Репост #0 от 29.06.18 [Галина Емельянова GiZZmo] (fb2) читать онлайн
- Репост #0 от 29.06.18 373 Кб, 41с. скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - Галина Емельянова (GiZZmo) - Инна Порядина - Александр Сих - Александр Эдвард Ривер - Анастасия Горан
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Анастасия Рейфшнейдер Актер первого плана
А ведь всё началось с того, что меня записали в театральный кружок. Правильная дикция, прирожденная адаптация к быстро сменяющимся мгновениям сцены, развитая мимика и мускулатура – все это говорило о том, что свое будущее (не будь я долбоёбом) проведу в свете софитов и бесконечных поклонов под оглушительные аплодисменты почтенной публики. И все так замечательно продолжалось – поездки в другие города, репетиции, вопли бессменно сменяющихся режиссеров, натянутые улыбки сокурсниц по сцене, грим, дешевые, а потом и более дорогие декорации, первое шампанское, выстрелившее пробкой в пыльную лампочку на потолке гримерки, костюмы, костюмы, костюмы, первая любовь и, пожалуй, вечная, так как Маняшечка стала моей невестой, а затем и женой. После было предложение снятся в местной рекламе – «Стоматология от А до Я – улыбка ослепительнаЯ!», квартира, доставшаяся от почившей бабушки, ребенок, « – Как назовем его? – В честь Станиславского? – Так и быть…», ясли, детский сад, школа, университет.? Тут-то всё остановилось и резко завертелось как стрелки взбесившихся часов, отматывающих время в сторону темную, нечистую… Тогда был солнечный веселый день середины июля. Костя успешно сдал вступительные экзамены в авиационном и, обняв меня и Маняшечку, помчался в местное кино со своей новоиспеченной подружкой. Маняша – всё так же сохранившая доброе сердце и чистоту души, слегка постаревшая (впрочем, я не замечал всех этих новых морщинок, которые она по вечерам усердно мазала косметическим кремом), в элегантном серо-розовом платье шагала по странно пустынной набережной, улыбаясь. Улыбка у нее была прекрасная – словно солнце озаряло её милое личико, и она вновь становилась той озорной, но скромной девчонкой, в которую я влюбился в свои семнадцать лет. На скамейках и деревьях были расклеены глянцево-яркие листовки с пропагандой за нынешнего президента. Маняша вдруг остановилась у тополя и с треском сорвала одну из таких листовок. – В чем дело, Мария? – я подошел к ней вразвалочку, с наигранно строгим видом. – Предпочитаете макулатуру вместо бессменно преданного мужа? Маша всё разглядывала листок. Потом скомкав его, сказала: – У меня какое-то плохое предчувствие, милый. – В чем дело? – я вытащил скомканный лист из её похолодевшей ладони и развернул – на меня смотрело смятое лицо «вождя», точно такое же, как и на всех остальных листовках. – Ты так на него похож… – проговорила она, развернувшись и медленно шагая к реке. – Да, похож… – ответил я, не понимая её тревоги. – В театре часто шутят на эту тему. Мол, меня надо в президенты, я бы то поднял зарплаты служителям сцены. Мария обхватила ладонями темный заборчик, что отделял тротуар набережной от воды. Внизу плескались волны – закрыв глаза можно было представить море, только холодный ветер выдавал среднюю полосу России. – Ты же меня никогда не бросишь? – она вдруг резко обернулась и пронзительным взглядом синих очей впилась в меня. – Конечно, нет. Как ты могла о таком подумать? – я обнял её, мягкие волнистые локоны защекотали мои плечи. Она так долго сегодня утром их завивала – вероятно, волновалась за Костю. – Когда я стану старой и вялой… буду вставать в шесть утра на первый трамвай, чтобы попасть в поликлинику, к врачу, который будет безразличен к моим болям в костях и прогрессирующему слабоумию… – продолжала она с тоской. – Когда я буду солить огурцы на зиму и делать их излишне солеными… Когда мои пальцы окончательно скрючатся, и я не смогу вязать пинетки для своих внуков… – Какое старческое слабоумие? – рассмеялся я. – Ты самая умная женщина, которую я знаю! Она грустно улыбнулась одним уголком рта. – Хочешь мороженое? – я наклонился к ней. – Помнишь, как мы ели эскимо, а потом я впервые признался тебе в любви? Здесь недалеко есть ларёк. Поднимем тебе настроение. Маняша кивнула. Я оставил её на ближайшей лавке – она смотрела вдаль, на колышущийся горизонт реки. Облака стремительно бежали над нами, приближая грозу, которую отнюдь не прогнозировали. Эскимо не было, поэтому я взял два сливочных рожка. Засовывая кошелек в карман и удерживая другой рукой мороженое, я издалека увидел её в окружении людей в черной форме. Чем ближе я подходил, тем тягостнее было на душе. Я поймал её испуганный взгляд. Тут вдруг её схватили и потащили прочь за деревья. Я бросился вперед. Мороженое шлепнулось на землю и рассыпалось полужидкой сладкой массой. Мне преградил путь один из них, ткнув в лицо какой-то корочкой. – Федеральная служба безопасности, – с усмешкой представился он, удерживая меня на плечо. – Куда её?.. Что она сделала?.. – воскликнул я. Маняша вздрогнула и на прощанье оглянулась. Это был последний раз, когда я видел ее прекрасное лицо с бездонными синими глазами. – У нас к вам предложение, – сказал он, но я понял – это не предложение, а приказ. Не исполнить его – означало смерть. *** – Сыну вы скажете, что мать уехала на похороны к сестре и пока решила там остаться. Сестра кажется, в Болгарии проживает? – всё тот же сотрудник службы безопасности говорил со мной. Я помню, я лишь кивал. Кивал и думал, что будет с Маняшей, с Костей. О себе я не думал. Они всё о нас знали… Каждое движение, каждое продвижение в течении последних лет пяти… – Если вы сделаете, что-то не так… – сотрудник ФСБ постучал ручкой по дорогому столу. – Ваш сын в авиационном учится? Там легко на практике подстроить несчастный случай, вы ведь понимаете. С летальным исходом. Так и завертелось. Шли бесконечные месяцы. Пока настоящий «вождь» находился в коме, после какого-то удачно-неудачного