Вдовец президента [Леонид Александрович Машинский] (fb2) читать онлайн

Меня избрали мэром Якутии. Ей Богу, для меня это было такой же неожиданностью, как и для вас. Во-первых, я никак не мог понять, почему мэром, ведь Якутия – это республика и при том самая обширная в нашей стране – тогда уж губернатором. Но нет. Мои сомнения довольно скоро разрешились. Оказывается, в Якутии есть город Оарон. Кажется, но в этом я всё-таки не до конца уверен, это её столица. Вот туда-то я был избран мэром. Собственно, никакой заметной для меня предвыборной компании не было, просто моя жена вынула из ящика письмо, прочитав которое, я узнал о своём назначении. Ну, выбрали или назначили – для меня лично значения не имеет. С одной стороны, конечно, немного странно, ведь трудно представить себе человека более далёкого от политики, чем я. А с другой… Что тут удивительного? Я недавно из одной астрологической передачи по телевидению узнал, что родился в день популярности. Вот ведь подгадал. Ну, и чему же теперь тут удивляться? Но видит Бог, я этого не хотел. Даже совсем к этому не стремился. Жил себе тихо-мирно. С другой стороны… Да разве не заслуживает моя кандидатура такого почёта? Да разве я хуже любого другого мэра? Уверен, любой, кто меня знает, скажет: «Лучше!». Может, это как раз моя ошибка, что я в мэры, и вообще ни на какие такие должности не баллотировался. Может быть, я ошибся в своём призвании? Может быть, моё призвание – послужить народу? Ну, и что ж, что неприятно всё время быть на виду? Надо терпеть. Надо жертвовать собой. Жертвенность – вот основная черта настоящего политика. Сразу припоминается Махатма Ганди, скромность товарища Ленина. А Сталин чем был хуже? У него всё было казённое. Ничего своего. И Гитлер был вегетарианцем. А как скуп был Пётр Первый. В общем, мне не стыдно было попасть в такую компанию. Правда, многие из перечисленных господ, как говорят, пролили немало крови. Но я-то вовсе не собирался её проливать. Может, я хочу стать реформатором, как какой-нибудь из наших Александров. Или, опять-таки как кто-то из этих Александров, собираюсь закончить свою трудовую политическую деятельность уходом в монастырь, а то и вовсе в безродные и безвестные скитальцы. Прям расплачешься, придаваясь таким умильным грёзам о собственном бессеребренечестве и самоотвержении. Нет, послужить народу – это мысль. Пускай и якуту. А что? Ведь там где-то рядом есть и евреи. Целая автономная область. Вдруг мне удастся эту область к Якутии присоединить? Где евреи, там и прогресс. Евреи – дрожжи человечества – известное дело. Ой, чего мы там понаделали бы в этой самой Якутии…

Ну, стали мы с женой смотреть по карте, где этот самый Оарон находится. И название-то у него какое-то подозрительное. То же вроде не якутское, а скорее еврейское. И нашли мы этот самый Оарон на самом что ни на есть Дальнем Востоке. Там – как бы залив. И вот на одном из берегов этого глубокого, и я бы сказал, каплеобразного, залива – внутрь земли широким концом эта капля погружена – этот самый Оарон и расположен. Жена моя в географии гораздо более сведуща, чем ваш покорный слуга. Ну, я её как специалиста и спрашиваю: «Можно ли, мол, в том заливе будет купаться?» Какие-то смутные воспоминания откапывались у меня в мозгу насчёт того, что в Якутии очень холодно. А я, знаете ли, люблю купаться. Ведь как обидно было бы жить на берегу моря и не иметь такой возможности. Жена меня утешает. Говорит: «Мол, проходит там изотерма плюс восемнадцать». Значит купаться вполне можно. А что холодно, так это только зимой. Летом же купаться вполне можно. А зимой и у нас купаются только моржи. Я же – не морж. Нас с женой, правда, когда-то приглашали заняться моржеванием, но мы как-то не решились вступить в столь неожиданный новый коллектив. Моя жена вообще очень настороженно и отрицательно относится к любому и всяческому сектантству. Так что я не морж.

Ну, смотрел я в лупу, смотрел на эту самую Якутию, на этот самый Оарон, и ничего не высмотрел. Карта у нас нашлась не особенно подробная. Кое-где потёртая, физическая. Все эти изгибы, линии, все эти коричневые и зелёные цвета мне ни о чём не говорили. Однако какое-то весёлое чувство в моей душе потихоньку занималось. Давненько я не покидал дома. «Давненько я не брал в руки шашек» – как говаривал Чичиков у Гоголя. Давненько что-то я не был мэром. И что удивительно, даже жене моей это моё весёлое чувство передалось. Уж, казалось бы, ей-то чего радоваться? Провожает мужа в далёкие края, в неизвестно какие условия, сама остаётся на неопределённый срок одна. Может, это она того – подумывала насчёт измены? Или, вернее, замены меня на другого, более подходящего? Ну, нет. Я свою жену знаю. Она не такая. Ей уж и эти-то, подходящие надоели все пуще меня. А потом… Чем я ей не подходящ? Вот же ведь стал мэром. Ну, нет. У женщины, собирающейся изменить, так глазки не светятся. Это она мной гордится, своим муженьком, моими достижениями. Она-то уж лучше других знает, как и чего я достоин. Что там мэром! И от чего меня сразу, например, не назначили губернатором? Ну, это только проформа. Ведь я не был ещё на руководящей работе. Это как бы испытательный срок, ненадолго. Сначала мэром, а через год, глядишь, губернатором. А там…

