Стихотворения 1998-1999 гг. [Леонид Александрович Машинский] (fb2) читать онлайн

Два отрывка

1

Я изливал свои печали

Собакам, кошкам визави,

И все животные молчали

Как соучастники любви.

2

Твой телефон твержу как «Отче наш»

Я в воздухе рисую цифры пальцем,

И записная книжка – антураж

К той пьесе, где являюсь я страдальцем,

Нет, страстотерпцем, нет, злодеем, нет,

Игрушкою судьбы…

Тишина

Как много грубости. Как мелочно скушны

Обычные людские разговоры.

Не лучше ли послушать тишины

Концерт? Какие тонкие узоры

По воздуху выводит дирижер

Волшебной палочкой! Как нежно плачет скрипка,

Не видимая ныне из-за гор

Домов и облаков! Гудят машины липко,

Грохочет, как вагон, магнитофон

В машине или что-то поновее,

Но громко. А вокруг, со всех сторон, -

Лик тишины, лик панацеи.

Впереди – небо

Земля, асфальт, сырые тени.

Весна справляет свой канун.

Считаю липкие ступени

Апрельских тополиных струн.

А вот и ночь. И звёзды стали

Над этим миром виз-а-ви.

Я говорю в пустые дали

О красоте своей любви.

И я не требую ответа.

Ответ – во всём, ответ – в груди

Как сердце бьётся. Нет секрета -

Одно лишь небо впереди.

Г. Лукомникову

Мне не хочется лаяться с тем, что не создано мной.

Пусть оценит Господь меркой вечности наши творенья.

Я готов повернуться ко всем этим бредням спиной,

Мне плевать на прогресс, я хочу заглядеться в коренья.

Сяду я на тропинке, где не ходит ни один идиот,

И спою свою песенку старому дубу.

Если ж кто-то с мечём ко мне всё же придёт,

То с мячом и уйдёт – мне не хочется действовать грубо.

Над остатками времени всходит луна.

Одинокие вепри и волки выходят поссать на дорогу.

И из слов, которые сказаны на все времена,

Для плаката подходят только слова «Слава Богу!»

Предвесеннее

Томные дни предвесенья настали,

День – как желток в хрустале.

Не было б счастья, так и печали

Не было бы на земле.

Выйдем из дома вечером синим –

Воздух тревожен на вкус,

А переулки подобны пустыням.

Вроде светящихся бус,

Тлеют фонарики в дали туманной.

Сердце куда-то вперёд

Хочет, трепещет, к цели желанной

Нетерпеливо ведёт.

Рвётся из тела сердце слепое –

Ищет весну в темноте.

Лёд осыпается с луж скорлупою.

В луже – вода в наготе.

Всё обнажённое требует ласки,

Требует рук и тепла.

Чувства простые сбросили маски –

Хором «была не была!»

Чувства сказали и побежали,

Сердцем ведомые, в лес,

Где только хлёсткие ветви печали

Над мёртвым снегом чудес.

Две мысли

Весна грызёт хребет зиме,

Две мысли на моем уме:

Одна о том, что я влюблён,

Другая мысль, не мысль, а сон;

И этот сон про жизнь в миру,

Про то, что скоро я умру;

Про то, что дверь открыта в ночь,

Про то, что сколько мысли прочь

С ума-насеста не гони,

Вернутся заново они –

Взлетят и сядут начеку;

Спишь, спишь и вдруг: «Кукареку!»

Гусь

Не стало веры, и не стало сил.

Я должен что-то сделать, но не знаю,

Что сделать. Я у Господа просил

Понятье к долгу, словно булку к чаю.

Но сон мои молитвы разбивал

Как паралич, чудесные картины

Вокруг меня как стены воздвигал.

И весь я – точно в клочьях паутины –

Опутанный. Едва-едва шаги

Свои вершу и путь почти не вижу

Сквозь пряжу сна. И не могу ноги

Поставить на сухое – прямо в жижу

Я наступаю, на' бок я валюсь

И чертыхаюсь… Господи! Ну сделай,

Что6 выплыл из страданий я как гусь –

Почти сухой и абсолютно белый!

Весеннее небо

Вновь берёзы – в весеннем полёте,

Снова небо – как мокрый тампон.

И опять на немыслимой ноте

Распевает любовь свой канон.

И как воин, устав от сражений,

От бессмысленно долгой войны,

Я, почти без лица выражения,

Созерцаю просторы весны.

Знаю точно: что будет, то будет,

И заранее тихо грущу -

Потому что, как сердце ни любит,

Я любовь в облака отпущу.

Потому что – страшиться потери

Просто глупо в подножьи Творца.

Потому что – распахнуты двери

Бесконечного чудо-дворца,

И прекрасны его анфилады,

Но узоры на них не ясны…

Всё, конечно же, будет как надо –

Но глаза мои небом грустны.

***

Мне кажется, любовь моя прошла.

И что с того? Унынье мне по силам.

Увы, я не бескровная скала –

Густая кровь течёт по тёмным жилам.

Я должен бы тебе сказать «прощай»,

Но сделать это мне совсем непросто.

Я лучше так скажу: Ты навещай

Меня хоть иногда, пока погоста

Я не достиг в своем земном пути.

Я буду рад, коль скоро ты однажды

Захочешь со смирением прийти

Ко мне, пока не умер я от жажды.

Нереальность

Всё и старо и по-новому,

И знакомо, и ничуть …

По' бору брожу еловому,

Наполняю ветром грудь.

За свободу окаянную

Плату отдал я сполна;

Эту грусть, сырую, странную,

Пью и чувствую: весна!

С нами, смертными. случается

Много странного в пути;

Но причины, чтоб отчаяться, -

В целом свете не найти.

То, что явью называется,

Я готов принять всерьёз -

Но уж слишком улыбается

Сердце рощице берёз.

Слишком слёзы эти жгучие

Горьковато-солоны…

Всё, чем я себя так мучаю,

Вероятно, только cны.

Весна в Краснодаре

Цветёт миндаль и абрикосы -

Беспечно розов каждый сад;

Берёзы распустили косы –

Серёжки до' полу висят.

Трава проснулась на газоне –

Фиалки нежные в цвету;

И хочется застыть в поклоне,

Молясь на эту красоту.

Уже разжал каштан щепотки,

Уже платан набух листвой;

И пыль у ветра из-под плётки

Летит над тёплой мостовой.

Цветут невзрачные мокрицы;

И, выйдя словно на парад,

Прелестницы пестрят, как птицы,

И сладко сердце бередят.

Апрельский снег

Снег выпал и уснул у города на дне,

Хотя уже апрель за середину

Перевалил. И очень грустно мне

Смотреть на эту снежную равнину.

Любви моей остыли острова,

Тропическая зелень стала бурой,

Усохнув. И набита голова

Не вдохновеньем, а макулатурой.

Я снег апрельский пробую на вкус,

И он такой же пресный, как зимою.

Разлуки я всю жизнь мотал на ус,

И вот – усы в снегу безвкусном мою.

На солнце не заметна боль моя -

Изъяны сердца скрыты белизною;

И ослеплённый, сам не помню я –

Была иль нет дорога за спиною.

Физика

Ну вот, ещё один эксперимент

Поставлен, и меня не утешает

Ответ. Но может всё-таки момент

Текущий нечто важное решает?

Бездействие чревато новизной.

Весна звенит, лиясь в пустую тару…

Что происходит на земле со мной?

Что заслужил я – радость или кару?

Мне сны не отвечают на вопрос,

Толкуя в сотый раз пережитое.

Как тут поверить, что весна всерьёз

И полное ведро не есть пустое?

Ах, в физике так много тёмных мест!

И парадоксы – глубоки как тени…

Вот так вбегаешь сослепу в подъезд

И… разбиваешь рожу о ступени.

Престарелая юность

На лбу морщины резче проступили –

Уже не мальчик, да – увы, увы!

Но хочется, чтоб всё-таки любили

Владельца этой лысой головы.

Но хочется ещё – весны безумной,

Телесных нег и лепестковых вьюг…

Ах, с этой круговерти, скушной, шумной,

Я ощущаю нежность как недуг.

Усталой и больной, ей нет ответа,

С ней юность горделиво холодна.

Но хочется мне верить, что поэта

Ещё дождётся дева у окна.

Я вижу эту светлую улыбку,

Секунду узнавания как век

В себе лелею – пусть впаду в ошибку! -

В конце концов я – только человек.

***

Жизнь каким-го образом идёт.

Как? Куда? Кому какое дело?

Жизнь давно живущим надоела,

Но существование влечет

По привычке в будущее тело.

Я смотрю на этот хоровод,

И в глазах рябит, и тошно сердцу.

Жизнь каким-то образом идёт,

Жизнь уходит за окно, за дверцу,

Жизнь каким-то образом идёт.

***

Мне суждено себя избыть в миру.

Вот, как ветла, стою я на юру

И плачу, плачу, ветками скребя

По той земле, где не найду себя.

О Господи! Пошли звезду-полынь

На дно зловонных мусорных пустынь!

Пошли, испепели – пускай умрёт

Со мною вместе этот гнусный род!

Одна любовь, как хилый уголёк,

Всё тлеет, тлеет… Боже, как далёк,

Как близок Ты! Как страшен Твой укор!

Как милостив Ты к падшим до сих пор!

Вращение

Я Логосом сломаю эту дрянь –

Как фомкой перержавленный замок.

Я – тот наждак, что стачивает грань,

В дугу преображая уголок.

– Всем вам со мною вместе не в дугу, –

Я говорю и другу и врагу –

Я по дуге стремительно бегу

И всё ж из круга выйти не могу.

