Чужие в городе [Владимир Габышев] (fb2) читать онлайн

Владимир Габышев Чужие в городе Приключенческая повесть

Саньке сегодня жилось совсем плохо. Во-первых: утром Маргарита Савишна ни из-за чего рассердилась и отправила за родителями; хотя виноват был вовсе не он, а эта белобрысая задавака Зинка. А во-вторых: мать сказала, что раз Санька шалит на уроках, то учиться больше не будет и пойдет помогать сторожу зерносклада Трофиму. Насчет того, чтобы не учиться, Санька не возражал, а вот идти в помощники к вечно пьяному грубияну Трофиму — не светило. Не далее как вчера он гонял Саньку длиннющей хворостиной, да еще и обругал по-нехорошему.

Санька попробовал было подлизаться к матери и выпросить 10 копеек на кино, но она, занятая стиркой, не то не расслышала, не то просто сделала вид, что не поняла.

— Чего тебе?

— Десять копеек... — пролепетал Санька, умильно улыбнувшись. Однако улыбка не помогла, и через минуту он стоял в сенях, потеряв надежду попасть на «Подвиг разведчика». Дверь на мгновение приоткрылась, и к ногам шлепнулись Санькины варежки, с прогрызенными кончиками на пальцах.

— Ну и не надо, — обиженно буркнул он за захлопнувшейся дверью, взял лыжи и побрел к берегу ручья, где вот уже неделю как ребята накатали горку с трамплином. Обычно здесь никогда не смолкал ребячий гомон, но на этот раз было пусто — все пошли в кино...

— Ну и не надо, — горестно повторил Санька, обиженно шмыгнув носом. Оттого что у всех матери добрые, а у него десяти копеек на кино пожалела, Саньке стало еще горше.

«Вот уйду в тайгу, спрячусь и... умру», — с мрачной решимостью подумал он.

В том, что родители тогда будут плакать, Санька не сомневался — в прошлом году, когда он руку сломал, мать вон как долго плакала. На минуту ему стало жалко мать, но воспоминание о «Подвиге разведчика» и не полученных десяти копейках отогнали эту мысль.

— Пойду.

До летней фермы было всего километра три, но Санька изрядно устал и присел на полоз перевернутых саней. Вспомнив, что он сейчас человек свободный и самостоятельный, решил поесть снега — поискал глазами, где снег почище. Возле стены летнего коровника белел небольшой сугробик, Санька направился к нему, нагнулся, чтобы подхватить варежкой пушистый холодный комочек...

— А-а-а-а-а!!!

Возле стены из-под сложенных штабелем оконных рам высовывалась голая, синевато-бледная человеческая нога. Мальчик кинулся к деревне. Вечером его подобрал везший на «Белоруси» солому тракторист Павел Копылов, а рассказать об увиденном Санька смог лишь утром.

Отец Саньки, едва дослушав сына, побежал в сельсовет.

Глава I

Начальник милиции Сергей Миронович Гуров и прокурор района Тарас Давыдович Ремейко приехали к обеду. Несмотря на разницу в возрасте — Гуров уже собирался на пенсию, а Ремейко всего четыре года, как окончил институт — их отношения не ограничивались общением по работе. Они, как говорили в городе, «дружили семьями». Прокурор уважал Гурова за опыт и оперативность, а тот, как и всякий, кому не довелось много учиться, ценил эрудицию и образованность Тараса Давыдовича. За четыре года совместной работы они научились понимать друг друга с полуслова. Вот и сейчас Ремейко глянул на майора, тот отрицательно мотнул головой.

— Мальчика, нашедшего труп, брать не будем. А вот вам, — Гуров глянул на отца Саньки, — и вам, — кивнул председателю Совета, — придется поехать с нами. Вы, Борис Николаевич, тоже поедете.

Врач-хирург района Борис Николаевич Шадрин зябко ежился, постукивая каблуком о каблук щегольских остроносых ботинок... Шофер и грузный начальник милиции сели спереди, остальные кое-как втиснулись на заднее сидение «газика»...

— В тесноте, да не в обиде, — пошутил Ремейко.

Гуров и Ремейко подошли к коровнику, а понятые и врач, повинуясь жесту начальника милиции, остались у машины. Ремейко сделал несколько снимков с разных точек. Подошел вплотную к штабелю и еще несколько раз сфотографировал ногу трупа: только она и виднелась.

— А нога-то скорее всего женская, — бросил он Гурову.

— Не будем гадать, — осторожно ответил майор. — Давайте, товарищи, разберем штабель, — обернулся к спутникам. Когда убрали последнюю раму, все вздрогнули, а Гуров многозначительно свистнул.

— Дела-а!

Нога действительно принадлежала женщине. Одетая в ситцевое, синее с белыми горошинками, платье, она лежала лицом вниз, вытянув руки вперед, а в нескольких сантиметрах от ее ладоней скорчился совершенно нагой младенец. Общую оцепенелость стряхнул звук, похожий на чиханье. Борис Николаевич не стесняясь плакал, часто, по-детски всхлипывая.

— Отойдите! — резанул слух хриплый голос прокурора, но сейчас же, спохватившись, добавил более мягко: — Идите к машине, Борис Николаевич, если понадобитесь, мы вас позовем.

Шадрин, то и дело спотыкаясь на ровном, побрел к «газику»... Шофер принес припасенное одеяло, накрыл оба трупа и отошел, стараясь попасть след в след врачу.

— У тебя есть папиросы, Тарас? — попросил майор, присаживаясь на перенесенный штабель рам. Ремейко укоризненно покачал головой.

