Столетняя война. Том IV. Проклятые короли [Джонатан Сампшен] (fb2) читать онлайн

Джонатан Сампшен Столетняя война Том IV Проклятые короли

Для Фредди

Предисловие

В начале XV века Франция, самое сильное и густонаселенное национальное государство средневековой Европы, пережила полный внутренний крах и частичное завоевание иностранной державой, чему не было прецедента ни в ее ранней истории, ни в более поздней вплоть до 1940 года. История этих лет обрамлена двумя политическими убийствами. В ноябре 1407 года Людовик герцог Орлеанский, брат короля и фактический правитель Франции, был убит на одной из улиц Парижа бандой, нанятой его кузеном Иоанном Бесстрашным, герцогом Бургундским. Двенадцать лет спустя, в сентябре 1419 года, Иоанн был в свою очередь убит на мосту Монтеро в ходе тщательно спланированной операции, санкционированной Дофином Франции и осуществленной его ближайшими помощниками, большинство из которых были протеже Людовика при его жизни. Эти убийства развязали гражданскую войну во Франции, которая длилась целое поколение и по ожесточенности и жестокости сравнялась с религиозными войнами конца XVI века и революциями 1789 и 1870 годов. В результате катастрофы, Франция оказалась во власти одного из самых выдающихся правителей Средневековья, Генриха V Английского, который захватил сначала Нормандию, а затем Париж и большую часть северной Франции. Английские читатели, естественно, воспринимают победы Генриха V глазами англичан того времени, но на самом деле они были главой французской трагедии.

На эти необыкновенные события и во Франции, и в Англии наложилась непреходящая сила мифа. Во Франции они ознаменовали рождение нового патриотизма, послужили отправной точкой для некоторых основополагающих национальных мифов, которые и по сей день влияют на восприятие того периода. В Англии последующие поколения будут постоянно оглядываться на век кратких, но впечатляющих достижений как на меру удачи своих правителей. Даже сейчас трудно представить историю Англии XV века без захватывающих образов Шекспира, который два века спустя создал свое собственное повествование об этом периоде страны, все еще не определившейся со своим местом в мире.

В этой истории доминирует жизнь и смерть города Парижа, который достиг высшей и низшей точки своей средневековой истории в период, охватываемый этим томом. Именно в Париже французские принцы вели борьбу за власть вокруг инертной фигуры безумного короля. Именно в Старом дворце, Лувре, отеле Сен-Поль и отеле Бурбонов происходили некоторые из самых значительных дипломатических встреч. Именно тюрьмы Шатле и Консьержери стали свидетелями самых страшных сцен массовых убийств в средневековой истории Франции. Именно на улицах и в переулках многолюдных правобережных кварталов и под сенью Бастилии Сент-Антуан насилие толпы решало судьбу правительств. И именно в Париже английский король взял под контроль институты власти французского государства, разместив своих солдат в казармах и своих чиновников в офисах, тем самым осуществив мечту, которую его предшественники никогда не осмеливались воспринимать всерьез.

Ритуалы легитимности и внешние формы власти имели значение в Средние века, но лишь немногие правители того периода соответствовали своим великим должностям. Кто же были "проклятые короли", о которых говорится в подзаголовке этого тома? Самым печальным из них, несомненно, был благодушный, но умственно неполноценный Карл VI Французский, кукла на троне, одновременно незаменимый и бесполезный, чьи полномочия были узурпированы окружающими в собственных целях. Почти такой же трагической фигурой была его королева Изабелла Баварская, которая была вынуждена заниматься политикой, чтобы защитить интересы своих малолетних детей, но ее перехитрили более умные люди — ее шурин и предполагаемый любовник Людовик герцог Орлеанский, убийца Людовика Иоанн Бесстрашный и мятежный гасконский диктатор Бернар граф Арманьяк. Были и другие: неопытный Дофин Карл де Понтье, будущий Карл VII, последний выживший сын Изабеллы, от которого она в конце концов отказалась и лишила наследства; наивный романтик Сигизмунд I Люксембургский, король Германии, бессильный банкрот с претензиями на переустройство Европы; некогда паладин европейского рыцарства Генрих IV, который захватил трон Англии в результате безжалостного переворота, но, ослабленный болезнью и терзаемый чувством вины, оказался способен править лишь время от времени; жалкий ребенок-король Яков I Шотландский, захваченный в море и почти два десятилетия содержавшийся в английских тюрьмах в качестве политической пешки своих тюремщиков. Даже Генрих V оказался влекомым течением событий, которые он не мог контролировать, взвалив на себя непосильное для своего королевства бремя, которое не смог выдержать ни один из его преемников. Он умер от дизентерии во французском королевском замке в возрасте тридцати шести лет, всего за два месяца до того, как должен был стать королем Франции.

Как и предыдущие тома этой истории, этот представляет собой повествование в аналитических рамках, определяемых великими темами того времени: растущая демократия улиц, зарождающиеся силы национализма, распад традиционных форм власти, вторжение в великую страну более мелкого и бедного, но лучше организованного соседа. Нарративные источники этого периода необычайно богаты и разнообразны. Проницательный и мнительный Мишель Пинтуан, кантор королевского аббатства Сен-Дени и официальный хронист монархии; пикардийский дворянин Ангерран де Монстреле, который продолжил великую хронику Фруассара с высоким уровнем точности, но без литературного блеска своего предшественника; французский герольд Жан Лефевр, наблюдавший за битвой при Азенкуре из английского лагеря; анонимный парижский священник, который на протяжении более четырех десятилетий в язвительных тонах описывал жизнь города с улиц; английский солдат Джон Пейдж, вероятно, скромный лучник, который написал историю осады Руана в стихах в стиле doggеrel^[1] с непосредственностью, сравнимой только с частными письмами англичан домой, которые сегодня открываются все больше: эти и подобные им люди наблюдали за событиями по мере их развития, представляя разные полюса современного бытия. Я широко использовал их и других современных авторов, но настоящее повествование сформировано в основном под влиянием многочисленных документов, опубликованных и неопубликованных, английского и французского правительств и богатых архивов бургундских герцогов Валуа. В этом и других отношениях принципы, на которых написан этот том, те же, что и в предыдущих томах.

Меня часто спрашивают, сколько будет томов. Ответ заключается в том, что следующий том, который продолжит историю до фактического окончания английского присутствия во Франции в 1450-х годах, будет последним. Кале оставался в руках англичан в течение столетия после этого, а английские короли продолжали называть себя королями Франции до 1802 года. В заключительной главе этого тома будет прослежена эта любопытная загробная жизнь самой долгой и изнурительной войны Англии.

Этот том посвящен моей старшей дочери, которая родилась в 1979 году, в год, когда я приступил к этой работе.

ДЖ.П.К.С.

Бербигьер

сентябрь 2014 года

Глава I. Париж 1400: время удачи

3 июня 1400 года византийский император Мануил II Палеолог въехал в Париж. По пышным стандартам тогдашних государственных визитов Мануил II представлял собой жалкую фигуру. В сопровождении менее шестидесяти своих приближенных, говорящий только по-гречески, верхом на одолженном белом коне и зависящий в своих дорожных расходах от принимающей стороны, он приехал просить денег и войск в надежде сохранить свои сократившиеся владения от посягательств турок-османов. Однако то, чего Мануилу II не хватало в силе и богатстве, он с лихвой компенсировал престижем своей короны — пережитком последней империи, объединившей все христианство под единым правительством. Правители Франции были полны решимости насладиться отраженным светом славы и продемонстрировать великолепие своей столицы. Две тысячи знатных горожан выстроились вдоль дороги от укрепленного моста Шарантон к востоку от города, по которой приближался император. Председатели и судьи Парламента приветствовал его у обочины дороги, одетые в свои служебные мантии и окруженные 500 сопровождающими. Навстречу императору вышли три французских кардинала, каждый со своей внушительной свитой. Король, Карл VI, наслаждавшийся в то время периодом просветления рассудка, ожидал Мануила II у ворот Сент-Антуан под стенами Бастилии в сопровождении своей семьи и советников, окруженный плотной толпой дворян и массой трубачей и оркестрантов.

Оба монарха обнялись, обменялись поцелуем мира, а затем вместе проехали во главе кавалькады через городские ворота, минуя крепостные валы, которые Карл V построил за четыре десятилетия до этого, чтобы оградить новые богатые пригороды своей растущей столицы. Перейдя через подъемный мост, они въехали на улицу Сент-Антуан, самую широкую магистраль средневекового Парижа. Слева от них, когда они проезжали по улице, возвышались громадные здания, дворы и сады отеля Сен-Поль, который с 1360-х годов был резиденцией французской монархии. Далее они миновали более древнюю стену Филиппа II Августа, датируемую началом XIII века, а затем ворота Бодуайе XI века, где арка и фонтан отмечали линию еще более ранней стены. В этом месте процессию поглотил лабиринт узких, неровных улиц, застроенных высокими деревянными домами, чьи выступающие верхние этажи и карнизы крыш заслоняли небо. Путь императора пролегал по улице Тиксерандери, которая когда-то была территорией ткачей, а теперь была застроена особняками герцогов Анжуйских и Беррийских и домами богатейших купцов и чиновников города. Проезд на лево выводил на Гревскую площадь, самое большое открытое пространство в городе. Над ней возвышалось здание муниципалитета, а сама площадь спускалась к берегу Сены с причаленными баржами и оживленным зерновым рынком. Чуть дальше процессия прошла под аркой Большого Шатле. Это строгое здание служило внешними воротами Парижа в те времена, когда город занимал территорию не более острова Сите. Теперь здесь размещалась мрачная тюрьма, где королевский прево председательствовал в главных гражданских и уголовных судах города. Для Мануила II последовательные линии стен, отмечающие непрерывное расширение Парижа на протяжении пяти веков, должно быть, составляли болезненный контраст с Константинополем, некогда гораздо более крупным городом, чье сократившееся население теперь занимало лишь малую часть огромной территории, огороженной стенами IV века постройки.

Выйдя на набережные Сены, император и король вступили на Большой мост. Самый большой мост средневекового Парижа представлял собой узкую улицу, по обеим сторонам которой располагались лавки ювелиров и менял. Он привел кавалькаду на остров Сите, ядро Парижа с римских времен. В центре острова располагался густонаселенный квартал, состоящий из массы церквей и часовен, окруженных лачугами и темными грязными переулками, над которыми с востока возвышались башни собора Нотр-Дам, а с запада — высокие стены и шпили королевского дворца. На южном конце моста возвышалась квадратная башня дворца, построенная за полвека до этого, чьи часы, отбивающие интервалы дня, были слышны на весь Париж. Обнесенный стеной дворец занимал всю западную часть Сите, примерно треть острова. Здесь происходили самые жуткие события восстаний 1350-х годов. Карл V, ставший свидетелем самого страшного из них, возненавидел это место и в самом начале своего правления оставил его судьям, юристам и чиновникам. Но дворец, как и прежде, оставался одним из главных театров для великих государственных событий. Король и император проехали под сторожевой башней напротив Рю де ла Вьей-Драпери, одной из самых древних улиц средневекового Парижа, сегодня погребенной под безликими зданиями Префектуры полиции и Торгового суда. Здесь императора развлекали на пиру в Большом зале, самом большом зале Западной Европы, в нишах на стенах которого возвышались раскрашенные статуи королей Франции от Хлодвига до Филиппа IV Красивого^[2].

Париж, в котором постоянно проживало около 200.000 человек, а также масса бесчисленных бродяг из всех других частей Франции, был самым густонаселенным городом Европы и почти наверняка самым богатым. Писавший в 1430-х годах в городе, разграбленном в результате ожесточенной гражданской войны, покинутом монархией и дворянством и занятом солдатами и чиновниками иностранной державы, стареющий профессиональный писец вспоминал государственный визит императора как высшую точку утраченного величия столицы. Этому человеку нужно было напомнить своим читателям, что Париж когда-то был центром политического мира, гудящим от сплетен и украшенным символами власти; где короли Франции, Наварры и Сицилии проводили большую часть своего времени; где они соседствовали с принцами, герцогами, графами и епископами; где армия лучших ремесленников Франции трудилась, чтобы удовлетворить их аппетит к роскоши; где лучшие ученые и ораторы христианства жили в разветвленных зданиях Нотр-Дам, колледжах и монастырях левого берега; где поток людей, пересекающих Большой мост, был почти непрекращающимся; где сокровищницы церквей стоили целых королевств, а улицы предлагали "больше богатства и чудес, больше церемоний и волнений, чем может перечислить любой человек". Жильбер де Мец^[3] был не единственным, кто с ностальгией вспоминал эти сцены. Несчастье порождает миф. Одним из тех, кто встречал византийского императора, был дядя французского короля, Людовик II герцог Бурбонский. Три десятилетия спустя, когда старый знаменосец Людовика надиктовывал свои мемуары, он тоже вспоминал визит Мануила II как символический момент перед началом гражданской войны, когда "мир и удача царили во Франции", а страна находилась на пике своего могущества и влияния. Другой пожилой автор мемуаров 1430-х годов, Персеваль де Каньи, который был оруженосцем графа Алансонского, вспоминал это время как время, когда парижане спокойно спали в своих постелях, хотя на стенах не было дозоров, а городские ворота оставались открытыми днем и ночью. Даже шестнадцатилетний Жиль де Бувье^[4], будущий Беррийский герольд, считал, что "в тот час благородное королевство Франция и добрый город Париж наслаждались могуществом, славой, честью и богатством, превосходящими все христианские королевства"^[5].

Это были золотые годы для Франции. Французские войска защищали Константинополь от турок. В Италии Асти, Генуя и Неаполь были французскими городами. Группа нормандских авантюристов завоевала Канарские острова в одном из самых первых европейских колониальных предприятий. Создавалась величайшая литература раннего французского языка: хроники Фруассара, баллады и рондо (rondeaux) Эсташа Дешана, поэмы и полемика Кристины Пизанской, буйные стихи аристократических авторов Cent Ballades (Сотня Баллад) — все они находили покровителей, читателей и подражателей во Франции и переводчиков за рубежом. Вокруг Наваррского колледжа, среди приближенных королевских принцев и в высших слоях государственной службы выросла литературная культура, основанная на стилизованной латыни, созданной на основе классических форм и риторики эпохи Августа в Риме. Поколение выдающихся парижских мастеров, вдохновленных французскими, фламандскими и голландскими художественными традициями, создало одни из самых красивых расписных манускриптов европейского средневековья. В Дижоне скульптор Клаус Слютер^[6] создавал произведения эмоционально насыщенного реализма за двадцать лет до первых работ Донателло^[7] в Италии. Это единичные оставшиеся свидетельства плодотворного творческого периода в истории Франции, большинство памятников которого безвозвратно исчезло: грандиозные парижские особняки королевских принцев, разрушенные в ходе последующего развития города; замечательные творения парижских ювелиров, описания которых заполняли инвентарные списки короля и знати, почти все разграбленные или переплавлены в монеты во время бедствий последующих лет; резные гробницы богатых прелатов и чиновников, разбитые революционерами следующих поколений; прекрасные изображения из дерева и камня, когда-то украшавшие бесчисленные церкви, провозглашая новое, интенсивное религиозное чувство, изуродованные самоуверенным пуританизмом XVI века или отброшенные утонченным вкусом XVIII.

Это была прежде всего парижская цивилизация. "Прощай, Париж, прощайте, вкусные паштеты", — пел поэт Эсташ Дешан, уезжая из столицы в Лангедок, перечисляя все роскошества, которых ему будет не хватать в суровых южных провинциях: бани, бордели, мягкие кровати, вышитые ткани, модные наряды, танцы и прекрасное вино. В этом было нечто большее, чем привычный контраст городской изысканности и сельской простоты. Париж достиг апогея своей удачи в то время, когда остальная Франция, как и вся Европа, страдала от затяжной экономической депрессии. После перемирия 1389 года с Англией страна находилась в состоянии мира, и в течение шести лет на французской земле не было крупных военных кампаний. Но разбой оставался серьезной проблемой, особенно на юге. Сельским общинам потребовались десятилетия, чтобы оправиться от разрушений, нанесенных войной, выкорчеванных виноградников, угнанного скота, сожженных зданий, для восстановления которых требовался какой-никакой а капитал. Последствия усугублялись уменьшением численности сельского населения, поскольку война, внутренняя миграция и бубонная чума унесли множество жизней жителей самого богатого королевства Европы. Результатом стало постоянное падение урожайности и цен на сельскохозяйственную продукцию, а также общий спад экономической активности. Малопригодные земли перестали обрабатываться, зарастая лесом или кустарником. Доходы дворянства, церкви и массы мелких крестьян, основанные на сельскохозяйственном производстве, уменьшились. Так же как и прибыль от производства промышленных товаров, таких как текстиль, основной продукт северных городов. В 1350-х и 1360-х годах наемные работники пережили кратковременное повышение уровня жизни, поскольку рабочей силы стало не хватать, а зарплаты выросли после первой эпидемии Великой чумы 1348 года. Но влияние этого единовременного повышения было исчерпано к 1370-м годам и к концу XIV века сокращение спроса сдержало повышение заработной платы. Долгое царствование Карла VI (1380–1422) характеризовалось стагнацией и постоянным экономическим спадом^[8].

Между 1398 и 1403 годами Франция пережила последнюю крупную вспышку бубонной чумы позднего средневековья. Это была самая заразная и продолжительная эпидемия на протяжении целого поколения. Статистические данные фрагментарны и часто трудно интерпретируемы. Но и те, что есть, позволяют предположить, что за пять лет население могло сократиться на четверть. Судя по жалобам сборщиков налогов, чей доход зависел от поступления налогов с продаж, экономическая активность за тот же период упала примерно на треть, поскольку люди умирали или бежали, а рынки опустели. Непосредственный эффект был наиболее выражен в городах, где смертность была самой высокой. Но в долгосрочной перспективе сильнее всего пострадала сельская местность, поскольку люди покидали деревни мигрируя в города. Когда в январе 1406 года королевский Совет рассматривал новый единый налог на города и деревни, эксперты из Счетной палаты сообщили, что из примерно 1.700.000 поселений во Франции не менее 700.000, или более 40%, должны быть освобождены от уплаты налога, поскольку из-за разрушений, причиненных войной и чумой, они стали слишком бедными, чтобы его платить. Косвенные последствия сокращения населения оказались еще более стойкими: падение спроса на промышленные товары, сокращение международной торговли, сокращение кредитов и уменьшение денежной массы. Все это усугублялось ростом стоимости серебряной монеты в результате спада добычи серебра в Европе^[9].

Франция в 1400 году оставалась пестрым лоскутным одеялом из провинций, каким она была всегда и останется вплоть до XIX века: страной многих наречий, разрозненных законов и культур, а также сильного местного патриотизма. В течение примерно трех столетий короли Франции постепенно усиливали свою власть над раздробленным королевством при поддержке церкви, амбициозных гражданских чиновников и профессиональной судебной системы с развитым чувством королевской власти. В конце XII века Филипп II Август, на постоянной основе, разместил основные органы государственной власти в Париже. Спустя два столетия государственное управление стало главной отраслью экономики города. Его экономика поддерживалась за счет обслуживания короля, дворян и церковных прелатов, а также судей, адвокатов, чиновников и придворных, которые управляли самым бюрократическим государством Европы. Филипп II Август, Людовик IX, Филипп IV Красивый и его сыновья, Карл V — все они были преимущественно парижскими монархами, жили в городе по своему выбору и украсили его многими из лучших зданий. Карл VI родился и умер там, первые двенадцать лет своего правления он держал там двор, а большую часть оставшихся двадцати лет царствования провел в заточении из-за болезни. Париж был ареной всех драматических моментов французской монархии. Король отметил свое вступление на престол экстравагантными празднествами. Напуганное население устраивало процессии по улицам города, чтобы взывать к заступничеству Бога во времена национальных бедствий. Более сотни колоколен возвещали о великих событиях политического и церковного календаря. Костры и уличные гулянья отмечали новости о победе или мире, рождении детей короля или его выздоровление от болезни. Законы и прокламации объявлялись со ступеней Шатле и старого дворца и повторялись под звуки труб на перекрестках. Париж был ареной заседаний Генеральных Штатов и всех других тщательно срежиссированных собраний, с помощью которых короли династии Валуа пытались приобщить своих подданных к важным политическим решениям. Толпы людей теснились на небольшом пространстве среди книжных лавок перед собором Нотр-Дам, чтобы стать свидетелями сожжения книг и публичных заявлений крайне политизированной церковной иерархии. А в конце каждого царствования тело короля проносили по улице Сен-Дени в сопровождении главных офицеров и домочадцев покойного, а также десятков тысяч скорбящих.

Политическая роль города повсеместно проявлялась в его зданиях. Дворы и залы отеля Сен-Поль у Бастилии были заполнены прислугой королевского двора. Его офицеры и их подчиненные занимали каждый уголок огромного и разветвленного комплекса зданий и заселяли дома на окрестных улицах. В годы своего расцвета у Карла VI было сорок пять камергеров и около 700 или 800 дворян при дворе, а также множество прислуги. Секретари, нотариусы и клерки Канцелярии, почти в три раза более многочисленные, чем столетие назад, заполняли залы дворца и особняки сменявших друг друга канцлеров. Башня Лувра, доминирующая над городским пейзажем с запада, над входом в которую возвышалась статуя короля Карла V, теперь служила вспомогательным дворцом, церемониальным местом для государственных мероприятий, королевской сокровищницей, библиотекой и арсеналом. В тесных зданиях Шатле на северном конце Большого моста размещался растущий штат судей, следователей, клерков, нотариусов, сержантов, палачей и тюремщиков. На противоположной стороне острова Сите, за высоким укрепленным фасадом Консьержери, находились здания, дворы и сады бывшего королевского дворца, в значительной степени перестроенного Филиппом IV Красивым в начале XIV века. В северной части этого административного квартала, выходящего на правый рукав Сены, в офисах, башнях и галереях вокруг Большого зала размещалась растущая масса чиновников. Эти чиновники обслуживали судебные службы королевского двора, отвечавшие за рассмотрение петиций, а также различные палаты Парижского Парламента, высшего суда страны, и ряд политических и административных учреждений королевского правительства. В оставшихся помещениях размещались офисы и архивы обширной и сложной финансовой службы короны: три казначея Франции, отвечавшие за управление королевским доменом и учет поступлений и платежей; советники и аудиторы Счетной палаты и зарождающегося Казначейского суда; генеральные советники королевских финансов с их многочисленным штатом; генеральные сборщики налогов с подчиненными им чиновниками, отвечавшими за сбор податей и габеля^[10].

Принцы и высшие прелаты королевства, по традиции являвшиеся ближайшими советниками короля и главными фигурами в его Совете, проводили большую часть своего времени в столице, вблизи центра событий, гораздо больше, чем их предшественники. На левом берегу Орлеанские герцоги занимали Наваррский отель у ворот Бюси на улице Сент-Андре-де-Ар, рядом с особняками графов д'Э, герцогов Бретани, Дофинов Оверни и полудюжины более мелких дворян, а также двадцати пяти видных епископов и аббатов. Между городской стеной и берегом реки напротив Лувра, на месте, которое сейчас занимает Институт Франции, стояло укрепленное здание Нельского отеля с его дворами, садами и галерейными аркадами, которое занимал дядя короля Иоанн (Жан) герцог Беррийский, это была одна из шести парижских резиденций, принадлежавших этому великолепному принцу, в дополнение к пяти большим домам за стенами города. Роскошно украшенный особняк герцога, Бисерт, расположенный к югу от стен у Итальянских ворот, на фоне тогдашнего пейзажа открытых полей и виноградников, был перестроен, чтобы вместить его сокровищницу книг, картин, гобеленов и драгоценностей, "самую богатую и ценную коллекцию произведений искусства в королевстве", по словам одного осведомленного судьи. На правом берегу Сены плотное скопление внушительных резиденций вокруг Лувра было занято представителями древней знати: "богатый и приятный" дворец, недавно перестроенный герцогами Бурбонскими; старый особняк короля Богемии, убитого при Креси, который теперь использовался в качестве главной резиденции герцогом Орлеанским; городские особняки графов Алансонского, Лаваля, Сен-Поля, Эно, Клермона, Арманьяка и Ла Марша, все они стали видными участниками гражданских войн последующих лет. Стоящий отдельно, немного восточнее, Бургундский отель служил парижской штаб-квартирой Филиппа Смелого, герцога Бургундского, главенствующей фигуры во французском королевском Совете и владельца по меньшей мере трех других особняков в столице в дополнение к дому Конфлан, великолепному пригородному особняку, который стоял у моста Шарантон, окруженный прекрасными садами. Владельцы этих городских дворцов всегда находились на виду. Их залы и дворы были заполнены слугами, фаворитами и просителями. Их сторонники носили их цвета, публично заявляя о своей принадлежности тому или иному сеньору. Аристократы пробивались сквозь толпы верхом на лошадях, одетые в великолепные бархаты и меха, усыпанные драгоценностями, в сопровождении ливрейных всадников^[11].

Профессиональные слуги короны, эти маленькие короли (petits royetaux), которых высмеивал Жильбер де Мец, выделялись почти так же. Они разжирели на гонорарах и поборах своих должностей, на щедрости неспособного короля и на спекулятивных возможностях, которые предоставляли нуждающееся правительство и быстро растущий город. Сохранившиеся налоговые списки свидетельствуют о том, что, если не принимать во внимание принцев и древнюю аристократию, которые были освобождены от налогов, большинство самых богатых парижан были судьями и королевскими чиновниками. Их дома заполняли пространства между резиденциями аристократов на  левом берегу. Они строили для себя великолепные дома по краям квартала Маре, недалеко от резиденции короля Сен-Поль, в тех местах, где сейчас находятся улица Вьель-дю-Тампль, улица Архивов, улица Франс-Буржуа и переулки, ведущие от них. Здесь находился отель Клиссон, построенный опальным коннетаблем во времена его величия, от которого до сих пор сохранилась сторожевая башня; особняки, которые занимали его протеже, эти чрезвычайно успешные мошенники Бюро де Ла Ривьер и Жан ле Мерсье, до своего падения; отель Барбетт, перестроенный казначеем, камергером и дворецким короля Карла VI Жаном де Монтегю. Это были символы амбиций новой аристократии чиновников и напоминание о хрупкости состояний, построенных на мимолетных королевских милостях^[12].

В приходах Сен-Жак-ла-Бушери и Сент-Оппортюн, к северу от Шатле, и на многолюдных улицах вокруг рынка Ле-Аль стояли дома банкиров, поставщиков, торговцев и ремесленников, которые снабжали этих высокопоставленных особ и процветали благодаря их крупным тратам. За один год, 1400, герцог Бургундский потратил на украшения почти 40.000 ливров. В следующем году королева потратила вдвое больше на золотые ткани, шелка, меха, драгоценности, вышивку и различные головные уборы для себя и своей дочери. Герцог Беррийский наполнил свои многочисленные дворцы сокровищами и диковинками. На драгоценности, которые королевские принцы традиционно дарили друг другу на каждый Новый год, уходили десятки тысяч ливров. Немногочисленные сохранившиеся экспонаты раскрывают дух эпохи лучше, чем любые выцветшие списки счетов и описей. Знаменитый скульптурный ансамбль "Золотой конь" из Альтэттинга, тонко детализированные скульптуры из золота и серебра, инкрустированные сапфирами, рубинами и жемчугом, изображающие Карла VI, стоящего на коленях перед Богородицей и Младенцем, в то время как конюх держит его коня внизу, является, возможно, самым замечательным памятником эпохи поистине королевской щедрости. Подаренный королевой своему мужу в 1404 году, он сохранился в немецкой церкви, поскольку через год был заложен герцогу Баварскому в качестве обеспечения кредита, который так и не был погашен. Подобные произведения не давали покоя парижским торговцам роскошью и приносили целые состояния мастерским и посредникам, которые их поставляли. Жильбер де Мец называет имена Гийома Сангена и банкира из Лукки, Дино Рапонди, кредитора герцогов Бургундии, Симона и Бюро де Даммартена, поставщиков королевы и Орлеанского дома. Другие представители элиты буржуазии Парижа выполняли те же функции для герцогов Беррийского, Анжуйского, графов Алансонского и Арманьяка. Некоторые из этих поставщиков вели жизнь почти такую же роскошную, как и принцы, которым они служили. Они покровительствовали поэтам, художникам, музыкантам, кулинарам. Их часовни были украшены витражами и золотыми сосудами, в них проповедовали знаменитые священнослужители. Их дома были обставлены хорошей мебелью, столы уставлены изысканными блюдами и отличной едой, а кровати устланы толстыми мехами. "Это вещи, — писал своей молодой жене обеспеченный горожанин, известный как Парижский домохозяин, — которые вызывают у мужчины желание вернуться домой, увидеть свою жену и отгородиться от внешнего мира"^[13].

Огромное население Парижа традиционно рассматривалось как источник силы. "Чем более многолюдной будет наша столица, — провозгласил Карл VI в 1392 году, — тем больше ее слава будет способствовать нашей славе, нашему величию и нашему суверенитету". Во времена мира и процветания это, несомненно, было правдой. Но плотная людская масса французской столицы также была податливой для внутренних и внешних врагов, и этот фактор приобретал все большее значение в наступающее время политической нестабильности и гражданской войны. Контрасты богатства и бедности, экстремальные даже по меркам эпохи, были давним источником волнений и беспорядков. Экономика Парижа состояла из мелких мастерских, ремесленников и лавочников. Сложное регулирование розничной торговли в сочетании с высокими затратами на перевозку и распределение товаров делали его исключительно дорогим городом для жизни. Сравнительно жесткий и регулируемый рынок труда предлагал хорошие зарплаты меньшинству, имевшему надежную работу или необходимые навыки, но неустойчивые ставки оплаты и высокий уровень безработицы для большой массы подмастерьев и рабочих. Ситуация усугублялась потоком мигрантов, бегущих в город от нищеты и отсутствия безопасности в сельской местности. Те, кто обладал профессиональными навыками, наталкивались на мощные барьеры, с помощью которых состоявшиеся торговцы защищали свои привилегии и монополии от чужаков: привязка к месту жительства, жесткие ограничения на количество мастеров, минимальные сроки обучения, строгий контроль качества. Большинство мигрантов, не имевших никаких навыков или не представлявших реальной ценности, искали работу за прожиточный минимум или еще ниже. Более удачливые из этих несчастных находили работу в качестве домашней прислуги или подсобных рабочих в строительном и транспортном бизнесе, а также жилье на чердаках, которые парижские торговцы традиционно отводили своим прислужникам или сдавали "бедным рабочим". Но многие в итоге становились бродягами, нищими, мелкими преступниками или проститутками. Днем они проводили время в примерно 4.000 тавернах и питейных заведениях города. Ночью они спали в подвалах или предместьях, или же устраивались на баржах, пришвартованных в Сене. Данные Жильбера де Меца о 80.000 нищих были, конечно, преувеличены, но они отражали широко распространенное мнение о том, что город был переполнен ими. В течение долгого правления Карла VI эти проблемы вызывали растущее недовольство среди бедных и молодых людей^[14].

В этом насыщенном политикой городе коллективные недовольства быстро трансформировались в политические движения даже среди тех, кто не был ни беден, ни молод. Париж не имел официального муниципального управления с 1383 года, когда после восстания Молотобойцев (Майонетов) была ликвидирована городская коммуна. Купеческий прево, который на практике являлся мэром города, был преобразован в назначаемого королевского чиновника. Большинство других муниципальных учреждений было упразднено. Но жители города спонтанно развили другие формы организации, которые были менее восприимчивы к контролю со стороны правительства. В социальной жизни города главенствовали мощные группы буржуазии. Старая олигархия крупных семей, в основном из торговцев продуктами питания, сохранила большую часть своего политического влияния. Ассоциации жителей были организованы в приходы и районы (quartiers) с целью упорядочения налогообложения и в группы по десять и пятьдесят человек на случай обороны и обеспечения внутренней безопасности. Более сотни ремесленных и торговых гильдий служили главными инструментами экономического регулирования. Бесчисленные религиозные братства, благотворительные ассоциации и местные группы объединяли людей для взаимной поддержки. Все эти организации играли явно политическую роль в потрясениях XIV века, но репрессии 1383 года лишили их автономии и многих функций. Более влиятельные из них были поставлены под надзор королевских чиновников. Но эти ограничения никогда не были полностью эффективными и постепенно ослабевали с тех пор, как король взял бразды правления в свои руки в 1389 году. К началу XV века старые объединения, хотя все еще официально не признанные, восстановили большую часть своего прежнего влияния на улицах города^[15].

Через несколько лет растущая мощь и переменчивый нрав парижских гильдий стали ассоциироваться с самой могущественной и опасной из них — корпорацией Grande Boucherie. Эта гильдия контролировала крупнейшую из парижских скотобоен, занимавшую лабиринт крытых переулков к западу от Шатле, под сенью башни церкви Сен-Жак-ла-Бушери. Она были тесно связаны с мясниками Сент-Женевьев, крупнейшим мясным рынком левого берега. Богатые горожане позднесредневековой Европы потребляли огромное количество мяса. По правдоподобной оценке современников, на рынках Парижа в начале XV века еженедельно продавалось 4.000 туш баранины, 240 говядины, 500 телятины и 600 свинины. Мясники представляли собой замкнутый наследственный клан, в котором было много межродовых браков, и на протяжении многих поколений главенствовала горстка семей, таких как Легои, Сен-Йоны и Тиберты. Гильдии мясников восстановили свою корпоративную автономию раньше, чем другие торговые гильдии. Но их члены не пользовались большим уважением. Они были "людьми низкого сословия, бесчеловечными, отвратительными и преданными своему бесчестному ремеслу", по словам патриция Жана Жувенеля де Юрсена. Несмотря на низкий социальный статус, мясники были богаты, пользуясь преимуществами жестко контролируемой монополии и растущего рынка сбыта своей продукции. С богатством пришли амбиции. Их лидеры жаждали статуса и власти. Они наслаждались своим положением вершителей судеб, как только соперничество принцев выплескивалось на улицы. Сосредоточившись в узких переулках своих кварталов, они могли в считанные минуты организовать толпу, призвав сотни мускулистых подмастерьев и учеников, а также своих союзников из мелких мясных лавок, торговцев с рынка Ле-Аль и привлечь широкую сеть ремесленников, таких как кожевники, скорняки, кожевники и сапожники^[16].

По меркам средневековых городов Париж был хорошо охраняемым городом. Но никакая полиция не могла и надеяться контролировать такое плотное скопление людей с помощью ограниченных средств, доступных государственным властям в то время. Прево, королевский чиновник, был главным судебным и административным должностным лицом столицы. Он командовал сержантским составом уголовного суда в Шатле. С момента создания в XIII веке его численность постепенно увеличивалась и в настоящее время составляла 440 человек. Половина этого отряда, занимались пешим патрулированием территории внутри стен и внутренних пригородов. Их дополняли сержанты, нанятые различными церквями, осуществлявшими уголовную юрисдикцию в городе, а ночью — дозор, ополчение, набранное из более богатых домовладельцев. В действительности эти меры были менее впечатляющими, чем казалось. Сержанты Шатле были недисциплинированными, коррумпированными и всеми ненавидимыми. Сторожевая служба выполнялась небрежно и люди обязанные это делать часто уклонялась от нее. Большая часть населения города была приезжей и чужеродной. В городе всегда было полно незнакомых людей. В этих условиях механизмы социального контроля и взаимного наблюдения, с помощью которых средневековые общины поддерживали общественный порядок, были практически неэффективны. Беспорядочная планировка города усугубляла трудности. Переулки, в которых жило большинство людей, были темными и узкими. Боковые улицы могли быть перекрыты деревянными воротами, установленными на их концах. Главные магистрали могли быть перекрыты, при необходимости, тяжелыми цепями, прикрепленными к железным кольцам, установленным в стенах зданий. Уличные толпы были чрезвычайно чувствительны к слухам, провоцирующим страх, ярость, ненависть или панику — то, что Бальзак однажды назовет парижскими газетами "из уст в уста". Вдали от глаз высокопоставленных жителей левого берега, квартала Лувра и квартала Маре, недовольство разрасталось среди тесно набитого населения доходных домов в переулках. В жарких, переполненных чердаках и вонючих подвалах кипели страсти. На немногочисленных площадях внутри стен, таких как Ле-Аль, площадь Бодуайе, Гревская площадь, улица Сент-Антуан и площадь Мобера, на левом берегу, в считанные секунды могли сбираться огромные толпы^[17].

Страх перед восстанием в своей столице был постоянной тревогой королей Франции на протяжении многих лет. Дважды за последние полвека, в 1357 и 1382 годах, парижская толпа захватывала улицы и устанавливала контроль над городом в союзе с важными группировками городской олигархии. Министры короля никогда не забывали об этом. Вдоль Сены стояли сменяющие друг друга памятники, из обработанного камня, их историческому недоверию к жителям Парижа. В самом центре столицы крепость Большого Шатле укрепленная офицерами Карла V, возвышавшаяся над кварталом мясников и открытыми пространствами кладбища Невинных и площади Ле-Аль. Напротив, на левом берегу, на южном конце Малого моста была построена меньшая городская крепость, известная как Малый Шатле, чтобы власти могли отгородить буйных студентов университетского квартала от остального города. Когда в 1360-х годах городские стены были перестроены, чтобы охватить разрастающиеся пригороды правого берега, Лувр оказался в пределах новой линии обороны, но он был перестроен, расширен и защищен стеной с башнями вдоль берега Сены, чтобы служить убежищем от насилия парижан. Над лесом за восточной окраиной города возвышался новый королевский замок Венсен, построенный с огромными затратами, чтобы служить центром власти во время беспорядков в городе. Все эти крепости имели гарнизоны и использовались во время восстания Молотобойцев в 1382 году. В следующем году, после подавления восстания, Бастилия Сент-Антуан, была перестроены таким образом, чтобы противостоять нападению изнутри города и обеспечить королевским войскам возможность проникновения в столицу извне "даже против воли ее жителей"^[18].

Париж был мощно защищен от внешнего нападения. Правобережные кварталы были защищены пятью милями стен и рвов с семью сильно укрепленными воротами. Левый берег был защищен слабее. Его древние стены, построенные при Филиппе II Августе более двух веков назад имели восемь ворот. Некоторые из них находились в плохом состоянии и выходили на обширные предместья, которые обеспечивали достаточное укрытие для врага. Но для плотной осады потребовалась бы армия, намного превосходящая по численности любую армию поздне средневекового государства, как это обнаружили англичане, попытавшиеся взять город в 1346 году, а затем в 1359 и 1372 годах. До конца XVI века даже не предпринималось попыток полной блокады Парижа. Главными же угрозами в военное время были голод и предательство изнутри. Париж находится в узловой точке речной системысеверной Франции, между слиянием Сены с Уазой на западе и с Марной и Йонной на востоке. В XV веке огромное население города зависело от огромной сети дорог и рек, протянувшихся на сотни миль через одни из самых плодородных регионов Западной Европы. Основная часть зерна поступала с равнин Пикардии, Босе и бассейна Марны. Мясо доставлялось из Нормандии и Перша, вино — из Бургундии, соль и рыба — с Атлантического побережья. Топливо, в основном дрова, привозили из лесов Иль-де-Франс. Нехватка складских помещений и оборотных средств означала, что запасы этих основных продуктов питания были, как правило, невелики и быстро истощались. Поток телег, барж и носильщиков ежедневно доставлял в город товары в огромных количествах. Это была хрупкая система, которая легко нарушалась во время войны. Отряды солдат могли легко перекрыть дороги, сводя движение к нулю, провоцируя панику на улицах столицы и поднимая цены на рынках до астрономического уровня. Небольшие отряды людей могли прервать снабжение столицы, захватив узловые пункты за стенами. Наиболее важными из них были два мощно укрепленных пригородных моста в Сен-Клу на западе и Шарантон на востоке. Сразу за северными пригородами, на другой стороне Амьенской дороги стоял небольшой обнесенный стеной город Сен-Дени. Кольцо стратегически расположенных крепостей вокруг столицы, могло перекрыть движение по дорогам и рекам из целых провинций. Этамп блокировал Орлеанскую дорогу на юге. Островная крепость Мелён закрывала движение по Сене. Замок Монтеро охранял важные мосты в месте слияния Сены и Йонны и контролировал большую часть грузопотока из Бургундии. Долина Марны и ее притоков, по которым шли товары из Шампани и провинций Мозеля и Рейна, могла быть перекрыта гарнизонами, базировавшимися в Мо или Ла-Ферте-су-Жуар. К западу от города войска, расположенные в Понтуазе на Уазе и Манте на Сене, могли остановить поставки из богатых и продуктивных регионов Босе, Нормандии и Пикардии. Небольшой обнесенный стеной город Санлис, расположенный в тридцати милях к северу от Парижа, стоял над главным перекрестком дорог северной французской равнины. Всем этим местам было суждено сыграть важнейшие роли во вторжениях и гражданских войнах следующего поколения.

* * *

Кризис французского государства, который чуть не уничтожил его в течение следующих тридцати лет, берет свое начало в одном из его самых замечательных достижений. Франция, единственная среди крупных государств позднесредневековой Европы обладала налоговой администрацией, способной присваивать большую часть избыточного богатства, создаваемого экономикой страны, для нужд короны без какого-либо формального согласия со стороны налогоплательщиков. Эта система возникла в 1360-х годах, когда был проведен ряд финансовых реформ с целью выплаты выкупа за деда Карла VI Иоанна II и противодействия Великим компаниям рутьеров, которые в то время действовали под английским патронажем по всей стране. Она была основана на двух основных косвенных налогах французского старого режима: налог с продаж (aides), взимавшийся в размере 5% с большинства товаров, выставленных на продажу, и 8,3% с вина; и габель (gabelle) — акциз на соль, обычно взимавшийся в размере 10%. Во время правления Карла V (1364–1380) эти налоги зависели, по крайней мере, теоретически, от согласия различных региональных ассамблей, представлявших налогоплательщиков. Но когда во время кризиса, последовавшего за смертью Карла V в 1380 году, оказалось невозможным получить согласие на сохранение этих налогов, правительство ввело их декретом и жестоко подавило попытки согласованной оппозиции. С 1384 года налог с продаж и габель были дополнены новым налогом — талья (taille). Талья — это прямой налог, которым облагались местные общины на неограниченное время для решения чрезвычайных финансовых проблем, как правило, связанных с войной. Согласие на взимание тальи никогда не согласовывалось с местными ассамблеями. В среднем за год налог с продаж и габель собирали около 2.000.000 ливров в дополнение к доходам от королевских владений и доходам от десятин, взимаемых с церкви. В первые пять лет своего существования, с 1384 по 1389 год, талья в среднем добавляла еще 1.000.000 ливров в год. Это представляло собой более тяжелое бремя налогов, чем в каком-либо другом европейском государстве, как в абсолютном выражении, так и относительно богатства и населения страны. Война с Англией послужила политическим оправданием для налогов такого масштаба и основной причиной того, что, несмотря на значительное недовольство и некоторые локальные вспышки восстаний, оно было терпимо для большей части населения. Но когда в 1389 году война была приостановлена и военные расходы упали до самого низкого уровня за полвека, налог с продаж и габель продолжали действовать, хотя и в меньшем размере. Талья была сначала заброшена, но затем возрождена в 1396 и снова в 1397 годах. Это означало существовавший значительный структурный избыток государственных доходов по сравнению с обычными потребностями правительства в мирное время. Однако примерно с 1399 года казна стала неплатежеспособной. Казначеи короля выполняли его обязательства по векселям, подлежащим оплате на три года вперед, многие из которых не были погашены, когда пришло время^[19].

Как же это произошло? Главная причина заключалась в том, что доходы правительства в больших масштабах присваивались королевскими принцами и их клиентами, а также высшими должностными лицами государственной службы. В первые два десятилетия XV века ситуация ухудшилась, поскольку ожесточенная борьба за контроль над ресурсами короны велась в залах заседаний королевских дворцов, в национальных и региональных ассамблеях, среди консулов и магистратов городов и, в конечном итоге, на улицах. Основная проблема заключалась в недееспособности короля. Карл VI никогда не обладал умом или силой воли своего отца, даже в период своего краткого расцвета в конце 1380-х годов. Но в августе 1392 года, когда он возглавлял армию при вторжении в Бретань, он пережил первое серьезное проявление болезни, длившейся всю жизнь, которая, насколько мы можем судить, похоже, была формой параноидальной шизофрении. В течение следующих тридцати лет своего долгого царствования французский король жил в состоянии рассудка, прерываемого все более длительными и частыми отлучками — деликатный эвфемизм, использовавшийся современниками для описания периодов, когда король бродил по коридорам своих дворцов с воем и криками, рвал и пачкал одежду, ломал мебель или бросал ее в огонь, не зная, кто он или что он, и не мог узнать своих ближайших друзей и родственников или даже свою супругу. В периоды ясности рассудка Карл VI был способен следовать своей прежней политической линии. Он был любезен, мог говорить внятно и даже решительно. Он играл свою роль и сохранил лояльность и привязанность своих подданных. Но он больше не был способен управлять своим королевством. В политическом плане он довольствовался тем, что группировки вокруг него вели свои сражения за его спиной, словно он был не более чем отстраненным зрителем. Ситуация была слишком неопределенной, чтобы оправдать введение формального регентства, которое могло бы обеспечить преемственность и сохранить силу монархии Валуа. Поэтому, пока король был жив, все должно было делаться от его имени. Принятие важных решений откладывалось до тех пор, пока он не восстановит свои силы. Если решение нельзя было отложить, оно принималось в его отсутствие, но впоследствии неизменно представлялось ему на утверждение. Карл VI был одновременно незаменим и бесполезен. Повседневные дела управления были возложены на королевский Совет, орган власти, состоящий из королевских принцев, государственных чиновников, нескольких епископов, активно участвующих в работе правительства, и сменяющихся видных магнатов и придворных. Совет стал местом соперничества и интриг фракций, так как власть постоянно оспаривалась между ближайшими родственниками короля, поддерживаемыми кликами, не имеющими реальной законной легитимности.

В течение XIV и XV веков англичане свергли трех королей, которых считали неспособными к правлению, причем одного из них дважды. Однако французы никогда не думали о подобном, даже в самый критический период судьбы Карла VI. После трех столетий, в течение которых власть короны постепенно возрастала, Франция стала отождествлять себя с монархией больше, чем любое другое европейское общество. До тех пор, пока ее древние и разрозненные провинции не имели чувства общей идентичности, именно монархия сплачивала их. В той мере, в какой страна наслаждалась эффективным управлением, внутренним миром и безопасностью от врагов, она была обязана этим в основном монархии. Почти все национальные мифы и символы были сосредоточены вокруг монархии. В конце XIV века провансальский юрист Оноре Боне противопоставил сплоченность своей страны, разделенным обществам вокруг нее. Франция была "колонной христианства, благородства и добродетели, благополучия, богатства и веры", но, добавлял он, "прежде всего, у нее есть могущественный король". Королей Франции поддерживал внушительный корпус профессиональных советников, судей и администраторов. Но функционирование государства никогда не было полностью обезличенным. Оно по-прежнему в значительной степени зависело от личности монарха. Король был не только церемониальной фигурой, символом власти, источником правосудия, источником всей светской власти. Он был единственным авторитетом, который мог разрешить неизбежные политические разногласия между его советниками и министрами. Только он мог придать законность спорным решениям государства: заключению мира и войны, разрешению затянувшегося церковного раскола, распоряжениями в королевских владениях, наложению тальи или браку своих детей. Прежде всего, король был незаменимым арбитром в непрерывной борьбе за королевскую благосклонность и щедрость между принцами, высшими чиновниками и церковниками. Если король не мог сам выполнять эту функцию, она, скорее всего, была выведена из-под его контроля корыстными группировками, стремящимися удовлетворить свои собственные притязания и оттеснить конкурентов. Традиционная аналогия между государством и человеческим телом, которая уподобляла короля голове и разуму политического тела, была не просто привлекательной метафорой. Как Боне приписывал процветание Франции в 1390-х годах силе короны, так и следующее поколение моралистов будет винить ее слабость в социальной дезинтеграции и гражданской войне, которые они видели вокруг себя. "Все теперь развращено, все склоняется к злым делам, — пел Эсташ Дешан, поэт опустевшего двора и удрученной аристократии, — таковы симптомы упадка монархии"^[20].

Упадок короны и рассредоточение власти среди дворянства и гражданских чиновников были очевидны любому, кто бродил среди дворов и садов отеля Сен-Поль. Дела короля по-прежнему велись там. Но толпы провинциальных чиновников, послов, просителей, торговцев, показуха и экстравагантность, музыка, смех и пиршества королевской молодости — все это исчезло. Сам Карл VI жил в окружении скудного двора, сопровождаемый постоянно уменьшающейся группой верных помощников и слуг. Один из них написал в 1406 году патетический, возможно, преувеличенный рассказ о короле, шаркающем без обуви по своим личным апартаментам, без одеяний для публичного ношения, без лошадей для выездов или даже без свечей для освещения своей спальни, над его манерами насмехаются, его власть игнорируют, им манипулируют его бывшие придворные. Знатные являлись к нему в поисках милостей при первых признаках выздоровления, сгоняя с дороги его верных слуг, а затем отворачивались от него, как только наступал рецидив болезни. Когда король был в отлучке, жадные, нуждающиеся и амбициозные искали возможности в других местах, в залах столичных княжеских особняков и приемных видных чиновников. За два десятилетия, последовавшие за началом болезни короля, ежедневные расходы герцога Беррийского выросли в три раза, а ежедневное потребление мяса значительно превысило потребление королевского двора. По словам домашнего биографа герцога Бурбонского, те, кто все еще заходил в отель Сен-Поль, не находили никого, кто мог бы их принять, и быстро уходили. "Пойдемте обедать в особняк герцога Бурбонского, — говорили они, — там нас наверняка ждет хороший прием"^[21].

В ноябре 1388 года, после восьми лет, в течение которых королевством в своих интересах управляли дяди короля, Карл VI сместил их с помощью коннетабля Оливье де Клиссона и группы выдающихся администраторов и бывших слуг Карла V, известных в истории как мармузеты. Министры мармузеты были относительно честными. Они уничтожили пышную поросль взяточничества, которая привела к экспоненциальному росту королевского жалованья за предыдущее десятилетие. Они укрепили полномочия аудиторов и советников Счетной палаты. Они радикально сократили приток средств в карманы королевских принцев и установили жесткий контроль над новыми выплатами. У них было сильное чувство служения обществу, и сами они были не более чем умеренно продажными. Но эксперимент мармузетов был прерван первым приступом безумия короля. Осенью 1392 года два оставшихся в живых брата предыдущего короля, герцоги Беррийский и Бургундский, вернули себе власть. Мармузеты были отстранены от власти, Оливье де Клиссон попал в опалу, а большинство их реформ были сметены вместе с их авторами.

В последнее десятилетие XIV века главенствующей фигурой во французском государстве был Филипп Смелый, герцог Бургундский. Своим положением в королевском Совете Филипп был обязан целому ряду факторов: высокому положению, силе характера, большому опыту в управлении и политике, значительным политическим талантам и трудолюбию. Он был проницателен и мудр. Его дипломатическим способностям завидовали даже его враги. "Человек с большим опытом правления, более осторожный и красноречивый, чем другие королевские принцы", — писал официальный хронист царствования. "Принц, обладающий большим умом, большим трудолюбием и большим желанием управлять", — вторит ему Кристина Пизанская. Однако, прежде всего, Филипп был обязан своим влиянием огромным земельным владениям. Хотя он был младшим из сыновей короля Иоанна II, он был любимцем и своего отца, и своего брата Карла V. Отец наделил его герцогством Бургундским после того, как пресекся род, правивший им с XI века. Его брат-король добился для него руки Маргариты Фландрской, величайшей наследницы в Европе. После смерти ее отца в 1384 году Филипп и Маргарита унаследовали французские графства Фландрию и Артуа, города Антверпен и Мехелен, богатейший торговый и промышленный регион Северной Европы. Они также унаследовали графство Невер, граничащее с Бургундией на западе, и имперское графство Бургундия на восточном берегу реки Соны, что вместе с Шароле (приобретенным позднее путем покупки) более чем удвоило их владения в одном из самых богатых сельскохозяйственных регионов Франции. В последнее десятилетие перед смертью Филиппа в 1404 году эти два значительных блока территорий, вместе с небольшим графством Ретель в Арденнах, приносили в среднем около 330.000 ливров в год в виде доходов от домена, налогов и различных поступлений в обычные годы, увеличиваясь до более чем 600.000 ливров во время войны^[22]. Ловко сочетая дипломатию, наследование, покупку и политическое давление, Филипп наращивал объем своих владений, распространяя свои интересы на автономные территории, расположенные к востоку и северу от Фландрии, которые номинально принадлежали Священной Римской империи. Брабант, Люксембург, Эно, Голландия, Зеландия и Лимбург, а также церковные владения Турне, Камбре и Льеж образовали непрерывную полосу земель за северной границей Франции, которая в первой половине XV века перешла под контроль герцога.

К моменту своей смерти в 1404 году Филипп был не просто принцем французской королевской семьи. Один среди королевских герцогов Франции он смог придать своим владениям атрибуты государства, расположившегося на границе между Францией и Германией. Он содержал большой и эффективный бюрократический аппарат, базировавшийся в двух его столицах Дижоне и Лилле. Он сам собирал налоги и чеканил монету. Он держал великолепный двор, раздавая милости щедрой рукой. Он назначал епископов и спонсировал крестовые походы. Он сам поддерживал отношения с папством и иностранными державами через своих послов. Он создавал армии и флоты, которыми командовали его собственные маршалы и адмиралы и которые поддерживались внушительным артиллерийским парком.

Все это было бы невозможно без крепкой хватки Филиппа в управлении Францией. Он беззастенчиво использовал свое положение в Совете Карла VI, чтобы продвигать интересы своего нарождающегося государства. Внешняя политика Франции была приспособлена для обслуживания интересов правителя Фландрии, которые во многом расходились с интересами остальной Франции. Обязательства герцога перед короной были отменены или уменьшены. Его ставленники были назначены во всю королевскую администрацию. Но самым значительным преимуществом, которое Филипп извлек из своего положения во Франции, было финансовое. Благодаря покладистости королевских советников и чиновников он мог направлять крупные суммы из французской королевской казны в свою собственную. Цена покупки престижа, влияния и лояльности была высока, и, как большинство крупных дворян позднего средневековья, претендовавших на власть, Филипп превысил свои собственные ресурсы. Дефицит восполнялся в основном за счет выплат и пенсий от короны и королевских налогов, взимаемых в его французских владениях, которые были уступлены ему полностью или частично. Частота этих выплат напрямую зависела от политической удачи герцога. Одним из первых его действий после возвращения контроля над правительством в 1392 году было назначение себе ежегодной пенсии в размере 36.000 ливров. Эта сумма постепенно увеличивалась с годами и достигла 100.000 ливров в год к моменту его смерти двенадцать лет спустя. Кроме того, Филипп получал от 60.000 до 80.000 ливров в год из доходов от королевских налогов в своих владениях и чрезвычайных пожалований, варьировавшихся от 3.000 ливров в поздние годы режима мармузетов до не менее 154.000 ливров в 1403 году. В последние десять лет жизни Филиппа общие поступления из всех источников составляли в среднем от 500.000 до 550.000 ливров в год, из которых по меньшей мере треть, а в некоторые годы почти половина, поступала из ресурсов французской короны. Эти цифры говорят о том, что герцог Бургундский выкачивал в свой карман более десятой части годовых доходов короля Франции^[23].

Филипп Бургундский был далеко не одинок в своем грабеже французского государства. Иоанн, герцог Беррийский, старший из дядей короля, не обладал ни талантом, ни амбициями своего младшего брата. Однако его доходы не намного уступали доходам Филиппа. Иоанн был великим строителем. Его дворец-замок в Меэн-сюр-Йвр, чьи высокие башенки и искусно вырезанные окна изображены в Часослове самой известной книге герцога, был одним из семнадцати замков и дворцов, которые он построил для себя за свою долгую жизнь. Иоанн любил роскошь, содержал великолепный двор и щедро раздавал деньги гостям. Не менее двадцати девяти камергеров управляли его двором. Его военная свита включала коннетабля Франции и некоторых ведущих дворян королевства. За службу им хорошо платили. "Герцог любит наблюдать, как богатеют его последователи", — ответил его личный секретарь, когда агенты министров мармузетов обвинили его в коррупции. Сохранившиеся счета герцога Беррийского свидетельствуют о ежегодных расходах в размере около 330.000 ливров в начале XV века, лишь незначительная часть которых покрывалась доходами от его владений. Часть дефицита покрывалась за счет пенсии из королевской казны в размере 36.000 ливров в год, часть — за счет периодических королевских пожалований землями и деньгами, а часть — за счет займов. Но даже с этими средствами герцогу удавалось сводить концы с концами только за счет значительных доходов от Лангедока, обширной южной провинции, королевским лейтенантом которой он был большую часть 1380-х годов. Иоанн Беррийский совершенно не подходил для этой ответственной должности и был смещен с нее в 1389 году правительством мармузетов. Тем не менее, в мае 1401 года он был восстановлен в должности, сначала временно, а затем пожизненно. В действительности это назначение было финансовой сделкой, призванной увеличить доходы герцога, имевшего большие долги. В обмен на ежегодную выплату в королевскую казну 60.000 ливров в год герцог получал, помимо пенсии, доходы от налога с продаж и габеля в Лангедоке, которые приносили вдвое больше. Ему также было разрешено оставлять себе все королевские налоги, собранные в его личных владениях, вместо половины, которая полагалась ему ранее. Через несколько лет эти источники приносили в его казну около 190.000 ливров в год наличными. Его должностные обязанности не были обременительными и выполнялись за него королевскими чиновниками, пока герцог проводил время в Париже и во дворцах, которые он построил для себя в Берри и Оверни^[24].

Королева Карла VI, принцесса Изабелла Баварская из германского рода Виттельсбах, вышла замуж за Карла VI в возрасте пятнадцати лет после поспешно заключенной сделки, главной целью которой было соблюдение дипломатических интересов герцога Бургундского. История была недоброжелательна к Изабелле. Главным пунктом обвинения против нее всегда было то, что она поддержала англичан против своего сына, будущего Карла VII, после кризиса 1419 года. Ее также обвиняли, без каких-либо реальных исторических оснований, в цинизме, коррупции и сексуальной развращенности. Тот факт, что она была немкой, очернил ее в глазах поколений французских историков, живших в эпоху франко-германских войн нового времени. Но ее критики преувеличивали как ее значение, так и ее пороки. Изабелла приехала во Францию подростком, не говоря ни слова по-французски. Ей было всего двадцать два года, когда болезнь впервые поразила ее мужа. Отлучки короля особенно тяготили ее, так как он не мог вспомнить, кто она такая, отказывался принимать ее и время от времени прибегал к рукоприкладству. Он разбивал изображение ее гербов в витражах дворца и пытался соскрести ее герб, выгравированный на серебряной посуде, подаваемой к их столу. Ходили слухи, что он делал унизительные предложения своей невестке, Валентине Висконти, герцогине Орлеанской. Изабелла была чужой при французском дворе. Приземистая и невзрачная, согласно французским представлениям о женской красоте, и чрезмерно любящая деньги, она никогда не пользовалась популярностью в народе и не была любима во дворцах принцев. Но ее нельзя было отодвинуть на задворки, так как она имела значительное влияние на короля в периоды просветления его рассудка. К тому же она была матерью девяти королевских детей, родившихся между 1389 и 1407 годами, от которых зависело будущее династии. Изабелла была решительной и хитрой. Вынужденная бороться за себя с ревнивыми обитателями отеля Сен-Поль, Изабелла стала силой, с которой приходилось считаться. По мере роста ее влияния росли и ее требования к ресурсам мужа. Когда стало ясно, что Карл VI не вылечится окончательно, более того, может даже умереть, ей предоставили собственный двор и Совет. В конце концов, их поселили в отеле Барбетт, внушительном особняке рядом со старыми стенами Филиппа II Августа, расположенном на небольшом расстоянии к северу от отеля Сен-Поль. Ей было предоставлено пособие из казны на содержание детей и контроль над собственными земельными владениями. Она получала частые и все более щедрые денежные, ювелирные и земельные пожалования. К 1406 году ее доход вырос до более чем 140.000 ливров в год, то есть за двенадцать лет увеличился в четыре раза. Изабелла установила тесную связь со своим старшим братом, Людвигом VII Бородатым, герцогом Баварско-Ингольштадским, проницательным и жадным профессиональным придворным, паладином и дамским угодником, который прожил во Франции с 1391 по 1415 годы. В течение этих лет Людвиг верно служил политическим советником Изабеллы и был ее глазами и ушами при дворе, обеспечивая себя за счет щедрот короля, королевы и молодого Дофина. Выгодные браки принесли ему в придачу ларцы с драгоценностями, крупные денежные подарки, а также пенсии и выплаты, которые оценивались примерно в 30.000 франков в год^[25].

"Герцоги забрали все, — жаловался адвокат Жан Жувенель де Юрсен, — и распределили между своими сторонниками так, как посчитали нужным". Слово все было преувеличением, но истинные факты были достаточно серьезными. В начале XV века два дяди короля по отцовской линии напрямую контролировали около двух третей территории Франции и присваивали примерно четверть доходов короны. Однако они были далеко не единственными претендентами на королевскую казну. Три других королевских принца, герцоги Орлеанский, Анжуйский и Бурбонский, также пользовались широкими правами на доходы от королевских налогов в своих владениях и периодически получали пенсии и подарки. Множество более мелких дворян имели свои собственные, более мелкие преференции. У каждого из этих людей были клиенты, протеже и сторонники в их владениях, которые ожидали от них подачек и милостей. Река пенсий, подарков и повышений жалованья текла в кошельки их союзников и сторонников в высших слоях государственной службы^[26].

* * *

Самым выдающимся из этих хищников, поскольку он имел самые большие амбиции, был брат короля, Людовик, герцог Орлеанский. В 1400 году Людовику было двадцать восемь лет, он был на два года моложе короля. Осиротев в детстве, братья воспитывались вместе под отдаленной опекой своих дядей. В течение восьми лет, вплоть до реального воцарения Карла VI в 1388 году, они страдали от одного и того же удручающего сочетания высокого положения и практического бессилия. Этот опыт создал между ними пожизненную связь, которая сохранилась на протяжении всех превратностей жизни короля и дала Людовику Орлеанскому возможность влиять на короля в периоды ясности его рассудка. Как и его брат, Людовик был непоседой, самовлюбленным и экстравагантным. Но Людовик никогда не мог похвастаться уважением или благоразумием, которые прикрывали излишества короля. Его считали порочным: беспутным и неуравновешенным, любителем азартных игр и бабником, окружавшим себя беспутными друзьями и устраивавшим развратные вечеринки. Его навязчивый интерес к колдовству и черным магическим искусствам не был ни для кого секретом. Все это затмевало его несомненные способности. Ведь Людовик был политиком исключительных способностей, обаятельным, любезным, проницательным, высокоинтеллектуальным и дельным в советах, обладающим выдающейся памятью и способностью сконцентрироваться на деле^[27].

Будучи ближайшим родственником короля по мужской линии, герцог Орлеанский по традиции был первым человеком в королевстве после самого короля и номинально старшим членом его Совета. Если бы Карл VI умер, когда его дети были еще несовершеннолетними, Людовик несомненно стал бы регентом. Однако в течение многих лет Людовик жил в тени своих дядей. Когда в сентябре 1392 года в Париже собрался Большой Совет, чтобы рассмотреть вопрос об управлении Францией после первого приступа безумия короля, попытка Людовика получить власть была отклонена. По крайней мере, частично это объяснялось его молодостью и дурной репутацией, которая была несравнима с опытом и серьезностью герцога Бургундского. Но в значительной степени это также объяснялось бедностью состояния молодого принца, что было серьезным недостатком в обществе, в котором земля и богатство были основным источником статуса и политической власти. Как младший принц королевского дома Людовик должен был сколотить свое состояние в Италии. Его женитьба в 1389 году на Валентине Висконти, дочери миланского деспота, принесла ему графство Асти в Ломбардии и перспективу больших завоеваний на полуострове в союзе с его могущественным и агрессивным тестем. Эти перспективы были разрушены постепенным отдалением друг от друга Франции и Милана в течение 1390-х годов. В результате состояние Людовика в эти первые годы не соответствовало его амбициям. Его земельные владения во Франции первоначально составляли не более чем графства Валуа и Бомон в долине Уазы к северо-западу от Парижа, на которые распространялись права пожилой вдовствующей королевской особы, Бланки Орлеанской (дочери Карла IV), владевшей ими в настоящее время пожизненно; герцогство Турень, скромный апанаж, доходы от которого едва покрывали расходы на управление им, и который был пожалован ему на условиях, что это все, на что он мог рассчитывать; и приданое его жены, состоявшее из графства Вертю в Шампани и 450.000 флоринов наличными. Во время правления мармузетов Людовик мог финансировать свой буйный образ жизни за счет займов и периодических подачек от своего брата. Но это было болезненным напоминанием о его зависимости, особенно в сравнении с роскошным состоянием его дядей с их огромными владениями, помпезными свитами и склонностью покровительствовать младшим принцам^[28].

В течение 1390-х годов Людовик Орлеанский занимался расширением своих земельных владений. В начале 1392 года он приобрел графство Блуа за 200.000 франков. Затем в июне он обменял Турень на более крупное и престижное герцогство Орлеанское, что стало одним из последних актов щедрости короля перед началом его болезни. В то же время ему были обещаны земли с доходом до 4.000 франков в год за счет конфискаций. Это обещание было выполнено в течение следующих нескольких месяцев путем пожалования значительных земель в Нормандии и передачи графства Ангулем. Графство Валуа окончательно перешло в его руки в 1393 году со смертью Бланки Орлеанской. В последующие годы Людовик приступил к активной программе приобретений в Шампани, скупая владения у дворян обремененных большими долгами, которые пытались свести концы с концами в условиях самого тяжелого сельскохозяйственного кризиса. Эти покупки финансировались частично за счет денег из приданого его супруги, а частично за счет грантов, предоставленных королем до начала его болезни. Земли в Шампани стали его последними значительными приобретениями на несколько лет. Жесткий контроль, осуществляемый в Париже герцогами Бургундским и Беррийским, более или менее остановил поток новых королевских грантов их амбициозному племяннику после того, как они вернули себе власть в 1392 году. Действительно, Людовик мог даже не получать сравнительно скромную пенсию от короны, которая ему полагалась, так как в 1399 году он заявил, что ему причитается не менее 300.000 долга^[29].

В 1398 году Людовик Орлеанский начал играть более агрессивную политическую роль. Поводом послужила проба сил в королевском Совете по трудноразрешимому вопросу о церковном расколе. Взгляды Филиппа Бургундского на раскол были сформированы из характерной смеси личных убеждений и политической корысти. Франция с самого начала поддерживала дело авиньонских Пап. Но большинство фламандских подданных Филиппа признавали Папу, правящего в Риме. С момента избрания Бенедикта XIII на авиньонский папский престол в 1394 году Филипп, при поддержке своего брата Иоанна Беррийского, проводил политику, известную как Путь отречения (Voie de cession), которая предусматривала отставку обоих соперников, чтобы можно было избрать третьего для управления всем христианским миром. Герцог Орлеанский, со своей стороны, придерживался традиционной французской политики безоговорочной поддержки авиньонского Папы. Он делал это отчасти из чистого противоречия, а также потому, что все еще мечтал о старом французском проекте — силой изгнать римского Папу и создать для себя государство в центральной Италии. Король в минуты здравомыслия, похоже, был склонен поддержать своего брата. В марте 1398 года Карл VI вместе с герцогами Беррийским и Бурбонским отправился в Реймс на встречу с германским королем Венцелем I Богемским, который был главным сторонником римского Папы среди государей Европы. Идея заключалась в том, чтобы создать общий фронт в пользу Пути отречения. Переговоры ни к чему не привели, так как откладывались из-за периодических запоев Венцеля I, затем были прерваны внезапным приступом безумия Карла VI и, наконец, были приватизированы герцогом Орлеанским. Людовик вступил в личный союз с Венцелем I и использовал свое новообретенное влияние на на него, чтобы сорвать планы по Пути отречения. Дяди короля решили действовать в одиночку. В июле 1400 года, пока Карл VI в очередной раз был в отлучке за закрытыми дверями своих апартаментов в отеле Сен-Поль, собор французской церкви собрался в Париже под наблюдением представителей герцогов. Собор в одностороннем порядке вышел из повиновения Бенедикту XIII и постановил не признавать ни одного из претендентов. В сентябре дяди короля послали французские войска, чтобы занять Авиньон и осадили Бенедикта XIII в его дворце при поддержке большинства из коллегии кардиналов и населения города. Людовик Орлеанский на словах поддержал эти решения, одобренные королевским Советом, но тайно заверил осажденного авиньонского Папу в своей поддержке. В Париже вспыхнули страсти. Сообщалось о "ненависти, ревности и ссорах" между Людовиком и герцогом Бургундским. "Определенные люди, — заявил Людовик, — принимали решения от имени короля без его одобрения или согласия". Миролюбивый герцог Беррийский подвергся нападкам со стороны своего племянника с такой яростью, которая шокировала приближенных пожилого человека^[30].

В то же время Людовик начал активную кампанию по расширению своего влияния на границах французского королевства за счет своих дядей. Его первой целью стал стратегически важный треугольник германских территорий между Бургундией, бургундскими Нидерландами и Рейном. Филипп Смелый уже много лет присматривался к этому региону, через который пролегали основные пути между его владениями во Фландрии и Бургундии. Но Людовик добрался туда раньше него, активно приобретая сторонников и союзников в этом регионе под носом у Филиппа. В июне 1398 года, через три месяца после позорного проваленного саммита в Реймсе, Людовик совершил свой величайший переворот, купив за 2.000 ливров в год оммаж Карла, герцога Лотарингского, чьи обширные владения простирались от графства Бургундия до границ герцогства Люксембург короля Венцеля I^[31]. На противоположном краю Франции герцог Орлеанский также начал проявлять агрессивный интерес к делам гасконской границы, традиционно являвшимися прерогативой герцога Беррийского. Летом 1398 года он стал лейтенантом короля на границе и взял на себя управление французскими гарнизонами. Французская армия под командованием маршала Бусико заняла графство Перигор, изгнав Аршамбо VI, последнего из независимых графов, чьи владения были конфискованы по распоряжению Парижского Парламента. В этих событиях явно прослеживалась рука Людовика^[32].

В начале 1399 года герцогу Орлеанскому наконец представилась возможность. В феврале король пришел в себя после почти года почти непрерывной отлучки. Вскоре после этого в столице разразилась эпидемия бубонной чумы, заставившая большинство принцев бежать в свои пригородные дворцы или отдаленные владения. Это был критический момент. Людовик решил остаться в Париже сделав ставку на захват власти и взял под контроль своего ослабевшего брата. В официальной переписке Карла VI эти два человека фигурируют как неразлучные. В течение нескольких недель Людовик добился кратковременного превосходства в королевском Совете и к лету никто не сомневался, что он стал главенствующей фигурой во французском правительстве. В Англии осведомители Ричарда II сообщили ему, что во Франции было общеизвестно, что Карл VI стал игрушкой в руках своего брата. Герцог Беррийский призывал Филиппа Бургундского вернуться ко двору и вернуть себе свое положение в Совете. Возможно, писал он из Парижа, король на самом деле не так покорен, как считает его брат: "Я уверен, что когда ты будешь здесь в следующий раз, у тебя будет еще больше власти над королем, чем раньше, и не меньше, чем у него". Филипп последовал совету брата. В октябре 1399 года он прибыл в Руан, где в то время находился королевский двор, спасаясь от чумы, и вернулся с ним в Париж в январе следующего года. В течение следующих восемнадцати месяцев он оставался рядом с больным королем, которого рассудок то покидал, то возвращался. Это был один из самых продолжительных периодов пребывания Филиппа в столице со времени его наследования графства Фландрия пятнадцать лет назад. Хотя он смог вернуть себе часть былого влияния в правительстве, но так и не добился прежнего неоспоримого превосходства. Отныне он был вынужден вступать в постоянную борьбу за власть со своим племянником. Когда он находился в Париже, его сильный характер обычно преобладал. Но он не мог постоянно находиться в Париже, так как его далеко разбросанные владения требовали его присутствия. Его супруга и советники с конными гонцами, отсылали ему новости и известия из Фландрии и Бургундии, а преданные клерки и секретари, управляли его администрацией из Бургундского отеля. Но всего этого было недостаточно. Для сравнения, герцог Орлеанский присутствовал в Совете почти всегда^[33].

Результатом переворота Людовика стало открытие шлюзов королевской щедрости после семи лет, в течение которых они были крепко закрыты герцогами Бургундским и Беррийским. Перигор был пожалован Людовику в январе 1400 года, создав вместе с графством Ангулем солидный блок орлеанистской территории на северной границе английского герцогства Гиень. В мае того же года Людовик получил стратегическую крепость Шато-Тьерри на Марне, а в июле — город и графство Дре с его внушительным замком на восточной границе Нормандии. В октябре он купил графство Порсьен, лежащее между Шампанью и северной границей Франции. Затем в ноябре 1400 года он добился резкого расширения своих владений в графстве Валуа, купив баронство Куси и соседнее графство Суассон в Шампани у наследницы Ангеррана де Куси, одного из военных героев предыдущего поколения. Это спорное приобретение, которое, по общему мнению, было мошенническим, стоило Людовику огромной суммы в 400.000 ливров и многих лет судебных разбирательств с продавцом и различными соперничающими претендентами. Большая часть денег на покупку, скорее всего, была получена из королевской казны, а влияние королевских судей и чиновников оказалось неоценимым в отбивании претензий других претендентов. В результате к началу нового века герцог Орлеанский стал главным территориальным магнатом на средней Луаре, в Шампани, в долинах Уазы и Эсны к северу от Парижа и на северной границе с Гиенью. В силу привилегии, дарованной ему в 1399 году, все эти территории рассматривались как часть его апанажа и были выведены из-под контроля королевских чиновников. Кроме того, он получал весь сбор от габеля и тальи в своих владениях, а также регулярный поток денежных займов, подарков и пенсий из королевской казны. В отчете генерального финансового чиновника герцога за 1404–05 годы, единственном из сохранившихся, общая сумма поступлений за этот год составила 453.000 ливров, из которых менее десятой части приходится на обычные доходы от его владений. Остальное, около 409.000 ливров, прямо или косвенно поступило от короны. Даже на пике своего влияния Филипп Бургундский никогда не мог получать субсидии в таких масштабах^[34].

^{1. Бургундский и Орлеанский дома, 1407 г.}

Эти цифры иллюстрируют общеизвестную истину, что обширные земельные владения имели значение не только или даже не столько из-за доходов, которые они приносили и которые часто были весьма скромными. Их реальное значение заключалось в престиже, покровительстве и влиянии, которое они создавали для своего владельца. Они обеспечили Людовику Орлеанскому большое число сторонников на севере Франции. Они принесли ему грандиозные замки, служившие сценой для демонстрации, которая была неотделима от осуществления политической власти. Людовик переделал замок Пьерфон и полностью перестроил замок Ла-Ферте-Милон. Он превратил Куси в "прекрасную крепость", которую прославил Эсташ Дешан, с ее залом, украшенным статуями девяти героев исторических легенд, к которым Людовик добавил фигуру Бертрана Дю Геклена, героя-воина из поколения своего отца. Руины этих величественных зданий и фрагменты скульптур, уцелевшие от внимания реставраторов XIX века и захватчиков XX века, показывают, что роскошь, пропаганда и визуальное воздействие были важны для их владельца, по крайней мере, не меньше, чем оборона. Людовик вел роскошную жизнь в парижском Богемском отеле, который, будучи расширенным и частично перестроенным, служил его главной резиденцией и политическим штабом. В последнее десятилетие своей жизни он потратил деньги на строительство огромного парижского особняка на улице Сент-Антуан напротив отеля Сен-Поль, на земле, предоставленной ему королем, "чтобы он всегда был рядом с нами". В столице в разное время было приобретено не менее пяти вспомогательных резиденций. Подсчитано потребление мяса при дворе Людовика: 80 туш баранины в неделю плюс по 12 говядины, телятины и свинины и более 2.000 цыплят в 1393 году. Сохранившиеся финансовые записи, которые далеко не полны, фиксируют увеличение числа прислужников Людовика по мере того, как росли его средства и улучшалось его политическое положение. Их число увеличилось с 200 человек в среднем в 1390-х годах до более чем 300 человек в начале нового века, что сделало его двор самым крупным из дворов принцев того времени. Его личная военная свита была по меньшей мере вдвое больше. К началу XV века Людовик Орлеанский оставил позади свои бурные годы молодости. Он культивировал политическое влияние, раздавая милости с безрассудной щедростью, и этихкачеств было более чем достаточно, чтобы привлечь в свою орбиту придворных, клиентов и карьеристов. Его двор считался местом современного рыцарства, что резко контрастировало со степенным величием его престарелых дядей. Кастильский паладин Перо Ниньо, который провел несколько недель в Париже в 1406 году в качестве почетного гостя двора Людовика, был ослеплен его обаянием, его великолепным образом жизни, его атмосферой власти и его "великой свитой, полной важных господ и знаменитых рыцарей и людей всех наций"^[35].

В 1399–1401 годах Людовик занялся укреплением своего положения. Когда король стал ему подконтролен, он тщательно использовал свое влияние, чтобы перестроить администрацию по своему желанию, назначая своих клиентов на критически важные должности и беря под свое крыло многих из тех, кто уже был там. Эти преобразования пригодились ему во время отлучек Карла VI, когда ему снова пришлось конкурировать со своими дядями в королевском Совете. Значительные изменения были произведены в финансовых ведомствах, где до сих пор главенствовали ставленники герцога Бургундского. Счетная палата, служившая ревизионным органом государства, и Генеральный Совет контролировавший сбор налога с продаж, были заполнены орлеанистами. Один из придворных слуг Людовика стал сборщиком королевских доходов в Париже и впоследствии казначеем Франции. Людовик заключил тесный союз с тремя братьями Монтегю, отпрысками знаменитой династии администраторов, которые ранее связывали свою судьбу с герцогом Беррийским. Жан I де Монтегю, епископ Шартрский, старший из братьев, поднявшийся по карьерной лестнице в финансовой службе монархии, стал первым президентом Счетной палаты. Герцог Орлеанский добился назначения Жана II де Монтегю, личного секретаря Карла VI, магистром королевского двора и фактически главой администрации.

Людовик не был популярен среди жителей Парижа. Но он позаботился о том, чтобы в главных центрах власти были поставлены его союзники. Жан II де Монтегю стал капитаном Бастилии, а другой его союзник — капитаном Лувра. Гийом де Тиньонвиль, один из его камергеров, стал королевским прево и капитаном замка Монлери. В провинциях орлеанисты постепенно заняли посты королевских бальи, сенешалей и главных капитанов. По крайней мере, отчасти это был вопрос смены поколений. В 1400 году герцогу Беррийскому было почти шестьдесят лет, а герцогу Бургундскому — пятьдесят восемь. Оба были уже стариками по меркам того времени. У Иоанна Беррийского не было наследника мужского пола, а сыновья Филиппа Бургундского вряд ли унаследовали бы его ключевое положение во французском правительстве. Дофину Карлу было всего восемь лет, он был болезненным ребенком, как и большинство его братьев и сестер, и умер в начале 1401 года. Людовик Орлеанский, по сравнению с ним, был "спутником Фортуны", по меткому выражению Кристины Пизанской. Для массы людей, которые толпились в Богемском отеле или отвечали на его призывы к оружию, он был будущим, принцем, которой мог заменить Карла VI^[36].

Как только герцоги Бургундский и Беррийский поняли, что происходит, они отреагировали на это, начав борьбу за покровительство и положение, провоцируя инфляционную спираль коррупции. Все видные представители администрации были обязаны своими должностями, своим политическим выживанием и своим состоянием покровительству того или иного принца. Они делили богатства короны, получая взятки от просителей и гонорары, подарки и пенсии от короля, увеличивая свои зарплаты чрезвычайными надбавками, которые на самом деле были постоянными и удваивали или утраивали их доход. Они развивали собственный патронаж среди своих подчиненных, умножая должности вплоть до самых низших уровней государственной службы, предоставляя чрезвычайные надбавки своим протеже, молчаливо одобряя практику, позволявшую чиновникам торговать своими должностями и выдвигать своих преемников. Ведущие семьи королевских администраторов  создавали плотные сети союзов, укрепляя их разумными династическими браками с себе подобными. Эти вельможи от бюрократии платили за благосклонность своих принцев-покровителей, поддерживая их в государственных Советах, одобряя выделение в их пользу денежных грантов и позволяя направлять на свои нужды доходы короля. Когда колесо фортуны удаляло одних покровителей и возвышало других, а они выживали, меняя лояльность, как могли.

Если верить протесту Парижского Университета от 1413 года, Арно де Корби, который к тому времени уже четверть века был канцлером, получал годовое жалованье, включая чрезвычайные надбавки, в размере 5.000 ливров в год, что вдвое превышало обычную ставку, плюс еще как минимум столько же в виде пенсий, подарков, гонораров и привилегий. Александр Ле Бурсье, генеральный сборщик налога с продаж, за время своей службы приобрел множество недвижимости в Париже и его окрестностях, включая один из самых больших особняков в городе. "Я знаю большого транжиру", — пел о нем поэт Эсташ Дешан. Военный казначей Раймон Рагье, протеже королевы, был еще одним выдающимся администратором, который вкладывал доходы от своей должности в недвижимость в столице, потратив 30.000 франков на возведение особняков, замков и других "дорогих сооружений". Но, безусловно, самым известным случаем был Жан II де Монтегю, чья должность магистра королевского двора принесла ему непревзойденное влияние и богатство. Монтегю был исключительно способным администратором, обладавшим исключительным знанием королевской администрации и сложностей королевских финансов. Самобытный человек, невысокий, худой, прихрамывающий, с пестрой бородой, он вызывал насмешки и страх примерно в равной степени. Монтегю был ярким примером человека, нажившего состояние на королевской службе. Он получал от 6.000 до 8.000 ливров жалованья и чрезвычайных надбавок, а также щедрые подарки и пенсии. Он получал от короны крупные субсидии на приобретение недвижимости и вкладывал свои денежные доходы в покупку новых домов. Он ссужал деньги в казну по высоким ставкам, принимая в залог королевскую посуду и драгоценности. Он перестраивал и одаривал церкви. Его братья стали епископами и архиепископами, а дочери вышли замуж за дворян. Он проводил заседания суда в большом особняке на улице Барбетт в Париже. Его недавно построенный замок в Маркуси на Орлеанской дороге был одним из чудес эпохи. За рвом, порткулисой и крепостными стенами Маркуси, писал недружелюбный современник, друзья великого человека могли любоваться великолепной резьбой по камню и дереву, часовней с блестящими украшениями и драгоценными сосудами, галереями и залами, резными дымоходами, мебелью, коврами, золотой и серебряной посудой, обнесенным стеной парком и конюшнями, заполненными дорогими лошадьми. "Где Монтегю мог найти деньги на все это?" — спрашивал современный памфлетист. Это был хороший вопрос^[37].

Через несколько лет после попытки герцога Орлеанского захватить власть в Париже появился длинный аллегорический памфлет под названием Songe Véritable (Истинная мечта). Анонимный автор, очевидно, был мелким, но хорошо информированным чиновником королевского двора, слишком скромным, слишком преданным или слишком озлобленным, чтобы продаться какому-либо из принцев. В 1.600 язвительных рифмованных двустишиях он представил себе Бедность, ведущую каждого человека по улицам мимо особняков столицы в поисках Истины. От Ложного правительства люди узнают о плачевном состоянии короля и о грандиозных предприятиях его ведущих подданных. Из Опыта и Удачи они узнают о жадности герцога Орлеанского, берущего из казны обеими руками, чтобы финансировать восстановление замков Куси и Пьерфон; о растратах королевы и ее брата; о жадности и глупости герцога Беррийского; о вельможной жизни Жана де Монтегю; все они воры, мародеры и шлюхи. Трудно сказать, насколько широко популярен был Songe Véritable. Судя по небольшому количеству сохранившихся рукописей, не очень широко. Но мнение автора разделяли многие, кто никогда не слышал о его произведении. Тот же гнев без оскорбительных выражений можно найти в трудах Эсташа Дешана и Кристины Пизанской, а также в бесчисленных проповедях, трактатах и балладах того времени. Эти писатели показали глубину общественного недовольства. На протяжении как минимум полувека во французской политике существовала значительная группа сторонников того, что можно условно назвать административной реформой, но на самом деле это была сложная смесь морального пуританизма, финансовой экономии и неприятия повальной коррупции в государственной службе. Внутри французского политического сообщества она получила сильную поддержку со стороны некоторых государственных чиновников, Парламента, Парижского Университета и Церкви — всех институтов, которым предстояло стать все более влиятельными силами во французской политике в последующие годы.

* * *

В 1401 году взаимные обиды и ревность герцогов Бургундского и Орлеанского достигли своего апогея. Искру разжегшую пламя конфликта вновь дал папский раскол, усугубленный на этот раз серьезным политическим кризисом в Германии. Регион между Рейном и северо-восточной границей Франции, с его мозаикой автономных имперских территорий, становился важным предметом заботы французских политиков, каким он останется на протяжении большей части XV века. Прогрессирующий упадок Священной Римской империи, который был вечной темой европейской политики на протяжении более 200 лет, больше всего ощущался на периферии, в Рейнланде (Рейнской области) и Нидерландах, а также в Северной Италии. Филипп Бургундский извлек из этого выгоду, создав основы государства, расположенного между политическими и языковыми границами региона. Теперь появлялись все более очевидные признаки того, что Людовик Орлеанский планирует сделать то же самое. В августе 1400 года курфюрсты империи сместили с трона пьяницу, банкрота и малоспособного Венцеля I Люксембурга. На его место они избрали Рупрехта пфальцграфа Рейнского, главу одной из двух основных ветвей дома Виттельсбахов. Одной из главных претензий курфюрстов к Венцелю I было то, что он был слишком покладист в отношениях с Джан Галеаццо Висконти из Милана, чьи обширные территориальные амбиции в Северной Италии угрожали уничтожить остатки империи к югу от Альп. Другая претензия, тесно связанная с первой, заключалась в том, что он слишком сблизился с французами, позволив им завладеть Генуей и слишком легко поддался французскому давлению, чтобы вывести Германию из повиновения римскому Папе.

Спорная смена владельца германской короны не могла не вызвать ответной реакции во Франции. Герцог Орлеанский поддерживал личный союз с Венцелем I с момента их встречи в Реймсе в 1398 году. С другой стороны, Филипп Бургундский основывал свои династические амбиции в Нидерландах в основном на союзе с баварскими Виттельсбахами, которые контролировали имперские графства Эно и Голландия и вступили в браки с членами его семьи. Королева Изабелла, обязанная своим замужеством герцогу Бургундскому, была принцессой из рода Виттельсбахов. Обе стороны в немецком конфликте обратились к Франции за поддержкой или хотя бы за благожелательным нейтралитетом. В Париже королевский Совет был парализован внутренними разногласиями, оставляя каждой стороне возможность проводить свою собственную внешнюю политику. Герцог Бургундский увидел в смене режима в Германии возможность укрепить существующие союзы и возродить старый проект совместного французского и немецкого решения папского раскола. Он хотел обменять политическую поддержку Рупрехта на помощь в принуждении к отречению обоих Пап. Со своей стороны, герцог Орлеанский не был заинтересован в отречении Бенедикта XIII, и сразу же объявил себя сторонником Венцеля I. Он даже набрал французские войска для экспедиции по освобождению Франкфурта, который в то время осаждали союзники Рупрехта. Этот проект был оставлен только тогда, когда город пал в конце октября 1400 года и дело Венцеля I в Германии потерпело крах^[38].

Не успокоившись, герцог Орлеанский занялся расширением своих союзов на имперской территории по краям владений Филиппа. Весной 1401 года он подкупил Вильгельма, герцога Гельдерна, и его брата Райнальда, который в следующем году сменит его на посту герцога. Вильгельм обещал принести оммаж Карлу VI за единовременную сумму в 50.000 экю и самому Людовику еще за 35.000 экю и обязался предоставить в распоряжение французского короля не менее 500 человек войска. Эти договоренности номинально были направлены против Англии. И действительно, они были уведены из-под носа английских послов, которые в тот самый момент пытались возобновить традиционные связи своей страны с Гельдерном. Однако герцог Бургундский считал себя настоящей мишенью этой сделки, и есть все основания полагать, что так оно и было. Гельдерн был одним из самых мощных, в военном отношении, из княжеств немецкого Рейнланда. Вильгельм был полководцем с европейской репутацией и давним региональным соперником Бургундского дома. В конце мая 1401 года Людовик Орлеанский въехал в Париж в сопровождении герцога Гельдерна и великолепной кавалькады сопровождающих. Ни герцог Бургундский, ни его брат герцог Беррийский не были извещены о новых союзах Людовика. Они были в ярости. В Нельском и Бургундском отелях были устроены grands grommelis (обструкции) против герцога Орлеанского. По словам хорошо информированного источника, это был момент, когда соперничество переросло в смертельную ненависть. В июне к Филиппу прибыл тайный эмиссара от Рупрехта, который к этому времени уже твердо определил герцога Орлеанского как своего врага. Главной целью его миссии было помешать планам Людовика, о которых до него дошли сведения, обручить свою малолетнюю дочь с Дофином. Но ему также было поручено, если представится возможность, обсудить с Филиппом Бургундским возможность французской поддержки кампании против тестя Людовика Джан Галеаццо Висконти в Северной Италии. Похоже, что эмиссар Рупрехта добился определенного успеха в реализации этих планов. Помолвка была тихо отменена и в течение лета он активно обсуждал с герцогом Бургундским, королевой и, возможно, другими видными французскими дворянами политический союз, который был бы направлен непосредственно против Людовика Орлеанского и Джан Галеаццо^[39].

Далеко не ясно, чего Филипп надеялся добиться этим внезапным и опасным обострением конфликта с племянником. Наиболее правдоподобное объяснение заключается в том, что им двигало искреннее разочарование в связи с нарастающими трудностями, которые он испытывал, добиваясь своего в вопросах, имевших для него фундаментальное значение. Главным из них был папский раскол. Бенедикт XIII уже почти три года был лишен власти над французской церковью. Большую часть этого времени он был блокирован в своем дворце в Авиньоне. Но это никак не повлияло на упрямого старика. Филипп обвинял Людовика Орлеанского в том, что тот сорвал его проекты в Париже и тайно поддерживал Бенедикта XIII в Авиньоне. Очевидная решимость Людовика расширить свои интересы в регионах за северными и восточными границами Франции, в регионе, который Филипп на протяжении многих лет считал сферой своих интересов, стала новым поводом для разногласий. В июне 1401 года герцог Орлеанский убедил Карла VI взять имперский город Туль в Лотарингии под французскую защиту и назначить самого Людовика его опекуном, несмотря на громкие протесты Рупрехта. Через некоторое время после этого он начал добиваться от Карла VI уступки ему кафедрального города Турне, французского анклава на реке Шельда, епархия которого включала большую часть бургундской Фландрии. В следующем году Людовик Орлеанский совершит свой самый впечатляющий шаг против интересов своего дяди в этом регионе, захватив герцогство Люксембург, часть первоначальных семейных владений короля Венцеля I. Свергнутый король заложил его своим кредиторам. Людовику удалось заполучить закладную, а вместе с ней и право на владение Люксембургом. Эта сделка, которая в значительной степени финансировалась за счет поступлений от королевских налогов в его французских землях, обеспечила ему эффективный контроль над обедневшей, но большой и стратегически важной территорией между Мезом и Мозелем на северо-восточной границе Франции. Триумф герцога, должно быть, был тем слаще, что до этого по договоренности с залогодержателями этой территорией управлял герцог Бургундский. Гарнизоны и чиновники Филиппа были быстро выведены и заменены гарнизонами и чиновниками его племянника^[40].

Все это было симптомами более общего перехода власти от старшего государственного деятеля к его дерзкому молодому племяннику, что могло только усилить гнев Филиппа. Однако его воинственность была тактической ошибкой. Она стоила ему нескольких важных голосов в королевском Совете, включая голоса других королевских принцев. Оказавшись вне игры, Филипп в июне 1401 года в ярости покинул Париж и отправился в свои владения, оставив поле боя своему сопернику. В его отсутствие Людовик Орлеанский взял в свои руки эффективный контроль над государственной машиной. По словам современного хрониста, который, по-видимому, был одним из домашних клерков Людовика, герцог Орлеанский "облек себя королевской властью, приняв на себя полный контроль над делами короля, а также королевы и их детей". Карл VI наслаждался периодом просветления рассудка, который, судя по всему, продолжался до сентября и его легко было убедить поддержать начинания своего брата. Людовик воспользовался возможностью отменить большинство крупных внешнеполитических инициатив, за которые отвечал его дядя. В начале августа 1401 года на личной встрече с братом Людовик добился от короля подписи на грамоте с публичным отречением от тех, кто держал Бенедикта XIII в осаде в его дворце в Авиньоне. Король заявил, что предоставляет Папе свою личную защиту и назначает самого Людовика его опекуном. Оппозиция была подавлена, а Симону Крамо, епископу Пуатье, одному из главных противников Бенедикта XIII в королевском Совете, было приказано прекратить являться в Совет. В Авиньон были отправлены двое приближенных Людовика, чтобы заверить Папу в желании французского короля уладить разрыв между ними и склонить кардиналов к соглашению с ним. Через несколько дней из Парижа в Милан отправилось еще одно посольство с инструкциями, полными комплиментов и заманчивых предложений, адресованных Джан Галеаццо Висконти. Тем временем из Брюсселя герцог Бургундский активно поощрял планы Рупрехта по вторжению в герцогство Джан Галеаццо^[41].

В последнюю неделю октября 1401 года герцоги Бургундский, Беррийский и Бурбонский собрались в соборном городе Санлисе, к северу от Парижа. Это был новый собор французской церкви, последняя попытка выработать согласованное решение папского раскола. Герцог Орлеанский, предчувствуя бургундскую затею, бойкотировал все заседания. В кулуарах собора присутствующие принцы и советники обсуждали более широкие проблемы французского правительства, сведенного теперь к полной несогласованности из-за недееспособности короля и взаимной ненависти в его семье. Филипп устроил для них обед в своих апартаментах. Но всякое дружелюбие испарялось по мере того, как становилась очевидной его дальнейшая изоляция. 25 октября 1401 года он выехал из Санлиса в Аррас. По дороге герцог отправил гневное письмо в Парижский Парламент, объясняя, почему он не готов вернуться в Париж, чтобы вновь занять свое место в Совете. По его словам, в этом не было смысла, пока продолжалась болезнь короля. Если читать между строк, то становится ясно, что истинная причина заключалась в том, что Филипп не был готов заседать в Совете, в котором он больше не мог главенствовать. По его словам, ему было "неприятно и больно" слышать, как Францией управляют в его отсутствие; "все не так, как должно быть".

Решение герцога обратиться со своими жалобами к советникам Парламента имело большое значение. Из всех главных органов французского государства именно в Парламенте его сторонники были наиболее сильны. Хотя в 1401 году председателями обеих палат были орлеанисты, долгая карьера и низкая текучесть кадров означали, что состав Парламента по-прежнему отражал те годы, когда Филипп главенствовал во французском правительстве и контролировал его работу. Но дело было не только и даже не столько в выборе покровителя. Юристы Парламента были разделены между собой, как и весь чиновничий корпус французского государства. Судьи были естественными союзниками политических реформ. Как единое целое, советники Парламента имели веру в то, что интересы единого государства превосходят столкновение политических интересов, заботы отдельных монархов или глупости одного царствования. Это заставляло их настороженно относиться к любой группировке, которая пыталась присвоить власть и ресурсы короны в своих собственных интересах. Жан де Монтре, видный член секретариата короля, считал Парламент островом честности в море чиновничьей коррупции. Краткий манифест Филиппа в октябре 1401 года положил начало постепенному процессу, в ходе которого бургундские герцоги позиционировали себя в качестве лидеров оппозиции и поборников реформ^[42].

Филипп Бургундский прибыл в Аррас в конце октября 1401 года, чтобы отпраздновать помолвку своего второго сына, Антуана, с дочерью графа Сен-Поля, ведущего магната Артуа и северной Пикардии. По этому случаю собрались сыновья Филиппа, его друзья и союзники, его главные советники и многие ведущие дворяне его владений. Окруженный своими сторонниками, Филипп решил вернуться в Париж, чтобы силой противостоять своим врагам. Была набрана небольшая армия, вероятно, из сторонников, собравшихся вокруг него в Аррасе. Когда он выступил из Бапоме в начале декабря, с ним было по меньшей мере 1.200 всадников, хотя на жаловании у него состояло всего около 620 латников и 25 лучников. Им было приказано носить оружие скрытым под плащами. Но кавалькада все равно должна была представлять собой устрашающее зрелище, когда 7 декабря она проезжала через северные ворота Парижа. В последующие недели из Брабанта и Бургундии прибыли новые контингенты, чтобы пополнить их численность. Филипп разместил свой штаб в Бургундском отеле и разместил своих людей в домах на прилегающих улицах. Герцог Орлеанский проживал в отеле дю Прево, особняке у королевского дворца на улице Сент-Антуан, который он недавно перестроил для своего личного пользования и переименовал в Hôtel du Porcupine (Отель Дикобраза). Отсюда он призвал своих приближенных и союзников привести в Париж столько войск, сколько они смогут найти. И они прибыли, заполнив улицы вокруг Бастилии и отеля Сен-Поль. На подмогу им пришло большое количество бретонских наемников, а герцог Гельдерна прислал еще больше, в соответствии с майским соглашением. Столица была разделена между двумя лагерями. Каждый раз, когда оба соперника выезжали из своих городских дворцов, их сопровождали отряды хорошо вооруженных людей^[43].

Королева удалилась в Венсенский замок и приступила к выработке мирного урегулирования. Противостояние длилось более месяца, пока продолжались переговоры. Наконец, 6 января 1402 года соперников убедили подчиниться обязательному арбитражу королевы и герцогов Беррийского, Бурбонского и Анжуйского. 14 января 1402 года арбитры вынесли многословное решение, в котором герцогам Бургундскому и Орлеанскому предписывалось никогда не воевать друг с другом и в будущем оставаться "добрыми, здравыми, истинными и верными друзьями". Но обстоятельства говорили о том, что на это слишком мало надежды. Хотя были разработаны подробные положения о посредничестве в случае ("чего Бог не допустит"), если соперники, несмотря на мораторий, возьмутся за оружие друг против друга, соглашение привело к поверхностному и недолговечному примирению. На улицах был провозглашен мир. Соперники собрались в особняке герцога Беррийского в Нельском отеле, чтобы подтвердить условия соглашения и обменяться поцелуем мира. Обе стороны распустили свои войска. Париж взорвался от радости^[44].

В действительности Филипп проиграл. Ни одна из его претензий к герцогу Орлеанскому не была рассмотрена, и он не получил никаких заверений относительно будущего. Его положение в королевском Совете было не более прочным, чем раньше. В феврале 1402 года король ненадолго пришел в себя, и Совет смог решить вопрос о щедрых королевских пожалованиях, которые привели к обнищанию королевского домена в последние несколько лет. Условия были весьма благоприятны для герцога Орлеанского. Карл VI отменил все пожалования, сделанные за счет королевского домена или конфискаций с момента его восшествия на престол, и пообещал, что больше не будет их делать, пока не будут погашены его долги и не будет устранено обнищание его домена. Но самые крупные пожалования, в пользу королевских герцогов, королевы и видных дворян в Совете, должны были остаться в силе. Самому Людовику Орлеанскому было обещано новое пожалование из королевского домена, если окажется, что его апанаж приносит меньше дохода, чем апанажи его дядей^[45].

Старый спор об отношениях с Бенедиктом XIII теперь разгорелся с новой силой. Герцоги Беррийский и Бургундский горько возмущались ролью Людовика как защитника Бенедикта XIII, что позволяло ему подрывать их политику по принуждению авиньонского Папы к отречению от престола. Со своей стороны Людовик отбросил уловки последних нескольких лет и открыто осудил решение вывести Францию из подчинения авиньонскому Папе. Он был в ярости от продолжающейся осады папского дворца, которую, несмотря на свою роль защитника Папы, он не смог прекратить. В феврале 1402 года, когда король наслаждался длительным периодом просветления рассудка, Людовик заставил его подписать письмо кардиналам с угрозой конфискации их имущества во Франции и блокады всего Авиньона, если контроль над баррикадами вокруг дворца не будет передан его представителям в городе. Эта инициатива спровоцировала войну за доступ к уху короля. В начале марта герцоги Беррийский и Бургундский застали Карла VI в коридоре отеля Сен-Поль вместе с герцогом Орлеанским и личным представителем Бенедикта XIII. Они говорили о снятии осады и восстановлении повиновения Франции авиньонскому Папе. Произошла ужасная сцена. Людовик пригрозил лично отправиться в Авиньон, чтобы снять осаду с папского дворца. Герцог Беррийский заявил, что остановит его силой. Три принца обменивались оскорблениями, пока король тщетно пытался их успокоить.

После этого случая дяди короля приложили все усилия, чтобы контролировать доступ к нему в периоды его ясности и оградить его от влияния брата. Кастильское посольство, прибывшее в Париж, чтобы заступиться за осажденного Папу, в течение месяца не пускали в отель Сен-Поль и допустили к Карлу VI только после того, как он был вынужден выслушать длинную и бескомпромиссную проповедь о преступлениях и лжесвидетельствах Папы. Позже, когда Тулузский Университет направил делегацию с призывом к Франции вернуться к послушанию Бенедикту XIII, герцог Беррийский приказал арестовать их всех и бросить в тюрьму. Достигнутый в итоге компромисс лишь подтвердил несостоятельность позиции французского правительства. Две делегации, одна из которых подчинялась герцогу Беррийскому, а другая — Людовику Орлеанскому, были отправлены в Авиньон, чтобы контролировать позиции между Бенедиктом XIII и его противниками. Среди других советников короля существовал реальный страх перед гражданской войной. Поскольку герцог Бургундский собирался вновь отправиться в свои владения, в середине марта 1402 года между Людовиком и его дядями был заключен новый договор. Они заявили о своем намерении остаться друзьями навечно, обязались не произносить друг о друге "грубых или оскорбительных слов" и поклялись не прибегать к вооруженной силе. В этой гнетущей атмосфере Филипп покинул столицу и отправился на север 31 марта 1402 года. Сразу после его отъезда разразился новый кризис, спровоцированный другим важным вопросом внешней политики Франции — отношениями с Англией^[46].

Глава II. Разделенный остров: Англия, 1399–1402 гг.

В начале XV века отношения Франции с Англией регулировались Парижским договором. Договор был заключен в марте 1396 года после долгих и трудных переговоров и скреплен в октябре того же года встречей Ричарда II с Карлом VI в Кале и его женитьбой на семилетней дочери французского короля Изабелле. Но, несмотря на пышную церемонию, которой было отмечено это событие, оно ничего не решило. Договор просто сохранил статус-кво, наложив перемирие на воюющие стороны и их союзников на двадцать восемь лет с момента истечения срока действующего перемирия в 1398 году до сентября 1426 года. Ситуация статуса-кво была крайне неблагоприятна для Англии. Она стала результатом трех десятилетий английских поражений, отражавших значительное неравенство богатства и власти между двумя государствами. Владения английской династии во Франции, которые в 1360-х годах на короткое время занимали более трети территории королевства, были сведены к двум небольшим анклавам: сильно укрепленному городу Кале на севере и городам Бордо и Байонна на юго-западе вместе с их округами и тонкой прибрежной полосой, простирающейся от Жиронды до Пиренеев. Договор фактически признавал потерю почти всех завоеваний Эдуарда III во Франции, по крайней мере, на целое поколение. Теоретически двадцать восемь лет, на которые он был рассчитан, должны были дать время для переговоров о постоянном мирном урегулировании. Но, практически добившись своих военных целей и положив конец войне, французское правительство не видело причин идти на уступки. Проект постоянного мирного урегулирования был тихо оставлен.

Это положение было сильно поколеблено низложением Ричарда II в 1399 году. Никто не был так потрясен этим событием, как Филипп, герцог Бургундский. Филипп был главным архитектором мира, а Ричард II был его самым сильным защитником в Англии. Низложение Ричарда II также привело к расторжению брачного союза, который был главной гарантией его неизменности. В Париже было широко распространено мнение, что англичане свергли своего короля, потому что возражали против соглашения 1396 года. В письме своему брату герцог Беррийский назвал эту новость объявлением войны. По его словам, новый правитель Англии обязан своим троном народному настроению, а англичане "не любят ничего лучше войны". Это было полное непонимание как отношения англичан к миру, так и причин непопулярности Ричарда II. Но это непонимание было широко распространено. Озабоченность министров Карла VI подпитывалась сообщениями французских беженцев, возвращавшихся из Англии в течение последующих недель с преувеличенными отчетами об антифранцузских настроениях по ту сторону Ла-Манша. Кроме того, существовал идеологический аспект. Политическое сообщество Франции было возмущено самой идеей низложения коронованного монарха, что никогда не рассматривалось всерьез даже на самом критическом этапе судьбы их безумного короля. "O detestabile monstrum"^[47], — кричал официальный хронист из Сен-Дени. Герцог Бургундский, человек с авторитарным характером и глубоким пониманием достоинства королевской должности, чувствовал это так же сильно, как и все остальные. Он также был последним государственным деятелем, который придерживался древнего, возможно, устаревшего представления о том, что английская и французская королевские семьи принадлежат к одному роду. Низложение Ричарда II было тем более шокирующим для человека, который чувствовал себя связанным родственными узами как с жертвой, так и с преступником. Имеющиеся свидетельства позволяют предположить, что Карл VI разделял эту точку зрения в периоды ясности своего рассудка. В письме, подписанном собственной рукой, король заявил, что Ричард II был его зятем и что его судьба заставила его "разгневаться так, как только может быть разгневан любой человек… и как должен быть разгневан каждый государь или порядочный человек". Тенденциозные рассказы в стихах и прозе о последних месяцах жизни Ричарда II широко распространились во Франции, подпитывая общую враждебность к Англии и ее народу, которая нашла свое отражение на последних страницах хроники Фруассара и в стихах Эсташа Дешана и Кристины Пизанской^[48].

Весть о низложении Ричарда II достигла Франции примерно в середине октября 1399 года. Двор находился в Руане, спасаясь от чумы, которая в то время уничтожала население Парижа. 22 октября Совет в полном составе собрался в присутствии короля. Было решено срочно отправить дипломатическую миссию в Англию, чтобы выяснить, что происходит. Ее возглавил Пьер Френель, епископ Мо, человек с почти двадцатилетним опытом дипломатических миссий в Англии и Шотландии. Тем временем советники опасались худшего. Гарнизоны были усилены в Па-де-Кале и на гасконской границе. В Нормандии, Пикардии и везде к югу от Луары впервые за многие годы была введена сторожевая служба. Вскоре появились первые признаки более агрессивного настроения. Согласно сообщениям, дошедшим до Англии, зимой 1399–1400 годов во французских портах Ла-Манша был собран флот. Были предприняты попытки согласовать ответные действия с шотландцами. Видный гасконский дворянин, сеньор д'Альбре, был послан для разжигания оппозиции Генриху IV на юго-западе. "Ни один разумный человек, ни высокопоставленный, ни низкий, не может быть равнодушным к событиям, столь извращенным, столь отвратительным, столь ужасным примером для других, — так ему было приказано говорить, — ничего столь шокирующего нельзя найти ни в одной из наших древних историй". Пьер Френель и его коллеги прибыли в Вестминстер в конце октября 1399 года. Возможно, к своему удивлению, они обнаружили, что их приняли с исключительной вежливостью. В их честь были объявлены четырехдневные празднества. Генрих IV продемонстрировал все признаки желания остаться в хороших отношениях с Францией, и обе стороны заявили о своем намерении в принципе подтвердить мир 1396 года. Было решено рассмотреть этот вопрос на конференции, которая должна была состояться в Кале в начале следующего года. Мнения французских послов не зафиксированы. Но для них должно было быть очевидно, что Генрих IV был озабочен обеспечением безопасности своего трона и не имел ни средств, ни амбиций для агрессивных действий против Франции^[49].

Генрих IV был провозглашен королем Англии на фоне всеобщего народного ликования, но своей короной он был обязан в основном вооруженной силе и вассалам, союзникам и сторонникам своей семьи. Более широкая его поддержка зависела от гнева, вызванного тиранией последних лет правления Ричарда II. По мере того, как новый король сталкивался с проблемами своей власти, его влияние ослабевало, а на старые обиды накладывались более свежие, направленные против самого Генриха IV. Переворот Генриха IV был слишком недавним, слишком жестоким, слишком шокирующим для чувств консервативного общества, для которого легитимность и законность были основой политической власти. Официальная версия гласила, что Ричард II отрекся от престола. Но никто не считал, что он сделал это добровольно. Строго говоря, новый король даже не был следующим в очереди на престол. Восьмилетний граф Марч, который происходил от второго сына Эдуарда III, Лайонела, герцога Кларенса, имел бы больше прав, если бы был в состоянии их предъявить. Все это означало, что Генрих IV никогда не мог слишком свободно пользоваться своей властью. Он был обязан своим восшествием на трон слишком многим людям. Их поддержка часто была изменчивой и хрупкой. Некоторые изначально присоединились к его делу, чтобы помочь ему вернуть герцогство Ланкастер и исправить ошибки Ричарда II, не намереваясь сделать его королем. Другие, даже среди тех, кто ликовал вместе с остальными в октябре 1399 года, покинули Ричарда II импульсивно, без четких убеждений, в панической попытке спасти свои состояния и свои шкуры, когда политический мир вокруг них рушился. Среди широкой публики существовала тенденция, зародившаяся "в тавернах и на других народных собраниях", поощряемая радикальными проповедниками и отъявленными головорезами, рассматривать воцарение Генриха IV как в некотором роде условность, результат сделки с английским народом, которая обязывала его отказаться от более грубых методов управления, применявшихся Ричардом II, включая налогообложение^[50]. То, что открыто декларировалось в тавернах и на улицах, подразумевалось в большинстве случаев сопротивления, с которым Генрих IV сталкивался в Парламенте на протяжении всего своего правления. Сакральная королевская власть предыдущего царствования, поддерживаемая по сути самодержавной идеологией и ритуалами, заимствованными у французского двора, была мертва.

Новое царствование должно было пройти под знаком постоянных войн на севере, националистических движений в Уэльсе и Ирландии и постоянных заговоров и восстаний в Англии. Хотя оппозиционеры Генриху IV никогда не пользовались всеобщей поддержкой среди английского политического сообщества, некоторые из них использовали народный радикализм. Лолларды, секта, вдохновляемая последователями оксфордского богослова Джона Уиклифа, чьи немногие последовательные идеи включали в себя коренное неприятие авторитета и богатства Церкви, достигли наибольшего распространения и влияния именно в правление Генриха IV. Они нашли приверженцев не только в своей традиционной среде городских ремесленников, но и, пока гонения не загнали их в подполье, среди дворянства и рыцарского сословия, некоторые из представителей которых были приближены ко двору. Более широкое недовольство отражалось в растущей ностальгии по плохо забытому прошлому. Движения за восстановление на троне Ричарда II или различных самозванцев, выдававших себя за Ричарда II, имели значительную народную поддержку, которой легко манипулировали влиятельные лолларды. В течение двух месяцев после воцарения Генриха IV большая группа сторонников Ричарда II, включая четырех графов и по крайней мере одного епископа, внешне примирившихся с новым режимом, замышляла восстановление Ричарда II на задворках Лондона и в резиденции аббата в Вестминстере. Крещенское восстание в январе 1400 года потерпело фиаско. Приуроченное к турниру в Виндзоре в Двенадцатую ночь, оно было предано до того, как было готово. Восставшим удалось собрать войска и захватить Виндзор, но король успел сбежать в Лондон, а мятежники были быстро рассеяны. Зачинщики мятежа были линчеваны толпой или казнены без суда и следствия^[51].

Они действовали слишком поспешно в нескольких смыслах. Злодеяния Ричарда II были еще слишком памятны. Толпа, поймавшая Джона Холланда в Эссексе, когда он пытался бежать во Францию, доставила его в замок Плеши и зарезала на том самом месте, где Ричард II арестовал герцога Глостера в 1397 году. Мятежникам лучше было бы подождать, пока Генрих IV сделает себя непопулярным. В итоге их безрассудство стоило им не только собственной жизни, но и жизни Ричарда II. Для средневековых монархий с их вечной нехваткой денег, информации и полицейских полномочий, легитимность была главным инструментом управления, и ни один свергнутый король не выживал во время правления своего преемника. Ричард II был доставлен под вооруженной охраной в ланкастерский замок Понтефракт в Йоркшире в начале января 1400 года, когда восстание только разгоралось, и умер через несколько дней после прибытия. Все свидетельства говорят о том, что его уморили голодом его тюремщики по приказу Генриха IV. Совет приказал, чтобы тело Ричарда II перевезли в Лондон в открытой телеге с открытым лицом и освещенным факелами, чтобы все знали, что он действительно мертв. Однако призрак Ричарда II продолжал преследовать нового короля. В течение многих лет новый режим тревожили сообщения о том, что он остался жив, которые подрывали авторитет короля даже среди тех, кто в них сомневался. "Я не утверждаю, что Ричард жив, — сказал Роджер Фрисби, монах из Лестера, которого Генрих IV подверг перекрестному допросу в 1402 году, — но если он жив, то он настоящий король Англии"^[52].

Именно в этой атмосфере неопределенности и неуверенности Генриху IV пришлось бороться с нарастающей враждебностью со стороны Франции. В январе 1400 года английское посольство отправилось во Францию. Уолтер Скирлоу, епископ Даремский, и Томас Перси, граф Вустер, были главными советниками Ричарда II в отношениях с Францией. Они были ветеранами этих событий, слыли опытными дипломатами и получили весьма мягкие инструкции по переговорам. Генрих IV был заинтересован в подтверждении перемирия и продолжении достаточно спокойных отношений с Францией, которые были у его предшественника. Он даже надеялся подкрепить их новым королевским браком между своими детьми и детьми Карла VI или его дядей. Не было никакого вопроса о воскрешении притязаний английской династии на корону Франции или потерянные провинции Аквитании, или технических споров о действии договора в Бретиньи, или любых других старых вопросов, которые обсуждались на подобных конференциях до договора 1396 года. Целью Генриха IV было выжить, а для этого ему нужен был мир^[53].

Тем не менее, переговоры не задались с самого начала. Скирлоу и Перси первоначально намеревались предстать перед французским королем и его Советом в Париже. Но когда они объявили о своем прибытии из Кале, то получили ледяной ответ от французов. Карл VI отказался дать им аудиенцию и арестовал английского герольда, который явился в столицу Франции, чтобы получить охранную грамоту для послов. Только в конце января короля удалось убедить назначить собственных послов, и они должны были встретиться со своими коллегами не в Париже, а в Лелингеме, скромном шахтерском поселке близ Гина, чья крыта соломой церковь служила местом проведения нескольких англо-французских конференций в течение последних двух десятилетий. Номинальным лидером французского посольства был Жан I де Монтегю, епископ Шартрский, брат всесильного министра Карла VI.Но самыми активными членами посольства были Жан де Анже, сеньор де Экевиль, простодушный солдат, сражавшийся при Никополе, и Пьер Бланше, церковный юрист, чьи задиристые ораторские выступления вызывали недоумение у его собеседников. У английских дипломатов быстро возникла сильная неприязнь к обоим. Они отправили в Вестминстер мрачный отчет, предрекающий войну^[54]. Войны не случилось, но атмосфера подозрительности и неприязни сохранилась на долгие годы. Отчасти проблема заключалась в самом Генрихе IV. Он был культурным человеком и прекрасно чувствовал себя в мире европейского рыцарства. Но, в отличие от других видных представителей английской придворной знати, до своего воцарения, он почти не имел дипломатического опыта. Он оказался исключительно неумелым переговорщиком: импульсивным, переменчивым, вспыльчивым и не желающим прислушиваться к советам. Французский королевский Совет был не лучше. Его политика менялась в зависимости от влияния группировок в Париже и периодических отлучек Карла VI. Выбор его представителей в Лелингеме лишь усугубил сложную ситуацию.

Два вопроса отравляли атмосферу переговоров. Одной из них было отвращение французских королевских принцев к тому, как Генрих IV взошел на трон. Через несколько лет после этого Карл VI заявил, что послал бы войска в Англию для поддержки Крещенского восстания, если бы его лидеры только заранее известили его о своих планах. Возможно, это был риторический прием. Но тот факт, что весть о смерти Ричарда II достигла Франции примерно в то же время, что и послы его предполагаемого убийцы, несомненно, омрачил положение. В течение многих лет после воцарения Генриха IV французский король отказывался признавать королевский титул узурпатора. Его правительство не принимало писем от Генриха IV, в которых он называл себя королем Англии, и отказывалось принимать его послов на французской земле, если это могло быть расценено как косвенное признание его титула. Французские послы в Лелингеме, конечно, были уполномочены разговаривать со своими английскими коллегами, но им было дано твердое указание никогда не называть Генриха IV королем. Вместо этого они должны были использовать такие иносказания, как "ваш господин" или "господин, который вас послал". В лучшем случае, если англичане отказывались вести переговоры на этом основании, Карл VI разрешал своим представителям называть Генриха IV "кузеном". О свергнутом короле, если его имя когда-либо всплывало, следовало говорить как "король Ричард, ваш господин". Неясно, кого французское правительство считало королем Англии, если не Генриха IV, но они вполне могли надеяться, что очередной английская переворот разрешит их дилемму, сместив нежелательного Ланкастера. Такая политика, естественно, разозлила английское правительство и сделала хорошие отношения практически невозможными^[55].

На самом деле ни одна из сторон не хотела отказываться от двадцативосьмилетнего перемирия, заключенного в 1396 году. Англичане, ослабленные банкротством и раздорами внутри страны, заявили, что соблюдение Парижского договора не зависит от смены монарха в Англии. Он связывал, по их словам, "не только королей, но и их королевства"^[56]. С юридической точки зрения было далеко не ясно, правы ли они. Юристы позднего средневековья не были уверены в непрерывности государственной власти и склонны были рассматривать договоры как личные обязательства между государями. Но так уж случилось, что Совет Карла VI решил уступить в этом вопросе. Это позволило ему сохранить в силе перемирие заключенное с Ричардом II, не заключая нового соглашения с его преемником, что неизбежно повлекло бы за собой признание его титула. Герцог Бургундский до самой смерти не мог заставить себя иметь дело с королем-убийцей в Англии. Но по своей сути он был человеком мира, как и его не склонный к риску брат герцог Беррийский. Несмотря на их негодование по поводу низложения Ричарда II, ни один из них не хотел рисковать политической и финансовой стабильностью Франции, возобновляя войну в то время, когда король Франции был не в состоянии руководить ею. Их политика, отраженная в последовательных инструкциях послам в Лелингеме, заключалась в периодических заявлениях о намерении соблюдать перемирие, и затягивании переговоров о его подтверждении и соблюдении на как можно более долгий срок, одновременно ведя холодную войну против Генриха IV лично.

Позиция герцога Орлеанского была более туманной. Он никогда не относился хорошо к сделке, которую французское правительство заключило с Ричардом II в 1396 году. Это была сделка Филиппа Бургундского, направленная на защиту его интересов. В сознании Людовика она также ассоциировалась с планом совместной англо-французской кампании в Италии против его тестя Джан Галеаццо, герцога Миланского, плохо продуманным и в конечном итоге неудачным планом, который он, естественно, рассматривал как косвенное нападение на себя. По этой причине Людовик был упорным противником Англии в течение трех лет после Парижского договора. Летом 1399 года, когда будущий Генрих IV жил в изгнании в Париже, а герцоги Бургундский и Беррийский делали все возможное, чтобы сдержать его замыслы против Ричарда II, для Людовика Орлеанского было вполне естественно тайно вступить в союз с Генрихом IV и предложить активную поддержку его вторжению в Англию. По словам самого Генриха IV, это была идея Людовика, продиктованная главным образом обидой на своих дядей. Чего именно Людовик рассчитывал добиться, поддерживая ланкастерский переворот в Англии, сказать трудно, но вряд ли он намеревался посадить Генриха IV на трон. Он, должно быть, был удивлен не меньше, чем все остальные во Франции, когда дело Ричарда II рухнуло как карточный домик. Но Людовик, похоже, не был так возмущен, как его дяди. Напротив, его первым побуждением было обратить все в свою пользу. Он был представлен на коронации Генриха IV в Вестминстере 13 октября 1399 года. Летом следующего года один из его придворных рыцарей, находившийся в Англии на турнире, передал послание, в котором Людовик заверил нового короля в своей неизменной дружбе, но попросил его молчать об их соглашении, которое он не хотел видеть оглашенным во Франции. После этого он продолжал периодически посылать Генриху IV послания доброй воли через английских рыцарей, посещавших Францию. В итоге оказалось, что Людовик тоже выступал за сохранение перемирия с Англией, хотя и по другим, характерным для него коварным причинам. После трех месяцев трудных переговоров в Лелингеме, сопровождавшихся частыми перерывами, послы, наконец, пришли к соглашению о кратком обмене письмами, в которых каждый из двух правителей независимо заявлял о своем намерении соблюдать перемирие, но без формального его продления или принятия каких-либо прямых обязательств по отношению к другому. Когда англичане потребовали от Карла VI подкрепить свое намерение клятвой, им ответили, что французский король уже присягнул Ричарду II, и им придется удовлетвориться этим^[57].

Другой вопрос, вызывающий разногласия, должен был быть простым для решения, но оказался благодатным источником недоброжелательности. В результате низложения и заключения Ричарда II его десятилетняя вдова, Изабелла Французская, оказалась в чужой стране, где компанию ей составляли лишь несколько друзей и сопровождающих. Как только смерть свергнутого короля была подтверждена, французы потребовали ее возвращения, вместе с ее личным гардеробом, драгоценностями и 200.000 франков из ее денежного приданого, которое должно было быть выплачено по условиям Парижского договора в случае смерти Ричарда II до достижения ею двенадцатилетнего возраста. У Генриха IV не было ответа на эти требования, и юристы из его Совета посоветовали, что они не подлежат удовлетворению. Как многие неудовлетворенные клиенты, он стал искать более подходящего совета в другом месте. Но его настоящей проблемой был не закон, который был достаточно ясен, а нехватка денег. Генрих IV не мог позволить себе вернуть Изабеллу во Францию. Ричард II уже потратил большую часть ее приданого, а остальное присвоил себе сам Генрих IV. Многие из ее драгоценностей были распределены между детьми Генриха IV. Помимо этих меркантильных соображений есть некоторые косвенные доказательства того, что по мере ухудшения отношений с Францией Генрих IV намеренно откладывал возвращение Изабеллы, чтобы сдержать агрессивные действия Франции против Гаскони или самой Англии.

В течение восемнадцати месяцев после смерти Ричарда II Генрих IV парировал требования французского правительства. Он пытался удержать Изабеллу и ее деньги, предлагая молодой вдове различных английских мужей, включая своего наследника Генриха Монмута, принца Уэльского. Он требовал зачесть свои обязательства по восстановлению ее приданого в счет 1.600.000 франков, долга за выкуп, обещанный за Иоанна II четыре десятилетия назад. Французы были решительно не заинтересованы в этом. Они не желали альтернативного брачного союза и решительно отвергли аргумент, основанный на выкупе за Иоанна II. Помимо того, что они придерживались своей старой позиции, что договор о выкупе был расторгнут англичанами в 1360-х годах, они указали на то, что приданое было личной собственностью Изабеллы и не могло быть зачтено в счет предполагаемых обязательств ее отца. В ответ послы Генриха IV стали тянуть время. Они потребовали оригиналы английских обязательств 1396 года о возвращении Изабеллы и ее приданого, как будто существовали какие-то сомнения в их подлинности. Французы предоставили их, но только после того, как половина английского посольства согласилась, чтобы их держали в соседней крепости в качестве заложников для безопасного возвращения документов, как будто они думали, что англичане испортят или уничтожат их. Когда в июле 1400 года англичане, наконец, согласились вернуть Изабеллу ее семье, они заявили, что им нужно еще шесть месяцев, чтобы сделать это. К этому времени, будучи твердо уверенным в недобросовестности Генриха IV, французский королевский Совет опасался, что он планирует навязать мужа беззащитному ребенку^[58].

* * *

К лету 1400 года в результате ухудшения отношений Генриха IV с Шотландией возник новый повод для разногласий. Старый союз Франции с Шотландией был краеугольным камнем внешней политики обеих стран, от которого ни одна из них не хотела отказываться. Однако политическая ситуация в северном королевстве создавала для Франции почти такие же трудности, как и для Англии. Номинальным правителем Шотландии был любезный, но немощный и недееспособный Роберт III. Писавший в 1440-х годах шотландский хронист Уолтер Боуэр описывал его правление как время изобилия, обезображенное "раздорами, распрями и драками". К началу нового века Роберт III был королем только по имени. В январе 1399 года он был отстранен от власти своей семьей при поддержке коалиции знатных дворян и чиновников. Вскоре после этого в Перте собрался генеральный Совет королевства. Этот орган, приобретавший все большее значение в Шотландии, имел статус, сходный с английским Большим Советом, и выполнял большинство политических функций шотландского Парламента. Он отменил полномочия Роберта III по управлению страной и передал их его старшему сыну, 21-летнему Давиду Стюарту, герцогу Ротсею. Ротсей, по словам одного из современных поэтов, был способным солдатом и адекватным администратором, который играл ведущую роль в правительстве своего отца в течение последних шести лет. Теперь он был назначен лейтенантом, чтобы править вместо короля еще три года. Но он так и не смог навязать свою власть. По условиям его назначения Ротсей должен был осуществлять свои функции под наблюдением специального Совета из двадцати одного "мудрейших". На практике это означало, что его власть оспаривалась двумя влиятельными группировками, которые главенствовали в специальном Совете. Одна группировка сформировалась вокруг амбициозного и самовластного брата короля Роберта Стюарта, графа Файфа и герцога Олбани, бесспорно, самого влиятельного члена семьи Стюартов. Помимо того, что он был камергером Шотландии и главным финансистом короны, Олбани был самым могущественным территориальным магнатом к северу от Форта. Другая группа была связана с Черными Дугласами, династией, основанной Арчибальдом Свирепым, графом Дугласом.

Сейчас Дугласу было уже далеко за семьдесят и он был одной из самых необычных личностей Шотландии XIV века. Арчибальд был главным военным лидером на шотландских пограничных территориях и главным действующим лицом партизанской войны против Англии. Несмотря на свое внебрачное происхождение, он сумел благодаря уму, безжалостности и силе характера присвоить себе графство вместе с большей частью его обширных владений на юге Шотландии, отбив притязания Красных Дугласов, которые представляли законную линию рода^[59]. В 1400 году, в последний год своей жизни, Дуглас завершил свои успехи, выдав свою дочь замуж за герцога Ротсея. Это событие ознаменовало значительный сдвиг власти в Шотландской низменности. Единственными значительными соперниками Дугласов в пограничном регионе были графы Марч из Данбара, главенствующие территориальные магнаты в Лотиане с XI века. Ротсей ранее был обручен с дочерью Джорджа Данбара, графа Марча. Пара уже жила вместе как муж и жена. Поэтому новый союз Ротсея означал полный разрыв с Данбаром. Данбар бежал в Англию, где написал замечательное письмо Генриху IV собственной рукой ("Не удивляйтесь, что я пишу свои письма на английском языке, ибо он более ясен для моего понимания, чем латынь или французский"). Он предложил свои услуги английскому королю, заявив, что был "сильно обижен герцогом Ротсеем, который скомпрометировал мою дочь, а теперь, вопреки его письменному обязательству скрепленному его печатью, и вопреки закону Святой Церкви, взял в жены другую женщину". В последующие недели земли и замки Данбара в Шотландии были конфискованы. Наследник Дугласа, Арчибальд Молодой Дуглас, захватил главные крепости графа Марча в Лотиане, стал пожизненным капитаном Эдинбургского замка, а вскоре после этого захватил мощный прибрежный замок Данбар вместе с большей частью местных приверженцев беглого графа. Что касается Джорджа Данбара, то он оказался пенсионером и сторонником англичан и, сражаясь под их знаменами, стал одним из самых эффективных полководцев своего времени. Черные Дугласы стали всемогущими на юге Шотландии и отныне они эффективно контролировали шотландскую политику в отношении Англии^[60].

В течение четверти века Дугласы сопротивлялись любым долгосрочным соглашениям с англичанами, даже в те времена, когда французские союзники Шотландии были готовы к ним. Лелингемское перемирие 1389 года было ратифицировано Робертом II под сильным давлением Франции и вопреки яростным возражениям пограничных лордов. Семь лет спустя те же люди успешно помешали Роберту III подписать Парижский мир 1396 года. Вместо этого хрупкое перемирие с англичанами возобновлялось из года в год. Сменявшие друг друга встречи между представителями двух королевств были посвящены изнурительным спорам о частых вооруженных вторжениях через границу и безуспешным попыткам убедить шотландцев согласиться на постоянный мир. Правда заключалась в том, что пограничная война стала образом жизни, экономической необходимостью, к которой приспособились люди с обеих сторон. Малонаселенная земля, с небольшим количеством городов, лишь незначительно обрабатываемая, страдающая от постоянного беззакония и военного ущерба, большая часть шотландского пограничного региона находилась в рамках характерной шотландской системы феодального землевладения, в которой служба для вышестоящего лорда была по меньшей мере столь же значима, как и рента. Средства к существованию пограничных лордов зависели в основном от войны. Именно на доходы от грабежей строились их внушительные каменные дома, на них покупались сверкающие доспехи и дорогие боевые кони, и их стремление в мир европейского рыцарства. Дугласы, как и другие лорды региона, в свою очередь, опирались на обширные сети зависимых людей: родственников, арендаторов, друзей и последователей, которые искали у них покровительства, а также возможностей, которые могла предоставить только война. Ничего особо не изменилось столетие спустя, когда Джон Мейджор писал о пограничном регионе, в котором он вырос, — мире, в котором фермеры арендовали свои земли у лордов, "держали коня и боевое оружие и были готовы принять участие в ссоре с любым могущественным лордом, будь то делом справедливым или несправедливым, если он им только нравится"^[61].

К моменту вступления Генриха IV на престол перемирие с Шотландией длилось уже год. Одним из первых действий Генриха IV было приглашение шотландцев подтвердить его. Но неразбериха в Англии была слишком хорошей возможностью для шотландцев, чтобы упустить свой шанс. Их ответом стал мощный набег через восточный участок границы в Нортумберленд, в результате которого был разрушен замок Уорк, а ущерб и выкупы составили более 2.000 фунтов стерлингов. За этим последовал еще один набег через западный участок, который дошел до Пенрита. Генрих IV обвинил в этом Дугласов, и не без оснований. В конце концов, герцога Ротсея удалось убедить согласиться на конференцию с Дугласами. Но в своих письмах он обращался к Генриху IV как к герцогу Ланкастерскому и констеблю Англии, а не как к королю, и настаивал на том, что конференция должна состояться на старой границе с Англией, которую англичане отказывались признать границей своей территории. Это было бесперспективное начало. В ноябре 1399 года Генрих IV объявил в Парламенте о своем намерении лично повести армию в Шотландию. Его целью, по-видимому, было подтолкнуть шотландцев к мирным переговорам. Но если это так, то он потерпел полное фиаско. Никаких серьезных переговоров не было до июля 1400 года, когда армия Генриха IV уже собралась в Йорке, и шотландцы, наконец, явились к нему с предложением о мире. Однако, несмотря на всю вооруженную мощь Генриха IV, они не были готовы уступить многое. Мир, который они предложили, был основан на условиях старого Нортгемптонского договора 1328 года. Это был договор, в котором Эдуард III признал суверенитет Шотландии после тридцатилетней войны за независимость и который он затем разорвал в 1332 году. В течение многих лет английские короли молчаливо признавали независимость Шотландии и суверенитет ее королей. Официальное признание этих фактов в 1400 году стало бы реалистичным компромиссом и даже могло бы быть достаточным для расторжения союза Шотландии с Францией. Но это означало бы признание потери всех последующих завоеваний Эдуарда III и сдачу трех замков Бервик, Роксбург и Джедбург, которые оставались в руках англичан. Это было больше, чем мог позволить себе уступить новый король Англии^[62].

Генрих IV выступил против Шотландии в августе 1400 года. 6 августа он направил из Ньюкасла письма с призывом к Роберту III принести ему оммаж. В тот же день он выступил из Ньюкасла на север во главе более чем 13.000 человек — одной из крупнейших армий, собранных в Англии за более чем столетие. 14 августа английская армия вторглась в Шотландию. Но шотландцы назвали это блефом английского короля. Они последовали своей традиционной стратегии — отступили перед лицом захватчика и отказались вступить сражение. Замок Данбар, который Генрих IV надеялся захватить с помощью перебежчика Джорджа Данбара, был надежно защищен гарнизоном Молодого Дугласа. Генрих IV беспрепятственно подошел к Эдинбургу и занял город, в то время как Дуглас и Ротсей заперлись в замке, расположенном высоко над городом. В течение трех дней англичане безуспешно штурмовали его стены. Тем временем их припасы стали подходить к концу — извечная проблема больших армий, действующих в Шотландии. В конце августа представители двух сторон встретились у придорожного креста между Эдинбургом и Литом. Шотландцы предложили "пустые слова и прекрасные обещания", если английская армия покинет Шотландию. Их предложения, похоже, сводились лишь к обещанию рассмотреть претензии Генриха IV на оммаж от Шотландии. Но Генриху IV пришлось довольствоваться этим. 29 августа он вернулся со своей армией в Англию. Кампания ничего не дала. Было мало сражений, мало добычи и даже мало разрушений. На самом деле на севере Англии безопасности стало меньше чем до вторжения, поскольку короткая кампания укрепила власть Черных Дугласов и привела к безвозвратному разрушению системы переговоров на границе и пограничных судов, с помощью которых пограничные лорды поддерживали видимость мира на протяжении полувека. В течение шести недель после ухода Генриха IV шотландцы вновь начали совершать масштабные набеги на Нортумберленд. В ноябре Дуглас во главе своих людей орудовал по всему восточному участку границы, сжигая дома и убивая людей вплоть до Бамборо (Бамбурга)^[63].

Французское правительство было бессильным зрителем этих событий. Оно установило контакт с шотландским двором после низложения Ричарда II через шотландского магистра Парижского Университета. Но последующие попытки согласовать политику против нового режима в Англии были сорваны английской морской блокадой, которая препятствовала прохождению писем Карла VI. На определенном этапе французы узнали о плане Генриха IV вторгнуться в Шотландию. Но они ничего не предприняли, кроме того, что на Лелингемских конференциях настаивали на том, что любое официальное продление перемирия 1396 года должно было защитить и шотландцев. В сентябре 1400 года была предпринята более решительная попытка восстановить контакт. Французский королевский Совет решил отправить в Англию посольство в составе Жана де Анже и Пьера Бланше, двух человек, возглавлявших французскую делегацию в Лелингеме. В основном послы были озабочены положением Изабеллы Французской. Но их должно было сопровождать отдельное посольство, предназначенное для Шотландии, которое должно было отправиться по суше в северное королевство, как только англичан удастся убедить предоставить им охранную грамоту. Его главным членом был рыцарь из Пуату Пьер де Эссар. Пьеру и его коллегам было поручено обсудить сложившуюся ситуацию с Ротсеем, Олбани и пограничными лордами. Они должны были заверить шотландцев в том, что Франция сохраняет верность Старому союзу, несмотря на клевету, которые они, несомненно, слышали от англичан. Правда, они должны были сказать, что Карл VI не прислал им помощь против английских захватчиков, но это только из-за трудностей с перевозкой войск через Северное море. Однако в их инструкциях отсутствовало какое-либо твердое обещание помощи в будущем. Очевидно, что Шотландия занимала незначительное место среди приоритетов Совета Карла VI, и что в Париже очень мало знали о шотландских и даже английских делах^[64].

* * *

Генрих IV находился в Нортгемптоне на пути на юг, когда до него дошли вести о крупном восстании в северном Уэльсе, которому суждено было иметь еще более значительные последствия для хода отношений Англии с Францией. 16 сентября 1400 года Оуэн Глендауэр был провозглашен принцем Уэльса в своем поместье Глиндифрдви в восточном Мерионете в присутствии большого числа своих родственников и друзей. Два дня спустя, 18 числа, они обрушились на небольшой город Рутин, который был полон людей, пришедших на ежегодную ярмарку в честь дня Святого Матфея, и сожгли его дотла, после чего напали на английские поселения во Флинтшире и Денби. Затем восставшие вторглись в английское графство Шропшир. Тем временем в северном Уэльсе произошло еще одно восстание. Его лидерами были двоюродные братья Глендауэра — братья Уильям и Рис ап Тюдор, которые происходили из ведущей семьи Англси и претендовали на происхождение от последних коренных принцев Уэльса.

Генрих IV был встревожен. Открытие Парламента в Вестминстере было отложено. Шерифам графств, граничащих с уэльской границей, было приказано собрать всех людей, которых они могли найти. Король объявил о своем намерении самому отправиться в поход с остатками вернувшейся из Шотландии армии. На самом деле к моменту прибытия Генриха IV на валлийскую границу непосредственная угроза уже миновала. 24 сентября 1400 года Глендауэр и его люди были загнаны в угол на берегу Северна у Уэлшпула и разбиты английскими ополчениями графств под командованием шропширского магната Хью Бернелла. Глендауэр бежал в леса и горы, а его последователи рассеялись. Генрих IV достиг Шрусбери со своей армией 26 сентября. В течение следующих трех недель он быстро провел карательную экспедицию через северный Уэльс. Восстание было купировано и продолжалось не более недели. Однако в Англии к нему отнеслись очень серьезно. Ряд ведущих деятелей были лишены власти, а некоторые из них были казнены. Когда в январе 1401 года в Вестминстере собрался Парламент, Палата Общин получила тревожные сообщения о возрождении национального чувства среди валлийцев. Сообщалось, что валлийские ученые в Оксфорде и валлийские рабочие, работавшие в Англии, вооружились луками, стрелами и мечами, когда услышали новость о восстании Глендауэра, и ускользнули, чтобы присоединиться к нему. Валлийцы подняли бунт в Бристоле и Фроме. Это был лишь вопрос времени, считала Палата Общин, когда валлийцы снова поднимут восстание. Это было верное мнение, так как Глендауэр оказался исключительно изобретательным и упорным противником, который будет мешать правительству Генриха IV на протяжении большей части следующего десятилетия^[65].

Оуэн Глендауэр родился, по его собственным данным, в 1359 году, то есть на момент этих событий ему было около сорока одного года. Его семья, как и многие представители его сословия и времени, имела выдающееся прошлое, но скромное настоящее. Он происходил из рода князей северного Поуиса, которые были крупными землевладельцами в районе Рексема до того, как завоевание Уэльса Эдуардом I низвело их до статуса мелких местных лордов. Но Глендауэр не был человеком из глубинки. Он унаследовал небольшой домен в Мерионете и еще один в соседнем лордстве Чиркленд на севере, что делало его богатым человеком по меркам сельского Уэльса. По словам хрониста Томаса Уолсингема, он изучал право в лондонских судебных иннах^[66]. Его супруга была дочерью судьи Королевской скамьи (суда общего права). Он служил в английском гарнизоне Бервика-на-Твиде в 1384 году под началом знаменитого валлийского паладина сэра Дигори Сэя и сражался в армии, вторгшейся в Шотландию под командованием Ричарда II в следующем году. В 1387 году он служил на море в качестве оруженосца в военной свите графа Арундела. По меркам своих соотечественников Глендауэр был высокообразованным и англизированным валлийцем^[67].

Что спровоцировало его на восстание в сентябре 1400 года, узнать невозможно. В то время считалось, что он поссорился с влиятельным английским соседом Реджинальдом, лордом Греем из Рутина, из-за участка земли. Грей был близок к Генриху IV и, как говорили, оклеветал Глендауэра перед королем^[68]. Но, провозгласив себя принцем Уэльским, Глендауэр затронул гораздо более фундаментальные и широко распространенные проблемы, чем вопрос о границах между соседними землевладельцами. Уэльс был бедной страной, гористой, малонаселенной, с преимущественно пастушеской и лесной экономикой и нехваткой плодородных пахотных земель. Управление страной затруднялось извечными проблемами горных регионов средневековой Европы: трудностями с коммуникациями, бандитизмом и беззаконием, напряженными местными взаимоотношениями и высоким уровнем миграции. Эти проблемы усугублялись сложной административной географией страны и разбросанностью центров власти. На западе и севере страны было шесть королевских широв, пять из которых составляли собственно княжество Уэльс, а шестой, Флинтшир, был присоединен к английскому графству Честер. Остальная территория, составлявшая более половины страны и большую часть ее населения и плодородных земель, была разделена между примерно сорока лордствами, контролируемыми крупными английскими дворянскими семьями. Большинство из них были обязаны своими землями и статусом королевским пожалованиям, датируемым XII и XIII веками, в обмен на защиту от валлийцев.

^{2. Уэльс во времена Оуэна Глендауэра}

Более чем через столетие после исчезновения местных князей наследие завоевания Уэльса Эдуардом I все еще сильно сказывалось на его жителях. Уэльс был колониальным обществом. Англичане и валлийцы подчинялись отдельным законам, отвечали перед разными судами и управлялись разными иерархиями чиновников. Страна не была представлена в Палате Общин до XVI века. Навязывание прав сеньора обиженным мелким землевладельцам было благодатным источником насилия и беспорядков во многих частях Европы. Но в Уэльсе ситуация усугублялась тем, что английские землевладельцы, осуществлявшие эти права, почти все были бенефициарами массового лишения наследства коренных валлийских князей в 1280-х годах и медленной, упорной волны конфискаций, покупок и обменов, последовавших с тех пор. Английские лорды были чужаками в Уэльсе. Большинство из них также имели обширные владения в Англии. Самые крупные из них, герцоги Ланкастеры, Мортимеры, графы Марч, Фицаланы, графы Арундел, заседали в Палате Лордов и были крупными игроками в английской политике. Они редко посещали свои валлийские владения и смотрели на них в основном как на источник денег и рабочей силы, которые эффективно добывались кадрами профессиональных администраторов и солдат. Фрагментарные свидетельства их записей говорят о том, что доходы, которые английская знать получала от своих валлийских владений, резко возросли во времена прогрессирующей депопуляции и тяжелой сельскохозяйственной депрессии, достигнув уровня гораздо более высокого, чем в Англии. Возмущение, которое это вызвало, было подкреплено ностальгией и легендами, а также сильным чувством коллективной идентичности среди коренных валлийцев. К этому добавилась напряженность, возникшая в результате создания укрепленных районов посреди полностью сельского общества, управляемых и населенных в основном английскими иммигрантами, пользующихся монополией, выходящей далеко за пределы стен из замков; а также в результате назначения англичан на все высшие должности в валлийской Церкви, что создало недовольный низший класс образованных и полуобразованных валлийских священников, не имевших перспектив продвижения по службе и имевших все основания поделиться своим возмущением со своими паствами. Разрозненное землевладение породило сильную традицию военной службы. Валлийцы служили профессиональными солдатами не только в английских армиях, но и в армиях Франции и в вольных компаниях, действовавших по всей Западной Европе. Оуэн Лоугох, потомок последних коренных принцев Уэльса, создавший валлийские компании на службе у Карла V Французского, имел откровенно националистическую программу и множество последователей в своей родной стране.

Англичане были хорошо осведомлены о проблемах Уэльса. Их чиновники в княжестве на протяжении многих лет тревожились из-за угрозы локальных восстаний, и время от времени происходили инциденты с применением насилия, напоминавшие им об этом. Опасность более широкого восстания сдерживалась главным образом раздробленным характером валлийского общества и его сложной географией, из-за которой общенациональные восстания было трудно организовать и поддерживать. Но его удалось сдержать благодаря бдительности агентов английского правительства и ведущих территориальных магнатов. Существовало разумное покровительство влиятельным валлийцам и возможности для хорошо оплачиваемой службы в армиях английских королей. Однако в последние три десятилетия XIV века условия стали более суровыми. Возможности военной службы сократились по мере неуклонного отступления английских войск во Франции. Сокращение доходов от сельского хозяйства и скотоводства — общее явление для позднесредневековой Британии — сильно ощущалось в Уэльсе. Возникшая напряженность усугубилась паникой, которую вызвало в Англии первое восстание Оуэна Глендауэра. На заседании Парламента в январе 1401 года Палата Общин потребовала принять меры против "всех валлийцев" и призвала положить конец недавним шагам по интеграции рас. Вытеснение валлийцев из городов Уэльса было усилено. Капитаны и гарнизоны в Уэльсе теперь должны были набираться исключительно из англичан. Ни один валлиец не должен был находиться при оружии в городах, на дорогах или в любом общественном собрании. Но даже этого было недостаточно для лордов уэльских марок и других магнатов, собравшихся на Большой Совет в марте 1401 года. По их совету Генрих IV постановил, что отныне ни один валлиец не должен владеть замком или укрепленным домом, служить в Уэльсе судьей, камергером, управляющим, лесничим, виконтом, нотариусом или констеблем любого замка, что все "конгрегации, конвенты и компании" валлийцев должны быть запрещены, а странствующие валлийские менестрели, барды, рифмоплеты, проповедники и "прочие бродяги" должны быть заключены в тюрьму^[69].

* * *

Жан де Анже и Пьер Бланше прибыли в Англию 5 октября 1400 года и обнаружили, что страна отвлечена кризисом в Уэльсе. Король находился в Карнарвоне, а послы были приняты королевским Советом. Когда стало ясно, что у Совета нет инструкций по поводу возвращения Изабеллы, французы прервали переговоры и потребовали аудиенции у самого Генриха IV. Советники, не желавшие, чтобы послы Карла VI узнали о проблемах в Уэльсе, уклонились от этого вопроса. Однако они позволили Жану де Анже встретиться с самой Изабеллой. Французское правительство в основном беспокоила возможность того, что Генрих IV может навязать ребенку мужа-англичанина. Их опасения имели под собой основания, поскольку Изабелла, оставшись наедине с послом, подтвердила, что ей предлагали несколько разных женихов. Анже сказал ей, что против любого брака с англичанином будет против ее отец и она ясно дала понять, что не намерена соглашаться на такой брак и хочет лишь вернуться во Францию.

19 октября 1400 года Жан де Анже был, наконец, принят самим Генрихом IV в большом зале Виндзорского замка. Он был на аудиенции один, поскольку Пьер Бланше умер, был отравлен, как говорили французы, а на самом деле, вероятно, стал жертвой чумы, которая в то время свирепствовала в английской столице. Запись, сделанная одним из секретарей Карла VI, наглядно демонстрирует взаимный антагонизм и недоверие между двумя дворами. Английский король потребовал от посла верительные грамоты — обязательное предварительное условие любых дипломатических переговоров. Поскольку французский королевский Совет не желал чтобы послы отправленные к Генриху IV рассматривались как послы к королю Англии, они отправили их без таковых. Анже сказал Генриху IV, что передаст свое послание устно. Генрих IV ответил, что не будет слушать его как посла не имеющего верительных грамот, а выслушает его только как частное лицо. Анже сказал, что он здесь не как частное лицо и если Генрих IV будет продолжать в том же духе, он немедленно вернется во Францию. Посол удалился в боковую комнату, пока Генрих IV обдумывал этот ответ со своим Советом. В перерыве епископ Даремский и граф Вустер подошли к нему и спросили: "Где полномочия, которые вы привезли от вашего господина?" "В моем кармане", — ответил посол. Они попросили показать их. Анже отказался. Он сказал, что Генрих IV явно настроен против него, и если бы он увидел его инструкции, то понял бы, что он собирается сказать, и отказался бы его выслушать. Поэтому он сначала обратится к Генриху IV устно. Оказавшись в тупике и не желая, чтобы переговоры прервались, Генрих IV уступил и Анже позволили высказаться. Он напомнил Генриху IV, что Карл VI с февраля настаивал на возвращении своей дочери и Генриху IV пора было подчиниться. Французское правительство ожидало, что Изабелла будет возвращена к 1 ноября. "Не может быть большей чести для рыцарей, — язвительно заметил Анже, — чем сдержать свои обещания". По окончании речи посла Генрих IV встал и удалился в свои покои, куда через некоторое время Анже был приглашен к нему на ужин. Должно быть, это была напряженная трапеза. По окончании ужина состоялась еще одна официальная аудиенция, на которой граф Вустер передал ответ короля. Изабелла, подтвердил он, будет возвращена своей семье. Но Генрих IV не стал называть конкретную дату и заявил, что сохранит ее приданое в качестве части выкупа за Иоанна II.

Перед отъездом из Виндзора послу разрешили еще раз поговорить с Изабеллой, которую поселили в другой части замка. Это была очень трогательная встреча. У Изабеллы была незавидная судьба. Она провела три года в Англии в браке с человеком, достаточно взрослым, чтобы быть ее отцом, от которого она не получила ничего, кроме ласки и внимания, а затем год почетной пленницей в руках человека, который заключил в тюрьму, а затем убил ее мужа. Может быть, она и была ребенком, но у нее хватило ума понять, что она стала политической пешкой, разменной монетой в большой игре. Она разрыдалась, упала в объятия посла и поцеловала его, умоляя передать отцу, чтобы он как можно скорее забрал ее из Англии^[70].

Послы Карла VI к шотландцам сопровождали Жана де Анже в Лондон, но в течение нескольких месяцев они не могли продолжить свою миссию из-за отсутствия охранных грамот на проезд. Министры Генриха IV вели собственные переговоры с шотландцами и имели тактические причины задержать французских послов на юге. В пограничном аббатстве Келсо незадолго до Рождества 1400 года было заключено короткое и непрочное перемирие, чтобы дать время для переговоров о более существенном договоре. Но к тому времени, когда эти переговоры состоялись, политическая ситуация в Шотландии изменилась. Давний враг Англии Арчибальд Свирепый, граф Дуглас, умер в канун Рождества 1400 года, через несколько дней после перемирия в Келсо. Его роль перешла к его сыну Арчибальду, четвертому графу Дугласу, амбициозному политику и агрессивному воину, но человеку безрассудному, который впоследствии стал известен как Неудачник (Tyneman). Новый граф почти сразу же рассорился с герцогом Ротсеем. Причины их разрыва неясны, но, похоже, они были связаны с опалой графа Марча. Оба они сотрудничали в его уничтожении, и Ротсей рассчитывал получить львиную долю трофеев. На самом деле Дуглас присвоил почти все. Разногласия по отношениям с Англией усугубили разрыв. Дуглас придерживался политики своего отца, выступая против всех долгосрочных соглашений с англичанами. В этом его поддерживали "все молодые лорды" приграничья. Но Ротсей опасался власти Дугласа на границе и не хотел увеличивать ее, ввязываясь в новую войну с Англией. Он заручился поддержкой или, по крайней мере, согласием большинства членов Совета мудрейших, которые были поставлены над ним во время его назначения, включая его дядю герцога Олбани.

В итоге конференция с англичанами была назначена на 25 апреля 1401 года. К этому времени французские послы наконец-то смогли покинуть Лондон и, по сообщениям, направлялись на север. Они должны были противостоять любой попытке заключить постоянный мир и, скорее всего, объединить усилия с пограничными лордами. Поэтому Ротсей и Олбани предложили графу Нортумберленду заключить быстрое соглашение до прибытия французов. К сожалению, англичане не были достаточно проворны, чтобы воспользоваться этой возможностью. Нортумберленд был вынужден обратиться в Лондон за инструкциями. К тому времени, когда инструкции прибыли, появились французские послы. Более того, когда инструкции были вскрыты, они оказались крайне неуступчивыми. Нортумберленд должен был настаивать на том, что любой постоянный мир должен признавать главенство Англии над шотландским королевством, а на это ни одно шотландское правительство, каким бы слабым оно ни было, вряд ли согласилось бы. На север была отправлена группа выдающихся чиновников с сумками, полными документов, чтобы убедить шотландцев в справедливости притязаний Генриха IV. Результатом всего этого стало то, что ничего не было согласовано, кроме короткого продления существующего перемирия до ноября 1401 года и туманного обещания, что оно будет продлено еще на год после этого^[71].

* * *

Перемирие с Шотландией было вынужденным, поскольку англичане оказались под сильным давлением в Уэльсе. Задача по удержанию Уэльса номинально лежала на старшем сыне короля, тринадцатилетнем Генрихе Монмуте, который стал принцем Уэльским после восшествия на престол своего отца. Однако реальную власть от его имени осуществлял Совет, находившийся в Честере, в котором главенствовал старший сын графа Нортумберленда Генри Перси Хотспур (Горячая шпора). Хотспур совмещал управление западным участком границы с Шотландией с должностью юстициария Честера и северного Уэльса и опекой над большинством главных королевских крепостей северного Уэльса. Он и его отец были проницательными политиками с хорошими связями среди валлийцев. Они знали, что программа репрессий и мести, последовавшая за первым восстанием Глендауэра, вызвала там опасную обратную реакцию и у них были сомнения по поводу непреклонной линии короля. Хотспур сделал все возможное, чтобы умиротворить валлийцев. Он добился помилования всех лидеров первого восстания, кроме Глендауэра и братьев Тюдоров и сопротивлялся давлению из Вестминстера, требующего применение недавних парламентских указов против коренных валлийцев, заявив министрам Генриха IV, что он будет применять их "так, как я считаю нужным"^[72]. К сожалению, было уже слишком поздно. 1 апреля 1401 года Уильям и Рис ап Тюдор явились к замку Конвей, на северном побережье, всего с сорока людьми, взломали ворота и захватили крепость, пока гарнизон был в церкви. Затем они отбивались от армии Хотспура и принца Уэльского со стен на протяжении почти трех месяцев. В мае, когда Тюдоры все еще держались в Конвее, Глендауэр вновь объявился в южном Уэльсе с отрядом из 120 "безрассудных людей и грабителей". На берегу реки Хиддген под горным хребтом Плинлиммон он уничтожил гораздоболее крупные английские силы из солдат и поселенцев Пембрукшира, которые были посланы для противостояния ему^[73].

Генрих IV находился в Уоллингфорде, когда ему принесли эти новости. Он сразу же отправился в поход на Уэльс, созвав войска, чтобы встретиться с ними в Вустере. Хотспур начал параллельный рейд через северный Уэльс, пройдя от Денбига до подножия горы Кадаир Идрис в конце мая с флотом кораблей, следовавших за ним вдоль побережья. Вскоре после этого прибыл Джон Чарльтон, лорд Поуис, с подкреплением, включая 400 лучников. Он напал на небольшой лагерь мятежников и захватил несколько их людей вместе с трофеями. Но сам Глендауэр ускользнул. Генрих IV прибыл в Вустер 5 июня, где ему сообщили, что кризис миновал и больше не требует его личного присутствия.

На самом деле кризис не миновал. Напротив, восстание набирало обороты. Из своего укрытия Глендауэр рассылал письма видным людям по всему Уэльсу, призывая их присоединиться к нему, если они дорожат своей честью и свободой. Бойцы со всех уголков страны собирались под его знамена. Из своих убежищ на горе Сноудон (или Ир-Уитва) рейдовые отряды Глендауэра внезапно обрушивались на английские поселения. Дома сжигались. Одиноких путников убивали. Лошадей и снаряжение уводили. На английских чиновников совершались покушения. Замок Харлех был осажден, а Карнарвон оказался под угрозой. В течение трех месяцев сторонники Глендауэра, как говорят, овладели большей частью северного, западного и центрального Уэльса, за исключением замков и обнесенных стенами городов. Англичане все еще сохраняли контроль над северо-востоком страны, который был плотно заселен и застроен замками. Они также сохраняли власть над более процветающими южными графствами. Но даже здесь напряженность была высока. Имели место случаи перехода на сторону повстанцев. По сообщениям, валлийские арендаторы отказывались платить ренту и подати в ожидании крупного восстания.

В октябре 1401 года Генрих IV собрал свою армию в Вустере и повел ее вниз по долине реки Тауи в южный Уэльс, демонстрируя устрашающую силу. Известные сторонники Глендауэра были разогнаны. Один из самых богатых землевладельцев региона был схвачен, повешен и четвертован вместе со своим старшим сыном в присутствии короля в Лландовери. Но при всей своей жестокости эта кампания не произвела никакого впечатления на сторонников Глендауэра. После возвращения Генриха IV в Англию Глендауэр отправил графу Нортумберленду послания, в которых выражал сожаление по поводу разрушений, которые война принесла Уэльсу, и предлагал переговоры. Перси смотрели на ситуацию более реалистично, чем Генрих IV и его министры. Они считали, что к предложению Глендауэра следует отнестись серьезно, и предположили, что его можно подкупить, вернув ему конфискованные земли. Были ли они правы в этом, неизвестно, поскольку это предложение осталось без внимания в Вестминстере. Следующей зимой Глендауэр обратился с риторическими призывами о военной поддержке к королю Шотландии и гэльским вождям Ирландии, ссылаясь на древние пророчества о национальном освобождении от рабства, навязанного им Англией. Он заявил им, что началась великая борьба против общего врага^[74].

С самого начала война в Уэльсе приобрела характер, который она сохранит в течение десятилетия. Она столкнула относительно организованную администрацию Плантагенетов с партизанами, которых редко удавалось загнать в угол или навязать им сражение на открытой местности. Бои были эпизодическими и географически разрозненными, со слабой стратегической согласованностью и небольшим количеством признаков главного направления, что было одновременно и сильной, и слабой стороной восстания. Лидеры, как Глендауэр и Тюдоры, были опытными солдатами, воевавшими в английских армиях во Франции, в Шотландии и Ирландии. То же самое можно сказать и о многих их последователях, особенно о лучниках, которых десятилетиями набирали в Уэльсе для службы в армиях Эдуарда III и Ричарда II. Но Глендауэр никогда не смог бы вести в Уэльсе те кампании, к которым его люди привыкли под английским командованием. Лишь изредка, в кульминационные моменты восстания Глендауэра, разрозненные и разбросанные силы валлийцев объединялись в значительные армии, численностью, по английским оценкам, до 8.000 человек. Операции повстанцев, как правило, проходили в летние и осенние месяцы, когда уровень воды в реках были ниже, а высокогорные долины свободны от снега, и когда они могли жить вдали от своих домов. Их действия зависели от внезапности, ловушек и засад, а также от быстрого перемещения на значительные расстояния. Они внезапно обрушивались на английские поселения на побережье или на кортежи чиновников, проезжавших с приказами, отчетами и деньгами по прибрежной дороге или по лесистым долинам внутренних районов. Они появлялись из ниоткуда, чтобы сжечь посевы, мельницы и фермерские постройки. Денег в Уэльсе не хватало, и выкупы и выплаты за безопасность были незаменимым источником финансирования восстания. Угон скота кормил изолированные группы валлийцев, которые прятались в бесплодных холмах. Успех и грабежи привлекали в ряды Глендауэра рекрутов тысячами и обеспечивали их продовольствием, а поражение и потери могли рассеять его войска и на несколько месяцев ослабить их моральный дух и численность.

Англичане, как и их валлийские противники, также зависели в основном от инициативы местных лордов. Оборона основывалась на впечатляющей сети прибрежных крепостей, построенных Эдуардом I в северном и западном Уэльсе за столетие до этого, а также на замках местных лордов, которые возвышались по всей длине границы с Англией от Честера до Чепстоу и вдоль южного побережья. Из-за отсутствия кораблей и артиллерии валлийцы редко могли захватить эти укрепленные места. Англичане же не могли позволить себе засесть за стенами замков и городов и оставить сельскую местность Глендауэру. Однако их операции в поле, как правило, были медлительными, непоследовательными и неэффективными. После каждого набега валлийцы уходили в горы с пленными и добычей, прежде чем более неповоротливые английские войска успевали добраться до места событий. После каждого крупного набега из средних и западных графств Англии в Честер, Херефорд, Шрусбери или Вустер вызывались три-четыре тысячи тяжеловооруженных конных войск. Припасы для них приходилось доставлять из Англии по морю или по суше на громоздких и тщательно охраняемых повозках. Обычно их рейды ник чему не приводили, так как продвигаясь по долинам и хребтам нагорья они не встречали уже рассредоточившегося врага. Лишь немногие из этих крупномасштабных кампаний длились дольше месяца или имели какое-либо продолжительное влияние.

* * *

Трудности Генриха IV на границах имели общую подоплеку. Они были симптомами ослабления авторитета короны и ограниченности ее финансовых ресурсов — двух проблем, которые были тесно связаны между собой. У нового короля было много политических долгов перед сторонниками, которые помогли посадить его на трон, и перед бывшими друзьями Ричарда II, которых он не мог позволить себе оттолкнуть. Эти обязательства привели к тому, что он стал крайне требователен к расходам. Генрих IV был вынужден содержать большой и дорогой двор, стоимость которого не намного уступала роскошному двору Ричарда II. Королю приходилось делать значительные субсидии людям, от поддержки или безразличия которых зависела стабильность его правления. За первые два года своего правления он выдал или подтвердил денежные ренты на сумму около 24.000 фунтов стерлингов в дополнение к щедрым земельным пожалованиям. Это составило более четверти всех его доходов за год^[75].

Чтобы покрыть это бремя, а также расходы на оборону Кале, Гиени, Ирландии, шотландской границы и ежегодные кампании в Уэльсе, Генрих IV полагался на сокращающуюся базу доходов. Некогда значительные доходы, получаемые короной из Уэльса, были практически уничтожены восстанием Оуэна Глендауэра, а разрушения, вызванные набегами валлийцев, снизили налоговые поступления из прилегающих графств Англии. Доходы от личных владений короля как герцога Ланкастера также сильно пострадали. Самым крупным источником доходов английской короны была таможня, включая различные экспортные пошлины на шерсть и шкуры, импортные пошлины на вино и общий налог на внешнюю торговлю, известный как тоннаж и фунт. Эти доходы, хотя, строго говоря, все еще зависели от регулярных парламентских субсидий, на практике были постоянными с 1360-х годов, а некоторые из них — гораздо дольше. Однако они страдали не только от рецессии, но и от упорного роста внутренней английской суконной промышленности, которая приносила очень мало доходов короне и потребляла большую часть шерсти, которую в противном случае можно было бы экспортировать. Таможенные доходы Генриха IV составляли в среднем около 35.000 фунтов стерлингов в год, что было намного ниже среднего показателя предыдущего царствования и составляло лишь треть того, что эти доходы приносили в военную казну Эдуарда III в период его расцвета за полвека до этого^[76].

Все это означало, что потребность Генриха IV в парламентских налогах была даже больше, чем у его предшественников. Парламентские субсидии были сопряжены с высокими политическими издержками. При вступлении на престол король заявил, что не будет просить никаких субсидий, "кроме как на неотложные военные нужды или неизбежную необходимость". Половина субсидии, оставшаяся после последнего парламентского гранта Ричарду II, была отменена. Вероятно, это было политически неизбежно, но имело тяжелые последствия для правительства Генриха IV. За первые пять лет его правления было только две парламентские субсидии, в 1401 и 1402 годах, плюс единовременный земельный налог в размере 12.000 фунтов стерлингов (стоимостью около трети парламентской субсидии), который был предоставлен с крайней неохотой на условиях, что он не должен стать прецедентом и что о нем не должно вестись никаких записей. Существовали некоторые расходы, за которые парламентарии никогда не брали на себя ответственность, например, обычные расходы на содержание двора и администрации короля, которые, как они ожидали, будут оплачиваться из его собственных средств. Время от времени даже предлагалось, чтобы непомерные расходы на подавление восстания в Уэльсе, которое находилось вне юрисдикции Парламента, финансировались без привлечения парламентских налогов, за счет конфискаций и валлийских владений короны и местных лордов^[77].

Парламент, собравшийся в Вестминстере в январе 1401 года, стал поводом для подведения итогов. Король находился на троне уже шестнадцать месяцев, и его казна была пуста. Казначей подготовил бюджет, в котором потребности короля оценивались в 130.900 фунтов стерлингов в год. Из этой суммы 37.000 фунтов стерлингов предназначались для расходов на оборону: 13.320 фунтов для Кале, 5.333 фунта для Ирландии, 10.000 фунтов для Гаскони и около 8.400 фунтов для шотландской границы и поддержания безопасности на море. Кроме того, в бюджете было предусмотрено 16.000 фунтов стерлингов на погашение займов, взятых, в основном, на военные расходы в предыдущем году. Парламент ответил стандартной субсидией в размере 36.000 фунтов стерлингов в два платежа. Но даже с этим долгожданным вливанием налоговых средств доходы Генриха IV за год составили не более 103.200 фунтов стерлингов. Если оценки казначея были верны, то они означали, что король был в состоянии финансировать только около 80% своих потребностей даже с помощью парламентской субсидии. На самом деле цифры расходов короля были значительно занижены. Была учтена лишь половина расходов на королевский двор. Расходы на оборону шотландской границы и Ла-Манша оказались больше, чем ожидалось, а для удержания Уэльса вообще не было выделено никаких средств, в то время как восемь королевских гарнизонов в северном Уэльсе обходились почти в 6.000 фунтов стерлингов в год^[78].

Кале был еще одной постоянной финансовой головной болью. Его важность была неоспорима. Как заметил в 1404 году его капитан, единокровный брат короля Джон Бофорт, граф Сомерсет, Кале был "источником большой чести, пользы и выгоды для вашего королевства Англия, а также опасности, позора и неприятностей для ваших врагов". Здесь располагалась большая английская колония и крупная военная база. Это был плацдарм во Франции, центр дипломатии и сбора разведданных, а также торговый порт с важным монетным двором. В течение последних сорока лет через него в обязательном порядке экспортировалась английская шерсть. Ежегодные расходы на его оборону, составлявшие в среднем 18.000 фунтов стерлингов даже в период перемирия, были самой крупной периодической статьей в счетах правительства и значительно превышали смету казначея. Примерно половина расходов финансировалась за счет экспортных пошлин, собираемых в пяти крупных английских портах, которые были переданы казначею Кале. Результатом этих назначений стало резервирование значительной части основного источника регулярных доходов правительства на расходы по защите главного стратегического актива Англии во Франции. Но эта система неизбежно усугубляла проблему финансирования других потребностей королевской казны. Более того, хотя она и давала достаточно средств для содержания Кале в мирное время, они не были равны расходам на содержание города на военном положении. За первые три с половиной года правления Генриха IV правительство накопило на счету города почти 17.000 фунтов стерлингов долгов, большая часть которых приходилась на графа Сомерсета. Беспокойство по поводу мятежей, дезертирства или предательства среди гарнизона было постоянной темой обсуждения в Вестминстере^[79].

Постоянные дефициты вынуждали министров английского короля прибегать к ряду краткосрочных финансовых мер. В конце 1399 года в сундуках бывшего короля было найдено и присвоено около 14.600 фунтов стерлингов во французских монетах из приданого вдовы Ричарда II. Земли, конфискованные у главных мятежников в январе 1400 года, были использованы для покрытия растущих расходов на содержание королевского двора. Большое войско, вторгшееся в Шотландию летом 1400 года, финансировалось частично за счет убеждения некоторых важных дворян служить за свой счет и частично за счет займов у видных чиновников и лондонских купцов. В 1402 году был сделан большой вынужденный заем для покрытия непредвиденного бремени, связанного с восстанием валлийцев, а затем регулярно делались займы у лондонских финансистов и крупных итальянских торговых домов, как правило, на короткие сроки и под высокие проценты. Но основным методом обанкротившихся правительств всегда был дефолт, так случилось и с Генрихом IV. Его министры двигались от одного финансового кризиса к другому, попадая между верхним и нижним жерновами растущих расходов и падающих доходов и оставляя за собой шлейф безнадежных долгов. В мае 1401 года Хотспур пригрозил отказаться от боевых действий в Уэльсе, если его долги не будут оплачены. Два месяца спустя он пожаловался, что не было сделано ничего для выплаты 5.000 фунтов стерлингов в год, причитающихся ему и его отцу за защиту шотландской границы. Они служили в долг с момента своего назначения и уже не могли удерживать свои войска. Из Ирландии советники короля сообщили, что его второй сын, четырнадцатилетний Томас Ланкастер, который был послан в качестве лейтенанта, "настолько нищ, что у него нет ни пенни, и он не может взять в долг, так как заложил все свои драгоценности и посуду, кроме того, что ему нужно для ежедневного использования". Его солдаты дезертировали, и его личные слуги вскоре последуют их примеру. И это явление получало все большее распространение. Казначейские квитанции, которые, по сути, были долговыми расписками, выписанными на местных сборщиков доходов в пользу кредиторов короля, не исполнялись в среднем более чем на 10.000 фунтов стерлингов в год. Большинство кредиторов даже не получали расписок^[80].

В первый год нового царствования лондонский поэт и моралист Джон Гауэр, уже старый и почти слепой, обратился к новому королю с призывом о мире с Францией. Вероятно, это была его последняя работа. Гауэр на словах поддерживал английские притязания на корону Франции и возвращение завоеванных юго-западных провинций. Но превыше всего он ставил стремление к миру, "главному из всех богатств мира":

Это были более чем обычные чувства. Гауэр был близок к дому Ланкастеров. Он "носил красные рукава" придворного чиновника. Его произведения был широко читаемы. И его взгляды были похожи на взгляды других поэтов того же мира: придворного и дипломата Джеффри Чосера, солдата сэра Джона Кланвоу, долго служившего клерком канцелярии Личной печати короля Томаса Хоклива. Похоже, что их пацифизм разделяли многие, возможно, большинство политически активных, хорошо воспитанных англичан того периода. Англия, как и вся Западная Европа, страдала от чумы, рецессии и налогового давления. Палата Общин продолжала периодически голосовать за субсидии на оборону Англии, но она не проявляли особого стремления к финансированию континентальных кампаний^[81].

Англия на рубеже начала XV века стала если не более мирным, то уж точно менее военным обществом. Старое стремление к войне все еще сохранялась в Чешире, поддерживаемое восстанием в Уэльсе. Оно сохранилось и на пустошах шотландской границы, где оно было необходимым условием выживания. В других местах трудности, с которыми английские капитаны годами сталкивались при наборе обученных для войны людей, были симптомами общего разочарования в войне среди дворянства графств. В течение почти двадцати лет не было ни одной крупной английской кампании на континенте. Возможности для гарнизонной службы сокращались по мере постепенного изгнания англичан из их опорных пунктов к северу от Дордони, за которым последовало оставление Шербура и Бреста и ликвидация вольных компаний в Оверни и Лимузене. С ростом профессионализации военного дела борьба стала уделом небольшого элитного корпуса военных подрядчиков и штатных солдат. Их политическое влияние было ограничено, а численность быстро сокращалась. В период с 1389 по 1410 год число опоясанных рыцарей сократилось примерно на две трети. Даже семьи, обладавшие необходимым богатством и статусом и имевшие за плечами давние традиции военной службы, больше не желали становиться рыцарями или вообще служить. "Ради тщеславной чести или ради мирского блага, те, кто в прежние времена становились рыцарями, где они теперь?" — спрашивал Гауэр. Престарелые профессиональные солдаты возвращались домой, чтобы жить на своих землях, вкладывать прибыль, если она у них была, и утешать свои души, основывая часовни. Те немногие, кто был еще в расцвете сил, находили службу вдали от дома. Чеширский сквайр Джон Каррингтон, бежавший в Италию после участия в неудачном восстании графов в начале 1400 года, обнаружил, что многие англичане и гасконцы служат в войсках миланского деспота, "которые пришли туда в надежде на спасение". Но большинство из них, как и сам Каррингтон, скорее всего, предпочли вернуться домой без гроша в кармане, столкнувшись с жизнью "рабства и нужды" в поисках случайной военного заработка у непостоянных хозяев^[82].

Поколением раньше списки свидетелей в знаменитом деле Скроупа против Гросвенора о праве носить герб были заполнены ветеранами знаменитых кампаний Эдуарда III и Черного принца. Когда в 1409–10 годах в Рыцарском суде слушалось дело Грея против Гастингса, свидетели, утверждавшие, что видели, как герои носили спорные гербы, были гораздо более разношерстной группой. Даже среди тех, кто назвал себя джентльменами, немногие имели какой-либо значительный военный опыт, и большинство из них были пожилыми людьми, служившими в бесславных кампаниях в период дряхлости Эдуарда III и правления Ричарда II. Несколько человек заявили, что никогда не носили оружия на войне. Они жили в деревне на ренту или занимались адвокатской практикой в Лондоне. Расходы, риск и низкое вознаграждение, связанные с военной службой, оттолкнули от нее многих, а те, кто продолжал служить, обнаружили, что престиж солдатской жизни уже не тот, что прежде. "О непостоянный мир, увы, твои разногласия", — пел Хоклив:

* * *

Весной и летом 1401 года, когда ситуация с Шотландией балансировала на острие ножа, а лейтенанты Генриха IV были полностью заняты сдерживанием распространяющегося восстания в Уэльсе, отношения с Францией опустились на новый уровень. Уязвленный замечанием Жана де Анже о рыцарской чести, Генрих IV взял посла за руку, когда они расставались, и заверил его "как рыцарь и король", что Изабелла будет возвращена семье. Несомненно, в тот момент он так и думал. Но вскоре он пересмотрел свои планы. 14 января 1401 года Карл VI передал герцогство Гиень Людовику, новому Дофину Франции. Наиболее вероятным объяснением этого во многом символического жеста было то, что герцог Бургундский хотел гарантировать, что в случае распада английского герцогства, Гиень не попадет в руки Людовика Орлеанского. На данном этапе нет никаких доказательств того, что французы планировали кампанию на юго-западе. Но Генрих IV, всегда чувствительный к любым посягательствам на его статус, был возмущен. Новости достигли Англии в течение недели после решения, принятого в Париже, и когда 21 января 1401 года Парламент собрался в Расписной палате в Вестминстере, ему сообщили, что король рассматривает это пожалование как объявление войны. Уолтер Скирлоу и Генри Перси были отправлены обратно в Лелингем с инструкциями обменять возвращение Изабеллы на мир на границах Гаскони и Кале^[84].

В конце мая 1401 года в Лелингеме было составлено и скреплено печатью официальное соглашение, в котором возвращение Изабеллы во Францию было обещано в июле. Но Генрих IV, санкционировав эту сделку, отказался выполнять ее до тех пор, пока не будет достигнут прогресс в получении официального обязательства от французов соблюдать условия Парижского договора. Это был грубый шантаж. Французские послы в Лелингеме отказались обсуждать это требование. Они настаивали на том, что сначала нужно вернуть Изабеллу. По мере того как переговоры затягивались, Генрих IV терял самообладание и начал терять связь с реальностью. Примерно в конце июня он сообщил своему Совету, что предлагает начать крупные военные кампании против Франции и Шотландии. Мнения советников разделились. Некоторые из них были в ярости так как король не мог себе этого позволить. Казначей сообщил, что большая часть парламентской субсидии, предоставленной в начале года, была направлена на оплату старых долгов. Казна была пуста. Но Генрих IV отказался внять голосу разума. Он решил вынести свой план на Большой Совет. В середине августа в Вестминстер был созван весь парламентский пэрский корпус, а также от четырех до восьми рыцарей от каждого графства, хотя это было время сбора урожая, а у казначея не было денег даже на оплату гонцов, которые должны были разнести письменные вызовы. Собравшиеся заявили о своем полном несогласии с планами короля, и не было сделано ни одной попытки воплотить их в жизнь^[85].

Но к этому времени кризис миновал. Французы, у которых были твердые намерения соблюдать перемирие, в конце концов, согласились. Изабелла пересекла Ла-Манш в сопровождении Томаса Перси и высадилась в Булони 31 июля 1401 года. Даже в состоянии банкротства достоинство Генриха IV требовало, чтобы он предоставил принцессе достаточно внушительный состав сопровождающих. Это шоу обошлось ему более чем в 8.000 фунтов стерлингов, что эквивалентно стоимости небольшой военной кампании. Но тщательно срежиссированная процедура была сопряжена с взаимными подозрениями и недоверием. Принцесса находилась на территории Франции в Булони, но формально оставалась под опекой представителей Генриха IV, в то время как ее драгоценности подверглись тщательной инвентаризации и проверялись французскими чиновниками в Кале. В заранее оговоренный момент в нескольких милях от Лелингема послы Англии и Франции поставили свои печати на договоре, фиксирующем меры по поддержанию мира на границах. Были назначены совместные комиссии для обеспечения соблюдения перемирия и возмещения ущерба за прошлые нарушения. Каперские патенты, разрешающие разбой на море, были отменены. Купцам обеих сторон был обещан свободный проезд для них и их товаров. Когда все это было сделано, Изабеллу сопроводили на английскую территорию в Кале, а затем в Лелингем. Там она была официально передана графу Сен-Полю как губернатору Артуа в большом шатре, установленном над пограничной линией возле церкви. Изабелла плакала. Обильные слезы пролили ее спутники и даже английские опекуны. Затем ее проводили в Париж французские королевские принцы, окруженные огромной кавалькадой всадников. Честь была спасена, но доброжелательные отношения — нет. Изабелла была возвращена с драгоценностями и вещами, которые она привезла с собой в Англию, но без различных подарков, которые она получила от своего мужа при его жизни. 200.000 франков, причитающиеся ей в качестве выплаты приданого, так и остались невыплаченными, что стало предметом споров на дипломатических конференциях на долгие годы. Вся эта история продемонстрировала все худшие качества английского короля как политика и дипломата и неизмеримо усилила позиции тех членов Совета французского короля, которые надеялись воспользоваться слабостью Англии для возобновления войны^[86].

К этому времени самым главным из них был герцог Орлеанский. Эволюция Людовика от тайного союзника нового короля Англии до официального врага происходила постепенно в течение 1401 и 1402 годов. Первое достоверное свидетельство об этом можно найти в условиях его союза с герцогом Гельдерна весной 1401 года, где было записано, что он направлен против "противника, короля Англии". Появление Людовика в качестве сторонника войны с Англией было во многом обусловлено решимостью Филиппа Бургундского избежать ее. Политика Франции в отношении Англии была еще одной палкой, которой можно было бить его дядю, точно так же, как на протяжении многих лет были отношения с папством и Германией. Но было и нечто большее. Страх перед английским вторжением был полезен герцогу Орлеанскому. Он не только подрывал политические позиции его дядей. Он оправдывал высокий уровень налогообложения, от которого зависел Людовик, чтобы насытить свой растущий аппетит к деньгам, землям и влиянию. Англию многие воспринимали как враждебную и слабую страну. Утвердившись в качестве успешного военного лидера, герцог Орлеанский мог надеяться обеспечить себе политическое положение в центре французского государства и укрепить свои личные позиции среди военной знати. Его амбиции больше соответствовали настроению момента, чем более осторожная позиция герцогов Бургундского и Беррийского. Молодое поколение французских дворян становилось нетерпимым к миру, который лишал их приключений, статуса и наград в то время, когда чума и спад сельского хозяйства резко сократили доходы с их владений. Зимой 1401–02 года, отбив попытку герцога Бургундского силой противостоять ему на улицах Парижа, Людовик Орлеанский начал решительно разворачивать французскую политику в сторону войны.

Катализатором послужили события в Шотландии. Осенью 1401 года герцог Ротсей был отстранен от власти. Как и многое другое в истории Шотландии этого периода, обстоятельства отстранения неясны. Враги говорили, что Ротсей вел легкомысленный образ жизни. Но настоящими причинами его падения были его напористый стиль правления, который подорвал власть его дяди Роберта Стюарта, герцога Олбани, и его планы на шотландское графство Марч, которые угрожали превосходству его шурина графа Дугласа на границе. Олбани, Дуглас и их союзники контролировали Совет мудрейших, назначенный над Ротсеем шотландским генеральным Советом. Они выступили против него. Мудрейшие заявили, что больше не могут контролировать действия Ротсея. Они явились к слабому королю и дружно подали в отставку. Затем они заставили его дать разрешение на арест сына. Ротсея, который ничего не подозревал, схватили на дороге возле Сент-Эндрюса, когда он проезжал через Файф. Его держали в замке епископа, пока Олбани, Дуглас и их единомышленники собирались в соседнем городе Кулросс, чтобы решить, что с ним делать. В конце концов они решили запереть его в замке Олбани в Фолкленде. С тех пор Ротсея больше никогда не видели на публике. Он умер в своей келье в Фолкленде около 26 марта 1402 года и был поспешно похоронен в близлежащем аббатстве Линдорес. Широко распространились слухи о том, что его уморили голодом по приказу герцога Олбани. К этому времени Олбани уже занял пост лейтенанта королевства. В мае шотландский Парламент провел быстрое расследование смерти Ротсея. Олбани, Дуглас и их сторонники были формально оправданы. Причины ареста Ротсея было приказано исключить из протокола, а покойный лейтенант был объявлен умершим "по божественному провидению, а не иначе". Приход Олбани к власти был молчаливо одобрен^[87].

За переворотом Олбани последовала более агрессивная политика по отношению к Англии. Вероятно, это была плата Дугласу за поддержку. 17 октября 1401 года в полях у границы к востоку от аббатства Келсо открылась конференция между английскими и шотландскими хранителями границы. Изменение атмосферы сразу же стало очевидным. Ротсея, который раньше присутствовал на подобных мероприятиях, не было. Вместо него шотландскую делегацию возглавлял граф Дуглас, и она состояла из его вассалов и сторонников. Послы Генриха IV послушно изложили его претензии на суверенитет над Шотландией, подкрепив их всеми старыми юридическими и историческими аргументами, восходящими к Троянской войне и временам Илии и пророка Самуила. Все эти аргументы были суммарно шотландцами отвергнуты. Затем конференция переместилась в церковь Кархэма на английской стороне Твида, чтобы обсудить продление перемирия, которое было настоящей причиной конференции. Но Дуглас не хотел перемирия, а желал войны. Когда англичане прибыли в Кархэм, они обнаружили, что он привел с собой устрашающую армию, которая стояла, вооруженная и готовая к бою, на другом берегу реки. Весь день был занят язвительным спором между Дугласом и графом Нортумберлендом об условиях перемирия, о котором они временно договорились в более счастливый момент в мае. На следующий день Дуглас остался со своими войсками, в то время как его коллеги по делегации явились в Кархэм и отвергали одно за другим все английские предложения. Конференция распалась на фоне протестов и недипломатических оскорблений. Шотландцы даже не стали продлевать перемирие до Рождества, чтобы дать англичанам возможность получить дальнейшие инструкции из Вестминстера. Три недели спустя, когда срок перемирия истек, Дуглас повел свою армию в Нортумберленд в сопровождении нескольких своих коллег по делегации и большого отряда жителей пограничной полосы. Они проникли на юг до Бамборо и сожгли город под носом у английского гарнизона засевшего в замке^[88].

Новый режим в Шотландии теперь начал открытую войну с Англией. Герцог Олбани задал тон шотландской политике, поддержав претензии самозванца по имени Томас Уорд из Трампингтона, который выдавал себя за Ричарда II. Уорд, имевший удивительное сходство с покойным королем, был англичанином, который, как говорили, работал на кухне Дональда Макдональда, лорда Островов, в начале 1402 года. Чтобы объяснить его присутствие в Шотландии, была придумана замысловатая история о его побеге из Понтефракта с помощью трех священников и слуги тюремщика. Уорд, похоже, был простым парнем, как и большинство тех, кто выдавал себя за убитых правителей на протяжении веков, орудием в руках более умных людей и фигурантом заговоров, замышлявшихся в Англии. Но его заявления предназначались главным образом для оглашения во Франции. В конце года Давид Линдсей, граф Кроуфорд, союзник герцога Олбани, замешанный в падении Ротсея, отправился во Францию с призывом оказать военную поддержку и вестями о спасшемся Ричарде II. Французский королевский Совет обсуждал этот вопрос несколько раз в течение следующих нескольких месяцев и в конце концов решили отправить в Шотландию посольство для расследования фактов и обсуждения совместных действий с шотландскими лидерами. Личность послов неизвестна, но в их свиту входили два человека, которые хорошо знали настоящего Ричарда II. Одним из них был Жан Кретон, французский автор метрической истории свержения Ричарда II, который был с ним в замке Конвей в последние недели его свободы. Другим был Уильям Серль, англичанин, живший при французском дворе, который был камер-юнкером свергнутого короля и одним из исполнителей его завещания. Ни один из них не был принят Уордом. В свое время Кретон доложил французскому правительству, что Уорд был мошенником. Но Серль остался в Шотландии и стал его главным представителем. Он подделал перстень-печатку Ричарда II и разослал письма от его имени большому числу сочувствующих в Англии, обещая приехать на юг и возглавить их борьбу против узурпатора при поддержке французских и шотландских войск. Судя по неоднократным обличениям с трона и кафедры, английское правительство восприняло эту угрозу всерьез. Это вызвало "непрекращающийся ропот, мятеж и раскол" в стране, согласно обвинительному заключению, предъявленному спустя годы одному из виновных. Многие попались на подделку Серля, включая таких аристократов как графиня Оксфордская и единокровный брат Ричарда II, сэр Роджер Кларендон, которые были близкими людьми покойного короля^[89].

Герцог Орлеанский, вероятно, никогда не верил в историю о том, что Ричард II выжил, и не стал дожидаться доклада Кретона. В начале января 1402 года он заключил личный союз с графом Кроуфордом, который принял от него ренту в размере 1.000 ливров в год. В марте в распоряжение Кроуфорда был предоставлен флот кораблей в Арфлёре в устье Сены. Эти корабли номинально находились на шотландской службе, и на борту каждого из них был размещен небольшой контингент шотландцев, чтобы придать достоверность французским заявлениям о соблюдении перемирия. Но на самом деле корабли пришли из портов Нормандии, и большинство моряков и солдат на борту были французами. Как только стихли зимние шторма, Кроуфорд начал рейдерскую кампанию против английских торговых судов вдоль всего атлантического побережья от Ла-Коруньи до Слейса. Его действия спровоцировали жестокую морскую войну. В период с апреля по июнь 1402 года в море было захвачено не менее тридцати трех английских торговых судов, подавляющее большинство из них — флотом Кроуфорда. Это были серьезные потери, примерно десятая часть океанского торгового флота Англии. Министры Генриха IV получали быстрые и точные отчеты о деятельности Кроуфорда от шпионов и капитанов кораблей. Они отправляли жалобы французским хранителям перемирия. Но от них отмахивались, заявляя, что шотландцы ведут свою собственную войну. Англичане им не поверили и в ответ они начали ответную морскую кампанию, которая оказалась весьма эффективной. Английским судовладельцам из Саутгемптона, Пула, Дартмута и Фоуи было поручено снарядить каперские флотилии для операций в Ла-Манше. К июню они захватили сорок восемь французских торговых судов в качестве военных призов, а также около тридцати голландских, немецких и кастильских судов, которые торговали в Шотландии или, как считалось, перевозили французские грузы. Трехмесячная морская война ознаменовала окончательный разрыв Парижского договора^[90].

На данный момент руки Людовика Орлеанского были связаны решимостью Совета Карла VI избежать формального отказа от договора. Но он мог потворствовать различным действиям, которые служили для выражения враждебности Франции к Генриху IV лично, не доводя две страны до открытой войны. Десятилетие после договора 1396 года стало великой эпохой вызовов, поединков и турниров между английскими и французскими рыцарями, театрализованных войн, в которых скрывалась настоящая враждебность. Эти военные игры становились все более частыми по мере ухудшения отношений между двумя странами. Инициатива по их организации исходила из двора герцога Орлеанского. В мае 1402 года Людовик спонсировал турнир между семью французскими и семью английскими рыцарями в Монтандре на границе Гаскони. Считалось, что англичане сражались "ради любви своих дам", а французы — "чтобы доказать истинную и разумную ссору их короля с их древними врагами". На самом деле этот турнир не был ни рыцарским, ни даже вежливым. Поединки, сопровождавшиеся взаимными оскорблениями, закончились смертью одного из английских рыцарей и ранениями нескольких других. Французские рыцари, все были друзьями и приближенными Людовика и получили от него после этого события кошель с 1.000 золотых франков каждый. Хронист из Сен-Дени, не одобрявший турнир в Монтандре, с трудом понимал помыслы тех, кто в нем участвовал. Но он прекрасно понимал, что это было симптомом нарастающей англофобии в придворных кругах. Французское рыцарство, заключил он, "преисполнено ненависти к нации, которая убила своего короля и оскорбила свою королеву, но боится объявить войну, не хочет быть обвиненной в нарушении перемирия и всегда ищет какой-нибудь другой почетный способ отомстить за эти оскорбления"^[91].

18 апреля 1402 года, когда герцог Бургундский находился в Аррасе и праздновал свадьбу своей дочери, королевский Совет собрался в Париже в присутствии короля и решил назначить герцога Орлеанского президентом Генерального Совета сборщиков налогов. Эта должность давала ему общую власть над налоговыми поступлениями короны в Лангедойле. По словам официального хрониста, это была лишь часть более общей передачи полномочий короля своему брату "во всех делах, великих и малых, в мире и войне, в королевстве и за его пределами". Вскоре после этого Людовик провел через Совет введение новой тальи. Впервые за пять лет во Франции был введен налог на сумму от 1.200.000 до 1.300.000 франков, что означало увеличение общего бремени королевских налогов примерно на 60%. Помимо формального упоминания о расходах на преодоление папского раскола и защиту восточного христианства от турок, единственным обоснованием налога было то, что деньги нужны для борьбы с "Генрихом, герцогом Ланкастерским, который называет себя королем Англии". Говорили, что английская армия недавно высадилась в Гаскони, чтобы напасть на французские города и замки в этой местности. Это была ссылка на свиту графа Ратленда, который прибыл туда в качестве лейтенанта Генриха IV предыдущей осенью. Но Людовик, похоже, не имел в виду конфронтацию на гасконской границе, а думал о вторжении в Англию. В ордонансе сообщалось, что Ричард II все еще жив и находится в Шотландии и, вероятно, призовет на помощь врагов Англии. В Шотландии Олбани и Дуглас приняли решение о вторжении на север Англии. Летом планировалось отправить в Шотландию французскую армию, чтобы поддержать их. Командование должно было быть разделено между Пьером де Эссаром, руководителем последнего французского посольства в Шотландию, и Жаком д'Эйли, знаменитым рыцарем из Пикардии, одним из героев Никопольского крестового похода, который, по словам Фруассара, в течение многих лет "исследовал мир за морями и бродил по дальним странам в поисках приключений". В Бресте была снаряжена флотилия транспортных судов, чтобы присоединиться к флоту графа Кроуфорда и доставить армию в Шотландию. Была согласована дата начала кампании^[92].

Людовик, однако, перестарался. Он не заручился согласием герцога Бургундского, а Филипп был еще достаточно влиятелен, чтобы проявить себя в таком важном вопросе, как этот. Он не возражал против политики поддержки Лже-Ричарда и его шотландских покровителей. Возможно, он был участником решения о предоставлении кораблей и людей графу Кроуфорду, которое было принято еще до его отъезда из Парижа. Франко-шотландскому флоту было позволено доставлять свои захваченные призы во фламандские порты под носом у его чиновников. Он также должен был одобрить, по крайней мере молчаливо, отправку экспедиционной армии в Шотландию, так как среди ее руководителей было несколько видных членов его двора. Жак д'Эйли был одним из его приближенных, а Пьер де Эссар, командующий армией, был его камергером. Филипп возражал не против предполагаемой кампании, а против того, что его племянник взял на себя контроль над государственными финансами, и против того, что это было сделано, пока он был в отъезде. Введение тальи спровоцировало серьезный политический кризис. Примерно в то время, когда был издан ордонанс о введении тальи, у короля случился рецидив болезни, и Парламент отказался его регистрировать. После некоторой задержки он был провозглашен со ступеней Шатле на основании полномочий личного секретаря короля, вместе с заявлением о том, что герцоги Беррийский и Бургундский одобрили его. Оба герцога возмущенно отрицали это. Иоанн Беррийский утверждал, что его имя было добавлено к ордонансу без его согласия. Филипп Бургундский внезапно оставил охоту, вернулся в Аррас для обсуждения со своими советниками, а затем направился в Париж. Из Клермон-ан-Бовези он обратился с яростным протестом к судьям Парламента. По его словам, утверждение, что он одобрил введение тальи, было "чистой болтовней и издевательством". Ему действительно предложили 100.000 франков за его одобрение после принятия решения, от которых он отказался, но в остальном он не имел к этому никакого отношения. Герцог заявил, что в принципе против увеличения налогового бремени на население, и без того обложенное большими налогами и значительно уменьшившееся из-за чумы,тем более что доходы, скорее всего, будут потрачены на бесполезные субсидии тем, кто пользуется поддержкой в Париже. Судьям было предложено обеспечить максимально широкую огласку взглядов герцога. Но когда утром 20 мая они получили герцогский манифест, то побоялись действовать. Канцлер и первый президент были в отъезде. Другие придворные опасались, что письмо окажет подстрекательское воздействие на общественное мнение, что, конечно же, было целью Филиппа. Поэтому его посланники отправились в Шатле и зачитали его там. Копии были разосланы во все крупные города королевства^[93].

Манифест герцога Бургундского произвел большое впечатление. В тот же день советники короля в полном составе покинули Париж, чтобы встретиться с Филиппом в Санлисе. В старинном королевском дворце города последовало три дня переговоров о кризисе. Герцог Орлеанский остался в Париже. Поначалу он вел себя вызывающе и опубликовал еще один королевский ордонанс, датированный, по-видимому, предыдущим месяцем, в котором Карл VI назначал его "лейтенантом и правителем королевства со всеми полномочиями короны до тех пор, пока он сам не будет способен управлять лично". Но Людовик не хотел испытывать судьбу в борьбе с возрастающей популярностью своего дяди как защитника налогоплательщиков. В начале июня, когда король ненадолго пришел в себя, Людовик заставил его отменить талью, а затем провозгласил это решение на улицах столицы как свою собственную заслугу. Филипп не был удовлетворен этим, ведь назначение Людовика лейтенантом короля грозило сделать его всесильным в столице, и он был полон решимости добиться его отмены. 17 июня герцог въехал в Париж и сразу же отправился в отель Сен-Поль, где пробыл у постели короля почти два дня. 20 июня дядя и племянник встретились в присутствии Карла VI в пригородном особняке Филиппа в Конфлане^[94].

1 июля король председательствовал на трудном заседании своего Совета в отсутствие обоих герцогов. Карл VI поручил собравшимся советникам четко сказать ему, как, по их мнению, должны вестись государственные дела в те периоды, когда он был слишком болен, чтобы принимать решения самостоятельно. Согласно хронисту из Сен-Дени, который был невысокого мнения о герцоге Орлеанском, они ответили, что Людовик был очаровательным и красноречивым, но слишком импульсивным и упрямым, чтобы оставить его одного вести государственные дела. Он нуждается в серьезности и опыте герцога Бургундского. Король признался, что согласен с этим мнением. Но решения, принятые на Совете, свидетельствуют о том, что мнения были более квалифицированными и, возможно, более противоречивыми, чем думает хронист. С его высоким статусом брата короля и первого советника, большим числом сторонников, растущим богатством и территориальной властью, Людовика было нелегко оттеснить на второй план. Поэтому был предложен компромисс. Во время отлучек короля герцог Бургундский должен был управлять финансами королевства и другими "великими государственными делами" совместно со своим племянником. Решения должны были приниматься с согласия обоих герцогов. Неизбежные конфликты между ними должна была разрешать королева, при содействии других королевских принцев и советников, которых она могла привлечь. Практическим следствием этого стало то, что когда вскоре после этого Карл VI вновь оказался недееспособным, ни один из соперников не смог оказать решающего влияния на Совет. В конце концов, обоих убедили не участвовать в его заседаниях, пока король не придет в себя^[95].

Примерно в конце июля 1402 года Людовик Орлеанский покинул Париж и направился в свой замок в Куси. Там 7 августа он обратился с примечательным письмом к Генриху IV, в котором вызвал его на поединок. Поединок должен был состояться между пешими противниками на участке между Бордо и Ангулемом с использованием копья, топора, меча и кинжала. Людовик впервые обратился к Генриху IV как к королю Англии. Но он был уверен, что король не унизит себя, сражаясь с герцогом на равных. Письмо было рассчитанным оскорблением, личным жестом выражения враждебности. Герольды, которым было поручено доставить вызов на поединок в Англию, долго ждали приема у короля, а затем все же были удостоены мрачной аудиенции и отправлены прочь без ответа и традиционных подарков. В конце концов, Генрих IV ответил в декабре. Его ответ представлял собой величественную отповедь, призванную смутить Людовика в глазах его сторонников и союзников во Франции. Король указал на то, что в 1396 году Людовик лично поклялся соблюдать перемирие между Францией и Англией и напомнил ему о союзе, который они заключили, пока Генрих IV находился в изгнании в Париже в 1399 году, замышляя переворот, который в итоге сделает его королем. Он приложил копию их соглашения и позаботился о том, чтобы и письмо, и соглашение получили широкую огласку во Франции. Что касается вызова Людовика, то Генрих IV отклонил его с презрением. "Все, что делает король, он делает ради прославления Бога и общего блага своего королевства и всего христианства, — сказал он, — а не ради напыщенности и жадности"^[96].

* * *

У Генриха IV были более насущные заботы, чем отвечать на насмешки принца Франции. С наступлением весенней распутицы Оуэн Глендауэр возобновил свою стратегию быстрых и острых атак в неожиданных местах на чрезмерно растянутые силы Англии в Уэльсе. В апреле 1402 года валлийский лидер устроил засаду своему заклятому врагу Реджинальду Грею из Рутина, одному из ведущих английских лордов северного Уэльса. Грей был схвачен и увезен в "дикие и скалистые места". Он был освобожден только за выкуп в 10.000 марок, огромную по меркам того времени сумму, которая дала Глендауэру средства для продолжения его войн на долгие годы. Через два месяца после пленения Грея валлийский вождь появился на холмах Радноршира и продвинулся на расстояние до тридцати миль от Леминстера. 22 июня 1402 года у холма Брин Глас он нанес кровавое поражение значительным английским войскам, высланным из Ладлоу ему навстречу. Большая часть английской армии была перебита, а тела английских солдат изуродованы разъяренными местными валлийцами. Среди многочисленных пленных был их предводитель, дядя графа Марча, Эдмунд Мортимер. В обоих случаях английский капитан был предан врагу валлийскими солдатами из его собственной армии, что является симптомом зарождающегося распада английской власти в регионе. Самого Мортимера, контролировавшего обширные валлийские владения своего племянника, подозревали в том, что он попал в плен по собственной инициативе. Вполне возможно, что так оно и было, поскольку вскоре он примирился Глендауэром и женился на одной из его дочерей. Эти события стали кульминацией валлийского восстания. Двенадцать лет спустя, когда Глендауэр был загнанным беглецом, валлиец Адам из Уска записал, что о битве 1402 года "до сих пор поют на пирах". Генрих IV находился в замке Беркхамстед в Хартфордшире, когда до него дошли новости о поражении при Брин Гласе и объявил о своем намерении лично выступить в поход против валлийцев. Войска были созваны со всей средней и южной Англии, чтобы встретиться с королем в Личфилде 7 июля^[97].

Но через несколько дней Генрих IV был вынужден отменить эти планы из-за ухудшения ситуации на шотландской границе. Английские гарнизоны там находились на военном положении с начала мая 1402 года. Вынужденное сражаться на два фронта, английское правительство нервно переключало свои силы между шотландской и валлийской границами при каждом новом событии^[98]. Вдобавок ко всем прочим заботам министрам Генриха IV пришлось столкнуться с угрозой восстания в Англии в пользу поддерживаемого шотландцами претендента Уильяма Уорда. Слухи о планах Лже-Ричарда II начали быстро распространяться по английским графствам весной. Постоянное повторение придавало им правдоподобие, которое становилось опасным. Говорили, что Ричард II поднял свой штандарт в Шотландии. Предполагалось, что он установил контакт с Оуэном Глендауэром и договорился об одновременном вторжении в Англию с запада и севера. Ожидалось, что он появится на юге к середине лета, "если не раньше". Многие люди поверили в это. В середине лета 500 человек собрались с оружием в руках на лугах под Оксфордом, чтобы встретить его. Еще 4.000, разбросанные по средней Англии и южным графствам, ждали сигнала к восстанию. Правительство, которое было хорошо осведомлено об этих слухах, серьезно отнеслось к угрозе. В ряде прокламаций осуждались те, кто считался ответственным за их распространение. Особое беспокойство вызвали монахи, которые имели сильное влияние на народные настроения. Несколько францисканцев были привлечены к суду за измену, а некоторые были казнены. Очевидно, что эти несчастные вызывали всеобщее сочувствие. Даже в Лондоне оказалось трудно найти присяжных, готовых судить их, а те, кого удалось найти, осудили обвиняемых с явной неохотой^[99].

На определенном этапе королевский Совет узнал о французских экспедиционных силах, которые собирались в Бретани под командованием Пьера де Эссара. Неясно, что было известно о масштабах этих приготовлений или о назначении армии Пьера де Эссара, но флот гребных судов из Пяти портов, с солдатами на борту, был размещен в Ла-Манше под командованием адмирала Севера для перехвата французских сил. Также было реквизировано большое количество торговых судов, на которых соорудили деревянные башни на носу и корме. В конце июня 1402 года, незадолго до того, как Пьер де Эссар должен был отправиться в путь, английскому флоту удалось проникнуть через скалистый пролив между Финистером и островом Уэшан и обрушиться на французскую флотилию транспортных судов, ожидавшую на рейде Бреста. Десять из них были захвачены, а остальные блокированы в гавани. Эта атака фактически положила конец французским планам совместного с шотландцами вторжения в Англию. Позднее нескольким французским кораблям все же удалось прорвать блокаду, и в конце концов они достигли Шотландии. Но они привезли только тридцать французских рыцарей, включая самого Пьера де Эссара. Весь отряд с их оруженосцами и сопровождающими лицами, должно быть, насчитывал менее ста человек^[100].

Кризис наступил между июнем и сентябрем, когда одновременно были предприняты наступления на валлийской и шотландской границах. Орда шотландцев вошла в Камберленд и проникла на юг до Карлайла, после чего была рассеяна местными войсками, собранными Хотспуром. Другой шотландский отряд, меньший по численности, но лучше вооруженный и руководимый, двинулся через восточный участок границы. 22 июня 1402 года, в день английской катастрофы при Брин Гласе, они столкнулись у Несбит-Мур в Бервикшире с английскими войсками под командованием шотландского ренегата Джорджа Данбара. Его люди были набранные в основном из гарнизона Бервика и йоркширских солдат графа Нортумберленда, были почти полностью разгромлены. Только помощь резерва в последний момент спасло положение. Примерно через две недели, в начале июля, Оуэн Глендауэр вторгся в южный Уэльс. Население Уэльса восстало в его поддержку. Кардифф, Ньюпорт, Абергавенни и другие замки с английскими гарнизонами были атакованы, а их округи выжжены. Только что собранный урожай был унесен в горы. Генрих IV был вынужден оставить северные графства без войск, чтобы противостоять новой угрозе. Но они оказались бесполезными против партизанской тактики валлийцев. Когда в конце августа три английские армии вошли в Уэльс со стороны Честера, Шрусбери и Херефорда, Глендауэр и его последователи растворились в холмах и лесах, как они часто делали это раньше. Англичане пробирались за ними под проливным дождем и градом. Генрих IV все еще находился, с погрязшей в грязи армией, в среднем Уэльсе, когда на второй неделе сентября шотландцы снова переправились через Твид и вторглись в Нортумберленд^[101].

По оценкам, численность шотландской армии составляла 10.000 человек, это была одна из крупнейших организованных армий, вторгшихся в Англию с 1340-х годов. Возглавляемая графом Дугласом, она включала большинство высшей знати Шотландии с их компаниями и почти всех пограничных лордов, а также небольшой контингент хорошо вооруженных французских рыцарей. Как и большинство шотландских вторжений в Англию, оно не имело четкой стратегической цели, кроме разрушений, грабежа и насилия, а также, возможно, мести за гибель друзей и последователей Дугласа при Несбит-Муре. Дуглас знал, что английский король находится в Уэльсе с большей частью своих войск и не ожидал организованного сопротивления. Его армия продвинулась к Ньюкаслу, сжигая и грабя все на своем пути, а затем повернула назад. За оборону района отвечал граф Нортумберленд. Его сопровождали его сын Хотспур и Джордж Данбар. О численности их армии можно только догадываться, но, вероятно, она была меньше, чем 1.500 латников и 3.000 лучников, которых приписывали ей современники и она были определенно меньше, чем шотландская. Англичане следовали той же стратегии, которую Хотспур использовал в кампании 1388 года при Оттерберне и позволили шотландцам беспрепятственно продвигаться в глубь Англии. Затем, когда те начали отступать, англичане ночью двинулись на север, чтобы отрезать им путь к отступлению и заставить их принять сражение. Эта стратегия закончилась катастрофой в 1388 году. Но Оттерберн должен был быть отомщен в 1402 году.

14 сентября 1402 года шотландцы обнаружили, что путь отступления им преградила армия Нортумберленда у деревни Миллфилд, расположенной примерно в десяти милях к югу от Твида. Граф Дуглас расставил своих людей по северному склону холма Хамильдон-Хилл, расположенного неподалеку от небольшого городка Вулер. Шотландцы были построены в плотные ряды, традиционное для них построение на протяжении более чем столетия. Англичане продвинулись к ним навстречу и заняли позиции на низменной местности за небольшой речкой, известной как Глен. Они стремились сойтись с шотландцами в битве, и Хотспур, по словам шотландского хрониста Уолтера Боуэра, готов был дать им по голове. Его сдержал Джордж Данбар, который убедил его сначала выслать вперед лучников. Около полудня плотные ряды английских лучников выдвинулись вперед и начали осыпать шотландцев залпами стрел и нанесли жестокие урон конным шеренгам шотландцев. Сэр Джон Свинтон, пожилой шотландский рыцарь, сражавшийся в английских войсках во Франции в 1370-х годах, посвятил в рыцари своего старого врага Адама Гордона на поле боя, и они вдвоем возглавили отчаянную атаку сотни шотландских латников на английские ряды, пытаясь разгромить лучников, но были отбиты градом стрел. Оба были убит. Шотландские лучники не смогли достичь дальности стрельбы своих английских коллег и не нанесли врагу никакого урона. Все было кончено менее чем за час. Шотландцы в беспорядке отступили и бежали к реке Твид. Многие не добрались до реки. Другие, не зная бродов, утонули, пытаясь переправиться на другой берег. Большинство шотландских рыцарей остались на поле боя, а граф Дуглас схватив свое копье, решился на последнюю, отчаянную атаку, и бросился вниз по склону пешком со всеми своими приближенными. Большинство из них были убиты, как и люди Свинтона. Сам Дуглас, хотя и был закован в великолепные стальные доспехи, получил пять ранений, включая потерю глаза, и был взят в плен. Это было одно из немногих сражений Столетней войны, в котором победа была одержана исключительно благодаря стрельбе из лука. Основные массы войск с обеих сторон так и не вступили в бой. Англичане потеряли всего пять человек. Склон холма, усеянный мертвыми и ранеными шотландцами, дал богатую коллекцию доспехов и пленных.

Список имен погибших на холме Хамильдон-Хилл напоминает перекличку великих политических и военных семей Шотландии. Их гибель или пленение оставило вакуум в самом сердце шотландской политики. Погибли главы нескольких знатных пограничных домов. Около восьмидесяти шотландских лордов попали в плен. Кроме самого Дугласа, в плену оказались Мердок Стюарт, мастер Файф, старший сын герцога Олбани; зять шотландского короля Джордж Дуглас, граф Ангус, глава Красных Дугласов; племянник Джорджа Данбара граф Морей; и четыре шотландских барона. В плен попали и несколько французских воинов, в том числе Пьер де Эссар и Жак д'Эйли. Их товарищи, которым удалось спастись, отправили мрачную оценку кампании Карлу VI. Французы никогда не понимали стратегических ограничений шотландских вторжений на севере и всегда надеялись, что шотландцы проникнут ближе к реальным центрам английской королевской власти в центральной и южной Англии. На этот раз они попытались это сделать, но были слишком самоуверенны, проникнув слишком далеко от границы, прежде чем повернуть домой^[102].

Генрих IV был полон решимости извлечь из победы максимальное политическое преимущество. Через неделю после битвы он направил всем ведущим английским капитанам, находившимся на границе, письмо, в котором предписывал, чтобы ни один шотландский пленник не был освобожден или выкуплен без его разрешения, что было крайне непопулярно среди победивших капитанов, которые наверняка рассчитывали получить большую прибыль от своих пленников. Наиболее выдающиеся пленники были доставлены в Лондон, где четыре шотландца и три француза были выставлены своими пленителями перед Парламентом в Вестминстере в октябре, а король публично поблагодарил Бога за то, что они попали в его руки. Сэр Адам Форрестер, выдающийся шотландский администратор и дипломат, которому тогда было за шестьдесят, попавший в плен во время битвы вместе со своим сыном, выступил в качестве официального представителя. Он умолял короля обращаться с ними "так, как подобает поступать по законам благородной войны". Генрих IV терпеть не мог Форрестера, который одерживал над ним верх в дипломатических столкновениях последних двух лет. Но он пообещал, что с Мердоком Стюартом будут обращаться как с "доблестным рыцарем, взятым в плен на поле боя", и предложил всем пленникам отобедать с ним в Расписной палате^[103].

Освобождение французских пленников было лишь вопросом сбора денег на выкуп. Пьер де Эссар был выкуплен почти сразу с помощью авансов и субсидий французских королевских принцев. Другим потребовалось больше времени, чтобы найти средства. Жак д'Эйли, которому в конце концов помог очень большой грант от Карла VI, вернулся во Францию только в 1405 году. Французы, которые в течение многих лет считали Дугласов своими главными союзниками в Шотландии, пытались собрать средства для выкупа графа Арчибальда. Но английский король был намерен удержать своих шотландских пленников и использовать их в качестве политической разменной монеты. Дугласу суждено было оставаться узником до тех пор, пока его не освободили условно-досрочно в 1407 году, а окончательно он был освобожден от уз только в 1413 году. Для Дугласа это было катастрофой. Отсутствие ослабило его политический авторитет в Шотландии и позволило более мелким соперникам вытеснить его в Совете шотландского короля. В низинах его грозная сеть вассалов и последователей начала распадаться. В следующем году Генрих IV объявил себя хозяином всех земель графства Дугласов и намеревался разделить их между графами Нортумберленда и Уэстморленда. К северу от границы считалось, что сын Нортумберленда Хотспур вместе с Джорджем Данбаром замышляет завоевание всей низменной Шотландии вплоть до Ферт-оф-Форта. Но если Арчибальд Дуглас Неудачник больше всех пострадал от поражения при Хамильдон-Хилл, то другие также долгое время находились в плену. Несмотря на рыцарские слова Генриха IV в Парламенте, Мердок Стюарт фактически служил заложником за хорошее поведение правительства его отца в Шотландии. Он был освобожден только в 1416 году. Несколько других шотландцев умерли в плену от чумы или полученных ран. Большинство остальных были освобождены в течение следующих трех лет^[104].

Битва при Хамильдон-Хилл стала последним большим сражением между англичанами и шотландцами на английской земле до битвы при Флоддене в 1513 году. Она положила конец вновь обретенной уверенности Шотландии в себе и долгому периоду, когда в ее отношениях с Англией главенствовали Дугласы и их союзники на границе. На несколько лет герцог Олбани отказался от борьбы, вместо этого занявшись укреплением власти своей семьи к северу от Форта. Примерно в марте 1403 года между Англией и Шотландией было заключено перемирие. Оно было оформлено шесть месяцев спустя в Хадденстанке, одной из тех заброшенных деревушек на берегу Твида, где представители двух британских королевств могли встретиться на спорной границе. Условия оставляли желать лучшего. В совместной декларации двух делегаций позже будет отмечено, что они "неясны и непонятны для понимания простых людей". Но, несмотря на это, перемирие продержалось в течение следующих двух лет^[105].

Глава III. Пиратская война, 1402–1404 гг.

