой деревушке, ели, пили, спали с женщинами. Самым желанным из нас был Альрик. В каждом роду две-три малахи жаждали заполучить от него ребенка. Хотя нашлись и недоброжелатели.

Многие высокорунные воины, что были с нами на охоте, явно не согласились с решением большух. Жрец пересказал некоторые их разговоры. Мол, большухи зря отдали силу чужаку. Плевать на усиление или ослабление родов, но измененный был малахом, в его развитие вкладывались малахи, и две последние руны измененный получил за смерти малахов. Так почему же всю выгоду получил чужак? Разве он бежал перед тварью, заманивая его в ловушку? Разве он отдал своих людей?

Большухам высказывать недовольство малахи боялись, почтение вбивалось в них с рождения, но никто не мешал им ненавидеть чужаков, ведь недоверие к безлицым также воспитывалось с детства.

Потому мы, бритты и норды, все время были настороже. Поначалу это были невинные шуточки вроде подброшенной травки в еду, после чего мы полночи проводили в кустах со спущенными штанами, парочки ядовитых змеек, запущенных в одеяла. Хускарл не умрет от их укуса, но несколько дней помается.

Мы стали готовить на себя отдельно, выставляли на ночь сторожей и терпели. Бриттам нужен был этот союз. Полузубый каждый день начинал с того, что напоминал своим людям, зачем они здесь. Впрочем, все горячие и безрассудные бритты были вырезаны три года назад, выжили лишь воины с железным терпением и крепкими нервами. Вон, даже меня не убили в свое время, несмотря на то, что я оскорбил их богинь.

А ульверы уже понемногу закипали. Кроме Альрика, конечно. Вот только он-то шел бок о бок с большухами, жрецом и Полузубым, а мы — бок о бок с малахами.

Шли неспешно, не так, как на охоту: рано останавливались на ночевку, поздно поднимались. Я научился угадывать поселения малахов среди деревьев и гор. У каждого рода помимо краски на лице находились и какие-то другие особенности. Например, в одном поселении на стволе дерева был вырезан медведь, и их жилища утепляли шкуры всех лесных обитателей, помимо медвежьих. В другом при строительстве домов больше полагались на глину, чем на дерево. Где-то предпочитали луки со стрелами, а где-то все ходили с копьями, даже маленькие дети, еще не доросшие до руны.

И везде нас кормили и поили, но без особого радушия, как незваных гостей, которых и выгнать стыдно, и потчевать не хочется. Словно чем дальше мы уходили от трупа измененного, тем сильнее таяла благодарность малахов. А вместе с ней таяло и наше сопровождение: воины, добравшись до родных мест, разбегались по домам. Как-то незаметно мы потеряли и солнечного жреца. Он решил пожить с малахами. Разошлись и большухи, кроме одной, самой первой из рода Синелицых.

Вот тогда-то и грянуло.

Наутро Полузубый недосчитался одного из своих людей, Жареного. Я с пропавшим никогда не разговаривал. Три года назад ему поджарили лицо, и нордов с тех пор он, прямо сказать, недолюбливал. Пару раз мы с ним смахивались под присмотром Полузубого, и это были очень короткие поединки: он меня мгновенно вбивал в землю и уходил. Словом, не самый слабый бритт.

Сторожа ничего не заметили. Да и как заметишь? Кто ложился в домах малахов, кто оставался снаружи, а кто уходил с бабами. Те, что спали на улице, ничего не слышали и не видели. Ни шума, ни треска.

Стали вспоминать, что было и как, с кем Жареный говорил. Кто-то сказал, что видел, как он говорил с какой-то женщиной. Ну то есть как говорил: объяснялся жестами. Мы начали расспрашивать местных.

Цвет этого рода был темно-синий, ради этого они мазались соком какой-то ягоды с детства, и синий цвет впитался в их лица и руки. Впрочем, род-то был захудалый: пять домов, дюжина человек, из которых пятеро детей. Из всего рода на измененного пошел всего только один хускарл на восьмой руне. Пошел и даже сумел вернуться.

Из местных никто ничего не видел. Над моими потугами что-то выяснить со знанием десятка-другого малахских слов больше смеялись и отмахивались, мол, не понимают.

Полузубый взъярился.

— Где этот фоморов жрец? Впервые за весь поход понадобился, а его нет!

— До того рода, где он остался, день ходу, — сказал Альрик. — Только кого ты пошлешь? Гонец тоже может пропасть по дороге. Сами разберемся.

Я глянул на тех малахов, что еще не разбрелись по своим домам. Их осталось немного, едва ли с два десятка. Несколько Синелицых вместе с большухой и остальных понемногу. Но что-то не складывалось. Например, вон тот хельт. Их с самого начала было всего трое, если не считать старуху от Синебелых. Один, из рода Буролицых, погиб, осталось двое. Вроде бы двое оставшихся присоединились к нам незадолго до встречи с измененным, а значит, должны были уже уйти. Или у малахов есть еще хельты?

По его лицу наискось проходила красная полоса, а подбородок был вымазан черным. Проходили ли мы через такой род? А еще мне стало интересно, могли ли малахи нарисовать на себе чужой знак? Это ведь почти как идея Простодушного — прикинуться чужим союзником.

Я поделился этой мыслью с Простодушным и остальными ребятами. Булочка задумался и припомнил, что через такой род мы уже проходили. Так почему он до сих пор шел с нами?

Из леса послышался зов Альрика. Мы вместе с бриттами кинулись на звук.

Жареного нашли недалеко от поселка, привязанным к огромному разлапистому дубу. С обугленной половины лица была срезана кожа вплоть до мяса, руки и ноги исколоты до кости, живот вспорот, и дымящиеся еще кишки лежали перед ним расползающейся кучей. Но он дышал.

Полузубый бросился к нему, вытащил кляп изо рта, дал глотнуть воды.

— Кто? Кто это сделал?

Жареный с трудом отхлебнул, закашлялся и сразу же застонал. От каждого сотрясения по его внутренностям пробегала дрожь.

— Желтые… желтые лица.

Бритты осторожно отвязали Жареного, уложили на землю. Что делать с такими ранами, никто не знал, придумали лишь отнести его в деревню. Альрик, Полузубый, трое бриттов и мы с ульверами остались возле дуба.

— Желтолицые… Кто-нибудь помнит такой род?

Мы помотали головами. Видели много разных красок, но вот с желтой не сталкивались. Я взглянул на Альрика. Тот стоял хмурной и не убирал руку с меча. Полузубый и вовсе был в бешенстве.

Мы начали обшаривать ближайшие кусты, и вдруг в паре десятков шагов что-то зашуршало, и из неприметной ложбинки выскочил малах. Он оглянулся, и я увидел яркую желтую полосу, проходящую через его лицо.

Полузубый взревел и погнался за желтолицым. Тот что-то кричал, убегая, и тер ладонью лицо. Сделав несколько огромных прыжков, Полузубый добрался до малаха и с разбегу полоснул его по спине. Тот рухнул. Бритт сразу же взмахнул мечом и отсек ему голову.

— Да стой же! — крикнул Альрик, но было уже поздно.

— Что?

Беззащитный рывком повернулся ко мне:

— Что он кричал?

— Желтолицый-то? Я не разобрал.

— Тупица! — взревел хёвдинг. Правда, не на меня, а на Полузубого. — Зачем ты его убил?

— А что с ним надо было делать? По плечу похлопать? Он моего человека убил! — зарычал и Полузубый.

— Да он ли? А зачем? Сколько тут еще желтолицых? Может, нам надо бежать со всех ног с этих проклятых земель?

— Да толку-то? — уже тише сказал бритт. — Их безднов язык, кроме жреца, и не знает никто.

Альрик осмотрел обезглавленное тело и указал на потертости на запястьях и лодыжках. Потом заглянул в ложбинку и нашел обрывки веревок.

— Какой странный малах! Убил Жареного и связал себя, потом вырвался прямо перед нашим приходом и побежал.

Полузубый прихватил голову желтолицего, и мы вернулись обратно в поселок.

Там Синелицая большуха уже запихала Жареному в живот его кишки и сейчас стягивала края разреза тонкими сухожилиями. На лицо налепила каких-то листьев, раны на руках и ногах перевязала. Но выкарабкается ли он? Жареный — хускарл, и хускарл не из слабых, но и покалечили его неслабо.

Когда она закончила, Альрик с моей помощью спросил:

— Ты знаешь этого человека?

И протянул голову желтолицего.

Большуха отшатнулась, забормотала что-то, но я ничего не смог разобрать.

— Надо послать за жрецом, — решил Беззащитный. — Жареный найден. Теперь спешить некуда.

С трудом я объяснил старухе, что нужен гонец, чтобы привести Гачая, и она отправила одного из своих людей. Синелицые больше всего были заинтересованы в нашем союзе, так как их земли граничат с бриттами, потому мы могли доверять только им, и то лишь едва-едва.

Мы ждали. Малахские шутники притихли. Воины других родов сторонились нас. Может, боялись, что желтолицые нападут еще раз?

Жареный иногда приходил в себя, просил пить, шептал о желтолицых, а потом снова проваливался в беспамятство. Бритты могли лишь молить своих богинь о его спасении.

К вечеру следующего дня пришел жрец, а вместе с ним и сине-белая большуха, и десяток ее людей. Большуха ягоднолицых, так мы их прозвали, не знала, как и угодить такой гостье. Сразу отдала ей свой дом, проводила к Жареному, рассказала всё, что знала. Сине-белая большуха осмотрела раны бритта, передала горшочек с лечебной смесью, а потом потребовала показать ей голову предателя.

Гачай не отходил от сине-белой большухи ни на шаг. Они долго обсуждали что-то, глядя на отрубленную голову, пока мы ждали ее ответа.

— Великая Бахи говорит, что в этих краях никто не красит лицо в желтый цвет, зато дальше, на севере есть такое место, где земля выбрасывает ярко-желтую глину. И на севере есть рода, которые разрисовывают лица этой краской. Эти рода не вступили в союз с бриттами. Но они никогда не заходили так сильно на юг.

— Зачем кому-то нужно было убивать Жареного? — спросил Полузубый.

Жрец покачал головой.

— Вряд ли выбирали, кого именно убить. Скорее всего, хотели разрушить союз между малахами и бриттами. Нападение северных было бы понятно, если бы южные посягали на их земли. Тогда усиление за счет бриттов было бы опасно. Но великая Бахи говорит, что вот уже три десятка лет не было потасовок. Северные все время воюют друг с другом, им некогда смотреть на юг. А еще Бахи думает, что северные не успели бы узнать об этом союзе так быстро.

— И что получается? — грубо спросил Полузубый на нордском. Он помнил, что Сине-белая знала бриттский.

— Она не понимает, какой в этом смысл.

— Может, Жареный кого-то оскорбил? — предположил кто-то из бриттов.

Старуха растянула сухие губы, обнажив с десяток уцелевших зубов.

— За оскорбление убивают открыто! — проскрипела она на бриттском. — А потом похваляются перед родом.

— А что, если это не желтолицый? Что, если кто-то другой перекрасил себе лицо? — высказал я давно мучившую меня мысль.

Жрец быстро перевел ей, и большуха посмотрела на него, как на полного болвана. Я такой взгляд сразу угадывал.

— Нет. Покрыть свое лицо краской чужого рода? Нельзя. Немыслимо! Недопустимо! Как после смерти понять, какому роду ты принадлежишь?

Альрик огляделся, приказал Булочке принести тряпку и воду, намочил тряпку и протер голову. Желтизна легко сошла, а под ней в морщинках и складках мы увидели иные въевшиеся в кожу цвета.

— А кто-то другой может насильно перекрасить малаха? — задумчиво спросил Беззащитный.

Старуха наклонилась над головой, поковырялась в складочках возле глаз и внимательно осмотрела свои ногти.

— Красный и синий, — сказала она на своем языке, а потом повторила на бриттском.

У меня перед глазами всплыло воспоминание: женщина с двумя топорами мчится по мелкой речушке, перескакивает с камня на камень и исчезает из виду за выступом. А потом мы обрушиваем сверху валуны. Как ее звали? Рэнид из рода Красно-синих.

— Это сделал кто-то из шедших с нами малахов, — сказал Альрик. — И, скорее всего, он был не один. Жареный был на восьмой руне, его в одиночку бы никто не скрутил. Разве что…

Я невольно дернулся. Так зачем хельт с красно-черным лицом шел с нами? Чтобы защитить? А зачем нужно было придумывать такой сложный план? Если хочешь кого-то убить, вызови его на бой. Если ты слабее него, тогда убей по-тихому. Судя по словам большухи, обычаи малахов мало отличались от наших.

Если кто-то захотел разрушить наш союз, то лучше было бы убить Полузубого. Или они думали, что Полузубый рассорится с малахами из-за одного Жареного?

Сине-белая большуха созвала всех пришлых малахов, включая синелицых, построила их в ряд, за их спинами с оружием в руках встали сине-белые воины. Затем она заговорила.

Жрец шепотом переводил ее слова на нордский.

— Большухи всех родов, кроме северных, принесли клятву безлицым. Мы поклялись бережно хранить мир между нашими родами, поклялись вместе встречать беды и радоваться победам. Если мы нарушим клятву, то ляжем в землю с пустыми лицами. Нас не коснется рука Праматери, не отведет в земли наших предков. Мы не увидим ни матерей, ни детей, ни внуков, а будем вечно скитаться по безлюдным землям.

Малахи стояли, уставившись себе под ноги, разве что хельт смотрел прямо.

— Я стара. Я проводила к Праматери мать, четверых детей и троих внуков. Они ждут меня, уже разожгли огонь и замесили тесто на лепешки. И когда я войду в дом, они встретят меня улыбками, скажут, что засиделась я в надземном мире. Я уже давно жду встречи с моими родными. И если кто-то захочет лишить меня доброго посмертия, того я утащу в безлюдные земли за собой.

Одна женщина всхлипнула. Красная полоса наискось, черный подбородок.

— Ты, — старуха ткнула в нее пальцем. — Говори!

— Мы… мы не хотели сломать союз. Тот жженый остался жив.

— Зачем?

— Это безлицые разрушили союз. Они убили малаха. На нас не падет проклятье! — выкрикнула женщина.

Большуха подошла к ней и ударила наотмашь. Хельт дернулся, но остался на месте.

— Дура. Если я приду в твой род и вспорю твоему ребенку живот, вспомнишь ли ты о мире между нашими родами? — старуха схватила красно-черную за шею и приказала: — Взять их.

Люди большухи тут же скрутили красно-черных. Всех троих, кроме хельта. Хельт легко отшвырнул нападающего и выпалил:

— Это твоя вина! Твоя и других старух! Это вы отдали силу безлицему! Как малахи могут стать сильнее, если вы им мешаете?

— Серолицые думали так же. И где они сейчас? Сколько воинов погибло из-за них?

— Малахи стали так слабы, что не могут сами убить одну тварь.

Большуха отбросила малаху и подошла к хельту едва ли не вплотную. Выглядели они забавно: невысокая сморщенная старуха и рослый крепкий мужик, вот только силой от них веяло почти равной.

— Мужчины как дети! Думают только о себе, обижаются, плачут, задираются. Первыми бегут к опасности, не разглядев ее толком, и первыми бегут от нее, когда рассмотрят. У мужчин нет ни терпения, ни ума, ни памяти. Думаешь, никогда прежде у малахов не было воинов, шагнувших за третьи небеса?

Я так привык к шепоту жреца, что казалось, будто я сам понимаю речи малахов. И только третьи небеса напомнили о Гачае. Третьи небеса — сторхельты. У малахов были сторхельты?

— И знаешь, что они сделали? Пошли захватывать чужие земли, стирали лица в чужих родах, а потом начали смотреть на земли безлицых. Зачем малахам пустые равнины? Зачем болота? Зачем неудобные торчащие дома? Хвала Праматери, она позволила безлицым убить зарвавшихся малахов. И именно большухи смогли вернуть всё к былому.

Хельт скрежетал зубами от злости, сжимал кулаки, но не нападал. Видимо, большуху он тронуть все же не мог.

— Но ты ведь не из-за союза это сделал. Тебе плевать на союз. Ты, как любой глупый мужчина, думаешь только о силе, о большой силе. Если бы ты убил безлицего с обугленной кожей, то сам бы стал безлицым, а силу бы не получил. Так кого ты хотел убить?

— А-а-а! Да вот его! — закричал хельт и указал на Альрика. — Он же главный среди безлицых! Он должен был наказать убийцу своего человека! Он должен был его убить! И тогда сила Праматери захлестнула бы его! Он бы стал тварью, а тварь надо убить. За его смерть я получил бы нужную силу, правильную. И мой род стал бы сильнее всех!

И тут старуха рассмеялась. Хельт ошеломленно посмотрел на нее, как и мы все. Чего же тут смешного?

— Ты глуп, как все мужчины! Ты не знал, что к нам пришли люди из двух разных родов. Белоголовый правит родом северных людей, а вон тот, со шрамом и половиной зубов, — родом южных. Ты изувечил человека не из того рода!

И снова расхохоталась.

А вот мне смешно не было. Если бы этот хельт хоть немного слушал разговоры большух и жреца, то на том дубу мог висеть я. Или Плосконосый. Или Булочка. Или Простодушный. Смог бы тогда Альрик остаться таким же спокойным? Смог бы не убивать желтолицего?

Хотя желтолицый был всего лишь хускарлом. Альрик превратился бы в измененного только в том случае, если он на грани десятой и одиннадцатой рун.

Я взглянул на хёвдинга. Он тоже не смеялся.

Глава 8

Виновные в пытках Жареного найдены, причины вызнаны. Как по мне, пора было приступать к наказанию, и самое правильное наказание — смерть от руки Жареного. Оно сразу у кого надо здоровье поправит, а у кого надо — заберет.

Но большухи, сколь бы они себя мудрыми и сильными не считали, все же были обычными бабами. А бабы что любят? Поболтать! Посему они объявили судилище. Солнечный жрец был в полном восторге. Я слышал, как он говорил Альрику, что нет ничего лучше суда для познания ума и обычаев народа, а тут Гачай сможет посмотреть своими глазами, а не в пересказе других. Хёвдинг с ним тут же согласился и попросил помочь с пересказом речей малахов.

Я обреченно вздохнул.

И стоило убегать из Сторбаша от вечных наставлений отца, чтобы снова вляпаться во что-то подобное за морем? После того, как я получил благодать, он таскал меня за собой. Мол, вон посмотри, вот тут двор уважаемого Трюггве, в его семье столько человек, у него столько земли, столько скота, столько рабов, столько рунных. Сколько в год он должен отдать тебе пива, мяса, воинов? А если неурожай? А если падеж скота? Если ты собираешься с дружиной в плавание на десять дней, сколько нужно припасов? А какие возьмешь? А сколько стрел? А…

Прежде-то я думал, что всю эту возню на себя возьмет Даг. А Даг меня предал… А потом я, хвала Фомриру, попал в хирд Альрика. И что теперь?

— А теперь ты, Кай Эрлингссон, будешь ходить за мной по пятам, — сказал хёвдинг. — И на сей раз не ради того, чтобы за тобою следить. На сей раз у тебя важная задача — не дать мне убить кого-либо.

Я хохотнул.

— Так ты ж не Тулле! У тебя приступов не бывает. Не хочешь — не убивай!

— А если на меня кто кинется? — спокойно пояснил Альрик. — Малах какой или тварь из лесу? Может, я и успею уклониться, но дальше уже ты должен взять его на себя. Понял?

— Так что, тебе и впрямь немного до следующей руны?

— Вот столько, — и Альрик свел указательный и большой пальцы, оставив между ними место как для ореха. — Одно-двухрунный, может, и пройдет, а вот пятирунный…

И тут меня осенила вот прям очень умная мысль.

— Так ведь это! Ты ж Беззащитный. Надень доспех и не снимай, пока сердце не сышешь.

Альрик закатил глаза:

— И как я без тебя жил-то? Конечно, я подумал насчет доспеха, причем еще до убийства измененного. Вот только мой доспех остался там же, где и твой. Как вернемся к бриттам, я постараюсь что-нибудь придумать. Если уж совсем ничего не сыщу, так хоть из шкуры толстую куртку сошью с парой железных пластин. Но проверять, сработает условие или нет, как-то нет желания. Так что ты ходишь рядом со мной.

Так что я стоял за плечом Альрика и слушал восторженные речи Гачая.

— Обычно малахи все дела решают внутри рода, — объяснял жрец. — Большуха каждого рода сама решает, как наказать своего человека. Но если проступок затрагивает два рода, например, парень снасильничал девку из другого рода или убил кого, тогда суд вершат большухи из трех родов.

— Понятно. Если будет две большухи, то каждая будет говорить за своего человека: одна против другой.

— Это выглядит справедливым лишь на первый взгляд. На самом деле между родами все время происходят то войны, то замирения. Женщины одного рода, например, предпочитают парней из второго рода, а из третьего не берут. У родов могут быть крепкие связи между собой или крепкая вражда, потому что кто-то когда-то кого-то обидел.

— Как и у нас, — кивнул Альрик.

— Поэтому зачастую третья большуха — не совсем равнодушна. Она может быть из рода, как-то связанного с одним из участников, а значит, примет решение не по справедливости, а по выгоде. Другая большуха может предложить ей какие-то полезные вещи или просто пообещать в следующий раз решить дело в ее пользу.

Интересно, жрец хоть на мгновение закрывал рот, пока был у малахов? Иначе как он все это вызнал за такое время? Или Эйлид после любовных утех понарассказывала?

У Альрика возник тот же вопрос.

— И когда ж ты успел выпросить обо всем об этом?

Жрец печально улыбнулся:

— Это не расспросы, а знание человеческой души. В этом мире так мало справедливости и честности! Я думал отыскать ее в иных землях, где люди просты и открыты. Думал, если нет судей и толстых алькудум с зарисованными речами и рассуждениями, то люди будут решать по сердцу, а не кошелю.

— Пока не нашел? — рассмеялся Альрик. — А что такое алькудум?

Жрец вынул из сумы уже виденные отрывки ткани с начертанными узорами.

— Здесь записаны слова, те знания, что я получил у малахов. Когда таких кусков наберется много, то их сшивают между собой и получается кидэбу, а много кидебу — алькудум.

Альрик глянул и сказал:

— Книга? Книга со знаниями. Слышал я о таком. Так что? Полузубый будет заместо большухи?

— Не знаю, — пожал плечами жрец. — Возможно, малахи и сами не знают. Вряд ли раньше они сталкивались с чужаками… Точнее, сталкиваться-то сталкивались, но прежде убийство чужаков малахи считали доблестью, а чтобы судить за такое — впервые.

Тем временем малахи всё суетились. Часть их отправились в лес и потащили туда шкуры, другие ходили и горячо о чем-то спорили. Большуха Ягоднолицых, в чьем поселении мы сейчас находились, крутилась вокруг Сине-белой. По раскрашенному лицу было не понять, но мне казалось, что Ягоднолицая вроде как считает себя виноватой, наверное, из-за того, что это на ее землях такое свершилось. Синелицая большуха держалась своих людей. Зато Сине-белая распоряжалась всеми и вся, как будто тут ее род.

Под вечер Ягоднолицые нас накормили, и лишь почти на самом закате мы всем скопом пошли в лес. Там возле великолепного ясеня соорудили площадку: место для трех большух, место для нас, для всех воинов, и даже Жареного приволокли на растянутой шкуре, а возле него двое бриттов. Виновных поставили на колени перед большухами, и началось судилище. Вокруг развели несколько небольших костерков, так чтоб можно было всё разглядеть, но не прям, как днем. Жрец пояснил, что это связано с поклонением бездне, которая и мрак, и холод, и ужас.

Большуха Сине-белых говорила много и нудно, а рядом с Альриком много и нудно говорил жрец. И про союз между народами, и про клятву, и про угрозы ее невыполнения. Потом говорили о преступлении. В общем, как я понял, малахи решили, что три большухи тут есть, так незачем звать кого-то еще, в том числе и большуху Красно-черных, то бишь главную из рода хельта.

— А умно, — вдруг сказал Полузубый. — Эта старуха решила не силой, а хитростью всех малахов под себя подмять.

Альрик криво усмехнулся.

— Тоже о том подумал? Теперь вот не знаю, сам ли я решил тварь убивать или подсказал кто.

И жрец покачал головой.

— Вот и я о том. Нигде нет чести и справедливости, кроме как у бога-Солнце.

Я нахмурился. Что они несут? А ведь я слушал те же речи и видел то же самое, что и они! Так что же я пропустил?

— Не туда смотришь, — пояснил хёвдинг. — Ты не речи их слушай, а подумай, что ты видишь!

— Ну, три старухи. Хельт тот поганый. Жареный вот жаром пышет…

— Нет. Не по чуть-чуть, а сразу всё увидь. Что тут творится?

— Ну, суд.

— А кто имеет право судить?

Почудилось, что вот еще немного, и я пойму, о чем говорит Альрик. Вот еще немного…

— В Сторбаше отец мой судит, лендерман. В других краях ярлы всякие, в Растранде и Сторборге — конунги.

— Самые главные. И всяк хочет с ними дружить, чтобы решение в его пользу было, всяк им подарки несет.

— Так она…

— Тихо! — заткнул нас Полузубый.

Сине-белая большуха перечисляла преступления Красно-черных, и чего там только не было: нарушение клятвы, похищение, пытки, обвинение невиновного, лишение его доброго посмертия, разжигание войны между родами…

— Уважаемая, ты забыла кое-что, — вдруг влез Альрик.

Жрец многословно перевел его слова на малахский.

Старуха нахмурилась, и показалось, будто ее лицо трескается на кусочки и вот-вот рассыплется.

— О чем ты говоришь? — вежливо пересказал жрец ее явно более грубый вопрос.

— Жареный говорил о желтом человеке. Его резал человек с желтым лицом. Но ты сама сказала, что человек, которого мы увидели бегущим, ничего не делал. Он был связан и насильно измазан другой краской. Значит, кто-то из Красно-черных сам перекрасил свое лицо, а это недопустимо!

По мере того, как жрец говорил, лица всех малахов покрывались трещинами. А хельт, который стоял на коленях спокойно и без малейшего чувства вины, вдруг заерзал и даже пару раз привставал, но его тут же вбивали обратно в землю.

Большухи задумались, а жрец быстро шепнул Альрику:

— Знаешь, что их рода называются не по цвету краски? Род с сине-белыми лицами — род ясеня. Они себя называют чем-то вроде крылатых из-за семян.

Я хмыкнул. Ну да, у ясеня семена будто два крыла соединили вместе, а птицу добавить промеж них забыли.

— Да плевать, — ответил хёвдинг.

— Вот. Она добавила и это преступление.

— Тогда скажи ей вот еще что. Откуда у хельта взялась желтая краска? Она ж сама говорила, что здесь такой нет. Неужто он носил ее с собой, чтобы кого-то зарезать и обвинить северных?

Сине-белая ответить не успела. Хельт вдруг вскочил на ноги и закричал на весь лес.

— Ты угадал, — еле слышно сказал жрец. — Хельт говорит, что он на самом деле хотел убить тебя, но все не решался. Боялся клятвы, боялся наказания. Но когда мы ночевали в роду Сине-белых, в том доме, где его поселили, он нашел разные краски. Хватило бы для всех родов, включая северные. Вот тогда-то он и придумал свой план, взял немного желтого порошка, смешал с белой глиной и изменил цвет своего лица.

Большуха крикнула, и хельту в лицо впечатался обух топора, сминая челюсть. И после этого сине-белая продолжила суд.

— Она говорит, что поступки хельта ужасны. Поэтому он умрет безлицым и от руки раненого безлицего. Если его жизни не хватит для руны, тогда будут умирать люди из его рода до тех пор, пока безлицый не излечится. Оставшиеся в живых с чистыми лицами пойдут в свой род и расскажут о своей вине. Пусть их судьбу решит большуха Красно-черных.

Полузубый аж ногой притопнул от радости.

— Да пусть они хоть все друг друга перережут! Зато Жареный выживет.

— Тогда я скажу ей, что вы довольны решением и что малахи клятву не нарушили.

— Говори что хочешь.

Старуха выслушала речь жреца, кивая на каждое слово. Потом хельта отмыли начисто. Под слоем краски оказался обычный мужик, ничем не отличавшийся от тех же бриттов. Хельта подвели к Жареному, который валялся в беспамятстве, снова опустили на колени. Полузубый вложил Жареному нож в руку, сам сжал его пальцы на рукояти и помог нанести удар в горло. Несмотря на брызнувшую кровь и посвисты воздуха из дырки, хельт помирать не собирался. Пришлось полоснуть еще два раза, прежде чем он свалился и истек кровью.

А вот остальным воинам из рода Красно-черных повезло больше. Смерти хельта хватило, и от Жареного полыхнуло жаром. Я не знал, как и что происходило у него внутри, зато прекрасно видел, как срезанная с лица кожа нарастает прямо на глазах и вместо уродливого бугристого ожога появился гладкий молочно-белый покров.

Бритт захрипел, заметался и открыл глаза. Взгляд у него был ошалелый. Он стащил с себя одеяло, разорвал тряпки, которыми был обмотан, и уставился на живот. На крепкий здоровый живот, поперек которого пролегла тонкая едва различимая полоса.

— Ну всё, не быть тебе Жареным, — расхохотался Полузубый и ударил его по плечу. — Отныне ты Снежок.

— Чего это? — прохрипел бывший Жареный. Он всё ещё до конца не понял, что случилось.

— Говорю, корочка жареная с тебя слезла, а на ее месте теперь белым-бело, точно снегом припорошило.

Снежок схватился за лицо, провел по месту шрама и не верил своим же рукам.

А я теперь точно знал, что есть способ избавиться от двух бриттских сук, устроившихся у меня на спине. Нужно лишь содрать оттуда кожу и быстренько получить руну. Конечно, я об этом и прежде догадывался, сам видел, как зарастают следы пытки на Тулле, но то были свежие раны. Станут ли заживать старые, если их немного побеспокоить, — вот в чем был вопрос.

Пока бритты возились с Жареным-Снежком, малахи отмыли морды остальных Красно-черных, и я понял, зачем они малевали лица. В краске малахи выглядели жутковато, можно было и за тварь принять в темноте, но стоило плеснуть воды, как они превратились в крестьян, усталых, недоедавших в детстве. И женщины будто бы состарились и пострашнели.

Сине-белая большуха никого не отправила приглядеть за ними, сказала, что они сами должны поведать обо всем своей большухе, но Альрик решил, что соглядатаи все же отправились, только тайные. И вот так, уже в ночь красно-черные двинулись в позорный путь, а мы — на боковую.

В эту ночь вернулись кошмары. Почему сейчас? Почему пропадали?

Снова и снова я видел одно ито же видение на разный лад. Как мы с Альриком возвращаемся к бриттам, на нас нападает драугр, хёвдинг его убивает, получает руну и меняется на глазах: с него оплывает кожа, и через тонкую пелену выступают его мышцы, бьется за ребрами сердце и подрагивают кишки. Как мы с Альриком плывем на Волчаре, с нами Рыбак, на Рыбака ловится здоровенная рыбина, бьется на корабле, мечется, хёвдинг отрубает ей голову и вырастает в великана, сильно похожего на сакравора. Как мы с Альриком… Десятки разных снов об Альрике Измененном.

А потом пришел Тулле. Также в темноте. Также невидим.

— Ты не пришел, — шипел он. — Опоздал… Ничего уже не изменить.

Я вытянул руку во тьму, чтобы дотронуться до него, но ничего не нащупал.

— Чего изменить? Куда не пришел? Скажи толком!

— Увидишь…

Я открыл глаза и увидел Плосконосого, который уже занес ногу для приветственного пинка.

— Не трудись, — бросил я и поднялся на ноги.

Что же творилось с Тулле? Что с ним делал фоморов, точнее, мамиров жрец? Я уже давно рвался его отыскать, еще до зимы, но всё время было не с руки. Теперь-то уж меня ничто не остановит! Вот найдем твариное сердце для Альрика, и тогда...

Когда же мы уйдем из малахских земель? Даже обрыдлая деревня бриттов, где со мной разговаривал один человек да еще половинка в виде Живодера, сейчас казалась домом родным. Ведь там ульверы!

Полузубый прямо сказал сине-белой большухе, что больше провожатые нам не надобны, хватит и Синелицых. Тем ссориться с соседями не захочется, особенно когда у них появился десятирунный воин. Старуха покивала и сказала, что сделает нам подарок, но не сейчас, а потом. Полузубый махнул рукой, мол, говори-говори, старая.

А я так до конца и не уразумел, что выдумали насчет нее наши хёвдинги, и Альрик не захотел объяснять. Только и понял, что старуха нарочно подсунула хельту разноцветные порошки и глины. И суд она устроила тоже нарочно, вроде как через него она станет над всеми родами разом. Но откуда ж большуха знала, что хельт нападет? А ведь Альрик сказал что-то такое… Сам он решил убить измененного? А ведь сначала малахи требовали право последнего удара для себя, хотели отдать буролицему хельту. Тогда зачем отправили его в первый бой? И когда малах чуть не отрубил твари голову, именно сине-белая закричала: «Сас!». Стой. А сколько можно было стоять?

Да ведь, по правде, не сказать, что малахи не справились бы с измененным сами. Да, может, тварь и вырезала пару родов, но там людей было мало, не собрали они еще войско. И если измененный стал измененным еще летом, чего малахи так тянули? Ждали холода? Да и план убийства был вполне очевидным. Я бы тоже догадался, только не сразу. Можно было бы еще яму выкопать и заманить тварь туда. Хотя она такая здоровая, что замучаешься рыть, и земля там, в горах, сплошной камень. Да и самый завалящий норд на семнадцатой руне сумеет залезть на любую скалу или вылезти из любой дыры, будь то хоть сама бездна. Да, придавить скалой понадежнее будет.

В общем, мыслей было много, и все они мне не нравились.

Мне не нравились южные земли. Не нравились южные норды, бритты и малахи. Не нравилась их тухлая зима и постоянные чахлые дождики. И конунг тут дерьмовый.

На севере было проще. Вот ты. Вот враг. Деритесь!

Я хотел на север. В море. В холода. К изогнутым фьордам.

Но мы перли по бесконечным лесам Бриттланда, который никак не мог решить, зима у него или нет. Какие-то деревья сбросили листву, какие-то остались зелеными. Трава вроде пожухла, зато густые шапки мха не потускнели. У нас нынче сугробы размером с дома, а тут сморчки повысовывали сморщенные шляпки. Я потянулся за одним грибом, так малаха подскочила ко мне, ударила по руке и сердито выбранила.

— Чего? Гриб же. И не поганка. Сморчки мама готовила.

Полузубый, проходя мимо, бросил:

— Это другой гриб. Помрешь ведь.

В малахские селения мы нынче не заглядывали и на другой день уже дошли до Синелицых, а там…

А там нас ждал подарок сине-белой большухи.

Глава 9

Мда, подарочек…

Пять баб не первой свежести с разноцветными лицами. У самой слабой — вторая руна, у самой сильной — пятая. И как они согласились только? Как я понял, у малахов нет рабов, а уж женщины так и вовсе главнее мужчин. Если они только не…

— Пустыхи, поди, — сказал Полузубый.

— Наверное, — пожал плечами Альрик.

Они крепко сдружились за этот поход. Видать, общая битва и впрямь сближает.

— Так и зачем они мне? Баб и так хватает, а эти еще и неродящие. Может, себе возьмешь?

— Куда? По лесам бегать? Мы и так приметные дальше некуда, а с крашеными бабами нас и в лесу и в болотах отыщут.

— Подарочек… Слышь, Безумец, разузнай, зачем их приперли?

Жрец-то остался там, с сине-белой большухой. Единственный, кто знал малахский хоть немного, был я. А я сейчас больше всего хотел увидеть Эйлид. Расстроится она, когда увидит, что жрец не пришел? Или уже забыла о нем?

— Кай!

Я подошел к большухе и наполовину жестами, наполовину словами порасспрашивал ее. Судя по всему, пустых нам подарили, чтобы те выучили бриттский язык, а бритты от них — малахский. Иначе, мол, как нам дружить, если даже поговорить не можем. Тут были пустыхи из пяти крупнейших родов, одна даже из Сине-белых, и нам нужно проследить, чтобы они случайно не померли, а то малахи расстроятся.

— А заодно малахи узнают, как мы слабы, и задумаются, а стоит ли с нами вообще связываться, — буркнул Полузубый.

— Кажется, мы для них уже сделали всё, что нужно. Не удивлюсь, если одна из них на днях помрет, — согласился Альрик.

Я не надеялся, что эти женщины под краской хотя бы миловидны, сам видел недавно, как малахи выглядят, если их отмыть. Хотя вот Эйлид была хороша.

Впрочем, она и сейчас выглядела отлично. Я увидел, как она вышла из одной землянки. Такая же великолепная грива волос, гордо задранный нос, грудь вроде бы стала еще больше, а плечи шире. Она оглядела нас, подошла к Полузубому и сказала ему что-то. Тот развел руками и махнул мне, мол, подойди.

— Она чего-то хочет. Поговори с ней.

А сам пошел рассматривать пустых.

Клянусь бородой Скирира, я знал, что не нравлюсь ей, что она бегала к жрецу и даже схлопотала от него в глаз, знал, что безразличен ей, но горло мгновенно пересохло, и я едва смог выдавить.

— Эйлид…

Конечно, она заговорила о Гачае.

— Он остался там. Он там. — и показал на север.

— Придет он сюда?

— Не знаю.

И она сказала, что забрюхатела от Гачая, но ребенка он не получит, потому что это ребенок рода. Впрочем, Гачай может войти в род, если захочет. Он сильный мужчина, такие роду нужны.

И все чувства к ней вдруг как отрезало. Словно и не было никогда.

Какая ж она Дагна? Да в Эйлид от достоинства Дагны, от ее силы и уверенности в себе ни крохи нет. Разве Дагна стала бы терпеть побои? Она бы оторвала Гачаю руки вместе с мужскими органами! Разве Дагна бы ходила к жрецу день за днем в надежде соблазнить его? Нет, она прямо бы сказала ему, чего хочет. А уж заманивать в свой род ребенком…

И чего я на Эйлид так повелся? Дура размалеванная. Надо было взять ее, пока была у бриттов. Браков у малахов нет, так что ничего худого бы с ней не случилось. А коли б понесла, так малахи еще и рады остались. Так что я сам дурак.

Развернулся и молча ушел. Выкинул эту девку из головы напрочь.

Полузубый и Альрик тоже не хотели оставаться здесь больше необходимого, так что мы распрощались с малахами, взяли пятерых дареных баб и отправились в поселение бриттов.

Пустыхи шли бодро и сноровисто, как опытные воины. Впрочем, у малахов же бабы охотятся и воюют наравне с мужчинами. Вот и у этих на поясах ножи, у одной охотничье короткое копье, у другой лук со стрелами, у трех — потрепанные топоры, явно топорища меняли не раз, а железо берегли, как могли.

А вот норов у каждой был свой. Копейщица с серо-красным лицом в первый же день надоела всем. Она так хотела быть полезной, что вечно лезла под руку, встревала в разговоры, не понимая ни слова. Вечером стащила мою рубаху, чтобы постирать, но это была единственная верхняя рубаха, и она не просохла до утра. Пришлось идти в сырой.

Три другие пустыхи шли молча, поглядывали на нас с испугом. Снежок подшутил над одной: дождался, пока она отойдет в кусты, и рявкнул сзади так, что она завизжала и подпрыгнула. Вот мы смеялись!

Уже потом я узнал, что им тяжело приходилось среди малахов, так как они вообще ни разу не рожали. Одно дело, если дети не доживали до первой руны, такое случалось постоянно, и совсем другое — полное бесплодие.

По молодости такую девушку спрашивают, когда же она понесет, предлагают мужчин, от которых рождаются крепкие здоровые детишки. Она ходит к знахаркам в союзные рода, пьет разные отвары, выполняет сложные и неприятные ритуалы, чтобы забеременеть. С годами отношение к ней меняется. Те мужчины, которыми пренебрегали другие малашки, берут бесплодных ради утех, и их никто не наказывает: урона роду нет. Бесплодным дают самую грязную и тяжелую работу, отправляют в гиблые места на охоту, им даже детей не доверяют растить, ибо бесплодие считается проклятьем.

Быть бесплодной у малахов всё равно что быть рабыней, только рабыней в своей же семье, где тобой помыкают и сестры, и мать, и даже дети.

Пятая пустыха, Уна из рода Сине-белых, была иной. Для начала она выглядела не так старо, как остальные, хоть уже и приблизилась к третьему десятку. Несмотря на позорное прозвание, Уна не стыдилась быть собой, вела себя с достоинством, а еще говорила неторопливо и величаво, слегка нараспев. Потому в разговоре с ней я лучше понимал те немногие малахские слова, которые знал.

И так как я единственный, кто хоть немного говорил на малахском, Уна по пути к бриттам шла рядом со мной. Быстро схватывала нордские слова, учила меня своим. Кое-как я сумел разобрать ее историю. Уна рожала четырежды, но каждый раз дети появлялись на свет мертвыми.

— Это потому что я жадная, — говорила она с улыбкой. — Женщина должна отдавать свои соки детям, а мое тело не хотело отдавать. Видишь, какая я красивая? А если бы отдавала, дети были бы живы, а я стала бы старой.

Она и впрямь выглядела хорошо для своих лет: краски лежали на ее лице ровно, не забиваясь в сотни мелких морщинок, как у других пустых, грудь торчала и зубы были все целы.

— Я не хотела приводить в этот мир мертвых детей и выпила отвар.

Уна сказала, что это была за трава, но я не запомнил. После яда ее тело перестало кровоточить, и больше она не беременела. Я не совсем понял насчет крови, ведь если кровь не идет — это хорошо, но по ее словам, выходило, что плохо. Наверное, из-за плохого знания малахского я что-то спутал.

Наверное, я мог бы ее пожалеть, но она так спокойно о том говорила. Ее поступок вызывал восхищение, а не жалость — уж слишком Уна казалась довольной своей жизнью.

В поселок бриттов мы вошли гордо. А что? У нас были трофеи — пять женщин. Полузубый заключил союз, как и хотел, а ульверы получили хёвдинга почти что хельта. Ребята так обрадовались за Альрика, что даже угроза получить измененного их не напугала.

— Да что мы, тварь что ли не найдем? — восклицал обычно немногословный Вепрь. Он сиял, как начищенный шлем.

— Кажись, Тулле был прав, — сказал Энок. — Кай приносит нам и все беды, и все удачи. Вот не удрал бы ты, разве Альрик поднялся бы так высоко?

Хотя именно сейчас я был ни при чём. Ульвид бы и так послал сюда ульверов.

— Кай, глянь, что я сделал! — позвал Леофсун. — Не сам я, а Живодер.

И показал плечо, на котором еще горел красным свежий шрам из переплетенных полосок кожи.

— Ну и зачем?

— Эгиль сказал, что я не смогу выдержать такой боли, как ты. А я сказал, что смогу. Ни разу не застонал!

— Ну и дурак. Орал бы себе, сколько влезет. А лучше бы оторвал Живодеру руки!

Пир по случаю возвращения устраивать не стали: зима подходила к концу, а вместе с ней и припасы. Звери в лесу ходили тощие, да и браги почти не осталось, а без браги — какой пир?

Мы решили остаться здесь на седьмицу, пока бритты порыщут по лесам в поисках подходящей твари для Альрика. В крайнем случае, мы уйдем южнее, где с тварями получше, ведь именно там ульверы получили новые руны.

Сам хёвдинг из поселка не уходил, зато заменил заплечного на Вепря. Да Вепрь за плечом Альрика и смотрелся получше, чем я. Привычнее.

Приведенные малахи понемногу обживались. Болтушка запомнила пару десятков слов на бриттском и умудрялась говорить с местными женщинами на любые темы, используя только их. Тихони почти сразу взяли на себя заботу о детях. Старшие мальчишки восхищались их красками и быстро перемазались, кто чем смог. Один бегал чернолицым, в саже, другой стащил муку у матери. Пустыхи и присматривали за ними, и обучали бою, и нянчили младенцев.

И только Уна продолжала общаться с мужчинами. Когда она научилась хоть как-то объясняться на нордском, то ее можно было увидеть и с другими ульверами, и с бриттами. Вот только она не разбирала, где нордский, а где бриттский язык, и смешивала слова в кучу. Ее речь теперь состояла из трех языков, и лучше всех ее понимали я, Полузубый и Леофсун.

Вот что странно: хоть Уна и нравилась мне, я не смотрел на нее, как на женщину для утех. Она была скорее как товарищ, как соратник. Может, потому я так удивился, когда на пятый вечер пребывания у бриттов она взяла за руку Полузубого и отвела за сараи, откуда послышались вполне узнаваемые звуки.

Да что не так с женщинами малахов? Почему они выбирают стариков? И ладно бы Альрика, тут я понял бы: красивый, беловолосый, ни единого шрама, десять рун. Но Полузубый? И рун поменьше, и шрам на пол-лица, и жует он одной стороной рта. Да и зачем ей? Ведь детей она родить не может.

Всю ночь я ворочался без сна, а наутро, едва дождавшись появления Уны, подошел к ней, схватил за плечо и сказал:

— Сегодня вечером пойдешь со мной.

Она рассмеялась:

— Зачем это?

— С Полузубым же пошла. А я всяко лучше Полузубого. Да, рун поменьше, но на тебя сил точно хватит.

Уна и была всего на пятой руне.

— Нет, не пойду, — она вырвалась из хватки. — Молод слишком.

— Так и что плохого? Я же не замуж зову.

— Не люблю молодых, быстрые больно. Как сухая трава: вспыхнет сразу да тут же и затухнет. То ли дело мужчина в летах! Он как сырой пень: медленно разгорается, зато греет долго. Захочешь — не затушишь.

Я вслушивался в ее слова и не понимал. Какая трава? Причем тут пень? Всё вперемешку.

Она глянула на мое озадаченное лицо, снова рассмеялась.

— Думаешь, что женщины только к сильным идут? Да, мы можем лечь с сильным мужчиной, ведь от него родятся сильные дети. Но если женщина хочет не детей, а ласки, то она пойдет не к сильному, а к умелому. Женщина ведь тоже хочет, чтобы ей было хорошо.

Снова непонятные речи. Причем тут мужчина-то? У меня ведь уже немало женщин было. И я заметил, что одни лежат бревном и губы себе грызут, а другие и ужом вертятся, и охают-вздыхают. А ведь я всегда один и тот же был. Значит, дело не во мне. Просто бывают женщины горячие, а бывают холодные, и тут уж ничего не поделаешь. Какой уродилась, так и проживет.

Вон, Аднфридюр не повезло, ледышка и есть. А вот девка с бездной в глазу, хоть и уродлива, зато под одеялом ух как ловка была.

А Уна продолжала:

— Если к женщине с лаской, так она вдесятеро отблагодарит, сама ночью придет, зацелует, заласкает. Вот в нашем роду чаще бегали к хромому карлу. Да, слаб, да, хром, зато обнимал жарче других.

Тогда я рассказал ей про жену. Сказал, что не бил ее, не обижал, даже похвалил после, но Андфридюр что-то ласкою не рассыпалась.

Сине-белая малаха смеялась так, что аж поперхнулась.

— Сегодня вечером я покажу тебе одно место. Спрячься там и жди, только не высовывайся. Может, и поймешь чего.

С трудом я дождался назначенного срока. Весь день я с нетерпением поглядывал на Уну, ждал, когда же она покажет место и все остальное.

Перед самым закатом Уна потянула меня за рукав и указала на крышу невысокого сарая.

— Вот сюда залезь и сиди, только тихо.

И собралась уходить.

— Ты куда?

— Сиди, жди. Скоро сам все поймешь.

Ждать пришлось недолго. Совсем скоро послышались шаги и голоса, женский и мужской. Парочка остановилась прямо за сараем. Уна и Полузубый? Эта женщина издевается надо мной?

Уна разостлала одеяло, скинула с себя одежду до последней тряпки. Полузубый, этот уродливый угрюмый старик, аж помолодел, улыбался во весь щербатый рот. Штаны на нем спереди уже трещали. И он снял плащ, рубахи, развернул обмотки, скинул и штаны. Оказалось, шрамы у него не только на морде, на теле также немало отметин. Вон взбугренная полоса, словно тупым копьем вскользь зацепило, вот белая линия — нож или меч.

Несмотря на его видимое желание, Полузубый не набросился на Уну сразу, а принялся гладить ее тело, сжимать и даже местами облизывать. А она раскраснелась, захихикала, как девчонка, и наслаждалась его ласками так, как ни одна моя женщина. Дошло у них дело до главного, но и там всё было непросто. И так они поворачивались, и эдак, закручивались и сплетались, что не сразу разобрать, где чья рука или нога.

Я трижды слил семя в дерн на крыше сарая, прежде чем они закончили, дождался, когда уйдут, и лишь потом вернулся в дом, который теперь делил с Плосконосым, Булочкой и Простодушным, полный тяжелых дум.

Хотел было спросить, как они делят одеяло с женщинами, но передумал. Вдруг я один такой идиот? Вдруг все давно знают, как надо? Ульверы и так часто припоминают ту бездноглазую, а еще говорят, что я самый молодой и при этом единственный женатый из всех. Если узнают, что я неправильно спал с женщинами, то высмеют меня так, хоть на улицу не показывайся.

Потому когда Уна на другой день подошла и спросила, понял я что-нибудь или нет, я ответил, что ничего нового не увидел, кроме шрамов на заднице Полузубого, и что она зря выбрала уродливого старика. Любой ульвер может лучше, дольше и сильнее!

Уна рассмеялась и похлопала меня по плечу.


В этот день в очередной раз вернулись из лесу бриттские охотники. И снова с пустыми руками. Тварей тут что-то видно не было.

— Вот только драугры, — пересказывал их слова Полузубый на общем сборище. — Снова драугров видели. Двоих или троих. Может, они и распугали тварей?

Мы собрались в доме Полузубого, лавок на всех не хватило, так что большинство осталось на ногах. Очаг не горел, от нашего дыхания в доме и так дышать было нечем. Надо было решить, оставаться тут или идти на юг, где ульверы жили прежде.

— А что, часто они тут ходят? Мы в болоте с одним таким столкнулись, только огнем и смогли остановить, — поинтересовался Альрик.

— Нечасто. Я бы сказал, вообще не ходят. Раньше я о них только в старых песнях и слышал.

— Сами они просто так не поднимутся, — заметил Вепрь.

— Я слышал, что драуграми становятся те, кого не похоронили по правилам, — сказал Энок.

— Если б так и было, то они встречались бы чаще. Мало ли как случается. Кого зверь задерет, кто с обрыва сорвется, кто утонет, — возразил Вепрь.

— Но если похоронить, как надо, так мертвец ни за что не встанет! — не согласился Косой.

— Да, но даже если не похоронить, труп не обязательно станет драугром.

Я вздохнул. Эх, вот бы Снежный Хвит был жив! Он уже рассказал или спел бы историю о драуграх.

А спор Энока и Вепря становился всё яростнее и громче.

— Ритуал? — кричал Энок. — Да, были случаи, когда мертвеца нарочно поднимали, чтобы он защищал спрятанное добро. Но ведь и без ритуала встают!

— Это они почему встают? Чтобы отомстить убийце или обидчику!

— А если бы их похоронили правильно, так не встали бы даже после ритуала или ради мести!

Альрик слушал их, слушал, а потом спросил у Полузубого:

— Как выглядели те драугры?

— Да как обычно. Мертвые такие, морды порченые. Некоторые медленные, некоторые побыстрее. Пару раз кидались на нас, но чаще будто и не замечали.

Беззащитный потер лицо.

— А доспехи, оружие? Больше на бриттскую сбрую похоже или на нордскую?

— Вон ты к чему клонишь. Так ведь сложно понять. Мы ж давно с нордами торговлю вели, а потом долго сражались. Брали друг от друга и шлемы, и кольчуги, и мечи. У мечей часто меняли навершия, как удобнее.

— Ладно. Значит, тварей, кроме драугров, тут нет. Тогда мы вернемся на другой берег Ум. Уж там точно отыщем несколько тварей, — решил Альрик.

— Выбрал какую-то?

— Хочу взять щупальцастого волка. Он быстрый, ловкий, как раз по мне.

— А управишься своим хирдом? Не седьмую же руну будете ловить.

Альрик усмехнулся.

— Я бы не отказался от твоей помощи и помощи твоих ребят, так ведь…

Полузубый стукнул по столу и сказал:

— Значит, решено! Выберу троих половчее и сходим поохотимся. Заодно поглядим на бриттов с той стороны Ум. Помнится, Фарлей говорил, что хочет перетащить их к нам. Почему бы и не сейчас?

Глава 10

Густая пелена тумана заволокла лес.

Мы брели почти наугад, вслепую. Я видел только широкую спину Аднтрудюра и еле различимые темные силуэты деревьев. Фигуры поменьше просто расплывались и таяли в этом тумане. То и дело я оглядывался на Сварта убедиться, что он не потерялся и не отстал.

По словам Полузубого от его поселения до реки Ум день пути, если идти напрямик, но тогда мы бы уперлись либо в Сторборг, либо в болото. Один-два человека еще бы смогли проскочить незаметно, но не два десятка воинов, из которых большинство карлы. Потому бритт решил обойти болото с восточной стороны, и путь займет дня три.

На второе же утро поднялся густой туман. Мы прождали полдня, но он не рассеивался. Альрик решил, что лучше немного пройти за день, чем вообще не двинуться с места. Он хотел поскорее стать хельтом и избавиться от нависшей над ним угрозы. Так что мы пошли дальше почти вслепую, надеясь, что туман вот-вот уйдет.

Фоморов Бриттланд за всю зиму так и не порадовал нас крепким морозом, но вот такая промозглая погода, от которой одежда пропитывалась влагой, бывала часто, и я мерз гораздо сильнее, чем на Северных островах, особенно когда мерзкие ветра пробирались под рубахи и плащи, выстуживая остатки телесного тепла. Впрочем, сейчас я бы порадовался и такому ветерку: он прогнал бы туман.

В густом лесу воздух будто замер, превратившись в тонкую водяную взвесь, и звуки замерли вместе с ним. Под ногами хрустела подмерзшая трава, еле слышно перекликались тетерева и доносился стук дятла, но все равно лес казался вымершим.

Где-то далеко впереди послышался голос. Аднтрудюр остановился.

— Что там? — шепнул я.

— Не знаю. Эгиль встал.

Я оглянулся на Сварта. Тот пожал плечами.

— Эгиль, что там?

— Я не…

И вдруг сквозь пелену прорвался резкий и яркий звук: звон железа. Я выхватил топор и огляделся. Троллев туман заволакивал всё. Если на нас кто-то нападет, то мы поймем это, лишь отхватив первый удар.

— Драугр… — долетел чей-то голос.

Я немного потоптался на месте, но не выдержал и рванул вперед, бросив Аднтрудюру:

— Стой здесь.

Впереди шли бритты с рунами повыше моих, и я не сомневался, что они нарубят драугра на кусочки, просто хотел посмотреть, похож ли этот мертвяк на нашего из болота.

Дважды едва не врезался в деревья, обогнул Леофсуна и остановился.

В туманных лоскутах мелькали темные пятна. Иногда кто-то замедлялся, и можно было угадать очертания руки или топора.

Бритты рубились молча, драугр тоже не подавал голоса. Еще несколько ударов, и воины отступили, только один, с секирой, размахнулся и ударил по лежащему телу. Я подошел ближе. Драугр выглядел мертвым, в смысле, давно уже мертвым: бурая закаменевшая кожа, впалые щеки под свалявшейся бородой, скрюченные пальцы с длинными ногтями. Голова в расползающейся кожаной шапке лежала отдельно. Ее отрубили, чтобы драугр не встал снова. Но запах у него был не мертвяцкий, тухлятиной не воняло, зато пахло болотом. Я сразу вспомнил смрад трясины, ила, гниющей травы и твариной крови.

К нам подошли все ульверы, в том числе и Альрик. Он наклонился, понюхал, дотронулся до странного вида куртки, как будто состоящей из глины и засохшего иля. Потрогал, затем схватил и потряс. Оттуда посыпалась земля, и показалось несколько ржавых колечек — это была кольчуга. Настоящая кольчуга! Видать, при жизни этот мертвяк был богатым.

— Твои люди будут брать трофеи? — спросил хёвдинг у Полузубого.

Тот кратко переговорил с бриттами и покачал головой:

— С драугра что-то снимать нехорошо, иначе придут другие мертвецы.

— Я хочу забрать кольчугу на время, пока не получу сердце.

— Дело твое, но я бы не советовал.

Альрик ногами отбил кольчугу прямо на трупе, чтобы немного вытрясти забившийся грунт, затем стащил с тела и принялся выстукивать ее об дерево. А бритты споро вырыли яму, уложили туда драугра, причем голову положили на ступни. Надо бы еще камнем с рунами сверху придавить, но в лесу с камнями было не очень. Бритты спутали ноги трупа веревкой и положили к нему несколько веток дуба, так как дуб считался чистым деревом, не терпящим зла.

По виду драугра было непонятно, кем он был при жизни: бриттом или нордом.

— Из болота пришел, — сказал я просто, чтобы прервать молчание.

— Да, — кивнул Полузубый.

— Это он на тварей ходил охотиться? Не справился и помер?

— Нет, его проткнули мечом, — сказал Альрик и показал кольчугу. Она выглядела ужасно даже без грязи, ржавчины наросло столько, что, казалось, почисти ее, и колечки будут не толще комариного носа, но даже так на груди была видна узкая недлинная прореха.

Вепрь протянул руку.

— Давай я ее вычищу. Надо только найти ручеек с песочком, и к утру она заблестит.

Альрик еще раз встряхнул кольчугу, посмотрел на нее и отказался.

— Сойдет. Я ее поверх натяну, вот и броня. Можно теперь не торопиться с поиском твари.

И мы пошли дальше, но теперь уже не в тишине, как прежде. Все вспоминали истории и песни про драугров, рассказы родственников и знакомых. Удивительно, что почти у каждого отыскался знакомый, который, может, и не сам видел драугра, зато знает человека, который точно видел. Я же, вот как назло, ничего такого припомнить не мог. Хотя сторбашевский жрец Эмануэль рассказывал что-то о мертвяках. Как же там было?

«Каждое действие в этом мире имеет причину или смысл. Причина — это движение от чего-то, а смысл — движение к чему-то. Например, ты увидел, как заяц бежит от волка. Заяц бежит от волка, волк — причина его бега. А волк бежит за зайцем, заяц — смысл его бега.»

Жрец тогда пришел в наш дом и долго говорил с отцом. Отец не хотел отдавать землю под могилы, предлагал всех мертвецов сжигать, причем не отдавать мертвым хорошие вещи и оружие, мол, оно им не понадобится. А Эмануэль не соглашался с ним.

«Издавна люди хоронили своих родных и близких по правилам, и у этих правил есть причины и есть смысл. Почему мы не выбрасываем тела из дома как обглоданную кость или мусор? Потому что не хотим привлечь тварей запахом мертвечины, потому что неприятно видеть разлагающееся тело родственника, потому что хотим доброго посмертия для умершего. Зачем мы хороним тела по определенному ритуалу, даем вещи, говорим нужные слова и кладем сверху камень с рунами? Есть ли в этом смысл? Есть. Наш мир все еще молод. Слишком молод. Боги не так давно вышли из моря, не так давно спустились с гор. И в них еще так много твариного, а в нас — животного. В нашем мире еще бурлит жизнь, словно варево в мамировом котле, и этой жизни так много, что порой она находит лазейки, неправильные пути для прорыва. И тогда мертвецы вдруг оживают. У некоторых даже сохраняются мысли, и они пытаются вернуться домой или отомстить обидчикам. И чтобы мертвые оставались мертвыми, нужно соблюдать правила, закрыть все лазейки для бурлящей жизни.»

Отец тогда ворчал, говорил, что не возражает против камня с рунами, но отдавать добрый меч в руки мертвеца глупо, ведь если он поднимется, то лучше бы у него не было оружия. А Эмануэль продолжал спокойно и без устали убеждать отца, что ритуалы нужно соблюдать.

«Я много странствовал по миру, из чужих земель я привез свое имя и знания. И я видел земли, в которых люди позабыли веру, позабыли старые обычаи. Они жили не по устоям, а по новым законам. Они жили не по правде, нарушали слово, предавали клятвы, бросали друзей, забывали родителей. Часто умерших там хоронили не родственники, а чужие люди. Они бросали тела на телеги, отвозили их за город и бросали в одну яму. Без молитв, без рунных камней, без ритуалов. Они забыли руны, забыли молитвы, да и ритуалы потеряли. Старые жрецы померли, а новые почти ничего не знали.»

Отец усмехнулся и спросил, не заполонили ли те земли мертвецы.

«Как ты и сказал, вскоре те земли переполнились мертвецами, только не теми, о которых ты думаешь. Нет, из могил никто не восстал, ведь на юге земля не промерзает до состояния камня, и снега там бывают реже, потому трупы быстро разлагаются. Да вот живые начали умирать. Неизвестно откуда появился мор, который не щадил ни рунных, ни безрунных. И вскоре улицы стали полны умирающими, которых не успевали вывозить за город, да и некому было. Когда народ перестает уважать мертвых, он вымирает.»

После этого отец сдался, выделил землю и перестал спорить с жрецом.

Я подумал-подумал и подозвал Леофсуна, спросил, как в Бриттланде хоронят мертвых.

Рысь почесал рыжую голову.

— Норды своих обычно сжигают. Надевают новую одежду. Если воин — кладут оружие, любимую собаку или коня, угощения, поливают маслом и сжигают, если женщина — обычно кладут веретено или иголку для вязания, смотря чем славилась покойница. Жреца не всегда зовут, но кто-то из почитателей того же бога, что и умерший, говорит слова о боге и о том, что ждет умершего в загробной жизни.

— Ага, а бритты?

— Не знаю даже. В городе мы выносили на кладбище и закапывали. Одежды-то и угощений лишних нет. Просто закапывали и все. Если умерший ходил в сольхус, то звали солнечного жреца, и тот говорил слова, водил круги и надевал знак солнца на шею умершего. А как в деревнях делают, не знаю. В лесу у нас обряды проводил Манвин, но правильно он делал или сам придумал, никто не подскажет.

— Значит, бритты перестали уважать своих мертвецов… — пробормотал я.

— Неправда! — воскликнул Леофсун. — Я похоронил сестру так, как мог. Я не знал правильных слов и у меня не было нарядов для нее, но сестра похоронена честь по чести. Не наша вина, что мы не можем проводить обряды! Норды относятся к нам, как к собакам, только что свиньям после смерти не бросают. Если кто и перестал уважать мертвецов, так это норды!

Его звонкий голос разлетелся по туманному замершему лесу, как колокольчик.

Подошел Полузубый, покачал головой и тихо сказал:

— Ты бы не орал на весь Бриттланд. Кто знает, сколько тут драугров нынче бродит? Или нордов…

Дальше мы шли молча. К вечеру потянуло сыростью и тиной, мы приближались к тому самому болоту. По задумке Полузубого, мы должны были пройти по его краешку и на следующий день выйти к реке Ум, но этот туман спутал все планы, и теперь нам предстояло заночевать возле болота.

Мой черед караулить выпал на конец ночи, потому, наскоро перекусив и выслушав еще полдюжины баек про драугров, я лег спать.

Сны изменились.

Теперь я точно знал, что сплю, но не мог ничего изменить. Я стоял на небольшом островке, окруженный со всех сторон непроходимой трясиной. Было сумрачно. То ли раннее утро, то ли поздний вечер, небо заволокло серыми тучами, через которые не пробивался ни единый лучик. За спиной раздался шепот:

— Смотри.

Я оглянулся: никого.

— Слушай.

На что смотреть? Что слушать? Вокруг лишь серая хмарь да болотная муть.

Поодаль всплыл и лопнул пузырь. Затем другой, третий. Из трясины показалась голова человека. Нет, не человека. Драугр. На нем был шлем с кольчужной сеткой, закрывающей шею. Железо опутано тиной, в которой извивались пиявки и черви.

И этот драугр был не один. С разных сторон выходили новые мертвецы, со шлемами и без, бородатые и безбородые, с изрубленными лицами и целыми.

— Ты не успел, — снова шепот за спиной. — Скоро увидимся.

Я сумел вырваться из сна прямо перед тем, как первый драугр коснулся меня костлявой рукой. Сел, обливаясь холодным потом. Ну, Тулле, если это снова ты, при встрече я тебе задам… Сам будешь меня потом в кошмарах видеть.

За ночь туман рассеялся, а когда пришел мой черед сторожить, уже и развиднелось. Туч, как во сне, нынче не было, но солнце еще не поднялось, и небо только-только начало бледнеть.

На другой стороне нашей стоянки сидел один из бриттов Полузубого и что-то плел из сухой травы. За его спиной мелькнула тень. Я раскрыл было рот, чтобы поднять тревогу, но тень исчезла. Померещилось?

И тут я почувствовал чье-то присутствие позади меня, что-то вроде рунной силы, но как-то иначе. Оглянулся и замер. Передо мной стоял драугр, не такой, как во сне. Он смотрел на меня мертвыми глазами и мелко подрагивал, будто не мог решить, напасть или нет. Взялся за рукоять меча, убрал руку, снова потянулся к оружию…

Бритт-сторож негромко окликнул меня на бриттском. Я ответил на том же языке:

— Погодь. Он не нападает.

Драугр словно обмяк, отвернулся и побрел в лес, так и не причинив никакого вреда.

Я с силой ударил двумя пальцами себя в бедро, сморщился от боли и потер ушибленное место. Я ведь не сплю? Или Тулле продолжает измываться надо мной?

— Кай.

Подпрыгнув на месте, я выхватил топор и развернулся.

Альрик.

— Это был драугр?

— Ага.

— Почему он тебя не тронул?

— Не знаю. Тулле прислал новый сон.

И я пересказал его хёвдингу. Альрик всерьез задумался.

— Кажется, Тулле что-то знает о драуграх. Значит, скоро увидитесь? Даже не знаю, к добру это будет или нет. Прежде он бы не ходил вокруг да около и не стращал друга глупыми снами. Может, и впрямь стоило отыскать его?

Пока распогодилось, Альрик решил идти споро, чтобы вечером все же пересечь реку, так что мы бежали рысью чуть ли не весь день. На закате мы добрались до Ум. Вода казалась холодней, чем воздух.

— Лучше перебраться сейчас, а за ночь отогреться у костра, — предложил Полузубый.

— Нет. Если кто пойдет по реке, издалека заметит огонь. Перейдем утром, по дороге согреемся, — возразил Альрик.

Так и сделали. Переночевали, а утром, едва просветлело, уложили вещи на небольшой плот, и переплыли, держась руками за него. И после полудня прибыли в поселение, где ульверы провели зиму.

Из домов радостно повыскакивали женщины и девки, смешно выговаривая нордские слова. Каждая бросилась к своему ульверу, только я и Аднтрудюр остались без жарких объятий. Я покосился на шурина. Неужто настолько измучал женщин?

После разговоров и радостных визгов выяснили, что здесь драугры пока не показывались, да и о тварях слышно не было. Выученные за зиму бритты вернулись в свои поселки. Старик Манвин все еще был жив, откормился и немного разгладил свисающую кожу. Я не удержался и передал ему привет от Живодера. Старик схватился за деревяшку, болтающуюся на шее, и сделал защитный знак. Смешно! Знал бы он, каков мой оберег!

Поселенцы не сразу поняли, что Полузубый и его люди — тоже бритты, приняли их за нордов, а когда узнали, так будто бы и дар речи потеряли.

Я не успел даже познакомиться со всеми за то недолгое время, что пробыл здесь. Бритты Полузубого за зиму стали ближе, чем эти дохляки. Мне здесь не было места. Этот жалкая лесная деревушка с двумя десятками жалких людей, у которых нет цели, нет стремлений. Они живут только чтобы жить, едят, чтобы не помереть, заискивают перед врагами, лебезят перед сильными. Они не видели ничего, кроме леса.

Я уже побывал во многих землях, пережил множество битв, видел больше, чем они за свои жизни. После малахских гор, после забав Живодера, после сжигания Хрокра, после гибели Рыбака… Я не хотел прятаться в лесу, спасая жизнь. Если так делать, то можно и не заметить, как превратишься в раба.

Подошел Энок и тихо спросил:

— Чего кривишься?

— Не хочу быть здесь.

Ослепитель хмыкнул.

— Изменился ты за эту зиму. Неужто бритты заколдовали? Или малахи эти?

— Нет. Хотя не знаю. Может, бритты, может, малахи. А, может, я не хочу гнить в этих лесах. Не дело ульверам прятаться в норах, точно суслики. Нам нужен корабль. Нужно найти Тулле. Пора уже повесить Скирикра на собственных кишках. А мы будто топчемся на месте, ходим от одних бриттов к другим, помогаем чего-то… Скоро и сами начнем малевать лица да брить бороды, обженимся, народим детишек и будем пахать землю, прячась от своих же, от нордов. Где ж тут волки? Только овцы и останутся. Я на шестой руне уже сколько? И ни на шаг не продвинулся к седьмой. Для того ли я уходил из Сторбаша, чтобы подтирать задницы бывшим рабам?

— Вот добудем сердце твари, сразу и уйдем, — сказал Альрик, возникнув рядом. — Ты хорошо справился в землях малахов. Подожди еще немного.

— Подожди… Ты говоришь так с тех пор, как погиб Рыбак. Тут подожди, там потерпи, сожми зубы и терпи. И что в итоге? Корабля нет, топора нет, а мы изгои! Я не бритт и ждать всю жизнь не хочу.

Хёвдинг сложил руки на груди.

— И что сделаешь? Куда пойдешь? В Сторборг прямо на конунгов двор?

— Да хотя бы и туда! Глянь на ульверов! Видишь? Они же будто домой вернулись. Сейчас хлопнут женку по попе, уведут в дом, отведают стряпни и залягут в постели.

— За зиму пятеро поднялись на руну, бегали по лесам, выискивали тварей. А что сделал ты? Получил узор на спину? — холодно возразил хёвдинг.

Вот же Бездна, я и забыл, что некоторые ульверы стали сильнее.

— Поклянись! Поклянись, что как получим твариное сердце, уйдем отсюда.

— Я уже обещал, — кивнул хёвдинг.

— Пойдем за Тулле?

— Верно.