— Тебе же нельзя, Мироныч.

Пока составляли протокол осмотра трупов, Гуров обошел коровник вокруг, заглянул в пустой оконный проем, но, ничего подозрительного не обнаружив, обратился к председателю сельсовета.

— Вы знаете эту женщину?

— Нет. Впервые вижу, — уверенно ответил председатель. — Места у нас тихие, каждый человек на виду. А эту... гражданочку не знаю.

— Когда ферма переехала в поселок?

— Где-то в конце августа, кажется. Это можно уточнить в деревне.

— Посторонние в эти дни у вас не проживали?

Председатель смущенно почесал затылок.

— Так ведь по дороге в день десятки машин проходят, где уследишь. Может быть, и был кто нездешний — деревня большая.

— Так и говорите, а то — «каждый человек на виду», — беззлобно передразнил Гуров собеседника.

Единственная рана была на спине. От нее расплылось широкое черное пятно.

Врач, еще не полностью оправившийся, профессиональным жестом, быстро пальцами ощупал края раны и неуверенно сказал.

— Копьем, может...

— Может, ломом?

— Может, и ломом.

— Или пешней?

— Возможно, пешней.

Ремейко досадливо поморщился, выразительно посмотрел на майора, Гуров пожал плечами.

На сегодня врач был не помощник — это было ясно. Осторожно перенесли трупы в машину. Младенца Гуров осторожно положил с женщиной, словно он может и в самом деле замерзнуть, подоткнул одеяло...

— А вам придется до деревни пешочком пройтись, — впервые сегодня на его добродушном лице мелькнула что-то вроде улыбки. — Или подождите, машина за вами вернется.

— Дойдем, — кивнул Ремейко. «Газик» обдав оставшихся сизым дымком, замелькал между кустов.

* * *

Выписка из протокола осмотра трупа: «...Женского пола, лет 24-27. Рана на спине нанесена острым круглым предметом, диаметр раны у выхода 2,5 см. Пробито легкое, сердце, смерть наступила мгновенно. Труп пролежал не менее 30 дней.

Младенец, 2-3 месяцев, мужского пола. Смерть наступила от переохлаждения...»

* * *

Гуров зашел в прокуратуру, возвращаясь из отдела домой. Сквозь легкие занавески четко виднелся силуэт сидящего за столом Ремейко. Аккуратно повесив полушубок, мельком глянул в зеркало, пятерней провел по поседевшему ежику волос.

— На огонек к тебе.

— Проходи, проходи, Мироныч, — Тарас Давыдович предусмотрительно смахнул начатую пачку папирос в ящик письменного стола. — Мне как раз с тобой посоветоваться надо.

— По тому делу?

— По тому самому. Гляди, — прокурор помахал внушительной пачкой, — бумаг уйма — и ни одной зацепки.

Гуров опустил голову. Была у него одна черта, свойственная людям по-настоящему любящим и уважающим свое дело, — всякое происшествие в районе ему казалось частью собственной вины. Майор пошарил по столу глазами.

— Не дам, — отрезал прокурор. — Вот они, — он показал на папиросы, — проси не проси, все равно не дам. — Гуров покорно вздохнул. — Ну хоть бы личность установить. Кто такая? Откуда? Не знаем. Ни черта не знаем, — Ремейко бросил папку на стол. — Ну хоть бы какую-нибудь ниточку...

— А каната тебе не надо? — усмехнулся Гуров.

— Не надо, мне бы ниточку, тоненькую! — распалился Ремейко.

— На, держи, — майор протянул через стол узелок, сделанный из носового платка. Ремейко развязал платок, из него выпало несколько бумажек. Обрывок справки, вернее, только правая ее половина... ...«не Семеновне... ца. им. Чкалова, дом... ...«явления по новому...» и какая-то завитушка, видимо, конец подписи.

Вторая оказалась билетом на право проезда пассажирским пароходом. Из сетки стоимости было вырезано все, кроме 12 и на другой колонке — 40...

Третья представляла собой листок из ученической тетради с переписанной от руки молитвой. Ремейко обратил внимание на заключительную фразу — крупным неуверенным почерком редко пишущего человека выведено: «Пирепиши и пиредай другому».

— Откуда у тебя это? — прокурор с любопытством уставился на Гурова.

— Помнишь мальчишку, что на трупы наткнулся?

— A-а, Санька-таежник. Ну-ну.

— Он вроде героя теперь. Дружков своих к ферме водит, страсти-мордасти рассказывает. Вчера снова туда ходила ихняя ватага и собачонка за ними увязалась. Не доходя фермы у моста, она и наткнулась на этот узелок. Ну что, хороша нитка?

— Давай проверим сейчас.

Пока звонили начальнику пристани и разыскали справочник, прошло полчаса. Билет оказался приобретенным в начале октября этого года в Крайске. 12 рублей 40 копеек — столько стоил проезд в IV классе, проще говоря, на палубе, из Крайска до города.

— Сейчас пошлю телеграмму, — решительно поднялся Ремейко. — Только вот как запросить? — ...не Семеновне... Нине Семеновне? Марине Семеновне? Татьяне Семеновне? Кому справка-то выдана? Тут телеграммой не обойтись. Напишу лучше.

* * *

На окраине города, почти под самой горой, притулился в глубине двора домик. Сквозь прикрытые ставни не проскользнет ни один лучик света. За столом, уставленным кру́жками, селедкой, квашенной капустой, сидят трое. Один из них, невысокий, с ладной бородкой старичок в серой косоворотке, льет из чайника мутную, коричневую брагу в кружку, далеко вытянув тонкую шею — не пролить бы.

