Когда мечтатель проснулся, или Маленький император, с которым я рос [Диана Муталибова] (fb2) читать онлайн

Диана Муталибова Когда мечтатель проснулся, или Маленький император, с которым я рос

Глава I

Самое раннее серьезное переживание произошло со мной в девять лет. Я стоял на школьном дворе и ждал отца, мое сердце билось, как никогда раньше. Тогда я впервые познал игру нескольких переживаний внутри меня: страх, извращенное желание скорого наказания и странное волнение. Лил дождь: летний, теплый, неприятный. Он так и норовил оставить на мне след. Стоя под козырьком школы, я смотрел, как эти капли, тихо падая на землю, становились маленьким фонтаном. Частичка каждого такого фонтанчика доходила до моих широких школьных брюк, но я не спешил отодвинуть ногу.

Напротив, завороженно наблюдал за этой картиной, сам не понимая, что в этом привлекательного. Неосознанно отвлекал себя от предстоящей отцовской взбучки. Мне нравилось слушать, как недолетавшие до земли капли сильно бились об козырек, повторяя ритм моего сердца. В телефонном разговоре с классным руководителем отец пообещал, как следует проучить меня, негодника. Я знал, что так все и будет, не в первый раз, но виноватым в произошедшем себя не чувствовал.

Драку затеял не я, может, потому и проиграл в этой схватке с пятиклассниками. Ссадины на лице, грязные брюки, да и в целом жалкий вид. Я был уверен, что от отца получу больше, хотя бы потому, что проиграл. И был готов к приговору. Мне было все равно, что брюки мокнут под этим майским дождем. Это маленькое зрелище отвлекало меня от неизбежного. Прошло минут двадцать, прежде чем я услышал голос отца.

– Быстро сел в машину, трус – зашипел он. Это было первое, что от него услышал тогда.

Покорно, не поднимая головы и следуя за обувью отца, я зашагал к машине. И думал – стоит ли искать защиту у матери, или она, как обычно, скажет, что отец прав и ему виднее. Всю дорогу до дома отец молчал, когда доехали до двора тихим, но грубым голосом сказал мне: «Вышел из машины и поднялся домой!»

Аккуратно выйдя из машины, я обреченно зашагал в сторону своего подъезда, не дожидаясь пока отец припаркуется. Не захотел подниматься на лифте и медленно считал одну за другой ступеньки до 8 этажа. Оттягивал встречу с матерью, хотя знал, что и за это мне прилетит. Спустя почти десять минут я стоял перед дверью квартиры – она была открыта. «Значит, отец дошел первым – подумал я. Тихо открыв дверь, я вошел и начал медленно разуваться.

– Вот и он, явился. Я уж было думал, что сбежал. Иди, полюбуйся на своего сына, – встретил меня отец, подзывая маму. Я нарочито медленно снимал обувь, чтобы не встретиться с их глазами.

Мама, выйдя из кухни, посмотрела на меня жалостливым и беззащитным взглядом.

– Мой руки и садись за стол, – сказала она тихо и прошла обратно на кухню.

– Да, и попробуй что-то не доесть. После – жду тебя в кабинете, – вмешался отец, шагая в сторону своей комнаты.

Кушать мне не хотелось, аппетита из-за нервного ожидания не было, но страх перед отцом взял свое и я доел макароны с котлетами. Глотая один кусок за другим, я думал о том, что мама, воспользовавшись случаем, положила в мою тарелку больше обычного. В другой день я мог сделать за это замечание матери и отказаться от еды вовсе.

Я так быстро слопал обед, что почувствовал тяжесть в желудке. Решив, что это часть наказания, прошел дальше в кабинет. Зайдя в комнату, застал отца за рабочим столом. Я любил бывать в этом кабинете, но в отсутствии его хозяина.

Высокие потолки позволяли длинным книжным шкафам наполнить комнату атмосферой библиотеки. В кабинете было пять таких шкафов, и все заполнены. Больше половины из книг достались отцу от дедушки. Он тоже, как и мой отец, был военным. Его я боялся больше, чем отца.

Каждое лето мы ездили к нему в Дагестан. У папы была огромная кавказская семья и каждое лето на даче дедушки собирались дети, внуки, соседи, друзья. Картина вроде идеальная, но для меня каждая поездка в Дагестан в детстве была стрессом. Местные ребята называли меня обрусевшим и мало со мной контактировали, я им казался смешным, жилистым и жалким. Меня же с ними играть заставлял мой дед. Ему не нравилось, что я не могу найти общий язык с дагестанцами.

У дедушки было четверо детей, мой отец был третьим ребенком и единственным, кто жил не в Дагестане. Деду Алихану это не нравилось, но видя, что у сына дела идут в Москве хорошо, возразить не смел. Все-таки есть чем гордиться.

Единственное что мне нравилось в летних поездках в Дагестан – моя бабушка и мой двоюродный брат Алимурад. Мы с ним были похожи – оба жили в своем выдуманном мире и были слабы перед реальным миром. Я был ненамного старше него, всего на пять месяцев. Алимурад был сыном моей тети Раисат. Женщина она была неприятная, резкая и грубая, любила оскорблять мою маму, но о родственниках либо хорошо, либо никак.

Мне всегда казалось, что больше всех на дедушку Алихана была похожа именно тетя Раисат. Старик всегда был грубым и угрюмым в своем поведении, ни один из его внуков без острой надобности к нему близко не подходил.

Наша семья всегда была сдержана в выражении чувств друг к другу. Меня и Алимурада, всегда отправляли звать дедушку к столу. Взявшись за руки, мы в страхе шли на второй этаж и тихо стучали в дверь кабинета дедушки.

– Что вам? – голос дедушки был низким и прокуренным. На любые наши вопросы он отвечал резко. Может ему нравилось держать нас в таком напряжении или он не понимал, как мы его боимся.

– Дедушка, все ждут тебя внизу, – говорил тихо, словно мышь, пока мой боевой товарищ прятался за спиной.

– Передайте своей бабушке, чтобы не доставала. Скоро спущусь, – не отрывая взгляда от своей писанины бурчал дед.

Доставать его могла только бабушка, полная противоположность деда. Рядом с ней я всегда попадал в другой мир, где тебя любят за то, что ты есть. Она была абсолютно светлым и теплым человеком, который, несмотря на окружающих ее людей, не пропускал внутрь себя ни злости, ни ненависти.

Она умерла, когда мне было 15 лет, – возраст осознанной оценки человечности. Яркости ее образу в моем сознании придавал и ее партнер – в сравнении с дедушкой, она была святой.

Страх, который я испытывал, открывая дверь кабинета отца, был в разы сильнее, чем тогда перед дверью дедушки. Я прошел почти всю комнату и встал напротив его стола. Тимур, так звали моего отца, был из людей любящих, чтобы вся мебель в комнате была по стенам, оставляя центр комнаты для чего-то особенного – неизвестного. Отец не спешил отвлекаться от своего занятия.

– Почему эти мерзавцы избили тебя? – после нескольких минут молчания решил прервать тишину отец.

– Я не виноват, – в жалком желании оправдаться ответил я отцу.

– Я не спрашивал, виноват ты или нет. Почему они тебе избили? – тон его голоса стал жестче.

Он всегда так делал: сначала отчитывал меня с напускным равнодушием, но стоило мне открыть рот, вопрос тут же повторялся, но уже в грубой форме.

Услышав, как он кричит, я сорвался и дальше уже рыдая, доложил отцу все.

– Они издеваются надо мной в школе. Подходят и пристают во время перемены. Я ничего не делаю, честно. Я не вру. Я не виноват, – в слезах и соплях заверял отца.

– Виноват! Виноват, что позволяешь так относиться к себе! – кричал отец, я весь съежился и искал слова, чтобы оправдаться.

– Их вон сколько было, а я один! – ответил я голосом, полным жалости к себе.

– Почему мне не сказал, что тебя задирают? – снизив тон, спросил он.

– Боялся, что узнав, ты поругаешь меня, что сдачи не давал, – всхлипывая, продолжал я эту беседу.

– А почему ты не дал им сдачи? – уже спокойным голосом спросил он.

– Ну, пап, их вон сколько, а я один! – говорил я, пытаясь надавить на его жалость.

– Если бы тебя сегодня так сильно не избили, и дальше продолжил бы молчать и терпеть? – спросил он.

– Я не знаю – с опущенной головой ответил я.

– Мне трусливый сын не нужен! Завтра же дашь им всем сдачи! Иначе пеняй на себя. Марш за уроки теперь! – бросил мне отец, возвращаясь к своим бумагам.

Он сразу изменился в лице. Его взгляд всегда был серьезным и тяжелым. Веселится он не умел, в шумных компаниях он из себя давил улыбку, которая тут же исчезала. Он был максимально сдержан в проявлении теплых чувств. Сдержанной и строгой была его внешность. Высокий рост, вечная худоба, темные волосы, карие глаза и острые черты лица. Несмотря на это, его внешность нельзя было называть типично-дагестанской, было в нем что-то иноземное. Внешне я был практически полностью похож на него, за исключением глаз, они были мамиными.

Выйти из его кабинета легко отделавшись для меня было счастьем, а осознание всей тяжести миссии, которую он взвалил на меня, ко мне пришло ночью.

Я плохо спал всю ночь, думал, как именно буду бить своих обидчиков. В том, что их побью, сомнений не было, есть приказ – но мне не сказали, как этот приказ исполнить. От этого я переживал. По дороге в школу на следующий день, отец напомнил мне о предстоящей миссии.

В школе я пытался застать момент для мести, но, увы, обидчики обходили меня стороной после вчерашнего скандала с директором и вызовом родителей в школу.

В ожидании чего-то страшного я просидел все уроки. Понимая, что миссию я провалить не могу, а отец скоро приедет и потребует отчет, я набрался смелости, нагнал в коридоре главного задиру и ударил его. Удар оказался сильным, в него я вложил всю свою обиду и страх перед отцом, но нанес неосознанно. Ребята в долгу не остались и побили меня в ответ, но, к счастью для меня, нас заметила учительница и быстро разняла. После исполнения принудительной мести, я понял, что оказывается все это время мог дать сдачи, но почему-то боялся.

Заметив отца во дворе школы, радостный подбежал к нему и сообщил о возмездии.

– Я ударил его! Я их побил! – кричал от радости я.

Страх перед отцом куда-то исчез, чувство исполненного долго притупил его. Да и сам отец довольно мне улыбался.

За ужином отец рассказал матери про мою победу и про эффективность его метода воспитания. Неизвестно, нравился ли ей такой метод или нет, она предпочитала просто молчать и слушать. Я чувствовал, что исполнил свой сыновний долг и был этим доволен. Спустя много лет, анализируя эти события, я понимал, что пошел на поводу страха перед отцом против своей совести. Более того, он мне внушил, что голос моей совести – дело неправильное, то, что отец в очередной раз назовет трусостью.

Довольный моей неожиданной храбростью отец позволил мне после ужина посидеть в его кабинете. Оказывается, он знал, что я люблю бывать в его кабинете, но игнорировал это. Копаясь в книгах, я нашел большую цветную книгу «История, жизнь и культура Японии». Открыв ее, я попал в удивительный мир.

С рисунков на меня смотрели очень бледные люди, их костюмы отличались от тех, что я привык видеть. Их оружие казалось чем-то величественным и недосягаемым. Тем вечером я открыл много новых слов для себя: самурай, катана, кимоно, но больше всего мне понравилось слово «император».

Я весь вечер читал книги про Японию, поглощая культуру этих людей. Большое впечатление на меня произвела история самого молодого императора Японии. Еще ребенком его короновали и готовили к правлению. А в 15 лет он полноценно управлял страной. Я читал и восхищался.

Быть самым главным человеком в стране, тем, чье мнение крайне важно, иметь тысячи слуг – все это мне девятилетнему казалось невероятным. Было удивительно осознавать, что такое возможно в этом мире. Стать императором я не мечтал, но очень хотел стать лучшим другом такого человека. Той ночью ко мне во сне впервые явился Маленький император.

Он был одет в одежды, которые я увидел в книге. Яркие, шелковые, красивые, подобающие его статусу. Мое внимание привлекла вышивка на кимоно – это была птица, вышитая золотыми нитями.

В руках он держал то самое оружие, что мне приглянулось в книге. В маленьких руках императора катана, предназначенная для взрослого, смотрелась нелепо и странно. Лица его я не видел, оно было размыто.

В библиотеке я зачитывался, однако в школе я учился неважно, не любил это дело, исправлял или получал оценки в момент, когда интуитивно чувствовал, что отец вот-вот вспомнит про мою учебу. Ему было важно, чтобы я учился хорошо. Для него главное результат, а процесс его мало интересовал. Мама, бывало, рисовала мне хорошие оценки, чтобы не огорчать отца. Ругать меня она не умела, да и не боялся я ее и потому с возрастом перестал заботиться об оценках, я уже знал, что мама решит эту проблему и покажет отцу то, что он хочет увидеть.

Вместо учебы меня интересовали люди, нравилось знакомиться и узнавать, как они живут. В моем дворе было не так много людей, но все они были до дотошного правильными, такие же как моя семья. После встречи с Маленьким императором мне захотелось видеть иное. Другой мир мне открыл мальчик с соседнего подъезда.

Впервые я его увидел в нашем дворе, холодным ноябрьским утром, когда мама отправила в магазин за хлебом. Он стоял на улице в одной майке и наспех одетыми на выворот брюках. Он пинал своей тощей ножкой кирпичи, лежавшие около подъезда. Его обувь была старенькой и потертой, где-то уже отклеилась. Я как заворожённый смотрел за этой картиной: он продолжал пинать несчастный кирпич, а его обувь все больше и больше отклеивалась после каждого удара.

Я понятия не имел, как реагировать, но я чувствовал, что он это делал потому, что не знал, что именно нужно делать. Я завис вместе с ним, эти действия ввели меня в некий транс. Удар, второй, третий …он не видел меня, а я не видел ничего кроме ударов его ножек. И так продолжалось несколько минут. Подул сильный ветер, который потревожил его ритуал, внезапный холод отвлек его, и он заметил меня. Мне стало неловко, будто я следил за чем-то запретным, увидел, что не должен был.

Только отвлекшись от его взгляда, я заметил, как он тихо дрожал, холод был пронизывающий, а он в одной майке, будто сбежал в том, что было из дома. Его лицо на долгие годы стало олицетворением человеческой несправедливости. У него был жалкий вид, мне хотелось его согреть и накормить. Кисти рук у него были в синяках. Сухие, треснувшие губы, судя по внешнему виду он не купался недели три, сальные волосы и глубокие, полные недопонимания от происходящего, темные как бусинки глаза. Не отводя от него взгляда, я молча прошел мимо него в магазин.

После этого я долго не видел мальчика. Я по-взрослому избегал встречи с ним, хотя вообще не был уверен, увижу ли когда-нибудь еще. Как ненормальный залетал и вылетал из подъезда, представляя, что проскочу и не увижу в этот раз, что не должен был.

С той встречи прошло две недели. И я уже не надеялся увидеть мальчика в стареньких ботинках. Но в один день, возвращаясь домой из школы, я увидел его в дверях моего подъезда. Он стоял, опустив голову, словно задумался о чем-то. Я медленно подходил к подъезду, боясь, что он ждет именно меня. Несмотря на мои старания он заметил, как я крадусь. Я стоял, не двигаясь в паре метрах от него.

– Привет, а я тебя ждал, – выпалил он. Эта встреча и его слова мне не казались чем-то неожиданным, напротив, это было делом времени. Но я не подумал, как себя буду вести в таком случае.

– Привет

– Меня зовут Кирилл, а тебя как?

– Артур

– Я с соседнего двора, ну прям очень с соседнего. Ты видел меня несколько дней назад. Помнишь?

– Да, помню. Ты ко мне пришел?

– Да, в моем дворе скучно, давай поиграем вместе.

– Я только со школы. Сейчас закину сумку домой и постараюсь выбраться.

– Хорошо, буду тебя ждать внизу. У тебя мячик есть? Погонять.

– Да.

Я поднимался домой и молил невидимые силы, чтобы отца не было дома. Иногда он возвращался домой с работы раньше прежнего и тогда мои планы погулять во дворе накрывались и приходилось сидеть за уроками.

