Хроники Севера [Дж. А. Линс] (fb2) читать онлайн

…Я вошел в дом и отряхнулся у порога. У меня онемело лицо, шею холодил колючий снег. Щеки почти ничего не чувствовали, но лицо точно обволок теплый воздух светлой хижины. Навстречу вышел мужчина лет 65, высокий, широкоплечий, с улыбкой, пробивающейся сквозь завесу светлой бороды. На нем был теплый зеленый свитер с каким-то рисунком, который меня, признаюсь честно, мало интересовал. В руках мужчина держал алюминиевый чайник, старый, как сама жизнь.

– Привет, полярник! – воскликнул незнакомец, и улыбка расползлась еще шире. Голос у него был низкий, бархатистый, будто кто-то крошечный у него в животе изо всех сил кричал в рупор, и этот звук, отскакивая от стенок брюха, искаженным и ненатурально спокойным выходил на свободу.

– Проходи, как раз чайник ставлю, – сказал он и суетящейся походкой, совсем не соответствующей его крепкому телосложению, просеменил на кухню, спеша заварить чай.

Я сел в кресло рядом с зажженным камином, не раздеваясь. Хижина была слишком идеалистической, и меня она с первого взгляда начала раздражать, как и этот безжизненный снег за ледяным окном.

А из другой комнаты слышался голос старика, слишком довольный, чтобы убедить меня в его искренней радости.

"Глупый старикан", – усмехнулся я про себя. Он все болтал, говорил, кажется, о своей здесь жизни (хотя какая может быть жизнь в заснеженной пустыне, которую природа клюшкой для гольфа запулила в самый дальний и недружелюбный угол планеты), наверное, даже назвал свое имя:

– Я, кстати, М… – но дальше я пропустил, потому что слушать его болтовню больше не мог, это было невыносимо.

Я закрыл глаза. Тепло одинокой хижины убаюкивало, наталкивало на приятные воспоминания, когда меня еще не засунули в эту клоаку. Там у меня была жизнь. Непыльная работа, друзья, а эти дурацкие исследования вышибли меня из обычного течения моих беззаботных дней, моего серого города, купающегося в теплоте дымов, моего окружения (хотя я был счастлив, что с некоторыми людьми не придется поддерживать контакт, потому что один их вид вызывал у меня нервный тик). И вот, я на Севере. Ну, точнее на юге, конечно.

Я знал, что снаружи холодно, нет, не холодно в привычном понимании этого слова, а по-настоящему холодно, как во рту у бога ветров, чертовски холодно, как в венах у костлявой смерти.

Я чувствовал, что сон уводит меня за руку в место получше, чем это, и что тяжелая легкость дремоты вуалью накрывает мое отогревшееся лицо. Я видел дымкой, как на картинах Рублева, проступающее сновидение, отраженное от яркого света дома. В ушах зазвенела тишина, и даже безостановочная болтовня старика больше не тормошила слух.

Вдруг в нос ударил резкий запах, и я очнулся, как очухиваются от потери сознания, когда им в лицо тычут баночкой с нашатырем.

– Чай будешь? – спросил бородач, все еще улыбаясь и протягивая мне кружку дымящейся жидкости с дурным запахом.

– Пахнет как не-чай, – скривился я, – Вы его из чего делаете?

– Ну, всего понемногу, имбирь там, лимон… Вкус необычный, зато бодрит и отогревает.

Я поставил чашку, все-таки всунутую мне стариком, на столик рядом с креслом. Мужчина отпил из своей кружки и уставился на меня голубыми, будто вода подо льдом, глазами, испещренными белыми зигзагами снега. Смотрел он долго, сверкая желтоватыми зубами… В комнате повисло неловкое молчание, во всяком случае, мне было неловко.

– Вы что, никогда людей не видели? – прервал я тишину, глотающим звуки вакуумом заполонившую воздух.

– Давно… никого не встречал, – протянул старик, опустив глаза, – Не часто, знаешь ли, сюда соседи заглядывают.

– Где остальные?

– На станции, работают. Станция далеко…

Мы снова замолчали. Я не знал, о чем с ним говорить, а он, кажется, уже наговорился.

– Откуда будешь? – неисчерпаемый источник слов! – Занесла нелегкая, а, молодец?

Он, кажется, мне подмигнул. Хотя я старался не смотреть в его лицо, вдруг поймет, что разговор не клеится, и отстанет.

– Я вот уж и не помню! – не унимался старик. – Ну, нет, родину-то я, конечно, помню, а вот свою жизнь без Севера – нет…

Он вновь засуетился, заходил по комнате, этот великан с подозрительно добрыми глазами.

– Как тебе здесь? Нравится? – вдруг спросил он, остановившись.

– Если только снег и холод могут нравиться, – фыркнул я.

– Зря ты так, Север любить надо. Иначе он проглотит тебя, заметет снежной бурей. И даже Гесна тебя не спасет.

– Гесна? Что за имя такое, Гесна? С чего бы ей меня спасать?

– Ты что, никогда не слышал легенду о детях Севера?

Я покачал головой. Кажется, я сам давал старику повод поболтать, но мне все-таки стало интересно. Я всегда любил сказки и легенды.

– Гесна, да… Царевна Гесна. Я расскажу тебе эту историю.

* * *

Когда-то, давным-давно, на Севере было государство, сильное и процветающее. Название его уж века как утеряно, да все и называли его просто Север. Северяне были народ свободный, как ветер, и такой же могучий. А царем Севера был Мороз, грозный, но справедливый государь. У него было немного детей: двое сыновей, Солнце и Буран, и средняя дочь, которую звали Гесна. Она была прекрасна, как луна, освещающая застывшее в темноте небо, как холодный снегопад, стеной вырастающий в воздухе. Волосы царевны сверкали золотом солнца, отражающимся от серебряных снежинок. Ее бездонные голубые, как у всей семьи, глаза часто заволакивались дымкой, когда она размышляла о чем-то своем, читая книгу…

Гесна знала, как вести себя с гостями, всегда находила верное решение. Все те, кто останавливался во дворце, были восхищены ее необыкновенной красотой. Девушка была высока и стройна. Молодая царевна носила белые платья, легкие, как хлопья снега на ветру. Ее грация была подобна самой природе: спокойная и такая же естественная. Гесна редко смеялась, поражая своей серьезностью и начитанностью ученых мужей со всего света. Однако же у нее была прекрасная улыбка – искренняя и нежная, как сердце матери.

Девушка хорошо играла на пианино – ей всегда нравились его звуки, его сонные ледяные мелодии и веселые ручейковые трели. Гесна великолепно танцевала, кружась в северном ветре ледяных вершин, поднимающихся до самого неба, в стеклянных торнадо бурана, холодного и нежного.

Танцевать Гесну научила мать… Женщина из племени Ветров. Никого на свете царь не любил так сильно, как ее… Никто на всем Севере не мог сравниться с царицей статью и умом. Да только вот женщина эта была из племени Ветров. От нее Гесна унаследовала смелость и милосердие, Солнце – вольность и доброту, а Буран – жестокость, самую сильную, что течет в жилах лишь воинов, и самое преданное сердце. А потом царица растаяла в воздухе, словно ее никогда и не было, потому что Ветер всегда гуляет сам по себе.

О, как любила Гесна Солнце – он был ей лучшим другом. Юноша был высокого роста, очень худой и бледный, а на лице, которое обрамляла светлая копна ржаных волос, постоянно сияла улыбка. Но это был очень болезненный мальчик. С Юга его мать принесла ему страдание – он мучился от холода. Север, его дом, был Солнцу ядом. Царевич любил поэзию и часто, так часто, в своих собственных стихах воспевал те дальние края, где нашел бы он свое место. Всегда светел, терпелив, он был любимцем народа, его путеводной звездой. И народ бы пошел за ним, но старшим в роду был Буран, и царем должен был стать он.

Старший сын часто был при Морозе, царе Севера. Он учился управлять государством мудро, жестко, справедливо. Именно такой правитель нужен был этому суровому, монотонному краю. С ранних лет Буран обучался военному искусству, хоть это было и необязательно будущему царю. Буран сам хотел уметь держать оружие: ему нравился холод его стали, звон его металла, сталкивающегося с собратом. Что же до северян, они редко видели старшего царевича – он часто находился в замке, нелюдимый, задумчивый. Его прекрасные голубые глаза на худом лице смотрели куда-то вдаль, когда он оставался один, в темноте. Он не боялся тьмы: она пропитала его волосы, черные, как ночь, она была подвластна ему. Не тьма зла, а тьма Севера, его боль и злость, смертельный металлический холод его одиночества. Буран был высок, доставал порою до самого неба, если поднимал руку со сверкающим в лунном свете мечом. А когда кончик клинка дотрагивался до маленькой льдинки звезды, его неестественно красный рот изгибался в улыбке, то ли грустной, то ли зловещей.

* * *

– Ох, как-то мы засиделись! – воскликнул старик, посмотрев на часы. – Поздно уже. Знаешь, что за звезды здесь! Выйди и…

– По правилам я не могу без надобности выходить на такой холод, да к тому же один, – прервал его я, не желая вставать с места.

– А ты забудь о правилах на сегодня и посмотри на звезды, что сияют в ночи. Я обещаю, ты вернешься целым и невредимым, – старик снова мне подмигнул, улыбаясь, но на его ресницах я заметил хрустальную капельку слезы. Хотя… Наверное, он просто зевнул.

Мужчина поднялся с кресла и отяжелевшей походкой поплелся вон из комнаты.

– Эй, дед, погоди. А мне где спать-то?

Старик обернулся и указал мне на дверь в мою комнату, а потом заговорщицки прошептал: «Сегодня на небе звезды, которые принес буран». Наверное, дед совсем спятил от одиночества. Честно, я начал уже сомневаться, что мои будущие коллеги знают, где я. Что это вообще за дом, стоящий посреди снежной равнины? Хотя ладно, отсюда до «веселенькой» станции я все равно пешком не доберусь.

Я поднялся и направился к предназначенной мне спальне. Открыв деревянную дверь, я увидел маленькую комнату, обставленную довольно скромно. Посреди стояла кровать (уже хорошо) с аккуратно сложенным сиреневым покрывалом, рядом – тумбочка, на ней – ваза с настоящей лавандой, от которой исходил слабый запах удушливого, бархатного юга.

Через несколько минут я уже был в постели. Оказалось, я очень устал и буквально валился с ног. И только я положил голову на подушку, как меня унесло в неведомый мир грез, из которого возвращаешься порой другим человеком, но который никогда тебе не запомнится надолго.

Мне снился сон. В голове возникали бессвязные образы, расплывчатые картины. Девушка в платье из ветра, тихо танцующая босиком на тонком льду… Мужчина, восседающий на троне из огромного бриллианта, сделанного из слез, падающих с ресниц. Два похожих лица, но совершенно разных в то же время… И голоса, голоса, так много голосов, все они кричат, воюют, звон железа, завывание вьюги! Волосы, отражающие свет, поглощающие тьму, синие глаза, смотрящие из-под кровати… А потом я оказался в снегу, мне протягивал руку какой-то силуэт. Мне так хотелось прикоснуться к тем пальцам, но я ужасно боялся зыбучего снега…

Я проснулся. Стало жарко, меня качало. Я подошел к окну, машинально открыл его и только потом вспомнил, где нахожусь. Однако с улицы на меня подул морозный, но не смертельно холодный ветер, а потом все замерло, будто звуки накрыла прозрачным куполом безмолвная ночь. Мне сильно захотелось на воздух, так сильно, что я почти физически ощущал эту растущую в свободе потребность. Я быстро оделся в три слоя и вышел из комнаты.

В гостиной было тихо. Электронные часы, стоявшие на столике, показывали 2:36. Я открыл входную дверь, переступил порог и будто оказался в другом мире. Тишина. Морозец остудил мое разгоряченное лицо, снег скрипел под ногами. Вокруг белизной сияла бескрайняя равнина, уходящая к далекому горизонту, но никогда не догонявшая его. Я поднял глаза к небу и увидел звезды. Они сверкали в безоблачном, бесконечном черном небе, поглощающем любой свет, притягивающем взгляд. Они плясали под северную музыку ночной тишины холода, кружились в шелковом вальсе серебра. Никогда еще мне не было так спокойно. Я улегся на колючее покрывало снега и, свернувшись калачиком, уснул, освещаемый светом звезд, которых принес буран…

Я проснулся от стука в дверь, с трудом разлепил глаза. Комната ярко освещалась лучами зимнего полуденного солнца, зажигающими частички бескрайнего снега. Я чувствовал себя таким разбитым, словно не спал уж тысячу лет. За дверью кто-то ходил, гремя алюминием сковородок. Стук раздался вновь, на этот раз звучал он дольше и радостней, наигрывая какой-то ритм. Это немного разозлило меня, потому что щенячий восторг старика никак не вязался с моим недовольством сегодняшним утром. Я наскоро оделся, умылся и вышел на маленькую кухню. Полкомнаты занимала старинная печка, облепленная черной сажей. У стены стоял крошечный столик, на нем дымилась овсяная каша в сверкающих мисках. Никогда не любил овсянку. В детстве меня пичкали ею на убой, потому что «это полезно, я вырасту сильным, как отец». Да, но с силой воли-то у него было не так хорошо… Иначе он не бросил бы нас с мамой, когда мне было восемь. Короче, каша – это не мое любимое блюдо.

– Доброе утро, – сказал я напевающему что-то старику.

– Доброе, – ответил он, словно довольный кот, – Никогда не знал, что это за мелодия, но она трогает мое сердце… Я называю ее «Танец на паутинке».

– Занятно, – протянул я, ковыряя кашу.

– Ты видел северные звезды ночью?

– Нет, я спал как убитый. Мне только снились сны, но я их не помню.

Старик только улыбнулся. Слишком часто он улыбается, интересно, насколько у него накаченные щеки?

– Посмотри в окно: какая прекрасная погода! Как искрится снег и…

– Там нечего смотреть, – прервал его я.

– Ты хочешь узнать, что было дальше?

– А, Гесна. Ну что ж, скоротаем времечко. Когда я попаду на станцию?

– Скоро, не волнуйся. Зато пока ты не замерзнешь в снегу. Так вот, на чем я остановился?..

                         * * *

Буран до боли хотел занять трон, ему не терпелось стать царем. Он знал, что народ не знает своего будущего правителя, знал, что не во всем хорош; но Буран также знал, что это – его призвание, и худшего он не достоин. Царевич часто проводил время с отцом, однако же, эти встречи не были встречами родителя и сына: Мороз и Буран общались лишь как учитель и ученик.

И вот наступил день коронации старшего царевича. В замке собралось много людей, и все они были равны, всех сравнял Север. Огромный тронный зал со сводчатыми расписными потолками наполнил шум, цветные одежды, блестящие глаза. Звучало так много голосов, что все они сливались в единый хор, единую песнь живого дыхания. Между рядами улыбающихся взрослых змейкой ныряли шаловливые дети, кричали что-то на своем собственном, не понятном их родителям языке.

Как только на балкон вышел царь Севера, Мороз, кругом все стихло, и даже природа затаила дыхание. На голове у него была высокая корона из серебра снегов, золота солнца и хрусталя ветров. Следом за отцом из дальних комнат дворца выступил Буран, выше Мороза на голову, на лице у него читались решимость и терпимость.

– Этот молодой человек, – произнес царь Севера, и голос его эхом отдавался от каменных стен зала, а внизу стояли люди с поднятыми головами, внимая каждому его слову, – считает, что он достоин Севера и Вас. Он стоит здесь, моя кровь, но заслуживает ли он этой чести? Север молчит, я не слышу его ответа. Его уста заперты, а ключи – у Вас, его детей. Скажите, северяне, станет ли он царем или навеки покинет наш дом?

И бездна голосов раздалась ему в ответ: «Север принимает нового царя!» И, казалось, огни зажглись еще ярче, а небеса окрасились в цвета торжества. Но вдруг среди этих миллионов раздался отрывистый крик: «Север отрекается!» Мороз остолбенел.

– Кто произнес эти слова, выйди на свет и повтори отречение! И тогда мой сын навсегда будет изгнан с Севера, – Мороз склонил голову и покосился на Бурана. Тот стоял прямо, но бледнее обычного, крепко сжав красные губы, широко открыв потемневшие глаза.

В зале, словно спертый воздух, повисла тяжелая тишина. Холод наполнил весь дворец, схватил за горло звездную ночь, проник в сердца северян. Никто не вышел из толпы, никто не повторил своих слов.

– Повтори отречение! – вновь воскликнул царь. И снова тишина, – Что ж, тогда… Приветствуйте нового царя, приветствуй его, Север!

И зал вскричал радостью, заливаясь хохотом стройных звезд. Мороз снял корону, высоко поднял ее над головой, показывая всему миру, небесам, заснеженной земле. Он подошел к сыну, покорно склонившему голову и, надевая ее на Бурана, произнес слова, что в общем хоре голосов были слышны лишь новому царю: «Сам Север произнес отречение. Плохая примета, мой сын».