— Хозяин! Эй, хозяин! — крикнул в темноту соседней комнаты другой. Могучая шея повязана грязноватой тряпкой, на покатых плечах татуировка — головки женщин, спасательный круг, карты. На голой груди солнце и вокруг надпись — «Нет в жизни счастья».

— Не ори! — грубо оборвал старик. — Он теперь до утра не очухается. Эко, разрисовал себя, не человек, а ходячая особая примета. Тьфу!

— Да ладно тебе, — огрызнулся татуированный. — Зарядил одно и то же.

— Цыц, поганец! — прошипел старик. — Закрой хлебало, коли бог умом обидел. Ежели докопаются до твоей бывшей крали — вышка тебе, дураку, будет. Понял! — кривляясь закричал в лицо парню. — Закон забыл? Братва, ведь она шутить не любит. Перо в бок — и засвистишь к архангелам. Ты заруби на морде это, Хорь!

При упоминании о «вышке» Хорь помрачнел. Третий, наиболее трезвый из всех, лениво потянулся за кружкой.

— Положим, если докопаются, то тебя, Поп, тоже по головке не погладят. У тебя тоже на рыле пуху на полподушки хватит. Так что не сори слюной, не пугай.

— А я что... Что я? — вскипел старик. — Мое дело сторона. Я — как закон велит.

— Они в наших законах не разбираются, у них свой закон есть — УК. На твой они чихали с присвистом.

— Ух и гад ты грамотный... — злобно процедил старик. — До жилухи доедем, там я с тобой потолкую.

— Доедь еще до жилухи-то, — тихо с нажимом проговорил Хорь. — Оно, может быть, тут и останешься.

Он скрипнул зубами и, уронив голову на стол, зарыдал.

— Ша, хватит бренчать! — третий нагнулся под стол, пощелкал замками чемодана и поставил на стол бутылку спирта. — Приберегал на черный день.

Спать легли на полу. Хорь скоро захрапел. Поп, убирая со стола, слышал, как он, вздохнув, внятно сказал:

— И сына тоже... Женьку моего.

От этих слов старику стало душно. Он проворно, рванув ворот косоворотки, выбежал на улицу.

Мутно серел рассвет.

Глава II

В это утро Тарас Давыдович, по обыкновению, явился в прокуратуру раньше всех. Сквозь приспущенные шторки окон кабинета брезжил неверный пурпурно-оранжевый отблеск одинокого фонаря на улице, а дальше хмурая, промозглая темень. Не глядя, привычным движением, Ремейко протянул руку к выключателю и зажег свет.

Несмотря на ненастную погоду — ревматизм давал себя знать, ломило суставы, — прокурора не покидало приподнятое настроение. Каждой частичкой тела он чувствовал: сегодня, очень скоро, случится что-то необычное, вероятнее всего, приятное.

Старый купеческий сундук, заменивший Тарасу Давыдовичу сейф, открылся с радующим душу звоном.

— «Ох и хитер был старая шельма, — улыбнулся Ремейко. — По утрам, наверно, открывал сундук, прислушивался к звону да радовался, что дела идут хорошо». На эту мысль его натолкнуло неожиданное открытие, сделанное весной: стоило с силой нажать на четвертую сверху заклепку в среднем ряду, — мелодичный звон отключался. Занятый мыслями о купце, Ремейко не расслышал стука входной двери и очень удивился, заметив, как медленно отползает назад дверь кабинета. В щель просунулся ствол, на его блестящей поверхности среза зловеще чернела маленькая дырочка. Ремейко был так удивлен, что не успел испугаться.

«Обрез из малокалиберки старого образца», — профессионально определил он, качнулся в сторону на мгновение раньше выстрела. Щелчок. Левую руку прокурора сбросило со стола, тыльной частью ладони ударило о стенку. Не замечая боли, он выбрался из-за стола, кинулся в коридор. Там темно. Пока он разыскивал выходную дверь, прошло еще несколько секунд.

— Раззява! — Тарас Давыдович, зажав кисть левой руки, уныло смотрел вдоль улицы, из которой фонарь выхватывал лишь небольшой бледно-оранжевый круг.

Вернувшись в кабинет, Ремейко обернул рану носовым платком, рывком снял телефонную трубку.

— Дежурный?.. Ремейко говорит... Разыщите мне Гурова. A-а, тогда передайте ему трубку... Мироныч, зайди...

* * *

— Итак, что мы имеем? — Тарас Давыдович расхаживал по кабинету, бережно поддерживая перевязанную кисть руки. Кроме Гурова, в комнате находились заместитель прокурора Семен Окороков, подвижной, с блестящей короткой челочкой, делавшей его похожим на мальчишку. Окороков часто пользовался этим сходством, разыгрывая простачка перед матерыми рецидивистами, чтобы потом на основе их полунасмешливых ответов сделать выводы, которые бы полностью восстанавливали картину совершенного преступления. На счету Сени, как его называли в кругу друзей, было несколько очень рискованных, но по-своему красивых операций, снискавших Окорокову прочную славу отличного оперативника.

Рядом с Гуровым примостились два уполномоченных уголовного розыска Роман Дядьев и Анатолий Капитонов.

— Ты вот уже дырочку имеешь, — сердито пробурчал Гуров, кивая на руку прокурора. Он был очень расстроен событиями сегодняшнего утра, и ему с трудом удавалось переключить мысли на что-либо другое, кроме ранения Ремейко. Тарас Давыдович понимал состояние друга и держался как мог беззаботнее.

