Чайник в мастерской [Ольга Евгеньевна Сквирская] (fb2) читать онлайн

Имена изменены, образы собирательные

Кому Бухарик, а кому и Виктор Бухарский, один из маститых художников Новосибирска, член Союза художников и еще чего-то там. Персональные выставки, лощеные буклеты…

Но для Сони и Яши он Бухарик, старинный друг и всегда желанный гость. Они знакомы миллион лет.

На всех стенах у них висят портреты маслом разных времен, написанные Бухарским. На некоторых Соня с Яшей еще совсем молодые.

Но черная копна Яшиных кудрей давно побелела. И Бухарик уже раз на десять сменил творческий стиль. И только неувядающая Соня по-прежнему красива и все так же ветхозаветно грустна.

Внешне Бухарик просто великолепен.

Это самый колоритный и стильный из всех местных художников. Недаром его фамилия намекает на азиатское происхождение. Далекие предки передали ему высокие скулы и узкий разрез глаз. Поэтому Бухарский неотразим для женщин, особенно для тех, которые умеют ценить прекрасное.

Длинные темные кудри, густая борода с проседью, кряжистая фигура, черные глаза. Они такие острые и яркие – за версту видно, что это художник, да не простой, а талантливый.

* * *

Мы с Сашей познакомились с ним в самый первый день, когда прибыли в Новосибирск на постоянное место жительства. Вернее, это была уже глубокая ночь.

С нашими пожитками на «газели» мы довольно поздно добрались до Яши с Соней. Яша по телефону согласился нам помочь разгрузить вещи, вот мы и заехали за ним. В этот день у них в гостях засиделся допоздна какой-то крепкий колоритный мужик.

– Витя, поможешь людям вещи носить? – спросила Соня.

Мужик легко и непринужденно согласился.

Полночи разгружали машину и заносили мебель в только что купленную нашу малосемейку. Этот Бухарик оказался таким выносливым!

А мы с Сашей тогда даже не поняли, кто помогает таскать наше барахло.

Вот на новоселье к нам он не пришел.

– Он этого не любит, – объяснила Соня. – А помочь – это всегда пожалуйста.

Но к Соне с Яшей Бухарик захаживает регулярно и с удовольствием.

Соня старается к его приходу испечь пирог с рыбой или нажарить беляшей.

Бухарик устраивается в углу маленькой гостиной, пристроенной к кухне. Это так называемая «комнатка для домработницы», согласно планировке в домах для руководящих работников сталинской застройки. Все ее обожают. По всему периметру этой квадратной комнатки тянется зеленый диванчик, и на нем так уютно, что гости здесь как дома. На подоконнике крупные кактусы, вкусно пахнет пирогами.

Бухарик достает акварельные краски, кисточки, стаканчик для воды, уже нарезанную белую бумагу и картонку для жесткости. Сначала просто так смотрит, слушает, а потом незаметно начинает рисовать.

Люблю смотреть, как рисует Бухарик. Никто в мире не использует акварель так, как он. Он чертит крестики на белой бумаге, один, другой, третий. Не смешивает цвета, не заливает. Для каждой краски у него отдельная кисточка. Держа их веером, он не глядя вытаскивает нужную. Черные глаза впиваются в людей, выхватывают детали интерьера, и постепенно белое место на клочке бумаги вытесняется вечерним одухотворенным пространством, причудливо искривленным. Для меня – это магия…

А вот как Бухарик изображает людей: несколько штрихов – и снайперски схвачен образ человека. Есть люди, который Бухарик изображает с особой любовью: в первую очередь это Соня.

Длинная линия – шея, прямая – нос, дугообразная – бровь, черная волнистая – короткие кудри. Вот и все, готово. Но это Соня, единственная в мире, не ошибешься.

* * *

Соня любит и принимает Бухарика целиком, в любом настроении – и в благодушии, и в буйстве.

Как-то праздновали очередной Сонин день рождения.

Гости тусуются, Бухарик раскладывает акварель, Соня с Яшей на кухне нарезают пластиками ароматную баранью ногу.

Заглянув художнику через плечо, я нечаянно ногой сбиваю баночку с водой.

– Да что ты скачешь, как мальчишка из пионерлагеря! – орет на меня Бухарик, и я пулей вылетаю из комнаты.

