Повесть о песнях [Лина Черникова] (fb2) читать онлайн

Лина Черникова Повесть о песнях

В дождливую погоду мы с Галькой усаживались на теплую лежанку, брали песенник и, поглядывая в него, пели все песни подряд. Мы их выучили уже по радио, у нас в доме оно не выключалось. «Эх, дороги, пыль да туман…», «Летят перелетные птицы…» Короче, все военные и послевоенные песни. Это были настоящие песни. Мы думать не думали, что могут быть другие. Как сейчас. Большая их часть ни о чем. Странно, дожились до песен- однодневок. И какую-нибудь полуголую безголосую попрыгунью с легкостью называют « звездой». А наши тогдашние песни поют до сих пор! Мама мимоходом слушала наше с Галькой пение и однажды сказала соседской бабке: – У Линки есть слух. Я долго недоумевала и до сих пор не согласна, что в пении важнее слух, а не голос. А у меня не было голоса. … Все же я сдала экзамен по пению при поступлении в дошкольное педучилище. Абитуриенты пели то, что было у всех на слуху в этом году после какого-нибудь фильма. Я пела из кинофильма «Верные друзья»: «Шел ли дальней стороною, плыл ли морем я, всюду были вы со мною верные друзья». Леонид, преподаватель музыки, давал дополнительные аккорды на пианино, я должна была их повторить. Иногда он морщился, но поставил зачет. А как я умудрилась получить пятерку на зачете в конце учебного года – удивительно. Но это уже на втором курсе, когда мы немного напитались музыкой. Дома я готовилась, часто напевала эту « Грушицу кудрявую», тряслась от страха. А вся группа затихла – вытяну ли я эту песню. Это же не литература и даже не рисование, где я была в первом ряду. Правда, здорово спела! В смысле, правильно, не сфальшивила. Уж не до красоты голоса…

Грузинская песня. Я услышала, как поют грузины по дороге в Казбеги. Не по радио, а рядом со мной. Экскурсия в Грузию. Мои попутчики – сотрудницы швейной фабрики, где я недолго работала после школы. Три парня на обочине дороги. Взмах рукой вверх – просьба остановить машину. Наши девчата постучали по кабине шофера, он притормозил. Ребята мигом вскочили в машину, женщины подвинулись на лавках и мы покатили дальше. Девушки попытались разговорить неожиданных попутчиков, но те отвечали односложно.

– Если нечего рассказывать, спойте! Да, да, спойте! Вы же грузины хорошо поете.

– А что спеть? Не знаем…

– Как это « не знаем?» Хоть «Сулико» – эту песню все знают.

– «Сулико?» Нет…

Им не дали договорить.

– По радио ее поют часто, а вы не знаете?! Ну-ка, пойте тогда, что знаете!

Парни переглянулись, перемолвились словом, выпрямились и…

Ах, не передать словами мне, далекой от музыки и словесного мастерства, эти неожиданно волшебные звуки! По обе стороны дороги – горы, светло-зеленые, темно-зеленые в ущельях, просто местами голые скалы; справа шумная быстрая речушка, а над нами купол синего – синего неба. Такое уместное пение по-грузински, здесь в ущелье Военно- Грузинской дороги! Иносказательно я бы передала это волшебство так: казалось, что это слаженный ансамбль, до такого совершенства достигший мастерства, словно это трио уже много лет завораживало публику со сцены. Скорее всего, это умение петь у грузин от рождения. Видно, в каждой семье так поют. И прадеды, и деды, и отцы сохраняют и передают дальше это переливчатое многоголосие. Иначе откуда у наших певцов такое чутье на то, когда нужно присоединить свой голос к первому, а третий уже чувствует момент вступления к первым двум. Такой подарок не забывается.

«Случайный вальс». В нашем селе была детская колония. Там жили, учились, работали мальчишки, выловленные на задворках военной и послевоенной жизни. А у начальника колонии лежала на столе книга Макаренко «Педагогическая поэма». Об этом мы узнали от Люськи, его дочки. Мальчишек отпускали в село поесть тутовник и курагу. Они сыпались с деревьев в траву около наших саманных домиков. Летом можно было посмотреть в колонии кино. Мальчишки сидели на скамейках перед экраном – растянутой белой простыней, а девчонки лазили в удобные дыры в саманном заборе и усаживались в пухлую от пыли траву около киноаппарата. Зимой было труднее попасть в кино, но возможно. Если около двери стоял злой дядька- вахтер, то мы лезли в окна, которые услужливо открывали нам пацаны. Прижимались к стене – вроде бы нас и не видит вахтер и наслаждались чудесным зрелищем: мы смотрели кино! В классе шестом нас пригласили в хор и разрешили свободно посещать все кинофильмы, а по воскресеньям ходили в этот же клуб на танцы. Учились танцевать. Кто-то научился…

С первого по четвертый класс дети учились в одной комнате с одним учителем. Один ряд парт мы, первоклашки, через метр от нашего ряда – третий класс, в следующий год – второй класс соседствовал с четвертым. Что вы хотите, первый послевоенный 46 год. Я могла успеть послушать «Родную речь» другого класса, Витька радовался лишний раз послушать что-то из математики. Эта теснота, голод дома и холодина в школе не помешали Витьке стать летчиком, Натка поступила в нефтяной институт, Жорка в военное училище. Выучились все. Я всю жизнь знаю, что не только из элитных школ выходят настоящие люди. И очень жалею детей, которые ездят в райцентры на автобусах, а не учатся у себя в селах хоть бы до 4 класса с одним учителем!

Школьникам нашли домик с двумя классными комнатами и образовалась семилетка. А после куда же? Четверо из нашей школы до 10 класса ходили по степи 4 км. в Грозненскую школу, а я была такая дохлая, что мама определила меня к старшей сестре Люде в Гудермес.

… Приехала я десятиклассница из Гудермеса с радостным ожиданием танцев в колонии. Старые знакомые уже служили в армии. Впрочем, многие возвращались опять в свои уже родные стены колонии и их устраивали или на учебу в вузах, или оставляли тут же работать. Быстрые сборы уже по привычке – ожидание чего-нибудь интересного. В колонском клубе освобождено место для танцев. Радиола хрипит. Тусклая лампочка. Из девчонок моя одноклассница Надя с подружками, подросшая мелкота. Мальчишки? Ничего особенного. Длинный красавец Буч никогда не танцует, он в вестибюле с группкой таких же старших парней. Натки нет, некому любоваться Бучем. Еще никто не танцует, пацаны с умным видом что-то подкручивают в радиоле, чтобы она не так заходилась в хрипе.