С точила улететь не в силах я

Как искра. Жизнь беспутная моя

Посажена на ось – меня Господь

Кружит, кружит, испытывая плоть.

Он отделяет грешные пласты

Души – кружусь, кружусь – до чистоты!

Подражание И. Бродскому

Правда ли, нет ли, а скоро придется «ту-ту!» –

Каким-то образом отбывать в неземное.

Сохранить своё Я лелею мечту,

Но вдруг Я не я, а что-то иное?

Погода являет строптивость. Но в общем, к теплу

События движутся. А я вот дрожу перед Богом:

Ведь мало того, что плоть обратится в золу, -

Всё это, быть может, является только прологом.

Неоткрытая книга, обложка, лазурные жалюзи дня,

Шторки, шоры движения в общем весеннем тумане…

Властной, мудрой рукой что-то лепится из меня:

То ли твёрдый кристалл, то ли соль – для воды в океане.

Пустой орех

Стихи, как золотая пыль,

Ложатся на металл сознанья.

Без ликованья и страданья

Осознаю себя как быль.

И тут же – сознаю, что я

Всего лишь сон, – настолько чуждый

Всему, в чём явь имеет нужды, –

Что тёмный лепет бытия

Мне кажется лишённым всех

Возможных смыслов и значений…

Так наплаву, в плену течений,

Пустой вращается орех.

Лейся, песня!

Вновь в ночи узнаю

Дробный щёлк соловья –

Словно песню мою –

Лейся песня моя!

Как мне сладок твой свист,

Полуночный артист!

Как легка ветерка

В тёмной купе рука!

Влажен, розов, душист

Твой полуночный свист! –

Без усилий сейчас

Песня льётся из нас.

Рождение

Моя жена и я – мы оба в этом мире,

Дрожащие одной связующей струной.

Витает торжество в неубранной квартире –

Мы счастливы с моей беременной женой.

Сегодня я везу её туда, где роды –

По новым городским традициям людей –

Должны происходить. В немилость у погоды

Некстати впал наш край – чреда последних дней

Томила нас дождём и зябкою прохладой;

Такой холодный май – досада для костей.

Нависли облака тяжёлою армадой –

Свинцовой темнотой над городом людей.

…И нежность горло мне бечёвкою сдавила,

И слёзы я держал у края тесных век,

Как гири на весу. И ласковая сила

Вела меня с женой по дну асфальтных рек;

По мусору цветов древесных, по блестящим

И чёрным лужам. Тих бы город за спиной -

В ненастный выходной он был ненастоящим,

Пугая нас пустой и гулкой тишиной.

И в слабости своей – я обращался к Богу,

Молясь о той, кто есть и том, кто может быть;

И мы – почти легко – проделали дорогу

Туда, где без меня должно происходить

Дальнейшее… Со мной простилась ты у двери,

Спокойна, весела. И сутки начеку

Провел я; а потом – прочёл, ещё не веря,

О дочери моей короткую строку.

Зелёное пространство

Влажные дни и тяжёлые, влажные кроны.

Улица пахнет недавно зацветшею липой.

Гнутся в подковы и знаки вопросов законы,

Листья шуршат над мозгами бесформенной кипой.

Мокрая нега проникла в аорты и кости,

Все закрывают глаза, озираясь ноздрями.

Люди идут улыбаясь – с бутылками в гости,

Небо слезится теплом и скупыми дождями.

Страх потеряться в пространстве зелёных овалов

Вдруг отступает, и хочется просто раскрыться –

Словно бутону – и над крестами кварталов

Просто подняться – как будто ты вольная птица.

Щебет и шелест и гулкие капли, по носу

Мягко ползущие. Мокрая пыль на ступенях,

В мокрых разводах колонны. И серо-белёсый

Свод над тобою, и лёгкая слабость в коленях.

На мостовой – тополиного пуха остатки,

И, отпустившие вожжи рассудка, ладони разжаты -

Ибо в пространстве зелёных овалов иные порядки,

Там бесполезны дискуссии, споры, дебаты.

Словно по веткам скитаются тёплые губы -

Ветки в мазках красноватых нестойкой помады,

Ветки воздеты над миром, как бивни и трубы –

Трубы трубят о победе зелёной Армады.

Ибо – стена городская стара и трухлява –

Не замечая её, я насквозь прохожу три района.

Ибо – стрижей, муравьёв и детишек орава –

Сверху, внизу и на среднем сеченьи газона.

Вдруг из-за ёлки мне в ухо кукует кукушка.

Воздух, пресыщенный влагой, – певуч как гитара.

Я возлетаю, и зелень мягка как подушка,

И подо мною – пласты тёмно-белого пара.

Пусть в лабиринте моё послоняется тело –

Знать ничего не хочу, кроме тени душистой.

В лес ароматов войду безмятежно и смело,

И растворюсь в высоте, напряжённой и чистой.

Пусть упадёт лепестком позабытое эго,

Камня на камне нельзя оставлять от сознанья.

Только побег – без оглядки, – а после разбега –

Долгий прыжок и полёт через бездны молчанья.

Голубая юла

В старой новой Москве долгожданное лето,

И готовятся выкинуть пух тополя.

Тихо кружит волчком по вселенной планета,

Голубая юла под названьем «Земля».

Вкруг неё – пояса из воздушных спиралей,

Выкрутасы погоды, снегов и дождей.

Нам погода несёт ворох странных печалей

Или радость дари'т от щедро'ты своей.

В переулке стоит терпкий дух тополиный,

Воздух вкусный с собой в кулаке унесу.

Мне расстаться пора с первою половиной

Этой жизни. Созрела трава под косу.

Будут звонкие дни, будет жаркое лето,

И, под солнцем горя, пожелтеют поля.

Всё своим чередом – ибо кружит планета,

Голубая юла под названьем «Земля».

Луна и выпивка

Неполную буквою «Р»

Прорезался месяц над домом.

Я еду к хорошим знакомым –

Чтоб выпить винца, например, –

А может быть, выпить чайку, –

Но выпить чего-нибудь – точно.

По улице тёмной теку,

По улице тёмной, где сочно

Безумные фары горят,

Слепящие, яркие фары.

И нет мне дороги назад -

Меня одурманили чары

Молоденькой тонкой луны,

И в обществе выпить мне надо -

Хотя бы змеиного яда,

Хотя бы паучьей слюны…

Попытка подняться

Я в кузнице дремучей суеты

По воле чёрта делаюсь шурупом.

Глаза мои усталы и пусты,

Я думаю о грязном и о глупом,

А не о главном. Главное моё

По воле чёрта стало непонятно

Мне самому, и разное враньё

На мне растёт как плесень. Эти пятна

Цветут и пахнут. Я хочу опять

Пошевелить затёкшею душою,

Стряхнуть с себя могильных гномов рать

И – вопреки суетам – на Большое

Движение решиться. Знаю: ждёт

Ещё меня прекрасная дорога.

Дорога, на которой чёрт не в счёт, –

Где каждый шаг творим по воле Бога.

Вечерние птицы

Вечереет слегка. Уж ложится роса.

Из зелёных шатров лёгких птиц голоса

Рассыпаются блёстками. Воздух сырой –

Как гитара – звенит музыкальной игрой.

Лёгких птиц силуэты свистят поперёк

Человеческих длинных железных дорог.

И в порхании дробном – настой тишины

Колыхается, как надо мглой глубины.

То ли в небо смотрю, то ли в омут зари.

Птица, выше пари! Солнце, ярче гори!

Ароматы тверды, словно горсть хрусталя.

Ощущением сна набухает земля.

Пылью трелей овеянный, больше не жду

Ни награду себе, ни судьбу, ни беду.

Рот открывши, глазею, как звуки летят, –

В чистом воздухе носится весь звукоряд.

О грустном китайце

Я китаец с синими очами –

Мне глаза промыла пустота.

Я сижу безлунными ночами

На бетонном бортике моста.

Я сижу и думаю разбиться,

Но никак пока не разобьюсь.

Для меня Кейптаун – заграница,

Заграница – Африка и Русь.

Для меня – шары планет надуты

Стеклодувом Господом Творцом,

Для меня – эвенки и якуты

Балуются беленьким винцом.

Балуются, а потом горюют

О китайце, что совсем не пьёт,

Но который – лишь борей подует –

С парапета в воду упадёт.

Гимн жаре

Воспой, о муза, торжество жары

Над нашей средней Средней Полосою!

Звенят хвоёй прогретые боры

И фимиамы воздают смолою.

Над полем солнце празднует успех,

Гремя в литавры лютиковой меди.

Расколот город солнцем, как орех,

Толпа шуршит, скитается и бредит.

Из твёрдых створок вылетает пух,

Юлит как снег и копится в подушки.

По крышам солнца прыгает петух,

Железный клюв долби'т людей в макушки.

Потеют твари, тянутся к реке,

Ныряют в ванны, в лужи, в океаны.

Жара несёт возмездие в руке –

Гость перца на грехи и на изъяны.

О, как сухая пахнет высота!

Каким дождём прольётся пар полудня!

На облака смотрю, смотрю с моста,

И жёсткий праздник всюду мякоть будня

Своим хрустящим давит каблуком,

И размазня труда подобна сраму.

Июнь благоухающим венком

Объял Москвы гудящей панораму.

Стучит висок – и рельс, и сердце в такт –

И гром небесный одобряет весом

И эхом подступивший к горлу факт

Жары, жары, звенящей хвойным лесом.

Птичье уподобление

Пустота и тишина.

Участь тела решена

До рождения не мною,

Я – лишь брение земное.

А душа – изныла вся,

Пылью в воздухе вися.

