Старое счастье [Руслан Альбертович Мухаметшин] (fb2) читать онлайн

После метели будет солнце!

Пускай чернее ночи небосвод,

И никнет сердце в страшной буре,

И тьма несётся мыслям вслед:

После заката будет свет!

В вечернем небе начали зажигаться первые звёзды. Словно пытаясь поспеть за ними, фонари один за другим торопились осветить своим сиянием людные улицы. Прохожие, словно не замечая волшебства, творящегося у них под носом, монотонно шагали по своим делам, и только один мужчина шёл не спеша. Он шёл, закутавшись в длинный плащ, словно в пуховое одеяло, и, казалось бы, совсем ни о чём не волновался. Неторопливая походка даже немного смущала поточных людей, которые явно не привыкли видеть человека другого ритма. Из-под широких полей его старомодной шляпы проглядывала седина. Ровно такой же сединой были покрыты и волосы на щеках, которые придавали мужчине вид лёгкой небрежности. Он шёл, поглядывая вокруг с тёплой улыбкой, как поглядывает истинно счастливый человек. Глядя на него, у прохожих внутри невольно возникало ощущение чего-то доброго и приятного, но чего именно, никто сказать не мог. Словно счастливое воспоминание подкралось из-за спины, закрыв глаза ладонями: и вот, ты пытаешься отгадать их обладателя и уже вроде бы готов что-то произнести, но никак не можешь вспомнить имя.

К мужчине подошёл толстенький полисмен низенького роста в потёртой служебной куртке, в которую он, казалось, вжимался всем телом, тем самым стараясь спастись от стужи. Полисмен сначала что-то тихо сказал мужчине, затем долго и внимательно смотрел, смотрел настолько внимательно, насколько может смотреть человек, чьи мысли уже давно витают на уровне мечтаний о тёплой кровати и никак не могут оттуда выбраться. Мужчина держался уверенно и дружелюбно. Вежливо ответив на все пустые расспросы полисмена, похожего сейчас больше на продрогшего бродягу с беспокойной душой, он с присущей ему лёгкостью двинулся дальше.

Вечер был просто фантастически красивым. Обычно в такие вечера на улицы выходят все жители города, кто с юной подружкой, кто с любимой женой, а кто-то целой семейной делегацией – выходят, чтобы разделить между собой дивное очарование весенних закатов: ещё по-зимнему тёмных, но уже по-летнему светлых.

Сегодня же лёгкая изморозь всё же сумела отпугнуть народ, каждый для себя решил, что на этот раз лучше ограничится только самыми необходимыми выходами из дома. Но мужчина вовсе не замечал ни холодного ветра, разносящего по лицам капли моросящего дождя, ни луж, по которым так упорно прыгали прохожие, стараясь попадать на островки разбитой дороги. Он видел только тёплый свет.

Свернув с главной улицы, мужчина теперь шёл переулками и небольшими двориками. Дорога была заброшена, и за сотню метров впереди виднелись только наглые гуляющие тени. Однако даже здесь было чувство чего-то нового, чего-то дорогого и манящего: чувство весны. Всё вокруг, даже облупленные заборы деревянных домиков источали всеобъемлющую радость. Неповторимый запах, какой бывает только после морозной зимы, наполнял воздух, невольно растягивая в улыбке задумчивые лица обывателей. В этом запахе каждый находил возможность погрузиться в приятные воспоминания о детстве, о первой любви, о наивных мечтах прошлого. Прошлое съело много чужих мечтаний.

Тучи сгущались. Весенний дождь, какой ни за что не может никому причинить вреда, и скорее вызывает веселье после четырёх месяцев затяжного снегопада, набирал силу. Капли тихо падали на асфальт, растопляя остатки холодного снега. Дождь ещё не мог быть тёплым, но даже мёрзлых капель весенней мороси было достаточно, чтобы всколыхнулись в памяти воспоминания приятной летней прохлады белых ночей. Ветер всё грубее и нахальнее задувал в открытую шею, набирающий силу ливень всё жёстче бил по обледеневшим ладоням. Воздух заметно остывал с каждой минутой, и порой появлялось ощущение, что он никак не сможет остановится, пока вся планета не погрузится в ледниковый период.

