Комплекс Супермена [Андрей Арсланович Мансуров] (fb2) читать онлайн

Едва отец возник в проёме двери огромным чёрным силуэтом, Билли сразу понял, что что-то не так. Потому что Питер МакКейни не пробасил как обычно: «Привет первопоселенцам!», и не подбросил всегда кидавшегося к нему после этого с визгом «Ур-ра!» Билли в воздух аж до самого потолка. Вместо этого отец странно охрипшим и словно деревянным голосом сказал, остановив сына на полпути к себе жестом руки:

— Мать! Дай-ка мне, да побыстрей, первую универсальную. Кажется, я таки-подцепил какую-то зар-разу! Чувствую слабость, и… Озноб. Меня морозит. По-моему, температура уже под сорок.

Мать не стала даже смотреть на отца так, как всегда делала, когда он возвращался с поля — одного, первого, взгляда издали ей, похоже, вполне хватило, чтобы понять, что с мужем что-то и правда не так. Она тут же метнулась в спальню, сразу вернувшись с белой коробкой экстренного меднабора. Огромный красный крест на её боку уже не казался Билли смешным фантиком. Нет: он кричал, звенел, выл в мозгу, словно тысяча беззвучных сирен, что всё плохо!

И отцу угрожает жуткая опасность!

Коробку мать даже не передала в руки. Не приближаясь к отцу она поставила её на пол, и толкнула движением ступни. Отец, нагнувшись, коробку затормозил обеими руками. Отщёлкнул клапаны, сорвал печать. Вынул красную ампулу с одноразовой иглой.

Первую универсальную ввёл себе, закатав рукав повыше, и уже сидя на табурете, который мать подвинула ему — тоже по полу. Похоже, что вколоть тонкую иглу в тело отцу было всё равно больно: он прикрыл глаза, и закусил губы изнутри. Но когда Билл захотел подойти, отец приказал ближе чем на три шага не приближаться — «Мало ли! Вдруг эта штука передаётся через воздух!»

Мать, сняв с другой полки коробку с набором первой помощи, сунула Биллу в рот зелёную капсулу с универсальной иммунитетной:

— Ну-ка, быстро разжуй, и запей. Вон — хоть холодным чаем!

После чего закрыла нос и рот Билли унимаской, тоже вынутой из коробки. Одела маску и себе, и быстро вышла снова в спальню, зажав в руке упаковку с одноразовым шприцем.

Билл услышал, как завопила маленькая Ники: малышам капсулу иммунитетной вакцины в рот не дают, чтоб сразу эту горечь не выплюнули, а вместо этого делают укол в… Ну, то место, которым обычно сидят на табурете. Себе мать капсулу засунула уже после того, как вернулась в кухню.

МакКейни старший, который сидел на табурете как-то совсем уж низко наклонившись вперёд, словно сверху его прижимал какой-то тяжкий груз, всё это время продолжал кусать губы, чуть раскачиваться, и тяжело дышать — словно опять таскал мешки с удобрениями. И сильно потел: крупные капли пота так и текли с его лба, капая на половицы из пластидуба, а отец даже не пробовал вытирать их платком, а только хмурил лоб, и словно в раздумье качал головой, всё время щупая себе пульс, и закрывая иногда глаза. Лицо отца, как понял, приглядевшись, Билли, стало не просто загорелым, а каким-то кирпично-красным. Неужели какая-нибудь тропическая лихорадка?! Но ведь они — не в тропиках!

Когда мать снова вернулась из спальни, откуда продолжали доноситься возмущённые крики восьмимесячной малышки, отец сказал:

— Выйду-ка я от греха подальше. И подожду в сарае, на лавке. А ты позвони в Администрацию. Пусть пришлют врача. Мне… Не полегчало.

Мать только кивнула — понимала, что отец прав, и ему действительно лучше подождать там, снаружи дома, чтоб неизвестная зараза, которая, похоже, не на шутку подкосила двухсотфунтовое мускулистое тело, хотя бы не распространялась в доме.

Коробочка коммуникатора впервые показалась Билли такой крошечной и несерьёзной: разве можно действительно ожидать реальной помощи от сорока грамм пластика и кремния? Но вот она зашипела в руке матери и ожила, сказав чужим усталым голосом:

— Центральная диспетчерская, дежурный оператор Прикотко. Слушаю вас.

— Здравствуйте, оператор Прикотко. Это Анна МакКейни, сектор Дэ сорок три. Только что мой муж вернулся с работы, пожаловался на слабость и лихорадку. Мы ввели первую универсальную, но это не помогло. Он сильно потеет, лицо покраснело, и он ощущает озноб, и жар. Сейчас он ушёл в сарай, чтобы не заразить нас, семью. Он… — мать запнулась, и Билли увидел, как она тоже кусает губы, — Когда доктор сможет прилететь?

— Минуту, миссис МакКейни. Оставайтесь на связи, я запрошу ангар и доктора.

Стало слышно, как в операторской защёлкали какие-то тумблеры, зазвучали голоса и механические шумы, прорезалось гнусное пипиканье зуммера. Ещё донесся прерывистый сигнал срочного вызова, и раздался даже вой гудка общей тревоги. Затем к микрофону подошёл явно кто-то из начальства, потому что голоса замолкли, как отрезанные бритвой:

— Миссис МакКейни, на связи первый заместитель начальника колонии, капитан Дэвид Шторль. Пожалуйста, опишите как можно точнее симптомы и обстоятельства, при которых вашему мужу… То есть тот момент, когда, где, и как именно он заразился.

— Как именно он заразился, он не говорил. И когда — тоже не знаю. А насчёт — где… Думаю, он, как и собирался с утра, делал прополку наших полей. На тракторе с культиватором. Поля у нас засеяны картофелем. Однолетним хлопчатником. И кукурузой. Возможно, он сам сможет рассказать об этом лучше. Но выглядел он, когда вернулся…

Слушая, как мать подробно и вполне чётко, но так же, как отец хмурясь, и чуть раскачиваясь, описывает, как выглядел глава их семьи, и как она действовала, Билли сжимал кулачки и стучал костяшками пальцев по деревянным ножкам табурета — примета, чтоб всё было хорошо!

Но в то, что всё будет хорошо, верилось с трудом. Уж слишком старался отец выглядеть обычным, чтоб не пугать их, свою семью. Но Билли-то чуял, что отец ходит и говорит из последних сил. Только сейчас он, шестилетний мальчуган, снова осознал, как фактически слабы и беззащитны они, чужаки, перед природой этой планеты.

Здесь, на Чегастере-пять, земные колонисты высадились всего полгода назад, и даже ещё не успели вырастить первого урожая. А ведь казалось, что за предыдущие пять лет, пока планету, предназначенную в-основном именно под такие, как было у отца до подписания Контракта, фермерские хозяйства, изучили достаточно хорошо. Подразделение первичного освоения провело все исследования, взяло все нужные пробы. Марсианские учёные разработали все соответствующие лекарства, сыворотки, и вакцины от местных микробов и всего такого прочего. Плюс бонус — усиление общего иммунитета всех колонистов соответствующими медикаментами и процедурами. Всё как всегда. Методика, проверенная на двадцати восьми других планетах-колониях… Предусмотрено, вроде всё!

И вот теперь, спустя всего полгода, выясняется, что предусмотрено-таки — не всё.

И осознавать, что именно его отцу выпало стать этому кошмару подтверждением — просто ужасно! Потому что уж слишком больным, расстроенным, и непривычно слабым выглядел отец! Холодная волосатая лапа паники цепко сжимала крохотное сердечко Билли-боя, как звал его отец, и никак не желала отпускать.

Отец…

Билли вдруг словно вынырнул на поверхность, обнаружив, что мать пятый раз говорит «Да, поняла!», и разговор заканчивается:

— … ни в коем случае к нему в сарай не заходите. Доктор Зигманн уже вылетел, миссис МакКейни. Прибудет к вам, вероятно не позже, чем через десять минут. Пожалуйста, ждите его, оставаясь с детьми в доме. Не подходите к… э-э… сараю.

— Да, поняла вас, капитан. Ждём! Ждём.

В динамике запикал сигнал отбоя, мать положила коробочку назад на полку над столом. Обернулась к Билли:

— Билли. Тебе придётся ужинать одному. Я… Схожу в коровник и свинарник. Покормлю животных. Оставайся здесь, если будут звонить — отвечай. И следи за сестрой.

Билли кивнул, изо всех сил сдерживаясь, чтоб не заорать благим матом, и не кинуться к матери, и не зарыдать, обхватив её колени маленькими ручками. Но он понимал: они — колонисты. И знали, что рискуют. Как и все остальные, кто прибыл с ними на «Звезде Кораллии» — все триста восемьдесят три человека. Взрослые и дети.

Колонисты и администрация.

Только не думал он, что что-то «этакое» вот именно — случится. И — именно с ними!

Мать, вернувшаяся из спальни, и успевшая каким-то чудом успокоить плачущую сестрёнку, поставила на стол тарелку с кашей, от которой шёл пар:

— Билл! Поешь быстрее. Мало ли…

Мать не договорила, но Билл понял: возможно, это — ещё не конец их бед.

Когда мать открыла дверь, в окружавшей дом темноте снаружи раздались завывания волко-гиен, и заухал филин-дьявол. Но в этом не было ничего необычного: аборигены, как называла их мать, всегда так реагировали на полосу яркого света, падавшую во двор из двери дома. Темнота снаружи, однако, уже не казалась Билли привычной: то ли от этих заунывно-тревожных звуков, то ли от понимания, что мать тоже напугана, его буквально колотило от окружавшего дом, и теперь притаившегося за открытой дверью мрака, не рассеиваемого, как там, дома, на Валенсии-два, ночными фонариками — голубым и зелёным спутниками Порги и Бесс…

Мать вышла, захватив два ведра с комбисмесью. Дверь закрылась.

Билли сел на табурет, чувствуя, как наполняются слезами глазницы.

Нет, он не должен плакать! Колонист, если он настоящий мужчина, должен не плакать, а делать то, что положено! Так всегда говорил ему отец.

Ах, отец…

Как он там?!..

Из геликоптера доктор Теренс Зигманн выбрался только после того, как лопасти винта перестали поднимать вокруг тучи пыли. Придерживая дверцу, обернулся к пилоту:

— Думаю, Фрэнк, тебе лучше пока побыть здесь. Если нужно будет перенести пострадавшего в грузовой, я воспользуюсь дроном. И маску, пожалуйста, не снимай.

Пилот, Фрэнк Нельсен, только кивнул, моргнув глазами, остававшимися в узкой прорези между шлемом и раструбом индивидуального дыхательного прибора: уж о чём-чём, а в необходимости соблюдения мер повышенной безопасности в случае внезапных неизвестных болезней, он не сомневался: первую универсальную доктор вколол себе и ему ещё до вылета.

Доктор тоже кивнул, и двинулся по лугу к сараю, не более чем в пятидесяти шагах от которого опустилась машина.

Свет налобного фонаря высветил дверь — толстые доски, мощная щеколда. Всё правильно: защита от волко-гиен должна быть надёжной. Иначе ни завезённых птиц, ни животных, ни припасов не останется. Сейчас щеколда была отперта, и доктора кольнуло секундное опасение: не заперся ли больной изнутри?! Такое бывает, особенно в полуобморочном состоянии при повышенной температуре: автоматика рефлексов, так сказать.

Но дверь оказалась не заперта, и Зигманн, войдя, закрыл её за собой.

Фермер Питер МакКейси свет в сарае зажёг: правда, тусклая экономная галогенная лампочка давала не свет, а, скорее, просто чуть рассеивала сумрак. Пришлось прибавить яркости своей налобной лампы, чтоб хотя бы сориентироваться.

Левую половину сарая, громоздясь до самого потолка, занимало скошенное весной и летом, и высушенное сено, сейчас подпёртое лёгкими пластиковыми щитами — чтоб не рассыпалось. Другую половину занимали многоярусные стеллажи, расположенные почти как в старинных библиотеках — поперёк. На них гроиоздились, упакованные в промасленную бумагу и коробки, запасные детали от плуга, бороны, косилки, трактора и прочих механизмов. Посередине оставался довольно узкий проход.

Сам Питер МакКейси лежал в его конце, у торцевой стены. Лежал ничком, возле широкой длинной лавки, которую вероятно заносили в дом и использовали, когда приглашали гостей, и с которой он сейчас просто скатился. Похоже, потеряв сознание.

Доктор поправил загубник индивидуального дыхательного, и кинул взгляд вниз: с перчатками всё в порядке. Только после этого Зигманн подошёл к неподвижному телу, и не без усилий перевернул немаленького крепкого и сильного на вид мужчину на спину.

Так, дыхание имеется. Пусть прерывистое и частое, что вполне обычно при лихорадке, но несомненно — не затруднённое мокротой, или отёком гортани или слизистых: больной дышит в том числе и через нос. А вот то, что он насквозь пропотел — рубаху, как и удобные армейские брюки цвета хаки хоть выжимай! — и капли пота до сих пор текут и со лба, и по шее и груди — плохо. Да и жар… Доктор даже до того, как датчик на его запястье показал температуру, видел, что она не меньше сорока.

Не подействовала, стало быть, первая универсальная. Которую, конечно, тяжело переносить. Но которая спасала жизни колонистов практически во всех схожих случаях: при неизвестных ксеноболезнях на остальных двадцати восьми Колониях.

Зигманн придвинул к себе ящик, который, пронеся по сараю, сразу опустил на пол у изголовья больного. Покрутил плечом: нести его было тяжело. Всё-таки — двадцать пять кило! Распаковать оборудование и облепить тело больного присосками датчиков нетрудно. Дело привычное, и позволяет хоть как-то взять себя снова в руки. Это просто необычный, ярко-кирпичный, словно от ожога, цвет лица пострадавшего несколько выбил достаточно опытного сорокадвухлетнего ветерана космоса из привычной колеи.

Так. Ну, посмотрим, что тут у нас.

Температура сорок и шесть десятых. Пульс — восемьдесят семь. Давление: сто сорок четыре на сто два. Хм-м… Лихорадка, конечно, на лицо. Но…

Гемоглобин в норме. Сахара нет. Белки чуть понижены. Липиды — почти в норме.

Получается, без досконального исследования крови, и определения, кто это такой наглый, или живучий, смог преодолеть все барьеры, которые земная медицина поставила на пути инопланетных агрессивно-злобных микротварей, и поработал над бедолагой фермером, никак не выяснить. Значит, вперёд.

Для начала — вколоть жаропонижающее и обезбаливающее. Затем — подключить кардиостимулятор, на случай сбоев в работе перегруженного сердца. И трубку кислородного прибора в рот. Подвесить на крюк в стене и подключить к вене припасённый пакет с донорской кровью — в хранилище Центрального блока есть резерв для всех колонистов, с любой группой крови, и доктор на всякий случай захватил пакеты и для жены фермера, и для обоих детей. Хотя лучше всё же, чтоб до этого не… Вот именно.

На портативном монитрое возникли кривые. Порядок. Теперь состояние больного более-менее стабилизировано, если верить показаниям приборов. Не нравились Зигманну только частое дыхание, и температура. Она медленно, но упорно продолжала лезть вверх.

Доктор достал и расчехлил полевой электронный. Стерильной иглой ткнул фермеру в палец — затем автоматически приложил туда одноразовый пластырь с унимазью от ран. (Вот уж что сейчас неактуально — так это опасение, что больной подцепит заражение крови…) Приготовить препарат для работы нетрудно. Однако требует аккуратности и методичности. Хорошо, что налобный фонарь даёт отличный ровный свет.

Спустя три минуты препарат оказался в приёмнике прибора. Зрелище, появившееся в объективе микроскопа доктора поразило. Настолько, что он даже пощурился, и, проморгавшись, снова глянул вниз. Рука сама потянулась к переговорному устройству:

— Внимание, диспетчер! Здесь доктор Зигманн. Дайте первого заместителя, капитана Шторля. Что? Сам начальник? Отлично. Отлично.

Выслушал отчёт Зигмана начальник колонии Чегастер-пять, майор Элмер Даффи, внешне спокойно. Но кто бы знал, чего ему стоило сохранять непроницаемое выражение на лице!

Ещё бы: услышать, что вся колония под угрозой полного вымирания в течении не более, чем суток — информация не того плана, чтоб остаться равнодушным!

Но майора назначили на этот пост неспроста. Незаурядным и находчивым организатором он проявил себя ещё на Лестере-семь, в чине капитана. Поэтому, как только майор нажал клавишу окончания связи, план уже был готов.

Собственно, он был готов ещё до того, как триста земных колонистов и подразделение технического и административного обеспечения из первой волны освоения вылетели с Земли. План реагирования на угрозу тотальной эпидемии разработан Штабом объединённых Флотов Союза ещё сто сорок пять лет назад, после освоения первых пяти планет-колоний.

Но майор Даффи никогда не предполагал, что именно ему придётся проверить не на учениях, а в реальных боевых условиях, насколько действенны меры, предложенные лучшими медиками и аналитиками Союза.

Щёлкнув селектором экстренной связи Административного блока, майор объявил:

— Внимание, руководителям всех подразделений. И всем сотрудникам Администрации. Объявляю красный код. Повторяю: код — красный! У нас угроза бактериального заражения. Это — не учебная тревога. Немедленно занять места согласно штатному расписанию, и начать предусмотренные Планом номер один мероприятия!

После чего майор, стараясь максимально точно воспроизводить утверждённые Инструкцией рекомендации, начал отдавать и конкретные распоряжения.

Впрочем, он отлично знал, что его напоминания о том, кому что делать, совершенно излишни. Подчинённые и сами прекрасно знают, что им надлежит делать при Красном коде и Плане номер один. И приложат максимум усилий.

Чтоб спасти тех, кого ещё можно спасти.

Да и самим остаться в живых.

Доктор Зигманн убрал реанимационное оборудование в кейс-ящик. По привычке, впрочем, отлично понимая, что ничего из этого им уже не понадобится и не поможет, аккуратно уложил туда же и остальные приборы.

Чётко, как никто другой, он понимал, что зло свершилось. И ничего его предупреждение уже не изменит — все люди, что находятся сейчас на поверхности планеты, умрут за сутки-другие. И не спасут их никакие из имеющихся лекарств, или вакцин.

Поэтому он, повторно убедившись, что пульс у Питера МакКейси больше не прощупывается, и тело безвольной и беспомощной грудой словно расплылось по земле, а зрачок расширился во всю радужку, снова достал коммуникатор:

— Диспетчер. Это снова доктор Зигманн. Думаю, я должен, как наиболее компетентный в колонии медицинский специалист, сделать заявление. А вы должны будете, согласовав детали с майором Даффи, передать его в эфир. Причём — как можно быстрее.

— Да, сэр. Я понял. Включаю резервный магнитофон. Говорите.

— Сегодня, двадцать восьмого июня две тысячи шестьсот… года по земному летоисчислению, я, главный врач колонии на Чегастере-пять, Теренс Зигманн, столкнулся с неизвестными земной медицине патогенными организмами… Вирусной природы. Выглядят они при увеличении восемьсот тысяч раз, как… Да, как морские ежи, — доктор говорил, но рука уже потянулась вытереть лоб: пот буквально заливал лицо, заставляя щуриться и моргать, потому что едкие холодные капли всё время норовили затечь в глаза, — И ни один из разработанных нашими специалистами антибиотиков, блокаторов, и медиаторов не действует на них летально. Более того: ничто из нашего арсенала их… э-э… саморепликацию даже не тормозит!

Сам же вирус новой болезни «работает» чрезвычайно эффективно, собственно, как и положено вирусу: вызывая превращение поражённой им клетки в быстродействующую фабрику по продуцированию сотен и тысяч новых вирусов буквально в считанные минуты: не более пятнадцати — двадцати. Происходящее после этого абсолютно летально для клетки, в которую попал даже единственный вирус. Она полностью разрушается, выпуская репродуцированное поколение вируса в организм.

Новорождённые вирусы разносятся потоком крови абсолютно беспрепятственно по всему организму. Сопротивляемости, повторяю, не наблюдается. Организм взрослого человека, в частности, заражённого Питера МакКейси, возле которого я сейчас нахожусь, теряет способность к функционированию, тьфу ты! — доктор стащил бесполезную маску, и сплюнул в угол сталактитово-вязкую слюну, — Я что-то стал выражаться как настоящий бюрократ. Наверное, от температуры. Так вот: человек умирает за считанные часы. Вероятно, не более, чем за пять-шесть с момента заражения.

Теперь главное: само заражение, вероятней всего, осуществляется воздушно-капельным путём. Вирусы наверняка способны перемещаться с потоками ветра. Причём могут поражать организм не обязательно только через органы дыхания. Достаточно одному такому вирусу просто попасть на любой открытый участок кожи. Ни одежда, ни наши спецкомбинезоны не дают гарантированной защиты, так же как и любые маски: вирусы очень малы, и легко проходят сквозь фильтры индивидуальных дыхательных приборов, и тем более — слои марли масок. Так что единственным достаточно надёжным способом обезопасить человеческий организм от этого супер-вируса, является нахождение этого человеческого организма в герметичном скафандре.

Доктору пришлось сделать паузу, чтоб отдышаться — слабость и повышение температуры заставляли сознание мутиться и призывали плюнуть не только в угол, но и на всё это вообще! И просто прилечь рядом с могучим телом фермера, и расслабиться, уснув.

Но — нельзя даже думать о таком! Его вердикта и, вероятно, помощи, ждут жена и дети фермера! Нужно ввести хотя бы обезболивающее. Потому что уже дико ломит суставы, и поясницу — как при застарелом радикулите!..

А, да. Вначале нужно же ввести и себе. Этого самого обезбаливающего.

Доктор распечатал упаковку с одноразовым шприцом, продолжая думать.

Возможно, основную часть колонистов всё же удастся спасти? Если только…

Ветра здесь — достаточно постоянные. И если заражение — диверсия, наверняка его осуществили так, чтоб ветер разнёс заразу по всей заселённой людьми территории. А территория-то… До смешного мала: каких-то жалких три тысячи квадратных километров! И, разумеется, как и на предыдущих колониях, вначале все фермы и жилища располагаются недалеко, как бы окружая по периметру здание Администрации. Ну правильно: рассчитывают же на помощь в экстренных, таких как этот, случаях! Да и продукцию животноводства, на которой здесь специализируются тридцать восемь семей из восьмидесяти трёх, свозить в хранилища-холодильники ближе.

— Первые симптомы начинают проявляться… — доктор посмотрел на свои руки, кожа которых уже приобрела светлый красно-кирпичный цвет, — через двадцать-тридцать минут после попадания вируса в организм. Искусственное поддержание жизни пациента возможно… Но — на очень непродолжительное время. Думаю, после впадения в кому, которую я наблюдал, прибыв, у пациента, не более часа — даже в стационарных условиях госпиталя. И даже с полной заменой всей крови.

Поражённые внутренние органы больного продуцируют вирусы до своего полного уничтожения. Смерть наступает, вероятно, в результате разрушения костного и головного мозга. Больной Питер МакКейси умер у меня на руках пять минут назад. Я сам — тоже заражён. Несомненно, так же заражены и жена и дети МакКейси. Сейчас пойду, сделаю им и пилоту коптера укол обезболивающего и жаропонижающего. Чтоб хотя бы не мучились так, как первый поражённый.

Я не полечу назад — не хочу ускорять распространение заразы. Пилота тоже оставлю здесь, потому что он тоже наверняка заражён: мы дышали здешним воздухом не из кислородных приборов, а через обычные нейтрализующие фильтры. Индивидуальные противогазы. А они, повторяю, неэффективны.

В том, что из-за ветра, дующего здесь практически всегда на северо-запад, и здание Администрации и большая часть остальных ферм уже заражена, у меня лично сомнений нет. Источником заражения могло явиться… Затрудняюсь предположить. Но учитывая данные предварительных разведок, могу точно сказать одно: эти вирусы — не местного происхождения. Следовательно они тем или иным способом доставлены сюда, на поверхность. И, вероятней всего, это — атака. Диверсия. Со стороны врагов, отлично спланировавших эту акцию. И отлично освоивших бактериологические средства нападения. Уж слишком специфично действие вируса: только на организм человека. Думаю, местные формы жизни, в частности гиено-львы, филин-дьявол, крысо-мыши, насекомые, и все остальные, останутся не поражёнными. И здоровыми.

Мои рекомендации: всем людям, кто ещё не поражён, влезть в имеющиеся в здании административного блока скафандры. А те, кому их не хватит, должны будут изолировать своё тело от воздуха… Хотя бы резиновыми костюмами. Дышать — только из баллонов с кислородом. Потому что фильтры моего индивидуального прибора, повторяю, оказались неэффективны. — доктор понял, что повторяет сказанное уж слишком часто, и прикусил губу, — Вирусы я нашёл и в его выходной трубке. — отлично осознавая, что начинает заговариваться от жара, доктор снова покачал головой. Но закончил мысль:

— Высылаю снятое через сканнер изображение с экрана микроскопа. У меня всё. Завещание как всегда — в центральном архиве Колониальной администрации.

Думаю, мне самому осталось не больше пары часов. Из них последний час, вероятней всего, я проведу без сознания, тоже, как и Мак Кейси. В состоянии комы.

Прощайте.

Простите, что будучи медиком, не могу никому помочь.

Прослушивание оригинала записи последнего сообщения доктора Зигманна немного прибавило к тому, что уже знал Председатель Комиссии по расследованию, командир авианосца «Дуайт Эйзенхауэр», генерал Джордж Корунис. Потому что он уже ознакомился с этой записью, изложенной в письменном варианте.

Но он считал, что теперь хотя бы примерно представляет силу воли и степень мужества этого человека. До конца оставшегося на посту. Сожалевшего лишь об одном: что никому и ничем не может помочь. И прекрасно понимавшего, что обречён. Как и вся колония. И единственное, что они теперь могут сделать — постараться максимально облегчить тем, кто прилетит разбираться, работу по реконструкции произошедшего. И рассказать о том, что и как случилось. Оставить как бы документальную памятку о том, как именно их колонию уничтожили. Чтоб избежать новых жертв. И ненужного риска.

Предупреждён — значит, вооружён.

Разумеется, у Комиссии, состоявшей в-основном из руководства Флота, чиновников Колониальной Администрации, и компетентных медиков, имелись и другие материалы. С которыми большинство членов Комиссии смогли ознакомиться ещё до вылета на Чегастер-пять «Дуайта Эзенхауэра», ударного авианосца эскадры западного сектора.

Записи переговоров центральной диспетчерской с остальными, поражёнными и погибшими буквально в считанные часы, фермерами, выдал в эфир через направленную на Валенсию-два, ближайшую земную колонию, непосредственно перед своей смертью, последний живой человек на Чегастере-пять, капитан Шторль. А все попытки людей в самом здании Администрации спастись, действительно пробуя и скафандры, и резиновые комбинезоны, с дыханием от баллонов с кислородом, оказались, мягко говоря, неэффективны.

Но сам Корунис считал, что все эти материалы чертовски мало добавляют к тому, что стало понятно в первые же минуты после заражения. Из самого первого разговора жены Питера Мак Кейси с диспетчером, из заявления доктора Зигманна, и из фотографий, пересланных доктором. Снятых сканнером его мобильного телефона, и его налобной видеокамерой, подключённой напрямую к выходу портативного электронного микроскопа.