На дорогу лягу ниц –

Подопру домашних птиц.

Буду с птицами в грязи,

Трудно – с Богом мне в связи,

С Богом в небе мне не спится –

Знать, тяжёлая я птица.

Я лежу внизу, как крест.

Чу! над миром Благовест –

Поднимаюсь и пою –

Сидя в луже, как в раю!

Липы

Доцветают липы за окном,

И роскошна липовая чаша,

Сладко воробьями говорящий

Угол сердцелиственных хором.

А над липой ясень развернул

Семена салатным опахалом.

Я храню себя – большое в малом,

В песенке скворца – вулканный гул.

Пахнут липы тёмным душным балом,

Опустелым неметёным залом,

На полу которого разгул

Отшумевшим шорохом уснул.

Гроза

Опять бежит гроза с прутком

По гулкой лесенке забора,

И, вздыбленные каблуком,

Жемчужин опадают горы.

И торопливый капель стук

Я под железной кровлей слышу –

Как будто бы вбивают в крышу

Стеклянный гвоздь полсотни рук.

И, содрогаясь, дерева

Пытаются расправить плечи,

Залитые обильем речи

Воды, похожей на слова.

И молнии, сквозь воздух мчась,

Звенит секира голубая.

И червь в потоке, как карась

На суше, бьётся погибая.

Под серым небом

Под серым небом луж архипелаги

В воздух, пересыщенный водой,

И облака, как спущенные флаги,

Метут дворы косматой бородой.

Вот так наверно затекает в трюмы

Сам океан капелью солевой.

Дома сырые – высоки как думы,

Я им с земли – киваю головой.

Я прихожу с высотами в согласье

И не спеша творю свои шаги,

И впитывают серое бесстрастье –

Как губка – иссушённые мозги.

***

«Каждый молод…»

Д. Бурлюк

Динозавры отгуляли –

И костей не соберёшь.

Трупы – тёмным лесом стали,

Лес срубили – сеют рожь.

Рожь пожали – ставят город.

Город вырос и сгорел …

«В животе чертовский голод» –

Будто триста лет не ел!

И – великое застолье,

И – на длинные столы

Звёзды капают фасолью

И слетаются орлы.

Иона

Нет, не нужен мне плоский успех,

Я – не олух с портретом на палке.

Не хочу агитировать всех

За себя. Ибо скоро на свалке

Буду так же, как вы. Тридцать лет

Или триста, иль три миллиона –

Всё равно. Я – поэт, я скелет,

Я – зола, я ничто, я – Иона.

Вечер в деревне

Уже зацветает за домом картошка,

Кругом – лопухи и ромашник в цвету.

По грядке крадётся пугливая кошка.

Как тихо. Как грустно смотреть в высоту.

Как тихо, как грустно. Как много забыто.

Как в памяти много сырой темноты,

Откуда дожди моросят, как сквозь сито.

Но пуст и безоблачен свод высоты.

Стрижи проскользнут по небесному своду,

Певучий комар за затылок куснёт.

Вот небо идёт на крыльцо к огороду,

Вот время бесшумно по травам идёт.

Пестрота

Мир ранит сердце пестротой,

Бессмысленной, не содержащей

Ни малой истины простой

За пагубной абстрактной чащей.

Как будто галлюциноген

Глаза уводит за' нос жадный

В бессмысленно пестрящий плен,

В пустыню без воды отрадной.

Но по пути пустых подмен

Пройдя, достигшие порога,

Зрят, как нежданный феномен,

Лицо невидимого Бога.

Природа сидит на замке

Природа сидит на замке

С большим пистолетом в руке.

В лесу раздаётся стрельба –

А может быть, это судьба?

К виску приложу пистолет,

Мозги превратятся в омлет.

Нет, лучше пойду на шоссе

(Маршрут Краснодар-Туапсе)

И лягу всему поперёк.

Не зря же себя я берёг

До этого самого дня –

Пускай переедет меня

Какой-нибудь пьяный шофёр! –

Накрою шоссе как ковёр,

Своею начинкой мясной,

А будущей жаркой весной

Опять появлюсь из земли.

Так всходят из праха кремли,

И каждая башня к виску

Свою прижимает тоску.

Звезда из макушки растёт,

И колокол жалобно бьёт,

Как пульс у меня в кулаке…

Природа сидит на замке.

Памяти Заболоцкого

Все эти страсти и красоты

Душе не очень-то нужны.

Она устала от заботы,

Она устала от войны.

Она уже, быть может, скоро

Падёт кристалликом в простор,

В шипящий океан раствора,

И тоже перейдёт в раствор.

И чувство полного слиянья

Опорой станет в жизни той

Душе, забывшей про страданья

И наслажденья суетой.

Начало августа

Шептали бархатцы в саду

О том, что в августе не поздно

Ещё найти себе беду;

И радость можно ночью звёздной

Сыскать душистой темноте.

И, как плоды, округлы плечи

У той, кто прячет их в фате,

Накинутой для первой встречи.

И в первый, как в последний раз,

Вдруг усумнившись, дрогнут руки,

Как будто каждый новый час

Чреват безбрежностью разлуки.

Не то, чтоб вовсе не сладка

И не полна была отрада –

Но к вкусу каждого глотка

Примешена земли прохлада.

О себе

Реже, реже выпускаю тень

Порезвиться из себя наружу.

Он хорош конечно, ясный день,

Только самость безотчётно в лужу

Тянет, как бывалую свинью.

Быть хорошим – крайне, крайне трудно.

Чем я крепче внешне, тем гнию

Я верней заочно и подспудно.

Мне знакома Сартра тошнота,

Мне понятен анархизм де Сада.

То ли не хватает мне креста,

То ли вовсе ничего не надо.

Я себя не очень-то люблю,

Но свою познав – в сравненье – ценность,

Требую – коль я её терплю, –

Чтоб меня терпела современность!

Отрешение

Упасть в пахучую траву,

Упасть без имени, без смысла,

Без всяких бредней наяву,

Без думы, от которой кисло.

Лежать. раскинувшись, крестом,

Под голубыми небесами,

Лежать в безвременье пустом,

Не меряя земли часами.

И тихо-тихо муравей

Скользнёт за шиворот от мочки,

И сине-лёгкий суховей

Встряхнёт шафранные цветочки.

И память ускользнёт туда,

Где всё безмолвно и бесстрастно,

Где нет ни горя, ни труда,

Где всё распахнуто и ясно.

Перед полётом

Самолёты столпились, как стадо баранов,

На пустынном небес берегу.

Написать бы сто тысяч хороших романов

Про цветы, про людей, про тайгу.

Исписать бы огромные неба страницы

Быстрым почерком мысли своей,

Иссмеять бы весь смех и исплакать глазницы

Про тайгу, про цветы, про людей.

О, какая печаль и какая свобода

В ощущеньи земной красоты!

Облака проливая, сочится погода

На людей, на тайгу, на цветы.

Клёны

Последней стадией проказы

Страдают клёны за окном -

Зане нет в осени отказа

Персть обменять на вышний дом.

И мятлик, всё ещё зелёный,

Так грустен, что со дна души

Моей растут живые клёны,

Новорожденцы, крепыши.

Я пользы не ищу от чуда,

Я не хочу торжеств добра,

Лишь в пальцах – нечто вроде зуда –

Пощупать, какова кора.

Полупьяное

Мои стихи для зрения трудны –

Уткнёшься в книгу – ну и ясно, видишь фигу.

Я – личный враг мерзавца сатаны,

И я затеял с Вечностью интригу.

К вам, людям, нет претензий у меня,

Пуская гопсеки дрочат на мильоны.

Я трона не хочу, мне хватит пня,

Чтоб возвещать с него свои законы.

Кто скажет мне, что я отнюдь не прав –

Задумаюсь и не затею спора.

Я мудрости учусь у летних трав,

Я подтвержденья жду от Метеора.

Нет, злые люди вовсе не глупцы,

Они умны по-своему. Но выше

Ума земного светлые дворцы

Небесных звёзд свои простёрли крыши.

Смерть китайца

Я китаец с глазками навыкат,

Я люблю портвейн и домино.

Будут ли мне тыкать или выкать,

Мне, признаться, вовсе всё равно.

Я сижу на мостике над речкой

И смотрю на воду под собой.

Я рождён хорошим человечком,

Я в ладах с властями и с судьбой.

Но и мне, увы, сглотнуть придётся

Чёрную слюну небытия.

Вот уж хуже, хуже сердце бьётся,

Вот уж ухожу от мира я.

Вот уж холодеют ступни, ляжки,

Вот уж плоский нос торчит копьем.

И душа – в обличьи мелкой пташки –

Упорхнула в ротовой проём.

Иерихонская труба

Мой толстый мозг сужается в перо

И вытекает по каналу стержня

За каплей капля, за ведром ведро –

Распоротого дерева прилежней.

Когда в трубе случается запор,

Страдаю я водянкой головною.

Но счастье, если снова на простор

Выходит слово, сжатое, густое.

Я чёрную поэзию люблю,

Не злую «музу гнева и печали»,

А ту, в себе которую терплю

В то время, как иные бы кричали.

Пускай пустеет костяной бокал;

Я верю, что восторг во время оно

Его зальёт, и вырвется вокал

Невольный прочь, на страх Иерихона!

Переписка Маммоны и поэта

Вот Мамона шлёт поэту

С подковыркою письмо

«Умный ты, а денег нету.

Значит милый, ты – дерьмо!»

Шлёт поэт привет Мамоне

Отвечает ей впопад:

«Я грущу о миллионе,

Я житью свому не рад!