Одна, вторая, третья ступенька. Быстренько постучал. Послышалось шуршание тапочек мамы.

«Хоть бы папы не было, хоть бы его не было дома!» – продолжал молиться секунды до того, как откроется дверь.

Дверь открылась, и я резко забежал в дом, мимо мамы прямиком к кабинету отца, дверь была закрыта. Значит не пришел. Ура!

– Мама, я щас переоденусь и пойду. Во дворе мальчик меня ждет с мячом, – впопыхах переодеваясь, предупреждал я ее.

– Что за мальчик? Покушай хоть, со школы же. Голодный, наверное, – ходила мама за мной, пытаясь отговорить.

– Нее, мама, не голодный. Честно. Там ждут, спешу, – продолжал я в поисках мячика.

Она исчезла в дверях кухни, найдя мяч, я побежал обуваться. Мама выбежала из кухни с небольшой бумажкой, а внутри был бутерброд – хлеб с колбаской.

– На, поешь по дорожке, раз такой занятой.

– Мама, сделай и моему товарищу тоже, не могу же я один есть, –скомандовал я, недавно отказавшийся от еды.

Она смотрела на меня несколько секунд. Взгляда я не понял. Потом пошла за вторым бутербродом.

– Вот, на. Приятного аппетита. Далеко от дома не отходи.

– Да мы здесь во дворе будем.

Кирилла, так звали моего нового знакомого, очень удивило, что я вышел к нему с перекусом для него. Мы сели на скамейку и съели бутерброды в два укуса.

– Какая вкусная колбаса, никогда такую не пробовал.

– А какую ты пробовал?

– У нас колбаса редко дома бывает, а та, что бывает на вкус не такая.

– Скажи маме, чтобы покупала такую.

– Эта колбаса, наверное, дорогая, мама говорит, что у нас денег немного.

Не знаю почему, но в тот момент мне хотелось перевести разговор на другую тему. Кирилл будто открывал дверь в комнату, о которой я не хочу знать.

– Закончил? Пойдем поиграем. А то скоро папа вернется.

– Твой папа строгий?

– Не любит, когда я занимаюсь не учебой.

В тот день мы с Кириллом играли во дворе допоздна. Отца, на мою удачу, задержали на работе, а мама не спешила звать домой, когда отца не было дома, она была хорошей мамой. Наверняка хотела, чтобы я вдоволь наигрался. Это было впервые, когда я почувствовал в себе дикую свободу, опьяняющее чувство. В тот момент, мне казалось, что я был лучше маленького японского императора. В свои девять лет я впервые сделал так, как сам захотел. Играл на улице до полдесятого вечера, забыв про уроки, про маму, про страх перед отцом. Мне нравилось это чувство.

Я успел вернуться домой за полчаса до отца, мама пообещала, что это останется нашим с ней секретом. У меня впервые был поздний ужин.

– Мама, а деньги очень важны?

– Да, они важны, но они не самое главное в жизни.

– Кирилл, сказал, что он никогда не ел колбасу, как у нас. Сказал, что она, наверное, дорогая и что его мама не сможет купить такую.

– Мир людей так устроен, милый. У кого-то есть деньги, а у кого-то нет.

– Значит, у нас есть деньги. А почему они у нас есть?

– Твой папа очень умный, образованный человек, он на хорошей работе, у него хорошая должность. И все это дает ему много денег.

– Значит папа Кирилла неумный, необразованный человек, у которого нет работы и должности?

– Получается так.

Тот вечер стал для меня открытием. Впервые я осознал свободу, силу собственного выбора, а еще мама мне открыли мир людей: слабых и сильных, богатых и бедных, умных и не очень.

Кирилла же я больше не видел. Как позднее стало известно он рос не в самой благополучной семье. Мать Кирилла после смерти мужа на фронте осталась совсем одна с ребенком на руках, пока не встретила мужчину себе под стать, тоже фронтовика. В свободное от бутылки время этот фронтовик издевался над пасынком, жестоко избивал и выгонял из дома, желая избавиться от прошлого своей новой возлюбленной. В день, когда я его заметил отчим в очередной раз выгнал его из дома, спустя пару недель после нашей последней с ним встречи, отчим в пьяном угаре убил Кирилла, ударив статуэткой Ленина по голове. Я плохо понимал, что такое смерть и насколько ужасной, и долгой была она для Кирилла, но понимал, что больше его не увижу. К отцу приходили коллеги из внутренних органов и рассказывали про это дело. Про то, что никто не спешит с его расследованием, что матери убитого ребенка это абсолютно не нужно, погоревала пару дней и обратно к бутылке вместе с убийцей своего сына.

В один из вечеров дядя Саша, занимавшийся этим делом, в кабинете отца рассказывал ему, что дело вряд ли сдвинется с места, ведь всем все равно.

– Жалко ведь пацана, – докуривая сигарету, вынес отец.

– Да, жалко, но ведь и отчим фронтовик, войну прошел, считай герой. Всякого на войне повидал, вот и пить начал, – сказал дядя Саша.

– Что ваши говорят?

– Говорят, фронтовика не трогайте. Думаю, на этом дело и закончится, подадим как несчастный случай.

Тогда услышав этот разговор, я понятия не имел, что являюсь свидетелем преступления, с годами, когда переосмысливал ценность жизни и предназначения человека, часто задумывался, для чего родился Кирилл, если он тут никому не был нужен и почему он должен был умереть таким ужасным образом. Что значила для мира его небольшая жизнь. Ведь он был обузой для всех, даже для собственной матери. Человек-помеха, он всем мешал, хотя ничего плохого не делал, просто жил, как и все другие.

В его смерти виноватым я считал себя. Видел синяки на его руках, но понятия не имел, что так все закончится. А будь я смелее, опытнее, шустрее, мог бы предотвратить трагедию. Смерть Кирилла стала моей первой серьёзной душевной болью. Внутри что-то сжималось в надежде, что вечность отзовется на мои страдания. Казалось, чем сильнее я буду грызть себя, тем сильнее вечность будет жалеть меня и захочет вернуть погибшего.

В ночь, когда я узнал о смерти Кирилла ко мне во второй раз явился Маленький император. В этот раз его лицо обрело черты. Эта была нетипичная для японца внешность. Его лицо было чем-то похоже на лицо убитого Кирилла. Маленькие, черные как уголь глаза, бледная кожа, тонкие губы и маленький нос. Черты императора были какими-то неуловимыми. Они как бы были и как бы нет. Вот в один момент он что-то говорит, и я вижу его губы, рот, но стоит ему закончить речь, рот будто исчезает и остаются только его глаза.

– Смотри, этим оружием я убил всех своих врагов. Теперь меня все боятся, – гордо заявил мне Маленький император.

– Ух ты! Дашь подержать – восхищенно попросил я.

– Это оружие императора, никто кроме меня не может его держать в руках. Оно очень острое, а ты, мальчик, слишком мал и глуп, чтобы справиться с таким мечом! – сурово, насколько ему позволяла детская миловидность, ответил он мне.

– Но ведь ты тоже ребенок? – удивлялся я. Он не был старше меня.

– Да, но я еще и император, – с тем же горделивым видом ответил гость.

– Ты можешь сделать так, чтобы эти задиры меня оставили в покое? – спросил я у него.

– Я император, я все могу! Обязательно их накажу! – уверено сказал он.

Многообещающий сон прервала мама, сообщив, что пора собираться в школу. Собираясь, я рассказал ей про свой сон. Про Маленького императора, про его обещание избить моих обидчиков. Она слушала и повторяла: «Это был всего лишь сон».

Лучшего друга, с кем бы я мог поделиться этим сном, в школе у меня не было. Был мальчик, который общался со мной, когда ссорился со своим постоянным другом. Сон про маленького императора выпал как раз на период нашей временной дружбы. Я рассказал ему обо всем: про горы Японии, про их невероятные костюмы, но подробнее всего рассказал про ночного гостя.

– У него был такой большой клинок! Он обещал наказать всех, кто меня обижал, – возбуждено рассказывал я другу.

– Ты серьезно веришь в это? Это же сон, – с издевкой в голосе настаивал он.

Мне не нравилось выражение «Это всего лишь сон» и безверие в императора. Это безмерно меня обидело:

– И что с того, что во сне? Со мной общался император целой Японии, такой же мальчик, как мы с тобой, но император. А ты просто завидуешь, что он не к тебе пришел.

– Чудила ты, вот и обижают тебя –сказал он мне и пошел прочь.

Со мной он больше не заговаривал. Если и ругался со своим постоянным другом, в качестве замены использовал уже мальчика с параллельного класса. Но задиры решили оставить меня в покое – тогда я думал, что это произошло благодаря обещанию Маленького императора, спустив на нет мою решительность дать им отпор.

В следующем сне я рассказал невидимому другу, как его воспринимают в реальном мире. На этот раз он был одет не в такие яркие одежды. Он был чем-то занят, подойдя ближе я заметил, что император держит в руках тонкую ветку и стругает.

– Что ты делаешь?– медленно подойдя к нему, спросил я.

– Ветка. Делаю стрелы, – не отвлекаясь от работы ответил он.

– Стрелы для лука? – с любопытством допытывал я.

– Да, чтобы стрелять, – продолжал он.

– А в кого? – удивленно спросил я.

– Конкретного человека нет. Врагов много, всегда должен быть готов, – он говорил это, а я не понимал, кому нужна смерть маленького ребенка.

– А почему ты думаешь, что у тебя есть враги? – осторожно спросил я.

– Все просто, я император, у меня есть народ, власть, ответственность, право выбора и свое мнение, которое может не совпадать с мнением других важных людей – отвечал он мне монотонно.

– И чем опасно твое мнение? Почему тебя за это должны убить? – спрашивал я, понятия не имея, о чем говорил Маленький император.

– Мое мнение – это история и вопрос будущего всего народа, – холодно ответил император.

Для того, кто не имел собственного мнения, было странно слушать Маленького императора и вникать в смысл его слов.

Во сне к людям приходят разные личности, некоторых они ждут, других и вовсе не ожидают. Взрослея, я задавался вопросами о встречах с кем-то в другом измерении. Например, почему проснувшись, человек не думает «Почему?» А ведь он понимает и чувствует существо, что явилось к нему во сне. Сон – явление слишком короткое, чтобы впитать глубину и боль слов и чувств, которыми делится ночной гость. Почему же тогда беседы во сне ведутся легко и просто и часто на уровне телепатии? Что формирует эту сильную ментальную связь с гостем, который находится в сознании спящего несколько минут?

В реальности для многих жизни мало, чтобы понять близкого человека на таком же уровне. Возможно ли, что мы сами себе являемся во сне, меняя форму?

Спрашивая себя, я не ждал и не хотел ответов. Восхищался тем, что это возможно и все еще остается в неизвестности. Хотел, чтобы это оставалось тайной как можно дольше.

В трудные для ребенка времена Маленький император посещал меня и помогал советом. Это происходило, когда мне предстояла, например, сложная контрольная работа в школе или в моменты сильных ссор родителей.

По совету Маленького императора я усердно перечитывал темы, по которым должен был написать контрольную работу, по его же совету, каждый раз после родительских ссор отказывался с ними общаться. Объявлял им бойкот, надеясь, что это как-то повлияет на их отношения.

Поставив своей миссией стать таким же, как мой ночной гость, я старался стать лучше. В учебе, спорте, во всем, что по меркам родителей для меня было важным. Со временем для меня стала важна не похвала родителей за мои достижения, а простое императорское: «Горжусь тобой».

Я считал Маленького императора своим другом, советчиком. Чувствовал, что японец понимает меня, как никто другой. И был уверен, что и у других есть такие гости, но они, в отличие от меня, не делились рассказами о них.

Однажды, во время одного из снов, я спросил у Маленького императора почему он приходит ко мне во сне.

– Прихожу, потому что ты хочешь меня видеть, – холодно ответил он.

– Если кто-нибудь другой захочет тебя увидеть во сне? – боясь услышать ответ, спросил я.

– Значит, я буду приходить в его сны, – коротко выдал Маленький император.

Маленький император был для меня особенным, в глубине душу я надеялся, что и я стал для него кем-то особенным.

Все детство я боялся, что мой друг однажды покинет меня, и ценил эти отношения, насколько мне позволял возраст. Цеплялся я за них в момент бодрствования. Во сне, к сожалению, я был не властен над собой. Я был резок с императором в царстве сна, спорил с ним. На утро же ругал себя, упрекал, ругал, что однажды император не захочет приходить в мои сны.

Отцу мой друг не нравился. Я совершенно искренне делился с ним о впечатлениях от встреч с императором. С каждым разом сильнее замечал растущее в нем раздражение, стоило мне упомянуть его в беседе. И каждый раз мама сводила этот назревающий конфликт на нет.

– Эта просто детская фантазия разыгралась. Подрастет, забудет. Не злись на него.

Почему это раздражало отца, я не понимал. С годами понял, что отец по-своему переживал, считая, что я теряю связь с реальностью, уходя в себя. Испугавшись, что отец запретит мне посещать его кабинет и библиотеку, я перестал с ним говорить про Маленького императора.

Я рос, менялся внешне и внутренне. Я чувствовал себя то императором, то пылью под ногами. Юношеским максимализмом назвать свое состояние не спешил, я понятия не имел, что это такое. Скорее это было тем, что зовут надеждой. Позже я начал понимать, что надежда есть не только у того, кто только вступает в жизнь, но и у тех, кто ее покидает. Последний выдох умирающего полон надежды, что он попадет в лучшее место после смерти.

Именно она притупляет страх перед неизвестностью, которая наступит, когда в последний раз закроешь глаза. Надежда помогает людям идти дальше, даже если все плохо. Но и она не отменяет того разочарования, что из раза в раз повторяется в жизни человека. Одни в перерывах между надеждой и разочарованием успевают мечтать, а некоторые и вовсе воплощать свои мечты в жизнь.

«И я хотел, и я пытался», – вот что останется по итогу от каждого. Взрослея, я смирился с позицией неглавного героя, но когда-то и я был уверен, что стану императором своей судьбы.

В дальнейшем, зрелость открыла глаза на слова отца. Наступая на собственную гордость и надежду, я признавал, что взрослые были правы, но все же дал себе слово не давить на других. Чрезмерная любовь опекуна всегда душит.

Кто-то, избавившись от обязательств перед обществом, уверен, что его ждет достойная старость, кто-то и после исполнения своего долга пытается устроить жизнь своих взрослых и наивных детей, а глупые надеются, что дети сделают то, что они не сумели.

По своей натуре я был фанатичным. Восхищался сильными и волевыми личностями. Взрослея, все больше и больше зачитывался биографиями людей, которые умело управляли своей судьбой, а главной звездой в этой системе все так же оставался Маленький император.

К 15 годам, после смерти моей любимой бабушки, список моих кумиров пополнился в несколько раз. Я обожал читать истории о полководцах, завоевавших мир. Самым удивительным и величественным среди них, разумеется, был Александр Великий. Эта страсть больше отвлекала от учебы, чем помогала, но, стоит отметить, историю я знал лучше других.

Моими кумирами были разные личности. Все эти люди, так или иначе утоляли жажду, испив потенциал собственной жизни до дна, а чужие жизни для них были не так важны и ничего не стоило принести их в жертву.

Тогда я пришел к следующему выводу: «Когда осознаешь масштабы Вселенной, понимаешь, насколько управляемы история и люди на такой маленькой планете как Земля. Все эти тираны стали плохими для миллионов только потому, что считали, что видели дальше и больше, чем простые люди».

О моем нездоровом интересе к тирании не знал никто: ни родители, ни даже Маленький император. Это позволяло мне чувствовать себя важным человеком, знающим больше других и предпочитавшим существовать в пассивной форме величия, не занимаясь ничем великим и опасным.

В 17 лет я начал часто спорить с отцом по поводу выбора будущей профессии. Фантазии и неуместный, по мнению моего отца, фанатизм отвлекали меня от выбора профессии и планов на будущее. Я понятия не имел, куда буду поступать, не знал, какая профессия могла бы больше всего отвечать моим требованиям. А они были простыми – мне хотелось свободы. Во всем. Действий, духа, выбора.

