Душа [Алиса Селезнева] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Алиса Селезнёва Душа
Глава первая
Один мудрый человек сказал как-то, что «если двоим суждено быть вместе, то не важно сколько преград и разлук встретится на их пути, потому что судьба всё равно соединит их». Не знаю, как вы, а я верю в истинность этого высказывания. Точнее, верила… И дело ни в том, что я в чём-то разочаровалась или меня кто-то обманул, просто… Просто девушка, что лежит в гробу, обитом ярко-розовым шёлком, я. Я умерла четыре дня назад, на пешеходном переходе между улицами Красноармейская и Братьев Райт. Меня сбил чёрный BMW, за рулём которого находился семнадцатилетний парнишка. Он взялся непонятно откуда и вылетел на «красный» на скорости, как стало известно позднее, около ста двадцати километров в час. Я заметила его в последние доли секунды. Боли не было – только удар. Меня отбросило метров на двадцать вперёд, и я, кажется, даже упала, но потом спустя мгновение вновь оказалась на ногах. Повинуясь неведомой силе, я повернула голову и увидела его и машину. Бампер был изрядно помят, а мальчишка, спрыгнув на асфальт, дрожащими пальцами пытался вытащить из кармана последнюю модель айфона, но выходило у него скверно. Коренастый, темноволосый, отрастивший непонятно для чего-то бороду, которая совершенно ему не шла. Подбородок у него трясся, а нужный номер в списке контактов никак не хотел нажиматься. Несколько людей, прогуливающихся неподалёку, стали зачем-то снимать его на свои телефоны. Один пожилой мужчина даже рискнул подойти ближе, но почему-то ближе ко мне. А потом я опустила глаза… Вас когда-нибудь обливали ледяной водой из ведра? Если да, то вы, наверняка, поймёте, что я почувствовала. Я стояла и смотрела на себя, на своё распростёртое по асфальту тело, замершее в луже крови. Честно говоря, я не понимала, что происходит. Голова шла кругом, и я зажала рот рукой, чтобы не закричать. Как можно быть распластанной по земле и стоять на своих двоих одновременно? Только если, только если… Подошедший седоволосый мужчина присел на корточки и приложил к моей шее два пальца. Отчего-то мне вспомнилась девушка из фильма «Между небом и землёй», которую сыграла Риз Уизерспун. Она чувствовала все прикосновения к своему телу. Она чувствовала, а я – нет. Чувствовала, потому что находилась в коме, по всей вероятности, мне повезло меньше… – Пульса нет, – озвучил мой «приговор» седоволосый. – Кто-нибудь вызовите «скорую». Я без телефона. – Уже вызвали, – ответила женщина, стоявшая ближе всех. – Молоденькая совсем. Лет семнадцать, наверное. Поди и школу не закончила. – Сейчас посмотрим. Седоволосый начал рыться в моей сумке, извлекая оттуда паспорт, зачётную книжку, студенческий билет и телефон. Видимо, он пытался установить мою личность и решил сообщить об аварии ближайшим родственникам. – Девятнадцать. Иванова Наталья Николаевна, – произнёс он, рассматривая мои документы. – Студентка. Закончила второй курс факультета иностранных языков. Отличница. – Родителям звонить надо. – А что им скажешь? Куда её повезут? – В пятую. – А почему не в третью? Советы местных зевак сыпались на седоволосого один за другим, но он лишь отстранённо покачивал головой, пытаясь разобраться со списком контактов на моём видавшем виды телефоне. В тот момент я даже обрадовалась, что отключила блокировку, иначе бы ему пришлось совсем туго. Впрочем, мне и скрывать-то нечего. В соцсетях не зарегистрирована, с сомнительными личностями дел не имею. Точнее, не имела… Я вздохнула и вновь уставилась на мужчину, который продолжал изучать имена последних звонивших мне. В конце концов до меня дошло, что именно он ищет. Точнее, кого. Маму. И никак не может найти. Не может, потому что её попросту там нет… Мама умерла, когда мне было четыре, и, если честно, я всегда винила в её смерти себя. Они с отцом поженились рано, ещё студентами. Он историк, она филолог, оба – потомственные учителя. Мама с детства мечтала о большой семье, но её мечта никак не хотела сбываться. Каждая новая беременность заканчивалась выкидышем. Родители прождали меня больше пятнадцати лет, объездили все святые места, которые только были в России, поставили кучу свечек и таки вымолили меня у Бога. Я родилась, когда маме шёл уже тридцать девятый год. Беременность и роды дались ей трудно, пришлось многим пожертвовать, в том числе, и здоровьем, которое и без того было уже давно расшатано. И всё же мама смеялась, смеялась до самого последнего дня. У неё была потрясающая по красоте улыбка и на редкость мягкие, всегда чем-то вкусным пахнущие волосы. – Позвоните папе, – взмолилась я, обратившись к мужчине, но он не услышал. Развернулся, словно хотел отогнать назойливую муху, посмотрел назад, но меня не заметил. – Позвоните папе или Ромке, – закричала я, обратившись уже к толпе, – хотя нет, Ромке нельзя: он на дежурстве. Пожалуйста, хоть кто-нибудь! Хоть кто-нибудь… Ветер разбросал мои слова по воздуху. Никто не шелохнулся, даже ухом не повёл. Я сделала шаг вперёд и оказалась нос к носу с женщиной, которая вызвала «скорую». Набравшись смелости, я коснулась её плеча. Женщина поёжилась, будто к её коже приложили кусок льда, отряхнула плечо и отошла. Её пальцы прошли сквозь мою ладонь. Я стала никем. Стала бестелесным призраком, которого никто не видит, не слышит и не замечает. – У неё тут всё Ромка какой-то да отец. – Значит, отцу звоните. Лишь бы не алкоголиком оказался. – А что сказать? – Седоволосый замер, глядя на контакт «Папа» в моём телефоне. – А что тут скажешь? – пожала плечами женщина, которой я едва не коснулась. – Правду! Мужчина нажал на кнопку вызова. Я прислушалась к гудкам и вдруг представила папу, склонившегося над личными делами своих учеников. Завтра должен был начаться его отпуск. – Наташа? – Голос у папы был уставший. – Как последний экзамен? Трудно было? Помню, эта Камелавкина твоей матери немало нервов попортила, но всё же законную пятёрку поставила. Наташа, ты меня слышишь? – Добрый день, – седоволосый откашлялся. – Это не Наташа. Я Георгий. Простите, я не знаю, как зовут Вас, но… Вашу дочь сбила машина на пешеходном переходе между улицами Братьев Райт и Красноармейская. «Скорую» вызвали. Наверное, её повезут в пятую. Или в третью… – Наташа? – Голос у отца стал сбивчивым. – Подождите, это, должно быть, какая-то ошибка. Машина на Братьев Райт. Пешеходный переход. Она сегодня сдавала экзамен. Последний экзамен. – Она сдала. На отлично. – Она жива? Скажите, моя дочь жива? Седоволосый замолчал. Не знаю, как вам, а лично мне никогда не приходилось говорить родителям, что их ребёнок умер. Умер, к сожалению, навсегда и безвозвратно, но, если бы я вдруг оказалась на месте этого мужчины, то вряд ли бы нашла в себе смелость даже позвонить. Я всегда была трусихой и больше всего на свете боялась сообщать кому бы то ни было плохие новости. – Вам лучше начать собираться и выезжать в больницу. «Скорая» уже близко. Слышите сирену? Я наберу Вам ещё раз, когда врач точно скажет номер. – Умоляю. – Папа словно ребёнок зашмыгал носом. Я прикрыла глаза, чувствуя, что он плачет. – Умоляю, скажите, что она жива. – Мне жаль. Мне очень жаль. – И седовласый отключил вызов. Мне хотелось заплакать. Я чувствовала, как слёзы подступают к горлу, как щекочут нос, как разъедают глотку и как не могут пролиться. Видимо, призракам отказано даже в способности плакать. Всё правильно: плачьте, пока живы. – Значит, ты Наташа? Насмешливый голос заставил меня обернуться. В груди зашевелилась надежда: меня кто-то видит. Жаль, шевеление было недолгим, потому что этим кем-то оказался остроносый мальчишка лет двенадцати. Сухой, жилистый и полупрозрачный. Он склонил голову набок, словно хотел меня поприветствовать, но, вдруг передумав, зло рассмеялся. – Добро пожаловать в ряды умерших! Как ты себя чувствуешь? Голова не болит? Не кружится? Может, стакан воды или стул? В памяти замелькали картинки. Я видела лицо этого мальчишки лет пять назад в новостях. Рыжий, всё лицо в веснушках. Папа тогда с болью в голосе промычал: «Словно солнышко поцеловало», а соседка, тётя Катя, фыркнув, добавила: «Чего взять? Детдомовский!» Подробности аварии давно стёрлись из моей памяти. То ли грузовик, то ли автобус. Говорили о нём мало, а водителя, кажется, так и не наказали. Позже выяснилось, что мальчик переходил дорогу в неположенном месте, и громоздкая машина не успела затормозить. Особенно сердобольные жители повесили на столбе, возле которого мальчик погиб, что-то вроде почтового ящика, поместили сверху его фотографию и букет из гвоздик. – Саша? ‒ спросила я наугад. ‒ Савва! ‒ недовольно поправил мальчик, делая вид, что чешет нос. ‒ Знать надо! Савелий Нестеров собственной персоной. Я вроде как национальный герой тут, так что не смей забирать мою славу! «Славу… Вот так слава ‒ умереть под колёсами автомобиля», ‒ вздохнула я и по привычке прикусила губу, но не почувствовала боли. Ущипнула себя за палец – опять ничего. «Вот и всё! Больше никаких физических страданий, только душевные – только в сердце, точнее там, где оно раньше располагалось». ‒ Ну хоть поговорить с кем будет, ‒ продолжил Савва, активно жестикулируя. ‒ Только на мою территорию не смей ходить, она за зелёным домом начинается. ‒ Не бойся. Не буду. ‒ Все вы так говорите, пока плотные, – он взглядом показал на своё полупрозрачное тело. –Первые несколько месяцев после смерти я тоже выглядел вполне живым, но черви в земле не дремлют. Как только начнёшь разлагаться, и твой облик подпортится. – По сравнению со всем остальным – это мелочь, – только и смогла выдавить я. Внутри разрасталась пустота. Я умерла. Умерла!!! Умерла… И что же делать теперь? – «Скорая» приехала, – закричал кто-то. – Расступись. – И полиция подъезжает, – ехидно заметила женщина в цветастом платье, которая не спускала глаз с мальчишки, сбившего меня и без умолку разговаривающего с кем-то по телефону. – Ты посмотри, гадёныш какой, номера пошёл скручивать. Дверь кареты скорой помощи открылась, и молодой парень, одетый в голубоватую медицинскую форму, состоящую из брюк и рубашки, легко спрыгнул на землю. Савва фыркнул. Я сорвалась с места, припустилась бегом к машине и… упала в его объятия. Но он прошёл мимо, не ощутив даже моего холода. Тёмно-карие глаза были прикованы к распластанному на асфальте телу, а губы беззвучно шептали: «Наташка». Снова и снова только «Наташка». Никто и никогда не поверит вот так запросто, что его любимый человек умер. Никто. Каждый будет сомневаться, а ещё отрицать и торговаться. Ромка не стал исключением. Он никогда ничего в своей жизни не отдавал без боя и сейчас, по-видимому, решил повоевать со смертью. Делал искусственное дыхание, давил на сердце и считал. Считал постоянно, считал до тех пор, пока бородатый водитель, напоминающий скалу, не оттащил его от моего мёртвого тела и силой не затолкал в машину. – Кто это? – скучающим тоном произнесла Ромкина напарница, женщина лет сорока с пухлыми, ненатуральными губами. – Наташа, – коротко ответил водитель, доставая носилки. – Его Наташа. Напарница чуть заметно приподняла брови. – Жена, – водитель насупился и уложил моё тело на носилки. – Она заходила к нам дня два назад. – А… Понятно, – Ромкина напарница качнула головой и зачем-то похлопала себя по левой ключице. – Вот поэтому я не вышла замуж. Одной лучше. – Поможешь? Водитель указал на край носилок, который лежал у её ног. Женщина ощетинилась, хотя и нагнулась, но её опередил седоволосый. Вместе с водителем они погрузили моё тело в машину. – Куда повезёте? – В пятую, – небрежно сказала напарница, – там хоть морг есть. – Понял, – седоволосый как-то странно посмотрел на женщину и быстро отбил на моём телефоне смс для папы: «Наташу везут в пятую», а потом положил его вместе с сумкой на сиденье рядом с Ромкой. – Держись, парень, – сказал он, похлопав его по руке, а затем пошёл в сторону подъездов. – Я пойду, – шепнула я Савве и тоже пробралась в машину, опустившись на свободное сиденье. – Я должна быть там. Ромка сидел напротив молча, обхватив руками голову. На голубоватой рубашке поблёскивало несколько пятен крови. Моей крови. Испачканные перчатки валялись на полу под сиденьем. Дорога петляла, и машина часто меняла направление. Ромка не двигался, и на мгновение мне показалось, что он тоже умер. Лишь спустя время я поняла, что его теперешнее состояние психиатры обычно называют шоком. Он не заговорил и после приезда в больницу. Просто вышел из машины и молча зашагал по коридору. Возле лестницы на второй этаж его догнал папа. Глаза у него были красные и опухшие, отчего морщины под ресницами стали ещё заметнее. Спина сгорбилась. Он уже знал ответы на свои вопросы, но всё равно спрашивал. Так, на всякий случай. – Ты принимал вызов на Братьев Райт? – Да, – одними губами ответил Ромка, уставившись в одну точку. – Это Наташа? – Да. – Её сбила машина? – Да. – Есть надежда? Ромка промолчал и отвернулся. Папа протянул ему руку, но, не дождавшись рукопожатия, обнял, а потом тихо заплакал. Спина у Ромки была прямая, он даже не нагнулся, а просто сжал руки в кулаки. Так и стоял, как каменный. Не говорил, не плакал и будто уже ничего не чувствовал…Глава вторая
Мои поминки проходили в столовой напротив городской ярмарки, там же, где три месяца назад мы с Ромкой играли свадьбу, а ещё за полгода до этого моя свекровь, Оксана Леонидовна, праздновала свой юбилей. «Да, всё здесь, – с грустной улыбкой сообщила она кому-то из родственников, кивнув в сторону пластиковой двери, – все горести и радости отмечаем в одном месте». На самом деле правда выглядела куда прозаичнее. С деньгами дело обстояло плохо, а в этой столовой три шкуры за обслуживание не драли, да и еда была вполне неплохого качества. «Всё как тогда, – подумала я, разглядывая стены, – только зал теперь маленький и без украшений». Сами похороны организовывала опять же Оксана Леонидовна. У папы с Ромкой на это сил не было. Именно она договорилась с агентством, заказала гроб, венки, столовую, службу в церкви и даже сумела выбить место на кладбище рядом с могилой моей мамы. Порой мне казалось, что эта энергичная, моложавая женщина может договориться с самим чёртом, если того требуют обстоятельства. Меня обрядили в длинное белое платье, напоминающее свадебное, зачесали волосы назад и «прибрали» лицо. Пожалуй, никогда в жизни я не казалась себе такой красоткой, как в день собственных похорон. Папа крепко сжимал руки Оксаны Леонидовны и беспрестанно благодарил за участие. Ромка как обычно стоял в самом дальнем углу и безмолвно созерцал происходящее. За последние четыре дня он лишь единожды появился дома. Перед самыми похоронами принял душ, закинул в рот зачерствевший кусок батона, нацепил строгий чёрный костюм, который надевал на свадьбу, а затем сел в автобус, который останавливался рядом с моргом. Всё это время я надеялась, что он вернётся в нашу квартиру, заснёт на нашей кровати и будет ужинать за нашим столом, но он словно специально слонялся по улицам, а утром возвращался в больницу, падал на один из железных стульев, похожих на вокзальные, и либо прикрывал глаза, либо таращился в одну и ту же точку на потолке. Обычно я сидела рядом, а когда Ромка задрёмывал, навещала папу. Странное мы, должно быть, представляли зрелище. Высокий, щуплый парень в капюшоне со стеклянным взглядом и девушка, от которой остался только бестелесный дух. Отцу было не лучше, но он хотя бы разговаривал. Обзвонил моих школьных и университетских подруг, на всякий случай сообщил о моей смерти тётке с области, хотя и знал, что она не приедет, выбрал церковь для заупокойной службы. Он часто держался за поясницу и с трудом переставлял ноги, и я видела, как трудно ему стало подниматься по лестнице. Неужели на нервной почве артрит обострился? Оксана Леонидовна всё чаще смотрела на него с жалостью, просила отдохнуть и обещала, что сделает всё сама. На третий день сидения с Ромкой я начала задумываться о том, что ждёт меня дальше. Что вообще происходит с душой человека после того, как он умер? Неужели все так и бродят в мире живых до скончания века? Или есть какой-то другой мир? Рай, ад, чистилище? И где они тогда? В последнюю ночь перед похоронами я набралась смелости и попросила Савву рассказать мне о призраках. Порой мы встречались на улице. Его как магнитом притягивало к месту, где происходила очередная авария, даже, если жертвами становились только капот и бампер. В ту ночь он нашёл меня сам. Я почему-то подумала, что он соскучился, а потому решила задать вопрос, который мучил меня уже не один день. – Призраков много, – нарочито растягивая слова, начал рассказывать Савва. – Кто-то десятилетиями живёт среди людей и не может уйти. Кто-то не хочет. Чаще всего незавершённые дела притягивают душу к земле, но, если дело удаётся доделать, то душа способна увидеть свет и уйти в мир покоя. – Ты видел свет? – Видел, – на мгновение Савва затих, – но мне и здесь неплохо. В мире живых куда интереснее. А ещё машины… Эти людишки до того смешно визжат, когда поцарапают их «малышку». Особенно мне нравится смотреть на богачей. – Но во время аварий гибнут люди. – Ага, знаю. Сам из таких. А вообще мне уходить нельзя: хочу поглядеть, как сдохнет рыжий бородач. Ничего, уже недолго осталось. А уж когда мы встретимся… Савва продолжал говорить, но я больше его не слушала. Что-то подсказывало мне, что рыжим бородачом он называл водителя автобуса, который по неосторожности сбил его. Савва не мог уйти, потому что жаждал увидеть смерть того человека. Мальчишку Нестерова к земле приковали злоба, ненависть и жажда мести. Меня же на ней держали совершенно противоположные чувства. Я не могла оставить ни Ромку, ни папу. Я боялась за них, боялась, что они не выдержат и сломаются окончательно. Один молчал, другой качал головой, словно не мог поверить в происходящее. Оксана Леонидовна сообщала всем и каждому, что они оба держатся молодцом. Я не разделяла её мнения, особенно в тот момент, когда в церкви ей пришлось вырвать мою ладонь из рук отца и подтолкнуть к гробу Ромку. Поездка на кладбище вышла отвратительной. Попав в пробку, мы плелись как черепахи и постоянно останавливались. Мою университетскую подругу Юлю вырвало. Я не чувствовала, что в салоне душно, но кто-то постоянно жаловался на это. Начало июля выдалось жарким, и будь я жива, то, скорее всего, бы тоже показывала всем содержание своего желудка. Что ж, вот и нашлись положительные моменты в «жизни» призрака… Гроб заколотили ещё в церкви, и большинство пришедших проводить меня старались не смотреть на моё лицо. Они словно испытывали стыд. Стыд за то, что были живы, а я – нет. На кладбище дело обстояло проще. Могилу вырыли заранее, гроб опустили быстро, один из копальщиков пробубнил куда-то в сторону: «А теперь бросьте каждый по горсти земли». После сказанных слов Ромка словно очнулся от долгого сна. Его взгляд наконец-то стал ясным. Выбрав один из больших комков, он подошёл слишком близко к краю могилы и едва не потерял равновесие. Кто-то в самый последний момент успел ухватить его за пиджак и с силой потянул на себя. Повернув голову, я заметила наманикюренные пальчики Лены Буруновой, нашей бывшей одноклассницы. Она всегда засматривалась на Ромку и отчего-то даже считала, что я отбила его у неё. На самом деле они никогда не были вместе, ну либо я об этом не знала. С Леной мы не встречались два года, с самого выпускного, а от того мне показалось странным видеть её на своих похоронах. В груди кольнуло. Неужели ради Ромки пришла? Вон как снисходительно улыбается. Оксана Леонидовна кашлянула. Лена отпустила Ромкин пиджак и спряталась за спину одного из моих одногруппников. Я долго смотрела на неё, отчаянно борясь с желанием подойти и дотронуться. А потом ревность отступила… Я прикрыла глаза и отчаянно захотела увидеть маму, но её не было поблизости. Возможно, давным-давно она ушла в свет и сейчас осуждает меня, потому что знает, что Ромка должен жить дальше. Жить теперь уже без меня… Когда умерла мама, папе было за сорок, но он не стал устраивать личную жизнь, посвятив себя целиком и полностью мне. Ромке не исполнилось и двадцати. Через какое-то время он придёт в себя и перестанет походить на сонного зомби. Боль в его сердце утихнет, скорбь превратится в светлую грусть, и тогда он может увлечься другой девушкой. Не просто увлечься, а жениться и завести детей. Не знаю, дышала ли я после того, как дышать мне больше не требовалось. Если и дышала, то, скорее всего, по привычке. Вряд ли бы со мной что-то случилось, если бы я оказалась в комнате без кислорода. Вряд ли бы я умерла во второй раз… Но сейчас при мысли о новой, возможной жене Ромки мне вдруг стало не по себе. Словно забрали весь воздух из лёгких, словно отобрали что-то важное… – Не буду мешать. Потом не буду, – пообещала я самой себе шёпотом, словно боялась, что кто-нибудь услышит, а может, потому что у могилы принято говорить тихо. – Но не на моих же похоронах его клеить! Я отвернулась, Ромка опять застыл в позе истукана, смотря на небо и ничего не замечая, папа, сглотнув слёзы, громко задышал в платок, Лена Бурунова вышла вперёд и затянула долгую речь о том, каким замечательным человеком я была. Я удивилась, а она, смахнув слёзы, начала рассказывать про нашу школьную жизнь. Вспомнила, как я помогала ей с алгеброй и английским. Стало стыдно, и я мысленно перед ней извинилась. Папа обнял её и попросил всех бывать у меня почаще. В столовую мы доехали быстро. Утренние пробки закончились, дороги стояли пустыми. Оксана Леонидовна специально попросила водителя не проезжать по улице Братьев Райт. – Любым, только не этим маршрутом, – сказала она, поглядев на Ромку. – Лучше не напоминать лишний раз. Водитель кивнул, большинство пришедших на кладбище расселись по машинам, кое-кто отправился к автобусной остановке. В столовую