Переждав момент, осторожно заглядываю. И вижу, что рисунком Бухарика заинтересовалась Людка Оторванная Конечность.

…Людка с Соней когда-то вместе лежали в больнице. Людке пришили руку, оторванную какой-то сенокосилкой. Рука чудом приросла, но за это время от Людки ушел муж. Жалея женщину, при всей своей терпимости Соня не слишком была довольна тем, что та повадилась приходить к ней на дни рождения без приглашения. И не без основания.

…Зыркнув в начатую акварельку, Людка произнесла фразу, от которой у меня волосы встали дыбом:

– Э, да у меня трехлетняя дочь лучше нарисует.

– Такое высказывание свидетельствует о Вашем полном непонимании искусства! – повысил голос Бухарик.

Я не стала слушать дальше и бросилась к Соне с Яшей на кухню.

– Там эта Людка Оторванная Конечность – ха-ха-ха! – такое заявила Бухарику! – и я пересказала все в лицах, давясь от смеха.

Хозяева не засмеялись.

– Она что, с ума сошла? – растерянно сказал Яша.

– Надо его как-то утешить. Я из Москвы привезла книжку про Дега, сейчас подарю ему, – бросив баранью ногу, Соня побежала в столовую.

С книжкой в руке она подойдя к Бухарику, она нечаянно пнула все ту же злополучную баночку с водой.

– Да что вы все сегодня!! – взорвался Бухарик.

– Прости, Витя, я не хотела, я тут тебе подарок принесла…

– Я терпеть не могу подарков, ты же знаешь! – свирепствовал Виктор.

– Ну, передаришь кому-нибудь… – уговаривала испуганная Соня.

– Я подарков не передариваю! Что там у тебя?

– Вот, маленький «Дега», – и Соня протянула ему миниатюрную книжечку.

– Что! Маленький Дега?! Дега не может быть маленьким! Дега – это Дега!!! – бушевал Бухарский.

Все же книжку взял.

…А через год на Сонином дне рождения все было иначе.

Были все те же. Бухарик излучал добродушие. Людка эффектно выглядела, надев черную кофточку с золоченой отделкой. А еще она постригла волосы в "каре" и покрасила в цвет воронова крыла.

Они оказались рядом за столом. В один прекрасный момент Бухарик обратил на нее взор художника, восхищенно пробормотав: «Прям Модильяни!», выхватив краски, принялся рисовать.

Весь вечер он не сводил с нее глаз. На его рисунке Людка Оторванная Конечность помещалась раза четыре в разных местах, в то время как все мы – по разу.

Это была верная примета того, что Бухарик влюбился.

И когда Людка засобиралась домой, Бухарик, выйдя в прихожую, чтобы ее проводить, что-то ей говорил…

Собственно, всем нам нетрудно было догадаться, что именно: он приглашал Людку в свою мастерскую. Что означает примерно «Пройдемте на антресоли!»

* * *

Бухарик часто влюблялся. Правда, ненадолго.

Его мог внезапно поразить цвет. Чаще всего именно цвет – волос, глаз, платья. Иногда – форма. Например, форма носа.

Однажды он влюбился в меня и был влюблен ровно один вечер. Его поразил мой нос.

На самом деле это как раз та часть моего тела, которую я с удовольствием подарила бы врагу.

Нос у меня одновременно горбатый и курносый, а также раздвоенный на кончике. И вот такой странный нос чем-то ужасно заинтриговал Бухарика.

– Какой нос! – с уважением повторял он, лихорадочно водя кисточкой по бумаге.

Теперь уже я появилась в трех местах на одном и том же рисунке. И на другом. И на третьем. С особенной тщательностью Бухарик везде выписал мой нос во всех его подробностях, что меня отнюдь не порадовало.

Обычно после он дарил нам по акварельке, а тут он хитро буркнул:

– Не получилось, – и бережно убрал к себе в сумку.

Похоже, он не мог расстаться с моим носом.

«И хорошо, что не подарил – такое позорище», – подумала я.

Теперь Бухарик уже меня перед уходом настоятельно зазывал в мастерскую. Но я знала, что это наваждение у него через час пройдет.

* * *

Женщины не просто любили Бухарика.

Они любили рожать от него. Дети получались красивые и талантливые. Человек пять в общей сложности.