Семейные ужины для меня стали невыносимыми. За ними каждый раз звучал вопрос «Ну, что решил? Куда поступать будешь?» Спрашивая это, отец не интересовался, а бросал мне вызов. Он ждал, когда из меня вылезет мнение, желание, выбор, чтобы подавить его, показать, что решает только он. Мама в своем святом смирении молчала и делала вид, что ужинала и не лезла в этот разговор.

– Я не знаю. Пока не решил.

– Решай поскорее. Пора уже.

Очередная иллюзия выбора, и каждый раз мне хотелось крикнуть в ответ «Ты же уже решил куда я поступлю! Зачем спрашивать?» В нашей ситуации было бы правильнее мне задать отцу этот вопрос: «Куда я буду поступать? Ты уже решил?»

И я знаю, что он ждал этого вопроса, он всю жизнь ждал от меня такого поведения. Мечтал, чтобы я признал его власть надо мною, хотел, чтобы я уже смирился, подобно его жене, и спрашивал у него, что мне делать, как мне жить. До определенного времени я делал как он хотел, в детстве он от меня слышал безоговорочное и радостное «Хорошо». Его это питало, он это обожал, в такие моменты по его жилам текла жизнь.

Становясь старше, я соглашался с ним тихо, без восхищения, с некой долей обреченности и мученичества. Его это раздражало, он чувствовал, что теряет авторитет в моих глазах, понимал, что душит, но не мог остановиться, более того, даже пытался додушить окончательно мою волю. В тот период я понял, что он не так хорош, как я считал, он меня разочаровал, он упивался властью над своей семьей. Жалкое зрелище. Он чувствовал мое отвращение к нему и понимал, что открытый конфликт между нами – это дело времени.

За несколько месяцев до окончания школы я наконец-то узнал от него, куда пойду учиться.

– Я договорился о твоем поступлении в медицинский. Станешь врачом. Это всегда престижно. Да и дедушка обрадуется. Мы, итак, у него на плохом счете.

– Хорошо, спасибо.

Человек, заявившей мне это в своей привычной манере диктатора, резко поменялся в лице, вот оно, то, что я так хотел всегда увидеть, его страх перед моим безразличием.

– Спасибо? Не хочешь сам заняться своей жизнью?

– А мне можно?

– Сукин ты сын, неблагодарный! Вон! Пошел вон!

Я видел его внутренности, он ненавидел себя за то, что не может дать мне действовать самому, ненавидел меня за то, что я не имею своей цели и интересы. Да и в целом, я его не питал, как раньше, его раздражало то, что я это понимаю, что я вижу какой он на самом деле слабый. Мое смирение стало для него подачкой для полоумного, который помешался на власти.

Мы сидели в его кабинете, в порыве гнева он кинул в меня книгу. Мимо. Тихо встал, вышел и наткнулся на взгляд его смиренного адвоката.

– Мама, я тебя даже слушать не хочу. Я же делаю как вы хотите, стану врачом. Можете радоваться, так почему лица такие?

– За что ты так с нами? Что мы сделали? Мы все делаем для тебя, для твоего счастливого будущего, почему ты не видишь этого? Почему ты мучаешь нас?

– Кхм…простите, что мучаю.

– Иди погуляй, пускай он успокоится.

– К ужину буду.

Поступив на радость отца и дедушки в медицинский, я начал искать сферы, в которых мог бы проявить себя. И желательно на зло моим родным. Так и получилось. На первом же курсе я познакомился с Митей. Шалопай и бездельник, который по какому-то счастливому стечению обстоятельств попал в наш вуз. Встреча с ним успокоила мой гнев на отца.

Первый год в медицинском институте дался мне особенно тяжело. Не особо любил биологию, не стремился понять анатомию человека, да и благородного стремления спасать жизни людей у меня не было. За этот год меня часто мучал вопрос почему отца не волновало, что из меня выйдет плохой врач? Или он был уверен в том, что все стерпится – слюбится. В себе я такие метаморфозы не предвещал. Со мной на курсе учились люди достойные этой профессии и заинтересованные в ней. Видя их стремление быть полезным обществу, с каждым днем чувствовал себя паршивее. Каждый день я мучал себя этими мыслями и дошло до того, что, набравшись смелости я забрал документы из университета и кинул на стол отцу в тот же вечер.

Я ждал, что он меня отругает, изобьет, заставит отнести обратно. В его кабинет без приглашения или срочной необходимости мы с мамой не входили. Я же открыл дверь без предварительной ласки и стремительно подошел к его столу. Он понял, что именно я зашел к нему, но головы так и не поднял. Посмотрел на меня, когда я бросил ему под нос свои документы.

– Это что такое? Какого черта врываешься в мой кабинет? – он не кричал, но чувствовался гнев, который рос с каждым словом.

– Я не буду там учиться, делай что хочешь.

– Вот оно как … – сказал уже спокойным голосом. – Ты вернешь эти документы обратно, я поговорю с руководством вуза. Молодец, показал характер и хватит.

Я ожидал от него другой реакции. Получается, я совершил этот поступок, чтобы он признал мой потенциальный бунт. Но он как любящий отец простил и пресек то, что даже не успело начаться. Его хладнокровие и уверенность в моей покорности унизила мою решительность.

– Завтра как ни в чем не бывало пойдешь на пары. А теперь выйди из кабинета.

Я в очередной раз прислушался и уступил. Струсил. Единственно серьезным в тот период было мое увлечение рок-клубами. До Мити я узнал о них от моего отца, в беседе с коллегами он говорил, что «эта молодежь вскоре станет занозой в заднице государства». Тогда я не придал этому никакого значения.

В этих клубах я терял время в надежде найти себя, нет, я был уверен, что именно там я и потерялся. Но натыкался только на недопонимание. Я хотел влиться в их ряды – вот он я, целиком и полностью ваш – и единственным, кто меня удерживал от полного погружения, был я сам. Моя жизнь стала сплошной имитацией, а все потому, что я сам не знал, чего хотел. Но спасение искал именно в этих клубах. Жаждал свободы, но не знал какой.

Эти неудачники, по меркам моего сословия, обладали тем, чего не было ни у одного из моего элитарного общества. В них был драйв, жажда жизни и желание взять от нее все самое вкусное. Я так и не почувствовал себя принятым в ряды фриков, но одно мне нравилось наверняка – состояние поиска себя.

Для меня реальность ощущалась по-другому обычно в дни, когда с Митей удавалось выбираться в настоящие рок-клубы. Не просто молодежные, а идейные. Те, которые накрывали сотрудники КГБ.

Наш любимый клуб располагался на цокольном этаже одной из московских сталинок. Здесь играла настоящая музыка, настоящие люди. Мы мечтали, когда-нибудь слиться с этими людьми.

К 20 годам я понял удивительный факт о себе: внутри меня из-за собственной страсти уживались три личности, которые пытались угодить другим. Первая – хороший сын и внук. Моя самая ненавистная и самая сильная личность, я долгие годы не мог выкинуть ее из себя. Именно под ее давлением я сдавался обстоятельствам, который подстраивал мне отец и другие, кто жаждал моего, якобы, счастья.

Вторая личность просыпалась во мне, когда я приезжал в Дагестан – обрусевший горец, желавший стать своим среди своих же. Я боялся и страшно ненавидел, когда говорили, что я отличаюсь от истинного дагестанца. Понятия не имел, каково быть горцем, но в этом своем невежестве отчаянно стремился соответствовать. И выходило это неуклюже и оскорбительно.

Третью мою личность пробудил во мне Маленький император. Это и был настоящий я, но совершенно слабый. Я очень долго не мог себя выпустить наружу, хотя по-своему и старался. По итогу вся моя жизнь свелась к тому, что я боролся сам с собой, чтобы выпустить себя же.

Я завидовал Мите, в этом плане он был человеком внутренне завершенным. Он не просто чувствовал себя частью этой безумной молодежи, он был тем самым безумством. Меня раздражала его абсолютная уверенность в себе в самом начале нашего знакомства. Одевался во все черное, не по размеру, у него что-то постоянно висело в одежде, то верхняя одежда, то брюки были на два размера больше. Ужасным образом уложенные русые волосы, которые не стригли года три, не меньше. Его манеры, повадки, речь. Все раздражало. Но я завидовал тому, что он может себе позволить быть таким человеком. Он таким не родился, он таким стал. Захотел, наплевал на тех, кто против и стал.

Познакомился я с ним не сразу, первые полгода своей учебы в вузе, я якшался с достойными моего отца людьми. Таких на курсе было немало. После первой сессия Митя предлагал курсу билеты на концерт малоизвестной рок-группы. Он подрабатывал помощником в таких клубах. Меня такие места не особо привлекала, вплоть до того момента, пока Митя не сообщил, что в клубах исполняют каверы на песни Rolling Stones.

Мне очень сильно захотелось услышать их песни вживую, хоть не они исполняют. Я купил у Мити билет, стоил он рубля два. На этот концерт с курса Мите собрать удалось всего три человека и все мы пошли туда вместе с ним.

В то время только появились группы «Воскресенье», «Аквариум» и «Машина времени», которые стали в дальнейшем толчком к формированию масштабного рок-движения в 80-е годы. Мое увлечение этой субкультурой началось не в студенчестве и не с первой пластинки Rolling Stones. Моя любовь к рок-н-роллу началась в пять лет, с танца буги-вуги, который исполнила моя двоюродная сестра в гостиной дедушки в Дагестане. Она танцевала с таким запалом, которому только позавидовать. Но дедушке не понравилось, что его десятилетняя внучка танцует под такое. За танец дочки получил мой старший дядя с невесткой. Они были людьми спокойными и тихими и не любили запрещать детям мелкие шалости. Но только не дедушка. Во время этой поездки музыка больше на даче не играла.

Этот случай никак не повлиял на мою сестру и ее родителей, она была одной из самых продвинутых девушек Дагестана. Халимат, или просто Халя, имела достойную настоящей горянки внешность: тонкая талия, широкие плечи, длинные темные волосы и карие огромные глаза. Халя, благодаря связям отца и своему характеру получила возможность стажироваться в Италии. Она училась на международника в МГИМО.

Имея выход в западный мир, Халя провозила оттуда пластинки и перепродавала своим знакомым. На мое шестнадцатилетние она подарила мне относительно новый, по тем временам, альбом роллингов «Let It Bleed». Английский я изучал самостоятельно, по желанию отца, мои скудные знания помогли понять, о чем поют эти фрики.

Песня «Gimme Shelter» стала моей любимой из всего альбома. С первых нот она затягивала и сводила с ума своей мощью. Я включал ее каждый раз, когда родителей не бывало дома, с головой уходя в эти невероятные звуки. Этого драйва мне не давала та музыка, которую слушали на проигрывателе мои мама с папой.

Альбом роллингов не был моей первой зарубежной музыкой. Первую иностранную пластинку я получил от отца, в 13 лет. Он ездил с рабочим визитом в ГДР, а там такие вещи было легко достать. На блошиных рынках популярностью тогда пользовалась группа Beatles, но ни одна из их песен в меня не проникла. Маме с той поездки папа привез красивую старинную шкатулку для драгоценностей. У отца был отличный вкус на такие вещи. Он всегда лучше других знал, что и кому подарить. Возможно, издержки профессии.

Несмотря на небольшие размеры эта шкатулка была тяжелой и глубокой. Как подобает дагестанской невестке из достойной семьи, драгоценностей у мамы было достаточно, чтобы набить ими папинподарок.

Отец любил окружать себя красивыми и дорогими вещами. Ему нравилось наряжать маму во все дорогое. Каждый ее выход в свет был демонстрацией его достатка и статуса.

Альбом роллингов для меня стал судьбоносным. Если бы не эта музыка я бы никогда не решился проявить себя, не полюбил бы музыку бунтарей, не увидел бы себя без родительской заботы. Я прослушал каждую песню из альбома до дыр, не понимал многих слов, но чувствовал, как каждая нота пропитана свободой. Порядок в моей жизни был во всем, даже в музыке, которую я слушал до роллиногов. Но они стали настоящим беспорядком – эксцентричные крики в середине песни, глупая самоуверенность. Мне все это очень нравилось.

Чуть позже я познакомился с творчеством группы The Doors, любимицей стала песня «People Are Strange» из альбома «Strange Days».

Я слушал эти альбомы и восхищался смелостью, безумством, бунтарством исполнителей, которые порицались в моем обществе и стране. Время бунтарей без причины, жаждавших заявить о себе громко – на этот период выпали мои молодость и мечты.

Редко какой школьник мог похвастаться такой, хоть и скромной, но коллекцией зарубежных альбомов. Увлечение рок-н-роллом позволило мне считать себя исключительным. До поступления в вуз я понятия не имел, что есть и советский ответ на это мировое безумство. Эту пелену неизвестности с меня снял Митя. Постепенно раз или два раза в месяц посещая московские рок-клубы я признавал, что советский рок ничем не уступает западу. Даже больше, советскому рок-н-рольщику бунт подходил больше, чем западному.

Моему отцу, сотруднику КГБ, меньше всего хотелось, чтобы я влился в круг этих бунтарей и бессмысленных мечтателей. В новый бомонд. Фестивали меня мало чем привлекали, я любил слушать подпольные концерты главных групп андеграундной рок-сцены, которые собирали сотни слушателей.

Это время было для меня особенным. Уверен, каждый так думал о сезоне своей юности. Будь я пастухом или самым богатым парнем, одинаково любил бы свои 18 лет, независимо от обстоятельств, в которых они пролетали. Несправедливость жизни человек чувствует позднее, когда теряет связь со своими мечтами. А до этого момента мне нравилось слушать строчки Гребенщикова: «И если бы мне пришлось выбирать, я снова бы стал собой». Нравилось думать, что я проживаю свой уникальный путь, каким бы ничтожным он ни был.

Может, моя жизнь и была важной для кого-то: родителей, общества и даже для моего собственного будущего. Благодаря моему новому увлечению сам я эту важность уже не осознавал. Такое отношение помогло мне понять, кто я на самом деле – никто.

Моим проводником в этом новом мире стал Митя. Он был самым настоящим меломаном. Всегда находил интересные пластинки. Благодаря ему я пополнил свою коллекцию десятками новых и старых альбомов западной и советской раскачки.

Наша с ним дружба впоследствии росла стремительно. Тогда было так: если у вас одинаковые музыкальные вкусы, значит, вы уже друзья. Начали болтаться вместе и болтались всю зиму, потом всю весну.

Всей компанией уезжали в Ленинград, чтобы послушать песни группы «Ракурс», которая набирала популярность в двух столицах. Время было переломное, и неудивительно, что все мы слишком быстро повзрослели, но в неугодную для старшего поколения сторону.

Длинные лохматые волосы, кожаные куртки, да и в целом своеобразный стиль одежды. Мы обожали ту новизну, что приносили в мир. Увлечение роком утаить от родителей было сложно, я пропадал ночами со своей новой компанией. Ее мой отец считал маргинальной. По его словам, там, где отказники общества, там же наркотики, разврат и самодурство. Он запретил всякий контакт с этими ребятами, но мне уже было все равно – отца я уже не боялся. Вот она – моя долгожданная свобода.

Я сам не заметил, когда оторвался от отца, когда перестал считать его мнение важным. Процесс взросления он такой. Удивительный. С возрастом открываешь для себя по-новому то, чего годы боялся, а то, что считал и вовсе невозможным появляется в твоей жизни, когда ты морально уже готов к этому. Моя долгожданная победа – процесс моей внутренней переработки и перестройки. Даже тот лютый страх, как оказалось, сработал в мою пользу.

Моя одержимость новыми друзьями и музыкой, за которыми последовал долгожданный отпор родителям, выветрили из моего сознания Маленького императора. Я не ждал встреч с ним, свои сны в этот отвязный период, я одолжил красавицам, безудержному веселью и алкоголю.

Новая страсть и новые знакомства снизили мою успеваемость в вузе, о чем очень скоро донесли отцу. Каждый вечер для меня был таким же, как предыдущий. Отец громко и истошно кричал на меня. В его повторяющихся истериках я подглядел потерянность, он не ожидал, что я выйду из-под управления и не знал, что с этим дальше делать. Однажды даже замахнулся на меня, впервые во взрослой жизни. Я ждал этого удара, казалось, ударь он, мама простит меня за то, что я не сумел защитить ее. А у меня был бы повод сбежать из дома и быть обиженным.

Но, как и всегда, в моменты наивысшего пика наших ссор вмешивалась мама в попытке сгладить конфликт.

