Молоко с медом и корицей [Красимира Асенова Николова] (fb2) читать онлайн

МОЛОКО С МЕДОМ И КОРИЦЕЙ

В последнее время мне часто снились яркие, запоминающиеся сны. То ли поджигал себя и сгорал, то ли отделывался только ожогами, но все равно изуродовал себя. Просыпался потным, тревожным, растерянным. Пахло гарью. Долго смотрел в потолок, а на нем играли огни моих снов. Раскаленный воздух дрожал и окутывал мое сердце, а спина вздрагивала от холода. Меня овладевало ощущение как будто, жаркие капли ползают по голове, спускаются к остекленевшим глазам, скользят по замороженным губам, а ледяные стружки стучат по зубам. Что-то во мне сломалось. Тело заполнилось зубчатыми осколками и волком выло. Простыни подо мной скрипели как будто зыбучие пески и засасывали меня внутрь. Я пропадал.

Год для меня оказался довольно непростым, тяжелым. Дни тянулись мучительно долго. Осенью решил вернуться в родной город. Небольшой, но родной. Прошелся по любимым улицам и переулкам. Куда ни глянь second hand или пустые магазины. В самом центре, вблизи главной площади одно из самых красивых зданий, которое запомнилось мне полуразрушенным было покрыто фальшивым фасадом. На огромном куске ткани, были нарисованы красивые окна.

Обшарпанные рваные фрески – мерцающая красота. Шершавые оконные рамы. Жутко скрипучие, незапертые двери. Мятая крыша через чьи разорванные расщелины просвечивает небо. Ветер крадет сломанные плитки, снег и дождь просачиваются через пол верхнего этажа, водопады стекаются по каменной лестнице, чтобы подорвать ветхий уже дом.

Скелет замаскирован фальшфасадом. Может быть здание так лучше вписывается в городской пейзаж и не раздражает никого? Думаю, что эта дорогостоящая идея должна была приукрасить поблекнувшее великолепие, но красота лишь мимикрировало как все и все в нашу действительность. Подстраиваться под кого-то стало образом жизни. Толерантность и политкорректность самые модные слова и ими мы оправдываем наши проступки. Мало ли кто нажил себе карьеру на это… И потерял себя.

Не сводил глаз с развалиной. Искал дыры на крыше и надеялся увидеть синюю, ясную, прозрачную высь, но только оборванные ветхие деревянные балки висели, серые пятна и грустные тучи блуждали по небу.

Нашел работу в одном маленьком кафе. Иногда работал утром, иногда вечером. Приходили одни и те же клиенты. Утром торопились, брали свой кофе и быстро уходили. Вечером засиживались, но мирно расходились по домам. Давно мечтал задержаться на одном месте, подумать о том как жить дальше.

Утро было особенным. Улица засветилась. Облака скрылись испуганно. Птицы умолкли, а я стоял перед дверью кафе прибитым как гвоздь к земле. Ко мне шла девушка с соломенными волосами, с золотистым оттенком, сияющие. Вся искрилась солнечной энергией как мне казалось. Ее ноги не касалась плитками тротуара, а скользили по нему как будто листья, оторванные от дерева и танцующие под музыку ветра. Захотелось пойти за ней, растаять в солнечном луче. Воздух закрутился возле меня, прижал к двери и толкнул в бар. Прошло время пока я пришел в себя.

Ровно в семь в домашних тапочках, сонным вошел Дани. Заказал свой дешевый кофе и сел напротив меня. Пока ждал, быстро моргал и упорно прятал свои руки. Я пытался, но никогда не успевал разглядеть их. Напуганным что ли был, стыдился ли чего-то, Бог знает, что… Быстрым и резким движением брал чашечку и тайком отпивал. После каждого разговора с ним я долго думал про себя, про свое праздное, неудовлетворенное существование и находил в себя неожиданные ответы. И эти ответы расцветали как розовые бутоны с бархатными лепестками и долго пахли во мне. Дани обычно отвечал коротко. Его голос звучал тепло по-отечески. И сегодня был таким.