Мужчина неожиданно встал и принялся рассматривать стоявшие вокруг жилища. Маленькие, тесно прижавшиеся друг к другу домики. Горящие окна. С подчёркнутой заботой вычищенные террасы. Внимательно оглядев улочку, мужчина сделал несколько шагов вдоль тротуара, затем развернулся и направился прямо к белой двери одного из домов. Неуверенно поднявшись на крыльцо, он поправил шляпу и постучал в дверь.

* * *

Анатолий Викторович вздрогнул от громкого мяуканья прямо перед лицом. Он совсем не удивился, только нервно дёрнул ногой, а затем, не открывая глаза, нарочито медленно поднял руку и почесал красное пятно, затерявшееся на дряблой старческой шее. С тяжёлым вздохом, который он издал, скорее, для порядку, чем по необходимости, он перевернулся на бок и замер. Если он сейчас откроет глаза, то это будет означать, что уже началось утро, что ржавые шестерёнки мира уже глухо стукнулись, заработали, закрутились и что ему больше нельзя будет оставаться в постели, нежась в сладостной дремоте, особенно приятной в ранние часы. Но тут он с разочарованием осознал, что, даже подумав об этом, попал в ловушку: мозг уже начал работу, стукнулся, зашевелился. Теперь не получится спокойно пролежать и минуты. С обидой он не спеша потянулся, чтобы не выдавать своего явного поражения, и открыл глаза. Солнечный свет уже по-хозяйски разлился по комнате и наполнил её ослепительным сиянием, нагло разбрасывая свои лучи из-под покосившейся шторы. Прямо перед лицом Анатолия Викторовича сидел, жмурясь от яркого света, уличный чёрный кот, которого Анатолий Викторович всегда подкармливал, а в особо холодные вечера с притворным ворчанием впускал в дом. Анатолий Викторович считал кота существом исключительно умным, и потому относился к нему даже с некоторым почтением, как относятся к старому приятелю, принёсшему немало добрых воспоминаний.

Кот смотрел на Анатолия Викторовича с особенным спокойствием, подразумевающим несомненное доверие и уважение, сложившееся за время их странной дружбы. И теперь они оба застыли, не сводя глаз друг с друга. Игра в гляделки продолжалась несколько минут, после чего Анатолий Викторович с явным удовольствием в голосе произнёс:

– Ну здравствуй, дружище.

Ещё раз показательно потянувшись, он поднялся с кровати и двинулся в кухню, не без улыбки отметив, что «дружище» без промедления следует за ним. В верхнем шкафчике Анатолий Викторович нашёл остатки засохшего корма.

– Теперь тебе нужна миска… – протянул Анатолий Викторович, обращаясь к коту.

Тот сидел на маленькой деревянной табуретке из тёмного дуба, покрытой большим слоем лака, которую Анатолий Викторович ещё в молодости привёз после одного из путешествий. Женщина, продавшая ему табуретку, уверяла, что именно на ней любил сидеть за рабочим столом Лео Бернстайн. Честно говоря, Анатолий Викторович сам даже никогда не задумывался о том, насколько правдивы слова хамоватой торговки. Ему совсем не важна была правда, у него была правда своя, которая заключалась в том простом факте, что табурет ему нравится. Сам он никогда на него не садился: табурет был для него некой особой вещью, главным элементом дома, которым он непременно гордился и дорожил. Но с недавних пор табурет стал собственностью кота, который всякий раз выбирал именно его. По началу Анатолий Викторович пытался протестовать, но потом сдался и предоставил коту полные права на пользование табуретом.

Как только миска наполнилась кормом, кот торопливо спрыгнул вниз и принялся за еду. Анатолий Викторович ухмыльнулся, в который раз почесал шею и направился к ванной. Вода. Паста. Полотенце.

