Гошка [Леонид Григорьевич Егоров] (fb2) читать онлайн

Гошка

На улице было зябко, да ещё как назло, ветер дул прямо в лицо. Ноги уже почти не сгибались, Гошка второй час блуждал по лесу, но так никого и не нашёл. Он бы давно уже повернул назад, но дядька, младший брат отца, опять начнёт посмеиваться, да ещё сравнивать, что он в его годы уже на охоту ходил, а тут пройти пару километров на лыжах по лесу и не найти его – да это позор для шестилетнего парня. В следующий раз точно не позовёт с собой силки ставить. Дядька, хоть и был непутёвый, но лучше него в посёлке ловить птичек никто не умел, у них в доме вся веранда была в больших и маленьких клетках. Клетки он тоже делал сам и даже семена конопли собирал для того, чтобы прикармливать птичек. Вот Гошка и напросился посмотреть, как он это делает.

Понемногу стало темнеть, Гошка темноты не боялся – он же спокойно ходил в туалет на улицу вечером и ничего. Но зимой, в лесу, ночью – это совсем другое дело. Ночью даже деревья кажутся непонятными существами, особенно когда шевелятся на ветру. Вон та коряга слева, сверху её хоть и завалило снегом, но как-то уж она подозрительно ветки раскинула, так и кажется, что сейчас схватит за ногу: подальше надо держаться от таких страшилищ. Он на всякий случай сошёл с лыжни и объехал корягу по снежному насту, но в конце всё же немного провалился, хорошо хоть штаны одеты поверх валенок, а то бы ещё и снега зачерпнул. В лесу можно встретить кого угодно, медведи, конечно, в это время спят, но вот волки – эти точно рыщут вокруг посёлка. Как говорит бабка – «волка ноги кормят», почему ноги, они что – ноги едят? Вот нападают волки, когда их много, стаей. Накинутся, обглодают до косточек, а потом воют на луну. Вообще как-то нечестно, семеро на одного, но, как говорит бабка – «голод не тётка». Причём здесь тётка, если кушать охота? Взрослые много чего непонятного говорят. Получается, волки – трусливые звери, а если сказки почитать, то и глупые, их всегда лиса обманывает. Вот медведи добрые, хоть и простоватые, их даже жалко. Гошка всё уже знает, когда они с бабушкой остаются одни, она достаёт детские книжки и читает по слогам. А он сидит рядом и слушает, хотя и сам уже читать умеет. Иногда они обсуждают эти сказки или рассказы, хорошо, что бабушка любит читать. Особенно ему нравится рассказ про Музгарку – это собака, но очень умная и преданная, только старая очень и дед там старый. А потом собака умирает, а на дедушку нападают волки, и защитить его некому. Вот был бы у Гошки такой Музгарка, они бы вместе везде ходили и не боялись, а тут по посёлку не всегда пройдёшь, обязательно кто-нибудь придерётся на чужой улице или облает ни за что. Бабушка, конечно, не всегда читает: иногда что-то варит или зашивает, какие-нибудь дырки на одежде, летом так вообще из огорода не вылезает, но, наверное, поэтому летом ей и не до книжек. А ещё она любит своего младшего сына, того самого дядьку, которого надо в лесу встретить. За что она его любит, непонятно. Вечно он попадает в какие-то нехорошие истории. Отец как-то говорил, что, пока он был на войне, дядька связался с хулиганами, и его милиционеры чуть не посадили, повезло, что он ещё маленький был. А бабушка всё равно его любит. Однажды Гошка спросил её: «Бабушка, а кого ты больше любишь?» – так она даже голову не повернула, только пробурчала себе под нос. – «Никого не люблю, я деньги люблю». Наверное, потому с соседскими детьми и нянчится, а их родители ей за это деньги дают. Деньги она для дядьки копит, чтобы, как она говорит, его рукой не достать было. С детьми трудно возиться: они то хнычут, то сикаются, кормить их надо с ложечки, только отвернёшься – обязательно что-нибудь произойдёт. Бабушка как-то держала соседского малыша на руках, сама кушала и его подкармливала. Дала ему кусочек мяса с жилами, так он сосал, сосал эту жилу, а потом как подавится. Бабка давай эту жилу у него изо рта выдирать, а он её уже глубоко заглотил – насилу вытащила, так тот мальчишка после этого даже плакать не мог – только глаза на всех таращил и пыхтел как паравоз. Паравозы Гошка в Казахстане видел, куда они прошлый год в конце лета ездили: отец туда на работу инженером устроился. Хорошее место, тепло, садов много, а заборов почти нет. Маме там сразу не понравилось и она, забрав сына, через два месяца уехала, а потом и отец вернулся. Гошка с местными пацанами иногда там виноград в садах тырил. В маленьком городке, куда они приехали, для этого все условия были, вместо заборов – колья вбиты и между ними проволока натянута или канавка выкопана для воды. Виноград высокий, метра два, пацанов и не видно, хоть целый день там пасись. Один раз они нарвали виноград около дома, где Гошкины родители квартиру снимали, отошли подальше и только уселись виноград лопать, а тут как назло хозяин их дома через виноградники шёл. Увидел их, посмотрел так подозрительно, но пацаны наглые, особенно старшие, даже виноград не спрятали, а некоторые ещё и поздоровались с ним. Оно, конечно, правильно, их так в школе научили: со старшими надо всегда здороваться, получается, если даже украл – всё равно поздоровайся. Гошка-то в школу не ходил, поэтому застеснялся, глаза отвёл в сторону и покраснел как рак, один пацан заметил, а потом даже посмеялся над ним, но кто-то из старших цыкнул на него, да ещё и подзатыльник влепил, видно тоже понимал, что воровать нехорошо.