Как-то неожиданно красиво и заметно уверенно возник мальчишка – высокий, русоволосый, улыбчивый. И тусклая лампочка засветила ярче, не слишком заметны стали наваленные друг на друга клубные скамейки. -Валек! Валек! – это шумок из группки девчонок. Он раскланялся во все стороны, шагнул к столу, что-то подкрутил и полилась чистая музыка.» Утомленное солнце нежно с морем прощалось…» Валек только раз взглянул в мою сторону, и вот он уже передо мной. Улыбка, наклон головы, протянутая рука. Только что каблуками не щелкнул. Как в старой гимназии. Вежливое приглашение на танец.

– Ты Лина, я знаю. А меня зовут Валентин.

Легко было с ним разговаривать и пока « солнце с морем прощалось», мы успели поделиться впечатлениями о каком-то новом фильме. Я понравилась Вальку как собеседница, и он решил доверить мне свою песню. Эта песня любима всеми. Гурченко описала в своей книге одну поездку в автобусе с артистами русскими и иностранцами. Она вдруг запела:

Ночь коротка, спят облака,

И лежит у меня на ладони

Незнакомая ваша рука.

Пела как певица и как артистка. По обстановке в автобусе она почувствовала: – О, значит, есть у них такое… Непередаваемое словами по значительности и силе нежности. Я своими словами передаю ее мнение. Примерно так она думала тогда. А по молодежному радио однажды назвали эту песню « великой на все времена».

Настоящий русский мужик и великий писатель Виктор Астафьев в рассказе « Ясным ли днем» назвал ее « щемяще родной».

Серебряный голос Петербурга Олег Погудин раньше пел только романсы, и вдруг он тоже не выдержал и отдал дань этой прекрасной песне о жизни, войне, любви – обо всех воевавших в Отечественную войну и еще раз подарил ее нам живущим. Впрочем, и для будущих поколений, потому что никогда не умрет любовь, нежность, память.

А мой отец никогда не умел писать письма, открытки подписывал необычным стилем начала прошлого века. И вдруг я нашла среди его записей слова этой песни, написанной от начала и до конца. Ему было тогда 97 лет.

… Валек метнулся к радиоле, мальчишки расступились, и с первыми звуками его песни он был уже возле меня. Улыбался, как будто нашел сокровище. Я его поняла:

– Мне тоже всегда нравится эта песня!

Валек вспыхнул, обрадовано закивал и почему-то прошептал:

– Слушай!

– Я и так знаю эту песню наизусть, – сказала я и, кажется, разочаровала его простотой ответа.

– Слушай же!– требовательно, даже сердито приказал он.

«Покидая ваш маленький город,

Я пройду мимо ваших ворот»

Песня закончилась. Но не для Валентина. Он побежал опять к столу, поставил ту же пластинку и бегом ко мне.

– Думай! – приказывал Валек. – Ты понимаешь, как много прошлого в словах «незнакомая ваша рука?»

Минуты через две опять его раздумчивые вопросы:

– Ты понимаешь, почему: – «Так скажите хоть слово, сам не знаю, о чем?» А как ты думаешь: – «Я пройду мимо ваших ворот» – это… навсегда?

Мальчишка мучился словами песни, страдал от невозможности войти в ту далекую жизнь и… как-то помочь? Еще раз поставил эту пластинку. И когда я стала сочинять варианты, что было, как еще могло случиться в той военной жизни во время короткой встречи двух близких по духу людей. Валентин успокоился. Прерывисто вздохнул, улыбнулся уже веселее и сказал церемонно:

– Мы могли бы стать друзьями.

Это был язык не прежних наших колонских мальчишек. Кажется кто-то еще танцевал, я никого не видела, давно перестала спотыкаться под негодующими взглядами девчонок – не до того стало. Так я и протанцевала весь вечер с этим интересным человеком под одну и ту же песню.

… Через много лет я рассказывала на классном часе своим десятиклассникам об удивительном человеке Валентине, Вальке. Об удивительной песне. О встречах на войне, переворачивающих солдатам прежнюю жизнь. Я начала словами поэта: «Нам красота давалась по немного» Тем она ценнее. Мне не приходилось сочинять, как возник этот случайный вальс: пересказывала только то, что мы сочинили с мальчишкой – поэтом в душе. Мы сочиняли, дополняя друг друга.

Валек предупредил вахтера, что скоро вернется, и мы по дороге к моему дому и около дома предсказывали даже будущее случайно встретившихся людей. А начало было очень разным тоже. Их было придумано много.

Расскажу об одном: две девушки допоздна работали в библиотеке, расставляли припрятанные во время оккупации книги. Поставили пластинку на сохранившийся патефон. И неожиданно вошли двое военных.

Но песня об одной красивой девушке и одном офицере.

Родственные души.

Так случается.

Вальку так хотелось, чтобы они встретились после войны. И навсегда! Мы не допускали мысль, что он может погибнуть, нет, он встретит Победу в Берлине. Ведь наши войска уже шли на восток, освобождая Россию.

Но… что-то и меня и Валька настораживало. Конечно, девушка ждала этого симпатичного капитана, пусть будет капитаном, это не так важно. И, наверное, ждала его появления, радостного, счастливого после Победы.

Долго ждала. Так нам казалось.

А он… «Так скажите хоть слово, сам не знаю о чем». Если бы он спросил, она бы ответила. Но храбрый наш капитан не спросил. И сам не сказал то, что хотел бы.

– Знаешь, Валентин, наверное, дома у него была семья.

– Я не хотел бы так думать. Но получается, что ты права, – как-то безнадежно вздохнул мальчишка.

Мы замолчали. А в этот момент у меня всплыла последняя строчка: «Я пройду мимо ваших ворот». Да, он думал об оставленной им девушке всю ночь! Защипало в глазах. Отвернулась. Не скажу о чем сейчас подумала. Голос задрожит и … И что, мы заплачем вместе? Усмехнулась про себя, успокоилась, повернула голову и сказала бодрым, успокаивающим голосом:

– Знаешь что? Хорошо, что встретились эти двое НАШИХ людей! Пусть не повторится встреча больше никогда, но память никуда не уйдет от них. Они будут помнить о том вальсе всю жизнь. И это прекрасно! Ты согласен?

– Да, теперь я согласен! Они остались в песне, а песня будет жить долго.