Мне стихи мои не милы,

Что мне толку от ума?

Научи, как до могилы

Вынуть ноги из дерьма».

От Мамоны толстопузой

Получает он ответ:

«Ты гуляешь часто с Музой,

Оттого и денег нет.

Я с тобой пожить бы рада.

Ты мне лоно утоли –

Ждёт за то тебя награда,

К палке многие нули».

От такого-то соблазна

Как поэту не взгрустнуть?

Хоть Мамона безобразна

Может, всё же, как-нибудь

Пострадать для миллиона?..

Но, измучившись вполне,

Пишет он: «Прости, Маммона,

Но не нравишься ты мне».

Хвала русской зиме

О, как в моём краю

Чиста постель зимы!

Как сладко жить в раю

Метельной тишины!

Как тучи надо мной

Могильно холодны!

Какою глубиной

Священной веют сны!

Покрывший прах гнилья,

Как снег здоров и бел!

Как, всё-таки друзья,

Прекрасен наш удел!

Штрих

Навис над сердцем жутковатый мрак

Я должен жить и действовать, но как?

У этой жизни нет во мне нужды,

Я слишком стар и мягок для вражды.

Мне стену не пробить чугунным лбом,

Не раздобыть на пряники трудом.

Мне лишь печаль и шутка по плечу,

Всё, что могу: печалюсь и шучу.

Я – лишь помарка, лишь случайный штрих

На небесах безбрежных голубых.

Ленивая медитация

Блаженным днём я по лесу блуждал.

Ленилось солнце двигаться по зною,

И я немножко от жары устал,

И лёг поспать на травку под сосною.

Когда проснулся, розовой зарёй

Уж с запада накрыто было поле.

И от хвоинок пахло тишиной,

Как пахло ранним утром в детстве, в школе.

Я растворил ленивые глаза,

И ощутил в ладонях ветер мирный,

И вот, собою, как узлом, связал

Все нити этой области обширной.

И, силясь в немоту облечь хвалу,

Я прорастал, как прорастает семя;

И чистою смолою по стволу

Текло из ранки золотое время.

Белый круг

О как же страшен мне мой белый круг!

Я выпустил в пространство стаи рук;

Они, крича по-чаячьи, несут

Куда-то вдаль безмерную мой труд.

Свод неба полон гулкой пустоты,

Из кругозора убраны мосты,

В реке ветров не разглядишь плота –

Одна, одна простая пустота!

Летящих пальцев еле слышен шум;

За чёрный край соскальзывает ум –

По фортепьяну, скользкому как блин,

По черноте, влекущей как трамплин.

Свет слишком бел, в нём не откроешь глаз,

Весь мир как мел, и в нём не сыщешь нас.

Один лишь мрамор, только белый лёд,

И надо льдами – белых птиц полёт.

Отступнику

Ты покинул свои окоп

Сдался ты врагам на милость.

Но сердешная унылость –

Худшая из всех хвороб.

Сытой жизни острова –

Вот расплата за ошибки.

От бессмысленной улыбки

Распухает голова.

Человек конечно слаб,

Перед смертью он – козявка.

Но спасёт ли душу справка,

Что не труп ты и не раб?

Ты-то знаешь, что на смог

И, увы, уже не сможешь.

В упоеньи сахар гложешь –

Чу! – не сахар, а песок.

Ты-то знаешь, что рука

Дрогнула, озноб хребтиной

Пробежал – и ты скотиной

Стал надолго – на века.

***

Как девушка ясно пела!

Какие белые зубы!

Взошла по ободу пена

В котле, где варится вечность.

Всё смыло тугим наплывом,

Всё смыло, но вновь из пепла

Родится зелёная песня.

***

В ожидании Вечной Весны

Можно сдохнуть от боли и скуки.

За предметы цепляются руки,

Но предметы – не больше, чем сны.

Но торопит надежда моя:

Все мы встретимся, встретимся вскоре.

За окошком бушует, как море.

Бесконечная грусть Бытия.

Дым и забывчивость

Я забыл все названия трав,

Я забыл, что когда-то был прав,

Я забыл, что я был молодым –

Я смотрю из окошка на дым.

Дым летит никуда, никуда,

Дым летит без труда, без труда,

Дым летит из-за дома за дом –

Я забыл, что забыл обо всём.

Лёгкость

Как нелегко из тёплого мирка

Нырять в холодный город за стенами,

И как приятно наслаждаться снами,

Как в детстве – куличами из песка.

Там, за окном, жестокий бег минут

Несётся мимо в грохоте и смоге;

А здесь – часы неспешные идут -

Как римляне, закутанные в тоги.

И я, ничтожный раб своей души,

О долге и заботах забываю,

И жизнь свою беспечно растворяю

В звенящей лёгким золотом тиши.

***

В тёмной комнате пахнет цветами,

На дворе наступила весна.

Тьма ночная чревата мостами,

Под мостами блестит глубина.

Умирает империя снега –

Никому бывшей мощи не жаль.

Замаячила сладкая нега

Сквозь дрожащий воздушный хрусталь.

Что-то сбудется, что-то сорвётся –

Разобьётся о чёрные дни.

Но душа – как ребёнок смеётся –

Ей надежда и вера сродни.

***

Я полюбил другие тополя,

Другое небо и другие звёзды.

Любовь моя обширней, чем земля,

Она и долговечней и серьёзней.

Весеннюю листву целую в рот,

И горечь сочной клейкости мне люба;

Кидаю взор в непобедимый свод

И слышу, всем не слышимые, трубы.

Мои слова звучат уже из уст

И не моих, а чьих-то рядом сущих,

И я расту под Господом, как куст,

Царапающий мимо в рай идущих.

Моя любовь принадлежит не мне –

Я только лист, исписанный вчерне.

Каштаны

Каштаны собрались цвести,

Но резко вдруг похолодало.

И бытие на месте стало,

Твердя испуганно «прости»

Всевышнему. – " Прости за грех,

И коль не можем мы иначе,

Подай нам во грехе удачи,

Пошли погоду для утех!" –

Так полумёртвые шмели

У Бога просят одолженья

Опять начать свои движенья

Скабрёзные в цветах земли.

Само движение – вина,

Одни покойники – невинны.

Виновен тот, кто на пустынной

Земле бросает семена.

На поезде

Идёт, идёт приветливая ночь,

На окнах ночи реют занавески –

Летят, того гляди сорвутся с лески –

Того гляди уйдут волнами прочь

Взлетает мир задумчивым теплом –

От пашен, от жилья, от вод стоячих;

И глубина играет в окнах зрячих –

Как маленький ребёнок под столом.

И поезд убегает по кривой

Восьмёрчатой куда-то на вершины

Невидных пиков – на пустые льдины,

Парящие впотьмах над головой.

И снова мы срываемся в простор

Низинный с этих смачных русских гор!

Репродукция

Я всё забыл: когда и где и как

Я был влюблён. Тебя не взял я в руки,

Не подержал. Теперь года разлуки

Моей души не трогают никак.

Одно недоумение. Ну да,

Была ты рядом. Ну и что? И что же?!

Я вспомнить не могу об этой коже –

Знать, горевать не стоит и труда.

Красива ты абстрактной красотой –

Совсем как репродукция в журнале.

Но я-то думал об оригинале –

Не о какой-то, а о ней, о той,

Которая во всей Земле одна!..

Помилуй, но реальна ли она?

Рябины

Пахнет рябиновым цветом,

Пахнет начавшимся летом.

Под облаками небес

Царствуй, рябиновый лес!

Делай душисто и бело

Богоугодное дело!

Водосбор

Вот забор, у забора

Мягкий кустик водосбора.

На пониклые цветы

Посмотри с любовью ты –

Посмотри, не отрывайся –

Догадаться постарайся,

Отчего он так хорош?

Он живёт, и ты живёшь;

Ты вот ляжешь под забором,

Но не станешь водосбором –

Станешь пьяным мужиком.

Вот как трудно быть цветком!

***

Нежный запах луны.

Тёмный двор паука,

Шелест синей струны,

В тёмных бликах спина.

Эта сильная ночь.

Эта сладкая дурь,

Эта жаркая дочь

Несмолкающих бурь.

Не ходи за Урал,

Не ходи за Байкал –

Лучше, если устал,

Выпей тени бокал.

Отпускные ямбы

1

Ах, я хочу в деревне жить! –

Топить сосновыми дровами

Большую печь и вместе с Вами

Пить крепкий чай и водку пить.

Мы с Вами, сидя за столом.

Поговорили бы неспешно

Об исчезающем былом,

Ну и о будущем, конечно.

О том, что ветер нас вперёд

Не зря по долгим тропам манит,

О том, что после всех невзгод

Над Божьим миром солнце станет.

А ночью – выйдем мы глотнуть

Прохлады, будто из колодца,

Из темноты; и, точно ртуть,

Для нас звезда с небес прольётся.

2

Я был один среди лесов –

Букашкой маленькой, случайной…

И тёмное пространство снов

Вокруг меня дышалотайной.

И каждый атом темноты

Имел мильон незримых граней,

И в небо шаткие мосты

Вели чреды слепых созданий.

И я всё прошлое забыл,

И я о будущем весёлом

Не помышлял – я просто был –

Как голый дуб не поле голом.

3

Уже кузнечик свиристит

Ночной. Пора ложиться в койку.

Луна над берегом висит,

Доращивая слева дольку.

И я – над речкою, на пне

Сижу, хлебаю чай с душицей –

И вовсе непонятны мне

Все эти страны за границей.

Пока воюют города

То за деньгу, то за идею –

Я здесь и ныне, я сюда

Добрался – и сижу балдею.

