«На суше и на море» - 80. Фантастика [Александр Лаврентьевич Колпаков] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Геннадий Тищенко НАСЛЕДИЕ

Фантастический рассказ
Художник А. ПАВЛОВ
Летит над искрящейся в лучах солнца гладью океана скутер. Солоноватые брызги щекочут лицо. На душе легко и радостно. Предвкушение скорой встречи с Анной переполняет меня, я никак не могу надышаться вольным воздухом, и все происходившее со мной на дне кажется теперь кошмарным сном.

Что еще человеку надо для счастья? Я молод и здоров, у меня интересная работа, которую не променяю ни на какую другую… И у меня есть Анна.

Небольшая стая дельфинов догоняет скутер и мчится рядом. Некоторые из них порой приближаются совсем близко, рискуя попасть под струю водомета. На сердце вдруг становится тревожно. Мне начинает казаться, что дельфины хотят предупредить меня о какой-то опасности…

Набережная Розы Ветров непривычно пустынна. Аквамариновые волны лениво плещутся о полупрозрачные пластиковые плиты, покрытые кое-где ракушками и красноватыми водорослями. Обычно роботы каждую неделю чистят береговые плиты, и потому водоросли сразу бросаются в глаза.

Причальные гроты и шлюзы вроде бы не изменились за время моего двухнедельного отсутствия, но что-то в облике понтонного острова вселяет неясную тревогу…

Пришвартовавшись к центральному шлюзу, я убедился, что меня никто не встречает. Все автоматические трапы на причале почему-то подняты. На всякий случай вплотную подхожу к ближайшему автомату и останавливаюсь перед его фотоэлементами. Автомат некоторое время моргает огоньками. Значит, работает. Просто заблокирован…

Меня явно не желают пускать в родную обитель… Пнув с досады ни в чем не повинную машину, прикидываю высоту основного борта. Около трех метров. Разбежавшись, вскакиваю на панцирь кибера и, ухватившись за прутья, подтягиваюсь к верхней палубе. Через несколько секунд уже бегу по мокрому силиконовому покрытию понтонного острова к центральной диспетчерской.

— Остановитесь!!! — грохочет вдруг сверху хриплый мужской голос. — Не входите в помещение! Это приказ!

Поднимаю голову и вижу раструбы громкоговорителей, установленные вдоль набережной через каждые тридцать — сорок метров. Раньше их здесь не было.

— Возвращайтесь на материк! Не дотрагивайтесь ни до чего руками! Это опасно…

Голос умолкает, но еще некоторое время громкоговорители издают странные клокочущие звуки.

Возможно, в других обстоятельствах я послушался бы совета неведомого доброжелателя. Но не сейчас. Как я мог покинуть остров, не выяснив, что происходит здесь. Ведь на острове более двух тысяч человек, много женщин и детей. А сейчас не видно ни души.

Не слушая больше предупреждений, вбегаю в диспетчерскую. Коридор, освещенный тусклым светом аварийных ламп, пуст. Ближайшая дверь заперта изнутри. С минуту барабаню по ее толстой обшивке, но безуспешно. Мертвая тишина. Вторая дверь… Третья… Не помню, в какой по счету комнате в ответ на мой стук раздались звуки шагов. Кто-то медленно шел по пластиковому полу, тяжело ступая босыми ногами. Вдруг раздался хриплый женский голос:

— Это ты. Карл?

— Нет, я только что прибыл со станции ГТСЗ…

— Значит, вы не из биологического отряда? — в голосе женщины послышалось разочарование. Дыхание было тяжелое, с присвистом. Ей нелегко было говорить.

— Нет, я не из биологического отряда, но, может, вы мне объясните, что произошло?

— На вас нет гидрокостюма? — спросила женщина.

— Я достану, если надо…

— У нас все заражены, — раздался едва слышный шепот. — Ходить могу только я. Но и мне осталось недолго…

— Да что же здесь случилось?!

— Никто ничего толком не знает, но, кажется, мы все обречены… Зачем вы пришли сюда? Ведь Карл останавливал вас!..

Что же здесь творится? Люди погибают от неведомой болезни, но находят еще силы, чтобы предупреждать об опасности других.

— Чем я могу помочь вам?

— Уже поздно… Идите в радиорубку. Карл, наверное, там. Он даст вам гидрокостюм… — Некоторое время из-за двери раздавалось лишь тяжелое дыхание. — Обязательно найдите гидрокостюм… Он предохранит от заражения… Извините, я очень устала… — вновь послышалось шлепанье босых ног.

— К черту костюм! Что с Анной? Неужели она тоже больна?! Где она?…

…Радиорубка заперта, как и все остальные отсеки. Изо всех сил барабаню в дверь. Наконец раздался хриплый голос, тот самый, что предупреждал меня по радио об опасности. Неразборчивый хрип перешел вскоре в кашель.

— Почему вы не послушались меня? — спросил Карл, откашлявшись.

— Я не уеду, пока не узнаю, в чем дело…

— Вы все равно никому не сможете помочь. Биологи уже целую неделю не в состоянии ни до чего докопаться.

— Мне сказали, что вы можете дать мне гидрокостюм.

— Значит, Сима еще жива?

Я молчу, ошеломленно глядя на дверь.

— Ладно, — раздается из-за нее. — Это напрасная жертва, но я вижу: вас не переубедишь… Гидрокостюмы не гарантируют полной безопасности, но все-таки уменьшают вероятность заражения. Они в последнем отсеке… Прямо и налево…

Через несколько минут, бренча кислородными баллонами, я ввалился в радиорубку. Она оказалась пуста. Внимательно осматривая полутемное помещение, я обнаружил вдруг, что в кресле, повернутом спинкой к двери, кто-то сидит. Хотел подойти поближе, но справа на экране портативного компьютера вспыхнула надпись:

«Не подходите ко мне: не хочу, чтобы вы видели мое лицо».

«Почему?» — хотел спросить я и тут только понял, что в своем гидрокостюме, лишенном акустических преобразователей, не смогу разговаривать с Карлом.

«Пишите вопросы», — вспыхнула на экране новая надпись, и рука в белой синтериловой перчатке подвинула к краю стола пачку бумаги с лежащим сверху толстым карандашом.

«Когда это началось?» — написал я и вложил записку в вытянутую руку Карла. «Одиннадцать дней назад», — вспыхнул на экране ответ.

«Много жертв?»

«Несколько сотен человек».

Сердце болезненно сжалось. Неужели среди них Анна?

«Почему вы на острове?» — вспыхнул на экране вопрос.

Я написал, что был на глубинной станции и что не было связи с сушей. Передавая записку, я слегка приблизился к креслу и заглянул в лицо Карла.

Лучше бы я не делал этого. Увидев его лицо, невольно отшатнулся, пытаясь подавить чувство ужаса и отвращения. Это была какая-то гноящаяся кровавая маска с выпученными, почти выкатывающимися из орбит глазами. Только тогда я по-настоящему осознал весь ужас происходящего. Опять пронзила мучительная мысль об Анне.

«Скоро приду», — написал я и выскочил из рубки.

Скорее… Бегу мимо знакомых и таких пустынных сейчас скверов, бассейнов, спортплощадок. Вот наконец ее коттедж! Кто эти люди в гидрокостюмах? Впрочем, потом… Все потом… Сейчас главное — найти Анну. На ходу срываю с себя маску. Она должна видеть мое лицо, знать, что я рядом и готов спасти ее или разделить с ней ее участь…

— Что вы делаете?! — приглушенный женский голос заставляет меня обернуться.

У входа в спортзал вижу стройную высокую женщину в белом комбинезоне. Рядом двое мужчин. Один из них, полный и невысокий, тоже облачен в белоснежный комбинезон. Лицо его скрывает маска. Но вот второй. Это Джимми. Я узнал его сразу, несмотря на то, что лицо его забинтовано и видна лишь узкая щель для глаз. Джимми я узнал бы среди тысячи по его долговязой сутулой фигуре и манере стоять, отставив левую ногу в сторону.

— Андрей! — Джимми тоже узнал меня. — Разве ты не на материке?

— Как видишь… — я заглядываю в глаза Джимми. Они красные, словно после многих бессонных ночей, и чем-то напоминают глаза Карла из радиорубки…

— Объясни мне, что здесь творится? Уже битый час я пытаюсь понять, что здесь произошло, но все безуспешно…

— Прежде всего наденьте маску, — тоном приказа говорит женщина. — По всей видимости, вы еще не заразились.

Голос раздается из акустического транслятора, прикрепленного на груди женщины, поэтому он и кажется таким глухим.

— Только два слова! — я умоляюще смотрю на женщину и вновь поворачиваюсь к Джимми. — Что с Анной? Она здорова?!

— Я видел ее два дня назад, тогда она была здорова, но… — Джимми не успевает закончить, как-то странно закашлявшись. Кашель становился все более хриплым, глубоким и сопровождался зловещим свистом.

— Сейчас же надевайте маску! — приказывает женщина. — Через несколько минут вы сможете поговорить в антисептической камере…

— Извините, но я не могу… Я должен найти одного человека… Девушку… Это рядом…

Я решительно поворачиваюсь, чтобы уйти.

— Андрей! — Это ее голос. Я не верю своим ушам. Растерянно оглядываюсь и вижу, как от группы людей в гидрокостюмах отделяется Анна.

— Андрей! — Она останавливается в нескольких шагах от меня и срывает маску. Золотистые волосы рассыпаются по плечам. — Зачем ты здесь? — шепчут ее губы, но я читаю в ее глазах радость и… надежду.

— Не подходи! — Анна пытается натянуть маску, но я ее опережаю. Она вырывается из моих объятий, закрывает лицо руками…

Потом я слышу тихий вздох облегчения и чувствую, как Анна крепко прижимается ко мне…


В комнате Анны ничего не изменилось. Словно не было этих кошмарных одиннадцати дней.

— Почему ты не выходил на связь? — Анна снимает гидрокостюм и собирается надеть свой зеленый халат.

— Взрывами сорвало буй с антенной.

— Выходит, ты мог вернуться и неделю назад?

— Сдвиг пластов привел к извержению газов. Никто еще не наблюдал этого. К тому же меня слегка завалило…

— Значит, это было извержение, — говорит Анна, думая о чем-то своем. — Понимаешь, Андрей… — Она как-то странно смотрит на меня. — Эпидемия началась через день после взрыва…

Я молча смотрю в ее глаза, и смысл сказанного постепенно доходит до меня.

— Первое время мы ничего особенного не замечали, — продолжает Анна. — Просто у некоторых появилось легкое недомогание. На третий день многие стали жаловаться на озноб и головные боли. Врачи объявили карантин, но было уже поздно: сейчас трудно даже ориентировочно подсчитать число зараженных. Медики обнаружили вибрион-возбудитель лишь два дня назад…

Анна встала и медленно подошла к иллюминатору. — На седьмой день тело покрывается язвами, появляются боли в горле, хрипота. На девятый день нарушается работа вестибулярного аппарата, становится трудно дышать, двигаться, а к вечеру… — Анна резко повернулась ко мне. — Андрей… — тихо сказала она, — у меня уже третий день…


Мы сидим вчетвером в антисептической камере и напряженно вглядываемся в экран стереовизора. На Анну мне даже страшно взглянуть. Но я стараюсь держаться бодро. Слева от меня Эва и Джимми. Эва — та самая женщина, что пыталась заставить меня надеть маску. Она руководит одним из биоотрядов, прибывших с материка.

… Диктор даже не пытается скрыть тревоги, ибо все уже давно поняли крайнюю серьезность положения. Речь идет далеко не о простой эпидемии, одной из тех, что уносили миллионы человеческих жизней в прошлые века. Возбудители дизентерии, тифа, холеры и подобных заболеваний не были созданы специально для уничтожения людей. Поэтому прошлые эпидемии выглядят безобидно рядом с этой, вызванной вирусом явно искусственного происхождения. Сейчас до минимума сведены личные контакты людей, ибо речь может идти о судьбе всего человечества.

— Надо уметь прямо смотреть в глаза опасности и трезво оценивать обстановку, — говорит Эва. — Положение действительно критическое, но о гибели человечества не может быть и речи. Биоотряды ведут напряженную борьбу за жизнь каждого человека…

— Прекрати, Эва, — Джимми говорит, не отнимая руки от глаз. — Мы же не дети… Пусть лучше Андрей расскажет об извержении… Мне кажется, что между ним и эпидемией есть прямая связь…

— Неужели вы думаете, что эти вирусы извержены из земных недр? — спрашивает Эва.

Я смотрю на нее и вдруг ловлю себя на мысли, что она без маски. Словно Джимми, Анна и я не больны вовсе… Неужели она тоже?

— Знаешь что, — Джимми, не отрывая руки от глаз, поворачивает голову ко мне. Я отчетливо вижу, что он внимательно смотрит на меня в щель между пальцами. — По-моему, это бактериологическое оружие… Здесь неподалеку целое кладбище затонувших кораблей. Среди них есть и из двадцатого века… Сдвиг пластов во время извержения мог окончательно разрушить какую-нибудь посудину… Короче, я собираюсь проверить эту идею. Оставшегося в моем распоряжении времени для этого хватит.

Джимми уже более десяти лет занимается подводной археологией. Он интересуется в основном античными кораблями, но во время своих подводных странствий наносит на карту все когда-либо затонувшие суда. Так что ему виднее…

— Не будем откладывать эту экскурсию, — говорит Джимми. — Завтра у меня предпоследний день…



… «Скат» медленно проплывает над небольшим судном, покоящимся на дне подводной расщелины.

— Если и в этот раз не найдем, вернемся, — в который раз уже уверяет меня Джимми.

Я киваю и направляю аппарат в глубину…

Ослепленные светом прожекторов, полупрозрачные глубоководные рыбы то застывают на месте, то гибкими молниями устремляются прочь.

— Не смотри в мою сторону, — просит Джимми. — Чтобы надеть маску, придется разбинтовать лицо…

— Собираешься выйти?

— Да… По-моему, это здесь…

— Но чем эта скорлупа отличается от остальных?

— Сам не знаю… Интуиция…

Я молча пожимаю плечами и, повиснув над расщелиной, включаю донное освещение.

— Транслируй на всякий случай на сушу, — говорит на прощание Джимми. — Мало ли что может случиться… Эва уверена, что если на корабле есть яд, то рядом должно быть и противоядие…

Я молча включаю ретранслятор и обнимаю Джимми, стараясь не смотреть на его обезображенное лицо…

На крохотном экране ретранслятора я вижу пока то же, что и за прозрачной полусферой «ската».

Вскоре Джимми включает свой фонарь. Ошалевшие от света рыбы то и дело закрывают поле зрения перед объективом передатчика, укрепленного над маской Джимми.

Наконец луч фонаря выхватывает из полумрака покрытый толстым слоем ила борт корабля. Судя по всему, судно затонуло не менее сотни лет назад, еще в конце двадцатого века.

— Эта посудина явно из прошлого тысячелетия, — подтверждает мою догадку голос Джимми. — Во всяком случае, это не атомоход; ядерные реакторы тогда ставили только на ледоколах и подводных лодках…

Джимми уже плывет над палубой, заглядывая изредка в иллюминаторы. Палуба занесена илом, и пытаться сейчас найти вход в трюм бессмысленно.

— Все равно я плохо разбираюсь в системах судовых двигателей того времени, — говорит Джимми. — Попытаюсь проникнуть в грузовой отсек… Похоже, что судно пострадало от взрыва…

На экране появляется огромная пробоина, еще не успевшая затянуться донными наносами.

— Видишь? — спрашивает Джимми. — Это ведь результат извержения?

— Да… — тихо говорю я. — Этот разрыв образовался не более двух недель назад… Сдвиг пластов мог привести и к вертикальной деформации корабля…

Зияющее отверстие стремительно приближается, и вот уже луч фонаря освещает десятки контейнеров, заполняющих трюм…

— Это они… — хриплый голос Джимми едва слышен.

— Но они целы! — я почему-то перехожу на шепот.

Джимми ничего не отвечает, но я вижу, как луч фонаря судорожно мечется по стенам грузового отсека. Внезапно он замирает, и я понимаю, что вижу куски металла. Видимо, обломок скального основания во время извержения прорвал металлические ребра приржавевшего судна и раздавил часть контейнеров…

Луч фонаря освещает осколки стекла, затем рука Джимми в синтериловой перчатке поднимает одну из лопнувших ампул и подносит ее совсем близко к объективу передатчика, чтобы мы все могли ее получше рассмотреть.

Дно ампулы покрыто темным маслянистым налетом…

— Они все полопались, — говорит Джимми. — От давления. Контейнеры были крепки и герметичны, а вот ампулы… Если бы не извержение, эти ампулы могли бы пролежать невредимыми еще сотни лет… И тогда не мы, а может, наши правнуки…

— Ладно, Джимми, — говорю я. — По-моему, этого достаточно для анализа. Ты свое дело сделал…


Джимми умер на следующий день в полдень.

До самой последней минуты он надеялся, что спасительная сыворотка будет найдена, но…

…Стоял прекрасный летний день. Пушистые кучевые облака плыли по лазурному небосводу, а на моих руках умирал в муках мой лучший друг.

Кто ответит за его гибель?! Кости создателей этого страшного оружия давно уже истлели в забытых всеми могилах, а вырвавшийся на свободу призрак прошлого уносит жизни людей, уже забывших страшное слово — «война»…

Над телом Джимми мы не произносили речей и не проливали слез. Мы сжимали кулаки, полные ожесточенной решимости биться до конца. На дне, в трюме судна, которое он обнаружил, уже работали десятки людей, поднимая на поверхность контейнеры со смертоносными ампулами.

После прощания с Джимми я тоже присоединился к исследователям страшного груза. Мы работали почти до утра, пока не убедились, что все контейнеры и ампулы, и даже осколки ампул, подняты на поверхность. Но «противоядия» не было…


Вечером к нам пришла Эва. От ее уверенности не осталось и следа. Она говорила о чем-то с Анной, но я вышел в соседнюю комнату и включил стереовизор… Смотрел на экран и думал.

Шел третий день, как я вернулся на остров. Третий день, как я заразился этой страшной болезнью. А у Анны — шестой… Значит, завтра у нее появятся язвы, а еще через два дня… Нет, об этом нельзя думать! Неужели современная наука не может победить вирус, созданный более чем сотню лет назад?! Но весь этот кошмар, возражал я себе, длится всего неделю! До этого никто не подозревал о том, что смертоносный вирус притаился в трюме затонувшего много лет назад корабля. Всего лишь пять дней прошло, как биологи поняли, с чем имеют дело… Это, конечно же, слишком малый срок…

Внезапно я почувствовал, что мне холодно. Раньше, занятый важным делом, я не чувствовал ни головной боли, ни озноба… Но время-то шло…

— Эва принесла хорошую весть, — сказала Анна, подойдя ко мне. — Биологи нащупали верный подход… Во всяком случае, они уже сейчас могут настолько повысить сопротивляемость организма, что новых жертв больше не будет. Эпидемия остановлена. Эва на себе испытала сыворотку. Теперь вирус ей не страшен… Правда тому, кто уже заболел, сыворотка не помогает… Эва уверяет, что через день-другой будет синтезирована новая сыворотка, — Анна с надеждой заглянула мне в глаза.

— Неужели ты сомневалась в этом?! — я постарался бодро улыбнуться…


Я не спал всю ночь, хотя предыдущие сутки провел на дне океана — помогал поднимать зловещие контейнеры. Вспомнились прожитые годы, и мне стало больно и досадно, что я не успел сделать многого. Если бы я знал, что мне отведен такой короткий срок!.. Что я могу сделать за оставшиеся шесть дней? К чему мучиться?

Алая полоска рассвета зажгла створки иллюминатора и осветила лицо Анны. Я вглядывался в родные черты, пока не увидел на левой щеке, ближе к уху, небольшое темное пятнышко. Приглядевшись, я вдруг понял, что это такое… Потом я разглядел еще одно пятнышко на шее. Оно уже гноилось и кровоточило…

…Проснулся я от шума дождя. Некоторое время бездумно смотрел в потолок, потом вдруг вспомнил все и вскочил с постели.

Меня слегка знобило, но я старался не обращать на это внимания. Анна сидела в соседней комнате перед иллюминатором и задумчиво смотрела на косые струи дождя. Заслышав звук моих шагов, она поспешно поправила не знакомую мне прическу. Обычно в домашней обстановке Анна затягивала свои роскошные густые волосы тугим узлом на затылке. Теперь же волосы были распущены вдоль плеч и прикрывали шею… К тому же подбородок закрывал высокий воротник свитера. Когда я вернулся с дежурства в биоотряде, нижнюю часть ее лица прикрывала марлевая повязка.

— Если так дальше пойдет, то завтра карантин снимут, — сообщил я, словно Анна, весь день проведшая у экрана информатора, могла не знать об этом. — Почти всем здоровым ввели сыворотку, и теперь эпидемия им не страшна…

Анна печально улыбнулась. «Я знаю, что ты еще хочешь сказать, — говорили ее глаза, — но лучше не надо».