Пиратство было постоянным явлением в Ла-Манше и Бискайском заливе на протяжении веков, но разрушительный поход графа Кроуфорда в 1402 году был другим делом. Оно было более организованным, масштабным и явно пользовалось поддержкой влиятельных людей во французском правительстве, если не в самом королевском Совета. Набеги оставили после себя понесших убытки купцов и судовладельцев, потерявших свое имущество, и состояние напряженной недоброжелательности между двумя правительствами. Каждое из них ответило в традиционной манере, санкционировав репрессии против собственности другого правительства в эскалации насилия. Эти операции были в основном делом рук английских, французских и фламандских каперов. Они открыли первую великую эпоху атлантического каперства и положили начало традиции, которая продлится до XVIII века. В более позднюю эпоху голландский юрист Гуго Гроций классифицировал такие операции как законную частную войну, но некоторых из тех, кто участвовал в таких войнах, можно было с полным правом назвать пиратами. Граница между войной и преступлением, между общественным и частным насилием была столь же неопределенной и проницаемой на море, как и на суше.

Каперство — практика, которая была санкционирована международным правом до середины XIX века, — было методом ведения войны, разработанным в основном англичанами с XIII века и уже достигшим высокой степени организации. Правительства выдавали купцам, утверждавшим, что они понесли убытки от рук подданных иностранного государя, грамоты, которые давали им право возместить свои убытки путем reprisal (репрессалий), то есть путем захвата кораблей и грузов подданных иностранного государя на море. Во время войны грамоты обычно выдавались в более общих выражениях, которые не ограничивали их владельца захватом в порядке репрессалий. Они разрешали указанным лицам захватывать торговые суда и грузы объявленных врагов для собственной выгоды при условии, что они не будут трогать нейтральную собственность. Англо-французский договор 1396 года запрещал выдачу таких грамот, и за некоторыми исключениями этот запрет соблюдался. Но с 1402 года они стали выдаваться вновь, и большинство каперов пользовались по крайней мере молчаливой поддержкой своих государей, даже если у них не было официальных документов.

Знайте, — гласил типичный английский документ, — что мы дали разрешение нашему любимому Генриху Пэю отплыть и пройти через моря с таким количеством кораблей, барок и военных судов, латников и стрелков, полностью снаряженных, сколько он сможет набрать, чтобы нанести весь возможный ущерб нашим объявленным врагам, а также для их уничтожения и для охраны и защиты наших верных лордов.

Король приказал своим адмиралам и всем своим офицерам в прибрежных районах давать любые советы или помощь, которые могут потребоваться Пэю. Очевидно, что это было официально одобренное предприятие.

К началу XV века англичане начали расширять масштабы своих каперских операций, нападая не только на вражеские корабли, но и на нейтральные суда с вражескими грузами. Вознаграждение было высоким, и каперы, несомненно, нуждались в небольшом поощрении. Но представляется очевидным, что инициатива все же исходила от правительства. Блокада морской торговли противника было очень эффективным средством ведения войны. Но она также была чрезвычайно жестокой и вызывала горькие жалобы в XV веке, как и во времена Блейка или Нельсона, поскольку требовала, чтобы нейтральные корабли были остановлены, досмотрены в море и доставлены в английские порты, если обнаружится, что они везут подозрительные товары. Это могло быть страшным испытанием. В начале 1403 года корабль Christopher из ганзейского порта Данциг был захвачен в Ла-Манше четырьмя кораблями из Лондона и Дартмута, действовавшими из Кале. Генрих IV лично допросил их хозяев, чтобы выяснить факты, прежде чем выступить в защиту своих подданных в письме Великому магистру Тевтонского Ордена. Это письмо очень четко показывает, чего король ожидал от каперов действовавших по его поручению. Немецкий корабль, по его словам, шел без национальных опознавательных знаков и когда англичане потребовали от команды объявить свою национальность, те не дали ответа, вывели на палубу вооруженных людей, подняли все паруса и попытались уйти. Англичане открыли огонь из бомбард, установленных на их форштевнях. Они догнали убегающий корабль и взяли его на абордаж, одолев и захватив в плен команду после долгого и кровавого рукопашного боя. Оказалось, что на корабле было вино из Ла-Рошели, и его отвели в Саутгемптон, где в конце концов конфисковали. Ганзейские города потеряли таким образом восемь кораблей в течение 1402 года в дополнение к еще четырем, которые были разграблены, а затем отпущены. Кастилия, еще одна важная нейтральная страна, потеряла семнадцать кораблей.

Разграничение между вражеской и нейтральной собственностью не всегда было легко применимо. Право собственности часто было неопределенным. Вражеские суда могли плавать под нейтральными флагами. Вражеские грузы могли перевозиться на кораблях нейтральных стран и наоборот. Судовые манифесты не всегда были честными. Не всегда было ясно, действовало ли перемирие на момент захвата. Конечно, каперы не были особенно щепетильны в отношении границ своих полномочий. Но их ремесло не было полной свободой действий, как это иногда принято считать. Для решения вопросов, связанных с правом на приз, был разработан тщательно продуманный свод практических и правовых норм, который частично находился в ведении канцлера и королевского Совета, частично — адмиралов и их местных заместителей, маршалов, сержантов и клерков. Их деятельность породила массу документов в удивительно полных сохранившихся записях английского правительства. Они показывают, что жалобы на нарушение перемирия, несанкционированные военные действия или нападения на нейтральную собственность воспринимались серьезно и регулярно расследовались. Каперы, как бы им ни благоволили, подлежали вызову в Совет или к офицерам адмиралов, чтобы доказать свое право на приз, "как того требует морской закон". Регулярно поступали приказы о возвращении нейтральных товаров или судов или о выплате компенсации разорившимся немецким или кастильским судовладельцам и купцам. В одном примечательном случае эскадра кораблей была специально снаряжена адмиралом Англии для поимки печально известного пирата Уильяма Лонга из Рая, который был снят со своего корабля в море и отправлен в лондонский Тауэр. Если некоторые люди ослушавшись короля избегали наказания, то это было следствием ограниченных полицейских возможностей средневекового государства. Но были и другие, которые платили за свои проступки своим имуществом, а некоторые — свободой или жизнью^[106].

Рост официально спонсируемого каперства в начале XV века отражал постепенный отказ правительств от дорогостоящего дела по строительству и эксплуатации военных кораблей. Во Франции большой государственный арсенал в Руане, выпускавший гребные военные корабли с XIII века, прекратил строительство и ремонт кораблей к концу 1380-х годов и, за исключением коротких всплесков активности в 1405 и 1416 годах, больше никогда не возобновлял. В Англии последний из великих кораблей Эдуарда III, 300-тонный каррак Dieulagarde, был передан одному придворному в 1380 году. В первые годы своего правления Генрих IV владел всего одним парусным кораблем в дополнение к четырем баржам, которые, судя по всему, использовались в основном для перевозки багажа королевской семьи по Темзе. Арендовать корабли было не намного дешевле, чем владеть ими, поскольку за аренду приходилось платить по тоннажу, а за работу экипажа — по дням. В основном по причине дороговизны английское правительство с 1379 года возложило большую часть рутинной работы по охране моря на контрактные флоты, созданные коммерческими синдикатами в Лондоне и Уэст-Кантри^[107]. У частников и контрактных флотов были свои недостатки. Они были недисциплинированными и приводили короля к столкновениям с нейтральными странами. Они мало интересовались его стратегическими целями и были особенно негодны в оборонительных действиях, таких как конвоирование и патрулирование Ла-Манша против прибрежных рейдеров, что давало ограниченные перспективы на захват добычи. Амбициозная попытка передать всю деятельность по "охране морей" коммерческим флотам в 1406 году в обмен на доходы от таможенных пошлин оказалась катастрофической по всем этим причинам, и договоренности пришлось прекратить досрочно. Но в наступательных операциях против вражеской торговли и прибрежных поселений каперы в значительной степени вытеснили королевские флоты на протяжении всего правления Генриха IV. Они действовали на свой страх и риск и ничего не стоили в плане жалованья, найма или содержания^[108].

В начале XV века в Лондоне, Халле, Пяти портах и на острове Гернси активно действовали каперские синдикаты. Но главным центром такого рода пиратства уже тогда была Уэст-Кантри, каким она и останется на протяжении веков. Дартмут, Плимут и Фоуи были важными базами каперства. Согласно грамоте Ричарда II, Дартмут "превыше всех мест в королевстве издавна был и остается сильным в судоходстве и этим приносил большой вред врагам короля во время войны". Самые известные английские каперы, отец и сын Хоули из Дартмута, были живым свидетельством богатства, которое можно было заработать на призах. Хоули-старший мог быть пиратом в глазах  французов а иногда в англичан, но дома он был человеком с определенным общественным положением, владельцем Хоули-холла, самого большого дома в Дартмуте, четырнадцать раз мэром города и дважды избирался в Парламент. Он основал церковь Святого Спасителя в Дартмуте, где до сих пор можно увидеть его величественный памятник, изображающий идеализированного рыцаря в полном вооружении. Его сын, продолживший семейный бизнес, приобрел обширные поместья в Уэст-Кантри, женился на дочери главного судьи Королевской скамьи и двенадцать раз заседал в Парламенте от Дартмута. Хоули были близки к правительствам Ричарда II и Генриха IV и часто действовали по королевским поручениям.

Более типичным, пожалуй, был гораздо более грубый Гарри (Генрих) Пэй, получатель вышеупомянутой грамоты. Это был профессиональный пират из Пула в Дорсете, который нападал на корабли и гавани нейтральной Кастилии в течение многих лет до того, как получил официальное разрешение. Его операции в Ла-Манше против французов сделали его популярным героем в первом десятилетии XV века. Марк Микстоу из Фоуи и братья Спайсер из Плимута и Портсмута были людьми того же пошиба, хотя и в меньших масштабах и в течение более короткого периода времени. Спайсеры активно занимались пиратством в Атлантике в течение как минимум двух лет, прежде чем разрыв с Францией придал законность их деятельности и респектабельность их жизни. Ричард Спайсер представлял Портсмут в Парламенте, служил в различных комиссиях и закончил свою жизнь в качестве джентльмена из Хэмпшира. Пираты Ла-Манша вносили значительный вклад в экономику прибрежных городов южной Англии, находящихся в депрессии, и, как показывает карьера таких людей, как Хоули и Спайсер, они пользовались большой поддержкой населения. Когда Уильям Лонг был освобожден из Тауэра, город Хайт устроил банкет в его честь, а город Рай избрал его в Парламент^[109].

Французы использовали очень похожих искателей приключений. Бретонцы считались в Англии "величайшими скитальцами и величайшими ворами, которые много лет пробыли в море". Сен-Мало, французский королевский анклав на территории герцогства Бретань, был главным центром пиратства и каперства на атлантическом побережье Франции. Его моряки были ответственны за большое количество захватов 1402 года. Каперы, действовавшие из Арфлёра, еще одной важной базы, по слухам, в марте 1404 года захватили грузов на 100.000 фунтов стерлингов, а также требовали непомерные выкупы с пленников. Современник описывал этот порт как столицу атлантического пиратства, богатую трофеями английского судоходства. Гравелин, хотя формально и являлся частью Фландрии, фактически находился под контролем французских генерал-капитанов, командовавших на границе с Кале, которые превратили его в еще один крупный центр каперства.

Во Франции, как и в Англии, большинство каперских предприятий были коммерческими, финансируемыми бизнесменами с целью получения прибыли. Жильбер де Фретен, уроженец Кале, бежавший из города после отказа присягнуть на верность английскому королю, обосновался в Ле-Кротуа и добился недолгой славы ведущего французского корсара своего времени. Кульминацией его разрушительной карьеры стало разграбление острова Олдерни в июне 1403 года, во время которого погибло большое количество местных жителей. Крейсерства Жильбера финансировались синдикатом купцов из Абвиля и почти наверняка санкционировались французскими чиновниками. Когда французы временно отказались от поддержки французских каперов и изгнали его, он и один из его лейтенантов продолжили свои грабежи под флагом Шотландии. Не менее коммерческими по своему смыслу были походы Воутера Янса, вероятно, самого успешного фламандского капера того времени, который командовал несколькими судами из Бергвлита и Слейса на северо-западе Фландрии. Самым известным его подвигом было плавание вверх по Темзе и захват английского грузового судна, набитого добычей из недавнего рейда на побережье Фландрии, включая расписной алтарь из города Синт-Анна-тер-Мейден. Похоже, что Янса, по крайней мере частично, финансировал итальянский корсар Джованни Портофино, который в 1390-х годах наводил ужас на западное Средиземноморье, а затем перенес свои операции в Северную Европу. Англичане считали Янса "отъявленным пиратом", и вряд ли он имел какие-либо официальные полномочия. Но он был полезен для городов устья реки Звин, охраняя их от вражеских вторжений, и у него, несомненно, были влиятельные покровители^[110].

В июле и августе 1402 года английский и французский послы встретились в Лелингеме, чтобы разобраться с эскалацией насилия на море. Все еще притворяясь, что перемирие 1396 года остается в силе, 14 августа они достигли соглашения о процедуре проверки и удовлетворения претензий, а также о мерах по предотвращению повторных нарушений. Моряки, участвовавшие в каперстве с обеих сторон, были официально отстранены от своих обязанностей и объявлены преступниками, действующими исключительно из злого умысла и жадности. Всех пленных и грузы, находившиеся в их руках, было приказано освободить без выкупа, а выданные грамоты о защите и репрессалии были аннулированы. Пираты, продолжавшие нападать на торговые суда, не должны были приниматься ни в одной из стран^[111].

Эти договоренности с самого начала были мертвой буквой. В последнем квартале 1402 года было захвачено еще двадцать английских торговых судов. К этому времени Кроуфорд вернулся в Шотландию с остатками французских экспедиционных сил. Но многие из кораблей и экипажей, ответственные за новые захваты, ранее служили под его началом. В январе следующего года двенадцать английских судов были захвачены в ходе одного инцидента и доставлены в Арфлёр, где их груз и экипажи были сняты под носом у королевских чиновников, а сами корабли сожжены. Еще двадцать или тридцать английских судов, по сообщениям, удерживались в нормандских портах. Англичане приняли энергичные ответные меры. Они арестовали французскую и фламандскую собственность в английских портах и наняли новые собственные каперские флоты. Зимой 1402–03 гг. большинство печально известных английских каперов снова вышли в море по заказу короля. Достоверных данных о потерях французов в эти месяцы нет, но они почти наверняка были выше английских. Имея более многочисленное сообщество мореходов и гораздо большее количество кораблей, англичане всегда оказывались в выигрыше. В последующие месяцы английские каперы разграбили остров Ре у побережья Пуату и сожгли его знаменитое аббатство. Они захватывали французские рыболовецкие суда в проливе Ла-Манш, уведя с собой большое количество рыбаков для получения выкупа и высадились в нескольких точках на французском побережье, чтобы захватить добычу и пленных. По французским оценкам, около 3.000 английских и гасконских моряков были задействованы в этих операциях, которые продолжались до лета следующего года^[112].

* * *

Внезапный всплеск боевых действий на море пробудил во Фландрии древние призраки. Фландрия была провинцией Франции, но как один из главных торговых и судовладельческих регионов Европы она веками поддерживала тесные торговые и политические отношения с Англией. Фландрия нуждалась в английской шерсти — незаменимом сырье для крупной суконной промышленности, от которой зависела большая часть ее населения. Англия также была важным рынком сбыта готовой продукции. В Англии существовала большая фламандская община, проживавшая в основном в Лондоне, и еще большая английская торговая община в Брюгге и в голландском порту Мидделбург на другой стороне устья Шельды. Англия и Фландрия были заинтересованы в безопасности торговых путей Северного моря. И это был не просто вопрос сохранения торговли между ними. Как выяснили фламандцы в 1380-х годах, поддержание мира на Северном море было ключом к международному банковскому и транзитному бизнесу города Брюгге и торговле графства с итальянскими морскими городами Венецией и Генуей и балтийскими городами Ганзейского союза^[113]. Связи Фландрии с Англией имели и важное политическое значение. У английских королей всегда были союзники в городах Фландрии и беспрецедентные возможности для создания проблем французам. Они были покровителями всех великих городских восстаний, которые разделяли фламандцев и подорвали власть их графов с конца XIII века. Якоб ван Артевелде, лидер фламандского восстания 1339 года, был клиентом Англии, а его сын Филипп, возглавивший восстание в Генте во время гражданских войн 1380-х годов, был пенсионером Ричарда II. Английские флоты и армии сражались во Фландрии, поддерживая их дело. Английский гарнизон был размещен в Генте еще в 1385 году.

Неформальный союз между Англией и Фландрией был вечной проблемой для графов. Они находились под постоянным давлением со стороны своих подданных, чтобы избежать войны с Англией или, если ее нельзя было избежать, то хотя бы убрать Фландрию с линии фронта. Филипп Бургундский унаследовал эти проблемы вместе с территорией. Четыре члена Фландрии^[114], своего рода большой комитет, представлявший интересы Брюгге и его округа, а также промышленных городов Гента и Ипра, обладали значительным политическим влиянием. Они открыто настаивали на заключении торгового договора, который позволил бы Фландрии сохранять нейтралитет даже в те времена, когда Англия и Франция находились в состоянии войны. Их требования поставили герцога Бургундского перед трудной дилеммой. Будучи дядей короля и значительной фигурой в его Совете, Филипп не мог легко вывести французское графство из международной орбиты Франции. Но он также не мог игнорировать интересы могущественных торговых и промышленных олигархий Фландрии, от которых зависела его политическая власть и растущая доля его доходов^[115].

В начале XV века, когда Франция приближалась к войне с Англией, а война на море приобретала накал, эта старая дилемма возникла вновь. Английское правительство обычно относилось к Фландрии как к автономному и нейтральному государству, несмотря на ее юридический статус как части французского королевства. Но расширение английского каперства с целью нападения на французские грузы, перевозимые на нейтральных судах, предвещало катастрофу для важной фламандской грузовой торговли. В течение 1402 года не менее двадцати семи фламандских кораблей были захвачены в море из-за ссоры Англии с Францией. Когда в марте 1403 года зимние шторма утихли и английские каперы возобновили свои рейды, они захватили еще двадцать шесть фламандских кораблей в течение двух месяцев. Первым побуждением герцога Бургундского было принять ответные меры против английских купцов и товаров во Фландрии. Но его подданные, напуганные разрывом отношений со своим главным торговым партнером, отказались сотрудничать. Собравшись в Ипре в июле 1402 года, Четыре члена решили искать компромисс с Англией. Как сказал один из их представителей английским агентам в Кале, что бы ни говорил герцог, "земли Фландрии не являются врагами короля Англии".

Осенью того же года они отправили послов в Англию и Шотландию, чтобы начать переговоры о заключении договора о нейтралитете. Кульминацией этих инициатив стало соглашение с Советом Генриха IV в Вестминстере 7 марта 1403 года. Условия соглашения предусматривали временное перемирие до конференции в Кале в июле, когда предполагалось заключить более постоянное соглашение. Тем временем фламандские товары должны были быть защищены от конфискации в Англии или на море, если фламандцы обязуются не выдавать французскиетовары за свои. Соответствующий иммунитет был предоставлен английским грузам во Фландрии. Практический эффект заключался в том, что фламандские торговцы могли исключить французские товары из фламандской торговли, как если бы Франция была иностранным государством. Фламандские эмиссары прекрасно понимали это. Когда Филипп принял их в Париже после их возвращения, они настаивали на том, чтобы он позволил Фландрии "оставаться нейтральной в войне двух королевств". Через несколько дней за ними последовала делегация Четырех членов. По всей Фландрии ходили "слухи и опасения", заявили они, что вскоре начнется война с Англией. Жизнь графства зависела от торговли сукном и шерстью и все они будут разорены, если войне будет позволено прервать ее^[116].

Поскольку один из фламандских переговорщиков в Вестминстере был его советником, а другой — каноником Сент-Донатьен в Брюгге, герцог Бургундский должен был дать, по крайней мере, молчаливое согласие на их сделки с англичанами. Но он рассматривал их как неприятную и вынужденную необходимость. По мере приближения даты, назначенной для англо-фламандской конференции в Кале, Филипп неохотно подчинился требованиям фламандцев. В начале мая 1403 года, в период просветления рассудка, Карл VI был склонен позволить Филиппу заключить отдельный договор с Англией в качестве графа Фландрии. Условия его полномочий на ведение переговоров были выработаны между его чиновниками и советниками Карла VI в Париже в течение июня. Это был замечательный документ, который предусматривал иммунитет не только для англо-фламандской торговли, но и для самого графства. Герцог был уполномочен дать согласие на то, что в случае начала войны фламандцы не должны будут воевать на стороне Франции. Французским королевским войскам запрещалось действовать из Фландрии, если только англичане не вторгнутся туда, а французским военным кораблям запрещалось пользоваться фламандскими портами, кроме как для коротких визитов с целью забора воды и пополнения провизии. Очевидно, что некоторые пункты этого соглашения были совершенно неприемлемы для французского королевского Совета и были включены просто для того, чтобы удовлетворить Четырех членов. В секретном протоколе, составленном вскоре после этого, Филипп обещал королю, что, несмотря на широту предоставленных ему полномочий, он не согласится ни на что, что может помешать французской армии начать экспедицию в Шотландию или вторжение в Англию из фламандских портов^[117].

В течение нескольких лет Фландрии было суждено проводить две непоследовательные линии политики в отношении Англии: политику герцога и политику Четырех членов. Четыре члена сделали все возможное, чтобы обеспечить выполнение соглашения, которое они заключили с Генрихом IV. Они послали своих агентов в каждый порт западной Фландрии от Слейса до Гравелина с приказом остановить постройку военных кораблей против Англии. По крайней мере, один корсар, который ослушался их желания, был заключен в тюрьму. Тем временем Филипп Бургундский отказался соблюдать соглашение и в апреле 1403 года санкционировал конфискацию английских товаров на сумму 10.000 фунтов стерлингов морским прево Слейса в отместку за последние пиратские набеги в Северном море. Филипп назначил своих представителей для участия в англо-фламандской конференции в Кале наряду с представителями Четырех членов, но они постоянно чинили препятствия, выдвигая одно процедурное возражение за другим. В результате конференция неоднократно переносилась без достижения постоянного соглашения. Тем не менее, временные договоренности, согласованные в Вестминстере, продлевались от сессии к сессии и постепенно расширялись по мере того, как англичане выдвигали свои новые требования, а фламандцы уступали. В августе 1403 года Четыре члена согласились официально закрепить запрет на перевозку французских грузов на фламандских судах и распространить его на шотландские товары. Они также обещали освободить английских пленников и грузы, захваченные офицерами герцога. Все это было сделано по их собственной инициативе без какого-либо официального одобрения со стороны герцога Бургундского или короля Франции. Французский королевский Совет выразил самые серьезные опасения по поводу всего этого дела, и в итоге августовское соглашение так и не было ратифицировано. Однако оно в целом соблюдалось на практике, и переговоры никогда не были полностью прерваны. Английское правительство держало в Кале постоянную дипломатическую миссию, которая занималась отношениями с Фландрией под руководством многолетнего вице-губернатора города Генриха IV Ричарда Астона и дотошного оксфордского юриста Николаса Риштона. Им потребовалось четыре года непрерывных и чреватых превратностями переговоров, прежде чем в 1407 году в совершенно иных политических условиях был наконец заключен англо-фламандский договор^[118].

* * *

Бретань не была экономической или морской державой одного уровня с Фландрией, но морское судоходство было столь же важно для ее жителей. Большая часть населения герцогства была сосредоточена в бесчисленных маленьких гаванях его прибрежной полосы и черпала средства к существованию из моря. Бретонские корабли активно участвовали в торговле зерном, вином и солью — торговле, которая в значительной степени зависела от крупных производящих районов Пуату и Гаскони и рынков Англии и Фландрии. Поэтому бретонцы были так же уязвимы, как и фламандцы, в случае блокады морских путей через Ла-Манш и Северное море. Сохранившиеся таможенные записи свидетельствуют о том, что во время морских войн 1402 года торговля Бретани с Англией сократилась более чем наполовину. Влияние войны на торговлю Бретани с Фландрией невозможно оценить, но оно должно было быть значительным. Фландрия, как заметил в 1430-х годах автор стихотворения Libelle of Englyshe Polycye (Клевета на английскую политику), была "основным местом их торговли, а торговцы не могут пройти [этим] путем, кроме как возле побережье Англии"^[119].

Политическая ситуация в Бретани на данном этапе была крайне неопределенной. С 1340-х годов герцогством управляла династия Монфор, баронский род из Иль-де-Франс, которому удалось утвердиться у власти только после череды гражданских войн и при английской военной поддержке. Их соперники графы Пентьевр, которых поддерживала французская корона, потерпели поражение на поле боя и окончательно покорились заключив Герандский договор, который положил конец двадцатипятилетней гражданской войне в 1365 году. В конце концов, результат был признан французской короной в 1381 году, когда Иоанн IV де Монфор подчинился Карлу VI и отказался от своих прежних английских связей. Но этот договор не положил конец раздорам в Бретани, так же как и подчинение Иоанна IV не положило конец подозрениям в отношении его среди политиков в Париже. Графы Пентьевр, хотя и соблюдали договор и приносили оммаж герцогам из рода Монфор, никогда окончательно не признавали своего поражения. В 1380-х и 1390-х годах они оказывали вялое сопротивление, которое периодически сменялось вспышками насилия. Их поддерживала сеть вассалов и союзников, в которой главенствовал Оливье де Клиссон, бывший коннетабль Франции и самый влиятельный барон в Бретани. Клиссон, чья дочь Маргарита вышла замуж за главу дома Пентьевр, на протяжении многих лет был вдохновителем оппозиции правящей герцогской династии.

Иоанн IV умер в Нанте в ноябре 1399 года, оставив десятилетнего сына, который стал его преемником под именем Иоанн V. Правление от имени ребенка осуществляла его мать Жанна Наваррская, красивая и политически проницательная женщина в возрасте тридцати одного года. В течение короткого периода своего правления Жанна стремилась защитить своего сына от тяжелого наследия гражданских войн XIV века в Бретани. С этой целью она провела переговоры об историческом примирении с Оливье де Клиссоном. Оливье было уже около шестидесяти лет, и возраст притупил его былые амбиции. 23 марта 1402 года Жанна короновала своего сына Иоанн V, хотя он был еще несовершеннолетним, как герцога в соборе Нанта, что стало первым зафиксированным случаем официальной коронации герцога Бретани. Клиссон сам присутствовал на церемонии и тем ознаменовал конец древней и разрушительной вражды, посвятив молодого герцога в рыцари перед главным алтарем собора. Согласно более поздней, возможно, апокрифической истории, его дочь убеждала его воспользоваться шансом и передать герцогство своей семье. "Жестокая, порочная женщина", — якобы ответил он, отстранив ее от себя с такой яростью, что она сломала ногу, упав, сбегая по лестнице^[120].

Время коронации Иоанна V было тщательно спланировано. Как только торжества закончились, Жанна объявила о своем намерении выйти замуж за Генриха IV Английского. После, должно быть, нескольких месяцев тайных переговоров она обвенчалась с ним по доверенности на церемонии во дворце Элтем 3 апреля 1402 года. Пара не была совершенно незнакомой друг другу. Они встречались по крайней мере один раз в 1398 году, когда Жанна сопровождала своего первого мужа во время краткого визита в Англию. Жанна, вероятно, вышла замуж за Генриха IV ради его статуса и, возможно, ради поддержания дружбы между двумя странами. Генриху IV было тридцать четыре года, он был вдовцом в течение последнего десятилетия, известной фигурой в мире европейского рыцарства, и самое главное, королем. Мотивы самого Генриха IV разгадать сложнее. Бретань была важна для Англии и имела давние торговые связи с островом. Кроме того, через нее проходили основные морские и сухопутные пути в Гасконь. Естественно предположить, что Генрих IV надеялся возобновить старый союз Англии с бретонским герцогством и, возможно, даже взять под контроль регентство над ним. Но в условиях 1402 года эти идеи вряд ли были реалистичными. Жанна заявила о своем намерении отказаться от регентства и присоединиться к своему новому мужу в Англии. Торжественная церемония в Нанте свидетельствует о том, что план состоял в том, чтобы оставить Иоанна V в Бретани в качестве номинального главы правительства, а Оливье де Клиссона в качестве регента на короткий период в восемнадцать месяцев до достижения герцогом совершеннолетия. Клиссон уже получил во владение недавно расширенную и укрепленную цитадель в Нанте, которая служила центром герцогской администрации^[121].

Однако для герцога Бургундского регентство Клиссона в Бретани было едва ли более желанным, чем регентство английского короля. Оливье де Клиссон был явным союзником Людовика Орлеанского. И действительно, все косвенные свидетельства говорят о том, что Людовик активно способствовал регентству Клиссона в надежде присоединить герцогство Бретань к своей обширной сети союзов. Филипп Бургундский был полон решимости предотвратить это. В июле 1402 года Карл VI снова стал недееспособным и, за исключением двух недель в начале октября, оставался в отлучке в течение следующих семи месяцев. Впервые важное решение должно было быть принято в Париже без его участия. В последнюю неделю августа 1402 года герцог Орлеанский вернулся в столицу из Куси и обеспечил отправку от имени короля письма баронам Бретани, призывая их заняться назначением Клиссона регентом. Но Людовик недооценил силу оппозиции Клиссону в самой Бретани, особенно среди чиновников покойного герцога и дворян, служивших ему против дома Блуа во время гражданских войн. Они не доверяли бывшему коннетаблю и боялись, что, придя к власти, он припомнит обиды, накопившиеся за тридцать лет династического конфликта. В ответ на королевское письмо они потребовали вмешательства герцога Бургундского. В течение трех недель в сентябре 1402 года Филипп собирал всех своих сторонников среди принцев и политиков к королю. В замках Мелён и Корбей, а также в поместье Жана II де Монтегю в Маркуси состоялись длительные переговоры между Филиппом и ведущими советниками и офицерами короля, пока он, наконец, не добился своего.

В конце сентября Филипп отправился в Бретань, чтобы взять под контроль это герцогство. Он вошел в Нант 1 октября 1402 года и ослепил герцогиню и дворянство великолепием своей свиты и пышностью манер, осыпал их подарками, пирами и лестью. 19 октября в городе собрались делегаты Бретани. Они согласились назначить герцога Бургундского опекуном юного Иоанна V и его трех братьев Артура, Жиля и Ришара. Оливье де Клиссон сопротивлялся этим мерам, как мог, при поддержке своих родственников и союзников, но подавляющее большинство присутствующих было против него. В конце концов Клиссон, не скрывая досады, покорился и сдал замок Нанта офицерам Филиппа. Следующие шесть недель герцог провел в Бретани, занимаясь практическими вопросами управления герцогством. Администрация была передана под его контроль. Главные герцогские замки были переданы его офицерам и заняты французскими войсками. Жанну Наваррскую уговорили отдать принадлежащие ей земли в обмен на денежную пенсию. В январе 1403 года она вместе со своими двумя незамужними дочерьми отплыла на английском корабле в сопровождении великолепного кортежа дворян, присланного за ней из Англии. Филипп Бургундский к тому времени уже уехал в Париж, забрав с собой Иоанна V и двух его братьев^[122].

Смена режима в Бретани немедленно отразилась на отношениях герцогства с Англией. До тех пор, пока Жанна Наваррская оставалась в Бретани, открытых военных действий с Англией удавалось избегать. Было много инцидентов пиратства, но обе стороны заявили о своей принципиальной готовности возместить ущерб. Однако уже через несколько недель после отъезда Жанны Бретань оказалась на передовой линии морской войны. В феврале 1403 года торговля с английскими портами внезапно прекратилась, возможно, по приказу офицеров герцога Бургундского. Бретонские моряки объединили свои силы с моряками других французских портов и усилили нападения на английские и гасконские суда в Бискайском заливе и Ла-Манше. Весной предпринимались активные шаги по сбору бретонского флота для операций против самой Англии^[123].

* * *

Отстранение Оливье де Клиссона от регентства Бретани стало последним заметным триумфом Филиппа Бургундского над своим племянником Людовиком. В течение нескольких месяцев герцог Орлеанский наконец добился главенствующего положения во французском правительстве, к которому он стремился с момента первого приступа безумия своего брата. За закрытыми дверями отеля Сен-Поль и особняков принцев столицы в течение первой половины 1403 года шла великая борьба за власть. Карл VI был снова в отлучке, как и большую часть прошлого года. Его последние рецидивы были хуже и продолжительнее, чем раньше, так что возникли опасения за его жизнь. Влияние Людовика Орлеанского в Совете заметно росло по мере ухудшения здоровья короля. Он был человеком будущего, к которому неизбежно тянулись честолюбивые, жадные и просто реалисты. Единое мнение выразил секретарь Парламента. Он не был сторонником Людовика, но считал, что по праву рождения он был "естественным" правителем Франции, чего никогда нельзя было сказать о престарелых дядюшках короля. В начале года произошла проба сил, когда Луи де Сансер, доблестный старый коннетабль и соратник Дю Геклена, сложил свои полномочия. Избранным кандидатом при дворе был брат королевы, Людвиг Баварский. Но герцогу Орлеанскому удалось навязать своего союзника Шарля д'Альбре, несмотря на то, что он был, по словам возмущенного современника, "хромым, маленьким, слабым, не обладающим ни подходящим возрастом, ни достоинством, ни военным опытом"^[124].

Герцоги Беррийский и Бургундский смогли предвидеть направление развития событий и попытались упредить их. Примерно 25 апреля 1403 года король частично пришел в себя. На следующий день состоялось то, что было описано как заседание королевского Совета, хотя никакого уведомления о нем не было, и на нем присутствовали только король, два его дяди и клерк. На Совете были утверждены три новых ордонанса, вносящих радикальные изменения в порядок управления королевством. Они отменяли ордонансы 1393 года, которые предусматривали, что герцог Орлеанский станет регентом в случае смерти короля, и вместо этого определяли, что Дофин будет наследовать корону сразу, без формального несовершеннолетия или регентства. До тех пор, пока он не достигнет совершеннолетия, чтобы лично осуществлять свои полномочия, правительство будет осуществляться от его имени королевой при поддержке четырех королевских герцогов Беррийского, Бургундского, Орлеанского и Бурбонского и остальных членов королевского Совета. Решения этого органа должны были приниматься голосами "большего и мудрого числа". Аналогичный порядок должен был действовать, пока король был жив, но находился в отлучке или был неспособен вести государственные дела. Любые распоряжения Карла VI, направленные на изменение этих положений, объявлялись недействительными. В то же время король согласился заключить браки двух своих детей с внучкой и внуком Филиппа Бургундского. Рука Дофина была обещана Маргарите, дочери наследника Филиппа, Иоанна, графа Неверского, несмотря на ранее данное обещание женить его на дочери Людовика Орлеанского. Дочь короля Мишель должна была выйти замуж за старшего сына графа Неверского, Филиппа, которому было суждено унаследовать бургундскую империю после смерти Иоанна. Эти ордонансы были направлены на ослабление влияния герцога Орлеанского и королевы. Они должны были создать систему коллективного принятия решений, которую герцог Бургундский мог надеяться контролировать при жизни, в то время как брачные союзы гарантировали бы, что его наследники унаследуют его влияние в следующих двух поколениях^[125].

Людовика Орлеанского не было в Париже, когда были приняты новые ордонансы, но он вернулся, как только узнал о них, и принялся уговаривать короля. 7 мая Карл VI был вынужден подтвердить права, предоставленные Людовику всеми предыдущими ордонансами, и повторить свое предыдущее обещание, что Дофин должен жениться на дочери герцога Орлеанского. Любой прошлый или будущий документ, ущемляющий права Людовика, был объявлен недействительным. Уступчивый король вряд ли был в состоянии следить за происходящим. Четыре дня спустя, 11 числа, король был вынужден издать новый указ на заседании Совета, на котором присутствовал только герцог Бургундский. В нем говорилось, что подтверждения, полученные Людовиком 7 мая, не соответствуют ордонансам от 26 апреля, и такое положение дел было названо "разрушительным и нетерпимым". Соответственно, ордонансы от 7 мая должны были считаться недействительными. Кто же одержал верх в этой войне ордонансов и контр-ордонансов? В разной степени оба соперника. Самым значительным достижением Филиппа была двойная помолвка детей Карла VI с детьми Иоанна Неверского, от которой Карл VI отказался отречься. Но именно Людовик утвердил форму правления во время отлучек короля. Ни один из конкурирующих ордонансов не был введен в действие и не рассматривался как выражение воли короля. Все они были проигнорированы последующим законодательством, которое рассматривало политические договоренности, достигнутые в 1393 году, как все еще действующие^[126].

Очевидно, что начиная с лета 1403 года герцог Орлеанский последовательно добивался своего по важнейшим вопросам, которые до сих пор разделяли королевский Совет. Как всегда, самым надежным индикатором баланса сил было состояние отношений Франции с авиньонским Папой. В ночь на 11 марта, после пяти лет, в течение которых он был блокирован своими противниками в папском дворце в Авиньоне, Бенедикту XIII удалось бежать, хорошо замаскировавшись, и добраться до замка графов Прованса в Шаторенаре. Его побег был организован арагонским послом при содействии Роберта де Бракмона, представителя Людовика Орлеанского в папском городе. Защищенный большим гарнизоном, на территории, которая все еще признавала его, Бенедикт XIII теперь мог безнаказанно бросать вызов своим врагам. В Париже Людовик быстро начал развивать свою победу. 15 мая в присутствии короля в отеле Сен-Поль собрался собор французской церкви. Он был созван перед бегством Бенедикта XIII, чтобы одобрить политику отказа от признания обоих Пап, которую герцоги Бургундский и Беррийский проводили в течение последнего десятилетия. Но к моменту открытия собора Людовик Орлеанский явно контролировал ситуацию. Он прибыл, вооружившись различными заявлениями, которые его агенты добыли у Бенедикта XIII, в которых упрямый старик обещал исправить свои самодержавные порядки, передать весь вопрос папского престолонаследия на рассмотрение собора всей Латинской церкви в течение года и тем временем уменьшить бремя папских налогов для французской церкви. Папа не имел ни малейшего намерения выполнять эти обязательства, если бы мог этого избежать. Однако они произвели желаемое впечатление на собор в Париже. 28 мая Людовик вызвал к себе в отель Сен-Поль тщательно отобранную делегацию епископов, лояльных ему и Бенедикту XIII. Они передали ему список тех, кто выступал за восстановление послушания авиньонскому Папе. Составляли ли имена в списке большинство делегатов собора, мы никогда не узнаем. Людовик сразу же отнес список своему брату, который восстанавливал силы после сиесты в прохладной темноте дворцовой часовни. Карл VI согласился признать Бенедикта XIII Папой. Зная переменчивый нрав короля, Людовик взял с алтаря распятие и призвал брата подкрепить свое решение клятвой на нем. Из свиты Людовика был вызван нотариус, чтобы зафиксировать это событие. Процедура завершилась пением Te Deum под руководством самого короля. С герцогами Беррийским и Бургундским даже не посоветовались. Когда вечером они узнали о случившемся, то были потрясены и сделали все возможное, чтобы переубедить короля. Но Карл был VI непоколебим. Решение было провозглашено со ступеней Нотр-Дам 30 мая 1403 года^[127].

* * *

Приход к власти в Париже герцога Орлеанского быстро повлиял на и без того напряженные отношения Франции с Англией. В конце марта 1403 года Людовик написал еще одно заведомо оскорбительное письмо Генриху IV и послал своего герольда через Ла-Манш, чтобы доставить его. Людовик обвинил английского короля в узурпации короны Ричарда II, а также в преднамеренной жестокости и нечестности по отношению к вдове Ричарда II. Он публично опроверг предположение, высказанное в последнем письме Генриха IV, что герцог сам был одним из главных сообщников узурпатора. По его словам, он никогда не собирался поддерживать государственный переворот, а лишь хотел помочь Генриху IV вернуть наследие его отца. Через месяц Генрих IV написал ответное письмо с упреком за то, что Людовик написал свое письмо в недостойной королевского принца манере. Затем последовало последовательное опровержение по пунктам, в котором он не упускал возможности припомнить их прошлый союз, раскрывая новые подробности их сердечных отношений после своего воцарения. Это была не столько переписка, сколько обмен манифестами. Письмо Генриха IV было доставлено герцогу Орлеанскому герольдом Ланкастера в Куси 30 мая 1403 года. Вскоре после этого, в июне, в Париже начали планировать отказ от действующего перемирия и возобновление войны с Англией. Французское правительство планировало одновременные кампании против английских владений в Кале и Гаскони весной следующего года. На каждом фронте в течение пяти месяцев должны были быть развернуты три тысячи латников и тысяча арбалетчиков, а также мобильный резерв из 300 всадников в Нормандии и Пикардии для отражения английских набегов на побережье. Кроме того, у Кале должны были быть развернуты крупные военно-морские силы, чтобы отрезать город от поставок и подкреплений из Англии. Парусный флот должен был собран путем реквизиции и переоборудования торговых судов во французских атлантических провинциях. Кроме того, предполагалось получить в аренду по меньшей мере тридцать военных галер, десять из которых король Кастилии должен был предоставить в соответствии с действующим военно-морским договором с Францией. Людовик Орлеанский направил письма многим немецким князьям и дворянам, призывая их предоставить войска для участия в кампании^[128].

Пока все это происходило в Париже, английский и французский послы встретились в Лелингеме для очередного раунда переговоров о подтверждении и соблюдении перемирия. Конференция началась со ставшего обычным в таких случаях недоброжелательного обмена мнениями. Генри Боуэт, епископ Батский, выступавший от имени английской делегации, поднял вопрос о прошлогоднем вызове герцога Орлеанского и его недавнем мартовском письме. Что все это означало? Писать такие вещи вряд ли соответствует перемирию, для обсуждения которого они прибыли в Лелингем. Кто был главным в Париже? Действовал ли герцог Орлеанский от своего имени? Или по поручению короля? Или королевского Совета? До получения ответа на эти вопросы, скрепленного печатью короля или королевских принцев, англичане не были готовы приступить к конкретны переговорам. Французскую делегацию возглавляли опытный, но резкий Жан де Анже и президент Счетной палаты Жан де Монтегю, епископ Шартрский. Они были крайне осторожны. "Позиция французского короля, или, по крайней мере, позиция его Совета, — ответил Жан де Анже, — заключалась в том, что перемирие 1396 года остается в силе и оно не будет нарушено". С этим были согласны все королевские принцы. Англичане попросили разъяснений. Французы сказали, что не могут сказать больше из-за неспособности короля, который в начале месяца снова впал в беспамятство. Они считают, что более полный ответ они смогут получить в следующем году или раньше, если король поправится. Блеф Боуэта был оправдан. Он не ушел с переговоров, так как сохранение перемирия было слишком важно для английского короля. 27 июня 1403 года обе стороны согласились переиздать перемирие 1396 года и заключили новые соглашения о рассмотрении претензий, возникших в результате боевых действий на море. Еще месяц прошел в ссорах по поводу неоплаченного выкупа Иоанна II, не возвращенного приданого Изабеллы Французской, компенсации за захваченные в море суда и товары, освобождения пленных, захваченных в ходе боевых действий, извечного вопроса о применении перемирия к Шотландии и дипломатического крючкотворства Жана де Анже, с помощью которого французы, как считали их английские коллеги, пытались затянуть разбирательство всякий раз, когда казалось, что оно приближается к какому-то завершению. Ни один из этих вопросов не был решен^[129].

Правда заключалась в том, что французские послы в Лелингеме держали в уме более масштабные планы, разрабатываемые в Париже. В кулуарах конференции епископ Шартрский и его коллеги были заняты подготовкой проекта военного бюджета. Они оценили предполагаемые военные и морские операции против Англии не менее чем в 1.212.500 ливров. Это была огромная сумма. Но это был не предел амбиций герцога Орлеанского. Он также планировал провести осенью и зимой крупную кампанию в Северной Италии под своим командованием. Его тесть Джан Галеаццо Висконти внезапно умер в расцвете сил в сентябре 1402 года, оставив свои владения вдове в качестве регента их несовершеннолетнего сына. Людовик опасался за будущее Миланского герцогства и своего графства Асти, которым угрожал внутренний распад и нападение извне со стороны Флоренции, папства и германского короля Рупрехта, ставших жертвами двадцатилетней завоевательной экспансии Джан Галеаццо^[130].

В первой половине июля 1403 года между королевскими герцогами в Париже велись напряженные дискуссии о том, как будут финансироваться многочисленные войны Людовика. Тема была исключительно деликатной, и ее обсуждения происходили в тайне. Ясно только, что они в принципе согласились с тем, что, когда придет время, будет введен новая тяжелая талья. Можно было ожидать, что герцог Бургундский будет возражать. Однако он этого не сделал. Вместо этого он, похоже, отказался от своей давней привязанности к перемирию с Англией и согласился на введение налога, очень похожего на тот, на который он так старался наложить вето в 1402 году. Почему? Частично ответ заключается в том, что его политические позиции в Париже были слабее, чем годом ранее. Но главная причина, по-видимому, была в том, что его подкупили. Смирившись с потерей своего политического влияния, он потребовал значительного увеличения выплат для себя из французской королевской казны в качестве платы за свою покладистость. В итоге он получил увеличенную пенсию за текущий год в размере 100.000 ливров и еще 120.000 ливров в виде единовременной субсидии из резерва Казначейства. Почти все эти деньги были выплачены в период с октября 1403 года по апрель 1404 года. С чисто финансовой точки зрения это была выдающаяся сделка. За эти месяцы Филипп получил из французской королевской казны больше, чем за любой сравнимый период своей жизни^[131].

Из обмена мнениями в Лелингеме видно, что англичане с глубоким подозрением относились к своим французским коллегам и сомневались в их доброй воле. И у них были на то все основания, поскольку французское правительство, публично придерживаясь перемирия, использовало бретонцев для его нарушения. Летом 1403 года в Морле на северо-западе Бретани был собран флот вооруженных торговых судов для действий против англичан: около тридцати кораблей с 1.200 вооруженными людьми на борту в дополнение к их экипажам. Масштабы этого предприятия и личности участников не оставляют сомнений в том, что оно пользовалось поддержкой Совета французского короля. Главными командирами были адмирал Бретани Жан де Пенуэ и капитан герцогской крепости в Бресте Гийом дю Шатель, камергер герцога Орлеанского. Флот Морле нанес большой ущерб. 8 июля 1403 года он застал врасплох английский рейдерский отряд, стоявший на якоре в гавани Сен-Матье. Англичане попытались бежать, но бретонцы разделили свои силы на две части и устремились им навстречу, издавая ужасные крики, когда они сближались с кораблями противника. Завязавшийся бой продолжался шесть часов, пока у англичан не закончились боеприпасы. К тому времени 500 человек из их экипажей были убиты во время сражения, а еще 500 брошены в море и утонули. Еще 1.000 человек была захвачена в плен для получения выкупа. По сообщениям, было захвачено 40 английских кораблей. После доставки своих призов и пленных бретонцы примерно в начале августа снова отплыли к западному побережью Англии. Там они засели в гаванях, подкарауливая подходящие для нападения входящие или выходящие корабли. Они высаживались на берег и сжигали поселения, убивали жителей и многих забрали ради выкупа. Эти операции завершились 9 августа 1403 года, когда ранним вечером они проникли в Плимутский залив и высадили своих людей примерно в миле от города. Обвинения хрониста Томаса Уолсингема в халатности вполне могли быть обоснованными, поскольку, похоже, ничего не было сделано, чтобы помешать высадке врага. Город не имел стен. Французы подошли к нему незаметно в сумерках и обрушились на него после наступления темноты, быстро перебив всех кто попался под руку. Вся ночь прошла в поджогах и грабежах. На следующее утро нападавшие отплыли с большим количеством пленных и несколькими захваченными грузовыми судами, когда подошел сэр Томас Беркли с войсками западных графств. По пути домой бретонцы высадились на Гернси и Джерси, причинив еще больше разрушений и взыскав с жителей большой откуп. Это был самый страшный набег на побережье, которому Англия подверглась с 1370-х годов^[132].

* * *

Эти события совпали с самым серьезным внутренним кризисом царствования Генриха IV. Весной 1403 года Перси, Генри граф Нортумберленд и его сын Генри Хотспур, которые были главными участниками переворота, возведшего Генриха IV на трон в 1399 году, решили порвать с ним. Причины по которым они сделали это многое говорят о неудачах английского короля как политического управленца. Перси были главенствующими территориальными магнатами на севере в течение почти столетия. На протяжении большей части правления Ричарда II они пользовались почти вице-королевской властью на севере в качестве хранителей восточного участка шотландской границы, а после переворота Генриха IV в 1399 году — и западного участка, Чешира и северного Уэльса. Своей властью в регионе они были обязаны таким факторам, с которыми нелегко было сравниться другим семьям: огромные земельные владения в Йоркшире, Нортумберленде и Камберленде; контроль над некоторыми из главных крепостей на севере; личное знакомство с пограничными лордами с обеих сторон границы; сильная личная преданность, которой эти весьма успешные воины пользовались у своих вассалов, союзников и последователей. По словам хрониста XV века, который сам был сторонником Перси, они "владеют гуртами людей на севере и всегда владели ими". Перси стали незаменимыми. Когда Ричард II в конце своего правления попытался отстранить их от управления, его выдвиженец Эдуард Норидж, герцог Омальский (внук Эдуарда III), прямо сказал ему, что без них управлять севером невозможно^[133].

В 1403 году у Перси было несколько причин считать, что их значение не было признано королем. Одна из них заключалась в попытке Генриха IV уравновесить свою власть путем продвижения интересов Невиллов, другого великого дворянского дома севера. Ральф Невилл, граф Уэстморленд, шурин короля, был близок к нему на протяжении многих лет. К моменту воцарения Генриха IV граф Уэстморленд был одним из великих территориальных магнатов севера с важными владениями по обе стороны Пеннинских гор. На северо-востоке, где были сосредоточены интересы Перси, его власть заметно выросла. Он уже был крупнейшим землевладельцем в автономном графстве-палатинате Дарем. Вскоре после коронации короля он получил огромное графство Ричмонд в Йоркшире, традиционно принадлежавшего герцогам Бретани, которое ранее сдавалось в аренду Перси. Ральф Невилл получил контроль над пограничными крепостями Уорк и Бамборо в Нортумберленде, где Перси когда-то были единственной военной силой. Отстранение Хотспура в 1402 году от командования Роксбургом, последней сохранившейся королевской крепостью на юге Шотландии, помимо Бервика, было символическим актом. Роксбург находился на территории, на которую Перси имели древние претензии. Заменой Хотспура стал граф Уэстморленд.

Недовольство Перси растущим влиянием Невиллов на севере усугублялось их шатким финансовым положением. Они лично несли большую часть тяжелого бремени по финансированию обороны шотландских и валлийских границ. Генрих IV медлил с выплатой долга, что было следствием его собственных острых финансовых проблем. В июле 1401 года Хотспур подсчитал, что задолженность перед ним и его отцом достигла 5.000 фунтов стерлингов. Два года спустя сумма выросла в четыре раза и достигли 20.000 фунтов стерлингов. Хотя Перси были безмерно богаты, но денег постоянно не хватало, и их отсутствие унижало их перед своими сторонниками. Как писал граф Генриху IV в июне 1403 года, если его гонорары и расходы не будут оплачены, "рыцарство вашего королевства будет дискредитировано в этих краях, а я и мой сын, которые являются вашими верными вассалами, будем обесчещены". Раздражало и то, что счета Перси Казначейством часто не оплачивались, в то время как их соперник Невилл до сих пор не испытывал трудностей с оплатой своих собственных счетов. После победы при Хамильдон-Хилл Нортумберленд, Хотспур и их сторонники были осыпаны похвалами и почестями, но мало что было сделано для погашения задолженностей перед ними, а их надежды на богатую военную прибыль были разрушены отказом Генриха IV позволить им получить выкупы за ценных пленников. Хотспур отказался выполнить приказ короля о выдаче ему графа Дугласа, и этот вопрос все еще оставался нерешенным. Средневековое правительство было основано на чувстве преданности своему сеньору. Психологический барьер для мятежа был ослаблен переворотом 1399 года. Один государственный переворот по своей природе подталкивает к другому. Перси решили использовать свой шанс контролировать власть короны в собственных интересах^[134].

Примерно в апреле 1403 года Хотспур собрал арендаторов и вассалов Перси и вторгся в Тевиотдейл в Лотиане, один из доменов графа Дугласа, который был пожалован ему Генрихом IV после битвы при Хамильдон-Хилл. Он осадил замок Коклоу в Ормистоне, недалеко от Хавика. В мае защитники этого замка согласились сдать его 1 августа, если до этого времени им не поможет король Роберт III или герцог Олбани. В этой военной кампании есть много странностей. Есть все основания полагать, что это был фарс, задуманный Перси и графом Дугласом, чтобы скрыть сбор большой армии, не вызывая подозрений. Коклоу был незначительным замком, который защищал небольшой гарнизон и герцогу Олбани с некоторым трудом удалось убедить генеральный Совет Шотландии в том, что замку стоит помочь. Хотспур также привлек к кампании самого Дугласа, хотя она якобы была направлена против его владений, и позволил ему набрать войска среди своих сторонников в этом регионе. Представляется вероятным, что эти два человека заключили сделку, по которой Дуглас обменял свою свободу на военную и политическую поддержку Перси против Генриха IV. У Хотспура были и другие сторонники. Он получал письма от видных английских лордов, которые, как утверждал хронист Джон Хардинг, он видел лично, в которых они обещали поддержать восстание с целью свержения короля^[135].

Пока Перси находились в Шотландии, они начали переговоры с Оуэном Глендауэром, используя в качестве посредника одного из валлийских оруженосцев Хотспура. В июле Глендауэр начал наступление в Кармартеншире, которое, вероятно, было согласовано с Хотспуром. Валлийцы этого региона поднялись на борьбу, и тысячи людей присоединились к нему. В Лландовери лидер повстанцев собрал 8.240 человек — самую большую армию, которой он когда-либо командовал. Они захватили Ньюкасл Эмлин и королевский замок в Кармартене, одном из старейших английских городов в Уэльсе и административном центре юго-запада. Английские чиновники в Уэльсе были в отчаянии. Из-за стен замка Брекон один из них сообщил, что "вся валлийская нация" вооружилась. Пограничные графства были охвачены паникой. В письме королю от 8 июля архидиакон Херефорда умолял его лично прибыть для спасения ситуации. "Ради Бога, милостивый государь, подумайте о себе и своих владениях, иначе, клянусь, все пропало". На самом деле опасность, вероятно, была сильно преувеличенной. Глендауэр потерял 600 своих людей, попав в засаду, и был вынужден оставить Кармартен. Вскоре после этого замок Брекон был деблокирован силами, присланными из Херефордшира. Генрих IV отказался вмешиваться лично, так как был на пути на север. Подозревая, что на севере творится, что-то неладное он, очевидно, решил взять под контроль кампанию Хотспура в Шотландии и, видимо, предложил присоединиться к нему у Коклоу. Король уже достиг Ноттингема, когда узнал, что Перси подняли восстание^[136].

Хотспур со своей армией отступил из Коклоу в Нортумберленд и оттуда двинулся на Честер, свою старую штаб-квартиру, в сопровождении горстки людей, по одним данным, не более 200 человек, включая графа Дугласа и компанию его сторонников. Хотспур приобрел большую поддержку в Чешире и северном Уэльсе во время восстания валлийцев и рассчитывал, что сможет собрать там новую армию. По всей видимости, он согласился присоединиться к Глендауэру на берегу Северна недалеко от Шрусбери. Его отец должен был последовать за ним, взяв с собой армию ранее осаждавшую Коклоу и все дополнительные войска, которые можно было собрать из вассалов и последователей Перси в Нортумберленде и Йоркшире. Шестнадцатилетний Генрих, принц Уэльский, недавно был назначен лейтенантом короля в Уэльсе. Он расположил свою штаб-квартиру в Шрусбери. Вместе с ним там находился третий Перси, брат Нортумберленда Томас, граф Вустер. Он был опекуном и воспитателем принца и весьма влиятельной фигурой в королевском Совете. Под их командованием находилась небольшая армия, около 600 латников и более 3.000 лучников, которые были набраны в валлийских марках для войны против Глендауэра. Когда пришло известие о приближении Хотспура, Вустер отправился к нему в Честер. Примерно треть армии из Шрусбери дезертировала и ушла вместе с ним.

10 июля 1403 года Хотспур поднял свой флаг в Честере и опубликовал два манифеста. Один из них был адресован потенциальным сторонникам в Англии и был отправлен им в запечатанных письмах. В этом документе Хотспур представил себя как реформатора. По его словам, он действовал в интересах общества, чтобы реформировать правительство, назначить мудрых и верных советников и остановить легкомысленную трату налоговых поступлений чиновниками Генриха IV. Другое обращение было адресовано собственной армии Хотспура и военному сообществу Чешира, которые были самыми влиятельными и последовательными сторонниками Ричарда II при его жизни. Перед ними он предстал как революционер и объявил, что Ричард II жив и находится с отцом Хотспура на северо-востоке. Они собирают там армию, которая вскоре присоединится к нему, чтобы бросить вызов узурпатору Генриху Ланкастеру. Хотспур прекрасно знал, что Ричард II мертв. Настоящей его целью, как он признался своим приближенным, было посадить на трон одиннадцатилетнего Эдмунда Мортимера, графа Марча. Юный граф обладал аурой легитимности в Англии как потомок Лайонела, второго сына Эдуарда III. Он также был привлекателен для валлийских союзников Хотспура. Его семья была крупным землевладельцем в Уэльсе, но в отличие от других лордов вступала в браки с местными княжескими семьями. Дядя графа, Эдмунд Мортимер, стал сторонником и зятем Глендауэра. За короткое время Хотспур собрал большую армию из жителей Честера и северного Уэльса. По современным оценкам, она насчитывала 14.000 человек. Эта цифра, конечно, преувеличена, но, вероятно, у Хотспура была самая большая армия из действующих в это время. В их число входили многие из оставшихся в живых членов чеширской гвардии Ричарда II, чиновники покойногокороля, которые выпали из фавора после его низложения, и многие другие, проигравшие в передрягах последних двух десятилетий^[137].

^{3. Восстание Перси, июнь-июль 1403 года}

Создание Хотспуром армии из ничего было данью его мастерству военачальника и пропагандиста, а также его знаменитому обаянию. Но после этого, все пошло наперекосяк. Сборы графа Нортумберленда на северо-востоке заняли больше времени, чем ожидалось. Предоставленный самому себе, Хотспур решил выступить против принца у Шрусбери, не дожидаясь отца. Его план, вероятно, состоял в том, чтобы разгромить принца до того, как Генрих IV сможет подойти к нему с подкреплением, а затем объединить силы с Оуэном Глендауэром, чтобы противостоять королю. Передвижения валлийского вождя в этот момент особенно неясны, но, согласно одному сообщению, большое количество валлийцев, носивших на своих одеждах эмблемы Ричарда II, двигалось к Личфилду, как будто для того, чтобы выступить против короля. Генрих IV достиг Бертон-апон-Трент около 16 июля 1403 года и впервые оценил масштабы восстания. Он созвал людей из всех графств центральной Англии, чтобы они присоединились к нему в пути. Но Джордж Данбар, который был с ним, убеждал его не ждать их, а направиться прямо в Шрусбери с теми людьми, которые у него были, а с валлийцами они смогут разобраться позже.

Король прибыл в Шрусбери 20 июля 1403 года, незадолго до Хотспура, и объединил свою армию с войсками своего сына. На следующее утро они выстроили своих людей в боевые порядки и двинулись на мятежников, которые расположились лагерем примерно в трех милях к северу от них у деревни, известной сейчас как Батлфилд. Хотспур и его люди были захвачены врасплох. Наступила короткая пауза, пока обе стороны пытались договориться. Но Генрих IV и Данбар были полны решимости сражаться до того, как Хотспур успеет прийти в себя и собрать свои силы. Они прервали переговоры и пошли в атаку. Это был кровавый бой между двумя английскими армиями с похожей тактикой и вооружением. Обе стороны понесли тяжелые потери от залпов лучников. Принц был тяжело ранен стрелой в лицо, которая вошла в его щеку на шесть дюймов. Тридцать шесть рыцарей из личной свиты короля были убиты вокруг него. Королевские войска вначале отступили. Некоторые из них сломали строй и бежали с поля боя. Надеясь воспользоваться преимуществом момента, Хотспур и Дуглас собрали своих людей и атаковали, как они думали, штандарт короля. Но у Генриха IV были резервы, и они быстро отвели от него опасность. Наступление было остановлено, и Хотспур с Дугласом оказались в ловушке посреди вражеской армии. "Генри Перси король", — кричали некоторые из его людей. Но в этот момент Хотспур был сражен и упал на землю. Генрих IV крикнул, что Хотспур мертв. Клич был подхвачен и пронесся по рядам обеих сторон. Армия повстанцев начала разбегаться. Дуглас, огромный человек, хорошо заметный на поле боя, наносил удары направо и налево и был взят в плен одним из последних. Раненный в пах, он стал пленником во второй раз за год. Все оставшиеся в живых командиры повстанцев также были взяты в плен. На следующее утро на поле боя насчитали 1.847 убитых. Еще 3.000 пали во время преследования, их тела были разбросаны на расстоянии трех миль от места сражения. Тело Хотспура было извлечено из массы трупов и выставлено на обозрение. Графа Вустера привели посмотреть на него, он упал на колени и разрыдался. На следующий день он был осужден за измену и обезглавлен вместе с двумя чеширскими лейтенантами Хотспура^[138].

Через неделю после битвы герцог Олбани появился с большой шотландской армией у Коклоу, освободив тем самым гарнизон от обязательства сдаться. В Англии то, что осталось мятежа, быстро рухнуло. Усилия графа Нортумберленда закончились фиаско. Армия, которой он командовал в Шотландии, состояла в основном из пограничных лордов из Нортумберленда, многие из которых не хотели сражаться против короля. Граф собрал больше рекрутов в Йоркшире, настоящем сердце владений его семьи. Но организация сбора армии была запутанной, и многие из лордов не могли определить, где он находится. В конце концов граф собрал всех, кого смог найти, и попытался присоединиться к своему сыну в Честере к решающей битве. Отправившись на юг, он обнаружил, что путь ему преградили войска верные королю под командованием его заклятого соперника графа Уэстморленда. Нортумберленд отступил к Ньюкаслу, но обнаружил, что ворота города были закрыты у него перед носом. Горожане разрешили ему войти в город только на ночь с небольшой свитой, оставив остальную его армию за стенами. Полагая, что их собираются предать, эти люди взбунтовались. На следующий день граф отказался от сражения и бежал в замок Перси в Уоркворте^[139].

В начале августа 1403 года граф Нортумберленд предстал перед королем в Понтефракте, большой крепости герцогов Ланкастеров в Йоркшире, где был убит Ричард II. Граф, которому шел шестьдесят второй год, был сломлен. Он покорился королю и пообещал сдать все свои замки на севере Англии в обмен на свою жизнь и "достаточную" честь. Генрих IV лишил его всех должностей и держал под охраной, пока королевский Совет решал, что с ним делать. Но его крепости продолжали держаться в течение нескольких месяцев, даже когда командирам гарнизонов вручили письменный приказ о сдаче скрепленный печатью графа. Офицеры Генриха IV были вынуждены вести терпеливые переговоры с командирами гарнизонов больших крепостей Перси в Алнвике и Уоркворте и ряда небольших замков, включая Кокермут, где содержалось большинство шотландских пленников взятых при Хамильдон-Хилл. В Бервике, который был королевской крепостью, но удерживался гарнизоном Перси, командир гарнизона, сэр Уильям Клиффорд, изложил свои требования в дерзких выражениях. Они отражали характерную смесь корысти и верности Перси: помилование Клиффорда и его людей, выплата гарнизону долгов, сохранение доменов Перси в пользу девятилетнего сына Хотспура Генри, а также опека самого Клиффорда над Бервиком и маленьким Генри. Все эти вопросы были решены только в следующем году^[140].

Когда в конце битвы Генрих IV обратился к ветерану сэру Джону Стэнли за советом, как поступить с разбитой армией, Стэнли, который был ранен стрелой в шею, как говорили, ответил: "Жечь и убивать! Жечь и убивать!" Однако, когда дело дошло до дела, месть короля была краткой и не особо жестокой. Головы Хотспура и Томаса Перси были доставлены в Лондон и водружены при въезде на Лондонский мост. Их земли были конфискованы, а часть из них использована для вознаграждения настоящего героя битвы, Джорджа Данбара, который за короткое время, прошедшее с момента его бегства из Шотландии, зарекомендовал себя как лучший полководец Генриха IV. Большинство погибших мятежников лишились своего имущества, а графство Чешир было оштрафовано на 3.000 марок плюс еще 300 марок было наложено на город Честер. Кроме двух командиров, потерпевших поражение при Шрусбери, были казнены несколько главарей и отшельник, который проповедовал в пользу Лже-Ричарда II в Йорке. Но большинство мятежников получили королевское помилование. Среди них был граф Нортумберленд, самый знатный из них, который в итоге был помилован по просьбе Палаты Общин. Он был восстановлен в своих владениях и получил контроль над всеми своими крепостями на севере, некоторые из которых все еще держались против войск короля. Палата Общин заявила, что считает поведение графа изменой. Но они помнили его доблестную службу против шотландцев и были явно напуганы мыслью о том, что север может быть потерян в результате нового мятежа. Генрих IV мог позволить себе быть великодушным. Как показали события последующих лет, власть Перси была сломлена на целое поколение^[141].

* * *

14 октября 1403 года герцог Орлеанский направил свое последнее послание английскому королю, на этот раз обращаясь к нему как к Генриху Ланкастеру. Это был бессвязный, эксцентричный и самовлюбленный текст, в котором Людовик провозгласил себя защитником своей оскорбленной племянницы Изабеллы Французской и всех французских женщин. "Если я любил их, а они любили меня, — добавил он, — значит, уровень любви возрос, и я благодарен и рад этому". Он официально бросил вызов Генриху IV, отказавшись от всех договоренностей, которые когда-то могли существовать между ними, и заявил о своем намерении напасть на Англию, как только представится возможность. Предыдущие письма Людовика к Генриху IV были составлены как объявления личной войны в уверенности, что это не повлечет за собой ответственности французского государства или отказа от перемирия. Но теперь притворство, что это была чисто личная вендетта, было отброшено. Как заявил английский канцлер Парламенту в январе следующего года, письма Людовика были "большим возмущением, позором для нашего господина короля, позором и оскорблением для всего королевства". Несмотря на свой крайне личный и недипломатичный тон, последнее письмо было явно задумано его автором как публичный акт. Он поручил клерку Парижского Парламента зарегистрировать его среди королевских ордонансов. Клерк был удивлен и возмущен. "Текст, ветреный и лишенный суждения и предвидения последствий, — написал он на полях регистра, — и почему именно сейчас?"^[142].

Если бы клерк знал больше о том, что происходило в Совете французского короля, он мог бы ответить на свой вопрос "почему сейчас?". Людовик Орлеанский отправился в свои владения на Луаре в середине октября 1403 года и провел остаток года в долине Роны, ведя переговоры с Бенедиктом XIII и готовя свою кампанию в Северной Италии. Но в Париже советники короля активно занимались планированием двойной кампании против Гаскони и Кале, намеченной на весну следующего года. В Бретани и портах Ла-Манша реквизировали и вооружали корабли для войны. Один из камергеров Людовика Орлеанского, Шарль де Савуази, направлялся в Кастилию, чтобы нанять новые. Тем временем французы приостановили все дипломатические контакты с Англией. Когда в ноябре 1403 года английские послы прибыли в Кале для переговоров с представителями Франции и Фландрии, они обнаружили, что говорить не с кем. Они пытались установить контакт с французской делегацией, но их письма оставались без ответа в течение нескольких недель. Обсуждение с Четырьмя членами отдельного договора с Фландрией перешло в руки герцога Бургундского и было похоронено^[143].

Французы в целом были плохо осведомлены об английской внутренней политике, но они все же обратили внимание на восстание Перси. Короткая гражданская война открыла им глаза на уязвимость правительства Генриха IV внутри страны и значение восстания валлийцев. Французское правительство на протяжении многих лет нанимало валлийских наемников, но само очень мало знало об Уэльсе. Страна находилась далеко и была еще менее доступна, чем Шотландия. До сих пор французы не проявляли особого интереса к Оуэну Глендауэру. Но вскоре все изменилось. В августе 1403 года небольшая эскадра кораблей отплыла из Франции, чтобы установить контакт с валлийским вождем. Отсутствие каких-либо следов этой экспедиции во французских записях позволяет предположить, что она могла быть частным предприятием ее капитана, рыцаря по имени Жан д'Эспань, который, несмотря на свое имя, был бретонцем. В конце августа он достиг южного Уэльса и высадил на берег отряд из не менее 200 французских и бретонских солдат. В начале октября констебль ланкастерского замка Кидвелли на побережье Кармартеншира зафиксировал их прибытие и сообщил, что они объединились с Генри Доном, одним из лидеров восстания в южном Уэльсе и уже разрушили обширные пригороды Кидвелли и ворвались в город под замком^[144].

Французы прибыли в Уэльс в самый тяжелый для англичан момент. Генрих IV недавно был в Кармартеншире, но из-за нехватки средств был вынужден покинуть страну менее чем через две недели после вступления в нее. Замки, от которых зависело удержание страны и защита колоний англичан, находились в плохом состоянии. Гарнизон Кармартена, крупнейшего в Уэльсе, не получал жалованья и отказывался служить до истечения срока контракта. Другие важные гарнизоны плохо снабжались и были сильно недоукомплектованы. Карнарвон, расположенный на берегу пролива Менай, центр английской администрации на северо-западе Уэльса, должен был обороняться по меньшей мере сотней человек, но в реальности их было менее сорока. Харлех, который находился в неплотной осаде в течение нескольких месяцев, защищали всего пять англичан и шестнадцать валлийцев. Аберистуит, также находившийся в осаде, по сообщениям, был на грани капитуляции из-за отсутствия денег, припасов и людей. Эти огромные крепости, шедевры военной архитектуры, построенные инженерами Эдуарда I в конце XIII века, были рассчитаны на оборону относительно небольшим количеством людей, исходя из предположения, что в экстренных случаях их можно будет быстро подкрепить и пополнить запасы по морю. Этот расчет был грубо нарушен появлением эскадры Жана д'Эспань с ее многочисленными солдатами. В начале ноября 1403 года он вновь высадил своих людей и отплыл на север к проливу Менай, чтобы поддержать осаду валлийцами Карнарвона^[145].

Реакция Генриха IV на растущую угрозу со стороны Франции была ограничена скудостью его финансов и слабым политическим положением. Его первым побуждением было обратиться к каперам. 26 августа 1403 года король направил письмо бальи всех ведущих каперских портов, в котором объявил, что бретонцы, которых он ранее считал друзьями, теперь должны рассматриваться как враги и быть атакованы везде, где только можно. В последующие недели в портах Уэст-Кантри была собрана большая флотилия вооруженных каперов, в Бристоле, Солтэше, Фоуи, Плимуте и Дартмуте. Их лидерами были три известных предпринимателя: Джон Хоули старший, Уильям Уилфорд из Эксетера и Томас Нортон, считавшийся самым богатым купцом в Бристоле. Примерно в середине октября они отплыли в Бретань. В ходе этого чрезвычайно разрушительного набега англичане захватили десять кораблей у Финистера и еще тридцать, груженные вином из Ла-Рошели, которые нашли убежище на острове Бель-Иль. Экипажи были перебиты, часть кораблей затоплена, а остальные с грузом уведены в Англию. Многие другие корабли были пойманы и потоплены, когда пытались пробраться вдоль побережья. По меньшей мере восемь из захваченных кораблей были кастильскими грузовыми судами с грузами, принадлежавшими нейтральным купцам, чьи претензии стали предметом спора между ними и английской короной на долгие годы. Возвращаясь с добычей, англичане завершили свою кампанию серией нападений на прибрежные поселения в Финистере. Они высадились в Пенмарше, сожгли город и проникли на пятнадцать миль вглубь страны, разрушая деревни и поместья. В нескольких милях к северу была разрушена знаменитая пристань снабжения в Сен-Матье. Гарнизон Бреста выступил против захватчиков, поддерживаемый большим количеством бретонцев, набранных внутри страны, но был отбит с большими потерями^[146].

Английский король обычно был хорошо информирован о том, что делают французы. Посылались корабли, чтобы разузнать о концентрации судов во французских портах. Послы императора Священной Римской империи рассказали ему об усилиях Людовика Орлеанского по вербовке наемников в Германии и передали ему копию одного из его писем. По крайней мере, один хорошо законспирированный английский шпион регулярно докладывал ему о ситуации в Париже. "Все, что происходило во французском королевском Совете, — неразумно хвастались английские дипломаты в Лелингеме своим французским коллегам, — сразу же докладывается нам". Именно из этого источника Совет Генриха IV узнал, вероятно, в октябре 1403 года, о новых морских операциях, запланированных графом Сен-Полем^[147].

Валеран, граф Сен-Поль, был ведущим территориальным магнатом Пикардии и капитаном постоянной французской армии, которая была размещена по большой дуге от Гравелина до Булони, чтобы сдерживать английский гарнизон Кале. Он был человеком с прошлым, которое постоянно давало о себе знать. Будучи молодым человеком он находился в Англии в 1370-х годах, будучи пленником, где женился на единоутробной сестре Ричарда II и принес английскому королю оммаж за свои французские владения. В 1379 году Валеран участвовал в неудачной попытке разместить английские гарнизоны в ряде замков в Пикардии и Вермандуа. Вернувшись во Францию после воцарения Карла VI в 1380 году, он получил королевское помилование, но многие считали, что ему повезло, что его не казнили. В 1403 году Сен-Поль установил блокаду Кале и прекратил сухопутное сообщение с городом через Пикардию и Фландрию, запретив французским купцам иметь там какие-либо дела, а английских приказал арестовывать на дорогах. Он также спонсировал каперские операции против английского судоходства в Ла-Манше из порта Гравелин совместно с профессиональными корсарами из Фландрии и Шотландии. К октябрю амбиции графа возросли. Он основал базу в Ле-Кротуа в устье Соммы, набрал корабли и моряков, в основном из Бретани, а также солдат из Пикардии и Фландрии, и заложил запасы для длительной кампании против прибрежных поселений Англии. Вскоре после этого, решив, что у него недостаточно кораблей, он перенес свою базу в крупный центр французского каперства в Арфлёре в устье Сены, где ему удалось увеличить свой флот примерно до 200 судов^[148].

9 ноября 1403 года, по примеру Людовика Орлеанского, Сен-Поль написал письмо Генриху IV с отказом от оммаж, и заявил о своем намерении напасть на Англию. Валеран утверждал, что как родственник и бывший союзник Ричарда II он лично мстит человеку, который убил и сместил его. Подавая свое предприятие таким образом, Сен-Поль, несомненно, надеялся, что французское правительство сможет снять с себя ответственность, когда англичане пожалуются на его действия, что неизбежно и произошло. Генрих IV рассматривал предприятие Сен-Поля как серьезную угрозу и его не обмануло то, что он якобы действовал по собственной инициативе. Английские послы в Кале написали Филиппу Бургундскому длинное письмо с протестом. Им было трудно поверить, заявляли они с самозабвенной иронией, что эти действия были санкционированы королем Франции или его Советом, и уж тем более такими людьми, как сам Филипп, который лично поклялся соблюдать перемирие в 1396 году^[149].

В Англии извлекали уроки из фиаско в Плимуте. В октябре, когда из Кале стали поступать сообщения о действиях Сен-Поля, в приморских графствах была проведена мобилизация береговой охраны, назначены региональные командиры, а на вершинах скал впервые за более чем два десятилетия подготовлены маяки. Были назначены два новых адмирала: единокровный брат короля сэр Томас Бофорт — для восточного побережья и сэр Томас Беркли — для южного и западного. Беркли, на долю которого выпала основная часть обороны против флота Сен-Поля, был ярким военачальником, щедрым покровителем решительных воинов и энтузиастом морской войны, который однажды заказал собственную военную барку. Он умел общаться с профессиональными моряками и установил прочные отношения с Гарри Пэем, печально известным корсаром из Пула. Беркли оказался одним из самых эффективных морских командиров своей эпохи. За зиму 1403–04 гг. в его распоряжение поступило около 260 реквизированных торговых судов. Примерно треть из них была сосредоточена в Дартмуте для противостояния Сен-Полю на море, а остальные были направлены на оборону отдельных гаваней^[150].

В начале ноября 1403 года Сен-Поль отплыл из Арфлёра. Он не направился прямо в Англию, как от него ожидали. Вместо этого он повел свой флот на юг через Бискайский залив в Жиронду. Там он блокировал город Бордо, а на суше французские войска пытались перекрыть поток товаров, поступавших в Бордо по речным долинам. По сообщениям, граф Арманьяк собирал деньги и войска для вторжения в долину реки Адур в направлении Байонны. Эти согласованные операции, вместе с одновременной блокадой Кале, были задуманы как подготовка для большой кампании, запланированной на весну следующего года. Они должны были заставить три главных прибрежных опорных пункта Англии во Франции истощить запасы продовольствия перед будущей французской осадой. Оставив большинство своих кораблей в Жиронде, Сен-Поль вернулся в Арфлёр примерно в конце месяца. Отсюда 4 декабря он отплыл в Англию с двадцатью девятью большими вооруженными баланжье, на которых, помимо экипажей и нескольких отрядов арбалетчиков, находилось 1.500 латников. После двух дней проведенных в море они прибыли к побережью Хэмпшира 6 декабря. Целью, вероятно, был Саутгемптон. Но они не смогли проникнуть в Солент, поскольку там были сосредоточены большие военно-морские силы, ожидавшие сопровождения ежегодного винного флота в Бордо. Вместо этого французы высадились на острове Уайт. Несколько спутников Сен-Поля были посвящены в рыцари, когда все высадились и собрались на берегу. Но сражаться им было не с кем. Жители бросили свои дома и бежали в замок Кэрисбрук или попрятались в густых лесах в глубине острова. Захватчики начали сжигать прибрежные деревни и угонять скот. В конце концов к ним явился священник, чтобы обсудить договор о выкупе. Но переговоры затянулись. К 9 декабря, еще до их завершения, англичанам удалось собрать достаточно войск для контратаки. Сен-Поль построил своих людей в боевое порядок. Но когда корабли Беркли стали появляться у побережья, угрожая его пути к отступлению, он передумал и поспешно бросив всю добычу, посадил своих людей на суда^[151].

В течение следующих трех недель местонахождение флота Сен-Поля было неизвестно. Министры английского короля полагали, что большая армия ожидает где-то на французском побережье, готовясь к новой высадке гораздо большего масштаба. Они послали шесть кораблей, чтобы прочесать море в поисках следов флота Сен-Поля, и шпиона, чтобы прислушиваться к сплетням во Франции, но все безуспешно. В английских графствах старые приверженцы Ричарда II были взбудоражены состоянием правительства, находящегося в полном беспорядке, и обычной пьянящей смесью слухов, ложных сообщений и фантазий. Мод де Вер, графиня Оксфорд, вдова фаворита Ричарда II 1380-х годов, была убеждена, что Сен-Поль высадится с армией в Харидже в конце декабря и что его будут сопровождать герцог Орлеанский и королева Изабелла. В своем поместье в Бентли в Саффолке она, ее друзья и домочадцы, согласно обвинению на последующем судебном процессе, готовились уничтожить сигнальные маяки, установленные на побережье, и направить захватчиков в Нортгемптон, где они должны были соединиться с войсками Лже-Ричарда II^[152].

За несколько дней до Рождества 1403 года в Вестминстере собрался Большой Совет, чтобы подвести итоги кризиса. Собрание было запланировано как демонстрация единства перед лицом того, что казалось согласованной попыткой Франции спровоцировать новые восстания в Англии и Уэльсе. Все присутствующие пэры и прелаты вновь принесли клятву верности Генриху IV и его потомкам. Они поклялись "жить и умереть вместе с ним против всех людей в мире". Группа французских герольдов, находившихся в Вестминстере по дипломатическим делам, была приглашена на Совет в качестве наблюдателей. Через несколько дней, 28 декабря, постоянные советники короля собрались в лондонском особняке графини Солсбери, чтобы проанализировать оборону южной Англии. Они обратились за советом к группе опытных корабельных мастеров. Собрание решило усилить флот Беркли и укомплектовать его двойными экипажами, чтобы они могли действовать посменно. Меньшая эскадра должна была быть отправлена на юг к Гернси для поиска флота Сен-Поля в заливах Бретани. Ожидалось, что в конечном итоге под командованием Беркли будет 1.000 латников, 2.100 лучников и 5.000 моряков^[153].

На самом деле, хотя Совет еще и не знал об этом, опасность уже миновала. Забрав добычу на острове Уайт, флот Сен-Поля разграбил побережье Нормандии и встал на зимовку в Барфлере. Его спонсоры-коммерсанты растратили деньги, вложенные в провизию и снаряжение, и почти не получили добычи. Они решили смириться с понесенными потерями и отказаться от затеи. Сам Сен-Поль был встречен насмешками, когда приехал в Париж, чтобы присоединиться к празднованию Рождества при дворе. Генрих IV узнал об этом только в новом году. Его собственные военно-морские силы были временно отведены, а во Францию был отправлен герольд с язвительным посланием, выражавшим разочарование тем, что граф не задержался в Англии достаточно долго, чтобы Генрих IV мог лично его принять. Позже, в феврале 1404 года, гарнизон Кале отомстил владениям Сен-Поля в Пикардии, грабя и сжигая их в течение четырех дней, после чего вернулся в Кале с таким количеством скота, что пришлось построить за стенами большой временный загон для его содержания. В следующем месяце сэру Томасу Беркли было поручено удерживать Ла-Манш в течение еще трех месяцев с 21 кораблем, 300 латниками и 600 лучниками. Стоимость этой затеи была огромной. Совет подсчитал, что за зиму флот Беркли обойдется почти в 15.000 фунтов стерлингов. Большую часть этих расходов в первую очередь взял на себя сам Беркли и продал свои поместья в Эссексе, чтобы помочь финансировать это предприятие^[154].

Граф Сен-Поль был хвастуном с большими ресурсами и сильной политической поддержкой, но без четкого представления о том, чего он пытается достичь, кроме славы. Для сравнения, крошечный отряд Жана д'Эспань в Уэльсе не снискал никакой славы, поскольку был проигнорирован всеми французскими хронистами. Тем не менее, он внес значительный вклад в действия Глендауэра и его капитанов зимой 1403–04 гг. Люди Жана провели более двух месяцев под Карнарвоном, участвуя в осаде могучей крепости Эдуарда I у пролива Менай. Они опустошили большую часть острова Англси, с которого обычно снабжался Карнарвон и захватили английского шерифа, когда тот с большим вооруженным эскортом совершал объезд, и отправили его в качестве пленника к Глендауэру. К январю 1404 года гарнизон Карнарвона был в отчаянии. Констебль заставил одну женщину пронести послание через линии осаждавших ("потому что никто из мужчин не осмеливался это сделать"). Она сообщила, что французы и валлийцы начали штурм крепости с помощью камнеметных машин, укрытий на колесах (sows) и приставных лестниц. Валлийцам так и не удалось взять Карнарвон, даже с французской помощью. Но гарнизон Харлеха в феврале согласился сдаться, если ему не помогут в течение короткого времени. Обстоятельства его сдачи не зафиксированы, но известно, что корабли и войска Жана д'Эспань участвовали на более поздних стадиях его осады. В конце апреля они приняли участие в чрезвычайно разрушительном рейде валлийцев в Шропшир, который, как говорят, опустошил треть графства и спровоцировал масштабную эмиграцию из региона. Вскоре после этого прибыл сэр Томас Беркли с флотом, снаряженным в Бристоле. Он имел приказ пополнить запасы осажденных гарнизонов северного и западного Уэльса и изгнать французскую эскадру. Похоже, что ему это удалось, поскольку о Жане д'Эспань больше ничего не было слышно. Вероятно, что после семимесячного пребывания в Уэльсе французский экспедиционный отряд вернулся домой в мае 1404 года и привез с собой во Францию канцлера Глендауэра, Гриффина Янга, и его шурина, Джона Ханмера. Этим людям было поручено заключить официальный союз между валлийским вождем и королем Франции^[155].

* * *

В новом 1404 году французские принцы собрались в Париже при дворе без короля. Карл VI отлучился незадолго до Рождества. Это был традиционное время для обмена подарками и планирования военных операций на следующий год. Совет в полном составе собрался 7 января 1404 года, чтобы рассмотреть вопрос о войне с Англией. Герцог Орлеанский не присутствовал. Вечно переменчивый, упрямый, но легко унывающий, Людовик к этому времени отказался от планов вторжения в Италию и расплатился с армией, которую собрал в долине Роны. Но он задержался в Авиньоне из-за трудных переговоров с Бенедиктом XIII и вернулся в Париж только в следующем месяце. Однако важнейшие решения уже были согласованы летом предыдущего года и отражали программу Людовика. Следующая крупная конференция с англичанами должна была открыться в Лелингеме 1 марта 1404 года, и, согласно французским расчетам, их обязательство соблюдать перемирие истекало через три недели, 20 марта. Совет решил, что оно не будет продлено. Сразу после истечения срока действия перемирия планировалось начать войну с Англией на нескольких фронтах. Основными военными операциями должны были стать давно запланированные кампании против оставшихся английских владений в Кале и Гаскони. Но теперь предусматривалась и третья армия, которая должна была быть направлена в Уэльс для поддержки Оуэна Глендауэра. По словам осведомителей Генриха IV, Совет также решил направить посольства с просьбой о помощи в Шотландию, Милан и Бретань в дополнение к посольству Шарля де Савуази, которое уже действовало в Арагоне и Кастилии. Для оплаты всей этой деятельности новая талья, согласованная между принцами в июле, теперь была подтверждена и установлена в размере 800.000 ливров, что стало самым крупным налогом с момента его введения в 1380-х годах. Постановили, что налог будет взиматься в конце апреля. Эти решения были утверждены королем, когда он восстановил свои силы в конце января. Талья была должным образом оглашена 30 января. Три присутствовавших королевских герцога поклялись, что средства от налога будут потрачены исключительно на войну, за исключением 200.000 ливров, которые предназначались королю Наварры в обмен на передачу короне крепости-порта Шербур. Герцог Орлеанский, объявили они, в свое время принесет такую же клятву^[156].

Сообщения о заседаниях французского Совета уже достигли Англии, когда неделю спустя в Вестминстере открылся Парламент. Вступительная речь канцлера была наполнена предчувствиями. Он рассказал о недавних событиях в Уэльсе и Шотландии, о восстании Перси, о захвате власти герцогом Орлеанским во Франции, о рейдерском флоте, собранном графом Сен-Полем, и об угрозе Кале и Гаскони. Обсуждения в обеих Палатах были омрачены ежедневно поступающими сообщениями о "врагах и мятежниках". В Палате Общин считали, что в любой момент может вспыхнуть новое восстание, из-за чего Парламент будет распущен, поскольку король и лорды будут заняты борьбой с мятежниками, и все в третий раз с 1399 года повторили клятву верности. Но всякое впечатление единства было подорвано жестокой атакой Палаты Общин на управление королем своими финансами. Парламентарии были убеждены, как и многие их предшественники, что при правильном использовании таможенных сборов и доходов с королевских владений вместе с сокровищами, оставленными Ричардом II, средств будет достаточно для финансирования всех расходов на войну в Уэльсе, защиту шотландской границы, защиту побережья от французских флотов и подавление внутренних мятежей. Король, жаловались они, санкционировал расточительные расходы на гранты фаворитам и "различным дамам" и на погашение займов у итальянских банкиров, в то время как его замки не ремонтировались, а войска не получали жалованья. В обвинениях Генриха IV в том, что его расходы были экстравагантными, а гранты — чрезмерными, была доля правды. Но опасения парламентариев были преувеличены. Их вера в то, что расходы на оборону могут быть покрыты без общего налогообложения, была совершенно нереалистичной, как и в 1370-х и 1380-х годах, когда они высказывали те же самые претензии. В итоге все, за что они были готовы проголосовать в качестве налога, — это налог на доходы от земельных владений в размере всего 12.000 фунтов стерлингов, что составляло менее трети от стандартной парламентской субсидии. Более того, доходы должны были поступать не в казну, а в специальную комиссию военных казначеев, подотчетных Палате Общин. Комиссия, состоящая из клерка и трех лондонских бизнесменов, должна была расходовать деньги исключительно на оборону. Такая скупость была вызвана недоверием к компетентности короля и честности его слуг. Но это оставило Англию в опасности перед самой значительной угрозой со стороны Франции в течение двух десятилетий^[157].

Палата Общин не питали иллюзий относительно реальности угрозы. Большая часть февраля была потрачена на составление большого обращения от имени короля, Палаты Лордов и Общин, адресованного "прелатам, пэрам, лордам духовным и мирским и всему сообществу Франции". Это был длинный протест против поведения французов за последний год: вызовы герцога Орлеанского и графа Сен-Поля, нападения на Англию и Бордо зимой и приостановка дипломатических контактов с осени прошлого года. Если перемирие нарушится и прольется еще больше христианской крови, заявили парламентарии, это будет делом рук Франции, а не Англии. В документе указывалось, что английские послы находятся в Кале в ожидании открытия конференции, назначенной на 1 марта, но не было никаких признаков французского посольства, а письма английской делегации все еще оставались без ответа. Собираются ли французы участвовать или нет? Резолюция Парламента была задумана как прямое обращение к французскому политическому сообществу, попытка обойти личную неприязнь к Генриху IV среди королевских принцев, которая подорвала четыре года разочаровывающей и безрезультатной дипломатии. Задача по доставке обращения была возложена на рыцаря из Глостершира сэра Джона Чейна, который входил в королевский Совет и четыре раза был спикером Палаты Общин. Ему было поручено доставить документ в Париж и лично передать его французскому королевскому Совету. Генрих IV, возможно, нереалистично, ожидал больших результатов от миссии Чейна и приказал капитанам крепостей вокруг Кале воздерживаться от любых военных действий в течение двух месяцев, которые, как ожидалось, займет поездка Чейна, за исключением тех, которые будут направлены против графа Сен-Поля лично. Но герольд, посланный с просьбой о выдаче охранной грамоты, был возвращен французским капитаном Булони, а граф Сен-Поль пригрозил арестовать Чейна, если он его поймает. Чейн, по-видимому, смог передать обращение английского Парламента Жану де Анже в Кале в июне, но сам он не ушел дальше городских ворот^[158].

К тому времени, когда Анже получил английское обращение, события уже развивались. В Сен-Мало с начала года готовилась очень крупная каперская экспедиция. В гавани было сосредоточено около 150 бретонских кораблей, еще больше готовилось в портах Нормандии. Кроме экипажей и нескольких отрядов арбалетчиков, на корабли было набрано около 2.000 человек. Капитанами кораблей были Жан де Пенуэ и Гийом дю Шатель, два бретонских дворянина, возглавлявшие набег на Плимут в августе прошлого года. Они получили явное одобрение королевских герцогов. Когда французская делегация не появилась в Кале 1 марта, Генрих IV и его министры предположили самое худшее. Это был первый случай, когда французы полностью прервали дипломатические контакты или допустили нарушение перемирия 1396 года. Высадка французского десанта в Англии была объявлена неизбежной. Адмиралам было приказано сосредоточить все имеющиеся корабли в Даунсе у побережья Кента. Со всей Англии в Лондон были вызваны войска для погрузки на корабли, а береговая охрана была выставлена для защиты побережья.

На второй неделе апреля 1404 года бретонский и нормандский флоты вышли в море и объединили свои силы в Ла-Манше, а затем направились к побережью Девона. Они не встретили сопротивления на море. Но корабли были замечены, и береговая охрана была готова к отпору. 15 апреля французы высадились в Блэкпул-Сэндс, примерно в двух милях от Дартмута, и обнаружили, что вдоль берега за пляжем вырыта длинная линия траншей. За ней было собрано большое количество вооруженных людей. Гийом дю Шатель высадился на берег с первым отрядом десанта. Опыт подсказывал ему, что нужно дождаться своих арбалетчиков и остальных, которые все еще высаживалось с кораблей, а затем попытаться обойти защитников с фланга. Но его отговорили от этой осторожной тактики его товарищи. Вместо этого было решено предпринять лобовую атаку на защитников от кромки воды. Это был акт отважного безрассудства. Люди пошли вперед под градом стрел, понеся большие потери. Те, кто прорвался к траншеям, были убиты когда пытались пробиться через них. Многие из их товарищей утонули, пытаясь в полном вооружении перебраться на берег с кораблей, чтобы присоединиться к сражению. Другие были убиты разъяренными местными ополченцами, не понимавшими ценности взятого в плен человека. Погибло около 500 французов, включая самого Гийома дю Шателя. Когда все было кончено, большая часть французского войска, включая Жана де Пенуэ, все еще оставалась на кораблях. Увидев судьбу своих товарищей, они повернули и направились домой. Двадцать рыцарей и три сеньора были взяты в плен, а также большое количество людей более низкого ранга. Среди них были шотландский рыцарь сэр Джеймс Дуглас из Далкейта, безымянный валлийский оруженосец и два брата Гийома дю Шателя, одному из которых, Таннеги, суждено было сыграть печально известную роль в войнах следующего поколения. Со временем знатных пленников отправили под конвоем в Лондон для допроса о будущих планах Франции. Самого Гийома вытащили из кучи мертвых и похоронили в Дартмутской церкви. Через некоторое время после этого другой его брат написал королю письмо из Бретани с просьбой разрешить ему посетить место, где он пал, и забрать его тело домой. "Люди, попавшие на войну, — писал он, — могут быть благословлены удачей или прокляты судьбой, ибо никто из нас не знает неисповедимых путей Господних"^[159].

* * *

Герцог Бургундский одобрил бретонские экспедиционные силы. Его фавориты и слуги занимали видное место в армии Гийома дю Шателя, и некоторым из них их сюзерен оплачивал расходы. Но это был последний вклад Филиппа в войну с Англией. Весной 1404 года по Северной Европе прокатилась эпидемия гриппа. Филипп, покинувший Париж в начале марта, заболел в Брюсселе 16 апреля. Состояние его быстро ухудшалось. 26 апреля он отправился в Аррас в повозке, которую сопровождала бригада рабочих, чтобы выравнивать дорогу. На следующий день герцог умер в трактире в небольшом городке Галле на краю фламандской равнины. В течение следующих шести недель забальзамированные останки герцога, облаченные в монашеское одеяние и заключенные в свинцовый гроб весом в треть тонны, медленно везли по неровным дорогам северо-восточной Франции в сопровождении его сыновей, придворных, слуг и шестидесяти факелоносцев. 16 июня Филипп был похоронен в великолепном картезианском монастыре Шаммоль под Дижоном, который он построил, чтобы тот служил мавзолеем его семьи, в окруженной скорбящими большой мраморной гробнице из резного камня, над которой бригады скульпторов работали с перерывами в течение более чем двух десятилетий^[160].

Филипп Бургундский родился в 1342 году, через пять лет после того, как Эдуард III объявил войну Франции. Вся его жизнь была омрачена борьбой с Англией. Он был на переднем крае общественной жизни Франции с того дня, почти полвека назад, когда вместе со своим отцом Иоанном II попал в плен на поле битвы при Пуатье. Его считали самым опытным международным государственным деятелем Франции, и ему удалось удерживать власть в течение более чем двадцати лет после смерти Карла V в 1380 году, благодаря огромному опыту, красноречию и силе характера. Только в последние несколько месяцев своей жизни он был вытеснен молодым поколением. Смерть Филиппа во многих отношениях стала поворотным моментом. Он разграбил ресурсы монархии, чтобы создать зародыш великого транснационального государства, расположенного вдоль восточных и северных границ Франции, в равной степени как немецкого, так и французского. Он был слишком близок к французскому двору и администрации, был слишком близким членом внутреннего круга французской королевской семьи, чтобы воспринимать разницу между своими собственными интересами и интересами Франции. Его преемники неизбежно были более отстраненными и субъективными, и в их время расхождения в судьбах Франции и Бургундии стали более очевидными. К власти приходило молодое поколение французских королевских принцев, главой которого был 32-летний герцог Орлеанский. Они не пережили катастрофы середины XIV века. Им не хватало осторожности Филиппа, его более широкого понимания европейской политики и пределов французской власти, и они не разделяли его исторического уважения к Англии.

Глава IV. Герцог Орлеанский, 1404–1405 гг.

В течение трех лет после смерти Филиппа Бургундского граница с Гасконью была главным театром военных действий. Английское герцогство Гиень было главным предметом спора на нескольких дипломатических конференциях с начала XIV века. Во время правления Эдуарда I за столетие до этого герцогство было ценным активом, источником доходов и рабочей силы, а также знаком статуса французской знати, к которой короли Англии все еще считали себя принадлежащими. После французских завоеваний 1370-х годов оно перестало быть таковым. Теперь герцогство превратилось в скромную часть старой провинции Гасконь и стало истощать финансовые и военные ресурсы английской короны. Оно было сохранено как личное наследие английских королей, защита которого была долгом чести их династии.

На момент воцарения Генриха IV в 1399 году английское владычество ограничивалось двумя уязвимыми регионами. Это город Бордо и прилегающие к нему районы, включающие полуостров Медок к северу от города, область к востоку и югу от него, а также узкую полосу территории вдоль правого берега Жиронды и нижнего течения Дордони, включая города Блай, Бург, Либурн, Сент-Эмильон и крепость Фронсак. Эти места служили внешней защитой Борделе (округа Бордо) от нападения с севера. Второй регион состоял из города Байонна и местности, известной как земля басков Лабурдан, расположенной к югу от него, ипровинций долины реки Адур на востоке, включая важные города Сен-Север и Дакс. Узкая полоса мрачных, продуваемых всеми ветрами прибрежных земель, проходящая через природную область Ланды, соединяла эти два региона. По имеющимся данным, население герцогства составляло около 150.000 человек. Большинство из них проживало в главных городах. Бордо, политически и экономически главенствующий город, возможно, насчитывал около 30.000 жителей^[161].

^{4. Гасконь, 1400–1407 гг.}

Помимо территории, которая управлялась непосредственно из Бордо, существовало несколько десятков отдаленных замков, разбросанных по юго-западной Франции, с гарнизонами из компаний рутьеров, как правило, гасконцев или беарнцев. Их капитаны признавали короля Англии своим сувереном, но не зависели от его жалования и лишь слабо контролировались его чиновниками. Они финансировали себя за счет patis, по сути, платы на защиту, собранных в соответствии с договорами, навязанными силой окружающим поселениям. Некоторые из этих замков были анклавами герцогства, которые были оставлены за линией фронта наступавшими французами в последние три десятилетия XIV века. К ним относились пиренейские крепости Молеон и Лурд, обе из которых были окружены территорией, контролируемой виконтами Беарна; и мощный замок Мюсидан с гарнизоном, в долине реки Иль, в Перигоре, принадлежавший Монто, одной из знатных семей землевладельцев Борделе. Однако большинство отдаленных замков за пределами границы были захвачены гасконскими компаниями у своих французских владельцев во время последнего периода активности рутьеров в 1380-х годах.

Существовало три основных группы замков рутьеров. Важная группа в Сентонже контролировалась компаниями, действовавшими под властью капталей де Бюш, другой могущественной династии из Борделе. Эти места, Шале в долине реки Дронна, к северу от Либурна и огромная крепость XIII века Бутвиль возле Жарнака, в долине реки Шаранта, вместе с их меньшими крепостями-спутниками, в течение многих лет рассматривались как часть передовой линии обороны герцогства на севере. Еще одна группа укреплений была расположена в долине реки Дордонь, в южном Перигоре. Большинство из них были уцелевшими фрагментами державы рутьеров Бертуки, бастарда д'Альбре, одного из самых успешных разбойников конца XIV века, умершего в 1383 году. В начале XV века их действия по-прежнему координировал его соратник и назначенный наследник Рамоне де Сорт. Наконец, существовала группа из примерно дюжины замков в северном Перигоре и Лимузене, принадлежавших вольной федерации компаний, контролируемых капитаном Курбефи, большой крепости, XII века постройки, к югу от Лиможа, расположенной на одной из самых высоких точек плато Лимузен.

Юридический статус этих мест был неопределенным. Когда в июне 1389 года Лелингемское перемирие приостановило военные действия между Англией и Францией, к англо-гасконским гарнизонам за пределами границы отнеслись весьма благосклонно. От них требовалось воздерживаться от новых завоеваний, но они не должны были покидать свои крепости, и им было разрешено продолжать взимать patis на неопределенный срок в соответствии с уже существующими соглашениями. В 1396 году Парижский договор продлил эти договоренности на срок двадцативосьмилетнего перемирия, только при условии довольно туманного обязательства, которое на практике в основном игнорировалось, что более чрезмерные patis будут снижены до разумных уровней. Присутствие гарнизонов рутьеров в этих районах было постоянным источником напряженности. Они обходились чрезвычайно дороги для общин, находившихся в пределах их досягаемости. В Париже считалось, что один только Курбефи собирал 36.000 ливров в год в виде patis. Время от времени они также сковывали значительные французские силы. Но для англичан гарнизоны рутьеров имели политическое значение, значительно превосходящее их реальную стратегическую ценность. Они символизировали постоянные претензии английских королей на огромные территории, приобретенные по договору Бретиньи в 1360 году, а затем утраченные в 1370-х годах, претензии, которые в противном случае были бы не более чем юридическими абстракциями, дешевыми разменными монетами для торговли на дипломатических конференциях^[162].

Уменьшившееся, малонаселенное герцогство, которое Генрих IV унаследовал в 1399 году, имело мало естественных защитных сооружений и было окружено со всех сторон врагами. Главным из этих врагов был герцог Орлеанский. С севера и востока английское герцогство было ограничено графствами Перигор и Ангулем, которые принадлежали ему, и провинцией Сентонж, сенешалем которой был его камергер и соратник Жан д'Арпедан. У Людовика Орлеанского были давние амбиции на юго-западе. Он был первым французским политическим лидером со времен Людовика I Анжуйского поколением ранее, который осознал значение Гиени для английских королей. Ее потеря была бы необратимой и, вероятно, решающей в более широком конфликте между двумя странами. Но устремления герцога не были полностью бескорыстными. Он рассчитывал стать главным бенефициаром французского завоевания. Помимо защиты собственных интересов на юго-западе, он заключил личные союзы с большинством других территориальных магнатов пограничья, которые также могли рассчитывать получить выгоду от изгнания англичан.

Вдоль восточной границы герцогства земли сеньоров д'Альбре простирались от Гаронны до Адура. Альбре были главными баронами английской Гиени до 1340-х годов и в 1360-х годах, прежде чем окончательно переметнуться на сторону французской короны. Их богатство в сочетании с широкой сетью родственных связей и вассалов делало их грозной силой в регионе. Шарль, нынешний сеньор д'Альбре, был также влиятельным человеком в Париже: пенсионер Карла VI, союзник герцога Орлеанского, а с 1403 года — коннетабль Франции. Непосредственно к востоку от земель д'Альбре обширные владения графов Арманьяк простирались ломаной полосой от границ Беарна до Руэрга. Нынешний глава семьи, Бернар VII граф Арманьяк, был самым богатым и могущественным территориальным магнатом юго-запада, чьи доходы могли обеспечить тысячи солдат, а также средства на их содержание. Как и Шарль д'Альбре, Бернар VII также обладал влиянием в Париже. Он был первым графом в своем роду, который заимел там постоянную резиденцию в аристократическом квартале у Лувра. Как и Шарль д'Альбре, он был твердым союзником герцога Орлеанского, от которого в 1403 году получил пожизненную пенсию в 6.000 ливров в год, одну из самых высоких среди всех фаворитов Людовика. Присутствие этих могущественных и враждебных магнатов на границах английского герцогства представляло угрозу его выживанию, которая была гораздо больше, чем вопрос вооруженной силы. Они использовали свое влияние и покровительство, чтобы подорвать лояльность местных дворян английским королям. Этому способствовало наступление, в ходе которого территория была вновь завоевана французами с 1369 года. Оно оставило бесчисленные узы верности, заинтересованности или зависимости между общинами по обе стороны размытой границы. В английской Гаскони было мало семей, чьи интересы ограничивались бы только герцогством или чья верность была полностью однозначной^[163].

Экономика герцогства основывалась главным образом на производстве вина, судоходстве Байонны и роли Бордо как перевалочного пункта для транзита продукции пяти великих речных бассейнов южной Франции. Поэтому Бордо был уязвим для войн и политических потрясений, которые могли разорвать его связи с регионами Лангедок и Перигор и сделать нестабильными морские пути к его основным экспортным рынкам в Англии и Нидерландах. Кампании герцога Анжуйского в 1370-х годах стали переломным моментом в истории герцогства. Они приблизили французские границы на расстояние до тридцати миль от Бордо и значительно усилили экономическую зависимость герцогства от Англии. Англия была естественным рынком сбыта для вин Бордо в то время, когда вино нельзя было перевозить на большие расстояния иначе как по воде. Сплоченная коммерческая олигархия Бордо, из которой происходил правящий класс города, имела тесные финансовые связи с английской аристократией и купеческим сообществом Лондона. Отрезанная от зернопроизводящих провинций Пуату и Сентонжа и имея мало собственных пахотных земель, Гасконь все больше зависела от Англии, которая поставляла туда зерно, чтобы прокормить ее городское население. В 1403 году, когда французы блокировали Бордо с суши и с моря, городские власти заявили в петиции, адресованной Генриху IV, что "эта земля, столь далекая от него и испытывающая такой недостаток зерна, не сможет продержаться и три месяца без его помощи"^[164].

Местом управления герцогства стала бывшая цитадель Бордо, замок Омбриер. Эта большая крепость, часть которой была построены еще в римские времена, к настоящему времени была полностью окружена городом и не выполняла никаких оборонительных функций. В ней размещались сенешаль Гиени, который был главным административным, судебным и военным чиновником герцогства, и коннетабль Бордо, который служил главным финансовым чиновником. Их окружала небольшая группа клерков и военных. Кроме того, все более важную роль в управлении герцогством играл мэр Бордо, назначаемый королем. Все три главные должности, как правило, занимали английскими рыцарями, хотя в исключительных случаях должность сенешаля на протяжении всего правления Генриха IV занимал гасконец Гайяр де Дюрфор, сеньор Дюраса. Он присутствовал на коронации Генриха IV и принадлежал к одной из самых последовательно преданных англичанам дворянских семей Гиени^[165]. Недавно также появилась практика назначения английского рыцаря сенешалем Ландов, основной функцией которого была оборона южных границ герцогства.

Сенешаль Гиени управлял с помощью Совета, состоящего из крошечной группы английских чиновников, группы гасконских юристов и ряда видных гасконских дворян. Но это было правительство, разбросанное по всему герцогству и не обладавшее самыми необходимыми ресурсами для выполнения своей задачи. Во время правления Генриха IV доходы, находившиеся в распоряжении герцогского правительства, составляли в среднем чуть более 1.200 фунтов стерлингов в год, что только в два с половиной раза превышало зарплату сенешаля. Почти девять десятых этих доходов поступали от таможенных пошлин, взимаемых с экспорта вина и товаров, проходящих через Либурн и Бордо — крайне нестабильного потока доходов, чувствительного к экономическим колебаниям и состоянию отношений с Францией. Остальные доходы поступали от различных сборов и пошлин, собираемых в Бордо, и от прибыли от чеканки монеты. Скудные доходы, поступавшие в казну коннетабля, едва покрывали расходы на текущее управление в мирное время. На военные же нужды уходило менее 4%. Большая часть обычных доходов герцогства либо не собиралась, либо была выдана видным гасконским дворянам для обеспечения их верности. В ноябре 1402 года во время заседания герцогского Совета в доминиканской церкви в Бордо произошла безобразная драка. После того, как коннетабль Бордо, сэр Уильям Фаррингдон, объявил, что денег на выплату долгов нет, в ход пошли мечи. Сеньор де Монферран, который был одним из крупнейших кредиторов правительства, обвинил Фаррингдона в растрате. Фаррингдон был арестован и отстранен от исполнения своих обязанностей, хотя он почти наверняка был невиновен и в конечном итоге был оправдан. Скудость средств правительства герцогства означала, что без финансовой поддержки со стороны Англии никакие серьезные военные усилия были невозможны. Времена прямых субсидий из английского казначейства давно прошли. Но английские доходы короля использовались для выплаты авансов английским чиновникам и солдатам, отправлявшимся в Гасконь, а иногда и для погашения им задолженности и их долгов после возвращения. В первые четыре года правления Генриха IV подобные выплаты составляли в среднем около 1.200 фунтов стерлингов в год (примерно столько же, сколько составляли все местные доходы герцогства)^[166].

Это были ничтожные суммы, на которые можно было нанять очень мало солдат для постоянной военной службы. В 1401 году Совет в Бордо доложил королю, что для обороны герцогства требуется постоянное войско численностью не менее 1.200 человек, помимо лучников и арбалетчиков. В реальности сенешаль и его подчиненные имели постоянную армию, состоящую из 140 человек, в основном гасконцев, и около 260 лучников, в основном англичан. Это составляло немногим более десятой части того, что требовалось. Кроме того, сенешаль мог призвать на службу небольшую группу профессиональных гасконских рутьеров и около десятка знатных семей с собственными военными дружинами. Фрагментарно сохранившиеся записи герцогства позволяют предположить, что в начале XV века все это могло составить около 500 конных воинов. Кроме того, в замке Омбриер базировался артиллерийский парк, а города предоставляли контингенты пехоты и арбалетчиков. Эти силы, конечно, значительно увеличивались, когда король присылал из Англии лейтенанта или военную экспедицию, чтобы противостоять какому-либо кризису в делах герцогства. Но отправка больших масс войск из Англии была дорогостоящим и логистически сложным делом. Как всегда, проблемой и в Англии, и в Гаскони были деньги. В ноябре 1401 года Гайяр де Дюрфор сообщал, что "очень обеспокоен и удручен" нехваткой средств для оплаты даже тех небольших войск, которые были в его распоряжении. Только расходы на оборону большой крепости Фронсак к северу от Либурна оценивались более чем в 1.600 фунтов стерлингов в год, что превышало все доходы герцогства. Зарплата гарнизону постоянно задерживалась. Гайяр де Дюрфор был вынужден занимать деньги у муниципалитета Бордо, чтобы выплачивать себе жалование^[167].

Эти условия стали серьезным испытанием для верности гасконцев английскому королю. В 1370-х годах произошло большое количество переходов гасконских дворян на сторону короля Франции, которые обнаружили, что их владения, захваченные армиями герцога Анжуйского, стоят больше, чем то, что они имели в сократившемся остатке английской Гиени. Однако к 1400 году большинство гасконских дворян, которые все еще поддерживали английскую корону, делали это чисто из верности. Они могли бы более эффективно обеспечить свое положение, продавшись французам, однако они этого не сделали. Их отношение к английской короне было основано в основном на чувствах и традициях. В отличие от них, верность городов была верностью из расчета и часто зависела от настроения фракций внутри городских олигархий. Но на данный момент расчеты в целом благоприятствовали связи с Англией. Бордо и Байонна были связаны с Англией мощными узами экономических интересов. Даже небольшие города твердо знали, что у них больше возможностей торговаться за преимущества со слабым и далеким правительством короля Англии, чем с бюрократическим Молохом Франции. Налогообложение и оборона были решающими факторами. В городах соседнего Лангедока налоги были значительно выше. И хотя Англия, возможно, мало что сделала для их обороны, единственной альтернативой было стать французскими пограничными пунктами, подвергаясь ежедневным атакам гасконских гарнизонов и вольных компаний.

1390-е годы были неспокойным временем для герцогства Гиень. Пожизненное пожалование герцогства Ричардом II своему дяде Джону Гонту нарушило договоренность, в некоторых случаях подкрепленную королевскими хартиями, о том, что король не будет отделять герцогство от английской короны. Это была настоящая обида, усугубленная бесцеремонным поведением представителей Гонта в герцогстве. Недовольство было особенно сильно в Бордо, который традиционно извлекал выгоду из своих тесных связей с английским двором. Эти события оставили в наследство обиды и подозрения, которые заставили многих гасконцев с опаской отнестись к восшествию сына Гонта на английский престол. На последних страницах своей хроники Фруассар пишет, что низложение Ричарда II вызвало причитания и угрозы восстания в крупных городах Гаскони. Внутренняя история герцогства в эти годы особенно туманна, но есть свидетельства волнений в Байонне, Либурне и Даксе зимой 1399–1400 гг. и попытки переворота в Бордо с участием Раймона де Монто, сеньора Мюсидана, традиционно одного из самых ярых сторонников связи гасконской знати с Англией^[168]. Эти беспорядки вряд ли были вызваны любовью к Ричарду II, не говоря уже о общей враждебности к английскому правлению. Главным действующим фактором был страх, что герцогство Гиень может не пережить смену династии в Англии. Такая перспектива перечеркивала все политические расчеты. Политическая нестабильность в Англии, холодная война французского правительства против Генриха IV, скудость и озабоченность нового короля внутренними делами должны были усилить неуверенность даже среди самых преданных гасконцев.

Министры Карла VI предприняли решительную попытку использовать эти разногласия зимой 1399–1400 годов. Примерно в декабре 1399 года Шарль д'Альбре вместе с графом Арманьяком и другими влиятельными лицами региона был послан подорвать лояльность гасконских подданных Генриха IV. Им было поручено внушить видным дворянам то, что в Вестминстере произошло беззаконие, и предложить им обратиться в Парижский Парламент и перейти под защиту французской короны. Это была намеренная попытка повторить тактику, которая была столь успешной при отторжении подданных от Черного принца в конце 1360-х годов. Альбре, предположительно, выполнил свои инструкции, но, похоже, не добился особого успеха. Герцог Бурбонский прибыл в пограничный французский город Ажен, где принял делегатов Бордо, Байонны и Дакса, трех главных городов герцогства. Он дал им экстравагантные обещания привилегированного статуса. По словам Фруассара, эти предложения были решительно отвергнуты олигархией всех трех городов, в основном из-за их опасений по поводу уровня налогов во Франции.

Если бы французы правили нами, — говорили они, — они применяли бы к нам те же методы. Лучше придерживаться верности английской династии, при которой мы родились и которая будет уважать наши свободы. Если Лондон сверг короля Ричарда и короновал короля Генриха, что это изменило? С англичанами у нас больше торговли вином, шерстью и тканями, чем с французами, и по природе вещей мы склоняемся на их сторону.

Эти слова была вымыслом, но близким к истине, как и многое другое выдуманное Фруассаром^[169].

Единственное серьезное отступление от англо-гасконского дела, однако, не было делом рук сеньора д'Альбре или герцога Бурбонского, а возникло из-за опасности вымирания и наследования среди знатных семей юго-запада. Каптали де Бюш были одними из ведущих территориальных магнатов нижней долины Гаронны. На протяжении многих поколений они были опорой английского герцогства. Предыдущий капталь, Жан де Грайи, был самым известным из гасконских соратников Черного принца, героем битв при Пуатье и Нахере, который умер во французской тюрьме в 1376 году, так и не покорившись королю Франции. Его дядя Аршамбо де Грайи, унаследовавший его титул и владения, по сообщениям из Парижа, был верным сторонником Генриха IV. Однако в 1398 году род графов Фуа по мужской линии угас. Пиренейская держава, которую терпеливо собирали сменявшие друг друга графы Фуа в течение XIV века, перешла к Изабелле де Фуа, сестре последнего графа, которая стала супругой Аршамбо де Грайи. Владения дома Фуа включали в себя графства Фуа и Бигорр, которые были фьефами Франции, виконтство Беарн, статус которого был неопределенным, и группу важных владений в восточной Гаскони, которые когда-то были частью английского герцогства, но теперь были полностью включены во владения французской короны и ее союзников.

Министры Карла VI были крайне недовольны перспективой того, что англофильский дом Грайи завладеет всем наследством графов Фуа. Они оспорили притязания Изабеллы, выдвинув собственные претензии. Были посланы войска, чтобы занять графство Фуа. Со своей стороны Изабелла и Аршамбо обратились в Парижский Парламент и дали отпор посягательствам французских войск при поддержке чиновников Ричарда II в Бордо и большого числа гасконских рутьеров. Вначале они добились некоторого успеха. Но в начале 1399 года старый коннетабль Луи де Сансер предпринял мощное вторжение в Фуа, захватив большую часть южной части графства. Аршамбо затребовал условий для переговоров. В мае 1399 года он заключил договор с Сансером в пиренейском городе Тарб. По условиям договора он должен был подчиниться Карлу VI и принести ему оммаж за все свои земли, включая те, которые он держал как фьеф короля Англии в восточной Гаскони. Единственным исключением был Беарн, который он, как и его предыдущие виконты, считали не принадлежащим никому, кроме Бога. В марте 1401 года Аршамбо, наконец, принес оммаж французскому королю и был признан графом Фуа во время шумных празднеств в Париже. Вскоре после этого он вступил в политический союз с герцогом Орлеанским. Его отступничество было ценой, которую французское правительство потребовало за то, чтобы позволить ему вступить во владение наследством его супруги. Но Аршамбо дал понять Совету в Бордо, что его также беспокоит неспособность Генриха IV защитить герцогство. Английские короли, заявил он, не сделали ничего, чтобы помочь ему в трудную минуту^[170].

Чиновники Генриха IV избегали ответных действий против владений Аршамбо в Борделе, надеясь как-то договориться с ним. Но масштаб неудачи невозможно было скрыть. Княжество Фуа-Беарн было значительной региональной державой на южной границе герцогства, которое ранее занимало нейтральную позицию в конфликте Англии и Франции, а теперь должно было рассматриваться как потенциально враждебное. Аршамбо владел важными крепостями в окрестностях Бордо и на границе с Сентонжем. Когда он приносил оммаж Карлу VI, то избегал передавать свои крепости в Борделе под власть французского короля. Но он обещал отдать свои замки в Сентонже, включая Бутвиль и Шале. Известно, что два старших сына Аршамбо содержались в Париже в качестве заложников, пока он не выполнил это обещание.

В итоге судьба этих мест была во многом определена феодальной географией региона. Гарнизон Шале отказался последовать за Аршамбо во французский лагерь. Его профессиональный капитан Пейро дю Пуч происходил из семьи с сильными лоялистскими традициями и землями в самом сердце Борделе, которые были бы уязвимы для конфискации. Замок был окружен французской территорией, с которой он извлекал прибыльные patis, от которых ему пришлось бы отказаться, если бы он принял подданство короля Франции. Поэтому, когда Аршамбо прибыл, чтобы вступить во владение замком от имени Карла VI, он обнаружил, что ворота заперты, а мост поднят. Офицеры Генриха IV в Бордо в конце концов заручились лояльностью капитана, предоставив ему замок и его patis в пожизненное владение. Однако в Бутвиле капитаном был сеньор де Поммер, чья семейная верность была более неоднозначной, а земли были сосредоточены в спорном регионе восточного Ажене. Он позволил подкупить себя в течение месяца после того, как Аршамбо принес оммаж в Париже.

Однако гораздо серьезнее, чем потеря отдаленной пограничной крепости, было то, что отступничество Аршамбо заставило людей усомниться в перспективах выживания герцогства. Когда новость о падении Бутвиля достигла Бордо, городской Совет приказал каждому жителю принести клятву верности английской короне. Английский клерк сообщил, что все дворянство и духовенство боятся за свое будущее. Многие из них, включая самого сенешаля, были связаны с капталем де Бюшем или боялись его власти и не желали предпринимать никаких действий против его интересов. По словам клерка, общее мнение заключалось в том, что в случае вторжения французов обширные сети родственников, союзников и вассалов Фуа, Альбре и Арманьяка выступят на их стороне. Удерживаемые англичанами города на восточном берегу Жиронды падут, замки и города капталя в Борделе откроют свои ворота, и все герцогство, кроме самого Бордо, будет захвачено. "Никогда в наше время оно не было в такой опасности, как сейчас, когда граф Фуа встал на сторону сеньора Альбре и графа Арманьяка"^[171].

Сообщения о недовольстве в герцогстве начали поступать в Вестминстер через несколько недель после коронации короля и вызвали серьезную тревогу. Как только прошли зимние шторма, в Бордо была отправлена новая команда управленцев. Гайяр де Дюрфор покинул Англию в апреле 1400 года, чтобы вступить в должность сенешаля, в сопровождении Номпара де Комона, недавно назначенного сенешаля Ажене, и английского дворянина Хью Диспенсера. За ними следовали Генри Боуэт епископ Батский, проницательный церковный политик, который был назначен коннетаблем Бордо, и Джон Трейли, опытный мэр Бордо, который теперь был вновь назначен на свою прежнюю должность. Этим офицерам было поручено официально вступить во владение герцогством от имени Генриха IV и позаботиться о безопасности Бордо и Борделе. Но никто из них не обладал необходимым авторитетом, чтобы привлечь поддержку на сторону английского короля, и никто не прибыл ни с деньгами, ни с войсками, чтобы убедить гасконцев в незыблемости английского правления. Архиепископ Бордо, проницательный старый итальянец Франческо Угоччионе, летом 1401 года посоветовал королю, что его главной задачей должно стать заверение гасконцев в том, что английское герцогство сохранится. Для этого ему нужен более высокопоставленный посланник. Архиепископ предложил кузена Генриха IV, Эдуарда, графа Ратленда. "Учитывая, что ваши сыновья еще слишком молоды для столь далекой миссии, он — человек, наиболее близкий к вашей крови и вашим привязанностям". Угоччионе считал, что гасконцы придерживались двух мнений. Были те, кто считали, что репутации Генриха IV как полководца достаточно, чтобы предотвратить войну, и поэтому не принимали никаких мер предосторожности; и были те, кто, видя, что Генрих IV ничего не предпринимает, считали, что все меры предосторожности бесполезны, так как без помощи из Англии они все равно будут разбиты. Архиепископ, со своей стороны, не сомневался, что французы рано или поздно вторгнутся, и что необходимо что-то предпринять для укрепления обороны Гаскони. После назначения Дофина герцогом Гиеньским и подчинения графа Фуа Карлу VI, Генрих IV и его английские министры были склонны согласиться с этим^[172].

Граф Ратленд прибыл в Бордо в октябре 1401 года, вооруженный вице-королевскими полномочиями на три года и сопровождаемый свитой из 300 латников и 1.000 лучников. Его появление в герцогстве было воспринято во Франции как акт агрессии. Тот факт, что его сопровождал лишенный своих владений граф Перигорский, несомненно, добавил беспокойства. На самом деле у французов не было причин для беспокойства. Граф оставался в Бордо, где погружался во все большее обнищание и проблемы. Инструкции Ратленда были в основном мирного плана. Он должен был следить за соблюдением перемирия, обуздать гасконские компании на границе и умерить чрезмерные размеры взимавшихся ими patis. Он должен был привести в порядок оборону герцогства и установить в Бордо новую администрацию. Ратленд привез с собой из Англии нового сенешаля Ландов, неустрашимого ветерана сэра Мэтью Гурнея, которому было почти восемьдесят лет и который занимал эту же должность в 1380-х годах и, должно быть, был единственным оставшимся в живых человеком, сражавшимся при Слейсе, Креси и Пуатье; сэра Ричарда Крэддока, еще одного исключительно опытного рыцаря, который в значительной степени отвечал за навязывание воли Ричарда II гасконским компаниям в 1390-х гг; нового коннетабля Бордо Уильяма Фаррингдона, одного из первых назначенных на эту должность военного, а не клерка; нового мэра Бордо, норфолкского рыцаря Эдмунда Торпа; и нового английского капитана замка Курбефи в Лимузене, в то время крупнейшего англо-гасконского гарнизона за границей. Английское правительство согласилось выплачивать Ратленду фиксированную сумму на содержание его значительной армии в размере 25.000 марок (16.666 фунтов стерлингов) в год, что было огромным обязательством, не намного меньшим, чем стоимость содержания Кале. Тем временем в Вестминстере серьезно рассматривался вопрос об увольнении Гайяра де Дюрфора. Советники Генриха IV начали понимать, что было ошибкой назначить на эту должность гасконского дворянина, который был тесно связан с местными дворянами сетью родства и союзов, и которые теперь казались источником проблем^[173].

В итоге худшие опасения слуг короля в Вестминстере и Бордо не оправдались. Французское вторжение в 1401 году не состоялось. Гасконская граница оставалась относительно спокойной в течение первых четырех лет правления Генриха IV. Наступило благодушное затишье. Ратленд вернулся в Англию весной 1403 года только через восемнадцать месяцев после окончания своей трехлетней миссии. Очевидно, его присутствие в герцогстве больше не требовалось или, по крайней мере, не стоило того, чтобы за него приходилось платить. Значительная возможность была упущена. После французской блокады в конце 1403 года и срыва перемирия весной следующего года, в Бордо вновь вспыхнула паника. Поступали сообщения о заговорах против английского владычества. Муниципалитет отправил посольство в Англию с просьбой срочно прислать подходящего капитана для командования английскими войсками, находившимися в Гаскони. Муниципалитету также нужны были деньги для вербовки войск среди гасконцев, а также для крупных закупок зерна. Эти требования поступили в трудный момент для английского правительства, как в политическом, так и в финансовом плане. В итоге мэром Бордо был назначен сэр Хью Люттрелл, которого летом отправили командовать английскими войсками. Люттрелл был способным человеком из знаменитой семьи рыцарей из Сомерсета, который до этого служил лейтенант-губернатором Кале. Но он не был королевским принцем, как Ратленд, и, похоже, не взял с собой ни подкреплений, ни денег. В итоге он тоже преждевременно вернулся в Англию, пробыв на этом посту всего три месяца^[174]. Английское герцогство Гиень было спасено не благодаря собственным усилиям, а из-за внутренних разногласий и финансовой неразберихи французов.

* * *

Когда французский королевский Совет ввел талью в 1404 году, четыре королевских принца договорились, что доходы будут предназначены для военных целей и храниться в запертом сундуке в казначейской башне дворца на острове Сите. Без их единодушного согласия ничего не должно было быть никому выплачено. Это соглашение было нарушено после смерти Филиппа Бургундского. В какой-то момент, вероятно, в начале лета, герцог Орлеанский явился в башню глубокой ночью с отрядом вооруженных людей и забрал большую часть денег. Считается, что большая их часть была потрачена на строительство его великолепных резиденций в Пьерфоне и Ла-Ферте-Милон. Хорошо осведомленный источник сообщает, что едва ли треть доходов от налога была потрачена на нужды королевства. Отвлечение значительной части налоговых поступлений государства на другие цели ограничивало возможности Совета французского короля по ведению войны. Но герцог Орлеанский не воспользовался даже теми шансами, которые у него были. Грандиозные амбиции предыдущего года потонули в неразберихе, постоянных изменениях планов и нереальных расчетах.

Первой жертвой стала запланированная осада Кале. После марта 1404 года в записях о ней не осталось никаких следов. Вероятно, от нее отказались вскоре после смерти Филиппа Бургундского, который должен был принять командование и обеспечить большую часть войск. Кампания на юго-западе первоначально планировалась как единое наступление на Бордо. В марте Людовик Орлеанский был назначен лейтенантом в Лангедоке и генерал-капитаном в Гиени с расчетом на то, что он сам примет командование. Но роль самого Людовика в планируемом наступлении была столь же неопределенной, как и все остальные аспекты хаотичного планирования. К апрелю он передумал и решил вместо этого командовать экспедицией в Уэльс^[175]. К июню он снова передумал и в итоге не принял участия ни в одной из военных операций 1404 года. Причины этого стали предметом спекуляций, но вероятно, что к тому времени планы были урезаны до такой степени, что командование этими предприятиями было ниже его достоинства.

В разгар неразберихи, в июне 1404 года, эмиссары Оуэна Глендауэра, Гриффин Янг и Джон Ханмер, прибыли в Париж для переговоров о союзе с Францией. Они покинули Уэльс в момент зенита славы Глендауэра. Были захвачены Харлех и Аберистуит — первые крупные крепости, отнятые у англичан. Кардифф, обнесенный стеной город, который уже был одним из самых важных мест южного Уэльса, был взят летом после многомесячной осады, а его замок разрушен. Теперь Глендауэр контролировал большую часть западного Уэльса и Гламоргана, а также значительную часть севера. Он начал создавать атрибуты королевской власти, завел большую и личную печать, канцлера и послов. Есть некоторые свидетельства того, что летом 1404 года он председательствовал в Парламенте подвластных ему областей в Махинллете в Поуисе. По счастливой случайности Янг и Ханмер прибыли в столицу Франции в то время, когда Карл VI находился в здравом рассудке. Они были приняты с распростертыми объятиями. Двум советникам Карла VI была выдана доверенность на ведение дел с ними, что позволило продолжить переговоры, когда вскоре после этого король снова впал в беспамятство. В документе, который был окончательно скреплен печатями в парижском особняке канцлера 14 июля, говорилось, что Глендауэр и король Франции отныне "неразрывно связаны дружбой и союзом против Генриха Ланкастера и его сторонников и сообщников"^[176].

Близкий союзник Людовика Орлеанского, Жак де Бурбон, граф де Ла Марш, был назначен руководить морской экспедицией в Уэльс. Жак был дальним кузеном герцогов Бурбонских. Он был очень хорошим рыцарем и храбро сражался в Никопольском крестовом походе 1396 года. Но он был плохим бизнесменом и заключил с правительством Карла VI контракт с фиксированной суммой на создание армии из 800 латников и 300 арбалетчиков, которая должна была служить три месяца, включая время, необходимое для перехода по морю. За это ему была выплачена единовременная сумма в 100.000 экю, чтобы покрыть все расходы на оплату войск и другие расходы экспедиции. Армия должна была погрузиться на корабли двумя группами в Бресте и Арфлёре 15 августа. Французы не забыли катастрофическую экспедицию в Шотландию в 1385 году, когда их войска в последний раз высадились в отдаленной и бесплодной части Британских островов и обнаружили, что обедневшие местные жители не в состоянии обеспечить их основными припасами. Ла Марш и его спутники подробно обсудили с валлийскими послами логистические проблемы: места высадки, сухопутные маршруты, источники провизии. Французы также согласились решить проблему хронической нехватки оружия у валлийских повстанцев. У парижских оружейников были произведены массовые закупки оружия, которое погрузили на баржи в Сене, чтобы они сопровождали послов обратно в Уэльс. Сам Карл VI предоставил позолоченные шлем, меч и кирасу — личный подарок для Глендауэра из своей собственной оружейной^[177].

Основные трудности, связанные с предполагаемой экспедицией в Уэльс, были связаны с логистикой. Необходимо было найти флот для длительного плавания вокруг мыса Лизард. Для этого потребовалось бы значительное количество транспортных судов. Английский опыт подсказывал, что в таком длительном плавании даже самые большие корабли могли взять на борт не более десяти-пятнадцати человек с лошадьми и снаряжением. Это означало, что для перевозки армии, которую Ла Марш намеревался набрать, требовался флот по меньшей мере из 120 судов. У французов своих больших кораблей не хватало и они рассчитывали на кастильских союзников, которые должны были их предоставить. Им также требовался эскорт из галер или вооруженных баланжье для защиты транспортов, когда они будут проходить мимо крупных английских центров каперства — Дартмута, Плимута, Фоуи и Бристоля. Изначально предполагалось получить их из Кастилии. Энрике III Кастильский в начале года с большой помпой принял французского посла Шарля де Савуази и засыпал его подарками. Но, к несчастью для Савуази, его появление в Кастилии совпало с визитом кастильского посольства в Англию, которое пыталось договориться о продлении действующего морского перемирия между двумя странами. Кастильский король, похоже, не хотел брать на себя обязательства, не зная результатов этих переговоров. В итоге англо-кастильское перемирие было продлено только до середины лета. Поэтому кастильское правительство поспешило отправить в Париж посольство с обещанием предоставить сорок полностью вооруженных и оснащенных карраков. К тому времени, однако, уже наступил июль. Большая часть благоприятного для войны сезона была уже потеряна. Герцог Бурбонский настаивал на том, чтобы кастильцы прислали корабли к намеченной дате отправки в середине августа, до которой оставалось всего пять недель. Но было уже слишком поздно. Французам удалось нанять только несколько торговых судов в северной Кастилии. В создании остального флота они рассчитывали на королевский арсенал в Руане. Но это вряд ли было реалистично. Арсенал бездействовал в течение двух десятилетий. Такое крупное промышленное предприятие, как арсенал, нельзя было просто запустить в работу по собственному желанию. Для этого требовались опытные корабельщики, гребцы и офицеры. Их трудно было найти быстро после пятнадцати лет мира. 15 августа 1404 года в Бресте и Арфлёре собрались компании энтузиастов, воодушевленные перспективой войны против короля-узурпатора Англии. Среди них были самые известные паладины Франции и Нидерландов. Но для их перевозки имелось всего шестьдесят два транспортных судна, включая двадцать наемных кастильских карраков. Это число было подтверждено подсчетом, проведенным английскими шпионами и это было примерно половина того, что требовалось. Граф Ла Марш ждал в Париже улучшения ситуации, пока его враги распускали слухи о его праздности и никчемности^[178].

* * *

Войска, предназначенные для похода в Гасконь, получили свои приказы только в июне. К тому времени все мысли об осаде Бордо или Байонны были оставлены за неимением кораблей и людей. Вместо этого были сформированы две сравнительно небольшие армии, одна в Лиможе под командованием коннетабля Шарля д'Альбре, а другая в Лангедоке под командованием 24-летнего графа Клермонского, старшего сына герцога Бурбонского. Обоим было приказано сосредоточиться на более скромной задаче — сокращении англо-гасконских гарнизонов на французской территории^[179].

Граф Клермонский поднял свое знамя в Сен-Флуре в Оверни в июле 1404 года. По пути на юг к нему присоединились ведущие дворяне Лангедока со своими свитами и южные сенешали с ополчениями своих округов. Но, судя по всему, всего у графа было не более 900 или 1.000 латников, плюс неопределенное количество пехоты и лучников. Их главная цель была продиктована интересами графа Фуа, чей старший сын Жан, виконт де Кастельбон, сопровождал армию графа Клермонского. Замок города Лурд, главенствующий своей огромной квадратной крепостью на вершине скалы над долиной Гав-де-По, находился на территории, завоеванной графами Фуа в конце 1370-х годов. В течение всего этого периода крепость удерживал Жан де Беарн, стареющий капитан-рутьер и внебрачный кузен великого графа Гастона Феба, который правил Беарном и Фуа на протяжении большей части предыдущего столетия. Преданность англичанам позволила Жану захватить по меньшей мере дюжину небольших замков в регионе и обложить данью большую часть провинции, накопив при этом значительное состояние. В это время он жил на свои богатства в Бордо, оставив защиту своего горного анклава на сына, которого также звали Жан. Для англичан Лурд был слишком далеко от Бордо, чтобы представлять реальную стратегическую ценность. Но он оставался полезным козырем в переговорах правительства Бордо с графом Фуа. Поэтому они подкинули Жану денег и обещаний и убеждали его держаться. К тому времени, когда в начале августа 1404 года граф Клермонский подошел к крепости, она была хорошо подготовлена к обороне и взять ее штурмом было практически невозможно. К тому же она находилась вне досягаемости артиллерии и была слишком хорошо снабжена припасами, чтобы ее можно было заставить сдаться голодом. У графа Клермонского не было сил и средств на долгую осаду. Поэтому он довольствовался захватом нескольких замков-сателлитов, а затем заключил унизительное перемирие, по которому согласился заплатить Жану де Беарну не менее 12.000 франков и 100 марок серебра за сохранение мира по крайней мере в течение следующих тринадцати месяцев. В сентябре граф Клермонский отошел к Сен-Северу на юго-восточной границе Гаскони. Здесь он занял четыре незначительных укрепленных пункта и безуспешно пытался получить patis с остальных, после чего отступил на север за Дордонь и оставил англичанам места, которые они только что потеряли. Это была небольшая отдача за столь большие усилия^[180].

Шарль д'Альбре добился большего, причем в стратегически более значимом регионе. Он поднял свое знамя в Лиможе в конце августа, а 1 сентября 1404 года осадил Курбефи с армией в 1.200 латников и 300 арбалетчиков. Развалины возле деревни Сен-Николя на одной из самых высоких точек плато Лимузен — это все, что сохранилось от этой великой крепости XII века, которая когда-то была одним из самых укрепленных мест в регионе. В отличие от большинства отдаленных гарнизонов, которыми командовали гасконцы, Курбефи удерживался группой английских капитанов с гарнизоном, который, по крайней мере, частично состоял из англичан. Ихкомандир, Томас Харви, был приверженцем Ланкастеров, бывшим офицером Джона Гонта, который был послан из Англии в 1401 году, чтобы принять командование над этим местом. Но Курбефи, как и Лурд, находился слишком далеко от Бордо, чтобы его можно было должным образом укрепить и пополнить припасами, а в 1404 году его гарнизон был ослаблен тем, что большая его часть была выведена в Англию во время восстания Перси. Призывы Харви о помощи остались без ответа и после семинедельной осады он согласился сдать город в обмен на безопасный проход для себя и своего гарнизона и скромную плату в 2.000 франков за припасы в замке. Тем временем отряды из армии Шарля д'Альбре быстро расправились с гарнизонами замков-сателлитов Курбефи в этом регионе. Большинство из них предпочли скорее продаться, чем подвергнуться риску штурма. Ни одно из этих мест не было жизненно важным для обороны Гаскони, но они имели большое символическое значение, и их потеря подорвала дух сопротивления в Бордо.

В конце ноября 1404 года Гийом-Аманье де Мадайян, взявший на себя ответственность за оборону города, доложил Генриху IV, что все его значимые крепости в Лимузене и Перигоре уже потеряны. Если Генрих IV срочно не пришлет помощь в герцогство, добавил он, то остальные крепости, вероятно, будут захвачены в ближайшее время. Это было преувеличением и в итоге его мрачный прогноз так и не подтвердился, так как у французских военных казначеев закончились деньги, и командиры больше не могли платить своим войскам. Когда в начале ноября граф Клермонский и коннетабль наконец соединили свои силы в южном Перигоре, они быстро свернули кампанию, вместо того чтобы идти к Жиронде, как ожидали англичане. Шарль д'Альбре разместил свою свиту на зимние квартиры в Коньяке. Остальная часть армии была распущена^[181].

Вскоре после этого французская экспедиция в Уэльс закончилась еще более плачевно. Войска были расквартирована в Бресте и Арфлёре с 15 августа в ожидании приказа об отплытии. По мере того, как задержка продолжалась, их моральный дух падал. Некоторые угрожали дезертировать. Некоторые пересиживали задержку в своих промокших от дождя лагерях. Некоторые занялись грабежом окрестных деревень в поисках пищи. Некоторые терпеливо ждали на борту своих транспортов. Рыцарь из Эно Жан де Вержи сочинял стихи в трюме своего корабля. Солдаты быстро потратили свои авансы и начали требовать выплаты жалованья, значительно превышающего единовременную сумму, выплаченную графу Ла Марш. Большую часть времени граф провел в Париже, пытаясь собрать дополнительные средства для оплаты войск. К тому времени, когда он приехал в Брест, чтобы объявить, что денег больше нет, погода изменилась. Ветер задул с запада и штормы обрушились на побережье Нормандии и Бретани, сковывая флот в портах.

В октябре 1404 года Ла Марш решил, что уже слишком поздно пытаться совершить длинный переход в Уэльс. Вместо того чтобы списывать на плохую погоду столько усилий и расходов, он предложил превратить операцию в грабительский рейд вдоль английского побережья. Войска с готовностью согласились. Грабеж был единственным способом возместить свои расходы и получить обещанное жалование. Как только шторма поутихли, несколько кораблей были отправлены на разведку в порты Уэст-Кантри. Они вернулись 21 октября с сообщением о большом караване торговых судов, находившихся с полным грузом на стоянке в Дартмуте. Вероятно, это была часть ежегодного винного флота, ожидавшего сопровождения в Бордо. Итак, 11 ноября французы погрузились на свои корабли, оставив лошадей, и отплыли в Ла-Манш. Эскадры из Бреста и Арфлёра успешно соединились в море, и объединенный флот направился к Дартмуту.

К несчастью для армии Ла Марша, его переговоры об изменении плана быстро достигли ушей английских шпионов. Когда корабли достигли побережья Девона, там были готовы к встрече с ними. В Дартмуте конвой пришвартовался в устье реки Дарт, полностью укомплектованный экипажем и солдатами. Из-за сильного северного ветра французам было трудно подойти к нему. Ла Марш решил продолжить движение на запад в надежде найти более легкие цели. Он захватил несколько торговых судов у побережья и нанес некоторый ущерб в Плимуте. Но до тех пор, пока флот не достиг Фалмута, не было предпринято ни одной попытки высадки десанта. Там граф решил высадить всю свою армию. Три дня на берегу она занималась грабежами и поджогами. Тем временем несколько тысяч береговой стражи были собраны из окрестностей для похода против французов. Первым побуждением Ла Марша было дать сражение. Он построил своих людей в боевой порядок. Оба его брата были посвящены им в рыцари. Но битвы так и не последовало. Армия береговой стражи оказалась значительно больше, чем его собственная, а их лучники превосходили французских арбалетчиков. В первые же минуты сражения залпы стрел унесли множество жизней в рядах французов. Опасаясь очередного поражения, подобного тому, что произошло с Гийомом дю Шателем в апреле, граф дал сигнал к отступлению и его люди в панике побежали к кораблям. Некоторые из них утонули, пытаясь взобраться на борт. На обратном пути во Францию разразился сильный шторм. Флот был рассеян, и по меньшей мере тринадцать кораблей были потеряны, включая тот, на котором перевозились все доспехи и оружие. Много лет спустя фламандский путешественник и дипломат Жильбер де Ланнуа вспоминал, как он пытался добраться до суши в маленькой лодке после того, как его корабль затонул на середине пролива. Остальные корабли в течение следующих дней добрались до Барфлера, Сен-Мало и других портов. Эти события были восприняты в Париже как национальное унижение. Ла Марша высмеивали как некомпетентного военачальника и труса. Контраст между провалом французских рейдов против английского побережья и аналогичными операциями англичан против Франции был особенно неприятен^[182].

* * *

6 октября 1404 года английский Парламент собрался в незнакомой обстановке бенедиктинского монастыря Святой Марии в Ковентри. Это было непопулярное место, которое, вероятно, было выбрано в надежде на то, что члены Парламента будут более податливы вдали от насыщенного политического мира Вестминстера и лондонского Сити. Необычно то, что Генрих IV приказал не допускать юристов в Палату Общин, что было частью более широкой попытки исключить смутьянов, подобных тем, которые мешали работе предыдущих Парламентов. Финансовые дела Генриха IV находилось в самом плачевном состоянии. Растущие беспорядки привели к тому, что некоторые районы Англии находились в состоянии анархии, и эта проблема сохранится до конца его правления. Гасконь была беззащитна. Гарнизон Кале был на грани мятежа, выплата его жалованье задерживалась уже два года. "Мы умоляем вас о милостивой помощи и поддержке… — писали люди королевскому Совету в августе, — мы просим вас из почтения к Богу и Святому Георгию и ради сохранения города и замков не позволить, чтобы нужда, недовольство и бедность заставили нас покинуть это место". Но самая главная проблема была в Уэльсе. Там уже более года не проводилось никаких значительных военных операций. Принц Уэльский, получивший приказ выступить в поход против повстанцев в июне, заявил, что не может выполнить его из-за отсутствия средств, несмотря на то, что заложил свое личное серебро. В результате под контролем Глендауэра оказалось практически все княжество, за исключением небольших анклавов вокруг уцелевших английских гарнизонов. Большая крепость Турбервилль в богатом графстве Гламорган находилась под плотной осадой валлийцев в течение многих недель, пока король пытался занять деньги на операцию по оказанию ей помощи^[183].

Канцлер, единокровный брат Генриха IV Генри Бофорт, епископ Линкольнский, заявил Палате Общин, что финансовый кризис должен быть решен немедленно, "оставив в стороне все другие дела". Парламентариям было приказано быть на своих местах к семи часам утра, на час раньше, чем обычно. Однако даже самый покладистый Парламент того времени провел пять недель в язвительном обсуждении схем финансирования нужд короля за счет богатств Церкви. Архиепископ Кентерберийский Томас Арундел протестовал заявив, что церковь своими молитвами вносит такой же вклад, как рыцарство Англии своим оружием. Когда спикер Палаты Общин скептически посмотрел на него, архиепископ набросился на сидящих вокруг него рыцарей. Он обвинил их в ереси и в том, что они обкрадывают правительство, выбивая непосильные гранты у покладистого короля в то время, когда "было хорошо известно, что у него нет ни полмарки на свои нужды". На предложения Палаты Общин по конфискации богатств Церкви было наложено вето союзом короля, прелатов и светских пэров. В конечном итоге Палата Общин согласилась на самую тяжелую программу налогообложения мирян со времен печально известного подушного налога 1380 года: два стандартных в 10 и 15% процентов на движимое имущество, подоходный налог в размере 5% для богатых и годовой доход со всех земель, пожалованных короной с 1377 года кому-либо, кроме ближайших родственников короля. Совокупный доход от этих налогов вместе с соответствующей субсидией, которую обычно предоставляло духовенство, должен был составить более 100.000 фунтов стерлингов. Это была большая сумма, но парламентарии питали совершенно нереалистичные надежды на то, что на нее можно будет сделать. Генриху IV заявили, что он должен будет использовать ее для финансирования обороны английского побережья, укрепления Гаскони, содержания флота в Ла-Манше и Северном море, подавления валлийского восстания и обороны шотландской границы. Выплата субсидии была обусловлена тем, что к 27 января 1405 года будут предприняты эффективные шаги для достижения всех этих целей. В качестве меры предосторожности, которая становилась традиционной, средства должны были быть перечислены специальным военным казначеям, которые должны были отчитаться перед следующим Парламентом за их надлежащее расходование^[184].

Министрам Генриха IV, должно быть, было очевидно, что требования Палаты Общин выполнить невозможно. Но они сразу же приступили к работе, чтобы создать хотя бы видимость их выполнения. Принц Генрих отправился в Уэльс через несколько дней после роспуска Парламента. Оставшиеся планы были утверждены на Большом Совете в Вестминстере, 2 февраля, через несколько дней после истечения срока, установленного Палатой Общин. Они были чрезвычайно амбициозными. На весну было запланировано двойное вторжение в Уэльс: одно на севере под командованием принца Уэльского, другое на юге под командованием самого короля. В этих операциях, включая гарнизонные войска, предполагалось задействовать почти 8.000 человек. Военный флот должен был состоять из двух значительных флотилий. Сорок пять кораблей должен были патрулировать Ла-Манш и южное побережье в течение трех месяцев. Восемнадцатилетний сын короля Томас Ланкастер, будущий герцог Кларенс, должен был быть назначен адмиралом Англии и командовать вторым флотом из шестидесяти кораблей, включая двадцать "больших кораблей с башнями", для рейда к побережью Франции.

Однако самые амбициозные планы правительства были связаны с укреплением Гаскони. Генрих IV написал из Ковентри ведущим гасконским баронам письмо, в котором обещал, что к ним будет направлена большая армия, если не под его собственным командованием, то под командованием одного из его сыновей. Первоначально предполагалось послать не менее 2.000 латников и 3.000 лучников под командованием короля или его единокровного брата Джона Бофорта, графа Сомерсета. Это была бы самая большая английская армия, ступавшая на территорию герцогства за тридцать лет, и самая большая армия, отправившаяся туда по морю за более чем столетие. В портах Уест-Кантри был затребован флот транспортов для перевозки этого огромного войска, а королю Португалии было направлено обращение с просьбой прислать галеры в Жиронду для поддержки. Эти грандиозные проекты, если бы они были осуществлены, обошлись бы более чем в два раза дороже, чем поступления от новых налогов, и потребовали бы морских перевозок и рабочей силы, значительно превышающих ресурсы Англии. В итоге, как и планы Людовика Орлеанского во Франции и по очень похожим причинам, их пришлось значительно сократить. Флот в Ла-Манше был сокращен более чем на три четверти, а срок его службы уменьшен вдвое. Флот Томаса Ланкастера был сокращен на треть, а его миссия была объединена с проектом по укреплению Гаскони. Вместо того чтобы посылать в Бордо армию в 5.000 человек под командованием графа Сомерсета, было решено, что Томас отправится туда со своей морской армией в 2.000 человек, без лошадей, после завершения кампании набегов на французские прибрежные поселения. Но даже это уменьшенная армия стала бы внушительным дополнением к силам герцогства, если бы она достигла Бордо^[185].

* * *

Несмотря на бесславный исход кампаний 1404 года, Людовик Орлеанский теперь главенствовал в королевской администрации Франции. Продолжающийся упадок сил Карла VI, даже в моменты просветления его рассудка, делал все более очевидным, что регентство должно быть фактическим, если не провозглашенным, и Людовик был единственным возможным кандидатом на него. Смерть Филиппа Смелого устранила один из немногих оставшихся ограничителей его амбиций. Единственными другими фигурами, имеющими реальную политическую силу, были герцог Беррийский и королева. Герцог Беррийский был старшим из двух оставшихся в живых дядей короля, достойным и осторожным, но едва ли решающим голосом в Совете. Королева была опекуном королевских детей и назначенным арбитром между принцами в соответствии с ордонансами, но она не присутствовала на заседаниях Совета и должна была оказывать свое влияние за кулисами. Оба они были в основном озабочены обеспечением своих собственных прав на ресурсы короны и, в случае Изабеллы, будущего ее детей. Оба они были довольны тем, что оставили активное управление делами герцогу Орлеанскому. Людовик взял на себя общее руководство войной на всех фронтах: на границах Гаскони, в Пикардии и Нормандии и на море. Он пользовался поддержкой всех высших государственных чиновников. Его ставленники были расставлены по всей финансовой администрации. Он начал укреплять свое положение, заключив ряд личных союзов с некоторыми из знатнейших политических семей Франции: герцогом Анжуйским, герцогом Бретонским, графами Ла Марш, Арманьяк, Алансонским, Сен-Поль и Аркур, а на северо-востоке — с правящими домами Бара и Лотарингии. Эти союзы, обычно закрепленные в официальных договорах, отражали положение Людовика Орлеанского как естественного правителя Франции во время отлучек его брата. Как заявил в своем договоре граф Арманьяк, он согласился подчиняться Людовику, потому что тот был "ближе всех к короне после детей короля".

Степень контроля Людовика над правительством отражалась в растущих масштабах поступлений ему из доходов короны. В июне 1404 года он устроил брак своего старшего сына Карла с дочерью короля Изабеллой, вдовой Ричарда II Английского, с огромным приданым в 300.000 франков. Требование новой невестки взыскать с короля Англии 200.000 франков ее старого приданого было продано обратно короне за полную номинальную стоимость наличными. В течение следующего года последовал поток подарков самому Людовику на общую сумму более 400.000 франков. Кроме того, Людовик получил щедрые земельные пожалования, которые заметно приблизили его к осуществлению его амбиций по созданию консолидированного домена, простирающегося по дуге от долины Луары, огибающего Париж с севера и востока и доходящего на северо-восток до Люксембурга^[186].

Главной жертвой этой щедрости, помимо королевской казны, стал Бургундский дом. Задолженность по требованиям Филиппа к французской казне так и осталась неоплаченной после его смерти. Его пенсии были номинально возобновлены в пользу его сына, но и они не были выплачены. Общий уровень выплат казначеям Дижона и Лилля, который достиг своего максимума в последние годы жизни Филиппа, сократился до незначительного уровня. Доходы от королевских налогов в бургундских владениях, которые регулярно предоставлялись старому герцогу, были возвращены его преемнику только в апреле 1405 года и то ненадолго. Пышные специальные пожалования, более или менее искусственно обоснованные ссылкой на особые заслуги Филиппа перед короной, полностью прекратились на два года, а затем возобновились на короткий период на гораздо более скромном уровне. В результате общие доходы нового герцога Бургундского упали более чем наполовину, с почти 700.000 ливров в 1402–03 финансовом году до примерно 320.000 ливров три года спустя. Этот внезапный и катастрофический разворот в судьбе Бургундского дома рано или поздно должен был спровоцировать кризис среди принцев Французского дома^[187].

Филипп Смелый оставил после себя множество владений. Герцогство Бургундия после его смерти перешло к его старшему сыну, Иоанну, графу Неверскому. Три значительные территории — Фландрия и Артуа на севере и имперское графство Бургундия к востоку от Соны — были переданы Филиппу Маргаритой Фландрской после их брака, и Иоанн унаследовал их только после смерти матери через год после отца в марте 1405 года. Два имперских герцогства Брабант и Лимбург, которые на практике в течение многих лет были бургундскими протекторатами, были обещаны их правительницей, Жанной, герцогиней Брабанта, Филиппу и его наследникам. В результате семейного соглашения они перешли после смерти Жанны в 1406 году к младшему брату нового герцога Антуану. В результате третий брат Иоанна, Филипп, унаследовал оставшиеся территории во Франции, графства Невер и Ретель, а также разрозненные владения в Шампани. Номинально, таким образом, произошел поэтапный раздел великой державы Филиппа Смелого. Но на практике она продолжала функционировать как единая политическая единица. Иоанн тесно сотрудничал со своей матерью за год до ее смерти и со своими братьями после. Впечатляющие центральные институты власти бургундского государства оставались неизменными. Правители его составных частей и других территорий, таких как Эно, которые находились под их влиянием, проводили общую политику и объединялись в трудные времена. Их отношения были точно отражены в договоре, который Иоанн заключил в замке Ле-Кенуа в июле 1405 года со своим братом Антуаном и его шурином Вильгельмом Баварским, графом Эно, Голландии и Зеландии. Эти три человека, контролировавшие вместе большую часть Нидерландов, договорились "преданно следовать интересам и чести друг друга во всех наших делах" не только из любви и дружбы, что является общим местом подобных документов, но и ради "большой чести и выгоды, которая достанется нам, нашим наследникам и нашим владениям". Как глава старшей линии своей семьи герцог Бургундский стал главенствующей фигурой на территориях, которые контролировал его отец. Расположившись в парижских дворцах своего отца, он также играл ведущую роль в урегулировании сложных отношений своей семьи с королем Франции, его советниками и министрами^[188].

В год смерти своего, Иоанн, герцог Бургундский в возрасте тридцати трех лет от роду, был невысоким, быкоголовым человеком непривлекательной внешности, нескладным, неловким и неразговорчивым, что составляло разительный контраст с его утонченным отцом и экстравагантным кузеном Людовиком Орлеанским. Но он был человеком разнообразных талантов. Иоанн был опытным полководцем, лучшим из тех, кого произвела его династия, возглавлял французский контингент в Никопольском крестовом походе и пережил более года турецкого плена после того, как это предприятие закончилось катастрофой. Он был прекрасным администратором, который в течение многих лет замещал своего отца в Бургундии, а иногда и во Фландрии и Артуа, проявлял неподдельный интерес к реальной власти и понимал сущность управления лучше, пожалуй, чем любой другой европейский принц его времени, за исключением Генриха V. Иоанн умел выбирать и вознаграждать своих слуг, и они отвечали ему непоколебимой преданностью даже в самые тяжелые моменты его правления. Он хорошо играл роль великого принца, жил роскошно и держал один из величайших дворов Западной Европы. В политическом мире, где доминировал постоянный торг за преимущества, Иоанн проявил себя как выдающийся переговорщик, обладавший вдохновенным чутьем на слабости своих противников и знавший, как далеко он может зайти, чтобы добиться преимущества. Но самым заметным в новом герцоге Бургундии было его всепоглощающее честолюбие. Иоанн был решительным, бескомпромиссным и абсолютно беспринципным. Он был жестоким, хитрым и двуличным, с готовностью прибегая к насилию даже тогда, когда убеждение или компромисс могли бы принести больше пользы. Но ему не хватало рассудительности. Он был импульсивным оппортунистом, который редко взвешивал последствия своих действий и не просчитывал их цену. "Коварный ум, подозрительный и настороженный, никому не доверяющий", — писал Оливье де Ламарш, чьи мемуары, написанные спустя десятилетия после смерти Иоанна, точно воспроизводят настроения бургундского двора, при котором он сделал свою карьеру^[189]. Через несколько лет после вступления в наследство он получил прозвище Бесстрашный, но это был беспокойный человек, живший в постоянном страхе. Он укрепил свою парижскую штаб-квартиру, Бургундский отель, что его отец никогда не считал необходимым и никогда не выходил на улицу без телохранителя.

Говорят, что, умирая в Галле, Филипп Смелый увещевал своих сыновей "держать корону и королевство Франции всегда близко к сердцу". Иоанн отчаянно нуждался в том, чтобы унаследовать политический авторитет своего отца, хотя бы для того, чтобы сохранить поток финансовых дотаций, которые поддерживали бургундскую державу во времена Филиппа. У него были некоторые преимущества в змеиной яме парижской придворной политики. Он был первым кузеном короля, его дочь Маргарита была обручена с Дофином Людовиком, а наследник Филипп — с другой дочерью Карла VI, Мишель. Брак Дофина был должным образом отпразднован в августе 1404 года, когда юному принцу еще не исполнилось восьми лет, несмотря на противодействие Людовика Орлеанского, который всегда хотел заполучить его для своей собственной дочери. Можно было ожидать, что эти союзы обеспечат влияние Бургундского дома во французском государстве в следующем поколение французских королей, насколько это было возможно при хрупкой жизни средневековых детей. Однако новый герцог Бургундский был при дворе чужаком по сравнению со своим отцом и другими королевскими принцами. Он никогда не был близок к Карлу VI лично, как в разной степени были близки Филипп Бургундский и Людовик Орлеанский. У него не было полувекового опыта близкого участия в делах Франции, чтобы оправдать свои претензии на влияние и субсидии. До начала 1405 года он почти не участвовал в королевском Совете. Самые опытные советники призывали его проводить больше времени в Париже, укрепляя свое влияние при дворе и в Совете, но его появления в столице были реже и короче, чем у его отца. Иоанн усугублял ситуацию своим обидчивым и агрессивным поведением и не обладал тем обаянием и открытостью, которые облегчили Людовику Орлеанскому путь к влиянию и богатству. У него было мало настоящих друзей, только иждивенцы и союзники по интересам^[190].

Политическая стратегия Иоанна Бесстрашного была разработана в первые месяцы после смерти его отца. Она заключалась в том, чтобы обратиться через головы небольшого политического сообщества, стоявшего в центре событий, к более широкому кругу подданных, которые были возмущены коррупцией и неэффективностью администрации, а также тяжелым бременем налогов. Такая программа была не нова. По сути, это была программа Генеральных Штатов 1350-х годов. Это была программа Карла Злого, короля Наварры, последнего французского принца, порвавшего с солидарностью своего сословия, который в тот же период стал выразителем радикальных реформ и народного недовольства. Это была программа восставших парижских майонетов 1382 года и их союзников в промышленных городах северной Франции. И это была программа, к которой сам Филипп Смелый недолго прибег в 1402 году, прежде чем достиг удобного для себя соглашения со своими соперниками во французском королевском Совете. Ее естественными сторонниками были Церковь, Парижский Университет и небольшое, но влиятельное меньшинство радикально настроенных чиновников государственной службы. Но прежде всего она зависела от поддержки крупных французских городов, которые несли основную тяжесть налогообложения и чье население было силой, стоявшей за восстаниями 1350-х и 1380-х годов.

Среди городов, безусловно, самым значительным по размеру, богатству и политическим традициям, а также по близости к власти был Париж. В последующие годы Иоанн Бесстрашный заключил тесный союз с радикальными политиками столицы и с толпами, которые они могли собрать в лабиринте городских переулков и доходных домов. Филипп Смелый, с его непревзойденным умением управлять закрытым политическим миром королевского двора и вечной подозрительностью к народным движениям, никогда бы не сделал того, что сделал его сын. Но Иоанн лучше своего отца понимал силу народного гнева, вызванного растратой средств короны королевскими принцами и их прихлебателями. Насколько Иоанн действительно верил в свою собственную программу, остается под вопросом. Похоже, что он искренне верил в административную реформу и в сокращение пышного роста институтов власти. Но в основе его политической программы лежали противоречия, о которых он вряд ли не знал. Его союз с городскими толпами разрушил власть монархии, которую он намеревался использовать в своих целях. Государственные средства, которые он надеялся вырвать из рук своего кузена, зависели от продолжения взимания налогов на уровне военного времени без соответствующего уровня расходов, по тому же самому принципу, против которого непримиримо выступали его радикальные союзники. А жестокость его методов внесла новую нестабильность во французскую политику, которая привела непосредственно к гражданской войне и в конечном итоге уничтожила его вместе с большинством его врагов.

Иоанн Бесстрашный стал герцогом Бургундии в то время, когда выросшие налоги стали серьезной проблемой. Талья, введенная в январе 1404 года, вызвал растущее недовольство. Она была введена в период обезлюдения и спада, к тому же в дополнение к налогам, которые взимались якобы для военных целей в течение многих лет. Талья была оправдана ссылками на военные проекты, которые потерпели неудачу, отчасти потому, что на самом деле на них было потрачено очень мало средств. Взимание тальи встретило широкое сопротивление, и в некоторых случаях ее пришлось проводить в жизнь с особой жестокостью. Королеву и герцога Орлеанского прямо обвиняли как в учреждении тальи, так и в перекачивании доходов от нее в свои карманы. История об изъятии Людовиком денег из казначейской башни сразу же облетела весь Париж. Как всегда слухи преувеличивали факты. Летом 1404 года на улицах столицы распространялись клеветнические листки с нападками на Людовика, их прибивали к воротам и дверям домов^[191].

Эти вопросы встали на повестку дня в королевском Совете в начале 1405 года. Герцог Орлеанский был полон решимости возобновить летом войну с Англией в максимально возможных масштабах и настаивал на введении еще одной тальи на 800.000 экю. Герцог Бургундский объявил себя противником нового налога. Ему удалось привлечь королеву на свою сторону, хотя ее главная цель в этом был характерно корыстной. Она хотела получить разрешение заложить личные драгоценности короля, чтобы выручить не менее 120.000 франков для передачи своему брату Людвигу Баварскому. Эта сделка, которую многие считали дискредитирующей, была одобрена Советом в начале февраля, вероятно, при поддержке Иоанна. Его награда последовала через неделю, 13 февраля, когда их союз был скреплен официальным договором. В течение следующей недели Совет спорил о введении тальи. Герцог Бургундский осудил это как тиранию. Он заявил, что в случае введения нового налога он не позволит собирать его в своих владениях. Его возражения поддержал герцог Бретонский, а за кулисами и королева. Когда стало ясно, что большинство на стороне герцога Орлеанского, Иоанн выразил протест и покинул в зал заседаний. Он созвал к себе группу высокопоставленных чиновников, включая двух первых председателей Парижского Парламента, трех магистров Счетной палаты и купеческого прево Парижа, повторил им свой протест, а затем в гневе покинул Париж. За ним последовал герцог Бретонский, а Совет продолжил свои обсуждения в их отсутствие. Герцог Беррийский написал Маргарите Бургундской в самом смиренном тоне, предлагая ей привести сына в чувство. "Его плохо проконсультировали, — писал герцог, — видно, что он новичок в своих владениях и не имеет опыта управления"^[192].

Новый налог был окончательно согласован 5 марта 1405 года. Атмосфера в городе была исключительно напряженной, и советники поспешили уехать в свои пригородные особняки до того, как ордонанс был опубликован. Как они и ожидали, налог был с яростью принят на улицах столицы. Его номинальная цель — оплата войны с Англией — была воспринята с неприкрытым цинизмом. В отличие от аналогичного ордонанса, принятого годом ранее, этот не имел даже видимости королевского одобрения, поскольку за исключением короткого промежутка времени в январе и начале февраля король был в отлучке с осени прошлого года. Население обвинило во всем герцога Орлеанского. Бургундский чиновник в Париже сообщил, что все, кто был связан с ним, обязаны были выходить на улицу в доспехах под одеждой и с оружием в руках. Были введены новые меры по поддержанию общественного порядка, ограничивающие использование в общественных местах всех ножей, кроме столовых приборов. Людовик отнюдь не был уверен, что этого будет достаточно и предупредил своих приближенных во Франции и Германии, чтобы они были готовы срочно прийти ему на помощь, если на улицах столицы начнутся беспорядки^[193].

Королева, хотя она фактически выступала против тальи, была почти так же непопулярна, как и Людовик и стала объектом язвительных насмешек. Говорили, что король остался без гроша в кармане, а молодой Дофин голодал, когда бочки с драгоценными камнями отправлялись в повозках для поддержки предприятий ее брата в Баварии. Гнев народа вышел далеко за пределы парижских улиц. После отъезда герцога Бургундского из Парижа чиновники, которых он вызвал, чтобы выслушать его протест, были опрошены герцогами Орлеанским и Беррийским, чтобы узнать, что он сказал и как они отреагировали. Их ответы не были обнадеживающими. "Им показалось, — отвечали они, — что мой господин [герцог Бургундский]… был действительно тронут жалостью и сочувствием к народу, и что его мысли были разумны и достойны похвалы". Оба королевских герцога были потрясены и сразу же прекратили опрос. Однако было много других желающих высказаться. Проповедник-августинец  Жак Легран, восходящий политический моралист, которого пригласили проповедовать при дворе, воспользовался случаем, чтобы обличить недееспособность короля, пороки и расточительность королевы и "невыносимую жадность" герцога Орлеанского. При Карле V, заявил он, налоги также были высокими, но, по крайней мере, он тратил доходы в интересах Франции. Проповедь Леграна была принята аудиторией не слишком хорошо. По дороге домой проповеднику угрожали насилием разъяренные сторонники Людовика и Изабеллы. Признаки растущей непопулярности вызвали сильные переживания у Изабеллы, которая вскоре пожалела о своем коротком романе с герцогом Бургундским. Есть некоторые свидетельства того, что Людовик Орлеанский посоветовал ей покинуть Францию ради ее же безопасности и укрыться в его владениях в Люксембурге. Она серьезно задумалась над этим, но в итоге решила остаться при дворе со своими детьми. Однако королева по-прежнему не была уверена в своем будущем. К июлю она перевела своему брату значительные суммы из доходов от налога с продаж, чтобы выкупить его заложенные земли на Дунае с целью поселиться там, если она будет вынуждена покинуть Францию^[194].

Разделение мнений в Совете по поводу финансов распространялось и на военную стратегию. Герцог Орлеанский был полон решимости восстановить свою пошатнувшуюся репутацию военного лидера, завершив незаконченные дела предыдущего года. Он хотел возобновить неудачный проект высадки армии в Уэльсе и продолжить наступление на английское герцогство Гиень. По поводу Уэльса, похоже, было достигнуто общее согласие. Проект экспедиции был одобрен, а командование возложено на одного из маршалов Франции, Жана де Рье, почтенного бретонского профессионала в возрасте около шестидесяти лет, который сражался вместе с Дю Гекленом при Нахере и с Клиссоном при Розебеке. Однако спор о войне в Гаскони затянулся. Людовик Орлеанский был приверженцем южной стратегии, и до того, как король в последний раз впал в безумие, он убедил его поддержать ее. Шарлю д'Альбре и графу Клермонскому было приказано вернуться на гасконскую границу, чтобы продолжить военные действия, прерванные в ноябре. В Кастилию уже направлялось посольство с просьбой к Энрике III предоставить флот военных галер для осады Бордо. Но поскольку король теперь был в отлучке, южная стратегия была оспорена некоторыми другими членами Совета. Ее главным противником был граф Сен-Поль, французский командующий на границе с Кале, который обычно был союзником Людовика. Его поддерживали нормандцы и пикардийцы. Их главной заботой был большой английский гарнизон Кале, который представлял постоянную угрозу безопасности прибрежных провинций на севере страны. Сен-Поль настаивал на том, чтобы все имеющиеся ресурсы были сосредоточены на осаде города. Совет отнесся к этому вопросу как к судебному спору и провел два последовательных заседания, чтобы выслушать по очереди каждую сторону. Результат слушаний не зафиксирован. Обобщив донесения своих шпионов в Париже, офицеры английского короля в Кале пришли к выводу, что основные усилия французов в этом году придутся на юго-запад, но что противник предпримет мощную атаку на Кале в надежде отвлечь внимание Англии от главного театра военных действий^[195].

Их оценка вскоре подтвердилась. В марте 1405 года французы усилили свои гарнизоны в Пикардии. В следующем месяце граф Сен-Поль начал открытые приготовления к кампании против внешнего кольца фортов вокруг Кале. Его армия, около 700 латников и 500 генуэзских арбалетчиков из приграничных гарнизонов с примерно 1.500 фламандских пехотинцев, выдвинулась непосредственно к границе и разбила лагерь в виду стен Кале. Английские послы, находившиеся в городе для ведения затянувшихся переговоров о заключении англо-фламандского договора, обратились к своим фламандским коллегам с письмом, требуя объяснений. Предвещало ли это осаду города? И получили решительный отказ. Но в ночь на 6 мая 1405 года Сен-Поль вторгся в пограничные земли с юга, продвигаясь по болотистой равнине перед стенами Кале. Неделю спустя, 14 мая, он с развернутыми знаменами атаковал Марк, важный форт к северу от Кале, который охранял прибрежную дорогу на Гравелина. Французы заняли небольшой городок у основания форта. Они вырыли вокруг него траншеи, установили осадные машины и к концу дня начали атаку с лестницами на внешние стены форта, которые вскоре были взяты, но большая часть гарнизона отступила в цитадель и продолжила бой оттуда. На следующее утро настала очередь французов быть захваченными врасплох. Ричард Астон, лейтенант-губернатор Кале, возглавил мощную вылазку из города. Французы бросились занимать окопы вокруг Марка, но генуэзские арбалетчики израсходовали свой запас болтов еще накануне, а остальные еще не были доставлены из обоза. Не успели они их достать, как английские лучники устроили защитникам кровавую бойню. Фламандцы дрогнули первыми и побежали. Остальные французские войска последовали за ними по дороге в Сент-Омер, ведомые самим графом Сен-Полем. Англичане захватили Марк вместе со всей французской артиллерией и четырьмя французскими штандартами, включая штандарт Сен-Поля. Среди шестидесяти-восьмидесяти пленных, доставленных в Кале, был магистр королевских арбалетчиков, убежденный англофоб Жан де Анже, заклятый противник нескольких английских послов в Лелингеме^[196].

* * *

Военные планы Англии на этот год оказались невыполнимыми даже в том урезанном виде, который они приняли к концу марта 1405 года. Главным пунктом была морская экспедиция сына короля Томаса Ланкастера, который должен был провести серию рейдов против французского побережья, прежде чем отправиться в Гасконь. В итоге первой целью Томаса стало побережье Фландрии. Последствия нападения на регион, население которого в основном было настроено к Англии хорошо, были тщательно продуманы Советом английского короля. Теоретически отношения Англии с Фландрией все еще регулировались временным договором от марта 1403 года с Четырьмя членами Фландрии. Но стремления Четырех членов и политика графа были двумя разными вещами. Договор так и не был официально принят ни Филиппом при жизни, ни его вдовой после его смерти. Почти непрерывные переговоры в Кале не смогли превратить его в постоянное соглашение. Тем временем резко ухудшилась ситуация в Северном море, где фламандские каперы были особенно активны и часто находились под негласной защитой офицеров герцогини. Захват Роберта Мэсколла, епископа Херефордского, в сентябре 1404 года, когда он возвращался по морю после визита в Рим, вызвал бурю эмоций в Англии, тем более что были все основания полагать, что герцогиня попустительствовала его последующему задержанию, с целью выкупа, в Дюнкерке. После двух лет бесплодной дипломатии постоянные представители английского короля в Кале стали очень мрачно смотреть на перспективу заключения соглашения, пока Фландрией управляет французская династия с корпусом французских чиновников, преданных интересам Франции. Их суждение было в основном верным, о чем убедительно свидетельствует внутренняя переписка вдовствующей герцогини Бургундской со своими чиновниками. Не помогло и то, что главный английский переговорщик, Николас Риштон, был придирчивым и никогда не мог найти общий язык со своими фламандскими коллегами. "Самый несговорчивый и ссорящийся человек", — жаловались они. Совет Генриха IV обсуждал с ним последствия прекращения неофициального перемирия с Фландрией. Его совет был характерным для этого человека. Он сказал, что не помешает напомнить фламандцам о цене войны^[197].

Итак, около 14 мая 1405 года флот Томаса Ланкастера появился у Дюнкерка. Корабли имели двойные экипажи, на их борту находилось 700 латников и 1.400 лучников, включая не менее двух графов и двенадцать рыцарей-баннеретов. Если предположить, что моряки также были вооружены, то общая боевая сила составляла не менее 5.000 человек. Флот действовал вдоль побережья Фландрии от Дюнкерка до Слейса. По всему Артуа и Фландрии были спешно набраны войска и брошены на побережье. Но они опоздали, чтобы помешать англичанам опустошить остров Кадсан к северу от Звина, а затем, в ночь с 24 на 25 мая, штурмовать сам Слейс. Налетчикам не удалось проникнуть в город благодаря энергичному обстрелу с крепости у входа в гавань. Но они разрушили соседние деревни, разграбили их церкви и унесли колокола в качестве трофеев. Корабли были сожжены на стоянках во внешней гавани, включая три ценных генуэзских каррака и французские суда с грузом, оцениваемым в 150.000–200.000 золотых дукатов. После пяти дней пребывания на берегу англичане погрузились на корабли и ушли со своими призами. Набег стал сенсацией, вызвав панику во Фландрии и большей части северной Франции. Герцог Бургундский был в ярости. Он созвал дополнительные войска из Бургундии и сосредоточил их в гарнизонах западной Фландрии и Артуа. Иоанн призвал Четырех членов утвердить новые налоги для содержания армии в 8.000 человек и лично выступил в поход к Слейсу. В конце июня он отправил эмиссаров в Париж, чтобы они настаивали на необходимости полномасштабной осады Кале перед королевским Советом. Но внимание Совета было сосредоточено на другом месте. Жан де Рье находился в Бресте с 2.600 человек, ожидая благоприятного ветра, который помог бы переправить его в Уэльс. В Сентонже собирались войска для штурма Бордо. Совет наотрез отказал герцогу. В довершение всего Людовик Орлеанский добился назначения себя генерал-капитаном в Нормандии и границы в Пикардии. Это дало ему возможность контролировать ход войны на севере, как он уже это делал на юге, и руководить военными операциями Франции в некоторых наиболее важных частях владений герцога Бургундского во Фландрии и Артуа^[198].

Из Фландрии Томас Ланкастер отплыл на юг в начале июня 1405 года. Флот проделал свой путь вдоль побережья Франции от Булони до Ла-Рошели, атакуя города и гавани вдоль берега и проникая десантами на тридцать миль вглубь страны в поисках возможностей для разрушения и грабежа. Только на полуострове Котантен были атакованы пять городов и тридцать шесть деревень, включая Ла-Уг, Барфлер и Монтебур. От многих из них остались обугленные руины. Однако на этом английские военные действия против Франции в 1405 году закончились. Первоначальный план Томаса Ланкастера по продвижению в Гасконь был отменен вместе со всеми другими агрессивными проектами, выдвинутыми Большим Советом ранее в этом году^[199].

К середине лета казна английского правительства была пуста. Первая часть парламентской субсидии была израсходована, а вторая должна была поступить только в ноябре. Докладывая недоверчивому монарху, Совет терпеливо объяснял, куда ушли деньги. Большая их часть пошла на оплату долгов кредиторам, которые предоставили деньги на дорогостоящие предварительные мероприятия. Часть ушла на погашение накопившихся больших задолженностей за службу войск в Уэльсе, без которых солдат невозможно былобы убедить служить там снова. Включая суммы, потраченные на ремонт королевских кораблей, от 19.000 до 20.000 фунтов стерлингов были направлены на морские операции. Остальные средства пошли на различные срочные платежи для защиты шотландской границы, шотландского союзника короля Джорджа Данбара, гарнизона Кале, королевского двора и на обычные расходы правительства. К июлю король стал брать большие займы у синдикатов, организованных мэром Лондона, и возобновилась знакомая картина задержки платежей и нечестных расчетов^[200]. Но решающей причиной остановки похода Томаса Ланкастера, вероятно, были не деньги, поскольку его люди получили свои авансы и вряд ли дезертировали бы в разгар прибыльной грабительской кампании. Похоже, что в конце июня они были отозваны, поскольку на севере Англии вспыхнуло крупное восстание.

* * *

Центральной фигурой восстания был Генри Перси, граф Нортумберленд. Ему были возвращены обширные владения, конфискованные у него после восстания 1403 года. В конце концов он даже вернул себе королевскую крепость Бервик. Но он потерял все свои другие королевские должности, включая должность хранителя границы, которая была передана Ральфу Невиллу, графу Уэстморленд, на западе и третьему сыну короля, Джону Ланкастеру, на востоке. Со временем Джон станет выдающимся воином и администратором, но в 1403 году ему было всего четырнадцать лет, и ему не хватало опыта даже по стандартам того времени, когда ответственность начиналась очень рано. На практике проведение королевской политики перешло к Уэстморленду по обе стороны Пеннинских гор. Его поддерживала влиятельная группа военных и чиновников, связанных с королевским герцогством Ланкастер. Перси и их союзники были в значительной степени оттеснены. Потеря прежнего статуса была глубоко неприятна для Нортумберленда и подорвала его влияние на своих вассалов и сторонников на северо-востоке, как, несомненно, и было задумано. Это также ослабило его позиции в отношениях с пограничными лордами Шотландии, которые всегда были важным фактором в политике Перси. Со своей стороны, у последователей Перси были свои претензии, поскольку после отстранения Нортумберленда от руководства на границе они оказались более подвержены финансовым проблемам правительства Генриха IV. Ни Уэстморленд, ни Джон Ланкастер не были в состоянии заплатить из собственных средств, когда Казначейство их подвело, как это ранее делали безмерно разбогатевшие Перси. К этим глубоко укоренившимся региональным проблемам добавились и другие, более личные обиды, многие из которых стали частью горького послевкусия Ланкастерского переворота 1399 года^[201].

В ночь на 14 февраля 1405 года Эдмунд и Роджер Мортимер, молодые сыновья покойного графа Марча, которые были пленниками Генриха IV в Виндзоре, были похищены Констанцией, леди Диспенсер. Она была сестрой герцога Йоркского и вдовой Томаса Диспенсера, которые оба были близки к Ричарду II и входили в число главных действующих лиц Крещенского заговора 1400 года. Сыновья Мортимеров были опасными символами. Эдмунд имел бы весомые претензии на трон, если бы решил их выдвинуть. Он уже был предложен в качестве альтернативного короля в манифесте Хотспура в 1403 году. После непродолжительной охоты беглецов поймали в Челтенхемском лесу, очевидно, они направлялись в южный Уэльс. Говорили, что валлийский оруженосец был направлен братьями во Францию для согласования планов с министрами Карла VI. Через два дня Констанция предстала перед Большим Советом, спешно созванным в Вестминстере и обвинила своего брата герцога Йорка в подстрекательстве к похищению. Это обвинение подтвердил Томас Моубрей, граф Норфолк, который признался, что тоже был посвящен в планы герцога. Моубрей был помилован, но Констанция и герцог Йорк были заключены в надежные крепости и лишились своих земель и владений, пока в конце концов не были помилованы в следующем году. Генрих IV, похоже, попытался замять этот инцидент, и многое в нем остается неясным. Вероятно, мальчиков должны были отвезти к их дяде, Эдмунду Мортимеру, видному стороннику Глендауэра, чтобы они стали ключевыми фигурантами восстания в Англии. Есть некоторые косвенные свидетельства того, что граф Нортумберленд также мог быть вовлечен в это дело. Позже в том же месяце его представитель встретился с агентами Мортимера и Глендауэра в доме архидьякона в Бангоре. 28 февраля они заключили замечательное соглашение о свержении Генриха IV и разделе Англии между собой: Мортимеру достались бы юг и восток страны, Глендауэру — запад, а Нортумберленду — север. Текст этого соглашения далеко не ясен, и его подлинность вызывает сомнения. Но есть и другие причины полагать, что граф Нортумберленд согласовывал свои планы с валлийцами^[202].

Весной 1405 года войска Глендауэра пришли в движение. В марте большой отряд валлийцев, возвращавшийся из набега на город Гросмонт в Монмутшире, был застигнут врасплох и разбит личными войсками принца Уэльского. По подсчетам англичан, число убитых составило 800 или 1.000 человек. В конце апреля еще один крупный валлийский рейдерский отряд в Монмутшир был атакован вылазкой из замка Уск и обращен в бегство. Преследование продолжалось несколько миль, в результате чего многие валлийцы погибли, спасаясь бегством или утонув в реке Уск. Среди пленных был сын Глендауэра Груффид, который остаток своей жизни проведет в лондонском Тауэре. К этому времени грозные английские силы собирались на валлийских границах. В Херефорде находилось около 3.000 человек, готовых вторгнуться в южный Уэльс под командованием самого короля, в то время как на севере под командованием принца действовало более 6.000 человек^[203].

Именно в этот момент, когда валлийская часть запланированного восстания находилась на грани краха, Перси и их союзники подняли свой штандарт в Йоркшире. 1 мая 1405 года группа йоркширских дворян, почти все из которых были связаны с Перси, начала собирать войска по всему северному и западному Йоркширу, публично заявляя о своем намерении исправить проблемы королевства и наказать неназванных "злодеев" в окружении короля. Через несколько дней после первых собраний мятежники сосредоточили свои силы в Топклиффе в долине реки Суэйл на старой римской дороге из Йорка. Они выстроились в боевом порядке с развернутыми знаменами. Согласно правительственным источникам, численность мятежников составляла от 7.000 до 8.000 человек. На самом деле их было гораздо меньше, так как через несколько дней они были легко рассеяны войсками под командованием графа Уэстморленда и молодого Джона Ланкастера. Большинство главарей были схвачены, а некоторые позже казнены^[204].

Фиаско в Топклиффе вызвало панику и беспорядок среди оставшихся заговорщиков. Граф Нортумберленд был вынужден заявить о себе, возможно, раньше, чем собирался. Он собрал 400 латников и попытался совершить стремительный переворот, застав графа Уэстморленда ночью в замке, принадлежавшем верному ланкастерцам сэру Ральфу Эйру. Попытка не удалась. Уэстморленд был предупрежден о его приближении и вовремя бежал. Понимая, что теперь он скомпрометирован, Нортумберленд удалился в крепость Перси Уоркворт на побережье Нортумберленда. Прибывший туда с письмом от короля оруженосец Генриха IV был арестован и брошен в тюрьму. Вскоре к графу в Уоркворте присоединились сэр Уильям Клиффорд, его верный капитан из Бервика, и Томас, лорд Бардольф, богатый землевладелец из восточной Англии и постоянный член королевского Совета, имевший родственные связи как с Перси, так и с Мортимерами. Также с ними были два видных сторонника Глендауэра, которые, вероятно, находились в замке в качестве его представителей: Льюис (Лливелин) Бифорд, епископ Бангорский, бывший королевский чиновник, который недавно переметнулся на сторону валлийского лидера, и Джон Тревор, епископ Сент-Асафа. Граф приказал укрепить и снабдить провизией все свои замки на севере. Затем, как и в 1403 году, он объявил себя врагом короля, но не имел ни плана, ни программы, ни армии. Очевидно, что в Йоркшире, который всегда был центром власти Перси, его дело пользовалось большой поддержкой. Но йоркширские повстанцы выступили и потерпели неудачу. За редким исключением люди Нортумберленда и пальцем не пошевелили, чтобы помочь ему^[205].

Вместо этого поддержка пришла с неожиданной стороны. Ричард Скроуп был архиепископом Йоркским с 1398 года. Причины его внезапного появления в качестве лидера повстанцев всегда оставались загадочными. Скроуп был неразговорчивым священнослужителем с вкусом к наукам. Даже ярый сторонник ланкастерцев хронист Томас Уолсингем описывал его как "человека с известными достоинствами, большой образованностью и святостью жизни". Скроуп был идеалистом, запутавшимся и совершенно лишенным политического коварства и рассудительности. У него были некоторые родственные связи с Перси, но нет никаких свидетельств того, что он согласовывал свои действия с ними в 1405 году. Похоже, что Скроуп считал себя миротворцем, посредником между Генрихом IV и его врагами и был убежден в принципиальной доброжелательности короля и его готовности отступить перед лицом народного гнева. Мало кто сомневается, что его подговорил Томас Моубрей, который прибыл в Йорк в надежде разжечь затухающие угли северного восстания. Моубрей был амбициозным, незрелым и обидчивым юношей девятнадцати лет, который уже участвовал в заговоре с целью похищения детей Мортимеров и вполне мог опасаться, что его скомпрометировали связи с другими заговорщиками. Он никогда не забывал, что его семья была потомственными маршалами Англии, и эта должность была передана графу Уэстморленду вместе с владениями Моубрея во время его несовершеннолетия^[206].

Примерно в середине мая 1405 года архиепископ Скроуп произнес зажигательную проповедь в Йоркском городском соборе. Он осудил невыносимое бремя налогов на духовенство и купечество, жадность и коррупцию в государственной администрации и призвал прихожан собраться вместе, чтобы исправить эти пороки. Вскоре после этого был составлен манифест, в котором те же самые положения были изложены на "простом и не элегантном" английском языке. Манифест Скроупа был прибит к воротам Йорка и распространен среди окрестных городов. В регионе, страдающем от беспорядков и преступности, обнищавшем после войны и депрессии, он оказал сильное воздействие. Далеко не очевидно, что Скроуп намеревался спровоцировать вооруженное восстание. Но когда почти все жители Йорка, способные носить оружие, выступили, поддержанные массами народа из окрестностей, архиепископ был опьянен своим успехом. Он позволил увлечь себя на волне народного энтузиазма. Его видели в полном вооружении в окружении возбужденной им толпы, которая, казалось, наслаждалась своим порывом.

Вскоре поступили сообщения о том, что граф Уэстморленд и Джон Ланкастер движутся на Йорк. 27 мая Скроуп и Моубрей вывели свою шумную орду из северных ворот и расположили ее на склоне холма напротив римской дороги в Шиптон-Мур, примерно в шести милях от города. 29 мая армия графа Уэстморленда появилась на склоне холма напротив и остановилась. Граф послал герольда в лагерь архиепископа, чтобы узнать, что он думает делать. Скроуп, который явно не понимал всей серьезности своих действий, показал герольду свой манифест и попросил его показать документ Уэстморленду. Уэстморленд проявил большой интерес и пригласил архиепископа на встречу для его обсуждения. Скроуп решил пойти на встречу, взяв с собой настороженного и неохотно согласившегося Моубрея. Встреча состоялась на лужайке на виду двух армий. Уэстморленд зачитал статьи манифеста и заявил, что они были "благородно и справедливо задуманы" и никто находящийся в здравом уме ничего не сможет возразить против них. Со своей стороны он сделает все возможное, чтобы король также ознакомился и принял их. Поскольку Скроуп полностью достиг своей цели, граф предложил, что после того, как он выпьет с ним чашу вина на виду у обеих армий, ему следует приказать своим людям разойтись. Наивный архиепископ согласился, но как только его люди повернули в город, Уэстморленд положил руку на плечо архиепископа и объявил его арестованным. Его спутники, включая Томаса Моубрея, племянника Скроупа и военного советника сэра Уильяма Пламптона, были схвачены в то же время. Их отправили под охраной в Понтефракт, чтобы они ожидали решения короля^[207].

Король находился в Херефорде, когда узнал об аресте графом Нортумберлендом своего эмиссара и событиях в Йорке. Он отказался от запланированной кампании в Уэльсе и направился со своей армией в центральную Англию, прибыв в Понтефракт в начале июня. Скроупу была предоставлена краткая и холодная аудиенция, на которой он находился без его архиепископского креста, который у него отобрали. Генрих IV въехал в Йорк 7 июня, пройдя через толпы кающихся горожан, босых и оборванных, с петлями на шеях, "плачущих и жалобно стенающих". Заключенные следовали в обозе короля. На следующий день, когда архиепископ Арундел в цитадели умолял короля сохранить архиепископу жизнь, Скроуп был приговорен к смерти в другой части здания специальной комиссией и выведен на казнь. Верховный судья отказался судить архиепископа, и его пришлось заменить одним из придворных рыцарей Генриха IV. Ношение оружия на войне, заявил суд в обоснование приговора, было отречением от своего статуса священника и лишало его иммунитета. Скроуп был обезглавлен за городскими стенами на глазах у угрюмой толпы, став единственным епископом, казненным в Англии до Реформации. Моубрей и Пламптон были казнены вместе с ним. Этот поступок глубоко потряс народ. Вскоре казненный архиепископ присоединился к длинному списку политических мучеников, чья насильственная смерть вызвала паломничество к их могилам, которое было одновременно актом преданности и политического протеста. Сообщалось, что у его гробницы в Йоркском монастыре происходили чудеса. В конце концов, там пришлось разместить солдат с приказом арестовывать всех, кто пытается совершить поклонение^[208].

Когда граф Нортумберленд узнал о поражении при Шиптон-Муре, он отправил своего юного наследника (сына Хотспура) ради безопасности в Шотландию и бежал в Бервик в сопровождении Бардольфа. Замок Бервика удерживался гарнизоном верным Перси. Но его было трудно оборонять без контроля над городом, который имел свой собственный обвод стен, выходящих на замок с востока. Мэр, отвечавший за оборону города, был плохо осведомлен о событиях в Йоркшире и дал себя запугать, чтобы впустить людей Нортумберленда. Граф немедленно обратился за поддержкой к шотландским пограничным лордам. Бардольф привел большой отряд шотландцев, собранный Генри Синклером, графом Оркнейским, одним из нескольких амбициозных людей, стремившихся занять главенствующее положение, которым когда-то пользовался пленный граф Дуглас. Их выступление было одобрено шотландским хранителем границы, Джеймсом Дугласом из Балвени, и, возможно, самим Робертом III. В награду им было позволено разграбить и сжечь город и пленить многих его жителей для выкупа. Это, писал Джеймс Дуглас Генриху IV месяц спустя, было их местью за "разбой, рабство и захват пленных и шотландских кораблей" англичанами после перемирия 1403 года. Следующим шагом Нортумберленда было отправление трех своих сторонников ко двору короля Шотландии. Им было поручено провести переговоры о "любом возможном союзе" с правительством герцога Олбани. По счастливой случайности в момент их прибытия при шотландском дворе находилось французское посольство. Эмиссарам Нортумберленда было поручено обратиться и к нему, чтобы изучить возможность получения помощи и от Франции. Они привезли письма, адресованные Карлу VI и герцогу Орлеанскому, в которых граф говорил им то, что, по его мнению, они хотели услышать. Нортумберленд заявил, что ведет войну против "Генриха Ланкастера, нынешнего регента Англии", в поддержку короля Ричарда II, если он жив, и его вдовы Изабеллы, если он действительно умер, и обещал, что с готовностью поддержит войну Франции с Генрихом IV из Бервика. Но в то же время ему срочно нужна их помощь^[209].

Эти письма были запечатаны 11 июня 1405 года. К этому времени Генрих IV приказал конфисковать все имущество графа на севере и продвинулся со своей армией к Рипону. В 1403 году замки Нортумберленда почти год не подчинялись королю после поражения Хотспура при Шрусбери, но в 1405 году вся держава Перси рухнула в считанные дни. Причины были в основном политические. После подавления восстания в Йоркшире дело графа казалось обреченным. Сделка Нортумберленда с шотландцами лишила его той поддержки, которую он раньше имел на границе. Но капитаны гарнизонов Перси также впервые столкнулись на шотландской границе с мощью современной артиллерии, которой не мог противостоять ни один из их замков. Генрих IV привез с собой большой осадный обоз, включая бомбарду, которая, по словам хрониста Томаса Уолсингема, была "настолько огромной, что считалось, что никакая стена не выдержит ее выстрела". К началу июля почти все замки Нортумберленда на севере были в руках короля и большинство из них сдались без боя. Замок Уоркворт был снабжен гарнизоном и не испытывал недостатка в провизии для длительной осады, и его капитан ответил отказом, когда герольд Генриха IV призвал его сдаться. Но после семи артиллерийских залпов он сдался, пока еще мог поторговаться за свою жизнь. 6 июля король подошел к Бервику. Нортумберленд и Бардольф не хотели рисковать жизнью сидя в осаде и бежали в Шотландию, оставив смешанный гарнизон из северян и шотландцев на произвол судьбы. После шестидневной осады Генрих IV пустил в дело свою самую большую бомбарду. С первого же выстрела она обрушила часть башни. Эффект был не только психологическим, так как один человек, поднимавшийся по лестнице внутри башни, был задавлен падающей каменной кладкой. Перепуганный гарнизон сдался на милость короля. Однако по законам военного времени, не подчинившись первому призыву короля сдаться, они не имели права на помилование. Командиры гарнизона, англичане, были обезглавлены под стенами замка, а Генри Синклер, командир шотландского контингента, был взят в плен за выкуп. Алнвик, единственный оплот Перси, который еще держался, открыл перед королем ворота через день или два^[210].

Обращение Нортумберленда к французам и шотландцам вряд ли было обдуманным шагом к тому времени, когда его дело потерпело крах. Но ни одно из правительств не было склонно вмешиваться в его дела. Герцог Олбани был занят деликатными переговорами об освобождении своего сына Мердока из плена в Англии. Граф Нортумберленд был сломанной тростинкой, и ему нечего было предложить шотландцам, кроме, возможно, козыря, который можно было бы использовать в переговорах с англичанами. Ему и Бардольфу предложили убежище и передали под опеку сэра Дэвида Флеминга, еще одного из мелких пограничных лордов, пытавшихся занять место графа Дугласа. Обоих поселили в епископальном замке Сент-Эндрюс, как гостей, но только по имени, поскольку они находились в постоянной опасности быть преданными своими хозяевами. В начале следующего года при шотландском дворе был разработан план по передаче их Генриху IV в обмен на графа Дугласа. Флеминг, который не хотел, чтобы граф вернулся на свое прежнее место в пограничном мире, предупредил их и позволил им сбежать и скрыться в Уэльсе. Там они предложили себя в качестве капитанов на службу Глендауэру в обмен на его защиту. Тем временем герцог Олбани в качестве жеста доброй воли передал Генриху IV изменническую переписку Нортумберленда с французским и шотландским правительствами^[211].

* * *

Правители Франции были слишком озабочены собственными спорами, чтобы думать о вмешательстве в проблемы Англии. Непомерные амбиции герцога Орлеанского начали беспокоить даже его традиционных сторонников в королевском Совете. Людовик недавно добился от больного короля ордонанса, в котором тот даровал ему всю Нормандию. Нормандия была самой ценной провинцией королевства. Ранее она никогда не предоставлялась в качестве фьефа никому, кроме наследника престола. Это пожалование вызвало волнения среди нормандской знати и значительной части королевского Совета, который со временем отменил его. Когда в середине июля 1405 года Карл VI начал приходить в себя, противники Людовика убедили короля созвать чрезвычайное заседание королевского Совета, на котором присутствовали бы все королевские принцы, чтобы рассмотреть вопросы о будущем управлении королевством и состоянии государственных доходов. В это время ни одного из соперников в Париже не было. Герцог Орлеанский все еще находился в Нормандии. Он поспешил вернуться в Париж, но прибыл слишком поздно, чтобы остановить ход событий. Герцог Бургундский, находившийся во Фландрии, решил прибыть на призыв короля, имея за спиной большую вооруженную силу. Он отправился в Ле-Кенуа в Эно, где встретился со своим братом Антуаном и его шурином Вильгельмом, графом Эно, и заручился их поддержкой. Иоанн располагал значительными силами во Фландрии и Артуа на случай нового набега англичан на побережье. Он призвал их встретиться с ним в Аррасе для похода на Париж. 15 августа герцог отправился в путь во главе небольшого передового отряда, состоявшего примерно из 600 всадников. Иоанн был уверен, что может рассчитывать на поддержку парижан, которые пропустят его в город^[212].

Агрессивный шаг Иоанна Бесстрашного вызвал панику при французском дворе. Король вновь впал в беспамятство и в течение следующих четырех месяцев он утратил речь, страдал недержанием и не желал бриться, мыться или менять одежду, есть или спать в обычные часы. "Он представлял собой трагическое зрелище, изъеденный блохами и покрытый грязью", — записал хронист Жан Жувенель де Юрсен. Герцог Орлеанский был ошеломлен сообщениями из Арраса. Он знал об угрозе беспорядков на улицах Парижа, но не ожидал попытки государственного переворота, предпринятой королевским принцем. 17 августа, на следующий день после того, как весть о приближении Иоанна достигла Парижа, Людовик поспешно разослал своим офицерам и союзникам приказ собрать все войска, какие только можно. Затем он бежал из столицы вместе с королевой. Они объявили, что отправляются на охоту, а затем поскакали так быстро, как только могли, в королевский замок Корбей с видом на Сену. Уезжая, королева написала свои инструкции небольшой группе верных союзников в городе, включая ее брата Людвига Баварского и магистра королевского двора Жана де Монтегю. Им было велено забрать Дофина из отеля Сен-Поль и привести его к ним на следующий день вместе с его братьями, сестрами и его невестой Маргаритой Бургундской. Людовик ничего не мог сделать, чтобы помешать своему сопернику въехать в столицу, но он мог, по крайней мере, помешать ему завладеть символами власти. Никто не побеспокоился о Карле VI, так как, теперь он едва ли был даже символом.

День 18 августа был жарким, приближалась гроза. Дофину, чье здоровье всегда было хрупким, только что сделали кровопускание, и он лежал измученный лихорадкой в своих апартаментах в отеле Сен-Поль, когда за ним пришли эмиссары королевы. Не обращая внимания на протесты его приближенных и врачей, они понесли его под проливным дождем через сады дворца, а затем забрали и других королевских детей к лодке, ожидавшей на Сене. Поздно вечером того же дня герцог Бургундский добрался до деревни Лувр в пятнадцати милях к северу от Парижа по дороге на Санлис, когда ему сообщили новость о переезде Дофина. На рассвете 19 августа он выехал из Лувра с отрядом кавалерии и прибыл в город, когда тот только просыпался. Там состоялось спешное совещание с другими королевскими принцами, ни с одним из которых не посоветовались по поводу отъезда королевских детей. Затем герцог Бургундский быстро проскакал через весь город со своими людьми, к изумлению парижан, открывавших свои лавки, и отправился в погоню за Дофином. В двенадцати милях от городских стен бургундцы настигли его у деревни Жювизи на Сене. Его везли по дороге в повозке с эскортом солдат под командованием Людвига Баварского. Кортеж уже был окружен его солдатами, когда Иоанн подъехал, сошел с коня и мечом перерезал поводья повозки. Согласно его собственному рассказу, он подошел к своему молодому зятю и спросил, желает ли тот продолжить путешествие или вернуться, чтобы воссоединиться с отцом в Париже. Дофин, как говорили, со слезами на глазах ответил, что хочет вернуться. На обочине дороги произошла короткая стычка с его эскортом. Но орлеанистов было гораздо меньше и кортеж был развернут и доставлен обратно в Париж. Парижане были в восторге. Большая толпа вооруженных и конных горожан вышла встретить герцога и Дофина на дороге и с триумфом проводила их до Лувра. Там молодой принц был официально передан под опеку герцога Беррийского. В крепость был введен бургундский гарнизон, чтобы обеспечить его пребывание там. Королева и герцог Орлеанский находились в Пуйи, ожидая Дофина, когда услышали новость о том, что его увезли обратно в Париж. Они отказались от ужина и бежали в замок королевы в Мелёне. Оттуда герцог Орлеанский обратился с яростным протестом в Парижский Парламент, обвиняя герцога Бургундского в измене и призывая слуг короля проследить за тем, чтобы Дофина не вывезли из Парижа и не ввели туда новые войска^[213].

Вечером того же дня герцог Бургундский выпустил свой собственный весьма пристрастный отчет о похищении Дофина и разослал его знатным лицам, епископам и городам по всему королевству на случай, если они будут введены в заблуждение "зловещими сообщениями" об этом событии. Он пригласил их прислать представителей в Париж, чтобы выслушать его предложения по управлению королевством. Два дня спустя, 21 августа, не дожидаясь их ответа, Иоанн объявил о своих предложениях перед большим собранием высокопоставленных лиц в королевском дворце Сите. Это было приглашенное собрание в традиционной манере монархии Валуа, не столько повод для обсуждения, сколько тщательно срежиссированное публичное заявление. Дофин номинально председательствовал на собрании, представляя короля, который бушевал за закрытыми дверями своих комнат в отеле Сен-Поль. Все королевские принцы, присутствовавшие в Париже, включая самого Иоанна, расположились справа от него, а епископы и аббаты — слева. Делегаты города Парижа заполнили все пространство зала. Ректор и профессора Университета были в полном составе.

От имени Иоанна выступил его советник Жан де Ньель, опытный оратор. Его речь была составлена с таким расчетом, чтобы заручиться поддержкой как можно более широкого круга людей. Он заявил, что его господин прибыл в Париж по настоятельному приказу короля. Если он прибыл с большим вооруженным отрядом, сказал Жан де Ньель, то только для того, чтобы защитить себя, короля и город Париж от насилия со стороны его врагов. Приехав исполнить свой долг перед королем, он разработал программу административных и финансовых реформ для улучшения управления королевством. Она включала в себя удовлетворение большинство недовольств, которые будоражили улицы Парижа. Семья, приближенные и министры короля, заявил он, пренебрегали заботой о нем и использовали его недееспособность для получения неоправданных выплат для себя. Они присвоили его драгоценности и серебро (это явно относилось к королеве), допустили упадок в отправлении правосудия и привели к обнищанию королевские владения. Тем временем страну угнетали налоги, взимаемые с грубой жестокостью армией сборщиков налогов, судебных чиновников и сержантов. Все это делалось якобы для того, чтобы финансировать войну с Англией. Но на самом деле, несмотря на то, что Генрих IV, как известно, был занят борьбой с валлийцами и шотландцами, почти ничего не было сделано для продолжения войны. Напротив, англичане смогли опустошить прибрежные районы Франции, а доходы от военных налогов прикарманили министры короля. Иоанн потребовал, чтобы к королю относились с достоинством и уважением, а его двором и имуществом управляли надлежащим образом в его интересах. Он требовал пунктуального отправления правосудия чиновниками, выбранными по их заслугам, а не по влиянию или взяткам; честного управления королевскими владениями; прекращения необдуманных и неправомерных пожалований; расходования налоговых поступлений только на те цели, на которые они были назначены. Герцог Орлеанский не был упомянут, но почти в каждом предложении неявно упоминался именно он. Все, что сделал герцог Бургундский, заключил Жан де Ньель, было сделано по совету и с согласия Дофина и королевских принцев. В этот момент несколько присутствующих бросили перчатки на пол, чтобы бросить вызов любому, кто мог бы назвать их предателями за поддержку стремления Иоанна к власти. Дофин завершил заседание, поднявшись на ноги и заявив, что одобряет действия Иоанна, вернувшего его в Париж^[214].

Отношение герцога Бургундского к войне с Англией было неясным, и он всегда старался не прояснять его, хотя конечно, он не был принципиальным противником войны. Он, как и все члены королевской семьи, был возмущен низложением и убийством Ричарда II. Действия английских каперов и английский гарнизон Кале были для него более серьезной проблемой, чем для любого из остальных принцев, поскольку главными жертвами были его фламандские подданные. Нападение Томаса Ланкастера на Слейс и другие порты Фландрии в мае 1405 года стало для него личным унижением в то время, когда он только что принял на себя управление графством. В речи Жана де Ньеля доводы герцога против правительства Людовика Орлеанского заключались не в том, что оно вело войну против Англии, а в том, что оно делало это недостаточно эффективно. Позиция Иоанна нашла отклик среди военной знати и на улицах столицы. Но, как и их коллеги в Англии, эти люди имели нереалистичные представления о том, как должна оплачиваться война. Насколько Иоанн разделял эти заблуждения? На этом этапе он вполне мог разделять широко распространенное заблуждение, что реформирование управления королевскими владениями, искоренение коррупции и обеспечение экономии на государственной службе будет достаточным для финансирования продолжения войны. Его советники, как сообщается, считали, что 600.000 экю, что равнялось трем четвертям номинальной стоимости тальи 1404 и 1405 годов, можно было бы экономить каждый год просто за счет экономии на оплате труда правительства. Если Иоанн верил подобным оценкам, он вполне мог считать, что войну можно финансировать, не прибегая к повторному введению крайне непопулярной тальи^[215].

Однако Иоанн Бесстрашный всегда неоднозначно относился к перспективе войны с Англией из-за ее последствий для его фламандских подданных. Он считал себя французским принцем и возглавлял франкоязычный двор и франкоязычную администрацию. Сам он никогда не владел фламандским языком. Но экономическая реальность заключалась в том, что Фландрия была самой богатой и густонаселенной частью его владений и приносила большую и растущую долю его доходов. Со вступлением его в наследство политический центр бургундского государства решительно переместился на север. Центральное управление Иоанна все чаще осуществлялось из Лилля и Гента, а не из Дижона. Герцог уделял больше внимания своим фламандским подданным и проводил среди них больше времени, чем его отец. Все это не могло не сказаться на его отношении к Англии.

21 апреля 1405 года, вскоре после смерти его матери, представители Четырех членов явились к нему в Гент, чтобы изложить свои требования. Большинство из них касалось пагубного влияния войны на Фландрию. Они возмущались тем, что военное командование французского генерал-капитана на границе Кале распространялось на Гравелин и его внутренние районы на юго-западе Фландрии, что, как они опасались, приведет к его постепенному отрыву от остальной части графства. Их беспокоило влияние английского эмбарго на фламандскую суконную промышленность, и они хотели положить конец использованию фламандских портов в качестве баз для каперских операций в Северном море. Но прежде всего, они хотели заключить торговый договор с Англией, который бы гарантировал, что Фландрия останется нейтральной в англо-французской войне, как это было на практике до перехода графства к Бургундскому дому. Иоанн в принципе согласился на все эти требования, включая последнее. Он был полон решимости, как он сказал Четырем членам, "поддержать промышленность и торговлю графства и увеличить его богатство" и имел полное намерение продолжать переговоры с Англией. Его отец делал такие же заявления, но Иоанн относился к ним гораздо серьезнее, чем Филипп. После того, как первоначальный гнев прошел, набеги Томаса Ланкастера в мае 1405 года только усилили его решимость достичь соглашения с Англией, которое вывело бы Фландрию с линии фронта. С июня 1405 года была заключена серия краткосрочных перемирий между Англией и Фландрией, а представители герцога с новой энергией продолжили переговоры, которые тянулись почти два года^[216].

* * *

В течение короткого времени после своего прибытия в Париж герцог Бургундский обнаружил шаткость своего положения. Одно дело, представлять свою программу на организованной им самим парижской ассамблее, и совсем другое — воплощать ее в жизнь. Иоанн не имел официального статуса или полномочий и не контролировал ни один из основных органов власти. При королевском дворе, в Совете, Парламенте и Счетной палате главенствовали люди, лично заинтересованные в существующей системе и предложения Иоанна были им совсем не по душе. Они представляли угрозу для занимаемых ими должностей и привилегий. Многие из них также были союзниками или клиентами герцога Орлеанского. Принцы в Париже позволили себе объединиться с Иоанном на публичном заседании в королевском дворце, но они были менее привержены ему, чем казалось. Один бургундский чиновник, писавший домой, считал, что они его обманывают и что все они тайно выступают на стороне герцога Орлеанского. Как только закончилась Парижская ассамблея, принцы перешли к установлению коллективного контроля над государственным аппаратом. Главными движущими силами были дяди короля, герцоги Беррийский и Бурбонский. Их поддержал проницательный и независимый Карл д'Эврё, король Наварры, который правил своим маленьким пиренейским королевством, но по рождению и предпочтениям был французским политиком. Сразу после собрания во дворце Сите эти люди созвали более узкое совещание видных дворян, прелатов и чиновников. Они согласились назначить герцога Беррийского капитаном Парижа. Капитанов Лувра и Бастилии заставили поклясться, что они будут принимать приказы только от королевского Совета. Когда через несколько дней король проявил признаки выхода из безумия, советники издали от его имени ордонанс, повелевающий соперничающим принцам разоружиться и запрещающий подданным короля поддерживать их^[217].

26 августа 1405 года письменное изложение программы герцога Бургундского было представлено делегацией его советников, для принятия мер, двум главным институтам французского государства — Парижскому Парламенту и Счетной палате. Судьи Парламента ответили отказом. По их словам, они всегда будут выполнять свой долг перед королем. В Счетной палате документ был принят еще более холодно. Председатель, старый орлеанист Жан де Монтегю, епископ Шартрский, сказал представителям Иоанна, что если королю и его Совету будет угодно дать им такие инструкции, то они сделают все возможное, чтобы их выполнить, "насколько это будет входить в их компетенцию". Они были офицерами короля, добавили они позже, после того, как им принесли очередное бургундское послание, но они обязаны выполнять свои обязанности не только перед ним, но и перед его королевой и детьми. Их целью всегда будет удовлетворить их всех. Такой же ответ они дали и представителям герцога Орлеанского. Эти ответы поставили Иоанна в затруднительное положение. У него не было другого способа навязать свою волю, кроме как заручиться поддержкой королевского Совета и сделать это было бы нелегко, если не удастся заставить герцога Орлеанского подчиниться^[218].

Столкнувшись с политическим тупиком, обе стороны обратились к пропаганде, а затем и к насилию. В конце августа во всех главных городах королевства было разослано письменное изложение программы Иоанна Бесстрашного — первый из длинной серии политических памфлетов, которые Иоанн будет выпускать в течение последующих лет, чтобы заручиться поддержкой народа. Людовик ответил ему желчным письмом с изложением собственной версии событий. Эти напыщенная и повторяющаяся переписка продолжались до сентября. Неизвестно, какое влияние эти письма оказали на тех, кто их читал. В Санлисе, где письма герцога Орлеанского были зачитаны офицерам города, а затем собранию горожан, советники ответили, что они будут действовать "как добрые подданные короля". Вероятно, их реакция была типичной. Люди были напуганы тем направлением, которое, казалось, принимали события, и не знали, что делать^[219].

Мелён имел много преимуществ в качестве базы для королевы и герцога Орлеанского: близость к Парижу; практически неприступная крепость на острове посреди Сены; хорошее сообщение по дорогам и рекам с владениями Людовика на Луаре и в Шампани; доступ к казначейскому запасу монет и слитков, который хранился в башне замка. Считается, что Людовик похитил из этой казны 100.000 франков, а по некоторым источникам — вдвое больше. Войска, которые он призвал на помощь, уже собирались за городом в полях на берегу Сены в течение нескольких дней после инцидента в Жювизи. В них входили графы Сен-Поль и Алансонский, герцог Лотарингский со своими свитами и главные вассалы из владений Людовика. Ему также удалось собрать большинство организованных войск, имевшихся в то время во Франции. Жанн д'Арпедан, давний орлеанист, прибыл с войсками, отозванными с границы Кале. Герцог Анжуйский, еще один союзник, находился в Гатине на пути в Прованс, чтобы предпринять последнюю попытку отбить Неаполь у своих врагов, когда получил от Людовика Орлеанского призыв срочно вернуться в Мелён, "не проезжая через Париж". Герцог повернул назад и предоставил свою армию в распоряжение королевы. Переговоры велись с графом Арманьяком и коннетаблем. Под их командованием на границе с Гасконью находилось более 3.000 человек. Уже через несколько недель после прибытия в Париж военное положение герцога Бургундского стало казаться весьма шатким^[220].

Внутри города принцы пытались заключить соглашение. Людовик Орлеанский, однако, не был настроен на компромисс. Герцог Бурбонский уже дважды ездил в Мелён с приказом королевского Совета о разоружении соперников и собственными предложениями о заключении соглашения. Оба раза его отправляли назад с пустыми руками. Герцог Анжуйский тоже попытался найти компромисс, но ему это удалось не лучше. В начале сентября он привел в Мелён еще одну большую делегацию, но королева даже не приняла ее. Зато Людовик принял и подверг насмешкам. Увидев среди делегатов представителей Университета, он сказал им, чтобы они занимались своими делами и "возвращались в свои школы". Через несколько дней после этого последнюю попытку предпринял герцог Беррийский, почтенный патриарх королевского Совета, над которым, возможно, Людовик не посмел бы насмехаться. Но Людовик был непреклонен. "Пусть тот, на чьей стороне право, придерживается своего курса", — сказал он. К этому времени у него уже было около 5.000 человек войска. 5 сентября они свернули свой лагерь и двинулись на Париж, неся вымпелы с девизом Людовика Je l'envie (Я этого хочу)^[221].