— Все-таки давайте приведем наши данные в систему. Фамилия убитой — Шарова Ксения Семеновна, 1929 года рождения, 3 октября вместе с ребенком выехала из Крайска на пароходе «Лермонтов» — это первое.

— Есть и второе, — поднялся высокий костлявый Дядьев, — сожитель убитой Степура Харитон Федорович работал в порту Крайска грузчиком. Следов до сих пор нет, но, надо полагать, он знает о судьбе Шаровой. Больше мы не смогли о нем ничего узнать, — виновато признался он. — В порту его приняли без трудовой книжки, мотивируя тем, что было тяжело с выгрузкой. Поэтому принимали без должного оформления на временную работу... Зарабатывал достаточно... Вот пока все.

— Еще у кого что есть? — Ремейко сел на стол, на чистом листе столбиком поставил цифры 1 и 2.

— Вот фотография похорон Шаровой, — Окороков протянул конверт в черной плотной бумаге. — Хоронили ее жители деревни.

Ремейко перебрал их, положил на стол.

— Ну и что?

— А ничего, — Семен улыбнулся, — обратите внимание на первую.

— Видел, — Тарас Давыдович вопросительно взглянул на заместителя, передал фотокарточку Гурову. Тот тоже стал внимательно ее рассматривать. Оба знали: Семен зря ничего не говорит...

Фотография обошла всех и вернулась на стол к прокурору.

— Договаривай, Сеня, — Дядьев ласково коснулся колена Окорокова.

— На фото 19 человек, все они жители деревни, кроме одного.

— Который?! — враз спросили Ремейко и Гуров.

— Вот, — Окороков показал на фотографии место, где из-за плеча повязанной платком полной женщины виднелась верхняя половина лица человека в глубоко надвинутой на глаза шапке.

— Я спросил жителей деревни, — продолжил заместитель прокурора, поймав вопросительные взгляды присутствующих, — и все они опознали своих односельчан... кроме этого... в шапке.

— Лупу!

Разглядывали долго, но определить личность человека на фотографии не смогли. Слишком она мала, да и резкость у доморощенного фотографа желала много лучшего.

— Послать бы в Якутск, увеличить, — предложил молчавший до этого Капитонов. — НТО^[1] у нас сейчас работает — дай бог каждому.

— А что? Это мысль? — поддержал Гуров. — Он и поедет, а заодно зимнее обмундирование привезет.

На этом совещание закончилось. Работники милиции распростились с Ремейко и Окороковым, ушли в отдел. Когда за ними закрылась дверь и морозный туман осел на крашеные полы помещения, Окороков позвал Ремейко к себе в кабинет. На столе Семена не было ни одной бумажки, кроме копии фотографии, которую рассматривали они у прокурора.

— Пробовал увеличить, — смущенно признался Окороков, — получилось не ахти как, но есть одна деталь... Смотри.

На белесой, по сравнению с оригиналом, карточке, лица «чужого в шапке» определить было все равно невозможно.

— Вглядись-ка, Тарас Давыдович, в шапку.

Ремейко при помощи лупы долго разглядывал фото, потом нерешительно ткнул в козырек подозрительного.

— Пятно?

— Вот именно, — поддакнул Окороков. — И сюда смотри, — он достал из ящика стола еще шесть-семь копий — везде это пятно.

— Обычный дефект, — предположил прокурор.

— Не думаю. Тут скорее всего и в самом деле пятно, вернее, цвет его отличается от остального цвета шапки. Следовательно...

— Что же дальше?

— Это след кокарды. Он явно не от милицейской или военной, тогда размеры пятна были бы меньше. Остается два варианта: кокарда либо авиационная, либо «краб».

— Краб?

— Так называется кокарда у моряков и речников...

— Так, значит, «чужой» до похорон был в городе, а до этого работал на пристани или в авиапорту, — подхватил мысль Ремейко. — Впрочем, он мог снять «краба» и до приезда.

— Шапка новая... почти новая, — поправился заместитель, — края не смяты. Шапку не держали в чемодане, по-моему, даже ушные клапаны не опускали

— Ну и что из этого?

Окороков промолчал.

— Сожитель убитой, Харитон Степура уехал из Крайска в кепке. Он мог здесь купить шапку... с рук или в магазине.

— А кокарда?

— Снял, чтобы не бросалась в глаза. Купить с рук ему вряд ли удастся — кому вздумается накануне зимы продавать форменную шапку.

Ремейко еще раз перетасовал карточки.

— Значит, ты предполагаешь, что Степура в то время был в городе?

— Уверен.

Прокурор подумал.

— Будем искать? Может, он все еще здесь.

— Я давно ищу, — просто ответил Семен. Тарас Давыдович впервые посмотрел на заместителя, не скрывая восхищения.

* * *

Вечером того же дня в домике у горы собрались: Хорь, Поп, Грамотей и хозяин избушки. Хозяин на этот раз был относительно трезв. Все здесь было по-прежнему, словно за прошедшие 20 дней обитатели не выходили на улицу, не жили, не питались: грязный стол, заваленный объедками, спертый кислый воздух. Даже Поп, как и в тот раз, наливает брагу из чайника, так же тянет жилистую шею...

— Не лапай раньше времени! — рявкнул Поп на хозяина, потянувшегося за кружкой. Тот испуганно отдернул руку. Дрожащие от беспробудного пьянства пальцы не успели разжаться, кружка скользнула со стола, облив вонючей жидкостью Хоря.