И все-таки я продолжал сообщать ей новости оживленно и громко, словно не видел эту улыбку и эти глаза.

В конце концов Анна печально вздохнула и все с той же грустной улыбкой предложила ложиться спать…


…Всю эту кошмарную ночь мне снились изуродованные взрывами остовы жилых домов и окровавленные тела. Меня оглушали завывания сирен и разрывы бомб. Жертвы концлагерей и мутанты Хиросимы проходили передо мной, словно запечатленные в кадрах музейной кинохроники…

В горле пересохло, словно я два дня пробыл в пустыне без капли воды. Дышать было неимоверно трудно, я с трудом сдерживал кашель. На губах — соленый привкус крови. Лоб покрылся испариной. Несмотря на сильный жар, меня знобило. Я чувствовал бешеное пульсирование крови в висках. Каждый удар сердца сопровождался острой болью в затылке.

Сдавив дрожащими руками виски, превозмогая адскую боль, я открыл глаза. Анны не было. Встал с постели и с трудом включил свет. В глазах стоял красный туман. Голова кружилась, но боль в висках немного стихла, кровь отлила от воспаленного мозга…

На зеленом пластике стола четко выделялось белое пятно записки. Буквы прыгали перед глазами, но я заставил себя прочитать все до конца.

«Андрей, любимый. Прости меня. Я не могу больше. Я не хочу, чтобы ты видел меня такой. Я не могу больше терпеть все эти муки, когда конец предрешен. Прости меня, любимый! И не ищи… Ты все равно уже не успеешь помешать мне. Прощай! Крепко целую. Твоя Анна!»

Некоторое время я тупо смотрел в черный провал иллюминатора. Потом перечитал записку… Потом еще раз… И еще…

Я не мог, не хотел верить этому. Не знаю, откуда во мне вдруг появились силы. Расшвыривая стулья, натыкаясь на что-то, я помчался к причалу…

— Нет! — кричал я неведомо кому. — Этого не может быть!

Ведь есть еще время!.. Может быть, еще успеем!.. Где скутер? Я должен найти ее. Ведь еще не поздно! Не поздно!

Во мгле одиноко мелькали маяки периферийных понтонов. Огромная багряная луна висела над самыми волнами, и от ее зловещего света океан казался кровавым.

Только теперь я понял всю тщетность своих поисков.

Куда плыть?! Где искать?!

…Вновь и вновь я огибал остров, выкрикивая родное имя… Но зов мой безответно тонул во мгле…


Прошло много лет, но воспоминания о тех страшных днях до сих пор мучают меня. Лишь через два дня после исчезновения Анны меня нашли на Большом причале дежурные из биоотряда. В бессознательном состоянии я был доставлен в биоцентр, где мне одному из первых ввели новую, только что синтезированную вакцину. Человечество было спасено… Но какой ценой! За две недели смертоносный вирус поразил несколько тысяч людей. Многие медики и биологи погибли в поисках спасительной сыворотки… Часто я вспоминаю слова Джимми о том, что если бы не извержение, то не мы, а наши отдаленные потомки столкнулись бы с этим страшным наследием прошлого.

Кто может гарантировать, что в будущем жертв было бы меньше? Скорее наоборот: очаг эпидемии возник на плавбазе, и потому его смогли относительно быстро ликвидировать. Но в последнее время меня постоянно мучает мысль о том, что возможно и сегодня где-то в недрах земли или в глубинах океана покоится до поры до времени подобное смертоносное наследие…

Кто будет виноват, если случится непоправимое?!


Виктор Мамкин СТРЕЛА АМУРА

Фантастический рассказ
Художник А. ГРАШИН
— Вы меня вызывали, капитан?

— Да, Олд Дор, садитесь. Не догадываетесь, зачем я вас вызвал?

— Ну, об этом, положим, догадаться нетрудно… — Олд Дор чуть заметно улыбнулся. — Судя по тому, что торможение закончено, мы выходим на орбиту спутника Голубой планеты. И вы, Имюр Тэс, как капитан корабля и глава экспедиции обязаны побеседовать с каждым ее членом. Последние, так сказать, наставления…

— Все правильно, Олд Дор, так оно и есть, — капитан тоже улыбнулся, — но дело не столько в наставлениях, сколько в вас самих, в вашем чувстве ответственности и долга перед историей и родной планетой. — Имюр Тэс говорил уже без улыбки, лицо его было задумчивым и серьезным. — Я ценю ваш талант писателя, и все же я обязан вам сказать: да, мы уже у цели, мы вышли на круговую орбиту спутника Голубой планеты. Земли шести континентов, как называют ее теперь у нас благодаря вашим нашумевшим романам. Поэтому прошу вас — будьте благоразумны.

— Что вы имеете в виду, капитан?

— Да в первую очередь то, что вы должны сейчас вести себя не так, как в прошлый раз. Пожалуйста, наблюдайте, изучайте, снимайте на кинопленку и записывайте что хотите, но не вмешивайтесь в жизнь аборигенов. И уж, конечно, ни в коем случае не ведите себя так, как тогда, по-мальчишески глупо. Простите меня за это слово, но ведь иначе не назовешь эту вашу тренировку в стрельбе по трупу выброшенного рекой на берег аборигена с последующей сценой его захоронения. Не понимаю, зачем вам это потребовалось?

— Тут нечему удивляться, ведь я был тогда так молод… Удивления достойно другое: откуда вам все это известно? Ведь вы тогда были совсем в другой части Галактики.

— Да уж известно, поверьте, во всех деталях, как и ваше появление перед жителями планеты в образе сошедшего с небес божества. Разве это не так, Олд Дор?

— Так, Имюр Тэс, так. Досье на меня, с которым вас ознакомили, безупречно… Но только я вовсе и не думал вступать в контакт с жителями, я изучал их, и вам, надеюсь, понятно, для чего. Что же касается обожествления ими моей персоны, то это скорее следствие их уровня умственного развития. Ах, да, — Олд Дор усмехнулся, — вас, как и многих других, смущает, по-видимому, мой роман «Кецалькоатль». Да, там мой литературный герой действительно хочет выглядеть богом, ведь он влюблен в аборигенку Тиутаку. Но это беллетристика, литературное произведение, в котором я как писатель вовсе не обязан строго придерживаться одних лишь фактов. Скажите, чем вам не нравится эта красивая сказка о боге, явившемся с неба?

— Я не сказал, что она мне не нравится, — ответил капитан, — наоборот, я считаю, что она очень поэтична, но только для нас, жителей планеты Тау, а не для здешних аборигенов. Для них она просто вредна, как всякая ложь. Представьте себе, что эта сказка о сошествии с небес бога пустила корни на этой планете, — капитан указал на иллюминатор, половину которого закрывал огромный бело-голубой диск. — Что тогда может произойти, уважаемый романист?

— Я буду только рад этому, — воскликнул Олд Дор. — Во всяком случае как писатель. Вернувшись домой, я напишу продолжение «Кецалькоатля». Что же касается вреда для здешних жителей, то я его не вижу. Обитатели Земли шести континентов, как, впрочем, и наши далекие предки, на такой стадии развития, когда для объяснения непонятных явлений природы нужно ссылаться на бога. А что это будет за объект: пришелец ли из других звездных миров, окрещенный здесь Кецалькоатлем, или метеорит, упавший с неба, или еще что-то — безразлично. Конечно, строго говоря, они обошлись бы и без моего Кецалькоатля, выдумав своего бога, но он нужен был и нам, жителям Тау…

— Я не понимаю вас.

— Сейчас поймете. Помните свое возвращение домой, капитан? Вы, кажется, вернулись всего двумя годами позже меня, прилетевшего с этой планеты? Что мы нашли с вами на родной Тау? Всеобщее увлечение радостями жизни, желание забыть обо всем, кроме своего мизерного существования, и полное отсутствие интереса не только к нам, побывавшим у далеких звезд, но и вообще к науке, знаниям, прогрессу.

— Да, так было, Олд Дор, — капитан вздохнул.

— Ну так вот, роман «Кецалькоатль» помог освободить таутян от депрессии, заставить их вновь заняться общественными делами, наукой. И это говорю не только я, его автор, таково мнение официальной критики Тау. Впрочем, что критика: вспомните лучше, как нас провожали в этот полет. Какой всеобщий подъем патриотизма и гордости за наши дела, дела таутян! Будто и не было периода упадка!

— Да, Олд, помню, очень хорошо помню… Наверное, вы все-таки правы, и роман ваш действительно эпохальное произведение. Но только еще раз напоминаю вам об осторожности и благоразумии.

— Ну что вы, капитан, я давно уже не тот юнец, каким был когда-то. Ведь прошло как-никак более двадцати лет по биологическому счету, а это срок немалый.

— Тогда давайте кое-что уточним, — капитан встал с кресла и, привычно придерживаясь за стены, прошел вдоль каюты, открыл металлический сейф, достал пластиковый атлас и раскрыл его.

— Вы, кажется, прошлый раз были здесь? — капитан провел пальцем по самому большому выступу узкого и длинного перешейка, соединяющего два материка планеты.

— Да, и там и вот здесь, где огромный северный континент переходит в южный. Впечатления об этом изложены в романе «Цунами». Как теперь меня встретят на этой планете?

— Как встретят? — капитан усмехнулся. — Во всяком случае, не так, как в первый раз, я в этом уверен.

— Почему же?

— Да потому, что для жителей Голубой планеты прошло уже более пяти тысяч лет, не забывайте.

— Ну такой срок для архаичной цивилизации не столь уж и велик. Не-ет, мои милые доверчивые аборигены так и остались пока детьми природы.

— Я бы не спешил с выводами, Олд.

— Может, вы, капитан, располагаете какими-нибудь данными? Тогда выкладывайте их…

— Да, кое-что есть, — Имюр Тэс пристально посмотрел на писателя, и усмешка снова чуть тронула его губы. — Во-первых, огромное по мощности радиоизлучение на метровых волнах с пяти континентов планеты. Во-вторых, радиолокационная аппаратура корабля засекла некие тела, правда очень маленькие, вращающиеся вокруг Земли шести континентов с периодом от полутора до двух часов.

Олд Дор пожал плечами:

— Это еще ни о чем не говорит: радиоизлучение на метровых волнах может быть следствием естественных сил природы, а спутники, если их так можно назвать, скорее всего просто каменные глыбы, захваченные силовым полем планеты.

— Возможно, возможно, но ведь резонно предположить и другое. Например, то, что все это — результат технической деятельности ваших милых наивных аборигенов, точнее, начало эры электричества на Голубой планете.

— Тогда дела мои плохи, капитан, — Тау останется без продолжения моих романов, — подхватил писатель с шутовским выражением лица.

Имюр Тэс не принял игры.

— Ничего, Олд Дор, — сказал он серьезно, — вы напишите еще более сильный роман о преобразовании аборигенами своей планеты. Ведь вы видели, какими были они раньше, теперь увидите нечто новое.

— Нет, Имюр Тэс, это уже не та тема. Нашим соотечественникам, я говорю, конечно, не о нас с вами, а о среднем жителе Тау, давно уже приелось все, что касается технических достижений. Их может тронуть и захватить что-то необычное, но понятное и простое, например экзотическая любовь. Я и построил свои произведения именно в таком духе и не ошибся. Но вот о чем, если вы окажетесь правы, я буду писать теперь?… Впрочем, дело не только в этом. Если на Голубой планете действительно началась эра электричества, то по инструкции мы не имеем права вступать в контакт с жителями планеты, а должны лишь наблюдать и собирать материалы, не обнаруживая себя. Верно?

— Да, Олд. Об этом я и хотел с вами поговорить.

— Но тогда дело обстоит совсем скверно. Кроме самих сюжетов я должен добыть и весь необходимый антураж. Вы что думаете, успех моих романов объяснялся только их художественными достоинствами? Нет, дорогой Имюр, талантливых, обладающих недюжинной силой воображения писателей на нашей Тау много. И любой из них может сочинить нечто подобное «Кецалькоатлю». Но они не располагали тем, чем я: фактами, экзотическими подробностями в виде гирлянд невиданных цветов и венков, которыми меня увенчали, как бога, ожерелий из необычных раковин, золотых статуэток и всего прочего. И все это запечатлено на моей кинопленке. Кстати, — Олд Дор усмехнулся, — она-то и дала материал для известного вам досье… Вот отсюда и идет интерес к космическим исследованиям. Экзотика, ударив по чувствам, заставила заняться серьезными исследованиями. Как хотите, а я должен иметь контакт с жителями Земли шести континентов. Иначе мое пребывание будет здесь бесполезным.

Капитан покачал головой:

— Увы, дорогой Олд, это невозможно, и вы это знаете не хуже меня. Впрочем, когда нам станет ясно, чем живет эта планета, какой у них уровень развития, возможно, я что-нибудь и придумаю. А пока наберитесь терпения, наблюдайте, исследуйте, познавайте, для этого у нас есть отличные летающие лаборатории — гравитационные корабли.


— Еще чуть-чуть пониже, ГЛ-37. Я хочу разглядеть вон ту девушку, гуляющую на лугу. Что она там делает, то и дело нагибаясь? Какое у нее выражение лица? Быть может, по нему мне удастся понять, о чем она думает, что составляет ее сущность.

— Ниже никак невозможно, Олд Дор. Мы и так уже нарушили приказ, снизив высоту на триста метров. А что она делает, я вам сейчас скажу: она рвет траву, кажется, у них эта операция называется «прополка».

— Ну тогда максимально увеличь резкость.

— Слушаю.

Вделанный в стену машины экран посветлел. Яркие цветные пятна на освещенном солнцем лугу стали отчетливее. Теперь Олд Дор видел, что это цветы, что девушка собирает их, любуясь пестрой гаммой букета. Но выражение обращенного к земле лица нельзя было разобрать.

— Нельзя ли все-таки чуть пониже? — не выдержал наконец Олд Дор.

Сидевший сзади оператор покачал головой:

— Ни в коем случае. Про нас и так уже столько говорят, что капитан скоро вообще отменит вылеты.

— Ну и пусть себе говорят, — Олд Дор с досадой махнул рукой. — Не пойму просто, почему это нас всех так пугает?

— Как же так, Олд Дор, ведь мы обнаружим себя, а это строжайше запрещено. — Тонкогубое лицо оператора выражало такое удивление, что Олд Дор рассмеялся:

— А вы случайно не робот, Ак Энор? Уж очень вы похожи, в один голос с ГЛ-37 твердите об инструкциях.

— Нет, не робот. Просто я считаю, что робот-гравитолетчик прав, отказываясь нарушить приказ. — Ак Энор даже не улыбнулся.

— Да чего уж там, я понимаю — приказ для вас все. Но только смотрите, как бы не пришлось вернуться домой без информации.

— Нет, нет, что вы, информации у нас достаточно. Теперь, например, мы знаем, что страна под нами называется Канадой, а население ее говорит в основном на двух языках. Кстати об языках: теперь с помощью вот этой небольшой коробочки, — Ак Энор указал на лежащий перед ним прибор, — да своего личного компьютера вы сможете разговаривать почти с любым жителем Земли шести континентов. Достаточно одеть его на шею, нажать вот эту красную кнопочку и…

— Э, бросьте, — перебил оператора Олд Дор. — Поговоришь, как же! А приказы, которые мы так боимся нарушить?…

— Ну, если не поговорить, — немного смутился оператор, — то узнать, о чем беседуют здесь люди, мы можем. Вот, пожалуйста, мой приемник как раз уловил передачу о недопущении ядерной войны.

— Это я уже слышал, Ак Энор. А что еще есть в эфире?

— Передача о романе одного из здешних писателей.

— А вот это мне уже совсем неинтересно: из чужого романа, Ак Энор, своего не сделаешь… Нет, придется нам все-таки спуститься ниже, иначе, — Олд Дор снова посмотрел на гулявшую по лугу девушку, — я оставлю своих читателей ни с чем. ГЛ-37, спустите аппарат ниже еще на пятьсот метров. Спускайтесь не спеша и держитесь прямо над кромкой леса — на фоне его нас вряд ли заметят.

— Я не могу нарушать приказ.

— Опускайся, иначе я отключаю тебя и беру управление машиной в свои руки. Считаю до трех. Раз… Два…

Робот все еще пытался что-то возразить. Олд Дор резко повернул тумблер. Аппарат камнем пошел вниз.

— Что вы делаете? Мы разобьемся. Немедленно включите автоматику управления! — испуганно закричал оператор.

Олд Дор вернул тумблер в прежнее положение. Гравитолет сильно тряхнуло, на несколько секунд он повис в воздухе, но затем снова начал опускаться, почему-то вращаясь вокруг своей оси.

— Повреждена система стабилизации, — доложил робот. — Устранение неисправности требует немедленной посадки минимум на два часа. Какие будут указания?

ГЛ-37 обращался сейчас к писателю: согласно инструкции, в аварийных ситуациях командиром становился старший по положению и званию.

— Садитесь прямо в лес, на ближайшую пригодную для этого площадку, — приказал он роботу. И тут в голову ему пришла одна чрезвычайно смелая мысль. «Эх, семь бед — один ответ», — подумал он. — Ак Энор, дайте мне вашу коробочку и скажите, как я должен одеться, чтобы выглядеть интеллигентным по понятиям землян.

— Что вы хотите делать, Олд Дор? — в голосе оператора звучал настоящий ужас.



— Хочу выйти и на деле проверить возможности этого прибора, — Олд Дор рассмеялся и одел на шею автопереводчик. — Только не пытайтесь уверить меня, что у нас ничего нет для такого выхода: я тоже в свое время изучал инструкции.

Тонкие губы оператора стали еще тоньше:

— Я немедленно доложу обо всем на корабль.

— Это ваше право, Ак Энор, и даже долг, а сейчас помогите мне одеться.

…И лес, и луг сразу же пленили его своей самобытной красотой, опьянили непривычными запахами. Под стать им была и девушка, одетая в легкое цветастое платье. Впрочем, по понятиям таутян ее вряд ли можно было назвать красивой: круглое, чуть тронутое загаром лицо, бесспорно, отличалось от их удлиненных физиономий, пышные каштановые волосы, а не яркий парик, непривычно широкие брови, маленький нос. А губы очень большие и неестественно яркие, накрашенные, очевидно, какой-то краской. Все это не вызывало в нем никаких чувств. А вот глаза, огромные, не то голубые, не то светло-серые и какие-то загадочные, поразили его. Он подошел ближе, здороваясь, молча наклонил голову.

— Вам что-нибудь нужно, мистер? — как-то внутренне собравшись под его взглядом, спросила девушка.

— Да… Да… То есть нет… Я просто хотел узнать, как называется вон тот населенный пункт? — с трудом овладевая чужим языком, Олд Дор повел рукой в сторону синевшего на горизонте озера и нескольких десятков домиков на берегу.

— А вы что, заблудились?

— Нет… Я здесь с экспедицией, а сейчас просто гуляю. Отдыхаю, так сказать.

— Да, у нас красиво, — смягчилась она. — А вы не из Торонто?

— Да, в некотором роде так. Я изучаю этот край, чтобы со временем описать его как можно правдивее и поэтичнее, — Олд Дор обвел взглядом луг, радуясь, что так просто и естественно удалось завязать разговор.

— Как интересно! — воскликнула она. — Так вы, значит, писатель, а может, сценарист?

— Да, вроде бы и сценарист тоже, — кивнул он, снова улыбаясь и незаметно включая миниатюрную съемочную кинокамеру, укрепленную в виде часов на правом запястье. — А вы кто по профессии?

— Да ничего интересного, — она пренебрежительно махнула рукой. — Я телефонистка.

«А что это такое?» — чуть было не спросил он, но, вовремя спохватившись, тотчас же выяснил с помощью карманного компьютера и автопереводчика значение этого слова.

— Так вы осуществляете связь? О, это очень важное дело.

— Конечно, важное, — согласилась она, — только уж очень однообразна и неинтересна эта работа. Не то что у вас… — Она поглядела на его спортивного типа куртку, темный берет на голове и нацеленный прямо на нее наручный киноаппарат: — А это что у вас на руке? Транзистор?

— Да, — снова справившись с компьютером, подтвердил он. — А что у вас на груди? Тоже транзистор?

— Ну что вы, — засмеялась она. — Это брошка. А у вашей жены разве нет брошек?

— Жены? У меня нет жены. Я, так сказать, еще молод.

— Вот как, — удивленно вырвалось у нее. — Я бы этого не сказала.

Она снова внимательно посмотрела на него, и он, как ему показалось, понял ход ее мыслей. Для обитателей Земли шести континентов он, конечно, далеко не красавец, а его смуглое и подвижное лицо с неглубокими складками на лбу и щеках, столь естественными для жителей Тау, также, возможно, не соответствует местным идеалам юности и свежести. Огорченный и озадаченный, он грустно вздохнул. Как ей об этом сказать, как объяснить, что для них, таутян, живущих по двести земных лет, он в свои сорок два года далеко еще не перешагнул даже рубежа зрелости?