А вечером отец откуда-то узнал об этом, всыпал ему как следует и запретил по садам лазить. Лупил, да ещё и громко приговаривал:«Мы в голодный год росли, в обморок от голода падали, и то у соседей в огороде гнилой картофелины не брали, а вы тут с жиру беситесь, захребетник несчастный, в тюрьму захотел!» Он-то запретил, а как пацанам объяснишь, кто тогда с тобой дружить будет? У Гошки после этого на спине даже полосы остались, отец его каким-то проводом отходил, еле вывернулся и убежал из дома. До ночи потом по улице слонялся, боялся домой идти, мама нашла его около станции и тихонько домой завела, правда отец уже не ругался, так, посматривал иногда неодобрительно, но Гошка всё равно от него пару дней подальше держался. Ещё они там в ишаков камни кидали: стоит ишак на дороге, а пацаны в него камни кидают и хохочут. Но он никогда не кидал – это всё равно, что в собаку или в кошку кинуть: ну стоит себе ишак, что его – убить за это? В его родном городе так никто не делал, правда там и ишаков не было, но и в лошадей не кидали. А вот лошадей и собак Гоша любил; когда ему на день рождения мама пластилин подарила, он так разных зверушек, как дядька говорил, насобачился лепить, все только удивлялись. Они с ребятами этими зверушками долго играли, пока их у него соседские дети не выпросили, некоторые поделки сами потерялись. Отец его за безотказность ротозеем называл – не нравилась ему Гошкина простота. Гошка сколько себя помнит – всегда собаку хотел, но родители даже слушать об этом не хотели. Но один раз у него всё же был щенок, и не один-два дня, а целую неделю: его дядька осенью с картошки привёз. Они с отцом картошку копать ездили, ну и нашли щенка приблудного. Гошка его сразу Верным назвал, кормил его, по улице с ним бегал – ему тогда вся улица завидовала. Верного домой не пускали, а он маленький, скулил по ночам, вот дядька разозлился и унёс его куда-то. А вечером щенок дорогу нашёл и сам домой прибежал. Дядька выругался, сплюнул себе под ноги, да попал на сапог, ещё больше разозлился, а утром отвёз его на велосипеде в лес подальше, чтобы дорогу не нашёл. После этого Верный так и не появился, наверное, долго бежал за велосипедом на коротких ножках, падал, скулил, а потом отстал, присел отдохнуть и заблудился. Гошка представил, как щенок блуждает по лесу, а потом может быть даже и умирает от голода под кустиком. Они с друзьями потом долго по лесу ходили – щенка искали, кричали, по имени звали, но так и не нашли. Отец дядьку тогда дуралеем назвал, оказывается на картошке один мальчишка хотел Верного себе забрать, и родители его были не против. Но дядька вредный, забрал себе щенка, говорил, что охотиться с ним будет, или дом охранять на цепь посадит. Хоть и взрослый, а хуже ребёнка – уж лучше бы тому мальчику отдал, чем в лес.

Внизу живота появилась неприятная боль: обычно так бывает, когда сильно кушать хочется. Почему-то вспомнилось, когда они иногда с отцом одни оставались, тот всегда жарил яичницу, а потом учил его правильно её кушать. Гошка норовил яичницу почти без хлеба смаляхтать, а отец заставлял ещё и целый кусок хлеба съесть, говорил, что так намного сытнее. Может и сытнее, но не очень-то и вкусно, но с отцом больно не поспоришь, как рявкнет, если разозлить, да ещё и рукой по столу может шарахнуть, так что лучше не спорить. У него до войны детство голодное было: там, где он жил, люди даже иногда от голода умирали, поэтому хлеб для них тогда самая вкусная еда была. Трудно тогда было, дядька говорил, если бы не Сталин, многие бы не дожили и войну не выиграли, хотя отец только усмехается на эти слова, но как он говорит: с дураком спорить – себя не уважать.