Жена меня в дорогу собирает. Чуть не плачет. Решил я незаметно в Оароне появиться. Без фанфар. В конце концов – не генеральный секретарь Компартии, не Солженицын какой-нибудь, чтобы меня на вокзале с оркестром встречали. Я хочу посмотреть на поступающие в моё распоряжение владения, так сказать, изнутри. Ну чем я хуже короля Артура, который в лохмотьях по своему королевству бродил? Посмотрю, значит это, с изнанки на народную жизнь, сделаю выводы соответствующие. Без всякой помпы, без всякого предупреждения – в мэрию. Пустят ли? Наверняка топтуны у входа начнут документы спрашивать, отгонять. А то и побьют… Вот оно! Вот хорошее начало для всех и всяческих реформ! Всё менять с самого основания! Всех заместителей – в шею! Всех секретарей – в шею! Всю охрану – в шею! Кого надо – под суд! А кого, вы меня спросите, не надо под суд? Ясное дело, всю проворовавшуюся прошлую администрацию, всю – под суд! Вот уже и начало есть. Ещё не план, но вполне разумный приём для того, чтобы, так сказать, прописаться, засветить свою личность, произвести впечатление. Они меня бить, они меня в милицию, а я им тогда, только тогда – мандат. Нет. Пусть они сами его найдут. При обыске. Ведь они меня обыскивать станут, как особенно подозрительного типа. Вдруг я террорист и собираюсь уничтожить какого-нибудь особенно ценного работника. Но с другой стороны, это ведь их работа. И если они этого не сделают, т.е. не задержат меня, не спросят документы, то ведь они нарушат инструкцию. В самом деле, откуда им меня знать? Ну, допустим, спущен факс. Но может быть, там была плохая фотография? Ой, да знаю я какие иногда, получаются эти фотографии на компьютерах. И особенно после распечатки. Небось, техника-то у них устарелая. Вот ещё вопрос, который надо незамедлительно решать. В общем, так или иначе, мне дело найдётся. Не будем больше мудровствовать – отправимся прямо сейчас, как можно скорее, покупать билеты на самолёт. О, как дорого стоят эти билеты! Пришлось всех друзей обзвонить и назанимать выше крыши. Но я их всех успокоил: «Скоро я буду мэром, и жалование у меня будет соответствующее». Я, конечно, не буду брать взятки, но Якутия, в конце концов, один из богатейших регионов нашей Родины. В общем, друзья совершенно успокоены, жена оставлена с деньгами, которых я назанимал и на её долю, впрок, а я – уже в небе.

Но пока я летел, настроение моё изменилось. И вспомнил я – если учитывать всё выше описанное, тоже совершенно неожиданно – что имел когда-то дело с этим самым Оароном. Как я об этом мог забыть? Даже не будем обсуждать. Какая-то аберрация памяти. У вас разве такого не бывало? Так вот. Более того – оказывается, я в этом самом Оароне, родился. Но тут, по крайней мере, отпадают все вопросы, почему именно меня выбрали мэром именно Оарона. Всё закономерно и естественно: я здесь родился, закончил среднюю школу (по тем временам – лучшую в городе), и умчался в Москву, в большую и, как мне тогда казалось, лучшую, жизнь, как делали это до меня миллионы и миллионы российских мальчишек и девчонок. Я поступил в институт (вот не помню в какой), закончил его – между прочим, с отличием. Затем поступил в другой институт (по направлению партии), закончил его и стал первым секретарём комсомольской организации на одном из крупных заводов. Затем я был направлен на Украину. После того, как Украина отделилась от России, временно остался безработным. После же этой временной и относительной безработицы – так как, имея накопленные средства, я занимался бизнесом – я вновь был извлечён из небытия моими былыми товарищами по партии как уже проявивший себя на общественном поприще вполне состоявшийся номенклатурный работник. Последнее моё назначение было связано с тем, что маятник политической конъюнктуры в нашей стране опять качнулся влево. А может, вправо. Интересно, что имел в виду Бродский в одном из своих стихотворений? Ведь красное – это как бы лево, а соколы или, что то же, ястребы – это уж точно право. Всё очень парадоксально и непредсказуемо в этом мире, но, несмотря ни на что, у меня в голове, пока я летел над необъятными просторами нашей Родины, вырисовалась вполне понятная и наглядная картина моей предыдущей карьеры. Я, так сказать, осознал, откуда у меня ноги растут. Фрейд бы, конечно, это назвал поздней рационализацией, но какое дело нам, истинным материалистам, до какого-то Фрейда? Но тут, опять-таки пока я летел, у меня что-то начало портиться с другой стороной картины жизни. До сей поры я полагал и был уверен, что у меня есть жена, семья. Теперь… Теперь я вспомнил, что возвращаюсь туда. Туда, где я потерял свою единственную любовь. И чем ближе самолёт подлетал к пресловутому Оарону, тем большее беспокойство охватывало моё, по секрету сказать, не слишком здоровое сердце. Нет, это был не результат действия на кровяное давление и воображение коварных воздушных ям, вернее не только это, она… Ну, да. Я учился вместе с ней в школе, звали её, кажется, Лиза. Ну, пусть будет Лиза. Чем плохо? Бедная Лиза. Нет, это я бедный. Это я отвергнутый. И поэтому уехал в Москву. Или это я оставил её и бежал? Вот этого я не мог вспомнить. А жаль. Это многое могло бы объяснить. И значит теперь я возвращаюсь в своё прошлое. В то самое прошлое, которое столь старательно и небезуспешно пытался забыть. Вот она странная игра судьбы. Вот изыски Бога. Поделом мне. Мордою, да об стенку! Или как там говорил у Толстого Кутузов? То есть меня развернули, то есть вернули на круги своя. И я вынужден, теперь уже на более высоком уровне, или, кто знает, может быть, на более низком (молодость, ведь прошла), решать те же свои проблемы. Проблемы никуда не ушли, проблемы остались со мной. Основная моя проблема – неразделённая любовь. Но кто виноват: я или она? Вопрос этот для меня был столь мучителен и неразрешим, что я чуть не сошёл с ума, когда самолёт пошёл на посадку. Давление всё росло и всё более нестерпимо наседало на мои барабанные перепонки. Наконец, уже когда самолёт коснулся колёсами аэродрома и когда перепонки должны были разорваться, я догадался высморкаться. Сразу полегчало. Ну, как же быть с моей любовью? Давление воздуха внутри моей головы механическим приёмом можно уравновесить с внешним давлением, но какой приём необходим для того, чтобы выровнить поток напирающих со всех сторон мыслей? Воистину, мысли носятся в воздухе и роятся в голове. Мы не всегда в состоянии соблюсти пропорцию тех и других. А известно ли нам правило, по которому составляются такие пропорции? Известны ли они вам? Вы – счастливый человек. Я же испытывал несчастье. Даже теперь, когда боль, словно морской отлив, отступала от моих настрадавшихся ушей. То, что было внутри меня, не понимало и противилось тому, что было снаружи. То, что снаружи – хотело прорваться внутрь. И било и стучало во все окна моего сознания. В сознании попеременно как будто то вспыхивал, то гас свет. Наконец я понял, что это всего-навсего помигивают сигнальные огни на здании аэропорта. Приехали.