Хокку

В тёмной комнате слушаю дождь.

Как же сладко! Как сердцу приятно!

Всё, что было, ушло – не вернуть.

Житейские стансы

Я про себя с собою говорю –

По кругу ходит внутреннее слово.

Так, проводив вечернюю зарю,

Наутро мы зарю встречаем снова.

Сидит в конторе странный человек,

Пред ним лежат бумаг казённых кипы.

Он спит и на изнанке дряблых век

Наверно видит солнечные клипы.

Нет-нет, да и полезешь на рожон,

Хоть и привык довольствоваться малым.

Я очень часто чем-то раздражён,

И чувствую себя потом усталым.

На жизнь взглянув со всех её сторон,

Отдам я предпочтение покою;

И этим мирным мыслям в унисон

Раздастся шум зелёный надо мною.

Стихо-творение

Когда поэт настроен как гитара,

Все струны ждут умелого удара.

То перебор, то вальс, то тяжкий звон –

Поэт в стихах рассказывает сон.

Когда идут поэта слушать люди,

Он им выносит круглый торт на блюде.

Для каждого со свечкою кусок –

Не в рот, так в глаз, не в ухо, так в висок!

Когда поэт расстроен после пьянки

И пирога валяются останки,

Раздавленные кем-то под столом.

Всё это пахнет тленом, пахнет злом.

Когда ж поэт немного похмелится

И дух его надменный возродится,

Тогда опять он закричит «Ура!»,

Рождая в муках образы добра.

Покуда длится номер сей эстрадный,

Вы сладкую кутью глотайте жадно

Из бочки, перевёрнутой вверх дном.

Излив себя, поэт займётся сном.

Кольцо Энтузиазма

Мы пиво пьём, Садовое Кольцо

Неспешно обходя. Идём по кругу.

У города открытое лицо –

Оно мне улыбается как другу.

Давно стемнело. Полная луна

Идёт по небу, прячась за домами.

Идёт по кругу, достигая дна

Лучами, как паучьими ногами.

Всё в паутине блёсток и теней.

Идёт по кругу жизнь не унывая.

И мы идём по кругу в ногу с ней.

И Млечный Путь – Большая Кольцевая.

Ранняя осень

Мне осень золотая не мила –

Пора заката, гнили, разложенья.

Всё думаю: а хватит ли движенья

Внутри меня отсюда до угла?

А вдруг замрёт чихающий мотор?

Вот ноги повинуются, а могут

Ведь перестать повиноваться… Гогот

Чертей мне мнится – вялых листьев сор

Шуршит, а в – нём играют в чехарду

Нечистые – и все за мною следом

По мостовой… Я заражаюсь бредом

Растений умирающих… В году

Есть, слава Богу, и другая явь:

Зима, приди и всё снежком исправь!

***

Я был – как круг,

А стал я – как квадрат.

Я умник был, и вдруг –

Я глуповат.

Хочу напрячь я мышцу,

А она

Совсем уж сдулась –

В общем, ей хана.

Я на себя надежду потерял –

Я превратился в глупый минерал.

Сознание

В основном, по телевизору всё сказано.

Повторять за кем-то – много ль прока?

У меня пока ещё хватает разума,

Но от разума мне откровенно плохо.

Если б было хоть чуть-чуть здоровой зависти –

Это разум ведь, как толстый кукушонок,

Повыкидывал все маленькие радости

Из гнезда моих налёжанных пелёнок.

Нет иллюзии, нет певчей птички похоти –

Так, какие-то одни воспоминанья.

Всех птенцов моих смешал с землёю походя

Бегемот-Левиафан сознанья.

Как мне с этой первородной тварью справиться?

Вот задумаешься – тут тебе и крышка,

Мысли маленькое зёрнышко появится

В голове – глядишь, уже и книжка!

Тишина 2

Как хорошо. Как жалко тишину

Мне разрушать. Вот даже пахарь-холодильник

Затих. И только разум, как будильник,

Всё тикает у черепа в плену.

Сейчас услышу что-нибудь? Да нет,

Не надо ничего. И так всё ясно.

Я слышал тишину так много раз, но

Хочется ещё. А может свет

Ещё при этом потушить? Да пусть

Горит – он не мешает духу,

Похожему на комнатную муху,

Блуждать в миру, знакомом наизусть.

Как мягко это сено тишины,

Как сладко пахнет мёртвым звоном луга…

Я ризы сбросил, мне нигде не туго –

Я даже смог от тяжких гирь вины

Себя на две минуты отвязать…

Но холодильник заурчал опять.

О долгах

Никак я не раздам долги.

Господь, советом помоги:

С каким спешить, с каким тянуть,

А о каком, забыв, уснуть?

Висят мои долги на мне –

Висят на шее, на спине

И на руках, и на ногах –

И весь я, как в шелках, в долгах!

Чтоб по частям полезным стать

Для многих – должен подрастать

Я каждый день хоть на чуть-чуть –

Тогда и будет что вернуть.

А если сразу всё отдать,

Устав в себе прироста ждать, –

У всех останусь я в долгу

И никому не помогу.

Я людям друг, я людям брат –

Вот потому и виноват

Пред ними. Тьмы и тьмы и тьмы

Тех, кто давали мне взаймы.

Осенний дождь

Мне снова стали нравиться дожди.

Наверно дождь – моя привычка к грусти.

Наверно дождь походит на шаги

Всей этой жизни от истока к устью.

И вот она, осенняя пора.

Блестит асфальт, облепленный листвою.

И будет лить до самого утра

В Москве, и под Москвой, и над Москвою.

Осенний дождь – как чистая слеза –

Печали растворяется отрава,

И горечь с солью уж не ест глаза

Огней; и мягок шелест листопада.

Всё вниз и вниз, куда-то в тишину

Старушки-Яузы, в последнюю низину.

И сладко мне, что вот и я мину,

Как этот дождь, – пройду шумя и сгину.

Два слова

В звенящей пустоте, как капли,

Со стуком падают слова.

На озере две белых цапли,

А значит слова – тоже два.

Два странных слова из живого

Материала, из такой

Материи, в которой снова

И снова будет звук пустой

Рождаться. Будет стуком капель

Будить слепую тишину

И видом двух приблудных цапель

Располагать меня ко сну.

Рефлексирующий призыв

Эй, вы, суффиксы! Эй, гибенькие флексии!

Не могёт прожить поэтус без рефлексии –

Он и гнётся, он и мнётся, и ломается –

Над собою же самим же издевается!

Что и как писать – поэта дело личное –

Не страшит его реакция публичная.

Но когда его стихи другим не нравятся,

В нём рождается желание прославиться.

Ведь когда поэт овеян общей славою,

Кормит он легко других своей отравою.

Люди глупые всё схавают – как боровы –

Всё проглотят и ещё похвалят: «Здорово!»

Говорят: «Сейчас поэзия ненужная».

Говорящим это «нет!» мы скажем дружное:

Не какими-то абстрактными предметами, –

Наша Русь родная славится поэтами!

Так давайте же трудится с прилежанием!

Перестанем заниматься мы лежанием

И смотрением ТВ до одурения,

А возьмёмся сочинять стихотворения!

Лесистый путь

Ночной лесистый путь. Куда?

Туда, где есть еда и крыша,

Где сутки можно без труда

Прожить, упрёков не услыша.

«Ты спишь? Проснись. Иди встречай».

«Пришельцев?» – «Нет, и сам не знаю

Кого. Встречай, сажай пить чай.

А я вам ложкой помешаю.

Не пить, а сахар, вам в чаю…»

«Ой, кто это? Какие люди!

И как вы в хижину мою

Додумались? По грязи судя

На вашей обуви, вы шли

Довольно долго.» – «Путь лесистый

Лежал пред нами, и в дали

Синел лишь лес, бескрайний, чистый.»

«Но как вы знали… что за ним

Есть я?» «Мы знали? Мы не знали.

Мы просто шли, и видим – дым.»

«Ах, да. А я тут от печали

Не знал куда деваться. Пить

Мы будем водку или чаем

Мы ограничимся?» – «Как быть

Мы даже, право, и не знаем.»

«Лесистый путь не дал ответ

Вам на загадки злой природы?»

«Ответ? Ах, что вы – вот уж нет.

Скорее от плохой погоды

Промокли мы.» – «Так значит вам

«Поможет водка от простуды.»

«Ну да, пожалуй. Триста грамм –

Не больше.» «Больше я не буду

Вам наливать.» – Вот так идёт

У нас с пришельцами беседа.

А у порога – кто-то ждёт

Ещё. Быть может, Бог соседа

Принёс? Соседей я боюсь,

Не знаю, знать их не желаю…

Но раз пришёл – уж будет пусть.

«Входите!» – я его впускаю.

Он входит, закрывает дверь,

И мы вдвоём. Уже другие

Исчезли. Я – один теперь.

Один. Все помыслы кривые

Исправит ныне пустота.

И мысль, покинув недра мглистой

Материи, – как вниз с моста –

Шагнёт на путь, сырой, лесистый.

Долька

“И должен ни единой долькой …»

Б. Пастернак

Вот-вот узор проступит на виске

Моём. Его почувствовав, срисую.

Так прутиком рисуют на песке,

Так на листочке в линию косую

Выводит круг для рожицы малыш…

Какой он будет нос? Какие уши?..

Быть может мне в висок чужие души

Стучатся, твердокаменную тишь

Живых костей желая превзойти?

Чужие души… О, существованье! –

Тупое повседневное старанье

Жить, да ещё при этом не сойти

С ума! Увы. Из красных кирпичей

Фабричная стена височной кости,

И проломить её не хватит злости

У бьющих кровью внутренних ключей.