… Я рассказываю и рассказываю на классном часе своему 10б и о разных вариантах встречи во время войны и о Валентине, о вечно живой этой песне, о том, что не узнала о дальнейшей судьбе мальчишки из детской колонии, откуда он там взялся этот умница, и что он сейчас делает, может быть пишет стихи или книгу. О нем спросила бы тогда, но нам мешали крики от Надиного дома: – Валек! Валек! Мы бы много еще говорили с ним…

Пришлось распрощаться: – Иди скорее, а то девчонки совсем охрипнут от крика! Валек виновато улыбнулся, наклонил голову – попрощался. Увели от меня Валентина.

Моя ученица-красавица Вика Адилова укоризненно покачала головой.

Певица Валя. Валю приодела ее подруга Алла: она дала ей свое пальто-разлетайку. А Валя до 5 курса носила свое школьное пальтишко. Вернулась Валя из хлебного магазина важная и сияющая:

– Представляете, какая я была! Не отличишь от других взрослых симпатичных девчат!

Всего лишь пальто, да и то, данное на часок так преобразило Валю и подняло ей настроение.

Кстати, о моем пальто. Свекровь спросила у меня озабоченно, есть ли у меня зимнее пальто. Конечно, оно у меня было – погордилась я. Его купили еще год назад: простое коричневое сукно и кроличий воротник. Лучше бы, без воротника, уж очень некрасиво был он выкроен. Я сначала недоумевала: что-то непонятное творится с этой обновкой, непонятное ощущение. Потом я поняла: это же спине моей непривычно тепло! До 24 лет я не носила одежды на вате, донашивала длинные осенние пальтишки сестер.

Так вот: слава Богу, Валя вышла замуж за прапорщика, которого послали служить в ГДР. Прапорщик не капитан или майор, зарплата не ахти какая. Но она сумела, видно, там продеться. Я рада за нее.

В институте я наломала кучу дров. «С дурного ума», сказала бы мама. Мне было мало учебы, и я придумала « учебную комиссию» с моими такими же « активистками», как и я. Ненавижу это слово. Намного позже я даже исповедывалась в церкви за свой грех-глупось. Единственное доброе дело я сделала в институте – надумала, как победить физмат доселе долгие годы неприступный. Физмат всегда побеждал на смотрах художественной самодеятельности. Кто помнит, какие жаркие споры велись в 60х годах: кто значительнее, физики или лирики. Тут и думать нечего, физики, конечно. Если возле меня был большой шум вокруг этого вопроса, то я тоже шла в бой и орала, что мы только в литературе что-то соображаем, а физики и нашу литературу знают, и свое дело, до которого нам никогда не добраться. Доказательство моей правоты пришло в нашей Ералиевской школе на Мангышлаке: наш физик Батыр Дамдинович был умницей из умниц!

Не могу без отступлений… На нашем факультете уже чувствовалось волнение даже среди преподавателей – опять второе или последнее место. Великий наш преподаватель современной литературы Харчевников даже подошел к нашей группе « деятелей». И, слава Богу, отвлек наши усилия загонять прогульщиков на лекции и настроил на победу над физматом. Жаль, что я не записала подробности нашей подготовки. И думали, и репетировали, и убегали из института к ночи, пока не захлопнут перед нами двери в общежитие. Главной была Валя. Чтобы не только она одна пела, включали ее и в дуэт, и в трио, и в квартет. Но вытягивал ее голос всех помощников.

Алла мастерски танцевала. Особенно красив был гопак в маминой украинской одежде. А стихи читали, конечно, лучше физиков. Первое место – наконец- то за филологами!

Надо продолжать писать о Валином пении. Но сделать бы еще одно отступление. «Старшие товарищи» решили неугомонную студентку сделать секретарем комсомольской организации всего огромного филологического факультета. Это еще до подготовки к смотру. И на обычном комсомольском собрании решили сделать и какие-то перевыборы или выборы кого-то куда-то. Я никогда не знала, о чем говорили на таких собраниях:

читала что-то нужное, доучивала немецкий, проводила время с пользой. В конце собрания поставили ящик для голосования, раздали бюллетени с фамилиями, и я с этой бумажкой выскочила из актового зала, чтобы найти Харчевникова и спросить что-то о моей курсовой работе. Прибежала в зал, когда заканчивалось голосование. Что-то зажатое в руке мне мешало, а, так это же бюллетень с фамилиями! Немного разгладила помятый листок, бросила его в ящик и уселась читать стихи Вознесенского, который тоже должен был присутствовать в курсовой. Услышала свою фамилию и поздравление с чем-то: оказывается, за Расторгуеву проголосовали единогласно и теперь я тот секретарь, кого мы выбирали. Щекам стало жарко: я же не вычеркнула свою фамилию, значит, и я сама за себя голосовала! А почему же не вычеркнули мою фамилию те студентки, которых я с такими же дурами предлагала менять свободу на лекцию? Ясно было по нашему поведению, что мы ненавидели даже слово « карьера», но все же… Откуда появилось это знакомое по газетам и ТВ слово «единогласно»? Все в стране знали, откуда это единогласие и поднятые вверх руки все до одной. Теперь и я узнала, как это делается на своем опыте. Ладно, уж, годик потерплю…

Помню два случая из своей секретарской работы. Мне дали ребят – это называлось «бюро». Мы жили – не тужили до подготовки победы над физматом. Однажды я написала объявление: собраться на заседание бюро в кабинет философии. Появились ребята, знакомые лица. А в конце этого узкого кабинета уселась девушка, явно, не с нашего факультета. Полусидя на столе, я попросила студентов поискать по группам ребят с талантами для выступления на сцене. Все, на этом наше заседание закончилось. А тут подскочила ко мне та дамочка и чуть ли не с оскорбленными слезами стала мне выговаривать: а где протокол, а кто «за» и кто «против» и другие подобные глупости, которых народ насмотрелся по ТВ, когда обязательно показывают какие-то значительные пленумы компартии.

– Зачем писать, работать надо, – прервала я возмущение формалистки, быстро уходя от нее. Но этим выговором на ходу дело не закончилось. Меня разыскал секретарь комсомола всего института и серьезно доложил, что меня вызывают для проработки в горком Грозного.

– Хочешь, я пойду с тобой?

– Что ты! Не боюсь я никаких горкомов! Вот нечего им делать, придется время терять…

Нашла я это величественное здание, нашла среди уймы кабинетов табличку «Первый секретарь…».

– Здравствуйте! Меня, наверное, вызывали: «кто, «за?», кто «против?»

Этот молодой секретарь был нормальным человеком. Посмеялся и отпустил с миром.