Твари, попавшие теперь, пусть пока и заочно, на исследование к самым лучшим вирусологам и эпидемиологам Союза, даже при взгляде на них в не то — пятидесятый, не то — сотый раз, вызывали невольный трепет.

Фанатичного восторга от их эффективности и защищённости от любых средств борьбы — у специалистов медицинской части Комиссии. И злобной ненависти от ощущения своего бессилия — у флотского руководства: потому что сразу сам-собой напрашивался единственно возможный вывод. Что столь «эффективно» действующих тварей кто-то, явно враждебно настроенный к землянам, тщательно вывел. Создал искусственно.

И — именно против них. Людей.

Поскольку однозначно выяснился непреложный факт: этим «кем-то» оказалась учтена специфика всех стандартных профилактически-лечебных мер, имевшихся в распоряжении руководства администрации колонии Чегастер-пять, и новейших разработок центрального госпиталя Союза, обеспечившего колонистов самым современным арсеналом универсальных антибактериальных и противовирусных средств.

И эти меры и сами средства оказались недейственны именно в силу того, что заложенные в новый супер-вирус возможности для их преодоления или нейтрализации были вот именно — целенаправленно разработаны.

И абсолютно однозначно, что такого не смогла бы сотворить ни одна, «природная» или «естественная», мутация.

Осталось только выяснить — кто же это возле Чегастера такой злобный и враждебно настроенный, что явно хочет отобрать планету у людей. Потому что иначе как явной агрессией, фактически означающей начало военных действий, столь вопиющий акт назвать нельзя.

Ну и, разумеется, нужно найти способ справляться с новой заразой. Чтоб не растащить её по космосу, к местам обитания людей.

Генерал не обольщался: знал, что миссия будет трудна. Потому что аналитики Штаба заявили, что кем бы ни был тот, кто разработал супер-вирус, его научная база и превосходство в методах и технике неоспоримо. Вероятней всего и общий научно-технический уровень опережает земной на несколько веков. Если не тысячелетий. И производственный потенциал наверняка выше на порядки. Так что особых успехов и «научных прорывов» от Комиссии под руководством генерала не ждут. Нужно просто уточнить факты, определить меры безопасности, и оценить ущерб от последствий.

Но не сидеть же им действительно не авианосце, сложа руки, и не попытавшись даже хоть какими-то способами и средствами обезопасить остальное человечество, расселившееся уже на почти три десятка Колоний, и насчитывающее к этому моменту восемьсот сорок миллиардов!

Так что вопреки мнению начальства, считавшего спуск снова на поверхность планеты излишне рискованным, и предлагавшего все исследования вести с орбиты, Корунис не сомневался: с орбиты ни …рена они не выяснят. Спускаться придётся.

Разумеется, в скафандрах.

И с камерами спецдезинфекции.

Михаил Синельников к своей миссии относился серьёзно.

Собственно, он к любой миссии относился серьёзно. Именно поэтому и получил должность командира спасательно-штурмовой роты номер один. Правда вот, спасать уже никого не надо. Как и штурмовать. Колония на Чегастере-пять вычищена, если можно так цинично сказать про это варварство, подчистую. Примерно так же, как люди травят, укрыв под герметичной пластиковой палаткой, гнездо шершней, разоряющих ульи одомашненных породистых пчёл. Или — термитов, поселившихся в каком-нибудь старинном деревянном доме, чудом сохранившемся со времён первопоселенцев на какой-нибудь из первых колоний.

И сейчас, сидя в автоматическом спускаемом модуле, дистанционно управляемом пилотами с авианосца, капитан, полуприкрыв глаза, рассматривал свою команду.

Собственно, он их всех отлично знал. Потому что когда генерал предложил выбрать для опасной миссии только добровольцев, Синельников не удивился, что весь первый взвод их роты выразил желание рискнуть. А заодно и получить немаленькое вознаграждение за рискованную миссию. Поэтому Михаил выбрал именно их — проверенных ветеранов первого отделения этого взвода. Да и то верно: огромной толпой тут ничего не добьёшься, так что смысла брать много людей просто нет. Задача, поставленная добровольцам, отношения к непосредственно боевым или спасательным действиям не имеет.

Да, выбранная им команда — старая. Проверенная. Сработавшаяся. Потому что если нет вот этого — чувства локтя и слаженности не то что в действиях, а и даже в мыслях — …рен бы они чего сделали. Спасли. Или разведали. Или предотвратили.

В таких подразделениях, сколачиваемых буквально годами, и — только из цинично-прагматичных и надёжных ветеранов-контрактников, именно в доверии к друг другу и чётком взаимодействии и заключается секрет «успеха», как его называют тупые журналисты. Кстати, обычно описывающие работу его взвода именно в таких, штампованных, и казённо-помпезных, дежурных выражениях.

Что справедливости таковых выражений и самих критериев отнюдь не убавляет.

Да, их команда, можно сказать, прославилась, когда спасла восемь геологов из лавового котла на Веге-два. Вытащила трёх туристов из Большого разлома на Юдоре-шасть. И даже смогла эвакуировать часть поселения Новая Вена на Розвелле-три, когда стометровая волна цунами, вызванная извержением подводного вулкана, чуть на смыла посёлок с побережья, как смыла затем девять десятых того, что находилось на континенте. Они тогда взлетали прямо перед самым гигантским валом, налившимся внутри своей толщи грозной чёрно-фиолетовой мглой — от мути, поднятой со дна шельфа. А брызги гребня даже залетели в не успевший полностью закрыться люк спасательного модуля.

Но здесь — ситуация совсем другая. Поэтому Михаил как бы по-новому, словно отстранившись, смотрел на всех. На Владимира Базарова — вот он сидит, большой и сильный, но так и не нашедший себе к тридцати восьми годам достойной спутницы жизни — «неуживчивый я!», как описывает ситуацию сам Базаров, обычно произносящий не больше десяти слов за день. Ну, это — если к нему не обращаются.

Вот Макс Богарт. В отличии от молчуна Владимира — весельчак и прикольщик. Павел отлично помнит, как Богарт разыграл дирекцию зоопарка в НьюМайами, натянув шкуру лемманта, встав на передние «лапы», а затем — и на задние, после чего в передних оказался автомат. Игрушечный, как позже выяснили эксперты, но игрушка так напугала всю дирекцию, что обезвреживать «зверя-террориста» примчалось отделение местного спецназа. Которое паршивец Макс не без помощи кое-кого шутя раскидал. Что, как понял позже Михаил, и было основной целью всего этого маскарада — «порезвиться» от души!

А вот и тот паршивец, точнее — паршивка, которая согласилась помочь Богарту, якобы приведя это «совершенно неизвестное» науке животное на поводке в дирекцию зоопарка, чтоб получить за него причитающиеся таким первооткрывателям денежки. А затем и с радостью принявшая участие в драке. Надин Броерсен.

Красавица. Умница. Ей бы ещё и характер поуживчивей. Впрочем, нет: лучше не надо. А то какой-нибудь штатский козёл обзаведётся замечательной женой, а подразделение Синельникова останется без гениального специалиста-взрывника.

Рядом с Надин сидит, словно его в этой жизни ничего не касается, кроме хардрока, звучащего из наушников, Джонни Мауденс. Его Синельников знает со времён учебки. Мауденс шёл на два года позже, и амбициями не страдал. Впрочем, как и излишней инициативой. Но как исполнитель, дотошный и педантичный, он незаменим. Никто, кого Михаил знал, не мог с такой скоростью влезть в даже повреждённый чужой софт, или взломать любой, вплоть до сейфового, замок. Ценнейшее качество для спасателя. И хвала богам, что Джонни попал в руки Армии, а не криминальных авторитетов.

На другой стороне модуля сидят, как обычно рядом, Хорн Ваншайс и Гомес Рюкштуль. Друг с другом не разговаривают, лишь изредка обмениваются взглядами, словно проверяя: «думает ли партнёр о том же, о чём я сам». Взаимопонимание, как часто шутил, а потом уже и не шутил Синельников — на уровне телепатии! Идеальная парочка, если бы Синельникову, скажем, нужно было кого-нибудь убить. Например, губернатора провинции. Или снять. Например, часового. Подкрадутся в темноте, или даже днём настолько тихо, что и кошка не услышит. Для них бесшумно поразить кого-либо метко брошенным ножом даже с двадцати шагов — пара пустяков. А попасть кому-то в глаз из бесшумного спецпистолета с отравленными иглами — так и за сто.

А вот и сержант первого отделения. Люк Солер. Хм-м… Он дольше всех работает в команде Синельникова — поэтому иногда позволяет себе то, чего другие никогда… Например, зная, что начальник любит перед высадкой всех осматривать — подмигнуть ему! Синельников в ответ только поджал губы — не до юмора.

Развалившаяся на противоперегрузочном кресле привольно, словно перед телевизором в кубрике, Айрис Рэнд просто спит.

А ничего — сейчас-то точно проснётся!

Взвыла, сразу стихнув, сирена: пилоты отключили её с борта авианосца.

Посадка модуля на поверхность не предусматривалась. Но по навалившейся пятикратной перегрузке, затем резко спавшей до обычной силы тяжести, и лёгкому раскачиванию, Синельников понял, что они на месте: над точкой высадки. Единственный штатский специалист, которого Штаб определил как «самое ценное ваше оборудование», доктор Лоренцо Рота, поджал губы — словно ему не понравилось, как пилот затормозил модуль: вероятно, излишне резко, на его взгляд. Хотя Синельников знал, что доктору не впервой летать в такие вот миссии — Рота уже работал с ними, примерно год назад, когда на племенных коров на Таллосе-три напал мутировавший местный аналог ящура.

На подволке замигала красная лампочка, и ведущий пилот, повысивший голос почти до крика, очевидно от волнения, сообщил, чуть не оглушив Михаила:

— Внимание, подразделение Дельта-один. Модуль над точкой высадки. Высота два метра. Можете начинать по готовности.

— Я — Дельта-один, вас понял. Начинаем. — Синельников щёлкнул тумблером коммуникатора внутренней связи, — Отделение! Мы на месте. Убрать крепления. Закрыть шлемы. Проверить оружие. Я открываю тамбур. Порядок высадки — обычный.

Защёлкали закрываемые пластишлемы, и замки страховочных ремней. Базаров, как всегда, встал у кромки люка. Взглянул на Синельникова. Тот сделал жест, и прокомментировал для встроенных в скафандр каждого десантника «чёрных ящиков»:

— Один час двадцать девять минут по общеземному по хронометру модуля. Начинаем высадку согласно стандартной процедуре, — после чего тоже посторонился: подразделение впихнуло тела в тесноту тамбура, прижимаясь к бортам, и ухватившись за рукоятки по его периметру. Капитан втиснулся последним. Выждав три секунды, чтоб внутренний люк закрылся, и услыхав соответствующие щелчки, и появление зелёных огоньков на контрольной панели, дёрнул за рукоять ручного управления наружного люка.

С шипением пневмозатворов в сторону съехало примерно шесть квадратных метров пола: в дне модуля открылся люк. В сверкающее дневным солнечным светом отверстие выпрыгнул Базаров. Синельников услышал в интерком, как защёлкал светофильтр скафандра бойца. Ему не нужно было смотреть или что-то приказывать: он и так знал, что внимательный взор профессионала в это время цепко оглядывает периметр.

— Чисто, капитан.

А быстро. Синельников про себя успел отсчитать только девять секунд.

— Понял — чисто. Отделение. Начать высадку.

Айрис и Люк спрыгнули практически до того, как он закончил фразу. Так, Богарт, Броерсен. Ваншайс, Рюкштуль. Отлично. Мауденс и Синельников переглянулись. Дружно, словно репетировали, схватили и опустили за обе руки доктора Роту на поросшую травой почву. После чего передали остальным десантникам громоздкую и весьма тяжёлую конструкцию: полевой лабораторный блок. Спрыгнули и сами.

— Внимание, пилот. Высадка закончена, можете уводить модуль.

То, что освобождённый от людей модуль можно и нужно уводить, пилот знал и видел через наружные камеры этого самого модуля и сам: Синельников усмехнулся про себя: тень брюха модуля, закрывавшая от них солнце, сгинула, превратившись в точку в вышине тёмно-синего неба, быстрее, чем растаял бы снег на сковородке у кока Багдасара Джасоева!

— Отделение. Мне нужен периметр в сто метров.

Куда выдвигаться, и какие позиции кому занимать, никто не спрашивал — бойцы отлично знали куда и кому. Синельников остался с доктором, с явным интересом осматривавшим пологую лощину между двух невысоких холмов, в которую модуль их высадил, и потиравшим поясницу сквозь упругую ткань скафандра.

— Мы на позициях. — голос Люка звучал как всегда спокойно и отменная дикция не позволила бы попенять на неразборчивость даже самой придирчивой аналитической программе связистов, — Периметр чист.

— Отлично, сержант. Оставайтесь пока там. — Синельников, который, собственно, и не рассчитывал, что вирусы построятся в видимые простым глазом колонны, и начнут маршировать в их сторону, повернулся к доктору, — Доктор. Можете приступать.

— Есть приступать, капитан.

Доктор Рота времени на «раскачку» терять не стал. Распаковка чехла, откидывание крышек шкал и пульта управления, и приведение Блока в рабочее состояние заняло у него не больше пятнадцати секунд: словно перед Синельниковым не профессионал, пусть и высочайшей категории, но — всего лишь штатский, а обычный десантник. Впрочем, в офицерском спортзале Синельников доктора иногда встречал. И отлично знал, что в чём-чём, а физподготовке тот его бойцам если и уступит — то самую малость.

Вероятно, желание Роты поддерживать отличную спортивную форму связано со стремлением пожить подольше. Да и перед полевыми бойцами, совместно с которыми он обычно и работает, лицом в грязь не ударить.

Не-ет, «лабораторной крысой», или «яйцеголовым» и «белохалатником» доктора уж точно никто бы не назвал. Чёрный пояс по каратэ!

Двухсоткилограммовый прибор загудел — пошёл забор воздуха в приёмник. Не прошло и минуты, как доктор, до этого хмуро и сосредоточенно рассматривавший экраны, и странные картины и диаграммы, мелькавшие на них, кинул взгляд на Синельникова:

— Капитан. Вы не хотели бы взглянуть?

Синельников, на всякий случай ещё раз быстро оглядевшись, обошёл слабо гудящий агрегат. Доктор указал наодин из экранов:

— Анализатор показывает, что вирусов Чегастер-лихорадки нет.

— Странно. Но… Разве вы не будете проводить обследование с микроскопом?

— Уже. Всё сделано. Пусть эта дрянь и стоит чёртову кучу бабла, но это — данные как раз с микроскопа. Электронного.

— И… Что это значит?

— То, что это значит, вам может не понравиться. Во-первых, это говорит о том, что за пять месяцев, пока шли приготовления, и пока «Эйзенхауэр» добирался сюда, вирус таинственным образом исчез. А во-вторых, и это само по себе тоже кое-что значит, становится ясно, что вирус либо вымер, не находя подходящего носителя, либо был изначально именно так и спроектирован и запрограммирован: исчезнуть, выполнив свою задачу, и не оставив нам материала для детального анализа. Или разработки вакцины.

— Хм. Мне так кажется, что гипотеза об интеллектуальном и техническом превосходстве вероятного противника подтверждается. Ловко он нас!

— Вот именно, капитан. Вы очень чётко эту мысль сформулировали.

— Так — что? Получается, вся наша миссия — коту под хвост?

— Не обязательно. Мы ведь ещё не произвели обследования фермы. И здания Администрации. Быть может, в телах… Простите — в останках пострадавших сохранятся хоть какие-то улики.

— Хорошо. — Синельников понимал, разумеется, что это совсем не хорошо, и что враг вероятней всего опять оставил их с носом, но другого варианта как педантично и скрупулёзно исследовать все доступные улики, у них просто нет, — Здесь вы закончили?

— Да, капитан. Здесь я закончил.

— Внимание, отделение. Базаров, Богарт — сюда. Понесёте агрегат. Рэнд, Броерсен — выдвигайтесь вперёд, к ферме. Остальные — прикрытие.

Глядеть как двое крепышей — один повыше, другой пониже, без особых проблем несут за очень удобно расположенные по окружности полупортативного агрегата ручки, было приятно. Не зря люди получают спецзарплату — даже не пыхтят. Остальных Синельников не видел, но отлично знал, что на расстоянии ста метров — по бокам и сзади, и трёхста — впереди, движется надёжный эскорт, авангард, и арьергард. Охраняющий сейчас в основном не его — командира, и даже не доктора. А именно — дороженный и существующий буквально в штучном исполнении универсальный анализатор. От которого и зависит исход их миссии.

То есть — будет ли с неё толк… Или их начисто переиграли. Оставив в дураках.

До фермы самого первого пострадавшего, Питера Мак Кейси, дошли за полчаса — их и высадили с таким расчётом, за три километра от построек. Надин и Айрис, первыми обследовавшие хозяйственные строения и жильё, уже заняли позиции. Расположились удобно: одна — на крыше того самого сарая, другая — дома. То, что периметр чист, лейтенант понял и без рапорта.

— Насколько я помню, тело Питера Мак Кейси должно быть внутри, — Синельников стоял у запертой снаружи двери сарая, — А тела доктора Зигманна и остальных членов семьи — в доме. С кого хотите начать, доктор?

— Если можно, всё же с самого первого пострадавшего.

— Хорошо. — Синельников подумал, что снова брякнул глупость: ничего хорошего в этом, разумеется, нет, — Мауденс, Рюкштуль. Внутрь.

Говорить больше ничего не пришлось, бойцы взяли оружие наизготовку. Хотя лейтенант и не представлял, в кого они собирались стрелять, но промолчал: пусть профи действуют так, как их заставляет боевой навык, отработанный в сотнях тренировок и десятках миссий, и инстинкт. Бойцы откинули задвижку, распахнули дверь. Убедившись, что никто их не встречает, вошли в помещение.

— Чисто, лейтенант. Труп… На месте.

— Оставайтесь у входа. Базаров, Богарт. Внесите анализатор, поставьте у тела.

Войдя, лейтенант понял, почему Гомес Рюкштуль поколебался, прежде чем сообщить, что труп — на месте. Потому что от тела мало что осталось: только скелет, и фрагменты кожи и одежды. Всё остальное превратилось в иссохшую полумумию, у которой частично отсутствовал и кожный покров. Зрелище не для слабонервных.

Впрочем, в их команде таких и не имелось.

Синельников порадовался, что фермер построил и защитил сарай капитально: никакие крысо-мыши или другие мелкие падальщики, упорно презирающие тот факт, что мясо чуждой расы может быть для них опасно, и ловили любой момент, чтоб обглодать, к примеру, павшую корову, или овцу, сюда проникнуть не смогли.

А то им нечего было бы и исследовать…

— Рядовой Базаров. Не могли бы вы чуть посторониться. — доктор протиснулся к телу фермера мимо отошедшего здоровяка, и присел на корточки. Манипуляции с пинцетом и чем-то вроде хромированных плоскогубцев завершились тем, что одно из рёбер трупа оказалось у доктора в кювете. После чего он вытряхнул содержимое прозрачной ёмкости в раструб прибора, и снова щёлкнул несколькими тумблерами на панели управления.

На этот раз Синельников стоял так, чтоб показания на экранах вновь загудевшего прибора видеть сразу. Ждать пришлось недолго: через минуту появилось то же сообщение, что и в первый раз: патогенных организмов — море, вируса лихорадки Чегастер-пять — не обнаружено.

— Плохо. Я отломил самый, если можно так выразиться, неразложившийся кусочек. А ничего нет. — доктор извлёк образец из приёмника прибора, и аккуратно положил почти туда, откуда вытащил его. Синельников внутренне содрогнулся, — Идёмте теперь в дом.

Трупы доктора, пилота коптера, жены фермера и мальчика находились в спальне. Лежали там прямо на полу, на спине. Так, словно люди понимали, что надежды нет, и помощи тоже ждать неоткуда. На груди женщины лежал и скелет младенца. Руки, вернее, фаланги полуразвалившихся пальцев матери цепко охватывали то, что когда-то было крохотным тельцем.

Доктор потупился, и из его скафандра донеслись подозрительные звуки. Но Рота быстро взял себя в руки: голос почти не дрожал:

— Ставьте прибор сюда.

Базаров и Богарт опустили агрегат в угол, на который доктор указал.

На этот раз доктор воспользовался кусочком ребра коллеги — доктора Зигманна.

Показания прибора не изменились.

В голосе Рота звучало нескрываемое разочарование:

— Всё плохо. Похоже, чёртовы вирусы действительно самоуничтожились.

— Так что, доктор? У нас нет шансов всё-таки найти — хоть что-то?

— Ну… Не знаю — может быть, удастся выявить хоть какие-то следы того, что тела людей успели выработать в процессе естественной, так сказать, сопротивляемости организма. То есть — антитела. Только…

Вряд ли за столь короткий инкубационный период это было возможно. На то, чтоб побороть даже банальный грипп, уходит около недели.

— А что показывает прибор?

— Что антител тоже не обнаружено.

— А вообще мы можем надеяться найти хоть что-то?

— Ну… Теоретически возможно было бы обнаружить сам вирус, если бы хотя бы одно из тел убитых людей оказалось, скажем, заморожено. Тогда и поражённое тело и то, что вызвало поражение, оказалось бы намертво зафиксированным в… э-э… буквальном смысле. И у нас мог бы появиться материал. Если только разработчики этого вируса не предусмотрели и такую возможность.

— Понятно. Тогда предлагаю не останавливаться на ферме Сайлема Куртни, как собирались, а сразу перелететь в Административный блок. Там имеются общие холодильники с резервным запасом мяса и рыбы. А питание электричеством осуществляется от портативного реактора и ветрогенератора. Думаю, холодильники ещё работают.

На этот раз дистанционно управляемый модуль произвёл полную посадку — Синельников считал, что подпрыгивать, и забрасывать в тамбур анализатор смысла особого нет, поскольку на почве, в воздухе, да и вообще — нигде, нет и супер-вирусов. Правда, сел модуль в ста шагах от фермы — ближе подлетать запретил руководящий миссией с авианосца майор Альфред Вэйзи, посчитав, что как бы там ни сложилось, а поднимать тучи пыли из свежевспаханной, и всё ещё черневшей огромной проплешиной, целины у дома, ни к чему.

Загрузились в тамбур штатно. Полёт до Административного блока занял не более пяти минут — фермы первопоселенцев, размещённые почти по правильному кругу, располагались действительно не дальше чем в пятидесяти милях от монументального здания. Да и правильно: ведь именно туда предстояло в первые годы свозить и выращенное зерно, и доставлять полученное из привезённой, размножившейся и подросшей скотины, мясо. Для которого, собственно, и предназначались промышленные холодильники.

Двери в здание оказались закрыты и заперты. Но электронный блок замка работал, электричество имелось, и открыли массивную конструкцию легко.

Трупы лежали здесь везде. Из-за того, что кто-то не смог или не захотел закрыть окна и крышу ангара, тела, пол, все приборы и оборудование покрывал толстый слой ржаво-бурой пыли, у зияющего густо-голубым небом квадратного проёма купола ангара размытой прошедшими дождями в неопрятное хлюпающее пятно. Почти все умершие лежали на спине, кожа лиц, где она сохранилась, запечатлела гримасы страдания — смерть, несомненно, оказалась болезненной. Это если сказать мягко. А жёстко Синельников произносить не стал — это сделал за него доктор.

— Подтверждаются слова Зигманна. Боль, похоже, была нестерпимая.

На осмотр ушло не более получаса: выживших не оказалось. Как и вирусов.

Однако их команда нашла свидетельства того, что некоторые служащие пытались как-то «подсластить» или хотя бы облегчить неизбежную мучительную смерть: в руках у трёх скелетов были зажаты полупустые бутылки — виски, водки и рома. Больше ничего необычного в глаза Синельникову не бросилось, и придирчивый осмотр трёхэтажного здания, в плане напоминавшего обычную коробку из-под обуви, не дал практически ничего нового: вирусов не обнаружилось ни в одной из трёх отобранных доктором «перспективных» проб.

— Ладно. Вернёмся к первоначальному плану. Холодильники должны располагаться в подвале. Зайдём с тыльной стороны здания.

В подвал спустились по пандусу, который был приготовлен явно для заезда внутрь, и выезда, для загрузки уже в межзвёздный транспортник, машин с продукцией: высота ворот позволила бы легко проехать самому большому тягачу-трейлеру.

Разумеется, эти ворота оказались тоже заперты.

— Мауденс.

— Есть, капитан. — капитану даже не пришлось ничего объяснять капралу, поскольку тот уже снова стоял у коробки с панелью управлением дверью. Но делать ничего не пришлось — только нажать зелёную кнопку «пуск».

Когда проход расширился до двух метров, Синельников сказал:

— Достаточно. Агрегат пролезет, а холод выпускать незачем.

Внутрь вошли как обычно: Надин и Айрис впереди, остальные — за ними. Тамбур подвала оказался как раз под размер трейлера: узкий, только-только вместить грузовик стандартной ширины, не слишком высокий, но длинный. Мауденс закрыл входные двери, открыл внутренние.

Подвал поразил Синельникова: такой образцовый порядок на полках, стеллажах, и в штабелях он видал только на большом складе оружия в Арсенале. Да, насколько он помнил, начальник, Элмер Даффи — сам из бывших армейских. Ну и правильно: после отставки куда же ещё, как не в колониальную Администрацию идти здоровому и крепкому сорокалетнему мужику, отлично усвоившему методику управления людьми?

— Разбиться на двойки. Осмотреть всё. Ищем людей. И мороженное мясо.

Спустя всего минуту в наушнике, вживленном в ухо, прозвучал голос Надин:

— Капитан. Есть один замороженный. Человек. Прямо у второго, внутреннего, тамбура, у лифта.

— Понял, рядовая Броерсен. — и, к уже и без его команды взявшимся за ручки агрегата, крепышам, — Бойцы, выдвигаемся.

Базаров и Богарт донесли анализатор до противоположного конца подвала уже не столь бодро, как вначале, и вполголоса чертыхаясь: внутри было очень холодно. Термометр докторского анализатора показывал минус девятнадцать. Синельников и сам чувствовал озноб: не то от холода, не то от того, что найден замёрзший, и, следовательно, по-идее, неплохо сохранившийся, труп. Доктор помалкивал, но Синельников видел, как он раздумчиво качает головой в шлеме.

Тело человека в офицерской форме лежало навзничь. Из полуоткрытого рта тянулись замёрзшие серебристо-белые потёки: слюна. Погибшего Синельников узнал сразу: это он и есть. Майор Элмер Даффи, начальник колонии Чегастер-пять. Ну правильно: у кого бы ещё хватило мозгов и сознательности обеспечить спасателей для исследований «почти неразложившимся» телом.

Своим.

— Думаю, для начала попробую исследовать пробу изо рта.

Синельников промолчал, хотя его и подмывало буркнуть: «на ваше усмотрение, доктор». Он знал, что и доктор знает, что именно это капитан в подобных случаях и говорит.

Ватный тампон на палочке, после проведения им по внутренней поверхности рта погибшего, отправился в раструб анализатора. Не прошло и полминуты, как капитан, да и остальные бойцы невольно дёрнулись: резкие, оглушающие после почти полной тишины звуки сирены наполнили помещение буквально непереносимым гулом. Доктор поспешил звуковую сигнализацию отключить, прокомментировав так, словно они и без этого не поняли:

— Есть образцы вируса супер-лихорадки.