Заметив набежавшую на его лицо тень, смутилась уже девушка и деликатно пришла ему на выручку:

— Ах да, вы ведь все время в разъездах, так что и жениться некогда, — она улыбнулась, но теперь уже тепло и доброжелательно.

Скрепя сердце он принял это ее объяснение, хотя оно не вязалось с его ролью — таутянина — героя и покорителя.

— Да, конечно, — внимательно разглядывая брошку, Олд Дор гадал, где он мог видеть это странно-знакомое приспособление, которое держит изображенный на ней ребенок?

— А что изображено на брошке? Что это означает?

— Как, вы разве этого не знаете? Плохо же вы учили историю…

Это Амур, а в руках у него лук и стрела — оружие древних. А означает это любовь, — она пристально и лукаво взглянула на него. — Кому Амур пустит свою стрелу в сердце, тот и влюбится. Так что берегитесь, — она засмеялась, прищурив свои завораживающие глаза.

Ах, вон оно что. И как это он сразу не догадался: ведь видел же лук и стрелы в руках воинов в свой первый прилет на планету. И, трудно сказать, то ли открывшаяся ему вдруг красота девушки, то ли воспоминания о прошлом вновь вселили в него уверенность.

— Вы поздно предупредили, — сказал он. — Стрела уже попала в мое сердце.

— Вот как! — с иронией воскликнула она. — Не слишком ли это быстро?

Лицо ее стало серьезным, а глаза насмешливыми и холодными. Он с горечью понял, что ошибся, что капитан прав и перед ним действительно не наивная дикарка, а гордая дочь Земли шести континентов.

Он снова взглянул на нее и закусил губу. Она это заметила:

— Вы что-то хотите сказать?

— Нет, вы все равно ничего не поймете.

— Почему же не пойму?

— Да потому, что у вас здесь (он чуть было не сказал: «на Голубой планете»), по-видимому, и не бывает любви с первого взгляда.

— Как сказать… Говорят, чтобывает, но я в это не верю. И потом… Ведь вы меня и разглядели только во время этого разговора.

— Нет, я увидел вас значительно раньше, — Олд Дор вспомнил экран наблюдения в гравитолете. Сейчас ему казалось, что уже тогда он испытывал к ней симпатию.

— Интересно, где же? Не во сне ли?

— Нет, в своих мечтах, в своем творчестве.

— А… — несколько растерянно протянула она. — У вас, наверное, что ни поездка, то новая любовь?

— Такую девушку я встретил впервые, — искренне сказал Олд Дор.

— Да будет вам… Поговорим лучше о чем-нибудь другом, — девушка подняла на него погрустневшие глаза.

— Пожалуйста. Но только давайте сначала познакомимся. Как вас зовут?

— Кэт. А вас?

— Меня — Олд Дор.

Они пошли рядом по усыпанному цветами лугу. И в это время в ушах у него раздался голос Ак Энора:

— Вы слышите меня, Олд Дор? Машина исправна. Пора на корабль. Ждем вашего возвращения.

— Что с вами? — увидев, что он как бы во что-то вслушивается, спросила Кэт.

— Ничего… Просто я вспомнил, что мне пора возвращаться к своим делам.

— Как! Разве у вас не свободный день? А помните, вы говорили…

— Помню, но отдыхаю я не целый день, — любуясь ею, сказал Олд Дор. — Мы завтра снова увидимся.

— А нужно ли?

— Очень нужно.

— Тогда не завтра — у меня дежурство, послезавтра.

— Хорошо, Кэт, пусть будет послезавтра, в это же время, здесь же, на лугу.

Она молча кивнула. Он попрощался и пошел к лесу.


Неожиданно объяснение с капитаном прошло сравнительно легко.

— Ну что, Олд Дор, по-прежнему нарушаете приказы и инструкции, — сказал Имюр Тэс и, пробежав глазами его объяснительную записку, запер ее в сейф. — Надеюсь, вы не сказали вашей землянке, кто вы и откуда?

— Конечно, нет, я для нее писатель-сценарист, ее соотечественник. И заметьте, никаких подозрений с ее стороны. Встреча выглядела естественно и просто.

— Не обольщайтесь: все может измениться очень быстро.

— Что вы имеете в виду? Имюр Тэс, на что вы намекаете?

— Почитайте вот эти фотокопии печатных изданий Голубой планеты. Здесь целая дискуссия, прилетали или нет на планету пришельцы из космоса в далеком прошлом. И среди основных доводов «за» фигурируют и простреленный вами череп аборигена, и ваше «божественное» явление, якобы отображенное древними художниками в наскальных рисунках. К сожалению, и этот наш прилет тоже не остался незамеченным. Вы только послушайте здешние теле- и радиопередачи, просмотрите хоть один печатный орган, и вам станет ясно, что мы так или иначе обнаружили себя… Короче, через десять дней мы покидаем Голубую планету.

— Покидаем? К чему такая спешка, капитан? Если нас обнаружили, то улетим мы неделей позже или раньше, ничего не изменится. И вообще, я не понимаю излишних строгостей, запрещающих прямой контакт между цивилизациями. Ну почему, скажем, нам нельзя непосредственно общаться с людьми такой страны, как эта?

— Не так это просто, Олд. Вы забываете о том, что бесклассовое общество существует, увы, пока еще не на всей Голубой планете. — Капитан поднял на писателя серьезные глаза и добавил: — История учит нас, дорогой Олд, что общаться с жителями планеты — значит невольно передавать им свои достижения, а это для планеты, разделенной социально на два лагеря, опасно, очень опасно. Достаточно вспомнить хотя бы страшную гипотезу о гибели цивилизации в системе Ки… В общем, через десять дней мы вылетаем, имейте это в виду.

— Подождите, Имюр. А как же ваше обещание?

— Какое?

— Насчет разрешения вступить мне в контакт с местными жителями?

— Это исключается, Олд, особенно теперь.

— Я понимаю, Имюр, но вы поймите меня: я прошу не вообще контакта, а возможности встретиться с Кэт.

Капитан покачал головой.

— Вы упрямы, Имюр Тэс. — Да ведь мы больше рискуем, когда посылаем свои мини-аппараты в библиотеки, кинозалы и другие людные места.

— Знаю, Олд Дор, знаю, и потому распорядился прекратить сбор информации подобными методами.

— Все это хорошо, но с чем я вернусь домой?

— Об этой планете, Олд, у нас собрано достаточно сведений. Так что не ленитесь, систематизируйте, изучайте факты.

— Нет, капитан, этим пусть займутся те, кто остался на Тау, а мне нужно другое. Вот эта девушка… Я должен до конца постичь ее сущность. Мне это необходимо для творчества. Еще три или четыре встречи, и Тау будет иметь такой роман, который не оставит никого равнодушным. А для таутян это важно, капитан, неужели снова надо доказывать?

— Хорошо, — Имюр Тэс вздохнул, — вы тоже упрямы, Олд Дор. Две встречи, и не одной больше.

— Спасибо, Имюр. Я не сомневался в вашей помощи.


Кэт запаздывала. Набрав целый букет бело-желтых ромашек, Олд Дор, чтобы не привлекать к себе внимания, отошел к лесу и снова, как и в прошлый раз, подивился величию и красоте земной природы. Вот медноствольные гиганты с зеленой иглистой кроной высоко наверху. Разве не объясняют они в какой-то мере характер этих землян — гордый и непосредственный. Он вспомнил пленительные глаза Кэт, могущие быть, однако, такими насмешливыми и холодными, и ему стало не по себе от мысли, что он неприятен ей, а возможно, даже и смешон со своей любовью.

Ругая себя за то, что поддался обаянию Кэт и проявил слабость, недостойную звездолетчика, он снова вышел на луг и нетерпеливо огляделся. Но, странное дело, сейчас и этот луг, залитый солнцем, и беспредельная синь озера за ним, сливающаяся с таким же синим небом, воспринимались уже не просто как некая экзотика, а как нечто значительно большее, что помогает этой девушке быть сильнее его, представителя могучей цивилизации.

Конечно, и у них на Тау есть леса, озера и луга, но все это носит какой-то декоративный характер и способно в лучшем случае лишь ласкать взор, но не волновать душу. Он вспомнил аккуратно расчерченные на квадраты низкорослые таутянские рощи, берега водоемов, одетые в камень, и невольно посетовал на своих предков: увлекшись техническим прогрессом, они уничтожили первозданную природу, убив этим в людях Тау могучий дух древних богатырей, который, очевидно, присущ жителям этой планеты. И не оттого ли он сейчас не может увлечь, покорить эту простую девушку?

О чем он будет теперь писать? Приученный после выхода «Кецалькоатля» ко всеобщему поклонению, он вряд ли сможет написать роман, в котором девушка Земли шести континентов отвергает любовь таутянина. Не будет ли это крахом его писательской карьеры?

Олд Дор глубоко вздохнул, пряные запахи луговых трав ударили ему в голову… А впрочем, он может написать о красоте и силе земной природы, первозданной, а не воссозданной, как у них на Тау, искусственно, и о своей любви, пусть даже безответной. Быть может, такой роман снова сослужит службу читателю и направит мысль к иным мирам.

Олд Дор поднял голову и увидел идущую к нему по лугу улыбающуюся Кэт.

— Простите, я заставила вас ждать… Я задержалась на работе.

— Ничего, я пока цветы собирал, ромашки. Вот, — Олд Дор протянул ей букет.

— Спасибо, — девушка взяла цветы. — Но только зачем вы их рвете с корнями?

— А как же иначе? Ведь вы не сможете их посадить, и они быстро завянут без корней.

— Ничего, — Кэт посмотрела на него с удивлением, — я их поставлю в вазу с водой, и они долго будут стоять там, как живые. А вы разве никогда не ставите в вазу цветы?

— Нет, — Олд Дор хотел сказать, что у них на Тау никто никогда не рвет цветов, они растут у них и в вазах, и в подвесных клумбах жилых помещений, что это очень красиво, а главное, не так расточительно: ведь таких, как здесь, лугов у них на планете, увы, давно уже нет, но он вовремя прикусил язык.

— Ах да, ведь вы так заняты, я и забыла… Кстати, — в глазах девушки вспыхнули искорки любопытства, — а где работает ваша экспедиция? Наверное, вон там, за лесом?

— Да, за лесом. А что?

— А то, что в таком случае вы тоже должны были видеть это.

— Что видеть, Кэт?

— Летательный аппарат — дисколет.

— Дисколет! Что за чепуха, — Олд Дор деланно рассмеялся. — Откуда он здесь может взяться?

— Об этом многие сейчас говорят, — смущенно пробормотала она и вздохнула. — Значит, вы тоже ничего не видели.

— А к нам, представляете, — в ее глазах, как ему показалось, сверкали уже не искорки, а яркие огоньки, — на узел связи прибежал сегодня человек и потребовал, чтобы его немедленно соединили с Торонто. Он уверял, что видел большой дисколет, который опускался в лес.

— Наверное, это была просто шутка, Кэт.

— Ну нет, на шутника он не похож — такой солидный.

— Тогда, значит, это был больной человек, то есть сумасшедший.

— Да, наверное, а жаль… — огоньки в ее глазах потухли. И все же они были прекрасны.

Олд Дор вдруг почувствовал небывалое волнение.

— О чем вы жалеете, Кэт?

— Да так… Наверное, о том, что все это выдумки — дисколеты, пришельцы из других миров…

— Ну а если это была бы правда, что тогда?

— Да как вам сказать… Ведь интересно все-таки знать, что там, — Кэт показала на небо, — на звездах?

— На звездах, как и на солнце, — раскаленная плазма, а о жизни на одной из планет, вращающейся вокруг своей звезды, могу рассказать вам и я не хуже пришельца. Хотите?

Кэт кивнула. Олд Дор взял ее под руку и начал увлеченно рассказывать о Тау, об экспедиции таутян на Землю в далеком прошлом, о прилете Кецалькоатля.

— Как это интересно! Как прекрасно! — воскликнула девушка, когда он кончил. — Теперь я знаю, кто вы: вы писатель-фантаст и рассказывали мне сейчас сюжет вашей книги.

— Да, Кэт, да.

— Тогда скажите, он, ваш Кецалькоатль, больше никогда не прилетит на нашу Землю?

— Прилетит, Кэт, но тех людей ему больше не увидеть — ведь здесь пройдет уже много тысяч лет. Но это ничего, — Олд Дор заглянул Кэт в глаза. — Он встретит здесь девушку, такую, как вы, с такой точно брошкой на груди, и стрела Амура пронзит ему сердце…

Не выдержав его взгляда, Кэт освободила свою руку и опустила глаза:

— А дальше? Что будет дальше, вы придумали?

— А дальше будет так, как скажете вы: или они расстанутся, или он увезет ее на прекрасную Тау. Ну как, вы готовы лететь с ним туда?

— Ну что вы, — Кэт качнула головой. — Ведь я даже не видела этого вашего астронавта.

— Допустим, он прекрасен и юн, а не такой, как я, — Олд Дор грустно усмехнулся. — Как тогда?

— Это еще не самое главное.

— А что же главное, Кэт?

— А главное, — девушка смело посмотрела ему в глаза, — чтобы и она любила его, сильно любила. Ведь это так страшно — навсегда покинуть родную Землю.

— Ну что же, — Олд Дор вздохнул, — тогда он улетит, и роман придется закончить на бесконечно грустной ноте.

— Зачем же так, Олд. Пусть они встречаются и дальше… Пусть она тоже полюбит его.

— А если у него уже нет больше времени, Кэт?

— То есть как это нет времени?

— А так, — Олд Дор замолчал, обдумывая, как, не раскрывая, кто он такой, рассказать ей о двух встречах, разрешенных капитаном. И в этот момент в его ушах снова раздался голос оператора:

— Олд Дор, передаю вам срочный приказ капитана: немедленно вернитесь в гравитолет. Нас обнаружили, Олд Дор. Вы слышите, немедленно возвращайтесь!

«Проклятие! — мысленно выругался космонавт. — Наверное, это тот солидный все-таки добился своего». Лицо его помрачнело.

— Что с вами, Олд, вам нехорошо? — с тревогой спросила девушка.

— Нехорошо! — Олд Дор горько усмехнулся. — Нет, Кэт, мне совсем плохо. Вы знаете, он, тот мой герой… Ему больше нельзя ждать ни минуты… Сейчас надо решать. Ну как?

Кэт не отвечала, и только глаза ее, испуганные и огромные, следили за ним тревожно.

— Ах да, — сказал Олд Дор, — я должен кое-что пояснить. Дело в том, что тот астронавт в самом деле, а не в романе прилетел на вашу Землю и зовут его Олд Дор. И он, то есть я, Кэт, получил сейчас срочный приказ о вылете на орбиту.

— Ой! — вскрикнула девушка и отпрянула в сторону.

— Не бойтесь, мы, таутяне, никогда не прибегаем к принуждению. А ваше решение мне ясно без слов. Давайте же простимся, Кэт, навеки, навсегда, — голос его дрогнул.

И тут девушка всхлипнула. Это ударило его, словно электротоком. Он быстро шагнул к ней, взял за руки:

— Я счастлив уже потому, что не безразличен тебе. Не надо плакать. Не надо ничего говорить. Прощайте, Кэт, и дайте мне на память свою брошку.

Она сняла брошку, он отпустил ее руки и заглянул в ее глаза, заплаканные и прекрасные. Все в нем перевернулось.

— Я остаюсь, Кэт, хотите вы этого или не хотите, — прошептал он одними губами.

И в это время из-за леса, скользя, казалось, по самым верхушкам деревьев, показался и понесся к ним гравитолет.

— Ой, что это! — вскрикнула Кэт.

— Это за мной, — сказал Олд Дор. — Бегите скорее туда, к оврагу, в кусты.

— А вы?

— И я за вами. Бегите же быстрее!

Она побежала, и он побежал за нею, но почти тут же Кэт вдруг ничком упала на луг.

«Усыпляющий импульс», — мелькнуло у Олда Дора в голове, и он тоже потерял сознание.

Прибывшие через час вертолеты обнаружили на лугу только спящую девушку. Проснувшись, она рассказала, что встречалась здесь, на лугу, с писателем. Кто он и куда ушел, она не знает. Очень горевала о потере какой-то своей брошки, которая очень нравилась ему…

Олд Дор, очнувшись в изоляторе звездолета, тоже уже не помнил ничего, но крепко сжимал брошку с изображением Амура, которую поспешил спрятать от посторонних глаз.


Александр Колпаков ЭТЕМЕНИГУРА

Фантастический рассказ
Художник В. СУРИКОВ
Палеоисторик Октем был большим знатоком истории Индии, Шумера, Аккада, Финикии, Египта. И когда в Ашхабаде второго века эры Октября формировали экипаж корабля «Древний Восток», выбор пал на него. Правда, сам ученый оставался в Центре палеокультур, а в корабль сел его двойник, псевдоживая конструкция, симбиоз белковых и электронных цепей, нервных клеток и компьютерного мозга, которому человек-оригинал передал накопленные знания и даже эмоции и черты характера. Выполнив задачу, двойник должен был доставить в Центр детальную информацию о прошлых эпохах. Сгусток информации назывался Палеохрон. Он сообщал сведения в любой форме: в объемных живых картинах или в виде чувств, переживаний, мыслей. Все остальное, из чего синтезировался двойник, самораспадалось.

Корабль «Древний Восток» вошел в надпространство и по геодете, искривляющейся в прошлые времена, скользнул в небо Двуречья, как полагал штурман Вячеслав. Однако вскоре обнаружилось, что корабль висит над той же местностью, откуда стартовал: внизу лежала Туркмения, какой она была в третьем тысячелетии до новой эры! Штурман Вячеслав не поверил своим глазам. В оцепенении смотрел он на приборы. «Нет, это невозможно! Должен быть Шумер… Я не мог так грубо ошибиться. Значит, флуктуация космоса? Искажение метрики континуума?» Чертыхаясь, он пошел к командиру, машинально внимая звону экранирующего хронополя.

Флегматичный, уравновешенный командир подумал не без досады: «Да, совсем некстати неувязка! А реактор уже слопал массу энергии». Вслух же он сказал:

— Не падай духом, Вячеслав! В целом программа не пострадает. Но Октема придется высадить здесь. Пусть добирается в Ур собственным ходом. Из-за этой флуктуации реактор съел в полтора раза больше энергии, чем было рассчитано. Биллион киловатт в секунду — не шутка. Едва хватит на возвращение в свою эпоху. Все! Действуй, дорогой.

И Октема сбросили в мини-капсуле. На прощание командир напомнил:

— В обусловленный срок жду на орбите в зоне Эриду. Корабль повиснет в квадранте Кассиопеи — в двадцать два звездного времени. Смотри, не опоздай! Секунда ожидания стоит биллиона киловатт.

Глядя как ловко самоупаковывается капсула сброса — до размера небольшого пакета, Октем вздыхал, шаря глазами по небосводу. Впрочем, он не грустил о корабле. До Евфрата полторы тысячи миль! Надо выполнять волю командира и Центра палеокультур.

Спрятав капсулу в карман, он бодро зашагал по барханам к предгорьям Копетдага. Вскоре на горизонте показались невысокие строения какого-то городка. В телеобъектив Октем увидел толстые глиняные стены, прямые длинные улицы, от которых в стороны расходились переулки; скопище купольных мавзолеев; обширную площадь, окруженную глиняными домами; довольно внушительное святилище, отдаленно напоминавшее шумерский храм. За чертой города начинались поля пшеницы и ячменя, паслись стада коров, овец коз на заливных лугах. «Входить или не входить в городище? — задумался Октем. — Ведь это не по моей части: прикопетдагскую цивилизацию изучают другие. У меня Шумер и Египет! Работы хватит, а осенью надо успеть в Эриду. Корабль не может долго ждать. Неплохо бы долететь в Ур с помощью антигравитации, но это запрещено. Энергия — только для взлета на корабль».

Спустя много дней Октем достиг района, где в будущем возникнет Исфахан. Заночевать пришлось на окраине маленького селения, в заброшенной хижине. Утром следующего дня Октем вышел на караванную тропу, которая, как он знал, ведет к горным проходам в Двуречье. К полудню с севера показалась вереница нагруженных верблюдов и ослов. Октем вскочил на ноги, призывно замахал рукой. К нему подъехал вожатый, закутанный по самые глаза темно-синей тканью головной накидки. Уставив на Октема горящие темные глаза, спросил настороженно:

— Кто ты и куда держишь путь?

Октем, заблаговременно приняв облик жреца бога Наннару, был как две капли воды похож на жителя Двуречья.

— Я был в далеком краю Черных песков, за морем Каспов. Мой осел издох в дороге, и вот я пешком иду в Ур.

Вожатый поцокал языком, как бы сочувствуя, что незнакомцу предстоит столь дальняя дорога, и сказал:

— Нет, не могу помочь! Караван идет в Синджарскую долину.