поехало около двадцати человек. Самых близких друзей и родственников. Я опустилась на свободный стул. Оксана Леонидовна заказала на две порции больше, чем требовалось. – Оставим Роме и Николаю Андреевичу, – осторожно сказала она, обращаясь к официантке. – В крайнем случае, в контейнеры. Они плохо ели в последнее время. Сама она села между ними, видимо, для того, чтобы заставить обоих пообедать и проконтролировать количество выпитого спиртного. Когда принесли кутью, завязались тихие разговоры. Соседка, тётя Катя из третьей квартиры, которая иногда помогала отцу забирать меня из садика, через стол выговаривала Оксане Леонидовне своё мнение насчёт ушедших: – Совсем охамели. Даже на поминки не пошли. – Работа, – вступилась за них свекровь. – Не всех могут отпустить на целый день. В церкви и на кладбище было многу народу. Тётя Катя насупилась и налила себе водки. – А ты, молодец! – сказала она, смачно облизав губы. – Хорошо всё организовала. И Андреевич неплохо держится. Оксана Леонидовна на всякий случай улыбнулась и поблагодарила её за участие. На заднем конце стола разговоры стали громче. Наша с Ромкой классная руководительница, Татьяна Сергеевна, с трудом поднялась на ноги, откашлялась и заговорила. Я опустила голову и закрыла рукой глаза. Голос у Татьяны Сергеевны дрожал, она останавливалась после каждого предложения, делала вдох, собиралась с мыслями и продолжала снова. Речь её была путанной, но слова шли от сердца: – Наташа росла доброй и ласковой девочкой. Внимательной, заботливой, умной. Сейчас мало таких. Любила книги. Любила животных и своего отца. Такая светлая, ранимая… Совсем юная. Всего девятнадцать лет, совсем недавно вышла замуж и… Несправедливо, что её жизнь оборвалась так рано. Так не должно быть. Не должно быть… Этот мальчишка, он… Чья-то полная кутьи тарелка упала на пол и со звоном раскололась на мелкие осколки. Последние слова Татьяны Сергеевны потонули в ругательствах и причитаниях. Опустившись на стул, она густо покраснела. Рис и изюм рассыпались по полу возле Ромкиных ног. – Сейчас скажу, чтобы убрали, – Оксана Леонидовна засуетилась, подзывая официантку, которая уже несла салаты. Я бросила взгляд на стол рядом с Ромкой. Кутьи рядом не оказалось. Оксана Леонидовна побледнела. Ладони Ромки до падения тарелки лежали на коленях, а теперь плавно переместились на стол, сжавшись в кулаки. – А что вообще с этим уродом? – спросил неожиданно Костя, лучший друг моего мужа. – Я читала, – робко ответила Юля, – что он отсидел в СИЗО сорок восемь часов, а потом его отпустили. – Не в СИЗО, а ИВС, – поправила мою подругу девушка Кости, – в изоляторе временного содержания. Сейчас он под домашним арестом. Извинился хоть? Оксана Леонидовна приложила руку к щеке. Она изо всех сил старалась не показывать нервного напряжения, но барабанящие по столу пальцы выдавали её с головой. – У них богатая семья, – подключился к разговору кто-то из моих однокурсников. – Магазин, автомойка, квартиры сдают. Небось уже деньги Николаю Андреевичу предлагали? – Деньги мне никто не предлагал! – Голос отца зазвучал как гром среди ясного неба. Я и забыла, что он умеет так разговаривать. – Давайте о Наташе поговорим, – Оксана Леонидовна почти умоляла собравшихся, – всё это потом. – Моя невестка была удивительной. Так любила детей и… Я не слушала, впервые задумавшись о парне, сбившем меня. Кто он и что из себя представляет? Я даже имени его не знаю. Только возраст да марку машины. Не видела, как его увозила полиция, потому что «скорая» приехала раньше. Не видела, как полицейские разговаривали с моими родными. И разговаривали ли они вообще? Я словно потерялась во времени и пространстве. Помнила только карету скорой помощи, седоволосого мужчину, водителя, череду железных стульев да бесконечные улицы, по которым я плыла вслед за Ромкой. – На видеозапись ДТП наверняка не попало, – никак не хотел угомониться Костя. – Единственная камера, установленная на светофоре, смотрит в другую сторону. Но ведь маршрут этого урода могли зафиксировать другие камеры, на проспекте Гоголя, например. А вообще можно через интернет очевидцев событий поискать. Может, кто на авторегистратор что заснял. А ещё мужик этот, который звонил. В общем, свидетелей много. – Суп такой вкусный, – не сдавалась Оксана Леонидовна. – Попробуйте. Николай Андреевич, съешьте хоть ложку за Наташу. – Наташе это уже не поможет, – Ромка впервые поднял глаза на мать и сжал рюмку в кулаке. Голос у него был резкий, злой и немного хриплый от долгого молчания. Опрокинув порцию водки в рот, он потянулся за бутылкой. – Рома, пожалуйста, закусывай, – Оксана Леонидовна накрыла его руку своей ладонью. – Плохо будет. Ты ничего не ешь. – Хуже уже не будет, – отчеканил Ромка и встал. На секунду его взгляд задержался на стуле, где сидела я. Мне вдруг почудилось, что он заметил меня, что сейчас подойдёт и, как обычно, скажет своё «Наташка», и всё будет по-прежнему или почти по-прежнему. Но… Его глаза всего лишь на секунду скосили в сторону, а затем он быстро развернулся и упрямым шагом вышел из зала. – Лишь бы не пошёл им в магазине окна бить, – с горечью произнесла Оксана Леонидовна. – Он может. Она попыталась подняться, но папа осторожно вернул её обратно. Только в эту минуту я заметила, как осунулось и похудело его лицо. – Он не пойдёт. Не бойтесь. По крайней мере, не сегодня. Я зайду к нему вечером. Зайду… Слушать в десятый раз о том, какая я замечательная и как несправедливо рано оборвался мой путь, сил уже не было. Оксана Леонидовна привстала и начала благодарить всех присутствующих за моральную и материальную помощь. Я закрыла уши руками и направилась к двери. Последнее, что я видела, покинув зал, стали серо-голубые глаза папы. Ромку я нашла быстро. Отец оказался прав. Он сел на автобус и поехал в сторону нашей квартиры. Зашёл домой не сразу, обогнул комплекс, заглянул в местный «Магнит», в котором ничего не купил, а просто потаращился на витрины и уже только после этого приложил ключ к домофону. Мы жили в однокомнатной хрущёвке, которая досталась моей свекрови от тётки по отцовской линии. Несколько лет квартира сдавалась, а на свадьбу Оксана Леонидовна подарила её Ромке. Чистая, светлая, просторная. Никакого особого ремонта и встроенных шкафов в ней не было, но нам она нравилась. Нравилось возвращаться домой после тяжёлого трудового дня и засыпать в объятиях друг друга. Когда мы зашли в квартиру, я бросила взгляд на часы. Без четверти четыре. Во столько я обычно возвращалась с учёбы, если у меня не было занятий с детьми, которых я подтягивала по английскому языку. В день своей смерти я сдала последний экзамен. Ромка «отстрелялся» на полнедели раньше. Он ещё в мае устроился работать на «скорую», хотя я и возмущалась. Но тогда он брал две смены в неделю, летом же, во время каникул, собирался дежурить на полную ставку. Я понятия не имела, как его, студента второго курса, хоть и отличника, взяли работать в медицинское отделение. Может, персонала не хватало, а может, умеющая уговаривать мама помогла. Ромка тогда долго шутил: «Кто-то ведь должен записывать, пока настоящий врач осмотр производит. Да и деньги какие-никакие». Я хмурилась: при хорошей экономии нам вполне хватало стипендий. Ромка упал на диван, в чём был, даже обувь снимать не стал. Обычно он не позволял себе такого, и я, на минуту забывшись, в сердцах отругала его. Громко, с обидой, потому что мне вдруг стало жалко бежевое покрывало, которое было куплено ещё мамой. Зря… Мои слова всё равно никто не услышал. Я уже давно поняла, что умерла, и сумела свыкнуться с этой мыслью, но сейчас, когда впервые обратилась к Ромке, а он не ответил, почувствовала невыносимую горечь. Словно именно в это мгновение до меня вдруг дошло, что обратной дороги нет и дальше будет только хуже. Сознание затопило отчаяние, и мне вновь захотелось разрыдаться: громко, яростно и по-детски. Если бы я могла, то с удовольствием бы побила подушки и разбила какую-нибудь вазу, но я, увы, не могла… Единственное, что мне оставалось, это только смотреть на Ромку, смотреть и ждать. И тогда я захотела увидеть этот чёртов свет и уйти, чтобы больше ничего не чувствовать, не горевать, не сожалеть… – Ну, и где ты, чёрт подери? Где? Где, когда так нужен? Я готова уйти! Забери меня! Давай же, – закричала я, и от моего голоса задрожали стёкла. Ромка открыл глаза и посмотрел на окна. Я содрогнулась. Я и не подозревала, что обладаю такой силой. От осознания этого факта мне стало жутко, и я забилась в угол, прижавшись к стене. Ромка встал с дивана, сходил до кухни, принёс водку, налил полную стопку и выпил залпом. Я не знала, откуда у нас взялась водка, не знала и ничего не могла сделать. А он щёлкал каналы и пил. Пил, пил, пил… Спустя час в дверь позвонили. На пороге стоял папа, прижимая к животу контейнер с едой и пакет с пирожками. Ромка молча пропустил его в квартиру, принёс с кухни ещё одну стопку и поставил её на журнальный столик к бутылке. Папа устало опустился в кресло и отодвинул бутылку. – Не пью и тебе не советую. Ромка пожал с плечами и сделал глоток из горлышка. – Ты потерял жену, а я – дочь. Ромка отвернулся и мотнул головой так, словно пытался размять затёкшую шею. – Не опускайся. Она бы не хотела видеть тебя таким. – Никто из нас уже не узнает, чего она хотела. – На работу, когда вернёшься? Сначала выходной, потом отгулы из-за смерти жены, но завтра… – Не вернусь, – рявкнул Ромка и с шумом поставил бутылку на стол. – Какой я врач, если не смог спасти любимую женщину? – Ты не не мог её спасти. Она умерла сразу после удара. – Конечно, её убила эта тварь. Отец встал, потёр рукой поясницу и подошёл к окну. – Ты не знаешь, но у меня брали показания в больнице. Ты тогда совсем не говорил, и… – И? – Полицейский сказал, что она переходила дорогу в неположенном месте. – Это не может быть правдой. – Да, я знаю. – Папа прокашлялся и повертел в руках нашу свадебную фотографию в рамке. – Нужно найти того человека, что звонил мне. Георгий, по-моему. Может, он сам объявится в полиции. – То есть Вы хотите сказать, что виноватой сделают Наташку? – Я ничего не хочу сказать. Просто не делай глупостей! – Я хочу, чтобы он сидел. – В голосе у Ромки сквозила такая злость, что мне стало страшно. – Хочу, чтобы он сгнил в тюрьме. Чтобы ему было так же плохо, как мне. – Ты жаждешь не справедливости, а мести, – папа в упор посмотрел на Ромку и аккуратно поставил рамку на место. – Ты помнишь, какие у Наташи были волосы? Я сам заплетал их в косички. Думал, что никогда не научусь вплетать эти здоровенные банты, когда собирал её на линейку для первоклассников. Светлые волосы, василькового цвета глаза. Такая худенькая, невысокая, с вечно холодными ладошками. – Вы что, пожалели его? Ромка встал напротив окна. Он был на голову выше папы, но пока ещё заметно уже в плечах. Брови нахмурены, карие глаза горят, плохо расчёсанная чёлка стоит дыбом. – Ему семнадцать. Всего семнадцать. – А Наташке было на два года больше. Только она лежит в могиле, а этот, – Ромка специально громко выругался и вновь уставился на папу, – спокойно сидит дома и смотрит телек. – То, что мы сломаем ему жизнь, лишим молодости, Наташу не вернёт. Ей там, – папа глазами показал на потолок, – не станет ни жарко, ни холодно. – Вы думаете, она бы не хотела, чтобы тот, кто её убил, ответил за свои действия? – Никто из нас уже не узнает, чего бы она хотела. – Ты трус, – Ромка буквально выплюнул последнее слово. – Если бы ты был его отцом, я бы ещё понял, но ты… боишься даже попытаться. Ещё дату суда не назначили, а ты уже отступил. – Ему до самой смерти жить с чувством вины. Такое не каждый вынесет. – Ты трус. Трус! Трус! – Ромку зашатало, но он не сбавил голос. Папа вздохнул, потёр глаза и пошёл в прихожую обуваться. – Хорошо, сегодня я побуду трусом. Только себя не вини. Уж ты точно не должен. Дверь плавно вошла в проём и захлопнулась. Ромка сдёрнул пиджак и бросил его на стул, а потом опять взял в руки бутылку. Покрутил, прочитал этикетку и с силой запустил в стену. Бутылка оставила на обоях тёмное пятно, но не разбилась и, упав на пол, покатилась к телевизору. Ромка рухнул на диван и прижал пальцы к вискам. Последним, что я видела в тот вечер, стали его слёзы.Глава третья
Мы поженились шестнадцатого апреля, в пятницу. Весна в этом году выдалась тёплой, снег растаял быстро, а в день свадьбы распогодилось настолько, что палантин понадобился мне только ближе к одиннадцати вечера, когда весёлые и пьяные гости высыпали на улицу, чтобы поглядеть, как мы с Ромкой запускаем в небо праздничные шарики и укатываем домой на «собственном лимузине». На самом деле никакого лимузина не было: была обычная отцовская «Лада», которую мы с подружками украшали вчерашним вечером. До машины я шла, с трудом переставляя ноги. Ступни от неразношенных туфель болели страшно – я радовалась только тому, что послушала свекровь и выбрала невысокий, удобный каблук, отказавшись от острой «шпильки». В нескольких метрах от машины Ромка подхватил меня на руки и под радостные возгласы гостей посадил на заднее сиденье. За рулём сидел как обычно трезвый папа, он опустил стекло, и до меня успели долететь последние поздравления друзей и родственников. По традиции они желали нам долгой и счастливой семейной жизни. В машине мы ехали, тесно прижавшись друг к другу. Я без конца разглядывала правую руку, любуясь обручальным кольцом. Простым, тонким и без всяких бриллиантов. Говорили мы мало, возможно, стеснялись папу, а может, просто хотели насладиться этим вечером и молчаливой близостью друг друга. Я не заметила, как опустила голову на Ромкино плечо. Усталость валила с ног. День начался рано, свадебная кутерьма не отпускала ни на минуту: причёска, макияж, выкуп, ЗАГС, прогулка и, наконец, банкет, на котором нам даже поесть толком не дали. И все же я не могла сказать, что не была довольна. Я с детства мечтала о платье как у принцессы, танце молодожёнов и ресторане с расписным потолком. Папа и Ромка сделали мою мечту явью. Сама по себе свадьба вышла довольно скромной, но это не мешало мне чувствовать себя героиней волшебной сказки. Музыка из приёмника отца убаюкивала, веки наливались свинцом, и я, видимо, начала дремать как раз в тот момент, когда машина затормозила у подъезда нашего дома. В лучших традициях любовных романов Ромка понёс меня по лестнице на руках. Папа придерживал двери и усмехался в усы, радуясь тому, что квартира находится на втором этаже. Входную дверь Ромка открывал сам, забрав из моих рук ключ, который я с трудом нашарила в своей сумке. Папа пожелал нам спокойной ночи и сжал мои пальцы. В тёмный коридор мы с Ромкой зашли только вдвоём. Я до сих пор помню, как сильно билось моё сердце. Оно почему-то напомнило мне воробья, нечаянно угодившего в клетку. Странное сравнение, не правда ли, особенно, если учесть то, что я была безумно влюблена и не менее безумно счастлива? Ромка не спеша прошёл в комнату, снял пиджак и повесил его на спинку стула. Я скинула туфли и провела ладонью по ноющим ступням, а затем несмело шагнула к окну и тщательно задёрнула занавески. Руки мучительно хотели что-то делать, а голова кружилась от осознания того, что может последовать за этим желанием. Здесь, в нашей квартире, мы впервые были наедине. Нет, конечно, мы не раз заходили сюда, делали генеральную уборку, раскладывали вещи, нужные на первое время, расставляли мебель, но с нами всегда кто-то был. То папа, то Оксана Леонидовна, то мои подружки, то его друзья – нас не оставляли вдвоём ни на минуту, и вот сейчас, в этот самый момент, мы были совершенно одни. Ромка смотрел так, что я едва могла дышать. До чего же странно желать своего мужа и бояться этого одновременно. – Кто первый в душ? – сказала я, чувствуя, что щёки краснеют. – Иди первой, если хочешь. Ромка улыбнулся и, присев на край кровати, взял в руки пульт. На полочках в коридоре я отыскала тапочки и побрела в ванную, лишь у порога осознав, что сама никогда и ни за что не развяжу туго завязанный корсет. Прикусив губу, я позвала Ромку. Когда его пальцы коснулись моей спины, по коже прошёл удивительный трепет. Я чувствовала такое и раньше, но сейчас эти ощущения казались острее, тоньше и ближе. – Спасибо, дальше справлюсь сама, – прошептала я, боясь повернуться, и тут же мысленно назвала себя идиоткой. Какой смысл держать платье, если через несколько минут, он всё равно увидит меня голой? Почесав нос, я забралась в ванную. Тёплые струи вместе с мылом смывали с моего лица тонны косметики, лака для волос и пота. Я подставляла под воду голову и тщательно распутывала склеенные пряди. Закончив с волосами, намылила мочалку и обдала густой пеной тело. Спать захотелось ещё сильней. Смыв гель для душа, я завернулась в полотенце и только тогда поняла, что не взяла с собой в ванную ни халата, ни ночной рубашки. Вдохнув воздух через нос и хорошенько ударив себя по лбу, я наконец вышла из ванной. Когда я приблизилась к Ромке, ладони вспотели. Он встал с дивана, расправил мои мокрые волосы по плечам и приподнял за подбородок. Я старалась смотреть только в его глаза, любовалась длинными, изогнутыми ресницами, а потом незаметно потянулась к губам. Он рассмеялся и осторожно чмокнул меня в нос: – Классное полотенце! К моему смущению добавилась лёгкая обида. – Я забыла всё, что готовила, а выйти голой мне бы никогда не позволило воспитание. Он засмеялся ещё громче и крепко прижал меня к себе. Запах одеколона, приятно пахнущего мускатом, до конца не выветрился, и я упоением уткнулась носом в Ромкину шею. – Устала? – прошептал он, чмокнув меня в макушку. – Ага, – качнула я головой, не разжимая объятий. – Сегодня выдался суматошный день. Слегка отодвинувшись, он вновь приподнял мой подбородок и аккуратно очертил большим пальцем контур губ. В то принадлежащее только нам двоим мгновение его темно-карие глаза приобрели оттенок жидкого золота. Замечтавшись, я приблизила к нему свой нос и неожиданно широко зевнула. Он усмехнулся. – День сегодня и правда сумасшедший, так что необязательно заниматься любовью прямо сейчас. Мы слишком долго этого ждали. Обидно будет кувыркнуться наспех, из последних сил, только ради того, чтобы отдать честь традициям. Я открыла рот. Он чуть приподнял брови. – Там найдётся полотенце для меня? Мне пришлось кивнуть. – Переоденься, иначе простынешь, а ты нужна мне здоровой. Когда Ромка вышел из ванной, я уже спала, завернувшись в одеяло, предварительно натянув одну из его футболок… Вы, наверное, удивлены и никак не можете понять, почему я рассказываю всё это. Ответ прост и предсказуем. Копаться в своих воспоминаниях – это единственное, что мне остаётся. Жить в ипостаси призрака не слишком-то приятно. Тебя никто не видит и не слышит, а ты не чувствуешь ни боли, ни жажды, ни холода… А ещё у тебя становится слишком много времени, чтобы думать. Думать, вспоминать и сожалеть. Жизнь моего мужа катится в тартарары, а я никак не могу помочь ему. Ни словом, ни делом. Мы уже месяц сидим в нашей квартире и ждём даты суда над мальчиком, который сбил меня. Неделю назад Ромку уволили с работы за прогулы и бесконечные опоздания, точнее попросили написать заявление по собственному желанию, чтобы не раздувать скандал. Он пьёт, а я смотрю на стены со свадебными фотографиями и тихо перебираю в памяти воспоминания о том, когда мы были так счастливы… Познакомились мы с Ромкой почти тринадцать лет назад на школьной линейке первоклашек, а через три с половиной года оказались сидящими за одной партой. До того момента я даже подумать не могла, как здорово он рисует и какие замечательные пишет стихи. Он постоянно смешил меня, вырезал из бумаги одноногих человечков и устраивал под партой настоящий кукольный театр. Я хихикала, Ромка делал наброски новых карикатур, наша первая учительница, Зоя Анатольевна, раздражённо качала головой и грозила пальцем, но всё равно оставляла нас сидеть вместе. Дисциплину на уроке мы нарушали не сильно, да и, несмотря на маленькие шалости, умудрялись учиться лучше всех в классе. Как ни странно, но год спустя наша новая классная руководительница, Татьяна Сергеевна, решила продолжить начатую традицию и опять посадила меня рядом с Ромкой. Какое-то время мы даже домой ходили вместе, точнее, Ромка делал вид, что нам по пути, а я даже не подозревала, что он живёт на другом конце улицы. Порой до нас доносились завистливые возгласы моих подружек и его закадычных друзей: «Жених и невеста! Жених и невеста!» И всё же Ромка не носил мой портфель, не бил меня им по голове и не катал на своём велосипеде. Мы просто болтали о покемонах, о новом вкусе жевательной резинки «Dirol» и спорили о том, кто круче Магнето или Чарльз Ксавье. Вряд ли я что-то тогда чувствовала к нему. Нам было по одиннадцать, а потому я сполной уверенностью в каждом слове заявляла папе, что меня с Ромкой связывает крепкая дружба, а вся эта любовь абсолютно нас не касается. Папа в такие минуты обычно молчал, а я спокойно садилась делать уроки. Трудно сказать, сколько бы продлилась наша дружба. Может, год, может, два, а может, не закончилась бы никогда, но в один прекрасный день Ромка пропал. «Как сквозь землю провалился, – сообщила я папе, пряча слезы, – и ведь даже не сказал, что уезжает!». Папа приложил кулак к подбородку, а я затаила дыхание, потому что любила, когда папа так делал. Это всегда означало только одно – он разберётся, и всё будет хорошо. Папа действительно разобрался, но лучше мне так не стало. Оказывается, отцу Ромки предложили хорошую работу в другом городе, и тот, не раздумывая, укатил туда вместе с женой и сыном. Следующие четыре года мне оставалось только учиться, читать книги и вспоминать Ромкин кукольный театр под партой. Я не позволяла себе тосковать по нему и первое время даже злилась, что он ничего не сообщил об отъезде. Впрочем, он и