Стоя у стены, Анатолий Викторович долго вглядывался в зеркало. Мягкие черты лица и жёсткие скулы казались незнакомыми, словно он видел их настолько часто, что совсем не обращал внимания, но теперь внезапно прозрел и даже не знал, что и делать с приобретённым прозрением, свалившимся из ниоткуда. Постояв ещё немного, он невольно расплылся в улыбке, подмигнул своему отражению, затем поправил длинную седую прядь и вернулся в комнату. По обыкновению он любил каждое утро зарываться в своей домашней библиотеке, перебирая пыльные стопы книг, пролистывая романы, рассказы, пьесы и, конечно, стихотворения. Библиотека, несомненно, была его гордостью: самые лучшие работы литераторов и публицистов, самостоятельно отобранные со вкусом и знанием дела. С величайшим удовольствием он воспроизводил в памяти старые строки забытых всеми стихов, время от времени озвучивая некоторые отрывки. Его бархатный голос ещё не утратил былой силы. В потоке страсти он напрочь забывал обо всём, перед его глазами плыли до боли знакомые образы юношеской любви, приключений, романтических мечтаний. Он и теперь не переставал мечтать, но ныне всегда делал это с иронической насмешкой. Он не загадывал чего-то великого, грандиозного – нет. Его мечты отныне состояли из небольших, житейских радостей. И большую часть свободного времени он не переставал подстёгивать сам себя за это.

Анатолий Викторович жил уединённо. Самой большой его забавой стали регулярные длительные прогулки. Иногда, он уходил из дома ранним утром и возвращался лишь глубокой ночью, ни разу не присев за день. Он никогда не чувствовал усталости. Он никак не мог насытиться величием очаровательных закатов, когда солнце медленно исчезает за горизонтом, освещая небо багряными красками, чтобы следующим утром снова из-за горизонта медленно подняться. Летними вечерами он частенько выносил на крыльцо своё кресло и сидел на нём до поздних сумерек, разглядывая мир вокруг и ни о чём не заботясь.

На верхней полке Анатолий Викторович приметил какой-то запылившийся томик французского поэта, однако старая память уже не могла подсказать, что именно могло там запылиться. Анатолий Викторович долго и внимательно разглядывал верх стеллажа, пытаясь прочесть хотя бы имя автора, но зрение никак не хотело фокусироваться. Тогда он покорно вздохнул и поплёлся за стулом. Ловко взобравшись, он с удивлением обнаружил совсем не то, что ожидал увидеть. Удивившись своему удивлению и взяв одну из книжек, Анатолий Викторович открыл её на случайной странице и пробежался глазами по строчкам. Внимание его привлекла выцветшая иллюстрация внизу страницы, на которой был изображён хмурый молодой мужчина в панаме, смешно завалившейся на макушку. Мужчина стоял, облокотившись на деревянную треснутую бочку и неестественно вытянув шею, что выглядело в целом довольно комично.

Стул, на котором стоял Анатолий Викторович, неожиданно пошатнулся и дёрнулся. Анатолий Викторович с треском свалился на пол, затянувшись в пронзительном кашле. Локоть, принявший на себя весь удар, сильно заныл от боли. Выдернутый из далёких грёз Анатолий Викторович беспомощно лежал на полу, потирая ушиб. Раздражённый такой подлостью от стула, он в сердцах выругался и со злостью швырнул всё ещё лежавший в его руке томик на стол, а затем вышел из комнаты.

Весь день Анатолий Викторович ходил хмурый. Со стороны могло показаться, что он в обычном своём состоянии, потому что, даже когда Анатолий Викторович пребывал в наилучшем расположении духа, для всех остальных он казался хмурым. Но сейчас он был сердит по-настоящему. Ему ничего не нравилось и ничего не устраивало. Большую часть времени он, покряхтывая, сидел в кабинете перед окном, смотря по сторонам пустыми, бесцветными глазами. Хоть деланная сердитость никуда не делась, плохое настроение давно прошло, сменившись плохим самочувствием и безразличием. Его лицо не выражало ровно никаких эмоций. Со стороны оно могло показаться и вовсе каменным: настолько мёртвое и сухое выражение застряло на нём.

В такие моменты кот, словно чувствуя боль Анатолия Викторовича, осторожно прокрадывался сквозь двери кабинета и забирался на невысокий столик рядом с окном, комфортно развалившись на скатерти. Так они могли просидеть несколько часов, не шелохнувшись, полностью погружённые в тишину. Тем временем на улице уже смеркалось.