И всю ночь радовался и плясал народ, всю ночь по Северу гуляли песни, которые разносил ветер. Но ветер нес и плохую весть, которая не достигала человеческого слуха…

И новому царю было не до веселья. Буран вошел в комнату с камином, где обычно собирались царские дети по вечерам, с трудом контролируя свои чувства. Как только за ним закрылась дверь, Гесна кинулась к брату, вся в слезах.

– Я слышала, как свистел отречение ветер, как шептали отречение хлопья снега. Мне очень жаль, брат, я не хочу, чтобы ты покидал нас!..

В дальнем углу сидел Солнце, читая книгу. Услышав слова сестры, он опустил книгу на колени, уставился на брата и замер в изумлении, на лице его плясали огненные тени проснувшегося в камине пламени.

– Прошу тебя, Буран, обратись к народу, ты должен просить его об убежище! – продолжала царевна, обнимая брата. Но Буран оставался глух к ее мольбам, он стоял смирно, как мраморная статуя. Его каменное лицо было непроницаемо, губы превратились в тонкие красные ниточки, а глаза светились яростью.

– Склонитесь, – наконец выдавил он, слова его прозвучали глухо, а затем начали набирать силу, – перед новым царем Севера!

Гесна подняла на брата заплаканные глаза, слабая улыбка пробежала тенью по ее губам, но изумленная радость тут же превратилась в бледный ужас.

– Но… я слышала… значит, ты нарушил волю Севера!

– Склонись, сестра. – Буран зло сверкнул глазами. За окном выла вьюга, растягивая часы на миллионы лет, и легкое сияние сонной луны пыталось пробиться в окно комнаты, сражаясь с ярким теплым светом качающегося огня.

Гесна отступила на шаг, щеки ее блестели от слез. Глаза царевны были широко открыты, вспухли краснотою горя и изумления, и длинные черные ресницы слиплись друг с другом, будто собранные занавеси. Буран все еще смотрел на нее, зло сверкая глазами, но не произнося ни слова. Он ждал. Гесна расправила юбки платья и поклонилась брату, скрывая заплаканное лицо, исказившееся бледностью страха. Она трепетала, как снежинка на ветру, потерявшаяся в неведомых краях. К ней тихо подошел Солнце и взял за руку. Он испытующе взглянул в лицо нового царя и увидел в нем непреклонность, твердость, бушующее пламя. Солнце покорно склонил голову. Воздух в комнате превратился в стекло, через которое было сложно пробиться, вдох и выдох были всего лишь условностью.

– Вы свободны, – отрезал Буран, и словно что-то отпустило туго натянутую холодную пружину, снова можно было дышать. Пересекая комнату, Буран заглянул в потемневшее окно, осаждаемое отчаянной вьюгой.

«Сам Север произнес отречение», – вспомнил он слова отца. А вне стен дворца все так же плясал молитвенный танец ветер, вопрошая о своей судьбе. Буран открыл дальнюю дверь комнаты и вышел в длинный широкий коридор, направляясь в свои покои.

Солнце и Гесна все еще стояли посреди комнаты, остолбеневшие, не способные произнести ни слова. Гесна медленно перевела взгляд на младшего брата, и глаза ее взорвались такой злостью, что она не в силах была ее удержать. Царевна сорвалась с места, и, шелестя юбками, кинулась вон из комнаты. Она торопливо шла по темным коридорам, уставшим от буйства праздничной ночи, тихим и холодным, где, казалось, замерло само время. Наконец девушка добралась до огромного тронного зала, еще недавно сверкавшего золотыми огнями, покрытого серыми тенями ночи теперь. Как только царевна вошла в комнату, на троне у входа увидела своего отца, задумчиво склонившего голову, подпертую рукой, и глядящего куда-то вдаль. На лице его читалась тревога, своим дыханием подчинявшая волю. Мороз был здесь один.

– Отец! – крикнула она с порога. – Что происходит?

Царь медленно перевел свой задумчивый взгляд на дочь, оторвав голову от ладони.

– О чем ты?

– Я слышала, отец, как все ветра, все снега, все звезды пропели отречение! Сама природа противится воцарению Бурана. Сам Север! Вы нарушили его волю… Почему ты не остановил его? – царевна произносила эти слова громко, а голос ее трепетал от возбуждения.

– Я сам надел на него корону, – твердо ответил Мороз, прерывая дочь. Он взглянул на нее с гордым вызовом, – Ты же знаешь, что требуется повторное отречение… Мы услышали только одно.

– Но… это же был глас Севера, – тихо произнесла Гесна, качая головой, – Вы должны были прекратить церемонию.

Мороз вздохнул. В темноте незажженных огней он выглядел постаревшим, таким уставшим и тревожным, что все вокруг, казалось, не решается посочувствовать ему и потому молчит.

– Гесна, дочь моя… – начал он негромко, словно втолковывая что-то маленькому ребенку, – по правилам…

– Да забудь о правилах! – взорвалась царевна. – Мы все обречены! Никогда, слышишь, никогда еще голос Севера не звучал так громко, откликаясь в моей душе! Я знаю, нас ждет лишь отчаянье, я почувствовала недоверие Севера, оно душит меня, подступая к горлу… И не говори мне о правилах, я знаю их не хуже тебя! Что же теперь будет?

– А что еще я мог сделать? – вдруг вскричал Мороз, поднявшись с трона. – Я слишком стар, чтобы управлять государством! Кто еще мог занять трон? Ты? Ты, белоручка, ты, слишком правильная для такой темной игры? Или Солнце? Но ведь это не его дом, а эта чертова болезнь пожирает его изнутри, ее ему подарила эта женщина… Эта женщина обрекла его на такую жизнь! Кто, кроме Бурана? Я слышал отречение, не думай, что мне все равно. Но кто, кроме него? Кто может быть более достоин?

– Не он…

– Он! Здоровый, сильный, к этому его готовили, этим он живет! Или назначишь пажа на место Бурана?

Гесна потупила глаза. Мороз смотрел на нее, ярость и отчаяние выжигали его лицо. Он медленно опустился на трон, устало склонил голову.

– Борода моя еще не седа, но я истощен… Мне нужен преемник, он нужен народу, – тихо произнес мужчина. Его голубые глаза с белыми прожилками снега затуманились, его душа будто исчезла куда-то, покинув бренную оболочку. Гесна все молчала.

– Я была неправа, – наконец подала она голос, – Прости меня.

А в глубине замка, в темной комнате со звездами на потолке сидел Буран, устремившись взглядом в тишину неясных очертаний.

«Сам Север произнес отречение», – крутилось у него в голове, и эти слова становились громче и громче, наполняя все его сознание.

«Я готовился к этому всю мою жизнь и не могу потерять трон. Я достоин! Я знаю это, я достоин, как никто другой. Как мог Север так со мной поступить? Я буду бороться за свое предназначение. Как смели они не склониться?» – Буран встал с кровати и начал ходить по комнате, хватаясь порой руками за голову, чтобы унять свои гневные мысли, которые распаляли его чувства, – «Я царь, а не сопливый мальчишка! Эти жалкие глупцы пожалеют… Сам Север пожалеет о своих словах! Они увидят, каким царем я могу быть!»

Буран ходил по комнате все быстрей, все сильнее он злился. Его обступала тишина, шаги нового царя звонко отдавались в пространстве. Лицо Бурана искажалось в злобной гримасе и, наконец, он взорвался. В ушах его зазвенело безмолвие окружающего мира, кровь гулко пульсировала в голове. Бурану хотелось биться, сражаться, не терпелось применить силу, чтобы наказать призрачного врага, оскорбившего его. Он, словно ураган, пронесся по комнате, сбросил все со стола, превратил его в щепки, перевернул все вверх дном. Буран с силой ударил кулаком об стену, белая пыль вылетела из треснувшего камня, на который царь облокотился, обессилев. Он выпустил весь свой гнев, разворотив комнату, теперь тяжело дыша.

Тем временем Гесна все говорила с отцом в тишине тронного зала, сидя на полу.

– Солнцу все хуже. Он уже почти не разговаривает, отец. Нужно что-то сделать, пока он совсем не растаял.

– Знаешь, Гесна, я вижу, как мой младший сын медленно умирает. Ему плохо здесь, Север – не его дом, – тихо говорил Мороз, – Мне кажется, ему следует уехать… на Юг.

– На Юг? Так далеко? Я не переживу разлуки, – покачала головой царевна.

– Его жизнь важнее, чем твои чувства, Гесна.

– Буран не отпустит его.

– Буран благоразумен. Предложи ему установить с Югом дипломатические связи и послать для этой миссии Солнце. Он согласится… Он знает, что государству нужны союзники. Особенно с южной магией…

– Ты прав, – сказала Гесна и поднялась, – Мне нужно поговорить с Бураном.

Царевна покинула тронный зал, а Мороз остался в одиночестве, став частью замершего воздуха.

Девушка долго шла по коридорам, дольше, чем требовалось. Она боялась говорить со старшим братом о Солнце, боялась смотреть в его глаза. Царевна знала: что бы Буран ни сказал, ни сделал – это не принесет ей счастья. Она не хотела терять Солнце, не хотела отпускать его, но боялась, что тот умрет быстрее, чем погибнет государство под правлением Бурана.

«Как эгоистично с моей стороны, – думала она, замедляя шаг у дверей покоев старшего брата, – Но я ничего не могу с собой поделать…»

Царевна легонько постучалась в массивную деревянную дверь, боясь, что она откроется. Ей было холодно здесь, в одиночестве, она не знала, как поведет себя брат. Вокруг тени давили пространство, и это была страшная ночь.

Буран резко открыл дверь, и Гесна увидела его, будто совсем обезумевшего. Его растрепанные черные волосы прядями спускались на потный лоб, он тяжело дышал, у него тряслись руки. Но в глазах царевна увидела горделивую боль и отчаянную грусть, схватившую душу Бурана, заковавшую ее в тяжелые кандалы.

– Мой царь, – поклонилась девушка, – Я пришла к вам с просьбой.

Буран вышел из комнаты в коридор, прикрыв за собой дверь.

– Я слушаю, – вымолвил он.

– Я слышала о великой южной магии, что сильнее любого оружия, о диковинных товарах, которые могли бы пригодиться нам здесь, на севере. Так не было бы упущением не установить дипломатические отношения с царством Юга?

– Север силен и без той магии, что родилась в тепле солнца… Но торговые связи с Югом станут отличным приобретением. Я обдумаю этот вопрос, – сказал Буран и повернулся спиной к сестре, собираясь вернуться в комнату.

– Постой!.. – вскрикнула Гесна нервно, но тут же справилась с собой: – Постойте, царь Севера. Если вы все-таки решитесь на этот рисковый, но разумный шаг, я бы хотела предложить кандидатуру посла.

– Кто, по-твоему, достоин?

– Солнце, мой царь… – Гесна опустила глаза.

В сердце Бурана екнуло волнение, оно отразилось на его лице. Однако мужчина быстро вернул прежнее самообладание.

Он вновь отвернулся и открыл дверь в свои покои, ничего не ответив на предложение сестры.

– Буран… – тихо вымолвила она, ожидая ответа.

Царь остановился на пороге, замерев на секунду.

– Солнце едет, – вдруг бросил он через плечо и закрыл за собой дверь.

                   * * *

История старика действительно завораживала. Мы все еще сидели за столом в маленькой кухне, но за окном уже вечерело, хотя все еще было светло. Как сказал дед, скоро должны были доставить припасы. Он попросил меня выйти на улицу и принять провизию, и, честно говоря, мне захотелось на свободу, в снег, чтобы убежать от оживающих картин северной легенды.

Я оделся, как подобает: несколько слоев теплой одежды, маска, носки, валенки. И как только я переступил порог моего временного убежища, я увидел… Север. Нет, не тот, что все разглядывают на картинках в Интернете, а настоящий, неподкупный, свободный Север ванильно-карамельного запаха, ослепляющего блеска вечной зимы, тихого постанывания широкого ветра. Я видел белую бесконечную долину, она оживала, словно во сне. Поднимешь голову – увидишь синеву чистого неба, и, кажется, будто паришь в облаках, на высоте тысячи километров.

Но, пожалуй, я слишком увлекся природными красотами. Я тряхнул головой, освобождаясь от наваждения. Я еще раз оглядел равнину, и она показалась мне другой, совершенно отлично от той, что я увидел, только прилетев сюда. Что ж, быть может, я начинаю привыкать, и все будет не так уж и плохо… Надо мною низко пролетел самолет. Должно быть, тот самый, о котором говорил старик. Но, кажется, самолет даже не заметил ни избушку, ни меня. Я погнался за ним, размахивая руками, но, поняв, что бесполезнее этого может быть только замок на девчачьем дневнике, быстро оставил свою затею. Я забежал не слишком далеко, но все-таки потерял избушку из виду. Я совсем не переживал: погода была ясная, и следы четко виднелись на земле. Зато моим глазам открылась поразительная картина – вокруг был один только снег. Снег, и ничего больше. Ровное плато, покрытое миллиардами кристалликами морозного льда, танцующими в лучах чистого света. Чем-то напоминало «Март», кажется, Левитана, только лошади не хватало и пары-тройки деревьев.

Что ж, я не был намерен оставаться здесь долго. Все-таки солнце начинало клониться к горизонту, стараясь спрятаться от наступающей тьмы, а воздух, как и все на севере, был ужасно холодный.

Я повернул обратно и, шагая по своим следам, отправился в дом.

Дед уже ждал меня с чашкой «не-чая» в руках, который я пить, естественно, не стал. Про припасы он даже не спросил.

Это странно, но, гостя у этого старика, я практически ничего не делал. В принципе, меня это устраивало, но все же немного тревожило. Еще этот самолет, пролетевший мимо… С другой стороны, дед еще ничего плохого не сделал, разве что попытался отравить меня какой-то бурдой с имбирем, которая «бодрит и отогревает».

К тому же, бодрость мне уже и не был нужна. Я чувствовал себя приятно уставшим, мне было так уютно, и туман дремы заволакивал глаза. Я вошел в свою комнату, пропахнувшую лавандой (от этого запаха у меня начинала болеть голова), потратил пару часов на чтение и завалился спать. Кажется, мне много чего снилось. Обычно я не запоминаю сны, потому что боюсь, что они окажутся реальными. Действительность и так слишком зыбка, как песок, уходит через пальцы, и требуется очень много сил, чтобы собрать все крупинки вместе. Но этот сон… Он точно был явью…

…Я вошел в огромный зал с высокими сводчатыми потолками, наполненный шумом нарядных гостей. Синие стены комнаты будто были сделаны изо льда, яркие огни цвета рыжего золота слепили глаза. Я чувствовал торжественную радость, за которой, как за стеклом, пряталось волнение. Женщины в голубых, красных, зеленых платьях поражали своей горделивой статью, недосягаемой красотой. Почти все они были высоки, равно как и мужчины, сопровождавшие дам. Я посмотрел на свои руки. Кисти были туго обтянуты белоснежными перчатками, которые обрамляли кружевные манжеты моей сорочки и рукава небесно-синего фрака. Я чувствовал себя совершенно свободно в этом костюме, будто носил его каждый день. Я встретился взглядом со своей знакомой, улыбнулся и поклонился ей. Она ответила очаровательной улыбкой, и я остался доволен собой. Все болтали, веселились, играла скрипка. Кто-то танцевал, кто-то пытался отдышаться после головокружительного вальса. Женщины игриво хохотали, мужчины старались поразить их своим остроумием. Вдруг все смолкли, послышался шелестящий шепот платьев, и люди собрались вокруг чего-то, что я не мог увидеть, как ни вытягивал шею.

Из центра этого цветного круга прозвучал звонкий голос: «Папа, эта «паутинковая» мелодия для тебя!», и зал наполнился легкими, как дым, напевами пианино. Голос показался мне чем-то знакомым, как кажутся порой знакомыми никогда прежде не видимые лица. Я пробился сквозь бесконечную, вечно меняющую свое положение толпу и увидел источник удивительных звуков. За пианино сидела девочка лет тринадцати, с распущенными волосами, перевязанными голубым бантиком на затылке, и играла черно-белыми клавишами, переливая тональности. Ее пальцы быстро меняли свое положение, и я видел, как она старалась попасть во все ноты, растягивая связки как можно сильнее. Ребенок смеялся, покачивая головой в такт музыке.

Затем она подняла свои огромные голубые глаза и, увидев меня, тут же перестала играть, все так же улыбаясь яркому вечеру. Девочка поднялась со стула, надела свои маленькие ажурные перчатки цвета лебединых перьев и поманила меня за собой, прочь из шумной толпы любопытных гостей. Люди рассыпались по всему залу, вновь смеясь и разговаривая, обмениваясь нелепыми замечаниями и злорадными ухмылками. Мы с моей маленькой спутницей отошли в сторонку, где было потише. Девочка одарила меня пристальным взглядом, я почувствовал неловкость, словно взгляд ее касался и моих мыслей.

