Мгновения счастья. Где живут улыбки? [Ника Милославская] (fb2) читать онлайн

Где живут улыбки

Парк шептал, рассказывая очередную сказку, как обычно замолкал, кажется, на самом интересном месте, будто забыв вдруг продолжение. А затем заводил новую. Дорожки привычно петляли под ногами фресками узорчатой плитки, выводили тени старинных карт или, быть может, мгновения завтрашнего дня. В чернильных пятнах луж отражались первые прорвавшиеся сквозь рокочущую громаду уходящей грозы звезды. Звезды – это отсветы чьих-то желаний или осколки счастливых снов, в которых они таятся. Когда такой сон сбывается, звезда падает, чтобы кто-то другой, возможно, на другом полюсе Земли поверил, что его желание может сбыться. Иногда для веры нужна мелочь, но только веря в себя можно что-то осуществить. По большому счету все, что происходит в мире, является результатом чьей-то веры в себя или других.

По аллее шла девушка. Обычная девушка, в общем-то. Наверно, студентка: смешная шапка с помпоном, яркие полосатые перчатки и такой же яркий, живущей своей насыщенной и независимой жизнью рюкзак за ее спиной запоминались даже больше, чем она сама. Яркие пятна вопят о своем существовании на весь мир, будто маленькие капризные дети, за ними сложно разглядеть смысл. Но чаще как раз-таки он в тысячи раз дороже напускных громких вспышек цвета, света или звука. Он скрывается за ними, как сценарист прячет свои переживания за злоключениями героев, походя играя с именами, характерами и случайностями – только автор всегда знает, что действительно записано между строк.

Девушка шла, низко опустив голову, так, что, наверно, лужи отражались в ее глазах, образуя бесконечный зеркальный тоннель из тех, которые так любят поклонники мистики.

Тихо щелкнул затвор объектива, и меж опадающей листвы что-то мелькнуло – не то еще один лист, решивший прислушаться к наставлениям Ньютона, не то спугнутая звуком пичужка – только золотистый росчерк, и снова задумчивая тишина осеннего вечера. Мгновением позже этот же росчерк, или его блик, скользнул в рассеянном свете фонаря прямо перед лицом девушки. Она споткнулась и, остановившись, задумчиво посмотрела на фонарь. Он, осознавая важность возложенной на него миссии, будто бы подбоченился и засиял ярче, заливая своим теплым светом лицо поздней прохожей. В какой-то момент пляшущие в зрачках золотистые фонарики заметались и вырвались из глубины глаз суетливыми светлячками и упорхнули куда-то, оставив после себя только тихую спокойную улыбку на лице.

– И еще одно. Неплохой сегодня денек, – улыбнулся стоящий за раскидистым кленом на боковой аллее парень, опуская руку с зажатой в ней фотокамерой. Рядом с ним стоял игрушечный робот – механический кот, который, впрочем, после слов юноши мурлыкнул как кот вполне живой.

***

Солнечные лучи запутались в смешном ежике мягких колючек, покрывавших стоящие на окне маленькие кактусы. Такие кактусы скорее можно было назвать кактусиным детским садом, нежели непосредственно гордым, звучным и самодостаточным названием «кактус». Кактусята нежились на солнышке, как коты, разве что не мурлыкая, но вполне красноречиво топорща взамен забавные свои будущие колючки. Впрочем, рядом звучно и басовито мурчал кактусиный тезка – собственно, кот по имени Кактус. Он тоже грелся на солнышке, заряжая свои внутренние батарейки, которые, как известно, есть у каждого уважающего себя кота. Именно от этих батареек кот работает: мурчит ли, кричит, выпускает когти или же светит желтыми фонариками глаз в темной комнате, заботясь, чтобы хозяин споткнулся не совсем обо все углы коварной мебели, которая по ночам то и дело перебегает с места на место. В целом у любого кота дел просто невпроворот, и, чтобы перечислить их все, нужно писать отдельный роман.

В комнату впорхнула девушка. Взгляд скользил по ней, стекая по силуэту как солнечный свет. Основное же внимание привлекал беспокойный цветастый рюкзак за спиной. Кактус открыл глаза и зевнул, выражая хозяйке глубокое свое кошачье почтение. Кошачьи глаза блеснули двумя желтыми круглыми солнышками, из озорства передразнив солнце за окном. Девушка подошла к окну и взяла горшочек с кактусиным детским садом, провела по спине кота теплой ладошкой и умчалась, оставив Кактуса в одиночестве и глубокой задумчивости.