Около восьми часов вечера Анатолий Викторович неожиданно дёрнулся, словно очнувшись от тяжёлых мыслей, и в непонимании уставился на кота. Тот ни разу за всё время не изменил позы и всё так же лежал, поглядывая полуоткрытым глазом на своего старого приятеля. Анатолий Викторович выпрямился, со скрытым наслаждением потянулся, разминая кости, опустил взгляд и в кривой усмешке проговорил, обращаясь к коту:

– Кажется, засиделись мы тут с тобой, да?

Не дожидаясь ответа, Анатолий Викторович встал и поправил рубашку, машинально почесав пятно на шее. Взглянув на темнеющую улицу, он ощутил сильное желание выйти из душного помещения, в котором на самом деле вовсе не было душно, оказаться в потоке холодного ветра среди полной, всепоглощающей ночи. Но вместо этого он пошёл на кухню.

На кухне было темно. Анатолий Викторович не любил яркого света и никогда не проводил в своём доме полноценного освещения, ограничиваясь настольными лампами и торшерами. Он считал, что так комната выглядит намного уютнее. К тому же, только в темноте он чувствовал, что может по-настоящему мыслить. Темнота освобождала от скуки обыденности его фантазию и его разум, и, смотря в непроглядные завесы знакомых комнат, он видел неограниченный мир, доступный лишь ему одному и такой желанный.

Тучи сгущались.

Вместе с котом они сидели в тусклом свете лампы, наслаждаясь вкусным ужином и приятной компанией. Анатолий Викторович уже совсем забыл про недавний приступ грусти и широко улыбался коту, обнажив здоровые зубы, и напевал песню, и притоптывал ногой, и ритмично покачивал головой. Неожиданно вскочив, он начал пританцовывать и ещё громче, уже не бормоча под нос, пел какую-то красивую мелодию, услышанную им ещё в юности и никогда не вспоминавшуюся до этого самого момента. Кот уже закончил с едой и невозмутимо смотрел на пляшущего безумца.

Тут в дверь постучали.

* * *

Медленный скрип, сопровождавший осторожный поворот ключа в дверном замке, бесстыдно пронизывал внезапную тишину. К величайшему сожалению Анатолия Викторовича, ключ не мог поворачиваться вечно. Приоткрыв маленькую щёлочку, он с аккуратной предусмотрительностью высунулся наружу. Нехотя взглянув на нежданного гостя, Анатолий Викторович вскрикнул от удивления и, настежь распахнув дверь, проорал:

– Лёва!

На пороге всего на несколько секунд задержался высокий мужчина с мокрой шляпой в руках, потому что сразу после окрика, он подскочил к Анатолию Викторовичу и что есть силы хлопнул его по плечу:

– Здравствуй, старина, – снисходительно и в то же время с какой-то особенной теплотой прошептал мужчина, который, судя по всему, и был Лёвой. – Что же ты застыл, как старый пень?

Сунув руки в карманы, Лев ехидно посмотрел на Анатолия Викторовича, который и правда немного опешил. Наконец, тот пришёл в себя, усмехнулся и махом руки пригласил гостя пройти. Закрывая дверь, Анатолий Викторович немного задержал взгляд на ночном небе, сплошь затянутом мрачными тучами. Анатолий Викторович вздохнул, повернул ключ в замке и прошёл за гостем в кухню.

Лев уже с напускным нахальством увалился в кресло, скрестив руки на груди, и внимательно рассматривал Анатолий Викторовича. Последний же занял место напротив, упорно уставившись в окно. Кот, как всегда сидевший на своём личном табурете, плавно спрыгнул вниз и, многозначительно глянув в сторону обоих мужчин, скрылся в дверном проёме. Мужчины несколько минут сидели молча, словно боясь нарушить напряжённую тишину. Анатолий Викторович утонул в кресле, нервно подёргивая оттуда длинной ногой. Его пальцы энергично отбивали какой-то сбивчивый ритм по подлокотнику, а нос громко пошмыгивал с ритмичной монотонностью. Издав тяжёлый скрип, Анатолий Викторович сдвинулся вперёд и на мгновение закрыл лоб рукам. Несмотря на явное беспокойство, терзавшее его, глаза Анатолия Викторовича казались необычайно ясными и сияющими.