Но он не слишком участвовал в их воспитании, ни морально, ни материально.

Во-первых, у него никогда не было денег.

Сам существовал на ничтожную сумму в месяц, на какие-то жалкие дотации от Союза. Оформительских заказов после перестройки стало мало. Картины продавать он не умел, не любил.

По молодости часть распродав, потом здорово об этом жалел. Одну картину маслом даже пытался выкупить обратно. С тех пор, если приходилось продавать, оставлял для себя копию.

Но его картины далеко не каждому подходят, как «драгоценные вина». Было ясно, как день, что «их черед наступит», но разве справедливо, что ради настоящего признания художник должен умереть?

Во-вторых и в-главных, Бухарика по-настоящему интересовало только собственное творчество.

– Мои дети – это мои картины.

А жену он искал себе такую, чтобы она была, как складная табуретка: нужна – снял со стены, не нужна – повесил на место. Удобно!

Но так и не нашел.

Это не значит, что Бухарик не умеет любить.

Проблема была в том, что он не умеет любить вполсилы.

Говорят, однажды в юности, глядя ночью на спящую подругу, он вдруг осознал, что он не может без нее, что он себе не принадлежит. И он по-настоящему испугался. Взял да ушел от нее в самый разгар любви, чтобы сохранить себя для творчества – всего без остатка. И с тех пор держал себя в руках, контролируя силу своего пламени любви.

Однако женщины у него не переводились. Он умел ценить красоту и обаяние женщин своего, немолодого уже возраста.

И дурак может увлечься молоденькой свеженькой дурочкой, но рядом с Бухариком чувствовали себя настоящими женщинами дамы за сорок и даже под пятьдесят. А это дорогого стоит.

Он называл их «бабульками» или – «дорогой мне человек».

– «Дорогой мне человек» – это дама, с которой Бухарик вступил в интимные отношения, – определяли мы.

Время от времени «бабульки» переходили в разряд «дорогого мне человека», и это означало, что все свершилось.

Все «бабульки» остались вечно жить в его картинах.

– Вот эта красивая была, – показывал Бухарик на абстрактную фигуру с полукругом вместо головы. – Кожа у нее была мраморная… Чуть замуж меня не утащила, – лукаво добавляет он.

Судя по всему, все-таки не утащила.

Но мы знаем эту историю с другой стороны – в это время от него была беременна другая хорошая женщина. И Бухарик зашел к ней как бы посоветоваться:

– Я тут жениться собрался, как думаешь? – а у нее от такого случился выкидыш…

Поистине не ведает, что творит.

– …Помню, много лет назад мы с Яшей пришли к нему в гости, – рассказывает Соня. – Я у него в мастерской впервые увидела Валю, которая потом стала нашим большим другом. Она варила на электроплитке компот из чернослива, и потрясающий аромат наполнял мастерскую.

«Валя, а я люблю чернослив?» – спрашивал Виктор. Мне было ужасно смешно: как это взрослый мужик не знает, что он любит, а что нет? Зато она знала!

* * *

Бухарский – не от мира сего. И мир это чувствует. И Бухарик защищается от злого мира, как может. То ссору затеет в автобусе, то на коллег накричит.

Но это все внешнее. А сам он добрый и беззащитный. Белый и пушистый.

– Ты что, знакома с Бухарским? – недоверчиво переспрашивает меня мой учитель по изостудии. – Так ведь он же ни с кем не общается!

– Да нет, я иногда бываю у него в мастерской.

– Странно: он же никого туда не пускает!

– Он даже подарил мне картину, – вконец удивляю я художника.

…Это было так. Мы праздновали у Сони Женский день 8 Марта.

Яша с маленьким Оськой сами приготовили и накрыли праздничный стол. А Виктор принес небольшие картины маслом – все до одной гениальные, и раздарил нам.

Мне досталась очень светлая картинка в белой рамке – его автопортрет на фоне мастерской.

Полцарства в подарок!

– Давай я тебе надпишу, – и на обратной стороне в свойственной ему манере – немного бессвязной, с выпадением слов – написал карандашом: «Оленьке, хрупкому».

Что у меня есть ценнее этого?

* * *

Бухарик по-настоящему любит своих друзей-художников. Он умеет радоваться другим талантам и чужим удачам, что не часто встретишь.