На улице висела середина июля. Обычно говорят почему-то, что времена года «стоят», но нынешнее именно висело. Было бы большой несправедливостью не обратить внимание на данный важный факт – июль-то старался. Он упорно и целенаправленно изжаривал асфальт и сгущал сухой воздух, изгоняя из него ветерки, сквозняки и прочие дуновения. Теперь же, наславу потрудившись, июль гордо висел в гамаке из этого горячего, вязкого воздуха, снисходительно поглядывая на глупых изнывающих от жары горожан, которые пытались поскорее забиться в прохладное местечко, не оценив его стараний. Чтобы старания эти всеже оценили, июль то и дело смахивал с тротуаров кляксы непрошенных теней, растягивая секунды, когда солнце стоит в зените, на часы.

– Вот, как я и обещала! – звонко сказала стоящая на привокзальной площади девушка, протягивая своей спутнице аккуратный горшочек с россыпью мелких смешных кактусов. Та девушка, которая протягивала цветы, была полненькой, с длинными светлыми волосами и ярким рюкзаком на плече. Вторая же, как это часто бывает у истинных друзей, представляла полную ее противоположность – худощавая, будто вытянутая вверх, она была, наверно, дальней родственницей всех кактусов, на что прозрачно намекала ее короткая встопорщенная в художественном беспорядке стрижка. Предлагаемые вниманию кактусята были настолько малы, что нужно было очень присмотреться, чтобы их заметить. Коротковолосая наклонилась, почти уткнувшись носом в кактусиную ферму, и тщательно изучила мигом показательно расставившие колючки растеньица. В каждом кактусе живет скрытый культурист, обожающий напоказ поиграть мышцами. Именно он заставляет кактус гордо топорщить колючки, как только на него посмотрят. Эти же кактусы, хоть и были малы, внутренним культуристом уже обзавелись.

– Хм… И эта мелочь мне на долгую дружескую память? – скрывая улыбку, поинтересовалась она.

– Ага! Они мне на тебя похожими кажутся. Вы должны найти общий язык, – засмеялась ее подруга. Она вскинула лицо к небу, смахивая со лба волосы, и солнце заглянуло на секунду в ее глаза, оставив в каждом по маленькой светящейся своей копии.

– Когда ты вернешься? – она тут же посерьезнела, послушно отдавая притихшие кактусы.

– В октябре. С твоей привычкой не замечать времени поясняю: когда облетит половина листвы в парке напротив школы. Это-то ты точно заметишь.

Девушка с ярким рюкзаком вновь улыбнулась – открыто, светло и радостно, и два солнышка в ее глазах засияли еще ярче. Ведь очень приятно, когда кто-то помнит твои привычки, пусть это и обыкновение не замечать времени.

– Мгновение, замри! – шепнул стоящий неподалеку парень, закрывая затвор фотокамеры. О его ногу усердно терся механический кот.

***

Тим сидел за столом и смотрел, как послушно застывает полимер, сохраняя в себе оттиск чужих воспоминаний. Сегодняшний день был плодотворным – двенадцать ярких, радостных улыбок теперь лежали на полке, пойманные фотообъективом, чтобы вернуться к своим хозяевам, как только будут им нужны. Кэт, подражая живым котам, свернулась клубком в световом пятне настольной лампы, грея полированный металлический бок. Бок был горячим, как кипящий самовар, и Кэт раздирали противоречия: чего она хочет больше, погреться под лампой или чтобы Тим ее погладил? Склонившись всеже в сторону последнего варианта, она пружинисто спрыгнула на колени хозяину и чинно уселась, вместе с Тимом рассматривая зажатое у него в руках воспоминание. В овальном медальоне из полимерной смолы хохотал, откинувшись на спинку стула, высокий худощавый парень. Упругое тепло, которое всегда сопутствует искреннему счастливому смеху, билось крошечной птицей о гладкие границы медальона. Оно лилось из-под закрытых ресниц, заполняя собою все вокруг. Если постараться, можно было даже услышать, что иногда, смеясь, парень будто бы похрюкивал, не в силах вместить в минуту смеха всех своих эмоций, которых было минут на пять. Тогда тепло собиралось в крохотный пульсирующий комочек – искру, а затем вновь рассеивалось. Будто маленькая звездочка взрывалась, оставляя после себя новые и новые огоньки-смешинки.

