Васина мама [Анатолий Евгеньевич Ухандеев] (fb2) читать онлайн

Вася мечтала о такой стёрке, чтобы уничтожать в мире следы грифельно-серых городов. У неё был такой сон, будто она рисует и рисует неудачно, грязно и скучно. Но во сне Вася не может прекратить. Из под её акварельной кисти выбегают корявые лица, бегущие по унылым улицам. Она рисует всё быстрей, но улиц всё же не хватает и лица переполняют огромный и пока белый лист бумаги.

После таких снов (а они настойчиво повторялись) Вася не хотела вставать и глядеть в окно, где всё пространство за стеклом занимал плохо нарисованный родной город. Вася чувствовала себя в нём виноватой.

В соседней комнате жил Васин брат. Молчаливый и почти совсем незнакомый человек, он давно уже работал в ночную смену, но всё ещё просыпался в семь утра. Он вздрагивал от испуга, хватался за брюки, но тут же вспоминал день недели и свой сон. У него сон был о том, как утром нужно вымыть зубы, не выронив их все в раковину, потом, придерживая рот ладонью, неловко совать ноги в ботинки. Просыпался он от того, что зубы всё-таки просыпались на пол, как будто речные камушки из разбитой банки.

Родители Васи мечтали жить на антресолях, как зайцы. Так поняла Вася, подслушав один из громких родительских разговоров.

Отец так и сказал:

– Забраться бы на антресоли, как заяц и, ну его к лешему, сидеть и только дрожать и морковку грызть.

Вася представила себе отца, скорчившимся на антресолях, с заячьим хвостом. А мать в её воображении почему-то всегда стояла к Васе спиной и улыбалась.

– Очень странно, – думала Вася, – откуда я знаю, что она улыбается? Лица-то не видно.

Кем стать в будущем Вася ещё не решила. Быть может самолётом или городом Прагой, где есть мосты и на мосту стоит слепой гном с фонарём. На голове у гнома несколько седых волос, а в качающейся, едва освещённой темноте словно шепчутся невидимые люди. Но самолётом тоже хорошо.

Они жили все вместе – мама, папа, брат и Вася – в доме на берегу с гигантским схематичным цветком на слепом фасаде. Мимо могли проплывать большие корабли. На другом берегу Камы курился осенним туманом лес и, когда закат, две полоски от ежедневных истребителей пересекали красно-жёлтые облака.

Над набережной, злобно освещённый, хлопал на ветру огромный флаг города. На нём плыл по чёрной волне корабль полный скелетов. Город давно захвачен пиратами, они жгут по праздникам большие костры и мучают людей.

Однажды Вася рассказала всю правду про нарисованный город соседу по лестнице – некрасивому и пузатому дядьке, покупавшему пиво в алюминиевой банке. Он когда-то был музыкантом и рубал рок в гараже, поэтому мог чего-нибудь понять.

Но, кажется, он не очень внимательно слушал, и поэтому Вася следующей ночью, рисуя во сне печальный город своей вины, перерезала ему горло густым кармином. Больше она никогда не видела соседа ни во сне, ни наяву.

Утром Вася просыпается раньше всех. Иногда ей кажется, что она вообще не спала. Вася сидит на кухне и дышит на стекло окна, отодвигая петрушку и кориандр подоконника. Когда из-за дома падал первый луч напряжённого солнца, нескладный Евгений Петрович в одних трусах выбегал на ежедневную пробежку. Вася каждый день видела его старт, но никогда не видела, чтобы он вернулся. Возможно, что каждый день появляется новый Евгений Петрович, чтобы убежать навсегда.

В кухню входит мама. Вася старается не оборачиваться на её шаги, но всегда украдкой косит глаза. Мама Васи очень красивая, особенно если утром, ещё не умытая, ставит чайник. Кудрявые пряди разбросаны вокруг её лица, как сияние. Заспанные, слипшиеся глаза и пересохшие губы переполняют Васю огромной влюблённостью, похожей на большую жалость. Мама утром казалась ей маленькой, беззащитной и целиком зависимой от её воли. Поэтому-то Вася и не смотрела на маму и ничего маме не говорила, чтобы не заставить её улыбаться и отвечать.