– Правда, что ты работал учителем.

– Правда.

А почему сейчас не преподаешь?

– Не хочу.

Коллеги рассказывали, что он летом спит под мостом в конце города, а зимой прячется в туннелях паропроводов. Не знал бы я, не подумал бы. Да, видно было что многое пережил, но в нем было не только смирение, но и достоинство, не только желание жить правильно, а жить по-человечески.

– И что преподавал?– спросил я его.

– Историю.

– В каких классах?

– В старших.

Невысокого роста, лохматый, небритый. Одевался опрятно и чисто в отличие от остальных бездомных. Говорят, что его ученики иногда помогают ему. Пристраивают в социальные заведения на зиму.

– Историю… В школе любил историю.

Дани выпил, быстро положил чашечку на баре и опять спрятал свои руки.

– Давай, сделаю тебе хороший кофе.

– Не надо.

– Да, что ты пьешь. Надо выбросить его на помойку. Наказываешь себя, что ли?

Его плечи вздрогнули. Посмотрел через окно. Голые ветви деревьев снаружи скрипели и стучали в стекло. Мурашки пробежали и по моей коже.

– Ну и как понял, что не хочешь преподавать?

– Да легко.

– Не платят? Всем понятно, но это работа…

Он задумчиво поднял глаза. Тоску и боль увидел я в них.

– Работа не должна быть какой-нибудь.

– Может быть ты и прав, но мог бы иметь квартиру, зарплату.... хороший кофе.

– Смотрю на Вас, молодых и не пойму. Разве можно так легко подменять слова. Дом, трудолюбие… уют.

– Да я про то же самое говорю.

– Нет. – смиренным взором Дани окинул меня и тихо опустил голову. Вполголоса продолжил:

– Слова – твои мысли. Мягкие, нежные слова, плавные движения, кроткие взоры меняют человека. Становишься другим, более добрым что ли…

– Да ты мог бы быть хорошим учителем. Спокойно и увлекательно говоришь, словно сказку рассказываешь. Дети, а и не только они, любят сказки.

– Сказка… Вымышленная история. Историю нельзя выдумать. Она такая какая есть. Ответственность большую несет рассказчик…

Не знаю почему, видимо его голос погрузил меня в воспоминания. Я вспомнил как однажды, вечером, шагая по центральной улице, меня застиг глухой гул. Постепенно он перешел в грохот гигантской наступающей приливной волны и огромная толпа ударила меня. Я растворился, в ней. Огромное, мощное горло скандировало непонятно что. Ощутил себя частью какого-то большого и могучего тела, тело способное разрушить все на своем пути. Демонстранты шли плотно, плечо к плечу, в упорядоченные ряды. Шагали медленно, а я как будто летел. Приятно было быть частью стаи птиц. Воодушевляло, завораживало. Душа ликовала.

Кто-то бросил камень. Откуда-то появились провокаторы в масках. На земле валялись избитые и окровавленные тела. Толпа перепрыгивала через них и ожесточалась. Пахло дымом и порохом. Как и когда стая превратилась в неуправляемое стадо баранов? Помню какой животный ужас и страх я испытал. Как можно передать эмоции через, которые я прошел. Как объяснить, что мне стыдно за все человечество… А как мои переживания влияют на историю? Чем они меняют ее? Или они только мои…

И сегодня люди спешили на работу. Резкими, отрывистыми движениями открывали дверь кафе, осматривались, увидев свободное место садились и с нетерпением дожидались официанта. Эта утренняя суетня прервала мой разговор с Дани. Когда я освободился, увидел, что он уже ушел. Грустно стало мне за него. Сирота.