Синельников невольно почувствовал облегчение: значит, появились шансы постараться разработать вакцину…

Спасибо, стало быть, майору Даффи. Проявившему редкую находчивость. И мужество, приказав телу замёрзнуть насмерть. Ничего не скажешь: человек исполнил свой долг. Перед человечеством.

Царствие ему, бедняге, Небесное.

Генерал Джордж Корунис отодвинул в сторону пачку распечаток. Побарабанил по ним пальцами правой руки. Сказал, снова обращаясь к человеку слева:

— Значит, создание вакцины и глобальная вакцинация возможны?

Пожилой благообразный мужчина, одетый в белый халат поверх дорогого и неплохо сидящего (Явно — сшитого на заказ!) костюма, глядел в лицо генерала прямо:

— Да, генерал. Сейчас, когда наука движется вперёд семимильными, так сказать, шагами, и всё за нас, учёных, делают «продвинутые» компьютерные программы и портативные биофабрики, разработка необходимой вакцины, и даже производство её в количестве, необходимом даже для вакцинации населения любой нашей колонии, и всех восьмисот миллиардов людей — не проблема. — тут светило от прикладной медицины, руководитель лаборатории при АНБ, профессор Глен Магнуссен, почётный член, академик и лауреат всего, чего только возможно, включённое в Комиссию по настоянию Председателя Совета колониальной Администрации, прищурилось. Не иначе, как собралось сказать гадость. Или — «плохие новости». И точно, — Проблема в другом.

А именно — что даже обработай мы население всех наших колоний и метрополии на Марсе, это — не гарантия. — светило сделало паузу, выделив фразу тоном, — Нашей безопасности.

— Почему? — генерал не хотел, разумеется, выглядеть некомпетентным невежей, но пусть-ка светило разжуёт поподробней! — Поясните, пожалуйста.

— Разумеется. Анализ показал, что супер-вирус разработан на базе, если мне будет позволено так выразиться, самого обычного земного гриппа. Что, естественно, даёт нам возможность легко и просто — ну, сравнительно, конечно! — разработать и соответствующую вакцину. Что мы, собственно, и делаем уже семьсот лет, приспосабливаясь ко всё новым и новым, систематически и не очень, мутирующим его штаммам. Однако!

Нет никакого сомнения, что тот, кто вывел этот супер-вирус, великолепно разбирается в этих вопросах. И отлично понимает, что и мы это поймём. Раз уж мы нашли сохранившиеся образцы вируса. Как поймёт он и то, что мы предпримем соответствующие меры. То есть — вот именно: создадим вакцину. И обработаем ею всех, кто может захотеть попробовать ре-освоить Чегастер-пять.

— И… Что? — генерал спросил, потому что видел, что профессор специально именно для его вопроса и сделал «драматическую» паузу.

— А то. Что на его, противника, первоначальных планах наша победа — наша временная победа, наш доставшийся дорогой ценой успех в борьбе с супергриппом… Никак не скажется.

Ведь никто не помешает этому, пока неизвестному несмотря на все усилия вашей разведки, врагу, разработать, скажем, ещё через полгода новый штамм. Другого супер-вируса. Или вибриона. Или бациллы. На основе, например, холеры. Или оспы. Или чумы. Или малярии — да вариантов — миллион!

— Ну а кто нам помешает в свою очередь разработать достойный ответ? То есть — создать, раз, по вашим словам, это нетрудно — новую супер-вакцину?

— Разумеется, никто не помешает. Кроме того факта, что пока эту супер-заразу не выпустят сюда, или на любую из остальных двадцати восьми колоний, то есть — непосредственно на поверхность планеты, мы не будем знать, что это. И как с ним бороться.

Ведь чтоб знать, как именно доработаны и модифицированы наши же вирусы, бактерии и микробы, нам надо получить хотя бы один образец. А это, вероятней всего, станет возможно только в случае новой, глобально-планетарной, пандемии.

Понимаете, генерал: нам тут сейчас как бы «тонко» намекнули: полезете снова на поверхность — можете получить новый геноцид. Именно — людской!

Потому что местные формы наземной жизни — не поражены. И то, что оружие крайне специфично и избирательно — ясно и ежу. Вам действительно хочется, чтоб снова погибло более трёхсот людей? Тех, новых колонистов и сотрудников администрации, что набрались бы смелости… Или глупости: это — уж как посмотреть! — вновь заселиться?!

Генерал Корунис долго смотрел в пылающие не то — справедливым негодованием, не то — научным угаром, глаза. Морщинки вокруг них сказали ему, что собеседник на самом деле куда старше, чем хочет показать бравым видом и отличной одеждой.

В то, что учёный сказал ему самую суть того, что давно дискутировалось на закрытых заседаниях Штаба и Комиссии по расследованию, как и в то, что вероятней всего именно так и обстоят дела, генерал почти уверился и сам. Ситуация у них …реновая.

Прижали их к стене эти неизвестные и необнаруженные враги.

И не то, что намекнули, а практически прямо сказали: «Людишки. Не жить вам на Чегастере-пять! Эта планета — в сфере наших жизненных интересов!»

Затянувшуюся паузу прервал стук в дверь: адъютант принёс две чашки кофе на подносе. Генерал поблагодарил кивком, невольно взглянув на часы: надо же! С начала их беседы прошло уже полтора часа, именно поэтому адъютант и озаботился. Он у генерала — дисциплинированный и вышколенный, точно знает, когда боссу нужна «перезагрузка» мозгов.

— Прошу! — когда адъютант вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь, Корунис указал профессору на дымящуюся чашку.

Ещё минуту никто ничего не говорил: профессор явно считал, что высказал всё, что был должен. А Корунис просто не знал, что ему ответить.

Паузу прервал осторожный стук: адъютант нарисовался снова:

— Генерал, сэр. К вам майор Толедо.

— Хорошо. Пригласите её, капитан.

Вошедшую женщину можно было бы назвать красивой, если б не каменное выражение на нетронутом косметикой овальном лице с правильными чертами, и не чёткий строевой шаг, делавшей движения майора словно ненатуральными — как у андроида. Однако хотел бы Корунис посмотреть на андроида, который соображал бы лучше, чем начальник отдела контрразведки!

Генерал встал:

— Майор Толедо. Знакомьтесь: это профессор Магнуссен. Профессор. Это Майор Толедо, руководитель нашего отдела контрразведки.

Профессор вежливо кивнул, и протянул холёную тонкую руку, явно никогда не видавшую ни черенка лопаты, ни даже рукоятки силового тренажёра. Генерал знал, что аккуратно пожимавшая её жилистая кисть майора легко может раздавить эту «лапку», словно сырую картофелину, поскольку за физической формой Сьюзанн Толедо следит столь же тщательно, как за внешним имиджем «снежной королевы», как зачастую называли её за спиной подчинённые и коллеги.

— Прошу. — Корунис указал майору на стул по другую от себя сторону стола.

— Благодарю, генерал, сэр.

Снова возникла пауза, которую догадливое научное светило разрешило самым простым способом:

— Генерал. Если мы закончили, наверное, будет лучше, если я оставлю вас.

Генерал взглянул в лицо майора. Женщина чуть заметно опустила веки. Корунис встал снова:

— Да, мы закончили. Благодарю вас, профессор. Могу ли я пока оставить ваши материалы, — Корунис положил ладонь на кипу распечаток перед собой, — Мне хотелось бы ещё раз ознакомиться с ними. И вашими выводами.

— Разумеется, сэр. Материалы можете не возвращать: это — ваш экземпляр.

Когда за профессором закрылась дверь, и майор выждала достаточную паузу, чтоб закрылась и вторая дверь тамбура, отделявшего кабинет от приёмной, женщина сказала:

— Никаких следов от средств доставки. Если чёртовы вирусы и были сброшены на поверхность планеты с наветренной стороны поселений в каких-то контейнерах, или снарядах, от них ничего не осталось. Следовательно, они — или тоже самоуничтожились, или…

— Да?

— Или заражение было произведено другим путём. Но, каким именно, пока даже эксперты-аналитики сказать не могут. Прошло всё-таки целых пять месяцев.

— Понятно. — генерал, сдерживая раздражение, глянул в угол, где у него стоял старинный монументальный сейф — «пережиток консерватизма», как называл его адъютант, но зато позволяющий отлично скрывать от собеседника свои эмоции. Нехорошие. Но, помолчав, и удостоверившись, что с сейфом, который он столько раз «прожигал» свирепым взором, что и не упомнить, ничего плохого не случилось, Корунис снова посмотрел в лучащиеся хитринкой глаза:

— Не думаю, майор, что вы из-за этого «сверхважного» сообщения хотели меня видеть. — генерал давно понял, что майор пришла из-за вполне конкретного, и, вероятно, ценного открытия. И сердился из-за того, что подчинённая тянет с ним, — Рассказывайте.

— Слушаюсь, сэр. — улыбка торжества и сейчас не прорвалась на суровое лицо, но прямо-таки сверкнула в глубине лучистых глаз, — Как мне кажется, сэр, мои сотрудники добились существенного прогресса.

— В чём же это? — поинтересовался генерал, видя уже неподдельную радость в глазах такого всегда сурового и сдержанного майора. Сделавшего, как недавно и светило от эпидемиологии, драматическую паузу. Теперь генерал внутренне усмехнулся: нужно как-то поддержать в коллеге её неоспоримые таланты непризнанной великой актрисы! Ему это нетрудно, а майору Толедо — приятно. Что заинтриговала начальство.

— Вот. — майор извлекла из нагрудного кармана кителя свёрнутую вчетверо бумагу — стандартный печатный лист. Передала генералу.

— Что это? — хотя Корунис уже и сам догадался, что координаты, уместившиеся в одной строке, относятся к некоей точке в пространстве неподалёку от солнечной системы Чегастер. Где их, вероятно, ожидают ответы. На хотя бы часть накопившихся вопросов.

В частности, кто и почему организовал подлое нападение на молодую колонию.

— Это, сэр, координаты точки, где наши разведочные скутера-беспилотники обнаружили отлично замаскированный подозрительно большой объект. Вращающийся вокруг одного из спутников Чегастера-девять. И состоящий из почти стали. Вернее — из почти такой стали, которую используем и мы. Для наружной брони корпуса боевых кораблей!

Полёт к засечённому кораблю противника подразделение Синельникова провело в противоперегрузочных ваннах тактического крейсера «Саркор». Как, собственно, и остальные три взвода десантников первой роты первого полка, высланные с авианосца на трёх других быстроходных крейсерах: «Лайон», «Пересвет» и «Вангард». В качестве огневой поддержки предстоящей операции маленькой флотилии были приданы и два беспилотных фрегата: чтоб окружить объект в космосе, практичней всего подлететь к нему именно с шести сторон!

Синельников старался расслабиться — ну, по возможности, разумеется. Потому что болтанка и качка даже в противоперегрузочной ванне временами становились просто невыносимыми! Что, разумеется, не мешало Люку Солеру снова слушать любимый рок, а Джонни Мауденсу — спать.

В ушах возник голос капитана Тимми Пойтоллы — пилота «Саркора»:

— Капитан, сэр. Расчётное время подлёта до точки Икс — три минуты. После торможения можете начинать. А пока — вывожу на экраны то, что удалось передать разведочным зондам, прежде чем их сбили.

— Вас понял, капитан. Спасибо. — Синельников говорил через ларингофон, прикреплённый по старинной методике, к гортани, потому что во рту торчал загубник дыхательного прибора. На обзорном экране над головой возникло изображение: ну правильно! Корабль противника до безобразия напоминал их собственные: прямые и резко угловатые линии корпуса, (Тут не до изящного «дизайна!») башенки пушек, мощные раструбы двигателей… Функциональность чувствовалась во всём.

Послышался ехидный смешок Солера:

— Чтоб мне треснуть. Словно собираемся штурмовать собственный же линкор!

Синельников и сам отметил несомненное сходство. Но объяснил его для себя просто: сходство в основных целях и задачах корабля, и имеющихся в распоряжении инженеров и рабочих технологических возможностей и материалов, дают и похожую конструкцию! Чертовски похожую — до того, что он даже засомневался: не собираются ли они по ошибке напасть на какой-то свой же, случайно «потерявшийся» линкор.

Только вот не терялся у Флота линкор. И никто никогда покраской в чёрный цвет кораблей Флота не заморачивался. Да и пилот наверняка уже провёл проверку «свой-чужой». И то, что перед ними — враг, сомнений не вызывает. Сбил же зонды!

Рывки и толчки усилились, а затем вдруг пропали. Синельников высунул на поверхность голову. Вынул загубник изо рта. Скомандовал:

— Взвод! Покинуть ванны! Почиститься! — а то они сами не знают, что им делать.

Тридцать бойцов весьма слаженно повыскочили из емкостей с модифицированным и подогретым до температуры тела глицерином, головки опрыскивателей и щётки-автоматы спустились сверху. Полминуты — и все бойцы промыты, обтёрты и абсолютно сухи после обдува тёплым воздухом. Именно таковыми и надо быть для «одевания» — загрузки в индивидуальный боевой костюм-усилитель.

— Взвод! Загрузиться в индивидуальные костюмы!

На это ушло времени побольше. Но — лишь на самую малость: всё здесь, в бронированном трюме специализированного боевого корабля, максимально автоматизировано, и механические манипуляторы, управляемые центральным процессором крейсера «запаковывают» человека в двухметровый монстроподобный каркас в считанные мгновения.

Синельников в своём костюме всегда напоминал себе старинного боевого робота. Собственно, он против роботов ничего не имел: отличная была разработка. Пока не выяснилось, что с выбором целей и принятием решений даже у самого «продвинутого» и отлично обученного процессора неизменно возникают проблемы.

Именно поэтому учёные по требованию военных несущий каркас из сверхпрочных титано-ванадиевых деталей оставили. А вот начинку пришлось попросту заменить. Поместив внутрь конструкции профессионально обученного бойца. Который в любой непредсказуемой обстановке сможет уж выбрать — в кого, куда, и когда стрелять!..

Синельников прошёлся вдоль строя из тридцати бойцов: его первый взвод! Отборные профи. И пусть в остальных взводах его роты бойцы ничуть не хуже, с этими он сработался настолько, что считал частью себя! Вот они: стоят, молчат, только глазами моргают. Знают, что сейчас всё зависит только от их выучки и слаженности. Если кто и боится предстоящей небывалой миссии — нападение на неизвестный вражеский корабль! — внешне этого никак не проявляет. Да и правильно: сам капитан тоже всегда — за контролируемый страх: боец, который боится, не контролируя свой страх, в конце концов бежит с поля боя.

Но тот, кто не боится вообще — рискует превратиться в труп быстрее, чем успеет моргнуть глазом!

— Внимание, капитан Пойтолла. Мы готовы.

— Вас понял, капитан Синельников. Займите места в отсеке десантирования. Пристегнитесь.

Собственно, отсек десантирования — вполне самостоятельная капсула, со всем необходимым оборудованием, герметично задраиваемая, и отделяемая в момент начала десантирования от основного корпуса крейсера, составляла почти четверть от его внутреннего объёма. И находилась в спецангаре, отделённая от остального пространства корабля прочнейшей бронёй. И, разумеется, в ней тоже имелись противоперегрузочные устройства. Правда, только в виде одноразовых пневмолежаков.

Спуститься туда и пристегнуться к узким ложам нетрудно, отрабатывали сотни раз. Уходит на всё полторы минуты: люк узковат. Но тут уж ничего не сделаешь: именно он и является самым уязвимым, и, следовательно, самым хорошо защищённым хитрыми конструкторами местом стыковки двух внутренних объёмов: собственно крейсера, и отсека капсулы десантирования.

— Мы на местах, капитан Пойтолла.

— Вас понял, капитан. Сейчас доложу координатору… — послышались щелчки и переговоры по селектору с кем-то явно из начальства. Затем голос капитана радостно сообщил, — Остальные тоже на рабочих местах. Начинаю манёвр подлёта — пять, четыре, три…

Навалилось несколько сот дополнительных килограмм: пилот Пойтолла явно набрал не меньше десяти «же». Преодоление оставшихся до чужака десяти миль, которые Инструкция считала «безопасным расстоянием», заняло две минуты. Трясло и подбрасывало, как на американских горках: стремительно мчащийся сквозь пространство крейсер явно вовсю отстреливался от ракет противника своими автоматическими антиракетами и лазерными пушками! В ушах гудело и трещало: переборки стонали от внутренних напряжений!

Но Синельников знал, что посудина сработана добротно, и как раз на прямое попадание ракеты и рассчитана её наружная броня! А вот мощных толчков от попаданий Синельников насчитал не меньше восьми!

Это не могло не напрягать: враг-то — зубастый! И шустрый. До сих пор даже на учениях в крейсер капитана Пойтоллы столько не попадали: максимум — два-три раза!

От торможения тело буквально втекло в пневмоматрац. В ушах вновь зазвучал искажённый от напряжения голос пилота (Ещё бы! В кабине ванной или лежаком не воспользуешься! Там только «улучшенные» пневмокресла!):

— Внимание, десантники! Произвожу манёвр пристыковки!

Грохнуло, заскрежетало: похоже, полностью погасить скорость перед стыковкой не удалось! Десантная капсула дёрнулась, и толкатели выбросили её из трюма: значит, до корпуса врага не больше нескольких метров! А вот и зашипели в своих шахтах пневмозатворы, и магнитные фиксаторы устремились к корпусу вражеской посудины! Ба-н-н-г-г!

Пристыковались, стало быть.

— Внимание, капитан Синельников! Бурение начато! — а то Михаил не понял этого по зубодробительному визгу, и жуткой дрожи корпуса, отдающейся через палубу даже в ягодицах! — Предположительное время окончания — минута!

— Вас понял, капитан Пойтолла. Выдвигаемся.

Собственно, Синельников мог этого и не говорить: пилот и сам отлично знает, что сейчас будут делать десантники, и уже наверняка отвёл крейсер назад: на «безопасные» десять миль.

— Удачи, капитан!

— Спасибо. И вам того же.

Действительно, на бурение ушла минута, как и рассчитали компьютеры большого плазменного резака модуля, просветившие заранее толщину корпуса вражеского корабля в месте проникновения сканнерами, и сделавшие экспресс-анализ её материала.

Автоматика как всегда отстрелила бурильную головку одноразовыми зарядами пластида вглубь атакуемого корпуса, и десантное отверстие оказалось свободно. По его краям шипело: похоже, опять «манишка», как бойцы, не заморачиваясь сложными техническими терминами, называли герметизирующий переходной гибкий рукав, не смогла плотно прилечь к корпусу. Да и … с ней! Вся операция абордажа рассчитана на условия любой внутренней атмосферы противника, и даже на космический вакуум!

Синельников, отстегнувшись и проверив огоньки датчиков оборудования — все зелёные! — занял положенную позицию: у кромки отверстия:

— Взвод! Включить прожектора и станнеры! Порядок проникновения — обычный!

Теперь если кто-то на белковой основе попробует там, внутри, на них напасть — будет вначале ослеплён ярчайшими пучками света самого широкого спектра, а затем — и парализован обездвиживающим ударом! Ну, или в обратном порядке — несущественно. Главное — максимально обезопасить себя во время десантирования!

Глядеть, как быстро, и без ехидных комментариев, обычных во время учений, бойцы проскакивают зону перехода, и рассредоточиваются по периметру довольно большого не то зала, не то — технического отсека, в который «пробурилась» головка, было приятно: годы выучки не пропали даром!

Однако внутри почему-то никого не оказалось: противник не пытался сразу отбросить людей с захваченной ими территории! Может, его основные силы сосредоточены у второй линии обороны — то есть, внутренних отсеков? Или враги пока занимаются тремя остальными абордажными командами? Но тогда о их проблемах сообщил бы наушник интеркома.

— Внимание, дежурный координатор. Это капитан Синельников, первый взвод. Мы внутри корабля противника. Противника пока не видим. Выдвигаемся вглубь.

— Вас понял, капитан. Продолжайте операцию. — а молодец дежурный координатор. Не мешает, и лишней трепотнёй и не отвлекает.

Синельников, убрав назад в их гнёзда наплечные мониторы, соединённые с видеокамерами трёх бойцов первого отделения — Базарова, Ваншайса и Солера, спустился наконец в метровое отверстие и сам:

— Капитан Пойтолла! Мы внутри. Противник пока не обнаружен.

— Отлично. Включаю механизм пневмопробки!

Мощная мягкая конструкция возникла в пробуренном отверстии, мгновенно наполнилась пузырящимся гелем, и герметично закупорила проход. Синельников знал: в случае чего (тьфу-тьфу!) пробка, установленная аппаратами десантной капсулы, исчезнет буквально как по мановению волшебной палочки: за полторы секунды!

Но об этом лучше не думать: десантники не отступают!

— Мауденс!

Ящичек у выходного люка каюты-зала, судя по удивлённому ворчанию и ругательствам капрала, оказался не сложней того, что имелся на воротах колониального холодильника: щёлкнув, люк отодвинулся в сторону по рельсам.

— Базаров, Богарт!

Отлично знавшие процедуру бойцы, собственно, уже вошли в образовавшийся проём, освещая широкий, почти пятиметровый, коридор, оказавшийся за дверью, лучами подствольных прожекторов. Впрочем, в этом даже не было необходимости: пространство чужого корабля заливал яркий, как специально, словно для киносъёмок, включённый, свет. Только — со странным зеленоватым отливом.

Почему свет зеленоватый, Синельников понял спустя несколько десятков секунд, в течении которых они весьма бодро «выдвигались», следуя в направлении внутреннего, обычно лучше и надёжней всего защищённого, пространства. Где теоретически должен был находиться центр управления линкора. Руководствовались они при этом земной логикой: если где и есть КП, так — в самом сердце корабля!

— Первое отделение. Движемся впереди. Второе. За нами. Дистанция — пятьдесят шагов. Третье — прикрываете тыл. От второго отделения — сто шагов.

Но спокойное продвижение длилось не более минуты.

Каюты впереди, расположенные на равных промежутках друг от друга вдоль всего коридора, вдруг ощетинились одновременно открытыми дверями! И из каждой выскочило по два-три бойца противника. Скафандры на существах оказались зелёного цвета! Стрельбу враги открыли практически одновременно.

Синельникову ничего не пришлось приказывать: его люди сами отлично знали, что делать! Шестеро бойцов первого отделения, включив устройства псевдогравитаторов, заняли позиции на стенах и подволке, остальные попадали на палубу коридора, стреляя прицельными очередями. Синельников видел, что огонь его подчинённые ведут эффективно — промахов почти не было! Зеленоватые скафандры дёргались, и сминались под действием крупнокалиберных бронебойных боеприпасов. Было отлично видно, как трассирующие пули легко входили в материал скафандров, надетых на существа — никаких рикошетов! Следовательно, никакой брони там у врагов и нет!

А вот следов от пуль вражеских винтовок, или что там у противника имелось, Синельников почему-то не видел. Точнее — не обнаружил до тех пор, пока вдруг не наступила кромешная тьма, рассеиваемая лишь узкими ярчайшими лучами от подствольных, и налобных, чуть позже включённых, прожекторов.

И в свете этих лучей стало видно, что враг отступил.

Потому что в то, что противник просто исчез, или стал невидим, Синельников не верил. Но кое-что всё-таки показалось ему странным. Настолько, что он скомандовал:

— Бойцы! Отходим на пятьдесят шагов, занимаем позиции в каютах!

Они успели сделать всё вовремя. Потому что впереди из-за угла коридора вдруг выехала роботизированная тележка — навроде танкетки, с огромным, зловещего вида устройством на поворотной станине. Синельников скомандовал:

— Рэнд! Достань-ка её бронебойной!

Рядовую долго упрашивать не пришлось: прицелилась-то снайпер их взвода явно заранее! Однако бронебойная граната с визгом и грохотом отскочила от передней панели агрегата, разворотив одну из стен, а когда дым рассеялся, стало видно, что аппарат продолжает неторопливо надвигаться на бойцов, чуть поводя в разные стороны раструбом полусферического отражателя, почему-то своим видом вызывавшему у Синельника самые нехорошие предчувствия.

— Броерсен, Рюкштуль. Осколочные.

Стоило двум гранатам из подствольных гранатомётов вылететь в направлении танкетки, Синельников ощутил дикую боль в ушах: не иначе, чёртов агрегат оснащён гипер-пушкой! И её автонаводчик нашёл наконец цели.

Жалобно вскрикнула Айрис Рэнд, застонала Броерсен, взревел Базаров…

Но тут реактивные снаряды преодолели разделявшие их сто шагов, и два огненных шара в конце коридора сказали Синельникову о том, что чёртов агрегат уничтожен. Ну, или повреждён настолько сильно, что отключился — боль в ушах сняло, как рукой.

Он оглядел своих.

Мауденс, уже опустившийся на колени у тела Рэнд, поднял к Синельникову лицо:

— Капитан! Капрал Рэнд без сознания. И… У неё пошла кровь из ушей: заливает шлем!

— Понял. — Синельников не без удовлетворения убедился, что остальные целы, и даже Надин Броерсен только потряхивает головой, держась за шлем рукой в перчатке, — Приказываю: рядовой Ваншайс! Рядовой Рюкштуль. Перенести капрала Рэнд в помещение, куда мы высадились. И капрала и десантное отверстие охранять до нашего возвращения.

— Есть, сэр.

— Есть сэр. — ответы подчинённых прозвучали почти вместе.

— Внимание, первое отделение. Внимание, второе и третье. Выдвигаемся.

Пламя в дальнем конце коридора подутихло к тому моменту, когда они подошли достаточно близко, чтоб лицезреть полуразвалившуюся рухлядь, в которую превратилась танкетка. Синельников обнаружил, что, как ни странно, ни одного тела из тех, кого, как он видел, поразили его бойцы, на палубе коридора нет.

Так что? Получается их всех уже забрали, то есть — эвакуировали? Или…

Или они — никого не «поразили»? Странно. Но ведь именно об этом говорит отсутствие даже следов крови на палубе.

— Проверить каюты. Второе отделение — те, что справа. Третье — слева. Стрелять во всё подозрительное. Первое отделение, остаться на месте. Производим прикрытие.

Уже не странно, а — очень странно. Придирчивая и тщательная проверка, чуть ли не обыск кают с самым обычным и привычным содержимым: столы, койки, шкафы, стулья и прочее, ничего не дала. Ни единого тела! Никого живого!

Синельников почесал бы в затылке, если б не гермошлем. Не иначе, как корабль врага оснащён потайными дверьми и хитрыми проходами — словно средневековый замок. Не хотелось бы, конечно, оставлять в тылу засады… Но — нужно выполнить главную задачу: ликвидировать или привести в «состояние, исключающее организованное сопротивление» руководство вражеского линкора. Он посопел. Но распорядился:

— Продолжаем движение по коридору. Идём к рубке.

Вскоре вышли к развилке. Три коридора вели: вверх, вниз, и вглубь корабля.

— Разделимся. Второе отделение — вверх. Третье — вниз. Сержант Фарго, сержант Латипп, принять командование над вторым и третьим. Первое отделение — со мной. Вперёд.

Коридор теперь стал явно шире, и не прошло и двух минут после того как поредевшее на трёх бойцов первое отделение вдвинулось в него, как на подволке вновь вспыхнули ослепительные лампы. Синельников чуть поморщился, светофильтр шлема защёлкал, подбирая подходящую степень освещённости.