Никита был весь в сиянии, такой он был хороший. У него сердце льва и золотые волосы и руки. Он маленький и всегда, стесняясь, прячется за тётей Филей.

Никита – мальчик, но совсем не похож на соседа Толика или на папу. Сосед Толик только и делает, что рассказывает страшилки и хочет жениться на Васе. Папа уже почти превратился в зайца, так что, когда приходит вечером, то даже не ложится к маме, а сразу лезет на антресоли.

А Никита – само совершенство, от улыбки Никиты кориандр подоконника расцвёл своими мелкими цветочками. Никитины брови всегда в движении и Никита всегда удивлён. А ещё у Никиты папа – солдат, а значит его нет и никто его не видел.

– Мы всего лишь пытаемся прожить свою собственную жизнь. Глупо было бы делать что-то для чужого бессмертия. – Так говорила голова из телевизора. Голова была умная, в блестящих очках. Это был писатель с длинными волосами и женской грудью.

Вася представила себя живущей жизнью старичков из подземного перехода. Это самая несобственная жизнь, какую можно вообразить. Вася замерзала и в порванные варежки вкрадывались холодный дым и пыль. Вася просила прохожих и одна женщина со злым лицом скоро сунула ей десятку со словами «Христа ради». Васе исполнилась тысяча лет, потому что время стало стремительно однообразным.

Кажется взрослые искренне думают, что ребёнку достаточно быть всемирным наблюдателем и, в довесок, мерой возможного зла. «Не ругайся, не кури, замолчи! Здесь же дети». Так иногда говорила мама или папа, тётя Филя и сама Вася. Дети ничего не должны ломать и строить, они ничего не должны знать и ни о чём не могут говорить, когда говорят взрослые. Можно сидеть и молчать или возиться на ковре. Можно даже с визгом бегать по квартире. Но это уже терпят с трудом.

А Васе было интересно: когда же взрослые зайдут в тупик в своих бесконечных спорах, посмотрят на неё и спросят: ну, как твоё мнение?

Но сейчас она знала наверняка – ей не удастся их удивить, потому что её глаза, уши и нос, все её мысли были временно одолжены у мамы с папой. Но своё уже созревало в ней, уже осыпалось на землю и готовилось прорасти чем-то неслыханным.

Однажды мама и папа, и Вася с ними как лишнее колесо, ехали дальним трамваем. Несколько минут назад мама что-то громкое сказала папе, после чего он взволнованно взмахнул пакетом и разбил банку с деревенской сметаной.

Поэтому мама и Вася поехали в одном вагоне, в том где сидела вагоновожатая в железных очках, а папа, как негр, ехал в прицепном, и на повороте Вася увидела его грустный виноватый силуэт в окне.

Потом Вася всегда старалась скрыть от всех на свете случайно разбитые предметы. В случайной хрупкости, казалось, заключена какая-то особая печаль. В первую секунду после того, как чашка летела со стола, Васе мнилось мгновенно злое лицо мамы.

Однажды Вася даже пыталась склеить тарелку, но у неё ничего не вышло и тогда она заплакала, как Алёнушка над озером. Пришёл папа и стал утешать и увёл или почти унёс в спальню и укутал в одеяло, и уже стемнело, а папа стал петь Васе колыбельную. Потом окажется, что это не колыбельная, а революционная песня, но сейчас под огни за рекой и белогвардейские цепи Вася успокоилась и задремала. Ей приснилось, что отец рассказывает ей сказку.

В сказке премудрый пескарь решил жениться и разослал во все концы озёрного дна выразительные письма, где с нижайшими поклонами извещал всех девиц рыбок о своём намерении завязать знакомство. Но откликнулась только сомиха, старая дева, и придя к нему в дом, перебила всю посуду, неповоротливая и тяжёлая, как продавщица цветов.