сообщить то, наверное, не мог. Собрались они быстро, летом мы почти не виделись, да и в ту неделю я жила у тёти в деревне и училась доить козу. К концу девятого класса большинство моих хорошеньких одноклассниц закрутили романы со старшеклассниками. Я старалась не обращать на них внимания. Отчего-то мне были совершенно не интересны прогуливающиеся мимо мальчики, и я даже начала считать влюблённость глупым занятием, отнимающим слишком много времени. Однако в начале десятого класса к нам в школу неожиданно вернулся Ромка. Я с трудом узнала в этом долговязом, надменном юноше розовощёкого, пухленького паренька, который рисовал для меня смешных человечков с маленькими ногами и огромным носом. Он демонстративно курил под лестницей, высмеивал учителей и младших школьников, напоминающих характером или телосложением Невилла Долгопупса, носил в правом ухе серёжку, коротко стригся и постоянно прогуливал последние уроки, умудряясь просыпать первые. Хуже всего, что он никак не мог определиться с профильными предметами. То мечтал строить ракеты на Байконуре и заявлялся в физико-математический класс, то вдруг бросал его и целыми днями бренчал на гитаре, объясняя всем и каждому, что непременно станет рок-звездой. Большинство моих одноклассниц от Ромкиного поведения пребывали в лёгком восторге. На переменах они то и дело томно вздыхали по нему и во всеуслышание называли симпатичным и лапочкой. Я злилась. Злилась и осуждала их отвратительный вкус. Тогда я не понимала, что дело не в их вкусе, а в моей ревности. «Никакой он не лапочка, – говорила я по утрам зеркалу. – Подумаешь, симпатичный. Он же совершенно без мозгов. Никуда не поступит! Так и будет всю жизнь бессмысленно бренчать на дурацкой гитаре». Я ежедневно прокручивала эти слова в голове и была совершенно уверена в своей правоте до тех пор, пока не услышала практически то же самое из уст Оксаны Леонидовны. В тот день я оставила пакет с обувью в классе, но обнаружила её отсутствие только у раздевалки, когда накинула на плечи пуховик. Чертыхнувшись, я побежала обратно на четвёртый этаж и уже там, у дверей в кабинет, стала свидетелем горя своей будущей свекрови. Вероятнее всего, она устала, измучилась и выпалила те страшные слова от отчаяния, просто потому что не знала, как поступить и что делать. Татьяна Сергеевна вызывала её уже в третий раз за последний месяц, но с успеваемостью и дисциплиной у Ромки лучше не становилось. – Я одна! – кричала Оксана Леонидовна, прикладывая к опухшим глазам жёлтый платок в цветочек. – И не могу за всем уследить! Отец нашёл себе молодуху и бед не знает – ему на сына плевать. Я бьюсь изо всех сил, работаю на трёх работах, но Роме хоть бы хны. Он меня в грош не ставит. От удивления я открыла рот и уронила на пол тяжёлый рюкзак. Честно говоря, я даже не догадывалась, что Ромка теперь живёт только с мамой. «Может быть, поэтому он и ведёт себя так, – подумала я, чувствуя неприятное сосание под ложечкой, – может, он таким образом хочет привлечь к себе внимание?» – Тем не менее, – Татьяна Сергеевна с сочувствием посмотрела на Оксану Леонидовну и пригладила выбившиеся из причёски волосы, – до конца полугодия остаётся месяц, а у Романа наклёвываются три неаттестации и как минимум три двойки. Она вздохнула, склонила голову набок и вытянула губы в тонкую линию. – Рома, надо что-то менять, иначе десятый класс ты не закончишь. Оксана Леонидовна с шумом втянула в нос воздух. – При желании ты бы мог хорошо учиться. Голова у тебя что надо, – продолжила Татьяна Сергеевна, глядя куда-то в потолок. – Реши уже, чем ты хочешь заниматься. – Я думаю: из Ромы получится отличный врач, – отчеканила я и быстро распахнула двери класса. Татьяна Сергеевна нахмурила брови, Ромка закатил глаза и отвернулся. Оксана Леонидовна напротив выпучила их, приложив ладонь к щеке так, словно у неё от боли свело всю челюсть. – Хирург, стоматолог или реаниматолог, – продолжила я, волоча по полу рюкзак. – Белова, ты что здесь делаешь? – на минутку Татьяна Сергеевна растерялась и даже закашлялась, по-видимому, подавившись слюной. – Я сменку в классе забыла. – Белова? – спросила вдруг Оксана Леонидовна, разглядывая меня с ног до головы. – Наташа Белова? От такого взгляда мне стало как-то неуютно. Одета я была неброско. Чёрные классические брюки, бежевая блузка, сверху синий пуховик с меховым воротником. Волосы, собранные в низкий хвост, торчали соломой из-под шапки. Не сравнишь с расфуфыренными одноклассницами, которые даже на уроках от зеркала отлипнуть не могли. Но врать смысла я не видела, а потому, набравшись смелости, запоздало кивнула. – Я могла бы позаниматься с Ромой. Химией, допустим, и русским с математикой, а ещё английским. Мне полезно, раз уж я решила поступать в педагогический. – Значит, врач? Татьяна Сергеевна с сомнением посмотрела на Оксану Леонидовну, а потом перевела взгляд на Ромку. Он театрально пожал плечами, изображая полнейшую незаинтересованность. – Можно попробовать, – ответила за сына Оксана Леонидовна и, вытащив из сумки зеркальце, постаралась стереть размазанную по щекам тушь. – Всё же я бы порекомендовала взять репетитора, – начала Татьяна Сергеевна, – хотя бы по… – Дадим девочке шанс. Моя будущая свекровь потянула Ромку за рукав и, поблагодарив Татьяну Сергеевну за очередную встречу, вышла из класса. Нащупав пакет с обувью, я минутой позже последовала её примеру. Не буду утруждать вас рассказами о том, как я переживала и как не спала всю следующую ночь, ругая себя за то, что ввязалась в эту авантюру. В успех своего дела я верила слабо, но пойти на попятный мне не позволила гордость. Назвался груздем – полезай в кузов. И я полезла, даже не подозревая, куда этот самый кузов меня притащит. Следующее утро я начала с того, что села за парту рядом с Ромкой. Он предпочитал последнюю у окна, считая, что там его меньше всего замечают учителя. Перетащить его к себе за первую я даже не рассчитывала, поэтому руководствовалась принципом Магомета: раз уж гора не идёт к тебе – будь добр, дойди до неё сам. Входящие в класс преподаватели никак на нас не реагировали, видимо, были предупреждены Татьяной Сергеевной заранее, зато одноклассницы едва не свернули себе шеи, без конца разглядывая наши руки. С первыми и последними уроками стало получше: то ли Ромка испугался отчисления, то ли Оксана Леонидовна подключила ремень, но приходить он стал вовремя, однако на занятиях по-прежнему ничего не записывал. Я без конца копировала ему свои тетради, а после уроков объясняла пройденный материал ещё раз, непременно спрашивая: «Понял?» Он кивал, говорил привычное «Ага!», и мы расходились в разные стороны. Каждый по своим домам и делам. На переменах мы не разговаривали, смешных человечков он больше не рисовал, кукольный театр под партой не устраивал. Мы сидели рядом, но мыслями были словно на разных концах планеты. Ни покемонов, ни людей Х – детство кончилось и не собиралось вторгаться в юность ни за какие коврижки. К двадцать второму декабря мы написали все полугодовые контрольные работы. Именно от их результатов зависело большинство Ромкиных итоговых отметок и аттестаций. Двадцать третьего декабря нам объявили первые результаты: Русский язык – 2 Профильная математика –2 Английский язык – 2 Химия –2. Каждый раз, когда я глядела в Ромкину тетрадь и замечала очередного «лебедя», земля под моими ногами начинала качаться. Не справилась, не смогла. Не вышло… Я была отличницей, шла на золотую медаль и за все свои контрольные получила твёрдые пятёрки. Почему же тогда Ромка даже на три не наскрёб? Ведь я объясняла, наставляла и помогала… Химию я хоть и изучала на базовом уровне, но всё равно знала лучше многих углублёнщиков. Почему тогда у него вся тетрадь красная?.. Да проще было решить за него все задачи и потихоньку подсунуть ответы. Химия добила меня окончательно. Помню, как слезинки одна за другой стекали из глаз и падали на конспект, превращая буквы в огромные синие кляксы. Не справилась. Не смогла. Не получилось… В тот день на шестом уроке я не написала ни строчки. Из класса я вышла молча. Красная как рак, заплаканная и совершенно потерянная. Опять забыла в классе сапоги, но возвращаться не стала. Не захотела. Пошла, как есть, в балетках по снегу. Благо – идти нужно было всего минут пятнадцать. Папа в тот день не работал. Он встретил меня на пороге и, как обычно, приложил кулак к подбородку. Рыдая и заикаясь, я рассказала ему всё: и о своей дурацкой затее, и о двойках, которые получил Ромка за четыре контрольные. – Ну-ну. – Папа усадил меня на диван и укутал ноги пледом. – Лошадь можно привести к водопою, но заставить её пить нельзя. Даже, если ты засунешь её морду в воду, она всё равно будет фыркать и отплёвываться. Ты привела лошадь к водопою, и теперь у лошади только два выхода: либо умереть от жажды, либо пить. Я опустила голову на подушку и уснула. Вечером поднялась температура, появилась ломота в теле, и я слегла с тяжелейшим гриппом. Папа поил меня морсом из клюквы с антибиотиками и рассказывал сказки, как в детстве. На третий день я заметила на кресле тот самый пакет, в котором носила обувь. «Наверное, папа принёс из школы», – подумала я и опять тяжёлой головой упала на подушки. В школу я вернулась только после Нового года. Усевшись за свою любимую первую парту у стены, я больше не надеялась увидеть Ромку. Ему дали шанс, а он его профукал, точнее, мы его профукали вместе. Надо было Оксане Леонидовне послушать Татьяну Сергеевну и нанять репетиторов, а не мучить сына занятиями с излишне самоуверенной одноклассницей. Подперев подбородок кулаком почти по-папиному, я открыла тетрадь и записала число: 14 января 2007 года. Рядом дёрнулся стул, я подняла глаза и заметила Ромку. Он смотрел на меня спокойно и без всякой усмешки. – А почему не за последнюю? – спросила я, когда он опустился рядом и вытянул под партой ноги. – Изменяешь своему выбору? – Я никогда не изменяю своему выбору, – сказал он, приподняв брови, и я удивилась тому, насколько бархатный у него голос. Если я что-то решил, то это изменить невозможно. – Да ну?! – Из моей груди вылетел смешок. – Какая самоуверенность! – Увидишь. – Мне даже интересно: и что же ты решил? – Что буду сидеть с тобой, и раз уж ты перебралась с «камчатки» за первую, придётся и мне здесь кантоваться. Или ты хочешь, чтобы я отнёс тебя туда на руках? Я кашлянула и покраснела. В ту минуту он поселил в моей голове чересчур откровенное желание. – И что дальше? У тебя четыре двойки. А может, и больше. Просто об остальных я ещё не знаю. – Правильно. Ты вообще ничего не знаешь о моих двойках. У меня нет ни одной. И он с гордым видом развернул передо мной дневник. Напротив каждого предмета красовалась весьма правдоподобная тройка. От удивления и недоверия я на всякий случай потёрла глаза. – Быть не может? Каким образом ты всё сдал? – Ну. – Он потянулся и расправил спину, становясь похожим на кота. – У меня были твои конспекты, неделя до Нового года, пока ты болела, а ещё целых три дня после. – То есть, ты выучил за десять дней то, что я с тобой учила месяц? – Было бы желание, – зевнул он. – Не зря же Зоя Анатольевна называла меня «Золотая голова». Я рассмеялась. Лошадь, которую я привела к водопою, наконец-то, начала пить. – Пока посижу в базе, а в одиннадцатом, если что, пойду в профиль по биологии и химии. Думаю, из меня выйдет отличный офтальмолог. Но на «скорой» я бы тоже поработал. – Ганс Христиан Андерсон собственной персоной. Ты ещё себе домик на берегу Испании не выдумал? – Хочешь поспорить? – Хочу, – я вытянула руку. – Если закончишь второе полугодие без троек, то я переберусь сидеть на заднюю парту у окна. А если нет, то прочитаешь «Унесённых ветром». На минутку он сделал вид, что раздумывает над моим предложением, но потом как-то слишком резко замахал руками. – Такой риск мне не по карману. Последняя парта против этого старья на тысячу страниц звучит угрожающе дёшево. Давай вот как: если не получу ни одной тройки, ты меня поцелуешь. Даже не знаю, стоит ли говорить, что «Унесённые ветром» Ромка так и не открыл, а вот мне в конце мая пришлось поцеловать его…Глава четвёртая
Знаете, когда я была маленькой и ещё не училась в школе, то больше всего любила смотреть на звёзды. Новогодние праздники и папин отпуск мы почти всегда проводили в деревне у тёти, и, когда никто не видел, я забиралась на крышу сарая и принималась считать эти крохотные белые жемчужинки, которые зимой светили особенно ярко. Порой я даже доходила до сотни и бросала лишь потому, что не знала, какое число следует дальше. А по ночам мечтала поскорее вырасти, чтобы стать высокой и сильной, вытянуться в полный рост, сорвать с неба самую яркую звезду и повесить себе на шею в качестве амулета. Может быть, именно поэтому папа называл меня своей Звёздочкой. Папа заменил мне всех родственников разом. Маму я помнила плохо да и то во многом благодаря старым фотографиям. Если уж говорить начистоту, то после похорон я очень сильно надеялась, что она появится и поможет мне привыкнуть к новой ипостаси. Я жаждала найти кого-нибудь близкого, кто знает меня, видит и хотя бы чуточку любит. Но мама не приходила и не звала меня, из чего я сделала вывод, что она ушла в свет. Какое-то время я сильно злилась на неё и никак не находила оправдания такому поступку. Выходит, у мамы в мире живых не осталось незавершённых дел, и мы с папой совершенно ничего не значили для неё. Ушла… А вот я не могу… И не уйду до тех пор, пока не буду знать наверняка, что с папой и Ромкой всё нормально. Но вдруг мама рассуждала когда-то также? Кто знает, как долго она была с нами. Неделю, месяц, десять лет?.. Возможно, она тоже ходила за мной по пятам и старалась уберечь от травм и волнений. Может, даже стала ангелом-хранителем и видела мою свадьбу. Я не знаю. Знает только она. Только моя мама. Вдруг она нашла покой лишь тогда, когда окончательно удостоверилась, что у нас всё хорошо, и теперь ждёт меня по ту сторону света, чтобы обнять и рассказать о том, как сильно любит… Ах, мама, мама… Я тоже скучаю по тебе, но пока мой путь на земле ещё не окончен… Ромка на «скорую» не вернулся и перестал говорить о блистательной карьере офтальмолога. Если честно, то он вообще перестал говорить о чём-либо. Разорвал все старые отношения и решил не начинать новых. Прямо как в старой песне: «Если у вас нету тёти, то вам её не потерять…» Всех друзей и родных заменил одним памятником на кладбище – моим. Каждый день навещал. И всегда в одно время. − Ну, как ты там? – раз за разом повторял он, проводя ладонью по моей фотографии. – Слышишь меня? Вспоминаешь? Я думаю о тебе постоянно. Сегодня полил кактус. Знаешь, утром упала одна из твоих книг. Что-то про волка. Чёрт, не помню… Прости, но сейчас я туго соображаю… Первые дни я отвечала ему. Гладила по лицу и целовала волосы, а он ругал глупый ветер, что трепал верхушки деревьев. Тогда от отчаяния я начинала кричать, и по кладбищу разносилось странное эхо. Он списывал вибрацию на карканье ворон и бил кулаками землю, проклиная человека, который изобрёл автомобиль. Иногда он плакал, а иногда просто лежал на могиле, обнимая проклятый памятник. − Сегодня я был в их магазине. Знаешь, этот урод удалил все страницы в социальных сетях…Завтра выхожу на работу. Ты ведь рада, правда? Опять молчишь… А я бы всё отдал лишь бы услышать твой голос снова. Ромка не лгал. Деньги закончились, и он действительно устроился на работу. К счастью или к сожалению. Только я не была рада. Мой муж стал грузчиком на ближайшей стройке. Таскал вверх по лестнице мешки с цементом, а когда надоедало, брался за арматуру. Порой другие мужчины ждали его, чтобы начать. Ромка редко отдыхал и никогда не устраивал перекуров. Они сидели, а он работал. Смеялись и называли его «наш парень», потому что не знали настоящего имени, а он не стремился раскрывать его. Если таскать было нечего, все грузчики отправлялись в «Голубой Дунай» − летнюю забегаловку местного разлива под открытым небом. Пришедшие отдохнуть работяги собирались там кучками и за бутылкой часто травили анекдоты. Ромка пил один. Рюмку, две или три, не закусывая либо почти не закусывая. Порой он оставался до поздней ночи и за дополнительную плату убирал кафе. Когда «Голубой Дунай» по каким-то причинам не работал, то Ромка навещал ближайший «Лион» и проводил вечер в компании очередной бутылки «Беленькой». Папа тоже ходил на кладбище. Только с утра. Поливал цветы, посаженные Оксаной Леонидовной, выпалывал лишнюю траву и разбрасывал крошки хлеба для бездомных собак и птиц. А ещё молился. Плакал и молился, умоляя меня простить его. Словно мне было за что его прощать. Вот так они и жили, неся ежедневную вахту у моей могилы. Один спивался, другой растрачивал в церкви и без того давно потерянное здоровье. Минуты складывались в часы, часы становились днями, а дни – неделями – всё было стабильно. Стабильно плохо… Каждый из них жил по особому расписанию. Каждый зачёркивал в календаре прожитый день, каждый ждал дату суда. Каждый верил в тридцатое августа. Оксана Леонидовна напоминала кусочек железа между молотом и наковальней. Она не забывала про папу, который теперь, в общем-то, стал ей совершенно чужим человеком, и изо всех сил старалась поддержать Ромку. Трижды в неделю приходила к дверям нашей квартиры и умоляла его поговорить с ней, но он, как правило, не вставая с дивана, шептал ей одно-единственное слово: «Уходи», а потом либо закрывал глаза, либо таращился в стенку. Вчера её терпение лопнуло. Отыскав запасные ключи, она тайком пробралась в квартиру и стала ждать его прихода там. Купила продуктов, приготовила ужин, помыла полы и пропылесосила ковёр. Холодный и угрюмый дом на минутку как будто ожил и засиял ясным, живым светом. Жаль, Ромка его не заметил. Если сердце не хочет видеть, глаза тоже остаются слепыми. Сверкающие чистотой полы и запахи горячего ужина с кухни привели его в бешенство. Я видела, как он сжимал и разжимал кулаки, с трудом сдерживая желание накричать на мать и вытолкать её за дверь. − Не приходи больше. И еду свою забери. Не надо. Я не хочу, чтобы обо мне заботились. Мне не нужна ничья жалость. Мне никто не нужен. Лицо Оксаны Леонидовны пошло пятнами. Опираясь на стену плечом, она с трудом доковыляла до дивана. − Ты можешь выгнать из своей жизни кого угодно, – произнесла она, – но не меня. Я дала тебе жизнь и не позволю смыть её в унитаз. − Можешь не соглашаться, но меня это больше не интересует. − Рома, послушай. Я… − Уходи. Уходи и не возвращайся. «Уходи» – страшное слово, а «не возвращайся» ещё хуже, а Ромка повторял и повторял их до тех пор, пока случайно не взглянул на ковёр возле кресла, где я обычно читала. Взглянул и закричал. Закричал, словно раненый зверь, которого закрыли в клетке… – Где балетки? – Что? – Где балетки я спрашиваю! Они были возле кресла, а теперь их нет. Куда дела? – Я убрала Наташины вещи. Сложила в пакеты. Их надо спрятать, Рома! С глаз долой – из сердца вон. Они не должны лежать на виду. Лучше отдать в комиссионку или на благотворительность. Челюсть у Ромки задрожала. Оксана Леонидовна попятилась к двери. – Не смей. Трогать. Её вещи, – отчеканил он, подняв указательный палец. – Они будут лежать тут. Понятно? – Неужели ты не понимаешь, что делаешь себе этим только хуже. Так ты никогда не излечишься и никогда не забудешь! – А если я не хочу забывать?! – Я просто хотела помочь тебе… – И сделала только хуже! – Хорошо. Сегодня я выполню твою просьбу, – Оксана Леонидовна глубоко втянула в нос воздух и предприняла последнюю попытку. В её серых глазах затеплилась крохотная надежда. – Завтра сорок дней. Поминки у Николая Андреевича. Ты придёшь? Что мне передать? На секунду Ромка замер и посмотрел на мать долгим пронзительным взглядом, а потом бросил привычное: − Уходи. *** На поминках по случаю сорока дней Ромка так и не появился. Сначала долго сидел на кладбище, потом отправился разгружать тяжёлые фуры, а после стал бродить по узким безлюдным улочкам. От Тихорецкой до Ленина. От Ленина до Тихорецкой. Куда угодно, кроме проспекта Декабристов, кроме жёлтой, угловой девятиэтажки, где папа в окружении Оксаны Леонидовны, Юли и тёти Кати ел кутью с рыбными пирогами. Вечер обещал был тихим. Стемнело около десяти, и хотя день выдался необычно жарким и даже душным для конца августа, ближе к ночи на улице появился неприятный ветер. Я ждала, что он загонит большую часть непонятно откуда взявшихся людей по домам, но те будто специально слонялись между деревьями, ожидая неизвестно чего. Вряд ли Ромка кого-то хотел толкать, скорее всего, он просто не заметил высокого чересчур плечистого парня, который шёл, широко размахивая руками. – Шары разуй, – грубо сказал тот и прищурился. Сильный акцент выдавал в нём армянина, не так давно переехавшего в Россию. Ромка не обернулся. Просто пошёл дальше, как обычно смотря вперёд и ничего не видя. Армянин схватил его за локоть. Ромкин кулак сработал на автомате и разбил широкий горбатый нос. Я вскрикнула. Несколько девушек, стоящих рядом, вскрикнули вместе со мной, а потом послышались взрывы. От испуга я зажала уши руками. В голове пронеслась безумная мысль о том, что началась третья мировая война, или ещё хуже – теракт, наподобие того, что был с башнями-близнецами. Сработало несколько сигнализаций от машин. На третьем этаже залаяла чья-то собака. Я ждала паники, слёз и давки, но, повернувшись, заметила разноцветные огни фейерверка. – Красивый нынче салют, – сказала одна из кричащих девушек, указывая на затухающие искры, которые не спеша превращались в новый рисунок. «Салют, – произнесла я и посмотрела на небо. – Сегодня же День города. На набережной обещали организовать файер-шоу на мотоциклах». А потом под этот самый салют к Ромке и армянину подошли двое полицейских. Я не заметила, как они представились, проглядела, как