За деревьями мелькнула какая-то тень, может волк, они зимой любят по ночам бегать. Хотя вряд ли, волки стаей бегают, да и напали бы уже давно, ноги бы уж точно отгрызли вместе с лыжами. А может это Верный, подрос тут, бегает, людей ищет. Вот встретить бы его, Гошка тогда уж точно не отпустил, построили бы ему будку за забором и всей улицей кормили, учили командам разным, а потом на границу служить отправили. Нет, это ветки ветром качает, в темноте не поймёшь – где что находится, а от этого ещё страшнее. Пора домой, наверное, посёлок уже почти не видно, так, огоньки кое-где в просветах мелькнут, да и лыжню снегом почти засыпало. Если сейчас не вернуться, обратно дорогу уже не найдёшь. Гошка стал поворачиваться к посёлку, запутался в верёвочных креплениях и растянулся во весь рост на снегу. С трудом поднялся, хотел снять лыжи и пойти в валенках, но лыжня под ногами проваливалась, и он опять чуть не упал. Помогая закоченевшими руками, он кое-как вставил ноги в ободки ремней и осторожно заскользил обратно. Правда, когда скатывался с горки, одна лыжа всё же слетела с валенка, и он умудрился несколько метров проехать на одной ноге и в самом низу опять навернулся лицом в сугроб, но это уже было на полпути к дому. Снег, который попал за шиворот, немного подтаял, и холодные, противные струйки потекли по спине. Гошка поёжился и сбавил скорость, чего доброго – опять растянется на лыжне, и так уже как снеговик весь уделался. Хорошо хоть бабка не видит, хотя её-то он не боится, а вот отец точно ворчать начнёт, ему никогда не угодишь и всегда виноватым будешь. Раздражительный очень, мама говорит – это потому, что он на войне был и всякого навидался. Вот мамин старший брат тоже воевал, а никогда не раздражается, однажды даже апельсины привёз. Дядя Вася и на своих детей не орёт, может на войне не всего навидался, но зато у него столько ран на спине: кулак можно вставить – такая спина неровная. У мамы ещё старшие братья есть, а самый старший в церкви попом работает, только мама не любит, когда его так называют. Правильно надо говорить – священник. Так вот, он даже порол их с двоюродным Гошкиным племянником, когда они в доме у него, на горе, жили. Гошка уж и не помнит за что, потому что совсем не больно было, а вот перед поркой страшно было, племянник заревел даже. А Гошка не успел, его в тот раз первым выпороли, Сашке и не перепало почти, его бабка спрятала в другой комнате. Но оно и понятно – это же Сашкина бабушка, Гошке-то она тётка: ему вообще с бабушками не везёт. Говорят, мамина добрая была, да не дожила: мама-то самая младшая в семье, а той уже много лет было. Когда дети её вспоминают, почему-то всегда матушкой зовут. По их рассказам Гошка знает, что до революции дедушка и бабушка хорошо жили, у них даже мельница своя была, но потом пришлось долго скрываться в других местах, а когда вернулись, дом купили, дед опять на мельницу работать устроился. Правда, его, за то, что они раньше зажиточными были, куда-то забрали на несколько лет. Мама и тётка с ужасом вспоминали, как в ту ночь домовой им спать не давал, всё шумел, охал и даже завывал по-страшному. Но через несколько лет деда отпустили: говорят, он после этого какой-то злой и неразговорчивый стал. Бабушка, когда одна с детьми осталась, много по хозяйству работала, потом болеть стала и скоро умерла. А маму после института отправили в деревню работать, учительницей. Дедушка недолго горевал – нашёл себе другую тётеньку намного моложе бабушки, продал дом, пока мамы не было, и уехал с той тётей в Ленинград. А когда деньги кончились, вернулся уже один и поселился у сына, а через год умер от старости, а может и от тоски. Так мама осталась без жилья, хорошо хоть у старшего брата был большой дом – там всем места хватало. Ещё запомнилось, что на церковные праздники к дяде домой приходили, как мама их называла, почитатели дядиных проповедей. Среди них была одна беленькая старушка, всегда что-нибудь вкусненькое приносила и протяжно так говорила: «Угощаа-йтесь, мермалад», – целовала и по головке гладила. А тётка, все дети её бабушкой называли, на праздники такие пироги стряпала – он больше нигде таких вкусных не ел. Вообще-то дядя, хоть и порол их раза два, но не со зла, а только если набедокурят чего-нибудь, да и то не больно, а так, больше для порядка. Однажды, когда они с мальчишками на пустыре по траве бегали, Гошка нечаянно соседского цыплёнка раздавил. Тогда на него несколько человек жаловаться пришли, но дядя даже разговаривать с ними не стал, только ворота у этих ябед перед носом захлопнул. Мама рассказывала: он сам в детстве курицу с