Высокий огонь [Николай Александрович Игнатов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Высокий огонь


Единственному и неповторимому Виктору Олеговичу посвящается


А память священна, как отблеск высокого огня…

Рождественский Р.


Один из больших каминных залов был обустроен прямо в подвале особняка немыслимых по обывательским меркам размеров. Готический стиль в этом зале легко уживался с элементами чуждых ему художественных направлений, такими как, например, хай-тек. Но, все же, средневековая готика доминировала: много камня, мрамора, кованого железа, чуть меньше – дерева.

Под высоким (даром, что подвал) стрельчатым потолком, к которому сводились узкие фальшивые витражные окна, располагался огромный дубовый стол. Всюду в зале были наставлены доспехи и латы в полный рост, по всем углам висело настоящее средневековое оружие, а на полу лежали две огромных бурых медвежьих шкуры.

В общем и целом это, с позволения сказать, помещение, производило сильное впечатление своим историческим шармом и натуральностью. Любой, кто впервые побывал бы в нем, ощутил бы себя как минимум в музее или старинном английском замке.

Несколько слов можно сказать и о хозяине этого острова истории, а равно и самого особняка, в котором он находился, и который, кстати, с точки зрения антуража не производил столь колоссальных впечатлений. Да, был у Ибрагимыча – как называли хозяина друзья – пунктик на счёт безопасности: то ли бомбоубежище себе сделал, то ли тайник. Хотя кого ему боятся? Все из его окружения знают, что он один из первых в курсе будет, если какая война начнётся или что-то подобное, а от властей прятаться ему и совсем ни к чему: все давно прикормлены и не станут пилить сук, на котором сидят. К тому же, мало кто из тех, кто хорошо знает хозяина, стал бы всерьёз разделять понятия «власть» и «миллиардер Нагайцев Виктор Ибрагимович ».

Человек он весьма уважаемый, а называть его место в списке богатейших людей России было бы просто неприлично. Достаточно сказать, что в своем кругу он самый богатый и влиятельный. О роде его профессиональной деятельности тоже говорить не совсем красиво, да к тому же, деятельность эта столь непрозрачна, столь хитро устроена, что толком ничего и не скажешь, кроме разве того, что основные деньги Виктору Ибрагимовичу приносят последствия множественных вымираний, что имели место в былые палеонтологические эры.

Собственно, чего зря разглагольствовать об этом насквозь благородном человеке, если его самого сейчас нет в каминном зале, по причине того, что он еще не вернулся из сауны. Очень любит он это дело, тем более, когда в компании дам. Посему лучше сказать несколько слов о его друзьях, которые как раз в каминном зале присутствуют, уже вдоволь напарившись, и теперь в халатах приговаривая бутыль виски, помнящую еще бомбежки Лондона самолетами с крестами на хвостах. Здесь люди сплошь высочайшего полета, чета досточтимому Виктору Ибрагимовичу.

Совсем немного уступал ему в капитале Дмитрий Дмитриевич Сухоручко, известный бизнесмен, а местами даже политик. В последние годы Дмитрий Дмитриевич все чаще появлялся в рейтинге известного журнала все ближе и ближе к строчке своего более богатого друга. Цивилизованный мир сегодня знает его как крупнейшего инвестора и владельца нескольких строительных фирм-гигантов. Однако, мало кому известно, что друзья его иногда называют «Косой», и история этой клички уходит корнями в то самое неоднозначное время эпохи первоначального накопления капитала в нашей многострадальной. В самом конце девяностых – начале двухтысячных Дмитрий Сухоручко, скорее всего под другим именем, успешно занимался организацией целых холдингов-однодневок, на чем заработал и авторитет и огромные деньги и целых два срока за мошенничество, отсидев которые, он вышел уже, как водится, добропорядочным бизнесменом.

Тот период жизни Дмитрия Дмитриевича окутан туманом тайн и легенд. Кто-то говорил, что на самом деле срок он не отбывал, а вместо него отправили какого-то бомжа, до ужаса на него похожего, а сам он в это время по левому паспорту «вялился на каких-то островах». Другие напротив шептали, что саму кличку – «Косой» – он получил именно на зоне, потому как постоянно промахивался мимо параши по причине постоянного кокаинового опьянения. Сегодня истины здесь не найти, да и нужна ли она?!

Вторым другом хозяина особняка из ныне присутствующих в каминном зале является не менее известный и успешный предприниматель Сергей Петрович Гундеев. Предпринимателем и человеком богемы он, понятное дело, был не всегда. Друзья ласково называют Сергея Петровича «Бетон», и дело здесь не столько в твердости его характера, или в непроницаемом «каменном» выражении лица, и даже не в его крепком телосложении, а просто-напросто в отсылке к его молодости. Да, в годы активной борьбы за место под солнцем среди лиц определенного круга была такая мода – заливать ноги человека бетоном в какой-нибудь нехитрой таре и отпускать «на свиданку с Ихтиандром».

Впрочем, следуя данной логике, Сергею Петровичу вообще больше бы подошла кличка «аккумулятор», но она не получила права на жизнь, ввиду чрезмерного количества букв. Гундеев был редким представителем преступного мира – он, начиная с низа иерархической лестницы, сумел в один прекрасный день возглавить крупную группировку спортсменов, а после всех хитросплетений и перипетий эту группировку терзавших, еще и выжил. И ведь не просто выжил, а подобно Фениксу воскрес из праха, чтобы длить свое бытие как ни в чем не бывало.

В начале двухтысячных Сергей Петрович был вынужден инсценировать свою гибель, чтобы тайно бежать за границу, где после он жил долгие шесть лет по разным паспортам. По прошествии этих лет он вернулся на Родину и встал у руля огромной бизнес-империи, включающей в себя металлургические комбинаты, множество сетей по приему металлолома и еще бог знает какого количества предприятий подобной направленности. Всем его друзьям известно, что пока он был в вынужденной «ссылке» за границей, дожидаясь пока все уляжется, пока развалятся все уголовные дела, и пока, наконец, обыватель подготовится к тому, чтобы принять мысль о том, что господин Гундеев все-таки жив, все эти годы его деньги работали в России. Через подставных лиц Сергей Петрович отстроил свой коммерческий ледокол, который только и ждал появления капитана. Впрочем, если учитывать мнение экспертов касательно российского бизнес-пространства, то к этой аллегории подошел бы иной класс кораблей, все-таки ходить им здесь приходится совсем не по воде.

Наконец, четвертым, самым молодым (и пока еще – самым редким) гостем Ибрагимыча сегодня был Артур Соломонович Гринкруг, бизнесмен нового поколения. Артур был еще школьником, когда его друзья, собравшиеся сегодня вместе, уже пробовали силы на поприще неокрепшей сырой российской коммерции. Впрочем, в отличие от того времени, сегодня это поприще правильнее было бы называть вовсе не коммерцией, а скорее рэкетом, мошенничеством и организацией преступных сообществ. Артур Соломонович был совершенно другого склада ума, воспитания и взгляда на мир. Почти единственное, что объединяло его с другими бизнесменами, ставшими по стечению обстоятельств его друзьями или хорошими знакомыми, это невероятная слабость к деньгам. К большим деньгам.

Господину Гринкругу немногим более сорока, а уже в тридцать он стал самым молодым владельцем крупнейшего на то время холдинга, чья деятельность была завязана на интернет технологиях и телекоммуникациях. Артур Соломонович, как говорят, «реально рубил фишку» в своем деле. Он до того быстро адаптировал только что создаваемые на западе продукты IT-технологий к отечественному рынку, что даже сами создатели порой удивлялись его способности столь ловко и быстро дорабатывать, доводить до ума украденные у них программы и системы.

Ясное дело, что на волне успеха Артур был не долго. Его холдинг с потрохами выкупил нынешний его друг, Виктор Ибрагимович, которому специалисты нашептывали о хороших барышах в новой сфере деятельности. Ибрагимыч послушал их, и начал скупать без разбора (и конечно без согласия владельцев) всё, что было в России на то время самое «жирное» в данном направлении. Холдинг Артура сразу развалился, потому как без его личного участия ничего в нем не работало должным образом. Тогда Ибрагимыч, которому уже был до лампочки рынок информационных технологий (как он выразился однажды про него: «фуфло для ботаников»), предложил Артуру совместное предприятие. Схема была простая: Ибрагимыч возвращает ему его фирмы, даёт вдобавок еще несколько похожих, тем самым решая проблему конкуренции, а Артур, развивая все это, отстегивает Ибрагимычу процент.

Нужно ли говорить, что со временем они так сблизились, что даже и процент более Артуру Соломоновичу платить не пришлось. Потом Ибрагимыч ввел его в свой круг, познакомил с уже перечисленными выше «коллегами по цеху». Как ни странно, не смотря на свою утонченность и начитанность, Артур Соломонович сумел быстро освоиться в новой компании. Мужикам новичок тоже пришелся по душе, они часто даже консультировались у него по совершенно разным вопросам, поражаясь его всезнайству. Даже Дмитрий Дмитриевич, считавшийся до Артура Соломоновича у них самым башковитым, и тот признал превосходство Артуровой эрудиции над своей.

Впрочем, чаще всего господин Гринкруг сидел в компании тише всех, больше наблюдая и слушая старших товарищей.

Однако вернемся же в каминный зал. Хозяина ждут уж минут двадцать, виски уже не греет, а в зале действительно прохладно – на улице свирепствует поздняя осень. Говорят, как водится в хорошей компании, о всякой всячине, ни слова о работе и опостылевших делах.

– Мужики, чё мы мучаемся?! – обозначил тренд общего мнения Дмитрий Дмитриевич. – Серега, крикни кого-нибудь, пусть дров принесут или отопление включат, я байку свою рассказать не могу, зуб на зуб не попадает. Мы пока Ибрагимыча дождемся – околеем.

– Нет, Димас, он строго сказал – камин не жечь, отопление не включать, его дождаться, – ответил Сергей Петрович. – У него какой-то конкретный сюрприз для нас. Вон, вискарём грейся, или может баб позвать?

– Да ну, надоели бабы. Артурчик, не в падлу, позови Лёню, он должен быть рядом, спроси – когда Ибрагимыч будет, и заодно – скажи, пусть отопление включит. Потом вернёшься, я расскажу тут историю прикольную.

– Про деда опять? – хитро осклабившись, спросил Сергей Петрович.

– Артур-то её ещё не слышал, – махнул на него рукой Дмитрий Дмитриевич.

Артур Соломонович послушно встал, вышел из зала и буквально через минуту вернулся.

– Где-то ж у него тут какая-то рация была, – сказал он, наливая себе виски, – или телефон для прямой связи с Лёней, мобила-то в этом бункере не берет.

– Есть у него такая штука, – кивнул Дмитрий Дмитриевич, – только он никому ее трогать не даёт, сам только. Короче, слушайте.

Только он хотел было раскрыть рот, начиная рассказ, как в приоткрытую дверь высунулось огромное лицо Лёни – личного помощника Виктора Ибрагимыча и начальника его охраны по совместительству. Лёня тихим, но очень низким голосом учтиво продекларировал, что теплый пол включен и скоро де будет тепло, и сразу скрылся, закрыв дверь.

Дмитрий Дмитриевич кивнул ему и продолжил.

– Вспомнил тут из детства историю одну, видать по случаю этого бункера, как Ибрагимыч его ни называет «готическим залом».

– Хуическим, – поддержал Сергей Петрович, – Бункер он бункер и есть.

– Во-во. В общем, лет мне тогда было… хуй знает, лет семь-восемь. Нашел я, значит, какой-то старый фотоальбом. Мать его ныкала, походу, от всех, а я, от нехер делать, его отрыл в шкафу и давай листать. Там много всяких старых фоток было, я особо не помню их, а вот одна была интересная настолько, что я сразу вкурил – чё-то тут не так. На фотке был какой-то молодой поц в сером кителе и в серой пилотке. Рожа такая, помню, самодовольная была у него, наглая. Короче, как у меня. Ну, ясно, что военный, все дела, только форма-то была не советская, а на петлицах – молнии. Не, это я потом узнал что такое СС, фашисты там, и вся хуйня, а тогда смотрю – молнии какие-то и пиздец. Я эту фотку взял, спрятал, альбом обратно убрал, а вечером мамке показываю и спрашиваю – мам, а это кто? Бля, мужики, вы б видели, чего с матерью сделалось!

– Представляю, – сказал Артур.