– Ты же не бросил писать? – спросил Лев, не глядя на Анатолия Викторовича. Ответом было молчание. – Это было бы самым смешным, что я мог от тебя услышать. Хотя, признаться, я сейчас ничему бы не удивился, даже если бы ты мне открыл дверь, одетый в женском платье. Так признайся же, ты пишешь или нет? Я присылал тебе приглашение на съезд молодых литераторов, тебя просили выступить главным гостем, ты видел моё письмо? Зачем я спрашиваю, очевидно, что ты видел его и, даже не распечатав, выбросил в мусорное ведро. Это было ещё в прошлом году, Толя.

Дом заполонила абсолютная тишина, обнажив самые потайные шорохи и скрипы. В противоположной его части кто-то упорно царапал дверь кабинета. Анатолий Викторович сидел, не шелохнувшись.

– Конечно, ты не знаешь, что я несколько раз предупреждал тебя о своём приезде, – продолжал Лев, ничуть не сконфузившись. – Чем ты здесь занимаешься? Ты просто целыми днями смотришь в окно? От тебя уже несколько лет нет новостей в издательстве, ты не устраиваешь лекции, не пишешь старым друзьям. Знаешь, у старых друзей иногда появляется привычка неожиданно умирать. Если бы я увидел тебя мёртвым, то это бы больше объясняло твоё поведение. Однако я здесь не за этим, не мне учить тебя жить. Я лишь хотел повидать тебя и убедиться, что ты ещё не скатился с катушек, Толя.

Анатолий Викторович вытянулся вперёд, расправив необычайно широкие плечи. Лев проницательно смотрел на него, не сводя взгляд. Анатолий Викторович в очередной раз усмехнулся и выговорил с неестественной энергичностью:

– Мои катушки ещё крепко держатся, Лёва, но я рад, что ты приехал. Давай мы не будем грустить в креслах, как безнадёжные романтики на склоне лет, а чего-нибудь поедим? Ты ведь не плакаться мне пришёл?

Лев расплылся в улыбке. Он с удивлением посмотрел на друга и вскочил с кресла.

Спустя час мужчины сидели в кабинете, удобно расположившись за столом, сплошь заваленным рукописями, листами с перечёркнутым текстом и канцелярским мусором. Они много говорили, шутили, громко хохотали, ничуть более не смущаясь от компании друг друга. Лев неумолимо долго и эксцентрично, положив руку на плечо Анатолия Викторовича, рассказывал какую-то комичную историю из их совместной юности. Анатолий Викторович свободно развалился в кресле, положив ногу на ногу и завернувшись в плед. Несмотря на его общую расслабленность, в глазах всё ещё мелькали беспокойные огни. Когда Лев в очередной раз завалился в хохоте, Анатолий Викторович плавно поднялся и подошёл к книжному шкафу. Он провёл рукой по аккуратно выстроившимся рядам сочинений, открыл выбранный наугад роман и задумчиво уставился на лист.

Лев заметил сосредоточенность старого друга и в растерянности оглядел кабинет. Комната была удивительно просторной при небольших её размерах; в дальнем углу всё было завалено старыми коробками и ящиками, а сверху они были придавлены очередными столпами книг. Рядом висела большая картина, закрывающая своим видом половину стены. От неё отдавало чем-то приятным, детским. Солнечный день. Река. Мирные домики деревенских жителей.

Лев повнимательней посмотрел на стол. Он долго рассматривал скомканные бумажки и небрежные пометки, коих были целые горы, пока не заметил явно выделяющийся на фоне всего остального роман в толстом переплёте.

Потянувшись вперёд, Лев взял в руку роман и застыл. На обложке красовалась надпись: «Анатолий Макаров – Пустое небо».

– Толя! – воскликнул Лев.