– Ладно тебе, молодой еще. Сам поймет, что ошибался и за ум возьмется. Поздно уже, давайте по комнатам, – говорила она каждый раз.

Мама продолжала заступаться за меня перед отцом. Она не всегда это делала, но даже этих редких моментов было достаточно, чтобы я почувствовал себя трусом, недостаточно самостоятельным. Мне было тошно от этого.

Я задумывался, ждет ли она поддержки от меня в моменты ссоры с отцом? Все детство во время их скандалов я отсиживался в кабинете отца. Мне казалось, что глаза матери уставлены на двери, за которыми прячется ее сын трус, в надежде, что я осмелюсь пойти против местного монстра. Но – увы! Страх был сильнее.

Вот и после очередной ссоры с отцом я чувствовал себя дерьмово, тяжесть долга перед матерью, который не отплачу никогда, меня душила, но больнее было от ее слов: «Сам поймет, что ошибался». Мне казалось, что мама – моя тихая поддержка, но даже она была против моей молодости. Для себя в этот вечер я открыл другую сторону матери – она была тем ангелом, что направляла демона.

После пяти лет усердных попыток переубедить меня отец сдался и сказал: «Это все выветрится, и сам ко мне прибежишь». Друзей, которых я обожал и считал центром моей жизни, становилось все меньше и меньше. Те из них, что были выходцами из интеллигенции, не без помощи родителей получили свое хлебные места и постепенно заземлялись, а тех, кто был попроще из столицы разогнали, по своим регионам, люди в погонах, ну или они сами себя сами загубили.

Я же, естественно, попал в первую категорию. Упирался я долго, отказывался верить в собственное признание, что все-таки отец оказался прав. Моих друзей уже не было рядом, они, как и мое увлечением, оказались временным явлением.

На последних курсах мединститута я окунулся в учебу с головой. После окончания довольный моим исправлением отец трудоустроил меня в престижную московскую больницу. Казалось, будто я переболел свободой и постепенно становлюсь таким же, как им мой папаша. Опрятный, аккуратный, образованный, красивый, интеллигентный, из хорошей семьи, с большим будущим. Я стал всем тем, что хотят видеть в единственном ребенке влиятельные родители. Страшнее было только то, что я сам смиренно принял правила игры. Однако я не смог ответить себе на вопросы: мечтал ли я быть кем-то другим? Хотел ли жить сам по себе? Нет, живя с родителями, я мог себе это позволить. Я так и не понял, чего хотел от свободы, которую навязывали молодежи и, наверное, поэтому решил сдаться. Благодаря этому выбору на пороге 30-летия я успел сделать себе имя талантливого хирурга, жениться и обзавестись ребенком.

Жену мне, как и полагается порядочной, хоть и передовой, кавказской семье, выбрал мой дедушка. Девушку звали Салима. Коренная махачкалинка, окончила Дагестанский педагогический университет. Умница, красавица, современная для дагестанки, но порядочная для москвички. «Не то, что они, а наша». Идеальная невестка для идеальной дагестанской семьи. В Москве, куда она переехала после свадьбы, она быстро стала Салей.

Первый год она мне была безумно интересна, все-таки она была не такая, как те девушки, с которыми я раньше общался. Но, к сожалению, изучение ее продлилось недолго. Она оказалась не такой глубокой и интересной личностью, в какой-то момент я и вовсе перестал воспринимать ее как женщину. Единственное, что нас связывало – наш сын Алихан.

Печально, что собеседника и женскую любовь я находил в других женщинах, а собственная жена себя изжила. Отец в наши отношения не вмешивался, а мать пыталась меня переубедить. Она видела, как Салима страдала в этом браке и хотела внимания своего мужа. Я каждый раз обещал матери, что поменяюсь и не менялся. Я с головой окунулся в свою работу, на удивление, это оказалось единственным важным и интересным в моей идеальной жизни.

Зарабатывал я хорошо, а жена, наплевав на меня, эти деньги хорошо тратила. Квартира у нас была большая и многокомнатная, я отселился от жены с сыном. Ребенка я любил, а ложиться с ней в постель уже не мог. Родителей происходящее беспокоило, они боялись, что невестка в один прекрасный день заберет ребенка и вернется в Дагестан в отчий дом. Но я-то понимал, что она не такая глупая. В утешенье всем иллюзия хорошей семьи все еще продолжала работать. Особенно в дни, когда мы приезжали в Дагестан на какие-то большие мероприятия. Там нашей семьей восхищались, завидовали, обсуждали. Языки у женщин на таких встречах всегда большие. Моя мама, жена и теща, всегда упивались такими моментами. Это единственное хорошее, что им досталось от связи со мной.

Я уже потерял связь с Маленьким императором к этому моменту. Он перестал меня посещать, но интуитивно, я знал, что он объявится. И в дни моего первого смирения он действительно дал о себе знать. Мне тогда уже было 25. Во сне я увидел все тот же тронный зал и того же императора с детским лицом и взрослыми глазами. Раньше во снах он всегда говорил со мной первый, а в этот раз диалог начал я.

– А ты не изменился, все такой же.

– Зато ты сильно поменялся. Настолько, что перестал во мне нуждаться.

Мне было стыдно в тот момент. Действительно я о нем не вспомнил в годы своего увлечения роком и появления новых друзей. Но теперь, когда в своем смирении я начал терять себя, он был мне остро необходим.

– Мне казалось, что я нашел себя, а в итоге опять тут.

– Ты ошибаешься, в этот период, о котором мы оба сейчас думаем, ты себя не нашел. Ты просто оказался максимально далеко от себя настоящего. Но отчасти ты получил что хотел – свободу. Правда, распоряжался ей совершенно глупым образом.

Маленький император был спокоен в свойственной только ему манере. Он сидел на своем троне и стругал что-то из тонкой ветки. Он это делал с такой осторожностью и увлеченностью, что затягивало смотрящего в некий транс. Его паузы, движение рук, все было отточено и гармонично сочеталось с его образом.

– По-твоему, сейчас я тот, кем должен быть? Это мое место, призвание.

– Будь это так, ты бы меня не вспомнил. Ты просто вернулся туда, откуда по глупости сошел. И вынужден будешь продолжить поиски себя.

– Жесть, конечно, предлагаешь все начинать сначала? Этот бесконечный отпор отцу и скандалы?

– А ты не можешь быть счастлив в том, что тебе предлагает твой отец? Просто подумай об этом, а вдруг это и есть ты.

Сказав это, Маленький император испарился, а вместе с ним и вся магия ночи. На утро я проснулся с твердым решением принять мир отца.

Все эти годы моего идеального сыновничества отец с гордостью рассказывал о том, что моей жизни только завидовать, что такой талант, ум и возможности редко у кого есть, тем более в сложные предперестроечные времена. Я ему верил и был за это благодарен. Мой мозг ел эту гордость и восторг от самого себя.

В тяжелые 90-е мало кто мог похвастать возможностью ездить за границу, иметь там друзей, участвовать в международных конференциях, у меня же все это было. Я ездил на зарубежные конференции для медиков, имел иностранных друзей, которые оставались у меня, отдыхал с семьей у них.

До 33 лет я жил в тени мнимого счастья. В редкие моменты погружения в себя думал не о чем-то грандиозном, а что нашел свою пристань и что родители оказались правы. Все было замечательно, но полноценно живым я себя все-таки не ощущал. Все эти годы – это легкое счастье отдаляло меня от моего внутреннего голоса. Но сильнее всего это предательство мне аукнулось, когда я понял, что возможно Маленький император перестал посещать мои сны навсегда. Может он был прав на счет меня, я спустя столько времени вернулся на истинный путь поиска себя.

Я начал подмечать все эти колоссальные перемены, которые я поспешил назвать зрелостью. Ловил себя на мысли, что отношусь к своему сыну ровно так же, как и мой отец относился в свое время ко мне. Мой сын оказался податлив и труслив, как и я. Мой тихий кивок позволил истории повториться. Пассивное величие перешло в пассивное потребление комфортной жизни. Я сравнивал свои отношения с сыном, с нашими с отцом отношениями. Задавался разными вопросами: наблюдал за мной такое? Огорчило его это или обрадовало? Полагаю, что обрадовало.

Став отцом, я понял, что родители давят на детей и отговаривают от ошибок не ради будущего своего чада, а ради собственного спокойствия. Мой долг родителя не позволить ребенку прикоснуться к горячей печке, но, если я ему это запрещу, откуда ему узнать, почему нельзя трогать. Запрещать делать что-то опасное – значит лишить ребенка драгоценного опыта, ради которого он в этот мир и пришел, но и не запрещать – значит быть плохим родителем.

Наблюдая, как растет мой сын, я все меньше и меньше хотел, чтобы он повторил мою участь. В этих раздумьях моя жизнь уже не казалась замечательной. Меня раздражали родители, лишившие меня драгоценного опыта, подсунув мне готовую жизнь с ярким фантиком. Я понял, что моей жизни завидуют такие же пустые люди, как и мои родители, а для людей моей внутренней веры я был клоуном и предателем.

В это сложное для моей совести время свой ночной визит возобновил Маленький император. В этот раз разговор начал он.

– Ищешь чего-то? Что тебе не хватает?

– Я не знаю. Но я боюсь за сына.

– А за что тебе боятся?

– Боюсь, он будет таким же, как я. Это мой внутренний конфликт и бессмысленные поиски себя делают несчастными стольких людей. А вдруг и он будет несчастен?

– С таким отцом ему точно нечему учиться. Ц

елостности и любви к ближнему ты его точно не научишь. Сам не дошел.

– Знаешь, раньше я был в свободном плавании, не понимал ради чего все это, может, поэтому был не собран. Теперь же мне страшно за сына. Всему что нужно для идеальной жизни его научит дед, а настоящей свободе должен его научить я.

– Легко сказать – научить, когда сам не знаешь какого это. Сам для начала обрети настоящую свободу и станешь ему примером.

После беседы со своим императором я принял свои ошибки, свою трусость, простил тех, кто давил мою волю, и самое главное простил себя. Начал смотреть на происходящее по-другому, дал себе слово, что моя реальность будет такой, какой я позволю ей быть. Как это делали те личности, которыми я восхищался в детстве.

Принятие происходящего выпустило мой аскетизм, который долго таился в глубине души. И вспомнил, как в отцовской библиотеке прочитал про путешественника, побывавшего в Монголии.

Произошло это в 15 лет, когда в очередной раз прятался от криков родителей. Чтобы хоть как-то скоротать время, я решил перелистать журналы.

Отец часто подписывался на всякие издания, и этого добра в доме было навалом. Читающим эти журналы я видел его редко. Казалось, что он собирает их ради подражания какому-то образу жизни, известному только ему. Маме вся эта бумага в доме не нравилась.

Рассказ путешественника перенес меня в мир, где люди жили не так, как я и все, кого я знаю – это был мир, где люди в верности себе не знали страха.

Мистер Б., человек богатый, известный и в славе этой для всех хороший. Вот он заплатил за учебу сирот в одном приюте, вот усыновил мальчика из этого места, вот выслал гуманитарную помощь пострадавшим от катаклизмов, вот сын, которого он приютил, оказался неблагодарным, обманув родного сына, сбежал с крупной суммой денег, вот он простил чужого сына и продолжил спонсировать этот приют. Чудо, а не человек.

И теперь он лежит при смерти, болезнь оказалась сильнее. Ему, конечно, обидно, но прожил достаточно, чтобы не цепляться за жизнь.

Вот он просит секретаря сообщить о его смерти журналистам, чтобы знать, какой будет реакция. Вот газеты одна за другой пишут про смерть замечательного человека. Все говорят о вкладе, что он внес в общество, о доброте, о семье, которая будет гордиться им. Огромное количество замечательных и светлых слов от известных людей.

Вот мистер Б. лежит в своей постели, вокруг него семья, преданные друзья и сотрудники. Секретарь зачитал ему все заметки про него в газетах. Лицо старика озарила улыбка: он был рад знать, что о нем говорят с любовью. Утром следующего дня старик скончался.

А дальше путешественник сравнивал Мистера Б. с целой нацией – монголами.

«Самое лучшее, чего может человек добиться по мнению монголов – это прожить жизнь незамеченным. Люди приходили и уходили в мир, стараясь никак его не деформировать. И уже смерть – не смерть, а растворение в мире, и ты – неотъемлемая часть его».

Для себя тогда я понял следующее: «Я первый и последний: начало и конец». Но моя жизнь не была незаметной, как у монголов. Она стала кричащей индивидуальностью.

Мое отношение к миру и людям в этой постоянной рефлексии, кардинально изменилось, и это был уже не тихий бунт, а безоговорочная уверенность в своей правоте. Я ждал, когда сыну исполнится семь лет, чтобы покинуть эту тюрьму навсегда.

Они кричали, возмущались, умоляли, но смирились. Если бы я раньше знал, что смирение работает как в одну, так и в обратную сторону, подался бы в бега еще раньше. Как только сын пошел в школу, я их покинул, к тому моменту они уже ждали дня моего ухода.

Свой путь я направил за Урал, в умирающее село Пия: туда перебрался мой уже старый знакомый Митя. Митька сам был с Урала, в городе ничего дельного у него не вышло, вот и решил, наплевав на все, переехать в дом своей прабабки в Пиях.

Митя был рад перебраться в столицу после вуза. Он всегда казался мне особенным. Хоть и был провинциалом, но его интеллект и манеры не уступали нашим, столичным. И если бы не рок-клубы и западные для патриотического строя взгляды, он бы сделал себя в Москве.

Он был самым активным среди нас, рассказывал про те изменения в обществе, которые принесут светлые умы и свободные творческие натуры. За эту излишнюю активность и левые взгляды его и исключили, несмотря на хорошую успеваемость.

Провинциальный вдохновитель плохо влиял на умы и сознания детей столичных интеллигентов, чье будущее, как и у меня, было предопределено. К исключению Митьки из вуза приложил руки и мой отец, но рассказать об этом человеку, внутренней свободой которого я восхищался, не позволила трусость.

Глава II

Есть что-то притягивающее в заброшенных деревнях. Словно стоп-кадр из фильма. Хоть люди сами покидают деревни в поисках лучшей жизни, есть в этом что-то недосказанное. Эти дома стоят в ожидании той самой истины, которая вот-вот на них обрушится.

Небольшие деревянные дома, все по форме практически похожие, но у каждого из них была своя история. Такие заброшенные села я в детстве видел только в Дагестане.

«С самых высоких гор орлы спустились к морю и стали чайками», – шутил мой грозный дед. Дома в горах обладают своей исключительной силой. Расположившись близко к небу, они словно получают от него больше, чем другие. Дагестанские ночи в горах были и остаются самыми необыкновенными и наполненными в моей жизни.

Даже самый теплый летний день в горах становится прохладной ночью. И в этой ночи на небе раскрываются прекрасные звездные узоры, яркие-яркие. Вне гор Дагестана эти звезды куда-то теряются, я так и не смог понять их магии.

Митя меня встретил в дверях своей старенькой избушки. Жены и детей у него не было, мать умерла, а отца он никогда не знал.

– Здорово, старик, – сказал он, как в юности, подбегая ко мне.

Он кинулся на меня с объятьями, в ту же секунду я уловил запах алкоголя и соленой закуски. Картина жизни моего друга в Пиях сложилась сразу же.

– Привет, Митя. Привет, родной.

– Идем в дом, холодно!

На улице стоял жуткий холод, местная осень. В этой отдаленной деревне она чувствовалось на всех уровнях. С Митей мы не виделись почти 10 лет. Но связи не теряли: писали письма, слали фото. В письмах мы делились личным и наболевшим, знали друг о друге достаточно, чтобы не чувствовать себя некомфортно при долгожданной встрече, которая могла не состояться, не снизойди я до своей мечты.

Внутри избы я увидел серую, обшарпанную комнату, где, судя по всему, протекала вся жизнь хозяина. Именно он придавал этой комнате атмосферу, которая обнуляла необходимость ремонта. Было в этой избе что-то первобытное. Хоть Митька и холостяк, но порядок в избе был идеальным, насколько интерьер это позволял, и ощущалась свежесть.