цыплятами нечаянно скосил – не разглядел в высокой траве. А вот его их отец за это сильно отлупил, говорят, дядя даже сидеть несколько дней не мог. Если уж на то пошло, Гошке в дядином доме всё равно больше нравилось. А тут бабка часто его за молоком или за хлебом посылала на другой конец посёлка, а до магазина, пока дойдёшь, такого натерпишься, особенно летом. Прямо по улице, через несколько домов, жил рыжий петух с тёмным хвостом, так он, если увидит кого, обязательно с забора прыгал и клюнуть норовил. На него все поселковые жаловались, а хозяева до осени огрызались на прохожих, а потом, говорят, из него суп сварили. Если идти в магазин по другой улице, надо обязательно через проулок пройти, а там почти всегда стая гусей поджидала. Взрослых они почти не трогали, так, пошипят немного, а вот на детей сразу кидались, крыльями хлопали и клювом ущипнуть норовили. А у самого магазина, девчонка жила лет одиннадцати, соседские дети говорили, что её из детской колонии выпустили. Так вот эта девка обязательно, кто младше её, пендель отвешивала. Это, конечно, не так больно, как ремнём, но как-то обидно ни за что получать, да ещё и от девчонки. Поэтому Гошка обратно пытался всегда со взрослыми проскочить. Выходил из магазина и топтался около заброшенного дома, неподалёку от магазина, ждал, когда кто-нибудь пройдёт. Однажды взрослые парни шли мимо и один, кивая на Гошку, сказал приятелям: «Чокнутый какой-то, каждый день тут крутится», – Гоша тогда не пошёл за ними, постеснялся – ещё догадаются, что он петуха или гусей боится, смеяться начнут, расскажут кому-нибудь. А если разобраться, не такой уж он и трус, бывало, и похлеще страсти испытывал. Напротив дядиного дома, через пустырь, жил Рыжий Игорёшка, он был года на два постарше и часто придумывал разные игры для малышни. Один раз предложил узнать, кто из них самый храбрый. Надо было лечь на проезжую дорогу и подпустить к себе машину ближе всех. Выше дорога была ровная, а к вокзалу резко спускалась вниз: вот под этой горкой и надо было лежать и слушать, когда грузовик или автобус подъедет, а потом успеть убежать. Гошка почти всегда ближе всех подпускал, Сашка даже обижаться начал, но Рыжий честно судил, ничего не скажешь, так что зря обижался. А потом Сашку шофёр грузовика поймал, подзатыльников надавал и отвёл к старухам, которые на скамейке неподалёку сидели. Ну а вечером домашние как-то узнали, и им опять всыпали, только почему-то опять обоим, странно, конечно, поймали-то племянника. Так что никакой он не трус, боялся, конечно, но виду-то не подавал. Да и поселковых пацанов он стороной не обходил, один раз даже подрался с второклассником с соседней улицы. Тот обзываться любил, как увидит его, обязательно или городским сосунком назовёт или Жориком, а потом совсем обнаглел и стал Жорой-Обжорой дразнить. Ну Гошка и не выдержал – кинулся на него и почти сразу повалил, уселся сверху и только хотел спросить: «Будешь ещё обзываться?» А тот поёрзал внизу, покраснел от обиды, что с младшим не справился, да как начнёт кулаками махать, несколько раз в глаз попал, даже искры посыпались. Пришлось потом неделю с фингалом ходить, отец тогда посмотрел, хмыкнул и ничего не сказал, а дядька несколько дней подзуживал. Но однажды Гошка действительно испугался не только за себя, но и за маму. Весной отец наконец достроил фанерную лодку, купил мотор, Верерок-8, и решили они с маминым братом плыть вверх по реке, а по дороге рыбачить и заодно поискать хорошее место для отдыха. Место они нашли на большом острове, соорудили там шалаш из сена и даже рыбу начали ловить. Дядя плохо себя почувствовал и скоро уехал, а вместо него на параходе приехал Гошка с матерью. На острове ему сразу понравилось: купайся сколько хочешь, бегай по траве босиком, единственная его обязанность была – дрова заготавливать и за водой на родник ходить. Отец каждое утро на рыбалке, потом спит до ужина, пока мама рыбу чистит и кушать готовит. Однажды они даже лосиху с детёнышем видели. Животные доплыли до острова и собирались уже выйти на землю, но, увидев людей, повернули обратно. Всё там было хорошо, единственно играть не с кем было – мама целый день у костра возилась, что-то готовила, отец только с удочками занимался и редко брал с собой. Правда, Гошка и тут отличился: надо было дров наколоть, до этого он тонкие ветки рубил, а в тот раз решил толстый ствол разрубить, ну и рубанул по ноге, хорошо хоть только по пальцу попал. Мама, конечно, обмотала бинтом, йодом намазала, но потом долго купаться не разрешала, боялась, что загноится. А ещё в шалаше комары сильно донимали, они тогда все