покушения (или аварии?), я исполнял его роль – ходил на совещания, ездил в другие страны, перед этим спешно уча их законы и обычаи, дабы не «спалиться» безграмотностью, фотографировался на баннеры. Сколько раз я смотрел на свое лицо в гримерке, и ни разу мне не хотелось как-то испортить его, порезать или что-то вроде того. А теперь… Маняша была у них. Иногда они в качестве мотивации давали трубку на короткий разговор с ней. Я слушал её плач, обещал, что все будет хорошо и всё. Костя учился, гулял. А я будто бы был в длительных гастролях… У меня сжималось сердце, когда я вспоминал его смех, так похожий по тональности на мой… Все это продолжалось изо дня в день. Ко мне подсылали психологов, которые должны были промывать мне мозги, что это ради страны. Но я-то теперь был в курсе всей этой плесени, что творилась за экранами телевизоров, за закрытыми дверями кабинетов, в головах высокопоставленных чиновников. Вся это грязь и мишура – а все ради того, чтобы удержать ВЛАСТЬ. – Вам предстоит прямой эфир, – сказала женщина, координирующая мои действия. – Все вопросы, конечно же, мы проконтролируем. Ответы – здесь. Она кинула мне желтую папку со скоросшивателем, внутри которой были листы. – Помните – за вами наблюдают все, – она пристально глянула на меня. Но меня не пронять этим холодом чужих глаз. Все-таки я актер с многолетним стажем зрительского недоверия… У меня всё уже было заготовлено. *** Синяя стена с логотипами за спиной. Впереди – камеры и аудитория кукол-людей готовых взорваться аплодисментами по команде. Я взглянул на микрофон – казалось, что вот-вот из него послышится шёпот. В этот раз я накладывал грим сам. Все безупречно, кроме одного – под гримом скрывалось лицо, а под лицом… –…И мы начинаем! Послышались хлопки. Пара однотипных вопросов. У меня гулко билось сердце – сейчас, сейчас. Маняша – что с тобой будет? Костя… Столько народу обмануто… Разве МЫ этого заслуживаем. Вот и заключительная речь президента. Камеры направлены на мое лицо. Тишина. – Кхе-кхе, – мои голосовые связки задрожали от нервного напряжения. Расслабься. Это всего лишь еще один спектакль. Последний спектакль. Я резко поднес руки к лицу и впился ногтями за уши. Медленно, отрываясь от настоящей кожи, снялась маска. Лицо вождя на ней скукожилось, словно скисший апельсин. – Настоящий президент мертв, – заявил я. – Куклы в зале беспокойно задрожали, режиссер схватился за голову и осел на пол. Ко мне уже направлялись сотрудники службы безопасности. – Мертв, как и политика этой страны. А я всего лишь актер из города N. Актер первого плана, заметьте. Я обращаюсь к народу – теперь все в ваших руках. Режиссер, наконец, сообразил приказать включить рекламную паузу. Это был конец мне, но начало новому. Фсбшник заломил мне руки и вывел из помещения в узкий коридор Останкино. – Ты всех приговорил к смертной казни, – прорычал он, имея в виду Маняшу, Костю и меня. – Всех не перебьете, – прошептал я в ответ, имея в виду народ, сползая на пол с раной в груди. Так началась революция.Askold De Gerso Gerseau Пути Господни неисповедимы
В тот студёный морозный вечер я набрёл на это кафе совершенно случайно, сам до конца не осознавая, для чего я это делаю. Кажется, день был пятничный. Или всё же субботний? А вообще какая по существу разница? Можно было также ненароком прийти сюда и в понедельник, едва ли что-то поменялось бы от этого. Кафе, хоть и открылось относительно недавно, ещё не успели даже вывеску «мы открылись» убрать, но полюбившееся горожанам, что постоянно здесь справляли свадьбы, торжества, корпоративы, но в тот вечер, в зале основной контингент посетителей составляла молодёжная аудитория. Едва ли это было каким-то мероприятием, поскольку они были разобщены: кто сидел за столом, лениво потягивая пиво, другие стояли или танцевали под медленные аккорды гавайской гитары. Ничего особенного… Я зашёл и кивком головы: не вычурно, но с достоинством, поприветствовал знакомых. В ответ мне так же помахали руками. Размеренными шагами подошёл к стойке бара. – Мне баночку пива «Будвайзер», пожалуйста. – Вам ноль пять или двадцать пять? – с долей иронии спросила девушка-бармен, видимо, подумав, что мне вдогон. – Двадцать пять, – ответил я, не обращая внимания на шутку. Расплатившись за пиво, я раскупорил баночку и, чувствуя досадную неловкость – если в этом возрасте буду пить из баночки, попросил у бармена стакан. Янтарное пиво, разливаясь по краям стакана, наполнило его. Как если бы намеревался оценить содержимое, я некоторое время разглядывал его и только затем сделал глоток. Покончив с первой баночкой, я попросил вторую. Уже допивая пиво, я заметил её. Невысокая, но уже сформировавшаяся, что ничуть не скрывала курточка с меховой опушкой на капюшоне, стояла как-то одиноко. Нет, она была в кругу подруг, но когда долго находишься в одиночестве, такие вещи замечаешь, едва лишь бросив взгляд. Я ещё пару раз бросил на неё долгие взгляды, не оставшиеся ею незамеченными. Вообще, принято считать, да наверное так оно и есть, что у представительниц прекрасного пола, угол зрения значительно шире, нежели у мужчин. И надо признать, они этим пользуются с немалым успехом, будь за рулём автомобиля или как сейчас, в кафе. Её прекрасное лицо с тонкими чертами, обрамлённое светло-каштанового цвета волосами, так глубоко затронуло моё сердце, что я наверное, непреднамеренно излишне задержал свой взгляд, и это также не ускользнуло от глаз бармена. – А не слишком молода для Вас? Вам-то, поди, уже под сорок? – подколола она. – Девушка, любви все возрасты покорны, – хотя на языке и вертелись совсем иные слова, более крепкие, но скандалить или ругаться, мне в данной ситуации не пристало. Затевать мордобой из-за глупой шутки, в которой была изрядная доля правды, с кем-то, уж тем более. Я как бы проглотил шутку. – Не знаю, не знаю, – она покивала головой, всё так же игриво. – Вы, к слову, не знакомы с ней? – рискнул я всё же спросить у неё. – Может быть, – уклончивый ответ, она видимо, как я с незнакомкой, желала завладеть моим вниманием. Или мне так подумалось. Но что поделать, насильно мил не будешь. – И всё-таки? – настаивал я. – Ну, – она взмахнула длинными ресницами, словно бабочка крыльями, и томно посмотрела на меня зелёными глазами, в глубине которых, как мне показалось, сверкнули лукавые искорки.