Печка с треском поедала дрова, оставляя после себя тепло. Дом был небольшой, всего три комнаты, включая маленький предбанник. О былом идейном вдохновителе и веселой юности Митьки в этом доме ничего не говорило, разве что стопка книг возле печки.

Неловкое молчание. В письмах я сообщал про происходящее в моей жизни и про переживания, которые испытывал из-за каждой перемены в ней. Решил рассказать все заново, но уже детально.

– Под такое будет прилично, – сказал он и достал бутылку коньяка.

Я ждал к столу самогон или, максимум, водку, но никак коньяк. За врачебную практику у меня было достаточно благодарных пациентов, и я знал, какой коньяк – стоящий. У Мити был такой, да и закуски оказались не хуже.

– Долго этот коньяк ждал своего гостя?

– Достаточно, чтобы сделаться еще лучше! Ты не смотри на мою хату. Человек я важный в нашем муниципалитете. Может, я и сбежал из столицы, но мозги пока не пропил, а тут такие нужны, – с гордостью сказал Митя.

Осень в этом месте была удивительная. Сидя в маленькой комнатушке уютно думать, что ты тут в безопасности, когда снаружи природа творит суровые чудеса.

Возможно, на улице в это время тихо от холода умирает птица, кошка, собака или даже человек, которых не греют страницы книг. Главное не я. Своеобразная несправедливость, но и она кому-то вроде меня дарует комфорт.

Прокручивая происходящее в голове и то, к чему мы с моим другом пришли я думал: «Предали ли мы себя? Или это, что в простонародье называется “повзрослели”?» Я же склонен считать, что мы сменили ориентир. Может, мы с Митькой и влились в ряды взрослых, но все равно чувствовали себя на голову выше скучной толпы. У нас было время, которое мы любили. Не важно, правильным или нет оно было. Эти воспоминания всецело принадлежали нам.

«Эти неудачники цепляются за прошлое!» – скажут такие же как мы, когда-то молодые люди, уверенные что у них все получится. Тем вечером мы вспомнили многое из нашей молодости: драки между битломанами и роллингами, русский рок и белые чепчики, ну и вечный рок-н-ролл.

Месяц. Другой. Я обжился в этом захолустье. Митя помог мне найти приличную избу в селе, прям на самой окраине, мне это даже нравилось. Сельская жизнь мне была по нраву. Забывал обо всем и все самые ужасные поступки, совершенные в прошлом здесь казались не такими и значительными. Казалось бы, я ужасный человек: бросил семью, родителей, – но голос совести съедало единение с природой. Я начал понимать преступников, которые убегают в глушь. Наверняка, они прячутся не от закона, а от голоса совести.

На пару с Митей привели мою избу в порядок. Помню, как впервые в жизни ощутил долгожданное и забытое чувство свободы, когда оказался один в этом доме. Я был в мире, созданном и выбранном мною.

В день, когда я ушел от семьи, мне было тошно от собственной смелости, но в этой избе внутренний душевный дискомфорт сменился благодарностью самому себе за решительность.

Спустя полгода дом пополнился несколькими полками с книгами, в углу стоял патефон и неряшливая коробка с виниловыми дисками. А там – вся моя молодость, мечты и смелость. Целый день играл русский рок, который подходил этой суровой деревне с ее погодой и по-хорошему дикой жизни. Раньше казалось, что переживания этих песен касаются одного места – моего любимого Петербурга. Но география русского рока оказалась куда обширнее.

Иногда мои вечера скрашивала местная молоденькая красавица Рита. Высокая, статная девушка с естественным румянцем на щеках и замечательными формами. Она была олицетворением настоящей русской красоты. А я, пустившийся во все тяжкие романтик, не смог устоять перед ее обаянием.

Неудивительно, что Рите приглянулся кто-то вроде меня. Молодых людей в этой дыре было много, а жених Ритки был из села соседнего и служил в армии. Девушка носила мне с начала моего переезда ужины и десерты со следующей формулировкой: «Вы мужчина одинокий, вас некому кормить». А познакомился с ней, когда по вызову пришел осмотреть ее пьяного отца, упавшего с крыши сарая.

Она оставалась у меня часами, интересовалась книгами и музыкой. Может из-за тщеславия или из-за ее наивности, мне нравилось открывать для нее новое.

– Это Роллинг Стоун. Крутые ребята. Я считал себя плохишом и дрался с интеллигентами-битломанами вместе. Интересное было время, – говорил я ей, знакомя с творчеством легендарной группы.

– А зачем вам это нужно было?

– Ну как зачем? Доказать, кто из нас лучше. Местные мужики у вас идут же стенка на стенку, – пытался донести до нее я. – Причина моих разборок была куда интереснее.

– А что тогда ты тут забыл, раз тебе скучно?

– Место нравится и та атмосфера, которую я с собой сюда принес, но не люди. Дикие какие-то. Ты же сама рассказывала, как всей деревней смеялись над местным художником, – напомнил я ей.

В первые дни знакомства Рита рассказывала про местного пьяницу с элементами просветленного ума. Гришка – алкаш. Двадцать лет мужик пил не просыхая. Пока однажды не попал в райцентр на выставку какого-то третьесортного художника. И с тех самых пор его понесло. Разнес всем в селе байки о своем прозрении, начал из досок и гвоздей мастерить себе мольберт, а вместо холстов поначалу использовал плотные белые простыни, которые остались от старушки-жены. А краска была самая простая, детская, которую можно найти в хозмаге.

Лежавшие столько лет на антресолях, до первых творческих позывов Гришки-алкаша, полугрязные простыни теперь висели сушиться. Он их раскромсал на несколько холстов. Получалось у него это плохо, но поверх неудавшегося шедевра наносился новый. Пить случайное дарование не бросил, но теперь делал это с возвышенным и горьким удовольствием, называя себя непризнанным гением.

– Гришка художник? Смех один. Он не больше, чем пьяница, – засмеялась Рита.

Она сидела возле печки и возилась с дровами, я же, глядя на нее, не мог понять, почему она осуждает другого, хотя сама из себя ничего особенного не представляет. Не мог понять, с чего она и другие жители решили так надменно судить об интересах другого.

– Кто же тогда, по-твоему, художник?

– Как кто? Ты же ведь показывал мне картины этих людей. Ну там Ван Гог, Малевич и Да Винчи, кажется.

– Ты не уверена в том, что правильно произнесла их имена, но уверена, что они пишут шедевры. А ведь ты их даже не знаешь, в отличие от Гришки.

– Ой, Гришка наш дурью мается.

Меня пронзило горькое осознание происходящего. Я думал, что сбежал от человека, давящего на волю и выбор других, но, как оказалось, людей подобных моему отцу везде достаточно. И мне до сих пор неизвестно, почему этих людей тянет гасить огонь желания творить у других.

С Ритой было приятно коротать свободное время. Я хотел узнать, действительно ли ей интересно, что я ей рассказываю, или она проявляет поверхностный интерес, чтобы меня привлечь? Со временем я понял, что красавица Рита существо неглубокого ума, у которой только есть одна полезная функция, присущая всем женщинам.

После года таких отношений она заявилась ко мне вся в слезах, с новостью о своей беременности, что ей страшно и не знает, как дальше быть. Элементарная женская хитрость, на которую я не захотел попадаться. Я ей заявил сразу, что жениться на ней не собираюсь.

– С ребенком делай, что хочешь. Можешь рожать, можешь избавиться. Твое дело.

– Какая же ты мразь! В чем смысл читать книги, слушать музыку и мнить себя человеком из высшего общества, если вместо человечности одно дерьмо?

– Между этим должна быть какая-то связь?

– Я тебя не понимаю. Разве нам не было хорошо вместе?

– Было, но это не значит, что я должен жениться на тебе.

– Какой же ты урод! Я, по-твоему, проститутка?

– Я тебя не заказывал, не заставлял. Да и надежды на брачные узы не давал. Думал, эта временная связь – выбор двух взрослых людей. А ты оказалась той еще простушкой.

Удар, еще один. Рита била меня по щекам что было мочи. А я терпеливо сносил удары не потому что мне стыдно, а потому что ей это нужно. Ожидание, что вся эта история с Ритой закончится с последним ударом, притупляло боль.

Закончив с насилием, она упала на колени и начала громко выть, оказалось я виноват в том, что она осталась без жениха, которого она очень любила. Я больше всего ненавидел женские слезы. Вспоминал маму во время ссор с отцом и чувствовал себя беспомощным. С годами не нашел ничего лучше, как объяснить их ничтожным проявлением жалости к себе.

– Если закончила, можешь идти. Больше нет необходимости видеться. Если решишь избавиться от ребенка, сообщи, оплачу процедуру.

– Чтобы ты сдох в одиночестве!

В тот вечер мне очень сильно хотелось увидеть Маленького императора, спросить у него, как бы он поступил. Что правильнее всего сделать? Засыпая, я как в детстве звал его в гости, в мой сон.

Долгожданный сон и гость – Маленький император. Он сидел на своем троне в огромном зале, но стены за спиной императора не было. За троном в этот момент восходило Солнце.

– Это все действительно красиво, чтобы быть реальностью, – вдруг ляпнул я и заметил, что остался все тем же десятилетним мальчиком, которым встретил императора.

– Рад, что тебе нравится. В мире все прекрасно, начиная с восхода Солнца.

Каждая встреча с императором дарила мне уверенность в правильности моих действий. Вот и на утро после новостей от Риты я уже не осуждал себя.

Она родила здоровую и красивую девочку, но сама слабела изо дня в день. Испытав недолгое счастье материнства, через неделю она скончалась. По словам местных, роды прошли в антисанитарии, и роженица подцепила заразу. Смерть Риты я себе простить не смог, принимать роды меня не позвали, хотя я предлагал свою помощь.

Тогда я сдался, но спустя пару дней после родов, когда услышал, что ей стало хуже, рвался осмотреть ее, но обиженные на меня родители Риты не позволили сделать это. Они в буквальном смысле вышвырнули меня из дома.

Хоронили двадцатилетнюю девушку всей деревней. Спустя пару дней после похорон, родители Риты принесли мне свою внучку, сказав, что не хотят видеть и воспитывать ту, что убила их единственного ребенка.

К малютке я нежных чувств не питал, но пришлось заняться ее воспитанием. Девочка на зависть всем, кто ее ненавидел, росла красивым и здоровым ребенком. Как врач я не мог этим не гордиться, но как отец я ничего не чувствовал. Считал, что ухаживаю за ребенком в дань памяти о Рите, не больше.

Помогала с уходом мне местная старушка, моя соседка, не за спасибо. То время, которое я проводил за работой, в больнице соседнего села, старушка проводила с Анюткой (такое имя дочери дала сама Рита).

Так продолжалось полгода, все это время днем я пропадал в больнице, а вечером засыпал с малюткой на руках. На моих руках она спала сладким сном. Зимой, спустя год после смерти Риты, из армии вернулся ее жених Виталий.

Узнав правду, он пришел ко мне домой: я ждал криков, крови и мордобоя. Местные не раз пугали меня его нравом, но он оказался человеком спокойным. Он попросил отдать ребенка ему. Я так и не понял этого человека, но его временное появление в моей жизни оставило неизгладимое впечатление.

– Отдай ее мне. Воспитаю как свою. Клянусь. Ритку любил как сумасшедший, когда она мне писать перестала, понял что-то не так, но не мог вырваться. Узнав по приезде все, не скрою, убить тебя хотел, доктор, но как услышал про ребенка, про Анютку все простил. Прошу, отдай ее мне.

Здоровяк долгие минуты повторял свои мольбы. Он мог силой забрать у меня ребенка, но умолял на коленях.

– Мы же с ней мечтала о дочурке. И что Анюткой ее назовем, в честь бабушки моей. Ритки нет, а Анютка есть. Значит, для меня еще ничего не потеряно.

К ребенку я уже привык, но отлично понимал, что не оставлю надолго ее у себя, думал даже скинуть заботы о ней на родителей – появление Толика стало для меня решением этой маленькой проблемы.

– Забирай.

Дойдя до дома соседки-няньки, попросил ее собрать вещи ребенка. Напоследок Анатолий сказал мне только: «Спасибо. Теперь мы в расчете». Возможно, хотел обидеть этими словами.

Мои вечера больше не обременяли плач и капризы ребенка. Чтобы успокоить ее, я включал пластинки – хиты прошлых лет и бессмертную классику. Мне нравилось то, как она молча слушала эти звуки, впитывая их. С недетским интересом она слушала звуки, которые я издавал, читая ей Бунина или Набокова.

В Пиях я очень часть вспоминал Дагестан, сравнивал быт, обычаи и людей. Дагестан и дагестанцев я знал не так хорошо, но что-то тянуло к ним. Горы, горы и только горы. Я хотел горы. К 40 годам во мне пробудилась неистовая любовь к своей малой родине, мне казалось, что там я найду то, что не смог найти ни в Москве, ни в Пиях, ни в рок-н-ролле.

Я знал, что дом моего прадеда в горах пустовал вот уже 30 лет. И решил поехать туда. Разумеется, все это дело я обговорил с Маленьким императором.

– Есть хорошее выражение, описывающее твое состояние сейчас, – говорил со мной во сне Маленький император.

– Какое же?

– Хорошо там, где нас нет. Пока ты себя не найдешь, будет казаться, что где-то еще лучше без тебя. Тебе бы сесть, прислушаться и понять, чего ты хочешь.

– Я ничего не ищу, и себя найти не спешу. Это просто путь ради пути.

– Интересное состояние.

Мои сборы в Дагестан прошли быстро. Взял я самое необходимое в надежде вернуться в Пии, но сам до конца не осознавал, насколько это возможно. Я не хотел думать, увижу ли я Митю когда-нибудь еще. С ним меня связывали самые самостоятельные поступки в моей жизни. Проводник моей свободы.

Я его звал с собой, но он не из тех, кто готов бросить все ради неизвестности. Вся моя дорога до Дагестана была наполнена переживаниями: как меня встретит эта земля, как я себя буду чувствовать себя спустя столько лет, как он поменялся.

Дагестан был уже не тот. Я его застал еще советским, строгим, замкнутым. Таким же, как и мой дед. Теперь же я увидел совершенно других людей – религиозных, традиционных, современных. 90-е и нулевые мы с семьей редко посещали республику, но по новостям сформировали картину происходящего тут. Было страшно. Я понимал, что от беспокойного прошлого этих лет мало чего осталось, но я не ожидал что все изменилось настолько.

Единственно, что никогда не поменяется в Дагестане, – это его горы. Как стояли веками, так и дальше простоят. Увидев дом моего прадеда, я немного удивился. Я ожидал увидеть такой же заброшенный как в Пиях дом, но увидел, что он ни разу не поменялся за эти 30 лет. Все это время за домом трепетно следили мой дядя и его сын Алимурад.

Типичная двухэтажная дагестанская сакля, где на сторону солнце повернулся застекленный балкон. В детстве мы с Алимурадом обожали играть в этой наполненной светом комнате, такая комната как правило была самой большой в доме, и основная жизнь дома кипела именно в этом месте.

Бабушка на этом балконе часто сушила на зиму травы, перцы, абрикосы и прочие сухофрукты. Мы с Алимурадом любили ей помогать очищать абрикосы и персики от косточек и аккуратно раскладывать на самодельных досках. И все это росло в собственном саду.

В этом доме все было также, как в мои 11 лет, не было только бабушкиного тепла и света. Удивительная женщина, которая могла внести свою атмосферу в любое место. Для меня дом был везде, где была она. А горном доме о ней говорила только фотография на стене. Она и мой суровый дед. Две параллельные энергии, которые благодаря каким-то силам объединились. Большинство браков тех времен, полагаю, были такими: отказать в выборе родителей ты не мог, да и развод порицался. И люди жили. Строили семьи, терпели, берегли институт семьи.

Здесь же, за пределами аула были могилы моих дедушки и бабушки. Я часто посещал их, приглашал местного муллу, чтобы прочитал им молитву. Несмотря на любовь и привязанность к бабушке, надолго оставался я у могилы деда. Возможно, потому что я недополучил от него любви, простых бесед и тепла.

Мне нравилась моя жизнь в горном ауле. Тихая, неприметная, это было то, что я искал в девстве в папиной библиотеке – отрешённость от мира. Спустя полгода о моей жизни в Дагестане узнал отец, хотя я просил Алимурада никому не сообщать. Отец посчитал меня недостойным памяти предков и попросил покинуть этот дом немедленно. Сделал он это через того же Алимурада. Он был единственным с кем я держал связь из родни. Остальные от меня отвернулись. И я всецело принимал их позицию.