– Она побледнела, почернела, побледнела опять, и потом еще я хуй знаю сколько раз поменяла цвет лица. Её затрясло и… В общем пиздюлей я получил неслабых. А главное – не понимал за что. Мать тоже молодец: пиздила молча, видать от шока, а только потом, когда отошла, стала базарить чё к чему. Фотку эту, помню, из рук у меня вырвала и разорвала на мелкие кусочки.

– Так это кто там был, на фото? – спросил, выпуская дым от сигары, Артур Соломонович.

– Кто-кто, дед мой. Мать мне сказала, что фотография типа секретная, и ее никому нельзя было показывать, и даже базарить о ней запрещено, иначе расстреляют сразу к ебеням. Дед – говорит – был охуенно секретным разведчиком, а молнии на петлицах у него были, потому что связистом он был.

Сергей Петрович захохотал.

– Связистом, блядь… – сказал он сквозь смех, – Бля, Косой, сколько раз уже слышал это, каждый раз смешно у тебя получается.

– Ага, – продолжил Дмитрий Дмитриевич, – Ты – мать говорит – так всем и говори, если кто спросит, в школе там, или еще где: «Мой дедушка – Альберт Макарович – на фронте связистом был». А про то, что он секретный разведчик – молчи.

– Давно ты не вспоминал эту мульку, я даже и подзабыл её.

– Да я и сам забыл нахуй. Вот, сегодня чего-то всплыла в памяти.

– Память – штука хитрая, – констатировал Артур Соломонович.

– Не то слово. Короче, потом я уже узнал, когда совок рухнул, что мамкин батя в дивизии СС «Русь» служил добровольцем. Там мутная история, но я точно помню кто-то рассказывал, что хоть у него и были какие-то дальние еврейские предки, сам он их ненавидел и лично участвовал во многих казнях. А ещё, прикиньте, посдавал все адреса еврейских семей во Львове, которые знал. А как война кончилась, так он съебал (вот ведь хитрожопый хуй!) куда-то в Аргентину или в Мексику. Фотку эту мать случайно не выбросила, единственная память об ее отце была. Я потом уже понимал, что нам тогда охуенно повезло, что ее именно я нашел, а не кто-нибудь посторонний. Официально ведь никто не в курсе был, чем дед на войне занимался. А нашли бы – пизда матери, а меня бы – в детдом.

– Похоже на историю Сороса, – вставил ремарку Артур Соломонович, – у того тоже отец хоть еврей был, а во время оккупации в Будапеште на других евреях нехилые деньги делал. Да и с нацистами сотрудничал.

Пол быстро нагревался, в зале становилось тепло, равно как тепло становилось на душе у всех присутствующих от хорошего виски и дивидендов максимальной зоны комфорта. Решили, дабы скоротать время, перекинуться в покер.

– Кстати, Артурчик, ты помнишь, как-то говорил про этого писателя, типа книжки интересные пишет, – раздавая карты, сказал Дмитрий Дмитриевич.

– Про Левина?

– Точно. Короче, ребята там одни головастые, вроде тебя, подогнали мне его новую книгу. Прочитайте, Дмитрий Дмитриевич, говорят, очень интересная вещь. А сами – хихикают, бляди.

– Я, сказать по правде, давненько ничего из него нового не читал. Еще карту дайте, – ответил Артур Соломонович.

– Нет, ну я-то вообще подобную херню не читаю. Чё я, дебил? Да и некогда сейчас читать, тут так запаришься, что от бумажек  в глазах рябит, а я ещё говном всяким башку забивать стану. А здесь чего-то время было, дай, думаю, прочту.

– А я в курсе про этого Олега Левина, чё-то даже давно как-то читал из него. Херня, по-моему, редкая. Вскрываемся? – закусывая копченым мясом, лениво поделился Сергей Петрович.

– Да как бы все за него в курсе. Известный хуй, и даже не только в рашке, – выложив карты на стол, сказал Дмитрий Дмитриевич, – О-па, стрит-флеш! Ну, Бетончик, сообрази, если даже ты читал его, то, сам понимаешь…

– Не базарь, не тупее паровоза. Флеш-рояль, – небрежно швырнув карты на стол, парировал Сергей Петрович и откинулся в огромном кресле. – Это тот самый мудак, который говорил в интервью, что надо бы заставить олигархов башлять за все эти дорогостоящие операции безнадежно больных, о которых ноют в ящике. Мол, те не обеднеют, а заодно доброе дело сделают, и карму себе почистят.

Артуру Соломоновичу в покер никогда не везло, потому он молча положил на стол свои карты, где ничего хорошего, кроме пары восьмерок не было.

– Кстати, Артурчик, – тасуя колоду сказал Дмитрий Дмитриевич, – ты же шаришь в этих интернетах и подобной лабуде, скажи – правду базарят, что эта вся мура про больных детей, которым нужна операция – чистый лохотрон?

– Да ну Вы чего? Разве можно такими вещами?! Нет, по этим схемам уже лет десять не работают. Палево. Развелось соц. сетей, не спрячешься.

– А я слыхал, типа, сами дети не подставные, и болеют реально, – хмуро рассматривая свои карты, сказал Сергей Петрович,– только бабки до них не все доходят, которые лохи шлют. Типа половина бабла оседает на известно чьих счетах.

Тут Дмитрий Дмитриевич с Сергеем Петровичем синхронно покосились на Артура Соломоновича в ожидании его реакции. Но тот спокойно делал вид, что напряженно просчитывает возможные комбинации своих карт.

– Нормальная схема, – вдруг невозмутимо ответил он, – Тут же не отследишь – сколько отправлено и сколько дошло. Получается, и дело благое сделали и нормальным ребятам дэнэшку подкинули.

Дмитрий Дмитриевич с Сергеем Петровичем переглянулись, и на их лицах появились на мгновение хитрые улыбки. Знаем, мол, Артурчик, кто эту схему за пейсы держит.

– Дима, ты чё-то про книгу рассказать хотел, нет? Еще карту дай, – проявил интерес Сергей Петрович.

– Ага, точно. Название даже не помню. Похуй. Ну, прочитал, и действительно поржал, как они и обещали.

– Вскрываемся? И чего там в книге?

– Короче какой-то хуй работал начальником цеха на нефтезаводе, который, ясное дело принадлежал известному олигарху. А он, Левин то бишь, этого олигарха конкретным уродом нарисовал. Ну чего с него возьмёшь, он же ёбаный социалист-онанист. Бля, надоел покер.

– Уродом нарисовал – это как? Типа наркоманом и педиком выставил? – спросил, зевая, Сергей Петрович, которому тоже надоело играть.

По всеобщему молчаливому согласию, карты были отложены в сторону.

– Нет, в этом как раз-таки ничего такого, с кем не бывает. Там другое, потом скажу. На этом же, короче, заводе работали этого мужика жена и мать, обе в другом цехе. В один ненастный дождливый денёк вдруг в этом цеху как ёбнет газ, или бензин, хер знает. Ну и всё в труху: люди погорели и цеху – пизда, еле потушили.

– Где-то я такую историю слышал, – вставил Артур Соломонович.

– Это у Ибрагимыча на одном заводе на «дальняке» было, лет пять назад, – кивнул Дмитрий Дмитриевич.

– Точно, – кивнул Сергей Петрович. – Ну и чё дальше?

– Дальше как обычно: завалы обугленные разгребли, трупы – на опознание, а ботве закинули мульку по инстаграммам и фейсбукам, что погибло втрое меньше.

– Сука, точно как у Ибрагимыча  было! Вот петушара, слизал историю! – засмеялся Сергей Петрович.

– Ну да. Дальше, как водится, комиссии, расследование, уголовные дела и козлы отпущения. Сам олигарх официально заявил, что виновные в натуре ответят, что ему жаль погибших и вся хуйня, а на деле он своим кентам базарил, что срать он хотел на ботву, жаль только что блядский цех восстанавливать надо, кучу бабок вываливать. Там ещё сказано, что он неоднократно херово высказывался в интервью и в соц. сетях не только о среднем классе или даже о его же рабочих, а вообще обо всех у кого яхты нет, что это, мол, говно и грязь, а не люди, и клал он на них с прибором.

Короче, терпила этот сам стал разнюхивать, что стало реальной причиной взрыва, и нанюхал, что дело было в какой-то установке, которую надо было сто лет как заменить, а того олигарха, типа, жаба душила. Нарыл всю информацию он через своего кента – начальника того самого сгоревшего цеха – и решил мстить в натуре.

– Херассе, мститель нашёлся! Капитан Америка, блядь! – занюхивая кулаком, усмехнулся Сергей Петрович.

– Ага, не говори. Супергерой обосранный! Дождался он, короче, когда олигарх сам лично на завод приехал, ясное дело для понта, чтоб думали все, что ему не похуй. Там мутная сначала шняга была, как мужик оружие доставал, планы рисовал, готовился, короче. В общем, подкараулил он олигарха прямо на территории завода, выждал, пока порассосется толпень, чтоб он только и охрана остались, и давай всех морщить.

– Во, блядь, херня какая! Попробовал бы он моих ребят тронуть! Сразу поймают и любой пулемёт в жопу вставят и провернут. Фантастика сраная.

– Ну, это понятно, что фантастика, но дело в другом. Слушайте, чё дальше было. Охрану он, кстати, не застрелил, а электрическим тазером вырубил. Олигарху потом автомат в харю, и – «ком цу мир». Вывел он его как-то с завода, в машину посадил и на дачу повёз. Пока на заводе ебальниками щёлкали, пока сообразили чё-кого, этот уже на даче был.

– И чё, он его картошку окучивать заставил? – шутил Сергей Петрович, разжевывая карпаччо.

– Типа того. Он посадил терпилу на стул, примотал скотчем, включил прямую трансляцию в интернете и давай кромсать того ножом.

– Во дела! Это он Тарантины пересмотрел.

– Или наших дебильных сериалов, – добавил молчаливый Артур Соломоноич.

– Не, это было в фильме – как, блядь, он называется – где мужика на зоне закрыли, а он один хер мочил всех, мстил за семью или типа того. Судью порешил, мусоров, ещё кого-то…

– «Законопослушный гражданин».

– Ага. Артурчик, вот память у тебя!

–Да, я тоже когда читал, подумал, что это реально как если перемешать рашкины сериалы, рассчитанные на дебилов, и америкосовские ужастики, типа «Пила» или хуй знает как там они называются, – согласился Дмитрий Дмитриевич.

– Ну а дальше? Порезал он его и чего? Суть в чем?

– Суть эти бляди в штаны, когда страшно, как говорила моя бабуля покойная. Он там его нормально оперировал: уши отрезал, нос, пальцы рубил. И базарил во время экзекуции типа мол, гляди, блядина, ты такой же кусок мяса как все, нихуя ничем не лучше, и все твои бабки тебя не спасут, сука ты сраная. Ну, олигарх, понятно, орал от боли и через некоторое время явно мечтал скорее сдохнуть.

– Н-да, история, – поглаживая огромный живот, безразлично отметил уже сильно захмелевший Сергей Петрович. – В молодости помню и не такое бывало, только какие там олигархи и прямые эфиры… так, барыг морщили, да козлов разных.

– Так этого поймали потом? – спросил Артур Соломонович почти с живым интересом.

– Нет. Как олигарх сдох, так этот со всеми попрощался и пулю себе в рот пустил.

– Хуета, – вынес приговор Сергей Петрович, и хотел было, поднявши палец вверх, сказать что-то еще, как порыв его прервала внезапно открывшаяся дверь.

В зал зашел сам хозяин – Виктор Ибрагимочич – и, не отнимая трубки телефона от уха, указал кому-то пальцем на неопределенную точку на полу. Двое охранников тут же зашли вслед за ним, неся в руках тяжелые картонные коробки. «Да какие бабы?! Чего ты мне мозг полощешь, я ж говорю – с мужиками сидим, вискариком расслабляемся…», – вкрадчиво лгал в трубку Виктор Ибрагимович.

Поскольку сотовая связь действительно не проникала в каминный зал, говорил хозяин посредством одного из интернет-сервисов, благо вай-фай позволял. «Ну всё, давай, ребята к столу зовут. Целую». Он сунул телефон в карман халата и сделал страдальческое лицо.

– Чё, Ибрагимыч, даже на Кубе её ревность душит? – поднося хозяину стакан, задал риторический вопрос Дмитрий Дмитриевич.