расчёсанные ходили. И вот через какое-то время, маме надоел такой отдых, и она сначала о чём-то громко спорила с отцом, а потом забрала Гошку, собрала кое-какие вещи и решила сама с острова добираться до деревни, а потом уже на параход и в город. С одной стороны остров почти соединялся с берегом, вот там-то мама и решила перейти реку вброд. До этого они уже переходили в этом месте с отцом, когда ходили за ягодами, и поэтому она не очень-то и боялась. Мама посадила сына на плечи, сумку привязала на шею и начала медленно продвигаться к берегу. А потом, когда до берега было уже рукой подать, неожиданно провалилась в яму, и их понесло течение мимо острова и обрывистого берега. Гошка вцепился в мамину шею и начал кричать, что надо возвращаться, мама как могла барахталась в воде, пока не потеряла сумку. Но зато у неё освободились руки, и она смогла уцепиться за ветки поваленного дерева. Это-то их тогда и спасло, потому что течение было сильное и после острова выносило сразу на середину реки, а Гошка тогда ещё плавать не умел. Когда они выбрались на остров, то долго ещё сидели молча, не веря в своё спасение. Сумку она потом достала, та зацепилась чуть ниже за корягу и мама, наклонив деревце, дотянулась до неё, хотя Гошка умолял бросить её и возвращаться назад. Он тогда так боялся, что вдруг мама утонет, и он останется совсем один. Потом она, конечно, помирилась с отцом, и семья отправилась дальше, вверх по течению, но он долго ещё вспоминал это холодное течение и мамины наполненные ужасом глаза.

Впереди, за деревьями, полз маленький светлячок, значит дорога уже близко, обрадовался Гошка и немного прибавил ходу. Наверное, автобус – они вечером редко ходят, потому что поселковые почти все уже приехали и только такие, как его родители, поздно возвращаются с работы. Надо бы побыстрей, а то начнут спрашивать, где был, почему так поздно один гуляешь, не скажешь же, что дядьку искал, да тот и отопрётся, с ним никогда не угадаешь, что сказать. Нужно раньше прийти, сесть в уголке, как хороший мальчик, и книжку рассматривать, а потом мама кушать позовёт. При этой мысли под ложечкой опять засосало, Гошка вспомнил, что поел только утром, а потом на радостях, что идёт с дядькой за птичками, убежал на улицу, пацанам похвастаться, да так и не пообедал. Бабка ещё вдогонку крикнула, что второй раз разогревать щи не будет, да он и не любил её щи, так, одна капуста почти без мяса, да хлеба кусок. Сейчас бы он этот кусок и без щей съел за милую душу. Мысль о еде не отпускала ни на минуту, и он вспомнил как ребята выносили хлеб с маслом, посыпанный сахаром или с вареньем на улицу, особенно любил так делать Колька конопатый. Жил он через два дома напротив, днём дома у него никого не было, вот он сам и хозяйничал. Выйдет на улицу, на хлеб варенье намажет и дразнит всех. Иногда кому-нибудь откусить даст, но это очень редко было, обычно сам всё съедал. И самое-то интересное, этого варенья у всех в доме хватало, у всех же в саду и яблоки и крыжовник и малина со смородиной росли. Но вот на улице всем откусить хотелось. Однажды Гошка тоже кусок смородиновым вареньем намазал, оделся и уже хотел прошмыгнуть на улицу, но как назло был выходной, родители чем-то занимались по дому, ну и, конечно, заметили. Отец сразу завёлся, что за столом толком не ест, а только кусочничает, хорошо что не догадался, что Гошка на улицу с куском наладился. Мать-то всё поняла, быстро хлеб отняла и выпроводила его за дверь, от греха подальше, чтобы отца не раздражал. Иногда ему казалось, что мама специально при отце бывает такая строгая, чтобы он меньше ругал сына. Гошка тогда и сам уже понял, что сглупил, но так хотелось Кольке нос утереть, да ещё и откусить всем дать, чтобы знали, что он не жадный, просто его с куском на улицу не пускают. Кушать захотелось ещё сильнее, вспомнилось, как иногда он представлял голодных людей, которые умирали без еды в войну, например пленные или раненные. Гошка долго думал об этом, а потом стал есть как в войну. Съест почти всё, но в конце оставит немного чего-нибудь вкусненького, например колбаски с маленьким кусочком хлеба, представит себя партизаном в лесу, который три дня ничего не ел и съест этот кусочек уже как в войну. И так вкусно казалось, и, главное, жить дальше можно, с фашистами воевать. Вот сейчас скушать бы такой маленький кусочек, да хотя бы бабушкиных щей ложечку. И чего днём не поел, сейчас бы на сытый желудок веселее было. Получается зря торопился к дядьке, всё равно никого ни нашёл, вообще лучше бы не ходил, сдались ему эти птички, сколько не проси – дядька даже подержать в руках не даёт.