Это воспоминание было первым в коллекции Тима. Что примечательно, и держалось оно намного дольше прочих. Значило это только одно: его владелец счастлив, ему не нужна помощь памяти. Уже давно Тим заметил, что есть такая удивительная категория людей – «вечные счастливчики». Это не счастливчики в привычном смысле данного слова, а скорее этакие живые аккумуляторы счастья. Что примечательно, порой у них в жизни далеко не все так гладко – есть множество проблем и огорчений, которые давно бы уже сломили всякого другого, а они вот держатся и щедро раздают радость окружающим, черпая и накапливая ее невесть откуда.

Пару лет назад Тим с Кэт ходили в гости к Стасе. На тот момент прошло уже несколько месяцев со дня, когда она ушла из Мастерской. Стася теперь часто оставалась у бабушки Марты под предлогом того, что записалась в музыкальную школу неподалеку, а занятия заканчиваются поздно. Сама же Стася толком не знала, что толкнуло ее на это в большей степени – очарование ли музыкой или возможность подольше находиться в доме, в котором прошло все ее детство, где все так же прятались под кроватью сказочные чудища, чьи щупальца пахли чабрецом, шалфеем и тихим радостным покоем, который лился из бабушкиных глаз и наполнял весь дом. Они с Тимом в тот вечер долго сидели в маленькой уютной гостиной, гладя нежащуюся Кэт и беседуя обо всем понемногу. Стася принесла из комнаты виолончель и предложила Тиму послушать, чему она успела научиться. Пальцы ее еще робко и неуверенно порхали по струнам, будто только знакомясь, но в глазах уже появился тот чудесный блеск, который всегда бывает у людей, нашедших себя в музыке. Казалось, что Стася играет не ее, а с нею, как всегда видя звуки живыми сказочными чудищами и выплетая из их податливых воле музыканта щупалец удивительные кружева.

– У меня никак не получается найти Искру, – сказал тогда Тим, как только смолк отзвук последней ноты. Это уже давно беспокоило его, не давая уснуть порой до утра. Он целыми днями мастерил механических светлячков, заполонив ими уже все горизонтальные поверхности. Собрав сотни крохотных механизмов, он не в силах был оживить ни одного. Он видел на улицах несчастных, напуганных людей и точно знал, что в Мастерской лежит светлячок именно этого человека. Но он не может к нему прилететь.

– Моя первая Искра нашла меня неожиданно. Хотя Мастер потом говорил, что это происходит только после того, как ты отдашь ветру Плату – три сказки.

– Я пытался…

– Значит, это были не те сказки, – пожала плечами Стася. – А может, дело именно в том, что ты пытался, а не отдавал их от души. Не переживай об этом, наверно, просто еще не пришло время. Если бы ты не мог быть Мастером, ты бы никогда им не стал. А значит, твоя Искра тебя еще найдет.

Стася бережно отставила виолончель, благодарно скользнув ладонью по ее теплому полированному боку. Оставив Тима греть ладони о чашку чая, неслышно вышла из комнаты. Он сидел, слушая задорную песенку вновь вскипающего на плите трудолюбивого пузатого чайника, сквозь которую падающими осенними листьями в ветренных мелодиях звучали отдельные слова – это Стася тихонько переговаривалась с бабушкой Мартой.

Через несколько минут она впорхнула в комнату – лёгкая, радостная и стремительная, как всякий человек, нашедший себя в любимом деле и оттого вечно восторженно спешащий жить. Недра старого, покрытого бережно натертым мягким лоскутом лаком, шкафа загадочно зашуршали, потревоженные Стасиными руками, будто шепотом советуясь с молодой хозяйкой, стоит ли показывать Тиму, что в них скрыто? Достоин ли он это знать?