– Да пиздец! Я её туда на два месяца отправил, типа ты там отдыхай, а у меня работы до жопы. Думал, расслаблюсь. Ага, щас! Каждый день, сучка, звонит. Типа, думает – раз она мне мозги ебёт, так я здесь никого ебать не буду.

Друзья засмеялись.

– Как гласит народная мудрость: бабы дуры не потому что они дуры, а потому что они бабы, – мудро заметил Сергей Петрович, – Витя, сколько твой сюрприз ждать можно? – добавил он с упрёком.

– Мы уже от скуки в покер давай играть, – присоединился Дмитрий Дмитриевич.

– Ща все будет, – кивнул Виктор Ибрагимович, выставив перед собой для защиты от нападок нетерпеливых друзей открытую ладонь, – Я ж не просто так тормозил, я курьера ждал с важными… ингредиентами.

Все дружно окнули на это «ингредиентами», а Ибрагимыч жестом отправил охранников за дверь, открыл одну из коробок и небрежно вывалил содержимое. На полу оказались аккуратные пачки различных купюр, глядящих лицами президентов, королевы, генсека, и даже одного изобретателя. В зале несколько секунд царила тишина. Все смотрели на деньги, на Ибрагимыча, как-бы задавая немой вопрос: «и, чё?».

– Бля, мужики, ну и хари у вас.

– Так мы ждали конкретный сюрприз, – выразил общее недоумение Дмитрий Дмитриевич, – ну там, кокаин какой новый, или дурь экзотическая, а ты нас кучей бабла удивить что ли решил?

Виктор Ибрагимович засмеялся, присел на кресло и закурил сигару.

– Сейчас расскажу. Охуеете. А пока давайте уже вздрогнем. Чтоб век стоял и бабки были!

Чокнулись и выпили. Пока закусывали, все трое друзей Виктора Ибрагимовича пребывали во власти интриги. Хоть на их лицах и было написано безразличие, в душе они желали впасть в обещанное хозяином после рассказа о назначении денег, состояние.

– Короче, мужики, слушайте внимательно, не щелкайте клювом, а то нихуя не поймёте, я сам не до конца вник. И не ржать, а то там со стороны послушаешь – ахинея полная, но я вам падлой буду, всё реально и конкретно. Я вам не просто так сказал камин без меня не трогать.

– Ибрагимыч, заинтриговать умеешь. Дай угадаю – бабло жечь будем?

– Да, Дима, именно. Сейчас поясню. Прикиньте сами мужики: бабы, дурь всякая, бухло, охота или моря с яхтами – это всё наскучило. Так ведь? Вот я и дал ребяткам своим задание порыскать, поискать чего нового. Ребятки нашли. Теперь внимательнее. Есть такая хуйня, называется… (тут хозяин сильно прищурился, напрягая память) «…механизм раскрытия… какой-то там блядской памяти через какой-то грёбаный символ…». Нет, не вспомню я точное название.

– Чьей памяти? Нашей что-ли? – спросил самый нетерпеливый, Дмитрий Дмитриевич.

– Нет, там память целых поколений. Есть там один хуй, эзотерик-грибоед, торчок сраный, мне про него Миша фээсбэшник рассказал. Короче, он – торчок этот – до того нажирался всякой дряни, что в эту ихнюю ёбаную Шамбалу как в магазин гонял. Ну, естественно, херни разной насмотрелся, базарил не пойми с кем, с богами, блядь. Да, он конченный, базара нет, но проверенный человек – Миша то бишь – на верняк сказал, что вот это (он кивнул в сторону коробок) реальная тема. Тут якобы этот наркоша технологии нацистов из Анэнэрбе заимствовал.

– Ананирба – это у фашистов типа министерство магии было, да? Они че тоже рейхсмарки свои жгли?

– Да хер его знает. Дима, не перебивай, и так мозг морщу, чтоб вам пояснить чё к чему. Нет, им-то зачем было жечь? У них и так не жизнь, а сплошная веселуха была. Походу торчок использовал именно саму схему воздействия определенных веществ на сознание. А то, что бабки жечь – это уже фишка под нас заточенная. Тут надо нормальный бюджет запалить, чтоб реально вштырило.

– У Михаила Петровича видать тоже с бюджетом всё норм, раз ты от него узнал.

– Серёга, хочешь, сам у него спроси. Ты ж в курсе, мы на их дела не смотрим, они – на наши, всё путём. А они пусть сами со своей коррупцией борются и миллиарды друг у друга спизженные считают.

Блядь, с мысли сбил. Короче, там какой-то раствор по древнему рецепту, грибы там или хер его знает что. Сам рецепт был утрачен, да и мало кто его знал. Чтобы штырило, надо вдыхать дым от этого раствора.

– Так шаманы делают, чтобы с духами говорить, – привёл факт Артур Соломонович.

– Ага, и тут тоже не пойми какая нечисть, походу, замешана.

– Так, а бабки-то зачем жечь? – недоумевал Дмитрий Дмитриевич.

– Жалко бабок, Димас? – с улыбкой посмотрел на него Виктор Ибрагимович.

Все, кроме Дмитрия Дмитриевича засмеялись.

– Сука, всю жизнь куркуль был. У тебя чё, мало их?! Тем более – я угощаю.

– Да при чём тут куркуль не куркуль! – чуть обиделся Дмитрий Дмитриевич. – Просто стрёмно как-то… Деньги ж – святое.

– Да ну тебя на хрен, – махнул на него хозяин рукой.

– А кроме шуток, почему всё-таки именно бабло, Ибрагимыч? Почему не бумагу там или дрова? – спросил нахмуренный Сергей Петрович.

– Бля, мужики, ей богу, хер вспомню сейчас, чего этот шнырь мямлил по этой теме…

– Наверное, я знаю. Тут нужно что-то вроде сакрального символа, типа кровь, или жертвоприношение…

– Во-во, чего-то такое он и бубнил. Вот ты головастый, Артурчик, откуда знаешь?

– Да так, читал где-то.

– О! Вспомнил! Он же мне тут малявку сварганил, типа инструкцию.

Виктор Ибрагимович достал откуда-то из-под стола рацию и вызвал своего помощника: «Лёня! Принеси бумажку, которую я тебе дал. И очки прихвати мои».

Через минуту огромного размера Лёня тихонько зашёл в зал, передал своему боссу очки и сложенный вчетверо лист А4, и также тихонько удалился. Виктор Ибрагимович надел очки, развернул бумагу, и первые секунды с отвращением ее разглядывал, как-будто пытаясь разобрать почерк, хотя текст на ней был машинный. Зажмурившись на пару секунд, он начал читать:

– «Деньги – сакральный символ жизни…» Артур, ты прямо в точку попал, красавчик… «…жизнь человека в бытовом понимании подобна электрическому устройству, а деньги – это само электричество, позволяющее этому устройству функционировать…» Вот, бля, загибает, мудак. Типа терминологией давит, чтоб нихуя не понятно было. Ладно, чё там дальше… «…естественно, что понимание и принятие этой формулы как истинной, необходимы для любых операций, связанных с воздействием на своё сознание с использованием означенного сакрального символа. Человеческий разум подобен сложной машине, чьи действия обусловлены заданными программами и алгоритмами. Стоит надлежащим образом задать программу расширения сознания, его сужения или просто бега на месте, человек эту программу начнёт выполнять, не зависимо от того, хочет он этого или нет…» Мужики, кто-нибудь врубает, чего тут за херь написана?

– Ибрагимыч, читай, разберёмся, – уверил Сергей Петрович.

– Ну, смотрите. Он мне три раза объяснял… Я вот сейчас даже башку ломать не хочу, чисто вам для информации читаю… так, где тут…ага. «…нужные алгоритмы действий помещаются в подсознание, а там уже – дело техники. Вот, к примеру, как человек сможет избежать того факта, что в его подсознании уже размещено зерно программы: «деньги – сакральный символ жизни»?».

– Всё? – спросил явно не удовлетворивший любопытство Дмитрий Дмитриевич.

– Тебе мало что ли? – снимая очки, парировал Виктор Ибрагимович.

– Точно, мудак какой-то, – резюмировал Сергей Петрович, прищурено разглядывая дым от своей сигары. – Нахватался в «википедиях» своих словечек модных, чтоб умняк накатывать и грамотно хуй к носу подвести.

– Да это не важно, Серёга, – воодушевлённо заявил Дмитрий Дмитриевич, – Главное – чтоб вштырило реально, а не так, что миллионы сожгли, погрелись малясь у камина, а оно поколбасило минуту и отпустило.

– Истину, Диман, глаголешь, – поддержал Виктор Ибрагимович, – Надо чтобы ощущения были уж совсем необычные. А то смотри, тут тебе и фашисты и древнее зелье и кучу бабок спали, а по итогу – хуета получится, чисто как в детстве шмали накуриться… Эх, если так будет, я эту падлу все бабки отработать заставлю, с процентами.

– В этом, Ибрагимыч, никто не сомневается.

– Ну тогда, мужики, поехали. Давайте подтащим коробки ближе к камину. Там, смотрите: те, что поменьше, их последними надо жечь, торчок сказал. Он посоветовал накупить у коллекционеров разных старых купюр. Сказал, козёл, что в тех бабках энергетика охуеть какая мощная, так что мы их напоследок.

– Так, а мы сами жечь будем или… – догадался спросить Артур Соломонович.

– Нет, самим не получится, – озадаченно проговорил Виктор Ибрагимович. – Молоток, Артурчик, что подсказал. Мы же вроде как без сознания кайфы ловить будем, так что подкидывать пачки в огонь не сможем. Лёня нужен.

Хозяин вновь вызвал Лёню по рации и объяснил что делать. Лёня соображал быстро и тут же предложил на всякий случай держать за дверью доктора – мало ли чего, дурь-то новая. Виктор Ибрагимович согласился.

Лёня надел противогаз (у него вообще всякого снаряжения было – хоть на случай ядерной войны), и оставил заслонку в дымоходе едва открытой, чтобы напустить в зал достаточно дыма. Четверо друзей разлеглись в креслах поудобнее, выпили снотворного, и Виктор Ибрагимович дал отмашку, предварительно дав своему помощнику инструкцию – разбудить в случае чего минут через пятнадцать. Сначала в огонь полетели пачки долларов, которые, кстати, разгорались плохо, отчего Лёне приходилось их расчленять на отдельные купюры. Когда дыма в помещении набралось достаточно для создания необходимого эффекта, но не настолько много, чтобы кто-нибудь задохнулся, Лёня приоткрыл заслонку чуть больше.


Последнее, что заметил Артур Соломонович перед тем, как его вдруг окружила мгла, было высокое пламя, которое даже вырывалось из камина до самого потолка, и ещё – как Дмитрий Дмитриевич, засыпая, приговаривал, когда Лёня бросал пачки в огонь: «На тебе, на лечение! На тебе на операцию!».

В возникшей вокруг черной пустоте Артуру Соломоновичу стала казаться мерзкой вся эта затея со сжиганием денег; он чувствовал себя участником какого-то кощунственного и ужасного ритуала, как если бы они приносили в жертву младенцев. Но эта паническая атака быстро истощилась, стоило только летучим веществам дыма от горящих купюр окончательно добраться до его мозга. Он стал тут же спокоен и глядел задумчиво на то, как темнота соткала из себя скачущие по деньгам язычки пламени, вспоминая почему-то, что на какой-то из долларовых банкнот изображена пирамида с глазом.

Во мгле, позади этих язычков, медленно появлялся просвет, и Артуру в голову пришла отчетливая мысль, что он точно знает, зачем американцы её там нарисовали, и он решил высказать эту мысль друзьям, но вместо привычных слов из его рта вдруг вылетели  шипящие звуки неизвестного языка. Артур сначала испугался и даже приложил к губам ладонь, но тут же вспомнил, что он никакой не Артур, а Менхеперр – Верховный жрец храма. Он поглядел на стоящих чуть поодаль своих друзей – номарха южных окраин Рахотепа, главу сбора всех податей Насамона, и причетника Нумия.

Менхеперр вспомнил, о чем они только что говорили, перед тем как он отошёл чуть в сторону, чтобы получше разглядеть храмовый комплекс и строящуюся пирамиду для живого бога – Великого фараона Хуфу, царя двух Египтов. Минуту назад они вчетвером стояли чуть дальше от царского паланкина, потому слышать их фараон не мог, и, тихонько посмеиваясь, говорили о том, что Хуфу стал совсем плохой, болезнь его не отпускает, и что не зря в своей Великой пирамиде он велел сделать усыпальницу под основанием; мол, не успеют достроить до его кончины, так поместят тело в нижний зал.