И нет снаружи лучшего ключа,

Чем пуля… а глупее пули только –

Не отступаться ни единой долькой,

Звук «А» на стуле пыточном крича.

В лесу

Про добрый лес, про слабые грибы,

Растущие на опали дубовой

Я расскажу. Мне хочется борьбы

Житейской избежать и некой новой

Реальностью наполнить этот день,

Который стал, как путник перед храмом,

И засмотрелся. И лесная сень

Мне гладит сердце – гладит в самом-самом

Сыром подвале узника, едва

Надеющегося на возвращенье

К друзьям и солнцу. Жухлая листва

Под пятками – звучит как поощренье.

Разжать себя, разжать больной кулак,

Открыть все русла Вечному Потоку…

Нагнуться и погладить мёртвый злак

И, ставшую беспомощной, осоку.

Ода сорняку

Не королеве, на царю,

Не даме сердца я дарю

Мои стихи – но в корень зрю

Природе-маме.

Не человеческим делам

Хвалу и славу я воздам –

Но сим невзрачным сорнякам,

Что под ногами.

Какой-нибудь удельный князь

Живёт, весь век превозносясь.

А что он есть? Лишь тлен и грязь,

Лишь прах и нежить.

Так не его же – видит Бог? –

Уж лучше полевой горох,

Уж лучше приболотный мох

Мы будем нежить.

Сорняк даёт обильный плод,

Он дружно, весело цветёт

И наводняет огород,

Как дождь Потопа.

Людей же суетны труды –

Средь бодяков и лебеды

Легко теряются следы

И сами тропы.

Слаб человек и нищ и слеп –

Воюя за насущный хлеб,

Он заключил себя, как в склеп,

Во мрак гордыни.

Ему удел была земля

Дана, но тучные поля

Он объедает точно тля,

Растя пустыни.

Где он прошёл – там лишь песок.

Ему и корм идёт не впрок –

Насытившись, он дует в рог –

К охоте, к бою.

Леса он губит на корню,

Деревья предаёт огню,

Не позволяя даже пню

Засохнуть стоя.

Себе он всюду строит дом,

Железом, щебнем и стеклом

Соря, но не считая злом

Свои деянья.

Где человек – там мор и яд,

Где человек – там гниль и смрад,

Где человек – там сущий ад,

Одни страданья!

Но наш герой совсем другой –

Хоть попран грешной он ногой

И хоть подавлен он тоской

Великих строек –

Но он не потерял лица:

Во имя Сына и Отца

Сорняк пребудет до Конца

И прям и стоек.

Где человечий мёртвый блеск,

Он углубляется в растреск

Холодный стен, и, словно всплеск

Живой свободы,

Он по весне даёт росток –

По стебельку восходит сок,

И раскрывается цветок,

Дитя природы.

И в душно-серых городах,

Как в непредвиденных садах,

Цветки, отбросив липкий прах,

Встают повсюду.

Ура-ура! Пустырь зацвёл!

И вот уж бабочек и пчёл

Над ним кружи'тся ореол,

Прибывших к чуду.

О одуванчиковый бум!

Во мне он будит столько дум –

Так тщится стать угрюмый ум

Лучистым, светлым!

Так хочет мой тяжёлый дух,

Созревши, обратиться в пух

И мчаться, обгоняя мух,

С попутным ветром!

Когда сурепка вся в цвету,

Лелею я в себе мечту

Покинуть эту суету

И с ароматом

Медовым возлететь до сфер,

Где всё изменит свой размер

И превращусь я, например,

В единый атом.

Завет нам – радуга-дуга

И многоцветные луга.

Где насекомые бега

И зуд крылатый.

Здесь каждый маленький сорняк

Раскрыться хочет, точно зрак,

И расправляет, точно флаг,

Хребет горбатый.

И в пору рос, и в пору гроз –

Когда настанет сенокос

И срежет сталь зелёных кос

Великолепье –

Мильоны отсечённых глав

Увянут, на землю упав, –

Но дух благоуханный трав

Взойдёт над степью!

О травы трав! Моря морей!

Герань и горец и пырей!

И побеждающий кипрей,

Насельник гарей!

Марь покрывает свалок срам,

Чертополох жирует там,

Где в торфе понарыто ям

Трудами парий.

Повсюду в мире вдоль дорог

Кипит, у самых наших ног,

Зелёных гномиков мирок,

Не унывая.

Над ними смерть, как злая мать,

Висит, готовая примять,

Но сквозь задавленную рать -

Взойдёт живая.

И есть на ниве ячменя

Ещё приветы для меня –

Парят над ней, шмелей маня,

Осота звёзды.

И тот, кто к ним питает злость,

Сломает зуб об эту кость –

Осот хозяин, а не гость

На ниве поздней.

Вскипает пена сорняков –

Страна ромашек, васильков

Тревожным шумом лепестков

Зовёт далёко.

И волей ласковой дыша,

Переполняется душа –

И – будто бы за край ковша,

Слеза из ока.

Любовь сочится из глазниц

На мягкие ковры мокриц,

И подорожник, павши ниц,

Целуют губы.

И жгучий частокол крапив,

Как первозданный лес, красив,

И сныти маршевый мотив

Играют трубы.

В пыли стоит аскет лопух,

Колючих парадоксов друг,

К нему я простираю рук

Безмолвный трепет.

И, чтоб не заблудилась тварь,

Читая Вечности букварь,

Полынный запах, как фонарь,

Во мраке светит.

Чу, осень по спине мирской

Хлестнула розгой золотой.

Земля откликнулась тоской:

Зачем так рано?

Буреет, сохнет плоть травы –

Видны колдобины и рвы

Уже на стогнищах Москвы

Сквозь флёр бурьяна.

И как последние огни,

Спешат дотлеть в сырой тени

Цветки, столь яркие во дни

Весенней славы.

И Божьей воле в унисон

Впадает зелень в зимний сон,

И снега праздничный виссон

Скрывает травы.

Но и глубокою зимой

Являет подоконник мой

Зелёных постояльцев строй;

И из горшковой,

Ночной почти что, черноты

Торчит отростком правоты

И воплощеньем прямоты

Сорняк бедовый!

Упруга поступь сорняка,

Шагающего сквозь века;

И он дойдёт наверняка,

А мы – едва ли.

Пускай прополкам вопреки

Растут повсюду сорняки –

Пусть бьют они, как родники,

Из недр печали!

Из жизни Аввы Сисоя

Мёртвого сына отец

В келью к святому принёс

И положил на порог

Тело. Когда же святой

Взор обратил наконец

Свой из молитвы вовне,

Он увидал, что лежит

Некто пред ним на полу.

Тут рассердился святой –

Так надели ему

Люди с своей суетой.

«Встань! – он сказал, – и иди

Вон!» – и поднялся мертвец,

И торопливо ушёл;

И погрузился святой

Снова в Божественный транс.

Позже, когда он узнал,

Что, не желая того,

Сына отцу возвратил,

Очень святой сожалел.

Не для дешёвых чудес

Он поселился в глуши.

Но, коли вышло уж так,

Значит, то Бог попустил.

Тополь

Шумит последняя листва

На тополях осенней эры.

Имеют странные размеры

Предметы, мысли и слова –

И лопаются пузыри,

Пространство все заняв, – боками

Друг друга давят. Пред глазами

Снаружи и – пред чем внутри,

Не знаю – исчезает вдруг

Вся пестрота. Но миг проходит,

И что-то снова происходит –

И шум листвы ласкает слух.

Поэт

Остроумия особого не ждите –

Я ведь вовсе не умён и не востёр.

Может лучше потопить меня в корыте?

Может, лучше посадить меня в костёр?

Мысль любую можно выразить цветасто,

Для убогой – сшить наряд из лоскутов.

Но боюсь, быстрей иссякнет в ручке паста,

Чем иссякнет истечение стихов.

Это что-то вроде чуда на арене,

Представленья по проглатыванью шпаг…

Сам не знаю: то ли дурь моя от лени,

То ли стал я от усердия дурак.

Я бы по'дал вам полезные советы,

Как канаты – но концы подожжены

У канатов. Если схватитесь за это –

То немедленно сорвётесь со стены.

Или хочется лететь? – Ну что ж, летите.

Дна не видно. Может там его и нет?

Я не мама, чтоб давать вам всё из тити,

Я… Постойте, кто я есть-то? – А! поэт.

Леса

Из кармана я вынул остатки хвои',

Твёрдой бурой хвои' полуголого леса.

Все причины и смыслы и пользы мои,

Усыхая и тлея, лишаются веса.

Темнота в красноватых заплатах осин,

Незнакомо и приторно пахнет грибами.

Наконец я стою на дороге один,

Лишь за воздух цепляясь гнилыми зубами.

Я как осень хладею. Хладею как дым –

Обязательства все потеряли значенье.

Я иду наугад по каурым, гнедым

И буланым листам – просто шум и движенье.

На мозаику ящериц, рыб и коней

Утверждается дождь проливными ногами.

Вот мелькнула луна, мне наверно за ней –

Ткнулся носом в стекло, ткнулся в раму очками.

Опустевшая плоть не звенит на ветру,

Не желает наполниться новыми снами.

Я с собой из себя ничего не беру,

Я сижу и любуюсь пустыми лесами.

Я – в эфире

Сквозь меня – орбиты всех планет,

Я прошит орбитами, как леской.

Жизнь кипит в эфире, как омлет,

Но не слышно бульканья и треска.

Я руками бусины ловлю

И втыкаю их то в пах, то в рёбра –

Я щекотку лёгкую люблю,

Вообще, я правильный и добрый.