Вы когда-нибудь были в Сибири? Как здесь пахнет… Непонятно даже, какой знак ставить в конце предложения – вопросительный или восклицательный. Мне всё расхотелось. И идти инкогнито в мэрию, и становиться мэром. Все эти скандалы и коллизии показались мне пошлыми и глупыми. Мне хотелось увидеть только её. Нет, всё же я не политик. Я поэт. И как я мог это забыть? Ведь я же писал в юности стихи и неплохо писал, когда был влюблён. А кто из вас был влюблён? Некоторые даже ни разу не были влюблены и воображают, что они жили. Я же влюблялся. Впрочем, это не важно, как я влюблялся в другие разы. Вот эта моя школьная, оаронская, любовь, может быть – даже наверняка! – была самая главная. Я сидел в аэропорту на неудобном пластмассовом кресле и размышлял: «Что же я буду делать?». Мне почему-то совсем не хотелось спать. Сколько же я уже не спал? Скоро утро. Надо, во всяком случае, дождаться утра. Надо пойти пообедать в буфет. Нет, позавтракать. Эта смена часовых поясов… Я ничего не могу сообразить.

За широкими окнами аэровокзала пошёл дождь. Крупные капли приятно шелестели, стекая по стеклу. Мне захотелось плакать. Над своей разбитой судьбой, над своим жалким существованием и – теперь уже ясное дело – над своим жалким мэрством. Над тем, что я оставил в Москве. Над тем, чего уже никогда не вернуть. Дождь кончался, начинало светлеть, и мысли мои с рассветом стали приобретать более радужные и оптимистические тона. Я совсем забыл о предстоящей политической карьере и переключился исключительно на дела любовные. Уж что тут поделаешь? Надо выбирать – либо одно, либо другое.

В квартале, где я когда-то жил, где с соседскими мальчишками гонял в футбол на пыльных дворах, мне сказали немногие из узнавших меня старожилов, что Лиза, несостоявшаяся любовь моя, выходит замуж. А может, уже и вышла. За Капитона, одного из двух братьев кузнецов, которых на нашей улице всякий знал. А кое-кто и боялся. Ох, этот Капитон! Да кто он такой?! Но я остановил свой справедливый гнев. Любовные дела не пристало решать средствами административными. Не стану об это мараться. Ничего из этого не выйдет. Капитона, значит, в тюрьму, а я чистенький? А может, так и сделать? Туда их, вместе с братом! А что? Но надо для начала стать мэром. Ой, как не хочется! Станешь мэром и, пожалуйста – Капитон в твоём распоряжении. А Лиза? Лиза… Захочет ли она любить мэра? А не мэра? Вот надо сначала это выяснить. Надо как-нибудь встретиться с ней. Хотя бы тайно. Может, вообще её отсюда украсть? Убежим вдвоём, а потом я, глядишь, получу ещё какое-нибудь назначение. Ох, эти кузнецы! Каждый из них в полтора – если не в два – раза меня здоровее. Хотя и я, кажется, не слабенький. Но всё познаётся в сравнении. И почему этот Капитон? Почему – именно Капитон?

Мучимый неразрешимыми вопросами, я зашёл в местную пивную. Стоя за столиком, я никак не мог припомнить, существовала ли эта пивная в пору моей ранней юности или это новейшее заведение. Во всяком случае, оно почти до неузнаваемости изменилось. И пиво не то, и лица не те, и закуски – какие-то незнакомые. Два человека, составившие мне компанию, вовсе не произвели на меня приятного впечатления. Скорее всего, это были какие-то мелкие мошенники. А может, разбойники, которые просто мечтали вытрясти из моих московских карманов их содержимое. И пусть, пусть они проломят мне голову, выпьют мои мозги! Это самое сладкое, что у меня осталось. Только мечты и воспоминания.