Менхеперр вдруг осознал, что даже когда он просто думает о фараоне, то мысленно не может его называть иначе как «мой Великий бог-фараон». Хотя в разговоре со своими друзьями – жрецами и вельможами – он, равно как и они, нередко называет богоравного чучелом крокодила и даже опухшей лягушкой.

Отец фараонов, Великий Ра, неспешно плыл на ладье в страну мертвых. Было жарко, и слуги с опахалами с трудом спасали от жгучей милости божественного света. Менхеперр подошёл к огромному паланкину, где на золоченом троне сидел Хуфу, окружённый означенной выше свитой и стражей. Фараон лениво оглядывал колоссальное строительство пирамиды, где тысячи людей, подобно муравьям сновали туда-сюда, перенося известь, воду, растворы, мрамор и прочую строительную утварь; где по огромным, словно богами сотворенным, стропилам и лесам сотни человек тянули канатами по ещё низкому склону пирамиды огромные тёсанные каменные блоки. Сын Ра глядел на это спокойно, словно наблюдал, как в саду от легкого ветра колышутся финиковые деревья, не видя никакой грандиозности в строительстве своей будущей усыпальницы.

Вельможи стояли смиренно, теперь ведя тихую почтенную беседу, в которой Великий царь двух Египтов почти не участвовал, только кивая или слегка улыбаясь на особо льстивые речи своих изнеженных подхалимов. Говорили всякий вздор. Глава сбора всех податей Насамон, к примеру, голосом Виктора Ибрагимовича констатировал, что скоро Нил уйдёт с полей, и рабочие снова разбредутся по домам возделывать земли.

Другие вельможи кивали, искоса глядя на реакцию фараона, который только щурился, глядя в сторону движения небесной ладьи. Туда, где Ра вновь предстоит сразиться со змеем, которого он побеждает каждую ночь, чтобы утром вновь вернуться на небосвод и дарить свет смертным. Менхеперр, впрочем, отметил про себя, что Великий фараон просто дремал после обильного обеда и лишней чаши вина.

Рахотеп, голос которого был один в один голосом Дмитрия Дмитриевича, меж тем, сказал, что темпы строительства хотя и высокие, но и сам конечный итог замысла Великого сына Ра, фараона Хуфу, ослепляющего тьму, столь необычайно громаден, что навряд ли пирамида поспеет, если каждый год распускать всех крестьян по домам, когда сходят воды реки. Не лучше ли – продолжал он – пока Великая пирамида не построится, отпускать только половину?!

Все пристально глядели – что царь двух царств скажет на эту мысль, похвалит ли за разум и сметливость Рахотепа. Но фараон только раскрыл глаза, зевнул и вопросительно поглядел на окружение. Все смутились и отвели взгляды. Тогда фараон засмеялся и сказал: «Почему же ты, мой умнейший из умнейших Насамон, не возразил Рахотепу?». Насамон побледнел и опустил глаза. «Не должен ли ты был сказать, что если мы не вернём  всех крестьян на поля, то урожаи станут меньше и подати снизятся? А разве не ты поставлен следить за тем, чтобы подати всегда поступали в полной мере?». «Но, Великий фараон… светлый сын Ра… я… только хочу, чтобы Вас упокоили в самой лучше гробнице…». Насамон заплакал. Прочие укоризненно смотрели на него и ждали дальнейших слов фараона, который вновь задремал и опять казался всматривающимся в далекие тьмы, невидимые простым смертным.

Менхеперр глядел на своего царя и чувствовал, как впадает в благоговейное оцепенение. Он даже как-будто начинал различать очертания того мрака, куда был устремлён внутренний взор владыки; той мглы, куда плыл на ладье Ра; той древней тьмы, где обитает нескончаемый ужас – Великий змей Апоп. Верховного жреца храма будто пронзили тысячи ядовитых нубийских стрел, он вдруг осознал насколько действительно велик их фараон, которому, как истинному сыну бога, суждено кромешными ночами помогать отцу сражаться с бессмертным змеем. «Как же ничтожны все мы пред ним! – думал он. – О, они даже не представляют, какие они черви в сравнении с его божественностью… Но я… я все вижу! Да, мой Великий бог-фараон, я вижу, как ты держишь эту хрупкую нить жизни всех смертных, борясь с вечным злом каждую ночь плечом к плечу с богом Ра и его свитой. О, Великий, я помогу!».

Небесная ладья Манджет, в которой бог-солнце переплывал уже нижнюю половину неба, в этот момент как раз проходила над головой несчастного Менхеперра, и Ра своей безмерной дланью коснулся его головы. И Менхеперр узрел. Он узрел истинно древнего змея Апопа, что медленно полз прямо перед ним, полз, чтобы разрушить недостроенную пирамиду. Разве он, Верховный жрец, мог такое допустить?! Он выхватил у ближайшего стражника кинжал и бросился на чудовище, сам удивляясь своей храбрости. Он кромсал змея, он резал его, убивая во имя своего фараона.

По крайней мере, так ему казалось.

Сам фараон и его спутники наблюдали несколько иную картину. Солнце перегрело и без того хмельную голову бедного Менхеперра, он явно получил удар, и стало ему дурно. Он весь затрясся, выхватил у дремавшего стоя надзирателя кнут, и с диким воплем набросился сначала на тех рабочих, что несли в больших носилках мрамор для внутренних стен, затем – на тех, что несли огромное бревно. Менхеперр кричал что-то про тьму и большую змею, избивал несчастных кнутом, смеялся и плакал.

Охрана напряглась, а вся свита фараона в первые секунды пребывала в недоумении, молча наблюдая за выходкой своего вечно нетрезвого друга. Взглянуть на реакцию уже не дремавшего  царя боялись. Вначале он смотрел на машущего плетью Менхеперра и на ускоряющихся под его ударами рабочих несколько растерянно. Он сомневался – проснулся ли уже или видит странный сон, навеянный ярким солнцем и остатками хмеля. Потом фараон засмеялся. Смех его был громкий и даже немного пугающий своей искренностью. «Смотри! – говорил Хуфу, брызгая слюной, подошедшему Хемиуну, архитектору пирамиды, – Смотри, как забегали! А ты говорил – быстрее работать не могут. Ай да Менхеперр, шакалий сын!».

Люди из свиты, повинуясь рефлексу, тоже разразились привычным ненастоящим хохотом.

«Да, Артурчика, видать, взяло сильнее нашего», – подумал Нумий, глядя на хохочущего Рахотепа.

«Ага, Серёга, не говори, – подумал Рахотеп, – его в Египте постоянно развозит. Видать действует исторический фактор: угнетённый народ, исход в землю обетованную, вся херня… В Турции он так себя не ведёт никогда».

«В Турции… почему он вспомнил про Турцию?! – пронеслось в голове у СергеяПетровича, который только что был причетником Нумием, а теперь очнулся и осознал себя Заганос Пашой, великим визирем  султана Мехмеда второго, завоевателя Византии. «Дык в Турции бизнес у меня: отели, девочки, туризм короче. Баксов немерено сюда влил. Потому я и вспомнил…».

«Что?»

«Я говорю – чего ты виноград не ешь? Сладкий, как песня гурий!», – прозвучал голос Зенгира, пузатого богача знатного рода, который попал в окружение Султана благодаря огромным финансовым вливаниям в его военное дело.

Великий визирь пришёл в себя и посмотрел на огромный серебряный поднос, на котором лежала целая гора гроздей сладкого местного винограда. Все неясные мысли, явно насланные злым шайтаном, выветрились из его головы, и он снова окунулся в дружескую атмосферу победного пира.

Перед огромным персидским ковром с яствами и кувшинами сидели и лежали несколько человек. Во главе почтенно восседал, скрестив ноги, сам Великий султан в праздничном наряде из белого и синего шёлка, в белоснежном, украшенном рубинами и сапфирами тюрбане. По сторонам располагались его ближайшие соратники: вышеупомянутый Великий визирь полулежал прямо напротив султана, справа сидел Махмуд паша, полководец и глава стражи, слева – Юсуф, и, собственно, Зенгир.

Юсуф, имевший такую же слабость к гашишу, что и Дмитрий Дмитриевич, был, подобно Зенгиру, богатым толстяком, всегда находящимся при Султане, кроме тех случаев, когда оный отправлялся на поле брани. Битв оба богатея не любили по причине сильного страха перед оными, и предпочитали отправлять свою преданность большими платами  на содержание янычар и войска.

Мехмед второй, как истинный могучий воин и блестящий полководец, веселился всегда сдержано, даже празднуя большие победы. О его соратниках этого сказать было нельзя. Поесть, выпить, отведать кальян и развлечься с женщинами (особенно – с пленными неверными) они были совсем не дураки. За окнами была ночь, слышались редкие крики о пощаде и душераздирающие вопли. Хрипы и стоны посаженных на кол последних защитников павшего Константинополя были, конечно же, не слышны. Подходил к концу третий, последний день, отпущенный султаном на разграбление города.

За дверьми большой комнаты дворца, где трапезничал сейчас Мехмед, то и дело слышались шаги: это воины носили тела убитых пленных женщин, не прошедших отбор в гарем.

Тучному Юсуфу было жарко. Он сидел, отдуваясь, и по толстым щекам его тёк пот. Вина и женского тела ему более не хотелось, а хотелось только спать, но он изо всех сил держался, стараясь не подавать вида. «Каков же он все-таки…, – думал Юсуф, глядя на Султана, который тихо что-то рассказывал о недавнем сражении, – он воистину превзошёл даже и отца своего в деяниях. Да мог бы я или мои предки себе представить, что когда-нибудь мы – кочевники – будем править здесь, на землях ромеев! Могли ли подумать, что Величайший из богатейших городов будет лежать у наших ног?! Кто знает, может это и правда не только закат ромеев, но восход нашего великого солнца?! А всё же надо в Стамбуле ещё отель прикупить, пока жаба не задушила, а то Диман весь город скоро скупит…»

Последняя мысль прозвучала в голове Юсуфа на неизвестном языке, и была столь странной, скомканной и чужой, точно сам шайтан, будь он проклят, нашептал ее своими нечестивыми устами. Юсуф вздрогнул и побледнел. Его начало мутить и он понял, что сейчас его вырвет. О, Всевышний! Вырвет прямо на праздничную трапезу султана…

Мехмед заметил происходящую с Юсуфом беду и тут же дал знак янычарам, что взялись ниоткуда, будто вышли из стен. Они с трудом подхватили толстяка под руки и едва успели подтащить его к окну, прежде чем того стошнило.

«Эх, друг Юсуф, да продлит Аллах тебе жизнь, зачем же так налегать на еду и кальян?!», – с улыбкой сказал султан, когда Юсуф, шатаясь, подошёл назад к своему месту. «Грешен, Великий султан. Все потому, верно, что радость большая от победы».

Мехмед тихонько засмеялся, остальные улыбнулись и добродушно глядели на Юсуфа.  «Вижу, ты устал. Ступай спать, друг», – сказал султан, кивая на дверь.

Юсуф был несказанно рад своему спасению. Раскланявшись, он с огромным облегчением побрел в свои покои спать, вытирая на ходу бороду.

Оставшиеся продолжили раскуривать кальяны и слушать султана, который теперь говорил о том, в какой небывалой красоты город он превратит Константинополь. Он говорил, сколько он хочет построить в городе мечетей и медресе, и с каким глубоким почтением будут относиться к османам жители западных и восточных стран – и рыцари – посланники западных царств, и арабские купцы.

Заганос паша говорил, сверкая ястребиными глазами, что в силах Султана обратить западных  и всех прочих неверных в трепет, стоит только его войску оказаться на их землях. Махмуд паша и Зенгир рассуждали, что надо теперь, когда есть золотая бухта и открыты все моря, строить огромный флот, дабы покорять прибрежные земли запада, склоняя их к службе османам. Мехмед второй легонько кивал и отвечал, что да будет все так, если только будет на то воля Всевышнего.

Юсуф долго шёл сквозь сумрак коридора мимо больших окон, мимо редких факелов на стенах и неподвижных стражников. Ему снова становилось плохо. В проём одного из окон его стошнило опять. Он понял, что заблудился и забрёл по ошибке в другую часть дворца, противоположную от отведенных ему покоев. Остановившись на повороте коридора,  он оперся руками на мраморные перила, решив немного отдышаться и сориентироваться. Посмотрев вниз, Юсуф увидел средних размеров двор, по старому римскому обычаю расположенный в центре дворца. Факелы и луна светили кое-как, но Юсуфу все равно были видны ряды кольев, на которых были нанизаны люди. Многие были ещё живы и слабо хрипели, моля, видимо, о смерти.