— Хэй! — окликнул Леофсун. — Кто-то идет!

Ульверы тут же отбросили женщин и рванули к частоколу. Как настоящие волки.

Среди деревьев виднелся только один человек. Драугр? Бритт? Может, Фарлей пришел?

Энок первым узнал пришедшего.

— Тулле!

Глава 11

Я перемахнул через изгородь и побежал к Тулле. Остановился, чтоб глянуть на него, обнял и в ответ получил столь же крепкие объятия. Вот прям на шестую руну. А потом столь же крепкий тычок в бок.

— Я тебе что говорил? — спросил он строго.

Внешне Скагессон не особо изменился, разве что перестал белить волосы, потемнел лицом да коротко остриг бороду, а вот нутро стало иным. Он догнал меня по рунам, поднявшись до хускарла. А еще взгляд. Единственный глаз смотрел цепко и пронзительно, я аж поежился. И почувствовал себя виноватым, хоть и не понимал, в чем.

— Говорил, чтоб я уходил и оставил тебя у жреца. И чтоб не приходил искать.

— Нет. Это Ворон сказал, чтоб ты не приходил. Но я не про то. Сны же видел? Слова мои слышал?

Хоть я догадался, что кошмары слал Тулле, но в глубине души считал, что это все же обычные сны, которые приходили то ли из-за вины, что бросил друга, то ли из-за тоски по нему. А после слов Тулле меня снова пробрало холодом. Неужто и впрямь он слал?

— Пойдем к остальным, — бодро сказал я, — все тебя вспоминали. Еще немного, и мы бы пошли искать тебя.

И тут меня осенило. Тулле ведь не знал, где мы поселились. И речь не про лесной поселок, выстроенный нашими руками! Он ушел до того, как нас обвинили в поджоге, до встречи с Ульвидом, до бриттов. Как он нас нашел? Как узнал, где искать? А вдруг за ним идут люди конунга? Да и вообще Тулле ли это? Может, подменыш в его шкуре? Тулле говорил, что жрец его обучать может и год, и два, а тут всего несколько месяцев прошло.

Я уставился на друга, выискивая неправильности, хоть понятия не имел, как узнать подменыша. Один глаз закрыт, и веко провисло, но пусто ли там? Три шрама по щеке. Все как надо. Сразиться с ним? Так он может сказать, что после шестой руны поменял манеру боя. И дар… Получил ли он какой-то дар?

— Ну что? Я это или тварь? — усмехнулся Тулле. — Глазами не поймешь. Лучше всего кровь глянуть и понюхать. У тварей она пахнет иначе, но ты и сам знаешь.

— Режь! — заявил я.

Он вытащил нож и провел острием по предплечью, оставив длинную царапину. Я заметил, что в поселке притихли, хотя до того ульверы кричали что-то, видать, поняли, что что-то идет не так. С трудом подавив желание обернуться, я смотрел на выступившие капли крови. Красная. И пахла, как обычно.

— Изменился ты за это время, — повторил Тулле недавние слова Энока. — Раньше бы и не подумал об обмане. Так что, пропустишь или тут оставишь?

Изменился не только я. Прежде я ощущал Тулле как себя, как свою тень, знал, что он поддержит и пойдет следом. При этом нельзя было сказать, что у Тулле нет своего взгляда и своих мыслей, зачастую он понимал больше и соображал быстрее меня. А сейчас вокруг него будто стена выстроилась.

К нам подошел Альрик, поприветствовал Тулле и позвал к бриттам. Я шел за ними следом и слушал их разговор. Хёвдинг поздравил его с получением руны, спросил, как добыл. Тулле сказал, что получил ее совсем недавно и еще не привык к новым силам.

Его познакомили с Полузубым, а потом его допрашивали ульверы, но на все вопросы Тулле отвечал как-то вертко: вроде бы сказал, а вроде бы и нет. Где был? Да тут и там, обошел много разных земель. Что делал? Слушал жреца, учился. Много ли узнал? Да уж поболее, чем прежде. Лишь когда ульверы немного угомонились, Тулле отозвал меня и Альрика в сторону.

— Скажу вам, как есть, а вы уж сами думайте, говорить остальным или нет.

Мы отошли к частоколу, подальше от домов и любопытных глаз. Тулле стоял как чужой, как пришлый, прислонился к столбу, будто хотел быть подальше.

— Во мне с рождения сидит частичка бездны. Всегда была. Жрец Мамира не сумел понять, откуда она появилась. Приступы ярости, когда я себя не помню, оттуда. Ворон удивлялся, что внешне бездна никак не проявилась. Обычно такие дети помечены: глаза там странные, или хвост вырастет, или темное пятно на пол-лица, а у меня ничего. Если б я остался в родительском доме, то бездна пыталась бы прорваться наружу, и рано или поздно я бы всех там убил. Но я ушел в хирд, и частые бои помогали утихомиривать жажду крови. Иногда я все же срывался, но реже, чем должен был.

Он говорил что-то такое и в доме жреца, да только слушал я его тогда плохо, в ушах шумело после давления рунной силы, да и звучало глупо. Тулле и бездна? Это же надо еще поискать более мирного человека, чем он.

— И бездна хотела завладеть мной полностью, потому я получил вот это, — и он указал на закрытый глаз. — Эти месяцы жрец учил меня чувствовать и отделять желания бездны от моих собственных, учил быть внимательным и управлять бездной внутри. Я не стал жрецом Мамира, не умею гадать на рунах, не читаю судьбу отдельных людей, но порой я слышу голос бездны и понимаю, что она шепчет. Когда жрец убедился, что я держу ее крепко, позволил получить шестую руну. Если бы я не справился, то стал бы тварью в человеческом обличии, и тогда бы моя кровь стала темной. Две седьмицы я следил за каждой своей мыслью и каждым движением, и лишь потом ушел отжреца.

— Он отпустил или…

— Таков был уговор. Он мог бы научить меня большему, но надо было спешить.

Я перебил их обоих.

— Так это ты слал сны или нет?

— Я, — кивнул Тулле. — Сначала я только учился, получалось плохо. Я мог пробраться к тебе только через страх, потому слал кошмары, а ты почему-то совсем не хотел бояться. Ворон говорил, что насылать сны сложно и бесполезно. Люди не прислушиваются к знакам.

— И что хотел сказать?

— Сейчас уже поздно, — криво усмехнулся Тулле. — Ворон говорил, что изменить судьбу невозможно, и сплетенное нельзя разорвать, но я хотел…

— Так что?

— Помните, вы столкнулись с драугром на болоте?

Снова эти драугры… Да сколько уже можно? А вот Альрик напрягся.

— Они не сами поднялись. Несколько лет назад был проведен ритуал для их поднятия. Он охватил почти весь Бриттланд, по крайней мере ту часть, где живут норды. Но тогда ритуал не был завершен. Мы с жрецом обошли те места, где были принесены жертвы, и везде всё было закончено. Остался только север.

— Тот драугр был первым? — спросил Альрик.

— Нет.

— Но сейчас ритуал завершен?

— Да. Я думал, что смогу остановить его. В одном из видений, присланных бездной, я понял, что Кай сталкивался с человеком, который начал ритуал, потому и звал его через сны. Думал, что если убить того человека, то ритуал остановится. Но недавно, как раз перед получением шестой руны, почувствовал волну, прокатившуюся по всему Бриттланду. Уже ничего не остановить. Жрец был прав.

Альрик запустил пятерню в волосы и задумался.

— Давай еще раз. Кто-то провел ритуал для поднятия драугров на всем Бриттланде. Мы не знаем, кто, зато его знает Кай. Почему именно Кай? Кто-то еще его видел? Другие ульверы? Я?

Тулле пожал плечами.

— Не уверен. Может, и другие тоже его знают. Но пробиться к Каю мне проще, чем к кому-то еще. Я пробовал пройти и в твои сны, но даже не смог нащупать дорогу.

Беззащитный усмехнулся и похлопал себя по груди:

— Отцов амулет. Так… Драугры полезли сейчас, потому что недавно ритуал был завершен. Тем же человеком или нет? Почему так долго ждал? Что изменилось за пять лет? Кто именно поднимается? Сколько их будет?

— У меня нет ответов. Знаю только, что Кай был там, где завершился ритуал. На севере.

— Измененный? — выпалил я.

— Возможно.

Тулле вздохнул.

— Я сказал всё, что знал. Теперь, Альрик, решай, оставлять меня в хирде или нет.

Что за бред? Зачем выгонять Тулле? Из-за бездны? Так в ком из нас ее нет? Ну, может, поменьше, чем в Тулле, но все же…

— Значит, шестая руна, — протянул Альрик. — И каков твой дар?

— Вся благодать ушла на сдерживание бездны. Я, увы, не стал самым сильным хускарлом среди ульверов, моя сила едва превышает пятую руну. Кай легко меня одолеет.

Хёвдинг подумал, сказал, что сейчас вернется, и ушел. А я успокоился даже. Это всё тот же Тулле, ответственный, серьезный, думающий сразу за весь хирд, а не только за свою шкуру. Ну да, немножко с бездной, но так ведь чего только в людях не бывает! У меня вон бриттские бабы на спине.

— А как ты нас нашел? Мы ведь только что вернулись, — спросил я.

— Бездна шепнула, — утробно прогудел Тулле.

Я аж дернулся.

— Что, правда?

Он рассмеялся.

— Нет. Бездна же не гулящая девка, которую можно спросить о чем-угодно. Я вернулся в Сторборг, искал вас два дня, наткнулся на Фарлея, он меня узнал и рассказал, что с вами приключилось. Правда, дорогу показывать не хотел. Тогда я намекнул ему про драугров, после этого он отвел меня сюда и сказал ждать, а сам удрал. В поселок заходить я не стал, мало ли, вдруг с перепугу прирежут, так что прождал дня три. А как увидел, решил показаться не сразу.

— И тебя не заметили за три дня?

— Да они и не выходили за ограду. А вы? Как придумали пойти к бриттам? Жить с рабами — самому стать рабом.

— Ты же Полузубого видел! Тот мужик со шрамом на всю морду. Он ли трэль?

— Так это бритт? А говорит как чистый норд.

— Угу, единственный из них. Остальные вообще по-нашему не понимают. Настоящие дикие бритты. Зато я научился говорить и на их языке, и на малахском.

— Толмачом, значит, стал… — улыбнулся Тулле. Совсем как раньше.

Не знаю, захочет ли он теперь стоять за моим плечом или отойдет в сторонку, но я наконец обрадовался его возвращению.

Альрик вернулся не один, прихватил с собой Вепря и Полузубого. Он коротко пересказал им, что приключилось с Тулле, делая упор не на бездне, а на драуграх.

Полузубый спросил:

— Как много драугров встанет?

— Много. Сотни. Это старые мертвецы.

— Насколько старые? Это бритты или норды? Что это был за ритуал? Как узнать, кто его начал?

Тулле развел руками.

— Скажи, что ты видел.

— Среди сотен разных видений чаще всего мелькали те, что были связаны с мертвецами. Я сражался с ними, я был одним из них, я видел реки, в которых текла кровь вместо воды. Я слышал слова на неизвестном языке, которые эхом прокатывались по лесам. Слова взывали к крови, а кровь следовала за словами, впитывалась в землю, стекала в озера и болота, ее капли касались мертвых тел, и те зашевелились. По указу жреца я искал того, кто говорил слова, но не видел его, видел лишь нити, что тянулись за ним. На конце одной из таких нитей был Кай. Я схватил нить и дотянулся до Кая, оставил на нем отпечаток ладони. Только поэтому я смог посылать ему сны. От Кая тоже отходили нити, но не черные, как у того человека, а всякие. Я хотел найти через нити Кая Альрика, но не смог. Сложно понять, кто на конце нити. Жрец удивился, что я хоть кого-то узнал.

— Значит, ритуал связан с водой, кровью и словами? — уточнил Полузубый.

— Не обязательно. Может, именно бездна показала это так. Я не умею разгадывать ее видения. Ворон тоже заглядывал туда в поисках ответов, но увидел и того меньше. Лишь подтвердил истинность видения.

— Но ты сказал, что ритуал не был завершен.

— Это Ворон сказал. Он предположил, какие именно реки я видел. Мы побывали на каждой из них, нашли те самые места, где приносили жертвы. Даже я почувствовал там отпечаток бездны. Жрец сказал, что круг не замкнут, точнее, уже замкнут, но неправильно. Словно в конце чего-то не хватало. Тогда я и подумал, что еще не поздно отменить ритуал, хотя драугры уже начали подниматься. А потом круг замкнулся. И прошла волна над Бриттландом.

— Ты говоришь, как настоящий жрец, — усмехнулся я. — Так же запутанно и бессмысленно.

Тулле нахмурился.

— Попробуй описать слепому цвет неба! Тогда поймешь, как сложно объяснить то, для чего еще не придумали слов.

Полузубый ударил кулаком о кулак.

— Видать, боги и впрямь возненавидели Бриттланд, раз шлют нам беду за бедой. И ни одного жреца не осталось у нас, кто смог бы угадать их волю. Не судьба нам поохотиться вместе, Альрик! Думается, лучше нам вернуться в свою деревню и готовиться к приходу драугров.

— Верно, — кивнул Альрик, дождался, пока Полузубый уйдет, и спросил у Тулле: — А тот жрец, что тебя учил… Куда отправился он?

— Не знаю, я ушел первым. Три дня назад его в Сторборге еще не было.

Хёвдинг переглянулся с Вепрем, потом посмотрел на меня.

— Если поступать по чести, мы должны пойти в Сторборг и предупредить конунга Харальда о драуграх.

Меня сразу же ожгла злость.

— Предупредить? Да он же сделал нас изгоями! Нас порубят еще на входе в город! Да пусть хоть все драугры мира придут и сметут Сторборг!

— А если б то был твой Сторбаш? Вот обидел бы ты кого, а он пришел и сказал об огненном черве. Как бы ты поступил? Снова прогнал его? Или простил бы обиду?

Я подумал-подумал, а потом сказал:

— Но ведь не только обида меж нами. Я Хрокра убил и дом его сжег.

— Ты убил? — сощурился Альрик.

— Резал-то Живодер, но я его привел в тот дом. Я хотел наказать Хрокра. Да если конунг и простит, так ведь кровники останутся, и один из них хельт. Нельзя мне в Сторборг!

— Да, подпортил ты мне дело. Тогда сделаем иначе. К конунгу пойдем только мы с Тулле.

Доселе молчавший Вепрь пробасил:

— Я тоже пойду.

— Нет, останешься за старшого. Третьим будет Плосконосый. Он местный, его род здесь давно живет, подтвердит наши слова.

— Только он как раз ничего не знает и не видел, — заметил я.

— Хватит и того, что видел драугров. А вы пока поищете подходящую тварь рун на десять.

На том и закончили разговор. Альрик с Вепрем ушли, а мы с Тулле продолжили болтать. Он рассказывал про всякие жреческие штуки: про кости для рун, про отвары, которыми пичкал жрец, после которых Тулле видел странные вещи. Нехотя упомянул о пытках. Вроде как жрец через боль выводил его из себя и учил сдерживаться, даже когда голову заволакивает безумие.

— Нужно отыскать то, что удерживает тебя, что-то настоящее, за что можно ухватиться. У меня этим оказался выколотый глаз. Когда я был в ярости, то видел двумя глазами, как прежде. Потому приучился закрывать здоровый глаз: если наступала темнота, то вокруг меня правь, если же я все еще мог видеть, значит, вокруг навь, видения. А потом жрец учил погружаться в навь и понимать, о чем она говорит.

Я же пересказал ему про бриттов, малахов, про Живодера и месть Хрокру, показал Домну и Дану и попросил поспрашивать у бездны, когда я там получу седьмую руну, чтобы заранее содрать кожу на спине.

— С бездной лучше не шутить, — серьезно ответил друг. — Вот ты говоришь, что бритты дали ей имя, думают, что она выглядит, как женщина… Это не так. Бездна — она как море. Ты можешь любить море, можешь считать его мужчиной или женщиной, можешь думать, что какие-то жертвы утихомирят его и подчинят твоей воле. Но приходит время, и море показывает, что ты — никто. Песчинка. Мелкая рыбешка. И жертвы нужны не морю, а тебе, чтобы решиться взойти на корабль и отплыть, отдаться волнам. Ты же не можешь спросить у моря, будет ли буря? Вот и я не могу говорить с бездной. Она… она бесконечна. Никто не может объять ее, но любой может коснуться, и тогда сложнее всего сохранить разум, не раствориться в ее тьме. Мамировы жрецы — безумцы, чудом удержавшиеся на краю.

— Тогда как же ты узнал про драугров? Сам же говорил, что бездна прислала тебе видение.

Мы так и не вернулись в дом, стояли возле частокола, прикрытые от ветра. Пару раз подходили бриттки, приносили горячие взвары, прибегал Леофсун, звал в дом, но мы не хотели уходить. Там, за общим столом, разговор станет иным, не таким серьезным.

Тулле посмотрел на неспешно темнеющее небо, где уже начали проступать первые яркие звезды.

— Хоть тебя и прозвали безумцем, ты не знал настоящего безумия. Когда тебя словно разрубает на множество кусочков, и каждый кусочек — это ты сам. И они разлетаются по десяткам разных жизней. Ты видишь и проживаешь их все разом. Ты одновременно сражаешься, обнимаешь женщину, слушаешь ругань отца, гребешь, тонешь, рождаешься, косишь и точишь меч. И оно всё как живое. Жрец учил выбирать что-то одно, смотреть и держать.

Про узор на спине Тулле не смог ничего сказать.

— Жаль, я не видел Живодера. Кажется, в нем тоже сидит бездна. Но лучше бы избавиться от рисунка: то не наши боги, и добра тебе это не принесет. К тому же норды сделали бриттов рабами, так что бриттские боги помогать тебе не станут, а Фомрир может и рассердиться.

А вот вера малахов его позабавила.

— Бездне безразличны люди и их молитвы. Молиться бездне все равно что молиться небу: не услышит. Нет, наши боги хоть и своенравны, зато понятны. Они видят наши подвиги, слышат наши крики, даруют благодать и подхватывают души после смерти. А бездна, как и солнце, существовали с начала времен и будут существовать всегда, неважно, останутся ли на земле люди или все до единого превратятся в мертвецов и измененных.

От слов Тулле мне стало не по себе. Я представил северные острова, где все, кого я видел и знал, вдруг исчезли. Пустые рассыпающиеся дома, заросшие сорняком поля, рассохшиеся корабли возле пристаней. И равнодушное солнце день за днем освещает вымершие земли.

Глава 12

Хмурый невыспавшийся Тулле еще дожевывал холодное вчерашнее мясо, когда Альрик позвал его в дорогу. Хёвдинг сегодня выглядел побогаче прежнего. Вепрь отчистил кольчугу от ржи, и теперь она не осыпалась коричневыми хлопьями при каждом шаге.

— Альрик, давай сначала сердце твари добудем! — я в очередной раз попытался его остановить.

Чутье у меня работало плоховато, но сейчас я был уверен, что идти в Сторборг — дурная затея, и не в последнюю очередь из-за меня.

Уж сколько раз отчитывали за непослушание! Сколько со мной бился Альрик! Но до кишок проняло только сейчас. Если бы я не вернулся в город и не убил Хрокра, то решение хёвдинга было бы правильным и даже красивым. Его хирд несправедливо обвинили в поджоге, но он простил и даже предупредил конунга об опасности. А сейчас из-за меня Альрика могут убить. И не только Альрика.

— Нет. Нужно поспеть до жреца или вместе с ним.

— Пусть жрец и предупреждает тогда! Он же конунгу служит!

— Он служит Мамиру. Вспомни, Тулле два дня просидел в Сторборге. Если бы жрец хотел предупредить, то уже пришел бы.

— Ну, так, а нам больше всех надо? Может, Мамир указал, что нельзя рассказывать конунгу про драугров? Может, это наказание такое? Или испытание

Беззащитный замер на мгновение, затем подошел вплотную.

— Убийство Хрокра было твоим решением. Наказывать Бриттланд — решением богов. Жрец решает, предупреждать ему или нет. А за себя я решаю сам.

— Так ведь убьют!

— А это уже будет решать конунг.

— Тогда я пойду тоже. Пусть лучше меня судят.

Альрик усмехнулся.

— Погляди-ка, редкое зрелище — ответственный Кай! Оставайся здесь, отыщи подходящую тварь и жди. Не я, так Тулле вернется. И, кстати, где, ты говорил, дом Ульвида?

— Так возле Красной площади, с юга. Задняя стена прямо на площадь выходит.

Хёвдинг кивнул, махнул дожевавшему Тулле, подхватил Плосконосого и они ушли. Вскоре после них попрощался и Полузубый. Едва добрался сюда, а уже возвращается. Только зря такой путь проделал.

— Не зря. Я услышал весть богов о драу́грах. Как знать, может, союз с ма́лахами пригодится уже в этом году!

Сказать по правде, я не понимал, чего все так переполошились. Не так уж сложно убить мертвеца: отрубить голову или сжечь. Не стоит оно того, чтоб добровольно класть голову на плаху. И Полузубый… Его люди уже убивали драугров. Жаль только, что оружие и доспехи мертвецов изрядно подпорчены временем и водой, а то можно было б и поохотиться. Хирд бы приоделся, запасным оружием обзавелся, а то мы до сих пор как побирушки ходим.

И Тулле снова ушел…

Ему было не по себе среди бриттов, даже на Полузубого толком не взглянул. Это мы с ними прожили несколько месяцев. Даже Плосконосый и Булочка перестали видеть в бриттах только рабов.

После ухода хёвдинга я позвал собратьев и предложил поискать подходящую тварь. Важное условие — та должна быть наравне с десятирунным воином или сильнее. Сердца слабых тварей не годятся. Вот огненный червь в Сторбаше перевалил за пятнадцатую руну, потому его сердце сгодилось не только для Дагны, которая в ту пору еще не стала хельтом, но и для Флиппи Дельфина, который шагнул в сторхельты.

Я не знал, влияет ли сила твари на рост воина. Вдруг чем выше тварь, тем могучее будет хельт? Но сейчас мы не справимся с пятнадцатирунной. А без Альрика вряд ли убьем и десятирунную. Потому я хотел лишь отыскать следы, логово, высмотреть манеру боя и слабости, дождаться хёвдинга и привести его на готовое. Может, он отдаст мне право на ее убийство?

Да не, с чего бы? Надо ульверов подтянуть до хускарлов, тогда наш хирд сразу станет значимой силой! Хёвдинг — хельт! Хирдманы — хускарлы! Вернемся на север героями и сам Ра́гнвальд нам будет не указ.

Так как ближайших тварей ульверы уже выбили, придется уходить не меньше, чем на дневной переход. И всей гурьбой идти тоже не стоит. Чем больше сумеем обойти, тем скорее найдем подходящую жертву. Потому с разрешения Вепря мы разделились на пары, договорившись, что соберемся в селении бриттов через три дня: день туда, день на поиски, день обратно. Я взял Видарссона как самого слабого.

Под ногами хрустела трава. Каждый зверь в двадцати-тридцати шагах слышал, как мы идем. Хорошо, что толстые обросшие мхом деревья глушили звуки, иначе бы пол-леса знало, что ульверы вышли на охоту. А уж под Видарссоном хрустели не только подмерзшие травинки, но и упавшие ветки, и небольшие деревца. Деревенский увалень так и не научился правильно ходить. И каждый раз, когда раздавался пронзительный треск, я злобно шипел:

— Мать родила, а глаза вылепить забыла?

— Под ноги гляди!

— Может, привязать тебя к дереву да кровь пустить? Так тварь быстрее отыщем.

Видарссон вздрагивал, кивал косматой головой и снова наступал на сухой сучок. Как нарочно!

Наконец я не выдержал, остановился и посмотрел снизу вверх на его бороду.

— Ты что, в лес никогда не ходил?

— Так нет, — пробасил он. — Охотиться меня не брали, сам же видел: я на первой руне был. Только на ярмарку в город, да в поле с сохой, да на пастбища с коровами.

— Глаза раскрой! Что видишь?

— Деревья…

— Деревья, — передразнил его я. — Под ногами что видишь?

— Листья, траву, — замялся он. — Всякое.

Всякое! Он видит всякое! И, видимо, сразу же в него наступает.

— Ты когда за коровами ходил, всегда в говно вляпывался?

— Так нет. Говно — его ж видно.

— И ветки в лесу тоже видно. Вон, смотри, черное торчит промеж ног. Да внизу, среди травы, остолоп! Это ветка. Наступишь — шум на весь лес пойдет. Перешагни. Вон, дальше, гнилушка. Снаружи-то она мягкая, а внутри еще, может, твердая. Раздавишь — снова шум. Дальше…

Потратил уйму времени, растолковывая Видарссону то, что знал каждый ребенок в Сторбаше. Конечно, сразу он не научился видеть и ходить, но шум от него поуменьшился.

После полудня лес оборвался, и перед нами раскинулись взрытые с осени поля, а поодаль виднелась деревушка. На самом виду, на холме, а под ним небольшая речушка. Не бритты, норды. Можно обойти, а можно и заглянуть, насчет тварей поспрашивать. Поди, конунг Харальд вестников с нашими именами не рассылал, а если рассылал, так имя и поменять несложно.

— Так, Видарссон, меня отныне зовут не Кай, а…

Я задумался. Первое, что на ум пришло, это имя Ульв. Вроде бы и не обман даже, я же ульвер.

— Пусть будет Ульв. Понял? А тебя назовем…

— Бьярки. Меня отец Бьярки нарек.

— А, хорошо, — согласился я.

Даже я не помнил его настоящего имени, так откуда ж остальным знать? Да и смешно выходит: один — волк, второй — медведь.

— Запомнил? Называй меня Ульвом. Ошибешься хоть раз, точно к дереву привяжу. Хоть мешать не будешь.

— Угу.

Мы прошли по опушке леса ближе к деревне и свернули на еле заметную дорогу. Земля уже отогрелась под бледным зимним солнцем и раскиселилась. Как ни старайся, по уши извозишься. Да мы и не торопились, шли неспешно, чтоб деревенские нас увидели и предупредили хозяина.

Так и случилось.

Замелькали люди, засуетились. Дом хозяина, как и в землях отца Херлифа, стоял наособицу, окруженный высоким частоколом, ворота выходили на другую сторону, потому я не видел, как они открылись, зато заметил троих воинов, вышедших нас встречать.

Только сейчас я сообразил, что тут вполне может жить кто-то из ближнего окружения Ха́ральда. Отсюда до Сто́рборга не так уж и далеко. Вдруг хозяин был в доме конунга, когда нас судили? Но поворачивать уже поздно. Если рванем обратно в лес, за нами погонятся просто на всякий случай. А вдруг мы дикие и страшно тупые бритты? Или, наоборот, очень сообразительные драугры?

Вот если бы у меня за это время отросла борода, никто б меня не признал. А пока редкие выползшие волосинки, казалось, забрали всю бородовую силу: не позволяли вылезти новым, а сами росли и завивались. Порой я хотел их выдрать, цеплял пальцами и тянул, но каждый раз раздумывал. А вдруг больше вообще ничего не вырастет? Так и буду, как девка, гладколицым ходить. Стыдоба!

— Кто такие? Зачем пожаловали?

Двое хускарлов и один карл. Без доспеха, зато с оружием.

— Я Ульв… Гладколицый, — вот же ляпнул на свою голову. О чем думал, то и сказал. — А это Бьярки Косматый. Хёвдинг отправил нас поспрашивать, не завелась ли неподалеку тварь какая. Мы бы отловили да в рунный дом отдали.

Мужики переглянулись меж собой.

— Ну или где-то в других краях. Нам не зазорно и прогуляться.

— Что ж, Ульв и Бьярки, заходите в дом. Негоже держать гостей на холоде.

Холода-то и не было как раз. Дождь не сыплет, ветер не дует, а от быстрой ходьбы мы только разогрелись. Да и постоять тут я тоже не прочь, но отказываться подозрительно. Зря я сюда полез, зря.

Бритты здесь были непуганные, не чета рабам в хозяйстве отца Леофсуна: выглядывали из домов, обсуждали нас, и я даже понимал их речь. Девкам больше приглянулся Видарссон из-за роста и ширины плеч: «Такой на руках до города дотащит», женщины же говорили про меня: «Что рост и плечи? Лучше на силу глянь. Тот, что поменьше, совсем еще мальчик, а уже хускарл.». Я невольно приосанился. А ведь верно говорят! Ну и что, что борода не растет, зато руны — вот они. Поболее видарссоновых.

— Бритты у нас нагловатые. Отец хватку растерял, — сказал карл, видевший от силы зим пятнадцать.

И когда мы зашли во двор, я понял, почему. Там хозяйничала крепкая статная женщина, безрунная, но со связкой ключей на поясе. Неужто бриттка? В постель такую взять незазорно, а вот отдать ключи, значит, и женскую власть над хозяйством, — на это не каждый решится. Обычно после смерти жены связку передавали либо незамужней дочери, либо жене одного из сыновей, но чтобы рабыне? Такого и на северных островах не встретишь!

— Всего двое? — грубовато, но весело крикнула она. — Или следом еще подтянутся?

— Больше никого, — ответил карл. — Не забудь эль принести.

Бриттка уперла руки в бока.

— Стоит ли тратить его на этих заморышей? Да и не стоит Ве́мунду сегодня пить.

— Не твое дело! — вспылил мальчишка.

— Так ведь кашлял он ночью, — уже тише возразила рабыня.

— Неси, кому говорю! — рявкнул он, едва не сорвавшись на писк. А потом украдкой поглядел на меня.

Да ведь ему стыдно! Стыдно перед нами за слова рабыни. Понимает, что отец неправильно поступает, но и перечить не смеет. По крайней мере, пока.

В доме было темно и стыло, видимо, очаг сегодня еще не разжигали. Так ведь и день пока. Наверное, к ночи прогреют. За холодным очагом стоял один длинный стол и одна лавка, а остальные лавки вдоль стен расставлены, на дальней пошевелилась груда меха.

— Кто там, Гис? — послышалось оттуда.

— Гости. Хирдманы. Спрашивают, нет ли поблизости тварей.

Мда, с людьми тут негусто. Отец, пацан-недоросток, двое хускарлов, которые непонятно кем приходятся хозяину, явно не сыновья, раз малец разговор ведет, и две совсем мелкие девчонки.

— Братья свои наделы получили, — пояснил Гис, видя наше недоумение, — один — в конунговой дружине ходит. И сестра вышла замуж позапрошлой осенью. Прежде она ключи носила.

Из-под мехов высунулся старик, не столько седой, сколько дряхлый. Уж вроде бы на седьмой руне мужчина должен быть крепок и силен чуть ли не до самой смерти, а этот выглядел так, словно дунешь, и он рассыпется.

Я переглянулся с Видарссоном, и он пожал плечами.

Малец подбежал к отцу, помог ему подняться, довел до лавки возле стола и крикнул ключницу, чтоб та растопила очаг, мол, отец мерзнет.

— Давненько у нас не было гостей, давненько. Сколько уже, Гис?

— С осени. Лодинн приезжал скот резать.

— Так Лодинн — не гость.

— Это мой старший брат, — пояснил нам Гис.

— А вы кто такие? — снова спросил старик.

— Ульв Гладколицый и Бьярки Косматый. Мы из вольных хирдманов, ищем сильных тварей для продажи в рунный дом.

— Ульв и Бьярки? Не слыхал… А отцы ваши кто? Из каких семей?

Старик закутался в одеяло и щурился в полумраке, разглядывая наши лица. А я растерялся. Не догадался заранее придумать еще и имена отцов. А ведь этот старый хрыч может и до дедов докопаться.

— Так ведь это… Ушли мы из дома, — вдруг ляпнул Видарссон.

— Точно, — подхватил я. — Отец не хотел пускать нас в хирдманы, потому сбежали. И имя отца называть не стану, не хочу, чтобы он отыскал нас.

Вемунд пожевал губами, помолчал.

— Что-то не припомню, чтоб у кого-то двое сыновей разом ушли в вольные. Слыхал, у Ви́гота сынок оставил рунный дом и прибился к какому-то пришлому хирду, у Ма́нне тоже, и у А́рвида[3], но они и не возражали супротив ухода. А хёвдинга вашего как звать?

Вот же дотошный старик! Видать, скучно ему целыми днями лежать на лавке, поговорить не с кем, потому и терзает нас вопросами.

— Аль…. Альгерт.

— Хмм, Альгерт. Местный али пришлый?

— Пришлый, — буркнул я. Если назову местным, так дед захочет узнать его родословную на десять колен назад.

— А вы, значит, местные?

— Местные.

— В каком рунном доме были?

— Возле Сторборга который. Скирир, сын хозяина дома, решил хельтом стать, — если уж врать, так напропалую, — вот его отец и дед готовы хорошо заплатить за тварей, что вровень с десятой руной или выше. Потому Аль… Альгерт отправил нас на поиски. Есть ли у вас такие твари? Слыхали о таких?

— А не слабоваты вы для таких тварей? — старик уже в который раз проигнорировал мой вопрос.

— Так мы самые слабые в хирде. Остальные-то ого-го какие. Мы только ищем. Ловить другие будут.

— Да-да, вон оно что. Интересно-интересно, — старик полусонно закачал головой.

В дом влетела ключница, за ней пяток рабынь со снедью да с дровами. Быстро разожгли огонь в очаге, расставили и нарезанные крупными ломтями желтые сыры, и разогретые колбасы, и разваренные овощи в горшке. Отдельно водрузили большую посудину с похлебкой из требухи. Рыбы было маловато, и та вся речная. В конце поставили на стол и бочонок с хмельным.

— Мы засиживаться не будем. Надо добычу искать, — громко сказал я. — Так есть здесь твари? Может, соседи видели?

Но старик молчал. Неторопливо макал подсохшие лепешки в похлебку, обсасывал с них бульон, затем осторожно откусывал, и если казалось твердо́, снова совал в тарелку. Гис поглядывал на нас и быстро отводил глаза, если натыкался на мой взгляд. Он будто бы стеснялся отца. Сестренки пристроились на краю лавки и тихонько перехихикивались между собой, потом одна стукнула другую, и они обе выскочили из дома. Наверное, чтобы подраться. Хускарлы остались снаружи, за стол не садились.

— Здесь ведь не всегда так пусто было, — вдруг заговорил старик.

Да мне насрать, пусто у тебя или нет. Скажи, есть ли тут твари! Или в бездну? Лучше уйти поскорее.

— Плодовитая жена, пятеро сыновей, трое дочерей. Всё было! Да-да, зим пять прошло, как я стал убогим. Завелась в здешних краях тварь. Скот рвала, рабов тоже. Да-да, вот я и пошел убивать ее. У самого девятая руна, трое сынов-хускарлов. Считай, свой хирд! Сам наплодил. Хе-хе-хе. Но тварь оказалась сильна. Разорвала второго сына, мне всю грудь располосовала. Старшой заколол ее-таки, да вот беда, кровь твариная залила меня с головы до ног. Пока отыскали жреца мамирова, пока привели, глубоко отрава проникла. Да-да, и руны растерял, и силу. А потом бритты из лесов поперли. Жену мою убили. Сами еле живы остались. А потом старшие сыновья семьями обзавелись, да ни один не захотел тут остаться, выпросили себе другие земли, сами и лес рубили, и пни корчевали, и землю пахали, и дома строили. Да-да, вроде бы и недалече живут, а все равно не рядом. Хотели, чтоб мой дом младшему достался, Гису. Балуют его. Да-да, по обычаю земля должна старшо́му отойти, а они вона как повернули. Хорошо хоть вон, двоюродные племянники с севера приехали, согласились побыть со стариком, пока Гис подрастет. Они присматриваются, думают, стоит перебираться в Бриттланд или нет. Да-да, земля-то здесь добрая, родит хорошо, и овцам приволье, пастбищ полно, и за ними не нужно карабкаться в горы. Да вот не по душе им, что вера отцовская здесь забывается понемногу. Поналезли откуда ни возьмись эти солнечники. И ладно бы только рабов морочили, так ведь и норды их слушают. Не дело это, не дело…

Я всё ждал, когда старик откупорит бочонок. Сил нет его на трезвую голову слушать. Нудит и нудит, нудит и нудит, почти как Ульвид. Сейчас про отца своего заговорит, про деда, всех предков вспомнит.

— Да-да, сейчас тут тихо. Тихо-то тихо, да вот недавно сосед сказал, что к нему гости заглянули. Незваные гости, нежданные.

Неужто тварь какая? Но старик снова замолчал. Вытащил кусок ливера из похлебки и принялся его тщательно пережевывать. К счастью, вернулась ключница, откупорила бочонок и разлила по кружкам ароматный эль. Разлила едва ли половину, а остальное утащила с собой.

А, может, к соседу тоже ульверы заглянули? Да нет, так быстро бы не успели, да чтобы еще и весть досюда дошла.

— Говорит, то мертвецы были, драугры. Поди, брешет. Откуда тут взяться драуграм? Сам он троих убил, и еще с десяток мимо прошел. А, может, там и не десяток был? Вот я и думаю, а не погостить ли вам подольше? Кто знает, сколько их заглянет? Сам я не боец, сын мелковат. Двух хускарлов не хватит и на дом, и на деревню. Я бы и бриттам оружие дал, да вот не хочется опосля рабов убивать.

— Так не убивайте. Рунные еще лучше работать будут, — сказал я, Потом спохватился, поспешно глотнул эля, поперхнулся и закашлял.

Старик выждал, когда вытряхну из легких эль, глянул на меня, а глаза-то у него не старые. Вострые, цепкие.

— Знаешь, как моя жена померла? Девка домовая, с малолетства с дочерьми рощенная, пальцем не тронутая, только что за столом с нами не сидела, одним махом ей горло перерезала. Потом я вызнал, что девка та бегала в лес, с диким миловалась. Подговорил он девку, и та, позабыв нашу ласку да заботу, подняла руку на хозяйку. Никогда, пока я жив, бритты не получат ни единой руны. А коли получат, так сразу же в землю слягут.

Я прожевал кусок колбасы, вздохнул и ответил:

— Не можем мы остаться, уж извини. Приказ хёвдинг отдал, нужно срочно тварь сыскать. Сроку дал три дня.

— Скажу я, где сильные твари водятся. Уж не знаю, сейчас есть или нет, но раньше нет-нет да и появлялись. Да и жаль, коли не останетесь. Надо будет вашего хёвдинга в гости позвать. Как там его имя?

— Аль... Альгерт.

— Вот-вот. Третий-то сын под конунгом ходит, все вольные хирды знает. Скажу ему, чтоб сыскал вашего хёвдинга и пригласил в гости. Как уж там его? Альгерт? Или Альрик? Запамятовал я что-то…

Вот же гнида старая! Как только и догадался?

— И надолго гостить зовешь? — сквозь зубы процедил я.

— На пару ночей всего. Да-да, а там кто из сыновей придет.

Набив животы, мы пошли осмотреть деревню. Торопиться-то уже некуда. Впрочем, если старик не обманет и скажет про тварей, то в срок мы поспеем. И если там и впрямь есть тварь. И если она подойдет по силе. И если ее еще никто не убил. Проверить-то сами уже не сможем.

За нами увязался и Гис. Гисмунд, если полным именем. Поначалу он не понравился, напомнил того однорунного недомерка, который нашу тварь втихую прирезал, а потом вроде бы неплохим парнем показался. Говорил Гис степенно, вопросы задавал как бы невзначай, хотел походить на взрослого. Впрочем, чем он не взрослый? Годков немало, руны две, оружие как держать знает.

Дом Вемунда, окруженный высоким частоколом, стоял на самой вершине холма, а дома бриттов расположились по пологим склонам, в двух десятках шагов от изгороди. Вокруг деревни ограда тоже была, но невысокая, едва ли мне по шею, и из прутьев, только чтобы скотина случайно не разбрелась. Обычно коров выгоняли пожевать жухлую мерзлую траву, но, как сказал Гис, после вести от соседей хозяин запретил выгуливать скот, мол, несколько дней на остатках сена проживут. Огороды лежали у подножия холма, а дальше поля. Пастбище было недалече, за рощицей. Дороги толком не было, и та вела к Сторборгу.

— Если драугры придут, так, может, загнать бриттов во двор? Поди, смогут переночевать на улице одну-две ночи? — предложил я, оглядывая десяток бриттских домов.

Стены — из глины, навоза и соломы, крыша — тоже из соломы. Даже однорунный драугр сможет пробить дыру, если постарается. А если придет десятирунный? Дунет, плюнет, дом и развалится.

— Не, отец не разрешит. Как мать померла, так он ни одному трэлю ночевать в нашем доме не позволил. А чтобы всех во двор пустить? По его, так пусть лучше они все перемрут.

— А ключница? Почему ей такое доверие?

— Гленна-то? Так она как раз тогда за нас встала. Убить никого не убила, но поленом некоторых отходила.

— Безрунная рунных? — не поверил я.

— Не, она от деревенских отбивалась. Костерила их всяко и лупила. И всё равно отец ей долго ключи не отдавал. Лишь когда сестра уехала к мужу, доверил, — пацан помолчал и добавил. — А бриттов тогда мы всех и убили. Всех, даже кто не высунулся в ту ночь. Эти вот, — кивнул Гис на двух рабов, что проходили мимо, — после купленные. Братья тогда много рун получили. Не на рабах, конечно, а на диких. И я — свою первую. Это ведь я за мать отомстил.

В его голосе смешалась и печаль, и гордость.

— Так твой отец не столько драугров боится, сколько бриттов?

— Наверное.

Сначала я подумал, что деревня кольцом стоит, но нет, только с одной стороны холма. А на другой домов не было, хоть среди травы и виднелись какие-то остатки построек. Гис подтвердил, что раньше дома стояли кругом, а после той ночи отец сжег половину. Да и бриттов купил в два раза меньше, чем прежде. Часть полей пришлось забросить, лишнюю скотину тогда же и обменяли на новых рабов.

Еще Гисмунд рассказал, что прежде хотел в рунный дом попасть, а теперь уже точно никак. Не оставлять же отца одного дома, да и серебра почти нет. Тварей покупать всё равно не на что. Серьезный малый. Видать, всю дурь та ночь из него и выбила. Не каждый видел смерть своей матери.

— Так где сосед живет, к которому драугры приходили?

— Вон там, — и Гис махнул на юг. — Два дня пути до него.

Звучало вполне правдоподобно. На севере — река Ум и Сторборг, оттуда драугры никак прийти не могли, иначе мы бы их уже увидели. Да и болото к северу от Ум начиналось. Еще севернее густые леса, дикие бритты, малахи. А вот южный Бриттланд я почти и не знал.

Наверное, можно было выкопать ров на южной стороне холма, сколотить хоть какую-то ограду, но зачем? Ради страхов старика? Драугры то ли придут, то ли нет. Если и придут, сколько их там будет? Три? Пять? Да, Тулле говорил про огромное и страшное нашествие мертвецов, которые чуть ли не заполонят все земли. Но пока всё спокойно. Уж две ночи как-нибудь продержимся.

— Вида… Бьярки. Давай сразу решим: всех, кто выше седьмой руны, добиваю я, а кто ниже — ты.

Хотя какой у него выбор? Вряд ли трехрунный сможет убить хускарла.

До вечера мы болтались по округе, высматривали людей, запоминали, что где находится, а как стемнело, пошли в дом перекусить. Хускарлы с нашим появлением вышли. Теперь их черед смотреть. Старик так и сидел, закутавшись уже в два одеяла, несмотря на тепло, шедшее от очага.

— Можете поспать, — сказал Вемунд, когда мы набили животы. — Коли что, племянники разбудят.

* * *
— Вставайте! Они пришли! Пришли!

Я подскочил, сбрасывая овчину, нащупал топор, рванул к двери, едва не сбив с ног Гиса.

— Они там… черные.

— Разожги огонь! — оборвал я парня. — Факелы!

Позади заворочался Видарссон, подымаясь так же медленно, как медведь из спячки.

— Да, да, сейчас!

Гис заширкал огнивом, тогда я его оттолкнул, дунул на угли в очаге. В глубине еще краснело.

— Трут давай.

Заплясали язычки пламени. И я увидел, что взгляд у пацана был дикий. Наверное, ему чудилось, что сейчас всё будет, как тогда, три с половиной года назад. Я схватил Гиса за плечо, тряханул.

— Сколько их? Ну, говори же!

— Н-не знаю. Вроде двое.

— Сильны?

— Н-не знаю.

— Факелы где?

Он указал на подготовленные и промасленные деревяшки. Мы их запалили и вышли из дома, прихватив щиты, что дал нам Вемунд. Гис остался стоять на пороге, не решаясь ступить в темноту.

— Идем. Ну же, Гисмунд! За мной! Лук не забудь!

А снаружи пока всё было спокойно. Племянники стояли позади дома и всматривались в темноту. Я передал им один факел. Гис трясся позади.

— Ну что?

— Троих приметили. Один на пятой руне, остальных не достали.

И хускарл поднял факел повыше, осветив лежащее тело недалеко от частокола. Хорошо, что ограду Вемунд делал по уму: изнутри сделал земляную насыпь, так что я вполне мог заглянуть за колья, как и Гис.

— Эй, Гис, иди сюда. Смотри! Вон лежит драугр, в нем две стрелы. Значит, их можно убить, — и тихонько добавил: — Но голову бы лучше отрубить.

— Знаю, — кивнул хускарл слева. — Мы останемся здесь, охранять дом. А вы двое туда. Если вдруг еще драугры привалят, тащите сюда. Мы стрелами подсобим.

Я перепрыгнул через ограду, Видарссон за мной, закинув щит за спину.

— Голову этому отруби!

Бьярки молча замахнулся и отсек голову.

Как он все-таки вырос, покинув дом! Не ростом, хотя и это тоже, и не рунами, а силой духа. Спокойнее стал. А раньше бы дрожал от страха, как Гис!

И тут в бриттской деревне завизжали. Приглушенно, но слышно.

— Держи факел, сражаться буду я. Их там двое всего. Ты только добиваешь. Если что, отмахивайся огнем, они его вроде боятся.

И мы побежали.

Возле крайнего дома стояло не два, а три драугра. Один всем телом бился о стену, ни оружия, ни шлема у него не было, только изрубленная кольчуга без рукава и части низа. Второй кружил чуть подальше, будто искал что-то. А третий, самый крупный, бросился к нам, едва завидев.

Длинный ржавый меч с размаху врезался в выставленный щит. Я сделал шаг назад. Шестирунный. Вот и узнаем, кто сильнее — живой или мертвый!

Несколько ударов я принял на щит и понял, что драугр не шибко-то умен. Он бил каждый раз одинаково: широкий замах и рассекающий удар. А потом… мой щит развалился. Я перехватил топор двумя руками, присел, пропустив меч над головой, подпрыгнул и вогнал железо мертвецу в шею. А он снова замахнулся, как ни в чем ни бывало. Видать, драугры бывают разные. Того, что на болотах, тоже было бесполезно рубить.

— Огня!

Видарссон протянул факел, и я ткнул им в драугра. Ушел от очередного замаха ему за спину и поднес огонь к его шевелюре. Волосы мгновенно вспыхнули, и в деревне стало намного светлее. Даже частокол выступил из темноты, и в нашу сторону сразу же полетели стрелы. Я оттолкнул Видарссона, чтобы не дай Фомрир… Альрик меня точно закопает!

Две воткнулись в горящего мертвеца, а остальные полетели в кружащего драугра.

— Бей того, — указал я на того Видарссону.

Там всего четыре руны. Справится!

А полыхающий мертвец все не унимался. Рассекал воздух здоровенным и тупым дрыном. Надо его уже упокоить!

Я начал месить его топором, держась позади. А тот действовал глупее самого глупого карла: замах, удар, поворот в мою сторону, снова замах, после чего я отпрыгивал вбок и рубил позвоночник и шею.

— Да сдохни уже, труп ходячий.

Волосы сгорели, и без того отвратительная морда стала еще уродливее. Засохшие глаза сварились и слились цветом с обугленной кожей. Во все стороны летел пепел, воняло паленой свиной кожей.

Наконец он свалился. Голова держалась едва-едва, но драугр еще шевелился.

— Видарссон! Сюда! Добей!

Оглянулся, а мой напарник еле-еле отбивает натиск четырехрунного. Навыки того драугра сохранились и после смерти. Так что я подловил его топор, отбросил на несколько шагов и еще раз крикнул, чтоб Видарссон шел к подпаленному. Мне же хватило нескольких ударов, чтобы расправиться с умелым, но слабоватым мертвецом.

— Тебе, Фомрир! — раздался за спиной басовитый голос.

Видарссон поднялся до четвертой руны, теперь он больше не позор хирда.

Из дома снова донесся визг. Третий драугр продолбил-таки дыру в стене и сейчас шарил рукой внутри. Хоть безоружный и без доспехов, он был самым опасным. Восьмая руна! Если бы бил не телом, а кулаком, снес бы халупу с трех ударов.

— Бьярки, огонь! И держись в стороне!

Я с опаской подошел к драугру поближе, но тот был так увлечен домом и дырой, что не заметил меня. Что ж… Фомрир, во славу твою! Размахнулся и рубанул по затылку, но топор даже не рассек кожу. Вот же дерьмо! Мертвец неспешно повернул голову, не вытаскивая руку. Бездна! Я отлетел назад, впечатавшись спиной в дом напротив. И там завизжали тоже. Даже не заметил, как он меня ударил и чем. Второй рукой? Ногой?

— Тащи его сюда! — крикнули из-за частокола.

Да толку-то? Там вся сила — это дряхлый Вемунд на седьмой руне и один из хускарлов. Второй наравне со мной.

Я тряхнул головой и снова ринулся на драугра. На этот раз рубанул по плечу. Прям от души. И снова кожа осталась цела, зато что-то хрустнуло. Я тут же отскочил и мельком глянул на топор. Вроде бы не он. Значит, кость? А разве может такое быть, чтоб дар, полученный от богов на шестой руне, остался после смерти? Я уже видел людей с таким даром. Кеттил Кольчуга и Арнодд Железный. Значит, его нужно не рубить, а ломать. И стрелы тут не помогут.

На сей раз драугр вытащил руку из дома бриттов. Посмотрел на меня. И двинулся. Ко мне.

Да в бездну!

— Видарссон, давай к ограде!

И побежал следом за ним. Драугр шел за нами медленно и неотвратимо.

— Не стреляйте! — крикнул я хускарлам. — У него кожа покрепче щита Скирира. Есть молот? Да побольше!

Пока драугр дошел, мне скинули молот, да не кузнечный, а боевой, тяжелый даже для меня. Я с натугой замахнулся и обрушил его на иссохшую морду мертвеца. Точнее, хотел обрушить, но он успел подставить целую руку. Снова захрустели кости, но драугр еще стоял. Он раскрыл рот, словно хотел что-то сказать, но я не услышал ни звука. Замахнулся еще раз и снова впечатался спиной, но на сей раз в частокол. Молот отлетел в темноту.

Он врезался в меня телом! Будто я какая-нибудь бриттская хибара!

Ах ж ты, погань болотная!

— Там еще! — взвизгнул Гис.

Видарссон нелепо стоял с факелом в одной руке и топором в другой. Стоял и ждал, когда железный драугр подойдет к нему. Я схаркнул слюной пополам с кровью, ощупал землю вокруг в поисках молота, извозил руку в каком-то дерьме. Нашел!

— Да сдохни!

С разбегу вогнал молот в затылок драугра. Знакомый хруст. Напрягая живот, я снова поднял эту тяжеленную дуру и врезал еще раз. Только после этого мертвец рухнул. И я рядом с ним. Уж не знаю, кто дрался молотом прежде, если, конечно, не сам Скирир, но силачом он был отменным. Я с трудом поднимал железяку двумя руками, и то, казалось, что в кишках что-то вот-вот лопнет.

— Гис! — выдохнул я. — Как там другие?

Из-за ограды показалось улыбающееся лицо пацана.

— Не, те слабые! Их дяди уже расстреляли.

— А чей это молот? — и я указал пальцем на железяку.

— Отцов. Он прежде, знаешь, каким был! Сильнее всех!

На этом ночь для меня закончилась. С помощью Видарссона я вернулся в дом, сказал, чтоб позвали, если что. Сам Видарссон остался с хускарлами. Кто-то же должен соблюдать уговор!

name=t14>

Глава 13

А утром… утром ничего не закончилось.

Братья-хускарлы отправились спать, Видарссон тоже, так что за охрану отвечал я, а Гисмунд присматривал. Бритты сидели тихо, на улицу не выползали. Одна бабенка сдуру вылезла корову подоить, но увидела проходящего драугра, завизжала и мухой влетела обратно, захлопнув дверь.

Драугры шли и шли. Разные. Слабые и посильнее, медленные и быстрые, оружные и с пустыми руками, в кольчуге и шлеме либо в одних драных штанах. Пока я никого выше шестой руны не видел, кроме ночного непробиваемого. Как будто случайно залетел.

Поначалу я дергался, хватался за лук, пробовал отстреливать. Некоторые сразу же валились, другие даже не замечали торчащих стрел. А потом пригляделся и суетиться перестал.

Ритуал действовал на мертвых по-разному. Большинство драугров просто шли мимо. Скорее всего, ночью через земли Вемунда их прошло несколько десятков, только в темноте их не заметили. Если такой драугр ненароком упирался в частокол, то мог идти на месте, уткнувшись лбом в столб. Его чуток повернуть, и вот он уже двигается дальше, обтирая плечом ограду и звеня железом.

Некоторые, завидев деревню, шли ровнехонько к ней, но, подойдя ближе, теряли интерес, разворачивались и шли своей дорогой. Другие чуть ли не вприпрыжку бежали к дому Вемунда и пытались проломить частокол. Кто поумнее, рубил мечом или топором, кто поглупее — бился всем телом и не понимал, почему не может идти дальше.

Так что я не трогал идущих мимо и занимался только теми, кто угрожал хозяйскому дому.

Застрелил одного, второго, потом пожалел пропадающую впустую благодать и слабых перенаправил к Гису. Пусть хоть двух-трехрунных убивает. Они как раз самые тупые из всех. Врага не видят, пока не врежутся в него лбом. Потом позвал Видарссона. Ничего с ним не сделается, коли не поспит пару ночей, зато руны поднимет.

Вот Альрик ахнет, когда я притащу Видарссона-хускарла!

Эх, если не условие, хрен бы я с кем поделился.

Сам, конечно, присматривал за ними. Не дай Фомрир, покалечатся еще. Так что вскоре Гис дорос до третьей руны, а Видарссон был в шаге от пятой.

Может, ошибся Тулле? Никакая это не напасть, а много-много благодати для молодых воинов, для карлов! Интересно, остальные ульверы тоже подняли руны? Им ведь тоже должны повстречаться драугры. Правда, в лесу их не сразу и приметишь, это у меня раздолье — поля да пастбища вокруг. Да еще какая-никакая защита в виде частокола. С другой стороны, им и укрыться негде, и переночевать тоже, и меняться особо не с кем. Мы-то с Видарссоном сидим, как у матери за пазухой.

Как перевалило за полдень, проснулись хускарлы-племянники, наскоро перекусили и тоже вышли. Я им пересказал, что понял за это время, а потом отправился поесть.

Вемунд снова сидел возле очага, закутавшись в одеяла. Гленна-ключница была не в духе. Бросила плошку на стол, плеснула немного эля, кивнула на снедь, мол, сам дотянешься, и вышла.

— Чего это она? — спросил я у старика.

— Просила, чтоб бриттскую мелюзгу пустил во двор.

Понятно. А он, значит, отказал. Да ничего им не сделается, коли сидеть будут тихо. Так что я завел другой разговор.

— А тот молот вправду твой?

— Да, — и замолк.

Нет бы похвалиться подвигами, убитыми тварями, поведать о былых приключениях.

— На какой же ты руне его поднять сумел? Я на шестой, и то чуть пупок себе не порвал, пока замахивался.

— Хех, — крякнул старик. Видать, польстило ему. — Удивительно то, что вообще сумел. Племянникам-то мой молот не по плечу.

— Даже тому, что на седьмой?

— Оторвать от земли он его может, а вот выше пояса — уже никак.

Верно, вчера они вдвоем его через ограду перекидывали.

— Так когда ты его осилил?

Вредный старик, скорее всего, любил, чтоб его поупрашивали. Уже в который раз делал вид, будто и не слышал вопроса.

— А вот на шестой и осилил. Примерно как ты: хватало лишь на два-три удара. На седьмой уже поболее, а к девятой мог биться хоть с утра до ночи. Но у меня дар подходящий — в силу.

Я недопонял.

— Как это в силу?

— Мог поднять больше, чем другие, вдарить крепче. Пусть не шибко быстр и ловок, зато если уж попаду, так мало никому не покажется. Да-да, этим молотом я и мечи ломал, и топоры крушил. Никакая кольчуга, никакой шлем ему не помеха.

О, наконец старик разогрелся, разговорился. Теперь не заткнуть будет, прям как вчера.

— Хотел сыновьям оставить, нарочно не продавал, даже когда туго было. А ведь серебра за него отсыпали бы немало, хватило, чтобы Гиса в рунном доме до хускарла подняли, руны до восьмой. Но я не продавал. Да-да, думал, к кому из сыновей дар перейдет. Но не вышло. Они так-то не слабы, старший мой с мечом ох как ловок, средний вон у конунга в дружине, а всё равно не годятся.

— Так, может, станет кто хельтом и заберет молот?

— Зачем? Только руку портить. Они уж привыкли к мечам. Разве что Гис… нет, не похож он на силача. А у тебя что за дар? И не говори, как у меня. Да-да, я и ростом был выше, и плечи шире, кулак — не меньше того молота. И с каждой руной становился крепче и мощнее.

В голове всплыли слова Альрика: «Никому не говори про свой дар. Никому, понял? Хотя бы пока не станешь хельтом».

— Да непонятно. Я чуток сильнее, чуток быстрее, чуток выносливее. Вроде бы везде лучше, но в бою не особо заметно.

— Но молот-то ты поднял.

Что верно, то верно.

— Так, может, подаришь молот мне? — неуверенно предложил я. — Раз я и по силе подхожу, да и помогаю вон как. Если надо, могу еще денек побыть, пока сыновья твои не приедут.

Ну, а что? В песнях таких случаев пруд пруди. Мол, идет герой по дороге, поможет какому-нибудь старику или старушке, а те в благодарность оружие редкое или оберег заговоренный. А если то бог переодетый, не Фомрир, конечно, а Орса или Хунор, так могут и дар особенный дать.

Но вместо этого старик рассмеялся-раскашлялся.

— Чтобы я свой молот отдал? Да изгою-убийце? Этот молот пол-Бриттланда знает. Не нужно мне такого позора!

Вот ведь гад сморщенный! Как с драуграми помочь, так изгой-убийца годится, а как молот дать — так нет?

Я деревянную ложку в руке смял до трухи, зубами проскрежетал, но сдержал гнев.

— Как же позволил в доме ночевать? А вдруг бы я захотел ограбить?

— Так ты ж не бритт бесчестный, а норд! Хотел бы убить, так убил бы в первый же вечер. А втихую грабить норд не будет. К тому же знал я того Хрокра. Трус и мерзавец. Его сын с моим давно не в ладах. Да и сам я еще не помер. Как-нибудь бы уж отбился от шестирунного!

— И давно понял?

— Да почти сразу. Сынок мой пересказывал, как всё было, стращал, что изгои могут заглянуть в мой дом, звал перебраться в Сторборг, — старик снова заскрежетал смехом. — Гляди, и ведь угадал.

И снова раскашлялся, поднес руку к лицу, чтоб слюну утереть, а пальцы трясутся как хвост у трясогузки. На такого злиться — себя не уважать. Может, он потому и позвал нас, что хотел еще раз хоть какие-то чувства испытать: страх, любопытство, азарт? Или гости здесь так редки, что сойдет любой путник? С бриттами он общаться не хочет, старшие сыновья приезжают редко, а младший не больно-то рвется сидеть с отцом. За это годы, поди, сто раз выслушал все истории.

— Раз уж выяснили правду, так, может, расскажешь, что там было и как? Поте́шь старика! — сказал Вемунд и впился внимательным взглядом.

— Ну, кое-что могу и рассказать, — согласился я. — А ты потом про молот: откуда он взялся, из чего сделан…

Особо я трепать языком не стал, говорил лишь, о чем за пиршественным столом обычно бают: как мы на морскую тварь охотились, как троллей ловили, как великана убивали, не того, что у малахов, а того, что у Гейра Лопаты. Про наши хождения в Бриттланде ни слова не сказал. Незачем.

Но когда зашла речь о молоте, со двора позвали. Громко и настойчиво.

Я взял последний целый щит и выскочил наружу.

Там, прямо внутри ограды, бесновался драугр, теснил сразу обоих братьев. Как он перебрался, понятно стало сразу: перепрыгнул. Седьмая руна, вроде бы не так много, из оружия только нож, не женский в пол-ладони, а хороший боевой нож с длинным лезвием в две ладони. Ни кольчуги, ни шлема, одна рубаха и драные штаны с порезами. Но явно противник не из легких, потому как он не дрался, а прыгал. Как блоха — на полтора своих роста взлетал, потом сверху падал, да не просто, а по хитрому.

Вот он взлетел, поджал ноги, увернувшись от меча, затем оттолкнулся ногой от плеча хускарла и заехал второй ногой ему по лицу. Я б тоже так смог, если б догадался! Против такого бойца молот — помеха, а не подмога. С моей нынешней скоростью и силой я молотом ни в жизни в эту блоху не попаду, а вот топором можно попробовать.

Шестирунный хускарл отлетел в сторону с разбитым лицом. Семирунный кое-как отбивался, больше огребая, чем давая.

Я оттолкнул бесполезных племянничков, крикнул, чтоб присматривали за другими мертвецами, и посмотрел на Блоху. Жаль, не понять, как он выглядел при жизни: мышцы усохли, кожа потемнела и сморщилась, из-под приподнятой верхней губы виднелись бурые зубы, одного верхнего не хватало. А вот фигурой недалеко ушел от меня: мелкий, худой, юркий. Точно блоха.

Драугр снова прыгнул, но не вверх, а вбок. Враз пролетел мимо, чиркнул ножичком, я двинул щитом, и он отлетел в сторону, врезавшись спиной в сарай. Я рванул к нему, замахнулся топором, как он взмыл на крышу сарая. Бездна, в эту игру и я играть могу! Поднапрягся и тоже прыгнул. Плюхнулся пузом на край, а цепляться нечем. В одной руке щит, в другой топор. Сбросил щит, подтянулся, только хотел встать, как над головой пролетела стрела.

Драугра с занесенным ножом отбросило на шаг. Он яростно рубанул по торчащему из груди древку, но я уже встал, чувствуя, как прогибается под ногами подгнившая за зиму дранка.

Мертвец замер, руку с ножом отвел. Если бы не знал, что он ходячий труп, решил бы, что он сейчас продумывает план боя. Как только его в прошлый раз подловили? Судя по дырам в штанах, рубили по ногам. Поможет ли это сейчас? Стрела в груди ему, вон, никак не мешает.

Хотя чего тут думать? Бить надо! Вот я и вдарил топором. Блоха снова подскочил, легко увернувшись, а вот приземлился неудачно. Пробил-таки крышу. Нога застряла в дыре, но лишь на мгновение. Драугр рванул, выломал еще несколько досок и спрыгнул на землю. Я за ним.

Взмах ножа!

Лезвие скользнуло по ноге, не столько порезав, сколько оцарапав кожу. В попытке увернуться я брякнулся боком, забыв, как дышать. Еще с ночи ребра не прошли! Вот же блоха подзаборная! Гнида недобитая! Скакунчик болотный! Встал, подскочил к нему, вмазал левой, а когда он захотел было снова прыгнуть, я прыгнул тоже, ухватил его за ногу и вогнал в землю. Брр, рука извозилась в чем-то липком!

А теперь топор!

Железо ушло в почву по топорище. Мертвец успел откатиться в сторону, и там Вемундов племянник пнул его в голову.

— Это мой! — рявкнул я. — Не трожь!

Вытащил топор, дернул драугра за ногу и вогнал лезвие ему в грудь. Не сдох! Тогда ударил по шее и еще одним ударом отрубил голову. Вместо крови вытекла темная вонючая жижа. Хорошо хоть не брызгала, отмываться от такой замаешься.

— Ты это… — держась за ребра, сказал я, — и на мелких руну набьешь. Все шестирунные — твои. Уговор?

Хускарл дернул плечами.

— Я сам на помощь кликнул. Обиды не держу. А чем тебе шестирунные не годятся?

— Да это… благодать с них не идет. Как там снаружи?

— Идут.

Я потер ноющие ребра, хлопнул по плечу шестирунного хускарла, поблагодарил за стрелу, она прилетела очень вовремя. Видарссон стоял с той стороны ограды, выискивал трехрунных мертвецов и дрался с ними. Гисмунд помогал ему стрелами.

— Тебе, Фомрир! — взрычал ульвер.

Аж зависть берет. Уже до пятой добрался! За один день. Если догонит меня по рунам, брошу всё и пойду рубить драугров, пока рука не отвалится.

Драугры всё шли и шли. Не сотнями и даже не десятками. Всё так же, по одному, вразброс, иногда с большими перерывами, но шли.

— Куда ж их тянет? — негромко спросил Гисмунд.

Меня как молнией ударило. А ведь верно! Драугры же не бесцельно шарахались по лесу. Все шли примерно в одну и ту же сторону. На север. А что там? А там Сторборг.

— А что на юге? Откуда они идут?

Гис похлопал глазами.

— Лес. В той стороне сосед живет, который о драуграх предупредил.

— А за ним?

— Раньше там еще несколько деревень было, но во время бриттского бунта опустели. Сначала бритты всех нордов вырезали, а потом норды — тех бриттов, кто остался. Так что еще на несколько дней пути пусто.

— Так это те самые мертвецы! А ты случаем не слышал про прыгучего норда раньше?

Пацан замотал головой.

Значит, это бритт. Местные норды побогаче живут, уж на топор или меч серебра им хватает. Кто, кроме бритта, будет бегать с ножом?

А если они все бритты? Тогда понятно, чего их тянет в Сторборг — там больше всего нордов живет. Или они лично Харальду хотят морду набить? Тогда зря стараются. У конунга дружина сплошь хускарлы и хельты, в два счета всю эту шушеру вырежут. Да и как драугры реку перейдут? На Ум же ни мостов, ни бродов, ни переправ. Некоторые мертвецы переплывут, те, у кого навыки с прошлой жизни остались. Но я сам видел бриттов, что моря не видели и плавать не умеют. Встать на корабле посередь реки и обстреливать берега! И ни один драугр не доберется.

Или не так?

Я прикусил большой палец, пытаясь сообразить, в чем тут может быть подвох.

Первое, что я вспомнил: драугров мы видели не только на этом берегу. Когда шли с Полузубым, столкнулись с несколькими и на северной стороне Ум.

Второе: дружина — это хорошо, да только у всех ли дружинников семьи в Сторборге живут? Вот у Вемунда сын в конунговом хирде, а ведь бросит всё и пойдет к отцу, потому что семья важнее. И таких парней много. Неужто оставят родителей, жен и детей мертвецам ради Харальда?

Третье: те драугры, которых я вижу, слабы. Много ниже пятой руны, выше седьмой почти что и нет. А ведь бритты хорошо подготовились тогда. Не глупцы же они, чтобы мечтать вырезать всех нордов одними карлами? Бритты знали силы нордов, знали, каковы хирды, какова дружина. Скорее всего, нынешние драугры — бывшие рабы, которые набрали руны, убивая хозяев. Потому у них и умений нет, и оружия мало, и доспехи редки. А вот мертвецы повыше рунами — это дикие бритты. Они с малолетства учились убивать, получили и отточили дары, выбрали подходящее оружие и даже обзавелись железом. И таких было немало. Так где же они? Позже выползут?

Конечно, я мог и ошибаться. Среди драугров могут быть и норды. Почему нет? Не каждого же сумели отыскать и похоронить по правилам. Я сомневался, что после тех битв норды хоронили мертвых бриттов. Скорее всего, сняли с них все ценное и бросили трупы как попало: оттащили подальше от домов, притопили в каком-нибудь болотце, чтоб не воняли и забыли. Или даже снимать ничего не стали, так бросили. Если померло много воинов, с каждого железо не снимешь и на себе всё не уволочешь.

Кто же мог затеять такую пакость и поднять мертвых? Причем кто-то из тех, кого я знаю.

Харальду это точно не надо. Ульвид? Вряд ли, он же не хотел вреда ни бриттам, ни нордам. Если на Бриттланд нападут те же бритты, что и три года назад, как это пойдет на пользу рабам? Да их вмиг вырежут. Либо драугры, либо норды, если трэлям посчастливится завалить хоть одного мертвеца. Жрец Мамира? Тулле бы его сразу увидел. Да и не стал бы жрец сам на себя наговаривать. Может, солнечный жрец? Говорит-то он хорошо, делает всё тоже правильно, но мне его рожа не нравилась. Как он одним махом и к нордам, и бриттам, и даже к малахам втерся! К тому же мяса не ест. От такого любой мужик двинется умом. А еще лжец! Сказал, что не ляжет с малахой, а сам драл ее днем и ночью. Урод желтобрюхий!

Да точно он. Ему что норды, что бритты — всё одно: чужаки.

Думал-думал, аж вспотел. Надо не забыть ничего и пересказать Альрику. Вот он удивится, что я всё разгадал! Он меня дураком считает, который только топором махать горазд. Ан нет!

Так что когда под вечер мимо дома Вемунда пошли драугры посильнее, я не удивился. Именно так я и думал. Так и знал!

Вот только у этих мертвецов и разум сохранился получше, чем у предыдущих. Деревня им была не особо интересна, а вот нордский дом чем-то приманивал.

Мы заготовили охапку факелов, расставили вдоль всей ограды. На южной стороне — побольше. И больше никто спать не уходил. Даже Вемунд, услыхав от Гиса, что творится снаружи, вылез из-под одеяла, взял легкий топорик и вышел во двор.

Племянники обстреливали приближающихся драугров, но обычные стрелы уже не действовали, потому перепуганная Гленна приволокла горшок с растопленным жиром. В него кунали наконечники, поджигали и стреляли.

С их поддержкой я справился с драугром-копейщиком. Повезло, что от копья осталась наполовину сгнившее древко, и я легко подобрался так, чтобы достать топором.