— Ты что, гад, добро разливаешь! — медленно поднялся Хорь. Он протянул длинную руку, поймал хозяина за ворот и наотмашь хлестнул по щеке. Старик, всхлипывая, уполз в другую комнату.

— За что ты его? — вяло поинтересовался Грамотей.

— Не добавляй лыка.

— Какого лыка? — не понял Поп.

— А такого, что в строку пишется, — и Грамотей грязно выругался. — И за каждую строчку тебе, — козлу старому, черти в аду будут лишнюю лопату угля под котел подбрасывать.

— Замолчи-и-и! — взвизгнул Поп. Чашка грохнулась об пол. — Из-за него все! Из-за него, падлы вонючего, киснем, — искривленный с набухшими суставами палец ткнулся в лоб Хорю.

— Замкни хлебало! — огромный детина с угрожающим видом повернулся к старику. — Надоел ты мне, рвань святая: возьму за зоб и вырву вместе с языком. Вот так. — Татуированная рука молнией полоснулась через стол. Однако Грамотей оказался быстрее, зорко сторожившие каждое движение Хоря глаза вспыхнули и погасли, а Хорь с воплем осел на землю. Рука обвисла.

— Сядь, — голос Грамотея звучал по-прежнему вяло. Хорь, постанывая от боли, сел на скамью. — Поп-то кругом прав...

— Вот и я говорю... — зачастил старик, до этого с испугом следивший за происходящим.

— Замолчи! — не поворачиваясь, оборвал Грамотей. — Прав он, Хорь, хоть на самом деле гад. Клоп вонючий, а не человек. Ездил на похороны своей крали?

— Ну, ездил.

— Ты не нукай! — построжал Грамотей. — В носу у тебя не кругло, понял? Я же там часто бывал. Нет, не сам. Дружки бывают. Дня четыре назад. Этот маленький якут из прокуратуры фотографии спрашивал с похорон. Твоей морды там случайно не было?

— Н-нет. — Неуверенный тон Хоря заметил даже хозяин дома.

— Значит, нет, — миролюбиво согласился Грамотей. — Тогда зря я сегодня прокурора как дичь скрадывал.

— Ты?! Ты?! — лица Хоря и Попа вытянулись.

О покушении в городе уже знали, несмотря на принятые меры предосторожности.

— Это хана! Крышка! — по-женски всплеснул руками Поп. — Теперь совсем пропали!

— Ша! Тихо, мальчики! — Грамотей прошел к умывальнику.

— Полей, — Поп услужливо схватил ковш.

Мылся он с достоинством, тщательно намыливая руки, смывая мыло с каждого пальца отдельно. Со скучающим видом принял полотенце, вытерся.

— До лета смываться никто не будет. Всем жить как обычно, а Хорь, если хочет, может стать даже ударником труда. Ясно?? Ну, а ты, божья коровка, кончай лакать. — Хозяин дома чуть не поперхнулся. — Выбросить отсюда все. Помыть, прибрать... Всем побриться! Тащи отсюда эту погань, — Грамотей кивнул на чайник. Хозяин схватил его, расслабленной старческой рысцой выскочил на улицу. За сенями он воровато оглянулся. Никого. Заросший нечистой щетиной рот жадно припал к носику чайника.

— Эй, ты!

В проеме сенных дверей стоял Грамотей.

— Н-ну!

Бурая на лунном свете струя упруго ударила в снег. Вылив до капельки брагу, старик оглянулся. Грамотея не было.

— Ии-их жалко-а! — вздохнул старик. Пока он карабкался на крыльцо, крышка чайника несколько раз жалобно звякнула.

Глава III

— Алло! Мы вас ждем, Тарас Давыдович.

Состояние веселого азарта все еще удерживалось в райотделе. Это прокурор почувствовал по голосу Капитонова. Лишь вчера, спустя почти два месяца после обнаружения трупа Шаровой, удалось установить личность ее сожителя Степуры и даже получить «типовую» фотографию: фас и профиль. Об этом, не скрывая радости, вчера вечером сообщил прибывший из Якутска Капитонов. Он же привез ориентировку и четкие снимки Степуры, он же Лешников, он же Вирен, а проще говоря, вор и бандит, известный в преступном мире по кличке Хорь.

— Я сейчас выйду...

— Надеемся, долго ждать не заставите?

— Конечно. Я мигом.

Однако «миг» Ремейко оказался довольно продолжительным. Едва он завернул за угол старой редакции, откуда всегда доносилось уханье печатной машины, его окликнули.

— Гражданин прокурор!

Ремейко оглянулся. Перед ним стоял паренек лет 16-17, старательно держа руки по швам. Кубанка лихо сдвинута на одно ухо, поэтому он склонил другое к вороту телогрейки, будто это может спасти его от мороза.

— Рамазан?

— Я, гражданин прокурор.

— Вернулся?

— Вот приехал. У меня справка есть и характеристика, — заторопился паренек.

— Даже характеристика! — засмеялся Тарас Давыдович. — Давай сюда характеристику, только сначала зайдем в редакцию, а не то у тебя уши отвалятся.

Рамазана года три назад отослали в детскую колонию за мелкие кражи, бродяжничество и драки. Уехал он озлобленный, в пылу гнева наговорил Ремейко много обидного, даже угрожал. Примерно через год Тарас Давыдович получил письмо, в котором Рамазан сообщал, что учится в 6 классе, просит извинения. Ремейко ответил. С тех пор они обменивались в год двумя-тремя письмами. И вот Рамазан приехал. Хоть знал прокурор, с каким нетерпением ожидали его в райотделе милиции, поговорить с парнем было необходимо именно сейчас, не заставляя ожидать.