Тут подъехал второй караванщик — статный мужчина лет тридцати в грубошерстной накидке. Его лицо вызвало в памяти Октема отрешенные черты воинов — на статуэтках из древнейших поселении Намазга-Депе и Анау. Тот же длинный клювовидный нос, миндалевидные глаза, круто изогнутые брови; подбритая с боков борода двумя узкими прядями ниспадала на грудь. «Воронообразное лицо, как у эламитов, — привычно зафиксировал мозг Октема. — Значит, он — потомок тех южноиранских племен, которые проникли в Каракумы где-то в начале третьего тысячелетия до новой эры». Еще Октем отметил пальцы мужчины — очень длинные и крепкие. «Музыкантом мог бы быть», — подумал Октем.



— Меня зовут Герай, — приветливо сказал мужчина. — А тебя?

Октем назвался и повторил легенду о страннике-жреце.

— Из-за Черных гор идешь? — спросил Герай. — А там где был?

— В городе Туркате, где на площади стоит святилище, похожее на маленький зиккурат, — без запинки ответил Октем. В глазах Герая мелькнуло недоверие:

— Я как раз оттуда, но что-то не видел тебя на улицах.

«О, шайтан! Как я промахнулся…» — растерянно подумал Октем.

— Правитель Исма-Эль, почтенный, послал меня в Шумер учиться строить храмы, — продолжал Герай, сделав вид, что верит «жрецу». — Ибо я ваятель и зодчий.

— Завидую тебе, — отозвался Октем, многозначительно глядя ему в глаза. — Так помоги и мне попасть в священный Ур.

Герай обернулся к вожатому, равнодушно взиравшему на жреца в пропыленной тунике:

— Я беру путника с собой.

— У меня нет свободных верблюдов и ослов! — отрезал вожатый.

— Найдешь! — повысил тон Герай. — Переложи груз с одного осла на пять других — получишь свободного, верно? Не забывай, что Исма-Эль велел исполнять мои просьбы.

Вожатый пробурчал что-то себе под нос, приложил руку к груди и потрусил в хвост каравана.

Полторы луны добирались они к верховьям Евфрата. За этот срок Октем хорошо узнал своего нового друга. Герай обладал живым, острым умом, мыслил свободно и смело. Сын вольных земледельцев, он сочувствовал беднякам и рабам. Однако больше всего ценил искусство и свободу.

— Эти руки, — ваятель поднес их к лицу, будто желая удостовериться, что они есть, — выручают меня! В отличие от рабов, которые гнут спину на Исма-Эля, я свободен, ибо правитель знает о моем таланте. В краю Черных песков нет равных мне в искусстве оживлять мертвый камень. Но что это перед творениями мастеров Этеменигуры? И я рад, что скоро увижу чудо света!

— И долго намерен пробыть в Уре? — спросил Октем.

— Столько, сколько понадобится, чтобы сравняться с мастерами Благодатной страны. Или пока за мной не пришлет Исма-Эль. Ну, а тебе зачем понадобился Ур?

— Тоже учиться. Смотреть и запоминать, — туманно сказал Октем.

Позже он все-таки поведал ваятелю часть правды о себе. Даже пытался втолковать ему, что он, Октем, — гость из будущего. «Меня послали к вам люди, подобные богам. Я счастлив служить им».

— Как это? — недоумевал Герай. — Разве можно попасть в другое время? Что-то я никогда не слыхал о таком. Или ты тешишь меня сказками?

Слова о корабле, геодетах, инверсии времени звучали для ваятеля таинственными заклинаниями. Но живые видеокадры Ашхабада, развернутые Палеохроном Октема перед мысленным взором Герая, были убедительны, и ваятель понял: случай свел его с полубогом в облике человека.

Расстались они в верховьях Евфрата, на правом берегу священной реки. Взобравшись на подаренного ему осла, Октем с грустью сказал:

— Я буду вспоминать о тебе, друг. Надеюсь, встретимся. Я приду в Ур несколько позже. И постараюсь отыскать тебя.

— А скоро ли придешь? — с надеждой спросил Герай. — Лучше бы ты остался со мной. Ты мне по душе.

Октем промолчал. Ваятелю казалось, что он колеблется. На самом деле Октем анализировал странное чувство, родившееся в недрах его существа, — братскую любовь к Гераю. Оно приводило Октема в замешательство: такого не было запрограммировано в мозге. Чувство возникло как бы само собой, по законам саморазвития эмоциональной системы. И он не без усилия заглушил его. «Нет, нельзя поддаваться эмоциям! — властно шептал компьютерный двойник. — Это может завести далеко. Надо о задании Центра помнить».

— Не могу, почтенный друг, — отрешенно сказал Октем. — Но я обязательно найду тебя в Уре. Сейчас надо делать свою работу. Прощай!

Ваятель порывисто обнял его:

— Буду ждать! Да хранят тебя мои и твои боги.

Выполнив ряд несложных поручений Исма-Эля в Синджарской долине, Герай купил место на купеческой барке и поплыл вниз по реке Евфрату. Спустя неделю он сошел на левый берег — часах в трех ходьбы от Ура. Чтобы полнее насладиться радостью встречи с Этеменигурой, он решил войти в город с востока, как все путники, пересекавшие пустыню, прежде чем достичь благодатных земель между Идиглату и Евфратом.

Герай отшагал уже порядочно, а Ур не показывался. Только вдали в мареве южного неба мерещилось что-то сверкавшее на горизонте разными оттенками пурпура и лазури. Солнце поднялось выше и пылало, как раскаленная жаровня. Прикрывая голову полой плаща, ваятель клял себя: «Вах, глупец! Так можно и не дойти, изжариться. О чем ты думал, пускаясь в путь?» Еще с полчаса он брел в знойном аду, спотыкаясь от усталости. Но вот наконец обозначились верхушки финиковых пальм. Унылая серо-желтая равнина, покрытая кустами сухобылья и чертополоха, сменялась пастбищами и лугами. Они перемежались стройными рядами миндальных деревьев. Справа и слева потянулись бахчи, каналы, поля чечевицы и льна. Воздух наполнился ароматом роз и алоэ. «Привет, Благодатная страна! — с волнением думал Герай. — Вот я и увидел тебя».

А затем над рощами, за голубой лентой Евфрата, несущего тростниковые лодки и барки, огромным разноцветным утесом поднялся зиккурат Ура.

— Слава тебе, о Этеменигура! — закричал в восторге Герай, смахивая слезы радости.

Его давняя мечта стала явью.

Ступенчатая гора Этеменигуры словно парила в звенящем от зноя воздухе. Ослепительно сиял позолоченный купол храма на ее вершине, голубым огнем полыхали его стены. Две нижние террасы зиккурата были черного цвета, третья и четвертая — красного, как сама земля, в которую вросла Этеменигура. Лакированная зелень пальм и пестрые цветники, разбитые на террасах, вырисовывались на фоне черной, красной и голубой облицовки, рождая целую симфонию красок и оттенков. Громада Этеменигуры казалась изящной, легкой — так совершенны были ее линии, плавными дугами уходящие к центру строения. Взгляд невольно скользил к вершине: Этеменигура как бы уходила в поднебесье, парила в струящемся от зноя воздухе.

Ваятель забыл обо всем на свете, созерцая чудо зодчества, и его едва не хватил солнечный удар. Опомнившись, добрался до финиковой рощи и укрылся в ее тени. Но тут на Герая набросились злые осы. Будто раскаленные иглы, они вонзились в руки, тело, лоб. Пришлось бежать из рощи, махая руками и проклиная себя: «Ай, глупец, зачем пошел туда? Ну и твари!..»

Все ближе подходил он к Евфрату, и перед ним поворачивалась все новыми своими гранями Этеменигура. Снова и снова ваятель любовался ею, позабыв о боли от укусов. «О город, омываемый водами! — тихо твердил он слова шумерского гимна. — Незыблемый бык, помост изобилия страны… Священный Ур!»

Чаще попадались селения, шире стали поля. Вдоль каналов и на полях работали сотни людей. Их узловатые, загрубевшие от работы руки двигались непрерывно. Изможденные рабы в лохмотьях, не защищавших от яростного солнца, строили дорогу. Надсмотрщики не скупились на удары палками и бичами. Ваятель оцепенело смотрел на это зрелище. Диким было оно для сына вольных краев. «О, Этеменигура… — с горечью думал Герай, остро жалея рабов. — Как обманчива твоя красота! Да, она озаряет мир, но вокруг тебя, Этеменигура, море жестокости. Ты купаешься в лучах славы, а люди изнывают от непосильного труда, их спины не разгибаются от зари до зари. Они падают от голода и истощения. О, Этеменигура! Зачем я стремился сюда, добрые духи Песков?»

Мимо гончарен, маслобоек и мельниц, по безлюдным улицам селений он шел к переправе через Евфрат и вскоре достиг царской дороги. Еще издали Герай увидел, как много людей, торговых караванов движется по ней. Вот быстро проехал к Уру гонец, яростно погоняя осла, тащившего колесницу. Медленно тянется пропыленный караван, — как видно, издалека, может, из Элама. Ваятель различал черные, как смоль, волосы, мужественные лица, покрытые потом и грязью, слышал голоса… Точно небо в пустыне за Идиглату, сверкала лазурь храма на Этеменигуре. Пылили стада баранов, коров, быков, погонщики палками подгоняли скот. Тяжелой массой прошел отряд воинов — со щитами, и дротиками, в медных шлемах с султанами. У воинов были широкие лица, крупные носы.

Герай смешался с толпой крестьян, направлявшихся, вероятно, на городской рынок, и переправился на западный берег Евфрата. Потом оказался на окраине какого-то селения. Низенькие хижины из глины и тростника, камышовые навесы, пыльные улочки… Большой красный петух, копавшийся в куче навоза, поднял голову и надменно поглядел на чужака блестящим глазом. На заборе сидела кошка. При виде Герая она выгнула спину, но с места не сдвинулась. Проходя мимо, ваятель дунул ей в глаза. Кошка фыркнула и оскалила мелкие острые зубы. Откуда-то выскочил облезлый пес, волчком завертелся у ног, просительно заглядывая Гераю в лицо.

— Сам, брат, голоден, — сказал ваятель, смахивая рукавом пот со лба. — Моя сумка пуста. И пить страшно хочется.

Пес жалобно заскулил и поплелся прочь.

Через несколько шагов Герай увидел старушку. Она сидела под навесом и плела циновку с фантастическим узором. За пластинку меди, заменявшую деньги, он приобрел у нее ячменных лепешек, кувшин козьего молока и наконец-то поел. Настроение улучшилось, хотя зной донимал по-прежнему.

К воротам Ура он подошел совсем взмыленный, отдуваясь и отирая с лица капли пота. В тени городской стены перевел дух, с трудом отлепил от тела мокрую рубаху. Воин с копьем, охранявший ворота, настороженно следил за его действиями.

— Привет тебе, страж! — сказал Герай. Тот промолчал. Герай хотел обойти воина, но путь преградило копье. Страж все так же молчал, хотя его коричневатые глаза смотрели вопросительно.

— Вах, и как я забыл? — пробормотал ваятель. Бакшиш?

Он сунул воину две пластинки меди. Тот отвел взгляд и пропустил Герая.

…В блужданиях по городу утес Этеменигуры был хорошим ориентиром. Дороги и улицы, ведущие к теменосу — кварталу дворцов, храмов, складов и жреческих домов, устилали ветви лавра, дуба, листья финиковых пальм, а поверх — цветы шафрана и тамариска. Ваятель понял, что, как ему говорили, тут недавно проходила пышная процессия во главе с царем-жрецом и что проникнуть на Этеменигуру будет не так-то просто.

Стражи теменоса оказались неуступчивыми. Герай издали объяснял им цель визита — близко его не подпускали. А один из них даже пустил над головой ваятеля стрелу — для острастки. Тогда Герай показал стражам слиток серебра. Они переглянулись, и пустивший стрелу скрылся за воротами. Спустя несколько минут перед Гераем возник коротконогий человек в блестящем шлеме с витыми нащечниками. Вид у него был важный. Герай усмехнулся про себя: «О, какой надутый! Наверное, начальник стражи».

— Тебе чего, сыч? — грубо спросил тот.

Ваятель молчал, глядя на него исподлобья.

— Вижу, ты чужак в городе и не ведаешь, кто обитает там? — он кивнул на Этеменигуру, вздымавшую свои черно-красно-зеленые ярусы над стенами теменоса.

— Ведаю, почтенный! — громко сказал ваятель. — Я послан к Иди-Наруму могучим правителем Исма-Элем. Может, слыхал?

Лицо начальника смягчилось, хотя было видно, что о вожде Исма-Эле он слышит впервые. Но зато Иди-Нарума, царского племянника и старшего жреца храма, он знал превосходно.

— Ладно, жди тут! — пробурчал он милостиво.

Потом появился гигант эфиоп и повел Герая к Этеменигуре. Они долго петляли среди жилых домов, небольших храмов, внутренних галерей, двориков и крепостных стен. Особенной пышностью отличался прекрасный храм в честь Нингал, супруги бога Нанна. Герай, округлив от восхищения рот, долго созерцал его великолепные пилястры, синюю глазурь облицовки, мягкие, воздушные формы.

На первой террасе зиккурата великан африканец остановился и, махнув рукой вверх, пояснил:

— Ступай один! Иди-Нарум там, в храме. Возьми знак и повесь на грудь.

Он подал ваятелю серебряную дощечку с печатью в виде трехглавого змея.

Долго поднимался Герай по широким ступеням лестницы, крылья которой были сложены из розового песчаника и украшены сидящими львами из светло-серого камня. Он шел как во сне, ибо Этеменигура казалась волшебным садом. На террасах в искусственных бассейнах сверкали чашечки белоснежного лотоса. В нишах росла жимолость, наполняя воздух благоуханием. Часто попадались решетчатые навесы, увитые плющом и крупноцветной чемерицей. И все время Герая сопровождал мелодичный шум льющейся с зиккурата воды: по стокам и каменным желобам она со звоном и журчанием низвергалась в Евфрат через щели-бойницы в толстых стенах Этеменигуры.

До вершины оставалось не очень далеко, когда он вступил в богатый покой. Здесь недвижными изваяниями застыли воины — «быки» — с мечами и дротиками. Они молча проводили Герая настороженными взглядами, но и только: знак на груди открывал дорогу… В прохладном сумраке Герай различал то барельеф, высеченный искусной рукой на черном граните, то панель красного дерева. Залюбовавшись этими шедеврами, он не услышал, как к нему подошла женщина с браслетами на точеных руках. Смоляные локоны струились по шее и плечам. Сверкало ожерелье, в волосах, словно капли росы, сияли топазы. Надменно глядя на ваятеля, она спросила низким голосом:

— Кто ты и откуда? На жителя Благодатной страны ты не похож.

Герай на мгновение потерял дар речи — так хороша была эта незнакомка в своем расшитом золотом шерстяном платье. Волосы ее были украшены широкими золотыми лентами, листьями и бело-голубыми лепестками из стекла. Но лучше всяких нарядов были ее глаза — спокойные, задумчивые, редкого сине-зеленого цвета. Ваятель кратко рассказал о себе. И пока он говорил, женщина не сводила с него взгляда. Гераю чудилось: эти глаза ободряют его, лучатся теплотой. «Э, наваждение!.. Со страху кажется», — подумал он.

Когда Герай умолк, женщина сказала:

— Я запомнила тебя. И найду, когда понадобится, — и, царственно повернувшись, исчезла в сумраке.

Он отыскал Иди-Нарума в просторной нише, вырубленной в стене храма. На скамье черного дерева, обтянутой темно-красной бараньей кожей, сидел грузный мужчина с крупной головой. В резких чертах лица виделось что-то хищное, но этому странно противоречили высокий лоб и затаенная печаль в жгучих темных глазах. А рот соответствовал представлению о «тигре зиккурата». От всего облика Иди-Нарума веяло мощью. «Лишь такие и властвуют в гнезде скорпионов, именуемом Этеменигурой», — подумал ваятель, сгибаясь в поклоне.

Иди-Нарум смерил его взглядом, низким баритоном спросил:

— Кто ты? Приблизься.

Герай сделал шаг, снова поклонился:

— Мое имя — Герай. Вот письмо от Исма-Эля, — и протянул глиняную табличку.

Иди-Нарум, разобрав клинопись, поднял глаза:

— Здоров ли твой господин Исма-Эль? Я помню его совсем молодым, когда он гостил в Уре. Это были дни и моей молодости…

— Он здоров, мудрейший, и правит сильным городом.

Подумав, Иди-Нарум спросил:

— Почему Исма-Эль прислал тебя ко мне, а не к царю Благодатной страны?

— Этого не ведаю, мудрый господин. Думаю, чтобы служить тебе и набираться знаний.

Тот усмехнулся, довольный ответом, хотя глаза оставались холодными.

— Но что ты умеешь? Что можешь?

— Я владею искусством оживлять мертвый камень, слоновую кость и нефрит. Вождь Исма-Эль доверил мне украшать святилище богини Луны. Мне ведомы также секреты врачевания. Я хорошо знаю созвездия.

Иди-Нарум насмешливо улыбнулся:

— Излишняя скромность не обременяет тебя, ваятель.

— Я говорю правду, — повторил Герай.

— Ладно, посмотрим. Ступай к жрецу Тирсу. Будешь жить при храме.

Прошло немало лун, прежде чем Герай завоевал расположение Иди-Нарума. Особенно поразил он царского племянника умением лечить гнойные нарывы, которые мучили Иди-Нарума. Этим искусством Герай был обязан предкам — жителям предгорий Копетдага. Они были знатоками целебных настоев. Вскоре о лекаре из-за Моря Каспов узнал царь-жрец Ура, и Герай стал придворным врачом и «другом царя».

Царь-жрец дозволил Гераю заниматься любимым делом — ваянием. Около полугода он даже провел в Уруке, где украшал гробницы правителей шумерской династии. У царских мастеров учился искусству возводить храмы и зиккураты. Главный зодчий так доложил царю:

— Пришелец из-за Моря Каспов достоин украшать Этеменигуру, великий господин! Ибо превзошел моих учеников и скоро превзойдет меня.

— Так пусть и займется этим, — изрек царь. — Этеменигуру и храм богини Нингал следует украшать и обновлять вечно!

Исма-Элю царь Благодатной страны сообщил: «Привет тебе, друг и почитатель Иди-Нарума! Я доволен твоим подарком. Герай — превосходный врач и ваятель». Специальный гонец доставил письмо в Уркат.

А Герай узнал о царской «милости» таинственным путем. Однажды, когда он дремал в своей каморке при храме, из-за полога вдруг протянулась чья-то рука и вложила ему в пальцы клинописную табличку. Он открыл глаза и прочел: «Скоро я позову тебя. Радуйся: царь навсегда оставляет тебя на Этеменигуре». Герай вскочил, откинул полог — никого не было. «Кто передал табличку? Неужели от нее?! Почему она так заботится обо мне?» Его охватил страх перед теми, кто ведет на Этеменигуре полную тайн жизнь. Внутренний голос предостерегал Герая: «Забудь о гордой красавице! Не стремись к ней. Помни, кто ты. Это опасно!»

Слава о талантливом ваятеле Герае вышла за пределы Благодатной страны, о нем узнали в Стране фараонов, Библе, чьи послы даже просили царя Ура отдать им мастера. И Герай с тревогой думал: «Это может случиться каждый день. Что делать? Как выбраться из Ура?» Не видя возможности бежать, он постепенно впадал в отчаяние…

И вдруг нежданно объявился Октем! Много лун прошло с тех пор, как они расстались, — и вот будто из воздуха возник он перед Гераем, сидевшим в нише.

— Вах-хов, друг Октем!? Ты ли это? Я рад, рад… — забормотал ваятель, обняв Октема. И ощутил каменную упругость его мышц. Откуда было знать Гераю, что искусственный белок много крепче природного?

— И я рад видеть тебя, — ласково отозвался Октем. Пристально всматриваясь в лицо ваятеля, спросил: — Что-то гнетет тебя, друг. Чем ты встревожен?

— Беда, Октем… — тихо сказал Герай. Откинув полог, он удостоверился, что никто их не подслушивает. Жрецы молились вдали, у алтаря Энки. — Царь Ура решил навечно оставить меня на Этеменигуре. Не видать мне родных гор и песков!

Октем долго молчал, думал. Потом обронил загадочно:

— Бытие полно неизвестного. Уверен, что смогу помочь тебе.

— Это возможно?! — обрадованно воскликнул Герай.

— Положись на меня. А пока работай, постигай Этеменигуру. Искусство ее мастеров не уступает зодчеству Страны фараонов. А ведь там созданы стобашенный Мемфис, вечные, как само время, пирамиды, храмы и дворцы нильской долины… — Октем замолчал, обдумывая какую-то мысль, повторил: — Бытие таит неожиданности.

Через несколько лун террасы зиккурата огласились криками жрецов:

— Плачьте, сыны Благодатной страны! Умер великий царь! Бог Энки позвал его к себе! Горе нам, живущим!