Прошло несколько недель. На дворе стоял январь, а он не появлялся. Часто думал о нем, расспрашивал приходящих, не встречал ли кто-нибудь его. Где-то здесь он должен быть. Зашел бы, хотя бы согреться.

– Скончался наверное – с досадой ответил кто-то.– Ты знаешь его историю? Несколько лет назад его обвинили в убийстве. На суде он явился со своим старым другом, адвокатом, хорошим адвокатом. Спас его шкуру. Не верю, что не слышал. Ты откуда? Из какого района?

– Нет. Не слыхал.

– Через год получил письмо от юридической фирмы, которая угрожала ему, что если не платит компенсацию снова подадут на него в суд за то же преступление. Испугался. Его приятель сразу после первого суда отдал богу душу. Ни с кем не советовался наверное. Да ты даешь. Не слыхал? Существуют выдуманные юридические канторы. Представляешь, как только задумаешься! И там кто-то работает, за хорошие деньги работает, покупает крутые тачки, утром газеты читает, живет в роскошном особняке, ласкает свою собаку…

– Какая женщина.– вырвалось неожиданно от моего собеседника. Глаза хама ожили, заблестели.

У двери стояла девушка с соломенными, волосами. Обошла взором помещение и пошла прямо ко мне. Я стоял за баром и не смел шевелиться.

Она, окутана густой золотистой мглой, решительно приближалась. Двигалась она ритмично и ее шаги гремели в моих ушах. Все, в помещении, как будто оказались в невесомости, взлетели вверх и растворились в воздухе. Опустело. Но передо мной стояли огромные, водяные, холодные синие глаза. Замерз. Лицо – бессердечное. Красивое, но ледяное. Странно, как до сих пор не успел заглянуть в ее глазища и не разглядел, не заметил эту бесчувственность. Люди приземлились. Ярко красные губы пошевелились.

– Стакан воды со льдом и лимоном.

Выпила всю воду, заплатила и вышла. Мой собеседник долго глядел после нее. Какие мысли гуляли в его хорошо подстриженной головке?

– И что потом?

– После чего?… А, ты про кого, про бездомника…Струсил. Продал квартиру и заплатил. Кретин.

Его голос звучал равнодушно, отчужденно. Пил неторопливо свой кофе и смотрел на хорошенько обрезанные собственные ногти.

Люба зашла в кафе случайно. Омытая дождем, мокрая, чистая. Застенчиво заказала молоко с медом и корицей. Вы когда-нибудь пили молоко с медом и корицей? Попробуйте. Пейте маленькими глотками, держите долго в рот и языком впитывайте плотность молока, сладость меда и щекотливый, горький вкус корицы. А самое хорошее потом – послевкусие. Оно надолго остается с вами, постепенно заполняет ваше тело негой, приятной расслабленности, теплом и блаженством.

Ее волосы были янтарного цвета и напоминали павшие на землю осенние листья. Пахли липовины и разливались ручьем на ее голове, закрывая ее милое личико. Она часто характерным движением одной руки поправляла их и тогда открывались ее пестрые, весенние зеницы, всегда улыбающиеся. Спокойная, мягкая и теплая.

Я украдкой взглянул на нее, и понял, что на этот раз не отпущу.

Вместе с ней ко мне переехал и Сам. Самуил. Шестилетний мальчик, немножко странный. Редко разговаривал и ни к кому не приставал, потому что постоянно был чем-то занят. Я часто задумывался, пытался разгадать это. Что-то необыкновенное в нем есть. В конце концов он меня раздражал. Нет, не раздражал. Я сам на себя сердился за то, что не любил его. А может не научился как? Разве можно в незрелом, неопытном маленьком человечке вместиться столько живучести, несокрушимости, уравновешенной силы?