– Зовут её, Наташа… – Она оборвала себя, будто задумавшись, – да, Наташа. Насколько я знаю и заметила, ни с кем здесь не встречается. Всегда одна с подругами. Мне иной раз жаль её. По себе знаю, как бывает обидно, когда привлекательный молодой человек, задевший сердце, уходит с другой девушкой. Не так ли? – ущипнула она меня словами. – В общем-то, Вы правы. Спасибо, – я не преминул поцеловать её ручку, кокетливо выставленную на стойку. – О, Вы так аристократичны и любезны, – я услышал уже вдогонку. В эту самую минуту, её подруги, оставив одну, направились к выходу, надо полагать, покурить по сигарете на свежем воздухе. В самом кафе была выставлена крупная наклейка с надписью «у нас не курят». Я немного подождал, пока они отойдут ещё чуть и лишь, потом подошёл. – Прекрасный вечер, Вам не кажется? – ненавязчиво обратился я. – В целом, да, – она ответила без какого-либо оттенка, словно бросила дежурную фразу, на дежурный вопрос. – А мне вот, нравится звук гавайской гитары. Потому, наверное, и хожу сюда, – мечтательно вздыхая, произнёс. – Уносит к морю, песчаным пляжам… – Да, что-то такое слышится в звуках, – согласилась она. – Девушка, может быть, и выглядит это нескромно, но могу я спросить у Вас? – обратился я уверенный, что она ответит. – О чём, если не секрет? – А как, Вас зовут? – Ах вон, Вы о чём… Как я сама-то об этом не догадалась? Наташа, – а сама смотрела куда-то в сторону, не замечая даже, что я рядом. – Очень приятно, Наташа. Антон, – вежливо обронил я, пытаясь быть самой галантностью. – Мне тоже, – только теперь, она посмотрела на меня. – Вы не курите? – С чего так решили? – Ну… Ваши подруги, как мне кажется, пошли покурить… – Возможно и так… – как-то казённо ответила Наташа, почти обрывая с трудом найденную нить. – Наташа, а не желаете пива? – К сожалению, я не пью пиво… – Ну, тогда колу? – Спасибо… Я уже сделал шаг в сторону стойки: – Но только не сейчас… – услышал я. – Хорошо, как скажете, – обернулся я и краем глаза увидел её подруг. – Спасибо за беседу. – Пожалуйста… Я отошёл, и выпив ещё баночку пива, покинул кафе. Идя по улице города, я чувствовал какое-то щемящее чувство, давно уже не посещавшее меня и несколько даже подзабытое. Подзабытое, да не умершее, не зачерствевшее, иначе с чего бы я понял? Я шёл по улице и уже никакой мороз, никакой ветер мне был нипочём. Набирающее силу пламя любви согревало всего. Я задумывал завтрашний разговор, встречу… Утром, как всегда, придя на работу, я планировал заняться своим делом, когда секретарша, войдя в мой кабинет, объявила о необходимости явиться к шефу. Но и это не особо огорчило меня. Бывало иной день раз трижды приходилось представать перед ним. – Доброе утро, – поприветствовал я шефа, едва переступив порог. – Вызывали? – Доброе, Антон. Да, вызывал. Антон, дело вот в чём, – и он начал подготовительную речь, чтобы после уже приступить к делу, из чего я сразу сделал для себя неутешительный вывод: предстоит командировка. Рушились мои вечерние планы. Всё о чём я вчера думал, подготовил, всё летело псу под хвост. – Командировка, надо полагать? – спросил я, едва он закончил свою речь. – Да. Необходимо съездить и разобраться на месте. С понурым видом, покинув кабинет шефа, я побрёл в бухгалтерию, посетил отдел сбыта. Правда в последнем меня несколько приободрили: – Да там ничего существенного. Дня на три, надо полагать. Ну, от силы, четыре. На следующий день, восход солнца я встречал в поезде «Москва – Новосибирск». А ведь я не знал ни номера телефона девушки, ни адреса, одно лишь имя. Утешало: я приеду вскоре обратно. В командировке мне пришлось работать пару дней, а после не было билетов. И в итоге, вместо четырёх дней, я отсутствовал все десять… Приехав обратно домой, я распаковал баулы, а вечером приодевшись, уже собирался идти в кафе, когда в дверь позвонили. Вот самое неприятное в жизни, это когда нарушают твои планы внезапным вторжением, чуть ли не вероломством. Надеясь, что всё-таки ошиблись дверью, или ещё что-то в этом роде, я взвинченный направился к двери. Даже не подумав посмотреть в глазок, открыл дверь. На площадке стоял коллега по работе, несколько хмельной, да ещё с пакетом в руках. Вечер мой рушился, словно карточный домик, и карты разлетались в пространство. Одним из своих недостатков считал и продолжаю считать свою мягкотелость: ну не могу выпроводить человека насильно или отказать в помощи, даже если сам в ней нуждаюсь, как никто другой. Вот и сейчас… Как у себя дома Витёк прошёл на кухню и начал освобождать пакет: первое это три бутылки «Балтика-девятка», за ними кальмары в пакетиках. На этом я думал, всё. Ан нет. Он водрузил на стол две бутылки водки. – Антон, у меня событие. Поверишь, сыну пятнадцать лет, – гордо произнёс он, словно запустил первую космическую ракету. – Поздравляю, от души, – только и промямлил я, без настроения, поскольку оно улетучилось при его появлении. А в голове вертелось: «ну если сыну пятнадцать лет, так зачем нужно тащиться куда-то, нарушая чужие планы, сидел бы дома и пил, перед телевизором, ну или перед зеркалом». – Спасибо, спасибо, ты настоящий друг, – а сам раскупорил пиво и разлил по бокалам, как бы компенсируя неудобство своим приходом. Третью бутылку он так и не распечатал, прямо за столом начал валиться в сон. Пришлось проводить его до дежурного дивана. А после уже, подойдя к окну, стал я лицезреть ночной город. Мягко и невесомо падал снег, кружась в свете фонарей, поздние прохожие спешили домой. «А