После изгнания, я отправился обратно в Пии, но уже точно понимал, что не хочу там оставаться. Мой привал продлился почти два года. Та же работа, те же пациенты, та же изба, тот же Митя и тот же я.

Все это время я жил как на иголках, в ожидании отъезда неизвестно куда: опьяняющее и странное ощущение. Но решительность я нашел только после встречи с Анатолием и его дочерью. Они прибыли к родным в деревню спустя четыре года. Анютка была больше похожа на мою любимую бабушку, в этой малышке были тот же свет и тепло, что дарила моя бабушка.

Волосы у нее были русые, голубые глаза, но при такой типичной русской внешности было в ней и что-то от горянки. Осанка, огонь жизни в глазах. Абсолютно нетипичный ребенок. Такого чуда я не видел ни в горах Дагестана, ни в Москве. Я к ней не подходил, просто увидел ее играющей с местными ребятишками. В ее детской шалости, улыбке, мимике, была такая легкость, которой не было ни во мне, ни в Рите, этого состояния я не увидел даже в своем сыне. В ней была та легкость, которая была мне необходима, то, что я не мог получить на протяжении 40 лет.

Увидев ее такую счастливую и залюбленную я успокоился, хотя и не переживал по поводу ее будущего, когда отдавал ее Анатолию. Я знал, что он будет любить и хорошо воспитает ребенка.

В Пиях это счастливое семейство пробыло чуть больше недели. После их отъезда я уже был полон решимости уехать далеко, на край света. Такой же решимости был полон Митя.

Глава III

Мы с Митей решили поехать на остров Кунашир. Там жил дальний дядька Мити. После его смерти скромная рыбацкая хижина досталась племяннику. Митя поначалу отказывался от этого добра, не знал, что делать с наследством. После моих долгих уговоров он сдался и поехал осмотреть новые владения.

Спустя две недели на острове он вернулся одухотворенный бытом и жизнью местных, но больше всего ему понравился океан, на который смотрят окна его нового дома. Я поверил ему, и мы решили оставить свою жизнь здесь и переехать в абсолютно другой мир. Я знал, что Кунашир соседствует с Японией, но не предавал этому особого значения. На острове жили и работали русские и японцы.

На Кунашире я продолжил работать медиком, к моей радости, медики здесь были на вес золота и платили им неплохо. А Митя стал рыбаком: он умел рыбачить, но раньше делал это ради развлечения. Став профессиональным рыбаком, он вставал в 4 утра и шел за новым уловом на продажу. Главными покупателями свежей рыбы были японцы.

Добирались до острова через Сахалин на судне первого ледового класса. Погода была непредсказуемая, потому все пассажиры ожидали в здании морвокзала. Здание выглядело как обычное административное сооружение в России. Стенды, на которых висит вся необходимая информация, прописанная мелким шрифтом, окошки регистрации, старые часы, неудобные металлические скамьи и посреди этого стандартного набора госучереждения висела, совершенно не вписываясь, картина Айвазовского «Среди волн».

Каюта теплохода, на котором нам предстояло добираться до Кунашира ничем не отличалась от комнаты в приличной советской гостинице. Строгая кровать, красные ковры, выпуклый телевизор на деревянной подставке и хамоватый персонал. Пока будут жить такие люди, капитализм в нашей стране не победит.

Колорита этой картине добавляла кают-компания: стандартная столовка, где звенят ложки, разбиваются тарелки и стоит запах то ли гречки, то ли пюре или того лучше – компота.

В открытом океане мы провели сутки, и все это время наше маленькое судно будто пыталось пересечь невозможно-бесконечное пространство. Сначала от этой мысли меня одолевал страх, отсутствие хоть маленького клочка земли вокруг пугало, оказалось, и к такому человек может привыкнуть. Мозг в настолько открытом пространстве и полной тишине работает по-другому. Вспоминал яркие события моей скучной жизни. Воздух здесь совершенно другой. Эта разница ощущалась еще с момента моей посадки в Южно-Сахалинск: островной воздух – много соли с привкусом водорослей.

На третьи сутки нашего морского путешествия наконец вдалеке показались сопки: сначала темные-темные, но по мере нашего приближения к ним они становились зеленее. И настолько плотно, что казалось будто это огромный мох покрыл эти сопки, а на их вершинах засели тучные облака.

Новость о смерти отца дошла до меня на второй год жизни на Кунашире, сердечный приступ. Ни я, ни мама не были близки с отцом, но я все-таки захотел поехать в когда-то мой дом, к когда-то моей семье, которая уже не ждет меня.

Приехал в когда-то родной двор, где я играл с ребятами и с ужасом ожидал момента, когда отец позовет домой. Он всегда отчитывал меня, стоило чуть задержаться. Чаще всего я задерживался, играя с мальчишкой не с нашего двора, отец называл его выродком чужого сословия. Живя в коммунистической стране, где по идее все равны, те, кто каким-то образом были богаче, считали остальных наледью. Каждый раз было не по себе, когда отец оскорблял моего друга.

Однажды я сильно запозднился, играя с этим мальчиком, имя которого не могу вспомнить. Злой отец вышел из подъезда, схватил меня за руку и потащил домой, упрекая, что не слушаю, что он говорит и продолжаю возиться с этим выродком.

Сказал он это не во всеуслышание, но, я уверен, мальчик услышал слова отца. Больше к нам во двор играть мальчик не приходил. Ему и так тяжело давалась дружба с мелкими мажорами из элитного столичного многоэтажного дома. Мне былонеловко смотреть, как он застенчиво пытался поделиться с ребятами своими игрушками. Они, в сравнении с нашими, казались слишком простыми. Никто не хотел играть с ним и вежливо, насколько позволяло воспитание, отказывали. Я же решил выделиться и сам попросил у него машинку взамен на свою. В его глазах я увидел шок, от которого он живо оклемался и передал мне игрушку. С того момента началась наша недолгая дружба. Ему было неловко и стыдно говорить о себе, своих родителях, даже о еде, которой питался, после моих рассказов о своей жизни.

Мне понадобилось время понять, что ему неловко говорить о некоторых вещах, решил обманывать его, повторяя за ним, говорил то же самое, что и он днем ранее: и моя мама приготовила сухую, но вкусную гречку, или же что она заштопала мои любимые брюки. Спустя какое-то время он понял, что я обманываю, и ему было неловко уже за мою ложь.

В последний вечер нашей детской дружбы я предал его своим молчанием, не защитил. Этим я пошел в свою мать. Понятия не имею, кем он был и откуда. Остается надеяться, что все у него хорошо. Простить отца за стыд, что я испытал перед этим мальчиком, я был не в силах. Это единственное, что я смог сделать для друга.

Унижавший меня и моих друзей человек умер, так и не сумев понять своего единственного ребенка. Этот человек долгие годы считал меня ужасным и безответственным отцом. Потому что я не давил на своего сына, как он на меня?

Моя бывшая супруга встретила меня холодно. Думал, что она вышла замуж и счастлива в браке, но вместо этого решила сохранить верность моим родителям, сомневаюсь, что она все еще любит и ждет меня. Мать меня крепко обняла и плакала больше часа. Видимо, после смерти отца она сумела вывести наружу те чувства и эмоции, что она таила долгие годы за послушанием мужу и его мечтой об идеальной жене.

– Милый мой, родной мой. Где же ты столько скитался? Почему не вспоминал о нас? – плакала мама, не выпуская меня из объятий. Я же смиренно слушал ее.

Странный упрек от человека, который когда-то сам меня отпустил, даже не попытавшись понять. Будучи той, которая меня родила, моя мама должна была отбивать у всех мою заветную свободу. Но каждый раз я натыкался на ее холодное безразличие и чувство вины в глазах.

Повзрослев, я простил ее трусость, которая оказалась сильнее материнского долга. После побега я редко, но переписывался с ней. Первое письмо отправил, когда еще жил в Пиях, ответила она спустя почти три месяца.

Я рассказал матери о каждой важной детали моей свободной жизни. Она обрадовалась, когда узнала о своей внучке, хотя я ожидал другой реакции. Все гости знавшие и не знавшие меня держались холодно со мной. Со мной, с единственным сыном покойного.

Такое отношение от общества я получил взамен на свою свободу. Мне бы игнорировать его, но что-то внутри кололо от досады. Вечером того же дня из Франции прилетел мой сын. К тому времени дома остались только мы: я, мама и ее сноха. Кирилл сначала не узнал меня, обняв своих любимых женщин, но после, не сказав мне ни слова, сообщил матери, что останется у своих друзей, пока я не уеду из этого дома. Я здесь был чужой.

Жестокая реальность. И дело не только в моем побеге. Они всегда были такими, отчасти я сбежал и от этого тоже. Конфликт недопонимания зрел с каждым годом моей совместной жизни с этими людьми.

Похоронив отца, попрощавшись там же на кладбище со всеми я уехал обратно в свою обитель, где мне точно были рады. Чувствовал ли я вину перед отцом? Вряд ли. Но не переставал думать о нем всю обратную дорогу. Уснув за этими мыслями в поезде, я увидел во сне Маленького императора. Такого же мудрого, как и раньше, с таким же детским лицом.

– У тебя есть отец? Ты его любишь? – спросил я его.

– Да, был. Его убили, когда мне было пять лет. Тогда меня и начали готовить на место императора

– А кто его убил?

– Это был заговор, хотели устроить переворот, но его быстро подавили.

– Ты помнишь что-нибудь о своем отце?

– Конечно помню, хоть я и был мал, отец любил проводить время со мной и подарил мне драгоценные воспоминания. Хоть он и был императором, времени на меня всегда хватало. Советники не поощряли его излишнюю привязанность к ребенку. Уговаривали держаться строго со мной на публичных мероприятиях, но он игнорировал их советы. Сидя на этом троне, мы читали вместе мои любимые сказки. Он был добрым и любящим отцом

Мне осталось только гадать: то ли ему повезло с отцом, то ли его отцу повезло с сыном.

– Полная противоположность моего.

– Думаю, и твой отец любил тебя, по-своему, но любил.

Спустя пару дней я доехал до дома, и успокаивающий уют нахлынул на меня. Приехав, я рассказал Мите как меня приняли.

– Странно, что ты ожидал другой реакции от них. Они тоже чувствуют, тоже живут в своем мире. Может тебе просто одиноко, найди себе хорошую женщину.

Женщины у меня были, серьезных отношений с ними не было и не хотелось. В поликлинике со мной работала медсестра, которая, судя по слухам, неравнодушна ко мне

Она была из той категории женщин, которые стремились в ущерб себе стать идеальной. Сама мягкая, покладистая, трудолюбивая. Идеальная женщина для идеального мужчины. В первое время нашего знакомства она показалась скучной и жалкой. В ней не было ничего выдающегося, но и не было того, что отталкивало. Видимо желание избавиться от временного одиночества сделало ее привлекательной для меня.

Выйдя на работу, я стал уделять внимание этой медсестре, что не могло остаться незамеченным персоналом. Долго не оттягивая, я пригласил её на ужин. Приглашение стало для нее неожиданностью, не то чтобы я ее игнорировал, просто держался с ней, как с коллегой. Ни больше, ни меньше.

После недолгого общения понял, что нравлюсь ей. Мне бы взять и воспользоваться ее чувствами, но хотелось человека рядом. Спустя три недели с начала отношений мы решили жить вместе, она переехала ко мне, и дом наполнился уютом. Было тяжело это признать, но так все и было.

Я сам любил порядок и чистоту в доме и никогда его не запускал, но с приходом женщины атмосфера стала совсем иной. Бывшая супруга тоже была женщиной, хозяйственной, но делала она все потому что надо, а не потому что сама хотела. И все вокруг, включая сына, казалось мне таким чужим и холодным. Созданным по определенной программе.

Ольге было 30 лет, невысокого роста, с рыжими волосами. Она рано вышла замуж и, прожив с мужем 10 лет, решила развестись. О прошлом Ольги мне рассказывала болтливая старшая сестра нашей больницы. По ее словам, муж Ольги часто ей изменял, она же терпела, потому что любила, детей в браке не было. А когда она узнала, что у мужа семья на стороне, где подрастает пятилетний сын, решила отпустить его. Благородная, прекрасная, но несчастная женщина.

Вот только мне от такого благородства было не по себе. Я со всякими встречался, но такой жалкой женщины еще не встречал, неудивительно, что муж ей изменял. Романтичная и инфантильная особа, мужчины с такими долго не остаются, если сами не такие же.

Меня Ольга, видимо, посчитала идеалом, которого ждала всю жизнь. Судьба таких женщин – сплошная трагедия из-за неоправданных мужчиной ожиданий. Ольга слишком многого ожидала от меня, от своего идеала. Еще бы, высокий, статный, с хорошим образованием, из хорошей столичной семьи, в вечных бегах в поиске мнимой свободы, которая словно радуга, отдалялась все дальше и дальше от него. И как такой особе не влюбиться в меня? Но полтора года совместной жизни со мной открыли ей глаза на реальность. Высокие отношения сменились пониманием всей ущербности ее представления обо мне.

Я рассказал ей про мое прошлое, про отношение к родным, что уже говорило обо мне, как не о самом лучшем человеке. Она же, как всякая наивная женщина, полагала стать для меня кем-то особенным, тем, кто изменит мое отношение к собственным интересам и принципам.

К моменту, когда она начала высказывать свое недовольство моей излишней вольностью и нежеланием быть привязанным к ней, она мне наскучила, даже тот уют, который мне нравился, начал душить. Игнорируя ее присутствие, начал вести прежнюю жизнь. Изменил ей парочку раз, она не стала терпеть такое отношение к себе второй раз и решила уйти от меня, чему я был только рад.

Жизнь со мной ее отрезвила, однозначно. Надеюсь, ее третья попытка будет удачной и обдуманной. Уходя от меня, заявила как она ошиблась в своем выборе и что она, в конце-то концов, за все свои страдания достойна лучшего и что лучшее у нее впереди. Еще одна ошибка в сознании таких женщин – думать, что за страдания воздастся.

На работе мы пересекались, но она усердно делала вид, что не замечает меня, мне же было все равно. Пару месяцев после расставания я жил со смешанными чувствами: не хотел менять свой уклад жизни, сожалел, что вообще впустил Ольгу в свою жизнь, но с другой стороны хотел найти интересную женщину, которая дарила бы мне такой же уют и комфорт.

Было стыдно признаться себе самому в этом, считал, что в очередной раз стремлюсь предать себя, но все-таки понял, что человеку свойственно менять свое представление о быте.

После таких умозаключений начал присматривать себе женщину для серьезных отношений и нашел такую. Мы с Митей часто зависали в местном небольшом баре, где крепких напитков всегда было больше, чем людей. Пить в нашем городке считалось делом зазорным, в противовес стереотипу о том, что провинциалы пьют жестко и много. Мы с Митей посещали этот бар несколько раз в месяц, не сказать, что он пустовал, но людей интересных там было достаточно.

В этой глуши, в этом баре, я встретил женщину, ставшей моей одержимостью. Высокая, статная, ее животный магнетизм увлек меня с первой минуты нашего знакомства. В ней было прекрасно все – от внешности до остроты ума. Редкий тип женщин. Такой не была моя бывшая жена ханжа, такой огонь во мне не разжигала покойная Рита и уж тем более глупо ее сравнивать с Ольгой. Мария была женщиной иного уровня.

Точки соприкосновения с ней я нашел сразу же. Ее пьяная откровенность позволила мне узнать о ней много интересного и важного. Ей было 29 лет, недавно ушла от мужа с трехлетним сыном. Было одно удовольствие слушать ее, смотря на красные губы и белоснежные, острые зубы. Они обещали впиться в тебя и вместо боли принести одно наслаждение.

– Не скучно одной в таком месте отдыхать?

– Неа, привыкла.

– А почему от мужа ушла, если не секрет?

– Не секрет. Ревновал меня, от этого пил и скандалы устраивал. Когда поняла, что больше не люблю его, забрала ребенка и помахала ручкой

В отличие от женщин, которые были в моей жизни включая мою мать, Мария не цеплялась за мужчину. Себя она любила и ценила куда больше, чем отношения с мужчиной. Это не могло не привлечь.