Сам любил садиться в кресло-качалку. Располагался в нем как куколка в коконе, в эмбриональной позе, и рассматривал старые журналы „National Geografic”. В яркие солнечные дни, когда свет из окна падал на глянцевые странички они отражались на прозрачную, шелковую кожу его нежного личика и танцевали под виртуозную музыку Шопена, которую он любил слушать засыпая. Изумрудно-зеленые джунгли Амазонки сверкали в его глазиках. Желтой песок сухой Сахары золотил его щечки. Его мягкие губы чуть-чуть вздрагивали, носик расширялся и наполнялся ароматом, когда Сам смотрел на болгарскую долину роз. Потом его глазоньки менялись словно бирюзовые жемчужины от воды альпийских рек, а вершины гор, покрытые искрящим белым снегом, блестели на его жемчужные зубки. Часами невидимый художник писал изумительные картины на чистой бумаге пока все его тело не начинало светиться. Проглотив огромные куски чарующей красоты природы, Сам осторожно спускал ноги на пол, вынимая их из-под своего хрупкого тельца похожее на бабочку и отправлялся к придиванному столику где лежали альбомы для рисования.

Расставлял карандаши на столе аккуратно и мне всегда казалось, что передо мной радуга переливающихся красок. С обожанием молодой творец подбирал самый нужный ему инструмент и начинал создавать. В эти моменты ни с кем не разговаривал, нырял в иной мир, далекий, интересный и непостижимый для нас. Жил в тишине и слышал только себя.

Обычно рисовал по памяти, но иногда добавлял детали и они одухотворяли его картинки. Обожал пингвинов. С глазками, с улыбками и всегда втроем. Выглядели они очень мило. И еще много плавающих рыб, покрытыми очень мелкой чешуей, с игривыми хвостиками заполняли его иллюстрации. В отличие от других детей – маму, папу не увидишь на его карточках. Никогда не изображал горы, только одинокий, гордый пик. Мне очень нравилась одна открытка. Разветвленное дерево темно-коричневого цвета, деревянный пень, на пне птичка – малиновка. Ее грудь окрашена карминово красным цветом. На ее ножках видны когти, которыми она крепко прикована к древесине. И пела она, раскрыв крохотный ротик, так пела, что иногда можно было ее услышать.

Однажды вечером я вернулся раньше обычного. Застал Любу и Самуила в гостиной на диване. Сам сидел на коленях у мамы и заколдованный слушал ее мелодичный, ласковой голос. Рассматривали старые пожелтевшие фотографии.

– Смотри. Здесь мой дедушка. С ним моя мама, твоя бабушка. Она рассказывала мне как сама сшила моей маме то красивое, нарядное платье. Я даже его видела. Где-то дома оно долго хранилось. Может поищу… Какие смешные косички у твоей бабушки. И глаза у нее огромные, как будто хочет проглотить весь мир… Видишь вот мужчина с аккордеоном. Он долгие годы играл на центральной площади. Потом передал его своему сыну. И сын тоже играл. Я его видела…Сына его… Наверное не сыто жили тогда, но счастливо… А мне еще нравятся эти две женщины, по другую сторону улицы. Изысканные. Их платья похожи на счастливо улыбающиеся песочные часы и юбки похожие на колокольчики, танцуют под музыку того самого аккордеона. Ножки красивые, еле-еле касаются земли. Идут, машут руками и ветер разбрасывает их волосы… Лето, солнце…

Как мадонна с младенцем выглядела Люба. В эту минуту я уже знал, что здесь, с ними был мой дом. Дом, куда хочу возвращаться. Дом, где уже не снились кошмарные сны, где я ощущал себя защищенным.

Зазвучал Шопен и Люба унесла полусонного мальчика в его комнату и уложила его в кровать. Наверное вздор какой-то, но Люба верила, что дети лучше воспитывать окружая их гармонией и волшебством. И вот, придумала она такой ритуал. Пять минут спокойной музыки перед сном.