– Как хорошо, что вы пришли! – наконец воскликнула пианистка после долгой паузы.

– Я не мог не принять ваше приглашение, – поклонился я. Она ответила мне реверансом, уверенным и ловким, как приветствия взрослых дам.

– Я хотела просить вас кое о чем, – вдруг понизила голос моя собеседница, почти спадая на шепот.

– Я всегда к вашим услугам, – я склонил голову, чтобы лучше ее слышать. Дыхание маленькой аристократки, горячее, как тысячи крошечных раскаленных углей, коснулось моего уха. Мне стало щекотно и я съежился, немного отстранившись.

– Я молю вас, передайте это моему отцу, я знаю, вы увидитесь, – девочка всунула мне небольшой серебряный кулон с выгравированной снежинкой на крышке.

– Вы могли бы передать его сами, – заметил я, недоуменно вскинув бровь, – Разве он не здесь?

– По залу гуляет ветер, мой друг, – сказала девочка, и на миг мне показалось, что она повзрослела, и взгляд ее стал намного серьезнее, – Он мешает мне встретиться с отцом.

Я чуть склонил голову, не спуская глаз с волевого личика собеседницы, жалея о том, что слишком понимаю ее слова и не понимаю их вовсе.

– Что ж, я выполню ваше поручение, ваше высочество, – наконец вымолвили мои губы, выпустив воздух из сжавшихся легких.

Девочка вновь улыбнулась и оглянула комнату. В глазах ее сверкали огоньки сияющего зала, создающие тень в одиноких углах. Вдруг улыбка сползла с лица моей юной спутницы, а вместо радости во взгляде изобразился испуг.

– Вам пора, – тревожно промолвила она и легонько коснулась моей головы. Но от этого толчка я опрокинулся на спину, а время словно остановилось, замедляя мое падение. Я почувствовал, будто становлюсь легче, а руки приятно щекотал шелест чьих-то крыльев. Я повернул голову и увидел, как мои кисти разлетаются тысячами белых бабочек. Я весь разлетался, превращался в воздух, а сознание застилали белоснежные лепестки нежных крылышек… Меня больше не было.

Я проснулся в холодном поту, но плотный, живой. Осмотрелся кругом, не понимая, где нахожусь. Я все еще жил у старика в его крепкой избушке, страдающей одиночеством. Все мое тело было в напряжении. Я снова опустил голову на подушку и попытался расслабиться. В сознание лезли всякие мысли, заполонявшие мой мозг, словно шелестящие бабочки, застилающие глаза. Я представил пустоту, тьму в разуме, очищая его. После этого мне быстро удалось снова уснуть.

Наутро голова была совсем легкая, как будто кто-то вычистил ее и обрызгал «горной свежестью». В этот раз я долго умывался, напевая себе под нос, побрился и даже причесался, но переодеваться не стал. У меня было прекрасное настроение, как у человека, вышедшего из служебной машины компании-монополиста на глазах у бывшего босса. Я последний раз глянул в зеркало, улыбнулся своему отражению, не слишком красивому, на мой взгляд, но точно обаятельному, и вышел из комнаты.

В коридоре было тихо, никаких странных напевов, никакого громыхания старых кастрюль и даже заполуденного храпа. Думается, каждый человек втайне мечтает на несколько дней оказаться на необитаемом острове, где нет ни души. А так как эти грезы почти несбыточны, люди надеются заполучить минутку одиночества у себя дома. Наверное, это и есть причина того, что мы отгородились друг от друга сначала природным камнем пещер, затем и стенами современных квартир.

В общем, я был несказанно рад такому везению, потому что все эти рассказы, да и сам старик, мне уже порядком надоели. Я чувствовал себя загнанным в угол, и бревна этой избы преграждали мне дорогу домой. К тому же, теперь без лишнего стеснения я мог осмотреть одинокое пристанище старого оптимиста. И, крадясь, как носорог (то есть я вообще не крался), я заглянул во все комнаты моего временного жилища. Дом, пожалуй, был несколько больше, чем казалось вначале. Помимо уже изученных мной гостиной и гостевой, где я жил, здесь была небольшая библиотека со старыми кожаными креслами, еще одна спальня и комната хозяина. Странно, но генератор я так и не нашел, хотя может быть, прежде я не нашел дверь в подвал, а потом уж и генератор. Но несомненная удача – комната хозяина.

Я вошел в затхлую темноту покинутой спальни, почему-то тихо открыв дверь. Без какой-либо видимой причины я старался не дышать, хотя знал, что здесь никого нет. Окна были занавешены тяжелыми темно-зелеными шторами, не пропускающими и капли света. Лампа из коридора помогала мне не споткнуться о свои же ноги, хотя полностью и не разгоняла тьмы. Почему-то я не решился включить здесь светильник. Как вор, проникнувший в чей-то дом, я быстро осмотрелся. Полкомнаты занимала широкая кровать. Рядом с ней стояла тумба, погребенная под неаккуратно сложенными книгами. В углу находился письменный стол, так же загроможденный какими-то бумагами, старыми изданиями с пожелтевшими страницами. Это было похоже на комнату одинокого старика, скучающего по миру и по какой-то причине не возвращающегося в него и потому заменяющего реальный мир книгами в ветхих обложках.

На грубом дереве прикроватного столика я заметил выцветшую фотографию за помутневшим стеклом, пошедшим темными пятнами. На ней было изображено лицо женщины с копной темных волос, собранных в красивую прическу. Женщина была прекрасна. Она стояла вполоборота, ее огромные глаза были отведены в сторону, как будто она не замечала фотографа. Казалось, что лицо на фотографии вот-вот улыбнется, ожив от картонного сна, но оно все так же неподвижно смотрело куда-то вдаль.

– Она прекрасна, как зимний ветерок, купающийся в потоках солнечной пыли, – услышал я голос старика, оказавшегося в дверном проеме своей комнаты. Я понял, что сижу на его кровати с фотографией в руках, рассматривая незнакомку.

– Простите… – выдавил я неловко, – Я не должен был…

– Ах, это пустяки! – ответил дед добродушно, и я выдохнул. – Я ведь не запрещал тебе сюда заходить.

– Эта женщина и вправду чудесна. Кто она? – я вновь опустил глаза на призрачную красавицу.

– Моя жена, – старик вздохнул, улыбаясь, и сел рядом со мной, – Не знаю, где-то она сейчас… Последний раз я ее видел, когда прощался с детьми. А это было давно, уж поверь.

Мужчина усмехнулся и забрал у меня фотографию. Странно было смотреть на него и понимать, что раньше у него было все: молодость, семья… А теперь только я, юный скептик, еще ничего не видевший в своей жизни, но ворчащий вместо него. Мне стало безмерно жаль того, над кем я насмехался еще пару минут назад. Может, он и болтает постоянно от того, что одинок.

– Расскажите… ну, легенду, – сказал я, немного постеснявшись своей просьбы. Мне казалось, будто история старика поведает нечто большее, чем просто о жизни вымышленных героев.

Мой собеседник еще посидел несколько секунд, молча разглядывая фотографию.

* * *

В северной долине свирепствовал ветер, подгоняя серый снег, летящий по земле пыльными всадниками непогоды. Потемневшее небо укрылось грязной шерстью старых облаков, застилавших далекое солнце. Ледяной замок возвышался над промерзлой землей, впуская в себя гудение воздушного дыхания.

Прошло полгода с тех пор, как Солнце покинул Север. Мороз, его отец, слег с тяжелой болезнью, и Бурану пришлось обходиться без его советов. Молодой царь правил мудро, но жестко, порой слишком жестко, словно в руках его было не государство, а армия.

Однако ж ему приходилось тяжело. Настали мрачные времена, по улицам гуляли голод и огни недовольных граждан. Сама природа противилась благополучию северной столицы. Буран все чаще стал запираться в своей комнате, отгораживаясь от окружающего мира и обдумывая положение вещей. Но как бы он ни старался исправить ситуацию, судьба превращала все в фарс.

Гесна ходила по коридорам замка, как призрак, запертый в живом мире. Она скучала по брату, по обоим братьям, и порой долго-долго смотрела куда-то вдаль, за горизонт, отмеченный седой полосой края земли.

Однажды из окна своих покоев она увидела несущегося на гнедой всадника. За ним гналось с дюжину наездников, и копыта их коней сыпали снежным дымом, оставляя частые следы подков. В первом ездоке царевна узнала Солнце. Девушка кинулась по коридору, цепляясь за холод каменных стен, неся за собой воздушные полы небесного платья. Добежав до комнаты Бурана, она стала колотить в деревянную дверь его покоев.

– Там… – выдохнула Гесна, когда ее брат вышел навстречу.

– Я знаю, – кинул он, вылетев из комнаты. На выходе из дворца он поманил за собой отряд стражников.

На улице свирепствовала метель, сдувая плащ с молодого царя. Она крутила пространством, будто играя в бога; застилала глаза, навевая белые сны. Ее песнь проникала в мысли, танцующие под снежную балладу.

Всадники приближались с невероятной скоростью, и через несколько секунд Солнце уже спешился, пригибаясь к земле, прячась от шалящего ветра. Он поднял свои светлые глаза и,увидев Гесну, растплылся в улыбке. Царевич кинулся к сестре, на ходу поправляя меховую шапку. Он выглядел намного лучше, словно болезни никогда и не было. Солнце обнял Гесну, пожал руку Бурану, который не отрывал взгляда от снежной равнины, покрытой туманом вьюги, скрывающей дюжину неизвестных. Как только они появились в поле его зрения, метель улеглась, словно послушный щенок, увидевший хозяина. Буран выступил вперед, прикрыв брата. Он дал знак своим солдатам, и те встали по обе стороны от него.

– Кто вы и что вам нужно? – спросил царь. Стражи обнажили мечи. Их холодная сталь блеском льда сверкнула на солнце, отразила север снежной долины, дымное дыхание лошадей, смуглые лица укутанных странников. Все они поросли многонедельной щетиной – отражением долгого, трудного путешествия.

– Постой, – Солнце схватил старшего брата за руку, – Они… со мной.

Буран махнул рукой, и солдаты спрятали оружие. Однако они не стали расслабляться. Их зоркие глаза пристально следили за любым движением незнакомцев, преданно ловя каждый знак молодого царя.

Все всадники спешились, держа коней под уздцы и не отпуская их далеко от себя. Один из них отдал своего вороного спутнику и вышел вперед. Этот человек был высок, крепок. Из ткани, прикрывавшей лицо от улегшейся снежной бури, выглядывали глубокие карие глаза, прозрачным янтарем воспевая тепло далеких стран. Лицо его было сурово – это было лицо вожака.

– Мы, посланники Юга, прибыли вслед за Его Высочеством светлым царевичем Солнцем, – начал он, слегка склонив голову, – желая поделиться с Вами, мудрый царь Севера, нашей магией и установить крепкие дипломатические и, если позволите, дружественные связи.

Гесна выдохнула, улыбнулась, крепко сжав руку Солнца. Они посмотрели друг на друга, и царевич просиял, греясь в лучах восхищения сестры.

– Меня зовут Вортес, а это мой отряд, – Вортес широким жестом указал на пришельцев.

– Мы рады приветствовать вас в нашем государстве! – выступила вперед Гесна, которая всегда знала, как принять гостей. – В нашем дворце вы сможете отдохнуть и набраться сил. Я сейчас же повелю подготовить для вас комнаты.

– Благодарю вас, прекрасная царевна, – посланник почтительно поклонился, – Но нам нужно позволение хозяина.

Буран поймал взгляд мужчины и молча кивнул, сжав губы, которые красной полосой оттеняли белый цвет его лица.

Стоявшие на лестнице дворца расступились, пропуская новоприбывших, возглавляемы вежливой царевной. Рослые иностранцы, укутанные в стертые накидки из крепких тканей темных цветов, неразговорчивой чередой входили в тяжелые двери замка.

– Следите за ними, – сказал Буран своим охранникам, понизив голос, а затем замкнул шествие.

Гесна дала распоряжения служанкам, и гостям выделили комнаты и обеспечили чистой одеждой. Вечером, когда темные залы дворца освещались лишь огнем восковых свечей, не разгонявшим до конца пляшущие тени, уставших странников пригласили на ужин в большую столовую с длинным деревянным столом посередине.

Члены царской семьи уже заняли свои места. У стен стояли стражники, готовые выполнить любой приказ Бурана. Услышав приближающиеся шаги южан, прислуга начала суетиться, украшая стол богатыми яствами, подавая горячие напитки, издревле согревающие северян. Чистые и свежие, гости один за другим вошли в зал. Они так же молча сели, оставив для своего предводителя место напротив царя, устроившегося во главе стола. Слева от него была Гесна, справа – Солнце. Гесна оглядела каждого присутствующего и с удивлением обнаружила, что среди странников находилась женщина. Она не была красива, но миловидна. Девушка носила короткие темные волосы, подчеркивающие острые скулы, чтобы больше походить на мужчину. Ее глаза показались царевне добрыми и внимательными, отражающими острый ум, но скрытными и хитрыми, будто разбойничьими. Гесна взглянула на братьев. Солнце широко улыбался, счастливый своими дипломатическими успехами; его болезнь будто испарилась, щеки порозовели, а глаза наполнились живым блеском. Буран сидел прямо и горделиво, обозревая происходящее. Он удивленно вскинул бровь, по-видимому, тоже заметив незнакомую девушку.

– Вы нам не доверяете? – Вортес кивнул на солдат, улыбнувшись, но пытливо всматриваясь в царя.

– Простая формальность, – ответил Буран, – Что ж, приглашаю к столу.

Ужинали в тишине, лишь изредка Вортес подавал голос, остальные же пришельцы молчали, принимая пищу и наслаждаясь темной гущей вина. Гесна чувствовала себя неуютно, она не привыкла к подобным гостям. Девушка искала поддержки у Солнца, но тот как будто не замечал тишины, как не замечаешь молчания в кругу хорошо знакомых людей. А вот Буран был мрачен, его лицо потемнело, как небо перед собравшейся грозой.

– Так вы прибыли с дипломатической миссией? – спросил он, и в голосе его прозвучало подозрение.

– Да, Ваше Величество, – ответил Вортес. Теперь он казался плутоватым и грубым, хотя вел себя прилично. Гесна поняла напряжение брата и начала волноваться, предчувствуя опасность.

– Вы сомневаетесь? – спросил посланец, и его окружение оторвалось от еды и уставилось на царя. Стражники, стоявшие вокруг стола, подтянулись.

Буран и Вортес сверлили друг друга глазами, в которых играло пламя вечерних свечей. За окном вновь поднялся ветер. Стараясь не шуметь, он утаскивал за собой морозные снежинки потухшего в ночи снега. Звезды спрятались в тучах свалявшейся ваты, лишь изредка выглядывая из-за своего укрытия. Вся природа затихла, выжидая.

– Что вы, конечно, нет, – царь улыбнулся и подался вперед, – Но вы правы: я не буду сегодня утомлять вас делами. Вам и вашим спутникам прежде следует отдохнуть.

– Мы действительно устали с дороги, – расслабился Вортес, – Позвольте откланяться.

Буран кивнул, натянуто улыбнувшись. Вортес бросил в тарелку салфетку, которой вытер рот, и встал из-за стола. Скрежет отодвигаемого стула эхом прорезал ночную тишину. Остальные гости последовали его примеру, все вместе они вышли из комнаты вслед маленькой старушке-служанке.

Как только южане скрылись в коридоре, Буран поднялся со своего места. Он быстрыми шагами вышел в дверь слева, находившуюся напротив только что закрывшейся за пришельцами. Ноктис последовал за ним.

– Следите за ними, не выпускайте из виду, – приказным тоном говорил Буран капитану, – О каждом их действии докладывать лично мне.

Мужчины шли по неосвещенному коридору, их шаги гулко отдавались от каменных стен и пола.

– Простите, Ваше Величество, но почему вы не дали приказа взять их?

– Это не просто военный отряд, это наемники. Они обучены убивать, мы бы и глазом не успели моргнуть. Я не мог никого подвергать такой опасности. Будьте на стороже.

Весь дворец застыл, окутанный серой мглой тишины. Хозяева и слуги спали, мерно посапывая в своих кроватях. Их сны были тревожны, и ночь срывала с видений покрывала замутненного сознания. Небо очистилось, звезды ярко блистали в глубине холодной бесконечности.

Гесна и Солнце остались в столовой одни. Их пониженные голоса, поддавшись свежему дыханию бесконечной ночи, превратились в хрустальный отзвук реальности.

– Твои друзья, они… – улыбнулась царевна, замявшись.

– Несносны, – снисходительно кивнул Солнце, – Грубы и молчаливы, как необтесанное дерево. Я знаю.

– Я не это хотела сказать… Гости показались мне… интересными.

– Все в порядке, – успокоил ее царевич, – Зато они верны мне и всегда знают, что делают. Вортес спас мне жизнь однажды.