— Базаров, Богарт. — странное ощущение заставило Синельникова отдать не менее странный приказ движущимся в двадцати шагах впереди бойцам авангарда, — Бегом назад!

Как выяснилось, капитан не зря доверился инстинктам: широкий коридорвпереди вдруг расцвёл бутонами огня: в дело вступили стационарные огнемёты-ловушки! Поток пламени, клубясь и сверкая, потёк к десантникам.

— Отходим ещё назад, — Синельников видел, что клубящееся пламя увядает и иссякает, словно впитавшись в палубу, поэтому не слишком торопился отдать распоряжение просто бежать, — Солер! Видишь головки огнемётов?

— Так точно, сэр! — ещё бы ему их не увидеть — теперь, когда они выдвинулись из стен на добрый метр, и явно готовятся выплюнуть новую порцию горючего!

— Попробуй осколочными.

— Есть, сэр! — собственно, граната из оружия уже опустившегося на колено ветерана вылетела из дула быстрее, чем боец ответил. Вторая вылетела ещё до того, как первая поразила цель — да так, что теперь в коридоре полыхало, разлившись, целое море огня!

А вот к нему добавилось жару и из второго поражённого орудия. Похоже, на запасы напалма противник не поскупился. И, похоже, конструкции самого вражеского корабля ничего не угрожает. Что странно. Ведь на кораблях землян никто не осмелился бы устанавливать такие «ловушки» — это неизбежно нанесло бы такие повреждения переборкам и силовым элементам, что потребовался бы капитальный ремонт.

Синельников снова убрал руку от затылка — всё равно она наткнулась на пластик шлема. Анализаторы показывали, что материалы корпуса и стен коридоров и кают не слишком отличаются от подобных земных. Почему же враг идёт на риск того, что корабль попросту испортится, и станет небоеспособен? Что-то тут не стыкуется…

Но движение продолжать надо! Враг пока не обезглавлен!

— Выдвигаемся. Каюты больше не осматриваем, идём максимально быстро, отслеживаем только возможные ловушки и засады врага!

Теперь они почти бежали, ощетинившись винтовками и плазменными резаками, заменившими древние пистолеты. После очередной развилки (Теперь двинуться можно было бы в пяти направлениях: вверх-вниз, вправо-влево, и прямо!) коридор стал ещё шире. Синельников, сообщив по трансляции о своих намерениях сержантам Фарго и Латиппу, вновь выбрал центральный проход. Сержанты сообщили о своих проблемах: отделению Фарго противостояли полуметровые дроны-танкетки, у Латиппа вновь появились враги в человеческом облике: в скафандрах. Пробиться дальше удалось и тому и другому.

Удивительно, но теперь им, первому отделению, совсем никто не встречался, и Синельников думал, не проскочили ли они мимо. Но вдруг впереди показалась мощная стальная стена с небольшим люком посередине: наверняка бронекоробка рубки!

— Базаров. Твой резак. Работай.

Рядовой, буркнув «есть, сэр!», достал из-за спины контейнер с плазменным резаком-пушкой. Оружие весило почти пятьдесят килограмм, и только когда оно находилось у гиганта Базарова, Синельников не испытывал жалости к переносящему орудие бойцу.

Резка броневой стали не заняла много времени: тридцать секунд, и дымящийся вырезанный кусок стены с люком посередине вывалился к их ногам!

Когда рассеялся дым от сгоревшего металла, и стенки разреза перестали светиться оранжевым, сменившись тёмно-вишнёвым, оказалось, что никто их не встречает: словно рубка пуста! А в её глубине притаилась коварным и кровожадным зверем зловещая чернота. Синельников кивнул:

— Мауденс, Богарт!

Бойцы, включив налобные и подствольные прожектора на широкий луч, вошли в тёмное помещение. Синельников снова считал про себя: один, два…

На пятой секунде (Похоже, его бойцы проверяли и перепроверяли: не могли поверить в такое чудо!) в наушнике возник голос Мауденса:

— Чисто, капитан! Здесь… Никого нет!

— Понял вас, капрал. Заходим. Внимание, Фарго, Латипп. Мы в рубке. Она покинута. Вы пока попытайтесь выяснить, где тут запасной КП.

Рубка не поражала ни размером, ни оборудованием. Столы для прокладки курса, панели из оргапластика над ними. Кресла для пяти пилотов. Огромные обзорные экраны: перед этими креслами, да и по всему периметру круглого помещения.

Синельников, на душе которого скребли уже не кошки, а саблезубые тигры, подошёл к креслу капитана. Взглянул на табличку, привинченную надраенными медными винтами к пульту перед ним.

«Уинстон Черчилль», линкор флота её Величества. Порт приписки — Клайд, Луна. Год выпуска: 26…

Синельников услышал через наушник, как у Люка Солера, подошедшего сзади, и заглянувшего ему через плечо, перехватило дыхание. Синельников не придумал ничего лучше, как сказать:

— Поздравляю, бойцы. Похоже, мы захватили наш флагман — это линкор «Уинстон Черчилль».

— Но… Капитан! — только у Богарта хватило самообладания сдержать себя, пока остальные выражали эмоции междометиями и традиционным космослэнгом, — Линкор «Черчилль» сейчас — в ста восьмидесяти парсеках отсюда, в солнечной системе!

— Я тоже так думаю, капрал. А ещё я думаю…

Что именно думает Синельников, бойцы так и не узнали, потому что вокруг стали происходить странные вещи: стены рубки, словно снег под струями кипятка, вдруг начали таять, возникшие на них чёрные пятна стали стремительно расширяться, палуба под ногами — разверзлась, а подволок попросту исчез!

И вот они уже висят совершенно свободно в черноте космического, абсолютно пустого, пространства!

А, нет: не совсем пустого: вон, слева на пять часов, и вверху на два… Точно: это светятся звёздочки налобных прожекторов двух из трёх участвовавших в абордаже вражеского корабля групп захвата. Поискав получше, Синельников обнаружил и третью группу: что-то они совсем уж далеко. Видать, встретились с ещё более коварными «препятствиями» и «ловушками» по дороге в двигательный отсек на корме!

— Остаёмся на месте, я вызову группы Кима, Кузнецова и Хиродеки.

Синельников щёлкнул тумблером общего коммуникатора, что допускалось лишь в крайних случаях: бойцы групп десантирования не должны отвлекать друг друга, и мешать таким образом работе со своими заданиями бойцам остальных групп.

Но сейчас… Похоже, накрылась медным тазом их «работа».

— Вызываю абордажные команды номер два, три и четыре. Это капитан Синельников. Мы захватили рубку. Здесь никого нет. Корабль… Растворился в пространстве, словно чёртов мираж!

— Слышу вас, капитан. Здесь капитан Ким. Мы в десантном ангаре. То есть, мы там были, когда чёртова посудина… Да, растворилась. Наблюдаем вашу группу. Вы висите в пространстве на расстоянии не более двухсот метров.

— А от нас — пятиста! Это старший лейтенант Хиродеки. Ситуация — не под контролем. У нас семь раненных и двое контуженных. Что делать будем, капитан Синельников?

— Кузнецов. Капитан Кузнецов! Слышите меня?

Ответа не последовало, и Синельников сказал:

— Внимание, коллеги, командиры групп, кто меня слышит. Предлагаю много не мудрить. Поскольку «контролировать» пустое пространство смысла нет, нам нужно просто вернуться на борт, перенеся туда и раненных. Вначале — на десантные капсулы, а затем — и на крейсера. В первую очередь попытаемся сделать это с бойцами взвода Кузнецова — похоже, им досталось больше всех.

Далее, по нашему общему статусу. Считаю, что операция противника по введению нас в заблуждение полностью удалась.

И смысла продолжать давать ему повод ещё поржать над нами — не вижу!

Генерал Корунис уже съел три капсулы нитроэринита, и даже позволил чёртову докторскому автодиагносту впрыснуть себе в вену на локте и в ягодицу какую-то жутко болезненную гадость. Но «проследовать» в реанимационный блок госпиталя, как только что предложил майор Юзерманн, глава этого самого госпиталя, наотрез отказался. «На свою ответственность».

Доктор, возмущённо фыркая, удалился, не забыв прихватить с рабочего стола генерала огромный чемодан обожаемого «продвинутого» автодиагноста. Корунис вздохнул с облегчением: врачи всегда вызывали у него чувство неловкости. И страха. За свою жизнь. Как по анекдоту: «— А ваш друг умер сам? — Нет! У него был врач!»

Вошёл адъютант. Генерал кивнул:

— Приглашай.

Адъютант бесшумно исчез, вошли заместитель начальника штаба полковник Поль Скидан, глава аналитического отдела полковник Левенгройс, майор Сьюзанн Толедо, начальник службы материального обеспечения подполковник Улафсен, и шестеро других членов Комиссии — руководители отделов и командиры подразделений. Штатских, входивших в Комиссию, Корунис на сегодняшнее заседание не вызвал.

Генерал, уже не вставая, (Сердце, будь оно неладно, до сих пор покалывало, и невидимая рука иногда сжимала его трепещущий мотор!) сделал жест ладонью:

— Прошу, господа.

Все расселись, строго придерживаясь своих «законных» мест. На Коруниса многие поглядывали с настороженностью: так, словно ждали, что он сейчас завалится под стол, потеряв сознание.

Ну уж дудки! Такого удовольствия он им не доставит.

— Полковник. — генерал начал, как обычно, со своего заместителя, — Докладывайте.

— Слушаюсь, сэр. — Скидан прокашлялся, хотя генерал отлично знал, что ветеран, находящийся на службе лишь на три года меньше его самого, никогда не болеет. Ну, по-крайней мере — простудой, — Докладывать, собственно, нечего. Потому что добавить что-либо к моему предыдущему рапорту я не могу: никаких следов противника не обнаружено. Как именно, какими средствами и способами, и — главное! — для чего была разыграна эта грандиозная мистификация — я до сих пор не понимаю. Да и мои подчинённые все в замешательстве. Это если мягко сказать.

— А если не мягко?

— А если не мягко, сэр, то казармы гудят, словно улей растревоженных пчёл. Бойцы, пусть многие из них действительно прошли, как это говорится, огонь и воду, напуганы. И растеряны. Никогда ещё нас так явно не переигрывали: что в технологиях, что в идеологическом плане! Если их задачей было привести наш контингент в состояние прострации, и испугать, то этой цели они несомненно добились. Мало того: поскольку мы до сих пор не знаем, откуда именно — то есть, где их база! — исходит угроза, то нам не с кем и биться. И мы не можем предвидеть, куда, и как они захотят ударить в следующий раз!

— Понял вас, полковник. Не могу не попенять вам за излишний пессимизм в оценке ситуации. — генерал старался говорить уверенно, но ему приходилось делать значительные усилия, чтоб заставить голос перестать предательски дрожать, а глаза — наоборот: начать снова метать молнии гнева, — Моральная боеспособность контингента находится в вашем непосредственном ведении. Что предприняли и собираетесь предпринять дополнительно для поднятия… Боевого духа?

— Ну… Я уже заставил всех бойцов два раза произвести полный осмотр и техобслуживание всего нашего оружия — и индивидуального, и оружия корабля. И оборудования десантных капсул. Ещё мы провели соревнования по перетягиванию каната, по реслингу, ещё — кто больше отожмётся, и подтянется. Все стены казарм и спортивно-тренажёрных залов заново выкрашены двухминутной наноэмалью. Все палубы, что «Дуайта Эйзенхауэра», что пяти крейсеров и восьми эсминцев, отдраены до блеска.

— Понятно. — Корунис позволил себе поправить галстук, поскольку тот снова начал ему жать, — С этими вашими методами я знаком, полковник. Однако вынужден констатировать, что вы занимаете руки и тело наших бойцов, но это не мешает им думать. И делиться этими думами с коллегами — в столовой или в казармах. Я хотел узнать, что вы сделали в идеологическом плане? Как пытались вселить оптимизм и веру в победу?

— Я… Ну… — полковник или действительно не понимал, чего добивается от него генерал, или очень ловко прикидывался. Собственно, Корунис и сам плохо представлял себе, что тут можно сделать в идеологическом плане, но наделся, что полковник хоть раз проявит инициативу и изобретательность, — О-о — вот! Мы все стены столовой обклеили плакатами нашего агитационного отдела!

— Понятно. — Корунис не счёл нужным скрыть своего разочарования. О «действенности» продукта отдела агитации и пропаганды говорил, например, такой факт, как тот, что после оснащения их пропагандистскими плакатами всех пунктов набора добровольцев во Флот в крупнейших городах всех колоний, число желающих подать заявление сократилось на восемь процентов.

Руководство Флота приказало тогда плакаты убрать, и уничтожить. Начальника отдела отправили в запас. Но новый начальник, генерал Барт Дракслер, ничего принципиально «нового» в стиль и содержание агиток не внёс. Пока.

— Но сэр!.. — полковник, как Корунис видел по каплям пота на лбу, и покрасневшему лицу своего заместителя, и сам был сильно расстроен своим бессилием в сложившейся ситуации, — Как, объясните Бога ради — как мы можем вселить бодрость духа и веру в свои силы в наших бойцов, если нет никакого конкретного врага, которого можно было бы победить?! Все наши тренинги и курсы рассчитаны — именно на врага видимого! Ощутимого! В которого можно стрелять! В крайнем случае — брать в плен… А тут…

С нами поступили просто — подло!

Корунис не мог не согласиться:

— Согласен. С нашей точки зрения такой способ ведения боевых действий — подлый и коварный. И пусть при так называемом «абордаже» не умер фактически ни один человек, раненных и оглушённых гиперзвуковыми и микроволновыми пушками достаточно. Потому что не у всех хватило сообразительности, или чутья отвести бойцов на дистанцию, где это оружие малоэффективно. И вовремя уничтожить излучатели. От которых, кстати, тоже не осталось ни единого атома.

Зато с точки зрения этого самого нашего врага — они действуют максимально эффективно. И рационально. Уничтожено почти четыреста колонистов. Ранено и контужено пятьдесят три бойца абордажной команды. Остальной контингент авианосца деморализован. Более того: высшее Флотское руководство в лице Верховного Главнокомандующего, главнокомандующего нашего сектора, и начальников Штабов, в полной растерянности. (Во всяком случае, никаких конкретных указаний, что нам делать, мне до сих пор не поступило!)

А потери врага — ноль. Расход боеприпасов и техники — ноль. Нам просто воспроизвели наш же корабль, и применили против нас — наше же, тоже воссозданное, оружие.

Не сомневаюсь, что создание такой копии потребовало неких энергозатрат. Но — и всё. Про новые технологии или механизмы, или собственное оружие противника мы не узнали ни-че-го. Нас бьют нашим же оружием. Даже — нашими же болезнями. Только чуть-чуть модифицированными. И наши люди, вы правильно это отметили — не дураки. Они тоже всё это прекрасно понимают. И не могут не напрягаться. И не бояться.

Так что — расслабьтесь, полковник. Я не собираюсь требовать от вас невозможного. Про то, как поднять наш и без того упавший ниже плинтуса «боевой дух» мы спросим у нашего уважаемого главного психолога. Подполковник Тампер. Прошу.

Подполковник Ходжес Тампер, пожилой бородатый мужчина с солидным брюшком, являлся подполковником лишь номинально — по званию. Присвоенному ему только потому, что руководить столь большим отделом обязан человек рангом не ниже такового. Кому, как не генералу было знать, что ни о каком воинском соответствии здесь речи нет. Зато вот служебное соответствие имелось несомненно. Опытом и обширной практикой восьмидесятишестилетний бодрячок превосходил здесь, пожалуй, всех: ещё бы! Докторскую диссертацию Тампер защитил в двадцать три года! Именно поэтому Корунис и держался за специалиста от Бога, игнорируя его совсем не флотскую дисциплину и словарь.

Светило от психологии вставать не стало. Как и шелестеть для вида листками последних данных, разложенными перед ним на столе, как, собственно, и перед каждым из участников совещания:

— Господин генерал, сэр. Господа. Никаких сомнений в том, что противник отлично нас изучил, и изучение это производилось не менее нескольких сотен, а то и тысяч, лет — у нашего отдела нет. Уж слишком хорошо они предвидят практически любые наши действия. Или — наш ответ на их действия. Нас жестоко, но эффективно, с планеты убрали. Потому что готов прозакладывать свой годовой заработок против зубочистки — добровольцев вновь заселиться на Чегастер-пять вы не найдёте сейчас даже за большие деньги.

Поэтому остаётся только использовать планету как тюрьму. Или — как место, где смертный приговор преступникам приводится в исполнение. Пусть немного отсрочено, но — гарантированно! (Кстати, генерал. Я в данном случае не пробую пошутить или поиронизировать: если уж пробовать действительно заселять планету вновь — то проверять так и так придётся на людях! И, вот именно — на таких, как преступники. Впрочем, прецеденты имеются: как раз так в древности заселили европейцами и Америку и Австралию.)

Далее. Зная патологическую страсть Штаба Флота пытаться все проблемы решить силовым методом, то есть — с помощью оружия, хитро…опые враги дали нам вволю поиграться — уж простите! — в войнушку. Продемонстрировав несомненное превосходство в технологиях и научно-производственном потенциале. А сами так и не появились. То есть — никакого зримого врага мы не наблюдали. Соответственно, именно поэтому наш любимый отдел агитации и пропаганды не может достоверно воссоздать то, что нам всем столь привычно и необходимо — «образ врага». Реальный, или, как у них там принято — карикатурно доработанный. Мы даже не знаем, одна ли раса нам противостоит, или это некий… Альянс. То есть, определить «наиболее вероятного противника» невозможно.

Унизительно, да. Раздражает. А после размышления — и пугает. Но вы правильно отметили: люди (Ну, в большинстве своём!) не дураки. После естественного раздражения и испуга приходит и понимание. Того факта, что враг отлично нас знает, и предвидит наши ходы и действия. Более того: я не уверен, что с помощью какого-нибудь хитрого устройства он просто не отслеживает всё, что происходит на «Дуайте», и даже в этом кабинете — вот прямо сейчас. И что бы мы не предприняли — они, эти наши меры и действия, тоже окажутся — неэффективны. Это если мягко сказать.

Прошу прощения, что повторяю эти, уже много раз озвученные здесь, аргументы, доводы и обидные слова. Но людская психология за последние тридцать тысяч лет, с того момента, как кроманьонец взял камень в руку, и огрел им своего врага, не изменилась.

Мы — агрессивные и некоммуникабельные млекопитающие. С огромным самомнением. И патологической страстью уничтожать всех, кто, как нам кажется, глупее, или примитивней нас, или агрессивно к нам настроен. Причём — в первую очередь своих же: то есть — людей. Фактически мы — полудикие обезьяны, ломящиеся в космос, и переделывающие под себя биотопы целых планет. Это просто чудо, что до сих пор нам не встретилось планет с имеющейся там цивилизацией. Потому что вполне могло — да что — могло! Я уверен, что так и было бы! — получиться как у конкистадоров и индейцев Южной Америки. Или англосаксов и индейцев Северной Америки. Или — у австралийских колонистов и местных аборигенов. Или в Индии у англичан. Или во время китайских опиумных войн. Я мог бы привести ещё хоть тысячу примеров. Скажу коротко основной вывод: мы сейчас явно столкнулись с последней планетой в этом секторе космоса, НЕ населённой разумными существами. И нам дают понять, чтоб дальше мы не совались.

Поскольку не дозрели в моральном, этическом, и прочих планах.

Не готовы мы к подлинному «мирному сосуществованию». Или — «культурному обмену». Не говоря уж о «равноправном партнёрстве».

Поэтому мы должны сейчас не лезть, как бык на красную тряпку, а… Отступить.

Пусть это и унизительно, и бьёт по нашему самомнению и гнетёт нашу психику.

Зато! Это позволит избежать дальнейших, наверняка неэффективных и дорогих, попыток что-то отвоевать, что-то перезаселить. И что-то доказать. Хотя бы самим себе. Мы просто потеряем ещё массу людей, кучу дорогостоящего оборудования, и остатки своего раздутого самомнения. Потому что досконально изучивший нас и наши методы враг ждёт от нас именно этого. И просто выжидает. Адекватно подготовившись.

Это — официальная позиция нашего отдела. Именно такой результат дал наш главный компьютер. А уж действовать ли по-старинке, ломя, словно танк в стену, или тщательно изучить все обстоятельства, постаравшись, возможно, в первую очередь наладить контакт и диалог — в компетенции вас. Флотского руководства.

Что же до «боевого духа» наших бравых десантников, могу сказать коротко: пока не обеспечите им живого и конкретного врага, в материальном, так сказать, обличьи — ни о каком «поднятии» этого самого духа не может быть и речи! Потому что они привыкли именно к этому: чтоб было в кого стрелять!

Но! Тут палка о двух концах. Если попробуем и дальше ломиться в космос с дубинами наперевес, круша, словно тыквы, головы врага, и захватывая «перспективные» планеты, можем столкнуться и с активным, а не пассивным противодействием.

— Что вы имеете в виду, подполковник? — Корунис задал этот вопрос потому, что академик замолчал. Хотя генерал и предвидел, что именно учёный ему ответит:

— Геноцид всего человечества. На Корэйн, Глорию, НьюЛуизиану, Валенсию, и прочие наши колонии могут запустить модифицированные штаммы оспы, холеры, чумы, энцефалита. Да и на Марс тоже — могут. Ведь мы даже не заметим приближения их кораблей! (Более того: мы не уверены и в самом наличии этих самых кораблей! Да и вообще — в потребности наших врагов для транспортировки чего бы то ни было — в кораблях! А вдруг они это «что-то» — просто телепортируют? Например, усилием мысли?!) А для полного заражения целой планеты, как посчитали аналитики нашей эпидемиологической лаборатории, вполне достаточно всего половины грамма этих самых вирусов. Распылённых с воздуха. Или даже просто сброшенных на землю в виде бомб с саморазлагающейся оболочкой.

Генерал подумал, что зря майор Толедо на прошлом совещании Штаба авианосца сообщила об их выкладках по способам заражения Чегастера. Тампер явно заинтересовался, намотал на ус, и сделал логические выводы. Но плохо не то заявление, что он только что озвучил — такие же примерно выводы аналитики уже Генерального Штаба сделали давно.

А плохо то, что к этому моменту, похоже, весь инженерно-технический персонал, и вся команда авианосца считает, что дела у них — …реновые. И отступить так или иначе придётся. Рано или поздно. Потеряв лицо, и познав горечь поражения.

Но не бежать же им — даже без хотя бы одного настоящего сражения, подобно побитому псу, обратно в конуру, скуля, и поджав хвост?!

Почувствовав, что ледяная рука, отпустившая было сердце, снова взялась за дело, Корунис приказал себе расслабиться. А ещё он подумал, что у начальствата, там, в Штабе, головы большие. Вот пусть и думают, как исправить ситуацию. А пока дело его подчинённых — собрать как можно больше информации. И ознакомить с ней не менее умных аналитиков этого самого Штаба.

— Благодарю вас, доктор. — генерал коротко кивнул профессору, и перевёл взгляд, — Майор Толедо. Прошу вас. Появилось ли что-либо новое?

Собственно, по поджатым губам и расстроенному лицу он и так видел: ни-че-го…

— О-о! Кого я вижу! Похоже, наш бравый капитан решил-таки развеяться! Давненько мы вас здесь не видали… — нарочито призывно качая бёдрами к Синельникову подошла Дениз, как она себя предпочитала называть вместо банально звучащего по её мнению имени Оксана, и пустила в лицо остановившегося на полпути к обычному своему месту капитану струю вонючего дыма от ментоловых сигарет. Обошла, правда, не прикасаясь маленькими ладошками, как обычно делала с «охмуряемыми», вокруг. И снова остановилась перед ним, вызывающе широко раздвинув отнюдь не скрытые чисто символической миниюбкой стройные ножки в сетчатых чулочках, умопомрачительно пикантно смотрящихся от того, что их хозяйка балансировала на высоченных шестидюймовых каблуках. Выглядела дама, выпятившая вперёд свой природный третий размер, конечно, впечатляюще. Но на вкус капитана была нагловата и вульгарновата. К тому же он не любил курящих.

Собственно, чего ещё ждать от штатной проститутки офицерского бара, подписывающий уже третий годичный контракт. Руководство Космофлота никогда не мудрило, придумывая или изобретая что-то новенькое: раз женщина пользуется спросом, заменять другой кандидаткой смысла точно нет. Так ради чего огород городить, подбирая новых «особенных» и «горячих» штучек? А очередь из профессионалок, желающих устроиться подработать на любой большой корабль Флота — в километр: клиенты — причём здоровые и кредитоспособные — обеспечены!

Синельников на намёки не отреагировал, просто глядя даме в глаза.

— Ладно-ладно! — Дениз хитро подмигнула, — Не буду отбирать хлеб у Моны. Она, если мне позволят так выразиться, однолюбка. И уже двоих желающих направила. По известному адресу. Но капитан… — призывно-томный взгляд дал понять Синельникову, что дама не шутит, — Если вдруг ваши вкусы переменятся… Или вам наскучат тощенькие скромницы-мазохистки, моя… — Дениз не договорила, но выразительно посмотрела себе между ножек, — Всегда к вашим услугам!

Синельников не выдержал: ухмыльнулся:

— Спасибо за любезное предложение, малышка. Обещаю: если что-то такое случится — ты — в первых кандидатках!

— Ой, хватит! Хотя бы врать-то прилично научились, капитан! Я же вижу, как вы вон туда, — кивок в сторону «фирменного» столика Синельникова, — глазками-то постреливаете! Ладно, не буду задерживать.

Женщина, виляя бёдрами всё так же амплитудно, удалилась в «свой» угол, и у Синельникова не было сомнения, что сейчас кто-нибудь из сменившейся вахты обязательно «востребует» Дениз. Разумеется, из «постоянных», давно «охмурённых» клиентов. Но Дениз иногда позволяет себе и порезвиться — попробовать захомутать кого-то новенького. Мало ли! Сколько самых невероятных браков случается в истории таких больших кораблей, как Авианосец!..

Мона смотрела, как он подходит, чуть нахмурившись. Синельников, подсаживаясь, и приветливо улыбаясь, пытался догадаться: что случилось такого, что его почти штатная дама изволит гневаться? Или она просто чем-то расстроена?

— Привет, Мона. Позволишь?

— Разумеется. Разумеется. — женщина несколько нервно дёрнула плечиком, отвернувшись, а затем снова взглянув на Синельникова исподлобья.

— Сердишься? — он не столько спрашивал, сколько констатировал.

— Нет, с чего бы, — женщина снова повела точёным плечиком под накинутым на откровенное декольте прозрачным платком, — Ты же у нас — сам по себе! Захочешь — выберешь меня. Захочешь — поддашься на заигрывания Дениз. Не даром же говорят, что её кожаное боди даже твердокаменного майора Вэйзи сподвигло на три визита подряд. А что: «разнообразие и экзотика» только бодрят вас, свободных от семьи профессиональных кобелей!

Синельников не придумал ничего лучше, как с облегчением рассмеяться: надо же! Его — приревновали!

Собственно, в другое время то, что его уже считают в какой-то степени чьей-то собственностью, и даже приревновали, заставило бы капитана насторожиться. Призадуматься, и возможно, напрячься. Он не чувствовал пока потребности «карьерного роста», и, следовательно, не собирался заморачиваться «постоянными связями с далеко идущими намерениями». Но сейчас он был слишком расстроен, чтоб обратить на всё это внимание. Нет, он хотел просто расслабиться!