Как прыщи, планеты из спины

Вырастают, и летят планеты

Снова мне в живот. Они вольны

Делать это до скончанья света.

Мне не больно, я уже привык

Выносить подобные явленья.

Жизнь кипит, но нем ея язык,

И в эфире – всё без измененья.

Простое

Ничего не вижу за окном.

Только дом и только окна в нём.

Только пару-тройку фонарей,

Да решётку чёрную ветвей.

Никуда из дому не пойду,

Не хочу вверять себя труду.

Не заплатят мне за этот труд –

Лучше я сидеть останусь туг.

Без желаний и страданий нет.

Вот горит на кухне поздний свет;

Пусть октябрь на дворе, не май –

У меня в руках горячий чай.

***

Как глуп мой стих,

Как плохо я пашу –

Черню других,

Себя превозношу.

Давно пора

Мне это изменить –

Другим кричать «Ура!»,

Себя чернить.

Метаморфоз

Весь человек – метаморфоз.

Вот этот глаз, вот этот нос –

Из них, как из глубоких нор,

Посмертно выйдет на простор

Какой-то дух. Увы, для нас

Не видный при посредстве глаз

И не доступный для ноздрей

Пытливых. Лик души моей –

Увы, загадка для меня,

Покуда не дождусь я дня

Последнего. Тогда с яйцом

Расстанусь – сделаюсь птенцом.

Первоснежье

Уже поля припудрило снежком,

Стоит и мёрзнет рыжая корова.

И мне не больно хочется пешком

Куда-либо тащиться из-под крова.

Но воздух пахнет холодом, зимой –

Новорождённой, только что обмытой

И вытертой махровой простынёй, –

И глазки у младенчика открыты,

И он не плачет, а глядит на нас,

И в светлом взоре холодно и сухо.

Зима имеет светло-синий глаз

И маленькое розовое ухо.

А в поле – бурый ломкий бурелом,

И ноги колет прелою дерниной;

И поделиться хочется теплом

Мне издали со стынущей скотиной.

Бодрей, бодрей! Над первозданным льдом

Поднятья и ловить двумя ноздрями

Снежинки… Но вцепились в тёплый дом

Трясущиеся ноги якорями.

Напротив Речного Вокзала

На берегу, на этом берегу,

А не на том – на том другой оттуда

На этот смотрит – я найти могу

Траву – не замурована покуда

Земля в бетон. И я смотрю туда,

На берег тот, где всё уже в бетоне

И где трава не будет никогда

Уже расти сама, не на газоне.

Я вижу башню порта, вижу дым

Далёких труб и слышу гул унылый

Машин – под небом бледно-голубым

Москвы из нас из всех он тянет жилы.

«Не обращай внимания на шум, –

Скажу себе. – Зайди в кусты, там тише.»

Но и в кустах скрипит безбожник ум –

Как будто в нём скребутся злые мыши.

Забудь, забудь, что город всё сожрёт!

Что эти травы под его пятою

Падут, и этот шмель, с растений мёд

Сбирающий, новейшей суетою

Машинной твари будет замещён!..

Забудь – найди себе траву для пиши

И для леченья, и отвесь поклон

Тому другому, кто из скукотищи

Грядущей ныне смотрит на луга

Цветущие, глядит сюда оттуда, –

Он не похож на хитрого врага.

Он, как и ты, грустит и хочет чуда.

О воровстве на почте

До крайности не доведён,

Но положением унижен,

Чужой конверт вскрывает он,

Ища – он тоже, чай, не рыжий –

Для поддержания своей

Житухи тощие дензнаки.

Он не подлец и не злодей,

А вот большие дяди – бяки,

Они всё хапают себе –

Им торт, ему же – на-ка! – корка.

Нет, воровство в его судьбе

Есть не случайная подпорка.

Не жди, задрипанный солдат,

Подмоги почтой. Зэк на зоне,

И не надейся. Этот гад

Себе за вас нагрел ладони.

Ведь сказано: Не посылать

Купюры письмами! А вы же

Во искушение опять

Вводить изволите нерыжих!

Письмо посмотрят на просвет

И приоткроют аккуратно,

И никогда уже – о нет! –

Вы не получите обратно

Своих рублей. Суров закон;

Но зла на вас у вора нету –

Воруя, добывает он

Свою законную монету.

Проза жизни

Водки ласковая чарка

Организм согрела мой.

Было зябко, стало жарко –

Я рубаху снял долой.

Если это жизни проза –

Не прекрасна ли она?

Хорошо прийти с мороза

В дом, где дочка и жена.

Хорошо – под борщ горячий,

Выпив двести русских грамм,

Выбрать кнопку наудачу:

Что там ящик скажет нам?

И прихлёбывая чаем

Пряник или же зефир,

Наблюдать, переключая –

Как там старый Божий мир?

Я устал весьма и очень,

Мой мутится пьяный взор;

Но горит до поздней ночи

Телевизор как костёр.

И потрескивают тихо

В нём поленья чьих-то слов.

Я уж сплю, мне сладко дрыхать

После праведных трудов.

Запах земли

У древних стен Московского Кремля

Кой-где из-под растаявшего снега

Видна насквозь промёрзшая земля

В прискорбно мёртвых травяных побегах.

Под слоем блеска спят земли слои

В мороз, храня как тайну ароматы;

Но в марте злые рыжие ручьи,

Улыбку снега делают щербатой.

Я помню, как держал в руке комок

Пахучей глины – это было чудо.

Свет, как с тюрьмы, сорвал с зимы замок,

И запах почвы вырвался оттуда.

И вот, я понял, что покоя нет,

Всегда – поток, всегда – преображенье.

В боку горы лучами рылся свет –

Так снег терпел от света пораженье.

И я смотрел с восторгом, как, журча,

Змеясь, ветвясь, бежит вода живая

И как потеет масса кирпича,

На солнце золотом изнемогая.

И я, дитя, кремлёвские холмы

Раскрыл как книгу и читал сначала

Главу об окончании зимы,

О том, что наконец весна настала.

Дудка

Март оглушил меня журчанием воды

И ослепил блистаньем мокрых льдинок.

Я убежал неведома куды,

Я шёл по лужам, не щадя ботинок.

Когда ноздрями я вдыхал туман,

Мне чудилось, что я уже у цели.

Снег таял, таял – целый океан

Воды как результат простой капели.

Снег таял. Просто. Без каких-то слов.

Всё было ясно, но немного жутко.

Я просто повзрослел, я стал готов

По воле Божьей зазвучать, как дудка.

Докучая сказка

И сосны часовые на холмах,

И мягкий шёпот луга заливного,

И ветер, говорящий в волосах

О том, что под луною всё не ново,

Не ново и по-моему хреново!

Но чтоб утешить вас, прочтём мы снова:

И сосны часовые на холмах…

Ботинки

Я купил себе военные ботинки,

Опасаясь мокрых пакостей зимы.

Жажда жизни, жажда стаптывать новинки -

Нас доводит до сумы и до тюрьмы.

Впрочем, обувь в наших снежных палестинах

Есть не роскошь, а насущнейшая вещь.

Из босого – коль не спит он на перинах -

Может холод душу высосать, как клещ.

Летом где-нибудь у Бога на природе,

Льнёт тропа к давящей страстно коже стоп.

Но в Москве, при нулевой погоде,

Босиком ходящий ляжет в гроб.

Лишь святому да кудеснику под силу

Сохранять при наших буднях наготу.

Я же не спешу пока в могилу

И предпочитаю суету.

Я не то чтобы украл, а заработал -

Мне не стыдно щегольнуть своей ногой

В сапоге. Ну что' с того, что для кого-то

Вызов мой ботинок дорогой?

Впрочем, у завистника прощенья

Я готов просить: Правдив твой суд! –

Может ли не вызвать возмущенья

Ближних тот, кто весел и обут?

Призыв к спокойствию

Не волнуйся, дорогой!

Будь спокоен, как герой,

И в подзорную трубу

Созерцай свою судьбу.

Что-то будет через год? –

Кто предскажет наперёд?

Строишь планы? – план неплох,

Но учтён ли в плане Бог?

Завтра кончится деньга,

И не будет ни фига.

Не волнуйся ты, старик, –

Вот увидишь, будет фиг!

Мало горя – хуже есть –

Вдруг, смертельная болесть –

Если ждёшь от жизни бяк,

То как раз получишь рак!

Страшно? Страшненько и мне –

Только жить бы – пусть на дне –

Да и день, не знаешь, весь

Проживёшь ли – «даждь нам днесь!»

Всё же, милый, не плошай –

Удобряй и орошай,

Чтоб земля дала плоды, –

Не напрасны ведь труды!

Быть спокойным – тоже труд.

Надо будет – позовут,

Надо будет – заберут,

А пока – побудем тут.

На базаре

Базар влечёт меня, как муху,

Мой тощий чешется карман.

В базаре – как ракушку а уху

Прижав – я слышу океан.

О, эти персиков приливы!

Приливы перцев, слив и груш!

Здесь сразу видно: люди живы,

Они едят – вся прорва душ.

О, это розовое мясо!

Манящие окорочка!

Увы, я не из мидэлкласса,

В немидэлклассе я пока.

Но, может быть, поднявшись выше

Ступенькой, я сумею тут

Купить не порцию для мыши,

А львуугодный целый пуд?

О, эти пряности, колбасы,

Сыры и сладости, чаи

И кофе, и, опять же, мясо,

И масло! За рубли мои

Я всё же что-нибудь сумею

Приобрести, и потому

Здесь, на базаре, веселее,

Чем в прочем мире, моему

Сердчишку. И набравши снеди,

Едва влача насущный груз,

Я радуюсь своей победе –

Устрою нынче пир для муз!