Ещё немного пошушукавшись, шкаф и Стася, кажется, пришли к некоторому соглашению, и девушка с широкой улыбкой повернулась к гостю. В руках у неё был газетный свёрток, аккуратно перетянутый бумажным шпагатом, некогда поведшим в мир связку бубликов. Шпагат был старым, видавшим виды – выходец тех смутных времён, когда таких как он делали из бракованных фанатиков для конфет. И вот теперь шпагат гордо хранил в себе воспоминания о "Белочке", "Дюшесе" и «Барбарисе», слегка уже потертые и выцветшие, как добрые старые фотографии, но оттого еще более живые и настоящие. Под несколькими слоями плотной вощеной бумаги, бережно обернутый мягкой тканью, лежал большой фотоаппарат, взирающий на мир единственным глазом с величавым спокойствием важной и оберегаемой вещи.

– Я помню, когда ты только пришел в Мастерскую, первой принесенной тобою вещью был альбом с рисунками, – сказала Стася. – Мне они тогда очень понравились. Думаю, сейчас у тебя почти все время уходит на светлячков и поиски Искры – это всегда так. У Мастера одно истинное призвание – его Ремесло. А значит, рисовать тебе некогда. Но мне кажется, ты скучаешь по своим картинам… Поэтому я предлагаю тебе попробовать фотографировать то, что тебе нравится. Это фотоаппарат моего дедушки, он теплый, посмотри, – девушка протянула Тиму обтянутый тонкой кожей бок, предлагая погладить. Бок и вправду оказался теплым, ласковым. – И в детстве мне казалось, что он живой… Надеюсь, он сможет немного заменить тебе карандаш.

– Спасибо… – Тим растерялся.

– Бери, бери, – вдруг всплеснула руками зашедшая в комнату бабушка Марта. – Что ж хорошей вещи без дела-то лежать? А руки у тебя добрые, с толком будешь пользоваться. – И тут же повела ребят пить чай с ароматными пирожками, только что показавшими румяные носики из печи. В воздухе терпковатыми нотками угадывались запахи чабреца и шалфея, о которых так часто вспоминала Стася, сидя вечерами в Мастерской, и Тиму показалось на мгновение, что в закрывающуюся дверь комнаты вслед за ними просунулось сказочное щупальце тепла.

***

Тим шел по улице, прижимая к себе пахнущей теплой кожей и свежими пирожками фотоаппарат. Мимо него суетливо сновала туда-сюда огромная городская сороконожка, состоящая из пешеходов, машин, велосипедов, самокатов с их «водителями» и много еще из чего. Яркая, шумная, она привлекала внимание к себе, непоправимо отвлекая его от чего-то глубокого и важного. Именно поэтому Тиму так нравилось жить вдалеке от всей этой суеты, в тихой Мастерской, куда заглядывали только клиенты, да очень редко – Стася. Но сегодня он специально пошел сквозь центр города. Юноше не терпелось испытать подарок Стаси, еще в ее доме он решил, что первым кадром, вернувшим жизнь старому аппарату станет портрет. Портрет самого необычайного человека в этом городе –безгранично счастливого. Тим шел и высматривал его в толпе.

Впереди, бодро отстукивая каблучками марш, шагала девушка. Она неслась куда-то легкой танцующей походкой, и, наверно, улыбалась. Но Тиму все никак не удавалось догнать ее – в ворочающейся сплошным живым клубком толпе это не так уж просто. За спиной незнакомки пламенными крыльями развевались длинные медно-рыжие волосы. Вдруг она обернулась, сияя глазами. Мягкая спокойная улыбка таилась разве что в ямочках на щеках, да в слегка приподнятых уголках губ… Тим уж было потянулся к затвору объектива, но девушка повернула за угол, на Зеленый бульвар. А он пошел дальше по Заснеженской – вероятно, не эту улыбку хотел впервые увидеть волшебный фотоаппарат после долгого сна. Почему-то Тим с самой первой минуты воспринимал его, как волшебный. И непременно живой.