Они повели меня какими-то задворками, якобы к себе домой, для продолжения банкета. Я совершенно не узнавал тех мест, которые должен был наизусть запомнить с детства. Даже названия улиц переменились. Деревья росли не там, дома стаяли не так. Я шёл, чувствуя себя козлом, или бараном или… Как там у древних евреев назывались те, которых водили на закланье? Погода уже давно резко переменилась – пошёл снег. Вот тебе и Приморье! Климат даёт себя почувствовать. Даже в своём плаще я стал мёрзнуть. А мои спутники только скалились своими фиксами и всё как-то расширяли пространство между собой, т.е. один клонил в одну сторону, а другой – в противоположную. Я шёл следом за ними и, в конце концов, совсем перестал понимать, за кем же из них мне надо следовать. Вероятно, мои карманы и голова уцелели именно и только потому, что между этими моими случайными знакомыми возникли какие-то временные пьяные разногласия. Скорей всего, они таки касались моего имущества и жизни. Например, один из них предлагал кончить меня тут же, а другой настаивал на том, чтобы сначала отвести в более надёжное место. Или что-нибудь в этом роде. Но это всё домыслы. Во всяком случае, я пока остался жив. Пока. Впрочем, мы все «пока» живы. Но я имею ввиду очень близкую и неминуемую смерть. Т.е. смерть, которую некоим образом нельзя отложить. Но кто из вас хотя бы на мгновение способен отложить собственную смерть? Что мы вообще об этом знаем? Я опять загрустил. Теперь я, к тому же, был пьян. Мои благодетели бросили меня в какой-то совершенно необитаемой местности. Может быть, они ещё вернуться, раскаявшись, что по глупости упустили столь лакомый кусок? Что ж. Мне всё равно. Буду ждать здесь. Это, т.е. это место, где я стою, похоже на давно брошенный дом. Здесь ещё даже остались кое-какие вещи. Какие-то тряпки, вёдра – оцинкованные, почти новые. Рулоны каких-то не то обоев, не то утративших свою ценность чертежей. Вверх поднимаются полуразрушенные стеллажи. Похоже на склад или ангар. Но крыши нет. Сверху свободно падает снег. Стало совсем холодно. Планируют сухие снежинки. Земля под ногами окоченела и звенит как железная. У меня опять разыгрался насморк. Мёрзнут нос и щёки, а более всего – непокрытая голова. Какой же я идиот, что не взял шапку! В городе было лето? Это у нас – лето… Как я ни поднимаю, ни вытягиваю вверх воротник, как ни вдавливаю внутрь плаща свою взъерошенную голову – уши отмерзают, темя ломит. О, как ломит моё темя! Я перестаю что-либо соображать. И в тот самый момент, вдруг… Ну да! Вот почему я на самом деле собираюсь вступить в права мэра! А если они вернутся? Я сажусь передохнуть на большой и толстый рулон. То ли ковёр, то ли рубероид. От нахлынувшего озарения у меня даже согрелись уши, испарина выступила на лбу. Как бы не замёрзнуть! Но нет. Сейчас додумаю, и – в мэрию. Только надо додумать, чтобы на совершать ошибок. Вот что главное. А главная ошибка до этого заключалась в том, что я поддался эмоциям, распустил нюни. Вот уж чего нельзя было делать ни в коем случае.