Гесна рассмеялась тому, как по-взрослому Солнце сказал это, будто прошла целая вечность после его отъезда. Юноша смутился, но тут же прыснул вслед за сестрой.

– Ты знаешь, они не похожи на послов, – вдруг посерьезнела девушка, – Я не раз встречала представителей других государств, но твои друзья сильно отличаются от них. Слишком рослые, слишком молчаливые, ни разу не похвалили Север, ни разу не похвалились Югом. Это… странно.

– Ну, – Солнце отвел глаза, – На самом деле посол – это я. Они тоже послы, честно! Но они моя группа, мои сопровождающие. Обучены разным вещам, чтобы защитить посланцев, меня.

– Мне очень стыдно, – продолжал царевич, – но султан подарил их мне. О, как это ужасно – дарить людей! Ты не представляешь, сколько там рабов. Но я не мог отказаться…

– В этом вся суть политики: идти на компромисс, – наставительно произнесла Гесна и улыбнулась: – Но теперь ты дома, и все хорошо.

– И мы обязательно наладим отношения с Югом! Султан очень хорошо меня принял, сказал, что тоже давно наблюдал за Севером, представляешь?

– Послушай, а кто эта девушка в твоем отряде? – вдруг перебила царевна брата.

– Ах, это Калори. Она… моя невеста.

Гесна шумно выдохнула от удивления. Ее брат, сущее дитя, – жених? Теперь Калори не казалась Гесне милой, и она придирчиво вспоминала черты незнакомки. Прямой нос, узкий подбородок, орлиные глаза, пытливо наблюдающие человеческие движения, – все это больше не привлекало царевну.

– Ты уедешь с ней? – спросила она, разрушив стеклянную стену затянувшегося молчания.

– Я люблю ее, – растерянно ответил Солнце и добавил обидчиво: – Я думал, ты порадуешься за меня.

Гесна отвела взгляд. В камине судорожно качался огонь, кидаясь от одной стены к другой. От него веяло жаром разыгравшихся поленьев, потрескавшихся черной коркой.

– Что важнее: семья или любовь? – вдруг спросила она, не отводя взгляда от шелкового пламени. Девушка помолчала еще немного, а затем подняла глаза на брата: – Семья. А потому поезжай… Север погубит тебя.

Солнце расцвел и кинулся обнимать сестру. Она улыбнулась в ответ, но глаза ее сделались печальными, блеснув в темноте неосвещенной огнем стороны.

Брат и сестра поговорили еще немного, но эти минуты не могли заполнить вечности прошедшей и предстоящей разлуки – тоскливого эха одинокой дороги.

А затем Север видел, как светлело небо и бледнели звезды, потухающие по мере того, как открывали глаза обитатели замка. Он всегда наблюдал этот бесконечный цикл – медленный восход солнца и его еще более медленный закат, как будто оно хотело наглядеться напоследок на этот мир, кинуть последний тревожный взгляд и упасть в бездну другой стороны вселенной.

Наутро шелест оживленных голосов наполнил комнаты дворца, летел по запутанным коридорам, ловил суетливых служанок с полотенцами в руках. Они чистили полы до блеска, готовили завтрак, раскрывали тяжелые занавески, скрывающие прозрачный свет наступившего дня, ухаживали за Морозом, слегшим с какой-то странной болезнью.

В этот день мужчина проснулся рано, весь в поту: его сны были слишком запутанны и зыбки, будто не сумевшие до конца порвать связь с реальным миром. Бывший царь лежал теперь беспрерывно в постели, не способный даже есть без посторонней помощи.

Легкий стук в дверь отвлек его от раздумий. Ослабшим голосом мужчина произнес: «Войдите!» и приподнялся на подушке. Появление в комнате его сына, Солнца, было для больного приятным сюрпризом.

– Когда ты приехал? – слабо улыбнулся он.

– Вчера, отец. Я скучал по тебе, – царевич кинулся к родителю и заключил его в объятия, стараясь не навредить страдающему.

– Я тоже мой сын, я тоже… Расскажи мне о своем путешествии.

– Юг – кладезь культуры, там по-настоящему красиво! Такие яркие цвета, что, кажется, сама природа не смогла бы придумать лучше. И жара, греющая душу. Она излечила меня, отец. Я теперь здоров, но… – Солнце замялся и потупил глаза.

– Что такое? – лицо Мороза было бледно, как будто в нем не осталось ни капли жизни.

– Я боюсь, что… Север вновь проникает в меня, забирая тепло Юга. Я встретил девушку. Она прекрасна! Я хочу жениться на ней. Благослови меня, отец.

– На женитьбу или на то, чтобы покинуть нас навсегда? – спросил Мороз, и внутри него все замерло. Как тяжело ему было слышать эти слова, полные наивного эгоизма оперившегося птенца! Неужели отец мог отпустить своего ребенка? Конечно, мог…

Солнце постоял немного в молчании, обдумывая ответ. Он знал, что его слова расстроят больного, но объясниться следовало сейчас.

– Наверное, мне нужно все сразу, – царевич неловко улыбнулся.

– Что ж, это твое решение… Я благословляю тебя, – ответил Мороз после короткой паузы.

– И ты не хочешь ее увидеть?

– Разве мое мнение что-то решит? Как отец я благословляю тебя. Но не как царь, ты знаешь. А ведь ты представитель династии, без согласия Бурана тебе не жениться.

Наверное, где-то в глубине души Мороз был рад, потому что знал, что Буран позволит своему брату заключить только династический брак.

– Тогда я отправлюсь к нему! – воскликнул Солнце с готовностью. – Пожелай мне удачи.

Больной слабо улыбнулся, его сын вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь. Мороз остался один в светлых покоях с голубыми шторами на окнах и свежим тюлем, вздымавшимся от своего легкого дыхания.

Солнце быстро шагал по коридору, ведущему в кабинет Бурана, окрыленный надеждой. Он остановился у самых дверей. В детстве он всегда с интересом разглядывал резные двери замка, рассказывающие различные истории, которые всегда менялись. На этих было изображено заклание льва искривленным мечами и огонь вокруг, обезумевший в своей ярости. Царевич постучался и, услышав «Войдите!» переступил порог небольшой комнаты, заставленной книжными полками. На противоположной стене висела огромная старинная карта мира с обозначенными на ней сторонами света, где находились четыре великих государства: сверху – юг, справа – восток, снизу – север, и слева – запад. У правой стены перед большим окном стоял громоздкий письменный стол, за ним сидел Буран и писал что-то на пожелтевшем от солнечного света пергаменте. Мужчина поднял голову и выжидающе посмотрел на гостя.

– Великий царь Севера, мой брат, – начал Солнце, – ты знаешь, я долго путешествовал в чужих краях. Но чужим все же является для меня мой родной дом. Этот холод, эта одноцветная пустошь остужает мое сердце, умирающее без южного неба. В своих скитаниях я встретил девушку и полюбил ее, как отец когда-то полюбил нашу мать. Прошу тебя, позволь жениться на ней и уехать туда, где моей жизни не будет грозить конец.

Царевич выдохнул, сердце его бешено стучало, ожидая ответа. Буран уставился на Солнце, иронично подняв бровь:

– Наша мать бросила отца и разбила ему сердце. Она разбила все наши сердца. Я еще застал ее, Гесна помнит совсем немного, а ты и вовсе ничего.

– Ты не понимаешь…

– Я понимаю, но у меня на тебя другие планы.

– Что важнее: любовь или долг? – взмолился царевич.

– Ты слишком наивен. В жизни правящей династии любовь ничего не значит, если не может быть полезной. Прежде всего мы должны думать о государстве.

Буран вернулся к своим записям, давая понять, что разговор окончен.

Улыбка, еще недавно блиставшая надеждой, раздосадовано сползла с лица Солнца.

– Почему ты такой? – по-детски обидчиво сказал он после короткой паузы, покачав головой. – Почему ты такой… бессердечный, бескомпромиссный и…

Не успел царевич договорить, как в комнату без стука ворвался молодой солдат, лицо его ходило красными буграми беспокойства.

– Почему без разрешения? – грозно спросил Буран у вошедшего.

Парень опешил, пойманный врасплох неожиданным вопросом.

– Простите… там… толпа. Требуют царевича.

– Меня? – спросил Солнце удивленно.

Солдат кивнул, судорожно сглотнув. Буран встал из-за стола и, пройдя мимо стража, вышел в коридор. Солнце последовал за ним. Оба брата, откинув занавеску, выглянули в большое окно, выходившее на площадку перед дворцом. Там собралось много людей – все они кричали что-то, что выливалось в общий безостановочный, неразборчивый гвалт, к которому ухо быстро привыкало и уже не замечало.

– Идем, – сказал Буран брату, оценив обстановку, и они вышли на огромный полукруглый балкон, опоясанный мраморной балюстрадой. Под ними шумели мужчины, женщины и дети, которые, увидев членов царской семьи, взревели радостью сироты, обретшего родителей.

– Солнце, они ждали тебя, – произнес Буран, понизив голос, и отошел к дверям. Царевич приблизился к пузатым столбикам перил, смущенно улыбаясь.

– Здравствуй, народ Севера! – крикнул он в толпу, которая тут же замерла в ожидании, – Я надолго оставил вас, отправившись в далекое путешествие. Мне лестна ваша радость, но еще больше мне приятно возвратиться домой и повидать родные просторы, увидеть своих земляков…

Северный народ любил Солнце. Для него юный царевич всегда был прощением всех ошибок царского двора, всех его неудач и всех капризов природы, атакующей использующие ее человеческие руки. Младший сын Севера был лицом династии, связывающим простых людей с людьми, обладающими властью. Солнце, сам того не понимая, являлся прикрытием для одиозных министров и самовлюбленных фаворитов, пользующихся своим могуществом.

– Моя поездка увенчалась успехом, – продолжал царевич, – я добрался до Юга, хотя это стоило немалых трудов. Я был одинок, изможден. На ночь меня приняла одна семья, совсем нищая, на мой взгляд. У них был траур: погибла дочка, в который раз они лишились ребенка. Но, несмотря на это горе, они нашли в себе силы приютить нуждающегося… Днем я пошел на местный базар, прибежище шумной толпы. Там меня обвинили в воровстве, хотя я ничего не брал. Вокруг столпились мужчины и женщины, и они кричали: «Вор! Вор!», не имея доказательств. Я просто хочу сказать, что люди везде одинаковы, в любой стране мира. Они так же притязательны и аскетичны, так же богаты и бедны, так же жаждут власти и надеются на лучшее. Люди такие, какие они есть, совершают плохие и хорошие поступки. Им нечего делить, но они всегда борются за одну-единственную каплю солнца, которого хватит на всех. Сначала они опустошают этот мир, а затем ищут способ вновь наполнить его, спорят, теряя драгоценное время. Их плач и смех шагают сквозь время, догоняя друг друга. Они создают красоту, разрушая ее, а затем воскресая вновь. Их глаза играют в прятки и смотрят в упор. Да, мы все разные, но все похожи, и потому ненавидим друг друга. Об этом мне рассказали дальние края и просили передать всему свету. Наверное, в этом суть путешествий.

Царевич еще долго что-то говорил, и народ внимал его голосу, восторженно ловя каждое слово. У дверей стоял Буран. Он смотрел вдаль и видел белое полотно с приземистыми домиками, плевавшимися серым пыльным дымом, и такую же белую полоску неба, низко висевшего над землей. Еще немного и оно рухнет, разбившись тысячами маленьких осколков и уничтожив дни и ночи. Молодой царь вышел в коридор, ловя себя на мысли, что ничего не сможет сделать с упавшим небом. Когда он уходил вглубь замка, его догнали тяжелые шаги командира армии. Это был мужчина в самом расцвете сил, высокий и крепкий, на лице командира красовались густые темные усы. Посеребренные латы и синяя туника сковали его тело, на поясе висел длинный меч из лучшей стали.

– Капитан Ноктис, – поприветствовал военного Буран, – Как поживает ваша семья?

– Оставим формальности, Ваше Величество, – ответил Ноктис. Он уже давно служил при царском дворе, был верным человеком, профессионалом. Единственной его слабостью была семья, жена и маленькая дочка, за которых он был готов отдать не только свою жизнь, но и жизни других людей. Мороз знал об этом, но все же назначил Ноктиса, который исполнял любой приказ и сумел бы защитить одним мечом всю страну, командиром.

– У меня есть новости насчет наших гостей, – сказал капитан.

С самого утра Гесна была у постели Мороза. Ему становилось лучше, но он был еще слишком слаб. Царевна читала отцу свою любимую книгу, и голос ее, тихий и словно призрачный, рассеивался в белом свечении неба, заглядывавшего в окно. Сияние дня было слишком тяжелым, пасмурным, чтобы принести свежесть солнечного утра в души уставших людей.

– Что вы творите, дети? – спросил внезапно Мороз, прервав монотонную речь склонившейся над текстом девушки. – Я чувствую тревогу, и будто в замке кто-то чужой бродит по ночам, но никто мне ничего не говорит.

– Настали трудные времена, отец, – покачала головой Гесна, опустив книгу и посмотрев на больного.

– Если вы не справляетесь, это не повод называть времена трудными. Трудности почти всегда рождаются только в наших головах.

– Но от этого они не перестают быть трудностями, – пожала плечами царевна и вновь склонилась над книгой, отыскивая упущенное предложение.

– Мне снятся страшные сны, – снова прервал тишину Мороз, глядя куда-то вдаль, – Я не знаю, что делать, когда крылья моего разума попадают в сеть разрозненных иллюзий. Чему верить? Мы всегда видим только одну стороны правды, потому что боимся заглянуть ей за спину…

Мужчина замолчал, а Гесна не нашлась, что ответить. Девушка внимательно смотрела на отца. Он всегда казался ей странным, и его слова она часто не понимала до тех пор, пока не случалось что-то необычное.

Гесна прокашлялась и продолжила чтение, упиваясь простыми словами, складывающимися в витиеватые фразы. Мороз долго не слушал ее, думая о своем, а потом задремал. Когда он очнулся, на улице уже стоял вечер, дышавший облегчением после пасмурного дня.

Буран и капитан Ноктис заперлись в кабинете и проговорили весь день и всю ночь и не заметили, как начало темнеть небо, словно стремясь спрятаться от чего-то, грядущего в этот мир.

А в дальних комнатах дворца женский голос шептал алыми губами на ухо царевичу: «Я хочу стать твоей женой. Ты не сможешь уговорить брата. Единственный способ – самому занять престол. Народ любит тебя, ты будешь лучшим правителем…»

…Поговаривали, что по ночам в замке и вправду кто-то ходит. Это бесплотный дух, потерявшийся в его стенах. Его холодный эфир так же неуловим, как само время, так же быстротечен и незаметен. Даже после того, как столкнешься с ним лицом к лицу, еще долго не поймешь этого.

В ту ночь горничные слышали что-то, какие-то шелестящие шаги, и старались поскорее уснуть, чтобы проснуться. Просто тогда, в серебряном свете звезд, проникавшем в лабиринт коридоров, по дворцу гулял ветер. Он вел за собой шлейф утерянных воспоминаний, оброненных людьми на дороге жизни. Он проникал в щели, напевая колыбельную всем тем, кто нуждался в ней, и его холодное дыхание кристалликами льда лелеяло тепло живого. А когда ветер смотрелся в зеркало, то видел перед собой женщину, прекрасную и чарующую. Ее длинные темные локоны светились ночной красотой, воинственный и гордый взгляд ласкал нежностью глухой и бесконечной тишины северной тьмы.

Белое легкое платье женщины развевалось вокруг нее, покрывая прозрачной тканью человеческие сны. Она ступала тихо, но уверенно, оставляя на пути скрип деревянных дверей и шорох вздымающихся занавесей.

Женщина заглядывала в комнаты и желала всем доброй ночи, и в глазах ее сверкали огни далеких звезд. Она зашла к Морозу и поцеловала его в бледный лоб, успокоив тревожные видения; нашла спящую Гесну и погладила ее по светлым волосам, раскиданным на подушке; долго-долго смотрела на Солнце, напевая неясный мотив грядущего дня; легко коснулась щеки заснувшего в кабинете Бурана, улыбнувшись ему.

И женщина вновь ходила по коридорам, в одиночестве перелистывая страницы книг и случайно задевая иные вещи, тихо, чтобы никого не разбудить, падавшие на каменный пол.

А потом розовый свет наступающего утра, превращая оттенки в нежный дым спокойствия, замершего между ночью и днем, прогнал ее, Женщину из племени Ветров…

Буран еле открыл глаза, разбуженный мягким сиянием солнца, яркой голубизной обновленных небес. Его голова отяжелела от непродолжительного порывистого сна, пришедшего после долгой работы. Мужчина не сразу понял, что стучалось в его последние минуты забвения, но полностью очнувшись, он услышал шум голосов и звон смеха за своим окном.