Анатолий Викторович устремил взгляд сначала на стол, а потом неспешно перевёл его на друга. Сделав несколько шагов в сторону, он протянул руку к злосчастной книге и во второй раз за день открыл её: со страницы на него глядела хмурая панама молодого человека. Анатолий Викторович с грустной ухмылкой посмотрел на друга и захлопнул книгу. Лев продолжал:

– Толя, – снова начал он, с явной решительностью в голосе. – Я приехал, чтобы позвать тебя завтра на выступление. Как я и думал, ты оказался живым, здоровым, и, видимо, достаточно трусливым, чтобы так просто взять и спрятаться от мира, спрятаться от друзей, спрятаться от любимой работы из-за своих глупых тараканов. Но раз ты жив, я попытаюсь достучаться. Я хочу пригласить тебя к нам на мероприятие. У нас проходит вечер поэзии, и ты был бы желанным гостем в клубе. Я никак не могу понять, почему ты решил вот так бросить всё. Бросить то, чем мы с тобой горели. Но… послушай. Послушай, тебе не нужно же так закрываться от мира! Плевать на всё, Толя, не думай о прошлом.

Лев на мгновение замолчал, чтобы перевести дыхание. В комнате раздавался лишь громкий треск антикварных часов. Анатолий Викторович не смотрел на друга, не мог смотреть. Он знал, почему он всё бросил. Он больше не мог выступать. Он больше не мог выходить на сцену. Он больше не мог смотреть на людей. Он больше не мог бороться. Он больше не чувствовал себя собой, не был уверен в своих словах. Как можно делать что-то большое, если ощущаешь себя маленьким?

Лев отвернулся и ещё раз наспех оглянул комнату.

– Ладно, знаешь… просто приходи. Приходи и выступи, Толя.

Закончив говорить, Лев резко встал и направился в коридор. Раздался звук захлопнувшейся двери. Наступила абсолютная тишина.

Всё это время Анатолий Викторович стоял, не шелохнувшись. Казалось, что он даже перестал дышать, однако спустя несколько минут он вздрогнул, быстро развернулся и ушёл в спальню.

* * *

Раннее утро выдалось особенно прекрасным. Солнце, едва появившись на горизонте, весело расплёскивало по округе золотые лучи. Свежий воздух утренней прохлады. Звонкие голоса птиц.

Анатолий Викторович на этот раз проснулся очень рано, ещё до рассвета, и недовольно расхаживал по кабинету в хмуром беспокойстве. Он был явно не в том положении духа, чтобы обрадоваться пробудившейся весне или хотя бы просто заметить эту прекрасную перемену в природе. Подёргивая пальцами в ритмичном ударе, он быстрым шагом мерил то пыльный кабинет, то коридор, то кухню, попеременно почёсывая шею. Однако в спальню он, почему-то, предпочитал не заходить.

Кот сидел на своём любимом месте и с любопытством наблюдал за необычным поведением седого романтика, с которым они делили дом. Анатолий Викторович снова оказался в кухне, не прекращая тревожного танца. Вытоптав и здесь несколько кругов, он опять скрылся в коридоре. Утро в округе было тихим и мирным, и только напряжённые шаги по деревянному полу нарушали видимое спокойствие. Наконец, Анатолий Викторович остановился посреди кухни и поглядел в окно. Казалось, что внутри у него всё время шла какая-то непрерывная борьба, которая теперь разрешилась. Анатолий Викторович долго рассматривал тихую улочку, соседские домики, ярко освещённые солнечным восстанием. Он улыбнулся, поправил спадающую прядь волос, и почти бегом направился в спальню.

Спустя всего лишь десять минут он уже стоял в коридоре, одетый в мятый клетчатый костюм. Костюм не покидал дома уже много лет и потому сидел на хозяине достаточно растерянно. Схватив шляпу, Анатолий Викторович натуженно вздохнул, ещё раз оглядел дом и вышел за дверь.