Следующим был безоружный драугр с наполовину снесенным черепом, зато в кольчуге. Я разнес ему остатки головы, а потом отсек руки и ноги, а потом Гис его еще и сжег. Неубиваемый мертвец! Видать, он и при жизни таким непрошибаемым был, так как кольчуга у него была посечена и на груди, и на спине, и то пришлось голову рубить.

Затем я долго возился с огромным драугром. Он кольчугу не носил, зато заковал грудь и живот в цельное железо. И оружие у него тоже неудобное — било на цепи. Правда, цепь проржавела, двигалась кое-как и со скрипом, но драугру это как-то не очень мешало. На него мы навалились вместе. Только Вемунд не лез. В конце ноги, спина и пах драугра были истыканы стрелами, одежда горела и осыпалась пеплом, на железе появились вмятины с мой кулак. Взбесившись, я снова взялся за молот, изломал ему ноги, а уж лежачего мы дорубили. И непонятно, кому же ушла благодать, но мы так измотались, что всем было плевать.

Пока мы его рубили, подошли еще драугры, а за ними были еще. И если хоть один из десяти заглянет к Вемунду, нам конец.

— Надо уходить! — сказал Гисмунд. Удивительный парень. Я б на его месте молчал до последнего, чтоб не показаться трусом и слабаком, особенно потому что он и был самым слабым среди нас.

— Я не оставлю дом! — прохрипел старик.

— Нам не сладить со всеми! — поддержали парня и хускарлы. Каждый из них вырос на руну, так что силенок им хватало, но и мозги у них тоже были.

— А рабы? А скот? Тогда не бросил, и сейчас не брошу!

От крика старик раскашлялся.

— Погляди! — настаивал Гис. — Им не нужен твой скот или дом! Они хотят нашей крови!

— Если умереть от руки мертвеца, какое посмертие ты получишь? — добавил я.

— Уходим! — решительно сказал Гис, сбегал за одеялом, завернул в него отца и передал его уже восьмирунному хускарлу. — Будет вырываться, выруби его! Я его наследник, и мне решать, как быть.

— Хозяин! А как же я? — повалилась ему в ноги ключница.

Частокол в одном месте брызнул щепами. И в проходе меж двумя факелами показался еще один драугр. Опять восьмирунный. У меня аж ребра зачесались.

— Решайте быстрее! — бросил я, взял вемундов молот. Снова в животе сильно потянуло. Не от голода, от тяжести. — Видарссон, придержи его!

Что пятирунный мог сделать? Только тявкать и кусать за ноги, как псы на лосиной охоте. Видарссон так и поступил! Он прикрывал меня собой, уклоняясь от ударов двуручного меча, и пятился.

Я глубоко вдохнул, напрягся.

— Давай!

Видарссон отпрыгнул, я с усилием замахнулся и влупил молотом, что было сил. От лязга металла я чуть не оглох: мы ударили одновременно. И молот победил. Меч вылетел из рук драугра и шмякнулся с той стороны ограды.

— Твою же бездну, — выдохнул я.

И снова вдох, в пупке что-то хрустнуло, молот влетел в грудину, смял в лепешку и отбросил мертвеца. Я разжал руки. В бездну этот молот. Он хорош, правда! Но я сдохну из-за него раньше. Дрожащей рукой вытащил топорик из-за пояса, перебрался через разбитые бревна и отрубил голову.

Фомрир, твою же мать! Куда ты пялишься, утырок воинственный? Неужто по бабам пошел? Где моя благодать!

Через пролом, наконец, вышли и остальные: Гис, Видарссон, хускарлы с Вемундом, девчонки и Гленна. Мы все-таки берем бриттку с собой?

Когда проходили через деревню, Гис стучал в хлипкие двери бриттов и кричал, чтоб они шли в хозяйский дом и прятались там. Вемунд хрипел и бранился, говорил, что ноги бриттской не будет в его доме, но вряд ли перепуганные рабы его расслышали. Они открывали двери, смотрели, как мы уходим. Некоторые, как и Гленна, умоляли взять их с собой, и Гис засомневался.

— Молчать! — рявкнул я, вконец разозлившись. — Мы уходим. Пойдете за нами — отрублю ноги и брошу на съедение мертвецам. Хотите — сидите здесь. Хотите — прячьтесь в том доме. Там стены толще и крыша крепче. Может, и не сдохнете!

Потом добавил на бриттском, что убью каждого, кто скажет хоть слово.

Рабы заткнулись. Пока между домой и деревней никого не было, у них был шанс. Бабы похватали детей, мужики — стариков, и они потянулись в поместье.

Мы же побежали в лес, девчонок закинули на спины Видарссона и Гиса, Гленна спотыкалась и пыхтела на каждом шагу. Немолодая уже, безрунная… Она только мешала.

Когда бриттка встала, хрипя похлеще Вемунда, мы тоже остановились.

— Куда мы идем? — спросил Гис. И это был хороший вопрос.

Нам с Видарссоном нужно в бриттский поселок, но не тащить же туда Вемунда, ненавидящего диких всей душой! И я дернулся от страшной мысли. Если драугры идут и там, бриттам конец. Там же нет Полузубого и его могучего хирда. Там нет ни одного ульвера. Одни старики, женщины и подростки. Двух мужиков сметут быстро.

И в любом случае там защита похуже, чем в доме Вемунда.

— В Сторборг, — откликнулся я.

Больше нам идти некуда.

Глава 14

Медленнее улитки, громче горной лавины, путанее дневной совы мы брели по лесу. Сбиться с пути не боялись: глаза-то есть, звезды проглядывают через лысые макушки деревьев, север уж как-нибудь найдем. Удачно вклинились меж драугров так, чтоб они нас не замечали. Да вот эта бриттка делала всё, чтобы скормить нас мертвецам. Может, не так уж эта баба и верна Вемунду?

Наверное, она старалась. Шла, через раз охала, спотыкалась о корни и даже врезалась в деревья. Правда, только раз, но я устал останавливаться каждую сотню шагов и ждать, пока она отдышится. Хускарлы тащили старика и не жаловались, Видарссон с Гисом несли девчонок, тоже шли наощупь и не пыхтели, я волок треклятый молот, чувствуя, как хрустят колени под его тяжестью. Но я не мог его не взять. Если попадется еще один драугр в железе или с непробиваемой шкурой, ни мой хлипкий топорик, ни посредственные мечи хускарлов не помогут, а молот — вполне.

Хорошо хоть Вемунд в свое время заказал особые ремни, укрепленные железом, для молота. На поясе-то такую тяжесть не уволочь. Так что сейчас эта железяка оттягивала мне плечи и вдавливала позвоночник в самую задницу.

Наверное, я должен благодарить бриттку за частые передышки, так как сам бы никогда не признался в усталости. Я взмок, несмотря на холодную ночь, хрипел на ходу и все чаще подумывал сбросить молот и сказать, что потерял.

Мы еще толком не отошли от деревни Вемунда, как из-за тупой бабы нас догнал драугр. Догнал мертвец! Видарссон с Гисмундом скинули девчонок, посадили рядом со стариком, я бросил к ним молот, и мы вместе с хускарлами разделали драугра. Я заикнулся было насчет благодати для сестер Гиса, мол, пусть одна из них добьет тварину, сразу идти станет легче. Но Гисмунд тут же взвился. Нельзя! Они еще не подросли, да и первую руну лучше им получить, не перепиливая шею трупа, а тихо и мирно зарезав козу.

Я пожал плечами. Не мне решать.

Через несколько сот шагов на нас снова напали. И снова мы сбросили немощных, забили драугра, отдохнули и пошли.

На охи бриттки притащились новые мертвецы, и я получил несколько ссадин и глубокий порез на боку, Видарссон — синячище на пол-лица, а один из хускарлов захромал. Но пока мы справлялись. Пока это были драугры по силам. Вот только надолго ли?

Женщина в очередной раз споткнулась, упала и разрыдалась.

— Ой, я не могу. Хозяин, идите уже без меня. Помру здесь.

Да-да, уже в который раз это слышим. Сейчас вступит Гис.

— Гленна, идем. Надо дойти до реки! — и к нам: — Может, отдохнем немного?

— Сделаем по-другому, — не выдержал я. — Вы идите вперед, а я с бритткой догоню. Мне тоже надо отдохнуть, иначе фоморов молот доконает.

— Я тоже останусь, — выпалил Гисмунд.

— Вот уж нет. Хускарлы тащат Вемунда, ты с Видарссоном — сестер. Или тебе рабыня дороже семьи? — надавил я.

— Иди-иди, Гис, — сказала бриттка. — Присмотри за хозяином.

Хвала зимним и весенним богам, что при создании обделили женщин умом. Да и некоторых мужчин тоже.

Я скинул молот, потянулся, чувствуя себя так, точно вот-вот взлечу. Может, забыть молот здесь? Кому он нужен? Слабаки не поднимут, а хельтам, как правильно сказал старик, он ни к чему. Хельты обычно уже делают оружие под себя, под свои дары и привычки. Оружие хельтов на ярмарке не купишь, да и кузнецов-умельцев не везде найдешь.

Когда стих даже хруст ломаемых Видарссоном веток, я вынул нож, подошел к бриттке, схватил за волосы и быстро перерезал горло. Подождал, пока она не затихнет, и уложил тело под ближайший куст. Она даже не успела испугаться.

Гис бы ее тащил до конца. Вот только конец, скорее всего, пришел бы нам всем. С ее пыхтением и скоростью мы будем тащиться до Сторборга седьмицу, и так провозились почти всю ночь! А позади — то́лпы высокорунных драугров. Можно было бы и просто оставить ее в лесу, сама она вряд ли добралась бы до города, но со страху люди творят еще и не то. Визжала бы, орала, привлекла бы к нашему следу драугров. Уверен, что и Видарссон, и хускарлы сразу всё поняли. Может, Гисмунд тоже, но признавать не хотел. Ха, или не понял? Значит, я неплохо заговорил ему зубы!

Я решил еще немного посидеть, чтоб история выглядела поправдивее, размять плечи, отдышаться.

Как там остальные ульверы? Смогли ли вовремя сообразить и уйти? Если бы мы с Видарссоном не заглянули к Вемунду, то за день ушли бы далеко. Но в лесу не так-то легко столкнуться с кем-то, даже если очень хочешь. Наверное, хирдманы не сразу поняли, что вот она — обещанная Тулле орда мертвецов. Главное, чтобы ребята не увязли. Главное, чтобы выбрались. Ну, и набили побольше рун.

И тут я что-то почувствовал.

Из кустов сзади, как раз где лежала бриттка, кто-то вывалился и без колебаний побежал ко мне. Я, не вставая, нырнул вперед, откатился, вытащил топор и уставился в темноту. Света звезд хватало лишь на то, чтоб различить ближайшие силуэты деревьев. Если встать перед толстым стволом, то глазами уже и не определить, есть там кто или нет. Только чутьем, ушами или сердцем.

Я чуял рунную силу, но еле-еле, только улавливал, что она там есть. Неужто бриттка поднялась? Вроде бы ритуал действовал только на ранее умерших?

Темные полосы деревьев надежно скрывали существо. Я приподнял топор, готовясь к удару, и все равно проворонил. Драугр снес меня с ног, навалился сверху и вцепился в руку с топором. Не бриттка. Семирунный. И без оружия. Зато тяжелый, похлеще молота.

Я захрипел, задергался, врезал левой драугру в бок, в плечо, в живот. Отпустил топор, выдернул вторую руку и заехал ему в челюсть. Смог немного вдохнуть. Ох, и вонял же он! Как я вонь-то не учуял?

Я пыхтел, он дрался молча. Удар в челюсть до хруста зубов. Моих зубов! Аж в глазах засверкало. Да чтобы я умер от лап мертвого бритта? Я рванулся, но железная задница драугра надежно вжимала меня в землю. Тогда я замолотил кулаками по всему подряд: по рукам, груди, голове.

— Сдохни! Сдохни! Сдохни!

Бриттку я захотел убить! Дурень. Пусть бы шла, сама бы сдохла.

Звон в ушах. Драугр заехал мне в ухо! И что-то там порвал, так как по шее потекло горячее. Потом в нос! Я начал хватать воздух ртом и проглатывать кровь, стекающую прямо в глотку.

Вот же срань! Неужели я и впрямь помру где-то в бриттском лесу из-за дуры-рабыни и драного безоружного трупа? Не хочу! Не сейчас! И не так. Лучше б во дворе Вемунда тот железный задавил! Хотя бы на людях было. Хотя бы бок о бок с одним ульвером!

Мои удары драугр не замечал. Как и мои потуги вырваться.

А на спине бриттские суки!

Захлебываясь кровью, я бился, хрипел и плевался.

Ту-дум! Сердце вдруг ударило так сильно, что заглушило все звуки вокруг.

Ту-дум! И на его стук откликнулись другие сердца! И вспыхнули огнями в моей голове. Одно, два, три… я не считал. Я их чувствовал. Все живы! Все бьются. Некоторые спокойно, умиротворенно, а другие споро и сильно. Ребята тоже сражались. Не все, но многие.

Ту-дум! И мрак ночи расступился. Я увидел нависшую морду драугра, отвисшую нижнюю челюсть, маленькие мутные глаза, свернутый набок нос, занесенный кулак. Я легко отбил удар, всунул ладонь прямо в пасть мертвеца, вогнал пальцы в язык и десны и рванул вниз. Челюсть хрустнула и повисла на кожаных ошметках. Драугр отшатнулся, и я вырвался из его хватки. А потом навалился на него сам.

Теперь он отбивался от меня.

Ту-дум! Вдруг я ощутил невероятную легкость в теле. Подпрыгнул, разглядел отброшенный топор, поднял и вдарил им прямо в грудную клетку драугра. Взмах! Перерубил ему руку. Взмах. Вторую! Взмах. Снес правое плечо. Никогда еще мой топор не был так быстр и мощен!

— Сдохни! — рявкнул я и раскроил мертвецу череп.

Ту-дум! Сердца ульверов все ещё горели внутри меня, всё ещё стучали, но не вразнобой, а вместе. Как единое целое!

Драугр свалился мешком, и жижа, которая была вместо его крови, завоняла еще сильнее.

И полыхнуло! Ледяной огонь, медовое солнце, горячая стужа… Как и пересказать это чувство? Уже и забыл, какова благодать на вкус!

Я сплюнул остатки крови и прошептал:

— Во имя ульверов.

Потрогал ухо. Цело. Нос? Тоже.

Сердца сохирдманов затихали, словно они уходили куда-то далеко. Темнота сгустилась, и я снова не видел ничего, кроме звезд и деревьев.

Что произошло? Это был дар? Точно он, но как будто иначе. Хоть ульверы сейчас разбросаны по обоим берегам Ум, мы словно бы сражались вместе. Не знаю, чувствовали ли то же самое парни, слышали ли меня, но я хотел бы разделить с ними это опять.

Единство! Мощь! Братство! Сила!

Словно у меня пятнадцать сердец! Пятнадцать пар глаз и рук!

Я оглянулся.

Может, еще драугр вылезет? Хотя бы один! Я хотел еще раз почувствовать это. Еще раз стать чем-то большим. Наверное, именно так живут боги! Они слышат всех своих почитателей, видят их глазами, дышат их легкими, кричат их голосами!

И тут меня окатило нелепой мыслью. Я получил благодать. Поднялся до седьмой руны. А рисунок на спине так и остался! И ведь никого под рукой не было, чтоб содрать эту фоморову кожу! Сколько мне еще таскаться с бриттскими богинями?

Зато хоть пришел в себя. Пора догонять Гиса и Видарссона. Вот только молот… Где ж я его оставил?

От попытки нащупать отказался сразу. Кто знает, как далеко я отошел от него, пока дрался с драугром? Потому стал осторожно высекать искры огнивом и смотреть, не блеснет ли где.

На втором десятке ударов я все же отыскал молот. Схватился за ремни, напрягся и дернул. Железка едва не заехала по голове. Молот полегчал. Не настолько, чтоб захотелось сменить оружие, но достаточно. Теперь я мог с ним даже бежать!

Что я и сделал.

* * *
Парней я отыскал незадолго до рассвета, и лишь благодаря Видарссону. Он по-прежнему шел по лесу, как по пересушенному хворосту, щедро обсыпанному сухими листьями. Хруст стоял на пол-леса.

Я сначала окликнул их, чтоб они с перепугу не истыкали меня стрелами и мечами, а уж потом подошел.

Гис сразу всё понял.

— Ты убил ее! — взвизгнул он, разбудив задремавшую на спине сестру.

— Гис, ты…

— Я так и знал! Так и знал!

Завернутый в одеяло завозился Вемунд, всхрапнул и снова уснул.

— Гис, я не убивал бриттку, — солгал я.

— Да? Так где же она? И откуда новая руна?

Его голос дрожал от слез, но он хотел услышать ложь. Хотел слышать, что я не виновен.

— Она мертва. Но ее убил драугр. Пока мы сидели, он выскочил из кустов, одним махом порвал ей горло и набросился на меня. Я еле с ним справился. От него и седьмая руна.

— Ты врешь?

— Мне незачем убивать безрунных. Прости, что не спас ее.

— Гис, Гленна умерла? — всхлипнула девчонка.

Гисмунд бросил допрашивать меня и стал успокаивать сестру.

Хорошо ли спрятано тело бриттки? Надеюсь, он не пойдет его искать прямо сейчас. Порезанную шею с порванной не спутать.

Гисмунд судорожно дышал, видимо, тоже еле сдерживая рыдания. Когда успокоился, мы пошли дальше. Видарссон толкнул меня в бок:

— Седьмая руна! Ну ты даёшь.

— Ага. Пока меня не было, ничего странного не заметил? — неуверенно спросил я.

— Чего? Темно же. Не видать ни шиша!

— Нет. Я про другое. Ну, там в груди не зачесалось? Или…

Зачем я его спрашиваю? Это же Видарссон. Пока по затылку не прилетит, ничего не заметит.

— Ладно. Не суть.

Небо светлело чуть ли не с каждым шагом, и я уже различал не только стволы деревьев, но и ветки, кусты, цвета. Тогда-то я увидел, что нож на поясе вымазан красным. Приотстал немного, вроде как сходить по нужде, наскоро вытер лезвие. Руки и рубаха спереди в черных вонючих пятнах, плащ весь в грязи.

Когда же ночь растаяла, мы поняли, что идем не одни. То там, то здесь мелькали фигуры.

Драугры.

— Лучше бы укрыться, — прохрипел Вемунд из-за плеча хускарла. — Нас видят.

Я оглянулся. Как драугры чуяли, куда идти? Как решали, на кого напасть, а на кого — нет? Как они видели? Как слышали? Что обоняли?

После смерти бриттки мы пошли быстрее, и с рассветом Видарссон снова вспомнил, что идти в лесу можно не только по сухим веткам, так что много внимания мы не привлекали. Да вот беда — вымотались девчонки, хоть и просидели почти всю ночь на спинах парней, Вемунд еле дышал, а еще драугры понемногу стягивались к нам. Будто случайно шли так, чтоб наши пути пересеклись, хоть и не нападали целенаправленно.

Сколько идти до Сторборга? Я точно не знал. От Ум до селения бриттов уже почти день, еще полдня мы шли до земель Вемунда, но тогда с нами не было безрунных, не было женщин и стариков. А еще мы не отвлекались на сражения с драуграми: люди Полузубого легко справлялись с одиночками. Наверное, сейчас дорога займет еще день-два.

— Если мы остановимся, потом можем и не прорваться к Сторборгу, — сказал я.

— А если не остановимся? Тогда дойдем? — встрял Гисмунд.

Я вспыхнул гневом.

— Мы с Видарссоном точно дойдем. Я обещался помогать всего две ночи. Мы слово сдержали. Уже третий день начался!

Старик хотел что-то сказать, но закашлялся и никак не мог остановиться.

— Тварь… Кхе-хе-хе… тварь… укху-ху… Кай… конунг… кхе.

— Да хоть самому Скириру жалуйся! — рявкнул я. — Когда к Сторборгу придет тысяча драугров, Харальду будет точно не до меня. Может, еще и рад будет!

Слева подходил драугр, у которого сохранились длинные светлые волосы, пусть и перепутанные, с ветками, листьями и какими-то водорослями. Еще пара десятков шагов, и он наткнется на отбежавших в кусты девчонок.

— Чего ж ты хочешь?

Гисмунд смотрел на меня с еле сдерживаемой злостью. Я ответил ему таким же взглядом.

Как лучше поступить? Довести их, рискуя жизнью? Так ведь я должен собрать хирд, встретить Альрика, получить взбучку за то, что не защитил бриттов. Этим людям я ничего не должен. Но и бросать их было неправильно. Тащить их дальше? С безрунными девчонками и Вемундом это плохая идея. Рабыню-то я зарезал без зазрения совести, но не убивать же старика за его немощь?

Они никто, но они нас пустили в дом, накормили и попросили защиты.

А вдруг что-то такое случится в Сторбаше? Вряд ли, конечно. У нас там острова и фьорды, деревни и города разбросаны далеко друг от друга, а через наши горы и пропасти не каждый живой проберется, не то что драугр. И своих мертвецов мы хороним правильно, даже во время войн. Особенно во время войн! Но если бы, например, ярл Скирре нарушил приказ Рагнвальда и напал на Сторбаш, я бы хотел знать, что матери, брату и сестре помогут, вытащат, увезут в безопасное место.

Я скинул ремни, освободил молот, размахнулся как следует и швырнул в драугра. Того отбросило на несколько шагов назад и впечатало в дерево.

— Ничего. Ничего не нужно. Мы доведем.

Девчонки запоздало взвигнули, но сразу же замолкли от шикания Гисмунда, подхватили юбки и выскочили из кустов. Я подобрал молот, снова закинул его на спину и кивнул на север.

— Только останавливаться никак нельзя. Сзади идут драугры посильнее. Пусть не быстро, но мы должны идти.

И снова лес, деревья, тени драугров со всех сторон. Девчонки шли сами, не ныли. Впрочем, они ведь были уже не маленькие. Если не этой, так следующей весной их черед получать благодать. Я бы на месте Гисмунда рискнул и дал им принести первые жертвы богам.

Через некоторое время мы вышли к полям. Чье-то поместье.

Уже вымотавшийся Гис сказал:

— Это Хьярти дом.

Несмотря на разгар дня, людей там видно не было.

— Постойте здесь. Я схожу и проверю.

Девчонки рухнули наземь, хускарлы вытащили нехитрую снедь, что мы захватили с собой. Так-то я мог послать и восьмирунного туда, да только хотел своими глазами посмотреть на дом, на людей. Может, оставить семейку тут?

Из сараев мычала и блеяла скотина, то ли голодная, то ли недоенная. Пахнуло знакомым смрадом. А потом я вышел на единственную улицу в деревне и увидел то, что и ожидал. Здесь хозяева не защитили бриттов. В хлипких домишках были выломаны двери, а кое-где и стены. Кровь. Тела. Кое-где разрубленные, кое-где разорванные.

Я прошел деревню от начала до конца и понял, что трупов маловато. В стольких домах должно жить больше. Да и трупы в основном были лишь в дальнем конце селения.

Поместье… Ворота целы, ограда тоже, людей же не видать. Ни лучников, ни копейщиков. Я легко перемахнул через колья и едва не подскользнулся. Да, вот здесь был бой. Воняло тухлой кровью драугров, по двору разбросаны куски их тел, и дымились остатки дальнего сарая. Видать, в нем и сожгли тех, кого смогли.

Несколько ударов в дверь, сколоченную не из досок, а из толстых бревен.

— Есть кто живой? — крикнул я. — Я от Вемунда!

К щели изнутри кто-то приник.

— Вемунда знаю, тебя — нет! — ответил грубый мужской голос.

— Я племянник его, с Северных островов. Вот его молот, видишь? — и развернулся, чтобы показать прикрепленную к спине железяку.

— А где сам Вемунд?

— Недалече. И Гис, и дочки тоже.

Дверь медленно отворилась, и в нос ударил спертый тяжеловатый воздух с запахом нечистот и навоза. Оттуда вышел рослый мужчина, чем-то напоминавший Видарссона старшего, только с подрезанной бородой и короткими по плечи волосами. А так медведь медведем.

— Думал, что сгинул Вемунд.

— Примете под защиту старика и девочек? — сразу спросил я. — Я бы помощь привел.

Хускарл почесал затылок, осмотрелся.

— Много там драугров?

— Много. И дальше еще сильнее пойдут. Мы хотели в Сторборг идти, да боюсь, все не дойдем.

— У меня дом битком. Своих два десятка, да еще трэлей орава. А Вемунд, он их сильно не любит, визжать будет.

— Как повизжит, так и перестанет. Это твой дом, не его. А коли вам защитники нужны, так там еще трое воинов, кроме меня. И они немало драугров убили. Каждый на руну за эти ночи поднялся.

Хьярти кивнул.

— Тащи их сюда. Но останутся ли целы? К утру мы все тут помереть можем.

— К утру? — прежде я не замечал, что драугры замечают разницу между днем и ночью.

— Да. Днем они как-то потише. Сам видишь, тихо сейчас. Может, потому что бриттов увели?

Я не знал. Договорившись с Хьярти, вернулся к своим, пересказал им разговор и с облегчением скинул девок и старика на норда. Хускарлы остались там же, чтоб помочь ночью, а Гис решил пойти до Сторборга.

— Я приведу помощь, Хьярти! Хотя бы братьев!

Хозяин усмехнулся, сказал:

— Знать, не зря тебя Вемунд наследником оставил.

И захлопнул дверь.

Мы отошли от деревни. Гисмунд остановился и сказал дрожащим голосом:

— Ты убил Гленну. Я видел кровь на ноже. Красную кровь.

Я пожал плечами.

— Она мешала. Если не она, так мы бы все погибли.

— Да пошел ты в бездну! Она мне как мать была! Сестренок на руках таскала! — Мальчишка вдохнул, стиснул кулаки и продолжил спокойнее: — Ты выполнил уговор. Довел до безопасного места. Теперь иди куда хочешь, изгой!

Прежде за такие слова я сломал бы парню челюсть, но сейчас лишь хмыкнул.

— Я и так иду куда хочу. Только твой отец не выполнил уговор. Он не сказал нам, где искать тварь.

— В лужу посмотрись…

И замолк от того, что лезвие моего ножа коснулось его шеи.

— Обычно я сразу убиваю тех, кто оскорбляет меня. Видарссон подтвердит.

Ульвер молча кивнул.

— А еще несколько раз чуть не убили меня, как раз из-за неосторожных слов. Так что ты заткнешься и пойдешь с нами в Сторборг. Вдруг мои сохирдманы там? Можешь, конечно, идти отдельно, да только сестренок твоих жалко и калеку-отца. Если сдохнешь, кто приведет к ним помощь? Согласен?

Мальчишка моргнул, соглашаясь. Тогда я убрал нож, поправил ремни на плечах.

— Тогда побежали.

Гисмунд — неплохой парень. Умеет драться, спину доверить ему можно, сообразительный, сдержанный. Единственный недостаток — отсутствие опыта. Он жил в доме отца, под покровительством старших братьев, вокруг только рабы да несколько других семей нордов по соседству. Негде и выучиться было.

Мы то бежали, то переходили на быстрый шаг. Хотя я рунами выше и Гиса, и Видарссона, но из-за молота я уставал ничуть не меньше. Взмокли и вымотались все. Мы и не спали уже давно. Несколько раз натыкались на тела бриттов, видимо, сбежавших из окрестных деревень, один раз видели и живого, но он шарахнулся от нас в кусты и скрылся.

Лишь под вечер мы добрались до реки Ум, только не около Сторборга, а, судя по всему, сильно западнее. Гис подтвердил.

Но между нами и рекой стояли драугры. Они собрались возле воды и не двигались ни вперед, ни назад. Вроде бы в песнях текущая вода преграждает путь мертвецам, и они не могут ни переплыть, ни перейти. Но когда я вскарабкался на дерево, заметил, что время от времени от толпы отделялся то один, то другой драугр, входил в реку и плыл. Правда, им не хватало разума сразу идти к северному берегу, и они плыли наискось, вдоль по течению. Или им силы не хватало? А некоторые заходили в воду и больше не всплывали.

— Если переберемся на тот берег, быстро дойдем до Сторборга, — спустившись, сказал я попутчикам. — Там пока мертвецов не видно.

Потом глянул на Гисмунда.

— Ты плавать-то умеешь?

— Немного, — буркнул тот.

У меня была мысль закинуть парня в воду, а самому отправиться на поиски ульверов, но теперь я решил проводить его до города. Мы изгои, нам туда дорога заказана, так что пусть заодно отыщет для нас Фарлея и Ульвида. Если кто-то из хирда дошел до Сторборга, рыжий бритт знает об этом.

— Ладно. Чем дольше ждем, тем больше драугров, — сказал я. — Так. Идем клином. Япервый, вы — по краям. Убивать никого не надо, просто отбрасывайте их в стороны. Нужно дойти до воды. Видарссон, следи за Гисом, чтоб не сдох и не утонул. Он пригодится нам в Сторборге.

Мы подошли на расстояние в двадцать шагов к драуграм. Сзади уже подходили следующие. Ждать было некогда. Да и нечего. Я вытащил молот, вдохнул и рванул прямо к мертвецам.

Широкий замах, и двух драугров снесло в сторону. Удар плечом. Новый замах, и еще одного отбросило вправо. Острая боль в левом боку. Я заорал от ужаса и восторга.

— Фомрир!

Сзади крик подхватили. Первых я раскидал легко, а потом места для замаха почти не осталось. Я пробивался локтями, плечами и коленями, затем выпустил молот, схватил топорик и рубил дальше им. Чьи-то зубы вонзились мне в руку, чей-то меч скользнул по ребрам, чья-то нога чуть ли не раздавила мне ступню. Я рубил направо и налево, топор то рассекал гнилую плоть, то проскальзывал по кольчужным останкам, то застревал в кости. Уже войдя в воду по колено, я обрушил оружие на голову последнего драугра и услышал треск. Топор раскололся, не выдержав напора. Но и драугр свалился. Да в бездну этот драный топор! Я прыгнул и с наслаждением ушел в воду с головой.

Вынырнул через несколько гребков, обернулся: Видарссон с Гисом плыли за мной, но им тоже досталось. У Гисмунда рана на лбу, и кровь стекала по его лицу, закрывая один глаз. Видарссон синяк получил раньше, но выгребал он чуть ли не слабее парня.

Течение также сносило нас к востоку. Я подставлял плечо для поддержки то одному, то другому, волок их напрямую к берегу. И все равно выползли мы на сотню шагов правее, чем заходили в воду. Тогда-то я и рассмотрел длинные порезы на своем боку, сломанный палец на ноге, вытащил обломок клыка из предплечья. Затем глянул на парней. Видарссону влупили в спину, хорошо хоть не топором, но дышать ему было больно. Синячище расплылся в полспины, и, кажись, сломано ребро или два. Как только и плыл? Гисмунду врезали по голове, и его мутило. А еще он упустил меч. Так что на троих у нас был только Видарссонов топор и ножи. Попадись нам приличный драугр, и мы сдохнем в двух шагах от Сторборга.

— Надо идти, — выдохнул я, кое-как залепив рану и примотав сломанный палец тряпками так, чтоб не шевелился.

И мы потащились вдоль реки на восток.

Интерлюдия

После ночных заморозков желто-зеленая трава приятно похрустывала под ногами. Негромко перекликались лесные птицы. И не скажешь, что всё ещё зима. Реки здесь так и не замерзли, в том числе Ум, потому корабли по ней не переставали ходить.

Если бы Волчара был жив, то не пришлось бы искать пристанища на зиму, можно было бы работать весь год: бить тварей, ловить их и сдавать в рунные дома, получать руны и серебро. Кто же знал, что безобидная стычка между молодыми парнями приведет к потере корабля? А убийство Хрокра окончательно испортило планы Альрика.

Когда Беззащитный узнал о побеге Кая, то разозлился не на шутку. Клялся, что выкинет его из хирда, а, может, и вовсе прирежет, чтоб уж не мучился. Куда бы Кай не пошел: возвращать свой сраный топор, мстить Скирикру или пнуть мужика, что обвинил ульверов в поджоге дома, у него не было шансов. И ладно бы он просто сдох, вися на копье! Так ведь нет! Альрик был уверен, что перед тем Эрлингссон расскажет, где прячутся ульверы, причем не со зла или из-за боязни пыток. Нет, он сболтнет и сам того не заметит.

Надо было от него избавиться раньше. Но Беззащитный повелся на его, Каев, дар. Отсыпали боги Каю немерено, даже больше, чем забрали своим условием. Чуять всех соратников как одно целое! И делать так, чтобы и хирдманы чуяли друг друга. Каким же великим и прославленным может стать такой хирд!

Но глупый мальчишка даже не понимал ценности дара. Ныл, что в бою ему это не помогает, а вот если б каменную кожу дали или ловкость, как у Альрика. Болван! Дары, усиливающие не человека, а хирд, встречались так редко, что многие даже и не слыхивали о них. Потому Альрик решил держать Кая при себе, несмотря на глупые поступки и непослушание. Решил обучать его как помощника, дал людей, показывал на примере, как должен вести себя хирдман. А он сбежал!

За те месяцы, что Кай провел у бриттов, Альрик несколько раз менял решение. Выгнать? Так ведь дар. Убить? Так ведь дар. Простить? Так ведь он выкинет что похуже. Привязать к себе? Так ведь всю жизнь так не проходишь. Потому хёвдинг отложил решение до встречи с поганцем. И правильно сделал.

Кай изменился. То ли неуловимый Ульвид что-то с ним сделал, то ли пытка-шрамирование повлияла, недаром же там две бриттские богини изваяны, то ли сами бритты вразумили, но Альрик увидел будто другого человека.

Мальчишка повзрослел.

Пока ходили к малахам, убивали измененного, отыскивали убийцу Жареного, Кай вел себя как подобает. Не кидался безрассудно в бой, не бесновался, не отходил ни на шаг. Образцовый хирдман!

Альрик покосился на идущего рядом Тулле. Еще один изменившийся. Хорошо, что не измененный. Пока Беззащитный не мог понять, что не так. Тулле и раньше был спокойным рассудительным парнем. Если бы он остался с Каем, а не ушел к жрецу, то, скорее всего, Кай бы и не удрал в Сторборг или хотя бы не убил Хрокра. Но сейчас от Тулле веяло чем-то странным. Казалось, будто он только наполовину в этом мире, будто прямо сейчас он был где-то еще. Его спокойствие нынче выглядело по-стариковски, словно он видел и пережил так много, что мелкие дрязги настоящего его не волнуют.

Плосконосый. Наверное, десять раз пожалел, что оставил рунный дом и вступил в пришлый незнакомый хирд. Сражения на болоте, потеря корабля, унизительное звание изгоя, а потом еще и жить вместе с бриттами, рабами. Это для северных нордов не имело значения, но люди Бриттланда уже привыкли к тому, что бритт значит трэль. Фастгер вырос в поместье отца, где к бриттам относились как к бессловесной скотине. Каково ему было переломить вросшие убеждения?

А ведь эти трое вели себя достойно. Не ныли, не жаловались, разговаривали с Леофсуном, спрашивали о бриттских богах, обучали новеньких.

Может, не стоило брать Плосконосого? Зачем лишний раз напоминать, что он потерял за эти месяцы?

Да, может, и вовсе не стоило идти в Сторборг. Будь то на северных островах, Альрик бы не колебался. Нашествие тварей! За такую весть прощались все прегрешения, мнимые и реальные. И пусть Альрик не видел своими глазами тех орд драугров, о которых говорил Тулле, но верил его словам. Против тварей и против мертвецов все человеческие обиды должны быть забыты и прощены.

Не сказать, чтоб Беззащитный не надеялся благодаря вести смыть с хирда изгнание, но даже и без этого он все равно бы пошел в Сторборг. Потому что живые должны быть с живыми. Потому что так правильно.

Лишь бы конунг прислушался. Лишь бы поверил.

Должен же быть при его дворе какой-нибудь жрец! Конечно, не солнечный, а настоящий жрец. Мамиров.


Река Ум неспешно волокла серые ледяные воды вдоль бурых берегов. Виднелась пристань на том берегу, десяток кораблей, грустные обрюзгшие за зиму дома с темными крышами. Жаль, только мост так и не построили. Впрочем, как тут его построить? Корабли ходят туда-сюда.

А являться ко двору конунга мокрому и облезлому, точно побирушка, Альрик не хотел. Пусть не думает, что изгнание настолько повлияло на ульверов.

Беззащитный отошел в сторону, чтоб не мелькать перед глазами стражи, и переправился через реку так, чтобы оказаться за пределами города. Там он развел костер, немного обсох и лишь после этого вошел в Сторборг.

Но направился не к конунгу, а на Красную площадь. Сначала хотел поговорить с Ульвидом и узнать, что тот задумал. Потому и взял Плосконосого. Фастгер видел Ульвида, значит, сможет подсказать, тот человек или нет.

Плосконосый стучал в дома, чьи стены выходили на площадь с юга, и уже второй оказался тем самым, вот только Ульвида там не было. Впрочем, жена-нордка радушно пригласила гостей в дом, накормила, позволила обсохнуть до конца и согреться. Она села за ткацкий станок и развлекала гостей разговорами, попутно выспрашивая у них, кто такие да откуда.

— Зима нынче морозная выдалась. Вон, аж вода в лужах замерзла. Я думала, как пойду за водой, так придется в ведро камень класть да кидать, чтобы лед-то разбить, ан нет, ледок тоненький, рукой можно наломать. А вы никак под дождь попали? У нас-то дождя не было, но сколько раз примечала: иду по улице, вода с неба льет, сделаю шаг — и нет дождя, будто тучи, как овцы, строго в загоне ходят, а за ограду выбраться не могут. Столько лет в Бриттланде живу, а всё привыкнуть не могу. Вы сами местные или северные? Северные! Скучаете по снегу? А вот я уж как соскучилась. Недавно чуть забелило крыши, так у меня радостно на душе стало, словно послание с родины получила. А из какого города? Под каким ярлом были? Я сама криворожская, уж до чего веселый город! И ярмарки, и гости часто заплывали. Бывали там? И ярл там хороший, веселый. Земля не особо хороша, зато пастбища отличные. Здешнюю овечью шерсть и не сравнить с тамошней. Здесь она грубовата да кудловата, а там овечки пышные, точно облачка, и прясть одно удовольствие: ложится сама ровнехонько, не торчит, не выбивается из нити, а уж какие теплые вещи получались. Бриттландским далеко до них. А муж мой вечно по делам бегает. Вроде и в дружине не служит, и хирдманом не хочет, а всё дела-дела. Я говорю, давай возьмем земли и поселимся поодаль. Так ведь трэлей брать не хочет. Мы бы и без трэлей справились, коли б детки были, да вот не дали нам боги детей. Уж и чем прогневали их? А из вас кто женат? Нет? А ведь возраст-то уже подходящий. Неужто невест не сыскали? Сами-то вон какие хорошие да пригожие, и по рунам высоки, так чего ж холостыми ходить? Могу и посоветовать кого. Пусть не ярловых дочерей, но тоже от достойных родителей, зато и руками могут поработать, и скотину накормить, и одежу сшить. Хороши тут девки: высокие, крепкие, здоровые.

Альрик вежливо отвечал на все вопросы, а сам думал, не распрощаться ли с хозяюшкой да не пойти бы сразу к конунгу. Плосконосый ерзал на лавке, и когда ульвидова жена обращалась с вопросом к нему, никак не мог придумать ответа, а Тулле только улыбался и кивал, и этого как будто было достаточно.

Лишь под вечер, когда хозяйка затеяла ужин, пришел Ульвид. Он выглядел под стать имени — как крупный медведь. И рунами был равен самому Альрику.

Ульвид внимательно оглядел гостей, кивнул Плосконосому и сказал:

— Никак каевы собратья? Ты — Тулле, что к жрецу ушел. По глазу и шрамам видно. А вот тебя не признаю.

— Неужто Фарлей не рассказал? — бросил Альрик и сам удивился. Чего ж так резко? Так устал от бесконечных речей хозяйки?

— Наверное, Альрик Беззащитный, хёвдинг снежных волков, — спокойно продолжил Ульвид. — Ты рунами поменьше был и волосом посветлее. Прости, что не признал. Если ты о Кае пришел поговорить, так он в хорошем месте на севере.

— Фарлей нас туда проводил, так что виделись.

Альрик не понимал, что хочет показать Ульвид. Что не знает Фарлея? Что не знает о перемещениях ульверов?

И тут заговорил Тулле:

— А ведь ты похож. Тот же запах, та же фигура. А столько нитей от одного человека я ни разу не видел. Как только не запутался в них?

Молчание.

— Запутался. Сильно запутался. Дергаешь за нити, а отзывается не там, где должно. Переплелись ниточки, соткали полотно — не разорвешь.

Тулле повернулся к Альрику, и тот невольно отшатнулся: открыты были оба глаза, и в одном клубилась тьма.

— Он это. Он начал ритуал. Закончил не он, а начал он.

Жена, замолчавшая с приходом мужа, спросила:

— Какой ритуал? Что начал?

Ульвид поднял руку и махнул. Жена поднялась, встревоженно посмотрела на мужа, накинула плащ и вышла из дома.

— Вот уж не знал, что можно будет отыскать виновного спустя столько лет, — усмехнулся хозяин. — И как? Через Мамира. Или бездну, кто ж его поймет. Потому и прихватил его?

— Я многое знаю, о многом догадываюсь, — промолвил Альрик. — Ты ведь сжег дом Хрокра? Из-за тебя мои люди стали изгоями? Зачем мы тебе понадобились?

Полубритт встал, тяжело прошелся по дому, сходил до бочки, откуда начерпал сладко пахнущий напиток, разлил по кружкам и расставил перед гостями.

— Знал я, что придется ответ держать, но думал, только перед богами, а не перед людьми.

И первым отхлебнул медовуху. Тулле пить не стал, а Плосконосый залпом осушил кружку, не сводя глаз с Ульвида. Альрик же слегка пригубил напиток, не желая туманить разум.

— Я говорил Каю, что хоть и рожден бриттом, не желаю зла нордам. Я вырос с нордами, причем на Северных островах, а не в Бриттланде, сражался бок о бок с нордами, да и вскормила меня нордская женщина. Моя цель — дать возможность бриттам быть не только рабами. Когда я начал ритуал, уже давно не было крупных стычек с бриттами. Всё успокоилось. В бриттах перестали видеть угрозу и считали чем-то вроде скота. И нужно было, чтобы норды увидели в них равного человека, соратника, воина, землепашца. Тогда-то я и услышал о ритуале поднятия мертвецов.

Ульвид налил еще и выпил.

— Мне служат разные люди. Фарлей лишь один из них. Я просил собирать рассказы и песни о былом, неважно, о богах или о воинах, не хотел, чтобы за годы рабства бритты растеряли себя. Я хотел сделать их свободными, а не нордами. Среди прочего мне пересказали песнь, в которой обманутая женщина захотела отомстить мужчине, но у нее погибли все родственники, и помочь с местью никто не мог. Тогда она совершила некий ритуал, подняла отца, деда, братьев из могил и с их помощью убила обидчика.

— И что? В песне пересказали весь ритуал?

Тулле протянул руку и потрогал что-то невидимое над столом. Альрик еле удержался от защитного знака. Это ведь Тулле, его хирдман, который ходил с ним несколько лет!

— Чем больше он говорит, тем крепче становится нить, — сказал Скагессон. — Стоит ли?

— И то верно, — опомнился Беззащитный. — Ты отыскал ритуал и провел.

— Не закончил, — добавил Тулле.

— Не закончил, — эхом отозвался Ульвид. — Не смог. Передумал. Пока ходил по Бриттланду, увидел и других бриттов, диких и свободных. Был среди них один. Хельт. Могучий и горластый воин. У меня с ним сразу не заладилось. Он называл меня предателем, трусом и лизателем нордских задниц. Он хотел собрать силы и поднять последнее восстание против нордов, говорил, что норды размякли и раздобрели на бриттских харчах, что если каждый безрунный бритт ударит норда, то не останется их поганой крови на бриттской земле, а сами бритты осильнеют и окрепнут.

— Три года назад? — сипло спросил Плосконосый.

— Да. Потому я не закончил ритуал. Думал, если восстание будет успешным, то драугры не нужны. Если же нет, то бритты не смогут встать бок о бок с нордами. Некому будет. Так и случилось. Долго я боялся, что драугры все же поднимутся, собирал слухи, рассылал людей по всему Бриттланду и уже успокоился, как у моего дома появился Кай с рассказом о болотном драугре. Я подумал, это знак богов.

Тулле негромко рассмеялся, но пояснять не стал.

— Если драугры начали вставать, то скоро диких бриттов попросту сметут. Потому я сжег дом Хрокра, потому отправил ваш хирд к бриттам, потому затеял союз с малахами. Чтобы спасти оставшихся диких.

— У меня два дяди погибли тогда, — буркнул Плосконосый.

— Если бы я мог, то остановил бы ту резню.

— Знаешь, зачем я пришел в Сторборг? — спросил Альрик. — Чтобы рассказать конунгу о драуграх. И что же мне ему поведать? Сказать ли, кто виновен? Или сказать о бриттских лазутчиках у него под боком?

— Веришь ли, нет ли, но мне все равно. Поступай как знаешь. Я устал. Устал таиться от жены, устал сводить бриттов и нордов, устал биться о дубы головой. Может, коли убьют меня, так полегче станет.

— Ты не дослушал ту песнь, — снова вмешался Тулле. — После смерти та женщина не попала в орсовы владения, как не ушла и к бриттским богам. Она осталась в собственном теле и слышала, как пожирают ее черви. Когда же плоти не осталось, ее душа выскользнула из пустых костей и продолжила ходить по земле. У тебя не будет доброго посмертия.

— Бездна с ним, с посмертием. Скажи, смогу ли я остановить ритуал? Чтобы больше не вставали мертвецы?

— Кровь вылита в реки, слова произнесены, отравленная вода пропитала весь Бриттланд. Все, кто могут подняться, поднимутся. Все, кто должны умереть, умрут. Твои нити тянутся повсюду. Их сети нельзя распутать.

Ульвид слушал молча, уставившись в стол. Потом поднял голову.

— Я пойду с вами.

— Зачем? — удивился Альрик.

— Не ходи, — сказал Тулле. — Не впутывай в паутину конунга. И на нас больше нитей не кидай. Сначала распутай то, что уже наплел. Хотел спасти диких, так спасай. Десятирунный может многое.

— Не таким тебя описывал Кай. Сильно тебя изменил жрец.

— Жрецы Мамира не меняют людей, лишь вытаскивают наружу их нутро. Мамир не плетет судьбу, а читает ее. Ворон помог и ничего не попросил взамен, иначе бы плата завязала между нами узел, а жрецы избегают лишних пут.

Альрик, не удержавшись, спросил:

— А ты? Ты тоже избегаешь пут?

Тулле повернулся к хёвдингу, и тот с облегчением увидел, что пустой глаз закрыт.

— Мои нити появились намного раньше, и все они ведут к ульверам.

Дверь отворилась, и в проеме показалась хозяюшка. Ульвид махнул ей, чтоб зашла, и на этом разговоры закончились. Альрик не получил все ответы, но хоть что-то прояснилось. Многие его догадки оправдались.

Дальше молча поужинали, выпили немного медовухи, лишь чтобы разогнать сумрачность беседы, а потом жена Ульвида постелила гостям на лавках.

И хёвдинг не сразу заснул, думал не о ритуале и не о запутавшемся бритте, а о Тулле. Вчера Альрика больше интересовали слова Скагессона, а сегодня — он сам и мамировы жрецы.

Вот ведь тоже!

Жрецы Мамира были почти в каждом городе и в некоторых крупных поселениях. Некоторые уходили жить подальше от людей, но так, чтобы те могли добраться до жреца. И ведь не так много делали жрецы. Раскидывали руны при рождении ребенка, разгадывали мысли богов, рассказывали о богах, вот, пожалуй, и всё. Но после слов Тулле Альрик вновь начал вспоминать тех жрецов, с которыми сталкивался.

У них не было семьи. Никто не знал, из какого они рода. Зачастую жрецы брали себе прозвища или иноземные имена. Разве что в Хандельсби жрец уж очень сблизился с семьей конунга.

Может, и впрямь, жрецы перед тем, как принять покровительство Мамира, отрезают все нити прошлого? Отрекаются от семей, меняют имена, перебираются в новое место и становятся никем. Изгоями.

* * *
К конунгу Альрик взял только Тулле. Плосконосый подождёт их в городе, и если дело обернется дурно, то передаст весть ульверам.

Беззащитный понимал, что может выкрутиться при помощи лжи, сказать, что Кай был с ним и не трогал Хрокра. Конунг поверит, если услышит клятву, вот только Альрик не хотел врать. Еще можно рассказать о диких бриттах, о малахах, за такое тоже зачтется немало. Но и это было ему не по душе.

И одноглазый Тулле, шедший рядом, ничуть не успокаивал, наоборот, настораживал. Кто знает, что видит он своим отсутствующим глазом? Что сболтнет при конунге? Прежде Альрик бы отдал приказ и не усомнился в его выполнении, уж кто-кто, а Тулле никогда не шел наперекор хёвдингу. Но теперь он, ведомый бездновым зрением или чем там еще, мог сделать что угодно.

Конунг Харальд Средний Палец принял их не сразу. Стоя во дворе, Альрик видел, как из дома конунга поспешили вестники, затем к нему вошли люди, причем люди с оружием, и лишь потом позвали ульверов.

За зиму тут ничего не изменилось. Тот же самодовольный конунг, те же прихвостни окружали его. Альрик приметил и родственников убитого Хрокра, и ухмылочки на их лицах, словно решение уже принято и далеко не в пользу ульверов.

— Вот так неожиданность! — воскликнул Харальд. — Думал, ты давно покинул берега Бриттланда, а смотрю, ты все еще здесь. Понятно, как погиб несчастный Хрокр, виновный лишь в том, что дал твоим людям приют. И я наконец смогу восстановить справедливость, которую давно требует сын убитого. Где же тот юноша, что грозился сжечь дом Хрокра? Струсил? Спрятался в лесах? Или сгинул в болотах?

Альрик медленно обвел взглядом дом. Жарко пылал очаг, освещая стены с оружием и щитами. В дальнем углу едва виднелся круг, намалеванный на беленой ткани. Знакомый такой круг, желтенький, похожий на Каево описание некоего символа. А где гобелены с нордскими богами? Где резные узоры с изображением меча, топора, копья, серпа? Где символы Скирира, конунга богов, ярла ярлов? В доме каждого правителя, большого ли, малого ли, они должны быть.

— Ты, конунг, видимо, обладаешь даром проницательности, раз принял решение, не успев выслушать пришедших к тебе! Сам Скирир покровительствует тебе и твоим землям, коли одарил столь ценной способностью, — провозгласил Альрик, внимательно следя за конунгом. При упоминании отца богов Харальд едва заметно дернулся. — Впрочем, как помнится, и в прошлый раз ты не замедлил с выводами.

Конунг хохотнул.

— Не нужно обладать божественным даром, чтобы понять, чьих это рук дело. Где безбородый малец?

— Я пришел не за тем, чтобы поднимать старые обиды. Хочу предупредить о беде, что грядет на Бриттланд.

— Неужто папаша того мальца плывет к нам? — выкрикнул кто-то из конунговых людей.

Альрик не успел ответить, как Тулле шагнул вперед.

— Где лежит твой отец? — спросил он у крикуна.

Тот опешил, согнал улыбку с лица.

— Какое твое дело?

— Твой отец не омыт и не переодет. Твой отец не оплакан женой и детьми. Твой отец не придавлен рунным камнем. Скоро ты увидишь его вновь.

— Что за ерунда? Все знают, что отец погиб три с половиной года назад, когда эти гниды-бритты взялись за оружие. Погиб, и его тело не нашли.

Альрик слегка толкнул Тулле, чтоб тот замолчал.

— О том и хотел предупредить. Мертвые встают из земли, что поглотила их. Встают и идут к живым, дабы уничтожить их. Я сам видел и сражался с ними. И это только начало. Скоро восстанут все, кто похоронен не по обычаю, все, кто погиб в многолетних сражениях.

— Это ложь! — конунг вскочил, отбрасывая тяжелый плащ. — Мертвые на то и мертвые, чтобы лежать в земле. И даже тьма не может поднять их.

Тьма. Не бездна. Странные слова для скирирова человека.

— То правда, конунг.

Из харальдовой дружины выступил воин.

— Я сам видел драугра не так давно.

— И я видел, — откликнулся другой.

— Мой свояк убил такого возле деревни.

Харальд разозлился пуще прежнего.

— Так почему не сказали? Почему я слышу о том от пришлого?

— Говорили, конунг. Три седьмицы назад Кривой Меч говорил, но ты выгнал его со двора, сказал, чтоб проспался.

Услыхав это, Харальд замер, затем поворотился к Альрику.

— Для того пришел? Чтоб смутить людей? Чтоб посеять раздор?

— Предупредить, — спокойно отвечал Беззащитный. Теперь он жалел, что пришел сюда. — Сейчас драугров немного, но скоро станет больше. Они нападут на деревни и дома. Несмотря на несправедливый суд и изгнание моего хирда, я все же считаю тебя и всех нордов братьями. Коли не веришь, спроси у жрецов беспалого бога. Они должны почуять.

Люди в окружении конунга зашептались, отводя взгляды. Некоторые поднесли руку к шее, будто хотели коснуться оберегов, вот только Альрик ни одного не приметил. То ли сняли, чтобы не злить конунга, то ли носили тайно.

— За весть благодарю, — кивнул Харальд. — Впрочем, моим хирдманам любые твари по плечу, уж с мертвецами как-нибудь справятся. Верно я говорю?

Воины отозвались неровным гулом. Не так много хирдманов собралось в доме конунга. Сидели тут и торговцы, и дети самого Харальда, и даже несколько иноземцев, хотя солнечных жрецов Альрик не увидел. Может, переоделись в мужскую одежду? Сняли, наконец, женские платья и отрастили волосы, прикрыв уродливые проплешины на макушке.

— За весть благодарю, — повторил конунг. — Да вот только Хрокра это к жизни не вернет. Отдай убийцу, и я отпущу остальных восвояси. Изгоями в Бриттланде будете еще лет пять, чтобы не ждать мести за того мальца, зато живы останетесь.

— Мы здесь не по доброй воле, — сузив глаза от злости, заявил Альрик. — Могли бы, так ушли давно из твоих земель, да вот беда — сожгли наш корабль. Сожгли, пока мы сражались с тварями, и еще убили моего человека.

— А чего ж сразу не сказал? — удивился конунг.

— Хотел да увидел, как ты суд судишь. Наших слов не слышишь, свидетелей не просишь, веришь всему, что другие говорят. Сказал бы про корабль, так хрокровы родственники не успокоились бы, пока не отыскали нас и не убили. И это за халупу, которую спалили не мы! Видишь ли, конунг, Хрокр обобрал моих людей, обманул, подсунул негодящий дом, а потом еще и обвинил облыжно. Как не разозлиться, когда зришь такую несправедливость? Разве странно, что малец, как ты его называешь, вскипел после такого? Вот и сейчас говоришь, Хрокра убили. Разве одних нас обманул Хрокр? А с чего решено, что это был мой человек? Кто видел его? Кто узнал? Покажи мне этого человека да дай послушать его слова! А напраслину возвести любой сможет.

— А кто еще? Кто еще мог убить моего отца? — вспылил какой-то хускарл.

— А что, в Бриттланде больше и людей нет? Разве Хрокр был честным человеком? Ни с кем не ссорился и не бранился?

— Людей много, а нелюди — вы одни! Одичали на северах, забыли о чести! И даже убиваете, как дикие, исподтишка, не в бою!

— Мало вам бриттов, что сделали рабами, так теперь вы и нордов дикими называете? Так давай посмотрим, на чьей стороне правда! Устроим честный бой, и пусть боги рассудят, кто прав.

Конунг не успел вмешаться. Его хирдманы повскакивали с лавок с криками. Им пришлась по душе идея о божьем поединке. Альрик сдержал ухмылку. С первых слов Харальда он понял, что не стоит ждать тех же порядков, что и на Севере, потому, приметив сына Хрокра, нарочно разозлил его и вызвал на поединок. Пусть конунг и отринул веру отцов, но воины вряд ли отказались от Фомрира и Скирира, а, значит, поддержат божий суд.

Харальд все же попытался вывернуться.

— Пусть придет тот парень, что громче всех кричал о сожжении Хрокра!

— Я хёвдинг и отвечаю за его поступки. Считай, что я его поединщик. К тому же, сын Хрокра на десятой руне, как и я. То будет бой равных, честный бой. Со мной будет Тулле Скагессон, а кто встанет за твоей спиной, сын Хрокра?

— Дядя, — указал на хельта, стоявшего в стороне.

— Подтверди, Хрокрссон, что после поединка, кто бы ни победил, между нами не будет вражды. Коли я погибну, значит, выплатил виру жизнью, коли ты — вины за нами нет.

— Так и будет! — выпалил парень, отмахнувшись от знаков дяди.

«Вот еще один Кай, — невольно подумал Альрик. — Такой же безмозглый и вспыльчивый. Нет бы поразмыслить и понять, что в таком раскладе бой выгоден только ульверам».

— Слово сказано! Когда устроим поединок?

На сей раз хельт опередил племянника:

— Через три дня. На рассвете на Красной площади. На два щита и в доспехе.

— Хорошо. Приду через три дня.

— А пока погости в моем доме вместе со своим хирдманом, — добавил конунг.

Вот это уже было нехорошо, но и отказать Беззащитный не мог, потому согласился.

* * *
Альрик поправил кольчугу, попрыгал, снова поправил. Вычищенное от ржи железо было не толще добротной шерстяной накидки, зато изрядно тяжелее. Для десятирунного — мелочь, а вот для ловкача — помеха. Привычные приемы и увороты так легко уже не исполнишь.

Несколько раз хёвдинг спрашивал у Тулле, кто победит в поединке, но Одноглазый отвечал непонятно: «Боги рассудят» или «Кто от большего откажется».

Вскоре за ними пришел человек конунга и отвел на Красную площадь. Среди толпы Альрик заметил и Ульвида, прислонившегося к стене его же дома, и Плосконосого.

— Вот же дурень, — пробормотал себе под нос хёвдинг. — Нет бы оповестить хирд.

И тут же забыл о нем, ибо увидел Хрокрссона. Теперь понятно, зачем дядя запросил три дня. И как только успел?

Противник был снаряжен не хуже какого-нибудь ярла: шлем с бармицей, плотная кольчуга тройного плетения, и некоторые колечки переливались радугой, отменный меч с удлиненной рукоятью явно откован с прахом твариных костей. Под такой лучше оружие не подставлять — перерубит или оставит немалую выщербину. Но хуже всего, что от парня веяло силой хельта. Значит, за три дня он успел и тварей нарубить, и сердце отыскать, и дар усилить. Может, Хрокрссон еще не привык к новой силе? Только на это и надежда.

Хорошо хоть щиты давал сам конунг: все одинаковые. Был бы у него еще и щит укрепленный, так и вовсе на бой можно не выходить.

— Где только сердце отыскал… — прошипел Альрик.

— Не ел он сердца твари, — вдруг сказал Тулле.

— Что?

— И хельтом пока не стал. Не его эта сила. Заемная.

Альрик повеселел. Знал, что есть способы усилить воина, только они ненадежны. Некоторые заставляют терять голову от ярости, другие действуют недолго, оставляя ослабленным, третьи влияют на дальнейший рост.

Тем временем появился и сам конунг Харальд Средний Палец, сел на подготовленное место, поглядел на соперников и провозгласил:

— Да свершится божья воля!

Беззащитный схватил щит и понял, что поторопился. Деревянный круг закрывал часть обзора, непривычно оттягивал левую руку и мешал движению. Для ловкача щит хорош только в строю, а в бою один на один — помеха.

Хрокрссон же со щитом выглядел цельно, правильно. Какой же у него дар?

Меч с костной примесью просвистел рядом. Альрик привычно отпрянул, а потом сообразил: надо было подставить щит. Пусть разобьется! Второй сразу хватать не обязательно.

Потому следующий удар Беззащитный принял на щит и сразу же его отбросил. Укрепленный меч да с почти хельтовой силой враз расколол его на щепы.

Толпа отозвалась радостным гулом.

— Бир, давай! Убей! Во имя Фомрира!

Значит, не все воины забыли родную веру.

— Фомрир, смотри! Во славу твою! — закричал Альрик.

Просить о милости или удаче бога-воина не стоит, не любит того создатель фьордов, а вот пригласить глянуть на достойный бой можно, дабы развлечь убийцу Тоурга.

Без щита двигаться стало легче, и Альрик отпрыгнул, уходя от Бира. Затем снова отпрянул. Вскинул меч и отвел удар, упершись не в острие, а в плоскость лезвия. Хотел было уклониться, да из-за кольчуги не успел, и твариный меч прошелся по плечу вскользь. Несколько колечек лопнули, и кожу едва рассекло.

Сам же Альрик бить пока не пробовал. Да и куда? Сплошное железо, слева угрожает длинный меч, справа — толстый щит, сверху шлем с крестом, прикрывающим нос. А донизу еще попробуй доберись. Нужно убрать щит! И хёвдинг начал рубить по доскам, небрежно обшитым кожей. Хвала богам, железную кайму делать не стали, и вскоре щит разлетелся на части, оставив в руках Бира лишь железный умбон.

Альрик сделал шаг назад, давая возможность взять второй щит, но Хрокрссон схватил меч двумя руками и рывком приблизился к хёвдингу. Глаза из-под шлема налились красным, послышался звериный рык, и мощные размашистые удары посыпались один за другим. Альрик отпрыгивал, отшатывался назад, пока не уперся спиной в щиты круга. Почувствовал резкий толчок и еле успел перекатиться понизу, уходя от меча. Обернулся и увидел, как Бир, не сдержав руку, расколол щит хускарла, державшего круг.

Такой удар ветхая кольчуга не сдержит. Тогда зачем она вообще нужна? И дар работает наполовину, будто Фомрир, наделивший Альрика даром, разозлился из-за пренебрежения им.

Альрик отбежал подальше от Бира, дал меч Тулле и быстро скинул кольчугу, оставшись в двух рубахах. Сразу же ощутил прилив сил и легкость. Казалось, подпрыгни и достанешь до серых облаков.

Дядя Хрокрссона крикнул:

— Уговор на бой в доспехе!

— Он пусть не снимает! — отмахнулся Альрик. И тут же подпрыгнул, уходя от мчащегося Бира.

Теперь не нужно убегать. Достаточно уклоняться. И Беззащитный заплясал привычный танец. Движения Хрокроссона словно замедлились, и Альрик легко пропускал их почти вплотную. Впервые у него появилась возможность ударить противника.

Удар сверху. Металл скользит вдоль металла. Рубануть мечом не выйдет — слишком уж близко противник. Зато для кулака в самый раз. И Альрик ударил под ребра левой рукой, разбивая костяшки в кровь. Бир на мгновение задохнулся. Беззащитный врезал рукоятью меча в шлем трижды, отскочил и с размаху рубанул по плечу. Несколько колец разлетелись в стороны, но радужное осталось целым. Даже рубаху не прорезал, разве что синяк поставил.

Бир пришел в себя, взрычал и начал месить воздух короткими мощными ударами. Под такими близко не подберешься. Альрик изгибался угрем, изредка отвечая тем же. Вглядывался в глаза Хрокрссона. Те краснели всё больше, почти закрасив белок. Сколько он еще продержится?

— Давай, Бир! Убей его! — кричали сторборгцы.

И среди гула прорезался голос дяди:

— Поспеши!

Альрик перестал бить вовсе. Сосредоточился на уклонении. Уворот. Прыжок. Кувырок. Дыхание Бира потяжелело. Меч летал не так быстро, как прежде. Подожди еще немного, и возьмешь Хрокрссона голыми руками. Вот только Фомриру такое придется не по душе.

— Бьешь слабее драугра! — крикнул Беззащитный, отскочив подальше. — Бегаешь медленнее улитки! Дерешься хуже бритта!

Бир взревел и с разбегу бросился на противника. Альрик легко уклонился, выставив меч перед собой, и Хрокрссон насадил себя на острие. Этого недостаточно, чтобы убить десятирунного. Беззащитный крутанул меч, углубляя рану, затем выдернул лезвие, рукой задрал кольчужную бармицу и резанул по горлу.

Хрокрссон упал на колени, захлебываясь кровью. Воины вокруг замолкли. Дядя бросился к племяннику как раз вовремя, чтобы принять его последний вдох.

И Альрик почувствовал, как ядовитая благодать вливается в его тело. Одиннадцатая руна. Порог к измененному пройден.

— Я победил! Значит, за нами нет вины! И поклеп, который на нас навели, ложный.

Харальд сидел угрюмый. Молчал.

— Фомрир ясно указал, кому благоволит.

Альрик говорил, а сам прислушивался к себе: не колыхнет ли ярость, не плеснётся бездна, не затуманится разум.

— Как победитель, я забираю меч и доспехи Хрокрссона.

— Нет! — взревел дядя.

— Или у вас другой обычай?

Конунг молчал. Один из воинов, седой хускарл, ответил:

— Пусть берет! Всё по чести.

— Я оставлю себе меч, а радужный доспех и шлем готов обменять на нечестно взятый топор.

Человек с крысиной мордой стоял сбоку от конунга, и каев топор висел на его поясе.

— Не требую серебра, которое взято как вира за дом, что сожжен не нами. И обмен тоже не в мою пользу. Все знают, что кольчуга дороже топора, тем более такая, с радужными кольцами. Так согласен ты на обмен?

Крыс облизнул губы, глянул на дядю Хрокрссона, на мертвого Бира и кивнул. Беззащитный понимал, что кольчугу ему не простят, так что проще сразу от нее избавиться, и если не в прибыток, так хоть не в полный убыток. Крыс по положению выше дяди Хрокрссона, а еще жаден непомерно, так что громче всех будет кричать про обычай, чтобы не отдавать столь хороший доспех.

Альрик взял меч убитого, принял топор от Крыса и кивнул на труп:

— Остальное твое.

— Неужто уже уходишь? — подал голос и конунг.

— Я шагнул за грань дозволенного. Теперь нужно отыскать сердце твари. Но если желаешь увидеть измененного в своем городе, могу и задержаться.

— Иди!

— Последнее слово, конунг! Как показал божий поединок, мой хирд невиновен ни в каких преступлениях. Отзови изгнание! В борьбе с драуграми пригодится каждый меч!

Харальд ответил не сразу.

— Отзываю. Отныне ульверы больше не изгои, и за убийство любого из них будет назначена вира или наказание.

Прозвучало странно. Словно конунг говорил не о вире, а о награде, и не о наказании, а о поощрении. Но разбираться было некогда. Альрик почти чуял, как ядовитая сила бродит в теле и отравляет бездной. Так что он передал топор Тулле и, растолкав толпу, быстро пошел к выходу из города.

Отыскал ли хирд подходящую тварь? Успеет ли Альрик убить ее и поглотить сердце?

Глава 15

Сторборг — это не деревня с небольшими пластами полей. Вокруг города лес вырубили давно и на тысячи шагов. А еще именно на западной стороне раскинулось подворье рунного дома, широко так раскинулось, вольготно. И охранялось то подворье покрепче города, так как боевых парней много, а занятий для них мало. Вот и гонял Вальдрик, сын Вальгарда, подопечных вдоль ограды и к пристани: чтобы бдили, врага высматривали да по шее ему нахлобучивали.

И я бы рискнул пройти мимо, кабы не вражда с сыном Вальдрика, Скирикром. На словах-то Вальдрик зла не держал, но после объявления нас изгоями вряд ли он пощадит попавшего к нему в руки зачинщика. Я бы не пощадил. И надежды, что меня не узнают, было мало. Почти весь рунный дом тогда смотрел на нашу драку со Скирикром.

Обойти? Так ведь и там горожане могут меня признать. И как же тогда искать ульверов?

Впрочем, был один вариант. Не особо надежный, но это всё, что я смог придумать.

— Гис, дальше иди один. Прошу, загляни в дом некоего Ульвида, чей дом возле Красной площади, и скажи, что здесь ждет его знакомый волчонок. Если его не будет, передай весть его жене. А дальше беги к братьям и делай, что хочешь.

Парень угукнул и хотел было вышагнуть из-за дерева в поле, как я дернул его за плечо, развернул лицом и тихо сказал:

— Сейчас ты либо сдашь нас первым попавшимся воинам, либо выкинешь мою просьбу из головы и побежишь спасать семью. Верно?

Он отвел взгляд.

— Злишься из-за рабыни…

— Она была не просто рабыней, — упрямо возразил Гис.

Я тряхнул его.

— Считай ее хоть богиней Орсой, но она была рабыней. Безрунной бабой. И убил ее не я. Убил ее ты!

— Что? — вскинулся парень.

— То! О чем ты думал, когда брал с собой ночью в лес толстую безрунную бабу? Ты же видел тех драугров! Мы и так тащили твоего отца и сестер. Может, надо было и рабыню на плечи взгромоздить? Так чего ж ты ее не потащил на себе? Или почему не оставил бы с другими бриттами! Тогда она могла бы выжить.

Гисмунд трепыхнулся, но я держал его крепко.

— Я ее убил, потому что ты слабак. Или дурак! Из-за нее на нас напали трижды! Я был ранен! Твои дяди, или кто они там, тоже. К рассвету мы бы все сдохли. Твоих сестер бы порвали драугры! Твоему отцу бы сломали шею! И все из-за жалости к рабыне! Да и бездна бы со всем вашим семейством! Так ведь и мы бы сдохли. Я сделал то, что должен был сделать ты: убил ее. Убил быстро и без боли. Она не рыдала, не мучалась, даже не испугалась. Умерла от ножа. Да ее смерть и посмертие будут лучше, чем у многих рунных. Ты уже не ребенок! Я спас твою семью. Ты понял? Я спас! И Видарссон тоже спас. И прямо сейчас мы тоже их спасаем! Потому что ты бы не дошел даже до реки, не то, что до Сторборга. Так что засунь свою злость себе в глотку и зайди к Ульвиду! Когда драугры дойдут сюда, городу понадобится каждый карл, изгой он там или нет.

Он фыркал, скрипел зубами, но выслушал. А под конец сдулся. Уступил.

— Ладно! — запоздало огрызнулся он. — Пусти! Схожу я к Ульвиду.