Магазины и магазинчики оккупировали первые этажи домов плотно, словно воробьи на тополе, избранном главной площадью птичьего базара по весне. Они мелькали яркими красками и громкими заманчивыми названиями. В этом пестром суетливом ряду, будто спокойное озеро посреди кишащего жизнью луга, выделялось огромное окно какого-то офиса. Тим почти прошел уже мимо, но вдруг что-то заставило его присмотреться. Тепло. Казалось, тепло, как настоящая живая птица, билось по ту сторону стекла. Прямо напротив хохотал, откинувшись на спинку стула, высокий худощавый парень. И смешинки золотистыми брызгами солнца разлетались из-под прикрытых ресниц и скакали по комнате, словно каучуковые мячики… Кажется, сам собою тихо щелкнул затвор объектива.

– Мгновение, замри! – прошептал Тим. И оно послушно замерло, отпечатавшись серебристым приведением на фотопленке.

***

. Турникет ближайшего метро неохотно, как ворчливый вахтер, провернулся, буквально поддав ускорение выходящему парню. Молодой человек в последний момент отскочил в сторону, чтобы не столкнуться с задумавшимся Тимом, и, продолжая о чем-то бойко болтать по телефону, улыбнулся. Робко, но открыто, одной этой улыбкой принося извенения за недоразумение. Тим буквально прирос к асфальту: улыбка. Улыбка была абсолютно такой же, как у девушки с рыжими волосами!!! Он торопливо окликнул юношу, спешно щелкнул фотообъектив, и Тим, на ходу прокричав «Спасибо!» недоумевающему незнакомцу, умчался обратно.

Тим пробродил по окрестностям около Зеленого бульвара до позднего вечера, но так и не нашел Вторую Улыбку, как про себя прозвал он рыжеволосую. И не удивительно – столько времени прошло… Когда выкатившаяся на небо луна стала уже запугивать своим авторитетом фонари, парень вышел на площадь Союзов, где круглосуточно играл на арфе с хрустальными струнами фонтан, собирая возле себя, будто свечка мотыльков, влюбленных и мечтателей. Тим подошел к бортику и стал смотреть на игру света в капельках воды: брызги рождали причудливые картины, маленькие радуги и даже крохотные совсем галактики с собственными крохотными Солнцами. Один особо шустрый брызг взмыл вверх, подхваченный ветерком, устремился к далеким родственникам-звездам… И осел бриллиантовой заколкой на отливающих медью волосах. Даже ночью они, будто ласковый тихий костерок, сияли теплым светом, выхватывая из мрака улыбку. Абсолютно счастливую улыбку, прочно поселившуюся на тонких губах, заставляющую их уголки подниматься вверх, будто тянущиеся к солнцу руки. Тим, затаив дыхание, поспешно достал фотоаппарат из футляра. Он чувствовал себя партизаном, притаившемся за кустом: только бы не спугнуть эту улыбку, только бы успеть сохранить ее на мягкой пленке… объектив тихонько щелкнул, как раз в тот момент, когда по дороге проносился поздний автомобиль. Ярко освещенное его фарами лицо девушки будто отпечаталось даже на самом стекле линзы: дышащее смехом, с прищуренными от яркого света глазами, из которых, кажется, лился такой же теплый свет…

–Мгновение, замри! – зачем-то тихонько прошептал Тим. И оно послушалось, застыло причудливым негативом.

Фотоаппарат прижился у Тима быстро и основательно. Кажется, он чувствовал себя полноправным хозяином Мастерской, во всем равным Тиму. Он гордо лежал один на полке, удачно спрятанной от посторонних глаз в тюлевых извивах полутени в углу комнаты, и наблюдал. Даже вездесущая Кэт не посягала на его место. Признавала, что это его царство.

Поначалу Тим обвешал яркими снимками все стены, но, когда уже почти не осталось места, вдруг понял, что это не то. Он долго ломал голову, бродил целыми днями по городу, или же напротив сидел в Мастерской, пытаясь отыскать подсказку. Но ее небыло. До одного вечера.