Итак, вся моя предыдущая жизнь предстала предо мной как на ладони. И прежде всего то, что было в Москве. Это совершенно невероятная история. Я бы и сам не поверил, если бы мне кто другой рассказал. Ну, что поделаешь, жизнь порой подкидывает такие темы… Так вот. Даже не знаю с чего начать. Да, действительно, я был женат. Но не на моей жене, т.е. не на той, о которой я говорил вам в начале этого рассказа, но на другой женщине. Она была дочерью номенклатурного работника. Я тогда – что, как сами вы понимаете, было вполне естественно – вращался в таких кругах. Но эта женщина – как бы это выразится? – существовала в природе не в одном экземпляре. Другими словами, она имела близняшку – однояйцового близнеца, идентичную копию. И я даже их путал. Т.е. честно говоря, я совершенно не мог понять и до самого конца – верите ли вы? – до самого конца так и не смог разобраться кто из них кто. Я был влюблён. Нет, точно, я был влюблён. Выходит, я любил обоих. Точнее, обеих. А может, мне это и нравилось? Что они в двух экземплярах. И просто никогда нельзя было быть уверенным, та это или иная. У меня чуткости, например, не хватало. Вообще, наверное, существует такое половое извращение, точнее дивиация, когда любят близняшек, близнецов? Чтоб их было два, три… Чем больше, тем лучше. В этом же наверняка есть свой кайф. Да и можно ли называть это отклонением, если это факт природы? Ну что делать, если их две? Хочешь, не хочешь – приходится любить обеих, если они, конечно, того захотят. У них ведь – такой соблазн обмануть. Скорее всего – если не все, то большинство – однояйцовых близнецов такими обманами в своей жизни пользовались. Вроде измена, а вроде и нет. Они ведь одинаковые. Почти одно и тоже. Но внутри ведь они знают, что они разные. Никогда не был близнецом, никогда не дружил с близнецами (во всяком случае, сразу с двоими), а тут надо же – угораздило влюбиться. Но я поначалу вовсе даже не подозревал, что их две. Просто понравилась девушка, потом узнал, что папа номенклатурный работник. Тут уж – вовсе воспылал страстью. Но они, эти самые, кто сказал мне, что у неё папа номенклатурный работник, умолчали, что их таких – две. Видно, решили подшутить надо мной. Видно, хотели, чтобы я помучился, сам во всём разбираясь. Что ж, у них получилось. Познакомился я – с одной на каком-то приёме (кажется у иностранного посла), а через некоторое время – познакомился с другой, точно такой же. А та делает вид, что меня не знает. Т.е. это я думаю, что она делает вид. Но тут я и попался. Знаете ведь, как возбуждает настоящего мужчину женское пренебрежение. Мы с ней за одним столом ели-пили, я ей анекдоты травил, чуть ли не за коленки её уже под столом ощупывал, а она: «Извините, я вас не знаю». Слышали вы такое? Я за ней, она от меня. Она в машину, я в свою. Она едет, я за ней. Она за город, я тоже. Не отстаю. Хотя у неё автомобиль и покруче. Интересно, что она, т.е. эта вторая, думала на самом деле? Может возомнила, что я киллер и веду на неё охоту? Нет. Наверное, воображала, что я хочу её похитить, чтобы потом подороже продать папочке. Может, она об этом только и мечтала. Знаем мы этих номенклатурных девочек! Все они с садомазохистскими наклонностями. Может быть, поэтому она меня тогда и не выдала? А то бы свернула в какую-нибудь милицию, тут бы мне… Ну нет. Мы бы как-нибудь выяснили это недоразумение. Впрочем, их папа… Мда-а, по сравнению с их папой, я бы в милиции смотрелся бледно. А ещё точнее – ни как бы не смотрелся. Закатали бы меня по самое некуда, во Сибирь-матушку. А где же, спрашивается, я сейчас нахожусь? Но речь не об этом. Короче, в тот раз всё обошлось благополучно. Я её не догнал, потому что попал в аварию, а потом в больницу. А та, первая, обо мне вспомнила. Видать, я всё-таки значительно выше коленок тогда в своих ухаживаниях под столом дошёл. Каким-то образом (впрочем, всё ФСБ у них в распоряжении, пардон, если раскрываю чью-то тайну), мои координаты вызнала и прикатила как положено – с цветами, с апельсинами и ещё с какими-то многочисленными фруктами на тележке (тележку, специально нанятый негритёнок – ей Богу, не вру – прикатил), которых я в жизни не то что не пробовал, но ни о виде, ни о названии их понятия не имел. Ну, после такого посещения, я просто обязан был признаться в любви и скоропостижно жениться. У меня, между прочими мелкими неприятностями, был серьёзный перелом бедра. Так что нога в подвешенном состоянии. Она мою ногу загипсованную гладит, слезами её обливает, всё выше, т.е. ниже по бедру, подбирается. А там-то самая и боль. И причитает:

– Как же так?

– Не бойся, – говорю, – с детородной функцией у меня, славу Богу, всё нормально.

– А как?

Тут я не стерпел, сорвался. Честно говоря, тон повысил.

– Разве ты не помнишь, – говорю, – стерва, как ты от меня улепётывала? И зачем? Куда?

Тут она глаза вот такие сделала, а они у неё и так большие были, так что я испугался, как бы они у неё с лица не спрыгнули и не покатились по постели как блюдца. Даже передёрнулся, как мне неприятно стало. Я ведь к растяжкам привязан – не увернуться – а они мокрые, холодные. Но нет. Глаза её на месте удержались, и всё она поняла.

– Так это, – говорит, – я поняла.

– Что поняла? – продолжаю я сердиться.

– За кем ты гонялся.

– Так за кем я гонялся?

– Не за мной.

– Да?

Я так исподлобья смотрю на неё, а глазами изображаю: «Ну, надо же, такое издевательство!»

А она:

– Нет. Не за мной. А за моей сестрой.

А я ей говорю:

– Так я тебе и поверил.

– Не хочешь – не верь, – говорит она.

Я губы надул и к стенке отвернулся. Но потом думаю: «Всё ж таки она мне нравится, и всё ж таки папа номенклатурный работник, и пришла с цветами-фруктами, даже с негром – надо помириться». Ну и помирились в конце концов. И поженились. И только на свадьбе – поверите ли, на свадьбе! – я их вместе увидал. Хорошо ещё, что вторая ради прикола на себя тоже фату не напялила. Хоть от этого они удержались – пощадили меня. А может, папу побоялись. А впрочем – в этом я даже уверен – в какие-то моменты они и на свадьбе между собой манатками менялись. Ведь так переглядывались, так перемигивались. От этих их четырёх глаз с ума сойдёшь. С какой из них я спал? Скорей всего – с обеими. И ведь одна из них оказалась девственницей. Вот какой момент. Хотя это можно подделать. Это легко подделать. Зашивается там и всё такое. Тем более, при таких-то деньгах… Интересно, они как, может, жребий между собой бросали, кому из них девственницу изображать? Неохота всё-таки свою дорогую под скальпель хирурга или там, пускай под иглу, подставлять. А может, одна из них более склонна к мазохизму, чем другая? А скорее всего – да! – тогда уж они как близняшки, обе мазохистки. И метали жребий как раз о том, кому пострадать. Быть зашитой и порванной. Да. Так оно, скорее всего и было. Впрочем, основной рассказ том, что из этой их обоюдной склонности к мазохизму получилось, ещё впереди.