где-то там, в одном из домов, наверное, Наташа так же смотрит на улицу в окно, или весело щебечет с подругами в кафе», – от этих мыслей стало тяжело и горько на душе, и я уже проклинал Витьку, пришедшего некстати. А оставлять его одного, я тоже не решился. Время было уже достаточно позднее, когда я тоже, раздевшись, лёг спать. Но не успел я и задремать, до моего слуха донёсся шум со стороны дивана. Пришлось встать и включить свет. Витёк, проснувшись, сидел на диване. Увидев меня, он удивлённо вытаращил глаза: – А ты что у меня делаешь? – Да ты глаза-то разуй. Не я у тебя, а ты у меня дома. – Как у тебя? – он поозирался по сторонам, выискивая знакомые предметы интерьера. – Подожди… Тогда, это… я домой пойду, – он попытался подняться. Но ноги не слушались, и он снова рухнул на диван, вызвав у последнего жалобный скрип. – Ладно, отоспись, утром пойдёшь, – я столкнул его на подушку и выключил свет. На моё счастье, он больше не потревожил мой сон. Утром я уложил оставшееся в пакет и, проводив его домой, начал собираться на работу. День прошёл в обычных серых буднях. И вот, я уже весь при параде, иду в кафе. Настроение в ожидании предстоящей встречи, было как никогда приподнятым, хотя надо сказать, пришёл я несколько рановато, зал оказался полупустым. Но если пришёл, возвращаться уже нет никакого смысла и я подошёл к барной стойке. – Привет. – Привет. Куда пропадал-то? – Не пропадал, в командировке завис. – Ясненько. Что будешь? Балтику-девятку? Стоило ей произнести «Балтику», меня чуть не вывернуло, вспомнив минувший вечер. С трудом удержавшись, я произнёс: – Нет, «Будвайзер». Пока она оборачивалась за бутылкой, я невольно залюбовался ею. Но стоило ей вернуться в привычный профиль, я стоял, как, ни в чём не бывало, и даже поинтересовался: – А Наташа бывала? – Ну не каждый день, а так с подружками захаживала. Мы часа два беседовали с ней, но Наташа, ради кого я и стоял здесь, так и не появилась. – Милая, можно я оставлю вам свой номер телефона для неё, а ты передашь? – Передать-то, может быть и передам. А что сказать? Этого я не продумал. Я не знал даже как она восприняла меня, в каком качестве. Вопрос не простой, как оно может показаться на первый поверхностный взгляд. – Может быть, придумаешь что-нибудь? – я глядел на неё умоляющими глазами.Продолжение 27 июля 2018 года.
Александр Эдвард Ривер Дверь
На улице невыносимо холодно. Я плетусь словно тень сквозь бурный поток городского движения. Ночь. Тусклый свет фонаря освещает скользкую тропинку, ведущую во двор старого двухэтажного дома. Пришла в голову внезапная мысль: посчитать шаги до нужного мне подъезда. Двадцать семь. Вроде. Двадцать семь шагов. Или двадцать восемь. Не уверен точно. Немного сбился со счёта. Хотя это не важно. Вот бетонное крыльцо. Я поднимаюсь не спеша по ступенькам. Открываю ветхую деревянную дверь, ведущую в подъезд. Несмазанные металлические петли издают ужасный скрип. Невыносимый. Как-будто кто-то скребёт ржавым гвоздём по оголённым нервам. Скрип гаснет. Дверь закрывается и неподвижно застывает за спиной. В подъезде чувствуется приятное тепло, немного смешанное с ароматом тлетворной сырости. Стены обшарпаны. На грязном полу, дожидаясь уборщицы, ждут своего часа осыпавшиеся куски штукатурки. Мне на второй этаж. Нога ступает на деревянную лестницу. Следующая незамедлительно делает шаг на вышестоящую ступеньку. Опять мерзкий скрип. Но, на этот раз старого прохудившегося дерева. Дело одной минуты и вот… Я уже наверху. Площадка второго этажа. Накурено. Снимаю перчатки. Замёрзшие пальцы не слушаются. Неуклюже, но дело сделано. Правая рука превращается в кулак, поднимается на уровень подбородка. Во всём теле ощущается мелкая дрожь. Костяшки пальцев начинают прерывисто биться о холодный металл входной двери. Руку пронзает боль. Не до конца отогревшиеся пальцы ноют, но старательно продолжают свою работу. За дверью тишина. Не слышно спешащих на встречу шагов. Ничего не слышно, кроме стука. Моего стука. Отдающегося в моей голове. Появляется слабая головная боль. Почему не откроют дверь и не впустят меня внутрь? Я перестаю стучать и начинаю прислушиваться, но, по прежнему не слышу ни единого звука. Я устал. Очень устал. Где-то в глубине души начинает ощущаться отчуждение к этому месту. В чём дело? Я же здесь, вот он я, обратите на меня внимание. Откройте мне! Но, в ответ лишь тишина, тишина и молчание. Я стучу ещё раз и ещё, и вдруг, отчётливо осознаю, что за ней лишь пустота, в которой для меня нет места. Я разворачиваюсь и ухожу, ухожу, чтобы больше никогда не вернуться сюда. В это чужое для меня место. И снова движение вниз по скрипящей деревянной лестнице. Одна ступенька, две, три, четыре, семь… Опять сбился со счёта. Не важно. Я спускаюсь ниже и ниже, в ту сырость обшарпаных стен. В голове одна лишь мысль: чёрт побери, ведь может там, за этой дверью и вовсе никого никогда не было. А может просто меня не ждали там, за этой холодной дверью. И не открыли её только потому, что это именно я стоял перед ней.Инна Порядина Сломанная кукла