Тут же в коридоре редакции Ремейко без колебаний разорвал пакет, адресованный начальнику милиции, и прочитал характеристику. Начальник колонии писал о Рамазане много хорошего, называл трудолюбивым, избавившимся от всех дурных привычек.

— Ты что, паспорт уже получил?

— Ага, — подтвердил Рамазан.

— Ну, дорогой гражданин, как дальше жить будем?

— Работать хочу. Я ведь теперь столяр. Разряд имею.

— Да ну-у? — весело удивился Ремейко. — Даже разряд есть. Будет работа, Рамазан. Заходи ко мне с утра. Договорились? Вот и лады. Кстати, ты у кого живешь?

— У матери.

— И как она? — Ремейко вспомнил лицо бледной, вечно заплаканной матери Рамазана.

— Радуется. Я ей подарков привез.

— Это хорошо, когда мать радуется. Ей, понимаешь, самое время радоваться. Потерять сына плохого — беда, найти хорошего сына, каким ты вернулся, радость. Верно?

— Верно, гражданин прокурор.

— Да что ты заладил «гражданин прокурор да гражданин прокурор», — в шутку рассердился Ремейко. — Я для тебя сейчас Тарас Давыдович. Уяснил?

— Уяснил, Тарас Давыдович! — растянул до ушей улыбку Рамазан.

— Все. До завтра, Рамазан!

— До завтра.

Когда Ремейко вошел в кабинет начальника милиции, весь оперативный состав отдела был в сборе. Гуров что-то оживленно рассказывал Окорокову, поочередно загибая пальцы.

— Что скажешь. Тарас Давыдович, ведь мои ребята еще и Вощинского-Попа — нашли, — встретил он прокурора. Его осунувшееся за последнее время лицо подобрело, исчезли глубокие складки у уголков губ.

Совещание получилось коротким и деловым. На прощание Гуров сказал:

— Главное, будьте осторожны. Дело имеете не с мальчиками...

* * *

Хорь работал на выморозке парохода «Клара Цеткин» с напарником. По указанию механика, они пробивали во льду канаву — майну^[2] к поврежденному днищу судна, которое должен был заварить со вчерашнего дня изнывавший от безделья сварщик. Конец канавы уже упирался в гулкое днище парохода, но повреждение было почти под самым килем, поэтому им пришлось вырубить еще около метра льда. Хорь и Васька, так звали напарника, попеременно крушили кайлами лед, попеременно же выбрасывали наверх.

Когда Дядьев и два сержанта подошли к майне, Хорь орудовал кайлом под пароходом, а Васька сидел, опустив ноги в канаву, и курил.

— Степура? — вполголоса спросил Дядьев.

— А там, — беспечно качнул Васька ногой в глубь канавы. — Эй, Степура! Тебя спрашивают!

Дядьев чуть не трахнул кулаком по башке болтливого парня. От дальнейших выкриков беспечного речника удержал огромный кулак одного из сержантов, внушительно покачавшийся у него перед носом.

— Кому потребовался-то? — спросил из канавы Степура. Васька молчал. — Кто спрашивает, Васька?! Ты что, оглох совсем?

Глубина майны у борта парохода не превышала полутора метров. Поэтому Хорю пришлось согнуться, чтобы выбраться из-под днища. Так он и шел, не имея возможности рассмотреть что-нибудь, кроме носков своих валенок. Это облегчило задачу оперативников. Едва преступник, миновав днище, выпрямился, Дядьев толкнул его ближе к выходу и спрыгнул вниз, лишив Хоря возможности снова нырнуть под пароход.

— А-а-ах!

С ловкостью зверька, которому обязан был кличкой, Хорь развернулся, цепляя за края канавы.

— Руки! — пистолет Дядьева уперся ему в живот. — Руки!

Сержанты спрыгнули в канаву, как по команде. Через несколько секунд оперативная группа — теперь уже вчетвером — шагала к райотделу...

* * *

Бровенко-Грамотей презирал и Хоря, и Попа. Утвердив свою неоспоримую власть над ними, внушив мысль, что до весны об отъезде думать не надо, сам день и ночь выискивал способ бежать из города. Волчий воровский закон осуждал подобные поступки, но Бровенко слишком дорожил жизнью. К тому же кто мог узнать об истинном положении дел, если даже Поп или Хорь не будут арестованы в ближайшее время. В чем Грамотей ни минуты не сомневался. Всегда можно придумать оправдательную историю. Вся беда в том, что зимняя автотрасса еще не открылась. Бровенко со дня на день ожидал прибытия автомашин из Якутска. Пристроиться на одну из них, разжалобив водителя трогательным рассказом или, на худой конец, заплатить — пара пустяков. Поэтому по утрам, надев модную шубу с большим шалевым воротником, аккуратно насадив на поредевшую шевелюру шапку, Бровенко отправлялся в столовую или к гостинице — туда, где вероятнее всего могли находиться водители дальних рейсов. Обычно он подходил к крайней остановке автобуса, доезжал до столовой и начинал поиски. Соблазнившись теплой погодой, снегом, планирующим медленно, спокойно, Бровенко вдруг решил пройтись пешком и... едва не испортил все дело.

Сеня Окороков, руководивший задержанием Грамотея, рассчитывал взять его на выходе из автобуса, хотя возможности пешего перехода преступника от дома до столовой не забывал. Поэтому на площадке у остановки ждал сам с сотрудником милиции, а у столовой оставил Капитонова, который хорошо запомнил не только темную физиономию Грамотея и шубу с воротником, а даже голос и роскошные ботинки с замочком «молния».