Другое дело!

Как только Гисмунд вышел из лесу, к нему из рунного дома сразу же направились несколько человек. Мы с Видарссоном могли только надеяться, что этот болван сдержит слово. По крайней мере, он пальцем в нашу сторону не тыкал, и встречающие в лес не побежали.

Мы отошли подальше, в небольшую ложбинку, которую я заприметил по дороге сюда, зашли поглубже в кусты, и я рухнул наземь. Всю дорогу от переправы я держался только из-за Гисмунда. Если бы этот мозгляк понял, насколько я выдохся, то предал бы точно.

Нога болела зверски. В бою сломанный палец не ныл, да и в ледяной воде тоже, зато после пробежки тело разогрелось, на боку проступили кровавые пятна, рука распухла так, что мокрая рубаха натянулась. Видарссон дышал еле-еле, будто собака на жаре, видать, ребра разболелись. А еще мы озябли.

Хоть зимы в Бриттланде толком и нет, но после плавания в Ум одежда не высохла, и я стучал зубами на весь лес.

В детстве я считал своего отца самым сильным на свете. Почти как Фомрир. Седьмая руна казалась чем-то недостижимым. Эрлинг-хускарл не болел, не мерз, не проигрывал и уж точно не шмыгал носом. Так почему я, будучи на той же самой руне, так погано себя чувствовал?

Видарссон задремал, а я решил посторожить. Мало ли? Драугры придут или родственники Хрокра? Посторожить, а заодно просушить одежду. При помощи последнего топорика и ножа вырыл в дерне яму, рядом вторую поменьше и соединил их подземным проходом. Сходил в сторонку от ложбинки, насобирал сухих веток, причем брал только те, что еще не упали на землю. Такие меньше дымят. Засунул их в большую яму, развел огонь при помощи огнива. Нарочно выполз из ложбинки, присмотрелся. Нет, дыма не видать. Ни дыма, ни огня. Только если подойти совсем близко, можно услышать потрескивание и учуять запах. Сойдет!

Случайно на нас наткнуться сложно, а коли нарочно искать будут, так отыщут и без костра.

Я снял верхнюю рубаху и растянул ее на небольших колышках прямо над ямой. Конечно, такой костер толком не греет, жар идет только наверх, из горловины, но это лучше, чем ничего.

И жрать хотелось неимоверно. После благодати всегда чувствуешь голод, а если новая руна еще и раны залечила, так голод терзает, будто в жизни никогда не ел.

Невнятный шорох!

Прикусив губу от боли, я как можно тише выглянул из-за кустов.

Драугр!

Вот же клятая бездна! Вроде ж мертвецы еще не сумели перебраться?

Я выждал, пока драугр пройдет мимо, и, прихрамывая, поплелся следом. Когда он вышел из лесу, к нему, точно так же, как к Гису, направились люди из рунного дома. Негромкий окрик. Не получив ответа, один из рунников напал на мертвеца. Короткое сражение. И вот уже драугра поволокли за ногу куда-то за ограду.

Значит, в рунном доме уже знали о драуграх. Знали и тренировались на них. То-то мне показалось, что прежде охраны было поменьше.

Проклиная свое любопытство, я отхромал обратно. Когда рубаха просохла, я снял нижнюю, а верхнюю накинул на плечи. Затем высушил штаны, обмотки и носки. Во второй половине дня проснулся Видарссон, и он только-только снял длинные обмотки, как снова послышались шаги. Нарочито громкие.

Я вздохнул, взял в здоровую руку наш единственный топор и подобрался к краю ложбины. Успел заметить лишь мелькнувшую спину, тут же пропавшую за деревьями. Твою ж в бездну! Кто это был? Ульвид? Скирикр? Брат Хрокра? Некто из рунного дома? Видарссона бы послать, так ведь его заметят раньше, чем он.

Решил рискнуть. Почему-то я был уверен, что Гис сделал все, как надо. И свистнул.

— И почему я каждый раз вытаскиваю тебя из задницы? — спросил Ульвид.

Видарссон спешно наматывал узкие полоски ткани на ноги, я заваливал яму из-под костра землей.

— Альрик говорил, что это ты спалил дом Хрокра. Так что сам засунул, сам и вытаскивай, — буркнул я. — И к бриттам ты нас послал.

— Что, даже не ударишь?

Я потоптался на рыхлом грунте дляверности, нехотя поднял голову.

— Зачем?

— Что ж, тогда пойдем, — не удивился Ульвид.

И он двинулся напрямую к рунному дому. Сошел с ума? Ни плохонького плаща, ни шапки какой… Думает, что из-за страха перед десятирунным никто нас не тронет?

— Эй, мы вообще-то изгои. Или ты решил сам нас укокошить, перед всем честным людом? Не боишься, что перешагнешь порог?

— С сегодняшнего дня вы не изгои. Альрик убедил конунга в невиновности ульверов.

— Как это не изгои? Так ведь Хрокра же я…

— А вот об этом молчи. Расскажи лучше о драуграх. Тот парнишка что-то такое говорил, но у него всё перемешалось: отец, сестры, мертвецы, бритты.

Я старался не хромать. Впрочем, не так уж и болит, особенно если не наступать.

Мы вышли из лесу. Из рунного дома к нам сразу же поспешили хускарлы, хоть и должны были узнать Ульвида, который вот только что прошел мимо них.

— Их там без счету. Вначале шли карлы, потом хускарлы. Хельтов мы дожидаться не стали, ушли раньше. Почему конунг еще не послал людей? На том берегу ведь только одиночные бонды с безрунными бриттами. Их же всех вырежут. И что там с Альриком? Он здесь или ушел? Не видел ли Фарлей других ульверов?

От каждого слова Ульвид морщился, как будто у него болели зубы. На его счастье, подошли рунники.

— Это за ними ты шел? — грубовато спросил шестирунный парень, на вид мой ровесник. — Они точно не драугры? Вид у них…

Я в упор посмотрел на него. Он попятился, а потом вдруг расплылся в улыбке.

— Это ж… это ж… Как тебя там? Это ты Скирикра два раза уронил? Ну молодец! Я потом жалел, что в хирд не попросился, как Фасгер.

Его в бок толкнул второй, постарше.

— Они же изгоями стали. Вместе с Фасгером.

— И что? Не убивать же его теперь?

Вмешался Ульвид:

— Они больше не изгои. Харальд отменил свои слова.

— Вообще красота. Слушай, не помню твоего имени, а что, еще принимаете людей в хирд?

А глазенки так и сверкают. Я догадывался, что меня запомнили в рунном доме, но не ожидал, что память эта будет в хорошем смысле.

— Если хёвдинг согласится, то придем сюда и кликнем, — буркнул я.

— Уговор! Запомни, меня зовут…

Ульвид не выдержал, отодвинул парня в сторонку.

— Потом скажешь. Нам пора!

Всю дорогу до Сторборга я улыбался, как дурак. Пусть он не вспомнил моего имени, зато меня узнал. Узнал и попросился в хирд! Если у меня появится корабль и взбредет в голову собрать свой собственный хирд, я могу просто прийти в рунный дом и позвать. И всё из-за нелепой стычки со Скирикром.

На северных островах так просто людей не собрать. Если ты никто и о тебе никто не слышал, то лишь люди в полном отчаянии пойдут за тобой. Ну, или вот такие восторженные юнцы.

Я-то — другое дело. Я Альрика сам выбрал, увидев его в бою, поговорив с ним и познакомившись с хирдманами. И пока не пожалел.

В Сторборге нас несколько раз останавливали. Кто-то узнавал меня, кто-то спрашивал, как там за городом. Я ожидал увидеть переполох, сборы воинов, попытки подправить городскую стену, а обнаружил лишь небольшую суету. Словно слова Альрика про драугров и не слышали. Даже приход Гисмунда ничего не изменил.

— А Альрик вообще говорил с конунгом насчет драугров? Или только об ульверах договаривался?

— Сам спросишь, — ответил Ульвид.

И мы вошли в его дом.

В углу сидел растерянный Плосконосый. Тулле с серьезным видом говорил что-то Альрику. А хёвдинг…

У меня перехватило дух.

Хёвдинг был на одиннадцатой руне.

— Альрик, ты…

Тулле даже голову не повернул в нашу сторону.

— Садитесь, — сказал Ульвид.

На столе уже стояли полупустые блюда со снедью, разве что эля или медовухи не хватало. И голод, к которому я притерпелся за это время, разгорелся аж до боли. Я сел за стол и грязными руками схватил ближайшую лепешку, масляный кусок сыра, глотнул кислого молока прямо из кувшина. Видарссон тоже не скромничал.

— Ты был прав, — сказал Альрик. — Они и впрямь пришли. Хотя я вроде бы запретил показываться в городе.

— Хёвдинг, так я… — пробурчал я с набитым ртом.

Только сейчас Тулле посмотрел на меня, и я едва не поперхнулся. Оба глаза были открыты, и это выглядело так жутко! Обычно меня не пугали ни шрамы, ни выбитые зубы. Когда Тулле только-только потерял глаз, я не мог смотреть на его раны лишь потому, что в этом была и моя вина. Но сейчас дело было не в уродстве. Словно бы сквозь его лицо проступали черты иного существа, странного и чуждого.

— Расскажи, что видел, — сказало это существо.

— Ну, это…

Спотыкаясь на каждом слове, я пересказал ему и о Вемунде, и о атаках драугров, и как мы шли через лес, как передали семью Гиса под защиту другого дома, как перебирались через реку. Даже про молот рассказал. Лишь о проявлении дара умолчал.

— Кстати, у меня кое-что есть для тебя, — усмехнулся Альрик. Неопределенно махнул рукой, Плосконосый встал и положил на стол топор. Еще один? Уже какой по счету?

И тут я узнал оружие. Забыл, как дышать.

Мой топор! Мой родной топор. Целехонький! Вот прямо передо мной.

Я неуверенно взял его. Пальцы легли на рукоять так, словно я родился с этим топором в руках. Даже седьмая руна и возросшая сила не заставили его казаться хуже или слабее. Я ощущал его как продолжение руки. Будто отрубленный палец внезапно вырос вновь!

Взмахнул им раз, другой, подкинул вверх, поймал.

— Выбил его от конунга, раз уж мы ничего не жгли и никого не убивали. Да, Кай?

— Альрик, я…

Да нет у меня слов!

— Прости, мы не нашли тварь. А ты… Одиннадцатая руна… И что теперь?

Хёвдинг пожал плечами.

— Не знаю. Сейчас не подходящее время для охоты.

— Может, на болота? Там же были сильные твари?

— Вепрь и Эгиль вернулись с восточной стороны. Там тоже драугры. В болотах мертвецы сохраняются лучше. Да и не справимся мы с теми тварями. Ты же видел, какие там громадины встречаются! Потому я Полузубого и позвал на подмогу. Ульверы слишком малы. Хотя Видарссон изрядно подрос, как я погляжу.

Альрик все еще улыбался. И от его улыбки хотелось пойти и что-нибудь разметелить в труху. Например, двор конунга.

— Да неужто ничего нельзя сделать? Да плевать на драугров! Пойдем на юг, старик говорил, там есть подходящая тварь! А Тулле? Тулле же как-то справился с бездной! Может, и ты как-нибудь…

— Бездна уже впустила в него корни, — внезапно заговорил Тулле. — Альрик продержится еще десять дней, а потом начнет меняться. Я ничего не могу сделать.

Плосконосый уткнулся лицом в ладони. Видимо, они уже не раз обсуждали это.

— Ладно. Еще десять дней у меня есть, — хлопнул кулаком по столу Альрик. — Мы ждали только вас, так как Тулле сказал, что вы сегодня придете. Остальных нужно отыскать. Сейчас в Сторборге только мы да Вепрь с Эгилем. Кай, возьмешь Плосконосого и сходишь в дома Ледмара и Простодушного. Возможно, они ушли туда. Вепрь сказал, что Леофсун ушел вместе с Ледмаром. Его нужно как-то провести в город так, чтоб никто не понял, что он бритт. У него еще и внешность такая… запоминающаяся.

Ну да, яркие рыжие патлы и веснушки на все лицо. Поди, все бриттские девушки города его знали.

— Я с Тулле схожу к жрецу, может, он подскажет, где искать. Или… Кай, сможешь услышать их?

Пока мы говорили, Ульвид незаметно вышел из дома, а потом вернулся. Поставил на стол бочонок и толкнул его к Альрику.

— Держи.

— Что это?

Тулле вновь раскрыл отсутствующий глаз и жутковато улыбнулся:

— Наконец-то.

— Что наконец? — Беззащитный повысил голос. Поди, тоже не нравилось ощущать себя полным болваном.

— Я сказал, что нам нужно остаться в Сторборге еще на день не из-за Кая. А из-за этого!

Ульвид снял крышку, и изнутри пахнуло знакомым смрадом. Тварь! Я заглянул и увидел, что внутри в холодной воде лежал уродливый черный шмат плоти. Неужто сердце? Твариное сердце!

— Брал для себя, — неохотно пояснил Ульвид. — Я на десятой руне уже несколько лет. Не хотел становиться хельтом. Тут хельтов не так чтобы уж и много, и конунг старается держать их поближе, а мне того не надобно. Но как услыхал про драугров, понял, что придется сражаться. А значит, легко перевалить за грань. Хирда у меня нет, потому пришлось купить. Распродал почти всё хозяйство, а сердце заполучил вот только. Даже не успел… Да и к лучшему. Бери.

— Мне… мне нечем отплатить.

Альрик был потрясен. Как и мы все. Даже если бы Ульвид подарил нам корабль, его дар был бы не так щедр. Сердце — это ведь не серебро, не золото, не богатство и даже не слава. Сердце твари — это цена жизни. Жизни человеком, а не бездновым выродком, не измененным.

— Драугры — это моя вина. Моя вина и в том, что ты не можешь добыть себе сердце. И в том, что ты стал изгоем. И в том, что ты шагнул дальше, чем следовало. Я ждал расплаты. Возможно, она именно в том, чтобы отдать другому возможность выжить.

Я переводил взгляд с одного почти хельта на другого почти хельта. И почему я не скальд? Этот день поистине достоин песни!

— Благодарю. Но для меня уже поздно. Я не слышал, чтобы воины, шагнувшие за грань, остались людьми.

— Ешь! — вмешался Тулле. — Может, ты не останешься человеком, но и в измененного не превратишься. Я научу тебя жить с бездной внутри.

Хёвдинг растерялся окончательно. Я вдруг понял, что он уже успел смириться с тем, что станет тварью, запретил себе надеяться на лучший исход и лишь хотел напоследок собрать ульверов, убедиться, что они живы, а потом либо уйти в лес, либо умереть.

Нет же… Скорее всего, он заставил бы кого-то из нас убить его, чтобы руны не пропали даром, чтобы сделать ульверов еще сильнее.

Я спешно провел рукой по лицу, стирая проступившие слезы.

— Ешь. А я помогу сдержать силу, — повторил Ульвид.

Потом нас вытолкали из дома. Внутри остался только Альрик, Ульвид и Тулле. Мы должны были прогнать людей подальше, чтобы их не затронула вырвавшаяся сила хельта, особенно безрунных.

Долго мы топтались на площади, шугали бриттов. За это время несколько человек меня узнали. С оружием не кидались, но говорили, что изгою тут не место, и что скоро меня прибьют во славу Фомрира. Я уверенно отвечал, что конунг Харальд подтвердил мою невиновность, и что вира за семирунного далеко не маленькая. Один карл спорить не стал, зато побежал к конунговому двору. Докладывать.

В другое время я бы, наверное, не выдержал. Оскорбления были хоть и не смертельными, но обидными, и я бы набил некоторым морды. Но сейчас за моей спиной решалось, выживет Альрик или нет. Да, я особо ничем помочь не мог, пусть так. Зато мог не создавать новых проблем своему хёвдингу. И это было не так-то просто.

Наконец волна ничем не сдерживаемой хельтовой силы прокатилась из дома Ульвида, толкнула в спину, ожгла пламенем. Прокатилась и стихла.

Мы рванули внутрь. Там измотанный, вспотевший и раскрасневшийся Альрик полыхал как полноценный хельт. Ульвид тоже выпустил свою рунную силу, перекрывая его, а Тулле не сводил пустого глаза с Беззащитного.

Теперь наш хёвдинг — настоящий хельт!

И никакой Скирикр отныне нам не страшен.

Эпилог

Бывший мухарибун, все еще стоявший на пороге вторых небес, а ныне проповедник и луч великого Набианора, задумчиво встал у входа в храм Солнца.

После ухода бриттов и нордов Гачай посетил род Сине-белых, но задерживаться надолго не стал. Он записал рассказы малахов об их предках, их богах и обычаях, выслушал множество песен и историй, узнал их видение будущего, а потом распрощался. О своем боге проповедник говорить не стал. Незачем. Если на то будет воля пророка, всегда можно вернуться и обратить дикарей к свету.

А по возвращении Гачай услышал о мертвецах, что восстали из небытия и убивают живых. Сам он с ними не столкнулся, и за это уже вознес несколько молитв Солнцу с благодарностью. Жрец не хотел переступать порог и очернять свою душу, по крайней мере, без приказа пророка.

Перепуганная бриттка, следившая за порядком в сольхусе и его комнате, перво-наперво выпалила, что несколько раз приходили от конунга и спрашивали Гачая. Зачем-то Харальду понадобился жрец. Уж не ради ли драугров? Хочет узнать, что говорит Набианор о восставших мертвецах? Да вот беда, Набианор не говорил о них. Из пустыни и живому сложно вернуться, не то, что мертвому. Зато он много рассуждал о том, какие кары опустятся на народы, что отвергают свет и поклоняются тьме. Можно будет сказать, что драугры — это наказание. Бриттов за неверие обратили в рабов, на нордов нападают их же мертвецы.

Харальд поверит. Не зря же Гачай направил на него отблеск величия Набианора.

Скоро жрец соберет еще один отблеск и сможет обратить в истинную веру еще одного человека. Прежде он думал о жене Харальда. Женщины хоть и кажутся слабыми, зачастую решают многое. Их тихие голоса днем почти не слышны за речами соратников и звоном мечей, зато в ночной тиши звучат оглушающе. Если конунгова жена потянет за собой других женщин, а те начнут нашептывать своим мужьям слова об истинном боге, то вскоре Сторборг отринет старую веру.

Впрочем, если бы Набианор желал именно этого, то направил бы сюда побольше лучей-проповедников.

Гачай задумался, стоит ли сразу пойти к варварскому конунгу или сначала исполнить долг перед пророком. Вспомнил грубость и неотесанность Харальда, его громкий голос, раскатистый смех и нелепые шутки, содрогнулся и решил отложить встречу.

Писать пророку равноценно встрече с ним.

И в том, и в другом случае ты должен привести свой внешний вид в порядок, очистить помыслы, смыть раздражение, злость, усталость и другие чувства, оставив лишь благоговение и тихий восторг. Перед глазами его тонкое одухотворенное лицо, всепонимающий взор, проникновенный голос обволакивает тончайшей газовой вуалью, и бесконечное тепло струится по телу, одаряя лаской и любовью.

Гачай видел пророка всего два раза в жизни, и до сих пор считал эти встречи величайшим счастьем. Он даже немного завидовал тем, кто удостоен чести лицезреть Набианора каждый день, но понимал, что эти люди прошли длинный путь вместе с владыкой. Ведь Набианор родился не во дворцах и не в мраморных палатах.

Жрец встряхнулся, переоделся из пыльных дорожных одежд в чистое, умыл лицо и руки, разложил письменные принадлежности на столе и начал писать.

«О пророк света, светоч благословенных земель Ардуанор!

Кланяется тебе до земли сто раз проповедник Гачай из далекой северной страны Бриттланд. Не стану утруждать взор пророка извинениями за скорбный слог и грубую речь. Знаю, что ты выбрал меня не за сладкоречивые выражения и витиеватые строки. Каждое утро я благодарю бога за дар легко перенимать чужую речь, ведь именно так я могу еще лучше послужить тебе.

Последние месяцы я посвятил изучению самого северного народа по прозванию «малахи». Подробное описание их обычаев и языка я прикладываю к этому письму, чтобы мудрецы изучили их. Тебе же, о великий пророк, я спешу сообщить, что «малахи» не стоят ни единой твоей мысли. Их рода малочисленны. Если считать только тех, кто ступил на небесный путь, они едва сравняются с количеством Солнцезарных в одном лишь городе. Перешедших за второй порог там единицы, а за третий — и вовсе нет.

Если пророк света пожелает расширить веру на север, то этот год кажется мне наиболее удачным. Уже улеглись страхи после восстания безрунных, шаги по небесному пути тут ценятся выше боевого опыта, а еще случилась новая напасть: по неизвестной причине мертвые встают, ходят и нападают на живых. Испуганные люди склонны забывать о старых привычках, их гнев легко обратить на ложных богов, которые отвернулись от них, и легко привлечь их сердца к новому богу.

Если напасть продолжится, то Солнцезарные защитят их, и бог Солнце наконец разольет свет и над этой несчастной землей.

Если же мертвые перестанут подниматься, всё равно многие воины падут от их рук или не удержатся на втором пороге и падут во тьму. И Солнцезарные быстро захватят земли.

Я дерзну напомнить, что в диком Бриттланде почти нет дорог, а те, что есть, почти всегда покрыты грязью из-за постоянных дождей. Селения разбросаны как попало, и их жители чаще перемещаются по рекам, чем на повозках или лошадях. А между селениями огромные лесные чащи, непроходимые для коней. Потому быстрый наскок здесь не получится.

Уверен, что мои неуклюжие советы не пригодятся пророку света, ведь мой слабый ум не сравнится со знаниями досточтимого Набианора, что охватили и небеса, и поднебесные пространства. Я лишь облегчаю свои сны, перекладывая сомнения на бумагу.

Ожидаю дальнейших указаний.

Твой ученик в свете, проповедник Гачай».

Теперь нужно передать письмо торговцу и подождать. Всего через два месяца оно попадет во дворец Набианора. И, если на то будет воля пророка, еще через несколько месяцев сарапские корабли войдут в реку Ум, и переливчатые напевы сарапской речи наполнят улицы Сторборга.

Песнь 2.


Глава 1

Я растянулся на лавке возле стола. Пока остальные ульверы не вернулись из бани, можно и полежать. Как же хорошо! Бесконечный бег по сырому лесу, драугры, стылые воды Ум, овражек неподалеку от рунного дома — всё это казалось таким далеким, будто случилось не только что, а, по меньшей мере, в начале зимы.

Жена Ульвида, хоть и смотрела на нас с недовольством, но истопила баню, накрыла на стол, выдала чистую Ульвидову одежду на замену и согласилась постирать наши тряпки. Как она только справлялась без рабов? Из-за убеждений мужа ей приходилось тяжко.

Впрочем, это только я да Видарссон, как раненые, валялись без дела, а так-то ульверы тоже потрудились: Сварт натаскал воды, Энок наколол дров, Вепрь нажарил мяса, купленного Плосконосым.

Альрик с Тулле ополоснулись первыми и ушли обратно к конунгу. Если прежде мы сообщали о драуграх, как о далекой угрозе, то теперь все изменилось. Сторборг почти что попал в осаду, только еще не знал об этом.

И это было самым странным!

Я сыто отрыгнул пивной дух, потянулся за лепешкой, скривился, почувствовав резь в перетянутом боку.

Понемногу ульверы возвращались с помывки красные, распаренные, внося за собой резкие, но приятные запахи дыма, дубовых листьев и прохлады. И дом наполнился голосами, шутками и смехом. Да, к городу подступают орды драугров. Но мы вместе! Хоть пока и не весь хирд собрался. Нет Бьярне и Облауда. Пока ничего не слышно о Стейне и Аднтрудюре, наверное, засели в доме бывшей зазнобы Стейна. И, конечно, Булочка, Простодушный и единственный бритт в хирде — Леофсун Рысь. Альрик предположил, что они укрылись в доме Ледмара или Херлифа. Хотя как папаша Херлифа примет рунного бритта, я даже представить не мог.

Наш Ослепитель опрокинул уже не первую кружку, потому окликнул меня громче, чем нужно:

— Что-то ты, Эрлингссон, присмирел! Даже не притащил никого в хирд!

— Просились, — вяло отмахнулся я. — Еле отбился. Лучше скажи, почему в городе никто не знает? Что у них, глаз нет?

Энок посерьезнел, сел рядом.

— Да ты сам-то прикинь. Когда мы шли от Полузубого на этот берег, много ли драугров встретили?

— Да не так чтобы…

— Во-о-от. Конечно, и другие мертвецов видели, но один-два — не страшно. Кто из-за такого к конунгу побежит? Сам убьет или приятелей кликнет. То же самое и с отдельными селениями. А потом, как драугры толпами повалили, бежать особо-то и некуда. Вот ты парнишку привел. Он, может, не самый первый посланец, но прочих ненамного опередил. А из дальних деревень за помощью шли куда поближе, в другие города или к родичам.

— Значит, сейчас всё только начинается?

— Ага. Посмотрим, с чем Альрик вернется.

Но прежде чем вернулся хёвдинг, в дверь постучал неожиданный гость.

— Гисмунд?

В полусырой одежде с разводами грязи и крови, бледный, еле сдерживающий слезы Гис ввалился в дом. Не замечая остальных ульверов, он подошел ко мне, вцепился в чистую рубаху и простонал:

— Кетильмунд! Брат! А там отец! Сестры! Ты поможешь?

Вепрь глянул на меня. Я кивнул. Тогда Вепрь подхватил мальчишку и выволок наружу со словами:

— Охолони, парень. Сначала в баньку, поешь, а уж потом…

Вернулся Гис уже успокоенным, начисто отмытым, в одной длинной рубахе до колен, и жадно набросился на еду.

И чего ему не мылось и не кушалось у брата? Один же вроде где-то в Сторборге живет.

Мы и так свалились нежданно на голову Ульвида, обожрали его небогатые закрома, забрали твариное сердце, последнюю рубаху и ту забрали. Перепуганного мальчишки-норда только не хватало! При нем свободно говорить не получится.

На улице стемнело, а Альрик и Тулле до сих пор не пришли от конунга. Вепрь места себе не находил от беспокойства.

Гиса после сытной еды и эля разморило. Его глаза слипались, а голова то и дело ныряла носом к столу, будто он пытался клевать зерно.

— Гис! Так чего случилось-то? Где твои братья?

Мальчишка встряхнулся, провел ладонью по лицу и огляделся, будто забыл, где находится.

— Кай? Я это…

И тут он вспомнил. Сон мгновенно слетел.

— Кетильмунд! — и Гис разрыдался.

Я устало откинулся, упершись спиной в стену, и покачал головой. Эвон как разобрало парня! Так хорошо держался всю дорогу, перешагнул через убийство той рабыни, а в конце всё же сломался.

Вепрь мимоходом отвесил мне подзатыльник, который на этот раз показался легковеснее прежнего, подсел к мальчишке, налил еще эля, сунул ему в руки и приказал:

— Пей!

Гисмунд послушно проглотил и шмыгнул носом.

— Как тебя звать?

— Ги… Гисмунд.

— А отца твоего?

— Ве...Вемунд.

— Братья-сестры есть? Как их звать?

— Кетильмунд… он… он…

— Кетильмунд. Еще? — требовательно спросил Вепрь.

Когда Гис ответил, начал задавать вопросы про хозяйство, рабов, скотину, каким был последний урожай, много ли продали. Постепенно мальчишка успокоился, отвечал всё живее. И Вепрь перешел к насущному:

— Ты в Сторборг к брату шел? За помощью? Встретил его?

— Да. А он… он даже к конунгу не пошел. Собрал хирд в четыре десятка и к реке. Я просился с ним, а он не взял. Думает, будто я всё еще перворунный. Я говорил, что уже сражался с драуграми, говорил, что там их много и они сильные. А он рассмеялся. Мол, по сравнению со мной и мышь могучей покажется. Сел на корабль, и на тот берег. А там…

Его горло перехватило. Гис помолчал, собираясь с духом, а потом выпалил:

— Только половина вернулась! А Кетиль… Кетиль там остался. Я не мог пойти к его жене! Как я скажу, что Кетиль умер? И детей трое… Если бы я не пришел, он бы жив остался.

Вепрь ободряюще похлопал его по плечу:

— Ты все правильно сделал. Отца и сестер оберег и спрятал, старшего предупредил. А дальше не твоя вина! У брата своя голова на плечах. Раз он решил пойти, ты никак не мог его отговорить.

— И что теперь? Как спасти отца? Кто поможет?

Гис смотрел на Вепря так, будто перед ним не обычный пятирунный мужик, а сам Фомрир.

— А теперь пойди поспи. Сколько ночей глаз не смыкал? Сейчас уже никто ничего делать не будет. А завтра конунг соберет дружину да и сметет всех драугров с обоих берегов Ум.

— А сметет ли?

— Конечно. То всего лишь глупые мертвяки. А в Сторборге вон какие могучие воины.

— Не все они глуп… — заговорил я, но умолк под злым взглядом Вепря.

Гисмунда, разомлевшего от эля, отвели в дальний угол и уложили на лавку. Уснул он почти сразу. Впрочем, я продержался ненамного дольше. Даже не слышал, как вернулся хёвдинг.

* * *
На площади перед домом конунга было людно. Народу собралось, сколько со всего Сторбаша едва ли соскребешь, а ведь тут только норды. Юнцы с едва пробившимися усами, крепкие мужи с густыми бородами, воины в возрасте, у которых проблескивает седина в волосах. Карлы, хускарлы, несколько хельтов. А поодаль, по краям площади, стояли женщины, жены и матери воинов, комкали в руках платки, теребили раскрашенные бусы, перешептывались.

Ульвид остановился неподалеку от женщин, не захотел проталкиваться ближе к центру. Да и Альрик не жаждал лишний раз мелькать своей рожей перед конунгом: хоть суд и закончился в нашу пользу, злость затаили на нас многие. Я бы на их месте точно затаил.

Тулле не отходил нынче от хёвдинга, вот только что спать с ним не ложился, потеснил Вепря, и стоило Альрику лишь немного полыхнуть гневом, как ему на плечо падала тяжелая рука Тулле.

Мы еще не решили, как поступить: ждать остальных сохирдовцев, идти их искать или ввязаться в бой с драуграми вместе со сторборгскими воинами, когда услыхали долгий вой огромной трубы. Ульвид сказал, что последний раз слышал этот звук четыре года назад, во время восстания бриттов. В ту трубу дули, лишь когда приближается угроза для города, и каждый рунный, неважно, будь у него одна руна или все пятнадцать, должен прийти на площадь. Так что и мы пошли. Впрочем, Альрик уже предупредил с утра, что будет общий сбор.

Шепотки и разговоры вдруг стихли. Поди, конунг вышел из дому. Мне же из-за шлемов ничего не видать. Тулле сощурил единственный глаз и повернул голову набок, словно вглядывался в Харальда Бездной, что пряталась у него за повязкой.

— Норды! Новая напасть пришла на наши земли. Никак проклятые бритты не угомонятся. Только-только упокоили живых, как восстали мертвые! Вы знаете, что на том берегу Ум столпилась орда драугров, темных созданий из полузабытых песен. На восточном болоте творится неладное. Да и по всему Бриттланду, что давно впору звать Нордландом, зашевелилась тьма.

Люди вокруг загалдели, раскричались. Я слышал возгласы о семьях, оставшихся вне города, о деревнях и хуторах, раскиданных поодаль, о пропавших.

— Мы все думаем о наших родных, что живут не в Сторборге. Но сейчас не следует поддаваться страху или злости. Вчера отчаянные храбрецы попытались перебраться через Ум. Их было почти полсотни! И где они? Половина полегла под ударами мертвецов!

Все смолкли. Я невольно оглянулся на Гиса. Парень сжал зубы, но не разревелся.

Харальд же взревел:

— И поделом! Когда нападает враг, не время показывать неразумную удаль! Не стоит терять головы! Драугры сами по себе слабы и глупы, зато их много. Целая орда! И мы выступим против орды все разом! Разом сметем мертвых бриттов с наших земель так же, как смели живых!

Я скривился. Слабы? Глупы? Разве что драугры-карлы. После пятой руны у них сохранялись дары. А что, если придут хельты? Чем удивят они?

— И пусть эта битва не принесет серебра или оружия, зато каждый сможет подняться на несколько рун. Каждый станет сильнее! И каждому, кто получит десятую руну сегодня, я дарую сердце твари!

— Да!

— Даешь силу!

— Хвала Харальду!

— Я стану хельтом!

— Во славу Фомрира!

Я аж подпрыгнул, чтобы взглянуть на лицо конунга. Что скажет на упоминание бога, которого он отверг?

Он не сказал ничего.

— Хёвдинги, подойдите к Сандару! Он скажет, что делать вашим хирдам.

Я снова подпрыгнул. Сандаром оказался заросший бородой по брови хельт в толстенном железе от шеи и до пят, а шлем, видать, не налезал на его косматую голову. Ха, не особо-то и сильные у Харальда приближенные, вон, мой хёвдинг нынче тоже хельт.

— Воины вне хирда! Восьмая руна и выше — к Ивару!

Ивар тоже был хельтом, только не в пример Сандару тощим и невысоким, едва ли выше меня.

— Все рунные от третьей руны и до восьмой — вы будете с кораблей обстреливать драугров. Ваша задача — не дать драуграм перебраться через реку.

Альрик тут же исчез в толпе, пошел к Сандару.

Люди зашевелились, забренчали железом, забурлили. Кто, как и наш хёвдинг, пробирался к названным воинам, кто, наоборот, хотел уйти с площади. Прежде времени завыла бабенка. Хотя, может, то была чья-то из погибших вчера. Может, даже жена Кетильмунда. Мальчишки меньше третьей руны и порой старше меня возмущенно вопили, требовали, чтобы их тоже взяли на корабль. Глупцы! Если поплывут, только стрелы зря потратят.

Гисмунд переполошился, закрутил головой.

— Хочешь с нами пойти? — предложил я.

— А возьмете? — обрадовался он. — Не хочу сидеть на корабле! Лучше в бой.

— Альрик вернется, спросишь. Ты уже не перворунный, пригодишься.

Утром хёвдинг рассказал план конунга, так что мы знали, что нас ждет. Несколько крепких хирдов будут прикрывать Сторборг с севера и востока. На западе оборону держит рунный дом, одновременно усиливая молодых воинов. Мелочь пошлют на кораблях держать реку. А основные удары нанесет дружина конунга, укрепленная хирдами. Мы сядем на корабли, поплывем, кто ниже по реке, кто выше, до мест, где драугров поменьше, высадимся и пойдем навстречу друг другу.

Беглецы вроде Гиса и торговцы, шедшие по Ум, сообщили, что основное скопление драугров как раз напротив Сторборга, словно их тянет сюда что-то. Мертвецы встречались и дальше, но медленно стягивались к городу, ненадолго задерживаясь возле деревень.

— Стейн! — воскликнул Энок.

Через рассеивающуюся толпу к нам пробирались Стейн и Аднтрудюр. Шурин едва заметно улыбался, значит, ночью развлекся с какой-то женщиной. Вот же счастливчик!

Шум на площади не утихал. Хёвдинги призывали свои хирды, пятирунный мужчина с секирой орал, что не пойдет стрелять из лука с детишками и что единственное достойное оружие — то, что проламывает голову драуграм. Женщина пронзительно звала какого-то Вифиля, легко перекрывая общий гомон.

— … пересидеть, а тут труба! Так моя бабенка вытолкала нас из дому, — еле слышно доносился голос Стейна. — Мол, если узнают, что рунный муж не пришел на сбор, все соседи отвернутся, хоть из города беги. А мы ж изгои!

— Не изгои уже, — прогудел Вепрь, — божий суд был. Альрик победил.

— Вот же дура! — сплюнул Стейн. — Все сплетни выболтала, а главное позабыла сказать.

Медленно, очень медленно рассасывалась толпа. Расходились женщины, хёвдинги уводили своих людей к пристани, юнцы заполошно носились, подтаскивая запыленные щиты или тронутые ржой отцовы кольчуги. Я потихоньку закипал от злости.

И это норды? Те же самые норды, что и на северных островах? Нет, этот Безднов остров нельзя называть Нордландом, чтобы не позорить нас.

Может, мягкая сопливая зима так разнюнила людей? Может, только крепкие морозы и сугробы, накрывавшие дома с крышей, способны выковать настоящих воинов?

Если бы рабы попытались поднять оружие у нас, то вмиг бы умерли. Теперь я не удивлялся, что бритты взбунтовались и едва не победили. Здесь же, кроме хирдманов, и нет хороших воинов! Понабивали себе руны в рунных домах, где тварей им приносили на ручках и следили, чтоб детишки не поранились! Вот и нет у них той готовности к бою, как на севере. Труба прогудела, а они пришли на площадь в тулупах да шубах. Некоторые даже оружия с собой не прихватили, будто поторговать собрались.

Ульверы пришли в железе, в полном сборе, даже съестные припасы захватили, чтоб сразу выдвигаться. Осталось лишь понять, куда именно. Что скажет Альрик? Уходим или остаемся? Будем защищать этих мякишей или пойдем искать своих?

— Эй ты, недомерок!

Я не дернулся. Мало ли кому кричат.

— Тебе говорю, уродец чернявый!

Давно я волосы не белил. Да и остальные ульверы тоже. После смерти Снежного Хвита подзабыли мы о нашем обычае, и плащи из волчьих шкур мало у кого сохранились, сгорели вместе с «Волчарой», только название хирда и осталось.

Удар в щит, повешенный за спиной.

— Оглох, что ли?

Я развернулся. Передо мной стоял хельт в добром железе, на поясе — меч, за спиной — щит, явно из дружины конунга. И рожу его я где-то видел.

— И правда, ты, убл… — сдержавшись, он проглотил последнее слово. — Жив, значит. В Сторборг вернулся, будто и не было ничего.

Задумчиво почесав шею, я предположил:

— Хрокрссон?

Хоть и не похоже. Хельт по возрасту мне в отцы годился, никак не успел бы Хрокр такого молодца народить.

— Брат Хрокра! Ты, твареныш, осторожнее по Сторборгу ходи. Неровен час, споткнешься, шею сломаешь.

Он бы и рад меня прибить прямо здесь, да нельзя: много глаз, много ушей. И биться друг с другом, когда драугры наступают, глупо.

Я усмехнулся, подвинулся к нему вплотную, шепнул:

— Брат твой перед смертью обмочился со страху. — И отскочил, увернувшись от замаха.

— Хрольв! Чего к мальцу цепляешься? На пристань!

Окрик конунгова хёвдинга привел Хрольва, брата Хрокра, в разум. Хельт грозно зыркнул, бросил напоследок:

— Еще свидимся, — и ушел.

На площади уже и не осталось почти никого, когда к нам вернулся Альрик.

— Идем на драугров, — сказал он на ходу.

— А как же ульверы?

— Ты знаешь, где их искать? Куда идти? — Затем остановился и глянул на меня. — Ты овладел своим даром? Можешь услышать их?

Я замотал головой.

— Вот и нечего. Если сейчас уйдем, не лучше изгоев станем. Нельзя тут после трубы сбегать. А во время боя, может, и заработает твой дар, узнаем, живы ли, где сидят.

— Да, хёвдинг.

— Нас возьмет торговец. Ищите корабль с бычьей головой. Обратно сами перебираться будем.

На пристани сутолока была похлеще прежней. Юнцов с луками отпихивали в стороны, чтоб не мешались под ногами. Да и незачем им было торопиться, уж до середины реки вмиг доплывут. Несколько кораблей уже загрузились и пытались отплыть, едва не цепляясь друг за друга веслами. Один кнорр отплыл от берега и спешно ставил мачту. Воин на его борту усердно тыкал копьем в воду, отпихивая что-то невидимое.

Тот берег был черен от драугров. Они кишели там, будто вши в троллевом меху.

— Еще один!

Недалеко от нас на берег выполз человек. К нему подскочили трое юнцов и истыкали копьями. Подошел воин постарше, осмотрел лежащего и отрубил ему голову. Значит, драугры могли перебраться через реку!

— Ульверы! Сюда!

Альрик махнул рукой, и мы увидели обещанный торговый кнорр: небольшое судно с тремя парами весел, возле мачты стояли массивные бочонки, сундуки с привязанными к ним мешками и свертками. Сам торговец, с седой головой и все еще черной бородой, хмуро пояснял:

— Даже разгрузиться не успел. Вот только пришел, как сказали, что надо воинов отвезти. Мои люди подустали, так что на весла вы сами. У вас тут и хускарлы? Полегче гребите, у меня весла простые, под карлов сделаны.

Я прошел к носу, сел за правое весло, прислонил щит к борту.

— Хельт, ты чего? Чего застыл? Разозлился? Места у меня немного, и то всё товаром заставлено, но не я ж выбирал. Эй!

Я поднял глаза и застыл.

От Альрика несло рунной силой, мощной, густой, будто он не на одиннадцатой руне, а по меньшей мере на четырнадцатой. Даже с носа кнорра я увидел его пожелтевшие глаза, в которых не было ни капли разума.

Если что, выпрыгну за борт. С ним сейчас никто из нас сладить не сможет.

Из-за спины хёвдинга показался Тулле, сжал его голову ладонями и что-то забормотал. Я приподнялся на месте, напрягся. И ульверы на кнорре тоже замерли, готовые как броситься в бой, так и разлететься в стороны.

Рунная сила Беззащитного постепенно стихла, глаза вновь засинели. Он дернул головой, вырываясь из хватки Тулле, встряхнулся и рявкнул:

— Чего застыли? Быстрее! Отплываем!

Глава 2

Корабли расходились в разные стороны. Изящно рассекали воду длинные драккары с хищными мордами, неспешно расползались косолапые кнорры, расправило паруса диковинное судно с тремя мачтами. Нас обогнал одномачтовый корабль со странной надстройкой на корме, где восседал сам Харальд. Неужто тоже в бой пойдет? Вряд ли. Такие, как он, предпочитают смотреть на сражения с безопасного расстояния, например, с середины реки.

Несмотря на множество кораблей и воинов, богатый Сторборг выставил не такое уж и большое войско. Из-за собственного легкомыслия конунг не успел собрать всех рунных. Хирды, благодаря теплой зиме и незамерзающим рекам, не были прикованы к городам, плавали вокруг всего Бриттланда и не только. В начале весны многие дружинники ушли в свои поместья, скоро ведь пахать и засевать поля, а за рабами в горячую пору нужен хороший пригляд. Много ли сделает женка, у которой и так полно работы в доме?

Откладывать атаку ради подкрепления, которое то ли придет, то ли нет? Тоже глупо. Я видел, что поначалу к дому Гиса подходили слабые драугры, в основном карлы, а чем дальше, чем чаще появлялись хускарлы. Сейчас, наверное, уже и хельты подошли. А что будет, когда придут сторхельты? Нет, лучше уж сейчас смести драугров, что нам по силе, получить новые руны, съесть обещанные Харальдом сердца, и вот тогда мы сможем встретить любого мертвеца.

Я греб осторожно, плавно, с каждым движением ощущая, как гнется хрупкое весло под напором воды. Если поднажать, оно сломается у меня в руках.

О чем все-таки думал Ульвид, когда начинал ритуал? Разве он не догадывался, сколько мертвецов осталось без погребения? Разве не чувствовал, как глубоко земли Бриттланда пропитались кровью?

Сегодня он своими глазами увидит, что натворил. Ульвида, несомненно, отправят сражаться с драуграми, вот только даст ли ему Харальд сердце твари? И когда? До боя?

Я приподнялся взглянуть на удаляющуюся корму конунгова корабля. Харальд сидел сложа руки, будто немощный старик, не греб, не командовал, а просто сидел. Вспомнит ли он о своем обещании? Или, когда всё закончится, предпочтет сделать вид, что не говорил ничего подобного? Вроде бы по солнечной вере их бог не любит, когда люди жрут твариные сердца, мол, они и сами становятся тварями, но стоит ли доверять словам иноземцев?

А еще Ульвид сказал, что не заканчивал ритуал. Кто-то другой доделал. Случайно? Ага, как же. Если так, странно, что мертвецы не начали разгуливать по Бриттланду на десять зим раньше. Скорее всего, этот кто-то знал ритуал и знал, что именно Ульвид успел натворить. А значит, он — из тех, кто окружает Ульвида.

Не жена. Жена, как я понял, даже не знала, кто ее муж.

Фарлей? Угодливый рыжий бритт без единой руны. Как бы он смог кого-то убить? Слишком слаб, слишком занят сбором слухов. Хитер, конечно, но безвреден.

Солнечный жрец? Он чужеземец, не знает наших обычаев, но умеет втираться в доверие. Мог он услыхать песню, где описывался ритуал? Вполне мог. Правда, его бог вроде как запрещает убийства, но что мы знаем о его боге? Врать бог-Солнце не запрещает. Жрец же говорил, что не заинтересован в малашке, а потом стал с ней жить. До сих пор перед глазами, как он ее на столе…

Надо выяснить, кто еще помогал Ульвиду и знал о его замысле.

Конунгов корабль замедлился, а потом и вовсе остановился посередь реки. Мы прошли дальше и мягко причалили к пологому берегу, где драугров видно не было. Торговец, едва мы спрыгнули с его кнорра в воду, усадил своих людей за весла и отплыл назад.

— Теперь двигаем обратно, на запад, — сказал Альрик. — Кай, возьми Плосконосого и отойди на полсотни шагов от берега. Пойдем цепью. Кто заметит драугров, свистит. И еще — пока не убедитесь, что перед вами мертвец, не стрелять и не нападать. Впереди будут другие хирды!

Спешить мы не стали. Увидели, как еще один корабль идет к этому берегу. С него сошло человек тридцать, но вряд ли это полноценный хирд. Да, там были опытные вояки, но в большинстве смотрелись так, словно не привыкли к оружию. Конечно, каждый норд знает, с какой стороны браться за меч или топор, каждый хоть раз да проливал кровь, к тому же я не видел никого ниже восьмой руны. Вот только если получать силу в потешном бою с ослабленной и израненной тварью, если не носить топорик днем и ночью на поясе, не тренироваться с собратьями, то толку от рун будет немного. Наш Эгиль, который застрял на четвертой руне, выглядел более опытным, чем эти горе-вояки.

— Северные? — не поздоровавшись, спросил длинноусый хускарл.

Альрик кивнул.

— Возьмешь к себе десяток городских? Приглядишь, чтоб не порезались о свои же мечи.

— Возьму.

Длинноусый быстро отделил несколько человек.

— Мы покрепче будем — вглубь пойдем. Коли что, зовите.

Сейчас ульверов тут было всего-то одиннадцать человек да Гисмунд, поэтому Альрик сделал просто: приставил к каждому хирдману одного городского, только Тулле остался без обузы. Мне всучили хускарла с густой рыжей бородой. У него были такие широкие плечи и мощные ручищи, что выглядел он не таким уж и высоким, но когда подошел ближе, оказался настоящим великаном. Почти как Мачта. Куртка из толстой едва обработанной кожи, меховые наручи, простенький шлем и увесистый молот.

— Гуннар Ольфссон, кузнец, — пробасил он.

— Кай Эрлингссон, ульвер, — пискнул я.

Запищал я не из-за его грозного вида. Когда Ольфссон открыл рот, я заметил пару зубов, сделанных из золота!

Вот это да! Как же здорово придумано: носить золото не только в виде цепей и колец, но еще и во рту. Тоже так хочу! Хотя сейчас у меня и серебра-то чуть.

— Значит, это ты, что ли, опытный хирдман?

По сравнению с кузнецом я выглядел мальчишкой, едва достигшим возраста для первой жертвы. И еще волосы никак не росли на подбородке. Я завистливо поглядел на густую блестящую бороду Гуннара.

И почему Альрик подсунул мне этого бугая? Среди довеска были и молодые парни, едва вышедшие из рунного дома.

— Я. Иди за мной. Будем с того краю, — буркнул я недовольно.

— Вот что, малый, — продолжал басить Гуннар за моей спиной. Басил, но шел. — Указывать мне ты еще не дорос, у меня сын чуть младше тебя. Так что не лезь под руку, и столкуемся. А рука у меня тяжелая, к молоту привычная.

Он еще не договорил, как я развернулся, выдернул топорик из-за пояса и замахнулся, остановив лезвие у его шеи.

— Тяжелая рука, говоришь? К молоту привычна, говоришь? — прорычал я. — Зато у меня быстрая! И привычна обрубать носы!

Гуннар скосил глаза на топор, попятился и примиряюще заворчал:

— Да ты чего, парень? Я ж не со зла говорил. Замах у меня широкий, вот я и того…

— Того… Если б ты был воин, то не трещал попусту, а врезал бы мне, и спору конец. — Я убрал топор обратно. — Ты большой и сильный, это верно. Но ты привык медленно стучать по железке, а она сдачи не даст. Драугры же бывают по-твариному быстры и прыгучи. Так что ты будешь идти за мной и делать, что я говорю!

Я зло сплюнул и снова пошел. Кузнец — за мной.

— А ты что, видел, что ли, этих драугров? Я только слухи слышал, мол, это скелеты ходячие, зубами стучат, костями звенят, кровь пьют.

— Кровь… Зачем костям кровь? Я с ними сражался. И там не только кости, но и мясо. Некоторые в железе и с оружием. У тех, кто выше пятой руны, даже дары сохранились, и драугры ими пользуются. Так что считай, что бьешься с живыми, только болтать с ними без толку.

— Вона чего! Может, надо было меч прихватить? Да я к молоту привык…

Быстро же с Гуннара сошла спесь! Придумал тоже: «под руку не лезь!». Может, не так уж и не прав был Альрик, когда дал мне кузнеца. Медленный и сильный, он может сдерживать драугров, а я буду их по затылку топором рубить.

— Молот — хорошая штука. Только тяжелая больно. Но против некоторых мертвецов лучше оружия и не подберешь.

Мы с Гуннаром углубились в обсуждение разных видов оружия. Он говорил как кузнец, я — как воин. Разве что дергался онмноговато: от треска ветки под ногами, от крика переполошенной сороки, от ругани споткнувшегося Вепря. Сам того не замечая, Гуннар держал молот в полусогнутой руке, не давал мышцам передохнуть. Нет, он, конечно, восьмирунный и привык махать кувалдой день-деньской, но зачем перегружать себя? Еще успеет устать.

— Драугр, — донеслось слева, от соседнего хирда.

— Помочь? — откликнулся я.

— Не, тут один, слабенький.

Гуннар напрягся еще сильнее, втянул голову в плечи так, что казалось, борода растет у него прямо на груди.

Я посмотрел на напарников у остальных ульверов. Мы еще даже не вошли в лес, так, скорее, в рощицу с порознь стоящими деревьями да тонкопрутным кустарником, едва начинающим зеленеть, и пространство вокруг просматривалось на десятки шагов. Но городские вели себя так, словно мы уже в глухой чаще и окружены мертвецами. Они горбились, спотыкались о невидимые кочки, хватались за оружие или не убирали его вовсе, оглядывались. Некоторые молчали, сжав губы и нахмурив брови, другие, напротив, не умолкали, заваливая ульверов вопросами.

Мда, и это норды…

Вскоре и я заметил мертвеца. На нем даже кольчуги не было, лишь полуистлевшая рубаха, вместо меча драугр подобрал ветку, позабыв обломать на ней сучки. И шел он не очень уверенно, словно не знал, куда ему надо.

— Гуннар, — тихо позвал я. Кузнец только что не подпрыгнул на месте. — Вот драугр. Он твой.

Напарник впился глазами в драугра, и хотя враг был без оружия и без доспехов, я заметил, как по лбу Гуннара покатились крупные горошины пота.

— А чего я? У тебя седьмая руна, тебе нужнее.

— Хочу посмотреть, как ты бьешься. Вперед! — и я подтолкнул кузнеца рукой.

Конечно, Гуннар убил драугра. Первым же ударом. Но как он это сделал?

— Нет-нет-нет, так не годится.

— Чего? — глаза кузнеца были слегка шальными.

Я не понимал, чего он так трясется. Он же убивал тварей? Иначе как бы стал восьмирунным. Скорее всего, убивал и людей, если вспомнить про восстание бриттов. Да, прошло почти четыре года, но…

— Ты будто гвозди вколачиваешь. Дай сюда! — и протянул руку за оружием Гуннара.

Кузнец немного расслабился и с легкой улыбкой отдал мне молот. Улыбка исчезла, когда я спокойно удержал железяку. Думал, что не справлюсь с тяжестью? Молот старика Вемунда был потяжелее.

— Смотри. Ты поднял молот над головой. Вот так. Потом задумался, будто примеряешься, куда лучше ударить. Видать, привык на своей кузне, чтоб заготовку не попортить. И лишь потом ударил. Тут не кузня. Чем больше испортишь, тем лучше. Бей сразу, наотмашь. У тебя же молот! Попадешь ли в шлем, в щит или в грудину — драугру мало не покажется.

Я размахнулся и влупил по ближайшему дереву так, что оставил глубокую вмятину, а сверху посыпались прошлогодние сухие листья, кора, ветки и жуки.

— Не жди. Не думай. Бей!

Свист слева. Кто-то из ульверов столкнулся с драугром. И с ним тоже быстро разобрались.

Так и продолжили идти.

Драугры попадались слабые и как будто потерянные. У многих с собой не было ничего. Видать, перед тем как выбросить трупы, их раздели и обобрали. Гуннар понемногу привыкал, не вздрагивал от каждого свиста, учился использовать молот иначе.

Некоторым ульверам повезло меньше. Вепрю, например, достался молодой парень, который сначала хорохорился, громко рассказывал, каких тварей он убил. В рунном доме, конечно же. Говорил о выигранных поединках, об отличной кольчуге, подаренной отцом на шестую руну. Насмешничал над Вепрем, ведь тот был всего на пятой руне, и не слушал его советов. А обычного мертвяка испугался. Всё кричал: «Держи его, держи!». Он напоминал крысеныша, с трудом запырявшего пойманную и связанную нами тварь.

После дюжины драугров Альрик приказал собраться вместе. В любой момент мы могли наткнуться на более сильных мертвецов. Стену щитов выстроить не выйдет — густой лес, зато каждый был на виду.

Вскоре мы наткнулись на трупы. Не ходячие, а обычные, лежачие. Уже упокоенные драугры. Значит, здесь прошлись хирды, которые высадились ближе к Сторборгу.

— Быстрее! — сказал Альрик. — Догоним их.

И мы ускорили шаг.

Трупы попадались всё чаще, и вскоре мы наткнулись на раненого в ногу хускарла. Он сидел под деревом и ругал какого-то Хёсви, который затащил его на корабль, а сам ушел с остальными.

— Помощь нужна?

— Нет, — отмахнулся раненый.

— Давно сидишь?

— Скоро догоните. Там пожарче будет!

Вепрь не удержался и наскоро проверил повязку.

Теперь мы побежали. Неспешно, рысью, и вскоре услышали лязг железа, брань, возгласы и хрипы.

— Готовьсь! — крикнул Альрик.

Я скинул со спины щит, перебросил его в левую руку, правой вытащил топорик и прибавил ходу. Гуннар мерно бухал ногами за спиной.

Вот и драугры!

— Отойди! — проорал я.

Хирдман в меховой шапке отпрянул, и я с разбега вогнал топор в лицо мертвяку, отбросив на стоящих позади него. Щитом сбил тело с лезвия, прикрылся от удара и двинул коленом в прогнившее пузо следующему. Тут добежал Гуннар и сбоку, почти без замаха, как я и учил, снес драугру голову.

Ульверы вступили в сражение. И те хирдманы смогли отступить за наши спины и передохнуть. Так было лучше всего. Мы не знаем их сил и способностей, и сражаться своими силами было привычней. Только городские мешались.

То ли это был край толпы драугров, что скопились перед Сторборгом, то ли мертвецы учуяли нордов и пришли сами, но здесь было где разгуляться. Они шли валом, слабые и сильные, с оружием и без. Некоторые едва размахивали почерневшими руками, другие же явно использовали дары.

Драугр-мечник рухнул на землю, но не помер. Цеплялся за ноги и скреб пальцами по земле, пытаясь нащупать рукоять меча. Я отбил летевшее ко мне копье и пяткой ударил в голову лежащему.

— Гуннар!

Кузнец подскочил и расплющил его окончательно.

— Тебе, Фомрир! — воскликнул кто-то неподалеку.

Я наскоро метнул взгляд. Эгиль! Он отставал по рунам и только сейчас дошел до пятой. Интересно, сколько ульверов перешагнут порог и станут хускарлами в этой битве? И какие у них будут дары?

— Хха, — выдохнул Гуннар, сбивая еще одного драугра с ног.

Он уже задыхался и вспотел, хоть бой длился всего ничего. Вот разница между воинами и ремесленниками! Даже кузнец, привыкший трудиться тяжело и подолгу, работает в своем ритме, неспешно, размеренно. В бою же приходится прыгать, уворачиваться, подстраиваться под противника или ломать его движения. Напрягаются мышцы всего тела, нужно видеть всё и сразу, слышать всех, чувствовать кожей. К тому же железо на наковальне не может дать сдачи, разве что брызнет обжигающей искрой разок-другой.

— Встань за мной! За спину! — рявкнул я. — Будешь добивать!

Кузнец кивнул и отошел назад. Буду перекидывать ему драугров ниже седьмой руны, а себе оставлять тех, что посильнее. Вот бы добраться до десятой руны и успеть отхватить сердце от Харальда!

Драугр-хускарл. Без меча, без щита, только ржавая цепь, обмотанная вокруг тела, на конце болтается переносная наковальня. Вот ей он и бил, хоть и не очень быстро. Вжух! Я рухнул на землю, пропуская цепь над собой. Тыдыщ! Наковальня впечаталась в ясень, и тот со скрипом начал заваливаться набок, зацепился ветвями за соседние деревья и повис. Пока драугр наматывал цепь, я вскочил, ударил топориком, но лишь содрал гнилое мясо с ребер. Кулак с цепью влетел мне в челюсть, а наковальня задела ступню со сломанным пальцем.

— Аухтыж! Гуннар! — выдавил я, как только смог заговорить. — Этот твой!

Откатился вбок. И как раз вовремя.

Оглушительный звон прокатился по всему лесу, оповещая драугров о нашем приходе. Это молот Гуннара столкнулся с наковальней!

— Кай! Дар!

Знакомый голос слышался едва-едва. В голове гудело.

Я с трудом поднялся. Гуннару надо помочь. Он не сладит.

Бам!

Еще звон. Драугры неподалеку замерли, словно их оглушили. Странно. Они ж мертвые. Хотя они же слышат, значит, звук на них может подействовать.

Щит… Я нащупал выпавший щит, дождался, пока мертвяк с цепью повернется ко мне спиной, и со всех сил вогнал топор ему в голову.

Снова не вышло! Лезвие соскользнуло по черепу, сорвав лишь кожу.

В Бездну!

Отшвыриваю щит, хватаюсь за топор обеими руками и бью в то же место. И четко вижу, что дело не в топоре и не в промахе! У этого драугра кости словно из камня сделаны. А молот раздробит их?

Гуннар пока держится неплохо. Этот мертвяк не быстр, и кузнец смог подладиться под его движения, отбивая удары молотом.

— Кай! Дар!

Это не Альрик кричит. Не его голос.

В десяти шагах от нас бушевал настоящий вихрь. Блеск меча, невнятное рычание, скрежет металла о кости, брызги крови как черной, так и красной. Драугры выпадали из вихря разрубленными на части. Ульверы и городские отошли подальше, один мужчина придерживал рассеченную до кости руку.

— Он набросился на меня! Набросился! — бормотал раненый.

— Кай! — Тулле наконец дошел до меня и тряхнул за плечо. — Дар! Ты должен коснуться дара!

— Это Альрик? — неуверенно спросил я.

— Да! В нем проснулась Бездна, и я один не справлюсь! Кай. Ему поможет стая!

Стая! Я обхватил всех ульверов взглядом. Стая. Волки.

— Ульверы, в бой! — крикнул я.

Поднырнул под руку Гуннара и вогнал топор в грудину драугра. Лезвие снова соскользнуло, но меня это не смутило. Неважно! Я срублю каждый кусочек вонючего мяса, выколю глаза и отрежу уши! И когда останутся голые кости, растопчу их до праха.

Ошметки гнилой плоти летели в разные стороны. Кузнец со звоном и грохотом отбивал летящую наковальню, а я сновал вокруг него и пластал мертвечину.

Бом!

Срублено плечо.

Бом!

Кусок бедра.

Бом!

Обнажились черные зубы под лохмотьями щеки.

Ту-дум! В такт с грохотом толкнулось сердце, и я наконец вобрал в себя всех.

Теплый замутненный огонек Тулле. Мягкий огонек Вепря. Сверкающий — Энок Ослепитель. Стойкий и ровный — Стейн. Мерцающий вкрадчивый — Эгиль. Пушистый робкий — Видарссон. Надежный — Сварт. Холодный — Аднтрудюр. Смазанный — Фастгер Плосконосый.

Безумный мечущийся огонь, выбрасывающий то желтые, то синие языки. Я то чувствовал его, то нет.

Три огня далеко на восток. Еще один — еле тлеющий — на юге. И всё? А где еще один? Кто-то погиб? Бьярне? Облауд?

Я ускорился. Плоти на драугре почти не осталось, и он едва поднимал руки. Тогда Гуннар наступил на упавшую наковальню и обрушил молот на череп мертвяка. Затем снова. Еще раз. Поперек лба зазмеилась трещина. Удар! И драугр рухнул без малейших признаков жизни.

Ульверы больше не звали меня. Незачем. Они же все были мной, а я был ими.

И я всеми нами тянул Альрика, удерживал его огонь в стае.

И мы бились! Бились с драуграми!

Увесистый пинок Аднтрудюра отбросил мертвяка в руки Сварта. Сварт ухватился за голову и рывком скрутил ее набок. Эгиль проскользнул мимо одного драугра, оставив его Стейну, подпрыгнул и вколотил ноги в следующего. Видарссон слишком широко размахнулся, и Плосконосый принял удар секиры на щит, прикрыв собрата.

Стая!

Пламя Альрика выровнялось, пожелтело полностью, и молниеносный меч нашего хёвдинга вплелся в общий танец.

Ярко вспыхнул чей-то огонь, раскалился на мгновение и снова затих. Благодать! Кто на этот раз? Вепрь?

Я одновременно и сражался, и соединял ульверов воедино, и следил за дальними огоньками. Никак не мог понять, кто из них кто. И почему нет еще одного? И что с тем, который едва светит? Ранен? Болен? Умирает? Я чувствовал его боль. Чувствовал страх трех. И ярость Плосконосого. И восторг Вепря.

Раньше было иначе. Раньше я не мог разобрать, кто где.

Драугры вдруг кончились. Я медленно опустил топорик, тяжело дыша. Огоньки и стук сердец размывались, пока не исчезли полностью, но чувство стаи все еще сохранялось. Наше единство!

Мы, не сговариваясь, шагнули друг навстречу другу и одновременно выбросили левые руки вперед, столкнувшись кулаками.

— Стая!

Глава 3

Гуннар тяжело дышал, оперевшись на молот, с ног до головы покрытый черными пятнами гнилой крови. Вокруг лежали расплющенные и изрубленные тела драугров. Скрипел сломанный ясень, подозрительно пошатываясь на ветвях соседних деревьев.

Негромко гудел Тулле, выговаривая что-то Альрику. Вепрь ощупывал себя, проверял на изменения, видать, хотел понять, что за дар ниспослали ему боги.

— Хёвдинг кто? — подошел к нам чужой хирдман.

Не городской, опытный воин.

— Я, — откликнулся Альрик.

— Ты вот что, — хирдман почему-то не смотрел в глаза Беззащитному, отвернулся в сторону. — Шёл бы где в другом месте. Подальше от людей.

Я разозлился, но промолчал. Пусть Альрик сам за себя скажет. И удивился, поймав на себе настороженные взгляды ульверов, они будто ждали, что я полезу на рожон, размахивая топором.

— А что так, добрый человек? — спросил Вепрь. — Или мы не люди?

— Вы, может, и люди. А вот кто ваш хёвдинг — вам виднее будет.

Я помнил вихрь, захвативший и вырезавший больше половины драугров, помнил сине-желтое пламя, но не понимал, как Альрик мог обидеть или напугать хирдманов.

— Да что случилось? — спросил Энок. — Мы пришли, отбили мертвяков, спасли ваши шкуры. Что благодать наши получили, так тут все по чести: мы убили — мы и получили.

— Бездна с вашей благодатью! Думаешь, мы не видели, как его глаза пожелтели? — Хирдман указал мечом на Альрика. — Он измененный! Или вот-вот станет им. Он убил нашего Кабана! Ранил Оглоблю! И остальных бы порешил, если б вон тот одноглазый его к драуграм не повернул. Ему плевать, кого именно резать!

Ошеломленный, я посмотрел на Альрика. Тот выглядел удивленным не меньше моего.

— Тулле?

— Отойдемте, — негромко ответил друг.

Мы отошли подальше, не позвав с собой ни городских, ни Гисмунда. Только ульверы.

— Что со мной было? — требовательно спросил Альрик. — Я помню, как мы прибежали на помощь, а потом ощутил дар Кая, и вскоре бой закончился.

— Как я и говорил, Бездна запустила в тебя когти. Ее уже не изгнать. Жрецы Мамира издавна пытались управлять ею, некоторые нарочно получали одиннадцатую руну без поглощения сердца и старались остаться людьми. Изгоняли Бездну, подавляли, молились, постились, умерщвляли плоть, не спали седмицами, запирались в клетке, в пещере, в гробу. Единственное, что помогло, — всё то же сердце твари. И чем больше дней проходило между получением руны и поеданием сердца, тем сложнее было удержать разум в узде.

— Это что же? Зачем жрецы так делают? — нахмурился Вепрь.

— Они режут пальцы, уродуют свои тела, чтобы впустить в себя Бездну, — усмехнулся Тулле. — Почему бы не стать немного измененным?

— Ради чего? — влез в разговор и я.

— Ради знаний. Я обучался не так долго, знаю не так много, но уже сейчас вижу то, что раньше было скрыто. Не всегда, правда, понимаю, что именно вижу, не всегда это на пользу, но…

— Когда я был мальчишкой, — неожиданно заговорил Аднтрудюр, вечный молчальник, — мы с братьями нашли необычные грибы, съели их, потом до утра не спали и видели всякое чудное. Кто змею с лицом Фомрира увидал, кому тварь привиделась, я купающуюся безо всего Орсу углядел. А потом три дня с отхожего места не сходили.

Мы рассмеялись. Тулле же покачал головой.

— Не такое. Здешний жрец, к примеру, может вперед заглянуть. Знает, кто к нему придет и с каким вопросом. Знает, будет ли дождь через седмицу.

— В Бриттланде-то? Это и я знаю. Конечно, будет, — грубовато оборвал Эгиль.

— Я вижу настоящее. Вижу нити, сплетения, но пока мало разбираюсь в них.

— Давай про Альрика. Про тебя еще успеем поболтать.

— Да. Я думал, что помогу Альрику одолеть безумие тем же способом, как учил меня жрец. Но между нами большая разница. Я изначально рожден с Бездной внутри, Альрик же впустил ее, получив благодати больше, чем может удержать в себе человек. Его тело не привыкло к Бездне.

— И что делать? Он станет измененным?

Альрик молча слушал нашу перепалку.

— Когда ты спокоен, — Тулле догадался обратиться к хёвдингу напрямую, а не говорить, будто тот отсутствует, — я могу удержать тебя. Но в бою… В бою я даже подойти не могу, ты слишком быстр и силен. И даже если подберусь, вряд ли справлюсь. Пролитая кровь будоражит Бездну, и брызги благодати после каждого убийства туманят разум.

— Значит, ничего сделать нельзя, — сказал Альрик. — И я все равно стану измененным. Тварью.

По его лицу нельзя было понять, расстроен ли он, взбешен ли.

— Один способ есть. Но всё зависит от Кая.

— Ну, тогда всё пропало, — присвистнул Эгиль Кот.

— Твой дар, — сказал Тулле, глядя мне в глаза. — Ты же влезаешь к нам в головы, объединяешь нас. И все вместе мы можем прогнать безумие. И не просто прогнать! Я видел! Своими глазами видел, как чернота, твариная сущность, съежилась и исчезла.

— Но это не поможет изгнать ее навсегда? — уточнил хевдинг.

— Не поможет. Зато даст тебе еще год, может, два или три. А может, и больше. Есть и другой способ. Не сражайся! Я научу, как сдерживать себя в обычное время. Но первый же бой снова толкнет тебя в черноту.

— Значит, либо стать пахарем, либо всю жизнь держать при себе Кая и надеяться, что он сумеет совладать со своим даром? Ха. Ха-ха-ха! — неожиданно расхохотался Беззащитный. — Вот же Мамир закрутил мою судьбу!

Я отвернулся, не в силах смотреть на заливающегося смехом хёвдинга. Он выглядел сейчас почти так же безумно, как и тогда, на корабле.

Когда же он успокоился, то провел трясущейся рукой по темно-русой бороде, сглотнул слюну и сказал:

— Вы все слышали слова Тулле. Я почти что измененный. И я самый сильный из вас, самый быстрый и самый опасный. Вы знаете, на что я способен в бою. Когда я снова обезумею, каждый из вас может умереть от моего меча. В любой момент! У меня нет корабля. Нет репутации. Нет хорошей добычи и великой удачи. Я не лучший хёвдинг. Поэтому я прошу: уходите! Уходите из ульверов. Присоединяйтесь к здешним воинам. Сейчас вы можете подняться в силе и найти себе достойное место, будь то на корабле, в дружине или на земле.

Мы молчали.

— Подумайте хорошенько! Я отойду подальше. Вам не придется смотреть мне в глаза и объяснять что-то, не придется оправдываться. Кто рискнет остаться, подойдите ко мне. Остальным я хочу сказать лишь одно: благодарю! За ваше доверие, за ваши мечи, за вашу поддержку.

С этими словами Альрик резко развернулся и ушел к реке, к самой воде. Мы его видели, но расслышать нас он там не мог.

Мы все еще молчали. Я боялся поднять голову. Не хотел видеть сомневающиеся глаза собратьев. А мы были братьями, несомненно. Я ведь всех их считал братьями, своей стаей.

— Мой дар нужен хёвдингу, — бросил я и, не оглядываясь, пошел к Альрику.