Так вот. Зажили мы сначала с моей благоверной, можно сказать, более чем по человечески. Тесть во мне души не чаял. Как же? Я тоже номенклатура, из провинции, пробивной, перспективный. Глядя на такого, как не вспомнить ему свою молодость. Он мне прочил большое будущее. Не только прочил, а сразу же начал, так сказать, создавать для этого будущего фундамент. Медовый месяц мы, т.е. с женой, провели в Греции или на Кипре. Вот точно не помню – в Греции или на Кипре, но ведь Кипр – это тоже Греция? Так вот. Первое время я не ощущал ни каких таких особенностей и странностей. Ну, мало ли… Женился на женщине, у которой есть близняшка. Мало ли на свете близнецов? Ну, получилась забавная история. Ну и что? Жить надо. Но потом я стал замечать, что что-то не так. Тесть стал нервничать. Он одну дочку замуж пристроил, ну и думал пристроить подобным образом вторую. А та – ни в какую. Он уже и женишка ей подыскал. Между прочим, не хуже меня. А она – нет. Говорит: «Я ещё не нашла свою любовь. Выйду замуж только за любимого». И при этом, куда бы мы не поехали, т.е. я и жена, везде за нами таскается. И представьте себе моё положение: я даже толком не понимаю, кто из них таскается, а кто из них и в правду моя жена. Обе они мне глазки строят – то одна, то их две. Славу Богу, они хоть ко мне в постель по одной приходят. Дошло до того, что мне захотелось обратиться к психоаналитику, но я побоялся, что это может повредить дальнейшему продвижению по службе.

– Слушай, – говорю я как-то вечером жене, – ты она или ты?

– А как ты думаешь? – отвечает она задумчиво.

– А где она, сестра твоя?

– Да вот, кажется, в туалет пошла.

– А что она здесь делает?

– А что, разве ко мне в гости не может прийти моя родная сестра? Ну, знаешь…

– Да она не только в гости, она почти живёт здесь.

– Ну и что? Если ей хочется – пусть живёт. Разве она тебе мешает?

– Да нет. Я вот только не могу понять кто из вас кто. А так, места много – пускай живёт.

И вот такая бодяга чуть ли не каждый день. Я схожу с ума, тесть сходит с ума, а они всё играют. Он мне признался, что и сам-то их издали не очень различает. Уж куда мне. Он спрашивает, долго не решался, но потом всё-таки спросил:

– Не кажется ли мне, что я удовлетворяю обеих? Не истощаюсь ли я?