– Приходите на открытие выставки Саши… (далее следует какое-нибудь известное имя), – приглашает он нас по телефону.

Мы с Соней не пропускаем таких вещей без повода.

В торжественной части он всегда выступает. Он не любит официоза, но коли просят друзья, то он не отказывает. Говорит живо, в точку и с любовью.

Как-то затащил нас на выставку товарища,в свое время обосновавшегося в деревне, большого юмориста.

Например, как вам такая картина: стоит мужик во весь рост, якобы щурится на солнце, и по его обгоревшей роже разлито глуповатое блаженство. А фигура его до пояса прикрыта настоящей деревянной калиткой, запертой на вертушку.

Подходишь ближе, отворачиваешь вертушку, открываешь это калитку – и видишь, что дядька… писает! И художник весьма реалистично изобразил все, что ниже пояса, включая желтую струю с брызгами.

А еще на каждой картине было по свинье.

На одном полотне рядом со свиньей стояла дородная деревенская баба, которая удовлетворенно подымала кверху поросенка. Баба и сама поразительно напоминала свою свинью!

– Не каждый разглядит в его свиньях глубокий смысл, – вещал Бухарский в микрофон. – Да у него каждая свинья – она как Гамлет: она о смысле жизни думает – быть или не быть!

Народ хохочет. И сам художник, свинячий автор, тоже ржет. И мы с Соней. Ай да Бухарик!

– Мне больше всего на выставке понравился Бухарик, – сказала я.

– Мне тоже, – согласилась Соня.

Если Бухарский любит, так любит, но если ненавидит, то мало не покажется.

Так, он терпеть не может Глазунова и Шилова. Поэтому перед тем, как привести к Бухарику гостей, Соня всех предупреждает:

– Шилова с Глазуновым – не упоминать!

Однажды она привела к нему в мастерскую бывшую однокурсницу, ныне тоже врача, как и Соня. Докторша бродила по мастерской, благоговейно рассматривала картины, слушала Виктора, а потом вдруг зачем-то сказанула:

– А Шилов с Глазуновым – тоже хорошие художники.

– …Мы галопом сбегали с лестницы, – вспоминает Соня. – А вслед нам неслись проклятья Бухарика. Мы уже добежали до первого этажа, а он все стоял на площадке и кричал!

* * *

Мы с Соней обожаем вместе приходить к Бухарику в гости в мастерскую, купив пирожков в студенческом кафе. Мы ему не «бабульки», мы просто друзья.

Мастерская – на верхнем, мансардном этаже. Высоченные потолки, огромные окна. Картины, картины – маленькие, большие, очень большие. Висят по стенам, стоят в углу, лежат штабелями на антресолях. На любой поверхности валяются выдавленные тюбики из-под масляных красок, плоскогубцы – чтобы рамки делать, картонки, гвоздики.

В другом углу – шкафы с книгами про художников, а еще исторические – Виктору все интересно. Старый телевизор, древняя мебель, вся в пыли – комод, венские стулья, буфет, старинный фарфор на нем… Это все тут лет сто.

За занавеской кушетка. Бухарик здесь живет. Это его дом.

Здесь, как в сновидении, – другая реальность. Новое завораживающее пространство. В нем уютно, как дома, и увлекательно, как в детской сказке: вот-вот произойдет чудо. Плотная пульсирующая энергия творения разлита в воздухе. За каждой картиной – день жизни, преобразованный в прекрасный миг искусства.

– Вот одна моя замечательная подруга. Мы здесь сидели до ночи, я ее рисовал, она рассказывала про свои несчастья. Почему-то я не стал прорисовывать лица, мазнул кистью – вроде как голова отдельно. Так оставил. А она вскоре повесилась… Это была последняя наша встреча, – рассказывает Виктор.

У каждого периода его жизни – свой цвет, свой свет, свой стиль, свой излюбленный формат. Огромные картины, темно-синий колорит, черные фигуры, ночные видения… Красиво и талантливо. Но жутко!

– У меня тогда депрессия была. В тот год ушло много моих друзей-художников…

Кстати, эта мастерская до Виктора принадлежала другому художнику – тот покончил с собой.

А вот уже новая жизнь – красного цвета. Смелый и оптимистичный цвет. Бухарик не боится красного цвета в этот период своей жизни. Я рада за него.