Столица готовилась к осаде. К герцогу Бургундскому в городе присоединились его брат Антуан и его союзник — мирской князь-епископ Льежский со своими войсками. Продолжали прибывать новые солдаты из Фландрии, Бургундии и Нидерландов. Они шествовали по улицам с вымпелами с фламандским девизом Ich houd, прямым ответом на девиз своего соперника, который можно приблизительно перевести как Я держу. Вновь прибывшие почти удвоили армию герцога Бургундского, доведя ее численность до более или менее одинакового уровня с армией его соперника. К концу месяца общее число вооруженных людей в распоряжении Иоанна возросло до 4.560 человек, что, по словам его бухгалтера, обошлось ему в "ужасную сумму". Кроме того, для защиты Парижа прибыло большое количество людей, которые отнюдь не были бургундскими сторонниками, но были потрясены перспективой нападения орлеанистов на столицу Франции. Иоанн уже имел свой гарнизон в Лувре. Гарнизон Людвига Баварского в Бастилии был изгнан и заменен бургундскими сторонниками. Бургундский отель был забит оружием и боеприпасами, а улицы вокруг него перекрыты баррикадами. Герцог Беррийский последовал его примеру в Нельском отеле, своей штаб-квартире на левом берегу Сены. Впервые за двадцать четыре года все ворота города были закрыты и опечатаны, за исключением четырех, которые выходили на главные дороги. Вокруг главных городских укреплений были снесены дома, а через Сену протянули цепи, чтобы пресечь попытку высадки десанта. Горожане организовали ночные дежурства по 500 человек в смену. На углах улиц собирали груды камней для метания в захватчиков, и за неделю было выковано около 600 железных цепей для перекрытия улиц и мостов. В университетском квартале на левом берегу студенты вооружались для предстоящей битвы, в то время как ректор и профессора укрывались вместе с принцами в сравнительной безопасности Анжуйского отеля. Население было душой и сердцем на стороне герцога Бургундского, как сообщал кастильский посол. Или, по крайней мере, как выразился набожный орлеанист, "простые люди". Но даже им было неспокойно. Все боялись мести герцога Орлеанского, если когда-нибудь примирение между принцами вернет ему былую власть. Поэтому от имени Дофина был отдан приказ о вооружении против него. Молодой принц вряд ли понимал многое из того, что делалось от его имени, но егозначение как символа власти никогда не было столь велико^[222].

20 сентября 1405 года герцог Орлеанский провел смотр своих войск на равнине к югу от Парижа. Они начали распределяться небольшими группами по Босе и Гатине. На следующий день первые орлеанистские отряды проникли на восток от Сены и вторглись в Шампань. Большая часть Иль-де-Франс была разграблена войсками обеих сторон. Крестьяне бросали сбор урожая, чтобы найти убежище в обнесенных стенами городах и замках. Поток беженцев хлынул через ворота столицы. Не было времени на то, чтобы создать запасы для осады города. Огромный ежедневный поток продовольствия, необходимый для пропитания города, внезапно сократился до минимума, и свежие припасы можно было доставить только с вооруженным сопровождением. Уже через несколько дней после начала кампании обе армии начали испытывать нехватку продовольствия. Людовик Орлеанский, у которого не было обоза снабжения, попытался разместить свою армию в плодородной местности к северу от Марны, но жители Мо, контролировавшие единственную практически пригодную переправу через реку, отказались открыть перед ним ворота. В рядах обеих сторон появились расколы. Сообщалось, что при дворе королевы царит раздор. В Париже королевский Совет был парализован растущими сомнениями и разногласиями среди принцев. Однако первыми сдали нервы у орлеанистов. К концу сентября они решили начать переговоры. 8 октября Людовик собрал свою армию в Венсенском лесу на восточной стороне города. Страх охватил горожан. Открыто обсуждалась возможность разграбления города. Писательница Кристина Пизанская не спала всю ночь, написав эмоциональное письмо королеве с призывом спасти "это израненное и избитое королевство"^[223].

Но на самом деле опасность миновала. Растущие трудности со снабжением своих армий вынудили обоих соперников пойти на переговоры. Герцог Бургундский также испытывал финансовые затруднения. Он продавал аннуитеты, закладывал свои драгоценности и брал деньги в долг у городов Фландрии и Бургундии. Мы меньше знаем о финансах его соперника, но было бы удивительно, если бы он также не испытывал трудности. К концу сентября в Венсенском замке уже шли переговоры. Они касались в основном программы реформ герцога Бургундского, которую он изложил 21 августа на собрании в Париже. Иоанн настаивал на том, что прежде чем он распустит свои войска, королева, все королевские герцоги и главные советники должны поклясться приступить к работе по ее реализации, как только король придет в себя. Положение Людовика Орлеанского было таким же сложным. Он был ближайшим кровным родственником короля и не видел причин соглашаться с каким-либо ограничением своего права управлять страной при отлучках короля. Его советники и союзники были более реалистичны. Было очевидно, что герцог Бургундский пользуется большой поддержкой и если он не получит большую часть того, что хочет, разлад в королевстве не будет устранен. Людовик Орлеанский, наконец, был убежден своими советниками пойти на уступки. 16 октября он и королева встретились с герцогом Бургундским и двумя его братьями на укрепленном мосту через Сену в Шарантоне, чтобы скрепить условия соглашения. Они поклялись хранить мир и быть братьями навеки. Они причащались от общей облатки, затем ели и спали вместе в знак примирения. В тот же день соглашение было провозглашено герольдами в Парламенте и Шатле. Через неделю, когда войска с каждой стороны были распущены, королева и Людовик Орлеанский вместе въехали в Париж в сопровождении герцогов Беррийского, Бургундского и Анжуйского, а также короля Наваррского, и были встречены внешним ликованием и внутренним страхом^[224].

7 ноября 1405 года Жан Жерсон произнес проповедь перед собравшимися королевскими принцами. Жерсон был пенсионером и раздатчиком милостыни Филиппа Смелого и в целом все еще ассоциировался с Бургундским домом. Но избирательным округом, от имени которого он выступал по этому случаю, был Парижский Университет, канцлером которого он был. В настоящее время Университет, который все реже проявлял себя в мире образования, стал играть важную роль во внутренней политике Франции, несмотря на то, что многие его студенты и преподаватели не были французами. Пустота, оставленная папским расколом в управлении церковью, и падение престижа короны при Карле VI во многом способствовали созданию ситуации, в которой, как заметил один желчно настроенный современник, Университет "совал свой нос во все". Король и его Совет консультировались с ним по важнейшим государственным делам. Герцоги Орлеанский и Бургундский интересовались его мнением. Его ведущие деятели проповедовали при дворе. Университет поставлял духовников королям и принцам. Наваррский колледж, где учился сам Жерсон, прославился как место подготовки будущих государственных служащих. Университет не был монолитной силой, но подавляющее большинство его магистров и студентов были сторонниками герцога Бургундского. Когда в августе он вошел в Париж со своей армией, они не замедлили заявить о его поддержке. Их лидеры ежедневно и в большом количестве присутствовали на его Советах, где все выступали заодно. Но Университет выступал не только как моральный и духовный авторитет. В шестидесяти колледжах и монастырях, расположенных на склонах Холма Сент-Женевье (Montagne Sainte-Geneviève) на левом берегу Сены, обучалось около 200 магистров и 1.600 студентов. Но если учесть частных студентов, выпускников-резидентов и прочих прихлебателей, не говоря уже о курьерах, писцах, книготорговцах и изготовителей бумаги, посыльных и чиновниках, которые зависели от Университета как от источника средств к существованию, то студенческий корпус насчитывал более 10.000 человек. Эта огромная масса молодых, непоседливых, неженатых мужчин, известных своим беспорядочным поведением и невосприимчивых к обычным правовым процедурам, во многом способствовала неустойчивости парижской политической жизни^[225].

Проповеди Жерсона Vivat Rex (Да здравствует король) суждено было стать одним из самых известных его произведений. Она была замысловатой, многословной и не отличалась особой оригинальностью. Но лишь немногие произведения так точно выражали насущные проблемы того времени, когда они были произнесены. "Мы призваны, — говорил он, — говорить о жизни короля, об интересах короля и об интересах общества". Ни одно учебное заведение не может говорить об этих вещах так хорошо, как Парижский Университет, чей "взгляд и мысли распространяются на все королевство Франции". Жерсон верил в примитивную версию общественного договора, условной сделки между государем и его подданными, которая объясняла и оправдывала наличие государства. Каждый из них был связан с другим взаимными обязательствами. Суверен выполнял свои обязательства, отправляя правосудие через автономные судебные органы, Парламент и Счетную палату, и прислушиваясь к советам великих корпораций, воплощавших коллективную мудрость общества: Королевский Совета, Генеральные Штаты и Парижский Университета. Но, считал Жерсон, чтобы эти обязанности государя имели хоть какую-то реальность, его власть должна была быть сосредоточена в одном человеке, обладающем независимостью, которая вытекала из наследственного права на власть. Для подданного, каким бы знатным он ни был (он, конечно, имел в виду герцога Орлеанского), вырвать власть из рук монарха было оскорбительно для всей идеи монархии. Если кто-то, кроме короля, должен был претендовать на власть короля, то это мог быть только Дофин, в котором король, так сказать, переродился и который, таким образом, мог рассматриваться как "по сути одно лицо с королем". Опираясь на образы, восходящие к философу XII века Иоанну Солсберийскому, Жерсон уподобил политическое общество человеческому телу с королем во главе, здоровье которого зависит от идеального взаимодействия головы и конечностей. Его анализ недугов общества был тем же, что и у современных проповедников и моралистов: плохо оплачиваемые солдаты, продажные судьи и слишком много чиновников, покупка должностей, деспотичное налогообложение. Но это было выражено с риторической силой, которая возвышалась над избитыми метафорами соперничающих ораторов. "Мы являемся свидетелями, — сказал Жерсон, — жалкого и позорного упадка этого королевства"^[226].

Глава V. Гасконь и Уэльс, 1405–1407 гг.

Летняя кампания на гасконской границе продолжалась независимо от событий в Париже. Но армии укомплектовывались и финансировались лишь с очень небольшой помощью из королевской казны. В апреле 1405 года набранные на месте войска из Сентонжа осадили Мортань, самый северный из англо-гасконских опорных пунктов на правом берегу Жиронды. Гарнизон Мортань был давней занозой в боку французов, который ежегодно выжимал из окрестностей примерно 25.000 экю в виде patis. Осада была местной инициативой, организованной Жаком де Монброном, невестка которого претендовала на это место как потомок его прежних владельцев. Мортань был мощной крепостью с двойной линией стен, башен и рвов которую защищала грозная полуангличанка Маргарет Страттон, вдова еще более грозного Судана де ла Трау, который занял это место в 1370-х годах. Однако перспектив на получение помощи извне у нее не было. После того как английские планы отправить армию морем в Бордо были оставлены, герцогство было вынуждено бороться за себя самостоятельно. Всего 160 человек прибыли из Англии с недавно назначенным мэром Бордо, сэром Томасом Суинберном. К тому времени, когда он достиг Бордо, Мортань уже был готов сдаться. Французские минеры подорвали стены, а их осадные машины бросали в замок огромные каменные ядра, одно из которых попало в жилые помещения и убило дочь Маргарет Страттон. Гарнизон окончательно покинул замок в конце июня, продержавшись более двух месяцев. Солдаты уплыли на лодках через Жиронду на рассвете, оставив крепость открытой для врага. Маргарет была среди пленных^[227].

Основные военные действия Франции в регионе начались только в июле. Французы наступали на герцогство с двух направлений. Коннетабль Франции Шарль д'Альбре собрал свои силы в Сен-Жан-д'Анжели в конце июня. 6 июля он осадил Шале в Сентонже, самую значительную крепость, которая все еще оставалась в руках англо-гасконцев к северу от Жиронды. Ее гасконский капитан Перо дю Пюш обратился за помощью непосредственно к Генриху IV, когда первые слухи о готовящемся нападении дошли до него в начале года, но получил лишь туманные обещания и в итоге оказалось, что он остался один. Генрих IV сделал для Шале не больше, чем для Мортань. Примерно через три недели после прибытия д'Альбре под Шале французы предприняли двухстороннюю атаку на Борделе с востока. Бернар, граф Арманьяк вторгся в нижнюю долину Гаронны с войском в 1.000 латников и 300 арбалетчиков, а граф Клермонский одновременно двинулся вниз по долине Дордони со второй армией, состоящей по большей части из военной знати Лангедока. За оборону в обеих долинах отвечал сенешаль короля Англии из Ажене Номпар де Комон. Но его силы были небольшими и разбросанными и были быстро разгромлены. Повсюду наблюдалась одна и та же картина. На стенах отдаленных крепостей небольшие гарнизоны закаленных гасконских рутьеров сопротивлялись с ожесточением, пока могли, в то время как города сразу же открывали ворота, чтобы не подвергаться риску разграбления. В ходе семинедельной кампании французы захватили все места, удерживаемые англо-гасконцами в Ажене, восемнадцать замков и обнесенных стенами городов, включая важные опорные пункты Порт-Сент-Мари, Тоннен и Эгийон, а также уцелевшие англо-гасконские гарнизоны на Дордони в Кастельно и Бадефоле. Сам Комон попал в плен и потерял все свои замки в этом регионе^[228].

Конечной целью всех трех французских командиров был Бордо. В сентябре графы Клермонский и Арманьяк объединили свои силы, и двинулись на город. Они, по-видимому, без труда, заняли Лангон, последний значительный англо-гасконский город на Гаронне вверх по течению от города^[229]. Примерно в конце месяца французы появились перед стенами Бордо и блокировали его с суши. К счастью для горожан, недавно из Англии прибыл флот с зерном, поэтому город был относительно хорошо снабжен. Арманьяк планировал, что армия коннетабля в Сентонже двинется на юг, чтобы присоединиться к нему в осаде города. Но главным элементом его плана был расчет на кастильский галерный флот, с помощью которого граф рассчитывал блокировать город со стороны Жиронды и моря. Как впоследствии оказалось, план был провальным.

В апреле Энрике III Кастильский согласился предоставить флот военных галер для операций против англичан в Гаскони. Но галеры находились в арсенале в Севилье, и кастильские адмиралы не смогли вовремя подготовить их и доставить в Бискайский залив. Вместо этого, довольно поздно, кастильцы послали небольшую флотилию, состоящую всего из трех галер, которые имелись у них в северном порту Сантандер. Командующим войсками и эффективным руководителем экспедиции был кастильский авантюрист и королевский фаворит Перо Ниньо. Уже в возрасте двадцати пяти лет, будучи ветераном крестовых походов против мусульманских государств Испании и северной Африки, Перо Ниньо, похоже, взялся за дело за свой счет в качестве личного предприятия. "Каждый идет на рынок со своим запасом удачи в надежде на прибыль, — говорил он своим спутникам, — а дальше он отдается на милость судьбы". Судьба оказалась неблагосклонна к Перо Ниньо. Галеры прибыли в Ла-Рошель в июле. После обсуждения с коннетаблем было решено, что, поскольку граф Арманьяк еще не начал свою кампанию, им следует в течении двух месяцев заняться собственными грабительскими предприятиями. Перо Ниньо отплыл в Бретань. Там он сошелся с другим военным подрядчиком, камергером Людовика Орлеанского Шарлем де Савуази, который за свой счет оснастил в Марселе две большие галеры. Вместе они договорились о совместном набеге на прибрежные поселения на западе Англии.

23 августа пять галер вместе отплыли к Корнуоллу в поисках наживы. Там они разграбили городок Сент-Айвс и захватили несколько торговых судов. Захватчики разграбили с них грузы и погрузили их на два самых больших захваченных судна, которые отправили обратно в Арфлёр. Остальные корабли они потопили. Это был их единственный значительный успех. В Сент-Айвс французы и кастильцы были вынуждены спешно вернуться на свои корабли, так как английская береговая охрана сосредоточилась вокруг города, чтобы противостоять им. В Плимуте они были отогнаны артиллерийским огнем из города еще до того, как смогли высадиться на берег. В Дартмуте и на острове Уайт они ненадолго высадились на берег, но береговая охрана появилась так быстро, что они были вынуждены сразу же убраться обратно. В Портленде произошла та же история. В Саутгемптоне их отпугнул вид новеньких башен и ворот на набережной. Кроме Сент-Айвс, только в Пуле (который кастильцы знали как "город корсара Гарри Пэя") им удалось нанести существенный ущерб на берегу. Пул не имел стен, а большая часть мужского населения находилась в море. Поэтому захватчики смогли безнаказанно высадиться на берег и сжечь часть города, убив нескольких защитников, включая брата Пэя. Однако полное отсутствие каких-либо упоминаний о высадке в английских хрониках или административных документах позволяет предположить, что франко-кастильская кампания была гораздо менее разрушительной, чем предыдущие операции такого рода. К началу сентября галеры были переоборудованы в Арфлёре. Отсюда три кастильские галеры вернулись в Ла-Рошель для продолжения своей первоначальной миссии^[230].

Перо Ниньо прибыл в Тальмон в устье Жиронды в конце сентября. Он ожидал найти там графа Арманьяка. На самом деле граф все еще находился в нескольких днях пути. Поэтому кастильцы пройдя по реке, 26 сентября, высадились в Медоке, к северу от города. Они сожгли несколько деревень и увели несколько голов скота. Но пока они занимались грабежом, на их корабли напал вооруженный отряд купцов из Бордо и отогнал их, оставив, по крайней мере, часть рейдовой флотилии на мели. В то же время до Перо Ниньо дошли сообщения (на самом деле ложные) об английском парусном флоте в Бискайском заливе, направляющемся в Бордо. Не желая оказаться в ловушке в Жиронде, Перо Ниньо резко отказался от продолжения похода и вернулся в Арфлёр. Вскоре после этого граф Арманьяк прибыл к стенам Бордо. Не найдя флота, который мог бы его поддержать, он прибегнул к блефу, и призвал горожан выйти и сразиться с ним. Видимо, граф ожидал, что они так и поступят, ведь в преддверии битвы во французской армии было посвящено в рыцари не менее восьмидесяти человек. Но у защитников Бордо не было причин покидать надежные стены. Уже через четыре дня они предложили Арманьяку крупную сумму денег за временное перемирия, которую он принял. К северу от Дордони Шарль д'Альбре договорился о таком же перемирии с сеньором Мюсидана, который командовал англо-гасконскими войсками в этом секторе. Отсутствие флота делало бессмысленным дальнейшие действия. Но это была не единственная причина внезапного прекращения кампании. Ежедневно поступали сообщения о драматических событиях, происходящих под Парижем. Людовик Орлеанский требовал подкреплений для противостояния герцогу Бургундскому. Коннетабль при первой же возможности отправился на север и в начале октября он прибыл со своей свитой в столицу^[231].

По английским подсчетам, в результате французского наступления было захвачено девяносто шесть городов и замков, обнесенных стенами. Из этого числа только граф Арманьяк занял примерно шестьдесят. Некоторые из этих завоеваний, такие как Мортань в Жиронде, Порт-Сент-Мари у слияния Ло и Дордони и Лангон, охранявший дорогу на Бордо через Гаронну, были стратегически ценными приобретениями. В других, таких как Шале, который окончательно сдался французам после четырехмесячной осады в ноябре, находились хищные англо-гасконские гарнизоны, удаление которых было важно для жителей региона. Но результат, тем не менее, разочаровал французских лидеров. Бордо оказался таким же недостижимым, как и прежде и пока англичане будут цепляться за этот великий город и его ближайшие окрестности, они смогут продолжать размещать отдаленные гарнизоны рутьеров по всему юго-западу, как они это делали с 1340-х годов^[232].

Так и произошло в 1405 году. Через несколько дней после ухода графа Арманьяка крепость Лимей, стоявшая над местом слияния Дордони и Везера в семидесяти милях к востоку от Бордо, была захвачена с помощью дезертиров из французского гарнизона. Она досталась Жану де Бофору, отступнику, представителю семьи, которая удерживала его в интересах Франции более трех десятилетий. Бофор превратил Лимей в базу для прибыльных операций рутьеров в южном Перигоре, что он мог делать только под английскими знаменами. Он оставил в крепости гарнизон из 200 человек под командованием Перро де Фонтанса (ле Беарна), печально известного рутьера из Беарна, который в 1380-х годах терроризировал Лимузен. Вдвоем с молодым соратником Аршамбо д'Абзаком они приступили к расширению сферы своего влияния. В новом году они захватили Карлюс в долине Дордони и опираясь на него взяли отдаленный, но мощный замок, XIII века постройки, Коммарк вместе с его владельцем Понсом де Бейнаком, ведущим французским дворянином Сарладе. К следующей весне рутьеры проникли в старые охотничьи угодья Перро в Нижнем Лимузене (современный департамент Коррез). К северу от Дордони другие банды рутьеров продвигались за отступающими французскими войсками. Город и замок Брантом на реке Дронна в северном Перигоре были захвачены сеньором Мюсидана, а небольшой французский гарнизон остался лишь в башне укрепленного аббатства. Отсюда рутьеры могли угрожать пяти французским провинциям. Рамоне де Сорт, еще один заметный участник рутьерских войн конца XIV века, начал расширять свою деятельность с баз вокруг Бержерака. По всей северной границе Гаскони от Гаронны до Шаранты вновь формировались старые англо-гасконские компании, часто под руководством тех же лидеров, которые участвовали в разбойничьих войнах 1380-х годов.

О буйном настроении того времени можно судить по внутренним разногласиям в гарнизоне Фронсака, который защищал смешанный гарнизон из англичан и гасконцев под командованием английского капитана. Гасконцы были возмущены, когда англичане настояли на том, чтобы они оставались на месте и защищали главный подход к Либурну с севера, вместо того чтобы выставлять новые гарнизоны и требовать богатые patis за границей. Англичане, жаловались они, были храбрыми бойцами, когда сражались с крепких каменных стен, но никогда не вели настоящей войны, предпочитая "жизнь в удовольствии и наслаждении", которую можно было получить на гарнизонной службе. В письме Генриху IV весной следующего года архиепископ Бордо с энтузиазмом рассказывал об успехах гасконских компаний. Все, кто понимал, что такое война, говорил он, соглашались, что с подкреплением из Англии под командованием выдающегося капитана позиции короля на юго-западе могут быть полностью восстановлены^[233].

* * *

22 июля 1405 года маршал Жан де Рье отплыл из Бреста в Уэльс. Его сопровождали три главных лейтенанта: адмирал Франции Рено де Три; Жан де Анже, недавно освобожденный из плена в Кале, считавшийся, течение многих лет, ведущим экспертом королевского Совета по английским делам; и ветеран бесчисленных стычек на границе Кале, Роберт Ле Боргне (Одноглазый) де Ла Эз. Под их командованием было 800 латников и 600 арбалетчиков, а также около 1.200 конных пехотинцев и артиллерийский парк. Флот насчитывал около 140 кораблей, включая сорок больших кастильских карраков. Это была самая большая морская экспедиционная армия, которую французы когда-либо успешно отправляли в море против Англии. Однако сказался недостаток опыта в больших морских операциях. Места на судах не хватало и при таком количестве людей и животных, втиснутых в грузовые отсеки, оказалось невозможным загрузить достаточное количество пресной воды, в результате чего большинство лошадей погибло в пути. В начале августа франко-кастильский флот прибыл в широкую естественную гавань Милфорд-Хейвен в Пембрукшире. Несмотря на недавние неудачи, Оуэн Глендауэр все еще контролировал большую часть Уэльса за пределами уцелевших английских крепостей с гарнизонами. Несколькими неделями ранее он председательствовал на втором Парламенте своих сторонников в захваченном эдвардианском замке Харлех на севере Уэльса. Согласно английским информаторам, его план теперь состоял в том, чтобы организовать как можно большую демонстрацию силы с помощью своих французских союзников, а затем предложить Генриху IV договор с позиции силы. Глендауэр привел своих сторонников на берег Хейвена, чтобы приветствовать французов. По французским оценкам, там собралось 10.000 валлийцев, и истинное их число, возможно, было близко к этому. Жан де Рье оставил при себе несколько французских кораблей для поддержки своих действий на побережье, а остальные вернулись во Францию с вестью о высадке и теплом приеме^[234].

Конечной целью Жана де Рье было вторжение в Англию. Но прежде чем сделать это, он должен был помочь Глендауэру укрепить свои позиции на юго-западе Уэльса и обезопасить прибрежную зону, по которой подкрепления и припасы могли попасть к нему из Франции. Эти операции дали неоднозначные результаты. Объединенные французские и валлийские войска атаковали Хаверфордуэст и взяли город, но не смогли захватить королевский замок, расположенный на скалистом утесе. Серьезный ущерб понес прибрежный город Тенби, бывший в то время одним из крупнейших и богатейших английских округов на юге Уэльса. Тенби был защищен впечатляющим кольцом стен XIII века, большая часть которых сохранилась до наших дней, и старым замком графов Пембрук, находившимся на мысу на южной оконечности города. Французы построили осадные машины и осадили это место в привычной для них методичной манере. Но их валлийские союзники бежали, когда около тридцати английских кораблей под командованием Гарри Пэя и сэра Томаса Беркли появились у города. Брошенные своими союзниками, французы были вынуждены поспешно отступить. Уходя, они сожгли свой осадный лагерь и обоз, а также часть своего флота, который находился на берегу. Беркли и Пэй поплыли дальше в Милфорд, где захватили еще четырнадцать французских кораблей, стоявших на якоре в гавани. В результате у Жана де Рье и его спутников осталась лишь горстка кораблей, которые могли поддержать их операции и в конечном итоге вернуть их во Францию.

Удручающее начало кампании было частично поправлено в конце августа, когда союзники перегруппировались и вторглись в плодородную долину реки Тауи. Они атаковали Кармартен, самый густонаселенный город южного Уэльса, где находился важный мост и речной порт. Город, часть которого не имела стен, был взят без труда и разграблен. Затем союзники осадили замок. Старая крепость, стоявшая на скалистом обрыве на берегу реки, никогда не была такой прочной, как более современные сооружения на побережье. Ее английский гарнизон, теоретически самый большой в регионе, значительно сократился из-за дезертирства. В течение четырех дней французские саперы подорвали стены. Гарнизон отбил первый штурм, но понес тяжелые потери и не был склонен выдерживать повторный. Англичане сдались в обмен на сохранения своих жизней. Сразу после этого сдался древний замок Кардиган, административно являвшийся подчиненным Кармартену.

В конце августа 1405 года французы вторглись непосредственно в Англию. Вместе со своими валлийскими союзниками они двинулись на запад через долины графства Брекнокшир и вторглись в Херефордшир. Произошло короткое столкновение у стен Херефорда, где граф Арундел взял на себя ответственность за оборону. Большая вылазка из города была отбита с большими потерями для англичан. Но французы перегрузили свою артиллерию на оставшиеся корабли, а без нее они пришли к выводу, что Херефорд взять невозможно. Поэтому они двинулись дальше в Англию, остановившись всего в восьми милях от Вустера у Вудбери-Хилл.

Генрих IV прибыл в Вустер 22 августа 1405 года. Большая английская армия уже стояла лагерем за городом, когда прибыли валлийцы и их французские союзники. Обе армии стояли лицом к лицу на полях и каждая ждала, когда другая сделает первый шаг. Противостояние длилось неделю. Глендауэр мог получить решающее сражение, на которое так надеялся. Но, просчитав шансы, валлийский лидер решил не рисковать поражением от хорошо вооруженных английских войск, даже при поддержке французов. Поэтому он отступил в Уэльс. Английский король продвинулся за ним до Херефорда. Здесь он созвал дополнительные войска, чтобы вместе с ними преследовать Глендауэра и французов в горах. Преследование началось в начале сентября, но закончилось катастрофой. Погода испортилась как раз в тот момент, когда король вошел в Гламорганшир. Начался проливной дождь и реки вздулись от воды. Английский обоз застрял в грязи. Продвижение вперед было мучительно медленным и к концу месяца кампанию пришлось свернуть. Уцелевшие английские анклавы в южном Уэльсе к этому времени потеряли надежду на эффективную помощь из Англии. Вопреки совету короля, англичане из Пембрукшира, наиболее густо колонизированного и застроенного замками региона Уэльса, решили выторговать у врага условия для перемирия, и получили его у Глендауэра в обмен на то, что равнялось patis в 200 фунтов серебра. Это был унизительный момент^[235].

Однако, несмотря на неадекватность английского ответа, французская экспедиция в Уэльс была неудачной. Ее единственное заметное достижение, захват Кармартена, не способствовало достижению поставленных целей. Командиры и солдаты уже были сыты войной по горло. Они уже отслужили положенный срок и испытывали серьезные проблемы с поиском продовольствия, которые только усугублялись с наступлением осени. Главные капитаны вложили в экспедицию значительные суммы, которые им не удалось вернуть за счет грабежа во время их короткой вылазки в западные графства Англии. Жан де Анже, вероятно, был не единственным капитаном, служившим в Уэльсе, которому пришлось продать свои земли, чтобы покрыть убытки. Другие, такие как адмирал Рено де Три, обнаружили, что их здоровье подорвано долгим морским путешествием и холодным, влажным климатом Уэльса. Посетитель, видевший его через несколько недель, описал его как "старого и больного человека, сломленного боями". Все они хотели вернуться во Францию и в ноябре 1405 года завершили свою кампанию. Латники сели на шесть оставшихся кораблей и уплыли. Но пехота и арбалетчики должны были остаться до тех пор, пока из Франции не будет выслан новый флот для их эвакуации. Оставшихся французов разместили в зимних квартирах, где они оставались до тех пор, пока их не вернули домой на следующий год за счет герцога Орлеанского. Но и теперь их злоключения не закончились. Кораблям, посланным за ними, пришлось пробиваться мимо кораблей западного Адмиралтейства под командованием Беркли и Пэя, и треть из них была потеряна^[236].

Министры Карла VI отреагировали на эти неудачи душевными терзаниями, которые последовали за столь же дорогой и бесплодной экспедицией в Шотландию в 1385 году. Они всегда возлагали нереалистичные надежды на вмешательство в дела Уэльса и рассматривали его как путь в Англию. Они мало что понимали в валлийской войне, которая, по сути, была оборонительной партизанской войной, направленной на удержание валлийских возвышенностей, блокаду английских гарнизонов, преследование случайных полевых войск, появлявшихся на равнинах и в долинах. Повстанцы Глендауэра не были подходящими союзниками для вторжения в Англию через открытую сельскую местность Херефордшира и Шропшира. Однако главное потрясение французских ожиданий было политическим. Они имели совершенно преувеличенное представление о масштабах внутренней оппозиции Генриху IV в Англии. Они ожидали, что англичане примут их как освободителей, и для них стало шоком, когда те этого не сделали. Как позже призналось французское правительство, они послали бы больше помощи в Уэльс, если бы только были какие-то доказательства "твердой и неизменной" решимости англичан восстать против своего короля. Как бы то ни было, хотя они продолжали объявлять Францию союзником Глендауэра и заявлять о своей солидарности с повстанцами, они не прислали ему больше ни войск, ни припасов, ни денег.

К тому времени, когда последние французские войска покинули Уэльс, ситуация уже стала складываться против Оуэна Глендауэра. Англси и Флинтшир, в самом сердце традиционно лояльной ему территории, уже находились в процессе умиротворения. В апреле 1406 года Глендауэр потерпел одно из самых тяжелых поражений, когда в одном сражении погибло более 1.000 его сторонников, включая одного из его сыновей. Месяц спустя другой отряд, действовавший в поддержку Глендауэра под командованием графа Нортумберленда, был уничтожен войсками из Чешира и Шропшира. Граф, как и французы, решил, что Глендауэра больше нет смысла поддерживать и через несколько дней после поражения он и Бардольф отправились в Бретань, вероятно, на тех же кораблях, которые доставили домой остатки французской армии^[237].

* * *

В Париже процесс принятия решений был практически парализован из-за споров между принцами и длительной отлучки короля. Герцогу Бургундскому удалось в октябре навязать своим кузенам номинальное одобрение реформ, но политическое сообщество по-прежнему надеялось на лидерство герцога Орлеанского. Капитан кастильской галеры Перо Ниньо, который провел несколько недель в Париже в начале 1406 года, обнаружил, что для решения своих дел ему все еще необходимо обращаться к Людовику. "Все дела Франции были в его руках", — вспоминал он. Тем временем Иоанн Бесстрашный изводил трусливых и обиженных советников на тему административной реформы, а они отвечали угрюмой обструкцией. Жан де Монтегю, магистр королевского двора, и два его брата, оба старшие офицеры Счетной палаты, неустанно трудились за кулисами с целью создания единого фронт против Иоанна в королевском Совете. Они организовали союз между королевой и герцогами Беррийским и Орлеанским. В начале декабря 1405 года между этими людьми был заключен официальный договор, в котором они обязались занимать общую позицию по всем вопросам, касающимся интересов короля. Герцог Бурбонский, граф Танкарвиль и сам Монтегю были негласными приверженцами этого договора. Вскоре отношения между соперничающими группировками достигли грани разрыва. 4 декабря Иоанн созвал коннетабля Шарля д'Альбре и всех королевских камергеров на совещание, чтобы обсудить, как преодолеть сопротивление принцев его предложениям. После четырех или пяти часов обсуждения он пригласил их встретиться за ужином в Бургундском отеле на следующий день. Другие принцы и их союзники провели собственное собрание в Бастилии, по окончании которого они отправили послание коннетаблю и камергерам с указанием не присутствовать на ужине у Иоанна. Это было сделано, по их словам, "на случай, если люди подумают, что он имеет право проводить реформу королевства, и вообразят, что [принцы] собираются присоединиться к нему в этом предприятии". Ярость Иоанна не знала границ. Герцоги Беррийский и Орлеанский, опасаясь, что он нападет на них, выставили охрану у своих парижских особняков и явились на следующее заседание Совета с оружием под плащами. "Дела моего господина, похоже, идут плохо", — писал бургундский чиновник своим коллегам в Дижон^[238].

Через несколько дней после этого инцидента герцогу Бурбонскому, который был ближе всего к нейтралитету в этих спорах, удалось договориться с принцами и восстановить нормальные отношения, которые сохранялись в течение нескольких месяцев. Условия соглашения неизвестны и, возможно, не были зафиксированы в письменном виде. Но о них можно судить по тому, что произошло впоследствии. Судя по всему, было решено наделить королеву постоянными полномочиями посредника между враждующими группировками. В то же время Людовик Орлеанский пошел на некоторые уступки желанию Иоанна занять признанное положение во французском королевстве и провести административную реформу при условии, что его собственные интересы не будут ущемлены. На Рождество 1405 года Карл VI начал приходить в себя, и впервые за несколько месяцев стало возможным вести важные дела. 27 января 1406 года Совет, собравшийся в присутствии короля, утвердил два новых ордонанса об управлении королевством во время его отлучек. Первый из них в значительной степени повторял неудачный ордонанс, который Филипп Смелый вытребовал у короля в апреле 1403 года. Правление во время отлучек короля было официально передано королеве Изабелле с правом привлекать к управлению четырех королевских герцогов Беррийского, Бурбонского, Орлеанского и Бургундского, королевский Совет или государственных чиновников. Второй ордонанс официально признавал нового герцога Бургундского наследником того положения во французском правительстве, которое ранее занимал его отец, и наделял его особой ролью в воспитании королевских детей. Этим ордонансам, особенно первому, суждено было оказать роковое влияние на политику последующих лет. Они означали, что любая группировка, стремящаяся контролировать правительство, должна была контролировать королеву. Изабелла, возвысившаяся до поста президента того, что фактически являлось регентским Советом, но не имеющая собственных значительных сторонников, была вынуждена вступать в череду оборонительных союзов с тем из принцев, который в тот момент казался наиболее могущественным или наименее опасным^[239].

Поток даров и доходов в казну Иоанна возобновился, хотя и в более скромных масштабах и с частыми перерывами. В свое время Совет также рассмотрел возражения Иоанна против того, что его соперник занимал должность генерал-капитана на границах Кале. Это назначение было передано Иоанну, и он смог поставить своих людей в ключевые гарнизоны. В конце января 1406 года были предприняты первые предварительные шаги по реализации программы бургундских реформ. Зарплаты чиновников были снижены, в некоторых случаях даже наполовину. Чрезвычайные надбавки к жалованию были сокращены или отменены. Число финансовых и судебных чиновников было приказано резко сократить. Все пенсии, начисляемые из доходов королевского домена в пользу членов Парламента, были отменены, если это не было оправдано как минимум двадцатилетней службой. В то же время, по-видимому, произошло заметное сокращение масштабов пожалований королеве и королевским принцам. Принцы примирились с этими мерами как с ценой за установление мира. Но чиновники гражданской службы не смирилась. Парламент, в частности, вел активную бюрократическую борьбу, придирчиво рассматривая ордонансы на предмет несоответствия форме, отправляя их на доработку и откладывая регистрацию до тех пор, пока это было возможно. Вскоре работа государственного аппарата возобновилась, и число назначений вновь начало неумолимо расти. К весне 1406 года стало ясно, что программа реформ герцога Бургундского зашла в тупик. Тем временем герцоги Орлеанский и Бургундский играли назначенные им роли, участвуя в традиционных ритуалах примирения, поцелуев, совместных пиров и ношения гербов друг друга. Но напряжение между ними никогда не спадало. Перо Ниньо наблюдал за герцогами за ужином в Париже и ему показалось, что все это было сплошным притворством^[240].

На этом фоне война привлекала меньше внимания политиков в Париже, чем раньше. Сражения на море заканчивались не в пользу Франции. Дорогостоящие экспедиции в Шотландию и Уэльс потерпели неудачу. Генрих IV выдержал все посягательства на свою власть и теперь его положение казалось слишком надежным, чтобы пытаться его сместить. Вопрос о финансировании войны стал особенно сложным из-за раздоров принцев. Ни один из них не хотел жертвовать своими претензиями на ресурсы короны. Без этого единственным способом финансирования крупномасштабных операций против англичан было введение еще одного налога. Это мера была бы крайне непопулярной и наверняка была бы использована герцогом Бургундским для укрепления своей политической поддержки среди населения. Такая перспектива вызывала настоящий страх у его кузенов. Осенью предыдущего года Совет рассмотрел план совершенно новой системы налогообложения, предусматривавший взимание фиксированной пошлины в размере 20 золотых экю с каждого поселения во Франции, которое не могло претендовать на освобождение от налогов из-за военных разрушений или чумы. Его авторы полагали, что это позволит собрать 18.000.000 экю за вычетом расходов на сбор, что более чем в шесть раз превысило бы поступления от налога с продаж, габеля и тальи вместе взятых. Из них почти 13.000.000 экю предлагалось использовать для финансирования постоянной армии численностью около 40.000 человек, а остальные средства направить на содержание королевского двора и накопление нового казначейского резерва. Неизвестно, кто разработал или поддержал эту фантастическую схему, которая даже в лучшие времена была бы административно невыполнимой и не под силу населению Франции. Но она быстро провалилась из-за противодействия принцев и, очевидно, самого короля. Никакое альтернативное предложение так и не было внесено, и основные черты французской налоговой системы оставались неизменными до конца XVIII века^[241].

Весной 1406 года появились первые признаки того, что французское правительство может быть готово вести переговоры с Генрихом IV на более широкой основе, чем простое соблюдение договора, заключенного его предшественником. Дипломатические контакты с Англией были возобновлены после двухлетнего перерыва. Есть все основания связывать эти шаги с герцогом Беррийским, но Людовик Орлеанский, должно быть, просто терпел их. В феврале один из камер-рыцарей Генриха IV, сэр Френсис де Корт, совершил тайный визит в Париж, чтобы изучить возможность восстановления перемирия до середины лета и возобновить переговоры о постоянном мире. Он был хорошо принят герцогами Беррийским и Орлеанским. После этого в апреле единокровный брат Генриха IV Генри Бофорт, епископ Уинчестерский, видный английский советник Томас, лорд Камойс, и давний доверенный короля Джон Норбери отправились в Лелингем для встречи с французским посольством, возглавляемым Жаном де Монтегю, епископом Шартрским, и Жаном де Анже. Это была одна из немногих встреч на таком уровне, состоявшихся после воцарения Генриха IV. Бофорт был уполномочен предложить постоянный мир и брак между принцем Уэльским и дочерью французского короля. Французы заявили, что у них нет полномочий для заключения перемирия, и, как говорили, с осторожностью отнеслись к идее брачного союза. Но Бофорт был принят с радушием и осыпан щедротами и ни одно из его предложений не было отвергнуто. Судя по всему, было достигнуто соглашение о восстановлении процедур присуждения компенсации за причиненный ущерб при нарушении перемирия, а также договоренность о том, что более существенные вопросы будут обсуждаться между английским Советом и герцогом Беррийским. В мае в Англии находился доверенное лицо герцога и советник Казин де Серенвилье^[242].

В июле граф Нортумберленд и его компаньон Томас Бардольф, пробравшись из Уэльса в Бретань, а оттуда во Фландрию, объявились в Париже в надежде заручиться поддержкой Франции для нового восстания в Англии. Нортумберленду было позволено лично изложить свою позицию перед французскими королевскими принцами. Он отказался от всякой личной ответственности за низложение и смерть Ричарда II и осудил Генриха IV со страстью, которую некоторые из его слушателей, как говорят, сочли чрезмерной. Он объявил графа Марча истинным королем Англии и призвал к военной и финансовой поддержке, чтобы организовать вторжение в Англию в поддержку его притязаний. Этот вопрос долго обсуждался нанескольких заседаниях королевского Совета. Но в конечном итоге Нортумберленда отпустили, вручив лишь дорогие подарки. Уэльский священник и хронист Адам из Уска, который несколько раз встречался с Нортумберлендом, когда тот был в Париже, сообщил, что герцог Орлеанский был самым решительным его сторонником^[243].

* * *

Перспектива налаживания более тесных отношений с Англией была вскоре разрушена. Главной причиной этого стал почти полный крах английских позиций в Гаскони. Весной 1406 г. местные французские войска приступили к сизифовой задаче возвращения мест, которые были так быстро завоеваны англо-гасконскими компаниями зимой. В более широком плане стратегическая ценность этих мест была сомнительной. Но они были источником страха для общин юго-запада, которые можно было заставить предоставить деньги на оплату большей части войск, не прибегая к помощи королевской казны в Париже. Основные усилия были направлены на отвоевание Брантома у гарнизона, установленного там в ноябре сеньором Мюсидана. Брантом был городом, обнесенным крепостной стеной, владение которым давало гасконским компаниям базу для набегов на весь регион к северу от Дордони. К началу февраля 1406 года город был осажден. К концу марта коннетабль, графы Арманьяк, Клермонский и Алансонский, а также сенешали Сентонжа, Пуату и Лимузена находились под стенами города, а их войска насчитывали около 1.200 человек. Стены подвергались артиллерийским обстрелам, пока гарнизон, наконец, не заключил в начале апреля тщательно продуманное соглашение об условной капитуляции. Она предусматривала сдачу города 30 мая, если к этому дню не появится армия помощи, готовая дать сражение за городом на тщательно согласованной и заранее размеченной территории.

Люди в Брантоме обратились к Совету в Бордо с просьбой помочь им, и все предполагали, что найдется способ сделать это. Французский королевский Совет даже слышал сообщения о том, что принц Уэльский лично находится на пути из Англии. Эти сообщения напугали Совет и заставили его прислать крупные подкрепления с севера. На самом деле никакого подкрепления из Англии не было, а у офицеров Генриха IV в Бордо не было свободных людей. Гасконские компании в регионе делали все возможное, чтобы помочь своим братьям по оружию. Перро ле Беарн и Аршамбо д'Абзак собрали небольшой отряд из 300 человек в надежде удивить осаждающих. Но отряд был уничтожен французами еще на подходе к городу, а Аршамбо попал в плен. В назначенный день французская армия численностью около 5.000 человек в течение четырех часов стояла в строю перед стенами, ожидая столкновения с армией помощи, которая так и не появилась. В конце дня Брантом открыл перед французами ворота^[244].

Эти события оказали решающее воздействие на баланс сил на юго-западе, что, похоже, застало врасплох даже коннетабля. Они вселили страх в сердца других гасконских капитанов в регионе. В итоге Аршамбо д'Абзак сдал все свои завоевания и заплатил огромный выкуп, чтобы добиться своего освобождения. Его гарнизоны в Карлюсе и Коммарке согласились оставить крепости за деньги. Рамоне де Сорт, о котором в одном из французских королевских документов этого времени говорится, что он держал в своей власти весь регион, также, пришел к выводу, что больше не может сопротивляться. Он продал свой главный опорный пункт в Керси и вступил в переговоры с графом Арманьяком, чтобы удерживать остальное для короля Франции. Жан де Лимей подчинился Карлу VI после того, как Лимей был подвергнут минированию и трехдневному артиллерийскому обстрелу. В июле 1406 года коннетабль прошел по долине Дордони, сметая на своем пути череду небольших англо-гасконских гарнизонов, в то время как сенешаль Лимузена наступал на недавно основанные гасконские гарнизоны в Нижнем Лимузене. Он брал укрепления рутьеров одно за другим с помощью штурма или покупки, оставляя за собой след из трупов, качающихся на деревьях или плывущих по рекам, связанными по рукам и ногам. Регулярные отчеты архиепископа Бордо Генриху IV были жестоко откровенны, как, пожалуй, мог позволить себе только церковник и итальянец. "Я так часто и так настойчиво писал вам о состоянии вашего герцогства, — писал он в июне, — что уже не знаю, как сказать об этом достаточно ясно, не повторяясь". Никто, писал архиепископ, больше не верил обещаниям короля о военной поддержке. "Вы не можете защитить эту землю только словами… Подумайте о последствиях вашего бездействия"^[245].

Потребовался еще один кризис в делах герцогства, чтобы показать, насколько уязвимой была позиция Англии. В начале июля 1406 года Раймон де Монто, сеньор Мюсидана, умер, не оставив наследника мужского пола. Один из последних остававшихся в живых людей, сражавшихся с Черным принцем при Нахере, Раймон на протяжении почти полувека был влиятельным человеком в Борделе и западном Перигоре. Помимо крепости Мюсидан в Перигоре, он был также сеньором, обнесенного крепостной стеной, города Блай, на правом берегу Жиронды. Совет в Бордо был полон плохих предчувствий. Раймон оставил двух дочерей: Жанну, которая недавно вышла замуж за французского сенешаля Сентонжа Жана д'Арпедана, и Марию, назначенную наследницу Мюсидана и Блая, молодую незамужнюю женщину, выбор мужа которой, вероятно, определил бы окончательную верность обоих городов. Вдова Раймона, Маргарита д'Альбре, опекавшая свою дочь и взявшая на себя управление ее владениями, была двоюродной сестрой коннетабля Франции. Она также занимала по своему праву важную крепость Вер расположенную на левом берегу Дордони на небольшом расстоянии вниз по течению от Либурна. Находясь на смертном одре Раймон сделал все возможное, чтобы его владения не попали в руки французов. Он ограничил права своей жены настолько, насколько это было возможно по закону и поручил Марии жить и умереть в верности королю Англии и не брать в мужья никого, кто не обязуется делать то же самое. Но существовал предел тому, чего Раймон мог добиться из могилы. Вся эта история показала, насколько зависимым было английское герцогство от выбора нескольких сотен гасконских дворян, связанных сложными узами браков, родства и союзов, которые перечеркивали традиционные политические связи.

Маргарита д'Альбре бежала в Мюсидан в поисках безопасности. Через несколько дней она была осаждена там своим кузеном коннетаблем. Мюсидан был мощной крепостью с сильным гарнизоном. Но уже через неделю Жан д'Арпедан заключил сделку между Маргаритой и коннетаблем. Трудно сказать, где здесь заканчивались военные действия и начинались семейные отношения. Маргарита отказалась от Мюсидана на условиях, что будет получать доходы от сеньории всю оставшуюся жизнь. Таким образом, самая важная англо-гасконская крепость в Перигоре получила французский гарнизон и навсегда вышла из-под контроля герцогства. Маргариту также вынудили признать права коннетабля на Вер, который они оспаривали между собой в течение многих лет, на условиях, что ей будет позволено соблюдать формальный нейтралитет в англо-французской войне. Коннетабль с "большой хитростью", но безуспешно пытался убедить Маргариту выдать Марию замуж за его младшего брата Луи, что привело бы к тому, что Блай также перешел бы в руки французов. Вдове не терпелось вырваться из рук кузена и как только она достигла Вера, она отказалась от навязанного ей соглашения и привела англо-гасконский гарнизон из Бордо. Но Маргарита д'Альбре не желала безоговорочно служить английской короне, как это делал ее покойный муж и выбрала линию наименьшего сопротивления, опасаясь за будущее, беспокоясь за наследство своей дочери и стремясь подстраховать свою позицию в отношениях с обеими сторонами^[246].

В этом она походила на многих, самых выдающихся гасконцев. Ее родственники из дома Грайи были, пожалуй, самыми значительными из всех. Теперь, когда Фуа и Беарн находились в его руках, главной заботой Аршамбо де Грайи, графа Фуа, было сохранить свои обширные владения и многочисленные замки в Борделе, почти все находившиеся во власти офицеров Генриха IV. Он неофициально разделил свои владения между сыновьями. Старший, Жан виконт де Кастельбон, который со временем сменит его на посту графа Фуа, был ярым приверженцем Франции, заключившим свой собственный союз с Людовиком Орлеанским и принявшим активное участие в кампании графа Клермонского в 1404 году. Он также был наделен семейными владениями в Арагоне. Второй сын, Гастон, получил контроль над семейными владениями в Борделе и со временем получил титул капталя де Бюш. Он заявил властям в Бордо, что его политическая линия будет определяться его отцом. На практике это означало, что его позиция колебалась между благожелательным нейтралитетом и активной поддержкой английского дела. Эти двусмысленные договоренности, несомненно, должны были обеспечить семье гарантию на любой случай. Что касается самого графа Фуа, то он уклонялся от попыток обеих сторон заручиться его поддержкой и поддерживал осторожный контакт с офицерами английского короля в Бордо. Аршамбо уверял Генриха IV, что не одобрял решения своего наследника перейти на сторону французов, во что трудно поверить. Как сказал Аршамбо позже в том же году, его истинная верность всегда была на стороне короля Англии, но он никогда не заявил бы об этом письменно, чтобы документ не попал в руки французов^[247].

В начале июня 1406 года французские командиры на гасконской границе собрались, чтобы обсудить, что делать дальше. Они были воодушевлены результатами осады Брантома и очевидными признаками развала сети гарнизонов гасконских рутьеров. Ни из Англии, ни из Бордо до сих пор не последовало никакого ответа на их военные операции. Слабость противника была очевидна. Было даже неясно, есть ли у англичан желание сопротивляться. Коннетабль и его коллеги считали, что они стали свидетелями первых признаков краха английского герцогства Гиень и были полны решимости развить свой успех, вторгшись в самое его сердце. С приближением сезона сбора урожая, это было идеальное время для вторжения. Решающим фактором были деньги. Местные ассамблеи, которые до сих пор финансировали кампанию, вряд ли так скоро согласились бы на еще один налог, даже если коннетабль применил бы жесткие методы убеждения. Кампания в Борделе, вероятно, все равно оказалась бы им не по карману. Альбре доложил Совету в Париже, что после более чем двух лет гасконской войны, в ходе которой ему пришлось покрывать большую часть расходов на свою свиту из собственных средств, он не может продолжать воевать без существенного финансирования со стороны короля. Коннетаблю срочно требовалось 45.000 или 50.000 франков и он полагал, что имея такую сумму он сможет завоевать все крепости в Борделе и осадить сам Бордо в текущем сезоне. Если ему и не удастся взять Бордо, то он был уверен, что сможет нанести городу серьезный урон. Для Франции стало бы трагедией, если бы эта возможность была упущена.

Обращение коннетабля произвело значительное впечатление в Париже. Даже герцог Беррийский, от природы не склонный к военным рискам и занимавший видное место среди миротворцев весной, высказал мнение, что среди гасконских дворян было много тех, кто списал со счетов перспективы английского герцогства и был готов отказаться от верности англичанам, как только достаточно мощная французская армия появится в регионе. Окончательное изгнание англичан из юго-западной Франции было большим успехом. С другой стороны, проведение крупной кампании в Гаскони означало бы отказ от всех недавних дипломатических предложений Генриху IV. А казна не могла собрать 45.000 или 50.000 франков, что в любом случае было значительным недофинансированием, без наложения еще одной тальи. Это потребовало бы решения короля, который опять был в отлучке, а также могло вызвать враждебность герцога Бургундского и его сторонников на улицах города^[248].

Примерно в начале июля 1406 года, когда ответа из Парижа не последовало, графы Клермонский и Алансонский отправились на север, чтобы лично потребовать принятия мер. Прибыв в столицу, они обнаружили, что король пришел в себя несколькими днями ранее^[249]. Потребовалось еще три недели, чтобы собрать в столице всех нужных людей. В последнюю неделю июля в присутствии короля в отеле Сен-Поль наконец собрался Большой Совет. Все королевские принцы, Беррийский, Бурбонский, Орлеанский, Бургундский и Анжуйский, присутствовали на нем вместе с королем Наварры. К ним присоединились советники и камергеры короля, а также множество придворных рыцарей. Обсуждения затянулись до начала августа. В конце концов, Совет решил поддержать предложение коннетабля. Было решено, что герцог Орлеанский будет командовать крупным наступлением в Жиронде осенью, а герцог Беррийский поведет вторую армию вниз по долине Гаронны из Лангедока. Даже герцог Бургундский признал целесообразность атаки на Бордо, пока его защитники слабы. Основными предметами спора были извечный финансовый вопрос и опасения Иоанна Бургундского, что операции против Бордо, помимо прославления его соперника, отнимут у него ресурсы под Кале. Сообщения с северного фронта, казалось, придавали силу его опасениям. Англичане, которые видели, как сгущаются тучи, заявили о своем намерении укрепить Кале и начали пополнять его запасы. В последнее время их гарнизон стал более агрессивным. Английские войска из Гина осадили небольшой форт Балингем на юге, который французы использовали в качестве наблюдательного пункта. Преувеличенные сообщения об этих событиях распространялись в Париже, где считалось, что сын английского короля Томас Ланкастер собирает большую армию для вторжения во Францию через Пикардию. Герцог Бургундский ловко воспользовался этими слухами. Он настаивал на одновременном вторжении в округ Кале под своим командованием. Это была его цена за согласие на наступление в Гаскони, и Совет в конце концов согласился ее заплатить. Жан Жувенель де Юрсен, чей отец был одним из советников герцога Орлеанского, считал, что главной причиной этого решения было поддержание мира между соперничающими принцами и предотвращение "ворчания и ссор", которые парализовали работу Совета в прошлом. Некоторые из них, возможно, также думали о том, что кампания на севере будет полезной, чтобы отвлечь внимание и ресурсы Англии от юго-запада.

Решение о проведении одновременной кампании на севере значительно усугубило проблему финансирования. Счетная палата подготовила отчет о состоянии финансов правительства, который показал, что совокупные доходы от королевского домена и налоговые поступления покрывают только обычные расходы. Таких средств при Карле V было более чем достаточно для оплаты повторного завоевания большей части западной Франции. Нехватка денег на этот раз объяснялась изъятием королевских доходов принцами и гражданской службой. Это означало, что потребуется ввести еще одну талью. Король был возмущен и потребовал расследования. Но никакое расследование этой давней проблемы не могло решить насущный вопрос. Герцог Бургундский возражал против еще одной тальи "со всей силой, на которую был способен". Он считал, что деньги должны быть собраны "другими способами". Под этим он подразумевал экономию на тучном бюджете администрации. Другие возражали против этой попытки возродить бургундскую программу административной реформы, которая, как они считали, была успешно похоронена. В итоге был найден компромисс. Было решено оплатить двойную кампанию за счет экономии и новых налогов. 28 июля, редкий случай, весь Совет одобрил большой административный ордонанс, вторую за год попытку сократить государственную администрацию и добиться значительной экономии государственного бюджета. Предстояло резкое сокращение персонала королевского двора, Счетной палаты и монетных дворов. Должны были быть отменены (снова) чрезвычайные доплаты и некоторые другие привилегии. Были введены жесткие ограничения на новые пожалования, особенно те, которые осуществлялись за счет королевских владений. Кроме того, вводился "малый сбор" в размере 200.000 франков, который должен был быть разделен поровну между военными казначеями кампаний герцогов Орлеанского и Бургундского. Был утвержден ордонанс о введении этого налога, в котором тенденциозно утверждалось, что Франция вот-вот будет захвачена Томасом Ланкастером и что деньги срочно требуются для ее обороны^[250].

Герцог Бургундский покинул Париж 10 августа, чтобы начать приготовления к своей кампании. А через несколько дней компромисс был отменен Парламентом. Судьи объявили ордонанс "противоречащим чести короля" и отказались его регистрировать. На них должно быть сильно повлияли вводимые реформы, особенно отмена надбавок к жалованью. Их возражения, несомненно, были подкреплены чиновниками в Совете и, возможно, некоторыми принцами. В результате в военном бюджете правительства образовалась брешь. 16 сентября талья была удвоена до 400.000 франков. Львиная доля увеличенной тальи, 250.000 франков, должна была пойти на финансирование кампании Людовика Орлеанского. Был опубликован новый ордонанс, еще более тенденциозный, чем первый, в котором в качестве объяснения говорилось, что вторая английская армия теперь готова вторгнуться во Францию с юга. С Иоанном Бесстрашным, который находился в Дижоне, не посоветовались. Он был в ярости и чувствовал, что его одурачили. В конце сентября герцог вернулся в Париж, чтобы попытаться отменить новый ордонанс. Но к моменту его приезда было уже слишком поздно. Уже были достигнуты договоренности об уплате повышенного налога, а герцог Орлеанский отправился в Гасконь^[251].

* * *

Несмотря на тревожный тон двух французских ордонансов о введении тальи, на самом деле не было никаких английских армий, собирающихся на берегу или готовых вторгнуться во Францию. Томас Ланкастер действительно был назначен командовать армией, но она предназначалась для Бордо, а не для Кале, и была отменена из-за нехватки средств еще до того, как был набран хоть один солдат. Финансовое положение Генриха IV летом и осенью 1406 года было таким плохим, как никогда ранее. Двойная субсидия выделенная в ноябре 1404 года была строго зарезервирована для военных расходов под контролем специальных военных казначеев, назначенных Парламентом, но она была полностью поглощена расходами на подавление второго восстания Перси, проведение операций в Уэльсе и поддержание безопасности море. Вся эта сумма была израсходована или только ожидалась. Таможенные доходы, которые была главным оставшимся источником средств, были перенаправлены на покрытие расходов на содержание королевского двора и погашение самых неотложных из накопившихся долгов правительства. В результате Генрих IV остался без каких-либо средств для продолжения войны, кроме как за счет доходов и займов. Нигде последствия бедности Генриха IV не были так очевидны, как в Гаскони и Кале — двух фронтах, которым угрожали текущие планы французского правительства. С момента воцарения Генриха IV в Гасконь не было переведено никаких средств, и с апреля 1405 года ни одно войско, служившее там, не получало жалованья из английской казны. В Кале резервирование таможенных поступлений для оплаты гарнизона рухнуло под давлением долгов короля и было фактически приостановлено с марта 1406 года, а прямые выплаты из казначейства сократились до незначительного уровня. В результате за лето задолженность по жалованью перед солдатами резко возросла^[252].

Эти проблемы усугублялись ухудшающимся здоровьем самого Генриха IV. До своего воцарения Генрих IV был крепким, атлетически сложенным мужчиной, знаменитым наездником и турнирным бойцом. Но как король он был угнетен физическим бременем правления. Летом 1405 года, когда он ехал на север из Йорка в погоне за мятежным графом Нортумберлендом, его поразила загадочная болезнь, характеризующаяся сильной слабостью и обезображивающими гнойниками на коже, которая вывела его из строя на несколько дней и повторялась через нерегулярные промежутки времени до конца его жизни. Наиболее правдоподобный диагноз — псориаз, хроническое рецидивное заболевание кожи, иногда связанное с сильным стрессом. Однако современники называли это заболевание проказой. В то время о проказе было известно очень мало. Но в целом она считалась признаком греховности, и вполне возможно, что так считал и сам Генрих IV. Сочетание физической немощи и нежелания появляться на людях сделало практически невозможным для Генриха IV лично управлять страной в течение длительного времени. В апреле 1406 года, когда король находился в Виндзоре, он перенес очередной приступ болезни. Не имея возможности ехать верхом, в конце месяца он был доставлен в Лондон на барже и на следующие три месяца уединился в особняке епископа Даремского, общаясь со своим Советом посредством писем. 22 мая он назначил новый Совет и передал ему большую часть повседневных государственных дел. По его словам, он не мог уделять делам столько внимания, сколько ему хотелось бы^[253].

Большую часть этого времени Парламент заседал в Вестминстере. Парламент, открывшийся 1 марта 1406 года, был самым продолжительным за все средние века, отчасти из-за многочисленных перерывов, вызванных состоянием здоровья короля. Он также был одним из самых противоречивых. Главным делом правительства было введение новых налогов перед лицом самой серьезной угрозы со стороны Франции за многие годы. Было много поводов напомнить Палате Общин о реальности угрозы. Открытие пришлось отложить, когда Шарль де Савуази блокировал Темзу с эскадрой из Арфлёра и захватил несколько ценных торговых судов. Из Гаскони прибыла делегация во главе с главным территориальным магнатом Медока, чтобы донести до парламентариев тяжелое положение герцогства. Тем не менее, с самого начала заседания преобладали те же жалобы на неэффективность, расточительность и коррупцию в правительстве, которые занимали почти каждый Парламент с 1401 года. В некотором смысле эти жалобы перекликались с аналогичными вопросами, которые в это же время обсуждались в Париже. Спикером Палаты Общин был сэр Джон Типтофт, рыцарь двора Генриха IV, которому, вероятно, было еще двадцать с небольшим лет и который в то время стоял на пороге знаменитой карьеры военачальника, дипломата и администратора. Позиция Палаты Общин была изложена в его первом послании королю после трех недель обсуждения, в ходе которого Генрих IV лично подвергся немалому количеству критики. Палата Общин, сказал Типтофт, хотела "хорошего правительства в изобилии". Под этим парламентарии подразумевали наличие советников, утвержденных ими самими, с четко прописанными обязанностями и достаточным статусом, чтобы противостоять королю, особенно в вопросах предоставления субсидий и финансов.

24 мая 1406 года, через два дня после того, как король назначил новый Совет, Типтофт выступил с обширной критикой действий правительства за последние пять лет и особенно ведения им военных дел. Большая часть Ирландии была потеряна. Гасконь была на грани падения. На оборону шотландской границы были потрачены непомерные суммы, но жители севера были "полностью уничтожены и истреблены". Капитаны крепостей вокруг Кале отсутствовали на своих местах. Война в Уэльсе шла лучше, но служившие там люди не получали жалованья и были разорены. Бремя береговой обороны, еще одной относительно успешной части деятельности правительства, стало невыносимым для местных общин, которые должны были нести его, и для внутренних графств, которые должны были в мгновение ока собирать лучников и латников. Все это, говорил Типтофт, произошло из-за плохого правительства. В течение следующего месяца Типтофт расширил свою атаку, охватив весь государственный механизм. Короля обманывали сборщики налогов, казначеи в Кале и в Ирландии, маршалы, которые отвечали за сбор армии и позволяли набирать в ее ряды "сыновей крепостных, которые даже не умеют ездить верхом". Королевский двор состоял "в основном из негодяев", и его расходы были чрезмерными. Финансы короля были подорваны необдуманными пожалованиями земель, замков и аннуитетов. За этими порицаниями, в ходе заседаний, последовали неоднократные жалобы на количество иностранцев при дворе короля и его французской королевы, что ознаменовало воскрешение ксенофобии Парламентов XIV века. Кульминацией стал призыв к высылке из страны сорока трех лиц, в основном мелких придворных или безобидных слуг, включая повара и двух прачек^[254].

Некоторые критические замечания Палаты Общин в адрес правительства объяснялись ее извечной склонностью недооценивать расходы на оборону и переоценивать традиционные источники доходов короля, хотя как сам Типтофт должен был знать это лучше. Но многое в его диатрибе было правдоподобным, а кое-что — вполне оправданным. В администрации Кале постоянно ощущался запах мошенничества. Капитаны города и крепостей вокруг него, как правило, были заочными военными подрядчиками, которые получали жалование, но выполняли свои обязанности через заместителей. Единокровный брат Генриха IV Джон Бофорт, граф Сомерсет, был капитаном Кале, а сын короля Томас Ланкастер номинально командовал в Гине, но Сомерсет редко бывал в городе, а Томас — никогда. Казначей Кале, который оперировал крупными суммами наличными, был заключен в тюрьму Флит в 1403 году, пока проводилась специальная ревизия его бухгалтерских книг, хотя, предположительно, ничего не было обнаружено, поскольку в конечном итоге он был восстановлен в должности. Аналогичные обвинения в растрате были выдвинуты против финансовых чиновников короля в Гаскони. Коннетабль Бордо сэр Уильям Фаррингдон, который был арестован в 1402 году прямо во время заседания Совета, почти наверняка был невиновен. Но дело сэра Эдмунда Торпа, мэра Бордо, который был уволен в том же году после того, как против него были выдвинуты "разнообразные и ужасные обвинения", было довольно мутным. Вплоть до наших дней это были почти универсальные особенности армейских комиссаров и казны, но в тесном и озлобленном собрании такие вещи приобретали резонанс, совершенно несоразмерный их реальной значимости. Обвинения в адрес Генриха IV в отношении его собственных финансов были более фундаментальными. Уровень предоставленных грантов при Генрихе IV был очень высоким. Многие из них представляли собой аннуитеты, обеспеченные передачей доходов в руки сборщиков, что лишало казначейство поступления наличности. Двор Генриха IV было сильно в долгах, его финансы плохо управлялись, а учетная бухгалтерия была хаотичной. Его расходы не только были чрезмерными по историческим меркам, но и быстро увеличивали долю платежей из Казначейства^[255].

Печальная реальность заключалась в том, что доходы правительства, как бы хорошо они ни управлялись и тщательно ни расходовались, были просто недостаточны для финансирования крупной войны в Уэльсе или Франции, не говоря уже об обеих странах. Палата Общин была ослеплена своей одержимостью сохранением королевских владений и заблуждением, что король может жить на свои собственные средства без необходимости налогообложения. Конечно, парламентарии не могли питать иллюзий относительно масштаба финансовых проблем правительства. Когда они попросили срочно найти деньги на обеспечение безопасности на море, то получили лаконичный ответ: Il n'y a pas de quoi (Их нет), а между тем необходимая сумма составляла всего 4.000 фунтов стерлингов. Советники, которых король назначил в мае, в ответ заявили, что они уйдут в отставку, если не будет обеспечено надлежащее финансовое положение для "хорошего управления", которого от них требовали. Проблема заключалась в том, что у Палаты Общин было мало достоверной информации, и она не доверяла людям короля. Характерно, что переговоры о предоставлении субсидии сорвались в июне из-за требования Палаты Общин изучить бухгалтерские книги короля. В один из редких случаев, когда он появился на людях, Генрих IV уперся и отказался это сделать. "Короли не имеют обыкновения предоставлять отчеты", — заявил он. А его чиновники добавили, что они понятия не имеют, как составлять отчеты, а сборщики налогов утверждали, что у них нет ни чеков, ни квитанций. Столкнувшись с таким тупиком, Палата Общин решила использовать надвигающуюся опасность, на которую обратил внимание Типтофт, чтобы добиться решения. Поэтому, когда 19 июня Парламент объявил перерыв до осени, чтобы дать возможность собрать урожай, а членам Палат Лордам и Общин "получить удовольствие и отдохнуть" в течение лета, никаких налогов, кроме скромного и временного увеличения тоннажа и фунта, принято не было^[256].

Оставленный один на один перед лицом нависшей угрозы со стороны Франции, на следующий день после закрытия Парламента Генрих IV созвал Большой Совет, чтобы посоветоваться, что ему делать. Но когда Совет собрался 8 июля, короля там не было. Накануне он покинул Лондон и отправился в неспешное путешествие по святыням и местам паломничества восточной и центральной Англии, искупая свои грехи и молясь о своем выздоровлении. Повседневное управление королевством было возложено на королевский Совет, который был парализован из-за отсутствия средств и руководителя. Государственная машина поддерживалась за счет поспешно организованных займов. К концу месяца было одолжено 12.000 фунтов стерлингов. Большая часть этой суммы была найдена лондонским предпринимателем Джоном Хенде, который стал ведущим финансистом короны, и Ричардом Уиттингтоном, нынешним мэром Лондона, "торговцем, который был звездой и главным избранным цветком", который кредитовал корону в течение двадцати лет. Хенде торговал в Гаскони, а Уиттингтон был крупным оптовым торговцем шерстью с важными коммерческими интересами в Кале. Эти люди были проницательными бизнесменами, у которых на кону стояло многое. Но если они надеялись на энергичный ответ на кризис, их ждало разочарование. Кредиты позволили Совету укрепить Кале, но Гасконь была брошена на произвол судьбы^[257].

* * *

Французские приготовления к наступлению на Жиронду начались на второй неделе сентября 1406 года, через несколько дней после принятия окончательных решений в Париже. Коннетабль Шарль д'Альбре разместил свой штаб в массивном замке XII века в Понсе, где дорога из Пуатье и Тура пересекала реку Сень. Его подготовка к предстоящей кампании была методичной и задуманной в впечатляющих масштабах. Французские войска, выведенные из гарнизонов по всему юго-западу и поставленные на службу сенешалями провинций, двигались по долинам рек в Сентонж. К концу месяца под командованием коннетабля находилось около 1.500 человек, набранных из местных жителей, и 500 арбалетчиков. По всему региону собирали провизию и другие запасы. В бухте Ла-Рошель стояло тридцать вооруженных кораблей, в том числе десять гребных баланжье и галер под командованием Шарля де Савуази, который к этому времени стал незаменимым военно-морским подрядчиком Франции. Все это начало съедать деньги в то время, когда доходы от тальи еще даже не начали поступать. Коннетабль потребовал собрать еще один подымный налог от многострадального населения Сентонжа, которое уже было обложено одним налогом в начале года и еще одним — годом ранее. Вдобавок ко всем обычным трудностям, связанным с присутствием большого количества недисциплинированных солдат, эти требования были объявлены нетерпимыми и отклонены. Сенешаль Сентонжа промолчал. Герцог Орлеанский приказал собрать его силой. Коннетабль, столкнувшись с требованиями заработной платы от экипажей своих кораблей, конфисковал большие суммы денег и столового серебра у зажиточных жителей и церквей Ла-Рошели.

Характерно, что большая часть нашей информации об этих вещах получена из записей английского и гасконского шпионажа. Английские шпионы в Париже докладывали капитану Кале о передвижениях герцога Орлеанского и ходе его подготовки. Город Бордо и другие прифронтовые города организовали повсеместную разведывательную сеть и получали частые и, как правило, точные сообщения о планах французов. Они посылали шпионов в Пуатье, Сент и Ангулем, чтобы те докладывали о передвижениях французских войск. Они допрашивали военнопленных. Их агенты в Понсе подслушивали обсуждения на Совете французского коннетабля, подговорили францисканского монаха, нанятого герцогом Орлеанским в качестве курьера, и разграбили багаж гонца, перевозившего письма между командирами французской армии. Сенешаль Гиени, Гайяр де Дюрфор, получал от надежного источника в лагере герцога Орлеанского донесения, настолько секретные, что присяжные Бордо должны были дать ему клятву хранить тайну, прежде чем он огласит их содержание^[258].

Герцог Орлеанский выехал из Парижа в Сен-Дени 16 сентября, чтобы принять Орифламму, традиционное боевое знамя французской монархии. Через два дня он начал свой поход на юг. Но затянувшиеся хлопоты коннетабля задержали его прибытие в Сентонж почти на месяц. 15 октября 1406 года герцог наконец поднял свой штандарт в Сен-Жан-д'Анжели, древнем монастырском городе на реке Бутонна на севере Сентонжа. Это была самая большая и выдающаяся королевская армия, вышедшая в поле с 1388 года, и первая, которой командовал королевский принц. Кавалерия Людовика оценивалась в 5.000 человек, а вместе с пажами, боевыми слугами, лучниками, пехотой и артиллеристами, численность армии как минимум была вдвое больше. Пятьсот саперов двигались впереди армейских колонн, расчищая дороги и прокладывая путь для повозок и артиллерийского парка. Дворяне толпились, чтобы занять почетное место рядом с Людовиком. С ним шли коннетабль, маршал Жан де Рье, новый адмирал Франции Пьер Клинье де Бребан и расчетливый Жан II де Монтегю. В армии находились главы большинства известных дворянских домов севера, включая графов Клермонского, Алансонского, Ла Марша и Вандомского; сенешали всех провинций к северу от Дордони; граф Арманьяк, представлявший вместе с коннетаблем два главных дворянских дома юго-запада. Иоанн V, герцог Бретонский, лично не явился, но послал корабли для усиления флота, уже собранного в Ла-Рошели, и войска, чтобы присоединиться к Людовику на Жиронде. Старый граф Фуа, как всегда, подстраховался. Его сын, виконт Кастельбон, присоединился к герцогу Орлеанскому с отрядом из 400 человек, но он послал частное заверение правительству в Бордо, что замки семьи в Борделе будут по-прежнему принадлежать королю Англии. Бордосцы сомневались, что эти заверения будут иметь большую ценность, если военные действия обернутся против них. И вероятно, они были правы^[259].

План французов заключался в осаде скопления английских крепостей на северном берегу Дордони, где река впадает в Жиронду: обнесенных стенами городов Бург, Либурн, Сент-Эмильон и крепости Фронсак. Затем они предложили разделить свои силы: большая часть армии переправится через Дордонь и подойдет к Бордо с востока, а остальные высадятся с моря в северном Медоке и пойдут на город с севера. Герцог Орлеанский послал своих герольдов в Либурн с призывом к солдатам гарнизона сдаться и угрозой расправиться с ним как с предателями, если они не подчинятся. Он заявил, что они не обязаны хранить верность своему королю-убийце. Только у него, герцога Орлеанского, хватит сил обеспечить им реальную безопасность. Аналогичные требования были направлены в Бург и Сент-Эмильон.

Изначально предполагалось обойти Блай, единственный английский обнесенный стеной город на восточном берегу Жиронды, несмотря на его стратегическое положение в самом узком месте реки. Герцог Орлеанский и коннетабль очень надеялись захватить это место без боя^[260]. Блай располагался на мысу, над северным концом которого возвышалась обширная стена старого замка XII века. Мария де Монто, контролировавшая замок, находилась в незавидном положении, будучи еще молодой и не имеющей опыта в политике и войне. Многие из ее родственников сражались на стороне французов. Ее главным советником был Бертран де Кастр, аббат пригородного монастыря Сен-Роман, известный сторонник Франции, которому офицеры короля Генриха IV в Бордо не доверяли. Позже выяснилось, что он принял от французов 2.000 экю за сдачу города. Мнение самой Марии было более неоднозначным, хотя оно едва ли учитывалось окружающими ее мужчинами. До самого сентября все еще считалось, что Томас Ланкастер направляется в Гасконь с армией помощи. Но как только стало известно, что экспедиция отменена, Мария, как и многие другие в ее положении, уклонялась и изворачивалась, чтобы не принять ни одну из сторон до тех пор, пока исход не станет ясен. Она отказалась принести присягу на верность Генриху IV или навязать ее жителям города и отказалась исключить возможность переговоров с французскими командирами. Под сильным давлением офицеров короля из Бордо она согласилась на арест аббата Сен-Романа, но он остался на свободе. В городе был собственный гарнизон, укомплектованный войсками, переправленными через Жиронду из Бордо. Их командиром был Бертран де Монферран, видный барон из Борделе и член Совета сенешаля. Но город был беззащитен без замка, и Бертрану так и не удалось получить туда доступ. Мария, сначала согласившись впустить его людей, затем приказала закрыть ворота перед их носом. Вместо этого она обратилась за защитой к графу Фуа. Тот был очень рад использовать ситуацию в свою пользу и прислал ей защитника в лице Жанно де Грайи. Жанно был грубым солдатом удачи и внебрачным сыном сподвижника Черного принца, знаменитого Жана III де Грайи, капталя де Бюша. Но за защиту графа Фуа нужно платить и Мария должна была пообещать взять в мужья третьего сына графа, Аршамбо. Жанно и Аршамбо были двурушниками, как и сам граф. Ситуация казалась достаточно многообещающей, чтобы герцог Орлеанский отвлек свою армию с дороги на Бург^[261].

21 октября 1406 года французская армия расположилась лагерем у Блая, когда колокола звонили к вечерне. Герцог Орлеанский прибыл через два дня и разместил свой штаб в монастыре Сен-Роман. Здесь он начал переговоры с защитниками. Марию де Монто представляли ее советники во главе с Жанно де Грайи и аббатом Сен-Романа, а город — его англо-гасконский капитан. Сенешаль, встревоженный перспективой того, что Блай откроет ворота без боя, решил отправиться туда и взять ситуацию под контроль. Утром 23 октября он переправился через реку с эскортом из восьмидесяти латников, арбалетчиков и английских лучников и вошел в город через речные ворота под одобрительные возгласы жителей. Он оставался там в течение следующих пяти дней, но ничего не добился. Было ясно, что Жанно контролирует ситуацию. Его войска прогнали сенешаля от ворот замка, когда он попытался войти туда. В городе между ними произошла короткая и неприязненная встреча. Сенешаль сказал Жанно, что он приехал защищать Блай от врага, но сначала необходимо прекратить переговоры, которые противоречат чести всех участников. Как только это произойдет, у них будет вся необходимая вооруженная защита и потребовал встречи с Марией. Жанно ответил, что его не интересует мнение сенешаля, и удалился. Переговоры с французами продолжалась.

28 октября, когда сделка с французами была почти заключена, сенешаль наконец добился встречи с Марией де Монто. Она состоялась в городе, так как Мария не пускала сенешаля в замок, если он не приходил только с одним спутником и без сопровождения. Сенешаль предложил ей уступить Блай королю в обмен на гораздо более ценную крепость Бланкфор на противоположном берегу Жиронды. Мария отказалась рассматривать этот вариант без согласия Жанно. Сенешаль потребовал присяги на верность. Мария ответила, что ее Совет не рекомендует этого делать. А сенешаль пригрозил, в отместку, сжечь город. Наконец, обратившись к Жанно, сенешаль официально запретил ему продолжать переговоры. Жанно, который почти наверняка имел значительные активы в Борделе, кажется, подчинился. Но переговоры были завершены самой Марией. Во второй половине дня она покинула замок через ворота. Ее встретил зять Жан д'Арпедан в сопровождении графа Арманьяка. Один из них помог ей сесть на коня и увез в штаб-квартиру герцога Орлеанского. Сенешаль добрался до набережной и бежал в Бордо, опасаясь оказаться в городе в ловушке.

В аббатстве Сен-Роман Мария заключила договор с герцогом Орлеанским. Это было несколько необычное соглашение об условной капитуляции. Мария согласилась передать город и замок графу Фуа на время кампании, а Жанно должен был удерживать их от его имени. В случае, если Людовику удастся взять Бург, Блай перейдет под власть Карла VI. В то же время ни одна из сторон не должна была быть допущена за стены города. Мария де Монто подтвердила свое согласие выйти замуж за Аршамбо де Грайи, который должен был держать Блай как фьеф Франции. Французские лидеры не сомневались, что все это сбудется. Граф Арманьяк сказал одному из оруженосцев сенешаля, что с английским герцогством покончено. Его мнение разделяли и другие представители обеих сторон. Написав Генриху IV всего за десять дней до этого, архиепископ сказал ему, что никто не сможет противостоять такой мощной армии, как армия Людовика. "Как я уже не раз говорил Вашему Величеству, если французы продолжат свою кампанию так, как они ее начали, то от ваших владений здесь ничего не останется, если только из Англии не прибудет соответствующее подкрепление". 30 октября герцог Орлеанский возобновил поход на Бург^[262].

Бург был расположен на скалистом отроге на северном берегу Дордони у ее впадения в Гаронну. Это место имело большое стратегическое значение, поскольку его владелец мог контролировать движение по обеим рекам. Но Бург не был сильно укреплен. Это был классический город-бастида, основанный Эдуардом I Английским, прямоугольник древних стен конца XIII века, пересеченный сетью улиц. Это был королевский город, а не сеньориальный, как Блай. Он также находился в тесной экономической зависимости от Бордо, а жители были полны решимости сопротивляться. Оборона была организована совместно Советом сенешаля и муниципалитетом Бордо, которые во время кризисапрактически слились в единый орган. Бордо ввел дополнительные налоги для своих жителей и взял значительные займы под свой кредит, который был значительно лучше, чем у правительства. Он выплачивал жалованье гарнизону Бурга, нанимал наемников, принимал на службу известные компании рутьеров и заказывал корабли и баржи. Городские власти реквизировали большое количество зерна у английских купцов, хлеба у городских пекарей и вина из погребов архиепископа для пополнения запасов Бурга и других гарнизонных крепостей. Сенешаль, который продолжал контролировать военную диспозицию, умело использовал положение города в центре сети водных путей. Большая часть имеющихся войск и снаряжения была снята с периферийных гарнизонов и сосредоточена в Бордо, откуда их можно было перебрасывать с места на место на лодках по мере необходимости. Почти все они были направлены на оборону Бурга. Войска прибыли в город на трех больших кораблях на третий день осады. Бертран де Монферран взял на себя руководство обороной. Под его командованием находился профессиональный гарнизон из 120 латников и 80 арбалетчиков, а также несколько сотен вооруженных горожан. В его распоряжении также была большая пушка и четыре малых, взятых с укреплений Бордо, с орудийными командами и запасом пороха^[263].

* * *

К тому времени, когда армия герцога Орлеанского прибыла под Бург, подготовка к атаке на Кале велась уже два месяца. Это было гораздо более грозное мероприятие, чем осада городов Жиронды. Кале был настолько близок к неприступности, как ни одна европейская крепость того времени. Это был значительный город, защищенный мощным кольцом современных стен и рвов, а также болотами, окружавшими его с суши. Кольцо из пяти дальних фортов охраняло все подступы, отодвигая границу английских владений на десять миль в глубь материка. Вдоль берега линия дамб сдерживала море, но большие шлюзовые ворота у мостов Ойе и Ньюэнхем позволяли затопить всю равнину и сделать ее непроходимой в считанные часы. Рвы под городскими стенами подпитывались водой с моря и не могли быть отведены или осушены, что делало штурм исключительно трудным, а мягкий грунт вокруг означал, что было очень мало подходящих мест, где осаждающие могли установить осадные машины или пушки. Растущая прочность стационарных оборонительных сооружений позволила англичанам с годами сократить численность гарнизона, но он оставался грозной силой, номинальная численность которой в 1406 году составляла 500 профессиональных солдат в дополнение к артиллеристам и ремесленникам, и еще 275 солдат, распределенных по периферийным фортам. Отделенные всего двадцатью милями моря от побережья Кента и соединенные с внешними фортами густой сетью водных путей, оборонительные сооружения Кале было относительно легко укреплять и пополнять. Когда в октябре английский Совет узнал от шпионов в Париже о планах герцога Бургундского, гарнизон был более чем удвоен за счет отправки 400 латников и 600 лучников из-за Ла-Манша, в результате чего его общая численность солдат достигла почти 2.000 человек. Генрих IV, вернувшийся в Вестминстер в середине октября явно выздоровевшим, даже заявил, что сам возьмет командование в свои руки, что стало первым из многих импульсивных заявлений такого рода, которые он будет делать в последние годы своей жизни, а когда придет время действовать в соответствии с ними, впадет в оцепенение и нерешительность^[264].

Герцог Бургундский разместил свой штаб в зданиях аббатства Сен-Бертен в Сент-Омере. Сент-Омер был обнесенным стеной городом на границе с Фландрии располагавшимся в двадцати пяти милях от Кале, и являвшимся узловым центром дорожной и речной сети региона. В течение последних шести недель он стал походить на оживленный улей, поскольку чиновники Иоанна занимались огромной материально-технической подготовкой, необходимой для нападения на один из самых хорошо обороняемых городов Европы. Эти приготовления, которые необычайно хорошо зафиксированы, дают некоторое представление о масштабах усилий, необходимых для атаки на крупную крепость в начале XV века. Маршалы собрали армию из 3.800 человек, набранных в Артуа, Пикардии и Бургундии, 1.800 лучников, включая 500 генуэзских арбалетчиков, 1.000 пикинеров, 3.500 саперов, мостовиков и рабочих, а также не менее 49 профессиональных артиллеристов. С учетом массы боевых слуг, которые сражались вместе со своими господами, но не были включены в списки, должно было быть не менее 10.000 бойцов. Были собраны огромные запасы продовольствия. Поставщики Иоанна закупили у железоделательных и оружейных мастеров Парижа и Брюгге внушительных размеров снаряжение на сумму более 64.000 ливров и обшарили север Франции и Нидерланды в поисках еще большего. К началу ноября у них было 230 арбалетов (больших арбалетов, установленных на неподвижных станках) и 10.000 больших болтов для стрельбы из них. Еще было 100 запасных арбалетов и 6.200 стрел, 200.000 арбалетных болтов, 20.000 подметные кара́кулей, препятствующих атакам кавалерии, и 1.200 больших павез или щитов, за которыми укрывались арбалетчики перезаряжая свое оружие. Было заготовлено 300 лестниц и 1.000 боевых топоров для штурмовых отрядов; 4 передвижные кузницы, 300 мешков угля и 200 фонарей для лагерных мастерских; 4 переносные мукомольные мельницы и 2.000 ящиков для еды; несколько десятков повозок и почти 200 речных лодок для поддержания снабжения; 2.350 пик для саперов. Артиллерийский парк герцога в Сент-Омере ознаменовал собой настоящее начало увлечения Иоанна пороховой артиллерией, которая должна была стать отличительной чертой его методов ведения кампании. В итоге в артиллерийском парке было 25 требюше и 120 пушек, в том числе, по крайней мере, одна большая железная бомбарда весом 2.000 фунтов, одна из самых больших на тот момент, а также 3.000 пушечных ядер из тесаного камня и почти 12 тонн пороха. В близлежащем лесу Боло (современный Эперлек) было вырублено 32.000 деревьев, что привело к истощению лесного массива на 40 лет вперед. На вырубках леса 100 плотников под вооруженной охраной трудились над строительством 7 больших камнеметных требюше и 22 артиллерийских укрытий, а еще 610 плотников были заняты строительством полевых укреплений, включая осадную башню и два разборных форта^[265].

Сам герцог Бургундский находился в Сент-Омере с конца октября 1406 года. К 7 ноября все было готово. Снаряжение было погружено на лодки и повозки. Люди получили жалованье за следующие две недели. Иоанн объявил о своем намерении отправиться в поход на Кале на следующее утро после мессы. Затем по неизвестным причинам произошла задержка, а 12 ноября было объявлено, что поход отменяется. Это известие вызвало всеобщее недоумение. Наиболее достоверное объяснение дает казначей Иоанна, Жан Шуза, который был с ним в Сент-Омере и через несколько дней написал отчет о событиях своим коллегам в Дижоне. По словам Шуза, когда армия Иоанна уже собиралась двинуться в путь, из Парижа прибыл королевский советник Колар де Каллевиль с письмом, запрещавшим герцогу продвигаться дальше Сент-Омера. "Содержание этой армии, — говорилось в письме, — повредит интересам королевства". Аналогичные письма были адресованы главным королевским офицерам, служившим в войсках Иоанна, и предписывали им отступить. Эти письма были составлены от имени короля, но исходили они не от него, так как у того в начале месяца случился рецидив. Судя по всему, решение было принято герцогом Беррийским и орлеанистским большинством в королевском Совете. Иоанн же считал, что оно было инспирировано самим Людовиком Орлеанским, и вполне возможно, что он был прав.

Правда заключалась в том, что казна не могла финансировать две одновременные кампании такого масштаба. Весь флот Людовика и большая часть его армии находились в строю со второй половины сентября и расходовали деньги со скоростью 100.000 франков в месяц. Вопреки его ожиданиям, города Жиронды не распахнули свои ворота при его приближении. Некоторые знатные гасконские семьи просчитывали свои интересы, но ни одна из них пока не спешила перейти на его сторону. Было очевидно, что Людовику придется продлить свою кампанию до зимы, если он хочет добраться до Бордо и для осуществления этого потребуются все доходы от тальи. Те советники, которые никогда не считали кампанию на севере чем-то большим, чем просто попыткой, несомненно, считали, что она все равно достигла своей цели. Иоанн предложил субсидировать кампанию из своего кармана, выплачивая жалованье 2.000 бойцам, то есть пятой части армии, в течение первых двух-трех месяцев. Но Каллевиль, поддержанный восемью королевскими офицерами, служившими в армии, настаивал на том, что приказ должен быть выполнен. Иоанн был разгневан и унижен. Он поставил свою репутацию на эту кампанию и занял более 60.000 франков для покрытия первоначальных расходов. Герцог заявил о своем намерении возобновить кампанию против Кале в марте и приказал тщательно хранить осадный обоз в Сент-Омере, где он должен был послужить ценным арсеналом для ведения гражданских войн в последующие годы^[266].

* * *

На Жиронде герцог Орлеанский сталкивался с растущими трудностями. Его осадные машины обрушили на стены Бурга огромные камни и нанесли большой урон. Но защитники выстояли, заделали проломы и сражались с вершины обломков стен. На стены была предпринята целая серия штурмов. Обороняющиеся упорно отбивали все из них. Под башнями были вырыты мины. Под ними были вырыты контрмины. Но над всем остальным превалировала проблема снабжения. Размер армии Людовика отражал скорее статус ее командующего, чем оперативные требования осады такого маленького местечка, как Бург. Ее численность была эквивалентна населению крупного города. Прикованная к месту, армия истощала имеющиеся запасы продовольствия на все большем расстоянии по мере продолжения осады. Кампания началась слишком поздно, чтобы солдаты могли забрать новый урожай, который был надежно спрятан в обнесенных стенами городах и замках. Эти проблемы усугублялись погодой. Зима выдалась исключительно холодной, непрерывно шли дожди. С приближением Рождества дождь превратился в снег и град, а ветер дул солдатам в лицо. Их палатки были залиты водой. Все ходили по колено в грязи. Запасы продовольствия сгнили. Фураж был в дефиците, а ручьи наполнились грязью, из-за чего вьючные животные гибли в больших количествах. Основные санитарные условия потерпели полный крах. Вскоре дизентерия, великий враг осадных операций на протяжении всей истории, начала овладевать французским лагерем, и человеческие потери росли. К концу года болезни и дезертирство нанесли армии тяжелый урон. Моральный дух рухнул. У военных казначеев начали заканчиваться деньги. Роскошная жизнь, которой по-прежнему наслаждался Людовик в своем собственном шатре, начала вызывать недовольство. Среди солдат поползли слухи, что он спустил деньги, собранные на жалованье, на азартные игры. Гасконцы в городе, чувствуя растерянность своих врагов, удвоили свои усилия, обстреливая французский лагерь из артиллерии и камнеметов, убивая людей стрелами и арбалетными болтами и устраивая вылазки из ворот. В пограничье гасконцы все сходились во мнении, что ситуация изменилась. Перебежчики начали возвращаться к своей старой верности англичанам. В середине декабря граф Фуа прибыл в свой замок Кадильяк на Гаронне для бракосочетания своего сына Аршамбо с Марией де Монто. Но невеста не явилась^[267].

Французские командиры под Бургом рассчитывали на корабли, собранные в Ла-Рошели, чтобы обеспечить снабжение армии и завершить окружение города. Операциями флота руководил недавно назначенный адмирал Франции Клинье де Бребан. Он не пользовался хорошей репутацией: безвестный и низкородный человек, обогатившийся благодаря щедрости герцога Орлеанского, по словам хрониста из Сен-Дени; напыщенный подхалим и посредственность, по словам другого враждебно настроенного к нему автора. Несчастье Бребана заключалось в том, что в конце октября в Бордо прибыл ежегодный винный флот из Англии, около двадцати больших кораблей, многие из которых были вооружены для опасного перехода мимо Бретани и через Бискайский залив. Вместе с кораблями и баржами, уже находившимися в Бордо, сенешаль распоряжался примерно пятьюдесятью торговыми судами, пришвартованными в Гаронне у города, а также небольшим количеством гребных баланжье. Эти суда позволяли жителям Бордо контролировать водные пути вокруг города на протяжении всей осады. Они патрулировали Жиронду вниз по течению до Тальмона и Дордонь вверх по течению до Кастильона, эффективно перекрывая речные пути снабжения французской армии к Бургу с обоих направлений. Большая флотилия вооруженных судов из Бордо была пришвартована у берегов Бек-д'Амбес напротив города под личным командованием сенешаля, который обосновался во временном штабе неподалеку.

В декабре, когда условия существования во французском лагере стали отчаянными, герцог Орлеанский приказал флоту Бребана пробить себе путь, чего они до сих пор избегали. За несколько дней до Рождества из Ла-Рошели отплыли восемнадцать французских кораблей, груженных припасами. В Бордо английский винный флот был нагружен и готов к отплытию, но он быстро разгрузил свои грузы, принял на борт солдат и стал ждать французскую флотилию. 23 декабря французские корабли достигли гавани Тальмон у устья Жиронды и приняли на борт 300 солдат. Затем под покровом густого тумана они двинулись вверх по реке. Когда они миновали деревню Сен-Жюльен, где длинные песчаные отмели сужают русло, их встретили двадцать кораблей из Бордо, Байонны и Англии под командованием гасконского дворянина Бернара де Леспарра. В тумане при плохой видимости завязался жестокий бой, который продолжался около двух часов. Несколько кораблей были захвачены и вновь отбиты, причем некоторые — неоднократно. В конце дня уцелевшие французские корабли были вынуждены отступить. Всего было убито 567 французов, в том числе 20 рыцарей. Еще 120 рыцарей и оруженосцев были взяты в плен. Англо-гасконцы потеряли в этом бою 52 человека убитыми и пленными. Отступающие французские корабли преследовали вниз по реке, где французы понесли новые потери. Бернар де Леспарр отвел два из захваченных французских кораблей в Бург и поджег их на середине реки, чтобы сообщить о своем триумфе герцогу Орлеанскому. Последующее судебное расследование в Англии приписало большую часть заслуг Бернару и гасконцам. Было установлено, что ведущие английские капитаны судов сдерживались до тех пор, пока не стало ясно, в чью пользу заканчивается сражение, в результате чего они были лишены своей доли призов. Вскоре после этого Клинье де Бребан и Шарль де Савуази прибыли в лагерь Людовика Орлеанского вместе с капитаном Ла-Рошели, чтобы обсудить создавшуюся ситуацию. Не могло быть и речи о новой попытке прорваться через Жиронду. Однако без этого не было никакой перспективы прокормить армию^[268].

Герцог Орлеанский был подавлен. Некоторое время он отказывался признать поражение и обратился с письмом к Совету в Париже с просьбой о выделении дополнительных средств. По его словам, как только его люди получат жалование, произойдет решительный перелом. Он написал Венецианской республике и, несомненно, другим странам с просьбой об предоставлении военных инженеров и должно быть, надеялся продлить кампанию до весны. Но доходы от тальи уже были исчерпаны, а казна в Париже пуста. Около 11 января 1407 года Людовика окончательно убедили в том, что армия не может продолжать войну. Его представители обратились к защитникам и попросили о временном прекращении огня, чтобы дать возможность провести переговоры. После некоторых колебаний это предложение было принято. Рено, сеньор Понса, многолетний комиссар Франции по перемирию в северной Гаскони, пытался договориться с Бертраном де Монферраном о почетной капитуляции. Но Бертран знал, что он победил и не был заинтересован в том, чтобы сохранить лицо Людовика, и отказался заключать какое-либо соглашение. 14 января Людовик сдался и на рассвете он покинул свой лагерь и вывел армию^[269].

Эта новость разнеслась по всему юго-западу. Граф Фуа велел Жанно де Грайи сдать Блай офицерам английского короля. Мария де Монто отказалась от жениха, которого он ей навязал, и со временем вышла замуж за гасконца безупречно верного английской короне. Англо-гасконские компании возобновили свои набеги по всей границе. Сеньор де Лимей вновь допустил англо-гасконцев в свои крепости на Дордони и Везере. Аршамбо д'Абзак вернул себе владение Кастельно на окраине Сарладе. Целая вереница новых гарнизонов появлялась, как грибы, после набегов по долинам рек. В апреле 1407 года состоялась длительная конференция между гасконскими и французскими чиновниками в небольшом городке-бастиде Кадильяк, который обозначил границу под властью английской администрации в долине Гаронны. В результате был заключен ряд местных соглашений о перемирии с сеньором д'Альбре, его братом сеньором Сент-Базе, графом Арманьяком и сеньором Понсом, владения которых охватывали большую часть Гаскони по обе стороны Дордони. Самая серьезная военная угроза герцогству с 1377 года потерпела провал благодаря сочетанию просчетов, высокомерия и несчастья со стороны герцога и искусной импровизации со стороны Гайяра де Дюрфора и города Бордо. Высокое положение Людовика Орлеанского, статус его коллег-командиров и численность их армии сделали унижение трудно переживаемым. В Париже язвительный клерк Парламента, имевший привычку записывать свое мнение на полях своих журналов, не был впечатлен страданиями французской армии. Он назвал все предприятие веселой прогулкой (entreprise de revel), которая не принесла ничего, кроме неудач и расходов^[270].

Провал двойной кампании оставил в Париже тяжелое наследие. Через месяц после вынужденного роспуска собственной армии герцог Бургундский прибыл в столицу с устрашающей свитой из 3.000 всадников и столкнулся со своими врагами на злополучном заседании Совета в присутствии короля, который в то время наслаждался периодом просветления рассудка. Герцога Орлеанского на заседании не было, но герцог Анжуйский, который лично вмешался, чтобы остановить выплату тальи в Анжу и Мэне военным казначеям в Сент-Омере, получил от Иоанна грубый выговор. Через несколько дней после этой встречи король снова впал в беспамятство, и все важные дела прекратились. Иоанн уехал во Фландрию в конце января 1407 года, за несколько дней до того, как Людовик Орлеанский вернулся в столицу из Жиронды^[271].

Вернувшись к власти, Людовик постарался сделать так, чтобы его соперник больше никогда не смог диктовать условия Совету, как это было в августе предыдущего года. В апреле 1407 года, когда Карл VI снова смог заниматься делами, его брат приступил к реорганизации состава Совета. 28 апреля на заседании, на котором присутствовали Карл VI, Дофин и все королевские принцы, кроме герцога Бургундского, был утвержден новый ордонанс. Число членов королевского Совета было сокращено вдвое. Помимо королевских принцев и государственных чиновников, в сокращенный состав нового Совета были назначены двадцать шесть человек, а одиннадцать надежных союзников герцога Бургундского были удалены. В результате в новом Совете осталось только два человека, на которых можно было рассчитывать, в отстаивании интересов Иоанна, тогда как двадцать остальных советников были публично отождествлены с герцогом Орлеанским. На следующий день аналогичный переворот произошел в финансовых ведомствах. Число казначеев и генеральных советников по финансам (контролировавших сборы налога с продаж) было сокращено. Была произведена чистка ставленников герцога Бургундского. Иоанн вернулся в столицу через неделю после принятия этих решений, и обнаружил, что уже слишком поздно что-либо предпринимать. Новый Совет был на месте и действовал, а король снова был в отлучке^[272].

Иоанн сразу же почувствовал влияние перемен. Недавно он представил королю свой счет. Ему причитались очень большие суммы: 189.666 ливров, долга его отцу на момент его смерти, и еще 157.925 ливров за расходы на неудачную кампанию против Кале и содержание французских гарнизонов на северной границе. Эти огромные долги были признаны, и их выплата якобы была обеспечена за счет пяти епархий Пикардии и Шампани. Но ни один из них не был оплачен. Кроме того, были прекращены выплаты его пенсии из казны, ежегодной субсидии на содержание замка Слейс и право на доходы от налога с продаж, собранных в его владениях, которые были подтверждены двумя годами ранее. Поток чрезвычайных субсидий, и без того сократившийся до небольшой струйки, полностью иссяк. В долгосрочной перспективе эти меры привели бы к банкротству бургундского государства, что Людовик и его союзники, должно быть, понимали и, возможно, намеревались сделать. С другой стороны, сам Людовик, похоже, бесперебойно получал свои пенсии и пособия и продолжал получать щедрые королевские пожалования в свою пользу. Среди окружения Иоанна считалось, что следующим шагом герцога Орлеанского будет передача герцогства Гиень, номинально принадлежавшего Дофину, самому себе. К концу мая 1407 года Иоанн вернулся во Фландрию, видимо, уже обдумывая убийство соперника^[273].

* * *

В Англии, вслед за провалом обоих французских наступлений, последовал самый тяжелый финансовый кризис за все время правления Генриха IV. 22 декабря 1406 года Парламент был распущен после девяти месяцев перерывов в заседаниях. Король, наконец, получил субсидию, о которой его министры вели переговоры с самого начала. Но она была скромной — всего одна десятая и пятнадцатая. И даже это, по словам хрониста Томаса Уолсингема, было согласовано только после того, как король вышел из себя и пригрозил применить силу против Палаты Общин. Это также было связано с тяжелыми политическими издержками. Генрих IV был вынужден назначить еще один новый Совет, состоящий из "лиц, угодных Богу и приятных его народу". Этот орган сильно отличался от традиционной группы государственных чиновников, заседавших с меняющимся составом из придворных рыцарей, чиновников, клерков и других сравнительно незначительных фигур, зависевших от королевской благосклонности. В нем главенствовали три человека: архиепископ Арундел, выдающийся администратор, ставший канцлером в январе 1407 года; единокровный брат короля Генри Бофорт, епископ Уинчестерский; и двадцатилетний принц Уэльский Генрих Монмут. Среди других членов были герцог Йорк, три епископа и группа светских советников, большинство из которых были видными дворянами. Эти люди должны были служить в качестве исполнительного органа, управляющего делами более или менее независимо от больного короля. От короля требовалось "во всех случаях доверять их советам и управлять в соответствии с ними". Советники должны были принести присягу в Парламенте и вести свои дела в соответствии с полным набором ордонансов. Эти ордонансы были разработаны для того, чтобы помешать им управлять в своих собственных интересах — обвинение, которое часто выдвигалось против правительств времен Эдуарда III за поколение до этого, — и заставить их принять меры по устранению давних претензий Палаты Общин к распределению государственных финансов и экстравагантному уровню расходов короля на содержание своего двора.

Это соглашение ознаменовало серьезный сдвиг власти в английском правительстве. Генрих IV провел большую часть 1407 года, неспешно путешествуя от святыни к святыне. Время от времени он вмешивался в текущие дела, но его вмешательство редко нарушало обычный их ход. Время от времени он заявлял о своем намерении лично возглавить войска под Кале, в Гаскони или в Уэльсе, но ни один из этих проектов ни к чему не привел. Генрих IV больше никогда лично не водил свою армию на войну, а в течение следующих пяти лет практически не принимал активного участия в политике. Это не значит, что он был отстранен от власти. Он продолжал достойно исполнять свои обязанности, принимая послов, председательствуя в Парламенте и в Больших Советах. С ним советовались по важным вопросам, и он высказывал свое мнение. Но он в значительной степени отстранился от повседневных дел правительства. Архиепископ Арундел оставался его ближайшим политическим доверенным лицом и действовал фактически как его заместитель, верно отражая его взгляды и исполняя его желания^[274].

В момент назначения новые члены Совета решили удалиться в "подходящее место" после рождественских и новогодних празднеств, чтобы обсудить, как оправдать большие ожидания Палаты Общин. Их обсуждения были прерваны мятежом гарнизона Кале, что стало неприятным напоминанием о масштабе стоящих перед ними проблем. Гарнизон практически не получал денег в течение девяти месяцев. 17 января 1407 года в петиции от солдат, одобренной вице-губернатором сэром Ричардом Астоном, говорилось, что склады пусты, а гарнизон живет в "возмутительной бедности и убогости". Документ был написан на языке придворных, предположительно Астоном, но нельзя было ошибиться в отчаянии его авторов. В Вестминстере к нему отнеслись очень серьезно, тем более что весной ожидалось, что герцог Бургундский возобновит свое наступление на Кале. 24 января Совет собрался в доме главы Вестминстерского аббатства и принял решение выделить казначею Кале 6.000 фунтов стерлингов на зарплату и еще 1.000 фунтов стерлингов на закупку продовольствия. Это было меньше, чем причиталось людям в Кале, и Совет постановил, что, возможно, потребуется увеличить эту сумму. Это оказалось серьезным просчетом. Получив это известие, вероятно, в начале февраля, солдаты пронеслись по городу и захватили запасы, хранившиеся у торговцев шерстью из Кале. Они угрожали продать их по любой цене, если им не заплатят. Король отреагировал с характерной яростью. Согласно одному из рассказов, который может быть апокрифическим, он вызвал представителей компании по производству сукна и потребовал немедленных займов для погашения задолженности. "У вас есть золото, а золото — это то, что мне нужно, — как говорили сказал он, — где оно?".

После Пасхи в Лондоне в обстановке строжайшей секретности собрался Большой Совет, чтобы решить, что делать. Собравшимся магнатам быстро стало ясно, что единственным вариантом является подчинение. Правительство погасило все долги гарнизона до 30 мая 1407 года, потратив на это около 20.000 фунтов стерлингов, а также должно было компенсировать потери купцов, освободив их от экспортных пошлин на ограниченный период, и восстановить систему резервирования таможенных поступлений в приоритетном порядке для казначея Кале. Выплаты финансировались за счет большой программы заимствований, в основном у Staple Company и отдельных торговцев шерстью, таких как Уиттингтон и банк Альбертини из Флоренции. Привлечение такого большого количества доходов в Кале вынудило правительство экономить на других расходах. Предложения по укреплению Гаскони были отклонены. Запланированная кампания короля в Уэльсе была отменена. Другие кредиторы короны получили отказ в удовлетворении своих требований, в некоторых случаях на длительный срок^[275].

В ретроспективе это можно рассматривать как последний кризис в правление Генриха IV. Ордонансы Палаты Общин и шок от мятежа в Кале заставили правительство провести давно назревшую ревизию своих финансов. В течение следующих двух лет счета Кале были приведены в порядок, доходы короля были приведены в более или менее полное соответствие с его расходами, а безнадежные долги были практически ликвидированы. Сэр Джон Типтофт, который, будучи спикером Палаты Общин, должен был донести до короля критику по поводу его финансов, был назначен управляющим его двором, чтобы разобраться с ними. Он сократил расходы более чем на пятую часть и более или менее взял под контроль займы. Хотя практика распределения доходов по источникам продолжалась, объем неоплаченных счетов, который был серьезной проблемой в первой половине царствования, снизился до довольно скромного уровня во второй. Представляется вероятным, хотя это и не может быть доказано, что также произошло существенное снижение уровня грантов отдельным лицам. В то же время были ужесточены процедуры санкционирования и учета расходов. Было введено элементарное бюджетирование и установлен порядок приоритетов для погашения наиболее срочных обязательств короля. Все это означало значительное улучшение по сравнению с ранее использовавшимися методами "из рук в руки"^[276].

Новому режиму в Англии сильно повезло в тот момент, когда он пришел к власти. Большинство внутренних и внешних угроз, которые выводили из строя правительства Генриха IV в первые семь лет его правления, начали ослабевать. Уильям Серл, который готовил Лже-Ричарда II в Шотландии и манипулировал им, исчерпал свои средства и отказался от этой затеи весной 1404 года. Он неожиданно появился в Бервике, чтобы попросить у капитана, старого друга, денег на побег во Францию, был арестован, сделал полное признание, после чего его провели через всю Англию, чтобы затем подвергнуть варварской публичной казни в Лондоне. Томас Уорд продолжал пользоваться поддержкой герцога Олбани в Шотландии до самой своей смерти, а миф о Лже-Ричарде II продолжал распространяться недовольными. Но, по словам Томаса Уолсингема, никто в Англии уже не воспринимал его всерьез. Главному из недовольных, Генри Перси, графу Нортумберленду, было отказано в официальной французской поддержке, но он нашел несколько добровольцев, которые отправились с ним по морю в Нортумберленд примерно в сентябре 1406 года. Оттуда он направился в Шотландию и в феврале 1408 года предпринял последнюю попытку поднять север против короля. В сопровождении Бардольфа и Льюиса Бифорда, отрекшегося епископа Бангора, он направился на юг, в йоркширский город Тирск, где поднял свое знамя и выпустил прокламацию, призывающую народ Англии прийти ему на помощь. 19 февраля 1408 года небольшая армия повстанцев была без труда рассеяна шерифом Йоркшира при Брамем-Мур, расположенном на небольшом расстоянии к югу от Уэтерби. Сам Нортумберленд был убит. Его голова была отрублена на поле боя и отправлена в Лондон, чтобы ее повесили на Лондонском мосту. Это было последнее восстание в царствование Генриха IV^[277].

Шотландия, более или менее успокоившаяся после поражения при Хамильдон-Хилл, была парализована еще более страшным несчастьем. В марте 1406 года Роберт III решил отправить своего единственного оставшегося в живых сына, двенадцатилетнего Якова, во Францию. Якобы он отправлялся туда для завершения своего образования. На самом деле его почти наверняка отправляли ради его собственной безопасности, поскольку Яков был всем, что стояло между амбициозным братом Роберта III герцогом Олбани и троном Шотландии. Яков в сопровождении своего воспитателя и небольшой свиты взошел на борт торгового судна Maryenknyght из Данцига недалеко от Северного Бервика. 14 марта Maryenknyght был захвачен у мыса Фламборо-Хед английскими каперами из Грейт-Ярмута. Захват корабля, без сомнения, был нарушением перемирия. Но Генриха IV не остановили юридические тонкости. Он вернул корабль и его груз, а также большинство пленников, но не наследника трона Шотландии. Якова поместили в лондонский Тауэр. "Я знаю несколько французов, — сказал Генрих IV, — они могли бы послать этого молодого человека ко мне". Новость о пленении Якова была принесена шотландскому королю за ужином в зале замка Ротсей. "После этого, — говорит хронист, — его дух упал, силы покинули его, лицо побледнело, и от горя он больше не ел". Роберт III умер через несколько дней, 4 апреля 1406 года, в возрасте шестидесяти девяти лет. Пленный принц Яков стал королем Шотландии. Второй раз за столетие шотландский король оказался в плену в английской тюрьме и ему суждено было оставаться там в течение восемнадцати лет. Герцог Олбани был официально назначен губернатором Шотландии, должность, которую он на практике исполнял в течение многих лет. Одним из первых его действий было возобновление Старого союза с Францией. Но теперь это был пустой жест. Благодаря тому, что в руках английского правительства находились сын Олбани Мердок, его племянник Яков I и граф Дуглас, шотландцам практически невозможно было помышлять об агрессивных действиях против Англии^[278].

В Уэльсе 1406 год ознаменовал поворот к лучшему после шести лет, в течение которых Глендауэр и его сторонники были близки к тому, чтобы разрушить структуру английского правительства в княжестве. В апреле принц Генрих был назначен лейтенантом своего отца во всем Уэльсе с вице-королевскими полномочиями. К этому времени англичане уже укрепили замок Карнарвон в проливе Менай и завершили повторную оккупацию острова Англси. Две тысячи человек с острова Англси подчинились офицерам короля в Бомарисе в ноябре. К концу года подчинилась большая часть Флинтшира на севере, Гламоргана и Гауэра на юге и Кардиганшира на западе. Восстание в Уэльсе продолжалось еще три года. Сам Глендауэр все еще был способен на впечатляющие военные подвиги, такие как освобождение Аберистуита осенью 1407 года. Но к этому времени его люди еще удерживали только западные нагорья Карнарвоншира, Мерионетшира и северного Кардиганшира, а также крепости Харлех и Аберистуит. В течение года обе крепости пали, и английская власть была восстановлена во всем западном Уэльсе. Эдмунд Мортимер погиб при осаде Харлеха, а большинство членов семьи Глендауэра попали в плен, когда крепость пала. Что касается самого Глендауэра, то он ушел в горы и стал беглецом. Его последнее записанное приключение, вероятно, следует отнести к 1409 году. Это был короткий и неудачный набег на Уэлшпул, в результате которого было казнено большинство его оставшихся в живых лейтенантов^[279].

Под защитой перемирия, заключенного после ухода герцога Орлеанского из Бурга, гасконская граница затихла. Единственной значительной военной операцией против англичан на юго-западе Франции была осада Лурда. Зимой 1405–06 годов французы построили бастиды перед пиренейской крепостью и приступили к длительному процессу истощения ее голодом. Примерно в феврале 1407 года французские сенешали Тулузы и Каркассона начали тесную осаду, используя часть войск, недавно вернувшихся с осады Бурга. Без надежды на помощь из Бордо Лурд был обречен. Гарнизон вскоре начал страдать от серьезных лишений и дезертирства. Жан де Беарн, который провел всю осаду в своем особняке в Бордо, отказался позволить гарнизону сдаться. Тем не менее, 31 июля 1407 года, когда еще оставались последние бочки с медовухой и водой, его сын, командовавший обороной, заключил с осаждающими соглашение о капитуляции. Он согласился сдать Лурд в обмен на свободный проход для гарнизона и право вывезти накопленную отцом добычу плюс денежную выплату, которая должна была быть определена арбитражем. Выбранные арбитры, король Наварры и виконт Кастельбон, были верными сторонниками Франции, а также родственниками Жана де Беарна. Это весьма необычное соглашение привело к выплате гарнизону 32.500 экю в течение нескольких месяцев и еще 7.050 экю его капитану за оставленные запасы и снаряжение. Общинам Лангедока пришлось изыскать эти суммы сверх 100.000 ливров, потраченных на осаду. Это был один из самых дорогих договоров с англо-гасконским гарнизоном за многие годы. Лурд открыл ворота перед французами примерно в марте 1408 года. Его гарнизон в течение многих лет представлял серьезную проблему для населения Бигорра, а также для купцов и путешественников, пользовавшихся западными перевалами в Пиренеях. Но к моменту сдачи ценность Лурда для англичан была чисто символической. Он не вносил никакого вклада ни в оборону, ни в доходы герцогства. Однако его падение было символичным в другом смысле, который, возможно, невозможно было предвидеть. Это была последняя значительная военная операция против английских интересов на юго-западе в течение десятилетия. Еще до побед Генриха V уверенность в том, что английское герцогство все-таки уцелеет, начала возвращать перебежчиков и укреплять политическую поддержку правительства в Бордо^[280].

В ноябре 1406 года, когда осада Бурга только начиналась, Карл VI издал из Парижа величественный манифест, составленный одним из лучших классических латинистов Франции, который, вероятно, предназначался для распространения среди других монархов Европы. Французский король проанализировал неутешительную историю попыток Франции поддержать внутренних врагов Генриха IV и выразил свое удивление пассивностью, с которой английский народ в 1399 году стоял в стороне, пока его короля свергали, а затем безропотно подчинился тираническому правительству его убийцы^[281]. Однако в то время, когда было написано это письмо, французское правительство уже отказалось от своего давнего отказа признать Генриха IV королем Англии или вести переговоры с его министрами на любой другой основе, кроме практически утратившего силу договора с Ричардом II. В какой-то степени это было связано с растущей озабоченностью французских принцев своими внутренними неурядицами. Но это также было вызвано более реалистичной оценкой стратегических реалий. Французам не удалось сместить новую династию в Гиени, и они не нашли способа эффективного вмешательства на Британских островах.

Море было единственным театром, на котором французы могли вести продолжительную кампанию против самой Англии. Но с ростом эффективности английской системы береговой охраны набеги на прибрежные поселения, которые в XIV веке давали такую легкую добычу, становились все более опасными. Вдоль южного побережья Англии были построены стационарные оборонительные сооружения, в частности, в Саутгемптоне и Дартмуте. Информация о скоплениях вооруженных кораблей во французских портах постоянно передавалась в Кале послами, путешественниками и шпионами. В течение летних месяцев эскадры реквизированных кораблей, набитых латниками и лучниками, крейсировали в Ла-Манше и Северном море под командованием адмиралов или их лейтенантов. Вдоль берега дозорные, сигнальщики и посыльные заблаговременно предупреждали о приближении вражеских кораблей и сообщали о высадке десанта, быстро доставляя к месту мощные сухопутные и морские силы. Перехватить рейдеры в море или предотвратить их высадку было практически невозможно. Но рейдеры были чрезвычайно уязвимы во время трудоемкого и длительного процесса высадки с кораблей в полном вооружении, переправы вброд на берег и последующего возвращения обратно, часто под огнем вражеских лучников. Стоя на якоре вблизи берега или на берегу, корабли рисковали оказаться в ловушке гораздо более сильных военно-морских сил, как только распространялась весть об их местонахождении.

В 1405 году Жан де Рье провел около трех месяцев на берегу Уэльса, но потерял большую часть своих кораблей и с трудом вернулся во Францию. Шарль де Савуази и Перо Ниньо везде были вынуждены отзывать своих людей почти сразу после высадки, в результате чего они не нанесли серьезного ущерба, за исключением Сент-Айвс и Пула. Следующий год был почти полностью бесплодным. После зимовки в Сене их эскадра из галер и гребных баланжье, состоявшая теперь из восьми судов, в течение пяти месяцев крейсировала у английского побережья летом 1406 года. Тридцать лет спустя их подвиги были провозглашены знаменосцем Перо Ниньо как чудо храбрости и мастерства в El Victorial, малой классике рыцарской литературы. Но на самом деле это была история разочарований и неудач. Их единственным успехом был набег на Джерси, где защитники были менее бдительны, который был организован совместно с каперами из Сен-Мало. Он принес в общей сложности 8.000 франков в виде patis, которые были разделены между всеми участниками, — не слишком большая прибыль за столько усилий и затрат. "Я обследовал все побережье Корнуолла и часть побережья Северного моря, — сказал кастильский капитан своим людям, направляясь домой, — и обнаружил, что жители повсюду начеку и готовы собраться на защиту своей страны. Ни одна высадка теперь не может быть предпринята и ни один плацдарм не может быть удержан без очень большого флота и большой армии".

Французы так и не разработали даже отдаленно сравнимую систему защиты собственного побережья, которое из года в год терпело серьезный ущерб от английских налетчиков. Уже в январе 1404 года французский королевский Совет оценил ущерб, нанесенный английскими набегами на побережье, в более чем 1.000.000 флоринов. В последующие годы эта сумма резко возросла^[282].

Частные набеги на морские торговые суда было труднее предотвратить, но в войне нападения и возмездия французы всегда оказывались в худшем положении. Похоже, что они не ввели систему конвоев, как это сделало английское правительство на маршруте в Бордо в 1403 году и через Северное море в Дордрехт и Мидделбург к 1406 году. Более того, у них было меньше торговых судов. Согласно данным морских капитанов, вызванных для консультаций в совет Генриха IV в декабре 1403 года, в портах Англии имелось 260 океанских судов, достаточно крупных, чтобы сражаться на море, не считая валлийских и ирландских судов или судов, занятых в настоящее время снабжением гарнизонов на севере, которых могло быть еще около сорока. Сопоставимых данных по Франции не существует, но с ее менее протяженной береговой линией и меньшей зависимостью от дальней морской торговли их число, скорее всего, было меньше. Кроме того, французские суда редко превышали грузоподъемность в 60 тонн, в то время как тоннаж, зафиксированный английскими офицерами-реквизиторами, позволяет предположить, что значительная часть их океанских судов была больше этого показателя, а суда грузоподъемностью свыше 100 тонн были довольно распространены^[283].

Невозможно составить баланс военного ущерба, но масса свидетельств подтверждает, что французы пострадали от войны на море гораздо больше, чем англичане. Более точный показатель экономического ущерба, чем заявления сборщиков налогов и хронистов, дают записи местных налогов на судоходство иторговлю. В Руане, одном из главных портов западной Франции с крупными импортными поставками рыбы, соли, вина и шерсти, ситуация во время самой тяжелой фазы морской войны, между 1403 и 1406 годами, была катастрофической. Доходность налога, взимаемого с товаров, ввозимых в город, постепенно падала. Большая часть этого снижения, вероятно, объясняется уменьшением количества товаров, привозимых морем. В 1405–06 годах число кораблей, разгружаемых в порту, сократилось до двадцати одного по сравнению с обычным уровнем в 150. Количество пропусков, предоставляемых фламандским купцам, посещающим город, упало до нуля. Текстильные мастерские города, лишенные английской шерсти, от которой они традиционно зависели, были вынуждены искать ее в Шотландии и перевозить по суше из Фландрии, что обходилось им гораздо дороже. Нарушение английскими каперами торговых путей в Бискайском заливе серьезно сократило поставки соли из залива Бурганеф, от которых зависел Руан, как и большая часть западной Франции, и взвинтило цены до неслыханного уровня. В 1405 году три парижских оптовика жаловались, что из шестнадцати грузов соли, которые они отправили морем в Руан в том году, девять были захвачены или затонули в море. Несчастья Руана исключительны только тем, что они относительно хорошо задокументированы. Фрагментарные свидетельства говорят о том, что подобная картина наблюдалась в Дьеппе, Кане и других портах Ла-Манша. В Арфлёре в 1404 году из-за военного ущерба пришлось сократить на 20% уплату налога с продаж. Впечатляющие инциденты, такие как захват Уильямом Уилфордом более тридцати французских судов у Финистера и Бель-Иля в октябре 1403 года и захват Гарри Пэем девяноста пяти судов, груженных железом, солью, вином и оливковым маслом, когда они стояли на якоре у бретонского побережья в начале 1407 года, значительно истощили французский торговый флот и нанесли ужасные потери купцам на севере Франции, куда предназначались эти грузы^[284].

Для многих французов нападения на их суда и прибрежные поселения спровоцировали требования полномасштабной войны против Англии. Именно в 1406 году Жан де Монтрей, стареющий дипломатический секретарь королевской Канцелярии, начал свою карьеру пропагандиста войны, положив начало долгой и плодотворной литературной традиции. Жан, классический выпускник Наваррского колледжа, был элегантным и острым на язык латинистом. Он путешествовал по Англии и Шотландии и много читал по истории. Он ассоциировал набеги на побережье с английскими шевоше во Франции в середине XIV века, которые принесли столько бессмысленных разрушений. Англичане, по его мнению, были жестокой, свирепой и коварной расой, неспособной жить в мире со своими соседями или придерживаться договоров. Переговоры с такими людьми были бессмысленны. Только сила может удержать их в пределах их острова. "Я люблю всех, кто ненавидит англичан, и ненавижу всех, кто их любит"^[285]. Эти чувства, вероятно, отражали взгляды его покровителя Людовика Орлеанского, а также его собственные. Но к концу 1406 года военная политика Людовика была в значительной степени дискредитирована. Более мудрые головы помнили о провале трех попыток вторжения в Англию в 1380-х годах и о судьбе французских экспедиционных сил в Шотландии и Уэльсе. Во Франции существовало сильное давление в пользу заключения соглашения с Англией на море, особенно со стороны двух основных морских провинций — Фландрии и Бретани.

К этому времени французское правительство окончательно приняло принцип фламандского нейтралитета. Когда в августе 1406 года королевский Совет постановил, что герцог Бургундский должен осадить Кале, было решено, что он будет делать это как герцог Бургундский и граф Артуа, но не как граф Фландрии. Поэтому Иоанн сделал публичное заявление о том, что от имени графства Фландрия не будет совершено никаких военных действий против англичан. Так и произошло. Иоанн не набирал войска во Фландрии для своей кампании, и нет никаких свидетельств того, что он использовал фламандские корабли. Совет подтвердил его полномочия вести переговоры с Англией от имени своих фламандских подданных. Примечательно, что новая конференция между его послами и уполномоченными Генриха IV открылась в Кале 15 октября, в то самое время, когда в Сент-Омере шло сосредоточение войск для осады города. Еще одна конференция открылась 8 ноября, когда армия уже собиралась выступить в поход.

30 ноября, вскоре после неожиданного прекращения кампании на севере, дипломаты достигли соглашения. Оно было закреплено в двух документах. Один, "публичный" документ, представлял собой торговое перемирие на год. Стороны договорились об общей безопасности для купцов Фландрии и Англии на любой территории и о прекращении всех военных действий между ними, несмотря на любое состояние войны, которое может существовать между Англией и остальной Францией. В частности, ни одна из сторон не позволит использовать свои порты в качестве базы для нападений на торговлю другой стороны или для продажи добычи, захваченной у купцов другой стороны в море. Эти договоренности распространялись и на город Гравелин, фактически положив конец использованию этого города в качестве части французского оборонительного кольца вокруг Кале. Это соглашение было ратифицировано как Иоанном Бесстрашным, так и Карлом VI в начале 1407 года. Второй документ, согласованный в то же время, содержал более противоречивые условия. Среди прочего, фламандцы обещали, что их корабли больше не будут перевозить грузы стран, находящихся в состоянии войны с Англией, то есть Франции и Шотландии; а герцог Бургундский обязался не совершать нападений на английские территории вокруг Кале, даже силами французских гарнизонов в Пикардии и Артуа, которые он контролировал в качестве лейтенанта французского короля в этом регионе. Предположительно, эти условия были согласованы отдельно, поскольку Иоанн ожидал сопротивления им в Париже. Но в итоге даже они были приняты французским королевским Советом. В результате Иоанн официально отказался от заявленного им намерения возобновить весной кампанию против Кале, что позволило англичанам отвести войска, которые они начали собирать для борьбы с этой угрозой^[286].

Заключение англо-фламандского договора открыло возможность для аналогичных договоренностей с остальной Францией. Герцог Бретонский начал свои собственные переговоры с Англией в 1406 году благодаря добрым услугам своей матери, супруги Генриха IV. Основная часть заморской торговли Бретани велась с Фландрией, поэтому прогресс неизбежно зависел от параллельных переговоров Англии с фламандцами. В итоге в мае 1407 года между Бретанью и Англией было заключено предварительное перемирие, а в июле — окончательное, совпадающее по времени с вступлением в силу морского перемирия с Фландрией. Эти соглашения никогда не были официально представлены на утверждение министрам Карла VI, но очевидно, что они их одобрили. Действительно, подобное соглашение почти наверняка было бы заключено с самим Карлом VI, охватывая порты Пикардии, Нормандии и Ла-Рошели, если бы не неоднократные задержки, вызванные его нестабильным психическим состоянием.

Во второй половине июля 1407 года, когда французский король наслаждался просветлением рассудка, он уполномочил герцога Бургундского провести переговоры об "общем умиротворении" с англичанами в Ла-Манше и "везде на море к северу и западу". Король заметил, что ущерб и споры, вытекающие из нынешнего положения дел, становятся с каждым днем все более очевидными. Эти настроения были не просто канцелярской формулой. В Париже ведение переговоров с Англией вновь оказалось в руках миролюбивого герцога Беррийского, который взялся за дело, оставленное весной 1406 года перед тем, как французское правительство решилось на свою катастрофическую двойную кампанию. Частные взгляды герцога Беррийского не зафиксированы, но все свидетельства говорят о том, что он искренне надеялся на постоянное урегулирование отношений с Англией, даже если это означало перечеркнуть большую часть деятельности его знаменитого брата Карла V и уступить значительную часть того, что Эдуард III получил по договору в Бретиньи. С англичанами было заключено временное перемирие, охватывающее границы Пикардии от Соммы до Гравелина. Вместе с неофициальными перемириями, уже действовавшими на гасконской границе, это привело к официальному установлению мира на всех сухопутных фронтах.

После нескольких месяцев дипломатических контактов на низком уровне сэр Томас Эрпингем и небольшое английское посольство посетили Париж в августе 1407 года с новыми предложениями о заключении постоянного мира и брачного союза. Эрпингем был любезным дипломатом, хорошо знавшим город и ведущих политических деятелей, поскольку разделял с Генрихом IV его изгнание до восшествия на престол. Если бы французский король был в добром здравии, несомненно, было бы отправлено более значительное посольство. Тем не менее, Эрпингем писал Генриху IV из французской столицы, что герцог Беррийский и другие члены из Совета Карла VI развлекали его и его коллег "так, как никогда прежде не обращались с послами нашего ранга"^[287].

С октября по декабрь 1407 года Парламент заседал в Глостере. Место проведения было выбрано из-за близости к валлийской границе, где принц Уэльский участвовал в осаде Аберистуита. В конце ноября, когда заседания уже подходили к концу, в город прибыло важное французское посольство. Инструкции послам продиктовал герцог Беррийский, одним из доверенных лиц которого был Казин де Серенвилье. После нескольких дней переговоров послы согласились подтвердить и продлить разрозненные местные перемирия, которые приостановили боевые действия во Франции в начале года. В соборе, где заседал Парламент, настроение ощутимо изменилось. Это было, пожалуй, самое сговорчивое собрание за все время правления Генриха IV. Новое правительство Генриха IV получило осторожное одобрение со стороны Палаты Общин. Принца Уэльского похвалили за "великий труд и усердие", которые он приложил в Уэльсе. В качестве жеста доверия советники короля были освобождены от клятв, которые были наложены на них в предыдущем Парламенте. Выступая от имени Палаты Общин, спикер Томас Чосер (сын поэта) напомнил королю о призыве сэра Джона Типтофта к "доброму управлению" и о том, что в декабре прошлого года Палата Общин настаивала на назначении новых советников. Полагаясь на здравый смысл и благоразумие этих советников, он заявил, что Палата Общин готова предоставить полторы стандартные субсидии, необычайно щедрое предложение, учитывая отсутствие на тот момент какой-либо непосредственной угрозы королевству и тот факт, что предыдущие субсидии все еще собирались. А по ту сторону Ла-Манша, без ведома правительства, принцы французской королевской семьи уже начали затяжную гражданскую войну^[288].

Глава VI. На улице Вьей-дю-Тампль. Путь к гражданской войне, 1407–1411 гг.

В ночь на 23 ноября 1407 года Людовик Орлеанский был убит на одной из улиц Парижа агентами герцога Бургундского. Это была тщательно спланированная операция. Примерно за неделю до убийства человек, одетый как студент, снял дом на углу улиц Вьей-дю-Тампль (Старой Храмовой) и Блан-Манто (Белой Мантии) в квартале Маре (Болото). В последующие дни были замечены несколько человек приехавшие на лошадях и остановившиеся в этом доме. Недалеко от дома находились старые ворота Барбет, выходящие на улицу Вьей-дю-Тампль. За ними располагалось здание отеля Барбет, резиденции королевы. В тот вечер Людовик ужинал с Изабеллой, когда в зале появился королевский камердинер Тома де Куртэз, который был в курсе заговора, и сказал, что пришел от короля. Карл VI, по его словам, потребовал присутствия Людовика, чтобы немедленно уладить какое-то срочное дело. Вскоре после восьми часов Людовик выехал из отеля Барбет и направился по улице Вьей-дю-Тампль к отелю Сен-Поль. Он ехал на муле, с непокрытой головой, сытый и что-то напевающий, с эскортом из трех всадников и четырех сопровождающих с факелами.

Несколько очевидцев описали то, что за этим последовало. Когда Людовик проезжал мимо улицы Блан-Манто, около дюжины вооруженных людей выскочили из тени с криками: "Смерть! Смерть ему!" Они стащили Людовика с его мула. Двое из сопровождающих, которые пытались защитить герцога, были сброшены на землю, а один из них убит. Один из пажей притворился мертвым, а остальные в ужасе разбежались. Нападавшие окружили Людовика, когда он стоял на коленях на земле. "Что вам надо?" — закричал принц. Один из нападавших осветил его факелом, а другой ударил его топором. Остальные столпились вокруг и били Людовика тяжелыми деревянными дубинами. Сосед из дома напротив кричал из окна второго этажа: "Убийство!" Из дома вышел высокий мужчина в красном плаще, осмотрел тело и сказал: "Погасите факелы и уходим. Он мертв". Убийцы подожгли здание, из которого появились, а затем сели на лошадей и помчались по улице Блан-Манто, крича "Пожар!" и бросая сзади себя железные кара́кули с шипами, чтобы помешать преследованию. Паж притворявшийся мертвым поднялся с земли и стал кричать: "Убийство!". Привлеченные суматохой, люди начали появляться из близлежащих зданий. Через несколько минут из отеля Сен-Поль прибыл коннетабль Шарль д'Альбре. Он нашел Людовика лежащим в грязи, его правая рука была сломана, левая отрублена, голова разбита, а мозги разбрызганы по земле. Только один из его сопровождающих все еще был на месте происшествия. "Увы, мой господин мертв!", — воскликнул он. Тело отнесли в соседний особняк маршала де Рье и положили на стол. Позже его поместили в гроб, обитый свинцом, и отнесли в церковь Блан-Манто, где монахи бдели над ним с молитвами и псалмами всю ночь^[289].

Первоначально герцог Бургундский решился на убийство своего соперника еще летом, после того как ему не удалось отменить изгнание своих сторонников из королевского Совета. В убийстве участвовали несколько его ближайших советников. Согласно хорошо информированным орлеанистским источникам, это были Жан де Крой, пикардийский дворянин и близкий друг герцога, на которого он с годами все больше полагался; Жак д'Эйли, еще один пикардиец, который был среди руководителей шотландской экспедиции 1402 года и стал одним из самых ценных военных помощников герцога; и адвокат Жан де Ньель, который был представителем Иоанна во время попытки государственного переворота в августе 1405 года. Осуществление убийства было поручено одному из помощников герцога Раулю д'Анкетонвилю, нормандскому сеньору, погрязшему в долгах в результате сомнительных финансовых сделок, которого Филипп Смелый ненадолго назначил казначеем Франции, а затем сместил герцог Орлеанский. Первая попытка снять подходящий дом в районе Маре была предпринята около 24 июня. Затем Иоанн Бургундский, по-видимому, передумал, возможно, потому, что надеялся восстановить свое положение в правительстве путем соглашения. Если это так, то его надежды были разрушены, когда он вернулся в Париж в сентябре. Обстоятельства неясны, но ясно, что два кузена жестоко поссорились. Осенью 1407 года их разделяло множество политических противоречий: папский раскол, дела в Нидерландах, финансы правительства. Дебаты по этим вопросам могли лишь продемонстрировать, насколько второстепенным стал Иоанн в королевском Совете. В начале ноября он окончательно решил покончить со своим кузеном. Анкетонвиль арендовал дом на улице Блан-Манто, подкупил королевского камердинера де Куртэза, который принес роковую весть за обеденный стол королевы, и нанял головорезов, которые осуществили убийство. Возможно, именно он был тем высоким человеком в красном плаще, который подзывал убийц, когда их работа была закончена. Все эти люди были хорошо вознаграждены. Сам Анкетонвиль до конца жизни скрывался, постоянно опасаясь покушения. "В отличие от других людей я не могу ходить, куда мне вздумается", — жаловался он два года спустя в письме герцогу. Но, возможно, впервые за многие годы он не испытывал недостатка в деньгах, так как Иоанн осыпал его подарками, назначал на должности при своем дворе и выделил ему щедрую пенсию^[290].

Сначала Иоанн Бесстрашный надеялся скрыть свою ответственность за убийство и тщательно заметал следы. В середине ноября он согласился на официальное примирение со своим кузеном. За три дня до убийства Людовика они вместе посетили мессу и обменялись клятвами о вечной дружбе. Накануне убийства они вместе пили вино с пряностями. Эти последние прилюдные проявления привязанности произошли в тот момент, когда наемные убийцы Иоанна завершали свои приготовления на улице Блан-Манто. Два принца договорились пообедать вместе в воскресенье после того, как убийцы должны были сделать свое дело. После того как стало известно об убийстве, Иоанн продолжал вести себя как обычно. Он притворился, что не верит, в смерть кузена, когда ему принесли эту новость. Он выглядел убитым горем, когда гибель герцога подтвердилась. Он плакал и стонал, когда помогал сопровождать гроб в церковь Целестинцев на следующее утро, и стоял на видном месте среди скорбящих на грандиозной заупокойной службе, которая последовала за этим. Но тучи уже собирались над его головой. Прево Парижа Гийом де Тиньонвиль был умным и воспитанным человеком, опытным судьей по уголовным делам и орлеанистом. Он приказал закрыть и охранять все ворота города, пока он и судебный персонал Шатле проводили чрезвычайно тщательное расследование. В течение нескольких часов они взяли показания у большого числа свидетелей и разыскали каждого лавочника или водовоза, имевшего дело с жильцами съемных комнат на улице Блан-Манто. Первым подозреваемым стал Обер де Шони, объявший себя врагом герцога Орлеанского, чья супруга была одной из многих женщин, которых Людовик соблазнил. Однако быстро выяснилось, что он уже несколько месяцев не был в Париже. Затем стало известно, что некоторые из убийц были замечены у черного входа Бургундского отеля, когда они скрывались с места преступления^[291].

25 ноября прево доложил о своем расследовании королевскому Совету, собравшемуся в отеле Сен-Поль. Зал был переполнен. Присутствовали все королевские принцы и государственные служащие, а также большая толпа дворян и чиновников. Прево сказал, что он еще не установил личности убийц. Но он был уверен, что узнает правду, если ему будет позволено войти в дома принцев и министров короля. Большинство из них сразу же согласились. Но Иоанн Бургундский замялся. Поднявшись со своего места, он отвел герцогов Беррийского и Анжуйского в другую комнату. Там он и признался в содеянном. Людовик, сказал он, был убит Раулем д'Анкетонвилем по его приказу. Дьявол овладел им. Это было единственное объяснение, которое он мог им предложить. Герцог Беррийский потерял дар речи. Он разрыдался и сказал Иоанну, что тому лучше немедленно уехать. В течении дня герцоги Беррийский и Анжуйский ничего никому не рассказывали и советовались, что делать. Но на следующий день, 26 ноября, Совет вновь собрался в Нельском отеле, огромном особняке герцога Беррийского на левом берегу Сены, напротив Лувра. Приехал и Иоанн Бесстрашный, очевидно, намереваясь принять участие в заседании. Герцог Беррийский встретил его у дверей и попросил удалиться. Вернувшись в зал Совета, герцог Беррийский сообщил изумленному собранию о признании герцога Бургундского. Советники в шоке разбежались, некоторые из них рыдали. Новость быстро распространилась по Парижу. Иоанн направился в свой Бургундский отель, приказал седлать лошадей и бежал через ворота Сен-Дени с шестью сопровождающими. Как только советники поняли, что герцог Бургундский сбежал, они впали в бешенство. Импульсивный и жестокий Клинье де Бребан собрал 120 вооруженных людей и преследовал герцога на север по Амьенской дороге. Но Иоанн сумел оторваться от них, и Бребан вернулся в Париж с пустыми руками^[292].

Через сорок лет после гибели Людовика Орлеанского на его могиле в Орлеанской часовне Целестинской церкви была сделана надпись, которая в итоге была уничтожена, когда церковь была превращена в казармы во время революции 1789 года. "Людовик был благороднейшим из людей, пока жил, но другой человек стремился выдвинуться вперед и из ревности убил его, — провозглашалось в надписи, — за что и по сей день пролито много крови". Убийство герцога Орлеанского открыло одну из самых печальных страниц в истории Франции. Оно разделило страну на целое поколение, спровоцировав жестокую гражданскую войну, которая открыла возможность англичанам для вторжения и частичной оккупации Франции. В первые несколько недель после убийства казалось, что герцогу Бургундскому все сойдет с рук. 10 декабря 1407 года вдова убитого, Валентина Висконти, драматично въехала в Париж в черной одежде, в повозке запряженной черными лошадьми, в сопровождении многочисленной свиты, одетой в траур. Кортеж направился прямо в отель Сен-Поль, где Валентина в сопровождении своих детей театрально распростерлась перед королем, взывая к мести. Принцы вышли встретить ее у ворот города — жест сочувствия к женщине, которую двенадцать лет назад изгнали из столицы. Вскоре стало ясно, что им нечего ей предложить, кроме общего негодования и добрых слов. Они лишились своего естественного лидера. Король то и дело сбивался с мысли, едва понимая, что происходит. Дофину, Людовику, герцогу Гиеньскому, было всего одиннадцать лет, и он был женат на дочери герцога Бургундского. Карлу, новому герцогу Орлеанскому, было всего тринадцать лет, он был чувствительным юношей, лишенным политического опыта, но уже начал писать стихи, которые однажды прославят его в веках.

Власть по умолчанию перешла в руки престарелого герцога Беррийского и его племянника, колеблющегося и непопулярного герцога Анжуйского. Вспоминая события 1405 года, они были напуганы перспективой гражданской войны. Их пугала невысказанная угроза, что Иоанн может кинуться в объятия англичан. Они знали, что население Парижа, у которого герцог Орлеанский ассоциировался с растратами, коррупцией и налогами, открыто симпатизировало его убийце. Вскоре выяснилось, что то же самое считают и в других городах северной Франции. Герцог Бургундский ожидал, что принцы предпримут против него карательную военную экспедицию. В Совете, безусловно, были люди, которые поддержали бы этот курс. Среди них был Жан де Монтегю, магистр королевского двора. Герцог Бурбонский, вероятно, также склонялся к этому. Но этого не произошло, а вместо незадолго до Рождества герцоги Беррийский и Анжуйский отправили во Фландрию гонцов с предложением провести встречу, на которой они надеялись договориться со своим грозным родственником. Тем временем королевский Совет сделал герцогу Бургундскому жест примирения. Ему восстановили пенсию, которой лишил его Людовик Орлеанский, а королева даже прислала ему традиционный подарок в виде драгоценностей на Новый год^[293].

Встреча состоялась 20 января 1408 года в Амьене. Для герцога Бургундского это было идеальное место: густонаселенный промышленный город на Сомме с радикальными традициями, восходящими к городским восстаниям 1350-х годов. Иоанн, по словам хрониста, был "хорошо любим амьенцами". Зима была одной из самых суровых за многие годы. Герцоги Беррийский и Анжуйский ехали через равнину Пикардии в такую холодную погоду, что замерзли реки и дороги занесло большими сугробами. Их сопровождал Жан де Монтегю с частью королевского Совета и эскортом из 200 всадников. Прибыв в Амьен, они обнаружили, что Иоанн уже там. Он был совсем не похож на того нервного, извиняющегося человека, которого они в последний раз видели в Нельском отеле. Воодушевленный невнятным ответом королевского Совета, поддержанный своими родственниками и подданными во Фландрии и Артуа, Иоанн решил действовать нагло. С ним были его братья, Антуан, герцог Брабанта, и Филипп, граф Неверский, его немецкие союзники графы Намюрский и Клевский и множество дворян из всех его владений. Несколько сотен его солдат были расставлены в стратегически важных пунктах по всему городу. Над входом в его покои висел большой транспарант с изображением двух скрещенных копий, одно с заостренным стальным наконечником, а другое с затупленным — оружие мира и войны. Выбор оставался за его противниками.

В этой пугающей атмосфере Иоанн устроил грандиозный банкет для герцогов Беррийского и Анжуйского в вечер их прибытия, на котором присутствовали герольды и музыканты. С виду все выглядело дружелюбно и доброжелательно, но под этим скрывались гнев и обида. Принцы приехали в Амьен в надежде на некий формальный акт раскаяния, который позволил бы помиловать герцога Бургундского без особых потерь для монархии. Но когда стороны встретились на следующее утро в епископском дворце под сенью большой апсиды собора, Иоанн ничего не уступил. В присутствии толпы знатных людей он заявил изумленным принцам, что убийство герцога Орлеанского было справедливым и праведным поступком. Он приказал убить кузена из чувства долга, потому что Людовик намеревался уничтожить короля, королевскую семью и французское королевство и решил захватить трон для себя. Иоанн прихватил с собой трех богословов из Парижского Университета, чтобы поддержать эту линию. Один из них, которому предстояло стать печально известным в последующие месяцы, был нормандцем по имени Жан Пети, который последние два года находился на службе у герцога. Пети был прирожденным мастером диспута, эрудированным и искусным ритором, который иногда выступал в качестве представителя Университета. При поддержке двух своих коллег он заявил, что убийство герцога Орлеанского было законным в глазах Бога и, было бы тяжким грехом оставлять его в живых. Иоанн, со своей стороны, заявил о готовности лично объясниться с Карлом VI. Но он сказал, что не намерен извиняться, и настаивал на том, что Карл VI должен быть благодарен ему за то, что он сделал. Переговоры продолжались десять дней и закончились безрезультатно^[294].

Покидая Амьен, герцоги Беррийский и Анжуйский предупредили Иоанна, чтобы он не приезжал в Париж, если его не вызовут. Они не хотели, чтобы он появился в столице, где сила его поддержки среди населения и в Университете становилась все более очевидной. Но именно это Иоанн и намеревался сделать. Он сказал им, что имеет право защищать себя перед королем. Его истинная цель была очевидна. Он хотел мобилизовать своих сторонников в столице и взять под контроль больного короля и одиннадцатилетнего Дофина, символы власти, которую они не могли осуществлять сами. Как только встреча закончилась, Иоанн созвал войска в Аррасе для похода на Париж. Другим, прибывшим из Бургундии, было приказано собраться у ворот столицы и ожидать его прибытия. В Париже принцы были парализованы страхом. Валентина Висконти отказалась остаться и встретиться с убийцей своего мужа. Она бежала на Луару и укрылась в хорошо защищенной крепости Блуа^[295].

Духами сопротивления были королева, которая была полна решимости не допустить, чтобы Дофин попал в руки герцога Бургундского, и Жан де Монтегю, главенствующая фигура среди государственный чиновников. Они нашли ценного союзника в лице восемнадцатилетнего Иоанна V, герцога Бретонского, который в эти недели стал играть решающую роль. Иоанн V не был заинтересован в борьбе за власть в Париже. Его амбиции ограничивались его герцогством, но он все больше втягивался в придворную политику, чтобы защитить свои интересы в Бретани. В 1406 году герцог Бургундский отказался от давних связей своей семьи с домом Монфор и вступил в союз с Пентьеврами, их главными соперниками. Новый союз был скреплен браком одной из дочерей Иоанна Бургундского с двенадцатилетним Оливье де Блуа, графом Пентьевр. Позднее Иоанн Бургундский был назначен опекуном юного графа. Это означало, что любая гражданская война во Франции, скорее всего, приведет к возобновлению древних распрей в Бретани, что могло только дестабилизировать правительство герцога. В ответ на это Иоанн V вступил в союз с герцогом Орлеанским. Договор между ними был заключен в сентябре 1406 года в Туре, когда Людовик проезжал через город по пути в Жиронду. В это же время Иоанн V выдал свою сестру замуж за главного соратника Людовика Орлеанского на юге, Бернара VII графа Арманьяка, который со временем стал лидером антибургундской партии во Франции. Смерть Людовика, несомненно, лишила союз Иоанна V части его ценности, но он остался верен ему. Он был искренне потрясен убийством и наглым поведением герцога Бургундского и возобновил свой союз с вдовой Людовика Орлеанского. Несмотря на свою молодость, Иоанн V уже был проницательным политиком, безусловно, более решительным и энергичным, чем пожилые и нерешительные члены Совета, находившиеся в оппозиции к герцогу Бургундскому в Париже. Он также распоряжался значительными силами. Как только королева узнала о планах Иоанна Бесстрашного, она призвала на помощь герцога Бретонского. Отложив все другие дела, Иоанн V покинул Нант 4 февраля с большой свитой из дворян, советников и военного эскорта. По оценкам итальянских наблюдателей, общая численность сил герцога составляла 1.500 всадников. К 15 февраля он достиг Парижа^[296].

Вскоре после этого, примерно 18 февраля 1408 года, герцог Бургундский выступил на юг из Арраса в сопровождении вооруженного отряда численностью около 800 человек. Париж был в смятении. На дверях церквей появились плакаты и манифесты с требованием осуществить бургундскую программу реформ. Агитаторы организовывали публичные собрания. По перекресткам и площадям проезжали глашатаи, возвещавшие под звуки колоколов и труб о сменяющих друг друга ордонансах, с помощью которых орлеанистское большинство в Совете пыталось сохранить контроль над городом. Университет, всегда поддерживавший Бургундский дом, приобрел в пользование церковь аббатства Сен-Мартен-де-Шам на севере Парижа, и правительство было обличено в громогласных проповедях с его кафедры. 25 февраля Иоанн Бургундский достиг Сен-Дени. Герцоги Беррийский, Анжуйский и Бретонский выехали из города навстречу ему с письменным приказом, изданным Советом от имени короля, не входить в Париж с более чем 200 людьми. Иоанн пригласил их на великолепный пир, и отмахнулся от приказа. 28 февраля он триумфально въехал в город через ворота Сен-Дени. Его сопровождали два его брата, шурин граф Клевский и новый союзник герцог Лотарингский, который во время последней демонстрации силы Иоанна в 1405 году привел свои войска для поддержки герцога Орлеанского. Иоанн проехал по улице Сен-Дени в окружении, вооруженных до зубов, двенадцати пеших телохранителей и в сопровождении кавалькады из более чем тысячи вооруженных солдат, сформированных в баталии. Парижане толпились в прилегающих переулках и на перекрестках со своими семьями, как будто они были свидетелями торжественного въезда короля, ликуя и крича: "Ноэль!". Иоанн позаботился о своей безопасности. Бургундский отель был огражден со всех сторон блокпостами и гарнизоном из генуэзских арбалетчиков. Вскоре на этом месте начали возводить новый дворец, построенный с огромными затратами, в центре которого возвышалась знаменитая башня, в которой Иоанн проводил ночи. Эта башня до сих пор возвышается над улицей Этьена Марселя, единственная сохранившаяся часть парижского дворца герцогов Бургундских^[297].

Утром 8 марта 1408 года, несмотря на попытки других принцев отговорить его, герцог Бургундский выступил с публичной защитой организованного им убийства на тщательно срежиссированной церемонии в большом зале отеля Сен-Поль. Зал был обыскан, все входы опечатаны, кроме того, через который зрители входили под надзором герцогской охраны. Сам Иоанн подъехал к дворцу, приветливо махая толпе, сопровождаемый кавалькадой дворян и доброжелателей, настолько большой, что арьергард процессии все еще выезжал из Бургундского отеля, когда авангард уже достиг дворцовых ворот. Король опять находился в отлучке, как это было с небольшими перерывами с начала января, а королева отказалась присутствовать. Председательствовал Дофин. Герцоги Беррийский, Анжуйский и Бретонский сидели вместе с ведущими представителями придворной знати на скамье рядом с ним. Не все из них были довольны своим присутствием. "Я здесь, чтобы служить королю, а не вам", — ответил герцог Бретонский, когда ему вручили приглашение от Иоанна Бургундского. На приподнятом над полом помосте в одном конце зала сидел прево Парижа в окружении сержантов Шатле, а вокруг него на ступенях расположились государственные служащие, весь королевский Совет и судьи Парламента. Напротив них на другом помосте стоял пресс-секретарь герцога Жан Пети в сопровождении канцлера герцога, офицеров и советников. Ректор, доктора и магистры Университета, около 400 приглашенных граждан Парижа и большое количество студентов и жителей, проскользнувших вместе с официальными делегациями, теснились в глубине зала. Сам Иоанн Бургундский вошел последним, один, в кольчуге под одеждой. Он молча поклонился собравшимся принцам, которые ждали на своих местах уже более трех часов. Затем он сел между герцогами Беррийским и Бретонским, и как записано в официальном бургундском отчете, "чему, упомянутый герцог Бретани, был не слишком доволен".

Жан Пети выступал перед собравшимися более четырех часов с неумолимой монотонностью. Его аргументы были представлены в форме силлогизма. Убивать тиранов — это "справедливо, законно и достойно"; Людовик Орлеанский был тираном, поэтому герцог Бургундский был прав, убив его. Большая часть последующих рассуждений была посвящена поддержке второстепенной предпосылки. Герцог Орлеанский был развратным, продажным тираном, к тому же прелюбодеем. Он занимался запрещенными черными искусствами. Но прежде всего он стал предателем, захватив контроль над правительством короля в своих собственных интересах, вводя ненужные налоги, чтобы набить собственные карманы. Однако его конечной целью был захват трона своего брата, так как он заключил договор с Генрихом Ланкастером о том, что они будут поддерживать друг друга в свержении своих государей и пообещал авиньонскому Папе поддерживать его в обмен на то, что тот одобрит это дело. Людовик околдовал короля магическими заклинаниями, чтобы продлить его болезнь и ускорить смерть, а когда это не удалось, он предпринял несколько попыток отравить его и организовал по меньшей мере одно покушение на жизнь Дофина. Он замышлял изгнать королеву в Люксембург, чтобы получить контроль над ее детьми. Как подданный и родственник короля герцог Бургундский не мог спокойно смотреть на эти бесчинства, да и закон этого не требовал. Когда государство оказывалось под властью тирана, каждый человек был вправе защищать общественные интересы, убивая его. "Из этого следует, — заявил Пети, — что мой господин Бургундский не должен быть обвинен в судьбе этого преступника герцога Орлеанского, и что наш господин король… должен похвалить его за то, что он сделал, наградив его любовью, честью и богатством". Эти предложения были проиллюстрированы множеством цитат из Ветхого и Нового Заветов, императорских кодексов, отцов патристики и авторов древних и современных, от Аристотеля до Боккаччо. В конце своей оратории Пети обратился к Иоанну Бургундскому и спросил его, принимает ли он все, что было сказано от его имени. "Я принимаю это", — ответил Иоанн^[298].

В аудитории речь Пети вызвала неоднозначную реакцию даже среди естественных сторонников Иоанна. Теоретическое обоснование тираноубийства вызвало серьезные сомнения у многих присутствовавших профессоров Университета. Этому вопросу суждено было расколоть Университет на долгие годы и ослабить поддержку Иоанна в одном из самых значимых для него округов. Принцы и королевские советники были шокированы и возмущены экстравагантными обвинениями в измене и попытке убийства, выдвинутыми против мертвого человека. Молодой Дофин с трудом понимал, что ему говорят. "Неужели это мой добрый дядя Орлеанский хотел убить моего господина короля?", — спросил он Шарля де Савуази, сидевшего рядом с ним. Остальные присутствующие были в недоумении. Никто из них не осмелился открыто выразить свое несогласие. Герцог Бургундский, однако, был весьма доволен. Подготовленный текст, над которым Пети в течение месяца работал с группой юристов и теологов, был впоследствии воспроизведен за счет Иоанна в четырех прекрасно переплетенных экземплярах, украшенных синим и золотым иллюминированием, под названием The Justification of the Duke of Burgundy (Оправдание герцога Бургундского). Годы спустя Жан Жерсон, один из тех, кто порвал с Иоанном Бургундским из-за его покровительства Жану Пети, составит для короля прокламации, в которых Оправдание будет характеризоваться как "текст для проклятия, трактат для смерти, хартия бесчестия и послание из адской ямы"^[299].

На следующий день король, который не обращал на все это внимания, ненадолго опомнился. Герцог Бургундский воспользовался моментом, чтобы предстать перед ним и добиться его помилования. Был составлен официальный акт, в котором излагалась версия событий, изложенная Иоанном, и фиксировалось полное удовлетворение короля этим поступком. Другой акт, подготовленный в то же время, давал герцогу свободу действий для преследования и наказания всех тех, кто мог попытаться обесчестить его. Эти документы были под нажимом приняты на спешно созванном заседании Совета в присутствии короля и принцев за несколько часов до того, как Карл VI снова впал в беспамятство. Большинство присутствовавших членов Совета, должно быть, согласились с этим решением, скрипя зубами. Через два дня, 11 марта 1408 года, королева и ее брат Людвиг Баварский покинули Париж, прихватив с собой Дофина. Герцог Бургундский был в ярости, но герцог Бретонский вывез их из города под охраной значительного отряда вооруженных людей, и Иоанн ничего не смог сделать, чтобы остановить их. Изабелла укрылась в городе-крепости Мелён на Сене в тридцати милях к югу от Парижа, который охранялся большим бретонским гарнизоном. Там к ней присоединились герцоги Беррийский и Анжуйский, коннетабль и Жан де Монтегю. 18 марта они провели свой Совет в крепости в отсутствие герцога Бургундского и составили планы по набору войск на тот день, когда они смогут дать отпор^[300].

Герцог Бургундский заявил жителям Парижа, что он приехал, чтобы "выяснить, кто является настоящими друзьями короля". Но, как он убедился в 1405 году, не так-то просто было взять под контроль государство, учитывая упорное сопротивление Совета и чиновников гражданской службы. Когда король бормотал тарабарщину в своих покоях в Сен-Поле, а остальные члены королевской семьи и ведущие члены Совета находились вне столицы, ему было невозможно сделать многое. Но во время краткого периода ясности рассудка Карла VI в марте Иоанн смог добиться увольнения Клинье де Бребана, адмирала Франции, злейшего противника, который пытался преследовать его, когда он бежал из Парижа в конце ноября. Воспользовавшись опять же очередным моментом прояснения у короля, Иоанн отстранил от должности прево Парижа Гийома де Тиньонвиля, который был слишком настойчив в расследовании убийства герцога Орлеанского. Его заменил на этом деликатном посту надежный бургундский сторонник Пьер де Эссар. Но это были единичные победы. Карл VI пришел в себя примерно в конце апреля, и некоторые принцы, включая герцога Беррийского, вернулись в столицу в течение следующих недель. Иоанн не смог организовать поток королевской щедрости в свою казну. Он также не смог перестроить Совет или королевскую администрацию по своему желанию. На данный момент и то и другое оставалось в основном прерогативой орлеанистов^[301].

* * *

В июне 1408 года герцог Бургундский был вынужден переключить свое внимание на другое дело. Епископство Льеж было имперской территорией на реке Мез, граничившей с герцогством Люксембург. Им управлял избранный епископ Льежа, Иоганн Баварский, мирянин, который был избран соборным капитулом в 1390 году в возрасте семнадцати лет, но так и не был официально посвящен в епископы, поскольку отказался от рукоположения в священники. "Вряд ли это образ епископа, — заметил один хронист, увидев Иоганна, скачущего в полном вооружении во главе отряда конницы, — скорее это Гектор или Ахилл". Льеж, как и многие промышленные города Нидерландов, на протяжении большей части XIV века страдал от ожесточенной классовой борьбы, в ходе которой прерогативы епископа постепенно подрывались. Иоганн Баварский был избран епископом, к чему он был совершенно не приспособлен, в надежде, что его семейные связи позволят ему навязать городу свою власть. Он был братом Вильгельма, графа Эно и Голландии и верным союзником герцогов Бургундии. Иоганн водил свои войска на Париж в поддержку попытки Филиппа Смелого захватить власть в декабре 1401 года и еще раз, когда сын Филиппа попытался сделать то же самое в августе 1405 года. Людовик Орлеанский в ответ поддерживал жителей Льежа в их противостоянии епископу и в какой-то момент в 1404 году заключил с ними официальный союз. В сентябре 1406 года в Льеже произошло новое восстание. Горожане изгнали Иоганна Баварского и его сторонников. Вместо него они избрали регента, Генриха де Перве, и назначили епископом его племянника при поддержке Людовика и авиньонского Папы Бенедикта XIII. В течение последующих месяцев Генрих де Перве и льежцы планомерно отвоевывали все епископство, пока свергнутому Иоганну не остался только город Маастрихт. Зимой 1407–08 годов льежцы пытались осадить Маастрихт, но им помешали сильные холода. Но 31 мая 1408 года они предприняли новую попытку. Вести об этом, должно быть, достигли Иоанна Бесстрашного в Париже в начале июня. Столкнувшись с перспективой уничтожения правительства своего шурина в стратегически важном регионе Нидерландов, он решился на войну с жителями Льежа. 5 июля Иоанн отправился из Парижа во Фландрию^[302].

Королева и ее брат готовились к этому моменту в течение нескольких недель. В мае они добились от короля, в один из периодов его просветления, указа о назначении Людвига Баварского главой двора Дофина, что давало им возможностьэффективно контролировать принца. Затем в конце июня им удалось вывезти самого Карла VI из Парижа и доставить его в Мелён. 2 июля в замке состоялось заседание Совета. Председательствовал король, который, судя по всему, был в здравом уме. Дофин, герцог Беррийский, Людвиг Баварский, коннетабль и Гийом де Тиньонвиль, смещенный с поста прево Парижа, присутствовали на заседании вместе с большим контингентом государственных чиновников, в который входили Жан де Монтегю и его брат (ныне архиепископ Санса). Все вместе они согласовали ордонанс об отмене помилования, дарованного Иоанну Бесстрашному в марте. На данный момент ордонанс оставался секретным, пока Совет завершал свои приготовления. Герцог Беррийский и коннетабль созвали своих сторонников. Королева обратилась за поддержкой к герцогу Бретонскому, который прибыл в Мелён с большим отрядом солдат 24 августа. 26 августа королева вернулась в столицу в золоченой карете, окруженная советниками и офицерами ее мужа, в сопровождении Дофина в белой карете, запряженной четырьмя лошадьми. С ней ехали принцы, коннетабль, множество видных дворян и три отряда в полном вооружении с развернутыми военными знаменами. На их вымпелах красовался девиз: "Думайте, что хотите". Двумя днями позже Валентина Висконти совершила свой собственный въезд в Париж: ее провезли через весь город к Богемскому отелю в задрапированном черной тканью паланкине, запряженном черными лошадьми, за которым следовала вереница карет с знатными людьми из окружения Людовика Орлеанского^[303].

5 и 6 сентября 1408 года в зале Людовика Святого в Лувре собрался Большой Совет. Председательствовали королева и Дофин. Присутствовали все королевские принцы, кроме герцога Бургундского, а также большое количество епископов, судей и чиновников. Собрание утвердило новый ордонанс, передающий все полномочия короля по управлению страной королеве и Дофину на время отлучек Карла VI. Валентина Висконти явилась на Совет в траурной одежде в сопровождении своего старшего сына Карла, тринадцатилетнего герцога Орлеанского, чтобы потребовать справедливости и мести убийце ее мужа. Ордонанс Совета об отмене помилования герцога Бургундского был подтвержден и опубликован, и было принято решение о судебном преследовании герцога за его преступление.

Пять дней спустя, 11 сентября 1408 года, эти решения были повторены в том же зале в характерной обстановке политического театра. Это было зеркальное отражение печально известного собрания Иоанна Бесстрашного в отеле Сен-Поль за шесть месяцев до этого. Присутствующие были почти все же. Выступил еще один нормандский богослов, Тома дю Бург, аббат бенедиктинского монастыря Серизи, пожилой священнослужитель, о котором мало что известно, но которого Валентина Висконти выбрала своим представителем. Он не мог сравниться с Пети в образованности, но значительно превзошел его в ораторском искусстве. Герцог Орлеанский, заявил он, был мучеником на службе короля, убитым в угоду амбициям своего соперника. Кровь Людовика взывала к отмщению. Ничто иное не могло оправдать требования справедливости, сострадания и родства или послужить интересам государства. Аббат Серизи оспорил клевету Жана Пети против герцога Орлеанского и рассказал о лицемерных актах примирения герцога Бургундского накануне убийства и о его фальшивых проявлениях скорби после него. В соей речи он опроверг защиту Пети тираноубийства пункт за пунктом, доведя ее до огромного эмоционального накала и обратился к королеве, Дофину, принцам и зрителям, призывая их слезами почтить память убитого. Когда он закончил, поднялся адвокат Гийом Кузино. Кузино когда-то был помощником Иоанна Бесстрашного, но недавно перешел на службу к герцогине Валентине. Подойдя к королеве и Дофину, он указал на Валентину Висконти и изложил свои требования: герцог Бургундский должен быть арестован, доставлен в Лувр и в присутствии всего двора на коленях признаться в своем грехе перед Валентиной и ее сыном; затем церемония должна быть повторена со специально сооруженных подмостков во дворце Сите, снова в отеле Сен-Поль и еще раз на месте убийства; все особняки герцога Бургундского в столице должны быть снесены до основания, а на месте убийства воздвигнут монументальный крест с надписью о его преступлении; дом, из которого вышли убийцы, должен быть снесен и заменен коллегией каноников, которым будет поручено проводить шесть заупокойных месс в день за душу убитого; другая подобная коллегия должна быть основана в Орлеане. Герцог Бургундский должен содержаться в тюрьме до тех пор, пока все это не будет сделано. Наконец, он должен быть оштрафован на 1.000.000 экю, которые пойдут на основание больниц и раздачу милостыни бедным, а затем выслан из Франции по меньшей мере на двадцать лет. Дофин, которому еще не исполнилось двенадцати лет, разрывался между верностью памяти Людовика Орлеанского и делом своего тестя. Но его роль уже была расписана другими. Прочитав заготовленное заявление, Дофин объявил, что герцог Орлеанский официально освобождается от всех обвинений, выдвинутых против него герцогом Бургундским, и что его вдова и наследник получат "доброе и быстрое правосудие". В этот момент Иоанн выезжал из Турне и направлялся в Маастрихт. Делегация во главе с его старым противником Гийомом де Тиньонвилем была послана, чтобы передать ему требования герцогини Орлеанской и призвать его распустить свою армию и подчиниться правосудию короля^[304].

23 сентября 1408 года восьмитысячная армия герцога Бургундского и его шурина Вильгельма, графа Эно, нанесла сокрушительное поражение жителям Льежа в битве при Оте. В некотором роде это было повторением уничтожения ополчения Гента при Розебеке в 1382 году. Неопытные горожане оказались лишены возможности маневрировать на поле боя из-за своей многочисленности и были взяты в клещи хорошо обученными и тяжеловооруженными пехотинцами противника. Лучники, ведя обстрел с флангов, довершили разгром. Генрих де Перве, и его племянник, анти-епископ Льежский, были убиты вместе с несколькими тысячами своих сторонников. После битвы жители Льежа подчинились победителям и приняли унизительный договор, который восстановил Иоганна Баварского в качестве правителя их города, но передавал епископство под фактический контроль герцога Бургундского и его союзников. Эта битва подтвердила репутацию Иоанна как хорошего полководца, дала ему прозвище Бесстрашный и утвердила его в качестве главенствующей силы в Нидерландах. Она также значительно обогатила его, поскольку его доля репарации, выплаченной льежцами, в размере 110.000 крон (или 123.750 ливров), более чем в три раза превысила стоимость кампании и оставила ему значительный излишек для финансирования агрессивного возвращения во французскую политику^[305].

Битва при Оте оказала взрывной эффект на настроение в Париже. Первые известия достигли города в конце сентября 1408 года, а вскоре последовали сообщения о том, что герцог Бургундский планирует прибыть в столицу со своей армией и навязать свою волю королеве и принцам. Поначалу те решили сопротивляться. Городам на севере было приказано закрыть ворота перед герцогом. Войска были размещены на переправах через Уазу и Эсну. Из провинций были вызваны новые войска. Людовик Анжуйский двинулся на север, чтобы подкрепить их людьми, набранными в Провансе. Герцог Бретонский, игравший теперь главенствующую роль в Совете принцев, заключил тесный военный союз с Бернаром Арманьяком, который обещал выставить 500 латников и 100 лучников, и даже больше, если того потребует ситуация. "И мы не будем спрашивать, справедлива или несправедлива война, для которой нужны эти люди, — заявил он, — ибо мы будем считать ее справедливой, если король и его Совет постановили, что она такова". Париж находился в состоянии сильного возбуждения. Бродячие проповедники выступали на улицах в защиту герцога Бургундского. На углах улиц громоздились цепи, готовые перекрыть проезжую часть, как только начнется бой. Купеческому прево, который, как считалось, был слишком близок к королеве, угрожали смертью. За стенами города страна погрузилась в анархию: бандиты и бургундские отряды беспрепятственно бродили по Иль-де-Франс, грабя и сжигая селения. Правительство жило в постоянном страхе перед наступлением бургундцев. Посторонним запрещалось входить в город без пропуска. Строго контролировались ночлежные дома. Никто не должен был закрывать лицо на улицах. У ворот, мостов и на берегах Сены были выставлены стражники. Ночью по городу проходили вооруженные патрули^[306].

Примерно в середине октября 1408 года Гийом де Тиньонвиль и его коллеги вернулись из миссии к Иоанну Бесстрашному. Они привезли с собой сообщения о силе армии Иоанна и его решимости вернуться в Париж. Мужество принцев подвело их. Они боялись оказаться между армией герцога Бургундского и пробургундским восстанием на улицах Парижа. Герцогу Бретонскому не терпелось вернуться в свое герцогство, где в его отсутствие накопились политические проблемы. Казна была пуста. В начале ноября королева оставила разговоры о боевых действиях последних недель и решила удалиться в безопасное место на Луаре вместе с королем, Дофином и максимально возможной частью королевского Совета. Она советовалась с принцами в строжайшей тайне. Никому больше ничего не было сказано, даже придворному персоналу короля. Агенты герцога Бургундского, быстро узнавшие об этих планах, полагали, вероятно, справедливо, что это дело рук Жана де Монтегю. Но отель Сен-Поль надежно охранялся бретонскими войсками, и Иоанн ничего не мог сделать, чтобы остановить их. Днем 3 ноября короля вынесли из его апартаментов и посадив в лодку на Сене, перевезли вверх по реке за городские стены к аббатству Сен-Виктор, где его встретили герцоги Бретонский, Бурбонский и Жан де Монтегю с 1.500 вооруженными людьми, чтобы охранять в пути. Через два дня, 5 ноября, королева, Дофин с супругой, герцоги Беррийский, Анжуйский и король Наваррский вместе покинули Париж через ворота Сент-Антуан в сопровождении оставшихся в столице войск. 16 ноября двор обосновался в Туре в древней цитадели, стоящей над большим укрепленным мостом через Луару^[307].

* * *

4 декабря 1408 года Валентина Висконти, герцогиня Орлеанская, умерла в замке Блуа в возрасте тридцати шести лет, ее конец ускорили депрессия и горе. Девиз Rien ne m'est plus — plus ne m'est rien (Ничто для меня более, и более ничто) был начертан на черных обоях ее апартаментов после смерти мужа. После ее смерти орлеанистов возглавили три ее сына, все еще несовершеннолетние, при поддержке тесной группы бывших приближенных и администраторов Людовика. Огромные территории, накопленные Людовиком за полтора десятилетия финансовых манипуляций, после его смерти значительно поредели. Важные домены в Гатине и Шампани, которые были пожалованы ему пожизненно, вернулись в королевский домен. Графство Перигор было продано в 1408 году, чтобы выручить деньги. Герцогство Люксембург, самое важное из стратегических приобретений Людовика на северо-восточной границе Франции, технически никогда ему не принадлежало. Он владел им как правопреемник кредиторов свергнутого германского короля Венцеля I. Люксембург был присоединен братом Иоанна Бесстрашного, Антуаном, герцогом Брабанта в 1408 и 1409 годах после сложной сделки с Венцелем I и его кредиторами. Большинство различных прав и союзов, которые зависели лично от положения Людовика во главе французского государства, были прекращены. Важные союзники среди французской придворной знати, которые были привлечены на его службу его властью и щедростью, такие как Шарль де Савуази, переориентировались после его смерти и перешли на службу к герцогу Бургундскому.

Оставшиеся владения Людовика были разделены между его сыновьями. Старший из них, Карл герцог Орлеанский, унаследовал львиную долю: герцогство Орлеанское и графства Блуа и Дюнуа в долине Луары, графства Валуа, Бомон и баронство Куси на севере, а также итальянскую территорию Асти, которая была частью приданого его матери. Второй сын, Филипп, стал графом Вертю и получил большую часть земель Людовика в Шампани. Младший сын, Иоанн, получил часть земель своего отца в Нормандии и Шампани, а также графство Ангулем. Через несколько дней после смерти Валентины король объявил Карла совершеннолетним, и молодой человек нерешительно вступил на место своего отца. Ему было всего четырнадцать лет, и он совершенно не имел политического опыта. "Я был молод, когда умер мой отец, — вспоминал он много лет спустя, — и не знал горя". Его ссора с герцогом Бургундским, как называли ее современники, была еще едва ли его собственной. В своих указах об объявлении Карла Орлеанского совершеннолетним король формально оставил ее решение за собой. Пока же от имени молодого герцога ее вели советники и министры Карла VI^[308].

Иоанн Бесстрашный вошел в Париж 28 ноября 1408 года в сопровождении армии численностью около 2.000 человек. Парижане встретили его у ворот Сен-Дени и приветствовали на улицах, как и в феврале^[309]. Они верили, что, взяв власть в свои руки, он положит конец ненавистным военным налогам последних четырех десятилетий. Но разбросанность институтов власти: Совет, королевская семья и принцы в Туре, Парламент и финансовая администрация в Париже — означала, что ни одна из сторон не могла эффективно контролировать государство. Герцог Бургундский имел несравненные преимущества, удерживая столицу и контролируя единственную значительную вооруженную силу во Франции. Но ему нужно было вернуть Карла VI в Париж, где его можно было бы использована в собственных интересах. Принцы в Туре были разобщены, как и после убийства Людовика Орлеанского. Самым решительным из них был герцог Бурбонский. Он хотел навязать Иоанну Бесстрашному суровые условия и потребовать, чтобы ведущие горожане Парижа приняли короля у своих ворот с петлями на шее, умоляя о прощении. Другую крайнюю точку зрения поддерживали король Наваррский и Людовик, герцог Анжуйский. Иоанн Бургундский подкупил первого обещанием вернуть часть конфискованных земель его отца в Нормандии. Второму он пообещал руку своей дочери Екатерины вместе с щедрым приданым, что быстро покорило вечно бедного Людовика. Оба они настаивали на реабилитации Иоанна. Остальные принцы и советники в основном стремились избежать гражданской войны, восстановить достоинство короны и вернуться в комфортный Париж. Они также хотели положить конец растущей волне беспорядков в Иль-де-Франс, где войска герцога Бургундского и графа Эно бесчинствовали, жгли и грабили. Все эти цели, по их мнению, могли быть достигнуты актом публичного раскаяния герцога Бургундского с последующим его изгнанием от двора на несколько лет. Но это было единственное, с чем Иоанн Бесстрашный никогда не мог согласиться. Его дилемма была красноречиво раскрыта на одном из заседаний его Совета. Публичная позиция Иоанна, что он убил своего кузена в интересах короля и его королевства, была не просто вопросом сохранения лица. Это была важная часть его обращения к населению Парижа и промышленных городов севера. Извинения или безвольная покорность дискредитировали бы его и деморализовали его сторонников. Что касается предложения изгнать его из королевского двора, то это было бы катастрофой. Он был принцем королевской крови и имел полное право участвовать в управлении Францией. Лучше, думали его советники, пойти на Тур и силой вернуть короля в Париж.

Переговоры между двумя лагерями уже начались. Граф Эно выступал в качестве защитника Иоанна и главного переговорщика. Его кузен Людвиг Баварский выполнял те же функции для королевы и Совета. Жан II де Монтегю выступал в роли посредника. Иоанн Бесстрашный не скрывал своей ненависти к Жану де Монтегю, которого он считал движущей силой сопротивления его амбициям. Он открыто угрожал ему смертью и в какой-то момент отказался его принять. Со своей стороны Жан де Монтегю понимал, что Иоанна нельзя отстранить от власти без войны, а у Совета не было сил на ее ведение. Опасаясь за свое будущее, если бы ситуация дошла до крайности, он нашел множество причин для компромисса. В течение почти двух месяцев делегации курсировали туда-сюда между Парижем и Туром. Наконец, около 21 января 1409 года, соглашение было достигнуто. Условия были полностью благоприятны для Иоанна Бесстрашного. От него требовалось вывести войска из Парижа к началу февраля. Затем он должен был подчиниться королю и примириться с Орлеанским домом на публичной церемонии в Шартрском соборе, 9 марта. Каждая деталь этого события была тщательно отрепетирована и заранее прописана в сценарии. Но в сценарии не было ни извинений, ни обещаний о возмещении ущерба. Чтобы скрепить сделку, брат Карла Орлеанского Филипп был обручен с одной из дочерей Иоанна с большим приданым и ежегодной пенсией из средств короля. Ничего не было сказано об изгнании Иоанна из королевского двора. Напротив, молчаливое согласие заключалось в том, что Иоанн вновь займет свое место в центре французского правительства^[310].

В 1409 году Шартрский собор, возвышавшийся над Босе в самой высокой точке города, выглядел так же, как и сегодня, за исключением недостроенной башни и густого лабиринта переулков и зданий, заполнявших открытые для ветров пространства на западной и южной сторонах. Утром в день, назначенный для представления герцога Бургундского, король и королева сидели на тронах на возвышении в нефе в окружении Дофина, королевских принцев, лидеров придворной знати и государственных служащих. Вокруг алтаря стояли остальные советники короля, весь состав Парламента и Счетной палаты, а также офицеры и магистраты парижского муниципалитета, ранее выехавшие из столицы. Граф Эно, отвечавший за безопасность, заполнил огромный затемненный неф солдатами в полном вооружении, стоящими как для битвы, с оружием наготове. Ровно в одиннадцать часов герцог Бургундский вошел в трансепт в сопровождении двадцати рыцарей, а Карл Орлеанский и два его брата одновременно вошли с противоположной стороны. Представителем Иоанна Бесстрашного был его советник Жан де Ньель, который сам был замешан в убийстве Людовика Орлеанского. Выступая перед королем по заготовленному сценарию, он заявил, что его господин приказал убить Людовика ради блага короны и королевства. "Иоанн не выражает сожаления по этому поводу, — произнес представитель, — но он сожалеет о гневе и страданиях, которые это вызвало у Карла VI". Поэтому он явился к королю, чтобы вернуть его расположение и заявить о своем намерении служить и повиноваться ему во всем. Королева, Дофин и принцы вышли вперед, чтобы умолять короля помиловать герцога и восстановить к нему расположение, на что король милостиво согласился. Затем, обратившись к братьям Орлеанским, которые приближались к нему со стороны трансепта, король объявил, что Иоанн желает, чтобы они изгнали из своих сердец весь гнев и обиду, которые они испытывали за убийство своего отца. "Да, добрые кузены, — сказал Иоанн, — я прошу вас об этом". Орлеанские принцы плакали и хранили решительное молчание. Только когда король приказал им помиловать убийцу их отца, они ответили согласием: "В соответствии с вашими приказами… ибо мы ни за что не хотели бы навлечь на себя ваше неудовольствие". Затем Карл VI велел им отбросить всякую злобу и никогда больше не позволять смерти Людовика Орлеанского встать между ними и герцогом Бургундским. Наконец Жан де Монтегю подошел к Иоанну Бесстрашному и вручил ему копию договора, который Иоанн торжественно ратифицировал. Позже в тот же день королевский Совет издал новые ордонансы о помиловании.

В письме своим чиновникам в Лилле Иоанн Бесстрашный выразил полное удовлетворение тем, как все прошло. Как и следовало ожидать, он не извинился и не признал свою вину, не понес никакого наказания за свое преступление и ни в чем не уступил. В том же письме Иоанн заявил, что его удовлетворение разделяют все остальные члены Совета, но вряд ли он сам в это верил. Мир был пародией. Он был навязан слабым, разобщенным и напуганным советникам короля, а они, в свою очередь, навязали его молодым принцам Орлеанского дома. Недовольство явственно ощущалось в соборе. Орлеанские братья вернулись в Блуа вместе с советниками и приближенными своего отца, обиженные и униженные. Сам Иоанн покинул Шартр сразу же после завершения обряда, даже не разделив традиционной трапезы и кубка вина с пряностями. Клерк Парламента написал на полях своего журнала: "Мир, мир и все же не мир". Шут герцога Бургундского придумал более удачную фразу, которая прижилась. Он назвал это paix fourrée (пустой мир). Собрание в Шартре ознаменовала для Карла и Филиппа Орлеанских начало публичной политической карьеры, посвященной уничтожению Бургундского дома^[311].

* * *

Король вернулся в Париж 17 марта 1409 года и был встречен восторженным приемом с пирами и уличными гуляньями. Королева последовала за ним через несколько дней, совершив свой торжественный въезд в столицу в окружении дам в белых одеждах. Герцогу Бургундскому удалось вернуть правительство в Париж. Но прошло несколько месяцев, прежде чем он смог установить над ним контроль. Карл VI вскоре вновь оказался в отлучке и, за исключением короткого перерыва в конце мая и июне, был недееспособен до августа. В соответствии с последовательными королевскими ордонансами, регулирующими ведение дел во время его отлучек, власть перешла к королеве. Она была горько возмущена "пустым миром" в Шартре и не собиралась делить свою власть с герцогом Бургундским, если бы могла этого избежать. 24 марта, через неделю после возвращения, она и ее брат заключили официальный договор с Иоанном Бесстрашным и его шурином Вильгельмом, графом Эно, в котором те признали ее опеку над королевскими детьми и ее право управлять государством во время отлучек Карла VI и поклялись выполнять ее решения. Единственным ее обещанием, помимо довольно туманного выражения доброй воли, было то, что они получат достаточное уведомление о заседаниях Совета, чтобы иметь возможность присутствовать на них. Даже это имело ограниченное значение, поскольку Совет по-прежнему был полон орлеанистов, а сама Изабелла вскоре удалилась вместе с Дофином в Мелён, что сделало практически невозможным ведение важных дел. В столице гражданская служба занималась повседневными государственными делами в соответствии со своей привычной рутиной, противопоставляя свою огромную силу инерции амбициям Иоанна. Тем временем программа реформ Иоанна застопорилась. Его финансовое положение быстро ухудшалось, так как у герцога не было доступа к королевской казне и он много занимал, чтобы финансировать свои военные расходы. К февралю 1409 года его кредит был исчерпан, и он выплачивал только проценты по новым займам в размере около 40%. В апреле он был вынужден приостановить на неопределенный срок выплату пенсий своим сторонникам и вассалам^[312].

В середине августа 1409 года король пришел в себя и был способен вести дела в течение следующих шести недель. Герцог Бургундский, который был в отъезде и занимался делами Фландрии, немедленно вернулся в Париж, решив использовать минуты здравомыслия короля, чтобы навязать свою волю разветвленным государственным институтам. Главным союзником Иоанна в Совете был король Наварры, который испытывал нехватку денег и был готов оказать поддержку в обмен на долю в добыче. Вдвоем они решили силой подавить сопротивление двора и администрации и навязать программу реформ Иоанна. Они договорились в удобный момент арестовать "некоторых злоумышленников, заговорщиков и предателей", которые могли помешать их планам, ввели войска в Париж, готовясь к этому моменту и посвятили во все королевского прево Пьера де Эссара, старого бургундского сторонника. 7 октября 1409 года Жан II де Монтегю был арестован прево на улице, когда направлялся к мессе. "Как вы посмели наложить на меня руки", — сказал он прево, когда его уводили. У Монтегю были влиятельные друзья, в частности королева и герцог Беррийский, и он рассчитывал на их защиту. Но его покровители ничего не смогли для него сделать. Монтегю отвезли в Шатле и обвинили в заговоре с Людовиком Орлеанским с целью продлить болезнь короля. После формального суда он был приговорен к смерти специальной комиссией, состоявшей из креатур герцога Бургундского.

Казнь Монтегю, 17 октября, была проведена с театральностью, призванной шокировать врагов герцога Бургундского. Осужденного, одетого в красно-белую ливрею, с золотой шпорой на одной ноге и серебряной на другой, в сопровождении двух трубачей, вывезли на двуколке на рыночную площадь Ле-Аль. Он обратился к толпе с мужественной речью, в которой признал, что растратил королевские средства, но, указывая на свои сломанные запястья и изуродованные гениталии, заявил, что только пытки заставили его признаться в большем. После того как ему отрубили голову, ее выставили на колу на рынке, а тело повесили на корм стервятникам на публичной виселице в Монфоконе. Это событие должно было устрашить оставшихся орлеанистов в администрации и, несомненно, сделало это.

Но репрессии на этом не закончились. Был выдан ордер на арест брата Монтегю, архиепископа Санса. Старший Жан был в отъезде по дипломатическим делам, когда его пришли арестовывать. И он успел сбежать и укрыться под защитой Карла Орлеанского в Блуа. Третий брат, Жерар де Монтегю, епископ Парижский, был смещен со всех своих должностей и попросил убежища у родственников в Савойе. Затем последовала чистка высших чиновников финансовых служб короны. Среди них были оба казначея Франции, оба военных казначея, главы финансовых департаментов королевского двора, все генеральные директора финансов, все, кроме одного, председатели и советники Счетной палаты, а также большое количество их подчиненных, которые в течение многих лет перечили герцогу Бургундскому. Все они были уволены. Некоторые из них были арестованы и заключены в Лувр и другие государственные тюрьмы. Некоторым удалось сбежать до того, как за ними пришли сержанты прево. Некоторые были освобождены после уплаты больших штрафов. Немногих позже восстановили в должности^[313].

В атмосфере, наполненной страхом, герцог Бургундский приступил к осуществлению своей программы реформ. Он заявил Совету, что, по его мнению, катастрофическое состояние государственных финансов полностью объясняется нечестностью и расточительностью чиновников, которым поручено их управление. Уже было начато сокращение их числа, а некоторые субсидии за счет доходов с королевских владений были отменены. 20 октября 1409 года, после заседания Совета в отеле Сен-Поль, продолжавшегося несколько дней, был составлен ордонанс, который положил начало реформе администрации. В нем приводился длинный и знакомый каталог бед: расточительные гранты, присвоение доходов местными дворянами, чрезмерное количество чиновников, раздутые зарплаты и привилегии, бюрократическая некомпетентность, коррупция и мошенничество, неадекватные записи и счета. Все это было правдой, но это была не вся правда. В расчет не принимался самый важный фактор — разграбление государства принцами. Постоянная комиссия из двадцати человек, большинство из которых были активными бургундскими сторонниками, была назначена для проверки счетов чиновников по всей Франции, наказания и увольнения виновных и назначения на их место новых людей. Пьер де Эссар был назначен президентом главного финансового управления, ответственного за управление доходами от налога с продаж, и стал членом постоянной комиссии. Де Эссар стал главенствующим чиновником в финансовой администрации. Большинство уволенных чиновников были заменены нейтральными функционерами или надежными бургундцами. Повсеместная смена кадров в финансовых ведомствах была крайне разрушительной. Но в одном отношении она была сразу же эффективной. Она наконец-то открыла королевскую казну для герцога Бургундского. Некоторые из его долгов были моментально погашены. Его расходы на доставку войск в Париж были возмещены вместе с расходами короля Наварры. Ему были предоставлены щедрые денежные субсидии. В последние три месяца 1409 года Иоанну было обещано около 150.000 франков от короны, что сравнимо с выплатами, сделанными его отцу в последний год его жизни. Из-за привычных фискальных проблем французского государства только четверть этой суммы была фактически выплачена. Но в течение следующего года аппетиты Иоанна возросли. Он потребовал от короны обещаний на сумму не менее 178.000 франков, более 90% из которой было выплачено^[314].

Однако власть Иоанна Бесстрашного по-прежнему опиралась лишь на копья его солдат и поддержку населения Парижа. Об этом ему неприятно напомнил Парламент и Счетная палата, отказавшиеся зарегистрировать ордонанс о реформе от 20 октября, предположительно на основании недостаточного доказательства королевского согласия, точно так же, как они сопротивлялись всем предыдущим попыткам сократить их численность или жалование. Поэтому герцог занялся поиском лучшей правовой основы для своего режима и установлением его на более постоянной основе. Орлеанисты в королевском Совете держались в стороне со времени казни Жана де Монтегю, опасаясь, что их постигнет та же участь. Другие, считавшиеся ненадежными, такие как герцоги Беррийский и Бурбонский, были оттеснены на второй план простым способом, они просто не уведомлялись о заседаниях. Королеву, упорно остававшуюся в Мелёне, обойти было не так легко, поскольку, пока ее муж оставался недееспособным, ничего важного нельзя было сделать без ее одобрения. Но Изабелла была продажной, и в ноябре 1409 года Иоанн подкупил ее. Он посетил ее в Мелёне и пообещал ей собственное финансовое управление и значительное увеличение назначенных ей доходов. Взамен Изабелла согласилась передать свои полномочия своему старшему сыну, Дофину Людовику Гиеньскому, и передать его в руки Иоанна, чтобы он служил символом власти в его правительстве.

В начале декабря 1409 года король пришел в себя, и Иоанн воспользовался возможностью воплотить этот план в жизнь. Карла VI убедили издать ордонанс, объявляющий Людовика совершеннолетним и освобождающий королеву от обязанностей его опекуна. Изабелла вернулась в столицу из Мелёна незадолго до Рождества, взяв с собой сына. 27 декабря Дофина, застенчивого, избалованного и болезненного ребенка двенадцати лет, привели в зал Венсенского замка в присутствии короля и толпы принцев, дворян и чиновников. Король проделал всю процедуру, предлагая опеку над юным принцем герцогу Беррийскому как старшему принцу королевского дома. Когда тот отказался в соответствии с заранее разработанным сценарием, эту роль принял Иоанн Бесстрашный. Все эти меры были представлены на рассмотрение Большого Совета ведущих дворян королевства и судей Парламента, который собрался во дворце Сите в канун Нового года. Они были без труда одобрены собранием, в котором преобладали сторонники герцога Бургундского, в городе, полном его солдат.

Затем представитель короля объявил о следующем этапе бургундской программы реформ. Пенсии принцев должны были быть отменены, а их право присваивать доходы от королевских налогов в своих владениях аннулировано. Различные комиссии, которым поручалось реформировать гражданскую службу, должны были быть расширены. Дофин был назначен главой королевского Совета и регентом своего отца на время его отлучек. Никто не заблуждался на тот счет, что Людовик Гиеньский действительно будет управлять делами королевства. Герцог Бургундский имел право назначать и увольнять чиновников по своему усмотрению. Его друзья и клиенты заполняли двор и Секретариат Людовика, управляли его доходами и доменами. Маршалом Людовика был надежный бургундец Жак д'Эйли, а канцлером — не кто иной, как Жан де Ньель, который служил представителем Иоанна на церемонии в Шартрском соборе в марте^[315].

* * *

Самым странным заявлением, сделанным на Большом Совете, было то, что правительство намерено возобновить войну с Англией. Предположительно, это было заранее обсуждено с ведущими людьми, но для всех остальных это должно быть стало неожиданностью. В течение последних двух лет отношения с Англией сошли с повестки дня. Перемирие, заключенное в конце 1407 года, регулярно продлевалось. Срок действия текущего истекал 1 мая 1410 года. Отдельный торговый договор между Англией и Фландрией был продлен на три года в июне 1408 года. Все эти соглашения были последовательно одобрены французским королевским Советом, даже когда в нем главенствовали орлеанисты. В результате был достигнут хрупкий, но более менее постоянный мир. Пиратство, хотя оно никогда полностью не прекращалось, сократилось до управляемого уровня и больше не поощрялось ни одним из правительств. Единственная заметная стычка на границах произошла летом 1409 года, когда коннетабль Шарль д'Альбре провел короткую кампанию против главных англо-гасконских гарнизонов в Перигоре, которая, судя по всему, была предпринята по инициативе общин провинции, а не Совета в Париже. Альбре осадил замок Морукль на севере Перигора, который контролировал сенешаль английского короля Гайяр де Дюрфор, но не смог его взять. Единственный успех коннетабля был достигнут при Лимее, который был захвачен, а его неугомонный капитан Жан де Лимей был отправлен в качестве пленника в Париж. Это была единственная заметная акция, которую французское правительство предприняло против англичан за пять лет, прошедших после перемирия 1407 года. Даже англичане, похоже, считали статус этих гарнизонов двусмысленным, и нет никаких следов какого-либо протеста с их стороны^[316].

Из инструкций, данных английским переговорщикам на последовательных дипломатических конференциях, ясно, что они предпочли бы более постоянное соглашение с Францией, либо общий мир, либо подтверждение длительного перемирия 1396 года. Старый проект королевского брачного союза обсуждался несколько раз, но из него так ничего и не вышло. Главными проблемами были внутренние заботы французских принцев и постоянные кадровые перестановки во французском правительстве. Герцог Беррийский, который после смерти Людовика Орлеанского в основном отвечал за отношения с Англией, с осени 1409 года был отстранен от власти. В октябре, в самый разгар напряженности, вызванной бургундскими чистками в Париже, важное французское посольство во главе с братом Жана де Монтегю архиепископом Санса ожидало в Амьене открытия дипломатической конференции, которая обещала стать самой значительной с момента воцарения Генриха IV. Главами английской делегации были назначены единокровные братья Генриха IV, Бофоры. Конференция так и не состоялась. Сначала возникла задержка, пока стороны спорили о месте проведения конференции и прежде чем этот вопрос был решен, архиепископ Санса сбежал, узнав об аресте своего брата, а один из членов французской делегации был арестован по приказу из Парижа. Вскоре после этого в Англию прибыл герольд из Франции, чтобы сообщить, что конференция отменена^[317].

Когда на Большом Совете Иоанн Бесстрашный объявил о своем намерении начать войну с Англией, этот инцидент был назван одной из причин отмены переговоров. Другие причины были столь же сомнительны. Поговаривали, что были получены сообщения о наборе армии за Ла-Маншем для вторжения во Францию. Это, как вскоре поняла французская общественность, была выдумка. К этому добавился привычный перечень жалоб на захват Генрихом IV английского трона, последующие нарушения перемирия и продолжающееся заточение молодого короля Шотландии. Что скрывалось за всем этим? Трудно сказать наверняка, но, похоже, заявление герцога о возобновлении войны, призванно было укрепить лояльность новому режиму, способствовать единству среди раздробленного правящего класса и, возможно, оправдать введение новых налогов правительством, лидеры которого номинально стремились к их снижению. Присутствующим на Совете было предложено подумать о том, как можно оплатить предстоящую войну. Но в итоге о предполагаемой войне больше ничего не было слышно. Не было разработано никаких планов по ее ведению, а объявление о ней быстро забылось в связи с крахом договоренностей, которых принцы достигли между собой в декабре 1409 года. Менее чем через две недели после нового года адмирал Франции, верный бургундец Жак де Шатийон, встретился со единокровным братом английского короля сэром Томасом Бофором на границе Кале и договорился о созыве новой дипломатической конференции для возобновления действующего перемирия. Вся эта история была свидетельством непоследовательности французской политики во время беспорядков, спровоцированных переворотом Иоанна Бесстрашного в Париже^[318].

* * *

Празднование Рождества и Нового года в 1409 году прошло с таким великолепием, какого при дворе не видели уже много лет. Они проходили в огромном зале Людовика Святого во дворце Сите. Король председательствовал в одежде из золотой ткани, расшитой жемчугом. Играли музыканты и пели хоры. Карл VI был в прекрасной форме. Принцы покинули свои особняки и стекались к его столу. Они пировали на золотых и серебряных блюдах, когда-то подаренных Жану де Монтегю, а теперь извлеченных из запасов опального министра. Герцог Бургундский присутствовал на празднике с большей свитой, чем все остальные придворные. Во время традиционного обмена étrennes (новогодними подарками) Иоанн подарил своим дядям и кузенам ювелирные уровни и отвесы, символизирующие его план по исправлению кривых путей королевской администрации. Это был тот вид тщеславия, который всегда нравился Иоанну^[319].

Никто не был обманут. Видимость единства, достигнутая на Большом Совете, рухнула через несколько дней после празднеств. Иоанн Бесстрашный получил эффективный контроль над государством, но это стоило ему попустительства принцев. До этих людей начало доходить, что бургундская программа реформ лишит их легкого доступа к королевским ресурсам, которым они пользовались в течение многих лет, и что Иоанн и его приближенные, скорее всего, единственными окажутся в выигрыше. Потрясение от печального конца Жана де Монтегю все еще угнетало души. Бывшего министра мало кто любил, но он в течение многих лет облегчал поступление королевских доходов в казну принцев, и они платили за его покладистость, защищая его от многочисленных врагов. С ними не посоветовались перед его арестом, а их протесты по поводу его казни были оставлены без внимания. Некоторые из них демонстративно бойкотировали суд над Монтегю. Коннетабль, который выдал свою дочь замуж за сына Жана де Монтегю, всю осень отсутствовал в столице. Герцог Бретонский и граф Арманьяк покинули Париж до начала Большого Совета. Герцог Орлеанский и его брат отказались вообще появляться в Париже. Герцог Беррийский присутствовал на Большом Совете, но играл в нем роль, написанную для него Иоанном Бесстрашным. Но он очень плохо воспринял происходящее и быстро пожалел о своем молчаливом согласии. Многие из опальных финансовых чиновников были его протеже и он воспринял их увольнение как личное оскорбление. Герцог возмущался тем, что власть была передана Пьеру де Эссару, которого он считал фанатичным выскочкой и громко протестовал против собственного исключения из Совета. Наконец, в начале января 1410 года он в гневе удалился в свои владения, а за ним последовал герцог Бурбонский. Его недовольство в разной степени разделяли и другие королевские принцы. "Мы являемся ближайшими родственниками короля и должны пользоваться наибольшим уважением в его Совете, — протестовали они, по словам бургундского пропагандиста, — и все же нас никогда не зовут туда, где герцог Бургундский распоряжается делами по своему усмотрению". Говорили, что даже король Наварры сомневался, правильный ли выбор он сделал. Иоанна Бесстрашного это не волновало. У него не было ни времени, ни желания заручаться поддержкой принцев, как это делал его отец. Он не проявил никакого интереса к тому, чтобы разделить власть с группой людей, к которым он испытывал лишь презрение. Это было глупо. Особенно неразумным был разрыв с Иоанном Беррийским. Герцог Беррийский был легко поддающимся манипуляциям стариком, который хотел лишь спокойной жизни, достатка и почетного положения в государстве. Его можно было подкупить так же легко, как и королеву. Через несколько недель после этого итальянский купец в Париже сообщил своему адресату в Лукке, что для того, чтобы принцы объявили войну Иоанну Бесстрашному, нужны были только три вещи: единство цели, лидерство и деньги. И вскоре они должны были получить все эти три вещи^[320].

Карл Орлеанский провел большую часть осени в Блуа, укрепляя свою поддержку. В течение нескольких недель после Большого Совета он заключил официальные договоры с наследником герцога Бурбонского, Иоанном, графом Клермонским, и с великим южным феодалом Бернаром, графом Арманьяком. Все трое вместе с графом Алансонским и коннетаблем Шарлем д'Альбре встретились в замке герцога Беррийского в Меэн-сюр-Йевр, чтобы обдумать свои дальнейшие действия, и позже в присутствии самого герцога Беррийского в Анжере. На этих встречах произошел резкий раскол по поводу методов борьбы. Некоторые принцы хотели убедить короля привлечь Иоанна Бесстрашного к ответственности. Другие потеряли всякую надежду на решительные действия короля и хотели взять дело в свои руки. Их план состоял в том, чтобы начать тотальную войну против властолюбивого герцога Бургундского. В конечном итоге именно эта вторая группа одержала верх. Ключевой фигурой среди них был граф Арманьяк. Его энергия, безжалостность и многочисленные военные сторонники обеспечили многое, чего до сих пор не хватало сыновьям Людовика Орлеанского.

В апреле 1410 года все лидеры антибургундской коалиции тайно встретились в Жьене, обнесенном стеной городе на берегу Луары на границе Берри и Орлеанне. Председательствовал на встрече герцог Беррийский. Присутствовали также герцоги Карл Орлеанский, Иоанн V Бретонский, графы Клермонский, Арманьяк, Алансонский и Шарль д'Альбре. Прибыли также братья казненного Жана де Монтегю,архиепископ Санса и епископ Парижа. Свиты этих роскошных персон вряд ли можно было скрыть в таком маленьком городке, как Жьен, и новости о собрании быстро просочились наружу. Карл Наваррский и брат королевы Людвиг Баварский, оба теперь союзники герцога Бургундского, явились туда без приглашения, чтобы узнать, что затевается. Но их не пустили в зал, где проходило собрание принцев. Герцог Беррийский с трудом добивался согласия собравшихся. Наконец, 15 апреля 1410 года принцы заключили военный союз с целью вырвать власть из рук герцога Бургундского. Они договорились собрать армию, состоящую как минимум из 5.000 латников и 4.000 пехотинцев, а при необходимости и больше. Три дня спустя, 18 апреля, Карл Орлеанский, уже вдовец после смерти Изабеллы Французской годом ранее, был обручен с семнадцатилетней Бонной Арманьяк, старшей дочерью графа Бернара. Брак, который должен был быть отпразднован в августе, скрепил союз домов Арманьяков и Орлеанов, и стал основой того, что вскоре назовут арманьякской партией^[321].

Не все в Жьене были довольны этими договоренностями. Даже те, кто приложил свои печати к договору, сделали это по целому ряду причин, которые однажды станут источником разногласий. Герцог Бретонский никогда не был по-настоящему привержен делу орлеанистов и присоединился к созданной Лиге, потому что Иоанн Беррийский убедил его, что если герцогу Бургундскому будет позволено укрепить свою власть в Париже, то он воспользуется этим, чтобы сместить его с герцогского трона и посадить на его место графа Пентьевра. Более того, хотя все подписавшие документ стороны были согласны с применением силы, они расходились во мнениях относительно ее целей. Среди них были такие, как герцог Беррийский, чьей главной задачей было заставить Иоанна Бесстрашного разделить с ними власть; и другие, такие как Бернар Арманьяк и графы Клермонский и Алансонский, которые были больше заинтересованы в отмщении за обиду, нанесенную Орлеанскому дому на улице Вьей-дю-Тампль, и были полны решимости полностью отстранить герцога Бургундского от власти. Герцог Бурбонский отказался от участия в собрании. Он был очень осторожным человеком, пережившим гражданские войны 1350-х и 1360-х годов. Когда сын неофициально пообещал другим принцам поддержку, герцог отрекся от него. "Вы глупцы, — сказал он эмиссару Карла Орлеанского, который приехал за ним в его замок Монбризон под горами Форез, — вы не можете себе представить, что такое начать гражданскую войну. Такие вещи быстро начинаются, но медленно лечатся". Кроме того, добавил он, война обходится дорого, а члены Лиги не могут себе этого позволить. Шарль д'Альбре присутствовал на собрании в Жьене, но отказался присоединиться к Лиге. Причины его отказа не зафиксированы. Он, конечно, сочувствовал недовольству орлеанских принцев, но как главный государственный деятель и южанин, не имевший собственной поддержки в Париже, он имел все основания проявлять осторожность. Позднее оба аристократа смирились и поддержали Лигу. Но ни один из них не задавал в ней тона^[322].

Первоначальный план лигеров состоял в том, чтобы собрать свою армию в Пуатье к 12 июня и двинуться на Париж. На самом деле сбор денег и войск занял больше времени, и они собрались только в начале июля. К тому времени ситуация изменилась. Иоанн Бесстрашный вызвал в Париж крупные силы из своих владений в Бургундии и Артуа и обратился за поддержкой к своим союзникам в Нидерландах. К июлю он собрал вокруг столицы или на подходе к ней около 6.000 латников и 3.000 лучников. Ему также удалось отколоть от Лиги Иоанна V Бретонского, заключив с ним договор о ненападении и урегулировав претензии своего подопечного Оливье, графа Пентьевра. В результате Иоанн V Бретонский не явился в Пуатье, не прислав ни войск, ни отговорок. Это стало тяжелым ударом для Лиги, поскольку вместе с Бернаром Арманьяком Иоанн V мог оказать ей самую сильную военную поддержку. Остальные принцы согласились срочно усилить свои контингенты и открыть кампанию в Туре 15 августа. Шесть недель продолжался лихорадочный сбор средств и вербовка, пока Карл VI обращался к лигерам с повторными приказами, продиктованными герцогом Бургундским, сложить оружие или быть причисленными к предателям.

18 августа 1410 года в зале дворца Иоанна Беррийского в Пуатье состоялась напряженная встреча между эмиссарами правительства в Париже и лидерами Лиги. Представителем правительства был Гийом де Тиньонвиль, который к этому времени уже заключил мир с герцогом Бургундским. Перед ним предстали все сторонники Лиги: герцог Беррийский, графы Арманьяк, Алансонский и Клермонский, два других графа и двадцать шесть видных светских дворян в дополнение к грозному контингенту прелатов во главе с архиепископами Руана и Буржа. Гийом де Тиньонвиль призвал их сложить оружие и предложил герцогу Беррийскому вернуться на свое привычное место в королевском Совете. По его словам, применение силы против короля было беспрецедентным поступком, который может только привлечь иностранных наемников и привести к разграблению и разрушению Франции. Даже если лигеры победят, они вскоре окажутся в плену у своих же солдат. Все это было здравым рассуждением. Но Тиньонвиль старался зря. Многолетний канцлер Иоанна Беррийского, Гийом де Буафратье, архиепископ Буржский, ответил ему речью, полной придворных нотаций. Герцог Беррийский, сказал он, пришлет более взвешенный ответ из Тура. После отъезда королевских эмиссаров принцы обнародовали манифест, в котором попытались опровергнуть широко распространенное мнение о том, что они стремятся только к захвату власти. Это вовсе не так, заявили они. Они намеревались идти на Париж, чтобы обсудить с Карлом VI реформу государства. Но парижане в это не поверили и готовились защищать свой город. Все ворота левобережных кварталов были замурованы, кроме трех. На стенах и воротах были расставлены стражники. В Сене были затоплены корабли. Прибыли союзники Иоанна Бесстрашного с новыми войсками из Нидерландов. По всей Франции был объявлен арьер-бан (arrière-ban, сбор феодального ополчения). Согласно хронисту Монстреле, который утверждал, что располагает точными цифрами, Иоанн Бесстрашный набрал 15.000 латников и 17.000 арбалетчиков и пехотинцев для защиты столицы. Истинная цифра могла быть вдвое меньше^[323].

Принцы Лиги собрались со своими войсками в Туре в конце августа 1410 года. Оттуда они отправились в Шартр и обнародовали еще один манифест, адресованный главным городам, прелатам и дворянам Франции. В этом документе речь шла о том, чтобы перехватить инициативу у герцога Бургундского. Принцы изложили все бедствия государства: нецелевое использование королевских доходов, крах правосудия, греховность королевского двора и властолюбие герцога Бургундского. Они заявили о своей приверженности к реформам и намерении "спасти" короля и Дофина. Достоверных сведений о численности их войск нет, но она вполне могла быть даже больше, чем у армии, которую собрал герцог Бургундский. Бернар Арманьяк явился с примерно 4.000 южан. Некоторые принцы, как говорили, привели еще больше. Герцог Бурбонский, один из самых мудрых и опытных руководителей среди высшей знати, умер в возрасте семидесяти трех лет двумя неделями ранее, что позволило его буйному и импульсивному наследнику Иоанну, графу Клермонскому, привлечь на сторону Лиги все ресурсы своей семьи. Герцог Бретонский неуверенно колебался между двумя лагерями. Он сказал Бернару Арманьяку, который приехал к нему в Нант, что Иоанн Бесстрашный хоть и оклеветал его, но в остальном не причинил ему никакого вреда. В итоге он поддержал обе стороны. Его брат, восемнадцатилетний Артур, граф Ришмон, привел отряд бретонцев в армию Лиги, якобы в качестве своего личного предприятия. Другой бретонский контингент был послан сражаться на стороне герцога Бургундского под командованием третьего брата герцога, Жиля. Коннетабль был еще одним человеком, который старался поддерживать отношения с обеими сторонами. До недавнего времени он заседал вместе с герцогом Бургундским в королевском Совете в Париже. В конце концов, его убедили присоединиться к армии Лиги в Шартре, но он продолжал поддерживать контакты с бургундцами в Париже. Что касается остальных принцев, то их отношения уже становились напряженными, поскольку надвигающаяся схватка начала обнажать их разногласия. Граф Арманьяк, самый способный полководец в армии принцев, но бестактный и напористый, уже начал раздражать других лигеров^[324].

Лидеры Лиги были достаточно опытны, чтобы понять, что им вряд ли удастся захватить Париж силой, защищаемый объединенными силами парижан и армией герцога Бургундского. Их цель состояла в том, чтобы добиться переговоров, имея за спиной достаточно большую вооруженную силу и иметь возможность торговаться на равных. Они отправили в Париж делегацию из Шартра для ведения переговоров. Эмиссары, возглавляемые канцлером Иоанна Беррийского, Гийомом де Буафратье, предстали перед королевским Советом на второй неделе сентября. Карл VI находился в здравом уме в течение двух месяцев, что было необычайно долго, и впервые за многие годы занял активную собственную позицию. Судя по всему, он мало что понимал в сути вопроса. Но у него было сильное чувство достоинства своей должности, и его возмущала мысль о том, что его ближайшие родственники и члены Совета возьмутся за оружие против него. Буафратье совершенно неправильно оценил ситуацию и не внес никаких предложений. Когда он предстал перед королем, то лишь повторил требование герцога Беррийского о том, чтобы его и его единомышленников пропустили в Париж с их армией для "обсуждения" с королем реформы королевства. Карл VI отклонил это предложение, даже не воспользовавшись традиционным перерывом, чтобы посовещаться со своим Советом, и сказал архиепископу, что не примет лигеров, пока они не сложат оружие. Затем он приказал Буафратье удалиться. Герцог Беррийский добрался уже до Этампа, когда встретил послов, возвращавшихся с миссии, и получил их отчет. Он просто не мог поверить, что король говорил серьезно и отправил их обратно, чтобы они повторили то же послание. Но на этот раз они, похоже, даже не были допущены к королю. Карл VI приказал привезти ему в Париж знаменитую Орифламму из Сен-Дени, знамя, которое традиционно разворачивали в моменты национального кризиса, и провозгласил по столице, что он будет нести его против лигеров во главе своей армии^[325].

В середине сентября 1410 года арманьяки, как их уже начали называть в народе в противовес бургиньонам (бургундцам), прибыли в Монлери, мощную королевскую крепость на Орлеанской дороге в пятнадцати милях к югу от Парижа. Здесь они остановились, чтобы дождаться бретонского контингента Артура де Ришмона и предпринять еще одну попытку переговоров. Последовало несколько дней бесплодных встреч под эгидой королевы в великолепном особняке Монтегю в Маркусси, который находился неподалеку. Попытка найти компромисс выпала на долю Парижского Университета. Большинство его докторов и магистров сердцем и душой были на стороне герцога Бургундского. Но единство Университета был расколото смелой защитой тираноубийства Жаном Пети, которую многие из профессоров считали теологически несостоятельной, возможно, даже еретической. И, как и многие другие в столице, руководители Университета были напуганы непримиримостью враждующих партий и нарастающей волной анархии в Иль-де-Франс. Они предложили обеим сторонам, чтобы все королевские принцы удалились в свои владения, оставив правительство в руках временной администрации, укомплектованной постоянными чиновниками короны. Со временем, по их мнению, следует созвать Генеральные Штаты, чтобы предложить более постоянные меры. Герцог Беррийский отнесся к этим предложениям благосклонно, но не проявил заинтересованности. Вероятно, он решил, что может позволить себе такую двусмысленность, поскольку бургиньоны все равно их отвергнут.

На самом деле они этого не сделали. 24 сентября 1410 года герцог Бургундский и его союзники дали свой ответ на тщательно срежиссированной публичной церемонии в присутствии короля и Дофина во дворце Сите. Их представителем был король Наваррский, проницательный политик и один из более умеренно настроенных людей в бургундском лагере. Герцог Бургундский, сказал он, признал, что он недостаточно силен, чтобы управлять Францией в одиночку. Он и его сторонники среди принцев были готовы уйти из Парижа и отказаться от своих личных пенсий из королевской казны, а также от податей, которые они взимали в своих доменах для собственной выгоды, но только при условии, что их противники сделают то же самое. Он принял предложение оставить будущую форму правления короля на усмотрение Генеральных Штатов. Декларация короля Наварры была записана и передана королевой лигерам в Монлери. Герцог Беррийский был введен этим в заблуждение. Правда заключалась в том, что план Университета, при всей его кажущейся беспристрастности, мало его устраивал. Он ясно дал понять, что его главной претензией является отстранение его от участия в королевском Совете, которое, согласно университетским предложениям, будет продолжаться бесконечно. Во временном правительстве, скорее всего, будут преобладать бургиньоны, поскольку большинство протеже герцога Беррийского и все видные орлеанисты были уволены с высших должностей государственной службы. Что касается предложения о созыве Генеральных Штатов, то эти громоздкие собрания в прошлом служили лишь трибуной для демагогов. Иоанн Бесстрашный, с его сильными позициями в северных городах, был бы в своей стихии. Тем не менее, герцог Беррийский не стал сразу отвергать предложения Университета. Но он отложил свой ответ, затягивая время и используя свои военные преимущества. 6 октября 1410 года он выступил из Монлери со своими союзниками и разместил свой штаб в роскошном особняке в Бикетре на южной стороне столицы. Его армия рассредоточилась среди пригородных деревень, садов и виноградников, которые покрывали то, что сегодня является мрачными промышленными пригородами современного Парижа. В ответ Карл VI объявил лидеров Лиги врагами и предателями и издал указ о конфискации их имущества^[326].