Михаил сделал жест Карлу, официанту своего сектора бара.

— Вам как обычно, капитан? — Карл подошёл абсолютно бесшумно (Вот был бы диверсант!) и быстро: Синельников у Моны и спросить-то ничего не успел.

— Да, Карл. Будь любезен. А дама… — он вопросительно глянул.

— Дама будет тоже как всегда. Только скотч — двойной!

Карл исчез: словно растаял пластик под лучом плазменного резака — быстро и бесшумно, Синельников снова осмотрелся, уже не столько для того, чтоб действительно охватить цепким профессиональным взором то, что и так видел каждые три-четыре дня, сколько чтобы придумать, как вернуть хорошее настроение своей «девушке».

Офицерский бар восьмой палубы, где он обычно «тусовался», чтоб, скорее, не выделяться дебильным «индивидуализмом», чем действительно — по потребности тела и духа, сейчас был практически пуст. Сменившаяся вахта ещё не подошла, и только пять или шесть других офицеров пили и ели за своими столиками — трое в одиночку, остальные уже в компании штатных девиц.

Четыре бездельничающих бармена в серой униформе трепались друг с другом в центре зала, в своей круглой надстройке, окружённой рядом барных табуретов. Пятеро официантов в белых форменных блузах мирно сидели в своих углах, в ожидании клиентов и заказов. Картины с идиллически-пасторальными пейзажами и сценами охоты в девственных лесах, стилизованные под голландскую живопись семнадцатого века не столько радовали глаз, сколько не отвлекали посетителей от того основного, для чего офицеры и штатские специалисты приходили сюда: сбросить нервное напряжение. Выпить, потрепаться с коллегами. Вкусно поесть. Послушать спокойную мелодичную музыку. Расслабиться. Удовлетворить естественную тягу к нормальному, без ограничений и обязательств, сексу.

Для рядового состава на восьмом уровне существовало ещё три бара. Посещать их офицеры, конечно, могли, это не возбранялось. Но атмосфера там всегда царила совершенно иная: возможно, так казалось из-за вечно витавших у потолка клубов сигаретного дыма, бодро-вопящих танцевальных ритмов из колонок, и неуничтожимого запаха пота и адреналина. Собственно, для офицера посещать эти заведения считалось дурным тоном: присутствие начальства всегда мешало бойцам по-настоящему расслабиться. И — «отдаться». Отдыху.

Синельников однажды для интереса примерно подсчитал число девиц авианосца: во всех барах всех девяти уровней их корабля имелся штат всего в триста двадцать — триста пятьдесят профессионалок. (Затем его примерный подсчёт подтвердился данными отдела гражданского персонала.) Но как-то так получалось, что три полка, то есть — почти семь тысяч разных: спокойных, озабоченных и просто — здоровых кобелей, это небольшое количество вполне успешно обслуживало!

Потом заинтригованный капитан удосужился просмотреть статистику, которую вело подразделение стат. учёта. И удивился снова: больше одного раза в неделю услугами дам пользовалось не больше десяти процентов персонала. А тридцать — не пользовались вообще никогда.

Ну правильно: у многих офицеров, желающих сделать упор на продолжении карьеры, есть жёны. А рядовые и сержанты больше удовольствия получают от трёпа и драк.

Драки в барах для рядовых случались каждый день. И виновных никогда не стремились наказывать особо сурово: должны же сильные и натренированные боевые машины как-то выпускать пар! Тем более, что реального противника, на которого можно было бы выплеснуть агрессию и злобу, и в этот раз не выявлено. Чёрт его задери, этого «противника», чтоб он у…рался там со своими изощрёнными мозгами. — эта мысль снова кольнула противной занозой в мозг, заставив закусить щёку изнутри.

Синельников мысленно сплюнул. Он почувствовал, как необъяснимое раздражение снова поднимается, подкатывает к горлу откуда-то из глубин груди. Кулаки сжались, и он теперь вполне понимал кое-кого из рядовых, в такие моменты и ищущих, до кого бы до…

Положение спас Карл, поставивший перед ним аппетитно пахнущую дымящуюся тарелку, рюмку, и фигурную бутылку, а перед Моной — толстостенный низкий бокал с оранжевой жидкостью и кубиком льда.

Синельников благодарно кивнул, Карл удалился, помня, что капитан любит дозировать свою текилу сам. И Михаил действительно налил себе — даже больше обычного.

— Ну, за долгую жизнь!

Они с Моной никогда не чокались, но пили вместе. Вот только Синельников осушил рюмку в один глоток, а Мона лишь пригубила свой двойной.

— Может, поешь чего-нибудь? — на традиционный вопрос женщина столь же традиционно покачала головой. Михаил настаивать особенно не стал, и принялся за трапезу, отрезая куски от обжигающего, и восхитительно пахнущего натуральной говядиной и пряными специями, бифштекса с кровью. Заедал его он салатом из небольшой чашки, которую официант принёс на подносе в комплекте с тремя соусницами: с горьким карри, и двумя менее острыми, в которые Синельников иногда по очереди макал мясо.

Мона помалкивала, потягивая крохотными глоточками из своего бокала, только иногда странно на него поглядывала. Михаил посчитал это дурным признаком: сейчас в комнате его точно будут «допрашивать с пристрастием». Что не удивительно. Любопытство свойственно всем кошкам и женщинам. Даже лучшим. А то, что он расстроен, его дама наверняка просекла, стоило ему появиться на пороге бара. Так что пусть себе расспрашивает. Почему бы и не поделиться кое-какими деталями.

Вряд ли провал их миссии можно считать «важнейшей стратегической тайной».

Доев, он откинулся на спинку удобного пластикового стула:

— Чёрт возьми. Вот этого мне и не хватало: мяса!

— Вот как. Хм-м… А я-то, наивная, вожделеющая ласк и утех дура, полагала, что ты подсел именно ко мне не только пожрать мяса. И свою вечернюю программу честно заработанного отдыха захочешь продолжить в более… Интимной обстановке.

— Разумеется, сокровище моё предусмотрительное. Ты правильно почуяла.

Вот только текилу допью. Не к тебе же её тащить?!

В комнатке у Моны было почти уютно. Тесно — да, но женская рука чувствовалась везде. В хаотичном нагромождении баночек и коробочек на туалетном столике с тремя зеркалами. В милом абажюрчике люстры, с так поразившими Михаила в первое посещение рюшечками. В дешёвых, но красочных бумажных репродукциях на стенах: только Мона предпочитала не пейзажи и натюрморты, а обнажённую натуру. Так что Даная, Саломея, мадам Рекамье, и прочие записные охмурительницы прошлого взирали на клиентов с хитрыми и призывными улыбочками.

— Ладно, милый. Как предпочитаешь: лечить сначала душу, а потом тело… Или наоборот?

Синельников знал, конечно, что иногда Мона бывает прямолинейной и прагматичной. А в речь иногда просто вставляет цитаты из «Методических указаний по релаксации персонала», как называлась регламентирующая отношения профессионалок и клиентов из контингента военного корабля полуофициальная инструкция, составленная штатными Флотскими психологами. Однако он уже не обижался, и не позволял себе изображать шокированного циничностью девственника: знал, что Мона изучила его достаточно хорошо, чтоб избрать именно такую тактику поведения.

С другими «релаксируемыми» она наверняка ведёт себя по-другому.

Поэтому Синельников, набычившись, буркнул:

— Наоборот.

— Отлично. Люблю деловой подход. — Мона начала неторопливо стягивать с плеч прозрачный платочек, вскоре бросив его на единственный в комнатке стул. Затем настала очередь молнии на спине платья — Мона предпочитала «маленькое чёрное», а не откровенные топчики и миниюбки, как Дениз, и большинство её коллег, имевших девизом знаменитое изречение: «Товар нужно показывать лицом! И распаковывать — быстро!».

Когда платье тоже отправилось на сиденье, и к нему присоединились сетчатые колготочки, Синельников, традиционно застывший на время «шоу», прислонившись к дверному косяку, чтоб полностью оценить предпринимаемые ради его эстетического наслаждения усилия, решил присоединиться: китель, брюки и рубашка проследовали на то же сиденье. Туфли и носки он снял ещё на пороге.

Мона забралась в постель, и накрылась простынёй. Последний акт стриптиза произошёл там: Михаилу продемонстрировали висящий на изящной кисти кружевной лифчик. Который словно сам-собой упал на ковёр, только для того, чтоб за ним почти сразу таким же макаром последовали и ниточные трусики.

Мона, невинно похлопывая пушистыми ресницами, начала неторопливо тянуть простыню на себя, открывая миниатюрные ступни с крохотными, словно кукольными, пальчиками, стройными лодыжками, и восхитительно пикантными ляжками. На Михаила поглядывала искоса, и, словно — смущаясь. Ага — смущалась она: два раза!

Когда в поле зрения попало то, что имелось между бархатистыми и нежными, как знал Михаил, на ощупь, бёдрами, Синельников решил, что он достаточно… Подготовлен.

Майка и трусы отправились на пол, а их хозяин — в постель.

Михаил никогда не пытался выяснить, сколько минут каждый раз длились их взаимоприятные, и проходившие обычно словно по неписанному, но священному ритуалу, игрища. Однако как правило он добирался до пика только после того, как его партнёрша успевала достичь, чего ей полагалось достичь, три или четыре раза. В начале их «общения» Синельников думал, что женщина только изображает оргазмы, чтоб сделать ему, мужчине-повелителю, клиенту, породистому крепкому самцу, приятное. Но потом понял: Мона действительно испытывает этот самый оргазм. Потому что никакая симуляция не позволит достичь таких мелочей, отлично уловимых глазу разведчика, как капельки испарины, покрывающие бесцветные пушистые усики над верхней губой, искусанные в кровь коралловые губки, судороги конвульсий, и полную отключку после уже его бурного «финала».

Да, Мона теряла сознание на несколько минут — он проверял это, приподнимая её веко, и видя каждый раз подкатившийся кверху мутный, невидящий зрачок. Однако после первого же раза, когда Михаил с перепугу хотел было вызывать врача, женщина объяснила, что ничего необычного в этом нет: нормальная реакция женщины, получающей удовольствие от… своей работы! И таким странным способом снимающей нервное напряжение. От неудовлетворённости некоей моральной составляющей этой самой работы.

Неудовлетворённость, как предполагал, но никогда не спрашивал Михаил, очевидно, состояла в том, что Мона ещё в самом начале своей «карьеры» вынуждена была самой себе признаться, что… Чертовски любит это дело. То есть — без секса не может прожить даже пары дней.

Он не знал, чем вызвана такая странная особенность её организма: то ли это — естественная, так сказать, природно-наследственная черта, то ли — как это сейчас модно, результат неких пластоопераций кое в каких областях тела, и коррекции реакций нервных узлов… То ли — просто некая мутация. Результат повышенной радиации на Нью-Луизиане, откуда Мона была родом.

Может быть, именно поэтому Синельников и не помышлял никогда связать свою судьбу с Моной.

У него просто не хватит на такое здоровья!

Так что он, конечно, и потел, и, достигнув пика, рычал, невольно стискивая иногда точёную талию и крутые бёдра так, что на них появлялись синяки, на которые Мона реагировала неординарно: можно было подумать, что она действительно мазохистка, и получает от насилия над собой дополнительное наслаждение!..

Но Синельников мозгом, трезвым рассудком, понимал, осознавал: та, что вызывает у него столь бурный оргазм — принадлежит не только ему. А точнее — не только и не столько всем пожелавшим снять её кобелям… А исключительно — себе самой.

Тому живущему в глубине её души извращённому сознанию, заставляющему снова и снова делать это!

С не то, чтоб совсем уж первым попавшимся…

А с мужчиной, подобранным по собственному разумению и вкусу.

Нет, у Моны он никогда не станет — единственным.

Да и ладно.

Откатившись, утерев пот с лица предплечьем, и полёживая на боку, он с интересом рассматривал её казавшееся сейчас таким хрупким и слабым стройное тело. Странно, но вот именно в таком, расслабленном и беспомощном состоянии, оно возбуждало его ещё сильней.

Может, он действительно — отлично замаскировавшийся изощрённый садюга?..

Да, тело, вроде, не обременено выдающимися мышцами — в качалке Мону никто и никогда… Но Михаил отлично знал, что когда это тело бьётся в судорогах экстаза, ему ничего не стоит сбросить с себя и «господина». Так что то, что он часто оставлял синяки на рёбрах «малышки», иногда было вызвано просто — желанием удержаться. Сверху.

Но вот она и пришла в себя: ресницы затрепетали, и веки поднялись. Цвет огромных глаз Синельников для себя обозначал как васильковый, хотя особого смысла в этом не было: васильков он никогда не видел, поскольку на том, что осталось от так называемой праматери-Земли, никогда не был. Да и никто из людей Союза там за последние четыре сотни лет не был. Если, конечно, не считать людьми обитавших в загаженных пром. отходами и радиоактивных руинах мутантов — тех, кому не повезло тогда с эвакуацией.

Мона поморгала, словно собираясь с мыслями. Потом Синельников заметил осмысленное выражение в глазах партнёрши: похоже, вспомнила, что собиралась сказать:

— Легче?

— Да. — он улыбнулся ей, — Да.

— Отлично. Ну, колись теперь: чего там такого случилось, что ты смотрел на меня, и на всё окружающее так, словно у тебя в руках — гранатомёт, а перед тобой — монстр из ужастика. И ты сейчас нажмёшь на спусковой крючок, чтоб увидеть, как по стенам разнесёт его кишки!

Синельников снова рассмеялся: легко и непринуждённо. Лёг на спину. На груди у него тотчас возникла миниатюрная головка с растрепавшимися и чудесно пахнущими волосами:

— Не ржи, как обкурившийся марихуаны баран, а облегчи душу. Сегодня психоанализ от доктора Моны — бесплатно. Бонус. В подарок, так сказать. За добросовестную работу.

— Ладно, госпожа психоаналитик. Расколюсь. Сегодня нам пришлось атаковать корабль противника… — Синельников рассказывал о подготовкеоперации, стараясь снова воспроизвести внутренним взором мельчайшие её детали — иногда это действительно помогало вспомнить и обратить внимание на такие моменты, что проскочили мимо сознания в угаре подготовки и абордажа, — … корпус — полностью чёрный. Покрашенный, что ли. (Хотя глупо, да? В космосе — и — покрашен!) Может, именно это не позволило хорошо рассмотреть эту посудину чисто визуально. Но приборы-то — не врут! Там всё — чётко! Контуры, габариты. Но почему-то, хотя осмотрели и изучили досконально, наши аналитики приняли его — именно за чужака!

Подозрительно идентичного, конечно, по конструкции — но и они, да и потом и мы — для себя, объяснили это сходством назначения, материалов, и технологий! Словом, приняли за боевую единицу, отличающуюся от наших кораблей только некоторыми деталями, да толщиной брони. Ну, и радарными башнями.

Да и на стандартный сигнал «свой-чужой» этот гад не отвечал.

Ну, вот мы и приступили вполне традиционно, предполагая, что навыки, наработанные на симуляторах, не подведут.

Собственно, они-то как раз не подвели.

И мы ворвались внутрь как обычно — легко и просто… Но потом…

Теперь Синельников не вдавался в детали: хоть Мона наверняка и не вражеский «агент», (Штатных девиц со всей их родословной и подноготной отдел контрразведки проверяет буквально до пятого колена!) но характеристики оружия и методика проведения боевых операций её не касаются! Он описывал, скорее, свои ощущения и даже подчеркнул тот момент, когда подсознание, некий инстинкт «прирождённого бойца» заставил его на время отступить…

Мона слушала внимательно, не перебивала и вопросов не задавала — только похлопывала иногда пушистыми густыми ресницами. (Они у неё — свои, как она с простительной гордостью объяснила ему на первом же «свидании»!)

Молодец. За это в том числе он её и уважал. За умение действительно — слушать. А не изображать интерес. Как и за то, что с добросовестностью относится к своей основной работе. А что: штатный психоаналитик их подразделения — молодой, очкастый и прыщавый, девственник. Доверия особого не вызывает. Как и желания «поделиться». И наверняка никогда не услышит тех откровений, что иногда изливаются из уст уставших, обиженных, расстроенных и комплексующих военнослужащих! Которым по-идее полагается быть сильными и уверенными в себе.

Иногда Синельников думал, что напрасно работники СВБ — службы внутренней безопасности — не оснастили комнатки штатных девиц микрофонами и камерами. А иногда он подозревал, что их-таки установили… Просто никогда в этом не признаются.

— Странно. Нет, — видя, что он порывается её перебить, Мона подняла ладошку, и прихлопнула его рот, — Это действительно странно. Зачем было давать вам увидеть а затем и атаковать — фантом? Мираж. Призрак. Ладно, меня не это беспокоит, поскольку раненных немного. Я вот другого не понимаю: зачем надо было уничтожать, да ещё таким жестоким способом, нашу колонию на Чегастере.

— Ну, про колонию-то всё более-менее понятно. Дело всё в том, что после системы Чегастер наши разведочные скутера начали продвижение дальше в секторе Лимб-пять. Где-то в пучинах которого и пропал наш малый дальний МРС-545. Очевидно, именно там, где-то в дальнем конце этого сектора, и расположены поселения, или… Скажем так: зона жизненных интересов наших врагов. И они скутер просто нейтрализовали — о нём уже восемь месяцев ни слуху на духу! — а колонию уничтожили для того, чтоб ясно намекнуть: ещё раз сунетесь сюда — мы и остальные ваши населённые планетки зачистим! Причём — легко и быстро.

— Да, действовали они там, на Чегастере, как ты любишь выражаться, быстро и эффективно. А на мой взгляд ещё и очень цинично. И для нас — унизительно. Но почему всё-таки — вам, воякам, послали именно фантом корабля?

— Думаю, для того же. Чтоб показать, что они в любой момент запудрят нам мозги. Введут в заблуждение. Ожидаем мы корабль — вот нам корабль. Ожидаем мы человекообразного противника — вот нам человекообразные фантомы!.. Так и заставят нас воевать самих с собой.

Ну, и, разумеется, они хотели показать превосходство своих технологий.

— Словом, сейчас у нашего горячо любимого и умного «главнокомандования» — море проблем.

— Точно.

— Смешно.

— И чего же это тебе вдруг стало так смешно?

— Нет, не с проблем командования. А с того, что людскую психологию эти гады, похоже, действительно изучали не один век. Может, и не одно тысячелетие. Просекли специфику жанра.

— Ты о чём это?

— Ну как же! А, да — ты же не любитель читать. Или смотреть триллеры. Саспенс. Поясню: это такое произведение, где неизвестно, кто убийца. Или маньяк. Или шпион. Иногда дают намёки: то покажут руку в перчатке, накинувшую платок с хлороформом на лицо сторожа, или часового, то — шприц, вводящий некий смертельный реагент в пластиковую трубочку системы искусственного кровообращение важного свидетеля. То — чью-то тень, поднимающуюся по лестнице в комнату молодой девушки. Показав предварительно офицера полиции, который тщетно пытается раскрыть два-три похожих жестоких преступления: убийства и изнасилования таких же девушек — обычно, кстати, весёлых и симпатичных. Некрасивым и злобным зритель сочувствует почему-то гораздо меньше.

Михаил фыркнул:

— Вполне могу этих зрителей понять. — он провёл ладонями по мягким округлостям пикантных ягодиц: благо, руки у него длинные.

— Не перебивай. А то я собьюсь с мысли. — Михаил кивнул, Мона продолжила, посмотрев зачем-то в угол, — Так вот. Ни лица, ни даже фигуры преступника обычно не показывают до самого финала фильма, когда бравый следователь путём невероятного напряжения извилин, крутых погонь, перестрелок, и плавания в пыли каких-то древних архивов, обнаруживает невероятный факт, изобличающий маньяка или убийцу. Это-то и есть основное правило любого триллера: убийца — обычный человек, без заячьей губы, без особых примет, все соседи его рекомендуют, как отличного и компанейского парня, коллеги по работе и начальство не нарадуется его деловитости и дисциплине…

А он — с детства закомплексованный, унижаемый — ну там: мамой-деспотом, или отчимом, или одноклассниками — использует свой изощрённый и обиженный на весь свет, или каких-то конкретных его представителей, ум, чтоб сделать этим другим больно. Отомстить. Или получить оргазм, лишив кого-то жизни. Ну и так далее.

Я что хочу сказать: всё происходящее строго соответствует канонам жанра. Следов — нет. Улик — минимум. Враг невидим. Недосягаем. Нет возможности ни в кого пострелять, или хотя бы позлословить — нашему Министерству пропаганды. В адрес этого самого врага. Через СМИ. Да даже призывать «теснее сплотить ряды», и «отомстить» невозможно. Кому — мстить-то?! Вместо привычных бойцам ящеров, зелёных человечков, или каких монстров — пшик! Нечто невидимое и аморфное.

Поэтому вы, офицеры «Дуайта», и вообще всё флотское руководство, можете годами чесать ваши умные репы, и просто и не подозревать, кто всё это с нами вытворяет, и почему они нас настолько хорошо знают.

А вдруг их агенты, шпиёны, до сих пор — между нас? Только — невидимы?!

Более того: вдруг они живут, скрываются, прямо внутри нас?

И отличаются от людей только модифицированными жабрами, повышенной чувствительностью к изощрённым наслаждениям, да, к примеру, изумрудными глазами?

Синельников долго молчал, сосредоточенно глядя в огромные густо-голубые, и сейчас казавшиеся бездонными колодцами, глаза с расширившимися зрачками. Думал.

С чего бы это его девушка решила подкинуть ему эту набившую оскомину, и используемую буквально в каждом втором дешёвом фантастическом боевичке идею о врагах в телах людей? Издевается? Или…

Мона первой молчания не выдержала — рассмеялась, ткнув его остреньким кулачком в мускулистый бок:

— Купила тебя! Небось, принял меня за суперзаконспирированного агента жукоидов?! Знаю-знаю: подумал именно об этом — вон как весь напрягся! Пресс прямо каменный стал! Сбежишь теперь?

— Да уж, паршивка такая: подловила. Да и вполне правдоподобно всё, будь оно неладно. — Михаил покачал головой, — У меня разыгралась прямо — настоящая ксенопараноя… А если серьёзно — то, в принципе, вполне согласуется. Гады всё о нас знают. Предвидят каждый шаг. Откровенно издеваются, и дают почувствовать своё превосходство.

И даже если и живут среди нас — как их вычислить-то? Ведь они точно: умнее…

Обидно. И выхода — не видать.

— Да, наверное. Ну что? Так и будешь думать да хмуриться, или… Приступим ко второй фазе лечения?

— Лучше, конечно, приступим. Ну-ка, где наши наручники? Я хочу наказать противную девчонку, так напугавшую бравого капитана…

Даже после «лечения» Синельникову не спалось.

Закинув руки под подушку под головой, он методично изучал подволок своей каюты. В надежде, что привычная банальность этого занятия позволит мозгу утомиться от его монотонности и бессмысленности, и, наконец, отключиться.

Не желал его мозг отключаться. Он с регулярностью таймера словно пневмоударником вбивал в сознание гвозди: «Обо…рались!», «Обо…рались!»…

Синельников этим самым сознанием понимал, конечно, бессмысленность такой констатации, и знал, что вины его подразделения в произошедшем нет. Как, собственно, и ничьей из людей. Похоже, ими всеми очень умело манипулируют, попутно изучая реакции и эмоции. Совсем как дотошные лаборанты наблюдают за тем, как их подопечные — например, крысы! — пытаются справиться с незнакомой задачей. Новым лабиринтом. Рычагами для выдачи пищи. Пространством новой клетки — с полом под напряжением! Да мало ли…

Мысли в голову лезли всякие. Преимущественно — нехорошие. Он знал, что и генерал Корунис, и руководство Флота — вовсе не дураки, как это часто пытаются представить в тупых анекдотах завидующие их отличной зарплате штатские. Нет, на свои места высшие офицеры попали вовсе не по блату, или за взятки. Они доказали делом свои выдающиеся организаторские таланты, и способность к стратегическому мышлению — то есть, решению наиболее рациональными способами что традиционных, что ранее не попадавшихся задач. Но…

Вот именно: с такой задачей не сталкивался прежде никто из землян.

И пока что Синельников ощущал даже некую затаённую радость от того, что не ему предстоит её решать. Поскольку привычных методов или способов «решить» такую проблему найти не представлялось возможным просто в силу объективных обстоятельств: враг отлично знает людей, долго и тщательно готовился к активным действиям, предусмотрел все возможные ходы Флота, и наверняка сейчас торжествует, видя бессилие и растерянность землян.

И пассивное наблюдение за окружающим пространством, пусть и без «стратегического» отступления, свидетельствуют не о «выжидательной позиции», а о банальной растерянности Генштаба. И не является достойным выходом из кризисной ситуации.

Но даже если в три тысячи семьсот пятьдесят восьмой раз повторить эту немудрёную мысль про себя, толку не будет: решение не даётся!

Да и есть ли оно при тех силах и средствах, которыми человечество в целом и его Флот в частности, располагает…

Синельников повернулся на правый бок. Теперь в поле зрения оказался встроенный стенной шкаф с его одеждой, где висит форменный китель. И стол со стулом — на спинке аккуратно висит рубаха, брюки сложены на сиденье. Но что-то с брюками явно не так — они почему-то шевелятся, словно бы надуваемые снизу воздухом! Что за…

Удивиться Синельников не успел: и он, и стул с брюками вдруг оказались в залитом ослепительным золотистым свечением месте. Не помещении — стен не было! — а именно — месте! Проморгавшись, и привыкнув к странному освещению, Синельников решил, что ему-таки удалось уснуть: с неба, источавшего мягкий оранжево-золотой свет, спускались плети странных растений, вроде лиан. Только покрытых странными иззубренными листьями размером с добрый лопух. И хотя ни следа деревьев, или шпалер, с которых могли бы свешиваться эти лозы, не имелось, создавалось ощущение того, что находишься в не то — парке, не то — беседке. Появился странный запах. Подумав, и принюхавшись, Синельников решил, что пахнет розами — однажды нюхал эти цветы в одной из оранжерей. Приятно, да. А что там у нас под ногами, внизу?

Под ногами имелся абсолютно чёрный пол — или это была земля?! — на котором сейчас и стояла его койка и стул, с продолжавшими раздуваться и менять форму брюками. Синельников не придумал ничего лучше, как сесть, и спустить ноги с койки вниз — пол, земля, или что там было внизу, оказалось мягким, словно ковёр из персидской псевдошерсти, и тёплым. Может, ему пытаются создать «комфортные» условия?

Для чего?

Предстоит… Беседа?

Похоже.

Брюки закончили трансформацию, превратившись в странное существо — не больше метра ростом, и с огромной головой на весьма тонкой шее. Из одежды на существе имелось что-то вроде балахона, возможно, белого, но в таком свете тоже казавшемся оранжево-золотистым. Существо сидело на краешке стула, ноги с тощими, длинными, и расширяющимися на концах пальцами не доставали до земли. Синельников удивился: все пальцы существа: что рук, что ног, покрывали какие-то кольца — неужели украшения?!