Тот октябрь пришел не один. Он привел с собой на поводках первых печных дымков в городе целую стаю беспокойных туч. Тучи бесконечно возились на небе, ворчали, и время от времени сверкали молниями. Растревоженная хмарь их шерсти сыпала на город мелкую водяную пыль. Ночами же небесные обитатели устраивали игры, отчего вниз летели уже не мельчайшие дождинки, невидимые, но осязаемые, а настоящие крупные звонкие капли. Они барабанили в окно нетерпеливыми пальцами ночи, просясь в тепло. Они играли с миром, находящимся в их власти: преломляли его, коверкали, заставляли плясать и бесконечно изменяться…

Очарованный театром дождя, Тим раздобыл немного прозрачного легкого полимера, из которого делают украшения, и попробовал заключить в капельку крохотный снимок…

***

      Лето ложилось под колеса велосипеда послушной ровной дорожкой. Только иногда пыхтело облачками золотисто-янтарной пыли: «Куда торопишься? Куда?.. Куда?…». Это «куда» жило повсюду одновременно: в шуршании сползающих по насыпи камешков, далеком перестуке поездов, резком, вспарывающем тишину, птичьем пении, плеске лягушек у небольшой лужи, которая пыжилась, собираясь вскоре превратиться в маленький прудик… Оно шелестело в листве и путалось в радужных крыльях бумажного змея, озорничая, дергало его за крепкую шелковистую нитку. И нитка скользила сквозь влажные стиснутые пальцы, и Саша со смехом кричала змею: «Куда же ты? Куда?». Змей закладывал величавые виражи в бездонном небе, цвета далеких лагун, и возвращался, ворча бумажным хвостом: «Тут я…» Лето ложилось красками рассвета, нотами новых песен, узорами искр, порхающих около костра вместе с ночными мотыльками… Вертелось в ночной траве беспокойным молодым щенком, поскуливая, повизгивая, рвалось в игру. Шлепало босыми пятками по дороге рядом с Сашей, как и она закинув на плечо яркие сандалии, сплетенные из спорыша и солнечных лучей. Лето просто было…

Оно было и теперь, в холодном, промокшем насквозь поздним ноябрьским туманом парке. Туман висел в воздухе плотной занавеской, кое-где превратившись уже во льдинки, и свет фонарей силился пробиться сквозь него расплывчатым желтым маревом, рождая на крохотных замерзших капельках мириады ярких вспыхивающих радуг. В вязком тумане затерялся тихий щелчок фотообъектива, среди радуг затерялся крохотный светлячок. Давно уже выросшая девочка Саша улыбнулась и непроизвольно сжала в пальцах ускользающую шелковистую нить давно улетевшего воздушного змея. Только теперь она знала, что никуда он не улетел.

Тим бережно вытер шарфом осевшие на фотоаппарате капли, привычно погладил ластящуюся Кэт, даже в такую погоду не пожелавшую отпускать хозяина одного. Он стоял у березы на парковой аллее, и туман, скрывающий его самого, покорно позволял парню видеть выложенную плиткой дорожку, мокрые, сиротливо жмущиеся друг к другу скамьи, светящуюся разноцветными сполохами витрин привокзальную площадь и уходящую к ним совсем уже другой, пружинящей решительной походкой маленькую взъерошенную девушку со смешным чемоданчиком в пестрый горошек.

***

Небо, хмурое с самого утра, под вечер всеже разродилось дождём, вот только зима уже брала своё, и дождь, долетая до земли, обращался мокрым снегом. Хотя до зимы календарной оставалось ещё немногим меньше двух недель, ждать она в этом году не желала, и вовсю теснила печальную скромную осень, безжалостно сдергивая, снося охристо-медное её убранство. Снег падал часто, почти отвесно, играя бликами в лучах фонарей, отчего казалось, что вокруг сплошной стеной сыплются звезды – смотри на них, бери в ладони… Загадывай желания. Все сбудется.

Тонкое драповое пальто на плечах Тима давно промокло и теперь напоминало насосавшуюся влаги губку: тронь пальцем, и тут же выступят капли. Холод медленно подбирался, слишком слабый ещё, чтоб совладать с пальто, но уже уверенно заковывающий ресницы в тяжелую звенящую ледяную броню. Тим стремительно шёл по мокрым тротуарам, неся в ботинках гулкую сырость, а в спрятанной под пальто руке – неизменный старый фотоаппарат.

Мастерская встретила его уютным запахом выделанной кожи и горячим, как самовар, боком Кэт, вновь нагревшейся под лампой. Хотелось стащить вогкую одежду и уснуть, забравшись под неожиданно тёплое одеяло, которое и жило ещё, кажется, только потому, что мыши считали его своим домом, берегли. Кэт, поначалу взявшаяся их шугать по примеру живых котов, вскоре заключила с серыми зверьками дружеский союз. И теперь в доме мирно сосуществовали кот и пара десятков мышей. Впрочем, условия союза грызуны блюли неукоснительно и вещей не портили, так что Тиму только и оставалось раскладывать по укромным уголкам вкусные хлебные мякиши да улыбаться, слушая благодарное попискивание над угощением.