Вот и вся моя секретарская работа. Да, еще был случай. В Экажево, ингушском селе наш факультет поработал недели две на уборке урожая, мы ломали кукурузу. Уже закончили работу, но нас не отпускали, потому что колхоз не мог найти транспорт, чтобы отвезти студентов к поезду. Надоело ждать, сколько можно бездельничать! Кто-то предложил идти большой группой к председателю колхоза – жаловаться. Кто-то составил речь. Примерную.

– Лина, пойдем!

Я вдохнула. Нашли командира, а что я смогу сделать? Пришли и всей гурьбой встали около двери. А меня подтолкнули вперед. За столом сидел и наш декан. Он понял наш протест и видел, как меня выставили для… чего?

– Лина, – хмуро сказал он. – Идите, еще один вечер пойте песни. Утром поедем.

Вот и вся моя официальная работа. А когда говорят, почему распался Советский Союз, то я точно знаю: из-за формализма. Недалеко от Ералиевской школы в Казахстане соседствовал райком партии и все знали, что работали там три человека, а остальные перекладывали бумаги с места на место. Члена партии нельзя было не только осудить, но и выгнать с работы – это позор для компартии. Одного беднягу переводили на наших глазах с одной работы на другую, но он заваливал все, что ему предлагали. Слышала, как выхоленный армянин из санэпидстанции открыто говорил, что надо постараться здесь вступить в партию, а то на Кавказе это обойдется в тысячу рублей. И это такая великая руководящая сила, которая вела страну, куда? И дорулила до распада страны! И не извиняется до сих пор…

Я иногда говорила моей Сауле, когда она что-то интересное придумает с ребятами в школе:

– Тебе, Сауле, надо поработать в ЦК КПСС, ты бы навела шороха среди стариков!

Молодые люди знают ли, что в эту «элитную» организацию принимали не всех, кто почему-то захочет. Нет, первыми на прием были рабочие, потом крестьяне, а уж потом, если «посчастливиться» принимали интеллигенцию. Мне казались эти правила и им подобные какой-то игрой, которая действует по придуманным правилам, далеким от жизни и настоящей работы. Жалко, конечно, что друзья теперь живут в разных государствах.

Чаще всего вспоминаю Валю в экажевском клубе перед сном на постели из соломы. Экажево – это Ингушетия. Вечером у нас были концерты. За стеной мальчишки. В наше филологическое отделение входил такой же многочисленный чеченский факультет. Нас поселили в сельском клубе. Пели хором, дуэтом, по заявкам. Ждали в основном Валино пение. Она вставала во весь рост и… Ее голосу тесно было только в нашей комнате, его хорошо слышали замершие за дверью мальчишки. Чаще всего Валю не отпускали со «сцены» пока не наслушаются вдоволь. А однажды она заупрямилась: то ли настроения не было, то ли чувствовала себя плохо. Категорически отказалалась петь. У нас быстро отступили, а за дверью ныли:

– Валя, спой! Валя, Валя, да хоть одну песню!

Мольбы продолжались, не давали уснуть. Наконец, студенты за дверью снизили свои просьбы:

– Валя, ну, пожалуйста, хоть две строчки…

Сердитая Валя вскочила и гаркнула в сторону двери для неугомонных слушателей:

« Ой, ты степь широ-о-о-окая, степь раздо-о-о-ольная!»

Плюхнулась на шуршащую подушку и накрылась с головой своим пальтишком.

Успокоились на двух строчках… Да каких!

На практике. В Тазбичах приближался праздник Октября. Надо же что-то приготовить с классом, так правильно думала я. И разучила с мальчишками, их в моем классе шестеро, хорошую песню. Собрались учителя, кое-кто из детей, мои все пришли – как же, готовились, будем выступать. Что-то праздник никак не начинается, директор ходит туда- сюда мимо нас. А мы уже из нижнего класса, в котором так и не был еще замазан глиной потолок из плетня, пришли наверх, ближе к празднику. Надо прорепетировать перед концертом. Нашли место в коридорчике. Я дирижировала, воодушевляя своих ребят, полусидя на краю стола. Мальчишки, стоя или сидя по двое на табуретках, бодро грянули с притопом вместо музыкального сопровождения:

«Главное, ребята, сердцем не стареть,

Песню, что придумали – до конца допеть.

В дальний путь собрались мы,

А в этот край таежный

Только самолетом можно долететь»

Романтика. Мальчишкам нравится. Ни радио, ни ТВ в это горном селе еще не было. Может быть, кто-то из ребят слышал эту песню, спускаясь по выходным в Итум- кале, а кто-то выучил только с моего слуха без голоса. Но получилось хорошо. Нам понравилось. Спели еще раз. И вдруг подходит директор и, скрывая смущение, предлагает мне открыть собрание или как там его… праздник, поздравить с Днем… Я замахала руками:

– Что вы, причем здесь я! Я не умею…

Странно, нашел главную. Я же практикантка… Позже я поняла: неуместно было здесь рядом с тучами отмечать день Великого или не великого Октября, когда-то в конце войны турнувшего (мамино слово) здешних жителей в те места, куда Макар телят не гонял. Но зато мы с мальчишками порадовались, с хорошим настроением исполнив для себя песню романтиков 60х годов. Точно знаю, что ребята запомнят ее навсегда. К новому году я вернусь в институт. И что? Так и останется мой 6 класс без истории и русского языка? И кого пришлют сюда на работу, и приживется ли здесь рядом с облаками тот «кто-то». А мне уже жалко расставаться с этим селом, с детьми, которые приходят из жилищ, невидимых от школы, потому что находятся в разных ущельях гор. Не войду прямо в облако по дороге в школу… Нам прибавили еще один год учебы в институте за эту практику-работу.

Тазбичи. Мысленно я часто там бываю. Интересное, хорошее было то время. Я думала, что буду помнить фамилии моих учеников всегда и не оставила список детей. А теперь не помню фамилию того мальчишечки, который все диктанты и сочинения писал только на пятерки.

Муслим Магомаев. Первый раз я попала на концерт Магомаева случайно. На объявление о концерте не обратила внимание – зачем тратить время на какого-то незнакомого певца. Просто мимоходом увидела в первых рядах актового зала девчонок из нашей немецкой группы и присела с ними отдохнуть от своих бестолковых общественных дел.