Ну, что я мог сказать? Я здоровый молодой человек, мне моя жена нравится, у нас нормальная половая жизнь. Откуда я знаю, какие у неё потребности? Ну да, она женщина похотливая. Но это совсем не доказывает, что их две. Да, временами ведёт себя по-разному, но, ведь, один и тот же человек в разные моменты жизни ведёт себя по разному. Дело дошло до того, что я уже совершенно запутался. Например, мы – я, жена и её сестра – сидим втроём в комнате. Одна их них выходит. За секунду до этого мне казалось, что я точно знал, кто из них моя жена. Но когда одна вышла, эта оставшаяся говорит: « Ну, сестра поехала домой». Выходит я ошибался, и эта вот и есть моя жена, а та – сестра. Вы скажете, что когда близнецов долго знаешь, то всё-таки научаешься различать их. Именно так. Но это при условии, что они сами, т.е. близнецы, хотят хоть в чём-то быть друг на друга не похожими, т.е. ценят собственную индивидуальность. Тут же наблюдалась прямо противоположная картина. Уж не знаю зачем им это было нужно, но они хотели быть одним. А если один близнец хочет быть похожим не другого, плюньте мне в лицо, если это у него не получится. Они с самого начала таким образом надо мной издевались. Да и над своим отцом любили поиздеваться. А чем они ещё занимались – вот это самое главное. Казалось бы, чего им хотеть? Всё у них есть. Всё на блюдечке с голубой каёмочкой. Не хочешь – не работай, хочешь работать – занимайся чем угодно. Если б были какие-нибудь больные да некрасивые, а то ведь и тут их Бог ничем не обидел. Хоть в манекенщицы, хоть в артистки – шагом марш. И не дуры. Даже по латыни шпарили. Одна, кажется, Оксфорд закончила, а другая – Кембридж. И вот вообразили они (я говорю «они» потому что не знаю, кому из них это первой пришло в голову, и не могу их отделить друг от друга), что на столько уж хороши, что должны быть не чем иным как президентом. Это, конечно, было трудно устроить, но при определённом старании, при определённом напряжении с их стороны, всё же можно было рассчитывать склонить на их сторону общественное мнение. Но была одна закавыка. И даже не то, что они были женщины, а то, что были близнецы. Согласитесь, что если президент близнец, то это как-то подозрительно. Вы бы пошли за такого голосовать? Скрыть такой факт от всего народа невозможно. Обязательно, не у нас, так где-нибудь за рубежом, найдётся какой-нибудь пронырливый журналист, который насплетничает: «Ага, скрываете! Значит, есть что скрывать. Значит что-то не чисто». Хотя, с практической точки зрения, когда президент в двух лицах, это даже выгодно. Один, например, всегда находится в стране, а другой совершает заграничные поездки. Один в отпуске, а другой на посту. Меньше опасности возникновения всяких непредвиденных революционных ситуаций. Но это в теории. А на практике – попробуй докажи твердолобому обывателю, что близнецы, и тем более близняшки, на посту президента – это хорошо. К тому же есть мнение, и я, честно говоря, к нему почти присоединяюсь, что дети, рождённые близнецами, всё-таки в некоторой мере неполноценны. Т.е. не так полноценны, как одиночки. Всё-таки им меньше досталось изначального родительского вещества. На двоих. Они и здоровьем обычно слабее и умственно. Мои-то, правда, как я уже сказал, вышли, хороши по всем параметрам. Но исключение только доказывает правило. То ли они из меня действительно все соки повыжали, то ли от постоянной стрессовой ситуации, но у меня появились симптомы импотенции. А тестя и вовсе хватила кондрашка – паралич. И ни какая кремлёвская больница ему не помогла. Промучился он с полгода и скончался. А меня даже какой-то индус от половой слабости приезжал лечить, а толку чуть. Не то чтобы мне не хочется, не то чтобы совсем не стоит, но как увижу свою жену (или не жену), так у меня завихрения в голове случаются и вместо нормальной реакции на голую красивую женщину – полный ноль. Не помню, сколько прошло времени со дня моей женитьбы, три года или десять лет (детей у нас почему-то так и не случилось – скорей всего, сёстры не хотели). Вторая сестра – одна из двух – замуж так и не вышла. Папа, как я уже сказал, умер, мама их давно умерла (в автомобильную катастрофу попала). У меня, вместе с импотенцией, начались неприятности по службе. Короче. Они совсем потеряли ко мне интерес и занялись своей карьерой. Я же на работу почти не ходил, с народом общался через референтов и придавался в загородном особняке пороку пьянства. Предавался бы и разврату… Если б мог. Долго ли коротко ли, доходят до меня сквозь похмельную пелену вести, что подруги мои, имеют на поприще ими избранном немалые успехи – создали собственную партию и развели такую рекламную компанию, что хоть святых выноси. Теперь они только по одной ко мне приезжали. Я уже давно плюнул и перестал выяснять кто такая. Бывало, заходит и прямо с порога спрашивает: «Стоит?» Я только грустно головой мотаю. «Пьёшь?» Я грустно головой киваю. Ну, что ещё скажешь? Они грустно посидят, кофейку выпьют и уедут, на прощанье сказав: «Лечиться тебе надо». Да я и сам знаю, что надо. Но сколько можно лечиться? Я и так лечусь – каждое утро, каждый вечер. Однажды приехали санитары и положили меня в клинику. Лечиться от алкоголизма. Я там, правда, какие-то таблетки воровал и всё равно кайф ловил. Но меня вычислили и за руку поймали. И посадили в одиночную камеру под особо строгий надзор. Я думаю, это подруги мои постарались. Всё ж таки они меня любили. Не хотели, чтоб я совсем сбрендил. И вот, слышу я как-то (меня уже тогда на ослабленный режим перевели – разрешили, значит, общаться со мне подобными), что скоро состоятся выборы президента и жена моя, мол, баллотируется. Я хотел было спросить, которая из двух, но спохватился. Понял, что такой вопрос прозвучал бы… не корректно. Может, они здесь, в больнице, и не знают, что их две. Они ведь здесь тёмные – черпают свои сведения только из газет, а в газетах какой только лабуды не напишут. Я в лучшие времена сам нанимал журналистов, и они такое писали, что у меня глаза потом из орбит вылезали. Т.е. от удивления, какую глупость и ерунду можно на бумаге за деньги написать. Но теперь я был во прахе. Сидел, как Иов, в больничном дворе и посыпал свою бритую голову песочком из песочницы. И совочек тут же детский пластмассовый нашёлся. Только вот струпьев у меня не было. И слышу я ещё известие. Мол, моя жена меняет пол. Не хочет её народ принимать в женском обличии. Так что предстанет в мужском. Ну, уж в это я не поверил. Решил, одно из двух – либо я окончательно сошёл с ума, либо сумасшедшие те, кто мне это говорят. Да ведь и правда – все кругом сумасшедшие. Да и я-то. Стал я себя особенно примерно вести, и скоро меня выпустили и даже дали должность. Сначала небольшую – для разгона. Послали куда-то за границу (кажется в Италию или Швейцарию, чтоб я там набрался здоровья и вообще окреп). Кстати, импотенция у меня кончилась и я с особым удовольствием приступил к исполнению несупружеских обязанностей. Это заметили (опять-таки какой-то паршивый журналистишко настучал) и вернули меня в Москву. Но пост дали хороший – грех жаловаться. Да что и удивляться, если моя бывшая жена уже и президент. Т.е. почему бывшая? Мы с ней официально и не разводились. Во всяком случае, я. Она-то, может, подмахнула какую бумажку, чтоб с документами не было ни сучка ни задоринки. Но чего я никак не мог понять, так это – куда вторая делась? Чуть опять не запил с горя, но удержался. А пьяный охранник мне в порыве откровенности рассказал, что, якобы, теперешний президент, это не одна бывшая женщина, а две. Т.е. он из двух близняшек, как конструктор, собран. Ох, ты Боже мой! Я подумал: «А не возвратиться ли мне – от греха подальше – в больницу, за толстые родные стены?» Вы только представьте себе тогдашние мои ощущения. Смотрю я в газету – а ведь чуть ли не в каждой приличной газете каждый день печатают какое-нибудь фото президента – и вижу фото мужика, совсем на мою жену и её сестру не похожего. К тому же, часто печатают фото президента вместе с семьёй. Какую-то престарелую бабу ему нашли и сына-студента, и всё такое. И как это люди верят, что такое может быть? Если баллотировались они как женщины, а президентом стали как мужик. Или я тут чего-то упускаю? Скорей всего. Я ведь в больнице был, и информация доходила до меня плохо. И надо же было так себя изуродовать. Мало того, что они стали мужиком, но мужиком седым, старым, одутловатым. Веки у него такие набухшие. Ещё немного и можно будет констатировать отёк Квинке. Уж я-то знаю, что это такое. С самим часто бывало с перепоя. В общем, какая там жена… Моя молодая красивая жена или её сестра. Она ведь такая же была. Это вылитый, смешно сказать, Борис Николаевич Ельцин. И даже пальцев на руке не хватает. Т.е. это не Ельцин, конечно, но очень похож. И как они уговорили хирургов такое с ними сделать? Сколько им заплатили. Ведь если те из двух одного сделали, то должны были укоротить их на одну голову. Т.е. нарушить медицинскую этику, клятву Гиппократа. А может, как раз нашёлся какой-нибудь прощелыга, который захотел опыт поставить и прославиться, но не имел под рукой живого материала. Что там кролики, когда такие красавицы подставляются? Но как же они решили с головой? Чья осталась? Может, метнули жребий, как тогда по мне? И одна, не выигравшая, на вечное поселение на Гавайи или на Канары уехала, а вторая пошла на транссексуальную операцию. Да, скорей всего так. Но тогда ту, вторую, можно найти, я ведь её люблю, она моя жена. Или пускай её сестра, но она женщина. Не могу я любить этого мужика. Т.е. как отца народа я его, конечно, люблю, но не более же того.