Весть настигла Октема на полпути в Урук, где он намеревался исследовать систему орошения. И ему пришлось повернуть обратно. Уж он-то хорошо знал, чем грозит кончина царя многим обитателям Этеменигуры, в том числе и Гераю. «Бытие парадоксально, — размышлял он, бешено работая веслом, так что лодка, несшая его по Евфрату, подскакивала на волнах. — Да, конечно, Энки любит божественного царя Ура. Но тут не обошлось без жрецов, приказчиков Энки. Даю голову на отсечение: столь внезапно помог умереть царю-богу его племянник Иди-Нарум. Как же спасти Герая? Что придумать?»

Ваятель стоял в нише, на четвертой террасе, обсаженной финиковыми пальмами, и неотрывно смотрел вниз, на придворных. Под звуки арф они поднимались с первой террасы на третью, к ложу царя.

За толстыми стенами теменоса бурлил, волновался священный Ур. Близился вечер. Горячий ветер из пустынь за Идиглату-Тигром упал. С улиц возле Этеменигуры слышались скорбные голоса. Толпы горожан, воздевая руки, разноголосо кричали:

— Зачем ушел ты от нас, великий царь?!

— Что делать нам, остающимся жить?

Знатных особ рабы несли к Этеменигуре в паланкинах. Ваятель различал цветные накидки из шерсти, отделанные пурпуром розоватого, фиолетового, синеватого отлива, одежду, усыпанную драгоценностями.

Послышались тяжелые шаги, неожиданно появился Иди-Нарум, взял Герая за плечо:

— Скройся, покинь Ур! Скоро выйдет луна, начнется погребальный пир. И тогда будет поздно!

Иди-Нарум дышал часто, шумно. Видно было, что он почти бежал, спешил предупредить Герая. Властное лицо его было угрюмым, озабоченным.

— Почему поздно? — машинально спросил Герай.

— После восхода луны отсюда не уйти. Все лестницы перекроют воины царя, — ответил Иди-Нарум.

— А ты, господин? Разве ты…

— Да, я остаюсь. Обо мне не печалься. — Иди-Нарум скривил губы в загадочной усмешке. — Тебе приуготовано умереть! — он с силой сжал плечо Герая. — Ты — «друг царя», значит, должен последовать за ним, в обитель Энки… Беги с Этеменигуры, пока есть время! Через два дня возвратишься ко мне, ибо я ценю твои знания! Вот знак… — царский племянник протянул ему золотую печатку.

Герай отвел его руку, спросил:

— Ты, господин, родственник царя. Значит, тоже уйдешь за ним?

— Я служу не царю, а богу Энки! — пренебрежительно сказал Иди-Нарум. — Это я могу заставить всех, кому надлежит, выпить напиток смерти.

— Но и тебе надлежит уйти в конце концов вслед за царем. Разве не так?

Иди-Нарум молчал, сжимая в руке печатку. Он думал о заветном:

«Вот пришел мой день. Мне удалось отправить дядю-царя к Энки. Тонкий яд с засахаренным миндалем… А впереди самое трудное: как сохранить жизнь царице Инниру, чья красота будоражит кровь и разум? Ведь она обещала стать моей женой!..» Перед ним стояло ее прекрасное лицо, в ушах звенел вкрадчивый низкий голос: «Мы будем править вместе». Иди-Нарум покачал головой: «Нелегко спасти тебя, Инниру, от чаши забвения. Жрец-виночерпий не мой человек. Не пойму, кому он служит. Я не успел еще убрать его».

И теперь он мучительно размышлял, глядя на рощу у подножия Этеменигуры. Там работали сотни полуголых рабов, спешно возводивших царское погребение — несколько обширных камер в грунте, наклонные коридоры, ниши. Глухо стучали кирки, вздымая красную пыль; мелькали руки, мотыги, заступы. Едва рабы заканчивали камеру или коридор, как служанки в ярко-красных платьях торопливо застилали влажные полы цветными циновками. Надсмотрщики торопили изнемогших рабов, ибо мертвый царь тоже спешил.

Наблюдая за толпой знати и придворных у ложа царя, Герай с презрением думал: «Что они чувствуют, что у них на душе в этот час? Вот они богато жили, сладко ели и пили, мучали рабов и бедняков, принуждая возводить холмы-зиккураты, храмы и дворцы. А теперь покорно уйдут в небытие, испив на тризне чашу забвения! Глупцы. Или смерть для вас — праздник?» Сын вольных просторов, он не понимал, точнее, не принимал мрачных обычаев Благодатной страны, осуждал робких людей Двуречья. Как можно сносить такое зло и не сделать даже попытки подняться на борьбу за свободу?

Он покосился на Иди-Нарума: «А ты, почтенный, не так глуп, как бараны в пышных одеждах, что служат царям. Ты-то покорно не выпьешь напиток забвения. Ты хочешь жить, чтобы стать царем вместо дяди? И даже мечтаешь взять в жены Инниру… Ту самую госпожу, что я встретил в первый день. Она и со мной вела темную игру. Нет, надо узнать, чем все это кончится».

— Я остаюсь на Этеменигуре, — твердо сказал Герай. Иди-Нарум притянул его к себе, жестко спросил:

— Ты жаждешь смерти?

— Я чту волю царя и обычай, — с усмешкой ответил ваятель.

Иди-Нарум в досаде хлопнул себя по бедрам и, повернувшись лицом к востоку, где висела на небе огромная медная луна, простер к ней руку:

— О боги! Он просто глупец!

Внизу торжественно зазвенели арфы, им вторили флейты. Мерно забухали бубны, гнусаво запели рога. Вдоль лестницы, ведущей к ложу царя, зажглись светильники и факелы. Придворные подняли ложе на плечи, и оно поплыло в воздухе,мерцая инкрустациями из лазурита и золота. Хор жрецов пел:

О господин, уходишь ты в обитель Энки!
Лев Благодатной страны, зачем покинул ты Ур?
Сгибаясь под тяжестью царского ложа, придворные ступали медленно, осторожно. Ваятель шагнул к лестнице, чтобы влиться в живой поток, ползущий по широким ступеням, — туда, где в свете факелов сверкали золото и серебро украшений, полированная медь шлемов, копья, бусинки ожерелий… Иди-Нарум преградил ваятелю путь.

— Куда собрался, безумный? Остановись! Нет, я заставлю тебя слушаться. Мои люди завяжут тебя в мешке и кинут в болото — к змеям и пиявкам. Нет, это будет не сладкая смерть на тризне, когда не знаешь, что пьешь: яд или снотворный напиток!

— Зачем бежать? — хмуро сказал Герай, не глядя на Иди-Нарума. — Видеть погребение царя Благодатной страны выпадает не каждому простому смертному. Я остаюсь. Но твои люди дадут мне вино, а не напиток забвения.

Они спускались на вторую террасу, и Герай про себя улыбался:

«Да, ты хитер, Иди-Нарум, но я тоже не прост. Царица Инниру не станет твоей». Он исподлобья глянул на царского племянника. Герай вспомнил тот сумрачный покой, где впервые увидел Инниру. Она подобна цветку лотоса в водах Евфрата, она как солнце и луна! Мог ли он, сын простого скотовода, мечтать о ней? Быть с Инниру — счастье. Но как забыть родину? Ему часто снились зеленые воды Моря Каспов, родные степи и горы. А тут, на Этеменигуре, он чувствовал себя как в темнице. Герай не знал, что Инниру помогла Иди-Наруму спровадить своего супруга к Энки. Племянник царя мечтал сделать ее своей женой и обещал избавить от чаши забвения. Но… коварная Инниру подкупила виночерпия, чтоб он дал Иди-Наруму вместо вина напиток смерти. И тогда она сама становилась властительницей Благодатной страны.

Лучи восходящего солнца коснулись храма на вершине зиккурата, и ваятель забыл обо всем. В который раз он залюбовался Этеменигурой. Наклонные стены, приподнятые края террас, мягкие изгибы, выпуклые стороны основания гигантской пирамиды — все рождало иллюзию, будто храм на вершине достигает неба и бог Энки может спускаться к молящимся прямо по лазурной тверди небосвода.

Тесно прижавшись плечом к Октему, ваятель сидел в ряду «друзей царя» — в главной камере погребения. Он все еще не верил, что друг снова с ним, что он здесь. Октем появился ночью, примерно за час до разговора Герая с Иди-Нарумом. Во мраке кельи ваятеля Октем будто возник из воздуха, так что Герай в испуге вскочил на ноги. Октем был в тунике жреца, каких много сновало по зиккурату. «Ты вернулся, друг? — прошептал Герай. — На Этеменигуре настали плохие времена. Ты говорил верно: бытие таит неожиданности. Внезапно умер царь! Или ты знаешь об этом?» — «Да, мне все известно, друг. Знаю и то, что тебе грозит смерть. Я помогу тебе». — «А как?» Октем молвил загадочно: «Увидишь! Только слушайся меня. А теперь иди. Скоро начнется… Я тоже буду там».

Иди-Нарум успел сообщить ваятелю: «Подойдешь к виночерпию. Он в жреческой тунике с черной каймой. Пей без страха! В кубке будет вино, не напиток забвения. Но ты сделай вид, что упал замертво. Потом мои жрецы вынесут тебя из погребения».

…В наклонную галерею вступила пышная процессия арфисток, певиц, танцовщиц, придворных дам, служанок. За ними — военачальники и телохранители царя, сановники. Рабы вели ослов и быков, которые тянули повозки и колесницы. Слуги внесли в главную камеру погребения утварь и сундучки.

Воины в полном снаряжении заняли свои посты у гробницы царя. Из полумрака царской камеры понеслись тихие звуки музыки, запел женский хор, закричали плакальщицы.

…И погребальный пир начался. Иди-Нарум высился у гробницы царя мрачным изваянием. Под ярким балдахином в своих носилках сидела Инниру. Драгоценности так усеяли ее алое платье, что нельзя было понять, из чего соткана ткань. Сверкали, переливались ожерелья, кольца, подвески, серьги из электрума и золота. На гордо вскинутой голове Инниру была корона из золотых венков под гребнем.

Рокотали арфы, глухо и скорбно звучали бубны. Изгибаясь, поплыли в танце молодые танцовщицы. У одной из них, словно приклеенная, держалась на бедре маленькая черная змея. Голосили придворные плакальщицы, им невпопад вторили телохранители — «быки», зорко наблюдавшие, чтобы никто из обреченных не избежал своего напитка. Вдруг на вершине Этеменигуры грозно запели трубы, потом настала тишина. Иди-Нарум высоко поднял тяжелый золотой кубок. Его обритая верхняя губа дрогнула, в глазах полыхнул мрачный огонь. В испуге глядя на него, замерли простые люди Ура, рабы, плотной стеной окружавшие место погребения царя. Хриплый от волнения голос Иди-Нарума прозвучал в тишине громоподобно:

— Пора в путь! Великий царь устал ждать нас!..

Не сводя с Инниру странного взгляда, он опорожнил кубок золотисто-красного напитка. С застывшей улыбкой отпила большой глоток и царица. Мгновение Иди-Нарум стоял недвижно, потом его зрачки расширились от ужаса, он выронил кубок, упал на колени, лег. А побледневшая Инниру, закрыв глаза, допила свой кубок и тоже медленно сползла на циновку, судорожно хватаясь пальцами за край погребальных носилок.

По лицам «друзей царя» катились крупные капли пота. Никто из них не дрогнул, не выказал малодушия: один за другим осушали они кубки, подаваемые жрецами в туниках с желтой каймой, и падали… К поникшей в смертной истоме Инниру подскочили служанки, подняли и бережно уложили в носилки.

Герай неотрывно смотрел в лицо Иди-Наруму и наконец увидел в его полуоткрытых глазах смертную тоску. Что же это? Ведь Иди-Нарум был уверен, что перехитрит всех. Тут Герая грубо толкнул в спину воин царя. Герай обернулся: по лицу «быка» было видно, что он уже испил чашу. Взгляд его тускнел.

— Где твой кубок, ваятель? Я не видел, чтобы ты…

Глаза воина еще жили. Опираясь на локоть, он пытался поднять меч. Тут в тунике жреца подошел Октем. Легко отвел оружие жезлом.

— Успокойся и умри с миром! — сказал он воину — Видишь? Я даю ему.

Он черпнул из медного котла поменьше, что стоял за большим.

— Испей, друг царя, за вечность, — громко сказал он и тихо добавил: — Не бойся, я проверил, это вино.

Оливковая кожа Герая стала почти синей от волнения. И все же он выпил. Октем навалился на него, зарычал:

— Падай! Будто мертвый. На нас смотрят те воины, что окружили гробницу царя. Э-э, а это что? Царь воскрес…

Все изменилось в мгновение ока. Только что прерывисто всхлипывала флейта; смертная тоска клонила молодого флейтиста к земле; вповалку лежали танцовщицы, жрецы Иди-Нарума, телохранители, арфистки и плакальщицы. И вдруг оцепеневшие от зрелища смерти рабы и горожане, окружившие погребение, загомонили, зашевелились. Такого не было и в преданиях! Почему царь вернулся? Бог Энки не принял его!?

Тишину рассек пронзительный крик царя:

— Я знаю, кто предал меня! Теперь знаю. Слава Энки, он спас меня… Эй, стража! Проверить всех! Колите их дротиками.

«Как же уцелел царь!? Выходит, он перехитрил всех. Избавился от племянника и неверной супруги», — молнией пронеслось в мозгу ваятеля. Царь взмахнул над головой сверкающим жезлом. Десятки воинов, притворявшихся мертвыми, вскочили на ноги. Остриями дротиков они кололи всех подряд. Вот ожили знатные друзья Иди-Нарума. Пробудились преданные ему жрецы. Никто из них не успел даже поднять головы. Их закололи мечами. А сам царь ткнул дротиком шею Иди-Нарума. Тот не шевельнулся. На толстом лице царя возникла гримаса изумления. Ему сказали, что Иди-Нарум выпьет вино, а не яд. А он мертв! Тогда царь бросился к носилкам жены. Широко раскрыв глаза, в которых была ненависть, она приподнялась, встала на колени, держась за край носилок, и крикнула:

— Кто помог тебе, проклятый!? О, если б знать… Сорвав с головы корону, Инниру с силой швырнула ее в царя. В руке царицы блеснул синий квадратный флакон. Спустя мгновение она, выдернув пробку, жадно выпила содержимое. И сразу сникла, упала на носилки.



Царь замычал от боли, нелепо тыкая жезлом в сторону рабов и горожан, застывших возле погребения, завизжал:

— Всех! Убить всех, кто видел!

Герай силился и никак не мог проглотить свинцовый комок, застрявший в горле. Что-то похожее на стон вырвалось из его груди. Он хотел вскочить на ноги, броситься к умирающей Инниру. Мощная рука Октема придавила его к циновке. Будто клещами, сдавил он плечо Герая. Левой рукой Октем нащупал в складках туники пакет-капсулу, включил блок антигравитации. Вместе с ваятелем непонятная для окружающих сила потащила Октема, помчала вверх по наклонному коридору. Воины, пытавшиеся преградить им дорогу, как пушинки, отлетали к стенам. Под рев и стоны людей, добиваемых воинами царя, под звон мечей и свист дротиков Октем и Герай вихрем неслись к Этеменигуре… Топот и крики преследователей остались позади. Вот и вершина зиккурата! Из-за угла храма на них налетел воин-«бык». Октем двинул его плечом, и воин покатился по ступеням. На мгновение тонкое пение блока затихло. Отдуваясь, Октем подтащил Герая к краю террасы, сказал:

— Прощайся с Этеменигурой! И покрепче держись за меня. Ваятель глянул вниз — зажмурился от страха, попятился назад. С такой высоты мечущиеся воины и люди в погребении казались букашками. Сюда не доносились стоны и хрипы умирающих. Снова запел мини-блок, Октем обнял ваятеля:

— Не бойся ничего!

Как раз в этот миг на вершину зиккурата ввалились шумно дышавшие воины царя… Они не верили собственным глазам: двое крепко обнявшихся людей медленно падают по дуге к водам Евфрата. «Великий бог Энки уносит кого-то в свои чертоги», — решили они.

Прижавшись к твердой груди Октема, ваятель едва дышал. Ему чудилось, что он и вправду выпил напиток забвения, а теперь парит в обители богов Благодатной страны. Однако небесная страна удивительно напоминала земную. Те же финиковые рощи вокруг царского погребения. По-прежнему внизу струится Евфрат, чуть правее высится Этеменигура. Обоняние ловило знакомые запахи трав, цветов, прохладной речной воды. Едва не касаясь верхушек пальм, унизанных тяжелыми гроздьями, беглецы долетели до Евфрата и пересекли реку. Мини-блок тянул на пределе нагрузки и неуклонно терял высоту. Герай различал испуганные лица царских рабов, которые пахали поля на черных быках с загнутыми внутрь рогами… Вскоре началась месопотамская степь, усыпанная яркими цветами: шариками голубого огня, золотыми соцветиями с узкими листьями, пурпурными звездами. Наконец Октем и Герай достигли грохочущих водопадами истоков Тигра-Идиглату, где шумели густые рощи кедров, черной сосны и дуба. Вот горные долины Киликии, заросшие гигантскими платанами и кипарисами… Октем повернул на северо-восток. Беглецы с трудом перевалили снежные горы Арьястана и к вечеру оказались на краю Большой соляной пустыни. А на следующее утро Герай узнал родные горы и холмы, увитые зеленым плющом. Ваятель чуть дышал от пережитого и, когда ощутил под ногами твердую землю, впал в забытье. Октем привел его в чувство, дав выпить какого-то настоя из трав, как показалось ваятелю. «Сколько же лун я не был в родных краях? — думал он, глядя на горы и холмы, на серо-зеленую предгорную равнину, переходящую, вдали в пески пустыни. — Да, время промчалось подобно стреле! И все-таки жаль, что все прошло так быстро. Прощай, Этеменигура!..»

— Не жалей ни о чем, — сказал Октем, прочитав его мысли. — Ты жив и дома — вот что главное!.. Да, мне помешала эта мнимая смерть царя, принесшая много бед. Если бы не это, я показал бы тебе, как обещал, и стобашенный Мемфис, и пирамиды фараонов, — Октем задумчиво повертел в руках мини-блок антигравитации: — Вот эта штука едва вывезла нас. Теперь она истощилась. А мне ведь надо в Эриду!

Герай встрепенулся, с мольбой сказал:

— Оставайся со мной! Люди Песков примут тебя, как брата!

Октем не ответил. Как объяснить ваятелю поручение Центра? Дул теплый ветер с гор, синело небо и шелестели густые травы на равнине. До поздней ночи рассказывал Октем о странствиях по Древнему Востоку, и в мозгу ваятеля плыли живые картины, навеянные Палеохроном. Герай будто перевоплотился в Октема — так ярко переживал виденное. В знойном мареве вставал Мемфис на границе африканских пустынь… Лес мачт и парусов теснился в оживленных портах Дилмуна. Затем посреди вод океана поднялся огромный гористый остров.

— Что за земля? — прошептал Герай, ушедший в созерцание неведомых стран.

— Солнечный остров, — ответил Октем. — На нем живут большие обезьяны, ростом с тебя, друг! Они имеют длинный пушистый хвост, а ходят на двух ногах. Зовут их лемурами.

— И ты был на острове!?

Вместо ответа ваятель вдруг как бы очутился на зеленой поляне, среди редкого кустарника. Вдали чернел высокий лес. Огненные жуки летали в сумраке ночи, звонко стрекотали цикады, заглушая резкие крики лемуров… Видение исчезло, Герай открыл глаза. Октем по-прежнему был рядом — грустный, озабоченный.

— Ты счастливец, — вздохнул Герай. — Как хочется побывать там, где был ты.

Октем молчал, думая о своем. «Меня простят в Центре палеокультур. Да, я не прибуду на корабль, он напрасно прождет меня. Зато я спас для будущего гения искусств, брата и друга! Я знаю, Герай не зря проживет свой век. Семена добра прорастут в его сердце, наполнят душу — он еще создаст немало шедевров. Его стелы, рельефы — память о тех, кто во тьме веков противостоял силам угнетения и зла».

Снова в мозгу ваятеля встали «видеокадры» воспоминаний Октема… Царь Ура повелел превратить неоглядные топи нижнего течения Евфрата в плодородные нивы. Близился месяц ава — пора, когда все живое прячется в тень. Воздух накалился, зной валил с ног. А на царской барке, куда под видом гребца проник Октем, плотная ткань навесов защищала от губительного солнца. Опахала и ручные водометы создавали на палубе приятную прохладу. Но вот справа и слева потянулись топи, кишевшие гнусом. Там по пояс в воде и грязи трудились тысячи людей. Они яростно рыхлили землю мотыгами, углубляли каналы, по которым лениво стекала желтая гнилая вода.

— Такова Этеменигура без прикрас… — с горечью заметил Октем.