Буран выглянул на улицу, свежее утро обдало его щеки морозным дыханием. На площадке перед дворцом собралось много мужчин и женщин. Все они окружили Солнце и его невесту, Калори, радостно приветствуя молодых людей. Царевич решил официально познакомить народ со своей избранницей в надежде, что Бурану не останется ничего, кроме как благословить этот неравный брак. Царь долго вглядывался в беззаботное лицо младшего брата, который веселился, в то время как он и его стража пытались избавиться от незваных гостей с Юга; который был слишком настойчив в своих глупых желаниях, в то время как Буран заботился о благополучии государства. Ярость незаметно подкралась к сердцу молодого царя, а потом резко сжала его горло так, что тот перестал дышать.

Бледный, в чем есть, Буран выбежал на улицу, часто ловя ртом воздух, которого на секунду лишился. Солнечный свет слепил глаза, преграждая путь, но мужчина и так ничего не видел, окутанный туманом злости. Люди расступались при виде разгневанного царя, им было страшно глядеть на него. Один только царевич остался стоять на месте, не понимая, что происходит. Калори куда-то делась.

– Кого ты привел? – взревел Буран, вдруг оказавшись рядом с братом и взяв его за лацканы синего сюртука. Солнце посмотрел в белое лицо царя, глаза которого потемнели в неконтролируемой злости.

Царевич оттолкнул Бурана. Они стояли друг напротив друга, разделенные прозрачным воздухом гудящего ветра, невидимым в льющемся с небес светло-золотом свете.

– Кого ты привел? – повторил царь, немного остыв в холоде белой равнины. Его голос гулко расходился по бескрайнему пространству, отталкиваясь от окруживших братьев людей.

– Я хочу править Севером, – крикнул Солнце, не ответив на вопрос. Буран опешил, захлебнувшись собственными словами.

– Что? – выдавил из себя он.

– Я хочу стать царем Севера, Буран, – повторил царевич, – Я буду лучшим правителем. Посмотри вокруг: люди любят меня! Они знают, что я желаю им только добра. Ты тоже, брат, радеешь о государстве, но разве не в твое правление народ бунтует? Разве не сам Север отрекся от тебя и потому насылает голод и ненастье? Отдай мне престол, поверь, так будет лучше. Я не оставлю вас с сестрой: вы всегда будете в безопасности, в достатке, будем жить как семья!

Буран молча смотрел на брата. Он начинал замерзать, стоя на морозе в одной рубашке и черных брюках. По коже бежали мурашки, но не от холода, а от слов Солнца.

– Это она надоумила тебя? – вдруг сказал царь, не отрывая взгляда от дерзновенного лица царевича. – Калори? Эта коварная, недостойная служанка султана?

Солнце не отвечал. Не дожидаясь ответа, Буран продолжил:

– Как ты наивен! Опомнись, она использует тебя! Они все используют тебя.

– О ком ты? – нахмурившись, спросил царевич. Он стоял, сложив руки на груди. Бархатный подол его расстегнутого сюртука развевался на ветру.

– О южанах. Наши гости вовсе не послы. Они наемники, присланные султаном, желающим покорить Север.

Солнце упорно молчал, не веря ни единому слову брата.

– Я хочу стать царем, – медленно повторил он, по-детски чеканя каждое слово.

Вокруг стояли люди, и все они затаили дыхание, не в силах сдвинуться с места. Еще недавно на их лицах сверкали улыбки, а теперь растерянность и страх отражались в глазах верных подданных, на виду у которых рушилась твердыня царской власти.

– Я не могу просто взять и отдать тебе престол, – зло рассмеялся Буран, чьи посиневшие губы скривились затем в мстительной усмешке.

– Тогда… – Солнце замялся, но быстро взял себя в руки и выпалил: – Я вызываю тебя на поединок!

Женщины в толпе испуганно вздохнули, люди, наконец, оживились и начали переговариваться. Их шепот сливался в бесконечный поток теплого воздуха, паром выходящего из открытых в удивлении ртов.

– Как ты смеешь… – выдохнул Буран, наполняясь неконтролируемой злостью.

– Я вызываю тебя на поединок! – отозвался Солнце, осмелев.

Отказ для царя значил унижение, его слабость, порицание в глазах северян, но отнюдь не лишение титула.

– Ты действительно хочешь этого? Глупец! В бою мне нет равных! Уходи, пока не поздно! – грозно воскликнул Буран.

Но Солнце остался на месте, глядя на него с вызовом. Людской шепот, наполнивший равнину, превратился в несдерживаемые крики, удивленные возгласы. Но один голос звучал звонче всех: к толпе, держа в руках юбки, бежала Гесна, умоляя братьев остановиться. Но было слишком поздно.

– Несите мой меч, – гордо сказал царь подошедшим слугам. Солнце уже осматривал свое оружие, блеснувшее белой сталью в отражении стеклянного воздуха.

Через мгновение Буран держал в руках тяжелый клинок, привычно легший в ладонь. Легендарный меч был украшен серебром и самоцветами, потемневшими от времени. Он всегда верно служил хозяину, отдавая себя ему без остатка, разя врагов холодом приближающейся смерти.

Братья смотрели друг на друга в упор, толпа сдвинулась дальше, освободив белесое пространство. Загудел ветер, перекрывая шепот человеческих голосов. И вот, противники задвигались, медленно описывая круг. Первый импульсивный удар нанес Солнце, не дотянувшись до груди Бурана и отскочив затем на приличное расстояние. Царь не стал торопиться, уверенно ступая по холодной земле.

– Я был бы лучшим правителем! – переходя на крик, повторил царевич, перекрывая воздушные вздохи природы.

– Ты был бы марионеткой в руках султана, – ответил Буран, пристально следивший за каждым движением противника.

Царь нанес удар, и мечи двух братьев скрестились, разрывая реальность предательским лязгом металла. Движения соперников ускорились, стали резче, и все чаще в свете далекого солнца сверкали клинки, все громче они стонали, соприкасаясь.

Звуки эти долго потрясали всю долину, замершую в отчаянном вздохе. Даже время остановилось, и, казалось, будто все вокруг – лишь шутка бытия, наскучившая сама себе.

Гесна прорывалась сквозь толпу, обернувшуюся кольцом вокруг поединка. Ветер заглушал ее голос, протянутый сквозь зыбкую грань настоящего. Девушка двигалась к центру, но тут же возвращалась назад, отстраненная простыми зеваками, надеявшимися принести домой интересные истории.

Вдруг толпа ахнула, а Гесна замерла на мгновение, услышав, как искры стального звона сменились тишиной после глухого звука порвавшейся плоти. Девушка отчаянно рвалась вперед, и, наконец, толпа расступилась перед ней.

В центре круга стоял Буран, и часть его меча утопала в теле Солнца, плакавшем горячей красной кровью. Царевич округлившимися глазами посмотрел на свою рану, опустив голову, а затем рухнул наземь, окрашивая чистый снег краской уходящей жизни. Буран опустился перед ним на колени, отбросив меч в сторону. Он закрыл дыру в животе брата своими ладонями, как будто это могло чем-то помочь, как будто сила Севера, пульсирующая в его жилах, могла повернуть все вспять.

– Я… любил тебя, брат, – удивленно сказал Солнце, тяжело дыша. Он еще раз растерянно взглянул на Бурана, не понимая смысла происходящего, и навсегда покинул этот мир, оставив на земле лишь бледное бездыханное тело.

Гесна в слезах кинулась к младшему брату и упала ему на неподвижную грудь, из которой больше не рвалось горячее живое сердце. Буран молча поднялся на ноги, лицо его теперь ничего не выражало. Подбежавшие слуги принесли ему полотенце, он вытер свои окровавленные руки и бросил покрасневшую ткань на землю.

– Занесите тело внутрь, – кинул царь, повернувшись спиной к склонившейся над телом Солнца Гесне, и направился в замок.

Царевна не могла унять слез и в исступлении цеплялась за рубашку покойного, губы ее кривились в истошных рыданиях, заполонивших весь ее разум. Душа девушки рвалась на части, и ее кусочки разносил ветер, шепча всему Северу о смерти юного царевича. Слуги попытались оттащить Гесну, но та не хотела отпускать еще хранившее впечатление о жизни тело брата и льнула к нему, сотрясаясь в скорбном плаче. Из дворца выбежали няньки и заверещали вокруг питомицы, но она их не слушала. Кое-как женщины увели девушку, сопроводив в ее покои, и, причитая, оставили одну.

Мертвец одиноко лежал посреди вспаханного холодом снежного поля, обдуваемый ветрами. Влага девичьих слез на его одеянии начала превращаться в тонкую корку хрустящего льда, сковавшего развевающуюся ткань. Затем к телу, когда-то бывшему веселым наивным юношей с копной ржаных волос, подошли слуги, взяли с разных сторон и понесли внутрь, в замок, притихший в мрачном полусне виноватой скорби.

Весь день оплакивали северяне гибель младшего сына царской семьи. Природа в то время молчала, порой лишь подавая знаки своей жизни седыми вздохами ветра. И вечером, когда небеса окрасились в тоскливые цвета ночи и на них зажглись крупные звезды, жители Севера поминали Его Высочество светлого царевича Солнце, тенями отражаясь в желтых окнах своих домов, мирно пускающих серую вату дыма из дымоходов.

И в темноте дворцовых комнат, пожираемых вечной тишиной сгустившегося мрака, гулял скорбящий ветер, сгибавшийся в вое несдерживаемых рыданий. В покоях бледного, холодного мертвеца, распластавшегося на теплой кровати, хранившей запах живого тела, в изножье обманутого ложа, скорчившись, сидел мужчина, давящийся молчанием застрявших всхлипов. Лицо Солнца, осененное серебряным блеском полной луны, было спокойно в будто бы навалившемся сне, и только страдания припавшего к нему отца выдавали погасшую жизнь. Мороз был еще слаб, но, пересиливая себя, он добрался до комнаты сына, одолеваемый страхом и горем. Мужчина услышал тихий шорох природы, пробравшейся внутрь, привычный скрип половиц в одиночестве, но не придал этому значения, все так же неподвижно сидя на коленях и опустив голову. Вдруг его плеча коснулся легкий ветерок женской руки, и из пустоты вышла Женщина из племени Ветров. Мороз не поднял глаз. Женщина молча смотрела на Солнце глазами, наполненными нежностью и скорбью. Еще мгновение – и комната наполнилась людьми, появившимися из тени, из лунного света, из чужого дыхания. Все они молчали, окружив мертвеца. Женщина подняла голову и заревела, и плач ее был похож на тоскующую вьюгу, разбушевавшуюся дикостью скакуна. Призрачные незнакомцы подождали секунду и начали вторить ей, и голоса их смешались в вечный дух мировых ветров.

И природа, желая скрыть появление своих детей, запела грустную мелодию метели, осаждавшей замок. И никто на всем белом свете не мог узнать, что Ветра пришли проститься с человеком.

Пурга рвалась в ставни притихшего дворца, но не могла нарушить уединения Бурана, скрывшегося от любопытных глаз в темноте своих покоев. Он сидел на краю кровати и в руках у него был его верный меч, очищенный от крови и сверкавший в случайных лучах света, пробивавшегося в обволакивающую черноту осязаемого воздуха. Он задумчиво всматривался в драгоценные камни оружия, делавшие его таким прекрасным.

Внезапно дверь в комнату молодого царя отворилась, и вошла Гесна, впустив с собою синюю полоску лунного сияния. Буран поднялся на ноги и всмотрелся в ее заплаканное лицо, горевшее бледной ненавистью.

Девушка взглянула на меч, оставшийся на кровати.

– Вспоминаешь триумф? – резко спросила она и сжала губы, соленые от слез.

– Тебя сюда не звали, – отвернувшись от Гесны, холодно ответил Буран.

– Этот клинок – твой верный спутник, отныне он всегда будет с тобой, – продолжала царевна, не сводя взгляда с брата, казавшегося тенью – частью необъятной темноты.

– Отныне он всегда будет со мной, – усмехнувшись, Буран шепотом повторил слова сестры, по-змеиному растягивая слова. Он был бледен, в темноте мужчина казался чуждым свету и будто бы больным. Глаза его сверкали в огненной лихорадке.

– Отныне он всегда будет со мной. Отныне он будет напоминать мне о том дне, когда брат поднял руку на брата, – процедил царь раздраженно и повернул голову, посмотрев, наконец, на гостью. Его трясло в холоде застоявшегося воздуха. – Он будет вечным голосом в моей голове, шепчущем о том дне, когда я лишился части своей души, превратившись в чудовище. Он будет символом того дня, когда умер мой брат.

Царь замолчал, склонив голову, нервно вздрагивая в ознобе.

– Ты убил его! – воскликнула Гесна, – Ты, ты, ты! Зачем? Неужели ты не мог лишь немного ранить его, чтобы он не смог продолжить бой? Я никогда не поверю, что ты сделал это не нарочно!

– Если бы Солнце жил, он бы попытался снова…

– Не произноси его имени, – Гесна перебила брата.

– Ты знаешь, что я прав, – голос Бурана отвердел, налился тяжестью звенящей стали.

– Ты убил его, потому что боялся лишиться трона. Потому что Солнце любили, а тебя – нет, – девушка покачала головой, а затем тихо добавила после короткой паузы: – Власть всегда подчиняет властителей.

Буран молча смотрел на сестру, во взгляде его читался вызов загнанного в ловушку зверя.

– Ты не лучше меня, – вдруг сказал он, – Твоя слепая любовь убила его. Твоя вера в его непогрешимость усыпила бдительность и рассудок, которыми так славится царевна Гесна.

Девушка не смогла ответить Бурану. Она застыла, перестав дышать. Слезы хлынули из ее глаз, ручьями растекаясь по бледным щекам.

– Я ненавижу тебя! – крикнула она и кинулась к брату. Она крепко прижалась к нему и, уткнув измученное лицо в его грудь, горько рыдала, всхлипывая.

– Ненавижу, ненавижу… – повторяла Гесна шепотом.

Буран обнял сестру, вспоминая, как обнимал ее и младшего брата, когда пропала мать. В его руках дрожало что-то теплое и хрупкое, что он должен был охранять и защищать еще с тех самых пор.

– Он был их послом… – вдруг произнесла Гесна.

– Что? – царь отстранил ее, взяв за плечи.

– Солнце был послом Юга, – повторила девушка, утирая слезы.

– Откуда ты знаешь? Разве это возможно? Он представитель Севера.

– Он сам сказал мне… Еще в первый день своего прибытия. Я не придала этому значения.

Выражение лица Бурана резко поменялось. Он отошел от сестры, вгляделся в темноту, замерев на мгновение. Затем сорвался с места и быстрым шагом вышел из комнаты.

Гесна стояла посреди чужой комнаты в недоумении, а, опомнившись, кинулась вслед за братом.

Царь уже шел по коридору, освещенному пламенным светом факелов, сопровождаемый командиром армии. Девушка догнала мужчин и могла слышать их разговор.

– Мы готовимся к войне, – произнес Буран, – Соберите солдат. Зовите лучших магов – мы поставим стену. Сейчас же.

– Стену? – переспросил Ноктис. – Нужно предупредить население…

Капитан кивнул, прощаясь с царем. Гесна сравнялась с братом, который не повернул к ней головы.

– Мы не можем поставить стену, – сказала царевна, – В это время года рыба идет на нерест, и половина населения за пределами города. Мы просто оставим их на произвол судьбы…

– Я убил посла. Это прекрасный повод для Юга напасть на нас.

– Но там люди!

– Приходится чем-то жертвовать, – отозвался царь и ускорил шаг, оторвавшись от собеседницы.

Гесна осталась одна. Буран вышел на улицу, в ночь, освещенную тревожными огнями солдатских костров, разожженных у самого дворца. Здесь же стояли палатки, слышался гам мужских голосов и скрип снега под множеством военных сапог.

К царю подбежал офицер и, отдав честь, доложил о прибытии магов.

– Так быстро? – удивился Буран. – Ноктис знает свое дело.

Ночь дышала чистотой несвершившегося, леденила разум пустыми объятиями. Но пустота эта не была полой, в ней гуляла свобода свежего духа и сухость морозного воздуха. Ночь была спокойна и безвозмездна, являясь подарком чуткой природы. Она открывала правду, снимая купол непроницаемой голубизны небес. Тьма сверкала миллиардами волшебных звезд, осмелившихся выйти и посмотреть на мир, что лежал внизу. И человек, поднимая голову, видел бриллианты мироздания, а они, отражаясь в его глазах, становились частью человека, делая его прекраснее.

И эту ночь разрывали сгустившееся пламя и редкие выкрики, тяжелый шелест орудий, перетаскиваемых солдатами по истоптанному снегу. Буран и трое лучших магов стояли неподвижно, вглядываясь в пустынную равнину, занесенную вечной белизной. Вызванные волшебники шептали что-то себе под нос, их губы двигались синхронно, словно это был один человек. Царь не слушал их, творящих заклинания, он был погружен в себя. Его занимала мысль о грядущей войне, которая непременно должна была разразиться. Так стояли они долго, а вокруг суетились люди, неся котлы с дымящейся кашей, перетаскивая тяжелые бревна и звеня штыками. Начищенные пряжки солдатских поясов играли бликами дрожащего пламени.