Армия Лиги была не так сильна, как думал герцог Беррийский. У Иоанна Бесстрашного были войска на стенах и воротах южного Парижа, а также во всех городах и на мостах вдоль Сены. В результате арманьяки не смогли проникнуть к северу от реки и оказались зажаты на узкой территории к юго-западу от города между Орлеанской дорогой и Эр у Шартра. Большая часть этого региона сильно заросла лесом, а остальная часть была неспособна поддерживать столь плотную концентрацию войск. Армии лигеров приходилось промышлять фуражом на расстоянии пятидесяти миль от городских стен. Местные запасы продовольствия быстро истощились, а контроль бургиньонов над Сеной не позволил доставить больше продовольствия по воде. Эти логистические трудности усугублялись ранним наступлением зимы. Октябрь выдался сырым и не по сезону холодным. Только в конце этого месяца, когда к Лиге присоединился Артур де Ришмон с 2.000 бретонцев, лигерам удалось занять укрепленный мост в Сен-Клу ниже Парижа и закрепиться на правом берегу. Но к тому времени было уже слишком поздно. Арманьякская армия голодала.

Положение с продовольствием в городе было лучше, но не намного. Как всегда во время кризиса, население города пополнилось солдатами, искателями приключений и беженцами — лишними ртами, для которых нужно было найти пищу. Большая часть городского зерна традиционно поступала из Босе, который был отрезан арманьяками. Город все еще был доступен с севера, но даже там правительство быстро теряло контроль. Большой отряд брабантцев, посланный братом Иоанна Бесстрашного, Антуаном, был размещен в обнесенном стеной аббатстве Сен-Дени, чтобы служить стратегическим резервом и охранять коммуникации Иоанна с севером. Они превратили его в базу для грабежа, опустошив склады и амбары аббатства и обчистив фермы и деревни на многие мили вокруг. К ним присоединились полчища солдат из Лотарингии, Германии и Нидерландов, привлеченные перспективой грабежа в одном из самых богатых сельскохозяйственных регионов Европы. Цены на городских рынках резко выросли. У обеих сторон заканчивались деньги. Герцог Орлеанский в течение лета брал большие займы у парижских менял, и к сентябрю его кредит был исчерпан. Он распродал огромное количество драгоценностей своих родителей, выручив за них более 24.000 ливров. Иоанн Бесстрашный занимал у всех, кто давал в долг: у своей семьи, королевы, главы Нотр-Дам, различных парижских купцов, итальянских общин и евреев. Он взял из королевской казны почти 130.000 франков. Когда эти средства были исчерпаны, герцог прибег к принудительным займам, затем к драгоценностям короля и, наконец, к налогу на население Парижа в размере шести экю с человека. К концу октября его войска больше не получали жалованья. Дисциплина, которая худо бедно поддерживалась до сих пор, начала падать. Ни одна из сторон уже не была способна продолжать борьбу^[327].

2 ноября 1410 года после ряда конференций в поместье герцога Беррийского в Бикетре было достигнуто соглашение между представителями всех принцев. Условия были основаны на предложениях, которые Университет сделал за шесть недель до этого. Принцы с обеих сторон согласились распустить свои войска и вывести их из Парижа. Они не должны были возвращаться ко двору, если не будут вызваны королевским указом, одобренным Советом, и не должны были пытаться добиваться издания такого указа. Никто из них не должен был нападать на владения или клеветать на доброе имя других по крайней мере до весны 1412 года. В это время управление страной должно было осуществляться королем, пока он был в состоянии это делать, а во время его отлучек — Дофином. Каждому из принцев было разрешено назначить в Совет по одному представителю. Но большинство Совета должно было состоять из людей, не связанных ни с одной из сторон. Для решения критического вопроса об опеке над юным Дофином было разработано положение, позволяющее всем сохранить лицо. Иоанн Бесстрашный согласился разделить свои обязанности по опеке с герцогом Беррийским, но Беррийский согласился, что на практике он не будет вмешиваться. Завершение образования Дофина должно было быть поручено двум рыцарям, назначенным каждым из герцогов. Наконец, герцог Беррийский обязался выйти из Лиги и вступить в союз с Иоанном Бесстрашным^[328].

В соответствии с соглашением герцог Бургундский удалился в Мо 8 ноября 1410 года, а герцог Беррийский одновременно удалился на равное расстояние в Дурдан. Как только каждый из них убедился в отъезде другого, они вернулись в свои владения. Армии были распущены проклинаемые населением. Те, кто был расквартирован в стенах города, ушли не получив жалования и почти без добычи. Некоторых из них даже заставили оставить оружие в качестве залога за долги, которые они накопили в городе. Брабантцы, занявшие Сен-Дени, ушли с обозом награбленных товаров, вывезенных из деревень к северу от города. Но многие из наемных капитанов, которых наняли арманьяки, не ушли и продолжали грабить всю зиму. Некоторые из них были схвачены новым прево Парижа. Капитанов повесили на публичной виселице в Монфоконе, а их подчиненных бичевали на улицах или топили в Сене. Но большинство из них оставались в поле, охотясь на припасы и путешественников, направлявшихся в столицу, и продлевая хаос в северных и восточных провинциях^[329].

Бикетрский мир был таким же пустым, как и Шартрский. Это был мир выгодный только для герцога Беррийского. Карл Орлеанский и его братья никогда не принимали его и не имели ни малейшего намерения соблюдать. Не приняли его и их союзники, в основном новый герцог Бурбонский и графы Арманьяк и Алансонский, для которых главным вопросом всегда было возмездие за убийство на улице Вьей-дю-Тампль. Даже подписывая договор, эти люди знали, что в действительности он был не более чем перемирием, которое замораживало политическую ситуацию до удобного момента для возобновления военных действий. Накануне его заключения они торжественно подтвердили обещания, данные друг другу в Жьене, и заявили о своей неизменной решимости расправиться с герцогом Бургундским силой.

8 ноября 1410 года, в день, когда принцы покинули Париж, Карл VI снова впал в забытье. В течение следующих пяти месяцев Дофин Людовик был номинальным главой государства, а герцог Бургундский — фактическим. Новый королевский Совет, который был выбран беспристрастной комиссией "мудрейших", представлял собой примерный баланс сил между бургиньонами и орлеанистами. Но главенствовали именно бургиньоны, поскольку их союзники контролировали Париж, Дофина и большую часть гражданской службы. Дофин, Людовик Гиеньский, был поселен в Лувре, где доступ к нему строго контролировал Ангерран де Бурнонвиль, бургундский капитан его личной охраны. Государственные учреждения продолжали работать, как и прежде, но в атмосфере, отягощенной воинственными бургиньонскими настроениями населения Парижа. Иоанн Бесстрашный сохранял контроль над столицей издалека. За несколько дней до заключения мира Пьер де Эссар был смещен с поста прево, чтобы облегчить путь к компромиссу, но его заменил другой преданный сторонник герцога. Бургиньоны должным образом созвали Генеральные Штаты всей Франции на встречу в Париже весной. С его ораторским искусством, популярной программой административной реформы и снижения налогов были все основания полагать, что Иоанн Бесстрашный будет главенствовать в Генеральных Штатах^[330].

* * *

Разногласия в Лиге вскоре должны выплыть на поверхность. Жан де Крой был одним из ближайших советников и соратников герцога Бургундского. Многие (и, вероятно, правильно) считали, что он был причастен к организации убийства Людовика Орлеанского. 30 января 1411 года, когда он проезжал через Орлеанне с миссией к герцогу Беррийскому, его схватили на дороге сторонники Карла Орлеанского и отвезли в Орлеан. Там его подвергли жестоким пыткам, чтобы заставить признаться в соучастии в преступлении. Когда он ни в чем не признался, его отвезли в замок Карла в Блуа и бросили в темницу, где он содержался в ужасных условиях более года. Этот инцидент стал серьезным нарушением мира в Бикетре. Герцоги Беррийский и Бургундский отреагировали яростно. Иоанн Бесстрашный, находившийся во Фландрии, угрожал начать войну и начал собирать деньги на армию. Иоанн Беррийский угрожал рассматривать Карла как врага^[331].

Ссора заставила Карла Орлеанского отложить свои военные планы. Он начал новый раунд заимствований, продажи и залога семейных драгоценностей и возобновил союзы с герцогом Бурбонским и графами Арманьяком и Алансонским. Вместе они начали вновь собирать войска в своих владениях. Артур де Ришмон обещал привести подкрепление из Бретани. В то же время Карл Орлеанский установил контакт с новым союзником, самым упорным врагом Иоанна Бесстрашного в его бургундских владениях, Луи де Шалоном, графом де Тоннер. Графство Тоннер, зависимое от Бургундского герцогства, недавно было конфисковано по приказу Иоанна за то, что его владелец похитил одну из фрейлин герцогини. Богатый, импульсивный и агрессивный Луи де Шалон должен был стать ценным военным союзником в тылу герцога Бургундского^[332].

К марту 1411 года в Блуа Карлом Орлеанским и коннетаблем Шарлем д'Альбре был разработан согласованный план кампании. Они и их союзники сделали выводы из своих неудач предыдущей осени и были полны решимости выйти в поле прежде, чем Иоанн Бесстрашный сможет собраться с силами. И на этот раз им удалось избежать ловушки к югу от Сены и голода. План состоял в том, чтобы закрепиться к северу от Парижа и отрезать силы Иоанна Бесстрашного во Фландрии и Артуа от его сторонников в столице. Для этого необходимо было сосредоточить войска на границе в Пикардии и в долине Уазы. Эта задача была поручена герцогу Бурбонскому и брату Карла Орлеанского Филиппу, графу Вертю, который в возрасте четырнадцати лет отправился в свою первую военную кампанию. В конце марта Филипп был отправлен на север с 600 латниками. В начале апреля он переправился через Сену у Манта и обосновался в орлеанистской крепости Куси на севере графства Валуа. Герцог Бурбонский, сопровождаемый "прекрасным отрядом людей с копьями толщиной с бедро человека", пересек Сену у Лильбонна на лодках и баржах, захваченных на реке, и примерно в то же время вошел в Клермон-ан-Бовези. 6 апреля советники Иоанна Бесстрашного в Париже оценили объединенные силы графа Вертю и герцога Бурбонского примерно в 2.400 человек. По всем меркам это была весьма скромная армия. Но на подходе были крупные подкрепления. Ожидалось, что Луи де Шалон приведет свои войска из Тоннерруа, чтобы присоединиться к ним. Граф Алансонский собирал людей в Фужере на границе с Бретанью. Бернар Арманьяк активно набирал войска на юго-западе. В Гаскони и Кастилии набирались компании рутьеров. Иоанн Бесстрашный решил ответить на силу силой. Он назначил Валерана, графа Сен-Поль, своим представителем в Париже, снабдив его средствами для набора войск и инструкциями по приведению города в состояние обороны. Сен-Поль, некогда друг и союзник Людовика Орлеанского, порвал с ним перед его смертью и теперь был самым бескомпромиссным сторонником его убийцы. 9 апреля Иоанн призвал своих вассалов из Артуа и Бургундии и союзников по всей Франции и всех Нидерландов встретиться с ним с оружием в руках в Като-Камбрези к востоку от Камбре в конце месяца^[333].

Карл VI пришел в себя примерно в начале апреля 1411 года, как раз когда разворачивался кризис, и оставался более или менее в ясном рассудке в течение следующих четырех месяцев. Но насколько его действия в этот период были его собственными, а насколько они были продиктованы окружающими, сказать трудно. 8 апреля делегаты Генеральных Штатов, ожидавшие в Париже выздоровления короля, собрались в большом зале отеля Сен-Поль. Вероятно, это был не очень представительный орган. Южные провинции, большинство из которых контролировалось арманьяками, похоже, вообще не были представлены. С самого начала в Генеральных Штатах главенствовали сторонники герцога Бургундского. Отсутствие принцев и зарождающаяся гражданская война свели на нет первоначальную повестку дня. Вместо реформы государства единственным делом стало сплочение общественного мнения против арманьяков. Собрание было кратким, в основном формальным, и на нем главенствовал граф Сен-Поль, который был политическим менеджером герцога Бургундского и представителем сражу всех трех сословий. Результатом стало торжественное королевское предписание против сбора армий и попытка передать разрешение конфликта на посредничество герцога Беррийского. По видимости, эти меры были направлены на обе враждующие стороны. На самом деле почти сразу же от имени короля были изданы указы, разрешающие Иоанну Бесстрашному взять в руки оружие против своих соперников, несмотря на предписание.

Выбор герцога Беррийского в качестве посредника был, на первый взгляд, удивительным, учитывая его скрытую симпатию к принцам. Но, судя по всему, это был не более чем способ отсрочить соединение войск герцога Орлеанского. Подготовка Иоанна Бургундского значительно отставала от темпов подготовки его соперника, и ему нужно было время, чтобы собраться с силами. Когда через несколько дней после роспуска Генеральных Штатов к нему в Аррас явилась делегация королевских советников с просьбой отложить сбор армии, он с готовностью согласился отложить его на месяц. Это была дешевая уступка, так как его армия все равно не могла собраться раньше. Реакция Карла Орлеанского была совершенно иной. Он ничего не выигрывал от задержки и в конце мая отверг это предложение. Он объявил, что во Франции не будет мира до тех пор, пока король остается пленником вражеской клики и назвал десять человек из ее числа, которые все были видными бургиньонами при дворе, контролировали Совет короля, вливали в его уши клевету и мешали ему вершить правосудие над убийцами Людовика Орлеанского. Двое из них, как утверждал Карл, сами были причастны к преступлению^[334].

Как и в 1410 году, герцог Бретонский оказался в неудобном положении между двумя враждующими партиями. В начале июня 1411 года он предпринял последнюю попытку принудить обе стороны к согласию, пока они не начали воевать друг с другом. Герцог неожиданно прибыл в Париж с отрядом бретонских войск, достаточно большим, чтобы не бояться запугивания. Будучи зятем короля и пэром Франции, он смог на некоторое время вывести управление делами из-под контроля клики бургиньонов в королевском Совете. Десять человек, указанных Карлом Орлеанским, были отстранены от всех заседаний Совета, на которых обсуждалась вражда герцогов Бургундского и Орлеанского. Был созван Большой Совет, на котором присутствовали не только обычные советники короля, но и епископы, находившиеся в Париже, судьи Парламента, представители Парижа и Университета. Они совещались в течение нескольких дней в середине июня и были убеждены занять позицию строгого нейтралитета. Обеим враждующим сторонам было приказано сложить оружие и запрещено входить в столицу. Было начато новое посредничество, которое должен был провести герцог Беррийский совместно с королевой и самим Иоанном V Бретонским. Посредники должны были заседать в Мелёне, вдали от пугающей атмосферы Парижа. Тем временем в июле в столице была созвана более широкая ассамблея со всей Франции, по сути, еще одни Генеральные Штаты, для рассмотрения дальнейших мер по сдерживанию насилия со стороны враждующих партий^[335].

Все эти смелые меры несли на себе отпечаток деятельности герцога Бретонского и они могли бы иметь больший успех, если бы были приняты раньше. Но к моменту открытия новой ассамблеи в Париже в начале июля 1411 года перспектива мира уже улетучивалась. На северной границе Бургундии Луи де Шалон нанес первый удар, отвоевав город и замок Тоннер у гарнизона Иоанна Бесстрашного. За этим быстро последовал захват ряда других опорных пунктов в Тоннерруа. Три другие армии арманьяков были в движении. Филипп Орлеанский, войска которого последние три месяца стояли в окрестностях Куси, продвигался к Сен-Кантен, чтобы перерезать главную дорогу на Париж. Он установил гарнизоны на важных переправах через Сомму у Ама и Уазу у Шони. Граф Алансонский планировал выступить на север из Фужера с 1.500 бретонцев и нормандцев. Карл Орлеанский находился в Жаржо на Луаре с графом Арманьяком, коннетаблем, Артуром де Ришмоном и большой армией из бретонцев, гасконцев и сторонников Орлеанского дома. Здесь 14 июля 1410 года он обнародовал свой манифест и начал военную кампанию. На этот раз в центре внимания были претензии его дома. Молодой принц (ему еще не исполнилось и семнадцати лет) подробно изложил историю убийства своего отца, а также лицемерие, высокомерие и безнаказанность герцога Бургундского. Он отверг "пустой мир" в Шартре, который был навязан ему королем вопреки всем принципам справедливости и чести. Иоанн Бесстрашный признался в своем преступлении и для его наказания не требовалось никаких дополнительных формальностей. Только узурпация власти и контроль над королем и Дофином спасли его. Король отказал ему в справедливости, сказал Карл, и теперь он имеет право добиться ее силой оружия^[336].

В Париже национальная ассамблея, созванная герцогом Бретонским, открылось в начале июля. Трудно сказать, насколько она действительно была национальной. Но это и не важно, так как ее заседания были быстро прерваны разворачивающимися событиями. Ассамблея попыталась собрать собственную армию для принуждения враждующих к миру, но она была бессильна без денег и кредитов. Все вылилось в пустые декларации и бесплодные приказы. Послание арманьякам в Жаржо передал старый почтенный государственный служащий, маршал Бусико. Он протестовал от имени короля против обращения к оружию в то время, когда посредничество в Мелёне едва только началось, и приказывал немедленно распустить армию. Уговоры Бусико остались без внимания. Королевский Совет в Париже приказал закрыть проходы по Сене и Марне для обеих армий. Городам с мостами через реки было приказано закрыть ворота и охранять стены. Все баржи на Сене должны были быть заведены в обнесенные стенами города или затоплены в реке. Эти приказы были исполнены, но слишком поздно. Карл Орлеанский уже форсировал Сену вброд к югу от Мелёна и переправился через Марну у Ла-Ферт-су-Жуар. Он достиг Куси в начале августа. Граф Алансонский столкнулся с большими трудностями, но в конце концов нашел на Сене достаточно неповрежденных барж, чтобы переправить своих людей через реку к западу от Манта. Отсюда он двинулся в Пикардию, чтобы соединиться с герцогом Бурбонским в Клермоне. Вместе граф Алансонский и герцог Бурбонский захватили обнесенные стенами города Нель, Руа и Мондидье, перекрыв все основные дороги на юг от Арраса до Парижа. Примерно в середине августа все командующие арманьяками встретились в замке Карла Орлеанского в Аси-ан-Мюльтьен к востоку от Санлиса, чтобы согласовать свои планы. Арманьяки теперь имели под своим командованием в общей сложности около 4.000 латников из 7.000 кавалеристов, включая gros varlets (боевых слуг), а также корпус лучников неопределенной численности, всего, возможно, 10.000 человек^[337].

В Мелёне попытка посредничества провалилась. Позиция Иоанна Бесстрашного заключалась в том, что он будет вести переговоры на условиях, согласованных в Шартре, и ни на каких других. Карл Орлеанский лично передал свой ответ посредникам, когда проходил мимо Мелёна со своей армией по пути на север. Он был столь же бескомпромиссным. Шартрские условия были для него совершенно неприемлемы. Карл хотел справедливости за убийство своего отца. Меньшее его не устраивало. Королева предприняла последнюю попытку призвать стороны к перемирию. Но двое ее коллег уже сдались. Иоанн V Бретонский отказался от этой задачи и уехал в Бретань. Герцог Беррийский, все более враждебно относившийся к популизму Иоанна Бесстрашного, удалился в королевский замок Монтаржи. 10 августа 1411 года герольды Карла Орлеанского предстали перед Иоанном Бесстрашным в Аррасе и передали ему официальное письмо, в котором молодой принц и его братья осуждали его как предателя и убийцу и заявляли о своем намерении сражаться с ним. Иоанн прислал характерный для него резкий ответ, в котором их отец назывался "лживым и неверным предателем". Его смерть, по его словам, была благом для короля и угодной Богу^[338].

Отъезд герцога Бретонского стал сигналом для представителей Иоанна Бесстрашного в Париже, чтобы восстановить свой контроль над правительством и городом. Движущей силой был граф Сен-Поль. В начале августа горожане выбрали его капитаном Парижа вместо герцога Беррийского, который, как считалось, слишком симпатизировал арманьякам. Была создана специальная комиссия из двадцати четырех членов с диктаторскими полномочиями, в которой были сильно представлены радикально настроенные горожане. Главной движущей силой комиссии стали корпорации парижских мясников и семья Легуа, Тома и три его сына Гильмен, Гийом и Жан, которые стали их лидерами. Их поддерживали скорняки и портные, а также банды головорезов, организованные écorcheurs — живодерами, неквалифицированными мясниками низкого статуса, которые выполняли грязную работу по снятию шкур и разделке туш в подворотнях мясных кварталов. Эти мясники были самыми сильными сторонниками герцога Бургундского среди парижских масс, и он, со своей стороны, вознаграждал их своими милостями и деньгами. Братья Легуа получили право вооружить 500 мясников в качестве специального ополчения за счет города. По всему Парижу мужчины демонстрировали свою верность на улицах, надевая крест Святого Андрея, знак герцога Бургундского, с королевской геральдической лилией в центре и словами Vive le Roi (Да здравствует король). Гильдии, возглавляемые мясниками, начали открытый террор в столице. На углах улиц под звуки труб была зачитана прокламация, изгоняющая из города всех сторонников герцога Орлеанского. Мясники патрулировали улицы в поисках жертв. Около 300 видных горожан были изгнаны, в том числе купеческий прево Шарль Калдо. Некоторые из этих людей были вовсе не арманьяками, а просто жертвами личной мести. Достаточно было сказать о человеке: "Вот идет арманьяк, — писал современник, — чтобы на него напали и посадили в тюрьму". Это было первое открытое проявление насилия исходящее из низов общества, к которому всегда неявно призывал Иоанн Бесстрашный^[339].

12 августа 1411 года Карл VI председательствовал на заседании своего Совета, набитого бургиньонами. Они одобрили издание указов, освобождающих герцога Бургундского от постановлений, запрещающих принцам брать в руки оружие друг против друга. Ни один из противников герцога не рискнул выступить против, за исключением архиепископа Реймса Симона Крамо, который был вынужден бежать из города вскоре после окончания заседания. Это был последний политический акт Карла VI в течение пяти месяцев. Примерно в середине августа у него случился рецидив болезни. Две недели спустя, в начале сентября, уже Дофин председательствовал на Большом Совете в Лувре, где светский элемент почти полностью состоял из бургиньонов. Дофин согласился поставить свое имя под письмом, приглашающим герцога Бургундского в поход на Париж. Атмосфера на этих собраниях была гнетущей. Престарелого епископа Сен-Санса, который осмелился предложить герцогу Бургундскому покаяние ради мира, линчевали бы, если бы граф Сен-Поль не помог ему сбежать. Имущество арманьяков повсеместно было объявлено конфискованным. Принцы были лишены своих титулов и владений. Немногие оставшиеся государственные чиновники, которые поддерживали их, были уволены, включая коннетабля и магистра королевских арбалетчиков, которые в то время находились в армии Карла Орлеанского. То, хоть малейшее дружеское чувство, которое когда-то могло существовать между партиями, было уничтожено на всех уровнях общества, вплоть до маленьких провинциальных городков и деревенских улиц. "Разве не вы поддерживали арманьяков против нашего господина короля и угрожали сжечь мой дом?" — бросил житель Краона, в графстве Мэн, своему соседу, а затем проломил ему голову топором^[340].

Глава VII. Непрошеные друзья: англичане во Франции, 1411–1413 гг.

В августе 1410 года, когда принцы Жьенской Лиги собирали свои силы в Туре для первого штурма Парижа, Кристина Пизанская обратилась с эмоциональным Lamentacion (Плачем) к герцогу Беррийскому. Поэтесса была поклонницей Людовика Орлеанского и с глубоким подозрением относилась к демагогии герцога Бургундского. Но прежде всего она была ярой патриоткой. "Ах, Франция, некогда славное королевство, Увы, что мне сказать?". Обладая более глубоким познанием истории, чем большинство ее современников, она предвидела, что политические разногласия во Франции однажды приведут ее к тому состоянию, до которого была доведена Италия в результате междоусобных войн гвельфов и гибеллинов. Это приведет к тому, что французы, подобно разделенным грекам перед лицом Ксеркса, потерпят поражение от рук своих "естественных врагов". Под "естественными врагами" разумеется имелась в виду Англия^[341].

Судя по беглому и неточному описанию в английских хрониках, убийство Людовика Орлеанского едва ли было замечено в Англии, и его политическое значение не сразу дошло до людей. Среди тех, кто знал о происходящем, было даже некоторое сочувствие к бедствиям Франции. Томас Хоклив, главный клерк канцелярии Тайной (Личной) печати короля, в 1411 году закончил свою величайшую поэму Regement of Princes (Правление принцев) и посвятил ее принцу Генриху. Она наполнена меланхоличными размышлениями о событиях во Франции, страшным предупреждением "на горе всем, как люди могут видеть", о судьбе разделенных наций.

Первой реакцией английского правительства был решительный отказ от участия в междоусобице, охватившей его старого противника. В начале 1408 года на Большом Совете в Вестминстере было принято решение сохранять нейтралитет, и англичанам было запрещено наниматься на службу к любой из враждующих сторон^[342]. Это постановление не произвело никакого впечатления на безработных профессиональных солдат Англии, которые быстро воспользовались новым спросом на свои услуги. Особенно ценились лучники вооруженные длинными луками, которых в любом количестве можно было найти только на Британских островах. В битве при Оте в сентябре 1408 года около 300 английских лучников сражались в рядах льежцев. Шурин Генриха IV сэр Джон Корнуолл собрал отряд из 60 латников и 500 лучников и мог бы сражаться на противоположной стороне, если бы прибыл вовремя. Английские наемники сражались за герцога Бретонского против графов Пентьевр в 1409 году и в армии Жьенской Лиги в 1410 году. Гасконцы из английского герцогства были наняты в армии Лиги графом Арманьяком. Весной 1411 года, когда арманьяки собирали свои силы в долине Луары, они наняли несколько английских отрядов и по крайней мере один валлийский. Но нет никаких свидетельств официального поощрения этих предприятий в Англии. Первые английские компании, воевавшие на стороне французских принцев, почти наверняка сами находили своих работодателей во Франции^[343].

У Генриха IV было много причин не вмешиваться во французский конфликт. Его финансовое состояние, хотя и было лучше, чем раньше, но все же не достаточно стабильно. Если кризис в Уэльсе иминовал, то это еще не было очевидно ни для его министров, ни для Парламента. Содержание королевских гарнизонов там оставалось самой крупной статьей военного бюджета короны после Кале. Главным врагом Англии по-прежнему считалась Шотландия, а не Франция. А ситуация там быстро ухудшалась. В 1407 году граф Дуглас был освобожден условно-досрочно после подписания документа, в котором он обещал служить Генриху IV и его сыновьям против всех, кроме короля Шотландии. Генрих IV ожидал, что он станет его главным сторонником на шотландской границе. На самом деле Дуглас со свойственной ему энергией принялся восстанавливать свое прежнее влияние, а когда через восемнадцать месяцев срок его условного освобождения истек, он бросил заложников, выданных за него, на произвол судьбы и отказался возвращаться в Англию. Вскоре после этого, а отчасти, несомненно, и благодаря этому, Джордж Данбар отказался от земель и пенсий, которыми Генрих IV одарил его в Англии, и вернулся в Шотландию в рамках сделки с Дугласом и Олбани, по которой ему были возвращены его старые титулы и большая часть старых земель. С возвращением этих знатных людей шотландского пограничья, возобновились старые племенные связи, а вместе с ними и традиции набеговой войны, угона скота и морского пиратства. Сложная система пограничных съездов и пограничного права, с помощью которой мир более или менее поддерживался в последние годы правления Ричарда II, при Генрихе IV пришла в полный упадок. В результате насилие со стороны пограничных лордов с обеих сторон границы оказалось невозможно контролировать. В мае 1409 года сторонники Дугласа в Тевиотдейле захватили Джедбург (Джедборо), один из немногих сохранившихся английских замков в Шотландии, и разрушили его. В следующем году один из сыновей Данбара захватил английскую прибрежную крепость Фасткасл к северу от Бервика. Другой, действуя совместно с Дугласами, разрушил укрепленный мост и большую часть города Роксбург. Англичане ответили на эти инциденты гневными дипломатическими протестами и ответными набегами на шотландские суда в Форте. Со своей стороны герцог Олбани пытался вдохнуть жизнь в Старый союз с Францией, обмениваясь посольствами с двором Карла VI. Согласно французскому хронисту Монстреле, французы субсидировали некоторые шотландские набеги. К 1411 году английская корона стала тратить на оборону шотландской границы почти столько же, сколько на удержание Уэльса^[344].

Здоровье Генриха IV продолжало ухудшаться. В конце 1408 года произошла серия новых приступов, в результате которых он оказался не в состоянии заниматься повседневными делами и лишь с перерывами мог решать крупные вопросы. Теперь английское правительство фактически контролировалось тремя людьми: Генрихом Монмутом, принцем Уэльским, и двумя единокровными братьями короля, Генри Бофортом, епископом Уинчестерским, и сэром Томасом Бофортом. Принц, которому было двадцать четыре года, имел репутацию распутника и человека водящегося с сомнительными людьми. Но он был военачальником и администратором с выдающимися способностями, и ему в конце концов приписали успешное подавление восстания Оуэна Глендауэра. Он "в равной степени совершал подвиги Венеры и Марса", — писал современник. Молодой Генрих не пытался скрыть своего нетерпения унаследовать трон отца. Он был энергичен, честолюбив, импульсивен и дерзок, а также имел сильную поддержку в Палате Общин, у лондонцев и молодых представителей дворянства. Эти качества неизбежно создавали напряжение между королем и его наследником, поскольку люди устремились вслед за восходящей звездой. Их отношения были отравлены, писал биограф Генриха Тюдора, "поступками молодости, которые он совершал более чем подло, и тем, что люди обращались к нему, и его двор был во все времена более многочисленным, чем двор короля его отца". В декабре 1409 года принц вместе со своими дядями Бофортами сместил канцлера, архиепископа Арундела, и казначея сэра Джона Типтофта, ближайших друзей Генриха IV в Совете, которые покинули свои посты вопреки его желанию. В начале 1410 года они установили новую администрацию при поддержке одного из самых бурных Парламентов царствования и заполнили ее друзьями и протеже принца, большинство из которых были молодыми дворянами из подрастающего поколения или чиновниками, связанными с его двором. Новым канцлером стал сэр Томас Бофорт^[345].

Первоначально принц и его друзья проводили ту же внешнюю политику, что и Генрих IV. Приоритетом оставалось постоянное урегулирование с Францией, политика, которая все еще пользовалась всеобщим одобрением среди правящего класса Англии. Группа людей, окружавших принца, была более склонна к сотрудничеству с герцогом Бургундским, чем с его соперниками, если только у них были какие-то собственные взгляды на междоусобицу во Франции. На это были очевидные причины, которые не имели ничего общего с симпатиями к делу герцога. Иоанн Бесстрашный эффективно контролировал французского короля и его Совет. На данный момент он был единственной силой во Франции, способной обеспечить постоянное урегулирование, которого жаждали англичане. Он также был правителем Фландрии, традиционно являвшейся главной заботой английских правительств. Как и многие их соотечественники, эти люди также ассоциировали Орлеанский дом с агрессивно антианглийской политикой, проводимой Людовиком Орлеанским в последние годы его жизни. Тем не менее, нет никаких свидетельств того, что они действительно понимали причины раздоров французов. Единственной выдающейся фигурой в Англии, которая понимала эти причины, была королева Жанна Наваррская. Она поддерживала тесную связь со своим братом Карлом III Наваррским, который был ближайшим союзником герцога Бургундского в Париже.

В противники англичан арманьяки попали, видимо, по ошибке. Первые контакты между ними, по-видимому, были установлены через английскую администрацию в Бордо, вероятно, графом Арманьяком. В какой-то момент зимой 1410–11 годов лидерам Жьенской Лиги удалось нанять большую англо-гасконскую компанию, 100 латников и 200 лучников под руководством английского солдата удачи по имени Уолтер Клиффорд, бывшего капитана замка Курбефи, который теперь командовал в Либурне. Они также добились от представителей Генриха IV в замке Омбриер выдачи охранной грамоты для поездки в Англию. В конце января 1411 года Карл Орлеанский отправил своего сенешаля Ангулемского Гийома Батайля в Англию через Кастилию для того, что его бухгалтеры уклончиво назвали "неким делом большой важности, близким сердцу нашего господина, о котором не будет дальнейшего описания". В Англии к Батайлю присоединились представитель герцога Беррийского Казин де Серенвилье, Жан де Лупиак, рыцарь графа Арманьяка, и Жан дю Жуш, камергер герцога Бретонского, имевший тесные связи с Орлеанским домом. Эти люди привезли с собой предложение, заключавшееся в том, чтобы Генрих IV предоставил армию для войны за них во Франции в обмен на долю бургундских владений на севере после того, как Иоанн Бесстрашный лишится оных. Они добились встречи с английским королем. Но он оказался больным и не желающим заниматься этим вопросом, и посланцы получили от него лишь неопределенное обещание рассмотреть их предложения, как только истечет срок действующего англо-фламандского перемирия в июне 1411 года.

Главным результатом миссии арманьяков было провоцирование встречного предложения от герцога Бургундского. Жанна Наваррская написала ему письмо, когда прибыла делегация арманьяков, предупредив герцога о том, что происходит. Это послание было передано бретонскому оруженосцу из ее двора по имени Жан де Кернез, который также находился на содержании у герцога Бургундского и Иоанна Бретонского. Жан де Кернез был одним из тех незаметных тайных агентов, которые умудрялись служить нескольким господам. Ему было суждено сыграть ключевую роль в переговорах следующего года. Кернез доставил послание и вернулся в Англию с предложением о военном союзе между Англией и подконтрольным герцогу Бургундскому правительством Карла VI. Было предложено скрепить этот союз браком между принцем Уэльским и одной из дочерей Иоанна Бесстрашного^[346].

В конце апреля 1411 года, после ежегодных праздников Ордена Подвязки, в Виндзорском замке в присутствии короля Генриха IV собрался Большой Совет, чтобы рассмотреть различные варианты. В свите королевы находился Жан де Кернез, а также, по крайней мере, некоторые представители арманьяков. Шли активные дебаты о том, стоит ли вмешиваться в распри во Франции, и если да, то на чьей стороне. Человеком, который наиболее ясно представлял себе возможности ситуации, был принц Уэльский. Он был полон решимости воспользоваться возможностью, которую представляли сгущающиеся над Францией тучи, и не поддался колебаниям других членов Совета. Вскоре после этого он установил прямой контакт с Иоанном Бесстрашным. В июле, примерно в то время, когда Карл Орлеанский опубликовал свой манифест из Жаржо, герцог Бургундский направил в Англию тайную миссию. По словам его эмиссара, он имел "горячее желание" заключить брачный союз с Англией и отчаянно нуждался в военной поддержке против растущей мощи армий арманьяков на границе в Пикардии. Ответ англичан был незамедлительным. Несколько английских оруженосцев присоединились к штабу герцога Бургундского еще до конца июля. Будучи капитаном Кале, принц приказал своему лейтенанту Уильяму Бардольфу взять из гарнизона столько людей, сколько он мог выделить, чтобы присоединиться к войскам герцога. Небольшой отряд лучников самого принца был отправлен из Англии, чтобы служить личными телохранителями Иоанна Бесстрашного. Но это были лишь обещания будущих результатов. План состоял в том, чтобы набрать целую армию в Англии и переправить ее через Ла-Манш в Кале до конца сентября. Имея в Кале крупные силы, способные решительно вмешаться в гражданскую войну во Франции, англичане рассчитывали, что смогут диктовать свои условия^[347].

Генрих IV проявлял все признаки пристального интереса к этому проекту. 14 августа 1411 года он даже объявил о своем намерении лично принять командование армией. Примерно 26 августа он прибыл в королевский особняк на берегу Темзы в Ротерхите. Там в его присутствии в течение нескольких дней собирался Совет, чтобы обсудить ситуацию. Было решено созвать Большой Совет на 9 сентября, чтобы утвердить окончательные планы вооруженной интервенции во Францию. Парламент должен был быть созван позже, чтобы найти средства для оплаты войск. Тем временем были назначены послы для переговоров с герцогом Бургундским. Их инструкции, которые были утверждены в последние дни августа, заключались в том, чтобы извлечь как можно больше выгоды из ситуации во Франции. Они должны были потребовать большое приданое за бургундской принцессой, выяснить, в какой военной помощи нуждается Иоанн Бесстрашный, что именно герцог может сделать для англичан в ответ и насколько он готов помочь королю Англии против самого Карла VI. Это, как они должны были объяснить, было для них очень важным моментом, поскольку главной целью английской политики было возвращение утраченных территорий на юго-западе Франции, которые Карл VI занимал неправомерно. Послы должны были тончайшим образом намекнуть, что Генрих IV все еще не исключил возможности заключить сделку с арманьяками. Большинство послов, выбранных для передачи этого послания, были близкими соратниками принца Генриха. Их глава, Генрих Чичеле, епископ Сент-Дэвидса, был проницательным, амбициозным юристом на королевской службе, который установил тесную связь с принцем и вошел в королевский Совет в предыдущем году. Старший светский член Совета, Томас Фицалан, граф Арундел, был приближенным и другом принца, искусным полководцем, принимавшим видное участие в кампаниях в Уэльсе. Хью Мортимер был камергером двора принца, высокоинтеллектуальным человеком, который на службе Генриха из относительной безвестности поднялся до большого богатства и за последние пять лет стал его главным дипломатическим советником. Джон Каттерик, уже ветеран нескольких дипломатических миссий во Францию, был клерком на службе Генри Бофорта. Этим людям было суждено сыграть видную роль в ведении дипломатических отношений с Францией в течение следующих пяти лет^[348].

Король запечатал инструкции послов своей собственной печатью. Но через несколько дней он изменил свое решение. Подготовка к отъезду короля внезапно прекратилась 3 сентября. Обстоятельства этой перемены неясны. Но, судя по всему, у него случился рецидив болезни. Короля охватило болезненное чувство вины за собственный захват власти, которое так часто сопровождает подобные кризисы. Внезапно он увидел проблему в свете суровых моральных принципов. Вызвав посла герцога Бургундского, он заявил, что его господин был не прав. Разве не он убил отца Карла Орлеанского? И почему он удивляется, когда наследники его жертвы объявили ему войну? Генрих IV посоветовал герцогу удалиться в свои владения. И только если враги нападут на него там, он сможет с чистой совестью претендовать на чью-либо поддержку. Ошеломленный таким неожиданным поворотом, посол в ужасе обратился к принцу Уэльскому. Генрих Монмут оказался более сговорчивым. Наперекор своему отцу он поручил графу Арунделу принять командование армией, которая уже начала собираться в Лондоне, и вести ее во Францию. В экспедиции Арундела должен был сопровождать Ричард Бошан, граф Уорик, еще один приближенный принца, который отличился в войне в Уэльсе и недавно вернулся из двухлетнего путешествия по Европе и Святой Земле^[349].

Около 26 сентября 1411 года оба графа высадились в Кале с отрядом из 200 латников и 800 лучников. В последующие дни из Англии прибыло еще несколько сотен лучников. К началу октября под командованием Арундела было более 2.000 человек, из которых девять десятых составляли лучники. Это было скромно по меркам великих армий Эдуарда III, но все же это была самая большая экспедиционная армия, покинувшая Англию с 1381 года. Она была значительной и по другим причинам. Во-первых, она ознаменовала собой первые военные плоды подавления восстания в Уэльсе. Арундел был главным территориальным лордом Уэльса после короля, а Уорик владел богатым лордством Гауэр на юге. Большинство лучников, которых они взяли с собой во Францию, должно быть, были набраны в уэльских марках. Во-вторых, экспедиция ознаменовала собой возрождение тяги к воинской службе среди молодого поколения английской знати. Арундел и Уорик были не единственными людьми, готовыми наняться в солдаты удачи к герцогу Бургундскому. Йоркширский рыцарь сэр Гилберт Умфравиль, который уже в двадцать один год был ветераном боев на шотландской границе, и его кузен сэр Джон Роуз самостоятельно собрали отряд из девяноста человек. Кембриджширский рыцарь, сэр Роджер Трампингтон, возрастом не намного старше Умфравиля, собрал отряд из двадцати двух человек. Эти люди служили не по обязанности, а как и многие другие капитаны армии, пошли на войну ради приключений и наживы^[350].

* * *

К тому времени, когда граф Арундел достиг Франции, Иоанн Бесстрашный находился с войсками в поле уже более трех недель. В начале сентября 1411 года он и его брат Антуан, герцог Брабанта, собрали в Дуэ более 20.000 воинов. Ядром армии была кавалерия, численность которой составляла около 4.000 человек, возможно, около 7.000 конных, включая обычную массу боевых слуг, сопровождавших своих хозяев. Почти все они были набраны в Артуа и Брабанте, а также из числа сторонников герцога Бургундского во Фландрии. Был большой корпус лучников и арбалетчиков, артиллерийский парк, длинный обоз снабжения с повозкой на каждые десять человек, а также толпа рабочих и саперов, численность которых оценивалась в 4.000 человек. Но большую часть армии составляло войско из 9.000 пехотинцев и 1.000 арбалетчиков, собранное Четырьмя членами Фландрии. Армия была бы еще больше, если бы Иоанн мог использовать военные ресурсы герцогства и графства Бургундии. Но в Бургундии весь август и все свободные люди были заняты операциями против графа Луи де Шалона в Тоннерруа. Только в сентябре они отправились на Сомму под командованием брата Иоанна, Филиппа, графа Неверского. 3 сентября 1411 года герцог Бургундский решил наступать на юг от Дуэ, не дожидаясь ни англичан, ни бургундцев^[351].

Армия арманьяков примерно соответствовала своим противникам в коннице, но значительно уступала им в пехоте и лучниках и, похоже, практически не имели артиллерии. Не имея сил противостоять врагу в поле, арманьяки рассредоточили свои силы в различных обнесенных стенами городах и замках на Сомме и Уазе в надежде остановить бургиньонов на берегах рек. 10 сентября армия герцога Бургундского прибыла в Ам — город не имевший стен, над которым доминировала мощная крепость, охранявшая переправу через Сомму. Крепость защищали несколько сотен человек, в основном гасконцы под командованием брата коннетабля Берара д'Альбре и бывшего адмирала Франции Клинье де Бребана, пожалуй, самого фанатичного из арманьякских вождей. Иоанн Бесстрашный призвал крепость сдаться от имени короля. Ответом на это был поток оскорблений со стен и внезапная вылазка из ворот, в результате которой погибло большое количество фламандцев, разбивших лагерь неподалеку. Однако, несмотря на всю демонстрацию неповиновения, крепость продержалась всего три дня. Бургундцы установили три бомбарды. Среди них была огромная пушка под названием Griette, которая стреляла каменными ядрами весом 400 фунтов "размером с корзину для рыбы". Первое ядро не попало в цель и упало в Сомму. Второе отрикошетило от земли и разбило две стены сторожевой башни, убив восемь человек внутри. К ночи, 13 сентября, в стенах была пробита большая брешь. Инженеры герцога начали строить деревянные понтоны для переправы через реку. Гарнизон крепости, видя, что дальнейшее сопротивление бесполезно, и опасаясь за свою жизнь в случае захвата, тайно покинул город, пробравшись под покровом темноты через бургундские осадные линии. На следующее утро осаждающие вошли в город, изгнали жителей, разграбили и сожгли их дома. Судьба Ама вселила страх в сердца жителей других городов региона. Нель и Руа были оставлены арманьякскими гарнизонами без боя. Герцог решил осадить Мондидье, обнесенный стеной город, стоявший в центре дорожной сети южной Пикардии, который был занят последним оставшимся арманьякским гарнизоном в регионе. Мондидье можно было просто обойти, но Иоанн хотел дать время своему брату присоединиться к нему с подкреплением из Бургундии. Филипп Неверский приближался к Сен-Кантен с 2.000 латниками и 1.000 лучниками, всего, возможно, 4.000 бойцов, включая боевых слуг. 22 сентября армия Иоанна Бесстрашного прибыла под стены Мондидье^[352].

Падение крепостей на Сомме заставило арманьяков пересмотреть свою стратегию. Сдерживание бургиньонов потерпело неудачу. Планы по защите линии по Уазе были оставлены. Вместо этого они сконцентрировали свои силы у Бомон-сюр-Уаз, а затем двинулись на север к Мондидье, чтобы сразиться с бургиньонами в поле. Ввиду неравенства численности это был очень рискованный план. Но они надеялись, что им удастся разгромить меньшую армию Филиппа Неверского, прежде чем он сможет объединиться с Иоанном Бесстрашным. Около 25 сентября арманьяки расположились лагерем вокруг зданий госпиталя Антонина в Катенуа, надеясь задержать Иоанна Бесстрашного, пока граф Арманьяк отправится вперед с авангардом, чтобы противостоять графу Неверскому. Филипп Неверский решил не рисковать и не вступая в сражение направился прямо к Парижу.

Почти в тот же момент произошел мятеж фламандского контингента под Мондидье. Фламандцы были в бургиньонской армии ненадежным элементом с тех пор, как армия покинула Дуэ. Они ссорились друг с другом из-за порядка следования, ссорились с людьми из Пикардии, ссорились с другими контингентами из-за добычи и фуража. Они жаловались на погоду и наступление зимы, на жалованье и на продолжительность кампании, которая превышала их обычный срок службы. Последние несколько дней Иоанн льстил, уговаривал и торговался с ними в тщетной попытке уговорить их остаться. К сожалению, ему уже пришлось пообещать отпустить людей из Гента, одного из самых крупных фламандских контингентов, к 27 сентября. По мере приближения этого дня другие фламандские контингенты сообщили своим капитанам, что они уйдут в тот же день. Поскольку с юга наступали арманьяки, герцоги Бургундский и Брабантский умоляли их остаться. Но перспектива сражения только усилила желание фламандцев вернуться домой. Пунктуально 27 сентября они погрузили свой багаж на телеги, сожгли свой лагерь и отправились на север. Контингент из Пикардии разгреб обугленные остатки лагеря фламандцев и разграбил отставшую часть их обоза, а затем тоже отправился домой. Иоанн потерял половину своей армии. Остальные, от 8.000 до 10.000 человек, окопались в оборонительном построении на возвышенности у общественной виселицы к северу от Мондидье, под защитой круга повозок, вооруженных пушками. Там они ждали появления арманьяков.

Через четыре часа Иоанн Бесстрашный решил не рисковать сражением с уменьшенным числом войск. Он получил известие, что графы Арундел и Уорик накануне прибыли в Кале и решил отступить на север, объединиться с ними и начать все сначала. После полудня он поспешно оставил свой лагерь и двинулся на север вслед за фламандцами. Первые отряды арманьякского авангарда прибыли на место как раз вовремя, чтобы разграбить покинутый лагерь, когда бургиньоны уходили. Остальные командиры арманьяков все еще находились в нескольких милях от лагеря и спорили о том, стоит ли атаковать или нет. Если бы они двигались быстрее или у них была бы лучшая разведка, они могли бы настичь отступающих бургиньонов и одержать решающую победу. А так Иоанн Бесстрашный потерпел серьезное стратегическое поражение и унизительную потерю лица. Далее арманьяки решили нанести удар по Парижу, пока враг деморализован. Они даже надеялись, что ворота столицы могут быть открыты для них без боя. 1 октября они переправились через Уазу по импровизированному деревянному мосту в Вербери, недалеко от Компьеня, и направились к столице^[353].

Герцог Бургундский оставил свою армию, расположившуюся лагерем у Соммы в Пероне, и прибыл в Аррас 2 октября 1411 года, чтобы встретить своих английских союзников. На следующий день он встретился с двумя английскими графами в своих покоях в аббатстве Сен-Вааст. Вскоре к ним присоединились епископ Чичеле и его коллеги-послы. Первой задачей англичан было договориться об условиях оказания поддержки герцогу. Но они быстро обнаружили, что, несмотря на отчаянное положение Иоанна, у них не чем было с ним торговаться. У послов были сумки, полные назначений, верительных грамот и инструкций. Но герцог не был заинтересован в политическом соглашении с Англией, которое могло только дискредитировать его во Франции. Ему просто нужны были их услуги в качестве наемников. Иоанн был готов хорошо им заплатить: больше, чем платил своим людям, и в два раза больше, чем стандартные ставки в английских королевских армиях. В конце концов, это была единственная сделка, которую можно было заключить. Но даже это было расценено во Франции как измена. Арманьяки с возмущением осуждали союз своих противников со старым врагом, людьми, которые "в течение шестидесяти лет покидали свои острова на краю света, чтобы наброситься на Францию, как рой насекомых". Они распространили информацию о том, что Иоанн Бесстрашный обещал принести оммаж Генриху IV за Фландрию, уступить Нормандию и отвоеванные провинции Аквитании. Утверждалось даже, что он сдал англичанам четыре порта западной Фландрии в качестве гарантии выполнения этого обещания. Герцог ответил манифестом, разосланным по главным городам, в котором заявил, что наемники нужны ему для восстановления мира в королевстве. Его пропагандисты указывали на то, что арманьяки сами пытались заключить с англичанами именно такую сделку, в которой они обвиняли его^[354].

Около полуночи 3 октября 1411 года первые арманьякские отряды прибыли к стенам Парижа. Когда герцог Орлеанский и его союзники подошли на следующее утро, они обнаружили, что ворота надежно закрыты и охраняются. Отступление герцога из Мондидье ничуть не поколебало верности ему парижан. Как только об этом пришло известие, в ратуше Отель-де-Виль на Гревской площади состоялось общее собрание ведущих горожан. Они решили защищать свой город до последнего человека. Прево призвал всех взрослых мужчин быть готовыми к бою. Улицы заполнились людьми, одетыми в синие шапероны и туники, с нашитыми сзади и спереди крестами Святого Андрея. Оборона столицы и ее окрестностей находилась в руках лейтенанта герцога Бургундского в столице Валерана, графа Сен-Поля, и его главного военного лейтенанта Ангеррана де Бурнонвиля, мрачного профессионального солдата из Пикардии, которого Иоанн назначил воспитателем и телохранителем Дофина. В их распоряжении было около 1.600 латников и 700 лучников, а также корпус из примерно 800 горожан-ополченцев. Эти цифры были почти удвоены, когда Филипп граф Неверский прибыл в Париж в начале октября. Вместе с обычными боевыми слугами и обслуживающим персоналом в Париже должно было находиться не менее 8.000 солдат. Кроме того, в Сен-Дени находился большой бургундский гарнизон: 500 латников и 150 лучников под командованием союзника Иоанна Бесстрашного Жана де Шалона, принца Оранского. Более мелкие гарнизоны удерживали Санлис и все города с мостами на Сене между Мантом и Монтеро. Все неохраняемые переправы через реку были уничтожены. Быстро стало ясно, что между двумя сторонами нет никакой возможности договориться, так как защитники Парижа были слишком уверены в своих силах. Когда вожди арманьяков послали в город двух герольдов с письмом, прося аудиенции у короля и Дофина, они были приняты Пьером де Эссаром, теперь восстановленным в должности прево, с угрозами и оскорблениями. Он сказал герольдам, что их обезглавят, если они попытаются доставить подобное послание еще раз^[355].

Арманьяки разбили свой лагерь среди виноградников на холме Монмартр. Их положение было непростым. Большой густонаселенный город, наполненный профессиональными солдатами и бдительными горожанами, практически невозможно было взять штурмом. Только голод мог заставить парижан переменить мнение. Но для этого нужно было время, а времени у арманьяков было в обрез. Им нужно было сломить сопротивление Парижа до того, как Иоанн Бесстрашный подойдет с севера. Не имея доступа к государственным ресурсам, арманьяки также испытывали нехватку денег. По мере накопления задолженностей росло беспокойство по поводу их готовности придерживаться намеченного курса. Карл Орлеанский продавал драгоценности и столовую посуду, чтобы удержать своих солдат от дезертирства. Английский контингент на службе арманьяков, включая всех их лучников, уже ушел. Их предводитель Уолтер Клиффорд отказался сражаться против соотечественников, узнав, что графы Арундел и Уорик находятся на другой стороне. По мере того как осень переходила в зиму, ситуация со снабжением становилась все более сложной. Начались ливни, превращавшие землю в море грязи, замедляя передвижение людей и припасов. Бургиньонские гарнизоны в Сен-Дени и Санлисе, а также в городах на Сене препятствовали подвозу продовольствия из далека. Клинье де Бребан был назначен ответственным за обеспечение снабжения арманьякской армии. Он выполнял свою трудную задачу с жестокой основательностью. Тяжеловооруженные отряды фуражиров захватывали припасы в Валуа и Суассоне. Сопротивление крестьян подавлялось огнем и резней. Карательные рейды были направлены против основных центров местного сопротивления. Многих жителей забирали для получения выкупа или оставляли умирать с голоду. Крестьяне, в свою очередь, бросали свои поселения и прятались в лесах, откуда устраивали засады на фуражиров и перерезали глотки отставшим солдатам.

Некоторое время моральный дух арманьякской армии сохранялся, несмотря на трудности. В ее рядах служили бывшие друзья и клиенты Людовика Орлеанского. Их энтузиазм поддерживался возмущением несправедливостью мира, в котором убийца королевского принца мог не только избежать наказания, но и править Францией при поддержке большей части ее населения. Сыновья Людовика Орлеанского были еще достаточно молоды, чтобы вызывать сострадание. В трех милях от них на каменной виселице в Монфоконе качался на ветру изуродованный труп Жана де Монтегю, которому многие из них были обязаны своей карьерой и своим состоянием. Брат Монтегю, архиепископ Санса, был выдающейся фигурой среди арманьякских капитанов, которого хронист Монстреле запомнил как "стальной шлем там, где должна была быть митра, кольчуга вместо священнического одеяния, пластинчатые латы вместо мантии и топор вместо посоха"^[356].

В течение первых десяти дней после прибытия под Париж арманьяки сосредоточили все свои усилия на попытке захватить Сен-Дени. Они отвели реку Кру, которая снабжала город водой и приводила в движение его мельницы, и попытались осушить ров. Их требюше обрушивали на город огромные каменные ядра. Они строили передвижные башни и укрытия, из которых совершали кровавые штурмы стен. Гарнизон отбивался до 11 октября, когда все-таки согласились сдаться через три дня в обмен на безопасный проход в Париж. Когда этот день настал, граф Арманьяк овладел городом и направился прямо в аббатство. Он ворвался в сокровищницу с ломом и забрал хранившиеся там сокровища королевы, чтобы расплатиться со своими людьми. Защитников Парижа ждало еще худшее. 13 октября арманьяки захватили укрепленный мост через Сену в Сен-Клу, расположенный за западным пригородом города. Мост представлял собой большое деревянное сооружение, охраняемое с западного конца каменной крепостью с подъемным мостом с каждой стороны. Перед рассветом около 300 человек перебрались на веревках через реку. Штурмовая группа взобралась по понтонам на мост между подъемным мостом и крепостью, а затем взломала ворота выходившие на берег реки. Гарнизон оказался неподготовленным к такому, так как его капитан рассорился с графом Сен-Полем и перестал нести службу. Он лежал в постели со своей женой, когда в комнату ворвались вооруженные люди. Захват моста в Сен-Клу позволил арманьякам закрепиться на левом берегу Сены, отрезав главный путь снабжения города и значительно облегчив собственные проблемы со снабжением. Бретонцы и гасконцы перешли мост и разбежались по деревням южных предместий, врываясь в церкви и амбары, грабя дома и хозяйственные постройки^[357].

В середине октября 1411 года за дождями последовали заморозки. В столице Франции ощущалась острая нехватка дров и многих основных продуктов питания. Настроение парижан становилось все более скверным. Нарастало недовольство графом Сен-Полем, исключительно осторожным военачальником с репутацией человека, который упускал благоприятные возможности. Его винили в потере Сен-Клу и южных пригородов. Парижским радикалам казалось, что он мало что сделал с тысячами профессиональных солдат, имевшихся в его распоряжении. Чтобы утихомирить недовольных, граф позволил оказать на себя давление и санкционировать несколько неосторожных вылазок, кровавый провал которых только усугубил ситуацию. В королевском Совете купеческий прево и представители мясников и их союзников настаивали на все более крайних мерах против арманьякских лидеров и их сторонников. От имени короля были изданы ордонансы, объявлявшие их вне закона и разрешавшие любому человеку безнаказанно арестовать или убить их и захватывать их имущество. Прокламации и манифесты обвиняли их в планах свергнуть короля, лишить наследства его сына и посадить на трон новую династию или даже разделить Францию между собой.

Главной жертвой гнева толпы стал герцог Беррийский. Он находился не в Париже, а с королевой в ее замке на берегу Сены в Корбее. Парижане считали его тайным арманьяком, который незаметно поощрял принцев, сражающихся вместе с герцогом Орлеанским. Его слуг оскорбляли и нападали на них, если они осмеливались выйти на улицы одетые в его ливреи. Его главная резиденция в городе, Нельский отель, была захвачена толпой, которая разграбила имущество, замуровала окна и сломала мост, обеспечивающий выход на улицу Пре-о-Клерк, на случай, если он будет использован для приема арманьяков. Наконец, братья Легуа во главе толпы в несколько тысяч человек напали на великолепный пригородный особняк герцога в Бикетре. Они разграбили знаменитый зал с его позолоченными украшениями и портретами Пап, кардиналов, королей и принцев, и вынесли всю мебель и стеклянные витражи. Затем они подожгли здание и ушли, оставив после себя лишь обугленные стены.

К этому времени граф Сен-Поль и его соратники начали беспокоиться, что теряют контроль над городом из-за бесчинств толпы. Они отправили послания герцогу Бургундскому, призывая его поскорее прибыть, пока ситуация полностью не вышла из-под контроля. Тем временем они перевезли Карла VI и его сына в укрепленный Лувр, подальше от незащищенных зданий отеля Сен-Поль, и выделили сотню солдат для их охраны^[358].

Иоанн Бесстрашный был уже в пути. Теперь у него было чуть более 5.000 латников и почти 3.800 лучников — меньше, чем раньше, но лучше оснащенных и дисциплинированных. Почти десятая часть латников была англичанами и более половины лучников. С боевыми слугами все войско должно было насчитывать около 12.000 человек. Не обремененные тяжелой артиллерией и медлительной пехотой, они быстро продвигались по равнине Пикардии. 16 октября 1411 года, через неделю после выхода из Перона, Иоанн Бесстрашный вошел в Понтуаз, город с мостом через Уазу, в восемнадцати милях от столицы. В обоих лагерях проходили тревожные военные советы. Арманьяки были вынуждены из-за наступления Иоанна оставить левый берег Сены и сосредоточить свои войска к северу от города. Некоторые из них были за то, чтобы взять инициативу в свои руки и осадить герцога Бургундского в Понтуазе. Это могло быть единственным способом помешать ему войти в Париж. Но граф Арманьяк, которого поддерживали более опытные военные, боялся оказаться между герцогом Бургундским впереди и графом Сен-Полем позади. Они считали, что должны стоять на подготовленных позициях к северу от города и ждать нападения, имея все преимущества обороны. Так они окопались на холме Монмартр, защищенные импровизированными полевыми укреплениями вокруг деревни Ла-Шапель.

У Иоанна Бесстрашного были свои стратегические дилеммы. Он был полон решимости войти в город и рассчитывал соединиться с войсками графа Сен-Поля и Филиппа Неверского, прежде чем рисковать вступить в решающую схватку. Поскольку мост Сен-Клу, холм Монмартр и город Сен-Дени находились в руках арманьяков, было слишком опасно пытаться подойти к городу непосредственно с севера. Единственной альтернативой было пересечь Сену и войти в Париж с юга. Днем 22 октября герцог Бургундский и граф Арундел вместе выехали из Понтуаза. Они пересекли Сену по укрепленному мосту в Мёлане и ночью поскакали в Париж, прибыв рано утром к воротам Сен-Жак. Перед воротами их встретили все главные бургиньонские капитаны города и толпа из примерно 3.000 парижан, вооруженных до зубов. Улица Сен-Жак была освещена горожанами тысячами фонарей, когда бургундская армия прошла по ней в полном боевом порядке. Герцог Бургундский направился прямо в Лувр, где его приняли Дофин и невменяемый Карл VI. Стук лошадиных копыт раздавался по городу до утра, когда тысячи солдат разъезжали по улицам в поисках жилья^[359].

Графу Арунделу были отведены помещения на севере города в большом обнесенном стеной аббатстве Сен-Мартен-де-Шам. Его людей поселили в хозяйственных постройках и садах, а также в зданиях на окрестных улицах. Англичане не чувствовали себя очень желанными гостями. Несмотря на сильные бургиньонские настроения парижан, они не приняли иностранных союзников герцога. Домовладельцы, никогда не стремившиеся поселить у себя солдат, особенно неохотно принимали англичан. Англичане, со своей стороны, находили высокомерие парижских мясников невыносимым. Карл VI наслаждался несколькими днями просветления в середине ноября, но лишь смутно понимал, что вокруг происходит. Он подарил английским командирам ценные жемчуга и драгоценности, сел за стол с графом Арунделом, но явно не имел представления о том, кто он такой. "Каким бы больным он ни был, — заметил один наблюдатель, — если бы кто-нибудь упомянул при нем англичан, он бы впал в ярость". Тем не менее, англичане заслужили некоторое уважение если не у короля, то, по крайней мере, у парижан. На следующий день после прибытия они начали серию конных рейдов на равнину к северу от стен, сопровождаемые парижскими отрядами под командованием Ангеррана де Бурнонвиля. Первая вылазка нанесла серьезный урон укрепленному лагерю в Ла-Шапель и привела к гибели или пленению многих бретонских солдат, расквартированных там. Арманьякские капитаны были вынуждены вывести все свои войска из северных пригородов и расположить их дальше на север вокруг стен Сен-Дени. В последующие дни английские рейдовые отряды распространились дальше по Иль-де-Франс и долинам Уазы и Марны, уничтожая арманьякских фуражиров и нарушая их линии снабжения^[360].

В начале ноября 1411 года Иоанн Бесстрашный провел военный Совет в своем временном штабе, в конфискованном особняке герцога Бурбонского у Лувра. На нем присутствовали его главные военные и политические советники, английские капитаны и лидеры парижан. Главная проблема нападения на арманьяков к северу от города заключалась в том, что огромным силам, имевшимся в распоряжении герцога, потребовалась бы большая часть дня, чтобы выйти из узких проемов укрепленных ворот. За это время их неизбежно заметят и, возможно, нападут. Вместо этого было решено выйти из города через неохраняемые южные ворота и захватить мост Сен-Клу. Это было гораздо более масштабное мероприятие, чем захват города арманьяками. С тех пор арманьяки привели город в состояние обороны и разместили там около 1.500 солдат. Рядом был построен временный деревянный мост, чтобы поддерживать сообщение между двумя берегами реки. Небольшой городок за крепостью не был обнесен стеной, но арманьяки построили импровизированные укрепления из деревянных баррикад и линий бочек, наполненных камнями. Незадолго до полуночи 9 ноября герцог Бургундский вышел из южных ворот Парижа в сопровождении своего брата графа Неверского и всех главных капитанов своей армии, включая графа Сен-Поля, Ангеррана де Бурнонвиля и графа Арундела. С ними было несколько тысяч солдат из Пикардии и Бургундии, большая часть английских экспедиционных сил и отряд парижских ополченцев. Передвигаясь в лютую холодную ночь, войска прибыли в Сен-Клу около восьми часов утра. Сначала они попытались поджечь мост с помощью брандеров, которые были спущены вниз по реке к деревянным аркам и мельничным колесам под ними. Эта попытка оказалась неудачной. Гарнизон погасил пламя, прежде чем был нанесен какой-либо существенный ущерб. Брандеры лишь послужили предупреждением защитникам о предстоящей атаке.

Иоанн Бесстрашный принял решение о немедленном штурме. Он отрядил часть своих сил, чтобы захватить временный мост. Парижане поднялись на склон за городом, чтобы установить свою камнеметную артиллерию. Остальные были сформированы в три баталии и отправлены на исходные позиции вокруг города. С рассветом трубы возвестили о начале атаки, и камнеметы на склоне холма начали бросать огромные каменные ядра в оборонительные сооружения. Защитники были к этому готовы. Но они были подавлены численным превосходством. Наступающие войска прорвали баррикады на окраине города и вытеснили защитников на улицы. На подходе к крепости завязался ожесточенный рукопашный бой. Арманьяки держали конный резерв на берегу реки. Но английские лучники ворвались в дома, выходящие на их позиции, пробили крыши и начали обстрел сверху, ранив многих лошадей, которые в панике бежали, увлекая за собой всадников. Около 600 или 800 арманьяков погибли, прежде чем их ряды были прорваны. Большинство оставшихся бросились к крепости. Первые, достигшие ее, подняли мост со стороны берега, обрекая тем самым своих товарищей на верную смерть. Опустив подъемный мост со стороны реки, они бросились на проезжую часть моста, надеясь добраться до безопасного противоположного берега. Но их было так много, что бревна моста не выдержали и они рухнули в ледяную воду. Группа бойцов, застрявших в башне, вела безнадежную оборону до тех пор, пока хватало сил. Несколько арманьяков укрылись в приходской церкви, которую в итоге с большими потерями штурмовал граф Арундел со своими людьми. Около полудня бои наконец прекратились. Бургиньоны прошли через город в поисках выживших членов арманьякского гарнизона. Около 300 человек были найдены и зарублены. Победоносные союзники взяли большую добычу, в основном боевых коней и доспехи. Среди пленных было много видных сторонников Орлеанского дома: капитан Сен-Клу, старый орлеанист по имени Мансар дю Буа; Арнотон де Борд, знаменитый гасконец, сыгравший важную роль в кампаниях на юго-западе в 1406 году; Гийом Батайль, возглавлявший неудачную миссию арманьяков в Англию в начале года. Колен Пюизе, бывший капитан моста, чья беспечность позволила арманьякам захватить его месяцем ранее, был найден в церкви переодетым в священника^[361].

Захват моста Сен-Клу стал решающим событием. Арманьякские принцы из Сен-Дени уже шли к мосту, имея около 2.000 латников. Но, пройдя Монмартр, они узнали от беженцев, идущих им навстречу, что опоздали. Они дошли до уреза воды, чтобы подтвердить услышанное и увидели на противоположном берегу победоносных бургиньонов. В Сен-Дени спешно созванный военный Совет принял решение отказаться от кампании. Это был единственный реальный вариант.Арманьяки понесли тяжелые потери при Монмартре и Сен-Клу. Их престиж был подорван. Они оказались в меньшинстве и были зажаты неприступными стенами Парижа и бургиньонскими гарнизонами на Сене. Им ничего не оставалось, как отступать. Карл Орлеанский уехал из Сен-Дени этой же ночью под покровом темноты. Его инженеры построили деревянный мост из переносных секций, который был перевезен на берег Сены к западу от города. По этой шаткой конструкции Карл бежал с большей частью своей армии. Хотя на переправу ушло два дня, никто не пытался их остановить. Пьер де Эссар выехал из города с Ангерраном де Бурнонвилем и большим отрядом пикардийцев, англичан и парижан, но их отвлекла жажда добычи. Они настигли обоз Карла и вторглись на пустынные улицы Сен-Дени, чтобы разграбить то, что осталось от казны аббатства. В последующие дни остатки арманьякских войск направились к хорошо защищенному замку герцога Беррийского в Этампе на Орлеанской дороге, примерно в тридцати милях к югу от столицы. Там их командиры провели несколько дней, обдумывая дальнейшие планы. Они решили вернуться в свои владения и собрать ресурсы для новой кампании весной следующего года. Когда решение было принято, они покинули замок и разошлись^[362].

Сражение при Сен-Клу проходило с жестокостью, подтверждающей старую пословицу о том, что самые беспощадные войны — это войны гражданские. В таких войнах, не было места рыцарским условностям. Враги обязательно были предателями. Крах даже минимальных норм приличия был наиболее очевиден в обращении с пленными. Около трех четвертей защитников Сен-Клу погибли, многие из них были убиты уже после окончания сражения. Значительная часть из них были дворянами, которые были бы выкуплены в войне королевств. Возможно, именно поэтому большинство наиболее известных пленников, включая Колена Пюизе, Арнотона де Борда и Мансара дю Буа, были захвачены англичанами, которые были равнодушны к делу, за которое сражались, и больше заинтересованы в деньгах, чем в мести. Когда англичане вернулись со своими пленниками в Париж, французы потребовали, чтобы их отдали для наказания. Англичане отказались и заявили, что имеют право на своих пленников и обязаны защищать их. Такой ответ вызвал бунт, в ходе которого было убито несколько парижан. Все закончилось тем, что пленных схватили и отвезли в Шатле, где многих из них постигла бесславная смерть. Колен Пюизе и еще шесть человек были казнены на площади Ле-Аль, а их головы выставлены на пиках. Через несколько дней был казнен рыцарь герцога Бурбонского, а затем четыре бретонских оруженосца. Мансар дю Буа, рыцарь, которым очень восхищались, имевший друзей в обоих лагерях, отказался просить о помиловании. Его жестоко пытали в Шатле, а затем обезглавили по приказу герцога Бургундского вместе с пятью другими. Гийома Батайля, вероятно, постигла бы та же участь, если бы его не увезли англичане. Арнотон де Борд просидел в тюрьме несколько месяцев, прежде чем был освобожден в обмен на большой выкуп. Другие безвестно умерли в парижских тюрьмах от голода или пыток.

Месть настигла даже мертвых. 13 ноября, через два дня после возвращения армии из Сен-Клу, все духовенство Парижа собралось в церкви Сент-Женевьев, чтобы услышать, как на кладбище Нотр-Дам зачитывается знаменитая папская булла 1362 года против разбойников и рутьеров. Арманьякские принцы были отлучены от церкви в соответствии с ее условиями вместе со всеми, кто следовал за ними. В регионах, где принцы были сильны, декрет был мертвой буквой. Но в Париже это означало, что телам их людей было отказано в христианском погребении. Тех, кто умер в тюрьме, собирали в телеги и сбрасывали в братскую могилу у свиного рынка в тени Лувра. В сельской местности вокруг столицы трупы арманьякских солдат собирали и сбрасывали в придорожные канавы или просто оставляли гнить на полях, где они пали^[363].

* * *

В течение нескольких дней после битвы при Сен-Клу в Париже проходил Большой Совет, на котором присутствовали все лидеры бургиньонов, чтобы обсудить, что делать дальше. К этому времени бургиньоны испытывали серьезные финансовые затруднения. Иоанн Бесстрашный получил субсидию в размере 60.000 экю от Фландрии и занял все, что мог, у финансистов в Париже и Брюгге, а также у своих друзей, родственников и подданных. Остальное он намеревался получить из королевской казны. Но казна была пуста. Партия бургиньонов, контролировавшая королевский Совет, в конце августа заложила большую часть оставшихся драгоценностей короля и обесценила монету, что принесло скромную прибыль. В сентябре было объявлено о выпуске 300.000 ливров, впервые с 1406 года, но из-за беспорядка в стране бургиньоны не смогли этого сделать. На этом фоне не могло быть и речи о продолжении военных действий в том же масштабе, что и в последние два месяца. Было решено распустить большую часть профессиональных войск герцога, включая почти всех дорогостоящих английских наемников. Герцог сохранил от 5.000 до 6.000 человек, включая более 500 англичан, в основном лучников. Остальные английские экспедиционные силы были оплачены за счет средств принудительного займа, наложенного на высших государственных служащих столицы. 23 ноября 1411 года граф Арундел получил от герцога благодарность за свои услуги и жалованье его войскам, а также щедрые подарки в виде драгоценностей, посуды и денег взамен выкупа, который его люди потеряли, когда их пленники были захвачены парижской толпой. Затем граф вместе со своими людьми отправился в Кале^[364].

То, что осталось от бургиньонской армии, было задействовано в серии местных кампаний, направленных на захват владений видных арманьяков и уничтожение их гарнизонов в пределах досягаемости из Парижа. Главной целью был герцог Беррийский. Как и парижские лидеры, Иоанн Бесстрашный убедил себя в том, что герцог Беррийский стоял за всеми действиями арманьякских принцев после заключения Бикетрского мира. Вероятно, он ошибался в этом. Факты свидетельствуют о том, что организаторами были молодые орлеанские принцы и граф Арманьяк. Но герцог Беррийский, безусловно, не симпатизировал режиму в Париже, и с ним нужно было разобраться. Он был старшим королевским принцем и, вероятно, единственным, кто обладал статусом и политическим влиянием, чтобы ослабить контроль бургиньонов над королевским Советом и требовать внимания короля в моменты ясности его рассудка. В конце октября 1411 года, вскоре после вступления Иоанна Бесстрашного в Париж, королевский Совет отстранил герцога Беррийского от должности королевского лейтенанта в Лангедоке, которую он занимал более десяти лет. Это был смертельный удар по его власти. Доходы от королевских налогов в Лангедоке составляли большую часть его дохода. Герцог Беррийский не смирился со своим увольнением и отказался признать его законность. Из замка Монтаржи он опубликовал открытое письмо, в котором осудил свою отставку как дело рук "лживых и нелояльных предателей и лжецов", которые держали короля, его супругу и сына в плену в Лувре. Затем он удалился в свою столицу в Бурж. В одно мгновение герцог Беррийский превратился из пассивного сторонника арманьякской коалиции в активного участника^[365].

В конце ноября 1411 года пятнадцатилетний Дофин Людовик Гиеньский был посвящен в рыцари своим тестем и получил номинальную ответственность за наступление на интересы своего двоюродного деда. План состоял в том, чтобы направить около 3.000 латников и 2.000 лучников против гарнизона герцога Беррийского в Этампе и других арманьякских замков в Босе. К этому предприятию присоединилась большая толпа парижан во главе с мясником Тома Легуа, а также около 350 англичан под командованием сэра Гилберта Умфравиля. Их было больше, чем требовалось для этой цели, но герцог Бургундский был полон решимости, чтобы Дофин добился успеха в этой своей первой военной кампании. Арманьяки были в замешательстве после поспешного бегства из под Парижа. Единственное серьезное сопротивление было оказано в Этампе, где лейтенант герцога Беррийского Луи де Босредон отказался сдаться при приближении бургундско-парижско-английской армии. Однако нижний город сразу же открыл ворота, а артиллерия и саперы герцога Бургундского в течение трех дней разрушили часть стены замка. Гарнизон продержался в древней крепости, XII века постройки, еще пять дней и сдался только тогда, когда осаждающие собирались заложить под нее мину. Для переговоров о капитуляции явился Луи де Босредон в табарде (гербовой накидке), расшитой золотой тесьмой с гербом герцога Беррийского. Он получил свободный выход из крепости, но несколько его людей были отправлены в Париж для казни как предатели. Другой гарнизон герцога Беррийского в этом регионе, в Дурдане, заключил соглашение о капитуляции, как только узнал о судьбе Этампа. Таким образом, единственными значительными опорными пунктами арманьяков между Сеной и Луарой оставались крепость Дре с мощным гарнизоном Шарля д'Альбре, и замок герцога Беррийского в Монтаржи. За короткой кампанией в Босе последовал еще один ожесточенный спор о пленных, поскольку англичане пытались настаивать на условностях войны между дворянами перед лицом ярой ненависти гражданской войны во Франции. Когда их призвали отдать пленных парижским трибуналам, сэр Гилберт Умфравиль ответил, по словам английского хрониста его семьи, что "они пришли не как мясники… а как союзная армия". Пленные, сказал он, имеют право на защиту и, в конечном счете, на освобождение, "заплатив за это столько, сколько потребует армия"^[366].

Операции к северу от Сены были поручены графу Сен-Полю. Он располагал меньшими силами, насчитывающими чуть более 500 человек, включая 70 англичан. Его главными целями были северные владения Орлеанского дома. Сен-Поль вторгся в графство Валуа, Карла Орлеанского, примерно в конце ноября 1411 года. Крепи-ан-Валуа сдался, по-видимому, без боя. Капитан Пьерфона, считавшегося самым сильным замком региона, продержался две или три недели, после чего сдался, получив компенсацию за стоимость своих запасов. Это означало конец эффективного сопротивления. Ла-Ферте-Милон, впечатляющая крепость, начатая Людовиком Орлеанским и недавно достроенная его сыном, открыла ворота, как только пришло известие о падении Пьерфона. В течение недели за ней последовали все остальные крепости графства. В соседнем графстве Суассон Роберт д'Эсне, который много лет служил наместником доменов герцогов Орлеанских в этом графстве, вел ожесточенную оборону Куси при поддержке около пятидесяти местных дворян. Куси был не только самым сильным, но и, безусловно, самым известным из замков, которые Людовик Орлеанский построил для себя на средства короля. Даже сегодня, после всеобъемлющего разрушения немецкой армией в 1917 году, руины Куси главенствуют над местным ландшафтом. Замок был разрушен артиллерией Сен-Поля и подорван саперами. Были обрушены сторожевая и угловая башни, погребая под собой большое количество осаждающих, которые все еще работали в шахте под ней. В кладке других башен появились большие трещины, и некоторые из башен начали наклоняться. Но стены с их массивным основанием и глубоким фундаментом оставались непоколебимы. Замок окончательно сдался в середине февраля после шестинедельной осады, когда из Парижа прибыли два бургундских советника с 8.000 золотых экю и обещаниями помилования и свободного выхода, чтобы подкупить гарнизон. Тогда же, граф Сен-Поль получил известие о том, что он назначен коннетаблем Франции вместо уволенного Шарля д'Альбре, и был опоясан мечом коннетабля эмиссарами герцога Бургундского^[367].

Оставшиеся гарнизонные замки арманьяков в Шампани, Пикардии и долине Уазы были оставлены на зачистку верным бургиньонам местным бальи. После внезапного краха арманьяков под Парижем это было сделано с быстротой и эффективностью, которые, должно быть, удивили даже самих бургиньонов. Они, наконец, отвоевали замок Тоннер у непокорного Луи де Шалона, захватили Булонское графство герцога Беррийского, Клермонское графство герцога Бурбонского, завоевали большую часть Босе вокруг Шартра и графство Вертю Филиппа Орлеанского в Шампани. Нигде не было оказано серьезного сопротивления. Жители Клермона почти никогда не видевшие своего графа-герцога открыли ворота при первом появлении бургиньонских войск и завалили королевскую канцелярию прошениями с оправданиями, за то что они когда-либо поддерживали дело арманьяков. Лишь один акт неповиновения поразил воображение современников своей необычностью. В крепости Монт-Эме, расположенной на вершине холма за Вертю, лейтенант Филиппа Орлеанского в Шампани Клинье де Бребан держался несколько недель. Когда гарнизон выбился из сил, Клинье взял семерых соратников и прорвался в полном вооружении с копьями наперевес, через осадные линии бургиньонов. Его брату, который остался командовать гарнизоном, повезло меньше. Он был схвачен через несколько дней, доставлен в Витри и обезглавлен. Остальной гарнизон был выкуплен за 6.000 экю^[368].

Бургиньонской администрации в Париже оставалось наложить руку на провинции за пределами Парижа и Иль-де-Франс. За зиму была проведена радикальная чистка среди бальи и сенешалей. Не менее пятнадцати из тридцати пяти были заменены. Почти в каждом случае арманьякский чиновник был уволен с заменой на сторонника герцога Бургундского или его союзников. К концу января 1412 года только восемь человек с известными арманьякскими симпатиями все еще оставались на своих постах, и все они находились в регионах к югу от Луары, где герцоги Беррийский, Орлеанский или Бурбонский были главенствующими территориальными магнатами. Вскоре чистка была распространена и на нижние уровни администрации. Случайно сохранились протоколы расследования лояльности чиновников в нормандском бальяже Ко. Они вызвали подозрения из-за количества войск, набранных в этом бальяже для герцога Орлеанского, и из-за того, что никто и пальцем не пошевелил, чтобы помешать герцогу Бурбонскому переправиться через Сену в апреле прошлого года. Протоколы допроса задержанных показывают, что были применены все методы работы политической полиции, сохранившиеся и в более поздние времена. С кем общался подозреваемый? Кто были его собутыльники? Каковы были их политические взгляды? Что он говорил о герцоге Орлеанском? Или о герцоге Бургундском? Как он отреагировал на новости о событиях вокруг Парижа?^[369]

В Лангедоке три советника герцога Бургундского были назначены комиссарами, чтобы принять управление регионом из рук офицеров герцога Беррийского. Они были выбраны из числа наиболее доверенных друзей и советников герцога Бургундского: Гийом де Вьенн, сеньор де Сен-Жорж, Ренье Пот, губернатор Дофине, и Пьер де Мариньи, парижский адвокат, известный тем, что он помог Жану Пети составить его печально известное Justification… (Оправдание…). В ответ герцог Беррийский назначил графа Арманьяка своим представителем в Лангедоке с инструкциями защищать его правительство от интервентов. Но у герцога Беррийского было мало сторонников в Лангедоке. Он оставил его управление низкородным функционерам и относился к нему лишь как к источнику средств. Когда в декабре в регион прибыли бургиньонские комиссары, они сообщили, что отставка старого герцога была воспринята со всеобщим удовлетворением, и немедленно начали заменять его кастелянов и чиновников и брать под контроль местные доходы короны. Граф Арманьяк делал все возможное, чтобы помешать им. Он приказал городам Лангедока отказаться от сотрудничества с новыми властями и объявил, что комиссары из Парижа должны быть арестованы на месте. Граф нанял компании рутьеров для нападения на земли тех, кто подчинился. Но его приказы игнорировались, а его посланники изгонялись прочь с угрозами. К концу февраля 1412 года Лимузен, три главных сенешальства Лангедока и большинство прилегающих провинций к югу от Дордони оказались под контролем бургиньонов^[370].

Воодушевленные успехом, в новом году герцог Бургундский и его сторонники во французском королевском Совете решили распространить свою власть на владения арманьяков в остальной Франции. В феврале 1412 года бургиньонское правительство увеличило свои вооруженные силы почти до 8.000 человек. Около четверти из них были распределены по гарнизонам в Иль-де-Франс, восточном Босе и Шампани — регионах, критически важных для обороны Парижа. Остальные были реорганизованы в три основные оперативные группы, направленные против владений герцога Беррийского в Пуату, земель герцога Бурбонского в центральной Франции и земель герцога Орлеанского и графа Алансонского в Нижней Нормандии^[371].

Силы, выделенные в эти оперативные группы, были относительно скромными. Их действия в основном зависели от того, насколько арманьяки смогут заручиться поддержкой местных жителей в своих владениях. Судьба Лангедока показала уязвимость провинций, управляемых чиновниками без прочных местных корней. В Бурбонне и Божоле герцоги Бурбонские главенствовали на протяжении многих поколений, содержали великолепный двор, большую военную свиту и раздавали милости щедрой рукой. Савойскому авантюристу Амадею де Вири, имевшему давнюю вражду с герцогами Бурбонскими, было поручено вторгнуться в их владения от имени правительства в Париже. Но он встретил жесткое сопротивление и мало чего добился. Аналогичная картина наблюдалась и в Нижней Нормандии. Граф Алансонский контролировал небольшой, но богатый и хорошо управляемый фьеф, с главными городами Алансон и Аржантан, простиравшийся от холмов Перш на востоке до побережья Бретани в Донфроне и Фужере. Это был еще один аристократ обладавший местным авторитетом и сплоченной сетью клиентов, чьи вассалы и сторонники яростно сражались в его интересах. Ангеррану де Бурнонвилю было поручено занять владения графа, но он не смог там ничего сделать. Для сравнения, замки Карла Орлеанского в том же регионе, Кан, Фалез, Вир и Сен-Совер, были всего лишь форпостами державы, сердце которой лежало далеко на средней Луаре. Они были без труда захвачены местными офицерами короны^[372].

Советнику Иоанна Бесстрашного Жаку д'Эйли было поручено овладеть Пуату, возможно, самой богатой частью владений герцога Беррийского, совместно с извечным местным бунтарем и смутьяном Жаном Ларшевеком, сеньором де Партене. В их распоряжении было всего 600 латников и 300 лучников. Иоанн Беррийский лишь эпизодически посещал Пуату. Его дворец в Пуатье, великолепный зал которого сохранился до наших дней, был одной из его самых величественных резиденций. Но в провинции были сильны роялистские традиции, и она не захотела следовать за герцогом в его неповиновении короне. У старого герцога там оказалось не больше сторонников, чем в Лангедоке. Советник и доверенное лицо Иоанна Беррийского Казин де Серенвилье остался командовать в Пуатье, но даже он не был готов пренебречь официальным требованием с печатью короля. Город открыл ворота в начале февраля 1412 года, не оказав сопротивления. В течение последующих недель бургиньонские комиссары без особых усилий объехали весь регион, приняв капитуляцию всех основных городов и замков. Единственное серьезное сопротивление было оказано в Шизе, обнесенном стеной городе на берегу реки Бутонна, где уцелевшие сторонники герцога собрались, чтобы оказать последнее сопротивление. После непродолжительной осады Шизе заключил соглашение о капитуляции. Защитники согласились открыть ворота, если 31 марта не будет получена помощь. Было намечено место для организованного сражения, которое должно было решить судьбу города. Жак д'Эйли вызвал подкрепление. Ангерран де Бурнонвиль прибыл из Босе с несколькими сотнями профессиональных солдат и толпой добровольцев из Парижа. Их ряды пополнили наемники с границ Гаскони и отряд из почти 400 англичан, большинство из которых недавно пересекли Ла-Манш в поисках работы. Арманьяки предприняли отчаянную попытку освободить Шизе. Артура де Ришмона, который в это время набирал армию в Бретани для кампании, которую арманьяки планировали на весну, призвали ускорить подготовку. Карл Орлеанский согласился выслать месячное жалованье с эскортом из 200 человек. Но по дороге эскорт попал в засаду, а деньги достались бургиньонам. Без денег бретонцев невозможно было убедить служить. Поэтому, когда наступил назначенный для капитуляции день, Шизе сдался. Через несколько дней за ним последовал Ниор. Таким образом, все Пуату оказалась под контролем бургиньон, за исключением внушительной крепости Люзиньян на юге провинции^[373].

Успешная кампания в Пуату стала ярким напоминанием о значимости власти короля. Но сам Карл VI имел лишь смутное представление о том, что делается от его имени с некоторыми из его ближайших родственников. После пяти месяцев почти непрерывного безумия он пришел в себя в середине января 1412 года, но оставался слабым и прикованным к постели. Его слуги-бургиньоны навязали ему тенденциозную историю, и он был легко убежден в нечестивости арманьякской коалиции. Король ратифицировал акты своего Совета и скрепил печатями все, что было ему подсунуто. 13 февраля 1412 года король председательствовал на заседании своего Совета. Ему было предложено санкционировать значительное расширение военных операций весной и летом. Охваченный гордыней, Иоанн Бесстрашный теперь предлагал навсегда покончить с арманьякскими принцами. Несмотря на то, что Иоанн выступал против чрезвычайного налогообложения, скромный налог, введенный в сентябре прошлого года, теперь был увеличен в три раза, составив в общей сложности 900.000 ливров, что стало самым тяжелым военным налогом, взимавшимся во Франции с 1380-х годов. Не вся эта сумма была собрана. Но благодаря тому, что назначенцы Иоанна Бесстрашного теперь контролировали большую часть провинциальной Франции, значительная ее часть оказалась в казне. За финансовый год, закончившийся в феврале 1412 года, французские военные казначеи получили 446.000 ливров из совокупных доходов от налога с продаж и тальи. В следующем году эта цифра возросла до 775.000 ливров. Кроме того, за тот же период королевская казна возместила Иоанну Бесстрашному 100.000 ливров военных расходов, которые, как он утверждал, были взяты из его собственных средств. Почти все эти расходы были сделаны в двенадцати месячный период с августа 1411 года по июль 1412 года. Это означает, что Иоанн Бесстрашный потратил на борьбу со своими противниками около 1.200.000 ливров — сумму, не намного меньшую той, которую французское государство ежегодно тратило на борьбу с англичанами до перемирия 1389 года^[374].

* * *

Это были страшные времена для арманьякских принцев. Они были одними из самых знатных дворян Франции и традиционно наиболее близки к короне. Однако они были отрезаны от короля и изгнаны из своих владений. Их сети клиентов и протеже в администрации были разрушены. Их доступ к государственным средствам был прекращен. По всей северной Франции их сторонники подвергались нападениям и убийствам. Некоторые города, такие как Дижон, взяли пример с Парижа и изгнали известных орлеанистов, конфисковав их имущество. В Шампани толпы нападали на замки видных арманьяков. Граф Руси, один из крупнейших феодалов региона, был осажден в своем замке в Понтарси на реке Эсна более чем 1.500 разъяренными крестьянами при явном содействии королевского бальи из Лаона. В оставшихся у них землях принцы были объявлены предателями и их сторонники начали перебегать на сторону врага в поисках лучшей доли^[375].

Бремя сплочения своей потрепанной партии и финансирования продолжения войны легло на восемнадцатилетнего Карла Орлеанского, который уже с трудом выплачивал долги за катастрофические кампании предыдущего года. Он распродал или переплавил большую часть того, что осталось от серебряных изделий принадлежавших его семье, обложил налогом свои владения в долине Луары и все еще продолжал надеяться на более широкое признание справедливости его дела в следующий раз. Орлеанские наемники изготавливали знамена с девизом Justice! (Справедливость!), с которыми молодой герцог планировал выступить против герцога Бургундского весной. Заказ на 4.200 кавалерийских вымпелов говорит о том, что планировалось собрать войско численностью не менее 10.000 человек, то есть примерно такое же, какое Карл и его союзники развернули в 1411 году. Но когда в начале 1412 года лидеры коалиции собрались оценить свое положение, стало очевидно, что этого недостаточно, чтобы противостоять большим армиям, которые герцог Бургундский теперь мог набрать. В отчаянии принцы решились на еще одну попытку нанять английскую армию для своего дела. Для этого им пришлось бы переиграть бургиньонов с их обширными ресурсами и налаженными связями в Англии^[376].

Маловероятно, что какая-либо из враждующих сторон во Франции понимала сложную и нестабильную политическую ситуацию в Англии. Когда граф Арундел покинул Англию, принц Уэльский стал главенствующей фигурой в правительстве и последовательно выступал за союз с герцогом Бургундским. Но хотя экспедиция Арундела во многом способствовала триумфу бургиньонов, для Англии она принесла очень мало пользы. Дипломаты, сопровождавшие графа в Аррас, не смогли получить ничего, кроме денег, в обмен на его услуги. К тому времени, когда Арундел вернулся в Англию, больному Генриху IV удалось отобрать власть у принца и его друзей. Обстоятельства этого дела неясны, как и все придворные интриги последних лет жизни Генриха IV, поскольку хронисты соблюдали благоразумную сдержанность в этом вопросе. 3 ноября 1411 года, пока граф Арундел находился в Париже, в Вестминстере открылся Парламент. По мере приближения дня стало очевидно, что король слишком болен, чтобы лично присутствовать на открытии. В этот момент принц, по-видимому, обратился к своему отцу и предложил, что ему пора отречься от престола. Он сказал королю, согласно единственному сохранившемуся рассказу, что тот "больше не способен действовать ради чести и прибыли королевства". Король с возмущением отказался. Во время заседания Парламента принц и Генри Бофорт, епископ Уинчестерский, созвали собрание ведущих светских и церковных пэров для рассмотрения этого вопроса. Один из них, по плану, должен был набраться смелости и убедить короля отречься, так как тот был обезображен проказой и поэтому не может исполнять государственные обязанности.

Однако в течение ноября Генриху IV удалось восстановить свою власть. Он набрался достаточно сил, чтобы время от времени посещать Парламент. Во время некоторых из этих посещений он даже продемонстрировал свой прежний напористый стиль. 30 ноября он уволил принца и весь королевский Совет. За этим последовала замена всех главных государственных чиновников в последние дни работы Парламента. Сэр Томас Бофорт был заменен на посту канцлера архиепископом Арунделом, а казначеем назначен рыцарь сэр Джон Пелхэм, оба они были близки к старому королю и не были друзьями его старшего сына. Генриха Монмута вряд ли можно было полностью исключить из общественной жизни королевства. Но большая часть его влияния перешла к его младшему брату Томасу Ланкастеру. Эти перемены глубоко дестабилизировали английское правительство. Томас Ланкастер, которому тогда было двадцать пять лет, уже несколько лет был любимым сыном короля. Он был воином безрассудной храбрости и неистовой энергии, но человеком недалекого ума, не склонным к деловым отношениям, бывшим в натянутых отношениях как с принцем, так и с Бофортами. Генрих Монмут очень плохо воспринял то, что его оттеснили от власти. Будучи наследником больного короля и гораздо более умным из двух братьев, он, естественно, пользовался преданностью молодых и амбициозных людей. Эти люди смотрели в будущее. Для сравнения, кроме Томаса Ланкастера, новые министры короля были людьми предыдущего поколения, которые были отодвинуты на второй план во время двухлетнего правления принца и не имели причин с нетерпением ждать его вступления на престол^[377].

Что стояло за этим столкновением характеров, сказать трудно, но вопрос о том, как использовать текущие разногласия во Франции, должен был сыграть большую роль. В начале декабря 1411 года, сразу после отставки советников, Генрих IV вновь заявил о своем намерении направить во Францию армию под своим личным командованием. Собору Кентерберийской церковной провинции, заседавшему в то время в соборе Святого Павла, сообщили, что кампания должна продлиться шесть месяцев и стоить не менее 100.000 фунтов стерлингов. Это говорит о том, что король рассчитывал воевать за себя, а не в качестве наемника одной из враждующих сторон во Франции. В итоге эта затея оказалось не по карману. Последняя часть предыдущей парламентской субсидии, назначенной в мае 1410 года, находилась в процессе сбора, но уже была полностью направлена на оборону валлийских и шотландских границ. Налог на экспорт шерсти был в основном направлена на оборону Кале. Палата Общин не хотела предоставлять еще одну субсидию так скоро после предыдущей и в итоге согласились только на скромный налог на доходы от земельных владений, который требовал много времени для оценки налогооблагаемой базы и принес менее 1.400 фунтов стерлингов. Духовенство добавило свою собственную половинную субсидию в размере около 8.000 фунтов стерлингов, в результате чего общая сумма собранных средств составила менее десятой части предполагаемой стоимости армии. К тому времени, когда Парламент разошелся 19 декабря, уже было ясно, что единственным способом решительного вмешательства в междоусобицу во Францию была продажа услуг английских экспедиционных сил одной из соперничающих партий^[378].

Герцог Бургундский уже подготовил свои предложения. Поскольку войска арманьяков были рассеяны и находились в обороне, он рассчитывал на кампанию осад. Его потребность в английских войсках была более скромной, чем годом ранее, когда он должен был быть готов к битве. Главной целью герцога было сделать так, чтобы англичане не сражались на стороне его врагов. В начале декабря 1411 года он назначил епископа Аррасского возглавить посольство в Англию. Посол был аккредитован не только при Генрихе IV, но и при Жанне Наваррской, Генрихе Монмуте и других английских вельможах. Епископ был уполномочен повторить предложение руки дочери Иоанна, Анны, принцу Уэльскому. Но арманьякские принцы были готовы предложить больше. Собравшись в Бурже 24 января 1412 года, герцоги Беррийский, Орлеанский и Бурбонский и граф Алансонский назначили своих послов и составили для них инструкции. Послы были уполномочены вести переговоры с "Генрихом, милостью Божьей королем Англии и его прославленными сыновьями" — достоинство, которое они никогда ранее не желали им предоставлять. Главным представителем принцев был назначен протеже герцога Беррийского, проповедник-августинец Жак Легран. Ему и его коллегам было велено взывать к чувству справедливости Генриха IV. Легран должен был изложить историю последних четырех лет после убийства Людовика Орлеанского и объяснить, как герцог Бургундский соблазнил легковерных жителей Парижа, навязал свою волю королю и Дофину и начал жестокую кампанию преследования своих противников. После этого послы должны были попросить о приватной беседе с английским королем и перейти к истинной цели своего визита. Арманьякские принцы хотели заручиться поддержкой английской армии численностью 4.000 человек, чтобы выступить против герцога Бургундского. Взамен они были готовы заключить с Генрихом IV военный союз против его врагов в Шотландии, Уэльсе и Ирландии, а также в самой Франции и вести переговоры о постоянном мире "на условиях, которые его удовлетворят". Эти условия, как было ясно, должны были включать большие территориальные уступки на юго-западе. Понятно, что многое было оставлено на усмотрение послов. Им были предоставлены незаполненные хартии, уже подписанные четырьмя принцами и скрепленные их печатями.

Инициатором этих предложений, по-видимому, был Жан IV Мудрый, граф Алансонский, который становился в лагере арманьяков силой, уступающей лишь Бернару Арманьяку. 27-летний граф был протеже Людовика Орлеанского при его жизни и стал одним из самых последовательных сторонников его дома после его смерти. "Без него, — писал его биограф, — доброе и святое дело Орлеанского дома не могло бы быть поддержано". Именно граф Алансонский принял меры по отправке послов в Англию и приему английских экспедиционных сил во Франции. Ни граф Арманьяк, ни Шарль д'Альбре не присутствовали на собрании в Бурже. Но Шарль д'Альбре добавил свое согласие позже, а Арманьяк послал своего представителя, Жана де Лупиака, который участвовал в предыдущей попытке нанять английскую армию для дела арманьяков. С герцогом Бретонским также посоветовались, но он, как всегда, занял двусмысленную позицию. Герцог попросил Жана де Лупиака представлять его интересы и отправил в Англию своего собственного агента, но ни один из них, похоже, не имел полномочий давать какие-либо обязательства от его имени^[379].

Бургундские послы прибыли в Лондон в начале февраля 1412 года. К ним присоединился незаменимый Жан де Кернез, который знал английский двор лучше, чем кто-либо другой на службе герцога. Принц Уэльский взял на себя инициативу в переговорах, несмотря на свое отстранение от власти. Поскольку он вел переговоры в предыдущем году, а главным предметом обсуждения был его возможный брак с бургундской принцессой, вряд ли могло быть иначе. Бургундские эмиссары были размещены в Колдхарборе, величественном особняке на берегу Темзы, чуть выше по течению от Лондонского моста, который недавно стал лондонской резиденцией принца. Для переговоров с ними была назначена комиссия, в которой преобладали его сторонники. В нее вошли Хью Мортимер, камергер принца, и Томас Лэнгли, епископ Даремский, один из немногих представителей его сана, переживших недавнюю чистку. Королева Жанна активно поддерживала их усилия. После месяца переговоров обе стороны пришли к соглашению об отправке еще одного экспедиционного отряда для войны за Иоанна Бесстрашного. Первые войска покинули Англию, чтобы присоединиться к бургундской армии в марте. Также было достигнуто принципиальное соглашение о браке принца с Анной Бургундской. Но 10 апреля все эти договоренности были неожиданно отменены королем. Английские войска, которые уже отправились во Францию, были срочно отозваны. Генрих IV ожидал получить более выгодное предложение^[380].

Арманьякские послы, вероятно, заранее отправили королю набросок своих предложений. Но они сами едва не попали в беду, прежде чем покинули Францию, решив подождать с отправлением в путь, пока бургундцы не уедут. Пока они ждали, начали просачиваться слухи об их миссии. В середине марта, отправившись из Алансона, они чуть не были захвачены бальи Кана с отрядом солдат, когда проезжали через равнину Мэн, чтобы сесть на корабль в Бретани. Посланники сумели избежать встречи с бальи и скрылись. Но Жак Легран был вынужден бросить свой багаж, в котором находились копии его конфиденциальных инструкций и некоторые из драгоценных незаполненных хартий. Герцог Бургундский немедленно отправил корабли патрулировать Ла-Манш в надежде перехватить послов в море. В итоге их пришлось забирать из Бретани с помощью флота вооруженных кораблей, присланных из Англии. В результате этих неурядиц послы добрались до Лондона только в начале мая. Их разместили в доминиканском монастыре в Блэкфрайерс, где обычно собирался Совет короля. Там переговоры велись в большой спешке под впечатлением от быстро развивающейся ситуации по ту сторону Ла-Манша. Документы, взятые из багажа Жака Леграна, уже были представлены французскому королевскому Совету на многолюдном и эмоциональном заседании в отеле Сен-Поль, 6 апреля. Сообщения об их содержании быстро распространились по французской столице, где они вызвали возмущение и угрозы насилия против реальных или мнимых арманьякских сторонников. Ответственность возлагалась на герцога Беррийского и графа Алансонского. Была объявлена двойная военная кампания, одно крыло которой должно было быть направлено против графа Алансонского на западе, а другое — против герцога Беррийского за Луарой. Граф Сен-Поль покинул Париж через несколько дней после заседания Совета с более чем 3.000 человек, чтобы вторгнуться в графство Алансонское. Еще тысячи человек собрались на равнине к югу от Парижа для похода на Бурж под командованием самого Иоанна Бесстрашного. 6 мая 1412 года Карл VI, сопровождаемый Дофином, герцогом Бургундским и толпой капитанов, принял Орифламму в аббатстве Сен-Дени^[381].

В лондонском Блэкфрайерсе послы французских принцев считавшие, что их дело находится на краю гибели, не были склонны торговаться. Они уступили почти все и сразу, согласившись на передачу всех провинций Аквитании, которые были уступлены Эдуарду III, а затем отвоеваны Карлом V. Владения герцога Беррийского в Пуату и герцога Орлеанского в Ангумуа должны были остаться за ними пожизненно и перейти к английской короне после их смерти. При этом предусматривалось выделение четырех стратегически важных крепостей Пуатье, Ниор, Люзиньян и Шатонеф-сюр-Шарант, которые должны были быть сразу же переданы Генриху IV. Двадцать других крупных королевских крепостей Аквитании были определены для немедленной передачи представителям английского короля. Еще около 1.500 крепостей, принадлежавших арманьякским принцам и их последователям, должны были находиться в их руках как вассалов английского короля. Сложный вопрос о феодальном статусе Аквитании остался неопределенным. Договор лишь предусматривал, что Генрих IV и его наследники будут владеть расширенным герцогством "так же свободно, как владел им любой из его предшественников", что само по себе было спорным вопросом. Однако в теории эти замечательные предложения одним махом давали англичанам большую часть того, за что они тщетно боролись и спорили на протяжении последних сорока лет. Взамен все, что от них требовалось, — это армия из 1.000 латников и 3.000 лучников на три месяца. Все расходы должны были быть покрыты из казны арманьякских принцев с того момента, как армия достигнет назначенного места встречи во Франции. Вначале были некоторые сомнения относительно того, где будет это место встречи. До самого последнего момента переговоров предполагалось, что английские экспедиционные силы отплывут в Бордо и соединятся с арманьякскими принцами на гасконской границе, в Пуату или в графстве Ангулем. Но этот план никогда не был реалистичным. Перевозка 4.000 человек с их слугами, лошадьми и снаряжением вокруг Бретани потребовала бы больше океанских судов, чем имелось у Англии, и обошлась бы дороже, чем Генрих IV мог себе позволить. К тому времени, когда условия были окончательно согласованы, события во Франции разворачивались своим чередом. Арманьякские позиции в Пуату и Ангулеме рухнули, и внимание переключилось на оборону владений принцев в Берри и на Луаре. Поэтому было решено, что английская армия встретится с принцами в Блуа, городе на Луаре, принадлежавшем Карлу Орлеанскому и имевшем важный каменный мост.

Генрих IV был очень доволен предложенными арманьяками условиями. По словам хрониста Томаса Уолсингема, когда его советники рассказали ему о том, что было предложено, он поднялся со своего места, хлопнул в ладоши от восторга и сказал канцлеру Арунделу: "Сейчас самое время насладиться Божьей щедростью и с помощью этих простых переговоров войти во Францию и вернуть наше законное наследство". Это соглашение стало известно как Буржский договор, что и указано в его тексте. Но на самом деле его условия были переписаны в Англии на незаполненные хартии, которые четыре ведущих арманьякских принца подписали и скрепили печатью в Бурже перед тем, как их посланники покинули Францию. Бернар Арманьяк и Шарль д'Альбре не подписывали эти хартии, поэтому их представители сделали отдельные заявления от их имени. Официально обмен хартиями состоялся в Лондоне 18 мая 1412 года. Принц Уэльский не имел к этому никакого отношения и был явно смущен. Он направил герцогу Бургундскому письмо с извинениями, в котором объяснял, что произошло. Лично он предпочел бы действовать в соответствии с соглашением, достигнутым с послами герцога в феврале, писал он. Но решение принимал не он, а арманьяки сделали предложение, от которого его отец не смог отказаться^[382].

* * *

К тому времени, когда англичане достигли соглашения с арманьякскими принцами, кампания во Франции уже началась. С самого начала арманьяки предприняли гораздо более энергичную оборону, чем даже сами ожидали. Первые столкновения произошли на западе. Владения графа Алансонского в Нижней Нормандии и Перше стали целью скоординированных наступлений с двух направлений. Граф Сен-Поль в конце апреля 1412 года совершил поход через весь регион и осадил древнюю, но мощную крепость Донфрон. Герцог Анжуйский, которому в качестве награды были обещаны земли Алансонского дома, присоединился к нему. Жан Алансонский, силы которого значительно уступали по численности, отступил в Бретань, а его земли были опустошены врагами. Однако его сторонники, как и годом ранее, оказали энергичное сопротивление. Сен-Поль и его капитаны взяли три замка графа, включая его великолепный замок в Беллеме, но не смогли сломить решительно настроенный гарнизон Донфрона. На главные же города графства, обнесенные стенами, они даже не покушались. Один из лейтенантов Сен-Поля подошел к стенам Аржантана, затем "посмотрел на него издалека и отступил". Единственным заметным успехом этой кампании стало поражение Рауля де Гокура, одного из самых опытных капитанов Карла Орлеанского, который был послан с 800 латниками для поддержки обороны. Отряд Гокура попал в засаду на рассвете 10 мая 1412 года возле Сен-Реми-дю-Валь и был почти полностьюуничтожен в исключительно жестокой битве. Этот инцидент означал потерю лица для герцога Орлеанского и обеспечил Сен-Полю прием как герою, когда он вернулся в Париж несколько дней спустя. Но на самом деле он мало чего добился. Как только он удалился, граф Алансонский вернулся из Бретани с Артуром де Ришмоном и около 1.600 бретонских воинов. Они расположились вокруг столицы графа в Алансоне, восстановили власть графа в регионе и стали ждать экспедиционные силы из Англии.

Эта короткая кампания стала новой вехой в ожесточении гражданской войны во Франции, когда старые дружеские связи были разрушены до основания, а семьи безвозвратно разделены враждой. Жиль Бретонский, сеньор Шантосе и Энгранда, присутствовал на заседании королевского Совета в Париже, на котором были зачитаны захваченные бумаги Жака Леграна в тот момент, когда его старший брат Артур де Ришмон набирал войска для борьбы с бургиньонами в Нормандии. Они обменялись "гневными словами", когда Жиль посетил своего брата в надежде оторвать его от дела арманьяков. Под Сен-Реми-дю-Валь люди сражались против своих отцов и братьев. Жаннет де Гарансьер, был крестником Людовика Орлеанского и сражался на стороне арманьяков. Когда его отец, который был на другой стороне, узнал его среди пленных, ему пришлось сдерживаться, чтобы не убить его^[383].

Главной задачей бургиньонов летом 1412 года было разобраться с герцогом Беррийским, который засел за стенами Буржа. Полагая, что именно он является вдохновителем арманьякской коалиции, королевский Совет решил принять только его безоговорочную капитуляцию. Армия, собравшаяся у Мелёна, 14 мая 1412 года начала поход на юг. В ее рядах находились король, Дофин, герцоги Бургундский и Анжуйский, прево Парижа Пьер де Эссар и официальный хронист Мишель Пинтуан из Сен-Дени. Максимальная численность этой армии оценивается в около 7.000 латников, и 1.200 лучников, что в общей сложности составляло не менее 15.000 человек, если учитывать боевых слуг и других низкосортных бойцов. Хотя королевский Совет выразил большое негодование по поводу планов арманьяков нанять наемников из Англии, их собственные войска включали по меньшей мере 300 английских лучников, которые либо остались после отъезда графа Арундела, либо поступили на службу позже вопреки приказам Генриха IV. Также имелся корпус из 500 шотландцев, четыре пятых из которых составляли лучники. Были предприняты все попытки сохранить видимость того, что это была королевская армия под его личным командованием. Хотя Карл VI был едва в состоянии ездить верхом, Иоанн Бесстрашный нуждался в его символическом присутствии и настоял на том, чтобы он занял место во главе авангарда. Армия двигалась через открытую равнину Гатине в графстве Невер и в конце мая перешла Луару в Берри по большому каменному мосту в Ла-Шарите-сюр-Луар^[384].

Париж находился в это время в состоянии сильного волнения. Горожане верили, что в случае поражения бургиньонов арманьяки жестоко отомстят им за насилие над их сторонниками. В город из Сен-Дени привезли Орифламму, которая была развернута в битве при Розебеке в 1382 году, а также все самые святые реликвии аббатства. 31 мая, после того как пришло известие о переправе через Луару, монахи францисканского и доминиканского монастырей вынесли знаменитую реликвию Истинного Креста из Сент-Шапель и прошли процессией через столицу, за ними по двое в служебных мантиях шествовал весь корпус Парламента, а около 30.000 горожан шли босиком. Университет воспринимал текущие события с особой тревогой. Профессора были бескомпромиссны в своей поддержке Иоанна Бесстрашного и могли многое потерять. Когда несколько дней спустя они организовали собственную процессию, вереница облаченных в рясы ученых, студентов и школяров со свечами в руках прошла через весь город, от монастыря Матюрен на левом берегу до аббатства Сен-Дени за северными воротами. Эти огромные шествия, одновременно являвшиеся политическими демонстрациями, воззвания к Всевышнему и упражнения в общественной солидарности, организовывались каждый день во время похода королевской в армии и стали регулярной чертой парижской жизни в годы грядущего кризиса^[385].

^{5. Осада Буржа, май-июль 1412 года}

Обороной Буржа руководил сам герцог Беррийский. Герцог не был полководцем, но ему помогали опытные капитаны, в том числе Шарль д'Альбре, герцог Бурбонский и смелый боец Рауль де Гокур. Бурж был заполнен беженцами из-за парижских проскрипций прошлого года. Для Иоанна Беррийского, человека с такой приверженностью к династии Валуа, вооруженная конфронтация с якобы королевской армией, которой командовали лично король и Дофин, была ужасным делом, возможно, самым страшным в его долгой жизни, посвященной избеганию раздоров и стремлению к комфорту и красоте. Герцог принял единственную линию поведения, которую только мог принять, — он сопротивляется не королю, а только герцогу Бургундскому. И даже на этой стадии он пытался найти выход, который не поставил бы его в зависимость от своего ужасного племянника. Хронист Сен-Дени, находившийся в свите короля, полагал, что Карл VI и многие из его окружения приветствовали бы эти предложения, если бы не непреклонность Иоанна Бесстрашного. Но Иоанн, решив придерживаться политики безоговорочной капитуляции, продолжал наступать. Армия быстро преодолела периферийные гарнизоны, размещенные на восточных и южных подступах к Буржу. Первая продолжительная конфронтация произошла у Дюн-ле-Руа, последней крепости с гарнизоном перед городом. Дюн защищал гарнизон из 400 гасконских и итальянских рутьеров под командованием одного из единокровных братьев-бастардов герцога Бурбонского. Но это была старая крепость с высокими стенами, уязвимая для артиллерийского обстрела. Большая бомбарда Griette, которая годом ранее разрушила сторожевую башню города Ам, была перевезена сюда. Чтобы сдвинуть ее с места, потребовалось двадцать человек, а выстрелы были слышны за четыре мили "как отголоски ада". В первый день прямым попаданием была разрушена большая часть башни. На второй день бомбарда повредила другую башню в двух местах и обрушила значительную часть стены. Гарнизон получил приказ герцога Беррийского и отступил, под крики оскорблений со стороны бургиньонов, стоявших снаружи. Когда Иоанн Бесстрашный подошел к Буржу, к воротам был послан герольд, чтобы призвать город к сдаче. Герцог Беррийский ответил, что он охотно сдастся королю или Дофину, но не тем, кого они имеют при себе. Иоанн Бесстрашный прибыл под Бурж 11 июня 1412 года и обнаружил, что стены сильно укреплены, а со всех башен развеваются знамена^[386].

Бурж был крупным обнесенным стеной городом в центре обширной равнины Берри. Своим внешним видом в те времена город во многом был обязан сорокалетнему владению им Иоанном Беррийским. Здесь находились городской собор Святого Стефана с большими окнами-розами на западном фронтоне и часами, заказанными герцогом; огромный дворец, главенствующий над верхним городом, еще не завершенный в 1412 году, сегодня же погребен под префектурой; двухэтажная церковь Сент-Шапель, большая по размеру, чем ее знаменитая парижская тезка, где герцог намеревался быть похороненным и сегодня уже не существующая, как и дворец. Город был защищен полным обводом стен, постройки конца XII века, с примыкающей высокой круглой цитаделью, пятью мощными воротами и более чем сорока башнями. С западной стороны стены возвышались над рекой Йевр и ее притоком Ауроном. Два укрепленных моста пересекали реки и выводили к болотистой местности за которой располагались сельскохозяйственные угодья. В июне 1412 года эти древние, но все еще грозные оборонительные сооружения обороняло около 1.500 латников и около 400 лучников, включая значительные контингенты гасконских и английских наемников. Расположение Буржа делало полную блокаду города труднодостижимой. Осаждающая армия была бы разделена болотами и руслами Йевра и Аурона, что грозило бы ей неприятностями при вылазках из города. На практике его можно было взять только штурмом с равнины с восточной и южной сторон. Именно там герцог Бургундский и разбил свой лагерь и разместил артиллерию. Вскоре в стенах и башнях стали появляться зияющие дыры. Огромные ядра из тесаного камня обрушились на город, снося целые дома, в щепки разбивая деревянные постройки, и создавая широкие проломы в каменных сооружениях. В течение последующих недель герцогу Беррийскому пришлось семь раз переносить свой штаб, чтобы избежать риска попаданий. Моральный дух среди напуганных жителей был низким. Профессиональные солдаты держались лучше, но их в основном интересовало жалованье, которое сильно задерживали. Герцог Беррийский, чьи доходы сильно сократились из-за потери Лангедока и Пуату, уже был вынужден заложить драгоценности своей дворцовой капеллы. По мере продолжения осады он был вынужден совершать набеги на сокровищницы городских церквей, продавая драгоценные камни из ковчегов и переплавляя их серебряные оклады для чеканки монет^[387].

Осаждающие были не в лучшем положении, так как их трудности начались почти сразу же после начала осады. Гарнизон Буржа установил на стенах пушки и большие стационарные камнеметы. Они нанесли большие потери и заставили осаждающих отвести свои осадные линии за пределы их досягаемости. Но, оттянув свои линии назад, они подвергли себя опасности смертоносных вылазок из ворот на открытой местности к востоку от города. Осаждающие попытались построить понтонные мосты через реки в надежде перекрыть доступ к городу с запада и севера. Но мягкий грунт сделал задачу инженеров невыполнимой, и от этой попытки пришлось отказаться. Тем временем ситуация со снабжением осаждающих ухудшалась. Погода была ужасной для людей, работающих под открытым небом. Проливные дожди в течение всей весны сменились продолжительной жарой в конце июня и июле. Ручьи и колодцы пересохли. Воду приходилось доставлять издалека. В течение нескольких дней армия съела весь скот, который только можно было найти в регионе, и обобрала поля и плодовые деревья на двадцать миль вокруг. Поставщикам провизии приходилось доставлять припасы из Ниверне и Бургундии через мост Ла-Шарите под защитой крупных вооруженных эскортов. Деньги от казначеев в Париже доставлялись тем же путем. Несмотря на это, конвои часто подвергались нападениям гарнизона из Буржа или крупных арманьякских гарнизонов в Сансере и Жьене на севере. Ситуация с поставками несколько облегчилась после взятия Сансера в конце июня, но продовольствие оставалось дефицитным и дорогим на протяжении всей осады^[388].

В дополнение к проблемам материально-технического обеспечения герцог Бургундский столкнулся с растущими политическими проблемами. В отличие от бургундской армии 1411 года, которая была набрана исключительно из его собственных владений и владений его союзников, армия 1412 года была собрана офицерами короля. Составлявшие ее контингенты стянутые из всех провинций северной и западной Франции, далеко не все были преданы делу Иоанна. Некоторые капитаны были там только из уважения к власти короны. Многие из них возмущались отказом Иоанна Бесстрашного от компромиссов, использованием короля в качестве символа и его решимостью эксплуатировать несчастного монарха до пределов его физической выносливости. Их мнение разделяли многие люди при королевском дворе. Арманьяки были хорошо осведомлены об этих трудностях. Их информировали расположенные к ним друзья во вражеском лагере. Вскоре после начала осады один из личных секретарей короля, Жоффруа де Вийон, начал посылать в город сообщения о том, что вылазка может увенчаться успехом, захватив короля и Дофина и доставив их в Бурж. В заговоре участвовали несколько капитанов и слуг короля. Они распространили в лагере слухи о перемирии, чтобы ослабить бдительность дозоров. Тогда Рауль де Гокур возглавил отряд из более чем 1.000 человек, примерно половины гарнизона, и пошел на вылазку. Он со своими людьми вышел по мостам на открытую западную сторону за городом и пробился к лагерю авангарда осаждающей армии, где находились король и Дофин. На окраине лагеря произошла битва, в которой Гокур потерял четверть своих людей и был отброшен назад в город. Роль Жоффруа де Вийона в этом деле была выявлена в ходе допроса пленных, захваченных во время сражения. Через несколько дней он и два участвовавших в этом оруженосца были обезглавлены. Но этот пример не положил конец разногласиям в королевской армии. Вскоре после этого около 200 человек перешли на другую сторону и бежали к воротам города, где были приняты меры для их пропуска внутрь^[389].

Все проблемы герцога Бургундского проявились в полной мере на второй неделе июля 1412 года. По мере усиления жары в лагере начала распространяться дизентерия. Вскоре разразилась серьезная эпидемия. За несколько недель от болезни умерло около 2.000 человек. Молодость и хорошая физическая форма не были защитой от заболевания. Среди жертв были ведущие капитаны армии, в том числе брат короля Наварры Пьер, граф Мортен, и младший брат герцога Бретонского, Жиль. Оставшихся в живых тошнило от зловония гниющих трупов. Началась паника. Дезертирство увеличило потери бургиньонов. Король и герцог Бургундский были вынуждены покинуть свой лагерь за городскими стенами и основать новый в нескольких милях от города, где воздух считался более здоровым. В этих условиях вновь возникли сомнения в мудрости непреклонной стратегии герцога Бургундского. Среди дворян, приближенных к королю, открыто прозвучали требования компромисса. К ярости герцога, Дофин сам склонился на их сторону. Он приказал, чтобы артиллерия избегала ударов по дворцу Иоанна Беррийского. Когда Иоанн Бургундский поставил под сомнение этот приказ, Дофин возразил, что война слишком затянулась, а защитниками Буржа были "его дядями, кузенами и ближайшими родственниками, которые в один прекрасный день могут быть ему полезны в его делах". Это был первый зафиксированный разрыв между Дофином и его тестем. Иоанн Бесстрашный гневно высказался в адрес герцога Барского, которого он подозревал в том, что тот подговорил Дофина. Герцог Барский, чей брат сражался на стороне арманьяков, как было известно, неоднозначно относился к делу Иоанна Бургундского. Все эти проблемы теперь осложнялись перспективой английского военного вмешательства^[390].

* * *

Министры Генриха IV начали готовить экспедиционные силы в начале мая 1412 года, еще до того, как было достигнуто окончательное соглашение с послами арманьяков. Набор войск и реквизиция кораблей были отработанными процедурами, которые обычно занимали от двух до трех месяцев. Первоначальный план предусматривал высадку армии во Франции в начале июля. Однако едва успели высохнуть чернила на договоре, как приготовления были остановлены новым политическим кризисом, который задержал их на несколько недель. Проблема возникла из-за неприязни между принцем Уэльским и его отцом и братом. Генрих IV первоначально намеревался сам принять командование армией, сопровождая принца отдельным отрядом своих войск. Однако принц не скрывал, что считает себя связанным узами чести с герцогом Бургундским. Он выступал против договора с арманьяками и поддерживал связь с Иоанном Бесстрашным после его заключения. Отчасти по этой причине, а отчасти ради экономии средств, ему была отведена лишь незначительная роль со свитой, настолько небольшой, что это было оскорбительно. Очевидно, после тяжелых переговоров свита принца была увеличена. Однако все эти договоренности пришлось пересмотреть, когда стало ясно, что Генрих IV физически не способен командовать армией. В течение лета его здоровье быстро ухудшилось. Он уже не мог ни ходить, ни ездить верхом. Его Совет, с глубоким подозрением относившийся к принцу, был потрясен перспективой того, что он примет командование вместо своего отца. Советники порекомендовали королю назначить вместо принца Томаса Ланкастера. Это вызвало бурный спор. Принц был в ярости от того, что его оттеснил младший брат, и, похоже, настаивал на отмене экспедиции, которая ему все равно никогда не нравилась. В то же время правительство испытывало трудности с поиском денег для оплаты транспортных расходов и авансов войскам. Министры Генриха IV говорили о том, что принц и его друзья активно препятствуют их подготовке. Это вполне могло быть правдой. Эти же сообщения достигли слуха Жана де Кернеза, который теперь был агентом-резидентом герцога Бургундского в Англии и имел прекрасные источники информации в окружении принца и его мачехи Жанны Наваррской. Жак Легран, оставшийся в Лондоне, чтобы представлять интересы арманьякских принцев, лоббировал проект с нарастающим отчаянием.

В течение некоторого времени будущее экспедиции висело на волоске. В письме герцогу Бургундскому от 31 мая 1412 года граф Арундел сообщал, что исход все еще неясен. Но к 10 июня король окончательно решил этот вопрос. Совету удалось занять часть денег у лондонского Сити, а остальные средства были собраны в ходе кампании принудительных займов. Экспедиция была подтверждена, и Томас Ланкастер был официально назначен ее командующим. Он также был назначен лейтенантом в Гиени и получил задание овладеть провинциями, которые арманьяки обещали вернуть, как только избавятся от герцога Бургундского. Чтобы придать ему статус, необходимый для выполнения этих важных функций, Томас был возведен в пэрство как герцог Кларенс. Кузен короля, герцог Йорк, и его единокровный брат сэр Томас Бофорт (который теперь стал графом Дорсетом) были назначены лейтенантами нового герцога. Принц Уэльский был полностью отстранен от предприятия и воспринял это очень плохо. В сильном раздражении он удалился в свои поместья в центральной Англии, чтобы посоветоваться со своими сторонниками и обсудить последствия. Появились тревожные признаки более широкого наступления на его положение со стороны советников его отца. Было начато расследование его управления финансами Кале, в ходе которого выяснилось, что он удерживал крупные суммы, причитавшиеся гарнизону. Ходили даже слухи, что советники давят на короля, чтобы лишить принца наследства, предположительно в пользу Томаса. Была ли доля правды в этих слухах, неизвестно, но принц и его друзья поверили им и решились на демонстрацию силы. 17 июня Генрих Монмут, находясь в Ковентри, обнародовал чрезвычайный манифест, в котором он представил весьма тенденциозный отчет о последних событиях, отверг обвинения, выдвинутые против него, и заявил о своей поддержке кампании во Франции. Советники его отца были обличены как "сыновья беззакония, сторонники раскола, распространители недоброжелательства и разжигатели розни". В конце июня принц появился в Лондоне в сопровождении большого числа видных друзей-дворян и устрашающей личной свиты, чтобы потребовать наказания своих недоброжелателей. Вероятно, он надеялся оказать давление на своего отца, чтобы тот заменил своих советников. Если так, то его ждало разочарование. Король отмахнулся от него обещанием передать этот вопрос на рассмотрение следующего Парламента, и в конце концов вопрос был снят^[391].

Сообщения об этих событиях дошли до Франции с опозданием. Герцог Бургундский, конечно, знал о миссии арманьяков в Лондон из перехваченных бумаг Жака Леграна. Но впервые он узнал о ее результатах в середине июня, когда в Бурж ему привезли копию письма Генриха IV к Четырем членам Фландрии. В письме, написанном из Вестминстера незадолго до заключения договора, говорилось о предложениях, сделанных ему арманьяками, и сообщалось о его планах военных действий совместно с ними. Ссылаясь на англо-фламандское перемирие, Генрих IV призвал фламандцев отказаться от любой помощи герцогу Бургундскому в его военных предприятиях во Франции. Через несколько дней один из капелланов принца Уэльского прибыл в осадный лагерь под Буржем с письмом от своего господина, в котором тот сообщал о случившемся и заявил Иоанну, что в сложившихся обстоятельствах он не может продолжать переговоры. Подробности были уточнены Жаном де Кернезом. Его отчет, адресованный Карлу VI из Англии, должно быть, достиг лагеря под Буржем в начале июля. "Поспешите завершить ваши операции, — писал он, — поскольку английская армия собирается, а их флот готов отплыть во Францию"^[392].

Прибытие английской армии под Бурж изменило бы военный баланс сил. Герцог Анжуйский и граф Пентьевр, которые были главными союзниками Иоанна Бесстрашного среди высшей знати, направлялись на подкрепление к нему с примерно 2.500 человек. Но даже в этом случае объединенные силы англичан, гарнизона Буржа и войск Артура де Ришмона и Карла Орлеанского превзошли бы их по численности. В полевом сражении грозный корпус из 3.000 лучников, вероятно, стал бы решающим. Герцог Бургундский был вынужден отказаться от своей политики безоговорочной капитуляции и договориться с герцогом Беррийским до прибытия англичан. Было заключено короткое перемирие. Герцоги Беррийский и Бургундский встретились в тщательно подготовленном месте в атмосфере взаимного недоверия. Две стороны были разделены деревянным барьером. Герцог Беррийский появился в кольчуге и шлеме, с мечом и топором в руках. "Я признаю, что поступил неправильно, — сказал он своему племяннику с полными слез глазами, — но ты, несомненно, поступил еще хуже". Уходя, он добавил: "Во времена твоего отца мы никогда не нуждались в таком барьере между нами". "Это не моя заслуга", — ответил Иоанн Бесстрашный. Последовавшие за этим переговоры продолжались несколько дней и внесли раскол в оба лагеря. Среди арманьяков в городе существовало привычное разделение на тех, кто в основном хотел вернуть конфискованное имущество и утраченный статус в правительстве, и тех, чьей главной целью было отомстить за убийство Людовика Орлеанского. Были и те, кто хотел продержаться до прибытия англичан. Другие считали, что полагаться на этих опасных союзников позорно, и предпочитали обойтись без их помощи. Канцлер герцога Беррийского, который должен был знать правду, в упор отрицал наличие какого-либо соглашения с англичанами. Некоторые защитники, решив сорвать переговоры, игнорировали перемирие и совершали вылазки в осадный лагерь во время их проведения. Что касается бургиньонов, то их многое настраивало друг против друга. Одни соглашались с Дофином и герцогом Барским в том, что война затянулась. Другие сомневались, что захват Буржа еще возможен. Третьи были фанатиками и настаивали на безоговорочной капитуляции города. Четвертые получили конфискованное у арманьяков имущество, которое они не желали отдавать в рамках какой-либо сделки с ними.

В конце концов, герцог Бургундский одержал верх благодаря своей непреклонности и силе характера. 12 июля его штаб отправил в город послание с кратким изложением условий, на которые он был согласен. Это был короткий и бесстрастный документ, который давал Иоанну все, что он хотел, за исключением публичного унижения герцога Беррийского. Обе стороны обязались соблюдать Шартрский мир. Арманьяки должны были сдать Бурж и открыть все свои другие крепости с гарнизонами для офицеров короля. Они также должны были отказаться от "любого договора или союза, который они, как говорят, заключили с англичанами" и от любого другого союза, направленного против герцога Бургундского. Взамен герцог Бургундский и его союзники обещали очень мало. По их словам, они сделают все возможное, чтобы убедить Карла VI восстановить должности и имущество, которых арманьяки лишились. Защитникам Буржа было дано время до трех часов следующего дня, 13 июля, чтобы согласиться на капитуляцию. В назначенный час Карл VI стоял перед стенами в полном вооружении под палящим зноем, рядом с ним на копье развевалась Орифламма, а вся его армия выстроилась в линию по равнине у него за спиной. Внутри города арманьякские принцы все еще спорили об условиях. Наконец они решили отвергнуть их. Но герцог Беррийский был настроен так же решительно, как и Иоанн Бесстрашный. Он отправил королю послание с согласием. Это было последнее публичное выступление короля в течение трех месяцев. Через несколько часов, когда через лагерь прошли герольды, объявившие о прекращении военных действий, король вновь впал в забытье после самого продолжительного и активного периода ясности за многие годы. Однако даже в этот период относительной ясности рассудка Карл VI мало способствовал принятию решения о войне с герцогом Беррийским и ничего — решению о заключении мира с ним. Его единственной функцией теперь было придавать вес решениям других людей. По крайней мере, он это сделал^[393].

Для герцога Бургундского это был замечательный результат, учитывая слабость его позиций всего за неделю до этого. 16 июля 1412 года герцог Беррийский передал ключи от города Дофину. Формальности были завершены в деревушке Аржанвьер на берегу Луары напротив Ла-Шарите, куда герцог Бургундский удалился вместе с королем и Дофином, чтобы избежать затхлого воздуха вокруг Буржа. Здесь неделю спустя, 22 июля, арманьякские вожди, участвовавшие в обороне Буржа, принесли обычную клятву соблюдать условия мира. К ним присоединились эмиссары Карла Орлеанского и его братьев, которые от их имени обязались также соблюдать условия мира. Затем они приступили к тому, чтобы как можно быстрее похоронить свой позорный договор с англичанами. От имени короля был выпущен ордонанс, аннулирующий его и приказывающий арманьякским принцам отказаться от договора. Герцоги Беррийский и Бурбонский, а также Шарль д'Альбре отправили письма Генриху IV и принцу Уэльскому, в которых ссылаясь на приказ короля, заявили, что считают себя свободными от ранее принятых обязательств^[394].

Оставался сложный вопрос, как получить официальную королевскую санкцию на эти меры в то время, когда король не мог даже их одобрить. Для решения этого вопроса в Осере был созван Большой Совет. Были предприняты все попытки сделать его как можно более представительным. На Совет созвали всех королевских принцев и ведущих дворян королевства, а также государственных чиновников, делегации от Парламента, Парижского Университета и представителей всех крупных городов, обнесенных стенами. Заседание пришлось отложить, чтобы дать всем возможность добраться до места. В итоге 22 августа оно открылось в большом зале бенедиктинского аббатства Сен-Жермен в Осере. В зале был установлен деревянный помост, на котором восседал Дофин в окружении принцев, дворян, чиновников, судей и докторов Университета. Масса представителей и зрителей заполнила монастырь и площадь снаружи. Карл Орлеанский прибыл с опозданием, в сопровождении своего брата, графа Вертю. Оба молодых человека были одеты в траурные черные одежды. Их сопровождала свита, подобающая королю, и вооруженный эскорт из примерно 2.000 солдат, включая английских латников и лучников из Гаскони. Королевский клерк зачитал условия мира, которые в основном совпадали с теми, что были согласованы под Буржем. Герцоги Орлеанский и Бургундский согласились, что убийство Людовика Орлеанского будет прощено и что эта тема никогда больше не будет подниматься между ними. Они обещали отказаться от всех своих соглашений и договоренностей с англичанами и никогда больше не прибегать к английской помощи для достижения своих целей. Когда они поклялись соблюдать условия мира, по приказу Дофина каждый присутствующий вооруженный человек бросил свой меч на землю и, подняв правую руку, принес ту же клятву. В тот же день был издан королевский ордонанс от имени Дофина и королевского Совета, восстанавливающий Карла Орлеанского и его братьев и сестер во всех их конфискованных владениях. Во время одной из тех неискренних демонстраций примирения, которые так нравились современникам, герцоги Бургундский и Орлеанский на следующее утро разъезжали на лошадях бок о бок, а их последователи бормотали клятвы себе под нос. Большая часть войск, находившихся под Буржем, уже была распущена. Остальные разошлись после собрания в Осере. Карл Орлеанский распустил свои войска чуть позже. Правда заключалась в том, что после дезертирства герцога Беррийского у Карла и его брата не было иного выхода, кроме как подчиниться. Условия договора были не более чем старым, унизительным Шартрским миром, повторенным в надежде, что три года ожесточенной гражданской войны научат людей забыть обиды прошлого^[395].

* * *

10 августа 1412 года, более чем через месяц после первоначально запланированной даты, герцог Кларенс высадился в Сен-Ва-ла-Уг на севере полуострова Котантен. Место высадки, вероятно, было заранее согласовано с графом Алансонским и Артуром де Ришмоном, поскольку через несколько дней английские командиры встретились с ними в городе Фужер на границе с Бретанью. Армия Кларенса насчитывала 4.000 латников, а всего 8.000 человек, включая пажей и боевых слуг. Это была самая большая английская армия, появившаяся во Франции со времен экспедиции графа Бекингема в 1380 году. У графа Алансонского и Ришмона, должно быть, было еще 2.000 человек. Вскоре к ним присоединились 600 гасконских воинов, которые были перекуплены после службы на той или иной стороне во время осады Буржа.

Предположительно, именно на этом этапе английские командиры узнали о заключении мира между герцогами Беррийским и Бургундским. Новость, должно быть, стала шоком. Они не могли вернуться в Англию без серьезной потери лица. Кроме того, им должны были выплатить значительные суммы денег, как только они достигнут Блуа. Что касается графа Алансонского и Ришмона, то они не были участниками соглашения под Буржем, и ни один из них не был склонен его соблюдать. Граф Алансонский, со своей стороны, был намерен сначала отвоевать владения, которые он потерял весной под натиском герцога Анжуйского и графа Сен-Поля. Объединенная армия быстро справилась с гарнизонами бургиньонов в графствах Алансон и Перш, которые были зачищены практически без сопротивления. Затем, примерно в конце августа, до графа Алансонского дошли сообщения об ордонансах изданных в Осере. Если бы он попытался продолжить гражданскую войну в одиночку, то оказался бы в крайне опасном положении. Поэтому он расстался с англичанами. Со временем граф, как и большинство его союзников, присоединился к Буржскому миру и отказался от договора с Генрихом IV, за заключение которого он нес главную ответственность. Тем временем герцог Кларенс провел свою армию через Мэн и Анжу, сжигая и грабя все на своем пути, а затем двинулся на восток через долину Луары^[396].

По мере продвижения армии Кларенса, безумного короля Карла VI медленно везли вниз по Йонне на барках из Осера, за ним на почтительном расстоянии следовали принцы на своих барках и их конные свиты по берегу реки. Их продвижение часто прерывалось гонцами, приносившими сообщения о разрушениях, которые англичане наносили Нижней Нормандии и Мэну. В Мелёне караван судов остановился, чтобы путешествующие смогли обдумать свои дальнейшие действия. Предварительно были налажены контакты с герцогом Кларенсом. Стало известно, что англичане считают, что им должны около 200.000 экю по договору, заключенному в Лондоне в мае. Они не желали уходить до тех пор, пока эта сумма не будет им выплачена. Вопрос заключался в том, кто должен был ее выплатить. Королевская казна была опустошена в результате летних кампаний и сильно погрязла в долгах. Парижане предложили, чтобы те, кто пригласил англичан, сами расплатились с ними. Арманьякские принцы, видя, что все против них, не могли не согласиться. Они назначили послов для переговоров с захватчиками. Но для того, чтобы обеспечить себе определенный перевес в переговорах и предусмотреть возможность неудачи, собравшиеся в Мелёне знатные люди признали, что им придется быть готовыми к борьбе и решили созвать армию со всех концов Франции, в Шартр к 8 октября^[397].

^{6. Герцог Кларенс во Франции, август-декабрь 1412 года}

Около 16 сентября 1412 года герцог Кларенс прибыл со своей армией к стенам Блуа, чтобы предъявить свои счета. Когда англичане приблизились к городу, перед ними появились герольды герцогов Беррийского, Орлеанского и Бурбонского с письмами их господ, в которых они отказывались от своих обязательств перед Генрихом IV. Кларенс тут же зачитал их, а затем передал обратно герольдам. "Я не могу поверить, что подобные заявления действительно исходят от людей вашей благородной крови, — написал он в ответ трем герцогам, — соглашение, столь торжественно заключенное людьми с таким высоким авторитетом с обеих сторон, а затем согласованное, скрепленное клятвами и ратифицированное, не может быть просто так отменено… и я прибыл в Блуа, чтобы исполнить его". Кроме того, добавил он, если бы арманьяки не предложили те условия, которые они предложили, Англия присоединилась бы к их врагам. Эти обмены посланиями были в основном для проформы. Частные послания герцога Орлеанского были более любезными и сопровождались подарком свежей рыбы для обеденного стола Кларенса. Английская армия оставалась в Блуа в течение двух недель, ожидая предложений принцев. И пока англичане ждали, от армии были отделены рейдовые отряды. Они поддерживали давление на принцев, опустошая значительные части Орлеанне^[398].

Герцоги Беррийский, Орлеанский и Бурбонский вели переговоры из замка Венсен под Парижем, где двор обосновался в конце сентября. Их первые предложения были привезены в Блуа главным военным советником Карла Орлеанского, Раулем де Гокуром, примерно в начале октября 1412 года. Предположительно, они были неприемлемы, поскольку англичане вскоре переправились через Луару и проникли в Берри. На третьей неделе октября они находились в городке Сель на реке Шер, когда Гокур вернулся с новыми предложениями, на этот раз в сопровождении других советников герцога Орлеанского. Двумя наиболее спорными вопросами были сумма компенсаций, которые должны были быть выплачены англичанам, и маршрут, по которому они должны были покинуть Францию. Выплата компенсации была деликатным вопросом, поскольку герцоги Беррийский и Орлеанский, два главных поставщика финансов арманьяков, были разорены военным ущербом, разграблением их имущества бургиньонами и расходами на летние кампании. Путь Кларенса домой был важен для герцога Беррийского, поскольку он отчаянно пытался не допустить англичан в Пуату, самую богатую и политически чувствительную часть своих владений. К концу октября было достигнуто принципиальное соглашение по обоим пунктам, но первая часть компенсации, которая должна была быть выплачена вперед, еще не была собрана. И пока они не получили денег, англичане отказывались скрепить соглашение. Кларенс угрожающе продвигался на юг к границам Пуату, а Гокур и его коллеги следовали за ним по пятам. В начале ноября английская армия остановилась в небольшом городке Бюзансе на реке Эндр. Отсюда англичане начали посылать рейдовые отряды на запад, в долину реки Крез. Тем временем из Борделе англичане провели встречную операцию против Пуату с запада. Они продвигались практически не встречая сопротивления местных жителей. Согласно докладу, дошедшему до Парижа, люди стекались в захваченные англичанами районы, чтобы присягнуть на верность Генриху IV. В эти дни в поведении англичан чувствовалась развязность. Они вели себя, писал французский хронист, как дома в окружении своих соотечественников. Жак д'Эйли, французский военачальник в этом регионе, в тревоге приехал в Париж, чтобы предупредить Совет об опасности. Если срочно не отправить армию к гасконской границе, англичан невозможно будет вытеснить без длительных и дорогостоящих операций^[399].

Договор был окончательно скреплен в Бюзансе 14 ноября 1412 года. Это был не договор между Францией и Англией, а частная сделка между герцогом Кларенсом и представителями трех арманьякских герцогов. Герцоги обещали выплатить захватчикам компенсацию в размере 150.000 золотых экю. Первые две трети этой суммы должны были быть выплачены 30 ноября, а последняя треть — на Рождество. Для обеспечения этих выплат Карл Орлеанский выдал в качестве заложников семь видных арманьяков, включая своего двенадцатилетнего брата Иоанна, графа Ангулемского. Взамен англичане обязались покинуть все места, которые они еще занимали, и вывести войска из владений короля Франции к концу года, не причинив никакого вреда на своем пути. Кроме того, Пуату должно было выплатить скромную компенсацию в обмен на обязательство герцога Кларенса не проходить через их провинцию. Наконец, в договоре было уделено внимание давнему желанию Генриха IV заключить постоянный мир с Францией. Было решено, что до конца года на границе в Пикардии состоится новая мирная конференция для решения более широких вопросов между двумя странами. На этом английская кампания должна была закончиться. Но на самом деле это было не так. Вскоре после заключения соглашения Кларенс решил, что он был недостаточно требователен к французам. Он потребовал еще 60.000 экю и опустошал окрестности, пока три герцога, наконец, не согласились заплатить. Дополнительный платеж был отдельно обеспечен залогом последних и самых впечатляющих священных предметов, сохранившихся в сокровищнице церкви Сент-Шапель в Бурже после разграбления ее летом, включая большой и изысканный золотой крест, содержащий реликвии Страстей Христовых. Львиная доля денег, 120.000 экю, была выделена лично Кларенсу. Удовлетворенный, Кларенс отправился из Бюзансе в Гасконь. Французы были удивлены строгой дисциплиной в английской армии и почти полным отсутствием грабежей и разрушений при ее отступлении^[400].

Герцог Кларенс прибыл в Бордо 11 декабря 1412 года^[401]. Это была первая английская армия, ступившая в город со времен разбитых и потрепанных отрядов Джона Гонта в 1374 году. У англичан были все основания быть довольными собой. Обещанная в Бюзансе компенсация, если бы она была выплачена полностью, принесла бы им сумму, эквивалентную 36.000 фунтов стерлингов, что примерно соответствует размеру парламентской субсидии. На самом деле деньги так и не были полностью выплачены. Французский королевский Совет обязался взять на себя половину расходов и разрешил Карлу Орлеанскому ввести налог в 40.000 ливров в своих владениях, чтобы помочь покрыть оставшуюся часть. Но его владения не выдержали дополнительных налогов после опустошений прошедшего лета, а французское правительство оказалось банкротом. В результате три герцога не смогли собрать более чем скромную часть денег, которые должны были выплатить в ноябре и декабре 1412 года. Поэтому, когда Кларенс вернулся в Англию весной следующего года, он прихватил с собой молодого графа Иоанна Ангулемского. Остальные заложники были размещены в крепости Фронсак. В течение нескольких лет с интервалами продолжали поступать небольшие суммы, в основном от герцога Орлеанского. К 1421 году, когда Кларенс был убит, было выплачено чуть больше половины суммы. Общая сумма поступлений по договору Бюзансе, хотя и не соответствовала обещаниям принцев, значительно превысила стоимость самой экспедиции. Тем не менее, все эти средства пошли в карманы Кларенса и его капитанов, а не в казначейство, которое взяло на себя расходы по мобилизации. Потомки Кларенса продолжали добиваться выплаты остатка еще в течение столетия. Большая часть сокровищ Сент-Шапель в Бурже так и не была возвращена, а графу Ангулемскому суждено было оставаться пленником в Англии в течение следующих тридцати двух лет^[402].

В политическом плане союз Генриха IV с арманьяками не принес тех результатов, на которые он надеялся еще в мае. Но он не был полностью бесполезным. Короткая кампания показала слабость Франции. Армия герцога Кларенса не встретила никакого сопротивления со стороны напуганных и деморализованных жителей провинций, через которые она проходила. Было очевидно, что Осерский мир был не более крепок, чем пустой Шартрский мир, который, по сути, являлся его переформулировкой. Договор Бюзансе не содержал ничего, что могло бы исключить будущее сотрудничество между английским правительством и арманьякскими принцами. Напротив, в день его подписания герцог Кларенс заключил личный союз с Карлом Орлеанским, чтобы "служить, помогать, советовать и поддерживать его интересы и честь всеми моими силами и всеми возможными способами"^[403].

На гасконской границе ключевой фигурой был Бернар Арманьяк, единственный член Жьенской Лиги, который так и не присоединился к Осерскому миру. Французский королевский Совет предложил восстановить его в конфискованных владениях. Тесть графа Иоанн Беррийский послал одного из своих камергеров, чтобы заставить его подчиниться. Но Арманьяк был прирожденным экстремистом. Кроме того, он имел больше личной выгоды в продолжении конфронтации, чем другие принцы его партии. Главенствующим фактором в его расчетах была древняя вражда его семьи с графами Фуа. Когда Жан де Грайи сменил своего отца на посту графа Фуа в начале 1412 года, одним из первых его действий было согласие на назначение министрами-бургиньонами Карла VI генерал-капитана в Лангедоке с указанием изгнать его соперника из всех его владений к югу от Дордони. Новый граф нашел общий язык с тремя бургиньонскими комиссарами, ответственными за управление Лангедоком. В результате граф Арманьяк находился под сильным давлением на протяжении всего 1412 года. В апреле комиссары вторглись в графство Руэрг, принадлежавшее Арманьяку, с армией, собранной на юге и усиленной наемниками из Дофине и Савойи. Вскоре после этого, в июне и июле, граф Фуа захватил большую часть владений Арманьяка в Альбижуа. В зимние месяцы они объединили свои силы, чтобы изгнать арманьяков из Комменжа. К тому времени, когда Кларенс добрался до Бордо, Бернар Арманьяк был вовлечен в ожесточенную войну на выживание, охватившую территорию Лангедока от Гаскони до Жеводана. Политически Осерский мироставил графа в затруднительном положении. Его политический авторитет в Лангедоке и способность защищаться от врагов всегда зависели от его статуса зятя герцога Беррийского. Как он писал Карлу VI, он вел свои войны в Лангедоке "не как простой разбойник, а только как слуга [моего господина герцога Беррийского] и моего господина герцога Орлеанского". Подчинение герцога Беррийского королю фактически положило этому конец^[404].

В этом трудном положении граф Арманьяк снова обратился к англичанам. Он нашел полезного союзника в лице Шарля д'Альбре. В отличие от Арманьяка, Альбре присутствовал в монастыре Сен-Жермен в Осере, когда был объявлен мир. Но он быстро рассорился с бургиньонскими советниками короля, когда стало ясно, что они не намерены восстанавливать его в должности коннетабля Франции. Ни один из них и пальцем не пошевелил, чтобы остановить английское наступление на гасконской границе в ноябре. В феврале 1413 года они оба прибыли в Бордо в сопровождении толпы сторонников и советников, включая Жана де Лупиака, который представлял Бернара Арманьяка на переговорах в Лондоне в мае предыдущего года. 13 февраля они заключили соглашение с герцогом Кларенсом, которое было равносильно подтверждению англо-арманьякского договора, по крайней мере, в том, что касалось их владений. Оба они обещали принести королю Англии как герцогу Аквитании оммаж за все свои земли на юго-западе Франции при условии, что Генрих IV принесет оммаж за герцогство в целом королю Франции и обуздает дальние набеги гасконских рутьеров. Кларенс обязался от имени Генриха IV не поддерживать никаких операций герцога Бургундского против Иоанна Беррийского, Карла Орлеанского или других "сеньоров их союза". Он даже пообещал, что Генрих IV выделит 500 человек Арманьяку и 200 человек Альбре в случае нападения на них. В случае угрозы полномасштабной войны английский король должен был послать в Бордо лейтенанта из своей семьи, чтобы тот поддержал их армией, сравнимой с армией Кларенса, — 1.000 латников и 3.000 лучников. Если Кларенс знал мысли своего отца, то условия, которые он согласовал с Арманьяком и Альбре в январе 1413 года, проливают свет на долгосрочные цели английского короля. Они позволяют предположить, что Генрих IV был готов, как и Ричард II в 1390-х годах, отказаться от вековых английских притязаний на полный суверенитет герцогства при условии, что французы вернут ему ранее утерянные территории. В краткосрочной перспективе, однако, главное значение соглашения заключалось в том, что оно обязывало английское правительство поддерживать дело арманьяков на юге Франции в течение неопределенного времени^[405].

Была ли Англия готова или способна взвалить на себя такое бремя — вопрос, на который так и не был дан ответ. Соглашение должно было быть ратифицировано английским королем, а к тому времени, когда документ достиг Вестминстера, он был уже мертв. Генрих IV был не в состоянии заниматься делами с Рождества 1412 года и лишь периодически приходил в сознание в течение последующих недель. Он умер 20 марта 1413 года в Иерусалимской палате Вестминстерского дворца. Спустя поколение французский хронист Ангерран де Монстреле рассказал историю о том, что в последние дни жизни короля принц Уэльский, думая, что его отец уже умер, забрал корону из его комнаты. Проснувшись через несколько минут, король потребовал сообщить, куда она делась. Эта история, вероятно, была выдумана, но от Монстреле она перешла к тюдоровскому хронисту Холиншеду, а от него — к Шекспиру. "Ты так жаждешь трона, что хочешь возложить на себя мою корону, прежде чем придет твой час? — якобы спросил старый король своего сына; — Бог знает, сын мой, какими трудными и непрямыми путями я получил эту корону, и я сам хорошо знаю, как тяжело она сидела на моей голове"^[406].

Глава VIII. Кабошьены: восстание в Париже, 1413 год.

28 сентября 1412 года труп Жана де Монтегю был снят с виселицы на Монфоконе и воссоединен с головой, доставленной с площади Ле-Аль, где она была выставлена на пике в течение последних трех лет. Останки умершего министра были захоронены его семьей в целестинском монастыре в Маркуси, который он построил в дни своего процветания и власти. Это был жест примирения по приказу Дофина Людовика, который Иоанн Бесстрашный не одобрил и на который не ответил взаимностью. Это было также, как и его поведение в Бурже, утверждением независимости молодого Дофина, который только начинал брать в свои руки бразды правления.

Людовик, герцог Гиеньский, имеет плохую историческую репутацию, главным образом потому, что самые красноречивые французские хронисты того времени были приверженцами герцога Бургундского, а самый объективный из них, Мишель Пинтуан из Сен-Дени, был также сентиментальным моралистом, не одобрявшим личную жизнь принца. Дофин, конечно, не был образцом правителя в духе своего деда Карла V. Приближаясь к своему шестнадцатилетию, он был широкоплечим, симпатичным молодым человеком, но болезненным, грузным и немощным, угрюмым и временами впадающим в депрессию. Людовик не любил ни оружия, ни публичных ритуалов французской монархии. На протяжении большей части своей жизни он вставал в полдень, обедал поздно вечером, ужинал в полночь и ложился спать на рассвете. Дофин наслаждался пирами и приемами, унаследовав эту черту от своего отца, но в остальное время большую часть бодрствования проводил в своих личных апартаментах, беседуя с близкими людьми, играя на арфе, коллекционируя украшения и драгоценности, и слушая хоровую музыку в своей частной часовне. С посторонними он мог быть нелюбезным и грубым. Но большая часть этого каталога пороков, или того, что считалось таковыми в XV веке, объяснялась его молодостью и хрупким здоровьем, а также тяжелой жизнью, которую он прожил после того, как в 1401 году сменил своего брата на посту наследника престола. Людовик был объектом манипуляций со стороны придворных политиков, столько, сколько он себя помнил. Он был ребенком безумного отца и недалекой матери, которого честолюбивые родственники наделили огромными номинальными полномочиями в надежде самим воспользоваться ими. Однако Людовик не был легкомысленным ничтожеством, каким его представляет историческая традиция. Он был культурным и умным, свободно владел латынью, мог красноречиво изъясняться на французском языке, был проницательным и наблюдателем в делах. По словам желчного бургундского каноника Нотр-Дам, который является одним из наших основных источников по внутренней истории Парижа в эти годы, он был "скорее своенравен, чем мудр". Возможно. Но к осени 1412 года у него сформировалось сильное чувство собственного достоинства, и он все больше обижался на своего властного тестя^[407].

Дофин въехал в Париж через ворота Сент-Антуан 29 сентября в сопровождении графа Вертю, герцогов Бургундского и Бурбонского и длинной кавалькады знати. Горожане приветствовали их кострами и уличными гуляньями, как будто они одержали победу в великой войне. Но неискренность и непрочность мира должны были быть очевидны даже для празднующих. Единственным видным арманьякским лидером, который был готов все забыть, был герцог Беррийский. В конце года он вернулся в свой особняк в Нельском отеле и заключил личный союз с Иоанном Бесстрашным, в котором обещал относиться к нему "как к собственному сыну". Остальные вернулись в столицу полные гнева и ненависти после года, в течение которого их поносили в городе, а их опустевшие особняки были захвачены толпой. "Мир, мир! — кричал Гектор, бастард Бурбонский, одному из лидеров мясников, — придет другое время, и мы придем за вами". В течение нескольких дней мясники вооружались, уличные комитеты растягивали цепи через переулки и организовывали вооруженные патрули по ночам. Когда 23 октября 1412 года король поправился настолько, что его перевезли из Венсена в отель Сен-Поль, он был встречен на улице Сент-Антуан взрывами радости. Но за этим праздничным фасадом обстановка в городе была зловещей^[408].

Основой Осерского мира было то, что стороны разделят власть в Париже, а арманьякские принцы и их сторонники будут должным образом приняты в королевский Совет. Но все старые приверженцы герцога Бургундии все еще оставались там. В результате Совет распался на спорящие группировки, неспособный принять решение. Главным предметом спора стало возмещение убытков, понесенных арманьякскими принцами и их сторонниками в результате бургиньонских проскрипций 1411 года. Это было обещано Осерским миром. Совет в Мелёне издал ордонанс от имени короля, который привел его в исполнение. Но герцог Бургундский вел упорную негласную борьбу, чтобы помешать его исполнению. Большинство государственных должностей были заняты его ставленниками. Большая часть конфискованного имущества была приобретена его союзниками, а герцогу нужно было сохранить их лояльность. Это была битва, которую он не мог позволить себе проиграть. Поэтому за Мелёнским ордонансом быстро последовал другой, позволявший действующим должностным лицам оспорить в суде свое отстранение и остаться при этом при должностях. Судьи Парламента, не в силах понять, какой стороны они боятся больше, уклонялись от решения этого вопроса, как только могли. Они находили различные технические причины, чтобы не регистрировать второй ордонанс, и откладывали рассмотрение исков арманьяков до тех пор, пока ситуация не прояснится. Наконец, на заседании Совета в середине ноября 1412 года, на котором арманьякские принцы, судя по всему, отсутствовали, Иоанн Бесстрашный провел ордонанс, утвердивший всех существующих выдвиженцев-бургиньонов на их местах, а владельцев конфискованного имущества — в их правах. Герцог Беррийский не вернул себе управление Лангедоком. Шарль д'Альбре не был восстановлен в должности коннетабля. Сеньор де Анже не вернул себе прежнюю должность магистра королевских арбалетчиков. Герцог Орлеанский не смог вытеснить комиссара-бургиньона, занимавшего его графство Суассон, или вернуть себе замок Пьерфон, принадлежавший его отцу. Его великолепный замок в Куси остался во владении графа Сен-Поля, который вывез оттуда все ценное и продал даже свинцовые трубы замкового водопровода на рынках Парижа. Ни один из лишенных должности арманьякских бальи и сенешалей не был восстановлен на службе, и лишь немногие из бывших офицеров гражданской службы оказались в Париже. Эти решения вызвали большое ожесточение и более или менее гарантировали провал заключенного мира^[409].

Иоанн Бесстрашный был доволен тем, что его старым противникам закрыт путь к влиянию и богатству, но он не мог допустить сохранения тупиковой ситуации в центре правительства. Буржская кампания стала самым дорогостоящим военным предприятием французского правительства с 1380-х годов. Она обошлась короне более чем в 650.000 ливров наличными и оставила ее в большом долгу перед солдатами, ростовщиками и налоговыми сборщиками. Ресурсы собственных владений Иоанна не соответствовали тому, что ему было необходимо для поддержания его политической и военной популярности. Осенью 1412 года герцог резко урезал пенсии и пожалования, которые он щедро раздавал своим вассалам и приближенным в лучшие времена. Тем временем герцог Кларенс находился в Бордо с самой большой английской армией, которая ступила на землю Франции за последние тридцать лет, и заключал союзы с некоторыми из самых упорных врагов Иоанна Бесстрашного. Примерно в начале декабря 1412 года Иоанн решился на смелую авантюру. Он убедил Совет созвать Генеральные Штаты в Париж. "Прежде всего, будьте осторожны и никогда не допускайте в своем королевстве больших собраний дворян и общин", — написал однажды королю его секретарь Пьер Сальмон. Это была расхожая мудрость и предположительной причиной отступления от нее сейчас, был финансовый кризис монархии. Но у Иоанна Бесстрашного были более далекоидущие планы. Он надеялся обойти своих соперников-арманьяков, претендуя на власть с помощью программы радикальных реформ. Как и предыдущие собрания подобного рода, Генеральные Штаты, скорее всего, будут возглавлены радикалами из Парижа и промышленных городов севера, где герцог всегда пользовался поддержкой. Как и Карл Злой, король Наварры, за шестьдесят лет до этого, герцог был уверен, что его личная харизма позволит ему оседлать волну общественного недовольства^[410].

Генеральные Штаты открылись в большом зале отеля Сен-Поль 30 января 1413 года. Король председательствовал сидя на троне в дальнем конце зала, по бокам от него находились Дофин и герцог Бургундский. С самого начала на заседании главенствовали представители города и Парижского Университета, которые присутствовали в большом количестве. Судя по фрагментарным сохранившимся записям, остальная Франция была представлена слабо. Северные города прислали свои делегации. Духовенство было представлено пятью северными церковными провинциями — Санс, Реймс, Руан, Бурж и Лион. Нет никаких следов представительства с юга страны. Арманьякские принцы остались в стороне, прислав вместо себя своих советников. Они опасались за свою жизнь в напряженной атмосфере столицы. Вступительное слово, которое произнес канцлер Дофина Жан де Ньель, должно быть, было воспринято с недоверием. С заключением мира в Осере, сказал канцлер, беды последних пяти лет остались позади и без колебаний заявил, что, по его собственному мнению, он будет длиться вечно. Главная угроза безопасности Франции теперь была из вне. Она исходила из Англии. Армия герцога Кларенса находилась в Бордо. Только огромная армия и огромные финансовые ресурсы позволили бы победить его. Король, по его словам, нуждался в трех вещах: "заверениях, поддержке и деньгах". Канцлер объявил, что вместо традиционного проведения отдельных собраний каждого сословия, они будут совещаться по церковным провинциям, причем Париж и Университет будут рассматриваться как отдельная церковная провинция и дал делегатам шесть дней, чтобы сформулировать свои предложениями^[411].

В течение последующих дней различные группы в Генеральных Штатах подготовили свои doléances — традиционные заявления о жалобах, которые они ожидали удовлетворить в качестве условия предоставления любой финансовой поддержки. Первыми были представлены doléances провинций Реймс, Руан и Лион. Некоторые из их жалоб были типичными для подобных документов, знакомых по ассамблеям предыдущих веков: чрезмерное количество и дороговизна содержания королевских чиновников, их коррупция, некомпетентность и неправомерные действия, предвзятость или безразличие судей, которые должны были их сдерживать. Но две жалобы были громче и настойчивее всех остальных. Первая — это бремя налогов за последние одиннадцать лет, прошедших с момента введения первой тальи Людовика Орлеанского в 1402 году. Дело было не только в количестве и сумме тальи, а в расточительных методах ее сбора, в неравномерном распределении налога, который ложился в основном на плечи бедных и средних слоев населения, в присвоении доходов сборщиками налогов, чиновниками и принцами, а также в перенаправлении большей части того, что поступало в казну короля, на другие цели, кроме войны, для которой они якобы были введены. Второй жалобой было отсутствие адекватной защиты от англичан. Их новая вспышка агрессивности вызвала тревогу во многих провинциях Франции. Жители провинции Реймс говорили, что их провинция состоит из больших открытых равнин, хорошо доступных для английских армий, высаживающихся в Кале, и почти не защищенных. Представители провинции Руан указывали на длинную, изрезанную береговую линию Нормандии и их разрушенную морскую торговлю, и жаловались, что правительство ничего не сделало, чтобы защитить их от английского пиратства. Но ни у кого из них не было конструктивных предложений по примирению широко распространенного недовольства увеличением налогов с требованиями улучшения обороны от англичан, кроме обычной программы экономии на государственной службе и одного предложения о специальном налоге на богатых чиновников. В doléances сквозил опасный поток провинциального партикуляризма, который так часто всплывал в прошлые кризисы французского государства. Провинция Реймс хотела, чтобы ее налоги шли на ее собственную оборону — система, которая оказалась губительной, когда была навязана монархии в 1350-х и 1360-х годах. Провинция Руан заявила, что не будет голосовать за введение военных налогов в общенациональном собрании, а только в собственном провинциальном, что на практике означало то же самое. Только Гийом де Тиньонвиль, бывший королевский прево Парижа, в продуманном личном меморандуме, подготовленном для Генеральных Штатов, но известном сегодня только по краткому резюме, предложил более реалистичное предложение. По его мнению, единственным ответом на налоговое истощение Франции был прочный мир с Англией, подобный тому, который англичане пытались заключить в течение многих лет^[412].

Все эти препирательства меркли перед продолжительной диатрибой против правительства короля, которую через несколько дней от своего имени и от имени города произнес Парижский Университет. Подготовка их doléances с самого начала сопровождалась спорами из-за разногласий внутри самого Университета. Радикалы главенствовали на факультете искусств (крупнейшем в Университете) и в колледжах нищенствующих монашеских орденов. Они были на стороне герцога Бургундского и парижских политиков и настаивали на бескомпромиссном обличении коррупции и неэффективности королевской администрации. Они подготовили большой список злоупотреблений, в котором со множеством подробностей описали некоторые наиболее вопиющие примеры и назвали виновных. Профессора богословского факультета не согласились с ними. Им было неприятна демагогия герцога Бургундского и подозрительны его парижские союзники. Многие из них также возмущались тем, что он спонсировал печально известный трактат Жана Пети в защиту убийства Людовика Орлеанского, в котором они обнаружили ряд опасных ересей. Богословы хотели более сдержанного и почтительного тона. Во внутренних дебатах в Университете победили радикалы. Но назначенный от Университета оратор, богослов по имени Бенуа Жантьен, имевший сильные претензии к Жану Пети, проигнорировал их указания и выступил с той орацией, которую хотел его собственный факультет. 9 февраля 1413 года он обратился к королю в присутствии такой большой толпы парижан, что заседание пришлось перенести в большой галерейный двор дворца, самое большое из доступных помещений. Там, к всеобщему возмущению слушателей, Жантьен произнес длинную и высокопарную речь о вреде гражданской войны, в которой справедливо обвинил обе стороны, отказался зачитать список злоупотреблений и сделал лишь очень ограниченные предложения по реформам. Вскоре после закрытия сессии Университет отрекся от него и потребовал еще одной аудиенции, на которой взгляды большинства могли бы быть изложены должным образом^[413].

Вторая аудиенция была назначена на 13 февраля 1413 года. К этому дню король вернулся в прежнее состояние безумия. Он оставался неспособным следить за событиями в течение почти четырех месяцев. Вместо него стал председательствовать Дофин. Новым оратором от Университета стал Эсташ де Павилли. Он сильно отличался от Бенуа Жантьена и был радикальным монахом-кармелитом, знаменитым оратором и близким союзником гильдий мясников, которые, как считалось, платили ему гонорар. Павилли долго обличал слабость выступления своего предшественника, плод, по его словам, неуместной робости и ненужной умеренности. Затем, когда он закончил, он приказал молодому помощнику обладавшему зычным голосом зачитать перед собравшимися весь перечень злоупотреблений.

Это был замечательный документ. Он начинался с весьма пристрастной оценки текущей напряженности и слабости Франции перед лицом англичан, в чем обвинялись арманьяки, и особенно сам граф Арманьяк. Затем переходил к обзору состояния государственных финансов. Правительство было банкротом и достигло пределов способности страны платить налоги. Единственным выходом из положения было серьезное сокращение государственных расходов. На протяжении многих лет главной проблемой было присвоение королевских налоговых поступлений принцами, но парижский список злоупотреблений об этом умалчивал, поскольку единственными значительными бенефициарами после кризиса 1411 года были герцог Бургундский и его друзья. Вместо этого внимание было сосредоточено на расходах различных представителей королевской семьи и на раздутом штате государственных служащих. Утверждалось, что за время правления короля его бюджет увеличился более чем в пять раз, а расходы на содержание королевы — в четыре раза. Утверждалось, что большая часть этих расходов ушла в карманы офицеров и слуг, в то время как король, королева и Дофин были "тихо разграблены". Королевские владения обнищали и было заброшены, а доходы с них растрачивались управляющими. Число государственных служащих удвоилось. Их зарплаты, гонорары и привилегии вышли из-под контроля. Чиновники от канцлера и казначея до мелких местных управляющих поступали на государственную службу как люди со скромным достатком, и уже через несколько лет их видели с карманами набитыми золотом и серебром, владеющими большими замками, прекрасными городскими особняками и выдающими своих дочерей замуж за дворян. Друзья и клиенты великих людей получали роскошные пенсии и гранты. Все управление армиями было непоправимо коррумпировано, поскольку военные казначеи и их приспешники потворствовали возмутительным махинациям, делясь доходами с военачальниками. Выйдя за рамки обличения финансистов и администраторов, университетские doléances обратились к более широким политическим претензиям: паралич Совета, невежество и коррупция судей, неспособность советников Парламента, алчность налоговых сборщиков, мошенничество монетных дворов. Самые вопиющие преступники были названы поименно, и подробно описаны их злодеяния.

Трудно проверить всю эту информацию по сохранившимся записям, но очевидно, что авторы списка имели доступ ко многим деталям изнутри администрации. Некоторые факты были слишком известны, чтобы их отрицать, заявили в Университете. Другие были сообщены им "преданными людьми, обладающими значимостью и властью, которые желают лишь служить вашей чести и интересам". Описанные пороки культивировались так долго, что пресечь их теперь можно было только жестокими средствами, а именно: реформа администрации, принудительный заем у 1.500 самых богатых чиновников, жесткая экономия бюджета королевских родственников и отмена всех неправомерных пожалований и грантов. В конце чтения Эсташ де Павилли встал, чтобы напомнить Дофину, как часто подобные жалобы поступали раньше и как мало было сделано по ним. На этот раз, сказал он, к ним следует отнестись серьезно. Все присутствующие делегаты выкрикнули свое одобрение, подбадриваемые толпой зрителей, которые столпились во дворе, чтобы посмотреть на это зрелище^[414].

Работа по реформированию началась сразу же, под давлением Университета и парижский улиц и при поддержке королевского Совета герцога Бургундского. Дофин назначил специальную комиссию из двенадцати "мудрых и выдающихся ученых людей" для подготовки всеобъемлющей программы реформы. В ее составе преобладали представители провинций, представленных в Генеральных Штатах, а также представители Университета и парижского муниципалитета. Многие из них также были советниками или пенсионерами герцога Бургундского. Как только комиссия приступила к работе, начались чистки. 24 февраля 1413 года на заседании Совета под председательством Дофина, на котором присутствовали Иоанн Бесстрашный и его сын Филипп, граф Шароле, был принят ордонанс об отстранении от должности почти всех высших финансовых чиновников Парижа. Александр ле Бурсье, влиятельный генеральный сборщик налогов, в течение многих лет обогащался, облегчая путь великих людей к грантам и назначениям. В ордонансе он был назван по имени. Многие из отстраненных чиновников были арестованы. Другие, вовремя предупрежденные, бежали из столицы или нашли убежище в ее церквях. Оставшиеся в живых пытались удержаться на своих постах, донося на своих коллег. Была назначена еще одна специальная комиссия, в которой также были представлены Университет и муниципалитет Парижа, для изучения их счетов и рассмотрения дальнейших мер по реформированию^[415].

Эти события вызвали бурную реакцию среди дворян в Совете и при дворе. В их глазах Генеральные Штаты потерпели неудачу. Основной причиной их созыва была отчаянная потребность в новых налогах, но они не были согласованы. Дворяне были встревожены радикальными настроениями делегатов. Их пугал нарастающий гнев на улицах Парижа, где мясники мобилизовывали своих сторонников. Чистка администрации также вызвала глубокое возмущение. Многие из тех, кто пострадал при чистке, были их друзьями и клиентами, а некоторые были совершенно невиновны. Существовала реальная перспектива того, что принцы и высшее дворянство могут не только потерять свой привилегированный доступ к ресурсам короны, но и вынуждены будут отказаться от уже нажитого. Вскоре союзники Иоанна Бесстрашного среди знати начали отпадать от него. Герцог Анжуйский испугался еще до открытия Генеральных Штатов и уехал из Парижа в свои владения. Пьер де Эссар, королевский прево Парижа и до недавнего времени один из ближайших соратников Иоанна Бесстрашного, был возмущен, когда Университет включил его в свой список обличений, как одного из главных грабителей государства, и оказался отстранен от всех своих должностей в финансовой администрации. В ответ он обвинил герцога Бургундского в том, что тот является самым большим грабителем из всех. Он публично заявил, что Иоанн взял из королевской казны более 2.000.000 экю, и утверждал, что у него есть расписки, подтверждающие это. Но прежде чем он смог предъявить их, он был вынужден бежать из Парижа, опасаясь за свою жизнь. Купеческий прево Пьер Жантьен, еще один человек, обвиненный Университетом в казнокрадстве, был отстранен от исполнения своих обязанностей по управлению монетными дворами, быстро утратил свои прежние бургундские симпатии и вскоре был изгнан из муниципалитета^[416].

* * *

Самым опасным отходом от дела бургиньонов был отход Дофина. Встревоженные усиливающейся атмосферой насилия в столице, брат королевы Людвиг Баварский и Эдуард, герцог Барский, до сих пор осторожно поддерживавшие режим бургиньонов, объединили свои усилия с братом герцога Орлеанского Филиппом, графом Вертю, одним из знаменосцев арманьякской партии. Вместе они убедили Дофина в том, что пришло время ограничить власть Иоанна Бесстрашного, взяв управление государством в свои руки. Людовик почти не нуждался в поддержке. Разрыв с герцогом Бургундским произошел из-за позиции почтенного канцлера Франции Арно де Корби. Арно, которому было восемьдесят восемь лет и который был канцлером уже четверть века, по словам секретаря Парламента, был "настолько дряхл и слаб, что едва понимал, пришел он или уходит". Но его дальнейшая служба имела определенное символическое значение, поскольку он был единственным оставшимся крупным государственным чиновником, который не был связан ни с одной из враждующих сторон. Дофин отказался уволить его после того, как парижане включили его в свой знаменитый список бюрократов-коррупционеров. В начале марта 1413 года состоялось бурное заседание королевского Совета. Когда Арно выступал перед собравшимися советниками, его прервал канцлер Дофина, бургиньон Жан де Ньель. Жан обвинил Арно в пустословии и велел перейти к делу. Оба чиновника обменивались оскорблениями через весь зал Совета. Заседание грозило перерасти в безобразную потасовку, когда Дофин встал со своего места, резко осадил Жана де Ньеля и приказал ему покинуть зал. В должности канцлера Дофина его заменил Жан де Вайи, уважаемый в Парламенте адвокат, которому суждено было стать одним из самых упорных врагов Иоанна Бесстрашного^[417].

Этот шаг Дофина вызвал внезапный кризис в самом сердце правительства. Герцог Бургундский созвал заседание Большого Совета с целью навязать свою волю мятежному принцу. Совет, в котором преобладали союзники герцога, разрешил набрать армию из 2.000 латников и 1.000 лучников под командованием Иоанна. Они якобы предназначались для действий против гарнизонов замков арманьякских принцев. Но становилось все более очевидным, что истинная цель этого — ошеломить Дофина и его друзей в Париже. Напряжение в столице нарастало: Иоанн Бесстрашный и его союзники оказались вынуждены вступать во все более тесный союз с лидерами парижских корпораций, чтобы сохранить власть. На улицах города враждебность к Дофину усиливалась. В течение следующих нескольких недель все, что стояло между хрупким миром и кровавым народным восстанием, было неофициальное перемирие между Дофином и муниципалитетом, по которому парижане обязывались предупреждать правительство за два дня, прежде чем браться за оружие^[418].

В конце апреля 1413 года Дофин предпринял смелую попытку вырвать власть из рук герцога Бургундского до прибытия его войск. На майский день в Венсенском лесу был назначен большой турнир. По плану Дофин, по этому поводу, должен был привезти короля в Венсен из столицы и разместить правительство во временной столице, возможно, на Луаре. Этот план был разработан советниками Дофина в Париже совместно с Пьером де Эссаром. Пьер отвечал за тщательные военные приготовления, необходимые для того, чтобы обезопасить путь бегства короля и предотвратить преследование парижан. 27 апреля Пьер и его брат в обстановке глубокой секретности прибыли с отрядом вооруженных людей к внешним воротам Бастилии. Крепость, по-видимому, не имела гарнизона. Ворота были закрыты, но они прорвались через них и засели внутри. Из Бастилии они отправили небольшой отряд солдат занять укрепленный мост через Сену в Шарантоне, по которому Дофин намеревался бежать вместе с королем. Еще три или четыре сотни человек были собраны на восточном берегу Сены, чтобы сопровождать короля и Дофина, как только они переправятся через реку. К сожалению, эти приготовления трудно было скрыть. Люди, посланные удерживать мост, были задержаны охраной моста с помощью жителей Шарантона и под вооруженной охраной доставлены в Париж. Там весь заговор был раскрыт. В штаб-квартире герцога Бургундского в Бургундском отеле было созвано экстренное заседание королевского Совета. Улицы Парижа были взбудоражены. Братья Легуа и два мясника, Дени Шомон и Симон Кутелье, известный как Кабош, прошли по городу, призывая мясников и их союзников к оружию. Их поддержали важные представители муниципалитета. Самым активным из них был Жан де Труа, яростный уличный оратор, который был одним из эшевенов (членов городского совета). Он и его последователи распространили информацию о том, что их враги пытаются похитить короля и Дофина и разрушить город^[419].

На следующее утро, 28 апреля, около 3.000 парижан собрались на Гревской площади, перед ратушей Отель-де-Виль. Внутри здания вместе с капитанами стражи и группой видных горожан собрались купеческий прево и эшевены. Купеческим прево, сменившим Пьера Жантьена месяц назад, был богатый меняла по имени Андре Эпернон. Это был слабохарактерный человек: бесцветный, нерешительный и легко поддающийся влиянию. Он попытался убедить толпу снаружи разойтись. Но никто его не послушал. Вместо этого толпа по переулкам к востоку от Гревской площади и направилась к Бастилии. Лидерами толпы была разношерстая группа людей заключивших между собой союз. Среди них выделялся небольшой отряд придворных рыцарей Иоанна Бесстрашного, возглавляемый одним из его камергеров, Элионом де Жаквилем, который служил ему связным с мясниками. Их сопровождали Жан де Труа и предводители мясников и корчмарей. Один из них, мясник Кабош, чей статус и грубая кличка впоследствии стали символизировать эксцессы народного восстания, вскоре дали имя всему движению. С ними шли большая группа магистров Университета и группа радикалов из правительственных учреждений, большинство из которых были пенсионерами или протеже Иоанна Бесстрашного. Одним из них был Эсташ де Лэтр, президент Счетной палаты, другим один из личных секретарей короля Гийом Барро, вместе со своей строптивой супругой, ставший одним из главных организаторов и пропагандистов восстания.

В Бастилии Пьер де Эссар и его небольшая компания сторонников опасались за свою жизнь. Их было недостаточно, чтобы оборонять крепость. Де Эссар стоял у окна, расположенного высоко в западной стене и смотрел вниз на море вооруженных людей. Толпа к этому времени достигла примерно 20.000 человек и заполнила всю улицу Сент-Антуан. Пьер де Эссар попытался образумить собравшихся и заявил, что прибыл по приказу Дофина, и не хотел причинить никакого вреда ни королю, ни городу, а хотел только, чтобы ему позволили уйти и никогда не возвращаться без их разрешения. Пьер достал запечатанные письма Дофина и размахивал ими. Толпа выкрикивала в ответ оскорбления и обвинения в измене. Люди поклялись не уходить, пока не схватят его, стали готовиться к штурму и заявили о своем намерении разрушить всю крепость. Хотя во главе толпы стояли приближенные герцога Бургундского, события быстро выходили из-под их контроля. В начале дня на площади перед Бастилией появился сам Иоанн Бесстрашный. Он призвал толпу не совершать безумного нападения на королевскую крепость и сказал, что позаботится о том, чтобы Пьер де Эссар сдался. А пока он призвал всех разойтись^[420].

Штурм был отменен, но толпа не расходилась. Оглашение того, что Дофин стоит за заговором Пьера де Эссара, вызвало новый всплеск ярости. Восставшие решили свести счеты с Людовиком Гиеньским и советниками, которые подговорили его на это. Резиденция Дофина находилась в нескольких сотнях ярдов в здании под названием Новый отель, на улице Пети-и-Мюссе, месте, известном прежде всего своими корчмами и борделями, которые в лучшие времена обслуживали многочисленный персонал королевского двора (современная деликатность переименовала ее в улицу Пти-Мюссе). Элион де Жаквиль оставил группу из вооруженных людей охранять выходы из Бастилии, а затем направился к Новому отелю в сопровождении Жана де Труа, предводителей мясников и нескольких сотен вооруженных людей, неся перед собой знамя города. Иоанн Бесстрашный только и успел, что проскакать впереди них, войти в здание и предупредить Дофина. Пока они обсуждали, что делать, из окон уже были видны парижане, столпившиеся перед воротами и требовавшие разговора с Дофином. Иоанн Бесстрашный посоветовал принцу как-то задобрить их. Принц подошел к окну. "Друзья мои, — сказал он, — что привело вас сюда? К чему все эти беспорядки? Я готов выслушать вас и исполнить вашу волю". Представителем парижан выступил эшевен Жан де Труа. Под бурные аплодисменты толпы он потребовал, чтобы Дофин выдал "предателей", которые настроили его против них. Дофин ответил, что эти люди были его верными советниками. Что же они такого сделали, что он должен выдать их? Жан де Труа достал лист бумаги со списком из пятидесяти имен, возглавлял который новый канцлер Дофина Жан де Вайи. Он передал список Дофину и попросил его зачитать. Дофин, возмущенный, отошел от окна. В ответ толпа выломала двери особняка и ворвалась в покои Дофина, где юный принц сидел в окружении своих приближенных и советников. Там они схватили Жана де Вайи вместе с главным советником Дофина герцогом Барским, его первым камергером Жаком де Ла Ривьером, четырьмя камердинерами и слугами. Одного из камердинеров толпе пришлось вырывать из рук герцогини Гиеньской, дочери Иоанна Бесстрашного, которая пыталась его защитить.

Дофин узнал среди зачинщиков нескольких придворных герцога Бургундского. Повернувшись к своему тестю, он в лицо обвинил его в руководстве мятежом. Иоанн ответил, что они поговорят, когда Дофин остынет. Затем, как бы подтверждая истинность обвинений Дофина, он удалился вместе с лидерами толпы и сопроводил пленников в Бургундский отель. Через два дня их переправили в Лувр. Вскоре к ним присоединился и Пьер де Эссар. Его уговорил сдать Бастилию Иоанн Бесстрашный, который сказал ему, что его разорвут на части, если он попытается сопротивляться. Иоанн гарантировал его безопасность, если потребуется, "своим собственным телом"^[421].

События 28 апреля 1413 года ознаменовали начало нового царства террора в Париже. Толпа приняла белые шапероны в качестве отличительного символа своего восстания. Восставшие носили их повсюду на публике, навязывали их дворянам, церковникам, чиновникам, даже фрейлинам королевы. Это был отголосок городских восстаний 1380-х годов, когда белые шапероны носили воинствующие радикалы города Гент. Началась охота на тех друзей Дофина из списка Жана де Труа, которые не были схвачены в Новом отеле. Некоторые из них, зачастую люди незначительные, были случайно убиты, став жертвами неясных слухов, личной мести или простой ошибки. Слуга Иоанна Беррийского, который, как считалось, планировал поджечь город, был забит до смерти. Секретарю короля, обвиненному в передаче каких-то секретов неизвестным врагам, отрубили голову топором, а тело бросили в Сену. Человека, единственным преступлением которого был протест против насилия толпы, линчевали на улице. Была назначена специальная комиссия для поиска тех, чьи сердца не были на стороне восстания и их имена оглашались на перекрестках улиц. В начале мая около шестидесяти видных горожан были брошены в тюрьму либо потому, что их считали арманьяками, либо потому, что они выступили против насилия 28 апреля. Паника охватила особняки знати и апартаменты отеля Сен-Поль. Филипп, граф Вертю, тайно бежал из города. Личный врач Карла Орлеанского бросил все и бежал "полуголым" в деревню. Даже верные бургундские подданные, такие как сеньор де Крой и Рауль ле Мэр, бургомистр Сен-Донатьен в Брюгге, присоединились к бегству испуганных людей, которые ринулись из столицы, опасаясь худшего^[422].

Поначалу царящая атмосфера на улицах города хорошо служила целям герцога Бургундского. Она позволила ему запугать Дофина, чье одобрение официальных постановлений правительства было его единственной связью с законностью и единственным источником его власти за пределами Парижа. Дофин стал пленником. Ему было предписано перевезти своих придворных в отель Сен-Поль. У каждого входа была выставлена охрана, чтобы предотвратить его побег. Жан де Труа был назначен капитаном дворца, чтобы следить за каждым шагом принца. Всех, кто пытался выйти за городские ворота, останавливали и досматривали на предмет писем, чтобы Дофин не попытался обратиться к кому-либо за поддержкой за пределами столицы. В начале мая 1413 года толпа ворвалась во дворец и заставила принца надеть белый шаперон, а их представитель прочитал ему суровую лекцию о его праздном и беспутном образе жизни и восприимчивости к советам предателей. В последующие дни любящий удовольствия молодой человек был подвергнут программе идеологического перевоспитания. Он был вынужден выслушивать частые и бесконечные нравоучения кармелитского смутьяна Эсташа де Павилли и других. Людовика заставляли изменить свой образ жизни и обвиняли в том, что он довел своего отца до безумия своими пагубными привычками. Ему напоминали о бесславной смерти Людовика Орлеанского, приводили примеры судьбы тиранов, взятые из истории и Священного Писания и угрожали лишением наследства в пользу младшего брата. У парижан было три основных требования. Во-первых они хотели возмездия заключенным в Лувре, которых они считали ответственными за первомайский заговор. Во-вторых требовали очистить Совет и королевский двор от своих врагов и поставить на их место своих выдвиженцев. В-третьих хотели ускорить реформу королевской администрации. Дофин уступил минимум, необходимый для того, чтобы избежать кровопролития и согласился вновь назначить бургиньона Жана де Ньеля своим канцлером. Он передал оборону города в руки лидеров толпы, назначив капитаном Парижа Элиона де Жаквиля и передав укрепленные мосты в Шарантоне и Сен-Клу в руки видных кабошьенов. Герцог Бургундский был назначен капитаном Бастилии и сразу же поставил там своим заместителем Элиона де Жаквиля. Однако эти уступки только разжигали аппетит восставших. 11 мая купеческий прево и четыре эшевена явились в отель Сен-Поль с несколькими тысячами парижан за спиной. Они предъявили список с именами шестидесяти "предателей", которых они хотели арестовать, включая духовника Дофина, личного казначея королевы и главных финансовых чиновников королевского двора, а также нескольких его секретарей. Когда Дофин отказался принять этот список, они заставили принца взять его и зачитать, а затем схватили тех предполагаемых предателей, которых можно было найти во дворце, всего около двадцати человек^[423].

Через несколько дней после этого случая король ненадолго и частично вышел из забытья, но далеко не очевидно, что он был способен принимать решения или даже понимать происходящее. 18 мая 1413 года, когда он шел в процессии к Нотр-Дам, чтобы поблагодарить за свое восстановившееся здоровье, его встретили на улице купеческий прево и эшевены, которые вручили ему белый шаперон и потребовали, чтобы он его надел. Карл VI согласился, сделав жест доброй воли. Но его спутники, среди которых была большая часть придворной знати, ректор Университета и главные чиновники Парламента, не скрывали своего отвращения. Парижане заметили эти насмешки и решили уничтожить последние остатки сопротивления в отеле Сен-Поль. 20 мая муниципалитет приказал закрыть все ворота Парижа и выставить на улицах караулы. Через два дня, 22 мая, купеческий прево вошел в отель Сен-Поль в сопровождении четырех своих эшевенов, Элиона де Жаквиля, Эсташа де Павилли и большого отряда вооруженных людей.Защищать дворец было невозможно. Занимая обширную территорию на восточной окраине города между улицей Сент-Антуан и Сеной, залы, апартаменты, часовни, кабинеты и помещения были распределены между несколькими зданиями, разделенными тремя большими галереями, обширными садами, конюшнями и зверинцем. Кроме стены по периметру и одной башни, использовавшейся для хранения денег и драгоценностей, дворец был ничем не укреплен. Так случилось, что 22 мая дворец был необычайно полон посетителями. Большая компания дворян и церковников собралась на свадьбу брата королевы Людвига Баварского, которая должна была состояться на следующий день. Парижская делегация была принята в больших покоях короля Карлом VI, королевой и Дофином. Посмотреть на происходящее собрался весь двор, включая герцогов Беррийского, Бургундского, Лотарингского и Баварского, а также канцлера и коннетабля Франции. Эсташ де Павилли выступал в качестве представителя парижан. Он говорил перед собравшимися в течение четырех часов, с одиннадцати часов утра до трех часов дня. Большая часть этой утомительной речи была посвящена оправданию насилия, которому Дофин и его придворные подвергались с конца апреля. Сорняки заглушают красоту королевской лилии, заявил он, и хороший садовник должен вырвать их с корнем. С заключенными в Лувре придется поступить так, как они того заслуживают. Людей, которые все еще пытались помешать реформе государства, тоже нужно было вырвать с корнем.

К тому времени, когда кармелит закончил, вооруженная толпа численностью в несколько тысяч человек заполнила дворы дворца и прилегающие улицы. Герцог Бургундский спустился вниз, чтобы выразить свое неудовольствие действиями парижан. Он потребовал объяснить, почему они пришли вооруженными во дворец короля и чего они хотят. От имени парижан ответил эшевен Жан де Труа. Они пришли, сказал он, ради блага короля и королевства и не уйдут, пока не возьмут под стражу предателей, все еще находящихся на свободе. Он передал герцогу еще один список. Герцог вернулся с ним в покои короля. Король, похоже, сидел бесчувственный, а собравшиеся дворяне и офицеры онемели от страха. Единственным человеком, у которого хватило духу сопротивляться, была королева, поскольку в списке Жана де Труа оказались ее брат, ее духовник, ее личный секретарь, несколько ее придворных рыцарей и десять фрейлин. Она потребовала, чтобы герцог Бургундский и Дофин выступили против толпы. По крайней мере, людей следует убедить дать хотя бы недельную передышку, чтобы свадьба могла состояться, как было запланировано. Дофин разрыдался, и его тесть велел ему взять себя в руки. Они вышли вдвоем, чтобы поговорить с толпой и вернулись с пустыми руками. Люди внизу были непримиримы. Внутри дворца Элион де Жаквиль уже вошел со своими солдатами в личные апартаменты Дофина и захватил некоторых разыскиваемых людей, в том числе пятерых офицеров Дофина и нескольких фрейлин его супруги. Затем он ворвался в апартаменты королевы и арестовал Людвига Баварского и нескольких фрейлин королевы Изабеллы. Остальные, опасаясь расправы, спокойно спустились по лестнице и сдались солдатам, ожидавшим внизу. Их посадили на лошадей, по двое, и провезли по улицам. Дамы и некоторые из наиболее знатных пленников были доставлены в Лувр. Остальные были помещены в Консьержери, мрачную государственную тюрьму в сторожевой башне королевского дворца Сите^[424].

Через два дня, 24 мая 1413 года, капитуляция двора была завершена. Жан де Труа вернулся в отель Сен-Поль с толпой вооруженных людей, с белыми шаперонами на головах. Окруженный своими единомышленниками, он вошел в зал, где король председательствовал на заседании Совета, и предъявил свои новые требования. Первое и главное из них заключалось в том, чтобы король утвердил всеобъемлющий проект декрета, который был подготовлен специальной комиссией по реформам, назначенной после роспуска Генеральных Штатов. Совет уже смирился с этим, и канцлер без возражений дал свое согласие. Далее эшевены потребовали, чтобы все арестованные были уволены со своих должностей при дворе и заменены другими, более приемлемыми для народа. Канцлер спросил, кто эти другие. Ему дали список тех, кого официальный хронист назвал "неясными и низкородными людьми", и канцлер обязался его изучить. В-третьих, они потребовали опубликовать королевский ордонанс, ратифицирующий насилие 22 мая. Это вызвало еще несколько дискуссий, но было принято по совету герцога Беррийского. Капитуляция Совета стала последним заметным публичным деянием престарелого Арно де Корби. Через несколько дней после этого он, вопреки желанию двора, был окончательно смещен с должности "смертельными угрозами" с улиц. Его заменил Эсташ де Лэтр, президент Счетной палаты. Эсташ был клиентом герцога Бургундского, активным сторонником его программы реформ и политически близок к кабошьенам^[425].

26 и 27 мая 1413 года ордонанс о реформе был должным образом зарегистрирован на торжественном заседании Парламента, на котором присутствие короля преодолело возражения постоянных членов суда. Этот знаменитый документ, состоящий из 258 статей и требующий шести или семи часов для прочтения, стал известен как Кабошьенский ордонанс в честь лидера мясников, хотя сам Кабош не имел к нему никакого отношения. Ордонанс представлял собой необычайную смесь возвышенного и тривиального, компиляцию всех реформаторских указов, потерпевших неудачу за столетие предыдущих попыток, и настоящую энциклопедию пороков, которые народное мнение обнаружило во французском государстве начала XV века. Он ограничил число чиновников, упростил административные процедуры, объединил должности и упразднил большое количество синекур или почти синекур. Он регулировал вознаграждения слуг короля вплоть до зарплаты его прачки. Он сократил или отменил привилегии большого числа королевских слуг, некоторые из которых были названы поименно. Он ограничил административные и судебные сборы, предоставление грантов из налоговых поступлений или доходов королевского поместья и отменил некоторые значительные гранты прошлых лет. Он реорганизовал управление монетными дворами, королевскими владениями, служащими и судами. Прежде всего, ордонанс атаковал одну из коренных причин банкротства французского государства — присвоение денег. Невыплаченные гранты, выданные в настоящее время, должны были быть аннулированы, а новые запрещены. Кроме того, была предпринята серьезная попытка разобраться с прямым предоставлением принцам и королевской семье доходов от налога с продаж, собранных в их владениях. Они не были запрещены, но выплаты были приостановлены на три года, а некоторые получатели, в частности, королева и Дофин, должны были вернуть короне половину всего, что они получили с 1409 года. Даже эти меры, которые в сумме привели к полному преобразованию крупнейшей бюрократии Европы, рассматривались лишь как предварительные. Заключительная статья уполномочивала подготовившую ее комиссию продолжать работу и давала ей право добавлять дополнительные статьи к ордонансу по своему усмотрению^[426].

Казни начались в начале июня. Король был вынужден назначить специальную комиссию для суда над заключенными в Консьержери и Лувре. Большинство из них были друзьями и ставленниками принцев. Некоторые содержались под номинальной защитой герцога Бургундского. Согласно официальному циркуляру, распространенному в городах после окончания кризиса, их призвали к ответу по сфабрикованным обвинениям, а некоторых из них пытали, чтобы добиться признания. Жак де Ла Ривьер, красивый, талантливый, владеющий несколькими языками камергер Дофина, которого обвинили в организации первомайского заговора, обманул палачей, разбив череп о каменную стену своей тюрьмы. Однако его труп все равно был обезглавлен. Несколько дней спустя камердинеров и придворных Дофина, молодых и в политическом смысле очень незначительных людей, повели на смерть. За ними последовал капитан отряда, посланного захватить мост Шарантон. Пьер де Эссар был приговорен к смерти, несмотря на обещание Иоанна Бесстрашного защитить его "собственным телом". Возможно, к счастью для него, он был уже не в своем уме, когда пришло время казни. Парижане не забыла, что когда-то Пьер был их героем и многие плакали, когда его, истерически смеющегося, вели на казнь. Офицеры Шатле насадили его голову на пику на три фута выше всех остальных и повесили его труп на цепях на верхушке виселицы в Монфоконе. Тело Жана де Монтегю, чье падение он организовал, было повешено там всего несколько месяцев назад. Многие заметили, как быстро повернулось колесо фортуны. В мрачном комментарии к смутному времени, герцог Брабанта однажды сказал Пьеру де Эссару, что Монтегю понадобилось двадцать два года, чтобы потерять голову, "но вам понадобится не более трех"^[427].

Иоанн Бесстрашный потерял контроль над силами, которые он высвободил. Цели толпы уже не совпадали с его целями. Он был заинтересован в сохранении своей власти и, как и Университет и большая часть парижской элиты, в реформировании государственного аппарата. Толпа одобряла программу реформ, но двигало ею в основном экономическое недовольство, усугубленное классовыми противоречиями, которые были характерны для промышленных городов позднего средневековья. Судьба демагогов — быть управляемыми своими последователями. Современники, возможно, были правы, видя руку Иоанна в унижении Дофина в Новом отеле 28 апреля. Но его неспособность контролировать насилие толпы или обратить его в свою пользу была жестоко разоблачена 22 мая в отеле Сен-Поль. Это событие, как никакое другое, разделило сторонников Иоанна, пробудив скрытые, но сильные классовые чувства с обеих сторон. Остаточная поддержка герцога среди принцев, которая и без того была напряженной, практически исчезла, когда его союзники унизили короля, заключили в тюрьму их друзей и родственников и наполнили улицы города насилием и хаосом. Книга Кристины Пизанской Livre de la Paix (Книга мира), большая часть которой была написана сразу после этих событий, наполнена страхом перед анархией и насилием. Она предвидела массовые убийства и открытую войну с богатыми, когда толпы "безумного правительства низких и звероподобных людей" лакомились денежными сундуками и винными погребами своих классовых врагов. Как часто бывает, романистка уловила настроения мира мелких придворных, культурных администраторов и академиков, в котором она жила, — мира, одновременно открытого для идей, но социально глубоко консервативного^[428].

Университет, в течение многих лет бывший ведущим сторонником реформы государства и надежным союзником герцогов Бургундских, был расколот крайностями, до которых доводилась их политика. Высокополитичный теолог Жан Жерсон, в принципе сторонник реформ, жаловался, что люди, которых трудно назвать ногами политического тела, взяли на себя право руководить головой, установив тиранию, которая является извращением благочестивого государства. Рыцари, духовенство, солидные буржуа были подчинены "возмутительной дерзостью простых ничтожеств". Даже Эсташ де Павилли, так часто выступавший на публике в качестве представителя радикалов, находил грубые манеры мясников невыносимыми. Лидеры Университета молчаливо поддержали нападение на Новый отель в апреле, но в мае категорически отказались одобрить вторжение в отель Сен-Поль. Парижские патриции были в равной степени в ужасе и от того, и от другого. Эти люди, обеспеченные бизнесмены, составлявшие местные комитеты по наблюдению и совет купеческого прево, были потрясены жестокостью Жана де Труа и тиранией неотесанных мясников и презираемых живодеров. Они осудили беспорядки на улице Пети-и-Мюссе на ближайшем заседании муниципалитета и направили Дофину послание с верноподданническими извинениями. Между тремя центрами восстания: ратушей, Большим мясным рынком и Бургундским отелем — разверзлась пропасть. Иоанн Бесстрашный оказался в затруднительном положении. Чем больше он терял поддержку среди уважаемых людей в муниципалитете и Университете, тем больше он зависел от кабошьенов и других экстремистов, чтобы удержаться у власти. Адвокат короля Жан Жувенель, верный государственный служащий и еще один инстинктивный реформатор, добился аудиенции у герцога после долгих часов ожидания в его приемной, чтобы предупредить его об опасности такого союза. Связь герцога с мясниками, по его словам, позорит Иоанна и подрывает его дело. Герцог выслушал его, после чего ответил, что поддержка мясников политически необходима и он не может и не хочет от нее отказаться^[429].

Король, который находился в отлучке с конца мая, частично поправился в первые дни июля и впервые узнал о произошедших казнях. Он начал активно поддерживать попытки своего сына и окружающих его людей избавиться от герцога Бургундского и его сторонников. Отца и сына поддерживала разрозненная, но многочисленная и все более организующаяся коалиция людей, которые хотели только мира и порядка. Отношения между герцогом и Дофином окончательно испортились. За последние недели обида на тестя в душе молодого человека переросла в ненависть. Вскоре после выздоровления короля в отеле Сен-Поль произошла безобразная сцена во время бала, который давал Дофин. Элион де Жаквиль, разделявший пуританизм, свойственный большинству политических экстремистов, вошел в апартаменты Дофина в разгар веселья, упрекнул его в том, что он бесчестит титул сына Франции своими "беспутными танцами", и начал оскорблять его гостей. Дофин вытащил кинжал и трижды ударил Жаквиля в грудь. Гарнизон дворца из парижан выломал двери и ворвался внутрь, с мечами наголо, чтобы защитить его. Герцог Бургундский прибыл как раз вовремя, чтобы предотвратить резню. Что касается Жаквиля, то он выжил только благодаря кольчуге, которую он носил под одеждой. Бал был сорван, а у Дофина случился серьезный приступ, он упал на кровать и закашлялся кровью.

Тем временем мясники и их союзники усилили свою хватку на жизни в столице. Масса "чрезвычайных" комиссий продолжала свою работу со строгим и навязчивым рвением. Существовали комиссии по реформе администрации, по чистке государственной службы, по восстановлению королевских финансов, по суду над узниками Лувра и Консьержери, по конфискации и распродаже имущества подозреваемых арманьяков, по вымогательству денег у парижан, считавшихся богатыми или несимпатичными режиму. С марта по июль было создано еще не менее двух десятков комиссий, большинство из которых были востребованы и в основном укомплектованы кабошьенами. Постоянный поток беженцев, спасавшихся от насилия в Париже, превратился в наводнение. Герцог Беррийский, семидесяти трехлетний и слабый здоровьем, оказался покинутым своими придворными и друзьями и остался один в Нельском отеле. Он был вынужден укрыться со своим врачом в монастыре Нотр-Дам, все еще нося белый шаперон, наброшенный на него толпой. "Как долго мы должны терпеть тиранию этих злых людей?" — жалобно спрашивал он своего товарища по несчастью Жана Жувенеля^[430].

* * *

Усиливающаяся угроза со стороны англичан усугубляла проблемы Иоанна Бургундского. В начале марта 1413 года он лично возглавил оборону Франции от англичан^[431]. Но было очевидно, что он ничего не может сделать, чтобы остановить их. Некоторые люди, помня о вторжении графа Арундела, сомневались, действительно ли он хочет этого. Через день или два после нападения на Новый отель ведущие политики Университета тайно собрались в комнатах Эсташа де Павилли в монастыре кармелиток. Это была взволнованная и разобщенная группа людей, единственным общим чувством которых был страх перед Англией. Испугавшись за будущее Франции, династии и общественного строя, они решили посоветоваться с группой отшельников, мистиков и святых женщин. Все эти провидцы считали, что видят в происходящих событиях предвестие смены династии. Некоторые считали род Валуа проклятым. Одна из них рассказала о своем видении, в котором она увидела чудовищный образ короля Англии высотой с башню Нотр-Дам, восседающего на престоле перед собором в окружении чернокожих аколитов и отлученного от церкви короля Франции. Юрист Жан Жувенель считал, что настоящая проблема кроется в разногласиях между принцами. Без прочного мира между ними, заметил он с удивительной прозорливостью, они будут торговаться друг с другом за английскую поддержку, и Франция будет обречена^[432].

Эффект был виден уже на границе в Гаскони, где англичане начали использовать междоусобицу во Франции при молчаливой поддержке недовольных арманьякских принцев. Герцог Кларенс к этому времени вернулся в Англию с большей частью своей армии. Но Томас Бофорт, граф Дорсет, остался в Гаскони в качестве лейтенанта с 240 английскими латниками, 1.000 лучниками и большим отрядом гасконцев, воодушевленный свидетельствами возрождения успехов английского оружия. Дорсет был агрессивным капитаном, который хорошо использовал самую большую англо-гасконскую армию, действовавшую в герцогстве с 1370-х годов. Его отряды продвигались вверх по Дордони в Перигор, захватив важный замок Бирон. В марте они пересекли Жиронду, осадили французский замок Тальмон в устье реки, захватили мощную крепость Субиз в устье Шаранты и заняли большую часть прибрежной области Сентонж и Пуату. В мае Дорсет действовал в графстве Ангулем, на территории орлеанистов, с 5.000 человек. В июле он готовился к осаде Монтандра, одной из главных крепостей на восточном берегу Жиронды. Сопротивление ему на местах практически отсутствовало. Многие из небольших городов добровольно открыли ворота в обмен на обещание освободить их от изнуряющих налогов, которые из года в год налагали французские командующие на границе. Ла-Рошель, единственный значительный французский порт к югу от Луары, оказался под угрозой^[433].

Французское правительство беспомощно взирало на это со стороны. Маршал Бусико с марта находился в Лангедоке, пытаясь набрать армию для сдерживания англичан. Но он ничего не мог сделать без все пронизывающих местных связей домов Альбре и Арманьяк, которые были основой французских военных операций в регионе на протяжении более чем сорока лет. В мае 1413 года Жак д'Эйли приехал на границу с инструкциями остановить продвижение англичан и оттеснить их к Жиронде. Но и у него ничего не вышло. Его усилиям активно мешали офицеры Карла Орлеанского и Иоанна Беррийского, главенствующих территориальных магнатов региона. Капитан Карла в Шатонефе, гарнизон которого контролировал один из главных мостов через Шаранту, позволил английской армии без сопротивления пересечь реку, а затем объединился с ней, когда она продвинулась в северную часть Сентонжа. В ответ английские командиры старались не нападать на владения Орлеанского дома и его сторонников. Во время похода в Пуату местные чиновники Иоанна Беррийского позволили англичанам свободно покупать припасы. Жак д'Эйли обратился к двум главным офицерам Иоанна Беррийского, Арно-Гийому де Барбазану и Жану де Торсе. Арно-Гийом был уроженцем Бигорра и протеже Людовика Орлеанского, перешедшим после его смерти на службу к герцогу Беррийскому. Он был маршалом Пуату и капитаном крепости Люзиньян. Жан де Торсе был владельцем нескольких пограничных замков и сенешалем герцога в Пуату. Оба они сидели сложа руки, отвечая уклончиво на письма Жака д'Эйли и отказываясь снабжать его войсками или даже впустить в свои замки^[434].

В Париже ответом на эти неудачи стала новая волна репрессий, поскольку кабошьены уже считали себя главной силой в стране. Поскольку финансовые департаменты были доведены до хаоса последовательными чистками, муниципалитет взял на себя обязанность собрать принудительный заем в размере 80.000 экю для финансирования контрнаступления. Процесс сбора этой суммы быстро приобрел признаки классовой войны, поскольку очередная специальная комиссия кабошьенов выделила своих более богатых противников для штрафных санкций. Известных или подозреваемых арманьяков задерживали, сажали в тюрьму или размещали у них в домах солдат, чтобы заставить их заплатить. Жану Жерсону выставили счет как крупный "заем". Когда он отказался платить, его дом был разграблен толпой, мебель вывезена, а сам он был вынужден скрываться в соборе Нотр-Дам. До конца жизни он считался одним из самых красноречивых и упорных врагов герцога Бургундского. Жана Жувенеля обложили огромной суммой в 2.000 экю, предположительно за то, что он был советником Людовика Орлеанского. Жувенель обратился в Парламент, но по приказу комиссии его заперли в Малом Шатле до тех пор, пока деньги не будут выплачены. Возник неприятный конфликт с Университетом, когда комиссия конфисковала подношения аббатства Сен-Дени и начала налагать взыскания на некоторых выдающихся профессоров. Неприязнь к кабошьенам усилилась. Крупная победа над англичанами, несомненно, залечила бы эти трещины в союзе радикалов. Но крупной победы не случилось. Жаку д'Эйли в конце концов удалось собрать армию в 4.000 человек и двинуться в поход на Пуату. Однако его контрнаступление провалилось, когда он высадился с моря у Субиза и попал в плен вместе с большей частью своего отряда. В конце лета его отправили в Англию, где он провел несколько лет в заточении в мрачном замке Уисбич в округе Фенланд (Кембриджшир)^[435].

* * *

По мере того, как проходило лето, Дофин посылал все более неистовые призывы о помощи арманьякским принцам, все из которых (за исключением герцога Беррийского) покинули Париж и наблюдали за событиями издалека. В майские дни, когда стало очевидно, что поддержка бургиньонов иссякает, принцы набрались мужества и начали строить планы по возвращению власти. Движущей силой снова стал граф Алансонский. Примерно в середине мая 1413 года он организовал встречу старых лидеров Жьенской Лиги, включая представителей герцогов Орлеанского, Бурбонского и Бретонского. Она проходила в замке Людовика Анжуйского Сабле в Мэне. Месяц спустя граф Алансонский и его нормандские союзники собрали своих вооруженных сторонников в Вернее, в графстве Перш, примерно в восьмидесяти милях от Парижа. По другую сторону столицы Клинье де Бребан начал собирать вторую армию в орлеанских владениях в Шампани и Бри, чтобы завершить окружение города с востока и юга. Третья арманьякская армия собиралась во владениях герцога Беррийского в Берри и Оверни. Идея заключалась в том, чтобы оккупировать северную часть Иль-де-Франс, блокировать связь герцога Бургундского с его владениями в Нидерландах и голодом заставить город сдаться. Начало кампании было назначено на День Святого Иоанна Крестителя, 24 июня 1413 года^[436].

В отличие от своих более радикальных союзников герцог Бургундский был политиком-реалистом. Он отчетливо видел, насколько слабыми стали его позиции и начал переговоры со своими противниками, как только они начали собирать свои силы. Когда давление на него усилилось, он нашел неожиданного союзника в лице герцога Беррийского. В свои преклонные годы герцог все еще пользовался известностью, но он был стар, болен и податлив. После длительных предварительных переговоров 10 июля 1413 года открылась трехдневная конференция, сначала в замке Иври на реке Эр, а затем в штаб-квартире арманьяков в Вернее. Делегация из Парижа номинально представляла короля, герцога Бургундского и герцога Беррийского. Но в действительности она представляла только Иоанна Бесстрашного. Ее главным членом был его советник Жан де Туази, епископ Турне, а большинство остальных были приверженцами герцога. Их инструкции были ограничены только выслушиванием требований. Принцы кратко изложили свои претензии и выдвинули свои требования. Они хотели провести мирную конференцию между принцами, на которой можно было бы выработать твердое соглашение, чтобы ввести в действие условия Осерского мира, восстановить мир в Париже и позволить арманьякам вернуться на свое место среди советников короля. В противном случае они будут бороться "огнем и кровью", чтобы вырвать короля из лап парижан и если потребуется, они навсегда удалят монархию из Парижа^[437].

Королевский Совет рассмотрел требования арманьяков 13 июля 1413 года. Жан де Туази считал, что им следует уступить. Это была единственная альтернатива хаосу и классовой войне в столице. Против выступили кабошьены. Было очевидно, что для них не будет места при любом компромиссном мире, который может быть заключен с арманьяками. Купеческий прево и его Совет для обсуждения ситуации собрались отдельно. Их мнения разделились. Но во время обсуждения в зал Совета ворвался Элион де Жаквиль, за которым следовали мясники Дени Шомон, Симон Кабош и около сотни вооруженных людей. Мир был всего лишь уловкой, кричали они. Кабош выступил с яростной речью. Арманьяки, сказал он, были теми же людьми, которые в течение последних двух лет опустошили Иль-де-Франс и пытались поставить другого короля. Как только они завладеют королевской семьей, они конфискуют оружие и уличные цепи парижан и отменят привилегии города. "Кто бы ни осмелился утвердить этот мир, какова бы ни была его власть, — объявил он, — мы будем считать его изменником короля и города Парижа". Кабошьены перекричали советников, разогнали собрание и удалились, чтобы спланировать свои дальнейшие действия. Один из них, секретарь короля Гийом Барро, составил от своего имени письма, в которых отрицал, что на него и Дофина оказывалось какое-либо давление в Париже, и отвергал арманьякских лидеров как врагов и предателей. Эти документы были запечатаны покладистым бургундским канцлером Эсташем де Лаитром и распространены по всей Франции вместе с клеветническими памфлетами против арманьякских принцев. Кабошьены призывали всех горожан взяться за оружие против арманьяков, рыскавших по пригородам столицы. Они составили списки примерно из 1.600 человек, связанных с Дофином или подозреваемых в попытках содействовать миру между принцами, которых они планировали заключить в тюрьму или убить. Но у Жаквиля и его друзей больше не было массовой поддержки для осуществления этих страшных угроз. Вечером после сорванного заседания муниципалитета парижские наблюдательные комитеты, набранные из более обеспеченных жителей, собрались в тайном месте. Все они, за исключением представителей прихода Сент-Эсташ (квартал Ле-Аль), согласились поддержать мирные переговоры. Комиссары, назначенные для суда над узниками Лувра и Консьержери, почувствовали, в какую сторону дует ветер и начали потихоньку освобождать фрейлин королевы и более мелких придворных. Они освободили бы также герцогов Барского и Баварского, если бы Жан де Труа не остановил их^[438].

Мирная конференция открылась в Понтуазе под Парижем 22 июля 1413 года. Заседание началось с появления большого арманьякского посольства. Представитель принцев произнес гневную речь, заявив, что они были возмущены оскорблениями, нанесенными монархии. Король, королева и Дофин стали практически узниками в отеле Сен-Поль. Авторитет короны был сведен на нет купеческим прево и эшевенами в сотрудничестве с коалицией смутьянов. Те дворяне, которые все еще находились в столице и не были заключены в тюрьму, не могли покинуть свои дома. Должности при дворе и в правительстве получали некомпетентные люди низкого происхождения. Осерский мир был отменен почти сразу после заключения. В отсутствие какого-либо надлежащим образом сформированного правительства принцы объявили себя представителями общественных интересов. Далее представитель принцев изложил их предложения. Они были удивительно умеренными в данных обстоятельствах: прекращение насилия; отзыв Клинье де Бребана и его войск, которые опустошали территорию к юго-востоку от Парижа; создание чрезвычайной комиссии для восстановления мира и справедливости; амнистия парижанам. Между тем принцы хотели получить аудиенцию у короля, королевы и Дофина в провинциальном городе, таком как Руан или Шартр, или в королевской крепости Мелён или Монтаржи, но не в Париже. Затем последовала неделя трудных переговоров. Задержка была вызвана главным образом сопротивлением герцога Бургундского, который возражал против того, чтобы его соперники имели доступ к королю в месте, где он не мог бы контролировать результат. Но герцог Беррийский считал, что предложенные условия были разумными, и общественное мнение было на его стороне. В конечном итоге, при условии одобрения королем, было достигнуто соглашение на условиях, предложенных арманьяками^[439].

1 августа 1413 года герцоги Бургундский и Беррийский вернулись в Париж, привезя с собой текст проекта договора. После их прибытия в столицу начался четырехдневный кризис, разыгравшийся под знойным небом во время одной из самых сильных за последние годы жары. В тот же день проект был представлен королевскому Совету. Советники поддержали мир, но боялись реакции улиц. И у них были веские причины бояться. В разгар обсуждения Жан де Труа, мясники Легуа и Сен-Йон, а также живодер Кабош явились со своими сторонниками и ворвались в зал заседаний Совета. Они потребовали показать им проект договора. Члены Совета показали им его, но не осмелились принять в присутствии главарей толпы. Вместо этого они отложили опасный момент, предложив сделать паузу для консультаций с основными заинтересованными сторонами в городе^[440].