Бровенко важно продефилировал мимо Капитонова, взявшись за ручку дверей, с шиком выплюнул сигарету и вошел в столовую.

Капитонов, шепотом проклиная непостоянство «проклятого клиента», помчался на остановку.

Окороков уже замерз, пропуская один автобус за другим. Напарник тоже тоскливо поглядывал на проходившие машины, без стеснения отбивая чечетку, не обращая внимания на беззлобные шутки знакомых.

Капитонов коротко сообщил им, что Бровенко находится в столовой.

— Где брать будем?

В глазах Окорокова заплясали веселые огоньки.

— Сам придет в милицию.

Капитонов от удивления раскрыл рот.

— Сам? В милицию?

— Ага, — скромно повторил Семен. — Лично.

Бровенко сидел у окна, озабоченно посматривая на улицу. Машины, с тщательно увязанным грузом, к столовой не подъезжали. Носились туда-сюда грузовики, явно местные, а они его не интересовали нисколько...

Опергруппа вошла в столовую. Окороков о чем-то шепотом переговорил с гардеробщицей. Она сначала отрицательно мотала головой, потом опасливо, словно гранату, сняла с вешалки роскошную шубу Бровенко и вручила ее Окорокову.

— Я пошел, — махнул он рукой товарищам.

Когда Бровенко отдал гардеробщице номерок, она выкинула на барьер затасканную, лоснящуюся от мазута телогрейку.

— Ошибаешься мамаша, — улыбнулся Бровенко, — это не моя роба. Моя чуть новее и вокруг шеи пришит кусок меха под названием воротник.

— А шапка... ваша?

— Моя. Что за шутки, — глаза весельчака сузились, стали угрожающе холодными. — Я у вас прошу мою шубу. Шубу! Понимаешь? А не эту униформу доблестного трудяги!

— Но под вашим номером висела телогрейка, — сквозь слезы прошептала гардеробщица. Бровенко по ее просьбе перебрал все, что висело на вешалках, — шуба исчезла.

— Теть Поля-а! — закричала раздатчица из окошка. — Из милиции звонили. Какой-то пацан у тебя из гардероба шубу свистнул. Его возле почты дежурный поймал. Тот сразу и признался, что у тебя стащил. Говорят, если хозяин не ушел еще, то пусть приходит!

Бровенко уверился в случайность происшествия. В карманах ничего подозрительного нет, «пушка» спрятана надежно. «Расскажу братве — с хохоту подохнут. Обокрали! Меня! Ха-ха!»

— Может, кто одолжит пальто, — обратился он к толпившимся посетителям, — а то на улице холодновато.

— Возьмите мою куртку, — предложил рослый парень.

— Через несколько минут верну, — вежливо поклонился Бровенко хозяину куртки, — извините, что так получилось...

— Пожалуйста, пожалуйста. С каждым может, — сказал хозяин куртки. — Только побыстрее, мне на работу надо. А то начнутся протоколы. Милиция же!

— Какие еще протоколы? — возмущенно выговорил Капитонов. — Они в шубе приходили в столовую. Я сам видел. Видел же, Гена, верно?

— Точно. Была на них шуба, — подтвердил сотрудник.

— Пойдем, Гена, подтвердим. Не то, действительно, затянут.

— Пошли.

Бровенко и добровольные свидетели вышли.

Ах, как Грамотей ненавидел этот дом! В глазах зеленело от вида одной вывески.

В дежурке, кроме сотрудника, прикалывавшего кнопками плакат к стене, никого не было.

— Вам кого?

— Насчет шубы мы... — прохрипел Бровенко.

— A-а. Пройдите в третий кабинет налево.

Бровенко вышел первым, за ним свидетели. За столом сидели Гуров и Семен Окороков. На столе лежала шуба. Его шуба.

— Садитесь, Бровенко. — Гуров жестом указал на стул. Грамотей рванулся назад, но свидетели с такой силой завернули локти назад, что хрустнули кости. Щелкнули наручники.

— Садитесь же, Бровенко. Или вам легче, если я вас буду называть Грамотей?

* * *

Группе лейтенанта милиции Заводского, которая должна была задержать Попа, не повезло с самого начала. У домов в тупичке номеров никогда не было. Жители знали друг друга по фамилиям, так как тупичок, в котором стояло 5 домиков, обозначался одним номером.

— Подождем кого-нибудь, спросим.

Ждать им пришлось недолго. Со стороны города присеменил старичок. Старичок как старичок, в руке сетка с двумя буханками хлеба.

— Дед, — остановил его Заводской, — где здесь Ощепков живет?

— Ощепков — да вон, кажись, вторые ворота направо.

— Спасибо.

Заводской с сотрудниками зашли в ворота, вежливо постучали в дощатую дверь сеней.

— Вам кого? — спросил женский голос.

— Здесь живет Ощепков?

— Та ни. Вин вона, где живе... У том ряди перший.

Через минуту группа подняла с постели обрюзгшего, во многих местах подсиненного Ощепкова.

— Где Вощинский? Ну, Поп еще его кличут.

Хозяин долго не мог понять, которого из постояльцев ищут молодые люди.

— Бородатый?

— А кто его знает, — рассердился Заводской. — Где он?

— За хлебом пошел.

— Когда? Давно?

— Давно-о. Придти должен был уже. Где его носит? То все дома сидел, теперь гулять надумал.