— Нет, это не украшения. Эти… м-м… Предметы имеют чисто функциональное назначение. — голос раздавался непосредственно в мозгу Синельникова: губы существа не шевелились. Тон, которым были произнесены эти, первые, слова, показался Синельникову весьма высокомерным. Словно его собеседник обращается к низшему — так человек мог бы разговаривать с упрямым и непослушным ослом. Да и выражение лица не позволяло усомниться в том, что капитана странный гость недолюбливает, если не презирает: уж это в огромных прищуренных глазах изумрудного цвета (Не иначе, как шутливая фраза Моны навеяла!) заметить было нетрудно.

— Какое же именно? — Синельников, видя, что существо замолчало, решил начать диалог: надо же выведать хоть что-то потенциально полезное, пусть даже всё это происходит во сне. Мало ли! Вдруг это его собственное хитромудрое подсознание выбрало изощрённый способ помочь ему, да и всем им, сообщив нечто, что они проглядели, не заметили в пылу обычной дневной суеты?!

— Какое именно, тебе, человек, знать не обязательно. И твои мысли о том, что нужно постараться выведать у меня побольше полезной информации, я обнаружил. Они смешны. — существо растянуло щель рта в показушной ухмылке, и пролаяло, — Ха! Ха! Ха!

Синельникова невольно покоробило. Но он сохранил нейтральный тон:

— Ты — телепат?

— Нет. Я — расчётчик. Как бы это тебе попроще… Ну вот ты — когда видишь неработающий затвор импульсного ружья, его внимательно осматриваешь. И понимаешь, что в направляющий паз набился нагар. И если устранить — всё снова заработает нормально. Я же, поглядев на этот самый затвор, могу воссоздать всю конструкцию вашего примитивного огнестрельного оружия, даже не видя остальных деталей. Как могу уже по этому оружию воссоздать и всю вашу немудреную военную стратегию и тактику. Так что твои мысли по поводу возникшей сейчас ситуации я просто просчитываю, основываясь на общем знании вашей био— и физиологии, и изучении микромимики твоих лицевых мышц.

Синельников вполне оценил возможности огромного мозга, скрывающегося под лысым черепом, который, как и балахон, казался золотисто-апельсиновым. Из-за того, что сверху на этом черепе имелись, похоже, сальные, потовые или какие другие железы, и сама кожа выглядела словно бы покрытой чёрными точечками, сходство с апельсином казалось теперь гораздо сильней. Но лучше такие мысли придержать.

— Нет, мне не оскорбительно, когда ты думаешь про меня так. — а верно, будь оно неладно, Синельников успел смутиться, когда подумал, что его странному собеседнику может быть неприятно, что его сравнивают с простым земным фруктом, — И вообще многие ваши пристрастия, чувства и сравнения для нас являются пережитком. Но наблюдать их сейчас весьма забавно — примерно так же вы смотрите на поведение колоний муравьёв. Правда, знание вас нами несравненно лучше, чем ваших же муравьёв — вами.

— Так, значит, мы для вас — мурашики?

— Нет, не совсем. Скажу без околичностей. Вы — побочный продукт глобального эксперимента народа тыхволдов. Изначально выведенный для примитивных, чисто физических работ: в шахтах, на рудообрабатывающих заводах, погрузке. И тому подобного. Тыхволды с вашей помощью выкачали из недр вашей планеты немало полезных ископаемых. Главный — нюгинн. Но поскольку это произошло до вступления их в наше Содружество, наказания они не понесли. А вы — не были уничтожены. Наш устав запрещает уничтожать потенциально разумные расы, даже если они и выведены искусственно.

Но сейчас вы освоили перемещение в космическом пространстве на значительные расстояния. Активно и агрессивно колонизируете все подходящие вам планеты. И поэтому представляете угрозу всему нашему Содружеству.

— Чем же это?

— Ответ ты знаешь и сам. Вы с огромным презрением и восхитительным равнодушием относитесь к судьбе тех видов, что обитают на осваиваемых планетах. Которые вы недопустимыми средствами и приёмами старательно и спешно переделываете под себя.

Собственно, нас это не удивляет: на заре своей так называемой истории вы точно так же поступали даже с собратьями-людьми. Примеры Австралии, Америки, Тасмании и прочих ваших территорий, захваченных теми расами и народами, что превосходили аборигенов в техническом и технологическом плане, приводить, я думаю, не надо — ты и так, я вижу, понял меня. Бактериологические войны в отношении полинезийцев, индейцев, тасманийцев и прочих пострадавших от геноцида рас сейчас ваши учёные-историки и социологи стараются всячески замолчать в учебниках истории, но эти прискорбные и гнусные приёмы и способы освободить, расчистить территории от аборигенов, имели место. И навечно зафиксированы в наших хрониках. Я сейчас говорю про биологические методы потому, что они представляются нам, Содружеству, особенно жестокими и гнусными. Хотя в вашей истории есть факты истребления неугодных и с помощью оружия, ядов, напалма, и ещё десятка омерзительных способов.

Синельников почувствовал, как краска стыда невольно заливает шею — существо говорит верно. Обычные дети в обычной школе такое не проходят. Ему же об этих фактах известно в силу спецкурса в Академии. Об исторических прецедентах, тактике и стратегии ведении войн и оккупации вражеских земель, начиная буквально с древне-римских греков…

— То есть, — чуть кивнув в ответ на его реакцию, продолжило существо, — вас не останавливала даже мысль о том, что менее развитые в интеллектуальном и технологическом плане виды человека тоже имеют право — на если не уважение, то хотя бы — на справедливую защиту их прав. В суде. Вашими же так называемыми правозащитниками.

Впрочем, я не собираюсь тыкать тебя носом в, как вы их называете, грехи твоих предков. Я… Приснился тебе по другой причине. Могу тебя в какой-то мере обрадовать: наша раса не ставит своей задачей ваше полное уничтожение. Мы просто хотим…

Оградить наших собратьев и партнёров от уничтожения и порабощения. И оккупации их законных территорий. Границы которых установлены нашими Договорами.

Синельников почесал в затылке. Позиция существа в таком контексте представлялась, в-принципе, вполне логичной. Если не единственно возможной с точки зрения ограничить земную экспансию мирными способами.

Стало быть земляне — конкистадоры космоса? Злобные, безжалостные и беспринципные. Циничные и меркантильные. Желающие как можно быстрее обогатиться, эксплуатируя недра и почву колонизированных планет.

Ну да — примерно так они до сих пор себя и вели. Но…

— Мне … э-э… Приятно, что вы не ставите целью наше полное уничтожение. Спасибо. Но… почему ты говоришь, что мы — продукт эксперимента каких-то… тихвалдов?

— Тыхволдов, землянин, тыхволдов. — на этом слове произношение ускользало от Синельникова. Очевидно, верное звучание этого названия нельзя было внятно воспроизвести с помощью звуков земного языка даже мысленно, — Когда девятнадцать тысяч квоггов, — снова сложнозвучащее слово! — назад они захотели вступить в Содружество, Совет Содружества большинством голосов, тридцать восемь рас из сорока трёх, указали им на необходимость прекратить варварскую эксплуатацию вас, так называемых рабов божьих. (Да, они изображали из себя Богов!) Равно как и хищническое разграбление недр Земли.

И прекращение контроля над вами, и уход с Земли были позиционированы как обязательные условия. Для вступления тыхволдов в наше Содружество.

Однако тогда никто не предвидел, что существа вроде разработанных ими «гомо сапиенс», смогут, и начнут весьма интенсивно развиваться. И даже выделят энергию атомного ядра. И даже смогут изготовить оружие Второй Категории разрушительности. А затем освоят и космическое пространство. Что уже опасно для нашего Содружества.

Тыхволды тогда, девятнадцать тысяч квоггов назад, с нашими условиями согласились. Потому что торговля и обмен знаниями могли очень много им дать. Контроль с вашей планеты был снят, остались только наблюдательные посты и пункты связи.

— Если мы стали так «продвинуты» и развивались столь быстро, то почему нас просто не остановили? На этапе до создания ядерной бомбы? И начала освоения космоса? — Синельников предвидел ответ, словно и сам стал завзятым телепатом, или расчётчиком.

— Ты подумал правильно. Они, то есть — тыхволды, погибли в разрушительной для одиннадцати их звёздных систем междоусобной войне. Сделав свои планеты и пространство внутри этих систем непригодными для обитания. Произошло это три тысячи квоггов назад. Как считает кое-кто из наших… У вас ближайшим аналогом будет — социологи. Так вот, как считает часть наших специалистов-социологов, тыхволды невольно «заразились» у вас кое-какими вредными мыслями и стереотипами поведения.

Именно тогда, с концом их расы, и прекратился избирательный контроль за вашей расой, не позволявший развивать металлургию. А представители Содружества не считали этичным вмешиваться в дела существ, которые теоретически могут стать разумными.

— То есть, пока мы, получается, неразумны?!

— По нашим критериям — именно так. С такими расами мы даже не вступаем в официальные сношения. — существо выделило это слово тоном.

Синельников прикусил губу. Всё ясно. «Визит» — неофициальный. И хотя в лоб существо сказать ему ничего конкретного не сможет, но намекнуть — наверняка!

— Ладно — «официально» общаться — …рен с ним. Но почему тогда… Этот контроль не стали осуществлять уже после того, как мы создали бомбу и стали расселяться? Пусть и не тыхволды, так какие-либо другие расы вашего Содружества?! Вы же уже тогда наверняка понимали, что мы рано или поздно доберёмся и туда, где вы нас притормозили? — сейчас Синельников и правда: недоумевал. Раз дело обстояло настолько серьёзно, и последствия развития человечества эти… Это Содружество существ предвидело за десятки тысячелетий, странно что их, людей, действительно — не ограничили на стадии «охоты и собирательства»! Или хотя бы — очистки и обогащения урана.

— Во-первых, мы все, когда приняли к исполнению резолюцию Совета Содружества о согласии на вступление тыхволдов в Содружество, подписали соответствующую конвенцию. О невмешательстве в их уже осуществлённый эксперимент. (Поэтому в ваших системах у нас — только наблюдатели!) Ну а во-вторых, нам и самим было интересно: как будет происходить ваше развитие в условиях отсутствия контроля и искусственного управления и направления.

— И… Что? Посмотрели? — Синельников чувствовал, как обида и злость наполняют душу. Но старался не проявлять этого внешне — «микромимика», будь она неладна!..

— Посмотрели. Однако я предлагаю тебе оценить нашу гуманность: мы даже сейчас не уничтожили весь ваш род, ограничив только ваше перемещение в пространстве.

— Это — как?

— Скоро поймёте. — существо сделало неопределённый жест лапкой (Назвать эту клешню рукой у Синельникова и язык-то не повернулся бы!) — А пока — прощай. Я сказал тебе всё, что должен был сказать на нашей беседе.

— А ещё беседы — будут?! — но существо уже исчезло, оставив на стуле брюки Синельникова. Которые вновь оказались аккуратно сложены.

Сияние померкло, сменившись унылым полумраком каюты, чуть рассеиваемым ночным дежурным фонарём.

Синельников однако обнаружил, что вовсе не сидит, как ему представлялось, а лежит на спине! Глядя во всё тот же «горячо любимый» подволок!

Сон?!

Да оно и верно: такое может привидеться только в горячечном бреду!

Никак, это его распалённое воображение нарисовало инопланетного монстра. Расчётчика. «Неофициального» визитёра. Черти его задери.

Хотя…

Если подумать, существо вовсе не выглядело монстром. Скорее — высокомерным и напыщенно-менторским собеседником. Но вот то, что оно говорило…

Нужно записать всё это.

Вдруг пригодится в дальнейшем — если действительно выяснится, что земную экспансию и правда — каким-нибудь образом ограничили?!

Но… Не посчитают ли его просто — вот именно: параноиком?!

Возможно, конечно. Но ведь он может просто сказать, что сон оказался настолько странным, что он хочет просто зафиксировать его, чтоб потом… переосмыслить. Отлично.

Синельников поднялся с постели, прошёл к коммуникатору в углу у двери. Потыкал в номеронабиратель. Вздохнул. Трубку сняли после пяти гудков:

— Дежурный по медотсеку, капитан Павлов.

— Здесь капитан Синельников, капитан. Сейчас я приду к вам, мне нужно сделать мемориальную запись. Приготовьте полиграф и звукозаписывающую аппаратуру.

Лоренцо Рота побарабанил пальцами по полированной столешнице.

Третий раз он прослушивал странную «мемориальную» запись, и третий раз недоумевал. С одной стороны то, что бойцам снятся кошмары, особенно в такой неоднозначной ситуации — понятно и естественно. С другой — слишком уж подробный и конкретный кошмар явился этому Синельникову. Работой одного лишь подсознания такое обилие достоверных деталей объяснить трудно. Да и запомнил всё матёрый профессионал с намётанным глазом и цепкой тренированной памятью отлично — так не бывает со снами.

Неужели…

Неужели и правда — капитану продиктовали некое… Неофициальное Послание, предупредив о том, что жизненное пространство землян в будущем будет… Ограничено?

А как? И где?

Пять дней Рота думал, сообщать ли о странном происшествии командующему авианосцем, как, вот именно, о — «неофициальном» предупреждении. Или просто списать этот случай на разгулявшееся воображение капитана Синельникова.

Кинув ещё один сердитый взор на кубик аудиовоспроизводящего устройства на столе, Рота протянул к нему руку. Взвесил на руке. Даже в неправдоподобной лёгкости начиненного электроникой устройства ему чудились вызов и насмешка.

Проклятые зелёные человечки!..

Наконец доктор, сопя и вздыхая, спрятал упрямый кубик от греха подальше — в самый дальний угол нижнего ящика стола.

Ночью коммуникатор у изголовья Коруниса ожил: экстренный вызов.

Генерал даже поколебался долю секунды, прежде чем взять в почему-то похолодевшую руку привычную тяжесть старинной переговорной трубки:

— Корунис слушает.

— Генерал, сэр! Это вахтенный офицер, майор Тимбалайн Пэрис, — голос молодого, как помнил Корунис, майора, аж дрожал от сдерживаемых эмоций, — Кажется, мы наконец кое-что нашли!

— Отлично. Докладывайте.

Через десять минут полностью одетый и даже побритый Корунис прибыл на мостик.

Деловитая суета, царящая в большом полутёмном помещении, наполненном сейчас моргающими экранами, гудящими коммуникаторами и поднятыми по тревоге дежурными офицерами, даже без слов говорила о том, что у людей появилось, наконец, дело. Такая атмосфера всегда действовала на генерала словно бокал шампанского — чуть кружилась голова, и во рту появлялся праздничный привкус.

Наконец-то — хоть что-то!

Он взял микрофон:

— Внимание, Штаб. Мы засекли странное явление: один из наших разведочных зондов или уничтожен, или… похищен. Произошло это в космическом пространстве, примерно в том же квадрате, где пропала связь с МРС-545, и где поблизости нет ни звездных систем, ни скоплений пыли. Координаты… — генерал, чуть пощурившись, продиктовал то, что было напечатано на бумажном (Уже одно это говорило об экстраординарности происходящего!) листе, который он держал в руке, — Мы направляемся туда. Расчётное время прибытия — трое суток. Конец связи.

Мстительно ухмыляясь про себя, поскольку предвидел, что его сообщение потреплет кое-кому из ретроградов, настаивающих на прекращении любых активных действий, нервишки, и радуясь не только этому, но и тому, что наконец появилась хоть какая-то зацепка, генерал щёлкнул селектором внутренней связи:

— Внимание, в отсеках! Экстренный старт! «Дуайт Эйзенхауэр» вылетает в направлении Беты Лиры. Разгон начинаем через пять минут. Вахтенным по отсекам разбудить всех спящих. Занять места согласно штатному расписанию, пристегнуться.

Генерал знал, что включённая на полную мощность сирена и мигающий свет так и так разбудят спящих в эту минуту людей, и заставят и их, и бодрствующих, залезть в индивидуальные капсулы, или в имеющиеся в каждой каюте аварийные лежаки, и действительно — пристегнуться. Потому что для гиперпрыжка авианосец должен набрать некоторую скорость. И чем быстрее он её наберёт, тем быстрее они окажутся там, где нужно. А ускорение, которое способна выдержать их посудина, может достигать двенадцати «же». Ну, это — согласно сертификату Приёмочной комиссии. А по факту, как он знал — и ещё больше. (Но вот чего не хотелось бы, так это — проверять до каких точно значений…) Обычно же Корунис приказывает вахтенному пилоту ограничиться пятью: с ними штатские. И женщины. Хорошо хоть, детей брать на корабли Флота запрещено!

На условное «место» потери связи с зондом прибыли через шестьдесят три часа. Корунис успел отоспаться и прийти в себя. Хотя доктор к нему наведывался каждое утро, и хмурил брови и цыкал зубом, производя осмотр, Корунис чувствовал, что ему стало куда лучше, чем в тот злополучный день, когда пришлось нажать красную кнопку экстренной мед. помощи. И пусть эта кнопка находится у него во рту, как, собственно и у всех офицеров, до того момента, как ковёр кабинета ринулся на встречу с его глазами, Корунис и не вспоминал о ней…

Зато когда вбежала бригада реанимации, и его плюхнули, разложив, словно какого-нибудь игрушечного мишку, на белый стол на колёсиках, порадовался предусмотрительности медицинских аналитиков: действительно, ни одним другим органом тела, кроме языка, он пошевелить был тогда не в состоянии.

Место прибытия не порадовало.

Зонд оказался на месте: никто его не похитил. Но вот состояние этого самого зонда… Если таковым можно назвать расползающееся в пространстве облако из мелкодробленых деталей.

Корунис глянул на главу отдела технической службы, полковника Мэрдока:

— Что скажете, Сайрус? — генерал мог позволить себе некую фамильярность в разговоре с полковником, поскольку с ним-то они учились в Вест-Пойнте в одной группе, и знали друг друга почти тридцать лет. Просто после окончания Корунис отправился непосредственно во Флот, а Мэрдок — в Массачусетский технологический. Технику курсант Мэрдок буквально боготворил: он даже что-то напевал, разбирая, собирая, и полируя тряпочкой с мелом механические игрушки — детали и блоки устройств, которые на взгляд Коруниса слишком уж часто притаскивал в их общую комнату в общежитии Академии.

— Скажу, что похоже на удар. Если бы зонд взорвали, обломки выглядели бы несколько по-другому, и были бы куда мельче, — Мэрдок, не вставая с кресла третьего пилота, подкрутил рукоятки наведения телескопа, — Вот, видите, сэр? На крупных обломках нет характерных зон смещения от повышенного давления, что, собственно, нам показывает и компьютерная обработка. Зонд не взорвался. Он просто… На очень высокой скорости обо что-то ударился.

— Да? — Корунис не позволил себе подпустить сарказма в тон — здесь и остальные вахтенные! — И обо что же, по вашему мнению, он мог здесь, в абсолютно пустом межзвёздном пространстве, удариться? — генерал выделил тоном слово «здесь».

— Варианта всего два. Первый, совершенно малореальный — это корабль чужаков. Просто невидимый и необнаруженный — никакими датчиками зонда. Который после столкновения просто удрал отсюда. Или висит, оставаясь невидимым, в ожидании, что мы предпримем. Второй, с девяностасемипроцентной долей вероятности определённой нашими компьютерными программами — столкновение зонда с неким… Полем. Силовым. Имеющимся, похоже, и сейчас — там, впереди. И эти раздавленные и искорёженные обломки зонда движутся именно оттуда, от места столкновения с преградой. Вот, сэр: взгляните на компьютерную реконструкцию случившегося.

Корунис не без интереса просмотрел воссозданную картину: словно смотришь в замедленной записи краштест старинного автомобиля… Н-да.

— Хм-м… — Корунис погладил гладковыбритый подбородок, и показал рукой, — Но почему тогда отлично видны спирали дальних галактик? И что это может быть за поле?

— Мы не можем его ни увидеть, ни отследить приборами, сэр. Поле изготовлено, если мне позволят так выразиться, из излучения неизвестной нам природы. Но от этого оно не становится менее материальным. Вот: полюбуйтесь: пока вас не было на мостике, мы позволили себе просветить пространство впереди всеми доступными нам излучениями. Все они просто прошли насквозь. Но! Когда мы для эксперимента выстрелили осветительной ракетой, она врезалась в словно бы стену. И — отскочила. Включить запись?

— Да.

Запись не порадовала: вот летит крошечная искорка, источающая на таком расстоянии не океан видимого излучения, как помнил генерал про это необычайно яркое устройство, а едва заметное мерцание. А вот искорка уже мигнула, и погасла. И назад, словно отскочив от резинового матраца, летит уже только сплющенный в гармошку корпус. Заодно стало понятно, что картина чертовски похожа на реконструкцию разрушения зонда.

Значит, там — впереди, и правда — стена? И она, хоть и невидима, но возмутительно материальна?

— Внимание, вахтенный. — Корунис обращался к майору Ксавьеру Лабушу, основному пилоту авианосца, сменившего в кресле первого пилота молодого Тимбалайна Пэриса, — приказываю выслать осветительные ракеты в сектора… — он называл сектора пространства, для верности указывая рукой, — И за ними — ещё серию. С охватом вдвое большего углового сегмента.

Лабуш буркнул «Есть, сэр», и приступил к работе: пальцы так и летали по псевдоклавиатуре.

Ракеты равнодушно вырисовали перед ними то, что они понимали теперь и так: невидимая стена, отделившая пространство перед ними, простирается вверх, вниз, и влево-вправо — на многие и многие сотни миль. Если не парсеков.

Корунис кивнул связисту — тот защёлкал переключателями и завертел рукоятки. Глянул на генерала и кивнул. Корунис взял микрофон. Ему пришлось прокашляться.

— Внимание, Штаб. Говорит генерал Корунис. Мы обнаружили стену. Невидимую. Но — вполне материальную. Состоящую, по результатам предварительных анализов, из излучения неизвестной нам природы. Об неё и разбился наш зонд. Стена полностью перекрывает зону пространства в координатах… — ему пришлось снова пощуриться, чтоб прочесть расплывающиеся циферки: проклятье! Неужели придётся-таки приобретать очки?! — Точных границ мы пока не определили, но никаких сомнений в том, что для земных зондов, предметов, и кораблей эта невидимая стена является непреодолимой преградой, нет!

Сейчас мы попытаемся получить побольше конкретных данных о стене. Однако наши возможности, как вы отлично знаете, в плане науки ограничены. Здесь не помешал бы специализированный научно-исследовательский корабль. Типа «Челленджера».

Конец связи.

Тимми Пойтолла мысленно выругался. А вот на палубу сплюнул в реале.

Такого он себе прежде никогда не позволял. Но тут!..

Третья попытка пройти сквозь невидимую преграду уже на форсаже ничего не дала: с тем же успехом можно было зарыть нос модуля в почву планеты, и пытаться силой его движков переместить эту самую планету на другую орбиту! Корабль дрожал от киля до клотика, акселерометр показывал двенадцать же, а датчики пространственной ориентации упорно стояли на прежних местах: корабль не продвигался вперёд и на миллиметр!

Он убрал ногу с педали газа:

— Внимание, «Дуайт Эйзенхауэр». Это капитан Пойтолла. В третьей попытке развил двенадцать с половиной же. Результат нулевой. Модуль… Не повреждён.

— Понял вас, капитан Пойтолла. Отставить дальнейшие попытки. Возвращайтесь на борт.

— Есть, сэр. — то, что с ним говорит лично сам генерал, сказало бы Тимми, что его миссия крайне важна, даже если бы он и сам этого не знал. А то, что нейтрально-спокойный тон Коруниса несколько нарочит, сказало о том, что генерал и сам… Расстроен и раздражён. Тем, что не контролирует ситуацию.

Впрочем, кто у них на авианосце «контролирует» её в последние две недели?!

Высланные уже параллельно стене в восьми направлениях разведочные зонды не смогли обнаружить её границ даже через неделю полёта на полном ускорении. А затем сигналы с них, содержащие новые данные о пространственных координатах, стали затухать и пропадать просто в силу огромного удаления.

Зато уже полученная информация позволила главному компьютеру «Дуайта» вычислить радиус кривизны стены.

Да, как хмурясь и нервно сглатывая слюну, сообщил Корунису через неделю после старта зондов полковник Мэрдок, чёртова стена имела радиус.

— Это — сфера, сэр. Никакого сомнения в этом, хотя она и имеет поистине чудовищный размер, у специалистов моего отдела нет. И что самое тревожное — центр этой сферы находится в районе Солнечной системы. Правда, внутри она заключает в себя и все открытые и освоенные нами на данный момент планетные системы. И даже некоторые из тех, куда мы ещё и не думали, так сказать, соваться.

Но то, что нам выделили и указали конкретный участок, вернее — объём пространства, дальше которого мы не можем проникнуть — несомненно.

Корунис пожевал губы — отвык от этой детской привычки ещё в третьем классе начальной школы, но вот теперь вновь поймал себя на этом. Сказал:

— Вахтенный. Используйте всю мощность антенны. Пошлите сигналы на возвращение. Зондам. Они могут ещё пригодиться «Дуайту Эйзенхауэру».

Корунис знал, что мощные сигналы с антенны авианосца легко достанут до зондов, когда запаса мощности их собственных передатчиков на обратную связь уже не хватает.

Ничего: специалисты расшифруют записи бортовых чёрных ящиков, и уточнят позднейшие данные о стене. Хотя…

Основное и так понятно.

Выделили человечеству крысячью клетку.

Тимми проснулся от того, что его немилосердно трясли за плечо, и орали в ухо!

Но обнаружив, что это жена, Пойтолла вздохнул с облегчением: какое счастье! Он на корабле, и он — жив и здоров! И даже к жене испытывает благодарность, и словно стал относиться с куда большей теплотой: вовремя разбудила!.. Беспокоилась. О нём.

— Тимми! Ну наконец-то!.. Что увидел? Кошмар? Или… — вдруг на личико в обрамлении белокурых кудельков набежала тень, — Другую бабу?!

— Нет. Нет… — Тимми спустил ноги на половик у койки, и взъерошил короткий ёршик соломенных волос, — Просто кошмар. Без баб. Спасибо что разбудила. Спасла, можно сказать, от смерти.

— Да-а?! — в тоне прорезалось то, чем так славятся домохозяйки: бешенное и неконтролируемое никакими разумными доводами любопытство, — Расскажи, а?

Тимми кинул ещё один взгляд на кудельки, и вылезшее из ночнушки плечико: а неплохо, мать её. Хоть Ирме и сорок пять! Может, и правда — рассказать? Штатный психолог подразделения так и говорит: выскажи, что тебя беспокоит, и сам лучше поймёшь проблему. Если вообще — не осознаешь, что она не стоит и выеденного яйца!

— Ладно. — он махнул ладонью, — Расскажу. Только вначале схожу кое-куда.

Тимми сунул ступни в стоптанные, но такие уютные домашние шлёпанцы, и протопал в гальюн. Выйдя оттуда, он уже почти успокоился. Снова сел на край постели.

Глаза жены в свете ночника посверкивали, но она помалкивала. Знала, что подгонять его — только навредить. Да и смысл: раз уж Тимми обещал — то расскажет!

— Приснилось мне, что я в зоопарке. Примерно таком, как мы посещали на Провиденсе-два. Только побольше. Иду себе, поглядываю на клетки по обе стороны аллеи. Аллея почти как в парке: с тенистыми деревьями. Кажется, это были клёны и дубы. Веет весенний, тёплый такой, ветерок, и пахнет цветущими ландышами. Ну, или мимозой — не понял, да и не суть.