Решил. Назову его мистер Грей. Все в нем, со всех сторон кричит: Грей, Грей. Всегда бритый, одежда хорошо разглажена, немятая, костюмы дорогие, но серые. Что ж такое, все в нем серое. Глаза прозрачные, невыразительные, волосы запыленного цвета, кожа лица высохшая, мутная как пасмурное небо. Все равно, его рожа, ничем не привлекала, ничем не запоминалась. Наверное и его мысли серые, скучные, неинтересные настолько, насколько его внешний вид. Поэтому и воздух около него становился мглистым, окутывал его и для меня он оставался далеким и чуждым.

Иногда приходил поздно вечером. Сидел на баре, что-то говорил, пытался привлечь внимание, но только действовал на нервы.

– И сегодня дождь… Новости видел?… Вот так им....

Никогда не знал о чем или о ком говорит. Я отвечал редко, а он пил свою водку. Бездомный, несчастный, отчаявшийся.

– До завтра. – вставал и уходил.

Сегодня вел себя как-то по-другому. Долго смотрел на рюмку водки, аккуратно поднимал к губам, выцеживал через губы и медленно, ровными, длинными глотками уничтожал.

– Знаешь, встретил ее. Он была не одна… – как будто его глаза наполнились слезами. Пьяные часто плачут. Опять какой-то адюльтер. К нам подошел молодой мужчина, симпатичный. Мистер Грей попробовал рассказать ему свою историю.

– Встретил ее… не понимаю…

– Пиво – резко сказал молодой мужчина. Взял кружку и сел далеко от бара.

Мистер Грей хотел чтоб, услышали его, но как только кто-нибудь подходил к бару сразу с брезгливостью поворачивался и быстро уходил.

Заказал еще. Погладил барную стойку, как будто хотел подготовить алтарь где сегодня вечером произойдет жертвоприношение. Ждал. Резким движением поднял чашу и выпил до дна. Зрачки увеличились. Страх. Обреченность… Протянул руку и я подал ему еще сто. Слегка наклонил голову. Плечи опустил. Молчал. Потом залпом выпил. Я отошел. Когда вернулся к нему он глядел на меня твердо, веря что произойдет неизбежное. И тогда я заметил его галстук. Скрученный как веревка из конопли.

Большинство людей уже ушли, унося с собой монотонный дребезжащий звук разговоров, запах вспотевших тел и опухшие алкоголем лица. Замолкли телефоны. Мистер Грей сидел как прикованный.

– Ставай, закрываемся.

Трудно поднялся, колыхался как свечка. Подошел к двери, успел выйти из нее. И я вышел на улицу. Сильно надеялся, что ветер унесет с собой то грустное чувство, не отпускавшее меня, но у ветра была иная забота – смести опавшие листья, встряхнуть ветви деревьев так, чтоб их кости начали скрипеть угрожающе.

Мистер Грей стоял, прислонившись к уличному фонарю и тихо говорил. Мимо него проходили люди, но они испуганно, поворачивали голову в другую сторону и торопились уйти подальше. Холодно. Протрезвеет – подумал я… Но пожалел его и подошел к нему.

– Давай, показывай, куда идти.– подхватил его под мышки и пошли.

– Не пойму я этот мир… Чувствую себя заключенным. Заключенным, ожидающим приговора. Заключенный в своей тени. Растолкуй мне почему я превратился в тень, в привидение. Человек ли я от плоти и крови? А может быть я уже мертв? А ты кто? Ты лодочник…Да, ты отвезешь меня в царство мертвых.

Оба, я и он, качались как ветви во все стороны. Я, потому что трудно удерживал его, а он не только от выпитой водки, сколько от груза, которого носил в себе.

– Далеко?

– Недалеко.

Шли по набережной. Река текла – темная, плотная, покорная, молчаливая.

– Течет, но ничего не уносит…не смывает… опять вода идет… не убежишь, никуда не спрячешься…

Кое-как в обнимку доволочились до ближайшей скамейки и рухнули на ней. Заброшенное, полуразрушенное неприветливое местечко. Осиротевшая луна висела и печально бросала полосу света над рекой. Беззвездное небо низко нависло пугающе, словно оловянная громада над нами.