Через несколько лет я увидела Магомаева по ТВ с чуть-чуть округлившимися щеками и это мне не понравилось. А в тот вечер стремительно вышел на нашу сцену высокий стройный паренек с тонким красивым мальчишеским лицом. Неожиданно прекрасный мощный голос разлетелся по этажам и моментально привлек столько студентов, что к концу второй песни плотно заполнились все переходы между креслами и, казалось, что ребята уже сидели чуть не на плечах друг друга. Муслим уморил аккомпаниатора, и концерт мог бы окончиться. Но его не отпускали! Заказывали криками из зала все новые и новые песни. Все на свете песни знал этот парень, так что ли? С Смущенно и радостно Магомаев сел за пианино, и концерт продолжался еще целый час.

Когда певец стал знаменитым на всю страну, мне встретилась в газете ехидная строчечка в его адрес. Нет! Мы узнали его в начале 60х годов – это редкий по красоте голос, это бесконечная любовь к музыке и слушателям, это красивый человек, наконец, это трудоголик в своем деле. У нас оценили его талант сразу и навсегда! После концерта его окружили не только студенты, но и преподаватели, и народ пошел большой гурьбой провожать усталого артиста до гостиницы. Похожая на армянку девушка, называла себя женой Муслима, но наши девчонки вынесли ей безжалостный приговор: нет, не придется долго ей носить такое звание.

Магомаев пел и в нефтяном институте. Правда или нет, но по общей молве у нас принимали его более восторженно, поэтому он чаще пел на нашей сцене. Наверное, потому, что в институте было большое чеченское филоло гическое отделение, и Муслим считался тут своим. Ходила легенда, что до выселения чеченцев в Казахстан, дед увез внука в Баку учиться и, хоть его считают азербайджанцем, но корни у парня чеченские.

… Не могу без отступлений. Я люблю Тамару Синявскую, радовалась ее счастью с Магомаевым, а когда его не стало, решила написать ей про Муслима, почти ровесника студентов.

Послала ей по компьютеру эти записки. Меня поправили знающие люди: Магомаев действительно азербайджанец. Тогдашние слухи, действительно, – легенда. И предупредили, чтобы я не ждала ответа, Тамара не отвечает на многочисленные письма. Я и не думала ждать ответ. Но неожиданно увидела короткое: «Спасибо».

Дважды я успевала занять хорошее место в зале, и вблизи нашего певца окутывал меня его неповторимый сильный голос. Наслаждалась красотой отточенных движений Муслима. Никто, пожалуй, не исполнял арию Фигаро ярче, чем молодой Магомаев. Один раз я опоздала в зал, где было ни сесть, ни встать. Кинулась к балкону и сумела пробиться в середину плотной толпы, чтобы еще раз увидеть тонкую подвижную фигуру нашего любимца.

Студенты хитрили: обрушивали короткий шквал аплодисментов и разом замирали, чтобы у Магомаева оставалось больше времени для пения и по-русски, и по-итальянски. Как только он, бедный, не сорвал голос! Сам он никогда не просил пощады. Его спасал аккомпаниатор. Уже отдохнувший, он выходил на сцену и грозно потрясал кулаками в сторону зала. Тогда Муслиму устраивали овацию, отбивая до боли ладони.

Мне кажется, что позднее, на официальных концертах Муслим Магомаев, пожалуй, не был таким в меру озорным, веселым, подвижным, таким раскованным. Да и кто бы разрешил уже знаменитому певцу так бесконечно долго одаривать благодарных слушателей, своих ровесников богатством, которое имел в избытке. И быть счастливым от того, что есть, что дарить! И быть каждому своим.

Маргарита Георгиевна. В нашу Ералиевскую школу прибыла новая учительница музыки. И можно было бы поставить точку. И весь разговор. Появился новый человек и что тут особенного? Войдет эта симпатичная молодая девушка в учительскую, тихо прошелестит ее « Здравствуйте», возьмет журнал и сразу в класс. Ни слова никому, ни полслова. Не русская и не казашка. Позже я узнала – осетинка. Кто какой нации – какая разница, на это не обращали внимания. На Мангышлаке работали, добывая нефть и газ, люди из разных мест Союза и с некоторой гордостью предполагали, что на полуостров собрался народ более ста национальностей. В нашей русской школе учились около трети русскоязычных детей, остальные казахи. Я это сообщаю просто мимоходом. Но с приходом новой учительницы стали происходить некоторые неожиданности. Сразу же появилось новое пианино. Где-то нашел же на него денег наш директор Борасов. То я увидела неторопливого спокойного директора, как он не шагом, а почти бегом двигался в сторону музыкальной школы. Потом услышала в учительской, что директор добился для этой музыкантши жилье в мужском общежитии. Эти общежития стояли в ряд, и все шесть двухэтажных домов были заполнены нефтяниками-вахтовиками. Борасов уговорил комендантшу общежитий поставить еще койку в ее же комнате для новой учительницы. Оказалось вот что: директор посетил только один урок музыки, и совершились сразу же эти невиданно скорые изменения в жизни школы и поселка.

Бегая по школе, я не сразу заметила у входа в класс детей, построенных в странно вытянутую струну. Издалека заметила. А в другой раз пришлось споткнуться, чтобы не пробежать мимо, когда услышала: – Здравствуйте, ребята! А эта струнка радостно пропела:– Здравствуйте, учитель! Ученики прилипали друг к другу, чтобы не отнимать от урока ни минуты. Они уже знали, что их ожидает чудесный урок музыки и не только.

Как заместитель завуча по воспитательной работе, я посчитала уместным попроситься к Маргарите Георгиевне на урок. Она, как мне показалось, готова была показывать свои уроки всем, кто хочет. Маргарита работала по системе Кабалевского. Движением кистей ее рук ученики быстро выучили ноты. И пение, и музыка, и прослушивание из урока в урок оперы «Князь Игорь» с ее комментариями. Из-за пластинок, которых не было у Маргариты, наш директор почти бегом торопился строго потребовать у директора музыкальной школы давать Маргарите все, что она попросит. И литература присутствовала на уроках музыки. Я как раз была на том уроке, где она воспитывала детей на отрывках из книги «Белый Бим – Черное ухо». А ее удивительные вопросы к ученикам и радость от удачных ответов! Один мальчонка убегал со всех последних уроков, но оставался только у нее, согласный на последний автобус и поздний ужин ради общения с Маргаритой. В одно из моих посещений урока музыки я застала раздумчивый краткий ответ этого двоечника на сложный вопрос учительницы. Она закричала:

– Вот! Мо-ло-дец!

И потрясла приветственно рукой в сторону этого пацана. Тот застенчиво улыбнулся и продолжал слушать, по обыкновению что-то черкая на бумаге.