Прежде чем приняться за работу, парень привычно смахнул с полок невесомую прозрачную пыль, оставшуюся там, где раньше лежали мгновения. Осень выдалась тяжелой. Погода, кажется, потому и рыдала почти не переставая с самого сентября – вместе с отчаявшимися, прибитыми невзгодами людьми. Воспоминания на полках таяли, словно восковые свечи – не успеешь оглянуться, а их уже нет, одна полимерная пыль осталась – скорлупка упорхнувшего птенца… А вот новые мгновения, как назло, все не желали случаться…

Тим открыл форточку и пустил пыль по ветру – пусть летит к звездам. В этот самый миг в дверь постучали. Кэт уже басовито, с прищелкиванием, мурлыкала, увиваясь около дверного косяка.

На пороге стояла девочка, совсем еще малютка лет пяти.

– Привет, – улыбнулся ей Тим, отступая вглубь комнаты. – Заходи. Ты одна?

Гостья переступила порог в облачке дождевых паутинок и кивнула. В руках она держала сверток.

– Здравствуйте. А Вы Мастер? – спросила у Тима, сама с интересом косясь на Кэт.

– Да. Тебе нужно что-то починить?

Девочка кивнула и протянула ему сверток. В старом плаще, бережно укутанный от сырости, лежал Дракон.

– Он никогда не работал, но мне кажется, он сможет летать, если ему помочь…

– Сможет, – пробормотал Тим, уже сосредоточенно примеряясь к механизму: что да как можно сделать? На что обратить внимание? – А пока давай-ка попьем чаю и подумаем, чем ему помочь…

***

Лето выплетало в воздухе узоры жаркого марева, украшая их, словно брошами, яркими бабочками и стрекозами. Оля – так звали девочку – часто приходила по вечерам в гости вместе со своей бабушкой и Клюковкой – механическим драконом. Тим потихоньку учил ее Ремеслу. Он почти сразу понял, что именно этой малютке суждено стать новым Мастером. Правда, когда это еще будет…

Оля училась радостно и с удовольствием. После того, как Клюковка в ее руках открыл глаза и замахал куцыми крылышками, она просто загорелась желанием возвращать жизнь старым вещам. Она приносила в Мастерскую старые вазы, чашки, и даже битые цветочные горшки, раскрашивала их, украшала цветами и мелкими камешками… Отжившие свое вещи выходили из Мастерской островками уюта. Их охотно разбирали друзья и знакомые.

В этот день Тим нашел Олю сам. Она сидела на бортике фонтана на площади и слушала, как пел высокий молодой парень, дополняя песню умелыми гитарными переборами. Рядом с ним сидела девушка. Волосы за ее спиной шевелились на ветру янтарным пологом, а когда она поводила лопатками, становились похожи на два пламенных крыла…

– Я видела их в твоих медальонах, – прошептала Оля, когда Тим сел рядом.

– Да. И, похоже, они будут там еще долго-долго… Надеюсь, всегда.

– Обязательно, – рассмеялась Оля. – Те, другие мгновения замирают, а их улетело. Туда, где мечты – к звездам. Оно уже там и не вернется.

Тим кивнул. Перед ними в тени елей смеялась и пела удивительная пара. Обычные парень и девушка, не родственники вовсе… Но их улыбки светились в унисон, навсегда уже выбрав себе хозяев.

По небу скачут солнечные блики,

Ветер танцует в радужных брызгах,

По подворотням таятся улыбки

И к теплым ладоням подходят поближе.

Мгновенье, замри! Останься навечно

В сегодняшнем легком мерцающем вальсе…

Зима сеет звезды на шляпы и плечи…

Осень играет нам на контрабасе.

Мгновенье, замри! Пусть пируют улыбки,

В узорчатых трещинках губ и во взглядах…

И пляшут причудливо теплые блики…

Пускай волшебство здесь поселится рядом!