Встал рядом с ним и уставился на мирно текущую реку, на ее спокойные серебристые воды. На западе виднелся корабль с задранной кормой: конунг Харальд осматривает поле боя. Сначала он постоял у нас, сейчас перебрался ближе к Сторборгу, потом, наверное, заглянет на западный край сражений. Тоже мне конунг. Наш Рагнвальд в сотни раз лучше.

Не говоря ни слова, рядом встал Тулле. Он криво улыбнулся и тоже повернулся к реке. Затем пришел Вепрь, раскрасневшийся от гнева или стыда.

— Вот же…

— Тихо! — оборвал его Альрик. — Помолчи.

Я не удивился, когда подошел Энок, он был с хёвдингом еще до меня, но Аднтрудюр, Видарссон и Сварт застали меня врасплох. Всё же они присоединились не так давно.

Неслышно подкрался Эгиль Кот, тихонечко присвистнул, глядя на наши серьезные лица, вздохнул и тоже уставился на воду. Мимо проплыл труп драугра, утыканный стрелами.

— Я хочу знать! — Плосконосый остановился в нескольких шагах. — Если бы остался один, куда бы ты пошел? Что будешь делать?

Альрик неспешно развернулся к нему.

— Пойду искать остальных ульверов. Надо же узнать и их решение!

— Тогда я с тобой. Хотя бы до тех пор, пока не найдем Ледмара и Херлифа.

— Добро.

Я оглянулся. На лесном пригорке остался лишь Стейн. Он смотрел на нас. Шагнул было в нашу сторону, остановился, затем резко развернулся и пошел к сторборгским хирдманам. Он сделал свой выбор.

— Он не любит измененных, — глухо промолвил Энок.

— Нет, — возразил Альрик. — Он боится увидеть меня в обличии твари.

— Да и баба у него тут очень ладная, — добавил Аднтрудюр.

— Вот и хорошо. Кай, ты знаешь, где они? Успел их услышать?

— А? — не сразу сообразил я. — Ага. Трое — на востоке, где-то недалеко от реки. И еще один — к югу отсюда. Кажется, ранен. И всё.

Вепрь пояснил:

— Трое — это Булочка, Простодушный и Рысь. Они втроем пошли. И Облауд с Бьярне отдельно.

— Значит, кто-то из них… Трое целы?

— Вроде бы, — я сморщил лоб, вспоминая свои ощущения.

— Идем на юг. Фастгер, не передумал?

— Нет. Я понимаю.

— Тогда уходим. Кай, веди. И будь готов в любой момент выпустить свой дар! Хорошо, если сможешь выпустить его, например, когда выхватываешь топорик. Привяжи его к своему топору! Топор — стая! Ты понял?

— Да понял я.

Вот же… Может, лучше было пойти втроем? Я, Альрик и Тулле. Тогда бы хёвдинг меньше давил на меня.

— Я же не буду вступать в бой, пока это не потребуется. А вы сможете поднять руны.

И Беззащитный, повернувшись к реке спиной, решительно зашагал на юг. Мы пошли следом. Я в последний раз глянул на Стейна, тот что-то втолковывал сторборгскому хёвдингу. Надеюсь, он объяснит, почему мы уходим отсюда. И хорошо бы объяснил так, чтоб мы потом смогли вернуться в город.

Но не успели мы отойти и на сотню шагов, как послышался крик.

— Эй! Кай! Бьярки! Погодите!

Бьярки? Кто такой Бьярки? Я повертел головой и вспомнил. Это же Видарссон. Я называл его так в доме Вемунда, когда прикидывался… ну не собой, и вроде бы это даже настоящее имя Видарссона.

— Стойте!

К нам подлетел Гисмунд.

— Вы куда? Не к морю? Не по реке? Если на юг, я с вами. Там же отец и сестры! Кай! Ты обещал!

Когда это я обещал ему? И что именно? Заговаривается малец.

— Ты отцов молот забрал. И потерял.

Альрик только хмыкнул.

— Кай, этот на тебе. И прими его в стаю поскорее.

* * *
Найти в лесах раненого — дело непростое. Я знал только примерное направление, а ведь норды даже поселения бриттов отыскать не могли, что уж говорить про одного человека, который мог уйти с прежнего места, мог лежать в кустах без сознания или прятаться.

Наш хёвдинг явно рассчитывал на появление драугров и новые схватки с ними, а значит, и новые проблески моего дара.

Я шел, держась за рукоять топора, и приговаривал:

— Топор — это стая. Выхвачу его, и сразу…

И сразу что? Стану стаей? Это не совсем так. Обхвачу всех ульверов? Тоже не верно. Услышу их? Но я же не просто их слышу, они тоже как будто слышат друг друга, только иначе. Тулле сказал, что во время моего дара чувствует тех, кто рядом с ним, знает, что они собираются делать, но не слышит сердец и не видит никаких огонечков. Только крепкое чувство плеча, как бывает иногда в стене щитов.

Я даже не вожак! Не могу приказывать ульверам, не могу ими управлять. А еще непонятно, сколько всего человек может охватить мой дар. В обычной волчьей стае голов полтора-два десятка, почти как в нашем хирде. А если нас станет больше? Например, тридцать или даже пятьдесят. Смогу я тогда объять всех?

Хотя пока нас становится только меньше. После ухода Стейна ульверов осталось лишь пятнадцать, даже четырнадцать, если учесть смерть либо Облауда, либо Бьярне. И ведь четверых мы подобрали в Бриттланде.

Подошел Тулле и негромко сказал:

— Поговори с ним, — и кивнул на Гисмунда. — Подумай, мог бы он стать ульвером? Хорошо, если сумеешь принять его в стаю. Чем больше людей, тем легче держать Альрика.

— Да толку? Он же не в хирд рвется, а семью спасти. Только мы их оставили западнее, это лишний крюк.

— Если драугры и впрямь тянутся к Сторборгу, может быть, и не нужно никого спасать. Доведем парня, и ладно.

Я рассмеялся.

— Это дурная затея. Ты не видел его отца. Я зашел всего лишь спросить, не слыхал ли он о тварях поблизости, а в итоге застрял там на два дня, тащил его семейство на закорках через лес с драуграми, потом провожал парнишку до Сторборга. А вдруг старик заставит нас вычистить Бриттланд от драугров, найти виновника, а заодно убить всех бриттов? К тому же молот я и правда потерял.

— Я вижу его нити. Некоторые почернели и иссохли, некоторые еще живы и тянутся к дому и родным. Но есть новые нити, и они идут к тебе. Он тебя ненавидит. Он тобой восхищается. Хочет и убить тебя, и стать тобой.

Я почесал вспотевшую шею.

— Ненавидит — это из-за той рабыни. Я убил ее, чтоб не мешала. А восхищается чего? Хотя я, конечно, там лихо драугров рубил. Особенно того прыгучего! И еще…

— Люди идут за тобой!

— Хёвдинг — Альрик, пусть так и будет.

Тулле вздохнул и продолжил:

— Да, Альрик хёвдинг. И так оно останется. Но половина хирда идет именно за тобой. Их нити тесно сплетены с твоей нитью. Если ты позовешь, Гисмунд станет ульвером.

От этого разговора у меня зачесалась не только шея, но и спина. Слышать про невидимые нити было неприятно. Словно я пробежался по осеннему лесу и нацеплял на себя липкую паутину. Невольно я провел рукой по лицу, чтоб проверить, не приклеилось ли чего.

— А Стейн? Он ушел.

— Его нить к хирду не порвана. Он испугался и потому ушел. Если сумеет прогнать страх, вернется. Он никогда не протягивал нить к тебе, ты ему никогда не нравился. Стейн считает, что ты причина всех наших бед.

— И кто еще так считает? — я резко повернулся к Тулле и наткнулся на глазную повязку. Ну да, наверное, все так думают.

— У жрецов Мамира есть правило: никто не должен получать ответ просто так. Нужно доказать, что тебе нужен ответ! Нужен настолько, что ты готов сделать что-то неприятное. Я не жрец Мамира, но согласен с ними. Поговори с Гисмундом! И потом, если захочешь, я скажу, о чем думают ульверы, глядя на тебя.

— Да ну в Бездну! Лучше не знать. И, Тулле, хватит! — взмолился я. — Прекращай! Забудь уже про нити, сны и Бездну! Стань таким, как раньше!

— Ха-ха-ха, — искренне рассмеялся друг. — Хорошо. Только сначала верни мне глаз!

Я сплюнул и прибавил шагу.

Мы обогнули хирд, который ушел вглубь леса, Альрик пояснил им, что мы идем проверить близлежащие деревни и очистить их от драугров.

В целом, хёвдинг не врал. Он посовещался с Вепрем и Эноком, и они решили, что Левша и Облауд, скорее всего, нашли какое-нибудь укрепление: дом с частоколом, деревню бриттов или поместье нордов. Так как они норды, то могли укрыться в любом месте. А еще Альрик пообещал Гису, что заглянет к его родным, после того как отыщет ульвера.

Нескольких драугров-одиночек мы смели походя, даже не останавливаясь. Ни Альрик, ни я в бой не вступали, хватило и наших карлов. Сейчас в отстающих у нас был Сварт — единственный на четвертой руне.

Хуже всего, что у нас не было проводника. Мы не знали местные земли, не знали, где тут деревни нордов, Плосконосый жил в нескольких днях пути отсюда, да еще и на другом берегу Ум, так что толку от него было немного. Фарлея бы сюда! Вот он бы провел нас как по ниточке от одного поселения к другому. По ниточке… Фу.

И я снова дернул плечами, стряхивая невидимую паутину.

Наконец Эгиль заметил тропку. Похоже, несколько раз в год тут проезжали телеги. И к вечеру мы добрались до деревеньки, причем деревенька-то была немаленькой: три десятка дворов, высокий дом с шаром на крыше, частокол в два роста, и хозяйский дом не на отшибе, как у многих тут после восстания бриттов, а прям посередке без отдельной ограды. Даже через ограду можно было увидеть длинную покатую крышу, под которой могла уместиться и сотня человек.

Хозяева нас встретили натянутыми луками.

— Кто такие? Голос подай!

— Да стреляй уже. Кто тут может быть, кроме мертвяков? — сказал кто-то за оградой.

— Люди! — откликнулся Альрик. — Помощь нужна? Конунг послал нас проверить округу.

— Люди! Живые! — раздались и другие голоса.

— Сторборг стоит? — продолжал расспрашивать нас лучник.

— Стоит. Драугры не смогли перейти реку.

— По пути никого не встречали? Живого.

— Нет, только драугров.

За оградой завыла-зарыдала женщина.

— Мы не сразу дорогу к вам отыскали, попетляли немного. Может, кого и пропустили, — добавил хёвдинг, догадавшись, о ком был вопрос. — А к вам норды не приходили? Может, мимо прошли?

— Нет, друг, прости. Вы первые после мертвяков добрались, — сочувственно сказал лучник. — Останетесь переночевать? Тесновато будет, но все лучше, чем ночь в лесу пережидать.

— Благодарю, но мы пойдем. Не у всех такой крепкий забор и такие умелые защитники. Лучше подскажи, куда стоит направиться? Где еще тут люди живут?

— Погодь-ка.

Лучник обернулся к людям во дворе, они недолго посовещались, затем тяжелые деревянные ворота отворились, и к нам вышел хмурый хускарл лет сорока с луком и двумя колчанами стрел по бокам.

— Я проведу. Покажу, где кто, — буркнул он нехотя.

Из-за ограды нам крикнули:

— Он хоть и молчун, зато все окрестности знает. Отведет куда нужно.

Солнце медленно уходило за деревья, и никому из нас не нравилась мысль, что придется ночевать в лесу, полном драуграми. Но еще до того, как стемнело окончательно, охотник вывел нас к следующему поселку. А там жителям пришлось несладко.

Мы увидели разбитые в щепки ворота, разрубленные тела лежали и за оградой, и внутри ее: женщины, мужчины, дети. Судя по тому, что все они были в простой одежде, а из оружия лишь колуны да серпы, то были бритты-рабы.

— Здесь некому помогать, — тихо сказал Плосконосый.

— Обыскать дома, проверить сараи. Если остались драугры — убить, — так же тихо приказал Альрик. — Ходить везде по трое.

Его глаза на мгновение пожелтели, но хёвдинг быстро сумел взять себя в руки.

Как по мне, от драугров несложно спрятаться. Они не такие уж и зоркие, видят не лучше живых. А от живых укрыться можно.

Я направился сразу в хозяйский дом. Бриттские халупы не могли бы удержать даже тупого карла, а вот норды строили качественно, из толстых бревен, порой обкладывали снаружи стены камнем. Наверное, это сказывались корни, именно так строили у нас, на северных островах.

Когда я проходил мимо раба со вспоротым животом, подумал, что этим бриттам жуть как не повезло. Если бы не было последнего восстания, норды бы охотнее впускали рабов в свои дома, чтобы укрыть их от драугров. Если бы не было восстания, норды могли бы позволить рабам взять оружие и защищаться. И тогда задумка Ульвида могла бы сработать. Но слишком живы в памяти местных сражения четырехлетней давности. Слишком много погибло тогда людей, и не столько мужей, сколько жен, детей и стариков, так как рабы хватались за оружие прямо в домах, били неожиданно и исподтишка.

Раньше я не совсем понимал ожесточенное отношение нордов к бриттам. Рассказ Вемунда показал, как восстание происходило здесь, в отдаленных деревнях.

Я оглянулся на Гиса. Его губы дрожали, взгляд метался от одного тела к другому. Сейчас мальчишка выглядел безумнее, чем Альрик во время приступа.

— Ты знаешь, чья это деревня? — окликнул я его.

— Не… не знаю. Слышал, может, имя хозяина, но сам тут не бывал.

От бриттских домов послышался какой-то шум. Наверное, нашли драугров. Справятся!

Возле разбитой двери лежало несколько потухших факелов, двор был усеян стрелами. Норды пытались отбиться от мертвецов.

Я разбежался и запрыгнул на сарай, а с него — на крышу дома. Плотно уложенная дранка была иссечена, некоторые плашки казались темнее, чем остальные. Кровь? Спрыгнул вниз и покачал головой. Сюда явно заглянули непростые драугры, наподобие тех, с кем мы сражались во дворе Вемунда, с дарами и разумом. Они понимали, где люди, могли залезать на крыши и взламывать запоры. Хускарлы? Хельты?

Гисмунд в дом заходить не стал. Не смог. Так что я пошел вместе с Альриком и Тулле.

Разгром. Разбросанные угли, только чудом не долетевшие до звериных шкур. Разлетевшиеся плошки. Три драугра с расколотыми черепами. И все семейство нордов.

На всякий случай я крикнул:

— Эй, есть кто живой? Помощь пришла!

Прозвучало нелепо. Какая ж тут помощь? Кому?

Почудился стук. Еле слышный.

— Эй, есть кто?!

И снова стук.

Я бросился в дальний конец дома. Там стояли ящики, сундуки, много полок с разной утварью, мотки с шерстью. Из одного сундука и доносился шум. Я раскидал наваленные шкуры и тулупы, с усилием открыл тяжелую обитую железом крышку, и из сундука на меня пахнуло мочой и дерьмом.

Тулле помог вытащить двоих детей, мокрых, тяжело дышащих, измазанных и вонючих. Один из них разревелся, второй же вцепился в руку Тулле, уставился на него громадными глазенками — единственное, что осталось у него чистым, и удивительно ясным голосом спросил:

— Все мертвы, да?

Альрик ответил:

— Да.

— Хорошо, что вы пришли. Я не хотел умереть в том сундуке. Это недостойная смерть.

— Как тебя звать?

— Бильдр. А это Галь, раб.

— Кай, отмой их, найди одежду. На утро отправим их в предыдущую деревню.

— Нет! Возьмите меня с собой! Я же должен отомстить! — воскликнул чумазый мальчишка. — Я должен!

Я вытащил обоих пацанов во двор, зачерпнул из колодца ведро воды и вылил сначала на одного, потом на второго. Потом еще по два ведра. А потом уже дал им напиться. Мальчишки пили без остановки, пока их животы не раздулись, как бочки. Тулле передал одежонку, найденную в доме, и немного еды.

— Бильдр, — обратился я к норденышу. — К вам не приходили три-четыре дня назад норды? Один или два? Карлы, один — левша, второй говорит пословицами. Были такие?

— Не, не приходили.

Поев и переодевшись, дети уснули на лавках. Мы тем временем вытащили из дома трупы, очистили место возле очага, Вепрь затеял кашу. Уже совсем стемнело, и мы решили остановиться на ночь здесь.

Глава 4

Наутро спасенный норденыш устроил бунт. Он наотрез отказывался идти к соседям, требовал дать ему меч или топор, чтобы он мог поубивать драугров.

Когда Альрик устал от воплей и тщетных попыток вразумить мальца, то дал ему свой меч. Бильдр удержал рукоять, но кончик меча уткнулся в землю.

— Ты слишком слаб и будешь нам только мешать. Ты не можешь бежать так же быстро, как мы, будешь проситься то поесть, то поспать.

— Не буду, — буркнул пацан.

— Ты безрунный, — вмешался я. — Безрунным оружие не положено.

Вепрь погладил мальчишку по голове:

— Мы отомстим за твою семью, а тебе нужно взять на себя дом и землю, собрать скот и продолжить род. Вон у тебя и помощник есть, — и кивнул на второго найденыша.

Бритт вел себя тихо, ни разу не заговорил, беспрекословно слушался. И мне очень хотелось схватить его за шкирку и встряхнуть как котенка, чтобы он ожил.

Мы отправили Плосконосого и Аднтрудюра отнести мальчишек в предыдущую деревню, охотник объяснил, куда пойдем дальше, чтобы те могли нас догнать.

По дороге я думал, что было бы, если б отец Бильдра впустил бриттов в дом. Смог бы он отбить нападение? И по всему выходило, что нет. Толку-то от безрунных бриттов? Может, они рассчитывали, что драугры поубивают рабов и успокоятся? А еще меня тревожила мысль, что драугры пришли сюда дня два-три назад. Примерно тогда мы уходили из дома Вемунда. Почему же сейчас драугров в лесу почти нет? Все ушли к реке?

— Хэй! Стой!

Впереди мелькнула тень. Кто-то сорвался с места и побежал в чащу. Энок и проводник тут же вскинули луки, готовые истыкать беглеца стрелами.

— Не стрелять! — велел Альрик. — Тулле, поймаешь его?

Мой одноглазый друг сорвался с места и через несколько мгновений сшиб тень с ног.

— Простите! Простите! Не убивайте меня! Простите! Я не хотел! Не хотел! — плаксиво ныл пойманный мужчина, пока мы шли к нему. — Я нечаянно!

Проводник вдруг вытащил топорик и врезал по беглецу, я еле успел отбить удар!

— Ты чего? — удивился я.

— Это бритт, — буркнул хускарл.

А ведь верно! Босоногий, в простой грубой одежде, светло-рыжие волосы. И одна руна.

Бывший раб сжался на земле, закрывая голову руками, и рыдал:

— Я не хотел. Не должен. Всегда был послушным… испугался. И поленом его. А он бряк. И огонь внутри. А Мира — беги! Убегай. Я не хотел!

— Кого поленом?

— Так его… темная кожа, мертвые глаза. Он в дом, а там жена, дети… вот я и поленом.

— А потом?

— Убежал! Знал, что убьют. Вот и убежал.

— А чего ж тогда вернулся?

— Хотел узнать, как дети, как Мира! Попрощаться хотел. Думал, тихонечко пройду...

— Убили их! — грубовато перебил его Эгиль. — Мертвяки всех убили, и трэлей, и хозяев.

— К-как убили? — впервые раб поднял голову и посмотрел на нас.

— Ты удрал, а их всех убили. Надо было остаться и защищать семью.

— Но так нельзя! Нельзя трэлю быть рунным! Я испугался! Но у них же мечи, стрелы! Господин на восьмой руне! Как же так? Я же поленом, а они… у них оружие, кольчуги!

— Его нужно убить, — сказал проводник.

— Не знаю, — протянул Альрик. — Он же не на человека руку поднял, а на драугра, к тому же защищая семью.

— Но не защитил, — добавил я.

— Не защитил, — задумчиво повторил хёвдинг. — Что ж, скажу так. Если бы ты не бросил жену и детей и стоял до последнего, я бы взял тебя в хирд. Мне нужны храбрецы, неважно, кто они: бритты или норды. Но ты бросил семью умирать, а значит, можешь предать и меня.

Раб подполз на коленях к Беззащитному с мольбой в глазах.

— Нет, господин, я никогда… я всегда буду…

Альрик взялся за меч, замер, потом убрал руку.

— Я буду верно вам служить! Вы не пожалеете! Я хорошо работаю.

Я скривился. Обосранный норденыш вел себя храбрее, чем этот раб. Почему боги даруют таким убогим благодать? Они недостойны даже стоять на той же земле, что и Фомрир. Или это, наоборот, наказание?

— Сварт!

Полутролль небрежным движением свернул трэлю шею.

* * *
Когда Фастгер и Аднтрудюр догнали нас, мы, уже не сдерживая сил, побежали в ту сторону, где я в последний раз ощутил собрата, где, по словам проводника, было несколько деревень.

Бежали молча. Молча сносили редких бродячих драугров, которые были не выше пятой руны, по невысказанному уговору отдавая их Сварту. Не так уж и легко было сворачивать им шеи голыми руками, но его старания окупились, и Сварт получил пятую руну.

Я с нетерпением ждал, когда ульверы перешагнут порог между карлами и хускарлами. Какие дары они получат? Будут они заметными или останутся неугаданными? Я так и не понял, что за дары у Плосконосого, Булочки и Простодушного, что изменилось в Вепре. Насмотревшись на разных одаренных, я думал, что многие отхватывают что-нибудь эдакое: железную кожу, каменные кости, прыгучесть, плавучесть, скорость или могучую силу. Но вот Рагнвальд всего лишь усмирил свой нрав. Много ли это или мало? Может, для кого-то такой дар — ничто, но Рагнвальд благодаря ему победил врагов и стал конунгом.

Мой дар ведь тоже со стороны не виден. Кто не из ульверов сможет понять, одарен я или нет?

А какой дар… меня вдруг осенило… какой дар у моего отца? Он не говорил ни разу. Но весь его хирд, все его люди пошли за ним, оставили прибыльную службу, осели в Сторбаше. И Кнут! Кнут не оставил отца даже после того, как я чуть не убил его сына. Неужто у отца такой же дар?

Вскоре мы увидели обещанное поселение. Или, точнее, дом. Неподалеку распростерлись нетронутые с осени пашни, сараи, загоны для скота, плохонькая изгородь. И всего один дом, похожий на растопырившего лапы жука. Длинное широкое основное здание с пристроенными к нему по бокам ответвлениями, причем глухими ответвлениями. Я не видел ни одной двери на этих пристройках, значит, из них выход был только внутрь. Неужто столько кладовок? И неужто местный землевладелец решил обойтись без рабов?

Вокруг дома бродили драугры. Кто-то скребся в стены, один долбил в тяжелую дверь ржавым топором. И, похоже, что это была уже не первая дверь. Выглядела она так, будто к проему изнутри приставили лавку и завалили чем-то тяжелым.

Увидев нас, мертвяки оживились, забыли про дом и потянулись к нам.

— Драугров не убивать, а рубить им ноги-руки, — раздался позади голос Альрика. — Они пригодятся, когда мы найдем наших.

Точно! Вот почему Беззащитный должен быть хёвдингом. Я бы тоже до такого додумался, но, скорее всего, уже после драки с мертвяками.

— Кай, постарайся отыскать его!

Да понял я. Лезть вперед всех, сталкиваться с каждым паршивым драугром, чтобы вот это всё. Глупый дар! Эх, мне бы силы побольше. Или там железную руку. Или, на худой конец, рост повыше да бороду погуще, ну и плечи пошире. На седьмой руне, а дохляк дохляком.

— Вон первый идет! — радостно сказал Эгиль.

— И еще двое, — буркнул Плосконосый.

Я сжал пальцы на ручке щита, вытащил топорик.

Хвала Фомриру!

Прыгнул вперед, кувыркнулся и подсек ноги первому драугру. Подставил щит под дубину второго, легко отшвырнул его к дереву так, что он ударился спиной, и полуистлевшая кожаная шапка сползла ему на лицо. Взмах! И правая кисть вместе с дубиной полетела на землю. Удар! И левая обрублена по локоть. Из ран густой жижей вытекла черная кровь.

Слишком слабые!

Оглянулся. Первого уже порубили и привязали к дереву, а он все равно пытался идти, переставлял ноги на месте, сгребая прошлогоднюю листву и сдирая дерн.

— Кай?

— Ничего. Слишком быстро.

Еще драугры. Три карла и два хускарла. Карлы без оружия, один хускарл с железным огрызком серпа, второй — с проржавевшим до корня топором, таким проще зашибить, чем разрубить.

Карлов я проскочил, оставив на братьев. Хускарл с серпом выглядел хуже всех виденных прежде драугров. Половина его тела осталась почти целой, хоть и с почерневшей иссохшей кожей, а вторая истлела, из-под жалких клочков еле сохранившейся плоти виднелись желтые кости, непонятно как державшиеся вместе. Будто этого хускарла после смерти уронили в неглубокую лужу, и то, что лежало в воде, сохранилось, а то, что торчало наружу, было обглодано жуками и червями.

Его я и решил прибить первым.

Я легко уклонился от нелепого замаха серпом, обогнул драугра, оказавшись у него за спиной, и опустил топор ему на уцелевшее левое плечо. Сухая плоть поддалась, и рука повисла на каких-то нитях. Мертвец остановился, посмотрел на рану, откуда не вытекло ни единой капли крови, зажал серп в зубах и, схватившись за почти отвалившееся предплечье, собрал руку обратно. Я хохотнул. Вот же болван! Даже не понимает, что это бесполезно. Но я заметил, что черных нитей в ране становилось все больше и больше, пока плоть не слилась воедино. С трудом подавив рвотный позыв, я принялся рубить драугра, будто передо мной не человек, а бревно. Спина, руки, ноги, грудь, только избегал головы, чтобы не убить его окончательно. И когда от него осталось лишь невнятное месиво со странно изогнутыми конечностями, я опустил топор.

— Кай!

Оглянувшись, я увидел, как драугр с топором наседает на Аднтрудюра и Эгиля. Пятирунные хирдманы с трудом отбивали атаки восьмирунного мертвеца. Он былбыстр и силен, и мозгов у него явно было побольше, чем у других. Драугр умело уклонялся и рубил умело. Если бы его оружие не заржавело за давностью зим, парням пришлось бы похуже нынешнего.

На Альрика жалко было смотреть. Сжатый и напряженный, точно тетива у лука, он всем телом и душой рвался в бой. Один прыжок, один взмах его меча — и с угрозой будет покончено. Вот только он с одиннадцатью рунами будет большей угрозой для хирда, чем этот мертвец.

— Присмотрите за этим, — крикнул я и обрушился на драугра с топором.

Точнее, попытался обрушиться. Мертвец отскочил, скаля коричневые зубы. Будто смеялся надо мной, урод подземный.

Ладно, у меня щит, а еще топор не чета твоему. Посмотрим, кто посмеется в конце!

— Ррра! — гаркнул я и, прикрывшись щитом, подошел к хускарлу вплотную.

Как ты теперь увернешься?

Щит прикрывает левое плечо, топор немного впереди. Драугр замахнулся, но вместо того, чтобы ударить, подцепил выемкой на лезвии край щита и дернул на себя. Я выпустил ручку щита, замахнулся топором. Драугр отскочил, я на излете перехватил топор левой рукой и ударил в обратную сторону, зацепив бедро противника.

— Ага!

Мертвяк отшатнулся, упал на колено. Я ухватил топор двумя руками и врезал что было силы по плечу.

Бумм!!

Ах ж, ты сволочь! Он упал, чтобы взять мой щит! И лезвие топора с размаху влетело в железный умбон! И рассекло его. Не зря я отдал такие деньги за топор. Прах твариных костей делает железо намного крепче. Наверное, я и пальцы драугру зацепил. Но щит он не бросил.

И мы закружили с драугром по лесу, делая с каждым ударом шаг в сторону, чтобы зацепить врага.

Я и злился на чересчур ловкого врага, и упивался боем. Мы с ним были почти на равных. Почти как тренировки с братьями, только можно было не сдерживать руку и бить в полную силу. Все хитрости, все уловки, выученные мной за эти годы, пригодились сейчас. Прыжки, увороты, кувырки! Трюк со щитом я тоже запомнил.

Пот валил градом по лицу, рубаха взмокла и прилипла к телу. Левый наруч свалился, разрубленный пополам, да и саму руку я едва чувствовал.

Вжух! Мимо проскользнул меч, едва разминувшись с драугром.

— Альрик! Уйди! — взревел я. — Не мешай!

— Тогда где твой дар? Почему он еще бегает?

Дар? Зачем тут дар? Сейчас сражается не хирд! Это только моя битва!

Да и вообще драугр был изрублен похлеще моего, только он не замечал ранений. Я несколько раз рубанул по его ногам, снес кусок левого плеча, отхватил ему ухо и часть щеки. Любой человек бы уже свалился от потери крови, но черная жижа в его тухлом теле быстро густела на воздухе и засыхала.

Просвистела стрела, и драугра отбросило назад. Из его груди торчало древко. Свист. Еще одна воткнулась ему в глаз. Я заорал и с удвоенной яростью бросился на врага.

И бой закончился.

— А чего вы так долго-то? — спросил я, зажимая рану на левой руке.

— Драугр с серпом… — непонятно ответил Энок, опустив лук.

— Так я же его первым изрубил.

— Изрубил. А он снова собрался. Искореженный, кривой, но собрался. Пришлось его убить.

Местность вокруг нас изменилась. Частокол вымазан черным и красным, едва появившаяся трава втоптана в землю, дерн бугрился уродливыми ранами. Слабенькие драугры с отрубленными конечностями лежали связанными, хускарл с топором тоже дергался неподалеку, лишенный возможности встать.

— Ты чего закопался в бой? — сказал Альрик, нервно дернув щекой. — Устроил тут невесть что! Будто перед перворунными юнцами выделывался. Ты должен был найти Облауда. Или Левшу.

— Это был мой бой, — пожал я плечами.

— Нет, не твой. Это бой ульверов. Как и каждый бой, в котором ты участвуешь. Даже если рядом нет никого из нас, ты представляешь весь хирд!

Я пожал плечами и охнул. Левая рука вспыхнула болью. Мда, враги пошли нынче такие, что уже не кожаную защиту надо таскать, а железную, да еще и с примесью твариного пепла. Вепрь подошел, грубовато вывернул больную руку и глянул на рану.

— Энок, Эгиль, обойдите кругом! Не остались ли где драугры? — затем Альрик обратился к проводнику: — Позови хозяев! Живы ли? Нужно ли чем помочь?

Лучник заколотил в приваленные ко входу доски.

— Эй, Медведь! Выходи! Гости пришли!

Вепрь уже обмотал мне руку ветошью, а Энок и Эгиль вернулись с осмотра, когда изнутри послышался шум, и через щель под крышей нам подали голос:

— Кто там?

— Помощь пришла. Хирдманы убили всех мертвяков. Выходи, старый! И чего ты сам с ними не справился?

Снова скрежет с той стороны, явно отодвигали что-то тяжелое. Затем доски чуть разошлись, и показалась голова старика, обмотанная тряпками так, что виднелся лишь один глаз, нос и клочья седой бороды.

— Ты что ли, Двойной?

— Я. Открывай, нет больше тут мертвяков.

Доски убрали полностью, и из дома вышел старик, мужчина-карл и две женщины. Из проема высунулось еще несколько детских головенок. А пахнуло изнутри чуть ли не похлеще, чем из сундука с теми двумя мальчишками. Ядреная смесь пота, мочи, дерьма, крови, дыма, помоев и грязных протухших тряпок.

Старик медленно прошел по двору, увидел еще дергающихся драугров.

— И всё? Это все, кто тут были?

— Все, отец, — Альрик похлопал старика по плечу. — Теперь можете выходить.

— А где же… — старик аж задохнулся, — где же остальные? Тут было несколько десятков. Уж с этими мы бы справились. Был полусгнивший хускарл с серпом, он мне чуть полголовы не снес. Мы его и так рубили, и эдак, а он всё не помирал.

— С ним мы сладили, — Вепрь ткнул пальцем в кучу гниющего мяса, ничуть не напоминающую человека.

— А лучник с железными стрелами? А копейщик со шлемом в виде собачьей головы?

— Таких не видели.

Старик сел прямо на землю, схватился руками за раненую голову и замолчал.

— Отец, может, выпустить бриттов-то? Задо́хнутся же! — мягко спросила женщина.

Дети, не дождавшись разрешения, выскочили наружу, подхватили измазанный черным серп и давай гоняться друг за другом.

— Пусти. Пусти. Коли что, братья-норды подсобят.

Я оглянулся. Откуда пускать-то? Не в сараях же они держали рабов?

Женщина занырнула обратно в дом, и вскоре оттуда повалили бритты. Сначала женщины с детьми, много, с полсотни, наверное, потом старики, потом мужчины. Они выходили бледные, у некоторых на одежде были следы рвоты. Старики и некоторые женщины оседали в полуобмороке, едва успев отойти от двери. И каждый из них выглядел так, словно до этого не дышал целую вечность.

— Ты и ты, принесите воды, да побольше. Вы трое — разожгите огонь. Да, прямо тут. — Женщина с ключами на поясе споро распоряжалась, не обращая внимания на слабость рабов. — Вы — за мной, надо приготовить горячей еды.

Проходя мимо Альрика, она приостановилась.

— Вы ведь останетесь? На день-два? Мертвяки могут прийти снова, а нам всем нужна передышка. Помыться, поесть каши, а не жевать зерно.

Хёвдинг непонятно мотнул головой, то ли соглашаясь, то ли отказываясь.

— Да и рабов жалко. Двое умерло. А без вас мы бы не стали их выпускать.

— Неужто вы держите их в доме? Не боитесь? — спросил любопытный Энок.

— В доме да не с нами. Зайдите, гляньте сами.

И пошла к сараю. Вскоре раздалось возмущенное квохтание, видать, она резала кур. Завизжали голодные свиньи, козы, разбредшиеся через дыры в частоколе, потянулись во двор. На глазах казавшееся вымершим хозяйство ожило, задышало, зашевелилось.

Я поправил на руке повязку, заметил, как Альрик подсел к старику и заговорил с ним, как Тулле, прихватив нескольких бриттов, двинулся к скотине. Вепрь уже вытаскивал огромный котел для похлебки, Сварт помогал хозяйке тащить колбасы, Плосконосый руководил растопкой бани, а Аднтрудюр провожал голодным взглядом даже самых заморенных и вонючих бабенок. Он умел показать свой интерес, не говоря ни слова, и не одна бриттка споткнулась, поймав его взгляд.

Надо бы идти дальше, но, видать, Альрик решил задержаться и поесть. Вряд ли мы останемся здесь на ночь.

Так что я решил пойти с Эноком и осмотреть дом. Интересно же, как они справлялись с бриттами? И почему в доме их держать можно, а выпускать — только если рядом есть другие норды?

Хмурые мужчины выволакивали бадьи с нечистотами. Я отодвинулся, чтобы пропустить их, а потом вошел. Несмотря на открытую дверь, в доме все еще тяжело дышалось. На лавках лежали несколько раненых или больных, закутанные в плотные одеяла. Очаг, утварь, ткацкие станки, в углу заскорузлое от крови и гноя тряпье. Из-под ног выскочила тощая облезлая кошка и метнулась во двор.

Мы прошли дальше. И там, где из дома-жука торчали кладовые-ноги, увидели толстые двери, обитые железом, сейчас открытые. А внутри — рядами лавки, шкуры, тряпки. И оттуда шел сшибающий с ног запах.

— Это что? Они рабов вот так держат? Взаперти? — почему-то шепотом спросил Энок.

Я схватил за плечо рабыню, пытавшуюся прошмыгнуть мимо нас с ведром воды.

— Ну-ка, расскажи, как вы тут живете?

Она испуганно дернулась, потупила взгляд и замерла, как мышь перед кошкой. Почесав затылок, я припомнил несколько слов на бриттском языке и задал тот же вопрос.

— Ой, — рабыня присела от неожиданности, но разговорилась.

Старик по прозвищу Медведь после восстания придумал хитрую штуку. Он пристроил несколько комнат для рабов и держал бриттов порознь: женщины с маленькими детьми — в одной каморке, мужчины — в другой, подростки — в третьей, старики — в четвертой. И почти никогда не выпускал всех одновременно. В последний год стало полегче, и рабам разрешили жить всей семьей вместе, но после прихода драугров старик подумал, что это может быть какая-то новая бриттская хитрость. Он снова разделил всех. А когда мертвецов стало столько, что хозяева перестали справляться и заперлись, то и бриттов больше не выпускали. Три дня рабы сидели в закрытых комнатах без окон, справляли нужду в бочки, им не давали ни воды, ни еды. Только детям отсыпали чуток сырого зерна. Кто послабее, без воды так и померли.

— Кай? — послышался слабый голос.

Энок застыл, потом ринулся обратно к выходу. Я за ним.

Один из бедолаг, лежащий на лавке, приподнял голову.

— Кай, ты?

— Бьярне!

— Энок? Вы... откуда?

— Да тут весь хирд! Ну почти весь. Ты как? Сильно порезали Бездновы выродки? Жить будешь? Где Облауд?

Левша выглядел неважно. Кожа пожелтела, дышал он рвано и быстро.

— В живот… Плохо. Облауд… убит. Хускарл… одним ударом.

Я не стал дальше слушать, а выскочил наружу:

— Альрик! Тут Левша! Живот ему порезали, совсем плох.

— Вытащите его наружу! Вепрь, волоки драугров!

Ульверы бросили все дела. Энок с Вепрем выволокли Бьярне прямо вместе с лавкой и одеялами. Вепрь приподнял было тряпки, чтобы глянуть на рану, сморщился и прикрыл обратно.

— Только через благодать, — сказал он.

— Вместо Орсы пусть тебя Фомрир подлечит, — ласково улыбнулся Левше Альрик. — Нож-то удержишь? Хорошо, что руну не поднял! Сейчас станешь хускарлом!

Бьярне криво усмехнулся. По его лицу катились крупные капли пота, лицо подергивалось от боли.

Альрик дал ему свой нож, и я с Тулле подставлял шеи изувеченных нами драугров под удар Бьярне. Сначала отдали ему всех карлов, потом подтащили того, который был с топором. Если этого не хватит, придется побегать по лесу, поискать еще мертвецов. Безрунные рабы особо тут не помогут.

И, хвала Фомриру, этого хватило. Все же Бьярне и без нас неплохо потрудился!

От благодати Левшу скрутило, на одеяле расползалось кроваво-грязное пятно. Затем мы услышали переливчатый пердеж, да такой звонкий, как звук лура. От вони заслезились глаза.

Бьярне облегченно выдохнул, осторожно откинул промокшее одеяло, которое впитало вышедший из раны гной, и глянул на живот. На правой стороне едва кровоточило небольшое отверстие, которое уже подживало. Левша потыкал пальцами вокруг раны, опустил ноги и попытался подняться. Шатнулся, но устоял.

Энок вздохнул:

— Какой же ты теперь Левша? Дударь, не меньше.

Глава 5

Трапеза прошла нерадостно.

Мы вспоминали Облауда. Он говорил мало и чаще поговорками, не выделялся среди прочих, зато оставался ульвером при любых невзгодах. Не ушел, когда Мачта изуродовал Ящерицу, не струсил пойти на великана, не отказался плыть на неизвестный остров и не сбежал, когда нас объявили изгоями. Энок пояснил, что Облауду сложно подбирать правильные слова, попусту языком молоть он не умел, потому и говорил как старый дед.

И кто остался из самых первых ульверов?

Альрик — наш хёвдинг. Беззащитный. Получивший вторую руну спустя несколько лет после первой. Бывший торговец с хорошо подвешенным языком. Для хёвдинга он слишком привязывался к людям, слишком переживал после их потери. Все мы ходим под Фомриром, и смерть всегда бродит рядом.

Вепрь. Бывший раб. Чудом получил руну, а потом и свободу. Предан Альрику до костей. И самый домовитый среди хирдманов.

Энок Ослепитель. Он рассказывал, как прибился к Альрику. Поначалу Беззащитный, еще будучи торговцем, заехал в деревню, где рос Энок, и увидел, как над парнем издеваются из-за сильно расползшихся зрачков. Один уходил чуть ли не на внешний угол глаза. Альрик увидел, как Энок стреляет из лука, и в шутку сказал, что если когда-нибудь будет собирать свой хирд, обязательно возьмет его с собой. Сказал и забыл. Спустя год Альрик, уже разобравшись в условии богов, бросил торговлю, решил стать хирдманом. И случайно заглянул в ту же деревню. Там косоглазый мальчишка, сильно прибавивший в росте, подошел к нему и спросил насчет хирда. Тогда-то Альрик и вспомнил о своем обещании и взял Энока, невзирая на возражения его родителей.

Бьярне, теперь по прозвищу Дударь, был лучшим в своей деревне среди сверстников. Как и я, мечтал стать равным богам, но в деревне той жили тихо, с тварями не сталкивались, пасли коз, обрабатывали землю, и редко какой мужик поднимался выше четвертой руны. Бьярне бежал к каждому случайному кораблю и просил взять его, но кому был нужен долговязый однорунный пацан с плохоньким топориком? Ни оружия, ни брони, ни серебра. Больше возни, чем толку. А Альрик взял. Наверное, потому, что и сам был чуть старше, и рунами не намного выше.

Тулле. Единственный человек из всех, кого я знаю, который с рождения носит в себе Бездну. И единственный не только научился с ней справляться, но еще и использует ее в своих целях.

Эгиль Кот. Он и не собирался становиться хирдманом. Жил себе в Хандельсби, о подвигах не мечтал. Сын рабыни и норда, признанный отцом незадолго до получения первой руны. В семье он так толком и не прижился. По весне, как только сходил снег, Эгиль удирал из дома и жил на улице, ночевал в сараях и на сеновалах, приворовывал во время торговых ярмарок. Пока был маленьким, многое сходило с рук, а как только стал рунным и позарился на чужой кошель, тут же попался. И попался Вепрю. Кто другой мог бы высечь мальчишку или пожаловаться его отцу, ведь одно дело — ограбить открыто, завладеть добром силой, тут все решает отвага и мощь воина, а красть втихую — лютый позор! Что сделал бы отец с таким сыном? Отказался бы? Продал иноземным торговцам в рабы? Но Вепрь пожалел воришку и предложил пойти в хирд, мол, воровать на корабле нечего и не у кого, а там, глядишь, и наберется ума-разума.

Остальные шли в хирд уже при мне, и по большей части сами того хотели. Сварт, Видарссон, Аднтрудюр обменяли постылую жизнь на вольную и сложную. Плосконосый, Булочка, Простодушный не захотели оставаться соломенными вояками, у которых рун много, а умений — пшик. А Рыси и деваться некуда было.

Поев, мы наскоро проверили местность вокруг поселения и ни одного драугра не нашли. Так что посоветовали хозяевам починить изгородь, посадить зорких мальчишек на крыши и жить как прежде.

Старик переживал, разберутся ли с мертвяками до сева, а то если земля будет простаивать, зимой с голоду помрут.

— Разберутся. Самое большее через седмицу всех и упокоят.

— Ага. С бриттами пять десятков зим разбирались, разобраться не смогли, а тут с мертвяками за семь дней…

Не успели мы сделать и шагу отсюда, как к Альрику подошел Гисмунд.

— Теперь идем к дому Хьярти? — набычившись, спросил он.

— Хьярти? — удивился хёвдинг и глянул на меня.

— Вроде бы там остались отец и сестры Гиса, — пожал я плечами.

— И где это?

Наш проводник посмотрел на небо, на перевалившее через зенит солнце и указал на юго-запад.

— Далеко?

— Два дня ходом, один — бегом, — коротко пояснил проводник.

Альрик покачал головой.

— Нет. Мы еще не нашли трех ульверов. Мы пойдем на восток, по реке.

— Ты обещал! — закричал на меня Гис. — Ты говорил, что приведешь помощь!

— Я обещал довести тебя до Сторборга — я довел. А сюда ты сам пошел. Никто ничего тебе не говорил. Ты сам всё придумал. У нас нет обязательств ни перед тобой, ни перед конунгом.

— А молот…

— Молот довел нас до реки.

Гисмунд засопел, думая, что сказать.

— А если… если я соглашусь стать хирдманом, тогда вы пойдете к моей семье? Вам же теперь не хватает воинов.

— Нам много чего не хватает, — мягко сказал Альрик. — Людей, корабля, толкового кормчего, серебра, брони и оружия. Но я не возьму к себе юнца, который будет думать лишь о тех, кто остался позади.

— А как же… — Гис едва сдерживал слезы. — Что же теперь делать?

Я сам дурак. Надо было прогнать его сразу! Знал же, что этим всё и закончится.

— Гис, открой глаза! Ты же шел рядом с нами! — рявкнул я. — Видишь, что драугры все ушли! Ушли на север, к реке, к Сторборгу! Либо твоих родичей поубивали, либо им ничего не грозит. Всё уже случилось, ты понял? Беда лишь в твоем незнании!

Ну всё, разнюнился. Тихо зашмыгал носом, стараясь скрыть потекшие сопли, грубо провел кулаком по щеке, почти ударил, стирая слезы.

— И что… что делать?

Вепрь положил руку на плечо Гиса и неторопливо втолковал:

— Возвращайся. Найди хирд, что идет вдоль реки. Глядишь, очистят берег, вырежут мертвяков и пойдут по деревням.

— Нет! — выпалил парнишка. — Нет, я и один… Я и сам! А вы… а ты еще молот отцов взял!

Развернулся и пошел. На юго-запад, как и показал проводник.

Не успел взять его в стаю. Альрик правильно сказал: сейчас он не о стае будет думать, а о своем логове. Хоть Гисмунд уже не мальчик, уже четыре руны набрал, но он не готов стать хирдманом. Некоторые и после первой руны могут, а некоторые, став хускарлами, не отпускают мамкину юбку и отцов пояс. А есть и такие, что, еще цепляясь за родителей, навешивают на себя и своих отпрысков.

Проводник давно понял, что мы идем не земли от драугров зачищать, потому не напрашивался на дальнейшую дорогу. Остался здесь.

А мы побежали на восток.

По правде, те же слова, что я сказал Гисмунду, подходили и нам. Либо наши парни в безопасности и могут подождать, либо их убили после того, как я их слышал в прошлый раз. Мы можем пойти сразу на север, к берегу Ум, там сойтись с хирдманами, поубивать драугров, поднять хирд по рунам. Каждый из ульверов понимал это.

У нас пять карлов на пятой руне. Один хороший бой — и хирд подскочит в силе неимоверно. Но ни Энок, ни Эгиль, ни, тем более, Видарссон, Сварт или Аднтрудюр не выказывали недовольства.

Драугры — странная штука. Для слабых — это бич, ужас и смерть. Особенно для безрунных бриттов. А для сильных — невероятная возможность стать еще сильнее. Каждая предыдущая руна давалась и мне, и моим собратьям с огромным трудом: мы теряли хирдманов, рисковали жизнями, брали сомнительные дела. А тут невероятное приволье! Главное — не лезть в самую гущу! Выцепляй себе мертвецов по силе и получай благодать.

Да, каждое сражение — это риск. В любом бою ты можешь умереть. И безрунный может убить рунного! Но с драуграми проще сражаться, чем с живыми. У них сохранились силы, некоторые умения, дары, зато кое-что пропало. У них нет чувства плеча, нет злости, страха, хитрости. Они не могут притвориться ранеными, чтобы внезапно перерезать сухожилие на ноге или воткнуть нож в спину. Потому драугры — это проклятие для мирных жителей и благодать для воинов.

Мы бежали не к реке. Рано или поздно нам придется ее пересечь, но сейчас мы выбрали уйти подальше от Сторборга.

* * *
— Что-то изменилось, — сказал Тулле накануне, когда мы ждали возвращения Плосконосого и Айсландера. — Вы чуете?

Я не чуял ничего особенного.

— Нити… их стало больше, и они пляшут.

— Около нас больше или…

— Повсюду. Темные. Словно паук прыгнул в центр паутины, и каждая ниточка задрожала.

— И что это значит? — угрюмо спросил Вепрь. Ему не нравились подобные разговоры.

— Не знаю. Но мы сейчас направляемся как раз к пауку. Будь моя воля, я бы бежал в другую сторону. Это почти как боль. Как зуд, который невозможно унять.

Альрик неторопливо провел гребнем по грязным спутавшимся волосам, потом сказал:

— Значит, уйдем. Найдем ульвера и уйдем.

— А Гис? — спросил я, оглядываясь на мальчишку. Он шел в стороне, часто оглядываясь.

— Я бы отправил тебя с ним, да ты нужен здесь. Так что...

Так что я бросил Гисмунда и пошел вместе с ульверами.

* * *
В прошлый раз к Арвиду, отцу нашего Простодушного, мы дошли за полтора дня, но тогда мы были на «Волчаре», и с нами был самый лучший кормчий — Арне. Бежать по лесам, оврагам да холмам пришлось столько же. Вроде бы и зачем тогда корабль? Вот только на «Волчаре» мы лениво помахивали веслами да вовремя расправляли парус, а бежали мы на своих двоих да без роздыху. Ладно, Альрик выглядел почти таким же свежим, как и перед бегом. Ладно, хускарлы легко бы продержались еще столько же. А вот наши карлы уже подзадохлись. Только Эноку и повезло. То и дело мы натыкались на драугров, упорно шедших на запад, отдавали их жизни Ослепителю, и в итоге Энок сумел перевалить на шестую руну.

Конечно, мы не знали, у Арвида ли укрылись наши парни или нет. Это Плосконосый подсказал, мол, у Булочки отец живет далече отсюда.

Я запомнил поместье Арвида чистеньким, беленьким, опрятным. Рабы у него ходили и дышали по приказу, куры неслись по сигналу, а домочадцы боялись поперек батьки и слова сказать. Потому сперва подумал, что Плосконосый ошибся, привел нас не туда.

Разбитые потемневшие от копоти дома с обугленными крышами. Свиньи, куры и козы бродили по улицам беспризорные. Несколько собак скучились в одном месте и жрали что-то непонятное. Частокол, окружавший дом самого норда, разбит, местами выкорчеван, местами изрублен. Оставшиеся рабы сидели и лежали внутри ограды, израненные, изорванные, замученные. Только дети затеяли свои глупые игры, но и то вполголоса, смеялись тихонько, шебуршили.

На появление такого количества вооруженных гостей никто и не отреагировал, хотя последнее нападение драугров случилось не сегодня и, кажется, даже не вчера.

Хотя я был не совсем прав. Не всё тут замерло. Вон, из леса вышли мужики с телегой, полной дров. Нет, не дров, а заготовок для частокола. Еще на дальнем конце поля стояли двое с луками, караулили. Из нордского дома вынырнула девушка и принялась расталкивать тех рабов, что покрепче.

От телеги отделился человек и побежал к нам, на его крик обернулись и лучники. Один также направился в нашу сторону.

Альрик улыбнулся:

— Свои!

Порыжевший еще сильнее Рысюк добежал первым, улыбаясь всеми веснушками сразу.

— Пришли! Все живы?

Нордская девушка ахнула, наконец заметив гостей, метнулась в дом с криком, мол, хирдманы Херлифа в гостях!

И сразу всё оживилось, зашевелилось, задышало. Задымился очаг в готовильне, запахло жареным мясом, кто-то бросился подметать двор и выгонять забежавшую скотину.

— Когда мы пришли, тут всё кишмя кишело драуграми, — весело журчал Леофсун. — Мелкие, но много. Эти, — презрительный взгляд на рабов, — позапирались в домах и носа не казали наружу. Если вдруг мертвяки ломали дверь, то погибала вся семья. Вот прямо так и ложились, разве что отец — первым, мать — второй, а потом уж и дети. Ни один не защищался. Зашуганные они тут! Вон, сидят. Пока не крикнешь, не пошевелятся. А я кричать не умею. Херлиф уж и так и сяк, но никак.

— А что Арвид? Помер?

Добежавший лучник — Булочка — обнял Плосконосого, хлопнул меня по плечу и горделиво задрал нос. Он каким-то чудом умудрился обогнать меня и получить аж восьмую руну. Да и Рысь перескочил сразу на хускарла с четвертой.

Из дому вышел сам Херлиф Простодушный. Он поднялся лишь на одну руну, зато выглядел так, словно с нашей встречи прошло несколько лет. Даже неухоженная неровная борода не могла скрыть впалых щек и острого носа, коровьи глаза застыли в усталом прищуре, грязные волосы слиплись в единый комок.

— Как отец? — участливо спросил Альрик.

— Плохо, — прохрипел Херлиф. — Он сильно ранен. С последней волной драугров пришли хельты. Все бы полегли, да повезло: что-то их дернуло отсюда. Прямо во время боя остановились и, не глядя на нас, пошли туда, — и махнул на запад. — Только самые тупые карлы и остались. Их не хватило на руну.

Альрик оглянулся.

— Так, карлы — отдыхать! Вепрь, Тулле, займитесь частоколом. Бьярне, Фастгер, проверьте дома, уберите трупы и всю падаль. Хотя бы в ближайших домах. И пусть трэли перейдут туда. Энок, проверь, кто цел, кто ранен. Всех здоровых — на помощь Бьярне! Надо разобраться со скотиной, проверить запасы!

— И жестче с ними, — добавил Рысь.

На мой удивленный взгляд — ведь это ж бритты, его же племя, пояснил:

— Не знаю, как еще их заставить работать. Даже ради себя не хотят ничего делать. Сидят и воют! Еле заткнули.

Сам Альрик, прихватив меня и Простодушного, зашел в дом поприветствовать хозяина.

Я его едва узнал. Где тот самоуверенный гордец, который хвастался, как он замечательно устроил хозяйство? Который застращал не только рабов, но и семью до потери самостоятельности? Передо мной лежал жалкий старик, пропахший кровью, мочой и гнилью. Он уже не выживет. Если не снизойдет благодать, он умрет в ближайшие дни. Непонятно, зачем меня притащил с собой хёвдинг.

Как ни странно, Арвид узнал нас, закхекал, а потом сбивчиво начал говорить про драугров, ленивых и трусливых бриттов, про соседей, которые не приехали на подмогу, про бестолковых детей.

Я потоптался немного и вышел из дому. Лучше помогу парням.

До вечера мы закрыли дыры в частоколе, подкрепили его земляной насыпью изнутри. Вычистили пять рабских домов и отправили туда бриттов. Дударь собрал разбежавшуюся скотину. Вепрь заштопал раненых по мере сил.

Постепенно мы узнали, как тут все было. Норды во главе с Арвидом поначалу неплохо отбивались от драугров: в семье все мужчины прошли через рунный дом, женщины тоже умели справляться с топором. Рачительный хозяин позаботился и об оружии, и о броне. После десятка убитых драугров Арвид отправил гонцов в Сторборг, одного верхом, другого — на лодке. Бритты смирно сидели по домам и не высовывались.

Когда пришел Простодушный с Булочкой и Рысью, норды все еще стояли. Уже были и первые раненые, и погибшие, но Арвид держался уверенно. Леофсуна ему представили ульвером, не упоминая, норд он или бритт, и хозяин, видя его руны, даже не задумался об этом.

И в первую ночь после их появления мертвые карлы и хускарлы вдруг сменились хельтами. Их было немного, не все они пришли с оружием и в железе, наоборот, многие были изувечены: кто хромал, у кого не было руки или обоих глаз. Но они сражались совсем не так, как предыдущие. Хельты догадались подбирать оружие павших или отнимать его у более слабых драугров. Хельты не шли вслепую, утыкаясь в стены и деревья, они придумали и воплотили в жизнь полноценный план: погнали мертвяков послабее в прямую атаку, а сами зашли с другой стороны, легко перескочив через частокол. Не самая большая хитрость, конечно, и будь драугры людьми, Арвид бы предусмотрел такой поворот, но после сражений с тупыми мертвяками в течение нескольких дней норды привыкли к однотипным наступлениям. Тогда-то норды и бросили деревню, обороняя только хозяйский дом. Тогда-то Арвид и получил несколько ран. Тогда-то Рысь перешагнул порог, заколов хельта, который вдруг перестал размахивать копьем и уставился куда-то на запад.

И хоть наступление отбили, после ранения главы семейства все пали духом. Даже Херлиф не взял на себя заботы о хозяйстве, а постоянно сидел рядом с отцом и слушал его нравоучения. Вот Рысь и занялся починкой ограды, а Булочка с двоюродным братом Простодушного прохаживался по северо-восточному краю поля, так как оттуда и появлялись мертвецы.

Удивительно, но после тяжелой работы наш Херлиф как будто ожил. Альрик сменил его у ложа умирающего, и Простодушный посвежел, зарумянился, заблестел глазами. И когда уже стемнело, мы по молчаливому уговору не стали заходить в дом, пропахший смертью, а разожгли костер во дворе, насадили колбасы на палки, чтобы разогреть прямо в огне, сестра Арвида принесла нам лучшего эля.

— Так что? Теперь ты, наверное, уйдешь из хирда? — спросил Простодушного Вепрь. — Хоть и не ты примешь хозяйство, но помощь понадобится.

Оддрун, сестра Херлифа, уселась неподалеку, вроде как поднести, если что понадобится, но сама явно грела уши и поглядывала на Эгиля Кота.

Простодушный аж дернулся от такого вопроса.

— Уйти? Нет. Только если выгоните! Не останусь тут ни за что. Ни в этом доме, ни в Бриттланде вообще.

Тулле усмехнулся себе в кружку, не сводя взгляда с языков пламени.

— Чего так? — спросил я, косясь на нашего говорящего с Бездной.

— Верите ли, нет ли, я сидел с отцом и желал, чтобы он поскорее умер. Чтобы заткнулся и перестал меня поучать. Только чтобы сам умер, и никакого Фомрира ему, никакого доброго посмертия! И этот дом, эти рабы, всё это… Не хочу. Пусть я в хирде и побыл всего ничего, пусть проторчал кучу времени у Скирикра смердящего, пусть жил и ел с бриттами, но то было мое лучшее время.

Сестра ахнула, услыхав про бриттов, но смолчала. А когда он говорил про смерть отца — не ахала. Интересные тут порядки!

Мы замолчали. И даже крепкий эль не забирал. Не знаю, сколько нужно выпить хускарлу, чтобы опьянеть. А хельту? А сторхельт, поди, может утопиться в меду, а всё одно — трезвым останется. Хоть не получай руны вовсе.

Обсуждать драугров или погибших никому не хотелось. Первый мирный вечер за…

Смешно!

Если посчитать, не так уж давно мы столкнулись с драуграми, а кажется, будто прошла целая вечность.

И так не хватало Хвита, его песен и историй. Сейчас бы он глянул на наши понурые лица, тряхнул снежной гривой и завел сказ о проделках Фомрира или о мудрости Мамира, а может, кашлянул бы и неуверенно начал новую вису, придуманную накануне. О чем бы он поведал? Может, об Альрике Полуизмененном? Или о бритте, который защищал нордов? Или о Тулле Сноходце?

— Среди многочисленных детей Домну, чудовищных фоморов, самым ужасным был Балор.

Я вздрогнул. Леофсун Рысь словно услыхал мои мысли и прервал молчание первым.

— Его отцом был быкоголовый фомор с одним большим глазом посередине лба и с ядовитою гривой. У Балора же было два глаза, да только весь яд отца скопился у него в левом глазу. И яд тот был настолько страшен, что один лишь взгляд его убивал. Потому Балор держал левый глаз закрытым.

Не только я, но и остальные ульверы невольно посмотрели на Тулле, который тоже постоянно держал левый глаз закрытым.

— Балор не родился таким. Во всем виновато его любопытство. Когда он был еще ребенком, отец выгнал его из дома и строго-настрого запретил подходить. Но Балор не послушался. Он прокрался к окну и распахнул ставни, и ядовитый дым от колдовского снадобья, которое варил его отец, попал прямо в глаз. Потому взгляд Балора и стал таким смертоносным. От этого взгляда никому не было спасения: ни фоморам, ни богам, ни людям. Даже сама Домну могла погибнуть. Потому боги Бездны сохранили Балору жизнь при условии, что его левый глаз всегда будет закрыт. И только во время решающих битв Балор вставал напротив врагов, подымал веко на левом глазу и истреблял нещадно всё, на что опускался его взор.

Глава 6

День начался с заполошного крика.

— Херлиф! Херлиф! — вопила женщина.

Я спал в сарае на прошлогодних остатках соломы. Недовольно засопел, перекатился на бок, задев рукой Энока. Ослепитель дрых с открытым ртом. Я засунул ему в ноздрю соломинку и откатился назад, притворившись спящим. Энок засопел, почесался и чихнул.

— Херлиф! Твой отец помирает!

Вчера мы еще долго сидели у затухающего костра. Рысь понемногу разошелся и поведал с десяток историй о бриттских богах и чудовищах. Помимо сестры Херлифа, к нам присоединились и другие члены его семейства, как по мне, они изрядно устали от Арвида, который и здоровым был несносен, а умирающим стал вовсе невыносимым. Только Альрик торчал в доме.

И в какой-то момент, уже после приконченного второго бочонка с элем, Тулле спросил:

— Рысь, ты знаешь истории о славных героях бриттских? Много ли там было хельтов? Сторхельты упоминалось?

— Чего это ты бриттскими песнями заинтересовался? — спросил его Энок.

— Да вот думаю, кто еще может из местных болот вылезти? Сначала шли карлы, потом хускарлы, теперь вот хельты появились. И хорошо бы узнать о сильных драуграх побольше: каков дар, какое оружие, какие слабости.

Оддрун, сидевшая чуть позади брата, заинтересовалась:

— А почему ты спрашиваешь Леофсуна? С чего бы ему знать бриттские песни?

У меня перехватило дыхание. Какая дотошная девка! Не глупее Простодушного. Тулле же, не моргнув и глазом, ответил:

— Леофсун из Сторборга, поди, наслушался скальдов из разных земель. Может, знает и о бриттах чего.

Девушка согласно покивала и уставилась на нашего бритта. Рысь задумался, покусал губы, поскреб затылок.

— Я ж не скальд. Помню песнь о могучем воине, который защищал Бриттланд от наступления фоморов и погиб под ядовитым взглядом Балора, имя его запамятовал, только прозвище и осталось — Серебряное Копье. Еще слышал песни о Дагде, но он был из свиты Дану, наверное, не совсем человек. Да и сказ о нем не особо героический. Когда фоморы в очередной раз попытались захватить Бриттланд, Дану не успела подготовиться к битве и отправила Дагду на переговоры. Он должен был затянуть их, чтобы выиграть время. Фоморы же приготовили особое угощение: в огромный котел залили три ведра молока, набросали туда муки, свиных окороков. Получившуюся кашу они вывалили в свежую яму и сказали Дагде, что если он не съест всю кашу без остатка, его убьют. Дагда проглотил всё и с трудом ушел оттуда, так как его живот раздулся, как насосавшийся крови клещ.

Именно в этот момент к нам подошла бриттка, с трудом таща котел с кашей, которую только что сварили в готовильне.

— В другой песне говорилось про Гвидиона, которому сама Дану преподнесла необычный дар: он был сам по себе войском, так как в любой момент мог призвать при помощи чар десятки хирдов, а потом распустить. Скальд говорил об этом так:

«Я тоже был на том поле и зрел Гвидиона:

Он превращал в воинов деревья, осоку, кусты».

— Если придет Гвидион, Бриттланд вымрет полностью, — прошептала Оддрун.

И мы с ней согласились. Уж больно лесиста здешняя земля. Сотни сотен деревьев окружают деревни и города, и вода им не будет помехой.

— Еще есть песнь о сильномогучем воине по имени Редфрит, но там не говорилось, был он хельтом или сторхельтом. При рождении его поцеловала прекрасновеликая Дану, но и Домну не оставляла его своим вниманием.

Перед его взором ясноорлиным расступались воды,

Под его поступью дрожали земли.

Редфрит великий шел, не склоняясь

Ни перед конунгом, ни перед ярлом.

Каждый знал: за его плечом

Улыбается Домну, даря свои поцелуи.

Вепрь откусил разогретую, истекающую жиром колбасу, глотнул эля и сказал:

— Улыбаться пусть она так и улыбается. А есть чего по делу? Когда жил? Как умер? Может, его похоронили или сожгли?

— Я плохо помню, — пожал плечами Леофсун. — Вряд ли в песнях о том говорится.

И снова в разговор влезла Оддрун. Для дочери Арвида она была уж слишком своенравна.

— Редфрит? Уж не Редфрит ли Краснорукий? Херлиф, ты помнишь историю о битве на Красном болоте?

Простодушный вздрогнул и махнул головой, мол, не помню.

— Ну как же? К нам приходил сказитель года четыре назад. Или ты в рунном доме был? Он прожил у нас дней десять и каждый вечер рассказывал эту историю. Только она была не совсем о Редфрите, там говорилось о нордском ярле Рикарде Мохоглавом.

— И зачем это? — грубо оборвал ее Херлиф.

— Так ведь Рикард Мохоглавый убил бриттского воина по имени Редфрит, тем и прославился. О том и история.

— Ну, так расскажи.

— Да, расскажи нам, — ласково попросил девушку Эгиль Кот.

Оддрун вспыхнула румянцем, вскочила, умчалась в дом.

— Ну вот, спугнул девчонку, — вздохнул Вепрь.

Но она воротилась обратно, держа в руках небольшой бодран и простенькую костяную дудку. Дуделку протянула Херлифу, а бодран положила себе на колени. Простодушный недовольно дернул плечами, но игрушку взял, приложил к губам и заиграл. Долгие протяжные звуки с простыми переливами растеклись по всему двору. А потом забухал бодран. И я словно очутился дома. Так соскучился по сытной еде, спокойствию и историям под музыку! И по Снежному Хвиту с его песнями.

— Одного ярла, что жил возле речки Хито, звали Модольв. Он женился на Гейрхильд, дочери ярла Сёльги, сына ярла Хрольва, что приплыл с Северных островов во время войны конунга Рагнвальда Беспечного и Карла Черного. У них родился сын, которому дали имя Рикард. А Мохоглавым его прозвали из-за привычки стричь волосы на голове и лице коротко, и казалось, будто мох растет. Рикард Мохоглавый стал знаменитейшим мужем и вел себя храбро во всех воинских делах. Много раз он отбивал атаки диких бриттов со своим хирдом, куда собрал лучших из мужей. Там были и Фритьоф Смелый, и Хальвдан Одноухий, и Торстен Тяжелый.

Неуверенная и сбивчивая речь Оддрун вскоре окрепла, оперевшись на крепкий ритм бодрана, и полилась спокойно, переплетаясь с пением дудки Херлифа. Девушка поведала нам о славных подвигах Рикарда Мохоглавого, о его сражениях с тварями и с бриттами, о его женитьбе и сыновьях. А потом перешла к главному — к сражению на Красном болоте.

— Хитрый раб заманил лживыми речами Рикарда на болото, поклялся, что там прячется бритт-разоритель, уничтоживший не один десяток нордов, сжигавший дома вместе с женщинами и детьми, потрошивший даже скот, что принадлежал нордам. Имя того бритта было Редфрит. Редфрит Краснорукий, ибо руки его были в крови. Обрадовался Рикард, давно гонялся он за мерзким бриттом. Но каждый раз успевал уйти Редфрит, скрывался в густых лесах или уходил в топкие болота, словно сама Бездна шептала ему на ухо!

Я вздохнул. Почему-то вспомнился хитрец Фарлей, который легко мог заманить нас в болото и отдать на расправу бриттам.

В истории Оддрун всё пошло иначе. Подозрительный Рикард подверг раба пыткам и узнал, что не раз уже этот трэль водил сильнейшие хирды в болото, где все они и гибли. Потому созвал Рикард на подмогу другие хирды и уже бо́льшим войском отправился, куда было сказано. И случилась огромная сеча. Несмотря на превосходство нордов в численности, дикие бритты не сдавались и бились до последней капли крови. И много славных нордов пало в том бою. И не всех удалось похоронить, как следует, так как десятки ушли в трясину в полном облачении, с оружием в руках. Слишком уж хорошо знали это болото бритты. В истории особо это отмечалось, мол, стоит посредине зелени бритт и мечет стрелы, и вроде вокруг него поляна с цветами и кустами, но стоило какому-нибудь норду шагнуть в его сторону, как уходил этот самый норд с головой под густую траву, и ни вскрика, ни всхлипа, ни плеска. Уже потом многих недосчитались и поняли, что случилось с воинами. Но все же норды взяли верх, убили или утопили всех бриттов. А Редфрита схватили живым. И хоть силен был бритт, и за его смерть можно было поднять не одну руну или спасти раненого, но Рикард Мохоглавый не захотел дать ему доброго посмертия. На краю болота выкопал он ямку неглубокую, та наполовину заполнилась вонючей жижей, связал цепями бритта и положил в ту ямку, сверху уложил дерн и придавил тяжелым камнем. И каждый из выживших нордов помочился на тот камень. Два дня сторожил Рикард у камня и лишь потом ушел. Так и закончилась битва на Красном болоте.

После Красного болота сестренка Херлифа рассказала еще несколько историй, которые не дошли до северных островов. В наших песнях больше говорилось о битвах с тварями или о войне Рагнвальда против Карла, в здешних же всегда сражались с бриттами, коварными, подлыми и хитрыми. Вот только вдоволь насмотревшись на рабов, я не верил песням. Даже дикие бритты были просты, хмуры и понятны. И чем они отличались от нас? Разве что богами и языком.

Потом принесли еще эля, еще колбасы, снова эль…


— Херлиф!

Да твою в Бездну душу, Херлиф! Где ж ты так спишь, что не слышишь криков?

Рядом завозились ульверы. Женская фигурка, спешно завязывая пояс, выскользнула из нашего сарая. Неужто Оддрун? Я привстал, выискивая взглядом Эгиля. Ну, точно он. Лежал довольный, как обожравшийся кот.

Спать больше не хотелось, да и солнце уже давно поднялось. Так что я вышел во двор одновременно с Херлифом. Простодушный выглядел помятым и взъерошенным, в его волосах запутались высушенные травинки.

Женщина-нордка вцепилась в Херлифа и поволокла его в дом, я пошел следом.