С барки долетали звуки арф и пение: «О, власть любви, о, волшебство…» Герай со злобой слушал песнь и думал: «Нет, не до любви тем несчастным, кому нечем прикрыть голову от нестерпимого солнца. Не до любви рабам, чья кожа покрыта рубцами от ударов бича! Зло, ты еще торжествуешь, ты цветешь ядовитым цветом!..»

Еще раз настало забытье. «Спи до утра, — внушал Октем. — Теперь я скажу, откуда ты родом, я бывал там. В устьях реки Аму-Бешеной живет твое племя. Отец твой — Урсэт, охотник, мать — Озерная Лилия. Они любили друг друга, но старый вождь разлучил их — послал отца добывать меха в лесах полуночных, где «белки идут дождем, а соболя скачут черной метелью». Странствуя по лесам, отряд Урсэта вышел к Неведомой реке — Волге. Ясноглазые, русые люди приветили его, дали много вкусной рыбы. Далекие потомки тех рыбаков создадут в будущем с народами пустынь и степей Страну свободы…» и Герай увидел на берегу Аму дом своего племени — огромную каркасную хижину. «Взгляни на мать», — шепнул Октем. Юная гибкая девушка собирала на отмели ракушки. У нее милое лицо, карие глаза. «А вот твой отец». Юноша-богатырь в драной оленьей шкуре сказал вождю:

«Я вернулся, добыл мех. Ты доволен?» Старик прячет блеклый взгляд, цедит: «Ладно. Иди». Октем поясняет: «Пока не было Урсэта, он увел к себе Озерную Лилию. Та не покорилась, ее кинули в темницу. Ночью Урсэт освободил ее и бежал с ней на дальний речной остров. Вскоре родился ты. Но вождь отыскал их! В коротком бою Урсэт убил вождя и двух родичей, остальные скрылись. Озерная Лилия не убереглась: ее пронзила вражеская стрела».

И Герай видит умирающую. Ее губы шепчут: «Ищи меня в стране предков, Урсээт. А сын в корзине, за кустом»…Горит костер, факел огня и дыма закрывает Озерную Лилию.

…На плоту — Урсэт, меж колен — корзина с малышом. «Отец плывет по Узбою», — сказал Октем. Ночами плот у берега, а днем Урсэт плывет, сосредоточенно высекая резцом на халцедоне образ Озерной Лилии. Скорбны черты ее лица — и невыразимо прекрасны. «Здравствуй, оте-ец, — шепчет Герай, — где же найти тебя?»…Но не доплыл Урсэт к Морю Каспов: ночью схватили его люди в овечьих шкурах, он отчаянно дрался и был убит. «О боги зла, за что?…» — простонал Герай… Через пустыню идет караван ослов. На одном — та корзина. Караван идет быстро — спешит доставить с Узбоя в Уркат свежую рыбу.

А глубокой ночью, стараясь не разбудить крепко спавшего Герая, Октем встал. С грустью смотрел он на ваятеля: «Прощай, брат и друг! Не сердись на меня. Я ухожу совсем». Он впечатал в мозг Герая телепатему: «Оставляю тебе свою частицу — Зеркало будущего. Храни его крепко! Оно очень нужно людям моей родины. Но чтобы Зеркало пришло к ним, сделай так: замуруй его в какую-то стелу, которую ты создашь. Стелу закопай глубоко у стены родного города. Тогда Зеркало попадет в будущее, откуда приходил я. Прощай! Будь счастлив!» Октем неслышно вскрыл псевдобелковый череп, отсоединил Палеохрон от системы и вложил в руку Гераю. Тот сладко причмокнул во сне. Затем Октем отступил в темноту и ринулся вниз по склону холма: он торопился уйти как можно дальше, пока не включился автомат самораспада. Еще шаг, другой — и Октем упал. Во мраке ночи полыхнула зарница лилового света. К звездам умчался поток излучений. Последним растаял блок распада.

…Все, чему были в Уре свидетелями Октем и Герай, произошло за тысячу девятьсот лет до Навуходоносора и падения Вавилона — наследника цивилизации шумеров.

Вместо эпилога
«Ашхабад. Центр палеокультур. 25 июля 20… г.

В районе новейших археологических раскопок найдена так называемая «стела Герая из Урката». Логическая ЭВМ произвела дешифровку загадочных орнаментальных рисунков на стеле и выдала странный текст на шумерском языке: «Будущие люди Страны черных песков! Я высек это в память о друге, которого потерял. Его зовут Октем, он мудрец из Ашхабада, но я не знаю такого города. Октем сказал: «Он еще будет». Я, Герай из Урката, много пережил. В священном Уре я украшал чудо мира — Этеменигуру, видел погребение царя Благодатной земли. И Зеркало, которое оставил мне бесследно исчезнувший Друг, поведает вам обо всем. Оно спрятано в тайнике под рельефом. Молю вас: отыщите его!

Итак, я исполнил волю друга Октема. Привет вам, люди! Живите в мире».

Любен Дилов БЕСЕДА В ЛУННУЮ НОЧЬ

(К ВОПРОСУ О ДЕЛЬФИНАХ)
Фантастический рассказ
Художник А. ПАВЛОВ
В последнее время часто публикуются научные и научно-популярные статьи о жизни дельфинов, о попытках человека проникнуть в мир этих загадочных существ. В Советском Союзе даже запрещена охота на дельфинов. Теперь я уже не имею права скрывать то, что узнал несколько лет назад. Правда, и сейчас я не знаю, насколько все это достоверно, и поэтому не буду называть имена людей замешанных в этой истории.

Находился я тогда в западном полушарии. Закончив работу, ради которой меня туда послали, я стремился как можно скорее увидеть Тихий океан, искупаться в его волнах. Согласитесь: невозможно быть от него в какой-нибудь тысяче километров и так и не добраться до него. Ведь с детских лет в своих мечтах я бороздил его воды на фрегатах и бригантинах. Ни секунды не колеблясь, я выложил половину сэкономленных денег в кассе авиакомпании и через несколько часов оказался в городе, который справедливо называют жемчужиной океанского побережья.

Действительно, он оказался великолепным. Но три дня, которые я в нем провел, вряд ли запечатлелись бы в моей памяти с такой силой, если бы мои подкашивающиеся от беготни по музеям ноги не привели меня случайно в актовый зал местного университета. Там проходил конгресс тихоокеанских ихтиологов, и мое журналистское удостоверение позволило мне занять кресло в одном из уютных уголков бельэтажа. Тут я мог даже незаметно вздремнуть. Мне нужно было немного отдохнуть, но в то же время по своей профессиональной привычке я не хотел и упустить ничего интересного, что касалось подводного мира Тихого океана.

Я перелистал программу, которую швейцар дал мне у входа, и сразу выпрямился в кресле. Усталость как рукой сняло. Имя докладчика, как раз поднимавшегося в эту минуту на трибуну, было хорошо мне известно. Это был один из пионеров в области изучения дельфинов, директор крупнейшего в мире океанариума.

Три десятилетия назад он начал эти исследования, пожертвовав всеми своими средствами, и не встретил никакой поддержки. Он построил возле города два маленьких бассейна для своих питомцев, и долгие годы единственным средством существования были для него жалкие гроши посетителей, приходивших посмотреть на трюки нескольких дрессированных дельфинов. Наконец ему удалось пламенными статьями и убедительными научными аргументами вызвать интерес у некоторых научных учреждений к этим странным существам, которые проявляют любовь и интерес к человеку. Теперь профессор Дж. Н. стал признанным авторитетом, и научный мир напряженно ожидал, когда же он найдет способ проникнуть в загадочный мир дельфинов. Поиски проходили в трех направлениях: изучался мозг дельфинов методами сравнительной анатомии, биохимии, биофизики и нейрофизиологии, анализировались способы их общения между собой, делались попытки обучить животных элементам человеческой речи.

Профессор заявил, что не будет говорить о вещах, всем хорошо известных, а лишь сообщит последние результаты своих работ. И все-таки он позволил себе сделать нечто такое, что, видимо, было рецидивом времен, когда ему приходилось демонстрировать различные трюки своих питомцев. Почти жестом фокусника он подал знак своему ассистенту и объявил:

— Но сначала послушаем приветствие наших морских друзей, обращенное к уважаемому конгрессу ихтиологов!

Ассистент включил магнитофон, стоявший на столе рядом с кафедрой, и зал университета наполнился плеском каких-то двигавшихся в воде тел, криками, писком, бульканьем, тявканьем. Потом шум поутих, ясно и четко прозвучало:

— Ттобрый ттень, ттрузья, лютти. Шелаем сторофья и успех-хоф. Ттобрый ттень, ттрузья лютти, шелаем сторофья и успех-хоф… — дальше последовала длинная вереница звуков, тихих и ласковых, словно кто-то доброжелательно говорил на непонятном языке.

Это был не человеческий голос, и сотни достойнейших представителей науки, заполнявших громадный зал, окаменели. Профессор Дж. Н. с торжествующей улыбкой произнес в наступившей мертвой тишине:

— Это был дельфин Моро. Приглашаю вас завтра в океанариум, где он лично скажет вам…

И в этот миг в партере кто-то громко прокричал:

— Позор! Это издевательство над существами, которые стоят выше нас. Вы — убийца! Прекратите свои преступления, убийца! Убийца, убийца!..

Я так перевесился через балконные перила, что чуть не упал вниз, где царила невероятная суматоха, но все-таки сумел рассмотреть возмутителя спокойствия, который, пытаясь вырваться из рук двух распорядителей, продолжал выкрикивать свое скандальное «убийца!». Но через несколько минут он так же внезапно умолк и покорно позволил вывести себя из зала.

Я бросился вслед за ним — при таких обстоятельствах ни один журналист не усидел бы на месте. Скандалист уже шел по улице, низко опустив голову.

— Извините… — остановил я его.

Он повернул ко мне продолговатое, измученное лицо, которое все еще подергивалось от пережитого волнения. И я увидел глаза, большие, глубокие, зеленоватые, как воды Тихого океана. Одет он был в сильно поношенную, но опрятную хлопчатобумажную одежду, его можно было бы причислить к раздавленным бедностью жителям большого капиталистического города, если бы вся его фигура отшельника не сохраняла горделивое достоинство. Я назвал себя.

— Не верю журналистам, — безапелляционно заявил он. — Я имел дело с ними. Некоторые из них все поняли, но не посмели написать об этом, боясь, как бы их не сочли сумасшедшими. Для этого нужны силы. Нужно много сил для такой правды и большая смелость.

Я осторожно объяснил ему, что я не из здешних журналистов, что правда для меня дороже всего и что всегда испытывал симпатию к этим морским существам и так далее. А он пытливо смотрел внутрь меня своими зеленоватыми глазами и после некоторого колебания произнес:

— Ну ладно! Спросите обо мне профессора, и он скажет вам, что я сумасшедший, но если вы хотите серьезно выслушать меня, я приду к вам вечером. В каком отеле вы остановились?

Он пришел вскоре после того, как город запылал радужным пламенем бесчисленнных рекламных огней, и сразу же иронически спросил:

— Ну, что вам сказал профессор Н.?

Он угадал. Не имело смысла скрывать, что у меня состоялся разговор с профессором. Это было довольно продолжительное интервью, в результате которого моя записная книжка заполнилась любопытными научными фактами, и любая газета напечатала бы интервью, сделав его гвоздем номера. Профессор был более чем любезен со мной.

— Он очень сожалеет, что потерял вас как ассистента. Вы были его лучшим сотрудником, — постарался я ответить как можно деликатнее, но, увидев его улыбку, добавил: — Еще он сказал, что внезапно вы заболели какой-то идеей-фикс и однажды ночью в состоянии сильного душевного смятения выпустили в океан всех его дельфинов. Но он не сердится на вас, хотя своим поступком вы серьезно помешали его исследованиям…

— Когда он поймет, что его наука ничего не дает, то совсем перестанет на меня сердиться.

— У меня нет оснований не верить ученому, признанному всем научным миром, — сказал я с легким раздражением.

— Вы сами захотели, чтобы я представил вам доказательства против него, — произнес он с обезоруживающей логикой. — То, что сегодня произошло на конгрессе, произошло помимо моей воли… Я просто потерял самообладание, когда увидел это издевательство… Но… я хотел вам сказать… Впрочем, пойдемте со мной, и вы сами кое в чем убедитесь.

— Куда вы хотите меня отвести?

— К дельфинам. Чтобы вы убедились в их разуме.

Нет, этот человек действительно был не в своем уме!

— Пойдемте, — настаивал он. — Уверяю вас, вы не пожалеете.

Если бы он убеждал меня с фанатической страстью, если бы нападал на профессора, вряд ли я согласился бы пойти, но он говорил тихо, с грустной улыбкой. И я сдался на уговоры.

— Возьмем такси, — предложил он все таким же голосом. — Сегодня луна заходит рано, и у нас мало времени, ведь нам нужно уйти как можно дальше от людей.

«Ну да! — сказал я себе. — Разве можно обойтись без луны — необходимой декорации для любой таинственной и романтичной истории?» Я злился на себя все больше и больше. Если он действительно ненормальный, ждать можно чего угодно, даже нападения. Сейчас он тихий, но… когда мы останемся вдвоем… Однако вскоре я устыдился своих мыслей: весь вид моего спутника выражал кротость и доброту.

Он сидел молча.

— Почему вы молчите? — спросил я. — Говорите! Подготовьте меня к тому, что мы увидим!

Может быть, он спал? Или молился? А может, находился в каком-то трансе?

— Вы уверены, что профессор Н. не любит дельфинов? Ведь он всю жизнь и все средства свои потратил на них! И с какой страстью он их защищает! Долгие годы!

— Извините меня, — откликнулся мой спутник, будто проснувшись, — понимаете, когда я отправляюсь к моим друзьям, мне необходимо подготовиться, освободить свой дух от вещей, которые нам мешают. Вы меня о чем-то спрашивали?

Я повторил свой вопрос.

— Ну что ж, его любовь выглядит примерно так. Скажем, я вас не знаю, но заявляю, что люблю вас, и чтобы узнать вас получше, прежде всего вспарываю вам живот — хочу увидеть, что у вас внутри, потом разбиваю вам череп и всовываю в мозг разные электроды, пропускаю через них электрический ток, колю вас иглами и другими приспособлениями, а потом с палкой в руке заставляю учить язык марсиан, если такой, разумеется, существует. Как бы вы отнеслись к такой любви?

Есть люди, фанатически преданные идее защиты животных, они не допускают и возможности никаких опытов с ними.

Поэтому я промолчал на этот раз.

— И представьте, — продолжал он, — я делаю все это, хотя есть совсем простой способ узнать многое о вас: спросить — и вы расскажете, что сами знаете о себе.

Нужно было, наконец, что-то сказать, и я вздохнул демонстративно громко:

— Да, конечно, но дельфины, к сожалению, ничего не могут рассказать!

— Могут! — горячо возразил он и подался вперед. — Могут! И мы в состоянии их понять! Знаете, когда меня объявили сумасшедшим? Когда я научился разговаривать с дельфинами так же, как это делали некоторые до меня, в основном рыбаки, но из тех, старых, для которых море — это жизнь, а не фабрика по добыче рыбы… Это было, когда я их насильно заставил уплыть в океан.

— Насильно?

— Да, они настолько добры и так самоотверженно нас любят, что не хотели покидать океанариум. Некоторые из них даже вернулись после того, как пожили немного среди своих. Они плавали около берега, пока не появились сотрудники профессора. Дельфины сами поплыли в сети.

— Значит, им было хорошо у профессора?

— Ну да, хорошо! Я же вам говорю, что они готовы выносить любые страдания, лишь бы мы поняли их и поверили в их добрую волю. Потому что они-то нас знают!

— Правда? — произнес я, стараясь не выдать своего недоверия. — А как вы научились с ними разговаривать?

— Я не совсем точно выразился, — ответил он живо. — Не научился, а вдруг понял, что разговариваю с ними. Была теплая ночь с большой и чистой луной — одна из тех, когда трудно уснуть. Я был в полном отчаянии после очередной безуспешной попытки понять хоть какие-нибудь из тех пятидесяти звуков, которые издавали наши питомцы и которые я неутомимо записывал на магнитофонные ленты. Я решил пройтись, хотя падал от усталости после жаркого летнего дня. Присел возле одного из бассейнов и вздохнул: «Милые вы мои, хорошие, скажите, что же у вас за язык, на котором вы говорите, а то вот уже десять лет мы не можем разгадать смысла ваших пятидесяти слов!» Вода была совершенно неподвижной, потому что ветер стих, а две пары дельфинов, жившие в этом бассейне, видимо, спали. В бассейне и они научились спать ночью. Ведь днем мы не оставляли их в покое. Так я смотрел на воду и разговаривал вслух сам с собой. Вдруг у самых моих ног появилась морда Ники. Я узнал его, потому что было совсем светло, и сказал ему: «Я разбудил тебя, Ники? Прости, я сейчас уйду!» И вдруг он мне ответил: «Меня разбудила твоя печаль, дружище». Я не поверил своим ушам, хотя у меня было ощущение, что слышу его голос вовсе не ушами. Я повторил свои слова немного громче, и снова до меня дошел его ответ, но на этот раз слова располагались в другом порядке: «Твоя печаль разбудила меня, дружище» Теперь я уже понимал, что слышу не звуки, а голос внутри себя, и совершенно отчетливо. Я онемел, а в мозгу замелькали вполне естественные мысли: это невозможно, это обман, галлюцинация, лучше побыстрее уйти и выпить снотворное… и тому подобное. Но кто-то настойчиво мне говорил: «Ну что ты мучаешься, дружище? Перестань. Вот ты меня уже и понимаешь. Я тот, кого вы назвали Ники. Сначала мне это имя не нравилось, но потом я полюбил его, потому что понял, что вам приятно так меня называть. Ты давно пытаешься сказать мне все это, но твоя мысль ускользала от меня, а сейчас я тебя услышал. А ты слышишь меня?»

— Слышу, Ники, — сказал я ему, испытывая огромное волнение. А он продолжал: «Не давай мысли ускользать от меня и от себя, тогда мы сможем разговаривать. Мы столько должны рассказать друг другу, правда? Ты сам это знаешь». И всю ночь мы разговаривали с Ники. Он рассказал мне все, что знал о себе и о дельфинах, а я ему все, что знал о себе и о людях. Но оказалось, что о дельфинах я не знал ничего, хотя уже десять лет изучал их, а Ники знал о людях даже такие вещи, о которых я и не подозревал.

На следующую ночь я снова разговаривал с Ники и спросил его, могу ли я беседовать и с другими дельфинами. Он ответил утвердительно. Все дельфины точно таким же образом разговаривают между собой, а вовсе не с помощью тех пятидесяти звуков, оставшихся от их древнего средства общения. Ныне эти звуки представляют собой лишь инстинктивные восклицания типа междометий. Тогда я направился к другим бассейнам и несколько ночей беседовал с разными дельфинами. А потом меня охватило настоящее безумие от всего, что я услышал, и я выпустил дельфинов в океан. Я не мог больше видеть, как профессор Н. истязает их своими зверскими исследовательскими методами.



«Обычная история! — сказал я сам себе. — Шизофреническое раздвоение личности». И вдруг услышал тихий смех человека, сидящего рядом.

— Вы знаете, что и люди могут разговаривать друг с другом таким же образом? Нужно только захотеть и немного поупражняться. Хотите, я вам скажу, что вы только что подумали: «Обычная история. Шизофреническое раздвоение личности». — Он снова засмеялся, но тут же поспешил извиниться: — Не обижайтесь на мой смех, прошу вас! Впрочем, можно остановить такси.

Мы оказались под звездами и луной, которая проложила сверкающую дорогу на поверхности океана.

— Вы добрый человек, поэтому я вам и доверился. Вы знаете, у дельфинов я научился узнавать людей и редко ошибаюсь, так как могу слышать то, что они говорят иногда только самим себе…

Мы вышли из машины, свернули с шоссе, и я споткнулся о прибрежный камень, ослепленный блеском лунной дороги и оглушенный могучим шумом прибоя.

— Сядьте здесь! — сказал мой проводник, и я сел как загипнотизированный.

Передо мной расстилался Тихий океан. Но сейчас это был не тот океан, о котором я мечтал еще ребенком, и не тот, в котором я купался вчера. Это было нечто бесконечное, гипнотизировавшее меня мириадами серебряных глаз и звавшее меня голосами мириадов живых существ. Все это устремлялось ко мне, а я шел к нему с ощущением, что возвращаюсь туда, откуда когда-то в незапамятные времена вышел.

— Вы меня слышите? Очнитесь и слушайте меня!

Мой проводник, склонившись ко мне, тряс меня за плечи.

— Что? — спросил я. — Мы пришли?

— Да, — ответил он, и я удивился, потому что ожидал чего-то другого.