Так вот. Иду я себе, иду, вижу слева — лошадей, антилоп, быков там всяких. Травоядных, короче. В другом ряду, справа, оказались какие-то кошачьи. Хищники, стало быть: тигр, несколько львов, чёрная пантера, леопард.Леопард спал, лев тоже, а львицы, помню, расхаживали по клетке, вальяжно так, словно они — царицы вселенной. А за этим рядом оказался такой, как бы… Служебный проход. Я сдуру пошёл туда: сам не понял толком, какого … рена — меня словно на верёвке потянуло!

Тимми пришлось сделать паузу, и посмотреть на кисти: точно. Пальцы до сих пор подрагивают — тремор, как сказал бы доктор Рота. Нет, лучше не молчать, а продолжить:

— А за проходом этим — словно бы служебная половина: по периметру здоровенной площадки навалено под навесами сена — целыми скирдами, стоят одноэтажные сараи, навроде домиков, как у фермеров на НьюЛуизиане. Надписи везде: «Только для персонала». Один вольер мне очень не понравился: вот словно чую, как там что-то подлое, нехорошее, происходит! Понятное дело, подбегаю: и точно!

Там, в глубине, за толстой металлической сеткой, стоит прямо на полу странная конструкция. Как бы пирамида из обручей: кверху — всё меньшего диаметра. Между обручами — расстояние с ладонь. И всего таких обручей — пять. А ободья этих обручей по наружному краю усеяны крючьями — небольшими, блестящими, словно их специально полировали. А на крючьях, головами вниз, висят подвешенные за заднюю часть панциря — черепашки! Небольшие все такие, не больше детской ладони. И — спинками, ну, то есть, той стороной панцирей, где шестигранники — наружу. И что-то внутри меня говорит мне, что панцири эти ещё не затвердели, и легко сминаются и прокусываются!

А прокусывать есть кому: вокруг всех обручей бегают, деловито так, полчища серых огромных крыс! По тонким таким, как бы пандусам… И обгрызают у бедных черепашек — кто лапы, кто — головы, а кто и панцирь грызёт! И мне — словно по сердцу резануло: черепашки, они же кричать не могут! А как им ещё выразить, что им больно?! А крысы, с-суки такие, словно специально: не торопятся, знают, что никто им не помешает!

Ну, я заорал, заколотил по сетке: кулаками, сапогами! Меня словно и нет — ни одна тварь серая даже морды не повернула!

Ну, я стал бегать, искать дверь. Двери у этого вольера — не было!

Тогда я стал кидаться всем телом, кричал, снова лупил по сетке кулаками — кровь так и брызгала! — Тимми вновь глянул на сжатые кулаки, словно и правда — ожидал увидеть на них раны и порезы, — Не мог пробить сетку. И крысам — хоть бы что. Бегают, снуют с места на место по своим пандусам, ищут, где кусочек полакомей…

Тут я увидел, что в служебном помещении рядом с вольером словно закончили обедать — ну, персонал зоопарка. Дверь открыли, и грязную посуду выносят — всё сплошь женщины в синих халатах и домашних тапочках! Я — к ним. Кричу:

— Что же это у вас тут делается?! Что за живодёрство?!

А они словно и не слышат: проходят мимо, как будто меня и не существует! Хватаю одну за плечо — и рука проходит насквозь: нет на самом деле никакой женщины! Призрак! Я — бегом внутрь, в их комнатку. Вижу, на столе — ключи, а в стене — дверь. В тот самый вольер! Кидаюсь перебирать ключи в скважине — первым же открыл.

Вбегаю, а там…

Пирамида с обручами стоит, а живых — никого. Только обломки панцирей, нанизанные на блестящие крючья. Не знаю, почему не было уже ни крыс, ни черепашек, но мне так тошно стало — хоть волком вой! От осознания того, что опоздал!

Подошёл я тогда к этой штуке поближе, и присмотрелся. Один из обломков показался мне словно знакомым… А когда протянул руку — это оказалась Земля. Планета наша. И тут слышу сверху откуда-то смех. Противный такой — словно кто водит ложкой по кромке фарфоровой чашки: «Ха-кха-кха!»

Я кричу:

— Кто ты? Отвечай, сволочь!

И тут меня стало корёжить — ну, как на центрифуге в большом зале: я упал на пол, а меня давит, давит, буквально так, будто мозг сейчас потечёт через ноздри!.. И я понял, что сейчас просто умру. Так и не сделав ничего. Что я — беспомощен и слаб, как овечка перед тигром! И вот, когда у меня стали ломаться кости и словно мозг потёк из ушей, а внутренности как бы полезли из живота через… Ну, оттуда.

Тут ты меня и разбудила.

Так что спасибо ещё раз.

Тимми коротко зыркнул на жену через плечо. Он знал, конечно, что ей то, что он расскажет, будет неприятно. Его и самого всё ещё потряхивало, и он зябко поводил плечом. Но теперь, приглядевшись к жене, он подлез к ней, и постарался обнять: Ирма молча плакала, закрыв лицо ладонями, и посверкиваюшие бисеринки слёз вытекали между пальцев. Он невольно подумал, что такой беззащитной он её не видел чуть ли не с тех самых пор, как они только собирались пожениться, двенадцать лет назад.

— Не надо, не переживай. — Тимми запоздало подумал, что его привычка всё подмечать, и описывать максимально точно и достоверно, на этот раз сыграла с ними дурную шутку: жена плачет, только когда случается что-то совсем уж плохое. Последний раз она вот так молча рыдала, когда умерла от псевдорака её мать, — Это ведь только сон!

Ирма чуть отстранилась от его тела, хотя из объятий вылезать, вроде, не собиралась. Голос уже слегка охрип:

— Нет. Это не так. Это не «только» — сон. Ты просто… Получил послание. Думаю, здесь в аллегорическом, жестоком и циничном виде тебе показали…

Реальное положение дел.

Мы все — подопытные. Бессильные и безгласые, немые черепашки!

И проклятые твари сделают с нами всё, что пожелают!

Тимми не нашёлся что сказать — чуял, что жена, похоже, права. Да оно и верно: кулуарные разговоры, и сплетни про ситуацию на борту, и странное бездействие командования наносят удар по дисциплине контингента авианосца похлеще любой тропической лихорадки. Жёнам ведь сплетничать в столовых, соляриях, парикмахерских, тренажёрных и массажных залах, которых на авианосце вполне достаточно для комфортного проживания семейных пар, не запретишь! А у каждой жены есть муж. И этому мужу ночью обязательно выскажут. Всё, что понавыдумали. И услышали. Чтобы выудить, соответственно, то, что знает или думает он.

— Вот что, милый. — О-о! Сколько лет прошло с тех пор, как она в последний раз так его называла! — Ты должен рассказать об этом доктору Роте. Я чувствую, что всё это — не просто так! По-моему, у нас будут проблемы.

Тимми дёрнул щекой. Вздохнул:

— Да, Ирма. Насчёт проблем — это уж как пить дать… — он замолчал, нежно гладя её по слегка огрубевшим, но всё ещё густым волосам, и сожалея, что не выдумал какую-нибудь безвредную байку. Например, про крысопауков с Кастора-три.

— Ты обязан рассказать! — она чуть отстранилась, и фанатичная вера в свою правоту, блестящая в голубых глазах, сказала Пойтолле, что жена настроена серьёзно, и ничего общего с женской паникой в её словах нет, — Может, это — зашифрованное предупреждение? Доктор Рота сможет это вычислить.

— Да. Да, моя хорошая. Я обязательно расскажу ему…

Тимми снова покрепче прижал дрожащее не то от холода, не то от страха тело к своей широкой груди. Возражать и не подумал: во-первых, знал, что это бесполезно: раз жена что-то втемяшила себе в голову, никакими разумными аргументами это оттуда не выбьешь! Ну а во-вторых, он в данной ситуации и сам думал примерно так же.

Натешились с ними проклятые невидимки вволю.

И, похоже, экзекуция людей ещё не закончена!

— Генерал, сэр. — в проёме двери нарисовался адъютант, — К вам доктор Рота.

— И чего же он хочет?

— Он сказал, что у него есть сообщение. Вернее — два сообщения.

— Хм-м… Хорошо, пусть войдёт. — Корунис отодвинул на край стола папки с документами, с которыми работал, и отхлебнул из забытой чашки — кофе успел совершенно остыть, но мозги просветлял неплохо даже в таком состоянии.

Вошёл доктор, генерал указал ему на стул возле себя:

— Прошу, доктор. Вы что-то хотели сообщить?

— Вот именно генерал, вот именно. Сообщить.

Генерал проснулся с криком.

Обнаружил себя уже сидящим на постели. Тело и лицо покрывали крупные капли ледяного пота. Вот это кошмар ему приснился!..

Поневоле пожалеешь, что почти высмеял доктора с его параноидальным бредом! Но тот тоже хорош: поверить, что в снах — снах! — содержится полезная информация!

Но, может, теперь ему и самому придётся призадуматься?

То ли то, что он увидел является действительно — предупреждением, то ли этот идиотизм приснился ему в результате чрезмерно эмоциональной «реакции» перевозбудившегося мозга на рассказы доктора — как раз о снах: члена экипажа и офицера?!

— Ты не спишь? — из соседней каюты (Они спали в разных комнатах. Генералу частенько случалось задерживаться у рабочего стола заполночь, или идти на мостик посреди ночи, и Дорис уже восемь лет мирилась с тем, что приходится делить мужа с работой.) пришлёпала в своих тапках с помпонами жена, — Мне послышалось, что ты кричал.

— Да, вроде бы. Я, наверное, действительно кричал. Мне… Приснился кошмар.

— Вот как. Хм-м… Интересно. А мне Паола сказала, что её мужу кошмары снятся уже вторую неделю. И Ванесса жаловалась на своего — будит дикими криками третью ночь подряд.

— Вот как? — Корунис заинтересовался, — И о чём же их кошмары? — он выделил тоном слово «их».

— У полковника Гендерсона сны о динозаврах. Его преследуют по пустыням и саваннам какие-то зубастые скользкие тварюги. И нагло жрут его, когда догоняют. У майора Файзуллаева сны в-основном о том, как он подцепил какую-то страшно болезненную и скоротечную заразу в одном из борделей, и гниющая плоть прямо отваливается с него кусками! Ну, у него ведь была бурная молодость, пока Ванесса не окрутила его. Ой, пардон — я хотела сказать, пока он не решил остепениться, чтоб продвинуться дальше по карьерной лестнице.

Корунис усмехнулся — сермяжная правда в словах жены есть. Чтоб «продвинуться» офицеру действительно лучше «остепениться». Политика Флота: если офицер принимает на себя ответственность за семью, значит — созрел принять и за подчинённых.

Генерал похлопал по постели рядом с собой — Дорис подошла и села, кутаясь в пушистый халат.

— Тебе-то что приснилось?

— Ну… Как бы это помягче… — Корунис засомневался, стоит ли действительно рассказывать то, что видел, или лучше что-то просто придумать, — Урод мне приснился. Инопланетянин с огромной серой головой и тоненькими ручками-ножками. Совсем такой, как их рисуют в комиксах, и показывают в фильмах-страшилках. Глаза такие… Навыкате. И светятся изнутри изумрудным сиянием. И он смеялся. Омерзительное, можно сказать, зрелище. Будто голова вот-вот отвалится — шея была чертовски тонка. Да и туловище. Вообще непропорционально худое.

— Понятно. Противно, наверное, да. Но… Что же тебя испугало?

— Меня испугали его слова.

Дорис нахмурилась. Но потребовала:

— Ну-ка, хватит делать из сна — «секретную информацию». Рассказывай.

— Хорошо. Расскажу. — генерал понял, что врать-таки придётся, — Этот тип сказал, что все наши попытки, которые мы предпримем, чтобы пробиться наружу, обречены на провал. И что стена исчезнет только тогда, когда человечество само — именно само! — уничтожит все запасы гиперводородного, ядерного и нейтронного оружия. И не переделает все боевые корабли в торговые…

— Вот в чём ты не силён, Джорджи, так это во вранье. Да, на работе ты чуткий, добрый, и тактичный. Почти как носорог. Но вот врать как положено… Хватит лапшу мне вешать. Давай-ка рассказывай, как там у вас всё было!

Корунис фыркнул. Вот, тоже мне, ещё психоаналитик выискался! Хотя…

Может, и правда — порепетировать перед «докладом» доктору Роте?..

Флагманский авианосец эскадры западного сектора «Джордж Вашингтон» примерно в два раза превосходил «Дуайта Эйзенхауэра» водоизмещением. И, разумеется, на его борту имелось и самое мощное на данный момент оружие Союза: гиперводородные заряды. Способные уничтожить небольшую планету, просто расколов её на куски.

Корунис не помнил ни одного случая боевого применения таких зарядов — только учебные, и — только для уничтожения спутников планет ненаселённых систем: после такого взрыва несущиеся с околосветовой скоростью осколки буквально пронизывали всё внутреннее пространство этих систем, делая смертельно опасным даже нахождение поблизости. Даже бронированного боевого корабля.

Но сейчас…

Осколкам взяться неоткуда. И адмирал Мартинс Дукурс настаивал на применении.

И хотя на совете глав Штабов Корунис и потребовал занести в протокол своё «особое мнение», обосновывать конкретными фактами или научными теориями своё категорическое несогласие с мнением начальства отказался: не будет же он, и правда — напирать на то, что ему поведали «во сне»! И на то, что «чует» его подсознание. Хотя его жена называет это явление более просто: «Опять почуяла твоя задница, что пахнет жаренным?»

И вот сейчас, на пятый день после прибытия флагмана, «Джордж Вашингтон» и корабль Коруниса медленно удаляются, дрейфуя без хода, от шлюпки-брандера, поставленной впритык к Стене. Возле упрямого и неподатливого поля «неизвестной природы».

Теоретически они уже находятся на расчетном «безопасном расстоянии». И Корунис кусает губы, стоя на мостике, и посматривая на штатные противоперегрузочные кресла, в которых сейчас, как, впрочем, и всегда во время дежурства, располагается вахтенная бригада.

Генерал не верил в эффективность действия бомбы на Стену, и думал, что даже случись такое, то она, скорее всего, просто пробьёт на какое-то время невидимый барьер, и дыра просто опять затянется. Сама собой. То есть — поле очень быстро восстановится, и сделает пролёт земных кораблей через границу снова невозможным.

И приказать какому-нибудь кораблю Флота лететь в неизвестность с одной глупой уверенностью, что дыра — пробита навсегда, значит — почти наверняка обречь людей из прорвавшегося на ту сторону экипажа на вечное изгнание, и отрыв от человечества.

С другой стороны, Корунис сожалел, что всё же не высказал своё особое мнение о том, что силовым методом возникшую проблему решать нельзя. Что это — грубая и жестокая реальность, а не классический боевик-суперблокбастер, где храбрые Супермены, Капитаны Америка, Железные люди, Бэтмены и бравые звёздные десантники побивают-таки в финале ценой неимоверных усилий всех коварных и подлых врагов. И храбрые рядовые из Армии и Флота чёткими действиями довершают разгром армии вражеских инопланетных агрессоров-захватчиков.

Собственно, его настойчивые призывы к более углублённой разведке, тщательному изучению физических параметров преграды, и акценте на попытках наладить всё же связь с упорно отмалчивающимся противником, были встречены, скорее, с вежливым сожалением: типа, генерал, мы уважаем ваши несомненные заслуги… Но сейчас ваша осторожность больше смахивает на банальную трусость. Панику. И неверие в силы Флота.

Корунис после таких обвинений заткнулся, и не стал доводить дело до дисциплинарного трибунала: разжалование и лишение всех льгот и категорий ему не улыбалось. Нужно думать не только о себе, но и о жене. И о детях: им ещё делать карьеру!

Так что сейчас он просто выполнял указания «мудрого» начальства, и ждал.

— Отсчёт пошёл, сэр! — связист глянул на Коруниса, оторвавшись на миг от своих мониторов, — Пятиминутная готовность.

— Выведите отсчёт на общую трансляцию.

С потолка донёсся равнодушный голос робота:

— Четыре минуты сорок пять секунд. Четыре минуты сорок две секунды…

Ох, чует его задница, что чего-то они про…бали с этой бомбой!..

Генерал зыркнул на связиста, рявкнув:

— Общую сеть корабля!

После чего сгрёб микрофон: пусть их разжалуют: на его совести — жизни людей!

— Внимание! Говорит генерал Корунис. Экипажу и всем бойцам. Экстренный старт корабля! Занять места согласно штатному расписанию! Пристегнуться! Пилот! Включить прогрев маршевых! Готовность к запуску — минута.

Сирена заполнила помещения, и генерал знал, что всем им пристёгиваться и занимать противоперегрузочные места, вроде, нужды особой и нет: они в двух астрономических единицах от бомбы, то есть — в целых пятнадцати световых минутах, и продолжают медленно удаляться, включив все камеры наружного обзора, и отслеживая показатели всех датчиков, установленных на должном расстоянии от эпицентра.

Но — бережённого Бог бережёт!

Через минуту он приказал сирену отключить. Теперь в динамиках трансляции звучало только:

— Три минуты двадцать восемь секунд. Три минуты двадцать пять секунд. — отсчёт, ведомый равнодушным голосом автомата, уже раздражал.

Но генерал не позволял себе отвлечься от вполне реальной первоочередной задачи:

— Вахтенный пилот! Курс — на Тэту Центавра. Включить двигатели на полную мощность! Ускорение — семь же! Быстрее!

Сам генерал тоже буквально прыгнул на противоперегрузочное кресло, и заорал на всю рубку:

— Всем — пристегнуться!

Махина в полторы сотни тысяч тонн завибрировала, лежак под спиной затрясся, заходил ходуном. Гул от форсажа наполнил все помещения словно церковный орган — только в тысячу раз мощнее! — почти в инфразвуковой зоне слышимости!

Корунис, ощущая, как чувство опасности хоть и уходит, но — не до конца, и тело, вроде, может выдержать и ещё немного более мощного нажима, заорал:

— Пилот! Выводите ускорение на десять! И дальше — на сколько сможете!

Навалилась жуткая тяжесть.

Счастье, что их посудина сработана крепко: переборки стонали, скрипели, но держались. Корунис знал, что флагманский корабль не сможет повторить их манёвр, но всё равно включил экстренную связь по закрытому каналу на штанге за ухом:

— Внимание, на «Джордже Вашингтоне»! Мы посчитали, что для безопасности экипажа имеющегося расстояния недостаточно. Уходим от стены на форсаже. Вам рекомендуем поступить так же! За семнадцать оставшихся минут сможете успеть отлететь на ещё несколько миллионов миль! Конец связи.

Он знал, конечно, что если позже придётся давать показания на разборе его поведения в трибунале, возможно, ему поставят в вину то, что он передал это послание на флагманский корабль слишком поздно.

Поэтому он надеялся, что пусть и поздно, но всё-таки — не слишком!

От жуткого напора на тело заложило уши, и в голове словно начали взрываться петарды! Но он всё же надеялся, что регулярные учения, тренировки, и хорошие противоперегрузочные кресла позволят избежать серьёзных травм даже женщинам и штатским!

Удар оказался чудовищным.

Когда ощущение обладания своим телом вернулось, и в голове перестало звенеть, Корунис где-то на краешке сознания порадовался: похоже, он всё-таки жив. И маленькая рыбёшка по имени Джордж Корунис всё ещё плавает по реке жизни…

Затем сознание вернулось полностью, и он смог даже разлепить набрякшие кровью веки. Повернул голову: посмотреть на пилота и остальных членов вахтенной команды.

Пилот уже вполне бодро переругивался с начальником инженерной смены: жаловался на то, что двигатели и половина сервисных механизмов не реагируют на команды с мостика. А заодно и на непривычное отсутствие искусственной гравитации.

— Скажите спасибо, что хоть какие-то механизмы и приборы остались в порядке. Наша кормовая часть сейчас больше напоминает гармошку! Причём — прожаренную в духовке. — голос Кийта Браза, их главного инженера, узнать было легко: он говорил в нос, — Удивляюсь, что жертв практически нет. Док Рота сказал, что все датчики жизнедеятельности горят зелёным и жёлтым! Так что спасать из-под завалов и из пробитых отсеков никого не надо.

Генерал порадовался: какие умницы проектировщики корабля! Предусмотрели именно такой случай, и запретили размещение экипажа при ускорении вне Зоны повышенной защиты — упрятанного глубоко в центре корпуса кокона, представляющего собой фактически одну большую спасательную капсулу. С особо укреплёнными бронированными стенами! Похоже, обшивка этого самого кокона даже не потеряла герметичность, раз нет красных огней датчиков жизнедеятельности — а ведь почти весь экипаж был без скафандров и шлемов!

Радует и информация от доктора Роты: раз вживлённые всем индивидуальные датчики только жёлтые и зелёные, то и правда — похоже, члены экипажа отделались, можно сказать, испугом. Пусть и не лёгким — но — испугом. А не…

Вот именно.

Значит, хорошо, что пилот отключил двигатели через семнадцать минут разгона. Успели они отойти подальше и набрать приличную скорость…

— Связист! Что там с «Джорджем Вашингтоном»? — Корунис старался говорить внятно и спокойно, хотя сил почти не было. Похоже, не прошёл-таки даром перенесённый полмесяца назад микроинфаркт, — Связь есть?

— Никак нет, сэр. Связи нет совсем — компьютер показывает, что нет внешней антенны. Сейчас пробуем выдвинуть резервные и аварийную тарелку. И работаем на аварийных частотах с основного и резервного передатчика.

Но никто, даже аварийный автопилот флагмана, не отвечает.

— Продолжайте пробовать. Полковник Шлезингер, — генерал обращался к своему заместителю, зная, что тот куда крепче и моложе его, — Доложите обстановку.

— Есть, сэр. Практически весь экипаж жив — лишь несколько человек получили разные травмы: в основном переломы тех конечностей, которые оказались не пристёгнуты и не прижаты к телу в соответствии с инструкцией. Сотрясения мозга. Кровотечения из носа. У нескольких женщин треснули рёбра: это у тех, у кого массивная… — заместитель замешкался. — Грудь! Но разгерметизации центрального кокона нет.

Хотя в остальном наш «Дуайт Эйзенхауэр» получил весьма значительные повреждения. Преимущественно в кормовой части — там буквально каша из смятых и сплавленных механизмов и дюз. Однако есть и другие повреждения: в частности, с корпуса срезало все антенны, видеокамеры, и прочие периферийные наружные устройства и агрегаты.

Движение своим ходом невозможно. Маршевые двигатели полностью выведены из строя, и ремонту, похоже, не подлежат. Ни своими силами, ни на заводе. То есть — нам так и так придётся вызывать сюда док-эсминец.

Далее. Разгерметизированы почти все кормовые служебные отсеки. Номера Эйч — два, три, пять, Эйч — семь… — майор стал перечислять. Корунис вздохнул.

Ну вот и отлеталась, похоже, их посудина.

Если экспертная комиссия признает нерентабельным восстановление авианосца, его спишут. На металлолом. Потому что девяносто процентов стоимости несущейся в пространстве по инерции консервной банки, в которой они все сейчас находятся, пусть и живые, но беспомощные, словно цыплята перед лисой — как раз двигатели!

Генерал, стараясь не стонать, поднял занемевшее тело с кресла. Протянул руку. Догадливый связист тут же сунул в неё микрофон:

— Дежурная ремонтная бригада. Это Корунис. Вызываю Кийта Браза.

— Да, генерал, сэр? — голос сорокадвухлетнего невозмутимого суперспециалиста звучал деловито и спокойно, словно тот не пережил только что жуткое ускорение и шок от удара. Даже «французский» прононс не изменился ни на йоту.

— Начните ремонт с наружных антенн. Экипажу авианосца понадобится эвакуация. А самому кораблю — ремонт в доках. Но без связи мы даже Базу не вызовем.

— Есть, сэр. Разрешите доложить: техники уже одели скафандры, и сейчас выносят запасную тарелку через носовой шлюз. Остальные антенны… Пока не функционируют. Но почему — сказать пока не могу: мы лишились и всех наружных камер и сканнеров.

— Вас понял. Продолжайте первоочередной ремонт согласно Плану.

Гениальная бумажка, «План первоочередных мероприятий при авариях», составленная лучшими пилотами и техниками Союза почти три столетия назад, актуальна до сих пор — каждый офицер и инженер знает её наизусть. Поэтому сейчас генерал порадовался, что ему даже не надо давать специально никаких указаний: что делать все знают и так.

Вот и отлично.

Потому что теперь им остаётся только ждать. Спасателей.

«…разумеется, непосредственное столкновение с неопровержимым фактом существования превосходящих нас во всех отношениях инопланетных рас вызвало настоящий шок. Особенно пугало и раздражало то, что воздействие на молодую земную колонию носило явно агрессивный, ярко выраженный враждебный характер. И действительно — поголовное уничтожение всего поселения, с маленькими детьми и женщинами, при всём желании нельзя квалифицировать, как дружественное, или оправданное стратегической необходимостью, действие!

Это отлично осознавалось — как отдельными индивидуумами на «Дуайте Эйзенхауэре», так и так называемым «коллективным сознанием», которое неизменно возникает в замкнутых и достаточно многочисленных сообществах людей — в частности, в провинциальных городках, больших фирмах, и на кораблях Флота. Этот феномен имеет место, и хотя и не получил за шестьсот лет изучения должного объяснения со стороны социологов, психологов и историков, с ним приходится считаться.

При столкновении с фактом истребления земной колонии в первую очередь общечеловеческое, так сказать, коллективное, эго, или сознание, людей, находящихся на авианосце, испытало недоверие, удивление. Затем — страх. И, нерациональное, но такое естественное желание, как можно скорее найти объект, или объекты для осуществления адекватных ответных действий. То есть — грубо говоря, мести!

Мне хочется подробней остановиться именно на причинах, вызывающих у нас, гомо сапиенс, такое желание — поскорее отомстить. И добиться победы любой ценой.

Как мне представляется, оно — выработанный стереотип реакции на агрессию.

Воспитанный и тщательно взлелеянный нашими пропагандистски-оптимистичными СМИ в целом, и фильмами-блокбастерами жанра фантастики и боевика, в частности. Дело в том, что буквально с пелёнок наши дети воспитываются на таких, уже десятки раз переснятых, ремейках, напоминающих сюжетами стандартно-штампованные дешёвые комиксы. Они практически не изменились за несколько веков! Меняются лишь спецэффекты да актёры. Для каждого подрастающего поколения вновь переснимаются такие проверенные временем и кассой фильмы, как «Человек-паук», «Супермен», «Железный человек», «Тихоокеанский рубеж», «Трансформеры», «Звёздный десант», и аналогичные.

А основная мысль такого рода поделок проста: люди победят всегда! При любых условиях. Любого противника. Потому что — если не справятся доблестные военные и продвинутые учёные, всегда есть супергерой, или целая их когорта, как, например, в «Мстителях», или «Людях-икс», которые смогут ситуацию переломить, и нарушить планы врага по превращению людей — в рабов, а их планету, или планеты-колонии — в объект варварского разграбления природных ресурсов.