протянули документы, и спохватилась только тогда, когда увидела, что моего мужа ведут к машине. Армянин с полицейскими не пошёл и, коротко ответив лейтенанту: «Не буду», уставился на залпы разноцветных огоньков над домами. Я не поняла, что он не будет, и просто последовала за Ромкой. Идти за ним всегда и везде не просто превратилось в привычку. Это стало частью моей новой сущности. Через четверть часа мы очутились в следственном изоляторе. Я огляделась по сторонам. Жёлтые стены и несколько камер с решётками. Почти как в кино, только теперь с нами и по-настоящему. Ромку оставили на ночь в полиции. Молодой участковый с зелёными глазами заполнял какие-то протоколы, сидя за столом у окна, а я разглядывала унитаз в камере и старую железную кровать с панцирной сеткой. Ромка тёр переносицу, лёжа на грязном матрасе в пятнах. С полицейскими не ругался, двери «нового жилища» не трогал. Идеальный заключённый. Действительно, какая разница, какой потолок сверлить взглядом? Тюремный, в трещинах, даже вносил какое-никакое разнообразие в нашу унылую жизнь. Самое противное, что Ромка даже не за драку попался. Причиной ночи в участке стало отсутствие документов и выяснение его не внушающей доверие личности. В начале второго Ромка задремал. В камере горел приглушенный свет, а я смотрела на звёзды и считала их как в детстве. А ещё я думала. Думала и прикидывала, что может последовать за дракой, исчезновением паспорта и полицией. Ромка не боялся тюрьмы, он словно не замечал решёток и полицейских, и это пугало меня до дрожи. Завтра представлялось фильмом ужасов в стиле Альфреда Хичкока, финал которого не предвещал happy end. Около пяти утра в участок привезли странного старика в сером, замызганном халате. Его длинная борода непонятно какого цвета заканчивалась где-то у пояса, а лохматые местами свалявшиеся волосы свисали засаленными прядями до самых лопаток. Он производил впечатление душевно больного, бил себя кулаками по голове, раскачивался взад и вперёд и постоянно шептал какую-то тарабарщину. Лицо опухшее, глаза маленькие, крысиные. Судя по внешнему виду, определённого места жительства у этого человека не было. «Либо пьяница, либо наркоман», − решила я, глядя на его прожжённые брюки, и попросила Бога уберечь Ромку от подобной участи. – Ну что, Демидыч, – сказал ему участковый ласково, почти как старому знакомому, – опять соседям спать мешал? «Демидыч» замахал руками и попросил хлеба с цианистым калием. Речь его была бессвязной и отрывочной, как у двухлетнего ребёнка. «Олигофрения тяжёлой степени», – предположила я и тут же зажала себе рот ладонью, потому что рядом с «Демидычем» не с того, ни с сего возник Савва. По камере пошла волна вибрации. По железной решётке словно колотили металлической палкой, но ни участковый, ни Ромка даже ухом не повели. Это слышали только «Демидыч» да я по странному стечению обстоятельств. Видимо, за четыре года, проведённых в мире живых, Савва умудрился научиться кое-каким фокусам. Похоже, слуховые и зрительные галлюцинации стали его коньком. Демидыч крестился, падал на колени и бился лбом о каменную плитку пола. Савва смеялся и подзадоривал биться сильнее. − Давай, чтобы кровь пошла, − улюлюкал он и свистел, засунув в рот пальцы. – Ну же, рыжий бородач! Покажи класс! Сегодня у нас есть зрители. Савва указал на меня, а «Демидыч» растянулся ничком, продолжая колотить себя по уху. Зрелище он представлял отвратительное. Я прикрыла глаза и опустила на грудь голову. Истина плавала рядом, и поймать её за хвост труда не составило. Человек, которого я приняла за сумасшедшего, несколько лет назад сбил Савву Нестерева. Тот самый водитель грузовика. Рыжий бородач. Вот почему Савва сказал, что ему недолго осталось. Все эти годы он медленно сводил своего убийцу с ума. Загонял в могилу. Мстил за непрожитую жизнь… В какой-то момент «Демидыч» перестал стонать. Вероятно, боль в его голове достигла своего апогея. Он плакал и метался по кровати, как ребёнок, потерявший мать. Потерявший всё на свете. Ромка проснулся, вытаращил на него глаза, а потом накрыл уши подушкой. Высокий, надменного вида охранник постучал по решёткам палкой и пригрозил «Демидычу» трёпкой. – Перестань немедленно, противный мальчишка! – закричала я и, сама не зная как, очутилась в соседней камере. – Зачем ты это делаешь? – Он убил меня! – А теперь ты убиваешь его! Отнимаешь жизнь и рассудок по капле. – Да уже почти отнял. Неделя-другая, и он загнётся. Я оглядела Савву с ног до головы. Злой и одинокий. Жил в детдоме. В целом свете никого. Причём, ни в том, ни в этом. Что стало с его родителями? В новостях упоминали, что он рос в приюте с младенчества, и родственники никогда его не навещали. Значит, мать, скорее всего, ещё в роддоме от него отказалась. Любить и сострадать не умеет. Про милосердие и заботу не слышал. Другие воспитанники вряд его по головке гладили, отсюда на уме у него только месть да ненависть. Всё же прав был папа, когда говорил, что дети самые добрые и самые злые существа на планете. – Оставь его и поговори со мной, – как можно мягче начала я. – Расскажи о себе – Я Савва Нестерев. Умер семнадцатого марта две тысячи… – Нет. Расскажи, что тебе нравилось. Музыка. Книги. Фильмы. Хоть что? – Ничего не нравилось, – Савва понурил голову, – но я быстро считал в уме. Учительница математики меня хвалила. – Молодец, – я выдавила улыбку. – Посчитаешь для меня? Ну-ка, сколько будет семью восемь? – Пятьдесят шесть – А восемьдесят четыре на тридцать пять. – Разделить или умножить? – А что легче? – Вообще не делать. На этот раз мы засмеялись вместе. – Савва, а у тебя остался кто-то здесь? Друзья или любимая воспитательница? – Друзей не было, поэтому и шлялся один. А воспитки – все злючки. Я дружил с собакой. С Шариком. Я и сейчас с ним дружу. – Это как? – Собаки видят призраков и рычат на них, но этот уже привык ко мне. Он славный. Твой отец его иногда подкармливает. – Здорово. А ты когда-нибудь встречал людей, которые видят призраков? – Нет. Думаешь, они действительно существуют? – Мне хочется в это верить. – Мечтаешь предать весточку родным? – Было бы неплохо. – Даже если они и есть, то не помогут тебе. – Почему? – Они надменные и гордые, как все взрослые. – Я тоже надменная и гордая? – Ты – нет. – Но я ведь взрослая. – Сам удивляюсь, что ты со мной разговариваешь. Бородача пожалела. Остальные призраки даже внимания на меня не обращают. А я многих видел. – Это потому что ты вредный мальчишка, – едва не выпалила я, но вовремя сдержалась: – Просто у каждого свои проблемы. И после смерти тоже. Помнишь, ты сам говорил: неоконченные дела. – А у тебя их разве нет? Я поглядела на Ромку и на спящего «Демидыча». – Есть, но это не значит, что я не могу найти для тебя пять минут своей новой «жизни». *** Из полиции Ромку забирал папа. Оксана Леонидовна не смогла прийти или не захотела. Участковый не стал задавать лишних вопросов, папа долго благодарил его и обещал уберечь Ромку от новых уличных драк. Они покинули участок быстро, без волнений, проволочек и скандалов, ушли вместе, но, как всегда, в молчании и на почтительном расстоянии друг от друга. Дверь в нашу квартиру Ромка открывал резко и грубо: с такой силой засадил ключ в замочную скважину, что едва не выломал её. Папа топтался на пороге. Я переводила взгляд с одного на другого и никак не могла понять, о чём они думают и что чувствуют друг к другу. Наконец Ромка справился с ключом и широко распахнул дверь, пропуская папу вперёд. Я напряглась и по привычке прикусила губу. Папа снял ботинки, аккуратно приставил их к стенке и надел серые тапочки, оставленные для гостей. Ромка рухнул на диван, в чём был, и закрыл глаза. Папа, присев на краешек стула, сцепил руки в замок и долго смотрел на люстру с синей подсветкой, в которой перегорело несколько лампочек. Я прижалась к стене, а потом осторожно сползла на пол. Я боялась, что вежливого разговора между ними не выйдет. Любая, даже самая безобидная беседа могла закончиться крупной ссорой. От постоянной злости на всех Ромка стал совершенно невменяемым и мог наговорить папе ужасные вещи. В груди болело. Я молила небеса уберечь двух моих самых любимых мужчин от драки. Пусть лучше прозвучит мучительное «Уходи и оставь меня в покое», чем череда новых обвинений и ругательств. Ромка не выдержал первым и, открыв правый глаз, недоверчиво посмотрел на папу. – Начинайте уже, Николай Андреевич. Проведите со мной воспитательную беседу. Устройте выволочку. Накричите. Скажите, что так, как я живу, жить неправильно. Поругайте меня за драку, за грязный пол, за бездушное отношение к матери. Не стесняйтесь, Николай Андреевич, и ни в чём себе не отказывайте. Папа встал и потёр кулаком подбородок. Взял со стола пульверизатор, который я обычно использовала для глажки Ромкиных рубашек и, наполнив его водой из крана на кухне, побрызгал землю под увядающей хризантемой. – Ветки здорово за месяц разрослись, – сказал он, потрогав листья. – Хорошо бы подрезать. Потом. Когда время будет. Ромка открыл оба глаза и посмотрел на него с вызовом, дерзко, как раньше, тогда в десятом классе, когда только вернулся. – Наташа любила эти горшки, вечно возилась с ними, хотя от них немного смысла. – Папа оставил поливку и вновь опустился на стул. – А ругать мне тебя не за чем, ты ведь теперь не мой ученик. Голова на плечах есть, аттестат о полном среднем образовании – тоже. Как жить и что делать, ты сам знаешь. Жизнь, в конце концов, это просто выбор. Бесконечная череда решений. Желваки на скулах у Ромки заходили ходуном. Он сжал зубы, но взгляд не отвёл. – Ты прости, что я раньше не заглядывал. Тяжело мне сюда приходить. В моём доме она была девочкой. В комнате по-прежнему куча мягких игрушек лежит. Вся кровать завалена, а здесь по-другому. Здесь Наташа превратилась в женщину. Комнатные цветы, сковородки, кастрюли, платья… Уши у Ромки запылали, по лицу пробежала судорога. Папа снова встал, прошёл по ковру к моему креслу и поднял с пола балетки. – Помнишь, – он улыбнулся и попытался расправить стоптанный задник, – как она сапоги в классе оставила, а ты принёс? Целый вечер меня тогда донимала: «Так это действительно Ромка мою сменку нашёл? Действительно, он?» Папа настолько похоже изобразил мой голос, что я невольно рассмеялась. Ромка рассказал мне о найденной им обуви сам. Правда, только в марте. Я вновь забыла пакет, а когда спохватилась, он высоко поднял его над своей головой. Я прыгала вокруг него, а он никак не хотел отдавать… – Ладно, пойду я. Не буду тебя отвлекать, – папа подошёл к Ромке и аккуратно похлопал его по плечу. – Не переживай, поминки хорошо прошли. Посидели, вспомнили, – добавил он уже из прихожей. – Она считала балетки оберегом. Ромка встал с дивана и, прислонившись к батарее, посмотрел на берёзу, ветки которой в особенно ветреные дни касались оконной рамы. – Что ты сказал? – Папа бросил ботинки на пол и вернулся в комнату. – Она принесла их через неделю после свадьбы. Редко надевала: они порядком износились ещё в школе. Но она всё равно их любила. В них тогда домой пришла. – Тебя она тоже очень сильно любила. – Я всё время вижу её во сне. Каждый день. Порой мне даже кажется, что она рядом, здесь, со мной. Читает или что-то готовит на кухне, а потом я трогаю её половину кровати и не чувствую тепла. И тогда до меня доходит, что её больше нет и никогда не будет. Я не знаю, как дальше жить. Не знаю, что делать. Будто умер вместе с ней. Хожу как замороженный. В груди только боль и пустота. Кругом одна пустота… – Время лечит любые раны. Жизнь скоро всё по местам расставит. Учёбу только не бросай. – Я не хотел быть врачом. Это Наташка за меня решила. – Найди то, что по душе тебе. Профессий много. Юрист, инженер, маркетолог… Выбирай любую. – И кто из них умеет воскрешать мёртвых? – Никто. – Папа мотнул головой. – Но у тебя нет за плечами миллиона долларов, на которые можно жить всю жизнь и не работать, да и мать твоя уже не девочка. Грузчиком ты долго не проработаешь. Грыжа, артрит… Жизнь – это выбор, сынок. Вот и сделай свой выбор. Но сделай его в сторону жизни, потому что Наташа, хотела бы, чтобы ты жил, а не чах как её хризантемы на окошке. Живи. И живи ради себя. Просто ради жизни, и постепенно в ней появится смысл…Глава пятая
Я ждала суд так же сильно, как папа и Ромка. Правда, с одной стороны, я до чёртиков боялась его, потому что беспокоилась за Ромку, который во время заседания мог выкинуть какую-нибудь глупость, но, с другой… С другой, я хотела посмотреть в глаза мальчику, сбившему меня, и понять, какие чувства испытываю к нему. Вдруг они сродни тем, что питает Савва к «Демидычу»? А если нет, то поменяются ли они в худшую сторону, если судья вынесет слишком мягкий приговор? В последнее воскресенье перед судом я так много думала над этим, что пришла в полнейшее уныние, а потому, не найдя лучшего занятия, отправилась на перекрёсток Братьев Райт поговорить с Саввой, однако так и не нашла его. Улица в тот час своей пустотой напоминала кошелёк нищего: впереди маячили всего два собачника, которые с гордостью выгуливали гладкошёрстных такс. Досадуя на ни в чём не повинных животных, я уже засобиралась домой, но тут случайно заметила его. Он появился ниоткуда, как призрак, и шаркающей походкой направился к ящичку с гвоздиками. Всё такой же: в замызганном плаще, нечёсанный, нестриженный, грязный, только на этот раз вроде как в трезвом уме и твёрдой памяти. По крайней мере, никакую тарабарщину он не нёс. Протёр важной тряпкой фотографию Саввы, смахнул пыль с ящика, самые плохие цветы выбросил и заменил их новенькими ромашками. «Странно, – прикусив губу, размышляла я, наблюдая за ним с соседней улицы. – Неужели все эти годы именно «Демидыч» заботился об уголке Саввы, делая так, чтобы мальчика не забыли?..» У столба «Демидыч» пробыл недолго, постоял, погладил ящик и повернул направо. В сторону церкви. Пойти за ним я, естественно, не могла. Испугалась. Вряд ли призраки вот так запросто могут заявиться в храм. Наверняка на дверях там специальная магическая защита, которая отгоняет всякую нечисть. Конечно, назвать себя нечистью язык не поворачивался, но проверять магическую силу церковных дверей тоже особого желания не возникало, поэтому, окончательно отчаявшись, я побрела домой. Не знаю, хорошо это или плохо, но после ночи в участке и разговора с Саввой, я начала видеть других призраков. Ими буквально кишел весь город. Полупрозрачные мужчины, женщины и дети оказывались в магазине, на улице, в полиции и даже в подъезде, где располагалась папина квартира. Кто-то вёл себя спокойно, кто-то презрительно отворачивался, а кто-то разглядывал меня так, словно я была редким экземпляром экзотической коллекции. Тем не менее, кроме Саввы, со мной никто заговаривать не пытался, я тоже к этому не особо стремилась, хотя и искала возможность узнать о существовании людей-медиумов. С каждой минутой этот вопрос волновал меня всё сильнее. Пока я не задумывалась о том, что буду делать, если вдруг встречу кого-нибудь из них, но всеми правдами и неправдами пыталась отыскать такого человека или получить подтверждение, что медиумов не существует. Вечер сменился ночью, и Ромка наконец уснул. Я забралась с ногами в любимое кресло и принялась считать звёзды на чёрном небе, а когда они кончились, перешла на окна. Ближе к утру я впала в какое-то странное оцепенение, а, очнувшись, поняла, что стала чуть прозрачнее, чем была накануне. Как правильно заметил Сава, черви хорошо знали свою работу и жалеть ничьё тело не собирались. Будильник прозвенел в пять пятьдесят. С тех пор, как я умерла, Ромка ни разу не прикасался к нему. Его стали раздражать любые посторонние звуки, а потому мой муж научился просыпаться сам, но сегодняшним утром, видимо, решил сделать исключение. С непривычки я ойкнула, он запутался в одеяле, но пришёл в себя быстро. Надел белую рубашку и чёрные брюки со стрелкой. Почистил зубы и позавтракал бутербродами с сыром. На кладбище не пошёл, а прямиком направился в суд, где, прислонившись к стенке, сидели папа и Оксана Леонидовна. В зал их запустили быстро, а затем под конвоем ввели его. Я усмехнулась. К заседанию он начисто сбрил бороду и совсем превратился в мальчишку не старше пятнадцати лет. Смуглая кожа, тёмные глаза, чёрные, как вакса, волосы. Отросшая чёлка заканчивалась мелкими завитками у широких бровей, сходящихся на переносице. Его отец пришёл последним. К папе и Ромке подходить не стал, хотя и смотрел на них долгим, по-собачьи просящим взглядом. Папа прикрыл глаза и потёр рукой подбородок. Ромка отвернулся и с силой сжал зубы, по всей видимости, чтобы не наговорить лишнего. Я, к своему удивлению, не чувствовала ни злости, ни ненависти – только жалость. Жалость к себе и к этому мальчику. Ветер за окном трепал верхушки деревьев. Мальчик, убивший меня, без конца смотрел на свои искусанные ногти. Секретарь трижды произнесла его имя прежде, чем он откликнулся. Тимур Алишеров. Ромка напрягся, Тимур вогнал голову в плечи, словно пытался уменьшиться в размерах. Из специальной комнатки вышел судья. Все встали. Краем глаза я успела заметить, что судья – женщина, не молодая, но вполне красивая, с короткой стрижкой и большими голубыми глазами. – Сегодня слушается дело №367, – начала она, а я зажмурила глаза и закрыла руками уши… *** – Так что у тебя с Ивановым? – шёпотом спросила Марина Князева, лукаво подмигнув мне правым глазом. – Ты бы в учебник чаще глядела и больше Людмилу Николаевну слушала, – так же тихо ответила я, пряча пылающие щёки за конспектом по обществознанию. – Ой, будто я про права и свободы человека ничего не знаю. – Марина надула губы и на секунду состроила обиженную гримасу, но потом, сменив гнев на милость, опять принялась за старое. – Ну, расскажи, а! Интересно ведь. Значит, у вас «любофф»? При слове «любофф» мне захотелось расхохотаться. Я прикрыла рот ладошкой и мысленно сосчитала до десяти. Людмила Николаевна, приподняв очки, строго посмотрела на нашу парту – Марина поёжилась и взяла в руку карандаш, делая вид, что выделяет особенно важные мысли в учебнике. Я опустила глаза и на всякий случай перелистнула страницу. Князеву трудно было назвать моей подругой, скорее, соседкой по парте, да и то только на профильных предметах, типа, обществознания, права и экономики, которые Ромка не посещал. Иногда я подсказывала ей на контрольных, а она выручала меня конспектами, если я болела или уезжала на олимпиады по английскому языку. Сероглазая, с русыми волосами и острым носом. Училась средненько, зла никому не делала. Обычная, чаще всего дружелюбная, но временами чересчур любопытная и, если уж что-то хотела выяснить, то непременно добивалась своей цели. Мечтала уехать в Москву и выучиться на следователя. Уж что-что, а профессию она точно выбрала правильно… – Я, между прочим, жду! – зашипела она, как только Людмила Николаевна переключилась на Лену Бурунову, которая посмела явиться на урок без домашнего задания. – Что у вас там, рассказывай? Честно говоря, я сама не знала, что у нас. По моим внутренним ощущениям романтические отношения у парня с девушкой начинались после выполнения двух обязательных условий: а) обоюдного признания в любви; б) поцелуя. Ни первое, ни второе выполняться не собирались. Я вздыхала и время от времени исподтишка бросала на Ромку осторожные взгляды. Я мечтала встретиться с ним глазами хотя бы на миг. Наши отношения развивались плавно и как-то чересчур статично. Мы по-прежнему сидели за одной партой, иногда задерживаясь в школе, чтобы выполнить совместный проект или просто особенно сложную домашнюю работу, затем доходили вместе до ближайшего светофора и топали по раздельностикаждый своей дорогой. Я чувствовала, что между нами действительно что-то витает. Что-то лёгкое и едва уловимое. Что-то такое, что росло слишком медленно… Впрочем, веры в него я не теряла. Наш уговор относительно оценок в конце года и поцелуя оставался в силе. Некое негласное правило, которое мы никогда не обсуждали, но тем не менее принимали единодушно. Постепенно отношение учителей к Ромке стало меняться в лучшую сторону. Природа наградила его воистину светлой головой, а ежедневная посещаемость и включение в работу на уроке к концу февраля подарили ему долгожданные четвёрки за проверочные. Я ликовала и вовсю представляла себе конец мая, а в особенности наш поцелуй… Но сегодня хвастать было нечем. Уговор мы заключали вдвоём с Ромкой, и Марине рассказывать о нём я не собиралась: в конце концов, это только наше дело. Выдать желаемое за действительное и наврать с три короба о ежедневных свиданиях, совесть тоже не позволила, поэтому пришлось обойтись без пыли в глаза и озвучить самую правдивую правду: – Да ничего нет. Просто дружим. – Ага! – На секунду в глазах Князевой зажглись искры, которые она тут же поспешила спрятать. – Просто дружите. Значит, обувь он твою по доброте душевной перед Новым годом забрал и восемь раз в лице поменялся, пока ты рыдала на предпоследней химии, от того, что чересчур впечатлительный? – Мы вообще-то с началки дружим. Весь четвёртый и пятый класс вместе просидели. Помнишь? Да и мама его меня попросила ему с учёбой помочь. О началке Князева, конечно, знать не могла. Её зачислили в нашу школу только в восьмом классе, но она всё равно улыбнулась и кивнула, сделав вид, что помнит и понимает. – А поменялся он в лице, потому что схлопотал четвёртую двойку. Ему грозило отчисление. Ты бы себя как повела на его месте? – Так же, – ответила Марина и нарочито почесала ногу. Всё, что ей надо было, она выяснила, а потому интерес ко мне потеряла. Я облегчённо выдохнула и стёрла со лба несуществующие капли пота. Мне казалось, что я пробежала уйму кругов на время. Щёки горели, дыхания не хватало, а сердце колотилось так быстро, словно собиралось пробить грудную клетку и пуститься в