Маги начали водить руками, и воздух пересекли серебряные паутинки основы магической стены. Они острой леской разрезали пространство, кнутами оставляя на нем след. А фундамент поднимался все выше и выше, к границе вселенной, все шире он расползался. Один из волшебников повернулся к царю и сказал: «Будьте готовы». Буран кивнул и устремил свой взгляд на призрачные нити, появлявшиеся из чистой энергии.

Заревел ветер, посланник сопротивления непокорной природы, не принимавшей созданное человеком. И когда-нибудь падут цепи искусственной магии, не способной сосуществовать с естеством.

Буран почувствовал, как по его жилам растекается горячая сила Севера. Она золотым эликсиром осветила набухшие вены царя, причиняя ему невыносимую боль, выжигая его изнутри. Мужчина рухнул на колени, сжав зубы и часто дыша носом, опустил пылающиеруки в холод безмолвного снега. Мерзлая земля вобрала в себя всю ту энергию, что пыталась вырваться из тела молодого монарха, втянув ее до последней капли. Буран зачерпнул в ладони колючий белый песок северной пустыни, поднялся с колен, качаясь, и за его руками, от самых недр планеты, потянулись вихрем кружащиеся снежинки. Царь встряхнул покрывало пушистых хлопьев, парящих в столбе напорного воздуха, будто хрусталем отделенного от окружающего пространства, и перед ним выросла стена бушующей вьюги. Стена протянулась на многие километры вперед, служа мощным препятствием незваным гостям, и выросла вверх стремительным обелиском. Внутри нее ревела метель, но снаружи никто не мог почувствовать даже легкое дуновение ветерка. Это было волшебство.

Измученный, Буран направился в замок, не оглянувшись на магов, все еще шепчущих что-то.

– Ваше Величество! – вдруг крикнул один из них. Царь остановился и повернулся вполоборота, прислушиваясь к словам чародея.

– Помните, что на вас строится все заклинание! – это был самый молодой из колдунов. – Берегите себя!

Буран нетерпеливо кивнул и пошел во дворец. Войдя в свои покои, он упал на кровать, обессиленный, и тот час же уснул.

На следующий день Гесна проснулась поздно, с трудом разлепив сухие глаза. Она чувствовала себя разбитой, словно проспала тысячу лет или совсем не спала. В комнате было тихо. Девушка выглянула в окно и увидела разбитый у дворца лагерь, снующих солдат, будто бы игрушечных. А на той стороне, совсем далекой, за стеной толпилась масса людей, возвращавшихся домой. Но они не могли попасть в город, отгороженный сильной магией. Люди кричали, размахивали руками, а солдаты будто бы не замечали их, занимаясь своими делами. Еще дальше поднималась буря, жестокая, беспощадная, и бурей той была армия. Она неслась на бешеных конях, терзаемых шпорами всадников. Она приближалась с немыслимой скоростью, подстегиваемая еще сохранившимся в ее памяти теплом дома – далекого Юга. Приближалась Великая Армия султана, не знающая жалости, а на ее пути стояли обычные люди, напуганные и безоружные.

Царевна выбежала на улицу, и холод Севера больно кольнул ее горло, раздирая его изнутри. Страх обуял ее сознание, страх за свой народ, за себя и братьев, страх за весь мир, потому что для каждого человека мир – это он сам. Девушка неслась по снегу, оставляя на нем отчетливые спешащие следы: такие следы оставляют люди, решительно идущие к цели. Солдаты вокруг суетились, перетаскивая оружие и подготавливая коней, трясущимися руками они застегивали пояса и приводили себя в порядок, ожидая проверки командиром, который вот-вот прикажет идти в бой. Однако стена крепко стояла, и капитан пока не заставлял солдат обнажить мечи, а только зорко следил за приготовлениями.

– Что происходит? – спросила она у первого солдата, встретившегося на пути. – Вы не видите там людей? Почему вы не отправляете никого им на помощь?

– Приказа не было, – пожал плечами солдат, – Я бы и рад помочь, да только мы как куклы: куда скажут, туда и идем. А то, что люди за стеной, – это и из царских покоев видно.

К царевне и ее собеседнику вдруг подбежал офицер и, размахивая длинными неуклюжими руками, начал отчитывать подопечного:

– Что с мундиром? Где твой конь? Ты вообще знаешь, с кем говоришь? – тут он повернулся к Гесне и виновато улыбнулся ей, поклонившись, а через мгновение снова обратился к солдату: – Это же царевна Гесна, идиот. Я тебе плетью под кожу учтивость загоню, малолетний болван! Кто вообще тебе разрешил на нее хотя бы смотреть? Быстро взял оружие!

Пока офицер продолжал жестикулировать и кричать, девушка подошла к стене, такой тихой и величавой в своей опасности. Она смотрела на мягко падающие пушистые хлопья снега, застывшие в своем полете, и не могла оторвать взгляд… А потом ее глаза поймали другое движение, нетерпеливое, отличающееся от монотонного танца снежинок. Гесна снова увидела тех людей, и среди них были дети, в первый раз отправившиеся на рыбалку. Все они смотрели на царевну, ожидая от нее помощи… Казалось, где-то вдалеке шумит какой-то офицер, и ни единое его слово не имеет смысла… за спиной ходят незнакомцы в знакомой форме и переговариваются между собой никому ненужными фразами… в стороне стоит чей-то замок, который скоро рассыплется и канет в вечность…

В момент, когда исчезает возможность, сознание человека цепляется за любой выход, даже тот, который выходом не является. В момент, когда человек чувствует, как жизнь потихоньку уходит вместе с дыханием, все вокруг кажется неважным, потому что важно только то, как можно изменить настоящее. В момент, когда время бежит с бессмысленной скоростью, почему-то оно останавливается. Это и есть надежда.

– Не нужно, царевна, не смотрите. Они обречены, – сказал усатый офицер, закончивший отчитывать солдата и присоединившийся к Гесне. Девушка повернула к нему голову. Лицо мужчины, как и его длинные руки, были красными, словно обваренными в кипятке.

– Посмотрите в их глаза. Они далеко, но можно увидеть… Упование на судьбу, на меня, даже и на вас. Разве они обречены? У них есть надежда, – ответила девушка задумчиво.

– Надежда, государыня, не способна унять разгорячившихся коней и вложить в ножны вражеские мечи. Они все погибнут, и вам лучше не смотреть на это.

Гесна помолчала немного. Она раздумывала, вглядываясь в даль снежной стены, стеклом разрезающей воздух, чертящей в нем границу.

– Кто разрешал вам со мной говорить? – вдруг просила она офицера, нахмурившись. – Покиньте меня, будьте любезны.

Мужчина помедлил, но, смущенный, отошел от царевны. Девушка снова посмотрела за стену. Всадники Юга двигались быстро, но они были еще далеко от нее. Гесна протянула руку вперед, проникая в самую суть сотворенной магии. Стена поддалась еле-еле, причиняя царевне невыносимую боль. Девушка отдернула ладонь, часто дыша, пытаясь унять разбушевавшееся сердце. Она посмотрела на тех, кто стоял за стеной. Они кричали и размахивали руками, то и дело нервно оглядываясь на приближающихся всадников. В глазах рыбаков читался ужас, перемешанный с тревогой за детей, бледные лица которых искривились в сухом плаче.

Гесна знала, что она единственная, кого волнует судьба тех людей. Они должны были вернуться домой, к своим семьям, и пожить еще хотя бы чуть-чуть, прежде чем погибнуть от южного меча. Сердце девушки разрывалось, и она вспомнила боль утраты, которая была сильнее любой физической боли. Кто бы хотел оказаться на ее месте? Жен, детей невинных рыбаков за стеной ждет чувство пустоты и вечной тревоги, панихида по первым павшим станет похоронами их мира. Жизнь стоит борьбы за него.

– Я, царевна Великого Севера, дочь, рожденная в союзе человека и природы, – заговорила девушка тихо, а затем все громче и громче, – взываю к тебе, о сила моего края! Расступись передо мной, ибо имя мое – Гесна, и я твой повелитель!

Царевна вновь выкинула руку вперед, и лицо ее исказилось: боль заволокла упрямый взор и челюсти сжались, разрывая скулу. Все тело Гесны словно пронизал ток, идущий из глубины самой земли, из недр белоснежного Севера. Она пошла вперед, вокруг завывал ветер, заметая глубокие следы. Царевна сделала шаг, два, и они казались ей бесконечно долгими, словно переступающими целые эпохи. Холод и метель кидали странницу из стороны в сторону, ломая ее тело, как иссохшую ветвь последнего дерева, оставшегося в этом безжизненном крае. Тысячи иголок пронизали раскрасневшуюся кожу, отвердевшую от бесконечных ударов ветра. Ноги не слушались Гесну, но она продолжала идти вперед, зажмурившись. Из горла ее вырвался душераздирающий крик, но он же и помог ей не сдаться. Рука девушки онемела, но также висела в воздухе, и по жилам ее растекалась боль. Сердце остановилось. Ледяной вихрь обнял человеческое тело, унося его в глубь бесконечной стены, взбесившиеся хлопья снега хлестали царевну по лицу. Ее зеленый плащ развевался в метели, волосы растрепались.

С трудом Гесна подняла голову, широко раскрыв глаза, которые тут же заволоклись тонкой коркой узорчатого льда. Сквозь него она видела тьму расплывчатых воинов, несшихся на своих конях со скоростью ветра, и топот лошадиных копыт разрывал истеричный вой мощной пурги. Они были все ближе и ближе, оставляя черные следы в колком снеге. Южные воины кричали что-то на своем языке, и их грозные взгляды, устремленные вперед, пронизывали тугую ткань пространства.

Но стена расступалась, разделяясь на две половины, сжимаясь позади. До границы ее с остальным миром оставалось совсем немного, но это расстояние казалось девушке бесконечным. Ее губы синели, а пальцы чернели, превращаясь в бессмысленные отростки. Шаг, провалившийся в снег… Приближающийся стук копыт… Блеск недалеких сабель… Боль в обмороженных конечностях… Шаг… Близкое ржание вороного коня… Огненный блеск южных глаз… Белый пар изо рта… Шаг… Наконец, Гесна добралась до людей, они толпились и бездумно толкали друг друга, стараясь ухватиться за царевну. Потом кто-то из них крикнул что-то приказным тоном, и мужчины начали проталкивать вперед детей, а затем торопливо взяли друг друга за руки, образуя цепочку. Вьюга пыталась разлучить их, раскидывая, как кукол. В ушах звенела ее песня, безумная, остервенелая… Царевна остановилась на секунду, еще раз всмотрелась в смуглые лица всадников, и один из них сосредоточил свой взгляд на ней… Она вздрогнула и опустила голову. Чья-то рука пихнула девушку в спину. Гесна очнулась и пошла вперед. Сзади нервно семенили шаги спешащих людей, все чаще оглядывавшихся на чужеродное войско.

Путь назад всегда самый трудный. Достигнув цели, уже не видишь смысла бороться… Холод заволакивал человеческие глаза, на ресницах оседали колючие ледышки. Кто-то кричал, или кричали все. Выл ветер, осаждая сомкнутый ряд. Гесна тащила людей сквозь вьюгу, бушующую отдельно от внешней погоды. Оставалось совсем немного, проход вновь медленно открывался впереди, сзади он еще не закрылся. Скорый топот чужих коней звучал громче и громче. Царевна напрягла все свои силы, последние капли жизни, взывая к Северу. Она вскричала еще громче, еще мучительнее, из глаз ее полились слезы, тут же застывшие ледышками и порезавшие кожу. По щекам девушки заструилась кровь, будто ею она и плакала. Но Север услышал свое дитя и открыл проход на минуту, как молила Гесна. Царевна остановилась, пропуская вперед людей, и, замкнув цепочку, обессиленно пошла следом. Ржание запыхавшегося коня молнией прорезало сознание девушки, будто он был совсем близко. Ветер немного успокоился, все так же зло сдувая путников с ног, но разрешая им прорваться сквозь себя. Мужчины и дети кутались в свои накидки, развевавшиеся в сухом морозе. Чужестранная армия темной бурей неслась вперед, будто длинный плащ ночи, проснувшейся в середине дня.

И вот, долгожданная граница… Гесна сделала еще один шаг и очутилась в обычном мире, где каждый миг не был последним. В ушах звенело немыслимой после завываний бури тишиной, девушка слышала только свое дыхание. Она почувствовала легкость, словно те леденящие тиски разжались, подарив Гесне возможность дышать. Воздух казался мягким и нежным, маслом стекавшим по разодранному горлу.

Вокруг девушки плясали люди, обнимали детей, подбежали, наконец, солдаты. Но все казалось таким зыбким, нереальным, несуществующим. Чьи-то движения, чьи-то слова… будто бы все это вернулось после миллионов лет одиноких скитаний, тяжелых испытаний, и вновь приходилось привыкать к жизни. Гесна смотрела на радостных людей, окружавших ее, и понемногу начинала возвращаться к действительности. На ее лице показалась тень усталой улыбки, уголки посиневших губ слегка поднялись, глаза облегченно оживали.

Но вдруг царевна почувствовала тяжелый удар в замерзшую спину, толстой иглой отозвавшийся в груди. Она боялась пошевелиться, не понимая, что происходит. Гесна опустила взгляд вниз и увидела торчащее из сердца острие стрелы, омытое горячей красной кровью. Сознание ее помутилось, и девушка не могла осмыслить свою рану. Бегали люди, суетились вокруг нее… Царевна оторвалась от созерцания капающей с металлического конуса алой жидкости и взглянула назад, с трудом повернувшись. Хоть девушке и казалось, будто все замедлилось, прошло не больше секунды, и южный воин на той стороне еще не успел опустить свой лук. Послышался звук хлопка – прямо перед лицом царевны закрылась стена.

Гесна опустилась на колени, почувствовав вялость. Ей захотелось спать. Просто лечь на зимнюю подушку колючего снега, холодного, способного заморозить тупую стучащую боль… Тьма окутывала разум бедной царевны, ее красивая голова безвольно поникла. Она еще видела, как мир свалился набок, и чьи-то ноги, бежавшие к ней. А потом Гесна уснула.

Звуки ветра всегда несут с собой что-то. Они поют человеку о его судьбе, да только он не умеет слушать. Тогда они касаются его кожи, зовут с собой, но человек не умеет чувствовать. Из неведомых краев они несут с собой манящие запахи, сладкие и нежные, как тепло свежего хлеба, как дыхание спящего младенца. Но человек не обоняет. Он боится понять мир, в то время как мир знает его наизусть. И прошлое, и будущее уже рассказано ветром миллионы раз, а звезды устали наблюдать повторение роковых ошибок… и потому ветер плачет, злится, кричит в неистовстве, отплевываясь каплями дождя.

Прошел месяц с тех пор, как умерла царевна. Перед дворцом все так же стоял лагерь солдат, готовых к бою, а за стеной расположились южане, искавшие способ преодолеть препятствие. Горожане привыкли, что совсем рядом с ними идет замороженная война, развязанная после случайного убийства молодой Гесны. Девушку хоронили вместе с братом, Солнцем, в семейном склепе. Со дня отпевания Мороз совсем сдал, Буран стал еще молчаливее и мрачней.

В этот вечер, после месяца волнений, перед дворцом собрались все, кто умел говорить. Через пару минут к ним присоединились и солдаты. Все те люди звали царя. Государь вышел к ним незамедлительно.

Ночь окутала небеса, разбросав по пути бриллианты сверкающих звезд, холодных и далеких, таких чужих… А здесь, на твердой стылой земле горели огни в руках народа, горячие и обжигавшие сам воздух. Люди кричали, в возмущении размахивая руками: «Идет ли война? Мы устали от неизвестности, устали просыпаться и ощупывать себя: не мертвы ли? Нам хочется жить мирно и умереть в мире!»

Молодой солдат, оставшийся верным царю, бежал по узким опустевшим коридорам под сводчатыми потолками, и шаги его гулко отдавались от потемневших стен, от холодного пола, покинутого частыми подошвами. Паренек спешил к капитану Ноктису, отдыхавшему в своем кабинете. Без стука ворвавшись в комнату, солдат застал Ноктиса за массивным деревянным столом, блестевшим в огнях догоравших свеч.

– Господин капитан, там восстание, – выпалил молодой человек, указывая за порог.

Ноктис поднял на него усталые глаза, и, витая где-то, приказал отправляться к царю.

– А вы? – спросил растерянно солдат, поведя плечами.

– Я скоро приду, – медленно качнул головой капитан.