Голод стал ещё сильнее, живот как будто прилип к спине и каждое движение отдавалось вверху живота. Когда жили у дяди на горе, они с Сашкой иногда чистили семечки от шелухи и собирали каждый в свой стакан, а потом ели по одному зёрнышку. Сашка сначала ел по одному, а потом быстро съедал свой стакан и начинал клянчить у Гошки:«Миленькая курочка, дай мне крошечку». Гошка давал немножко, а потом решил, что это нечестно и перестал давать. Сашка обижался и начинал просить громче. На шум прибегала тётка, его бабушка и, возмущаясь Гошкиной жадностью, причитала: «Буржуй какой то: никогда не угостит, хоть помирать будешь»,– и, не разобравшись, пыталась честно поделить зёрнышки, но тогда начинал голосить Гошка, и она, заткнув уши руками, оставляла их одних. С Сашкой они хоть и росли как братья, но порой несправедливое, хоть и очень редко отношение со стороны тётки, а порой и от двоюродной сестры задевало его. Один раз Гошка даже не выдержал, психанул и всё выговорил им. Тетка особого внимания не придала этой гневной речи, а вот сестра хоть и посмеялась, но похоже задумалась, хорошо, что ещё дяди не было дома, он-то бы уж точно разобрался кто прав, а кто виноват. Он вообще по натуре был человек справедливый, зря людей не обижал, а ещё любил собирать всю родню в гости, по любому поводу. На одном из таких праздников он даже налил им с Сашкой, как настоящим мужикам, несмотря на протесты женщин, несколько капель кагора. Они тогда, конечно, ничего не поняли, но всё равно было приятно, что к ним относятся как к взрослым.

Но всё это были цветочки по сравнению с тем, когда дома был Славка, дядин сын, двоюродный Гошкин брат и родной Сашкин дядя. Он был почти уже взрослым и появлялся дома редко, но когда появлялся, съедал всё, что попадало под руку. И если в это время они чистили семечки, мог запросто залезть в стакан и забрать, не спрашивая, половину. Славику дядя на день рождения подарил фотоаппарат и тот от нечего делать фотографировал всех, кто попадался на глаза. Но почему-то ему казалось очень смешным сажать их с Сашкой на горшок и так фотографировать. Они с племянником как могли изворачивались, истошно вопили, надеясь, что их кто-нибудь спасёт, но взрослые только улыбались, им почему-то тоже было смешно смотреть на эти издевательства. Но от Славика была хоть какая-то польза. У дяди выше дома был вишнёвый сад, и он, когда вишня поспевала, лучше всех собирал её. Пока она росла, их в сад не пускали, но зато потом можно было есть прямо из тазика, а потом ещё и выстреливать косточками, выплёвывая их изо рта. Она хоть и была с кислинкой, но такая вкусная – пальчики оближешь, вкуснее был только виноград из чужого сада. У Гошки от воспоминаний, а может от голода, даже голова закружилась.