пляс где-то посередине главной рекреации. Ромка только вчера рассказал мне, как принёс сменку, а сегодня всплыла новая информация, касающаяся его поведения на химии. Улыбка намертво приклеилась к моим губам и отлипать так просто не собиралась. Я ждала окончания урока и мечтала насмотреться на Ромку всласть… Когда я вышла из кабинета, он сидел напротив и старательно зубрил отличия между алканами, алкинами и алкадиенами. При виде меня как обычно встал и, сунув тетрадь в рюкзак, лениво повесил его на плечо. – Чего такая счастливая? – Я? – Ну не я же! Сияешь как начищенный таз. Неужели Аббасова опять дебаты устроила, и твоя команда победила? – Почти, – замялась я и, нашарив в рюкзаке «Преступление и наказание» открыла его на первой попавшейся странице. – Мне кажется, сон Родиона Раскольникова, ну тот, где мучают лошадь, имеет огромное значение для всего произведения в целом. А ты как думаешь? Ромка закатил глаза и вальяжной походкой направился к лестнице. Литературу он ненавидел пуще прежнего… День закончился весьма удачно, и из школы мы вышли вместе. Ромка в красках рассказывал мне про свои новые стрелялки, а я слушала, кивая каждые две секунды. У меня не было вопросов относительно второго пункта к списку критериев «романтические отношения», но вот первый прояснялся плохо, поэтому я решила чуть-чуть ускорить ход событий. Больше компьютерных игр Ромке нравились только «Звёздные воины», но я имела о них весьма скудное представление. Впрочем, крылатое выражение вспомнить всё-таки удалось: – Да пребудет с тобой сила, – смеясь, сказала я и застучала каблуками по «зебре». – Чего? Дойдя до конца пешеходного перехода, я резко обернулась и показала Ромке язык, уперев руки в бока. – Сказала: да пребудет с тобой сила! Удачи тебе пожелала и упорства. Верь в себя, если дословно… – Ты хоть знаешь, чьи это слова и откуда? Ромка стоял как вкопанный и с места сдвигаться не собирался. Брови его то и дело поднимались к волосам, а в глазах читалось, если не восхищение, то, по крайней мере, одобрение. Я кожей чувствовала, что в эту минуту получила от него не менее ста новых очков симпатии. – «Звёздные войны», – я искренне пожала плечами. – Зелёненький такой. Чубака. – Мастер Йода, – Ромка засмеялся, но явно не от того, что хотел поддеть меня. – Чубака – это коричневый, волосатый и высокий. – Аа. Особой разницы в них я не видела, и, не найдя, что ответить, развела руками. – Откуда знаешь? – Ромка перешёл дорогу и встал напротив меня, пристально глядя в глаза. – Прочитала, когда разбиралась с приставками «пре» и «при». Пока кто-то пишет «Да прИбудет с тобой сила», в далёкой галактике грустит мастер Йода. Теперь я запомню это имя на всю жизнь. – А про джедаев знаешь? – Нет. Ромка стоял так близко, что я чувствовала тепло его дыхания. Отчего-то мне захотелось, чтобы сейчас наступил конец мая… – А хочешь узнать? – Возможно, – пролепетала я, слушая, как мой голос превращается в мышиный писк. – Тогда в каникулы устроим марафон «Звёздных воин». Чипсы не забудь купить. Я люблю «Pringles» с сыром. И, сдёрнув капюшон, Ромка отсалютовал мне рюкзаком. Солнце светило ярко и беды не предвещало. Беда пришла позже. Через два дня, седьмого марта… В День женских подарков. Традицию «Мужского и Женского дней подарков» в нашем классе завели года четыре назад. Обычно скандалов относительно выбора кандидатов не случалось, но чтобы точно никто не обижался, Лена Бурунова, как староста класса, всегда выполняла строгую жеребьёвку, на которую я в этом году благополучно опоздала. – Даришь Лёше Пряничникову, – громко сказала Марина и подмигнула чем-то недовольной Лене. Я пожала плечами. Сюрприза не произошло. Лёша был бессменным получателем моих подарков на протяжении последних трёх лет. Его не очень-то любили в классе. Маленький, толстый да ещё и очкарик. Одни звали его Пряником, другие – Бочонком, третьи − Кочаном капусты. Мне Лёша нравился. По крайней мере, я знала, что он увлекается военной историей, а потому на каждый День Защитника Отечества дарила красочную книгу об оружии, самолётах или подводных лодках. Лёша расплывался в улыбке, а у меня теплело на сердце. Жребий есть жребий. Спорить я не стала, как и искать для Ромки специальный подарок. До разговора о забытой сменке я вообще плохо понимала, как вести себя с ним. В общем, бумажки с именами были разобраны, а подарки подарены. Я ничуть не удивилась, когда заметила возле своей парты лоснящегося от пота Лёшу и его боязливое, немного заискивающее: «Поздравляю, Наташа, с 8 марта». Поблагодарив его дежурной улыбкой, я приняла аккуратный прямоугольник, завёрнутый в серебристую фольгу и перевязанный красной лентой. Внутри естественно лежала книга. «Грозовой перевал» в оригинале. – Спасибо, – сказала я Лёше и убрала книгу в рюкзак. – Обязательно прочитаю. Ромка даже ухом не повёл и преспокойно достал алгебру. Тригонометрия постепенно становилась его маленькой страстью. Досчитав последний пример и, словно собравшись с мыслями, он встал, сунул руку в пакет и вытащил чёрную бархатную коробочку, которую положил на парту перед Князевой. – Неужели мне? – Как видишь. Для пущей важности Ромка провёл пятернёй по волосам, а я глубоко и часто задышала, поймав себя на мысли о том, что неплохо было бы сейчас подойти и выбросить эту коробочку в окно желательно вместе с её обладательницей. В коробочке лежал браслет, сплетённый из ярко-красного и синего бисера. Абсолютно безвкусный и на удивление отвратительный. Браслет, за который я бы отдала полцарства, если бы оно у меня имелось. Князева улыбнулась и тут же нацепила бисер на руку. Я сжала зубы и попыталась отвернуться – не получилось. Браслет буквально приковывал мой взгляд к своему уродливому рисунку. – Симпатично. Буду носить. – Наслаждайся. Ромка приложил пальцы к виску, делая вид, что отдаёт воинское приветствие. Князева, оторвав тощий зад от парты, изобразила книксен. Несколько особенно бестолковых одноклассников радостно им зааплодировали. Когда Ромка вернулся на своё место, я смогла выжать из себя только одно предложение. Точнее, вопрос, который разъедал мою душу, как серная кислота. – А кто на Двадцать третье февраля дарил подарок тебе? – Князева. – И что там было? – Рамка для фотографий. – Рамка? Хороший подарок. – В груди как будто потеплело, и дышать стало легче. – Ага, а внутри презерватив и надпись: «При необходимости разбить молотком». У вас же вроде традиция: даришь той, кто тебе дарил. Тупая, скажу я тебе, традиция. Выходит, всё девчонки решают. В этом году я не спорил – в следующем молчать не стану. Ромка хохотнул и оглянулся. Князева помахала ему браслетом. После их обмена любезностями в горле у меня запершило. На душе скребли не просто кошки, а здоровенные голодные пантеры. С той перемены я начала верить в теорию всеобщих заговоров и постоянно замечала томные взгляды Марины, скользящие по Ромкиной спине. Конечно, она и раньше на него смотрела, тогда, осенью, когда он только перевёлся – тогда на него все смотрели, но после его ухода с «Камчатки» вроде как успокоились. И тут вдруг … Но ладно Князева, но Ромка тоже начал изредка поглядывать на неё. Я молча дулась. К сожалению, ничего лучшего в свои шестнадцать я придумать не могла. А ещё постоянно гипнотизировала новый браслет Марины. Она, словно издеваясь, носила его постоянно и с любой одеждой. – Хочешь, подарю? – как-то раз насмешливо спросила Князева, застукав меня за «новым занятием». – Ты так на мою руку смотришь, будто отрубить её мечтаешь. – Узор красивый, – попыталась соврать я. – Думаю похожий сплести. – Ага, – Марина провела длинным алым ногтём по запястью. – Ромочка умеет выбирать вещи. Не совсем пропащий. Я прикусила язык, чтобы не чертыхнуться. Сидеть с Князевой больше не было ни сил, ни желания и, попросившись выйти, я стремительно покинула кабинет. Каникулы приближались быстро, а моё настроение тем временем портилось всё сильнее. «Ищите и обрящите», – услышала я как-то раз от одной богомольной нищенки. Я искала и действительно находила. Находила подтверждение своей теории о том, что между Ромкой и Князевой что-то есть. И это что-то лишало меня нормальной способности спать. С Ромкой я почти не разговаривала, из класса вылетала пулей, на вопросы типа «Какая муха тебя укусила?» не отвечала. Окончательно обиженная и раздосадованная я придумала, как отомстить Ромке по-своему, и решила ответить отказом на приглашение посмотреть вместе «Звёздные войны». В последний вечер перед учёбой я пообещала себе выставить стойкую оборону против Ромки, но уже утром поняла, что просчиталась. Стойкую оборону выставил он и пересел за вторую парту к Лёше Пряничникову. Ночью я колотила подушки и вовсю сдабривала их горючими слезами, проклиная разгулявшуюся фантазию. Собственными руками отдала Ромку Князевой. Ей даже делать ничего не пришлось. Идиотка! Из-за дурацкого подарка разошлась и напридумывала себе всякую ерунду. Да не витало между ними ничего! Это она строила ему глазки и «обоюдную» традицию она придумала, а он, скорее всего, удивлялся её наглости, либо тешил своё самолюбие. Теперь полцарства я была готова отдать за возможность повернуть время вспять, потому что не знала, как помириться с Ромкой. Едва я пыталась заговорить с ним, как он закрывался учебником или вообще покидал класс. Из школы мы выходили поодиночке, и больше всего я боялась, что он займёт освободившееся место рядом с Князевой и начнёт провожать до дома её. Апрель напоминал мне жевательную резинку, прилипшую к обуви. Тянулся, рвался, но всё равно оставался на месте. Я зачёркивала в календаре дни, читала Лёшину книжку и ждала тридцать первое мая. Уговор относительно отметок стал единственной вещью, которая грела моё истосковавшееся по общению с Ромкой сердце. – Отличников двое, – громко произнесла Татьяна Сергеевна, открывая журнал. – Это неинтересно. – Витя Молчанов с задней парты устало зевнул и посмотрел в потолок. – Как обычно Белова и Пряничников. У нас эпоха застоя. – А хорошистов десять: Бурунова, Липатова, Бурундуков, Захаров, Иванов, Князева, Зельский, Смертин, Бендарская и Сергеев. «Хорошист, – шёпотом произнесла я, глядя на стул, на котором, как на троне, важно восседал мой рюкзак. – Пора выбросить туз, который я прятала в рукаве». – Предлагаю это дело отметить, – начала Князева, едва мы вывались из класса под звонкий смех пятиклашек. – Отличники и троечники пусть развлекаются, как хотят, а всех хорошистов я приглашаю в боулинг. У меня брат в «Синеме» работает. Нам сделают хорошую скидку. «Понятно, – сказала я самой себе. – Меня в боулинг не приглашают, значит, придётся действовать быстро. Пан или пропал». – Андрей, Костя, вы с нами? – Катя к каждому поворачивалась по очереди, а Лена Бурунова торжественно вела список. – Роман? Когда Ромка многозначительно кивнул, я сделала шаг вперёд и, набрав в лёгкие воздуха, громко выкрикнула: – Иванов? На нас уставились девятнадцать пар глаз: кто-то равнодушно, но большинство с интересом. Я загнала Ромку в угол, и ему пришлось обратить на меня внимание. – Чего тебе, Белова? – нарочито зевнув, спросил он деланно равнодушным тоном. Обычно мы не называли друг друга по фамилии, но сегодня был не обычный день, по крайней мере, мне очень хотелось верить в это. – Да так, ничего. – Я прошла в глубь толпы и встала напротив него. Как тогда у светофора. – Помнишь, мы спорили? Я проиграла. Долг платежом красен. – И на что вы спорили? – затараторил кто-то из одноклассников. – Прямо здесь? – Ромка изменился в лице – это было мне на руку. Для пущего азарта я пару раз хлопнула ресницами. – Здесь. Он не поверил. Я шагнула вперёд, обвила его шею руками, поднялась на цыпочки и медленно коснулась губ. До этого дня целоваться я не пробовала, а потому понимала, что вышло у меня плохо, но это уже не имело ровным счётом никакого значения. – Ну вот, – произнесла я, когда поцелуй закончился, – и рассчитались. Стараясь не смотреть на лица одноклассников и особенно на мордашку Князевой, я выбежала из коридора, молясь, чтобы «итог спора» не заметил кто-нибудь из учителей, иначе бы мне пришлось вытерпеть нешуточную трёпку от папы. «Об остальном я подумаю завтра, – мысленно повторяла я любимую фразу Скарлет О’Хара, пока переходила «зебру». – Завтра я обязательно что-нибудь придумаю». – Ну и что это сейчас было? – Ромка схватил меня за запястье и резко повернул к себе. – Мы на проезжей части, – напомнила я, но руку вырывать не стала. – Что это было, я тебя спрашиваю! То ты на звонки не отвечаешь и не разговариваешь, а то целуешь на глазах у всего класса. Как это понимать, а? – Я проспорила. Договор есть договор. Время «зелёного человечка» закончилось, и нетерпеливые машины начали нам сигналить. Несколько особенно агрессивных водителей кричали из окон, чтобы мы выясняли отношения где-нибудь в другом месте. Я с остервенением поволокла Ромку на безопасный участок дороги. – И что дальше? – повторил он. Ответа на этот вопрос я не знала. В голове крутилась одна-единственная фраза, и я озвучила её, оставив попытки рассчитать все вытекающие из неё последствия. – Я люблю тебя! А ты любишь меня? Но вместо ответа он прижал свои губы к моим… *** Я не слушала ни адвокатов, ни прокурора. Ромка говорил мало, папа ещё меньше. Мельком я успела заметить седовласого мужчину, который в день аварии дождался «скорую» и разобрался с моим телефоном. По-видимому, он пришёл сам, либо папа каким-то образом разыскал его. Отец мальчика, сбившего меня, редко поднимал голову, мать не появилась. Иногда я выходила за дверь и заставляла себя зайти обратно только усилием воли. Слушать про свою смерть было неприятно. Тимур полностью признал свою вину. Он рассказал, что взял ключи у отца, чтобы послушать музыку в машине, но потом решил съездить за гамбургером из «Chicken». Торопился и поэтому не смотрел на спидометр. – Я не отслеживал скорость и не видел сигнал светофора. Я сожалею обо всём – на последнем слово Тимур посмотрел на Ромку, – и виню себя. Простите и не лишайте меня свободы. А потом судья взяла в руки приговор…Глава шестая
Тимуру дали два с половиной года условно и ещё столько же запретили водить машину. По залу пронёсся насмешливый шёпот: «Как будто его раньше останавливало отсутствие водительского удостоверения». Я не могла сказать точно, кто нарушил тишину в зале первым: возможно, это был Ромка, а может, один из свидетелей обвинения. Впрочем, судья на этот выкрик никак не отреагировала, только чуть приподняла левую бровь и продолжила зачитывать приговор вполне ровным голосом: – …нарушение ПДД, повлёкшее смерть… Суд учитывает раскаяние, возмещение ущерба, возраст подсудимого, а также его содействие следствию… Иск на девятьсот тысяч рублей от отца и супруга погибшей удовлетворить… Я ждала, что губы Тимура вот-вот изогнутся в улыбке. Ждала вздоха облегчения, прикрытия глаз, покачивания подбородком – жаждала увидеть хоть какие-то эмоции радости на его лице, всё же он вышел сухим из воды, получил два с половиной года условно вместо положенных четырёх колонии, но ничего не заметила. Он даже головы не поднял. Просто сидел и смотрел на свои длинные, тонкие, как у девушки, пальцы, словно знал исход суда заранее и ни на что другое не надеялся. На минуту горло объял жар, который с каждым словом судьи распространялся по телу всё дальше. На кончиках пальцев зарождалась злость. Настоящая, выстраданная, такая же, как у Саввы. Мне захотелось закричать и наброситься на Тимура. Бить его кулаками по щекам, вырывать клочья волос с корнем, а ещё проклинать, ненавидеть, заставить мучиться. Я уже ринулась в бой, сжала кулаки, но… остановилась на полпути. Вся злость вдруг куда-то исчезла, пропала разом так же быстро, как появилась. На смену ей пришло понимание. Тимур не мог знать. Он надеялся, конечно, надеялся, верил в благополучный исход дела и своему адвокату, но сейчас вряд ли понимал, что говорит судья. Слушал, но не слышал и не осознавал. Его руки по-прежнему сковывала мелкая дрожь, ногти были сгрызены до основания. В глазах то и дело мелькал страх. И не просто страх – ужас. Тимур боялся тюрьмы, и в этом я его понимала. Я слышала все аргументы прокурора и хотя мысленно соглашалась с ними, всё равно не могла считать Тимура убийцей. Он не выскочил на меня ночью из-за угла, не приставил к горлу нож и не потребовал кошелёк с мобильником. Не сел пьяным за руль. Не растоптал меня из мести. Он просто хотел бургер и торопился домой. Его торопливость стоила мне жизни, но я не считала его убийцей, потому что он не хотел меня убивать… В ушах набатом зазвучали слова из характеристики, написанной классным руководителем, которую в начале суда зачитывал адвокат: «Умный, воспитанный, не высокомерный. Зарекомендовал себя как трудолюбивый ученик. Участвует во многих олимпиадах, учится без «троек». Занятий не пропускает. Общителен, с учителями вежлив, Занимается баскетболом. Ранее за совершение правонарушений к ответственности не привлекался». «Ранее не привлекался, а сегодня получил два с половиной гола условно», – прошептала я и перевела взгляд на судью, которая что-то говорила про апелляцию и десять суток, а потом стукнула по столу деревянным молоточком и скрылась в крохотной угловой комнатке. Я вздрогнула. Зал начал пустеть. Первым его покинул Тимур, и я слышала, как в дверях он тихо обратился к отцу: – Это всё? Меня действительно не посадят в тюрьму? Крупный мужчина с большим животом и лысеющей головой похлопал его по плечу. – Всё. Мы можем ехать домой. И только тогда Тимур облегчённо выдохнул… Я наконец-то заметила на его испуганном, белом, как полотно, лице радость и облегчение. Так выглядят младшие школьники на уроке математики, когда вдруг учительница настороженным голосом объявляет, что забыла карточки дома, а потому решила потратить ещё один урок на подготовку. Облегчение и радость. Радость и облегчение… Папа и Ромка выходили из зала суда молча, Оксана Леонидовна всхлипывала: – Два с половиной года условно за жизнь молодой девушки! Где это видано? У меня подруга больше получила за неправильные операции с ценными бумагами. За какие именно «неправильные операции» Оксана Леонидовна не уточняла. Когда мимо нас прошли репортёры, Ромка буркнул себе под нос что-то не особо разборчивое про апелляцию. Папа прикрыл глаза и потёр левую половину груди. Комментировать что-либо сейчас ему, по всей видимости, было трудно. На ступеньках у дверей в здание нас ждал Костя. Как всегда выспавшийся, одетый с иголочки и с намазанными гелем волосами. – Ну, как? – спросил он, оттопырив шлёвку на дорогих джинсах. – Видел, как этот ублюдок вместе с батей в машину садился. Тюрьма, значит, ему не светит? Ромка хмыкнул. Оксана Леонидовна промокнула глаза платком. Папа резко засобирался домой. – Устал. Простите. – И, пожав руку Ромке, направился в сторону остановки. − Надо что-то делать! – Костя обхватил руками голову и взъерошил волосы. – Подключить общественность. Устроить «шум». Я видел такое в кино – помогает. – Я подам апелляцию. – Этого мало. На их стороне деньги. Нам нужны люди. Много людей. Очевидцы. Сторонники. Журналисты. Костя размахивал руками и изредка косился в сторону ступенек. Молодой парень с громоздкой камерой и плотная девушка с микрофоном со всех сторон обступили адвоката Тимура. «Семён Иванович Габардаев», – подумала я, заставив напрячься память. Маленький, жилистый, с большим черепом и в дорогом тёмно-синем костюме, он отдувался за всех разом – за отца, сына и себя любимого − без устали улыбался и всем видом показывал, насколько он доволен судьёй и приговором: – В тот день на дороге оказался испуганный ребёнок… Семнадцать лет отроду – мальчик исправится. Ему надо дать шанс. Это не прожжённый вор, наркоман или насильник… Неосторожность. Всему виной неосторожность и случай. Костя сплюнул. Я отвернулась: на белые мужские слюни, стекающие с асфальта, смотреть было по-прежнему противно. – Вот пройдоха, – с чувством сказал он. – Павлин недоделанный. Слышали бы вы, что там папаша наговорил. Перед судом такой немногословный, а тут прям расщедрился: «Судьба. За нами криминала нет. Пусть земля Наташе будет пухом». Ещё и оправдаться пытается. – Даже с похоронами не помогли, – вдруг зачем-то добавила Оксана Леонидовна, шмыгая носом. – Сами выкручивались, как могли… Слава Богу, друзья и соседи не бросили. – И хорошо, что не помогли. – Ромка с такой злостью взглянул на мать, что та вздрогнула. – Не надо нам их сраных денег! Не хочу быть обязанным. Но «условку» ему тоже дарить не собираюсь. Не приговор, а насмешка. – Может, вам на «Пусть говорят» съездить? А что? – Костя пожал плечами, – и группу «ВКонтакте» создать. Вообще я бы ещё и интервью дал какой-нибудь газете или телеканалу. Оксана Леонидовна покачала головой, а Ромка как будто задумался. Я видела, как загорелись его глаза, чувствовала, как зашевелились извилины в черепе. Костя не просто подал ему идею, он посеял в его сердце надежду. Увидеть Тимура за решёткой Ромка хотел больше всего на свете, а потому медлить не стал. Группа Натальи Ивановой появилась «ВКонтакте» вечером того же дня. Несколько моих фотографий, снимков автомобиля Тимура с места аварии и ссылок на статьи в интернете гордо открывали первую закреплённую запись, текст к которой начинался со слов: «Если у вас есть какая-то информация, которая поможет делу, то, пожалуйста, напишите нам». А далее прилагались Ромкина почта и объявление о новой дате суда. В течение двух первых дней было тихо, даже очень тихо. Все как будто приходили в себя, отряхивались, вставали с колен и читали газеты, типа «В эфире», на одной из последних страниц которой напечатали статью обо мне. Ещё одна фотография в полный рост, краткая информация об аварии, итоги суда, выдержки из интервью Габардаева и старшего Алишерова. Последний абзац посвятили Ромке и его желанию подать апелляцию. Первые