Мамой Васи могла быть, без всяких сомнений, любая женщина со двора. Но больше всего Вася верила в странную и вечно мрачную, грязновато одетую тётю, с которой никто из взрослых не вёл знакомства и никогда никто не заговаривал с ней. Дети поэтому её побаивались, а иногда дразнили, но никто ничего о ней не знал. Так что она вполне могла быть Васиной мамой. Вася подумала даже, что эта женщина могла бы быть ещё мамой Кати с третьего этажа и тогда бы они оказались сёстрами, что Васю устраивало, потому что Катя умеет делать из мыла жидкость для пузырей. А ещё, тётя может быть мамой Никитки, а это совсем хорошо.

Вася стала каждый день смотреть за незнакомой настоящей мамой. Та была неопрятной, плохо причёсаной и грубоватой. Но эти недостатки легко объяснялись тем, что у неё отняли всех детей. Себя она называла Желтухой и мазала губы прозрачной помадой с клубничным вкусом.

Однажды Вася видела с балкона, что с тётей Желтухой разговаривает папа. И если до этого мгновения у Васи и были сомнения, то теперь она убедилась в том, что могла родиться от этой женщины, которую папа мог в тайне от поддельной мамы любить, а потом подбросить Васю к собственному порогу. Правда папа кричал на Желтуху, что было видно по гневным бровям и резко двигающимся губам, но это, наверное, потому, что он запретил Желтухе говорить о Васе, а она не сдержалась и назвала её доченькой или ещё как-нибудь ласково.

В день, когда Никитка упал в свежевырытую чужую могилу, Вася не то, чтобы устала или разлюбила его. Наоборот – именно в день прощания с умирающим, неизвестным при жизни родственником, Вася хотела переполниться нежностью ко всем живым. Особенно её был достоин самый маленький и хрупкий Никитка.

Но почему-то так вышло, что вся нежность порастерялась ещё до того, как в машине с чёрным крепом они поехали на кладбище.

Сначала неприятно было смотреть на двух малознакомых троюродных дядек, выпивающих поминальную рюмку с папой. Потом Вася заметила, что красивая и поддельная мама утирает слезинку с напудреной щеки. Это показалось Васе ужасно нечестным, фальшивым жестом и поэтому Вася не могла уже сочувствовать этой женщине, хотя это именно её родственник умер.

Потом в машине пахло новым водительским сиденьем, а они отчего-то не ехали, а стояли во дворе и чего-то ждали. Вася искала взглядом Никитку в стоящей рядом «Газели», но не видела его. Нежность и кротость исчезали, испарялись из её небольшого тела.

Вася совсем не ожидала, что даже будучи переполненной добрыми чувствами, она не смогла одарить ими ровным счётом никого. То ли резервуар чувствительности был слишком мал, то ли слишком легко опрокинулся. Всё желание красиво плакать и крепко обнимать пропало.

На кладбище Вася отрешённо и глупо стояла в стороне и смотрела на деревья за тремя рядами неаккуратно расставленных надгробий. Когда раздались раздражённо-встревоженные возгласы взрослых, а за ними обиженно-испуганный плач Никитки, Вася даже не обернулась. Ей казалось в ту минуту, что в мире вообще не может произойти ничего настолько важного, чтобы требовать её участия.

Две могилы были выкопаны рядом и пока все были озабочены созерцанием погружающегося в одну из них гроба, Никитка увлёкся носком своего ботинка. Он спихивал маленькие комья красной глины в глубокую страшную яму. Ему непременно надо было увидеть куда именно падает потревоженная земля и нагнувшись мальчик упал. Всё обошлось по-видимому удачно, но пока искали лестницу, для чего искали рабочих, вниз спрыгнул почему-то не отец Никитки, а Васин старший брат. Он подхватил чумазого Никитку на руки и стал неловко укачивать его, пока тот ревел и глупо махал ногами.

Вася смотрела на происшествие безучастно, только чуточку удивившись подвигу брата. И потом, когда оба из могилы вылезли и обоим наливали чай из папиного термоса, Вася не подошла к ним и только зло смотрела на суетящуюся родню.

Тем временем уродливый экскаватор забросал могилу дяди кусками ледяной промёрзшей земли, а Васю снова посадили в машину, где она опять долго ждала. Всё это время ей на ум приходила раздражённая интонация отпевавшего священника. Никто из родных ни разу не был раньше на отпевании и все вели себя неправильно.