Маргарита всего могла добиться. Она утверждала, что все умеют петь! По ее мнению, если умеешь разговаривать, то и петь сможешь. Волшебное пение девочек и мальчиков: у кого был голос и слух, а кто только умел разговаривать, но получалось завораживающе исполнение любой песни под ее руководством. Она поставила в хор весь шестой класс и готовила его к конкурсу песни.

Моцарт.

– Тихо, тихо начинаем…

Она прикладывала палец к губам и, шестиклассники, послушные каждому ее движению, почти шепотом выводили:

– Спи моя радость, усни…

Но наша школа не победила тогда на конкурсе. Оставалось только посмеяться над вторым местом. Первое место заняла другая школа. Ее хор криком в маршевом темпе проорал:

– Нынче в школе первый класс вроде института!

Маргарита такой мастер в своем деле, что у нее могли бы поучиться работать наши превосходные учителя. Но ведь не научишься, как не пытайся. Каждому – свое. Плиева – особая особа. Княгиня среди умнейшей учительской свиты.

К слову: дети из нашей школы поступали в институты во все столицы Союза: и в Ленинград, и в Москву, и в Алма-Ату.

О ее характере. Послушная. Когда ей почему-то поставили классный час в день, свободный от ее уроков, она ездила на этот час из Шевченко за 70 км. от Ералиево. И требовательная: добилась, что одного из учеников ее класса не отправили во вспомогательную школу для неуспевающих. Она настояла: если этот ученик умный на ее уроках, то пусть его учат так, чтобы он полюбил и другие предметы. Но о себе просить или требовать совсем не умеет.

Я нечаянно приложила руку к тому, что Маргарита стала работать в Шевченко. На каком-то совещании в областном городе я так расхваливала нашу учительницу музыки, что все притихли. Вскоре ее забрали от нас в город в одну из лучших школ. Она ушла, еще и потому, что в городе жил ее отец. Слышала, что Плиева поступала в Академию Художеств имени Репина в Ленинграде, но ее не приняли. Тогда она закончила исторический факультет и уже с этим багажом знаний опять сдавала экзамены в выбранную ею Академию.

Маргарита Плиева – кандидат искусствоведения, деятель искусств республики Южной Осетии и прочие ее заслуги долго перечислять. Мы общаемся с нею по скайпу, как и с другими бывшими учителями и учениками нашей незабвенной школы, из поселка с пыльными бурями, слепящим солнцем, с ветерком, пахнущим Каспием. Там было много друзей, очень много. И мы остались друзьями с того счастливого времени до сих пор.

Песни в Югославии. Мы с Сауле собрались ехать в Югославию, а потом я раздумала. Но Сауле не интересно путешествовать без меня и я поддалась на ее уговоры с условием, что она пожертвует свободой и станет работать вместо меня организатором внеклассной работы. Жесткое условие, но она уступила старшему товарищу.

Наша руководительница, молодуха из Шевченко, по общему мнению прошла то и се и медные трубы. Опытность в чем надо и в чем не надо чувствовалась во всем ее облике. Зачем-то потребовала взять с собой по две бутылки водки. Я ослушалась, не понимая, зачем они мне понадобятся, а Сауле взяла одну. Эта партийная деятельница что-то сильно намудрила с оплатой в отеле в Москве. Сауле – не промах, ворчала вслух, пока наша дама не вернула группе часть денег. Сауле попала в опалу, заодно и я с ней. В великолепном здании Модема нам выделили комнату с окнами в сторону двора, где рано утром гудели машины и к нам доносился душный чад от кухонных плит. И мы не могли любоваться из окна Адриатическим морем.

В столовой рядом оказались три группы: мы, казахи, украинцы и группа из Прибалтики. Мы для них не существовали. Украинки – высокие, грудастые, чернобровые, как на подбор. Прибалты – еще выше их на голову, стройные, загорелые, белесые. Отличались раскованностью. Например, не обходилось без того, чтобы кто-либо из девушек, вместо приветствия, наверное, бросались на шею парню и висли на нем. Но, главное, такие патриоты своей «великой» родины: перед обедом исполняли свой гимн под руководством седовласого важного крепыша. Для них, повторяю, азиаты оставались пустым местом.

Но… до поры до времени.

Вдруг разрекламировали поездку на ближайший остров – концерт, необычное угощение, немыслимые красоты. Тут уж и Сауле бросила в сумку свою бутылку. Трое крепких, одинаково красивых парней югославов, точную национальность их не знали, ловко вели наш катерок. А вокруг – голубизна неба и моря, только светлые брызги летят от нашего торопливого хода.

Хозяин островка – весь улыбка и добродушие. Первые длинные дощатые столы заняла наша группа. Я уселась с краю, а хозяин острова подхватил припоздавшую Сауле и еще одну девушку из Шевченко и повел их в домик с верандочкой, куда направились и мотористы. На столах обычная закуска, белое вино и что-то покрепче. Через некоторое время хозяин начал вынимать из печи, наподобие русской, и разносить только что выловленную рыбу, печеную на углях, посыпанную травами, политую белым вином – шашлык, только из рыбы. Вот оно необычное угощение!

Где-то заиграла живая музыка. Трое парнишек с национальными инструментами поиграли, почти не замеченные, у столов украинцев и прибалтов, приплясывая, подошли к нашему столу. И тут началось главное!

Кто может сравниться с разносторонне образованными учителями, большинство из которых русоведы! Вот литератор из соседнего с Ералиево поселка Жетыбай, не очень молодая, но бойкая, улыбчивая – она показалась в конце концов всем красавицей. Она начала командовать мальчишками, как своими учениками, к ней присоединились и другие учителя. Музыканты подошли к нам и остались в плену до конца праздника.

Детали не важны. Но по нашим заявкам ребята исполняли все наши любимые песни. Своим хором учителя удивили и украинских неприступных красавиц. Сначала нерешительно, потом дружно и веселее они стали подпевать нашему хору свои же украинские песни. А молодые люди из Прибалтики невольно поворачивались в нашу сторону. Особенно, когда услышали песенку их соседей финнов:

–«Если к другому уходит невеста,

То неизвестно, кому повезло! Эх, рула…»

Благо советское радио неумолчно пело шедевры всех наших союзных республик. И мы знали их, если не до конца, то припев уж точно могли пропеть запевалам.

– Мальчики, а эту знаете?

Молодцы пареньки, они и русский язык понимали, и все песни российские знали. Они невольно развеселились, играли и приплясывали с удовольствием. Прибалты сели сначала вполоборота, потом многие из них вообще развернулись в сторону Азии!