Стал я узнавать про Канары и Гавайи. Так ничего и не узнал. Всё ФСБ на ноги поднял – нет ответа. Ясное дело, они всё хорошо предвидели, всё засекретили – никаких концов. А может, они вообще поручили это не ФСБ, а ФБР? Или вообще – Мосаду? Н-да. А может, одной из них и в живых уже нет? Может, та которой выпал неудачный жребий, должна была с собой покончить? Т.е. точно так, если от них двоих одна голова осталась. Но какой он здоровый, этот мужик. Может, материал там – мышцы, кости – от двух брали? Или потом нарастили – с помощью гормонов. В общем, стало мне скучно. Вижу я свою жену в таком непотребном обличии… Стоит только телевизор включить, и вещает она всё о каких-то пустяках. Т.е. не о пустяках, а о государственных делах, но мне-то какое дело. Я не у дел, я один, я покинут. И право, может ли такой человек или пусть такие люди, бросившие своего мужа на произвол судьбы, быть надёжной главой государства? Всё это, по-моему, очень нездорово и неестественно. Я перестал интересоваться карьерой, уволился, стал проживать оставшиеся средства, сидя дома. Женился. Т.е. расписываться, конечно, не стал, потому что мой штамп в паспорте никто ведь не отменял… Я уже было совсем успокоился, совсем всё забыл, и тут – как гром среди ясного неба – это назначение. Да и то сказать, деньги стали кончаться. Надо было куда-то устроиться. Я уж год как об этом подумывал, лёжа на диване. И вот я здесь. Это должно было случиться. Это всё по Фрейду. Фрейда я достаточно начитался в больничной библиотеке. Кажется, это называется дегенерация или деградация, или что-то в этом роде. Неважно. Суть в том, что, натолкнувшись на непреодолимое препятствие, человек откатывается в прошлое, возвращается, так сказать, к корням, к повторению своих прошлых ошибок, неразрешимым вопросам. Судьба требует от него их разрешения. Никуда от этого не уйдёшь. Я стою на якутской земле. Вот откуда я начал. Вот где были созданы и заложены в меня все мои комплексы. Первая несчастливая любовь, конфликты с родителями, непонимание в школе. Я должен исправить создавшееся положение. Здесь и сейчас.

Снова потеплело, и пошёл дождь. А потом выглянуло солнце, и я вышел к берегу моря. Погода здесь, действительно, более чем переменчива. Даже не поймешь, какое время года. Но вероятнее всего – всё-таки зима. На море, однако, нет льда. Что же мне предстоит теперь? Затяжная баталия с прогнившим Оаронским административным аппаратом, который как любой административный аппарат отличается цепкостью и живучестью? Прямо гидра какая-то. Или предстоит дуэль с молодым удальцом Капитоном? Да. С таким я смогу справиться разве что только хитростью. Или мне предстоит и то и другое? Прямо, какие-то подвиги былинные. И тут мной овладела глубокая тоска. Глубочайшая, можно сказать, меланхолия. Я вспомнил, что когда сидел в аэропорту, до безобразия погружённый в свои личные переживания, по телевизору, подвешенному там на высоком месте, нечто передали. Т.е. была ночь, а тут вдруг включили телевизор и, видать, передали это нечто прямо из Москвы через спутник – президент умер. Это у меня теперь совершенно отчётливо всплыло в башке. Значит, умерла моя жена. Значит, не прошла им даром эта операция. И нескольких лет не процарствовали. Может, и с моим мэрством всё отменяемся? Может, и нечего мне теперь ждать от судьбы кроме чугунных кулаков Капитона? Я и без этих кулаков был оглоушен, словно камнем. Что делать? Вот вопрос. Кто виноват? Какой-то был там ещё третий вопрос, но я его забыл. Может быть, этот вопрос звучит так: «Вы с кем, деятели культуры?»

И вот сижу я на берегу некоего залива. Может быть, это и есть тот самый залив Лаперуза? И мучает меня смутное сомнение ещё и насчёт того, что якобы в детстве я слышал нечто о Якутии, и находилась она где-то совсем в другом месте. Но мало ли каким нам мир представляется в детстве. В детстве мир человечеству представлялся стоящим на трёх китах, и т. п. Сижу я на берегу и роняю камешки в воду, и круги от этих камешков расходится всё шире и шире. И очень может быть, что докатят эти волны, пусть даже и в самом уменьшенном виде, до самой до матушки до Америки.