Ночью Вася увидела сон, в котором ей было очень стыдно за свою злость и мучительно обидно от того, что она так и не прикоснулась к Никитке. Но, проснувшись утром, Вася плохо помнила сон и почти совсем забыла похороны. Её волновал ранний снегирь, очутившийся в городе в ноябре и клевавший рябину напротив окна кухни.

На день рождения Васе подарили «Робинзона Крузо» в детском издании. Это было приятно, потому что подарил беловолосый Антон из того подъезда, где Вася с Катей подбирали с газона монеты и конфеты после чьей-то свадьбы. «Робинзон» у Васи уже был, и настоящий, а не в пересказе, давно прочитанный и понятый, как опасное приключение. Вася ещё раз прочитала книжку в тот же именинный вечер. В темноте за окном кряхтели американские клёны, они стали похожи на пальмы, Вася решила поутру обязательно взобраться на вершину одной из них, чтобы наблюдать за морем и не пропустить спасительный парус.

Здравствуйте, Желтуха.

Мы с вами незнакомы, но вы меня могли заметить во дворе, а я вас давно приметила. Мне нужно вам написать, чтобы всё понять и увидеть, как всё на самом деле.

С недавних пор я чувствую себя лишним и потерянным ребёнком, таким, у кого совсем нет мамы и почти нет папы, будто он в далёком морском плавании или в тюрьме. Это вовсе нелегко, даже если это неправда.

Не сочтите за дерзость моё обращение к вам, которое может показаться фамильярным и чересчур откровенным. Ведь вам – чужой женщине и чьей-то вдове или осиротевшей матери – не должно быть дела до бед и надежд маленькой соседской девочки. Но вы, я уверена, не лишены сострадания, как и любой не совсем ещё обозлившийся человек, и я не раз видела, что вы ласково говорите с людьми и не обижаетесь на их грубоватые манеры. Поэтому я прошу вас прислушаться к моим словам и не отвергать их сразу, хотя в итоге они приведут вас вместе со мной к началу.

Да, я долго и с усердием наблюдала за вами, и мой интерес вызван не праздным любопытством и не жаждой опыта. Вовсе мне не было интересно следовать совету иных взрослых, беззастенчивому и грубому, но более всего глупому. Они предлагали мне смотреть на вас и устрашиться подобного будущего для себя и своих возможных детей.

Признаюсь, в первые мгновения, когда моё внимание сосредоточивалось на вашем лице, поведении, голосе и манерах, я невольно последовала предложенной мне дорогой и представила себе, хочу ли я быть вами. Я даже установила для себя, что ни в коем случае не хочу. Но уже увидев вас во второй раз я устыдилась поспешных мыслей. И вовсе не потому, что стала жертвой жестокого розыгрыша, о котором расскажу вам ниже.

Я устыдилась, потому что, по внимательном взгляде, не нашла в вас ничего гадкого и отталкивающего, и ничего такого, чего я могла бы стыдиться, если бы это было моим качеством или особенностью. Я увидела, что в вас всё – человеческое и ни в чём нет плохого, ничего непростительного или совершенно уродливого, или неприемлемого. Ничего, чего нельзя было бы полюбить. А полюбить соседа по двору совершенно необходимо – это моя большая мысль, и я от неё не отступлюсь. Мне теперь даже кажется, что в целом свете нельзя найти человека, которого было бы не только невозможно любить, но и человека, которого бы любить было не должно. И если это так, то мысль о дурном примере – недостойна взрослого человека, а мелочная завистливость тех, кто жаждет меня воспитать – недостойна вдвойне и втройне и является непосредственным и пока безнаказанным злом.

Так вот, я стала глядеть на вас глазами влюблённого и терпеливого поклонника. Правда для этого у меня была и ещё одна, нелепая, причина, но о ней я не решаюсь сказать так рано, опасаясь разочаровать вас прежде, чем успею растрогать.