Частушки про Америку

Кто в Америке живёт?

Люди. Но какие?

Почему у тех господ

Всё не как в России?

Почему едят они

С золотого блюда?

Мы же тут – считаем дни,

Дожидаясь чуда?

Дело ясное: у нас

Главное не брюхо –

В небо мы вперяем глаз

По причине духа.

Но других полно людей,

Даже очень много –

Тех, кому земля милей

Совести и Бога.

Нам заморские ясны,

В общем, интересы:

Во главе большой страны

Маленькие бесы.

Кто пришёл в подлунный мир

Для нужды утробы,

Тот к чертям спешит на пир,

Обожраться чтобы.

Чтобы эффективней жрать,

Важно быть здоровым –

Процветает бесов рать

В дивном Свете Новом!

Может, и тебе, поэт,

В этот край податься? –

Будешь жить три сотни лет,

Жить да наслаждаться.

Там и старость не беда,

Там наука в холе –

Проживу, чай, без стыда

И помру без боли.

Нет, ребята, не хочу –

Что-то затошнило.

Если к чёрту, как к врачу, –

Лучше уж могила!

Оправдаться не дано

Богом негодяю –

Сквозь парфюм души г..но

Всё равно воняет.

Алчности доступен грех

Ныне по закону –

Так молитесь на успех,

Точно на икону.

Вы успеете. Куда?

Нет, не в гости к Богу,

А скорее – в зал Суда,

Где в такими строго;

Или же – в кромешный мрак –

Если Вам по нраву –

Ведь при жизни как-никак

Вы имели славу?

А Америка, она

Ложным светом светит –

Там лукавый сатана

Вам расставил сети.

Каждому скажу сейчас

Я совсем как другу:

Вверх скорей уставь свой глаз,

Не ходи по кругу.

Скажут мне: «Ну и живи

Здесь, в своём сарае;

Проповедуй о любви

И мечтай о рае»!

Грязь, она не на руках –

Посмотрите в Книгу.

Вот когда на сердце прах,

Вы стремитесь к игу.

Ставлю я вопрос ребром

Пред лицом Народа:

Есть ли вправду за бугром

Лучшая свобода?

Если там одна лишь ложь;

Похоть да гордыня –

То куда же ты идёшь

Из дому, Добрыня?

Скажут мне, мол, есть и там

Правда. Но без нужды

Для чего Вам отчий храм

Вдруг менять на чуждый?

Бог один – над всеми Он,

И над ними тоже.

Выбирай, какой закон:

Князев или Божий?

Все мы тленны, плоть слаба,

Пядь земли – ей мера.

Но у Божьего раба

Есть хотя бы вера.

Смерть повеет как зима,

Холодом подует.

Бес, коль не сойдёт с ума,

Вскоре затоскует.

Всё ввергается во тьму,

Счастье – небылица,

От отчаянья ему

Никуда не скрыться.

Вот, и этот глупый бес

Всё-то спорит с нами,

В подопечными Небес,

С умными балдами!

Боже, Боже! Дай нам днесь,

Чтоб не впали в зависть! –

Как-нибудь побудем здесь

Мы, греша и маясь.

Всё простить и всё стерпеть –

Силушка дана нам.

Страшен раненный медведь

Псам-американам.

Осень в Астрахани

Вода стоит на отмели, как слёзы

В глазу у человека, на спине

Лежащего. И не меняет позы

Земля, плашмя раскинувшись во сне.

Во всю длину косы течёт тропинка,

Сквозь ивы, тростники и тополя,

И прочая. Я мелок, как икринка,

Несом теченьем и лишён руля.

И мне легко шумят навстречу кроны,

И свист змеиный из сухих стеблей

Вдруг налетает. И, едва зелёный,

Осенний мир шуршит в душе моей.

***

Я словно постарел уже позавчера,

От юности – одна задиристости по пьяни.

Я радуюсь, когда покойны вечера

И если без тревог вступают в сердце рани.

Часы мои бегут, как зайцы от собак;

Мелькает за окном пейзаж, как киноплёнка.

Кружи'тся голова; и я, не в силах так

Стоять, ложусь и сплю, как дитятко в пелёнках.

Мне стало наплавать, что поезд мой ушёл, –

Бреду куда-нибудь по скатерти равнины.

Мне нравится дымок пекущих жито сёл,

И жизнь моя красна, как ягода калины.

Но небо надо мной зовёт Туда мой дух,

И, к горлу подступив, он жмёт, как шар воздушный.

Что скажет мне Господь? – я изощряю слух, –

Узнаю ли Его? Смогу ли стать послушным?

Человек и цветок

1

Вот человек, он не устал желать –

Он ест и пьёт, и грезит о постели.

Зачем? К чему? – Он не желает знать,

Но он желает, чтоб на самом деле,

Чтоб было… И стекаются к нему

Напитки, яства, женщины – он жадно

Их поглощает. Так идёт во тьму

Всё сущее тропою безотрадной,

Идёт в него – в желудок и в кишки,

И в унитаз. И, возродясь на поле

Из удобренья в травные вершки,

Всё сущее цветёт, крича от боли.

2

Цветок к Творцу вселенной вопиёт

Раскрытым ртом. «Не плачь, – твердит Спаситель.

На то ты сладок. И на то твой мёд,

Чтоб на него ловился искуситель.»

Мир пожирает сам себя с хвоста,

Из темноты на нём цветы родятся.

Терпящему под бременем креста

На целом свете нечего бояться.

Стишок

Я не Паскаль, не янсенист,

Не беспартийный коммунист.

Я вне закона вне конфессии,

Я – вообще в конце процессии.

Я маленький несу венок,

Чтоб схоронить былой мирок.

Ещё не…

Ещё не умираю. Нет пока

О скорой смерти достоверной вести.

А потому – спокойны облака,

Как будто бы они стоят на месте.

Ещё не умираю, не кричу

В агонии, отбросив гнёт приличий, –

Покуда, уподобившись лучу,

Не улетаю в край надлунный птичий.

Ещё не умираю. Поскучать

И погрустить ещё осталось время –

Покуда не поставлена печать

На документ о смерти, как на темя.

Ещё не умираю – не спешу

Отдать долги и попросить прощенья.

Плаксивых завещаний не пишу

И праздновать готовлюсь дни рожденья.

Ещё не умираю. Но умру

Конечно же. И нужно быть готовым.

А я – как мы привыкли здесь, в миру, –

Себя в печали утешаю словом.

Пальцы

Суть пальцев у меня десятка два.

Покуда, как ни странно, целы эти

Отростки. Но, как взбалмошные дети –

У каждого своя ведь голова

Под ногтем – лезут Бог не весть куда,

В какие-нибудь щели или дыры, –

Как будто убежать хотят из мира

Подлунного в надлунный навсегда.

Я пальчикам хозяин или нет?

Мне с двадцатью ведь более удобно,

Чем с меньшим их числом – зачем, подобно

Угрям, они плывут на Новый свет?

Боюсь, что как гнездо – больших птенцов,

Я потеряю – след своих концов.

Рыбы

Они ещё живут с лихвой два дня,

Ворочают тупыми плавниками

И взбрыкивают, взятые руками,

Кося бесстрастным глазом на меня.

Мне страшен облик полумёртвых рыб!

К чему такое долгое мученье?

Неужто – это людям в поученье,

Любителям крестов, костров и дыб?

Уж не такой я вроде бы ханжа –

И рыбу ем и не стыжусь съестного;

Но рыбью участь примеряю снова

Я на себя, и морщась и дрожа, –

Проколотые проволокой рты

Нас заставляют прятаться в кусты*.

*Ну вот, я написал про рыб,

А вообще, я – злобный тип.

Зимний закат

Зимний закат – как румяный снегирь

На окраине снежного мира.

Сквозь ветки бежит огоньком

Макушка вихрастая солнца.

Словно невеста, земля

Приоделась к концу ноября –

Сахарный снег

И оранжевый ветер заката.

Начало зимы

Берёзы уподобились кораллам

И наклонили ветви тяжело.

Снег только что валил на землю валом,

А вот теперь – прозрачно и светло.

Голубизна небес – какой-то хрусткой,

Изысканно крахмальной чистоты.

Я радуюсь зиме душою русской –

По мне снежинки то же, что цветы.

Как вкусен чай, когда кругомсугробы!

Какие сказки в голове кипят!

И счастье, как медведь, в тепле утробы

Сопит, смотря сто первый сон подряд.

***

Устал, и голова идёт кругом,

Глаза как бы засыпаны песком.

Разгладить бы сознанье утюгом

Подумать бы о чём-нибудь другом.

Не о себе, не о своих стихах,

Растущих, точно плесень на веках,

Как сказано, на всяких пустяках,

На жужелицах и на пауках.

Не о себе, не о своём конце

И не о тёрне в л'авровом венце,

И не о сердце и не о лице,

И не о духе, страждущем птенце.

Не о себе, не о своих глазах,

Не о цветных туманных образах,

Не об ушах, в которых звук зачах,

Не о речах под водку при свечах.

Не о себе, не о своем пути,

Который всё равно мне не пройти, –

А может быть, пройти? – Ты не шути

С путём. – За дерзость, Господи, прости!

И всё же – я хочу не о себе,

Не о своей надежде и судьбе,

Не о своей обветренной губе,

Которая дрожит в немой мольбе.

Не о себе… О, Боже!.. О других

Каких-нибудь предметах, о Твоих

Премудростях, о том, как труден стих,

Когда мозги отцежены, как жмых.