Парень судорожно закивал, сглотнув, и выбежал из комнаты, не закрыв за собой дверь. Из коридора повеяло холодом, заползавшим по каменному полу, волнами набегавшим на ступни Ноктиса. Капитан раскрыл истрепанную записку с засохшей кровью по краям, которую перечитывал перед приходом солдата. Тысячу раз она складывалась, и потому была вся в сгибах, тысячу раз вынималась из кармана, и потому края ее обсыпались бумажными ниточками. Послание капитан нашел на злополучной стреле, лишившей жизни молодую царевну. Он вновь опустил взгляд и пробежал глазами слова, написанные на чужеродном языке: «Досточтимый капитан Ноктис, отважный муж Северного царства! Мы не желаем убивать, зачем проливать напрасную кровь? Но если стена не будет разрушена, гневу Султана не будет предела. Великая Южная Армия найдет способ преодолеть магический барьер, так или иначе: с нами лучшие маги и лучшие воины. И когда стена падет, в гневе своем Султан сметет все на своем пути, никого не пощадит. Так не лучше ли тебе, приближенному Его Величества, Могучего Царя Бурана, спасти народ от бессмысленной гибели и найти способ разрушить Северную магию? Султан дает тебе ровно месяц. Подумай о своей семье и обо всем Севере».

Капитан Ноктис вновь сложил записку и начал крутить ее в руках, раздумывая. Он все смотрел в одну точку стеклянным взглядом, не моргая. Мужчина уже не раз говорил с царем о возможности мирных переговоров с южанами, не упоминая, однако, послания. Но Буран был не преклонен в уверенности, что султан не станет щадить Север. Царь готовился к войне, не сомневаясь в намерении Юга уничтожить всю северную культуру, превратить свободный народ снежного края в безвольных рабов… Ноктис вдруг очнулся, встал и спрятал послание в карман. Мужчина покинул кабинет, затворив дверь, и пошел по коридору, спеша присоединиться к царю.

Буран стоял на том самом балконе, где Солнце встречал когда-то народ после долгого путешествия. Он невозмутимо смотрел на всех сверху вниз, сжав алые губы на белом лице. Люди снизу кричали, все больше гневаясь. Царь услышал торопливые шаги и обернулся: сзади него стоял Ноктис. Буран кивнул ему и получил приветственный кивок в ответ. Он вновь взглянул на бушующую толпу, а затем сдержанно поднял одну руку, собираясь держать речь. Толпа стихла.

– Свободный народ Севера! – начал Буран. – Внемли моему слову, ибо я твой Царь, избранный тобою и тобою признанный! Мы на грани войны… Нет, война уже идет. Стена пока сдерживает наших врагов, но когда-нибудь они найдут способ разрушить ее – Юг славится сильнейшими магами мира. Армия султана… Великая Армия. Никакая иная не может сравниться с ней силой и жестокостью. Север готов противостоять: я собрал лучших солдат под предводительством лучших командиров. Но знайте: погибнет много людей. Война калечит физически, душевно. Война пожирает сердца и умы, превращая людей в их тени, их зеркальные подобия…

– Зачем тогда воевать? Впустите их, сдадимся без боя! – крикнул кто-то из толпы.

– Впустить их? Неужели вы вправду верите, что султан оставит хоть кого-то в живых? Он снесет все на своем пути, превращая ваши дома в пепел, ваши души – в рабов, а ваши тела – в пустые сосуды. А если все же южане пощадят северный народ, он лишится своего могущества, своей свободы, своей культуры. Мы должны воевать, и если мы сплотимся, если пожертвуем собой ради тех, кого любим…

– Не тебе говорить это! – послышался звонкий мужской голос. – Ты виноват в смерти царевича Солнца и царевны Гесны. Ты совершаешь одну ошибку за другой, не думая о последствиях и воображая, будто все идет, как надо.

Люди внизу зашумели, гул голосов витал в яростном воздухе. Темнота сгущалась, лица смазались, освещенные неровным огнем факелов. Природа затихла, и только ветер, как всегда, гудел меж сбивчивых рядов бунтовщиков.

Буран замолчал, опустив голову. Глаза его сверкали, отражая северные огни. Но молодой царь вновь устремил свой взгляд на недовольную толпу, принимая вызов, и тихо сказал:

– Что важнее: долг или семья? Я сделал свой выбор. Я заботился о государстве, как иные матери заботятся о своих детях. Я допустил роковую оплошность и признаю это. Но сейчас я знаю, что единственный способ отстоять свою Родину – это вступить в бой.

– Не слушайте его, не слушайте! – вскричал остервенелый голос, затерявшийся затем в шуме вторящих ему криков.

Еще мгновение, такое нереальное, туманное, и толпа стала рваться в замок, осаждая его со всех сторон. Люди бились в мощные двери, и они начали поддаваться. Человеческие возгласы превращались в гневные звериные рыки, плюющиеся ядом. Толпа уже не могла сдержать себя, мужчины и женщины попадались в сети ее влияния, жаждали горячей крови, которой итак было пролито вдоволь. Люди топтали друг друга, толкали, стремясь пробраться во дворец первыми.

Буран покинул балкон, последовав за Ноктисом. Они прошли не больше нескольких метров, и капитан остановился.

– Толпа рвется в замок, и скоро они окажутся здесь, – сказал он, почему-то колеблясь, – Я проведу вас безопасными путями…

– Я не хочу прятаться, как крыса. Я был рожден воином, им и останусь, пусть это не разумно. Мне уже не править Севером и не найти, ради чего жить. Но мой народ не убьет меня. Я буду сидеть в заточении и долго ждать своего часа, как бывает со всеми неудавшимися правителями.

– Вдруг южане пощадили бы нас… – помедлив, сказал Ноктис. – Я боюсь за свою семью.

– Я знаю, – кивнул Буран сдержанно.

Ноктис постоял немного, вглядываясь в волевое лицо своего государя. Сердце капитана сжималось в тревоге, нужно было решаться: еще секунда, и станет поздно.

– Простите, – прошептал он и, достав из-за пояса свой блестящий кинжал, воткнул его Бурану в живот, вдавливая все глубже и глубже.

Молодой царь подавился воздухом и согнулся, облокотившись на руку убийцы. Потом он осел, в голове его гулял туман, приносящий с собой все горести прошедшей жизни. Ноктис прислонил обессиленное тело к каменной стене скупо освещаемого коридора и унесся прочь, оставив Бурана наедине с собой и приближающимся топотом тысячи ног. Умирающий еще видел изношенные сапоги рядом с собой и чувствовал торопливое течение темной крови, уносящей его дыхание. Затем Буран закрыл глаза, и стена пала.

В это время Мороз лежал у себя в постели, и сон его перемежался с бредом, в котором горели костры быстрых шагов и сбивчивые голоса незнакомцев. Мороз тяжело дышал, его бил озноб. Вокруг не было никого, кто мог бы помочь… Но когда мужчина открывал глаза, ему казалось, будто он видит воздух, который уносит его куда-то, через открытое окно, в ночь. Холод долины касался его лба, и звездный свет лизал бледную кожу, блестевшую капельками пота. А в замке оставался красный огонь, пожиравший ковры и занавески; разгоряченные тела, бежавшие по коридорам; шум и ярость, застилавшая глаза. Блики пламени играли на стекле времени, плавя его и превращая в тягучую смесь бесконечности и мига…

Мороз очнулся в каком-то шалаше из плотной синей ткани. Вокруг было тихо, и серость сумерек как всегда была непривычна для глаз, знавших только свет и тьму. Он был один. Мужчина приподнялся на локтях, чувствовал себя намного лучше. Опустив ноги на холодную землю, он встал со смятой кровати, пошатнулся, но удержался, чтобы не упасть. Вдруг на его плечи опустились чьи-то руки, и перед ним оказалась красивая женщина, будто вышедшая прямо из воздуха. Мороз сразу узнал ее и потерял дар речи, замерев в тишине сонного полумрака.

– Тебе еще нельзя ходить, – улыбнулась женщина и мягко надавила на плечи мужчины, усадив его на кровать, – Как ты себя чувствуешь?

– Ты так молода, – выдохнул Мороз, не ответив на вопрос, – как в первый день нашей встречи. Ты… и твой народ приходили к Солнцу, я чувствовал вас за своей спиной и слышал ваш плач. Но ты вновь ушла. Гесна теперь с Солнцем.

– Я знаю. Буран ушел вслед за ними.

– Твои дети мертвы… А ты смотрела на Север и позволяла всему случиться. Ты бросила их, выбрала свободу, ты бросила меня! – Мороз все больше злился и повышал голос, который эхом звенел в разрушавшейся тишине, – Где теперь они? Я не справился, я… не умел. Тебя не было рядом.

Мужчина замолчал и скорбно взглянул на женщину, которая присела на край кровати, глаза его были наполнены горечью и сознанием собственного бессилия. За тканью помещения набирал силу свет солнца, и начали виднеться движущиеся тени, легкие, как шелест весеннего ветерка.

Лучи далекой золотой звезды робко проскальзывали сквозь щели плотной материи, оставляя следы на промерзлой земле. На лицо женщины упали капли утреннего света, осветив ее смуглую кожу, обрамленную шелком каштановых волос. Солнце заглянуло ей в глаза, просвечивая их постоянно меняющий цвет витраж. Сейчас они густели изумрудной зеленью качающихся далеких трав.

– Я всегда была рядом, – вдруг тихо сказала она, – Ни на минуту я вас не оставляла, даже когда была на другом конце мира. Не будь так несправедлив ко мне.

Мороз опустил голову. Они сидели так, в тишине, долго, а за синим полотном их убежища набирало силу солнце, расцветая в золотую сочную лилию, обогревавшую уставшие от холода ночи живые тела.

– Где мы? – наконец промолвил мужчина.

– В небе, – женщина слегка улыбнулась, – Мы кочевники, и редко останавливаемся. Сейчас мы в небе.

– Но разве это не земля под моей кроватью? – спросил Мороз, нахмурившись.

Женщина рассмеялась тихим звоном лесных колокольчиков, и смех ее, не разрушая тишину, заплясал в безмолвии.

– Мы одолжили для тебя летающий островок у магов Запада. Забавно, правда? Сами мы живем в облаках…

– Я могу выйти? – Мороз недоверчиво блеснул глазами, и по лицу его проскользнула тень удивленной улыбки.

– Боюсь, что нет. Тебе нельзя видеть наш быт. Ветра живут призраками, невидимыми стрелами, пронзающими даль пространства. Наша жизнь – табу для людей.

– И остаться здесь я, видимо, тоже не могу? – спросил мужчина, уже зная ответ.

Его собеседница покачала головой, грустно улыбнувшись. Он встала с кровати, и легкая белая ткань ее длинного платья заскользила по воздуху. Женщина выглянула на улицу, слегка отодвинув ткань входа, и в образовавшуюся щель смело ворвался золотой свет и прохладное дуновение окружающего пространства. Она обернулась на Мороза и протянула ему руку, обтянутую светлой материей. Мужчина встал и подошел к ней, и вместе они вышли из шалаша, который оказался теперь на площадке у северного дворца, разрушенного и павшего в объятиях небытия.

– Сколько времени прошло? – испуганно спросил Мороз, остановившись и с ужасом взирая на руины.

– Ты спал два месяца благодаря отвару лесных трав… Я буду ждать тебя в тронном зале, – сказала его спутница и исчезла, растворившись невидимым ветром.

Мороз остался один, окруженный камнями разбившегося неба, которое не смог удержать Буран. Он, как зачарованный, медленно переступал сваленные кем-то колонны, не в силах оторвать взгляд от осиротевшего дворца, лицевая стена которого была практически снесена. Мужчина вдруг понял, что вокруг и вправду никого нет – ни души… Тишина пожирала разум, и только низкое гудение разносившего снег ветра уверяло Мороза в его все еще существующей способности слышать.

И так одинокий человек шел по пустынной долине, заваленной каменными руинами, как во сне воспринимавший реальность. Наконец, он добрался до просторного тронного зала, так же разваленного и тоскливого. Помещение освещалось смелыми лучами солнца, проникавшими сквозь дыры в стенах. Впереди, утопавший в тени, стоял затерянный трон, холодный и неприветливый.

Шаги Мороза гулко отдавались от каменного пола, и звук их улетал затем в бесконечное тихое белое пространство брошенного Севера. Мужчина дошел до царского трона и, не раздумывая, грузно опустился в него, стеклянным взглядом осматривая комнату. В тронном зале почему-то никого не было, и никто его здесь не ждал, как было обещано.

Но он был рад задумчивому одиночеству и пожиравшей его грусти. В голове его вяло рождались мысли, туманным потоком уносящие вдаль такие живые еще воспоминания.

Мороз смотрел на блестевшее вдали солнце и ждал. Ждал, когда случится то, что должно было случиться. А пока он просто смотрел в небо.

Вдруг волос его коснулось легкое дуновение и, повернув голову в середину помещения, мужчина увидел своих детей, пришедших вслед за Женщиной из племени Ветров. Все они светло улыбались, робко пытаясь поймать взгляд отца.

– Кто это? – спросил он женщину, не веря своим глазам.

– Твои дети, – ответила она, пожав плечами, – Зефир поймал их и позвал меня. Они прокляты Севером и навсегда останутся здесь.

– Я могу… как-то помочь им? – спросил Мороз, побледневший в испуге и горести. Тело его била мелкая дрожь, а на глаза наворачивались слезы.

– Они вечными призраками будут бродить по холоду и снегу… – покачала головой женщина. – Разве только…

Она посмотрела на Мороза. Он ждал.

– Призови силу Севера и попроси его сжалиться. Дай им цель – им все равно не уйти от наказания и скитания, – твердо сказала женщина, отбросив сомнения.

Мороз кивнул и, поднявшись на ноги, резко запрокинул голову назад, глубоко вдыхая холодный воздух. Он раскинул руки, раскрыв ладони и принимая дар справедливого Севера. Мужчина стоял так, и вокруг него собиралась танцующая вьюга, кружившаяся в стремительном снежном торнадо, скрывшем силуэт бывшего царя разоренных краев. Еще мгновенье – и метель пала, осыпалась миллиардом неповторимых снежинок, уснувших на каменном полу. По венам Мороза проскользнуло голубое свечение, змеей извивавшееся под грубой кожей, и тут же исчезло. Мужчина шумно выдохнул и тяжело опустился на трон.

Он поднял голову на духов в человеческих обличьях, ждавших его решения.

– Властью, данной мне Севером, – тихо начал Мороз, – я призываю вас к нему на службу. Один миллион лет вы будете исполнять данные вам приказания, затем станете свободны. Я буду с вами, пока не истечет срок вашей неволи. Я буду с вами всегда.

Мужчина замолчал, разглядывая лица своих детей. Они тихо стояли, опустив головы и слушая слова отца.

– Буран, – промолвил он, и старший сын, защитник государства, обратил к нему свой взор, – Ты будешь стражем Севера, поднимающим метели и снежные бури, ты сам превратишься в них. Ты станешь стеной на пути его врагов и тех, кто может ими являться. Ты будешь останавливать всех чужестранцев, странников, и здесь им будет холодная могила. Я буду с тобой.

– Да, отец, – Буран склонил голову, сжав алые губы на бледном лице, – Один миллион лет.

Мороз кивнул, и перевел взгляд на среднюю дочь, защитницу невинных:

– Гесна. Ты будешь противовесом стражу. Ты станешь оберегать всех путников, что явятся сюда, и если они достойны Севера, они будут жить. Знай, что спасти всех ты не сможешь, даже самых лучших ты будешь терять. Но пока ты стоишь на их защите, у них будет шанс. Я буду с тобой.

– Да, отец, – улыбнулась Гесна и, подняв сверкающие глаза, радостно взглянула на Мороза, – Один миллион лет.

Небесное светило темнело, но все еще висело в небе огромным ровным шаром, проникая в холодный тронный зал огненными лучами. Ветер сметал верхний слой снега, лишенного человеческих следов опустевшего края.

– Солнце, мальчик мой, – вновь заговорил Мороз, – Ты станешь наблюдателем. Твоими помощниками будут звезды, рассеянные по всему миру. А сам ты сможешь путешествовать по бесконечному куполу неба, даже на Юг, потому что Север сжалился над тобой, зная о болезни. Ты станешь полярным сиянием, самым невероятным явлением двух полюсов. Я буду с тобой.

– Да, отец, – ответил младший сын, не поднимая лица, спрятанного в тени. Его сердце выжигала вина, и он был готов нести вечную службу, чтобы искупить ее.

– Всего один миллион лет, – прошептал Солнце.

Мороз замолчал и сокрушенно покачал головой. Покрасневшая звезда плавно скатывалась за горизонт, и путь ее обозначался наступавшей темнотой, которая все же еще не победила свет дня.

– Прости нас, – вдруг сказала Гесна, обращаясь к отцу, нарушив гулкую тишину.

– Я прощаю, – ответил он устало.

Прошла еще минута молчания, растянувшаяся в часы. Мороз все так же сидел на троне, опустив голову на согнутую в локте руку, и смотрел в пустоту, ровно дыша. Он слишком утомился, обессилел и не хотел двигаться, не хотел даже думать. Усталость сковала его обездвиженное тело.