Внутри уже стояло все семейство Арвида, Альрик, Тулле и Вепрь. Впрочем, хёвдинг, кажется, так и не выходил наружу. Наверное, и спал тут.

— Херлиф, — Арвид схватил за руку сына.

Сегодня хозяин выглядел хуже вчерашнего. Бледный, точно рыбье брюхо, с крупными каплями пота по лицу и шее, с трясущимися руками и белыми наплывами слизи в уголках глаз, он больше походил на драугра, чем на человека.

— Херлиф, ты... лучший из моих детей. Ты достоин, — бормотал Арвид, задыхаясь. — Землю… землю отдам Оддлейву, тебе же… тебе дам силу. У-убей меня. Получишь ру… руну. Не… не хочу к Орсе, х-хочу к Фомриру.

Я невольно глянул на Альрика. Тот стоял довольный, кивал.

— Нет! — Херлиф выдернул руку. — Не хочу твоей благодати! Не хочу твоей силы! Я сам! Сам всё получу.

И вышел из дому, вытирая ладонь о рубаху.

Арвид умирал. От его тела шел сильный жар, глаза налились кровью, а кожа выцвела до прозрачности. Он трясся, голова билась о лавку, а изо рта вылетал хрип пополам со слюной.

Я шагнул назад. Хоть рунные болеют редко, но передо мной лежал хускарл, и он умирал. Не хочу умереть, как он. Лучше уж от руки сына, тут я с ним согласен.

Последняя судорога, и Арвид скончался. Умер не в бою, а от болезни, пусть и появившейся после ранения.

Старший брат Херлифа, Оддлейв, хоть и не лучился счастьем, но на его лице явно проступило облегчение. То ли потому, что отец отмучился, то ли потому, что отмучались они все.

— Арвид оставил всё тебе, Оддлейв, — невозмутимо сказал Альрик. — А еще он пообещал дать ульвераморужие, кольчуги и десять марок серебра в качестве наследства Херлифа.

Даже для меня говорить о деньгах над еще не остывшим трупом было слишком. Но, судя по лицам домочадцев, никто из них скорбеть не собирался.

— Конечно, — кивнул Оддлейв. — Пусть выбирает, что нужно. Но разве вы не останетесь? Хотя бы на тризну. И ваш жрец, — он глянул на Тулле, — нам нужен кто-то, знающий руны. Не хочу, чтобы отец стал драугром. Он и при жизни…

— Я не жрец. Лучше сожгите, — посоветовал Тулле.

Наконец какая-то женщина собралась с духом и тихонечко завыла. Арвидссоны пришли в себя: позвали рабов, чтобы те принесли воду для обмывания, вытащили чистую одежду, кто-то занялся дровами для погребального костра.

Каким же человеком был Арвид, раз после смерти его не могли простить? И кто? Его же дети, сестры, братья, жены! Аж жуть брала.


Вечером вновь заполыхал костер, только не во дворе, а на дальнем поле. И пламя взмывало выше макушек деревьев. Вокруг стояли родные Арвида и молчали. Только Оддрун не пошла к костру, а бесстыдно крутилась возле Эгиля, шептала ему на ушко, улыбалась и поправляла дорогие блестящие бусы.

И не успело тело догореть, как из рабской деревни взметнулся женский визг. Стоять и нюхать горящую плоть мне уже порядком надоело, потому я, поймав взгляд Альрика и его кивок, пошел проверить, что там. Бабы ведь существа заполошные, им ничего не стоит заорать из-за сущей ерунды, так что бежать на крик рабыни я не собирался.

Хотя, если подумать, визжала ли когда мать? Бывало, повышала голос на отца, бывало, кричала на меня, видел, как она хлестала по лицу глупую рабыню, испачкавшую наполовину сотканное полотно. Но визжать? Нет, проще представить ее плачущей. Ингрид тоже никогда не визжала. А уж про Дагну Сильную и говорить нечего. Ту я даже в постели вообразить не мог, только с мечом в руках или с обугленной полоской волос на виске, или с плотно сомкнутыми губами, когда она всматривалась в морскую воду, где Рыбак ждал тварь.

Со стороны нордского дома приблизился Херлиф с факелом в руке, и в его неровном свете мы увидели одинокого драугра, идущего через деревню. Сколько лет он прождал в болоте или под толщей земли? Одежда истлела напрочь, но он не выглядел голым из-за темной изъязвленной дырами кожи, из-за вросших в его плоть корневищ, из-за белых червей. Оскаленные обломки зубов щерились в дикой улыбке, едва проглядывающей через длинные космы волос и бороды.

Драугр шел медленно и настойчиво. Упершись в ограду свиного загона, он поднял тощие руки, уперся в брусья и перевалил на ту сторону. То же самое, чтобы выбраться из загона.

Я не мог понять, кто этот драугр. Не чувствовал от него ни крохи силы.

Мы переглянулись с Херлифом и остались на месте. Драугр не казался опасным и не обращал внимания ни на бриттов, забившихся в свои халупы, ни на нас, настоящих нордов. Он просто шел на запад, к Сторборгу. Так и растворился в темноте.

Ульверы постепенно расходились с поля. Оддлейв вел себя так, словно не осознал, что хозяйство отныне принадлежит ему, не звал гостей в дом, а робко предлагал. Глаза в пол уставил, будто девица, а не взрослый муж на седьмой руне.

По молчаливому уговору мы не пошли в дом, а остались сидеть во дворе, как и накануне, только без музыки и веселых историй. Я рассказал Альрику об увиденном драугре, но хёвдинг лишь пожал плечами, мол, прошел — и ладно.

Я уже собирался отправиться в тот же сарай, как вдруг Тулле вздрогнул.

— Нити, — прошептал он. — Нити рвутся.

— Мои точно порвались, — бросил Херлиф. — Наконец-то.

— Нет. Не твои. Другие. Разве не слышите?

Моего друга скрутило в три погибели, он зажал уши ладонями и зажмурил единственный глаз.

Мы переглянулись. Никто не понимал, что с ним. Уж не начинается ли так его гневный припадок? Не бросится ли на кого? И каждый боялся сказать и слово, помня, как легко Тулле срывало раньше от безобидной шутки.

Я осторожно коснулся его плеча:

— Тулле?

Он перехватил мою руку, крепко сжал запястье и, не открывая глаза, сказал:

— Бодран. Нужен бодран!

Оддрун, ходившая за Эгилем по пятам, метнулась и принесла инструмент.

— Бей! Негромко, ровно, как сердце. Бей.

Девушка ударила в бодран, подождала немного, снова ударила. Медленно, тягуче, точно стук затихающего сердца.

— Кровь, Кай! — заговорил снова Тулле, и голос его был таким же низким и тягучим. — Слышишь звон мечей? Крики! Крики боли. Крики победы. Хвалы Фомриру взмывают в небо! Брань. Проклятья. Бездновы отродья!

Бум! Бум! Бум! Громыхал бодран. Бум! Бум! Бум! Билось сердце.

Тулле сжал пальцы сильнее, и я не чувствовал своей руки, только пульсацию крови в ней.

Потом стук охватил всё моё тело. Весь двор. Весь мир.

И пробудился дар. Впервые не в бою. Ульверы. Стая. Мы единое целое. Мы вместе. Мы есть!

Пустой глаз Тулле распахнулся. В свете костра он казался дырой, проходящей через голову насквозь, прямиком в Бездну.

Я отшатнулся, едва не упав в костер, но Тулле держал крепко.

— Смотри!

Мир вокруг оказался пронизан тончайшими нитями. Из моего тела выходило несколько десятков, какие-то толще, какие-то едва заметны.

— Слушай!

Прямо у меня на глазах одна из нитей лопнула с еле слышным звоном. И на меня обрушился гул десятков и сотен лопающихся струн, выжигая слух.

Пальцы Тулле разжались, и гул исчез. Медленно таяли призраки нитей. Затихало биение сердец.

Наконец наваждение ушло.

— Что… что это за…

— Через дар ты увидел то, что вижу я.

Тулле устало откинулся на спину и замер, уставившись в черное небо.

— И что там? — жадно поинтересовался Энок.

— Нити. Рвутся. Много. Всё.

Я начал понимать несчастье жрецов Мамира: почему они говорят так путано и непонятно. Вроде бы сказал так, как видел, но речью не передать ощущения. Сказал правильно, но понял ли Энок, что это непростые нити? Каждая нить связывает людей друг с другом. Связь не только между людьми, но и между человеком и каким-то местом или предметом. Если бы Тулле видел это раньше, то заметил бы, как рвались нити между нами и «Волчарой», когда корабль погибал в огне. И звон означал … что? Смерти? Отречение? Пожары?

— Может, конунг Харальд начал сражение? — предположил Энок, который больше других прислушивался к рассказам Тулле. — Или драугры набрели на крупное поместье?

— Ночью сражение? — засомневался Вепрь. — Глупо. Скорее уж, десяток-другой драугров перебрался через Ум. Или из того самого болота повылезли и только-только добрели до окраины Сторборга.

— Мне вот другое интересно, — сказал Альрик. — Давно ты знал, как пробудить дар Кая? Сможешь сделать это еще раз?

— Нет! — испугался я.

— Не сейчас, — выдохнул Тулле, всё ещё лёжа на земле. — Сейчас мне одному тяжело это слышать. А так… возьми бодран. К Каю легче достучаться через звуки, чем через слова. Он же сам говорил, что слышит стук сердца. Слышит в начале и пока работает дар. Через это и нужно прорываться.

Вот же Безднов сын! Теперь Альрик с меня вообще не слезет.

— Но лучше всё же в бою. Если часто ходить через бодран, он привыкнет и перестанет.

Хвала тебе, Тулле! Правильно говоришь.

— Так что теперь, хёвдинг? — грубовато спросил Херлиф.

— Теперь? Теперь пойдем в Сторборг. Хоть на корабль у нас серебра по-прежнему не хватает, зато не выглядим полными оборванцами, спасибо твоему брату. Думаю, там еще есть где поднять руны. Как отобьем драугров, наймем корабль и уйдем с Бриттланда. Что думаете?

— Давно пора, — откликнулся Вепрь. — Гнилое тут место.

— Согласен, — Бьярне потер шрам на животе.

— А я б остался, — подмигнул Эгиль сестре Херлифа. — На одних драуграх можно хорошо подняться. Земли, опять же, полно. В любом месте можно свой дом поставить.

Видарссон в кои-то веки подал голос:

— Уходить. Сколько раз тут хирд распадался?

Аднтрудюр безразлично пожал плечами:

— Как решите, так и будет. Мне и так, и так неплохо.

Рысь вглядывался в наши лица с надеждой. Кажется, ему не терпелось убраться с Бриттланда, где ему всегда будет грозить гибель.

— Я за уход, — мертво сказал Простодушный. — И чем быстрее, тем лучше. Если бы был корабль, то и в Сторборг незачем заходить.

— И куда пойдем? — спросил я.

— Да вот хотя бы к солнечным, — усмехнулся Альрик.

Я мгновенно вскипел.

— Да с чего это? Они же там…

— Да с того. Сам подумай! Если им бог запрещает получать руны, значит, там все как рабы. Но сражаться-то кому-то надо! Твари или соседи — какой-нибудь враг да найдется. А значит, наш хирд бы там пригодился. В Сторборге надо встретиться с тем жрецом, поговорить, что у них да как.

— Нечего с ним говорить! — взвился я. — Соврет — недорого возьмет! Ты его плохо знаешь. Лжёт как дышит. Да и посмотри на него! Какой же он жрец? Жрец аж на девятой руне? Он говорил, что раньше был воином, а потом уже стал жрецом. И бьется он любо-дорого смотреть. Не хуже тебя, Беззащитный!

— И чего ты так разбушевался?

— Бабу он его трахнул, — ехидно заметил Рысь. — Мне в том поселке женщины такого нарассказывали!

Ух, бритт конопатый!

— Да не в этом дело! — еще больше разозлился я. Судорожно покопался в голове, пытаясь вспомнить, в чем же провинился солнечный жрец. Внезапно всплыла одна мысль. — Вы думали насчет ритуала? Да, Ульвид его начал, но кто-то же закончил? Кто-то виноват вот в этом всём!

Я осекся, поймав жадный и любопытный взгляд Оддрун.

— Думаешь, это жрец? — удивился Альрик. — И зачем ему?

— Ну а кто еще? Он с Ульвидом рядом крутился, говорить может и с бриттами, и с нордами, так что мог узнать о ритуале. Ходит в одиночку по всему Бриттланду с ослом, вынюхивает. Больше и некому.

— Вот заодно и об этом с ним поговорим, — подытожил Альрик.

Глава 7

Я не мог налюбоваться на новые наручи с железными пластинами, пришитыми с внешней стороны. Шлем туговато влезал на шапку, скоро придется менять. В отличие от остальных ульверов оружие менять не стал. Мой топорик прослужит руну-другую, потом его можно оставить как вспомогу. А вообще думалось о молоте. Топориком не всякую броню проломишь, нужно искать слабины, крутиться. Вон Альрик на пиру у Рагнвальда сражался с закованным с ног до головы в железо. Уж насколько хёвдинг ловкий и умелый, а всё одно проиграл. Если же лупануть тяжелым молотом, туго придется любому.

Ребята выбрали в закромах Арвида, точнее, его сына Оддлейва, оружие на вырост, под хускарла. Энок не отводил глаз от изгибов нового лука, укрепленного рогами и твариными жилами. Теперь его стрелы полетят в два раза дальше. Вепрь отхватил неплохой бродекс, и хоть твариного пепла в нем не было, зато толщина самого железа и тяжесть топора послужат воину до седьмой-восьмой руны. Тулле заменил старый меч, с которым ходил аж со времен первой жертвы. Внешне новый меч не впечатлял: ни камней в рукояти, ни навершия кованого, так, полоса заточенного железа, но Альрик сказал, что это доброе оружие, всяко получше детского меча.

Наши карлы тоже подобрали замену на вырост. Лишь Сварт вместо оружия взял броню: нашил на куртку пластины с шипами, выбрал крепкие железные наручи и рукавицы, у которых отрезал верхушку, а на ладонь и тыльную сторону приделал железки, чтоб рукой оружие отводить. Шлем потяжелее с кольчужной бармицей. Как по мне, получилось что-то несуразное: железа много, а оружия нет. Как драться-то?

Десять марок серебра Альрик взял браслетами и раздал нам, но не в дар, а на время. Мало ли как повернется дальше? Как бы не сложилось, хирд должен сохранить большую часть богатства.

Оддлейв не поскупился и на съестные припасы, одеяла и кое-какую утварь, а вот скотины не дал, так что нагрузились мы по самые уши и отправились в Сторборг.

Эгиль переживал, что мы не успели и Харальдовы войска вырезали драугров без нас. Не зря же мы с Тулле видели лопающиеся нити! Значит, было большое сражение. А если драугров поубивали, то он, Эгиль, может и не стать хускарлом в ближайшие дни. А ему страсть было как интересно, какой дар отхватит! И быть единственным карлом из старых ульверов тоже не нравилось. Перебьётся! Мне, может, не по душе, что второй по силе после Альрика — Булочка, а не я. Ничего же, терплю.

Сам Арвид не возил снедь и мясо в город посуху, продавал торговцам, пару раз в год заплывающим на кноррах в его земли, потому дороги в Сторборг, кроме Ум, не было. И мы уже в который раз шли лесами вдоль реки. Как же тяжко без корабля! Никогда мы столько не бегали, как в Бриттланде. Даже Видарссон научился правильно ходить, не ломая почем зря ветки.

К вечеру мы вышли на еле заметную дорогу и зашагали резвее.

Первым попалось на глаза странное семейство. Женщина тащила на спине ребенка, еще двое шли рядом, держась за юбку, позади мальчик возраста первой руны с легким копьецом. За ними, отставая на полсотни шагов, брела старуха, волокла на веревке упирающуюся козу, а на козе, вот умора, плотно набитые мешки. За старухой шли еще люди, усталые, заморенные, почерневшие от пыли и пота.

Женщина прошла мимо, не взглянув на нас. Парень с копьем завистливо оценил оружие. А вот старуха с козой, углядев приближающихся воинов, запричитала-заголосила:

— Идут… идут себе и не торопятся. Боятся ноги сбить. Мечи какие блестящие, шлемы крепкие, а душонки заячьи! И где же это вы были? К женкам бегали? А там люди добрые мрут от мертвяков проклятых, от убийц неупокоенных. Ишь, смотрят как. Будто и не ведают про ужасы несусветные. Внучок мой, внучок… И внучка осталась. И муж мой. Всех повырезали… всех… А дом был не чета другим, полна чаша. И скот, и рабы, и добра всякого. А теперь одна коза и осталась! У, идут… Идут и не спешат.

Мы прошли мимо, а она всё стояла и говорила, говорила, говорила.

Видать, поблизости драугры поместье разорили. Как только бабка спаслась? Может, тоже в сундуке пряталась? Вместе с козой и мешками. Потому внукам места и не нашлось.

Чем дальше, тем больше людей мы встречали. Разных людей. Шли вперемешку: и еле волочащие ноги бритты, и уставшие, но еще бодрые норды. Видели женщину, которая натянула на себя пяток платьев, навесила десятки бус и браслетов, а еду прихватить забыла. Мы протянули ей кусок сыра, так она набросилась на него со слезами. Много детей. Из мужчин шли только старики и увечные.

Спрашивали, откуда они, и чаще всего ответ был: Сторборг. Драугры как-то пересекли реку и навалились на город ночью. Альрик вызнавал больше, но эти несчастные мало что ведали. Говорили про ужасных мертвецов, про мечи, кровь, крики соседей. Отцы вышвыривали жен и детей на улицу и говорили им бежать. Бежать подальше. Многие гибли, не сделав и шага. Выбрались единицы. Они чудом прорвались через драугров, шедших с востока, немало мужчин полегло уже за пределами города.

Но они не знали ни где Харальд, ни вернулись ли хирды, посланные на тот берег, ни что произошло толком. Драугры, и всё.

И Альрик засомневался, а стоит ли идти в город? Если Сторборг сметен вчистую, наши скромные силы не помогут его отстоять. И как нам тогда уйти из Бриттланда?

Даже когда мы остановились на ночь, потоки людей не прекратились. Беглецы тащились из последних сил, уходя подальше от обреченного города. К нашему костру подсели две семьи, с которыми мы разделили трапезу. Женщины пересказывали Альрику свои злоключения, но мы не услышали ничего нового: драугры, крики, смерть, бегство, трупы соседей, хирдманы, сдерживающие мертвецов, дабы ушли их семьи. Разве что упомянули про пожары. Отбивались чем попало, хватались и за горящие поленья, лили масло из светильника, а может, и нарочно брались за огонь, некоторых мертвецов иначе и не возьмешь. А огонь — он ведь всё подряд жрёт. И заполыхали дома, взметнулись языки пламени над сенниками, взвыли человечьими голосами коровы и лошади. А ведь многие спрятали детей в сундуках да кладовках, откуда нет выхода. Так и сгорели, не сумев выбраться.

Погребение в огне хорошо, а смерть в огне?

Я задумчиво протянул руку к языкам пламени — тепло. Ближе — жарко. Еще ближе — кусает. Хочется отдернуть пальцы, но боль терпимая, не хуже, чем от узоров Живодера. Там я чуть зубы не сточил о деревяшку, чтоб не заорать.

— Больно? — тихо спросила девчушка из-за спины.

— Немного.

Убрал руку.

— Надо было в огонь, да я напугалась. Когда жжет — это больно.

Обернулся. Худая, как высушенная рыба, оборванная, хоть и протерла лицо, да пятна сажи полностью не отмылись, размазались по щёкам и лбу. Первая руна. Смотрит огромными сухими глазищами на костер, да как-то странно, словно насквозь.

— Зачем тебе в огонь?

— Не следовало мне, — бормотала она. — Была чистой, невинной, а теперича…

Я приподнял бровь. Неужто драугры и насильничать научились? Пока про это никто не сказывал.

— Ныне в душе моей тьма. Ныне зло я, — всхлипнула. — Никогда не буду звездочкой…

Что-то знакомое. Знакомое и жутко бесячее. Звездочка, тьма… Одна руна?

Подумал еще немного. Возраст у нее уже для женитьбы подходящий, значит, будь она нордкой, руну бы давно получила. Несмотря на старания лживого жреца, никто из нордов от первой жертвы не отказывается. Ну, или я таких не видел. Кто захочет, чтоб жена или дочь померла в родах? Таких дураков нет, и девочки резали коз вместе с мальчиками.

— Это чужой бог. На бриттландской земле у него нет силы, — скрипя мозгами, кое-как выговорил я на бриттском. Может, получилось и не совсем правильно, но хотел сказать я именно это.

Она дернулась, как кнутом ударенная.

— Ты… говоришь по-нашему? Не говори, что я … Иначе меня убьют.

Только что умереть хотела и вдруг передумала? Бабы...

— Неужто драугра зашибла?

— Не знаю. Когда полез, я кочергой махнула. И вот. Что же теперича будет?

Я пожал плечами. Почем мне знать? Зато знал Рысюк наш, подслушал часть разговора, подсел к девчонке и на ухо ей что-то зашептал. Вот и ладненько. Пусть он с бывшей рабыней объясняется, главное, чтоб с собой не потащил.

Наутро Альрик пошел шибче, то и дело переходя на легкий бег. И мы за ним с мешками, с железом и снедью. А поток людей из Сторборга поуменьшился. Из тысяч горожан мы встретили всего-то несколько десятков, может, сотню-полторы. Понятно, что бежали и по другим дорогам. Еще есть и река, но бабы сказывали, мол, те суда, что стояли возле пристани, ушли под воду.

Как же драугры перебрались через Ум? То ведь речка не маленькая, полтысячи шагов в ширину, поди. Стрелой не перекинешь, вброд не перейдешь. И как караульные прозевали их приход? И как мертвецы догадались испортить корабли?

Альрик, судя по всему, думал о том же. То и дело подзывал к себе Тулле и говорил с ним на ходу вполголоса, только друг мало что смог подсказать. Я видел, как Тулле раз за разом качал головой.

Жрецы не знают всех ответов.

Я это понял, когда не получил благодать вместе со всеми.

Дорога постепенно расширялась, уплотнялась, лысела, укатанная десятками телег и вытоптанная сотнями ног. Мы приближались к Сторборгу.

Вскоре наткнулись на бревенчатую заставу. И по сторонам от дороги тоже стояли заслоны, упираясь в хлипкие плетеные оградки вокруг полей. А за заставой — люди, живые и дышащие.

— Стой! Назовись! — крикнул парень в большом не по размеру шлеме.

Его шлем слетел от подзатыльника.

— Чего орешь? Видишь же, люди! Тут неважно, кто таков, лишь бы не мертвяк! — устало пояснил мужчина в таких летах, что уже, поди, чувствовал тепло своего погребального костра. — Проходите! Конунг стоит на севере, собирает силы. К вечеру дойдете.

Альрик благодарно кивнул, спрашивать ничего не стал, сразу повернул к указанному месту.

* * *
Толчея. Суета. Страх. Гнев. Неразбериха.

Детский визг смешивался с меканием коз и гусиным гоготом. Женский плач терялся за лошадиным ржанием. Скрип тележных колес, скрежет точила по железу, мужские голоса. Запах дыма, навоза и почему-то хлеба.

Это не военная стоянка, это куча-мала.

Мы проталкивались мимо женщин, вмиг потерявших дома и семьи, мимо перепуганных рабов, мимо израненных мужчин, мимо ребенка с отрубленной рукой и суетящейся над ним Орсовой женщины.

На моих глазах норд перерезал горло рабу за полученную им руну, хотя рядом плакала бриттка и умоляла этого не делать. Рысь сглотнул, но ничего не сказал.

Тянуло подгоревшей кашей из толченого овса.

Навстречу прошел воин, на ходу надевающий шлем. Внешне ничего особенного, но меня краем мазнуло его рунной силой — хельт!

Слышался уверенный мужской голос, который притягивал к себе внимание, и не только странным говором.

— … гневаться на бога! Гневайтеся на себя самих! Солнце — оно щедро и добро! Оно посылает нам ласковые теплые лучи, дает свет, прогоняет зиму. Так и бог одаряет лаской и заботой. Драугры — это не наказание божье, а происки тьмы, козни Бездны! Мы притянули их нашими грехами. Столько лет они мирно спали под землей! Но не слушали мы слово божье, отринули его доброту, позволили злу пробраться в наши тела и души. И мертвые восстали, чтобы сожрать угнездившуюся в нас тьму.

— Мой сын! Он прожил всего восемь зим. Он был безгрешен…

— Это испытание нашей веры. Если дружно вознесем мольбы к небу, если выжжем зло и тьму живительным огнем, мертвые уйдут, рассыпятся прахом. И хоть мы не можем изменить грешников, мы можем заслонить их тьму нашими молитвами!

Жрец! Не тот, что ходил с нами к бриттам, не Гачай, но похожий. Семь рун, бритая макушка, уродливая темная кожа, уродливые черные волосы, горбатый нос. Словно брат его.

А вокруг столпились рабы, смотрят на него так, будто он их последняя надежда, хотя по правде только мы стоим между ними и драуграм. Мы и другие норды. Грешники! И там стояли не только рабы. К жрецовым словам прислушивались и нордские женщины, кивали, неловко крутили руками перед лицом, повторяя движения молящихся бриттов.

Я шагнул к жрецу, положив руку на топор. Тулле тут же одернул меня и указал глазами на удаляющуюся спину Альрика.

Впрочем, далеко мы не прошли. К шатру конунга пускали только хёвдингов, а простых хирдманов разворачивали восвояси.

Из-за неразберихи женщины, дети и рабы перемешались с хирдами. Как потом выбираться отсюда? Перепрыгивать через головы? А если драугры нападут на стоянку, сражаться будет невозможно. Потому мы отошли в сторону от общей толчеи, выбрали местечко, которое еще не засрали, и сели ждать Альрика.

То и дело подходили и подъезжали воины. По двое-трое, иногда по полсотни человек разом. Кто в хорошей сбруе, кто со старым дедовым топором, сточенным едва ли не по рукоять. Харальд стягивал войска отовсюду.

Вскоре нашлись знакомцы Плосконосого из рунного дома, сели с нами вечерять, и мы наконец услышали из первых уст, как всё случилось.

— Поначалу всё шло отменно! Люди конунга выреза́ли драугров с двух сторон, высадившись на том берегу Ум, обстреливали их с кораблей. Харальд разослал гонцов с выкрашенными в черный цвет стрелами во все концы, чтоб собрать войско, но шли вяло. Хирды ж всегда гуляют, где вздумается, их, поди, еще отыщи. На корабле чего б не погулять? Земельные же норды отнекивались, мол, самим помощь нужна, еле-еле от драугров отбиваемся. Мертвяки ведь не только тут ошивались, по всему Бриттланду повылазили, нападали и на города, и на деревни, многие хутора вырезаны вчистую. Особенно тяжело пришлось тем, которые недалеко от болот, там больше всего драугров поднялось. С восточной стороны Сторборга аж заставы подняли: столько мервяков оттуда шло!

Парень остановился, глотнул травяной отвар, вытер губы и продолжил.

— А потом как-то поуспокоилось даже. Мы понемногу благодать копим, руны получаем. Красота. Один пошутил, что это Фомрир драугров послал, мол, надоело смотреть, как мы в карлах и хускарлах годами засиживаемся. А потом мертвяки с берега пропали. Нет, не совсем пропали, конечно, а отошли назад, в леса. И с других сторон поутихло. Один-два драугра, и те заморенные. А на другой день подъехали в Сторборг норды из близлежащих земель, сказали, что мертвецы ушли. Ой, что тогда началось в городе! Сам старик Вальгард, основатель рунного дома, ездил к конунгу, вернулся злющий, плевался и ругался на Харальда.

— А что было-то? — с любопытством спросил Энок.

— Да конунг наш, видать, совсем ополоумел. Сказал, что мертвецы ушли благодаря молитвам иноземных жрецов. Мол, они провели ритуал, попросили своего бога защитить людей и изничтожить драугров. Ход устроили через весь город, волокли на руках золотой шар, кланялись ему, руками махали, умоляли, а за ними рабы, тоже вопят, кланяются, машут.

Я подумал, а как поступил бы Фомрир, если бы рунному воину вздумалось вымаливать у него что-то. Наши боги строптивы. Они и так дали многое: тела и души, благодать, земли и моря, рыбу и корабли, оружие и ткацкие станки. И если люди не могут сами с чем-то сладить, зачем они нужны? В отместку Фомрир мог бы наслать войско мертвецов в два раза больше, или уничтожить наглеца, или лишить благодати. Но чего он точно не сделает, так это не выполнит мольбу слабака и труса.

Это все равно, что я сейчас приду к отцу и попрошу у него оружие, серебро и корабли. Я! Взрослый муж с семью рунами! Стыдоба!

А им не стыдно!

— Потому конунг Харальд снял с десницы золотой браслет и подарил бритоголовому. И всему люду повелел ходить в сольхусы и говорить с солнечным богом, приносить дары и хвалить. А еще конунг надел на шею цепочку с золотым кругом, мол, отныне он служит круглому богу. И конунгова жена тоже вышла с кругом, и сыны его.

Понятно, почему чужим жрецам позволено говорить здесь, в военной ставке.

Теперь я окончательно уверился, что ритуал закончил лживый Гачай. Втерся в доверие к Ульвиду, вызнал про ритуал, а как подвернулась возможность, так принес кровавые жертвы, сказал нужные слова и замкнул про́клятый круг с мертвецами. Ему что норды, что бритты — всё одно, чужаки. Пусть хоть вымрут! И перевернул драугров в свою выгоду, раз их жрецы главнее наших стали.

Жаль, Тулле не слышит этот рассказ. Как бы он ответил?

— А чего же наши жрецы? Смолчали? — глухо спросил Херлиф.

И я вспомнил, что его отец всегда гонял солнечных от дома, не пускал говорить ни с нордами, ни с бриттами.

— Сам знаешь, из наших богов жрецы только у Мамира. Орсовы женщины не в счет, они, как и мы, служат богам не словами, а делами. Так вот, говорят, что приходил к конунгу Мамиров жрец, с трудом на тинг пробился…

С трудом? Мамиров жрец? В Сторбаше у Эмануэля всегда почетное место как на тинге, так и за столом.

— … говорил с конунгом. Сказал, что это еще не беда, беда впереди будет. Появится враг сильнее и страшнее, и потонет Бриттланд в крови и золоте. А Харальд погнал его прочь, мол, смердит от жрецовых одежд и костей. А рядом с конунгом сидел служитель круглого бога, весь в золотом и блестящем. Раньше-то они в тряпках ходили, головы от ступней не подымали, а нынче вон как переменились.

Тут рассказчик перешел на шепот. Мы уже и дышать забыли, чтоб ни словечка не пропустить.

— А третьего дня, ближе к ночи, на Сторборг хлынули драугры. Часть их пошла с запада, как раз через нас. Вальдрик остался держать оборону с сильнейшими ребятами, а нас отправил в город. Он сразу понял, что это не те же самые драугры, как раньше, не оборонить ему рунный дом. Так и не вернулся.

— Почему не те же самые? — спросил я.

— Они шли не как раньше. Сам бился с драуграми?

— Угу.

— Значит, должен понять. Раньше-то они шли не вместе, а как попало, слабый рядом с сильным, копье рядом с топором. А тут прям как живые! Сначала лучники. И откуда только луки со стрелами нашли? Немного их было, правда, но троих наших убили. На ограду бросаться с копьями не стали, пропустили вперед сильных молотобойцев, чтоб снесли частокол. А потом мы ушли, — парень замолчал и продолжил, лишь дождавшись моего кивка: — Так вот, с запада шла одна дружина драугров, большинство же напало с юга.

— С реки? — не поверил Энок.

— С нее самой. Мы только добежали до первых домов, как увидели, что Сторборг уже знает про нападение. Говорят, они вынырнули прямо из воды плотной толпой, смели караульных, не кинулись на ближайшие дома, а разделились на хирды и пошли по улицам. Убивали всех, кого видели. Затрубили луры, народ проснулся… И стало еще хуже. Люди спросонья выскакивали из домов и погибали под ржавыми мечами. А дальше...

А дальше мы уже знали от встреченных на дороге беглецов.

— И долго Харальд будет сидеть здесь? Чего ждет? Кораблей, чтобы уйти из Бриттланда? Или круглый бог должен со дня на день упокоить мертвецов? — раздраженно спросил Херлиф.

— Войско ждет. Хирды понемногу подходят и рекой, и лесом. А еще он позвал сильнейших воинов во всем Бриттланде, сторхельтов! Когда они подъедут, тогда и навалимся на мертвое племя.

— А что, драугры подождут вместе с Харальдом?

— Не знаю. Пока вот не наступают. Хотя кое-кто поговаривает, что мертвяки ждут того же, только со своей стороны. Мол, скоро поднимутся драугры-сторхельты, и тогда нам всем конец, — парень широко улыбнулся. — А про круглого бога… Мы думали, после потери Сторборга Харальд прогонит жрецов-обманщиков и призовет наших, но нет. Мамировы жрецы всегда опричь людей живут, в душу не лезут, а захочешь спросить у них чего, так замучаешься искать. И уважения к конунгу у них не больше, чем к сопливому карлу. А золотые жрецы все время под рукой, трутся рядышком, шепчут конунгу разное, хвалят, кланяются. И на всё у них есть ответ. А если кому-то не понятны их слова, так они сразу же и растолкуют глупому, разжуют до последней крошечки.

— Потому что они у бога и не спрашивают ничего. А людской язык гибок, много всего навертеть может, — раздался голос Тулле.

Я и не заметил, как они вернулись.

— Как так не спрашивают? — нахмурился я. — Какие же они жрецы тогда?

— Хитрые. По их вере только один человек может говорить с богом, а остальные слушают его слова и повторяют другим. Они не зрят ни в прошлое, ни в настоящее, ни в будущее, потому у них есть ответы на все вопросы.

— Это как?

— Это как если меня спросят, будет ли завтра дождь, — сказал Альрик. — Я скажу, мол, скорее всего, будет, но, может, и нет. И для этого не нужно рубить пальцы, смотреть в тьму или кидать руны. И на такие вопросы я могу отвечать с утра до ночи без устали.

— То ж пустая болтовня выходит, — растерялся я.

— Так и есть. Хватит языками чесать попусту. Лучше гляньте, кого я нашел!

Из тьмы за пределами кострового света вынырнул Стейн, напряженный, с выдвинутой челюстью. Понимает, что ласково его не примут.

— И зачем привел? — спросил я хёвдинга, игнорируя неульвера.

А ведь он осильнел, получил шестую руну, перешел в хускарлы.

— Говорит, моченьки нет, так обратно в хирд тянет. Ни ест, ни спит, только об ульверах и думает, — Альрик тоже не милосердничал с отступником.

Ребята из рунного дома встали, распрощались с нами, похлопали по спинам Простодушного, Булочку и Плосконосого, показали, где их кострище. Один порывался остаться да поглядеть, как у нас разговор пойдет, но его уволокли приятели.

— Пусть сам скажет, — буркнул Вепрь.

— Так и есть, — развел руками Стейн. — Прикипела моя душа к вам. Вставал я в стену щитов с другими хирдами, бился с ними бок о бок, делил еду и эль, а всё одно — чужие. Когда был ульвером, так в бой шел, как на пир! А с другими — в тягость. То под руку подвернутся, то твоего драугра зарубят, хотя он почти убитый был, то в спину щитом треснут. Как в свином хлеву плясать пытаюсь. Нет там нашей удали, нет плеча к плечу, нет единства.

Альрик хитро улыбался, слушая его речи, и поглядывал на меня.

— Как я и говорил, зла за уход не держу, — сказал Беззащитный. — Если ты одолел страх перед почти измененным, можешь вернуться.

Стейн выдохнул, расслабился, почти улыбнулся.

— Но условие то же самое. Если хотя бы трое ульверов откажутся принять, значит, не быть тебе в моем хирде.

Бывший ульвер стоял перед нами с честным видом, переводя взгляд с одного хирдмана на другого. Мы молчали.

— Эгиль, Бьярне, Вепрь, Тулле! Вы ж меня знаете. Сколько зим с вами перезимовали, сколько битв прошли. А Облауд…

— Погиб, — качнул головой Тулле.

— Жаль. Он бы за меня вступился. Я в бою хорош, никогда слова наперекор хёвдингу не говорил, не то что некоторые, — он скосил глаза в мою сторону. — Надо грести — гребу, надо копать — копаю, надо стрелы метать — пожалуйста. Да, пуганулся немного. Но я ж рядом с тобой стоял, Альрик. Едва-едва с твоим мечом разминулся! Кровь от разрубленных тобой на лицо брызнула. Я и подумал, что умереть от врага как-нибудь еще согласен, но от руки своего… Как же тогда в бой ходить? Куда смотреть: вперед или назад оглядываться? Не хочу я в стену вставать, поджидая удара в спину.

— Так ничего и не изменилось с той поры, — пожал плечами Альрик. — Я всё так же тронутый Бездной и в любой момент могу обернуться безумной тварью.

— Кто другой, может, и сдался бы. Но это ж ты, хёвдинг! Ты из любой беды выкрутишься, саму Бездну вокруг пальца обвести сумеешь. Сходишь к жрецу Мамирову, выпьешь отвар какой и излечишься. Тулле излечился, значит, и ты выпутаешься. А волчья шкура ко мне прочно приросла — не содрать. С другими на ратном поле неуютно мне, тесно, путано. С ульверами же как в родной стае, спиной чуешь каждого, без глаз угрозу чувствуешь.

Я недоуменно поводил бровями. Он же сейчас про дар мой говорит? На меня зыркает недовольно, но говорит, мол, что мой дар его и держит. Как же так?

Да и ладно. Я первым встал.

— Я против! Зла на тебя, Стейн, не держу, Беззащитный сам уговаривал уйти, но и принять не смогу. Не дело, если хирдманы туда-сюда бегать будут. У других пиво кислее оказалось, так обратно переметнулся? А дальше что? Альрик обернется, так снова удерешь? И ты говоришь про спину. Так я к тебе теперь спиной и не повернусь. К Альрику повернусь, а к тебе нет, ибо нет у меня к тебе доверия.

Если еще двое, как я, скажут, Стейн уйдет. Я посмотрел на ульверов, но в их глазах ни злобы, ни обиды не увидел.

Вепрь и вставать не стал, сидя промолвил:

— Ну, с кем не бывает. Ошибся. Теперь крепче других за хирд держаться будет. Пусть остается.

Энок согласно кивнул.

Бьярне, поморщившись, добавил:

— Нас и так немного. Хвит, Облауд, Лейф, Арне, Рыбак… Скоро старых ульверов и не останется. А Стейн один из первых был.

Эгиль согласился с Дударем. Видарссон увидел, что старшаки за Стейна, и присоединился к ним. Он до сих пор боялся поперек старших идти, крепко отец в него страх вбил. Сварт, Аднтрудюр, трое бриттландцев — все соглашались с Бьярне.

Леофсун Рысь почесал веснушчатый нос и звонко сказал:

— Я здесь самый молодой, позже всех появился. Не знаю, почему каждый из вас пристал к альрикову хирду, но я до последнего вздоха буду благодарен хёвдингу, что не бросил, принял бритта. И Каю, что не прирезал меня тогда. Вы мне как семья. И уйти из хирда, как уйти из семьи, отречься от отца и братьев. Пусть вон дети круглого бога блудных сыновей прощают, а я служу Фомриру и Домну. Мои боги таких не привечают. Я говорю «нет».

Забавное дело. Леофсун родился рабом, воспитан рабами и должен был умереть рабом. Должен был кланяться, слушать нордов, глаз от ступней не отрывать, ан нет, крепкая у него душа, свободная. Не зря же он кинулся сестру от собак отбивать, не зря Фомрир ему руну дал. Даже сейчас, когда почти все ульверы высказались за принятие Стейна, не побоялся наперекор общему слову пойти. Молодец.

Не говорил ничего лишь Тулле. От его решения зависела судьба Стейна. Откажет Тулле, и уйдет отступник. А я был уверен, что откажет. Не зря же мы почти побратимы! У нас одна мысль на двоих! Хотя после обучения Тулле у жреца не всегда я эту мысль понимал.

— Скажи, — после долгого молчания произнес Тулле, — как ты понимаешь Каев дар?

Опустивший голову Стейн (видать, думал про нашего ведуна то же, что и я) вздрогнул, посмотрел на меня.

— Да… да никак не понимаю. Иногда может ульверов нащупать, где они нынче и здоровы ли. И вроде умение это работает не всегда и слабо, чаще в бою. И этот дар может как-то Альрика в разум приводить.

— Угу, и многие так думают? — обвел всех глазами Тулле.

Промолчали ульверы. Кто плечами пожал, кто усмехнулся, кто головой покачал.

— Ты ведь злишься на Кая, — продолжил ведун. — Давно злишься, еще с Ящерицы. И вину за «Волчару» на его плечи перекладываешь, и за изгойство, и за остров, на котором он женился, а ты стрелу в задницу получил…

— Не в задницу, в бедро, — торопливо поправил его Стейн.

— Неважно. И, может быть, ты не так уж и неправ. Еще Кай хотел как-то уйти из хирда, так почему тебя он принять не хочет? И Альрик его выгонял, да не выгнал. Злит же, верно? И ты думаешь, что без Каевых безумств хирд станет лучше. Как прежде, когда мы ходили по знакомым островам и хватались за первую же работу.

— Да, всё так, — сузил глаза отступник. — Только Ящерицу я в укор ему не ставил, да и на острове за стрелу обиду не держал, там его вины не было. Не умирать же ему было под мечом Торкелева щенка? А вот когда он Вигге бороду отхватил… тогда всё наперекор и пошло. Хвит погиб, Ларс, Трюггве, и ты глаз потерял. А почему? Да потому что он не умеет наперед думать. Стоит ли Кай смерти Хвита? Хвит десятерых таких, как он, заменит. А после шестой руны Кай и вовсе осмелел. И я не понимаю, да, не понимаю, почему Альрик его еще не выгнал! Заступается за него, к конунгу пошел на верную смерть, хотя этот тварин сын устроил погром в Сторборге, убил рунного и признавать отказался. Да ведь из-за него теперь ты, Альрик, такой! Из-за него измененным становишься! И Тулле из-за него в Бездну одним глазом смотрит. Так зачем? Объясни мне.

Не выдержал Леофсун, вскочил с места и закричал:

— Ничего не попутал? Тут тебя судят, а не Кая! Ни винить ты должен, а оправдываться!

А мне уже интересно: чего еще думают обо мне ульверы? Я-то их всех братьями считаю, за любого в огонь кинусь, а они вон чего в сердцах таят.

Альрик медленно поднялся.

— Может, и мне глаз выковырять? Может, и я поумнее стану. Так ведь и не понял, в чем тут закавыка, пока ты не подсказал. Тулле, заканчивай разговор, поздно уже.

Тулле кивнул:

— Стейн, ты говорил про стаю, про единство, и что с другими воинами такого нет. Знай, что это и есть Каев дар. Он в бою нас опутывает особыми нитями да так прочно, что дернет рукой Эгиль, а ты чувствуешь, как нить натянулась. Как паук всегда знает, кто и где в его паутине запутался. Потому и слышишь спиной, потому и видишь без глаз. Без Кая не будет стаи, лишь горстка хирдманов, собравшихся вместе. И я тебя спрашиваю, готов ли ты вернуться в хирд, зная, что Кай тут будет всегда. И еще зная, что пока тебя Кай не простит, будешь биться наособицу, без стаи и без братского плеча. Если готов, то я согласен тебя принять.

Стейн мрачно зыркнул на меня. Буркнул:

— Готов.

— Добро пожаловать к ульверам, — ухмыльнулся Альрик и хлопнул Стейна по плечу.

Глава 8

Бом! Бом! Бом!

Костяная палочка била в бодран размеренно и туго. Гулкие волны прокатывались по всему становищу, или так мне только казалось. И взгляды других хирдманов прожигали мне спину.

— Ну как? — спросил Энок, колотя в бодран.

Я пожал плечами. Да никак.

Мы понимали, что выходить против драугров с человеком, который в любой миг может обернуться безумной тварью и изрубить тебя на куски, глупо. Безумцев хорошо бросать на передний край, где они не принесут вреда своим же. Недаром же берсеркеров редко берут в хирд, нанимают лишь на отдельные битвы. Но и оставлять хельта, славного воинскими умениями, к тому же хёвдинга, тоже никак нельзя.

Потому ребята отыскали где-то бодран и колотили в него по очереди с самого утра. А я как дурак стоял и слушал. Поначалу еще думал о сражении, о стае и подобной чепухе, а теперь вовсе перестал. Стоял, переминаясь с ноги на ногу, и ждал рога, призыва к выходу.

Но Харальд не торопился. И Энок продолжал бить в бодран, чтобы призвать мой дар.

— В тот раз Тулле еще говорил чего-то, — вспомнил Дударь.

— И то верно! — обрадовался Энок. — Кай, слушай меня. Мимо идет мертвяк, сейчас ударит тебя мечом. А меч ржавый-ржавый, тупой-тупой…

— Как ты, — огрызнулся я.

— А еще Тулле взял его за руку, — едва сдерживая смех, проговорил Бьярне.

— А еще, — я вспылил, выдернул бодран из рук Энока и швырнул его на землю, — колотушкой стучал не косоглазый обалдуй, а Оддрун. Ну-ка, сбегай-ка за ней!

Ослепитель развел руками:

— Мы ж помочь хотели!

Альрик всё не возвращался с конунгова тинга. Харальд никак не мог решиться выступить на Сторборг. Ему казалось, что войско мало, нужно подождать и собрать больше воинов. И хотя сюда стекались хускарлы и хельты со всего Бриттланда, и собрались уже многие сотни, и заканчивались припасы, так как каждый брал еды только дня на два-три и только для себя, конунг выжидал.

То ли он перетрусил, сбегая из собственного дома, то ли солнечные жрецы шептали ему о всепрощении и любви к драуграм.

Даже сторхельт, которого конунг так ждал, прибыл в становище. Я видел, как он въехал на большом гнедом коне, мощный, коренастый, с воловьей шеей и убого остриженными волосами вкруг, словно под шлем обрезали. Ньял Кулак! Хотя бился он, судя по всему, не кулаками. Следом за ним ехала телега, на которой открыто лежали две толстенные радужные кольчуги, огромный двуручный меч размером с оглоблю, такая же здоровенная булава с шипованным навершием в виде бычьей головы и необычный щит, не круглый и деревянный, как мы привыкли, а вытянутый, окованный железом от края до края. Как только быки вытянули эдакую тяжесть?

— Сторхельт Ньял Кулак и его брат Хьярвард Силач. Хьярвард еще хельт, но, говорят, вот-вот получит пятнадцатую руну, — не отрывая взгляда от богатыря, с восхищением сказал Фастгер. — Ньял сражается булавой, а Хьярвард с мечом и щитом.

Хьярвард?

Позади телеги ехал еще один всадник, как две капли воды похожий на Ньяла.

— А дары у них какие? — затаив дыхание, спросил Леофсун.

— Сила. Оба сильны, как… как… ну считай в треть силы Фомрира. Особенно Ньял.

Въехать они въехали, а вышибать драугров из Сторборга так никто и не шел.

Понемногу лагерь расползался шире и шире, захватывая уже поля, так и не распаханные по весне. Если пойдет дождь, мы завязнем в грязи.

Все, у кого была родня подальше от столицы, уходили по еле видным дорогам, взяв с собой скудный скарб, но и оставалось немало. Некоторым просто некуда было идти, например, трэлям, торговцам, ремесленникам. Их дома и семьи остались в Сторборге.

Впрочем, ладно Харальд. А чего драугры не шли на нас? Они же так рвались в город, а теперь разорили его и успокоились?

Ульвид! А где Ульвид? Если мертвецы шли к нему, как к зачинателю ритуала…

Я схватил Тулле, рассказал свои мысли, и друг со мной согласился.

— К нему тянулись многие нити. Надо его найти.

Мы обошли весь лагерь: подходили к каждому костру, заглядывали под каждый навес и в каждую телегу, расталкивали спящих. Спрашивали, не видел ли кто Ульвида, хускарла на десятой руне или уже хельта? Может, он на конунговомтинге? Правда, туда звали лишь хёвдингов, сторхельтов и именитых хельтов.

Во время поисков я натолкнулся на Гисмунда. Парень взял пятую руну. К нему жались две девчонки-сестренки, рядом сидели еще какие-то люди: уставшая женщина, дети разных возрастов, хускарл, который то ли дядя, то ли двоюродный брат.

— Гис, ты жив! — обрадовался я. Мне нравился этот норденыш, у него был характер!

Он устало поднял голову:

— Кай. Тулле.

— Значит, твоя семья уцелела!

— Да, Хьярти защитил их, — вяло ответил Гис.

Девчонки еще сильнее прижались к нему, испуганно моргая.

— А отец где?

— Отец? Отца больше нет. Это моя вина, — мальчишка стиснул кулак и ударил себя по колену. — Это я уговорил его пойти в город. Я сказал, в городе дом Кетильмунда, там конунг с могучим войском, там мы будем под защитой. Хьярти не пошел, сказал, что лучше помрет на своей земле. А мы пошли. Дошли до хирдманов на берегу, потом на корабле через реку. Только устроились, успокоились. А тут драугры. Я не вытащил его! Не спас!

Не повезло парню. Сначала потерял брата, теперь отца. Я не знал, что и сказать. Зато знал Тулле. Он опустился на колено рядом с Гисом, улыбнулся девчонкам, перепугав их своими шрамами и закрытым глазом.

— Люди не видят будущего. Каждый наш шаг как шаг в пропасть. Нащупаешь ли узкий мостик над обрывом или сверзишься вниз? Никто не знает. После какого решения тебя размозжит о скалы? Мы все стоим перед пропастью в густом тумане. И каждый миг кто-то шагает вперед и либо срывается с криком, либо нащупывает ногой хлипкий шатающийся мост. А боги стоят на той стороне и смотрят на нас. Кто же дойдет? Кто сумеет перейти туманное ущелье? И люди падают, падают десятками и сотнями. Но знаешь, кто более жалок, чем погибшие? Тот, кто боится сделать этот шаг. Он стоит и ждет. Ждет годами. Ждет божественного знака. Ждет проводника. Ждет отблеска факела, который разорвет туман. А когда состарится, жалеет до самой смерти, что так и не шагнул вперед.

Гис задумался.

— А ты видишь, куда идешь? — спросила одна из сестренок.

— Хуже, чем ты, — снова улыбнулся Тулле. — У меня же только один глаз.

— Да, — вдруг сказал Гисмунд. — Да. Верно говоришь. Шаг в пропасть. Хольма, приглядишь за ними? — обратился он к женщине с замученным лицом.

— Пойдешь все-таки? — покачала она головой. — Не надо, Гис. Кто же останется из мужчин?

— Формунд!

— Он в конунговой дружине. Вдруг тоже погибнет? Кто тогда позаботится о нас?

Гис явно принял решение и не собирался слушать женские причитания. Крепко обнял сестренок и толкнул их к тётке. Девчонки разревелись в один голос, а он подхватил меч и шагнул к нам.

— Возьмете меня в хирд? Насовсем или только на этот бой!

— Да… это… там вроде бы того… собирают же бесхирдовых, — от неожиданности у меня аж язык заплетаться начал. — Там еще хёвдинг этот, как его…

— Горм Град, — спокойно досказал Тулле. — Если ты так решил, пойдем.

И ведь пошел! Пошел и не оглянулся ни на рыдающих девчонок, у которых отобрал старшего брата, ни на тетку, оставшуюся с кучей своих и чужих детей. А я… А я что? Потопал за ним вместе с Гисмундом.

Тулле продолжал спрашивать про Ульвида, иногда останавливался, крутил головой, всматривался во что-то невидимое. А мне было не по себе. Сдернули парня. Хотя он на пятой руне, опыт боевой есть и получше, чем у некоторых из рунного дома. Впрочем, нынче такие времена, что у каждого норда теперь есть этот опыт.

Ульвида мы так и не нашли, зато весть о нем принес Альрик, вернувшийся-таки с тинга. По лицу хёвдинга стекала кровь, волосы спутаны, одежда перекошена, но ран вроде бы не видно. А когда он вытер лицо, мы увидели, что его щеки избороздили глубокие царапины.

— С кошкой что ли подрался? — угрюмо спросил Вепрь. Он чесал затылок, явно размышляя, стоит ли мазать такие нестоящие раны или само зарастет.

— Или с бабой какой? — вставил Энок.

— Вот-вот, с бабой.

Альрик достал гребешок, пригладил волосы, переплел их заново, поправил одежду, цокнул, глядя на разошедшуюся ткань на верхней рубахе, еще раз стер натекшую кровь.

— Мы Ульвида искали, — сказал я. — А нашли вот его. В хирд просится.

Хёвдинг даже не взглянул на притихшего Гисмунда.

— Знаю, где Ульвид. С женой его встретился, когда от конунга уходил. Это ее рук дело.

— Значит, умер?

— Хуже. Схватился с драуграми возле дома, хотел придержать, пока люди уйдут. Потом, говорит, полыхнул силою, убил всех мертвяков, что были на площади, сказал жене, чтоб не ждала, мол, теперь быть ему чудищем, и потому он останется в городе. Будет убивать драугров, пока сам не помрет. С трудом выпроводил ее, заставил взять чьего-то дитятю, а она ж баба. Побежала из города, чтоб ребенка вызволить. Говорит, ждала его долго, искала, но так и не нашла.

— А рожу с чего тебе раскровянила?

— Так Ульвид же мне сердце твариное отдал. Если б не я, он бы стал хельтом и выжил.

— Так он чего же? В Сторборге остался? А если…

У меня в голове всё перепуталось. Если Ульвид стал измененным, значит, он как бы стал бездновым выпаском. А драугры? До этого я считал их тоже бездновыми детьми, ведь любое зло, все знают, идет от бездны проклятой. Но на самом деле драугры — это помершие люди, не похороненные по правилам. Их поднял ритуал, а ритуал связан ли с бездной? В общем, я хотел понять, измененный, потеряв разум, будет биться со всеми подряд, кого встретит на пути, или только с людьми? Сдружится ли он с драуграми или поубивает их?

Это далеко не праздный вопрос. Ведь у нас есть Альрик, который также может провалиться в безумие. И если измененные враги всем, то мы пропустим его вперед, а сами пойдем следом, а если только людям, то лучше будет его убить.

Когда мы бились на берегу, и Альрик сорвался, он бил и наших, и ваших, но ведь тогда он не стал измененным до конца. Наверное, человеческая часть в нем нападала на драугров, а твариная — на людей. Или не так?

Судя по озадаченным лицам ульверов, не мне одному пришла такая мысль.

— Пойду поищу бодран, — негромко сказал Энок.

И мы рассмеялись.

Я уже устал думать о грядущей битве, о мямле-конунге и о драуграх, об Альрике и о своем даре. Будь что будет! Дружно шагнем в пропасть, и пусть боги смотрят на нас!

* * *
Рог протрубил на рассвете.

И лагерь вскипел. Загремело железо, застучали молотки, заржали кони.

Я поспешно застегнул новые наручи, поправил неудобный серебряный браслет, с трудом натянул шлем, ощущая, как он давит на виски, проверил топорик, нож. Рядом снаряжались ульверы. Гисмунд, почти не сомкнувший глаз ночью, светил бледным, но решительным лицом.

Хёвдинги собирали свои хирды и шли на указанное им на тинге место, орали на отставших, громко выясняли, кто перед кем стоит. Ульверы впервые присоединились к столь великому войску, и нам всё было внове. Альрик проталкивался через людей, прорываясь к правому краю.

— А нас чего? С краю поставили? — проорал я.

— Да! В центре — самые сильные хирды. Сторхельты, хельты! Поменьше — по краям! — надрывая глотку, ответил Альрик.

Я краем глаза увидел могучих братьев, чьи кольчуги переливались всеми цветами радуги в свете первых лучей солнца, рядом стояли воины в доспехах не хуже. Мы даже в обновленной броне по сравнению с ними выглядели нищими бродягами. Впрочем, мы таковыми и были, без корабля, без земель, без серебра.

Прошли через хельтовы хирды. И тоже оружие у всех с твариным пеплом, у некоторых рукояти мечей выточены из костей тварей, кое-где поблескивали золотые цепи да серебряные узоры. Да что там оружие? Даже шлемы и кольчуги попадались укрепленные. И ладно бы там стояли лишь крепкие мужи, прожившие три-четыре десятка лет. Нет, я видел и молодых парней, едва переваливших за второй десяток. А я еще гордился седьмой руной.

Потом пошли смешанные хирды. Хускарлы и хельты. Доспех попроще, оружие полегче.

Остановились мы, лишь добравшись до хирда некоего Оттара Мышонка. Сам хёвдинг хельт, как и наш, зато хирдманы сплошь хускарлы, а у нас еще четверо в карлах бегают. И людей у него было побольше, полусотня, наверное. Мышонок выглядел кровным родственником нашего Видарссона: такой же огромный и такой же волосатый. Он радушно поприветствовал Альрика, представил некоторых своих воинов и даже рассказал, почему Харальд сподобился на битву.

— Говорят, драугры вышли из города, бездна им в глотку! — громогласно объяснил он. — Встали на каком-то поле и стоят. Коли еще ждать, так, бездна им в глотку, сюда пойдут. А тут бабы, дети, рабы опять же. Харальд не хотел в городе бой держать. А в поле чего б и не встретиться, а? Верно же говорю? Бездна им в глотку!

Оттар расхохотался на весь херлид[4]. Отсмеявшись, вполголоса добавил:

— А еще прошел слух, что стоят мертвяки не абы как, бездна им в глотку! Выстроились как живые: впереди щиты, позади мечи. Так что нелегко нам придется. — И уже громко: — Ох, и порадуем мы Фомрира! Ох, и благодати польется! Кабы не захлебнуться.

А правее нас никого и не было. Значит, наш хирд будет держать правый край, зато впереди прочих. За нашими спинами всё еще толклись заблудившиеся воины. Как я понял, вперед выставляли именно хирдманов, а назад ставили всех прочих: учеников рунного дома, давно ушедших на покой воинов, пахарей, кузнецов, гончаров, лишь бы рун было больше пяти. Конечно, среди них затесались и карлы, особенно молодые парни, желающие побыстрее стать сильнее. И гнать их никто не собирался, у всех своя удача и своя судьба. Умереть может каждый, будь он на первой руне или на двадцатой. Хотя на двадцатой погибнуть обиднее.

Гисмунд стоял возле меня, нервно кусая губы. Вцепился в щит так, что пальцы побелели. Не пожалел бы, что пришел к нам. Альрик в хирд его принял, но лишь на один бой, и предупредил, мол, проще от этого не станет.

Тулле был спокоен так, будто Мамир нашептал ему о грядущем. Эгиль нетерпеливо поглядывал то на нас, то в центр херлида. Ждал гудка и новую руну, хотел поскорее стать хускарлом. Видарссон переминался с ноги на ногу, Аднтрудюр безразлично жевал веточку ивы. Энок в очередной раз проверял лук, переживал, не рано ли он натянул тетиву. Бьярне счастливо улыбался: вчера он узнал, каков его дар. Случайно обжег руку о котелок, глянул, а ожог исчезает прямо на глазах. Сунул палец еще раз, и снова ожог быстро прошел. Тогда порезал руку, и рана затянулась. Так что теперь он уверен, что выживет. Таких мук, как при прошлом ранении, не будет.

Сварт недовольно крутил щит, ему неуютно, когда руки заняты. Рысь же успокоился наконец. Прежде он переживал, кто-нибудь обнаружит, что он бритт, и зарежет еще до битвы. Теперь же всем плевать, кто он, главное, как будет стоять в стене щитов. Плосконосый отыскал родственников в становище, узнал, что его родные живы, смогли отстоять дом, хоть и потеряли всех рабов. Потому он отбросил лишние тревоги и сейчас выглядел готовым к бою. Булочка же так и не узнал о своих, но понимал, что от этой битвы зависит и их судьба. Простодушный после смерти отца переменился, стал молчаливее, смурнее. Скорее всего, после уничтожения драугров он уйдет из хирда, если мы не добудем корабль. Он прямо рвался покинуть Бриттланд. Да и стоял он здесь не ради нордов, сестры или рун, а только ради Фастгера и Ледмара. Ну и Стейн тоже был тут.

Вот наша стена щитов!

А за нашими спинами — Альрик. И будет он там стоять, пока мой дар не охватит ульверов и не сдержит его бездну. Злился он страшно, не хотел прятаться за спинами хирдманов, к тому же слабее него, но иначе будет еще хуже. Лучше обвинения в трусости, чем мертвые ульверы! Он потому и не оттолкнул жену Ульвида, не уклонился от ее когтей, боялся ненароком пробудить бездну.

В хирде Оттара кое-кто приметил наше странное построение, и до нас уже доносились нелестные высказывания про нашего хёвдинга.

— У-у-у! — взревел рог.

И херлид пришел в движение.

Мы неторопливо пересекли длинное пастбище, затем прошли через лес, где прямо перед нами раздвигали завалы, а если не получалось, то перескакивали поверху. И вот между нами и драуграми — лишь поле. Неровное, бугристое, с желтыми пеньками будыльев. А на той стороне стена щитов.

Я не поверил своим глазам.

Стена щитов? У драугров? Да как такое может быть?

— Ими кто-то управляет, — послышался голос Тулле. — Нити тянутся к городу.

Топот ног, приглушенный звон железа, быстрое от страха и азарта дыхание, щит, крепко прижатый к груди, в десницу давно притертый к руке топорик. Я через железо и воловью кожу чувствовал напряжение сотен людей.

— У-у-у! — надрывался рог.

Мы ускорили шаг. Бегать в стене щитов никто не станет, но если мы навалимся разом на гнилушек, разобьем их строй! И тогда нас не остановить.

— У-у-у!

Драугры ближе и ближе. Я различал морды, ссохшиеся за десятилетия, видел пустые глазницы и даже наметил, куда пойдет мой первый удар.

— Стой! — прокатилось по херлиду.

Мы замерли на месте. Несколько человек выскочили вперед, растерянно оглянулись и вернулись к хирдам.

— Стрелы!

Лучники за нашими спинами вздернули луки, Энок тоже приготовился. От гула спускаемых тетив загудел сам воздух, небо расчертили тонкие линии и обрушились ливнем на драугров. Не все догадались вздернуть щиты, и многие мертвецы рухнули, лишившись остатков жизненных сил.

— Уа-а-а-а! — взревел весь херлид.

И я орал во всю мощь!

— Уа-а-а-а!

И снова стрелы на тетивах. И снова гул. Линии. Упало еще несколько десятков драугров.

— Это самые слабые, — еле слышно сказал Тулле. — Самые тупые.

После третьего залпа упавших почти не было.

— Щиты!

Деревянный перестук от накладываемых друг на друга щитов. И мы снова двинулись вперед.

Еще двадцать шагов. Кожа зудела от нетерпения и страха.

Десять. Зубы сжаты до скрипа.

Пять. Топорик взлетел к небу.

Бам-м-м!

От удара содрогнулись даже кишки. Передо мной возникла перекошенная безносая харя, и я, забывшись, хотел ударить по ней, но меч Гисмунда успел раньше, раскроил мертвяку голову. Опомнившись, я ударил направо, снося верхушку черепа соседнему противнику. Тулле бил мечом снизу, между щитами, потроша животы и подрубая ноги. Первые драугры упали, и мы сделали шаг вперед, наступая на их тела. Новые лица. Я поднял щит, закрываясь от копья. Чуть присел и рывком протолкнул себя дальше, размахивая топором. Брызгала черная кровь. Нестерпимо воняло тухлятиной. Стена продвигалась. Мы их давили, заставляли пятиться.

Главное не оскользнуться!

— Ррааа! — кричал я, разрубая кольчугу и плечо. — Ррааа!

Мы проломили их стену, как гнилой орех!

Передо мной мелькнул двуручный меч. Я удержал щит и ударил топором снизу, цепляя бородкой руку. Драугр замешкался, Гисмунд тут же проткнул его насквозь.

И вспыхнуло!

Дар!

Радость и легкость охватили меня, как после кувшина крепкого эля. Я любил своих собратьев! Ненавидел врагов! Жажда битвы. Раж!

Видел пылающий огонь каждого из ульверов, даже Гиса, слышал их дыхание, как свое.

Через наши головы пронеслась тень, и Альрик ворвался во вражеский строй. Взметнулся, закрутил мечом петли, и драугры вокруг него попадали, разрубленные на части. Хёвдинг не надел ни кольчуги, ни даже куртки, и его рубаха белела ярким пятном посреди черных тел.

Больше стена щитов не нужна. Перед нами разрозненные мертвяки, нелепые без шлемов и доспехов. Теперь мой топор сокрушит их всех.

И ульверы разом бросились вперед.

Мы кружили в бою как в танце. Отбрасывали щитами драугров, подставляя их под удары собратьев. Не глядя рубили и секли. Я не столько видел ульверов, сколько ощущал их. Тулле рассек мертвецу руку. Меч Эгиля распорол дохлому хускарлу живот, и огонь Кота вспыхнул ярче прежнего. Он поднялся на шестую руну. Альрик прыгнул на десяток шагов и отшвырнул драугра, едва не задушившего Сварта. Где-то в стороне мелькнул Стейн, и я понял, что его нет в моей стае. Он бы уже погиб, да Бьярне взялся его прикрывать.

— Ауууу! — взвыл я, не в силах сдержать яростный восторг.

И моя стая подхватила вой!

Я отбросил разломанный щит, перекинул топорик в левую руку и вогнал его в шею драугру с обломанным серпом. Чвак. Лезвие влажно вышло из раны. Небрежно отпинув труп, шагнул и остановился.

Драугры отступали!

Еще нескольких на бегу зарубил Альрик, но далеко отходить не стал. Вернулся к нам, с ног до головы покрытый черными пятнами гнилой крови.

Мне не хватило! Мало! Мало сражений! Мало врагов!

Кровь всё еще кипела, а дар уже успокаивался, стихал, точно метель под утро, пока вовсе не растаял. Ульверы растерянно оглядывались, испытывая то же разочарование, что и я.

— Теперь понятно, почему ты позади всех стоял, — громыхнул Оттар, подойдя ближе к Альрику. — А то твоим хирдманам и врагов не останется, бездна им в глотку!

Глава 9

Поле выстлано трупами драугров. Сколько их полегло? Только мы изрубили два десятка, не меньше, а ведь ульверы — один из слабейших хирдов в херлиде.

С нашей стороны погибли единицы, самые невезучие. Те, кто получил легкую рану, прямо тут обматывали тряпицами поврежденные места и затягивали узел зубами. Тем, кому повезло меньше, братья помогали отойти назад, к Орсовым женщинам.

Потери малы еще и потому, что первый, самый тяжелый удар приняли на себя почитатели Фомрира, посвятившие жизнь мечу и щиту. А служители Корлеха, Нарла, Миринна и Свальди подоспели к уже разбитому клину драугров.

И снова мы стояли. Я даже не вспотел за те недолгие мгновения боя, и кровь еще бурлила, требовала сражений, требовала благодати. Не только Эгиль стал хускарлом. Аднтрудюр тоже получил шестую руну. И то сказать, застоялся он. В прошлый раз руна была ему дарована еще на болотах, сразу после гибели Рыбака. Столько всего произошло с тех пор!

— В бой! На Сторборг! — до нас донеслись крики из глубины херлида.

Альрик покачал головой:

— Что-то тут не ладно. Драугров-то мы порубили немало, да все они слабы! Карлы да хускарлы. Может, несколько хельтов в центре. Даже в лесу сильнее попадались.

— Думаешь, обманка? — спросил я.

— Скорее, приманка. Нас хотят приманить в город. Там на узеньких улочках стену щитов не выстроишь. Засаду устроить легче легкого.

Эгиль, всё ещё радуясь новой руне, рассмеялся:

— Говоришь так, будто они могут до такого додуматься! Это ж драугры. У них внутренности сгнили давно.

— Тоже так думаю, бездна им в глотку, — сказал Оттар Мышонок. — Но и отступать смысла нет. Снова сидеть в чистом поле и ждать, пока жратва кончится? А ведь уже пора пахать. Еще седмицу-другую просидим и упустим время. Земля высохнет, и не взойдет зерно, бездна ему в глотку.

Тулле вздрогнул и начал приглядываться к вытоптанной и политой черной кровью почве. Давненько он не вспоминал про рожь и коров.

Хозяйственный Вепрь ходил меж трупов и выискивал оружие или хотя бы железо, годное на переплавку. Подымал то одно, то другое, многое брезгливо отбрасывал, но кое-что отложил в сторонку. Потом заберем. Никто наше не тронет. Альрик прав, против нас выставили слабаков, даже снарядить их толково не озаботились. Швырнули как подачку бродячей псине.

Не трубили ни отступление, ни атаку. Солнце неторопливо поднималось, обжигая весенними лучами кожу и нагревая железо.

А крики нарастали:

— Надо отбить Сторборг!

— Вымести драугров из домов!

— Мы ж не похоронили родных! Надо похоронить по-людски!

И вскоре над полем загремело:

— На Сторборг! На Сторборг! На Сторборг!

Мы пришлые. Многие хирдманы тоже не имели ни земель, ни домов. А те, кто стояли за нашими спинами, родились и выросли в Сторборге. Несколько дней назад им пришлось бежать, бросая дома, рабов, стариков. Конечно, они жаждали отомстить. Отомстить за свой страх, за стыд, за родных и друзей.

Так и не дождавшись сигнала от конунга, толпа сторборгцев всколыхнулась и медленно двинулась к городу. А между ними и Сторборгом — мы. Хирдманы.

— Стой! Назад! — закричал кто-то, но его никто не слышал.

— На Сторборг!

— На Сторборг!

— Фомрир!

— Сторборг!

Крики людей слились воедино. Их жажда мести полыхала огнем и обжигала лёгкие! Их ярость захлестнула меня и поглотила целиком. И вот уже я сам орал, срывая глотку: «Сторборг! Сторборг!», размахивал топором и шагал к разоренному городу. Мощь, равная богам! Стая? Нет, херлид! Что такое полтора десятка человек перед эдакой силищей? Мы сметем всех драугров до последнего, разрубим их на куски, размажем по стенам, втопчем в землю и измельчим в прах!

Что-то мешало мне до конца слиться с херлидом. Что-то зудело рядом.