Сегодня утром Борис Васильевич проснулся не в духе, раздосадованным, как бы сказал он сам. Дело, которое занимало его последние несколько дней, стало невыносимым и не разрешалось по причине банальной старческой близорукости… Борису Васильевичу недавно исполнилось семьдесят. Здоровье, особо не беспокоящее его в прежние годы, неожиданно расшаталось и требовало не столько времени и мужества, чтобы им заняться, сколько смелости, чтобы признаться в этом самому себе. Не дождавшись от отца никаких действий, дочь Марья, его единственный родной человек, взяла всё на себя и срочно организовала путешествие: помогла с оформлением заграничного паспорта, с долгосрочной визой и отправила БВ, как недавно стала называть отца, подлечиться в Испанию. Апартаменты в местечке Альборайя, в четырех километрах от Валенсии, давно не видевшие хозяйки или каких-либо гостей, радостно распахнули ставни и двери, впустили в свои стены морской ветер, солёный воздух, летний солнечный свет и нового обитателя, который до того самого дня ничего, кроме российских земель, не видел. Поначалу жизнь в полном одиночестве на зарубежном побережье увлекала Бориса Васильевича. Языка он не знал, местных обычаев – тоже, но обжился довольно быстро. Здесь, в Испании, все было совсем не так, как писали в газетах и показывали по телевизору. Здесь было очень спокойно и уютно, и, что самое важное, тепло. Перестал мучить ревматизм, сбежала бессонница, вновь появился аппетит. Даже морщины, двумя вертикальными линиями разрезавшие межбровье после смерти жены Вареньки, немного разгладились и делали выражение лица БВ не таким суровым и жестким. Выучив несколько испанских слов и выражений, в числе которых были buenos días, bien и gracias, Борис Васильевич еще больше освоился и два-три раза в неделю совершал путешествие в город. Иногда ездил на автобусе, что обходилось ему в сущие копейки, а иногда, когда хотелось кутнуть, – на такси. Постепенно обживаясь на новой земле, он перестал куда-либо торопиться и жить с оглядкой, приобрел несколько соломенных шляп с разной ширины и цветов лентами по тулье, льняные и хлопковые длинные рубашки, эспадрильи, тончайшего шелка шейные платки и научился носить все это на европейский манер: легко и с удовольствием. Каждую неделю по воскресеньям БВ разговаривал по скайпу с дочерью, по понедельникам прогуливался до табачного магазина за марками, оттуда – к желтому почтовому ящику за углом и бросал в него новую открытку, которая почти молниеносно улетала на родину. Там же, в магазине табака, впервые купил несколько разных сигар, от самой дешевой до самой дорогой и ароматной, почти почти чёрной, которую решил оставить до особого случая, а какого именно, пока не представлял. Дело было в том, что здесь особым казалось все. Во-первых, удивительное местечко, в котором много лет назад его дочь приобрела небольшую, из двух спален, квартиру. Местные испанцы называли этот прибрежный район маленькой Венецией. Невысокие разноцветные здания четырех – девяти этажей, преимущественно красных и охряных оттенков, были построены в две линии вдоль золотистого пляжа. Между зданиями петлял широкий водный канал, имеющий несколько выходов к морю. В любое время суток сюда приходили и скромные шлюпки рыбаков-любителей, и дорогие, сверкающие белизной дутых боков, яхты испанских и итальянских богачей. Хозяева и пассажиры лодок сходили на берег и через калитки, расположенные у самой пристани, сразу же попадали в свои дома. Во-вторых, Бориса Васильевича увлекла местная кухня. «Душечка, богом тебе клянусь, испанцы не умеют готовить, – рассказывал он дочери, – но в их простой, не испорченной приправами и соусами, пище есть что-то такое неповторимое, что я каждый день по нескольку раз проглатываю язык и с трудом достаю его обратно. Я попробовал решительно все, что они предлагают: от орчаты до валенсианской паэльи с исполинскими белыми, ватными на вкус, бобами и обычными, садовыми, как у нас на даче под Москвой, улитками. Мне казалось, они пялились на мои седые ресницы, когда я поддевал их вилкой и разглядывал, поднося близко к носу. А чуррос? Ты помнишь коричневые пончики из магазинчика на углу Басманной? Чуррос – те же пончики, только в виде палочек. Испанцы макают их в жидкий горький шоколад и едят на десерт. А какой у них кофе, а сыр … Дорогая, я перейду на новый размер одежды, если ты вскорости не заберешь меня обратно в Россию…» В-третьих, ах, да и в-четвертых тоже, потом еще и еще… А затем внезапно все переменилось. БВ даже не успел заметить, как и когда это произошло. Поездки в город стали доставлять лишь раздражение, паэлья надоела, а жирный, лоснящийся на солнце в полюбившемся кафе, хамон вдруг напомнил о больной печени. Жизнь сделалась однообразной и неинтересной, как и то расписание, которого Борис Васильевич старался придерживаться прошедшие июнь и июль. Возможно, причина была именно в этом. БВ не сумел отказаться от многолетней, появившейся после смерти жены, привычки систематизировать и структурировать все вокруг себя. Он перестал выходить из дома за чашечкой эспрессо после раннего завтрака, предпочитая ему самостоятельно сваренный в «моке», начал сочинять супы, делать макароны по-флотски и даже замахнулся на оливье. Его испанцы называли «русским салатом», но готовили все равно не так, как когда-то – Варенька. Одно оставалось неизменным: каждый день БВ располагался в глубоком плетеном кресле на балконе, с которого открывался вид на море, пил ледяной виски и курил сигару. В разговорах с дочерью Борис Васильевич все чаще жаловался на одиночество и бесконечно спрашивал, когда душечка Марьюшка заберет домой старика-отца. – Папа, ты с кем-нибудь общаешься? – однажды спросила его дочь. – Мне никто не нужен. – Тебе будет не так скучно. – Я не знаю языка. – Но там же много русских! Сезон в самом разгаре. Займись чем-нибудь, БВ. Увидишь, ты сразу перестанешь хандрить. А нож? Ты давно брал его в руки? – Марья, я готовлю три, а то и четыре раза в день! – Не притворяйся, ты все прекрасно понял. – У меня нет вдохновения. – Так найди его! Господи, папа, мне ли тебя учить? Посмотри по сторонам. Прямо сейчас. Что ты видишь? Борис Васильевич обвел взглядом балкон, на котором расположился с ноутбуком и, не найдя ничего примечательного, пожал плечами. – Говори, – нахмурилась дочь прямо в камеру и грозно посмотрела на отца через монитор. – Опиши мне место, где сейчас сидишь. БВ невольно рассмеялся: давно ли он сам вот так отчитывал непослушную Машку за лень и праздность? – Я вижу море. Не целиком, конечно, а его кусок, ограниченный квадратом балкона. Но если встану в полный рост и подойду к перилам, то справа и слева почти что в бесконечность потянется соленая вода. Я вижу и ощущаю голыми пятками нагретый за день каменный