Все тело Грея дрожало. Дышал прерывисто, а его руки нервно тряслись. Увидел ее и успокоился. Недалеко от нас, одной сломанной рукой была поставлена мраморная скульптура женщины. Сидя на коленях, опустив голову, задумчивая и встроенная в себя.

И он осознал, что она ждет его. Он пошел навстречу каменной женщине. Ступал медленно и тяжело, осознанно. Его ноги тонули в липкую грязь, и каждый шаг удавался ему все труднее и труднее. Не поворачивался, продумывал каждый шаг. А может быть вспоминал роковые события своего бытия и приводил в порядок мысли, подбирал слова, готовился к исповеди. Остановился и встал на колени.

Обе фигуры, его и скульптуры, окутанные призрачным туманом, симметричные, смиренные, окаянные, мерещились в мраке. Грей заговорил, а она слушала. Даже ответила. А он с ней согласился. Снилось ли мне? Мраморная скульптура подняла здоровую руку и погладила его.

Я ощутил ее. Холодная, но всепрощающая, ласковая. Нет ответов на все вопросы. Но должна быть рука, хотя бы одна.

Утро еще было внутри ночи. Не всплыло, но приближалось. Скоро застенчивые лучи солнца раздернут нити ночного савана.

Белые снежинки закружились, завертелись в воздухе. Ветер успокоился, Мистер Грей встал и пошел. Я вскочил, чтобы догнать его. Какую тайну уносил с собой?

Приблизившись к нему мне что-то послышалось.

– Сегодня встретил ее. На улице… Она такая красивая… Шла как газель, изящная и гибкая… Она не была одна. За ней плоская кукла черная, страшная, уродливая, похожа на марионетку из театра теней. Видел, таких? Такая же самая преследует и меня. Верю, они знакомы… Время от времени встречаю их вместе. Дружат…Думал…О чем вообще думал?… Отнять жизнь…Подтолкнул, вернее принудил ее…Вот поэтому наши тени сейчас идут за нами. Тяжко мне, невыносимое бремя губит меня. Глыба, и она когда-то раздавит меня как зерно между жерновами… И никто не возьмет мой груз. Всю жизнь буду носить его.

Мы остановились у входа одного дома. Фонари уже погасли. Медленно, медленно, еле-еле солнце поднималось ввысь. Взглянул на лицо Мистера Грея – глубоко изборождено, отмечено страданием.

– Здесь. На втором этаже. Я должен увидеть их.

Я не спускал с него глаз, но больше не замечал его тень. Он слился с ней, принял ее и ужился с ней. Его движения обрели плотность. Эту ночь он нашел себя.

У окна стояла та же самая женщина с соломенными волосами.

То воскресное утро, после моих ночных откровений, я застал Любу и Сама дома. Они сидели за столом, где были разбросанные его рисунки. Они разбирали и подробно обсуждали их. Почти везде, была нарисована латинская буква S. Именно нарисована. Он поворачивал бумагу так чтобы буковка выглядела лежачей и подавал ее маме. На диване лежала открытая книга, а там виднелись пафти. Знаете, что такое пафти? Метальная застежка, от кованого железа – скрепляет пояс женщины. Обычно они разрисованы орнаментами, похожие на букву S.

– Странный знак. Смотри в книжке, где его только нет. Что он означает?– спросил Сам.

– Спирали и знак S часто встречаются на посудах и столовых приборах из коллекции музеев. Некоторые ученые называют его „венок плодородия“, другие думают, что символизирует природных стихии и круговорота в природе. Смотри здесь – она подняла книжку с дивана. – Подол юбки, ворот рубашки и рукава женских костюмов украшены богатой вышивкой и узорами из витого шнура. Точно буква S.

– Похожа на змею. Она опасна, правда?