комментарии прилетели третьего сентября утром. Десятки людей писали о том, что хотят справедливости, выражали сочувствие Ромке и папе, обещали молиться за мою душу, и в это же время выливали ушаты грязи на Тимура и его семью. Уже к вечеру мне стало казаться, что они подписались на мою группу только ради того, чтобы обвинять и оскорблять, словно именно от этого получали немалую порцию эндорфинов. Вот так… Казнь ради казни. Обвинения ради обвинений и неважно кого и зачем: – Народ, бойкотируйте бизнес семейства: мойки, заправки, магазины. Игнорируйте сами и запретите родным, скиньте инфу друзьям. Нужно понимать, что на ваши деньги был куплен этот BMW, вашими деньгами оплачены взятки, а убийца сейчас жирует. Ваши деньги вновь понесут судьям, чтобы опять получить «условку». Ни копейки убийцам! Будьте принципиальными! Поддержите семью Наташи. Им очень тяжело. – Этот гад с самого начала был уверен в своей безнаказанности. Бойкотируйте Алишеровых. Во вложении адреса их магазинов и моек. Пишите знакомым. Пусть все знают – Сжечь ублюдков! Я читала все комментарии из-за спины Ромки. Временами группа и писавшие в ней вызывали во мне отвращение и непонимание, но Ромке они как будто давали какую-то внутреннюю силу. Он перестал проводить вечера в компании с бутылкой. Начал читать статьи из интернета, связанные с аварией и судом над Тимуром, перебирал заметки о похожих ДТП, случившихся несколько лет назад. Даже вернулся в университет, особого усердия в учёбе, конечно, не проявлял, но лекции и семинары посещал исправно. Он словно хотел что-то кому-то доказать, а потому старался держаться, но по ночам, когда никто не видел, с педантичностью отставного солдата, вычёркивал из календаря даты до нового заседания. Пару раз в неделю к Ромке заглядывал Костя, тогда они смотрели кино, выпивали по бутылке пива и читали комментарии людей, которые вновь и вновь собачились друг с другом, оправдывая и обвиняя Тимура. – Вчера несколько ребят из района разбили стекла и разрисовали стены на их автомойке. Слышал? – Нет. Твоих рук дело? Костя не ответил и нервно дёрнул верхнюю пуговицу на рубашке. Краем глаза я заметила, как напряглись его скулы. Я никогда не питала к Косте большой симпатии. Ромка знал его с детства. Они жили на одной площадке и с ясельного возраста бегали друг к другу в гости. Костя был на год старше нас и учился в политехническом университете на программиста. С хорошим чувством юмора, верный, но мог запросто обидеть человека излишне жестокой шуткой. В школе он напоминал мне Рона Уизли, причём не только россыпью веснушек на лице. – Не переживай, – наконец заговорил он, – сотрудники быстро всё закрасили. А продавцы в магазине прям готовы умереть за них. Хотел узнать адрес этого говнюка, так они на меня всех собак спустили. Козлы. Прикусив губу, чтобы не закричать, я выскользнула за дверь. В последнее время я не могла слышать Костю, всё больше и больше убеждаясь в том, что первый самый гневный комментарий принадлежал именно ему. Будь его воля, он бы устроил огромный костёр на площади Пионеров и зажарил бы на нём Тимура вместе с отцом и адвокатом. Благо, что теперь я научилась выходить и входить в запертые двери, а не шмыгать вслед за Ромкой, пока тот топтался на пороге. Меня тянуло на улицу Братьев Райт. С Саввой после ночи в участке я так и не встретилась. Сначала «Демидыч» помешал, потом суд, а за ним группа «Вконтакте». «Может быть, сегодня мне повезёт, и он окажется дома», – подумала я, выискивая ящик с большой фотографией и гвоздиками. Но вместо Саввы на пешеходном переходе заметила чересчур знакомую копну курчавых чёрных волос. Сегодня он надел тёмные очки, поношенные джинсы и синюю застиранную футболку явно с чужого плеча. BMW заменил самым обычным велосипедом. Угрюмый и тихий, он без конца следил за сигналами светофора. Люди не узнавали его и шли мимо, спешили по своим делам и иногда бранились из-за того, что он мешал пройти, но он всё равно продолжал стоять – даже, когда загорался зелёный свет, словно снова и снова «смотрел» то самое ДТП, но теперь уже в замедленной съёмке. Говорят, что преступников тянет на место преступления, как корову на скотобойню. Похоже, не зря говорят, потому что, по крайней мере, двое на эту удочку клюнули. Как знать, может, таким образом чувство вины и проявляет себя? Может, тем самым преступники пытаются оправдаться, но уже не в глазах общественности, а перед собой?.. Тимур молчал и пожирал глазами мигающий светофор – я исподтишка наблюдала за ним. Пыталась запомнить его сегодняшним: в тёмных линзах, чужой одежде, вновь и вновь грызущего ногти, от которых уже давно ничего не осталось. Думала ли я проследить за его велосипедом? Думала. Хотела ли узнать адрес? Хотела, не сомневайтесь. Зачем, сказать трудно, да и не дали мне. В тот момент, когда Тимур вскочил на велосипед, я затылком почувствовала на себе чей-то взгляд – оценивающий, внимательный, долгий. Резко повернула голову и вздрогнула от неожиданности. Рядом стоял «Демидыч» и, раскрыв «В эфире» на предпоследней странице, сравнивал меня сегодняшнюю с той, что была на фотографии…Глава седьмая
Со дня похорон прошло без малого четыре месяца, и я успела отвыкнуть от взглядов, обращённых в мою сторону. Конечно, время от времени папа и Ромка поглядывали на кресло, в котором я теперь проводила большую часть дня, но смотрели они всегда либо сквозь меня, либо чуточку выше. Скорее всего, в глубине души, на уровне подсознания, они чувствовали моё присутствие, чувствовали, но не находили этому логического объяснения. По натуре они оба были рационалистами, не верящими в то, что не могут лицезреть собственными глазами. Но с «Демидычем» дело обстояло иначе. Он видел меня так же ясно, как остатки жёлто-красной листвы на дороге, а это означало только одно: я ошиблась. Тогда в следственном изоляторе «Демидыч» так странно реагировал на Савву, не потому что Савва был суперменом среди призраков. «Демидыч» так странно реагировал на Савву, потому что сам в некотором роде являлся суперменом. Он видел призраков… И я не могла не использовать это. «С его помощью я объясню папе и Ромке всё, что чувствую и чего не чувствую… Теперь дело за малым, потому что медиум, которого я так долго искала, нашёл меня сам…» Сложив на груди руки, я выдавила дружелюбную улыбку. От нашего первого разговора зависело слишком многое, и я изо всех сил хотела понравиться своему будущему «помощнику»: – Вы не ошиблись! Я действительно Наталья Иванова, – и, продолжая улыбаться, я протянула ладонь, желая пожать его пальцы. Он резко попятился назад и уронил газету. Любопытство в глазах сменилось сначала недоверием, а затем – страхом. «Демидыч» крестился, вновь и вновь шепча какую-то тарабарщину. – Я не причиню Вам вреда. Я всего лишь хотела… – Тебя нет! Ты только кажешься мне! Таблетки? Где мои таблетки? «Демидыч» отчаянно шарил по карманам, пытаясь отыскать что-то важное. Из его замызганного плаща выпало несколько металлических шариков и маленьких календариков с давно истёкшим сроком годности. Таблетки не находились, а вот ноги то и дело заплетались. Он так сильно мечтал сбежать от меня, что не заметил бордюра, запнулся за него и навзничь повалился на землю. – Призраков не существует! Тебя не существует. Ты умерла! Умерла! – продолжал мычать он, тыча в меня грязным ногтем. Спешащие с работы люди почти не обращали на него внимания, лишь несколько прошедших мимо подростков покрутили пальцем у виска да для пущей важности обозвали «дебилом». Помочь встать не пытались, но поглумиться успели: – Опять этот сумасшедший! И почему его до сих пор не закрыли в обезьяннике? Как ни странно, но слово «убийца» не прозвучало ни разу. «Скорее всего, о той аварии давным-давно позабыли – в конце концов, «Демидыч» мало походил на себя прежнего. По всей вероятности, прохожие считали его душевно больным без особого места жительства. От досады в груди закололо. Разве такой человек мог помочь кому-то? Нет… Нет, потому что ему самому требовалась помощь. Он нуждался в ней похлеще папы и Ромки. Прикусив губу, я задумалась. Встречались ли мы раньше? До того, как я стала призраком?.. Вероятно, встречались. Замечала ли его? Весьма сомнительно. Люди редко замечают тех, кто ниже их по социальному статусу, а если и замечают, то помнят крайне недолго… – Я не сделаю Вам ничего плохого. Не бойтесь. Я подалась чуть вперёд, наклонилась над ним, протянула руку, но лишь «царапнула» по кисти. Моя ладонь, как обычно, прошла сквозь его пальцы. – Тебя нет! Тебя нет! Ты мне мерещишься! Не желая нагнетать обстановку, я вернулась на старое место. Моё присутствие явно заставляло «Демидыча» нервничать. Люди всё чаще и чаще оглядывались на него, и я боялась, что кто-то может позвонить в полицию или вызвать бригаду из психиатрии. Мне не хотелось его мучить, по крайней мере, сегодня. Возможно, «Демидыч» и не догадывается о своих способностях. Скорее всего, какой-то человек внушил ему, что общаться с призраками могут только сумасшедшие, а сумасшедшим ему по понятным причинам быть не хочется. – Ухожу, – прошептала я, стараясь унять в голосе дрожь. – Не бойтесь. Я ухожу. *** Когда я вернулась домой, часы показывали половину десятого. Костя ушёл, а Ромка сидел за столом на кухне и перебирал пожелтевшие страницы учебников по анатомии. Читал он про кровеносную систему и сердечно-лёгочную реанимацию. Ещё раз. Снова. На всякий случай. Наверное, вам хочется знать, радовалась ли я тому, что мой муж вернулся в университет? Радовалась, но каждый день боялась, что завтра он опять его бросит. Ромка с завидной регулярностью балансировал на краю пропасти. Один неверный шаг, и мог полететь вниз. Стать ещё одним человеком, дошедшим до дна колодца. Закрыв учебник, он включил ноутбук. Знакомая лента новостей вызвала приступ удушья. Я больше не нуждалась в кислороде, но задыхаться от чьей-то кипящей ненависти мне это нисколько не мешало. Новые комментарии принесли новую ругань. За последние три часа их набралось больше сотни. Самое противное, что Ромка прочитывал каждый. Я старалась не подходить к экрану: на нём раздражало практически всё, и, когда Ромка решился кому-то ответить, я зажала уши руками и выбежала на улицу. В этот раз ноги принесли меня на проспект Декабристов, в папину угловую девятиэтажку. Отца я нашла в спальне возле кровати. Уставшего и не слишком здорового, с кожей землистого оттенка, с полопавшимися в глазах капиллярами и скрюченной спиной, которая окончательно приобрела форму знака вопроса. Похоже, Ромка был прав: папа действительно сдался ‒ жизнь медленно угасала в нём, и он всячески способствовал этому: почти не отдыхал, ел помногу и на ночь и забывал принимать лекарства от давления. В голове что-то щёлкнуло – я моргнула. На кончиках пальцев запульсировал страх. Времени оставалось всё меньше ‒ счёт шёл буквально на минуты. Папа болел, Ромка сгорал изнутри, и помочь им могло только одно средство. Если они узнают, что я по-прежнему рядом и ни на кого не держу зла, то наверняка успокоятся. Всё будет по-старому. Всё станет так, как было… Конечно, я могла бы поискать какого-нибудь человека, называющего себя магистром Тёмных искусств и гадалкой-экстрасенсом в седьмом поколении. Мне бы хватило одного взгляда, чтобы понять врёт он или говорит правду, но, к сожалению, о людях, общающихся с духами, в нашем городе я ничего не слышала, а потому видела только один выход из сложившейся ситуации ‒ помочь «Демидычу» принять свой дар. «Охоту на медиума» я начала в среду вечером. Сначала обошла местные вытрезвители и следственные изоляторы, потом долго дежурила возле столба с гвоздиками на улице Братьев Райт. Удача мне не способствовала, час проходил за часом, день за днём, а «Демидыч» у ящика не показывался. Но зато в пятницу вечером я встретила Савву. Он улыбнулся и помахал мне, как старой знакомой. Я решила продержать его возле пешеходного перехода как можно дольше. Если Савва был на Братьев Райт, то явно не мог «дотянуться» до «Демидыча». – Ты знаешь что-нибудь о своих родных? – осторожно начала я, пока Нестеров от скуки лаял на одну из дворовых собак. – Нет, – он покачал головой и присвистнул – дворняжка, жалобно завыла, легла на асфальт и, вытянув морду, накрыла голову лапами так, словно пыталась спрятать уши. – Я же говорил, что в приюте вырос. – А ты знаешь, как попал туда? Возможно, твои родители умерли. – Или отказались от меня. – Савва оголил зубы и зарычал, собираясь взять палку. Погрозив ему пальцем, я почувствовала зависть. Этот мальчишка с лёгкостью управлялся с любыми предметами, брал их в руки, бросал или просто замахивался. Мои же пальцы только скользили по ним, не имея возможности сдвинуть даже на сантиметр. – Сила не в руках, – повторял Савва с серьёзностью умудрённого опытом старика, – сила в голове. Подчини её и станешь королевой района. Я кивнула и прикусила губу. Мысль отправить Савву в свет не оставляла меня ни на минуту. Покой для Нестерова означал покой для «Демидыча». Оставался только один вопрос: как это сделать, если Савва не раз видел свет, но упорно оставался в мире живых? И пока я не находила на него ответа. Тему «суд над Тимуром» мне поднимать не хотелось. Спрашивать про «Демидыча» было откровенно страшно. Савва мог что-нибудь заподозрить, и тогда его главному врагу пришлось бы очень несладко. Оставив собаку, Нестеров переключился на светофор, запретив ему показывать «зелёного человечка». Я засмеялась и обозвала его Томом Сойером. Уловка сработала. О романах Марка Твена Савва никогда не слышал. Так «Демидыч» получил ещё два часа спокойного времени. *** Охота на медиума не приносила результатов целую неделю. Рыжий бородач объявился на улице Братьев Райт только во вторник вечером. Его левая нога совсем перестала сгибаться, а под правым глазом разливался фингал размером с грецкий орех. Похоже, в выходные ему здорово от кого-то досталось. Я посчитала лишним донимать его ненужными вопросами и, спрятавшись за деревом, решила просто последить. Жил он, оказывается, неподалёку, в двухэтажном доме на восемь квартир. Зайдя в подъезд, сразу шмыгнул налево, у дверей тщательно вытер ноги о коврик, а затем быстро крутанул ключ. Удивительно, но за всю дорогу он оглянулся всего раз – на пороге, когда освобождал от ключа замочную скважину. Его квартира была маленькой и грязной. Пол в прихожей мыли лет сто назад, штукатурка на стенах содержала такое количество трещин, что походила на гигантскую паутину. На дверцах шкафов виднелись следы жизнедеятельности тараканов. В кухне насекомыми кишели все углы. Но, несмотря на общую неухоженность, в жилище «Демидыча» не валялось ни одной бутылки из-под спиртного. Скинув плащ, он упал на кровать. Укрылся каким-то тряпьём и захрапел. Я выбрала самый чистый угол и села на пол по-турецки. До утра оставалось не более шести часов. Когда «Демидыч» проснулся, я не стала заговаривать с ним. Некоторое время он молчал, но потом вновь начал повторять, что я всего лишь плод его больного воображения. Я ждала, а когда он не видел, исподтишка читала бумаги, разложенные на столе в спальне. Так я выяснила, что его настоящее имя – Антон Павлович Демидов. В конце прошлого месяца ему стукнуло сорок. Разведён, детей нет. Два года назад едва не умер во время крупного пожара на стройке. Обгорело тридцать процентов тела. Сердце останавливалось два раза. Похоже, именно после пожара он и начал «шептаться» с призраками. Все эти экстрасенсы и магистры Тёмных искусств всегда сходились в одном: что получили свой дар либо в наследство от бабки-колдуньи, либо в результате клинической смерти. Выходит, Ромка говорил правду: дефибриллятор действительно творил чудеса, причём во всех смыслах этого слова. – Тебя нет! Ты кажешься мне, как те люди Джону Форбсу Нэшу из фильма «Игры разума». Он тоже болел шизофренией и понял это, когда заметил, что девочка не растёт. Он старел, а девочка не росла. Понимаешь? Я плохо понимала, но, чтобы лишний раз его не нервировать, от стола на всякий случай отошла. Мне хотелось сделать что-то хорошее, и я отчаянно думала, с чего бы начать. – Я прочитал статью о тебе, и ты тут же возникла из воздуха. Точнее, из моей головы. Раньше я тебя не видел. Ты существуешь только в моём сознании. Призраков нет. И я должен пить таблетки, но они тормозят мой мозг, и из-за этого я не могу писать музыку, но когда я не пью эти чёртовы таблетки, галлюцинации причиняют такую боль, от которой не помогает ничего. Я не хочу, чтобы меня снова били током и не могу больше бороться с образами в голове. Точнее, могу. Есть один способ. Если не будет меня, вас тоже не будет. И, сглотнув, «Демидыч» открыл клапан на газовой плите…Глава восьмая
Когда папа уезжал в город за продуктами или уходил окучивать картошку, я оставалась наедине с тётей Глашей. В такие моменты она чаще всего потчевала меня рассказами о боли. Скорее всего, это было как-то связано с тем, что в семилетнем возрасте она сломала правую ногу, вследствие чего испытывала постоянное недомогание в дни изменения погоды, а особенно, если лил дождь или шёл снег. – Заруби себе на носу, – любила повторять тётя Глаша, постукивая меня крючковатым пальцем по переносице, – боль в лодыжке – это мелочь. Самая тяжёлая боль – душевная. От неё почти нет лекарств. Люди заедают её всякими сладостями: конфетами и тортами, – объясняла она, специально ставя ударение на букву «а», – запивают самогоном и водкой, но всё равно не могут вылечиться. Эта боль такая сильная, что от неё хочется выть, и те, кто не справляется, сигают с крыш или вешаются на люстре. Некоторые считает их слабаками, но я так не думаю. Чтобы затянуть верёвку на шее или выброситься из окна, нужна огромная сила воли. Не каждый сможет. Большинство будет плыть по течению, жаловаться, но жить. Самоубийцы, как правило, люди сильные, сильные, но отчаявшиеся. Просто им вовремя не помогли. Слово хорошо лечит, деточка. Слово лучше лекарства… «Демидыч» стоял передо мной, как солдатик. Спина прямая, ноги на ширине плеч, глаза смотрят прямо, подбородок чуть опущен. Ни дать ни взять сапёр, ещё полминуты и мины пойдёт на поле минировать или разминировать. Одно мешает – я. – Нет тебя. Ты в моём сознании. Только там. Только в моей голове… – Я существую. А Вы не сумасшедший. Вы жить должны! Заверните вентиль. Пожалуйста! Он улыбнулся и покачал головой. Даже спорить не стал, просто наглухо закрыл дверь в комнату и рухнул на ближайший стул, прижав затылок к пожелтевшимобоям. В потускневших глазах не было ни силы, ни вызова, только отчаяние. Видимо, боль внутри него достигла своего апогея, и больше плыть по течению он не хотел. Закусив костяшку левой руки, я посмотрела на открытый вентиль. Газ шипел, как ядовитая змея, а «Демидыч» будто специально жадно принюхивался к его отвратительному запаху. – Чем быстрей, тем лучше, чем быстрей, тем лучше, – шептал он, потирая скатавшуюся бороду. Где-то внутри, под рёбрами, там, где раньше располагался желудок, зашевелился страх. Я никак не могла вспомнить, через какое количество времени наступает отравление газом? Когда «Демидыч» начнёт задыхаться? Когда почувствует головокружение, тошноту, вялость? Как быстро смерть приберёт его к своим рукам? Через час? Пятнадцать минут? Или раньше?.. В любом случае действовать надо быстро, потому что умирать ему рано. Только не сегодня и даже не в этом месяце. Сначала я должна поговорить с папой и Ромкой… И если гора не идёт к Магомету, то Магомет сам заберётся на эту чёртову гору! Как с Ромкой! Получилось один раз – выйдет и второй. И глубоко вздохнув, я шагнула к плите. В конце концов, нужно всего лишь повернуть вентиль. Это не так сложно. Он рядом. Просто крутануть вправо и всё. «Демидыч» будет жить, а я… Я заключу с ним сделку. Надо всего лишь повернуть вентиль. Повернуть вентиль. Повернуть вентиль… Но проклятый вентиль не хотел поворачиваться. Или, по крайней мере, не хотел поворачиваться в моих руках. Пальцы соскальзывали, а он, будто издеваясь, оставался на месте. – Только не закрывай глаза! – взмолилась я, оглянувшись на «Демидыча». Его голова опустилась, ресницы дрожали, дыхание становилось тяжёлым. – Раз уж не хочешь помочь, хотя бы не оставляй. Не смей бросать меня! Пытаясь его разжалобить, я закричала. Закричала так громко, что, на секунду очухавшись, он зажал уши руками. Стекло в раме затряслось, но не треснуло. Приглядевшись, я поняла, что оно сделано из пластика, и, видимо, этот пластик был сильнее вибрации в моём голосе. Вы, наверное, думаете, что я чувствовала отчаяние. Правильно, такого отчаяния я сроду не испытывала. Безысходность? Разумеется. Но кроме них было ещё что-то. Что-то сродни купанию в море во время шторма. Когда гребёшь, гребёшь, а волны всё равно уносят тебя за буйки. Ты сопротивляешься им, но потом вдруг устаёшь бороться. А когда совсем выбиваешься из сил, то произносишь одно-единственное слово: «Помогите!». – Савва может закрутить вентиль, – затараторила я, с ненавистью глядя на оконный пластик. – Савва поможет, если я найду его и попрошу о помощи. – Или не поможет, – ответил кто-то в моей голове ровно через полсекунды. – Савва не станет спасать рыжего бородача. Он считает дни до его смерти и именно поэтому не уходит в свет. Придётся как-то самой выкручиваться. Коснувшись ладонями щёк, я попыталась успокоиться. Сила не в руках, сила в голове. Кажется, так говорил Савва, когда играл с палкой. Раз уж не получается с пальцами, нужно подчинить голову. Подчинить голову… Помните, в начале двухтысячных по телевизору показывали мультсериал «Покемоны»? Там мелькало много девушек, но мне запомнилась Сабрина. Та самая, что силой мысли гнула пополам ложки и переставляла тарелки по столу. Ох, её бы дар мне сейчас пригодился. Здорово пригодился. Но не тот, что назывался телекинезом. Сабрина умела подчинять панику. Всегда такая собранная, спокойная и