Не могу не попенять на скудость воображения сценаристам таких поделок: образ врага в них обязательно соответствует канонам отрицательных и уродливых персонажей. Это монстрообразные, обычно отвратительные на вид существа: жуки колоссальных размеров, кровожадные твари вроде Чужого, Хищника, гигантских кальмаров, муравьёв, и вообще — все враги так или иначе олицетворяют то, что человеку визуально неприятно, и вызывает отвращение. Или страх. Или и то и другое. Что, конечно, правильно с точки зрения канонов жанра: кто бы стал воевать с существами, похожими на ангелочков или кошечек-собачек? Ведь тогда не было бы этого естественного чувства: что наши бравые воины и герои — всегда правы, истребляя врага без жалости, и не беря пленных!

Именно поэтому сейчас, когда привычные силовые методы решения проблемы не принесли сколько-нибудь ощутимого результата, и человечество оказалось фактически отрезано, изолировано от основной части вселенной, наше коллективное сознание, наше эго, испытывает колоссальный шок. Потому что, как оказывается, чрезмерно завышенное мнение человечества о себе самом и боевом потенциале Армии и Флота, оказалось, мягко говоря, несостоятельным.

Особенно усиливается чувство растерянности и фрустрации из-за того, что нет видимого противника. Врага, в которого можно было бы пострелять. Взорвать. Разбомбить.

Поэтому я и могу почти с полной уверенностью заявить: никакого конкретного врага нам увидеть и не дадут. Чтоб не дать нам создать, как обычно делает наша зачастую наивная и прямолинейная пропагандистская машина — Образа Врага.

Это — составная и важнейшая часть плана противника по деморализации человечества. В первую очередь нам наносят «коварный и подлый» удар — говорящий о том, что любая людская колония может быть вычищена от её населения за считанные часы. Затем нам дают возможность провести более-менее привычную «боевую операцию» — вволю пострелять и побегать по миражу копии нашего же боевого корабля. Только для того, чтоб мы оценили возможности этого самого врага вводить нас в заблуждение. Наконец, нас ограничивают в пространстве барьером, пробить который не в силах даже самое мощное на настоящее время людское супероружие.

Шах и мат. Драться не с кем. Да что — драться: и в переговоры вступить не с кем.

Наши призывы и послания упорно игнорируются.

«Предупреждения», которые отдельные, вероятно, по каким-то особым признакам выбранные, представители экипажа авианосца «Дуайт Эйзенхауэр» получили накануне попыток пробить, или взорвать поставленный Барьер, с большой долей вероятности носят частный, неофициальный характер. Здесь имеется в виду то, что зная неистребимую тягу руководства земного Космофлота большую часть проблем пытаться решить, так сказать, в лоб, силовым методом, наиболее сознательные представители инопланетных рас вошли с этими избранными в контакт, оформив его в виде именно — «сна». При этом они пытались отговорить или удержать высших офицеров от необдуманных силовых решений.

Но поскольку официальные постановления и директивы уже их руководства наверняка запрещают любого рода контакты с человечеством, не нужно удивляться, что это было сделано в столь странной форме: наиболее расположенные и доброжелательно относящиеся к нам представители инопланетных рас и не могли, не имели права пойти на открытое нарушение своего законодательства и принципов и норм поведения, принятых в их социуме.

Однако в силу всё того же предубеждения офицеров Космофлота, и их недоверию к столь «ненадёжному» источнику объективной информации как сон, эти предупреждения не оказали никакого реального воздействия на дальнейшие поступки и действия прибывшего на место конфликта руководства Флота.

Как нам представляется, когда командующий эскадрой западного сектора, адмирал Дукурс, принял решение попробовать справится с проблемой, использовав для проделывания отверстия в Барьере самую мощную земную бомбу, имели место некие стандартные, типовые, реакции этого самого командования. В лице как самого адмирала, так и его приближённых офицеров — руководителей кораблей эскадры западного сектора. Нетрудно понять и то, что большую часть своих предубеждений и стереотипов поведения адмирал Мартинс Дукурс и остальные члены Объединённого комитета Штабов получил в детстве. Всё из тех же СМИ и фильмов. Что и обусловило стандартное, если мне позволят так выразиться, решение. Силовое.

Да, в жанре фантастики и комиксов наиболее популярен сюжет именно с нападением на Землю, Марс, или человеческую цивилизацию в целом — злобных и кровожадных инопланетян. Пытающихся отобрать принадлежащие людям богатства: пригодные для жизни планеты, богатства их недр в виде полезных ископаемых, воду, рудоносные астероиды, и т. п. чушь. Людей же — поработить. Или просто уничтожить. Ну, или как преподносится в самых низкопробных фильмах — ставить на них сексуальные опыты.

А что, как специалистам-социологам нашего отдела представляется, самое плохое — так это то, что неизменно такие фильмы заканчиваются полной победой землян. И я не помню ни единого примера, когда показывали бы то, что соответствует элементарной логике: более высокоразвитая цивилизация победит в любом случае, какие бы «Росомахи», «Железные люди» и «Халки» не помогали отстающим в научном и технологическом плане расам.

Например, когда люди борются с осами или термитами, они вовсе не давят тех сапогами, и не стреляют в каждую осу из пистолетов. Нет, работники санэпидемстанций просто окружают гнездовище пластиковой плёнкой, и запускают внутрь газ. Отравляющий. Ну, или пар. До сих пор ни одной «суперосы», или «супертермита», спасающих свои гнездовья, замечено не было. Равно, как не удавалось обычным осам и термитам спасти свои гнездовья от тотальной, гарантированной учёными-энтомологами, зачистки. Не наблюдалось и желающих вступить в переговоры. А если даже осы и термиты и пытались — кто же станет их слушать?! Ведь мы считаем их — неразумными!

То, что теперь считают «отсталыми» и «неразумными» нас — разумеется, тоже больно бьёт по нашему самомнению и эго. Но это — непреложный факт. С которым мы вынуждены теперь жить и считаться, нравится нам это или нет. Да, повторюсь: нам предстоит теперь с этим фактом жить. Вероятно, достаточно долго. Надеясь, что когда-нибудь, в будущем, мы приблизимся к тому качественно новому уровню, который наши тюремщики посчитают «приемлемо разумным».

И не помогут нам никакие, пусть и замечательно хорошо придуманные, супергерои. И сверхбомбы. Голая и жестокая реальность внесла конкретные коррективы в наше самомнение: теперь исходить нужно только из объективных предпосылок и фактов.

Вера в свои силы, в свои способности проконтролировать любую нештатную ситуацию, до сих пор вбивается наивными комиксами и дешёвой пропагандой из СМИ в сознание подрастающего поколения систематически — теперь же с этими поделками и инсинуациями нужно покончить раз и навсегда! Потому что вера мальчика, а затем и мужчины — в то, что люди всегда правы, и по-любому победят — сейчас подорвана. С абсолютной однозначностью.

Да, нам пора повзрослеть, и преодолеть и отринуть достаточно давно известный феномен, носящий название «Комплекс Супермена». Он хорошо известен подростковым психиатрам. И полиции: это когда этот комплекс начинает проявляться в крайних формах, то есть, когда вообразивший себя супергероем, имеющим право всё и за всех решать, подросток, пытается действительно — всё и за всех решить. Всех котят и жертв ограбления, или сексуального насилия спасти. Или даже берёт на себя функции «высшей справедливости», игнорируя или вовсе отрицая роль полиции и нормы поведения в социуме и акты законодательства.

В таких случаях мы, медики, говорим, что комплекс перешёл грань разумного, и стал навязчивым. И опасным для Общества.

С точки зрения наших противников мы сейчас — как раз в роли такого наивного, накачанного пропагандой, и упрямого самовлюблённого мальчишки.

И у нас только два основных пути: укреплять уверенность противника в своей неразумности и незрелости и дальше, пробуя традиционные, «силовые», методы…

Или — хотя бы попытаться перестать изображать из себя самых сильных, всезнающих, и имеющих право решать всё и за всех!

Доктор Рота снова перелистал исписанные страницы к началу. Просмотрел внимательней. Исправил несколько запятых. Убрал однокоренные слова.

Порядок. Можно передавать очередную «Пояснительную записку» на рассмотрение руководству. Поскольку генерала Коруниса до сих пор официально не отстранили от должности, пусть-ка прочтёт. Может, пару-тройку мыслей и найдёт интересными.

Написана бумага, разумеется, в популистском и эмоциональном ключе — чтоб при необходимости и остальному Флотскому начальству было понятней.

А если добавить специфических медицинских терминов, и убрать те самые «ненаучные» эмоциональные всплески, отличная выйдет статья для «Медикал Ревью».

На заседании Комитета Объединённых Штабов как всегда царила атмосфера сосредоточенной деловитости: за спинами высших чиновников Совета, генералов и адмиралов, сновали клерки с документами. Слабо колыхались раздуваемые искусственным ветерком от кондиционеров и систем воздухопровода знамёна планет-колоний. Мигали экраны перед членами Комитета, сидевшими сейчас вокруг огромного круглого стола, занимавшего всю середину гигантского зала: к месту событий прибыл наконец лайнер-транспортник Объединённого Совета независимых миров, и последнюю неделю всем, кто входил в Комиссию по расследованию, работать было комфортно и удобно.

Корунис, войдя, как всегда остановился на какое-то время у порога: осмотреться. И проникнуться атмосферой должной деловитости, и серьёзностью обстановки. Собственно, он и не предполагал, что сейчас кто-то начнёт шутить или смеяться — не тот случай.

Генерал прошёл к своему месту. Сел. Поздоровался с соседями: генералом Доллем и адмиралом Ришаром. Снял с руки портативный кардиостимулятор, и засунул в карман кителя: плевать на «ценные» указания дока: эта штуковина здорово мешала сосредоточиться. Да и остальные участники заседания иногда поглядывали на неё и на самого генерала словно с сочувствием. А такого сочувствия Корунис не хотел. Долль усмехнулся:

— Что, Джордж? Доктор опять хлопотал над тобой, словно курица над цыплятами?

— Скорее уж, как лиса. Над цыплятами.

— Ладно, не переживай. Все они борются за наше здоровье. Ну, это по их версии.

— Точно. Кстати, извини: в тот раз не успел спросить: как там Ганс? Закончил?

— Нет, Джордж, ещё целый семестр. Полгода.

— На стажировку возьмёшь к себе?

— Вот уж нет. Потому что у меня «под крылышком» он никогда не проникнется в должной степени чувством ответственности. И дисциплиной. Собственно, я собирался навязать его тебе. Ты же у нас — принципиальный: суровый и требовательный командир. Но ещё при этом и «отец солдатам». Добрый, всепонимающий и всезнающий.

— Ещё один прикол в таком духе, и твой сынуля не вылезет у меня с камбуза.

— Ладно-ладно, шучу.

— Вот именно. — Корунис через силу ухмыльнулся — понимал, конечно, что сокурсник по Академии пытается просто поднять ему настроение перед началом экзекуции, — Потому что вероятность того, что меня сейчас не турнут в запас, или вообще — не разжалуют, примерно полпроцента. Так что у «Дуайта» скоро будет новый хозяин.

Долль открыл было рот, явно собираясь возразить, но из динамиков трансляции, и в наушниках членов Комиссии вдруг раздалось:

— Внимание, господа! Объявляю третье заседание Особой Комиссии по расследованию обстоятельств факта гибели двух боевых кораблей Космофлота, открытым. Микрофоны включены. Прошу придерживаться Протокола. — голос секретаря Комиссии казался спокойным, но Коруниса это не обмануло: не секретаря же сейчас начнут терзать каверзными вопросами, и не его судьба решается на протяжении уже третьей недели!

Корунис кивнул Доллю, и развернулся лицом к Председателю Комиссии — его кресло было как раз напротив. Верховный чиновник, являющийся ещё и заместителем Председателя Совета Содружества независимых колоний, как раз смотрел на Коруниса. И, что странно, в его взгляде вовсе не было почти неприкрытых неприязни и подозрительности, как на двух предыдущих заседаниях. Увидев, что Корунис смотрит на него, чиновник нажал клавишу у своего микрофона:

— Добрый день, господа офицеры, добрый день, господа. Если никто не возражает, я предлагаю прежде чем приступить к продолжению беседы с генералом Корунисом, познакомиться с заключением экспертов нашего Совета. Это представляется мне… Важным. — Председатель обвёл взглядом четыре десятка людей, собравшихся сейчас за столом. Возражений не последовало, и он продолжил, — Профессор Мак Мёрдо. Прошу вас.

Профессора Корунис знал неплохо: однажды пересекались во время расследования крушения крейсера «Пако Рабан». Тогда Мак Мёрдо произвёл на генерала вполне благоприятное впечатление: без сомнения компетентен. Выдержан. Отличный аналитик. Способен сделать правильные предварительные выводы даже по косвенным уликам — и их обычно подтверждают и добытые позже факты.

— Уважаемые господа офицеры, уважаемые господа, — профессор не стал вставать, зная, что его выступление всё равно запишут, и при необходимости запись снова просмотрят все, кто из членов Комиссии захочет, так что единственное, что от него сейчас требуется — отличная дикция. И сейчас его лицо и так выведено всем участникам заседания прямо на голографические псевдомониторы перед лицами, — Прежде всего хочу поблагодарить уважаемого господина Председателя Комиссии на то, что наши просьбы ознакомиться с фактическим материалом для расчётов, и самими расчетами безопасного расстояния для двух боевых кораблей, были полностью удовлетворены. И нашу экспертную группу допустили, наконец, в святая святых — в архив отдела анализа и технического обеспечения Флота. К их сверхпродвинутым компьютерам и сверхъёмким серверам.

Позволю себе выразить общее мнение нашей группы: некоторые из допущений, принятых для расчётов, да и сами расчеты, действительно — стоило засекретить. И получше. Хотя бы для того, чтоб широкой общественности остался неизвестным факт вопиющей технической безграмотности, и непрофессионализма тамошних, с позволения сказать, специалистов.

— Профессор Мак Мёрдо. Я попросил бы вас придерживаться фактов, а не высказывать суждения, которые не в вашей компетенции.

— Я… э-э… Понял вас, господин Председатель. Хорошо, я продолжу,придерживаясь только фактов. Так вот: наши расчёты и выводы однозначно доказывают, что те специалисты, что там работают, сделали совершенно неверные теоретические допущения. И, соответственно, неверно произвели и эти самые расчёты. Хотя, возможно, это объясняется не только и не столько их некомпетентностью, сколько недостатком фактического материала.

Ну а теперь он есть.

Да, у нас появились абсолютно конкретные и неопровержимые данные и факты о том, как именно сработало наше… э-э… Взрывное устройство. Пусть и достались они нам уж слишком (Простите!) дорогой ценой.

Так вот. Предварительный расчет безопасного расстояния, на которое должны были удалиться «Джордж Вашингтон» и «Дуайт Эйзенхауэр» производился на базе предположения сотрудников аналитического отдела о том, что во-первых — в текстуре поля Стены будет пробито отверстие, и около половины мощности взрывной волны и прочих поражающих факторов взрыва уйдёт именно туда.

А во-вторых — делалось предположение, что сама стена при этом будет, так сказать, инертной — то есть, её неповреждённая часть останется неподвижной.

Однако сенсоры и датчики, размещённые по всей плоскости Стены, что в непосредственной близости, что на значительном, и очень значительном отдалении от эпицентра, показали совершенно другую картину.

Стена вовсе не оказалась пробитой насквозь. Впрочем, неподвижной она тоже не осталась. То место, возле которого был произведён взрыв, словно бы растянулось в противоположную от эпицентра сторону, образовав как бы полусферическую вмятину — на глубину более ста сорока миль. Эта вмятина, возникнув и сформировавшись, а затем вновь стремительно распрямляясь, (как показали измерения — со скоростью, сопоставимой с половиной световой) обусловила формирование чего-то вроде кумулятивной струи, состоящей из раскалённых продуктов взрыва. Что и повлекло за собой столь… э-э… непредсказуемые и разрушительные для кораблей Флота последствия.

На будущее могу порекомендовать только следующее: во-первых, не располагать корабли на одной линии с предполагаемым эпицентром, как бы интересно не было представителям Флота произвести все замеры и съёмку процесса взрыва. И как бы ни велика была уверенность экспертов Флота в прочности корпусов этих самых боевых кораблей. И во-вторых — отводить корабли с людьми на борту на расстояние не менее двадцати астрономических единиц. То есть — не менее двух световых часов. У меня всё, господа.

Вопросы?

Возникшую паузу заполнил адмирал Поль Ришар. Прокашлявшись, он спросил:

— Господин Председатель. Снимают ли эти новые данные те гнусные и голословные обвинения, которые на самом первом заседании некоторые члены нашей Комиссии пытались взвалить на генерала Коруниса?

Председатель моргнул. Других эмоций на каменном лице профессионального Чиновника с большой буквы не проступило:

— Частично. Во-всяком случае, инсинуации относительно «гнусного сговора» генерала с зелёными человечками отпадают абсолютно. Равно как и обвинения в некомпетентности. — Председатель позволил себе скупо улыбнуться, чуть приподняв уголки рта, — Однако претензии относительно антинаучной «интуиции», позволившей принять решение об удалении на дополнительное расстояние, и о явно запоздалом предупреждении Руководству Штаба и «Джорджа Вашингтона», пока остаются в силе. — Председатель повернулся снова к Мак Мёрдо, — Благодарю вас, профессор. Если больше вопросов нет, слово предоставляется адмиралу Болтону, проводившему операцию по спасению выживших, и эвакуации пострадавших кораблей.

Адмирал высказался кратко:

— Здравия желаю, господа офицеры, здравствуйте, господа. Потери на флагманском корабле обусловлены, несомненно, его крайне неудачным расположением в пространстве: как раз на пути уже упоминавшейся здесь кумулятивной струи. И тем, что попытка отойти была произведена лишь спустя пять минут после получения сообщения генерала Коруниса, и тем, что ускорение не было доведено до предельно допустимых пределов, оставаясь не выше семи «же». Само число погибших к настоящему моменту, — адмиралу пришлось прищуриться, чтоб глянуть на цифры в бумагах перед ним, — достигает пяти тысяч ста семнадцати человек. Что при десятитысячном контингенте составляет чуть более пятидесяти процентов. Состояние выживших… Уже не критичное. Что позволяет надеяться на благополучный исход для их жизней.

Корабли, что авианосец, что сам флагман, восстановлению практически не подлежат. Нерентабельно. Однако часть непострадавшего оборудования с них вполне можно использовать при строительстве новых кораблей. Вопрос же о том, имеет ли теперь смысл вообще строить корабли такого класса, не в моей компетенции. — адмирал оглядел собрание, но никто и не подумал что-то возразить, — От себя могу добавить, что пятидесятипроцентные потери личного состава согласно расчётам нашего аналитического отдела, — адмирал позволил себе хмуро посмотреть в сторону профессора Мак Мёрдо, — считаются вполне допустимыми и вероятными в ходе непосредственного боевого столкновения с врагом.

— Так то — с врагом! — руководитель комитета Гражданской обороны Совета почти выкрикнул эту фразу, лицо шло красными пятнами, — А здесь — никакого врага не было!

— Я вынужден сделать нашему уважаемому господину Раулю Хименесу второе замечание. Напоминаю: третье будет последним. Прошу впредь докладчиков не перебивать, и говорить только тогда, когда вам предоставят слово. — Председатель глядел на представителя Администрации так, как на первых двух заседаниях глядел на Коруниса. Корунис не мог не отметить, что на гражданское начальство такой взгляд впечатление уж точно произвёл. Во всяком случае чиновник заткнулся, побледнел, и принялся ослаблять словно бы душивший его узел модного галстука.

— Собственно, у меня всё. — адмирал Болтон вопросительно глянул на Председателя.

— Благодарю, адмирал. Слово предоставляется адмиралу Фатхуттдинову, начальнику подразделения материального и тылового обеспечения.

— Здравия желаю, господа офицеры, добрый день господа. Я должен сказать, что попросил слова до того, как выступил уважаемый профессор Мак Мёрдо. И сказать мне теперь практически нечего. Кроме, разве что, того, что нам пора подойти к подбору персонала для работы в отделе анализа с новыми критериями. Пусть даже не все из них окажутся профессиональными кадровыми военнослужащими, лишь бы, на мой взгляд, не допускали вопиющих просчётов в работе. Которые оборачиваются потерей пяти тысяч жизней. И двух боевых кораблей. У меня всё.

— Благодарю, адмирал. Слово предоставляется…

Генерал Долль позволил себе чуть наклониться к Корунису, и прошептать, отведя кверху штангу своего микрофончика:

— Поздравляю! Похоже, тебе удастся-таки сохранить посудину за собой! Готовься: через полгода сынка подброшу!

— Хорошо, не возражаю. Лишь бы только к тому времени весь наш горячо обожаемый бардак под названием Флот, не разогнали к …рам собачьим!

За ненадобностью.

Синельников в качалке старался никогда не сачковать: себе же дороже может выйти, если не будешь иметь кондиции даже лучше, чем у рядового состава.

Громкий шум и гул в огромном помещении делали нормальный разговор практически невозможным: грохот железных блинов, скрип кожаных кресел, смачные удары по грушам, выкрики бойцов-спаррингистов. Поэтому доктор Рота предусмотрительно позвал капитана в раздевалку. Хоть тут всегда и находилось пять-десять переодевающихся или идущих в душ бойцов, зато было практически тихо и уютно.

— Я вас внимательно слушаю, доктор.

— Капитан. — доктору пришлось сделать паузу, потому что мимо в душевую протопал лейтенант Гендерссон — громила фунтов под двести, источающий звериный запах здорового половозрелого самца. — Вы кроме меня кому-нибудь рассказывали? Ну, о своём…

— Сне? — Синельников хмыкнул, — Вот уж нет.

— А-а, хорошо. — доктор словно вздохнул с облегчением, — А могу я вас тогда попросить и не рассказывать?

— Конечно. Собственно, и не собирался. Честно говоря, я даже боялся, что вы действительно его кому-нибудь из нашего руководства покажете — а эти бюрократы посчитают меня параноиком и наркоманом. Такое не способствует карьерному росту.

— Полностью согласен. Но! Предупреждаю честно: генерал Корунис не показался мне тупым бюрократом. И я ознакомил его с вашим сном. Как и со сном Тимми Пойтоллы. И сейчас, как мне кажется, вас могут вызвать на беседу. Для начала — наши бравые контрразведчики. А затем — и аналитики Штаба.

— Хм-м… Ну и пусть их. Подумаешь — расскажу и им. А что — Тимми Пойтолла тоже видал… Зелёного человечка?

— Нет. Про его сон я вам рассказывать не имею права. Могу лишь сказать, что то, что показали ему, имело куда более эмоциональный окрас… и иносказательный смысл.

— Понял. Вопрос снимается.

— Вот и хорошо. Ну, успехов вам, капитан!

— Спасибо, доктор. И вам — не болеть!

В баре уровня три транспортника «Питер Гэйбриэл», куда временно переселили контингент «Дуайта», и который, собственно, планировкой от стандартного авианосца отличался лишь отсутствием мощной брони, форсированных движков, и вооружения, Синельников Мону не увидел. Коготки странного чувства — нет, не ревности, конечно, а только разочарования! — царапнули его по сердцу. Он подошёл к единственному из пятерых знакомому бармену в центральном «островке»:

— Привет, Флориан.

— Здравия желаю, капитан! Вам — как всегда?

— Нет, пока не надо. Скажи, ты не видел тут Моны?

— Ну как же, видел. Она специально подошла ко мне, и сказала, что ей неприятно сидеть тут, на незнакомом месте. И что она будет ждать вас прямо в своей комнате!

— Что, вот так и сказала? — капитан оказался неприятно поражён тем, что его уже «вычислили», и даже всё за него решили.

— Да. Она так и сказала: к восьми склянкам, возможно, подойдёт капитан Михаил. Так ты, Флори, будь любезен, передай ему, что я буду ждать его у себя.

— Ну спасибо. — капитан, расставшись с мелкой купюрой, отошёл от центральной надстройки, ища взглядом Карла. Карл взгляд уловил, и чуть приподнял голову, показав, как несёт поднос к новому столику, куда уже пару раз садился капитан.

Синельников отрицательно мотнул головой. Он почему-то расхотел есть. Поэтому жестом показал Карлу, что ему нужно.

Через пятнадцать секунд в руке у него оказалась привычно гладкая на ощупь бутылка, и фужер с кубиками льда.

Бутылку и фужер Счинельников сунул в карманы кителя. И двинулся сразу в секцию транспортника Цэ-пятнадцать, где теперь располагались комнатки штатных девиц.

Постучал спокойно: громко и уверенно.

— Входи, Михаил. Ты же знаешь, что я тебя жду!

Он открыл действительно незапертую дверь, вошёл, дверь за собой запер. Мона…

Уже лежала на постели! Синельников проворчал, стараясь не выдать тоном, чего ему сейчас хочется больше всего: выпороть словно издевающуюся хозяйку якобы беззащитного тела не так, как он делал до этого — играючи, а так, как положено: от души!:

— Ах, ждё-ёшь? Скажите пожалуйста, какие мы стали умные и умудрённые опытом! С точностью до часа вычисляем момент, когда бравому капитану захочется расслабиться!

— Ну — так! Знаю, как тебя заинтриговать! А что: разве интрига и загадка в любой женщине — не главное для вас, крутых и самодостаточных парней?

— Наверное. Но, может, приступим сразу? Готов спорить, что из одежды на тебе там, под простынёй, только стыдливость!

Мона засмеялась: словно зазвенели хрустальные подвески на старинной люстре:

— Ах ты, проказник! Точно! Тоже научился: вычислил бедную девушку сходу! Ладно, приступай. Плётка и наручники — где всегда!

Синельников засопел. Вот ведь зар-раза! И правда: прочухала его!

Ладно, раз так — выпорет её просто чуть сильней обычного. Правда, компенсируя это более усиленным… Вот именно.

Через полчаса она снова открыла глаза. Поморгала. Вздохнула, томно потянулась.

Зар-раза-два! Заводит с полоборота!

— Хватит пялиться на меня, как кот на сметану. Расскажи лучше, чего вы там наметили с умным командованием. И когда нам наконец дадут новый корабль.

— Корабль в ближайшие полгода не дадут точно. Если вообще дадут. У командования сейчас, если можно так сказать, «кризис среднего возраста». То есть — они спешно переосмысливают и переделывают нашу основную военную доктрину, и кучу сопутствующих теоретических прибамбасов. На основе которых эта доктрина строилась.

А так — ничего принципиально нового. Транспортник, конечно, не так комфортабелен, — Мона фыркнула, но не возразила, — зато мы здесь старым контингентом. Только экипаж и техперсонал «Дуайта».

— Ну, это-то я знаю. Ты мне лучше расскажи, что мы — ну, вернее, вы! — планируете делать?

— Не знаю, Мона. Вероятней всего — ничего мы делать не будем. Удар по самолюбию был слишком силён. Теперь человечеству придётся заползти на какое-то время в свою конуру. Чтоб зализать раны. Моральные. И придумать что-то новенькое. Чтоб мы вновь могли лицом к лицу…

— Да ладно тебе! Хватит. Ты и сам не веришь, что наши придурки что-то реально действенное придумают.

— Верно. Пока не верю. Но в будущем…

Нельзя же вечно жить в тюрьме!

Пусть и размером с половину млечного пути!

— Точно. Нельзя. — в её глазах вдруг зажглись, но так же быстро погасли ослепительно яркие изумрудные искорки.

Но Синельников их не заметил, потому что уже повернулся к ней спиной, потянувшись за бутылкой текилы и стаканом, оставленных прямо на полу у постели.