– Нам пора, – мягко сказала Женщина из племени Ветров. Она взяла Солнце за руку и повела его к выходу, Буран и Гесна пошли за ними.

Но внезапно она остановилась, обернувшись на Мороза.

– Я всегда была рядом. И всегда буду, поверь. Ради тебя… ветер станет связью между живыми и духами, ради тебя.

Женщина вновь направилась к выходу, и единственный живой, оставшийся на Севере, видел ее тонкую спину и то, как она исчезает, уводя с собой детей.

* * *

– Говорят, он построил хижину где-то в снегах и живет там до сих пор, – продолжал старик, – Да… Когда пала стена, южане ворвались в город и убили почти всех его жителей, других увели и сделали рабами. И потому, по легенде, сейчас в снегах никто не живет, кроме, конечно, царя Мороза. Как видишь, султан не исполнил обещание, данное капитану Ноктису. Потом он завоевал остальные края. Соединил их, все четыре стороны света, чтобы было легче править. Но не учел одного: ни Запад, ни Восток, ни Юг и ни Север не умели сосуществовать. Все было разрушено, кроме тех мест, которые защищал Буран… И тогда мир пришлось начинать сначала. И он стал таким, каким ты видишь его сейчас. Первозданный Север…

Дед замолчал и, протянув руку, поставил фотографию жены на место. Мы помолчали еще немного. Ему это нужно было, потому что, наверное, он уже устал говорить (забавно, но это было впервые), а мне нужно, потому что те картинки, что всплывали у меня в мозгу с каждым его словом, все еще плясали перед глазами.

Я вдруг вспомнил свой сон, где какая-то девчонка просила меня передать медальон ее отцу. Я залез в карман своих клетчатых пижамных штанов, потому что всегда по привычке раскладываю мелкие вещи по карманам. Нащупал что-то холодное, овальной формы и на цепочке. Это точно был тот самый кулон. Но разве такое возможно? Ну, если только в фильмах. Я мысленно рассмеялся, а на лице у меня появилась улыбка, как я ни пытался ее удержать.

– Знаете, кажется, эта вещь принадлежит вам, – сказал я, рассматривая вынутый кулон. На нем была выгравирована снежинка, и, хоть я и не разбираюсь в металлах, он был из благородного серебра. Увесистый такой медальончик, однако.

Старик посмотрел на меня, затем перевел взгляд на мои руки, в которых я держал украшение. Я протянул его деду, и мне почему-то казалось, что все в порядке, что так и должно быть: кулон из сна оказался у меня в кармане, а внутренний голос подсказывал мне, что он принадлежит странному старику.

Мужчина принял медальон и усмехнулся, раскрыв его. Внутри была какая-то фотография, но я не разглядел ее.

– Откуда у тебя это, сынок? – спросил дед. Но я видел, что он не нуждается в ответе, потому что знает его.

Было так тихо, что я слышал нетерпеливый ход часов, догоняющих самих себя. Глаза мои давно уже привыкли к темноте чужой комнаты, а ноги затекли. Но я не мог встать и размять их, я просто не имел сил двинуться с места, как иной человек замирает перед волнующим разговором.

– Так вы… Мороз? Царь Мороз? – наконец вымолвил я, с трудом разлепив пересохшие губы.

– Так меня давно никто не называет, – вновь усмехнулся старик, – Просто Мороз. Да я ведь представлялся уже.

Да, что-то такое было. Он представился, как только я зашел в избушку, просто я не стал слушать болтливого незнакомца.

– И что же? Что же? Всё правда? И Гесна, и Буран? – теперь уже я занервничал, хотя понимал, какой будет ответ. Я жалко улыбнулся, еле сдерживая истерический смех.

– Конечно. Разве может быть иначе? – спокойно ответил Мороз. Его спокойствие и легкость, с которой он говорил, поразили меня. Взбесили, наверное. Но я быстро успокоился, и раздражение мое сменилось какой-то тревогой и беспомощностью. Мне хотелось забиться в угол и обнять самого себя или, на худой конец, съесть огромный кусок сырной пиццы.

– Это же… это же всего лишь легенда, – пролепетал я, помотав головой. Я правда всегда любил сказки, но никогда не верил в них, даже будучи ребенком. Ведь иначе все, что создали взрослые, рухнуло бы в одночасье, а я знал, что взрослым когда-нибудь стану и я.

– Все легенды правдивы, кто бы их ни выдумал, – ответил старик, пожав плечами, и эти слова резанули мой слух. Меня передернуло.

Мы снова замолчали. У меня в голове было много вопросов, но я не знал, с какого начать.

– И сколько вы уже здесь? – вдруг вырвалось у меня, хотя думал я совсем о другом.

– Намного меньше, чем миллион лет…

– Зачем вы рассказали мне все это? – перебил его я, и вдруг почувствовал, что это был правильный вопрос, и стал увереннее.

– Человек никогда не перестанет искать. У него есть и любовь, и счастье. Но он играет с ними в прятки. Закрывает глаза и заставляет их скрываться. А потом заканчивает счет и вновь начинает искать, сокрушаясь в своем бессилии, – ответил старик, уставившись в одну точку остекленевшим взглядом, – У меня было все… и я это потерял. Теперь я стараюсь показать людям дорогу, потому что правильный путь всегда ведет к счастью. А счастье – это дом, новая книга, бенгальские огни… и щекочущее ощущение скорого чуда.

Мороз повернул ко мне голову и посмотрел в мои глаза. Мне стало неудобно, я никогда не выдерживал долгий взор, и в этот раз тоже не выдержал. Мужчина усмехнулся, в который раз. Я разочаровывал его? Почему-то для меня было важно его мнение.

– Твой дом – Север. Я вижу это по лицу. Разве ты еще не понял этого? – вымолвил он, и я заметил в глазах его бесконечную усталость, глубокую, как и его печаль.

Я кивнул. Я действительно почувствовал желание раскрыть тайны этого холодного края, такого нелюдимого и такого притягательного. И это желание наполнило вдруг все мое существо, разлилось по венам и капиллярам, превращаясь в жизненную необходимость. Я вновь кивнул, теперь увереннее.

– Я заварю чай, – вздохнул мужчина, встав с кровати. Он вышел из густой темноты комнаты в светлый коридор, и дверной проем наполнился желтизной светильников.

Я тоже поднялся и пошел в свою комнату, не затворив дверь. Еще раз умылся, и живительная влага омыла мои черты, расслабляя их. Неприятно долго ходить в пижаме. Я быстро переоделся, натянув зачем-то все свои вещи, будто это могло защитить меня от оживающих легенд. Странно, но именно сейчас, когда весь мой разум был вывернут наизнанку, я чувствовал легкость, как чувствуешь легкость после признания, поднимающего с души камень. А тем огромным тяжелым булыжником на груди лежала ложь, которую твердили все вокруг и в которую я верил на поверхности своего разума. А в глубине, точно где-то глубоко-глубоко, я знал, как и другие, что мы построили стены, отделяющие общество от правды, которую оно не принимало, которой оно боялось. Но, может, это просто был шок, не знаю, я такого еще не испытывал.

И вот я, взрослый человек (каким я себя считал уже лет с четырнадцати), поверил вдруг в сказки, в которые не верил даже в детстве. Смешно. Я посмотрел на себя в зеркало. Заметил, что сдвинул брови, – расслабил лоб, потому что устал морщиться. Наконец, я был готов.

Я зашел на кухню, где дед колдовал с чайником, тихо сел за маленький стол. Еще секунда, и передо мной стояла кружка горячего чая со странным запахом. Старик сел напротив меня. И, так как прежний храм моих устоев начал рушиться, я решился, наконец, отведать странную фирменную смесь одинокого жителя ледяной пустыни. Отпил глоток в надежде, что и мои вкусовые рецепторы готовы воспринять что-то новое… Нет, вкус такой же, как и запах. Гадость – я так и предполагал. Зато «бодрит и отогревает», тьфу!

Я вежливо улыбнулся и решил больше не мучить себя отвратительным напитком, который пил старик, явно наслаждаясь процессом. Видно, кофе он никогда не пробовал.

Когда мой не-чай остыл, а не-чай старика исчез где-то в недрах его организма, мужчина посмотрел на меня, и его голубые кристаллики глаз улыбались.

– Тебе пора, – сказал он просто.

– Сейчас? Так скоро…

Мороз добродушно мотнул головой. Я вздохнул. Мне никогда еще не было так грустно прощаться, и никогда еще я не чувствовал такого желания уйти, на встречу новым просторам…

Я встал из-за стола и посмотрел на старика сверху вниз. Мне почему-то хотелось сказать ему что-то хорошее, и я не придумал ничего лучше, чем «вряд ли я когда-нибудь вас забуду». Ох, какая глупая фраза! Дешевые слова из старых фильмов, которые, даже будучи искренними, ничего не значили. Только расставание, да и то какое-то не мужское, сентиментальное. Хотя, думаю, немного сентиментальности мне сейчас было позволено.

– Нет, забудешь, – ответил Мороз, грустно улыбнувшись и встав вслед за мной.

Я быстро надел куртку, после того, как он проводил меня до выхода из избушки, такой светлой, освещенной яркими лампами на потолке. За окном было темно. Мы пожали друг другу руки, и, переступив порог, я вышел на улицу, в бесконечность великого Севера. Дверь закрылась за мной, а впереди ждал долгая дорога домой…

Вот только сейчас на самом деле был день, светлый морозный день в безлюдной снежной пустыне. Я резко обернулся, но не увидел никакой хижины, не увидел вообще ничего, кроме тонкой линии далекого горизонта. Вокруг не было никаких следов, как будто меня просто скинули с неба в это место. Это еще что такое? Издевка, точно издевка.

Тогда я решил идти вперед и не останавливаться, пока не замерзну и не упаду на землю без дыхания. Не лучшая перспектива, на мой взгляд, но что ж делать?..

На своем пути я постоянно проваливался в глубокий снег и еле перетаскивал ноги, не привыкшие к таким трудностям. Мне не было страшно, я вообще ничего не чувствовал: ко мне тихонько подкралась апатия. Самое мерзкое ощущение, граничащее с безумием.

Думаю, шел я долго. Очень долго. А потом мне надоело, я остановился. И тут почувствовал, что безразличие уходит, уступая место злости: наговорить вдохновляющих слов и бросить посреди снежной долины? Отличная идея!

– Ну и что? Что дальше?! – воскликнул я, грозя воздуху, – Так и оставишь меня здесь? Это полный идиотизм, идиотизм высшей степени! Хотя… Это я король дураков, потому что поверил такому… «неблагонадежному типу»!

Я закричал во все горло, потому что гнев рвался наружу, раздирая горло. Кажется, у меня начал отмораживаться нос…

class="book">– Наговорил сказочек и ждешь, что я поверю? Ага, сейчас! Разбежался и прыгнул со скалы!

Но только мне никто не отвечал. Я дернул ногой, сбивая высокий сугроб, и, не удержавшись, шлепнулся наземь, и тело мое тут же провалилось в белое замерзшее одеяло.

А надо мной начал сгущаться ветер, и белые облака взметнувшегося снега заплясали перед глазами, подгоняемые плотной стеной метели. Становилось ужасно холодно и темно, будто сама природа сдвинула брови, нахмурившись. А снежинки мельтешили все сильнее, я глубже вжимался в раскаленное холодом бесцветное полотно. Ветер гудел, забиваясь мне за шиворот, набивая рот колким снегом, крича отдельные слова в открытые уши, освобожденные слетевшей шапкой. И глаза мои прикрыла пелена взбесившейся бури… Смерть никогда еще не была так близко. Она шептала у меня в мозгу, толкая в спину, сидела на левом плече, болтая костлявыми ножками. Все пространство заполнилось снегом, чистым и неуправляемым…

И сквозь витую вьюгу я вдруг увидел хрупкий женский силуэт. Он тенью нагнулся ко мне, завешенный тюлем снежного бурана, и протянул ко мне руки… Я чувствовал ванильно-карамельный запах ее длинных светлых волос, распущенных и развевавшихся на ветру, прикосновение легкой ткани ее голубого платья, и понимал, что легенды порой оказываются правдой. Разум мой заволокла дымка надежды, и с улыбкой на устах я, покорившись Северу, отпустил свое сознание…

Помнится, в детстве моей любимой сказкой была та, в которой девушка срезала ресницы одному из братьев-близнецов, чтобы потом узнать его. Братьев, кажется, было 33, как и богатырей дядьки Черномора. Сейчас уже я не помню ни одну небылицу, но именно они сделали меня таким, какой я есть. И еще много-много других факторов, событий, явлений. Странно, как вся эта цепочка формирует нашу жизнь, а мы о ней даже не задумываемся: сложно вспомнить все, что когда-то было. Судьба? О ней думаешь под конец, когда погружаешься в часовой или вечный сон… И хочется рассказать о ней все, что вдруг припомнил, но забытье смывает мысли и сковывает уста, чтобы мы никому не раскрыли тайны…

Я очнулся в каком-то по-дневному светлом помещении, на темно-красном старом диване, с трудом открыв глаза. Надо мной склонились чьи-то лица, ждущие моего первого слова. Еще не до конца придя в себя, я воскликнул:

– Где дед?

Лица переглянулись и расплылись в улыбке.

– Какой? Мороз? – услышал я смешливый голос. Это сказала молодая женщина с короткой стрижкой.

– Ну, да… – у меня кружилась голова, я нетерпеливо потер лоб.

– Дед Мороз придет только ночью, и то, если ты был хорошим мальчиком, – рассмеялась незнакомка.

Наконец, взгляд мой сфокусировался, и я смог осмотреться вокруг. У дальней стены стоял небольшой стол, на котором красовалась маленькая декоративная елка, украшенная новогодними шарами и мигающими разноцветными гирляндами. По стенам были развешаны забавные плакаты и старые фотографии, рядом с диваном, на котором я лежал, находился столик с радиоприемником на нем.

– Где я? – я вновь вернулся к лицам: меня приветствовали двое мужчин и женщина, хотя в коридоре я слышал и другие голоса.

– На станции, где же еще? – ответила все та же незнакомка, – Я Ольга, а ты…

Я на автомате представился, вертя головой.

– А, так ты новый полярник! Добро пожаловать.

– Как я здесь оказался?

– Ты везунчик, – в разговор вмешался мужчина со сверкающим золотым зубом в челюсти, у него был низкий бархатный голос, – Мы нашли тебя после бури на складе, наверное, пилот в метели заблудился… хотя, если честно, мы не знаем. Но ты везунчик.

Я слабо улыбнулся, скорее из вежливости, чем из радостного осознания своего рождения в рубашке.

– Так что за дед? – вновь заговорила Ольга.

Я сел на диване, с трудом оторвав голову от подушки. У меня затекла шея.

– Какой дед? – спросил я. Наверное, она говорила про мой бред после очухивания. Что-то, кажется, снилось… но все как в тумане.

Девушка опять приятно засмеялась, и я улыбнулся ей в ответ, на этот раз по-настоящему.

Весь день меня инструктировали, когда я окончательно пришел в себя. Как пользоваться этим, куда нельзя ходить, куда можно. Все это в теории я знал, но теперь нужно было выучиться и на практике. К такому я был готов и, вроде бы, почувствовал… удовлетворение, что-то большее? Мне почему-то нравилось здесь, нравились эти люди и бесконечный снег за окном.

А вечером мы праздновали Новый год, с горячим вкусным чаем, шампанским и сладкими мандаринами. Мне было по-настоящему хорошо. Мы долго танцевали под старую музыку, и скоро я выдохся. Присев на диван, я заглянул в перемежавшееся уютными бликами окно и увидел бесконечную вечернюю пустыню снега. В небе равнодушно блестели звезды, но мне они казались тогда веселыми огоньками, приветливо подмигивавшими земле. Впереди тянулась призрачная линия тоскующего горизонта, и не было ни души. Только ветер порой заводил свою песнь, подтанцовывая самому себе, да снежинки блестели в дрожавшем свете огромной луны, такой манившей и вечной, как сам северный край… Нет, здесь точно что-то было, и оно было везде: в морозном воздухе, очищавшем голову; в глубоком снеге, таившем бесконечность; в голубизне утреннего неба и в синеве ночного, вдохновлявшего и такого знакомого, что оно становилось еще более таинственным; в моей работе и в той дороге, что мне предстояла. Может быть, это то, в чем смысл жизни любого человека: может быть, это счастье? Но что оно такое? Я смотрел вдаль, и вечерний пейзаж убаюкивал мою метавшуюся душу, которая наконец могла обрести недолговечный покой. Мне было тепло, в ушах звенела тишина грядущего дня, хотя комнату наполнила музыка. Но я был не здесь: я давно уже перенесся за прочные стены станции, окутанный снегами и засыпавший под живыми звездами свободного Севера, великого, бесконечного Севера, принимавшего меня в свои холодные объятия…

А счастье – это дом, новая книга, бенгальские огни и щекочущее ощущение скорого чуда… кто же это сказал?