Меня схватили за плечо и грубо тряхнули. Я оглянулся. Альрик?

— Кай! — орал он мне в ухо, прикрытое шлемом. — Дар! Помнишь? Дар!

Я резко отмахнулся. Еще чуть-чуть, и я б захватил даром всех на поле! Наверное.

Сзади напирали, толкали в спину щитами, пихались плечами и кричали, кричали, кричали. Поневоле передние воины ускоряли шаг, и вскоре мы неслись во всю прыть к первым домам, далеко выплеснувшимся за старую городскую ограду.

Северный край Сторборга зацепило меньше всего. Так говорили в становище. Пока драугры добрались от реки, большинство жителей сумели убежать и прихватить с собой скот, телеги, скарб. Потому дома тут выглядели целехонькими, без пятен крови, без пожарищ. Двери кое-где были открыты, и казалось, будто вот-вот из-за угла выскочит босоногий постреленок с рогаткой или залает собака, почуяв незваных гостей. Но было тихо. Ни одного драугра. Ни одного человека.

Я бы и рад был остановиться. Несуразность увиденного ошеломила настолько, что выбила из головы и чужие крики, и чужую ярость. Но нас несла людская волна, несла и дробила на мелкие ручейки, разбегающиеся по узеньким улочкам. По дороге мелькнула оборонительная стена, источенная дырами проходов. Я потерял из виду некоторых ульверов, где-то затерялся хирд Оттара, о сторхельтах и говорить нечего. Краем глаза выцепил Гисмунда, рядом бежал Тулле, и вроде бы Альрик был неподалеку.

Пробежав еще три дома, я замедлился. Хвала Фомриру, тупоголовые горожане позади нас тоже почуяли неладное. И тут мы увидели это: узкая дорога, по которой с трудом проедет телега, была завалена лавками, столами и сундуками, вытащенными из домов. Куча доставала аж до крыш.

— Стой! — рявкнул Альрик и выпустил рунную силу, придавив нас к земле.

Наконец мы остановились. Я оглянулся. Почти все ульверы были здесь. Кого-то не хватало, но я не мог понять, кого именно. За хирдом еще два десятка мужей, вооруженных как попало.

— Щиты! — взревел хёвдинг.

Мой щит мгновенно взлетел над головой и затрясся от посыпавшихся сверху стрел. Я чуть сдвинул его и заметил драугров на крышах. Откуда они там взялись? За спиной послышались крики боли, стоны, ругательства. Не каждый горожанин прихватил с собой щит, а уж вовремя поднять сообразили лишь некоторые.

— Кай, Тулле, Херлиф, Ледмар! На крыши!

Альрик в одиночку бы снес всех драугров, да мой дар так и не проявился. А вдруг он вспыхивает лишь раз в день? Меня аж в жар бросило от эдакой мысли.

— Кай!

Прикрывая лицо щитом, я прыжком взлетел на крышу, поймал еще одну стрелу, почти пробившую дубовые доски, и взмахнул топором перед мордой драугра-лучника. Тот отшатнулся, выставив лук перед собой. Бзынь! Рассеченная тетива зло хлестнула концами по воздуху. Драугр оскалил черные зубы в безумной усмешке, вытащил из-за пояса длинный нож-скрамасакс и метнулся ко мне. Хускарл с сохранившимися умениями! Он рубил так быстро, что я мог только прикрываться щитом. Глухие удары сыпались так часто, что слились в единый перестук. Ловок, твариный выродок. Вот только мы же на крыше!

А снизу из окрестных домов выскочили затаившиеся ранее мертвяки и первым делом бросились к горожанам!

Надо скорее тут заканчивать!

Удерживая щит перед собой, я медленно пошел на драугра, тесня его к краю. Здесь по кругу не походишь, вбок не отскочишь, крыша-то двускатная, и мы шли ровнехонько по коньковому брусу. Шаг. Еще шаг. Я ринулся вперед, толкая драугра за край. Он оступился и рухнул вниз. Я спрыгнул следом, рубанул топориком по руке с ножом, оглянулся. Хускарл был на седьмой руне, мне без толку.

— Сварт! — крикнул я и махнул рукой.

Сам же еще два раза ударил драугра по ногам, чтоб не сбежал, и рванул в общую схватку.

Как я и думал, мертвецы здесь были покрепче прежних. Все хускарлы и краем зудело чувство, что где-то рядом еще хельт. Нам бы чуток времени, мы бы выстроили стену щитов и снесли врагов… но ульверы уже были окружены драуграми, а в центре круга бешено метался Альрик, с трудом удерживая меч за поясом.

— Тебе, Фомрир!

Ха, Сварт получил-таки шестую руну!

Удерживая озверелого драугра щитом, я пятился к братьям. Ко мне прорвался Сварт, отшвырнув мертвяка к стене. И прежде мощные руки Безоружного вздулись буграми, натягивая кожаные рукава до предела. Казалось, тронь, и они разорвутся в клочья.

Где-то справа громыхнуло так, что земля содрогнулась под нами. А ведь сегодня небо на редкость чистое, с белыми пустыми облаками, а не затянуто сплошной серой пеленой. Знать, не мы одни сражались с драуграми!

— Ка-а-ай! — за спиной не то взвыл, не то взмолился Альрик.

Щит вверх! И я едва удержался на ногах, приняв на левую руку немалый вес драугра. Из-за кромки высунулась черная морда, бешено вращая тусклыми глазами. Захрипев, я отмахнулся топором, срезав уроду макушку.

— Да слезь же ты, гад!

Он вцепился пальцами в щит и повис. От его тяжести рука опускалась ниже и ниже.

— Отстань! Сдохни! Умри! Иди в бездну!

С каждым словом я вгонял острие топора в черное месиво внутри его черепушки, пока драугр, наконец, не свалился.

— Кай! — угрожающе рыкнул хёвдинг.

Я не успевал глянуть, как там у других ульверов. Какой уж тут дар?

Новая образина! Да еще и хорошо вооруженная. Щит, топор на длинной рукояти, шлем, болтающийся на голове, видать, подшлемник отыскать не смог. Урод! И первым делом кинулся на Сварта, у которого хоть руки и выглядят как троллиные, да все равно не так длинны.

— За меня! — крикнул я собрату.

Принял размашистый удар топора на щит, невольно отступил на шаг. Дубовые доски, обшитые кожей, скрепленные железным обручем и умбоном, разошлись, и блестящее лезвие высунулось из дерева едва ли не до топорища. Дурак! Кто ж так бьет? Я дернул щит влево, выдергивая топор из рук драугра! И тут же пролетел несколько шагов вперед. Этот гад не зря выбрал топор на такой длинной рукояти. Будь она покороче, я бы вырвал оружие из его рук. А так он перехватил его за кончик рукояти и рванул уже на себя. Так рыбаки выуживают чересчур сильную рыбину из воды.

Да только у этой рыбки крепкие острые зубки!

Я выпустил щит, перекинул топор в левую руку и ударил драугра в бедро, пока тот не высвободил свое оружие. Вот так, собака! И присел, пропуская взмах копья над плечом. Сколько ж вас здесь?

Без щита стало сложнее. Не привык я с пустой рукой бегать. А бегать-то придется! Отпрянул, и копье скользнуло перед грудью. Сам не понял, как ухватился за древко, крутанулся, выдергивая его из рук хозяина, и увидел, как Сварт зажал голову копейщика меж огромных лапищ. Зажал и свернул носом к затылку.

Остался тот, с длинным топором. Стоило только шагнуть в его сторону, как сверху прилетела стрела и вонзилась ему в глаз. Я оглянулся. Энок и Стейн запрыгнули на крыши и теперь выцеливали драугров. А я опять остался без благодати.

С лучниками поверху ульверы быстро добили оставшихся мертвецов. И первым делом Альрик схватил меня за грудки.

— Что за хрень ты творишь? Где твой дар? Бой же, бой! Ледмар ранен! Аднтрудюр и Эгиль пропали! А ты с драуграми в догонялки играешь!

От злости у хёвдинга аж глаза побелели. Он тряс меня и орал, брызгая слюной в лицо. Но в тварь превращаться вроде бы не спешил.

Видать, после смерти Рыбака у него что-то сломалось. А, может, он злился, что так и не сразился, проторчал весь бой за спинами своих хирдманов? Я бы тоже взбесился от такого.

— Надо идти! — вмешался Вепрь. — Найти другие хирды. Не стоило нам разделяться.

Ослепитель с крыши крикнул:

— Да тут повсюду драугры! Вон, на соседней улочке сражаются!

— Убрать завал! — распорядился Альрик. — Кто легко ранен, идет с нами. Кто совсем плох, пусть спрячутся в доме покрепче. Может, и продержатся как-нибудь.

Из двух десятков горожан с нами пошло всего трое. Четыре человека погибли от стрел, нескольких изрубили наскочившие драугры, остальные были серьезно изранены. Ульверы обошлись малой кровью лишь потому, что ушли к завалу, подальше от домов, где засели мертвецы. Успели сообразить и развернуться к ним лицом.

Завал разобрали быстро. Сам хёвдинг расшвыривал телеги, лавки и сундуки в стороны. И мы двинулись к ближайшему перекрестку, лучники же следовали за нами по крышам, хотя им порой приходилось соскакивать на землю.

Справа на перекресток выбежали взмыленные и злые до зубовного скрежета хирдманы Оттара Мышонка. Собственно, я только по Мышонку их и узнал.

— Ульверы! — рявкнул Мышонок. — Наконец знакомые рожи!

Среди растрепанных и местами порезанных хирдманов Оттара я углядел и наших ребят. Эгиль и Аднтрудюр выглядели вполне целыми. Шурин мрачно поглядывал по сторонам, ожидая какого-то подвоха. Но драугры пока больше не лезли.

Альрик подошел к Оттару.

— Рад, что вы целы, — поприветствовал воина Беззащитный. — Куда дальше? Обратно, в становище, или двинем к другим хирдам?

— По уму бы назад, — пробасил Мышонок. — Собраться всем херлидом и обыскать город, заглянуть в каждый дом, запырять каждую дохлую тварь, бездна ей в глотку. Да только где ж тот херлид?

— Вон там, — сказал Тулле, махнув рукой куда-то в центр города.

— Откуда знаешь?

— Нити…

Оттар, конечно, не понял его слов, но Тулле замолк.

— Он наполовину Мамиров жрец, — пояснил Альрик.

— А на вторую половину кто? Орсова женщина, что ли? — загоготал Мышонок. — Да кто бы ни был! Если веришь ему, так идем!

И мы пошли. К Эноку и Стейну на крыши запрыгнули и Оттаровы лучники, а вот драугры-стрелки что-то больше не показывались. Да и откуда им взяться? Деревянные луки если и были при них в момент смерти, давно рассыпались или сгнили. Скорее всего, стреляли из того, что нашли в брошенных нордских домах. Видать, их таинственный предводитель раскидал несколько десятков лучников по всему городу. Вон как горожан, которые следовали за нами, потрепали! Да и с Оттаром не так уж много их дошло.

Шли быстро, но не бежали. Вепрь то и дело останавливался возле домов и что-то там делал. Я пригляделся и понял, что он подпирал двери поленом, или вилами, или хоть палкой из плетня. Драугров это не остановит, зато мы услышим шум прежде, чем они наскочат на нас.

Три дома, поворот, еще поворот. И чем дальше мы шли, тем непригляднее становились улицы. Здесь то и дело попадались трупы. Мужчины встречали драугров лицом к лицу, иногда с одним ножом, иногда с поленом или кочергой, и раны на их телах были спереди, на груди, лице, животе. А женщин и детей убивали со спины. Они бежали, но далеко не ушли. Кое-где валялись и дохлые драугры. Несколько хирдманов Оттара занимались тем, что протыкали копьями им головы. На всякий случай. А вдруг кто додумается затаиться?

Кровь, мертвые и живые еще животные. Из одного двора к нам метнулась псина с перегрызенным кончиком веревки. Чудом Рысь удержался и не убил ее. Из сарая неподалеку доносился мучительный стон коровы, уже несколько дней ее не доили, не кормили и не выпускали. И зачем было закрывать скотину в сарае? Может, охромела или заболела.

И рассказы беглецов, которых мы вдоволь наслушались прежде, ожили. Я будто своими глазами видел перепуганных горожан: нордов ли, бриттов ли — неважно. Видел, как они поднимали свечи и масляные лампы, силясь разглядеть беду, как хватали первое, что попадется под руку, звали детей и бежали, порой чтобы натолкнуться на очередного мертвеца и умереть от его меча.

А вот сгоревший дотла двор, к счастью, отделенный от других домов ручьем и небольшим огородиком. Пламя чудом не дотянулось до соседей.

Оттар скрипел зубами, ругался вполголоса, кто-то из его хирдманов и вовсе рыдал. Или то не хирдман был, а уцелевший горожанин?

Еще поворот.

Тяжкое зрелище разоренного города выматывало похуже битвы. И нападение драугров мы едва не проморгали. На этот раз они не стали делать завалы, а атаковали с двух сторон.

Оттаров хирд выстроил стену щитов впереди, мы замкнули проход сзади. Щит я себе подобрал по дороге, похуже, чем предыдущий: из невесомой липы, без железной окантовки, с неудобной ручкой под лапищу вдвое больше моей.

Зато стену щитов мы сделали двурядную, для всех ульверов ширины улицы не хватило. И еще прежде первого удара, первого крика или первой крови на меня нахлынуло. С каждым разом проваливаться в стаю становилось легче и приятнее. Будто в отчий дом возвращаешься! И я уже не прислушивался к биению сердец и не приглядывался к огням, как не рассматриваешь в своем доме старый кувшин на полке за очагом, просто знаешь, что он там есть.

И снова чудилось, что пробуждался не только дар. Просыпался и я сам, стряхивал грязь с очей и видел ярче, лучше, острее, слышал больше, ощущал сильнее. И битва… Я наслаждался ей, как и каждый ульвер, каждый мой волк! Альрик тоже был моим волком, пусть лучшим, сильнейшим, но все же через дар я воспринимал его не хёвдингом, а лишь хирдманом в моем хирде.

Беззащитный, ощутив касание моего дара, взмыл наверх, перескочил на крышу и оттуда перемахнул за спины наступающих драугров. А мы… нам уже не нужна стена щитов. Мы сами по себе стена!

И драугры разбились о нас вдребезги.

Пляс топора. Пение луков. Звон мечей. Щиты как бодраны. Черные брызги мертвой крови. Плосконосый вспыхнул благодатью, и я обрадовался. Моя стая стала еще крепче. Энок не выдержал, соскользнул вниз, закинул лук за спину, выхватил меч и рванул в рукопашную. Бок о бок мы сильнее!

Альрик рассек последнего драугра пополам, и мы остановились. Позади люди Оттара еще бились со своим противником. Я не взглянул ни на хёвдинга, ни на прочих ульверов. Зачем? Я их чувствовал шкурой! Запрыгнул на крышу, перескочил на сенник, затем на сарай, перелетел через ограду и выкатился позади драугров, сражающихся с хирдом Мышонка. Волки следовали за мной по пятам.

— Ау-у-у-у! — взвыли мы в один голос.

Мгновение, и мертвецы полегли под нашими ударами.

Мало! Мало добычи! Волки еще голодны. Я повел носом, и Тулле устремил взгляд вглубь города. Там… Там есть на кого поохотиться. Мы одновременно сорвались с места.

Стая!

Это не похоже на безумие. Каждый из нас понимает, что делает, понимает, кто есть кто.

Это не приступы ярости берсерков. Мы чувствуем боль, различаем союзников и врагов.

Но я знал, как знали и ульверы, что единство не продержится без битвы. А в стае мы сильнее! И никому не хотелось разрывать эти узы. Ведь лишь в стае человек перестает быть одним и становится многим. Сейчас мы были ближе, чем мать и ребенок, чем муж и жена, чем брат и сестра, ведь мы думали и чувствовали одно и то же.

По пути нам попадались следы недавних сражений. Здесь уже проходили хирдманы.

А дар угасал. Сейчас он не уходил мгновенно, как в начале, а медленно откатывался, волна за волной, как море во время отлива. Я цеплялся за него, как мог.

Поворот.

Драугры! Зажали людей в клещи, как совсем недавно нас с Оттаровым хирдом.

— Ау-у-у-у!

И мы с радостью бросаемся в бой. Альрик рвет мертвецов на куски с упоением, рубит и пляшет, ускользая от неуклюжих по сравнению с ним драугров. Его огонь все еще отсвечивает синим, но сейчас бездново безумие не сжигает его дотла, а усиливает чувства: ярость, восторг, счастье! И эти брызги долетают до всех нас. Ни пиры, ни хмель, ни женщины не могут дать такого опьянения!

А драугры попались крепкие, никого ниже седьмой руны. Кто-то из ульверов чует и хельтов. Тем лучше для стаи!

Мой щит разлетается на куски. Я хватаю поясной нож и всаживаю в шею драугру, а бродекс Вепря добивает его. Тулле рубит ногу девятирунному, а я рассаживаю голову. Меч Гисмунда вспарывает гнилое брюхо мертвяка, а Видарссон щитом мозжит лицо. В стае нет твоей добычи. Всё принадлежит стае. И благодать, кто бы ее не получил, тоже общая. Нет разницы, кто сейчас станет сильнее: ты или твой брат! Его сила — твоя сила.

Крик Бьярне. Ему рассекли бок. Альрик бросает недобитого драугра и скользит меж ульверов к раненому. Не лечить, спасать. Там кто-то сильный. Кто-то мощный. Опасный враг для всей стаи.

Я сталкиваюсь с двутопорым мертвецом, который движется ненамного медленнее Беззащитного. Без щита, а нож слабая ему замена, трудновато. И Простодушный встает рядом со мной, прикрывая левый бок своим мечом.

Взмах. Звон. Удар. Звон. Топоры драугра мелькают как крылья воробья.

А там, я чую, ульверам приходится несладко. Альрик ускорился до предела. Что же там за тварь такая?

Топор летит в мою сторону. Вздергиваю руку, и лезвие бессильно соскальзывает с моего нового наруча. Второй! Херлиф отбивает его вбок, и я успеваю вогнать топор драугру в грудь. Хруст ребер. Густая жижа обволакивает лезвие и с легким чавканием отпускает его. Драугр лишь немного замедляется. Этого хватает. Мы с Херлифом бьем с двух сторон, кромсая дохлое тело. И я добиваю его, снося голову.

Вдруг боль! Острая, жгучая, словно из меня вырвали кусок плоти.

Болезненный вой вырывается из груди, и ульверы воют со мной.

Погиб! Моя стая! Погиб мой волк. Мой младшенький. Гисмунд…

Гррр! Враг! Угроза! Убить!

Я рвусь к Альрику, но драугры… Вязну. Шаг за шагом, удар за ударом, так медленно. Сварт! Сцепляет огромные лапищи перед собой, я ставлю на них ногу. Рывок! Едва не треснувшись головой о торчащий резной конёк дома, заскакиваю на крышу, а оттуда — за спину Альрика.

Его рубаха изрезана и окровавлена в нескольких местах. Мелкие раны, неглубокие. Он все еще двигается легко и быстро, но кожа горит, мышцы горят! А напротив драугр, мало похожий на мертвеца, если не смотреть в мутные глаза: свежее, не побуревшее за время смерти лицо, длинные светлые волосы, беспорядочно разметавшиеся по плечам, белые зубы. Хельт!

Я вплетаю свой топор в танец Альрика. Хоть я не так быстр, как он, зато слышу его движения лучше других ульверов. К тому же, не так давно я бился с Беззащитным наравне. Альрик, почувствовав поддержку, с новыми силами бросается на драугра. Я отбиваю натиск, и хёвдинг, поймав момент, всаживает лезвие врагу в бок. Драугр взмахивает мечом, Альрик отпрыгивает, но на его груди проступает новая красная полоса.

— Я его раз десять достал, — выдыхает Беззащитный. — Ничего!

И новый заход. Альрик быстрее хельта и легко цепляет мечом то руку, то ногу, то плечо драугра. Любой человек, будь то хускарл или хельт, уже истек бы кровью. Да и драугр бы охромел, но только не этот. Вскоре красный узор проступает и на моем теле. Левый бок. Правое бедро. К нам присоединяется Вепрь. Бродекс на длинной рукояти позволяет ему держаться на расстоянии.

В драугра прилетает стрела. Откуда? Я не чуял там ульвера. Стейн. Не сразу нас догнал.

Драугров за спиной всё меньше.

Всполох! Видарссон! Последний карл. Теперь мы все хускарлы!

И нас окатывает волна жара, всех разом.

Что-то изменилось. Изменилось.

Боль, засевшая в боку и бедре, вспыхивает и исчезает. Альрик ведет плечами, проверяя свои раны. Прилив сил. Еле заметные нити перед глазами. И я вдруг понимаю, что резать этого драугра бесполезно. Его нужно сжечь!

— Огонь! — первым кричит Альрик.

Вепрь вбегает в ближайший дом. Конечно. Масло!

Драугр атакует нас снова. И в этот раз я лучше поспеваю за движениями Альрика. Удары сыпятся один за другим.

Гррр! Враг! Убить!

Я отскакиваю влево, Альрик вправо, и между нами летит глиняная плошка, бессильно ударяясь о драугра, и густой запах масла обжигает мои ноздри. Мы набрасываемся на хельта с большей яростью, чем прежде, не давая ему продохнуть, и Вепрь тыкает в его спину едва разгоревшимся поленом.

Мертвец вспыхивает мгновенно, и мы отходим, любуясь, как он горит.

Глава 10

Я стоял над телом Гисмунда.

Дар уже схлынул, но боль продолжала грызть изнутри, разъедала мне внутренности. Ульверы уже теряли братьев. И присоединился к нам Гис только-только, и хирдманом побыл всего день… Почему мой дар принял его так скоро?

Терять кого-то, когда мы стая, больно! Если Альрик чувствует эту боль каждый раз, когда гибнет ульвер… Не хочу становиться хёвдингом. Хотя я уже хёвдинг, пусть только в бою, пусть на короткое время. И это тяжело.

Одна небольшая рана, короткий порез. Как царапина. Тот драугр пробил Гису висок. И чего пятирунный полез к хельту? Что он там мог сделать? Только умереть. Но таков был Гисмунд. Он не боялся трудностей, он боялся подвести нас.

Мои раны затянулись, покрылись коркой, словно после битвы прошло несколько дней. Я проверил: порезал плечо, и новая рана излечиваться не спешила. И вроде бы я видел нити во время боя, и было что-то еще…

— Кай.

Стейн ходил возле меня кругами и никак не мог заговорить. Наконец собрался с духом?

— Кай, ты это… Прими меня в хирд.

Не оборачиваясь, я ответил:

— Ты в хирде. Ульверы тебя приняли.

— Но не ты. Что сделать, чтоб ты меня принял? Знаешь же, я не трус! Я…

— Вот он не был трусом, — я всё еще смотрел на Гисмунда. — А ты… я не знаю, кто ты.

— Слушай, я же помню, как ты висел на скале, когда мы впервые тебя увидели. Помню двурунного пацана, который орал, что не раб. Помню, как ты нажрался на пиру у ярла Сигарра, и за тобой бегала девка-хирдман. Помню, как ты с Тулле играл в кнаттлейк в Хандельсби, как тебя оженили на Туманном острове. Мы вместе бились в болотах! Как же ты меня не знаешь?

Я резко повернулся к нему:

— Ты говоришь про старого Стейна. Его-то я знаю преотлично. Вот только как тот Стейн мог уйти из хирда? Из того самого хирда, который спас двурунного пацана, из хирда, который сражался за ярла Сигарра, из хирда, который пережил потерю корабля… И ладно бы, просто ушел! Не ты первый. Ивар ушел, Ящерица. Но ты ж еще и вернулся. Зачем?

Стейн, рослый муж, проживший не меньше двух десятков зим, с худыми жилистыми руками, как это бывает у лучников, потупил взгляд передо мной, мелким пацаном, видевшим всего шестнадцать зим, с голым подбородком и гладкими щеками.

— Хочу в стаю, — еле слышно сказал он. — Смотрел на вас и завидовал. Вы сражаетесь по-иному, двигаетесь по-иному, даже дышите иначе! Помню, каково это. Думал, потому что ульверы не первый год вместе. Кай! Я больше никогда… Ты же и сам уходил!

— Я уходил, чтобы ульверам стало легче! А не спасая свою шкуру.

Стейн отошел. А мне стало как-то мерзко. Вроде бы хороший хирдман, и его страх я понимал, а вот не мог простить, и всё тут.

Гисмунда мы замотали в холстину из ближайшего дома, уложили там же на лавку и оставили. Коли победим, так устроим достойные проводы. А коли нет, будем лежать неподалеку.

Воины из спасенного хирдарассказали, что нам повезло. Нас вынесло на окраину, к бриттским домам, там драугры и послабее, и числом поменьше, а в нордских районах их кишмя кишело, и хельтов среди них изрядно, вплоть до пятнадцатой руны. Доспехи неплохие, оружие как из конунговых запасов. Хотя почему «как»? Скорее всего, так оно и есть. И хуже всего, что во время боя набегают еще мертвяки: то стену щитов выстроят, то стрелами закидают, то еще чего удумают.

Мы двинулись дальше, дождавшись Оттара Мышонка и его людей. Со спасенными хирдманами нас набралось больше полусотни. Жаль, только дар ушел.

Постепенно дома расступались шире, кое-где попадались мощеные досками улочки. Свежие пятна крови, тела драугров, проломленные ограды и один повалившийся на бок сарай говорили о недавних сражениях, проходивших здесь. А я понял, что эти улицы и эти дворы мне знакомы. Мы проходили здесь не раз и не два. Где-то неподалеку дом Ульвида, а за ним — Красная площадь, а оттуда рукой подать до дома конунга.

Густо воняло лежалыми трупами, и у меня повело живот. Снедали давно, кишки уже перестукивались между собой, а подумаешь о куске хлеба, так и дурно становится. И с каждым шагом дышать всё тяжелее, и кровь бьется в висках, вот-вот кость проломит. Как у Гиса. И руки-ноги будто опилками набиты. В ушах шумит непонятно: то ли кричит кто, то ли волны о скалы плещут. И подобранный щит, уже третий по счету, с отсеченным краем и дырами от стрел, тянет к земле, словно не из дуба, а из железа сделанный.

А шум всё громче, бурливее, злее.

Первым пошатнулся Рысь, привалился плечом к низкой оградке, за голову схватился. Я глянул на него, а рассмотреть толком не могу: плывет всё перед глазами. Ледмар, не залечивший до конца рану, припал на одно колено, и через повязку красное проступило. Затем и Оттаровы хирдманы спотыкаться начали, особенно те, кто раненые.

Бум-м!

Гром прокатился. На сей раз и я не устоял на ногах, свалился, как подрубленный. Из носа полилось горячее, липкое. Слизнул — кровь. А в голове словно бодран стучит, на глаза изнутри давит. Я оперся на щит, подтянулся, встал. А ульверы вповалку лежат, только хёвдинг стоит. Волосы встопорщены, руки подняты, пальцы скрючены.

— Альрик! — окликнул я его и скривился от боли.

Словно оглоблей по шлему заехали!

А он и не слышит.

— Альрик!

Только на третий раз он обернулся. А там… рот изогнулся чудно, так что зубы торчат, ноздри растопырены, лоб сморщен, а глаза… глаза желтым полыхают. Голубой нет-нет да мелькнет, а желтый то ярче, то тусклее горит.

Неужто меняется? Да от чего?

Я пальцами кровь под носом стёр и сообразил: то ж нас рунной силой давит. А Бездна внутри Альрика, как от удара, бесится, наружу рвётся.

Бум-м!

И меня снова швыряет на землю.

Оттар своих назад оттаскивает, кричит, чтоб уходили.

Не наша это битва.

Поднимаюсь. Шум накатывает штормовой волной, сбивая с ног. Хватаюсь за опорный столб, сминая пальцами старую древесину. Из-за домов выбегают люди. Смахиваю пелену перед глазами. Нет, не разобрать. Люди? Они спотыкаются, падают, кто-то ползет на четвереньках, через него перескакивают, об него запинаются, тоже падают. Черные тени.

Надо дойти до Альрика.

Делаю шаг. Другой. Навстречу людскому потоку.

Альрик стоит на том же месте. Снова протираю глаза. Тулле! Он добрался до хёвдинга. То ли держит, то ли сам держится и что-то говорит. Альрик отвернул голову, и я не вижу цвета его глаз.

Бум-м!

Люди кричат! Их рты раскрыты, лица искажены. Но я не слышу ни звука. Только бесконечный гул в ушах. Раскрываю рот, чтобы закричать, и гул немного утихает, и голове чуть легче. Сглатываю текущую из носа кровь и переставляю ногу вперед.

Энок. Лежит и корчится от боли. Из его левого уха течет струйка крови. Я хочу наклониться к нему, но понимаю, что не смогу выпрямиться.

Кто-то идет и машет мне рукой. Что-то кричит. Не слышу.

Бдыщь! Дальний дом разлетелся на куски! Бревна, дранку, утварь разметало в разные стороны. Одна балка промчалась мимо нас и на моих глазах ударила воина по спине, прокатилась по его голове и сшибла с ног впереди идущих.

Тулле успел сбить Альрика на землю и сейчас с трудом удерживал вцепившиеся в его куртку пальцы-крюки. Надо к ним! Щит я где-то потерял, топорик крепко зажат в правой руке. Цепляясь за столбы, стены, ограды, я рвался к Тулле, но двигался едва ли быстрее улитки.

Из останков разлетевшегося дома поднялся человек. Я издалека ощутил полыхание его рунной силы. Жгучая, почти ядовитая, она стискивала ребра, била по вискам, туманила глаза и не давала дышать. Он подобрал что-то среди обломков и исчез. Давление сразу уменьшилось.

Я наконец выдохнул и заковылял быстрее. Альрик уже навалился на Тулле и тянулся зубами к его горлу. Я подхватил смятое полено, треснул хёвдинга по голове. Он забыл про Тулле и посмотрел на меня густо-желтыми глазами. Из уголка рта тянулась длинная ниточка слюны.

Твою же Бездну!

Немудрено, что Стейн перетрусил, увидев такое.

Оглушительный грохот прорвался даже через пелену гула. Я упал навзничь, повернулся и увидел прямо перед собой лицо измененного. Тулле вырвался из его хватки, откатился ко мне и проорал прямо в ухо:

— … туда… рик… сейчас!

Какой рик? О чем он?

— Уходи! — крикнул я.

Бум-м!

Мой голос утонул в шуме. Я не понимал, громыхали эти звуки внутри моей головы или снаружи. Слизнул натекшую из носа кровь, оглянулся. Ульверов раскидало по всей улице. Некоторые сообразили откатиться поближе к домам, а некоторые лежали без движения. А тут Альрик со своей Бездной! А еще рунная сила.

«Сторхельты!» — запоздало додумался я.

Это же Ньял Кулак. И, наверное, тот, к кому сходятся все нити. Или нет? Харальд же не пошел сражаться в Сторборг, а послал своих хёвдингов, ярлов и дружинников. Только Тулле мог сказать, кто там.

Неожиданно я ощутил легкость, словно с моих плеч сняли огромный камень. Рунная сила еще давила, но меньше. И шум из штормового гула уменьшился до прибойного шелеста. Я вскочил. Альрик медленно поднимался, держась за голову, его глаза снова стали голубыми. Тулле сидел рядом, вытянув длинные ноги. Левой рукой он потирал помятую шею, а его правая рука… она выглядела странно, и я не сразу понял, почему. Измененный в теле Альрика перекрутил ее, и пальцы вместе с кистью торчали не так, как должно. Но Тулле сумел изгнать из хёвдинга Бездну! Хоть и немалой ценой.

Беззащитный до конца не пришел в себя. Он ошеломленно смотрел на разгромленные дома, на обломки, разлетевшиеся по всей улице, на ульверов и других людей. С той стороны, где еще грохотала битва мощнейших воинов, снова появились люди. Они еле волокли ноги, и вид у них был не лучше нашего. У некоторых текла кровь из носа и ушей, кто-то шатался и падал, словно пьяный, кто-то брел вслепую, спотыкаясь о разбросанные обломки и людей.

— Надо уходить! — сказал я и удивился, насколько обыденно прозвучал мой голос.

Не ожидал, что вообще смогу что-либо расслышать в своей жизни.

Альрик странно посмотрел на меня, но спрашивать ничего не стал. Кивнул, поднял Тулле, подхватил его под здоровую руку и повел назад, к тем улицам, откуда мы недавно пришли. Мне первым попался Видарссон. Он лежал без сознания, запорошенный пылью и щепками, его борода окрасилась в пепельный цвет, и сейчас он как никогда был похож на своего отца. Я ухватил его за руки и быстро поволок за Альриком.

Леофсуна я не сразу и нашел. Его придавило мертвым телом, а лицо было разбито в мясо щитом упавшего, но Рысь еще дышал, да и других ран я не увидел. Жить будет.

Альрик вернулся, взял еще двоих. Булочка присоединился к нам, и вскоре мы перетащили всех ульверов и других парней, которым не повезло попасть под случайный удар.

Когда я вновь пошел на ту улицу, среди выживших во время бойни мелькнуло знакомое лицо. Я не сразу сообразил, кто это. Сияющий дорогой доспех, за шлемом с кольчужной бармицей не видать волос, но эта короткая холеная бородка, эти светлые до белизны брови и усы, эти дурные глаза и наглая морда… Приступ ярости опалил мои внутренности, я схватился за топорик. Хельт? Укрепленная броня? Да плевать! Кровь Арне взывала к мщению. Волчий дух нашего корабля взывал!

— Рра-а-а! — взревел я и побежал к нему.

Бум-м-м!

Содрогнулся весь город. Перед моим носом что-то пролетело и врезалось в сарай неподалеку, разбив его, как глиняную чашу. И снова накатила рунная сила. Я рухнул на колени, едва не напоровшись на свой же топор. Скирикр кряхтел совсем рядом, рукой подать. Он-то на ногах удержался. И прошел мимо, даже не взглянув на меня.

Сила сторхельтов! Сколько же их там билось?

Когда-то я жаждал увидеть сражение столь сильных воинов. Наверное, они походят на богов! Может, поэтому боги теперь редко спускаются на землю и еще реже участвуют в боях? Ведь лишь от мощи их дыхания погибнут целые деревни, от поступи разрушатся скалы и реки выйдут из берегов, а от взмаха топора полягут сотни сотен деревьев. Это раньше, когда людей народилось не так много, Фомрир часто гулял по горам, выискивал тварей посильнее и размахивал мечом, прорубая фьорды. А сейчас куда ни глянь, всюду города, деревеньки, рыбацкие поселки, отдельные хутора. Скорее всего, Скирир запретил своему буйному сыну бродить по Северным островам и охотиться на порождения Бездны.

И где те воины, что переступили грань между сторхельтами и полубогами? Ни одного нет ни на севере, ни в Бриттланде, только легенды о них и остались.

Далеко увели меня думы, пока я стоял на коленях посередине улицы.

Снова откатилась битва.

Скирикр остановился возле разбитого сарая, отшвырнул несколько бревен и выволок из-под завала огромную булаву с навершием в форме бычьей головы, только вот один рог отломан. Выволок и потащил обратно, к площади, сопя, надрываясь и раздувая ноздри.

Не трону его сейчас. Негоже во время войны нападать на своих же. Вот закончим с драуграми, и тогда...


Хускарлы ушли подальше от сражения сторхельтов и занялись тем, чем должен был заняться херлид с самого начала: очисткой города. Мы врывались в дома, обыскивали сараи и погреба, вздрагивая от громоподобных ударов, убивали драугров, отсекали головы даже тем, кто лежал без движения. Трупы людей относили в сараи, помечая их черным кругом из сажи. Можно было сразу и сжечь, но Альрик запретил. Пусть выжившие горожане хоронят их сами, пусть знают, кто из родных умер, а кто, возможно, и спасся.

Я таскал трупы, не различая лиц, свистел, завидев драугра, рубил мертвецов, прикрывался щитом. И всё время думал.

Раньше для меня всё было просто. Отец — самый сильный среди мужчин, у него аж семь рун. Фомрир — лучший из богов, яростный, храбрый и отчаянный. Я обязательно получу семь, нет, десять, нет, все двадцать рун! Да что там, получу все руны мира и ступлю на путь богов. Зачем? Да потому что к чему еще можно стремиться? О чем еще мечтать?

Сейчас я на седьмой руне, равен отцу. И при этом едва не умер из-за отголосков сражения сторхельтов, причем я даже не дошел до них. Перед сильными воинами я всё равно что муравей. Пыль под ногами. Вошь под ногтем.

Сегодня умер парень моего возраста, даже не став хускарлом. Лучше бы Гисмунд остался в становище, с сестрами, лучше бы он выжил, вернулся в отцовский дом, купил бы рабов или сам занялся землей. Лучше бы женился, родил сыновей, отправил их в рунный дом и вырастил такими же смелыми и рассудительными мужами.

Правда ли, руны стоят этого?

Из-за Гисмунда я впервые подумал, что могу умереть, не достигнув своей цели. Причем в любой момент. Может, сейчас из вот этого дома выскочит драугр-хельт и разрубит меня пополам. Может, сторхельты промахнутся и зашвырнут секиру через полгорода, которая, хмм, также разрубит меня пополам. Или я пойду в море поплавать, и меня перекусит неведомая тварь. Пополам.

Наверное, и отец чувствовал что-то похожее, раз после седьмой руны перестал ватажничать и осел на земле. Мать говорила мне об этом. Она сказала, что отцу пришлось убить многих, чтобы получить столько рун, а дальше нужно убивать еще больше...

Дважды соседние хирды наталкивались на засады, и к ним на помощь бросались все воины поблизости, в том числе и мы. Мы даже строили стену щитов, вот только дар больше не просыпался. Наверное, потому, что ульверов в строю осталось так мало. Альрик не сражался из-за Бездны, спрятанной в нем, Тулле — из-за вывернутой руки, Энок не мог нормально стрелять, его руки тряслись как у старика-пьянчуги. У Рыси лицо заплыло так, что от глаз остались лишь узенькие щелочки, а еще Вепрь из его ноги достал несколько крупных щепок. У Ледмара повторно открылась рана. Аднтрудюр прихрамывал, но там лишь здоровенный кровоподтек, скоро вылечится. У остальных, как и у меня, шумело в голове и ушах, нас немного мутило и пошатывало. Быстрее всех ожил Бьярне, наверное, из-за его дара. И, как ни странно, Видарссон. Стоило протащить его через всю улицу, как он очнулся и встал, как ни в чем не бывало.

И мы старались не думать о грохоте, который время от времени прокатывался по городу, и о сражении, которое всё не заканчивалось. От его исхода зависела судьба Сторборга и, возможно, всего Бриттланда.

К вечеру мы добрались до самых дальних улиц, до самой реки, где была самая жестокая сеча. Хорошо, что тут почти все выгорело, и уже не разобрать, где тела людей, где драугров. Всё покрыто пеплом и золой.

Альрик решил, что мы пока не вернемся в становище. Хоть хускарлы бесполезны в главной битве, они могут сторожить город, не пускать новых драугров, если те вдруг появятся. Потому мы отошли к уцелевшим домам, выбрали тот, что побольше и побогаче, и устроились на ночь в нем. Вепрь споро отыскал кладовку, натащил дров и затеял сытный ужин, не жалея хозяйских припасов. Никто из нас не ел с самого утра, и мы жадно набросились на полуразваренное зерно и твердый, как подкова, сыр. А вот пиво пить не стали, не время ему сейчас.

Впервые во время совместной трапезы ульверы молчали. Думы нависали над каждым из нас, кружили чёрными воронами и давили на шеи. А заговорить никто не решался. Я несколько раз открывал рот, чтобы разбить тяжёлое молчание, но не знал, что сказать. Спросить у Альрика, зачем он вывернул руку Тулле? Поведать о встрече со Скирикром? О чём бы не подумал, всё криво выходит.

Снова меня удивил Леофсун. Он с трудом прожевал попавшийся в каше кусок колбасы, выплюнул зуб, скривившись от боли. Впрочем, ему и кривиться было больно. Затем пощупал нижнюю челюсть, потыкал пальцем в зубы, проверяя, не вывалится ли еще один. И хрипло медленно заговорил:


— Коварная Домну, ужасная ликом,

Гневная нравом, бурливая оком,

Собрав свои силы, фоморов сзывая,

Ступила на пристань. О Бриттланд несчастный!


Великое войско стозубых, стоглавых,

Сторотых, столапых! Стоят в чистом поле,

Копьем потрясая. Кто храбр и отчаян?

Кто ступит к ним в поле? Кто примет тот вызов?


Пресветлая Дану! Храбры твои вои!

Все боги с тобою. Все твари — напротив.

Решит поединок исход сего боя.

И первый поднялся, и вышел на поле.


Кололи их копья, мечи их летали,

Щиты грохотали как гром над рекою.

Их раны огромны, их храбрость безмерна.

И оба упали, теряя дыханье.


Второй поединок. Фомор преогромный

Идет уж, не медлит, яд капает с пасти.

Герой войска Дану не трусит от яда,

Щитом потрясает и скачет навстречу.


Закончился день. Солнце клонит к закату,

Уж сто поединков увидели очи.

Поломаны копья, порублены шлемы,

Тела торопливо относят за спины.


Леофсун замолчал, глотнул воды.

— Несколько дней войска Дану и Домну выставляли своих поединщиков, побеждала то одна сторона, то другая. Но вскоре фоморы заметили, что сколько бы копий они не ломали, сколько бы воинов Дану они не убивали, стоит только взойти солнцу, как изрубленные доспехи вновь становились целыми, а мертвые оживали. Тогда фоморы решили разузнать, как такое может быть. Послали они лазутчиков в лагерь Дану, выбрав самых умных тварей среди тех, кто больше всего похож на людей. И узнали, что есть у Дану бог-кузнец, который за три удара молота выковывает наконечник копья и за один — наконечник стрелы. Любое поломанное оружие и любой доспех он чинит мгновенно. Набросились фоморы на кузнеца и ранили его. И был у Дану волшебный источник. Стоит туда опустить мертвого или раненого, как к нему мигом возвращалось здоровье и жизнь. Тогда фоморы забросали источник камнями так, что сверху получился высокий курган. После этого войска Домну осмелились на решающее сражение.


Блестит войско Дану, сияет на солнце,

Лучи ярко скачут по латам железным.

Тяжелые копья рогами грозятся,

Мечи и булавы в руках наготове.


Фоморов ряды стоят как нагие.

Где шлемы крутые? Кольчуги витые?

Ни копий двурогих не взяли с собою,

Ни острых мечей с рукоятью двуручной.


Как мальчик, что в море слетает на скалы.

Безумец, что в пламя шагает бесстрашно.

Глупец, что хватает змеиные гнезда.

Вот так и фоморы шагнули на сечу.


Столкнулись два войска и крикнули громко.

И гром раскатился по бранному полю.

Фоморы и боги сплелись воедино,

Руками-ногами друг в друга уперлись.


Земля пропиталась кровавой росою,

В реке Ум не воды, а трупы стекают.

И гибнут фоморы, и гибнут герои,

И боги, чьи жизни длиной бесконечны.


Балор одноглазый ступает на поле

И слугам велит: «Подымите мне веко!

Пусть яд превеликий сожжет племя Дану,

Фоморы отныне пусть Бриттландом правят».


Лишь только рабы ухватились за веко,

Раскрыли тот глаз вполовину от силы,

Как камень волшебный пронесся мгновенно,

Пронзил глаз Балора и вышиб на землю.


Услышав Балора крик боли ужасной,

Войска темной Домну бежали позорно.

Отныне их место лишь в Бездне холодной,

И пусть не ступают на Бриттланда земли!

Глава 11

Несколько раз мы просыпались от громовых раскатов, доносившихся с площади, один раз — от рунной силы, которая, впрочем, быстро исчезла. А под утро зарядил мелкий дождь и усыпляюще застучал по крыше.

Я проснулся от запахов дыма и лепешек. Тулле сидел на лавке и баюкал поломанную руку, кажется, он так и не сомкнул глаз.

— Всё, — сказал он чуть слышно, и уголок его рта дернулся вверх. — Бой окончен.

— Правда?

Я подскочил на месте.

— И как? И что? Ньял убил того, ну, который драуграми правит?

— Нити, ведущие к ним, оборваны. Теперь это снова тупые мертвецы. Наверное, Харальд уже получил радостную весть.

Тулле отвернулся, а я подошел к столу и стащил верхнюю лепешку, обильно смазанную жиром.

А где все? Ни Альрика, ни Видарссона, ни бриттландцев. Только я, Тулле, хмурый Вепрь, допекающий последние лепешки, всё еще спящий Энок да Рысь, который разглядывал свое опухшее лицо в мутном отражении на лезвии меча.

Дверь хлопнула, и ворвался мокрый с ног до головы, зато счастливый Эгиль. Он с грохотом опустил на стол небольшой ларь, распахнул его и приглашающе махнул рукой.

— Гляньте, что нашли! Выбирайте кому что!

Ларь был битком набит женскими украшениями на любой вкус. Я вытащил наугад первое попавшееся и обомлел. Такие бусы достойна носить только конунгова жена. На длинной нити перестукивались разноцветные яркие бусины, переливались всеми цветами и полыхали огнями.

— Вот это матери возьму, — сказал я.

Посмотрел на Эгиля: можно ли? Не много ли беру? Но тот рассмеялся.

— Мы уже набрали всякого. Бери еще.

Тогда я выбрал красивые серебряные серьги с камушками для Ингрид. Потом вспомнил о жене, почесал голову. Что ей глянется? Она же не захотела украшения как свадебный дар, попросила нож, но негоже, если моя жена будет ходить как последняя рабыня! Так что ей я взял бусы, хоть попроще, чем матери, серьги и кольцо. Да и родне ее надо что-нибудь подарить. И вдруг я еще кого порадовать пожелаю? Так что я набил кошель под завязку, расстроился, что не все влезает, нашел в доме штуку полотна, отхватил лоскут, высыпал на него украшения и завязал узлом.

— Там Бьярне еще и доспехи неплохие нашел, как раз под хускарла. Мелких, правда, там нет, но укоротить-то всегда можно, — добавил Эгиль.

Тулле взял только небольшую серебряную брошь в виде птицы. Рысь брал то одно, то другое, потом вздохнул и положил обратно.

— Некому мне дарить бусы. Сестра-то…

— Бери-бери, — толкнул его в плечо Кот. — Вдруг девка какая понравится? Ты к ней с пустыми руками пойдешь?

Вскоре подошли и остальные ульверы, все в новых доспехах, кое-кто и оружие поменял, на руках браслеты, за плечами мешки с добром. Альрик сунул мне в руки звенящую блестящую кольчугу тройного плетения, лишь в двух местах колечки разбиты, да вытащил из-за пояса скрамасакс — длинный толстый нож с косо обрубленным лезвием на конце. Тулле дали шлем, закрывающий не только голову, но и половину лица вплоть до рта. В таком шлеме не будут видны ни его шрамы, ни пустой глаз. Да и других ульверов хёвдинг тоже не обидел.

Если б я увидел наш хирд со стороны, подумал, что это сильные ребята и им можно доверить любую тварь. Все хускарлы как на подбор, с хорошим оружием и доспехами по силе. Нам еще бы корабль!

Тут я вспомнил про Скирикра и вполголоса пересказал о нем Альрику. Беззащитный кивнул.

— Молодец, что остановился. Не твой он кровник, не тебе и виру с него брать.

Пронзительный зов рога долетел и до нашего дома.

— Ну, вот и Харальд прибыл. Пойдем, — сказал Альрик обыденно.

Мы быстро собрались и вышли под моросящий дождь. Кольчугу я надевать не стал, нечего ей ржаветь, пусть полежит в наплечном мешке, прикрытая щитом.

На звук рога шли и другие воины, тоже не с пустыми руками. Не все из них довольствовались серебром и оружием. Кряжистый бугай тащил наковальню, хускарл с перевязанным лицом взгромоздил себе на плечи шкуры, чей намокший мех напоминал облезлую кошатину. Другой хускарл нес корыто, обычное деревянное корыто, в котором свиней кормят, зато набил его серебряной посудой с чеканным узором. Многие завистливо косились на его добычу, но лезть не лезли. Пусть с ним его хёвдинг разбирается.

Впрочем, как раз хирдманы не жадничали, брали примерно как мы. А вот горожане, чудом выжившие во время вчерашних боев, хватали всё подряд и волокли не к площади, а в свои дома, если те уцелели.

Бдзынь! Хускарл с корытом споткнулся, часть посуды разлетелась по дороге. Я не удержался, подхватил ложку, повертел и засунул за пояс. Буду, как конунг, серебром есть! Растеряха ожег меня злобным взглядом, но в распрю не полез, поспешил дальше.

Когда мы добрались до Красной площади, я не сразу ее признал. Дома поблизости были сметены безумной сторхельтовой мощью, в том числе и жилище Ульвида. Даже камни, которыми мостили дороги, вывернуты и разбросаны чуть ли не по всему городу. Земля вздымалась валами и проваливалась ямами. И дышать здесь всё ещё было тяжеловато, словно сам воздух пропитался силой сторхельтов.

И первым делом я уставился не на конунга Харальда, который шел сюда во главе своих приближенных и стражей, а на тела погибших. Драугров оттащили и свалили кучей, подымающейся выше моего роста, будто нам, сражающимся в городе, достались лишь остатки от могучего войска мертвецов.

— Он звал их, — негромко сказал Тулле, глядя на отдельно лежащего драугра. — Сзывал со всего города, со всего Бриттланда.

Я посмотрел на предводителя мертвецов. Вроде ничего особенного. Обычный мужик, каких полно на этих землях, ни тебе широченных плеч, как у Флиппи Дельфина, ни мощной шеи, как у Ньяла Кулака, ни других необычностей. Голова его лежала отдельно, исполосованная и смятая, так что лица не разобрать. Был это поруганный Редфрит или другой забытый бритт, никто не узнает. А может, это и вовсе норд, сгинувший некогда в местных болотах, хотя я не представлял, как может утонуть сторхельт. Он скорее осушит море или вычерпает бездонную топь.

А неподалеку лежали тела защитников Бриттланда. Радужные кольчуги, сделанное по руке оружие, крепкие шлемы, железные щиты и многие руны — ничто не помогло им уцелеть. Одного я узнал: старик с длинными на северный манер волосами и белой бородой. Я видел его лишь однажды. Вальгард-сторхельт, основатель рунного дома, отец Вальдрика и дед Скирикра. Значит, теперь Скирикр остался без старших? Враз потерял и отца, и деда. Сам он человек подлый, но его родные сражались до самой смерти за Сторборг и заслужили доброе погребение. И пусть Фомрир даст им место подле себя!

Еще там лежал брат Ньяла Кулака, я запамятовал его имя, помнил лишь, что он был хельтом и до следующей руны ему не хватало чуть-чуть.

А еще… у меня перехватило дыхание… Ульвид. Ульвид, как я его помнил. Его тело словно обглодали дикие звери, но лицо осталось нетронутым. Я, сам того не замечая, опустился рядом на колени и осторожно приподнял ему веко. Прямо на меня смотрел густо-рыжий зрачок. Значит, Ульвид умер измененным. Тогда почему он лежит не с драуграми, а с людьми?

Подходили и другие, останавливались возле знакомых тел, смотрели на лица героев. Скирикр тоже был тут, сидел возле деда, и почему-то выглядел старше на десяток зим, чем тот наглый парень в рунном доме год назад.

А серый дождь всё лился и лился из серых туч, нависших над Сторборгом.

Краем уха я слышал голос Харальда. Он говорил что-то о великой победе, о славной битве, о силе нордского духа и могуществе солнечного бога. Меня это разозлило. Какой солнечный бог? Где он был? Нет, с нами были наши боги! Если не благодать Фомрира, сколько бы еще людей погибло? Если не милость Орсы, сколько мучений принесли бы раны? Если не усердие Корлеха, сколько драугров бы мы убили?

Я встал, снял со спины щит, вынул топор и с силой ударил обухом о железный умбон. Светлый ясный звон прервал речь конунга. Он замолчал. А я ударил еще раз и крикнул:

— Тебе, Фомрир!

И ульверы, и другие хирдманы, и сторборгцы повторили мой клич:

— Тебе, Фомрир!

И зазвенело-загрохотало железо о железо, призывая наших богов.

* * *
На пиру Альрик усадил меня подальше, чуть ли не возле выхода, рядом со сторборгцами, которые, может, драугра и не видели толком. Хирдманов, шедших в бой первыми, разместили за поперечным столом, в центре которого сидел сам конунг Харальд, его сыновья, три солнечных жреца, Ньял-сторхельт и другие именитые гости.

Впрочем, я не обиделся, ведь я был не один. Со мной ушли подальше от щедрого конунгова стола и другие ульверы: Рысь, чей вздернутый конопатый нос теперь смотрел немного набок, Простодушный, который не захотел сидеть за высоким столом, Аднтрудюр, сообразивший, что хватать девок за задницы сподручней подальше от конунга, и Стейн. Зачем пришел он, я не спрашивал.

Стол у нас был накрыт скромный: ни тебе жареного кабана на блюде, ни заморских вин, ни диковинных сластей, зато вволю можно отведать отменных каш с крупными кусками мяса и ароматными травами, пирогов с разными начинками, эля хоть залейся. А что еще нужно мужчине? Ну разве что бабу помягче, но это позже.

Я накладывал себе в плошку всего и побольше, смеялся над шутками и похвальбой горожан, без продыху подымал рог с элем и ждал. И голова была ясна, как в тот день на Красной площади…


Стоило мне воздать хвалу Фомриру, как мой клич подхватили почти все воины, бывшие там. И я поймал на себе взгляд Скирикра. Он узнал меня и вроде бы обрадовался. Может, устал искать нас по всему Бриттланду и теперь радовался, что нашел?

Харальд же закричал:

— Кто посмел прервать меня?

И приказал привести виновника к нему, но ближайшие воины, что вроде бы бросились схватить, ловко вытолкали меня с площади, закрывая спинами.

Смешно! Казалось, весь город знал, кто первым крикнул «Тебе, Фомрир!». Нашему хирду быстро отыскали пустой дом на южной окраине города, неподалеку от сгоревших улиц на берегу Ум. И люди со всего Сторборга приходили к нам, а точнее ко мне. Они улыбались, хлопали по плечу и говорили, что давно не видели Харальда в такой ярости. Каждый приносил какой-нибудь дар: оружие, отрезы тканей «жене на платье», украшения, серебряную посуду, кости тварей, угощения и выпивку.

Хвала богам, Харальд быстро успокоился и не стал позориться поисками мальчишки, воззвавшего к своим богам. Мне думалось, что это солнечные жрецы отговорили его. Слишком много приверженцев Фомрира в Сторборге, особенно сейчас, после сражения с драуграми.

Альрик всех гостей приветствовал радушно, усаживал за стол, беседовал, расспрашивал о разном — в точности как мой отец. И в точности как отец, хевдинг заставлял меня сидеть рядом с ним, кивать и слушать. Но на этот раз слушать было интереснее.

Хускарлы и хельты, хирдманы и кузнецы, земледельцы и гончары, кожевенники и торговцы… К нам заглядывали разные люди. Всякий раз разговор доходил до конунга и богов. И постепенно я понял, как было дело.

Сначала Харальд не хотел впускать солнечных жрецов в Бриттланд, говорил, что у нас свои боги, и чужих нам не надо. Но иноземцы преподнесли ему богатые дары и предложили выгодные условия для нордских торговцев, если конунг разрешит проповедовать на своих землях всего нескольким жрецам.

— Мы не будем говорить с твоим народом, — убеждали его сарапы, — у вас свои боги, и они сильны. Достаточно посмотреть, как богато и хорошо вы живете. Нет, мы хотим говорить с теми, чьи боги слабы. С рабами. С бриттами. И учение нашего бога будет вам только на пользу, ведь наш бог запрещает получать благодать. Наш бог учит терпению и повиновению. До далеких берегов Ардуанора доходили слухи, что непокорные бритты часто нападают на ваши деревни и хутора. Но если мы приведем их в нашу веру, такого больше не случится!

Харальд вроде бы и соглашался, но и не спешил с ответом. Скорее всего, хотел получить больше диковинных подарков. Да и Мамиров жрец, живущий возле Сторборга, не раз говорил, что люди из жарких песков не принесут добра в Бриттланд, требовал, чтобы конунг гнал прочь и их торговцев, и их жрецов.

А потом случилось то самое восстание бриттов. Харальд, устав от бесконечных воплей и просьб горожан, разрешил строить в Сторборге сольхусы, мол, пусть бритты поклоняются жалкому богу, богу-слабаку. И после этого бритты притихли. То ли норды повырезали всех диких, то ли они сами подохли в лесах.

Сарапские торговцы часто заглядывали к конунгу в гости. Привозили драгоценные шелка для его жены, диковинные кривые мечи с односторонней заточкой для его сыновей, скатные жемчуга для дочерей. Самому конунгу дарили тонконогих сарапских коней, иноземных девок-рабынь, среди которых были и смуглые, и белокожие, и черные как смоль. И каждый раз приводили с собой солнечных жрецов, которые хвалили мудрость и величие Харальда, рассказывали неслыханные истории и даже давали советы по управлению Бриттландом, причем так вкрадчиво и ласково, что конунг и не замечал поучений.

А потом незаметно из дома конунга исчезли старые гобелены с вытканными картинами из жизни наших богов, пропали символы Скирира и Фомрира, да и гонцы к Мамирову жрецу уже не бегали. И на пирах Харальд нет-нет да и заговаривал о том, как надоели ему старые песни и сказы о северных богах.

Перед появлением драугров конунг резко переменился. Посадил рядом с собой солнечных жрецов, и те нашептывали ему неизвестно что; на стену повесил желтый круг, да и на шею надел такой же, стал открыто говорить о боге-Солнце, привечать тех, кто соглашался с ним, и отказывал в радушии ярым приверженцам старой веры. Он так и говорил про наших богов: старая вера. Из-за этого разругался с Вальгардом, основателем рунного дома, со многими хёвдингами, которые всегда поддерживали его, даже со старыми дружинниками.

— Если бы не эти бритоголовые, неужто бы Сторборг не отбил нападение Бездновых мертвецов? — говорили нам. — Неужто бы оставили город?

И сейчас Харальд хочет построить на месте сгоревших домов большой каменный сольхус и отлить для него настоящий золотой шар, чтоб весь город издалека видел, где живет истинный бог. Говорит, что только его милостью был спасен город.

На этом месте гость всегда шарахал кулаком по столу и рычал, что никто не видел солнечных жрецов в битве с драуграми, зато все знают, как погиб Вальгард, как бились и теряли людей вернувшиеся хёвдинги. Те люди, что никогда не преклоняли коленей перед богами, ничего не просили и лишь возносили хвалы Фомриру, благодаря за даруемую силу.

И с каждым рассказом я всё больше убеждался, что все беды Бриттланда из-за солнечных жрецов и их проклятого бога. Как знать, может, именно солнечный жрец навроде Гачая четыре года назад уговорил некоего дикого бритта поднять оружие на всем острове. Что он пообещал? Оружие? Войско? И нападение драугров уж больно им на руку. Так не Гачай ли завершил ритуал? И по всему выходило, что именно он. Больше никто так хорошо не знал Ульвида и его задумку…


— Дранк! — в очередной раз закричали пирующие.

Я присоединил свой голос к общему крику. Прислушался к разговорам поблизости. Рысь яростно доказывал хускарлу напротив, что тот ни в жизни не отличит бритта от норда, если обоих одеть в одинаковую одежду. Хускарл же с пеной у рта кричал, что хоть голыми их поставь, всё равно различит.

— Я этих бриттов… ик… кишкой чую! Слышишь ты, рыжий? Кишкой!

Леофсун потянулся к вороту рубахи, намереваясь ее снять. Неужто решил поспорить? Я дернул его за пояс, усадил на место и сказал, что сверну ему нос на другую сторону, если он не заткнется.

Простодушный напивался молча, и его коровьи глаза постепенно наливались краснотой и злостью. А Аднтрудюр уже столковался с какой-то бабенкой и собирался отлучиться ненадолго. Я указал на Херлифа и знаками пояснил, чтоб шурин захватил его с собой. Аднтрудюру это не больно понравилось, но он послушался. Нашептал чего-то бабенке, та захихикала, покивала и убежала. Аднтрудюр дернул Простодушного, и тот, не особо соображая, что от него хотят, поднялся и пошел на выход.

Рядом завизжала тальхарпа, зазвенели струны арфы, запели дудки. И Стейн, уже раскрывший рот, отвернулся. Хвала… — кого там в таком случае нужно хвалить? — ну, пусть Мамиру, богу судьбы и мудрости.


Когда поток дарителей стих, а это случилось на четвертый день после разгрома драугров, в гости отправились уже мы. Битва завершена, и теперь пришла пора закрыть старые долги.

Рунный поселок выглядел уже не так внушительно. Крепкая ограда зияла дырами, вымощенная дорога от пристани выкрасилась в грязно-бурый цвет, пустые дома смотрелись осиротевшими. Лишь из одного места тянулся тоненький дымок.

По словам Эгиля, Скирикр после сожжения деда вернулся в отчий дом, выгнал рабов, помощников и учеников, которые пришли туда после битвы. Остался только он сам и его хирд, сильно потрепанный во время сражения за Сторборг. Как зашел, так больше и не показывался в городе.

Мы прошли к большому бревенчатому дому. Нас никто не встретил, не окликнул, не остановил. Альрик потянул дверь на себя, и в нос ударил густой хмельной запах.

Внутри не горело ни единой свечи, ни одной лампы, и в полумраке я не сразу различил за столом понурую фигуру. Скирикр сидел один, перед ним громоздились обглоданные кости, надкусанные и засохшие ломти хлеба. Мышь прямо перед его лицом объедала сырную голову. А вокруг стола лежали разбитые бочонки из-под пива, и не все их разбили после опустошения.

Хозяин поднял лохматую грязную голову, и я с отвращением разглядел на его рубахе потеки жира и рвоты.

— Куцый, ты? Неси еще медовухи! — невнятно сказал Скирикр.

Я не представлял, сколько нужно выпить хельту, чтобы нажраться до такой степени. Судя по всему, не меньше годового запаса Сторбаша.

— Или не Куцый? Плевать. Подь сюда. Садись. Угощайся. Или пшел в Бездну!

— Угощение твое мне без надобности. Я не гостем пришел, — негромко произнес Альрик.

Скирикр сощурился, вглядываясь в яркий свет, идущий от дверного проема.

— Кто там?

Хёвдинг шагнул через порог, нырнув в полумрак. Скирикр мотнул головой:

— Не. Не помню тебя.

Тогда в дом вошел я, встал напротив и поморщился от дурного запаха, идущего от самого Скирикра.

— А вот тебя помню. Я тебя убить хотел.

Кровник выпрямился, потянулся встать да шлепнулся обратно.

— Как же я тебя ненавидел! — пробормотал Скирикр. — Как ненавидел! Просыпался и ненавидел, ел и ненавидел, любил девку и тогда ненавидел. Хотел поймать и рвать, пока не взмолишься о прощении. Спал и видел, как жгу твои пятки, как сдираю кожу, как выламываю ребра. Потом и того стало мало. И я думал о пытках всех твоих приятелей. На каждого — особую. А ты чтоб смотрел!

Как я его понимал! Похожие думы были и у меня насчет Торкеля. А оказалось, что достаточно увидеть его на земле, изломанного и жалкого, чтобы ненависть ушла. Последний удар топора облегчил и его, и мои страдания.

А ведь я схож со Скирикром. Только не я нынешний, а другой, который еще не приносил первую жертву. Мой отец не так богат, но все же лендерман! И я тоже считал себя лучше прочих. Никто не мог безнаказанно смеяться надо мной, только мне было позволено издеваться над другими. И если бы я получил первую руну вместе со всеми, как бы я воспринял такую же выходку? Да точно так же. Как личное оскорбление.

Не повезло Скирикру. У него не было своего Растранда.

Он гулко ударил кулаком по столу и заговорил громче.

— А я ведь мог сто раз тебя убить! Ага, мог! Да решил, что веселее будет ловить вас по одному, а чтоб не сбежали, сжечь корабль.

Позади послышался явственный зубовный скрежет.

— Да чего его слушать? — прорычал Вепрь.

— Мужика того убили быстро, — Скирикр всё говорил и говорил, будто выплескивал давно передуманное и пережеванное. — Он и не понял ничего. Я потом высек Куцего. Да, Куцый? Да где его Бездна носит? Куцый?

— Нет Куцего, — негромко сказал Простодушный за моей спиной. — Никого тут больше нет. Сбежали все.

— И вдруг — бах! — этот дурацкий суд. И ты вдруг стал изгоем! Как я хохотал! Как смеялся! Теперь и с отцом можно замириться. Кто вступится за изгоя? Кого заботит его жизнь? Жаль, не я сжег дом того дурака. Куцый! Медовухи мне!

Я всматривался в лицо Скирикра, и с каждым вздохом он всё меньше походил на того высокомерного тупого юнца, которого я дважды уронил наземь. Морщины избороздили его лоб, щеки обвисли, светлая бороденка торчала рваными клочьями.

— А потом ты пропал, — он с трудом поднял голову, уставился на меня мутными голубыми глазами. — Куда ты пропал? Как сковз… сквозь землю провалился. А я тебя искал! Все поместья вокруг Сторборга объехал, в каждую протоку тыкался…

А ведь старик Вемунд соврал. Не от сыновей он слышал мое имя. Сам Скирикр рассказал ему обо мне.

— Нет и нет. Нет и нет. Я боялся, что ты сам помер. К жрецу пошел. А он… Знаешь, что он сказал? Сказал, что я потеряю всё. Бриттланд потеряет всё, а я — ещё больше! Хотел врезать ему, да он хельтом оказался. Гад. И отец тоже. Не захотел помогать. Выгнал. А дед помог. Дал мне лучших тварей, сердце дал, и я тоже стал хельтом! Хельт — это тебе не хрен козлиный! Хельт — это хельт! Да откуда тебе знать? Но ты подрос, седьмая руна, да…

Альрик стоял недвижимый. Даже дыхания слышно не было. Он смотрел на Скирикра и молчал. Это молчание испугало бы любого, но Скирикр был слишком пьян. Он не видел никого, кроме меня, да и меня, возможно, считал бредом.

Я же смахнул с лавки объедки и сел напротив него.

— Но ты вернулся за булавой.

Скирикр вздрогнул, выпучил глаза, помахал рукой перед лицом.

— Там, на площади. Ты взял булаву Ньяла и потащил ее обратно. К сторхельтам.

— Я… я хотел сбежать. Я сбежал. Там… там смерть. Он слишком силен, слишком быстр, и драугры всё лезли и лезли, лезли и лезли. Кулак жалкий слабак рядом с ним. Хьярвард умер сразу, от одного удара. Дедушка… он сражался. Тоже слаб. Сильнее всех, но слаб. Не хотел умирать так… думал, на корабль и уплыть, сбежать, бросить Бриттланд. Всё бесполезно. Мы все умрем. И я сбежал. А потом увидел булаву Ньяла.

Скирикр снова посмотрел на меня, и взгляд его был совершенно трезв.

— Не будет булавы — Ньял умрет. А дед один не сладит. Никак не сладит. Я должен отнести булаву. Отнести, а потом сбежать. Понимаешь? Я не могу бросить деда. Он всегда помогал мне. Учил глиме, играл в хнефатафл. Я должен отнести булаву!

— Верно.

— Но дед умер! — закричал Скирикр. — Я вернулся, а он всё равно умер!

Альрик шагнул к столу, взял Скирикра за волосы и заставил посмотреть на себя.

— Ты мне должен! — сказал хёвдинг. — Ты сжег мой корабль!

— Корабль… — вдруг рассмеялся Вальдрикссон. — Да на что он теперь? Бери мой! Плевать!

— Ты убил моего человека. Убил ни за что. Из-за гордыни и дурости. Ты мне должен жизнь.

И полоснул ему по горлу. Кровь выплеснулась густым горячим потоком, залив стол и забрызгав меня. Я отшатнулся, ожидая выплеска безумия от Альрика, но его глаза не поменяли цвет. Спокойствие и умиротворение — вот что я увидел на его лице.

А потом мы смотрели, как горит дом, погребая под собой сына Вальдрика, внука Вальгарда. И это были не самые плохие похороны…


Аднтрудюр вернулся с довольной намасленной рожей, да и Простодушный немного оттаял, уже не сверкал глазами на невинные шутки. За высоким столом гости вели себя сдержанно, улыбались, кивали друг другу, а здесь внизу веселье шло вовсю. Кидали надкусанное мясо и спорили, какая собака добежит первой, играли в ножички, кто дольше и быстрее сможет втыкать нож между пальцами левой руки. Щербатый хускарл напротив меня промахнулся, пробил ладонь, пригвоздив ее к столу, и первым же начал хохотать над своей промашкой. Слева, сразу за Стейном, начали орать какую-то песню, заглушая музыку. Справа кто-то кричал:

— Нет, ты видел? Видел, как я его? Он же был во! Головой прям до крыши доставал! А я его р-раз…

Я посмотрел наверх. Отсюда до крыши расстояние выше, чем мачта на Скирикровом корабле, а та мачта — длиннее мачты «Волчары». Мы увели корабль в море и спрятали в бухточке. В суматохе люди конунга не разглядели проходящий мимо Сторборга корабль и не узнали в нем «Сокола». По крайней мере, нас никто не заподозрил. О нашей вражде со Скирикром слышало не так много людей, а те, что знали, либо умерли, либо ушли из Сторборга. Простодушный сказал, что хирдманы Скирикра не особо любили своего хёвдинга и мстить за его смерть не будут. А отец с дедом уже мертвы.

А вскоре до нас дошел слух, что рунный дом сгорел по вине самого Скирикра, мол, он перепил и опрокинул плошку с горящим маслом.

— Кай!

Стейн сел на место Леофсуна, поближе ко мне. А сам Рысь? Я оглянулся и заметил огненно-рыжую голову бритта. Он всё же снял рубаху и теперь бил кулаком по своему тощему животу, что-то доказывая пьяным нордам. Я надеялся, что у него хватит ума не говорить, чьего он рода.

— Кай, яведь за Альрика что хочешь сделаю! Веришь? — кричал мне в ухо Стейн. — Хоть в Бездну за него, хоть … да хоть куда!