«А, это неверные, что против воли Всевышнего и  Великого султана защищали город. Так им собакам и надо!». Рядом с рядами казненных он увидел груду тел, которая появилась совсем недавно. Это были жены и дети византийских стражников. Юсуф улыбнулся, вспомнив утехи с некоторыми из этих женщин… их страх, их брезгливая покорность делали близость слаще. Он вновь испытал трепет перед султаном, вспомнив, как тот пообещал уцелевшим византийским войнам жизнь, если те выдадут своих жён на одну ночь для сладострастия. Многие из них отвели воинов Султана в свои дома и отдали женщин, но казни им это избежать не помогло.

Султан выбрал из этих византийских дев самых красивых и молодых, и отправил в свой гарем, иных, менее прелестных он отдал им, то есть Юсуфу и остальным из ближнего круга, остальных же, совсем не вышедших лицом, Мехмед подарил своим воинам. После двух дней пользования, уцелевших пленниц солдаты зарезали и бросили в кучу вместе с убитыми же детьми, рядом с казнёнными мужьями.

«Собакам – собачья смерть, – подумал Юсуф и пошёл по коридору в обратную сторону, – Они – не люди, а только пыль под  нашими ногами!».

Проходя мимо одного из стражников, статуей замершего возле торчащего из стены факела, Юсуф вдруг остановился в изумлении. До того необычно для турецкого воина выглядел этот янычар. Он был в каком-то красном халате, со странным колпаком на голове. Лицо его было раскосым, как у дикарей с востока, а на подбородке росла жиденькая рыжеватая бородка. Взгляд у стражника был свирепый, хищный. Юсуф даже отступил на шаг, заметив его.

«Ты чё, в натуре, зыркаешь? – не выдержав наглости, рявкнул Юсуф голосом Виктора Ибрагимовича и нахмурился, – Хлебало проще сделай, бык помойный!».

Глаза Чингиз-хана округлились. Он ни слова не понял из сказанного его полководцем.

«Ты что, кумыса перебрал?» – спросил Чингиз-хан у Мухали, только что бывшего Юсуфом, но уже этого не помнящего.

Взгляд хана всех монголов прожигал насквозь, никто не смел выдержать эти каленые стрелы его хитрых лисьих, и в то же время – волчьих, глаз. Мухали смиренно опустил голову и пробормотал что-то, мол, забылся, злые духи попутали и тому подобное. Чингиз-хан несколько секунд молча смотрел на Мухали, как бы изучая форму его головы, затем продолжил свою речь.

«Я вижу, – говорил он, – вижу как все устали от этого похода. Не только воины, нукеры и сотники, но даже нойоны и темники, все устали. Вот, смотрите, что стало с  моим верным могучим Мухали, он уже бредит наяву, не смотря даже на то, что присутствует на военном совете у Великого хана». Чингиз-хан оскалил свои желтые зубы после этих слов, и остальные, сидевшие в юрте, тоже осклабившись, уставились на «провинившегося».

Огромная юрта стояла совсем  недалеко от стен Чжунду, столицы северного царства Цзинь, которую монголы уже во второй раз пришли осаждать. На военном совете присутствовало немало военачальников Великого хана, были там и китайские полководцы, перешедшие на сторону монголов вместе с остатками своих войск. Великий Хан не жаловал трусов, а наоборот, уважал отважных защитников своих земель, сражающихся до последнего вдоха. Перебежчиков и предателей он терпел редко, только по необходимости, повинуясь решениям своего дальновидного политического гения. Он принял в своё подданство некоторых китайских генералов только от того, что понимал, как трудно будет монголам совладать с такой многолюдной нацией как китайцы царства Цзинь, потому любая поддержка, даже временная не будет лишней. К тому же, перебежчики могли оказать большую помощь в психологическом давлении на население, убеждая прекратить сопротивление.

Помимо прославленного Мухали, на совете присутствовали могучий Субудэй багатур и смелый Джебе, а ещё несколько темников и означенные выше китайские полководцы, коих имена были: Нйо Фу, Гунь Дань и Пань То.

«Видя эту усталость, – продолжал Чингиз-хан, – а также понимая, что скоро настанет зима, я решил повернуть главное войско назад в степи. Чертовы собачьи дети не хотят сдавать нам столицу Золотого царства, хоть и знают, что за строптивость эту ждёт их всех до одного смерть. Потому, будем готовы к долгой осаде. Подождём, пока они не начнут с голоду пожирать своих детей, тогда может их терпению придёт конец, и они откроют неприступные ворота».

Хан замолчал, его полководцы сидели тихо, будто поглощая своей кожей божественную энергию, исходящую от Великого. Китайские же воеводы воспользовались паузой, чтобы облить его очередными струями лести. Пань То и Нйо Фу принялись шепелявить о том, какой умный и невероятно хитрый план придумал их новый господин. Д чего там! Он ведь посланник неба, разве мог его ум изобрести что дрянное?! Только самое разумное и наилучшее. Гунь Дань кивал на каждое их слово, повинуясь одному лишь острому чутью, выработанному за годы служения, так как совершенно не понимал по-монгольски.

Субэдей не выдержал, гневно рявкнул на цзиньцев, и те тут же смиренно затихли. Чингиз-хан едва заметно кивнул своему верному полководцу.

«Великий хан, позволь мне говорить», – собрался с мыслями горячий и дерзкий Джебе.

«Говори, нойон» – сказал хан.

«Ты говоришь об усталости, но у моих воинов ее нет. Этот поход немного утомил всех, да, но до усталости далеко. Мы слишком близко подошли к победе над цзиньцами, чтобы сейчас отступить. Прошу тебя, отец всех монголов, прикажи мне довести войну до конца! Я не подведу, уже через неделю Чжунду будет в пыли и крови лежать у твоих ног!»

«Ты столь же дерзок и смел в речах, как и в битве, молодой Джебе, – спокойно отвечал Чингиз-хан, – потому я всегда прощаю тебе твоё вольнодумство. Но горячность твоя хороша на поле брани, на военном совете она тебе плохой помощник. Войско нужно вести назад не только из-за зимы и усталости. Тангуты, проклятое непокорное племя, до которого у меня не доходили всё руки, начали вторгаться в наши степи. Они угрожают нашему дому. Придётся их остановить и наказать так, чтобы никогда более не появилось в них ни сил ни желания сразиться с нами».

Джебе опустил голову. Вновь настала тишина и только подобно жужжанию мух слышны были перешептывания китайцев.

Сначала монголам слышалось, будто те трусовато осуждают молодого Джебе за то, что тот перечит Великому хану, властелину всего мира и всё в таком духе. Но затем их язык стал обрастать звуковыми округлостями вперемежку с обилием твёрдых режущих ухо гласных, и монголы перестали их понимать. Говорили цзиньские генералы что-то вроде: «…Мужики, откуда юани?»… «Да как откуда, всё оттуда же. Ибрагимыч же сказал, что разные нужны бабосы, чтоб интереснее было…»

«Мужики, а заметили, что наше сознание как будто общее?» – мысленно вдруг обратился к цзиньцам Мухали, разглядывая войлок под сводом юрты. «А по-моему, Ибрагимыч, оно не общее, просто нас перемешало всех и размазало по генетической памяти», – отвечал Пань То. «Блядь, ну вот че ты щас умничаешь, харя ускоглазая, не ломай кайф» – возмутился голосом Сергея Петровича Нйо Фу. «О, смотрите, мужики! Фунты подошли и еврики…» – только и успел заметить Артур, перед тем как вселенная на мгновение схлопнулась.


Осень 1415 года пёстро разрисовала деревья, скомкала и швырнула в небо рваные серые облака, а в душах французских крестьян изваяла очередные тревоги и колоссальную статую безнадежности.

– Сир, я не совсем понимаю Вас, – сказал английский рыцарь, сэр Томас Эрпингем, –  Вы сказали «фунт Эврики»? Это местная пословица? Вы уж простите, я знаю французский, но не владею диалектами. Вы южанин?

– О, нет мсье Эрпингем, я из Шампани, – отвечал французский рыцарь, Жан ле Менгр, – Вы меня извините, я, видимо, набормотал чего-то лишнего в полудрёме. Сам не знаю, что я там говорил, мне снилась редкая чепуха.

– Это все от того дрянного бургундского, – заявил второй английский рыцарь, граф Хантингтон, -Зелье то ещё, всякое может привидеться.

– Сука, водяры бы. 

– Где ж взять?! Мы – во Франции, вроде. 

– Эх, хорошо здесь. Артурчик, девок ещё приведут? А то че-то опять охота копьё своё

примостырить. 

– Дима, ты осадил бы. Всех малолеток в деревне переебал за два дня. 

– Тебе жалко, Серёга? Твои что ли? Артур, так будут шлюхи или как?

– Да будут, чуть позже.

– Конечно позже. Как мы предыдущих отпустили, так все в округе попрятались по лесам. Типа, рыцари блядуют, разбегайся, пока все деревни не выебали. Щас холуи приведут, я им сказал – не приведёте, вместо них будете.

После этих слов Ибрагимыча, все рыцари засмеялись богатырским смехом.

– Вы поймите, мсье, – сказал второй французский рыцарь, могучий граф Раймунд, когда смех стих,– Мы с вами – рыцари, притом рыцари небедных сословий, люди благородного образа жизни. Мы служим высоким идеалам: бранное дело во имя защиты сюзерена и земель. По сему, я и не вижу никаких причин лично нам с вами ссориться. Да, мы воюем по разные стороны, но сегодня битва уже позади, а жизнь перед нами. Так не будем же уподобляться простолюдинам в их скверных привычках: жить в страхе и считать гроши на чёрный день. Будем же жить сейчас и сегодня!

– Да будет так, сир! Предлагаю выпить за это!

– Говно вопрос. Эй ты, чмо лохматое, принеси ещё винища! Чё? А ну бегом, падла, пока уши не отрезал!

Все четверо друзей предавались неге и отдыху немалой степени распущенности в доме одного из богатых крестьян. Они пили уже третий день к ряду, празднуя окончание битвы при Азенкуре, в коей сами принимали участие. В доме по их милости теперь царил совершенный бардак и разорение, а сами хозяева были под страхом смерти изгнаны рыцарями в хлев. Сами же господа воители имели натурально свинский вид, ходили по дому в исподнем, а из самого дома не выходили вовсе, справляя нужду в подпол.

– А я, господа, давеча вспоминал сражение возле замка Жослен, где мы мерились силами между собой, по-рыцарски, – мечтательно произнёс граф Хантингтон, лёжа на полу промеж разбросанных кусков сыра и хлеба.

– Да, давненько это было, мсье, – откликнулся, оторвавшись от бутыли, граф Раймунд, – Вы тоже участвовали?

– Конечно. Я тогда был лейтенантом гарнизона замка. Как сейчас помню: мы с моими друзьями крепко загуляли, был праздник, кажется. И понес нас этот праздник по всем ближайшим сёлам, в коих мы, истинно веселья ради, устроили совсем малость погромов.

– Да, мсье, и я помню, – заявил Жан ле Менгр, бросая в камин куски оторванных от пола досок. – Я тогда был начальником стражи Жана де Бомануара, господина из земель замка Жослен. Он сильно разозлился, узнав о вашем поведении, и был вынужден вызвать вас и ваших друзей на честный рыцарский поединок.

– Верно. А кончилось все, как и сейчас, хорошей попойкой.

– За вас, мсье!

– За вас, сир!

– За рыцарей!

– Ура! Ура! Ура!

– О, а вот и девок привели! Чё так долго, козлы?

– Да они их из соседней деревни волокли, видать.

– Эх, водки бы… да кокоса нюхнуть.

Дверь в светлицу вдруг распахнулась, вошли стражники, облачённые в дорогие доспехи, затем перед ними скользнул не то глашатай, не то паж, и звонким голосом объявил: «Его Величество, король Англии, Генрих пятый!». Рыцари немного опешили и начали с трудом подниматься на ноги. В комнату неспешно вошёл король, одетый в изысканное походное облачение, тонко гармонирующее с блестящими латами. В первую же секунду лицо короля исказилось отвращением.

– Господа, зачем здесь так скверно пахнет? Вы что, пьёте уже третьи сутки?