— Сейчас я их позову, — сказал он. — Но не делайте ничего такого, чем можно их оскорбить. Сидите неподвижно и слушайте! Слушайте меня и слушайте себя. Обдумаете все потом, сейчас самое важное — верить! — Он говорил громко и внушительно, но, может быть, просто пытался перекричать прибой? — Нужно верить, понимаете? Верьте тому, что услышите в самом себе. В этом нет ни мистики, ни самовнушения! Это как разговор с самим собой. Если захотите их спросить о чем-нибудь, спросите себя, если захотите им что-то сказать, скажите себе. Но это не так просто. Нужно быть абсолютно искренним, таким искренним, каким человек очень редко бывает даже с самим собой. И самое трудное для нас, людей, — освободиться от притворства и самообмана, лицемерия. И если вам это удастся, вы будете разговаривать с дельфинами. Потому что это язык жизни во Вселенной. Мы тоже его знаем, каждый человек держит его в клетках своего мозга, но он так редко в нас звучит, что мы перестали его понимать. Вот почему сейчас нужно просто поверить в него, по-ве-рить!

Последнее слово он произнес по слогам, и каждый слог прозвучал во мне с большой силой. Каждая клетка моего тела дрожала и гудела в такт вздохам океана. Мой спутник подошел к самой воде, устремив взгляд в пространство. И я видел, что он уже не безумец, каким казался мне вначале, а как бы часть того, что доносится из самых недр рассеченного лунной дорогой океана. Я сидел и внимал, уже не понимая, идет ли этот зов от моего спутника или ото всего вокруг.

— Я ждал тебя вчера, — услышал я внезапно.

— Прости! — раздалось в ответ. — Я сегодня не один.

— Вижу. Кто с тобой?

— Человек, который тоже вас любит.

— Он боится.

— Да, пока еще боится, но это добрый человек. Где другие?

— Сейчас появятся. Они уплыли наловить для тебя рыбы.

Я напряженно всматривался в неподвижную фигуру, склонившуюся к воде, и слышал два голоса, которые были абсолютно одинаковые, и все же они принадлежали разным существам. Внезапно мой проводник оглянулся, я вздрогнул…

— Первый приплыл, — сказал он мне.

— Я понял, — ответил я. — Я слышал ваш разговор.

— Слышали? Тогда все в порядке! А видели его? Вон там!

Я вытянул шею, не вставая с места: большое блестящее черное тело покачивалось на тихих волнах и медленно приближалось. Мне показалось, что я встретился с ним взглядом.

— Скажите ему, — попросил я, — что я не боюсь их и что я действительно их уважаю!

— Хорошо, — ответил нерешительно мой провожатый, и я напряг свой внутренний слух.

— Слышали ответ? — спросил он меня через некоторое время.

— Нет, — ответил я.

— Потому что себе вы говорите другое. Я же вас предупредил, что нужно быть искренним!

— Что он ответил?

— Вы боитесь. Боитесь океана, меня, того, что они несут в себе, и того, что в вас и что пытается соединиться с тем, что в них.

Я закрыл глаза и попробовал сосредоточиться, уйти в себя. Что-то новое росло и росло во мне, вытесняя суетные желания и мысли. И я услышал собственный голос.

— Разве я боюсь?

— Да, ты боишься, — ответил мне другой голос, но он был неотличим от моего. — Боишься, потому что не знаешь этих сил, потому что никогда не пытался найти их ни в себе, ни вне себя.

— Сейчас уже, кажется, не боюсь, — проговорил я.

— Да, уже боишься меньше. И мы можем стать друзьями. Ты перестаешь быть человеком, считающим себя венцом природы, и я для тебя перестану быть животным, и мы сможем понять друг друга. — Он засмеялся и весело перепрыгнул через волну, как это обычно делают дельфины. — Я тебе изложу наши истины, а ты мне свои. Так разговаривают друзья, а раз мы друзья — не будем обижать друг друга, ладно?

Я попытался вспомнить свои истины, чтобы рассказать о них, но не смог; словно все они уплыли в темноту и тишину. Поэтому я спросил:

— За что же вы нас любите?

— А разве можно не любить своего брата, если он даже в чем-то и заблуждается?

— Это ваша истина?

— Да, — ответил он.

— Два и два четыре, — сказал я внезапно.

— Что это значит?

— Это одна из наших истин.

— Я не понимаю, — произнес он смущенно.

— Привет, дружище! — раздался еще один голос. — Я понимаю! Это ваш счет, да? Самое большое ваше заблуждение!

— Почему заблуждение? До сих пор я разговаривал с одним дельфином, сейчас приплыл ты. Один дельфин и один — это два дельфина.

— Нет, есть только один дельфин и… дельфины. И так со всем.

— Ага! — сказал я торжествующе. — Для вас существует только единица и множество. Да ведь это самая примитивная ступень восприятия.

Оба дельфина перевернулись через голову в волнах, и я услышал смех, веселый и безобидный. Потом второй дельфин сказал:

— Ты можешь пересчитать волны в океане? Можешь пересчитать звезды во Вселенной или измерить бесконечность? Счет нужен для движения тела, но он мешает духу проникнуть в бесконечность.

А вы привыкли все считать, и тяжелее всего вам бывает, когда чего-нибудь слишком много.

Я хотел возразить, но вдруг осознал; что они правы, что понимают Вселенную лучше нас, может быть, потому, что живут в океане, а он дает более верное представление об изначальном космосе.

— Говорят, когда-то мы были очень близки, — грустно заговорил первый дельфин. — Но насколько подвижнее и совершеннее стали ваши конечности, настолько неподвижнее и примитивнее стал ваш дух. Вы убиваете друг друга. Тяжко нам видеть, как ваши плавающие и летающие дома тонут в океане, а вы становитесь пищей рыб. Когда-то вы хотя бы с нами не вели войны и считали нас своими друзьями, а теперь вы уничтожаете и нас. Почему?

— Это тоже идет от счета, — ответил другой дельфин, который был, очевидно, старше и опытнее. — Они считают, и им всегда всего мало. Они становятся ненасытными… — подсказал он невольно мне нашу вторую истину.

— Но мы не можем, как вы, только беззаботно кувыркаться в волнах!

— Ты видишь только наши тела, а телам нужно не так уж много пищи и тепла.

— Это утверждают и люди.

— Человеческий мозг открыл те же истины, что и наш. Но вы не знаете, какие из них сделать выводы. Потому что поклоняетесь числам, а числа умерщвляют дух.

— Нужно изменять мир! Человек призван изменять и создавать.

— И это вы неправильно поняли, — ответил он. — Вы, как и мы, можете изменять и создавать только самих себя. Так делают все разумные существа во Вселенной, поскольку и она сама непрерывно себя создает. А вы заняты тем, что приспосабливаете вещество к нуждам своего тела и, воображая, что это и есть изменение, не замечаете, что дух ваш остается все таким же, что в нем умирают те силы, благодаря которым вы могли бы проникнуть в глубины Вселенной.

— Не верю! — остановил я его, но вдруг почувствовал, что ничего во мне не противится его словам.

— Прекратим этот спор! — вмешался другой дельфин. — Неужели вам обоим не надоел он? Лучше прогуляемся, друзья! Посмотрите, какая чудесная ночь.

Я как бы пришел в себя и опять услышал шум прибоя и увидел лунную дорогу.

Мой спутник стоял на краю скалы, а бесконечная гладь океана лежала у его ног. Я приподнялся и увидел возле него двух дельфинов, длинные, черные тела которых были похожи на торпеды.

— Я скоро вернусь, — сказал он.

Через мгновение с царственным спокойствием он несся, как Посейдон, по лунной дороге, тянувшейся к самому горизонту. Его несли на себе два дельфина.

— Не ве-е-е-рю-ю! — закричал я и бросился бежать в обратном направлении, к полю, в темноту. — Не верю-ю-ю!

Я бежал и кричал, пока не выбрался на шоссе. Оно вело к неоновому сиянию, под которым лежал город…

На другой день, не успел я проснуться и — подумать о своем странном сне, как в мою комнату постучалась горничная.

— Это письмо оставил для вас какой-то господин еще утром, — сказала она довольно фамильярно. — А вы все спите и спите.

— Мы, туристы, очень устаем, — ответил я.

— Да, туристы очень устают, — засмеялась она.

Как только она вышла из номера, я прочитал письмо:

«Дорогой друг, почему вы меня не дождались? Я испугался за вас, но успокоился, узнав, что вы спите. Не может быть, чтобы вы меня неправильно поняли. Я хотел только дать вам наглядное доказательство того, во что вы ужеповерили. Отдохните хорошенько, а завтра вечером мы снова пойдем к нашим общим друзьям. Ведь им нужно сказать вам еще столько важных вещей! Будьте здоровы! Ваш X.»

Я вскочил с постели. «Ваш Икс!» «Ваш Икс!» — Черт побери, неужели все это действительно было? Придя в себя, я решил немедленно уезжать. Немедленно, пока я окончательно не сошел с ума. Так я и сделал. Может, мне надо было еще раз пойти в лунную ночь к океану с бывшим ассистентом профессора? А?

Сокращенный перевод с болгарского Л. Никольской

Эрманно Либенци ТУРИСТЫ АСТРОКЛУБА

Фантастический рассказ
Художник А. ГРАШИН
В теплую летнюю ночь 2033 года гигантский радиотелескоп австралийской обсерватории в Маунт-Брюс, как всегда, ловил сигналы из космоса, загадочные, еле слышные шумы и потрескивания. И вдруг с одной из бесчисленных звезд Млечного Пути донесся четкий мощный сигнал. Ученые прильнули к радиотелескопу.

— Похоже на азбуку Морзе, — прошептал один из них.

Он схватил ручку и стал лихорадочно записывать: «Вни… внима… внимание… Послание с планеты Зенит для планеты Земля».

Астрономы затаили дыхание. А планета Зенит продолжала вызывать Землю: три, пять, десять, двадцать раз. Потом все смолкло. Ученые уже начали терять надежду еще раз поймать передачу. Но тут снова из космоса донеслось характерное тиканье: «Астроклуб планеты Зенит в сотрудничестве с туристическим объединением Галактики организовал для своих членов, мужчин, женщин и детей, большое межпланетное путешествие. В этом году его маршрут включает короткую ознакомительную экскурсию по планетам Солнечной системы. Туристы посетят кольца Сатурна и три дня пробудут на Земле. Просим корабли землян вылететь нам навстречу. Наше прибытие в район Луны ожидается 7 мая 2034 года». Послание было повторено для верности десять раз.

Ученые немедленно сообщили о сенсационной новости в Центр галактических исследований, и в пять минут она разнеслась по всему свету, вызвав повсюду огромное волнение и еще большее любопытство.

Собственно, землян почти не удивило сообщение, что должен прилететь корабль с другой планеты. За последнее время было открыто несколько обитаемых планет. Наибольшее впечатление произвел тот факт, что с планеты Зенит летят туристы. Ведь если жители Зенита могут позволить себе столь дорогостоящее путешествие, значит, они весьма богаты и превосходят землян в научной и технической областях. И, что очень важно, у них нет никаких враждебных намерений. Словом, многие радостно потирали руки: промышленники — в предвкушении выгодного торгового соглашения, главы правительств — в надежде заполучить могучего союзника, ученые — в ожидании новых открытий, поэты — в уверенности, что столь выдающееся событие вдохновит их на поэмы и оды… По различным, сугубо частным причинам возликовали, услышав об этой новости, фотографы, продавцы сувениров, генералы, актеры, продавцы фальшивых драгоценностей, философы и владельцы табачных лавок. Все они надеялись, что с прибытием туристов Астроклуба сами собой исчезнут их затруднения.

Поэтому, когда правительства ряда стран решили организовать грандиозные манифестации в честь инопланетян и ввели особый галактический налог, люди не выразили никакого протеста. Разве можно ударить лицом в грязь перед столь именитыми гостями?

Быстро пролетели осень и зима, настал долгожданный момент встречи. Корабль землян, на борту которого находились представители правительств, общественных и деловых кругов, взял курс на Луну. Встреча, как и было намечено, состоялась 7 мая 2034 года в двухстах километрах от Луны.

Пилоты космокораблей блестяще произвели стыковку. Открылись люки, и делегация землян проследовала на корабль астротуристов. Его салон был просторным, ярко освещенным, великолепно обставленным и богато декорированным. Астротуристов было человек сто, они все проявили живейшее любопытство, что вообще характерно для туристов, еще не перегруженных впечатлениями. Дружеские улыбки, горячие рукопожатия… Обитатели Зенита были двухметрового роста, а волосы у них оказались фиолетовыми. В остальном они мало чем отличались от землян. Они знали все земные языки, так как давно уже принимали радиотелефонные и телевизионные передачи с нашей планеты.

Затем оба корабля произвели расстыковку и направились к Земле.

— Друзья, настало время рассказать вам о планете, которую вы намерены посетить, — обратился к зенитианам глава делегации землян. — С чего же начать?. Гм… начнем с последних шестидесяти лет. Прежде всего, меньше века тому назад Земля была почти необитаемой — каких-нибудь три миллиарда жителей против нынешних пятидесяти. Теперь вы ясно представляете себе, какие сложные проблемы пришлось нам решать: к примеру, проблему питания и нехватки площади. А тут еще со всей серьезностью надвинулись проблемы образования, расселения, изыскания новых видов энергии…

Один из зенитиан, директор Астроклуба, поднял руку. Он хотел прервать на миг представителя землян и сказать ему, что на Зените эти проблемы разрешены шесть тысяч лет назад. Но увлекшийся рассказом глава делегации землян ничего не заметил, и директор Астроклуба опустил руку.

— Почти до конца прошлого века мы выпускали машины, выполнявшие в основном чисто физическую работу. Но когда началось производство атомных бомб, ученые поняли, что человеческий мозг не в состоянии быстро производить сложные и длинные вычисления. Поэтому были созданы электронные устройства, способные за одну тысячную секунды выполнить расчеты, для которых миллионам математиков понадобились бы миллионы лет.

— Очень интересно, — без всякого энтузиазма откликнулся директор Астроклуба.

— И вот теперь «электронные мозги», как мы называем электронно-счетные устройства, с помощью верных роботов делают абсолютно все, — торжественно объявил глава делегации землян.

— Как понимать «абсолютно все»? — спросил один из туристов.

— Это означает, что они выполняют все работы, которые раньше выпадали на долю человека. Теперь мы можем отдыхать и наблюдать за работой роботов. Бесподобно, не правда ли?

Зенитиане молчали.

— Мы давно уже поняли, что электронно-счетные устройства все делают лучше нас, — продолжал глава делегации землян. — Они водят любые корабли, руководят производством, безошибочно вершат правосудие.

— О господи! — вырвалось у одного из туристов.

— Но и это еще не все… Впрочем, остальное вы скоро увидите сами.

— Скажите, а как вы разрешили проблему питания? — спросил пожилой зенитианин.

— Прежде всего путем создания искусственных продуктов из пластических масс, а также разведения и отлова рыбы в океанах.

— А что стало с сельским хозяйством? Вы по-прежнему разводите домашних животных?

— Мы сократили их поголовье до минимума. Зато уцелевшие виды стали куда более продуктивными. Используя атомную энергию, мы растопили льды у полюсов, обводнили пустыни. На всей планете климат стал теплым и почти одинаковым. Жители Сибири и Канады могут теперь круглый год купаться в реках и в море. На Земле не осталось неосвоенных, незаселенных районов. Разве это не великолепно?!

— Гм, пожалуй, — неопределенно ответил директор Астроклуба. — Но какие же еще чудеса вы сотворили?

— О, всех не перечесть! Мы ликвидировали всю растительность, которая была несъедобной: бесполезные деревья, кусты и травы, включая, разумеется, и цветы. На месте прежних лугов и лесов мы воздвигли огромные города, построили заводы, дороги, космодромы. В своем нынешнем виде сельское хозяйство не нуждается в обширных площадях. Мы научились собирать богатейшие урожаи с маленьких участков земли. Ну, что вы на это скажете?

— Весьма впечатляет, — искренне признался пожилой инопланетянин.

— Я был уверен, что наша цивилизация произведет на вас потрясающее впечатление, — с довольной улыбкой сказал глава делегации землян. — Итак, после устранения ненужной растительности мы приступили к уничтожению животных. В отдельных случаях нам для этого не понадобилось даже пошевелить пальцем. Такие доисторические виды, как лошадь, верблюд, осел, буйвол, исчезли сами собой, не выдержав состязания с машинами. Изменение климата также сделало свое дело: белые медведи, тюлени и пингвины погибли от перегрева, а слоны, жирафы, гиппопотамы, носороги — от холода. Что же касается остальных животных, то ими пришлось заняться вплотную.

— Заняться? Это в каком же смысле? — испуганно воскликнули зенитиане хором.

— Да, это была совсем не легкая работа. Особенно много хлопот доставили львы и тигры. Впрочем, они были обречены. Не могли же они кормиться бифштексами из пластика.

— А птицы?

— Они мешали полетам и лазерным передачам, — ответил глава делегации землян.

— Ну а собаки, кошки?

— Слишком были прожорливы. Они остались лишь в зоопарках. Впрочем, три вида домашних животных мы сохранили — коров, кур и свиней. Но и их немного — места, знаете ли, не хватает. Впрочем, химия позволяет творить чудеса. Корова, получившая соответствующую дозу химических веществ, дает в среднем пятьсот литров молока в день, цыпленок на четвертый день достигает десятикилограммового веса, а курица ежесуточно сносит двенадцать квадратных яиц.

— Почему же квадратных? — удивились туристы.

— Так их легче упаковывать. Мы покорили природу, подчинили ее себе. И все благодаря новейшим «электронным мозгам» и роботам. Теперь на Земле наступила полная гармония.

Туристы в ответ лишь вздохнули.

— Я вижу, вы немного устали, — сказал глава делегации землян. — Вам не мешает отдохнуть. Через три часа мы приземлимся.

Полет продолжался безо всяких происшествий. Зенитиане, сидя полукругом, задумчиво смотрели в иллюминаторы.

Когда оба корабля приземлялись на стальной дорожке космодрома, гостей уже ждали несметные толпы. Земляне встретили туристов с планеты Зенит оглушительными аплодисментами и восторженными криками, несколько напугавшими гостей. Спустившись по трапу под вспышки блицев и щелканье фотокамер, гости проследовали к почетной трибуне. Затем им пришлось выслушать десятка два приветственных речей, столь же длинных, сколь и бесполезных. После чего все сели в трубопоезд.

Цилиндрической формы поезд молниеносно скользнул в гигантскую пластиковую трубу, которая висела на металлических опорах в нескольких метрах над землей. Трубопоезд почти мгновенно достиг скорости шестисот километров в час и минут через десять доставил туристов в столицу Федерации.

Едва выйдя из вагона, зенитиане заметили, что в столице царит какая-то необычная атмосфера. Их, понятно, не удивили ни бесшумные электроавтомобили, ни стрекочущие стаи металлических кузнечиков. Они взглянули наверх и увидели, что этот район города находится под большим полукруглым куполом. И дальше, куда ни кинь взгляд, всюду виднелись купола.

— В нашем городе — наибольшее число пластиковых куполов, — с готовностью пояснил мэр столицы. — Как вы можете убедиться, купол возводится без всяких колонн и опор. Мощный насос днем и ночью нагнетает под давлением воздух, который и не дает куполу упасть. Купола защищают нас от дождя, а установки для кондиционирования воздуха поддерживают постоянную температуру в двадцать градусов тепла. Открытые места между куполами предназначены для стоянок электромашин.

Неподалеку от группы туристов приземлилось множество «кузнечиков».

— Это автолеты, — объяснил мэр, — нечто среднее между автомашиной и вертолетом. А теперь я приглашаю вас в Правительственный парк на пластикоужин в честь дорогих гостей.

— На пластикоужин?! — растерянно повторил директор Астроклуба.

— Да-да, на ужин из пластических масс. Вы сами увидите, как аппетитно любое пластиковое блюдо.

Автолеты за час доставили астротуристов в центр города, расположенного в двухстах километрах от космодрома.

Мэр объяснил зенитианам, что предпочел автолеты сверхскоростному трубопоезду, чтобы туристы могли полюбоваться чудесной панорамой города. Мэру нельзя было отказать в гостеприимстве. Вот только неясно было, что он имел в виду, когда упомянул о чудесной панораме. Дома и купола были как две капли воды похожи один на другой. В Правительственный дворец астротуристы прибыли уже под вечер. Их провели в салон с люминесцентными стенами и усадили за длиннющий стол. Немного спустя в глубине зала бесшумно отворилась дверь и появились металлические устройства кубической формы. Передвигались они на резиновых колесиках. Каждое несло дымящееся блюдо.

— Это роботы-официанты, — гордо объяснил мэр.

Роботы-официанты подъехали к столу и, вытянув телескопические руки в белых перчатках, ловко поставили блюда перед гостями.

Туристы подозрительно посматривали на еду, не решаясь приступить к ужину. Им подали какую-то жидкость, в которой плавала студенистая масса. Наконец самые смелые поднесли ложки ко рту… и проглотили некую смесь нефти, чернил и касторового масла.

— Акрилиновый бульон с пропиленовыми гренками, — пояснил мэр. — Очень питателен и весьма приятен на вкус.