И вдруг – гопак. Это выкрикнули заявку от украинского стола. Парень выскочил на небольшую площадку и призывно оглядывался на своих подружек. Мне же надо было, как всегда, вмешаться в благое дело. Ведь есть возможность уложить на лопатки высокомерных братьев-славян.

– Софья! Софья, миленькая, иди! Скорее, скорее, как раз не рано и не поздно!

Софья Бакитжановна мастерски руководила в нашей школе танцевальным кружком и умела добиваться успеха. Ее ученики не раз танцевали не только в школе, но и в поселковом клубе. Она уже загорелась танцем, но стеснялась.

Ее поддержали учителя из Шевченко:

– Девушка, если умеешь, ну-ка покажи им настоящий гопак!

Софья, встала улыбаясь и… Нет, наши песни не совсем дошли до душ украинских баб… Я видела, как одна из них прищурилась и подтолкнула подругу локтем, мол, что за гопак сумет показать эта узкоглазая… А Софья вспорхнула легкой бабочкой и помчалась между столами. Она легко и радостно показала им такой класс! Заворожила всех до одного талантливая наша красавица! Никто из девиц не решился соперничать с нею, а парни выскочили в кружок все.

Софья заводила их, завораживала… У нее танцевало все, подчинялись украинскому гопаку не только ее красивые ножки в туфельках, как у Золушки, вокруг которых вихрем вилось ее крепдешиновое платье, гибкие руки, веселые глаза, все ее милое лицо, ставшее вмиг озорным и праздничным – все это было настоящим украинским народным танцем. Хо-ро-шо!

Изменились лица у зрителей. Подобрели. Вернулась в их заскорузлые души мысль: в одной стране живем…

Наша группа надарила музыкантам сувениров, а они сделали словесный подарок:

– Мы рады, что вам, русским, была приятна наша игра!

Русским… И мальчишки благодарно улыбались нашей интернациональной группе.

Забегая вперед, скажу, что парни, танцевавшие гопак, после праздника двинулись решительно к девчонкам- казашкам, заигрывали с ними, поднимали на руки и вместе с ними, визжащими, бросались в ласковые теплые волны. К Софье, как к королеве праздника, подступаться побоялись… А украинки подсаживались к нашим женщинам, делились народными рецептами из трав, вообще стали другими.

Надо бы разыскать Сауле. А-а-а-ах! Песня! Песня… Откуда такая неожиданная… Торопливо пошла на ее звуки, боялась не успеть послушать или дослушать… Верандочка. За столом слева моя Сауле с девушкой из Шевченко и немолодой мужчина из украинской группы. Это я вижу краем глаза. Сауле машет мне рукой:

– Садитесь, мы вам расскажем…

Мужчина, видно, прощается. А я не слушала никого. Только видела перед собой наших недавних матросов, тех же одинаково красивых. Они стояли втроем, крепко обнявшись, и пели свою песню. Это была их песня, наверное, типа наших « Подмосковных вечеров», но менее лирическая.

– А мы ему говорим:– О! Леся Украинка! Мы говорим о ней на уроках, как о…

А парни покачивались, то светлели у них лица, то чуть хмурилась и выводили так ладно! Ах ты, Боже мой, как умеют петь не какие-то артисты! А песня продолжалась…

– Тарас Шевченко! – Каждый ученик у нас был на месте его ссылки и…

Мужчины пели на своем языке, но была понятна их любовь к своей стране, к своему дому, к морю, в широком смысле этого слова. Тихо-тихо прозвучали последние нотки, парни посмотрели друг на друга, улыбнулись довольные – справились здорово! Услышали аплодисменты – это я и девушки благодарили их. Певцы вернулись из своей песни, осмотрелись и улыбнулись нам.

– Сколько мы наговорили этому учителю литературы об украинских писателях, а он постарался быстрее распрощаться. Наверное, побоялся, что мы начнем расспрашивать его об Абае, например,– усмехнулась Сауле.

Уходим. Сауле ищет свою сумку. Ералиевская бутылка валяется на полу почти под ногами мотористов. – Извините, – Сауле потянула свой пакет по полу. Эту многострадальную бутылку водки мы раскрыли уже в Москве в гостинице.

Несбывшееся счастье. Женщина тяжело согнувшись и цепляясь за перила, поднимается по лестнице. А спускаться ей еще труднее – больно смотреть. Но не хочет она считать себя лежачей больной, не привыкла привлекать к себе внимание. И в столовую сама добирается, и на уколы. А вечером, подтрунивая над своими болезнями, так же с трудом идет к телевизору смотреть «Санта Барбару»… Это тетя Паша, Прасковья Прокофьевна из села Красное. Обычная немолодая женщина. Из поколения ветеранов, ветеранов и труда, и войны. Только что пули не свистели над теперешними бабушками, а хлебнуть им довелось порой не меньше фронтовиков. Но ни вздохнуть, ни охнуть, ни подлечиться не было у них времени ни тогда, ни теперь.

Улыбчивая, доброжелательная, Прасковья Прокофьевна неожиданно оказалась в центре внимания в больничной палате, когда заговорили о песнях. Недалеко от больницы виден сельский клуб, где готовились к празднику песни.

К этому клубу съезжались артисты. Прасковья беспокойно поглядывала в окно. Кто-то вспомнил, что тетя Паша ходит на отпевание, провожая односельчан в последний путь. Кто-то подтвердил, что голос у нее отменный. Стали уговаривать ее спеть. Тетя Паша отнекивалась:

– Нет, нет, не уговаривайте! Песня моя уже спета…

Но потом не устояла, поддалась на уговоры. Изумленно притихла палата, когда она запела чистым высоким красивым голосом.

Апотом рассказала удивительную истории из своей жизни.

Прошло около года, а я так и не смогла забыть ее рассказ. И решила поехать в соседнее село Красное, мне доброжелательно показали дом Прасковьи Самофал. Встретились во дворе маленького скромного домика. Она взглянулана меня умными, ясными глазами и сразу же узнала свою соседку по палате. Даже имя не забыла.

В доме пахло свежим хлебом. Поговорили о том, о сем. Прасковья погоревала об умершем недавно муже, с которым прожила 35 лет. Осталась теперь одна, совсем одна, никого из родных не осталось. Детей Бог не дал, а тут еще

болезни одолели. А лечиться уже надоело.

– Нет, теперь уже никуда не поеду: не на кого оставить дом, – горестно ответила она на вопрос, не собирается ли вновь в больницу, чтобы подлечить ноги.

– И лекарство к тому же нашла. Говорят, хорошее. Козу и курочек ведь не бросишь…

– Расскажите, Прасковья Прокофьевна, еще раз, как вас звали петь в хор Пятницкого!