В третий раз я видела вас в разговоре со своим отцом. Мне неизвестно, насколько вы близки в общении с ним, поэтому сообщу вам на всякий случай, что он большой чудак и оригинал, но всё-таки очень достойный мужчина и мама его очень любит, хотя её гордость и чрезмерная красота всё время мешают ей выразить свои чувства.

Я с сожалением видела, что отец гневается на вас, а так как слов его я не слышала, то по наивности и со свойственным детям эгоцентризмом решила, что его гнев на вас связан со мной. Теперь я уже с уверенностью могу сказать (и вовсе не желая вас оскорбить или унизить, а лишь выясняя неудобный для самолюбия факт), что гневался он из-за вашей неопрятности и растрёпанного вида. Отец очень сам человек неупорядоченный и на его «антресолях» всегда бардак, но он не позволяет себе выходить из дома с кривым галстуком или пятном на рубашке. Поэтому, нечаянно столкнувшись с вами и впервые слишком близко наблюдая ваш одинокий характер, он был не столько по-настоящему зол, сколько задеты были его «пунктики». Вы для него стали тем глупым одноклассником, который никак не может понять правил игры в соловьёв-разбойников или того, почему нельзя наступать на трещины в асфальте.

Я прошу вас простить его (и заметьте – вовсе не прошу за него вас простить, но лишь вас прошу простить) за эти грубости, которые он вам, вероятно, сказал. А я, видя вас в растерянности, не знающей ответа перед незнакомым и солидным мужчиной, я вас искренне пожалела и расстроилась за вас. Скажу больше – я впустила в себя несправедливую обиду на свою маму, потому что тогда мне казалось, что отец защищает от вас в первую очередь её; от вас, от вашего присутствия и – теперь это кажется смешным – от вашей конкуренции с ней. Да-да, тогда я полагала, что папа вполне мог быть очарован вами, и сильно. Так сильно, что не находил иного оружия для охраны своей верности кроме гнева.

Конечно я ошибалась, мой отец никогда бы не мог полюбить вас так крепко, как мою мать. И вовсе не потому, что вы недостойны любви, а только лишь потому, что так уж устроено его сердце, так, а не иначе. Но в то, третье моё наблюдение я уже поверила в призрак, рождённый глупым розыгрышем дворовых подружек. Они солгали мне, заявив, что я не настоящая дочь и что вы – моя подлинная мать. Конечно они лишь хотели уколоть и обидеть меня, но я-то не обиделась ни на мгновение. Беда в том, что в тот день их ложь упала в плодородное для неё сердце. Я словно искала в мире подобную ложь, чтобы напитать обманом голод взрослеющего тела и ума. Этот голод никуда не ушёл, но теперь, благодаря вам, я могу говорить и писать о нём.

Итак, вот слова, которые я дважды откладывала: однажды я решила, что вы – моя настоящая мать.

Только не смейтесь, но я тогда ещё выдумала, что вы мать и для моей лучшей подруги, а значит наша дружба укрепится ещё и узами родства. И какой бестолковщиной всё это ни казалось бы сейчас, я рада своему заблуждению, потому что благодаря ему я изучила вас и полюбила, а ещё больше потому, что узнала много неизвестной мне раньше правды.

Теперь позвольте мне рассказать вам, что я выяснила о вас, и прошу не винить меня за возможные неточности, ведь я не столько ошибалась в наблюдениях, сколько слишком далеко заходила в дополняющих наблюдения фантазиях.

Я узнала ваш распорядок дня; я всегда просыпаюсь очень рано и вижу, что и вы не спите. Вы ходите по двору и слушаете птиц и чешете каким-то гребешком свои спутанные волосы. Никого ещё нет во всём городе, кроме ужасно спешащего или наоборот вялого соседа, который работает где-то на заводе сторожем и сменяется засветло. Вялый он в чётные дни, когда возвращается, а спешит в нечётные, когда его смена начинается.

Вы ходите по двору и слушаете птиц, говорю я, и чешете голову, но это было в тёплом ноябре или октябре. Сейчас повсюду снег и вы по утрам, как и я, сидите у окна и глядите наружу. Мне иногда отчаянно хотелось, чтобы вы меня заметили и махнули рукой. Но этого так и не случилось.