Роботы-официанты с точностью хронометра подносили все новые и новые блюда. На стол были поданы вначале губкообразные серо-желтые кубики с жидкой зеленоватой кашицей — полибиленовый бифштекс с гарниром из криовилина. Затем настал черед синтетических фруктов. Внешне они были похожи на яблоки, но имели вкус третьесортного мыла. И в заключение был подан ликер из дейтерия, от которого бедных гостей затошнило, и они чуть не попадали со стульев.

— А теперь, друзья, мы повезем вас на концерт в Международный театр! — воскликнул мэр.

Гости, еще не совсем оправившиеся после ужина, с трудом поднялись и поплелись за первым гражданином столицы. Когда они вышли на улицу, их поразило, что с неба сквозь купола сочится холодный беловатый свет. Гости посмотрели вверх и вместо звезд увидели огромные светящиеся сферы.

— Как вы сами убедились, мы давно уже забыли, что такое темнота, — объяснил мэр. — Мы вывели на орбиту на высоту тридцать пять тысяч километров множество искусственных спутников, которые отражают солнечный свет.

Гости вновь сели в автолеты и четверть часа спустя уже были у Международного театра, где собрались сливки столичного общества. Когда поднялся занавес, зенитиане не поверили своим глазам. На сцене, держа в руках музыкальные инструменты, выстроились в три ряда пятьдесят четыре робота. Перед ними, в самом центре, стоял большой черный ящик с вмонтированными в него сигнальными лампами, реле, проводами и антеннами.



— Это дирижер оркестра. Один из лучших «электронных мозгов» столицы. Под его управлением оркестр исполнит Первый концерт для фортепиано с оркестром Чайковского, — прошептал мэр главе делегации с Зенита.

— Да, но как же они его понимают? — спросил инопланетянин.

— Роботы-музыканты расшифруют любую партитуру. Достаточно вложить ноты в отверстие на спине, и они безошибочно исполнят самое сложное музыкальное произведение. Дирижер с помощью закрепленных на его голове двенадцати вращающихся микрофонов в состоянии уловить малейшую неточность в исполнении и в одну миллионную долю секунды поправить робота-оркестранта. Некоторые престарелые музыканты упрямо утверждают, что такие концерты безлики и скучны, но ведь и у вас, наверное, есть консерваторы.

— У нас они составляют абсолютное большинство.

— Вот видите! — удовлетворенно кивнул мэр.

В правом боку электронного дирижера отворилась дверца, и из нее показалась стальная упругая рука, пальцы которой крепко сжимали дирижерскую палочку. Маэстро постучал палочкой по пюпитру, затем повелительно взмахнул ею, и полилось величественное Allegro non troppo e molto maestoso. Музыканты играли, правда, немного однообразно, но слаженность оркестра была полнейшей.

Чуть хуже прозвучало Allegro con spirito.

Внезапно робот-пианист из-за резкого перепада напряжения слишком сильно ударил стальными пальцами по клавишам, и десять из них разлетелись вдребезги, что несколько испортило общее впечатление.

Andante semplice было исполнено поистине виртуозно, и, вероятно, не меньший восторг вызвало бы исполнение Prestissimo, если бы робот-скрипач из-за короткого замыкания не заискрился и не окутался облачком едкого дыма. Мгновенно примчались пожарные и буквально залили пострадавшего пеной из огнетушителей. Но, увы, бедняга скрипач безнадежно застрял на одной ноте. Пришлось увести его за кулисы и там расплющить молотом. К сожалению, весь этот шум и грохот неблагоприятно подействовали не только на зрителей, но и на робота-дирижера. Быть может, из-за чрезмерной нервозности при исполнении Allegro con fuoco у него перегорел предохранитель. Дирижер так и застыл с воздетой ввысь стальною рукой.

Роботы-оркестранты продолжали исполнять концерт Чайковского, но один из них, виолончелист, совсем недавно запущенный в серийное производство и явно не доведенный до полной кондиции, внезапно лишившись руководства, стал исполнять буги-вуги.

Остальные музыканты невозмутимо доиграли концерт до конца, но, поскольку дирижер не подал им обычного знака, они вновь начали исполнять Allegro non troppo e molto maestoso. Пришлось срочно вмешаться техникам. И до тех пор, пока не были устранены неполадки в электросистеме дирижера, под сводами зала звучали звуки оркестра, увы, потерявшего всякую слаженность.

— Должен признать, что электронный оркестр еще не достиг полного совершенства, — извинился перед гостями мэр столицы, — но речь идет лишь о частичных недоработках.

Хозяева и гости уже собирались сесть в поджидавшие их автолеты, как вдруг на противоположной стороне площади показался желтый автомобиль с синей сигнальной лампой на крыше. Чуть позади ехал крытый автофургон.

— Это полицейская машина, — объяснил мэр гостям, — сейчас вы сами увидите, как хорошо у нас все организовано.

Он поднес к губам сверхзвуковой свисток, с силой беззвучно свистнул, и в тот же миг полицейская машина подкатила к подъезду театра.

Распахнулись дверцы, из машины выскочили четыре робота и вытянулись перед мэром по стойке «смирно».

— А теперь полюбуйтесь, как они работают, — шепнул мэр зенитианам, снова повернулся к роботам-полицейским и приказал им: — Проверьте всех присутствующих!

Роботы вынули из ящика большие металлические кольца и в несколько прыжков подскочили к толпе, собравшейся поглазеть на жителей планеты Зенит. Только теперь зенитиане поняли назначение колец: роботы-полицейские ловко и быстро надели их на головы любопытных из первых рядов и грозным металлическим голосом задали всем один и тот же вопрос:

— Виновен или невиновен?

— Невиновен! — поспешно отвечал каждый.

— Понятно, все до одного уверяют, что они невиновны, — прокомментировал мэр. — Но тот, кто солгал, предстанет перед «электронным мозгом», который находится в багажнике полицейской машины. «Электронный мозг» подвергает тщательному анализу электромагнитные мозговые импульсы допрашиваемого. У лжеца импульсы сильнее, чем у человека, сказавшего правду. Уловив их, «электронный мозг» подает сигнал, и робот-полицейский мгновенно надевает на лжеца наручники.

Тем временем роботы-полицейские уже успели арестовать и посадить в машину несколько человек.

— Но если кто-нибудь из арестованных окажется виновным лишь в том, что, скажем, бросил на тротуар конфетную обертку? — спросил один из гостей.

— В центральном полицейском управлении его подвергнут перекрестному допросу и точно выяснят степень виновности, — ответил мэр. — Если он всего лишь бросил бумажную обертку, на него наложат штраф.

И тут роботы-полицейские начали опрашивать уважаемых граждан из свиты губернатора и мэра, арестовывая каждого второго. В первый момент мэр, занятый беседой с гостями, ничего не заметил. А когда понял, что произошло, роботы-полицейские уже гнались за самим губернатором. Опомнившись, мэр снова засвистел в свой чудесный свисток и подозвал роботов к себе.

— Разрешите спросить, — начал один из туристов.

— Я вас слушаю, — наклонил к нему голову мэр.

— Если преступник вместо того, чтобы ответить «невиновен», ответит «виновен», иными словами, скажет правду, роботы его не арестуют, не так ли?

Мэр от удивления раскрыл рот. Нервно почесал лоб.

— Черт возьми, об этом я и не подумал, — пробормотал он. — Завтра же поставлю этот вопрос перед центром кибернетического программирования.

Вспомнив о спасительном центре, мэр вновь оживился и воскликнул бодрым голосом:

— А теперь, друзья, я отвезу вас в вашу резиденцию. Завтра вас ждет весьма напряженный день.

Очень скоро гости с планеты Зенит убедились, что мэр не бросает слов на ветер. Их разбудили на рассвете и повезли осматривать завод, который за секунду выпускал пять «электронных мозгов» и роботов всех типов. Затем гости посетили Консультативный совет при Федеральном правительстве. В огромном зале две тысячи «электронных мозгов» двадцать четыре часа в сутки обрабатывали всевозможнейшую информацию и затем выдавали решения. Губернатор пересылал эти решения парламенту, который придавал им силу закона.

Посетив парламент, гости с планеты Зенит несколько удивились, они думали, что и здесь все скамьи заняты «электронными мозгами» и роботами. Однако все члены парламента оказались обычными людьми. Они делились на две группы — Большинство и Оппозиция. Теоретически Оппозиции полагалось подвергать критике решения «электронных мозгов», а Большинство должно было их отстаивать. На практике же все обстояло совсем иначе. Как представители Оппозиции, так и Большинство, явно уступая в умственных способностях «электронным мозгам», не понимали их доводов и логических заключений. Поэтому все свое внимание они сосредоточивали на самых незначительных вопросах, таких, к примеру, как невысокое качество пластиковых бланков, на которых «электронные мозги» запечатлевали свои решения, типографские опечатки и неточности. Достойные представители Большинства и Оппозиции часами вели споры о том, синими или голубыми чернилами полагается ставить подписи на документах. Словом, без дела высокочтимые парламентарии не сидели.

После обеда из двух блюд — полимерных сосисок и синтетической моркови — гостей в огромнейших электромобилях повезли за город.

Машины выехали на широкую прямую улицу, в центре которой была проложена монорельсовая дорога. Водители включили механизм сцепления, и машины рванулись вперед.

— Это ведущая электрифицированная колея, — с гордостью объяснил гостям губернатор. — Водитель в пути может даже соснуть часок, так как у всех машин одинаковая скорость и управление ими осуществляется автоматически.

— Значит, у вас не бывает дорожных происшествий? — спросил один из туристов.

— Нет, аварии случаются, но крайне редко. Обычно это происходит в воскресенье, когда машины идут вплотную друг за другом. Порой у какой-нибудь машины отказывает электромотор, тогда другие машины наезжают на нее и толкают до тех пор, пока она не встанет поперек пути или не перевернется. Мгновенно образуется пробка, машины ударяются друг о друга, расплющиваются либо разлетаются вдребезги. Но беспокоиться не о чем: тут же звучит сигнал тревоги, и система электроснабжения отключается. Гора покореженных машин нередко достигает высоты в триста — четыреста метров. Убрать ее — дело хлопотное и долгое. Поэтому обычно направляющую колею отводят в сторону, а гору машин за умеренную плату показывают туристам из маленьких провинциальных городов. Впрочем, как я уже сказал, серьезных причин для волнений нет. Подобные неприятные происшествия случаются не чаще десяти — двенадцати раз в году.

Из дальнейших объяснений губернатора гости с планеты Зенит поняли, что их везут в Спортландию, где каждый день, к восторгу миллионов граждан, проходят интереснейшие состязания.

— Всем известно, что физические возможности человека весьма ограничены, — продолжал свой рассказ губернатор. — Он быстро устает, теряет форму, боится болевых ощущений и перегрузок, нередко при первой же неудаче падает духом. К тому же ему не чужды угрызения совести и душевные переживания.

Губернатор на минуту смолк. Гости прошли через массивные ворота и направились к стадиону, откуда доносился шум и крики многочисленных зрителей.

— Одни только роботы обладают всеми качествами, необходимыми для истинного спортсмена, — торжественно объявил губернатор. — Роботы неутомимы, они могут бежать по любой дорожке десять дней подряд. У них нет никаких моральных проблем: если противник мешает им, они любыми способами пытаются убрать его с пути. И, поверьте мне, такие поединки на редкость зрелищны. Роботам неведомы инстинкт самосохранения и чувство боли. Что же касается прочности, то ученые, применив сплавы из стали и титана, добились поистине фантастических результатов. Особых успехов роботы достигли в боксе и велогонках, но и в других видах спорта они поистине незаменимы.

К примеру, в Испании на всех электронных корридах и быки и тореадоры — это роботы из серии «бойцов». У робота-быка рога из ванадия, а у робота-тореадора — лазерная шпага. Никакого кровопролития, лишь исковерканные транзисторы, колесики и клапаны. Разве это не лучше?…

Тут голос губернатора заглушил рев толпы. На стадионе начались соревнования под названием «Забег с элементами классической борьбы». Десять роботобегунов по сигналу стартера неторопливо побежали по гаревой дорожке. Внезапно один из бегунов стремительным рывком вышел вперед. Однако другие роботы не были застигнуты врасплох. За какие-нибудь две секунды они нагнали беглеца. Еще минуты три роботы бдительно следили друг за другом. Затем второй смельчак попытался оторваться от группы, но эта попытка закончилась весьма плачевно. Кто-то из бегунов подставил ему подножку, и бедняга рухнул на землю. Остальные сразу прибавили темп, но упавший схватил за ногу одного из соперников, и тот тоже свалился на дорожку. Тем временем группа успела умчаться вперед. Бегуны неслись уже со скоростью сто километров в час.

Лидирующий, желая избавиться от преследователей, стал раздавать оплеухи налево и направо. В пылу боя он не заметил, как сзади подкрался другой робот-бегун. Он что есть силы толкнул лидера в спину. Тот с адским грохотом врезался в стенку ограждения. Пятьсот тысяч зрителей ревом и свистом приветствовали ловкий маневр находчивого робота.

— Потрясающе! — воскликнул губернатор. — Толчок, достойный чемпиона. Не робот, а шедевр!

— Шедевр спортивного благородства, — пробормотал про себя один из зенитиан.

Но вот бегуны сделали полный круг и приблизились к тому месту, где два робота продолжали бороться на земле. Бегуны хотели миновать их, но недавние противники вскочили и, наклонив голову, ринулись на своих более удачливых соперников. Столкновение получилось столь сильным, что пять роботов разлетелись на куски, и на зрителей первых рядов обрушился град транзисторов, осциллографов, пружин и обломков фотоэлементов.

Теперь из четырех уцелевших роботов один бежал, сильно прихрамывая. Остальные трое, заметив это, временно объединились и несколькими точными ударами окончательно разбили стальную ногу бедняги.

Три робота-бегуна продолжили состязание. Если не считать привычных толчков и подножек, оно протекало вполне мирно.

Когда до финиша оставалось пятьдесят метров, роботы внезапно остановились, и каждый стал осторожно изучать намерения двух своих противников. Того, кто отважился бы на рывок, ждало предательское нападение сзади двух других. Поэтому никто не решался рискнуть.

Наконец, повинуясь таинственному электронному импульсу, все трое одновременно ринулись… друг на друга. После получасовой свирепой схватки роботы грохочущим клубком докатились до финишной ленточки. Чтобы определить, кто же победитель, пришлось прибегнуть к фотофинишу, а чтобы отделить роботов одного от другого, понадобился автоген. Впрочем, зрители остались весьма довольны.

Затем начались состязания по метанию диска, молота и копья. В отличие от давно устаревших правил этих соревнований роботы метали спортивные снаряды не в длину, а друг в друга, демонстрируя отменную меткость и недюжинную силу. Большое оживление вызвали прыжки с шестом. Лучшему из роботов-прыгунов удалось одолеть двадцать пять метров тридцать восемь сантиметров. Вот только очень немногие из прыгунов сумели приземлиться, не разлетевшись при этом на куски.

Схватки роботов-боксеров в трех весовых категориях закончились полным уничтожением участников и судей, а футбольный матч был прекращен через сорок минут, когда на поле осталось всего два игрока — роботы-вратари обеих команд.

В отель туристы Астроклуба вернулись поздно вечером, и всю ночь в ушах у них звучал металлический скрежет и грохот, а перед глазами проносились картины «спортивных» побоищ.

Утром гостей отвезли в Главный музей древностей. До сих пор политические деятели, промышленники, ученые, военные кое-как удерживались от соблазна «обработать» гостей, склонить их на свою сторону. Но они твердо решили приступить к атаке после полудня.

Впрочем, губернатор задумал завоевать первое очко в свою пользу, показав гостям величественный Музей древностей.

— Осмотр музея поможет вам полнее оценить гигантские успехи, достигнутые в процессе развития земной цивилизации. А теперь я предоставляю слово экспертам, — с важным видом объявил он.

От свиты отделился маленький седой человечек и заученно начал громким голосом:

— Здесь, в первом зале, выставлены древние материалы. Вот различные виды дерева. Несмотря на свою малую гигиеничность и огнестойкость, этот материал часто употреблялся в строительстве до самого конца прошлого века. А это — шерсть, которую люди срезали со спин и боков вымерших животных, именовавшихся овцами. Наши уважаемые гости, очевидно, уже знают, что и шерсть, и стекло, и хлопок давным-давно вышли из употребления, их заменили изделия из пластика и фибрового волокна. Если прежде о богатой, хорошо одетой даме говорили, что «она утопает в шелках», то теперь несравненно более впечатляет выражение: «Она утопает в фиброволокне». О том, насколько примитивными были технические познания наших предков, свидетельствует и тот факт, что они применяли в строительстве такие непрочные и громоздкие материалы, как кирпич, железобетон, а в повседневной жизни — кожу, бумагу, резину. Вот полюбуйтесь на эти экспонаты. Не правда ли, жалкое зрелище?

Теперь мы пройдем в зал «Эпоха холода и льдов». Надеюсь, вас уже не удивит, что в те времена люди, чтобы спастись от стужи, надевали зимой эту смешную одежду, именуемую шубой, закутывали горло шарфами, водружали на голову шапки и шляпы. Вероятно, некоторые из вас знают, что еще двадцать лет назад у нас кое-где еще носили пальто и костюмы. К счастью, после климатических преобразований, навсегда покончивших с холодом, отпала нужда в теплой одежде.

В зале «Вымершая природа» гостям показали чучела давно исчезнувших диких и домашних животных, листья и цветы в особых пробирках, цветные фотографии зеленых долин и лесов, желтых пустынь и белых ледников, причем губернатор и его свита, глядя на них, удивлялись куда больше, чем гости с планеты Зенит.

В полдень зенитиане, которые осматривали залы музея, храня гробовое молчание, объявили, что немного устали, и попросили ненадолго отвезти их на корабль.

Сопровождавшие зенитиан официальные лица были несколько разочарованы: им не терпелось начать с гостями политико-торгово-военные переговоры. Но интересы каждого из них требовали выдержки и соблюдения вежливости. И гостей отвезли на корабль.

Никто из землян не обратил особого внимания, что захлопнулись дверцы корабля и распрямились антенны. Но когда корабль вздрогнул и глухо заурчал двигателями, в душу официальных лиц закрались кое-какие сомнения.

Внезапно из сопел корабля вырвалось желто-красное пламя. И тут государственные мужи поспешно обратились в бегство, так и не успев завязать важных переговоров.

Корабль взмыл в небо и вскоре исчез в беспредельности космического пространства.

Земляне так и не поняли, что заставило гостей столь поспешно покинуть их. Больше никаких сигналов с планеты Зенит не поступало, а достичь Млечного Пути корабли землян были не в состоянии.

Впрочем, побывавший впоследствии на Земле марсианин рассказал близким друзьям историю, за достоверность которой автор не ручается. Вернувшись из туристического путешествия, зенитиане якобы первым делом ворвались в здание Астроклуба и там, яростно стуча кулаками по столу, заставили кассира вернуть им до последней космокопейки деньги, уплаченные за билет на Землю.

Перевод с итальянского Льва Вершинина

ОБЛИЧИТЕЛЬ БЕЗУМНОГО МИРА

Несколько слов о рассказе Э. Либенци «ТУРИСТЫ АСТРОКЛУБА»
Эрманно Либенци — итальянский писатель левого направления, автор научно-фантастических рассказов и повестей Наибольшую известность принесла ему книга «В безумном мире» (1971), откуда и взят публикуемый нами рассказ «Туристы Астроклуба».

Лучшим произведениям Э Либенци присущи острая социальная направленность, сатирическая гиперболизация.

Впрочем, за последние годы в обществе потребления, так едко им высмеянном, многие из мрачных предвидений автора в значительной мере сбылись. Ведь в сущности обезличение человека, превращение его в робота, увы, уже не фантастика. Дегуманизация буржуазного общества, его стремительная технизация ради максимальной прибыли не могут не привести именно к этому.

А экологический кризис? А хищническое истребление фауны и флоры, загрязнение атмосферы и Мирового океана? Об этом с горечью говорит Эрманно Либенци в своем рассказе: животный и растительный мир истреблены, уничтожены. Оставлены лишь «рентабельные» коровы, свиньи, куры.

А ярко описанная сцена на стадионе? Разве она не отражает разгула насилия и жестокости, царящих в «цивилизованном» мире наживы?

Но не будем пересказывать содержание рассказа. Читатели сами могут по достоинству оценить все его своеобразие.

Николай Томашевский

Оглавление

  • Геннадий Тищенко НАСЛЕДИЕ
  • Виктор Мамкин СТРЕЛА АМУРА
  • Александр Колпаков ЭТЕМЕНИГУРА
  • Любен Дилов БЕСЕДА В ЛУННУЮ НОЧЬ
  • Эрманно Либенци ТУРИСТЫ АСТРОКЛУБА
  • ОБЛИЧИТЕЛЬ БЕЗУМНОГО МИРА