Лицо Заводского сморщилось от догадки.

— Он как одет был?

— Обыкновенно. Шапка, полушубок белый, валенки.

Заводской, за ним другие выбежали на улицу. Не было старичка вместе с шапкой, полушубком, валенками и сеткой с двумя буханками хлеба. Поп исчез.

Эпилог

В зале заседания районного нарсуда собрался весь личный состав милиции, прокуратуры, приглашены активные дружинники. Об итогах проведенной операции докладывает Тарас Давыдович Ремейко.

— ...Степура, по кличке Хорь, не пользовался авторитетом у сообщников. Вялый, всегда готовый попасть под влияние любого. Участвовал во многих преступлениях. После очередного побега из мест заключения ему удалось осесть в Крайске, где с ним и познакомилась покойная Шарова. Вечный холостяк, одинокий и тоскующий Степура для вида соблюдал «закон», не сближаясь ни с кем. Но выросший в большой и дружной семье, во время войны распавшейся, растерявшей членов, он мечтал о семейной жизни, и скоро их отношения стали близкими. Они вместе поселились, а вскоре родился сын. Время это оказалось наиболее тяжелым для Степуры. Не надеясь на сфабрикованные документы, он избегал связываться с коллективом какого-либо большого предприятия, довольствовался случайно подвернувшейся работой. Расходы с рождением сына возросли. И тут Степура не выдержал — написал письмо преуспевающему дружку, бывшему вору, с просьбой послать денег. Этот, так называемый друг, сообщил о месте жительства Степуры-Хоря бывшим его однодельцам, и те придумали план мести отступнику, решившему «завязать», отойти от преступной группы.

В конце сентября из колонии в Крайске по окончании срока наказания должен был освободиться содержатель «малины» и перекупщик краденого, некто Вощинский, по кличке Поп. Бывший воспитанник духовной семинарии, долгие годы, точнее с первых лет Советской власти, связанный с преступным миром, Вощинский освободившись разыскал Степуру. Безвольный, привыкший подчиняться, Хорь струсил и, чтобы спасти свою шкуру от преследования воров, согласился убить Шарову...

Из города уехать они не могли — пошла шуга. Здесь встретили бежавшего из мест заключения Бровенко-Грамотея и поселились в доме Ощепкова.

Потянулись дни ожидания, тоскливые, наполненные страхом и беспробудным пьянством. Затем был найден труп Шаровой. Слух об этом дошел и до преступников. Сейчас трудно сказать, что руководило Степурой: тяга преступника посмотреть на дело рук своих или действительно любовь, впервые испытанная им. Скорее всего последнее. Степура явился на похороны и случайно попал в объектив фотоаппарата. Остальное вы знаете.

— А покушение Бровенко на вас? — спросил кто-то.

— Здесь еще проще объясняется. Бровенко умнее и изворотливее, чем Степура и Вощинский. Он понимал, что убийц Шаровой мы будем искать и очень активно. Поскольку он не имел прямого отношения к убийству, безбоязненно посещал деревню, завел шапочное знакомство с 2-3 любителями дармовой выпивки и узнал, что Окороков показывал жителям фотографию с похорон, просил опознать Степуру, у которого, как вы знаете, запечатлелась лишь шапка да верхняя часть лица.

Провал Степуры означал и его провал. Не доверяя ловкости сообщников, он на свой страх и риск совершил налет на прокуратуру, думал добыть фотографию.

— Не только ее... — перебил Гуров, — договаривайте уж, Тарас Давыдович.

— Да, была еще одна причина, — прокурор недовольно покосился на него. — Будучи на четвертом курсе института, во время стажировки я принимал участие в разгроме банды грабителей в одной области. Одним из главарей был Бровенко. Смертную казнь ему заменили длительным сроком заключения согласно Указу правительства. Узнав, что я здесь, Бровенко решил убить сразу двух зайцев — уничтожить фотографию и расквитаться со мной. Теперь все.

— Точно, — встав, подтвердил Гуров. — Вопросы будут?

Их было много. Пришлось отвечать не только Гурову и Ремейко. По нескольку раз с разъяснениями поднимались Окороков, Дядьев, Капитонов и другие, кто близко соприкоснулся с этим необычным делом.

Преступники получили по заслугам: двоих — Лешникова (он же Вирен, он же Степура Харитон Федорович), Азара Станислава Викентьевича (он же Бровенко Николай Викторович) — суд приговорил к высшей мере социальной защиты — расстрелу; Вощинского Казимира Антоновича — к 15 годам лишения свободы с содержанием в колонии усиленного режима.

Разошлись около 3-х часов дня. Гуров и Ремейко медленно шли по улицам. У хозяйственного магазина они не сговариваясь остановились, переглянулись и поднялись на крыльцо. В углу, где стояли десятки новеньких лыж, Тарас Давыдович мельком глянул на бумажку, где была обозначена их цена.

— Гони половину, — протянул он руку Гурову.

Мироныч похлопал по карманам и виновато попросил:

— Нету с собой. Покупай, я тебе сегодня же отдам.

— Ой ли?

— Вот те крест, отдам, — Гуров в шутку перекрестился.

— Сегодня поедем?

— К Саньке?

— К кому же?

— Бери лыжи, едем!

Примечания

1

НТО — научно-технический отдел.

(обратно)

2

Майна — канава во льду (речной термин).

(обратно)

Оглавление

Владимир Габышев Чужие в городе Приключенческая повесть

  Глава I

  Глава II

  Глава III

  Эпилог

*** Примечания ***