пол. Его давно не подметали, а мне самому немного лень, поэтому я чувствую под пальцами песок и дробь ракушек, которые притащил с пляжа на шлепанцах. Передо мной деревянный коричневый стол с водяной пылью. На столе – потный стакан с виски, в нем трещит лед. Пепельница еще. В ней дымит не дорогая сигара. Над головой – маркиза… – Ничего себе! И как ее зовут? – перебила отца Марья. – Кого? – Маркизу, конечно же. Вы уже познакомились? – Глупая, ты меня сейчас рассмешила. Это же штора такая, неужели не знаешь? – Откуда? – Твоя мама одно время увлекалась шитьем. Журналы покупала, все подряд разглядывала. Не помнишь? На экране ноутбука красивая молодая блондинка помотала головой. – Помню, как мы с ней кукол одевали. Она шила, я играла. – Хорошее было время, – улыбнулся дочери БВ. – Что еще? – Все, – развел руками Борис Васильевич и подался вместе с креслом в бок, – справа от меня – балкон соседей. Там пусто, хотя, погоди… – он привстал и заглянул за кусок бетонной стены, отделяющей его владения от их. – Hola! ¿Cómo estás? ¿Qué tal? – раздалось из темноты, и БВ, прячась обратно, зацепился ногой за ножку кресла. – Папа? С тобой все хорошо? – изображение Марии задвигалось по экрану из стороны в сторону. – Чшшш, погоди, – перешел на шепот БВ, – это она! – Маркиза? – захохотала дочь. – Соседка, которая жарит бекон. Боже мой, а я все думал, кто же это… – Ты о чем? Какой бекон? – Она замучила меня. Сил больше нет выносить этот запах! Каждое утро ровно в шесть кто-то начинает жарить бекон. Нет сомнений в том, что это именно она! От нее и сейчас им пахнет. Право слово, душечка, какое может быть вдохновение с такими соседями? Ни одной утонченной натуры. Погоди, я переберусь в дом. БВ осторожно, чтобы не шуметь и не привлекать к себе внимание соседки, перенес с балкона ноутбук и стакан с почти допитым виски. Сел за обеденный стол перед монитором и через стеклянную дверь-купе увидел, что сигара в пепельнице еще дымит. Подняв перед носом указательный палец и сделав знак дочери, говорящий «минуту!», он снова вышел на балкон. Соседка справа уже стояла у разделяющей их апартаменты бетонной стены, но головы в сторону БВ не повернула. Она смотрела вдаль, туда, где за светлой песчаной полосой пляжа тихо плескалось море. Борис Васильевич перевел взгляд с соседки на волны и у самой кромки воды заметил пару. Мужчина и женщина танцевали вальс. На нем, насколько сумел рассмотреть БВ, было надето что-то темное, возможно, майка и шорты, на ней –белоснежное, разрывающее черное пространство небо-море, платье или сарафан. «Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три», – незаметно для самого себя, едва шевеля губами, начал отсчитывать БВ. Чернота рассеялась, и след, который в почти недвижимом небе оставляло яркое женское платье, неожиданно вызвал давнее воспоминание.Продолжение 27 июля 2018 года.
Татьяна Разумова (Беатриса) Артемисия
Хвала тщеславию, хвала расточительности царя Мавсола! Лабиринты его роскошного дворца почти приглушили уличное веселье. Совсем не слышен пир на ночных площадях. Там поют, танцуют и пьют в честь разгрома родосского флота. Только снова зашуршали занавеси, растревожив вышитых на них амазонок. В покой к пленному флотоводцу вошел обнаженный мальчик с кувшином на плече. А вслед за ним – хвала Гермесу, донесшему плач моряка до ушей Олимпийцев – неужто, сама Артемисия, вдова карийского царя? Принесла чашу в руке. «Позволяет?» – Радуйся, великая защитница Галикарнаса! – неудачливый флотоводец приподнялся на ложе, оправил покрывало на ногах. Скрыл за небрежной учтивостью жадный прищур на чашу. Он, родосец, и в отсутствии душистого венка или свежего гиматия, проведет достойно последний свой пир. – Радуйся и ты, если и не гостеприимству моего дворца, так хотя бы доброму вину, – ответила Артемисия. У моряка, – «унесет чашу!» – не хватило дерзости предложить царице присесть на край ложа. А многим ли приходилось, перед тем, как осушить килик, созерцать лик владычицы морской вместо прелестей задорных флейтисток? Великоватый нос, обветренные губы, рябинки на лбу и щеках. Хотя, тут и прелести угадываются под тонкой одеждой… Но чаша пока в руках у Артемисии, может и не дать ее. А пленный моряк уже осмелел: – Узнаю твой кипарисовый стан, моя царица! Эринии терзали мне душу, когда видел я его в первых рядах воинов, входящих в город. Правду скажу, ненавидел я лицо, скрытое шлемом. Обманом, ложной покорностью заманили нас на площадь Галикарнаса твои подданные. Знали они, не бежала ты, спрятаны в бухте твои корабли, готовы лучники вонзить в нас стрелы, как только выстроимся на площади удобной мишенью. Но сегодня гляжу – краше твой лик, чем лицо у статуи Артемиды – воительницы, что оглядывает волны с носа флагманской триеры. – Нос моей триеры украшает голова горгоны Медузы. – Верно, благоуханная роза Карии! – «Чашу-то отдай!» – Никогда не позабыть мне, как краса твоя и мудрость заставляли каменеть моих солдат. Не хуже взгляда горгоны. – Несложно окаменеть посреди нежданного роя копий и стрел. – Верно, моя царица! Прежде, чем подниму я чашу, – «Не ладится у нас приятная беседа», – ответь мне, как поступишь ты с другими пленниками? Позволишь ли выкупиться им и вернуться на Родос? – Выкупом их станет тесание и шлифовка мраморных плит. «И только мне – чашу» – На какой срок назначаешь ты их каменотесами? Ради слез наших жен, сестер, матерей, дочерей – скажи – оставишь ли ты пленным надежду: пусть – дряблыми, пусть – иссушающими себя кашлем от мраморной пыли, успеют ли поцеловать землю солнечного Родоса, припадут ли губами к бутонам на розовых кустах? – Твои солдаты останутся в Галикарнасе до тех пор, пока не иссякнет нужда в мраморных плитах у мастеров, которые возводят усыпальницу моему мужу. «И только мне – чашу» – Царица моя, звезда мудрости, взошедшая над древним Галикарнасом! Рассуди сама, несравненная, разве понадобятся тебе все остатки родосского