На следующий день в ратуше купеческий прево и эшевены рассмотрели документ. Это было бурное заседание. Радикалы на нем присутствовали в полном составе. Анри де Труа, сын эшевена, прибыл с большой вооруженной охраной и объявил собранию, что мир является всего лишь уловкой, после чего удалился. "У некоторых людей слишком много крови, — сказал он, уходя, — самое время вылить ее острием меча". Как и королевский Совет, купеческий прево и большинство эшевенов были твердо привержены договору. Но, подавленные вооруженными людьми, столпившимися в зале, они пошли на те же ухищрения, что и королевский Совет. Они решили передать вопрос на рассмотрение местных собраний каждого квартала и отложить решение на следующий день. Жан де Труа и братья Легуа возражали против этого. Они знали, что могут запугать городской Совет, в то время как местные собрания, разбросанные по Парижу, где преобладали зажиточные горожане, скорее всего, поддержат мир. Начались бурные дебаты, в конце которых кабошьены оказавшись в меньшинстве стали угрожали насилием. Но были и другие гильдии ремесленников, готовые защищать мир. "В Париже столько же литейщиков, сколько мясников", — крикнул один из членов Совета в ответ Жану де Труа. Кабошьены потребовали отложить обсуждение на три дня, так как им нужно было время, чтобы собраться с силами. Но Совет, чувствуя, что все идет не так, как им хотелось бы, отказался. Арманьякские принцы ожидали ответа, а их армии уже переправились через Сену и ждали приказа на берегу Уазы. Стало известно, что отряды Клинье де Бребана и английские и голландские наемники Карла Орлеанского сосредоточились на Луаре^[441].

3 августа стало днем, когда все округа, высшие государственные чиновники, Университет, духовенство и кварталы города должны были провести свои собрания. Жан де Труа сделал все возможное, чтобы упредить их и созвал собрание представителей кварталов рано утром в монастыре бенедиктинцев Святого Элигия на острове Сите. Монастырь, окруженный сетью переулков, заполнявших остров до реорганизации, произведенной в 1860-х годах бароном Жоржем Османом, был традиционным центром радикальной агитации со времен более раннего восстания Этьена Марселя за шестьдесят лет до этого. Квартальные, которые выступали в качестве руководителей местных комитетов наблюдения, должны были высказаться первыми. Кабошьены считали, что их можно убедить. Жан де Труа подготовил листовки, обличающие арманьяков и их договор, которые раздавали квартальным по мере их прибытия. Но когда он начал свою речь, первые представители Парламента появились раньше, чем им было приказано. Их представителем был Жан Жувенель, адвокат короля. Он осудил эти листовки под спонтанные крики одобрения. "Мир, мир", — кричали квартальные. У Жана де Труа выхватили из рук листовки и разорвали их на его глазах. В итоге все парижские округа одобрили договор, за исключением округов вокруг площади Ле-Аль и Бургундского отеля. Парижане сразу же сообщили о своем мнении королю и Дофину в отель Сен-Поль, опасаясь, что кабошьены обойдут их, если они оставят это на потом. Герцог Бургундский был заметно обескуражен. "Так поступать нельзя", — заявил он Жану Жувенелю, находившемуся в большом зале с делегацией Парламента. "Тактика мясников не оставляет нам другого пути", — ответил адвокат. Дофин появился в окне дворца, чтобы объявить ликующей толпе внизу, что договор будет одобрен. Герцог Бургундский проиграл^[442].

Как только собрание закончилось, Дофин предпринял шаги, чтобы отвоевать у кабошьенов контроль над улицами. Поскольку большинство его естественных сторонников находилось в тюрьме, его главным помощником в этом предприятии стал бретонский рыцарь Таннеги дю Шатель, который был назначен прево Парижа и получил контроль над Шатле^[443]. Таннеги, которому было уже за сорок, суждено было стать одной из ключевых политических фигур последующих лет. Он был классическим бретонским военным авантюристом, мелким дворянином из Финистера, прославившимся как активный участник рыцарских турниров и поединков, отважным участником морских набегов на английское побережье и умелым капитаном наемных компаний герцога Анжуйского в Италии. Таннеги недолго служил камергером при дворе Людовика Орлеанского, который любил, чтобы его окружали люди такого рода. Но Таннеги, похоже, не был привязан к каким-либо группировкам, а только к отдельным людям. К 1412 году он привязался к Дофину и служил ему с беззаветной преданностью, став его ближайшим политическим доверенным лицом, а в качестве маршала Гиени — главным военным советником. Его хитрость и неутомимая энергия должно быть оказались бесценными для неопытного молодого принца^[444].

В течение ночи с 3 на 4 августа Париж был оживлен шумом, светом и движением. Все лояльные граждане были призваны явиться с оружием в руках на улицу Сент-Антуан перед отелем Сен-Поль на следующее утро, чтобы поддержать Дофина. Они жгли костры на перекрестках и организовывали вооруженные патрули. Поздно вечером того же дня живодеры Дени Шомон и Симон Кабош в сопровождении королевского секретаря Гийома Барро попытались перехватить инициативу. Они захватили ратушу Отель-де-Виль с отрядом из 400 наемных солдат и арбалетчиков и начали укреплять его для последней решительной обороны. Рано утром около 1.000 человек появились на Гревской площади, чтобы поддержать их. Но вскоре кабошьены оказались в значительном меньшинстве. Около 2.000 — 3.000 вооруженных сторонников Дофина собрались на ночь у церкви Сен-Жермен-л'Осеруа под сенью Лувра, ожидая схватки на следующее утро.

Иоанн Бесстрашный пытался лавировать и отчаянно пытался избежать открытого конфликта на улицах, который мог привести только к гибели его парижских союзников. Но в то же время он не хотел поддерживать восстание кабошьенов, которое окончательно уничтожило бы шансы на сделку с другими принцами. Он тщетно пытался убедить обе толпы разойтись. Вернувшись в отель Сен-Поль, он обнаружил, что несколько тысяч горожан уже собрались на улице в ответ на призыв Дофина. Они несли знамена с надписью "Мир". К концу утра Дофин, надев поверх доспехов тунику с гербом Франции, выехал из ворот Нового отеля. У Иоанна не было другого выбора, кроме как присоединиться к нему. В сопровождении герцога Бургундского и престарелого герцога Беррийского Дофин поскакал на запад. За ними следовал купеческий прево и ликующая масса вооруженных парижан. Процессия двигалась по улицам и вдоль берега Сены, как наступающий прилив миновала ратушу и пронеслись к Лувру. Овладев крепостью, парижане освободили герцога Барского и герцога Баварского, а затем, перейдя по мостам через Сену, открыли Консьержери и освободили находившихся там узников. Тем временем вооруженные лоялисты начали заполнять Гревскую площадь и смешиваться с кабошьенами. Кто-то призвал тех, кто за мир, встать справа, а всех, кто хочет войны, — слева. Таким образом всем стало ясно, что подавляющее большинство было за мир. Почти все люди, которых кабошьены собрали на площади, отказались поддерживать их и перешли направо к остальным. Внутри здания ратуши у Шомона и Кабоша сдали нервы. Они вышли, делая вид, что присоединяются к толпе, а затем скрылись в переулках.

Как только Дофин вернул себе власть над столицей, был отдан приказ арестовать лидеров восстания. Поисковые отряды выслеживали их всю ночь. Но большинство из них уже успели скрыться. Тома Легуа и его сыновья, Сент-Йоны и другие короли Большого мясного рынка бежали из города, а за ними последовали живодеры Шомон и Кабош. Их сообщники в администрации, секретарь короля Гийом Барро и канцлер Эсташ де Лэтр, сбежали вместе с ними. Жан де Труа скрылся, когда толпа разграбила его дом и вынесла мебель. Большинство беглецов направились в Бургундию, под защиту Иоанна Бесстрашного^[445].

Бурное завершение восстания кабошьенов стало катастрофой и для Иоанна Бесстрашного. Вынужденный вести переговоры о мире с арманьякскими принцами в июле, он все еще мог спасти кое-что из своей политической власти в ходе торга, который, как ожидалось, должен был последовать за их возвращением в Париж. Его парижские союзники были бы защищены амнистией, которую предусматривал договор и остались бы в городе, представляя собой скрытую угрозу для его врагов, которую Иоанн умел использовать с пользой. Как бы то ни было, потерпевшее неудачу восстание кабошьенов позволило Дофину уничтожить союзников герцога. Их деятельность была сведена на нет в течение нескольких дней. Более тридцати специальных комиссий, с помощью которых кабошьены и их союзники навязывали свою волю городу и правительству в течение последних шести месяцев, были упразднены. Их сторонники были систематически отстранены от должностей, которые они получили при королевском дворе и в администрации. Герцог Бургундский был смещен с поста капитана Бастилии и заменен Людвигом Баварским. Лувр был передан в руки герцога Барского. Жан де Труа был смещен с поста капитана отеля Сен-Поль. Герцог Беррийский, ставший теперь не более чем символом, был восстановлен в должности капитана Парижа. Три из четырех парижских эшевенов были уволены. В результате этой чистки герцог Бургундский оказался в опасном положении, когда Дофин начал действовать против своих приближенных. Жан де Ньель, человек, оправдывавший убийство Людовика Орлеанского в Шартре и дважды навязанный Дофину в качестве канцлера, был уволен и заменен Жаном Жувенелем. Несколько советников Иоанна Бургундского были арестованы или сбежали. Король уже предложил лидерам арманьякской коалиции вернуться в Париж, а Карл Орлеанский собирал на Луаре небольшую армию, чтобы сопровождать их. Как только арманьяки овладели бы столицей, Иоанн оказался бы беззащитным среди своих врагов^[446].

В течение двух недель после подавления восстания положение герцога Бургундского в столице стало опасным. Его слуги докладывали, что за Бургундским отелем следят вооруженные люди, а сам он считал, что его собственный арест — лишь вопрос времени. В отчаянии 23 августа он предпринял последнюю попытку и уговорил Карла VI, который лишь смутно осознавал происходящее, поехать с ним на охоту в Венсенский лес. Похоже, герцог намеревался бежать на север в Артуа, прихватив короля с собой. Для охраны моста через Уазу в Пон-Сент-Максансе был выставлен отряд латников, чтобы обезопасить их путь к отступлению и пресечь любую погоню. Новый канцлер Дофина Жан Жувенель, обнаружив, что король исчез из своих апартаментов, поднял тревогу. Жувенель поскакал за ним с отрядом латников, а Людвиг Баварский повел другой отряд к Шарантонскому мосту, чтобы предотвратить их переправу через Сену. Они настигли короля в лесу близ Венсена и отвезли его обратно в Париж. "Я всего лишь везу короля на охоту", — протестовал Иоанн. "Вы слишком далеко завезли его", — ответил Жувенель. Иоанн не стал возвращаться в город вместе с Жувенелем и королем и поскакал прямо в Понт-Сент-Максанс с горсткой людей, которые его окружали. Оттуда герцог направился в Лилль. В Париже он больше не появлялся почти пять лет^[447].

31 августа 1413 года, через неделю после бегства герцога Бургундского из Парижа, Карл Орлеанский вошел в город через ворота Сен-Жак. Его сопровождали брат Филипп, герцоги Анжуйский и Бурбонский и граф Алансонский. У ворот под звуки труб их встречали герцог Беррийский, купеческий прево, новый канцлер Франции и толпа горожан, одетых в специально изготовленные ливреи с девизом Le droit chemin (Верный путь). Арманьякские лидеры с триумфом проехали по улицам, впереди них ехал человек на лошади, бросавший в толпу мелкие монеты для поддержания аплодисментов. К концу сентября к принцам в столице присоединились Шарль д'Альбре и Клинье де Бребан, а также граф Арманьяк с большим отрядом гасконских солдат^[448].

Одним из первых действий Дофина после приема Карла Орлеанского в отеле Сен-Поль было убедить его прекратить носить траур на публике. Возможно, Карл и снял траурную одежду, но он не пошел на компромисс и не простил своего врага. Не пошли на компромисс и его друзья и союзники. Королевский Совет был очищен от всех сторонников герцога Бургундского. На смену им пришел сплоченный арманьякский корпус, объединенный передрягами последних четырех лет. Почти каждый из них был союзником или сторонником Людовика Орлеанского на момент его смерти. На своем первом заседании 2 сентября новый Совет принял решение о полном отказе от политики, с которойбыл связан Иоанн Бесстрашный. Три дня спустя, 5 сентября, в Парламенте состоялось еще одно заседание, на котором король полностью отменил Кабошьенский ордонанс. Копия ордонанса была представлена перед собравшимися нотаблями и торжественно разорвана в клочья секретарем. Некоторые из советников короля, которые никогда не были сторонниками герцога Бургундского или кабошьенов, выразили сожаление по поводу этой огульной отмены самой смелой программы реформ, которую пытались осуществить во Франции на протяжении более чем полутора веков. Но их заставили замолчать торжествующие арманьякские принцы. Ордонанс был слишком сильным символом дискредитировавшего себя режима и ущемил слишком много корыстных интересов. Все королевские указы, ущемлявшие интересы принцев, были отменены. Принцы и их последователи были восстановлены во всех своих прежних почестях и достоинствах, а конфискованное имущество было им возвращено. Пьер Жантьен, бывший купеческий прево, был восстановил в должности. Жан де Анже вернулся на пост магистра королевских арбалетчиков, а Клинье де Бребан — на пост адмирала Франции. Шарль д'Альбре был вновь назначен коннетаблем и въехал в Париж в парадном виде, но с собственным мечом, который он нес перед собой вместо меча коннетабля, все еще находившейся у бургиньона графа Сен-Поля. Герцог Беррийский был восстановлен в правах лейтенанта Лангедока, обязанности которого он никогда толком не исполнял. Все продажные креатуры принцев вернулись к своим прежним должностям в Счетной палате, в управлении по сбору налогов и королевскими владениями. За пределами столицы двадцать четыре бальи и сенешаля были уволены в течение последующих месяцев и заменены сторонниками нового режима. "Не осталось ни одного королевского офицера, назначенного герцогом Бургундским", — жаловался современный парижский хронист. Несколько десятков видных парижан, связанных с герцогом Бургундским, были изгнаны из королевства, а еще около 300 человек изгнаны из города^[449].

Наряду с целым рядом мер, направленных на устранение влияния Иоанна Бесстрашного в правительстве, произошло символическое отречение от самого человека. Его враги, которые подвергались преследованиям и судебным расправам по его приказу, были оправданы. Трупы Пьера де Эссара, Жака де Ла Ривьера и Колина де Пюизе (который в 1411 году предал мост Сен-Клу арманьякам) были сняты с публичной виселицы в Монфоконе и переданы их семьям. 4 сентября двор собрался во дворце Сите, чтобы выслушать горькую, триумфальную проповедь Жана Жерсона, вышедшего из своего убежища в соборе, в которой он обрушил на тиранию, которую они только что пережили, все анафемы церковного учения и своей собственной образованности. "Прощать врага, стремящегося уничтожить человека, — это не настоящая жалость, — сказал он, — а глупая и жестокая глупость". Университет, который на протяжении многих лет был ближайшим политическим союзником герцога Бургундского, не терял времени на заискивание перед новым режимом. Подстрекаемое Жерсоном, собрание факультетов в бернардинской церкви объявило трактат Жана Пети еретическим. Вскоре после этого трактат был осужден советом Парижской епархии и сожжен палачом перед Нотр-Дам. Отказ от наследия герцога распространился даже на следующее поколение. Помолвка дочери Иоанна Екатерины с наследником Людовика Анжуйского была отменена, хотя последние два года она жила в доме своего будущего свекра. Екатерина была бесцеремонно отправлена вместе со своим гардеробом к отцу во Фландрию — смертельное оскорбление, которого Иоанн так и не простил^[450].

Однако с точки зрения Дофина, триумф арманьяков был слишком полным. Он и его небольшой круг советников были готовы быть марионетками арманьякских принцев не больше, чем герцога Бургундского или кабошьенов. Они предпочли бы компромиссный мир, при котором все королевские принцы могли бы присутствовать вместе в королевском Совете, как это было во времена Филиппа Смелого. Похоже, Дофин придерживался прагматичного мнения, которое разделяли герцог Беррийский и многие высшие государственные чиновники, что каким бы возмутительным ни было убийство Людовика Орлеанского, о нем придется забыть в интересах сохранения гражданского мира. Но они были оттеснены на второй план огромным потоком прибывающих арманьякских советников. Новые люди были не в силах терпеть попытки Дофина проявить умеренность и первым делом они сместили маршала Дофина Таннеги дю Шателя с важнейшего поста королевского прево Парижа всего через месяц после того, как Дофин назначил его, заменив его своим человеком, на которого можно было положиться, чтобы удерживать столицу в своих интересах^[451].

Глава IX. Генрих V, 1413–1414 гг.

Генрих V был коронован как король Англии 9 апреля 1413 года в разгар разразившейся снежной бури. Как и в случае с другими успешными полководцами, его личность была почти полностью затменена некритическим преклонением современников и ностальгией более позднего поколения, которое дожило до того времени, когда его достижения были сведены на нет. На момент восшествия на престол новому королю было двадцать шесть лет. Он был умным и беспринципным политиком в полном расцвете сил, наделенным железной решимостью, удивительной работоспособностью и большим опытом ведения войны и правления, чем многие из новоиспеченных монархов. Рассказ Шекспира о буйной молодости, от которой он резко отказался при восшествии на престол, в целом подтверждается современниками. По словам хрониста из Сент-Олбанс Томаса Уолсингема, он стал новым человеком, "преданным чести, приличию и достоинству". Есть отрывочные сведения о нем, которые позволяют предположить, что он оставался приятным собеседником, искусным музыкантом и композитором, иногда играл в азартные игры и покровительствовал поэтам. Но на самом деле мы очень мало знаем о личной жизни Генриха V, поскольку он намеренно скрывал ее от всех, кроме своих самых близких компаньонов, не часто появляясь на публике. Он упрекал даже знатных капитанов за то, что те смотрели ему в лицо в разговоре с ним. У него была властная манера поведения с теми, кто ему перечил, и определенная чопорная прямота. Через два года его правления Ричард Куртене, епископ Норвичский, сказал французскому дипломату, что Генрих V был человеком "прекрасных и благородных манер… и высоких личных стандартов", добавив, что, по его мнению, он не переспал ни с одной женщиной после своей коронации. После недели аудиенций с английским королем у собеседника Куртене появились собственные мысли, которые он держал при себе. Он считал, что Генрих V "больше подходит на роль священника, чем солдата"^[452].

Воцарение Генриха V ознаменовало приход к власти замечательной группы людей. Двое из трех его братьев, Томас, герцог Кларенс, и Джон, герцог Бедфорд, были выдающимися военачальниками. Кларенс уже отличился в боях на море и во Франции. Несмотря на напряженные отношения между двумя братьями в последние годы жизни их отца, он оставался безусловно верным Генриху V до самой своей смерти в бою за несколько месяцев до смерти короля. Герцог Бедфорд, в некотором роде самый интересный из братьев, был одним из хранителей северной границы в течение последнего десятилетия и показал себя талантливым капитаном и администратором со строгим характером и взвешенностью суждений, которые, должно быть, многим напомнили самого Генриха V. Третий брат, Хамфри, герцог Глостер, наиболее известный своим покровительством образованию, не обладал ни военной удалью, ни административными талантами своих братьев и сестры и должен был стать разрушительной силой в следующем царствовании, но при жизни брата он был верным и компетентным его подчиненным. Кроме того, у короля были дяди Бофорты, родившиеся от внебрачной связи Джона Гонта с Екатериной Суинфорд. Томас Бофорт, граф Дорсет, а затем герцог Эксетер, был еще одним грозным воином, служившим адмиралом Англии и лейтенантом короля в Аквитании. По словам гасконского наблюдателя в Англии, Генрих V был близок с Дорсетом и "во многом руководствовался его советами". Генри Бофорт, амбициозный епископ Уинчестерский, был самым богатым церковным деятелем в Англии и с годами стал одним из главных политических и финансовых советников своего племянника. Многие из этих людей сотрудничали с Генрихом V во время валлийских войн и в течение четырех лет между 1407 и 1411 годами, когда он был главой королевского Совета. Новый король не терял времени, чтобы продемонстрировать, что его собственное правление будет отличаться от правления его отца. Он избавился от министров своего отца, начиная с архиепископа Арундела и верховного судьи Гаскойна, которых он недолюбливал и винил в своем отчуждении от отца в последние годы его жизни. Канцлером стал епископ Бофорт. Были заменены все главные придворные чиновники. Важнейшие военные должности были переданы графам Арунделу и Уорику, возможно, самым близким друзьям Генриха V за пределами его семьи. Камергер Генриха V Хью Мортимер и два опытных дипломата, Генри Чичеле, епископ Сент-Дэвидса, и Томас Лэнгли, епископ Даремский, стали его главными советниками по внешней политике^[453].

Генрих V, сам будучи человеком традиционных взглядов, был полон решимости выполнить роль, отведенную ему современными идеалами королевской власти. После более чем четырех десятилетий военных, дипломатических и финансовых неудач авторитет короны в Англии пострадал, как и по разным причинам во Франции. Раны, нанесенные переворотом 1399 года, еще не зажили, а призрак убитого короля Ричарда II продолжал преследовать его преемников. Французский герольд, присутствовавший на коронации Генриха V, вернулся домой с сообщением о том, что не все в Англии одобряют его воцарение. Слышался ропот тех, кто считал, что корона должна была перейти к Эдмунду Мортимеру, графу Марчу. Первым действием Генриха V после коронации было объявление всеобщей амнистии всем тем, кто участвовал в восстаниях во время правления его отца. Позже он приказал перенести останки Ричарда II из доминиканской церкви в Лэнгли и торжественно перезахоронить их в гробнице в Вестминстерском аббатстве, которую покойный король заказал для себя еще при жизни. Генрих V, который провел период становления своей юности при дворе Ричарда II, имел о нем более теплые воспоминания, чем его отец. Но новые похороны дискредитировавшего себя правителя были не просто личным жестом. Они были актом искупления, предложением примирения и, возможно, также попыткой заставить замолчать упорные народные слухи о том, что Ричард II все еще жив^[454].

Они также были частью попытки придать новому правлению ауру легитимности, которой никогда не пользовался Генрих IV. Новый король глубоко осознавал шаткость притязаний своей династии на власть и непостоянство верности своих подданных. Большую часть царствования своего отца он провел в борьбе со сторонниками Оуэна Глендауэра в Уэльсе. В 1403 году он сражался с Хотспуром и графом Вустером, который ранее был его лейтенантом в Уэльсе, а другой — его старым наставником и защитником. Генрих V на собственном опыте узнал, что такое предательство. Эти воспоминания сохранились на всю его жизнь. На протяжении всего своего правления он требовал божественного одобрения своих действий после предательств, несчастий и физической слабости в годы угасания его отца, которые многие считали проклятием Божьим на его род.

Француз, считавший, что Генрих V вел себя как священник, уловил нечто более важное, чем он предполагал. Генрих V был человеком сильной и, прежде всего, публичной набожности. Будучи принцем Уэльским, он председательствовал на сожжении портного-лолларда Джона Бэдби в Смитфилде в 1410 году, а став королем, продолжал публично участвовать в преследовании лоллардов. Новый король окружил себя церковниками и учеными людьми, многие из которых занимали важные посты в его правительстве и сыграл видную роль в преодолении папского раскола. Он основал картезианский монастырь в Шине (Ричмонд) на правом берегу Темзы, а также монастырь Бригиттинского Ордена в Сионе на противоположном берегу реки — последние монастыри основанные в Англии до Реформации. Он содержал великолепную часовню и большой штат капелланов и хористов, которые сопровождали его в походах. Он сочинил религиозную музыку, включая Gloria и Sanctus, которые попали в Рукопись Олд Холла, одну из самых ранних сохранившихся книг английской духовной музыки. Религиозные чувства Генриха V были совершенно искренними, а его привязанность к традиционным образцам духовной власти, безусловно, неподдельной. Но он хорошо понимал пропагандистские преимущества подачи себя в качестве исполнителя Божьей воли в мире духовных сомнений и политической неуверенности.

Та же самая озабоченность спорным правом династии на престол, вероятно, была главным фактором агрессивной внешней политики, проводимой Генрихом V с самого начала его правления. Это также объясняет сильную религиозную тематику в публичных заявлениях короля по этому вопросу. Генрих V постоянно представлял свои претензии к французам как обращение к Богу против нечестивого и недостойного традиционного врага Англии. В современном мире после эпохи Просвещения легко отмахнуться от этого как от ханжеской болтовни. Но современники по обе стороны Ла-Манша не обвиняли его в этом. Современный Генриху V хронист из Сен-Дени, чья работа близка к официальной истории французского королевского дома, открыто восхищался публичной религиозностью Генриха V и сравнивал ее с пороками дворов короля и принцев во Франции. Он видел в Генрихе V образцового короля, о котором Франция мечтала со времен Карла V и Людовика IX ― красивого, авторитетного, набожного, мудрого, справедливого, немногословного, смелого в действиях и царственного в манерах. У Генриха V была "осанка короля". Мы не можем знать, сколько французов согласились с этим, но очевидно, что многие. Для Генриха V и его современников успех в войне был знаком легитимности, судом Божьим над праведностью победителя и, возможно, над грехами побежденных^[455].

Знаменитые победы Эдуарда III вызывали у Генриха V такое же восхищение, как и у всех преемников Эдуарда III вплоть до XVII века. Договор в Бретиньи, 1360 года, передавший треть Франции под полный суверенитет Эдуарду III, стал кульминацией его триумфа, эталоном территориальных амбиций Англии. Отказ Франции от него в 1369 году оставался открытой болью. В циркуляре, подготовленном через пять лет его правления в пропагандистских целях, Генрих V утверждал, что он согласился бы на условия договора в Бретиньи. Правда, он претендовал на гораздо большее: корону Франции и французские владения анжуйских королей XII века. Но "ради мира он был готов довольствоваться скромной частью того, что принадлежало ему по праву, а именно землями, которыми его прадед король Эдуард, благородной памяти, пользовался по договору с Иоанном, врагом Франции, и его старшим сыном Карлом". Успех Эдуарда III во многом был обусловлен внутренними разногласиями во Франции и распадом французского государства в 1350-х годах, условия, которые, казалось, вернулись в годы после убийства Людовика Орлеанского. Перед возможностью разрешить древний спор в пользу Англии было трудно устоять. Чрезвычайные территориальные уступки, на которые арманьяки в мае 1412 года готовы были пойти Генриху IV, показали англичанам, что можно получить, вмешавшись в гражданскую войну во Франции. Состояние, нажитое герцогом Кларенсом и его капитанами в ходе кампании, в которой не было ни одного сражения, ни одной захваченной крепости, открыло глаза военной знати Англии на перспективы добычи, которых не видело целое поколение. Генрих V был против союза своего отца с арманьяками, но только потому, что предпочел бы заключить сделку с герцогом Бургундским. Никого не удивило, что одной из первых дипломатических миссий, прибывших в Вестминстер после коронации Генриха V, было посольство от Иоанна Бесстрашного^[456].

На интенсивную дипломатическую деятельность первых двух лет правления Генриха V постоянно влияли политические разногласия во Франции. Целью первого посольства герцога Бургундского было отдалить нового короля от союза с арманьяками, заключенного его отцом, и предложить новый союз как с герцогом Бургундским лично, так и с королем Франции, правительство которой герцог все еще контролировал. Логика этого предложения была очевидна, и понятно, что в Вестминстере его приветствовали. Были начаты переговоры и подготовлены проекты статей соглашения. В конце июля 1413 года из Лондона выехало посольство, чтобы продолжить переговоры в Париже. Это была очень представительное посольство. В него входили Генри Чичеле, епископ Сент-Дэвидса, Ричард Бошан, граф Уорик, и Генри, лорд Скроуп, все близкие друзья и соратники английского короля, присутствие которых свидетельствовало о том, какое значение он придавал их миссии. Во Францию их сопровождали около 200 дворян и чиновников, не говоря уже о конюхах, клерках и слугах. Но посольство так и не достигло Парижа. К тому времени, когда послы пересекли Ла-Манш, французская столица находилась в последних вспышках восстания кабошьенов. Чичеле и его спутникам пришлось отсиживаться в Кале, пока переговоры в конце концов не были перенесены в церковь Лелингема на границе Кале, в последний раз, когда это мрачное, но традиционное место встречи было использовано для проведения крупной англо-французской конференции. Французская делегация, прибывшая представлять Карла VI в конце августа 1413 года, была назначена герцогом Бургундским, что стало одним из его последних властных решений перед бегством из Парижа. Делегацию возглавлял советник герцога Жан де Туази, епископ Турне, и она была составлена из бургиньонов. Атмосфера заседаний с самого начала была неблагоприятной. Англичане начали с того, что заявили о своих притязаниях на корону Франции. Французы перечислили все старые юридические и исторические аргументы против. Англичане жаловались на то, что Франция отказалась от договора в Бретиньи. Французы ответили, что это англичане отказались от него, и перечислили все старые распри 1360-х годов. Настоящей же целью английской делегации было восстановление англо-французского перемирия. Но после желчных препирательств при открытии, оказалось, что даже в этом вопросе у сторон мало общего. Англичане требовали продления длительного перемирия 1396 года. Французы заявили, что их инструкции ограничиваются обсуждением нарушений последовательных временных перемирий, заключенных во время правления Генриха IV. Затем делегаты перешли к спорам о языке переговоров, что стало постоянной темой подобных мероприятий на долгие годы. Французы настаивали на переговорах на французском языке, а англичане делали вид, что не понимают его, и требовали использовать вместо него латынь. Эти бесплодные перепалки были вскоре прерваны известием о стремительном бегстве герцога Бургундского из Парижа, за которым последовало увольнение всех французских королевских советников, участвовавших в конференции. После нескольких дней неразберихи обсуждения были прекращены^[457].

Стремясь спасти все, что еще можно, Чичеле и Уорик установили контакт с Иоанном Бесстрашным находившимся во Фландрии. Не имея возможности иметь с ним дело как с правителем Франции, они хотели хотя бы узнать, что он может предложить им как лидер бургиньонов. Оказалось, что очень мало. Потеря Иоанном власти в Париже заставила его еще больше стремиться к заключению сделки с англичанами, но также означала, что ему нечего было дать им взамен. Его дилемма, как и прежде, заключалась в том, что англичане были ценными, но опасными союзниками. Пока у герцога была хоть какая-то перспектива вернуться к власти в Париже, он не мог позволить себе сделать ничего, что стоило бы ему политической поддержки там. 15 сентября 1413 года он принял английских послов в Брюгге. Переговоры продолжались в течение четырех дней. После того как англичане вернулись в Кале за инструкциями, переговоры возобновились в октябре в Сент-Омере, а затем в Лилле. Иоанн предложил англичанам союз с его собственным домом, который должен был быть скреплен браком английского короля с одной из его дочерей. Но англичанам требовалось нечто большее, чем приданое и переговоры ни к чему не привели^[458].

Новые арманьякские министры Карла VI были столь же неприветливы. Когда 31 августа Карл Орлеанский с триумфом въехал в Париж, одним из его спутников был кузен английского короля, Эдуард, герцог Йорк. Он служил вместе с графом Дорсетом в Гаскони и посетил Карла в Орлеане, а затем сопровождал его в Париж на пути в Англию. Присутствие Эдуарда рядом с Карлом было наглядным символом дружбы, скрепленной соглашением в Лондоне в 1412 году. Это соглашение пережило формальный отказ арманьякских принцев от него после заключения Осерского мира. Но у него не было будущего. Теперь, когда арманьяки были у власти, их союз с англичанами был ненужным обременением. Эдуард Йорк пробыл во французской столице три месяца. Его милостиво приняли и великолепно развлекали. Но если, как подозревали его хозяева, он приехал наблюдать за политической ситуацией, то не мог не испытывать иллюзий относительно ее последствий. Совет французского короля стремился восстановить перемирие с Англией и помешать английскому королю заключить сделку с герцогом Бургундским. Чтобы помешать переговорам о браке, которые, как французы знали, велись во Фландрии, они были готовы поставить Генриха V перед перспективой жениться на Екатерине Французской, единственной незамужней дочери Карла VI. Тринадцатилетняя принцесса предстала перед герцогом Йорком, одетая с ног до головы в золотые ткани и шелка, украшенная драгоценностями и окруженная фрейлинами, чтобы поразить герцога своей грацией, здоровьем и красотой. Но министры арманьяки не собирались идти на большие уступки Генриху V. Одним из первых их действий стало отправка герцога Бурбонского на гасконскую границу, чтобы изгнать англичан из тех частей Сентонжа и Пуату, которые были завоеваны при их же молчаливой (а в некоторых случаях и активной) поддержке, ранее в этом году. Герцог Бурбонский был участником соглашения, заключенного в мае 1412 года с Генрихом IV, но когда английский гарнизон Субиза направил к нему парламентера, чтобы напомнить об этом факте, он отмахнулся от него. 22 ноября герцог взял замок штурмом и разграбил его. Эдуард Йорк все еще находился в Париже, когда эта новость была встречена там колокольным звоном, процессиями и благодушной проповедью в церкви Сен-Жермен-л'Осеруа о преимуществах внутреннего мира^[459].

Герцог Йорк, который считал арманьякских лидеров своими друзьями, был ответственен за первые прямые контакты между новым правительством Франции и английским двором. В начале октября 1413 года, пока Чичеле и Уорик находились во Фландрии, Генрих V согласился принять высокопоставленное французское посольство. Это было торжественное посольство такого рода, которое не посещало Англию из Франции со времен правления Ричарда II. Его руководителями были три человека, которые в течение следующих восемнадцати месяцев будут тесно связаны с ухудшением англо-французских отношений: канцлер Иоанна Беррийского, архиепископ Буржа Гийом де Буафратье, коннетабль Шарль д'Альбре и дипломатический секретарь короля Готье Коль. Коль был самым скромным членом посольства, но в некотором смысле самым важным. В то время ему было около шестидесяти лет, он был образованным человеком и прекрасным латинистом, который однажды назвал себя "верным и способным знатоком работы посольств, участвовавшим во многих из них в Англию, Италию, Германию и другие страны". Он был, пожалуй, самым компетентным профессиональным дипломатом представлявшим французское правительство. Своей карьерой он был обязан герцогу Беррийскому, и, как многие высокопоставленные государственные служащие того же положения, он пострадал от рук кабошьенов за свою верность старым друзьям^[460].

Французское посольство отправилось в Англию вместе с герцогом Йорком и прибыло в Вестминстер 6 декабря 1413 года, где в воздухе витали слухи о готовящемся восстании. Сэр Джон Олдкасл, важный землевладелец из Кента и бывший друг Генриха V, бежал из лондонского Тауэра в конце октября после того, как церковный суд признал его виновным в ереси лоллардии. Из своего укрытия в доме пергаментщика в Кларкенуэлле Олдкасл планировал поднять массовое восстание в Лондоне с участием 20.000 человек, включая ядро сторонников лоллардов и гораздо большее число разрозненных недовольных людей. По всей Англии появились плакаты и памфлеты, призывающие народ восстать, чтобы уничтожить монархию и церковь. Некоторые принимали эти милленаристские проекты за чистую монету. Другие надеялись на богатство, не соответствующее их рангу. Сам Олдкасл, как говорят, планировал сделать себя правителем Англии. Восстание потерпело фиаско. Заговор с целью убийства короля и его братьев во время театрального представления в Элтэмском дворце в Двенадцатую ночь провалился. Горстка людей, которые в ночь с 9 на 10 января пришли к назначенному месту встречи на поле Сент-Джайлс под Лондоном, были разоружены и арестованы по мере их прибытия. Чудовищная череда казней в Ньюгейте и Сент-Джайлс в последующие дни и розыск Олдкасла, которому удалось скрыться в суматохе, усилили ощущение угрозы от этого безнадежного предприятия. Для французских послов, которые сопровождали двор Генриха V на протяжении всего кризиса, все это дело должно было подтвердить репутацию Англии как страны постоянных мятежей и политического насилия в тот самый момент, когда они верили, что раздоры во Франции остались позади^[461].

Переговоры в Лондоне были почти такими же трудными, как и на сорвавшейся конференции в Лелингеме годом ранее. Снова возникли споры о том, какой язык использовать — латынь ("общий язык") или французский ("как принято среди наших великих людей"). Французы вернулись к вопросу о браке между Генрихом V и Екатериной Французской, который, по их мнению, открывал наилучшие перспективы для прочного мира. Но Генрих V не собирался совершать ошибку, которую совершил Ричард II в 1396 году, позволив французам купить мир по дешевке. Его советники ясно дали понять, что рассматривают брачный союз как повод для урегулирования старых территориальных претензий. Без этого, по их словам, соглашение невозможно. Французы были встревожены. Их инструкции не распространялись на обсуждение территориальных уступок, и поэтому после двухнедельных бесплодных переговоров было решено, что французы вернутся в Париж в сопровождении другого английского посольства, чтобы обсудить этот вопрос там. Тем временем Генрих V обязался не связывать себя обязательствами с какой-либо другой невестой по крайней мере до 1 мая. Между двумя странами было заключено перемирие (на обоих языках) на год, до 2 февраля 1415 года. Трудно отделаться от впечатления, что при всех своих внутренних проблемах французы еще не воспринимали Генриха V и его королевство всерьез. Годы спустя король будет говорить о презрении (frequens irrisio), с которым столкнулись его первые посольства. Как и другие английские короли до него, он чувствовал покровительственное величия французской королевской семьи и возмущался этим. История о теннисных мячах, якобы присланных Генриху V Дофином с напутствием, что ему лучше развлекаться дома, чем вмешиваться в дела Франции, была не просто выдумкой Шекспира. Ее разновидности циркулировали в обществе и при жизни Генриха V. Это басня, но, как и многие басни, она воплощала символическую правду^[462].

* * *

Иоанн Бесстрашный так и не смирился со своим изгнанием из правительства и столицы Франции. Его первой реакцией на захват арманьяками власти в Париже была демонстрация своих добрых намерений и попытка договориться о возвращении к власти. Вряд ли это было реалистично. Епископ, которого он послал в Париж, как сообщается, исполнил свою миссию с "поистине цицероновским красноречием", но не получил никакого ответа, кроме холодного приветствия и обещания, что ответ короля станет ему известен в свое время. Ответ, когда он все-таки был дан, заключался в том, что Иоанн должен сдать небольшое количество королевских замков, которые все еще находились под его властью, поклясться соблюдать Понтуазский мир и прекратить любые переговоры с англичанами. Эмиссары Карла VI передали это послание герцогу в Лилле 5 ноября 1413 года. Иоанн молча выслушал их, а затем он приказал подать ему лошадь и, не произнеся ни слова, ускакал прочь. Разрыв был завершен^[463].

Вскоре после этой встречи в Париж стали поступать сообщения о том, что Иоанн замышляет восстание своих сторонников в Париже и собирается идти на город с армией. Герцог все это отрицал. Но сообщения оказались правдивыми. 7 декабря 1413 года он прибыл в Антверпен на шестидневное совещание со своими родственниками, союзниками и военачальниками. С собой он привез письмо, якобы от Дофина, в котором тот призывал его срочно прибыть в Париж с армией. За ним последовали еще два подобных письма, каждое из которых было более настойчивым, чем предыдущее. Примерно на Рождество герцог опубликовал манифест, в котором объявил, что королева и Дофин находятся в плену в Лувре и что он получил письма, написанные рукой самого Дофина и скрепленные его печатью, с призывом спасти их. В то время как копии этого манифеста распространялись по городам Франции, вассалам Иоанна был разослан призыв собраться на Сомме, чтобы "освободить моего господина и его сына герцога Гиеньского от их рабства"^[464].

Происхождение этих загадочных писем Дофина неясно. Они не согласуются с известными взглядами Людовика Гиеньского. Нет достоверных свидетельств того, что Дофин или королева были стеснены или нуждались в спасении. Версии писем, ходившие по стране, были заверенными копиями, а оригиналы, написанные рукой Людовика или скрепленные его печатью, никогда не были предъявлены. Наиболее правдоподобным объяснением этого является то, что их подделал сам Иоанн Бесстрашный. Однако письма вызвали смятение в Париже, когда манифест Иоанна достиг города. Карл VI был в отлучке с Рождества, и вместо него королева взяла на себя главенствующую роль в правительстве. 9 января 1414 года она председательствовала на напряженном заседании Совета в Лувре. На Совете присутствовали Дофин, канцлер и большинство арманьякских принцев. К ним присоединились представители Университета и муниципалитета. Канцлер, который, очевидно, считал, что письма подлинные, прилюдно осудил Дофина за его праздность, легкомыслие и подверженность влиянию злонамеренных советников. Людовик отрицал, что писал эти письма. Остальные не знали, чему верить. Ясно было лишь то, что при дворе Дофина все еще оставалось несколько бургиньонов, которых он считал своими друзьями. Среди них были один из камергеров Иоанна, Давид де Бриме, и Жан де Крой, сын-подросток одного из самых близких советников Иоанна. Участники совещания пришли к выводу, что если Людовик действительно написал герцогу Бургундскому, то это, должно быть, их рук дело. Поэтому через день или два королева, посоветовавшись с принцами, вошла в личные апартаменты Дофина в Лувре и приказала своим слугам арестовать Давида де Бриме, Жана де Кроя и еще двух придворных ее сына. Жан де Крой был заключен в тюрьму в замке Монлери. Остальные трое были освобождены под обязательство никогда больше не приближаться к Дофину. Сам Дофин был в ярости, но в последующие дни успокоился и занялся защитой столицы от герцога Бургундского. Был объявлен арьер-бан, войска стекались к Парижу со всей северной Франции, а герцог Бурбонский был отозван с гасконской границы. Был отдан приказ, чтобы все замки, мосты и броды на подступах к Парижу охранялись против армии Иоанна Бесстрашного. Тем временем Дофин публично отрекся от этих писем и обратился к своему тестю с письменным требованием, в котором приказал ему распустить армию и держаться подальше от города^[465].

Герцог Бургундский был невозмутим. 23 января 1414 года, находясь в Лилле, он обнародовал новый манифест, в котором повторил все свои старые претензии по поводу преследования своих клиентов и союзников. К этому времени его армия уже собиралась под стенами крепости Бапом, к югу от Арраса. 30 января герцог начал свой поход на юг. Верность правительству на местах была сомнительной а сопротивление бургиньонам хаотичным и не стойким. Капитан Перона отказался позволить герцогу пересечь Сомму через городской мост. Но в Эклюзье, в десяти милях ниже по течению, офицеры герцога уговорили защитников моста пропустить армию, предъявив предполагаемые письма Дофина. В Компьене на Уазе горожане решили, что им "нет дела ни до одной стороны, ни до другой". Но когда брат Иоанна Бесстрашного, Филипп Неверский, появился у города с копиями писем, они дрогнули. Офицеры короля и некоторые более богатые горожане выступали за сопротивление бургиньонам. Но после бурных дебатов, на общем собрании, горожане решили не сопротивляться. Горожане Санлиса также созвали собрание, но в итоге решили не впускать армию герцога. Нуайон открыл ворота без возражений, а Суассон — с энтузиазмом. Вечером 7 февраля герцог Бургундский достиг Сен-Дени. Стражники у ворот заявили, что им приказано удерживать это место против него, но горожанам этого не хотели и опустили подъемный мост. Здесь, в Сен-Дени, герцог Бургундский основал свой штаб. Теперь у него было около 2.000 латников и примерно вдвое меньше лучников, а также боевые слуги и пажи, всего около 5.000 человек. На следующее утро Иоанн послал своего герольда, герольдмейстера Артуа, в Париж. Герольд был принят на Совете короля, объявил, что его господин прибыл по приглашению Дофина, которого держат в плену, что он намерен войти в город и предъявил письма герцога, адресованные королю, королеве и Дофину, в которых объяснялись его действия. Совет отказался их принять и отослал герольда прочь. Когда герольд вышел из зала Совета, чтобы вернуться в Сен-Дени, он столкнулся на улице с графом Арманьяком, который сказал ему, что следующий герольд, которого Иоанн пошлет в город, лишится головы^[466].

Герцог Бургундский не рассчитывал взять Париж штурмом, а тем более заморить его голодом. Он рассчитывал, что его сторонники в городе откроют ему ворота, как это сделали жители Компьеня, Суассона и Сен-Дени. Арманьякские вожди могли рассчитывать на поддержку более зажиточных горожан после ужасающего опыта восстания предыдущего лета. Но они прекрасно понимали, что большая часть населения по-прежнему настроена к ним откровенно враждебно и с радостью примет бургиньонов. Это означало, что правительству приходилось тратить значительную часть своей энергии и ресурсов на сдерживание зарождающегося восстания у него за спиной. Сержанты прево патрулировали таверны в поисках агитаторов, недовольных и бунтовщиков. Местные сторожевые комитеты, очищенные от сторонников бургиньонов, прислушивались к тому что говорят на улицах. Более богатые купцы были призваны следить за порядком. Сотрудники и советники Счетной палаты разъезжали по городу в полном вооружении. Канцлер лично расхаживал по улицам в сопровождении отряда судей Парламента, говоря, что они "люди закона, не привыкшие ходить вооруженными или ездить на чем-то большем, чем мул". Малейшее проявление недовольства на улицах приводило к арестам и крупным штрафам. Даже детей, пойманных за исполнением частушек о герцоге Бургундском, пинали и били. Вновь последовали изгнания. Университет, несмотря на его беспрекословное преклонение перед новым режимом, был признан очагом скрытых бургиньонских настроений, и многие из его наиболее видных профессоров получили приказ покинуть город в течение дня^[467].

Оборона Парижа была поручена графу Арманьяку под номинальным командованием Дофина. 4 февраля 1414 года, когда бургиньоны переправлялись через Уазу, семнадцатилетний Людовик Гиеньский, восседая на боевом коне и облаченный в сверкающие стальные доспехи, осмотрел военные дружины арманьякских принцев, выстроенные в шеренги на кладбище Нотр-Дам, и распределил их по местам дислокации: Дофин остался Лувре, графу Арманьяку отвели Бургундский отель, Карлу Орлеанскому — Сен-Мартен-де-Шам, герцогу Анжуйскому — Бастилию. Простым людям было приказано не отвлекаться от повседневной деятельности, строго запрещено приближаться к стенам и вооружаться, из опасения, что парижане обратят оружие против защитников города. Совет провозгласил на перекрестках улиц, что любой человек, замеченный вооруженным без разрешения, будет немедленно повешен^[468].

Утром 10 февраля 1414 года вся бургиньонская армия появилась в боевом порядке на равнине к западу от города между пригородными деревнями Монмартр и Шайо. Это было впечатляющее зрелище, доложил клерк Парламента, который поднялся на башню дворца, чтобы посмотреть на происходящее. Оставив свои ряды, герцог Бургундский с эскортом из 400 человек направился к воротам Сент-Оноре, которые вели в квартал Лувр. Герольдмейстер Артуа вышел вперед с четырьмя рыцарями, чтобы потребовать пропуск в город. Стражники прогнали их и пригрозили открыть по ним огонь. Ангерран де Бурнонвиль, капитан эскорта Иоанна, попытался поговорить с Луи де Босредоном, который командовал отрядом защищавшим воротами. Но Босредон отказался отвечать, и бургундский капитан удалился, сопровождаемый залпом арбалетных болтов. Герцог простоял перед воротами три часа, надеясь, что их откроют его союзники. Но они оставались крепко закрытыми. Около часа ночи он поскакал обратно в Сен-Дени. Здесь на следующий день Иоанн обнародовал еще один манифест, призывающий всех верных подданных освободить короля и Дофина. Копии были тайно доставлены в город и за ночь распространены, прибитые к дверям Нотр-Дам и других общественных зданий. Но порядок строго охранялся и восстания не произошло. Что еще хуже, Карл VI пришел в себя, пока Иоанн топтался за пределами Парижа. В короткий промежуток времени до того, как в конце месяца у него снова случился рецидив, он появился на публике, посетив благодарственную службу в Нотр-Дам и опровергнув предположения о том, что он находится в плену у врагов герцога. Король подписал ряд актов, в которых открыто выступал на стороне арманьяков против герцога Бургундского. Поддержка Иоанна в городе начала ослабевать и герцог предпринял последнюю попытку привлечь на свою сторону арманьякских принцев. Еще один герольд появился у ворот Сент-Антуан возле Бастилии с письмами для герцогов Беррийского, Анжуйского и Орлеанского. Но солдаты, размещенные там, не приняли их, и герольд был вынужден оставить их прикрепленными к палке воткнутой в землю, прежде чем уехать. В ночь на 16 февраля, под проливным дождем, герцог Бургундский свернул свой лагерь и ушел со своей армией на север^[469].

Иоанн Бесстрашный потерпел серьезное военное поражение и еще более серьезное политическое унижение. Его сторонники в Париже, ожидавшие, что он пробьет себе дорогу, почувствовали себя преданными. Новость о его отступлении была встречена насмешками и оскорбительными частушками на улицах. Арманьякские вожди набрались храбрости и 17 февраля 1414 года по улицам Парижа прошли глашатаи, объявившие герцога Бургундского предателем и мятежником и изгнанным из королевства. Все имущество его сторонников было конфисковано. В последующие дни эти приказы были распространены по городам Франции. В Париже гайки были закручены еще сильнее. Было проведено еще больше арестов, изгнаний и казней. Королевский прево конфисковал уличные цепи, ставшие символом власти толпы, и отправил их на телегах в Бастилию и Лувр. Всех горожан заставили сдать оружие^[470].

2 марта 1414 года королева и Дофин председательствовали на Большом Совете в отеле Сен-Поль. Присутствовали все арманьякские принцы и капитаны. Собрание приняло решение о мощном контрнаступлении против герцога Бургундского в его собственных владениях. Король должен был стать номинальным командующим, несмотря на его недееспособность. Ядро армии составят свиты арманьякских принцев и контингенты, собранные в провинциях для защиты Парижа, которые уже начали прибывать в столицу. Для покрытия расходов была введена талья в сумме 600.000 ливров. В ста милях от Парижа, в городе-крепости Аррас, Иоанн Бесстрашный председательствовал на своем собственном Совете. Это было мрачное совещание. Очевидно, что провал под Парижем вызвал скептическое отношение к письмам Дофина. Иоанн должен был поклясться в их подлинности и призвать двух своих советников поддержать его своими клятвами. В конце концов, у них не было иного выбора, кроме как поддержать своего герцога. Письма были единственной защитой от обвинения в измене, если бы они вновь взялись за оружие против правительства. Совет в Аррасе ожидал, что правительство вторгнется в Артуа и Пикардию, а возможно, и во Фландрию, и решили обороняться и сражаться^[471].

4 марта 1414 года, через два дня после принятия этих воинственных решений в Париже и Аррасе, послы Генриха V, Генри, лорд Скроуп, Хью Мортимер и валлийский юрист Генри Уэр, въехали в Париж через ворота Сен-Дени. Они были приняты при дворе с торжественной церемонией. Было сделано все возможное, чтобы произвести на англичан впечатление. Но переговоры закончились неудачей, как и дискуссии в Лондоне. Англичане приехали обсудить территориальные уступки, которые можно было бы сделать в обмен на брачный союз. Но внимание французов было приковано к другим вещам. Их больше интересовало перемирие на год, которое коннетабль привез с собой из Лондона. Это, по крайней мере, позволило бы англичанам на время остаться в стороне от гражданской войны во Франции. Карл VI ратифицировал его с готовностью. Но его министры уперлись в вопросе о территориальных уступках. Хотя послы оставались во французской столице до самого апреля, они недобились никакого прогресса^[472]. Однако их миссия не была напрасной. Они подмечали все вокруг себя, видели недееспособность французского короля, воочию наблюдали за развитием политического кризиса и проехали от Кале через равнину Пикардии, пока армия Иоанна Бесстрашного отступала через нее в обратном направлении, став свидетелями сбора сил в столице для контрнаступления арманьяков.

1 апреля 1414 года Карл VI был достаточно здоров, чтобы принять Орифламму в аббатстве Сен-Дени. Через два дня, 3 апреля числа, он выступил из Парижа на север во главе армии, которую в то время описывали как "достаточно большую, чтобы покорить несколько варварских народов". При численности в 10.000 латников и 4.500 лучников в армии должно было быть в общей сложности около 25.000 человек, включая пажей, боевых слуг и рабочих. Кроме герцогов Беррийского и Анжуйского, которые остались удерживать Париж с гарнизоном в 800 человек, все арманьякские принцы присутствовали в армии со своими сторонниками. Способность арманьяков собрать армию такого размера и ввести налоги, необходимые для ее оплаты, была некоторым свидетельством поддержки их дела после восстания кабошьенов. Однако в конечном итоге их сила зависела от контроля над королевской семьей, институтами власти и провинциальными администрациями. Король, королева и Дофин сопровождали армию. Карл VI был растерян и едва что-либо понимал, его решения в любой случае диктовались министрами и капитанами. Никто не сомневался, что настоящим командующим был граф Арманьяк. Вместо вертикального белого креста, который традиционно носили французские королевские войска, все они теперь носили диагональную белую перевязь, которую графы Арманьяк давно приняли в качестве своей эмблемы. Теперь это была эмблема партии. Однако даже король и Дофин носили эту перевязь, как с отвращением отмечали традиционалисты. Дофин относился ко всей этой затее с недоверием. Он давно утратил всякую привязанность к Иоанну Бесстрашному, но всегда сомневался в целесообразности полномасштабной войны против него, чтобы удовлетворить мстительные планы Карла Орлеанского и Бернара Арманьяка. Однако он ничего не мог сделать, пока его отец оставался способным хотя бы внешне командовать^[473].

Иоанн Бесстрашный не мог надеяться встретить натиск арманьяков на равных. Во время отступления от Парижа он разместил большие гарнизоны в Суассоне и Компьене, чтобы задержать продвижение противника, а сам занялся медленным наращиванием сил в Артуа и валлонской Фландрии. В Бургундии герцогиня призвала клиентов и вассалов Иоанна отправиться к нему на помощь. Но повсюду бургундские вербовщики встречали серьезное сопротивление. От имени Карла VI были разосланы указы, в которых потенциальных рекрутов предупреждали о последствиях измены. Многие из них отказались воевать против короля. Города Фландрии отказались прислать герцогу войска, а собравшиеся в Генте Штаты Фландрии не поддержали его финансово. Жители Арраса, не желавшие оказаться между Францией и Бургундией, не желали даже защищать свой город. Иоанну Бесстрашному пришлось занять его силой. Граф Сен-Поль, лейтенант Иоанна в провинции, удалился в свои владения в Пикардии, сославшись на то, что повредил ногу. Его сосед Жак де Шатийон сделал то же самое, сославшись на приступ подагры. Чиновники герцога были вынуждены проводить большую вербовку в имперском графстве Бургундия, где конфликт лояльностей был менее острым, поскольку формально оно не являлось частью Франции. В результате в распоряжении герцога было не более 5.000 человек плюс примерно 3.000 — 4.000 боевых слуг, что составляло едва ли треть от числа армии арманьяков^[474].

Примерно 20 апреля 1414 года армия принцев прибыла под стены Компьеня. Город занимал важное положение на южном берегу Уазы, недалеко от ее впадения в Эсну. Оборону возглавлял фламандский дворянин Юг де Ланнуа, ветеран балтийских крестовых походов и Льежских войн. Под началом у Ланнуа был гарнизон численностью около 500 человек, включая отряд английских лучников. Он вел упорную оборону, вылазки серьезно подорвали усилия осаждающих и разрушили их лагерь. Осажденные атаковали артиллерийские позиции осаждающих, подрывали крупные артиллерийские орудия и захватывали мелкие вместе с обслугой. Но как только инженерам арманьяков удалось перебросить мост через реку и закрепиться на обоих берегах, судьба города была предрешена. Гарнизон обратился к Иоанну Бесстрашному с просьбой оказать им помощь. Однако у герцога не было свободных войск, и он разрешил Ланнуа вступить в переговоры. В ходе переговоров проявились все суровые дилеммы подданства в гражданской войне. Отказ во въезде в город королю или его офицерам считался государственной изменой. Явившись к королю в его покои, Юг де Ланнуа не хотел признавать себя предателем. Но его единственным ответом было то, что Карл VI не властен над своим королевством. Он верно служил королю, сказал он, по приказу герцога Бургундского, который сам был верным слугой короля. Граф Арманьяк предпочел бы примерно покарать защитников и убить их всех, даже ценой более длительной осады, но он не смог увлечь за собой других капитанов, которые настаивали на том, чтобы предложить защитникам условия капитуляции. 7 мая Компьень капитулировал. Гарнизону было разрешено свободно уйти со всеми лошадьми и снаряжением, поклявшись никогда больше не выступать с оружием против короля^[475].

На следующий день после капитуляции Компьеня был осажден Суассон, еще один важный город с мостом через реку Эсна, в двадцати пяти милях к востоку. Капитаном города был Ангерран де Бурнонвиль. Арманьяки ненавидели его за ту выдающуюся роль, которую он сыграл в их унижении под Парижем в 1411 году, когда король был марионеткой герцога Бургундского. Как и Ланнуа, Бурнонвиль отверг обвинения в измене, брошенные ему офицерами, которые, от имени короля, призвали его сдаться. Он сражался за короля в "последней войне", ответил он, и теперь он откроет ворота города ему, но не армии герцога Орлеанского. Но это была всего лишь бравада. Суассон как крепость был слаб, как отлично знал Бурнонвиль. Защитники были разделены между самим городом и укрепленным монастырем Сен-Медар на другом берегу реки. И в городе, и в монастыре солдаты гарнизона враждовали с горожанами и были разделены между собой. Одни относились к обороне с неохотой, у других были родственники в армии арманьяков, а большинство просто боялось за свою жизнь. Контингент английских наемников требовал жалованья и помышлял о измене.

Через несколько дней Бурнонвиль решил, что оборона безнадежна и обратился за помощью к герцогу Бургундскому. "Это ужасно для нас, — писал он, — оказаться сражающимися против короля, нашего суверена и естественного повелителя, и видеть такое большое войско… нацеленное на наше уничтожение". Иоанн Бесстрашный никогда не прочел этих слов. Письмо было доставлено командирам арманьяков, когда гонец был захвачен при попытке пробраться через осадные линии. 20 мая аббат Сен-Медар взял дело в свои руки. В тайне от гарнизона, он завладел ключами и открыл ворота для арманьяков. Когда весть о предательстве дошла до защитников города, боевой дух их рухнул. Ангерран де Бурнонвиль решил бежать с гарнизоном ночью и пробиваться через вражеские ряды, оставив жителей на произвол судьбы. Но не у всех хватило духу принять эту рискованную затею. Молодой дворянин из гарнизона по имени Симон де Краон отправил послание своим родственникам во вражеском лагере с предложением выдать самого Ангеррана де Бурнонвиля в обмен на смягчение условий для всех остальных. В ту ночь, когда Бурнонвиль прибыл к воротам, чтобы возглавить прорыв через осадные линии, он обнаружил, что Краон и его спутники преграждают ему путь. Начался бунт. Зазвонил набат. Толпы горожан хлынули на улицы с факелами и мечами в руках. Осаждающие, услышав шум и догадавшись, что происходит, решили штурмовать стены. Как только достаточно рассвело, они начали штурм стен сразу в пяти точках. После двух часов отчаянного боя на стенах и в проломах английский отряд открыл ворота у реки, чтобы впустить своих соотечественников, сражавшихся с арманьяками. В тот же момент отряды герцога Барского, стоявшие на противоположном берегу реки, переправились вброд и захватили мост через Эсну. Над башней появилось знамя графа Арманьяка. Защитники отступили, а осаждающие навалились на стены со всех сторон. Повсюду раздавались крики Armagnac! и Ville gagnée! (Город наш!)".

Согласно военному кодексу позднего средневековья, защитники города, взятого штурмом, не могли рассчитывать на пощаду. Разграбление Суассона было одним из худших в своем роде. Дома и церкви подвергались систематическому опустошению. Солдат гарнизона и горожан рубили без разбора. Женщин насиловали. Многие жители бежали к реке и тонули, пытаясь переплыть ее. Около 1.200 человек погибли^[476]. Когда разграбление города закончилось, возмездие продолжилось. На этот раз некому было остановить графа Арманьяка, который своим ужасным примером показал опасность сопротивления. Ангерран де Бурнонвиль, который был тяжело ранен в последний момент боя, был обезглавлен на городском рынке. Согласно фламандскому хронисту Оливье ван Диксмюде^[477], который утверждает, что узнал об этом от очевидца, раненый Бурнонвиль призвал с эшафота выпить за герцога Бургундского "и за гибель всех его врагов". Вместе с ним были казнены несколько видных дворян из гарнизона, а также ряд горожан, которые понесли наказание за то, что открыли ворота Иоанну Бесстрашному в феврале. В последующие дни оставшиеся в живых солдаты гарнизона, включая нескольких английских лучников, были группами повешены на импровизированных виселицах перед воротами и у королевских покоев. Двадцать пять видных горожан были закованы в цепи и увезены в повозках для казни в Париже^[478].

В конце мая 1414 года армия принцев разделилась на две части. Меньшая часть, из Суассона, двинулась на юго-восток, чтобы вторгнуться в Бургундию. Основная часть планировала продвигаться на север для вторжения в Артуа. Серьезность положения герцога Бургундского стала очевидной, когда его родной брат Филипп, граф Неверский, отошел от его дела. Доля Филиппа в отцовских владениях, включавших графства Невер и Ретель и разрозненные территории в Шампани, была более уязвимой, чем владения Иоанна. Поэтому в начале июня 1414 года он предстал перед Карлом VI в аббатстве Сен-Мартен в Лаоне и смиренно подчинился. По его словам, письма Дофина ввели его в заблуждение, заставив поверить, что он действует в интересах короля. Филипп пообещал никогда больше не поддерживать дело своего брата, и его заставили передать владения под контроль офицеров короля, сохранив доходы, но не политическое влияние и военную силу. Было решено, что если он нарушит свои обязательства, то его владения будут окончательно конфискованы в пользу короны. Филипп явно считал, что арманьяки победили^[479].

* * *

30 апреля 1414 года английский Парламент собрался в Лестере во временном деревянном зале рядом с францисканским монастырем. Во вступительной речи канцлера Генри Бофорта ничего не было сказано об отношениях с Францией, но эта тема, должно быть, занимала всех. Генри Скроуп и Хью Мортимер приехали из Парижа в начале мая с отчетом из первых рук о событиях, разворачивающихся на севере Франции. К ним присоединились четыре посла герцога Бургундского, которые недавно прибыли в Англию. Посольство возглавлял канцлер Фландрии Рауль ле Мэр, а в число его коллег входили некоторые из ближайших доверенных лиц Иоанна Бесстрашного. Генрих V позаботился о том, чтобы французы узнали о приезде бургундцев. Послов демонстративно принимали и экстравагантно почивали. Дипломатический секретарь Карла VI Готье Коль, оставшийся в Лондоне для поддержания контактов с английским двором после отъезда последнего французского посольства, был приглашен в Лестер для наблюдения за зрелищем. Современник сообщал, что в Парламенте было "много секретных дел, о которых стало известно только позже". Насколько Генрих V поделился своими планами с Парламентом, можно только догадываться, но в данный момент король приберегал сюрприз для другого дня. Епископ Бофорт сообщил парламентариям, что Генрих V не просит субсидий "в надежде, что в будущем он найдет их более готовыми и желающими удовлетворить его потребности"^[480].

Переговоры с бургундцами вел Генри Чичеле при поддержке Скроупа и Мортимера. Их обмен мнениями зафиксирован в ярком отчете, подготовленном для английского короля. Рауль ле Мэр и его коллеги якобы приехали, чтобы продвинуть старое предложение о том, чтобы Генрих V женился на одной из дочерей герцога. Но дискуссии быстро обошли эту тему и перешли к более насущному вопросу об английской военной поддержке пошатнувшегося дела Иоанна Бесстрашного во Франции. Бургундцы хотели заключить военный союз и получить 500 английских латников и 1.000 лучников на срок не менее трех месяцев за счет самого Генриха V. В ответ Иоанн был готов выделить 500 или 1.000 латников, чтобы помочь англичанам завоевать земли Бернара Арманьяка и Шарля д'Альбре на юго-западе, а также графство Ангулем, принадлежавшее Иоанну Орлеанскому. После этого, заявили послы, они вместе, "как братья и партнеры", приступят к завоеванию нормандских владений графа Э и графа Алансонского, а также владений Орлеанского дома на Луаре, в Шампани и Пикардии. После завоевания этих территорий они должны были быть разделены между "братьями и партнерами" пропорционально их вкладу в кампанию.

Проблема этих предложений заключалась в том, что, как ясно дали понять представители Иоанна, союз будет направлен только против принцев Жьенской Лиги. Он не обязывал стороны начинать войну против короля Франции или Дофина. Английская сторона была настроена скептически. Англичане были хорошо осведомлены о недавних проблемах Иоанна и задали несколько неудобных вопросов. Что произойдет, если французский король прикажет Иоанну отказаться от английского союза и заключить мир с арманьяками? Он откажется, — последовал ответ. А если Карл VI двинет против Иоанна войска, что тогда? В ответе на этот вопрос послы были менее уверены. Они должны были спросить своего господина, но полагали, что он попытается объясниться с королем, делая все возможное для поддержания дела Генриха V. А что если во время совместной кампании Генрих V нападет на замок, принадлежащий королю? Они "не знали и не осмеливались" ответить на этот вопрос, сказали они; им придется обратиться за инструкциями к герцогу. Какие гарантии Иоанн мог бы дать английскому королю, что сам выполнит свои обещания, спрашивали англичане, вспоминая, возможно, нестабильные отношения Эдуарда III с Карлом Злым, королем Наварры. "Будут скрепленные печатями документы, клятвы и все обычные в таком случае вещи", — ответили бургундцы.

После этого обмена мнениями англичане перешли к делу. Как они могли быть уверены в союзе с Иоанном Бесстрашным? Генрих V был сувереном в своей стране и претендовал на роль короля во Франции, тогда как Иоанн Бесстрашный признавал суверенитет Карла VI. Генрих V был свободным агентом, а Иоанн — нет. Между ними не будет настоящей взаимности до тех пор, пока целью Генриха V будет французское государство, а Иоанн будет претендовать на то, чтобы править будучи частью этого государства. Генри Чичеле и его коллеги затронули вопрос, который останется неразрешимой дилеммой для герцога до конца его жизни и не получили четкого ответа. Обе стороны согласились, что их дискуссия вызвала "вопросы и сомнения", которые необходимо разрешить, прежде чем можно будет добиться какого-либо прогресса. Рыцарь из бургундской свиты был отправлен обратно в Аррас для консультации с герцогом. Дальнейшие инструкции, похоже, были получены, и переговоры ненадолго возобновились в начале июня. На этот раз английскую сторону возглавил Генри Скроуп. Из его инструкций ясно, что англичане считали, что единственным приемлемым для Иоанна способом решения дилеммы о суверенитете было признание Генриха V королем Франции и принесение ему оммажа. Но столь же очевидно было, что послы Иоанна не имели полномочий согласиться на столь радикальный разрыв с династией Валуа, к которой принадлежал и сам их господин. Был составлен проект соглашения, который не сохранился, но к этому времени Рауль ле Мэр уже уехал. Остальные члены бургундского посольства последовали за ним через две недели. Ничего так и не было согласовано^[481].

Готье Коль выехал примерно в то же время, чтобы представить свой отчет французскому королевскому Совету. По-видимому, он рассказал, что англичане не могут договориться, какую сторону поддержать. Это было правдой. Генрих V выступал за союз с герцогом Бургундским, как он всегда и делал. Его мнение поддерживал Джон Ланкастер, самый политически проницательный из его братьев, который недавно стал герцогом Бедфордом. Герцог Кларенс и герцог Йорк настаивали на сделке с арманьякскими принцами, которых они знали и любили и с которыми плодотворно сотрудничали в 1412 и 1413 годах. Их поддерживал младший из братьев короля, Хамфри, герцог Глостер. Однако на данном этапе ситуация была слишком неопределенной, чтобы можно было принять какое-либо решение. В течение следующего года Генрих V не поддерживал ни одну из сторон. Вместо этого он проводил грубую политику, пытаясь продать свою поддержку тому, кто больше заплатит. Вскоре после отъезда французских и бургундских послов он направил одновременные посольства к герцогу Бургундскому и ко двору Франции. Генри Скроуп и Хью Мортимер взяли на себя ведущую роль в переговорах с Иоанном Бесстрашным. Им помогали два новичка в мире английской дипломатии: общительный политический советник короля Томас Чосер, спикер последнего Парламента и сын знаменитого поэта, и Филипп Морган, умный, добросовестный валлиец, который недавно поступил на службу в английскую Канцелярию и вскоре должен был стать незаменимым. Они уехали во Фландрию в последнюю неделю июня. Послы ко двору короля Франции отправились двумя неделями позже, переправившись в Дьепп вместо Кале, чтобы избежать проезда через владения Иоанна Бесстрашного. Это было самое внушительное посольство, посетившее Францию за последние двадцать лет. Его возглавляли два епископа, Томас Лэнгли Даремский и Ричард Куртене Норвичский. Лэнгли был карьерным администратором и бывшим канцлером, вероятно, самым опытным дипломатом на службе Генриха V. Куртене был совсем другим человеком. Он был светским, аристократическим церковником, который своим быстрым возвышением был обязан дружбе короля и родству с графами Девона. Современник описывал его как человека "внушительного роста и превосходного ума, отличавшегося красноречием и образованностью, как и другими благородными качествами". Главные светские члены посольства, Ричард, лорд Грей из Коднора, и Томас Монтегю, граф Солсбери, были в основном военачальниками. Грей служил адмиралом севера в предыдущее царствование и с отличием воевал в Шотландии и Уэльсе. Солсбери, молодой человек только начинающий свою карьеру, воевал вместе с Кларенсом во Франции и недавно был принят в Орден Подвязки. Все эти люди были близки к королю и знали его мысли так хорошо, как никто другой. Их сопровождала свита из 500 всадников в ливреях и гора багажа, для перевозки которого через Ла-Манш потребовалась целая флотилия транспортных судов^[482].

* * *

Пока Совет Генриха V готовил инструкции для послов, арманьякская армия медленно продвигалась на север по великой равнине Пикардии. В начале июня 1414 года в прокламации, обнародованной в Лаоне, содержался призыв к сбору подкреплений, чтобы увеличить численность армии, которая и так уже была слишком велика для быстрого продвижения и чьи расходы на жалованье быстро превысили ресурсы правительства. Введенная в марте талья была увеличена на 50%, в целом до 900.000 ливров. К 14 июня принцы достигли Соммы у Сен-Кантена. Здесь они потеряли инициативу из-за путаницы приказов и контрприказов. Их первоначальный план заключался в продвижении на северо-восток, чтобы оказаться между войсками герцога Бургундского из Артуа и Фландрии, которые были сосредоточены вокруг Арраса, и контингентом герцогства и графства Бургундского, который шел на запад через Эно, чтобы присоединиться к ним. Граф Арманьяк и герцог Бурбонский, взяв около 4.000 всадников, направились к реке Самбра, чтобы перехватить эти силы, в то время как остальная часть огромного войска медленно следовала позади. Графу Арманьяку и герцогу Бурбонскому удалось настичь бургундский арьергард у Мерб-ле-Шато на Самбре в Эно и нанести ему тяжелые потери. Но им помешал использовать свое преимущество граф Эно, который протестовал против вторжения на его территорию. В результате большинство бургундских отрядов благополучно добрались до Дуэ в валлонской Фландрии, где Иоанн Бесстрашный основал свой штаб. Получив отпор в Эно, граф Арманьяк и герцог Бурбонский отступили на юг и присоединились к основной части армии. Вся армия вернулась в Сен-Кантен. После паузы для переосмысления стратегии армия возобновила свой поход, на этот раз направившись на запад к Аррасу^[483].

Примерно 12 июля 1414 года французская королевская армия вошла в графство Артуа, во главе которой ехал король, а рядом с ним — оруженосец, держащий в руках Орифламму, "как будто он сражается с сарацинами". Медленное продвижение армии и изменения в планах дали Иоанну Бесстрашному время для наращивания сил. Он подготовил свою оборону с большим мастерством. Его армия была разделена на три примерно равных корпуса. Около 1.500 человек, включая контингент английских наемников, были расквартированы в самом Аррасе. Еще 1.500 человек собрались в Бапоме, а затем были рассредоточены по замкам региона, откуда они могли нападать тылы французской армии, обрушиваться на ее фуражиров и нарушать линии снабжения. Остальная часть бургундской армии, состоящая из 1.500 — 2.000 человек из герцогства и графства Бургундия, находилась в резерве под личным командованием Иоанна в окрестностях Дуэ. Герцог понимал, что он слишком слаб, чтобы дать французской армии сражение в поле. Его стратегия заключалась в том, чтобы вести организованное отступление, изматывая своих врагов, истощая их средства и запасы, пока они не будут готовы заключить компромиссный мир^[484].

Первым серьезным препятствием на пути королевской армии стал Бапом. Стоявший на скале над дорогой из Фландрии в Париж, по которой доставляли сукно, Бапом защищался гарнизоном из 200 латников и большим отрядом лучников. Но крепость была старой и плохо отремонтированной, недостаточно оснащенной и плохо снабженной для длительной осады. Как только французская армия оказалась под ее стенами, от гарнизона потребовали сдаться и начали готовить штурм. Внутри крепости защитники провели военный Совет. Некоторые из них, очевидно, чувствовали себя неловко, открыто бросая вызов королю. Капитан Бапома, Ферри де Анже, был двоюродным братом магистра королевских арбалетчиков. Вместе защитники решили, что это место невозможно долго оборонять. С французской стороны им предоставили недельное перемирие, чтобы получить разрешение герцога Бургундского на капитуляцию. Примерно 19 июля гарнизон открыл ворота на условиях. На воротах был нарисован королевский герб, и гарнизон вышел со своим оружием, лошадьми и багажом под охраной коннетабля, под крики и насмешки собравшихся снаружи солдат королевской армии. Амнистия не распространялась на тех, кто был изгнан из Парижа после краха восстания кабошьенов или служил в гарнизонах Компьеня или Суассона. И среди гарнизона было немало таких людей. Они пытались замаскироваться под боевых слуг, закрывали забрала свои бацинетов, когда выходили из ворот. Но их узнавали и вытаскивали из рядов. Другие пытались бежать и были пойманы. Большинство из них впоследствии были казнены^[485].

Три дня спустя, 22 июля, авангард королевской армии под командованием коннетабля и герцога Бурбонского прибыл к стенам Арраса. Аррас был большим обнесенным стеной городом на левом берегу реки Скарп, который когда-то, в разгар текстильного бума XIII века, был одним из самых богатых во Франции. Как и многие французские города, он был разделен на старый город Сите, в котором главенствовал собор и жили церковники и судьи, и более густонаселенный Бург, выросший вокруг богатого аббатства Сент-Ведаст (Сент-Вааст) на востоке и включавший в себя большинство торговых и промышленных районов. Защитники были готовы к обороне. Женщинам и детям было приказано покинуть город. Все жители мужского пола должны были прослужить в запасе не менее четырех месяцев или уйти со своими семьями. Перед воротами были построены импровизированные укрепления, защищенные траншеями и деревянными срубами, за которыми защитники установили свою артиллерию. Пригороды за стенами, в которых находилось несколько прекрасных церквей, были снесены, чтобы оставить чистую зону для обстрела. Обороной города руководил молодой пикардийский дворянин Жан Люксембург, племянник графа Сен-Поля, который в возрасте двадцати четырех лет только начинал знаменитую военную карьеру на службе Бургундского дома. У него был очень большой гарнизон, около 1.200 человек в самом Аррасе и еще около 300 в замке Бельмот, расположенном в миле к востоку от города по дороге на Дуэ. Король и Дофин вместе с коннетаблем и большинством принцев расположились лагерем вокруг старой резиденции тамплиеров к юго-востоку от города. Герцог Бурбонский занял узкую полосу земли между рекой Скарп и Сите на севере. Основная часть королевской армии, включая гасконские контингенты графа Арманьяка, вассалов Орлеанского дома, лотарингцев герцога Бара и нормандцев графа Алансонского, была размещена к северо-востоку от города, у дороги на Дуэ, по которой, как ожидалось, должна была подойти любая армия помощи.

Осаждающим так и не удалось завершить окружение Арраса. На протяжении всей осады как минимум двое ворот были всегда открыты для движения. Уже на ранней стадии арманьякские капитаны решили, что взять город штурмом не представляется возможным. Они перешли к длительному процессу осады на измор, в котором главную роль играла артиллерия. Они постепенно обстреливали город из бомбард, разрушая многие из его прекрасных патрицианских особняков. Их кулеврины (разновидность примитивных аркебуз) вызывали опустошение среди защитников, размещенных на стенах. Но у осаждающих не было крупнокалиберных бомбард, подобных тем, которые Иоанн Бесстрашный применял в 1411 и 1412 годах. Их артиллерия была практически неэффективна против ворот и крепостных стен. Защитники с большим успехом отбивались собственной артиллерией. На мины они отвечали контрминами, сражаясь с врагом в темных, галереях под землей и совершали весьма эффективные вылазки на линии осаждающих. Эти операции поддерживали бургундские гарнизоны окрестных замков. Гарнизон Бельмота постоянно нападал на осадные линии к востоку от города, где осаждающие были наиболее сосредоточены. Более отдаленные гарнизоны совершали рейды за линиями осаждающих, атакуя их фуражиров и перерезая пути снабжения. Как и в большинстве случаев этой жестокой гражданской войны, представители дворянских семей служили в рядах той и другой стороны. Анонимные сообщения из королевского двора раскрыли Жану Люксембургу подробности военных Советов осаждающих. Артиллерист, отвечавший за La Bourgeoise, самую большую из королевских бомбард, намеренно нацеливал орудие мимо цели. Когда это заметил Артур де Ришмон, артиллерист сбежал в город, доставив осажденным ценную информацию о диспозиции осаждающих войск^[486].

Поход короля из Парижа на каждом этапе сопровождался попытками герцога Бургундского договориться об урегулировании. Арманьякские принцы не были заинтересованы в переговорах. В самом начале кампании они решили, что не будут вести никаких переговоров с врагом, подобно Иоанну Бесстрашному и его сторонникам во время Буржской кампании 1412 года. Но, как и Иоанну, им было трудно настаивать на этой бескомпромиссной линии. Все зависело от того, насколько король будет достаточно здоров, чтобы не допустить перехода власти к Дофину, но не настолько, чтобы отдавать собственные приказы. На этом фоне выбор посредников Иоанна Бесстрашного был вполне обоснованным. Его брат Антуан, герцог Брабанта, и сестра Маргарита, графиня Эно, впервые предстали перед королем в Сен-Кантене в середине июня. Они были не только любезными дипломатами, но и ближними кузенами Карла VI. Их статус позволял им настаивать на личной аудиенции у короля. В отсутствие принцев они смогли убедить короля принять эмиссаров от Иоанна Бесстрашного. "Если он ищет милости, то я могу предложить ее в изобилии", — сказал им Карл VI. Эта новость была плохо воспринята в лагере арманьяков, когда о ней стало известно.

В результате, когда Антуан и Маргарита вернулись к королю в Перон в конце июня в сопровождении представителей Четырех членов Фландрии, они обнаружили, что атмосфера при двое была явно враждебной к ним. Под окнами их резиденций распевали громкие песни, оплакивая смерть Людовика Орлеанского. Когда король и Дофин приняли их, сразу стало ясно, что принцы не собираются позволить обойти себя снова. Иоанн, сказали они, должен лично предстать перед королем и признать свою вину, отдавшись на милость короля, прежде чем появится хоть какая-то перспектива на мир. Герцог и графиня были заметно встревожены. Они не думали, что после всего, что произошло за последние семь лет, у Иоанна Бесстрашного есть хоть малейшее желание так сильно умерить свою гордость.

Фламандцы получили еще более обескураживающее сообщение. Король, похоже, потерял нить беседы во время аудиенции с ними и внезапно закончил ее, отослав их к Дофину и в нарушение всех предписаний протокола пожав каждому послу руку, когда тот уходил. Когда фламандцы предстали перед Дофином, принц молча восседал с троне, пока арманьякский канцлер Франции Анри де Марле излагал всю историю преступлений герцога Бургундского и заявлял, что король намерен завладеть всеми его владениями во Франции. Фламандцы, ошеломленные этим сообщением, отложили свой ответ до следующего дня. Вернувшись на следующее утро, они спросили Дофина, каких доказательств покорности он ожидает от герцога. Дофин удалился вместе с принцами в соседнюю комнату, чтобы обдумать свой ответ. Никаких, ответили он, когда вернулся в зал. Недавно стало известно, что герцог Бургундский договорился с англичанами о сдаче им четырех крупных портов Фландрии. Поэтому он намеревался покорить его силой оружия и никак иначе^[487].

Сведения, которые французские министры получили о договорах Иоанна Бесстрашного с англичанами, предположительно были основаны на слухах о переговорах в Лестере. На самом деле они были очень неточными. В Лестере ничего не было согласовано. Но Иоанн был доволен тем, что министры французского короля узнали, что он вел переговоры с англичанами. Они должны были осознать, что если будут слишком сильно давить на него, то он объединит свои силы с врагом. Скроуп, Мортимер и их коллеги недавно прибыли в Кале. 16 июля 1414 года герцог Бургундский принял их в Ипре с достаточной помпезностью и шумом, чтобы об их присутствии было сообщено арманьякским лидерам, стоявшим тогда лагерем у Бапома. На следующее же утро, прежде чем можно было обсудить что-либо по существу, Иоанн спешно отправился в Лилль, чтобы обсудить с братом и сестрой следующий этап переговоров с французским двором. Вместе братья и сестра составили несколько проектов условий, которые должны были быть предложены королю и Дофину. Уступки были невелики. Все, что Иоанн был готов предложить, это сожаление о том, что он потерял расположение Карла VI, обязательство допустить его в города и замки своих французских владений и, если на него надавят, обещание заставить всех своих офицеров и капитанов принести клятву не поднимать оружия против короля. В обмен на это герцог ожидал, что арманьяки отменят ордонансы направленные против него, отзовут порочащие его обвинения, которые они распространили по всей Франции, позволят его сторонникам вернуть имущество и должности, с которых они были изгнаны, и отменят указы об изгнании главарей восстания кабошьенов. Герцог Брабанта и Маргарита, должно быть, с тяжелым сердцем отправились по Аррасской дороге к королевскому двору с этим бескомпромиссным посланием. Но им повезло с выбором времени поездки. Когда их великолепная кавалькада встретилась с Дофином на дороге между Бапомом и Аррасом, они обнаружили, что Карл VI снова впал в беспамятство. Это означало, что Дофин автоматически принял на себя командование армией. Людовик был гибким в своих планах и велел герцогу и графине вернуться после того, как он доберется Арраса. Дофин надеялся, что к тому времени у него будет ответ, который "может их удовлетворить"^[488].

Герцог Бургундский вернулся в Ипр и возобновил свои переговоры с английскими послами как раз в тот момент, когда началась осада Арраса. Трудно сказать, кто кого обманывал в этих двуличных переговорах. Иоанн Бесстрашный знал, что англичане одновременно ведут переговоры с арманьякским правительством и приложил некоторые усилия, чтобы скрыть тот факт, что он тоже ведет с ними переговоры. Его английские гости были ограничены пребыванием в Ипре, в то время как он вел свои дела с Дофином из Дуэ и Лилля. Но в регионе было полно шпионов и осведомителей, и маловероятно, что Скроуп и Мортимер были обмануты. Правда заключалась в том, что обе стороны рассматривали разговоры об англо-бургундском союзе в основном как угрозу, направленную на получение лучших условий от французского двора. Иоанн Бесстрашный намеренно затянул переговоры в Ипре на две недели, пока герцог Брабанта и графиня Эно изучали возможности заключения сделки с Дофином. Бургундцы и англичане долго обсуждали меры по организации предполагаемой англо-бургундской кампании. Проект статей условий был изменен, чтобы добавить графство Пуату, Иоанна Беррийского, в число территорий, на которые претендовали англичане. Но Иоанн Бесстрашный уклонился от ответа на главные вопросы, оставленные открытыми на переговорах в Лестере. Англичане спросили его, как он собирается оказать военную поддержку вторжению Генриха V во Францию, сохраняя при этом верность Карлу VI. Иоанн ответил, что решит этот вопрос в частном письме Генриху V. Но он заявил, что готов поддержать английского короля даже в случае нападения англичан на замок или город принадлежащий королю. Герцог даже согласился бы на претензии Генриха V на французскую корону. Английские послы сомневались в этом. Они зафиксировали свои требования в письменном виде и представили документ герцогу для ответа. Англичане не считали, что слово Иоанна является достаточной гарантией исполнения их требований. Они требовали более существенных гарантий: четыре стратегически важных места, которые, как были уверены французы, Иоанн им уже пообещал. Булонь, Эден, Эперлек и Турнеем, заявили они, должны быть сданы английскому королю на два года с правом разместить там 500 латников и 1.000 лучников, все за счет герцога Иоанна. Иоанн отложил свой ответ на это требование. Насколько послы могли ожидать, что Иоанн возьмет на себя такие обязательства? Герцог все-таки согласился и заявил, что в течение шести недель он отправит послание королю и Дофину. Вероятно, под этим он подразумевал письмо с отказом от повиновения, в котором формально слагал с себя обязательства вассала короны. Проект этого документа был согласован. Затем, 5 августа 1414 года, герцог Бургундский уехал в Лилль, а через несколько дней английские агенты вернулись в Кале, чтобы ожидать развития событий^[489].

8 августа 1414 года другое английское посольство с большой помпой въехало в Париж. На дороге из Сен-Дени их встретила внушительная процессия прелатов и советников Парламента и сопроводила по улице Сен-Дени к королевскому дворцу Сите. Там в большом зала их приветствовал герцог Беррийский, единственный королевский принц, оставшийся в Париже. Послам отвели великолепные покои в различных особняках города, осыпали подарками и ежедневно развлекали поединками, балами и пирами. В столице роскоши Европы парижские торговцы осаждали их жилища предложениями ювелирных изделий, научных трактатов, гобеленов и манускриптов. Посольство приступало к делу только после того, как провело там неделю.

Местом действия была Зеленая палата дворца Сите, часть старых королевских апартаментов с видом на сады. Напротив англичан восседал герцог Беррийский и та часть королевского Совета, которая не была с Дофином и графом Арманьяком под Аррасом. Англичане обычно готовились к таким приемам, как адвокаты, апеллирующие к авторитету, а не как политики, торгующиеся за выгодную сделку. Они являлись, как однажды пожаловался раздраженный французский дипломат, с "красивыми и важными на вид томами", в которых они записывали все свои требования вместе с юридическими и историческими доказательствами в их поддержку, к которым они периодически обращались. Как и положено, послы явились с большим переплетенным томом прошлых договоров между Англией и Францией. В качестве главного английского представителя выступил утонченный епископ Норвичский. Выступая на латыни, он начал речь в стиле публичной проповеди с цитаты из Книги Иисуса Навина: "Мы пришли из далекой страны, поэтому заключите с нами союз". Король Англии, сказал Куртене, обнаружил реальную заинтересованность французских принцев в мире и был рад этому. Он тоже хотел мира. Но сначала нужно добиться справедливости, загладить прошлые обиды и продемонстрировать намерения к истинной дружбе. Генрих V, напомнил он, уже потребовал признания своего наследственного права на корону Франции, но он знал, что это неприемлемо для французов, и хотел перейти к другим вопросам, по которым было бы легче достичь согласия. Он требует передать ему всю территорию на западе Франции, уступленную Эдуарду III по договору в Бретиньи, без каких-либо вассальных обязательств перед французской короной. Кроме того, английский король претендовал на все территории, которыми когда-либо владели или претендовали на владение его предки: старые анжуйские провинции Нормандия, Турень, Анжу и Мэн, владения в Бретани и Фландрии, прибрежные территории между Фландрией и Соммой, даже половину графства Прованс, на которую Генрих III претендовал почти два века назад. Кроме того, Генрих V требовал полной выплаты 1.600.000 экю, которые остались невыплаченными как выкуп за Иоанна II. Если бы удалось достичь разумного соглашения по этим вопросам, Генрих V был готов жениться на Екатерине Французской. Ее приданое должно было быть обсуждено отдельно, но Генрих V ожидал по меньшей мере 2.000.000 экю.

На эти абсурдные требования, составляющие примерно половину национальной территории Франции, включая все атлантическое побережье, герцог Беррийский ответил с удивительным хладнокровием. Он сказал послам, что в отсутствие короля и Дофина на них не может быть дан окончательный ответ. Но он даст им предварительный ответ. Герцог отмахнулся от английских претензий на французскую корону как от недостойных серьезного рассмотрения, проигнорировал претензии на старые провинции находившиеся под властью Анжуйской династии и указал, что Прованс даже не является частью Франции. Но он был более сговорчив, когда речь шла о юго-западных территориях. По его словам, французы в принципе готовы рассмотреть вопрос о передаче всех провинций, уступленных Англии по договору в Бретиньи, за исключением Пуату (часть владений самого герцога Беррийского) и Лимузена. Но любая территория, которую они вернут, должна была остаться частью французского королевства и находиться под суверенитетом французского короля. Территориальные предложения герцога Беррийского не сильно отличались от предложений, которые его представители сделали в Лондоне в мае 1412 года. Несмотря на пристрастный смысл, в котором было сделано это предложение, оно, вероятно, представляло то, что герцог Беррийский действительно считал отвечающим долгосрочным интересам Франции. Что касается финансовых требований Генриха V, герцог сказал, что французское правительство обсудит вопрос о выкупе, когда будут согласованы территориальные уступки и выплатит разумное приданое за Екатериной, но это не будет 2.000.000 экю; 600.000 — это та сумма, которую они привыкли платить. Это казалось достаточно многообещающим. По словам хрониста из Сен-Дени, английские послы были удовлетворены ответом герцога Беррийского, хотя явно надеялись на большее. Насколько большее, сказать трудно, но переломным моментом, скорее всего, стало упорное желание французов сохранить окончательный суверенитет над Аквитанией. Тщательный и широкий обмен мнениями между двумя сторонами в течение последующих двух недель не привел к сближению позиций. Примерно в начале сентября послы отправились в Арфлёр, чтобы сесть на корабль в Англию. Сами они считали свою миссию неудачной^[490].

В конце августа 1414 года герцог Брабанта и графиня Эно вернулись в королевский лагерь под Аррасом. Они привезли с собой еще один пакет предложений от своего брата, несколько более щедрый, чем предыдущий вариант. Предложения включали в себя официальную сдачу Арраса, что спасло бы честь осаждающих, но оставило бы город в руках гарнизона и чиновников Иоанна. К этому времени обе стороны находились под сильным давлением. У герцога Бургундского закончились деньги. Финансы правительства находились тоже в не лучшем состоянии. Условия в осадных лагерях под Аррасом быстро ухудшались. Продовольствие было на исходе. Погода была переменчивой, жаркие августовские дни сменялись проливными дождями. Началась дизентерия. Потери росли как среди лошадей, так и среди людей. Новые предложения герцога вызвали ожесточенные споры среди арманьякских лидеров. Сохранившиеся отчеты дают редкое представление о механизме принятия решений в недееспособном Совете Карла VI. Дофин был полон решимости положить конецкампании, которую он считал бессмысленной и разрушительной для королевства своего отца. Призвав к себе своего канцлера Жана Жувенеля, который долгое время был сторонником мира, он сказал ему, что хочет договориться с герцогом Бургундским. Последние предложения герцога, по его словам, были "целесообразными и лучшими из возможных". В краткие промежутки ясности рассудка своего отца Дофин обсуждал это с ним. Было созвано заседание Совета для приема брата и сестры герцога Бургундского. Карл VI был достаточно вменяем, чтобы председательствовать на Совете. Хотя в эти дни он редко вмешивался в ход обсуждения, в середине заседания ему удалось высказаться о том, что предложения бургундцев "выглядят разумными и должны быть рассмотрены". Собравшиеся принцы были потрясены, так как они собрались под Аррасом для мести, а не для компромисса. Бретонские и гасконские капитаны были в ярости, считая, что они были на грани победы и добыча была почти в их руках. Совет разошелся в смятении, так и не приняв решения.

По словам сына Жана Жувенеля, который, предположительно, узнал эту историю от отца, рано утром следующего дня один из принцев сумел пробраться в спальню короля и ущипнул его за ногу под одеялом. "Что тебе нужно? — спросил король, — Есть ли какие-нибудь новости?" "Нет, мой господин, только то, что ваши люди говорят, что как только вы скажете слово, они пойдут на штурм города со всеми шансами ворваться в него". "Но наш кузен Бургундский готов сдать его без штурма, а нам нужен мир"'. "Как вы можете заключить мир с этим злым и неверным предателем, убившим вашего брата?" "Но все это было прощено с согласия его сына". "Увы, мой господин, вы никогда больше не увидите своего брата". "Уходи, добрый кузен, я увижу его на последнем суде". Когда утром того же дня Совет собрался вновь, представителем короля был канцлер Дофина Жан Жувенель, а не непримиримый канцлер Франции Анри де Марле. По словам Жувенеля, соглашение с герцогом Бургундским стало необходимым. Англичане угрожали вторжением, не было больше денег, чтобы платить жалованье армии, земли вокруг них были так тщательно разграблены, что не было больше ни корма для лошадей, ни еды для людей. Совет все-таки одобрил переговоры, причем с явной неохотой. Дофин взял исполнение решения под свой контроль. Арманьякские принцы были отстранены, за исключением графа Алансонского. Ему надоела осада, и только он один из арманьякских лидеров присоединился к позиции Дофина. Повторялась история осады Буржа^[491].

После нескольких дней переговоров в шатре Дофина 4 сентября 1414 года было достигнуто предварительное соглашение, которое должно было быть подтверждено позже официальным мирным договором, когда король поправится. Герцог Бургундский в любом случае уступал то, что уже потерял, но сделал мало других уступок. Было еще одно официальное подтверждение "пустого мира" в Шартре вместе с тремя столь же пустыми договорами, которые были заключены после этого. Иоанн не обязался загладить свою вину за убийство Людовика Орлеанского и даже не признал ее. Он также не явился лично к королю или Дофину, чтобы попросить у них прощения за то, что поднял оружие против них, а лишь пообещал, что его брат и сестра, а также представители Четырех членов Фландрии сделают это от его имени. Герцог, его союзники и командиры гарнизонов должны были поклясться больше не поднимать оружие против короны. Дофин принял заверения эмиссаров Иоанна, что с англичанами ничего не было согласовано, и что Иоанн согласился отказаться от дальнейших переговоров с ними. Тем временем герцог обещал сдать Аррас вместе с королевскими крепостями Шербур и Кан в Нормандии, Шинон в долине Луары и Ле-Кротуа в устье Соммы, которые были заняты его войсками в течение последних трех лет. Главари кабошьенов, все еще находившиеся под его защитой, будут изгнаны из его владений. Их судьба и судьба других клиентов и союзников Иоанна Бесстрашного должна была быть оставлена на усмотрение короля и Дофина. Эти последние обязательства были оговорены в секретной статье. Дофин согласился, что капитуляция Арраса будет чисто номинальной. Дофин и горстка его офицеров официально вступят во владение городом, а затем уйдут с армией в течение четырех-шести дней, оставив гарнизон Иоанна под эффективным контролем. Что касается сторонников Иоанна, то Дофин обязался, что, несмотря на оговорку в публичном документе, все они будут амнистированы, их изгнания отменены, а конфискованное имущество будет им возвращено. С политической точки зрения, возможно, самым важным положением договора был пункт, подтверждавший отстранение герцога Бургундского от власти. Ему формально запрещалось являться ко двору без специального вызова короля, одобренного королевой, Дофином и всем Советом и заверенного большой печатью канцлером Франции^[492].

Условия вызвали возмущение среди арманьякских лидеров еще до того, как стали известны секретные статьи. Ни с кем из них не посоветовались, их просьбы дать больше времени на рассмотрение были отклонены. Призывы Орлеанского дома отомстить за убийство герцога Людовика или хотя бы признать вину в этом герцога Бургундского остались неуслышанными. Но Дофин был полон решимости навязать свою волю. После того, как были зачитаны открытые условия и герцог Брабанта и графиня Эно поклялись от имени своего брата соблюдать их, в его шатрах произошел неприятный момент. Дофин обратился к Карлу Орлеанскому и призвал его поклясться. "Не я нарушал последний мир, — ответил он, — приведите сюда тех, кто его нарушил, и тогда я выполню вашу просьбу". Молодой принц трижды отказывался, к явному раздражению Дофина. Наконец к Карлу подошел архиепископ Реймсский с группой придворных. "Монсеньор, — сказал он, — сделайте то, о чем просит герцог Гиеньский". Карл через силу принес присягу. Герцог Бурбонский уже собирался заявить свой протест, когда Дофин прервал его и властно приказав принести присягу. Жан де Монтегю, архиепископ Санса, брат человека, которого Иоанн Бесстрашный казнил по приговору суда, начал объяснять, почему он не может присягнуть, но его тоже заставили замолчать. В девять часов вечера 4 сентября у шатра короля раздался звук труб, возвещавший армии об окончании боевых действий. На следующий день формальности были завершены. Герольды провозгласили мир в лагере и на улицах Арраса. Дофин получил ключи от города, и его знамя было установлено над городскими воротами.

Отход королевской армии был плохо организован. Накануне вечером рядом с шатром короля вспыхнул пожар, который быстро распространился по лагерю, губя солдат, пленных и лошадей, уничтожая палатки и припасы и сея панику в армии. Говорили, что пожар устроили гасконцы, разъяренные тем, что их лишили добычи в Аррасе. Короля пришлось спешно перевезти в безопасное место на повозке. Графы Арманьяк и Алансонский бежали полуголыми из своих шатров. Основная масса армии в беспорядке разбежалась и рассеялась. Принцы уехали в ярости, бросив большую часть своего багажа и большую часть артиллерии. Весть об этом была воспринята в Париже со смешанными чувствами. Произошла спонтанная вспышка радости по поводу мира, но в кварталах рабочего класса начались волнения. Люди, пришедшие в церкви, чтобы присоединиться к традиционным праздничным процессиям, обнаружили прибитые к дверям плакаты, призывающие их к восстанию. Городские власти были раздражены и стремились подавить проявление любого недовольства. Среди городских патрициев и членов муниципалитета были серьезные опасения возвращения кабошьенов. Они пожаловались герцогу Беррийскому, что с ними не посоветовались. Но герцог высокомерно ответил, что это дело принцев и их не касается. "Мы воюем друг с другом, когда хотим, и заключаем мир, когда считаем нужным", — заявил он^[493].

22 сентября, менее чем через три недели после того, как он пообещал больше не вести переговоры с англичанами, Иоанн Бесстрашный встретился со Скроупом, Мортимером и их коллегами на последнем заседании в аббатстве Сен-Бертен в Сент-Омере. Англичане, конечно, уже знали о заключении Аррасского мира. Герцог признался, что это заставило его отсрочить разрыв с Карлом VI и Дофином, о котором они договорились в Ипре. Очевидно, что Иоанн стремился продолжать переговоры, хотя бы для того, чтобы сохранить свои позиции при французском дворе до официального подтверждения мира. Но переговоры были совершенно непродуктивны, поскольку Иоанн уже не был в состоянии взять на себя какие-либо обязательства и через пять дней они были прерваны^[494].

Глава X. Путь к разрыву, 1414–1415 гг.

Посольство епископов Лэнгли и Куртене вернулось в Лондон 3 октября 1414 года. Куртене сразу же отправился, с графом Солсбери, доложить королю находившемуся в Шине, о результатах. Их, вероятно, сопровождал Филипп Морган, который в тот же день вернулся из Сент-Омера с докладом о неудачных переговорах с герцогом Бургундским. Трудно сказать, какова была истинная цель Генриха V на этом этапе. Из ответа герцога Беррийского епископу Куртене в Париже следовало, что он и его союзники были готовы уступить большую часть, а возможно, и все территории отданные по миру в Бретиньи, но не на том же основании, на каком они были уступлены Эдуарду III, с полным суверенитетом. Это была линия разлома в более чем столетней англо-французской дипломатии. Для французов на карту было поставлено не что иное, как территориальная целостность их королевства. Сменявшие друг друга короли Франции предлагали уступить территории в обмен на мир, но они никогда не были готовы уступить суверенитет над Аквитанией, за исключением короткого периода в чрезвычайных обстоятельствах плена Иоанна II в 1360 году. И, несмотря на некоторые колебания в конце правления Ричарда II, англичане никогда не были готовы согласиться на меньшее. Этот вопрос восходил к дебатам в английском королевском Совете при Эдуарде I в начале XIV века. Горький опыт научил англичан, что для их королей быть государями в своей стране и вассалами во Франции — это невыполнимая комбинация; и что если французские короли сохранят суверенитет на юго-западе, то рано или поздно они вернут свои потери через свои суды, как они с таким успехом сделали в 1369 году. Многие из тех, кто советовал Генриху V, помнили жаркие споры на Совете в Стэмфорде в 1392 году и в Вестминстерском Парламенте в 1394 году, когда предложение Ричарда II признать французский суверенитет над Аквитанией натолкнулось на возражения большей части английского политического сообщества. Генрих V не собирался будить этих старых призраков. Осенью 1414 года он принял решение о войне с Францией. По словам хрониста из Сент-Олбанс Томаса Уолсингема, послы сообщили, что, по их мнению, герцог Беррийский обманывал их, чтобы выиграть время. Вряд ли это было справедливо по отношению к государственному деятелю, который большую часть своей долгой жизни выступал за мир. Но Генрих V, похоже, смирился с этим^[495].

В начале октября 1414 года король вернулся в Вестминстер, чтобы председательствовать на Большом Совете. Собрание было созвано для рассмотрения отчетов послов. Это было многолюдное и очень воинственное собрание, в котором участвовали многие рыцари, а также пэры, присутствие которых было традиционным. Король сообщил им, что он предлагает начать против Франции войну, чтобы обеспечить выполнение своих требований. Вопрос заключался в том, стоит ли наносить удар сейчас, пока французы разобщены и не готовы, или сначала исчерпать возможности дипломатии. Записи дискуссии не сохранились, но ее отголоски проникли за пределы дворца на улицы Лондона, где другие люди спорили о старых дилеммах мира и войны. Не тратьте время на болтовню, призывал один хорошо информированный памфлетист. Это только даст врагу время вооружиться, пока лживые языки будут отговаривать вас от отстаивания ваших прав. "В войне вы победите, в договоре проиграете… а то, что приобретете, вы завоюете мечом". Большой Совет был более осторожен, чем памфлетист и считали, что результаты последнего посольства были достаточно многообещающими, чтобы за ними последовало продолжение. Генрих V, решили советники, не должен предпринимать ничего, что могло бы привести к пролитию христианской крови или вызвать недовольство Бога, пока не станет ясно, что дипломатические способы исчерпаны. Еще одно посольство должно быть отправлено во Францию, чтобы изучить все "разумные пути" для достижения удовлетворительного компромисса. Тем временем король должен был подготовить вторжение во Францию на случай, если эта попытка провалится. Как только Совет разошелся, Генрих V послал герольда в Париж, чтобы узнать, желает ли Совет французского короля продолжать переговоры. Ему ответили, что желает. Но в последующие месяцы становилось все более очевидным, что Генрих V использует дипломатические методы, лишь для тщательной подготовки общественного мнения к войне. Никто не ожидал, что французское правительство уступит в важнейшем вопросе суверенитета над Аквитанией. В последующие недели английское правительство начало накапливать военное снаряжение в огромных масштабах: доспехи, луки и стрелы, осадные машины, пороховую артиллерию, лестницы, корабли^[496].

Парламент открылся в Вестминстере 19 ноября 1414 года. Поводом для этого события послужил вопрос об отношениях с Францией. Томас Чосер, который участвовал в недавнем посольстве к Иоанну Бесстрашному, был вновь избран спикером. Во вступительной речи канцлер Бофорт впервые за много лет отошел от привычных благочестивых формул. Король, сказал он, хорошо знает о важности мира, но "человеку дано время мира и время войны и труда". Настало время, когда король должен был вернуть свое наследство и права на корону за пределами королевства. Для этого были необходимы три вещи: мудрый и верный совет, поддержка его народа и щедрая субсидия. Генрих V рассчитывал, что его война будет выгодной и политически продуктивной. Если его владения будут увеличены, отметил Бофорт, то бремя, лежащее на его английских подданных, уменьшится. Палата Общин выделила две десятых и пятнадцатую часть на следующие два года, что было необычайно щедрой субсидией. Однако, похоже, что Палата Общин не была столь же воодушевлена перспективой нового вторжения во Францию, как Большой Совет. Парламентарии описали налог как субсидию "на оборону вашего королевства Англии и охрану моря". Парламент был распущен около 7 декабря. Пять дней спустя епископы Лэнгли и Куртене покинули Лондон и отправились в последнюю миссию в Париж^[497].

* * *

Во Франции Аррасский мир уже разваливался на части. Его условия были не более чем главами соглашения, наспех сколоченными в лагере за городом. Окончательный текст должен был быть составлен и официально ратифицирован, как только король придет в себя. Первоначально предполагалось сделать это на конференции в Санлисе в сентябре. Но хотя для этого события были заблаговременно назначены несколько дат, все они были отложены. Одной из причин была продолжающаяся болезнь короля. За исключением отдельных моментов Карл VI оставался невменяемым в течение осени и зимних месяцев^[498]. Другой причиной было сопротивление со стороны арманьякских принцев. Они приняли Аррасский мир скрипя зубами и были рады задержке, которая давала им возможность дать отпор. Третьей причиной было желание самого Дофина оттянуть момент, когда ему придется помиловать кабошьенов и других союзников Иоанна Бесстрашного в соответствии с секретными статьями договора и вернуть им должности и имущество. Людовик знал, что это спровоцирует серьезный кризис в его отношениях с принцами и ему нужно было заранее подготовить почву.

Осенью 1414 года, пока Генрих V строил военные планы в Англии, между Дофином и принцами в Париже возникло длительное противостояние. Людовик Гиеньский уговорил своего больного отца подписать ордонанс о передаче ему полного контроля над финансами государства. Ордонанс был утвержден без заседания Совета, так как Карла VI везли обратно в Париж в повозке в сопровождении одного секретаря. Опираясь на средства, собранные для финансирования Аррасской кампании, большая часть которых поступила только после ее окончания, Людовик Гиеньский начал создавать свою собственную политическую партию. Он расширил штат своего личного двора, прельщая людей щедрыми пенсиями и грантами, которые в некоторые дни, по словам его канцлера, достигали 60.000 ― 80.000 экю. Его отношения с арманьякскими лидерами становились все более напряженными. Арманьяки не простили своих врагов, как они поклялись сделать это в Аррасе, но усилили свою антибургундскую пропаганду, распространяя памфлеты и подстрекательские публичные проповеди. Они уже подозревали, что существуют ранее согласованные секретные статьи к Аррасскому договору и опасались, что Дофин опередит их и ратифицирует договор по собственной инициативе. Принцы были полны решимости помешать ему, и если потребуется, силой. В течение нескольких месяцев основные вооруженные силы, находившиеся в их распоряжении, были предоставлены графом Арманьяком. После окончания кампании он с отвращением покинул Париж, забрав с собой свои гасконские отряды. Но принцы смогли купить поддержку графа Алансонского, сделав его герцогом. Кроме того, Артура де Ришмона уговорили предоставить в их распоряжение 600 бретонских солдат. Этого оказалось достаточно. Принцы усилили контроль над муниципалитетом и сторожевыми комитетами, увеличили силы, находящиеся в распоряжении королевского прево Парижа, и укрепили охрану короля в отеле Сен-Поль. Неудачная попытка спровоцировать восстание в мясных лавках и на рынках вокруг Ле-Аль была без труда подавлена. Ее главным последствием стал новый виток репрессий: подозреваемых арестовывали, калечили, сажали в тюрьму или высылали. Возникли гневные разговоры о чистке двора Дофина от несимпатичных арманьякам элементов^[499].

В начале октября 1414 года представители Иоанна Бесстрашного, Антуан, герцог Брабанта, и Маргарита, графиня Эно, явились ко двору в Санлисе в сопровождении делегатов Четырех членов Фландрии, чтобы потребовать выполнения Аррасского мира. Они были встречены формальными уловками против их полномочий, и им было велено вернуться в Санлис 1 ноября^[500]. Но незадолго до назначенной даты арманьякские принцы совершили то, что было равносильно перевороту. 23 октября Дофин отстранил от должности непопулярного арманьяка, которого принцы поставили на пост прево Парижа, и восстановил в этой должности человека, которого они сместили годом ранее, его бретонского маршала Таннеги дю Шателя. Эта дерзкая попытка взять под контроль столицу вызвала немедленный ответ. В тот же вечер Дофин был похищен сторонниками принцев при попустительстве герцога Беррийского, когда он выходил после ужина с герцогом из Нельского отеля. Людовика доставили к Артуру де Ришмону и Филиппу Орлеанскому и тайно вывезли из города на маленьком пони, одетым в плащ слуги, в сопровождении нескольких человек из его придворного персонала. Молодого принца отвезли сначала в замок Ришмона в Немуре, а затем в замок герцога Беррийского в Меэн-сюр-Йевр в Берри, где он оставался под надежной охраной в течение шести недель. Назначение Таннеги на должность прево было немедленно отменено арманьякским большинством в королевском Совете, а кандидатура принцев восстановлена. Конференция в Санлисе, запланированная на 1 ноября, была отменена. К моменту возвращения Дофина в столицу в декабре арманьяки восстановили контроль над королем, правительством и городом. 5 января 1415 года они отметили триумф своего дела рядом публичных церемоний. В соборе Нотр-Дам в честь убитого герцога Орлеанского была отслужена заупокойная месса в присутствии больного короля, на которой Жан Жерсон, ставший теперь главным пропагандистом Орлеанского дома, осудил убийц герцога и их апологетов и призвал к публичному унижению герцога Бургундского. Дофин демонстративно остался в стороне^[501].

Долго откладывавшаяся конференция по заключению Аррасского мира открылась только 28 января 1415 года. К тому времени настроение обеих сторон было гневным и недоверчивым. Иоанн Бесстрашный предпринял грубую попытку свести на нет ход переговоров, отправив небольшую армию под командованием маршала Бургундии занять обнесенный стеной город Ланьи на Марне к востоку от Парижа. Арманьяки ответили тем, что переместили место встречи из Санлиса в Сен-Дени, где они чувствовали себя сильнее и безопаснее. В результате графиня Эно, возражавшая против перемены места конференции, отказалась присутствовать на ней лично. Затем возникли разногласия по поводу состава бургундской делегации. В ее состав вошли некоторые изгнанные бывшие офицеры королевского двора, присутствие которых арманьяки восприняли с недоверием. Когда переговоры наконец начались, бургундскую делегацию возглавил Антуан, герцог Брабанта, вместе с советником Иоанна Бесстрашного Жаном де Туази, епископом Турне, и делегатами Четырех членов Фландрии. Они представили письменный список своих требований, начиная с общей амнистии для всех тех, кто был изгнан за поддержку Иоанна Бесстрашного и кабошьенов летом предыдущего года. Дофин председательствовал на конференции сидя на троне, но вскоре стало очевидно, что он не был свободным в своих действиях. В королевском Совете его окружали арманьякские принцы и епископы, которые всеми фибрами души ненавидели герцога Бургундского, и были полны решимости не допустить никаких дебатов с оппозицией. В соответствии с этой политикой арманьякская сторона отказалась рассматривать бургундские требования и объявила перерыв на десять дней, чтобы обсудить их между собой в частном порядке. Пока бургундские делегаты бездельничали в Сен-Дени, арманьяки в королевском Совете издали ордонанс от имени короля, без консультаций и согласия, который в одностороннем порядке навязывал мир на их собственных условиях. Ордонанс примерно соответствовал открытым положениям, согласованным в Аррасе, но предлагал лишь весьма ограниченную амнистию для сторонников Иоанна Бесстрашного. Он исключал из амнистии всех тех, кто был изгнан по приговору суда, а также до 500 других сторонников Иоанна, чьи имена должны были быть оглашены в надлежащее время. Кроме того, тем союзникам и клиентам Иоанна, которые были уволены от двора короля, королевы, Дофина или бежали из Парижа, было запрещено приближаться к столице на расстояние ближе двадцати миль в течение как минимум двух лет. Никто из этих людей не имел права на восстановление в должностях в королевской администрации, кроме как по особому решению короля. Когда обе стороны вновь собрались 7 февраля, новый канцлер Дофина, Мартин Гуж, епископ Шартрский, объяснил, что Совет принял такое решение из-за "бесчисленных бедствий", постигших королевство в результате деятельности герцога Бургундского и его сторонников. Было зачитано краткое содержание ордонанса, и стало ясно, что бургундцы могут только принять его или не принимать. Герцог Брабанта был возмущен. Этот "странный ответ", по его словам, был явным нарушением ранее достигнутых договоренностей и потребовал аудиенции у короля и Дофина. Представители Четырех членов Фландрии также добавили свой протест. Но арманьяки остались невозмутимы^[502].

Герцог Бургундский был в ярости, когда через несколько дней в Бургундию прибыл доклад послов. Он был возмущен тоном королевского ордонанса, который, подчеркивая милосердие короля, предполагал, что герцог сделал что-то не так. Он возражал против исключения из амнистии двух групп людей, на которые он рассчитывал в восстановлении своей власти: кабошьенов и других парижских радикалов, а также жертв арманьякских чисток королевского двора и государственной службы. В крайнем случае Иоанн был готов допустить исключение из амнистии семи конкретных человек, но не более. Его послы посоветовали герцогу быть более сговорчивым. Но политически Иоанн не мог себе этого позволить. Он потерял бы своих парижских сторонников, если бы не захотел вступиться за их лидеров.

Разочарованный трудностями ведения деликатных переговоров на расстоянии, Иоанн начал сомневаться в надежности своих послов, так как боялся, что они были подкуплены его врагами. Возможно, герцог был прав. Герцогу Антуану Брабантскому ежедневно оказывали гостеприимство, приглашали на приемы и спортивные матчи. Он чувствовал себя как дома при дворе, наполненном политическими противниками, которые также были его кузенами и друзьями. Что касается его сестры и коллеги по посольству Маргариты, графини Эно, то ее гнев смягчил герцог Беррийский, который ездил к ней в Санлис. Иоанн Бесстрашный написал ряд писем, в которых предупреждал своих родственников не поддаваться соблазну уступить слишком много из-за коварной приветливости арманьяков. Если Дофин и его арманьякские правители не готовы уступить, писал он им, то ни о какой сделке не может быть и речи^[503].

Английские послы, епископы Даремский и Норвичский, Томас Бофорт, граф Дорсет, и Ричард, лорд Грей, находились в Париже примерно с середины января 1415 года. Они незаметно прибыли в город с небольшим эскортом, чтобы договориться о продлении действующего перемирия, срок которого истекал. Удобно расположившись в Бурбонском и Наваррском отелях на правом берегу Сены, они могли слушать уличные сплетни и следить за событиями в Сен-Дени. Их официальный въезд в столицу Франции был отложен до 9 февраля, когда его можно было бы обставить с надлежащей помпой. Это было еще более грандиозное событие, чем их предыдущий въезд в столицу Франции в августе. Улицы города были вычищены за несколько дней до этого. Послы появились у ворот в шелках и золотых тканях, в сопровождении кавалькады из 700 или 800 всадников и в сопровождении толпы принцев и сановников. На улице Сент-Антуан устраивались поединки, а в отеле Сен-Поль — пиры. Но за напускным шумом и весельем было очевидно, что назревает серьезный политический кризис^[504].

В Фландрском отеле, расположенном в нескольких сотнях ярдов от жилища епископа Лэнгли, бургундские делегаты на конференции в Сен-Дени спорили между собой. Иоанн Бесстрашный приказал им настаивать на полной амнистии для своих сторонников, даже если это будет означать провал конференции и крах мира. Но арманьяки отказывались уступать. Чиновники герцога Бургундского во главе с Жаном Туази не осмелились пойти наперекор желанию своего господина и хотели отправить ему текущие проекты и попросить дальнейших указаний. Герцог Брабанта и графиня Эно считали, что у них более широкая свобода действий. В конце концов, они были ближайшими родственниками Иоанна и торговались не только о его положении, но и о своем собственном. Оба были за то, чтобы заключить сделку сейчас на лучших условиях, которые они могли получить, даже если это означало отказ от требования всеобщей амнистии. Их поддержали делегаты Четырех членов Фландрии. В конце концов, чиновники герцога были переубеждены. Они объяснили причины смены мнения позже, когда докладывали о своей миссии герцогу.

Решающим фактором, по их словам, была угроза со стороны Англии. Перемирие с англичанами было продлено на срок, достаточный для проведения текущих переговоров, но срок его истекал в мае. Сообщения о заседаниях Вестминстерского Парламента уже достигли Парижа. Все знали о двойных субсидиях, выделенных Палатой Общин, и о военных приготовлениях Генриха V. Но, как отмечали бургундские послы, среди принцев Франции были люди, которые ненавидели герцога Бургундского больше, чем боялись англичан. Их собеседники сообщили им, что Совет Карла VI находится на грани заключения договора с англичанами, чтобы иметь возможность сконцентрировать свои силы против Бургундского дома. Чтобы застраховаться от нападения англичан, пока они разбираются с Иоанном Бесстрашным, арманьяки были готовы не только согласиться на брачный союз, но и уступить Генриху V значительную часть Французского королевства. Это было бы позорным делом, считали послы Иоанна, за которое люди будут винить и его. Это было бы также политической катастрофой. Они считали, что Дофин искренне стремится к преодолению раскола между бургиньонами и арманьяками, но в случае новой гражданской войны он станет бессильной игрушкой в руках принцев. По совести говоря, послы Иоанна не могли позволить конференции провалиться на глазах у послов Генриха V. Герцог Бургундский всегда подчеркивал свою верность королю и Дофину, и теперь ему предстояло доказать, так ли это на самом деле. Поэтому они решили уступить сейчас, а переговоры всегда можно будет провести позже, когда ситуация станет менее критической. Герцог Брабанта был, вероятно, единственным человеком, который мог противостоять Иоанну Бесстрашному в подобном вопросе^[505].

22 февраля 1415 года условия мира между послами Иоанна Бесстрашного и арманьякским правительством были окончательно согласованы на длительной встрече в Лувре. Это были условия последнего королевского ордонанса. Бургундские послы сделали официальное заявление о том, что они согласились только выдвинув протест. Но они согласились. Новость была объявлена под звуки труб на улицах Парижа, который взорвался от радости. Уличные гулянья продолжались всю ночь. На следующее утро в Нотр-Дам был отслужен Те Deum, на котором присутствовал весь двор и делегаты обеих сторон. Иоанн Бесстрашный узнал о том, что было сделано в его честь, только после этого события. В письме своим коллегам из Парижа дипломатический секретарь герцога Бургундского Тьерри Жербоде отметил, что единственными, кто не разделял всеобщей радости, были английские послы. В их переговорах с французским правительством зарождающаяся угроза англо-бургундского союза была их самым сильным козырем. Теперь Иоанн Бесстрашный ратифицировал договор, который обязывал его отказаться от любых перспектив такого союза. Вскоре, писал Жербоде, английские послы получат ответ на свои требования, который их не обрадует. Со своей стороны, англичане понимали, что их перехитрили и чувствовали, что французы смеются над ними за их спиной^[506].

Переговоры французского королевского Совета с англичанами шли параллельно с переговорами с герцогом Брабанта. Они не так хорошо зафиксированы, но суть их ясна. Англичане начали переговоры, повторив свои экстравагантные требования, выдвинутые в августе прошлого года, а французы в ответ повторили предложение, сделанное герцогом Беррийским по этому случаю. Любопытный рассказ в протоколе уголовного процесса по обвинению в шпионаже несколько лет спустя позволяет предположить, что основной вопрос был связан с Нормандией. Английский клерк из штата посольства, как говорят, вступил в разговор с французским адвокатом в соборе Нотр-Дам. Француз спросил его, как идут дела. Англичанин ответил, что королю Франции следовало бы заняться выполнением своего долга — вернуть Генриху V то, что принадлежало ему по праву. Нормандия, сказал этот человек, принадлежала Вильгельму I Завоевателю и была отнята у англичан Филиппом II Августом в начале XIII века не по праву. Француз был озадачен. По его словам, уже поздновато было жаловаться на потерю Нормандии два века спустя. Напротив, ответил англичанин, английский король был совершенно серьезно настроен по этому поводу, и все английское королевство было готово начать войну с Францией, если Нормандия не будет уступлена.

Мы не знаем, каковы были условия, о которых герцогу Брабанта сообщили, что они вот-вот будут согласованы с англичанами. Но несомненно, что англичане умерили свои требования после того, как сделка с Иоанном Бесстрашным выбила почву у них из-под ног. К середине марта они отказались от требования Нормандии и в принципе согласились на брак между Генрихом V и Екатериной Французской при условии, что французы уступят все территории, отданные по договору в Бретиньи. По их словам, в их число должны были войти Пуату и Лимузен, которые не были предложены герцогом Беррийским годом ранее. Более того, они должны быть уступлены с полным суверенитетом английского короля над ними. А юная принцесса должна приехать с полным гардеробом и приданым в 1.500.000 экю (по сравнению с первоначальным требованием в 2.000.000 экю). Французы ответили предложением отдать англичанам пиренейское графство Бигорр, но не Пуату или Лимузен, а также увеличили приданое Екатерины с 600.000 до 800.000 экю. Но у англичан не было полномочий идти на дальнейшие уступки. На этой ноте переговоры подошли к концу. Обе стороны обменялись меморандумами, в которых зафиксировали свои позиции.

В последнюю минуту вмешался герцог Беррийский, предложивший, чтобы весной в Англию прибыло французское посольство с полномочиями для продолжения переговоров. Англичане вряд ли могли отказаться. Но ни одна из сторон не была уверена в результате. Английская делегация прекрасно понимала, что их реальная задача — оправдать агрессивные планы Генриха V в глазах его собственных подданных. Французский королевский Совет также считал, что английский король в любом случае настроен на войну. 13 марта, в день, когда переговоры завершились, Совет издал ордонанс, налагающий талью в 600.000 экю, второй налог за многие годы, на оборону королевства от англичан. С богатых церковников и чиновников взимались принудительные займы для финансирования немедленного укрепления границ в Пикардии и Гаскони и обороны побережья Нормандии^[507].

* * *

Через месяц после того, как английские послы покинули Париж, Дофину удалось вырвать власть у арманьяков, контролировавших Совет его отца. Первый шаг к этому был сделан в феврале 1415 года, когда внимание было сосредоточено на конференциях с англичанами и бургундцами. Людовику удалось с третьей попытки назначить своего маршала Таннеги дю Шателя прево Парижа. Получив таким образом контроль над Шатле, он начал планировать государственный переворот. Артур де Ришмон, младший брат герцога Бретонского, контролировавший основные вооруженные силы в столице, был склонен на сторону Дофина. Переворот пришелся на вторую неделю апреля. Совет всех принцев, находившихся в то время в Париже, был созван в резиденцию королевы в замок Мелён на Сене, к югу от города. 9 апреля, оставив королеву Изабеллу удерживать их в Мелёне, Дофин тайно выехал в Париж с горсткой приближенных и направился в отель Сен-Поль. Там он получил указ от своего полусумасшедшего отца, в которых тот назначал его капитаном Бастилии. Ришмон был назначен лейтенантом Дофина и отправлен овладеть крепостью. Таннеги дю Шатель взял под контроль остальную часть города с отрядом бретонских войск. Три из четырех парижских эшевена были уволены и заменены людьми, пользовавшимися доверием Дофина. Ворота города были закрыты. Из Парижа Дофин написал каждому из принцев в Мелёне письмо, в котором приказал им немедленно отправиться в свои владения и не возвращаться в Париж иначе как по прямому приглашению короля или его самого.

11 апреля 1415 года Людовик созвал ведущих членов муниципалитета и Университета в Лувр. Там был зачитан ордонанс, изданный утром, в котором он объявил, что берет управление государством в свои руки. После самого Карла VI, сказал он, он "один и выше всех" имеет естественное право управлять государством. Отныне никто не мог претендовать на управление делами королевства без разрешения короля или его самого, а все назначения при дворе и на государственной службе в будущем будут находиться в его и его отца воле. После чтения ордонанса канцлер Дофина, Мартин Гуж, епископ Шартрский, обратился к собранию с речью. Он подвел итог всей политической истории Франции со времен малолетства Карла VI, подробно описав последовательные посягательства на суверенитет короля со стороны его дядей, а затем его брата и постепенное разрушение государства в их личных интересах. Всему этому, сказал епископ, теперь положен конец. Дофин намеревался восстановить власть и полномочия короны в их прежнем виде. 26 апреля, через две недели после собрания, Дофин назначил себя генерал-капитаном короля на всех фронтах с вице-королевскими полномочиями противостоять англичанам, где бы они ни появились. До конца года восемнадцатилетний Дофин более или менее беспрекословно контролировал французское правительство, опираясь на Совет, в котором преобладали церковники, профессиональные администраторы и горстка военных: верный и решительный Таннеги дю Шатель, коннетабль Шарль д'Альбре и Артур де Ришмон, все они были естественными сторонниками того, кто находился у власти. Карла VI больше никто не принимал в расчет. К этому времени он был едва способен заниматься делами даже в периоды относительной ясности рассудка^[508].

Дофин избавился от арманьякских принцев не для того, чтобы поставить себя в зависимость от герцога Бургундского. Отношения между молодым принцем и его тестем стали более неприязненными, чем когда-либо, поскольку Людовик обозначил свою вновь обретенную независимость, отказавшись от своей супруги Маргариты Бургундской, которую он всегда считал отталкивающей, и отправил ее жить в замок Сен-Жермен-ан-Ле к западу от Парижа, а сам сам стал сожительствовать с одной из фрейлин своей матери. С политической точки зрения последнее соглашение Иоанна Бесстрашного с королевским домом оказалось таким же поверхностным, как и все другие торжественные договоры, призванные положить конец раздорам во Франции. Как и предвидел Тьерри Жербоде, когда заключалось соглашение, угроза английского вторжения станет его концом. Несомненно, так видел ситуацию и сам Иоанн. Когда перед ним предстали королевские комиссары, чтобы потребовать принести клятву соблюдать новый договор, он отказался принести ее до тех пор, пока вопрос об амнистии не будет решен к его удовлетворению. По сути, это был отказ от подписи его брата на договоре. Послы герцога явились к Дофину в Париж в июле, чтобы объяснить ему причины отказа. Они были до жестокости откровенны. "При всем уважении, благороднейший господин, — заявили они, — вы должны понять, что если вы не уступите то, о чем просил наш господин, ни он, ни его вассалы или подданные и пальцем не пошевелят, чтобы помочь, когда англичане нападут на вас"^[509].

* * *

Английские послы вернулись домой в конце марта 1415 года в страну, в которой шла активная подготовка к войне. У Генриха V не было возможности дождаться результатов переговоров, даже если бы он был к этому склонен. Экспедиционная армия такого огромного масштаба требовала длительной подготовки. Примерно в конце января король провел собрание представителей крупнейших английских портовых городов, на которой рассматривались меры по доставке его армии во Францию. Королевские корабли, стоявшие в лондонском Тауэре, было приказано укомплектовать экипажами и ввести в строй для несения военной службы. Были призваны корабли из Пяти портов. В начале апреля был отдан приказ о реквизиции всех судов водоизмещением более двадцати тонн в каждом английском порту от Ньюкасла до Бристоля. К 1415 году английский торговый флот восстановился после своего упадка во времена правления Ричарда II, но все еще по численности уступал уровню середины XIV века, так что не могло быть и речи о том, чтобы полагаться только на ресурсы Англии. Ричард Клитеро, богатый лондонский купец с многолетним опытом снабжения королевских армий и организации перевозок, был послан с двумя миссиями зафрахтовать корабли в портах Голландии и Зеландии с молчаливого согласия зятя герцога Бургундского, Вильгельма, графа Голландии и Эно. Генрих V не скрывал цели этих приготовлений. 10 марта он сообщил олдерменам Лондона, что готовится к вторжению во Францию. К тому времени, когда епископы Даремский и Норвичский доложили о своей миссии, Генрих V уже прошел точку невозврата^[510].

Большой Совет открылся в Вестминстере 16 апреля 1415 года. Вступительную речь произнес канцлер Бофорт. Он рассказал о ходе переговоров, но не пытался скрыть, что король уже принял решение. Канцлер напомнил парламентариям об их совете в октябре прошлого года использовать все дипломатические методы, прежде чем начинать войну. Генрих V так и сделал, но "из-за отсутствия справедливости с другой стороны" договориться не удалось. Поэтому он намеревался добиться своего силой оружия и собирался вторгнуться во Францию летом либо через Гасконь, либо с севера. Его дядя Томас Бофорт, граф Дорсет, один из послов, выступил в качестве представителя сорока трех церковных и мирских лордов, присутствовавших на собрании, пообещав поддержку этому предприятию. Совет заседал три дня, чтобы утвердить меры по набору армии и обороне Англии в отсутствие короля. Войскам было приказано собраться в Саутгемптоне 1 июля, чтобы отплыть во Францию к 1 августа. Король предполагал, что кампания может продлиться до года^[511].

Детали обсуждались в Вестминстере в течение последних десяти дней апреля после закрытия Большого Совета. К концу месяца почти все капитаны заключили контракты о службе своих отрядов. Присутствие короля во главе армии было мощным средством вербовки. Он привлек к службе массу дворян и джентри, которые были обучены военному делу, но не были профессиональными солдатами и служили в основном ради чести. Среди них было не менее сорока трех герцогов, графов и баронов — самая высокая доля парламентских пэров, служивших в любой кампании XV века. Общая численность контрактных войск составила более 12.000 бойцов. Кроме того, было более 600 каменщиков, рудокопов, плотников, стрельников (изготовителей стрел), оружейников, палаточников и других ремесленников, а также клерки и капелланы королевского дома и, впервые в английской кампании, корпус хирургов. Эти цифры позволяют предположить, что общая численность вооруженных сил составляла не менее 15.000 всадников, если учесть боевых слуг, сопровождавших латников. В договорах разрешалось иметь шестнадцать лошадей для барона, шесть для рыцаря, четыре для оруженосца и одну для лучника, что указывает на общее количество более 20.000 лошадей, включаятягловых животных. Это была одна из самых больших экспедиционных армий, которые англичане когда-либо высаживали во Франции, сравнимая с большими войсками, сопровождавшими Эдуарда III в 1346 и 1359 годах. В течение следующих трех месяцев адмиралы реквизировали практически весь океанский торговый флот, около 300 парусных судов, включая 125 больших коггов. Не менее 700 судов было зафрахтовано Клитеро в Нидерландах на сумму около 10.000 фунтов стерлингов^[512].

Король держал в тайне точное место назначения своей армии. По словам капеллана, который сопровождал его в походе и позже написал историю экспедиции, Генрих V поделился секретом только со своими ближайшими советниками^[513]. Остальным оставалось только догадываться из-за намеренной кампании секретности. В контрактах было записано, что армия отправится либо в Гасконь, либо в некий неопределенный пункт на севере Франции, и в зависимости от того, что будет выбрано, были указаны разные ставки оплаты. Когда в начале июня была выплачена первая часть аванса, она была оплачена по более высоким гасконским ставкам. Но Генрих V никогда не собирался высаживаться в Гаскони. Его целью была Нормандия, где он намеревался захватить порт Арфлёр. Арфлёр был главным атлантическим портом Франции, основной базой для французских военных кораблей и главным центром французского каперства. Но были и более широкие и, возможно, более важные стратегические соображения, чем эти. Овладение Арфлёром рассматривалось как решение одной из вечных проблем английской стратегии во Франции. Великие реки, текущие на запад, Сомма, Сена, Луара и их многочисленные притоки, представляли собой грозные барьеры для захватчиков, пытающихся продвинуться на север или юг через Францию. Кале был легко доступен из Англии. Но он находился слишком далеко от политического сердца Франции в долинах Сены и Луары и был отделен от них последовательными речными преградами; в то время как Бордо, хотя и лежал в низовьях всех основных речных систем юго-запада, был слишком далеко от Англии, чтобы большая армия могла добраться до него по морю. Англичанам никогда не удавалось отправить туда более 4.000 человек, главным образом из-за нехватки кораблей, достаточно больших, чтобы совершить длинный переход через рифы острова Уэсан и Бискайский залив. Арфлёр, для сравнения, занимал выгодное положение на северной стороне устья Сены. Как позже объяснил арагонский посол своему правительству, это были "ворота в долину Сены и путь к Парижу и большей части Франции"^[514].

Более широкие цели Генриха V после взятия Арфлёра менее ясны. Капеллан считал, что его первой целью будет "возвращение герцогства Нормандия, которое принадлежало по праву его короне со времен Вильгельма I". Это, конечно, согласуется со всем, что король говорил и делал, когда прибыл туда. Но Генрих V был реалистом, и его политика на этом этапе, вероятно, оставалась традиционной политикой Эдуарда III и Ричарда II. Как и они, Генрих V намеревался нанести удар на севере с целью выторговать уступки на юго-западе. Вскоре после того, как Большой Совет разошелся, Генрих V поручил епископу Куртене сделать нотариальную выписку из договора от мая 1412 года с арманьякскими принцами, по которому его отцу были предложены все территории, уступленные Эдуарду III по договору в Бретиньи в 1360 году. Перед отъездом во Францию он отправил этот документ как заявление о своих справедливых претензиях германскому королю Сигизмунду и церковному собору, заседавшему в Констанце. На данный момент восстановление условий договора в Бретиньи, вероятно, все же его удовлетворило бы^[515].

Подготовка Генриха V к 1415 году отражала серьезные размышления о прошлом и будущем английской войны во Франции. Самой поразительной особенностью комплектования армии была исключительно высокая доля лучников, около четырех пятых от общей численности. Это ознаменовало собой резкое ускорение давней тенденции. Соотношение лучников и латников в английских армиях во Франции постепенно увеличивалось на протяжении XIV века: от одного к двум латникам в начале англо-французских войн в 1330-х годах до одного к одному к 1380-м годам. Армия, вторгшаяся во Францию под командованием герцога Кларенса в 1412 году, имела трех лучников на каждого латников, и такое же соотношение прослеживается в контрактах на службу 1415 года^[516]. Но доля лучников была намеренно увеличена до примерно четырех к одному за счет набора отрядов лучников в Честере, Ланкашире и северном Уэльсе. Лучники были дешевле и более многочисленны, чем обученные латники, что, несомненно, способствовало этому изменению. Но главная причина, по-видимому, была тактической. Недавний опыт Уэльса и гражданских войн в Англии подчеркивал важность лучников в набегах, осадах и сражениях.

Развитие технологий лишило длинный лук некоторых его преимуществ. С появлением стального арбалета в конце XIV века он уже не имел того преимущества в дальности стрельбы, которым обладал во времена Креси. Пластинчатые доспехи, изготовленные из относительно легкой закаленной стали с изогнутыми поверхностями для отклонения наконечников стрел, обеспечивали гораздо лучшую защиту, чем кольчуга. Но стальные арбалеты еще не были распространены во Франции, а латные пластины высшего сорта были дорогими и все еще сравнительно редкими. Даже те, у кого они были, не желали жертвовать подвижностью и зрением, заключая себя в них полностью. Лицо, бедра и суставы оставались уязвимыми. На поле боя длинный лук по-прежнему был королем. Его главным преимуществом была скорострельность. Опытный лучник мог выстрелить до десяти раз за то время, которое требовалось для перезарядки арбалета — медленной и неудобной операции, обычно выполняемой с помощью стремени или лебедки. Наконечники стрел были снабжены узкими стальными режущими кромками, что позволило достичь высокой степени пробития на короткой дистанции даже пластинчатых доспехов. С тактической точки зрения, лучники, умело развернутые в большом количестве, оставались разрушительным оружием войны. Археология и хроники свидетельствуют о том, что плотные и частые залпы стрел, выпущенные большими группами лучников, были причиной ужасающих ранений на поле боя и вызывали панику среди плохо защищенных боевых коней. В течение следующих сорока лет длинному луку предстояло занять еще большее место в английской манере ведения войны, чем в предыдущем столетии. Сила Англии, как скажет сэр Джон Фортескью в следующем поколении, "больше всего держится на наших метких лучниках"^[517].

Двумя основными инструментами английской войны во Франции в XIV веке были шевоше — мощный конный рейд на большие расстояния, сопровождавшийся целенаправленным разрушением страны; и захват крепостей, иногда королевскими гарнизонами, но обычно нерегулярными отрядами рутьеров, действующих от имени короля, которые контролировали ограниченную территорию вокруг стен, часто включая важные узловые пункты на крупных дорожных и речных артериях. Оба этих метода имели общую цель. Они были призваны заставить французское правительство подчиниться страху: страху перед огнем, грабежами и мародерством; страху перед политическим унижением, когда неспособность короны защитить своих подданных станет всем ясна; страху перед крупномасштабным региональным дезертирством людей, напуганных потерей своих земель. Оба метода неизменно в итоге оказывались безуспешными. Огромные приливные волны разрушений, связанные с шевоше, обрушивались на провинции Франции, а затем отступали, позволяя жизни постепенно вернуться к своим традиционным формам. Они редко приводили к долговременному изменению лояльности населения. Компании рутьеров причиняли сельскому населению более серьезные лишения. Но их действия были эпизодическими, непоследовательными и после 1369 года в основном ограничивались юго-западом. Слабость английской стратегии в XIV веке заключалась в неспособности английских командиров занять территорию помимо изолированных прибрежных барбаканов Кале, Шербура и Бреста. Генрих V явно изучал кампании Эдуарда III и слишком часто следовал его примеру, чтобы это могло быть совпадением. Но в этот раз он изменил стратегию. Король не планировал, что экспедиция 1415 года будет простым набегом, пусть и разрушительным, а хотел захватить и оккупировать территорию с целью окончательно ослабить французское государство и подорвать его способность сопротивляться его требованиям. Мало что так красноречиво символизировало изменение стратегии, как артиллерийский парк короля. Артиллерия в XV веке была в первую очередь осадным оружием, и именно к войне осад готовился английский король.

Пороховая артиллерия едва ли была новинкой. Она была завезена в Европу, вероятно, из Китая, примерно в начале XIV века, и короли Англии были одними из первых, кто стал ее использовать. Но ранние пушки были относительно легкими орудиями, установленными на стенах крепостей, а иногда и на кораблях, и стрелявшими металлической картечью или пульками. Они были предназначены для стрельбы по людям, а не по каменной кладке. В счетах Ричарда II записано, что за время своего правления он приобрел не менее восьмидесяти семи пушек, но самая большая из них весила всего около трети тонны, а стандартная модель — вдвое меньше. В последней четверти XIV века значительные достижения в технике литья металлов позволили создавать гораздо более крупные орудия (бомбарды) с большим калибром и дальностью стрельбы для использования против стационарных оборонительных сооружений замков и городов. К началу XV века Кристина Пизанская говорит о бомбардах, стреляющих снарядами весом до 500 фунтов, что более чем соответствовало традиционным деревянным требюше, приводимым в движение торсионами или противовесами, которые в той или иной форме использовались со времен Римской империи. Новое оружие изменило ход осадной войны, лишив крепкие стены и гарнизоны преимущества перед полевыми армиями, которым они пользовались на протяжении веков. Эти монстры из литой бронзы, а позднее из чугуна, весили до пяти тонн и могли метать огромные каменные ядра на расстояние более тысячи ярдов в стены и башни, оказывая разрушительное моральное и физическое воздействие, в чем на собственном опыте убедились арманьяки, защищавшие Ам, Дюн-ле-Руа и Бурж. Пройдет еще не одно столетие, прежде чем изменения в конструкции стационарных оборонительных сооружений, зародившиеся в Италии эпохи Возрождения, восстановят традиционные преимущества обороны в европейской войне^[518].

Эти важные изменения до сих пор проходили мимо англичан. Отчасти это было связано с тем, что осадная война потребовала бы от них держать свои армии в поле в течение длительного времени, что, как правило, было выше их финансовых возможностей. А отчасти это было связано с огромными логистическими проблемами, связанными с перемещением крупных артиллерийских орудий. В 1409 году большую пушку герцога Бургундского из Осона, весившую три с половиной тонны и стрелявшую ядром весом более 700 фунтов, пришлось тащить по суше на телеге, с железным каркасом, упряжкой из тридцати двух волов и тридцати одной лошади со скоростью три мили в день. Для более дальних расстояний единственным вариантом была транспортировка по реке, когда орудие привязывалось к бревнам, уложенным на две большие баржи^[519]. Это было возможно только для державы, которая контролировала сельскую местность и основные водные потоки. Об этом не могло быть и речи для английских конных армий во Франции, которые быстро проходили через территории, не контролируя их. Во многом по этим причинам англичане избегали осадной войны и были плохо подготовлены к тем немногим крупным осадам, которые они пытались провести. В 1376 и 1377 годах французы с большим успехом использовали бомбарды против удерживаемой англичанами крепости Сен-Совер-ле-Виконт в Нормандии, но англичане не применяли их при единственной крупной осаде Нанта в 1381 году.

После смерти Ричарда II Генрих IV вновь заинтересовался осадной артиллерией и приобрел небольшое количество бомбард. Он использовал их с впечатляющими результатами против северных замков Перси в 1405 году, а позже, с меньшим успехом, против крепостей Глендауэра в Харлехе и Аберистуите. Известно, что одна из них весила две тонны. Но его артиллерия была примитивной по сравнению с продукцией крупных арсеналов Франции и Нидерландов. Судя по тому, как часто они разрушались в процессе эксплуатации, его пушки были грубо изготовленными изделиями со стволами, сделанными из кованых железных прутьев, соединенных и скрепленных обручами, а не отлитыми из одного слитка металла, как более мощные орудия, использовавшиеся на континенте.

Решение оккупировать Нормандию в 1415 году заставило англичан устранить эти недостатки. Достижения в осадной артиллерии сократили сопротивление городов и впервые позволили задуматься о быстрой кампании осады. Логистические проблемы, связанные с транспортировкой тяжелой техники, привели к необходимости занимать территории, особенно речные долины. Генрих V в 1415 году подготовил внушительный осадный обоз, включавший двенадцать "больших пушек". Но его усилия свидетельствовали об ограниченном опыте Англии в области артиллерии. Хотя некоторые орудия были отлиты из бронзы, более крупные все еще изготавливались из кованых железных прутьев. И хотя новые орудия производились в Англии, король зависел от иностранных специалистов по их эксплуатации. В 1415 году пять его мастеров-артиллеристов, двадцать пять подмастерьев и пятьдесят помощников были набраны в Нидерландах или Гаскони^[520].

Амбициозный масштаб этих планов предполагал большие финансовые затраты. Военные действия всегда были дорогими, а в этот раз они становились еще дороже. Политические потрясения предыдущего века лишили английскую корону некоторых властных полномочий. Она больше не могла изымать у своих подданных продовольствие и военные материалы за номинальную компенсацию. Она больше не могла требовать военной службы за счет общин графств. Она была вынуждена платить за аренду реквизированных кораблей. Казначейство теперь должно было накапливать большие суммы наличными перед любой кампанией. Генрих V уделял своим финансам личное внимание, равного которому не было со времен правления Эдуарда I. Он резко сократил уступки сборщикам доходов, тем самым значительно увеличив долю доходов, поступавших в Казначейство наличными. В то же время он увеличил свои доходы за счет безжалостной эксплуатации своего домена и прерогативных прав. Он реформировал управление своими землями, увеличив доходы, получаемые от Уэльса, Честера, Корнуолла и герцогства Ланкастер. Король пытался извлечь выгоду из всего что было можно: он продавал помилования за прошлые преступления в больших масштабах; взимал большие пошлины за скрепление печатью королевских хартий; налагал большие платежи на королевских подопечных и вдов главных вассалов за право выходить замуж за того, кого они выберут (10.000 фунтов стерлингов в печально известном случае с Эдмундом Мортимером, графом Марч, который вполне обоснованно решил, что король хочет его разорить). Аннуитеты и пенсии, нагрузка, отягощавшая финансы его отца на протяжении всего его правления, были сокращены вдвое. Просроченные долги, еще одна постоянная проблема предыдущего царствования, были сокращены до сравнительно скромных размеров. Результатом этих мер стало восстановление кредита короля и возможность брать займы в гораздо большем объеме и на более длительные сроки^[521].

Тем не менее, финансирование экспедиции такого масштаба стало серьезным испытанием для ресурсов английского правительства. В феврале 1415 года, когда началось детальное планирование кампании, казначею было поручено подготовить отчет о доходах, расходах и долгах короля, "чтобы он мог с чистой совестью выступить в качестве государя с разумным правлением и тем лучше осуществить свою экспедицию на радость Богу и удовлетворение своих подданных". Непрозрачная система бухгалтерского учета английского средневекового государства сделала подготовку этого документа серьезным предприятием. Когда он наконец появился в июне, то оценивал чистые обычные доходы короля в 55.000 фунтов стерлингов за год до 24 июня, из которых около 85% поступало от таможни. Общие расходы на оборону Англии оценивались примерно в 39.000 фунтов стерлингов. Из них около 21.000 фунтов стерлингов приходилось только на оборону Кале и еще 9.500 фунтов стерлингов — на гарнизоны на границе в Шотландии, Уэльсе и Ирландии, а также на оборону побережья и морских путей. Это оставляло теоретический излишек в размере около 16.000 фунтов стерлингов для наступательных операций. На самом деле этот излишек был иллюзорным. Он был полностью поглощен расходами, которые оказались больше, чем ожидалось, например, жалованьем гарнизона Кале, или вообще не были учтены, например, расходы на королевский двор и орду чиновников, получающих ренту и жалованье^[522].

Армия 1415 года должна была стоить около 45.000 фунтов стерлингов в квартал, не включая морские перевозки. Это должно было финансироваться полностью из чрезвычайных источников, в основном из парламентских налогов. Первая часть двойной субсидии, за которую Парламент проголосовал в ноябре, принесла около 50.000 фунтов стерлингов, включая соответствующие гранты двух соборов духовенства. Этого было достаточно для финансирования первого квартала. Остальную сумму пришлось бы занять. 19 июня Совет уполномочил казначея начать выдачу векселей кредиторам. В последующие недели под залог будущих доходов казны были взяты значительные суммы. Около 18.300 фунтов стерлингов были взяты наличными с июня по сентябрь у английских и итальянских купцов в Лондоне, богатых дворян и прелатов. Еще 6.600 фунтов стерлингов были изысканы из личных средств короля. Один только канцлер Бофорт одолжил почти 2.000 фунтов стерлингов. Лондонские купцы Джон Хенде и Ричард Уиттингтон, давние кредиторы короны, внесли в складчину еще 1.600 фунтов стерлингов. На менее охотно соглашающихся выдать кредиты было оказано силовое давление. Королевские комиссары разъезжали по стране с чистыми бланками за тайной печатью короля, требуя от городских корпораций, церковников и состоятельных мирян займов под неявной, а иногда и явной угрозой, что в случае отказа король лишит их своей благосклонности. Канцлер Бофорт лично прибыл в резиденцию лорд-мэра в Гилдхолл с устрашающей свитой, включая архиепископа Кентерберийского и герцогов Бедфорда, Глостера и Йорка, чтобы побудить корпорацию Лондона дать взаймы 10.000 марок (6.666 фунтов стерлингов). Представители крупных торговых домов Флоренции, Лукки и Венеции, проигнорировавшие более мягкие просьбы, были вызваны в приорат Блэкфрайарс, где у них потребовали 2.400 фунтов стерлингов и напомнили, сколько стоит защита короля для их бизнеса. Когда они все же отказались, их поместили в тюрьму Флит и держали там до тех пор, пока они не передумали^[523].

Однако самой большой группой кредиторов были дворяне и капитаны, служившие в армии. Военное жалованье традиционно выплачивалось раз в квартал. Жалованье за первый квартал выплачивалось наличными перед посадкой на корабли, половина — при подписании контракта, половина — после смотра в порту. Канцлер откровенно сказал собравшимся магнатам на Большом Совете в апреле, что жалованье за первый квартал исчерпает первую часть двойной субсидии, утвержденной Парламентом. Магнаты договорились, что армия будет служить в долг в течение второго квартала, и это соглашение на практике было навязано всем капитанам, включая тех, кто не присутствовал на Большом Совете. Это было равносильно дальнейшему накоплению долгов в 30.000 фунтов стерлингов или более. Большинство наиболее влиятельных кредиторов и почти все капитаны приняли в залог драгоценности и посуду короля. Королевские часовни и сокровищницы были перерыты в поисках предметов, которые можно было заложить: от шедевров ювелирного искусства стоимостью 10.000 фунтов стерлингов и более до потиров и аналоев королевских часовен в Вестминстере и Виндзоре и даже кухонной утвари. Герцог Кларенс, с самым большим отрядом в армии после королевского, принял в залог большую корону Генриха IV и отколол от нее золотые зубцы и драгоценные камни, чтобы отдать в залог своим капитанам в качестве обеспечения их собственного жалованья. Сокровища, которые оставались нетронутыми даже во время тяжелых финансовых кризисов предыдущего царствования, были извлечены из хранилищ, чтобы быть заложенными за деньги или услуги. Среди них были изысканные драгоценности из сокровищницы Кастилии, заложенные Педро I Жестоким Черному принцу более полувека назад, и подарки, преподнесенные Джону Гонту Хуаном I Кастильским, а также дорогие подношения Карла VI и Людовика Орлеанского и их дядей, которые они в более счастливые времена подарили Ричарду II. Оставался третий квартал, который должен был быть оплачен в счет задолженности по второй парламентской субсидии, причитавшейся в феврале 1416 года. Не было принято никаких мер по выплате четвертой четверти, финансирование которой было оставлено на усмотрение провидения^[524].

* * *

Отъезд обещанного французского посольства был задержан государственным переворотом, совершенным Дофином. 12 апреля 1415 года в столицу Франции прибыл герольд графа Дорсета с письмом Генриха V, в котором французское правительство призывалось назначить своих послов. Вскоре за этим письмом последовало другое, в котором английский король жаловался на задержку с отъездом французского посольства в Англию. "Промедление — враг мира", — писал он. Но на самом деле, как отлично знал Генрих V, промедление было врагом войны. Он не собирался позволить дипломатии ослабить пружину, которую он нагрузил. Явная неискренность его призыва к новым переговорам должна была быть очевидна для французов, которые получали подробные и точные отчеты о приготовлениях английского короля. Но при приближении любой большой войны те, кому угрожает опасность, склонны принимать желаемое за действительное. Судя по хронике, даже советник короля Жан Жувенель признался, что нашел в письмах английского короля "смиренные" и "милостивые" чувства, хотя он был одним из первых французов, осознавших с ужасом и восхищением, с какой грозной личностью столкнулись его соотечественники^[525].

16 апреля 1415 года, всего через несколько дней после прихода к власти, Дофин провел заседание Совета, на котором обсуждался предстоящий кризис в отношениях с Англией. Совет принял решение о последней попытке остановить грядущее вторжение. Несмотря на плохие предзнаменования, решение об отправке нового посольства в Англию было подтверждено. В мае в Париже собрался Большой Совет, чтобы рассмотреть инструкции послов. Герцогу Беррийскому разрешили вернуться в столицу, чтобы воспользоваться его полувековым опытом общения с "древним врагом" Франции. Были назначены семь полномочных эмиссаров. Их лидером и представителем стал канцлер Иоанна Беррийского, Гийом де Буафратье, архиепископ Буржский, который возглавлял посольство в декабре 1413 года. Среди его коллег были Пьер Френель, епископ Лизье, чей опыт в английских и шотландских делах насчитывал более тридцати лет; магистр королевского двора Луи, граф Вандомский; один из придворных офицеров Дофина, Шарль, сеньор де Иври; и незаменимый Готье Коль, который оставил нам один из самых наглядных отчетов о великом дипломатическом событии, сохранившихся со времен средневековья. 4 июня посольство выехало из Парижа с обычной кавалькадой вооруженных людей, клерков, герольдов и слуг, всего около 350 всадников. Никто из них не испытывал оптимизма по поводу результатов своей миссии. В Париже вовсю разрабатывались планы по набору войск по всему королевству. В Кале более скромные дипломатические агенты вели переговоры с Филиппом Морганом о продлении перемирия на время пребывания посольства в Англии. Англичане согласились продлить перемирие до 15 июля, но не далее. Это было всего за две недели до предполагаемой даты отплытия экспедиции Генриха V^[526].

Французские послы высадились в Дувре 17 июня 1415 года. Генрих V назначил местом проведения переговоров Уинчестер. В начале XV века это было непрезентабельное место, находившееся в состоянии физического и экономического упадка, но удобно расположенное недалеко от назначенных пунктов посадки армии на корабли в Соленте. 30 июня французы были встречены в миле от города епископами Лэнгли и Куртене, графами Дорсет и Солсбери и доставлены прямо к королю. Генрих V принял их в зале замка Вулвси, старинной усадьбе епископов Уинчестера XII века, фрагменты которой до сих пор можно увидеть в юго-восточном углу городских стен. Это была короткая и формальная аудиенция. Генрих V сидел на троне в дальнем конце зала, одетый с головы до ног в одежды и золотой ткани, вместе со своими тремя братьями, Кларенсом, Бедфордом и Глостером, и толпой дворян, епископов и чиновников. Французы вручили ему личные письма от Карла VI и герцога Беррийского. Генрих V поинтересовался здоровьем французского короля. Затем он пригласил послов разделить традиционное мирное подношение вина и пряностей, после чего отпустил их. На следующее утро французская делегация присутствовала на грандиозной мессе, которую пели двадцать восемь капелланов, после чего состоялась публичная аудиенция, полностью посвященная официальным делам. Архиепископ Буафратье выступил с ученой и красноречивой речью о достоинствах мира, наполненной признаниями доброй воли. Канцлер Бофорт ответил другой речью, в которой колко заметил, что послы приехали очень поздно и должны быстро закончить дела^[527].

Если эта речь была направлена на то, чтобы заставить французов чувствовать себя неловко, то очевидно, что канцлеру это удалось. Но их положение и без этого не было легким. Мало кто из них говорил по-английски, если вообще говорил. Они были окружены свидетельствами военных приготовлений и прекрасно осознавали враждебность окружающих. Они ели и спали под одной крышей в здании францисканского монастыря у разрушающейся северной стены города, под суровым надзором архиепископа Буафратье. Он неоднократно говорил своим коллегам, чтобы они не выходили за пределы своего жилища, не встречались с англичанами, не ввязывались в уличные драки, споры или неосторожные разговоры и ни в коем случае не обсуждали внутренние разногласия Франции на публике. Архиепископ подозревал, что один человек из его свиты, который имел привычку разговаривать с англичанами и часто отсутствовал на общей трапезе, шпионит в пользу врага. Тревожные слухи нарушали душевное спокойствие послов, говорили, что в коридорах замка Вулвси видели герольда герцога Бургундского, что армада Генриха V должна отплыть через двадцать четыре часа, что король уже приказал седлать своих лошадей^[528].

Несмотря на явное нетерпение англичан, дела посольства начались только 2 июля, когда все главные английские советники собрались в часовне замка Вулвси. Канцлер предложил, чтобы французы, вместо того чтобы болтать без умолку, сразу перешли к своему лучшему предложению. Задержка, по его словам, уже нарушила военные планы короля (что было неправдой), и у них есть время только до следующей субботы, 6 июля, чтобы достичь соглашения, а срок охранных грамот посольства истекал 7 июля. Буафратье ответил, что они уже сделали щедрые предложения, которые письменно зафиксировали в меморандуме, переданном англичанам по окончании переговоров в Париже. Бофорт ответил, что этого недостаточно. Англичане изложили свои требования по тому же поводу и не собирались отступать ни от одного из них. Были предъявлены документы, в которых были записаны конкурирующие мартовские заявления. Бофорт зачитал французские предложения, после чего в конце документа была сделана приписка о том, что французский король направит в Англию послов, которые должны сделать важные заявления от его имени. Сейчас самое время сделать их, сказал он. Буафратье ответил, что в свое время они сделают более щедрые предложения, но предложил начать с вопроса о приданом Екатерины Французской. Остаток того дня и весь следующий был отдан переговорам о приданом, в то время как англичане тщетно пытались вернуть дискуссию к территориальным уступкам, которые представляли для них гораздо больший интерес. Только 4 июля, после достижения соглашения о приданом в 850.000 экю, этот вопрос был рассмотрен. Для французов вопрос территориальных уступок (или "справедливости", как называли его англичане) был настолько щекотливым, что только трое из послов, сам Буафратье, граф Вандомский и сеньор де Иври, были уполномочены обсуждать его, и то только с самим королем. Король, окруженный своими братьями и целым сонмом епископов и дворян, принял их в то утро в покоях епископа Уинчестерского. Архиепископ Буафратье сообщил, что в дополнение к территориям, которые герцог Беррийский предложил уступить в августе 1414 года и в марте предыдущего года, они готовы добавить весь Лимузен, включая область Нижнего Лимузена вокруг города Тюль, но не графство Пуату, принадлежавшее Иоанну Беррийскому. Это представляло собой сделку, примерно сопоставимую с той, что была предложена Ричарду II в 1393 году и была отклонена Парламентом из-за проблемы суверенитета. Буафратье отметил, что это было щедрое предложение, включающее пятнадцать кафедральных городов и семь графств Франции. Некоторые члены Совета Карла VI не хотели заходить так далеко, считая предыдущие предложения достаточно щедрыми. Англичане не были удовлетворены. Повторяя опасения Парламента в 1394 году, они хотели знать, на каком основании их король будет владеть этими провинциями. Будут ли они находиться под его полным суверенитетом? Или как фьеф Франции? Французские послы должны были четко ответить на этот вопрос, так как на нем срывалась каждая крупная англо-французская конференция до 1396 года. Но у них не было четкого ответа на него. Английский король собрал своих советников и родственников в одном конце комнаты и долго совещался с ними. Наконец он подозвал французов и сказал им, что ему нужно еще подумать, и что они получат его ответ во второй половине дня после ужина^[529].

На самом деле послам пришлось ждать два дня. Возможно, это произошло потому, что Генрих V искренне думал принять предложение французов. Но последующие события показывают, что он просто разыгрывал роль для широкой аудитории. В девять часов 6 июля 1415 года, в последний день, отведенный для конференции, французские послы прибыли в замок Вулвси. Это был долгий день. Их встретили епископы Лэнгли и Куртене и провели в палату на первом этаже дворца. Епископы объяснили, что рассматривается альтернативное предложение: длительное перемирие, по крайней мере, на сорок лет, а возможно, и на пятьдесят, во время которого англичане будут занимать уступленные провинции, пока стороны будут вести переговоры о заключении постоянного мира и решать такие сложные вопросы, как суверенитет. Если срок перемирия истек бы до заключения постоянного договора, провинции возвращались Франции. Если полномочия послов не распространялась на такую сделку, Генрих V был готов отложить свою экспедицию на месяц, пока послы останутся в Англии, а один из его доверенных клерков отправится в Париж, чтобы обсудить это с французским королевским Советом. Тем временем английский король хотел быть уверенным, что любое соглашение будет выполнено быстро. Ему нужны были гарантии, что принцесса Екатерина, первая часть ее приданого и уступленные провинции окажутся в его руках к концу сентября.

Эти предложения, которые ранее не выдвигались, поставили французов в затруднительное положение. Они не имели права соглашаться на них и возражали против того, чтобы их задержали в Англии еще на месяц, пока переговоры будут перенесены в Париж. Они также должны были сильно сомневаться в том, что французский королевский Совет согласится отдать треть Франции английскому королю без гарантий постоянного мира. Что касается сроков, то они были невыполнимы. Только чеканка монет для выплаты приданого заняла бы время до конца года.

Лэнгли и Куртене периодически отлучались, чтобы доложить королю о ходе обсуждения. Канцлер Бофорт также то появлялся, то исчезал. Наконец, днем французские послы предстали перед королем в верхней комнате, чтобы напрямую объяснить ему свою позицию. Генрих V удалился, чтобы посовещаться со своим Советом, оставив послов одних. Это совещание продолжалось всю вторую половину дня, пока французы ожидали. В конце концов король прервал заседание Совета, чтобы пообедать в зале и французы присоединились к нему. Буафратье и Френель провели напряженную трапезу, сидя с королем за одним столом, в то время как остальные члены собрания расселись в глубине зала. Они заметили, что Генрих V был одет так, словно собирался в дорогу: сапоги, шпоры и короткая туника для верховой езды. Но советники Генриха V в течение всего дня то и дело входили и выходили из комнаты, чтобы заверить французов, что все в порядке.

Вечером послов вызвали в большой зал дворца. Войдя в зал в сопровождении своей свиты, они увидели, что он переполнен людьми. Король сидел на троне в дальнем конце зала, с одной стороны его окружали епископы, с другой — его братья и главные командиры-дворяне армии. Вдоль стен стояла толпа солдат и сановников, среди которых они узнали послов королей Германии и Арагона и герольда в ливрее герцога Бургундского. Заседание явно было организовано для показухи. Архиепископ Чичеле начал говорить на латыни. Он изложил историю посольств, которыми обменивались Англия и Франция с момента воцарения Генриха V и раскритиковал расплывчатость обещаний, которые давали французы. Он обвинил их в двусмысленности относительно того, на каком основании король будет удерживать уступленные провинции, и относительно вопроса о сроках. Король Англии, сказал Чичеле, пошел на чрезвычайные уступки и не настаивает на своем праве на корону Франции. Он был готов отказаться от своих претензий на Нормандию, Мэн, провинции Луары и владения в Бретани и Фландрии. Но ответ французов показал, что они, со своей стороны, никогда не были искренними. Генриху V было отказано в справедливости. Поэтому он хочет вторгнуться во Францию и вернуть свое силой. Речь архиепископа Чичеле была написана заранее. Копии были вручены французским послам и другим присутствующим. Согласно одному позднему, но хорошо информированному источнику, Буафратье, разгневанный и униженный, спросил короля по-французски, может ли он ответить. Генрих V сказал ему, что он может говорить откровенно, что он и сделал. "Мой господин, наш государь — истинный король Франции, и вы не имеете права ни на что из того, на что претендуете, — сказал Буафратье, — наш государь никогда не смог бы безопасно заключить с вами договор, потому что вы не король даже в Англии, а всего лишь претендент, который борется за место с истинными наследниками покойного короля Ричарда". Генрих V, разгневанный тем, что ему так отвечают прилюдно, отпустил их. Уже садилось солнце, и когда послы отправились в свои жилища, они увидели, как король сел на коня и выехал через городские ворота^[530].

Французы были глубоко потрясены тем, как Генрих V обошелся с их посольством. Они сделали ему отличные предложения, которые могли оправдать только их разногласия и бедственное положение их страны. Они не могли поверить, что он отверг их. Если раньше они и насмехались над Генрихом V, то давно уже перестали это делать. Но прощальная реплика Буафратье задела чувствительный нерв. Он отразил глубоко укоренившиеся предрассудки об английской династии, восходящие к 1399 году. Как заметил один умный наблюдатель из свиты архиепископа Буафратье одному из их английских сопровождающих по дороге обратно в Дувр, у Генриха V были династические соперники в его собственной стране. Он слышал сплетни среди англичан о притязаниях графа Марча и даже герцога Кларенса. Женитьба на французской принцессе, несомненно, принесла бы ему больше легитимности. Чего бы он добился войной в сравнении с этим? Если бы он продержался во Франции два или три месяца, то тем самым навлек бы на себя поражение, поскольку французы были более опытными солдатами. Если бы он бежал обратно в Англию после короткого рейда, как многие английские армии XIV века, он не добился бы ничего ценного и не заслужил бы признания дома. В любом случае он рисковал повторить судьбу Ричарда II, последнего короля, который вывел свою армию из Англии. Довольно многие англичане придерживались такого же мнения. Советник короля Генри Скроуп из Мэшема был одним из них. Он был глубоко пессимистичен в отношении перспектив кампании. "Королю ничего не светит, уйдет он или останется", — говорил он^[531].

* * *

Через несколько дней после возвращения послов во Францию внезапное раскрытие заговора против жизни короля, казалось, подтвердило эти опасения. Заговорщиком был Ричард Йоркский, граф Кембридж, младший брат Эдуарда, герцога Йорка, и кузен Генриха V. Дом Йорков был обедневшим кланом, который потерял большую часть своего былого богатства и власти после ланкастерского переворота 1399 года. Сам Ричард был человеком с высоким статусом, но с небольшим состоянием и отсутствием влияния — пагубное сочетание в амбициозном мире позднесредневековой Англии. В мае 1414 года во время Парламента в Лестере он получил титул графа Кембриджа. Но этот титул лишь напоминал о его бедности, поскольку, вопреки традиции, он не получил никакого пожертвования для поддержания этой чести. По его собственному признанию, "бедность и жадность" были также основными мотивами его единственного известного английского соратника сэра Томаса Грея из Хетона, землевладельца из Нортумберленда, постоянно находившегося на грани банкротства.

Их план заключался в похищении Мердока Стюарта, государственного узника, которого должны были перевести из лондонского Тауэра в Бервик, а затем обменять его на поддержку заговорщикам от его отца герцога Олбани. Ричард Йоркский уже установил контакт с Олбани и утверждал, что тот в принципе согласен передать в обмен на Мердока наследника Перси, который жил в Шотландии со времен восстания его деда в 1405 году, а также печально известного Томаса Уорда из Трампингтона, выдававшего себя за Ричарда II. Была надежда, что их имена поднимут на восстание север Англии. В то же время планировалось поднять новое восстание среди бывших сторонников Оуэна Глендауэра и последователей лоллардов другого известного беглеца сэра Джона Олдкасла. О Глендауэре не было слышно уже более года, и к этому времени он, вероятно, был уже мертв. Однако напряженность сохранялась, и некоторые из его сторонников все еще действовали. Заговорщики планировали перевезти графа Марча в Уэльс и провозгласить его королем Англии. Они предлагали короновать его испанской палетой — шлемом украшенным короной, который был заложен Ричарду Йоркскому для обеспечения жалованья его компании во Франции. Был подготовлен проект прокламации против "Гарри Ланкастера, узурпатора Англии". Заговорщики претендовали на определенную поддержку в Йоркшире и северном Уэльсе. Но маловероятно, что даже в этих регионах у них было столько сторонников, как они полагали. Ричард Йоркский любил много говорить, и некоторые из тех, к кому он обращался за поддержкой, были намеренно двусмысленны, не обещая и не отказываясь от участия, пока не узнают, в какую сторону дует ветер. Генри Скроуп из Мэшема, один из самых влиятельных советников короля, похоже, был одним из таких людей. Когда ему рассказали о плане заговора, он отнесся к нему резко отрицательно. По его словам, если мятежники выйдут на поле боя, то потерпят поражение; если они бегут в Уэльс, то будут голодать, а если выйдут в море, то попадут в плен. Он не сделал ничего, чтобы помочь заговору. Но он также не раскрыл его никому другому^[532].

Эти плохо продуманные планы с самого начала пошли наперекосяк. В конце июня Мердок был захвачен сообщником Ричарда Йоркского возле Лидса, но через неделю его отбили. Затем, когда подготовка к экспедиции короля подошла к завершению, Ричард Йоркский оказался не готов. По словам сэра Томаса Грея, граф посоветовался со Скроупом о возможности отсрочки экспедиции путем сожжения части флота. "Лучше прервать это плавание, если это можно сделать", — сказал он. Наконец граф Марч, которого на поздней стадии уговорили сотрудничать, струсил. 31 июля он обратился к королю наедине в замке Порчестер близ Портсмута и рассказал обо всем деле.

Откровения Марча должны были пробудить всю скрытую неуверенность, от которой Генрих V страдал с момента своего воцарения. Вечером было созвано заседание Совета. Ричард Йоркский, Томас Грей и Генри Скроуп были арестованы по прибытии и доставлены в замок Саутгемптон, где все они сделали полные признания. Грей был осужден за измену после быстрого суда 2 августа и обезглавлен за воротами Саутгемптона. Три дня спустя, 5 августа, специальная комиссия из девятнадцати пэров при содействии двух профессиональных судей признала Ричарда Йоркского виновным в измене и планировании убийства короля. Скроупа не обвинили в участии в заговоре, но его близость к королю и членство в Ордене Подвязки обрекли его на гибель. Чувство совершенного предательства было слишком сильным. Его осудили на том основании, что он "согласился" на заговор и не раскрыл его королю. Оба осужденных были казнены в один и тот же день.

Эти казни произвели сенсацию в Англии. В обстановке повышенного напряжения, предшествовавшего экспедиции короля, было вполне естественно, что люди стали строить догадки о причастности к ним французов. Ходили слухи о том, что Скроуп принял деньги от посольства архиепископа Буафратье. Но эти слухи были необоснованными. Возможно, что министры Карла VI имели представление о том, что происходит, поскольку два бывших советника Оуэна Глендауэра в начале года агитировали за поддержку заговорщиков в Париже. Но советники французского короля стали опасатьсявмешиваться во внутренние разногласия Англии и уже не могли вмешаться, даже если бы захотели^[533].

7 августа 1415 года Генрих V поднялся на борт своего флагманского корабля Trinity Royal, высокобортного судна с носом расписным геральдическими леопардами, недавно построенным для короля в Гринвиче. При грузоподъемности в 540 тонн и экипаже в 200 человек это был самый большой корабль в Англии. Trinity Royal, поднял свой главный парус как сигнал для остального флота, выйти из разбросанных заливов и сняться с якорных стоянок Солента. Курьеры венецианских торговых домов и лондонский агент города Бордо, имевшие прекрасные источники при дворе и в лондонском торговом мире, предположили, что у короля было около 1.000 кораблей. Этого было бы достаточно, судя по прошлому опыту. Действительно, возможно, этого было более чем достаточно, поскольку, согласно хронике кампании, составленной придворным капелланом, около 100 кораблей были оставлены. Его цифра для армии, 12.100 человек, очень точно соответствует численности, зафиксированной в контрактах на военную службу и платежных ведомостях. С массой пажей, слуг, ремесленников и административного персонала армада должна была перевозить от 15.000 до 18.000 человек в дополнение к примерно 22.000 моряков. 11 августа весь флот отплыл из Солента^[534].

Глава XI. Арфлёр и Азенкур, 1415 г.

Английский флот прибыл в маленькую гавань Сен-Дени-Шеф-де-Ко (сейчас на этом месте находится город Сент-Адрес) поздним вечером 13 августа 1415 года после двух дней пребывания в море. Военный Совет на борту Trinity Royal решил оставить высадку на берег до следующего дня, чтобы не рисковать тем, что часть армии окажется на берегу, а часть — на борту кораблей, когда наступит ночь. К югу от скалистого мыса Кап-де-ла-Эв галечный пляж простирался на восток вдоль устья реки. Сюда, незадолго до рассвета следующего утра, король отправил разведчиков с лошадьми под командованием девятнадцатилетнего Джона Холланда. Местность круто поднималась от берега вверх по каменистому склону на плато высотой около 300 футов над морем и простиралась на восток в сторону Арфлёра. Холланд и его отряд поднялись на вершину плато. Вскоре мелководные баржи начали медленную высадку людей и лошадей на берег. Легкость, с которой англичане смогли без помех высадить на берег такое количество людей и лошадей, стала неожиданностью как для них самих, так и для французов. На высадку всей армии ушло три дня. Все это время флот стоял у мыса на виду у всей округи. Солдаты, перебирающиеся через борта и вброд выбирающиеся на берег с кораблей, груженные тяжелым снаряжением, как известно, уязвимы. Скалистый берег был бы для французов удобным местом для обороны. Но не было никаких признаков их активности^[535].

В первый день высадки король создал временный штаб на возвышенности в приорстве Гравиль в полутора милях от Арфлёра. Отсюда он отправил людей вперед, чтобы изучить местность и оборону города. 17 августа 1415 года, со всеми своими людьми высадившимися на берег, он начал свою кампанию. Генрих V не развернул свои знамена, традиционный сигнал к безудержным поджогам, грабежам и убийствам. Вместо этого он отметил это событие изданием военных указов, запрещающих беспорядочные поджоги зданий, разграбление церквей и любые нападения на безоружных женщин и священников. Подобные указы уже стали обычным делом в начале крупной английской кампании. Они были направлены как на поддержание дисциплины в армии, так и на защиту мирного населения. Однако Генрих V демонстрировал все признаки более серьезного отношения к ним, чем предыдущие английские капитаны, однажды лично приговорив к смерти солдата, уличенного в краже из церкви пикса (сосуда для хранения хлебцев причастия). Генрих V стремился привлечь на свою сторону общественное мнение французов. Людям, которые попадали в плен к его солдатам, он напоминал о добром правлении Людовика IX Святого, которое было одним из самых мощных политических мифов позднесредневековой Франции. "Вы слишком долго мучились под игом угнетения, — говорил им король, — но теперь я пришел в свою собственную землю, свою родину, свое собственное королевство, чтобы принести вам облегчение и свободу, которую Людовик Святой дал своему народу". Утверждения о разрушениях и зверствах были клише военных репортажей как тогда, так и сейчас, но хорошо осведомленные современники считали, что английские солдаты были на удивление хорошо дисциплинированы. Те, кто видел английскую армию воочию, рассказывали хронисту из Сен-Дени, что военные указы Генриха V неукоснительно соблюдались. Французы, по его мнению, видели от англичан лучшее обращение, чем от солдат своей собственной армии^[536].

За шесть веков море отступило от северного берега устья Сены. Арфлёр, который сегодня находится далеко в глуби суши и поглощен разросшимся промышленным городом Гавр, в начале XV века был крупным портом с населением от 6.000 до 8.000 человек, процветающим за счет морских перевозок и пиратства. Город был расположен в месте впадения реки Лезард в устье Сены. Во время прилива море омывало его стены, а затем отступало почти на милю, открывая огромные просторы илистого берега. Река Лезард, проходящая через центр города, была углублена, с целью создания канала, по которому корабли приплывали из устья, проходя между двумя высокими башнями в большой бассейн гавани внутри стен. Эти башни являлись частью городских стен длиной около двух с половиной миль в окружности с двадцатью шестью башнями и тремя укрепленными воротами, защищенных двойной линией рвов и канав. За несколько недель до прибытия англичан жители города сделали все возможное, чтобы укрепить свои оборонительные сооружения. Канал, ведущий в гавань, был перегорожен заостренными кольями, наклоненными по течению. Перед каждыми из трех городских ворот были построены большие деревянные барбаканы высотой до уровня стен. Но при всем этом Арфлёр в плане долговременной обороны был слаб. Его стены датировались 1340–1350-ми годами постройки. Внутреннее пространство города простреливалось с двух сторон, с хребта Мон-Кабер на востоке и с плато Мон-Леконт на западе^[537].

^{7. Осада Арфлёра, август-сентябрь 1415 года}

Ответственность за оборону Арфлёра лежала на восемнадцатилетнем Дофине, который сам себя назначил генерал-капитаном короля во всей Франции. За три года, прошедшие с тех пор, как Людовик Гиеньский впервые встал во главе правительства, он стал искусным политиком. Но у него не было опыта военного командования, и он передал все руководство кампанией двум главным военным офицерам короны, коннетаблю Шарлю д'Альбре и маршалу Жану де Бусико, которых критиковали за неспособность остановить англичан у кромки воды. В королевском Совете Франции происходили гневные дебаты, в ходе которых Альбре обвиняли в некомпетентности и даже в измене. Но критики не учитывали трудности, с которыми ему и коннетаблю пришлось столкнуться. Последняя талья была введена в марте, но первый доход от нее поступил только в начале июля. Введение тальи встретило широкое сопротивление. В результате до сих пор подготовка правительства к войне финансировалась в основном за счет принудительных займов, взятых у церковников и высокопоставленных чиновников. Поступления от этих займов почти не соответствовали потребностям полевых командиров. Немногочисленные войска, находившиеся в их распоряжении, были разбросаны по большой территории, не получали жалованья и бунтовали. До конца августа не был даже объявлен арьер-бан, а к тому времени англичане уже две недели находились на французском берегу. Эти проблемы усугублялись неизбежными ошибками. Французские командиры догадывались, вероятно, исходя из выбора Саутгемптона в качестве порта посадки на корабли, что Генрих V попытается высадиться в Нормандии. Но они думали, что, скорее всего, это произойдет к югу от Сены, в районе низменностей и больших открытых пляжей, где Эдуард III высаживался в 1346 году, Генри Гросмонт, герцог Ланкастер, в 1356 году и Томас, герцог Кларенс, в 1412 году. Главным французским командующим в Нормандии был герцог Алансонский, один из главных территориальных магнатов региона. Его люди были сосредоточены к югу от устья реки на полуострове Котантен вокруг Валони, Карантана, Онфлёра и Кана. Па-де-Ко к северу от устья Сены почти не оборонялся. Лейтенантом герцога Алансонского там был Жан, сеньор д'Эстутвиль, который базировался в Монтивилье, небольшом обнесенном стеной городке в трех милях к северу от Арфлёра. Накануне высадки англичан сам Арфлёр защищали его жители и небольшой гарнизон из тридцати четырех человек с неизвестным количеством арбалетчиков, которые прибыли в город всего за три дня до этого^[538].

Как только весть о высадке распространилась и цель Генриха V стала очевидной, французы отреагировали быстро. Сеньор д'Эстутвиль бросился в Арфлёр и начал организовывать оборону. Канал во внутреннюю гавань был перегорожен кораблями, скованными цепями. Мощеная дорога к Монтивилье была перекопана. Шлюзы на реке Лезард были закрыты, что привело к затоплению всей равнины к северу от стен. Англичане привезли с собой большой деревянный разборный мост, который собирался по секциям и использовался для переправы через реку. Теперь он был бесполезен, и попытки осаждающих взять город с двух сторон были отложены. Задержка была недолгой, но оказалась значительной, поскольку позволила Раулю де Гокуру, одному из камергеров Карла Орлеанского и сыну его самого опытного военного советника, войти в город через восточные ворота с несколькими известными французскими капитанами и 300 воинами, спешно набранными в Нормандии и Пикардии. Вместе с людьми Эстутвиля и первоначальным гарнизоном общая численность войск обороны составила около 400 человек, помимо арбалетчиков и вооруженных горожан.

17 августа английская армия появилась на гребне Мон-Леконт и блокировала город с западной стороны. Вечером следующего дня Генрих V послал своего брата герцога Кларенса с частью английской армии занять хребет Мон-Кабер с восточной стороны. Сделать это оказалось нелегко. Переход занял всю ночь, по извилистому маршруту в девять или десять миль, вокруг затопленной долины Лезарда. На рассвете 19 августа войска Кларенса появились на гребне над городом. Теперь город был почти полностью изолирован от внешнего мира. Англичане заняли возвышенности на востоке и западе. На севере доступ к городу преграждала затопленная долина Лезарда, которая регулярно патрулировалась английскими солдатами на небольших лодках. На юге находились грязевые болота, море и английский флот. Арфлёр не был снабжен запасами для осады, а "бесполезные рты" (женщины, дети и старики) не были изгнаны, чтобы сэкономить пропитание. Защитники города были обречены, если только правительству не удастся собрать достаточно большую французскую армию для освобождения города или найти способ доставки в него продовольствия и подкреплений.

Во время своего ночного перехода герцог Кларенс перехватил большой обоз, перевозивший столь необходимое снаряжение и бочки с порохом. Это была последняя попытка французов доставить припасы по суше. После этого единственными припасами, доставляемыми в город, были те, что доставлялись ночью по устью реки из Онфлёра с помощью небольшой гребной галеры и команды добровольцев. В этот момент французское правительство остро нуждалось в военном флоте, но у него его не было. Не было предпринято никаких шагов по реквизиции торговых судов для службы в армии. Осмотр арсенала в Руане показал, что все находившиеся там гребные военные баланжье, большинству из которых должно было быть не менее четверти века, были непригодны к эксплуатации^[539].

19 августа 1415 года английский король потребовал капитуляции Арфлёра. Это был важный символический жест, особенно для человека, который утверждал, что обращается к своим подданным. После того как его требование было отклонено, что было неизбежно, залогом успешного исхода осады стала честь короля, а защитники были бы отданы на его милость, если бы город был взят силой оружия. Таков был закон Второзакония, который королевский герольд провозглашал под звуки трубы у морских ворот Арфлёра:

Когда ты приблизишься к городу, чтобы воевать с ним, то объяви ему мир… а если он не захочет заключить с тобой мира, но будет воевать против тебя, то осади его, и когда Господь, Бог твой, предаст его в руки твои, то порази всех мужчин в нем острием меча… и все, что есть в городе, возьми себе.

(Второзаконие XX: 10–14)

Осада Арфлёра была, по сути, артиллерийским сражением, прерываемым периодическими атаками на бреши, проделанными пушками и должна была быть выиграна, как писал Генрих V в Лондон, "усилиями наших подданных, находящихся вокруг нас, и за счет действия наших пушек и других орудий". Пушки были установлены вокруг города в первый день осады. Их обслуга работала посменно днем и ночью, защищенная от арбалетных болтов деревянными щитами, а от вылазок — глубокими траншеями и земляными валами. Согласно яркому французскому рассказу, английские бомбарды были "чудовищных размеров, извергали огромные ядра среди клубов густого дыма и шума, подобного адскому пламени". На самом деле, поскольку орудия пришлось перетаскивать с барж прямо на пляжи и тащить вверх по крутым уступам, они не могли быть самого большого калибра. Но они были достаточно мощными, чтобы нанести большой ущерб городу в течение нескольких дней после установки. Пригороды Арфлёра были быстро разрушены, большое количество зданий внутри стен превратилось в руины, а стенам, башням и барбаканам был нанесен серьезный ущерб^[540].

Защитники сопротивлялись мужественно, упорно и изобретательно. Стены регулярно пробивались, но повреждения всегда устранялись работами за ночь. Улицы были покрыты мягкой глиной, землей и навозом, чтобы смягчить удар ядер и предотвратить рикошеты. Главной задачей гарнизона было держать артиллерию осаждающих как можно дальше от стен. Поэтому они вырыли рвы, построили укрепления на некотором расстоянии от стен, которые защищали с ожесточением и обстреливали английские орудийные позиции из своих орудий меньшего калибра. Англичане собирали груды хвороста, чтобы засыпать рвы, но французы уничтожали их снарядами с горящей смолой. Англичане строили большие штурмовые башни на колесах высотой до стен, а французы хранили бочки с негашеной известью и взрывчаткой, чтобы встретить ожидаемую атаку, когда она начнется. Англичане вырыли глубокие мины под рвами, чтобы обрушить участки стен, но защитники вырыли под ними контрмины. Англичане вырыли траншеи в направлении барбаканов, чтобы ближе подвести к ним людей и орудия, но французы запрудили Лезард, чтобы поднять уровень воды вокруг города, вынудив осаждающих отвести часть своей артиллерии на пределы эффективной дальности стрельбы. Но несмотря на все усилия гарнизона, англичане пробивались к стенам. В конце концов им удалось захватить внешнюю линию рвов с восточной стороны и тогда они смогли вновь применить свою артиллерию стреляя в упор. Генрих V и его офицеры сделали все возможное, чтобы убедить осажденных в безнадежности дальнейшего сопротивления. Епископ Куртене отправил пленного французского священника к своему знакомому в Париж с сообщением о силе английских войск и высоком уровне их запасов. С 4.000 туннами вина и 4.000 муки они могли бы поддерживать осаду еще шесть месяцев, если бы пришлось, сказал этот человек. Английский король лично встретился с Раулем де Гокуром, которого он пригласил в свой лагерь вместе с некоторыми его соратниками, объявив перемирие. Он сказал, что Нормандия принадлежит ему по праву, и он возьмет ее, что бы ни случилось. Французские капитаны вели себя вызывающе. По их словам, они держали Арфлёр не для него и были уверены, что король Франции вскоре спасет их^[541].

Попытки организовать армию спасения в Париже уже начались. Примерно к середине августа 1415 года тяжелое финансовое положение начало облегчаться по мере поступления денег от налогов. Были разосланы приказы о сборе войск. Первые отряды собрались к 20 августа. Герцог Алансонский, который, как считалось, плохо справился с кризисом, к своему большому неудовольствию был смещен с поста капитана Нормандии и заменен маршалом Бусико. Маршал и адмирал Клинье де Бребан действовали в Па-де-Ко, подкарауливая английских фуражиров и совершая внезапные набеги на английские осадные линии. В последнюю неделю августа 1415 года Карл VI (или те, кто действовал от его имени) объявил арьер-бан по всей Франции. Все дворяне, способные носить оружие, были призваны собраться к Дофину и выступить в поход на Арфлёр. Дофин должен был стать командующим этой армии, и его присутствие, несомненно, воодушевило собравшихся. Но реальное командование было отдано Шарлю д'Альбре. В отчаянии правительство отправило агентов фрахтовать корабли во Фландрии и Бретани и нанимать искусных мастеров для починки старых гниющих судов, находившихся в арсенале Руана.

Но было уже слишком поздно. Силы гарнизона были на исходе, продовольствие заканчивалось, а потери были велики. Многие из тех, кто еще не был ранен, были больны. Разрушение оборонительных сооружений выходило далеко за пределы возможностей их ремонта. К концу августа английская артиллерия разрушила два из трех барбаканов, взломала ворота за ними и снесла целый участок стены. К северу от города люди Генриха V занимались тем, что отводили русло Лезарда, таким образом осушая долину и лишая защитников пресной воды. В начале сентября в ров из города в темное время суток спустили человека с посланием для Дофина, в котором содержался наглядный отчет о ситуации в городе и срочный призыв о помощи^[542].

Французское правительство добилось замечательных результатов за короткое время. По меньшей мере тринадцать небольших гребных баланжье ожидали у причала в Руане, пока завершится их ремонт. Они должны были использоваться для прорыва блокады со стороны моря. Некоторые из них уже были загружены припасами. 10 сентября 1415 года Карл VI был доставлен в аббатство Сен-Дени, чтобы принять Орифламму из рук аббата. Дофин находился в Верноне, наблюдая за сбором армии. Численность армии на этом этапе точно не известна, но сохранились платежные ведомости для более чем 200 отрядов. Это позволяет предположить, что к середине сентября у него должно было быть не менее 4.000 латников и, возможно, вдвое меньше арбалетчиков. Но этого было недостаточно. Ни один из великих феодалов Франции еще не прибыл в армию. Ожидалось, что они соберутся позже в Руане. Но защитники Арфлёра больше не могли сопротивляться. 15 сентября, отбив несколько штурмов на разрушенные стены и уничтожения последних барбаканов, французские капитаны послали парламентера к герцогу Кларенсу с просьбой об условиях капитуляции. Они просили перемирия на три недели до 6 октября, чтобы дать время Дофину освободить их и обещали сдаться, если он не придет к тому времени. Англичане, которые, должно быть, хорошо знали о масштабах приготовлений французского правительства, посчитали, что это слишком долго и герцог Кларенс дал защитникам время до 18 сентября. На два дня пушки замолчали. Затем, за день до истечения срока, когда переговоры не продвинулись, английский король отправил в город послание, в котором сообщил защитникам, что если они не сдадутся к часу дня следующего дня, он прервет переговоры и возьмет город штурмом.

С груд обломков, в которые превратились их стены, гарнизон мог видеть приготовления к штурму. Помимо солдат, для участия в штурме на берег были доставлены команды кораблей, стоявших у города. В сумерках было слышно, как трубачи передают англичанам приказы. Защитники отправили английскому королю новое послание с предложением сдаться 22 сентября, если к тому времени они не получат помощи, при условии, что Генрих V согласится на перемирие и позволит им отправить делегацию, чтобы сообщить о новом сроке французскому двору. Генрих V согласился. На следующее утро соглашение было скреплено печатью, и формальности были завершены с театральностью, которую Генрих V всегда любил. Чтобы принять клятву защитников и получить заложников, епископ в полном церковном облачении направился к стенам, в сопровождении тридцати двух королевских капелланов и оруженосцев с горящими факелами. Английский король не давал никаких обещаний относительно дальнейшей судьбы защитников, но его подчиненные были более благосклонны. "Мы не поступим с вами так, как вы поступили с жителями Суассона", — заявили они^[543].

Делегация из двенадцати ведущих горожан и представителей гарнизона немедленно выехала, чтобы сообщить о соглашении Дофину. Это была чистая формальность, призванная спасти честь защитников, поскольку к тому времени, когда посланники добрались бы до Вернона, было быт уже слишком поздно спасать Арфлёр. Но Дофин заявил им, что его армия все равно еще недостаточно сильна. Его суждение, вероятно, было правильным. Англичане имели преимущество в обороне и, осушив долину к северу от Арфлёра, смогли бы сконцентрировать большую часть своих сил против армии спасения. Руководитель делегации, Гийом, сеньор д'Аквиль, вернулся с мрачным ответом Дофина утром 22 сентября, в день, когда город должен был сдаться. В назначенный час Рауль де Гокур предстал перед Генрихом V в его шатре на Мон-Леконт в сопровождении ведущих капитанов и жителей города. Английский король, по словам одного лондонца, принял их, сидя "в своем шатре, столь величественно, как когда-либо в истории". Он заставил их долго ждать на коленях, прежде чем даже взглянуть на них. Затем ключи от города были молча приняты им, и город сдался на милость короля. Ворота были открыты, и сопротивление прекратилось, за исключением группы стойких защитников, которые отказались принять решение капитанов и еще несколько дней держались в башнях у входа в гавань. Король заявил защитникам, что, хотя они до последней минуты удерживали против него его собственный город, они "не будут совсем лишены его милосердия". Но пределы его милосердия стали очевидны в последующие дни. С оставшимися в живых членами гарнизона, а их было около 260 человек, обращались как с военнопленными и задержали для получения выкупа. Они были освобождены условно-досрочно с указанием прибыть до 11 ноября в Кале. Все жители города, у которых было найдено оружие, также считались военнопленными, а самые богатые из них были задержаны для получения выкупа. Другим трудоспособным мужчинам было разрешено остаться в городе после принесения клятвы верности королю Англии. Генриху V не было дела до стариков и немощных и они были изгнаны из города в массовом порядке. Женщинам и детям было предоставлено право остаться или уехать в другую часть Франции, сохранив по пять су на дорогу. Около 2.000 из них предпочли уехать и добрались до Лильбонна, где маршал Бусико организовал их переселение, в основном в Руан. На практике мало кто из жителей остался в Арфлёре, даже из среды трудоспособного населения. У них было мало причин оставаться в месте, которому суждено было стать чужим гарнизонным городом, находящимся в состоянии постоянной военной готовности^[544].

Для французского правительства потеря Арфлёра была катастрофой первого порядка. И не только потому, что на французском побережье возникла еще одна постоянная военная угроза, такая как Кале. Неспособность правительства спасти город и широко распространенное мнение о том, что оно даже не пыталось это сделать, дискредитировало его в глазах как французов, так и иностранцев. В течение нескольких дней после этого известия парижские уличные частушки, всегда чутко отражавшие народное настроение, высмеивали рыцарство Франции и министров короля.

Для англичан, однако, победа оказалась не совсем сладкой. Она была достигнута дорогой ценой, которая подкосила армию Генриха V и изменила ход кампании. Загнанные на пять недель на залитую водой долину Лезарда, войска стали уязвимы для болезней. Погода стояла жаркая. Несмотря на хвастовство епископа Куртене, продовольствие, привезенное из Англии, быстро заканчивалось или сгнило. Добывать пищу становилось все труднее, когда французы начали организовывать оборону. Войска были вынуждены питаться недозрелыми фруктами. В начале сентября дизентерия начала распространяться по армии и вскоре достигла масштабов эпидемии. Считается, что умерло около 2.000 человек, гораздо больше, чем погибло в боях. Среди умерших были сам епископ Куртене, Майкл де ла Поль, граф Саффолк, и несколько других выдающихся капитанов, тела которых были отправлены обратно в Англию. Остальные были похоронены в братской могиле на высотах Гравиля. Еще около 5.000 человек, включая герцога Кларенса и графа Арундела, были слишком больны, чтобы продолжать компанию. Арундел так и не оправился и умер в Англии в конце того же года. В общей сложности Генрих V потерял около половины армии, которую он привел с собой из Англии.

До окончания срока действия контрактов капитанов оставалось еще девять месяцев. В начале сентября один из гасконских клерков Генриха V в письме муниципалитету Бордо сообщил, что после взятия Арфлёра план короля состоял в захвате близлежащего Монтивилье, а затем в охране прибрежной части Нормандии вплоть до Дьепа и продвижении вверх по долине Сены к Руану и Парижу. С сокращением сил, имевшихся в его распоряжении, от этих амбициозных проектов пришлось отказаться. Подавляющее большинство членов Совета короля призывали его вернуться с флотом прямо в Англию. Но Генрих V отверг их совет. Вместо этого он решил пройти 150 миль через Нормандию и Пикардию и вновь пересечь Ла-Манш из Кале. Флот был отпущен, чтобы вернуться в Англию, забрав с собой больных и большую часть багажа и снаряжения. Из оставшихся войск 300 латников и 900 лучников были оставлены удерживать Арфлёр под командованием графа Дорсета, что было нелегко, учитывая разрушение его оборонительных сооружений во время осады. Таким образом, у короля оставалось всего 900 латников и 5.000 лучников, для похода в Кале, а также неопределенное количество боевых слуг и пажей, сопровождавших своих господ. Как отмечали его советники, наступающая осень, сокращение численности и растущая мощь французской армии делали этот выбор очень опасным^[545].

Почему Генрих V принял такое решение? Главной причиной была его одержимость своим имиджем во Франции и, в некоторой степени, в остальной Европе. Его претензии на французский престол и завоевания в Нормандии, возможно, были не более чем разменной монетой в переговорах о уступке ему территорий, но даже в качестве разменной монеты они мало чего стоили, если люди не относились к ним серьезно. Он хотел продемонстрировать французам бессилие их правителей и неспособность Дофина защитить их. Перед отплытием из Саутгемптона он отправил во Францию герольда с письмом, в котором объяснял свое поведение при разрыве переговоров в Уинчестере, еще раз жаловался на "отказ в справедливости", который он получил от французов, и взывал к божьему суду через битву. Кульминацией этой напыщенной переписки, продолжавшейся во время осады Арфлёра, стало письмо, отправленное Дофину после падения города, в котором Генрих V предложил решить вопрос между ними в поединке. Генрих V, разумеется, не ожидал, что французский король поддастся на уговоры или Дофин примет его вызов. Эти документы предназначались для широкого обнародования. Но пропасть между его публичными притязаниями и реальностью явно беспокоила короля. Француз, предсказавший в июле по дороге в Дувр, что король дискредитирует себя простым грабительским рейдом во Францию, был прав, и Генрих V знал это. Он не хотел, чтобы говорили, что, проложив путь во Францию, захватив один-единственный город и публично заявив о божественной помощи своим планам, он просто сбежал домой, не пройдя по стране, которую считал своей. Итак, 8 октября 1415 года, отдохнув три недели, Генрих V сформировал свою армию в три колонны и отправился из Арфлёра по прибрежной дороге к Абвилю и устью Соммы. Он не собирался вступать в бой с французской армией, если бы мог этого избежать и рассчитывал опередить ее и первым достичь Кале. Людям было приказано не терять времени на грабежи и захват пленных, а также взять с собой припасы, рассчитанные на восьмидневный поход^[546].

* * *

Когда Генрих V отправился из Арфлёра, основная часть французской армии все еще стояла лагерем на берегу Сены в Верноне. Дофин пробыл там почти месяц. Современники были озадачены и разочарованы его бездействием, особенно когда стали известны размеры английских потерь^[547]. Правда заключалась в том, что он не осмелился двинуться на запад против английских войск под Арфлёром, потому что это оставило бы Париж незащищенным в то время, когда намерения герцога Бургундского были неясны.

Иоанн Бесстрашный с самого начала намеревался извлечь из начавшейся войны максимальную политическую выгоду. В конце июня 1415 года он отправил своих послов к Дофину со списком своих требований. Среди них было два основных: доступ к королю и немедленное объявление всеобщей амнистии для его парижских союзников. Когда эти требования были отвергнуты, он ответил тем, что собрал армию численностью 3.000 человек в своих бургундских владениях и в владениях своих союзников — герцогов Лотарингии и Савойи. Им было позволено беспрепятственно бесчинствовать в Шампани и Бри. Конные налетчики под предводительством сторонника Иоанна Элиона де Жаквиля, печально известного главаря кабошьенов 1413 года, распространились по стране к востоку от столицы, двигаясь на север к Суассону и на юг к Сансу, сжигая и грабя все на своем пути. Делегация королевских советников во главе с канцлером Дофина Жаном де Вайи отправилась к герцогу Бургундскому в замок Рувр под Дижоном, чтобы образумить его. Но Иоанн Бесстрашный не поддавался на уговоры, и его старый враг Жан де Вайи был, пожалуй, худшим человеком, чтобы попытаться это сделать. Он получил не больше, чем отработанные уловки. Герцог согласился поклясться соблюдать Аррасский мир, от чего он до сих пор отказывался, но только с оговоркой, которая делала этот жест в значительной степени бессмысленным. Дофин, по его словам, должен был объявить всеобщую амнистию, которой Иоанн добивался в течение последнего года. В противном случае он не примет на себя никаких обязательств. Переговоры велись вяло в течение августа и сентября и привели к частичному компромиссу по вопросу об амнистии. Правительство согласилось распространить ее на всех, кроме сорока пяти названных зачинщиков беспорядков в Париже. Герцог Бургундский, со своей стороны, неохотно согласился снять оговорки к своей клятве.

Затем возник новый повод для разногласий: герцог и советники Дофина поссорились из-за участия Иоанна в кампании против англичан. Иоанн заявил, что готов вступить в борьбу с англичанами всеми своими силами. Однако это было последнее, чего хотел Дофин. Присутствие Иоанна разделило бы армию на враждующие партии и сделало бы практически невозможным не допускать его к королю. Поэтому он призвал герцога прислать 500 своих лучших латников и 300 лучников, для пополнения армии, но самому оставаться в дома. Аналогичная просьба была адресована герцогу Орлеанскому. Иоанн Бесстрашный объявил себя оскорбленным и униженным таким обращением. Он был пэром Франции, сказал он, одним из ближайших родственников короля и по праву входил в число его главных советников. Он должен присутствовать лично со всем своим окружением, иначе от него не будет никакой помощи вообще. Результатом этого затянувшегося противостояния стало то, что в течение августа и сентября, когда Дофин пытался сосредоточить свои силы против англичан под Арфлёром, он был вынужден оглядываться через плечо на врага в своем тылу. Ходили упорные слухи, что герцог Бургундский действует в согласии с англичанами. Иоанн опроверг эти слухи, и на самом деле они были ложными. Но людей вряд ли можно винить за то, что они им поверили^[548].

Известие о том, что Генрих V собирается направиться в Кале, заставило французских военачальников действовать. Они узнали о намерениях английского короля еще до того, как он покинул Арфлёр, примерно в первую неделю октября. Эти сообщения привели к немедленному изменению стратегии. Были приняты срочные меры по вводу войск в Париж и обеспечению безопасности города против герцога Бургундского. Тем временем Шарль д'Альбре стремительно двинулся на север от Вернона в надежде отрезать англичан на Сомме. С ним отправились главные французские капитаны, включая маршала Бусико, Артура де Ришмона и герцога Алансонского, а также все имеющиеся на тот момент войска. Дофин отправился в Руан, где через несколько дней должно было собраться остальное феодальное ополчение. Эти шаги серьезно осложнили поход Генриха V. Проходя около двадцати миль в день, его армия за пять дней пересекла Па-де-Ко и равнину южной Пикардии, что было достойным достижением. Но когда англичане приблизились к Сомме, стало ясно, что французы их опередили. В пятнадцати милях к югу от реки они столкнулись с большим французским гарнизоном в Э, который вырвался из ворот и атаковал их левый фланг. Пленные, попавшие в руки англичан, рассказывали о больших скоплениях войск впереди. Генрих V планировал пересечь Сомму через брод Бланштак, где армия могла перейти реку вброд во время отлива, как это сделал Эдуард III со своей армией в 1346 году перед битвой при Креси. Но французы предвидели это. 12 октября англичане взяли в плен гасконца, помощника французского коннетабля, который рассказал им, что Альбре уже в Абвиле, а Бланштак находится под надежной охраной. В течение следующих двадцати четырех часов английские разведчики подтвердили его слова. Французы, по их данным, закрепились на броде у Бланштака и удерживали северный берег реки. Все мосты и дамбы выше по течению были разрушены. Английская армия оказалась зажата между армией Альбре на Сомме и свежей армией, которая теперь собиралась в Руане. Путь к Кале был отрезан. Фортуна, заявили французские командиры, доставила им в руки связанного врага^[549].

Английский король остановил свою армию к югу от Абвиля, 12 октября 1415 года, и созвал своих капитанов на военный совет. Эдуард III в 1346 году переправлялся через брод Бланштак, но после долгого обсуждения капитаны Генриха V решили, что повторять это слишком рискованно. Вместо этого они решили двигаться на восток по левому берегу Соммы в поисках другой переправы. Первый день похода показал, что их ждет. Абвиль, где они надеялись захватить мост, был сильно обороняемым. Пон-Реми, в пяти милях выше по течению, имел неукрепленный каменный мост, но кладка была разрушена, и французы расположились в боевом порядке на северной стороне реки. Когда англичане двигались вдоль южного берега Соммы, коннетабль в сопровождении герцога Алансонского и графов Ришмона и Вандома последовал за ними с большим конным отрядом по противоположному берегу. На большом протяжении берега реки были заболочены, не позволяя организовать переправу, мосты разрушены, а броды непроходимы, о чем командование предупредили английские разведчики. Местность впереди была разграблена и опустошена, чтобы лишить англичан возможности добывать пищу. Запасы были на исходе, а люди голодны. 15 октября англичане миновали стены и башни Амьена. Здесь их запасы закончились. Далее они направились к Бове, небольшой городок не имевший стен с замком, возвышающимся над мостом через реку Авр. В замке находился гарнизон, но недостаточно большой, чтобы помешать проходу армии. Горожане Бове заключили с англичанами сделку, чтобы избежать разрушения своего города, снабдив захватчиков хлебом и вином, и позволив им провести у города ночь. На следующее утро англичане смогли беспрепятственно пересечь Авр. 17 октября они подошли к обнесенному стеной городу Корби. Мост здесь был цел, но его слишком хорошо обороняли, чтобы позволить им переправиться^[550].

^{8. Поход из Арфлёра в Кале, сентябрь-октябрь 1415 г.}

От Корби русло Соммы поворачивает на восток к Перону, а затем на юг к городу-крепости Ам. Генрих V воспользовался этой возможностью, чтобы оторваться от армию французского коннетабля. Двигаясь по пересеченной местности, он срезал путь и вернулся на Сомму у обнесенного стеной города Нель, поздно вечером 18 октября. Когда армия подошла к Нелю, Альбре, которому пришлось следовать вдоль изгиба реки, продвинулся не дальше Перона, в десяти милях от англичан, но был отделен от них мрачным районом болот и кустарников без прямых дорог. В трех милях к востоку от Неля английские разведчики обнаружили два пригодных для переправы брода у деревень Бетанкур и Войен. Людям из Сен-Кантена было поручено защищать эти переправы. Но они оставили их без охраны, а работа по разрушению дамб осталась незавершенной. Люди все еще могли переходить по ним в одиночку. Утром 19 октября лучники авангарда пересекли реку, за ними последовали кавалерийские отряды сэра Джона Корнуолла и сэра Гилберта Умфравиля. После того как на другом берегу был создан надежный плацдарм, саперы построили на дамбе проезжую часть из лестниц, дверей и оконных ставень, конфискованных а близлежащих домах. Теперь люди могли переходить по трое в ряд, а обоз и снаряжение перетаскивали через другую дамбу. К концу дня из Перона и Сен-Кантена прибыло несколько отрядов французской кавалерии. Они остановились ввиду английской армии, ожидая подкрепления. Но препятствовать переправе было уже поздно и вскоре французы отступили. К ночи вся английская армия вместе с лошадьми, снаряжением и обозом была была на другом берегу^[551].

В девяноста милях от Руана комплектование второй французской армии шло не лучшим образом. Дофин прибыл в город около 12 октября, за ним вскоре прибыли герцоги Беррийский, Анжуйский, Бурбонский и Барский, а также брат Иоанна Бесстрашного, граф Неверский, со своими контингентами. Примерно 17 октября герцоги Бурбонский, Барский и граф Неверский отправились на Сомму со всеми имеющимися людьми. Непрерывные передряги при дворе и Совете в течение последних лет сказались на наборе войск. Карл Орлеанский прислал 500 латников, о которых его просили, но ему было запрещено появляться лично, пока Дофин в последний момент не сдался. Совет Карла VI, похоже, пошел на уступки и в случае с герцогом Бургундским, но его отношение к происходящему осталось таким же неясным, как и прежде. В начале октября Иоанн сообщил своим чиновникам, что уже уехал, чтобы присоединиться к Дофину и явится в армию лично со своим сыном, графом Шароле, и всем дворянством Фландрии и Артуа. На самом деле Иоанн никуда не поехал, а вместо этого он отправил своего советника Ренье Пота торговаться с Дофином, а тем временем его войскам было приказано не присоединяться к армии, пока он не даст им соответствующее распоряжение. Требования предъявленные Дофину Ренье Потом не записаны, но, предположительно, они остались без внимания, так как Иоанн Бесстрашный так и не отдал приказа своим войскам. Филипп, граф Шароле, который находился в Уденарде во Фландрии, двинулся в путь со своим отрядом, но остановился в Аррасе в ожидании приказа от отца, который так и не поступил.

Герцог Бретонский, как всегда, подстраховался. Недавно он продлил морское перемирие между Бретанью и Англией на десять лет на условиях, которые лишь немного не дотягивали до договора о нейтралитете. Когда он получил вызов от Карла VI в армию, его первой реакцией было послать своих эмиссаров к Иоанну Бесстрашному в Бургундию, чтобы согласовать их ответы. Оба герцога рассматривали кризис как возможность продвинуть свои интересы. Оба ждали развития событий на случай, если поражение Франции принесет им больше пользы, чем победа. Иоанн V Бретонский прибыл в Руан вместе со своей военной свитой. Но по прибытии он холодно сообщил королю, что не двинется дальше, если Карл VI не уступит ему французский королевский анклав в Сен-Мало на севере Бретани^[552].

20 октября 1415 года в замке Руана собрался королевский Совет. От командующих на Сомме прибыл гонец с докладом о ситуации. Основная часть французской армии расположилась лагерем между Бапомом и Миромоном в десяти милях к северу от Соммы по дороге на Аррас. Коннетабль находился в Пероне с большинством ведущих французских капитанов и большими силами кавалерии. Карл Орлеанский прибыл с Луары накануне вечером. Герцоги Бурбонский, Барский и граф Неверский перешли Сомму у Корби с отрядами из Руана и присоединились к армии тем же утром. План состоял в том, чтобы отступить к Бапому, а затем отойти на линию реки Скарп к северо-западу от Арраса и встать на пути Генриха V к Кале. Командиры французской армии запросили у короля разрешение на сражение с англичанами в поле. Тридцать пять человек заседали в Совете, который рассматривал это предложение. Кроме короля, Дофина и герцогов Беррийского, Анжуйского и Бретонского, на Совет собрались в основном чиновники и церковники. Людовик Анжуйский был единственным присутствующим опытным военачальником, но он был больным человеком, а его военная карьера была явно неудачной. Герцог Беррийский, в соответствии со своей давней неприязнью к военным рискам, с глубоким скептицизмом относился ко всей идее решающего сражения с англичанами. Герцог Бретонский, добившись от короля уступки Сен-Мало, сомневался, достаточно ли сильна французская армия без контингента герцога Бургундского, и заявил, что со своей стороны не вступит в нее, если там не будет Иоанна Бесстрашного. Это вызвало ожесточенные споры. Большинство присутствующих относились к Иоанну V с большим подозрением и не желали выполнять его условия. В любом случае, теперь не было никакой перспективы, что Иоанну V прибудет к армии вовремя. После долгого обсуждения большинством голосов тридцать против пяти было решено приказать коннетаблю вступить в бой с английской армией до того, как она достигнет Кале. Хотя еще в августе было объявлено, что кампания против англичан будет вестисьлично королем и Дофином, было решено, что они оба должны остаться в Руане вместе с герцогами Беррийским и Анжуйским. "Я бы подверг себя любой опасности, если бы имел на то право… Это обязательная часть королевской власти, — вспоминал позже Карл VI, — но мои советники этого не допустили". Чем закончилась битва при Пуатье все хорошо помнили. Лучше проиграть битву, говорил Иоанн Беррийский, чем битву и короля^[553].

По их собственным подсчетам, у французов было 6.000 латников и 3.000 лучников. По меркам предыдущих королевских армий это были скромные цифры. Из Руана был отправлен новый приказ, призывающий всех военнообязанных день и ночь идти под знамена коннетабля. К графу Шароле в Аррасе был послан посланец с просьбой привести свой отряд. Французские капитаны в Пероне отправили свою собственную просьбу в Шароле и еще одну — брату Иоанна Бесстрашного, Антуану, герцогу Брабанта. Эти призывы имели разный успех. Герцог Брабанта, который находился более чем в ста милях от Лувена, проявил чудеса расторопности и доблести, и сумел собрать значительные силы в течение одного-двух дней после получения призыва. Филипп де Шароле, напротив, отказался двигаться куда-либо без разрешения отца и позже отошел из Арраса в Эр-сюр-ла-Лис на границе Фландрии. Но многие из его солдат уехали без его разрешения и присоединились к армии по собственной инициативе. Герцог Бретонский покинул Руан сразу после заседания Совета и 22 октября вступил в Амьен со значительным отрядом. Для него было зарезервировано место в авангарде французской армии. Но Иоанн V по непонятным причинам прождал в Амьене три дня, пока к нему прибывали гонцы со все более отчаянными призывами от командующих армией присоединиться к ним. Тем временем ополченцы небольшими компаниями стекались во французский лагерь. Арбалетчики и пехотинцы были срочно собраны в промышленных городах Пикардии и отправлены на Сомму. Вновь прибывшие добровольцы увеличили численность кавалерии французской армии, по самым достоверным оценкам, до 8.000 — 9.000 тысяч человек, в дополнение к арбалетчикам и пехоте, а всего, возможно, до 14.000 человек. Но эта армия оставалась в значительной степени армией преданных приверженцев партии арманьяков. Остальная Франция с опаской глядела на происходящее со стороны^[554].

Предводители французской армии предвидели решение королевского Совета и утром 20 октября 1415 года коннетабль и герцоги Бурбонский и Орлеанский послали трех герольдов в английский лагерь с вызовом на бой. Пусть английский король назначит представителей, чтобы договориться с ними о дне и месте сражения, сказали они, и если Карл VI даст согласие, они встретятся с ним там. Генрих V отпустил герольдов, вручив им 100 крон и ливрейную мантию. Позже в тот же день он отправил своих собственных эмиссаров с ответом. Он заявил, что не будет прятаться за каменными стенами, а направится по открытой местности в Кале, не ища и не избегая битвы. Если французы хотят сражения, то знают, где его найти, без необходимости согласовывать время и место. Тем временем он приказал своей собственной армии облачиться в доспехи и быть готовыми к великой битве в любое время. Английская армия возобновила свой поход 21 октября. В течение четырех дней она пересекала равнину на юге Артуа. Необходимость сохранять тесный строй на случай нападения сделала добычу пищи практически невозможной. Затянутое тучами небо и постоянный проливной дождь усугубляли страдания англичан. Французская армия отступала перед ними с разницей в один день, оставляя по обе стороны дороги взрыхленную землю как следы своего перехода. Их командиры планировали перехватить английскую армию где-нибудь на пути к Кале, где они могли бы сразиться имея преимущество. Но это должно было быть достаточно далеко на юге, чтобы исключить угрозу нападения с тыла со стороны гарнизона Кале. Было известно, что герцог Кларенс останавливался там со своим отрядом по пути в Англию. Французы, не знавшие о состоянии здоровья его самого и его людей, реально опасались, что Кларенс может попытаться объединить силы со своим братом в Пикардии^[555].