уверенная. Вот бы мне тоже подчинить панику… А вместе с ней и голову. Сила в мыслях. Сила в спокойствии. Десять, девять, восемь… Глубоко вдохнув, я спрятала руки за спину. Больше никаких пальцев. Больше никакой паники! Взгляд на вентиль. – Двигайся, – опять закричала я. – Ну же, двигайся! Двигайся, чёрт тебя подери! Я тебе приказываю! Но вентиль не сдвинулся даже на миллиметр… Действительно, если ему было плевать на мои пальцы, то с чего вдруг он послушается голос? В конце концов, для него я тоже всего лишь бестелесный призрак. Колени подкосились – я опустилась на пол. Худые прозрачные руки повисли вдоль тела как плети. Никакого от них толку… Ни от них, ни от меня… – Вот видишь. – Голос «Демидыча» походил на писк комара. – Ты всего лишь галлюцинация в моей голове и скоро исчезнешь. Исчезнешь вместе со мной. Стыдно признаться, но при жизни я никогда не была сильной. Ни морально, ни физически. Если что-то долго не получалось, начинала плакать. Но при этом на протяжении всей учёбы в школе и университете сдавала экзамены исключительно на отлично. Догадываетесь почему? Верно, меня всегда выручало упорство. – Даже не надейся отправиться на тот свет, – сказала я, коснувшись указательным пальцем его переносицы. – Не раньше, чем поговоришь с моими. – А ты, – перевела я взгляд на вентиль, – повернёшься немедленно, или я к чертям собачим вырву тебя из этой плиты. Поднявшись с колен, я опять подошла к решётке и, заострив внимание на одной точке, представила, как осторожно поворачиваю вентиль. Вправо. До самого упора. Пока он не войдёт в положение «закрыто». Задержав дыхание, я на всякий случай зажмурилась. Внешне всё оставалось прежним, и с горя я снова начала считать: десять, девять, восемь,…, два, один, и… Газ вдруг перестал гудеть. Перестал, потому что вентиль, наконец, повернулся. Неужели получилось?.. Я ойкнула и засмеялась. Получилось! От усталости пришлось навалиться на стену. Новый газ в кухню больше не просачивался, но тот, что успел «сбежать», по-прежнему отравлял вдыхаемый «Демидычем» кислород. Времени на раскачку у меня не было. – Открывайся! – приказала я двери, отделяющей комнату от кухни, и представила, как распахиваю её. Медленно, не торопливо, но с чувством. Во второй раз это вышло легче. Дверь с силой хлопнула о противоположную стену, а потом я опять закричала, заставив треснуть стекло в одном из окон спальни. Мне повезло: там не было дурацкого пластика. – Поднимайся! – Мне не составило труда нагнуться над «Демидычем» и коснуться ладонями его лица и обнажённых участков шеи. – Поднимайся немедленно и топай на улицу! Поднимайся, я сказала! Тебе нужен свежий воздух. А квартира должна проветриться. После сегодняшнего вы, конечно, вряд ли поверите, но раньше я не умела кричать. Не умела требовать. Всегда только просила, а поэтому так и не приучила Ромку вешать вещи в шкаф. Тётя Глаша говорила, что мне туго придётся в школе. Нет ни строгости, ни жёсткости. Боялась, что дети станут вить из меня верёвки. Наверное, сейчас она бы сильно удивилась, увидев меня такую. Строгую, жёсткую, строптивую. – Я существую. Да, умерла, да, стала призраком, но всё равно существую! Существую, ты понял?! «Демидыч» протирал глаза и жадно хватал ртом насыщенный кислородом воздух. Я погрозила ему пальцем и шлёпнула по макушке. Боли он не почувствовал. Только холод, судя по тому, как его передёрнуло. – Подачу газа я остановила. И разбила окно. На ночь накроешь его одеялом. У тебя ведь есть одеяло? – дождавшись кивка, я продолжила: – Галлюцинации не разбивают окон и не перекрывают газовые вентили. Не веришь – позови соседа, но завтра. Сейчас ты идёшь на улицу. Дышать. Понял? И лучше тебе выпить воды или молока! Страх в его глазах ничуть не уменьшился. «Демидыч» боялся меня так же сильно, как и вчера, возможно, даже сильнее. Он с ужасом взирал на осколки стекла на ковре, распахнутую дверь и завёрнутый вентиль. Прочная, годами строившаяся защита начала давать трещину. Во взгляде человека, три года считавшего себя сумасшедшим, затеплилось сомнение. – Выпей молока и шуруй на улицу. Выметайся, я сказала! Он недоверчиво склонил голову набок. Схватившись руками за стол, кое-как поднялся на ноги. Пройти прямо не удалось: его то и дело заносило влево, будто пьяного. – Ты строгая, как Нинка, – произнёс он, с трудом набрасывая на плечи плащ. Я не знала, кто такая Нинка, но на всякий случай кивнула. Сегодня я могла позволить себе быть похожей на кого угодно. Спустившись по лестнице, мы вышли во двор. Я шла справа, но говорить больше не пыталась. «Демидычу» и так сегодня досталось, поэтому беседу по душам я решила оставить до завтра. Как ни странно, но оглядывался он довольно часто. Словно боялся меня потерять. Словно считал, что я исчезну, стоит ему зажмуриться. Но я не собиралась исчезать. Я была рядом. Рядом, снова и снова. – Там, наверное, уже проветрилось? – сконфуженно спросил он, когда мы вышли на улицу Братьев Райт. Я улыбнулась и повернула в сторону его дома первой. Прошла через дверь и уселась на стул в кухне. – Вернусь завтра в десять. Не выкинь какую-нибудь глупость, ладно? Он промолчал. Я встала. Мы оба знали, что он выполнит эту просьбу. *** На следующее утро я опоздала на двадцать минут. Специально, чтобы дать «Демидычу» фору, чтобы сейчас он точно поверил. В меня и самое главное – в себя. Он ждал меня. Я поняла это по нетерпеливому подёргиванию плечами, по вздоху облегчения, по резкому повороту головы. Из разбитого окна дуло. Ветер на улице заставлял приподниматься наброшенное на стекло одеяло, вместе с ним колыхались и грязные, местами порванные занавески. – Ты прошла сквозь дверь? – Да. Призраки обычно так и делают. Он поёжился и с шумом втянул в ноздри воздух. Получилось что-то похожее на фырканье. – Сегодня ко мне заходил Андрей из шестой квартиры. Сказал, что у него вчера пахло газом, а потом вдруг перестало. А ещё он спросил про разбитое окно. – И что ты ответил? – Что разбил его сам. А, может, я и правда разбил его сам? И сам перекрыл газ? – Ты же всё время сидел на стуле и обзывал меня галлюцинацией. – Всё так, но… Махнув рукой, я не позволила ему закончить. – Андрей – это тот самый, что накостылял тебе недавно? Синяк и нога, я гляжу, уже зажили. «Демидыч» покачал головой и опустился на кровать. Его правая рука хлопнула по покрывалу рядом. Обычно так подзывают кошку, но я решила не привередничать и сразу приняла приглашение. – Доктор сказал, что у меня посттравматический синдром. Сначала авария, потом пожар. – Ты испытал клиническую смерть, и, видимо, поэтому начал видеть призраков. Так бывает. К счастью или к сожалению… – Значит, этот мальчик, Савва, тоже призрак? – Да. – Я прикусила губу и потёрла подбородок. – Он здорово обижен на тебя. – Знаю. В церковь каждое воскресенье хожу, молюсь за его душу. Чувство вины насквозь прожигает. Никакого покоя нет. Везде его вижу. Опустив голову, «Демидыч» застучал себя по груди. Из уголка правого глаза по грязной щеке к подбородку медленно скатилась слеза. – В новостях говорили, что он переходил дорогу в неположенном месте. Может, ты зря себя винишь? – Не знаю, что тебе там говорили. Одна машина решила обогнать другую и вылетела на встречную полосу. На мою полосу. Я гружённый, на фуре, не успел затормозить. Март, гололёд. Как сейчас помню… Пытался предотвратить аварию на дороге, вывернул руль и сам не заметил, как выехал на тротуар. А он стоял спиной. В ушах наушники с телефоном, как выяснилось потом, краденные. Детдомовский парнишка был. В общем, зацепил я его. Столкнул и насмерть… Я сглотнула, «Демидыч» заплакал. Плакал и плакал, растирая сопли и слёзы по спутанной рыжей бороде. – Я думала, ты пьяный был. – Пьяному бы условку не дали. Мотал бы срок. Были бы у парнишки родители, подали бы апелляцию, а в приюте кому он нужен? А пить я не пил никогда. Нинка отучила. Строгая была, прям как ты. Не сказать, что не разрешала, просто при ней не хотелось. – Нина – это твоя жена? – Бывшая. – Давно развелись? – Перед аварией. Поссорились. Часто ссорились. Каждый день. Бывало, дважды в день. Она была жуткой стервой, душила меня своими тапочками и следами от пальцев на холодильнике. Но я всё равно её любил. Как-то раз сказал ей что-то обидное. Она дёрнула пальто с вешалки, схватила сумку и ушла. А я не стал останавливать. Всегда останавливал, а тут не стал. Через месяц она на развод подала. Потом правда вернуться пыталась, но я уже к этому времени с ума сошёл. – Но ты ведь не сумасшедший! – Я накрыла его руку своей, и он снова поморщился. – Ты видишь призраков, и именно поэтому Савва так действует на тебя. Ты должен помочь ему уйти в свет. – В свет? – Да. Я и помогу тебе в этом, если ты поможешь мне поговорить с отцом и мужем.Глава девятая
«Демидыч» хмыкнул и подошёл к окну, тому самому, что было занавешено одеялом. Я не рискнула идти за ним, решила не давить лишний раз и просто дать время всё обдумать. Считала секунды, разглядывала потолок, мы оба молчали, а потом занавески опять зашевелились. «Демидыч» кашлянул, обнял себя руками за плечи и прижал подбородок к шее. – В комнате холодно, да? – осторожно поинтересовалась я. – Призраки температуру не чувствуют. Призраки вообще мало что чувствуют… – За разбитое окно вдруг стало жутко стыдно. – У тебя есть деньги, чтобы вставить стёкла? Он едва заметно кивнул и грустно усмехнулся. От такой усмешки мне стало ещё хуже. – Прости, я хотела как лучше. – Как лучше для себя. – Голос «Демидыча» заставил меня поёжиться. Звонкий, неприятный, резкий. – С чего ты вообще взяла, что твои родственники мне поверят? Я для всех сбрендивший алкоголик. А вдруг они решат, что я шарлатан, который использует их, пытаясь нажиться на чужом горе? – Мы что-нибудь придумаем. Расскажем то, что было известно только мне. Возможно, сразу не получится, но попытаться стоит. – И что же ты хочешь им передать? – Что я буду рядом, пока не придёт их время. Что я всегда с ними. А ещё про Тимура… – Какого ещё Тимура? – Тимур – это мальчик, который меня… Пытаясь вытянуть из памяти нужное слово, я задумалась. На ум не приходило ничего хорошего. Я с лёгкостью могла подобрать к этому проклятому глаголу десяток синонимов, но ни один из них не казался правильным. Пауза затягивалась, напряжение усиливалось. Потеряв остатки самообладания, «Демидыч» закончил за меня сам: – Убил? – Я хотела сказать: сбил. – Если бы сбил, ты была бы жива. – Он снова хмыкнул и отвернулся. – Мы могли бы начать с Саввы. Попробовать разыскать его родственников. Вдруг встреча с матерью поможет ему забыть о мести. – Уходи… Последнее слово «Демидыч» произнёс глухо. Так обычно говорят тяжело больные или сильно уставшие люди. Люди, которые никого не хотят видеть. – Послушай, так нельзя… – попыталась объяснить я, но он опять закрыл уши руками и затянул старую шарманку. Только в этот раз песню сменил. Вместо «Ты не существуешь» заиграла «Уходи»… – Ладно. – Для пущей важности я кивнула. Говорить что-то сейчас было бессмысленно. Он бы вряд ли услышал, а я бы, начав настаивать, сделала только хуже. Видимо, прошло слишком мало времени. – Но если захочешь меня увидеть, то… – Не захочу, – отчеканил он. – Уходи, пожалуйста. Найди кого-нибудь другого поумнее и посильнее. Я в этом деле пас. – Как знаешь… Выскользнув за дверь его квартиры, я прижалась к стене и сползла на пол. Села прямо на чей-то пыльный коврик и подтянула колени к груди. Даже отвращения не почувствовала, а когда-то была чистюлей… Вы спросите, испытывала ли я разочарование? Как ни странно, нет, разочарования не было, только страх и усталость, поэтому я и сбежала так быстро. Боялась, что в припадке чувств «Демидыч» произнесёт: «Не возвращайся». Вот тогда бы я точно расстроилась, а так… Так у меня ещё оставалась хоть призрачная, но надежда… В конце концов, Ромка когда-то тоже сказал: «Уходи», но это не помешало нам пожениться. Значит, и сейчас всё может выгореть. Надо просто выждать время. Просто подождать, потому что «Демидыч» ещё может передумать… *** Когда я вернулась в квартиру, Ромка, лёжа на кровати, смотрел телевизор. Закрытый ноутбук стоял в углу, рядом валялось несколько учебников и тетрадей. Значит, занимался… Я улыбнулась, подошла ближе и совсем как у «Демидыча» присела на край кровати. Мне больше не хотелось взвешивать за и против. Я устала, перегорела и вымоталась, а потому, упав на подушки, вытянулась во всю длину и прижалась к Ромке. Прижалась так, чтобы между нами оставалось чуть-чуть места. – Где ты сейчас? – вдруг произнёс он и посмотрел на потолок. – Почему-то мне кажется, что в раю. – Конечно, в раю, – засмеялась я, жалея, что не могу пригладить его вихрастую чёлку. – Когда ты рядом и не хулиганишь, я в раю… Вы, наверное, считаете, что между нами всё и всегда было идеальным? Смею вас расстроить: не всё и не всегда. Мы сорились, ссорились часто и, бывало, с пеной у рта, но это не мешало нам снова и снова возвращаться друг к другу… В две тысячи седьмом году снег выпал рано. Уже к первым числам ноября были занесены все дороги, а по обочинам стояли сугробы в человеческий рост. Соседи с машинами жаловались на коммунальщиков и проклинали правительство, а я улыбалась, сжимая одной рукой томик стихов Ахматовой, а другой – горячие Ромкины пальцы. Мы сидели на подоконнике и отчаянно делали вид, что читаем. Марафон «Звёздных воин» подошёл к концу ещё вчера, а сегодня мы отмечали последний день каникул, играя в игру «Кошка министра» и попивая молоко с печеньем. – Мне нужно уйти ненадолго. Папа так резко заглянул в гостиную, что я едва не уронила Ахматову в свою кружку. Хорошо, что Ромка успел поймать её, едва заметно коснувшись ладонью моего обнажённого предплечья. – Ненадолго. Минут на пятнадцать, – повторил папа, сделав ударение на последнем слове. Я кивнула, он выдавил вялую улыбку. Было заметно, что уходить ему явно не хочется. – Мы будем читать, – заверила я и помахала перед папиным носом «Записками юного врача». Ромка плотно сжал губы, чтобы не рассмеяться. Как только в замочной скважине провернулся ключ, он набросился на меня с дикими поцелуями. – Ладно-ладно, не буду больше, – пообещал он, как только я начала уворачиваться. – Уже закончил, видишь? В капитулирующем жесте он даже поднял руки над головой, но я всё равно слезла с подоконника. Нет, дело было не в том, что мне не нравилось целоваться. Очень даже нравилось, но иногда Ромка перегибал палку, и это «иногда» в последнее время стало проявляться слишком часто, особенно, если папа по каким-то причинам уходил из дома. – Что-то не так? – нахмурившись, спросил он, когда я села в кресло и включила телевизор. – Не так. – Расскажешь? – Мне не нравится, когда ты это делаешь? – Что это? Он чуть приподнял брови. Я прикусила губу, не зная, как сказать, что «это» означало лапать меня за грудь. – Нам по шестнадцать лет. – Мне через неделю будет семнадцать. – Я уже купила тебе подарок. – Хорошо, я понял. – Он спрыгнул с подоконника и, сжав мои запястья, заставил встать и посмотреть в глаза. – Больше никаких рукоблудий. Честно-честно. Что поделать? Сам себе выбрал строгую девушку. – То-то же, – я щёлкнула его по носу, а потом крепко обняла. По правде говоря, я боялась, что он обидится или начнёт специально задирать меня фразами вроде: «Ну, тогда докажи, что любишь меня», но всё обошлось. В тот вечер обошлось… Правда, на следующий день Ромка заболел и не пришёл в школу. Утром выяснилось, что у него бронхит, причиной которого стала вечно не застёгнутая куртка. На занятия я пошла одна, а вечером собиралась проведать его, но папа попросил меня остаться. Из школы он вернулся раньше, а по пути домой встретил соседа с дачи. Соседа звали Вовой Стариковым. Рослый, белобрысый паренёк, на два года старше меня, приходился единственным сыном Анфисе Стариковой, председателю деревни, в которой жила тётя Глаша. Вовку забрали в армию ещё летом, но послужить Родине, как следует, не дали. Высокий и красивый, он попал в Кремлёвский полк, но от бесконечного марширования начал хромать. О себе дал знать старый перелом на левой ноге, который он схлопотал лет восемь назад, гоняя на отцовском мопеде. Вовку комиссовали – поездом он добрался до нашего города, но на электричку до деревни опоздал, вот папа и оставил его у нас в гостях на день. Точнее, на ночь. – Наташа, покажи Володе город. Сходите в кино или в галерею, – миролюбиво попросил папа, ставя чайник на плиту. – Я бы сам сходил, но ты же знаешь, ноябрь – это месяц ассоциальных семей. Не знаю, во сколько мы сегодня с Галиной Ивановной от Галимзяновых вернёмся. Я вздохнула. Галина Ивановна два месяца назад стала нашим новым социальным педагогом. Худенькая, тихая девушка, лет на шесть старше меня, с большими оленьими глазами и белыми кудрями, как у Барби. Папа, конечно, мог бы и не помогать ей, но через неделю-другую таких гуляний по Галимзяновым и не только по Галимзяновым она бы уволилась, школа бы опять осталась без соцпедагога, а директор побитой собакой всё равно бы приползла за помощью к папе. Ему бы в любом случае пришлось разгребать эти дела, но уже в одиночку. – А как же Ромка? – Отказывать папе не хотелось, но Рамку было жаль ещё больше. – Так у него температура почти тридцать девять градусов. Куда ты пойдёшь? Оксана Леонидовна просила дать ему поболеть спокойно. Я вздохнула и поглядела на Вовку: тот заискивающе оголил зубы. Мы вышли из подъезда около пяти, а в девять уже вернулись домой. Заскочили в музей, поглазели на скелет мамонта, взяли билеты на третьего Шрека и немного прогулялись по скверу. В снежки не играли. В снегу не валялись. Лишь в самом конце, перед тем, как зайти в подъезд, Вовка вдруг поцеловал меня в щёку и поблагодарил за прекрасный вечер. – Спасибо тебе. – Он засмеялся и похлопал мой капюшон. – Давно так не веселился. А то в деревне, то сенокос, то заготовки. – Хорошо, – я кивнула. – Приезжай ещё – повторим. В подъезд мы зашли вместе. Папа уже вернулся и вовсю чистил картошку для жарки. Сняв куртку и сапоги, я побежала ему помогать. Перед сном я позвонила Ромке. Голос у него был уставшим и больным. Через каждое слово слышался кашель: – Я тебя ждал сегодня. – Твоя мама попросила не приходить. Видимо, боится, что я тоже заболею. Во всём дурацкая куртка виновата. – Ясно. Что днём делала? – Да так, ничего. Читала, – соврала я. Мне не хотелось говорить, что я бегала в кино, пока он лежал дома с температурой. – Ладно. – Лечись давай. Он засмеялся и снова закашлял. Смех вышел лающий. Мы пожелали друг другу спокойной ночи и сбросили вызов. Я легла спать, а утром папа отвёз на вокзал Володю. В школу я шла на своих двоих и даже не подозревала, во что выльется мой вчерашний поход в кино… На занятиях я снова сидела одна и от скуки перебирала листки тетрадей. Если кто-то и шептался сзади, то я не слышала. После второго урока мне объявили, что вечером я уезжаю в Санкт-Петербург на всероссийский конкурс по английскому языку. Я радовалась, грезила о победе и мечтала обнять Ромку. Казалось, что, если я не увижу его сегодня, то непременно умру. В конце концов, у нас оставалось всего шесть часов до разлуки на целых четыре дня. В звонок пришлось звонить долго. Ромка почему-то не спешил открывать мне. В какой-то момент я даже решила, что дома никого нет. Убрала палец с белой кнопки, загрустила и уже собралась спускаться вниз, но дверь наконец распахнулась: – Привет! – Привет. Он был одет в чёрный шерстяной свитер. На ногах тёплые носки, словно сваленные из овечьей шерсти. На щеках слишком густой и нездоровый румянец. – Как самочувствие? – Пойдёт. Я улыбнулась и почему-то подумала о шарфе, которого явно не хватало в этом чересчур утеплённом образе. – Впустишь меня? – Заходи. Что-то насторожило меня в интонации его голоса. Обычно Ромка никогда не вёл себя так. Не озирался по сторонам, не щурил глаза, не разговаривал сквозь зубы. Я списала всё на бронхит. Тётя Глаша с детства учила меня, что обижаться на больных мужчин – грех: «Нет ничего хуже, чем мужик с температурой тридцать семь и три, – говорила она, – отвратительнейшее создание». Я скинула ботинки, повесила пуховик на крючок и на всякий случай широко улыбнулась: – Сделать тебе чай? – Нет. –Тебе что, льдинка в глаз попала? – миролюбиво съехидничала я, по привычке пытаясь пригладить его вихрастую чёлку. Он отодвинул голову и отступил назад. Моя рука замерла в воздухе на полпути к его лбу. – Ты как Кай из «Снежной Королевы». – Бери ниже. В сердце. – Он кашлянул, провёл рукой по волосам и как бы невзначай бросил куда-то в сторону: – Что вчера читала? Я сглотнула. Сердце забилось в груди быстрее. По венам вместе с кровью побежал страх. Щёки горели. Я кожей чувствовала, что за этим вопросом стоит что-то большее, чем обычное любопытство. – Так что ты вчера читала? Ахматову или «Записки юного врача»? – продолжил Ромка, испепеляя меня взглядом. Что говорят в таких случаях в книгах или сериалах? «Я все объясню…» Или: «Это не то, что ты думаешь». Отпираться было бессмысленно. Он знал. Знал правду. Знал, что я вчера солгала. Я видела это по его глазам. Кто-то донёс ему на меня. Но только кто? И самое главное – что? Что ему про меня наговорили? – Я не читала, – пришлось признаться мне. Голос звучал хрипло: в горле пересохло. От волнения я начала кашлять. – Папа попросил меня показать город одному нашему знакомому с дачи. Его зовут Вова Стариков. Мы просто сходили в кино и в музей. Я не сказала вчера, потому что… – Потому что что? – напирал он. – Потому что испугалась, что ты обидишься. Ничего не было. Я клянусь: ничего не было. – Не было – сказала бы сразу. А ты обманула. Я к тебе прикоснуться лишний раз боялся. Ценил то, что ты чистая. А видишь, как вышло. К другому , значит, это не относится. Я прикрыла глаза и глубоко вдохнула. Назревала буря, и у меня не возникало идей, как спастись от неё. – Кто тебе сказал? Бурунова? Костя? Или