Она улыбнулась, – видно вспомнила, какое впечатление произвел на меня рассказ тогда, в больнице Охотно принялась говорить:

– Ох, и страшно было, когда началась война! Нас в семье было пятеро детей. Мы, девчата да старики, копали окопы. Натерпелись мы – не рассказать! А в 1943 году послали меня на торфоразработки. Всю жизнь помню те места:

Поселок Майский, около Орехово- Зуево. Хотелось бы снова побывать там, да уж, видно, не придется…

Слушаю уже знакомый рассказ и вижу перед собой девчонку. Чуть не падает от усталости, но не отстает от других. Тихонько плачет по ночам, оттого, что страшно болят руки и спина. Считает дни до отпуска – отпуск давали зимой.

И еще поет эта девчонка каждую свободную минуту. В песнях забывалась и усталость, и грусть по дому.

Как они, девчата, радовались, когда наступила Победа! Кричали и смеялись от счастья. И так же они кричали и плакали в тот день от горя: у кого пришла уже похоронка на отца, брата или на двух братьев. Паша плакала от того,

Что не увидит больше младшего братика, погиб еще в начале войны. И еще – от жалости к маме, которая не может прийти в себя после гибели сына. Поплакали, а потом перепели все песни, которые знали, с ними легче всего можно выразить невысказанное.

… Однажды бригадир принесла билеты на концерт: завтра приезжает хор Пятницгого. Девушки обрадовались, пришли в клуб принаряженные. Паша надела новое ситцевое платье. Прасковья, рссказывая, усмехается, да потому это платье новое, что сшито перед войной, а потом и случая, не было, чтобы его надеть. А пока не начался концерт, запели. Почему запели? Да потому, что только песнями они тогда и жили. Да еще от того что среди них была Паша.

Она, как жаворонок, не смолкала никогда.

– Я первым голосом заводила, а Шура Баранова, подруга, вторила мне. Поем «На городи верба Рясна». Тут подошли приезжие женщины из хора, и мы испуганно замолчали.

– Пойте, девочки, пойте, – ласково улыбнулась одна из них. – Мы вас еще послушаем.

Я осмелела и запела снова, а девчата подхватили. Послушали гости песню, от души похвалили нас. А на другой день меня разыскали в бараке и позвали в клуб. Уговаривали идти к ним петь в хор.

– Нам именно такой голос нужен, как у тебя,– говорили они.– С начальством мы договорились, тебя отпустят.

Вспыхнула от радости Паша, а потом засомневалась, малограмотная я, не сумею как они. А ей говорили, что будут учить ее четыре года, а потом она станет работать у них в хоре, будет петь на всю страну. Ой, как хотелось Паше петь с этими голосистыми красавицами! Видела себя, такую же, как они на сцене.

– Хорошо, – радостно закивала я головой, когда на другой день спросили моего согласия.– Только сама я не поеду: Шуру, мою подружку возьмите тоже.

Чуть усмехнулась красивая певица и согласилась ради меня взять и мою подругу.

Завтра хор уезжает в Москву и Паша с ними… Всю ночь не спала девочка, все думала и думала, как поступить. Хоть и согласилась с радостью, но на душе было неспокойно. Вспомнила: отрез ткани скоро обещали дать, у матери нет юбки, а я в Москву собралась! Смеялась сквозь слезы над своим решением податься в артистки. А наутро решительно отказалась от предложения, немало огорчив свою знакомую из хора.

– Вы так жалели меня, так возмущались, что я не согласилась ехать тогда с артистами. Юбка что ли, меня остановила… Я не рассказала тогда, про маму… как она провожала на войну… моего братика…

Голос у Прасковьи дрогнул. Она долго молчала. Набиралась сил, чтобы продолжить рассказ. Я уже поняла ее и почувствовала себя виноватой. Конечно, не та юбка несчастная не пустила тогда Пашу в знаменитый хор. Война. То страшное ее начало, когда ее мама провожала детей на войну. Я зажала рот рукой и отвернулась, как будто снова рассматриваю фотографии в большой коричневой раме, какие в то время были во всех домах, во всяком случае, в селах.

– Да,– справилась с накипевшими слезами Прасковья,– тут и мамин младшенький, похож на теперешних девятиклассников, правда? 18 лет ему исполнилось перед самой войной. Мама не отходит от этой карточки. Если бы я не видела такое мамино горе… Старшего поцеловала, перекрестила, он поклонился и шагнул за порог. А в младшего мама так цеплялась и кричала, что ему еще рано, ему еще и повестку не прислали! Братик оторвался от мамы побежал… мама его держит за руку и тоже бежит… я за ними… Уже он в машине, мамочка повисла на борту… Ребята, наверное, постучали шоферу, он притормозил и мама еще раз обхватила голову сына и упала. Я думала, что она просто не удержалась на ногах, а она лежит в обмороке. А через полгода – похоронка… Понимаете ведь, что тогда мама не могла встать много дней, я думала, что у нее ноги отнялись совсем… Вот и ответ на все вопросы, почему я не могла бросить маму. Какой там хор! Я бы только о себе думала, если бы согласилась на свое счастье.

Помолчали. Потом Прасковья стала рассказывать о послевоенной жизни, скорее, о жизни только в работе. Надо было отстраивать разрушенную страну. Конечно, работали, вы, Прасковья Прокофьевна, в колхозе здорово. Правда, в то время ни за что, ни про что. Были и радости в жизни – иначе не прожить… О вас, о передовой доярке, даже в газете писали. Премировали – штапель и шелковая косынка были тогда бесценными. Но только загубили вы талант в то трудное время. Да разве только вы! Как жаль, как бесконечно жаль, что так тяжело прошла ваша жизнь и жизнь ваших ровесников.

– А что, с песней я не расставалась! Пела и у нас в клубе и ездила с хором по другим селам. А недавно встретились мы с бывшим заведующим клубом, вспомнили молодость. Пожалел он, что не отправили меня в Москву, сказал, что место мне в оперном театре, на большой сцене.

Смущенно тряхнула головой, а в глазах, видела, блеснули искорки радости.

Долгими вечерами, когда не с кем словом перемолвиться, перебирает Прасковья в памяти свою жизнь: пожилые люди в мыслях своих обычно не чувствуют возраста. Все у них в душе – и переживания и радость многолетней давности.

– Знаете, больше всего вспоминаю себя той девчонкой в новом платьице, когда я дотронулась до счастья…

Только дотронулась, а тепло ей от этого всю жизнь.