* * *

Всю жизнь Виктор рисует свою мастерскую.

Это его любимый и вечный сюжет. На фоне картин – люди, которых провидение забросило к нему на огонек и на чашку чая. Разные – друзья, художники, поэты, «бабульки», вон и мы с Соней.

А когда нет никого, Бухарик рисует сам себя в своей мастерской. И никогда не повторяется, что удивительно.

Потому что не столь важен сюжет, сколько абстрактные формы, линии, цветовые пятна. А еще – настроение. Именно оно делает каждую картину неповторимой.

По сути, люди, посетившие его мастерскую, – это тоже цветовые пятна и линии. Именно их сочетания рождают одухотворяющую энергию, считает Бухарик. Он уверяет, что абсолютно все художники – абстракционисты, и любой сюжет, даже самый жизнеподобный, – это возможность расположить абстрактные формы и линии на холсте.

– Вот посмотрите – Вермеер, – Бухарик берет у Сони из рук книгу с иллюстрациями. – До чего же гениально сделано: оконная линия делит пространство на свет и тень, с ней перекликается вот эта линия, а эта светлая фигура на темном фоне – как колонна! Как тут и была! Ни убавить, ни прибавить.

А вот на соседней странице – другой художник того же времени, – Бухарик перелистывает книгу. – Вроде бы даже сюжет похож, но все не то: композиция неудачно выбрана, фигура теряется, потому что мелкая.

– А по-моему, они одинаковые, – честно говорю я.

– Это надо увидеть, – возражает Бухарик.

Он-то видит. Объясняет сбивчиво, опуская глаголы, но многое может выразить.

* * *

Мы с Сашей собрались уезжать из России.

«Как бы запечатлеть все это на память – эту мастерскую, Виктора, Соню?» – мучилась я.

В конце концов взяла видеокамеру с собой в мастерскую.

Был незабываемый вечер.

Виктор вскипятил воду в кастрюльке на маленькой электроплитке. Заварил чай своим способом.

Я заметила, что люди, которые мало едят, обычно много пьют чаю, и он у них заваривается очень вкусный.

А я снимала эту чайную церемонию. Соню со старинной чашечкой в руках. Блюдечко с лимоном. Виктора с трехлитровой банкой смородинового варенья, подаренного одним поэтом. Мастерскую, отраженную в никелированном чайнике.

Фильм так и назову – «Чайник в мастерской». Хотя можно было бы – «Мастерская в чайнике».

Виктор много говорил, а я снимала.

Он всегда много говорит – и все про одно и то же.

Он говорит про свое творчество и мучается от того, что ничего не может выразить словами.

Мы с Соней хорошо понимаем, что он хочет сказать. Что не им придуманы его картины. Что он – только кисточка в Чьих-то руках. Что он должен ЭТО делать и не может не делать. Что это его путь, и другого не дано. Что он сам не знает, что за картина выйдет в следующий раз из-под его кисти. Что он не контролирует ситуацию… И от этого он счастлив и несчастлив одновременно…

В общем, Бухарик все время хочет сказать про Бога. Но проблема в том, что он атеист. Якобы атеист. Во всяком случае, он так думает.

А со стороны его речи иногда выглядят так, будто он все время говорит про свое творчество.

– У него мания величия, – злопыхают некоторые.

А никакой мании величия у Бухарика нет. Есть мания творчества, только и всего.

…Виктор показывает нам необычную картину, над которой сейчас работает. Он условно называет ее «Симфония картин».

– Соседство картин рождает какую-то новую энергию, – говорит Бухарик. – Мне всегда хотелось передать их совокупность, их созвучие, симфонию…

Как он обожает звуковые параллели: картины и краски у него всегда «звучат».

Бухарик решил нарисовать свои картины в этой совокупности – всю стену целиком. Может, парочку переставил местами друг с другом, только и всего, а остальные оставил так, как было.

– Как карты легли! – сравнивает Бухарик.

Он доверяет Случаю.

Уже натянул огромный квадратный холст – размером со стену. Загрунтовал.

Мы застали замысел на стадии разметки углем. На холсте были прорисованы контуры картин и общие планы. Их уже можно распознать. В общем, «мастерская в квадрате»!

– А это что такое? – тычу я пальцем в какой-то прямоугольничек.