– Все верно, ваше Величество, – отвечал, шатаясь, сэр Эрпингем, – празднуем окончание битвы.

– Что же, и вы, мои подданные, и французы, празднуете вместе?

– Точно так, ваше величество, – заплетающимся языком, с легким акцентом, рапортовал граф Раймунд. – Мы объединены духом рыцарского братства.

Король немного помолчал и подал слугам знак. Те сразу же поднесли ему походный стул и начали распахивать окна. Генрих сел на стул и махнул рыцарям рукой, чтобы те тоже избавились от тягот вертикального положения тел, что они с облегчением тут же сделали.

– Господа французы, – сказал он, – а ведь вы из тех пленных рыцарей, коих я велел казнить после битвы, но потом отпустил, так?

– Да, ваше величество, мы одни из тех, – кивнул Жан ле Менгр.

– Скажите, господа, зачем же вы сдались?

– Под нами убили коней, ваше величество, – ни секунды не думая, парировал граф Раймунд.

– И что? – удивился король. – Могли бы драться пешими.

– Рыцарю, ваше величество, не пристало воевать пешим, наравне с челядью, – с честью отвечал граф Жан ле Менгр.

– Интересно… Это из таких же соображений ваш герцог… как его там… мн-н, неважно, приказал конным рыцарям встать впереди лучников и пойти в атаку первыми?

– Да, ваше величество, – хором ответили оба французских рыцаря.

– Но вы же понимаете, – продолжал рассуждать король, – что из-за того вы и проиграли сражение, что не дали возможности вашим лучникам вступить в бой.

– Возможно, сир, – с достоинством отвечал граф Раймунд, – но простолюдинам негоже вступать в битву раньше господ.

Король задумался и стал прищурено разглядывать что-то на грязном полу. Несколько секунд стояла тишина, затем Генрих встал со стула. Снова с трудом поднялись и рыцари.

– Скоро, господа, все французские земли будут под моей короной, – сказал он мягко. – Так празднуйте же вместе, рыцари Англии и Франции! Вам уже почти нечего делить. Я, кстати, заходил к вам, чтобы лично поблагодарить: одних за победу, других – за поражение. Лучники и пехотинцы это неплохо, но я всегда знал, что могучие паладины – главная моя опора. Сейчас же мне пора, господа.

Король повернулся и пошёл к выходу, но в дверях остановился и шепнул что-то слуге, а уж затем вышел. Вышли и все из его свиты. Рыцари с большим облегчением вздохнули и попадали на свои места. Разговоры и возлияния продолжились, как ни в чем не бывало. Кто-то вспомнил, что король Генрих пятый и сам не жаловал чернь. В одном из походов в Нормандии он приказывал не только не кормить беженцев из разоренных городов, но даже отнимать у них все припасы. Много тогда их померло с голоду.

Из распахнутых дверей вдруг в комнату вкатилась средних размеров старая винная бочка. Голос откуда-то из сеней проинформировал, что это де подарок короля. Рыцари довольно замычали и стали пить за Генриха.

Хмурое осеннее солнце торопилось за горизонт, будто богу Ра было противно наблюдать за бесчинствами этих знатоков бранного дела, и даже предстоящая битва с бессмертными силами хаоса была для него меньшим злом. Серое октябрьское небо не сулило в ближайшие десятилетия ни рыцарям, ни многострадальным французским землям ничего хорошего.

Артур заметил краем глаза, что вновь где-то на периферии восприятия забрезжила тьма. Та самая, что унесла его сначала в это путешествие по мистическим коридорам памяти, затем была пристанищем древнего змея, после – тканью Константинопольской ночи и сумрака ханской юрты. Тьма явилась и заволокла всё.

Прикоснувшись к её ледяному бархату, Артур на мгновение вспомнил, что он именно Артур, и успел за этот миг испугаться, обрадоваться, и испугаться снова. Второй испуг произошёл от того, что он сумел постигнуть весь ужас происходящего с ним и его друзьями. Он понял, что их сознания растворились в этой черной жиже прошлого, что вместо них возникло, точнее – стало очевидным – одно общее для всех живых существ «Я». Страшнее всего для Артура было постичь, что это «Я» не только общее, но оно ещё и абсолютно чуждое какому-бы то ни было человеку. Оно вечное, единое, а все люди просто получают возможность прикоснуться к нему, воспользоваться им совсем в крохотном отрезке времени, что зовётся жизнь.

Миг прошёл, тьма отступила от Артура, и он тут же исчез, уступая место Марио Бевиторе – близкому другу «Меченого», короля преступного мира Чикаго, в паспорте которого написано, что он Альфонсо Фьорелло Капоне.

Марио понял, что только что видел какие-то странные сны о прошлом, но сильно зажмурившись, отогнал от себя этот вздор. Чего только не привидится от хорошего шотландского вискаря?!

Кроме означенного господина Бевиторе в огромной комнате люксового гостиничного номера отеля Хоутхорн было полно народу. Сплошь уважаемые, дородные господа, почти все итальянского происхождения. Тут был и Альберт Анастасия, начальник «стола заказов», попросту говоря – главарь банды наемных убийц, работающих на Капоне, и старик Лука Лачетти – большая шишка с восточного побережья, глава одной из семей, и даже старик Мозес Левански – личный бухгалтер «Меченного», придумавший схемы работы с профсоюзами. И ещё было много боссов меньшего калибра. Капоне снял, как водится, весь отель для того, чтобы как следует повеселиться. Веселье же его могло продолжаться неделю.

– Я, друзья, все чаще вспоминаю почему-то беднягу Тони Ломбарди, да упокоится его душа с миром, – развалившись на огромном диване и хмуро глядя в окно, заявил Альберт Анастасия.

– Наверное потому, старина Альби, что скоро годовщина его смерти, – сказал, дымя сигарой Марио, сидевший в огромном кресле.

– Наверное. Хороший был парень, молодой совсем погиб.

– Эти пули, что убили его, предназначались боссу, – вставил старик Левански, протирая пенсне. – Моранские ирландские свиньи стреляли. Так что Тони, можно сказать, пожертвовал собой ради падроне.

– Да, друзья. Выпьем же за Тони! – повернулся Альберт от окна к остальным и поднял стакан.

– За Тони!

– За Тони, пусть земля будет ему пухом.

Выпили.

– А падроне сегодня ещё появится или нам снова гулять без него, – фальшиво поинтересовался Марио.

– У него как всегда дела, – пожал плечами Альберт

– Какие дела, Альберто? – усмехнулся Марио. – Я видел, как ему в верхний номер привезли целый кордебалет.

– А что, тоже важные дела, – улыбнулся Альберт.

Все присутствующие в комнате, кроме хмурого и серьёзного дона Лачетти, сдержано засмеялись

– Слышали новость? – потягиваясь в кресле, сказал вечный болтун Марио, – В Белом доме президент Гувер как последнюю сучку отымел нового генпрокурора. «Какого черта,– говорит, – мистер Митчел, наша страна превратилась в бандитское логово? Всюду коррупция, убийства, торговля алкоголем! А что, – говорит, – творится в Чикаго, это же просто уму непостижимо! ФБР мне сообщает, что этот город вообще весь куплен итальянской мафией! А этот их дон Капоне даже не прячется, а постоянно раздаёт интервью, гордясь своей неуязвимостью!

Марио Бевиторе умел смешно рассказать историю, постоянно кривлялся и забавно менял голос, изображая чьё-либо высказывание, поэтому все всегда хохотали от его баек. Как было и сейчас.

– «Так что, Уильям, хоть ты и заступил совсем недавно на должность, спрос будет с тебя по самое не могу, если ты не покончишь с этими мафиози!…», – под дружные смешки продолжал Марио.

– Марио, братишка, прекрати, я сейчас лопну со смеху! Гувер… сказал покончить… с мафиози… умора! – держась за живот, мямлил сквозь смех Альберт.

– А вот зря, кстати, зубы скалишь, малыш Альби, – сурово пробрюзжал вечно недовольный старик Лачетти. – Если они так заговорили в Белом доме, значит возьмутся за нас теперь всерьёз.

Смех тут же прекратился.

– Да ну нет, дон Лачетти!, – махнул рукой Альберт. – Неужели Вы всерьёз считаете, что боссу может грозить опасность от властей? Это же абсурд. О, дио! В мире всё решают деньги, всем известно. Босс купил всех в Чикаго, даже мэра поставил своего, неужели вы думаете, что у него не хватит средств и на президента?!

– Ваффанкуло! – начал выходить из себя старый дон. – Что ты несёшь? Ты пьян.

– А, да бросьте, дон Лачетти, – вступился за друга Марио, – Альберто прав, ничего у федералов не выйдет, пусть только сунутся.

– Вы ещё совсем щенки, – уже спокойнее говорил старый дон, болтая в стакане янтарную жидкость, – вы не понимаете всей серьезности. Ваши деньги, ваш бизнес вскружили вам голову, а я вам говорю – то, что ваш босс, дон Капоне, слишком разошёлся, что стал слишком светиться на публике. Всё это приведёт к очень нехорошим последствиям для всех домов и кланов на обоих побережьях.

– Вы что-то имеете против босса? – спросил, глядя исподлобья, Марио.

– Иди проспись, болван. Сидел бы я сейчас здесь с вами, если б что-то против него имел. Я тебе толкую о том, что если они так заёрзали, что даже дошло до президента, то значит, дело серьезное и скоро у нас будут проблемы. У всех нас.

Наступила тишина. Мозес Левански оставался непричастен к разговору, продолжая делать вид, что ищет что-то важное в своей записной книжке; Марио, улыбаясь, мотал головой, не особо отвлекаясь в своём пассивном протесте от виски; на Альберта вдруг напала меланхолия, и он задумчиво вглядывался во влажную серость предрассветного Чикагского неба.

– Мы уважаем Вас, дон Лачетти, – нарушил тишину весельчак Марио, – ей богу, уважаем как  умудрённого жизнью, но мне кажется, вы немного перегибаете.

– Да, – вставил-таки реплику, не поднимая глаз Мозес Левански, – сдаётся мне, вы просто видите опасность там, где ее нет.

– А, да что с вами говорить! – махнул на них рукой старый дон, – Вашего падроне скоро позовут на главную сходку, где главы всех домов страны предъявят ему требования. Тогда он сам вам все втолкует.

– Какие требования? – напрягся Марио.

– Это уж только он узнает и только там. Я знаю одно – они потребуют у него уйти в тень пока все не уляжется.

– А что должно улечься? – искренне не понимал Марио.

Дон Лачетти хотел было задвинуть какую-то пламенную речь по-итальянски, дабы что-то разъяснить несмышленым молокососам, но вовремя остановился и только махнул рукой.

Альберт встал, взял свой стакан с виски и подошёл чуть морской походкой к окну. Он сильнее отодвинул портьеру и впустил в прокуренную комнату больше света, исходящего от вечной ладьи Ра, что готовилась выплыть на небосвод.

– Светает, – сказал Альберт, не отворачиваюсь от вида за окном. – А знаете, дон Лачетти, а может вы и правы. Может скоро всему этому и придёт конец. Дон Торрио, наставник босса, решил на старости отойти от дел. Сказал, что жизнь ему дороже власти и денег. А я думаю – это вздор. К чему теперь ему эта тихая деревенская идиллия  в Италии, когда он был хозяином половины Чикаго?! Скука смертная.

– Это ты к чему? – спросил дон Лачетти.

– Посмотрите в окно. Какой вид! Какой огромный и высокий город. И он весь наш! Понимаете, вся эта чертова каменная глыба в руках босса, а значит – и в наших руках тоже. Зачем же нужна иная жизнь, если есть возможность жить, ни в чем себе не отказывая; жить, не зная запретов, нужды; жить, не подчиняясь всяким законам и прочей ерунде? Ведь закон действует не на всех, а только на тех, кто не в силах его обойти, так?

– Ты совсем пьян, малыш Альби, тебе бы вздремнуть, – добродушно, как ребенку, сказал дон Лачетти.

–Да, пожалуй, – сказал Альберт, глядя на восход, и  почувствовал, как первый луч солнца скользнул по его лицу.

Альберту показалось, что его глаз кто-то коснулся незримой дланью.

«Вот и Ра вернулся, – догадался Артур, когда он смотрел на застывшего Альберта, забывшего, что он сейчас на самом деле Дмитрий Дмитриевич, по кличке «Косой», – значит, тьма скоро рассеется и все кончится…».