Вдруг раздался резкий гудок и что-то завизжало, Гошка зажмурился от яркого света, отпрянул в сторону и оказался в сугробе. Дверь машины приоткрылась, и какой-то мужик обругал его нехорошими словами, а потом добавил, что он ползёт как черепаха. Зная, что с шоферами лучше не связываться, Гоша схватил лыжи в охапку и задал такого стрекача – откуда только силы взялись? Оказывается, он не заметил, как дошёл до дороги, а отсюда уже и посёлок рукой подать. Никакая он не черепаха, просто замёрз немного, вот и плёлся куда глаза глядят. Черепах-то он видел, у него даже была одна. Ему её на день рождения подарили, маленькая такая, в двух ладошках умещалась. Он её иногда к голому пузу прижимал, а она так приятно по животу коготками царапала. Через неделю пацаны уговорили черепаху на улицу вынести, пока она медленно ползла, ребята ей разные цветочки подсовывали или палки перед ней складывали, чтобы перелезла. Но она только голову в панцирь прятала и ждала, когда уберут – умная была. Как-то к дядьке зашёл знакомый парень, с которым они вместе должны были за семенами для птичек идти. Стоял, смотрел, а потом говорит, что черепахи любую тяжесть могут выдержать и, никого не спрашивая, встал на неё, ещё и попрыгал, гад. Она, конечно, сразу спряталась, но Гошка видел как у ней слёзы потекли, а потом из под панциря, что-то липкое вытекло. Ребята её сразу кормить начали, но она больше не высунулась, а утром совсем уже не шевелилась. Бабушка осмотрела её внимательно, понюхала и сказала:«Сдохла ваша лягуха». Похоронить решили в саду под смородиной, но бабка даже слушать не захотела:«Неча всякую падаль по огороду раскидывать!» Пришлось идти за посёлок и там хоронить, а одна красивая девочка даже веточку воткнула, чтобы место не забыть. Гошка в тот раз чуть не разревелся, хорошо вовремя отвернулся и слёзы вытер, никто и увидеть не успел, а потом всю дорогу молчал, да и пацаны как-то притихли, только девочка рассказывала, как они с родителями её братика хоронили, но от этого ещё хуже плакать хотелось. Один раз они с Сашкой были уже на похоронах. Это было когда они ещё у маминого брата на горе жили, а напротив, в большом доме на несколько хозяев, умер один добрый дедушка. Гошка хорошо помнил, как гроб вынесли на улицу, поставили на табуретки, а внутри дедушка лежит и не шевелится, даже не улыбается как обычно, а грустно так в небо смотрит. Он их даже несколько раз конфетками сосательными угощал, говорил что-нибудь, посмеивался, а теперь жёлтый какой-то лежит, как будто болел чем. Вокруг тётки в чёрных платках плачут, о чём-то перешёптываются, потом кто-то подошёл и глаза ему прикрыл. Гроб увезли, а они дальше остались по улице слоняться. А через какое-то время эти тётки в чёрных платках опять приехали и стали во дворе суетиться, леденцов им дали, ласковые такие. И вдруг одна тётенька говорит:«Сейчас мужчины поедят – надо детишек с нами покормить, покойнику понравится.» Другие закивали, по головке их гладить начали, потом в дом завели. Вдоль стола вместо стульев на табуретках лежали доски, их с племянником какой-то мужик подсадил на них, а рядом, с двух сторон, старушек усадили. Стареньких, в морщинках, они ещё кушали так медленно, будто нехотя, и губы платочком вытирали. Гошка-то с племянником со страху быстро весь суп умяли и сидели, не зная как сбежать оттуда. Одна женщина увидела что у них тарелки пустые и говорит: «Бедные детишки, наверное, с утра ничего не кушали, надо им добавочки налить». Но старушки, которые рядом сидели, им из своих тарелок быстренько своё слили, потом ещё кто-то их пожалел, тоже свои остатки вылил. Пришлось со страху и ихнюю жижу доедать, а потом Сашке плохо стало, суп обратно полез, его тётенька во двор вывела, а Гошка, пока про него все забыли, под столом пролез и сбежал на улицу. Сашку он сразу и не узнал, тот какой-то бледный на дровах сидел и не разговаривал. А потом прибежала его старшая двоюродная сестра, Санькина тётка, отругала их, что ходят как бездомные побираются, и домой увела. Дома им ещё влетело, но пороть не стали, уж больно у Санька вид измученный был. А одного дядя наказывать не стал, вроде как не честно, да если разобраться и не за что. Наверное, вспомнил, как об него отец розги ломал, присесть невозможно было.