Сличаю с жизнью – это явно не картина.

– Да это палитра, я ее тоже тут нарисую.

Палитра – среди абстракций Бухарика, где пятнами управляет Случай, – как тут и была!

– Осенью будет областная выставка, и от нас от каждого возьмут всего по одной картине.

– Какой ты хитрый: от всех по одной, а у тебя на одной картине целых пятьдесят, – говорю я. – Ловко ты всех обманул!

Бухарик смеется, довольный.

– Я тороплюсь закончить, а то скоро этот "выставком" начнет ходить, утверждать, – говорит Виктор.

– А кто там? – я представляю себе грозное несговорчивое начальство.

– Да все наши. Ну, и я там же, – нехотя прибавляет он.

Мы с Соней смеемся. Бухарик тоже.

А после чая Виктор рисует нас с Соней.

– Чем вас – акварелью или маслом? – спрашивает он.

– Маслом и дурак нарисует, давай акварелью, – мне нравится провоцировать Бухарика.

Сейчас как раскричится!.. Но сегодня нет.

– Ого-го! – весело удивляется Виктор. – Ничего себе! – и выбирает акварель.

Я бегаю вокруг него с камерой. Крупно – глаза, даже лучше один глаз с прищуром.

Какие молодые у него глаза.

Теперь он стал выбирать большие форматы, почти квадратной формы. Полюбил синий цвет. Все пространство у него густо-синее. И Соня – как изваяние. А волосы почему-то красные.

– Виктор, а зачем ты ей волосы красные нарисовал? – задаю я очередной глупый вопрос. – Мне тоже нарисуй красные, – прошу я, видя, что Бухарик взялся за мой портретик.

– Зелененькие ей нарисуй, – из угла советует Соня.

Соня на картине и справа, и сверху.

– Соня, тебя уже два человека!

– Это у меня раздвоение личности, – говорит Соня.

* * *

…Когда-то все это уже было: съемки у Бухарского.

Мы с Сашей делали первые попытки заниматься кино под руководством отца Войцеха, священника и одновременно телевизионного профессионала из Польши. Он как раз набирал сотрудников в католическую студию, а мы с Сашей предложили ему в качестве первого сюжета мастерскую Виктора. Взяли с собой маленькую дочку.

Пока отец Войцех снимал Виктора в мастерской на большую камеру, тот рисовал его портрет.

Помню, Войцех все пытался настроить камеру на детали, но не успевал за кистью. Тогда он просто попросил:

– Виктор, а можно вот в этом месте красненьким? Для меня?

Мы с Сашей чуть не упали…

Бухарик аж перестал рисовать, внимательно посмотрел на Войцеха, ухмыльнулся, но потом вдруг великодушно взял и сделал то, что тот просил. Жалко, что ли!

Когда он узнал, что Войцех из Польши, он раскрыл огромный чемодан, порылся в акварельках и извлек на свет Божий толстую пачку пестрых картинок крестиками:

– Вот Польша! И вот Польша, – Бухарик когда-то ездил туда по какому-то культурному обмену.

Это напоминало сцену из фильма «Принц Флоризель» про портрет Клетчатого. Войцех обалдело смотрел на абстрактные акварельки, потом спохватился и с наигранным восторгом воскликнул:

– О, Польша! – а мы засмеялись.

…С тех пор прошло больше десяти лет.

Мне до сих пор жаль, что из той затеи ничего не вышло. Съемки были великолепными, особенно там, где Бухарик учил рисовать мою дочку. Я до сих пор помню каждый кадр. Но монтажный компьютер сломался, стерев видео с лица Земли, а на кассетах уже было записано что-то другое.

…Долги надо отдавать. Когда я дарю Бухарику диск с моим маленьким фильмом, у меня возникает приятное ощущение свалившегося с души камня.

– А помнишь, как вы с этим поляком меня снимали, а я вас рисовал? Хочешь, я подарю тебе ту картину? Она должна висеть у вас!

И Бухарик весь вечер роется в завалах на антресолях с риском для жизни, два раза чуть не сваливается, но картину не находит.

– Ну, ничего, я все равно найду ее и подарю тебе, – пообещал он.

А пока подарил две других парных картины: на одной мастерская, отраженная в металлическом чайнике, а на другой – чайник в мастерской.