Она продолжала говорить, а я смотрел на ее острые зубы и думал, скольким же мужчинам эта стерва крови попортила? И, забыв обо всем, я тоже захотел стать жертвой.

Без угрызения совести принял свою влюбленность. В ней сошлось все, что я неосознанно искал во всех своих партнершах.

Наши отношения развивались стремительно. Она познакомила меня с сыном, а после с отцом. Мария была единственным ребенком своего отца, главного в городе по рыбнадзору. Уважаемый человек. Я и раньше встречался с ним, но и представить не мог, что его дочь станет моей одержимостью.

Геннадий принял меня, на удивление, как родного. Я же ожидал, что после развода дочери он будет с недоверием относиться к ее последующим ухажерам. Мы поженились очень скоро, мальчуган начал звать меня отцом. Жил я на два дома. В своем, куда не захотела переезжать Мария с сыном, и в их семейном коттедже.

Мне нравилось проводить одинаково хорошо проводить время как с отцом Марии, так и с ее сыном. Мы часто вместе выезжали на охоту или рыбалку, где я учил малого мужским хитростям. Ребенок и сам очень сильно привязался ко мне, любил больше, чем своего дедушку. Не сумел стать отцом для своих детей, но стал таким для чужого ребенка. Иронию этой ситуации я понял позже.

Три года совместной жизни с Марией и ее семьей открыли мне себя нового – любящего, ценящего отношения и совершенно не нуждающегося во внутренней свободе. Я ослеп надолго и по собственному желанию. На меня нашло чувство, от которого я долгие годы убегал, оставляя неугодных людей, как обузу.

Моя жизнь за эти годы влилась в общепринятую систему и действовала по ее законам. Работа в больнице с помощью тестя пошла в гору: стал заместителем главного врача. Медперсонал эти кадровые перестановки не обрадовали. В этой больнице меня невзлюбили с самого первого дня. Считали меня столичным выскочкой, который мнит себя лучшим врачом, чем другие.

Утро каждого дня было таким же, как и у дня предыдущего. Я ездил на работу, по дороге отвозил ребенка в детский сад, возвращаясь с работы, забирал его обратно. А дома к тому моменту нас ждал вкусный обед или ужин, ну и глава семейства – Геннадий.

Забытая жажда свободы ко мне вернулось после встречи с одной пациенткой в больнице. Старая женщина, ей было 87 лет, у нее были проблемы с ногами, они уже отказывались ходить. Для нее выходки собственного тела стали предательством. Старая, худая и сухая. Глядя на нее понимаешь, что человек прожил тяжелую жизнь.

История старушки была ужасной: пережила голод войны, похоронила почти всех своих детей, а тем, кто выжил она была не нужна. Она плакала от жалости к себе, тому, что впустую прожила свою жизнь.

– Время тяжелое было, там не жить, а выживать надо было, понимаешь? Какие только ужасы ни видела, что только ни пережила, думала все снесу. Но за что, сказывается, мне такие мучения?

Она не понимала, где упустила своих детей, что было не так в ее воспитании, что дети стали такими жестокими к ней.

Я мог ей рассказать, что каждый живет по своему выбору, но стоит ли говорить это человеку, который уже одной ногой в могиле? Подумал, что ей куда легче умереть, обвиняя во всем людей и бога, чем понять, что она когда-то упустила момент. Ее сожаления ситуацию не изменят. Но как будто услышав мои мысли, старушка неожиданно выдала:

– Каждый находит свою нишу, а я свою нишу не нашла.

– А вы ее разве искали, вам же выживать надо было?

– Надо было, но я могла не рожать стольких детей, одни погибли, другие бросили. Думала, они оправдают мое существование. Но они разочаровали меня в жизни еще больше. Даже мать из меня ужасная.

Я не знал, что ей ответить, и промолчал. Но внутри меня в этот момент запустился тот механизм, который отвечал за бесконечную жажду свободы и страх сожалений.

Какой был вообще смысл от этого побега, если я сбежал от жизни и работы, которые мне навязал отец, и попал в капкан жизни, который для меня подготовил тесть?

Я был счастлив с ними, но меня не оставляло чувство, что я в очередной раз предал себя. Первым мои колебания и сомнения после пяти лет совместной жизни с Марией почувствовал тесть. Он посчитал, что я завел интрижку на стороне. Тесть был из той редкой категории, которых смело можно назвать настоящими мужчинами.

К моменту, когда я встретил Марию тесть был вдовцом и при каждом удобном случае говорил о том, какой идеальной женщиной была его жена. Рассказывал, как сильно ее любил и как она любила его. История их любви была противоположностью той, что я привык наблюдать в отношении своих родителей.

Они никогда не делились друг с другом своими чувствами, жили по привычке. Тесть же рассказывал, что встретил свою супругу еще в студенчестве, когда она, опоздав на свой автобус, ждала следующий. Время было темное, она на остановке одна. Заметив робкую, но красивую девушку, группа ребят решила поиздеваться над ней. Но герой-тесть решил разогнать хулиганов. Не верить, что он разогнал этих ребят я не мог. Тесть был мужчиной высоким и здоровым, а в молодости и вовсе покрепче, наверное.

Он проводил ее до дома, они разговорились – в целом стандартная для тех времен история знакомства. А дальше… Он служил, она ждала. Военный контракт и, как настоящая жена офицера, она следовала за ним. Только здоровьем была слаба. Спустя четыре года после рождения дочери от продолжительной болезни она скончалась. Тесть сильно горевал после ее кончины, пил не просыхая, пока маленькая дочь была на попечении тещи. Когда девочке исполнилось десять лет, бабушка умерла. Тут-то тестю пришлось взять себя в руки, восстановиться на военной службе, и он по контракту вместе с дочерью переехал на этот остров.

– Ты полюбил другую женщину? Или увлекся кем-то? – спросил меня тесть на веранде своего коттеджа, где мы с ним часто сидели за кружкой пива.

– Ни то, ни другое. Просто устал за последнее время

– Маришка говорит, что хочет еще одного ребенка, но ты против. Почему?

– Я плохой отец. Оба моих ребенка это подтвердят.

– С нашим ты хорошо справляешься, да и он от тебя без ума

– Меня тоже это удивляет. Но детей больше не хочу

– Если у тебя появилась женщина на стороне для развлечений, я не против. Дело мужское, житейское. Это даже укрепит ваши с Маришкой отношения

– Нет никого, я люблю вашу дочь

– Я тоже любил свою супругу, но иногда чувствовал необходимость развеяться. Развлекайся, но не увлекайся

Его смех раньше казался по-отечески добрым и заботливым, теперь же он был пропитан лицемерием. В последнее время я часто начал замечать, что меня многое раздражает в поведении тестя и жены. Или они изменились, или я постепенно возвращался к себе.

Весь вечер мы пили и говорили о рыбалке, о сыне и всей прочей мужской одержимости, кроме женщин. А ночью ко мне пришел мой долгожданный гость – Маленький император.

– Поменяется что-нибудь, если я покину и эту семью?

– Ты не задавался этим вопросом, когда уходил из прошлой семьи

– К прошлым людям я не был так привязан. Этих людей я выбрал сам. Как бы ты поступил?

– Во мне слишком сильно сидит чувство долга, я не оставил бы ни свою жену, ни детей. Никогда, – сказал он, смотря в мои глаза то ли с осуждением, то ли с жалостью.

– Как быть, если этот долг душит тебя?

– Долг меня не может душить. Я родился и живу ради того, чтобы исполнить его. Я правитель, с самого рождения не принадлежавший себе, – гордо заявил он мне.

– И тебе это нравится? Не хотел другой жизни? – спросил я.

– Ты не понял меня. Я – император тот, кто послан Богом, чтобы управлять землями и людьми. О каком сожалении ты говоришь? Это позор и стыд для императора.

– Значит, императоры ни о чем в жизни не сожалеют.

Расставание с семьей стало разочарованием. Я долгое время жил в самообмане, полагая, что эти люди поймут меня. В мой адрес полетели проклятья, меня назвали неблагодарным отрепьем и закидали угрозами, что я пожалею о своем выборе. После такого развода я понял, что сожалеть, точно не буду.

Живя на Кунашире больше десяти лет, я игнорировал, что мы с Маленьким императором соседи. Его родина была в 20 километрах от меня. Нужно было только переплыть пролив Измены и вот я уже на Хоккайдо.

В свои 56 я загорелся идеей посетить Японию и напросился в гости к одному японскому рыбаку, часто бывавшему на нашем острове.

Митя со мной ехать отказался. Приплыв на остров, я увидел, что Япония не та сказка, которую я представлял. Никакого величия и торжественности, обычные люди с ежедневными проблемами. Муравейник, где было все по расписанию. Ко мне, как и к любому туристу, было особое отношение, которое они пытались проявить, скрывая свою неловкость.

Заселился я в многоэтажном доме, построенном, судя по всему, еще в 50-е годы. Снял комнату у старшей сестры рыбака, вместе с которым приплыл.

Ее звали Шиори. Мать одиночка воспитывала сына десяти лет и дочь лет пяти. Оба ребенка воспитанные, улыбчивые и почтительные. Их квартире не помешал бы ремонт, но атмосфера счастья в их семье говорила, что это не самое главное.

Шиори была такая легкая и умиротворенная, казалось, что она долго шла к этому состоянию. Она сбежала вместе с детьми от своего мужа-тирана.

Место, в котором я решил погостить неделю, – провинциальный прибрежный город Японии, инфраструктура получше, чем на моем острове, но в целом атмосфера ничем не отличалась. Люди жили в неспешном темпе, знали и делали свою работу.

Почти все население города рыбачило, но делали они это все, в отличие он наших людей, не озлобленно, а с принятием своего места и с уважением к своему ремеслу.

В первые дни моего пребывания в доме Шиори я стал невольным свидетелем тесной связи дочери и матери, эту связь можно было почувствовать и умилиться ей, она витала в воздухе.

Мать нежно намывала тонкие и мягкие волосы дочурки, ребенок не капризничал, а играл в это время в свои игры. Японский я знал плохо, но по интонации было понятно, что мать говорила дочери слова искренней любви и заботы.

В милой улыбке ребенка читалась благодарность за исполнение материнского долга.

В это время в квартиру забежал сын хозяйки с восхищенными криками. Я не понимал о чем речь и прошел вместе с ним. Завернув девочку в широкое махровое полотенце, Шиори торопливо пошла вслед за нами.

Мы вышли в подъезд на общий балкон, где уже стояли несколько соседей. На их лицах играл удивительный алый цвет.

Закат был потрясающим. Глядя на это уходящее Солнце и цвет, который после себя оно оставляло, я понял почему флаг Японии – это красный круг на белом фоне. Больше на нем ничего и не нужно было! Такие закаты возможны только здесь. Даже в горах Дагестана я не видел ничего подобного.

Несколько минут заката собрали вместе всех жильцов многоэтажки и людей, которые были на улице. Возможно, кто-то из них спешил, кому-то было плохо на душе, а кто-то и без того был счастлив.

Глядя на происходящее, меня не покидало ощущение, что я где-то уже видел такое. И вспомнил, что позади Маленького императора очень часто был такой же прекрасный рассвет. В моих снах не было какого – либо пространства – рассвет, трон и император.

Еще несколько минут, и алые тела вернули привычный цвет и пошли дальше по своим делам. А я остался стоять на месте.

Живи наши люди здесь, они бы так же отвлеклись от всего ради этой картины? Вряд ли, игнорировали бы, утопая в своих мыслях и проблемах, которым никогда не будет конца.

На Кунашире я подобного не наблюдал даже за японскими рыбаками. И таких закатов там не бывало.

Выйдя из дома после заката, я пытался не растерять ощущение волшебства. В этом состоянии я двинулся в центр города. Он отличался от той окраины, где я снимал комнату. Люди, люди, люди, высокие дома и снова люди. И кажется, что все они знают, чего хотят и куда идут, в отличие от меня.

Это не может не завораживать. Почему с такой же уверенностью люди не могут идти неизвестно куда и неизвестно ради чего?

Лапша в местной небольшой, но колоритной забегаловке, где почему-то сидели одни только мужчины, была великолепной. Мужчины в деловых костюмчиках трапезничали не спеша, в приятной беседе. В то же время на кухне кипела бешенная работа, официанты носились в попытке угодить каждому посетителю. Огромные порции лапши грозились перекормить, но это невозможно, когда ты кушаешь медленно и с удовольствием.

Вспомнил, как бабушка в детстве мне говорила есть медленно. Будучи уже врачом я понял всю ценность ее совета для организма. Японцы в этом плане удивительные люди, их бережному и почтенному отношению к повседневной рутине остается только завидовать. Европеец живет ради определенных моментов жизни, которые он считает важными, а японец проживает одинаково интересно и обычный день, и день значимый.

После ужина в лапшичной я решил прогуляться по старым улочкам города. Где-то были дома в традиционном стиле, а рядом рос современный город, с его желанием достать до неба.

Проходя мимо стенда афиш, наткнулся на рекламу конкурса молодых исполнителей классической музыки и вспомнил про Анюту. Связываясь со знакомыми в Пиях, я узнавал, что она интересуется и занимается классической музыкой. А ее отец всячески поддерживал в ее стремлении. Я был рад знать, что хоть кто-то из моих детей занимается чем-то подобным.

Я следил за ее творчеством, как и за успехами Алихана. За сыном я следил, чтобы быть спокойным, а жизнью дочери я действительно интересовался.

Даже на другом конце света мое прошлое не оставляло меня. Были ли мои дети ошибкой? Точно нет. Утомляет ли меня мое прошлое? Тоже нет.

Просто не хотел быть, как мой отец. Этот человек долгие годы скармливал мне конфеты, а после обвинил меня в неблагодарности. Возможно, я ужасный сын, но и он не был для меня лучшим отцом.

Здесь в Японии с пониманием свободы детей и родителей все сложно. С самого рождения детей учат тому, что он должен. Должен матери, отцу, обществу, даже если во вред себе.

Главное слаженная работа тысячелетнего механизма. Это, пожалуй, единственное, что разочаровало меня в этой стране.

Несмотря на весь мой интерес и восхищение, Япония не была и не стала для меня родной.

Спустя десять лет жизни на Кунашире я признал, что привязан к этому месту и не хочу покидать его. Непривычно быть привязанным к невзрачной, неизвестной местности, давая пищу для размышления людям, которые задаются вопросом: «Что он нашел в этом месте?»

Долгие годы моего скитаний показали, что от себя, от своей трусости и незрелого восприятия мира, никуда не убежать. В такие моменты никогда не знаешь, что необходимо сделать, чтобы жизнь не казалась пустой и бессмысленной. Я клялся ни о чем не сожалеть, но меня настиг ужас, я не знал, что испытывал: сожаления или переход на иной уровень принятия своей позиции и внутренней философии.

Я доволен тем как все сложилось в моей жизни, если бы не скитания я бы не встретил столько интересных и замечательных людей и разочаровывался в них или нет, дело уже второе. Я получил, что хотел, но вместо покоя на меня нашла хандра. Значит, это еще не все.

Я хотел прожить остаток жизни здесь, на этом острове, на берегу Тихого океана. И всегда знал, что окажусь совсем один и по собственному желанию. Мой дом был небольшим, но для некоторых людей он стал обителью, где они могли прекрасно провести время. Виниловые диски, проигрыватель и хорошая выпивка – это добро я привез из поездки в Японию.

День и ночь в моем доме крутилась музыка – легенды русского рока. В моей коллекции можно найти разные виниловые диски от японского джаза до аргентинского боссо новы. Песни джазовых исполнителей по-особенному вписывались в игру волн на берегу океана. Мой дом стал клубом, в который приходили одинокие и покинутые собой люди. Мне думалось, что помогаю этим людям обрести себя.

Самой заслушанной стала пластинка Joao Donato, особенно песня Jоdel. Ее я включал после рабочего дня, когда, сидя на крыльце дома пил кофе наслаждался видом на океан. Что могло быть лучше такой жизни?

Так я прожил на острове еще пять лет. Когда на остров приехала моя дочь Анна мне было уже за 50 лет. Она сама меня нашла.