Главным препятствием на пути Генриха V был обнесенный стеной город Аррас, который был центром дорожной системы региона. Английская армия должна была найти путь в обход этого города. Французские командиры предполагали, что их противник оставит Аррас справа от себя и направится к Обиньи-ан-Артуа, первой пригодной для использования переправе через реку Скарп к западу от города, а затем вернется на главную дорогу в Кале. Их первоначальный план состоял в том, чтобы преградить ему путь туда. Французская кавалерия должна была достичь Скарпа примерно к 22 октября. Английский король попытался опередить их, выбрав более западный маршрут. Французы двинулись на запад по долинам рек Скарп и Тернуаз, чтобы упредить его. Около 23 октября французы достигли Сен-Поля на реке Тернуаз. Англичане добрались до реки у Бланжи примерно в двенадцати милях ниже по течению на следующий день, 24 октября. Они захватили мост в Бланжи в острой схватке с небольшим отрядом французских войск, который собирался его разрушить, и сумели переправить всю армию через реку. На мгновение показалось, что они опередили своего врага. Перед ними был крутой холм, поднимавшийся на 300 футов от северного берега Тернуаза к широкому плато, простиравшемуся на север до Сент-Омера и на восток до фламандских городов Лилль и Дуэ. Когда первые отряды английской армии достигли вершины, их сердца замерли. Примерно в полумиле от них была видна вся французская кавалерия, которая компактными баталиями, "как рой саранчи", двигалась на запад через равнину, чтобы отрезать англичанам дорогу^[556].

Англичан перехитрили по всем пунктам. Их разведчики двигавшиеся впереди армии вернулись, чтобы сообщить, что французы движутся к Рюиссовилю. От моста Бланжи дорога шла на север к Рюиссовилю, важному перевалочному пункту на пути во Фландрию. Ближе к сумеркам первые французские отряды вышли на дорогу впереди англичан, когда те подходили к деревням Азенкур и Трамекур. Когда остальная французская кавалерия догнали передовые части, она полностью перекрыла англичанам путь вперед. С французских позиций дорога плавно уходила на юг. С обеих сторон ее окаймляли открытые поля, а за полями — густой лес. С наступлением темноты английская армия появилась в поле зрения. Генрих V продвинулся примерно на тысячу ярдов до французских линий, после чего остановил свои колонны. Небольшой овражек в земле разделял две армии, но в сумраке они были хорошо видны друг другу, причем располагались друг к другу настолько близко, что англичане могли слышать музыку, разговоры и ржание лошадей, доносившиеся из вражеского лагеря. Французы рассчитывали вступить в сражение после полудня, но из-за недостатка света это стало невозможным и они решили, что англичане не должны уйти от них на следующий день. Они развели большие костры, чтобы осветить местность, и расставили вокруг разведчиков, чтобы враг не попытался ускользнуть ночью. Битва, которой Генрих V пытался избежать, теперь была неизбежна^[557].

Английская армия была в плохом состоянии. Люди не ели нормально в течение нескольких дней. Они расположились бивуаком под открытым небом на земле вокруг деревни Мезонсель, промокшие насквозь и замерзшие. Дождь не прекращался всю ночь. Только отчаянное положение придавало англичанам мужество сражаться. Они сильно уступали в численности, более чем восемь к одному в кавалерии и два к одному в целом. Священники ходили по лагерю, выслушивая исповеди людей, которые верили, что следующий день может стать для них последним. Если бы у нас было еще 10.000 лучших лучников Англии, сказал сэр Уолтер Хангерфорд, один из офицеров Генриха V, но король в ответе, записанном его капелланом и позже ставшем знаменитым в версии Шекспира, заявил: "Я бы не взял ни одного человека больше, даже если бы мог, потому что те, кто здесь со мной, — это люди Бога, которых он милостиво позволил мне использовать. Неужели вы думаете, что даже с этими немногими с Его помощью мы не сможет одолеть гордость французов и всю их неисчислимую силу?". Обе стороны перешли к дипломатии — христианскому долгу тех, кто собирается сражаться в великой битве, хотя теперь это едва ли было больше, чем формальность. В ходе последовавших за битвой упреков во Франции появились слухи о том, что Генрих V был готов принять унизительные условия в обмен на свободный проход в Кале, но что французы были слишком высокомерны, чтобы согласиться на это. В действительности переговоры, похоже, состояли не более чем из обмена прежними дипломатическими позициями сторон^[558].

Во французском лагере также не все было благополучно. Коннетабль и маршалы были главными военными офицерами короны. Но Шарль д'Альбре, человек непостоянный и физически невыразительный, никогда не пользовался большим уважением. Бусико был самым опытным из присутствующих полководцев, чья военная карьера началась еще в 1370-х годах. Но, как испытал на себе даже великий Дю Геклен, командование армией зависит не столько от должности, сколько от титула. Альбре и Бусико находились на социальной лестнице ниже девятнадцатилетнего герцога Орлеанского, участвовавшего в своей первой битве, который, будучи племянником короля, номинально являлся "вождем и сувереном" армии. Они также находились ниже напористых герцогов Алансонский и Бурбонский, которые имели некоторый военный опыт и были самыми громкими голосами в военном Совете. Часто решения на военном Совете приходилось принимать после долгих споров. Военный Совет во французском лагере продолжался весь вечер. Даже сейчас находились люди, которые сомневались в целесообразности вступления в бой с англичанами. Находясь в своем бедственном положении люди Генриха V, скорее всего, дорого продадут свои жизни. Большое беспокойство вызывали английские лучники. Некоторые из присутствующих, помня бедствия середины XIV века, опасались, что английские лучники будут серьезным противником для французских латников, тем более что последние быстро уставали в своих тяжелых доспехах. Зачем рисковать в битве, если англичане все равно возвращались домой? Однако такое мнение было у меньшинства. С политической точки зрения, после захвата Генрихом V Арфлёра и его демонстративных вызовов, было немыслимо позволить ему безнаказанно сбежать.

Основной спор среди французских командиров шел о времени когда следует дать сражение. У них с собой была почти вся кавалерия, а также арбалетчики, которых свели в смешанные отряды вместе с латниками. Но постоянно прибывали новые подкрепления. Большой контингент герцога Бретонского находился в Амьене, а отряды герцогов Анжуйского и Брабантского, как сообщалось, были уже в пути. Люди не имевшие лошадей, в основном пехота и арбалетчики, набранные в северных городах, были оставлены по дороге в спешке, чтобы отрезать английское продвижение, и могли не подойти еще день или два. Главный вопрос заключался в том, вступать ли в бой с англичанами на следующее утро или подождать. Профессиональные капитаны во главе с Альбре и Бусико были за то, чтобы подождать. Они получали подкрепления ежечасно и не испытывали трудностей с пропитанием, в то время как англичане, как известно, были истощены и голодны. Промедление могло только ослабить их физически и подорвать боевой дух. Но герцоги Бурбонский и Алансонский не хотели этого допустить. Они считали, что кавалерия достаточно сильна, чтобы самостоятельно одолеть англичан, и намекали, что те кто считает по другому — трусы. Именно их мнение и возобладало^[559].

Основные элементы французского плана сражения разрабатывались в течение последних двух недель. Французское командование предполагало, что англичане примут свою традиционную тактику — расположат своих латников в центре, а большие отрядами лучников немного впереди на флангах. Исходные позиции, предложенные для французских подразделений, отражали эту схему. Французы хотели расположить своих людей в пешем строю двумя большими баталиями, авангард из примерно 4.800 латников и арьергард из еще 3.000 латников. Коннетабль, маршал и почти все ведущие дворяне были назначены в авангард. На флангах должны были быть размещены два кавалерийских отряда: один из 1.600 человек под командованием графа Вандомского и другой из 800 человек под командованием Клинье де Бребана и Луи де Босредона. Их задачей было атаковать и рассеять английских лучников в первые моменты сражения, тем самым освободив дорогу тяжеловооруженному авангарду для атаки на английские порядки, где можно было получить превосходство в численности. Арьергарду под командованием Роберта де Бара, графа Марль, было приказано оставаться со своими лошадьми и служить тактическим резервом.

^{9. Битва при Азенкуре, 25 октября 1415 года (предположительные исходные позиции)}

Проблема этого плана заключалась в том, что его разработали за несколько дней до этого и мало учитывали условия местности. Поле боя представляло собой дефиле между двумя лесными массивами, около 1.200 ярдов в поперечнике в северной части, где французы расположились на ночлег, и сужалось до 950 ярдов к югу. Это место было выбрано в последний момент после ограниченной рекогносцировки, потому что оно казалось наилучшей перспективой блокировать продвижение англичан к Кале. Но других преимуществ у него не было. Ограниченное пространство не позволяло французам эффективно использовать свое превосходство в численности. Густой лес по обе стороны дефиле защищал фланги английских линий и затруднял их обход. Фланговое движение тяжелой кавалерии изначально планировалось исходя из того, что сражение будет происходить на открытой местности. Но при Азенкуре пришлось отправить фланговые силы в длинный обход через лес, чтобы атаковать английские формирования с тылу. Для этого было выделено слишком мало людей: всего 200 латников, которых поддерживала толпа боевых слуг на лошадях своих господ. У французских командиров не было четкого плана развертывания остальной части армии. Арьергард не получил никаких инструкций и не имел командиров, поскольку все его главные капитаны, включая командира графа Марль, настояли на том, чтобы оставить свои подразделения и сражаться в авангарде. Арбалетчики первоначально должны были расположиться на флангах напротив английских лучников, но поле боя оказалось слишком узким для них, поэтому их разместили в арьергарде, где они были в общем бесполезны. На рассвете 25 октября французская армия начала занимать назначенные по плану места. Она представляла собой устрашающее зрелище: лес копий под знаменами нескольких сотен отрядов. Но ее грозный вид скрывал неорганизованный боевой порядок и почти полное отсутствие какого-либо надлежащего командования^[560].

Некоторые сведения о ранних версиях французского плана дошли до Генриха V, вероятно, от пленных, взятых во время похода вверх по долине Соммы. Король послал людей на разведку поля боя при свете луны и больших костров, разожженных противником. Обладая этой информацией он начал расставлять своих людей на рассвете. Английская армия была выстроена, как и французская, на всем протяжении между двумя лесными массивами. Небольшое войско, состоящее из латников и их боевых слуг и пажей, было разделено на на три баталии, без резерва за ними: одна под командованием самого короля в центре, другая на правом фланге под командованием Эдуарда, герцога Йорка, и третья на левом фланге под командованием Томаса, лорда Камойса, недавно принятого в рыцари Ордена Подвязки, которому было уже далеко за шестьдесят, и одного из немногих в английской армии, чей опыт войны восходил к периоду правления Эдуарда III. Лучниками командовал сэр Томас Эрпингем, еще один пожилой ветеран, сражавшийся вместе с Джоном Гонтом в Кастилии и с Болингброком в Пруссии. Эрпингем следовал классическому английскому плану сражения, разместив большую часть лучников на флангах, немного впереди остальной линии, откуда они могли обстреливать французские линии по мере их приближения. Кроме того, некоторое количество лучников было размещено небольшими группами среди латников. Генрих V узнав о французском плане рассеять лучников с помощью кавалерии, несколькими днями ранее приказал каждому лучнику заготовить заостренный кол. Кола были вбиты в землю наклонно острием к противнику перед позициями лучников. Еще 200 лучников были спрятаны на поляне в лесу Трамекур, недалеко от французских линий, чтобы стрелять французам во фланг, когда они продвинутся вперед. Английский обоз с лошадьми, некомбатантами и небольшой охраной был размещен в тылу на случай, если придется быстро отступать. Сам Генрих V занял позицию в центре линии, выделяясь на белом коне, в ослепительных доспехах, гербовом сюрко и бацинете украшенном блестящей короной^[561].

Английский план сражения опирался на преимущества сильной оборонительной позиции и предполагал, что противник нападет первым. Именно это произошло при Креси и Пуатье. Генрих V развернул свою армию, предполагая, что это произойдет и при Азенкуре. Вместо этого французы неподвижно стояли на исходных позициях и ждали, когда их атакуют. Это был разумный тактический ход, ведь они знали, что англичане не могут позволить себе ждать. Так они стояли в своих линиях, наблюдая за врагом, по крайней мере, часа два, пока Генрих V, после спешного совещания со своими капитанами, решил рискнуть и сделать первый ход. "Сейчас самое время для того, чтобы Англия молилась за нас, и поэтому двинемся вперед", — сказал он, согласно лондонской хронике (или, как сказано в другой рукописи, "Знамена вперед!"). Около десяти часов утра сэр Томас Эрпингем, стоявший во главе своих лучников перед строем, поднял в воздух свой жезл как сигнал к выступлению. Знамена были наклонены вперед. Вся английская армия издала громкий клич и начала медленно продвигаться строем к французским линиям. Через каждые несколько шагов англичане останавливались, чтобы восстановить строй, и издавали еще один громкий клич, прежде чем возобновить движение. Как только наступающая английская линия приблизилась к французской, лучники забили в землю перед собой колья и начали выпускать плотные залпы стрел во французские ряды. Лучники, находившиеся в Трамекурском лесу, присоединились к ним слева от французской линии. Французы были захвачены врасплох. Они не ожидали, что англичане сами начнут атаку так скоро и даже не успели завершить собственные построения. В частности, два кавалерийских отряда на их флангах, которые должны были начать сражение, все еще находились в процессе формирования, и многие бойцы еще не вышли на исходные позиции. План французов в решающей степени зависел от того, чтобы вывести из строя английских лучников до того, как латники окажутся в пределах досягаемости их стрел. Поэтому командиры кавалерийских отрядов были вынуждены сразу же броситься в атаку с теми людьми, которые у них были. Как только они это сделали, авангард начал продвигаться пешком навстречу врагу с громким криком "Монжуа", древним боевым кличем французских королевских армий^[562].

Первая атака французской кавалерии с самого начала пошла наперекосяк. Английских лучников было слишком много, чтобы их могли сбить с позиций несколько сотен тяжеловооруженных всадников. Когда всадники приблизились на расстояние выстрела, Эрпингем выкрикнул приказ: "Теперь бейте!". Несколько тысяч лучников стреляли одновременно, и плотный дождь стрел не мог не найти цели. Залп за залпом стрелы сыпались на встречный поток людей и лошадей. Раненые лошади в панике сбрасывали своих всадников или поворачивали вспять. Те, кто достиг английских линий, пытались проскочить между вбитых в землю кольев или натыкались на их острия. Вскоре большая часть кавалерии показала тыл, бросив своих командиров и устремившись назад к своим линиям. Другая кавалерийская атака в тыл англичанам была задумана как диверсия, призванная нарушить их строй в критической начальной фазе сражения, в итоге не достигнув даже этого. Она была проведена относительно низкосортной кавалерией под командованием трех местных дворян и при поддержке беспорядочной толпы боевых слуг и около 600 крестьян из окрестных деревень. Им удалось обойти лес и оказаться за английскими линиями. Но вместо того, чтобы напасть на врага, они набросились на английский обоз и занялись грабежом, после чего скрылись с добычей. Среди похищенного была большая часть личного имущества короля, включая его постельные принадлежности, сундуки с деньгами и одну из его корон^[563].

Французский авангард уже находился в затруднительном положении. Ему пришлось продвигаться по недавно вспаханной земле. Дождь превратил ее в трясину, по которой тяжело было передвигаться латникам, закованным в тяжелую сталь или броню. Они были выстроены в сплошной блок глубиной в тридцать одну линию и зажаты слишком узким фронтом для их огромного количества, что затрудняло маневрирование и поддержание строя. Затем, когда они продвигались вперед, бегущая кавалерия столкнулась с ними, разорвав их ряды и превратив их в бесформенную толпу. Английские лучники осыпали стрелами фланги наступающей массы людей. Французы были потрясены тем, с какой легкостью острые наконечники стрел пробивали пластины и кольчуги с близкого расстояния. Некоторые отряды пытались отступить под залпами лучников, но отходить им мешали те, кто шел за ними. По мере продвижения поле сужалось, и люди были так тесно прижаты друг к другу, что едва могли двигаться или поднимать оружие. К тому времени, когда они достигли английских линий, они были уже измотаны. Их численность заставила английскую линию отступить на несколько ярдов, прежде чем ей удалось остановить продвижение французов. Вынужденная остановиться перед фронтом английских латников, французская передовая линия оказалась поверженной и растоптанной ногами людей, шедших за ними. В местах соприкосновения передовых линий шел ожесточенный рукопашный бой. Генриху V пришлось бороться за свою жизнь, получив удар по шлему топором, который срезал один из зубцов с его короны. Герцог Йорк был убит в схватке на правом фланге, где происходила самая ожесточенная схватка. Брат короля Хамфри, герцог Глостер, раненый и поваленный на землю, был спасен от смерти самим Генрихом V, который прикрыл его своим телом. Но большая часть французского авангарда завязла в давке и не смогла достичь английской линии. Англичане, по словам хрониста Уолсингема, "вырывали топоры из их рук и рубили их, как скот". Лучники, опустошив свои колчаны, зашли с флангов и атаковали французами с кинжалами, секирами, молотами и оружием, собранным с трупов на поле боя. Перед английскими линиями возвышались груды убитых и раненых французских латников высотой около пяти или шести футов, на которые англичане начали взбираться, чтобы атаковать наступающие задние ряды.

Вскоре после полудня французская атака выдохлась и наступил перелом в ходе сражения. Англичане пошли в наступление, сбили остатки французского авангарда и рассеяли его по полю. На северном конце поля еще стоял на исходных позициях французский арьергард, со своими лошадьми в сопровождении арбалетчиков. У него не было никаких приказов, а почти все их командиры были мертвы. Англичане двинулись на них и вскоре достигли их передовой линии. Они встретили лишь слабое сопротивление, прежде чем арьергард что-либо предпринял. Около 600 человек из арьергарда под командованием графов Марль и Фокемберг, которые спаслись от резни, попытались в безнадежном героизме атаковать английскую линию. Все они был перебиты или попали в плен, а остальные сели на лошадей и бежали с поля боя^[564].

В разгар битвы англичане взяли мало пленных. У них не было достаточного количества свободных людей, чтобы охранять их, и они боялись, что те снова вступят в бой, если их пощадят. Нападение на обоз усилило их нервозность. Большинство из тех французов, кто пытался сдаться, были убиты на месте. Но как только бой закончился, англичане принялись разбирать груды тел на поле боя в поисках выживших, за которых можно было получить выкуп. Большое количество французских латников было найдено живыми, некоторые из них были тяжело ранены, некоторые чуть не задохнулись под тяжестью мертвых и раненых. Всех их разоружили и лишили шлемов, а затем отвели в тыл.

Пока шло это мрачное дело, в рядах англичан возникла внезапная тревога. Поступили сообщения о появлении свежих французских войск. На поле был замечен французский штандарт. Сообщения были путаными и неопределенными, и не было ясно, что это были за войска. Возможно, это был отряд герцога Бретонского, который покинул Амьен тем утром, слишком поздно, чтобы принять участие в сражении. Возможно, это были люди сеньора де Лонгни, который, как говорят, также прибыл на поле битвы с 600 воинами герцога Анжуйского как раз в тот момент, когда арьергард покидал его. Наиболее правдоподобной представляется версия о том, что Клинье де Бребану удалось собрать остатки арьергарда, и он появился в тылу английских позиций, прежде чем был отбит. Английский король, чьи войска были рассеяны по полю, боялся, что его небольшие оставшиеся с ним силы будут перебиты, приказал убить всех пленных, за исключением нескольких самых знатных, которых уже отвели под охраной в безопасное место. Пленников сотнями отправляли на тот свет перерезая мечами горло или разрубая топорами головы. Других забивали до смерти свинцовыми молотами. Бургундца Жильбера де Ланнуа вместе с дюжиной других закрыли в соседнем фермерском амбаре, который подожгли. Когда некоторые из пленителей не захотели убивать людей, которые могли принести им целое состояние в качестве выкупа, король послал отряд лучников, чтобы закончить дело. Когда стало ясно, что французы разбежались, паника улеглась, и резня прекратилась. По некоторым оценкам, было убито около 700 пленников, находившихся в руках англичан. В глазах современников эта резня навсегда осталась актом бесчеловечного варварства. Но в то время никто не осуждал англичан, даже со стороны их врагов. Действительно, бургундский герольд Жан Ле Февр де Сен-Реми, находившийся с английской армией, обвинил французский арьергард, который, пытаясь атаковать после того, как все было кончено, в том что он обрек своих товарищей на жестокую смерть^[565].

Среди пленных, которые либо пережили резню, либо были найдены после ее окончания, были некоторые из величайших аристократов Франции. Карл Орлеанский, которого чуть не затоптали ногами перед английским центром, был вытащен из кучи тел. Артур де Ришмон был найден английским лучником под тремя телами убитых, весь в крови и узнанный только по своему гербу. Маршал Жан де Бусико, герцог Бурбонский, его кузен Людовик, граф Вандомский, который был одним из французских послов в Уинчестере в июле, и его пасынок Карл, граф д'Э, были признаны высокородными лицами и избежали резни. Некоторым удалось бежать, когда началась бойня, например, Жильберу де Ланнуа, тяжело раненному в голову и колено, который сумел выбраться из горящего амбара, где его оставили умирать, и был вновь схвачен в поле на некотором расстоянии. Большинству остальных посчастливилось остаться в живых, когда убийства прекратились^[566].

Французы потерпели катастрофическое поражение. Его мерилом было количество потерь. Список погибших французов напоминал перекличку военных и политических лидеров прошлого поколения. Вечером после битвы английские лучники обходили тела на поле боя, добивая раненых кинжалами и раздевая мертвых. Эта работа была возобновлена на следующее утро. Гербовые сюрко были принесены в английский лагерь для опознания герольдами. В итоге насчитали трех герцогов, пять графов, около 100 других крупных сеньоров и 3.069 рыцарей и оруженосцев. Еще по меньшей мере 2.600 человек, найденных без гербов, чтобы их опознать, были включены в число погибших, когда их в конце концов похоронили. Герцог Алансонский с яростью бросился в бой на английского короля и был зарублен одним из телохранителей Генриха V, когда поверженный на землю пытался сдаться. Антуан, герцог Брабанта, брат Иоанна Бесстрашного, прибыл из Ланса в самый разгар битвы, оторвавшись от своих войск в одежде для верховой езды лишь с горсткой спутников. Надев позаимствованные у кого-то доспехи и гербовое знамя, вместо сюрко, отобранное у одного из трубачей, он вступил в бой в последние минуты и был замечен среди пленных после того, как все закончилось. Но англичане не узнали его в импровизированном одеянии и перерезали ему горло, когда раздался клич убивать пленных. Его младший брат, Филипп, граф Неверский, вероятно, также был убит во время расправы над пленными.

Их судьбу разделили многие другие знатные дворяне. Среди погибших было семь кузенов французского короля. Коннетабль, магистр королевских арбалетчиков, магистр королевского двора и знаменосец Орифламмы Сен-Дени, фактически почти каждый военный офицер короны был убит, за исключением маршала Бусико, который попа в плен, и адмирала Клинье де Бребана, которому удалось бежать. Жак д'Эйли, ветеран кампаний в Шотландии и Гаскони, который недавно вырвался из английского замка Висбек и бежал через Ла-Манш, был найден среди мертвых. Жан де Монтегю, архиепископ Санса и митрополит Франции, был убит с мечом в руке в разгар схватки. Не менее двенадцати из двадцати одного провинциального бальи и сенешаля к северу от Луары были убиты или взяты в плен. Целые семьи были уничтожены по мужской линии, отцы и сыновья, братья и кузены. В некоторых регионах, в частности в Пикардии, откуда в последнюю минуту прибыло большинство подкреплений армии, было уничтожено целое поколение местного дворянства. Через несколько лет Бурбонне описывали как "край лишенный рыцарей и оруженосцев из-за дня англичан… в который большинство из них были убиты или взяты в плен".

Ближе к концу дня английский король созвал герольдов обеих сторон, которые наблюдали за битвой издалека. История его обмена мнениями с Монжуа, французским гербовым королем, вероятно, является выдумкой, но позже попадет на страницы хрониста пикардийца Ангеррана де Монстреле, а от него — к Шекспиру. Король попросил его подтвердить исход битвы. "Этот день ваш", — ответил герольд. Затем, указав на замок, стоявший к северо-западу от места битвы, Генрих V спросил его название, и ему ответили, что он называется Азенкур. "Тогда, поскольку битвы должны называться по имени ближайшего замка, деревни или города, пусть эта битва навсегда будет именоваться битвой при Азенкуре"^[567].

Потери в средневековых битвах обычно были очень неравными, потому что большинство из них происходило в самом конце во время преследования или после него, когда раненых добивали на поле боя. Оценки английских потерь варьируются от девяти-десяти до тридцати трех человек, большинство из которых были лучниками не обладавшими доспехами. Несколько погибших, включая герцога Йорка и молодого графа Саффолка, были привезены в Англию для погребения, но большинство было собрано в ближайшем амбаре, который затем сожгли, когда англичане готовились возобновить свой поход. Мертвых французов оставили раздетыми на поле боя. В течение нескольких дней после этого слуги и пажи обыскивали поле боя в поисках своих господ среди обезображенных трупов. Большинство наиболее известных погибших в конечном итоге были забраны их семьями или доставлены для погребения в церковь францисканцев Эдена в нескольких милях от места сражения. Около 5.800 трупов гнили на земле, пока в конце концов не были вырыты три большие траншеи по всему полю для их погребения^[568].

Первые новости о битве достигли Руана на следующее утро. Весь двор был ошеломлен. Король, Дофин и герцог Беррийский плакали. И они были не одни в своем горе. "Во Франции нет ни одной улицы или переулка, ни одного города или деревни, которые не ощущали бы этой раны", — писал молодой нормандский поэт Роберт Блондель^[569]. Непосредственная реакция на поражение болезненно отражена в причитаниях официального хрониста, чья работа, вероятно, является самым ранним французским отчетом о битве. "О вечный позор", — восклицал он, описывая, как некоторые из самых благородных людей Франции были согнаны, "как крепостные", в загоны для пленных после поражения от "никчемных, низкородных" лучников. Он проанализировал военную историю Франции, начиная с нападения галлов на Древний Рим, чтобы проиллюстрировать масштаб катастрофы. "Но хуже всего то, что Франция станет посмешищем для всех иностранных государств". В письме домой из Парижа арагонский посол сообщал, что это было "общим настроением здесь". Люди говорили, что за триста лет Франция не понесла ни одной более значительной потери, ни одного сравнимого бесчестья за один день.

Шок быстро сменился гневом. Общественное мнение обвиняло моральные недостатки французской знати, как и после военных катастроф предыдущего века. Моралисты обвиняли весь менталитет военного сословия: их любовь к роскоши и пороку, их насилие над церковниками и женщинами, их богохульный язык, их жажду добычи и, прежде всего, их поощрение разъедающего раскола Франции после убийства Людовика Орлеанского. Это было суждение, удивительно похожее на суждение Генриха V. "Я знаю, что Бог по своей милости даровал мне эту победу над французами не за какие-то мои заслуги, а чтобы наказать их за грехи", — сказал Генрих V своему несчастному пленнику Карлу Орлеанскому, который был так подавлен, что не мог ни есть, ни пить. "Ибо, если я правильно информирован, — продолжал король, — никогда еще не было такого беспорядка, гедонизма, греховности и порока, какие царят в наше время во Франции". Склонность многих французов принять этот вердикт привела в ярость крайне патриотичного королевского секретаря Жана де Монтрея. Написав манифест через несколько недель после битвы, он выступил против нарастающей волны фатализма и суеверия. Англия была завоевана римлянами, саксами, датчанами и нормандцами, "но ни разу с тех пор, как появились короли, способные ее защитить, Франция не была завоевана ни одним иностранцем". Слейс, Креси и Пуатье в свое время были великими английскими победами, но армии и флоты Карла V уничтожили все их результаты. Азенкур был бы просто искрой на сковородке, каким он и оказался. В шахматном турнире, говорил Жан, чемпионом становится тот, кто выиграл двадцать партий, а не тот, кто смог выиграл только четыре или пять^[570].

Ход самой битвы, когда стали известны подробности, казалось, подтверждал мнение пессимистов. Как правило, во Франции, как и в Англии, это объяснялось высокомерием, вероломством, тщеславием и трусостью тех, кто участвовал в битве или должен был быть там. Самонадеянность заставила полководцев на роковом военном Совете накануне битвы принять решение сражаться на следующий день, не дожидаясь пехоты из городов, и отправить всех своих арбалетчиков в тыл. Вероломство заставило Иоанна Бесстрашного и Иоанна Бретонского сдерживать свои войска, когда они могли бы принести решающее усиление французской армии. Тщеславие побудило всех знатных дворян требовать места в авангарде. Но самым обидным было обвинение в трусости. В течение многих лет после этого на собраниях незаметно указывали на тех, кто бежал с поля боя вместе с арьергардом. Через год или два после битвы Ален Шартье^[571] опубликовал Livre des Quatre Dames (Жизнь четырех дам), первую из целого ряда длинных поэм, написанных в самый отчаянный период судьбы Франции, в которых он оплакивал несчастья своей страны. У какой из четырех дам, названных в поэме, была своя большая причина для печали? У всех четырех были любовники или мужья, которые участвовали в битве. Один был убит. Второй был в плену в Англии. Третий так и не был найден, один из тысяч безымянных трупов, сброшенных в траншеи под Азенкуром или, возможно, содержащихся в безымянной английской темнице. Но самой несчастной была жена четвертого, который находился в арьергарде и покинул поле боя, не вступив в сражение, тем самым обрекая трех остальных на гибель^[572].

Эти огульные суждения хоть и были несправедливы, однако были широко распространены. Безрассудство заключалось в том, что все руководство армии встало в авангард, что гарантировало отсутствие общего руководства после начала сражения. Но главными факторами поражения стали огромная масса лучников, особенно когда они действовали против кавалерии, и выбор места, которое не позволило французам использовать свое численное превосходство. Французам, конечно же было не занимать мужества. Авангард героически бросился в бой, а арьергард покинул поле боя только тогда, когда битва была уже проиграна. Не было использовано преимущество в численности. Французы не смогли задействовать все имеющееся у них войска и ничего бы не выиграли, если бы ждали подкрепления. Пехота не смогла внести никакого вклада в мощь французской атаки. Все арбалетчики были городскими ополченцами, которые вряд ли были оснащены современным оружием и никогда не смогли бы сравниться по дальности и скорострельности с английскими лучниками. Они просто встали бы на пути идущих в атаку латников, как это было при Креси за семьдесят лет до этого. Жану де Бюи было всего девять лет, когда его отец был убит при Азенкуре. Но он с детства понимал, что поражение французской армии произошло исключительно на уровне командования. Полвека спустя, когда, будучи закаленным ветераном, он обобщил опыт войны всей своей жизни в книге Le Jouvencel, и извлек из поражения два урока: "Займите лучшую позицию, какую только сможете и как только сможете" и "Конная армия всегда должна ждать атаки врага"^[573].

* * *

Весть о победе в битве, достигшая Лондон через четыре дня после ее окончания, изменила судьбу дома Ланкастеров. Прежде всего, она положила конец сомнениям в долговечности династии. Мы не можем знать, сколько англичан согласились с мнением, приписываемым Ричарду Брутону, канонику собора в Уэллсе (Сомерсет), который, как говорят, за десять дней до битвы заявил, что ни Генрих V, ни его отец не были настоящими королями, что у Скроупа и других саутгемптонских заговорщиков была правильная идея и что он (Брутон) охотно потратит свои собственные деньги, чтобы помочь сместить с трона дом Ланкастеров. Эти настроения, вероятно, были достаточно распространены, чтобы создать серьезные проблемы для короля, если бы он потерпел поражение. Как бы то ни было, после битвы на Брутона донес производитель бумаги, с которым он поделился своими мыслями. Время от времени все еще можно было найти недовольных, которые взывали к памяти Ричарда II, но поддержка самозванца Томаса Уорда становилась все менее заметной даже в Шотландии. Генри Толбот, сквайр, пытавшийся поднять Йоркшир на помощь саутгемптонским заговорщикам, продолжал пропагандировать дело Лже-Ричарда II и в конце концов был казнен в Тайберне в 1417 году. Сэр Джон Олдкасл оставался в бегах до конца того же года, когда он был схвачен в уэльсских марках и сожжен в Лондоне, до последнего провозглашая свою веру в живого Ричарда II. Сам Уорд умер в замке Стерлинг в 1419 году в глубоком забвении. У него не было преемников. После Азенкура, как и всегда, продолжались локальные восстания из-за конкретных претензий. Но легитимность династии не будет оспорена крупным восстанием до 1450-х годов^[574].

После тридцати лет растущего парламентского скептицизма битва убедила подданных Генриха V в том, что давние амбиции английской короны во Франции не только достижимы, но и справедливы. В поздравительном письме, адресованном королю вскоре после битвы, канцлер Бофорт сравнил своего племянника с Иудой Маккавеем, Саулом, Давидом, Соломоном и Александром Великим. "Зима лени и праздности, робости и глупости прошла, и наступила пора весенних цветов молодости и боевой бодрости… Какой мудрец, спрашиваю я, оглядываясь назад на эту кампанию, не удивится и не припишет ее силе самого Бога?" Король, сказал Бофорт, не должен был опасаться наличия средств для завершения своей работы во Франции. Общины и церковные соборы будут петь ему хвалу и откроют свои сундуки для "государя священников". Так оно и оказалось.

4 ноября 1415 года Парламент открылся в Расписной палате Вестминстерского дворца в атмосфере всеобщей эйфории. Король все еще находился в Кале. В его отсутствие его место занял его брат Джон, герцог Бедфорд, хранитель Англии. Во вступительном слове, которое идеально отразило неизменные темы пропаганды Генриха V, канцлер Бофорт заявил, что "мы должны почитать короля, потому что он почитает Бога Всемогущего". Бофорт изложил тщательно разработанную версию того, что должно было стать стандартным ланкастерским мифом, регулярно повторявшимся в пропаганде Генриха V, в хрониках, стихах и песнях, прежде чем он был возрожден почти два века спустя в разгар другой великой войны в шекспировском Генрихе V. Весь ход кампании, сказал Бофорт, был делом рук Божьих. Вынужденный прибегнуть к войне из-за коварства и неуступчивости французов, Генрих V вторгся во Францию и захватил Арфлёр ("самый сильный город в этой части света") по милости и благосклонности Бога. Затем Господь поразил дизентерией большую часть английской армии и позволил королю с его крошечными силами продвигаться в Пикардию против всего рыцарства Франции, так что не могло быть никаких сомнений в том, что он одержал победу благодаря божественному вмешательству. В конце концов, король и его воины достигли Кале с "величайшей честью и прибылью, которую когда-либо имело английское королевство за столь короткое время". Теперь, сказал Бофорт, его подданные должны были исполнить свой долг. Великое предприятие короля началось так удачно, что они не могли допустить, чтобы оно заглохло из-за нехватки денег. "Как он поступил с нами, — сказал епископ, — так пусть и мы поступим с ним". Парламент ответил так, как и предсказывал Бофорт в своей речи. Вторая часть субсидии, предоставленной в конце предыдущего года, которая должна была быть собрана в феврале 1416 года, была перенесена на декабрь, а новая субсидия была предоставлена длясбора в ноябре 1416 года. Кроме того, Палата Общин предоставила беспрецедентную субсидию на шерсть, а также пошлины на тоннаж и фунт до конца жизни Генриха V, избавив его от необходимости дальнейшего обращения в Парламент. Излагая свои причины, парламентарии признали недостаточность обычных доходов короля для великого и справедливого предприятия, которое он предпринял, и заявили о своем желании отметить "непревзойденное мужество" короля. Парламент был распущен 13 ноября, прозаседав всего неделю, что стало одним из самых коротких и податливых Парламентов XV века. Через несколько дней собор духовенства Кентерберийской церковной провинции согласовал субсидию Палаты Общин с двумя церковными десятинами^[575].

Сам Генрих V высадился в Дувре 16 ноября 1415 года и направился в королевское поместье Элтем. Неделю спустя, 23 ноября, король прибыл в Блэкхит, где его приветствовали мэр и олдермены Лондона, а также несколько тысяч членов лондонских гильдий, одетых в красные мантии и красно-белые шапероны, на которых красовались эмблемы их ремесел. В десять часов утра король въехал в город по Лондонскому мосту. Это был самый пышный королевский въезд с момента возвращения Черного Принца после победы при Пуатье более чем за полвека до этого. Встреча которая была ему устроена, стала наглядным воплощением слов, сказанных в обращении канцлера к Парламенту. Город был украшен гигантскими аллегорическими фигурами Давида и Голиафа и живыми изображениями ангелов, пророков, апостолов, королей, мучеников и исповедников Англии. Деревянные арки и башни украшали улицы. Знамена, растянутые над проезжей частью, несли девизы, повторяющие тему обращения канцлера Бофорта к Парламенту: "Добро пожаловать, Генрих Пятый, король Англии и Франции", "Город короля справедливости", "Честь и слава одному Богу" и даже "Благословен тот, кто приходит во имя Господа". Неявные упоминания о входе Христа в Иерусалим не могли остаться незамеченными никем. Здесь прославлялась новая Англия, избранный инструмент Божьей воли. Притязания Генриха V на божественное одобрение его войн никогда не утверждались так ясно, как во время этих экстраординарных торжеств.

Сам король играл свою роль с чувством театральности, которое он никогда не терял. Одетый в простое пурпурное платье, с бесстрастным торжественным лицом, он проехал по улицам своей столицы в сопровождении небольшой свиты, состоявшей из офицеров его дома, знатных французских пленников и гвардии солдат. На Чипсайд, самой широкой площади внутри стен города, толпа была настолько плотной, что процессия едва могла проехать. Шестнадцать епископов и аббатов в митрах встретили короля у ступеней собора Святого Павла, чтобы проводить к главному алтарю. Пение хоров, звуки рожков и массовые крики "Ноэль!" были оглушительными. На то, чтобы проехать через весь город от Лондонского моста до ворот Ладгейт, а затем по Стрэнду до Вестминстера, у короля ушло пять часов^[576].

Менее значимые французские пленники почти все были освобождены до того, как армия покинула Кале. Их отпускали, как правило, за довольно небольшие суммы, или позволяли уйти по условно-досрочному освобождению, или продавали другим людям, которые платили пленителям деньги вперед и брали на себя риск невыполнения обязательств пленником по выкупу. Более ценные и влиятельные пленники были доставлены в Англию, большинство из них — королем, который воспользовался своим правом забрать их у пленителей. В торжественной процессии они следовали вслед за Генрихом V, выставленные на всеобщее обозрение как трофеи перед толпой в Лондоне и Вестминстере и украсившие королевский двор в Виндзоре. Английский король не собирался отпускать их за выкуп, пока это не устраивало его политически. Он держал их в Англии, чтобы использовать в качестве разменной монеты в будущих сделках с французами. Никому из них не суждено было выйти на свободу при жизни Генриха V, кроме Артура де Ришмона, который был освобожден в исключительных обстоятельствах в 1420 году.

Незадолго до Рождества 1415 года Рауль де Гокур и другие пленники из Арфлёра были заключены в лондонский Тауэр. Герцоги Орлеанский и Бурбонский, Артур де Ришмон, граф Вандомский, граф д'Э и маршал Бусико имели лучшую судьбу, по крайней мере, вначале. Их перемещали туда-сюда между Тауэром, Вестминстерским дворцом и Виндзорским замком, где, судя по всему, их содержали с комфортом и давали некоторую свободу передвижения. У некоторых из них были родственники или друзья в Англии, например, у Карла Орлеанского, чей брат Иоанн Ангулемский был заложником выполнения договора в Бюзансе с 1412 года, и у Артура де Ришмона, чья мать, вдовствующая королева Жанна, вдова Генриха IV, посылала ему денежные подарки и одежду. Все они были богатыми людьми, за исключением, пожалуй, маршала Бусико, и имели средства, чтобы смягчить тяготы плена. Они вызвали из Франции собственных слуг, чтобы те заботились об их комфорте и оплачивали визиты друзей и советников. Карл Орлеанский имел счет у флорентийского банкира в Лондоне, на который его чиновники в Блуа переводили крупные суммы. Он привез книги для своей библиотеки, золотую и серебряную столовую посуду, люстры для своих комнат и постельное белье, а также многочисленный штат франкоязычных секретарей, с помощью которых он пытался управлять своими владениями из Англии. Герцог Бурбонский, человек с более мирскими вкусами, привез своих егерей и сокольников, своих ястребов и гончих, а также целые корабли вина. Однако все это не могло компенсировать скуку заточения или скрыть их упавший статус. Люди, которые были одними из великих политических деятелей Франции, теперь были обречены стать далекими и бессильными свидетелями великих событий, разворачивавшихся там. Герцогу Орлеанскому суждено было пробыть в плену четверть века. Стихи, которые он писал из тюрьмы, наполнены меланхоличным сожалением о потерянных годах, "изгнанных из дома Любви, вычеркнутых из книги Радости". "Я — сердце, окутанное черной пеленой", — пел он^[577].

Глава XII. Граф Арманьяк, 1415–1417 гг.

Непосредственная угроза французскому правительству, как только английская армия достигла Кале, исходила от герцога Бургундского. Иоанн Бесстрашный был искренне потрясен исходом битвы при Азенкуре. Он потерял в этой битве обоих своих братьев, а также многих своих сторонников и друзей, которые присоединились к французской армии вопреки его приказам. Но шок быстро уступил место расчету, когда ему открылись политические последствия. Поражение дискредитировало партию арманьяков и уничтожило ее руководство, а ее политический лидер оказался в плену. Все ее наиболее видные сторонники были убиты или захвачены в плен, за исключением графа Арманьяка, который был оставлен защищать границы Гаскони и узнал о катастрофе только в ноябре. Таким образом, лидерами дела арманьяков оставались только престарелый герцог Беррийский и больной герцог Анжуйский. Иоанн Бесстрашный увидел возможность заполнить собой этот политический вакуум. Как только герцог переварил первые сообщения о катастрофе, он начал набирать армию. Дворяне Бургундии были созваны на сбор в середине ноября в Шатийон-сюр-Сен на северной границе герцогства, а маршал был послан в Шампань, чтобы там собрать сторонников. Целью этой мобилизации была объявлена защита Карла VI от армии Генриха V. Но было очевидно, что настоящей целью герцога был поход на Париж, пока политическая ситуация оставалась неопределенной. 10 ноября 1415 года герцог прибыл в Шатийон. Неделю спустя, 17 ноября, он начал наступление на столицу, делая паузы, чтобы дать возможность подкреплениям со всей восточной Франции присоединиться к нему. С ним шла большая часть бывших лидеров восстания кабошьенов в Париже: Элион де Жаквиль, Эсташ де Лэтр, Жан де Труа и вожди мясников и живодеров, Сен-Йон, Шомон и Кабош, люди, само присутствие которых на его стороне было рассчитано на противодействие более умеренным элементам в городе^[578].

То, что французское правительство так быстро восстановило управление страной, объясняется главным образом энергией Дофина, Людовика Гиеньского. Как только он узнал о мобилизации герцога Бургундского, он направил к нему делегацию. Если целью Иоанна Бесстрашного действительно является защита Франции от Генриха V, заявили посланцы, то он должен отправиться в Кале, где стояла английская армия. Его назначат королевским лейтенантом в Пикардии, чтобы дать ему необходимые полномочия. Иоанн Бесстрашный ответил, что этого недостаточно и заявил, что хотел лично встретиться с Людовиком. Дофин созвал на Большой Совет в Руане всех дворян и королевских офицеров, которых только можно было найти. К тому времени, когда Совет собрался, стало известно, что английская армия садится на корабли в Кале. Совет одобрил декларацию, которая была издана от имени короля 15 ноября, о том, что для защиты границ уже предприняты адекватные меры и нет необходимости в дополнительных войсках, а единственная угроза королевству исходит изнутри. Был отдан приказ защищать от герцога все города и речные переправы на главных подступах к Парижу. Все мосты, которые нельзя было охранять должным образом, должны были быть разрушены. Все речные суда должны были быть затоплены или переведены в ближайший город, обнесенный стеной. Таннеги дю Шатель активно организовывал оборону Парижа. Он в срочном порядке сместил купеческого прево и всех эшевенов, заменив их своими людьми, некоторые из которых даже не были парижанами. Перед воротами были выстроены укрепления. Для защиты города было набрано около 1.200 латников и 900 арбалетчиков, в основном из компаний гасконских и бретонских рутьеров.

Главная брешь в обороне правительства была на уровне командования. Среди сторонников Дофина не было опытного полководца, кто мог бы противостоять опытному и умелому герцогу Бургундскому. Поэтому было решено предложить вакантную должность коннетабля Бернару, графу Арманьяку. Это решение не было легким. Граф был известен как человек с крутым и авторитарным характером. Но он был "сильным умом, мудрым и храбрым", единственным выдающимся капитаном высокого ранга, который был в это время доступен. Два эмиссара были отправлены на юго-запад, чтобы убедить его срочно прибыть в Париж, взяв с собой столько войск, сколько он сможет собрать^[579]. Жители Парижа, большинство из которых были убежденными сторонниками герцога Бургундского, угрюмо смотрели на происходящее. 29 ноября 1415 года король вернулся в город. Он представлял собой жалкое зрелище, проезжая через ворота Сент-Оноре в старой грязной одежде, с волосами отросшими до плеч и в сопровождении горстки гасконских телохранителей. После Азенкура никто не мог заставить себя праздновать его вступление в город торжественным образом. Не было ни муниципальных чиновников, ни купцов в ливреях, чтобы приветствовать его, ни принцев и дворян, чтобы ехать рядом с его каретой, ни толпы, чтобы кричать "Ноэль!", когда он ехал через весь город в отель Сен-Поль^[580].

Дофин вступил в права правителя на следующий день. Он привел с собой остатки разбитой армии и некоторые бретонские отряды, которые были в Руане и Амьене вместе с герцогом Бретонским. Людовик Гиеньский всегда стремился к соглашению между враждующими сторонами и был готов пойти на компромисс с герцогом Бургундским, несмотря на неприязнь между ними. Он предложил облегчить его финансовые трудности с помощью пенсии в размере 80.000 экю в год и заявил, что примет в королевский Совет четырех кандидатов герцога. Дофин даже был готов принять его в Париже при условии, что тот распустит свою армию и приедет не более чем с гражданской свитой. Но Иоанн Бесстрашный рассчитывал на большее. На 11 декабря была назначена встреча в Мо на Марне к востоку от Парижа, на которой Иоанн хотел выдвинуть свои требования к Дофину и герцогам Беррийскому и Бретонскому. Но встреча так и не состоялась. 5 декабря доверенное лицо герцога Ренье Пот в сопровождении делегации бургундских чиновников предстал перед королевским Советом в Бурбонском отеле в Париже. Пот, пуатевинец по происхождению, уже тридцать лет находился на службе у бургундских герцогов и был доверенным человеком Иоанна для сложных миссий такого рода. Его господин, сказал Пот, не распустит свою армию до начала переговоров и не прибудет в Мо без большого вооруженного эскорта, так как этого требует его статус королевского принца. Дофин отверг это требование. Как верный подданный короля, ответил Людовик, герцог войдет во французские города только в сопровождении своих гражданских чиновников или не войдет вовсе. Пот предложил Дофину письменную клятву герцога вести себя должным образом, а если этого будет недостаточно, он отдаст своего сына Филиппа, графа Шароле, в качестве заложника. Но всякое доверие к Иоанну Бесстрашному к этому времени исчезло, и это предложение тоже было отклонено. Канцлер Дофина Жан де Вайи приехал вместе с Потом и его спутниками к герцогу, чтобы подкрепить послание правительства. Он предъявил Иоанну ультиматум от имени короля. Если герцог приблизится к Парижу, он будет считаться мятежником. К этому времени Иоанн уже достиг Провена в Бри и отмахнувшись от угроз Дофина, продолжил свое наступление^[581].

10 декабря 1415 года герцог Бургундский вошел в Ланьи, обнесенный стеной город на Марне в двадцати милях от Парижа. Там к нему присоединился контингент, набранный из его сторонников в Артуа и Пикардии. Его союзник герцог Лотарингский также прибыл со своими войсками, в результате чего общая численность армии Иоанна составила от 3.000 до 5.000 человек. В течение следующих нескольких недель бургиньоны по широкой дуге обошли Париж с востока, от Уазы на севере до Сены на юге, оставляя за собой след из разграбленных деревень и ферм. В городе нарастало напряжение, распространялись экстравагантные слухи. Патруль арестовал кондитера в квартале мясников, который направил молодого парня за город с посланием, в котором призывал герцога быстро подойти к воротам Монмартр или Сент-Оноре, где 5.000 человек будут готовы подняться и впустить его в город. Кондитер, который, вероятно, был фантазером, был обезглавлен на площади Ле-Аль. Большое количество людей, подозреваемых в симпатиях к бургиньонам, было арестовано и брошено в тюрьму. На улицах ходили слухи, что правительство планировало перебить и других сочувствующих в случае, если Иоанн Бесстрашный попытается силой войти в город. Говорили, что городские власти собрали для этого 4.000 топоров с воронеными лезвиями, чтобы быть невидимыми ночью. Многие парижане поверили в эту чепуху. В монастыре бернардинцев и монастыре Сен-Мартен-де-Шам монахи всю ночь дежурили у костров на случай, если убийцы придут за ними. На неосвещенных улицах раздавались крики "За Дофина и герцога Бургундского"^[582].

Имея за спиной армию, главных арманьяков мертвыми или томящимися в английских тюрьмах, а французское правительство в руках прагматичных умеренных политиков, герцог Бургундский вполне мог бы проложить себе путь к власти, даже если бы ему пришлось разделить ее с другими. Но череда неожиданных событий расстроила его расчеты. Первым и самым главным событием стала смерть Дофина. Людовик Гиеньский заболел дизентерией, вероятно, на обратном пути из Руана. По прибытии в Париж он сосредоточился на преодоление кризиса и отказался от приема всех лекарств. 7 декабря он был вынужден лечь в постель. 10 и 12 декабря он заставил себя выйти из своих апартаментов, чтобы председательствовать на кризисных заседаниях королевского Совета. А 18 декабря он умер. Людовику не было еще и девятнадцати лет и у него осталось мало друзей, которые оплакивали его. Его похороны в Нотр-Дам были скромным мероприятием, на них присутствовали прелаты, находившиеся в Париже, большое количество чиновников, но очень мало дворян. Короткий некролог в хронике Сен-Дени, осуждавший его как праздного гедониста и сравнивавший его с Генрихом V, стал ортодоксальным мнением многих поколений историков. "Великодушный, праздный, бесполезный, бездеятельный и робкий", — таков был вердикт арманьякского хрониста. Но мало от кого можно ожидать, что он проявит себя до девятнадцати лет, и Людовик заслуживал большего. Он был одним из немногих, кто высказывался в пользу умеренности и компромисса, и он умер в тот момент, когда созрел для того, чтобы стать проницательным и эффективным политиком. Его смерть в этот критический момент привела к неисчислимым бедствиям для Франции. Король теперь был почти постоянно не в себе. Из шести его сыновей в живых оставалось только двое, ни один из которых не был в состоянии занять место Людовика Гиеньского^[583].

Старшим из оставшихся королевских сыновей был Иоанн, герцог Туреньский, в семнадцать лет ставший Дофином Франции. В Париже о нем было известно очень мало. В детстве он был обручен с Жаклин, дочерью и наследницей Вильгельма Баварского, графа Эно, и ожидалось, что со временем он станет наследником обширных владений Вильгельма в Нидерландах. Готовясь к этому событию, Иоанн последние девять лет воспитывался при дворе своего тестя в роскошном замке Ле-Кенуа в Эно. Он был болезненным молодым человеком без какого-либо опыта в политике, почти не разбирался в борьбе партий при французском дворе и находился под влиянием своего тестя. Вильгельм Баварский воспринимался в Париже со смешанными чувствами. Он был шурином герцога Бургундского, когда-то входил в число его ближайших политических союзников, и конечно, не был другом арманьяков. Поэтому королевский Совет стремился вырвать юного принца из его рук. Иоанн уже достиг того возраста, когда по традиции французские принцы могли осуществлять власть и наряду с королевой был единственным законным источником политической власти во время почти непрерывных отлучек Карла VI.

Людовик Гиеньский был похоронен не раньше, чем королевский Совет отправил делегацию в Эно, чтобы обсудить ситуацию с его преемником и вернуть того в Париж. Делегацию возглавил твердый сторонник арманьяков Рауль де Гокур Старший. Со своей стороны, Иоанн Бесстрашный был полон решимости не допустить, чтобы новый Дофин попал в руки его врагов. Когда парижская делегация прибыла на место, они обнаружили, что бургундские эмиссары явились туда первыми. Делегаты не смогли поговорить с принцем иначе, как в присутствии советников Иоанна Бесстрашного, а когда они все-таки получили доступ к нему, им сказали, что он намерен оставаться на месте. Арманьяки опасались, что Иоанн Бесстрашный планирует вернуться в Париж везя нового Дофина в своем обозе. В этом они, безусловно, были правы. Возможно, Иоанн даже надеялся, что Дофин присоединится к нему в Ланьи. Но на данный момент планы обеих сторон были сорваны Вильгельмом Баварским. Вильгельм не хотел допустить, чтобы его зять стал орудием в руках одной из враждующих партий. Он создал для него независимый двор, достойный его нового статуса, с собственным канцлером, казначеем, раздатчиком милостыни, восемью секретарями, десятью метрдотелями и целым штатом телохранителей, офицеров, капелланов, камердинеров, пажей и посыльных. От имени Иоанна в Дофине были посланы чиновники для обеспечения сбора значительных доходов с графства. Была изготовлена большая печать, которой заверялись документы. Немногочисленные публичные действия нового Дофина демонстрировали четкий нейтралитет. В конце января 1416 года Иоанн отправил в Париж эмиссаров с письмами, в которых обеим партиям предписывалось сложить оружие. Дофин отказался присутствовать на личной встрече с Иоанном Бесстрашным так же, как отказался ехать в Париж с Раулем де Гокуром. Теперь было неясно, кто может претендовать на то, чтобы правит страной от имени короны^[584].

В течение нескольких дней после смерти бывшего Дофина всякая перспектива заключения соглашения с Иоанном Бесстрашным исчезла. 29 декабря Бернар, граф Арманьяк, прибыл в столицу и на следующий день был приведен к присяге в качестве коннетабля. Арманьяк привел с собой с юга более тысячи наемных рутьеров из Гаскони, Прованса и Испании и несколько сотен арбалетчиков. После того, как бретонцы и гасконцы, уже находившиеся в городе, были переданы под его командование, он оказался во главе армии общей численностью около 2.000 латников и 1.000 арбалетчиков. Новый коннетабль не был заинтересован в переговорах с герцогом Бургундским. Бернар был жестоким, самоуверенным и бескомпромиссным партийным лидером, переполненным злобой последних шести лет. Он окружил себя профессиональными капитанами, такими как бретонец Таннеги дю Шатель и гасконский рутьер Рамоне де ла Герр, такими же чужаками в столице, как и он сам. "Иностранцы, плохие и безжалостные люди", — с отвращением отметил парижский хронист. "Это, не настоящие французы", — согласился бургундский хронист Пьер де Фенин.

Граф Арманьяк быстро занял главенствующее положение в королевском Совете. Он был назначен генерал-лейтенантом короля по всей Франции с правом управления всеми королевскими войсками и правом проезда через все города, замки, мосты и порты страны. В его распоряжение была передана вся гражданская и финансовая администрация, что было большей концентрацией власти, чем у кого-либо другого со времен правления Людовика Орлеанского. Вооруженный ордонансами короля, он начал перестраивать администрацию по своему усмотрению, приступив к массовой чистке чиновников, которые, как считалось, благоволили герцогу Бургундскому, и назначив своих сторонников во все главные стратегические крепости вокруг Парижа. Не было никого, кто мог бы бросить ему вызов. Чиновничий элемент в Совете был подавлен. Герцог Беррийский, изможденный и согбенный возрастом, которому оставалось жить всего шесть месяцев, был тестем графа и зависел от него в защите своих интересов в Лангедоке. Герцог Анжуйский, обходительный, неумелый и непостоянный, был слишком болен и слишком напуган Иоанном Бесстрашным, чтобы играть активную роль, и в любом случае проводил много времени вдали от Парижа. Королева Изабелла якобы обладала широкими полномочиями регента в соответствии с ордонансами. Но ее здоровье было слабым, и, имея мало влияния в Совете и не имея многочисленных сторонников за его пределами, она постепенно становилась изгоем. Единственным человеком, обладавшим достаточным статусом, способностями и военной силой, чтобы претендовать на долю власти, был Иоанн V, герцог Бретонский. Он был искренним сторонником примирения партий. Но его интересы были сосредоточены в его герцогстве, и он никогда не хотел тратить время, усилия или ресурсы на создание своего политического влияния в Париже. Иоанн V поддерживал контакты со всеми противоборствующими партиями, а также с королем Англии и предпринял несколько попыток стать посредником в заключении мира между ними. В результате ему никто не доверял полностью^[585].

Непосредственным следствием прихода к власти Бернара Арманьяка стало резкое ухудшение и без того напряженных отношений правительства с парижанами. Граф был военным диктатором. Легитимность его правительства зависела от физического контроля над личностью Карла VI и от решений королевского Совета, действующего практически независимо от короля. Бернар был главой партии, которую презирали на улицах и в подворотнях столицы. Его использование Парижа в качестве базы для того, чтобы обеспечивать, то что было похоже на большую постоянную армию, вызывало сильное недовольство. Целые районы на севере города вокруг Тампля и аббатства Сент-Мартен были отданы под расквартирование его солдат, а их жители изгнаны, чтобы искать пристанище где попало. Регулярные шевоше парижского гарнизона по Иль-де-Франс в сочетании с операциями герцога Бургундского нарушили хрупкую сеть поставок по дорогам и рекам, обеспечивавшую снабжение города. Цены на продукты питания на рынках города резко подскочили. Растущее бремя военных налогов, которые особенно тяжело ложились на столицу, вызвало гнев среди населения, и без того сильно пострадавшего от отсутствия безопасности на дорогах, упадка торговли предметами роскоши и отъезда дворов принцев. По мере того как росло недовольство жителей, королевский Совет и его ставленники в муниципалитете усугубляли ситуацию, прибегая к новым мерам запретов и репрессий. Горожанам запретили собираться и носить оружие на улице. Стража заняла мосты и перекрестки, задерживая всех, чье поведение вызывало подозрение. Инакомыслие подавлялось превентивными арестами и иногда казнями. Правительство не забывало о событиях мая 1413 года, когда кабошьены вторглись в отель Сен-Поль и навязали королю свою программу реформ. Карл VI находился под надежной охраной большого контингента гасконских солдат и в конце концов был переведен в мрачные, но надежные новые покои в королевском дворце Сите^[586].

Смена правительства в Париже остановила переговоры с герцогом Бургундским. Ренье Пот, который находился в городе с группой бургундских советников, когда было объявлено о смерти Дофина, оставался здесь несколько дней, чтобы следить за развитием событий, а затем поспешно уехал в Ланьи. Следующее бургундское посольство, прибывшее в город на второй неделе января, было встречено правительством с нескрываемой враждебностью. Возле домов где оно разместилось была выставлена вооруженная охрана, чтобы не дать послам возможности общаться с парижанами. Совет, похоже, отказал послам в аудиенции. Вместо этого он отправил Жана де Вайи в Ланьи с очередным требованием, чтобы герцог Бургундский распустил свою армию, но его продержали, не приняв, несколько дней, а затем отправили прочь, даже не дав возможности передать свое послание. Герцог Бретонский прибыл в Париж в середине января в надежде найти компромисс между враждующими партиями. Это было почетное, но неудачное предприятие. К Иоанну V оказались холодны обе стороны. Он отправился в Ланьи, чтобы поговорить с герцогом Бургундским, но нашел его слишком озлобленным, чтобы вести разумную дискуссию.

К этому времени коннетабль уже стал решать вопросы силой. Этого он добился с характерной эффективностью во второй половине января 1416 года. В сопровождении Рамоне де ла Герра он повел большой конный отряд на север к Компьеню, чтобы очистить от бургиньонов равнину между Марной и Уазой. Войска герцога Бургундского к этому времени были разбросаны по большой территории, а их дисциплина в значительной степени упала из-за неспособности герцога платить им жалование. Единственное организованное сопротивление оказал отряд из примерно 600 человек под командованием двух бургундских капитанов, Ферри де Майи и Мартеля дю Мениль, который был разгромлен у деревни Сантер. Почти все бургиньоны были перебиты или взяты в плен. Оба капитана были доставлены в Компьень, а Мартель дю Мениль позже был повешен на воротах вместе с несколькими другими пленниками. У коннетабля не было времени на рыцарские любезности по отношению к людям, которых он считал мятежниками. 28 января Иоанн Бесстрашный прервал свой поход на Париж. Он позволил своей армии разграбить Ланьи, а затем удалился в Артуа с конными отрядами коннетабля, наступавшими ему на пятки^[587].

* * *

Теперь новое правительство обратило свои мысли к надвигающейся угрозе со стороны Англии. После битвы при Азенкуре появились предварительные предложения о проведении новой дипломатической конференции. Но предзнаменования были плохими. Генрих V был заинтересован в переговорах, но только потому, что был убежден, что теперь французы полностью уступят его требованиям. На самом деле битва сделала урегулирование практически невозможным. Победа Генриха V была слишком полной для компромисса, а его пропаганда — слишком экстремальной для каких-либо уступок. Вскоре из Англии стали возвращаться пленные, освобожденные условно-досрочно, с сообщениями о масштабных военных приготовлениях к новому вторжению во Францию в следующем году^[588]. Французский королевский Совет опасался вести прямые переговоры с Генрихом V зная его дипломатические методы. Но французы отчаянно пытались избежать нового вторжения и искали подходящего посредника для переговоров. Таким посредником оказался германский король Сигизмунд I Люксембург. Хотя его усилия в конечном итоге оказались напрасными, им было суждено оказать значительное влияние на планы обеих сторон.

Сигизмунд I был последним германским королем из Люксембургской династии и наследственным правителем Венгрии. Он был избран королем римлян (официальный титул германских королей) меньшинством выборщиков в сентябре 1410 года, а затем всем составом выборщиков в июле следующего года после десятилетней гражданской войны. Сигизмунд I вступил на престол в один из самый критических моментов в истории Священной Римской империи, раздробленного государства, поддерживаемого лишь памятью и мифами, но не имевшего собственных финансовых и военных ресурсов и практически не имевшего центральных институтов власти. Нидерланды и Рейнланд постепенно отделились от империи и перешли в политическую орбиту Франции, а восточные территории жили под угрозой турок-османов на Балканах и нарождающейся мощью поляков и литовцев на Балтике. К югу от Альп Священная Римская империя цеплялась за тень своего прежнего статуса, поскольку реальная власть перешла к деспотам и городам-государствам Северной Италии и агрессивному Неаполитанскому королевству под управлением династии Анжу-Дураццо. Сигизмунд I испытал все эти проблемы на собственном опыте. Он возглавлял коалиционную армию крестоносцев, которая была разбита турками под Никополем в 1396 году. Большая часть его долгой жизни была посвящена попытке возродить мощь и престиж Священной Римской империи и объединить христианский мир против турок. Это был сизифов труд, для которой Сигизмунд I был плохо приспособлен. Он был энергичным и решительным, но ему вечно не хватало денег, и он был плохим дипломатом: импульсивным, бестактным и наивным. Сигизмунд I имел возвышенное представление о своей должности и как большинство тщеславных людей, легко поддавался лести и манипуляциям.

Главной целью Сигизмунда I в эти первые годы было преодоление папского раскола, который он считал необходимым предварительным условием для любых скоординированных усилий христиан против турок. В 1409 году Собор латинской церкви, собравшийся в Пизе под эгидой кардиналов из римского и авиньонского послушания, постановил низложить обоих Пап и избрать на их место нового, Александра V. Эта первая попытка объединить западную церковь под единой духовной властью провалилась. Декреты Пизанского Собора были признаны в большей части Европы, но престарелый авиньонский Папа Бенедикт XIII проигнорировал их и удалился в отдаленную прибрежную крепость Пеньискола в Арагоне, где продолжал пользоваться поддержкой испанских королевств и Шотландии. Большая часть Италии продолжала признавать римского Папу Григория XII. Когда Александр V умер через год после своего избрания, его сменил Бальтасар Косса, принявший имя Иоанн XXIII. Он был нечистоплотным итальянским авантюристом, которому не удалось сплотить вокруг себя непокорные страны. Сигизмунд I с самого начала своего правления решил положить конец такому течению дел. В качестве инструмента он избрал новый вселенский церковный Собор, на котором должна была быть представлена вся латинская церковь. В октябре 1413 года, провозгласив себя "защитником и поборником Святой Церкви", он объявил, что Собор откроется под его эгидой 1 ноября 1414 года в Констанце, имперском городе на юге Германии. Для того чтобы Собор стал эффективным, Сигизмунду I необходимо было заручиться поддержкой крупных европейских государств, в частности Франции и Англии. Главными препятствиями на его пути были гражданская война во Франции и ее продолжающийся конфликт с Англией^[589].

Люксембургский дом традиционно был близок к Франции. Дед Сигизмунда I погиб знаменитой смертью, сражаясь в рядах французской армии при Креси. Его отец, император Карл IV, воспитывался при французском дворе и был другом Франции на протяжении всего своего долгого царствования. Но после смерти Карла IV в 1378 году многое изменилось. Папский раскол вбил клин между Францией и Германией, поскольку империя вместе с Англией признала римского Папу, а французы поддержали своего собственного кандидата сидевшего в Авиньоне. Разрыв усугублялся ухудшением ситуации на окраинах империи. Посягательства французского королевского дома на германские земли в долине Мозеля и Нидерландах были постоянным раздражителем и препятствием для пангерманских амбиций Сигизмунда I. Французские притязания на Геную были постоянным вызовом его притязаниям на восстановление имперской власти в Северной Италии. Сигизмунд I испытывал особую неприязнь к Бургундскому дому, в основном из-за младшего брата Иоанна Бесстрашного, Антуана, который был, пожалуй, самым глубоким случаем вторжения французского принца на германскую территорию. Право Антуана на Брабант, которое вытекало из соглашений, заключенных с предыдущей правящей династией герцогства, никогда не признавалось германскими королями. Его фактическая аннексия Люксембурга вызвала особый гнев Сигизмунда I, поскольку совсем недавно он принадлежал его собственной семье. Германский король поддерживал лучшие отношения с арманьяками. Он заключил личный союз с Карлом Орлеанским сразу после падения власти Иоанна Бесстрашного в августе 1413 года, а затем с правительством Карла VI в июне следующего года. Но его отношения с ними были неуклюжими и основывались на полном непонимании ситуации во Франции после краха восстания кабошьенов. Сигизмунд I считал, что дело бургиньонов проиграно и что гражданская война во Франции может быть завершена с уничтожением Иоанна Бесстрашного. По его мнению, это не только способствовало бы установлению мира в Западной Европе, но и позволило бы ему вернуть контроль над Люксембургом для своей семьи и вернуть Брабант для империи. В какой-то момент он даже предложил создать трехсторонний союз Франции, Германии и Англии, чтобы разделить между ними территории бургундской державы. Аррасский мир и его окончательная ратификация в Париже в марте 1415 года грубо остудили его мечтания. К этому времени стало ясно, что в любой схеме общеевропейского мира должны были участвовать герцог Бургундский, а также Англия и Франция. Гибель Антуана Брабантского при Азенкуре сгладила путь к примирению с Бургундским домом, устранив самый очевидный источник раздора^[590].

По сравнению с неловкими и далекими отношениями империи с Францией и Бургундией, отношения с Англией были более тесными, чем на протяжении более чем столетия. Ричард II женился на сестре Сигизмунда I Анне Богемской. Генрих IV до своего воцарения дважды участвовал в походах тевтонских рыцарей в Литву, а став королем, выдал свою дочь Бланку замуж за сына императора Рупрехта, непосредственного предшественника Сигизмунда I. Английские короли старались поддерживать эти связи. Ричард II и Генрих IV нанимали на службу немецких рыцарей, эту традицию поддерживал и Генрих V. Некоторые из этих людей регулярно отправлялись с дипломатическими миссиями в Германию. Хартунг фон Клюкс, немецкий авантюрист из Силезии, который, судя по всему, приехал в Англию вместе с Генрихом Болингброком в 1399 году и присоединился к его двору, когда тот стал королем, принял участие по меньшей мере в шести посольствах в Германию между 1411 и 1420 годами. Хартунг установил прекрасные отношения с Сигизмундом I, который дал ему почетную должность при своем дворе и пенсию в 500 гульденов в знак своего уважения^[591].

Негласный англо-германский союз стал еще теснее после открытия Констанцского Собора в ноябре 1414 года. Англичане внесли заметный и важный вклад в его работу. Они отправили внушительную делегацию во главе с епископом Солсбери и графом Уориком, которая прибыла одной из первых. Они действовали как дисциплинированная группа, жестко контролируемая официальными главами. Система голосования по "нациям" и признание Англии одной из них давали ее делегации влияние, совершенно непропорциональное размеру ее национальной Церкви, и это преимущество она использовала, заключив тактический союз с германским блоком. Английские делегаты поддерживали Сигизмунда I почти по каждому вопросу, что дало ему такую степень влияния на ход заседаний, которой он никогда не смог бы воспользоваться при поддержке одних немцев. Для сравнения, французы приехали без согласованной позиции и без общего политического руководства. На Соборе присутствовали отдельные делегации от французской Церкви, Парижского Университета и правительства, каждая со своей программой, а также дополнительная делегация, представлявшая герцога Бургундского, которая публично препиралась с другими. Смещение Иоанна XXIII, которое было в значительной степени личной целью Сигизмунда I, было достигнуто в основном благодаря совместным усилиям англичан и немцев, и вопреки явным опасениям итальянцев и колебаниям французов. Англичане ожидали от Сигизмунда I вознаграждения за эту поддержку. Граф Уорик и его коллеги прибыли с полномочиями для переговоров о союзе с Сигизмундом I против Франции. Эта тема регулярно обсуждалась на заседаниях фракций на фоне публичных сессий Собора. Сигизмунд I сопротивлялся этим уговорам, потому что у него была более важная цель. Он планировал предложить свои услуги враждующим странам в качестве посредника^[592].

Примерно в марте 1415 года, узнав о подтверждении Аррасского мира, Сигизмунд I написал о своем плане арманьякским принцам во французском королевском Совете и предложил им личную встречу. Французское правительство, которое в этот момент предпринимало отчаянные дипломатические усилия, чтобы предотвратить неминуемое английское вторжение, приняло это предложение с распростертыми объятиями. В начале июля, пока архиепископ Буафратье и его коллеги спорили с Генрихом V в Уинчестере, в Констанц прибыли гонцы с охранными грамотами для германского короля и его свиты. Их прибытие в имперский город совпало с прибытием Хартунга фон Клюкса, который, вероятно, приехал по тому же делу. Через несколько дней Сигизмунд I выехал из Констанца в Перпиньян, входивший тогда в состав Арагонского королевства. Главной целью его поездки было встретиться с Бенедиктом XIII и убедить его отречься от престола, как это недавно сделал римский Папа Григорий XII, освободив тем самым место для избрания общепризнанного кандидата. Но когда Сигизмунд I уже собирался уезжать, он созвал к себе национальные делегации в Констанце и объявил, что предлагает продлить свое путешествие, чтобы заключить мир между Англией и Францией и, если удастся, между арманьякской и бургиньонской партиями во Франции. Эта инициатива Сигизмунда I была предпринята слишком поздно, чтобы предотвратить английское вторжение. Он прибыл в Перпиньян 19 сентября, на следующий день после того, как защитники Арфлёра согласились сдать город Генриху V. В день битвы при Азенкуре он все еще вел бесплодные дебаты с упрямым Бенедиктом XIII. В середине декабря, после почти двухмесячных споров, переговоры с Бенедиктом XIII сорвались, и Сигизмунд I отправился в Нарбон. Там, в присутствии наблюдателей из Франции и Шотландии, представителей Арагона, Кастилии и Наварры окончательно убедили отказаться от верности упрямому старику. Это был звездный час Сигизмунда I. Незадолго до Рождества он уехал в Париж^[593].

* * *

Перспектива переговоров под эгидой Сигизмунда I придала новую остроту военным планам французского правительства. Совет Карла VI был полон решимости уничтожить харизму победы, которая неизбежно стала бы главным дипломатическим преимуществом Генриха V. Для того чтобы их собственные переговорщики могли о чем-то договариваться, необходимо было восстановить репутацию французского оружия и отвоевать Арфлёр до того, как англичане смогут вернуться во Францию с другой армией. Как потенциальное место высадки вблизи политического сердца Франции, Арфлёр имел огромное стратегическое значение. Но он быстро приобретал еще большее символическое значение как единственное ощутимое приобретение англичан после кампании 1415 года, отвоевание которого могло бы сгладить унижение предыдущего года. Основные решения были приняты министрами Дофина Людовика еще до его смерти. В начале декабря правительство удвоило ставку габеля для финансирования отвоевания города. Они не собирались повторять ошибку, допущенную в начале года, когда они оставили французское побережье полностью незащищенным с моря. В дополнение к значительным сухопутным силам они предложили собрать большой флот из галер и карраков, чтобы блокировать Арфлёр и отбить любую попытку освободить его из Англии. Небольшой порт Онфлёр на южной стороне устья Сены должен был быть переоборудован, чтобы служить базой для этого флота^[594].

Поиск кораблей представлял собой серьезную проблему. Двумя основными регионами Франции, владеющими кораблями, были Фландрия и Бретань. Оба они имели морские договоры с Англией, которые закрывали их порты для правительственных офицеров, занимающихся реквизицией судов. Некоторые корабли можно было реквизировать в Нормандии и Пикардии, а также в Ла-Рошели. Со временем другие могли быть построены в королевском арсенале в Руане. Но для основной части своего военного флота, Франция, как и всегда, полагалась на суда, зафрахтованные у крупных военно-морских держав Южной Европы, Кастилии и Генуи. В конце 1415 года в обе страны были отправлены посольства. Их результат красноречиво отражал уменьшение силы и влияния Франции после начала гражданской войны. Сеть европейских союзов, которая поддерживала Францию на пике ее престижа в 1370-х и 1380-х годах, больше не существовала. Французские дипломаты теперь были просителями при дворах, где они когда-то были уверенными в себе представителями самого могущественного государства Европы.

В Кастилии король был несовершеннолетним. Страной совместно управляли два регента, мать короля Екатерина Ланкастер, которая приходилась Генриху Vтеткой, и его дядя, король Арагона, Фернандо I Антекерский. Фернандо I, который был главенствующим членом этого партнерства, отказался от агрессивных устремлений предыдущего короля, Энрике III. Вместо этого он проводил политику избегания обязательств за пределами полуострова и развития все более важной торговли Кастилии с Северной Европой. В ходе этого процесса он сблизил Кастилию с Англией и позволил морскому союзу с Францией прекратить свое существование. Старый военно-морской договор был изменен в 1408 году, и обязательство поставлять по требованию фиксированное количество войск и военных кораблей было заменено гораздо более слабыми обязательствами. В результате французские послы не смогли получить столь желанный флот военных галер, за которым они приехали. Однако им было разрешено нанимать океанские суда в портах Бискайи, и им удалось заполучить около тридцати таких судов.

В Генуе они добились большего успеха, но ценой большего ущерба для своей гордости и престижа. До недавнего времени лигурийский город был сателлитом Франции с большим французским гарнизоном под командованием маршала Бусико. Но генуэзцы изгнали французов в 1409 году и с этого времени рассматривались правительством в Париже как мятежники. В новом году в город прибыло большое посольство, включая двух епископов, с сундуками денег, нажитых непосильным трудом, и полномочиями отказаться от всех прав Карла VI на республику. Взамен генуэзцев убедили согласиться на десятилетний союз и дать разрешение французским эмиссарам заключить соглашение с синдикатом видных генуэзских предпринимателей. Эти люди обязались предоставить флот из восьми больших парусных карраков и восьми гребных военных кораблей, называемых триремами ("которые некоторые идиоты называют галерами", — писал генуэзский хронист), с гребцами, офицерами и корпусом из 600 арбалетчиков. Они должны были отплыть весной под командованием Джованни Гримальди, знаменитого морского предпринимателя, чья семья воевала за Францию в каждом поколении с 1330-х годов^[595].

Когда Бернар Арманьяк стал коннетаблем Франции, он унаследовал эти планы, но привнес в их исполнение свойственную ему смесь энергии и безжалостности. Главной проблемой, как всегда, были финансы. Увеличение габеля не смогло бы покрыть расходы на крупные военные операции. Жалованье постоянной армии Арманьяка только в Париже составляло около 37.000 ливров в месяц, не считая арбалетчиков. Менее чувствительный к общественному мнению, чем Людовик Гиеньский, коннетабль предложил собрать деньги за счет еще одной тальи, возможно, самого непопулярного средства пополнения государственных финансов, имевшегося в распоряжении правительства. На третьей неделе января 1416 года Большой Совет, практически полностью состоявший из арманьяков, одобрил сбор тальи, который, вероятно, составил 900.000 ливров. Это было в два раза меньше, чем наложенная годом ранее талья, которая сама по себе оказалась трудно собираемой. Теоретически налог должен был быть собран в марте. Но правительство не могло ждать до марта. Чтобы покрыть неотложные расходы, большая часть оставшихся драгоценностей короля и вся ценная коллекция драгоценностей покойного Дофина были отданы в залог. Но даже этого оказалось недостаточно. Правительству пришлось ввести дополнительный налог с продаж (по сути, мини-талью), который на самом деле был лишь плохо замаскированным предлогом для взимания принудительных займов в Париже и других городах, якобы под залог будущих доходов^[596].

Арфлёр был очень уязвим в случае нападения на него, что начали понимать министры Генриха V. Из-за повреждений, нанесенных стенам и башням во время осады, англичанам пришлось содержать в городе очень большой гарнизон, а также целую армию каменщиков, плотников и ремесленников для их восстановления и ремонта. Общая численность гарнизона, составлявшая 1.420 человек, была даже больше, чем численность гарнизона Кале и прилегающих фортов в военное время. Командовал гарнизоном дядя короля, граф Дорсет, а в штате числилось не менее четырех баронов и двадцати двух рыцарей. По образцу Кале была создана военная администрация с собственными казначеем, сборщиком налогов и снабженцем, каждый со своим штатом клерков. Условия жизни в городе были тяжелыми. Арфлёр представлял собой место, покинутое коренными жителями и населенное исключительно солдатами, вспомогательными подразделениями и горсткой отважных английских колонистов, привлеченных предложением получения бесплатных домов и таможенных льгот. Его оборона съедала деньги казны: только на жалование в первый год ушло более 11.300 фунтов стерлингов. Большой проблемой было снабжение. Гарнизон нуждался в постоянном подвозе продовольствия, фуража, оборудования и строительных материалов. Рatis, взимаемые с окрестных деревень, удовлетворяли лишь малую часть этих потребностей. Рыба, зерно, корм для лошадей, солонина, солод для пивоварения, коровьи туши завозились сотнями, вино целыми кораблями и все это нужно было закупать в огромных количествах в Англии, чтобы затем переправить за 150 миль через море в Арфлёр, часто во время зимних штормов. Но даже этого было недостаточно. Для пополнения запасов граф Дорсет был вынужден совершать крупные фуражирские рейды в долину Сены и Па-де-Ко. Поскольку запасы были исчерпаны в непосредственной близости, рейдовые отряды вынуждены были отправляться все дальше и дальше. В конце ноября они подошли к пригородам Руана на расстояние не более пятидесяти миль. Эти рейды, в которых участвовала большая часть гарнизона, были чрезвычайно опасны. Они лишали город войск и подвергали налетчиков риску быть отрезанными от своей базы. Кроме того, они уничтожали производственные ресурсы региона и создавали проблемы на будущее. Такая политика не могла продолжаться бесконечно. В долгосрочной перспективе гарнизон Арфлёра был надежен только в том случае, если бы под его контроль перешла большая часть западной Нормандии^[597].

Граф Дорсет вернулся в Англию, чтобы принять участие в Большом Совете в новом году, традиционном поводе для пересмотра планов военных операций на предстоящий год. В отсутствие каких-либо записей о дискуссиях их содержание приходится выводить из последующих событий. Основными пунктами повестки дня должны были стать оборона Арфлёра и повторное вторжение во Францию, запланированное на лето. Но непосредственным вопросом была предстоящая мирная миссия Сигизмунда I Люксембурга. Генрих V не мог игнорировать вмешательство Сигизмунда I и должен был выглядеть заинтересованным в урегулировании путем переговоров, если хотел сохранить поддержку Парламента и общественного мнения в Англии. Более того, инициатива германского короля могла увенчаться успехом. Французское правительство могло быть вынуждено согласиться на условия договора в Бретиньи. Оно уже было близко к этому перед кампанией 1415 года. Разумно было предположить, что драматический исход кампании может подтолкнуть французов к этому. Проблема заключалась в том, что Сигизмунду I потребовалось больше времени, чем предполагалось, чтобы разобраться с Бенедиктом XIII и его испанскими сторонниками. Пересмотр сроков миссии Сигизмунда I создал большие трудности для английского короля. Это заставило его отложить, в конечном счете, на целый год следующее вторжение во Францию, в ходе которого он планировал использовать победу при Азенкуре и существующие разногласия среди своих врагов. Совет, похоже, не ожидал непосредственной угрозы для Арфлёра, и это мнение, предположительно, отражало суждение графа Дорсета. Трем королевским кораблям, включая 540-тонный Trinity Royal, было поручено вернуться вместе с Дорсетом в Арфлёр, чтобы укрепить его морскую оборону, а из арсенала в лондонском Тауэре была выслана дополнительная артиллерия. Но в остальном город не получил никаких подкреплений из Англии^[598].

Это был серьезный просчет. На самом деле французский коннетабль направил свои силы на операции против Арфлёра, как только избавился от угрозы со стороны герцога Бургундского. В начале марта 1416 года он выехал из Парижа в Руан во главе большинства своих гасконских отрядов, всего около 1.800 человек. Луи де Лоньи, исполнявший обязанности маршала, уже был занят сбором новых войск на месте, в Па-де-Ко. Не зная обо всей этой активности, граф Дорсет вскоре после своего возвращения из Англии отправился в дальний фуражирский рейд к порту Дьепп, расположенному более чем в пятидесяти милях к северу. Он взял с собой значительную часть своего гарнизона, вероятно, около 1.000 всадников. 11 марта граф Арманьяк послал Луи де Лоньи перерезать англичанам дорогу к отступлению в Арфлёр, а сам столкнулся с силами Дорсета на прибрежной дороге к северу от Фекана. Люди Дорсета были застигнуты врасплох еще до того, как смогли выстроиться в боевые порядки. Прижатые французской армией к морю, они понесли тяжелые потери. Оставшимся в живых посчастливилось бежать в наступающих сумерках в близлежащий лес. Коннетабль послал парламентера, чтобы предложить им условия: сдача Арфлёра и их жизни в обмен на выкуп и безопасную доставку в Англию. Англичане отвергли их с ходу. Но это означало, что им придется с боями возвращаться на свою базу. 13 марта англичане были близки к катастрофе, когда маршал и коннетабль объединили свои силы, чтобы атаковать их, когда они пробирались вдоль берега Шеф-де-Ко. К тому времени, когда отряд вернулся в Арфлёр, он потерял около 100 латников и 300 лучников, то есть около трети численности гарнизона, вместе с лошадьми и обозом. Граф Арманьяк был в ярости от того, что не уничтожил англичан полностью. Он отчитал Луи де Лоньи за преждевременную атаку в последней схватке и приказал повесить на деревьях пятьдесят своих людей за бегство в разгар боя. Через несколько дней после этого он основал свой штаб в Монтивилье, в трех милях к северу от Арфлёра, и начал методично блокировать город со стороны суши^[599].

Чуть не случившаяся с графом Дорсетом катастрофа вызвала панику в Англии, когда об этом стало известно. Примерно 18 марта 1416 года, через несколько дней после столкновения в Шеф-де-Ко, английское правительство отдало приказ подготовить экспедицию помощи. Офицеры адмиралов начали большую программу по реквизиции кораблей, были подписаны контракты на военную службу с 900 латниками и 1.800 лучниками, которые должны были сражаться с палуб и башен кораблей. Командование было поручено 21-летнему сэру Джону Холланду, который доблестно сражался при Азенкуре и был посвящен в рыцари Ордена Подвязки на поле боя. Но экспедиция не могла покинуть берегов Англии до начала мая, а за это время положение города резко ухудшилось. Армия графа Арманьяка вокруг Арфлёра была значительно усилена. Вскоре после этого первые сообщения о соглашении французского правительства с генуэзцами достигли Англии, за ними последовали новости о масштабной реквизиции судов в портах французского Ла-Манша. Стало ясно, что для деблокады Арфлёра, скорее всего, потребуется крупное морское сражение, а запланированные силы не будут соответствовать поставленной задаче. Поэтому флот, который уже состоял из большей части английского торгового флота, был примерно удвоен за счет найма кораблей в Голландии и Зеландии. Армия, которая должна была его сопровождать, была увеличена втрое, по крайней мере, до 7.300 человек. А вместо сэра Джона Холланда король решил сам командовать расширенной экспедицией. Эти изменения в том, что первоначально было задумано как операция по вооруженной поддержке, имели пагубные последствия, поскольку из-за них пришлось отложить отправку сил помощи Арфлёру до конца июня^[600].

Эта задержка едва не стала роковой для гарнизона, запасы которого быстро истощались. Граф Дорсет написал несколько писем королю и Совету с просьбой прислать продовольствие, артиллерию и другие товары. "Но ничего не прислали, — жаловался он, — что огорчает меня и всех верных подданных короля… чьи тяготы растут с каждым днем, и вскоре можно ожидать, что они останутся без продовольствия". Проблема заключалась не в инертности, как предполагал Дорсет. На самом деле большая часть материалов, о которых он просил, уже была закуплена и накапливалась на складах портов южного и восточного побережья. Корабли стояли на якоре в Сэндвиче, Грейвзенде и Саутгемптоне, готовые доставить их в осажденный город. Но пока не удастся собрать достаточно сильный флот, чтобы прорвать французскую блокаду, они были обречены оставаться на месте. Тем временем Дорсет предупредил короля, что его люди не смогут продержаться до начала июня. Чтобы убедить короля в этом, он поручил передать это послание в Англию двум старшим офицерам городской администрации и опытному рыцарю из гарнизона. "Они скажут более ясно, чем я"^[601].

* * *

Сигизмунд I Люксембург въехал в Париж 1 марта 1416 года с огромным эскортом из 800 всадников. Это было последнее большое государственное событие, свидетелем которого город будет в течение нескольких десятилетий. Французский двор сделал все возможное, чтобы произвести впечатление на гостя и польстить его тщеславию. В Этампе за тридцать миль от города его встречали на дороге офицеры и ведущие горожане, в Лонжюмо — советники и адвокаты, а в Бур-ла-Рен — герцог Беррийский, канцлер и весь королевский Совет. Улыбки, объятия и тщательно срежиссированные демонстрации официальной привязанности не претерпели особых изменений за шесть столетий. Сигизмунд I вошел в столицу Франции через ворота Сен-Жак и был сопровожден по улице Сен-Жак к острову Сите. Короля, который то и дело впадал в безумие, нарядили для его приема и усадили на трон на вершине монументальной каменной лестницы дворца Сите. Затем Сигизмунд I был размещен в Лувре. Большая часть пяти недель, проведенных им в городе, была посвящена осмотру его достопримечательностей, восхищению придворными дамами и участию в длинной череде балов и пиров. На французов Сигизмунд I не произвел никакого впечатления и показался им довольно грубым человеком. Когда его принимали при дворе, он уселся на место короля в зале Парламента и и пытался вмешиваться в рассматриваемые дела. Он подавал дамам за своим столом мясо с острыми специями и крепкие вина, которые никто из них не мог ни есть, ни пить. Он был откровенно скуп, делал подарки в виде дешевых украшений и не сделал подношений, когда его принимали в Нотр-Дам^[602].

Для сравнения, о делах, ради которых приехал Сигизмунд I, известно очень мало. Возможно, потому, что произошло очень мало событий. Возможно, этому способствовало высокомерное отношение французов к своему гостю. Но более фундаментальной проблемой был вакуум власти в сердце французского государства. Не было никого, кто обладал бы волей и властью для достижения соглашения с Англией. Карл VI время от времени появлялся на публике, когда позволяло состояние его здоровья, но был не в состоянии участвовать в делах. Его место занял герцог Беррийский, фигура достойная, но теперь почти полностью лишенная влияния. Граф Арманьяк был в плохих отношениях с германским королем. Он один среди знатных людей Франции отказался отречься от верности антипапе Бенедикту XIII. И граф не был заинтересован ни в какой сделке с Англией, которая могла бы помешать ему отвоевать Арфлёр. Арманьяк продемонстрировал свое презрение ко всей этой процедуре, уехав в Нормандию сразу же после прибытия Сигизмунда I. Германский король провел несколько встреч с остальными членами королевского Совета, но, похоже, они не дали ничего, кроме словесных изъявлений доброй воли. Для Сигизмунда I, как и для большинства других наблюдателей, было очевидно, что без восстановления власти правительства ничего нельзя добиться, а для этого необходимо договориться с герцогом Бургундским. Но коннетабль был категорически против этого. Раздраженный и разочарованный, в середине марта Сигизмунд I резко объявил о своем намерении отправиться в Англию^[603].

Это решение должно было стать неожиданностью для Совета французского короля. Ранее Сигизмунд I не высказывал никаких намерений посетить Англию. Есть все основания полагать, что это было частью дерзкого плана по обходу арманьякских сторонников в королевском Совете, который зародился во внутреннем кругу королевской семьи.

Граф Арманьяк не пользовался популярностью в ближайшем окружении короля. Королева возмущалась его придирками и после катастрофы при Азенкуре стала беспокоиться о наследстве своих детей. После нескольких лет, в течение которых она более или менее отстранилась от политики, она вновь начала играть более активную политическую роль. Преждевременно состарившаяся в сорок шесть лет и настолько немощная, что ее приходилось возить в инвалидном кресле, она была заметна на празднествах по случаю визита Сигизмунда I. Изабелла видела в своем сыне Иоанне Туреньском инструмент для прекращения гражданской войны, естественного преемника линии на примирение начатой Людовиком Гиеньским. Она считала недопустимым, что споры между арманьякскими советниками ее мужа и герцогом Бургундским мешают принцу приехать в Париж и занять свое законное место во главе правительства.

Изабелла нашла союзника в лице тестя молодого принца, своего кузена Вильгельма Баварского из рода Виттельсбахов. Вильгельм находился в Париже вместе с канцлером нового Дофина и другими офицерами его дома на протяжении всего визита Сигизмунда I. Когда Сигизмунд I решил посетить Англию, Вильгельм Баварский предложил поехать с ним в качестве совместного посредника. Хронист из Сен-Дени сообщает со слов "хорошо осведомленных людей", что это была идея Сигизмунда I. Несомненно, Сигизмунд I принял ее, но на самом деле она была одобрена и, вполне возможно, задумана королевой Изабеллой. В Лондоне можно было привлечь к переговорам герцогов Бурбонского и Орлеанского. Герцоги были пленниками Генриха V. Но они были королевскими принцами, превосходящими знатностью всех советников Карла VI, за исключением герцога Беррийского. Даже находясь в плену они оставались значительными политическими фигурами и могли быть более гибкими переговорщиками, чем граф Арманьяк, и более сговорчивыми в отношениях с английским королем. Генрих V ясно дал понять, что не позволит им выкупить себя, кроме как в рамках общего мирного договора с Францией, и они настойчиво требовали новых переговоров с момента их пленения. У герцогов также были веские династические причины для того, чтобы установить нового Дофина в качестве регента вместо режима Бернара Арманьяка. Это обещало оживить ослабевающий престиж монархии и умиротворить вражду, которая довела ее до бессилия. Вильгельм Баварский считал, что его роль в Англии заключается в том, чтобы представлять интересы Дофина. Ожидалось, что несколько придворных молодого принца будут сопровождать Вильгельма в поездке, а значительные расходы в конечном итоге были оплачены из доходов с владений Дофина. Возможно, Вильгельм и Изабелла даже предполагали, что сделка, заключенная в Лондоне, может быть санкционирована Дофином и королевскими герцогами через голову королевского Совета в Париже^[604].

7 апреля Сигизмунд I выехал из столицы Франции в Кале, чтобы отправиться в следующий этап своей миссии. В поездке его сопровождала небольшая делегация, представлявшая французское правительство, во главе с Рено де Шартром, архиепископом Реймсским, опытным дипломатом, который был видным членом французской делегации в Констанце. Вильгельм Баварский вернулся в свои владения, чтобы собрать свиту и деньги, которые ему потребовались бы для того, чтобы создать из себя достаточно внушительную фигуру при английском дворе^[605].

* * *

19 апреля 1416 года, в день Пасхи, принцы обедали вместе в Лувре, когда их прервал помощник герцога Беррийского, увидевший вооруженных людей в окнах дома богатого горожанина, известного своими бургиньонскими симпатиями. Поднялась тревога. Лидеры арманьяков в городе бежали в Лувр, а Таннеги дю Шатель взял отряд солдат и арестовал зачинщиков. Когда их допрашивали, выяснилось, что это был хорошо организованный заговор против правительства арманьяков, во главе которого стояли люди, занимавшие центральное место в администрации. Одним из них был Николя д'Оржемон, каноник Нотр-Дам, председатель одного из отделений Счетной палаты и сын бывшего канцлера Франции. Согласно докладу Совета, заговорщики планировали захватить одни из северных ворот города и впустить туда войска Иоанна Бесстрашного. Затем толпа должна была подняться и овладеть улицами с криками "Бургундия!" размахивая знаменем герцога Бургундского. Герцоги Беррийский и Анжуйский должны были быть преданы смерти вместе с Таннеги дю Шателем, эшевенами Парижа и главными государственными чиновниками. Заговорщики, очевидно, установили контакт с герцогом Бургундским. Он отправил трех своих офицеров в Париж с посланиями о поддержке и пообещал, что его войска будут ждать неподалеку, когда наступит подходящий момент.

Когда весть об заговоре распространилась, многие участники его сбежали, опасаясь, что их скомпрометировали. Среди них были видные горожане и старшие магистры Университета. Бумаги, найденные в их домах, выявили еще около 500 сторонников, многие из которых были арестованы в последующие дни. Правительство запаниковало. В Париже было нехарактерно мало солдат, поскольку большая часть гарнизона находилась с коннетаблем под Арфлёром. Непосредственным результатом паники В Париже стало неожиданное облегчение для английского гарнизона в Арфлёре. Граф Арманьяк сразу же отправил Рамоне де ла Герра обратно в Париж с 800 солдатами. Затем он начал переговоры с графом Дорсетом о заключении короткого перемирия. Запасы Дорсета были близки к истощению. Он с радостью согласился на четырехнедельное перемирие с 5 мая по 2 июня, что позволило коннетаблю вернуться в Париж еще с 300 воинами^[606].

В Париже Бернар Арманьяк начал жестокую кампанию репрессий. Целую череду приговоренных к смерти людей протащили на волокушах, чтобы казнить на площади Ле-Аль на глазах у сотен горожан. Еще больше тех, кто не заслуживал публичной казни, были безвестно задушены в подвалах Шатле. Как священнослужитель Николя д'Оржемон не мог быть приговорен к смерти. Однако его заставили наблюдать за первыми казнями на Ле-Аль, а затем церковные власти приговорили его к пожизненному заключению на хлебе и воде. Вскоре после этого он умер в грязной камере тюрьмы епископа Орлеанского в Мен-сюр-Луар. Однако, несмотря на эти отвратительные примеры, другие все еще замышляли возвращение герцога Бургундского в Париж. В последующие недели Иоанн Бесстрашный предпринял несколько попыток тайно провезти в город оружие и своих вооруженных сторонников. Отношения между правительством и парижанами достигли нового минимума. Городские ворота, за исключением четырех основных, были снова замурованы, а уличные цепи были вновь натянуты. Оружие, хранившееся в частных домах, было приказано сдавать под страхом смерти. Большое количество парижан было задержано, некоторые заключены в тюрьму, а другие изгнаны из города. Их имена выкрикивали глашатаи на углах улиц под звуки труб. Университет подвергся очередной чистке, серьезно поредевших рядов его магистров и профессоров. Считалось, что мясники были главной силой, стоявшей за запланированным восстанием, и рассматривались как эпицентр будущих потрясений. Они стали объектом особого преследования правительством. Их корпорация была лишена привилегий и монополий, а власть ее лидеров упразднена. Большой мясной рынок был закрыт, его здания снесены, а его функции были распределены между четырьмя небольшими рынками, разбросанными по Парижу. Эти меры оказались полностью контрпродуктивны, как это обычно бывает. В течение двух последующих лет Париж был подавлен и напуган, кипел обидой и гневом, за спиной арманьякских министров постоянно витала угроза, которая препятствовала всему, что они делали для защиты Франции от англичан^[607].

* * *

В Вестминстере 16 марта 1416 года Парламент открылся во второй раз менее чем за пять месяцев. Цель собрания была по меньшей мере в равной степени распределена между дипломатией и финансами. Генрих V хотел извлечь выгоду из все еще сияющей славы победителя при Азенкуре. Агент города Бордо в Лондоне сообщал, что по мнению англичан король не может поступить плохо. Его мудрость и рассудительность превозносились ежедневно. "Воистину, — говорили люди, — мы никогда не видели в Англии ему подобных". Это был момент, когда необходимо было внушить французскому правительству и германскому королю силу решимости короля, силу единства его королевства и возможности его ресурсов, а также явное благоволение к нему Бога. Вступительное слово канцлера Бофорта прекрасно отражало эту политику. В нем был заново изложен официальный миф, возможно, в его самой крайней форме. Битва при Азенкуре, сказал Бофорт, была "небесным судом, исполненным мечом". Разве не Бог ясно выразил свое желание, сначала уничтожив французский флот при Слейсе в 1340 году, затем разгромив Иоанна II при Пуатье в 1356 году, "а теперь, в-третьих, наш самый достойный король на поле Азенкура?". "Господь простер свою руку, чтобы наказать упрямство французов, лишив их трех главных орудий против Англии: их ведущих портов, Кале и Арфлёра; их храбрости, которая постоянно подводила их в бою; и их военной силы, которая была утрачена в битве при Азенкуре. О Боже, почему этот жалкий и жестокосердный народ не подчиняется этим божественным приговорам, столь многочисленным и ужасным?"^[608] Однако, несмотря на этот триумфальный тон, выступление Бофорта проходил на фоне поражения графа Дорсета в Па-де-Ко. Шли шумные приготовления к деблокаде Арфлёра. Епископ Бофорт напомнил Палате Общин, что война еще не окончена, а великие начинания могут быть доведены до конца только в том случае, если они обеспечены "средствами". Палата Общин согласилась перенести вторую из двух субсидий, предоставленных Парламентом после Азенкура, с ноября на начало июня. Ожидал ли король большего? Возможно. Но эта уступка позволила получить две полные субсидии в течение шести месяцев для финансирования крупномасштабных военных операций летом и спасла короля от серьезных затруднений^[609].

Сигизмунд I Люксембург высадился в Дувре 1 мая 1416 года. В Англии он был принят еще более помпезно, чем во Франции. В Кале его встречал граф Уорик, одетым в свои лучшие одежды, вместе со всем гарнизоном. На каждом этапе пути в Лондон германского короля приветствовали братья короля в окружении магнатов и ветеранов Азенкура с тщательно спланированными церемониями. Мэр, олдермены и гильдии Лондона собрались на Блэкхите вместе с толпой горожан, чтобы приветствовать торжественную кавалькаду. Сам король в сопровождении 5.000 дворян и джентльменов, созванных из всех графств Англии, выехал на встречу с ним в миле от городских ворот у ручья, известного как St Thomas's Watering (Поток Святого Фомы) где сегодня Олбани-роуд пересекает Олд Кент-роуд. В честь высокого гостя в соборе Святого Павла был отслужен торжественный Те Deum. Весь Вестминстерский дворец был отдан в распоряжение Сигизмунда I, а сам Генрих V переехал за реку во дворце архиепископа Кентерберийского в Ламбете. Германский король был принят в Орден Подвязки, чья ежегодная церемония в День Святого Георгия была специально отложена с этой целью. Парламент был вновь созван, чтобы Сигизмунд I мог выступить перед ним, что он и сделал. Все его расходы на поездку были оплачены. Подарки сыпались на него со всех сторон. Сигизмунд I был доволен. "Эту землю можно назвать землей великого благородства и достоинства, изобилующей добрыми и богатыми людьми и благословенной в управлении, с изобилием всех достойных товаров, которые [нужны] земле", — сказал он своим хозяевам^[610].

На самом деле после этих впечатляющих мероприятий ничего не происходило в течение более чем трех недель из-за отсутствия Вильгельма Баварского. Флотилия Вильгельма задержалась из-за штормов в Северном море и прибыла в Темзу только 28 мая. Работу конференции пришлось втиснуть в следующие две недели. Кроме Сигизмунда I и Вильгельма, в конференции участвовали Рено де Шартр со своим штабом, Генрих V с группой своих советников и герцоги Орлеанский и Бурбонский. Французских королевских герцогов поддерживали другие известные военнопленные, графы Ришмон, д'Э и Вандомский, а также бывший капитан Арфлёра Рауль де Гокур Младший. Сигизмунд I ловко воспользовался присутствием французских пленников, обращаясь с ними с подчеркнутым уважением, словно они были истинными представителями Франции. Он председательствовал на большом пиру в Вестминстерском дворце, а пленники сидели на почетном месте справа от него. За кулисами Генрих V применял свои собственные, более грубые методы давление. Его советники одновременно вели переговоры с послами герцога Бургундского. Бургундское посольство во главе с Жаком де Лихтервельде, одним из самых влиятельных советников герцога, находилось в Лондоне в течение июня. 17 июня граф Уорик отправился в Гент, где Иоанн Бесстрашный развлекал его с роскошью, большим размахом и шумом. Вряд ли эти события могли остаться незамеченными^[611].

Перед мирной конференцией стояло два основных вопроса. Главный из них касался условий, на которых может быть заключен окончательный мир между Англией и Францией. Но более насущный вопрос касался судьбы Арфлёра. Генрих V с самого начала выдвинул свои условия для заключения мира. Он хотел, чтобы договор в Бретиньи был восстановлен в полном объеме, а Арфлёр был уступлен ему на вечные времена с достаточной территорией для его поддержания. Эти требования вряд ли могли стать неожиданностью. Кроме Арфлёра, на который Генрих V претендовал по праву завоевания, это были те же требования, которые он выдвигал перед кампанией 1415 года. После долгих обсуждений Рено и пленные отказались принять их, а английский король отказался их умерить. Очевидно, что без нового решения Совета в Париже не могло быть никакого прогресса. Это повлекло бы за собой задержку и усугубило бы положение Арфлёра.

Граф Арманьяк намеревался продолжать осаду Арфлёра, несмотря на текущие переговоры. Генуэзский флот к этому времени прибыл в Сену из Средиземноморья. К ним присоединился самый большой французский флот, собранный почти за три десятилетия. Генрих V был сильно встревожен. Он подозревал французов в том, что они намеренно затягивали конференцию, пока город не падет. Сигизмунд I и Вильгельм Баварский внесли различные предложения по решению этой проблемы. Наиболее перспективным было трехлетнее перемирие, чтобы дать время для проведения расширенной мирной конференции, на которой можно было бы рассмотреть все варианты с учетом новых инструкций для послов. Посредники предложили снять осаду и временно сдать город под их опеку, чтобы в дальнейшем действовать в соответствии с условиями окончательного договора, как только он будет согласован. Тем временем пленные французские принцы, будут освобождены условно-досрочно под соответствующее обеспечение. Английский король был настолько обеспокоен способностью гарнизона графа Дорсета продержаться, что был готов согласиться на этот пакет предложений, даже несмотря на то, что это лишило бы его возможности в течение еще трех лет пользоваться плодами победы при Азенкуре. В какой-то момент показалось, что французы в Лондоне тоже могут согласиться. Но в итоге ни Рено де Шартр, ни пленные принцы не были готовы поставить свою печать на столь важном документе, не снесясь с Советом в Париже. Отказ французских королевских герцогов в Англии исполнять отведенные им роли разрушил тщательно продуманный план, разработанный Изабеллой и Вильгельмом Баварским. Генрих V, разъяренный, пригрозил покинуть конференцию. 13 июня он опубликовал публичный меморандум о том, что французские пленники в Англии и королевские советники в Париже "всеми силами пытаются обмануть короля римлян, [графа] Голландии и короля". Он заявил о своем намерении предпринять экспедицию по оказанию помощи Арфлёру со всей возможной скоростью. Войскам был отдан приказ следовать в Саутгемптон для посадки на корабли. Было объявлено, что флот отплывет в Арфлёр в начале июля.

Перед лицом перспективы провала конференции и собственного бессрочного заключения в Англии французские военнопленные, которые до сих пор были солидарны с Рено де Шартром, теперь выступили с новым предложением, модифицированной версией старого. Они предложили, чтобы план посредников о временной опеке над Арфлёром был срочно представлен Совету Карла VI в Париже, а также ускоренный график возобновления переговоров о заключении постоянного мира. Принцы предложили провести встречу на высшем уровне на границе в Пикардии, на которой должны были присутствовать Сигизмунд I и Вильгельм Баварский, Генрих V и "великие люди его королевства", а также Карл VI вместе с принцами крови, которых он сам выберет. В случае недомогания одного из государей (речь, очевидно, шла о Карле VI), должны были быть назначены другие лица с соответствующими полномочиями. Шесть военнопленных, участвовавших в конференции в Лондоне, должны были быть доставлены в Кале во время конференции, готовыми к освобождению, как только будут согласованы подходящие условия. Рауль де Гокур Младший был досрочно освобожден, и отправлен во Францию в качестве эмиссара французских принцев в Лондоне в сопровождении Рено де Шартра и личного представителя Сигизмунда I, чтобы получить согласие французского правительства. Были установлены строгие сроки. Рауль и Рено обещали сообщить о реакции Франции в течение двадцати дней после своего отъезда. Если предложение будет принято в Париже, то в течение десяти дней после этого будут согласованы дата и место проведения встречи на высшем уровне, а также перемирие для безопасности участников. Встреча должна была состояться в течение пяти недель после этого. В отдельном документе (который не сохранился) были зафиксированы предлагаемые условия перемирия и договоренности о временной опеке над Арфлёром.

Рауль де Гокур и Рено де Шартр отправились во Францию вскоре после 20 июня 1416 года. Через несколько дней за ними последовал личный представитель Сигизмунда I, Николай Гараи, граф-палатин Венгрии, с документами, описывающими предложения, и личным письмом германского короля, в котором он рекомендовал их Карлу VI. Вскоре после них в Париж прибыл секретарь Канцелярии Филипп Морган, один из немногих людей, которым Генрих V доверял свои самые тайные секреты. Моргана сопровождали еще два чиновника. Они привезли с собой заверенные печатью полномочия короля на заключение перемирия. Похоже, считалось само собой разумеющимся, что предложения принцев-пленников будут приняты. Тем временем участники конференции разошлись в ожидании дальнейших событий: пленники — в свои охраняемые покои, Сигизмунд I — в уютную обстановку замка Лидс в Кенте, а Генрих V — для наблюдения за сбором своей армии в Саутгемптоне. Вильгельм Баварский вернулся домой. Чтобы поддерживать с ним контакт, король поручил своему другу и советнику Джону Каттерику, епископу Ковентри, который возвращался на Собор в Констанц, сопровождать его до Ле-Кенуа и оставаться при дворе в Эно в течение следующих недель^[612].

Николай Гараи добрался до Парижа в начале июля 1416 года. Он и его спутники были приняты с большим блеском и пышностью и вскоре были допущены в Совет для изложения предложений своего господина. Это было большое и взволнованное собрание, на котором присутствовали ведущие члены Счетной палаты и Парламента. Король безучастно сидел на троне. Самым заметной отсутствующей фигурой был герцог Беррийский, который умер тремя неделями ранее в Нельском отеле в возрасте семидесяти шести лет, осколок прошлого, переживший золотые годы Карла V, и один из последних твердых сторонников мира с Англией в лагере арманьяков. После того как Николай Гараи изложил предложения, каждому советнику по очереди было предложено высказать свое мнение. Первым выступил Людовик Анжуйский, самый старший член королевской семьи и поддержал предложения. Как и большинство тех, кто последовал за ним. Но коннетабль, чья очередь подошла к концу заседания, горячо осудил их. По его мнению, Сигизмунд I и Вильгельм Баварский не были беспристрастными посредниками, а играли на руку королю Англии. Их истинной целью было деблокада Арфлёра, сопротивление которого подходило к концу. Трехлетнее перемирие было лишь приемом, чтобы дать англичанам время сделать его неприступным, как Кале. Предложенная встреча на высшем уровне была ловушкой, как и встреча на высшем уровне с Ричардом II в 1396 году, когда были даны бесчисленные обещания, которые англичане не собирались выполнять. В конце этой речи коннетабль убедил большинство присутствующих светских советников.

Однако "некоторые хитрые и опытные люди" (их имена не называются) предложили средний курс. Было известно, что Филипп Морган направлялся в Париж с полномочиями согласовать условия от имени Генриха V. Вместо того чтобы сразу отвергнуть их, эти люди предложили, что Совету будет лучше встретиться с Морганом, но затянуть обсуждение перемирия на столько, сколько будет необходимо, чтобы коннетабль смог вернуть Арфлёр. Так советники и решили поступить. На эту роль был назначен Рено де Шартр, которого поддержали два члена Совета и дипломатический секретарь короля Готье Коль. Это решение обязывало французское правительство к дорогостоящим военным операциям в течение следующих недель. Поэтому следующий этап заседания был посвящен обзору плачевного состояния финансов. Январскую талью оказалось чрезвычайно трудно собрать, за исключением Нормандии и других регионов, непосредственно пострадавших от угрозы со стороны Англии. Приток денег прекратился. Было решено ввести еще одну талью в размере 600.000 франков, чтобы покрыть расходы на успешную осаду Арфлёра — единственный случай, когда правительство пыталось взимать два налога в течение одного года. 7 июля было составлено и скреплено печатью письмо от имени Карла VI, в котором официально принимались предложения посредников и сообщалось, что представители короля встретятся с английскими послами в соборном городе Бове 17 июля для детального обсуждения^[613].

Тем временем коннетабль с удвоенной яростью продолжал осаду Арфлёра. В поисках моряков были разосланы отряды вербовщиков. По всей Нормандии набирали каменщиков, плотников и кузнецов для строительства осадных сооружений и оборудования. Огромные запасы продовольствия направлялись в армию осаждавшую город. Внутри Арфлёра условия были ужасными. С начала осады только одному кораблю с припасами удалось прорвать блокаду, да и то лишь пройдя через французские линии под белым знаменем Франции — трюк, который вряд ли удалось бы повторить дважды. Туша корова стоила 10 марок, что в нормальных условиях равнялось цене хорошего боевого коня, хотя все боевые кони уже были съедены. Много лет спустя сэр Джон Фастольф, который был одним из лейтенантов Дорсета во время осады, считал, что 500 человек умерли от голода. Это было преувеличением старого вояки, но ясно, что многие люди действительно умерли. Только решимость и высокий статус графа Дорсета позволили поддерживать дисциплину в условиях, которые привели бы любой другой гарнизон к мятежу и продаже врагу^[614].

Англичане вскоре поняли, что кажущееся согласие французского правительства с планом посредников было притворством. Граф Арманьяк не вел себя так, как будто ожидал перемирия. Сообщения, поступавшие из Бове, были обескураживающими. Когда английские агенты прибыли туда 17 июля, не было сделано никаких приготовлений для их приема. Они были вынуждены за свой счет разместиться в обычных гостиницах города и обнаружили, что у их дверей выставлена охрана, чтобы предотвратить их прогулки по улицам. Французские послы приняли их достаточно любезно, но признались, что не знали о предложении перемирия. Представители Сигизмунда I, по их словам, не передали им документ, в котором были изложены детали предлагаемого перемирия. Они должны были проконсультироваться со своим союзником Кастилией, прежде чем можно было бы договориться о перемирии сроком на три года. Затем они стали спорить о сроках. Возможно, предположили они, один год будет все же лучше, чем три. После почти двухнедельной чехарды 29 июля заседание было отложено для получения дальнейших инструкций. Задолго до этого английская делегация сообщила Генриху V, что его пытаются обмануть^[615].

* * *

К последней неделе июля 1416 года английская армия помощь Арфлёру была готова. Но в последний момент Генрих V был задержан в Англии дипломатическими делами и не мог командовать ей сам. Поэтому 22 июля он назначил своего брата Джона, герцога Бедфорда, принять командование армией вместо себя. Через несколько дней Бедфорд взошел на борт своего флагманского корабля. Но потребовалось еще две недели, чтобы собрать корабли, разбросанные по гаваням Темзы и Солента, при сильном юго-западном ветре. Только в начале 14 августа вся армада собралась у мыса Бичи-Хед. По данным обычно надежной итальянской сети информаторов, в ней было около 300 судов. Большинство из них были реквизированными английскими торговыми судами и королевскими кораблями. Остальные были наняты в Нидерландах. Более крупные корабли были оснащены для ведения боевых действий: на носу и корме находились деревянные башни, а высоко над палубами на мачтах располагались "вороньи гнезда". Для защиты лучников от вражеских снарядов вдоль бортов были установлены ряды щитов-павез. Кроме моряков на борту находилось около 6.500 солдат. Вечером того же дня флот прибыл в Арфлёр^[616].

Перед ним через устье Сены расположился французский блокирующий флот: семь больших парусных генуэзских карраков (один каррак сел на мель и разбился во время осады); около тридцати наемных кастильских карраков; небольшое количество баланжье, которые были изготовлены в результате последних усилий арсенала в Руане; иоколо сотни реквизированных французских торговых судов, оборудованных, как и их английские аналоги деревянными надстройками. Моральный дух войск на борту этих кораблей был низким. Из-за нехватки средств большинство из них получали лишь половину причитающегося им жалованья. В результате летом произошло массовое дезертирство, и многие корабли оказались недоукомплектованы. К тому же генуэзские галеры потеряли своего командира Джованни Гримальди, который был убит за несколько недель до этого в столкновении с английским конвоем, следовавшим из Бордо. В результате экипажи французского флота не желали сражаться, и галеры лежали на берегу у гавани Онфлёра. Общее командование было разделено между Гийомом де Лара, виконтом Нарбонским, южанином, который был втянут в арманьякскую сеть союзов благодаря браку с племянницей коннетабля, и Гийомом де Монтенем, который был капитаном Кана и морской армии. Когда поздно вечером английский флот был впервые замечен, они созвали корабельных капитанов, чтобы решить, что делать. На собрании преобладали генуэзские капитаны, которые порекомендовали наступать. Альтернативой было бы ожидание, пока англичане попытаются прорваться в город, что привело бы к тому, что масса французских кораблей оказалась бы зажатой между атакующим английским флотом и берегом и не смогла бы маневрировать, что и привело к катастрофе при Слейсе в 1340 году. Их совет был принят, и корабли были назначены на свои места. Французские и кастильские корабли были собраны в плотную массу у берега перед Арфлёром. Генуэзские карраки были размещены перед ними вместе с большим наемным немецким судном.

С наступлением темноты английский флот вошел в устье реки и бросил якорь недалеко от города. Корабли герцога Бедфорда, за двумя-тремя исключениями, выглядели карликами по сравнению с огромными кораблями из Генуи и Кастилии. Но у англичан было огромное численное превосходство и в кораблях, и в обученных солдатах. Кастильцы подсчитали шансы и решили не рисковать. В сумерках они уплыли прочь, и больше их не видели. Остальная часть французского флота ждала на своих позициях до утра. Обе стороны провели тревожную ночь. Поднялся ветер. Волны сильно болтали стоящие на якоре суда. На рассвете прозвучал сигнал трубы, и генуэзские карраки двинулись к английской якорной стоянке, а за ними последовал остальной французский флот. По мере продвижения французы рассредоточились, чтобы охватить английский флот с флангов. Две плавучие массы столкнулись. Завязался бой, продолжавшийся пять или шесть часов. Англичане нацелились на генуэзцев. Они прицепились к каждому карраку с помощью крючьев и пытались взобраться на них по трапам. Это была убийственная операция. Генуэзские экипажи отбивались от нападавших сверху копьями, арбалетными болтами и камнями. В конце концов три их каррака и немецкий корабль были захвачены, когда у защитников закончились боеприпасы. Большой французский когг и четыре небольшие гребные баланжье также были взяты на абордаж и захвачены. Еще два каррака сели на мель в устье реки. После того, как самые крупные корабли были захвачены или разбежались, остальная часть французского флота уплыла в Онфлёр и укрылась за песчаными отмелями устья реки. Потери были исключительно высоки с обеих сторон, особенно среди легковооруженных английских лучников и генуэзцев. Англичане утверждали, что убили 1.500 французов и генуэзцев и взяли в плен 400. Их собственные потери были выше: по достоверной оценке современников, 700 латников и 2.000 лучников были убиты или тяжело ранены. Около двадцати английских кораблей были потоплены. Но англичане деблокировали Арфлёр. Когда французские корабли бежали, открылся путь к устью Лезарда. Английские корабли поднялись по каналу и прошли между большими башнями-близнецами в закрытую гавань. Через несколько дней осада французами была прекращена. Армия коннетабля отступила, а набранные на месте войска были разведены по гарнизонам. Для англичан это была пиррова победа, но она была решающая^[617].

* * *

Герцог Бургундский отстраненно наблюдал за конференциями в Лондоне, но он был заинтересован в их исходе самым серьезным образом. Мир между Англией и Францией стал бы для него катастрофой. Он позволил бы правительству арманьяков обратить всю мощь Франции против него. Самым страшным кошмаром герцога было то, что англичане могли бы даже поддержать арманьяков в этом стремлении в рамках мирного договора. Опасения Иоанна были не надуманными. Именно так поступил Генрих IV в 1412 году и предложил Сигизмунд I в 1414 году. Вся дипломатическая энергия герцога Бургундского была направлена на то, чтобы эта идея не всплыла в 1416 году. После нескольких месяцев дипломатических контактов на низком уровне в Лондоне и Кале в конце апреля было достигнуто соглашение о продлении англо-фламандского торгового перемирия еще на год. Перемирие признавало нейтралитет Фландрии в англо-французской войне, принцип, который неохотно принимался французским правительством в течение нескольких лет. Но оно не делало герцога Бургундского нейтральным в отношении других его владений. Именно этот шаг и намеревался предпринять Иоанн Бесстрашный. Это было главной целью миссии Жака де Лихтервельде в Англию в июне 1416 года. 24 июня, вскоре после того, как конференция Сигизмунда I в Лондоне распалась, Лихтервельде и его коллеги заключили новое соглашение с английским королем. Генрих V обещал, что в случае войны между Англией и Францией его войска не будут вторгаться во владения герцога Бургундского. В свою очередь Иоанн не позволит никому из своих подданных воевать против англичан. Эти обязательства должны были оставаться в силе до конца сентября 1417 года. Кроме того, Генрих V обязался до этого времени не заключать мир с Францией, противоречащий интересам герцога, и хотя до наших дней не сохранилось соответствующего письменного обещания Иоанна Бесстрашного, вполне вероятно, что оно было. Эти договоренности не были формальным военным союзом, но они стали важным шагом на пути к нему. Они служили заверением герцогу Бургундскому, что Генрих V не присоединится к коалиции против него, возглавляемой арманьяками, и гарантировали, что герцог не будет помогать обороне Франции от захватчика. Предполагалось, что соглашение должно было оставаться в тайне. Но его вряд ли можно было скрыть, поскольку обе стороны должны были проинструктировать своих чиновников, чтобы те привели его в исполнение. Инструкции Иоанна были очень четкими. Они запрещали его подданным сражаться во французских войсках в случае английского вторжения. Вскоре об этом стало известно королевским бальи. Копии соглашения были добыты и отправлены в Париж, где вызвали бурное негодование и разговоры об измене^[618].

Теперь Генрих V решил расширить новое соглашение. В начале июля 1416 года он убедил Сигизмунда I присоединиться к нему и пригласить герцога Бургундского на встречу на высшем уровне в Кале. Герцог Берга, один из главных членов свиты Сигизмунда I, доставил это приглашение в Лилль. Там он объединился с послом Генриха V, графом Уориком, который в течение последнего месяца жил при бургундском дворе. Иоанн Бесстрашный принял их с распростертыми объятиями. Две недели пиров, поединков и показного общения обошлись ему более чем в 5.000 ливров. Отголоски этого, наверняка, услышали советники французского короля в Париже и его послы в Бове, как, несомненно, и предполагалось. К 23 июля в Лондоне стало известно, что Иоанн Бесстрашный принял приглашение приехать в Кале, и начались приготовления к его торжественной встрече. Территория перед воротами замка была заполнена шатрами из золотой ткани. Мрачные каменные палаты были обиты шелком, аррасом и дамастом, а магазины заполнены едой, вином и специями. На это было потрачено более 10.000 фунтов стерлингов. Тем временем Иоанн Бесстрашный начал демонстрировать англичанам, во сколько им обойдется его дружба. В конце июля приближенные герцога приступили к крупным военным операциям на севере Франции, которые Совет Карла VI в Париже расценил как намеренную попытку помочь англичанам, отвлекая французские войска от Арфлёра в критический момент осады. К границам Па-де-Ко были предприняты рейды тяжелой кавалерии. Несколько сотен человек из Артуа и Пикардии под командованием одного из главных капитанов герцога, Гектора де Савеза, в сопровождении Элиона де Жаквиля и других изгнанных кабошьенов в конце июля предприняли дерзкий рейд в сторону Парижа, который удалось пресечь только у ворот Сен-Дени, вечером 12 августа, потому что ворота были вовремя закрыты^[619].

Германский король, чьи англофильские симпатии становились все более очевидными, теперь окончательно отказался от всякого подобия нейтралитета. 12 августа 1416 года он встретился с английским королем в Кентербери и после трехдневных переговоров объявил себя союзником Англии. Их договор, который был скреплен 15 августа, был необычным документом. Сигизмунд I изложил историю своей миссии с того момента, как покинул Констанц. Французское правительство, жаловался он, упорно посягало на территорию империи и на провинции Франции, которые по праву принадлежали королям Англии ("как нам часто давал понять наш брат Генрих, король Англии и Франции и господин Ирландии"). Оно тайно препятствовала его попыткам в Перпиньяне убедить Бенедикта XIII отречься от престола. На все его попытки посредничества оно отвечало насмешками и обманом. Отныне он и Генрих V будут друзьями и союзниками и каждый из них будет помогать другому, если потребуется, силой, чтобы отвоевать у Франции свои права. Судя по пространному письму с объяснениями, которое Сигизмунд I направил Карлу VI, его мотивы представляли собой любопытную смесь грандиозного и тривиального. Обида, несомненно, играла большую роль. Его гордость была уязвлена обращением с ним во Франции. Он был возмущен тем, как обманным путем его предложения о мирной конференции были сначала приняты, а затем отвергнуты французскими послами в Бове. Впечатленный победой Генриха V при Азенкуре и его очевидным авторитетом в Англии, а также польщенный экстравагантным вниманием к нему самому, Сигизмунд I был легко убежден, что только упрямство и нечестность мешают французскому правительству признать справедливость территориальных претензий английского короля.

Сигизмунд I видел во внутреннем разладе во Франции и военной мощи Англии возможность обратить вспять последовательный процесс, в ходе которого французская корона поглотила франкоязычные провинции на западных землях империи или низвела их до статуса сателлитов: полузабытое королевство Арль; старые имперские владения, графство Бургундия к востоку от Соны, Лотарингию и Мец. Какими бы фантастическими ни казались сейчас эти идеи, они отнюдь не были абсурдными в глазах тех, кто чувствовал, что является свидетелем предсмертных судорог французской монархии. К этим соображениям добавлялась забота Сигизмунда I о работе Констанцского Собора и будущем крестовом походе. Дело было не только в том, что единство латинского христианства было непременным условием для обоих начинаний. В конце лета 1416 года появились настойчивые сообщения о том, что Бернар Арманьяк, теперь единственный заметный сторонник Бенедикта XIII во Франции, пытается вернуть страну ему в повиновение и воссоздать авиньонское папство. На самом деле, хотя граф до конца жизни сохранял личную преданность Бенедикту XIII, эти сообщения почти наверняка были неправдой. Но Сигизмунд I, похоже, поверил им и боялся, что все его усилия по преодолению папского раскола могут быть сведены на нет. Министры французского короля, естественно, рассматривали Кентерберийский договор в более черно-белых тонах. Они были разгневаны и встревожены. Жан де Монтрей, вероятно, говорил от имени большинства из них, когда в жестоком памфлете, написанном из своего убежища в аббатстве Шали, обвинил Сигизмунда I в том, что тот все время был тайным союзником Генриха V, и объявил его притязания на роль нейтрального посредника как фикцию^[620].

Как ни странно, несмотря на явную пристрастность, сам Сигизмунд I не считал свою роль посредника законченной. Похоже, что и Генрих V тоже. По завершении конференций в Бове английский и французский послы решили встретиться снова в согласованное время и в согласованном месте. Генрих V и Сигизмунд I надеялись, что предстоящая конференция в Кале напугает Совет французского короля и заставит его подчиниться, увидев призрак военного союза, объединяющего Англию, Бургундию и Германию против Франции. Поэтому на второй неделе августа встреча английского и французского послов была назначена на 4 сентября в Кале. Агент Генриха V при дворе графа Эно, Джон Каттерик, отправился в Лилль и убедил герцога Бургундского приурочить свое прибытие в Кале к приезду французской делегации, чтобы оказать на нее максимальное давление. В письме "германской нации" на Констанцском Соборе накануне своего отъезда в Кале Сигизмунд I сообщил, что надеется, что присутствие всех основных действующих лиц принесет мир^[621].

Но ни Генрих V, ни Сигизмунд I не предвидели всей решимости французского правительства. Германский король прибыл в Кале со своей свитой 25 августа 1416 года. Генрих V последовал за ним через десять дней, 4 сентября, во главе флотилии из шестидесяти кораблей и в сопровождении канцлера Бофорта, архиепископа Чичеле, епископа Даремского и внушительной свиты солдат, придворных и клерков. Архиепископ Реймсский, Рено де Шартр, явился в Кале с опозданием на несколько дней, 9 сентября, в сопровождении своих помощников и незаменимого Готье Коля. Переговоры с ними не увенчались успехом. Английский король решил нанести им все те оскорбления, которые были нанесены его собственным послам в Бове. Их буквально заперли в их жилищах и заставили оплачивать собственные расходы, а их слугам запретили ходить по улицам без сопровождения. Должно быть, атмосфера была ледяной, когда они в конце концов предстали перед английскими советниками, назначенными для работы с ними: Архиепископ Чичеле и граф Дорсет, которых поддерживали три английских дипломата, с которыми Рено в последний раз встречался в Бове. Хотя французские эмиссары пробыли в Кале более трех недель, единственной записью о дискуссиях с ними является неясный меморандум, который они представили Сигизмунду I, когда их миссия была на грани провала. Это позволяет предположить, что они рассматривали приданое Екатерины Французской как единственный вопрос, по которому можно вести переговоры. Они настаивали на том, что любая сделка должна включать возвращение Арфлёра, и, похоже, у них не было новых предложений по поводу уступки территории на юго-западе или феодального статуса Аквитании. Они добавили предложение, что если это не устраивает Генриха V, то Сигизмунд I может склонить его на свою сторону, уступив территории, вырезанные из западных фьефов империи, "за что король Франции и его королевство будут вечно благодарны". Не было ни малейшего шанса на то, что это будет приемлемо для Генриха V. Это была сделка, которую он уже отверг в Уинчестере в июле предыдущего года, и, похоже, она не учитывала результат Божьего суда при Азенкуре. К концу сентября послы зашли в тупик. 29 сентября французские послы получили охранные грамоты для отъезда^[622].

План короля, предусматривавший одновременный приезд герцога Бургундского в Кале с французским посольством, провалился. Прибытие Иоанна Бесстрашного затянулось из-за длительных переговоров о гарантиях, которые этот вечно подозрительный и никому не верящий человек требовал для своей безопасности. К тому времени, когда это удалось уладить, переговоры с французами уже сорвались. В итоге было решено, что герцогу будет предоставлен заложник на границе Кале, брат Генриха V, Хамфри, герцог Глостер, который будет служить гарантией его безопасного возвращения. Рано утром 4 октября 1416 года эти два человека одновременно ступили с противоположных берегов реки Аа на барки, обменялись короткими любезностями на середине реки и отправились каждый своей дорогой: Иоанн был принят графом Уориком и сэром Томасом Эрпингемом у восточных ворот Кале, а Хамфри — графом Шароле в Сент-Омере^[623].

Первым делом герцога Бургундского в Кале был Сигизмунд I, с которым у него было много нерешенных вопросов, большинство из которых касались статуса владений Иоанна в империи. Наиболее деликатные из них, похоже, были улажены благодаря добрым услугам Генриха V вовремя, чтобы обычная публичная демонстрация доброй воли была замечена главным образом во Франции. В большом павильоне, возведенном перед воротами замка, герцог так низко склонился перед германским королем, что едва не коснулся земли, после чего двое мужчин обнялись, поцеловались и разделили традиционное вино и пряности. Для сравнения, почти ничего не известно о беседах Иоанна с Генрихом V. Они проходили в обстановке строжайшей секретности во внутренних покоях замка в течение семи дней. Согласно сплетням, собранным капелланом, который написал самый полный современный отчет, все было "двусмысленно и уклончиво". Как и в 1413 и 1414 годах, в этих переговорах присутствовал большой элемент нереальности. Главной целью Генриха V в переговорах с Иоанном Бесстрашным было усилить свою позицию на переговорах с арманьякским правительством в Париже, которое было единственно способным дать ему то, что он хотел. До прибытия герцога он уже потерпел неудачу в достижении этой цели. Альтернативой был военный союз с Бургундией, предусматривающий развертывание армий Иоанна в поддержку английского вторжения. Это, безусловно, было то, чего хотел Генрих V. Его Канцелярия подготовила проект обязательств, которые он хотел бы получить от Иоанна. В них говорилось о намерении Генриха V вторгнуться во Францию теперь, когда французы отказались выполнить его требования, таким образом, не оставив "другого государя, кроме Бога, у которого он мог бы искать справедливости". Герцог должен был заявить, что, будучи лучше информированным в этом вопросе, чем прежде, и "ввиду великих побед, которыми Бог по своей милости наградил упомянутого короля Англии и его благородных предков", он отныне будет поддерживать притязания Генриха V на корону Франции и принесет ему оммаж за свои владения, как только Генрих V завоюет "заметную часть" страны. Тем временем, говорилось в черновиках, Иоанн Бесстрашный будет вести войну всеми силами против арманьякских правителей Франции и против "всех их подданных, земель и сторонников". По словам хрониста Монстреле, чья информация, вероятно, была получена из сплетен при бургундском дворе, Генрих V предложил Иоанну Бесстрашному в качестве награды долю в своих завоеваниях.

В последующие годы арманьякская пропаганда часто обвиняла Иоанна в том, что он согласился на эти условия или что-то очень похожее на них. Но совершенно очевидно, что он этого не делал. Кроме трех черновиков в английских государственных архивах, полных пустых листов, ожидающих завершения, в обширных архивах Англии и бургундских герцогов нет никаких следов завершенного соглашения. У Иоанна также не было причин так открыто вступать в союз с английским королем. Он уже достиг своей главной дипломатической цели в июне, заключив договор о нейтралитете. Если Генрих V не перехитрит его, что было вполне возможно, он был в безопасности, по крайней мере, еще год от большой коалиции между французским правительством арманьяков и английским королем. Конечно, ему было выгодно, чтобы его враги в Париже были заняты английским вторжением в ближайшие месяцы. Но срыв переговоров между советниками Генриха V и Рено де Шартром означал, что это, скорее всего, произойдет в любом случае. На самом деле цель герцога на конференции в Кале была та же, что и у Генриха V: запугать Совет Карла VI и заставить его принять его условия. Формальный военный союз был даже не на втором месте. Человек, столь разбирающийся в ценности пропаганды, как Иоанн Бесстрашный, не мог рисковать оттолкнуть народное мнение в Париже и остальной Франции, открыто вступая в союз с национальным врагом. Тем не менее, личные встречи между руководителями имеют много преимуществ, одно из которых заключается в том, что взаимопонимание может быть достигнуто без формальных соглашений между встречающимися. Представляется вероятным, что к тому времени, когда Иоанн Бесстрашный покинул Кале 13 октября, эти два человека договорились об определенном стратегическом сотрудничестве в течение следующего года, даже если оно было далеко от союза или признания претензий Генриха V^[624].

19 октября 1416 года Парламент открылся в Расписной палате Вестминстерского дворца в присутствии Генриха V, чтобы услышать необычный рассказ канцлера Бофорта об этих событиях. Божий замысел, сказал он им, не был осуществлен им за один день. Святой Дух сотворил мир за шесть дней и отдыхал только на седьмой. Предыдущие Парламенты и Большие Советы, сказал Бофорт, призывали короля к переговорам с Францией в надежде избежать войны и пролития христианской крови. Никто не мог отрицать, что Генрих V сделал все возможное. История его правления была непрерывной борьбой за мир. Канцлер тенденциозно рассказал о переговорах с Рено де Шартром. По его словам, были сделаны подробные предложения, над которыми работали прославленные дипломаты, но все безрезультатно. Французы, "пресыщенные гордыней и забывшие о своей слабости и поражении", отвергли всякую возможность соглашения. Поэтому "давайте вести войну, чтобы иметь мир, ибо цель любой войны — мир". Палата Общин проголосовала за еще одну двойную субсидию. Три четверти субсидии должны были быть выплачены в феврале 1417 года, когда ожидалось заключение контрактов на военную службу для нового вторжения во Францию. Сбор оставшейся суммы был отложен до ноября 1417 года, но король получил специальное разрешение брать под нее займы заранее. В результате приток денег за зиму составил 112.807 фунтов стерлингов, что стало самым большим показателем за одно полугодие за весь XV век. Вдобавок к тяжелым налогам, взимавшимся в течение последних трех лет, это представляло собой финансовое бремя, превосходящее все попытки Эдуарда III или Ричарда II. Действительно, по отношению к населению и ресурсам страны это бремя превосходило все, что было предпринято впоследствии, вплоть до великих войн XVIII века. Заседание Парламента закончилось на воинственной ноте 18 ноября 1416 года. Томас Бофорт, граф Дорсет, который на сегодняшний день оказался самым выдающимся военачальником, был возведен в герцога Эксетер с субсидией в 1.000 фунтов стерлингов в год из доходов короля, "слишком малой для такого великого человека", говорили лорды. Король объявил о своем намерении вторгнуться во Францию летом следующего года, "чтобы покорить непреклонное упрямство французов, которое не смягчить ни сладким молоком коз, ни пожирающим вином мести, ни даже самой тщательной дипломатией". Однако, несмотря на всю риторику и бряцание мечами, уже появлялись первые признаки усталости от войны и истощения от налогов. Палата Общин серьезно отнеслась к заверениям канцлера, что это должна быть война, чтобы положить конец войне. Они поставили условие, что Генрих V не должен пытаться перенести сбор второй субсидии или просить еще одну до того, как эта будет собрана. Архиепископ Чичеле приказал, чтобы праздник Святого Криспина, в который произошла битва при Азенкуре, отныне отмечался во всех церквях с дополнительными молитвами. Но блеск Азенкура угасал по мере того, как становились очевидными трудности, связанные с использованием этой победы. В последующие месяцы епископы сообщали, что призывы к молитвам и процессиям в поддержку следующей кампании короля были восприняты вяло^[625].

Единственным участником конференции, который ничего не добился в Кале, был Сигизмунд I Люксембург. 24 октября он отправился в Дордрехт, первый этап своего долгого пути в Констанц. Его попытка выступить в качестве арбитра западноевропейской политики потерпела публичную неудачу, которая, должно быть, ранила этого гордого и амбициозного человека. Не получив никаких преимуществ в других направлениях, он стал открытым врагом правительства Франции. Под давлением Генриха V, побудившего его к поверхностному примирению с Иоанном Бесстрашным, Сигизмунд I быстро открыл для себя фундаментальные конфликты, разделявшие империю и Бургундский дом. Через несколько дней после отъезда из Кале он обнаружил, что вынужден избегать проезда через владения Иоанна на обратном пути, из-за опасности попасть в плен. Что касается его договора с королем Англии, то он не принес ему ничего, кроме новых военных обязательств и безнадежных мечтаний о возвращении франкоязычных провинций империи из-под власти французской короны. Генрих V и Сигизмунд I отнеслись к своим обещаниям менее серьезно, чем большинство историков. Вскоре после отъезда из Кале Сигизмунд I написал королю письмо, которое Генрих V назвал "дружеским", заверив его в "братской помощи, которую я надеюсь получить и от него". Проблема заключалась в слабом положении самого Сигизмунда I в Германии. У него не было ни власти, ни средств для оплаты армии или даже собственной свиты. Прибыв без гроша в Нидерланды в конце октября, он был вынужден финансировать свои расходы, заложив полученные в Англии подарки у ростовщиков Брюгге, включая регалии Ордена Подвязки^[626].

* * *

Во Франции главным результатом союза Генриха V с Сигизмундом I и его публичной интриги с герцогом Бургундским стало предсказуемое изменение симпатий населения к правительству и самая смелая попытка создать единый фронт против захватчика. Главной фигурой в обоих событиях был Дофин, Иоанн Туреньский. После смерти Иоанна Беррийского в июне он унаследовал титул герцога Беррийского, а вместе с ним и богатые владения старика в Берри и Пуату, что значительно повысило его статус и увеличило его ресурсы. Однако этот мощный символ власти оставался тем, кем он был всегда: пассивной, бесцветной фигурой, живущей далеко от центра событий в Эно, политической марионеткой, которой манипулировал его тесть Вильгельм Баварский.

В конце августа 1416 года, как только он окончательно определился с датой встречи с Генрихом V, Иоанн Бесстрашный поехал в Ле-Кенуа вместе со своим сыном Филиппом, графом Шароле, для переговоров с Вильгельмом Баварским и его супругой (сестрой Иоанна). Целью этих переговоров, неустанно продолжавшихся в течение трех дней, было вырвать контроль над Дофином из рук Вильгельма. Вильгельм оказался совершенно невосприимчив к уговорам. Его больше всего волновало наследство дочери и зятя. Так как его амбициозные планы относительно Лондонской конференции не увенчались успехом, он отказался участвовать в конференции в Кале, перспективы которой казались ему не лучше. Вильгельм теперь считал, что единственным возможным выходом для Дофина было присоединиться к национальному сопротивлению историческому врагу. Иоанн Бесстрашный был встревожен. Он покинул Ле-Кенуа, размышляя, не стал ли его зять и бывший союзник арманьяком.

Его беспокойство было оправданным. Вскоре после этого, примерно в начале сентября, Вильгельм Баварский договорился с арманьякскими советниками Карла VI о том, что Дофин вернется в Париж и займет место титулярного главы королевского Совета. Но королевская казна была опустошена, чтобы оплатить достаточно внушительный военный эскорт для принца. 27 сентября, когда переговоры с англичанами в Кале были на грани срыва, из Ле-Кенуа от имени Дофина прибыл смелый манифест, адресованный главным городам Франции. Аррасский мир, объявил он, положил конец всякому оправданию нынешних разногласий между французами. Когда произойдет обещанное английское вторжение, он лично выступит против врага во главе объединенной нации. В нынешнем кризисе пусть каждый сохранит верность только королю и будет готов сражаться, как только его призовут^[627].

Призыв Дофина к единству затронул важные интересы Парижа и, вероятно, большинства французов. В течение нескольких месяцев казалось, что найден способ примирить враждующие стороны. Королева, вооружившись своими полномочиями в соответствии с ордонансами, начала работать над достижением компромисса, который позволил бы ее сыну занять подобающее ему положение в Париже, а герцогу Бургундскому — почетное место в Совете. Ее усилия поддержали влиятельные фигуры, которые ранее были подавлены властной личностью коннетабля: герцог Анжуйский, который заставил себя преодолеть страх и ненависть к Иоанну Бесстрашному; значительное меньшинство в королевском Совете, люди, чьи симпатии были на стороне арманьяков, но которые были напуганы тем, что герцог Бургундский может объединиться с Генрихом V; и герцог Бретонский, старый друг и союзник королевы, который разделял ее взгляды и теперь был срочно вызван в столицу, чтобы поддержать ее.

Герцог Бургундский, с его привычной чуткостью к изменению политической ситуации, был достаточно склонен к сотрудничеству и вполне готов отказаться от договора о нейтралитете с Генрихом V, если такова будет цена. Под давлением Вильгельма Баварского и его супруги он вернулся в Эно в сопровождении Филиппа, графа Шароле, и многих придворных. Иоанн встретился с Вильгельмом в Валансьене 9 ноября 1416 года. Для них были устроены грандиозные пиры и развлечения. На фоне смеха и шума Вильгельм убеждал своего шурина отказаться от всех своих договоренностей с англичанами. 12 ноября они достигли соглашения. Судя по всему, письменного документа не было. Вместо этого соглашение приняло форму серии тщательно составленных устных обязательств, которыми обменялись Иоанн Бесстрашный, граф и графиня Эно и Дофин. Они договорились, что Вильгельм будет сопровождать Дофина в Париж. В течение двух недель после его прибытия туда герцог Бургундский будет вызван к королеве и примирится с королем. Взамен Иоанн Бесстрашный обязался жить в мире со своими бывшими врагами, за исключением герцога Анжуйского, которому он никогда не сможет простить отказ жениться своей дочери, и действовать совместно с Вильгельмом Баварским для защиты интересов короля и Дофины. Тем временем Вильгельм пообещал, что "не позволит Дофину оказаться во власти кого-либо, в ком он не может быть уверен". Граф ясно дал понять, что не будет лично воевать с англичанами, так как не был французом. В течение четверти века он был рыцарем Ордена Подвязки. Связи его дома с Англией были слишком тесными. Но он получил обязательство, что Иоанн Бесстрашный приложит все свои силы и влияние для защиты Франции от грядущего английского вторжения. Отъезд Дофина в Париж был назначен на конец ноября^[628].

Не все были довольны этой попыткой принудить королевский Совет в Париже к соглашению с Иоанном Бесстрашным. В столице началась длительная борьба между сторонниками королевы и союзниками коннетабля. Арманьякские радикалы оказались в трудном положении. Они контролировали Париж и особу короля и имели в своем распоряжении крупнейшие военные силы на севере Франции. Однако юридически власть в государстве принадлежала королеве и Дофину во время отлучек Карла VI. В начале декабря 1416 года Дофин и его тесть отправились из Ле-Кенуа в Париж во главе величественной кавалькады. Их сопровождала "благородная компания, подобающая сыну короля", в действительности небольшая армия, и группа ближайших советников Иоанна Бесстрашного во главе с мастером дипломатических интриг Ренье Потом. Из Парижа кавалькада Дофина выглядела как бургиньонское триумфальное шествие. Она была вынуждена подолгу останавливаться в главных городах на своем пути, пока партии спорили между собой в столице. Все новости из города сводились к тому, что коннетабль и его друзья, хотя и были более чем рады возвращению Дофина в Париж, не хотели впускать в город его военный эскорт или позволить ему исполнять обязанности регента, если он предложит впустить герцога Бургундского. Многие из них боялись за свою положение, а некоторые — за свою жизнь. Они заявили, что "скорее умрут и увидят гибель королевства, чем допустят в столицу герцога Бургундского". Королева, которая планировала присоединиться к своему сыну по дороге, в Сен-Кантене, не появилась, вероятно, потому, что ей не позволили покинуть Париж. В конце декабря Изабелла послала в город герцога Бретонского, чтобы он представлял ее интересы. Но герцог приехал в сопровождении трех эмиссаров Бернара Арманьяка во главе с его главным лейтенантом, гасконским рутьером Рамоне де ла Герром. Они, должно быть, жестоко разъяснили герцогу Бретонскому позицию коннетабля^[629].

В начале января 1417 года, вскоре после возвращения Иоанна Бретонского из Сен-Кантена, произошла одна из тех случайностей, которые могут нарушить все политические расчеты. Карл VI наслаждался одним из все более редких периодов ясности рассудка. Трудно сказать, как много он понимал из того, что происходило вокруг него. То немногое, что мы знаем о его мнениях в эти периоды ремиссии, говорит о его весьма непрочной связи с реальностью. Но он был достаточно вменяемым, чтобы председательствовать в Совете и время от времени высказывать свои пожелания. Герцог Бретонский вошел к нему в доверие и на короткое время сумел вырвать контроль над Советом у коннетабля. В результате политическое настроение в Париже резко изменилось. Герцог Бретонский сопровождал Дофина из Сен-Кантена в Компьень на следующем этапе его движения к столице. Парламент и Университет направили к нему делегации, призывая его войти в город и взять на себя управление правительством. Дофин был назначен титулярным лейтенантом короля во всех вопросах, касающихся войны. Королева наконец смогла покинуть гнетущую атмосферу Парижа и 21 января расположилась в двадцати милях от Компьеня в старом королевском дворце Санлиса вместе с герцогом Бретонским и большей частью королевского Совета. Принцы и их посланники постоянно курсировали между двумя дворами, делая последние приготовления к триумфальному въезду принца в его столицу^[630].

Но этому не суждено было случиться. Свидетельства фрагментарны и неоднозначны, но, судя по всему, произошло следующее: примерно в конце января герцог Бретонский отправился в Анжер, чтобы обсудить ситуацию с Людовиком Анжуйским. В его отсутствие у короля случился рецидив, и коннетабль восстановил контроль в Париже. Примерно 18 февраля 1417 года Бернар Арманьяк внезапно появился в Санлисе. Там он резко прекратил переговоры с Дофином и отослал королеву и ее двор. В начале марта Арманьяк прибыл в Компьень с Рено де Шартром и группой советников, твердыми приверженцами Арманьяка. Если бы не Вильгельм Баварский и его солдаты, они, вероятно, увезли бы принца в Париж тогда же. Вместо этого в течение нескольких дней они управляли делами правительства из Компьеня. Они настырно обрабатывали впечатлительного Дофина, пытаясь оторвать его от тестя, льстили его растущему тщеславию, проводили заседания Совета в его присутствии, выкладывали перед ним проекты указов и открыли французскую королевскую казну для его прихотей. К тому времени, когда они покинули Компьень и вернулись в Париж, Иоанн Туреньский был склонен последовать за ними на их условиях. Вильгельм Баварский, чувствуя, что его влияние ослабевает, решил довести дело до конца. Он поскакал в Париж и 30 марта явился на заседание Совета в присутствии короля, коннетабля и его союзников. Граф сразу перешел к делу, заявив, что Дофину будет позволено вернуться в Париж только в рамках сделки, которая вернет герцогу Бургундскому его надлежащее место в правительстве. Если это не будет согласовано или не будут найдены другие средства для установления мира в королевстве, он отвезет Дофина обратно в Эно. Арманьякские советники были потрясены. В ту же ночь коннетабль решил арестовать графа Эно и держать его в качестве заложника для выдачи Дофина. Но Вильгельм был вовремя предупрежден и очень рано следующим утром покинул город, объявив, что направляется в пригородный монастырь Сен-Мор, важную местную святыню. Но как только его отряд выехал за ворота, он галопом помчался в сторону Компьеня. Вильгельм прибыл туда вечером и обнаружил, что его политический расчет рушится. Восемнадцатилетний Дофин, чье здоровье никогда не было крепким, заболел с большим абсцессом на шее. Его язык распух, а глаза выкатились из орбит. Иоанну становилось все труднее дышать. Врачи, срочно вызванные из Парижа, ничем не могли помочь принцу. Около полудня 5 апреля Дофин умер. Мало кто мог испытать большее облегчение от этого, чем граф Арманьяк^[631].

* * *

Примерно во время празднования Рождества и Нового года при английском дворе герцог Бурбонский попросил о приватной беседы с Генрихом V. Герцог, очевидно, сожалел о своей непреклонности во время лондонской конференции в июне. Он сообщил Генриху V, что заказал из Франции материалы, касающиеся притязаний Англии на французскую корону и думал, что понимает его, но всегда считал это просто предметом торга. И сам Генрих V, и его советники дали ему понять, что он готов отказаться от притязаний на трон в обмен на французские провинции, уступленные по договору в Бретиньи, плюс Арфлёр и его ближайшие окрестности. Генрих V не отрицал того, что по сути, это была позиция, которую он занял во время конференции. Герцог Бурбонский сказал, что считает это "благородным и разумным предложением". Он считал, что сможет убедить других военнопленных согласиться с ним, и предложил, чтобы ему и Раулю де Гокуру Младшему было позволено вернуться в Париж по условно-досрочному освобождению, чтобы оказать давление на Совет Карла VI в Париже до того, как во Франция наступит лето. Если французский королевский Совет не будет готов согласиться с этим, он принесет оммаж Генриху V как королю Франции за все свои владения и замки во Франции и призовет других сделать то же самое. Что касается условий условно-досрочного освобождения, то пленники были готовы выдать залог в 40.000 экю в качестве гарантии возвращения Гокура. Сам герцог Бурбонский обещал внести залог в 200.000 экю за себя и привезти в Англию двух своих сыновей в качестве заложников.

Генрих V был явно ошеломлен. Он посовещался с епископом Даремским и двумя другими советниками. Они посоветовали принять предложение, но при условии, что сумма залога за герцога Бурбонского будет увеличена до 240.000 экю. По их мнению, существовал определенный риск того, что герцог и Гокур могут скрыться, но на этот риск стоило пойти, чтобы возобновить переговоры с французским правительством. В итоге инициатива герцога Бурбонского не увенчалась успехом, так как он не смог вовремя собрать залог. Гокур был условно-досрочно освобожден до 31 марта, чтобы вернуться во Францию. Но у него не было такого личного влияния, как у герцога Бурбонского, и он не имел ничего общего с политиками в Париже. Тем не менее, этот инцидент показателен. Он показал, насколько пали духом пленники Азенкура в Англии, когда каждое новое сообщение с другого берега Ла-Манша подтверждало, что Франция скатывается к гражданской войне, и перед ними открывалась перспектива пожизненного заключения во враждебной стране. Это также, возможно, самая четкая запись военных целей Генриха V, когда он готовился начать свое второе вторжение в Нормандию. В Париже цена Генриха V была уже хорошо известна. Арманьякские министры решили не платить ее, даже если бы это означало столкновение сразу с двумя врагами. В течение более года между Англией и Францией не было никаких дипломатических обменов по существу^[632].

Во время переговоров Генриха V с герцогом Бурбонским уже началась подготовка ко второму вторжению во Францию. Нескольким десяткам капитанов было предложено сообщить офицерам короля о том, сколько латников и лучников они смогут привести во Францию. В феврале 1417 года они предстали перед Советом в Лондоне, чтобы заключить контракты на военную службу. Общая численность новой армии должна была составить около 3.000 латников и 9.000 лучников, что лишь немного меньше, чем в армии 1415 года. В контракте предусматривалась служба в течение года, и каждый отряд должен был взять с собой достаточно продовольствия, чтобы прокормить себя в течение шести месяцев. Планировался мощный осадный обоз, "снаряжение, собранное и хорошо подготовленное, как и подобает такому милостивому королю", — писал лондонский хронист. Было набрано не менее 1.000 плотников, каменщиков, рудокопов и других ремесленников. Вместе с королевскими клерками, капелланами и ремесленниками вся армия, должно быть, составляла что-то около 16.400 человек, указанных современными хронистами. По плану экспедиция должна была отплыть в первой половине мая^[633]. В итоге она задержалась почти на три месяца. Главными проблемами, как всегда, были корабли и деньги.

Чтобы перевезти армию через Ла-Манш со всеми ее лошадьми, запасами и снаряжением, потребовалось бы более 800 судов. Реквизиция торгового флота началась рано, в конце января 1417 года, но вряд ли она обеспечила более 300 судов. Некоторые крупные транспортные суда были реквизированы у иностранцев в английских портах. Среди них было по меньшей мере девять венецианских и шесть генуэзских коггов, а также три корабля немецких ганзейских городов, реквизированных на английскую службу офицерами адмиралов к ярости их хозяев. Пять портов добавили еще пятьдесят семь кораблей. Дефицит судов все равно сохранился, и лишь частично был восполнен за счет фрахта за границей, в Голландии, Зеландии и Брабанте. По непонятным причинам корабли становилось все труднее найти. В составе флота вторжения 1417 года зарегистрировано по меньшей мере 129 зафрахтованных иностранных кораблей, что составляет менее пятой части от числа кораблей, нанятых для предыдущего вторжения. Список может быть неполным, но при любом раскладе ощущалась серьезная нехватка транспортных судов, и в конечном итоге оказалось необходимым доставить армию во Францию двумя последовательными переходами^[634].

Главным изменением с 1415 года стало быстрое увеличение собственного флота короля. Генрих V унаследовал от своего отца всего восемь кораблей, в основном небольших, но ужечерез четыре года своего правления он обладал значительным флотом: два больших корабля, три генуэзских каррака, захваченных герцогом Бедфордом в сражении у Арфлёра, семь других парусных судов и одиннадцать гребных баланжье и балингеров. Еще несколько судов строились в Соленте и на Ротере (Восточный Суссекс) с осени прошлого года под руководством Уильяма Каттона из Уинчелси, управляющего королевскими кораблями. Эти корабли, вместе с захваченными итальянскими и кастильскими, в конечном итоге должны были довести численность королевского флота до более чем тридцати судов. Такое внезапное внимание к королевскому флоту в стране, которая традиционно полагалась на каперов, реквизированные и зафрахтованные торговые суда, было прямым ответом на французскую тактику блокады основных речных устьев Атлантического побережья. Генуэзские и кастильские союзники Франции развертывали большие вооруженные караваны грузоподъемностью в несколько сотен тонн, которые не имели аналогов в английском торговом флоте. Эти огромные корабли были менее маневренными, чем маленькие английские корабли, но они перевозили больше солдат, а их высота борта была главным преимуществом в эпоху, когда абордаж и таран были основными методами ведения морской войны, а луки и стрелы — главным оружием. Первый большой корабль Генриха V, Trinity Royal, который служил ему флагманом в 1415 году, имел грузоподъемность 540 тонн. Более поздние приобретения были крупнее. Holigost, реконструированный кастильский корабль, перевозил 760 тонн, а Jesus, строительство которого было завершено в ноябре предыдущего года, при грузоподъемности в 1.000 тонн был самым большим кораблем в Англии. Это были настоящие боевые корабли, а не транспортные суда. Некоторые из них были оснащены пушками. На Holigost их было семь. "На что надеялся король, когда вступал в борьбу с такими кораблями, и что он думал? — вопрошал чиновник, написавший Libelle of Englyshe Policye (Клевета на английскую политику) в следующем царствовании, когда все это перешло в область ностальгии и упреков, — это была не гордыня, а то, что он сделался господином в окрестных морях"^[635].

Главной проблемой в 1417 году, как и в предыдущие годы, были финансы. Капитаны имели право на получение жалованья за первый квартал до отплытия корабля. По мере приближения даты отплытия денег на руках уже не было. Их пришлось занимать в течение нескольких недель, когда люди и корабли простаивали в портах, а жалование экипажу и плата за фрахт продолжала начисляться. В конце апреля 1417 года правительство приняло решение о принудительном займе. Большое количество видных людей было вызвано по именам, чтобы предстать перед королем и его Советом в Рединге и Солсбери для оценки займов которые они могут предоставить, а уполномоченные были посланы объезжать графства в поисках богатых людей, городов и монастырей, у которых можно было бы взять в долг. Такими методами было собрано около 300 займов на общую сумму 31.595 фунтов стерлингов. Почти половина этой суммы поступила от одного человека, дяди Генриха V, канцлера Бофорта, который в начале июня предоставил огромный заем в размере 14.000 фунтов стерлингов под будущие таможенные поступления Саутгемптона. Весь процесс заимствования стал примером того, как средневековые военные финансы работали по принципу "из рук в руки". Как только деньги поступали в казну, они тут же уходили на оплату войск, собирающихся в Саутгемптоне и Солсбери, а также корабельщиков и моряков, рассеянных в гаванях от Кента до Корнуолла. Тем временем дата отправки армии откладывалась неделя за неделей^[636].

Генрих V был всегда скрытен в своих планах, и в некоторых отношениях они менялись в течение года^[637]. Первоначальное намерение состояло в том, чтобы высадить армию у Арфлёра. Оттуда Генрих V намеревался возобновить стратегию, которая была нарушена в 1415 году из-за решительного сопротивления Арфлёра и потери большей части его армии от дизентерии. План предусматривал методичное завоевание Нормандии город за городом, замок за замком, при необходимости в течение длительного времени. Генриху V необходимо было завоевать и удержать достаточную территорию, чтобы быть самодостаточным как в военном, так и в финансовом отношении. В противном случае все расходы на войну во Франции легли бы на население Англии, как это было при Эдуарде III и Ричарде II. Генрих V достаточно хорошо знал историю, чтобы понять, что английский правящий класс не желал и, вероятно, не мог нести это бремя более чем относительно короткий период. Король должен был создать какую-то форму управления на завоеванных территориях. Грабежи не могли заменить налоги, а страх не мог заменить власть. Генрих V, уделяя внимание финансам и управлению, понимал эти вещи лучше, чем его знаменитые предшественники. В Нормандии он намеревался заполнить собой вакуум власти, оставленный гражданскими войнами во Франции, так, как этого не смог сделать Эдуард III.

* * *

План вторжения Генриха V в 1417 году изначально был задуман как часть тройного нападения на сердце французского королевства, начатого одновременно из Англии, Германии и владений Бургундского дома. Эта амбициозная идея, напоминающая североевропейские коалиции Эдуарда I и первых лет правления Эдуарда III, потерпела неудачу, когда герцог Бургундский отказался в Кале заключить официальный союз, а затем начал строить планы с королевой и Вильгельмом Баварским, чтобы вернуться к власти в Париже. Что касается немецкого крыла альянса, то трудно сказать, насколько Генрих V в нем был уверен. В Кентерберийском договоре Сигизмунд I Люксембург обещал принять участие во вторжении, хотя точный характер и степень его участия не были оговорены. В начале января 1417 года не менее трех самых влиятельных советников Генриха V, сэр Джон Типтофт, Филипп Морган и Хартунг фон Клюкс, находились с Сигизмундом I в Люксембурге, пытаясь уломать его. В конце концов они получили письменные заверения, в которых германский король обещал к середине лета собрать большую армию на восточной границе Франции. Были все признаки того, что он обещал серьезно. Сигизмунд I направил официальное письмо с вызовом Карлу VI. Он попытался восстановить давно утраченные права империи на Дофине и даже угрожал передать эту территорию, часть удела Дофина, одному из братьев Генриха V. Его агенты обратились за поддержкой к князьям империи и получили обещания на предоставлении армии в 3.000 человек^[638]. Непонятно, как безденежный Сигизмунд I мог заплатить этим людям. Этот вопрос так и не был решен, потому что его планы были сорваны событиями на Констанцском Соборе.

Германский король вернулся в Констанц 27 января 1417 года после более чем восемнадцатимесячного отсутствия и обнаружил, что ситуация сильно изменилась. В городе звенели отголоски англо-французской войны и вражды арманьяков и бургиньонов. Между французской и бургундской делегациями возник серьезный вопрос о богословской ортодоксальности защиты Жаном Пети убийства Людовика Орлеанского, которую Жан Жерсон и другие французские лидеры решительно осудили как еретическую. Между английской и французской делегациями разгорелся шумный спор о системе голосования. Французы пытались заставить англичан слиться с немцами в единую "нацию" с одним голосом на всех. Каждая сторона публиковала желчные памфлеты с восхвалением своей нации, и в какой-то момент противоборствующие делегации были близки к тому, чтобы подраться на улицах. В эту сложную ситуацию Сигизмунд I привнес свою собственную браваду, бестактность и просчеты. Он въехал в город, демонстративно надев на шею драгоценную цепь Ланкастеров в сопровождении личного представителя Генриха V, сэра Джона Типтофта. Сигизмунд I часто беседовал с английскими делегатами наедине, делал оскорбительные и неосторожные замечания в адрес французов, которые широко распространялись, присутствовал на мессе перед всем Собором, одетый в мантию Ордена Подвязки.

Когда в конце марта 1417 года Сигизмунд I публично объявил о своем намерении объявить войну Франции, это заявление вызвало оцепенение. Французские делегаты, естественно, были возмущены, но протесты исходили не только от них. Даже немецкие делегаты, которые в целом симпатизировали Англии, были встревожены, а почти все советники Сигизмунда I, как сообщается, были против войны. Немцы, итальянцы и испанцы направили к Сигизмунду I депутацию с протестом. Если председатель Собора развяжет войну против одной из стран-участниц, указывали они, то вся его работа будет сведена на нет. Французское правительство, вероятно, отзовет свою делегацию и откажется признать любого Папу, которого изберет Собор, а итальянцы и испанцы вполне могут последовать этому примеру. Собор распался бы, а раскол продолжился. У Сигизмунда I не было ответа на эти вопросы. В конечном счете, он больше заботился об преодолении раскола и реформировании Церкви, чем о реализации международных амбиций короля Англии. Поэтому, с явной неохотой, он согласился отложить объявление войны. В конце концов, он так и не обнародовал его^[639].

* * *

Новым Дофином Франции, третьим за последние пятнадцать месяцев, стал Карл, граф Понтье, одиннадцатый из двенадцати детей Карла VI и Изабеллы Баварской и их единственный оставшийся в живых сын. Тихий, угрюмый ребенок со слабым здоровьем, характерным для всех членов его семьи, Карл в раннем возрасте был обручен с дочерью Людовика, герцога Анжуйского, и воспитывался в семье своих будущих тестя и тещи. Главной фигурой в его жизни была грозная герцогиня Анжуйская, Иоланда Арагонская, представительница давней традиции сильных и решительных женщин Анжуйского дома. 22 февраля 1417 года Карлу исполнилось четырнадцать лет, поэтому формально он стал совершеннолетним. Но он еще не имел никакого политического опыта. Как и его умерший брат Иоанн, он не ожидал, что станет наследником престола, и, как и он, был огражден от борьбы столичных партий. Большая часть его жизни прошла при дворе герцога Анжуйского в Анжере и в Тарасконе в Провансе, где жизнь была слаще, чем в Париже. Анжуйский двор был важным питомником амбициозных политиков и талантливых администраторов, чьи пристрастия, как правило, были орлеанистскими и арманьякскими. И, хотя симпатии самого герцога были разными, в последние годы он был последовательным и яростным противником Иоанна Бесстрашного. Насколько это отразилось на Карле де Понтье, сказать трудно. Его собственное политическое образование началось лишь в конце 1415 года, когда двенадцатилетним мальчиком он был привезен в Париж после катастрофы при Азенкуре и стал посещать некоторые заседания королевского Совета под пристальным наблюдением герцога Анжуйского и графа Арманьяка^[640].

Однако, когда Иоанн Туреньский умер, Карла в Париже не было. Его мать взяла его с собой, когда уезжала из города, чтобы организовать въезд Иоанна Туреньского в столицу. После изгнания из Санлиса коннетаблем она поселилась вместе с сыном в Венсенском замке. Там, за крепостными стенами, Изабелла начала создавать частную армию с помощью магистра своего двора Луи де Босредона, человека с безупречной арманьякской репутацией, который ранее служил Иоанну Беррийскому, Карлу Орлеанскому и самому коннетаблю. Его поддерживали овернец Пьер, сеньор де Жиак, чьи симпатии были в основном на стороне бургундского двора, и Жан де Гравиль, беженец из Па-де-Ко. Совершенно ясно, что Изабелла планировала поступить с новым Дофином так же, как она пыталась поступить с его покойным братом, и поставить его в качестве представителя короля во главе правительства, которое не было бы ни арманьякским, ни бургиньонским. Поскольку королева теперь была единственным законным источником власти согласно ордонансам, это было смертельной угрозой для правительства коннетабля^[641].

Днем 18 апреля 1417 года Бернар Арманьяк и Таннеги дю Шатель с отрядом солдат, сопровождаемые безвольным королем, вступил в Венсен. Луи де Босредон и Карл де Понтье вышли встретить их на дороге — традиционный жест уважения. Эта встреча не оказалась добросердечной. Босредон был сразу же арестован и сопровожден в Париж, где его бросили в тюрьму. Сеньоры де Гравиль и де Жиак бежали вместе с большей частью телохранителей королевы. Коннетабль без сопротивления овладев крепостью, разлучил Изабеллу с ее детьми, Карлом и Екатериной. Затем он распустил ее двор и лишил ее доходов. Потребовалось некоторое время, чтобы решить, что делать с ней самой. Королева заявила о своем намерении удалиться в принадлежащую ей крепость в Мелёне. Но это сделало бы ее слишком независимой и не понравилось коннетаблю. Поэтому ее под охраной сопроводили в старую крепость XI века в Туре, где она практически стала пленницей. Ее слуги были уволены, а взамен к ней приставили новый персонал, возглавляемый королевским клерком и состоящий из креатур коннетабля. Низкородный хранитель, Лоран Дюпюи, назначенный следить за ее передвижениями и просматривать ее корреспонденцию, относился к королеве с презрением, отказываясь кланяться или снимать шапку в ее присутствии. Публично падение Изабеллы объясняли экстравагантностью и развратом ее двора. Большинство людей с радостью поверили в это. Королева не пользовалась популярностью, и о ее дворе годами ходили нехорошие сплетни. Что касается Луи де Босредона, то коннетабль так и не простил его. Некоторое время его держали в кандалах в крепости Монлери к югу от Парижа. В конце концов его привезли в Шатле в Париже, где он был зашит в кожаный мешок и утоплен в Сене глубокой ночью^[642].

Весть об аресте королевы дошла до герцога Бургундского в его замке Эден в Пикардии. Это означало исчезновение его последней возможности подорвать режим арманьяков изнутри и заставило его объявить войну правительству в Париже. В Эден был срочно созван Совет его родственников, советников и капитанов. При их поддержке 25 апреля 1417 года Иоанн издал подстрекательский манифест. В этом искусно составленном документе он обрушился на все ведение французских государственных финансов на протяжении целого поколения. По его словам, когда он унаследовал свои владения в 1404 году и занял свое место в королевском Совете, он обнаружил, что королевство погрязло в коррупции и разграблено чиновниками, "ничтожествами, людьми без рода, единственной целью которых было держаться друг за друга, чтобы контролировать государственные финансы и направлять ресурсы государства в свои карманы". Как один из ближайших родственников короля и старший пэр Франции он был обязан что-то с этим сделать. Иоанн утверждал, что на протяжении всей своей сознательной жизни он был связан с делом реформ. Он публично осудил тех, кто виновен в разорении короны, на открытии Генеральных Штатов. При поддержке Парижского университета он продвигал Кабошьенский ордонанс. Но все его усилия были сорваны шайкой воров, которые изгнали его из двора, отменили ордонанс и навязали угнетенному и обнищавшему населению одну за другой тальи и принудительные займы. Они пренебрегали обороной страны, что привело к катастрофе при Азенкуре и поддерживали свою власть, устроив террор в Париже и отравив обоих Дофинов. Иоанн Бесстрашный призвал всех верных французов помочь ему уничтожить их "тиранию, бесчеловечность, вероломство, мстительность, жестокость, тщеславие и алчность". Герцог обещал многое. Он сделает все возможное, чтобы защитить королевство от разорения руками этих "предателей, мятежников, клятвопреступников, тиранов, убийц, мародеров и отравителей". Он восстановит порядок в управлении королевством, накажет виновных, которые его разрушили, и принесет облегчение от бесконечной череды "налогов, пособий, поборов, тальи, габеля, десятин, принудительных займов, грабежей, разбоев и других вымогательств"^[643].

Все это было несостоятельно с политической и экономической точек зрения. Но это была вдохновенная пропаганда. Чиновники Иоанна Бесстрашного объезжали города его владений, публично зачитывая манифест и призывая жителей к официальной поддержке. Копии манифеста развозили по главным городам северной Франции и прибивали к дверям церквей. В мае и июне 1417 года по всему королевству прокатилась волна антиправительственных выступлений. Герцогу, видимо, повезло, а может быть, он умело выбрал время. Несколькими неделями ранее правительство распорядилось собрать талью для финансирования обороны Франции от англичан, уже третью за последние годы. Налог был представлен как "минимально возможный", но даже в этом случае его сумма составила около 750.000 ливров, что было одним из самых тяжелых поборов того времени. В большинстве городов обнародование манифеста герцога Бургундского последовало вскоре за появлением сборщиков налогов. В Реймсе, Шалоне, Труа и Осере посланцев герцога встретили с публичной демонстрацией энтузиазма. Несколько городов отвергли власть королевских чиновников. В Амьене герцог Бургундский призвал горожан изгнать их королевского бальи, старого сторонника Людовика Орлеанского, и после долгих колебаний они в конце концов сделали это. В Абвиле мэр и магистраты отказались разрешить сбор королевских налогов. В Руане после объявления манифеста герцога начались беспорядки, толпы людей выкрикивали оскорбления в адрес сборщиков налогов и заполнили улицы криками "Да здравствует Бургундия!"^[644].

Воодушевленный успехом своего манифеста, Иоанн Бесстрашный последовал за ним, отправив глашатаев в северные города, чтобы с перекрестков улиц провозгласить, что все налоги отменены и не подлежат уплате. По всему региону это стало сигналом для толп народа, которые вторгались в жилища сборщиков и бросали списки налогоплательщиков в костры. Когда весна перешла в лето, поток заявлений в поддержку герцога Бургундского перерос в наводнение. Что побудило стольких людей внезапно стать бургиньонами, задавался вопросом хронист Сен-Дени, привычно подозрительный к народным движениям? Ответ, который он получил, был везде одинаков. Это было бремя налогов и усталость от непрекращающейся гражданской войны, в которой они были все более склонны винить арманьякский Совет в Париже. Обещание Иоанна Бесстрашного отменить налог с продаж и габель было в корне лживым, так как он знал, что став главой правительства он не сможет обойтись без них. Но несомненно, что это обещание изменило его политическую судьбу. Вскоре рост общественного протеста был подкреплен силой. В конце мая 1417 года отряды солдат под командованием Жана де Фоссо, Ферри де Майи и других бургундских капитанов перешли Сомму и двинулись через северные провинции, нападая на города, которые еще не объявили себя сторонниками герцога Бургундского. В этих войсках было много изгнанных кабошьенов, людей, жаждущих мести правительству, которое их разорило^[645].

Эти события совпали с тяжелым финансовым кризисом в Париже. Во многих частях Франции талья оказалась неподъемной еще до появления манифеста Иоанна Бесстрашного. Вторая талья, по-видимому, была введена с не лучшими результатами. В начале мая Совет предпринял другие меры и обесценил монету. Золотой экю, который чеканился с 1385 года, был отменен и заменен новой золотой монетой с меньшим содержанием драгоценного металла, известной как агнельдор, по имени пасхального агнца, изображенного на оборотной стороне. Бланк, который не чеканился в течение некоторого времени, но все еще оставался самой распространенной серебряной монетой, был перевыпущен по цене примерно в четыре пятых от его прежней стоимости. Все это давало работу монетным дворам и прибыль правительству, но этого никогда не хватило бы для финансирования войны на два фронта даже в более спокойных условиях. Королевский Совет, не имея возможности найти средства, назначил специальную комиссию, чтобы найти способ как-то собрать деньги. 24 мая 1417 года члены комиссии предстали перед Советом в зале Парламента, чтобы объяснить, что они не могут выполнить условия, и предложить свою отставку. Их представителем был главный комиссар Раймон Рагье, бывший военный казначей и одна из главных мишеней для критики на Генеральных Штатах 1413 года. Он представил кипу бумаг с изложением текущего состояния финансов правительства. В целом, сказал Рагье, наличных денег было достаточно для выполнения существующих обязательств в следующем месяце, но после этого — ничего. В течение следующих четырех или пяти месяцев правительству потребуется еще 800.000 или 900.000 франков и он понятия не имеет, откуда их взять^[646].

В этот момент дискуссия была прервана появлением двух офицеров Шатле, которые вошли в зал с запечатанной копией манифеста герцога Бургундского, только что полученного из Руана. Документ был зачитан перед собравшимися. Советники были ошеломлены яростью диатрибы Иоанна Бесстрашного. Их первой реакцией было недоверие и они отвергли его как подделку. Затем, когда стало ясно, что Иоанн действительно намерен уничтожить их любой ценой, они запаниковали и обратились к возможности договориться с герцогом. Четыре заседания Совета подряд не смогли прийти к решению по этому вопросу. Граф Арманьяк не собирался вести переговоры с герцогом Бургундским и к концу мая 1417 года, когда правительство потеряло контроль над большей частью северной Франции, он решил взять дело в свои руки. Из Парижа была выпущена прокламация, предупреждающая всех, кто объявил себя сторонником герцога Бургундского, вернуться к верности короне в течение двух недель. В июне, когда это не принесло результатов, коннетабль решил применить силу. Смешанный отряд из латников и генуэзских арбалетчиков был отправлен занять Перон на Сомме и начать рейды в Артуа и Пикардию. Рамоне де ла Герр отправился на север с еще 600 воинами и объединился с войсками, уже набранными Тома де Ларзи, фанатичным арманьякским бальи Вермандуа. Они провели безжалостную зачистку территории, которую недавно посетили бургундские компании. Деревья склонялись под тяжестью повешенных людей. Но Рамоне потерпел поражение с большими потерями, когда попытался помешать бургиньонам захватить важный город с мостом Невшатель на реке Эсна к северу от Реймса. Он был вынужден отступить к Сене и Уазе в надежде сформировать оборонительную линию к северу от Парижа. Оборонительная война была не в духе коннетабля, но дело было в том, что у него не хватало людей для любой другой стратегии. Он должен был держать сильный гарнизон в столице, а также защищать подступы к городу. Но Арманьяк не доверял никому, кроме преданных политических союзников и своих собственных гасконских и бретонских рутьеров^[647].

За стенами Парижа эффективная власть режима Бернара Арманьяка ограничивалось ближайшими окрестностями города, Нижней Нормандией и провинциями по Луаре. Однако внутри Парижа его власть была как никогда сильна. На улицах были усилены полицейские патрули. Видные горожане были вынуждены приносить клятву верности. Всех, чья лояльность вызывала подозрение, по уважительным или неуважительным причинам, изгоняли из города. За лето было изгнано около 200 горожан и девяносто членов Университета, включая многих адвокатов Парламента и некоторых судей Шатле. Другие бежали, не дождавшись своей очереди. В королевском Совете положение коннетабля было неоспоримым. Смерть Людовика Анжуйского в конце апреля, последовавшая за смертью Иоанна Берриского и изгнанием королевы, устранила последний заметный независимый голос. Главы домов принцев Франции, за исключением герцогов Бургундии и Бретани, теперь все были пленниками или несовершеннолетними. 14 июня 1417 года Дофин Карл, неопытный ребенок, был назначен главой королевского Совета на время отлучек короля. К этому времени молодой принц получил обширные владения, включавшие не только Дофине, но и провинции Турень, Берри и Пуату. Его нахождение в центре событий прикрывало действия правительства завесой легитимности и престижа, гораздо большего, чем у графа Арманьяка. Однако коннетабль не пытался скрыть размер своей реальность власти, ни все более личный характер своего правления. На заседаниях Совета он присваивал себе первенство и занимал место председателя даже в присутствии канцлера. Его сторонники проходили по улицам Парижа с его знаменем и одевали короля в его ливрею, а их супруги обвешивали его гербовыми перевязями статуи святых в городских церквях^[648].

Примерно в начале июня 1417 года герцог Бургундский созвал армию для похода на Париж. Войскам было приказано собраться 1 августа в Пикардии. Выбор времени сбора был продиктован необходимостью подтянуть контингенты, набранные во всех дальних владениях Иоанна в Артуа, Бургундии и Шампани, а также в владениях его союзников — герцогов Лотарингии и Савойи. Фландрия не предоставила войск, но ее Штаты согласились выплатить специальную помощь в размере 200.000 парижских ливров — самую большую субсидию, которую Иоанн Бесстрашный когда-либо получал от них. В Англию было отправлено небольшое посольство. Его главой был бургундский дворянин Гийом де Шампдивер, один из камергеров Иоанна Бесстрашного, которому было суждено стать главным агентом в отношениях Иоанна с английским королем. Генрих V принял посольство в начале июля в замке Порчестер, где он устроил свою штаб-квартиру, пока завершались последние приготовления к экспедиции на континент. Предположительной целью бургундской миссии были переговоры о продлении торгового перемирия между Англией и Фландрией. Но послам также было поручено продлить личный договор о нейтралитете Иоанна Бесстрашного с Генрихом V, срок действия которого истекал в конце сентября. Гийом де Шампдивер принимал самое активное участие в подготовке военного наступления Иоанна. Его свита была одной из самых больших в армии Иоанна Бесстрашного. Вряд ли можно представить себе, что форма предстоящей кампании не обсуждалась в Порчестере. В интересах обоих государей было скоординировать свои действия, чтобы вынудить французское правительство сражаться одновременно на двух фронтах^[649].

Совет французского короля ничего не знал о миссии Гийома де Шампдивера. Но у него было много других причин думать, что англичане и бургундцы действуют согласованно. Совет с тревогой воспринял известие о приготовлениях герцога Бургундского и удвоил усилия по пополнению государственной казны перед лицом надвигающейся катастрофы. Дофин был отправлен в долину Луары с высокопоставленной свитой, чтобы собрать деньги и набрать войска в регионе, где орлеанистские настроения были наиболее сильны. В Париже коннетабль, чьи познания в финансовых делах были печально известны, заявил Совету и финансовым ведомствам, что деньги должны быть немедленно найдены любыми честными или нечестными способами, которые они смогут придумать. Для более богатых жителей Парижа был введен большой принудительный заем. Подходящие кредиторы получали вежливую просьбу и обещание гарантий, прежде чем комиссары переходили к более грубым методам: угрозам и расправам, аресту движимого имущества, секвестру доходов, размещению солдат в домах. Муниципалитет Парижа влез в долги, чтобы собрать деньги, и ввел специальный налог на каждого горожанина^[650].

В начале июня 1417 года была предпринята запоздалая попытка решить проблему структурного дефицита государства. Совет рассмотрел всю сферу государственных финансов и предложил ряд мер, направленных на увеличение доходов короля на 650.000 франков. Предстояло решительно бороться с пышным ростом привилегий и льгот, которые на протяжении многих лет снижали доходность королевских налогов. Все освобождения от налога с продаж должны были быть отменены. Предоставленные королевским принцам права брать налог с продаж в своих апанажах должны были быть пересмотрены и, по возможности, заменены выплатой жалованья за ту военную службу, которую они фактически выполняли. Духовенство, еще одна освобожденная от налогов категория, должно было быть обложено налогом в размере десятой части их доходов. Расходы на содержание дворов короля, королевы и Дофина должны были быть сокращены на 80.000 франков в год. В качестве дополнительной меры было предложено конфисковать сокровищницу королевы в Мелёне, в которой, как считалось, хранились слитки и драгоценности на сумму 50.000 франков. Кроме того, Совет предложил увеличить ставку габеля и наложить дополнительный налог на вино, поступающее в города, обнесенные стеной, для продажи. Но самым важным было предложение собрать 300.000 франков, манипулируя стоимостью монеты, чтобы загрузить работой монетные дворы. Этот метод, классический ответ правительств на проблемы сбора налогов, ознаменовал возврат к методам, которые так сильно дискредитировали министров Филиппа VI и Иоанна II в прошлом веке. Вся программа мер покрыла бы только две трети недоимки за текущий год, даже если бы все они были реализованы и оправдали оптимистичные ожидания чиновников, которые ее разработали. Но ее оказалось трудно реализовать в условиях беспорядка лета 1417 года и перед лицом налоговой забастовки, организованной герцогом Бургундским. Девальвация продолжалась, также как и увеличение габеля. Замок Мелён был захвачен, а казна королевы вскрыта, но в ней оказалось меньше, чем предполагалось. Другие меры, включая все предложения по реформе налогообложения, в конечном итоге были отменены^[651].

Результатом нищеты и сокращения возможностей правительства стало отсутствие французской полевой армии, которая могла бы противостоять значительным силам, собранным Генрихом V в Саутгемптоне, и мер по ее набору, что произошло впервые с начала англо-французских войн в 1330-х годах. Единственной передовой защитой Франции от вторжения была мощная морская эскадра, которая занималась блокадой Арфлёра против ожидаемого прибытия английского флота вторжения. В ее состав входил еще один генуэзский контрактный флот в составе девяти карраков, который базировался в устье Сены с момента своего прибытия из Средиземноморья в марте. Это были очень большие корабли грузоподъемностью до 600 тонн, оснащенные метательными катапультами. Их поддерживали двадцать шесть зафрахтованных кораблей из Кастилии и неопределенное количество переоборудованных торговых судов, реквизированных в нормандских портах. Вероятно, капитанам кораблей заплатили вперед до того, как они покинули свои порты, но в результате финансовых трудностей французского правительства численность солдат на борту была значительно ниже нормы. 29 июня 1417 года эта эскадра была атакована английским флотом, который внезапно вошел в Сену под командованием сэра Джона Холланда, ныне графа Хантингдона. Хантингдон имел с собой два больших корабля короля, Trinity Royal и Holigost. Другие его корабли были гораздо меньше генуэзских и подверглись значительному обстрелу на ранних стадиях боя. Но, согласно французским отчетам, у графа было в три раза больше латников, чем у противника, а также большое количество лучников. Как только английские экипажи смогли захватить крючьями суда противника и взять их на абордаж, бой стал неравным. Четыре генуэзских каррака были захвачены и доставлены в Англию, чтобы пополнить королевский флот. Остальные карраки бежали на юг и укрылись в гаванях северной Бретани, в то время как весь французский флот рассеялся и больше не принимал участия в боевых действиях в этом году. Среди многочисленных пленных был бастард Бурбонский, командовавший французским войсками. Эта катастрофа, открывшая Сену для английского транспортного флота, была вызвана, по словам хрониста Сен-Дени, неспособностью Совета собрать налоги или выплатить жалование своим солдатам^[652].

Теперь английскую армию вторжения ничто не могло остановить, кроме гарнизонов главных городов и замков Нормандии. Были предприняты определенные усилия, чтобы привести эти места в состояние обороны, назначены комиссары для снабжения гарнизонами и припасами. Нормандия, находясь на передовой, была одной из немногих северных провинций, где люди все еще платили налоги, и некоторое время комиссары могли брать расходы на ее оборону непосредственно у местных сборщиков налогов. Но им пришлось конкурировать как за людей, так и за деньги с обороной Парижа от герцога Бургундского. В Нижней Нормандии имелись большие гарнизоны в Онфлёре и Кане, а также в Монтивилье в Па-де-Ко. Остальные войска в Нормандии были рассредоточены небольшими группами между несколькими десятками замков региона. Им не выплачивалось жалованье, и некоторые из них стали жить за счет окружающей местности, грабя и похищая людей, как будто они находились в вражеской стране. В результате попытки комиссаров усилить гарнизоны были встречены жителями враждебно, а иногда и с сопротивлением. Руан, самый большой и богатый город Нормандии и ворота в долину Сены, имел гарнизон всего в сто человек, и все они находились в цитадели. Когда комиссары попытались разместить гарнизон в нижнем городе, на улицы высыпала разъяренная толпа во главе с демагогом-бургиньоном по имени Ален Бланшар, который организовал сопротивление. По словам горожан, солдаты были иностранцами, другими словами, гасконцами и бретонцами^[653].

Армии герцога Бургундского уже находились в движении. К середине июня 1417 года герцогиня, которая служила лейтенантом своего мужа в обеих Бургундиях, собрала около 3.500 человек в герцогстве и графстве. Они уже начали поход на север из Дижона в сопровождении около 800 савойцев, чтобы присоединиться к герцогу в Пикардии. Войска Иоанна из Фландрии, Артуа и Пикардии должны были собраться отдельно в июле на Сомме к востоку от Амьена. Реакция французского правительства была дезорганизованной и непоследовательной. В Париже у коннетабля было около 3.000 человек, но они были прикованы к месту из-за необходимости сдерживать население города. Единственные полевые войска, имевшиеся в распоряжении правительства, состояли из 2.000 ― 3.000 человек, собранных Дофином в провинциях Пуату, Мэн и Луары. В начале июля эти силы расположились лагерем вокруг Анжера. Этого было недостаточно, чтобы сдержать поток перебежчиков к герцогу Бургундскому по всей северной Франции. Узнав о восстании в Руане, Дофин направился прямо к городу. Затем, проезжая через Шартр, он получил известие, что контингенты бургиньонов достигли реки Арманс и готовы вторгнуться в Шампань. Город Сен-Флорентин, который контролировал главную переправу через Арманс, находился в осаде. Ни Карл, ни его советники не знали, в какую сторону повернуть. В конце концов они решили отрядить около 1.800 человек под командованием Жана де Торсе, магистра королевских арбалетчиков. Эти люди направились на восток, надеясь достичь Сен-Флорентин вовремя, чтобы снять осаду. Дофин тем временем вместе с остальными двинулся к Руану^[654].

23 июля Дофин прибыл к воротам Руана. Внутри города вся трагедия Франции разыгрывалась в среде крошечной группы разгневанных и напуганных местных политиков. Бальи Рауль де Гокур Старший, выдающийся администратор и поэт, который когда-то был камергером Людовика Орлеанского, был верен правительству коннетабля. Он и его заместитель решили открыть ворота для Дофина. В ту же ночь группа людей в масках под предводительством смутьяна Алена Бланшара убила обоих чиновников в их домах и бросила их тела в Сену. На следующее утро королевские войска снаружи приготовились к штурму стен. Они овладели цитаделью, в которую можно было попасть через крепостные ворота с полей к северу от стен и заняли укрепленный монастырь Сен-Катрин, возвышавшийся над городом с востока. Произошла серия ожесточенных стычек с горожанами, стоявшими у ворот. Архиепископ, находившийся в свите Дофина, оказался лицом к лицу с канониками своего собора в полном вооружении, с мечами в руках. Потребовалось несколько дней жестоких переговоров, чтобы склонить горожан к покорности. 29 июля Дофин вошел в Руан как в завоеванный город, промаршировав по улицам, чтобы отслужить мессу в соборе в окружении толпы вооруженных до зубов солдат^[655].

К этому времени попытка воспрепятствовать продвижению войск из Бургундии и Савойи провалилась. Жан де Торсе добрался до Сен-Флорентин и обнаружил, что горожане уже приветствовали бургиньонов в городе, оставив арманьякский гарнизон осажденным в старой цитадели графов Шампани. Между двумя армиями возникло неловкое противостояние, которое в конечном итоге было разрешено путем введения в замок нейтрального капитана, в то время как Жан де Торсе отправился на соединение с Дофином. Эта формула спасения лица фактически отдала переправу через Арманс бургиньонам, которые смогли беспрепятственно пересечь Шампань. Их поддерживал мощный артиллерийский парк, который уничтожал немногочисленные попытки сопротивления. "Ни один город не может продержаться более четырех или пяти дней перед лицом современной артиллерии", — со знанием дела отмечали герцогские бухгалтеры в письме к своим коллегам в Дижон^[656].

29 июля, в день, когда Дофин вошел в Руан, Труа, второй город Шампани, открыл ворота для офицеров герцога Бургундского. Труа был многолюдным торговым и промышленным центром, наполненным богатыми особняками и церквями. Недавно он принял небольшой арманьякский гарнизон, но симпатии его жителей, как и многих других французских городов, были в подавляющем большинстве на стороне бургиньонов. Один из капитанов герцогини Бургундской, Жан де Тулонжон, вошел в южные предместья с двумя другими капитанами и небольшим отрядом солдат. Симон де Бурмон, королевский бальи, подошел к воротам, чтобы поговорить с ними, в сопровождении около тридцати арманьякских сторонников из гарнизона. За ними собралась большая толпа горожан, чтобы узнать, что происходит. Состоялась долгая беседа. Бальи отказывался позволить зачитать манифест герцога публично и в конце концов приказал запереть ворота. Но внутри города сторонники бургиньонов уже собрали своих силы. В течение часа они захватили город и открыли ворота. Бургундские капитаны направились на зерновой рынок у церкви Сен-Жан, где манифест Иоанна Бесстрашного был зачитан перед огромной толпой, ликующей и кричащей "Ноэль! Да здравствует король и герцог Бургундский!". В тот же вечер Симон де Бурмон сдал цитадель. В течение трех недель примеру Труа последовали два других крупных города Шампани, Шалон и Реймс. Оба они выгнали офицеров короля и приняли бургундских капитанов^[657].

30 июля 1417 года, на следующий день после беспорядков в Труа, Иоанн Бесстрашный прибыл в Аррас. В дне пути от города, между Корби и Амьеном, перед маршалами герцога собрались еще 5.500 латников и лучников. В их число входили не только его собственные подданные из Артуа и Фландрии, но и около 1.300 человек, собранных его сторонниками и союзниками в других частях Франции. С учетом контингента, который в то время шел из Шампани, герцог располагал в общей сложности около 11.000 человек. Это была самая большая армия, которую он когда-либо собирал, и она примерно вдвое превышала объединенные силы Дофина и коннетабля. По другую сторону Ла-Манша, у Солента, собралась примерно такая же по численности армия. Люди, которым было назначено отплыть первыми, уже погрузились на корабли. Генрих V взошел на свой флагманский корабль под названием Jesus и повел армаду в Ла-Манш. Франция лежала перед ними беззащитная^[658].

Глава XIII. Завоевание Нормандии, 1417–1418 гг.

Флот Генриха V вошел в устье Сены ранним утром 1 августа 1417 года. Английский король первоначально планировал высадиться в Арфлёре и вторгнуться в Нормандию через Па-де-Ко и долину Сены. Но затем поменял место высадки направив корабли к устью реки Тук на южном берегу. Неизвестно, когда план был изменен и почему. Но известно, что Генрих V был озабочен снабжением своей армии, и это, вероятно, было главным фактором при выборе места высадки. За Па-де-Ко велись бои в течение двух лет, и, вероятно, он был не в состоянии прокормить такую армию. Богатые сельскохозяйственные районы Нижней Нормандии и полуострова Котантен, практически не тронутые войной, были более привлекательной перспективой.

Сегодня город Тук находится в глубине страны, заслоненный фешенебельными курортами Довиль и Трувиль. В XV веке это был процветающий речной порт, соединенный с морем коротким судоходным участком реки. Именно там король высадился со своими соратниками. Двадцать восемь дворян были посвящены в рыцари у кромки воды — традиционный ритуал для молодых людей накануне битвы. Но битвы не было, а сопротивление было очень слабым. Береговая охрана, расставленная вдоль побережья, ретировалась, а город был покинут его жителями. Население окрестностей в ужасе бежало, словно, писал современник, англичане были великанами или дикими зверями, а не людьми, как все остальные. Единственное организованное войско в окрестностях состояло примерно из ста человек гарнизона Бонвиль-сюр-Тук, старого королевского замка XII века, который стоял на отроге скалы примерно в миле от города. Некоторые из этих людей предприняли смелую, но безнадежную атаку на захватчиков, когда те начали высаживаться на берег. Их командир был почти сразу же убит, а один из его лейтенантов взят в плен. Остальные бежали. Пока продолжалась трудоемкая работа по разгрузке кораблей, англичане начали проникать в глубь страны. Большой разведывательный отряд двинулся на восток вдоль побережья к порту Онфлёр, расположенному в десяти милях, но обнаружил, что он сильно укреплен и обороняется большим гарнизоном. Граф Хантингдон осадил Бонвиль-сюр-Тук. Граф Солсбери был послан взять меньший замок Овильяр, расположенный в одиннадцати милях к югу. Ни тот, ни другой замок не сопротивлялись долго. В Бонвиль-сюр-Тук капитан отсутствовал, а его заместитель сдался, как только осаждающие подтянули артиллерию. Он обещал открыть ворота, если в течение шести дней не получит помощь. Сеньор Овильяра согласился сдаться, если Бонвиль сдастся тоже. В последующие дни сдалосьеще около восьми замков, большинство из которых были небольшими и не имели гарнизонов.

Французы расценили эти капитуляции, особенно первую, как позорные. Но правда заключалась в том, что ни одна из крепостей не имела никаких перспектив на помощь. Дофин находился в пятидесяти милях от Руана с единственной полевой армией. Английская армия превосходила его по численности в соотношении три или четыре к одному. Нерешительный и не имеющий военного опыта, он обратился к своему Совету. Советники ответили ему, что первоочередной задачей является защита Парижа от герцога Бургундского. Поэтому Дофин ушел, чтобы присоединиться к коннетаблю в столице. Пьер де Бурбон-Прео, потомок графов де Ла Марш, был назначен командиром цитадели Руана с гарнизоном в 400 человек. Остальная часть Нормандии была оставлена для обороны отдельными гарнизонами. И даже они были ослаблены в течение последующих недель, поскольку людей постепенно выводили для усиления гарнизонов Парижа и окружающих его крепостей^[659].

Только 13 августа англичане начали продвигаться вглубь страны. Их непосредственной целью был город Кан, самый богатый город Нижней Нормандии и главный административный центр региона. Расположенный у слияния рек Орн и Одон и соединенный с морем широким судоходным путем, Кан имел важные сельскохозяйственные рынки, крупный речной порт и суконную промышленность. Его население в 1417 году можно оценить в 6.000 ― 7.000 человек, не считая массы беженцев, которые хлынули в город при известии о высадке англичан. Стены и башни были восстановлены в предыдущем веке после захвата и разграбления города Эдуардом III в 1346 году. Но оборонять город было непросто. Как и многие французские города, он состоял из двух отдельных обводов крепостных стен. Старый город, над которым с севера возвышался большой замок цитадели, стоял на северном берегу реки Орн. На юге, отделенный от старого города руслом реки и большим клиновидным речным островом, располагался более современный Бург Сен-Жан, где жила большая часть населения, защищенная собственными стенами и полностью окруженная изгибами реки. Капитан Кана, Гийом де Монтене, был местным магнатом, приближенным к арманьякским правителям, и отвечал за организацию морской блокады Арфлёра в предыдущем году. Он получил жалованье для гарнизона в 400 человек, но на самом деле имел только половину этого числа, плюс отряд генуэзских арбалетчиков и неопределенное количество рекрутов, набранных из окрестных землевладельцев. Этого было недостаточно, чтобы защитить обе крепостные стены даже при поддержке горожан. Город был неудобно расположен на низменности, над ним возвышались крепостные стены двух больших пригородных монастырей, каждый из которых имел свой собственный обвод стен. Один из них был бенедиктинским аббатством Сент-Этьен, известным как Мужское аббатство, на западной стороне; другой — монастырем Святой Троицы, известным как Женское аббатство, на востоке. У Монтене не хватало людей, чтобы защитить ни одно из них, и он приказал снести обе крепости. Большие западные башни Мужского аббатства, с которых открывалась несравненная перспектива для осаждающей армии, были заминированы и приготовлены к подрыву. Но Монтене опоздал. Передовой отряд численностью около 1.000 всадников под командованием герцога Кларенса добрался до города 15 августа. Он занял Женское аббатство и захватил незащищенные предместья на севере как раз в тот момент, когда начались работы по разрушению монастырских укреплений. Мужское аббатство было взято штурмом с помощью лестниц неповрежденным, прежде чем защитники успели подорвать мины.

^{10. Осада Кана, 15 августа — 20 сентября 1418 года}

18 августа 1417 года Генрих V прибыл к стенам города с основной частью английской армии. Защитники отвергли призыв герольда сдаться. "Мы не брали у вас этот город и не отдадим его вам", — ответил капитан в соответствии с проверенным временем ритуалом. Но город уже был обречен. Англичане перевезли свою артиллерию на баржах вверх по реке Орн и установили ее на крышах и стенах двух аббатств, заняв выгодные позиции, с которых они могли днем и ночью бросать свои снаряды на стены и здания осажденного города. С северной стороны они смогли подойти вплотную к стенам под прикрытием предместий. Было сделано несколько брешей. За короткое время большая часть города, состоявшая из деревянных домов, была разрушена. Конец наступил быстро. 4 сентября баталия короля, расположившаяся на западной стороне города, начала штурм стен старого города со стороны Мужского аббатства. Гийом де Монтене вывел почти все свои силы на стены, чтобы отбить его. Затем герцог Кларенс предпринял второй штурм из Женского аббатства с восточной стороны. Англичане в большом количестве перебрались через стены. Они пробивались через город с криками: "Кларенс! Кларенс! Святой Георгий!" и убивали всех, кого встречали на пути. На западной стороне старого города защитники все еще отбивались от штурмовых отрядов королевской баталии. Атакованные сразу спереди и сзади, большинство из них были убиты. Остальные бросили свои посты и бежали. Ворота были открыты, и английская армия хлынула внутрь. Достигнув укрепленного моста через Орн, они ворвались через непрочную оборону в Бург Сен-Жан. Весь город был отдан на растерзание и разграбление. Король приказал не трогать женщин и священников. Но вряд ли кто-то его послушал. Поколение спустя было правдоподобно заявлено, что в последовавшем за этим разгроме погибло от 1.800 до 1.900 жителей^[660].

Те, кто смог выжить, пытались спастись в цитадели со всеми ценностями, которые они могли унести. Не менее 1.000 человек, включая солдат, сумели укрыться внутри до того, как был поднят подъемный мост. Цитадель была самой сильной частью обороны города, большой квадратной крепостью с четырьмя угловыми башнями и рвами, постройка которой, вероятно, датируется XIII веком. Но она не была рассчитана на противостояние артиллерии. Англичане подтащили свои бомбарды по улицам и стреляли по стенам в упор. За короткое время они были пробиты в нескольких местах. Гийому де Монтене удалось отправить гонца с призывом о помощи к коннетаблю в Париж. Дофин заявил о своем твердом намерении освободить город. 10 сентября от имени короля был объявлен арьер-бан. Дворяне всей Франции были призваны явиться с оружием в руках в Этамп через пять недель, 15 октября. Но это были пустые жесты. Совету не хватило времени до 15 октября. В день, когда был провозглашен арьер-бан, Гийом де Монтене заключил условия капитуляции цитадели Кана. Французскому правительству давалось десять дней, до 19 сентября, чтобы явиться с армией помощи под личным командованием короля, Дофина или коннетабля. В противном случае цитадель должна была открыть свои ворота на следующее утро. Делегации из четырнадцати человек было разрешено покинуть цитадель, чтобы донести эти мрачные условия до королевского Совета в Париже^[661].

* * *

Герцог Бургундский начал поход на юг 10 августа 1417 года, вскоре после получения известия о высадке англичан в Нормандии. Его офицеры уже овладели крупными городами Пикардии: Монтрей, Сен-Рикье, Абвиль, Амьен, Дулен, Корби. В каждом городе они зачитывали манифест герцога на рыночной площади перед восторженными толпами. Были составлены и скреплены печатями официальные договоры, в которых герцог обещал им свою защиту, а горожане со своей стороны клялись поддерживать его политическую программу, снабжать его армию продовольствием и защищать свои стены от арманьякского правительства в Париже. Продвигаясь на юг во главе своей армии, Иоанн Бесстрашный почти не встретил сопротивления. 15 августа он вошел в Амьен. Там он столкнулся с эмиссаром королевского Совета Обером де Канни. Обер был фигурой, печально известной как рогоносец, чья супруга была любовницей Людовика Орлеанского. Говоря по заготовленному тексту в присутствии герцога и его ведущих капитанов, Обер от имени короля приказал ему распустить армию и вернуться в свои владения. Король и Дофин, сказал он, были возмущены поведением Иоанна, которое не подобало королевскому принцу и противоречило условиям Аррасского мира. Он и его лейтенанты открыто воевали против короля, добивались от подданных короля клятв верности и запретили платить королевские налоги. Иоанн вполне мог считать, что король находится в плену у своих арманьякских советников, добавил он, но это не является достаточно веской причиной, чтобы ввергать королевство в гражданскую войну в тот момент, когда все его ресурсы должны быть направлены против англичан.

Иоанн повел себя грубо и вызывающе и заявил эмиссару, что ему повезло, что его не обезглавили за доставку такого послания. Затем он дал свой ответ в письменном виде, который состоял в основном из оскорблений. Карлом VI, по его словам, манипулировали низкородные изгои, "непригодные для власти, лишенные родовитости, знаний, преданности, опыта или каких-либо других качеств". Смешно даже думать, что такая "грязь" может защищать интересы Франции в условиях нынешнего кризиса, а он был вынужден действовать в истинных интересах короля. Он не запрещал французам платить налоги, но лишь предотвратил их от уплаты денег предателям. Он не вступил в союз с англичанами, а вышел на поле боя, чтобы очистить правительство от тех, чья некомпетентность и вероломство позволили англичанам вторгнуться в королевство. Он не собирался распускать свою армию, но будет упорствовать до тех пор, пока не добьется своей цели. Клерк Обера де Канни неразумно раздал копии инструкций своего господина вместе с ответом Иоанна Бесстрашного. Копии ответа быстро переходили из рук в руки и попали в Париж раньше самого де Канни. Они произвели сенсацию. В столице о них заговорили на улицах. Совет, смущенный и разгневанный тем, что их декларация не оправдала себя, приказал заключить своего несчастного эмиссара в Бастилию. 26 августа Иоанн Бесстрашный вошел в Бове, расположенный менее чем в пятидесяти милях от столицы. Там к нему присоединились контингенты из Бургундии и Савойи, доведя численность его армии до подходящего для нападения на Париж. Из Бове Иоанн издал прокламацию, в которой объявил, что с 1 октября 1417 года отменяются налог с продаж и все другие военные налоги, кроме габеля^[662].

Под командованием коннетабля находилось около 5.000 человек, включая войска, недавно набранные Дофином в долине Луары. Большинство из них находилось в Париже. Но было еще 500 человек, размещенных в Сен-Дени, и небольшие гарнизоны, удерживающие линию по реке Уаза в Понтуазе, Л'Иль-Адане и Бомоне. Еще один гарнизон был размещен в Санлисе, в центре дорожной системы северного Иль-де-Франс. Контроль над долиной Уазы был важен для обеих сторон. Река была не только главной естественной линией обороны к северу от Парижа, но и единственным водным путем, по которому тяжелые пушки герцога могли быть легко переброшены в район Парижа. Однако оборона по Уазе потерпела крах, как только была испытана на прочность. Армия бургиньонов подошла к реке тремя колоннами. Жан де Фоссо и Гектор де Савез достигли Л'Иль-Адана с авангардом примерно в конце августа. Л'Иль-Адан был небольшим городком на Уазе с замком, на острове посреди реки, возвышавшимся над переправой. Командовал им его сеньор Жан де Вилье, камергер Карла VI, сыгравший видную роль в обороне Арфлёра, но его приверженность делу арманьяков считалась сомнительной. Он сразу же перешел на сторону герцога Бургундского и сдал город и мост. В результате бургиньогы смогли переправиться через реку и осадить Бомон, расположенный в четырех милях выше по течению. Бомон был городом на южном берегу Уазы со старым замком и большим укрепленным мостом, через который проходила главная дорога из Парижа в Амьен. Мост был взят штурмом, но замок продолжал сопротивляться. 3 сентября герцог Бургундский прибыл из Бове во главе собственной колонны войск. Он установил артиллерию на северном берегу и начал громить стены. После двух дней такого обстрела крепость получила серьезные повреждения, и гарнизон безоговорочно капитулировал, чтобы избежать штурма. Отвечая Оберу де Канни в Амьене, Иоанн Бесстрашный назвал арманьяков предателями и теперь намеревался поступить с ними как с таковыми. Девять главных командиров гарнизона были казнены, а их обезглавленные трупы повешены на дереве перед его лагерем^[663].

Жан де Люксембург к этому времени с третьей колонной достиг Уазы у Преси. Его войска переправились через реку на маленьких лодках или вброд и далее направились к Санлису. Люксембург послал вперед герольда в Санлис, чтобы призвать город открыть ворота. Капитаном Санлиса был Роберт д'Эсне, агрессивный орлеанист, недавно присланный из Парижа для организации обороны. Он считал древние стены города неприступными, отказался сдаться и начал готовить безнадежные вылазки против наступающей колонны бургиньонов. Горожане отказались сотрудничать с Робертом д'Эсне в этой самоубийственной стратегии и восстали, захватив капитана с его гарнизоном, убив при этом девять или десять солдат. На следующее утро, 9 сентября, они выставили их за ворота и приветствовали бургиньонов^[664].

9 сентября 1417 года бургиньоны осадили Понтуаз с обоих берегов Уазы. Теперь вся оборона за пределами Парижа рухнуло. Столкнувшись с угрюмой враждебностью горожан и с угрозой участи защитников Бомона, арманьякские гарнизоны в Иль-де-Франс отказались от борьбы. В Понтуазе, как только бургиньоны установили свою артиллерию перед воротами, горожане предстали вооруженными до зубов перед тремя гасконскими капитанами, которым было поручено защищать город, и приказали им добиваться капитуляции. В Мёлане, в десяти милях от него на Сене, важный укрепленный мост был покинут гарнизоном при приближении герцога. Группа местных дворян попыталась организовать оборону города, но 200 вооруженных горожан оттеснили их от стен, открыли ворота и передали их герцогу Бургундскому. Мант и Вернон, которые, судя по всему, не имели гарнизонов, отправили делегации, чтобы пригласить бургиньонов, даже не дожидаясь их появления. 14 сентября Иоанн Бесстрашный перешел Сену через мост в Мёлане. Продвигаясь на восток, его армия 16 сентября достигла моста Сен-Клу, где встретила первое решительное сопротивление. Большой замок на западном конце моста был заполнен войсками, припасами и вооружен артиллерией. Бургиньоны разрушили деревянный мост и обстреляли стены крепости, проделав в них бреши, достаточно большие для того, чтобы через них могли пройти всадники, засыпав внутренний двор обломками. Но защитники отказались сдаться, и бургиньоны не смогли пройти через ров^[665].

Для блокады Сен-Клу был оставлен отряд прикрытия с артиллерийской батареей, в то время как основная часть бургиньонов продвигалась к Монруж, тогда небольшой, окруженной виноградниками, деревне к юго-западу от Парижа. Там они выстроились в боевой порядок на равнине с видом на город. Бургиньоны оставались в Монруж с 21 сентября до конца месяца. Перед ними, в двух милях, находились старые крепостные стены Филиппа II Августа и обнесенный стеной Сен-Жермен. Они сожгли окрестные деревни, разграбили сельские особняки парижан и отправили конные отряды к воротам города, чтобы прощупать оборону. Стены Парижа с южной стороны были старыми и слабыми. Часть рва была непригодной для затопления, а большая часть с юга выходила на гору Сент-Женевьев. Несколько больших пригородов лежали за воротами незащищенными. Арманьяки сделали все возможное, чтобы укрепить оборону Парижа. Ворота Бюси и ворота Кордельеров были замурованы. Каменные мосты через ров были разрушены и заменены подъемными. Перед тремя главными воротами на южной стороне, Сен-Мишель, Сен-Жак и Борделе, защитники вырыли траншеи и построили укрепления из дерева, за которыми разместили сотни вооруженных людей.

Бургиньоны надеялись спровоцировать гарнизон выйти за стены и сразиться с ними в поле. На этот случай был подготовлен план сражения. Это интересный документ, поскольку он показывает, что Иоанн Бесстрашный изучил битву при Азенкуре и усвоил ее уроки. Герцог планировал разделить свои войска на три баталии: пеший авангард, кавалерийский отряд и небольшой арьергард, который должен был служить резервом. Лучники были размещены по английской манере, сгруппированными на каждом фланге латников, вместо того чтобы бесполезно находиться сзади. Построение войск было адаптировано к местности и распределено таким образом, чтобы избежать скученности на поле боя. План не допускал жесткости многих французских планов сражений, предусматривая варианты на случай различных непредвиденных обстоятельств. Он также решал дисциплинарные проблемы, которые ускорили уничтожение французов при Азенкуре. Людям было приказано придерживаться своих собственных подразделений под своими собственными знаменами. Никто не должен был покидать поле боя без разрешения под страхом смерти и конфискации имущества. Это был хорошо продуманный план. Но он так и не был проверен в действии. Из города не последовало никакого ответа^[666].

Внутри города арманьякские вожди никому не доверяли, но были вынуждены позволить избранным лояльным горожанам вооруженными находиться на стенах, которые иначе невозможно было защитить. Они боялись, что если позволить парижским контингентам присоединиться к атаке на бургундские позиции, то они перейдут к врагу, а если их оставить в Париже, то они восстанут и захватят город. Когда над гасконскими капитанами коннетабля насмехались за их неспособностью бросить вызов бургиньонам, они отвечали с грубой прямотой. "В наши обязанности не входит нападать на врага только для того, чтобы защитить нескольких крестьян, — говорили они, — мы здесь для того, чтобы держать город под контролем". Королевский Совет ввел систему наблюдения за горожанами. Кроме назначенных доверенных лиц, никому не разрешалось носить оружие, подниматься на стены или бродить у ворот, устраивать частные собрания или звонить в церковные колокола по ночам. За подозреваемыми в измене следили шпионы. Информаторы доносили на своих соседей. Ночные улицы отдавались эхом от цокота копыт конных патрулей. Купеческий прево, традиционно выступавший от имени горожан, был заменен чиновником Канцелярии. Все государственные чиновники, заподозренные в симпатиях к бургиньонам, были изгнаны, в том числе более двадцати судей и чиновников Парламента. Государственные служащие, видные горожане, доктора Университета и священнослужители были призваны к присяге на верность. Совет прикрывался высоким положением и растущей зрелостью молодого Дофина, который стал официальным лицом правительства, выступая с речами перед ведущими горожанами в ратуше Отель-де-Виль и призывая защитников к еще большим усилиям. Но за бравадой скрывался настоящий страх. Поскольку город был отрезан бургиньонами с севера и запада, ситуация с продовольствием ухудшилась, и цены начали стремительно расти, что стало мощным возбудителем недовольства и мятежа. В составе армии бургиньонов было много изгнанных участников восстания кабошьенов 1413 года и других людей, имевших друзей и родственников в городе. В город постоянно доставлялись послания, призывающие жителей к восстанию. Королевский Совет был хорошо осведомлен об этом, так как некоторые послания были перехвачены и зачитаны перед ним^[667].

Правительство коннетабля почти полностью лишилось денег. Манифесты герцога Бургундского против уплаты налогов соблюдались почти повсеместно. Поток налоговых поступлений иссяк. По главным городам королевства был разослан манифест, обличающий герцога и сопровождаемый отчаянными мольбами возобновить выплату налога с продаж. Он остался без ответа. Большинство городов перестали собирать талью, а многие вместо этого сделали добровольные пожертвования Иоанну Бесстрашному. Основным источником дохода правительства была прибыль от чеканки монет, полученная в результате последовательных девальваций последних нескольких месяцев. Но по мере того, как герцог Бургундский замыкал кольцо вокруг Парижа, монетные дворы становились все более недоступными. В начале осени правительство арманьяков финансировалось в основном за счет жителей Парижа. Совет подсчитал, что для защиты королевства от совместного наступления англичан и бургиньонов им необходим миллион золотых экю. Чтобы собрать эту сумму, он прибег к ряду краткосрочных мер. Был введен дополнительный габель, парижан заставили покупать соль в минимальных количествах. Совет увеличил прибыль парижского монетного двора, единственного надежно подконтрольного ему, приказав провести еще одну девальвацию монеты, вторую за год, в результате которой стоимость серебряных монет снизилась почти до половины их первоначальной стоимости. Арманьяки захватили часть сокровищницы Нотр-Дам и заставили главу собора одолжить им 3.500 франков под угрозой потерять еще больше. Они захватили бы и сокровищницы других парижских церквей, если бы чиновники не предупредили их, что им придется пробивать себе дорогу с помощью солдат. Карл VI в краткий миг просветления рассудка наложил вето на этот план. В результате были распроданы последние драгоценности из сокровищницы короля, включая некоторые из лучших сокровищ из коллекции Иоанна Беррийского, которые были оставлены ему с условием, что он никогда с ними не расстанется. Золото и серебро было отправлено на монетный двор для чеканки монет, а драгоценные вещи разломаны и проданы тому, кто больше заплатит. Самая ценная корона короля, так называемая Прекрасная королевская корона, была разломана на куски, а ее золотые зубцы и драгоценные камни заложены четырнадцати различным кредиторам. Подобными методами было собрано около 130.000 франков. Но оплата войск оставалась нерешенным делом. 13 сентября, когда пришло известие, что Иоанн Бесстрашный захватил мост в Мёлане, парижского банкира разбудили в полночь, чтобы он дал в долг деньги, срочно необходимые для того, чтобы предотвратить дезертирство гарнизона Венсена. "Мы ошеломлены наступлением герцога Бургундского, — ответил Совет, когда из Кана прибыли гонцы с мольбами о помощи, — мы ничего не можем для вас сделать, продолжайте действовать на свое усмотрение"^[668].