-… Я тоже считаю, что кампания в Польше была самой удачной. Хотя французы… они могли сопротивляться и дольше. Совсем не та стала нация, евреи её подпортили основательно. Но там теперь хорошо поработают наши люди из СС, вот увидите, доктор. Доктор, вы в порядке?

– Да, спасибо, всё хорошо. Мне показалось, что я видел дежавю или что-то в этом роде. А где рейхсминистр? Он должен уже подойти.

– Вышел поговорить по телефону с фюррером. Срочный звонок, государственные дела. А, дежавю, мой дорогой, это ведь побочный феномен работы родовой памяти.

– Действительно?

– Ещё бы. Тут в одном отделе давеча проводили опыт, так знаете что…

Железная переборка бункера вдруг открылась, и в специальный зал для ритуалов вошёл Генрих Гиммлер. Все присутствующие притихли и повернулись к рейхсфюреру СС и по совместительству – президенту Аненербе. Он окинул всех довольным взглядом и кивнул ожидавшим у стены солдатам, которые тут же вышли куда-то.

Видно было, что разговор с фюрером явно порадовал шефа СС, и настроение у него было теперь отличное.

– Господа ученые, я не слишком заставил вас скучать? – улыбаясь, спросил он.

Все отвечали, конечно же, что нисколько было не скучно.

– Сейчас, господа, нам принесут нашу утварь, и мы начнём, а пока – прошу, – он указал на стол с закусками и выпивкой, – не стесняйтесь.

Рейхсфюрер был как всегда опрятен до ужаса. Его стройная худая фигура излучала уверенность; неспешные, но очень четкие движения его рук и головы эту уверенность подчёркивали.

Бункер под зданием, где располагался один из крупных отделов Аненербе, был оборудован из подвала. Подвал углубили, расширили, укрепили, добавили толстые переборки, протянули сотни метров кабеля и установили много специального и далеко не для всех понятного оборудования.

Освещение в бункере, где сейчас собрались руководители некоторых отделов института наследия предков, было хорошее, и Гиммлер с легким тщеславием осознавал, как эффектно блестят золотые дужки его очков под яркими лампами.

Среди прочих, кроме президента Аненербе и охраны, в специальном зале для ритуалов присутствовал сам директор института герр Вальтер Вюст, ещё четыре руководителя отделов: Эдуард Май (отдел борьбы с паразитами) – тот самый, что говорил герру Вюсту о пережитом дежавю, Франц Альтхайм (отдел древней истории), и руководитель Зондеркоманды «Ха» – Рудольф Левин. Также присутствовали несколько заместителей и простые научные сотрудники, получившие право находится сегодня здесь за различные заслуги. Все присутствующие спокойно о чем-то болтали, пили бесплатные шнапс и коньяк, закусывали копченым мясом и сыром. Все ждали начала церемонии, или чего-то ещё. Точно почти никто не знал, что именно заготовил их загадочный и непредсказуемый президент. Он прогуливался между сотрудниками, дружелюбно похлопывал некоторых по плечу и что-нибудь говорил.

– О, старина Эдуард, ну как в вашем отделе успехи в деле борьбы с паразитами?

– Спасибо, герр президент, успехи есть. Вот недавно закончили разработку нового газа «Циклон Ц». Эффективность невероятная, а стоимость – низкая.

– Он будет лучше, чем «Циклон Б»?

– Несомненно, герр президент!

– Да, было бы неплохо заменить старый газ на новый, а то, знаете.... «Циклон Б» разработал еврей, ещё в начале двадцатых, когда Германия была в плену у этих унтерменшей.

– Да, рейхсфюрер, я помню. Родственников этого жида, кстати, уничтожили в лагере смерти именно изобретённым им газом.

– Вот это ирония, верно Эдуард!?

Эдуард Май широко улыбнулся и закивал, явно испытывая облегчение от того, что великий и ужасный Гиммлер, чьё близкое присутствие давило атлантовым грузом, отошел от него к другим сотрудникам.

Послышался шум открывающейся переборки и в зал вошли юнкеры СС. Они принесли несколько больших армейских ящиков, положили их на пол и встали по стойке смирно. Гиммлер подошёл к ящикам, осмотрел их, дал унтер-офицерам знак, и те, козырнув, сразу же вышли, закрыв за собой переборку.

Все присутствующие косились на ящики, но не отвлекались от бесед и выпивки, ожидая, когда сам президент или директор затребуют их внимания. Гиммлер поймал взгляд директора Вюста и кивнул в сторону. Вдвоём они отошли в пустую часть помещения, чтобы их разговор был не слышен.

– Неужели сегодня мы проведём ритуал, даже не верится!

– Да, мой дорогой Вальтер. Все задержки были оттого, что экспедиция долго не могла вернуться из Мексики. Но теперь всё, весь рецепт у нас, так что сейчас начнём. Из твоих людей точно никто не в курсе?

– Что ты, Генрих! Никто. Надеюсь, наш друг Рудольф передал хороший материал. Сам он не приедет?

– Да ну! Какого черта ему здесь делать. Хотя, зная его любопытную натуру, уверен, он многое бы отдал за то, чтобы здесь быть, если б ему было известно – что именно мы хотим осуществить.

– Ещё бы. Думаю, ему интересно было бы увидеть – что можно ещё делать с материалом. Ведь что они только не перепробовали там, в Аушвице. Один доктор Хирт скольких препарировал.

– Да, Вальтер, уверен, Рудольф бы обрадовался. Но сегодня у нас столь секретное дело, что знаем о нем только вы, я и фюрер. Для прочих – просто увеселение.

– Генрих, позволь я ещё раз уточню. Нам нужно… «уловить дух жертвы»? Так?

– Суть жертвы. Точнее – сущность. Чтобы препарат, раскрывающий механизм родовой памяти, работал, нужно непременно, чтобы в нем присутствовала энергия жертвоприношения.

– Потому-то и свидетели нужны.

– Конечно. Если мы просто расстреляем этих жидов, их жизненная сила выветрится в космос, а когда они умрут в специальном ритуале, тогда в эпифеномене всеобщего сознания останется нечто вроде записи: «жертва принесена».

– Как если «галочку» поставить.

– Вроде этого. Черт, сколько мы  уже это обсуждали. Надеюсь, ты готов.

– Готов. Просто на этот раз мы совсем близко подошли, так близко, что даже страшновато. Вдруг получится.

– Сомнения – удел слабых и неполноценных! Выбрось их из головы и растопчи сапогом!

– Слушаюсь, герр президент!

Гиммлер повернулся к собравшимся и приподнял руку вверх. Все тут же замолчали и повернулись к нему. Он кивнул гауптштурмфюреру из охраны, тот, козырнув, подошёл к висевшему на стене щиту управления и дернул несколько рычагов, расположенных на нем. Дальняя стена зала внезапно начала разъезжаться в стороны. Для многих это было полнейшей неожиданностью, они пугались и вздрагивали. Гауптштурмфюрер дернул ещё один рычаг и освещение в зале погасло. Все сотрудники завороженно всматривались в разраставшуюся в стене щель, из которой шёл слабый свет.

Гиммлер и Вюст переглянулись, на лицах обоих были самодовольные ухмылки.

Стена окончательно разъехалась и перед собравшимися возник длинный коридор, метров в пятнадцать длиной, и на пару метров уже чем сам зал.

Рубильник щелкнул, в коридоре зажегся яркий свет. Сам зал оставался неосвещенным.

– Господа, – громко сказал Гиммлер, – прошу вас, разбирайте наушники, будет громко.

После слов о наушниках все насторожились. На лицах многих можно было прочитать не то испуг, не то вожделение.

Унтер-офицеры из охраны начали открывать ящики и раздавать эбонитовые наушники. Гиммлер подошёл к другому, третьему ящику, открыл его сам и достал оттуда пистолет-пулемёт МП-40.

Оружие было новым, автоматы специально привезли со склада. Рейхсфюрер вытащил магазин и отдал гауптштурмфюреру, который, в свою очередь, передал его своим подчиненным, и они быстро снарядили его патронами. Гиммлер вставил магазин и взвёл затвор.

– Ну что, господа, фюрер никогда не забывает заслуг подданных Германии. Вы хорошо работали, добились многих успехов, и вот вам благодарность от властей. Вам предоставлена возможность лично поучаствовать в очищении Германии от жидовской скверны, а заодно – и просто поразвлечься. Итак, перед вами настоящий тир с движущимися мишенями!

После последних слов в дальнем конце коридора, который оказался огневым рубежом, послышались какие-то звуки. Там что-то открылось и у стенки оказалось несколько голых тощих фигур. На головах у несчастных были маски животных из папье-маше: зайцы, медведи, волки и лисы. Было очевидно, что благодаря этим маскам они ничего не могли видеть. Руки у живых мишеней были связаны за спиной.

Сотрудники Аненербе немного замешкались. Для некоторых, в основном для руководителей отделов, все это было не в новинку, и они, подтрунивая друг над другом, стали подходить к унтер-офицерам охраны, чтобы взять у них оружие, наушники и запасные магазины, которые те спешно снаряжали патронами.

Привезённые из концлагеря узники неуверенно перетаптывались, стараясь хоть как-то сориентироваться в пространстве. Их было семеро: пять мужчин (или подростков), и две женщины (тоже неопределенного возраста).

Рудольф Левин, бывалый в таких делах, уверенной рукой взвёл затвор и стал выбирать себе возможную мишень. Он заметил, что ещё и ноги узников были спутаны веревками, дабы у них не появилось шанса проворно двигаться.

Как только все сотрудники экипировались и встали в шеренгу, директор Вюст сказал что-то на ухо Гиммлеру и обратился к своим подчинённым.

– Друзья! Не побоюсь этого слова, братья по оружию! Сегодня мы не просто развлекаемся, не просто уничтожаем недочеловеков, это, как известно – не совсем наша работа. Нет, друзья, сегодня мы должны уничтожить эти особи в качестве приношения жертвы Великой Германии! Пусть их жизненная энергия послужит процветанию Рейха!

Директор окончил речь, сотрудники невпопад закричали «хайль Гитлер!», и увидели на столе откуда-то взявшийся ворох непонятных вещей.

– Надевайте, – сказал директор, – Это важная часть ритуала.

Сотрудники разобрали вещи и начали их примерять. Это оказались искусно сделанные явно большими знатоками дела маски орлов, вроде тех, что носили ацтекские войны или жрецы.

– Вот теперь все готово, – сказал Гиммлер, стоя у переборки. – Господин директор, оставляю вас ответственным за проведение ритуала, мне пора. До встречи господа.

Господа снова невпопад крикнули «хайль Гитлер». Гиммлер вышел вместе с охраной и запер дверь. Директор Вюст надел маску, вскинул свой МП, прицелился в узников и сказал: «Не беспокойтесь, друзья, материала нам привезли много, хватит на всех. Этих кончим, других впустят». После этих слов он сразу же нажал на спусковой крючок…

Нажал, но выстрела не последовало. И вообще, не последовало ничего. Все замерло, поблекло и исчезло. После ничтожно малой паузы абсолютного небытия мир начал возникать вновь, обнажив, как бы невзначай, на мгновение свою истинную сущность. Свет возник посреди тьмы или тьма окружила свет, что было первым, что – вторым, осталось неясным.

Все возникало и менялось столь стремительно, что Артуру было непонятно: видит он все это или уже вспоминает. Его протащило сквозь время и пространство, словно вагон скоростного поезда через туннель.

Он видел древние страны: Египет, Карфаген, Грецию, Персию и Рим. Он побывал в средневековой Японии, в Золотой орде, в Турции, чуть не во всех землях Европы разных времён. Занесло его и в древние царства северной и южной Америк, и ещё черт знает куда. Время работало совсем неравномерно, и Артуру казалось, что одним мгновеньем пролетели не то часы, то не недели, то не целые годы.

Но вот, слава богу, всё кончилось. Артур проснулся в кровати, на своей двухэтажной правительственной даче. Почему-то его душа была не на месте, что-то терзало его изнутри, как бывает, когда после бурной ночной пьянки наутро вспоминаются фрагменты срамных подробностей кутежа. Только Артур пока ничего толком припомнить не мог. Чем-то он был недоволен, что-то забыл сделать или… Да, вчерашнее совещание у товарища Сталина осадочек, конечно, оставило, и не только у него, но и у остальных министров…

Артур Соломонович стоял на балконе, глядел чужими глазами на утренний осенний пролесок, скромно притаившийся промеж огромных загородных дач, курил, и не мог понять – что же с ним не так.