Оказалось, что вы вообще почти ничего не замечаете; то есть вы невнимательны к людям, словно они вас совсем не волнуют, только столкнувшись с кем-то нос к носу вы удивлённо и напуганно смотрите на него. Как жаль, что в эту минуту вам приходится слушать брань или ворчание, а не что-то более разумное.

Мне никогда не узнать, почему вы стали такой, да не узнать даже, стали или всегда были такой. Даже когда вам было столько же лет, сколько и мне, может и тогда вы были странной и будто потерявшейся в мире случайно.

Днём я часто видела вас собравшейся в магазин. Это можно понять по оттопыренному карману вашего пальто. Вы берёте с собой не один, а два-три старых пакета на всякий случай, хотя я ни разу не видела, чтобы вы делали много покупок. Скорее всего у вас мало денег, но даже будь у вас каждый день целая тысяча рублей, то и тогда, я думаю, вы не догадались бы купить ничего кроме хлеба, молока и макарон.

Все кажется думают, что вы выпиваете, но нет же. Я точно выяснила, что вы и не притрагиваетесь к спиртному. Ведь я следила за вами несколько раз до самого магазина и даже стояла в очереди в кассу прямо за вами и от страха у меня потели руки, в которых я сжимала для конспирации нелюбимую мной жвачку. Вы ни разу не купили даже лимонад или сок, не то что водку.

Я написала, что вы невнимательны к окружающим, что вы словно не видите их. Но насколько же более невнимательны все остальные. Они разглядели в вас только то, чего хотели испугаться и даже больше: только то, чего могли испугаться в силу собственной ограниченности. Ничего страшнее одинокой пьянчужки наши соседи и представить себе не могут. А ведь ваша жизнь наполнена страданием и жаждой, большей чем жажда алкоголика.

Однажды, следя за вами в магазине, я вдруг услышала невероятное обращение «Доченька». В это мгновение мир почти совсем исчез в какой-то мешанине звуков и цветов. Я была уверена, что это ваш голос (который до того я ни разу не слышала) у меня за спиной позвал меня. Но это оказалась незнакомая старушка, которой я была скорее правнучкой. А вы уже ускользнули в открытую и позвякивающую китайским колокольчиком дверь.

Когда я была помладше, я хотела стать самолётиком из бумаги, но это так и не удалось. Зато однажды я где-то подслушала или подсмотрела во сне разговор про траву.

– Я как трава, – сказал невидимый голос, – одуванчики.

– Но зимой тебя нет? Одуванчики зимой умирают.

– Нет, зимой я снег.

Наверное, это всё-таки был сон. Но не сон, когда девчёнки собирали первую мать-и-мачеху и плели из неё венки, и носились с этими непрочными нимбами по двору. Вы сидели на скамейке, по обыкновению, а я – до сих пор не верю, что на это решилась – подкралась со спины и надела на вашу голову венок. Сердце взорвалось от страха и волнения, повернувшись (значит уже наполовину спрятавшись, ведь чего не видишь – вполовину не существует) я припустила к своим, чтобы потеряться и стать неотличимой. Вы не отличили, вы только рассеяно оглянулись, потрогали измятые цветы, повертели венок в руках, снова надели его, а потом… мне кажется вы такая трава, которая никогда не цветёт. Древняя трава, как хвощи в сосновом лесу.

Ну вот, пожалуй, и всё, что я могу припомнить о вас. То, как прошло моё наваждение уже не так интересно. Я просто забыла, как забывается всё ненастоящее. Всегда остаётся только правда, а всякая ложь исчезает без следа.

Ваша Вася

*

В деревню приехали в начале июня. Вася обязательно хотела повидать старую иву на краю огорода. В дупле там жили чёрные муравьи, которые почему-то считались хорошими. Но по приезде мама и папа почему-то не стали болтать с бабушкой или ковыряться в земле. Они взяли Васю за руки, каждый со своей стороны, и отправились гулять.

Сначала Вася почти разозлилась. Она любила ходить одна. Но потом, когда они поднимались на холм, Вася нечаянно подняв голову увидела, что родители смотрят на весь мир одинаково зелёными глазами.