День уже плавно переходил ко второй своей половине. Солнце светило ещё ярче, уже по-летнему нагревая тёплый воздух. В городской библиотеке собирался народ. Люди улыбались, здоровались друг с другом, обсуждали погоду. Толпа всё прибывала, но, несмотря на слишком большое количество собравшихся посетителей, гардеробщик уверенно справлялся со своей работой, ни на минуту не задерживая очередь. Анатолий Викторович стоял в стороне, рассеянно поглядывая вокруг. Он уже восемь раз успел пожалеть, что решил прийти сюда, но менять всё назад было уже поздно. «С другой стороны, я всё ещё вижу выход, так что ничего не поздно», – пронеслось у него в голове, но ноги не двигались с места. Спустя какое-то время к нему подошёл удивлённый Лев и радостно похлопал его по плечу, что-то прошептав на ухо. Однако Анатолий Викторович совсем не слушал его, он стоял, полностью погружённый в головные рассуждения и абсолютно не готовый распознавать человеческую речь. Свет неожиданно начал затемняться, акцентируя внимание на высокой потрескавшейся сцене, зал затих. На середину вышел какой-то молодой парень в нелепо завязанном и чересчур ярком галстуке и объявил о начале выступлений. За ним к микрофону поднялась тучная женщина средних лет, в малиново-красном платье до самой земли. Она начала какую-то долгую и однообразную речь, и никто не мог полностью понять, о чём всё-таки она хочет сказать. Потом на сцене оказался лысый мужичок, в маленьких круглых очочках и огромной бабочке на шее. Он вышел на сцену, держа под мышкой толстенькую книжонку, которую, видно, собирался цитировать. Но, начав говорить, он так разволновался, что совсем забыл про её существование, и, проговорив о чём-то около минуты, в краске ушёл за кулисы. Толпа уже развеселилась и не стеснялась громко аплодировать. Особые весельчаки посвистывали под хлопки зала, зарываясь в пылком хохоте. Некоторое время сцена оставалась пустой, и только зажигающая музыка развлекала затаившихся зрителей. Затем туда снова поднялся паренёк в ярком галстуке и стал рассказывать уморительную историю про знакомство с одним писателем, после чего что-то торжественно объявил и пригласил того на сцену. Смущённый мужчина вышел под яркое ликование зала, который уже был настолько разогретым, что готов был хлопать всему вокруг. Мужчина низким басом поблагодарил ведущего и начал читать отрывок из своего произведения.

– Сейчас будет ваш выход, – шепнула в ухо Анатолию Викторовичу из ниоткуда взявшаяся дама в красном.

Анатолий Викторович чуть ли не плюнул от досады. Ноги словно подкосились, и он стал усердно размышлять, сможет ли он на таких ногах быстро уйти из этого дурацкого места. Он ни за что не готов был выйти на сцену. Он мечтал сбежать, вернуться в дом, спрятаться. Он в девятый раз пожалел, что оказался здесь, что допустил себе себя уговорить. Выступить было невозможно. Анатолий Викторович буквально возненавидел всё вокруг и грубо ругался про себя.

Но ведущий вновь оказался на сцене и бодрым голосом прокричал:

– А теперь я попрошу сюда почётного гостя нашей программы, известного писателя, лектора и просто интересного человека – Макарова Анатолия Викторовича!

Зал заревел в аплодисментах. Анатолий Викторович застыл на месте, никак не решаясь двинуться ни в одну из мыслимых сторон: ни к сцене, ни к выходу. Колени тряслись. Зрители продолжали хлопать в ладоши, скандируя его имя. С искривлённым от расстройства лицом, Анатолий Викторович мерными шагами ковылял к публике. Но с каждым новым шагом походка его становилась всё крепче, взгляд всё яснее, а мысли всё чище. Как только он показался из-за кулис, зал повторно взорвался аплодисментами. Под безобразный шум взбесившейся толпы Анатолий Викторович, не торопясь, с исчезающей неловкостью подошёл к микрофону. Толпа гудела ещё целую вечность, но силы её заметно снижались, пока не наступило всеобщее молчание. Анатолий Викторович оглядел зал. Сердце бешено колотилось. Все люди замерли, ожидая его выступления. Ни единого шороха.

Анатолий Викторович поправил седую прядь волос, почесал шею в том месте, где ещё недавно было красное пятно, и, искренне усмехнувшись, уверенным голосом начал выступление.