флота для того, чтобы построить склеп? «Погоди наливать!» – Плененных моряков из твоей эскадры для работы на стройке – ничтожно мало. Только рассчитываю я, что добродетельные граждане Родоса направят в помощь родичам сотни рабов. Я строю мужу не склеп. Наша с Мавсолом усыпальница превзойдет величием все гробницы карийских, фригийских, лидийских и персидских царей, все монументы, воздвигнутые греками в честь тиранов. – Руки мои слабеют от почтения к столь достойным речам вдовы. Нестыдно будет мне признаться прадедам, что потерпел я поражение в бою от верной и доблестной женщины. «Наливай же скорей!» – Не тревожься за то, чем отчитаешься перед предками. Если следили твои прадеды за нашей битвой, значит и сами разглядели, что сражался ты не с женщиной, а с прахом Мавсола – моего брата и мужа. Два года прошло, как застудился он крепко, и осиротила меня болезнь. Два года назад изодрала я лицо в плаче о нем и остригла волосы – те, что не успела вырвать над его смертным ложем. Два года строю я ему усыпальницу. Тебе противостояла не вдова. Два года я – лишь погребальная урна блистательного Мавсола. Два года, как выпила его пепел, смешав с благовониями и вином. Два года храню его в себе и жду, когда разместится он в последнем, самом прекрасном своем дворце. И тебя, мой враг, я напутствую и благословляю: пусть станет твоя встреча с предками такой же желанной и нежной, как наша первая ночь с Мавсолом в достроенной мной усыпальнице. Выпей чашу в память о нем! «Нет!» – Нет! Позволь мне выпить яд за утоление скорбей, за твое утешение, царица! – Кто сказал, что я хочу тебя отравить? Ты пожелал забыть стыд, умчаться в мир иной от позора проигранной битвы. Я принесла тебе неразбавленное вино. Отдохни сегодня, мой флотоводец, а завтра приходи в каменоломни. Твои сограждане пришлют мне много золота или рабов, чтобы выкупить тебя и казнить самим за проигранный женщине морской бой. Мальчик-виночерпий принял чашу из рук Артемисии, и она покинула покой пленного родосского флотоводца. Царица направилась в залу, где ожидали ее карийские моряки. – Успели ли вы осмотреть до наступления ночи все добытые нами корабли? – Да, моя печальная царица. – Нет ли где непоправимого за сутки изъяна? Не обросло ли какое днище ракушками? В порядке ли вёсла? Целы ли паруса? Надежен ли такелаж? – На кораблях родосцев, моя царица, можно хоть этой ночью выходить в море. Добрая добыча! Днища кораблей совсем недавно были отскоблены в доках от ракушек. Вёсла целы, пара десятков их заменена уже на новые. Паруса родосские не трепала еще ни одна буря, а конопляные канаты на зависть крепки. Даже воды, зерна, сушеного мяса и фиг – почти не тронутый запас. Видно, готовились родосцы брать Галикарнас не приступом, но измором. – А моряки мои исполняют ли приказ смешивать одну часть вина с четырьмя частями воды? – Из почтения к твоей скорби не нарушили они пока приказа. Легко их веселье для тел. Готовы хоть сейчас вступить в новый бой. – Новый бой нам предстоит через пару дней. А с восходом солнца пусть режут моряки оливковые ветви. Пусть плетут их жены победные венки. Пусть выносят из моей сокровищницы да из своих сундуков шелковые ленты и украшают ими снасти родосских кораблей. С отливом я думаю выступать на Родос. Обложим данью нашего обидчика. Мы подойдем к нему на захваченных кораблях, украшенных лентами и оливковыми венками. Родос безоружным распахнет объятия возвратившемуся с войны победителю.Анастасия Горан Бухгалтерия или инстинкт самосохранения
Утро в строительной конторе началось как обычно. В кабинет бухгалтерии влетели гендиректор и снабженец с криками друг на друга и вопросами, адресованными главному бухгалтеру об оплате счетов, которые якобы должны были быть оплачены. Громкие возгласы директора сопровождались речитативом снабженца: «Счета стали замененными, поэтому необходима доплата, а доплату можно совершить из счета о доставке, но этого тоже не хватает, поэтому вот еще счет и его срочно! нужно! оплатить!!! , потому что прорабы уже орут! , ждут материал» и так далее, и так далее, и так далее… Главный бухгалтер, уже относящаяся к таким инцидентам как к обычному явлению, спокойно наблюдала за этим действом, приспустив очки на кончик носа и переводя глаза с одного на другого. Ее ожидание окончания криков, судя по всему, будет долгим – шквал только начинал свои «обороты». Не будь здесь гендиректора, снабженцу сразу было бы указано, куда ему идти и как подавать счета, в какой форме и по какому ранжиру. Но присутствие гендиректора говорило, что ситуация нетривиальна и, более того, может оказаться интересной. Поэтому Людмила Георгиевна заинтересованно слушала. Гендиректор, с уже красной шеей, не получая ответов от снабженца на свои вопросы, взвыл как раненый бык: – Вадим Владимирович, я вас еще раз спрашиваю! Почему так произошло?! – Сергей Николаевич, я же говорю, прораб сказал еще привезти, а они еще тот материал не поставили, я счет новый заказал, в уплату того еще доставка пошла, а первый счет еще не оплатили, а в доплату выставили другой… – Я хохол! – взревел директор. – Пока ты мне нормально не объяснишь, ничего платить не буду! – А я еврей! – взвизгнул снабженец. Гендиректор как будто ждал этой фразы – сразу просиял и радостно перебил снабженца. – А когда хохол родился, еврей плакал! Бухгалтерия в лице четырех человек, являясь невольными слушателями этих разборок, уткнувшись в свои мониторы, уже изнемогала от еле скрываемого хохота. Снабженца мало кто любил, уж очень он был въедливым. В неожиданно наступившей паузе раздался спокойный голос главбуха: – Сергей Николаевич, мы не оплатили тот первый счет, потому что вы лично зашли в бухгалтерию позавчера и сказали его не оплачивать, потому что непонятен ни объем, ни конечная цена материала. Гендиректор победно возвышался над маленьким снабженцем. Судя по всему, он этого совсем не помнил, но тут «пазлы» сошлись у