Я постучал рогом по столу, и расторопная рабыня тут же наполнила его густым элем. Затем поднял его повыше и рявкнул:

— Дранк!

— Дранк! — вразнобой повторили мой клич десятки голосов.

И снова эль выплеснулся под стол, окатив мирно дремлющую собаку.

Я ждал.

Глава 12

Пир продолжался. И чем дальше, тем громче и безудержнее веселился народ.

За спиной надрывал горло скальд, но даже я слышал лишь отдельные слова: «...хвала! …воитель! …Харальд!». Поодаль два хускарла решили потягаться в глиме и топтались друг возле друга, ухватившись за пояс противника. Их подбадривали рядом сидящие, стучали кулаками по столу и объясняли, кого и как нужно швырнуть. Серые лохматые псины лаяли и грызлись за кость, пока одному из пирующих это не надоело. Он схватил собак за загривки и вышвырнул из дома.

Теперь уже не только Рысь, но и его собеседники щеголяли голыми торсами, и в отличие от Леофсуна, им было чем похвастать: мощная волосатая грудь, крепкие выпуклые животы, об которые можно не одну оглоблю сломать. Я почесал свое пузо, мало чем отличавшееся от Рысьего: такое же впалое и безволосое.

За высоким столом тоже повеселело. Хёвдинги, дорвавшись до заморских напитков, лили их в бездонные глотки без передыху, и рабыни долго бегали с тяжелыми кувшинами, пока один из хельтов не сжалился и не перетащил пару бочек вплотную к столу. А сам уселся рядом, чтобы черпать вино своим рогом напрямую.

Я ждал. Сейчас рано, никто не услышит мой голос в эдаком шуме.

Альрик то и дело поглядывал в нашу сторону, хмурился, качал головой, наверное, из-за Рыси.

Бум! Бум! Бум!

Один из дружинников Харальда постучал по столу рукоятью ножа. Не сразу, но в зале затихло, хоть некоторые перепившие воины и продолжали вопить: «Чего тихо? Ты на кого орешь? Сам заткнись!».

Поднялся седобородый хельт и провозгласил:

— Все лучшие люди Бриттланда собрались здесь!

— Да! — отозвались пирующие.

— Хотя есть мужи и получше! Сейчас они тоже пируют, но в более высоких и красивых хоромах, за столом еще богаче конунгова, а на почетном месте там сидит сам Фомрир!

— Да!

— Хвала Фомриру!

— Так восславим ушедших братьев!

— Слава! Слава!

— Дранк!

Харальд хмурился, слушая речь старого воина, хватался за золотой круг на шее и даже дернулся встать, но Гачай в ярких желтых одеждах удержал его и что-то посоветовал. У конунга тут же разгладился лоб. Вместо него встал другой человек. Крыс! Тот самый гад, что забрал мой топорик. Я ощупал пояс, но там было пусто. На пиры с оружием не ходят.

— А почему мы славим только мертвых героев? — выкрикнул Крыс.

Меня передернуло от его мерзкого голоса.

— За нашим столом есть и подлинный герой! Тот, без кого бы пал весь Бриттланд! Ньял Кулак!

— Ньял Кулак! Ньял Кулак! Ньял Кулак!

— Поведай нам, — продолжал кричать Крыс, — как ты сразил повелителя драугров? Немногие видели тот славный бой! Немногие выжили! Поведай, как было, чтобы скальды сложили сотни песен об этом подвиге! Чтобы слава твоя разнеслась по всем морям и всем островам!

— Да! Ньял! Расскажи! Давай! Песнь! — орала, рычала и бесновалась пьяная орда.

Медленно поднялся знаменитый сторхельт. Его крупная фигура нависла над конунгом и солнечными жрецами, как гора.

Ньял хлопнул. Громоподобный звук прокатился по всему залу, и с крыши посыпался сухой мох. Замолкли все: пьянчуги, флейты, бодраны и даже псы. Густой красивый голос, достойный скальда, наполнил дом от земляного пола до крыши, и я замер, предвкушая увлекательный рассказ.

— Пришли мы, сталбыть, на площадь. Я и мой брат Хьярвард. И другие хирдманы. Вместе все, сталбыть, пришли. Ну, шли не просто так. Драугры, сталбыть, лезли, и мы их того… А на площади их и того больше. Много, сталбыть. Прям лезут отовсюду. Ну мы их и того… Я булавой машу, Хьярвард мечом. И старик этот, Вальгард, тоже там. Ну и другие хирдманы тоже. И мы, сталбыть, бьемся так, бьемся. Гляжу, а там драугр сильнющий. Хирдманы вкруг него так и валятся. Сталбыть, думаю, вон он, мертвецовый хёвдинг.

И вот так, запинаясь и сталбыкая, Ньял пересказал нам самую главную битву: как погиб Хьярвард, как Вальгард сдерживал драугра-сторхельта, пока Скирикр волок отброшенную булаву Ньяла, как пал и Вальгард.

— Ну, думаю, быть мне, сталбыть, в хирде Фомрира. Ночь пришла. Я один с ним бьюсь. Хельты, сталбыть, тоже скачут, тычут в него, да его не берет их оружие. И булава тяжелеет. Я, сталбыть, как вдарю по драугру своей булавой. Он, сталбыть, в дом врезался. Последний дом там остался. Драугр, сталбыть, встает. Что ему тот дом? А гляжу, бревна-то зашевелились. А потом — раз, и выскочил оттуда еще один. Думал, драугр, ан нет. Измененный! Голова-то человечья, а тулово ну как есть твариное. Руки-ноги по две штуки, а что-то не так. И гнутся всяко, сталбыть, и локтей там много. Стоит, сталбыть, глазенками рыжими лупает. А потом прыг на драугра, лапами своими облепил, как веревками. А драугр-хёвдинг, сталбыть, как заревет. И мертвяки, что еще не сдохли, на него кинулись. Грызут, рвут, рубят. А я чего, думаю, стою? Надо ж бить, пока драугр стоит. Сталбыть, булавой его по сопельнику бью раз, другой, третий. Измененный так и держал драугра, пока не издох. Изгрызли его мертвяки. А дальше легко. Как главный помер, так и остальных, сталбыть, поубивали.

Я забылся и выпил полный рог эля за Ульвида. Надо сходить к его жене, сказать, что ее муж даже измененным сражался за Бриттланд. И к сестренкам Гиса тоже заглянуть бы, подарить чего-нибудь, серебра отсыпать. Так будет правильно.

Ньял Кулак сел, угрюмо уставился на заваленное едой блюдо перед собой, пока вокруг кричали «Дранк» и поднимали рога и кубки за победу.

Простодушный рыгнул, наклонился ко мне и сказал:

— Тяжело ему придется. Я слышал, что из двоих братьев Ньял был простоват, а речи обычно вёл Хьярвард. Потому Кулак и руны быстрее поднял. Всегда вперед лез, брата защищал.

Я кивнул. И правда тяжело. Каким бы ни был храбрым, но дурачок вечно будет на рожон лезть да всякие беды на себя навлекать. Умным и языкастым быть сподручнее, по себе знал.

А следом за Ньялом поднялся тот, с кого я весь пир глаз не сводил.

— Воистину безмерна великая мощь у людей Бриттланда! — провозгласил он. — Она укрощает бурное море, сносит высокие горы и побеждает даже в неравном бою. Вашу силу можно сравнить лишь с вашей храбростью!

— Да! — закричали те воины, что еще могли соображать, и поняли, о чем речь.

Окованный серебром рог треснул в моей руке. Норды всегда любили говорливых и остроязыких! А я не хотел, чтобы он заболтал верных последователей Фомрира.

— Да и как могло быть иначе! Ведь за вашими плечами стояли боги! Никто иной, как убийца Тоурга вдохнул в ваши руки божественную силу! Кто, как не ярл ярлов, одарил хёвдингов мудрым советом? И не бог-ремесленник ли укрепил оружие и доспехи? Это ваша земля! И ваши боги защищают ее.

Зал отозвался одобрительным гулом. А я сломал рог до конца. Как он смеет упоминать наших богов?

— Вы все слышали рассказ сторхельта Ньяла Кулака! Бог-Солнце тоже не оставил народ Бриттланда! Хоть он не мог помочь тем, кто в него не верует, зато…

— Что?

— Круглый бог?

— Я его там не видел!

Теперь и серебряная оковка от рога в моей ладони смялась в бесформенный кусок.

— Бог-Солнце послал свой луч в тело измененного! — вскричал безднов жрец. — Разве вы хоть раз слышали, чтобы измененный, суть коего тварь, напал не на человека, а на другую тварь? А его глаза? Золотые глаза! Цвета Солнца! Вы видели тварь с золотыми глазами? Нет! Потому что бог-Солнце вселился в измененного и помог Ньялу Кулаку убить драугра-хёвдинга!

Люди замолчали, озадаченные словами хитромудрого жреца. Ведь и вправду не видели. Да много ли кто видел измененных? Я пытался вспомнить, какого цвета были глаза у великана на Северных островах, и не смог. Да когда ж там глаза его разглядывать? Рубишь ноги и убегаешь, чтоб тебя ненароком не зашибли.

— Твой бог защищает рабов!

— Мой бог защищает всех! — голос жреца усилился десятикратно. Грохотал будто глас небесный. — Что есть Бездна? Это тьма! А что защищает этот мир от тьмы? Только свет! А откуда исходит свет? От Солнца! И каждый, будь то норд или бритт, будь то ярл или бонд, земельный или бродяга, мужчина ли, женщина ли, старик ли, — каждый получает его главный дар: свет и тепло! И неважно, кому мы воздаем хвалы! Все мы ходим под одним и тем же небом!

В его словах была какая-то правда. Все знают, что Бездна — это тьма. И все знают, что день начинается с восходом солнца. Но ведь нет никакого бога-Солнца? А если и есть, то он не наш бог! Но ведь Солнце и вправду есть, и оно светит всем.

У меня аж голова затрещала от мыслей.

А потом я вспомнил слова Тулле, что солнечные жрецы не умеют говорить со своим богом, а потому мелют всё подряд. Никто же не проверит! За их речами пустота.

— Так восславим и бога-Солнце! Возблагодарим его за спасение Бриттланда!

И вот тут мое терпение лопнуло. А ведь я так хотел дождаться конца пира…

— За что его благодарить? — громко спросил я, вставая.

Хоть за этот год мой голос заматерел, иногда он все же срывался на цыплячий писк. И после громоподобного жреца я звучал, как щенок сосучий. Но даже щенки могут укусить.

В пиршественном зале стихли последние шепотки и ругань. Меня узнали. Помнили мой выкрик возле тела Ульвида.

— Может, его следует поблагодарить за другой подвиг?

— Бог-Солнце каждый день совершает тысячи благих деяний, — кивнул Гачай.

— Например, подымает мертвецов на всем Бриттланде!

Альрик, уже поднявшийся с места, упал обратно на лавку и прикрыл рукой лицо. Тулле, сидевший подле хёвдинга, открыто улыбался. Он будто подбадривал меня продолжать.

— Что… — растерялся жрец.

— Что слышал! — рявкнул я и обратился к пирующим нордам. — Братья! Я пробыл в Бриттланде год и не слышал, чтобы мертвецы подымались каждую весну. Кто-нибудь прежде видывал здесь драугров?

— Нет!

— Откуда?

— Никогда не было такого!

— И на Северных островах тоже никогда не видели такой напасти. Один мертвец восстать может, мало ли: отомстить обидчику! Наказать убийцу! Покарать вора! Но чтобы целое войско? Так просто? Если бы конунг Харальд слушал не только пришлых богов, но и наших, он бы знал, что на землях Бриттланда был проведен темный ритуал! Как раз чтобы поднять мертвецов и уничтожить всех людей!

Храбрые воины загомонили, зашептались. Одно дело сражаться сталью против стали, и совсем другое — против колдуна, что может подымать мертвых.

— Жрец Мамира, что жил возле Сторборга, сказал, что кто-то лил человечью кровь в реки Бриттланда и говорил запретные слова. Сказал, что зимой этот колдун закрыл кровавый круг где-то на севере, и все неупокоенные внутри этого круга восстали.

— И ты говоришь, что это сделал мой бог? — удивленно спросил жрец. — Бог-Солнце не льет крови и не любит темную ворожбу.

— Это же тот мальчишка! — узнал-таки меня Харальд. — Тот самый! Я же тебя изгнал! Выкинуть его отсюда! Заковать в цепи!

— Постой, конунг, — не согласился с ним Гачай. — Порочащие слова уже сказаны и услышаны. Нельзя оставлять их безнаказанными. Пусть договорит до конца.

И хотя запоздалый страх продрал мне спину, я видел вокруг одобрительные взгляды нордов. Каждый хотел знать, кто виновен в тысячах смертей, в разрушении домов, в нападении на Сторборг.

— Конечно, твой бог этого не делал!

Харальд довольно откинулся на спинку высокого стула и отхлебнул из дымчатого кубка заморское питье.

— Это сделал ты!

И конунг поперхнулся, закашлялся, разбрызгивая вино и слюни.

— Я? — еще сильнее удивился Гачай.

— Да, ты. Кто еще мог это сделать? Ты пришлый. Чужеземец. У тебя здесь нет ни родителей, ни жены, ни детей. Ты пробыл тут несколько лет, но кто слушал твои речи о круглом боге? Только рабы! А тут, едва прошел Вардрунн, конунг вдруг начал прислушиваться к словам чужих жрецов. Разве не так?

— Так! Так! — закричали норды.

Еще бы они не согласились. Они сами рассказывали нам это.

— А как появились драугры, так и вовсе начал молиться кругу.

— Конунг Харальд услышал наши слова и всем сердцем поверил в бога-Солнце, ибо тот каждый день…

— Где ты был зимой? — перебил я Гачая. — Круг… — я помолчал, давая людям услышать это слово, — круг ритуала замкнулся зимой. Так сказал жрец Мамира. Где ты был зимой? Разве в Сторборге?

Я улыбался, глядя в растерянное лицо солнечного жреца. Он не мог соврать, ведь не только я, но и все ульверы видели его у диких бриттов. И не мог сказать правду: вряд ли конунгу придется по душе, что Гачай ходит к диким и привозит им оружие.

— Нет… Я был не в Сторборге. Я…

— Ты ходил на север, верно?

— Я был во многих местах…

О Фомрир, сколько раз я мысленно проговаривал эти слова! Последние вечера я только и думал, что скажу на пиру! Хоть язык мой гибче, чем у Ньяла Кулака, но в спорах и дружеских перебранках я зачастую проигрывал своим братьям. Что уж говорить про жреца? Потому я спешил, перебивал его и обращался к хирдманам, а не к самому Гачаю.

— Вы слышали, братья! Где был этот чужеземец до драугров? Сидел в лачуге в окружении трэлей. Где он после победы над драуграми? Возле нашего конунга! На почетном месте! Там, где должен сидеть жрец Мамира! Зимой, когда добрые люди сидят по домам и греются о зады своих жен, он ходил на север, в дикие леса. Зачем? Чтобы завершить ритуал и направить мертвецов на наши дома. А кто защищал Бриттланд? Мы! Мы, норды. Я всего лишь хускарл, но сражался за Сторборг.

Оттар поднялся и крикнул:

— Подтверждаю. Я видел его хирд и его самого. Они дерутся как волки!

— Мой друг Гисмунд, сын Вемунда и брат Кетильмунда, был всего лишь карлом. Но он сражался рядом со мной и пал от руки драугра-хельта.

Прости, Гис. Я вспомню каждого, кто поможет мне обвинить клятого Гачая!

Вскочил незнакомый мужчина-хускарл.

— Мой отец! Мои братья! Они погибли от рук драугров! Я последний сын Вемунда! И я верю словам того, кто бился бок о бок с моим братом!

— А где был девятирунный жрец? Кто-нибудь видел его с мечом на улицах Сторборга?

— Не видели!

— Где ты был, жрец?

— Трус!

— Колдун!

— Предатель!

Харальд хватил кулаком по столу.

— Молчать! Жрец, ты можешь сказать, где был зимой? Я посылал за тобой не раз и не два.

По смуглому бесстрастному лицу Гачая мало что можно было понять: зол ли он, в бешенстве или напуган.

— Ходил к малахам, чтобы поведать им о боге-Солнце. Это дикие племена…

И снова жреца перебили.

— Малахи? Они как раз на севере. И по нашему не понимают, — сказал один из конунговых хёвдингов. — Как же ты с ними говорил?

— Я и на вашем языке сначала не говорил, — отрезал Гачай. — Бог-Солнце одарил меня даром быстро перенимать чужую речь.

— Колдун! Колдун! — загомонили воины.

Другие жрецы в желтых одеждах несколько раз порывались вмешаться, но я видел, как Гачай жестом показывал им молчать. Почему? Разве он не знает наших обычаев? Разве не слышал, что во время суда каждая сторона должна приводить побольше сторонников? У плохого человека много друзей быть не может. А сейчас он один. Один против всех, против целого пиршественного зала, битком набитого матерыми и изрядно выпившими воинами.

— Сталбыть, это ты убил брата? — взревел Ньял Кулак и от гнева полыхнул рунной силой.

Я поморщился, но не более. Это и близко не походило на давление, которое шло от Красной площади в тот день.

— Это ложное обвинение. Я не знаю никаких ритуалов, не пускал кровь и не говорил запретных слов! Я не ведаю, почему ожили неупокоенные!

— Тогда кто? — спросил Харальд. — Кто виновен? Кто ведает?

— А почему бы и не он? — и Гачай указал на меня. — Он тоже чужак здесь. Его назвали изгоем вместе со всем хирдом. И зимой его тоже не было в Сторборге. И откуда он так много знает о ритуале? Почему жрец говорил с ним, а не с тобой, конунг Харальд? Он мог разозлиться из-за изгнания и наслать на Сторборг драугров.

Подозрительные взгляды теперь были направлены на меня. Но их было не так много.

Я ждал этих слов от жреца. И свою речь затвердил назубок.

— Я норд, — сказал я. — Я родился на Северных островах. Мой отец Эрлинг Кровохлеб, сын Хавстейна, лендерман Сторбаша, сражавшийся за конунга Рагнвальда. И позапрошлую зиму я прожил в Хандельсби, охотился вместе с сыном Рагнвальда, Магнусом. Три зимы назад я стал хирдманом Альрика Беззащитного и с тех пор сражался с тварями, не жалея ни сил, ни крови. Да, меня ложно обвинили и назвали изгоем. Но в Бриттланде живут такие же норды, что и на Северных островах. Мы говорим на одном языке, мы молимся одним богам. Как я мог возжелать зла своим братьям? Мы поймали тварь в землях бонда Барди. Мы привозили тварей Вальгарду, и трое из рунного дома вошли в наш хирд. Я сам вывел Вемунда и его детей из земель, переполненных драуграми, и помог Гисмунду добраться до Сторборга. Мой брат Облауд погиб под оружием драугров. Изгой или нет, я все равно остаюсь нордом! И я не прикрывался ни своим богом, ни увечьем, ни слабостью или малолетством. Я сражался за Сторборг с самого начала и до последнего драугра!

Я помолчал, а затем тихо добавил:

— Кто подтвердит мои слова?

Разом поднялись ульверы, весь хирд Оттара Мышонка, еще несколько воинов, их мы тогда спасли, потеряв Гиса. Встал брат Гисмунда и люди возле него. Встал худой мужчина, в котором я с трудом признал бонда Барди. Встали парни из рунного дома. Интересно, почему? Помнили меня по склоке со Скирикром? Вставали другие воины, которых я и не знал вовсе. Может, кто-то видел меня во время боя или поверил из-за моего выкрика в честь Фомрира. Возможно, некоторые поднимались лишь потому, что их знакомые решили подтвердить мои слова.

Никогда чужак не сможет победить в споре. Когда Хрокр обвинил меня в поджоге, по сравнению с ним я был чужаком, ведь его знали в городе, знали его семью, детей, братьев. И хотя Гачай пробыл в Бриттланде дольше меня, он все равно оставался чужаком. За мной была моя кровь, мои предки, мой хирд.

— А кто подтвердит твои слова, жрец? — сурово сдвинув брови, спросил Харальд.

— Бог! Мой бог видит всё.

— Твоему богу нет веры, — сказал я. — Норды не слышат его речей. Как докажешь свою правоту?

Гачай усмехнулся:

— Пусть боги рассудят нас! По вашему обычаю.

Вот это я и не продумал!

Конечно, я знал, что спорные случаи часто отдают на суд богов. Да, мы оба хускарлы, и по обычаю это возможно. И неважно, что он на девятой руне, а я на седьмой. Но ведь это солнечный жрец! Он сам говорил, что ему нельзя убивать, его слюнявый бог запрещает это. Потому я решил, что Гачай не станет просить поединка. Я же видел, как он сражается! И я ему не ровня.

А отказаться я уже не мог. Теперь это поединок не ради его или моей правоты, это сражение между нашими богами.

Пирующие радостно взревели, вскочили, растащили столы и лавки, освободив нам центр зала, прямо перед Харальдом.

Кто-то сообразил, что у нас нет оружия, и несколько человек метнулись наружу, притащили мне чей-то меч и щит, Гачаю тоже пихнули чужую железяку. Я отказался, отыскал взглядом Леофсуна и кивнул ему в сторону выхода. И пока Рысь соображал, чего я от него хочу, Аднтрудюр хлопнул меня по плечу и отправился за моим топором. И один из жрецов, шелестя золотыми одеждами, тоже покинул пиршественный зал.

Альрик с трудом протолкался ко мне. Я думал, что он злится на меня и хочет устроить выволочку, но хёвдинг сказал иное.

— Девять рун. Он хоть и худ, но жилист. И умеет сражаться.

— Знаю. Видел. Он побил Полузубого.

— Если не убьет тебя сразу, вытащи свой дар. Понял? Помни о стае. Мы рядом!

Ворвался Аднтрудюр и перекинул через головы топорик, я поймал его на лету. Рукоять легла в ладонь как влитая. Иногда мне даже не хотелось торопиться с рунами, ведь тогда придется его менять. А я не представлял оружие лучше.

Кто-то принес охапку щитов.

— Бой на сколько щитов? — спросил я у Гачая.

Тот стащил верхнюю тяжелую накидку, расшитую золотом, и остался в белых штанах и тонкой белой рубахе с узкими рукавами.

— Мне щит не нужен, — ответил он.

— Бог защитит? — съязвил я.

— От тебя мне защита не понадобится. Справлюсь своими силами.

В круг из людских тел пробрался солнечный жрец и с поклоном передал Гачаю диковинный меч: тонкий, кривой, да еще с заточкой по одной стороне. Кажется, я уже видел подобное оружие, у него еще какое-то смешное название.

Гачай бережно взял кривой меч, крутанул его вокруг одной руки, перекинул в другую, завертел лезвие еще быстрее и резко остановил, выставив перед собой. Напротив меня стоял не языкастый жрец, не служитель жалкого круглого бога, а подлинный воин, рожденный убивать. Его непривычная и в чем-то смешная поза выглядела угрожающе.

— Не стану тебя убивать, — сказал Гачай. — Слишком уж близок второй порог, и я не хочу его переступать. Но ты увидишь, как силен бог-Солнце и его верные рабы.

Вот и как после таких слов молиться Солнцу? Я не хочу почитать бога, который видит вокруг себя только рабов. Фомрир желает видеть нас сильными, равными, гордыми, не боящимися ни тварей Бездны, ни гнева Скирира, ни бурь Нарла.

— Посмотрим, на что ты годен, раб!

Я прикрылся щитом, сжал топорик и поежился от ощущения наготы: ни привычной куртки из толстой кожи, ни наручей, ни шлема.

Вжух! Изогнутый меч Гачая скользнул над моей головой, едва не чиркнув по макушке.

— Я уже говорил, что в прошлой жизни был мухарибуном! Воином.

Железный язык метнулся и едва не пропорол мне бок.

— Я взял нож раньше ложки. Я сел на коня раньше, чем научился ходить. Я встал на путь воина, едва прожив десять лет.

Тонкий меч будто не замечал щита и плясал вокруг, заставляя меня приседать, уклоняться и отскакивать.

— Я убивал и людей, и тварей. Разве был кто-то храбрее меня во всем многотысячном войске Набианора?

Зачем он всё это говорит? Время споров прошло.

Острая боль в ноге вспыхнула внезапно. Я не видел удара! Горячая струйка крови защекотала кожу. Хирдманы завопили при виде первой крови, и я услышал их шутки. Они смеялись надо мной!

— Думал ли я тогда о боге? Нет. Как каждому из вас, мне по душе были сражения, женщины и вино.

Он это не мне говорит! Даже сейчас он служит своему богу!

Вот же гад. Мне он тоже всякого нарассказывал, мол, и бабы ему не интересны, и малашка та не по вкусу, а сам? А сам имел ее днем и ночью. Что же он с ней о боге не говорил? Почему, укладывая ее животом на стол, не говорил, как прекрасен солнечный бог? Лжец!

Я с криком прыгнул на Гачая, замахнувшись топором, но жреца уже не было на прежнем месте. И на этот раз боль ожгла мне спину. Словно огненной плетью полоснуло.

— Что еще может так горячить тело? Только ласка женщины, дурман чаши и кровь врага.

Жрец даже не запыхался. Он не бегал и не скакал, двигался плавно, медленно, только кривой меч бешено выплясывал в его руке. И щит не защищал, а мешал мне, скрывал движения противника. Гачай всё время держался так, чтобы я не видел его рук и тела. Я толком высунуться из-за щита не мог.

— Но вот уже женщин перебывало в твоей постели множество. Были всякие: богатые и бедные, молодые и постарше, белоголовые и темноволосые, смешливые и напуганные. И все они под юбкой одинаковы. Хмель уже не будоражит кровь, а туманит разум. И враги умерли от твоей руки, а новые трепещут при виде тебя.

Я в ярости отбросил щит, выхватил нож и пошел на Гачая. Теперь он от меня не убежит.

— И ты уже понимаешь, что не успеешь переступить четвертый порог. Не поднимешься к тем богам, которым служил всю жизнь. Они смеются над тобой. Ты слишком слаб.

Да замолкни ты уже! Зачем ты это говоришь? Кто тебя будет слушать?

— Скоро ты сгоришь в погребальном костре. И что от тебя останется? Пепел! Только пепел. И даже песни, сложенные о твоих подвигах, забудутся.

Топор едва не коснулся его головы. Жрец вывернулся по-змеиному и ушел от удара, а его меч погладил меня по щеке, и потекла кровь, заливая ворот и шею.

Его слова ранили не меньше. Гачай словно подслушал мои недавние думы. Пепел. Вот что осталось после Гисмунда, Облауда, Хвита, Арне… Пепел.

Так зачем я дерусь? Что хочу доказать? Изменит ли этот бой хоть что-то? Вернет ли погибших? И мой топор медленно пошел вниз. Я чувствовал каждый порез, каждую вытекшую каплю крови, и неприятная горечь наполнила мой рот.

— И кем ты будешь в дружине Фомрира? Слабаком. Одним среди тысяч безымянных хускарлов. Всего лишь...

— Кай!

Крик Тулле пробился через мягкий завораживающий голос жреца. Я встрепенулся и обнаружил, что руки мои безвольно повисли, едва удерживая оружие.

— Кай! — подхватил Альрик.

— Кай!

Бум! Ульверы топнули, и глухой гул прокатился по залу не хуже, чем звук бодрана.

— Кай!

Жрец еще пытался что-то говорить, но за криками и топотом его было не слышно.

И я накинулся на него с еще большей яростью. Он наслал на меня ворожбу? Во время боя? Одним лишь голосом?

Вот только Тулле не сумел забрать силы жреца. Гачай легко ускользал от моих нападок, и кривой меч жалил не хуже роя весенних пчел. Один раз я сумел зацепить его и то лишь порвал край рубахи. И ведь он не был быстр, как Альрик, или силен, как Сварт. Всё дело было в мастерстве! Многолетнем опыте. Даже будь мы на одной руне, я мог бы проиграть. Я против Гачая был как ученик рунного дома против меня.

Он мог меня убить в любой момент боя. Потому и улыбался.

Я стиснул зубы и под размеренные крики ульверов кувыркнулся в сторону. Я не один. Мы стая! И передо мной худший из врагов! Не яростный Торкель, преследующий хирд по всем островам, не заносчивый Скирикр, нет… Про них ты знаешь, что это враги, жаждущие твоей смерти. С ними не садишься за один стол, не живешь с ними в одном доме, не разговариваешь по душам.

Нельзя отступить. Нельзя проиграть! Только не ему.

Изогнутое лезвие прочертило красную полосу на моей груди, скрежетнуло по ребру и отскочило обратно. А я прыгнул за ним. Замахнулся и рубанул топором наискось. Жрец легко отпрянул. Перехват топора левой рукой и снова удар наискось, только снизу вверх. Снова мимо. И снова рукоять перелетела в другую руку. Гачай все еще улыбался.

Блестящее жало проскользнуло и царапнуло меня по животу. Нет, теперь не уйдешь! Я схватил лезвие правой рукой и наотмашь ударил топором слева. Долговязый жрец слегка отдернул голову, рванул меч и высвободился, не получив ни царапины. Снова! С пальцев капала кровь. Я сжал их в кулак.

Он не может меня убить. Так чего же я жду? Зачем прятался за бесполезным щитом? Зачем уклоняюсь от его атак?

И я выбросил из головы всё лишнее. Пусть теперь он меня защищает!

Жрец что-то кричал, уворачиваясь от взмахов топора. Что-то объяснял, с трудом удерживая меч и оставляя на моем теле новые и новые порезы. А я шел на него, как на соломенное чучело, не способное дать отпор: не глядя, прыгал на его меч, не думая, рубил.

Дар пришел незаметно, обнял мягкой волной, напомнил об ульверах, не загромождая мой разум их огнями и сердцами. Они и есть я. И я ускорился. Жрец не успел вовремя отвести меч и вспорол мне бедро до самой кости. Я снова схватился за лезвие, и на этот раз он не смог выдернуть его из железных пальцев Сварта. Сейчас! Топор взмыл и обрушился на правое плечо Гачая. Наконец и его рубаха окрасилась красным! Жрец отпустил меч, вынул из-за пояса длинный нож, взял левой рукой. Его лицо исказилось. Теперь он выглядел как хищный зверь, а не робкая овца. Я быстро перехватил меч и попытался сломать его о колено, но гибкое лезвие изогнулось кольцом и снова выпрямилось, как ни в чем не бывало. Бездново оружие! Тогда я отшвырнул его в сторону, поверх голов хирдманов.

И мы сошлись заново.

Порезы на мне перестали кровоточить и покрылись тонкой корочкой, ломающейся от каждого движения. Я увидел нити, идущие от Гачая в разные стороны. Самая толстая, почти с корабельный канат, переливалась золотом и уходила далеко-далеко, за пределы дома, возможно, за пределы Сторборга и самого Бриттланда. Другие золотые нити, потоньше, шли не так далеко, разбрызгивались по кругу хирдманов. Одна из них касалась и меня, но стоило лишь тронуть ее окровавленной рукой, как она исчезла. И стало легче.

Дзынь! Жрец подставил под топор нож, и укрепленное твариными костями железо легко перерубило тонкое лезвие. А я схватил свободной рукой Гачая за горло.

И люди вокруг, что подбадривали нас криками, смеялись и вопили, вдруг замолкли.

— Твой бог — слабак! — сказал я и сжал пальцы, ломая жрецу гортань.

Последний взмах топора. И ненавистный Гачай упал с разрубленными ребрами.

Глава 13

Конец пира я помнил слабо. Каждый хотел выпить со мной, каждый хоть раз ударил меня по изрезанному плечу, каждый крикнул в лицо: «Тебе, Фомрир!», обдавая запахом кислого пива и жареного мяса. Даже Ньял Кулак подошел, протянул огромный кубок с вином, снял с руки тяжелый серебряный браслет и сунул мне со словами: «Сталбыть, ты молодчага!».

Помню, что сразу после боя Гачая уволокли золотые жрецы, и хотя из раны торчали белые кости, он всё еще дышал. Харальд сидел мрачный, то и дело крутил в руке желтый круг, порывался его снять, но всякий раз передумывал.

А потом пустота…

— Вставай, герой!

Толчок. Я грохнулся на пол. И моя голова отвалилась от тела и покатилась, стукаясь о каждую лавку и каждую ногу. Или я себя так только чувствовал?

— Встаем-встаем! — весело покрикивал Альрик, пихая ульверов в бок. — Заря уже занимается. Сколько можно дрыхнуть?

Заря? Занимается? Да мы ушли с пира за полночь! Только-только глаза сомкнули.

Я осторожно нащупал лавку и при помощи рук поднялся. Дом так и ходил ходуном, пол шатался вверх-вниз, будто мы уже вышли в море. В голове еще гулял хмельной туман, понемногу переплавляясь в утреннюю боль.

— Какая тварь тебя с утра покусала? — недовольно спросил Вепрь.

— Мелкая такая, серая и зловредная, — отвечал хёвдинг.

Подталкивая ульверов, он одновременно собирал наши тюки с добром и кому-то перекидывал. Когда Альрик ухватился за мой мешок, я вцепился в ткань обеими руками.

— Не… не отдам.

— Тогда волоки его сам.

А от дверей послышался веселый басок Оттара Мышонка.

— Вот и мои такие же. Только двоих и смог поднять.

— И за то спасибо!

Когда дом был вычищен до последней монетки, а ульверы наконец поняли, чего от них хотят, они все же вывалились наружу. Заря и впрямь только-только занималась, край неба едва посветлел, и утренний холодок постепенно выстуживал хмель из наших голов.

На улице нас ждала телега с парой лошадей, уже доверху забитая нашей добычей, доспехами, оружием и кое-какими припасами.

— До выезда из Сторборга провожу, а дальше вы сами, — сказал Оттар.

И мы дружно поплелись к восточной окраине города. Я волочил ноги и прислушивался к разговору хёвдингов.

— Значит, всё-таки помер? — сказал Альрик.

— Сам не видел, врать не буду. Но после вашего ухода желтобокие вернулись и сказали, мол, помер. Ну наши-то «Дранк» кричать стали. Сам понимаешь. Твой парнишка шустер без меры, но мелковат по сравнению со жречишкой. Тот хоть и бил поклоны круглому богу, но с оружием знаком не понаслышке.

— Видел. Он бы и с хельтом сладил, и плевать, какая у него была руна.

— Вот-вот. Если б хотел убить, сразу бы убил. И никак твой не должен был победить.

— Если б не Фомрир, — кивнул Альрик.

— Потому народ и решил, что Фомрира порадовала отвага парня, что вчера, что седмицу назад, вот он и вдохнул силу.

— А что жрецы?

— А они с другой стороны зашли к конунгу. Мол, это позор. Вроде как неправильно убивать мирного человека, служителя бога. И это оскорбляет их конунга. Ну, не конунга, у него какое-то другое звание, но будь я проклят, если вспомню.

— Так он же сам вызвался на бой!

— Вот и Харальд так сказал. А они всё лепетали, что их бритоголовый и драться-то не хотел, и убивать никого не хотел, но и обвинение стерпеть не смог. Да много всякого наболтали. Смешали в кучу всё: и драугров, и вас, и богов разных, даже до какой-то кобылы Харальда докопались. А я гляжу, конунг наш сначала их в Бездну посылал, но они языками всё треплют и треплют, и Харальд нет-нет да и кивнет. Может, я зря вас с места сорвал, но подумал, а что если они его заговорят до умопомрачения?

— Да всё правильно. Я и сам на днях уходить собирался. Чуть побыстрее отправимся, только и всего.

Когда мы добрались до окраины города, где не было ни единой живой души, Оттар распрощался с Альриком, хлопнул меня по плечу, кивнул Тулле и развернулся обратно.

Странно, я не помнил, как уходил с пира. Видать, Альрик утащил нас, прежде чем гулянье закончилось. На холоде да от быстрого шага ульверы постепенно приходили в себя, начали спрашивать, куда ж мы так сорвались и чего не выспались после пира. Только Тулле шел молча, прижимая всё еще не зажившую руку к поясу. Он и смотрел как-то непонятно, будто бы в себя.

Лишь когда Сторборг скрылся за деревьями, Альрик остановил телегу, повернулся к нам и кратко пояснил, что на пиру-то мы были героями, а с похмелья иное может показаться. Так что лучше бы нам поспешить, отдохнем уже в море.

От той бухточки, где спрятали корабль, до Сторборга мы добрались за два дня, но то было без раненых и без телеги. Альрик тогда высадил всех калечных неподалеку от города, и мы довели корабль всего лишь всемером. В тот раз нам тогда повезло с попутным ветром. А сейчас мы и седмицу можем ползти. Дорога под телегу есть лишь вблизи Сторборга, а к вечеру от нее и названия не останется.

К полудню распогодилось. Альрик выпряг лошадей, чтобы те передохнули, и заставил тащить телегу меня и Простодушного, как самых сильных и здоровых в хирде. И мы пошли намного шибче прежнего. А под теплыми лучами солнца да от тяжести хмель выходил из меня вместе с потом. Зачесались порезы, постоянно зудело ухо, у которого Гачай отхватил кусок мочки.

Какой же он всё-таки урод! И помер так же. Сдох бы прямо там, в круге, я б тогда благодать получил, глядишь, и до восьмой руны добрался. Но нет, нарочно цеплялся за жизнь до последнего и помер так, чтоб мне ничего не досталось. И я тоже дурень. Мог бы еще раз ударить.

— Вовремя мы ушли, — вдруг ожил Тулле. — Нехорошее там что-то творится. Неладное.

— Что видишь?

— К нам потянулись новые нити, спутанные, скомканные, как у слепой старухи. Но пока достать не могут. Далеко мы ушли.

— Мда, Оттар нам, конечно, изрядно подсобил.

Еще два раза мы подменяли лошадей, вставали в упряжку по очереди. И никто из ульверов ни словом, ни взглядом не упрекнул меня за скорый уход из Сторборга. Спрашивали, правда, с чего я решил, что жрец ритуал доделал, шутили, что я, мол, из-за малашки на него кинулся, рассказали, как лихо я отплясывал после целого ведра заморского вина, которое притащил мне Ньял Кулак. Если ульверы не набрехали смеха ради, я столько всего натворил! Побрататься с кем-то хотел, но для этого нужно под полоской дерна пройти. А откуда дерн взять? Вышли во двор, а там сплошной булыжник. Решили снять дерн с крыши, и вусмерть пьяный Энок попытался это сделать. Залез наверх, потыкал ножом, выдернул кусок и кинул его вниз. Попал в Видарссона. Когда слезал, чуть не сломал шею Сварту. А потом незнакомый хирдман, вышедший отлить, сказал, что дерн с крыши не годится, надо прямо нетронутый брать, из самой земли, и после братания обязательно нужно обратно уложить. Иначе никак. И вроде я порывался пойти в лес и найти безднов дерн, но кто-то предложил сначала выпить, а то пока до лесу дойдем, пока побратаемся, без нас всё выпьют.

Я хохотал, хотя ничего подобного в памяти вообще не всплывало. Эгиль мог и наврать.

Рассказали, что Рысь потерял свою рубаху и ходил полуголым до самого конца. Причем Леофсун не помнил, зачем вообще ее снимал. Сварт, будучи на шестой руне, побил на кулаках семирунного, потом восьмирунного. Раззадорившись, хирдманы пошли искать девятирунного хускарла, но так и не вернулись. То ли не нашли, то ли по пути забыли, зачем отправились. Бьярне на спор резал себе ладонь и показывал, как на нем заживают раны. И, конечно, спьяну решили проверить, а как хорошо работает его дар. Чего только не перепробовали! Огнем жгли, палкой били, шилом кололи, кто-то предлагал утопить, да подходящей посудины не отыскали. Под конец раны Бьярне перестали затягиваться. Сейчас его левая рука по самый локоть была в шрамах, ожогах и синяках. Видать, не сразу заметили, что дар уже не работает. Аднтрудюр перещупал всех девок на пиру. С десяток раз он выходил из пиршественного зала и всегда тащил Простодушного следом. Я невольно хрюкнул от смеха. Кажется, моя просьба застряла у него в голове, и шурин, уже не помня, зачем и для чего, волок Херлифа за собой. Даже когда Простодушный взмолился о пощаде и сказал, что больше не может валять девок, Аднтрудюр не отставал от него. Стейн недовольно заметил, что Аднтрудюр мог бы и кого другого позвать.

Я оглянулся на Херлифа. Тот и впрямь выглядел измученным поболее остальных.

Вот чем хороши пиры! Можно повеселиться дважды: один раз — на самом пиру и второй — когда вспоминаешь на другой день, что там было.

На второй день пути телегу пришлось бросить. Мы навьючили тюками и лошадей, и себя и дальше шли без остановок, нагруженные по самые уши. Впрочем, тащили не чужое, а свое, а свое добро, как известно, чем тяжелее, тем лучше.

И разговоров стало поменьше.

На пятый день мы дошли до бухточки, где нас ждали Плосконосый и Булочка. Они всё это время сторожили корабль. Херлиф тоже хотел остаться, но кто-то из рунного дома должен был показаться на пиру, а Простодушный из них троих получил меньше всего ранений.

Ох, и хорош Скирикров драккар. Уж насколько я ценил «Волчару», но этот корабль был ему не чета. Он даже выглядел хищно, а с поднятым парусом шел так, словно вот-вот взмахнет невидимыми крылами и взлетит к облакам. Раскрашенная резная носовая фигура сделана в виде головы гигантского сокола с прищуренным взглядом и крючковатым распахнутым клювом. И парус хорош: красный в белую полоску, в два раза шире бортов. По морю не плыть, лететь будет! Но и управлять таким сложнее. Три десятка весел, по пятнадцать с каждой стороны, сделаны под руки хускарлов. А ведь вырезаны как! Хоть бери любое и в доме на стену вешай как украшение. Лопасти будто перьями покрыты, рукояти с головами разных птиц на концах. Борта в черный с красным выкрашены. На корме — крытый закуток под снедь, да и возле мачты есть где груз разместить. Под каждого гребца небольшой ларь, в который можно свои вещи уложить и сидеть грести на нем удобно. Отдельно схоронена железная жаровня, так что можно на борту горячее приготовить. Под палубой помимо балластных окатышей лежал еще один парус, десяток щитов, немного дров.

Альрик сказал, что сам встанет на кормовой руль, к тому же на борту не было весла под хельта, да и грести хёвдингу было бы неудобно, подлаживаясь под остальных.

Вот только как идти в море с половиной гребцов? По рекам и возле берегов еще можно так плавать, но уходить подальше уже страшновато.

Когда мы закрепили добычу на палубе, стало понятно, что и съестных припасов у нас маловато. И хирдманы Скирикра то ли со зла, то ли от обиды испортили бочки под воду.

— Придется зайти в Фискехале, — вздохнул Альрик. — Снимите носовую фигуру и поменяйте парус, не нужно всем показывать, что это драккар Скирикра.

— Как будто по оснастке и по веслам не узнают, — пробурчал Вепрь.

— Кто-то узнает, а кто-то и нет. И незачем об этом кричать. Справного бондаря в Фискехале мы знаем, Рысь растолкует, что нам надо. Закупим припасов, наполним бочки и уйдем. Нужно справиться за день, чтобы к вечеру покинуть город.

Следующим утром, едва только небо посветлело, мы сели на весла, медленно вывели «Сокола» из бухты и направились в Фискехале, первый город, который мы увидели в Бриттланде. Драккар шел ходко, мягко переваливаясь на волнах, доски напевно поскрипывали, корпус заметно изгибался. Вот уж поистине корабль-дракон!

Мы не спешили. Лучше опробовать «Сокол» здесь, возле диких берегов, чем опозориться возле города или обнаружить течь в открытом море.

Я сидел на самом носу рядом с Простодушным, наши весла были длиннее и тяжелее прочих. Хотя мы всю зиму провели на берегу, и старые мозоли успели сойти, тело быстро вспомнило, как нужно грести и как распределять вес. Старик Хьйолкег дышал нам в лицо, и можно бы поставить парус, но хёвдинг отказался от этой мысли. Оба паруса на «Соколе» оказались выкрашены одинаково и были уж слишком приметны.

Вскоре показалась пристань. Он выглядела опустевшей, всего пара кораблей.

«Сокол» подошел к причалу, едва не потеревшись бортом о почерневшие сваи. Рысь ловко спрыгнул с палубы и намотал веревку на торчащий столб. Я поднялся, в десятый раз пощупал кошель, набитый серебром, перешел на пирс и уставился на старого знакомого.

Как и в прошлый раз, нас встретил рыжий тощий бритт в клетчатых штанах.

— Прелюбезные господа, — расплылся он в улыбке. — Хотел вас предупредить о местных порядках, но вижу, вы уже бывали в Фискехале.

— Фарлей, — обрадовался я. — Так ты выжил? Как? Со всего Сторборга и половины бриттов не осталось.

— Повезло. Перед нападением драугров я как раз отправился сюда, — с серьезной миной сказал бритт.

Потом, спохватившись, подпрыгнул, задрал ноги вверх и оперся на одну руку. Поболтал в воздухе голыми пятками, отскочил назад и выпрямился. К нашему причалу уже спешил мужчина, чтобы взять мзду за вход в этот великолепный город. Альрик махнул рукой, и ульверы разбежались выполнять его поручения.

На меня, Рысь и Простодушного возложили покупку бочек для питьевой воды. Раз уж Фарлей случайно оказался рядом, так пусть нас и ведет к тому же бондарю. Да и я был рад, что этот бритт выжил.

— Слышал, Ульвид погиб? — спросил я Фарлея, пока тот прыгал с одной стороны дороги на другую.

— Нет, — покачал рыжими вихрами тот. — Но догадывался.

— А как там дикие? Полузубый и остальные. Защитили деревню?

Фарлей продолжал скакать, словно не слышал вопроса. Я хотел переспросить погромче, но Херлиф ткнул меня кулаком в спину и взглядом указал на нордов, стоящих неподалеку.

Бритт молчал вплоть до дома бондаря. Может, он горевал по Ульвиду?

— Какие бочки нужны? Сколько? Для чего? Снова для тварей?

— Нет. Нужны две бочки на сорок ведер и одна на десять. Лучше дубовые, в них вода не портится дольше.

— Угу.

На бриттских улочках Фарлей больше не кривлялся и не прыгал. Мы знали друг о друге столько, что прикидываться дурачком перед нами уже было незачем. Потому бритт без криков и ужимок вошел во двор бондаря и завел разговор на их языке. Рысь прислушивался к ним. Простодушный озирался по сторонам. А я смотрел на трех человек, вышедших из-за поворота. Что-то в них показалось мне знакомым, точнее, только в одном из них. Лохматые белыеволосы, светлая кожа и дикая ухмылка на лице.

Правая рука сама потянулась к топору, а левая зачесалась от желания дать белоголовому в морду. Причем сразу, без единого слова.

И чем ближе он подходил, тем сильнее хотелось и сбежать, и врезать ему.

— Живодер, — пробормотал я, с трудом удерживая обе руки на поясе. — Как, ради всех тварей Бездны, ты сюда попал? Это же нордский город. А ты по-нордски знаешь едва ли десяток слов.

— Кай, — широко распахнул объятия ненормальный бритт.

Крепко обнял, посмотрел на порезанные ухо и шею, недовольно покачал головой и затарабанил на бриттском. Леофсун удивился не меньше меня, но пересказал его слова.

— Он… того… рад, что ты жив. Хотя он и не сомневался. Говорит, что слишком уж ты смешной, и Домну интересно наблюдать за тобой.

Я попытался спросить Живодера, что он забыл в Фискехале, но те немногие бриттские слова, что я знал, напрочь вылетели из головы.

— Спроси его, что он тут делает? Хочет помереть?

А ведь бритт подрос, добрался до шестой руны.

У Леофсуна глаза округлились еще сильнее.

— Говорит, что пришел к тебе. Хочет стать хирдманом. Говорит, что раньше нельзя было, а сейчас — самое время.

— Он знает про корабль?

Живодер расхохотался, и два хмурых бритта-хускарла попятились от него. Как я их понимал!

— Нет, он не слышал про корабль, но очень рад, что мы его отобрали. Он хочет посмотреть на драккар.

— Да ни за что! — выпалил я.

Страшно представить, что может устроить этот безумец на новеньком корабле. Да и на пристани же полно охранников. Стоит им только услышать его речь, как нас потащат к местному ярлу. Так и потерять «Сокол» можно.

— Он говорит, нельзя сопротивляться Домну. А именно она привела его к тебе. Говорит, ты молодец, что сохранил шрамы на спине.

Я зарычал от злости.

— Можете зайти и выбрать подходящие бочки, — выглянул Фарлей.

Увидел Живодера, нахмурился, потом спросил что-то на бриттском. Вроде бы там было про лес и малахов. Живодер радостно закивал и снова загомонил.

— Так! — вспылил я. — Рысь, скажи этому дураку, чтоб он закрыл рот и не говорил ни звука! Вообще! Сейчас мы выберем бочки, отнесем их на корабль, и уже потом поговорим. Скажи, если он посмеет что-нибудь вякнуть, я сам вырежу ему язык. И те двое тоже пусть молчат, если не знают нордский.

Рысь очень красноречиво выпалил длинную речь. И Живодер, все еще улыбаясь, сделал жест, что понял и сделает. Но я все же отправил за бочками Леофсуна и Фастгера, а сам остался рядом с бриттами.

Меня трясло от страха и злости. Что за проклятье здесь творится? Снова чьи-то колдовские штуки? Как Живодер, самый что ни на есть дикий и рунный бритт, пробрался в город? Что ему надо? Неужели он и правда искал меня? Тогда ему сильно повезло! Еще день, и мы бы ушли из Бриттланда. Или он ждал тут несколько дней? Но с его характером чудо, что его еще не поймали и не убили. Я помнил, с какой готовностью он бросился резать мне спину. Почти что пытка! Или как он резал Хрокра. И его поклонение Бездне?

Альрик меня убьет, если я приведу Живодера на корабль. Но и бросить его я тоже не могу. С полоумного бритта станется пройтись по всем улицам Фискехале, выкрикивая мое имя. Или имя хёвдинга. Убить его? Бритты плохо плавают. Может, взять его на корабль да и притопить в море?

И эта мысль меня успокоила. Так и сделаю. А если он заговорит раньше, то перережу ему горло и скажу правду. Скажу, что это был рунный бритт.

Парни выволокли подходящего размера бочки, я спросил у Фарлея цену и передал серебро всклокоченному бондарю.

— Рысь, пусть они тащат эти бочки. И будь готов, если что, убить их.

Живодер рассмеялся, будто услышал хорошую шутку, и повторил на ломаном нордском: «Убить». Я положил руку на топор и сделал вид, что сейчас его вытащу. Бритт кивнул и схватился за одну из сорокаведерных бочек.

Фарлей подошел ко мне поближе и спросил:

— Что ты собираешься с ними делать?

— Пусть хёвдинг решает. И это, спасибо тебе за всё!

Я вытащил из кошеля крупную серебряную монету, которая мне нравилась из-за необычной чеканки на ней, и передал Фарлею.

— Дальше можешь с нами не идти. Жаль Ульвида. Он правильно умер, достойно.

Фарлей остался стоять, разглядывая монету, а потом все же догнал нас.

— Разреши пойти с вами!

— Хирдманом? — нахмурился я. — Но ты же тр… безрунный!

Он отмахнулся:

— Не насовсем. Только сейчас. Я хочу послушать, что они расскажут. Я же должен знать! Давно не был у диких.

— Зачем? Ульвид ведь мертв. Тебе больше некому передавать слухи.

Рыжий бритт замолчал, и я хотел уже двинуться дальше, как он неохотно выдавил:

— Я уже привык. Привык всё вызнавать. И это зачастую помогает выжить даже трэлю.

Я глянул на его смешную тощую фигуру с всклокоченной шевелюрой, вспомнил его щербатую улыбку и забавные ужимки. Вот хоть тресни, нравился мне этот бритт, даром что безрунный. Привезти бы его в Сторбаш, к отцу! Уверен, Ингрид бы обрадовалась такому подарку, он бы смешил ее каждый день. И маленькому братцу тоже пригодится, да хотя бы и как нянька. Может, захватить его с собой? Сейчас на корабле у нас места много, и я готов взять его кормежку на себя.

— Слышишь, Фарлей? А не хочешь уехать с Бриттланда?

Я думал, что он порадуется моему вопросу. А он едва ли не испугался.

— С Бриттланда? Нет! Не хочу! Я здесь родился. Я здесь всё знаю. Нет!

— Ладно-ладно.

Жаль. А я уже надумал, как бритт будет потешать нас во время плавания.


Альрик сразу узнал Живодера. Узнал и сильно напрягся, обвел взглядом пустую пристань, прикидывая, сколько тут людей.

— Ты зачем его привел? Откуда он взялся?

Я наскоро пересказал то, что узнал от бритта.

— Пусть зайдут на корабль и сидят тихо. Да в Бездну этих клятых бриттов! — выругался хёвдинг. — Значит, так. Обойди с Фарлеем город, собери парней. Уходим сейчас, как есть. Зайдем лучше в другой город, подальше от Сторборга. И с этими тремя разберемся.

Фарлей негромко подал голос:

— Стурраэтт! Это небольшой городок к северу отсюда. Там часто останавливаются корабли пополнить припасы. Даже бегать по торговцам не придется, сами придут и все принесут.

— Отлично. Вот там и закупимся.

Хорошо, что Фискехале невелик, и при помощи Фарлея я быстро отыскал ульверов. Из-за спешки мы не успели собрать все нужное, да еще и потеряли немного денег, выданных торговцам вперед. Но я был согласен с Альриком. Рунные бритты, к тому же не говорящие по-нордски, это опасный груз. От них лучше поскорее избавиться, и без лишнего шума.

Так что мы распрощались с Фарлеем и отплыли, не пробыв в городе и полудня. Даже бочки не успели наполнить.

Когда берег виделся лишь как узкая темная полоска, Альрик приказал поднять весла, схватил Живодера за плечо и крепко врезал.

— А теперь рассказывай.

Бедолага Рысь вынужден был переводить слова бритта для всех. Живодер же не спешил приступать к рассказу. Потер челюсть, улыбнулся разозленному хёвдингу, пощупал лежащую на балках мачту, погладил резные весла.

— Не зря меня позвала Домну, — сказал он негромко, словно сам с собой разговаривал. — Снилась мне, манила… Говорила, что вокруг моего друга много отмеченных ею. И что мне там будет веселей. Вот я и пришел. К вам. Теперь на мне больше поцелуев Домну, и я стал сильнее. У меня есть оружие, — он помахал мечом с пятнами ржавчины.

— Есть ли у тебя дар? — спросил Альрик. — И каков он?

— Дар? У меня много даров! Я умею лечить раны. Делаю красивые обереги из кожи. Вон у него на спине такой оберег, — и бритт небрежно показал на меня. — Могу говорить с Бездной. Я силен. Хорошо сражаюсь. Я красив, и меня любят женщины. Я хорош во всём!

Если бы такое сказал кто-то другой, я бы первым рассмеялся. Но от слов Живодера только мурашки по спине пробежались. Никто из ульверов даже не усмехнулся.

— А эти двое? Кто они?

— Это тоже бритты. Тоже рунные. И они не хотят оставаться в Бриттланде. Хотят убивать, получать руны, брать и тратить серебро, как это делают норды. Они не так хороши, как я. Но я не успел доделать им обереги, хотя обещал. Поэтому взял их с собой.

Альрик отвернулся от Живодера и посмотрел на парней.

— Пусть покажут спины.

Рысь перевел, и парни, неуверенно переглянувшись, потянули рубахи наверх. Меня передернуло от вида перетянутой, вывернутой и изувеченной кожи, мяса и сочащейся сукровицы. Вот так выглядела моя спина? Им, наверное, даже ходить больно, а я заставил их тащить бочки. Видно, от этого начавшие заживать раны треснули и кровили.

— Вы сами пошли за ним? Отвечайте!

Они опустили рубахи, и левый бритт неуверенно сказал:

— Ну, мы слышали о нордах, которые жили со свободными целую зиму. И вроде как они взяли рунного бритта в хирд. И тоже захотели.

Правый добавил:

— Я не хочу жить с малахами. И слушаться их баб тоже не хочу. В лесах почти никого не осталось. Вырезали свободных. И что остается? Жить в норах? Красить лица? Жрать желуди и кору? Мы не говорим на вашем языке, но мы научимся. Если надо, можем не сходить с корабля! Или ждать в лесу, пока вы будете в городе. Но всё лучше, чем жить там.

— Мы не останемся в Бриттланде, — пояснил Альрик.

— Еще лучше! Жрец говорил, что в других землях рунных бриттов не убивают. И мы там будем свободными. По-настоящему свободными, а не как тут, дикими зверями.

Беззащитный посмотрел на нас и сказал:

— Вы знаете обычай. Кто согласен взять их в хирд? Кто против? Нам нужны люди. И они правы, вне Бриттланда всем плевать, чьей они крови.

Видать, Альрик сильно хотел взять их с собой. По крайней мере, этих двоих, а не Живодера. Впрочем, ульверы почти не знали его. Видели, как он отчаянно сражается. Даже в шуточных схватках стоит насмерть. Видели его работу на моей спине, но уже зажившую. Знали про то, что он убил Хрокра, но не видели, как он вынул и раздавил его сердце.

Ульверы молчали. Тулле, наклонив голову, смотрел на меня. Как будто я должен был решать.

— Можно сделать так, как было с Гисом, — вдруг сказал Простодушный. — Принять их в хирд на время плавания. Нам ведь нужны люди на веслах? А когда доберемся до земли, каждый ульвер выскажется, оставлять их или нет. И мы посмотрим на парней, и они посмотрят на нас. Даже если мы их не возьмем, рунные нужны везде. И они смогут выбрать себе другую жизнь.

Это было отличное решение! Все ульверы согласились со словами Херлифа, да и бритты, услышав пересказ Рыси, явно повеселели.

— Что ж, тогда идем в Стурраэтт!

И тут снова заговорил Живодер.

— А много людей поместится на корабле?

— Что? — удивился Альрик.

— Полузубый! Помнишь его? Его люди выжили лишь потому, что он сразу увел их к малахам. Несколько человек спаслось и из других поселков, например, вот эти двое. Но диких бриттов осталось немного. И они сейчас у малахов. Но там мало еды. Они жрут грибы, коренья, желуди, ловят мелкую дичь. Малахи не возделывают землю! Если тебе нужны люди на весла, почему бы не взять всех диких и не увезти их с Бриттланда?

— Всех?

— Да. Конечно, дети грести не смогут, да и женщины слабы, зато мужчины будут грести еще старательнее. А потом оставишь их на другой земле, где бриттов не убивают за руны.

— Там их убьют за что-нибудь другое, — проворчал Вепрь, сам некогда бывший рабом.

— Ну нет так нет, — пожал плечами Живодер. — Да и какая разница, как помирать? Либо они сдохнут с голоду у малахов, либо от рук нордов… Я просто сказал.

Альрик ударил кулаком по борту, помолчал, кусая губы.

Он ведь неплохо общался с Полузубым. Полузубый даже хотел помочь Беззащитному с поимкой твари. И они много разговаривали и в бриттском поселке, и когда были у малахов.

— Что думаешь, Кай? Нет, пусть каждый выскажется. Будем ли рисковать кораблем и своими жизнями ради бриттов?

Я задумался. Не считая первых дней, в целом я неплохо провел время у бриттов. Они спасли нас, пусть даже по просьбе Ульвида. А Ульвид спас нас всех, хотя сначала подставил и сделал изгоями. Всё это так сложно!

А жить с малахами? Или до конца дней прятаться в лесах как звери? Только теперь некому будет им помочь. Ульвида нет, Гачая я сам убил, а Фарлей мало что сможет сделать один. Почему бы и впрямь не увезти их отсюда? На «Соколе» тридцать весел, а народу может уместиться столько и еще столько. Даже без паруса вмиг доплывем куда угодно, если грести по очереди.

Так и порешили.

* * *
Как и говорил Фарлей, в Стурраэтте мы, не сходя с корабля, закупились припасами на сотню человек, взяли еще бочек для воды и залили их доверху, по совету Живодера кинули в каждую несколько трав, чтобы вода не испортилась. Еще купили одеяла, плащи и накидки. Альрик сам затащил пять живых коз. Свежее мясо лучше, чем вяленое.

А потом мы обогнули Бриттланд на корабле, привыкая к его оснастке, ходкости и маневренности, каждый вечер высаживались на берег и ночевали там. А когда добрались до мест, где жили малахи, Альрик лично отправился к Полузубому вместе с Живодером и Рысью.

Через три дня они вернулись. Диких и впрямь осталось немного, по крайней мере, в этих краях, всего с полсотни, но там были и дети, и женщины, и старики. И когда они зашли разом на корабль, я едва не пожалел о нашем решении. Изящный грозный «Сокол» стал похож на плавающую деревню с шумом, гамом, криком. Визжали дети, их постоянно одергивали женщины, испуганно мекали козы, кто-то протащил с собой собаку и кур.

Но когда все разместились и успокоились, «Сокол» поднял красно-белый парус и полетел по морским волнам, я понял, что мы поступили правильно.

Эпилог

Изломанные бурые камни с серыми проплешинами мха. Стылая темная вода. Ледяные брызги, хлещущие в лицо при каждым порыве промозглого ветра. Мрачные холмы с ржавыми иссохшими стеблями угрюмо смотрели на людей, копошащихся у их подножия.

Высокий мужчина, не единожды поцелованный Домну, размеренно говорил запретные слова и так же размеренно перереза́л глотки людям. Их кровь стекала в речные воды, окрашивала их в багровый, который под напором потока истончался до розового и таял. Обреченные на гибель пытались сорвать веревки, бились, кричали, но холмы слышали лишь приглушенные стоны.

Последняя жертва. Последние капли крови упали в реку и тут же исчезли. Последние слова произнесены.

Убийца стоял на коленях и вглядывался в воду. Ждал.

Река смыла всю кровь, унесла трупы. Вода выглядела чистой и невинной, как ребенок перед получением благодати.

А он всё ждал. Смотрел. Вслушивался.

— Да что еще тебе от меня нужно? — взревел он. — Неужто мало? Мало крови? Мало смертей? На, возьми мою! Возьми!

Он поднял отброшенный в сторону нож, полоснул по руке и засунул ее в воду.

— Пей! Пей досыта! Только сделай, что я прошу!

Река струилась по знакомой проторенной столетия назад дороге, стачивая камни, смывая и хорошее, и плохое.

— В Бездну! — выругался он. — В Бездну все эти бабкины ритуалы!

И ушел.

После его ухода утекло немало воды. Берега горной речки то зеленели, то бурели, то покрывались снегом. Однажды ударил сильный мороз и почти сковал ее неукротимый нрав, оставив лишь узенькую полоску между ледяными тисками. Но река упорно ломала тонкую наледь и стремилась уйти из холодных северных холмов к южным лесам и равнинам.

Река была щедра. Она одаривала всех жаждущих. Из нее пили и дикие звери, и уродливые твари, и люди, деревья тянули к ней свои корни, птицы на лету подхватывали брызги.

Так же щедро она принимала всех, кто попадал в ее воды. Уносила дары, подхватывала листья, ветки, тела.

И однажды ей достался особенно щедрый дар. Десятки людей, сильных воинов, полегли прямо в ее водах, отдавая уже ненужную им кровь. Но вместе с человеческой в реку попала и иная кровь: темная, густая, тяжелая. И хотя река пробовала ее на вкус прежде, в этот раз всё было иначе.

Едва заметно всколыхнулись воды. Твариная кровь позвала кровь жертвенную. Некогда сказанные слова потянулись к другим словам. И реки, окутавшие эти земли плотной сетью, в едином выдохе отдали накопленную силу, данную им взаймы. Воздух, почва, вода — всё пропиталось чуждой силой. Камни трещали от напряжения. Деревья стонали. Болота вздулись пузырями. И заворочались давно умершие, зашевелились незапертые под мшистыми покровами, под травяными пологами, под гнилыми водами. Но не спешили они выходить на свет, не тянулись гнилыми пальцами наружу. Ибо им некуда было идти.

Вздрогнули и люди. Не все, а лишь те, что могли заглядывать за пределы этого мира, те, что отдали частичку себя Бездне и потому слышали чуть больше остальных, чуяли больше.

Небольшая горная речушка, которая по случайности приняла в себя кровь последних жертв, услышала последние запретные слова, впитала смерть Безднова творения, теперь изнемогала от желания выплеснуть запертую в ней мощь. Чуждая сила сдавливала ее, как некогда ледяные тиски, корежила воды, отпугивала животных, птиц, людей. Даже травы по берегам умирали, не выдерживая ее дыхания.

А потом к ней пришел человек, сел на камень.

— Ты звала меня, — сказал он. — Я пришел. Чего ты хочешь?

Вода бежала возле его ног, молчаливая и равнодушная.

— Я же слышал! Ты звала. И сейчас зовешь. Тебе больно!

Лишь мерное журчание разбивало тишину.

Человек задумался, коснулся пальцем воды, потом зачерпнул пригоршню и отпил.

— А теперь я тебя напою. Хочешь?

Обнажил руку по локоть, долго выбирал место, куда вонзить нож, потом небрежно срезал часть своей плоти и окунул рану в воду.

— Пей сколько хочешь!

Его кровь текла свободно, не смешиваясь с речными водами, отдельной струйкой. А человек всё не убирал руку, смеялся:

— Пей-пей! Давно, видать, тебе не дарили подарков!

Вдруг длинная алая полоса растворилась и исчезла. Вода приняла дар. И убивающая ее сила перешла в человека, освободив реку от мучений.

Человек закричал, его тело выгнулось дугой, забилось о камни, кожа вздымалась волнами и скручивалась водоворотами.

— Сторборг, — выдавил он сквозь стиснутые зубы. — Сторборг.

И бессильно распластался на холодных мокрых камнях.

Река колыхнулась, наконец свободная от чужих желаний, требований и страхов, побежала чуть быстрее. Ее воды смывали всё: и хорошее, и плохое.

Бонус

Виса, написанная на основе рассказа Ньяла Кулака о главной битве Сторборга.


Мёртвых карлов море

Сельди битвы(1) съели.

Сторборг, град престольный,

Отобрать нам должно.

Стражи сечи(2) строем

Стронулись, кричали,

И волной железа

Смяли тех драугров.


Дуб булавы(3) доброй

Дробит злые кости.

Брат его, вой Хьярвард,

Рассекает жилы.

Не пройдут немые!

Мертвые не встанут!

Всех сметут те братья,

Что Фомриру служат!


Хёвдинг карлов мертвых

Хирд сгонял за хирдом.

Реки в граде полны

Не водой. Железом.

Сердца пожиратель(4)

Слишком слаб пред ними.

Только бык могучий(5)

Рубит их рогами.


Руны сносят рунных,

Сорваны покровы!

Очага обитель(6)

Не одна упала.

Смерч мечей(7) сметает

И людей, и силы.

Рассекатель тверди(8)

Хирд получит новый!


Ненавистник брони(9)

Руку держит твердо.

Не издал ни крика,

Пал на громе сечи(10).

Сторхельт, Ньял могучий,

Крови друга(11) кличет.

Лишь Хьйолкега посвист(12)

Был ему ответом.


Круг теснее мёртвых,

Давит, рвёт, довлеет.

Бури страж(13) отважный

Раж Фомриров кажет.

Грозный рёв орлиный

В прах драугров топчет.

Это Ва́льгард славный

В смерч мечей ворвался.


Неба глаз(14) уж скрылся,

Бездны время(15) нынче.

Пир ворон в Сторборге

Бесконечен будет.

Пали карлы, хельты

И хускарлов сотни.

Только Ньял с драугром

Бьётся без устали.


Сам Фомрир на песню

Копий(16) смотрит жадно.

Обнял он Вальгарда,

Взял к себе в дружину.

Бриттланд, норды, братья!

Кто драугров выбьет?

Бык булавы разве

Сладит с вражьей ратью?


Страшен бой сторхельтов!

Каждый взмах как буря.

И дома, и люди,

Все летят как щепки.

Крах колодца праха(17) -

Брешь пробил булавой

Ньял — стена упала.

Не погиб умерший!


Страж сраженья(18) пятит

Стопы, не драугр.

Враг другой, опасный,

Из руин выходит:

Пламя дланей(19) плетью

Хлещет, точно ива,

Луны лба(20) не синью,

Ржой покрыты Бездны.


Не вкусивший твари(21)

Тянет плети тела(22),

Вьет веревкой, держит

Мертвецов конунга.

Ньял, воздав Фомриру

Славу, бьет отважно!

Бык напился крови

Черной до отвала.

_____________________________________________________________________________________

1 — Сельди битвы — стрелы.

2 — Стражи сечи — воины.

3 — Дуб булавы — воин. Здесь — намек на Ньяла Кулака, чье оружие — булава.

4 — Пожиратель сердца — хельт.

5 — Могучий бык — здесь отсылка на Ньяла Кулака, чья булава сделана в виде бычьей головы.

6 — Обитель очага — дом.

7 — Смерч мечей — битва

8 — Рассекатель тверди — Фомрир.

9 — Ненавистник брони — меч.

10 — Гром сечи — битва

11 — Друг крови — брат, кровный родственник.

12 — Посвист Хьйолкега — свист ветра, ветер.

13 — Страж бури — воин.

14 — Глаз неба — солнце.

15 — Время бездны — ночь.

16 — Песня копий — битва.

17 — Колодец праха — мертвец, труп.

18 — Страж сражения — воин.

19 — Пламя дланей — рука.

20 — Луна лба — глаз.

21 — Не вкусивший твари — тот, кто вовремя не съел сердце твари. Измененный.

22 — Плеть тела — рука.

Примечания

1

Виса Кормака Эгмундссона

(обратно)

2

Нид — хулительная поэзия скандинавов, насылающая проклятья и беды на врага

(обратно)

3

Манне, Вигот и Арвид — отцы Плосконосого, Булочки и Простодушного.

(обратно)

4

— Херлид (herlið) (пер. как военная сила) — войско, состоящее из множества хирдов.

(обратно)

Оглавление

  • Песнь 1.
  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Глава 11
  • Глава 12
  • Глава 13
  • Глава 14
  • Интерлюдия
  • Глава 15
  • Эпилог
  • Песнь 2.
  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Глава 11
  • Глава 12
  • Глава 13
  • Эпилог
  • Бонус
  • *** Примечания ***