Князева? Он не ответил. Я прикусила костяшку на левой руке. Слёз не было. Только разочарование. – Нет, мне всё же интересно. Почему ты веришь этому человеку больше, чем мне? – Сердце переполняла злость, к которой секундой позже добавилась боль. Они сплелись воедино и не хотели слушать разум. Я повысила голос. Эмоции зашкаливали, и мне было плевать, что у меня закончились аргументы. – Уходи, – Ромка произнёс это слово громко и отчётливо, а потом отвернулся и пошёл к дверям своей комнаты. На секунду я оторопела, потому что ждала чего угодно: криков, оскорблений, упрёков, но только не страшного «Уходи…» – Я… Ты должен мне верить. – Уходи, – так же тихо повторил он, – и дверь за собой захлопни. Я не стала спорить. Натянула ботинки, схватила с вешалки пуховик и выбежала в подъезд на площадку. Знаете, в Соединённых штатах Америки, когда человек поступает в больницу, его всегда просят оценить уровень боли по шкале от единицы до десяти. В тот день я поставила девятку. Бежала домой пулей, плакать себе не разрешала, дорогу почти не видела и всё время мыслями возвращалась к нашему разговору в прихожей. Это самое «Уходи» казалось мне началом конца. Долгого и мучительного. Папа с работы ещё не вернулся. В сердцах я даже обрадовалась этому. Боялась, что начну обвинять его в нашем с Ромкой разрыве. Мне нужен был кто-то виноватый. А ещё хотелось хоть чем-нибудь занять голову. Не думать, не чувствовать, не жить… Разложив по кровати учебники, я с остервенением начала повторять то, что и так знала. Даже сделала домашнее задание по математике, которое бы всё равно проверять не стали. На вокзал меня отвёз папа. Я молчала, он ‒ тоже. Может, и догадывался о моём состоянии, но в душу лезть не хотел. Просто закинул сумку на полку и, поцеловав в макушку, пожелал удачи. Конкурс прошёл плохо. Призовое место я не заняла, но меня впервые в жизни это не волновало. «Уходи» не просто сводило с ума, оно выворачивало внутренности наизнанку. Лидия Семёновна что-то говорила и говорила, а я, уронив голову на руки, смотрела на движущиеся деревья за окном. Домой не хотелось: легче мне не стало. Приехали мы рано – около половины шестого. На перроне нас, естественно, встречал папа. Ромки не было. Я смахнула слёзы и отвернулась. Глупость какая: а с чего это он должен был быть здесь? Мы же в ссоре и, скорее всего, расстались. Папа обнял меня за плечи, а потом мы втроём сели в машину. – Не спрашивай пока ничего, ладно, – зашептала я ему в ухо. – Потом, когда высплюсь. Он пожал плечами: – Как только у тебя появится желание, я сразу тебя выслушаю. Через семь минут мы высадили Лидию Семёновну возле её дома, а ещё через десять вошли в нашу квартиру. На кровать я рухнула прямо в одежде. Ни мыться, ни переодеваться сил не было. Последние четыре ночи я почти не спала. Тоска в груди приобретала формы огромного зелёного аллигатора, который жадно пожирал мои внутренности, отчего-то решив начать с сердца. Проснулась я ближе к двум. Не выспавшаяся, не отдохнувшая и разбитая. «Ничего страшного, – громко пообещала я отражению в зеркале. – Первая любовь и хороша тем, что она первая. Забудется. Надо на учёбе сосредоточиться, а то ещё и не поступлю никуда». И, засунув ноги в тапки, с несчастным видом поплелась на кухню. – Проголодалась? – спросил папа, как только увидел меня. Он попивал чай из любимой кружки и с интересом рассматривал горы снега за окном. – Не очень, – ответила я, – но после душа всё может измениться. – Душ – это хорошо, но ты лучше в окно погляди. Живописный сегодня оттуда вид открывается. Думаю, он тебя непременно порадует. Спорить не хотелось. «Быстрей посмотрю – быстрее отстанет», – решила я и прижалась животом к подоконнику. Ничего нового внизу не было. Как всегда, машины, как всегда, снег и… Прямо перед нашими окнами парень в чёрной куртке нараспашку вытаптывал огромные, местами кривоватые буквы, которые складывались в: «Наташка, давай мириться!» Дышать стало легче. Словно был насморк и исчез. Словно кто-то развязал на талии чересчур тугой пояс. По щекам снова покатились слёзы, но теперь уже счастья. Приложив ладошку ко рту, я дёрнула шпингалет, распахнула настежь окно и во всё горло закричала: «Давай!» Ромка повернулся и помахал мне сдёрнутой с головы шапкой, а через мгновение послал несколько воздушных поцелуев. – Ну, я же говорил, что понравится, – довольно произнёс папа, намыливая кружку в раковине. Я рассмеялась и обняла его спину. – Он мне всё-таки поверил? Понимаешь, поверил! Папа усмехнулся и, повернувшись, погладил мои волосы. – Конечно, поверил! Володя при желании может быть очень убедительным. Солдат всё-таки. Я выдохнула и побежала в прихожую за курткой. С того дня «Давай мириться» стало нашей с Ромкой кодовой фразой. *** Следующие две недели ничего не менялось. Ромка учился, подписчики в нашей группе ждали нового заседания суда, я сидела дома, навещала папу и иногда прогуливалась по улице Братьев Райт. Запомните: призраки, как правило, обитают в двух местах: либо рядом с родными, либо там, где остановилась их жизнь. Я успешно чередовала оба эти места. Савву не искала, «Демидыча» не трогала, о Тимуре старалась не думать. На улице холодало. Люди заменили яркие плащи толстыми куртками, многие натянули на уши шапки. Светофор работал без перебоев. Время от времени я считала прохожих, которые скользили по пешеходному переходу, таща в руках тяжёлые сумки с продуктами. Врать не стану: «Демидыча» я вспоминала часто, но давить на него не хотела. Верила, что он одумается и придёт на улицу Братьев Райт. В мире иногда случаются странные вещи, если проблему не дёргать в разные стороны, она, бывает, разрешается сама. Главное – иметь терпение. Оно меня часто выручало, выручило и сегодня. На шестнадцатый день «Демидыч» нашёл меня сам. – Где тебя носило? – зашептал он мне в затылок, пока я разглядывала странный рисунок на шапке одного из прохожих. – Четыре дня тебя выслеживал. Я оглянулась. Он стоял у столба в том же плаще, что и две недели назад, только с отстриженной бородой и причёсанными волосами. – Не хотела тебя беспокоить. Савва приходил? Он быстро крутанул плечом и вытащил из кармана старый-престарый, наполовину убитый телефон и приложил к уху. – Приходил. Мы не сладили… Но я дошёл до приюта. Нет у этого парня родных. Он из Дома малютки сюда приехал. Отказник. Только родился он не здесь, а в Ч***: в тамошнем приюте мест не было, вот и отправили его к нам. – Значит, – я пожала плечами, – нам можно попробовать поискать его родителей в Ч***. – Нам? – Ну, ты же не просто так меня выслеживал? Он кивнул и усмехнулся. На это раз по-доброму. – Услуга за услугу. Помню! – И подал руку, которую я почти пожала…Глава десятая
Вы когда-нибудь ездили в электричке? Я ездила. В ней я провела большую часть своего детства. Сначала в деревню к тёте Глаше, потом обратно в город и так по кругу. Зимой в вагонах бывало холодно, а летом чересчур жарко из-за большого скопления дачников, пахло пирожками, потом и пивом, но я всё равно любила электрички. Чаще всего садилась к окну, приваливалась к стенке и засыпала, а если не спала, то читала. Электрички напоминали мне колыбель. В них я вспоминала маму и её тёплые, ласковые руки. Жаль, сегодня всё было каким-то другим. Необычным и даже немного отталкивающим… Зайдя в вагон, я опустилась на деревянное сидение, «Демидыч» плюхнулся напротив и, расстегнув плащ, стал обмахиваться его полами, как веером. На его лбу выступило несколько капель пота. – Первый раз в электричке? – догадалась я. – Да, – нехотя согласился он. – Только на поезде дальнего следования катался да и то сто лет назад, когда в армии служил. – Поверь, это не адская машина, – улыбнулась я. – Здесь с электропилами никто не ходит, разве только семечками торгуют да песни под гитару играют. «Демидыч» усмехнулся, я отвернулась к окну. Поезд запыхтел и качнулся, колёса застучали по рельсам с характерным звуком чух-чух-чух. – Расскажи мне про Савву, – полушёпотом попросила я, следя за удаляющимся перроном. «Демидыч» закашлялся и сделал глубокий вдох. Со вчерашнего дня он уже дважды пытался замять этот разговор. – Пожалуйста! Мне важно знать, что произошло, ‒ решила не отступать я, ‒ только телефон достань, а то люди уже начали поглядывать в нашу сторону. – Ладно. – Швыркнув носом, он вытащил из кармана мобильник и приложил к уху. – Нечего рассказывать. Он пришёл, я попытался поговорить с ним, прощение попросил, об аварии рассказал. Только всё без толку. Ты бы видела, как он удивился, когда понял, что я могу не только лбом об пол стучать. В жуткое бешенство пришёл. Какое там окно… Он чуть холодильником меня не пришиб. – А соседи? – Соседи опять хотели милицию вызывать. Насилу из дома удрал. Где только от него не прятался. На вокзале спал, поэтому и пошёл тебя искать. – Ясно, – кивнула я и снова посмотрела в окно. Перед глазами проносились нестройные ряды крючковатых берёз и елей. – Ты поспи пока. Дорога длинная – ехать больше трёх часов. Я разбужу, когда приедем. «Демидыч» послушно убрал телефон в карман и развалился на сиденье, подложив под голову вещевой мешок. Народу в вагоне было немного. Мы уезжали во вторник. Ни студентов, ни дачников, одни работяги – места предостаточно. «Пусть набирается сил, – грустно подумала я и от волнения потёрла подбородок, – ещё неизвестно, с чем мы столкнёмся в Ч***». Честно говоря, мысль съездить в Дом малютки уже не казалась мне такой уж гениальной. А если мы ничего не найдём? Столько лет прошло. Вспомнят ли они Савву? А если и вспомнят, что нам даст это? Как мы отыщем его родителей? А если и отыщем, что дальше? Что мы будем с этим делать? Как действовать?.. Я вдруг осознала, что наполнила сердце «Демидыча» ложной надеждой. У него появилась цель, и он живёт этой самой целью, целью, у которой, возможно, нет продолжения… Кто-то из пассажиров захрапел, я вздрогнула. «Надо гнать от себя эти мысли, – прошептала я. – Как бы всё не закончилось, что-нибудь мы да получим. Надеяться нам никто не запретит». В середине вагона началась какая-то возня. Похоже, у кого-то что-то разлилось или разбилось. Оглянувшись, я заметила невысокую, средних лет женщину, которая стоя на корточках собирала рассыпавшиеся по полу зеркальце, губную помаду, пачку салфеток и карманный словарик. Посмотрев на словарик, я вздохнула и опустила плечи. Тоска по книгам росла во мне день ото дня, и с этой тоской могла сравниться только та, что я испытывала к папе и Ромке. Несколько пассажиров читали газеты, и лишь один усатый мужчина в очках держал в руках потрёпанный томик Джека Лондона «Белый клык». Я встала, прошла между рядами и, усевшись рядом с усачом, посмотрела на цветную картинку с изображением огромной волчицы и маленького серого волчонка. Мы читали около часа, а потом он захлопнул книгу и, закрыв глаза, прислонился головой к стене. Улыбнувшись, я поблагодарила его за компанию, и присоединилась к супружеской паре, которая сидела через два сидения и воодушевлённо разгадывала сканворд: – Утверждение, не требующее доказательства? – почесав нос, спросил мужчина. – Да хрен его знает, – пожала плечами женщина. – Аксиома, – подсказала громко я, но меня, естественно, никто не услышал. Слово в сканворде на букву «А» так и осталось не разгаданным. *** – Вставай, – тихо сказала я «Демидычу», когда поезд стал медленно сбавлять ход. Он не отреагировал, поэтому мне пришлось коснуться его щеки своей ладонью. – Вставай! Мы почти приехали. «Демидыч» замахал руками, выругался, но всё же встал. Лицо у него было помятым. На левой щеке виднелось несколько красных полос от вещевого мешка. Я засмеялась и вспомнила Ромку. Он выглядел примерно также, когда в первый раз поехал со мной в деревню к тёте Глаше. Тоже пытался спать, но ему это не особо давали делать. Контролёр три раза проверяла билеты, смуглая женщина с косой во всё горло предлагала мороженное и газированные напитки, а группа туристов в конце вагона горланила песни Трофима. Ромка тогда зарёкся больше никогда не ездить на дачу. Даже пробубнил что-то вроде: – Хорошо, хоть эта пытка всего на восемьдесят минут растянулась. Больше бы я не выдержал. – Нам ещё три километра пешком топать, – захохотала я и показала ему язык. Он тогда даже за сиденье схватился, чтобы не упасть. Всё бы на свете отдала, лишь бы вернуть этот момент… – Ты ещё на земле? – «Демидыч» кашлянул и забарабанил пальцами по стеклу. – Вон все уже в тамбур идут. Одни мы с тобой сидим. Я кивнула и пригладила волосы. Протиснулась сквозь толпу и первой спрыгнула на перрон. «Демидыч» вряд ли успел заметить, как я мысленно попросила небо помочь нам. Ч*** мне понравился. Тихий, маленький, чистенький, с узкими улочками и почти без светофоров. Три школы, две больницы, одна детская и одна взрослая поликлиники. Деревья уже успели сбросить листья. Проходящие мимо люди кутались в шарфы и шапки. В Ч*** было заметно холоднее, чем у нас. «Демидыч» искал улицу Ленина 18 «Б». Видимо, он стеснялся спросить Дом малютки напрямую, но люди сразу понимали его и чётко объяснили, как идти, чтобы добраться до нужного места. Он кивал, я по привычке говорила спасибо. На Ленина 18 «Б» мы вышли примерно через полчаса. Я удивилась, когда увидела одноэтажный розовый домик, похожий на здание детского сада. Его территория была на редкость ухоженной и чистой. Деревья аккуратно подстрижены, а в середине участка располагалась детская площадка с горками, каруселями и качелью. Врать не стану, я ожидала увидеть разруху и нищету. Старый обветшалый барак с серыми стенами в трещинах, покосившиеся двери и малышей в застиранной, дырявой одежде. – Дети, наверное, в здании, – предположил «Демидыч», когда приоткрыл калитку в ограждении. – Накрапывает. Я подняла голову и посмотрела на небо. Оно и в правду было сплошь усыпано свинцовыми тучами. – Главное, чтобы не было ливня, – зачем-то сказала я и застыла на пороге. – Если внутри также хорошо, как снаружи, то у них щедрый спонсор. – Может быть. Мне без разницы. – Лицо моего спутника исказилось: он нажал на ручку двери. Внутри оказалось хуже, чем снаружи, но ненамного. Косметический ремонт, похоже, сделали недавно. С выкрашенных в приятный зелёный цвет стен штукатурка не падала. Мебель тоже стояла добротная, только старая и сильно изрисованная цветными карандашами и фломастерами. – Нам бы заведующую, – заискивающим тоном начал «Демидыч», обращаясь не то к охраннице, не то к старшему администратору, которая сидела за стойкой, нацепив на нос очки с крупными линзами, и пялилась в газету с объявлениями о работе. – Что Вы хотите? – сухо спросила она. – У меня личное. Мне надо узнать про одного мальчика, который жил здесь. Лицо женщины вытянулось. Она внимательно оглядела «Демидыча», сморщила нос и с большой неохотой встала со стула, направившись в глубь коридора. Минут через семь навстречу к нам вышла другая женщина, ещё более суровая, чем первая. Худая, высокая и вся какая-то угловатая, в длинном сером платье и с волосами, собранными на затылке. На бейдже над левой грудью я успела прочитать имя ‒ Атлякова Галина Ивановна. – Что Вы хотите? – ледяным тоном поинтересовалась она. «Демидыч» сглотнул. Я нутром почувствовала, что он уже начал бояться эту женщину. – Поговорить, – подсказала я, видя, что заведующая теряет терпение. – Поговорить, – слегка заикаясь, повторил он. – О ребёнке. – Хотите усыновить? – Спросить… Администратор-охранница села на прежнее место. Заведующая усмехнулась и секунду спустя проговорила почти ласково: – Хорошо, давайте обсудим это в моём кабинете. А затем направилась вперёд, громко цокая каблуками. «Демидыч» бежал за ней хвостиком, я тем временем выглядывала детей, но они, по-видимому, сидели по комнатам. Два года назад мне посчастливилось съездить в наш местный Дом малютки в качестве волонтёра. Там нам показали всего одну группу – ясельную. Восемь человек детей от месяца до года лежали в одной комнате в кроватках, а под самым потолком висел огромный разноцветный мяч. Всякий, кто заходил в ясельную, крутил этот мяч за нитку, тот вертелся, а дети улыбались, кто-то даже хлопал в ладоши. Жуткое зрелище. «Детей слишком много, – объяснила мне тогда одна из воспитательниц, – рук не хватает. Спасибо неравнодушным людям. А так малышей только разноцветный мяч и развлекает». Интересно тут такое тоже подвешивают?.. – Присаживайтесь, – сказала заведующая, когда мы вошли в кабинет, – и говорите. У меня мало времени. – В вашем приюте жил мальчик. Он отказник. Попал к вам лет… – Шестнадцать назад, ‒ подсказала я, оглядывая кабинет. Он был совершенно простым, без излишеств, но светлым и с большими, чистыми окнами. – Шестнадцать назад, – повторил «Демидыч». – А через четыре или пять лет его отправили в областной детский дом, потому что в здешнем не было мест. Мальчика назвали Савва Нестеров. На секунду глаза заведующей расширились. Она даже плечом дёрнула, но поспешила скрыть это, тут же переведя взгляд на потолок. – Не припомню такого, – ответила она, делая вид, что разглядывает люстру, – я работаю здесь чуть больше десяти лет. – Может, что-то сохранилось в архивах? – предложил «Демидыч». – Вряд ли у нас что-то осталось. Все дела должны были уехать вместе с ним в областной приют. – Вы могли быпоспрашивать у тех, кто работал до Вас. Возможно, кто-то его помнит. – Вы родственник? – Я? – «Демидыч» замялся. ‒ Нет, но мне очень нужно хоть что-нибудь выяснить про его родителей. – Вы же сказали: он отказник. – Да, но… Ведь заявление об отказе его мать писала. К тому же по закону она должна была выплачивать на его обеспеченье что-то вроде алиментов. – Я ничем не могу Вам помочь. – Заведующая сложила ладони домиком и прижала их к носу. Мне в глаза тут же бросился яркий фиолетовый маникюр, совершенно не вяжущийся с её длинным серым платьем. «Демидыч» покачал головой и на несколько секунд прикрыл глаза как от сильной боли. Щёки его покраснели, на лбу опять выступили капли пота. – Спроси про роддом, – с горечью в голосе произнесла я. Покашляв, он прочистил горло и немигающим взглядом посмотрел на заведующую. – Вы можете хотя бы сказать номер роддома? – Роддом в городе один, – вздохнула она, – но там Вам вряд ли помогут. Врачебная этика, да и слишком много времени прошло. – Пойдём, – сказала я «Демидычу» и подошла к дверям. Я не верила этой женщине ни на грамм. Она определённо что-то знала, но пыталась скрыть это всеми силами. И, похоже, не только из-за профессиональной этики. Здесь было замешено что-то ещё. Может, от Саввы отказалась её родственница или близкая подруга… – Послушайте, – начал «Демидыч» почти скулящим тоном, – мне очень нужна помощь, и если Вы что-то… Резко открывшаяся дверь не дала ему закончить. На пороге возникла девушка лет двадцати трёх, ухоженная, улыбчивая, с толстой светло-русой косой через плечо. – Галина Ивановна, – быстро заговорила она. – Там Пестерева звонит. Я ей сказала, что у Вас посетитель, но она и слушать не желает. Что-то по рабочим и новым шкафам требует. – Я поняла, Лиза, – отрезала заведующая, а потом обратилась к «Демидычу»: – Простите мне нужно работать. Это наш спонсор. Государство выделяет не слишком много средств на заботу о тех, кто остался без родителей. «Демидыч» встал и попятился к дверям. Я даже не поняла, сказал ли он ей до свидания. Минут пять мы шли молча. Перед глазами стояла пелена, такая сильная, что иногда я спотыкалась о камни, разбросанные по дороге, хотя по законам физики не могла спотыкаться о них. «Демидыч» тяжело дышал и бубнил себе под нос что-то нечленораздельное. Заметив одинокую скамейку возле берёзы, он сел и обхватил голову руками. – Этой женщине что-то известно, – попыталась утешить его я. – Она прикрывает кого-то. – Какая разница? – Он потёр виски. – Мне что теперь силой вытряхивать из неё правду? – Давай сходим в роддом. – А нам всё там так и скажут. Давай ты лучше вернёшься и пороешься в архивах. Ты ведь можешь это сделать? – Не знаю. Да и что искать, а главное ‒ где? – Пойдём на вокзал, – хмуро подытожил он. – Что тут уже делать? – Наша электричка в восемь. Зачем так рано? – Ты предлагаешь город посмотреть? Мы заспорили. Он язвил, а я не хотела сдаваться. Не могла уехать домой с пустыми руками. – Давай хотя бы попробуем! – Она же сказала: не положено. Врачебная этика. Были бы мы из органов попечительства или милиции, может быть, тогда нам и помогли бы. А так… Толк какой? Позориться не ты будешь! Я закрыла глаза. Аргументы иссякли. «Демидыч» кряхтел и с досады перебирал лямки на вещевом мешке. – Ладно, – пришлось согласиться мне. – Что делать… Будем искать другой выход. «Демидыч» встал, отряхнулся и, закинув на плечи вещевой мешок, уже собрался переходить дорогу, но притормозил. Навстречу ему выскочил чёрный автомобиль с затемнёнными стёклами. Я ахнула: машина как две капли воды походила на внедорожник Тимура. Что-то заставило меня сойти с места. Что заставило побежать вперёд и посмотреть на водителя и пассажиров. Передняя дверца открылась почти сразу. Мужчина в сером костюме, обойдя машину сбоку, аккуратно отворил заднюю дверь. На асфальт выпорхнула женщина лет пятидесяти пяти, грузная, но эффектная, в дорогом красном костюме. Она смотрела на приют, слегка прищурившись, будто оценивая. Вы наверняка встречали такую породу людей: им всё и всегда все должны. Отчего-то я сразу решила, что это и есть та самая Пестерева. Но её появление мало волновало меня, потому что я, не отрываясь, разглядывала совсем ещё юную девушку, которая тоже сидела в машине, но выходить не торопилась. Обычная, в простом платье, с длинными волосами, зачёсанными на прямой пробор, и ничем особенно не примечательная, ну, если не считать того, что она тоже была призраком…
Последние комментарии
5 часов 31 минут назад
5 часов 44 минут назад
6 часов 17 минут назад
6 часов 50 минут назад
22 часов 20 минут назад
22 часов 29 минут назад