него в голове! С возгласом: «И никогда такие счета оплачиваться не будут, Вадим Владимирович», – он ринулся из кабинета, а за ним поскакал снабженец, что-то блея на ходу. Хлопнула дверь кабинета, закрывшись. Из коридора еще доносились удаляющиеся крики спора, а бухгалтеры начали потихоньку выглядывать из-за своих амбразур-мониторов. Первой голос подала Наталья Викторовна, дама в возрасте, в пышной комплекции и в социальном статусе. – Этот Черневич достал уже всех! – капризно начала она о снабженце. – Ну сколько можно? Никакие инструкции на него не действуют. Что же это такое? Она была удовлетворена утренним скандалом. Во-первых, действо; во-вторых, ее ненавистный Черневич потерпел поражение; в-третьих, есть о чем поговорить вообще и есть чем в будущем «зацепить» снабженца, когда тот опять не представит ей очередной документ. – Да! – отсмеялась Валя. Ее все это занимало как очередной смешной видеоролик из интернета, не более. Ей подавали счета на оплату с подписью, она оплачивала, не подавали – не оплачивала. Ее больше занимали в жизни сын и муж, а не эта «богадельня». – Вот что с ним делать? – обратилась Наталья Викторовна к Ане, не найдя поддержки. – Ну, НатальяВикторовна, четкие инструкции нужны для отдела снабжения, точнее их четкое исполнение, – улыбаясь, ответила Аня. Этот инцидент ее также очень веселил, но, в отличие от Вали, она понимала, что испорченное с утра настроение гендиректора может сказаться на общей работе компании в целом. И начала придумывать, как ей отвлечь директора и решить вопросы необходимые на сегодня. «Эх, блин, Черневич! Вечно влезет не тогда, когда нужно! Балбес!» – с досадою она отметила про себя. Хотя воспоминания о национальной принадлежности обоих ее сильно веселили. – Валя! – крикнула из своего кабинета главбух. – Все счета теперь, которые приносит Черневич, с подписью Сергея Николаевича мне сначала показывай! – Хорошо, Людмила Георгиевна, – моментально согласилась Валя, предвкушая очередное «видео». Черневич был до крайности колоритным персонажем, но каким-то неопределяемым. Росточком был, наверное, сто шестьдесят сантиметров, размер ноги, может быть, тридцать седьмой. Совершенно невозможно было определить, с каким вопросом он мог зайти в бухгалтерию и как отреагирует на ответ. Свой небольшой рост он компенсировал неуемной деятельностью – его было слышно изо всех кабинетов офиса. Он кричал в трубку телефона, договариваясь о поставках, будто и не пользовался связью, будто его контрагент находился во Владивостоке и должен был его слышать «онлайн». За это он и был сослан гендиректором в самый дальний кабинет офиса, но и оттуда, из-за закрытой двери кабинета, были слышны его яростно-энергичные переговоры. – Пойдемте чаю попьем, девочки, – начала поднимать из-за стола свое пышное тело Наталья Викторовна. – Я сырников принесла. – Да. Давайте! А то сейчас ко мне Калабкин придет сдаваться в третий раз, – предвидя очередную нервотрепку, поморщилась Валя, в обязанности которой входило проверять материальные отчеты одного из прорабов. – Пойдем, покурим что ли, – обратилась она к Ане. – Девчонки, вы воды в чайник наберите, – капризно резюмировала Наталья Викторовна, не увидя отклика на ее сырники. – Я уже набрала, Наталья Викторовна, утром. Он уже полный стоит, – поднимаясь, сообщила Аня. – Ну, тогда включите его, – не сдавалась Наталья Викторовна. Валя с Аней переглянулись. Уходя в курилку, Валя проплыла мимо чайника «забывшись», Аня нажала на кнопку. «Нужно похвалить ее сырники», – подумала она. – Наталья Викторовна, мы сейчас покурим и прибежим на ваши сырники. – Хорошо, – та уже начала «собирать к столу», увлеклась и этим, и своими мыслями о фиаско Черневича, что было не в ее духе. Обычно, девчонки огребали у нее по полной за такое невнимание к ее персоне, ведь она была замом главного бухгалтера, да и возраст – Аня была одногодкой ее дочери, а Валя и еще моложе. Из своего кабинета выглянула главбух. – Наташенька, ты доделала книгу покупок? – Да, Людмила Георгиевна. Идите сырники есть, замечательные получились! – О! Да, сейчас, Наташенька, – Людмила Георгиевна совершенно не любила готовить, поэтому угощения принимала с явной охотой и энтузиазмом. Ее никогда не надо было приглашать дважды. Вернувшись из курилки, девушки застали идиллическую картину: чаепитие и восхваление сырников было в самом разгаре. – Девчонки, ну что же вы? – воскликнула Людмила Георгиевна – Наталья Викторовна такие сырники принесла, тают во рту. Буквально! И схватила очередной. – Конечно же, тают. Наталья Викторовна вообще очень вкусно готовит, – «запела» Аня, помятуя свои мысли перед курилкой. Валя только успела допить свой чай, как дверь кабинета открылась и сразу с побитым видом вошел ожидаемый ею Калабкин. – Здравствуйте! – Ну что, Калабкин, исправил? – от одного его появления уже завелась Валя. – Исправил… – прошелестел Калабкин с видом мальчика из картины «Опять двойка». Не смотря на то, что он годился Вале практически в папы, их отношения были из разряда «ученик-учитель», где роль учителя отводилась молодой Вале. – Ну, давай, – вздохнула она. Пока Валя листала отчет, Наталья Викторовна спросила прораба: – Выглядишь ты устало как-то. Как твои дела-то? – Да ПТО замучило меня уже! То объемы пересчитывают, то в смете ошибки, то Черневич материал не поставил, а ПТО давай его другим заменять. А у меня теперь стоимости для бригады уже другие будут, сами знаете, какой крик стоит, когда выполнение сдаем. У рабочих каждый рубль на счету, а тут такое! Сил уже никаких не хватает! – посетовал Калабкин. Все расселись по местам и погрузились каждый в свою работу. Играло радио, Валя тихо переговаривалась с прорабом, по кабинету разносился стук клавиш.Продолжение 27 июля 2018 года.
Последние комментарии
7 часов 3 минут назад
12 часов 48 минут назад
13 часов 55 минут назад
14 часов 52 минут назад
15 часов 7 минут назад
1 день 17 минут назад