– В древние времена наши предки думали, что змея является символом мудрости… – Люба задумчиво перелистывала страницы книги. – Вот опять…Люди из разных уголков мира изображали его на одежде, на глиняных тарелках, на ложках…

– Они были знакомы?

– Кто?

– Эти люди. А, как же иначе? Рисовали одно и то же.

– Наверное жили вместе много лет тому назад, но разбежались, расстались.

– Они плакали, когда расставались?…Это была их судьба? Что такое судьба?… Но они любили друг друга? Правда?

Сам протянул ручку и повел Любу к библиотеке. Указал на альбом, лежавший на второй полке. Она сняла оттуда альбом с шедеврами Ван Гога.

Он упорно искал, быстро и уверенно перелистывал странички. Нашел. Люба была удивленна. Облака в виде спирали. Картина „Звездная ночь“. Где Ван Гог видел такие?

– Она грустна.

– Знание всегда связано с грустью.

– Почему?

– Может быть, потому, что каждый сам открывает его. Не знает, что несет его с собой и идет одной и той же дорогой опять и опять. Идет дорогой наших прадедов. – она нежно погладила его по голове и улыбнулась.

В обычное время – семь часов утра у двери стоял он. Никак не изменился. Лохматый, небритый, слегка согнутый, в тапочках. В ладонях держал пушистый комок. Шел прямо ко мне.

– Сделай кофе. Можно?

– Можно.

– Где ты был?

– Хорош, не правда ли? Каким будет, когда вырастет? – в его глазах блестели искорки. В руках Дани держал маленького щенка.

Впервые успел рассмотреть его руки. Нормальные мужские руки. Пальцы длинные, созданные для ласки, для утешения и успокоения? Нет – его рука как будто была вырезана из дерева и великий мастер сотворил шедевр при помощи сабельной пилы, от чего на дереве появились символичные отверстия – скважины полны боли. Глубокие дыры бороздили его руку, пересекаясь в различных направлениях, рисуя линии его жизни. Линии любви и нежных ласк – волнообразные изгибы. Линии ненависти и отталкивания – грубые и уродливые борозды. Линии прощания и принятия – хрупкая паутина. Совершенное творение…

Постепенно веселая, жужжащая молодежь наполнила кафе. Говорили о погоде, о будущих планах.

И тогда вошла девушка с соломенными волосами. Подошла к бару, протянула руку и нежно прикоснулась к щенку.

– Молоко с медом и корицей. – услышал я.

Дани поднял голову. Взглянул на нее. Его тело излучало нестерпимое, подавленное горе. Он знал ее. Хорошо знал.

Я шел домой. В воздухе пахло весной. Легкие облака порхали в небе словно белые голуби. Ветер раскачивал еще мокрые от дождя деревья, и словно искры рассыпались тысячи каплей. Природа просыпалась. … Я должен что-то менять. Жить размеренной жизнью, сам быть размеренным не получалось. Надо сказать Любе, что с завтрашнего дня выхожу на новую работу. Хочу написать собственную историю на своих руках, создать ее своими ладонями. Пора починить то разрушенное здание, мимо которого я каждое утро проходил, смотрел на него и палец о палец не ударил, чтоб оно обрело красоту, достойную для него. Чтоб не стыдилось, не пряталось за маской, не шло за мной как тень, а гордо выпрямило бы величественную осанку, наполняя ее жизнью… Пора соединить осколки. Вернуть себя себе.

– Нравиться, – спросил я Сама. – Дарю. Давай, придумывай имя. Ты любишь собак?– и я отдал ему щенка, которого принес с собой.

– Очень. – Сам смутился, но успел собраться духом, повернулся и принес мне мою любимую открытку с малиновкой.– Это тебе.– дрожащим он отдал ее мне. Но она уже была не та. Рядом с малиновкой улыбался цветочек. И Сам улыбнулся. Разве можно не любить своего сына?