Рядом забухал хриплый собачий лай, потом из-под ворот высунулась лохматая пятнистая морда и показала клыки под сморщенной чёрной губой. Гошка мигом стянул лыжи и выставил их вперёд, пёс вылез из подворотни, ощетинился и залился оглушительным лаем. Гошка оглянулся, рядом никого не было, это был первый дом в посёлке, до своего топать ещё целую улицу, прохожие ночью в эту сторону вряд ли пойдут. «Эх, надо было через проулок зайти по объездной дороге. Знал же, что на окраине пёс без привязи гуляет»,– с опозданием пожалел он. Так и стояли они минут пять, Гошка с лыжами наперевес и собака перегородившая дорогу. Пёс несколько раз приближался, наклонял пасть и норовил тяпнуть за ногу, но Гошка схватил крупную ледышку и каждый раз делал замах, собака быстро отскакивала, но от этого распалялась ещё больше. Сбоку скрипнула калитка, оттуда выглянул небритый мужик, в расстёгнутой фуфайке, накинутой на майку:«Кто тут шастает по ночам, а ну домой, оглоед, всю улицу взбулгачил»,– и чем-то замахнулся. Пёс взвизгнул и, поджав хвост, прошмыгнул во двор, Гошка тоже, не дожидаясь приглашения, отбежал за два дома и только там кое-как натянул обледенелые крепления. Дальше за проулком начинались знакомые дома, они часто там бегали с пацанами летом и даже сами гоняли гусей ветками, если те начинали шипеть. В компании хорошо, не то что гуси – и собаки не страшны, любую можно шугануть. В этом месте он встретил маму: её почти месяц дома не было, бабушка говорила, что она чуть не умерла. Он вспомнил, ей тогда всю ночь плохо было, а под утро в больницу отвезли, потом они узнали, что это аппендицит. Через неделю она должна была приехать из больницы, но почему-то её не отпустили. Отец поехал за ней, а вернулся один, хмурый и всё время ругал врачей, оказывается, у ней в животе забыли ваточку и вместе с ней зашили, а через какое-то время ей стало очень плохо и врачи не могли понять от чего. Поэтому ей сделали две операции, а так как после второго раза очень долго заживало, пришлось ей пролежать ещё две недели. Гошка в тот день был на улице, и они с соседскими ребятами прыгали через лужи. Кто-то из ребят крикнул ему, что его мамка идёт. Он обернулся, увидел её, кинулся было к ней, но тут Генка, который был старше его года на три, что-то сказал, а потом противно заржал, мелюзга тут же подхалимски захихикала. Гошка смутился, резко развернулся и побежал домой сообщить, что мама приехала, и уже во дворе встретил, прижался к ней и только тогда понял, как соскучился. Он поднял голову, посмотрел на неё и увидел, как из-под очков вытекла маленькая слезинка, значит и она скучала по нему. В тот раз она даже ничего не сказала про то, что он выгваздался как поросёнок, хотя после прыжков через лужи он действительно сильно перепачкался. До этого он на людях не давал себя целовать, считал, что другие не должны видеть телячьи нежности, а в тот день не стал сопротивляться, он тогда даже на улицу больше не пошёл, не каждый день такая радость, да ещё целый день мама дома будет. Обычно-то он её почти не видел, уходила рано, а после основной работы, ещё преподавала у вечерников, так что иногда приходила домой, когда сын уже спал. Гошка понимал, почему родители так много работали, он слышал, как мама как-то говорила отцу:«Хватит скитаться по чужим углам – пора уже своё жильё иметь.» Отцу похоже было всё равно, где жить, бабушка их особенно не притесняла, ведь этот дом и он когда-то строил. Гошка тоже не очень её понимал, какая разница, где гулять, всё равно весь день на улице, тем более он в посёлке уже со многими подружился и даже осенью собирался идти там в школу. Но бабушка начинала догадываться о замыслах молодой семьи, тем более она-то и подталкивала их к этому своим каждодневным ворчанием. Последнее время она чаще обычного читала ему книжки, напялив на нос мощные очки на верёвочках. Начинала расспрашивать, как они жили у дяди на горе или в Казахстане. А потом, откинувшись на кровати, негромко напевала:«Что машинушка гудишь, кого задавила? А я Гошку свово в Уфу проводила.» Ему песенка не особенно нравилась, но было приятно, что хотя бы машина о нём будет скучать.

Подходя к дому, он обратил внимание, что свет в большой комнате не горит, значит дядька ещё не вернулся. Сняв заледеневшие, в сосульках, варежки, Гошка стянул лыжи, сгрёб их в охапку и пролез в калитку на пружине, которая всё норовила вытолкнуть его обратно. Кое-как отряхнувшись и оставив лыжи в сенях, он вошёл в прихожую, переходящую в кухню. За столом, развалившись у окна, в шерстяных носках, с дырками на пятках, пил чай дядька. Бабушка, хлопотавшая у печи, подошла, бесцеремонно стянула с внука начинающее подтаивать пальто, но на удивление даже не заворчала. И только дядька быстро оценил обстановку: громко отхлёбнув чай из блюдца, спросил:«Ну и где ты шляешся, я два часа тебя ждал, замёрз как цуцик.» Бабушка резко повернулась и в упор посмотрела на сына, укоризненно покачав головой, и, тяжело вздыхая, начала расправлять сырое пальтишко на спинке стула перед печкой. Да Гошка и сам всё уже понял, увидев сухие дядькины валенки у порога и такие же рукавицы, лежащие на полочке. Ничего не говоря, он прошёл за печку, лёг, не раздеваясь, лицом вниз на свою койку и стал ждать маму.