* * *

В полдень 20 сентября 1417 года Гийом де Монтене вышел из цитадели Кана и передал ключи от ворот Генриху V в соответствии с ранее заключенным договором. Солдатам гарнизона было разрешено уйти со своими лошадьми, одеждой и личным снаряжением, а также золотом, серебром или деньгами на сумму до 2.000 экю. Они отправились на усиление французского гарнизона Фалеза. Что касается горожан, то те, кто хотел остаться, должны были присягнуть на верность английскому королю, а тем, кто хотел уйти, разрешалось оставить только одежду, которая была на них. Неизвестно, сколько из них предпочли остаться, но известно, что по меньшей мере 700 человек согласились на безопасный проход в другие районы Франции. После полудня английский король в сопровождении своих братьев и ведущих дворян своей армии вошел во внешние ворота и вступил во владение разрушенными стенами цитадели^[669].

Теперь Генрих V приступил к организации постоянной администрации на завоеванных территориях, и эта задача должна была занять большую часть его внимания в последующие месяцы. Важнейшим вопросом были отношения захватчиков с коренным населением Нормандии. Военные ордонансы Генриха V, переизданные в расширенном виде перед походом на Кан, содержали обычные запреты на насилие над женщинами, стариками, священниками и монахами, разграбление церквей, а также свод правил, регулирующих обращение с местным населением: запрет на несанкционированные вылазки в деревни, захват продовольствия без оплаты, сжигание зданий и так далее. Наказания за нарушение этих предписаний могли быть очень суровыми и есть некоторые свидетельства того, что они хорошо соблюдались. Сообщается, что миряне даже ходили с выстриженными тонзурами и в священнических одеждах, чтобы обеспечить свою безопасность. Но в долгосрочной перспективе военной дисциплины было недостаточно. Главными проблемами были экономические, последствия военных разрушений и эмиграция. Покинутый своим населением, Арфлёр превратился в город-казарму, в значительной степени зависящий от Англии в плане людей, снабжения и денег. Паника, наполнившая дороги Нижней Нормандии беженцами при приближении англичан в августе 1417 года, грозила оставить большие территории одной из самых богатых сельскохозяйственных провинций Франции такими же пустынными, как окрестности Арфлёра или Кале. Разрушение важного порта Кан и гибель или эмиграция, возможно, четверти его населения стали серьезной неудачей для надежд Генриха V сделать свои завоевания самообеспечивающимися. Средневековые правители, возможно, не были искусными экономистами, но они были чувствительны к подобным последствиям. В письме в Лондон о взятии Кана герцог Кларенс сообщал, что "самая насущная потребность сейчас — это люди для заселения этих мест и для охраны их стен и цитаделей"^[670].

Овладев Каном, король созвал собрание своих советников и главных капитанов. Он сказал им, что намерен управлять своими завоеваниями как их законный правитель, а не как добычей от победы. Если он хочет, чтобы они представляли для него какую-то ценность, и если другие регионы будут побуждены покориться без боя, то жителей нужно будет побудить остаться и защитить их от анархии и военного разорения. Появились зачатки администрации. Английские бальи заменили французских в завоеванных областях. Сэр Джон Попхэм, первый английский бальи Кана, был во многом типичным англичанином, сделавшим карьеру в Нормандии: амбициозный хэмпширский рыцарь, которому еще не исполнилось двадцати лет, чья семья имела старые традиции служения дому Ланкастеров. Джон Эштон, еще один представитель Ланкастеров, стал сенешалем Байе, а затем бальи Котантена. Была создана временная финансовая администрация. Сэр Джон Типтофт, выдающийся администратор, который десятилетием ранее преобразовал финансы королевского двора в Англии, был назначен генеральным казначеем Нормандии и возглавил возрожденное Казначейство Нормандии с небольшим штатом сотрудников, в основном нормандцев, базировавшимся в Кане. Была отчеканена серебряная монета с легендой "HENRIC. DI. G. FRANCORUM REX". С самого начала были предприняты попытки показать, что англичане здесь останутся навсегда. Генрих V издал прокламацию, в которой предложил всем жителям Нижней Нормандии присягнуть ему на верность, в обмен на что они получат подтверждение владения своим имуществом и защиту в своих повседневных занятиях. Были назначены уполномоченные, которые должны были принять присягу жителей и выдать им грамоты, подтверждающие их верность. Были опубликованы указы, передающие более 400 нормандских приходов под защиту короля. Король обещал всем отменить несправедливые налоги прошлого, "такие как габель и тому подобное", и восстановить золотой стандарт монеты, который французы приписывали королю XIII века Людовику IX^[671].

Волна добровольных сдач началась с двух кафедральных городов Нижней Нормандии, Лизье и Байе. Оба они открыли ворота без сопротивления в конце сентября. Лизье не мог обороняться, и его уже покинула большая часть населения. Но в Байе находился королевский гарнизон из 200 латников и 50 арбалетчиков, один из самых больших в регионе. Судя по всему, они были вынуждены подчиниться жителям, как и арманьякские гарнизоны Понтуаза и Мёлана. Очевидно, что прокламация английского короля была важным фактором в обоих случаях. Панегиристы Генриха V утверждают, что почти все население Нижней Нормандии, независимо от ранга, радостно явилось к его уполномоченным, чтобы поклясться в верности. Это преувеличение. Значительное меньшинство предпочло отказаться от своего имущества и средств к существованию. Но очевидно, что внушительное число нормандцев все же приняли предложение короля, включая многих, кто бежал после его высадки, а также тех, кто жил в местах, которые еще не были завоеваны. Эти события вызвали мрачные размышления у хрониста из Сен-Дени. Он был возмущен тем, что так много нормандцев приняли "одиозное иго" короля Англии. Но ему не составило труда понять их причины. Это был результат распада страны на враждующие лагеря и глубокой усталости после десятилетия гражданской войны. У Иоанна Бесстрашного было много сторонников в Нормандии, особенно среди жителей городов. Как сказал другой современник, "у каждого был враг с двух сторон". Разграбление Кана с большими человеческими жертвами и уничтожением имущества стало страшным предупреждением о цене сопротивления. И с какой целью жители должны были сопротивляться? Чтобы сохранить номинальную власть безумного короля и правительства, которое было неспособно управлять королевством или защитить его от вторжения? Если английский король был более сильной стороной, говорил хронист, то пусть он правит и позволит им жить спокойно. Интересно, что он считал, что личность самого Генриха V имела к этому большое отношение. Генрих V имел репутацию победителя при Азенкуре и лучшего полководца своего времени. Он был суровым сторонником строгой дисциплины. У него была "осанка короля, безжалостного к мятежникам, но справедливого и мягкого к своим", — писал французский официальный хронист^[672].

Нехватка судов вынудила Генриха V оставить часть своей армии в Англии, чтобы быть переправленной на континент вторым рейсом. Примерно в конце сентября 1417 года граф Марч высадился в Сен-Ва-ла-Уг на оконечности полуострова Котантен с оставшимися войсками и присоединился к королю в Кане, доведя численность армии до 12.000 человек. 1 октября король двинулся на юг из Кана вверх по долине реки Орн и вторгся в герцогство Алансонское и графство Перш, которые вместе составляли владения герцога Алансонского. Овладение ими создало бы широкий пояс оккупированной англичанами территории, простирающейся от устья Сены до границ Бретани, отрезав полуостров Котантен от остальной Франции. Жан, герцог Алансонский, был убит при Азенкуре, оставив наследником сына-ребенка. Его вдова Мария Бретонская, сестра герцога Бретонского, с мужской решимостью защищала свои владения. Перед лицом одновременных угроз со стороны Иоанна Бесстрашного и Генриха V, Мария собрала на своих территориях и в Бретани от 3.000 до 4.000 человек, что превышало численность всех королевских гарнизонов в Нормандии. Алансон, столица герцогства, и Аржантан, охранявший долину реки Орн на северной его границе, имели мощные современные стены, которые защищали гарнизоны численностью около 1.100 человек каждый, что в четыре раза превышало число тех, кто оборонял Кан. Они пользовались мощной поддержкой жителей и толпы беженцев, которые стеклись туда при приближении английских войск. Но оборона велась неумело местными феодалами, которые были напуганы репутацией Генриха V и примером Кана. В результате все эти места были захвачены англичанами менее чем за две недели. Капитан Аржантана потребовал условий для капитуляции, как только англичане появились перед воротами. И договор о капитуляции был заключен на следующий день. Капитан Алансона продержался всего полтора дня, прежде чем заключить аналогичное соглашение. Кафедральный город Се выдержал штурм, но сдался, как только его защитники узнали о капитуляции Аржантана. Мощные гарнизоны герцогских замков в Эксмесе и Френе, похоже, также открыли ворота без сопротивления.

К концу октября все герцогство Алансонское было под английским контролем, за исключением Донфрона, одной из грозных крепостей, построенных английскими королями XII века во время их владычества в Нормандии, где все еще держался большой гарнизон под командованием бастарда герцогского дома. Тем временем отряды английской армии стремительно захватывали малочисленные гарнизоны графства Перш. Они захватили Верней, Мортань, Беллем, Сен-Реми-дю-Валь и многие другие мелкие населенные пункты, практически не встречая сопротивления. Видя, что ее дело проиграно, Мария Бретонская с маленьким сыном бежала, вероятно, в Бретань. Среди подданных герцогов Алансонских были сильны симпатии к Марии и поддержка дела арманьяков, и английским уполномоченным было труднее, чем обычно, убедить их присягнуть на верность Генриху V. Очень многие предпочли эмигрировать^[673].

Скорость, с которой рухнуло могущественное герцогство Алансонское, потрясла остальную Францию. В начале ноября 1417 года Иоанн V, герцог Бретонский в сопровождении 400 конных воинов въехал в город Алансон, чтобы спасти то, что он еще мог. Его целью было защитить как свое герцогство так и интересы своей сестры и племянника. Он также намеревался защитить соседние территории Анжуйского дома в Анжу и Мэне, четырнадцатилетний правитель которых Людовик III Анжуйский недавно был обручен с его дочерью. Английский король принял его в великолепном замке герцогов Алансонских, возвышающемся над городом с западной стороны. Согласно сообщениям, дошедшим до Парижа, Генрих V отнесся к своему гостю с пренебрежением. Когда герцог вошел в покои короля, его долго держали на коленях, прежде чем пригласили подняться. После нескольких дней переговоров был заключен договор о нейтралитете. Генрих V обязался не нападать ни на одну из частей владений Иоанна V, а тот, в свою очередь, согласился не предпринимать ничего, чтобы помешать вторжению Генриха V в остальную Францию. Герцог обещал закрыть свои территории для враждебных Англии войск, свои порты для вражеских кораблей и запретить своим подданным в Бретани или за ее пределами воевать против англичан. Аналогичное соглашение было заключено от имени Иоланды Анжуйской как опекуна Людовика III. Совет Карла VI воспринял сообщения об этих сделках с покорной усталостью. Обещания Иоанна V в основном соответствовали той политике, которой он придерживался в течение нескольких лет. Договор Иоланды Анжуйской с захватчиком был большим неудобством, поскольку она была тещей Дофина. Но Совет хоть и неохотно дал свое согласие. Это было лучше, чем потеря анжуйских территорий, которая привела бы к появлению английского короля по обе стороны Луары^[674].

* * *

После восьми бесплодных дней, проведенных перед стенами Парижа, армия бургиньонов отступила из Монруж под проливным дождем 29 сентября 1417 года. Не сумев спровоцировать восстание в столице, Иоанн Бесстрашный решил уморить голодом арманьякское правительство. Это должно было быть достигнуто путем размещения гарнизонов в наиболее важных узловых пунктах дорожной и речной сети, ведущей к Парижу. На восточной стороне города эта задача была возложена на лотарингского капитана Шарло де Дуйи (который называл себя "маршалом Лотарингии"). Он вторгся в Шампань и захватил Провен, который контролировал одну из двух главных дорог, ведущих в столицу с юго-востока. Жителям Провена не позволили защищать его их супруги. Они пришли в ужас от одной мысли о том, чтобы подвергать свои дома опасности разграбления, и заставили своих мужей открыть ворота города. В какой-то момент после этого Шарло двинулся на север и захватил остров-крепость Ла-Ферте-су-Жуарр на Марне, печально известную перевалочную базу, которая идеально подходила для того, чтобы остановить поставки по реке в Париж из северной Шампани и Лотарингии. К западу от столицы гарнизоны были размещены в главных крепостях на Сене и Уазе: Пуасси, Манте и Понтуазе. Еще один отряд численностью около 1.600 человек был отдан под командование Элиона де Жаквиля, старого вождя кабошьенов в 1413 году, и отправлен на запад, в Босе, который был источником большей части городских запасов зерна. Элион встретил там такие же деморализованные арманьякские гарнизоны, как и Жан де Тулонжон в Шампани. Большая крепость в Этампе, сильно пострадавшая во время кампании 1411 года, похоже, сдалась без боя. Галардон также открыл ворота. Шартр сдался 14 октября после нескольких дней осады, когда патриции и низшее духовенство при поддержке "коммун" силой вырвали ключи из рук муниципальных властей и открыли ворота. Чуть позже его примеру последовал Эврё, что привело к продвижению бургиньонов на запад, в долину реки Эр. В результате этих завоеваний бургиньоны Иоанна Бесстрашного оказались в пределах досягаемости англичан, которые в то время занимали соседнее графство Перш. Каждый из них настороженно следил за передвижениями другого. Генрих V послал герольда к герцогу Бургундскому из Алансона, а несколько недель спустя принял его камергера Гийома де Шамдивера. Но приближался момент, когда интересы двух лидеров должны были разойтись. Английский король разместил большие гарнизоны в Верней и других крепостях на границе графства Перш на случай, если у бургиньонов возникнет искушение расширить свои операции дальше на запад^[675].

Сам герцог Бургундский в начале октября с основной частью своей армии двинулся на Монлери. Внушительная королевская крепость, стоявшая над Орлеанской дорогой к югу от Парижа, в день его прибытия заключила договор о капитуляции на условиях и открыла ворота неделю спустя, 7 октября. Однако после этого дела герцога пошли наперекосяк. Бернар Арманьяк начал понимать, что если он не будет ничего делать, а только удерживать стены и улицы Парижа, город будет голодать. Поэтому в конце сентября 1417 года он приступил к более смелой стратегии, даже если это означало сокращение сил, имеющихся для удержания Парижа. Его главный лейтенант, гасконец, Рамоне де ла Герр захватил укрепленный мост Бомон-сюр-Уаз и вновь открыл главную дорогу на север. Бургиньоны были захвачены врасплох. Губернатор Шампани Иоанна Бесстрашного, который через несколько дней вошел в Бомон, думая, что он все еще находится в дружественных руках, был арестован и отправлен на обезглавливание на площадь Ле-Аль. В начале октября коннетабль вывел еще одну колонну войск из южных ворот Парижа посреди ночи и на рассвете обрушился на отряд бургиньонов, осаждавших замок Орсе к западу от Монлери. Арманьяки прорвали осаду, убив или взяв в плен многих осаждавших.

В то же время деятельность самого герцога Бургундского начала давать сбои. Несмотря на то, что он присваивал королевские доходы в завоеванных областях, у него быстро заканчивались деньги. На сегодняшний день он потратил на кампанию 300.000 ливров. Деньги уходили из его казны со скоростью около 100.000 ливров в месяц. К началу октября Иоанн начал опасаться, что его войска могут дезертировать раньше, чем он достигнет своей цели. Он был вынужден отказаться от осады Сен-Клу, где арманьякский гарнизон все еще держался после почти месячного обстрела артиллерией. 11 октября Иоанн повел свои войска к Корбею на Сене, в двадцати пяти милях вверх по течению от Парижа. Корбей был обнесенным стеной городом, защищенным огромной квадратной крепостью, возвышавшейся над рекой в северной части, и мощным замком, контролировавшим доступ к мосту с противоположного берега. Это был важный речной порт, где продукция из Бри и Гатине перегружалась на баржи для доставки на городские рынки. Овладение этим портом было жизненно необходимо для того, чтобы создать проблемы с продовольствием в столице. Но осада не задалась с самого начала. Цитадель, хотя и древняя, упорно оборонялась гасконским капитаном Арно Гийомом де Барбазаном. Условия в осадном лагере были ужасными. Дождь лил не переставая. Земля превратилась в море грязи. Бомбарды тонули в раскисшей земле, и артиллеристы не могли их правильно нацелить. Болезни распространились по переполненному лагерю. Арбалетчики и легкие артиллерийские орудия, установленные на стенах крепости, стреляли металлическими пульками в ряды осаждающих, нанося им тяжелые потери. Гарнизон в 200 человек был хорошо обеспечен продовольствием и понес лишь незначительные потери. 26 октября герцог Бургундский снял осаду, оставив большую часть своих запасов и осадный обоз. Это был второй раз за месяц, когда он потерпел неудачу перед важной крепостью^[676].

Чувствуя, что его попытка прорваться в Париж застопорилась, Иоанн Бесстрашный предпринял шаг, которого никто не предвидел. Он решил создать альтернативное правительство под своим контролем за пределами Парижа. Его главным инструментом стала королева. Изабелла Баварская по-прежнему находилась в замке в Туре под присмотром людей коннетабля, но согласно ордонансам она теоретически оставалась источником законной власти правительства во время отлучек Карла VI. Ее отношения с Иоанном Бесстрашным были сложными с тех пор, как двенадцатью годами ранее произошел печально известный случай, когда он выхватил восьмилетнего Людовика Гиеньского из рук ее сопровождающих под Парижем. Но уже давно было очевидно, что Иоанн был единственным человеком, который мог освободить ее от деспотичной опеки графа Арманьяка и его приспешников. В октябре 1417 года она отправила ему послание с просьбой о помощи. В ответ Иоанн отправил в Тур своего главного личного секретаря Жана де Дрозе. Его задачей было выяснить, готова ли королева выступить вместе с ним против правительства своего мужа. Жану де Дрозе удалось проникнуть в ее апартаменты в замке и они достигли предварительного взаимопонимания.

25 октября Иоанн Бесстрашный покинул Корбей с большим отрядом всадников и направился в Тур. Когда он достиг Вандома, отряд из 800 человек был отправлен вперед через лес под командованием двух капитанов. Был послан гонец, чтобы предупредить королеву об их приближении и организовать уловку, чтобы обмануть ее охрану. Рано утром 2 ноября Изабелла вызвала трех своих главных опекунов и сказала им, что желает послушать мессу в бенедиктинском аббатстве Мармутье в пригороде. Они нехотя согласились и проводили ее туда. Пока она была на мессе, первые отряды герцога достигли города. Один из офицеров герцога Бургундского, Гектор де Савез, вошел в церковь. Изабелла спросила его, где его люди. Получив ответ, что они находятся снаружи, она приказалаему арестовать своих опекунов. Главный из них, ненавистный ей хранитель Лоран Дюпюи, бежал из церкви и утонул при попытке пересечь Луару. Двое других были схвачены вместе с несколькими членами их свиты. Ближе к утру из Вандома прибыл Иоанн Бесстрашный. В город было отправлено послание от имени королевы и герцога с требованием впустить их. Арманьякский капитан хотел отказать, но его одолели жители и заставили отступить в замок, а ворота были открыты для бургиньонов. Вечером замок был сдан офицерам герцога. Иоанн разместил в нем гарнизон из 200 человек под командованием Шарля Лаббе, солдата удачи на его жалованье. Теперь герцог получил во владение не только королеву, но и один из главных городов долины Луары, регион, который до сих пор полностью находился под контролем арманьяков. Днем Изабелла и герцог расположились в зданиях аббатства Сент-Мартен и провели переговоры о заключении официального союза. От их общего имени была выпущена прокламация, подобная той, которую герцог расклеивал на рыночных площадях по всей северной Франции, приказывающая жителям Тура больше не платить налог с продаж^[677].

8 ноября 1417 года герцог Бургундский с помпой въехал в Шартр, за ним в тот же день последовала королева со своей скромной свитой: четыре кареты с ее фрейлинами и один рыцарь, ехавший рядом. 11 ноября от имени Изабеллы была выпущена прокламация, адресованная обнесенным стенами городам Франции. Она напоминала им, что по указу короля управление страной возложено на нее и осуждала арманьякских советников, собравшихся вокруг безвольной фигуры короля. Эти "маленькие человечки", сказала она, узурпировали власть и использовали ее для потакания своим преступным наклонностям. Они сорвали ее попытки восстановить мир в королевстве, держали в плену Дофина, отстранили ее от власти и разграбили ее имущество. С июля они вывели большую часть своих войск из Нормандии и оставили эту провинцию англичанам. Изабелла публично поддержала кампанию герцога Бургундского по вырыванию власти из их рук и приказала всем французам игнорировать приказы Совета в Париже и оказывать герцогу всевозможную поддержку.

Иоанн Бесстрашный оставался в Шартре с королевой большую часть оставшегося месяца, создавая альтернативное правительство. Эсташ де Лэтр, который недолго служил канцлером Франции во время восстания кабошьенов, был вновь назначен на этот пост. Незаметный посредник Жан де Дрозе стал главным секретарем королевы. Для управления королевскими доходами за пределами Парижа была создана новая финансовая администрация, в которую вошли казначей, генеральный сборщик налогов, контролер и два генеральных директора финансов. Главной фигурой в зарождающейся администрации был Филипп де Морвилье, юрист из Амьена и выдающийся адвокат в Парижском Парламенте, пока в 1416 году он не был изгнан из города за свои бургиньонские симпатии. Вместо Парижского Парламента было предложено создать два новых высших суда: один в Амьене для северных провинций под председательством Филиппа, другой в Шартре под председательством Жана Рапью, еще одного парижского изгнанника, который когда-то был председателем Парижского суда. Изабелла подписывала свои акты "милостью Божьей, королева Франции, наделенная по безоговорочной милости нашего повелителя короля и его Большого Совета правом управления и руководства этим королевством во время недееспособности нашего господина короля". Одним из ее первых актов было предоставление не менее 200.000 ливров из доходов короля герцогу Бургундскому^[678].

Королевский Совет был поставлен в тупик этими событиями. Как только весть о вызволении королевы достигла Парижа, коннетабль созвал Большой Совет. Король был приглашен в зал заседаний, чтобы лично председательствовать на нем, поскольку все полномочия, ранее возложенные на Изабеллу Баварскую, были аннулированы и переданы Дофину. Теперь молодой принц стал титулярным генерал-лейтенантом своего отца во всей Франции. Но было далеко не ясно, сможет ли правительство удержать Париж. 23 ноября 1417 года заговор с целью захвата ворот Борделе и пропуска бургиньонов в город был раскрыт всего за несколько часов до того, как он должен был быть приведен в исполнение. Бургундский капитан Гектор де Савез уже ждал у ворот со своими людьми, а Иоанн Бесстрашный стоял наготове в Вильневе с остатками своей армии, когда заговор был предан одним из главарей. По мере того, как северные провинции все больше ускользали из-под их контроля, советники Арманьяка обратились к дворянству и городам юга Франции с просьбой выделить деньги и войска, чтобы привести мятежные области к повиновению. Никто не пошевелился. Налоговые послабления, обещанные герцогом Бургундским, оказались слишком привлекательными^[679]. Арманьяки были вынуждены пойти на сделку с англичанами. После нескольких недель безрезультатных переговоров через герольдов, Рено де Шартр в конце октября отправился в Нормандию с Готье Колем и другими чиновниками, имея при себе предложения, которые не сохранились, но, похоже, представляли собой прогресс по сравнению с предыдущими французскими предложениями.

Прибыв в Онфлёр, Рено и его спутники обнаружили, что королевский гарнизон находится в унынии, не зная, как долго он сможет продержаться. 28 ноября 1417 года послы встретились с советниками Генриха V в зале поместья Барневиль в лесу между Онфлёром и Туком. Английскую сторону представляли стюард Генриха V сэр Уолтер Хангерфорд и переговорщик Филипп Морган, все еще таящий обиду за неудачную конференцию в Бове. В результате большая часть первого дня прошла во взаимных упреках, когда каждая сторона обвиняла другую в провале дипломатических усилий последних трех лет. Затем французских послов сопроводили в лагерь Генриха V в Фалезе, где английская армия только что приступила к осаде крупнейшего королевского гарнизона в Нижней Нормандии. Должно быть, это было отрезвляющее зрелище. Фалез был главной французской крепостью на нормандской границе. Расположенные на высокой скале на западной окраине города, большой квадратный замок Генриха I Английского и круглая башня Филиппа II Августа возвышались над нижней частью города, обнесенного стеной с башнями и укрепленными воротами. Вся английская армия была размещена на склонах холмов вокруг города, которые уже были покрыты снегом. В каждом секторе осады люди строили зимние кварталы из дерева, целые небольшие поселки, укрепленные линиями глубоких траншей для защиты от вылазок из города. Обозы с вооруженным эскортом регулярно доставляли припасы с причалов Кана.

Английский король принял послов более любезно, чем Филипп Морган. Но было очевидно, что договориться не удастся. Рено де Шартр вернулся в Париж 21 декабря, чтобы сообщить о провале своей миссии. Английский король, по его словам, был в высшей степени уверен в себе. Его территориальные требования расширялись с каждым новым завоеванием. Интересно, что Рено сомневался в том, что между Генрихом V и Иоанном Бесстрашным действительно существовал союз, как предполагал Совет. Но было очевидно, что Генрих V был хорошо информирован о событиях вокруг Парижа и не видел причин для компромисса. "Видя раскол в стране, он думает, что может взять все". Архиепископ предложил Генриху V, перед отъездом из под Фалеза, встретиться в новом году. Генрих V согласился, но после рассмотрения отчета посла королевский Совет в Париже решил, что новая встреча бессмысленна^[680].

Английский король стремился сохранить свои силы и избежать ненужных потерь. Он не предпринимал попыток штурма Фалеза. Вместо этого он сосредоточился на методичном разрушении этого места с помощью своей артиллерии. Он начал с нижнего города, который располагался в низменности и был более уязвим, чем замок. Английские пушки били по стенам и превратили церкви, башни и дома в руины. Обороной города командовали будущий маршал Жильбер де Лафайет и дворянин из Дофине Гийом де Мейон. Оба они были опытными профессиональными солдатами, много лет прослужившими в итальянских кампаниях Жана де Бусико. Под их командованием, помимо жителей, находилось около 600 человек, многие из которых ранее служили в Кане. Но без надежды на помощь оказалось невозможным заставить их продолжать обороняться. После более чем двухнедельной бомбардировки 20 декабря город заключил соглашение об условной капитуляции, которое теперь стало стандартной формой. Если не появится армия помощи во главе с королем, Дофином или коннетаблем лично, город обязывался сдаться, 2 января 1418 года, на милость короля. Все английские военнопленные должны были быть освобождены. Все оружие и запасы, особенно артиллерия и арбалеты, должны были быть оставлены для английского гарнизона. В назначенный день ворота были открыты, и осаждающие обратили свое внимание на замок. Это была более трудная цель, построенная на скале, которая была непроницаема для мин и слишком высока для английских бомбард. В замке был размещен отдельный гарнизон под командованием нормандского капитана Оливье де Мони, который решил продержаться там столько, сколько сможет^[681].

* * *

23 декабря 1417 года, когда жители Фалеза ждали ответа на вопрос, получат ли они помощь, королева и герцог Бургундский прибыли в Труа, который они выбрали местом своей новой администрации. Труа находился дальше от англичан, чем Шартр, был сильно бургиньонским по настроениям и имел лучшую связь с владениями герцога в Бургундии и Фландрии. Советники и ведущие горожане собрались перед воротами под проливным дождем, чтобы приветствовать королеву, а колокола всех городских церквей зазвонили в знак радости. Королева поселилась в особняке богатого купца, а ее Совет и администрация были размещены в старом городе в бывшем дворце графов Шампани. Здесь 10 января 1418 года Изабелла официально передала управление королевством герцогу Бургундскому. Она объявила графа Арманьяка отстраненным от должности констебля Франции и заменила его союзником герцога Карлом, герцогом Лотарингским. От громоздкого плана создания двух новых региональных апелляционных судов отказались. Вместо этого были упразднены Парламент и все высшие суды Парижа, а также судебные учреждения королевского двора, Счетная палата и другие финансовые трибуналы столицы. Все их функции были переданы новым параллельным учреждениям в Труа. Рудиментарные финансовые департаменты, созданные в Шартре, были реорганизованы и расширены, в основном за счет чиновников, прикомандированных из финансовых структур герцога^[682].

Однако в военном отношении новое правительство в Труа было слабым. Иоанн Бесстрашный был вынужден из-за недостатка финансов распустить большую часть своей армии. Контингенты из Артуа и Пикардии, составлявшие примерно половину ее численности, были распущены в конце ноября 1417 года, а бургундцы — вскоре после прибытия герцога в Труа. Лишь несколько отборных отрядов остались с ним на зиму. Граф Арманьяк воспользовался предоставившейся возможностью. Он собрал армию численностью около 3.000 человек из войск Парижа и Сен-Дени и передал их под командование Таннеги дю Шателя и Арно Гийома де Барбазана. В течение января 1418 года они очистили от бургиньонских гарнизонов основные пути, ведущие к столице. Гарнизон Этампа был рад бежать с охранной грамотой и своими лошадьми, оружием и деньгами после того, как арманьяки подвели под стены мины. Монлери был сдан за деньги после того, как итальянские арбалетчики арманьяков нанесли гарнизону большие потери, что стало одним из самых ранних зарегистрированных случаев использования стальных арбалетов во Франции. Изысканный дворец удовольствий Жана де Монтегю в Маркуси был разрушен артиллерийским огнем, а бургиньоны в течение двух недель держались среди руин. Мощная крепость Шеврез, возвышающаяся на 250 футов над рекой Иветт, яростно оборонялась самым большим бургиньонским гарнизоном в регионе. Она была взята штурмом после того, как ее стены были пробиты артиллерийским огнем, а гарнизон был почти уничтожен. Эти операции вновь открыли Орлеанскую дорогу и восстановили доступ столицы к большей части зернохранилищ Босе и скотоводческим районам Мэна. На противоположной стороне Парижа арманьяки к концу января разместили гарнизоны вдоль всех основных дорог и речных путей к северу и востоку от города. Осада Парижа бургиньонами была прорвана^[683].

Тем временем англичане могли беспрепятственно продвигаться на запад. Гарнизон Оливье де Мони в замке Фалез достиг предела своей выносливости. Англичане перекинули мост через сухой ров, отделяющий цитадель от города, и построили укрытия у основания стен, где они принялись за работу, разбивая каменную кладку кирками и ломами. В конце концов им удалось пробить брешь шириной в сорок ярдов. 1 февраля 1418 года гарнизон заключил соглашение о капитуляции на обычных условиях. Наконец, 16 февраля замок открыл ворота. Как и защитники города, гарнизон замка сдался безоговорочно и, как и они, был задержан для выкупа. Но только после того, как их отправили на работы по ремонту стен замка, которые были повреждены в результате их сопротивления. Оливье де Мони был вынужден лично оплатить материалы и найм дополнительных рабочих. Сдача замка Фалез после двухмесячной осады, в ходе которой арманьякское правительство не сделало ничего, чтобы помочь осажденной крепости, вызвала новую волну дезертирства среди небольших городов и замков региона. Генрих V решил воспользоваться падением боевого духа противника и начать завоевание остальной части Нижней Нормандии. Младший брат короля, Хамфри, герцог Глостер, был отправлен на запад, чтобы вторгнуться на полуостров Котантен при поддержке графов Марч и Хантингдона, значительной части армии и артиллерийского парка. Герцог Кларенс и граф Солсбери получили задание очистить долину реки Тук от оставшихся французских гарнизонов и раздвинуть границы английской оккупации на восток к рекам Сена и Эр. В то же время английские гарнизоны из герцогства Алансонского и графства Перш были отправлены проверить на прочность оборону Босе и долины Луары. В середине февраля 1418 года большой английский рейдовый отряд проник через Босе в Шатоден и подошел на расстояние нескольких миль к Орлеану^[684].

В первые недели 1418 года арманьякские советники Карла VI наконец поняли, что их политика концентрации всех своих ограниченных ресурсов против герцога Бургундского завела их в тупик. Было очень правильным очистить пути снабжения Парижа и сдержать растущий гнев горожан. Но все это вряд ли стоило делать, если ценой этого было уничтожение авторитета правительства в остальной Франции. Завоевания Генриха V лишали арманьяков некоторых из самых богатых регионов и лучших мест для набора войск. Везде, где английские войска продвигались вперед, сопротивление ослабевало. Там, куда они еще не проникли, люди обращались за защитой к герцогу Бургундскому. Неспособность противостоять захватчикам повсеместно возлагалась на правительство. Иоанн Бесстрашный умело воспользовался растущим презрением к правительству коннетабля. В каждый регион были назначены региональные комиссары, которые должны были убедить жителей перейти на сторону правительства королевы^[685].

Первые плоды этой политики были собраны в Верхней Нормандии, исключительно уязвимом регионе, который теперь находился на переднем крае борьбы с английским врагом. Большинство высшей знати Нормандии придерживалось твердых арманьякских симпатий, в то время как бургиньоны в целом были главенствующей партией в городах. Представителем герцога здесь был его советник Роже де Бреоте, которого он назначил губернатором Нормандии. Но главным действующим лицом был племянник Роже, Ги Ле-Бютеллье, амбициозный, но обремененный долгами дворянин из Па-де-Ко, который был назначен "послом, агентом и специальным представителем" королевы. Дьепп выгнал королевских чиновников и назначил его своим капитаном. Кодбек последовал его примеру. Обнесенный стеной город Гурне на северо-востоке провинции пригласил капитана-бургиньона из Бове. Но самой серьезной потерей стал Руан, столица провинции и второй город королевства. Руанцы никогда добровольно не принимали арманьякский гарнизон, навязанный им Дофином в июле предыдущего года, и они становились все более беспокойными после того, как королева создала свое собственное правительство. В дополнение к давнему неприятию королевских налогов, в Руане появилась реальная обеспокоенность тем, что парижское правительство не способно защитить их от англичан. Они жили в ежедневном страхе перед нападением, говорили их представители Филиппу, графу Шароле. Они не доверяли ни королю, ни Дофину, видя, как те "подвели всех остальных".

В новом году королевский Совет в Париже назначил лейтенанта в Верхней Нормандии, Роберта де Бракмона. Роберт был профессиональным военным, тесно связанным с Орлеанским домом, и в настоящее время был адмиралом Франции. Будучи коренным нормандцем, в молодости он заработал репутацию и состояние в Испании, где дослужился до звания адмирала Кастилии. Бракмон был послан с войском занять Руан и взять на себя оборону трех нормандских владений к северу от Сены и уцелевшего французского анклава в Онфлёре. Но когда он прибыл в Руан, горожане захлопнули ворота перед его носом. Бракмон занял укрепленный монастырь Сент-Катрин, который возвышался над городом к востоку от стен. Жители, опасаясь штурма, вызвали Ги Ле-Бютеллье из Дьеппа для защиты. Он прибыл с отрядом бургиньонов 12 января 1418 года. Ги овладел городом и с помощью горожан осадил бретонский гарнизон в цитадели, и стал бить из артиллерии по ее стенам. После пяти дней этого испытания капитан цитадели Жан де Аркур сдался. Вскоре после этого Роберт де Бракмон оставил монастырь Сент-Катрин горожанам и отступил^[686].

Захват Руана и большей части Верхней Нормандии бургиньонами Иоанна Бесстрашного вызвала душевные терзания в Париже. В то же время это поставило самого герцога перед настоящей дилеммой. Именно его офицеры, а не капитаны и лейтенанты парижского правительства, теперь противостояли англичанам на реке Эр и в низовьях Сены. Они должны были защищать местное население от захватчика. Впервые обе стороны гражданской войны во Франции больше боялись англичан, чем друг друга. Чтобы не потерпеть поражение от английского короля по отдельности, им нужно было найти способ сотрудничества. Первым предложил переговоры герцог Бургундский. Это предложение было воспринято арманьякскими советниками в Париже с явным неудовольствием. Но когда обе стороны вгляделись в открывшуюся бездну, они, наконец, достигли точки, когда альтернативы не осталось. В конце января 1418 года они договорились встретиться где-нибудь возле Монтеро, крепости у слияния Сены и Йонны к юго-востоку от Парижа, которую в настоящее время удерживали войска графа Арманьяка. Были приняты предварительные меры для совместного контрнаступления против англичан, исходя из предположения, что соглашение все же будет достигнуто. От имени короля были подготовлены указы, в которых провинциальным бальи и сенешалям по всей Франции предписывалось созвать всех владельцев фьефов и по четыре человека от каждого прихода. Им надлежало явиться в Шартр 1 мая во всеоружии, чтобы противостоять общему врагу. Эти планы предполагали, что мирная конференция состоится в феврале или марте, что оставит достаточно времени для того, чтобы войска явились на сбор в назначенный день, а чиновники запустили громоздкий механизм сбора налогов, чтобы выплатить им жалование. Но вскоре график начал срываться. Много времени было потеряно, пока представители сторон спорили о формате конференции и составе делегатов. Предварительные вопросы были решены только 27 марта 1418 года. Было решено, что конференция откроется в середине апреля в зданиях заброшенного бенедиктинского монастыря Ла-Томб на берегу Сены к юго-востоку от Парижа, на полпути между арманьякским гарнизоном в Монтеро и бургиньонским гарнизоном в Бре-сюр-Сен. Каждая сторона ограничивалась свитой из ста человек без доспехов, кроме перчаток и кожаных нагрудников, и без оружия, кроме мечей и кинжалов. Жорж де Ла Тремуй, влиятельный барон из Пуату, одинаково плохо ладивший с обеими сторонами, получил задание охранять конференцию и поддерживать мир в монастыре. Найти подходящего посредника для председательства оказалось чрезвычайно сложно. В конечном итоге выбор пал на Иоанна V, герцога Бретонского, союзника герцога Бургундского, но, вероятно, наиболее близкого к нейтралитету человеку, которого только можно было найти среди принцев^[687].

За несколько недель до открытия конференции арманьяки пытались улучшить свое положение на переговорах, укрепляя свою власть в Иль-де-Франс. 2 февраля 1418 года Карл VI был доставлен из своих покоев во дворце в Сен-Дени, чтобы принять Орифламму из рук аббата. На следующий день коннетабль выступил в поход против бургиньонского гарнизона Санлиса во главе примерно 4.000 человек, взяв с собой короля и большинство главных военачальников^[688]. Cанлис стал сосредоточием страстей, разделявших Францию. По мере приближения армии коннетабля городская олигархия собралась, чтобы решить, что делать. Горожане были настроены решительно бургиньонски. Но зажиточные патриции, купцы и юристы считали, что не может быть и речи об отказе принять короля лично. Они отправили делегацию к королю и графу Арманьяку и заявили, что смогут договориться о сдаче города, если бургиньонскому гарнизону предложат безопасно покинуть его, а жители получат коллективное прощение за то, что вообще его приняли. Эти условия были приняты. Однако бургиньонский капитан города, суровый профессиональный солдат по имени Пьер Трулар де Мокруа, отказался от сделки. Когда делегаты вернулась в город, он приказал арестовать их и бросить в тюрьму. Основная масса населения, поддержанная толпой беженцев, стекшихся в город в поисках спасения, поддержала капитана. Они вышли на улицы с криками: "Да здравствует герцог Бургундский, который отменил королевские налоги и восстановил наши древние свободы". Когда королевская армия подошла к воротам, их встретили криками оскорблений и арбалетными болтами. Граф Арманьяк послал в Париж за артиллерией, и армия окопалась для длительной осады. Осада Санлиса стала одной из самых жестоких в войне. Это был неблагоприятный фон для ведения мирных переговоров^[689].

Пока французы пытались организовать мирную конференцию, англичане продолжали свои завоевания. В марте 1418 года герцог Глостер захватил весь полуостров Котантен, встретив лишь незначительное сопротивление. Мощная крепость Конде-сюр-Нуаро была взята штурмом. Жители Вира уже за несколько недель до этого решили покориться и после непродолжительной осады они открыли ворота. Ториньи сдался при приближении герцога. Сен-Ло сдался сразу же после начала осады. Валонь открыл ворота, когда англичане начали подкапываться под стены. Цитадель Карантана сдалась, не оказав сопротивления. Николя Пайнель, главный территориальный магнат Котантена, покинул внушительный замок своей семьи в Брикебеке и укрылся за стенами Кутанса. Но через несколько дней был вынужден его сдать. Могучая крепость Сен-Совер, которая в 1370-х годах почти год сопротивлялась Бертрану Дю Геклену, была сдана гарнизоном, когда ее собирались штурмовать.

Только в середине марта, когда герцог Глостер прибыл к Шербуру, его продвижение было остановлено. Шербур был впечатляющей крепостью. Город был защищен современными стенами и вооружен артиллерией. Все мосты через ров, при приближении англичан, были разрушены. Предместья были сожжены. Большая клиновидная цитадель Карла Злого, возведенная в 1360-х годах, доминировала над гаванью с восточной стороны. Массивная крепость, пещерные хранилища, стена с шестнадцатью башнями, каменные флигели и широкий морской канал, служивший непреодолимым рвом, поразили разведчиков Глостера своей неприступностью. И городом, и замком командовал Жан Пике де Ла Э. Он был не профессиональным военным, а парижским бизнесменом, сколотившим состояние на управлении финансами королевской семьи, в результате чего стал главной мишенью кабошьенов во время восстания 1413 года. Но он, очевидно, был человеком сильной воли и мужества, который пользовался большей поддержкой среди жителей Шербура, чем профессиональные капитаны, назначенные для защиты других городов. Англичане попытались подойти к стенам через открытые песчаные дюны, но были отброшены назад артиллерийским огнем. Герцог Глостер был вынужден приказать своим людям окопаться для длительной осады и вызвать корабли с Нормандских островов, чтобы заблокировать крепость с моря. Глостеру суждено было оставаться там в течение шести месяцев^[690].

В конце марта 1418 года герцог Кларенс из долины реки Тук, направился к рекам Сена и Эр. Там сопротивление было едва ли сильней, чем в Котантене. Регион был практически без гарнизонов, и его покинуло большинство местной знати. Замок Аркур на равнине Нойбур был колыбелью одной из великих дворянских династий Нормандии и одним из самых сильно укрепленных мест в регионе. Но сам граф д'Аркур находился в Омале в Верхней Нормандии, защищая свои владения от бургиньонов. Его замок и сокровищница в Аркуре были оставлены на его супругу, бальи и небольшой гарнизон, состоявший из ополчения местных жителей и генуэзских арбалетчиков. Они сдались без боя. Укрепленное аббатство Ле-Бек-Эллуэн, расположенное в нескольких милях к северу, было покинуто аббатом, который скрывался в Париже и Понтуазе. Но настоятель, поддерживаемый местным дворянином и массой отчаявшихся беженцев, держался дольше, чем профессионалы из Аркура. Они выдержали осаду в течение месяца, прежде чем сдаться в начале мая. Гарнизоны этих мест сдались даже без формальной отсрочки для получения помощи. Этот традиционный прием для спасения чести капитана казался все более бессмысленным после девяти месяцев, в течение которых коннетабль едва ли пошевелил пальцем, чтобы защитить Нормандию от англичан. Вся Нижняя Нормандия теперь находилась в руках англичан, за исключением Шербура, Онфлёра и Донфрона, а также округов Авранш и Понторсон на границе с Бретанью. Перспективы этих мест казались плачевными. Онфлёр был отрезан наступлением герцога Кларенса, Шербур находился в тесной осаде, а Донфрон медленно душился осадой графом Уориком^[691].

* * *

Конференция в Ла-Томбе наконец открылась в середине апреля 1418 года. Рено де Шартр выступал в качестве главного переговорщика от правительства арманьяков. Герцог Орлеанский был представлен своим канцлером Гийомом Кузино. Бургундскую делегацию возглавлял Анри де Савуази, бывший советник Парламента, недавно получивший должность архиепископа Санса. Будучи убежденным сторонником герцога, он был крайне неприятен арманьякскому Совету, который отказался признать его избрание на должность и силой выдворил его из епископского города. Все делегации постоянно оглядывались на события в других странах. Первые заседания были омрачены неуклонным продвижением армии герцога Кларенса к Эврё и драматическими событиями при осаде Санлиса^[692].

Санлис подвергся сильной бомбардировке, которая к этому времени разрушила стены в нескольких местах и снесла большую часть города, включая часть старого королевского дворца. 12 апреля 1418 года, во время открытия конференции, защитники заключили соглашение об условиях капитуляции. Они обещали, что если в течение недели, к 19 апреля, они не получат помощи, то откроют ворота графу Арманьяку и выплатят репарацию в размере 60.000 франков для возмещения ущерба, нанесенного городу. Обе стороны опасались, что при поражении потеряют лицо и ослабят свои позиции в Ла-Томбе. Бургиньоны, которые вели активную кампанию атак на осадные линии Арманьяка, начали организовывать отряд помощи городу до истечения срока. Сын герцога Бургундского, Филипп, граф Шароле, находившийся в Аррасе, созвал срочную конференцию городов бургундского подданства в Амьене для сбора средств и людей. Военные операции были поручены агрессивному губернатору Артуа Жану де Фоссо и Жану Люксембургу, который теперь был признан главным полководцем бургиньонов. Они разместили свой штаб в Понтуазе. Из Артуа и валлонской Фландрии были вызваны все свободные военнообязанные, чтобы присоединиться к ним^[693].

В Ла-Томбе упрямство участников переговоров то усиливалось, то ослабевало с каждым новым известием, поступавшим с фронта. Первые предложения открывали мало возможностей для компромисса. Помимо обычных планов общей амнистии и взаимной реституции конфискованного имущества, которые были характерны для каждого мирного договора с 1409 года, представители герцога Бургундского выдвинули три главных требования: во-первых, герцог должен был свободно войти в Париж с любыми силами и иметь неограниченный доступ к королю и Дофину; во-вторых, все властные полномочия, на которые претендовала королева, должны были быть признаны без оговорок; и в-третьих, все государственные должности должны были быть в ее распоряжении. Начальное предложение арманьяков состояло, по сути, в возвращении к статус-кво на момент подтверждения Аррасского мира: Иоанн Бесстрашный должен был сдать все города, занятые его бургиньонами на севере Франции, и вывести оттуда свои гарнизоны; его "нововведения", под которыми они подразумевали меры, принятые от имени королевы с ноября 1417 года, должны были быть отменены по усмотрению Парламента; герцог должен был подписать письменное отречение от своих союзов с Генрихом V и Сигизмундом I, воздержаться от всех военных действий против правительства короля и объединиться с королевской армией против англичан. Эти требования были не более чем взаимными призывами к безоговорочной капитуляции. Но арманьяки были не в том положении, чтобы настаивать. Они отчаянно нуждались в сделке и уже решили уступить многое из того, что требовал Иоанн Бесстрашный. Они были готовы предоставить королеве и герцогу Бургундскому доступ к Дофину. Они все еще сопротивлялись требованию Иоанна Бесстрашного, чтобы все назначения были переданы в руки королевы, но в частном порядке решили уступить и в этом, если придется. Неизменным камнем преткновения оставалось требование бургиньонов впустить их в Париж с неограниченной силой. Это, как сказал один из арманьякских советников послам герцога Савойского, позволило бы Иоанну разорвать любое соглашение, захватить Дофина и диктовать свои условия. Самое большее, что они допустили, это то, что Иоанн Бесстрашный мог привести увеличенный отряд телохранителей из четырех или пяти сотен человек, и, возможно, еще больше, если все пойдет по плану^[694].

19 апреля 1418 года, в день, назначенный для сдачи Санлиса, две колонны бургиньонов приближались к городу, чтобы снять осаду. Одна, под командованием Жана Люксембурга, вышла из Понтуаза за два дня до этого. Другая, подошедшая с востока, являлась отрядом Шарло де Дуйи из Шампани. Но когда взошло солнце, ни один из отрядов не подошел к городу. Граф Арманьяк призвал гарнизон сдаться согласно договору. Из города ответили, что назначенный час еще не наступил, и заявили, что им уже помогли. Граф не желал слышать ничего подобного. Когда гарнизон остался непреклонным, он привел четырех из шести заложников, предоставленных по условиям капитуляции, и, не обращая внимания на протесты своих капитанов, приказал обезглавить и расчленить их перед городскими воротами, а части их тел развесить на крючьях по стенам. В ответ защитники вывели на стены шестнадцать пленных арманьяков и расправились с ними на виду у осаждающих. Было ясно, что для взятия Санлиса арманьякам придется разгромить приближающиеся колонны бургиньонов. Коннетабль попытался противостоять им по отдельности, прежде чем они смогут объединить свои силы. Он направил свои войска на запад через лес Шантильи против Жана Люксембурга и выстроил их в боевой порядок на противоположной стороне дороги. Обе армии сошлись на расстоянии нескольких сотен ярдов и в течение шести часов огрызались друг на друга. С наступлением ночи до графа Арманьяка дошли вести о том, что вылазка из Санлиса разорила его лагерь, захватила обоз и уничтожила большую часть осадного оборудования. Затем последовали сообщения о том, что Шарло де Дуйи находится всего в нескольких милях от него. Оказавшись под угрозой атаки с фронта и тыла, Арманьяк был вынужден отказаться от осады. В ярости он удалился в Париж. Вся операция стоила ему большого престижа, тяжелых потерь и более 200.000 франков^[695].

Достигнув столицы, Бернар Арманьяк столкнулся с новым кризисом. Конференция в Ла-Томбе была отложена, чтобы каждая сторона могла посоветоваться со своими руководителями. В то время как вся Франция ожидала результатов переговоров, набор в великую национальную армию, которая должна была собраться 1 мая, приостановился. Казна правительства была пуста. Его кредит был исчерпан. На монетных дворах не было слитков драгоценного металла. Под угрозой дезертирства своих войск Бернар Арманьяк начал грабить сокровищницы парижских церквей — шаг, который ему не дали предпринять предыдущей осенью. Его офицеры вошли в монастырь Сен-Дени и заставили монахов отдать золотую раку Людовика Святого. Когда вес золота не оправдал ожиданий, они вернулись, чтобы забрать часть драгоценностей Сен-Дени. Подобные бесчинства, несомненно, происходили и в других парижских церквях. Улицы и переулки Парижа, чувствуя, что режим графа Арманьяка находится в предсмертных судорогах, начали шевелиться. Солдаты графа, осознавая нарастающую опасность, отвечали удвоенными патрулями и растущей жестокостью^[696].

В цитадели Кана англичане праздновали День Святого Георгия (23 апреля) с поединками и пирами, а также посвящением в рыцари. После празднеств капитаны армии собрались в присутствии короля, чтобы спланировать следующий этап завоевания. Они согласились, что целью должен быть Руан, политически и стратегически главный приз. Намерение состояло в том, чтобы продвинуться на восток и создать прочную линию обороны на реке Эр, а затем форсировать Сену у Пон-де-л'Арк. Генрих V уже призвал всех свободных людей под свои знамена. Томас Бофорт, герцог Эксетер, недавно прибыл из Англии с более чем 2.000 человек. С этим подкреплением английский король мог выставить в поле от 8.000 до 10.000 человек, если учесть потери, дезертирство, гарнизонную службу и увольнение по окончании срока службы. В конце апреля армия начала продвигаться на восток к долине реки Эр под командованием герцога Эксетера. Повторилось то, что произошло в других частях Нижней Нормандии. Сопротивления практически нигде не было. В течение нескольких дней после начала наступления кафедральный город Эврё сдался даже без формальной отсрочки для ожидания помощи^[697].

Конференция в Ла-Томбе возобновилась в начале мая 1418 года, когда англичане приближались к Эврё. Переговоры приобрели новую остроту, отчасти из-за ежедневных сообщений о новых катастрофах на нормандском фронте, а отчасти из-за нового фактора в сложной дипломатической мозаике — вмешательства папства. В ноябре 1417 года расширенный конклав, собравшийся в Констанце, сумел добиться согласия всех основных национальных делегаций на избрание нового Папы, первого с 1378 года, признанного всей латинской церковью. Избранный новым Папой, Оддоне Колонна, итальянец из известной римской семьи, принял имя Мартин V. Насколько известно, он не имел никаких предубеждений относительно конфликта бургиньонов и арманьяков или войн Англии и Франции и был мало знаком с тем, и с другим. Но одним из первых его действий было возобновление роли миротворца, которую до раскола выполняли французские Папы, жившие в Авиньоне. В марте 1418 года он назначил двух кардиналов своими легатами во Франции. Джордано Орсини, кардинал Альбано, такой же римлянин, как и сам Папа, слыл другом Англии и защищал интересы герцога Бургундского на Констанцском Соборе. Ожидалось, что именно он возглавит переговоры с Генрихом V. Его коллега, Гийом Филластр, кардинал Святого Марка, был дипломатом выдающихся способностей, который также был в Констанце, где принимал активное участие в противодействии маневрам как англичан, так и бургундцев. Он был патриотичным французом, не любившим англичан ("язвительная раса"). Иоанн Бесстрашный с полным основанием считал его своим врагом. К ним присоединились два человека, служившие агентами герцога Олбани в Констанце, — его доминиканский исповедник Финли (называвший себя Финли Олбани) и англо-валлийский авантюрист Гриффин Янг, которому недавно удалось добиться от Папы назначения в шотландскую епархию Росса. Их главной задачей в глазах Папы было убедить шотландцев отказаться от Бенедикта XIII и принять постановления Собора. Но от них также ожидалось, что они вовлекут Шотландию в переговоры о заключении общего мира между Англией и Францией^[698].

К моменту возобновления работы конференции оба легата уже имели продолжительные беседы с герцогом Бургундским в Дижоне и королевой и ее советниками в Труа. Затем Филластр отправился в Париж, где предстал перед Большим Советом партии арманьяков. 13 мая он прибыл в Ла-Томб. После десяти дней проповедей, переговоров и уговоров два легата добились принципиального согласия на условия, которые соперничающие делегации согласились рекомендовать своим руководителям. Эти условия были, по сути, временным перемирием. Они ловко избегали или откладывали все наиболее спорные вопросы. Предусматривалась всеобщая амнистия и взаимная реституция конфискованного имущества. Герцог Бургундский должен был получить доступ к королю, но только в тщательно контролируемых условиях на съезде, который должен был состояться в Мелёне. Согласованные условия проведения съезда говорили о взаимном недоверии сторон. Каждая из них считала, что другая стремится силой захватить власть над королевской семьей. Король, Дофин и их арманьякские министры должны были находиться в Мелёне по защитой до 300 вооруженных людей, а королева и Иоанн Бесстрашный — таким же количеством. Нейтральный корпус из 400 человек под командованием назначенного представителя каждой из сторон должен был быть под рукой, чтобы предотвратить нападение любой из сторон. Сложные вопросы будущего доступа к королю, назначений на государственные должности и законности действий королевы после ее освобождения из заключения в Туре должны были решаться королем по совету королевы, Дофина, герцога Бургундского и королевских принцев и советников, очевидно, на том же съезде. Тем временем от герцога ожидалось, что он будет вести себя как верный вассал короны, но в чем именно это выражалось, не уточнялось. Не было твердого обязательства, что Иоанн Бесстрашный объединит свои силы с арманьяками против англичан^[699].

Герцог и королева ратифицировали эти предложения в течение следующих нескольких дней. Но хотя эти условия почти ничего не решали, они вызвали раскол в рядах арманьяков. Большая часть королевского совета была "за". Епископ Парижский Жерар де Монтегю стал лидером этой части. Дофин был склонен на их сторону. Формальное согласие короля было получено. Но граф Арманьяк и Таннеги дю Шатель отвергли эти предложения. По их мнению, как только герцогу и королеве будет разрешен доступ к королю и Дофину, даже под строгим контролем, их дело будет проиграно. Должно быть, так же считал и Иоанн Бесстрашный, иначе он вряд ли бы ратифицировал условия. Возражения графа Арманьяка поддержали ведущие арманьякские капитаны и некоторые государственные деятели. Канцлер, Анри де Марль, заявил, что он никогда не поставит печать на договоре. Если король действительно считает, что договор хорош, он может сам скрепить его Большой печатью. Жерар де Монтегю и его союзники были полны решимости обойти возражавших. Они убедили Дофина созвать Большой Совет, чтобы обойти противников и утвердить условия договора. Совет, в который вошли все дворяне Парижа и значительное число духовенства, чиновников и видных горожан, собрался в Лувре 26 мая. Поняв, что проиграл, Бернар Арманьяк объявил всех присутствующих предателями и отказался от участия в Совете. Совет отмахнулся от его возражений и большинством голосов одобрил условия составленные легатом. Они были оглашены со ступеней Шатле 27 мая под привычный звон колоколов и уличные гулянья. Но в результате все опять зашло в тупик. Документ не удалось скрепить печатью. Граф Арманьяк проигнорировал его. Его гарнизон из гасконцев и бретонцев продолжал выполнять его приказы. Такова была ситуация в конце мая 1418 года, когда жестокое восстание в Париже свело на нет всю работу миротворцев^[700].

* * *

Ворота Бюси, иногда называемые воротами Сен-Жермен, был укрепленным местом в старой стене Филиппа II Августа, защищенным подъемным мостом и фланкированным двумя массивными башнями. Ворота находились на территории современного 6-го округа Парижа, где улица Сент-Андре-дез-Арт пересекается с улицей Дофин. В 1418 году ворота открывали выход на большое открытое пространство, где возле близлежащего аббатства Сен-Жермен-де-Пре взимали плату за въезд в город и находился позорный столб. Около двух часов ночи 29 мая подъемный мост был опущен, а ворота открыты стражей, чтобы впустить несколько сотен солдат под командованием бургиньонского капитана Понтуаза Жана де Вилье де Л'Иль-Адана. Он несколько дней замышлял переворот с группой своих друзей и родственников в городе. Заговорщики нашли множество сторонников среди парижан, раздраженных упрямством графа Арманьяка и поведением его войск. Провал переговоров в Ла-Томбе предвещал новый раунд конфискаций, специальных налогов и принудительных займов. Более богатые горожане и духовенство, которые годами не высовывались из страха перед новым восстаниемкабошьенов, начали чувствовать на себе, что правительство графа Арманьяка еще хуже. Заговорщики установили контакт с Перрине ле Клерком, молодым человеком, которого недавно избили на улице люди арманьякского советника. Его отец, богатый торговец железом владевший лавками на Новом мосту, был смотрителем ворот Сен-Жермен и местным капитаном стражи. Перрине с полудюжиной компаньонов тайно посетил Жана де Вилье в Понтуазе и предложил украсть ключи у своего отца и открыть ворота. Жан де Вилье командовал в Понтуазе большим отрядом в гарнизоне. Для пополнения своих рядов он привлек еще двух капитанов из бургиньонских гарнизонов на Сене: Клозе де Бовуара, сеньора де Шастелю, и Ги Ле Во де Бара. Они назначили ночь с 28 на 29 мая для реализации заговора, когда Перрине и его друзья должны были нести караульную службу у ворот^[701].

Войдя в открытые ворота, бургиньоны стремительно пронеслись по тихим улицам левого берега, пересекли остров Сите и оказались на площади у Шатле, где их уже ждали сотни вооруженных парижан. Они разделились на несколько групп и разошлись по городу с криками: "К оружию!" "Бургундия и мир!" и "Да здравствует король и герцог Бургундский!". По всему городу тысячи людей просыпались и выходили на улицы, надевая кресты Святого Андрея на старинные кирасы и беря в руки ржавые мечи или грубые деревянные дубины. Гарнизон Парижа, похоже, был рассеян по своим жилищам и не смог вовремя сосредоточиться, чтобы остановить их. Бургиньоны направились прямо к отелю Сен-Поль в сопровождении отряда профессиональных солдат и шумной толпы горожан. Король был наспех одет своими приближенными и введен в одну из аудиенц-залов, чтобы принять их. Он почти не понимал, что происходит. Узнав, что они прибыли по поручению герцога Бургундского, король со спокойным радушием осведомился о здоровье своего кузена Бургундского и спросил, почему тот так долго не приезжал к нему. Однако в суматохе бургиньонам не удалось завладеть Дофином. Это была роковая ошибка. В условиях, когда Карл VI был уже не более чем тенью короля, молодой принц представлял собой будущее и единственную перспективу арманьяков на политическое выживание. Дофин жил неподалеку, в особняке на улице Пети-и-Мюссе. Таннеги дю Шатель, единственный из арманьяков, сохранивший присутствие духа, помчался к жилищу Дофина. Подняв полуголого мальчика с кровати, он накрыл его простыней и незаметно вынес из задней двери дома через дворцовые сады. Маленькая группа выбралась на улицу и дошла до Бастилии. Оттуда Таннеги послал гонца к капитану Сен-Дени с приказом срочно прибыть со всеми своими людьми.

Но было уже поздно. К моменту прибытия солдат горожане уже овладели улицами. Большая часть населения Парижа, включая женщин и детей, священников и монахов, не спала и слонялась по городу. В течение следующих нескольких часов группы вооруженных людей направились к особнякам ведущих арманьякских капитанов, советников и чиновников. Епископа Парижа Жерара де Монтегю пощадили, поскольку он был самым ярым сторонником проекта мирного договора. Ему удалось вызволить из рук толпы Рено де Шартра и кардинала Филластра, указав на то, что они тоже были "за". Но толпа ворвалась в дом канцлера Анри де Марле и арестовала его. Рамоне де ла Герр, виконт Нарбонский, архиепископ Турский, аббат Сен-Дени и пять епископов были схвачены в своих домах и отправлены в городские тюрьмы. Наваррский колледж, где обучалось так много сторонников орлеанистов в администрации, был разграблен толпой, а большинство его студентов отправлены в тюрьмы. К ним присоединились видные члены Университета, прославившиеся своими проповедями против герцога Бургундского или Жана Пети. Жан де Вилье ворвался в спальню семнадцатилетнего сына герцога Бурбонского, Карла, в Бурбонском отеле и потребовал, чтобы тот ответил, к какой партии он хочет принадлежать. У юноши хватило ума ответить, что он готов поддерживать ту же партию, что и король, и его отвели в безопасное место в отель Сен-Поль. Другим удалось бежать из города до того, как за ними пришла толпа. Жан Жувенель, который в качестве председателя Суда по финансовым вопросам был главной мишенью восставших, был предупрежден своим другом-бургиньоном. Он нашел лодочника, который доставил его в пригородное аббатство Сен-Виктор как раз в тот момент, когда начались беспорядки, а затем он прошагал двадцать миль до Корбея.

Вскоре неистовство толпы утихло. Мародерство было прекращено. Был организован упорядоченный поквартирный обыск, чтобы разыскать видных арманьяков, которые все еще оставались на свободе. Главным из них был сам граф Арманьяк. Его особняк на улице Сент-Оноре к северу от Лувра был одним из первых захвачен толпой. Но графу удалось скрыться, пока толпа бесчинствовала в его покоях. Он укрылся в соседнем доме каменщика и пообещал хозяину все деньги, какие только мог пожелать, если тот спасет его. Каменщик спрятал его в своем подвале. Затем, испугавшись мести толпы, он выдал его Жану де Вилье. Бургиньоны нашли Бернара прячущимся в углублении каменной кладки, в грязной одежде и с потрепанным крестом Святого Андрея. Его связали, положили на коня Ги де Бара и под охраной отвезли в Шатле, преследуемого разъяренной толпой, жаждущей его крови^[702].

Из-за стен Бастилии Таннеги дю Шатель и Дофин могли слышать рев толпы по всей столице, а затем шумные уличные гулянья, шествия со скандированием бургиньонских лозунгов и колокольным звоном, которыми парижане праздновали падение правительства коннетабля. В Бастилии также была горстка арманьякских министров и чиновников, небольшой постоянный гарнизон крепости и около 300 человек из гарнизона Сен-Дени. Главной задачей Таннеги было избежать блокады крепости и не допустить попадания Дофина в руки бургиньонов. Поэтому ближе к полудню 29 мая он покинул Бастилию, оставив Дофина у ворот на проселочной дороге вместе с большей частью войск, и отошел к укрепленному мосту Шарантон к югу от Венсена. Отсюда он отправил отряды людей для охраны главных арманьякских городов в регионе — Мо, Корбей и Мелён. Дофин был отправлен под конвоем в Мелён, который был самой сильной крепостью из трех. Сам Таннеги остался в Шарантоне, где к нему вскоре присоединился маршал Пьер де Рье. Он привел с собой около 700 человек, которые действовали против бургуньонских гарнизонов в долине Марны. Всего в распоряжении Таннеги и Пьера де Рье было около 1.000 солдат. Вместе эти два капитана разработали план силового захвата Парижа.

Это был "отчаянный план", по словам арагонского наемника, который был с ними и позже записал эти события для короля Арагона. В ночь на 31 мая Пьер де Рье должен был под покровом темноты провести 300 своих людей пешком через Венсенский лес, чтобы подкрепить небольшой гарнизон, удерживающий Бастилию. На следующий день на рассвете эти люди должны были прорваться и захватить ворота Сен-Антуан и впустить в город еще 400 человек, которые должны были ждать снаружи под командованием самого Таннеги. Остальные войска были брошены на удержание моста в Шарантоне и обеспечение путей отступления. Первые этапы шли точно по плану. Ворота Сент-Антуан были успешно захвачены, а подъемный мост опущен, чтобы впустить людей, ожидавших снаружи. Затем все пошло наперекосяк. Горожане ожидали попытки арманьяков вернуться в город через Бастилию. Они вывели короля из отеля Сен-Поль и провели бесчувственного монарха по улицам к Лувру. Поперек улицы Сент-Антуан была возведена череда баррикад защищаемых парижанами. Ближайшая из них была разрушена артиллерийским огнем с высоких стен Бастилии. Затем арманьяки начали продвигаться по улице с развевающимися знаменами и криками "Да здравствует король и коннетабль Арманьяк!". Они захватили следующую баррикаду и перебили ее защитников. Следующая за ней баррикада была защитниками оставлена. Солдаты продвигались к центру города. Но, как известно, сражаться на узких улицах средневековых городов было нелегко. Захватчикам удалось пробиться до ворот Боде, в старой стене XI века в том месте, где улица Франсуа-Мирон сейчас пересекается с улицей Мост Луи-Филиппа. Здесь они столкнулись с парижской стражей, поддержанной бургиньонами и огромной толпой горожан. Зажатые между линиями домов, захватчики не смогли задействовать и малой части своих сил. Произошло короткое сражение. Арманьяки были отброшены назад и в беспорядке отступили к Бастилии. К тому времени, когда они добрались крепости, они потеряли почти половину своих людей. Оставшиеся в живых бежали за город и скрылись в Шарантоне. Когда весть о неудаче Таннеги достигла Мелёна, Дофина спешно вывезли из замка и под конвоем отправили на юг, в Бурж. Вскоре после этого, 4 июня, арманьякские капитаны оставили укрепленный мост в Шарантоне и вывели все свои войска из Парижа, включая гарнизоны Бастилии и Сен-Клу. Таннеги дю Шатель и его соратники добрались до Мелёна. Там, за ужином в крепости, они сетовали на переменчивость судьбы. Они хорошо зарабатывали и неплохо жили на службе у графа Арманьяка. Но, сейчас вывернув наизнанку свои кошельки, они обнаружили, что у них на всех было всего шесть серебряных бланков^[703].

Первоначальный бургиньонский переворот был почти бескровным. Два или три арманьяка, которые выкрикивали свои лозунги на улицах в ту первую ночь, были линчеваны. Еще один был повешен бунтовщиками из окна своего дома напротив Бастилии. Еще около десяти человек погибли на следующий день. Но настроение изменилось после неудачной попытки Таннеги дю Шателя вновь занять город. Большинство арманьяков, захваченных в боях у Бастилии и ворот Боде, были зарезаны, прежде чем их удалось доставить в тюрьмы. Более 500 человек подозреваемых в сочувствии к арманьякам были вытащены из своих домов и убиты во время последовавших за этим беспорядков. Вскоре гнев толпы обратился против людей заключенных в различные тюрьмы Парижа. Широко распространились опасения, что арманьяки предпримут еще одну попытку переворота, подкрепленную массовым побегом из тюрем. Раздавались крики о том, что всех их нужно перевести в Шатле и Малый Шатле. Эти крики смешивались с громкими требованиями отомстить за притеснения последних пяти лет. Некоторые из наиболее важных арманьякских узников, включая графа Арманьяка и Анри де Марля, были доставлены для их же безопасности в Консьержери^[704]. Другие, все еще находившиеся на свободе, добровольно явились в Шатле, полагая, что там они будут в большей безопасности.

Они трагически ошибались. За два часа до рассвета 12 июня 1418 года по Парижу разнесся слух, что арманьякская армия прибыла к воротам Борделе в университетском квартале. Тревога поднялась по всему городу. Дозорные бросились к воротам и заняли стены. За их спинами улицы заполнили разъяренные горожане, вооруженные молотками, топорами и палками. Быстро выделились лидеры: рабочий-жестянщик и несколько мясников. Они требовали крови арманьякских пленников. Зачем давать им возможность выжить и отомстить при следующем повороте их политической судьбы? Некоторые из бунтующих добавили требование выдать головы "иностранцев", под которыми они подразумевали бретонцев, гасконцев, итальянцев и испанцев, служивших в гарнизоне коннетабля. Некоторые генуэзские арбалетчики были вытащены из своих укрытий и линчеваны. Итальянский квартал, где жили в основном купцы и ремесленники, был разграблен. Когда на следующий день взошло солнце, в город начали стекаться бандиты из окрестностей. Весь день был отдан беспорядкам и грабежам. Ги де Бар и Жан де Вилье пытались всех успокоить, но их голоса тонули в реве толпы.

Около восьми часов, в угасающем вечернем свете, толпа атаковала королевский дворец Сите. Мятежники сломали ворота и ворвались в Консьержери, где нашли графа Арманьяка, Анри де Марля и других видных арманьяков. Их вывели во двор и забили до смерти на земле вместе с другими пленниками, найденными вместе с ними. Мертвого Бернара Арманьяка раздели и ножом вырезали на теле его герб. Затем его труп оттащили на мраморные ступени главного двора дворца. На небольшом расстоянии от дворца, утопая в лабиринте узких переулков Сите, находился бенедиктинский монастырь Сент-Эли, один из нескольких монастырей Парижа, осуществлявших уголовную юрисдикцию в городе. Тюрьма монастыря, как известно, была плохо охраняемой, и толпа без труда проникла внутрь. Они зарубили топорами всех пленников, которых нашли, кроме престарелого аббата Сен-Дени, который бежал в церковь и лег перед главным алтарем. Оттуда его спас Жан де Вилье.

Следующей целью был Малый Шатле, небольшая крепость на южном конце Малого мост. Здесь находилось большинство высокопоставленных церковников, арестованных 29 мая, и несколько видных членов Университета. Охранники не дали толпе ворваться внутрь, но позволили небольшой группе расправиться с заключенными. Они благодушно наблюдали, как каждого заключенного называли по имени и выводили за ворота, чтобы зарубить мечами и топорами и бросить в Сену. Жан де Марль, епископ Кутанса, сын Анри де Марля, тщетно пытался спасти свою жизнь золотыми побрякушками, которые были у него с собой. Мятежники забрали их и все равно убили его. Далее толпа двинулась через мост к Большому Шатле на правом берегу, где находилось наибольшее количество заключенных. Офицеры и сержанты Шатле вооружили их и вместе отбивались от толпы в течение двух часов, пока большинство из них не было убито. Парижане ворвались в крепость. Камеры заключенных были расположены на верхних галереях внутреннего двора. Обитателей камер хватали и бросали вниз головой во двор, а затем добивали мечами и заточенными кольями там, где они падали. Те же сцены массовых убийств повторялись в тюрьме епископа Парижского, Тампле и монастырях Сент-Мартен и Сент-Маглуар. Некоторые заключенные пытались спрятаться в неосвещенных подземельях и рвах своих тюрем, но их вытаскивали и убивали.

Когда, примерно в десять часов утра следующего дня, убийства прекратились в живых осталось только около 200 или 300 политических заключенных. По самым правдоподобным оценкам, число погибших превысило 1.000, а возможно, и 2.000 человек. Среди них были, помимо коннетабля и канцлера Франции, несколько видных арманьякских капитанов, четыре епископа, старшие офицеры администрации, старый дипломатический секретарь Готье Коль и некоторые видные члены Университета, включая Бенуа Жантьена, одного из обвинителей Жана Пети, и патриотического пропагандиста Жана де Монтре. Убийцы были неизбирательны. Среди убитых были не только арманьяки, но и обычные обитатели парижских тюрем: мелкие преступники, должники, жертвы злонамеренных доносов, некоторые женщины и дети. Несколько человек были даже сторонниками герцога Бургундского. Трупы лежали кучами на улицах и на берегах реки. Большинство из них потом погрузили на телеги, чтобы похоронить на городских кладбищах, пока они не начали разлагаться на летней жаре. Но никто не осмелился предложить достойное погребение наиболее известным жертвам. Их перенесли во двор дворца Сите и выставили на мраморных ступенях вместе с графом Арманьяком и Анри де Марлем. В конце концов, их связали за ноги и протащили по городу за лошадьми, а затем бросили на навозную кучу у ворот Сен-Мартен^[705].

* * *

Парижская резня изменила все. Она привела людей в ужас даже эпоху, привыкшую к политическому насилию. Дело было не только в бешеной ненависти, которая воодушевляла толпы, или в огромном количестве убитых, но и в низком статусе убийц и высоком положении многих жертв. Даже в большей степени, чем коммуна Этьена Марселя или крестьянское восстание в Англии в предыдущем веке, которые до сих пор были знаковыми крайностями насилия низов, парижская бойня глубоко нарушила социальные и политические чувства той иерархической эпохи. Она пробудила страх перед народным восстанием, которое всегда было не далеко под поверхностью средневековой общественной жизни. Некоторые из тех, кто был с Дофином в Бурже, считали, что Иоанн Бесстрашный лично подстрекал толпу к убийствам. Это, конечно, было неправдой. Его не было в Париже в то время, и его офицеры на месте сделали все возможное, чтобы предотвратить резню. Но резню устроили его сторонники, и, после эксцессов восстания кабошьенов 1413 года, его репутация была неизбежно запятнана этой ассоциацией.

Некоторое время после бегства Дофина из Парижа люди по обе стороны партийного раскола пытались сделать вид, что переговоры в Ла-Томбе могут быть возобновлены. Дофин принял кардинала Филластра на мосту Шарантон 1 июня и призвал его продолжать свою работу в качестве посредника. Совет короля в Париже, в котором теперь преобладали бургиньонский капитаны, решил отправить делегацию к принцу, чтобы заставить его вернуться в город и объединить королевство против англичан. Филластр, присутствовавший на Совете, согласился возглавить делегацию. К этому времени Дофин уже направлялся в Бурж. Но, по словам представителя города Лиона, который встретил его там через несколько дней, он все еще рассчитывал договориться с бургиньонами. Однако когда в середине июля Филластр добрался до Буржа, события в Париже стали известны во всех своих мрачных подробностях. Дофин сказал легату, что он не вернется в город и никогда больше не сможет войти туда, не вспоминая о совершенных там ужасных преступлениях. 29 июня 1418 года Дофин выступил с яростным публичным обличением насилия, совершенного в Париже. Он заявил, что правительство короля больше не является его собственным, что герцог Бургундский завладел королевской печатью и от имени Карла VI издает любые приказы и прокламации. Дофин объявил о своем намерении самому взять на себя управление Францией на основании титула лейтенанта короля, который был пожалован ему арманьякским Советом годом ранее. Никто, заявил он, не должен больше обращать внимания на документы из Парижа с печатью короля^[706].

Дофину Карлу, от имени которого новое арманьякское правительство должно было восстать из пепла старого, исполнилось пятнадцать лет. Хотя ему было суждено прожить дольше всех своих братьев и сестер, он был физически слаб и внешне невыразителен: бледный, невысокий, с веретенообразными ногами, которые придавали ему довольно неуклюжую походку. Карл был искренним, умным и проницательным и со временем стал бы прекрасным знатоком людей. Но даже в зрелом возрасте ему не хватало уверенности в себе. Он был угрюмым, переменчивым, иногда впадал в депрессию, старался избегать риска, был замкнутым и неразговорчивым в компании и чувствовал себя неуютно в присутствии незнакомых людей. Некоторые из этих качеств бросаются в глаза на знаменитом портрете Жана Фуке в Лувре. Они делали его убежденным противником войны и незаинтересованным в рыцарских ценностях, которым был предан его отец в период своего недолгого расцвета. Они также означали, что его легко вели близкие люди с более сильными личностными качествами, чем у него самого, и эта слабость провоцировала постоянные междоусобные распри среди окружавших его людей.

Летом 1418 года и в течение нескольких последующих лет большинство приближенных Дофина были людьми, чье мировоззрение было сформировано гневом и горечью десятилетия гражданской войны. Эти люди сделали пропасть между Дофином и бургиньонами непреодолимой. Таннеги дю Шатель и Арно Гийом де Барбазан были главными уцелевшими капитанами павшего правительства Бернара Арманьяка. Гасконец Арно Гийом де Барбазан, которым обе стороны восхищались как благородным рыцарем, стал маршалом и первым камергером Дофина. По словам бургиньонов, он стал "главным дирижером его войн… и главным управляющим его делами". Арно Гийом однажды описал Таннеги дю Шателя как импульсивного горячего человека (homme chaulx, soudain et hatif). Это описание недооценивает его политический ум, но оно не было несправедливым, поскольку Таннеги впитал в себя весь дух партии и жестокость своего покровителя. Не менее важным, чем военные в окружении Дофина, было могущественное сообщество высшей судебной и гражданской службы, которое сплотилось вокруг Дофина после его бегства из Парижа. Это были люди, поднявшиеся благодаря покровительству Беррийского, Орлеанского или Анжуйского домов, которые были жестоко смещены бургиньонским захватом Парижа. Роберт ле Масон был одним из самых доверенных советников Дофина, "благоразумным и мудрым советником", по словам одного здравомыслящего судьи. Он был амбициозным администратором, начавшим свою карьеру на службе у Анжуйского дома. К 1418 году он стал, по словам хрониста-бургиньона из Парижа, "одним из самых крупных людей партии [арманьяков]". Не менее влиятельным был Жан Луве, еще один ставленник Анжуйского дома, которого называли президентом Прованса, поскольку он председательствовал в Счетной палате Людовика Анжуйского в Экс. Луве стал эффективным контролером финансов Дофина, но его влияние простиралось далеко за пределы финансов. Заговорщик, беспринципный, хитрый переговорщик, он вызывал неприязнь и недоверие как у бургиньонов, так и у арманьяков. "Один из худших христиан в мире, — писал пристрастный парижский хронист. "Позорный и недостойный человек", — соглашался канцлер герцога Орлеанского Гийом Кузино. Раймон Рагье, бывший военный казначей и директор личных финансов короля, был еще одним экспертом в области финансов. Он бежал из тюрьмы во время резни, выбрался из Парижа и через несколько недель присоединился к Совету Дофина. Все три больших дома Рагье в Париже после его бегства были присвоены бургиньонами. Мартин Гуж, епископ Клермонский, был бывшим канцлером Иоанна Беррийского, одним из ближайших советников графа Арманьяка и близким другом Луве и Таннеги дю Шателя. Во время беспорядков он тоже сбежал из Парижа, бросив все свое имущество в городе, и это был второй случай в его жизни, когда ему пришлось бежать из столицы, опасаясь мести герцога Бургундского. Юрист Жан де Вайи, один из председателей Парижского Парламента, служил канцлером Людовика Гиеньского. Это был человек скромного происхождения (его отец был нотариусом), возможно, архетип "грязи", которую осуждал Иоанн Бесстрашный в своем манифесте предыдущего года.

Все эти люди знали, что у них нет будущего в правительстве, где главенствует герцог Бургундский. Как по интересам, так и по склонностям они были решительно против примирения между Дофином и герцогом, которое могло привести только к их падению. Но были и другие, чей авторитет обеспечил бы им место в любой администрации, и чья поддержка Дофина была делом принципа. Жак Желу, архиепископ Турский, старый протеже Людовика Орлеанского, ставший одним из его самых опытных дипломатов, также едва избежал смерти во время беспорядков. Рено де Шартр, возможно, самый опытный государственный советник Дофина, происходил из семьи преданных орлеанистов, уязвленных войной и политическим насилием. Он потерял всех трех своих братьев при Азенкуре и вскоре лишится отца в результате парижского самосуда^[707].

Когда эти люди собрались вокруг Дофина в Бурже, первым их побуждением было дать отпор бургиньонам. Оставшиеся в живых арманьякские капитаны начали набирать войска среди разрозненных наемников и сторонников графа Арманьяка. Их усилия поддержали видные дворяне из центральных и южных провинций. В течение двух недель после бургиньонского переворота один из посетителей маленького двора Дофина сообщил, что у него уже 4.000 конных людей под оружием и еще больше в пути. Часть этих войск была использована для обороны долины Луары. Другие были отправлены на север, чтобы занять речные долины вокруг Парижа. Арно Гийом де Барбазан был поставлен в Мелёне на Сене, а Таннеги дю Шатель — в Мо на Марне. Другие крупные арманьякские гарнизоны находились в Монтеро, возвышающимся над местом слияния Сены и Йонны, и в Монлери на Орлеанской дороге. Из этих мест арманьяки могли блокировать столицу с востока и юга в тот момент, когда англичане наступали на долину Сены с запада. К северу от столицы в долине Уазы, жизненно важного канала снабжения и коммуникаций, шли ожесточенные бои. Бургиньоны уже удерживали Понтуаз и быстро заняли все переправы через реку, включая Крей, Понт-Сент-Максен и Нуайон. Но у арманьяков были большие гарнизоны в крепостях Людовика Орлеанского в Пьерфоне и Куси, а также в обнесенном стеной городе Гиз. В июле отряду солдат из гарнизона Пьерфона удалось захватить Компьень, крупнейший город средней Уазы, стоявший на пересечении дорог и речных путей между Парижем и Фландрией, Пикардией и Шампанью. Это был классический захват: на подъемном мосту зарезали ломовую лошадь, чтобы предотвратить его подъем, в то время как войска, спрятавшиеся в лесу, ворвались в город при поддержке сторонников арманьяков. Бургундский капитан, знаменитый Гектор де Савез, был вынужден отступить в здание аббатской церкви Сент-Корнель, откуда вскоре он был изгнан со всеми своими людьми. Пикардийский дворянин, Гийом де Гамаш, в конце концов занял это место и снабдил его гарнизоном из сторонников Дофина. Благодаря двум замкам и полному обводу стен, это была идеальная база для ведения нерегулярных боевых действий в долине Уазы. Компьень должен был стать занозой в боку бургиньонов на долгие годы^[708].

^{11. Блокада Парижа, 1418–1422 гг.}

С 1410 года Париж находился в центре гражданской войны. Более года он почти непрерывно блокировался армиями то одной, то другой стороны. В окрестностях гарнизоны обеих сторон поддерживали себя беспорядочным грабежом. Последствия для жизни города были катастрофическими. Улицы были заполнены солдатами и беженцами. Парижский хронист, живший в эти годы, утверждал, что на протяжении двадцати пяти миль вокруг города сельская местность была полностью обезлюжена. Это преувеличение, но очевидно, что сотни деревень были покинуты, поскольку крестьяне бежали в безопасные города, обнесенные стенами. Эффект стал быстро ощутим на городских рынках. Мера ржи, основного продукта питания парижан, которая до 1415 года продавалась по цене от шести до девяти су, в 1419 году стоила в десять раз дороже. Ощущалась острая нехватка зерна, мяса, масла и дров. Эти несчастья совпали с серьезной эпидемией оспы, которая поразила большую часть северной Франции, но особенно свирепствовала в Париже. Население, ослабленное голодом, умирало в огромных количествах. На всех городских кладбищах пришлось отрыть огромные могильные ямы. За четырехмесячный период с июня по октябрь 1418 года, возможно, погибла четверть населения Парижа — уровень смертности, уступающий только уроню в разгар крупных эпидемий бубонной чумы в 1348 году и в середине 1360-х годов^[709].

В августе 1418 года недовольство и напряженность в городе вылились в новую вспышку насилия. Это было очень жаркое лето. Эпидемия оспы была в самом разгаре. Улицы и переулки были полны гнева против набегов на город, высоких цен на продукты питания, постоянных обходов сторожевых постов и патрулирования улиц. Во всем этом винили арманьяков. Новые волны арестов вновь наполнили городские тюрьмы политическими заключенными, сторонниками арманьяков и предполагаемыми членами пятой колонны, большинство из которых не совершили никаких преступлений. Вечером 20 августа 1418 года возле Шатле собралась большая вооруженная толпа. Их возглавляли государственный палач Капелюш и старые мятежники-мясники 1413 года: братья Легуа, Сен-Йоны и живодер Симон Кабош. Ночью они взломали ворота Шатле, и ворвались во внутренний двор. Заключенных вытаскивали из камер и одного за другим забивали до смерти на земле. Погибло более 200 человек. Затем Капелюш повел толпу по улицам Парижа к Бастилии, где содержались двенадцать бывших офицеров короля и Дофина, включая одного из личных секретарей короля и его казначея. Заключенных вывели через загородные ворота их охранники и сопроводили в Венсен, в то время как толпа начала ломать ворота со стороны города. Герцог Бургундский жил неподалеку в Турнельском отеле. Он подъехал к толпе верхом на лошади. Капелюш подошел к нему, как к старому другу, обратился к нему как к "доброму брату" и, к видимому ужасу герцога, взял его за руку. Иоанн именем короля приказал толпе остановиться. Но у него не было сил, чтобы навязать свою волю. Почти все его войска ушли сражаться в Нормандию и долину Уазы. С ним был лишь небольшой вооруженный эскорт. Чувствуя, что ситуация выходит из-под контроля, Иоанн согласился на то, чтобы большинство пленников были доставлены из Венсена и переданы главарям толпы под их клятву доставить их в целости и сохранности в Шатле для суда. Несчастных пленников отдали под опеку Капелюша и его товарищей и провели по улицам. По дороге на них напала другая толпа и линчевала.

К этому времени на улицах было не менее 4.000 человек. Они ворвались в Малый Шатле, Бурбонский отель, Лувр и все другие места, где, по сообщениям, содержались политические заключенные, и убили от восьмидесяти до ста человек. После восхода солнца Совет собрался в Лувре, а снаружи убийства стали распространяться за пределы тюрем. На улицах людей объявленных арманьяками, забивали до смерти или вытаскивали из домов, чтобы обезглавить на глазах у толпы. Резня продолжалась до полудня, когда толпу наконец убедили покинуть город и напасть на арманьякский гарнизон в Монлери. Пока мятежники отсутствовали, герцог Бургундский, столкнувшись с перспективой нового восстания в Париже, окончательно отверг толпу и обратился к олигархии города, чтобы восстановить свою власть. В течение последующих дней около 1.600 человек — чиновники, государственные служащие, священники и богатые домовладельцы, примерно каждый пятидесятый житель — предстали перед ним и поклялись, что будут поддерживать "партию короля и герцога Бургундского". Они обещали сообщать властям о первых признаках мятежа и любой ценой предотвращать большие собрания жителей. Капелюш был приговорен к смерти и обезглавлен своим собственным заместителем вместе с двумя другими зачинщиками. Напряжение во время их казни на площади Ле-Аль было ощутимым. Члены комитетов по наблюдению должны были выставить отряды арбалетчиков на каждом углу улицы. Когда мятежники ушедшие к Монлери узнали о случившемся, они бросилась назад, чтобы отомстить за своего лидера. Но городские ворота захлопнулись у них перед носом^[710].

В ретроспективе кризис 1418 года можно рассматривать как поворотный момент в судьбе некогда крупнейшего и самого богатого города Европы. До сих пор, несмотря на сложные экономические и демографические условия, Париж выполнял классическую роль городов, постоянно пополняя свое население мигрантами пришедшими в город в поисках работы и безопасности. Но в последующие годы его население сократилось до менее чем половины от того, что было в 1400 году. Арендная плата и цены на землю резко упали. Тысячи домов и лавок пустовали. Некоторые кварталы города были практически заброшены. В течение двух лет после нападения на итальянский квартал в июне 1418 года большая часть некогда процветающей итальянской общины покинула город, в некоторых случаях перебравшись в растущие финансовые центры Европы, такие как Брюгге и Лондон. Число преподавателей Университета сократилось примерно на две трети. Почти все дома в квартале северного Маре, где жили высшие чиновники арманьяки, были конфискованы. Большинство из них, должно быть, были покинуты задолго до прибытия комиссаров по конфискации. Банковское дело и торговля предметами роскоши исчезли без богатой клиентуры, которая их поддерживала. Замурованные городские ворота наглядно символизировали упадок города как крупного рыночного центра. О тех, кто остался в Париже, налоговые записи рассказывают свою собственную печальную историю о заброшенных предприятиях и снижении доходов^[711].

По всей столице особняки аристократии и крупных епископов и аббатов стояли пустыми или переходили в руки бургиньонских, а затем английских чиновников, поскольку их бывшие обитатели покинули город, который больше не был великой политической столицей. Даже бургундские герцоги лишь изредка и ненадолго посещали Париж, который завоевали их сторонники. Иоанн Бесстрашный отказался снова въехать в него после ноября 1418 года. Его преемник предпочитал вести свои дела из Дижона или Брюсселя. Бургундский отель, некогда бывший центром политических интриг, был разгромлен арманьяками после бегства герцога из Парижа в 1413 году и долгие годы стоял пустым и заброшенным. Для большей части мира за его стенами Париж был "городом-убийцей", по словам нормандского поэта Роберта Блонделя. Его инстинктивное отвращение к столице было широко распространено. Трепетная ирония Жана Жерсона против "некогда великого города, запятнанного кровью и злом", написанная в его убежище в Лионе через несколько недель после резни, была переписана для Карла Орлеанского в его английской тюрьме. Сам Дофин сохранил ужас перед Парижем, который не покидал его всю жизнь. Он больше не видел улиц города, пока не проехал по ним в качестве короля в 1436 году. Одним из первых его действий тогда было то, что кости Бернара Арманьяка, Рамоне де ла Герра, Анри и Жана де Марле были извлечены из неосвященной земли, в которой они пролежали восемнадцать лет, и торжественно перезахоронены в церкви при монастыре Сен-Мартен-де-Шан. До конца своей жизни Карл VII предпочитал управлять Францией из замков в Берри и долины Луары, как и большинство его преемников до XVII века^[712].

Глава XIV. Осада Руана, 1418–1419 гг.

В начале июня 1418 года Генрих V соединил свою армию у Бек-Эллюэн и продвинулся к реке Эр. 8 июня англичане переправились через реку и осадили Лувье с обоих берегов. Лувье был последним обнесенным стеной городом на Эр перед ее впадением в Сену. Это был город, защищенный обводом высоких современных стен, тройной линией рвов и укомплектованным бургиньонским гарнизоном. Но сопротивление гарнизона продолжалось не более недели. Англичане засыпали ров, подвели мины под стены и подвергли город артиллерийскому обстрелу. Защитники предприняли несколько смелых вылазок, пытаясь заставить замолчать английские батареи и эффективно использовали собственную артиллерию, выпуская снаряды в английские ряды, один из которых едва не попал в короля. Но к середине июня в стенах было пробито несколько брешей, и осаждающие начали готовить штурм. Горожане, испугавшись разграбления, заставили гарнизон заключить соглашение о капитуляции. Ее условия допускали кратковременный перерыв для ожидания помощи. Но в условиях хаоса, царившего в Париже, никаких перспектив на это не было. Лувье пунктуально открыл ворота 23 июня и сдался на милость английского короля. Но Генрих V на этот раз не был милостив. Сдача Лувье открыла новую, более жестокую фазу английского завоевания. Король отказался помиловать капитана гарнизона, который ранее был капитаном Байе и поклялся больше не воевать против него. Он повесил восемь артиллеристов гарнизона в отместку за нанесенные ими потери и наложил на жителей репарацию в размере 8.000 экю.

Одним из тех, кто присутствовал при сцене казни, был кардинал Орсини. Он прибыл в английский лагерь под охраной, чтобы изучить возможности заключения мира путем переговоров. Орсини не одобрял жестокость Генриха V (протестовал против казни артиллеристов), и его ошеломила очевидная решимость короля продолжать завоевание Нормандии. Отчет Орсини, должно быть, стал мрачным чтением, когда он вернулся в Париж. Генрих V сказал ему, что его победы представляют собой волю Бога, который послал его во Францию, чтобы покарать ее грешных жителей. Видимый распад страны при ее нынешних правителях был доказательством справедливости его утверждений. Кардинал пришел к выводу, что с военной точки зрения позиция короля настолько сильна, что на данный момент любые попытки переговоров обречены на провал. Наступление англичан казалось неостановимым. 27 июня первые контингенты армии Генриха V достигли Сены у Пон-де-л'Арк^[713].

Пон-де-л'Арк был обнесенным стеной городом на южном берегу Сены. Он был важен главным образом благодаря своему знаменитому каменному мосту с двадцатью четырьмя арками, единственному между Руаном и Верноном. Мост был укреплен с обеих сторон. Его защищали речные ворота со стороны города и большая круглая крепость, построенная на острове у противоположного берега реки. Все это было построено Филиппом II Августом в 1209 году в рамках плана фортификации, призванного обеспечить контроль над нижней долиной Сены после изгнания оттуда английских королей из Анжуйской династии. Когда англичане появились перед Пон-де-л'Арк в июне 1418 года, оборона Верхней Нормандии была в беспорядке. Роберт де Бракмон продолжал оставаться королевским лейтенантом в этой провинции, несмотря на то, что победившие бургиньоны лишили его должности адмирала Франции, а многие города и гарнизоны, за которые он отвечал, отказали в подчинении назначившему его правительству. Бракмон был хорошим стратегом и понимал, что единственная надежда удержать Нормандию — это задержать англичан к югу от Сены, широкой реки с быстрым течением, которая была единственной практически осуществимой линией обороны. Поэтому он не пытался спасти Лувье и сосредоточил все свои усилия на обороне Пон-де-л'Арк, и добился большого успеха в объединении нормандцев обеих партий в этом предприятии. В начале июня он убедил двадцать пять, обнесенных стенами, городов Нормандии заключить договор, по которому они соглашались на ограниченное военное сотрудничество независимо от партийной принадлежности. Ему также удалось собрать значительную полевую армию из горожан и дворян провинции. Около 1.000 человек были размещены в Пон-де-л'Арк под командованием Жана Мале де Гравиля, твердого орлеаниста, находившегося в начале долгой и знаменитой военной карьеры. Кроме того, около 2.000 человек были сосредоточены на северном берегу, чтобы помешать англичанам навести понтонный мост через реку или переправиться на лодках, и еще 800 человек находились в резерве в десяти милях от замка Этрепаньи. В награду Бракмон был уволен с должности как раз в тот момент, когда англичане подходили к городу, и осужден как предатель на улицах Парижа^[714].

Его сменил ярый бургиньон, сеньор де Шателю, один из капитанов, ответственных за взятие Парижа, которого благодарная королева недавно назначила маршалом Франции. Он прибыл для принятия командования как раз вовремя, чтобы стать свидетелем крушения французской обороны на Сене. Ранним утром 4 июля 1418 года англичанам удалось переправиться через реку. Они заняли большой остров на середине реки напротив пригородного аббатства Бонпор, где сосредоточили крупные силы под командованием сэра Джона Корнуолла. Примерно в полумиле выше по течению другой английский отряд устроил шумную диверсию. Пока французы двигали основную часть своих сил вдоль берега реки, чтобы противостоять им, Корнуолл тихо переправился с острова на восьми небольших лодках, собранных из деревянных рам и коровьих шкур. Его сопровождали пятнадцатилетний сын и около шестидесяти человек. Корнуолл взял с собой одну лошадь и несколько небольших артиллерийских орудий. У кромки воды, где небольшое количество французских войск было оставлено для охраны берега, произошел бой. Поднялась тревога. Но было уже слишком поздно. К тому времени, когда остатки французских войск вернулись, чтобы встретить новую угрозу, еще 1.000 англичан переправились на другой берег. Когда взошло солнце, Корнуолл создал надежный плацдарм на правом берегу. Герцог Кларенс переправился через реку утром с еще 4.000 человек — примерно половиной армии. Сильная французская контратака была отбита. Теперь англичане могли захватить оба конца моста и блокировать город. Их инженеры начали собирать понтонный мост, который был изготовлен в Англии и доставлен из Арфлёра.

Армия Шателю распалась на глазах. Большая часть людей была взята из гарнизонов Руана и других городов. После того как англичане перешли Сену, их первоочередной задачей стала защита собственных городских стен. Внутри Пон-де-л'Арк Жан Мале и его гарнизон признали поражение. Они послали в английский лагерь парламентеров, и через два дня после переправы англичан через реку, 6 июля, была достигнута договоренность о капитуляции. Французы обещали сдаться 20 июля, если к тому времени не получат помощи от короля Франции или лично Дофина. Жан Мале отправил гонцов к герцогу Бургундскому в сопровождении делегации из города Руана с условиями соглашения о капитуляции и отчаянным призывом о помощи. Вместе с ними ехал английский герольд. Его задачей было призвать Иоанна Бесстрашного заявить, намерен ли он соблюдать договор о нейтралитете с Генрихом V^[715].

11 июля 1418 года посланцы нашли Иоанна Бесстрашного в Провене, занятого приготовлениями к возвращению в Париж. Там все было в смятении. Администрация королевы находилась в процессе перевода из Труа. Всех главных государственных служащих и многих высокопоставленных чиновников и судей в Париже заменяли креатурами герцога Бургундского, несмотря на угрюмое сопротивление гражданской службы. Деятельность Парламента, который находился в авангарде сопротивления, была приостановлена и он не функционировал в течение шести недель, пока его персонал подвергался чистке. На данный момент деятельность правительства была парализована. 14 июля герцог Бургундский торжественно въехал в Париж через ворота Сент-Антуан. Вместе с ним находилась Изабелла Баварская ехавшая в золотом экипаже и все ведущие бургиньонские капитаны во главе 3.000 латников и 1.500 арбалетчиков. Около 1.200 знатных горожан в синих одеждах, вышли встречать их на мосту Шарантон. Процессия, под яркими лучами солнца, медленно двинулась через город по улицам усыпанными цветами и заполненными восторженными парижанами с крестами Святого Андрея на одеждах. Воздух был наполнен радостными возгласами и оглушительной какофонией труб и рожков. Карл VI принял их в Лувре, милостиво приветствовал человека, убившего его брата и поцеловал свою отвергнутую королеву. Толпа, заполнившаябольшой зал Людовика Святого, плакала. Затем, отвергнув традиционное вино и пряности, предложенные королем, герцог Бургундский быстро удалился вместе с королевой, чтобы заняться более важными делами^[716].

На следующий день, 15 июля, королева председательствовала на заседании королевского Совета. Главным вопросом было положение на нормандском фронте. Присутствовали представители Руана и Пон-де-л'Арк. К ним присоединились гонцы, посланные бастардом Алансонским из Донфрона. После трехмесячной осады он согласился сдать крепость графу Уорику 22 июля, если не получит помощи. Нормандцы настаивали на активных действиях. Они хотели деблокировать Пон-де-л'Арк и Донфрон, укрепить Руан и снять английскую осаду с Шербура и Онфлёра. Это было невыполнимое требование. Но, не обращая внимания на трудности, Совет пошел на выполнение этого требования и приказал немедленно набрать армию в 15.000 человек. Совет предложил выделить 2.000 латников и 1.000 арбалетчиков из войск, находившихся с Иоанном Бесстрашным в Париже, и подкрепить их 12.000 пехотинцев, набранных в Париже и городах Верхней Нормандии. Английский герольд был отправлен обратно в Пон-де-л'Арк с вызывающим посланием от Иоанна Бесстрашного, в котором говорилось, что когда придет время, он сразится с Генрихом V в битве. Сделки герцога Бургундского с англичанами всегда носили оппортунистический характер. Теперь, когда он получил контроль над королем и правительством, в его интересах было представить себя защитником Франции от ее старого врага. Но Иоанн не мог сражаться с англичанами и арманьяками одновременно. Даже если бы удалось собрать войска и привести их к Пон-де-л'Арк в течение оставшихся пяти дней, не было никакой перспективы, что армия, состоящая в основном из плохо обученной городской пехоты, одолеет опытные профессиональные войска короля Англии. В итоге планы Совета оказались невыполнимыми. Пон-де-л'Арк капитулировал 20 июля, а Донфрон — двумя днями позже. Вскоре после этого герцог Эксетер появился перед стенами Руана с герольдом, чтобы разведать оборону и призвать город к сдаче. Ответом была мощная кавалерийская вылазка из ворот, в результате которой погибло много людей из отряда Эксетера. Около полуночи 29 июля Генрих V прибыл к Руану с основной частью своей армии^[717].

Руан был крупнейшим французским городом, который англичане уже осаждали в начале войны, восемьдесят лет назад. В его тридцати пяти приходах постоянно проживало от 20.000 до 25.000 жителей. Оборонительные сооружения города были внешне внушительными, "очень крепкими… предназначенными для долгой обороны", — писал Джон Пейдж, английский солдат, вероятно, лучник, чей рассказ об осаде в стихах является самым ярким из современных повествований. Руан был обнесен высокой стеной почти в четыре мили в окружности, с пятью укрепленными воротами со стороны суши, и защищен глубоким сухим рвом. Большинство этих сооружений датируется началом XIII века. С северной стороны над городом возвышалась большая цитадель, которую Филипп II Август построил после 1204 года, после отвоевания нормандской столицы у английских королей Анжуйской династии. С тех пор к северо-востоку от цитадели вырос разросшийся пригород, где разместились текстильные мастерские и доходные дома, в которых работало и жило занятое на производстве население. Недавно эти районы были включены в обвод городских стен. Но за стенами оставалось восемь незащищенных пригородных приходов, все из которых систематически разрушались по мере приближения англичан, вместе с бенедиктинским монастырем Сен-Жерве на западе и военно-морским арсеналом на противоположном берегу реки. Башни и ворота ощетинились пушками, возвышаясь над пустырем, который бригады разрушителей оставили вокруг города. Длинный укрепленный мост, построенный частично из камня, частично из дерева, соединял город с укрепленным фортом на южном берегу. Задача организовать оборону этого места выпала на долю Ги Ле-Бютеллье и группы бургиньонских капитанов, спешно присланных из Парижа. Они командовали профессиональным гарнизоном численностью от 1.200 до 1.600 человек. Но основное бремя обороны легло на 10.000 или около того трудоспособных жителей города мужского пола. Ги Ле-Бютеллье разместился в цитадели вместе с частью гарнизона. Остальные войска были распределены по секторам города, каждый из которых соответствовал одним из ворот и имел своего командира. Был создан конный резерв, который должен был прийти на помощь любому сектору, оказавшемуся в затруднительном положении^[718].

^{12. Осада Руана, июль 1418 — январь 1419 гг.}

Генрих V разместил свой штаб в заброшенном картезианском монастыре у Парижской дороги, примерно в полумиле к востоку от стен. В самом начале был принят ряд важнейших решений. Король решил не предпринимать попыток штурма. Учитывая количество защитников и лабиринт улиц и переулков внутри стен, это было бы дорогостоящим и сомнительным предприятием. Король также решил ограничить использование своей артиллерии. Хотя пушки были установлены перед всеми воротами, а городские стены с севера и востока выходили на возвышенности, дающие идеальные позиции для обстрела, ни в одном современном отчете об осаде нет свидетельств о такой тяжелой артиллерийской бомбардировке, которую англичане применяли в Арфлёре, Кане или Фалезе, и нет свидетельств о серьезных разрушениях в городе. Причина этого удивительного на первый взгляд упущения заключалась в том, что Генриху V был нужен не разрушенный Руан как с политической, так и с военной точки зрения. Он намеревался сделать его столицей английского герцогства Нормандия. Разрушение его стен и общественных зданий подорвало бы этот план и ослабило бы город перед лицом французской контратаки. Поэтому англичане планировали вместо этого уморить город голодом так как огромные размеры делали его, с этой точки зрения, очень уязвимым. Урожай еще не был собран. Муниципальные власти слишком поздно приказали всем жителям запастись провизией на десять месяцев вперед. Это привело к тому, что продуктовые лавки и рынки просто опустели. Была предпринята попытка сократить число "бесполезных ртов", выгнав за стены стариков, немощных, бедняков, некоторых женщин и духовенство. Но эти действия были запоздавшими, и усилия магистратов были в значительной степени сведены на нет огромным потоком беженцев, хлынувших в город из пригородов и окрестностей^[719].

В первые же несколько дней после своего прибытия Генрих V установил жесткую блокаду города. Работая под прицелом пушек защитников и неся тяжелые потери от вылазок, его люди вырыли глубокую траншею и насыпали вал по всему периметру стен со стороны суши. Осадные работы, как и оборона, были разделены на сектора, соответствующие воротам города. Сам король командовал восточным сектором перед воротами Сент-Илер. Граф Солсбери занимал болотистую местность между сектором короля и рекой перед воротами Мартинвиль. Герцог Кларенс был размещен в развалинах аббатства Сен-Жерве на западе. Герцог Эксетер охранял северный сектор, а сэр Томас Моубрей и сэр Джон Корнуолл расположились лагерем перед стенами цитадели. Доступ к городу по воде был полностью блокирован. Большие силы под командованием графа Хантингдона стояли на южном берегу напротив городских причалов. Форт на южном конце моста был окружен. Через реку вверх и вниз по течению были натянуты тяжелые цепи, а на небольшом расстоянии был построен деревянный мост. Барки, заполненные солдатами, патрулировали реку с обеих сторон. В восьмидесяти милях ниже по течению, где Сена впадала в море, флот галер, предоставленных королем Португалии, блокировал устье реки^[720].

Первоочередной задачей англичан после завершения блокады Руана было обеспечение безопасности собственных коммуникаций. Англичане имели большой опыт неудачных крупных осад. Те несколько осад, которые они предприняли в предыдущем веке, в Турне (1340), Ренне (1356), Реймсе (1359) и Нанте (1381–82), пришлось прекратить, потому что они не могли прокормить свою армию. К 1418 году урок был усвоен. Была организована крупномасштабная операция по снабжению армии продовольствием. Для этого из южной Англии были доставлены припасы в Арфлёр, который был превращен в большой склад для хранения продовольствия для армии. Оттуда продовольствие перегружалось на баржи, которые перевозили его вверх по Сене.

Французы удерживали два города с гарнизонами на северном берегу Сены, Кильбеф и Кодбек, где они разместили вооруженные суда, чтобы блокировать проход по реке. Чтобы английская армия не голодала, эти города необходимо было захватить. Кильбеф был осажден вскоре после установления блокады Руана. Его гарнизон был уничтожен в сражении под стенами 16 августа. Но с Кодбеком все оказалось сложнее. Для его захвата был направлен граф Уорик, который недавно прибыл со своим отрядом из Донфрона. Город мужественно держался, в то время как не менее 100 барж с провизией были задержаны на Сене в ожидании возможности пройти мимо него. В конце концов, английский герольд вошел в город и заключил соглашение с его защитниками. Они обязались сдаться, если и когда Руан будет взят. В то же время они разрешили свободный проход английским судам, курсирующим между Руаном и морем. Вверх по течению от города главной проблемой было занятие Мон-Сент-Катрин большим французским гарнизоном, базировавшимся в укрепленном монастыре на вершине. Овладение этим большим холмом к востоку от города было жизненно важно для англичан, чтобы обезопасить свои коммуникации с Пон-де-л'Арк и защитить свои тылы от любых сил помощи, приближающихся с востока. В первые несколько дней осады гарнизон монастыря успешно отбил решительную ночную атаку. Но у гарнизона были ограниченные запасы продовольствия, и, продержавшись месяц, он был вынужден сдаться 1 сентября^[721].

К октябрю 1418 года английская армия прочно обосновалась вокруг Руана. Все нижнее течение Сены находилось под их контролем. Был собран урожай. Вооруженные экспедиции фуражиров ежедневно возвращались с припасами. На окраинах английских лагерей были устроены большие рынки, которые постоянно пополнялись. Только бездействие французов позволило английскому королю вести осаду такого масштаба и снабжать свою армию находящуюся за 120 миль моря и через 80 миль вражеской территории, чего не удавалось достичь ни одному предыдущему английскому полководцу во Франции. Как заметил по возвращении в Англию галантерейщик Генри Гломинг, решительная атака французов на позиции Генриха V "сломает его осаду и заставит короля отказаться от своих планов". Совет, которому доложили об этом высказывании, не любил людей, распространяющих уныние, и не считал, что король чем-то обязан просто удаче, и поэтому отправил Гломинга в тюрьму Флит. Но правда, должно быть, была столь же очевидна для англичан, как и для всех остальных. В осажденном городе быстро заканчивалось продовольствие. Продуктовые лавки и рынки были пусты. Продукты переходили из рук в руки только в частном порядке и по непомерно высоким ценам. Руанцы начали опасаться, что правительство их бросило. С конца августа они обращались со все более отчаянными призывами о помощи к герцогу Бургундскому, его советникам, городу Парижу, Университету, даже к Дофину^[722].

* * *

Сообщая о настроениях в столице в начале сентября, Университет довел до сведения руанцев, что все понимают, что если их город устоит, то есть некоторая перспектива отвоевать Нижнюю Нормандию у англичан, тогда как в случае его падения вся провинция будет окончательно потеряна, а остальная Франция окажется в серьезной опасности. Герцог Бургундский не питал иллюзий на этот счет. Теперь он был настоящим главой правительства. Его офицеры руководили обороной города. Его сын дал руанцам торжественные обещания, что им будет оказан помощь, если на них нападут. Но правительство бургиньонов унаследовало многие проблемы арманьяков вместе со столицей. Иоанн принял призывы Руана с "добрыми и милостивыми словами", но его денежные и людские ресурсы были полностью направлены на борьбу с арманьяками вокруг Парижа. Было ясно, что для освобождения Руана необходимо тесное сотрудничество между Дофином и герцогом Бургундским. Но советники Дофина не были заинтересованы в том, чтобы помочь герцогу нести его бремя. По их словам, руанцы не были их друзьями. В конце июля 1418 года Дофин Карл перенес свой штаб в огромную крепость Шинон в Турени и начал набирать значительное количество войск. Но его целью было отвоевание Тура и других опорных пунктов в Турени у бургиньонов и не затрагивало блокированный Руан^[723].

Вскоре после бегства из Парижа Дофин созвал Большой Совет своей партии, чтобы решить, как положить конец гражданской войне. Совет собрался в начале августа 1418 года в Шиноне. Большинство присутствующих стремились найти компромисс, который позволил бы Дофину сотрудничать с герцогом Бургундским. Среди них были посредник на переговорах в Ла-Томб Иоанн V Бретонский, его подопечный одиннадцатилетний Жан, герцог Алансонский, и Иоланда Арагонская, регентша своего юного сына Людовика Анжуйского. Все их земли находились на границах английских завоеваний в Нормандии. У них был самый сильный личный интерес в объединении партий против Генриха V. Вопреки своему желанию, как он позже говорил, Дофин позволил им надавить на него, чтобы он согласился принять участие в мирной конференции с королевой и герцогом Бургундским. Совет согласовал ряд предложений, которые должны были быть сделаны герцогу и зафиксировал их в меморандуме, подготовленном советниками Дофина. Но его советники были враждебно настроены к самой идее мирной конференции, и их враждебность была отражена в условиях. Меморандум предлагал неформальный раздел Франции между Дофином и герцогом Бургундским. Каждый из них должен был вывести свои гарнизоны из мест за пределами своих владений и сосредоточить свои ресурсы на разгроме захватчика. Однако против англичан они должны были действовать отдельно друг от друга. Герцог Бургундский должен был вести военные действия к северу от Сены, используя доходы и людские ресурсы севера, в то время как Дофин проводил бы свои собственные отдельные операции в Нижней Нормандии и Аквитании, используя ресурсы центра и юга. Каждый из них должен был действовать через свой собственный Совет. Единственным элементом координации было то, что в Совет каждого должно было входить несколько человек, назначенных другим. Это были необычные предложения как с военной, так и с политической точки зрения. Они были тщательно разработаны, людьми, главной задачей которых было избежать влияния на молодого принца со стороны его матери и бургиньонов. Предложенное распределение усилий потребовало бы от Иоанна Бесстрашного противостоять армии Генриха V под Руаном, располагая лишь половиной ресурсов Франции^[724].

Мирная конференция, созванная для обсуждения этих предложений, открылась 5 сентября 1418 года в Корбее, к юго-востоку от Парижа. Иоанн V Бретонский выступал в качестве посредника, как и на конференции в Ла-Томбе. После двухнедельного переезда с места на место, чтобы избежать мест распространения оспы в Иль-де-Франс, Иоанн V в конце концов обосновался в почтенном бенедиктинском монастыре Сен-Мор-ле-Фоссе близ Венсена. Дофина представляли архиепископ Турский Жак Желу и Роберт де Бракмон, который вошел в совет Дофина после увольнения с нормандского лейтенантства. После десяти дней переговоров 16 сентября 1418 года на многолюдном пленарном заседании в Венсенском замке, на котором присутствовали послы Дофина и все представители правительства, было достигнуто принципиальное соглашение. Основными пунктами соглашения были: Дофин и герцог Бургундский выведут свои гарнизоны из всех укрепленных мест за пределами своих владений. Затем Дофин должен был вновь присоединиться к королевскому Совету и выступить вместе с герцогом Бургундским против англичан. Соглашение было нечетким в отношении будущей формы правительства, но было решено, что Дофин и герцог будут иметь право назначать одного из трех финансовых директоров, а все остальные назначения будут производиться королем по рекомендации Совета, в котором будут представлены Дофин, королева и все принцы. Позже в тот же день соглашение было официально ратифицировано от имени короля в аббатстве Сен-Мор в присутствии внушительной толпы, в которую вошли герцог Бургундский и королева, два папских легата и представители принцев Франции, Иоланда Арагонская, герцогиня Анжуйская и ее маленький сын, брат герцога Орлеанского, Филипп, граф Вертю, сын герцога Бурбонского, Карл, и молодой герцог Алансонский. Все они поклялись соблюдать договор. Как только на документе появилась печать короля, правительство приступило к набору армии для освобождения Руана, объединив силы Дофина и герцога Бургундского. По всей Франции был объявлен арьер-бан, а сбор армии короля был назначен на 15 октября. Войска из восточной Франции были призваны присоединиться к герцогу Бургундскому в Париже, а остальным было приказано собраться в Бове. Яростный пропагандист, кармелит, Эсташ де Павилли, который сделал дело освобождения Руана своим собственным, объезжал северные города, проповедуя и привлекая рекрутов^[725].

Все эти планы были нарушены, когда Дофин неожиданно отказался ратифицировать мир или принять участие в военных действиях против англичан. В то время ответственность за эти решения возлагалась на его советников. Бургиньоны винили в этом, в частности, трех человек: Роберта ле Масона, Жана Луве и Раймона Рагье. Озабоченность этих людей легко понять. Договор отступал от основных положений меморандума, составленного в Шиноне. Предоставив Дофину возможность вернуться в беспокойную атмосферу королевского двора, он выводил впечатлительного юношу из-под влияния волевых людей, окружавших его в течение последнего года, и вовлекал его в орбиту королевы и герцога Бургундского. Дофин был для арманьяков пропуском к власти, и они не были готовы от него отказаться. Легко обвинить этих людей в том, что они потопили всякую надежду на гражданский мир, чтобы защитить свои должности и свою власть. В то время многие так и говорили. Но советники Дофина были не одиноки. За ними стояли многие тысячи более скромных людей, которые считали Иоанна Бесстрашного узурпатором, тираном, демагогом и убийцей и не могли заставить себя иметь с ним дело. Некоторыми из этих людей двигала партийная верность, укоренившаяся за последнее десятилетие. Среди них было много сторонников Орлеанского, Анжуйского и Алансонского домов.

Но самыми убежденными противниками соглашения с Иоанном Бесстрашным были представители гражданской службы и судебной власти. Бургиньонские проскрипции 1413 года, за которыми последовали арманьякские проскрипции следующих пяти лет, разделили могущественную государственную службу. Королева и Иоанн Бесстрашный заполнили свои администрации в Шартре и Труа людьми, которые были лишены собственности и изгнаны из Парижа арманьяками. Теперь дело приняло противоположный оборот. Иоанн Бесстрашный в течение нескольких дней после своего возвращения в Париж сменил сорок два судьи Парламента и двадцать пять чиновников Счетной палаты, не говоря уже о сотнях более скромных служащих. Возобновившийся цикл увольнений привел в лагерь Дофина многочисленный и озлобленный класс разорившихся профессиональных администраторов. Последовавшая за этим массовая конфискация имущества довершила разрыв. В Париже тех, кто бежал из города, считали предателями короля, и все их земельные владения и движимое имущество были конфискованы специальными комиссиями. Бургиньоны продолжали наживать новых врагов среди людей, имевших лишь слабые связи с партией арманьяков. Многие из них бежали, опасаясь насилия толпы, или потому, что их выгнали с работы, чтобы освободить место для новичков, или просто потому, что они были видными людьми, владевшими красивыми особняками, которые были желанными для других людей. Жан Жувенель де Юрсен, который был президентом комиссии, занимавшейся налогами с продаж, в более счастливые времена хорошо ладил с Иоанном Бесстрашным. Но он покинул Париж ранним утром 29 мая, спасаясь от толпы, и прибыл в долину Луары с супругой, одиннадцатью детьми и тремя внуками только в одежде, в которой бежал из города. Жан потерял хорошую зарплату, прекрасный особняк в Париже, загородное имение в Иль-де-Франс и ценные поместья в Шампани и Бри. Во время короткого перемирия, последовавшего за провозглашением Сен-Морского договора, к таким людям, как он, присоединился постоянный поток других обездоленных чиновников, судей, бухгалтеров, священнослужителей и ученых, которые выбирались из укрытий в подвалах и на чердаках Парижа и бежали из города, пока могли, оставив почти все, чем владели. Они стали пожизненными и яростными врагами герцога Бургундского^[726].

21 сентября 1418 года, через пять дней после заключения соглашения в Сен-Море, Дофин издал серию ордонансов, находясь в городе Ниор на севере Пуату, которые стали точкой невозврата. Используя свои полномочия королевского лейтенанта, он создал собственную параллельную администрацию, подобно тому, как это сделал Иоанн Бесстрашный в Шартре и Труа. Король, заявил он, больше не был сам себе хозяином. Герцог Бургундский узурпировал его власть. Он силой захватил Париж, одобрил резню в июне и августе и заполнил Парламент и администрацию мерзавцами, некомпетентными людьми и предателями. Дофин создал новую королевскую Канцелярию в Пуатье под руководством Роберта ле Масона. Заявив, что "в Париже нет настоящего Парламента", он перевел это учреждение в Пуатье, поставив во главе его Жана де Вайи и заполнив его беженцами из Парижа. После этого во Франции существовали две канцелярии и два Парламента, каждый из которых претендовал на то, чтобы действовать от имени короля. Чиновники по всей Франции получали от каждой стороны приказы не выполнять распоряжения другой. Последствия этого были катастрофическими. Ниорские ордонансы гарантировали, что пока жив Карл VI, Франция будет географически разделена на две враждебные зоны, каждая со своим правительством, ни одно из которых не будет достаточно сильно, чтобы одолеть другое или победить англичан. Это также означало, как и предсказывал Жан Жувенель за несколько лет до этого, что каждое правительство будет бороться с другим за поддержку англичан, которые станут решающей силой во французской политике. Этот процесс начался сразу же после того, как Ниорские ордонансы были скреплены печатью. До конца сентября советники Дофина обратились к Генриху V с просьбой о переговорах с целью заключения военного союза против Иоанна Бесстрашного. Взамен они были готовы уступить захватчику большую часть западной Франции^[727].

Известие об ордонансах еще не достигло Парижа 22 сентября, когда герцог Бретонский отправился за ратификацией Сен-Морского договора Дофином. Иоанн V привез с собой делегации, представлявшие короля, герцога Бургундского, других принцев Франции и город Париж. В знак примирения он также прихватил с собой четырнадцатилетнюю невесту Дофина Марию Анжуйскую, которая с момента его бегства проживала в парижском Бурбонском отеле. Большая свита сановников медленно продвигалась по долине Луары и в начале октября прибыла в Сомюр. Там они тщетно ждали приезда Дофина. Он находился в южном Пуату и не подавал признаков желания вернуться. Было известно, что доступ к нему строго контролируется. Его советники не собирались снова попасть впросак, как это было в августе в Шиноне. Иоанн V пытался организовать встречу, но они и слышать об этом не хотели. В конце концов, архиепископ Турский Жак Желу, который играл ведущую роль в переговорах по договору, прибыл с известием, что договор не будет ратифицирован. Маловероятно, что он дал Иоанну V Бретонскому то неправдоподобное объяснение, которое его господин давал всем остальным. По мнению Карла, договор был обманом, уловкой. Его послы никогда не согласовывали его. Они не были "ни приглашены, ни выслушаны" на главной сессии конференции и отсутствовали на собрании в Венсене, когда договор был заключен. Впервые они услышали об этом, когда герцоги Бургундский и Бретонский публично объявили об этом как о свершившемся факте. К тому времени, когда Иоанн V и его коллеги-делегаты вернулись в Париж, чтобы сообщить о провале своей миссии, бургиньонский Совет узнал о попытках сближении Дофина с Генрихом V. Бургиньоны издали указ от имени короля, лишающий Дофина лейтенантства и отменяющий все его полномочия^[728].

27 октября 1418 года четыре эмиссара Руана предстали перед Советом в Париже. Они привезли с собой Эсташа де Павилли, чтобы он отстаивал их интересы. В длинной и драматической речи, прерываемой частыми вздохами и рыданиями, пожилой монах описал условия жизни в городе. По его словам, защитники исчерпали свои запасы продовольствия к началу октября. С тех пор они были вынуждены питаться лошадьми, кошками, собаками и крысами. Город скоро падет, если не подоспеет помощь. За этим неизбежно должен был последовать крах остальной Нормандии. Провинция была верна короне на протяжении двух столетий. Ее налоги составляли большую часть поступлений в королевскую казну. Действительно ли Совет был готов рискнуть такой катастрофой? В заключение оратор произнес речь, обращенную лично к герцогу Бургундскому ("вы, захватившие управление королем и королевством"). Если руанцев заставят подчиниться королю Англии, сказал он, то у Иоанна "не будет более злейших врагов в мире, и они не успокоятся, пока не уничтожат его и все его потомство". На улицах Парижа судьба Руана вызвала бурные эмоции. Люди уже начали роптать по поводу очевидного бездействия герцога. Под сильным давлением, чтобы хоть что-то предпринять, правительство сделало единственное, что могло сделать. Оно решило продолжить попытку освободить Руан, даже без сотрудничества с Дофином. План состоял в том, чтобы оставить в столице 500 профессиональных солдат для поддержания порядка в городе и на дорогах вокруг. Все остальные свободные войска будут сосредоточены против англичан в Нормандии. В Руане новость была воспринята с огромной радостью. Из своих лагерей вокруг стен англичане могли слышать звон всех церковных колоколов города^[729].

К несчастью для руанцев, торжества были преждевременными. Ответ на призывы правительства был весьма неутешительным. В центре и на юге, где большинство бальи были верны Дофину, королевские призывы были проигнорированы. Большое количество собственных приближенных герцога Бургундского были связаны служением в гарнизонах или изнурительной борьбой со сторонниками Дофина на южных границах Бургундии. 15 октября 1418 года, в день, назначенный для сбора армии, почти никто не явился. Контингенты двух Бургундий и Шампани прибыли в Париж только в ноябре, и то в два раза меньшими по количеству, чем в предыдущем году. Другой сбор в Бове, похоже, тоже был полностью провален. В ноябре второй раз в Париже был объявлен арьер-бан, но безрезультатно. 10 ноября 1418 года короля с большой церемонией доставили в Сен-Дени, чтобы принять Орифламму, но обещанной армии для помощи Руану еще почти не существовало^[730].

Неопределенное отношение ко всему этому герцога Бургундского, возможно, было одной из причин. Другой причиной было то, что люди боялись оставлять свои дома без защиты, опасаясь дофинистских гарнизонов на Марне и Уазе. Но главным фактором, скорее всего, были финансовые трудности бургиньонского правительства. С момента начала похода на Париж в августе 1417 года Иоанн Бесстрашный финансировал свои войны во Франции за счет доходов со своих владений, займов на собственный счет и добровольных пожертвований городов, объявивших о его поддержке. Но как только он взял под контроль механизм управления в Париже, практически все расходы на ведение войны были переложены на обанкротившуюся королевскую казну. Не только поступления от налогов с Фландрии и двух Бургундий на военные нужды сократились до минимума, но и значительная часть доходов короля была переведена в личную казну Иоанна в качестве возмещения прошлых военных расходов. В обычные времена пришлось бы прибегнуть к новым налогам. Но герцог заручился поддержкой Парижа и северных городов с помощью необоснованных обещаний положить конец взиманию военных налогов. Эти обещания сильно ограничивали его возможности для маневра. По всей Франции был введен специальный налог на вино, который был лишь формальностью. Он был крайне непопулярен и оказался неподъемным никому, за исключением Парижа. Некоторые доходы все еще поступали из Иль-де-Франс, Пикардии и Бовези. Но в других местах сбор налогов практически прекратился. Основным ресурсом правительства теперь были манипуляции с монетой, крайне непопулярная форма скрытого налогообложения, унаследованная от режима графа Арманьяка. Однако прибыль от чеканки монет значительно снизилась из-за гражданской войны и борьбы с Генрихом V. Из двадцати четырех королевских монетных дворов парижское правительство напрямую контролировало только три: в Париже, Сен-Кантене и Турне. Большая часть прибыли от Парижского монетного двора направлялась на оборону города от окружающих его дофинистских гарнизонов. Контроль над двумя другими монетными дворами в начале года был передан синдикату финансистов за наличные деньги. Герцог Бургундский присвоил четыре королевских монетных двора в Бургундии и Шампани, и примерно половина значительной прибыли от этих монетных дворов пошла на военные расходы. Но львиная доля этой прибыли была израсходована на операции против дофинистов, не оставив практически ничего для финансирования войны против англичан. Другие монетные дворы находились в процессе захвата офицерами Дофина или короля Англии. "Наши беды не поддаются исправлению, — причитал Парижский Университет всем, кто его слушал, — и королевство движется к катастрофе"^[731].

* * *

Утром 10 ноября 1418 года, в день, когда французский король отправился в Сен-Дени, граф Солсбери принял послов Дофина в замке Алансон. Английский король был хорошо осведомлен о разногласиях своих врагов и много думал о том, как лучше их использовать. Готовясь к конференции с представителями Дофина, он подготовил длинный и откровенный меморандум для своего Совета в Вестминстере, который дает уникальное представление о его мыслях в критический момент его предприятия. Автором меморандума, вероятно, был Филипп Морган, недавно назначенный Генрихом V канцлер Нормандии и самый способный из канцеляристов, находившихся с ним во Франции. Из этого документа ясно, что Генрих V считал свое положение во Франции гораздо более шатким, чем это казалось другим. Основная проблема была финансовой. В декабре 1417 года Парламент выделил Генриху V еще одну двойную субсидию. Вторая часть субсидии, которая в значительной степени была обеспечена за счет займов и ассигнований, должна была быть выплачена в феврале 1419 года. Таким образом, число стандартных субсидий, полученных Генрихом V, достигло семи за пять лет. Он прекрасно понимал, что такой уровень налогообложения не может сохраняться долго. Ресурсы Англии были не в состоянии справиться с задачей завоевания всей Франции или даже защиты своих завоеваний в Нормандии. Но было далеко не ясно, каковы альтернативы. Одна из возможностей заключалась в том, чтобы обложить Нормандию налогами для покрытия расходов на содержание ее администрации и оккупационных войск. Другая возможность заключалась в том, чтобы позволить английской армии жить за счет окружающей местности. Но оба эти варианта были сопряжены с большими политическими издержками. Генрих V нуждался в поддержке коренного населения и не мог позволить себе провоцировать "всеобщее брюзжание". По признанию автора меморандума, в завоеванных областях ему не подчинился ни один человек с высоким статусом, а подчинившихся джентльменов было очень мало. Даже те, кто подчинился, были "ненадежными, что неудивительно". По этим причинам, "а также по другим, которые еще долго можно описывать", король должен был в ближайшее время заключить мирное соглашение.

Главный вопрос заключался, с кем. Генрих V традиционно поддерживал союз с Бургундским домом. Но к 1418 году он и его советники пришли к выводу, что договор с Дофином — лучший вариант. Прежде всего, это казалось достижимым. Дофин и его сторонники очень нуждались в английской помощи. Они были готовы обменять территорию на вооруженную поддержку во время другого кризиса в их делах в 1412 году, но когда дело дошло до дела, Иоанн Бесстрашный никогда не заходил так далеко. Англо-дофинистский союз, вероятно, был бы достаточно силен, чтобы победить бургиньонов, тогда как англо-бургиньонский союз вряд ли смог бы завоевать обширные территории, которые Дофин контролировал к югу от Луары. Не менее важным был и тот факт, что Дофин находился в лучшем положении, чем его соперник, чтобы дать Генриху V то, что он хотел, поскольку только он мог отдать Аквитанию. Без сомнения, Дофин был бы готов уступить Нормандию, чтобы получить Париж и даже разделить с Генрихом V территории после падения Бургундского дома, уступив Фландрию Англии. Дело дипломатов — считать цыплят, пока они еще не вылупились. Но эти предложения вызвали несколько щекотливых вопросов. Одним из них было притязание Генриха V на французский престол — вечно неловкая проблема в английской дипломатии. Это никогда не было главной целью войны. Но было бы позорно отказаться от нее формально, после всего того внимания, которое ей уделялось в английской пропаганде. Возможно, этого можно было бы избежать, если бы договор принял форму длительного перемирия вместо постоянного мира. Еще более проблематичным был вопрос об авторитете французской стороны. Договор с Дофином, вероятно, не был бы обязательным для французской короны. Советники Генриха V считали притязания Дофина на регентство во Франции весьма шаткими. С юридической точки зрения они считали, что Изабелле Баварской принадлежит более высокий титул. Поэтому они должны были обеспечить официальную передачу утраченных Англией провинций Аквитании или, по крайней мере, некоторых важных мест, таких как Ла-Рошель, до того, как Дофин вернет себе контроль над французским королем. Было бы достаточно сложно убедить его согласиться на это заранее, но, вероятно, невозможно сделать это позже. Затем встал вопрос о герцогах Орлеанском и Бурбонском и других знатных военнопленных в Англии. Если бы им позволили выкупиться, они бы вернулись и стали влиятельными фигурами в послевоенной Франции. Их враждебность была бы опасной для англичан. Поэтому их согласие на заключение любого договора было необходимо. Но будет ли оно получено?^[732]

Когда открылась конференция в Алансоне, графа Солсбери сопровождали королевский стюард сэр Уолтер Хангерфорд, Джон, лорд Грей из Коднора, и Филипп Морган. Напротив них сидела делегация закоренелых дофинистов. Жан де Норри, выступавший в качестве представителя Дофина, называл себя архиепископом Санса, хотя на самом деле он был избран только партией арманьяков в соборном капитуле и никогда не был посвящен в сан. Его возмущала сама идея торговаться с захватчиками, и в какой-то момент он сравнил их представителей с дьяволом. Вместе с ним находились старые враги герцога Бургундского — Луи де Шалон, граф Тоннер, Жан де Вайи, первый президент нового Парламента Дофина, и Роберт де Бракмон, адмирал Франции дофинистов. Сын Бракмона недавно был захвачен англичанами и отправлен вместе с другими политически значимыми пленными в лондонский Тауэр. Поэтому он не мог относиться к англичанам намного лучше, чем Норри.

Переговоры были неловкими с самого начала. Они сопровождались постоянными спорами о процедуре. Обе стороны пререкались о своих полномочиях, о том, кто должен начинать, о порядке обсуждения вопросов, о старом предмете разногласий — о том, на каком языке вести переговоры: латинском или французском. Были долгие угрюмые молчаливые посиделки, во время которых обе стороны смотрели друг на друга, отказываясь говорить. Когда они все же перешли к существу вопроса, удалось найти точки соприкосновения. Но обмен мнениями все время был напряженным, чему не способствовала язвительная манера обоих главных представителей. Английские делегаты ясно дали понять, что они не будут рассматривать ничего меньшего, чем территории, уступленные по Великому миру в Бретиньи 1360 года, плюс Нормандия. Территории уступленные по этому договору, указывали они, уже были предложены им арманьякскими принцами в 1412 и 1415 годах, а Нормандия принадлежала английскому королю по праву завоевания. Вопрос заключался в том, сколько еще Дофин готов предложить в обмен на вооруженную поддержку против герцога Бургундского. Первым требованием англичан были Турень, Анжу, Мэн, Фландрия и старые владения Генриха Ланкастера в Шампани. После долгих уговоров французы признали, что они уполномочены уступить территории оговоренные в Бретиньи и всю Нормандию, за важным исключением города и бальяжа Руан. Они также были готовы обсудить вопрос о разделе владений герцога Бургундского во Фландрии и Артуа после их завоевания. Это предложение, которое на самом деле было не так уж далеко от ожиданий английской стороны, англичане признали "неуместным, бесполезным и практически недействительным". В тоже время, англичане отказались дать какие-либо намеки на минимум того, что бы из удовлетворило.

Дофин был явно встревожен промежуточным отчетом своих послов, который дошел до него после первой недели переговоров. Он написал Генриху V личное письмо с просьбой быть более разумным. Мир, несомненно, был возможен, если бы они оба объединились, чтобы противостоять "ужасному злу, жестокости и обману герцога Бургундского против дворянства и монархов Франции, от которых вы сами происходите". К тому времени, когда это послание было получено, возникли более серьезные трудности. Главной из них был феодальный статус уступаемых территорий — вопрос, который с 1340-х годов не давал покоя всем предыдущим англо-французским конференциям. Филипп Морган поставил вопрос прямо. Предлагал ли Дофин уступить провинции юго-запада и Нормандию с полным суверенитетом или Генрих V и его потомки должны были держать их в качестве вассалов королей Франции? Норри должен был быть готов к этому вопросу, но готов он не был. Он отложил ответ до следующего дня, и когда он высказался, это был не ответ. Это был очень трудный вопрос, сказал Норри, и он предпочел бы сначала обсудить другие вопросы, поскольку он зашел настолько далеко, насколько позволяли его инструкции. Этот вопрос лучше было бы обсудить при личной встрече с Дофином. Норри полагал, что Генрих V, будучи справедливым человеком, захочет провести их на тех же основаниях, что и его предшественники. Ответ Филиппа Моргана был бескомпромиссным. Как законный король Франции, он не имел никаких оснований признавать какого-либо начальника, кроме Бога, в тех частях Франции, которыми он владел. Это вызвало бурную реакцию. Делегаты обеих сторон поднялись со своих мест и, заговорив все разом, стали повторять все старые аргументы.

Перекрикивая шум, англичане задали вопрос. Если переговоры продолжатся, есть ли перспектива того, что Дофин примет требование Генриха V о полном суверенитете? Французы, согласно английской записи, "затруднились" с ответом, но в конце концов сказали, что, по их мнению, такая возможность есть. Сможет ли Дофин выполнить это требование, спросил Морган, учитывая, что он был несовершеннолетним, а его отец был еще жив? Последовал долгий спор о полномочиях Дофина, о размере территории, находящейся под его контролем, и о поддержке, которой он пользовался среди французских принцев. "Похоже, — сказал в заключение Норри, — что перспективы договориться были невелики". Срок действия охранных грамот французских послов истекал, и они не видели смысла продолжать переговоры. Последнее заседание состоялось на следующий день, 24 ноября. Французы предложили короткое перемирие до февраля 1419 года для дальнейших обсуждений. Только если они изложат все свои предложения в письменном виде, сказал Морган; но если они не предложат ничего лучшего, чем то, что он слышал до сих пор, то в этом нет смысла. После этого послы Дофина встали и ушли^[733].

Английского короля это не волновало. Его позиция на переговорах должна была усилиться в течение последующих недель, по мере того как петля затягивалась вокруг Руана. Генрих V поддерживал достаточный контакт с двором Дофина, чтобы избежать окончательного разрыва. Он ответил на письмо Дофина, предложив возобновить переговоры после падения Руана. Он принял посла Дофина Луи де Шалона в своей штаб-квартире через несколько дней после его отъезда из Алансона и предложил отправить еще одно дофинистское посольство для личной встречи с ним. Тем временем он уже обратился к бургиньонам, чтобы выяснить, что они готовы предложить. Гийом де Шамдивер, обычный посредник между Иоанном Бесстрашным и английским королем, посетил его штаб-квартиру, чтобы изложить суть дела. Еще одна конференция была назначена на декабрь, чтобы выслушать предложения бургиньонов^[734].

За пределами осажденного города Генрих V готовился к сражению с армией помощи герцога Бургундского. Гарнизоны Нижней Нормандии были сокращены до минимума, чтобы увеличить численность английской армии. Длительная осада Шербура наконец подошла к концу, когда минерам герцога Глостера удалось подорвать часть стен. Голодающий гарнизон сдался в конце сентября, таким образом высвободив несколько сотен солдат, чтобы присоединиться к королю в Руане. Прибыло еще некоторое количество войск из Англии и 500 человек из Ирландии, чей дикий вид, примитивное оружие и низкорослые пони поразили защитников города. Англичане вырыли траншеи на подступах к Руану и укрепили их частоколами, деревянными башнями и артиллерией. Они разместили людей в лесах к востоку от Руана, чтобы не дать врагу подойти незамеченным ипослали шпионов следить за успехами герцога Бургундского в Иль-де-Франс^[735].

24 ноября 1418 года, согласно отчетам английских шпионов, Иоанн Бесстрашный имел в Париже около 4.000 солдат. Не имея возможности прокормить их там и, возможно, опасаясь спровоцировать беспорядки среди горожан, он вывел их из города вместе с королевой и расположился лагерем в двадцати милях от Понтуаза. Больного короля привезли в обозе Изабеллы, опасаясь, что в ее отсутствие им могут заняться другие. Они оставались в Понтуазе в течение пяти недель, пока Иоанн Бесстрашный обращался от имени короля с настоятельными призывами к советникам в Париже найти подкрепление, к казначеям — найти деньги, а к защитникам Руана — выстоять, несмотря на все более ухудшающееся положение города. Им предлагали лживые обещания о скорой помощи, которые зачитывались на рыночной площади Руана. Все это время в тылу герцога продолжалось наступление дофинистов. Их гарнизоны вокруг Парижа совершали набеги в пригороды и на Иль-де-Франс, срывая все попытки доставить продовольствие войскам, стоявшим в Понтуазе. Далее на юг Дофин, воспользовавшись тем, что герцог Бургундский был занят своими делами, двинулся на Тур и осадил единственный уцелевший бургиньонский гарнизон в долине Луары^[736].

Из Понтуаза Филипп де Морвилье и другие советники герцога в сопровождении папского легата, кардинала Орсини, поскакали вперед к Руану для переговоров с англичанами. Они питали надежду на какое-то решение, которое могло бы избавить герцога от унижения потерять второй по величине город Франции, не сделав ничего в его защиту. Делегаты Генриха V встретили их на Пон-де-л'Арк. Среди них были знакомые лица. Ричард де Бошан, граф Уорик, был ветераном предыдущих переговоров с бургиньонами, начиная с 1411 года, "человеком с внушительной осанкой, исключительной рассудительностью и большим военным опытом, обладающим практичным и искусным красноречием на любую тему", — писал восхищенный современник. Компанию ему составляли стюард Генриха V сэр Уолтер Хангерфорд и Филипп Морган, которые также были на конференции с дофинистами в Алансоне, а также товарищ Моргана, валлиец, адвокат Генри Уэйр. Генрих V не хотел торопить события до падения Руана. Переговоры застопорились на несколько дней из-за очередного спора об использовании французского языка, на котором, как утверждал английский король, его уполномоченные "не умеют писать и почти не говорят и не понимают". Возможно, это относилось к некоторым из них, хотя граф Уорик, безусловно, прекрасно говорил по-французски. В итоге дискуссии проходили на смеси английского и французского языков, а документы переводились на латынь. Но от этого они не стали более приятным для понимания. Англичане выразили заинтересованность в брачном союзе. Генрих V заявил, что он в восторге от портрета Екатерины Французской, который привез ему кардинал. Но он хотел получить приданое в 1.000.000 экю, а также юго-западные провинции, уступленные по договору в Бретиньи, и Нормандию, которая должна была находиться под полным суверенитетом английского короля. В отличие от дофинистов, которые были готовы удовлетворить очень похожие территориальные требования и даже рассматривали возможность уступить в вопросе суверенитета, бургиньоны отвергли английские претензии с порога. Король был недееспособен, говорили они и герцог не имел права отчуждать его наследие. Примерно за десять дней до Рождества конференция распалась. Кардинал вернулся в Понтуаз, чтобы сообщить о провале своей миссии. Затем он добровольно отказался от своей миротворческой миссии как от проигранного дела и уехал в Италию^[737].

Внутри Руана защитники были доведены до последней крайности лишений и бедствий. Люди питались кореньями и паразитами. Сообщалось, что кошки продавались по 18 франков, а четверть лошади — по 100 су. Зерна не было вообще. К Рождеству около 200 человек в день умирали от голода. Их тела сбрасывали в большие открытые могильные ямы на кладбище Святой Марии Магдалины, а затем, когда оно заполнилось, складывали на улицах. По городу начали распространяться болезни. Порядок рухнул. Люди дрались на улицах за еду. Капитан гарнизона прибегнул к отчаянным мерам. Он организовал самоубийственную вылазку сразу из нескольких ворот со всеми силами, которые только можно было собрать, намереваясь, очевидно, прорвать английские линии. У одних из ворот подъемный мост рухнул под тяжестью всадников, и они все попадали в ров. Остальные были отброшены назад от английских осадных линий с большими потерями. Незадолго до Рождества защитники собрали несколько тысяч "бесполезных ртов", в основном женщин и детей, бедных и неимущих, и вытолкали их за ворота, надеясь сэкономить продовольствие и переложить на англичан моральную ответственность за их пропитание. Но англичане отбросили несчастных назад залпами стрел, заставив их забиться в ров под стенами, где многие из них умерли от голода или болезней^[738].

Армия герцога Бургундского к этому времени исчерпала запасы провианта, имевшиеся в окрестностях Понтуаза. После провала переговоров в Пон-де-л'Арк Иоанн Бесстрашный решил повести свои войска на север к Бовези, где в конце декабря должна была собраться остальная армия. Новый план предполагал в новом году наступление на Руан с востока, в то время как другие войска должны были подойти к городу по воде с запада. Бургиньонский адмирал Франции Шарль де Ланс был отправлен с командой людей реквизировать корабли на побережье Пикардии. Они планировали загрузить трюмы продовольствием и заполнить палубы латниками и лучниками, а затем проложить себе путь вверх по Сене и миновать английские осадные линии. Последний призыв о поддержке был направлен Дофину. Он не только отклонил его, но и запретил всем людям его подданства присоединяться к армии помощи. В результате никто из военной знати Франции не явился в Бове, кроме подданных герцога и его сторонников в Пикардии и Артуа.

29 декабря герцог Бургундский вошел в Бове с войсками, которые были с ним в Понтуазе. Остальная армия ждала его за городом, но ее численность была ничтожно мала. Иоанн провел ряд напряженных встреч со своими главными капитанами. В разгар дискуссий появилась делегация из Руана. Они с большим риском для себя пробирались через английские линии с последними сообщениями о положении в городе и ультиматумом. Делегаты заявили, что это последнее обращение к герцогу за защитой. Если город не получит помощи в течение нескольких дней, они откажутся от своего подданства и подчинятся королю Англии. Иоанн Бесстрашный был смущен и извинялся. К их бесконечному ужасу, герцог сказал им, что у него пока нет сил деблокировать Руан, но, скоро должно прибыть подкрепление, и положение изменится. Руанцы спросили герцога, как скоро и он ответил, что к 8 января. Делегаты Руана уехали, чтобы доложить о встрече защитникам города. Но вскоре стало ясно, что герцог был слишком оптимистичен в своих расчетах. Вскоре после отъезда руанцев в Бове прибыл гонец с известием о том, что Дофин захватил Тур. Затем последовали настойчивые сообщения о том, что он движется к городу Шарите-сюр-Луар и угрожает вторжением в Ниверне и Бургундию. В новом году Иоанн встретился с большинством старших офицеров финансовых департаментов из Парижа и выслушал их неутешительные отчеты. Около 3 января 1419 года он решил отказаться от помощи Руану. Англичане были слишком сильны, Дофин слишком грозен а казна пуста. Поэтому герцог Бургундский распустил свою армию и отправил в Руан гонца с секретным посланием, в котором советовал жителям города добиваться лучших условий капитуляции, которые они смогут получить^[739].

К тому времени, когда это послание достигло защитников Руана, они уже потеряли надежду и решили сами вести переговоры с осаждающими. Поздно вечером 31 декабря 1418 года рыцарь гарнизона появился у ворот на южном конце моста через Сену и призвал рыцаря или барона выступить из английских рядов. Явился йоркширский рыцарь сэр Гилберт Умфравиль. Руанцы попросили его организовать пропуск для делегации из двенадцати человек, которая должна была предстать перед королем. Встреча состоялась в день Нового года в картезиансом монастыре на Парижской дороге. Руанцы начали с того, что попытались добиться облегчения для несчастных людей во рву под стенами. "Друзья, кто их туда загнал?" — ответил Генрих V. Затем они попросили дать им возможность договориться о капитуляции на условиях. По их словам, они получили задание защищать город от короля Франции, чьими подданными они являлись и готовы стать подданными короля Англии, но должны будут уведомить об этом герцога Бургундского. Генрих V находясь в своем самом бескомпромиссном настроении заявил им, что их город принадлежит ему по праву, а они не пускают его в него. Герцог Бургундский был прекрасно осведомлен о ситуации и не нуждался в дополнительных посланиях, а они должны были выбрать между смертью и безоговорочной капитуляцией.

В таких случаях всегда присутствовал элемент ритуала и драматизма. На самом деле эти жестокие слова были прелюдией к долгим и мучительным переговорам об условиях капитуляции. На следующее утро перед воротами Сент-Илер были возведены два больших павильона. Там настоятель нормандского аббатства Сен-Жорж де Бошервиль и каноник собора, при поддержке двадцати двух представителей гарнизона и горожан, в течение двух недель торговались с комиссией, возглавляемой графами Уориком и Солсбери. Горожане толпились на стенах, чтобы посмотреть как идут дела. Английские солдаты стояли группами на нейтральной полосе, пока герольды обеих сторон, "одетые как лорды" в гербы и золотые тесьмы, переходили от палатки к палатке с посланиями. Условия Генриха V были тяжелыми, и через неделю он пригрозил прекратить переговоры, если они не будут приняты. Внутри города разгорелся ожесточенный спор между профессиональными военными из гарнизона, которые были полны решимости дождаться условий, которые не запятнали бы их честь, и массой населения, которое хотело любой ценой положить конец осаде. В провале обороны горожане винили гарнизон. Ги Ле-Бютеллье даже обвинили в том, что он специально провалил недавнюю катастрофическую вылазку из ворот. Бурное собрание в отеле де Виль закончилось безрезультатно: одни заявили, что скорее умрут в бою, чем сдадутся, другие замышляли убить капитанов гарнизона, если они не откроют ворота. В конце концов, около 9 января 1419 года, защитники решили снести значительную часть стен и поджечь город в нескольких местах, если английский король не смягчит свои условия. Генрих V, который хотел взять город неповрежденным, в конце концов, уступил. Он назначил архиепископа Кентерберийского, Генри Чичеле, недавно прибывшего из Англии, посредником с духовенством города. Именно Чичеле, наконец, достиг соглашения с защитниками 13 января 1419 года^[740].

Условия были суровыми, хотя и не такими жесткими, как могли бы быть. Город и замок должны были быть сданы в целости и сохранности 19 января 1419 года, если к полудню того же дня они не будут деблокированы французской армией под командованием Карла VI или лично герцога Бургундского. В случае появления французской армии гарнизон и жители должны были наблюдать за столкновением войск со стен, не вмешиваясь. Остальные условия отражали решимость Генриха V возродить английское герцогство Нормандия XII века. Перед капитуляцией "бесполезные рты" в городских рвах должны были быть отведены назад и накормлены. Город должен был быть очищен, а все трупы захоронены за стенами. После вступления Генриха V во владение город должен был сохранить все привилегии, дарованные ему в прошлом, его предками герцогами Нормандии или королями Франции. Жители могли сохранить свою собственность в Нормандии, но только в том случае, если они были готовы перейти в подданство английского короля. Что касается гарнизона, то все не нормандцы могли уйти под конвоем, ничего не взяв с собой, а коренные нормандцы имели выбор: подчиниться новому господину или быть заключенными в тюрьму. Король назначил высокую цену за почти шестимесячное неповиновение тех, кого он называл своими подданными. Руан должен был выплатить самую большую репарацию, когда-либо требовавшуюся от французского города: 300.000 экю, первая часть которой должна была быть передана в течение трех дней после капитуляции, а остальная — через месяц. Кроме того, все лошади и военное имущество должны были быть сданы, а король должен был получить место по своему выбору в городе или его пригородах для строительства дворца. Восемьдесят заложников были переданы англичанам в качестве гарантии выполнения этих условий^[741].

Время, предоставленное французам для деблокады Руана, было пустой формальностью. К тому времени, когда посланец капитана достиг королевы и герцога Бургундского, они уже распустили свои войска и покинули Бове. Герцог не осмелился показаться в Париже и удалился в Провен в Шампани до весны, обвинив в катастрофе Дофина. Дофин, со своей стороны, не без сожаления наблюдал за унижением своего соперника. Около 15 января 1419 года его представители прибыли в Лувье и получили охранные грамоты, чтобы предстать перед Генрихом V в Руане. Они прибыли с предложениями о встрече на высшем уровне между Генрихом V и Дофином для решения вопросов, которые были слишком деликатными для послов в Алансоне. Послы должны были присутствовать в английском лагере, чтобы наблюдать за сдачей города 19 января. В здании картезианского монастыря Ги Ле-Бютеллье, который руководил обороной города в течение последнего года, преклонил колени перед Генрихом V и передал ему ключи от города. Король в свою очередь передал их своему дяде, Томасу Бофорту, герцогу Эксетеру, которого он назначил капитаном города. Позже во второй половине дня над цитаделью было водружено знамя Святого Георгия. Почти все коренное население города присягнуло на верность Генриху V, как они и предупреждали Иоанна Бесстрашного. Среди них был и сам Ги Ле-Бютеллье, первый важный светский человек, подчинившийся английскому королю. Ему предстояло стать одним из самых верных сторонников английского правительства в Нормандии^[742].

"Если Руан не может защитить себя, то какой город сможет?" — спрашивали магистры Парижского Университета. Предсказатели, предвещавшие, что за падением Руана последует крах сопротивления во всей Нормандии, быстро оказались правы. Никто не хотел, чтобы его постигла участь Кана или Руана. Опасения, что офицеры французского короля вернутся и накажут их как предателей, улетучились, когда стало казаться, что английская оккупация продлится долго. Кодбек сдался автоматически в соответствии с условиями, уже согласованными с графом Уориком. Гарнизон Монтивилье, крупнейший в Па-де-Ко, открыл ворота перед английским капитаном из Арфлёра и ушел. Сдача этих мест стала сигналом к массовому дезертирству французов. От английской армии были отделены несколько оперативных групп и отправлены на борьбу с теми районами, которые еще не покорились. Ни в одном из них сопротивление не было очень сильным. Морские порты Па-де-Ко, Фекамп, Дьепп и Э сдавались англичанам один за другим в течение месяца после падения Руана. Онфлёр, последний порт Нормандии, который еще держался на стороне Карла VI, был блокирован с суши и с моря графом Солсбери и 25 февраля заключил соглашение о капитуляции. К концу марта все укрепленные места на Сене были в руках англичан, за исключением крепости Ла-Рош-Гюйон, господствующей над рекой со своего большого искусственного холма на краю Вексена, и могущественного замка Шато-Гайяр в Лез-Андели, построенного еще Ричардом I Львиное Сердце. К северу от Сены еще держался только Жизор, а к югу — только Иври. Англичане уже проникли вверх по реке в Иль-де-Франс. Вернон, Мант и Мёлан были оставлены своими гарнизонами из-за отсутствия запасов, чтобы выдержать осаду. Абвиль, Бове и Понтуаз стали пограничными городами. Англичане находились в двадцати милях от Парижа. Их рейдовые отряды проникали вплоть до Сен-Клу, в пределах видимости с городских стен. "И теперь, благословен Бог, — писал англичанин из армии своему другу в Лондон, — человек может проехать из Бретани через все герцогство Нормандия… и за короткое время, я полагаю, до самого Кале"^[743].

* * *

Овладев Руаном, Генрих V завершил мероприятия по управлению завоеванными территориями, которые он начал восемнадцатью месяцами ранее в Кане. К весне 1419 года территория под английской оккупацией включала в себя все герцогство Нормандия вместе с Алансоном, Першем и частью соседнего фьефа Мант, которые управлялись вместе с Нормандией и стали называться завоеванными землями. В Нормандии был канцлер, первоначально Филипп Морган, который выполнял функции главы английского герцогства и возглавлял Большой Совет, отвечавший за управление и оборону. Английские военачальники были назначены бальи во всех семи бальяжах провинции, а также в Манте. Временная финансовая администрация, созданная после падения Кана, за которую отвечал сэр Джон Типтофт, была заменена более продуманной и постоянной. Уильям Аллингтон, опытный администратор, который в течение своей карьеры отвечал за финансы Бреста, Кале и Ирландии, был назначен на должность казначея и генерального сборщика налогов. Все эти высокие посты занимали англичане и, за редким исключением, продолжали занимать их на протяжении всей тридцатилетней оккупации Нормандии. Англичане также были капитанами двадцати двух королевских гарнизонов, которые обеспечивали основу обороны провинции и резерв войск, из которого можно было черпать пополнения для полевых армий. Однако для большинства нормандцев лицо правительства оставалось французским. Под началом бальи и главных офицеров провинции администрация была почти полностью французской. Виконтства и превотства, на которые делился каждый бальяж, управлялись французами. Большинство сотрудников Счетной палаты в Кане были французами, включая ее президента, нормандского рыцаря Луи Буржуа. Так же как и местные чиновники, которые были размещены в каждом округе, и бесчисленные сержанты, прево и другие служащие.

При королях Франции Нормандия была частью королевских владений, но пользовалась относительно высокой степенью автономии. Большая часть организации, которую Генрих V создал там, была непосредственно смоделирована по образцу старой системы. Английские чиновники просто вступали на место своих французских предшественников, а их французские подчиненные продолжали работать так же, как и раньше. Однако Генрих V сознательно пытался польстить провинциальному патриотизму нормандцев, представляя себя не завоевателем, а правителем независимого герцогства, являющимся преемником королей Анжуйской династии. Древняя должность сенешаля Нормандии, прекратившая свое существование после изгнания английских королей в 1204 году, была возрождена, а ее обладатель получил власть над всеми укрепленными местами. В очередном обращении к нормандскому партикуляризму Генрих V созвал собрание дворян провинции в Руане, чтобы те выслушали дальнейшие постановления, которые он предлагал издать для управления их провинцией. В последующие месяцы новый герцогский дворец начал строиться на набережной Сены в юго-западном углу обнесенного стеной города, что стало видимым знаком приверженности короля этому региону^[744].

Через две недели после капитуляции Руана, 2 февраля 1419 года, Генрих V появился на праздновании Сретения в традиционных одеждах герцогов Нормандии и объявил, что все, кто желает сохранить свои права на землю в Нормандии, должны немедленно явиться к его офицерам для принесения присяги на верность. Эту прокламацию было приказано зачитать в каждом городе Нормандии. Через четыре месяца бальи получили приказ конфисковать все земли, владельцы которых не могли предъявить королевскую грамоту, подтверждающую принесение присяги. Никто не мог передвигаться по стране без документа с печатью бальи, удостоверяющий, что он "вассал короля, присягнувший в надлежащей форме". Считалось, что земля, брошенная владельцами, принадлежит врагам короля, и ее конфисковывали. Невозможно даже приблизительно оценить, сколько земельных владений попало в руки короля таким образом. Генрих V надеялся, что все население Нормандии подчинится его правлению, и поначалу очень осторожно относился к раздаче земель англичанам за счет коренного населения. Однако, как с горечью признали его советники предыдущей осенью, немногие из знатных людей провинции подчинились. В конечном итоге это привело к изменению политики и крупному перераспределению земель в Нормандии^[745].

В течении года после падения Руана было выдано около 250 пожалований фьефов против примерно 90 годом ранее. Земли более крупных светских собственников, которые бежали или отказались подчиниться, обычно предоставлялись лояльным людям, почти неизменно англичанам, в обмен на военную службу: содержание гарнизона, оборону окрестностей и предоставление определенного количества латников и лучников для службы в поле под командованием владельца фьефа на все время, пока длится война. Это были обременительные обязательства. Владельцы фьефов должны были содержать отряд латников и лучников летом и зимой, из года в год. Для обеспечения этих обязательств земельные пожалования должны были быть очень обширными. Знатные английские капитаны получали огромные владения, в некоторых случаях вместе с аристократическими титулами.

В первом пожаловании такого рода, датированном февралем 1418 года, брат короля герцог Кларенс получил в личное владение виконтства Ож и Орбек по обе стороны долины реки Тук, к которым позже было добавлено прилегающее виконтство Понт-Одеме. Последующие пожалования были еще более крупными и, как правило, наследственными. Граф Солсбери, возможно, самый активный английский капитан после Кларенса, был назначен графом Перша. Огромные нормандские владения различных ветвей семьи Аркур были разделены и розданы английским дворянам. Герцог Эксетер получил графство и титул Жана VII д'Аркура и его замок в Лильбонне; граф Уорик приобрел графство Омаль, которое ранее принадлежало сыну Аркура, теперь одному из главных советников Дофина; а графство Танкарвиль, принадлежавшее его кузену Жаку д'Аркуру, перешло к рыцарю из Нортумберленда, сэру Джону Грею. Всего английским капитанам было пожаловано пять нормандских графств. Шестое было отдано гасконскому рыцарю Гастону де Грайи, капталю де Бюш, младшему брату графа Фуа, который стал графом Лонгвиль. Эти пожалования представляли собой намеренную попытку заменить высшее дворянство Валуа Нормандии новой англо-нормандской аристократией служилых людей, у которой был стимул оставаться в Нормандии и защищать свои завоевания. На более скромном уровне пожалования могли выдаваться на один фьеф или скромную сеньорию. В конце 1419 года в Нормандии уже насчитывалось около шестидесяти небольших замков, которыми английские военачальники владели в обмен на военную службу. Общая военная повинность новых владельцев фьефов составляла около 1.400 человек. Годом позже их должно было стать гораздо больше. Генрих V, по-видимому, надеялся контролировать побережье Ла-Манша с помощью аналогичных пожалований. Попытка короля после взятия Арфлёра в 1415 году "набить город английскими людьми", возможно, имела лишь ограниченный успех, но это не помешало ему попытаться колонизировать Кан, Шербур, Онфлёр и другие порты, англичанами, привлеченными предложениями бесплатной раздачи земли и домов^[746].

Эта крупномасштабная передача земель сопровождалась шагами по закреплению главенствующего положения англичан в нормандской сельской местности. Земля, предоставленная в обмен на военную службу, обычно была неотчуждаемой. Она принадлежала владельцу либо пожизненно на условиях, что она вернется к короне после его смерти, либо, что она автоматически перейдет к его наследникам мужского пола. Эти положения были дополнены общим ордонансом, запрещавшим англичанам продавать землю в Нормандии, независимо от условий владения, кроме как другим англичанам. Право собственности на земли, пожалованные королем, было в Нормандии политически острым вопросом. Споры о нем были выведены из-под юрисдикции обычных судов и автоматически передавались в Совет короля в Руане. Все это отражало ожидания короля, что английское присутствие в Нормандии будет постоянным. Насколько можно судить, большинство его подданных тоже так думали. Уже через год после падения Руана англичане покупали дома и небольшие поместья с явной уверенностью в завтрашнем дне^[747].

Создание английской администрации в Нормандии открывало перспективу, что по крайней мере часть бремени по оплате армии теперь может быть переложена на местные доходы. Нормандия была богатой провинцией, которая в лучшие времена вносила большие суммы в бюджет королей Франции. Генрих V унаследовал их права, насколько это позволяли условия войны. Король завладел всеми королевскими владениями в Нормандии и чеканил монету от своего имени на королевском монетном дворе в Руане. Несмотря на обещания освободить население от поборов правительства Валуа, он продолжал собирать основные налоги старого режима, хотя и в измененной форме. В мае 1419 года он вновь ввел налог с продаж, который не собирался в большей части Нормандии с тех пор, как его отменил Иоанн Бесстрашный в 1417 году. Налог в размере 5% был наложен на товары, выставленные на продажу, а налог в размере 25% — на напитки. В то же время был реформирован и вновь введен габель, который взимался постоянно. За год, начавшийся 1 мая 1419 года, счета генерального казначея Нормандии зафиксировали чистые поступления в размере 160.438 ливров, что эквивалентно примерно 24.000 фунтов стерлингов, из которых 40% приходилось на налоги, а еще 46% — на доходы от королевского домена. Большая часть остальной суммы приходилась на штрафы и конфискации. Эти цифры значительно занижают истинные поступления от завоеванной провинции. В них не включены важные натуральные поставки, в основном зерно, которое доставлялось в местные гарнизоны вместо налогов, а также денежные суммы, которые военный казначей Генриха V брал непосредственно у местных сборщиков налогов. Сразу после завоевания военные трофеи, которые выплачивались непосредственно военному казначею без прохождения через счета генерального казначея, снова принесли по меньшей мере столько же, сколько и зарегистрированные поступления от провинции. Тяжелая репарация, взимаемая с Руана, так и не была полностью выплачена, несмотря на энергичные меры, принятые для ее обеспечения, и в конечном итоге ее пришлось преобразовать в ежегодный налог. Но только из этого источника за пять месяцев после сдачи города было получено 133.138 экю (эквивалентно примерно 22.000 фунтов стерлингов). В целом, король должен был получить от Нормандии в год после завершения завоевания провинции сумму, превышающую доход от субсидий английского Парламента^[748].

Насколько нормандцы приняли свое новое правительство — вопрос сложный и спорный, ведь мало какая тема со временем подвергалась более сильному искажению и превращению в миф. Безусловно, даже после падения Руана имело место вооруженное сопротивление. Вскоре после капитуляции стало известно о заговоре с целью убийства Генриха V во время празднования Рождества Христова в Руанском соборе. Еще один заговор с целью передачи города дофинистам был раскрыт в июне. В последующие годы были раскрыты и другие заговоры. Насколько серьезными или широко поддерживаемыми они были, сказать невозможно, но интересно, что оба заговора 1419 года, похоже, были преданы изнутри. Менее драматичной, но более постоянной была спорадическая партизанская война, которую вели люди, которых англичане называли бригантами (brigantes, разбойниками). Политическое значение их деятельности — вопрос, вызывающий много споров. Сельский бандитизм был эндемическим явлением в Нормандии на протяжении многих лет, как и в других частях Франции. Снижение доходов от сельского хозяйства и постепенный отказ от обрабатываемых земель привели к высокому уровню сельской безработицы, которую уже не могли поглотить охваченные экономическим спадом города и поселки. Массовое бегство крестьянства после высадки англичан превратило существующий кризис в человеческую катастрофу. Невозможно сказать, насколько всплеск насилия и преступности в сельской местности был связан с противодействием английской оккупации, а насколько — с более общим неповиновением властям со стороны отчаявшихся людей, доведенных до крайности. Задача усложняется нечеткой терминологией в административных документах, которые рассматривают как измену многие правонарушения, не имеющие политической подоплеки, такие как разбой на дорогах или любое насильственное преступление, совершенное человеком, принесшим присягу на верность Генриху V. Некоторые из преступников были вовсе не французами, а английскими дезертирами. Некоторые бриганты, однако, несомненно, были политическими сопротивленцами. В английских документах того периода без разбора говорится о "бригантах и других членах французской партии" или "бригантах или арманьяках". Заброшенные земли обычно конфисковывались на том основании, что их владельцы, как можно было предположить, ушли на службу к Дофину или "ушли в пещеры, болота и крепости, чтобы стать грабителями и бригантами вопреки своим клятвам и верности". Бриганты нападали на гонцов и чиновников, грабили купцов на дорогах, нападали на местные ярмарки и взимали patis с жителей. Это было серьезной проблемой для англичан, чья способность поддерживать порядок в Нормандии была важным элементом их притязаний на лояльность нормандцев. Новые английские власти предприняли энергичные усилия, чтобы искоренить бригантов. Они назначали цену в шесть ливров за их головы и казнили их в большом количестве, не менее 127 казней в первый год после реорганизации управления провинцией.

Однако, по крайней мере, в первые годы английской оккупации действия бригантов вряд ли можно было назвать организованным движением. У них не было лидера. Судя по тем, кого ловили, большинство из них были деревенскими жителями: крестьянами, батраками или сельскими торговцами. Почти никто не принадлежал к дворянству, среди которого было больше всего политического недовольства. Масштаб проблемы варьировался в зависимости от бедственного положения сельской местности. Наиболее острой проблема была сразу после английского завоевания, когда она была сосредоточена в Нижней Нормандии вокруг Кана и Байе, где безработица в сельской местности была наивысшей, а производство и распределение продовольствия было сильно затруднено продвижением армии захватчиков. К 1420 году, однако, насущная проблема отпала. "В бальяже Ко и на границе с Пикардией, благословен Бог, нет ни одного злого человека, кроме как за рекой Сеной в стране Нормандии шалят некие бриганты", — писал капитан Арфлёра в июне 1420 года. "Бригантов никогда не было так мало как раньше", — сообщал примерно в то же время бальи из Котантена. Даже в более поздние годы, когда ситуация ухудшилась, бриганты никогда не объединялись в большие группы, как это делали тюшены на юге Франции в предыдущем веке. Существует мало свидетельств координации их действий с капитанами или гарнизонами Дофина. Как заметил нормандец Тома Базен^[749] на одной из страниц своей знаменитой хроники, независимо от того, покинули ли они землю из-за ненависти к англичанам, или по злобе, или потому что были в бегах, эти люди "сражались не в рядах французов, а как дикие звери и волки в самых отдаленных уголках леса"^[750].

Очевидно, что подавляющее большинство тех, кто оставил ценные владения в Нормандии и отказался вернуться, должны были в принципе быть против английского правления. Они составляли меньшинство, но важное меньшинство, которое включало почти всю высшую аристократию. Аркуры, Мелёны, Мони, Монтене, Бракмоны, Бетенкуры, Эстутевили, Пейнели, Анже, Три, Гараньеры, Гравили и де Эссары — имена, которые составляли череду великих нормандских семей в Советах и армиях французских королей на протяжении столетий, — все они отказались от своих нормандских владений и покинули провинцию. У таких людей были давние традиции служения французской монархии, от которых трудно было отказаться. Некоторые из них занимали должности от короны или были обязаны ей личной военной службой а также имели собственность в других частях Франции. Аркуры были величайшей семьей Нормандии, но они также входили в число главных территориальных магнатов Пуату, в самом сердце удела Дофина. Самые способные и знаменитые знатные беженцы могли надеяться на почетные должности при дворе Дофина. Другие, не имевшие перспектив за пределами родной провинции, все равно покидали ее. Если верить нормандскому поэту Роберту Блонделю, они оставляли жизнь в легкости и достатке, чтобы стать портными или трактирщиками, в то время как их земли и титулы в Нормандии были присвоены англичанами^[751].

Насколько чувства высшей знати по поводу английской оккупации разделяли люди более низкого ранга, мелкие дворяне, приходское духовенство, городские торговцы? Для большинства из них вопрос о том, было ли их правительство законным или нет, не имел большого значения. Их приоритетами было остаться в живых и спастись от катастрофы, охватившей большую часть Франции. В виконтстве Карантан семьдесят из девяноста пяти землевладельцев, живших там до 1417 года, оставались на месте и десятилетие спустя. Похоже, что в других частях Нормандии была такая же картина. Вполне вероятно, что подавляющее большинство тех, кто бежал перед войсками Генриха V, были мотивированы страхом, а не патриотизмом; так же как и тех, кто позже вернулся и покорился, присягнув на верность Генриху V, заставили сделать это личные связи, финансовые интересы и перспектива гражданского мира. Эти решения редко зависели от политических настроений. Обнищание большинства соседних провинций в результате анархии, голода и болезней оставило им мало альтернатив. В мире, где гильдии ревностно оберегали свои ремесла от чужаков, а муниципалитеты неохотно брали на себя бремя помощи, беженцы были нежеланными гостями. В Амьене их изгнали из города как "бесполезных болтунов". В Туре их всех переписали и пригрозили той же участью^[752].

Пишущий в сравнительной безопасности 1470-х годов и знающий об окончательном изгнании англичан из Франции, Тома Базен, епископ Лизье, считал, что английское правительство поддерживалось лишь силой и страхом, а терпевшие его нормандцы только и ждали возможности свергнуть его: "По естественной склонности, так сказать, они смотрели на свое истинное королевство, самое старое в мире, королевство Франции". Однако история самого Базена предполагает более сложную картину. Его семья, которая была бакалейщиками в Кодбеке, бежала после взятия Арфлёра со всем, что могла унести, сначала в Руан в 1415 году, затем в Фалез в 1417 году и, наконец, в Бретань. Но они вернулись в Кодбек после его сдачи англичанам в 1419 году. Отец Базена был одним из тех, кто откликнулся на прокламацию Генриха V в феврале 1419 года и принес ему присягу на верность. Его история, вероятно, довольно типична для горожан, священнослужителей и мелких землевладельцев, которые бежали перед наступающими армиями, а затем, когда кризис миновал, задумались о возвращении. Сам Базен пошел в церковники. У него было много возможностей для получения преференций в других частях Франции, но после обучения в Париже и Италии он вернулся в Нормандию, чтобы продолжить церковную карьеру под английским правлением. Как и большинство нормандцев, он руководствовался любовью к родине и чувством самосохранения. Он принимал английское правление до тех пор, пока казалось, что оно незыблемо, и сменил сторону, когда оно грозило рухнуть^[753].

В такой географически раздробленной и разнообразной стране, как средневековая Франция, национальные чувства обычно были уделом чиновничьей и церковной элиты, сословия, к которому Томас Базен по рождению не принадлежал, но в которое он вошел благодаря своему уму и амбициям. Однако даже среди таких, как он, понятия о верности, которые когда-то казались естественными, были нарушены в 1419 году внутренними раздорами во Франции. Для многих нормандцев, особенно в таких городах, как Руан, провозгласивших себя на стороне герцога Бургундского, было далеко не очевидно, что Дофин является представителем французской нации. Ги Ле-Бютеллье был не единственным человеком, который считал, что правительство Карла VI утратило право на преданность нормандцев из-за своей неспособности защитить их; так же как и Жан Ладверти, каноник церкви Сент-Радегунд из Пуатье, был не единственным, кто считал, что Дофин — "просто ребенок, который болтает все, что захочет"^[754]. Генрих V, по сравнению с ним, казался неотразимым, его завоевания были судом Божьим. Хотя в английских войсках регулярно происходили случаи насилия и недисциплинированности, хорошо информированные французы в целом соглашались с тем, что армия Генриха V была очень дисциплинированной по сравнению с другими армиями того периода. В целом, Генрих V вел себя как король, которым Карл VI никогда не был. Он обещал восстановить, и в какой-то степени восстановил, стандарты базового управления и общественного порядка. Возможно, они не соответствовали его требованиям, но вряд ли они существовали в остальной Франции.

Глава XV. На мосту Монтеро, 1419–1420 гг.

26 декабря 1418 года Дофин официально отказался от титула королевского лейтенанта, которым он оправдывал свои действия после бегства из Парижа, и объявил себя регентом Франции. Это была судьбоносная перемена. Он больше не претендовал на роль представителя своего отца и больше не мог быть уволен с должности от имени короля Советом, контролируемым бургиньонами. Вместо этого он провозгласил себя суверенным правителем. В стране, которая более двух веков управлялась из Парижа, создание нового государства было сложной задачей. Но она была решена с поразительной быстротой и эффективностью. Административные столицы дофинского королевства были расположены в Пуатье, где находились Канцелярия и Парламент, и в Бурже, где были созданы финансовые департаменты и обычно проводились официальные заседания Большого Совета. Сам Дофин любил переезжать с места на место. В первые годы его двор проводил зиму в Бурже, а лето постоянно путешествовал с многочисленной конной свитой между дворцами Иоанна Беррийского в Пуатье и Меэн-сюр-Йевр и неприступными анжуйскими крепостями Лош и Шинон в долине Луары^[755].

Ядром будущего Буржского королевства стали личные владения Дофина, включавшие Турень, Пуату, Берри и Дофине за Роной. Эти владения давали ему не только большую и богатую территориальную базу, но и администрацию, построенную на фундаменте, заложенном его двоюродным дедом Иоанном Беррийским. К ним присоединились соседние владения его союзников — герцогов Орлеанского и Анжуйского. Вместе территории трех французских принцев включали весь бассейн Луары от Ниверне до Бретани и западные провинции от Мэна на севере до Сентонжа на юге. Герцог Бургундский не имел никаких опорных пунктов в этих регионах, кроме горстки изолированных гарнизонов в Турени и Пуату, последние из которых были ликвидированы, пока Иоанн Бесстрашный был занят деблокадой Руана. Сам Тур сдался 30 декабря после месячной осады. Взятка в 14.000 ливров и щедрые земельные пожалования облегчили переход капитана, Шарля Лаббе, в подданство Дофина. Единственный оставшийся в живых союзник герцога Бургундского в регионе, вечно беспокойный барон-разбойник Жан Ларшевек, держался в своей большой крепости Парфене в западном Пуату с помощью разветвленной сети вассалов и репатриантов. Сдача этой крепости в августе 1419 года после четырехмесячной осады армией более чем 3.000 человек под командованием Филиппа Орлеанского, графа Вертю, ознаменовала фактический конец сопротивления правлению Дофина в его собственном апанаже^[756].

К этому времени офицеры Дофина распространили свою власть на большую часть южной Франции. Этот процесс был облегчен тем, что большинство королевских чиновников на юге были назначены Иоанном Беррийским или Бернаром Арманьяком. Во время бегства Дофина из Парижа тринадцать из шестнадцати бальи и сенешалей к югу от Луары и бургундской границы были твердыми приверженцами Арманьяка. Они сразу же приняли власть Дофина. Один бальи, которого сочли ненадежным, был немедленно смещен. Бургиньонское правительство в Париже ничего не могло с этим поделать. Оно попыталось назначить своих собственных бальи в трех южных провинциях, где надеялось найти поддержку на местах, но ни один из них не смог утвердиться. Апанаж герцогов Бурбонских, расположенный в северных предгорьях Центрального массива и граничащий с Берри и Бургундией, находился в двусмысленном положении как географически, так и политически. Сам герцог томился в плену в Англии а его супруга и сын, которые находились в Париже, когда город был захвачен бургиньонами, были в руках герцога Бургундского. Но герцогские чиновники на месте спонтанно признали власть Дофина^[757].

Такое быстрое и мирное распространение власти Дофина не могло быть достигнуто одними административными мерами. Ключом к успеху Дофина стала инстинктивная поддержка провинциального дворянства и олигархии городов. Поскольку король был марионеткой в руках того, кто контролировал Париж, даже те, кто не был убежденным арманьяком, понимали, что регентство неизбежно. Как только концепция регентства была принята, стало очевидно, что оно по праву принадлежит наследнику престола. На конференции с англичанами в Алансоне послы Дофина утверждали, что их поддерживает "почти все дворянствоФранции"^[758]. Английские делегаты насмехались над этим бахвальством, но оно подтвердилось неудачей герцога Бургундского в Бове и окончательным отделением всех провинций Франции, которые находились вне досягаемости его армий. За пределами своих владений политическая база Иоанна Бесстрашного оказалась почти такой же узкой, как и у графа Арманьяка. Она была ограничена его собственными вассалами и приближенными, а также населением крупных городов севера. Только в двух регионах южной Франции шла серьезная борьба за власть. Одними из них были Маконне и Лионне, а другим — Лангедок. В обоих случаях Дофин унаследовал сложную ситуацию от правительства графа Арманьяка.

Маконне было богатым графством, расположенным к югу от Бургундского герцогства, которое было частью королевского домена с середины XIII века. До 1417 года регион был мало затронут гражданскими войнами. Макон, столица провинции, был процветающим городом и важным административным центром. В 1417 году провинцией управлял Филипп де Бонне, верный сторонник Орлеанского дома, который совмещал должности бальи Макона и сенешаля Лиона. В июле 1417 года, когда подстрекательский манифест Иоанна Бесстрашного распространялся по городам севера, его копии появились в Маконе, прибитые к дверям церквей и общественных зданий. Один из адвокатов герцога, проживавший в городе, убедил большинство своих сограждан выступить в поддержку своего господина. Их примеру последовало большинство других городов региона. В сентябре канцлер Бургундии Жан де Со прибыл в город, чтобы вступить в управление им. Он привел с собой большое количество войск из Бургундии, чтобы сделать свои подходы к местным общинам "более эффективными". За ним последовала группа чиновников из Счетной палаты Дижона, чтобы наложить руки на все местные источники дохода, постоянно сетуя о "странностях" местных жителей, препятствиях со стороны королевских чиновников и низком качестве маконского вина^[759].

Однако главной целью Жана де Со были не Маконне, а Лион. Крупный промышленный город на границе Франции, стоявший на пересечении торговых путей в Нидерланды, Германию и Средиземноморье, Лион тоже не пострадал от последствий войн принцев. Городом управляла консервативная патрицианская олигархия, избранная пятьюдесятью или около того главами торговых гильдий. У них были сильные роялистские настроения, как и у их собратьев в других частях Франции. Но, как и остальным, им приходилось противостоять бургиньонской партии среди низших классов, которые несли на себе основную тяжесть королевских налогов. Ведущий горожанин Лиона, богатый адвокат и консул Жан Ле Вист, титулярный королевский советник, близкий к арманьякам, был уверен, что бургиньоны захватят город после следующих коммунальных выборов, которые должны были состояться в декабре 1417 года. Он сплотил олигархию вокруг бальи и организовал быстрый внутренний переворот. Выборы были отменены, а с горожан была взята клятва верности. Были наняты профессиональные наемники и введены высокие муниципальные налоги для выплаты им жалованья. Стены города были отремонтированы, а в дальних замках региона размещены гарнизоны. В начале 1418 года обе партии подняли ставки. Жильбер де Лафайет, который недавно командовал неудачной обороной Фалеза от англичан, был послан арманьякским правительством в Париже, чтобы возглавить оборону Лионне. К нему присоединился Гумберт де Гроле, молодой профессиональный солдат из Дофине. Они привезли с собой подкрепление. В ответ королева и герцог Бургундский назначили Жерара де ла Гиша, уроженца Маконне, служившего тогда в бургиньонском гарнизоне Понтуаза, бальи Макона и сенешалем Лиона. Жерар появился в регионе в январе 1418 года с новыми войсками. Последовала длительная и изнурительная война с осадами и засадами, которая сделала дороги в регионе непроходимыми и быстро привлекла банды рутьеров из соседних областей в поисках легкой добычи. Это противостояние укрепило существующие партийные приверженности. Когда Париж пал перед бургиньонами в июне 1418 года, Лион немедленно отправил делегатов в Бурж, чтобы пообещать Дофину свою поддержку. Дофин, в свою очередь, осыпал их любезностями и обещаниями учреждения собственного регионального Парламента и возможно, даже Университета. Отношения Лиона с правительством в Париже были разорваны. К концу 1418 года южная часть Маконне стала границей между Парижским и Буржским королевствами. Герцог Бургундский никогда не контролировал Лион^[760].

* * *

Лангедок был более крупным призом. Он включал в себя три королевских сенешальства — Бокэр, Каркассон и Тулузу, занимая огромную территорию, простирающуюся от Роны на востоке до Гаскони на западе. На севере она была ограничена более мелкими провинциями, которые зависели от нее административно и в некоторой степени экономически: Руэрг, Керси, восточная часть Гаскони и горные районы Веле, Виваре и Жеводан на восточном склоне Центрального массива. Лангедок отличался рядом особенностей. Это был регион главенствующих городов с высоко урбанизированной аристократией. Он имел давние традиции автономии и активной общественной жизни, которые придавали ему определенное единство, несмотря на его огромные размеры и разнообразную географию. Юг Франции внес свой вклад в гражданские войны на севере, отсюда происходили граф Арманьяк, сеньор д'Альбре и виконт Нарбонский. Но кроме этих знатных дворян, чье политическое видение выходило далеко за пределы их собственной провинции, регион оставался в стороне от раздоров между принцами. Вопросы, которые разделяли политиков в Париже, не имели здесь особого резонанса. Всепроникающие сети вассалов, арендаторов и союзников, через которые Бургундский и Орлеанский дома осуществляли свою вражду, не распространялись на Юг. Связь была плохой, особенно в условиях анархии 1418 года, когда гонцу могли потребоваться недели, чтобы добраться до Луары по окольным дорогам, чтобы избежать враждебных отрядов солдат^[761].

Жгучим вопросом в Лангедоке было налогообложение. Генеральные Штаты Лангедока, регулярно собиравшиеся с 1340-х годов, были главным органом политической жизни провинции и средством, с помощью которого назначались налоги и рассматривались коллективные жалобы. Но с 1393 года созыв Генеральных Штатов был фактически отменен, а налоги вводились ордонансом, как это было на севере в течение многих лет. Это было частью последовательной попытки провинциального правительства разрушить местную солидарность, чтобы сдержать сопротивление неумолимым фискальным требованиям государства. Эта политика обычно ассоциировалась с герцогом Беррийским, который с 1401 года и до своей смерти в 1416 году, за исключением двухлетнего перерыва, был заочным лейтенантом в Лангедоке. Иоанн Беррийский воспользовался отсутствием представительских собраний для введения жестоких налогов, невиданных в мирное время, доходы от которых почти полностью расходовались в других частях Франции. В результате он и его зять Бернар Арманьяк, который обычно выступал в качестве его местного представителя, были широко ненавидимы в Лангедоке. После смерти герцога Беррийского в 1416 году капитулы Тулузы обратились к правительству с просьбой оставить управление провинцией в своих руках и больше не назначать лейтенантов. Совет арманьяков в Париже подчинился. Но, постоянно находясь на грани банкротства, он продолжал жесткий фискальный режим. Граф Арманьяк назначил своего девятнадцатилетнего сына, Жана, виконта Ломаньского, генерал-капитаном Лангедока и поставил его во главе комиссии, которой было поручено навязать власть правительства и собирать налоги, установленные Советом в Париже. Этот шаг вызвал ропот зарождающихся восстаний в городах. Июльский ордонанс 1416 года вызвала широкое сопротивление на юге. Талья, введенная в феврале 1417 года, похоже, почти ничего не принесла^[762].

Растущее фискальное давление на Лангедок совпало с резким ростом активности разбойников. За двумя вторжениями Генриха V в Нормандию последовала череда английских набегов из Бордо и возобновление активности англо-гасконских компаний рутьеров. После истечения срока перемирия в 1415 году они хлынули в Тулузен. Весной 1416 года новый английский сенешаль Гиени, сэр Джон Типтофт, начал крупную кампанию в долине Гаронны, крупнейшую с 1407 года, которая завершилась взятием Ла-Реоля, самой важной французской крепости в долине и воротами в Тулузен. Несмотря на свое стратегическое значение, Ла-Реоль был плохо защищен населением, сократившимся из-за засухи, чумы и беспорядков. В следующем году французская армия под командованием виконта Ломаньского вновь заняла город, но не смогла взять цитадель после почти пятимесячной осады. Ла Реоль получил помощь из Бордо незадолго до срока, установленного соглашением о капитуляции. Вскоре после этого Типтофт отошел, чтобы присоединиться к Генриху V в Нормандии, но дело было сделано. В последующие недели отряды гасконских рутьеров распространились вверх по Дордони в Керси и Нижний Лимузен и вдоль Гаронны в Тулузен, сея хаос везде, куда бы они ни пришли^[763].

Это была благодатная почва для распространения программы административной реформы и снижения налогов Иоанна Бесстрашного. Сенешали Лангедока сделали все возможное, чтобы подавить новости о прокламации герцога Бургундского от августа 1417 года об упразднении налога с продаж. Но когда, неизбежно, первые сообщения достигли юга, они вызвали серьезные волнения. Сперва они начались в Каркассоне. Примерно в октябре 1417 года сенешаль Каркассона попытался ввести в цитадель королевский гарнизон. Горожане не пустили его и удержали ворота. В декабре восстание перекинулось на Тулузу, крупнейший и самый политизированный город Лангедока. Тулуза сильно пострадала от бедствий эпохи. Ее население резко сократилось после великих эпидемий предыдущего века, в результате чего все меньшее число семей несло постоянно растущее бремя налогов. Торговля, всегда чувствительная к безопасности на дорогах, пострадала от анархии. Именно на этом сложном фоне в январе 1418 года королевский сенешаль Тулузы Жан де Бонне (брат лионского бальи) предстал перед капитулом города вместе с генеральным сборщиком налогов в Лангедоке, чтобы потребовать выплаты тальи. Они предъявили указы, недавно прибывшие из Парижа, в которых арманьякский Совет назначил Дофина лейтенантом короля во всей Франции. Капитул отказался признать эти указы и после долгих споров отказался платить налог. Когда генеральный сборщик пригрозил собрать налог силой, они обратились за помощью к Гуго, виконту Караманскому, местному дворянину с известными бургиньонскими симпатиями. Он собрал ополчение из 200 латников и 100 арбалетчиков, взял город под контроль и изгнал сенешаля. Виконт Караманский призвал города Лангедока закрыть свои ворота от королевских офицеров и захватить сундуки сборщиков тальи. Большинство из городов последовали его призыву. Был заключен союз между Тулузой, Каркассоном, Безье и Нарбоном. Из этих центров восстание распространилось по сенешальствам Тулузы и Каркассона^[764].

Иоанн Бесстрашный немедленно приступил к использованию краха королевской власти в Лангедоке. Из Шартра, где он создавал свое новое правительство от имени королевы, он намеревался уволить сенешаля Каркассона и заменить его одним из своих камергеров. 30 января 1418 года, когда правительство королевы переехало в Труа, герцог назначил комиссию из четырех своих советников, чтобы взять под контроль провинцию. Главным комиссаром был Луи де Шалон-Арле, дворянин из имперского графства Бургундия, который также был принцем Оранским в Провансе. Он отправился в путь в марте 1418 года в сопровождении своих коллег, а также отряда из почти 1.000 всадников и флотилии барж, груженных артиллерией. В начале апреля Шалон-Арле прибыл в Пон-Сен-Эспри и захватили стратегически важный укрепленный мост через Рону. Отсюда он триумфально проследовал через Лангедок, объявляя на каждом этапе об отмене всех королевских налогов, кроме габеля. В Монпелье Шалон-Арле был принят Гуго де Караманом и делегациями главных городов провинции, а к концу мая был уже в Тулузе. Там Шалон-Арле очистил провинциальную администрацию от своих противников и назначили Гуго сенешалем. К августу 1418 года большая часть Лангедока оказалась в руках бургиньонов. Жан де Ломань, потрясенный смертью отца в Париже, отказался от должности генерал-капитана и уехал из провинции^[765].

Триумф принца Оранского был впечатляющим, но он быстро увял. Бургиньоны были популярны в городах, но не имели большой поддержки среди провинциальной знати и в сельской местности. И даже города не все были под их контролем. Для взятия Нима потребовалась четырехмесячная осада. Бокэр все еще находился в руках дофинистского сенешаля. В больших крепостях на реке Рона, Рокмор и Вильнев-лез-Авиньон стояли дофинистские гарнизоны, блокировавшие дороги и речные пути долины. Изгнанные дофинистские сенешали Тулузы и Каркассона продолжали осуществлять свои полномочия из-за стен городов Бюзе и Жирусанс в долине реки Тарн. Вдвоем они контролировали важные гарнизоны в Пезенасе и, по крайней мере, еще трех городах, обнесенных стенами, из которых вели партизанскую войну против бургиньонских комиссаров. Офицеры Дофина продолжали уверенно контролировать отдаленные провинции: Руэрг и юг гасконской границы, где господствовал дом Арманьяк, и восточные провинции Веле, Виваре и Жеводан, которые удерживались для Дофина усилиями графа Полиньяка. Дофин не смирился с частичной потерей Лангедока. Он назначил Филиппа де Левиса, сеньора де Ла-Рош, преемником виконта Ломаньского в качестве своего генерал-капитана и срочно отправил его на юг с отрядом всадников. Вскоре стало ясно, что чтобы надежно закрепиться в Лангедоке бургиньонским комиссарам придется превратить его в поле битвы, подобно Иль-де-Франс или Маконне^[766].

Именно этого общины Лангедока стремились избежать. Их не интересовали более широкие планы Дофина или герцога Бургундского. Их целью было подтвердить свой контроль над налогообложением и защитить свою автономию от правительств всех мастей. Не обращая внимания на бургиньонских комиссаров, они направили делегацию к королеве в Труа и добились некоторых ценных политических уступок. В частности, ее удалось убедить издать ордонанс, который не только восстанавливал Генеральные Штаты Лангедока, но и разрешал жителям провинции созывать его по собственной инициативе. В результате, когда Луи де Шалон-Арле, принц Оранский, прибыл в Тулузу, он обнаружил, что вынужден делить власть с Генеральными Штатами. Он немедленно убедил королеву изменить ордонанс, чтобы в будущем Штаты могли собираться только по королевскому разрешению и в присутствии ее чиновников. Вооружившись этим документом, он отложил проведение первого заседания Штатов. Но было уже слишком поздно для подобных маневров. Генеральные Штаты собрались в Каркассоне в первоначально назначенную дату, 22 июля, и продолжали заседать по собственной инициативе до сентября. Комиссары не смогли помешать им принять некоторые нежелательные решения. Возможно, узнав, что принц Оранский попросил герцога Бургундского назначить его генерал-капитаном Лангедока, они выступили против. По их мнению, власть короля в будущем должна осуществляться только обычными королевскими офицерами, другими словами, сенешалями. Далее они дали понять, что не собираются принимать сторону Дофина и герцога Бургундского. Вместо этого они предложили им потягаться друг с другом, отправив делегации к обоим с петициями о "помощи, привилегиях, послаблениях и свободах".

Бургиньонские комиссары были не в состоянии спорить. У них не было ресурсов для защиты населения Лангедока от уцелевших дофинистских гарнизонов или от растущего числа компаний рутьеров, действующих в провинции. Они не могли взимать налоги без согласия из-за прокламаций герцога Бургундского. Генеральным Штатам было предложено проголосовать за субсидию, но они согласились только на пониженный налог в 28.000 ливров. В отчаянии принц Оранский обратился к габель, единственному королевскому налогу, который герцог Бургундский оставил в силе. Он попытался увеличить его доходность, заставив города закупать минимальное количество соли оптом. Они отказались. Не имея возможности платить своим войскам, принц Оранский был вынужден смотреть со стороны, как они стали жить за счет окружающей местности, грабя одни из самых богатых регионов Западной Европы и разрушая остатки доброжелательности к бургиньонам в Лангедоке^[767].

В этой нестабильной ситуации города Лангедока обратились к графу Фуа. Жан де Грайи, граф Фуа, "хитрый государь", по словам хрониста его дома, унаследовал вместе с пиренейскими территориями всю проницательность и амбиции своих предшественников. Он также распоряжался самым большим военным отрядом на Юге. До тех пор, пока был жив его великий региональный соперник Бернар Арманьяк, Жан де Фуа был естественным союзником герцога Бургундского. Но как только граф Арманьяк встретил свою смерть в июньские дни в Париже, Жан начал пересчитывать свои преимущества. Граф Фуа был заинтересован в борьбе не на жизнь, а на смерть, развернувшейся тогда на севере между Дофином и герцогом Бургундским, не больше, чем Генеральные Штаты и хотел положить конец семидесятилетнему господству в регионе графов Арманьяк. После гибели Бернара соперничающая династия находилась в упадке, она была лишена союзников, не имела влияния в национальной политике, а в ее гасконских землях ей угрожала возрождающаяся мощь Англии. Наследнику арманьякских владений, Жану де Ломань, был двадцать один год, он не обладал свирепой энергией своих предков и был неопытен даже для эпохи, когда зрелость наступала рано. Граф Фуа воспользовался своей возможностью. Он принял делегации двух западных сенешальств Лангедока в Мазере на южной окраине графства Фуа и предложил им защиту, которую не смогли обеспечить бургиньонские комиссары. Граф послал своих представителей в Генеральные Штаты в Каркассон и быстро оттеснил принца Оранского. Затем он отправил своих агентов на север, чтобы предложить свою поддержку тому, кто больше заплатит. Его посол и герольд присутствовали на Большом Совете Дофина в Шиноне в начале августа 1418 года. Другой герольд отправился в Париж с дружественным посланием для герцога Бургундского^[768].

Первым отреагировал Дофин. На Совете в Шиноне присутствовали многие южные бароны. По их совету он решил предложить графу Фуа должность лейтенанта Лангедока. Письмо с предложением было составлено 17 августа и отправлено на юг. Аналогичное назначение было дано Рено де Шартру, архиепископу Реймса. Условия их назначений предполагают, что архиепископ должен был посвятить свое внимание долине Роны, в то время как граф Фуа сосредоточиться на западном Лангедоке и гасконской границе, где его влияние было наиболее сильным. Граф принял предложение Дофина. Но он выждал несколько месяцев, прежде чем объявить об этом, продолжая переговоры с герцогом Бургундским. В конце декабря 1418 года его представители предстали перед ассамблеей города Тулузы, предъявили грамоты своего господина о назначении от Дофина и объявили, что он предлагает взять на себя управление провинцией. Это заявление произвело сенсацию. Ассамблея объявила перерыв, чтобы посоветоваться с принцем Оранским. Когда в начале января ассамблея собралась вновь, мнения разделились. Большинство присутствующих, патрицианская олигархия, духовенство, королевские чиновники, даже бургиньонский сенешаль Гуго де Караман, высказались за то, чтобы принять назначение графа Фуа и подчиниться Дофину. Еще одна ассамблея, состоявшаяся несколько дней спустя, на которой были представлены все окраинные районы, отменило это решение. На улицах настроения по-прежнему были в пользу комиссаров герцога Бургундского. Против графа Фуа устраивались безобразные демонстрации. Дома тех, кто хотел подчиниться ему, были сожжены. Предатель Гуго де Караман был изгнан из города. Бургиньонская партия ненадолго захватила контроль над городом и провела пламенную резолюцию, призывающую к открытой оппозиции Дофину и графу Фуа. В феврале 1419 года граф двинулся по речным долинам с армией, чтобы решить вопрос силой^[769].

Принц Оранский уже решил, что ему не удастся выиграть силовое противостояние с графом Фуа. Но понимая, что графу нет дела ни до Дофина, ни до одной из партий, решил, что еще можно добиться того, чтобы Лангедок оставался нейтральным. Поэтому, как только стало известно о назначении Дофином Жана де Фуа лейтенантом, принц Оранский послал одного из своих коллег, виконта Мюрата, на север, чтобы тот обратился к герцогу Бургундскому с просьбой назначить графа Фуа лейтенантом в Лангедоке и со стороны короля. Иоанн Бесстрашный принял виконта Мюрата в Леньи, где укрывался от презрения парижан после унизительного провала своей попытки деблокировать Руан. На заседании Совета в городе, 20 января 1419 года, было решено принять предложение принца Оранского. Были подготовлены новые указы о назначении, освобождающие принца Оранского от его обязанностей и назначающие графа Фуа лейтенантом Лангедока. По неясным причинам Мюрат задержался на севере до конца февраля, а указы были обнародованы в Лангедоке только в апреле 1419 года. Но уже тогда их влияние было драматическим. Тулуза, Каркассон и Монпелье по очереди подчинились лейтенанту, который теперь имел назначение от обеих партий. Граф объявил о своем намерении восстановить мир и объединить местных дофинистов и бургиньонов против англичан. Он не проводил никаких чисток, оставив на своих постах выдвиженцев обеих партий. Граф быстро изгнал гарнизоны рутьеров из трех сенешальств и когда в июле 1419 года Генеральные Штаты собрались в Тулузе, Лангедок, казалось, достиг почти полной гармонии и вышел из политического водоворота остальной Франции^[770].

Дофин был крайне недоволен отказом графа Фуа управлять Лангедоком в его интересах. Но он получил гораздо более выгодную часть сделки. Комиссары герцога Бургундского были изгнаны из большей части Лангедока, оставив после себя лишь несколько гарнизонов, в Ниме, Пон-Сент-Эспри и Эг-Морте в долине Роны и в Соммьере на востоке Тулузена. После ухода бургиньонов поддержка Иоанна Бесстрашного в городах, за единственным исключением Каркассона, сошла на нет. Через год финансовые чиновники Иоанна Бесстрашного отказывались посещать провинцию, чтобы выплатить жалованье оставшимся гарнизонам, опасаясь, что им не удастся оттуда вернуться живыми. Для герцога Бургундского это было серьезное и публичное поражение^[771].

* * *

На протяжении большей части 1419 года каждая из трех соперничавших во Франции держав, Генрих V, Иоанн Бесстрашный и Дофин Карл, пытались маневрировать между собой. На данный момент, владея Нормандией и располагая самой большой армией во Франции, Генрих V сделал предложения. В начале февраля уполномоченные Дофина встретились с советниками Генриха V в францисканском монастыре в Руане. 12 февраля 1419 года они договорились о встрече на высшем уровне. Она должна была состояться 26 марта в месте, которое должно было быть согласовано между Эврё и Дре на южной границе Нормандии. Перемирие должно было быть объявлено с немедленным вступлением в силу и распространяться на всю территорию между Сеной и Луарой, до 23 апреля. Тем временем английский король занялся изучением предложений, которые он мог ожидать от герцога Бургундского. В действительности все три стороны находились под сильным давлением, чтобы прийти к соглашению^[772].

Для Генриха V главными проблемами были деньги и людские резервы. Кампания длилась уже более восемнадцати месяцев, дольше, чем любая предыдущая английская кампания во Франции. Содержание армии обходилось в 8.000 ― 10.000 фунтов стерлингов в месяц. Отношения короля с его новыми подданными зависели от его способности поддерживать дисциплину в армии, а это означало выплату жалованья, "которое должно быть своевременным", как отмечали его советники, "иначе Нормандия будет потеряна для него". Тем не менее, к 1419 году жалованье армии стало серьезно задерживаться. Несмотря на открытие нового неопределенного потока доходов из самой Нормандии, основную часть денег для оплаты армии все еще нужно было добывать в Англии. Весной 1419 года в Арфлёр прибыло 30.000 фунтов стерлингов в золотой монете, 2.000 фунтов стерлингов в серебряной монете и "полтонны слитков" серебра, большая часть которых, должно быть, представляла собой последний взнос парламентской субсидии 1417 года. До конца года никаких других парламентских субсидий ожидать не приходилось.

Даже при наличии денег на ее оплату английская армия во Франции была бесполезным активом. Ее численность составляла около 12.000 человек. У большинства капитанов, набравших этих людей, приближалась вторая годовщина срока службы и их нужно было убедить остаться дольше. Это было нелегко, поскольку они не были профессиональными солдатами, и многим из них надоело воевать. В письме своему тестю в Англию из осадного лагеря под Шербуром с просьбой о займе в 20 фунтов стерлингов сэр Джон Синклер заявил, что он "здоров телом, но имеет тяжесть на сердце". Он горько негодовал на военные порядки, которые заставляли его платить за все, что он ел, "принимая во внимание долгое время, которое мы провели здесь, и расходы, которые мы несли во время каждой осады, в которой мы участвовали, и не получали жалованья с тех пор, как убыли из Англии, мы почти истратили все, что у нас было". Другой солдат писал домой: "Я надеюсь, что вы будете за нас молиться, чтобы мы поскорее покинули эти негостеприимные места и вернулись в Англию". Тем временем люди погибали от болезней и потерь в боях. По мере расширения территории, находящейся под английской оккупацией, все большее число людей приходилось откомандировывать для несения гарнизонной службы, и к лету 1419 года их число превысило треть армии. Постоянно шел поток дезертиров, большинство из которых находили свой собственный путь обратно в "родную Англию". Бальи в главных портах было приказано следить за людьми без увольнительных документов, желающими попасть домой, и арестовывать их. В Руане грузовые трюмы обыскивали в поисках дезертиров, а в Кале капитан города был уполномочен таких вешать^[773].

Эти потери было все труднее восполнить. Король поручил своему Совету в Вестминстере найти подходящих людей и приказать им служить в армии во Франции — редкий возврат к старой модели обязательной военной службы. Но комиссары, направленные в графства для выполнения этого приказа, повсюду встречали отговорки: бедность, немощь, некомпетентность. Совет пришел к выводу, что многие из этих отговорок были оправданы. Военные ресурсы Англии были исчерпаны, а лучшие люди уже находились во Франции вместе с королем. Оставались только отбросы. Похожая картина вырисовывается и при другом опросе, проведенном в следующем году, судя по сохранившейся декларации одного графства (Йоркшира). Только пять джентльменов во всем графстве признали себя способными и готовыми сражаться за короля. Еще несколько человек были готовы нанять замену. Остальные, не считая тех, кто был слишком стар или немощен, в большинстве своем сослались на бедность. Они уже служили, часто возвращаясь обнищавшими или ранеными; или они потратили свое состояние на поддержку родственника, который служил; или их имения были обременены приданым их матерей или претензиями их детей; или они не имели на это права ("говорит, что он не джентльмен"). Обращения к гасконцам за рекрутами были не лучше. Они боялись кастильцев, которые уже предприняли набег на Байонну по прибрежной дороге и не могли выделить людей или найти деньги на авансы^[774].

Иоанн Бесстрашный находился под еще большим давлением, чем Генрих V. Вскоре он узнал о плане Дофина встретиться с Генрихом V под Эврё и получил копию перемирия, заключенного между ними. Но его возможности были ограничены. Провал под Руаном ослабил его политически. В финансовом отношении он также находился в тяжелом положении. Налоговые поступления сильно сократились из-за беспорядка в стране и отмены налога с продаж. Деньги, имевшиеся на военные расходы, почти полностью ушли на погашение крупных задолженностей, возникших в ходе кампаний 1417 и 1418 годов, а также на оплату бургиньонских гарнизонов в Пикардии, Шампани и Маконне и личного военного эскорта герцога. После выплат армии в Бове в январе 1419 года военные казначеи не получали больше средств до сентября^[775].

Тем временем Париж планомерно удушался окружавшими его дофинистскими гарнизонами. Внутри стен города агенты Иоанна Бесстрашного столкнулись с растущим гневом и волнениями. Городские власти считали, что герцог их бросил и были в ярости от того, что он не пускал короля в город, а высшее руководство государством перенес в Провен и Труа. Они обвиняли его в том, что он упустил возможность заключить мир с Дофином на приемлемых условиях и начали собственные переговоры с Карлом, очевидно, не посоветовавшись с герцогом. Во многом их поддержали судьи Парламента, которые начали играть заметную роль в политике столицы. В зале Парламента прошла череда недоброжелательных и безрезультатных встреч с представителями Иоанна, на которых стороны обменивались упреками. Наконец герцог Бургундский созвал Большой Совет своей партии, чтобы решить, что делать. Совет собрался 26 февраля 1419 года, но не в Париже, а в Провене. Там было решено отправить посольство в Нормандию для предварительных переговоров с Советом английского короля и если все пройдет успешно, отправить послов в Руан для встречи с самим Генрихом V. В качестве посредника был приглашен всегда политически гибкий герцог Бретонский.

Но бургиньоны на самом деле не хотели договариваться с англичанами. Они обнародовали эмоциональное обращение к Дофину, которое распространили среди жителей обнесенных стенами городов Франции, умоляя его объединить с ними силы против Генриха V. В противном случае, заявили они, у них не будет иного выхода, кроме как договориться с английским королем. Учитывая состояние королевства и могущество англичан, говорили они, все они будут лишены наследства, если не урегулируют свои разногласия^[776]. Это обращение Иоанна обнажило все дилеммы лидеров соперничающих партий. Союз с захватчиком был наихудшим вариантом для них обоих. Он мог только разделить их сторонников и дискредитировать их в глазах французского общественного мнения. Их советники прекрасно понимали это. На самом деле каждый из них хотел объединить Францию под своим главенством, на своих условиях. Каждый из них надеялся добиться полного подчинения другого, угрожая заключить сделку с англичанами. Однако, когда доходило до дела, ни один из них не был готов пойти на это.

* * *

В течение нескольких месяцев 1419 года Дофин питал большие надежды на то, что ему удастся избежать этих дилемм с помощью традиционных союзников Франции, Шотландии и Кастилии, которые обещали принести ему подкрепление, способное изменить баланс сил во Франции.

Отношения Шотландского королевства с Англией резко ухудшились после воцарения Генриха V. На это был ряд причин. Одной из них было упадок семьи Перси, которая защищала границу и управляла отношениями Англии с Шотландией до тех пор, пока после восстания 1403 года не потеряла должность хранителя границы, а после восстания 1405 года — графство и земли. Нынешний глава дома, сын знаменитого Хотспура, находился в Шотландии во время последнего, рокового восстания Перси в 1408 году и оставался там после этого, наполовину изгнанником, наполовину узником. Ни одна из великих северных семей, даже графы Невиллы из Уэстморленда, не смогли занять место Перси. Другая причина заключалась в отзыве большинства войск, с помощью которых английское правительство сдерживало шотландцев после битвы при Хамильдон-Хилл в 1402 году. Граф Дуглас был освобожден из плена в 1407 году. Мердок Стюарт, старший сын герцога Олбани, был обменен на наследника Перси и выкуп в размере 10.000 фунтов стерлингов в 1416 году. Шотландский король Яков I оставался пленником в Лондоне, но его ценность как предмет торга оказалась весьма ограниченной. Хотя герцог Олбани и пошел на переговоры с целью освободить короля, его мало интересовала его судьба, ведь возвращение Якова I в Шотландию означало конец его правления. Настоящая проблема, однако, заключалась в том, что сам Олбани уже не был той силой, которой он обладал раньше. Сейчас, когда ему было уже за семьдесят, внимание шотландского герцога уже много лет было сосредоточено на борьбе его семьи за власть и земли к северу от Форта. Тем временем Шотландия распалась на большие полуавтономные территориальные лордства, контролируемые амбициозными местными магнатами. Силой, с которой пришлось бороться англичанам, был не Олбани, а Дуглас. Юстициарий к югу от Форта, хранитель Эдинбургского замка и командир всех трех походов в Англию, Арчибальд граф Дуглас осуществлял большинство полномочий шотландской короны на юге Шотландии. Его союзники и сторонники главенствовали на границах. Дуглас был кровно заинтересован в войне. Основным источником его власти в Шотландии была сеть его вассалов и его военных сторонников. Их средства к существованию зависели от военной службы и грабежей. Чтобы сохранить их лояльность, он должен был находить для них возможности^[777].

Позднесредневековая Шотландия была одним из наиболее сильно военизированных обществ в Западной Европе. Тем не менее, шотландские армии традиционно имели низкую репутацию. Они считались недисциплинированными и плохо оснащенными бунтарями, которые редко нападали на защищенные крепости или рисковали вступить в битву. Французские капитаны, сражавшиеся вместе с ними на границе в 1385 году, были вынуждены взять с собой доспехи и оружие, чтобы вооружить своих союзников. Они вернулись домой с неутешительными отчетами о боевых навыках шотландцев. Жан де Вьенн, командир французского контингента, подсчитал, что во всей стране было всего 500 хорошо вооруженных и конных воинов, а остальные были не более чем грабителями. Четверть века спустя во французских записях их все еще называли "дикими шотландцами". Тем не менее, шотландский способ ведения войны менялся, особенно среди последователей Дугласов и их союзников на границе. При Хамильдон-Хилл в 1402 году шотландская армия состояла из большого отряда хорошо вооруженных и экипированных латников, "их доспехи блестели, как серебро, когда на них попадали лучи солнца". По словам английского хрониста Томаса Уолсингема, шотландцы улучшали свое снаряжение в течение трех предыдущих лет перед битвой. Сам Дуглас носил "исключительно роскошный" пластинчатый доспех. Хамильдон-Хилл был катастрофой для шотландцев, но есть некоторые свидетельства того, что они приняли его уроки близко к сердцу. Больше денег было вложено в снаряжение и лошадей. Лучники заменили традиционных копьеносцев и начали сражаться в тактических подразделениях с фиксированным соотношением с латниками, как в английских армиях. Улучшилась походная и боевая дисциплина. Одним из симптомов возрождения шотландского оружия стало регулярное появление шотландских наемных отрядов в континентальных армиях наряду с отрядами бретонцев, гасконцев и беарнцев, чьи традиции наемничества были гораздо древнее. В 1408 году племянник герцога Олбани Александр Стюарт, граф Мар, со своим отрядом сражался в составе бургундской армии в битве при Оте. В 1411 году Иоанн Бесстрашный послал агентов в Шотландию, чтобы нанять лучников. Шотландские добровольцы сражались на стороне французского правительства в гражданской войне 1411–12 годов, в гарнизоне Парижа при графе Арманьяке и в войсках Дофина в долине Луары в 1418 году^[778].

Возобновление войны с Францией предоставило Дугласу и его союзникам благоприятную возможность. Срок англо-шотландского перемирия истек в июне 1415 года. По совпадению, это произошло всего за месяц до окончательного разрыва Англии с Францией. В то время как французские послы в Уинчестере пытались отговорить Генриха V от планов вторжения, другое французское посольство искало поддержки при дворе герцога Олбани в Перте. Шотландцы пересекли границу Нортумберленда в июле, за несколько дней до отплытия английского флота из Солента. Позже в том же году Дуглас вторгся с войском в Камберленд и сжег город Пенрит. Эти нападения дорого обошлись англичанам. Гарнизоны на севере пришлось срочно усилить, а на оборону границы были выделены значительные средства. Разрушения плохо задокументированы, но они явно были масштабными. В ноябре 1415 года три северных графства Нортумберленд, Камберленд и Уэстморленд, а также город Ньюкасл пришлось освободить от выплаты парламентской субсидии из-за военного ущерба от шотландского набега^[779].

Два года спустя, в августе 1417 года, шотландцы собрали большую армию с военным флотом и артиллерийским обозом и начали мощное наступление, совпавшее по времени с отплытием армии Генриха V в Нормандию. Граф Дуглас осадил английскую крепость Роксбург, а герцог Олбани наступал на Бервик. Рейдовые отряды отделились от основных колонн и вторглись в северные графства Англии. Согласно одному из английских отчетов, в их состав входили войска из Франции. Ответ англичан был более чем обычно эффективным. Генри Перси, недавно восстановленный в должности графа Нортумберленда и вернувший себе земли и должности своей семьи, собрал пограничное ополчение в Бармуре, в десяти милях к югу от Бервика. По случайности герцог Эксетер находился в Бридлингтоне в Йоркшире, совершая паломничество к северным святыням. Он набрал еще одну армию в Ист-Райдинге, в то время как престарелый архиепископ Боуэт поднял остальной Йоркшир. Герцог Бедфорд, как хранитель королевства в отсутствие Генриха V, выступил из центральной Англии. Войска Олбани, расположившиеся лагерем вокруг Бервика, запаниковали и бросили осадные работы, оставив свои лагерь в поле. В Роксбурге шотландские минеры прокладывали тоннели к стенам, когда пришло известие об отступлении Олбани. Дуглас, как сообщалось, был уверен, что овладеет городом в течение двух недель. Но, столкнувшись с перспективой остаться один на один со всей английской армии, он тоже был вынужден отступить. Foul Raid (Скверный рейд), как называли его сами шотландцы, был крупнейшим военным предприятием Шотландии с 1402 года. Он был унизительным провалом для шотландцев, но создал серьезные проблемы и для англичан. Прибытие герцога Эксетера во Францию, которое ожидалось осенью того года, пришлось отложить до весны следующего года. В течение следующих нескольких лет оборона севера съедала и без того ограниченные ресурсы английского правительства. Они были вынуждены держать крупные войска на границе и тратить большие суммы на укрепление Роксбурга и Бервика. Стоимость всего этого возросла в три раза по сравнению с тем, что было десятилетием ранее, впервые обогнав Кале по расходам английского Казначейства^[780].