Серое ноябрьское небо не давало никаких обещаний, никаких надежд. Но вдруг каким-то чудом сквозь непобедимую пелену туч пробился-таки луч солнца. Амон передал привет путешественнику по хитросплетениям миров.

class="book">Артур выронил папиросу, и глаза его округлились. Он вспомнил, что он совсем не Артур сейчас, а должен ведь быть Артуром! Он вспомнил про друзей, с которыми они начали жечь в камине деньги. Где же они?! Почему-то он был уверен, что именно на нем зацикливается их магический опыт, и именно от него зависит – когда этот опыт кончится. Артур чувствовал себя во всём этом трипе неким модератором. Боже, а сколько же времени они уже вот так… блуждают по чертовой родовой памяти…

Он вдруг понял что делать. Вернувшись в спальню, Артур накрылся одеялом и натурально начал прилагать усилия, чтобы заснуть. Заснуть и вновь найти тех остальных троих, с которыми он отправился в путешествие…

Как ни странно, уснул он довольно быстро и сразу же нашёл Виктора Ибрагимыча.

В сырости, в холоде и темноте, на нижних нарах под ватником лежало изможденное тело. И такими телами, спящими в ночи, был заполнен весь средних размеров лагерный барак.  Отапливалось помещение сие кое-как – печурка, стоявшая посредине его, едва помогала спастись обитателям от суровых дальневосточных холодов; ветры, к тому же, преимущественно северные, продували эту несчастную обитель страданий нещадно.

Артуру стало ясно, что сам он невидим, неосязаем, и вообще его в принципе нет, а есть только некая сама в себе способность видеть, слышать и перемещать своё восприятие, словно бы он был призраком.

Тело захрипело и заворочалось во сне. Было очевидно, что Ибрагимыч завяз в сознании и памяти какого-то крупного расхитителя соц. собственности, отбывающего в ГУЛАГе уже много лет свой непомерный срок. Также Артур откуда-то знал, что этот бедолага болен туберкулёзом и имеет обморожение ног, и что долго он теперь не протянет…

«С этим все ясно, где другие?», – подумал Артур, сделал некое ментальное усилие, и тут же переместился в кабинет следователя госбезопасности.

Кабинет был плохо освещён, но Артур сумел разглядеть большой портрет Дзержинского, сурово глядящего со стены на большой стол, за которым сидел человек в форме и, озлобленно морщась, видимо от боли, держался за запястье. «Да, – подумал Артур, – раз этот на стенке висит, значит ничего хорошего не светит».

Напротив стола стоял стул, на котором сидел обмякший, немного тучный человек. Артур не узнавал его, но понимал, что в нем сейчас «залип» Дмитрий Дмитриевич. Лицо последнего было сильно избито, а безразличный взгляд – устремлён в пол. Следователь встряхнул рукой, ненавистно посмотрел на подследственного и набрал на телефоне номер.

«Федосеича мне дай, – рявкнул он в трубку, – Ага, Илюха, я. Ты занят там? Давай, ко мне шуруй, поможешь с допросом, а то я себе, кажись, запястье вывихнул. Давай, жду».

Следователь положил трубку и оскалил зубы на полуживого несчастного. «Ну, сука, сейчас мы тебя все равно дожмём. Ты сейчас всё вспомнишь: и про то, как на немцев работал, и про то, как в Ленинграде склады поджигал, и как потом продавал ворованные продукты. Ишь, чугунная харя, всю руку об тебя разбил!».

Дверь открылась, и Артур увидел, как в кабинет зашёл другой офицер с непроницаемым лицом. Подследственный только слабо поднял голову и сплюнул кровью на пол.

Артур понял, что надо торопиться и искать третьего.

Через секунду он был уже рядом с ним. Человек сильно сутулился, шагая по темному коридору, руки человека были за спиной в наручниках. В сознании и памяти его застрял Сергей Петрович.

Коридор почти не освещался, но Артур увидел двоих людей в военной форме,  что неотступно следовали за сутулым на расстоянии пары метров. Передвигался он медленно, будто боясь наступить на что-то. Одет человек был в нечто очень дряхлое, тюремное. Артур заметил, что этого горемыку бьёт сильный озноб, и почему-то решил, что это дрожит не он сам, а Сергей Петрович в его теле.

Один из следовавших за арестантом офицеров вдруг подал второму знак, и они оба остановились. Затем первый достал из кобуры револьвер, и, прицелившись, выстрелил человеку в затылок. Бездыханное тело мешком картошки повалилось на пол. Тут же откуда-то из мглы нарисовался врач в белом халате и стал щупать казнённому пульс, чтобы констатировать смерть.

Артур так перепугался, что попытался закричать, но у него ничего не вышло. Тогда он напряг изо всех сил всю свою призрачную сущность и проснулся в каминном зале Виктора Ибрагимовича.

Его друзья еще спали, и было видно, что сон у них неспокойный, болезненный. Артур подскочил и начал будить сначала Сергея Петровича, у которого лицо было мокрым от пота, затем самого хозяина дома, бледного как покойник, но как он их не расталкивал, они не просыпались. Лёня, сидевший боком к спящим, старательно разглядывал что-то в своем смартфоне через стекла противогаза, и процесс этот до того ослабил его бдительность, что он даже не сразу заметил пробуждение Артура Соломоновича.

«Лёня! – вспомнил о нём Артур, – Чего ты сидишь, врача зови, нашатырь нужен!». Лёня пулей выбежал за дверь, привел доктора и спешно стал тушить не особо и горящий камин.

Где-то наверху, в черноте ночи, горели звёзды. Где-то еще дальше, невероятно далеко, бог Солнца вновь бился с непобедимым вечным злом. В подвале же Виктора Ибрагимыча битва со злом была окончена. Доктор с помощью нашатыря привел всех троих в чувства, а после осмотра констатировал у них шоковое состояние и сильный абстинентный синдром.

Прошло около получаса, прежде чем шок прошел, и Виктор Ибрагимович устроил разбор полётов, предварительно вежливо выдворив доктора из каминного зала.

– Суки! – заорал Ибрагимыч, закрыв дверь, – Замочу в натуре! Кто? Кто, блядь? Какая гнида подсунула советские бабки?

– Охереть! Ибрагимыч, чтоб я ещё хоть раз с тобой связался… – сидя в кресле и держа стакан дрожащей рукой, сетовал Сергей Петрович. – Меня там… расстреляли нахер. Как суку последнюю!

– Да не ной ты! Думаешь мне там Ленинскую премию дали!? Пизды мне дали за воровство и за пособничество фашистам, прикинь! – заявил сидящий на полу Дмитрий Дмитриевич, на голове которого явно прибавилось седых волос.

– А я в лагере с отмороженными ногами и «тубиком» очутился. Пиздец, мужики! Хищение социалистической собственности, блядь! В особо крупных…. Я даже в курсе был чего и сколько спиздил. Сейчас только вот не помню. Ужас!

– А самое страшное, – наливая себе еще из огромной бутыли, констатировал Сергей Петрович, – что всё таким реальным казалось, как будто здесь сейчас все сон какой-то хуёвый, а там – настоящий мир.

– И я не знаю как у вас, а мне показалось, что я там несколько лет прожил, – осторожно добавил Артур, – а Лёня сказал, что мы всего минут на пятнадцать притихли, что он даже деньги все не успел сжечь.

Лёня еле заметно кивнул.

– Лёня! Какого хуя, а!? – злобно накинулся на него Виктор Ибрагимович. – Откуда взялись советские деньги? Про них базара не было, как они оказались среди других?

Несчастный Лёня, который, по правде сказать, здесь был совсем не виноват, слабо пробубнил в ответ что-то несвязное.

– Чего ты там бормочешь? А! Мы вместе бабки готовили, точно! Тогда, блядь кто подсунул… – Виктор Ибрагимович осекся, вспомнив подробности подготовки денег к ритуалу.

– Ебутся вши на головах! Лёня, братуха, не обессудь! – хлопнул Виктор Ибрагимович своего помощника по плечу и повернулся к остальным. – Я ж говорил, что торчок этот блядский нам посоветовал раритетных коллекционных купюр насовать, и указал, даже, пидор, у каких коллекционеров купить. Ну, мы с Лёней и скупили у них все их грёбаные коллекции, а что там было – особо не смотрели. Да я и представить не мог, что такое произойти может…

Виктор Ибрагимович замолчал. Появившаяся морщина на его лбу выдавала начавшуюся активную умственную деятельность.

– Хорошо ещё, Витя, что среди прочих не оказались какие-нибудь воны или драхмы, – иронизировал Дмитрий Дмитриевич, – а то вообще б не проснулись.

Артур Соломонович подошел к камину и заглянул в коробки с деньгами. В одной из них действительно находились купюры из давних времён, а поверх прочих лежали старые советские рубли и червонцы.… Оказалось что Лёня, закидав в камин все деньги из первой коробки – где в основном лежали доллары, евро и немного юаней – раскрыл вторую, с раритетными банкнотами. Он бросил в огонь немного старых долларов, рейсхмарок, рублей, и, собственно, присел отдохнуть, в ожидании пока очередная порция «дров» прогорит.

Виктор Ибрагимович тоже заглянул в коробки и сообразил что к чему. По его лицу молнией пробежала судорога, он щелкнул пальцами и налил себе полный бокал коньяку. Выпив коньяк залпом, он окинул всех строгим взглядом и обратился к помощнику:

– Звони пацанам, чтоб сейчас же нашли мне этого петуха обгашенного , который нам дрянь подсунул и сюда его! Да мне похер, что на Мальдивах! Любые бабки бери, но чтоб к утру здесь был! Живой, Лёня, слышишь? Он пока живой нужен.

– Я его сам завалю, падлу! – злобно пообещал Сергей Петрович.

– Да успокойся ты, Серёга. Не в натуре ж тебя там расстреляли. Да и не тебя вообще, ты ж вот сидишь. Нет, мне эта паскуда живой нужен.

– Садист, – покачал головой Дмитрий Дмитриевич. – А впрочем, я тоже поучаствую.

– Не, пытать мы его не будем. Хотя вообще надо бы. Нет, я хочу, чтоб он мне ещё много такой темы сварганил. Есть у меня кому подсунуть. Соображаете, о чём я?!

– А, в этом смысле! Тогда да, – живо согласился Дмитрий Дмитриевич.

– Лёня, кстати, я тебя просил все бабки, которые в огонь пошли, посчитать. Сколько сожгли?

– Если без антикварных… (Лёня посмотрел в свой смартфон) получилось один миллион сто двадцать две тысячи семьсот долларов. Я сразу в баксы всё перевёл, по курсу.

– Ага, молоток, Лёнька, – хищно осклабившись, сказал Виктор Ибрагимович. – За старое барахло я еще где-то сто штук зелени отвалил… Ну, теперь эта скотина мне всю эту сумму отрабатывать будет до посинения.

Все засмеялись, каждый представляя в голове свой способ этой «отработки». Одному Артуру Соломоновичу почему-то было совсем не смешно. В его душе зияла чёрная бездна, жутким колодцем затягивающая внутрь себя. Он чувствовал нарастающий внутренний протест, восходящий от невесть откуда взявшейся тревожности.

Чернота в душе Артура Соломоновича вдруг грубо схватила самое его Я и окунула в себя, разлетевшись тут же на бесконечность зеркальных отражений. Артур Соломонович с удивлением и даже с ужасом узнал во всех этих отражениях себя, пребывающего одновременно в абсолютно одинаковых и совершенно разных моментах непрерывности пространства-времени. Он на мгновение понял главное, и даже не просто понял, но почувствовал, постиг. И сразу же забыл. Его память была не в силах удержать столь непостижимый объем информации.

Чернота начала быстро таять, как тает пенопласт под огнем газовой горелки, и очень скоро место этой бездны занял всепобеждающий яркий свет. Свет, что дарит смертным милостивый Ра.

Уловив импульс твёрдой решимости, Артур Соломонович поклялся себе во что б это ни стало разыскать пресловутого эзотерика-наркоторговца, до того, как это сделают люди Виктора Ибрагимовича. Разыскать для того, чтобы спасти от неминуемой кары, дав возможность спрятаться там, где не достанут даже очень длинные руки.

Почему-то Артуру Ибрагимовичу казался справедливым и заслуженным весь пережитый психоделический опыт, который что-то перевернул и сломал внутри него, заставив глубоко (как никогда глубоко) задуматься о своём месте в переплетении жизней и судеб.