Она стала известной пианисткой, я никому не говорил, что это мой ребенок. Это было бы несправедливо по отношению к Анатолию, да и вряд ли кто поверил бы, что я ее отец.

До того, как приехать на остров она нашла меня в соцсетях и сообщила, что хочет увидеть меня. Я ждал этой встречи и был благодарен Анатолию, что он рассказал обо мне и не противился нашему с ней общению. Ради приличия мне стоило бы написать ему слова благодарности, но не мог решится. Встретил я ее на пристани. Как только она показалось, мне стало тепло на душе.

Впервые за столько лет, я встретил родного человека. Высокая, красивая с тонкой костью и с мягкими чертами лица. Она очень походила повадками и внешностью на мою любимую бабушку. В дочери я увидел ее. Мы не обнялись, не заплакали, но сразу узнали друг на друга. В глубине души я всегда надеялся, что она найдет меня.

С пристани мы поехали домой. Ей очень понравилась местность и вид на океан. Домик у меня был скромный и небольшой. Комната для дочери нашлась, ее готовил в течение недели. За чашкой кофе у нас с ней впервые завязался разговор.

– Мне папа рассказывал о вас. Говорил, что вы мой биологический отец. Вот захотела познакомиться с вами. Вы не против?

– Конечно, нет.

– Значит, Анатолий рассказал тебе все обо мне?

– Да, он мне и про вас, и про маму, и про себя все рассказал.

– А сам он как? Не женился?

– Он очень любил мою маму, не хотел ни с кем встречаться. Вот в последние годы, после моих настырных уговоров, сдался и начал отношения, я ее хорошо знаю. Прекрасная женщина, мой отец будет счастлив с ней.

Все время, когда она говорила про отца, ее лицо сияло от любви, я не ревновал.

– Ты на меня не обижена?

– Нет, я ваш жизненный путь понимаю и всецело принимаю. Возможно, ваши бега могут быть в какой-то степени оправданы. К тому же, благодаря вам я получила лучшего отца.

– Нет, нет, ты права. Я сам рад, что Анатолий твой отец. Он заслуживает тебя больше, чем я. А где он сейчас? – ситуация была действительно неловкая, и я не нашел ничего лучше, чем спрашивать ее про Анатолия.

– Жив-здоров, слава богу. Живут на даче.

– А ты как? Замужем? Дети? Я слежу за тобой, но о личной жизни мало что знаю.

– Да, я была замужем, сын растет, три года. Сейчас со своим отцом, пока я в отъезде.

– В чем-то мы с тобой, возможно, и похожи, – пошутил я, услышав про ее развод. Она шутку оценила, что не могло меня не обрадовать.

Мы проболтали до позднего вечера, я хотел знать обо всем, что происходит в ее жизни. И она делилась со мной. Нас с ней много связывало, особенно любовь к музыке. Анне понравилась моя коллекция пластинок.

Подарив мне еще два дня счастливого отцовства, Анна улетела к сыну, пообещав, что в следующий раз прилетит вместе с ним. И я ждал момента первой встречи с ним.

Появление Анны в моей жизни помогло мне взглянуть на все по-другому. Я многих разочаровал, но по итогу мне и так было хорошо. И у меня все равно появились люди, которых я любил, не боясь за свою свободу.

Глава IV

Беззащитное, невинное существо, от которого я хладнокровно отказался, превратилось в прекрасную девушку, пианистку, мать и дочь, она спасением для старика. Анна дважды в год навещала меня на острове.

Мой внук стал единственным человеком, которого я полюбил всем сердцем и захотел воспитать. Я и до этого питал теплые чувства к некоторым людям, друзьям, даже детям. Но этот ребенок, его любопытный взгляд на мир, интересы: я хотел быть свидетелем его внутренней трансформации и в некоторой степени учителем.

У Тимура были светлые волосы и голубые большие глаза. А его улыбка дарила, неповторимое тепло. Солнце, а не ребенок.

Не стыдно было заопекать его, хотя сам презирал такое и не позволял этого в отношении собственных детей. Сына я не видел с похорон отца. Он не прилетел даже на похороны своей бабушки. Я приехал на них с дочерью и внуком.

Я надолго запомнил лицо моей бывшей жены, когда она увидела Анну. Свекровь наверняка рассказала ей про внучку. Уверен, ей было обидно за своего единственного ребенка. Наверняка, она прокляла меня на одиночество. Но что испытала, увидев меня с дочерью и внуком, которые любят меня? Ведь по итогу одинокой осталась только она. Несправедливо, но, когда ты ставишь свою жизнь на алтарь других, ты всегда в проигрыше, особенно матери. Такое же было и с моей матерью.

Вернулся домой, где я вырос, и на меня в очередной раз нахлынули детские страхи, комплексы и недопонимание. Школьные воспоминания были нежелательным занятием для меня. Часто обижали, оскорбляли, даже авторитет отца не помогал, напротив – мешал. Ребята не любили меня, считая выскочкой и ханжой. Хотя я себе такого не позволял никогда после младших классов, клеймо неудачника пало именно на меня.

Я не мог простить мои испорченные воспоминания. Если бы не эти издевательства, возможно, у меня были бы куда более приятные воспоминания о своем детстве, возможно, я лучше относился бы к своему отцу.

Когда же я стал молодым и перспективным врачом, ребята, издевавшиеся надо мною, спешили завязать со мной дружбу, у которой, как они говорили, было озорное прошлое. Но почему-то во взрослой жизни такое озорство принимают за малодушие и отсутствие всякого воспитания и уважения. Именно таким малодушным, злопамятным и жалким прозвали они, когда не сумели сблизиться со мной. Мне казалось, что я восстанавливаю справедливость, но в зрелом возрасте понял, что стоило кивнуть на их предложение, а после и вовсе забыть.

Когда отец решил женить меня на дочери своего родственника, он считал, что этот брак станет последним этапом моей замечательной, вкусной жизни.

Для меня в эти годы важными были не семья и супруга, а друзья, общие интересы с ними и, конечно же, рок-клубы. Первое время женитьба была для меня бельмом в глазу, но позже, сравнивая свою благополучную жизнь с жизнью моих клубных друзей, понял, что благодаря отцу я живу лучше, важнее и интереснее. В отличие от друзей у меня было хорошее образование, работа, жена и уже ребенок. Отец считал, чем раньше я женюсь, тем лучше будет для меня. Я не стал возражать. Жена стала для меня данностью, и я так и не научился ценить ее, как и все то, что мне досталось благодаря отцу.

Интересы отца, про них все знали, их уважали, независимо от того нравятся они или нет. Их обсуждали. А про интересы мамы никто не знал, и я в том числе. В детстве часто слышал ее разговоры с подругами, примитивные беседы – рецепты, что нужно, чтобы дом был лучше, чище, а обед вкуснее. Клуб идеальных жен. Ужасно не то, что ее интересы не были важны, а то, что она сама считала их ненужными.

Тогда же я случайно наткнулся на ее работы, понял, что она увлекалась живописью, но почему-то забросила. Я никогда не спрашивал почему. Но она не выкидывала эти картины. В моменты отсутствия родителей, я обожал смотреть на них, но для этого приходилось доставать из шкафа. Казалось, что прикасаюсь к чему-то запретному, удивительному и по-особому пахнущему.

Возможно, мама мечтала стать великим художником? Может, замужество и мое рождение поменяло ее жизненные приоритеты. Сожалеет ли она об этом? Я никогда не знал, о чем мечтала мама. О чем мечтал человек, который привел меня в этот мир?

Ее жертва давила на меня и заставляла чувствовать вину за то, что родился. Отец. Думаю, дело в отце. У нее было все, о чем мечтала женщина тех времен, но хвастаться и пользоваться этим она не умела. Чем жутко выводила из себя отца.

Время менялось, люди, города, культура, даже природа поменялась за годы моей жизни, но не Маленький император. Он был все тем же ребенком. Я рос, старел, а он нет. Только почему-то опыта и житейской мудрости у него всегда было больше. На какой бы стадии жизни я ни находился, сколько бы ни знал, он знал больше.

Все мои встречи во сне с Маленьким императором проходили в моменты перемен жизни.

Теперь, в дни перемен или повышенной тревожности, мое постаревшее сознание показывало не Маленького императора, а страшные лица известных и неизвестных мне людей. Я видел головы в пустом и темном пространстве. Каждая голова пожирала другую, а она опять выходила из глаза обидчика полноценной и готовой продолжить весь этот фарс. Голов было десять, у каждой свои черты лица, свое настроение, не помню, видел ли я этих людей, когда-то в жизни или нет. Может, видел однажды на улице и в этот единственный раз один из них был весел, другой грустен, третий зол, четвертый улыбался.

Ничего на первый взгляд страшного, ни крови, ни зубов, но все они были жуткие и хотели что-то мне сказать. Палитра эмоций была разнообразной, но глаза улыбались у всех, в них играла наглость. И казалось, что они в этом танце пожирания осуждающе смотрят на меня. За что? За мой эгоизм?

Такой взгляд я видел множество раз в своей жизни. Так на меня смотрели отец, мать, сын, жена, друзья прошлого. Даже те, кто говорил, что понимает меня и мой выбор.

В моменты душевного спокойствия во сне видел бесконечно зеленую поляну и голубое небо, неизвестно где соединявшееся с этой зеленью.

Маленький император покинул меня. Он был ничем иным, как внутренним голос одиночества, который я отказывался признавать.

Теперь меня одолевали другие мысли. О Боге. Я готовился к нему. И понял, что страшнее смерти только жизнь. Люди знают, что их ждет после смерти, но не знают, как правильно жить.

А что там впереди или в конце? Новая жизнь и реальность или тысячелетние мучения за мелкие ошибки и проступки.

Почему я был небрежен к жизни в молодости и считал ее несправедливой в зрелом возрасте? Где та самая грань между безразличием к жизни и ревностью к ней? Когда я ее перешел? Разве не должен был я это понять и почувствовать всю важность этого момента?

Сожаления, сожаления, сожаления. О многом думаешь, когда представлен сам себе. О том, что внутри, о том, что никто не видит. Чем меньше меня, тем больше Бога! Пусть это будет итогом моей никчемной или, напротив, важной жизни.

В голове много мыслей: изменит ли моя смерть что-либо в этом мире? Для чего я был и почему должен исчезнуть? Ради опыта? Доволен ли я тем опытом, который пережил или хочу пережить что-то другое? Клятва, данная себе, не сожалеть ни о чем в конце пути не дает возможности даже почувствовать сожаления.

В зрелый возраст я вошел уже без императора, я скучал по нашим с ним встречам. Я точно знал, что он не вернется, но ждал его.

Продолжалась моя тоска до встречи со странным стариком. Горбатый и дряхлый, он, судя по внешнему виду, был куда старше меня. Его морщины говорили об этом. На нем была странная одежда, больше похожая на балахон монаха. Раньше я этого человека в нашем городке не видел.

Лицо мне было незнакомо, но его глаза я знал. Словно видел их всю жизнь. Они были такими же мудрыми и обремененные опытом, как у Маленького императора. Не мог же этот дряхлый старик быть тем самым мальчиком из моих снов.

Старик всегда появлялся неожиданно и стоял на берегу океана, рядом с моим домом. Я пристально смотрел на него с крыльца и ждал, когда он заметит меня. Но его взгляд был направлен на океан. Всегда. Подойти к нему мне не позволял страх, я боялся, что он все-таки окажется Маленьким императором.

Пару раз в месяц я видел старика на берегу, провожающего солнце. И каждый раз это происходило неожиданно. Никто в городе не знал и не видел его, у кого бы ни спросил.

Перебороть страх мне удалось не скоро. Решил подойти к старику, когда в очередной раз заметил на закате.

– Добрый вечер, вы частенько тут бываете, решил с вами познакомиться, вы не против? – осторожно спросил я старика.

– Добрый, нет, не против, я рад компании

– Раньше вас тут не видел, недавно переехали?

– Я сюда не переехал, а вернулся

– И где вы были все это время?

– Искал себя. Убежал от всего в поисках себя, но вернулся, чтобы искупить свой эгоизм.

– Вы сделали что-то плохое?

– Я не был ни плохим, ни хорошим. Был никаким человеком, старался жить незаметно, но для себя. В этом моя главная ошибка.

Меня не смущала его искренность, напротив она казалась к месту, ведь я хотел от него услышать нечто подобное.

– Вы один тут живете?

– Один.

Поговорив со мной еще немного, старик ушел, не приняв мое приглашение в дом. Он заявил мне, что больше не придет на этот берег. Я не стал спрашивать почему. Ночью я заснул с трудом, бессонница для моего возраста было делом привычным, но в эту ночь по-особенному тяготила. Засыпал я с единственным желанием – увидеть во сне Маленького императора.

Сон был странным, я чувствовал зажим, рамки, которые давили и ограничивали меня. Дышать было тяжело. Эти рамки давили на меня. Появился страх, что я не сумею выбраться оттуда никогда. Я был один в этом сне, один в центре бесконечного тумана, который душил. Но я чувствовал чье-то присутствие, это был Маленький император. Он не хотел показываться мне. А я не мог двигаться, стоял как вкопанный. Единственное что я мог – говорить.

– Я хочу вернуться в свои девять лет, вернуться к нашей первой встрече, хочу поменять свою жизнь, хочу, чтобы все было по-другому. Я сожалею, о многом сожалею. Знаю, я поклялся не делать этого, но я слаб даже перед собственной клятвой. Прости.

Я кричал ужасной пустоте, которая заполняла меня. Я надеялся, что император услышит меня, но не ждал что поймет.

Проснулся я весь в слезах, хоть и не помню, что плакал во сне. Думаю, с этого и начался мой путь искупления вины за собственный выбор.

Этим искуплением стал мой внук. Он был привязан ко мне больше, чем к кому-либо. До 15 лет он часть приезжал ко мне со своей матерью несколько раз в год. Дальше он делал это самостоятельно.

Мы с ним были похожи, но я боялся, что он повторит мою историю. Полагаю, мое искупление упиралось в этот страх. Бывали времена, когда он прилетал ко мне после ссоры с матерью.

«Я пока не хочу с ними разговаривать», – отвечал он мне на нравоучения. Это меня успокаивало. Значит, он не хочет обрывать с ними связь. Просто нуждается в одиночестве и понимании. В его возрасте это нормально.

– Они меня иногда бесят своими лекциями, жизни учат так, будто сами умеют жить.

– Ты чертовски прав, Тима, никто не знает, как жить, но они любят тебя и хотят уберечь тебя от плохого, от ошибок, понимаешь?

– Их забота меня душит.

– Любовь без этого невозможна.

– Но твоя же любовь не такая, – в глазах читалось сомнение, люблю я его или нет.

– Моя любовь, Тима – это другое. Это то, что я осознал и не навязываю. Они этого, пока не знают, не умеют любить по-другому. Будь терпеливее к ним, но не становись таким же, как они.

Тима стал для меня другом, смыслом старости, чистой памятью. Я ему рассказывал о том, что хорошего и плохого было в моей жизни. Не ждал, что он поймет мои слова и опыт сразу же, но на протяжении жизни, уверен, этот опыт будет полезен.

Мои разговоры с ним всегда были на философские темы, я не хотел терять его доверия, не давил на него и давал ему советы тогда, когда он этого просил.

– Тима, возможно, я кажусь тебе крутым, но, если ты ответственный человек, ты начнешь меня осуждать. Я жил так, чтобы себя не обидеть, уверенный, что меня никто никогда не поймет. Но я не сожалею ни о чем, – говорил я ему.

Я прожил хорошую жизнь, хоть и не стал Мистером Б. или монголом. Я остался самим собой, был верен себе до конца. Независимо от того нравилось другим это или нет. Смерти я не боялся, пугали последние минуты, которые будут мне отведены. Точнее, не узнать, что именно эти минуты последние.

Зная какой однообразной, бывает смерть, кто-то в этом мире все еще мечтает о величии. Я же выбрал просто быть и любить свое существование.

Небольшая рыбацкая деревня, где бок о бок работают русские и японцы. На крыльце одного из домов неподвижно сидел старик. Глаза его были закрыты, несмотря на это на лице читался покой. На улице продолжалась оттепель. С крыши на землю падали капли последнего снега. Звук падающих капель пожирал шум бескрайнего океана.

Оглавление

Глава I

Глава II

Глава III

Глава IV