Для шотландцев, однако, неудача рейда Foul Raid была симптомом более широкого недомогания. Пограничная война приносила все меньшую отдачу по мере укрепления обороны севера Англии. Английские репрессии и карательные экспедиции, вероятно, нанесли гораздо больший ущерб Шотландии. Капитан Роксбурга в течение двух лет после Foul Raid терроризировал Лотиан, превратив его в бесплодную пустошь. В результате шотландцы стали искать применение своим военным талантам во Франции.

Первые шотландские вольные компании во Франции были несогласованными частными предприятиями. Но шотландское присутствие вступило в новую фазу, когда граф Дуглас начал интересоваться возможностью найма целой шотландской контрактной армии для французского правительства. Весной 1413 года его глазам открылась перспектива наживы благодаря недавним подвигам графа Арундела и герцога Кларенса. Он отправился в Париж со своим родственником Генри Синклером, графом Оркнейским, и "почетной компанией" из пятидесяти человек. Там Дуглас начал переговоры с Иоанном Бесстрашным, который в то время контролировал французское правительство, предлагая отправить готовую армию из 4.000 шотландцев во Фландрию для войны против англичан на гасконской границе. Это предложение, по-видимому, было отклонено. Вероятно, главным соображением была стоимость, но, возможно, существовал и остаточный скептицизм в отношении ценности войск Дугласа. Некоторые считали, что их лучше использовать для создания проблем англичанам на севере Англии^[781]. Некоторое время Дуглас именно этим и занимался. Но после провала Foul Raid он вернулся к своему старому проекту, на этот раз в партнерстве с герцогом Олбани, который покрыл авторитетом шотландского правительства то, что оставалось, по сути, частным коммерческим предприятием. При поддержке других шотландских лордов они приступили к созданию единственной профессиональной армии полного состава, которая была создана в Шотландии до XVII века, и продали ее французам.

Первое сближение с французами произошло в конце 1417 года. Был послан агент с предложением к Иоанну Бесстрашному, которого Дуглас знал издревле. Но переговоры начали продвигаться только весной 1418 года, когда Гриффин Янг, титулярный епископ Росса, прибыл во Францию из Констанца в качестве одного из легатов Папы Мартина V в Шотландии. Янг был прирожденным заговорщиком, уже хорошо известным при французском дворе. Англичанин валлийского происхождения, получивший образование в Оксфорде и служивший канцлером Оуэна Глендауэра на пике его могущества, он совершил по меньшей мере две миссии в Париж от имени валлийских националистов, прежде чем согласился стать дипломатическим агентом герцога Олбани. Вскоре к нему в Париже присоединилисьличный секретарь Олбани Эндрю Хавик (или Хабилли) и один из его советников Джон Лет, который часто выполнял деликатные дипломатические миссии для шотландского правительства. В июне 1418 года они заключили соглашение с Иоанном Бесстрашным. Шотландцы пообещали предоставить большой отряд латников и лучников для борьбы с англичанами во Франции в обмен на аванс в 30.000 ливров. Но политическая ситуация менялась даже во время переговоров. К моменту достижения соглашения бургиньоны вернули себе Париж, а Дофин бежал на Луару. Когда в сентябре Янг уехал из Франции в Шотландию, были обнародованы Ниорские ордонансы, и Дофин начал создавать свое параллельное правительство.

Герцог Олбани почувствовал, что может появиться более выгодное предложение. Он отправил еще одно посольство ко двору Дофина с предложением, что тот, возможно, пожелает сам нанять шотландскую армию. У нас очень мало информации об этой миссии. Известно лишь, что советники Дофина ухватились за эту возможность обеими руками. Для реализации проекта в Шотландию было направлено ответное французское посольство. Его главой был Джон Краннах, шотландский священнослужитель, натурализовавшийся во Франции, который большую часть своей взрослой жизни провел в Парижском Университете, а затем служил судебным чиновником при дворе Дофина. Краннах прибыл в Шотландию примерно в начале 1419 года. Должно быть, он находился там одновременно с эмиссарами герцога Бургундского, прибывшими для окончательного согласования деталей собственного договора.

Шотландцы продолжали вести переговоры с обеими сторонами в течение нескольких месяцев. Но к февралю 1419 года они приняли решение. Генеральный Совет королевства собрался, вероятно, в феврале, и принял решение поддержать Дофина. Возможно, что Карл был готов заплатить больше. Но наиболее правдоподобной причиной решения шотландцев является то, что Олбани и Дуглас были обеспокоены растущими признаками того, что Иоанн Бесстрашный может готовиться к союзу с англичанами. Возможно, они даже думали, подобно многим убежденным дофинистам, что он уже заключил такой союз. В середине марта двоюродный брат и сосед графа Дугласа, Уильям Дуглас, барон из Драмланрига прибыл в Ла-Рошель с передовым отрядом из 150 латников и 300 лучников, чтобы присоединиться к 200 или около того шотландским лучникам, уже находившимся на службе у Дофина. Послы Дофина в Шотландии, вероятно, вернулись во Францию на тех же кораблях. Они привезли с собой обещание шотландской контрактной армии, которой командовал племянник герцога Олбани, Александр Стюарт, граф Мар, самый влиятельный территориальный магнат на северо-востоке Шотландии. Опытный солдат, адмирал и дипломат, сражавшийся при Оте и участвовавший в столкновениях за Париж, Мар был единственным шотландским капитаном, не считая самого Дугласа, имевшим европейскую репутацию. Мы не знаем, сколько человек Мар обещал взять с собой, но, должно быть, более 6.000, что составляло практически весь военный потенциал Шотландии. Эти войска должны были отправиться во Францию, как только Дофин сможет найти суда для их перевозки^[782].

Поскольку под его контролем находился только один порт, Ла-Рошель, не могло быть и речи о том, чтобы Дофин нашел суда из собственных ресурсов. План состоял в том, чтобы приобрести необходимые транспортные суда и эскорт у Кастилии, единственной дружественной морской державы на Атлантическом побережье Европы. Дофину повезло с выбором времени. Фернандо I Антекерского, главного архитектора проекта сближения страны с Англией, и его коллеги-регента Екатерины Ланкастер, тети Генриха V, уже не было в живых. Отношения Кастилии с Англией сильно испортились. Началась открытая война в Ла-Манше и Бискайском заливе^[783]. Летом 1418 года, после бургиньонского переворота в Париже, кастильцы признали Дофина истинным правителем Франции и впервые за пятнадцать лет согласились поставить галерный флот. Решение было представлено на рассмотрение Кортесов в Мадриде в сентябре. После "долгих препирательств" Кортесы выделила щедрую субсидию для покрытия расходов на мобилизацию. В начале следующего года кастильцы сообщили, что вооружают двадцать две военные галеры и восемьдесят кораблей и баланжье для службы Дофину.

В течение некоторого времени оставалось неясным, как будут использоваться эти мощные военно-морские силы. Вопрос о транспортировке шотландской армии пока не возникал. Совет английского короля в Бордо получил сведения о том, что кастильцы намерены вторгнуться в Гасконь через Пиренеи и осадить Байонну по суше и по морю. В Руане Генрих V считал, что корабли, скорее всего, будут направлены, как и предыдущие кастильские военные флоты, против портов Солента и английского судоходства в Ла-Манше. Французские послы оставались в Кастилии, ожидая развития событий. Как только Дофин получил известие об обещанной армии графа Мара, он отправил к ним новое посольство. Его главными членами были Бернар Кемпион, управляющий двором Дофина, и Роберт де Бракмон, человек, которым очень восхищались в Кастилии, имевший хорошие связи при королевском дворе, сражавшийся вместе с кастильцами против Джона Гонта и служивший адмиралом кастильских королей. Их инструкции заключались в том, чтобы перенаправить кастильский флот в Шотландию^[784].

* * *

16 марта 1419 года в замке Руана открылась конференция между Генрихом V и бургиньонами. Обсуждения проходили в тайне из-за опасений герцога Бургундского по поводу ущерба его репутации, который будет нанесен, если о них станет известно. Герцог Бретонский выступал в качестве сопосредника с графом Солсбери. Ренье Пот представлял Иоанна Бесстрашного, поддерживаемый делегацией, в которую входили несколько его самых влиятельных советников. Граф Уорик возглавлял английскую делегацию. Генрих V наблюдал со стороны, председательствуя на пленарных заседаниях "гордо и высокомерно, как лев", по словам хорошо информированного французского источника. Свою позицию он изложил предельно ясно. Генрих V согласился бы только на полное выполнение условий договора, согласованных в Бретиньи в 1360 году, плюс все, что он завоевал во Франции с августа 1417 года. Бургиньоны уже отвергли эти условия в Пон-де-л'Арк в декабре предыдущего года, и Ренье Пот и его коллеги не имели полномочий для их согласования. Но они быстро поняли, что другой основы для переговоров у англичан нет. Поэтому они согласились вернуться в Мант 30 марта, вооружившись решением своего правительства по этому вопросу^[785].

Английский король ожидал, что к этому времени он будет знать, в каком положении он находится на переговорах с Дофином. Обещание шотландского правительства послать армию во Францию дошло до Дофина на третьей неделе марта в замке Монтаржи к востоку от Орлеана. Бернар Кемпион и Роберт де Бракмон получили свои инструкции 22 марта 1419 года и сразу же отправились в Кастилию. Дофин должен был встретиться с Генрихом V между Эврё и Дре четыре дня спустя, 26 марта. Советники Дофина, обрадованные новостями из Шотландии, решили отменить встречу. Учитывая перспективу появления шотландской армии, они считали, что смогут обойтись без опасного сближения с английским королем. Генрих V прибыл в Эврё вовремя. Но уполномоченные дофинистов, которые должны были определить точное место встречи, не явились. Вместо них перед королем предстал Рено де Шартр, чтобы сообщить ему, что Дофин решил не присутствовать на церемонии. Не было предложено ни объяснений, ни альтернативной даты встречи. Английский король был возмущен, ведь Дофин выставил его дураком. "Все послы, с которыми мы имеем дело, были лжецами, — писал один из его приближенных секретарю Совета в Вестминстере, — то есть, по старинному английскому обычаю, они были двуличными и фальшивыми, с какими людьми, дай Бог, никогда не встретится ни один порядочный человек"^[786].

Генрих V был гордым человеком и не любил, когда его обманывают. Он немедленно отказался от перемирия с Дофином, и уже через несколько дней боевые действия возобновились на всей южной границе герцогства Нормандия. Герцог Глостер появился у Иври-ла-Батай, самой сильной крепости на реке Эр, гарнизон которой составляли войска Дофина. Город был взят штурмом 1 апреля, а через десять дней цитадель заключила соглашение о капитуляции. Другие английские войска осадили Ла-Рош-Гюйон и Шато-Гайар на Сене. Ла-Рош-Гюйон был крепким замком, стоящим на меловом утесе над излучиной Сены между Мантом и Верноном. Гарнизон его состоял из более ста человек под командованием грозной Пьеретты де Ла Ривьер, дочери знаменитого министра Карла V, чей муж был убит при Азенкуре вместе с почти всеми ее родственниками мужского пола. Ее гарнизон нанес тяжелые потери войскам графа Уорика, которому было поручено занять этот замок. Но Уорик обнаружил сеть пещер и туннелей, из которых можно было подорвать стены. Ги Ле-Бютеллье, бывший французский капитан Руана, как говорят, рассказал ему, где они находятся. Ги получил свою награду, когда замок пал менее чем через месяц, и Генрих V пожаловал его ему. Ги предложил Пьеретте выйти за него замуж, но она отвергла его и уехала в дофинистскую Францию. Кроме Жизора теперь оставался только огромный замок Шато-Гайяр, возможно, самая большая крепость во Франции, где Оливье де Мони продержался еще шесть месяцев со 120 людьми против английских войск под командованием герцога Эксетера^[787].

Генрих V больше не пытался вести переговоры с Дофином. Вместо этого он решил заключить наилучшую сделку с герцогом Бургундским. 30 марта 1419 года граф Уорик принял трех эмиссаров Иоанна Бесстрашного в строгом квадратном замке Мант, выходящем на Сену. Они привезли с собой подтверждение Карла VI, что он готов вести переговоры на условиях Генриха V: выполнение договора в Бретиньи, передача Генриху V всех его недавних завоеваний во Франции, брак между английским королем и Екатериной Французской и союз против Дофина и его сторонников. После того, как советники английского короля убедились в этом, переговоры были перенесены в город Вернон, куда прибыл сам Генрих V. Там было решено, что условия мира будут окончательно согласованы на личной встрече, 15 мая, между Генрихом V и французским королем у города Мёлан на Сене. С французской стороны на встрече также будут присутствовать королева, герцог Бургундский и принцесса Екатерина. Было заключено перемирие между английскими и бургиньонскими войсками. Оно должно было продлиться до двух недель после закрытия конференции и распространяться от Луары до границ Кале. Атмосфера в Верноне была дружелюбной и оптимистичной. В письме в Совет в Вестминстере один из приближенных Генриха V сообщал, что король был полон похвал в адрес Иоанна Бесстрашного, "главного сотрудника в этом деле", снова называя его кузеном, "как он это обычно делал". Большие надежды возлагались на предстоящую конференцию, "на которой, как я полагаю, будет заключен мир и положен конец этой войне, и Бог по своей милости пошлет благодать, чтобы так оно и было"^[788].

Советники Дофина ответили на угрозу англо-бургундского союза умелым сочетанием применения силы и дипломатии. Значительные конные отряды были собраны вокруг Орлеана и еще одни, к северу от Сены, в Бовези. Их задача заключалась в том, чтобы затруднить коммуникации между англичанами и бургиньонами и угрожать району, где должна была состояться конференция с Карлом VI. Герцог Кларенс повел большую часть английской армии на север, чтобы противостоять концентрации войск дофинистов в Бовези, разорив большую часть региона, чтобы лишить их средств к снабжению. К югу от Парижа дофинисты свободно действовали, встречая очень мало сопротивления. Граф Уорик, проезжая через равнину Бри с эскортом из 200 человек, чтобы уладить предварительные вопросы о конференции с герцогом в Провене, был атакован большим конным отрядом под командованием Таннеги дю Шателя и был вынужден сражаться за свою жизнь.

В то же время Дофин возобновил переговоры с парижанами. Он предложил им направить к нему своих послов. Эти предложения могли быть искренними, а могли и не быть. Их главной целью было усилить политическое давление на Иоанна Бесстрашного и сделать так, чтобы ему было труднее оправдать соглашение с англичанами. В этом он полностью преуспел. Моральный дух в Париже был низким. Дофинисты недавно захватили Бомон на Уазе и Суассон на Эсне и осаждали Санлис, закрыв тем самым основные пути, по которым в город поступали припасы с севера. Для сравнения, военные действия герцога Бургундского, похоже, сводились к защите окрестностей Провена, где находился его двор. Парижане настаивали на том, чтобы герцог отправил послов ко двору Дофина. Ему лучше заключить мир с Дофином, говорили они, иначе это сделают англичане. Герцог, зависевший от поддержки парижан, был вынужден согласиться^[789].

Встреча между советниками обоих французских государств была назначена на начало мая. Тем временем бургиньоны отложили встречу на высшем уровне с Генрихом V сначала на неделю, а затем на две. В крепости Мелён советники герцога Бургундского, люди Дофина и представители города Парижа встретились в атмосфере леденящего душу недоверия. Дофинисты не скрывали, что считают самого Иоанна Бесстрашного главным препятствием на пути к соглашению. Они считали, что его нечестность стала причиной провала предыдущих мирных договоров и что его амбиции делают сотрудничество невозможным. По их мнению, герцог мог бы добиться своего, если бы только отстранился от управления Францией, отказался от контроля над ее финансами и позволил Дофину без вмешательства решать вопросы со своими родителями на собственных условиях. Но дофинисты вряд ли могли настаивать на этой линии. Они отчаянно пытались помешать предстоящей конференции в Мёлане. Сочетание англичан и герцога Бургундского было бы для них слишком сильным. Поэтому, несмотря на бесперспективное начало переговоров, они их продолжили. Конференция была перенесена в Орлеан, поближе к месту пребывания Дофина. Советники Дофина предложили длительное перемирие, во время которого обе стороны могли бы объединиться против англичан, прежде чем разобраться в своих разногласиях. Было предложено три года. Бургиньоны не согласились на это. Это положило бы конец их переговорам с Генрихом V, который предлагал им лучший козырь и единственную перспективу полной победы. Дофинисты предложили на два года. Бургиньоны отказались. В конце концов было заключено трехмесячное перемирие, достаточное для того, чтобы герцог успел провести конференцию с англичанами^[790].

Долго откладывавшаяся англо-бургундская встреча на высшем уровне наконец открылась в Мёлане 30 мая 1419 года. Мёлан был небольшим городком на правом берегу Сены, обозначавшим внешнюю границу оккупированной англичанами территории. Он был захвачен ими в феврале, но важный укрепленный мост оставался в руках бургиньонского гарнизона. Местом проведения конференции стал большой луг на берегу Сены между стенами города и деревней Мези. Место было заранее размечено. Меры безопасности, которые находились в руках маршалов и герольдов, были согласованы до последнего вооруженного человека. На восточном конце луга, перед городскими воротами, были возведены три шатра для короля Франции, королевы и герцога Бургундского, защищенные широкой траншеей, заполненной водой, и высоким частоколом. На противоположном конце англичане установили свои павильоны на берегу реки за собственными ограждениями. С каждой стороны стояли линии хорошо вооруженных войск, по 2.000 с каждой стороны. Между линиями солдат находился частокол с тремя проходами, каждый из которых охранялся пятьюдесятью солдатами. Внутри частокола находился большой общий павильон для основных встреч, а также два небольших шатра для частных конференций.

Дипломатические ритуалы были тщательно отработаны. Ровно в час дня английский король прибыл из Манта со своими сопровождающими. В два часа королева и семнадцатилетняя принцесса Екатерина прибыли из Понтуаза, их везли в великолепно украшенных каретах под фанфары труб. Карла VI с ними не было. В то утро в Понтуазе у него случился серьезный рецидив, в результате которого он был не в состоянии соблюдать даже внешние формы королевской власти. Поэтому с французской стороны председательствовала королева. Ровно в три часа Генрих V и его братья, Изабелла и герцог Бургундский одновременно вышли из своих покоев. Каждая сторона медленно шла навстречу другой в сопровождении шестнадцати советников, тридцати рыцарей и тридцати оруженосцев. Они встретились у столба в центре ограды. Генрих V и Изабелла обнялись. Герцог Бургундский, который в последний раз встречался с Генрихом V в Кале в 1416 году, холодно поприветствовал его, едва заметно согнув колено и наклонив голову. Затем Генрих V и Изабелла прошли рука об руку в центральный павильон, заняв свои места на тронах, задрапированных золотой тканью, на расстоянии двенадцати футов друг от друга, а толпа епископов, министров, советников, герольдов, дворян и фрейлин вошла за ними. Граф Уорик, которому принадлежала ведущая роль в организации конференции, вышел вперед, преклонил колено перед королевой и, обращаясь к ней на французском языке, объявил о повестке конференции. Остаток дня будет посвящен подтверждению перемирия, а следующее пленарное заседание состоится через два дня, 1 июня. Уорик заявил, что Генриху V нельзя терять времени, и лучше закончить все это в течение недели. Что касается короля, то все основные пункты уже были обговорены^[791].

На самом деле конференция продолжалась пять недель. Это глубоко разочаровало Генриха V, который был нетерпим к церемониям и ненавидел пустословие. Всего в Мёлане состоялось восемь пленарных заседаний, ознаменовавших официальные этапы конференции. Но большая часть переговоров проходила за кулисами на неофициальных встречах в городе Мёлан или в сообщениях и письмах, передаваемых туда-сюда между Мантом и Понтуазом. Это событие вызвало необычайный интерес современников и породило океан слухов, сплетен и домыслов среди толпы участников, прислуги, нанятых людей и шпионов. 31 мая королева и герцог Бургундский повторили в присутствии английского короля обязательство, которое их послы впервые дали за два месяца до этого, уступить минимальным территориальным требованиям короля. В ответ Генрих V обязался отказаться от всех своих претензий на французский престол. Однако в последующие дни стало ясно, что стороны по-разному понимали условия сделки. Генрих V считал, что ему были обещаны территории под полным суверенитетом, как они были уступлены в Бретиньи, "не от короля или короны Франции, а только от Бога". Французские послы отрицали это. Королева и герцог не собирались уступать принцип суверенитета, заявили они. Более того, они не могли взять на себя обязательства по передаче территорий, уступленных в Бретиньи, поскольку большая их часть была занята Дофином. Что касается отречения Генриха V, то было много юридических пререканий по поводу его точной формы. Много дней было потрачено на бесплодные объяснения и требования разъяснений^[792].

Настоящая причина задержки заключалась в том, что бургиньоны спорили между собой. Многие из них считали, что лучше договориться с Дофином, чем принимать условия Генриха V. Их поддерживали некоторые из придворных королевы. Среди них была Жанна дю Пешен, дама де Жиак, большая любимица герцога и Дофина и одна из немногих оставшихся связей между двумя лагерями. Жанна, у которой сын был в Совете Иоанна и брат при дворе Дофина, стала одним из самых сильных сторонников примирения между ними. Советники Дофина были хорошо осведомлены об этих противоречиях и умело использовали их в своих целях. В ходе конференции Таннеги дю Шатель и Арно Гийом де Барбазан тайно прибыли в Понтуаз. Таннеги даже был тайно проведен во французские павильоны в Мёлане, чтобы наблюдать за происходящим. Он и Барбазан сказали герцогу и королеве, что их господин искренне желает заключить мир, и убедили их в том, что компромисс еще возможен. Герцог обратился за советом к двум своим советникам, юристу Николя Ролену, восходящей фигуре в бургиньонском Совете в Париже, и Жану Рапю, одному из председателей палаты Парижского Парламента. Они разошлись во мнениях. Ролен был сторонником заключения договора с королем Англии даже ценой уступки всего того, что требовал Генрих V. Его доводы были теми, которые толкали Иоанна Бесстрашного на этот путь с момента падения Руана. Англичане были слишком сильны, утверждал он. Было сомнительно, что герцог и Дофин смогут победить их вместе, но по отдельности они точно не могли этого сделать. Что бы они ни делали, Генрих V продолжал оккупировать Нормандию, и рано или поздно с ним придется заключить какую-то сделку. Чем позже они это сделают, тем больше территорий завоюет Генрих V и тем более непомерными будут его требования. Даже на Париж уже нельзя было рассчитывать. Если война продолжится, его жители могут перекинуться к англичанам, как это сделали жители Руана. Если советы Ролена были советами политика, то советы Рапю — юриста. Большая их часть была опровержением юридических претензий Генриха V. Политично или нет уступать им, по мнению Рапю, не имело значения. Он не считал, что это возможно с юридической точки зрения. Сам Карл VI, вероятно, не имел права отчуждать французские территории. Ясно, что никто другой не мог этого сделать, пока король был недееспособен^[793].

Иоанн Бесстрашный колебался, не в силах принять решение. Он всегда намеревался выяснить, что Дофин готов предложить, прежде чем заключать договор с англичанами, и некоторое время пытался сохранить оба варианта. Он сказал агентам Дофина в Понтуазе, что примет приглашение их господина возобновить переговоры. Благодаря добрым услугам дамы де Жиак была организована конференция между их советниками в Корбее к юго-востоку от Парижа. Николя Ролен сразу же отправился вместе с ее сыном Пьером де Жиаком, чтобы уладить предварительные условия.

В Манте Генрих V вскоре узнал, что агенты Дофина были в Понтуазе и понял, что происходит. 30 июня в павильоне перед Мёланом состоялось бурное пленарное заседание. Генрих V отвел Иоанна Бесстрашного в сторону и сказал, что ему не хотелось бы, чтобы его так обманывали. Он знает, что советники герцога переговариваются с Дофином и Иоанн должен выбрать, с кем ему лучше иметь дело. По словам хрониста Монстреле, который, вероятно, узнал об этом от советников герцога, Генрих V сказал Иоанну, что он "получит руку Екатерины и все, что он требовал вместе с ней, или вышвырнет их всех из Франции, включая герцога Бургундского". Герцог, затронув более чувствительные нервы, чем он предполагал, ответив, что ресурсы Генриха V будут исчерпаны задолго до того, как он сможет это сделать. В ответ Генрих V составил длинный меморандум, в котором подытожил годы дипломатических уловок так, как он их видел. Согласно протоколу, регулирующему работу конференции, она должна была продолжаться до тех пор, пока не будет достигнуто соглашение или одна из сторон не уведомит за неделю о ее прекращении. Генрих V объявил, что если через неделю французы не уступят его требованиям, он уедет и возобновит войну, как только истечет срок перемирия^[794].

Столкнувшись с этим ультиматумом, французский королевский Совет собрался, чтобы решить, что делать. Нет причин сомневаться в рассказе самой королевы о случившемся, написанном несколько недель спустя в письме Генриху V. По словам Изабеллы, она и герцог были полностью удовлетворены условиями Генриха V и, будь на то их воля, приняли бы их. Но Совет, хотя и был полон бургиньонов, не хотел упускать шанс договориться с Дофином. Советники были непреклонны в том, что должны дождаться результатов переговоров, которые в то время велись в Корбее. "Мы были обмануты коварством партии нашего сына", — писала Изабелла. Если бы они с Иоанном отменили решение своего Совета, сообщала она, все дворяне и города страны покинули бы их и присоединились к Дофину. Поэтому они решили сказать представителям Генриха V, что уступят его требованиям, но все равно продолжить переговоры с Дофином. Эта двуличность оказалась более сложной задачей, чем они ожидали. Как только англичане получили их заверения, они потребовали изложить их в письменном виде. Герцог был вынужден отделываться от этого различными неубедительными отговорками. Он признался, что находит их с королевой проекты "расплывчатыми, иррациональными и неясными". Англичане становились все более раздраженными, так как французские представители возвращались с тем, что один английский клерк назвал "разнообразными требованиями и вопросами не относящимися к делу". 5 июля Генрих V отправил архиепископа Кентерберийского и графа Уорика в Понтуаз с большой делегацией своих советников, чтобы довести дело до конца. Герцог Бургундский пообещал им дать ответ к 19 июля и отправил их с пустыми руками. Рано утром 7 июля он проехал через мост Мёлан в сопровождении дамы де Жиак, толпы бургундских дворян и конного эскорта в несколько сотен человек и направился в Корбею. Королева осталась в Понтуазе, а английский двор — в Манте. Пришли рабочие, чтобы свернуть павильоны. Никто не знал, что будет дальше. "Сейчас неизвестно, будет ли у нас война или мир", — писал клерк своему коллеге в Вестминстер^[795].

Неделей ранее послы Дофина успешно завершили переговоры с кастильским Советом в Алькасаре Сеговии под гребнями горного массива Сьерра-де-Гвадаррама. Был заключен новый договор. Кастильцы согласились предоставить сорок кораблей средней грузоподъемностью 150 тонн, каждый с полным экипажем, шестью латниками и сотней арбалетчиков. Флот должен был как можно скорее отплыть из Сантандера к острову Бель-Иль у побережья Морбиана в южной Бретани, чтобы дождаться последних распоряжений, прежде чем отправиться в Шотландию за армией графа Мара. Все это предприятие должно было занять три месяца и обойтись Дофину в 119.400 франков в виде военного жалования людям и фрахта судов. Эмиссары Дофина признались, что не знают, когда он сможет выплатить эти суммы. Поэтому кастильцы согласились предоставить ему бессрочный кредит, приняв в качестве гарантии залог всего его движимого имущества. В течение трех недель весь план стал известен англичанам. Кастильский корабль, направлявшийся в Ла-Рошель, был захвачен в море людьми из Байонны. На его борту они обнаружили одного из личных секретарей кастильского короля с сумкой документов, раскрывающих все подробности договора^[796].

* * *

Герцог Бургундский встретился с Дофином под грозовым небом вечером 8 июля 1419 года. Местом действия был большой луг возле замка Пуйи-ле-Фор у главной дороги из Корбея в Мелён. Установленный там павильон был задрапирован гобеленами и вышитыми шелками. По обе стороны сотни вооруженных людей выстроились в боевой порядок, сжимая в руках оружие. Это была первая встреча шестнадцатилетнего принца со своим ужасным родственником, по крайней мере, за шесть лет. Дофина сопровождали его ближайшие советники: Роберт ле Масон, Жан Луве, Таннеги дю Шатель и Арно Гийом де Барбазан. Переговоры продолжались до одиннадцать часов вечера. Дофин и его советники были настроены весьма пессимистично. Три дня обмена мнениями между советниками, ежедневно курсировавшими между Корбеем и Мелёном, не привели к выходу из тупика. Мы не знаем, в чем заключались разногласия, но основным из них, вероятно, был мучительный вопрос о возвращении Дофина ко двору его отца, который был главным требованием во всех их переписках до сих пор. 11 июля главы двух французских государств вернулись в Пуйи для последней встречи. Переговоры были на грани срыва, когда вмешалась дама де Жиак. Она обратилась к каждому из них по очереди, чтобы подтолкнуть их к компромиссу. Через час они пришли к соглашению. Раздался крик "Ноэль!", который был слышен на всем лугу. Оба принца пожали друг другу руки, обнялись и обменялись поцелуем мира. Их сопровождающие подняли кулаки вверх. Герцог подарил Дофину драгоценную брошь. Дофин подарил герцогу ценного боевого коня.

Условия, которые были изложены в письменном виде и обнародованы Дофином в тот же день, были очень просты. После ритуальных слов о привязанности и прощения они предусматривали возвращение Дофина ко двору его отца и совместную деятельность по восстановлению авторитета короны и изгнанию англичан из Франции. В последующие дни были согласованы дополнительные условия, которые были закреплены в специальном документе, предусматривающем амнистию, взаимное возвращение конфискованного имущества, передачу дел, находящихся на рассмотрении Парламента в Пуатье, в Париж, процедуры назначения государственных чиновников и вывод гарнизонов, установленных соперниками по всей Франции. Когда все эти вопросы были решены, герцог и Дофин провели три дня вместе в Корбее, строя планы и демонстрируя миру свой новообретенный союз. Было начато комплектование армии и назначена дата через месяц, когда Дофин должен был вернуться ко двору и принять участие в операциях против англичан. По всей Франции на улицах начались торжества. Иоанн Бесстрашный был в восторге, как и следовало ожидать. Он отправился к парижским менялам за 10.000 франков наличными, чтобы распределить их между советниками Дофина. Арно Гийом де Барбазан отказался их принять. По его словам, он "никогда не брал денег ни у кого, кроме своего господина". Остальные с радостью приняли щедрость герцога. Но для большинства из них мир означал серьезную неудачу. Они были вынуждены согласиться на конференцию в Корбее, чтобы сорвать переговоры герцога с англичанами. Но в результате Дофин оказался под влиянием сильной личности Иоанна, и произошло то, что они пытались предотвратить с предыдущего лета^[797].

Герцог Бургундский вернулся в Понтуаз, где его ждали король и королева. Вскоре после его прибытия, примерно 19 июля, прибыла английская делегация во главе с графом Уориком. Англичане, конечно, знали о переговорах в Пуйи и понимая, что их позиция на переговорах слабее, чем раньше, привезли с собой новое предложение по территориальному урегулированию. Его условия не сохранились, но, очевидно, оно представляло собой отступление от более крайних требований, выдвинутых Генрихом V в Мёлане. Ответ, который им дали королева и герцог, был совершенно неудовлетворительным. Он состоял из копии договора о мире в Пуйи и просьбы дать им еще месяц на принятие решения. К тому времени, по их словам, они ожидали, что Дофин вернется ко двору своего отца и тогда можно будет завершить переговоры с английским королем, имея за спиной объединенное правительство. Это потрясающе бесчестное заверение, которому противоречили сами условия мира в Пуйи, не могло произвести впечатление на графа Уорика. Он прибыл с полномочиями продлить перемирие с бургиньонами, срок которого истекал 29 июля. В итоге он решил, что в этом нет смысла. В Манте Генрих V пришел к такому же выводу. "Поскольку наши противники не хотят ни мира, ни согласия с нами, и в итоге отказались от всех мирных предложений, — писал он лондонцам, — мы будем вынуждены вернуться к основательному неисполнению собственных обязательств". 23 июля французский двор покинул Понтуаз и, избегая Парижа, временно обосновался в Сен-Дени^[798].

Перед рассветом 31 июля 1419 года англичане поднялись по штурмовым лестницам на стены Понтуаза. Ранее они провели разведку оборонительных сооружений города, пока там находился французский король. Когда срок перемирия истек, они пошли на ночной штурм под командованием Гастона де Фуа, капталя де Бюша, подгадав его к смене часовых на стенах. Часовые были перебиты, ворота открыты, а сигнал тревоги прозвучал слишком поздно. В город ворвалось около 3.000 английских солдат, которые пронеслись по улицам с криками "Святой Георгий!" и "Город наш!". Французский гарнизон был распределен по разным местам в городе, а замок оставлен без защиты. Бургиньонский капитан, Жан де Вилье, сеньор де Л'Иль-Адан, накинул на себя одежду и вышел на улицы в одной лишь кирасе и шлеме, чтобы попытаться сплотить солдат. Но солдаты уже думали только о том как сбежать. Наконец Л'Иль-Адан взошел на стены и закричал: "Все пропало! Каждый сам за себя!" Жители, в ужасе поднимаясь со своих кроватей, хватали одежду и все ценное, что попадалось под руку, и высыпали на улицы. Англичане проходили по улицам, убивая всех, кого встречали, врываясь в дома в поисках добычи. Толпа беженцев хлынула через ворота, нагруженная багажом и детьми. Они текли по дорогам на север и восток из города, их число увеличивалось за счет жителей деревень встречавшихся на их пути. На дороге в Бове беглецы столкнулись с бандами рутьеров, нанятых герцогом Бургундским, которые ограбили их, отобрав деньги и ценности. Большая часть гарнизона наткнулась на второй отряд английских войск, приближавшийся к городу под командованием графа Хантингдона, и была взята в плен. Остальные бежали по парижской дороге.

Это был праздник Святого епископа Жермена, одного из покровителей Парижа. Большая часть населения была в церкви или готовилась к празднику, когда первые беженцы из Понтуаза достигли ворот города. Это были двадцать или тридцать измученных людей, пробежавших четыре часа под жарким июльским солнцем. Они были напуганы и измучены, а некоторые из них были ранены. "Мы бежали из Понтуаза, — кричали они, — англичане взяли его сегодня утром". Священник, который в эти годы записывал повседневную жизнь города, стал свидетелем сцены у ворот Сен-Дени:

Привратники смотрели в сторону деревни Сен-Лазар. Приближались большие толпы людей, мужчин, женщин и детей, некоторые были ранены, некоторые полуголые, некоторые несли детей на руках или на спине. Там были женщины без головных уборов. Некоторые из них были одеты только в нижнее платье или накидку. Были и бедные священники, с непокрытой головой, на которых не было ничего, кроме нижней рубашки. Пробегая мимо, они плакали, стонали и кричали. "Господи, по милости Твоей сохрани нас от отчаяния! — рыдали они, — сегодня утром мы были спокойны в своих домах, а сейчас только полдень, и мы уже изгнанники, просящие хлеба". Когда они произносили эти слова, некоторые из них падали в обморок. Другие сидели на земле, измученные и несчастные. Многие истекали кровью или несли своих детей и не могли идти дальше. Это был очень жаркий, гнетущий день.

В Сен-Дени королева и герцог Бургундский отказались от ужина, спешно собрали свой багаж и, взяв с собой короля, бежали к мосту в Шарантоне. Оттуда они направились в Ланьи на Марне и укрылись за его стенами^[799].

"Слава Богу, мы завоевали указанный город штурмом, через который мой господин проехал в Париж", — писал герцог Кларенс лондонцам. Понтуаз был западным барбаканом французской столицы. Он контролировал главную переправу через Уазу в районе Парижа. Теперь стало ясно, что Париж станет следующей крупной целью Генриха V. В первой половине августа герцог Кларенс провел серию конных рейдов по равнине к северу от города, занимая замки и другие опорные пункты, угрожая Сен-Дени и подходя к стенам и воротам столицы. Другие английские отряды проникли на север в Бовези и Пикардию. Это были шевоше старого образца, нацеленные скорее на разрушение и грабеж, чем на завоевание. Они были призваны заставить герцога Бургундского вернуться за стол переговоров. В Иль-де-Франс дисциплина в гарнизонах герцога и Дофина пала. Обе стороны приступили к новым акциям насилия на дорогах, ведущих к столице. К ним присоединились вольные отряды бретонцев и гасконцев, грабивших в свою пользу. Урожаи зерна и вина были потеряны. Обезлюдение и разорение Иль-де-Франс достигли наихудшей точки. Цены выросли до рекордных высот: зерно в Париже продавалось в шестьдесят раз дороже, чем в 1415 году. "Это не война, а бандитизм, — писал дофинистский поэт Ален Шартье, — неприкрытое насилие под видом войны, жестокое изнасилование, разрешенное крахом правосудия и провалом закона". Париж был более или менее брошен на произвол судьбы, а королева и герцог Бургундский укрылись за стенами Ланьи с большей частью имеющихся у них войск. Маршал Клод де Шастелю был послан с частью этих войск на защиту Сен-Дени. Но в самом Париже практически не было ни профессионального гарнизона, ни опытного командира. Капитаном Парижа стал неопытный пятнадцатилетний племянник герцога Филипп де Сен-Поль, первым побуждением которого было укрыться у своего дяди на Марне. Непопулярность герцога Бургундского достигла наинизшего уровня в городе, который когда-то встречал его как героя^[800].

* * *

Советники Дофина так и не приняли мир, заключенный в Пуйи. Потребовалось больше недели веселья и щедрот, чтобы стереть десятилетнее недоверие. Многое, что сделал Иоанн Бесстрашный в течение нескольких недель после отъезда Дофина из Корбея, было рассчитано на то, чтобы усилить их недоверие. Естественно, советники узнали о последней миссии графа Уорика в Понтуазе и были убеждены, что Иоанн их обманул. Они обвиняли герцога в том, что он медлит с выводом своих гарнизонов из замков на Сомме и Уазе и были возмущены, когда до них дошли сообщения о том, что герцог отдал приказ не пускать Дофина и его сторонников в Париж. К началу августа 1419 года появились признаки того, что советники Дофина сопротивляются осуществлению мира. Они отказались остановить действия дофинистских гарнизонов вокруг Парижа или разрешить провоз продовольствия в столицу. Таннеги дю Шатель, контролировавший гарнизон в Мо, отказался позволить герцогу и королю с королевой пересечь городской мост через Марну^[801].

Главной заботой советников Дофина была перспектива возвращения принца ко двору отца и вступления в королевский Совет, что он должен был сделать, чтобы принять участие в обещанной совместной кампании против англичан. Это неизбежно привело бы к тому, что он перешел бы под контроль герцога Бургундского и означало бы конец его самопровозглашенного регентства и роспуск его альтернативного правительства. С точки зрения герцога Бургундского, это был главный пункт договора. От имени короля Дофину была направлена целая череда посланий, призывающих его вернуться к родителям, которые становились все более настойчивыми. Делегация города Парижа во главе с Филиппом де Морвилье прибыла к Дофину, чтобы добавить свои уговоры. Сторонники Дофина начали задумываться о своем будущем. Для некоторых из них, старых приверженцев герцога Орлеанского и графа Арманьяка, не было будущего в правительстве, в значительной степени контролируемом герцогом Бургундским. Другие, чье прошлое было менее скомпрометировано, уже получали послания от Иоанна Бесстрашного, предлагавшего им должности и пенсии в новом совместном правительстве. Многие из них поддались искушению. Хотя Дофин неоднократно откладывал свое возвращение ко двору, его советники с тревогой замечали, что его решимость уже начала ослабевать.

8 или 9 августа 1419 года Таннеги дю Шатель предстал перед герцогом Бургундским в Провене в сопровождении делегации советников Дофина. Он привез с собой альтернативное предложение. Дофин, по их мнению, должен был держаться подальше от французского двора, но прислать своих представителей в королевский Совет и своих офицеров для помощи в организации кампании против Генриха V. Это совершенно не соответствовало планам Иоанна. Ему нужна была поддержка не только дофинистов, но и самого Дофина, и он сразу же отверг эту идею. Иоанн отверг ее еще раз на следующей неделе, когда двор уже находился в Труа, и эмиссары приехали туда, чтобы настоять на своем. Настойчивость герцога на возвращении Дофина поставила советников последнего в затруднительное положение. Одна из возможностей заключалась в том, чтобы он отказался от мира в Пуйи, как он отказался от мира в Сен-Море. Но если такой вариант и рассматривался, он был быстро отброшен. Дофин лично поставил свою печать на договоре и потеря лица и политической поддержки была бы очень пагубной. Общественные ожидания были высоки. Войска уже набирались для кампании по всей дофинистской и бургиньонской Франции^[802]. Именно на этом фоне возник более экстремальный вариант. Некоторые из ближайших соратников Дофина решили, что единственный выход — убить герцога Бургундского и избавиться от него раз и навсегда.

Характерно, что эта идея возникла у Жана Луве. В июле 1419 года, незадолго до второй встречи Дофина с Иоанном Бесстрашным в Пуйи-ле-Фор, Луве предложил на заседании Совета Дофина воспользоваться случаем и "схватить и казнить" герцога. Канцлер Дофина Роберт ле Масон и его первый камергер Арно Гийом де Барбазан были в ужасе. Как заявил сеньор де Барбазан, это было непрактично. Иоанн никогда и никуда не выезжал без многочисленных телохранителей. Таннеги дю Шатель согласился, и предложение было отклонено. Однако в течение августа Луве склонил Таннеги на свою сторону. Других, вероятно, не пришлось долго убеждать, особенно бывших сторонников Орлеанского дома. Бургиньоны позже назвали их: Гийом Батай, ветеран войн Людовика Орлеанского, который после его убийства стал служить его вдове и сыну и возглавлял неудачную миссию арманьяков в Англию в 1411 году; Роберт де Ларе, капитан Монтаржи, где Дофин остановился в середине августа 1419 года; гасконский капитан Франсуа де Гриньо, который сражался против сторонников бургиньонов в июньские дни в Париже. К ним присоединились старые соратники Бернара Арманьяка, такие как его родственник Гийом II Нарбонский, а также амбициозные молодые люди из окружения Дофина, такие как Пьер Фротье и Оливье де Леер, горячие головы, которые хотели быть больше, чем младшими конюхами. Примерно на третьей неделе августа Луве и Таннеги дю Шатель привлекли Дофина к разработке плана убийства. Они уговорили его пригласить герцога Бургундского на встречу на своей территории, где с ним можно было бы расправиться. Луве настаивал на том, чтобы ничего не говорить Роберту ле Масону. Он наверняка будет против, и лучше оставить его в неведении^[803].

Один из камергеров Дофина былотправлен в Труа. Он предстал перед Иоанном Бесстрашным и сказал ему, что прежде чем Дофин согласится вернуться ко двору, они должны провести еще одну встречу. Им нужно было обсудить, как они будут сотрудничать в управлении государством, как будут производиться назначения и как будет вестись кампания против англичан. Встреча, по их словам, должна была состояться в таком месте, где не было бы опасности похищения Дофина в результате внезапного нападения. Было предложено место, где находился опорный пункт Дофина — Монтеро. Иоанн Бесстрашный уже много лет жил в постоянном страхе перед покушением. У него были сомнения относительно участия во встрече в таком месте. В конце концов дама де Жиак убедила герцога согласиться в интересах объединения Франции против захватчика, что впоследствии вызвало необоснованные подозрения в том, что она тоже участвовала в заговоре. Около 21 августа Иоанн Бесстрашный наконец согласился приехать в Монтеро. Встреча была назначена на 26 августа. Дофин сразу же отправился в Монтеро и прибыл туда около 24 августа. Там на судьбоносном заседании Совета Дофина было принято окончательное решение. Мы не знаем, кто на нем присутствовал, кроме Луве и Таннеги дю Шателя, но не Роберт ле Масон и не епископ Клермонский. Их держали на безопасном расстоянии, в восьми милях, в замке Диант. Иоанн Бесстрашный не явился в назначенный день. Ходили упорные слухи о заговоре против его жизни, которые могли возникнуть из-за неосмотрительности некоторых заговорщиков. В результате герцог покинул Труа только 28 августа, через два дня после назначенной даты. Затем он двинулся в Брай-сюр-Сен, и пробыл там почти две недели, пока обсуждался тщательно разработанный протокол, обеспечивающий его безопасность^[804].

Монтро-Фот-Йонн был мощной крепостью, построенной графами Шампани в начале XIII века и расширенной и укрепленной в течение XIV века. Он располагался на острове у слияния Сены и Йонны, одной из узловых точек речной системы Иль-де-Франс. Крепость с обеих сторон с противоположными берегами рек соединяли длинные деревянные мосты на каменных опорах. На берегах мосты заканчивались массивными укрепленными воротами, а посередине на острове подходили к большому барбакану. На противоположном берегу Йонны находился небольшой городок Монтеро. По условиям, согласованным между офицерами Дофина и герцога, встреча должна была состояться на мосту, соединявшем крепость с городом. Охрана крепости должна была быть временно передана людям герцога Бургундского, в то время как Дофин должен был удерживать город. В середине моста должно было быть построено ограждение с деревянным барьером на обоих концах, каждый с одним проходом, охраняемое со стороны замка людьми герцога Бургундского, а со стороны города — людьми Дофина. Каждый из принцев должен был войти в ограждение со своей стороны в сопровождении только десяти человек, имена которых должны были быть заранее сообщены другой стороне в письменном виде. Все одиннадцать человек с каждой стороны должны были дать клятву соблюдать мир в Пуйи и еще одну клятву, что не будет никакой нечестной игры. Они должны были быть одеты в кольчуги и иметь при себе мечи, но никаких других доспехов или оружия. Охранники на барьерах должны были быть безоружны.^[805]

^{13. Мост Монтеро, 10 сентября 1419 года}

10 сентября 1419 года Иоанн Бесстрашный выехал из Бри в сопровождении дамы де Жиак и эскорта из около 400 человек. В городе Монтеро Совет Дофина собрался, чтобы принести клятвы, которые от них требовались. Присутствовал Роберт ле Масон, который был вызван из Дианта накануне днем. Посторонний человек, епископ Валансьенский, который присутствовал на заседании по своим делам, видел, как в конце заседания Дофин отвел своего канцлера в сторону и сказал ему нечто, явно шокировавшее того. Согласно рассказу епископа, написанному семь лет спустя, было видно, как эти двое о чем-то спорили, ле Масон протестовал, а Дофин прервал его и ушел, призывая следовать за ним. Ле Масон не последовал за ним. Он остался в зале Совета и опустился на кушетку в конце комнаты. "Лучше бы я никогда не встречался с моим господином, — сказал он епископу, — ибо я очень боюсь, что он поступил неразумно и собирается сегодня совершить нечто такое, что погубит его и все королевство". Затем он послал за своими лошадьми и объявил о своем намерении уехать. Было уже за полдень. В нескольких милях от Монтеро кавалькада герцога Бургундского подъехала к огромному прямоугольному замку. Все остановились на лугу, чтобы выслушать доклад от трех человек, которых послали вперед, чтобы незаметно проверить приготовления на мосту. Их доклад не обнадежил. По их словам, барьеры на мосту казались излишне прочными. Герцог мог легко оказаться в ловушке, не имея возможности получить помощь извне. Некоторые из его советников разделяли их опасения. Не сходя с седел состоялось спешное совещание. Герцог заявил, что ему придется пойти на риск и отряд двинулся к замку^[806].

В пять часов пополудни Таннеги дю Шатель явился к Иоанну Бесстрашному, чтобы сообщить ему, что Дофин ждет его. Герцог, одетый в алые одежды и усыпанный драгоценностями, вышел из замка через барбакан и прошел на мост в сопровождении десяти назначенных ему спутников и личного секретаря Жана Сегина. Все вместе они подошли к барьеру, где их привел к присяге один из офицеров Дофина. Затем они вошли в загон. Дофин находился на дальнем конце со своими приближенными. Среди них были все главные заговорщики. О том, что произошло дальше, позже рассказывал Жан Сегин. Он был последним, кто прошел через проход в барьере. Таннеги дю Шатель, стоявший у прохода, потянул его за рукав, чтобы поторопить. Затем проход был закрыт и заперт за ними. Иоанн Бесстрашный подошел к Дофину, снял бархатную шапочку и преклонив перед ним колено, произнес небольшую приветственную речь. Дофин вышел вперед, подал герцогу руку, сказав, что тот хорошо говорил, и пригласил его надеть головной убор.

В этот момент Луве подошел к Дофину и что-то прошептал ему на ухо. Оба посмотрели на Таннеги дю Шателя. По словам Аршамбо де Фуа, Таннеги выхватил из под плаща топор и воскликнул: "Вот предатель, который лишил вас наследства". Сразу же поднялся крик: "Убить! Убить!" Проход в барьере со стороны Дофина был открыт, и вооруженные люди хлынули внутрь со стороны города. Аршамбо де Фуа, стоявший рядом с герцогом, схватился за топор Таннеги, но тот вырвал его и с размаху ударил Аршамбо по голове, повалив на землю. Затем он повернулся к Иоанну Бесстрашному и нанес ему сильный удар топором между плеч. Роберт де Ларе схватил герцога сзади и держал его за руки, а крупный мужчина с каштановыми волосами (это был Гийом Батай) подошел и нанес ему несколько ударов мечом по правой стороне лица, почти перерубив запястье герцога, который пытался защититься от ударов. Таннеги нанес герцогу второй удар своим топором, на этот раз разрубив челюсть и повалив его на землю. К нему присоединились еще несколько человек. Наконец Оливье де Леер и Пьер Фротье встали на колени над распростертым человеком и вонзили мечи ему в живот. Иоанн Бесстрашный коротко вздрогнул, издал протяжный стон, а затем затих.

Бургундские войска снаружи, привлеченные шумом, пытались прорваться через барьер. Их поддержали те, кто находился в замке. Но они были отброшены назад артиллерией, которую дофинисты установили перед барьером, а сзади их обстреливали лучники, прятавшиеся на мельнице между барьером и замком. Еще сотни дофинистских солдат, размещенных на другом берегу реки, бросились на мост через Сену, чтобы присоединиться к рукопашной. К этому времени вся бургундская свита герцога в ограде была окружена людьми Дофина, кроме Аршамбо де Фуа, который лежал смертельно раненный, и Жана де Невшатель, которому удалось перебраться через барьер и спастись.

Тело герцога лежало посреди моста, залитое кровью. Кто-то снял с его пальцев кольца, а с шеи — цепь с драгоценными камнями. Затем с него сняли плащ и тунику и оттащили в сторожевую башню в городе. На следующий день была найдена повозка, чтобы отвезти тело в городскую церковь Нотр-Дам. Там поспешно вырыли могилу, нашли деревянный гроб и бросили в него тело в одежде. Через двенадцать лет после смерти Людовик Орлеанский был отомщен. "Ты отрубил руку моему господину, а я отрублю твою", — кричал старый орлеанист Гийом Батай, когда он обрушил свой меч на жертву^[807].

Жан Луве и Таннеги дю Шатель были хорошо вознаграждены за свои советы и тщательную подготовку убийства. Вскоре после этого Луве получил щедрые земельные пожалования и владения в Дофине, сопровождаемые хвалебной грамотой, в которой отмечались его выдающаяся преданность и высокие качества. Он и Таннеги дю Шатель стали главными фигурами в Совете Дофина и оба получали большие пенсии до конца жизни. Некоторые из других советников Дофина были встревожены. Роберт ле Масон вышел из Совета Дофина, когда узнал, что произошло. Он слышал крики с моста, разносившиеся по воде, когда покидал Монтеро через ворота Йонны. Арно Гийом де Барбазан был включен Дофином в число своих избранных приближенных, но на последующем суде утверждал, что прибыл на место преступления уже после убийства. Вероятно, он знал о плане убийства больше, чем признался, но он был рыцарственным человеком, и ни у кого не было сомнений в его враждебном отношении к этой затее. Он в лицо обвинил Дофина в том, что тот рискует потерять свою корону, и не нашел достаточно жестких слов для его подельников. "Вы уничтожили честь и положение вашего господина", — сказал он им. Для Масона и Барбазана это убийство ознаменовало начало их оттеснения от власти более безжалостными политиками. Но их слова оказались пророческими.

Убийство Иоанна Бесстрашного было вопиющей глупостью. Для Франции это была трагедия эпического масштаба. После трех лет размышлений об опасной возможности вступить в союз с Генрихом V Английским, убитый на мосту герцог, наконец, понял, что единственный способ распространить свое влияние за пределы Парижа и северных городов — это объединиться с Дофином против англичан. Его гибель окончательно поставила крест на этой перспективе и положила начало кровной вражде между Дофином и Бургундским домом, которая продлится шестнадцать лет. Более века спустя, в июле 1521 года, королю Франциску I показали разрубленный череп Иоанна Бесстрашного в картезианском монастыре Шаммоль под Дижоном, где герцог был перезахоронен. На черепе ясно видна была рана, оставленная мечом Гийома Батая. "Через эту дыру, — пояснили королю, — англичане вошли во Францию"^[808].

Глава XVI. Договор в Труа, 1419–1420 гг.

Первые беспорядочные сообщения об убийстве Иоанна Бесстрашного достигли Труа утром 11 сентября 1419 года и Парижа несколькими часами позже. Подробности были еще неясны. Единственным из спутников герцога, кому удалось выбраться из ограждения на мосту в Монтеро, был Жан де Невшатель, и он сначала считал, что Иоанна взяли в плен. По мере того, как поступали новые сообщения и становилось ясно, что герцог убит, по всей северной Франции прокатился вал паники и страха. Никто не знал, что произойдет дальше. В Париже забыли о сложных отношениях покойного с городом в последние месяцы его жизни, люди надевали траурные черные одежды или пришивали кресты Святого Андрея к ним, а в церквях пели заупокойные мессы. Капитаны стражи появлялись на улицах в полном вооружении, опасаясь повторения резни предыдущего года. На напряженном собрании в зале Парламента все офицеры и ведущие горожане поклялись отомстить за смерть герцога Бургундского. Списки подозреваемых дофинистов составлялись квартал за кварталом, а за теми, кто был выявлен, установили тщательное наблюдение. Некоторые из них были изгнаны из города, а некоторые, по сообщениям, были казнены. Подобные сцены разыгрывались и в других городах. О "раздорах и беспорядках" сообщалось повсюду. В одном провинциальном городе тех, кто "принадлежал к партии, выступавшей против герцога Бургундского и его священной борьбы", разоружили и заточили в домах. Дороги опустели, так как путешественники боялись выходить за пределы крепостных стен^[809].

Вдова убитого, Маргарита Баварская, сразу же начала кампанию мести. Она отправила делегации своих советников в Труа и Гент с требованием привлечь убийц к ответственности и обратилась за поддержкой к Папе Римскому, королю Германии Сигизмунду I, к ведущим князьям и государствам западной Германии, к герцогам Лотарингии и Савойи и королю Наварры. Шквал пропаганды был направлен на обнесенные стенами города Франции. В герцогском дворце в Дижоне клерки до ночи трудились над письмами, излагая бургиньонскую версию событий, приведших к убийству. Была начата работа по подготовке уголовных обвинений против главных сообщников Дофина и досье с доказательствами. Еще долгие годы политическая деятельность Бургундского дома во Франции будет направлена в основном на продолжение кровной мести, развязанной убийством Иоанна Бесстрашного. "Сейчас не время для скорби, слез или причитаний, — писал герцогине Парижский Университет, — но для упорного труда по исправлению этого чудовищного и жестокого убийства и решительного сопротивления его злым, проклятым и вероломным виновникам"^[810].

Внезапное исчезновение Иоанна Бесстрашного с политической сцены оставило вакуум власти, который было нелегко заполнить. Правительство было разделено между Парижем и Труа. Суды и основные административные ведомства находились в Париже, где подросток, граф Сен-Поль, председательствовал в Совете короля, в котором главенствовали бургиньоны. Однако реальная власть в городе принадлежала видным горожанам. За ними стояла сила толпы. Кроме того, они контролировали единственный регулярный источник доходов, так как муниципалитет получил право распоряжаться доходами с парижского монетного двора, которые использовалась для выплаты жалования войскам графа Сен-Поль и жалованья гражданским служащим. В результате представители королевского правительства все больше отождествлялись с интересами города и его населения. Парламент стал играть заметную политическую роль при амбициозном и властном первом президенте Филиппе де Морвилье. Большинство промышленных городов севера, поддерживавших Иоанна Бесстрашного, видели в Париже своего лидера. В сентябре и октябре 1419 года Филипп де Морвилье и другие уполномоченные из Парижа объехали многие из этих городов, распространяя копии клятвы верности, принесенной парижскими лидерами после убийства герцога, и убеждая других присоединиться к ней^[811].

Королева была изолирована в Труа. Окруженная обнищавшим двором, она руководила небольшим подразделением королевского Совета и скромной администрацией. Но хотя теоретически Изабелла была единственным источником конституционной власти для всех институтов бургиньонского сектора Франции, в действительности она обладала не более чем ее тенью. Ей не хватало политического влияния и ресурсов, чтобы навязать свою волю. Совет короля в Париже действовал более или менее независимо от нее. В Труа было мало профессиональных войск, казна была пуста, и было далеко не ясно, сможет ли она там удержаться. Как бывшая союзница покойного герцога, Изабелла была глубоко ненавидима людьми из окружения Дофина, о чем она прекрасно знала. Первой ее мыслью было, что убийство Иоанна Бесстрашного должно быть первым шагом в тщательно спланированном государственном перевороте. Королева ожидала, что войска Дофина в любой момент появятся под стенами Труа, чтобы захватить короля и упрятать его куда-нибудь, как это сделало последнее правительство арманьяков. Поэтому она обратилась за помощью в единственно возможном направлении — к Бургундскому дому. К Филиппу де Шароле во Фландрию была отправлена делегация, призывавшая его немедленно прибыть в Труа со своими войсками. Герцогине Маргарите в Дижоне были отправлены срочные послания с призывом незамедлительно прислать помощь. Маршал Бургундии немедленно отправился в Труа с 600 всадниками и 6.000 ливров наличными^[812].

Наследник Иоанна Бесстрашного, Филипп, граф Шароле, получил известие об убийстве своего отца в Генте 13 сентября 1419 года. Оно было доставлено из Труа гонцом, преодолевавшим по семьдесят миль в день, и принесена в его покои его советником Жаном де Туази. Филипп был ошеломлен. Не в силах что-либо сказать, он бросился на кровать, скрежеща зубами и издавая ужасные крики. В течение нескольких дней он был не в состоянии заниматься делами. В 1419 году новому герцогу Бургундскому было двадцать три года. Развязный, красивый, любящий удовольствия человек с обычными для аристократа представлениями о жизни, он сильно отличался от своего отца. Филипп был плохим администратором, не интересующимся финансами и нетерпимым к бюрократическим деталям. Он наслаждался танцами, пирами, поединками, охотой, блудом, веселился по ночам и любил роскошь. В будущем его двор прославится на всю Европу благодаря сочетанию культивируемой роскоши и показухи. Филипп смог совмещать эти отвлекающие от дел занятия с эффективным управлением своими обширными владениями только благодаря хорошо отлаженной государственной машине, созданной его отцом и дедом, и потому, что он был господином своих подчиненных с выдающимися способностями, которым делегировал свои полномочия. Но если Филиппу не хватало серьезности и целеустремленности Иоанна, то он также был лишен его резких манер, злопамятности и способности наживать врагов. Он охотнее прислушивался к советам, чем его отец, и оказался более тонким и гибким политиком. Филипп не любил лично участвовать в войнах, предпочитая нанимать компетентных капитанов, а не выходить на поле боя самому. Более широких целей он добивался путем переговоров, а не насилия. Это в полной мере отражало его таланты. Он был посредственным полководцем, но превосходным дипломатом.

Между отцом и сыном существовало еще одно важное различие. Филипп не разделял навязчивого стремления своего отца контролировать управление Францией. К 1419 году стало очевидно, что времена, когда принцы Франции могли использовать свою политическую власть в центре для грабежа ресурсов монархии, прошли. На данный момент налоговая база французского государства была разрушена гражданской войной и безрассудной отменой налогов Иоанном Бесстрашным. Красть больше было нечего. В долгосрочной перспективе Карл VI, чья недееспособность сделала возможным разворовывание ресурсов, вряд ли проживет долго. Филипп был первым из четырех бургундских герцогов Валуа, чье внимание было сосредоточено главным образом на его собственных владениях и, в частности, на богатых провинциях на севере. Он управлял Фландрией и Артуа с пятнадцати лет, оставив свою мать управлять двумя Бургундиями, а отца — делами во Франции. Почти все годы своего правление он проведет в Нидерландах. Филипп чувствовал себя дома в Брюгге и Генте, а позже в Брюсселе, городах, которые служили политическими и церемониальными столицами бургундского государства во время его правления. Он провел сравнительно мало времени во Франции и почти не бывал в Париже. Новый центр власти Бургундской династии обозначился в самом начале его правления. Вместо того чтобы мчаться в Париж или Труа по вызову королевы, он сосредоточился на обеспечении своего владычества во Фландрии. Филипп объехал фламандские города и в каждом из них поочередно утверждал себя в качестве графа. На 8 октября он созвал конференцию в Мехелене со своими родственниками и союзниками в Нидерландах: кузенами Иоанном, герцогом Брабанта, и Жаклин, графиней Эно, а также правителями Льежа, Клеве и Намюра. Новый герцог покинул свои владения в Нидерландах только в феврале 1420 года^[813].

Генрих V сразу же осознал последствия убийства. "Теперь я воплощу все свои амбиции", — сказал он. Его притязания на корону Франции до сих пор были просто предметом торга, которые должны были быть отданы в обмен на приемлемое территориальное урегулирование. Внезапно это стало реально достижимой целью. Один из его соперников был мертв, другой сильно дискредитирован. Теперь не было никакой перспективы совместных действий против англичан двух сторон во французской гражданской войне. Поскольку ни одна из них не была достаточно сильна, чтобы противостоять англичанам в одиночку, было практически неизбежно, что одной или другой из них придется пойти на соглашение с ним. Генрих V рассчитывал, что сможет диктовать свои условия и многое теперь будет зависеть от политических настроений в северных провинциях, и особенно в среде чиновников государственной службы и населения Парижа.

После смерти Иоанна Бесстрашного мнение этих групп претерпело коренные изменения. До сих пор они считали англичан главным врагом. Парижане были главными инициаторами попыток оказать давление на обе стороны, чтобы заставить их объединиться против захватчика. В июне 1419 года, во время конференции в Мёлане, королеву и герцога Бургундского убедили в том, что если они пойдут на сделку с англичанами, то потеряют поддержку Парижа. Теперь все выглядело совсем иначе. Для многих французов, живущих в регионах, не подконтрольных Дофину, не могло быть и речи о том, чтобы признать молодого принца регентом или позволить ему сменить отца на троне. Это лишь усугубило бы разделение Франции. Кроме того, Дофин был орудием вульгарной клики экстремистски настроенных политиков, он был либо сам убийцей, либо им манипулировали убийцы, что вряд ли имело существенное значение. Но если Дофин был дискредитирован, то кто же еще? Единственным французским принцем, имеющим бесспорное право на престол, был Карл, герцог Орлеанский, который был следующим в очереди на трон после Дофина. Но в настоящее время он содержался в ланкастерской крепости Понтефракт в Йоркшире. Генрих V написал своим советникам в Англии, приказав им усилить охрану Понтефракта и лишить узника права выходить за стены. Его побег "никогда не был бы так вреден и опасен для нас, как сейчас"^[814].

Многих людей осенило, что сделка с английским королем — единственный способ положить конец гражданской войне. Примерно в середине сентября 1419 года королевский Совет в Париже и ведущие горожане столицы собрались, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию. Собравшиеся сошлись во мнении, что соглашение с королем Англии было наименьшим из всех возможных зол, а жители Парижа решительно высказались в его пользу. Дворяне города, бывшие приверженцами бургиньонов, были согласны с этим. По словам хрониста из Сен-Дени, они считали, что такой союз отвечает национальным интересам Франции. "Не было другого способа остановить разрушительные набеги англичан, подавить насилие чинимое со стороны арманьяков и отомстить за позорное и прискорбное убийство герцога Бургундского". Поэтому по собственной инициативе парижане отправили посольство к Генриху V, чтобы начать предварительные переговоры о заключении мирного договора и добиться временного перемирия. Посольство возглавлял маршал Клод де Шастелю в сопровождении двух других бургундских дворян и двух представителей города Парижа. Очевидно, что они имели в виду союз, подобный тому, который обсуждался между Иоанном Бесстрашным и Генрихом V ранее в этом году. Похоже, что с королевой не советовались заранее по поводу этой инициативы. Но она приняла ее и написала Генриху V личное письмо из Труа, приглашая его возобновить переговоры с того момента, на котором они остановились во время визита графа Уорика в Понтуаз в конце июля^[815].

Вскоре стало очевидно, что у английского короля были совсем другие планы. Генрих V принял парижскую делегацию у Жизора, где его армия только что захватила город и осаждала бургиньонский гарнизон, державшийся в цитадели. Генрих V сказал послам, что ситуация изменилась после смерти Иоанна Бесстрашного и что переговоры теперь должны вестись на совершенно новой основе. Ему нужна корона Франции. Он сделал послам тщательно продуманное предложение, которого он будет придерживаться в течение следующих восьми месяцев. Генрих V предложил жениться на Екатерине Французской без денежного приданого и туманно выразился относительно порядка управления королевством при жизни Карла VI, но вывод (подтвердившийся позже) заключался в том, что Генрих V сам будет править в качестве лейтенанта или регента короля при его жизни, а затем станет преемником после его смерти. Эти предложения сопровождались заявлениями, рассчитанными на то, чтобы смягчить первоначальное сопротивление, которое ожидалось со стороны французов. Генрих V не собирался, сказал он, сделать так, чтобы Франция стала английским владением или чтобы французы стали англичанами. Напротив, французы останутся настоящими французами, так как он предлагает создать двойную монархию. Каждое королевство сохранит свои собственные институты власти и останется автономным. Единственной связью между ними будет то, что они станут союзниками, "соседями и братьями" под властью одного и того же короля. Генрих V обосновал свой план интересами Франции. Он указал на жестокость дофинистов, ущерб, нанесенный их действиями, и раздор, который они увековечили. Король намеревался, по его словам, возродить состояние Франции, разрушенное гражданской войной. Он "приложит все свои силы для защиты короны, королевства и народа Франции, сохранения и восстановления ее прежней чести, статуса, прав и свобод, обращаясь со всем населением как со своими верными подданными и защищая их от врагов и всех, кто стремится причинить им вред".

Как и предполагал Генрих V, французская делегация была ошеломлена этими требованиями. Но парижские послы были впечатлены тем, что они увидели в Жизоре. Английский король принял их в окружении своей армии. Дисциплина в английском лагере показалась им безупречной. Осадные линии, полностью окружавшие город, представляли собой грозное зрелище. Цитадель сдалась 23 сентября 1419 года, пока в городе находились послы. Мощь Генриха V была очевидна. Но он также был необычайно учтив со своими гостями. Он осыпал их подарками, устраивал пышные пиры в их честь и приветливо разговаривал как с высокопоставленными, так и с низкородными людьми. Больше всего послов впечатляла открытая манера Генриха V вести диалог. Вместо цветистых речей, обычных для таких случаев, он сразу переходил к делу и отвечал на предложения с отрывистой решительностью: "Это неприемлемо" или "Да, если возможно". По возвращении в Париж в конце сентября послы сообщили, что Генрих V — государь, от которого можно ожидать управления войсками и выполнения своих обещаний. Их сопровождало английское посольство, которому было поручено продолжить переговоры, начатые в Жизоре. Состав посольства сам по себе был комментарием к предложениям сделанным Генрихом V. Его главами были, граф Уорик и амбициозный новичок в королевской администрации Джон Кемп, епископ Рочестерский. Но половина из восьми членов посольства были нормандцами, среди которых был Ги Ле-Бютеллье, носивший новый титул сеньора де Ла-Рош-Гюйон. Английское посольство прибыло в Париж 27 сентября^[816].

Послов Генриха V по меньшей мере дважды принимали граф Сен-Поль и весь королевский Совет в Париже. Советники старательно избегали брать на себя какие-либо обязательства, но широкая дискуссия с английскими послами многое показала о развитии мнений в бургиньонском лагере. Граф Уорик представил советникам письменный меморандум о предложениях короля в Жизоре. Их немедленная реакция заключалась в том, что Генрих V должен довольствоваться условиями, которые обсуждались в Мёлане и Понтуазе. "Это было тогда, — сказал Уорик, добавив, что Генрих V планировал, — возродить корону Франции, а не уменьшить ее". Французские советники, очевидно, ожидали такого ответа и перешли к деталям. Они указали, что не может быть и речи о смещении Карла VI, который уже много лет находился на троне и пользуется большой любовью при всех своих недостатках. Англичане подтвердили, что Генрих V имел в виду совсем другое. Карл VI останется королем и будет пользоваться почетом до тех пор, пока жив.

Переходя к вопросу о престолонаследии, советники приняли как должное, что участие Дофина в убийстве Иоанна Бесстрашного исключает его возможность стать следующим королем Франции. Но они предположили, что как ближайший родственник короля по мужской линии новый герцог Бургундский имеет наилучшие права. Уорик заявил, что Генрих V намерен отстаивать свое наследственное право. Но с герцогом Бургундским будет заключен союзный договор, и он позаботится о том, чтобы Филипп получил надлежащую долю ресурсов французского королевства.

Остальная часть обсуждения касалась надежности Генриха V как союзника против Дофина. Могли ли они рассчитывать на то, что он предпримет решительные действия против Буржского королевства, спрашивали они, раз он женат на сестре Дофина? Не лучше ли было бы жениться на сестре Филиппа Бургундского? Генрих V твердо решил жениться на Екатерине, ответили англичане, но он будет сам себе хозяином, а не марионеткой своей супруги. У него есть неженатые братья, которые могли жениться на сестрах Филиппа, чтобы скрепить англо-бургундский союз. Разделит ли Генрих V их решимость отомстить убийцам Иоанна Бесстрашного? Конечно, — последовал ответ. Он приведет всех мятежников к повиновению себе. А как насчет обширных владений, которые английский король конфисковал в Нормандии? Это будет рассмотрено в подробных условиях договора, сказали англичане; бургиньоны и все верные подданные короля могут быть уверены, что их собственность будет им возвращена или они получат надлежащую компенсацию^[817].

Советники в Париже не имели права соглашаться ни на что, кроме местного перемирия, как они объяснили своим английским коллегам. Все остальное должно было быть передано на усмотрение королевы и нового герцога Бургундского. Генрих V был полон решимости продолжать военное давление на них, пока они размышляют. Поскольку английские войска находились всего в двадцати милях от столицы, а рейдовые отряды герцога Кларенса бродили по равнине у Сен-Дени, парижане отчаянно требовали перемирия. Генрих V сначала отказался его предоставить, во всяком случае, до тех пор пока французы не согласятся вести переговоры на его условиях. Затем он сдался и согласился на перемирие, но только до 11 ноября и при условии, что оно исключит все его ближайшие военные цели к западу от Парижа. Примерно в середине октября 1419 года бургиньонский гарнизон, удерживавший укрепленный мост в Мёлане, сдался англичанам после непродолжительной осады. Захват моста стал катастрофой, почти сравнимой с потерей Понтуаза. Он открыл для английской армии всю область к юго-западу от Парижа и позволял ей наступать на город по обоим берегам Сены.

За стенами столицы моральный дух был низким. Осень выдалась дождливой и холодной. Дров почти не было. Молочные продукты, овощи и зерно можно было купить только по неслыханным ценам. Парижане были вынуждены дежурить на стенах по две-три смены в неделю. Под давлением событий молодой граф Сен-Поль быстро превращался в способного политика. 22 октября, вскоре после сдачи моста в Мёлане, он отправил эмиссара к Филиппу Бургундскому с откровенным докладом о ситуации в городе. Ситуация с продовольствием стремительно ухудшалась. Большая часть населения голодала. На улицах слышался "ропот", который в любой момент мог перерасти в восстание. Люди настаивали на заключении договора с англичанами, который позволил бы им "жить в мире и есть". Их требования больше нельзя было игнорировать. Имелись достоверные сведения, что несколько городов Иль-де-Франс уже решили сдаться англичанам без боя, и, по мнению Сен-Поля, парижане вполне могли поступить так же, если бы Генрих V появился у их ворот. Генрих V, по его мнению, прекрасно понимал настроение Парижа и намеревался воспользоваться этим. Его совет Филиппу Бургундскому заключался в том, чтобы быстро достичь соглашения с английским королем и если он прождет до Пасхи, то, вероятно, будет уже слишком поздно^[818].

Филипп не был готов к спешке. Он предпочитал все несколько раз обдумать, не принимал решения импульсивно и считал, что нужно прислушиваться к советам, в которых сейчас он очень нуждался. Его собственный опыт во французской политике был невелик, и лишь немногие из его советников имели больший. Его главным источником советов о внутренней напряженности в Париже, по-видимому, был непостоянный монах-кармелит Эсташ де Павилли, живший в то время в Брюгге, которого герцог призвал к своему двору, чтобы тот ему помог. В конце сентября Филипп отправился в Лилль, чтобы встретиться с Советом Фландрии. Самым важным решением, принятым в Лилле, было заключение постоянного мира и военного союза с англичанами. Известно, что парижане выступали за это, и сам Филипп был "склонен" согласиться. Это был единственный возможный способ преследовать убийц его отца и он предложил отправить собственное посольство в Нормандию, чтобы начать прямые переговоры с Генрихом V. Тем временем его советники были озабочены тем, чтобы поддержать союз Иоанна Бесстрашного с Парижем и северными городами, который был главной основой бургиньонской власти. Было предложено набрать 800 латников и 1.000 арбалетчиков, чтобы обезопасить города от нападения арманьяков. Всем городам было предложено направить своих представителей на генеральное собрание бургиньонского сектора Франции, которое должно было открыться в Аррасе 18 октября. Предполагалось получить от них публичные заявления о своей поддержке и, возможно, даже денежную субсидию^[819].

Посольство герцога Бургундского к англичанам возглавил престарелый епископ Аррасский Мартин Порре, которого современник назвал самым "непреклонным" бургиньоном в королевском Совете. Он был опытным переговорщиком, возглавлявшим в свое время два посольства в Англию, и с непревзойденным мастерством сражался на стороне Иоанна Бесстрашного на Констанцском Соборе. Порре поддерживали Гийом де Шамдивер, который был главным контактом Иоанна с Генрихом V в течение последних двух лет, и фламандец Жильбер де Ланнуа, бывший в свои в тридцать три года уже опытным военачальником и путешественником, чьи военные приключения включали высадку с рейдерским отрядом на западе Англии в 1404 году и два пребывания в Англии в качестве военнопленного. Уполномоченные Генриха V под председательством графа Уорика приняли послов в Манте 26 октября 1419 года. Это было позорное фиаско. К сожалению, инструкции бургундских послов были составлены в то время, когда сам Филипп еще не знал о переговорах английского короля с парижанами. Порре и его спутники были уполномочены предложить Генриху V территориальные уступки, которые он требовал летом и которые Генрих V уже отверг в качестве основы для переговоров. Кроме того, их инструкции предполагали, что их поддержит посольство королевы, которая одна имела конституционное право от имени короны заключить любой договор. Но Изабелла была напугана английскими требованиями, которые, казалось, не оставляли для нее места в будущем правительстве Франции и отказалась быть представленной в Манте. Мало того, она отклонила просьбу Филиппа Бургундского о назначении его лейтенантом Карла VI во Франции, должность, которую ранее занимал его отец, в результате чего герцог не имел права вести переговоры, обязательные для французского государства^[820].

Английские уполномоченные напомнили бургундским послам, что срок перемирия истекает 11 ноября. Король, по их словам, согласится на заключение договора в соответствии с предложениями, которые он сделал парижанам в Жизоре. Если к тому времени они не согласятся договариваться на этой основе, он прервет переговоры. На самом деле Генрих V считал бы себя свободным от каких-либо обязательств перед ними еще до этой даты, если бы Париж открыл перед ним свои ворота. На следующий день Генрих V сам принял бургундских послов на бурной аудиенции. Устами епископа Кемпа, он повторил свои прежние требования. Епископ Аррасский возразил, что это "великие и весомые дела, настолько высокие, насколько это вообще возможно" и у него и его коллег нет полномочий для их решения. Они должны были послать за дальнейшими инструкциями. В этот момент Генрих V заговорил сам. Он признал, что им потребуются дальнейшие инструкции, но вопрос был достаточно прост. Готовы ли они вести переговоры на основе его предложений, да или нет? Ответ на этот вопрос не должен занять у них много времени. Детали можно будет согласовать позже. Если герцог Бургундский решит сам претендовать на трон, добавил он, он будет сражаться с ним "до смерти" и если он, Генрих V, когда-либо откажется от своих притязаний, он предпочтет сделать это в пользу герцога Орлеанского. Что касается перемирия, Генрих V был готов расширить его рамки, чтобы охватить территорию в шесть лье (пятнадцать миль) вокруг Парижа, но он не хотел продлевать его ни на один день после 11 ноября. К этому времени у послов должен быть ответ. Когда послы уезжали, кольцо вокруг Парижа сжималось. Герцог Глостер в конце октября 1419 года с большой частью английской армии перешел Сену через мост в Мёлане и продвинулся вверх по левому берегу. Пуасси, последний город с мостом перед Сен-Клу, открыл ворота после недельной осады. Укрепленное поместье французского короля в Сен-Жермен-ан-Ле сдалось через три дня, когда англичане взяли штурмом одну из башен. На второй неделе ноября английские войска остановились ровно в шести лье от столицы^[821].

Новости о новом наступлении англичан достигли Филиппа Бургундского вместе с мрачным сообщением графа Сен-Поль из Парижа примерно в то же время, что и доклад Мартина Порре о провале его миссии. Герцогу, находившемуся в Аррасе, предстояло принять самое судьбоносное решение за все время его долгого правления. Должен ли он подчиниться ультиматуму Генриха V и принять принцип смены династии? Филипп созвал срочное заседание своего Совета. Его численность была увеличена за счет церковников, сторонников, союзников и друзей, которые прибыли в город на собрание. Чиновники Филиппа подготовили для них замечательный меморандум, в котором были приведены аргументы за и против союза на условиях Генриха V. Его отправной точкой было то, что английский король сейчас находился в положении подавляющей военной силы. Он заявил о своем намерении получить французскую корону либо с согласия и по доброй воле французов, либо силой. Франция не располагала значительными войсками, которые могли бы ему противостоять. Париж был под угрозой захвата, когда Генрих V возобновит свое наступление менее чем через две недели. Решение больше нельзя было откладывать.

Аргументы против принятия условий Генриха V были как юридическими, так и политическими. Договор, которого требовал Генрих V, был бы по сути изменой и юридически недействительным без личного согласия Карла VI, которое он был не в состоянии дать. Даже если бы король был в здравом уме, сомнительно, чтобы он мог санкционировать решение такой огромной важности, как смена династии. Ему потребовалось бы одобрение двенадцати пэров Франции и Генеральных Штатов. С политической точки зрения соглашение с англичанами было опасным. Оно могло спровоцировать покушение лично на Филиппа, а его земли подвергнуть нападению дофинистов. В интересах английской монархии не было смысла в предоставлении бургиньонам какой-либо власти во Франции, а возможности Филиппа по извлечению ресурсов из казны французской короны были бы значительно ограничены. Договор встретил бы сильную оппозицию не только со стороны дофинистов, но и со стороны королевы, королевского Совета в Труа и герцога Бретонского. Их мнение нельзя было игнорировать. В ответ они могли бы передать короля Дофину, что значительно усилило бы его сторонников и оставило бы Филиппа в изоляции.

В противовес этим соображениям, аргументы "за" были знакомы по дебатам в бургундском лагере в Понтуазе в июне. Нынешняя ситуация была нетерпимой, и Филиппу пришлось выбирать между меньшим и большим злом. Английское военное завоевание нанесло бы неисчислимый ущерб государству и его подданным. Это был бы гораздо худший исход для Карла VI, чем договор, оставляющий его на троне до конца жизни. По сравнению с этим мирная передача престола английскому королю имела бы ряд существенных преимуществ. Прежде всего, двуединая монархия, предложенная Генрихом V, была привлекательной перспективой. Если бы Генрих V был готов, как ему казалось, править Францией как король французов, а не как господин завоеванного и подчиненного королевства, он был бы в состоянии объединить страну, чего не могли сделать ни герцог Бургундский, ни Дофин. Во-вторых, существовал важный момент, о котором говорил граф Сен-Поль. Если Филипп не примет условия Генриха V, английский король возобновит свое наступление, и обнесенные стенами города северной Франции, вероятно, откроют перед ним ворота. Ничто не побуждало их к сопротивлению. Они устали от войны и были сыты по горло союзом с бургиньонами, который не принес им ничего, кроме нового насилия. Они с радостью будут жить под властью "любого правителя, который будет править ими в мире". Это стало бы концом партии бургиньонов во Франции. В-третьих, альтернативы были безрадостными. Генрих V мог заключить союз с Дофином. И даже если он этого не сделает, если корона не будет передана английскому королю, ее унаследует Дофин. Можно было ожидать, что оказавшись на троне, он мобилизует все ресурсы Франции против Бургундского дома. Или же, если Дофин будет отстранен от наследования трона из-за своего преступления, корона может перейти к Карлу Орлеанскому, что было бы еще хуже. Советники герцога считали, что королеву можно склонить на свою сторону. В условиях договора для нее, несомненно, будет предусмотрено надлежащее финансовое обеспечение, тогда как в случае силового захвата трона Генрихом V она останется ни с чем. На первый взгляд, это были сильные аргументы. Но советники предполагали, что если личные интересы Карла VI будут защищены, то договор в конечном итоге будет принят всейФранцией. Они не учли вероятного сопротивления со стороны дофинистских провинций в центре и на юге. Они также переоценили ресурсы англичан и их способность выдержать длительную войну. Но, как отмечали сами советники, каждый вариант был по-своему непривлекательным. Филиппу так или иначе пришлось бы выбрать меньшее из зол^[822].

Мы ничего не знаем о дебатах в герцогском Совете, кроме их результатов. Герцог Бургундский решил принять условия Генриха V. С англичанами было заключено короткое перемирие в районе Парижа, чтобы дать возможность окончательно согласовать условия. Тем временем английское посольство во главе с графом Уориком и епископа Кемпом отправилось в Мант, чтобы письменно зафиксировать согласие герцога. 30 ноября Уорик и его коллеги прибыли в Аррас. Английские дипломаты привезли с собой проект договора, в котором подробно излагались условия Генриха V. Эти условия были уже хорошо известны и были уже превентивно приняты. 2 декабря герцог Бургундский поставил свою печать на договоре, в котором английские условия были изложены дословно, и объявил их "разумными, обоснованными и конструктивными". Филипп обязался сделать все возможное, чтобы они были одобрены королем и королевой, а также Советом в Труа.

Торговаться пришлось совсем немного. Бургундская сторона так торопилась уступить требованиям Генриха V, что согласилась отложить свои собственные требования до рассмотрения их самим Генрихом V. В основном это были претензии на долю в добыче. Филипп и его Совет хотели получить обещание, что Генрих V уступит ему всю северную Пикардию и Вермандуа от Соммы до границ Артуа и Фландрии, включая Абвиль и порт Ле-Кротуа. Они хотели также, чтобы Генрих V подтвердил права герцога Бургундского на три кастелянства валлонской Фландрии, которые никогда не были безоговорочно уступлены герцогам королями из династии Валуа. Еще они хотели получить заверения Генриха V в том, что ежегодная субсидия из французской казны на оборону замка Слейс будет выплачиваться и впредь, и заключить прочное перемирие, чтобы защитить Париж и северные города, пока их верность бургиньонам окончательно не иссякла. И в заключении они хотели заключить прочный военный союз против Дофина.

В итоге были удовлетворены лишь некоторые из этих требований. Генрих V был готов согласиться на перемирие, защищающее Париж и все другие места, не находящиеся под контролем дофинистов, до 1 марта 1420 года. Он также обещал, что Филипп получит часть французских трофеев: территорию приносящую доход не менее 20.000 парижских ливров в год, которая, вероятно, должны была включать в себя по крайней мере часть Пикардии, которую так жаждал Филипп. На этих условиях сделка была заключена. Генрих V отпраздновал Рождество 1419 года в Руане. Большое бургундское посольство смешалось с английскими капитанами, придворными и министрами в цитадели во время празднеств. Перемирие было заключено в канун Рождества, а военный союз — в день Рождества. Окончательный договор должен был быть скреплен в присутствии двух королей и герцога Бургундского в Труа. Через три дня после Рождества, 28 декабря, герцог Бургундский созвал все рыцарство своих северных владений, в Като-Камбрези к югу от Камбре для похода на Труа^[823].

* * *

Хотя убийство в Монтеро было тщательно спланировано в течение примерно трех недель, советники Дофина мало задумывались о том, что они будут делать, если их заговор удастся. Похоже, они полагали, что дело бургиньонов просто рухнет, как только Иоанн Бесстрашный будет убран с дороги, оставив политическое поле для Дофина, который сможет занять свое законное место в правительстве своего отца. Они не ожидали ни возмущения, которое вызовет это убийство, ни сближения между Бургундским домом и англичанами, которое неизбежно последует за ним. Поэтому не было предпринято никаких попыток воспользоваться смятением, последовавшим за этим известием, не было плана похода на Труа или Париж, не было подготовленного шквала пропаганды. Только в ночь после убийства небольшая группа людей, окружавших Дофина, осознала всю чудовищность произошедшего. Три секретаря, которые были с ним, начали составлять объяснения для распространения по всей Франции. В отличие от Иоанна Бесстрашного после убийства герцога Орлеанского, Дофин решил отрицать свою ответственность за преступление. По его словам, произошла злополучная стычка с герцогом на мосту, в ходе которой герцог потянулся к эфесу своего меча и был зарублен занервничавшими сопровождающими Дофина. На самом деле ничего не изменилось. Действительно, Дофин заявил, что не видит причин, по которым мир в Пуйи не должен быть введен в действие. Четыре дня спустя была утверждена другая версия. Согласно новой версии, герцог планировал похитить Дофина с моста. Аршамбо де Фуа, как утверждалось, двинулся на Карла с обнаженным мечом в руках, чтобы осуществить этот план, и в ходе последовавшей стычки герцог был убит. Эта история, к счастью, была обнародована только после того, как Аршамбо умер от ран и уже не мог ее опровергнуть. Она была распространена в северных городах Жаном д'Аркуром, графом Омальским, который был назначен специальным представителем Дофина, чтобы успокоить нарастающее возмущение. Тем временем свита Дофина металась в поисках лучшей защиты. Замок в Монтеро обыскали в поисках уличающих документов, но ничего не нашли. Секретарь Иоанна Бесстрашного Жан Сегин, который был с ним на мосту, был заключен в тюрьму, в Монтеро, на три месяца, а затем в Мелёне и Бурже, чтобы заставить его подписать признание, подтверждающее все худшие подозрения дофинистов: что его господин тайно заключил союз с англичанами в Кале в октябре 1416 года и снова в Понтуазе в июле 1419 года; что он лично организовал резню в Париже; и что он прибыл в Монтеро с намерением убить Дофина. Сегина допрашивали день за днем. Ему угрожали пытками, показывая ему пыточные инструменты и утверждали, что нашли его письмо с приказом уничтожить копию договора с английским королем в Бургундском отеле в Париже. Сегин отрицал свою осведомленность о подобных вещах, и в конце концов его освободили за выкуп^[824].

По всей Франции мнения об этом убийстве резко поляризовались. Конкурирующие обличения обеих сторон служили главным образом для укрепления существующей лояльности, которая в основном была продиктована экономическими интересами и географией. Постоянная струйка дезертиров с гражданской службы покидала свои посты на бургиньонском севере, чтобы присоединиться к Дофину. В обратном направлении движение тоже было, но меньше. Объяснения Дофина мало помогли на севере, а гневные письма герцогини Бургундской мало кого обратили в свою веру в центре и на юге. Дофин попытался протянуть оливковую ветвь мира Бургундскому дому, но его усилия в этом направлении были неуклюжими и безуспешными. Он написал письмо с соболезнованиями Филиппу Бургундскому, призывая его не поддаваться на уговоры тех, кто изливал яд в его ухо, и просил его принять графа Омальского, который расскажет ему истинную историю. Он отправил послания вдовствующей герцогине, прося ее смягчить сердце сына. Но поскольку инструкции графа Омальского состояли в основном из длинных и гневных обличений преступлений мертвого герцога, он ничего не добился. В октябре, по мере того как новости о переговорах Филиппа с англичанами просачивались ко двору Дофина, его советники приходили в отчаяние. Бургундец Рене Пот, который в то время был хранителем крепости Партене в Пуату, был задействован в попытке примирения, когда он проезжал через Лош по пути к бургундскому двору. На этом этапе Пот все еще надеялся, что Дофина удастся примирить с новым герцогом Бургундским, и был рад выступить в роли посредника. Но, похоже, он не был участником дискуссий в Аррасе, а если он и передал свое послание, то оно осталось без внимания. Есть даже некоторые свидетельства того, что Дофин отправил послов к Генриху V с альтернативным предложением, включающим союз против Филиппа Бургундского и раздел его владений между ними. Но эти предложения были гораздо менее привлекательными, чем сделка, которую Генрих V предполагал заключить с герцогом Бургундским. Если английский король и обратил на них внимание, то только для того, чтобы мотивировать Филиппа^[825].

Единственным человеком, к которому Дофин не обращался, была его мать Изабелла Баварская. Отношения между матерью и сыном были холодными с момента заключения королевой союза с Иоанном Бесстрашным в ноябре 1417 года. Однако она была его единственной надеждой остановить стремительное бегство бургиньонов в объятия англичан. Изабелла была сторонницей союза с английским королем, когда речь шла лишь о военном сотрудничестве и разделе территории. Но она испытывала сильнейшие сомнения по поводу требований английского короля о наследовании французской короны и отказалась участвовать в его переговорах с герцогом Бургундским. Как опекун невменяемого Карла VI она имела все шансы затормозить продвижение к заключению договора. Ее позицию поддержали важные лица в Париже, люди, которые, как и королева, поощряли переговоры с англичанами, не понимая, к чему они приведут. Манифест герцога Бургундского, от 2 декабря, о принятии английских условий прибыл в столицу примерно через две недели после того, как был скреплен печатью. Он был зачитан в зале Парламента в присутствии советников короля находившихся в городе и толпы видных парижан. Все они одобрили его путем аккламации. Но на улицах Парижа было много недовольных. Звучали жалобы на то, что король и королева не могли одобрить подобное, и требования по-новому взглянуть на возможность создания большого союза всех партий против англичан. Эта идея вряд ли была реалистичной после жестокого убийства одного из лидеров двух партий. Но королева, усмотрев альтернативный выход из создавшейся ситуации, восприняла ее с энтузиазмом. Изабелла написала своему сыну в Бурж, призывая его приложить новые усилия для преодоления разногласий во Франции и сообщила, что готова покинуть Труа и присоединиться ко двору Дофина. Очевидно, Изабелла предполагала взять с собой свою дочь Екатерину, тем самым прекратив все дальнейшие разговоры о ее браке с английским королем. В Бурже царила эйфория, когда незадолго до Рождества пришло это письмо. Переговоры с Изабеллой были поручены канцлеру Дофина Роберту ле Масону и его финансовому советнику Раймону Рагье, которые оба были бывшими офицерами королевского дома. Они убедили себя в том, что урегулирование десятилетней гражданской войны возможно, и отправили в Труа восторженный ответ. Тем временем Дофин написал парижанам письмо, призывая их объединиться против сторонников договора. Епископ Парижа, Жерар де Монтегю, бежавший из города во время резни, поддержал просьбу Дофина, призывая "добрых французов" Парижа объединиться с регентом^[826].

Вся эта суета оказалась преждевременной, поскольку оппозиция королевы смене династии была быстро подавлена. Изабелла была бессильна в Труа. Там было полно войск герцога Бургундского. Короля, королеву и принцессу Екатерину повсюду сопровождали офицеры герцога, и за ними велось пристальное наблюдение на случай, если они попытаются улизнуть. Вдовствующая герцогиня Бургундская позаботилась о том, чтобы заручиться поддержкой советников короля в Труа. Она посылала подарки бургиньонам, заседавшим в Совете, чтобы поощрить их быть "усердными в интересах герцога". Один из ее собственных старших советников прибыл из Дижона, чтобы усилить их ряды и присматривать за королевской семьей. В начале января 1420 года к ним присоединился личный представитель Генриха V Луи Робесар. Робесар происходил из Эно, из семьи натурализовавшейся в Англии во времена правления Эдуарда III. Он был близким другом Генриха V и активно участвовал в завоевании Нормандии. Он также был опытным и убедительным дипломатом, прекрасно говорившим по-французски, с хорошими связями во Франции и достаточным состоянием. О намерениях Изабеллы Баварской в последующие недели не сохранилось никаких записей. Но она находилась под сильным давлением, и выбор у нее был невелик. Королевский двор находился в жалком состоянии, содержался скудно, а его доходы иссякали. Доходы от ее собственных владений сильно сократились в результате гражданской войны и завоевания Нормандии англичанами, а пособие из королевской казны сократилось более чем наполовину. Ее сотрудничество было легко купить. Офицеры герцога обещали погасить задолженность по ее пособию, номинально за счет доходов герцогства. Вполне вероятно, что Робесар обещал ей значительное увеличение пособия, как только Генрих V станет регентом. К 17 января 1420 года Изабелла отказалась от своих возражений против английских условий. В Труа был издан ордонанс, который предписывалось еженедельно зачитывать в рыночные дни по всей Франции. В нем Дофин обличался как убийца, предатель, лжесвидетель и "враг общего блага, Бога и справедливости". Его преступления объявлялись отрезавшими все пути к миру. Ордонанс не объявлял его бастардом, как иногда предполагают, но в нем королева отрекалась от сына политически. Принц объявлялся не имеющим права наследовать престол или занимать какую-либо государственную должность во Франции. Соглашение Филиппа Бургундского с Генрихом V было объявлено заключенным с одобрения Карла VI, и официально ратифицированным от его имени, что было неправдой. Это громогласное подтверждение бургиньонского контроля над судьбой монархии положило конец возражениям против смены династии в Париже^[827].

Весна в 1420 году наступила рано. Фиалки зацвели в январе, а розы — к Пасхе. Наступившее потепление положило конец дровяному кризису в городе. Но хлеб по-прежнему был недоступен. Пряности, инжир, изюм и миндаль полностью исчезли с рынков. Не было и свежего мяса. Перемирие с англичанами открыло путь по реке в Нормандию и в какой-то степени облегчило ситуацию с поставками продовольствия. Но на всех остальных направлениях снабжение города было прервано из-за кольца дофинистских гарнизонов вокруг него. В Компьене старый сторонник арманьяков Гийом де Гамаш теперь держал небольшую армию из нескольких сотен всадников. В ноябре он захватил важный бургиньонский город Руа на главной дороге из Парижа в Аррас. Другой большой отряд дофинистов действовал из Гиза под командованием двух молодых гасконских авантюристов, Жана Потона де Сентрая и Этьена де Виньоля (известного как Ла Ир), братьев по оружию, которые прибыли на север вслед за Бернаром Арманьяком и только начали свою военную карьеру. В октябре 1419 года они начали распространять свою сеть гарнизонов на восток, в Шампань. Они захватили обнесенный стеной город Крепи-ан-Лаонне с помощью ночной эскалады и создали там гарнизон в несколько сотен человек, который распространил ужас и разрушения на большую часть Лаонне и Вермандуа. К декабрю они проникли за Реймс, создав еще одну базу в Витри-ан-Пертуа. Действия этих гарнизонов были единственным средством Дофина противостоять приближающейся катастрофе англо-бургундского союза, но в Париже они лишь укрепляли поддержку этого союза на улицах^[828].

В военном смысле это были булавочные уколы. Но они имели значительное политическое влияние, особенно в Париже. Жан Люксембург, бургиньонский командующий в этом секторе, с трудом сдерживал их при поддержке новых английских союзников герцога. 18 января 1420 года Руа сдался ему после месячной осады, которую вела армия из нескольких тысяч человек, включавшая всех самых известных капитанов герцога и артиллерийский парк. Гарнизон дофинистов отступил на юг к Компьеню под защитой конвоя Жана Люксембурга, но был уничтожен при попустительстве своих сопровождающих английскими войсками численностью 2.000 человек, подошедшими из Нормандии. Из Руа англичане двинулись на восток и объединились с 400 латниками парижского гарнизона, чтобы приступить к сизифову труду по очищению от дофинистских гарнизонов территории между столицей и Шампанью. Старый замок Людовика Орлеанского в Трамбле и близлежащая крепость Даммартен, ближайшие к Парижу опорные пункты дофинистов, были осаждены. Их гарнизоны отступили под покровом ночи, поджегши при отходе обширное поместье аббатства Сен-Дени, в котором хранилась большая часть урожая зерна в округе. Осаду Крепи-ан-Лаонне Филипп Бургундский вел лично при поддержке небольшого английского контингента под командованием графа Уорика. Окончательно город сдался около 11 марта после того, как большая часть его стены была разрушена подведенными минами. Условия капитуляции были суровым напоминанием о раздорах во Франции. Наемники Дофина, итальянские, испанские и гасконские, а также те, кто прибыл из подконтрольных ему провинций, рассматривались как военнопленные, и им разрешили торговаться за свою жизнь. Они покинули эти места во главе с самим Ла Иром, ехавшего в накинутом на доспехи алом плаще и сопровождаемым всадниками в ливреях. Но, по мнению Филиппа, их соратники из северных провинций являлись предателями. Их передали маршалу-прево и повесили на деревьях вдоль дороги^[829].

Ожидалось, что мирный договор получит окончательное одобрение в Труа в феврале 1420 года. Однако армию, набранную для сопровождения герцога Бургундского, пришлось отвлечь на операции против дофинистских гарнизонов вокруг Парижа. Почти два месяца были потеряны. Генрих V и его советники во Франции, постоянно опасаясь, что момент может быть упущен и продолжали оказывать на бургиньонов давление. Они возобновляли перемирие неохотно и на короткие сроки. В конце февраля 1420 года наступил внезапный кризис, когда англичане отказались возобновить перемирие, если им не будет сдан Бомон-сюр-Уаз. Бомон оставался единственной переправой через Уазу в руках бургиньонов. Овладение им позволило бы англичанам контролировать доступ к Парижу как с севера, так и с запада. Требование Генриха V было удовлетворено только после долгих и мучительных дебатов между парижскими лидерами в палате Парламента. Но даже тогда бургиньонский капитан Бомона отказался впустить англичан без письменного приказа, подписанного королем, королевой и герцогом Бургундским. Этот инцидент оставил неприятное впечатление у парижан всех сословий. Но правда заключалась в том, что англичане уже были в состоянии настаивать на своем. Париж уже зависел от них в вопросе пропуска грузов через Понтуаз и Мёлан, и у них была единственная армия, способная очистить округу города от дофинистских гарнизонов^[830].

Два государства во Франции уже отдалялись друг от друга географически, юридически, психологически. В декабре 1419 года советник Дофина Раймон Рагье воспользовался дипломатической почтой, отправленной ко двору в Труа, чтобы передать письмо своей сестре с семейными новостями и просьбой заботиться о его интересах и напомнить о нем друзьям "там". Но в последующие недели между бургиньонской и дофинистской Францией опустился железный занавес, разделивший не только провинции, но и семьи, друзей и коллег. Передвижение между двумя государствами было строго запрещено и становилось все более опасным. В Париже домовладельцы должны были сообщать о прибытии людей из мятежных провинций. За утаивание этой информации их могли бросить в тюрьму. На территориях Дофина жители, уличенные в посещении Парижа, содержались как военнопленные. Путешественников останавливали на дорогах и у городских ворот. Письма перехватывали, а гонцов арестовывали. Священники, которые иногда могли рассчитывать на определенную неприкосновенность, несли послания в памяти, часто подтверждая их каким-нибудь знаком, который должен был быть узнан получателем. Родители и дети, супруги и братья, возлюбленные и любовники, коллеги по бизнесу из этих параллельных государств тайно встречались, а затем подавали властям прошения о помиловании. Наследство от родителей и друзей находящихся в одном государстве конфисковывалось властями в другом. В предыдущие кризисы гражданской войны можно было надеяться, что буря пройдет стороной. Но для многих парижан, рассеянных по французским провинциям, бургиньонов, бежавших до июньских дней 1418 года, или арманьяков, бежавших после, а также для тех, кто просто оказался не в том месте и не в то время, к их ужасу, становилось ясно, что их изгнание навсегда и их потери никогда не будут восстановлены. "Это не оправдание для тех, кто прибыл из вражеских территорий, и утверждающих, что они добрые люди, которые жили там против своей воли", ― заявили королевские чиновники в Парижском Парламенте. На удивление быстро старые торговые связи приспособились к разрыву между регионами Франции. Обе стороны ввели строгий контроль за торговлей с вражескими регионами, который осуществлялся путем конфискации, тюремного заключения и наказания. Некоторая морская торговля продолжалась через Ла-Рошель, единственный выход Буржского королевства к Атлантике. Но вдоль Луары и на юге Бургундии сухопутные торговые пути были перерезаны, поскольку торговля центральной и южной Франции была переориентирована с промышленным районов и потребителей Парижа, Нормандии, Шампани и Фландрии на торговые центры долины реки Рона и Средиземноморья^[831].

* * *

В декабре 1419 года в письме Рене Поту, когда еще оставались надежды на примирение с королевой и герцогом Бургундским, канцлер Дофина Роберт ле Масон заявил, что его господин "сделает в предстоящем году такие вещи, о которых будут говорить вечно". Это была косвенная ссылка на планы Дофина по размещению наемной шотландской армии во Франции. Его советники намеревались начать крупное наступление на южный фланг английских позиций в Нормандии, пока Генрих V будет отвлечен в Париже и Иль-де-Франс. Армия численностью около 2.000 латников и 500 лучников должна была быть набрана в провинциях Луары и в Бретани. К концу октября 1419 года большая часть этих людей достигла Ле-Мана, где маршал Пьер де Рье, назначенный командующим, разместил свой штаб. По плану шотландцы должны были высадиться в Бретани, предположительно в Сен-Мало, и там объединиться с ними. Для увеличения численности армии Дофин объявил о своем намерении лично принять командование над объединенной армией^[832].

Кастильский флот отплыл в Шотландию из Сантандера примерно в конце августа 1419 года и присоединился к флотилии французских кораблей у острова Бель-Иль. Чтобы избежать прохода через Ла-Манш, который теперь был занят англичанами с обеих сторон, кастильцы прошли к западу от Лизарда и поплыли по Ирландскому морю. Англичане мобилизовали корабли в Уест-Кантри, чтобы перехватить их. Но кастильцы успешно ускользнули от них и достигли Клайда невредимыми примерно в начале октября. Там их ждали несколько шотландских торговых судов. Согласно отрывочным французским записям, на эти корабли погрузились около 6.000 шотландцев. Если шотландские отряды придерживались обычных пропорций, то 1.500 из них должны были быть латниками, а остальные — лучниками и боевыми слугами. Учитывая ограниченную грузоподъемность флота, можно предположить, что лошадей с собой взяли только латники. Лучники и боевые слуги, должно быть, рассчитывали найти лошадей во Франции или обойтись без них.

По причинам, как говорили, "не зависящим от него", граф Мар не сопровождал армию. Вместо него ею совместно командовали Джон Стюарт, граф Бьюкен, камергер Шотландии, и Арчибальд Дуглас, граф Вигтон. Бьюкен был младшим из двух сыновей герцога Олбани, который большую часть своей карьеры был орудием неудачных планов своего отца сделать свою семью главенствующей силой в северной Шотландии. Вигтон был старшим сыном Арчибальда Свирепого, графа Дугласа, и зятем герцога Олбани, который возвел его в графы, чтобы придать ему сопоставимый статус. По словам ведущего шотландского хрониста того периода, Бьюкен был "зрелым, трудолюбивым, проницательным, осторожным, изящным, красивым, хорошо воспитанным и красноречивым". Ему было суждено стать самым известным шотландским капитаном эпохи. Но ни один из этих людей не был выбран за свои политические или военные таланты, а всего лишь из-за их широкой сети родственников, вассалов и союзников Стюартов и Черных Дугласов. Командование армии, отплывшей из Клайда в октябре 1419 года, было срезом шотландского военной аристократии того времени^[833].

Шотландцам предстояло долгое и опасное плавание. Герцог Бретонский недавно отказался от сотрудничества с Дофином после убийства Иоанна Бесстрашного и закрыл свои порты для кастильского флота. В результате корабли были вынуждены совершить долгий переход вокруг скалистого острова Уэсан у побережья западной Бретани и высадиться в Ла-Рошели, гораздо южнее чем было намечено. Английские власти в Бордо сделали все возможное, чтобы перехватить кастильские корабли на их обратном пути. Они мобилизовали флотилию вооруженных кораблей для перехвата кастильских судов, которая, вероятно, была собрана в основном из ежегодного винного флота из Англии. Но английская флотилия отплыла из Жиронды слишком поздно. К концу октября кастильские корабли проскользнули в Ла-Рошель и благополучно высадили шотландцев. Английская флотилия прибыла к Ла-Рошели несколькими днями позже. Упустив момент, англичане решили блокировать кастильцев в гавани. Предприятие закончилось катастрофой. Через два месяца, 30 декабря 1419 года, кастильцы приняли но борт большое количество французских солдат под командованием бастарда Алансонского и вышли из гавани, чтобы сразиться с блокирующими силам. В последовавшем сражении в заливе английская флотилия была рассеяна, а многие ее корабли захвачены или потоплены. Около 700 членов экипажей погибли^[834].

Дофин принял шотландских капитанов в Бурже в декабре 1419 года с большой официальной помпой и показной радостью. Однако очевидно, что, несмотря на необыкновенный логистический подвиг, который привел их во Францию, он был разочарован. Причины этого далеко не ясны. Очевидно, он ожидал большего количества войск. Возможно, он также рассчитывал на конные войска, сравнимые с полевыми армиями Генриха V. Но больше всего его разочаровало руководство. Ни один из глав великих семей Шотландии не приехал. Ни один из двух назначенных командиров не пользовался такой военной репутацией, как граф Мар. Придворные Дофина называли новоприбывших "пьяницами" и "пожирателями баранины", а его советники с явным нежеланием отправляли их на фронт. Амбициозные осенние планы по совместному наступлению на Нижнюю Нормандию были отложены. Вместо этого Дофин отправился в Лангедок, взяв с собой несколько недавно прибывших шотландских отрядов. Остальные были расквартированы на зиму в долине Луары. Бьюкену и Вигтону было велено вернуться в Шотландию, как только стихнут зимние шторма, в сопровождении Рено де Шартра, самого опытного дипломата Дофина. Они должны были надавить на герцога Олбани и Дугласа, требуя больше и лучше оснащенных людей, и настоять на том, чтобы граф Мар немедленно пересек море и принял командование над ними. В результате этих решений единственными шотландскими войсками, которые были развернуты в поле в течение следующих нескольких месяцев, стали передовые отряды Уильяма Дугласа, лорда Драмланриг, которые находились во Франции с марта предыдущего года. Они были отправлены, чтобы присоединиться к маршалу де Рье во время похода на Мэн. Неспособность Дофина использовать мощную шотландскую армию в качестве единой ударной силы была упущенной возможностью поразительных масштабов^[835].

Кардинал Филластр, находившийся при папском дворе во Флоренции, где послы Генриха V вели переговоры с представителями Дофина под патронажем Папы, сообщал, что за обычной бравадой англичан он обнаружил непривычное беспокойство. По словам информаторов кардинала, англичане втайне беспокоились, что у короля заканчиваются деньги и люди. Больше всего они "боялись шотландцев". Генрих V, как и многие полководцы, более остро осознавал свои собственные трудности, чем трудности своих врагов. Он ничего не знал о разочарованиях Дофина в шотландцах и очень мало о том, как бездарно была развернута армия Бьюкена. Но он действительно боялся шотландцев. Их вмешательство произошло в очень трудный момент. Доходы английского короля за лето были самыми низкими за все время его правления. В военном отношении появление шотландцев во Франции свело бы на нет его преимущество в численности и техническое превосходство в лучниках. Хуже того, это грозило подорвать его дипломатическую позицию после убийства Иоанна Бесстрашного. Опасность заключалась в том, что импульс кампании в Нормандии, который успешно поддерживался дольше, чем любая предыдущая английская кампания во Франции, ослабевал в тот самый момент, когда король, казалось, уже достигнет всех своих целей^[836].

Выступая 16 октября 1419 года на первом заседании Парламента в Расписной палате Вестминстерского дворца, канцлер Лэнгли был сдержан в отношении больших перспектив, открывшихся после убийства Иоанна Бесстрашного. Он рассказал о триумфах короля в Нормандии и о его безуспешных попытках достичь мира путем переговоров при Мёлане и Понтуазе. С конца 1417 года не было одобрено ни одной парламентской субсидии. Лэнгли предупредил Парламент, что все, чего добился король, будет потеряно без новой финансовой поддержки и масштабных подкреплений. Но недовольство продолжающейся войной уже росло среди сословий, представленных в Парламенте. Палата Общин устала от постоянных налогов. Непрерывный поток монет и слитков через Ла-Манш для выплаты военного жалованья вызывал сильную дефляцию. Когда Нормандия была завоевана, Франция повержена в прах, а ее морская мощь практически уничтожена, англичане начали задаваться вопросом, какие еще преимущества может принести война Англии, в отличие от Генриха V лично. Палата Общин была встревожена перспективой финансировать из английских налоговых поступлений распространение завоеваний Генриха V на остальную Францию. После непростых переговоров Палату Общин удалось убедить предоставить субсидию в размере одной и третьей части от стандартной суммы. Сумма субсидии, составившая около 65.000 фунтов стерлингов, включая традиционную субсидию от духовенства, была почти наверняка меньше, чем требовали канцлер Лэнгли и герцог Бедфорд. Кроме того, парламентарии оговорили, что она должна быть использоваться только для обороны Англии. Если королю нужны были деньги во Франции, пусть он покупает шерсть в Англии и продает ее в Нормандии. "Ничто в настоящем акте, — заявили они, — не обязывает английское королевство… поддерживать войны нашего суверенного господина короля или его наследников или преемников во Франции или Нормандии".

В это время Генриху V так не хватало денег, что это привело его к одному из самых безжалостных поступков за все время его правления. Незадолго до заседания Парламента он приказал арестовать свою мачеху Жанну Наваррскую в ее поместье в Хаверинге в Эссексе и обвинить ее вместе с тремя ее придворными в использовании колдовства для того, чтобы вызвать смерть короля. Это надуманное обвинение, которое Генрих V будет вспоминать на смертном одре как "обвинение нашей совести", так и не было выдвинуто и в конце концов было снято. Но не раньше, чем Генрих V получил разрешение Парламента на конфискацию владений Жанны стоимостью около 4.000 фунтов стерлингов и выплату доходов с них в свою казну^[837].

Когда новости о прибытии шотландцев в Ла-Рошель дошли до Генриха V, он решил значительно увеличить масштаб английских операций во Франции. Хамфри, герцог Глостер, был отправлен обратно в Англию, чтобы заменить герцога Бедфорда на посту хранителя королевства, а Бедфорд был вызван во Францию вместо него. Ему было поручено набрать в Англии 5.000 новых солдат для усиления 10.000 уже находившихся во Франции. Это оказалось невозможным. Бедфорд не смог собрать более 1.200 человек вместе с небольшим корпусом рудокопов. Но он предложил взять с собой другое оружие против шотландцев — их пленного короля Якова I Стюарта. Яков I был в плохих отношениях с герцогом Олбани, который правил Шотландией от его имени, и более или менее бросил его на произвол судьбы. Он также полностью зависел от своих английских тюремщиков, которые финансировали расходы на его содержание в Англии, и от герцога Бургундского, который позволил своим портовым чиновникам в Брюгге собирать от имени Якова I налог с шотландских купцов, торгующих во Фландрии. Отчаявшись вернуть себе свободу после того, как все свое царствование он провел в плену в Англии, Яков I заключил личный союз с Генрихом V. Английский король снабдил его деньгами, доспехами, знаменами и лошадьми, а Яков I, со своей стороны, согласился воевать в составе английской армии во Франции. Ожидалось, что он запретит своим подданным служить Дофину и, возможно, даже переманит их на сторону англичан^[838].

* * *

21 декабря 1419 года Дофин отбыл из Буржа в Лангедок в сопровождении когорты прелатов и дворян, конной армии и личного эскорта из 600 человек с его знаменами на копьях^[839]. Теперь Лангедок был единственной крупной провинцией к югу от Луары, которая оставалась вне его прямого контроля. Граф Фуа, который в течение последних восьми месяцев выступал в роли лейтенанта от обеих партий, сохранял все военные и финансовые ресурсы Лангедока в своих руках и не оказывал поддержки ни одной из сторон. Вначале такая политика была приветствуема властями провинции. Но убийство Иоанна Бесстрашного и перспектива англо-бургундского союза сделали невозможным дальнейшее сохранение политики нейтралитета. Поскольку четыре крупных бургиньонских гарнизона все еще базировались в долине Роны, а англичане все активнее действовали на гасконской границе, опасность их объединения и превращения региона в базу для операций в тылу Дофина была слишком серьезной, чтобы Карл или местные Штаты могли ее игнорировать.

В октябре 1419 года Дофин направил в провинцию в качестве своих личных представителей двух проницательных политиков с хорошими местными связями: епископа Каркассонского Жеро дю Пюи и сеньора Гуго де Арпажона. Вооружившись щедрыми обещаниями уважать институты и автономию трех сенешальств, они провели успешную кампанию по завоеванию общественного мнения в главных городах. В этом они полностью превзошли скромного адвоката из Дижона и монаха из Пон-Сен-Эспри, которых герцогиня Бургундская послала представлять ее интересы в провинции. В результате, когда в ноябре в доминиканском монастыре в Безье собрались Генеральные Штаты Лангедока, настроения уже были в пользу Дофина. Главные города региона, Тулуза, Нарбон и Каркассон, высказались за него. Остальные города в конечном итоге последовали их примеру. 1 марта 1420 года, когда кавалькада Дофина подъезжала к Тулузе, в городе Гайак на реке Тарн перед ним предстала делегация Генеральных Штатов, признала его "истинным наследником и регентом королевства" и предложили ему подчинение своей провинции. 4 марта 1420 года Дофин с триумфом въехал в Тулузу.

Граф Фуа пытался сохранить свое положение в Лангедоке. Но из-за полноты подчинения провинции Дофину ему нечем было торговаться. Формально он не был отстранен от должности, но был лишен своих полномочий, а управление Лангедоком было передано в руки комитета Совета Дофина под председательством Жеро дю Пюи. 18 марта 1420 года, когда в присутствии Дофина в Каркассоне были вновь созваны Генеральные Штаты Лангедока, победа Карла была полной. Обещания, данные людям Лангедока, чтобы купить их покорность, не сохранились. Но о них можно судить по решениям Генеральных Штатов. Непопулярная централизаторская политика герцога Беррийского была окончательно отвергнута. Генеральные Штаты были официально восстановлены и в дальнейшем собирались не реже одного раза в год. Была подтверждена отмена налога с продаж и тальи. Дофин заявил, что он будет довольствоваться доходами от королевский владений, габелем и другими налогами, которые сочтут нужным предоставить ему Генеральные Штаты. В Тулузе был учрежден отдельный Парламент, который должен был служить последней апелляционной инстанцией для трех сенешальств и прилегающих провинций к югу от Дордони с юрисдикцией, параллельной юрисдикции Парламента в Пуатье. Оставалось только разобраться с бургиньонскими гарнизонами в долине Роны. Ним и Пон-Сен-Эспри были взяты войсками Дофина при поддержке местных войск в апреле и мае 1420 года. Два оставшихся бургиньонских гарнизона в Эг-Морте и Сомьере продержались дольше, но ни один из них не представлял серьезной угрозы. В конце концов, Эг-Морт сдался в январе 1421 года, а Сомьер — годом позже^[840].

* * *

После подчинения Лангедока Дофин контролировал более половины территории Франции плюс франкоязычную провинцию Дофине за Роной, которая технически была фьефом Священной Римской империи. Но его ресурсы все еще были малы по сравнению с тем, что ему было нужно. Его личный секретарь Ален Шартье жаловался, что у Карла нет регулярных доходов, а его расходы — это бездонная пропасть. Ни одно средневековое правительство не было финансово обеспеченным, но финансы Буржского королевства были особенно шаткими. Они были основаны на трех основных источниках дохода: доходы королевских земельных владений и собственные доходы Дофина от его апанажей, налогов и чеканки монеты. Первые два источника значительно уменьшились со времен пика государственных доходов Франции в 1380-х годах. Враги Дофина контролировали провинции, из которых традиционно извлекалась большая часть доходов короны. С политической точки зрения он не мог рисковать восстановлением налога с продаж, который на протяжении полувека был основой французских военных финансов. Оставались только габель и нерегулярные субсидии от местных ассамблей. В первый всплеск лояльности, последовавший за июньскими днями в Париже в 1418 году, таких пожалований было предостаточно. Но в дальнейшем речь шла о мелких субсидиях, за которые голосовали неохотно, которые собирались медленно и часто предназначались для местных целей. В марте 1420 года в честь признания регентства Дофина Генеральные Штаты Лангедока выделили субсидию в размере 200.000 франков. Впоследствии эта провинция стала для Дофина самым надежным источником налоговых поступлений. Общий доход Карла от налогов и доходов с земельных владений оценить невозможно. Но он, должно быть, составлял скромную долю от доходов короны из этих источников до гражданской войны. Почти все они были потрачены на новую судебную и гражданскую службу в Бурже и Пуатье и на большой двор, который был необходим человеку, которому нужно было подавать себя настоящим правителем. На войну денег оставалось мало, если вообще оставалось^[841].

В результате в первые годы регентства Дофина военные операции финансировались в основном за счет манипуляций с монетой. Это был политически опасный выбор. Многократная девальвация серебряной монеты была катастрофой для тех, кто жил на фиксированные доходы, особенно для дворянства и Церкви, держателей аннуитетов и наемных работников в городах. Но девальвация сделала работу монетных выгодной, принося большую прибыль за счет маржи (сеньораж, seigneuriage) между номинальной стоимостью и стоимостью слитков драгоценного металла. Более того, худшие последствия, вероятно, ощущались не на собственных территориях Дофина, а в промышленных городах северной Франции, контролируемых его врагами. На момент принятия Ниорского ордонанса в сентябре 1418 года Дофин контролировал четырнадцать из двадцати четырех королевских монетных дворов и получал большую часть прибыли от чеканки монет королевства. В течение следующего года было открыто четыре новых монетных двора и планировалось построить еще четыре. В июне 1419 года Дофин начал проводить агрессивную монетную политику. Вместо того чтобы следовать каждой последовательной девальвации, предписанной правительством в Париже, он приступил к реализации собственной программы конкурентной девальвации, регулярно обесценивая свою монету, чтобы сделать ее чистоту немного ниже, чем у монетных дворов под английским или бургиньонским контролем, и пытаясь перебить их цену на дефицитные серебряные слитки.

В октябре 1419 года Дофин приступил к амбициозному предприятию по сбору денег, которое, вероятно, было предназначено для выплаты жалованья шотландской армии, направлявшейся тогда во Францию. Он передал все монетные дворы под своим контролем на год синдикату предпринимателей, организованному жителем Пуатье по имени Маро де Бетон. Идея заключалась в том, чтобы обесценить серебряную монету, выпускаемую монетными дворами Дофина, еще на 10%, уступая северным монетным дворам, и в то же время переиграть их на рынке слитков, забрав себе большую часть бизнеса. Ожидалось, что это принесет прибыль в размере 6 ливров за марку серебряного слитка, около трети цены слитка. Из этой суммы Маро должен был оплачивать расходы на чеканку и обеспечивать фиксированный доход в 180.000 ливров в месяц Дофину или 2.160.000 ливров за весь год. Эта схема, если бы она сработала, дала бы сумму, более или менее эквивалентную совокупному доходу с налога на продажи и тальи в период их расцвета в 1380-х годах. Но по несчастливой случайности контракт с Маро де Бетоном совпал с внезапным ростом цен на серебро. В результате оказалось невозможным чеканить монеты с установленным содержанием серебра и при этом получать прибыль. Контракт оказался бесполезным для Дофина и разорительным для компаньонов Маро де Бетона. К маю 1420 года с них было достаточно убытков, и они отказались от договора. Крах этой схемы серьезно повлиял на военные планы Дофина^[842]. Самая большая полевая армия, которую Дофин мог собрать на своей территории в первые два года своего регентства, составляла около 4.000 человек, и это было сразу после его бегства из Парижа. Но его трудности были связаны не только с финансами. Набор войск был парализован всеобщей усталостью от войны среди дворянства Франции, котороепостепенно отстранялось от активного участия в войне, оставляя боевые действия наемникам и другим профессионалам. Дворяне отвечали на объявления арьер-бана из чувства долга и из страха быть униженными, писал Ален Шартье, но они прибывали поздно, служили без энтузиазма и уезжали, как только могли. Критика военнообязанного дворянства была избитой темой литературы позднесредневековой Франции, которая достигла нового уровня интенсивности после поражения при Азенкуре. Но Quadriloge Invectif (Четырёхголосая инвектива) Алена Шартье, горькое сетование на состояние Франции, написанное в 1422 году, занимает особое место в этой литературе не только благодаря силе своего языка, но и потому, что оно было написано человеком, который жил и работал в самом сердце ближайшего окружения Дофина. Его наблюдения в целом подтверждаются сохранившимися записями, которые свидетельствуют о спаде в наборе в армию дворян и рыцарей, а также опытом других стран, включая Англию, которая вскоре столкнулась с той же проблемой. Основной причиной было общее обнищание аристократии. Те, кто бежал с севера, как правило, теряли большую часть своих доходов. Ущерб от войны, понижение ренты и постоянное обесценивание денег, в которых были их рентные платежи, в совокупности сильно ударили по остальным. Военная служба, которая когда-то была адекватной альтернативой доходам от земли, стала финансово непривлекательной. Сражаясь в собственной стране, можно было получить мало добычи, а выгодные пленные были труднодоступны в период постоянных поражений. Военное жалованье выплачивалось по ставкам примерно на треть ниже, чем было до гражданской войны, и часто задерживалось. Высшие армейские чины зачастую были вознаграждены не лучше, чем их подчиненные. В результате мало кто считал нужным становиться рыцарем или баннеретом, и дворяне составляли все меньшую часть армий Дофина. В наши дни, говорил Шартье, любой мог назвать себя капитаном вооруженных людей, умеющим носить меч и плащ, даже если у него не было ни земли, ни даже дома^[843].

Но даже таких людей было трудно найти. Разделение Франции на англо-бургундский север и дофинистские центр и юг нарушило старые структуры призыва в армию. Беспорядочное состояние центральной и южной Франции отбило у дворян охоту воевать вдали от родных мест, также как моральное воздействие побед Генриха V. Ко всему этому добавилось разочарование от разделения Франции и сомнения в легитимности дела Дофина после убийства в Монтеро. Моральный дух был низким и надежда на победу угасала за пределами небольшого круга вокруг Дофина, для которого это было условием выживания. Пропагандистский памфлет, подготовленный верным дофинистом вскоре после убийства Иоанна Бесстрашного, вложил в уста олицетворенной Франции слова, которые, должно быть, вызвали отклик у большинства читателей. Друзья Франции бежали перед ее врагами. Ее подданные покорно сдались или стали воевать между собой. Даже в лучшие времена, когда в ее распоряжении был весь цвет рыцарства, она проигрывала почти все великие сражения, которые вела. Как же должна была воевать Франция? Со своим собственным народом? Враг уничтожит их. С иностранными наемниками? Они будут только грабить и бежать в критический момент. Ален Шартье чувствовал, что именно против этого всепроникающего мрака, он должен бороться. "Наши враги не сделаны из железа, не застрахованы от смерти или поражения, — писал он, — у них нет мечей или доспехов, которых нет у вас, нет численности, с которой вы не можете сравниться, нет монополии на благосклонность Фортуны"^[844].

Отсутствие высокопоставленных военных руководителей было одновременно и симптомом, и причиной этого недомогания. Профессионалы служили ради жалованья и добычи, но для знати главной привлекательной стороной полевой службы была честь, которую можно было завоевать, сражаясь под командованием великого государя. Личность Генриха V и его братьев и их участие в войне были, безусловно, самым большим фактором успешной вербовки в английские армии, особенно среди высшего дворянства. Дофин, по сравнению с ними, не любил участвовать в кампаниях и не был особенно хорош в них. Кроме того, как бездетный принц и последний представитель мужского рода Валуа, его пленение или смерть стали бы катастрофой. Возможно, он поступил мудро, оставив военное дело другим. Проблема заключалась в том, что других не было. Вокруг него не было никого с репутацией герцога Эксетера или Жана Люксембурга, чтобы привлечь добровольцев под свои знамена. Должность коннетабля оставалась вакантной в течение трех лет после смерти Бернара Арманьяка из-за отсутствия достойного кандидата. По сообщениям, граф Фуа получил предложение, но отказался. Филипп Орлеанский, граф Вертю, самый способный военачальник среди законных отпрысков Людовика Орлеанского и единственный, кто остался на свободе, умер от болезни в 1420 году в возрасте всего двадцати четырех лет. Молодой герцог Анжуйский покинул Францию в том же году, чтобы попытаться воплотить давнюю мечту Анжуйского королевства в южной Италии. Карл де Бурбон, граф Клермонский, который был с Иоанном Бесстрашным на мосту в Монтеро и переметнулся на другую сторону после его убийства, служил генерал-капитаном Дофина в Лангедоке после того, как тот покинул эту провинцию. Но лояльность этого многолетнего приспособленца всегда вызывала подозрения, и он оказался не слишком хорош в военном деле.

Главным полевым командиром Дофина в первые годы был Пьер де Рье, сеньор де Рошфор, компетентный военачальник из знатной семьи бретонских профессионалов, сменивший своего отца на посту маршала Франции в 1417 году. Но французские дворяне вряд ли стали бы служить под началом таких людей, как он. "Мой отец никогда бы не стал служить под началом такого-то и такого-то, — говорили они, по словам Шартье, — поэтому ничто не побудит меня служить под его началом". В результате Дофин все чаще обращался к профессиональным солдатам и организовывал корпуса из иностранных наемников, бретонских, гасконских, итальянских, а затем и шотландских. Ален Шартье не испытывал к этим наемникам ничего, кроме презрения. Но правда в том, что они были надежнее и дешевле, чем коренные французы. По словам осведомителей Генриха V, шотландские и кастильские наемники Дофина получали от 20 до 24 четырех франков в месяц в обесцененной монете, что составляло менее трети ставки для французских воинов. Зависимость Буржского королевства от профессиональных компаний, живущих частично за счет окружающей местности, во многом объясняет довольно непоследовательный характер военных операций в месяцы, последовавшие за убийством Иоанна Бесстрашного, в период, когда Дофину прежде всего необходимо было показать, что он является силой, с которой можно считаться^[845].

Единственные крупномасштабные операции в этот период проводились на уязвимом южном фланге Нормандии. Граница с Мэном была регионом мелких сеньорий и бесчисленных замков, легко доступных с Луары и из Бретани, которые открывали широкие коридоры в Нижнюю Нормандию через прибрежную равнину Авранш на западе и долину реки Орн на востоке. С начала английского вторжения в этом регионе велась активная партизанская война сторонниками молодого герцога Алансонского. Их лидеры, дядя молодого герцога, бастард Алансонский, и мелкий вассал герцога по имени Амбуаз де Лоре, заняли ряд замков на южной границе Алансонского герцогства, включая важную крепость Френе на реке Сарта, которую они использовали как базу для частых нападений на английские гарнизоны на севере. К 1419 году боевые действия распространились на запад, к границе Бретани. Местные силы дофинистов захватили город Авранш и мощную пограничную крепость Понторсон. Великий островной монастырь Мон-Сен-Мишель, господствовавший над побережьем в восточной части залива Сен-Мало, был укреплен и получил дофинистский гарнизон. Эти операции заставили английского короля послать одного из своих лучших полководцев, графа Солсбери, в этот регион с большими силами. Солсбери быстро отвоевал Авранш, чьи оборонительные сооружения были слабыми. Но Понторсон оставался в руках французов до следующего года, а Мон-Сен-Мишель оставался для англичан занозой на протяжении всей тридцатилетней оккупации Нормандии^[846].

Планы крупного французского наступления в этом секторе зимой 1419–20 гг. были радикально сокращены, когда граф Мар не появился во главе своих шотландских отрядов. Последующие события стали сильным разочарованием после того, как предшествовавшие им ожидания были оправданы. Жан д'Аркур, граф Омальский, и Пьер де Рье были назначены командовать армией вместо Дофина, но с гораздо меньшими силами. Они собрали около 2.000 человек в Ле-Мане в феврале 1420 года, в основном профессиональных солдат из Бретани. Кроме того, в гарнизоне Френе находилось несколько сотен шотландцев из отряда Дугласа, барона из Драмланрига. Но вялотекущая подготовка шла слишком медленно и слишком открыто. К тому времени, когда граф Омальский и Рье были готовы, Генрих V, защищенный перемирием с бургиньонами вокруг Парижа, смог отправить мощные силы в поход на Мэн. Граф Солсбери вернулся в январе 1420 года и осадил Френе. Граф Хантингдон и сэр Джон Корнуолл, сражавшиеся в Иль-де-Франс, пересекли всю Нормандию, чтобы поддержать его. Когда на второй неделе марта 1420 года дофинисты двинулись на север по долине реки Сарта, чтобы освободить Френе от осады, это привело к катастрофе. 16 марта, на небольшом расстоянии от замка, войска Солсбери были атакованы графом Омальским и Пьером де Рье с фронта и Дугласом и Амбуазом де Лоре с гарнизоном Френе с тыла. Солсбери разгромил оба французских отряда. Когда французы и шотландцы бежали по дороге в сторону Ле-Мана, они были отрезаны от города Хантингдоном и Корнуоллом и разбиты попав между двумя английскими армиями. Многие из дофинистов погибли, пытаясь прорваться через северные ворота Ле-Мана или убежать через поля. Только шотландцы потеряли сотню вооруженных людей и сундук с 12.000 экю жалованья. Знамя Дугласа было захвачено и выставлено в соборе Руана. Пьер де Рье и Амбуаз де Лоре попали в плен^[847].

* * *

Вероятно, именно острая нехватка войск заставила Дофина в начале 1420 года предпринять непродуманную попытку присоединить Бретань к своим владениям — неуклюжая ошибка, которая выявила все недостатки окружавших его импульсивных и жестоких людей. Бретань, наряду с Гасконью и Беарном, была наиболее военизированным регионом Франции, богатым резервом обученной военной силы, которую французские правительства использовали на протяжении многих поколений. Но герцог Бретонский был ловким политиком. Он успешно защитил свое герцогство от худших последствий гражданской войны и английского вторжения, поддерживая ту партию, которая казалась наиболее сильной, контактируя со всеми сторонами и обманывая всех относительно своих истинных намерений. Герцог был союзником Иоанна Бесстрашного с 1410 года, но он ничего не сделал для поддержки его операций во Франции и позволил своим братьям и сестрам сражаться на обеих сторонах. Он привел свою армию на Сомму в 1415 году, но отказался выступить против англичан, когда они шли к Азенкуру. С 1414 года у него был договор о нейтралитете с Генрихом V, а с 1417 года — перемирие на границах герцогства, но он закрывал глаза на то, как Дофин усиленно набирал войска среди его подданных. При этом, советники Дофина относилось к Иоанну V Бретонскому с особой яростью. Они возмущались его отношениями с англичанами, его отказом поддержать оборону Франции от захватчиков и явной склонности к бургиньонам в последовательных попытках посредничества в урегулировании гражданской войны. Они были в ярости от его отказа позволить кастильскому флоту высадить шотландскую армию в Бретани. Некоторые из них, включая Таннеги дю Шателя, также рассорились с герцогом лично^[848].

Реакция герцога Бретонского на убийство в Монтеро была характерна для этого человека. Сначала он решил, что со смертью Иоанна Бесстрашного дело бургиньонов пойдет прахом. Через месяц после этого события он встретился с Дофином в Лоше и пообещал поддержать его войсками. Но как только Иоанн V вернулся в Бретань, то сразу же передумал. Стали поступать новости о воинственном ответе из Парижа и Лилля. Англо-бургундский союз стал казаться все более вероятным, а последствия для дела Дофина были мрачными. Герцог начал сожалеть о своей импульсивной реакции, войска, обещанные в Лоше, так и не появились, а новые призывы из Буржа были проигнорированы. В конце октября 1419 года Иоанн V возобновил союз с Филиппом Бургундским. В то же время он возобновил дипломатические контакты с Генрихом V, которые были прерваны после конференции в Мёлане. Столкнувшись с последним примером вероломства герцога Бретонского, советники Дофина ответили поддержкой государственного переворота в герцогстве^[849].

Оливье де Блуа, граф Пентьевр, был наследником старой вражды домов Монфор и Блуа, которая восходила к войне за бретонское наследство в прошлом веке. Графы Пентьевр оставались самыми могущественными баронами Бретани после самого герцогского дома, имея обширные владения и мощные замки на севере полуострова и в Вандее к югу от устья Луары. Несмотря на поражение в войне за бретонское наследство и последующие неудачи, амбиции этого рода не исчезли. Их поддерживала грозная мать Оливье, Маргарита де Клиссон, главенствующая личность в семье, которая, хотя и не была Пентьевром по происхождению, сохранила в своей груди всю горечь и желчь последнего пятидесятилетия бретонской истории. В 1408 году старые войны между двумя домами ненадолго возобновились, а в 1410 году был заключен новый мир. Его условия были расценены как унижение для Пентьевров. Десятилетие спустя распад французского государства и двусмысленное положение герцога Бретонского дали им еще один шанс. Оливье де Блуа направил своих агентов ко двору в Бурже. Дофин в это время находился в Лангедоке и их приняли четыре его советника: Жан Луве, конюший Пьер Фротье и дворянин из Мэна Гийом д'Авогур, троица участвовавшая в планировании убийства Иоанна Бесстрашного, и семнадцатилетний Жан Орлеанский, внебрачный сын герцога Людовика Орлеанского. Все вместе они согласовали план похищения Иоанна V и заключения его в тюрьму как предателя Франции. Согласно хорошо информированному источнику, герцог должен был быть низложен, а герцогство Бретань передано дому Пентьевр. Одобрение Дофина вскоре было получено. Совет от его имени составил предписание и передал его эмиссарам Оливье^[850].

В начале февраля 1420 года герцог Бретани принял приглашение остановиться в крепости Шамптосо Маргариты де Клиссон, которая находилась на левом берегу Луары сразу за бретонской границей. 13 февраля герцог и его младший брат Ришар в сопровождении Оливье де Блуа направились к крепости. Их путь пролегал по деревянному мосту через овраг. Доски проезжей части моста были заранее откреплены. Как только гости перешли мост, слуги Оливье подняли доски и бросили их в овраг, оставив эскорт герцога, который следовал на небольшом расстоянии позади, на другом берегу. Брат Оливье, Шарль, вышел из леса во главе сорока конных воинов и окружил герцога. По словам самого Иоанна V, граф Пентьевр схватил его за воротник и сказал, что арестовывает его от имени регента. Он заявил, что вернет свое наследство, прежде чем герцог снова увидит свободу. Завязалась ожесточенная схватка на мечах, когда пять или шесть спутников герцога пытались освободить своего господина. Но нападавших было гораздо больше, и они быстро одолели свиту герцога. Чтобы запутать преследователей, группа вооруженных людей перевозила Иоанна V, его брата и маршала, привязанными к седлам их лошадей, из одного замка Клиссонов в Нижнем Пуату в другой в течение недели, а 20 февраля тайно доставила их обратно в Шамптосо. Герцога поместили в запертой и охраняемой комнате с заколоченными окнами.

Маргарита де Клиссон пришла к нему в день его приезда и еще раз на следующий день. Она выплеснула на него весь гнев, накопившийся за последние три десятилетия унижений. Он и его отец, сказала она, лишили ее сыновей наследства и ничто не может удовлетворить ее, кроме его отречения от герцогства в их пользу. Герцог, который считал, что его собираются предать смерти, умолял сохранить ему жизнь. Маргарита ответила, что не ей и не ее сыновьям решать этот вопрос, и что Иоанна V держали под стражей по письменному приказу Дофина, который в свое время вынесет решение о его судьбе. Дофин получил известие об аресте герцога Бретани в середине марта в Каркассоне, где в скором времени должны были открыться Генеральные Штаты Лангедока. Он сразу же написал Оливье и его братьям, объявив герцога Бретонского врагом Франции и тайным союзником англичан, одобрил их действия как свои собственные и приказал им надежно удерживать пленников до дальнейших распоряжений^[851].

Заключение Иоанна V в тюрьму оставило вакуум власти в Бретани. Оба его сына были еще детьми. Его брат Ришар был захвачен вместе с ним. Другой брат Артур, граф Ришмон, был военнопленным в Англии. Пентьевры ожидали, что лишенное руководства герцогство упадет в их руки, как спелый плод. Вместо этого они обнаружили, что вся Бретань объединилась против них. Бразды правления захватила 29-летняя Жанна Французская, герцогиня Бретонская, старшая дочь Карла VI и Изабеллы Баварской. Это была женщина с небольшим политическим опытом, но энергичная и решительная. Когда 15 февраля 1420 года в Ванне до нее дошли эти ошеломляющие новости, она созвала Совет своего мужа. Совет собрался на следующий день и постановил конфисковать все владения Пентьевров в Бретани. Все военнообязанное дворянство Бретани было призвано к оружию. Виконт де Роган был назначен генерал-лейтенантом, чтобы командовать войсками в отсутствие герцога. Неделю спустя в Ванне собрались делегаты от всей Бретани. Они поклялись в верности герцогине и ее детям и ратифицировали все, что было сделано.

Столкнувшись с этой спонтанной вспышкой гнева, сторонники, вассалы и союзники Пентьевров разбежались. Через несколько дней армия из нескольких тысяч человек вторглась во владения Пентьевров в северной Бретани и быстро захватила большую часть из них. Столица графов в Ламбале продержалась несколько дней и сдалась в начале марта. Остальные замки и обнесенные стенами города сдались в течение марта и апреля. В Шамптосо Маргарита де Клиссон и ее сыновья сначала объявили, что Иоанн V утонул в Луаре, надеясь, что это заставит герцогские войска рассеяться. Затем они пришли в камеру герцога в сопровождении вооруженных людей и заставили его подписать письмо, адресованное его офицерам, с приказом прекратить военную кампанию. Когда эти меры не сработали, как предупреждал их Иоанн V, Оливье стал опасаться, что бретонская армия двинется на Шамптосо, чтобы силой освободить герцога. Поэтому он оставил свою мать и братьев командовать крепостью и увез пленников. Под конвоем их отвезли в Вандею, а оттуда на территорию дофинистов в Сентонже. Их переводили из замка в замок каждые несколько дней. По мере того, как до герцога доходили новости о завоевании владений Пентьевров, ему угрожали страшными пытками и смертью, если будут захвачены новые места. К началу апреля 1420 года двух братьев тайно держали в цитадели Сен-Жан-д'Анжели, а на Луаре большая бретонская армия с артиллерийским парком подошла к Шамптосо^[852].

Луве и его коллеги в Бурже серьезно просчитались. Предсказуемым результатом их затеи стало то, что бретонцы оказались в объятиях англичан. Бретонцам нужен был лидер, особенно военный. Очевидным кандидатом был пленник Генриха V, 26-летний Артур, граф Ришмон, безусловно, лучший полководец своей семьи и один из немногих французских капитанов, одного имени которого было достаточно, чтобы привлечь людей под свое знамя. В это время Ришмон томился в мрачном замке Фотерингей в Нортгемптоншире. В марте 1420 года герцогиня Жанна отправила эмиссара к Генриху V в Руан с просьбой разрешить выкупить его. В начале апреля за ним последовал канцлер Бретани Жан де Малеструа, епископ Нантский. Генрих V имел все основания поощрять сопротивление в Бретани планам Дофина в отношении герцогства. В принципе, он согласился отпустить Ришмона без выкупа, но только в обмен на политические уступки. В Англии графа вывезли из Фотерингея и доставили в Лондон. Герцогиня была в восторге. "Я совершенно уверена в вас", — писала французская принцесса главному врагу своего брата^[853].

* * *

23 марта 1420 года Филипп Бургундский въехал в Труа. В окружении всех самых знаменитых капитанов своего отца и блестящего отряда из нескольких тысяч всадников с развевающимися знаменами, он проскакал мимо толпы, собравшейся у ворот этого бургиньонского города, чтобы ликовать и кричать "Ноэль!". Герцог направился прямо к старому дворцу графов Шампани, где его ждали король и королева. Он привез с собой английское посольство во главе с графом Уориком и сэром Гилбертом Умфравилем. Это была показная дипломатия, рассчитанная на общественный резонанс. Английских послов сопровождали 500 конных английских солдат и кавалькада герольдов, клерков, слуг, трубачей и музыкантов, настолько большая, что их проживание в течение трех недель обошлось герцогу более чем в 16.000 ливров и потребовало специальной доставки денег из казначейства в Дижоне. Послам было поручено заключить великий мир, который в конечном итоге передаст корону Франции дому Плантагенетов^[854].

Для утверждения условий договора в Труа был созван Большой Совет. Он открылся через несколько дней после прибытия герцога в конце марта 1420 года. "Баронам, дворянам, прелатам, советникам, знатным людям и представителям городов" было приказано явиться, но в условиях беспорядка на севере Франции кажется маловероятным, что многие из них прибыли. Король председательствовал сидя на троне, оглядывая зал благожелательным и пустым взглядом, пока канцлер герцога Бургундского, Жан де Туази, открывал первое заседание. По приказу короля и королевы и по совету своих советников в Париже и Труа, объявил канцлер, герцог Бургундский заключил договор с королем Англии, и кратко изложил его условия. По его словам, они были согласованы в истинных интересах французской короны, чтобы положить конец катастрофической войне и вернуть Франции былое процветание. Возможно, к удивлению бургиньонских руководителей ассамблеи, присутствовавшие на ней высокопоставленные лица не сразу одобрили эти предложения. Обсуждение продолжалось несколько дней. Согласно английскому отчету, было много "противоречивых мнений, неуместных аргументов и бесплодных споров". Сторонники договора говорили о мудрости и благочестии английского короля и нечестии "того, кто называет себя Дофином". Но некоторые из присутствующих выразили старые сомнения о том, возможно ли по закону лишить Дофина наследства и передать королевство иностранному принцу, претендующему на него по женской линии. Другие хотели, чтобы условия были улучшены. Большинство их оговорок отражали беспокойство по поводу статуса Карла VI при его жизни и территориальной и политической целостности Франции после его смерти. Они хотели восстановить Нормандию как неотъемлемую часть французского королевства, а провинции Дофина воссоединить с остальной Францией, если потребуется, силой, и вернуть собственность изгнанников, бежавших до прихода английских армий. Они хотели гарантий против незаконных налогов и защиты таможен и институтов Франции. С этими поправками и дополнениями предложения герцога Бургундского были признаны "подходящими, выгодными и необходимыми". На этой ноте, 9 апреля, Большой Совет закрылся. Два дня спустя, 11 апреля, герцог Бургундский устроил грандиозный пир для английских послов перед их отъездом в Руан для доклада Генриху V^[855].

Условия с дополнениями и поправками Большого Совета были доставлены в Париж в конце апреля. 29 апреля они были зачитаны перед многочисленным собранием советников, судей и видных горожан в зале Парламента. В отличие от Большого Совета, они не предложили никаких оговорок. Все собрание, согласно официальному протоколу, "ответило единогласно, крича Да многими устами". На следующий день документ был официально представлен королю Англии в замке Понтуаз делегацией французских королевских советников из Парижа и Труа, возглавляемой известными бургиньонами — канцлером Эсташем де Латре и первым президентом Парламента Филиппом де Морвилье. Генрих V принял в принципе почти все изменения. Было решено, что договор будет официально заключен в присутствии обоих королей в Труа. Однако даже теперь страх предательства преследовал английского короля. Он настоял на том, чтобы английские гарнизоны были размещены в главных опорных пунктах на его пути в Труа, у моста Шарантон и в обнесенных стенами городах Провен и Ножан-сюр-Сен^[856].

Английский король вошел в Труа 20 мая 1420 года. Он прибыл со своим братом, герцогом Кларенсом, своим дядей, герцогом Эксетером, большинством знатных дворян своей армии и эскортом из 2.500 всадников. Его проезд через северную Францию вызвал сильное любопытство у жителей, многие из которых имели лишь самое смутное представление о происходящем. Горожане столпились на стенах у ворот Сен-Мартен, чтобы посмотреть, как Генрих V въезжает в город, в шлеме с позолоченной короной на голове. Огромная толпа собралась, чтобы увидеть, как английского короля принимает у ворот Труа герцог Бургундский в окружении своих советников и капитанов — это была первая встреча этих двух людей. По прибытии Генрих V сразу же предстал перед Карлом VI, "нашим противником во Франции", как называли его английские канцеляристы на протяжении многих лет. Это была весьма неловкая встреча. Зал был переполнен. Французский король сидел на позолоченном троне в дальнем конце зала, одетый и недвижимый, как кукла. Он продолжал сидеть неподвижно и без выражения, пока Генрих V шел вперед по залу и низко склонился перед ним, произнося "почтительные и любезные" слова. Карл VI слегка пошевелился на своем троне, а королева, принцесса Екатерина, его советники и офицеры нервно переминались вокруг. В конце концов Карл VI проговорил. "А, это вы, — сказал он, — что ж, раз вы здесь, добро пожаловать!"^[857].

На следующее утро договор был торжественно заключен в соборе Труа. Карл VI был слишком болен, чтобы присутствовать на церемонии. Герцог Бургундский и королева вели дела от его имени по доверенности, которую король оформил в момент относительной ясности рассудка несколько недель назад. Генрих V вошел в церковь из трансепта в сопровождении сорока своих советников, а королева, герцог Бургундский и принцесса вошли с противоположной стороны также в сопровождении сорока своих сторонников. Обе процессии встретились в центре церкви и прошли бок о бок до главного алтаря. Там клерки зачитали условия договора на французском и латыни. Каждая сторона заявила о своем согласии, и документ был скреплен печатями. Затем Генрих V и Екатерина были обручены, обменявшись обещаниями и взявшись за руки. Все собравшиеся поклялись соблюдать мир. Герцог Бургундский, а за ним и другие присутствующие французы поклялись подчиняться Генриху V как регенту Франции при жизни Карла VI и как королю после его смерти. Затем, по окончании церемонии, договор был публично провозглашен в нефе собора и обнародован под звуки труб на улицах и в лагере английской армии за стенами. 2 июня, после истечения канонического интервала, бракосочетание Генриха V с Екатериной Французской было проведено архиепископом Санса в церкви Сен-Жан, приходской церкви рыночного района Труа, где жених имел свои апартаменты^[858].

В своих основных положениях договор в Труа следовал первоначальному соглашению, заключенному между Генрихом V и Филиппом Бургундским в Аррасе в декабре 1419 года. Отстранение от трона девяностолетней династии Валуа и замена ее английскими Плантагенами было достигнуто несколькими короткими пунктами договора. Французский король объявил, что, женившись на его дочери, Генрих V становится его приемным сыном и будет осуществлять все полномочия короны, пока Карл VI был жив. Во время его регентства государственные документы будут по-прежнему издаваться от имени короля и скрепляться его печатью. Должны были быть приняты надлежащие меры для того, чтобы Карл VI мог содержать достойный короля двор. В королевских ордонансах и распоряжениях Генрих V будет именоваться "наш дражайший сын Генрих, король Англии и наследник Франции". После смерти Карла VI он должен был стать его преемником на французском троне, а его наследники — его наследниками. Корона же останется в линии английского королевского дома, даже если брак Генриха V с Екатериной окажется бездетным. "Все споры, всякая ненависть, злость и обида, всякая вражда между королевствами Англии и Франции и их народами и союзниками должны быть прекращены", — провозглашала двадцать пятая статья договора. Но хотя двумя странами будет править один и тот же король и они будут соединены неразрывным союзом, тем не менее, они должны были оставаться отдельными королевствами, каждое со своими законами, обычаями и институтами власти, которые король должен будет уважать. В договоре были тщательно прописаны условия для тех людей и провинций, которые в настоящее время не признавали власть Карла VI. Генрих V обязался "приложить все свои силы" для завоевания земель, принадлежащих "партии, известной как дофинисты или арманьяки". Учитывая "ужасные и огромные преступления" Дофина, ни Генрих V, ни Филипп Бургундский не должны были иметь с ним никаких дел без согласия другого и Генеральных Штатов.

Особые условия были согласованы для Нормандии и других территорий, завоеванных англичанами с 1415 года. Это был деликатный вопрос для Генриха V, который также сильно волновал Большой Свет в Труа. Договор предусматривал, что завоеванные территории будут управляться отдельно от остальной Франции до тех пор, пока Генрих V не станет королем, после чего они будут реинтегрированы с остальной частью французского королевства. Но полная интеграция была невозможна, поскольку Генрих V рассчитывал, что Нормандия станет основой его власти в новом ланкастерском королевстве Франции. Он не был готов отменить новые земельные пожалования в провинции или экспроприировать их у английской военной аристократии, которыми сам и наделил, даже в пользу бургундских сторонников. Таким образом, в то время как церковнослужители по праву вернут свои конфискованные земли и бенефиции в Нормандии, светские землевладельцы этого не получат. Даже лояльные бургиньоны имели право только на эквивалентные земли, конфискованные у дофинистов в других провинциях. Ничего не было сказано о границах или статусе Гаскони, передача которой французскому королевству противоречила бы многочисленным обязательствам, данным английскими королями гасконцам на протяжении многих лет. Также как и Кале, который, предположительно, должен был остаться экстерриториальным анклавом Англии на французском побережье Ла-Манша. Это были сложные вопросы, решение которых, возможно, разумно было отложить на будущее^[859].

Когда известие о заключении договора достигло Парижа, оно было встречено теми же радостными возгласами и колокольным звоном, которыми встречали каждый неудавшийся мир с начала гражданской войны. Муниципалитет не терял времени, заявляя о своей радости и преданности новому регенту. "Грешные руки убивают окровавленными топорами, а голоса поют гимны в честь мира", — таков был ядовитый комментарий Алена Шартье. Дофинисты, такие как Шартье и Роберт Блондель, проклинали парижан, которых они обвиняли в том, что они подтолкнули герцога Бургундского в объятия англичан и доставили Карла VI связанным к его врагам. Однако к этому времени в столичных празднествах появилась усталость и формализм, а также ощутимый оттенок сомнения и страха. Париж уже не был тем городом, который восстал вместе с кабошьенами. Старые политические разногласия угасли с отъездом правительства в Труа, бегством принцев и смертью Иоанна Бесстрашного. Настроения на улицах в основном определялись недовольством, вызванным наследием графа Арманьяка и блокадой города, которую поддерживали северные гарнизоны Дофина.

Кантор и официальный хронист из Сен-Дени Мишель Пинтуан был чутким к настроениям в столице. Сам он приветствовал договор как необходимое государственное соглашение, что было общим мнением в официальных кругах, в которых он вращался. Среди административной и судебной элиты поддержка договора вытекала из ее зависимости от покровительства Бургундского дома и подкреплялась внутренней солидарностью сплоченной группы, объединившейся после июньских дней 1418 года. Этим людям не на что было надеяться в случае победы дофинистов. Но Пинтуан знал, что с ними согласно лишь меньшинство. Многим было трудно принять смену династии. Другие смирились с этим, но только из-за военных неудач Дофина. Масса простых парижан мало что понимала в политической подоплеке, считал Пинтуан, но сомневалась, что союз между народами, столь различными по языку, законам и обычаям, может просуществовать долго. Даже в городе, из которого были изгнаны почти все дофинисты, были люди, активно выступавшие против двойной монархии. Летом Генрих V регулярно получал сообщения о "шуме и ропоте" против нее^[860].

Пьер Фенин, прево бургундского города Аррас, возможно, самый беспристрастный хронист этих событий, говорил от имени многих своих соотечественников, когда писал, что смена династии "казалась очень странной, но в данный момент альтернативы не было"^[861]. Такова была, вероятно, реакция большинства хорошо информированных людей на севере. Договор был хоть и неприятной, но необходимостью. Он предлагал единственную перспективу мира, пока английский король и его армия оставались самой мощной политической силой во Франции, а ни бургиньоны, ни дофинисты не были достаточно сильны, чтобы одержать победу самостоятельно. Дофина многие считали титулярным главой ненадежной шайки, чьи действия в Монтеро сделали невозможным создание единого фронта против англичан. Он не был похож на национального спасителя, каким его сделали задним числом. Доводы благочестивых ортодоксов современной французской историографии, рассматривающих договор в Труа как подлую измену, подстроенную королевой-иностранкой и кликой предателей, не казались современным французам столь же очевидными, как Жюлю Мишле^[862], писавшему в середине XIX века в разгар французского патриотизма. Для королевы дело Дофина в любом случае должно было казаться проигранным, и она должна была учитывать интересы остальных членов своей семьи: мужа и дочерей. Для Большого Совета в Труа и, вероятно, для многих других в северных провинциях двуединая монархия не была предательством Франции. Это был путь к выживанию страны, способ сохранения ее территориальной целостности и, возможно, единственная альтернатива английской аннексии западных провинций, которую, казалось, никто не мог остановить. Дофин не мог предложить им ничего сопоставимого.

Первой проверкой общественного мнения стал долгий процесс принесения присяги на верность новому режиму, который последовал сразу после подписания договора. На следующий день после церемонии около 1.500 министров, чиновников и домохозяев Труа прошли через собор, чтобы принести присягу перед королевскими комиссарами. 30 мая послы Генриха V, сопровождаемые представителями герцога Бургундского, явились в палату Парламента в Париже. Говоря по-французски с сильным акцентом, они потребовали аналогичных клятв от собравшихся там видных чиновников, судей и граждан. Процесс принесения присяги был, очевидно, более напряженным, чем можно предположить по обтекаемой записи в журнале клерка. Парламент с неодобрением отнесся к смене династии и отказался быть представленным на Большом Совете в Труа. Однако его первый президент, Филипп де Морвилье, принес присягу в Труа, и когда дошло до дела, его коллеги в Париже сделали то же самое. Так же поступили и лидеры горожан, которые все это время были главными сторонниками соглашения с Англией. Похожая картина наблюдалась и во время поездки комиссаров по северным провинциям. Среди городов нашлись несогласные, но единственная серьезная оппозиция исходила от Турне, самоуправляющегося города с мощной дофинистской партией, которая твердо решила не принимать ничью сторону. Город закрыл свои ворота перед лицом комиссаров. Его ведущие горожане, собравшиеся в ратуше, заявили, что "пока жив король, наш господин, у нас не будет другого, кроме него, и мы не присягнем никому другому"^[863].

Однако сопротивления больше исходило не от тайных дофинистов или бывших арманьяков, а от ближайших соратников герцога Бургундского. Капитан Парижа Филипп, граф Сен-Поль, остался в стороне от принесения присяги в зале Парламента. Когда английские комиссары пришли к нему в его покои, он сказал им, что хотя он одобряет мир, но считает оскорблением для себя просьбу принести присягу. Он не стал бы этого делать, сказал он, без прямого указания короля. Капитан Бастилии Антуан де Вержи, который был с Иоанном Бесстрашным на мосту в Монтеро, также отказался присягнуть вместе со всем своим гарнизоном. Жан Люксембург и его брат, Луи епископ Теруанский, тоже отказались присягать, пока Филипп Бургундский не приказал им это сделать. Принц Оранский присутствовал на свадьбе Генриха V и заседал вместе с ним в королевском Совете Франции, но так и не согласился принести присягу. Города во владениях Филиппа Бургундского были разделены. Те, кто находился ближе к местам боевых действий, присягали достаточно охотно. Другие же, находившиеся дальше от места событий, отказались. Дижон держался почти два года, прежде чем принял договор по прямому приказу герцога. Некоторые из этих стойких приверженцев герцога Бургундского поднимали свои ставки в то время, когда будущее казалось особенно неопределенным. Некоторые из них изменили свое мнение после первых кампаний Генриха V в качестве регента, когда его режим во Франции стал выглядеть более надежным. Ги де Ла Тремуй, граф Жуаньи, возглавлявший бургиньонскую партию королевского Совета в Труа в трудные месяцы после убийства в Монтеро, публично заявил, что все, кто присягает, однажды потеряют голову, но вскоре его переубедили обильные пожалования из земель, конфискованных у дофинистов. Со временем братья Люксембурги стали самыми ярыми англофилами в совете Филиппа Бургундского, и в течение двух месяцев после отказа от присяги граф Сен-Поль получил задание принимать ее у других^[864].

Из Пуатье, Буржа и Тулузы советники и чиновники Дофина следили за этим процессом с нарастающим гневом и недоверием. В конце апреля один из них написал яростное осуждение "проклятого, несправедливого и отвратительного" договора, которое было скопировано в реестры Парламента Пуатье. Договор означал, по мнению этого человека, окончательное уничтожение династии и порабощение французского королевства его английскими врагами, "расой настолько жестокой и преступной, что даже их животные обладают большим очарованием, чем они сами". Сам король Франции не имел права передавать корону англичанину, которая досталась ему от Бога. Даже он не мог лишить наследства своего сына без формальной юридической процедуры. Как, спрашивается, могла наивная Екатерина согласиться обесчестить своего родного брата, выйдя замуж за его врага? Как могло столько знатных французов принести клятву, которая отменяла все их обязанности перед короной? Как они могли купить фиктивный мир за счет всего населения страны? "Благословенный Бог, верность, справедливость и истина, куда вы делись?"^[865].

Договор в Труа заставил многих французов задуматься об источниках верности, патриотизма и идентичности — темах, которые никогда не теряли своего значения в делах людских. Результатом стало рождение нового, более интенсивного французского патриотизма, фокус которого сместился с личности короля на нацию. Король был не только человеком. Он был институтом, символизирующим преемственность политического сообщества. Слабый в военном и политическом отношении, дискредитированный событиями в Монтеро и лишенный наследства своим отцом, Дофин претендовал на верность французов не благодаря своим личным качествам, а благодаря сомнительному с юридической точки зрения характеру договора в сочетании с тем фактом, что он был французом. Договор был мошенничеством, заявили представители Дофина при папском дворе. Он был навязан безумному королю вопреки закону и скреплен с помощью печатей, контролируемых герцогом Бургундским. Обращаясь к широкой аудитории, пропагандисты Дофина Карла максимально использовали легитимность своего господина и его французское происхождение. "Покажите, что вы родились французами", — призывал своих соотечественников Ален Шартье. Для Шартье лояльность к французскому претенденту была частью закона природы, который "создал каждого из вас для защиты общих интересов земли, в которой вы родились", так же как птицы защищают свои гнезда, а лев и медведь — свои берлоги от вторжения. В декабре 1419 года епископ Парижский Жерар де Монтегю, находясь в Бурже, писал в свою епархию с безопасного расстояния, предлагая людям простой выбор между легитимностью и тиранией. По мнению этого человека, английское правительство Нормандии вполне могло быть эффективным и справедливым, как, очевидно, считали многие люди, но оно по определению было тиранией, потому что было иностранным. Из этого следовало, что каждый "хороший француз" обязан поддерживать дело Дофина.

Это различие между "хорошими" и "плохими" французами, между верными людьми, достойными своего рождения, с одной стороны, и вульгарными предателями — с другой, стало постоянной темой в работах Шартье, Блонделя, Жувенеля и других дофинистских писателей, которые считали способность английского королянаходить французских союзников симптомами извращенного менталитета. Подобные обороты речи станут обычными, когда война будет выиграна, но в 1420 году они ознаменовали появление нового политического чувства. Мы должны "исправить заблуждения простых людей", — писал Жан Жувенель де Юрсен^[866].

Мы не можем знать, сколько людей читали эти произведения и какое влияние они оказали на общество. Вряд ли в годы, последовавшие за договором в Труа, многие заблуждения были исправлены среди деморализованной и равнодушной массы французского населения. Это были мрачные годы для дела Дофина. Но возникновение нового национального мифа, возможно, заставило людей с большей готовностью обратиться к Дофину, когда военный перелом в конце концов наступил. Lament of the Good Frenchmen (Плач добрых французов) Блонделя был написан на плохой латыни, но вскоре переведен на французский язык. Основные риторические сочинения Шартье сохранились в очень большом количестве рукописей и даже были переведены на английский язык. Эти произведения были лишь малой частью полемической литературы, вышедшей далеко за пределы ограниченного числа людей, слышавших об их авторах. Как обнаружил Иоанн Бесстрашный, для хорошо отточенной пропаганды существует большая аудитория. Патриотизм стал хорошей риторикой. Те же темы в более грубой форме однажды найдут свое отражение в проповедях, многие из которых были официально инспирированы, в импровизированных театральных представлениях, разыгрываемых на рыночных площадях, на ступенях церквей, и в балладах, исполняемых странствующими музыкантами, многие из которых были на содержании той или иной стороны:

Глава XVII. Мелён и Париж. Катастрофа при Боже, 1420–1421 гг.

На третьей неделе мая 1420 года, когда кавалькада Генриха V достигла Труа, его брат Джон, герцог Бедфорд, в сопровождении короля Якова I Шотландского отплыл из Саутгемптона с 300 латниками и 900 лучниками, чтобы присоединиться к армии во Франции. Они были доставлены в Арфлёр в составе флота, возглавляемого последним из больших кораблей короля, огромным трехмачтовым кораблем Grace Dieu, который при грузоподъемности в 1400 тонн был самым большим судном, построенным для королевского флота до XVII века, и "самым красивым из всех, что когда-либо видел человек", если верить восторженному отчету герцога Глостера об этом событии. Однако Grace Dieu был построен для мира, который, казалось, исчез. Когда англичане и их бургиньонский союзники прочно обосновались во Фландрии и Бретани, контроль Англии над Ла-Маншем почти не оспаривался. Огромные флоты генуэзских и кастильских карраков, которые представляли такую грозную опасность в 1416 году, исчезли. Генуэзцы вышли из борьбы после двух поражений и находились в процессе восстановления отношений с Англией. Кастильцы, которые так и не признали договор в Труа, обещали Дофину "большой и очень мощный флот" из галер и парусных судов в предстоящем сезоне, но у них не было базы к северу от Ла-Рошели, с которой они могли бы действовать^[868].

Для Генриха V договор в Труа был выдающимся личным достижением. Он обеспечил, по крайней мере, на бумаге, все, на что он или его предки претендовали с 1337 года, и гораздо больше, чем кто-либо из них надеялся получить на самом деле. Объясняя договор союзнику и шурину короля Людвигу, графу Пфальц-Рейнскому, английский посол терялся в словах: "он славен и верен, он справедлив и милостив, он свитский и любезный". Для других англичан это означало окончательный мир между Англией и Францией, который оказался таким труднодостижимым до убийства Иоанна Бесстрашного. Теперь будет "покой и союз обоих государств навеки", — писал герцог Эксетер из Труа корреспонденту в Англию. Однако эти надежды вряд ли были реалистичными, о чем хорошо знали Генрих V и его советники. Так как, Генрих V взял на себя обязательство воссоединить французское королевство, то договор не означал окончания войны, а стал началом новой, против Дофина, который занимал более половины территории королевства^[869].

В политическом плане самой неотложной задачей было изгнание дофинистских гарнизонов из окрестностей Парижа. Что касается парижан, то испытанием для нового режима станет его способность снять блокаду с движения по Марне, Уазе и долине Сены. На следующий день после свадьбы Генрих V отменил турнир в свою честь и объявил, что новая военная кампания начнется на следующее утро. 4 июня 1420 года он выступил из Труа на запад в сопровождении своей молодой супруги, короля и королевы Франции, короля Шотландии и герцога Бургундского. Поскольку большинство английских войск было привязано к гарнизонам в Нормандии, Генрих V смог выставить в поле лишь скромные силы. В Труа у него было не более 2.000 солдат. Вскоре к ним присоединились 1.200 человек из отряда Бедфорда и около 700 немецких солдат, приведенных из Гейдельберга графом Пфальц-Рейнским. Эти силы довели численность войск английского короля до 4.000 человек. Бургундский контингент, вероятно, был больше. На пике численность англо-бургундской армии составляла от 8.000 до 10.000 человек, помимо боевых слуг и пажей. Первой ее целью был Санс^[870].

Советники Дофина ожидали этого в течение нескольких месяцев и подготовили оборону своих северных крепостей. Капитаны вернулись на свои посты, чтобы принять командование, а гарнизоны были усилены французскими и шотландскими войсками. В крепости под конвоем были доставлены крупные суммы денег для погашения долгов перед войсками. Однако Санс не был в приоритете. Соборный город на Йонне удерживался гарнизоном в 300 человек, слишком небольшим для города такого размера. Запасов было мало. Жители были беспокойны. Они отправили гонца навстречу приближающейся армии с обещанием сдаться. Если Карл VI прикажет им открыть ворота, сказали они дофинистскому капитану, они подчинятся. В течение нескольких дней ему удавалось сохранять контроль. Но когда англичане взяли штурмом башню в конце моста через Йонну, город стал непригодным для обороны и 11 июня 1420 года он капитулировал^[871].

16 июня 1420 года англо-бургундская армия прибыла в Монтеро. Это был знаковый момент для Филиппа Бургундского. Город и замок защищал Гийом де Шомон, сеньор де Гитри. Он был его капитаном во время убийства Иоанна Бесстрашного и присутствовал на мосту вместе с Дофином. Под командованием Гитри было около 500 человек и он попытался удержать город на южном берегу Йонны. Но стены были слабыми, и 23 июня осаждающие взяли их штурмом. Гарнизон бежал через мост в цитадель, потеряв несколько человек. Как только они овладели городом, бургиньоны навели справки о месте захоронения Иоанна Бесстрашного. Их направили к церкви Нотр-Дам, где вскрыли могилу и обнаружили тело герцога, все еще облаченное в одежду, в которой он был убит, череп был пробит мечом Гийома Батая и топором Таннеги дю Шателя. Два дня спустя над телом была отслужена торжественная заупокойная месса в присутствии Филиппа Бургундского, короля Англии, герцога Кларенса и большого количества английских и бургундских солдат. Затем гроб был погружен на баржу на реке Йонна для отправки в мавзолей бургундских герцогов Валуа в Шаммоле под Дижоном.

К этому времени через Йонну и Сену были наведены понтонные мосты, что позволило плотно обложить цитадель со всех сторон. Монтеро был старым замком и уязвимым для артиллерийского обстрела с восточной стороны. Генрих V вывел одиннадцать пленников, захваченных при взятии города, на край рва и пригрозил убить их, если замок не сдастся. Пленники умоляли солдат на стенах сдаться. Сопротивление было безнадежным, говорили они. Сеньор де Гитри сказал им, чтобы они боролись за себя сами. Генрих V приказал соорудить на виду у стен виселицу и повесил всех пленных одного за другим. Они погибли напрасно, так как замок все равно был уже обречен. Англичане построили деревянные камнеметы, которые начали наносить серьезный ущерб крышам и верхушкам башен. Бомбарды герцога Бургундского прибыли по реке из Санса и были выгружены с барж. Через несколько дней сеньор де Гитри начал переговоры. Ворота цитадели были открыты 1 июля, и гарнизону разрешили уйти под конвоем, за исключением тех, кто был причастен к убийству Иоанна Бесстрашного. Самому же Гитри лично замешанному в этом, удалось вырваться на свободу вместе со своими людьми^[872].

За взятием Санса и Монтеро почти сразу же последовало падение Вильнев-сюр-Йонн, который был захвачен бургиньонами ночью эскаладой, и захват важного речного порта Жуаньи в нескольких милях выше по течению. Эти завоевания открыли путь по реке из Бургундии в долину Сены, обеспечив подвоз продовольствия для армии. Флотилии барж доставляли съестные припасы, строительные материалы и артиллерию вниз по течению Йонны и Сены, чтобы снабжать армию по мере приближения к следующей цели — крепости Мелён.

Мелён был городом королевского домена на восточном краю богатого плато Бри, которое традиционно отводилось вдовствующим королевам Франции в качестве резиденции. Это была одна из сильнейших крепостей королевства и одна из главных баз, с которой войска Дофина поддерживали блокаду Парижа с 1418 года. Средневековые здания почти полностью исчезли под современным городом, но в XV веке они, должно быть, представляли собой впечатляющее зрелище. Построенный на острове посреди Сены в сорока милях вверх по течению от Парижа, старый город имел коллегиальную церковью Нотр-Дам в одном конце и замок в другом. Сам замок, прямоугольная крепость с восемью массивными круглыми башнями, был основательно перестроен Карлом V в 1360-х годах с высокими равновеликими стенами, характерными для военной архитектуры того периода. Два мощно укрепленных моста с воротами-башнями на каждом конце соединяли его с обнесенными стенами пригородами по обе стороны реки. Защитники Мелёна укрепили оборону предместий, углубив сухие рвы и использовав вынутый из них грунт для строительства земляных сооружений вокруг ворот, на которых установили артиллерию. Обороной города руководили маршал Дофина Арно Гийом де Барбазан и Пьер де Бурбон, бывший арманьякский капитан Руана. Они командовали гарнизоном, численностью от 600 до 700 человек, в основном из гасконцев и нескольких шотландцев. В отличие от гарнизона Санса, они получали неослабную поддержку от горожан, которые гарантировали жалованье гарнизону и доблестно сражались рядом с ними^[873].

Англо-бургундская армия прибыла к Мелёну с востока и подошла к стенам 8 июля 1420 года. Филипп Бургундский занял правый берег реки со стороны Бри, поддерживаемый графами Уориком и Хантингдоном. Генрих V вместе с остальной английской армией двинулся на север, переправился через Сену у Корбея и занял левый берег в направлении Гатине. Каждый корпус окопался, построив сильно укрепленные лагеря для защиты от вылазок из города и рейдов с тыла. Через Сену был наведен понтонный мост, чтобы обеспечить сообщение между двумя корпусами. Тяжелые орудия были доставлены из арсенала в Дижоне и установлены на бургундских осадных линиях. 13 июля осада была официально открыта, когда жалкий Карл VI, плохо одетый и неопрятный, предстал перед стенами, чтобы призвать защитников к сдаче. Они ответили ему то, что стало стандартным ответом: они с радостью откроют ему ворота, если он будет один, но не впустят короля Англии. Аналогичный призыв был направлен от имени короля Шотландии его собственным подданным в городе. Как и в Руане, Генрих V стремился избежать ненужных потерь со своей стороны, зная, как трудно будет их заменить. Он отказался отдать приказ о штурме, пока стены не будут достаточно повреждены артиллерией и минированием. Немецкому графу Пфальц-Рейнскому, нетерпеливому от бездействия, было позволено организовать штурм с северной стороны при поддержке бургундских контингентов. Но результат во многом подтвердил суждение Генриха V. Первые штурмовые отряды были отброшены от стен убийственным артиллерийским огнем и градом арбалетных болтов с флангов. В последовавшем затем замешательстве защитники предприняли мощную вылазку, убив многих из тех, кто ждал во рвах своей очереди подняться по лестницам. Через некоторое время после прибытия осаждающие смирились с долгим ожиданием, пока защитники расходуют свои запасы, минеры прокладывают тоннель под рвом, пушки разрушают стены, а войска играют в карты и мяч, чтобы скоротать время. А вот у защитников было мало времени на отдых. Они устраивали вылазки из ворот против отдельных групп осаждающих, разрушали осадные сооружения и брали пленных. Они определяли места подведения мин и рыли контрмины. Они ремонтировали стены по ночам, пока артиллерия била по ним днем. На стенах разместили снайперов, которые с дальнего расстояния снимали командиров осаждающих. Один монах-августинец заявил о более чем шестидесяти попаданиях^[874].

* * *

Когда в начале июня 1420 года Дофин вернулся из Лангедока, его первоочередной задачей была не война в долине Сены, а сведение старых счетов с герцогом Бретонским. Кризис, спровоцированный похищением Иоанна V, близился к завершению. Большая бретонская армия с апреля осаждала замок Маргариты де Клиссон в Шамптосо. Замок получил серьезные повреждения, а его защитники голодали. Иоанн V и его брат, после того как их четыре месяца переводили из тюрьмы в тюрьму, содержались Оливье де Блуа в крепости Клиссон с видом на Севр-Нантез в Нижнем Пуату. Первым побуждением советников Дофина было погрузиться еще глубже в тупик, который они сами себе создали. Они созвали армию в Сомюр на 20 июля. Бретонцы полагали, и вероятно, справедливо, что целью было снятие осады с Шамптосо^[875].

Столкнувшись с перспективой сражения с армией Дофина под стенами крепости, бретонцы обратились за помощью к англичанам. Они отправили делегацию к Генриху V к Мелёну, чтобы окончательно согласовать условия освобождения графа Ришмона. Другая делегация была направлена к самому Ришмону в лондонский Тауэр, а третья — к графу Солсбери в Аржантан, чтобы попросить его вмешаться со своей армией, если Дофин нападет на них. Это дипломатическое наступление, по-видимому, заставило Дофина осознать последствия своего безрассудства и он решил отказаться от Пентьевров. Три его советника были направлены к герцогине Бретонской с предложением добиться освобождения ее мужа из рук Оливье де Блуа. Среди них был Таннеги дю Шатель, который лучше других понимал бретонцев и, возможно, стоял за сменой политики. Тем временем Оливье де Блуа приказали освободить пленника. Оливье отказался подчиниться, если его пленник не пообещает вернуть все его конфискованные земли. Он также потребовал руку дочери герцога вместе с огромным приданым, включая три крупных герцогских замка. Иоанн V, который был готов согласиться на все, что от него требовали, уступил. Но Штаты Бретани не согласились и продолжили осаду Шамптосо. Видя, что в любой момент может произойти штурм, а его мать будет убита или взята в плен, Оливье, наконец, отпустил герцога. Иоанна V перевезли из Клиссона к осадному лагерю у Шамптосо и 5 июля передали его бретонцам. Через несколько дней замок капитулировал, и Маргарита де Клиссон подчинилась решению суда герцога^[876].

Для Дофина ущерб от всего этого был несомненен. Хотя бретонцы больше не нуждались в английской помощи, они не были склонны к примирению. Одним из первых действий Иоанна V после освобождения было послать герольда к английскому королю с просьбой о встрече для обсуждения его присоединения к договору в Труа. В замке Корбей к северу от Мелёна, где Генрих V разместил свой двор на время осады, 22 июля делегаты от Штатов Бретани наконец согласовали условия освобождения Артура де Ришмона. Соглашение, которое, предположительно, было одобрено самим Ришмоном, предусматривало его условно-досрочное освобождение сроком на два года до конца сентября 1422 года. Делегаты Бретани обязались, что он никогда не будет союзником Дофина и не будет воевать против короля Англии или герцога Бургундского даже после истечения срока условно-досрочного освобождения. И, хотя они не обязались, что Ришмон будет придерживаться договора в Труа, они обещали, что он не будет делать ничего противоречащего ему. Эти условия были платой за глупость Луве и его коллег, которые спонсировали заговор Пентьевров. Кроме того, они потеряли дом Блуа после семидесяти лет, в течение которых он был ближайшим союзником короны в Бретани. Шамптосо был частично разрушен после капитуляции. Вскоре был захвачен Клиссон, а вместе с ним и обширные владения Пентьевров в Нижнем Пуату. К тому времени, когда Штаты Бретани приговорили их к смерти и объявили об окончательной конфискации их владений, все их замки и земли находились в руках герцога, а сами они — в изгнании вдали от герцогства^[877].

Только после завершения бретонского кризиса Совет Дофина предпринял попытку организовать помощь Мелёну. В сентябре 1420 года, через два месяца после начала осады, в Божанси на Луаре к западу от Орлеана наконец-то начала собираться армия дофинистов. План заключался в наступлении на осажденный город с юга по долинам рек Луэн и Сены. Командующим был назначен Филипп Орлеанский, граф Вертю. Предприятие потерпело досадный провал. Филипп Орлеанский заболел и умер в Божанси, когда армия еще только собиралась, что стало серьезной неудачей для дела Дофина. Сам Дофин после сбора армии удалился в Берри и провел остаток года во дворце удовольствий герцога Беррийского в Меэн-сюр-Йевр. Поэтому, когда в середине сентября армия выдвинулась к реке Луэн, командование было разделено между несколькими капитанами невысокого ранга, что вызвало путаницу и нерешительность. В Монтаржи армия встала, пока разведчики, отправленные вперед, узнавали диспозицию противника. Разведчики вернулись с неутешительными новостями. Осаждающие, по их словам, были многочисленны, хорошо окопались и выбить их с позиций не представлялось возможным. Командиры армии пали духом и приказали отступить, ничего не предприняв^[878].

Главная загадка этих недель заключается в бездействии шотландских войск Дофина. Они должны были составлять по меньшей мере половину всех имеющихся у Дофина сил. Однако за восемь месяцев после их прибытия во Францию он так и не смог их эффективно использовать. Шотландцы были расквартированы в Турени и Берри, рассредоточены по гарнизонам и занимались мелкими набегами между Луарой и Соммой. Филипп Орлеанский, очевидно, намеревался использовать их для деблокады Мелёна, но нет никаких свидетельств того, что они приняли какое-либо участие в этой операции. Причины этого до сих пор вызывают споры. Примерно в конце мая, графы Бьюкен и Вигтон отправились в Шотландию с архиепископом Реймса, чтобы набрать дополнительные войска. Они вернулись только осенью, слишком поздно, чтобы принять участие в каких-либо операциях в том году, и привезли с собой обещание о создании еще одной шотландской армии, которую должны были возглавить графы Дуглас и Мар. Но она должна была прибыть во Францию только весной следующего года. В отсутствие Бьюкена и Вигтона армией командовал барон из Ланаркшира Джон Стюарт из Дарнли, дальний кузен королевской семьи, назначенный коннетаблем шотландской армии. Причина бездействия Дарнли неясна. Возможно, отчасти это были трудности с выплатой жалованья солдатам. Но наиболее вероятным объяснением является присутствие в английской армии короля Якова I. После недолгого участия в осаде Мелёна в начале июля Яков I был отправлен обратно в Нормандию. Делегация шотландцев во Франции во главе с Дугласом из Драмланрига посетила его там в сентябре, а затем отправилась к Мелёну для переговоров с королем Англии в то самое время, когда операция по оказанию помощи городу только начиналась. Граф Бьюкен, вероятно, проигнорировал бы присутствие шотландского короля, что он и сделал в следующем году. Между этими двумя кузенами из рода Стюартов не было никакой любви. Но Дарнли, менее влиятельная фигура в Шотландии, должен был быть более осмотрительным^[879].

К концу сентября 1420 года условия внутри Мелёна стремительно ухудшались. Большое количество зданий было разрушено пушками и камнеметами, что вынудило жителей жить как троглодиты в погребах и подвалах. Защитники исчерпали свои запасы. Гарнизон съел своих лошадей. Болезни начали распространяться. Люди стали искать пути бегства из обреченного города. По ночам они пробирались вдоль реки, неся с собой все, что могли унести. Некоторые из них попадали в руки английских дозорных. От них англичане узнали о плачевном состоянии защитников. Был краткий момент радости, когда защитники со стен увидели колонну солдат, приближающуюся с севера через пшеничные поля Бри. На несколько часов они приняли ее за обещанную армию помощи. Все колокола города зазвонили как в праздник. Но вскоре они смолкли. На самом деле это был Жан Люксембург, прибывший с подкреплением для осаждающей армии: несколько сотен свежих людей из Пикардии и часть английского гарнизона Кале. В последние дни осады защитникам удалось отправить гонца с призывом о помощи к Дофину. Дофин был честен и сказал им, что надежды нет. Его силы недостаточны, чтобы помочь им. Они должны будут бороться за себя сами, как только смогут. 17 ноября 1420 года Мелён сдался после четырехмесячной осады^[880].

Осада Мелёна стоила Генриху V значительной части его армии. Общее число потерь от ран и дизентерии составило около 1.700 человек, то есть около трети его сил. Условия капитуляции отражали досаду Генриха V. Гарнизон и жители должны были сдаться на милость Карла VI и его регента. Им была обещана жизнь, за исключением англичан и шотландцев, участвовавших в обороне, и всех, кто подозревался в соучастии в убийстве Иоанна Бесстрашного. Но все пощаженные должны были оставаться пленниками до тех пор, пока не поклянутся никогда больше не воевать на стороне Дофина и не найдут поручителей, которые поручатся за них. Все доспехи, оружие и прочее имущество должны были быть доставлены в цитадель и сданы осаждающим. На жителей налагался коллективная репарация в размере 20.000 франков. Выполнение этих условия контролировалось со всей строгостью, которая удивляла современников. Англичане просмотрели записи гарнизона, чтобы выявить тех, кто сражался против них. Двадцать шотландцев, из гарнизона, были повешены за измену королю Якову I. Три оруженосца герцога Орлеанского были обезглавлены за соучастие в убийстве Иоанна Бесстрашного, несмотря на то, что все отрицали. Оливье де Леер, человек, который прикончил герцога, вонзив меч ему в живот, был найден в списках гарнизона, но сумел скрыться. Один из гасконцев Генриха V был позже обезглавлен на глазах у всей армии за взятку, которую принял за то, чтобы помочь ему сбежать. Остальные члены гарнизона либо отказались отречься от Дофина, либо им не дали такой возможности. Около 500 или 600 из них были доставлены на баржах в Париж, где их распределили по тюрьмам города. Некоторых из них позже освободили за выкуп. Некоторых обвинили в различных преступлениях и судили в Парламенте. По крайней мере двое из них были казнены как предатели. Многие умерли от болезней в камерах Шатле в ожидании своей участи. Капитана из Мелёна, Арно Гийома де Барбазана, спасло от казни его положение и рыцарская репутация. Но его продержали в Бастилии несколько месяцев, пока Парламент рассматривал его дело. Барбазана пытали, чтобы заставить признаться в участии в убийстве Иоанна Бесстрашного, несмотря на его заявление, что он получил личное заверение Генриха V, что с ним обойдутся с честью. И когда в 1424 году он был окончательно оправдан, его приказали бессрочно держать в качестве военнопленного в Шато-Гайяр. Там он оставался до тех пор, пока французы не захватили крепость в 1429 году и не освободили его^[881].

* * *

Урок ожесточенного сопротивления Мелёна заключался в том, что для победы над Дофином только военными средствами, скорее всего, потребуется много времени, гораздо больше, чем можно было ожидать от ресурсов Генриха V или терпения его английских подданных. Скорость, с которой офицеры Дофина взяли под контроль центральную и южную Францию и создали там жизнеспособное правительство, застала англичан врасплох. Быстрый крах некогда мощных бургиньонских позиций в Лангедоке стал еще большим потрясением. Чтобы оправдать свои претензии на власть над всей Францией, Генрих V нуждался в поддержке крупных политических деятелей за пределами регионов, находившихся под прямым английским или бургундским контролем, но было очевидно, что к югу от Луары его дело не получило поддержки. Его единственными потенциальными союзниками там были правители полуавтономных княжеств, расположенных по краям дофинистской Франции: Бретань, Бурбонне и провинции граничащие с Гасконью, главной задачей которых было защитить свою независимость от обеих сторон и продать свою поддержку по самой высокой цене, которую они могли получить.

Самыми уязвимыми из французских принцев были пленники Азенкура, заключенные в английские тюрьмы. Первоначально они содержались в относительно приятных условиях в Лондоне и Виндзоре, но их положение заметно ухудшилось в 1417 году, когда Генрих V уехал в Нормандию, а пленников перевели в отдаленные и безлюдные провинциальные крепости. Они находились в Англии уже пять лет, и плен сломил моральный дух большинства из них. От гонцов и слуг, переправлявшихся через Ла-Манш, они получали нерегулярные отрывочные новости, каждая из которых была более удручающей, чем предыдущая. Некоторые из них были задержаны на неопределенный срок из-за их политической значимости. Другим в принципе разрешалось выкупиться, но при нынешнем состоянии Франции собрать деньги для выкупа было невозможно. Маршалу Бусико, который никогда не был богатым человеком, предложили выкупиться за 60.000 экю, которые он не мог себе позволить и так и не смог собрать. В конце концов, он умер в плену в 1421 году. Граф Вандомский обещал за себя 100.000 старых экю, но после выплаты первых взносов обнаружил, что из-за девальвации и военной разрухи во Франции невозможно собрать остальные. К 1420 году он брал небольшие кредиты, чтобы оплатить еду и одежду, а также расходы на погребение товарищей, умерших в нездоровых условиях тюрем, где они содержались^[882].

Официальное принятие Карлом VI английского короля в качестве своего наследника по договору в Труа поставило заключенных перед острой политической дилеммой. Должны ли они были бросить вызов тому, что, на первый взгляд, было волей их государя? Или они должны были отстаивать интересы Дофина, молодого человека, отвергнутого своей семьей, которого большинство из них в последний раз видели ребенком проживающим в доме герцога Анжуйского и знали только как подозреваемого в убийстве. Вскоре после заключения договора герцоги Орлеанский и Бурбонский были доставлены из своих тюрем на Совет короля в Вестминстер и приглашены присоединиться к нему. Герцог Орлеанский отказался, но Бурбонский сломался. Он всегда был самым слабым из пленников Азенкура. Еще в 1416 году он сказал Генриху V, что может быть готов признать его притязания на французский престол, а три с половиной года заключения в ряде ланкастерских крепостей в средней Англии сломили его силы к сопротивлению. В течение месяца после Вестминстера герцог Бурбонский уже находился на корабле, плывущим в Нормандию, с охраной из сорока солдат. Вот, что он писал Генриху V:

Высочайший и могущественный государь, я готов и хочу соблюдать договор, который мой господин король [Карл VI] заключил с вами, в чем я с радостью и верностью поклянусь, когда вам будет угодно… Более того, полностью доверяя вашей благородной персоне, я предлагаю вам мои города, замки, владения, моего сына и все, что дал мне Бог, в надежде, что вы станете моим добрым и истинным господином и повелителем.

После нескольких недель, проведенных в замке Торси под Дьеппом, герцог Бурбонский был доставлен к Генриху V в Мелён. Здесь начались интенсивные переговоры с самим герцогом, а также с представителями его супруги и советниками, которые управляли его владениями в Бурбонне. В итоге герцог согласился в марте следующего года выплатить за себя выкуп в 100.000 экю в рассрочку в течение года. Соглашение предусматривало его освобождение после выплаты половины этой суммы при условии, что он сможет найти обеспечение для выплаты оставшейся части. Но требуемое обеспечение было непомерно высоким: семь заложников, включая его второго сына Людовика, и восемь самых важных опорных пунктов его владений, снабженных продовольствием и снаряжением на год, в дополнение к графству Клермон, которое англо-бургундцы уже заняли. Стоимость ренты герцога катастрофически упала в результате девальвации монеты и обвала стоимости земли. С большим трудом ему удалось выплатить 60% выкупа в течение следующих восемнадцати месяцев, в основном за счет займов и продажи земли на юго-западе Франции. Но он не смог собрать остальную сумму и не смог добиться сдачи замков, которые требовались в качестве залога. В какой-то момент Дофин предложил заплатить практически весь выкуп в надежде сохранить верность герцога Бурбонского. Но это было бы неприемлемо для английского короля, который ценил верность герцога больше, чем его деньги. После неоднократного перемещения между различными тюрьмами в Англии и Франции герцог Бурбонский оставался в плену в Англии до своей смерти в 1434 году^[883].

Генриху V больше повезло с младшим братом герцога Бретонского, Артуром, графом Ришмоном. Ришмон уже не был тем ключом к Бретани, которым он казался до освобождения Иоанна V из плена. Но у него было мало твердых политических привязанностей, и он был готов пойти на соглашение с Генрихом V, если это принесет ему свободу, несмотря на изменившуюся ситуацию. В сентябре 1420 года Артур отплыл под усиленной охраной из Саутгемптона во Францию. Генрих V отправил свои личные суда в Понтуаз, чтобы перевезти его на последнем этапе путешествия в Мелён. Английский король не требовал выкупа у почти безземельного человека. Ему нужны были навыки Ришмона как военачальника и его впечатляющая способность привлекать людей на свою службу. Ришмон, по-видимому, согласился в Мелёне предоставить английскому королю и то, и другое при условии, что герцог, его брат, даст на это согласие. Ришмон был доверен графу Саффолку и сопровожден в крепость Понторсон в Нижней Нормандии. Там братья встретились для тщательно срежиссированной и охраняемой конференции под стенами крепости на укрепленном мосту через реку Куэнон, который обозначал границу герцогства Бретань. Предположительно, Иоанн V согласился на сделку своего брата с Генрихом V, так как вскоре после этого Ришмон был освобожден из плена и оставлен сражаться за короля Англии против всех, кроме своего старшего брата. Несколько бретонских солдат, служивших в дофинистском гарнизоне Мелёна во время осады, были освобождены и переданы ему, чтобы послужить зародышем нового бретонского корпуса на английской службе. Король передал Ришмону важный замок и графство Иври, где он был назначен ответственным за оборону важного участка южной границы Нормандии. Однако сам Иоанн V оставался нейтральным. В Понторсоне на него было оказано давление, чтобы он, как и его брат, перешел на сторону англичан. Но, верный своей осторожности, которую герцог проявлял в последнее десятилетие, он отказался от таких обязательств^[884].

Как и герцог Бретани, феодалы Пиренеев и гасконского пограничья находились в сильном положении, чтобы выторговать себе преимущества. Они были сильны в военном отношении и практически независимы. Они также были единственными, способными бросить серьезный военный вызов Дофину к югу от Луары. У графа Фуа, который был самым крупным из них, было много причин для того, чтобы найти общий язык с Генрихом V. Он все еще переживал свое отстранение от управления Лангедоком в марте 1420 года. Его брат Аршамбо, сеньор де Навель, камергер Иоанна Бесстрашного, был убит вместе с ним на мосту в Монтеро. Вскоре после вступления Дофина во владение Лангедоком графа Фуа посетил в Ортезе его брат Гастон де Грайи, капталь де Бюш. Гастон был твердым союзником англичан не только в Гаскони, где находилась его доля семейных земель, но и в Нормандии, где Генрих V недавно пожаловал ему графство Лонгвиль. Он прибыл в Ортез с докладом о текущем состоянии переговоров с дворами Бургундии и Труа и предложением лейтенанства в Лангедока или должности коннетабля Франции, если он того пожелает. Граф, знавший себе цену, не стал связывать себя обязательствами.

После заключения договора в Труа Гастон де Грайи вернулся в Ортез, чтобы убедить своего брата присоединиться к новому соглашению. Он привез с собой новые предложения о должностях и территориях. Но Жан де Фуа хотел большего. Его послы, явившиеся к Генриху V в новом году, заявили, что граф готов признать договор и принести ему оммаж за графство Фуа. Он был готов согласиться на свое назначение лейтенантом Карла VI в Лангедоке. Но в качестве награды он хотел получить большие территории: графство Бигорр и ряд мелких владений вдоль северных предгорий Пиренеев. Жан также требовал 4.000 франков в месяц на свое жалованье и расходы. Завершить эти многообещающие переговоры оказалось невозможно из-за технических проблем, связанных со статусом Беарна. Но на данный момент граф Фуа заявил о своей приверженности договору с англичанами, даже если он еще не в состоянии согласиться на него. Он пообещал, что в ближайшее время предпримет крупное наступление на позиции Дофина в Лангедоке. Его союзник Шарль II, сеньор д'Альбре, и его кузен Франсуа, сеньор де Сент-Базей, пошли дальше и присоединились к договору. Это были значительные потери для Дофина. Шарль д'Альбре был сыном коннетабля Франции, убитого при Азенкуре, и ключевой фигурой на западной границе с Гасконью. Франсуа же был одним из главных баронов графства Базаде. Эти люди были связаны родственными или вассальными узами с большинством дворян юго-запада. Их поддержка открывала возможность англичанам обратить вспять полвека унижений и поражений на гасконской границе^[885].

* * *

1 декабря 1420 года Генрих V совершил свой первый въезд в Париж в качестве регента Франции. Он вошел в столицу Франции через ворота Сен-Дени поздним вечером, сопровождаемый Карлом VI и Филиппом Бургундским, а также герцогами Кларенсом и Бедфордом во главе кавалькады рыцарей и сопровождающих. Вся улица Сен-Дени от ворот до Шатле была украшена шелками и бархатом, чтобы приветствовать его. Перед дворцом Сите были организованы театрализованные представления. Группы священников в полном облачении стояли с интервалами вдоль маршрута движения кавалькады, распевая гимны и протягивая реликвии своих церквей для поцелуя двум королям. Это был лучший прием, который могло оказать сократившееся и голодающее население Парижа, но клерк Парламента заметил, что толпы, кричавшие "Ноэль!", были меньше, чем во время предыдущих королевских въездов. После молитвы с Карлом VI перед главным алтарем Нотр-Дам Генрих V вместе со своими братьями и великолепной компанией отправился в Лувр, чтобы начать торжественное празднование^[886].

К моменту въезда Генриха V Париж уже несколько месяцев был оккупирован английскими войсками. Обеспокоенный постоянными сообщениями о недовольстве на улицах и грубым отношением бургиньонских капитанов города к клятве верности, английский король решил овладеть столицей в течение лета. В июле 1420 года большая группа английских солдат внезапно прибыла из Мелёна и заняла Бастилию, изгнав бургиньонский гарнизон. Вскоре после этого английские войска заняли Лувр, Нельский отель на левом берегу и Венсенский замок. Граф Сен-Поль был смещен с поста капитана Парижа и временно заменен герцогом Кларенсом. Вслед за солдатами прибыли чиновники. Среди них были советники английского короля Генри Чичеле, архиепископ Кентерберийский, и Филипп Морган, ныне епископ Вустерский, со своими штатами клерков, юристов и чиновников. Первые английские купцы, торговавшие вином и зерном, появились в городе уже через месяц после заключения договора. Отношение простых парижан к иностранцам в их среде не зафиксировано. Напряженность большого и оживленного города далеко не всегда была на поверхности. Но осенью 1420 года у парижан были все основания принять новый режим. На городских рынках по-прежнему ощущалась острая нехватка продуктов, а у булочных перед рассветом выстраивались очереди. Но после взятия Мелёна все русло Сены было освобождено от плато Лангр до моря, что стало серьезной брешью в дофинистской блокаде. Энтузиазм, с которым встретили вступление Генриха V в столицу, вероятно, был неподдельным^[887].

6 декабря 1420 года в большом зале отеля Сен-Поль открылось заседание Генеральных Штатов. На троне восседал Карл VI, по бокам от него сидели Генрих V и Филипп Бургундский. Номинально собрание выступало от имени всей Франции. На самом деле, как все могли убедиться, оно представляло только бургундские провинции на севере, в основном Пикардию, Шампань, Иль-де-Франс и Париж. Вступительную речь произнес Жан Ле Клерк, пожилое и бесцветное ничтожество из придворных судей Карла VI, который недавно был назначен канцлером Франции. "Голос плача раздается из Сиона", — начал он, взяв тему из одной из самых мрачных глав Книги Иеремии. Канцлер напомнил слушателям о событиях, которые привели к заключению договора в Труа, и об успешном начале покорения дофинистских гарнизонов вокруг Парижа. Это был лишь первый этап кампании, которая в конечном итоге приведет к воссоединению Франции, восстановлению мира и процветания во всех частях королевства и отомстит за смерть Иоанна Бесстрашного. Ле Клерк призвал Генеральные Штаты ратифицировать договор и предоставить королю средства для завершения войны. Когда он закончил, братья английского короля и бургундские дворяне, сидевшие вокруг трона, поднялись со своих мест, чтобы выкрикнуть свое одобрение. Остальные собравшиеся удалились для обсуждения. Через четыре дня они вернулись, чтобы объявить договор "похвальным, необходимым и отвечающим общественным интересам" и потребовать от всех принести клятву о его соблюдении. Карл VI поднялся с трона и стоял с обнаженной головой, а его представитель объявил о вечном лишении наследства человека, который "называл себя Дофином", и заявил, что договор представляет собственную волю короля и волю всего народа.

Следующая неделя была посвящена деликатному вопросу о финансах. 19 декабря Генеральные Штаты согласились восстановить модифицированный вариант налога с продаж. В течение года вводился налог в размере 25% на вино, продаваемое в розницу, и 5% на сукно. В то же время был санкционирован другой, более спорный налог. Девальвация серебряной монеты, проведенная обеими сторонами в гражданской войне, вызвала много недовольства. С мая 1417 года серебряный грош подешевел не менее чем на 20% от своей прежней стоимости. Правительство регента пообещало восстановить чеканку серебряных монет по стоимости 1413 года. Взамен ему было разрешено взимать принудительный заем в серебре для финансирования новой чеканки. Каждая община должна была собрать определенное количество серебра в монетах или слитках и сдать его агентам монетных дворов. Теоретически, серебро должно было быть возвращено новой монетой по номиналу, а правительство должно было взять не более 12½% комиссионных. На самом деле "заем" никогда не был погашен, и далеко не ясно, собиралось ли правительство когда-либо его погашать. В действительности, как быстро отметили дофинисты, это был особенно тяжелая талья.

В заключительной части работы Генеральных Штатов, 23 декабря, был разыгран важный политический спектакль. Восемь человек, которые поголовно отсутствовали, были официально обвинены в убийстве Иоанна Бесстрашного: "самозваный Дофин", Жан Луве, Таннеги дю Шатель, Арно Гийом де Барбазан, виконт Нарбонский, Гийом Батай, Роберт де Лере и Оливье де Леер. Обвинение было подробно изложено Николя Роленом. В свое время Дофин был официально вызван для ответа на обвинения в уголовную палату Парламента, его имя выкрикивалось глашатаем с мраморных ступеней во дворе дворца Сите. После положенного количества вызовов в начале января ему был вынесен приговор. Карл был приговорен к изгнанию из Франции и объявлен не имеющим права наследовать какие-либо земли или должности^[888].

По окончании Генеральных Штатов Генрих V объявил о своем намерении вернуться на короткое время в Англию, где, по его словам, его присутствие было крайне необходимо. Были приняты меры по управлению Францией в его отсутствие. Герцог Кларенс был назначен его лейтенантом на всей территории королевства и получил грандиозный особняк, построенный за сорок лет до этого коннетаблем де Клиссоном, чтобы жить в нем, когда он приезжал в Париж. Город оставался в руках офицеров Генриха V. Его дядя и доверенное лицо Томас Бофорт, герцог Эксетер, стал капитаном Парижа с гарнизоном в 500 человек. Судя по всему, он располагался в Лувре. Граф Хантингдон командовал отдельным гарнизоном в Венсене. Сэр Джон Фастольф, бывший капитан Арфлёра, был назначен командиром Бастилии с французом в качестве его заместителя и гарнизоном, включавшим восемьдесят английских солдат. Граф Солсбери, возможно, самый способный полководец на службе Генриха V, был вновь назначен лейтенантом в стратегически важные области Алансонского герцогства и границы с Мэном. Другие институты власти французского государства жестко контролировались сторонниками герцога Бургундского. Прево Парижа, купеческий прево и четыре эшевена были заменены его выдвиженцами. Лурден де Салиньи, один из советников Филиппа, который с 1419 года был первым камергером Карла VI, возглавил королевский двор и служил политическим представителем Филиппа в Париже. Когда эти делабыли улажены, английский король и его братья удалились праздновать Рождество в шумном великолепии в Лувре, окруженные льстецами и приспособленцами, в то время как герцог Бургундский давал свой собственный пир в Бургундском отеле. На другом конце города король и королева вернулись в опустевшие помещения отеля Сен-Поль. Они отмечали праздник в полупустом зале, в присутствии немногочисленной толпы зевак. После Рождества Генрих V отправился в Нормандию с супругой и братьями, а также толпой чиновников, советников и солдат. Вскоре после него герцог Бургундский уехал во Фландрию. После месяца непривычного веселья, праздничные огни погасли, и в столичные дворцы и особняки принцев вернулась тишина^[889].

В канун Нового 1420 года Генрих V с супругой и братьями въехал в Руан, где с таким же пышным размахом отпраздновал праздник Богоявления. В середине января 1421 года в зале Руанского замка перед ним собрались Штаты Нормандии. Нормандия не была представлена в Генеральных Штатах, чтобы сохранить принцип, согласно которому Генрих V управлял ею по своему усмотрению, а не как регент при Карле VI. Но дела были точно такими же, как и у более крупного собрания. Аналогичная реформа монетного дела была одобрена, хотя нормандские монеты, чеканившиеся в Руане, Кане и Сен-Ло, выпускались от имени Генриха V с легендой H: REX: ANGL: HERES: FRANC (Генрих король Англии, наследник Франции). Это финансировалось так же, как и в остальной северной Франции, за счет принудительного "займа" серебра. Генрих V также потребовал наложения тяжелого налога в 600.000 ливров, несмотря на свои обещания отказаться от обременительной фискальной политики французской монархии. Это было непосильное требование для провинции, сильно пострадавшей от военных действий и разбойничьих нападений. Штаты выторговали у короля 400.000 ливров в рассрочку, что примерно эквивалентно 60.000 фунтов стерлингов, или, скорее, больше, чем английская субсидия от мирян и духовенства^[890].

* * *

1 февраля 1421 года Генрих V высадился в Дувре, впервые за три с половиной года ступив на землю Англии. По словам бургундского хрониста, он был принят "как ангел Божий". Большие толпы собрались, чтобы приветствовать его в Дувре, Кентербери и Блэкхите перед его официальным въездом в Лондон 14 февраля. Однако за этими публичными демонстрациями радости в Англии скрывалось ощутимое беспокойство. Парламент собрался в Вестминстерском зале 2 декабря 1420 года, чтобы утвердить договор в Труа, ожидая, что король будет присутствовать на заседании. Но он задержался из-за длительного сопротивления Мелёна и долгих обсуждений Генеральных Штатов в Париже. Поэтому в Парламенте председательствовал хранитель королевства, Хамфри, герцог Глостер. Канцлер Лэнгли открыл заседание хвалебной речью о Генрихе V, "принесшем единство и мир".

Однако Палата Общин была настроена скептически. Необычно было и то, что выборы спикера проводились из нескольких кандидатур, и официальный кандидат лишь чуть-чуть вырвался вперед. Поступали жалобы на длительное отсутствие короля и перенаправление петиций в королевский Совет или Генриху V во Францию. Были сомнения по поводу нового статуса Генриха V. Формально он воевал в качестве регента Франции, чтобы подавить восстание против власти Карла VI. Какое отношение это имело к Англии? "Я боюсь, увы, что силы и деньги королевства будут потрачены впустую на это предприятие", — писал хладнокровный валлийский священник Адам из Уска. Палату Общин беспокоило, что Англия постепенно превратится в придаток гораздо более крупного и богатого королевства Франции. Их предшественники, по словам парламентариев, поднимали этот вопрос перед его дедом Эдуардом III еще в 1340 году, и был принят закон, защищающий автономию Англии. Теперь Генрих V был правителем Франции и в конечном итоге он и его преемники будут править во Франции вечно. Он изменил свой королевский титул и стал называть себя "королем Англии и наследником Франции", отобразив его на английских монетах. Они призвали Генриха V объявить, что

ни одним указом, который наш господин король издал или который он и его наследники и преемники могут в будущем принять в качестве наследника и регента королевства Франции или короля Франции, королевство Англии или его народ любого статуса или состояния не должны быть подчинены или обязаны повиноваться ему или его наследникам и преемникам как наследнику-регенту или королю Франции… но они должны быть полностью свободны и освобождены от вышеупомянутого подчинения и повиновения.

Хранитель королевства обещал, что статут Эдуарда III будет соблюдаться. Из Парижа король пытался сдержать гнев Палаты Общин. Он послал к ним архиепископа Чичеле с обещанием, что в этом Парламенте не будет никаких требований о новых налогах. Мало чему из этого было позволено нарушить спокойный тон официального отчета. Но о "ворчании и недовольстве" было достоверно доложено Генриху V в Париж^[891].

Главной задачей Генриха V в Англии было управление общественным мнением в период перемен и тревог. Ему нужно было воссоздать нечто вроде патриотического пыла, который последовал за битвой при Азенкуре, заручиться поддержкой договора со стороны скептически настроенной публики и подготовить людей к дальнейшим тяжелым налогам для финансирования, как он надеялся, последнего усилия против Буржского королевства. Для большинства англичан юная супруга короля была самым заметным и, возможно, самым популярным результатом договора. Когда 21 февраля она сама въехала в Лондон, ее встречали таким же впечатляющим зрелищем, как и Генриха V после Азенкура. Процессия Екатерины Французской медленно пробиралась сквозь плотные толпы ликующих лондонцев по улицам, заполненным хорами, театральными постановками, механическими чудовищами и всякой всячиной. Через два дня она была коронована архиепископом Кентерберийским в Вестминстерском аббатстве. Когда празднество закончилось, Генрих V, 2 мая, созвал Парламент на заседание в Вестминстере, а затем отправился в двухмесячное путешествие по Англии, в части которого его сопровождала Екатерина. Король посетил Бристоль, Уэльские марки, Среднюю Англию и Йоркшир, демонстрируя себя своим подданным и действуя в соответствии с представлениями, ожидаемыми от короля. Генрих V вел себя по-королевски. Он поклонялся знаменитым святыням на своем пути, раздавал милостыню щедрой рукой и принимал прошения. По словам бургундского хрониста Ангеррана де Монстреле, во всех крупных городах он рассказывал о своих делах во Франции, о своих трудах во имя войны и мира и о предстоящей задаче. Для достижения своей цели и установления окончательного мира, говорил он, "необходимы две вещи: деньги и воины". Требования французской войны должны были стать еще более насущными. Примерно 6 апреля 1421 года по дороге в Йорк Генрих V встретил гонец с известием о том, что англичане потерпели серьезное поражение во Франции от шотландской армии графа Бьюкена. Его брат герцог Кларенс был убит, а большая часть его армии перебита^[892].

* * *

25 января 1421 года Дофин председательствовал на Большом Совете в замке Сель на реке Шер в западном Берри. На самом деле это был расширенный военный Совет, на котором присутствовали видные дворяне из подвластных ему провинций, чтобы выработать стратегию противостояния англичанам. О его заседаниях известно очень мало. Сохранившиеся фрагменты информации показывают, что собравшиеся были недовольны ведением войны и выражали сомнения в качестве советов, которые получал Дофин. Они считали, что его Совет, в котором по-прежнему преобладали профессиональные администраторы и солдаты скромного звания, должен быть усилен некоторыми "выдающимися дворянами". Тем не менее, основные решения, принятые на Совете в Сель, сводились к одобрению планов, которые Дофин и его Совет уже разработали учитывая удручающий опыт предыдущего года. Шотландские наемники Дофина были реорганизованы осенью в Армию Шотландии, автономное войско со своей администрацией, своими офицерами и своей структурой командования, которое отныне должно было сражаться вместе как единое подразделение, а не распределяться небольшими отрядами по всей территории ведения боевых действий. В будущем Армию Шотландии должна была стать главной ударной силой дофинистов. Это решение ознаменовало важный сдвиг в тактическом мышлении французов, которые на протяжении многих лет выступали против вступления с англичанами в полевое сражение, предпочитая вести войну на истощение из крупных, стратегически расположенных гарнизонов. Это отношение укоренилось из-за отсутствия у французов эффективного стрелкового оружия и опыта Азенкура. Но его не разделяли шотландцы, чьи лидеры, вероятно, стояли за принятием новой тактики. Они были хорошо обеспечены лучниками и готовы были идти на больший риск. Совет Дофина, судя по всему, предполагал проведение крупных полевых операций летом, когда "новая армия Шотландии" должна была прибыть во Францию с 6.000 ― 8.000 подкреплений под командованием графов Дугласа и Мара. Кроме того, Совет предложил набрать в Лангедоке армию из 2.000 латников и 1.000 лучников под командованием виконта Нарбонского. Эти амбициозные планы потребовали перестройки финансов Дофина, чтобы оплатить их. Совет в Сель порекомендовал Дофину созвать Генеральные Штаты для согласования новых высоких налогов, которые потребуются для содержания армии такого масштаба. Генеральным Штатам было приказано собраться в Клермоне в Оверни в мае^[893].

На самом деле возможность проявить себя у шотландцев появилась раньше, чем ожидалось. Герцог Кларенс, которому досталось командование в отсутствие Генриха V, жаждал побед и славы. В течение многих лет он чувствовал себя в тени старшего брата, лишенным признания и богатства. Вскоре после того, как Совет в Сель разошелся, Кларенс выступил в Анжу, с целью проведения мощного шевоше. О том, какое значение придавалось этому предприятию, свидетельствует компания английской знати, принявшая в нем участие. В нее входили графы Солсбери и Хантингдон, Джон, лорд Роос, капитан Манта и Шато-Гайяра, рыцарь из Нортумберленда сэр Джон Грей, барон из Хетона, который недавно стал графом Танкарвилем, советник и компаньон короля сэр Гилберт Умфравиль, а также семнадцатилетний пасынок Кларенса, Джон Бофорт, граф Сомерсет, со своим младшим братом Эдмундом. Судя по всему, с ними было около 4.000 или 5.000 всадников — почти половина английских сил во Франции. Пронесясь мимо Ле-Мана, английская армия обнаружила неохраняемые переправы через реки Юисне и Луар и продвинулась на юг. Похоже, англичане надеялись застать врасплох город Анжер и, возможно, захватить важные укрепленные мосты через Луару в Пон-де-Се.

^{14. Кампания при Боже, март 1421 года}

Дофин находился в Пуатье с шотландскими капитанами, когда до него дошли новости о продвижении Кларенса. Бьюкен воспользовался своим шансом. Шотландская армия была расквартирована неподалеку в Турени. Он собрал своих людей и двинулся на север, чтобы отрезать Кларенсу путь к отступлению. Шотландцев Бьюкена сопровождали небольшой французский отряд под командованием Жильбера де Лафайета, известного деятеля, который уже прославился как защитник Фалеза и Лиона. По пути к ним присоединились другие войска, набранные в Анжу и Мэне, включая знаменитого капитана рутьеров Ла Ира. В общей сложности, должно быть, было от 4.000 до 5.000 шотландцев и около 1.000 французов.

21 марта 1421 года дофинистская армия достигла реки Луар в Ле-Люде. Здесь ее командиры узнали, что Кларенс отступил от Анжера, который показался ему слишком хорошо укрепленным и людным, и подошел к Бофор-ан-Вале, направляясь, очевидно, на восток к Туру. Бьюкен оставил Ле Люде и двинулся ему навстречу. Поздно вечером того же дня он разбил лагерь у Боже, небольшого обнесенного стеной городка в десяти милях к северо-востоку от Бофора. Кларенс, чья разведка, по-видимому, была очень плохой, совершенно не знал о присутствии противника до следующего дня, 22 марта, когда четыре шотландских солдата были схвачены недалеко от английского лагеря и приведены для допроса. В это время большая часть английской армии, включая почти всех лучников, разбрелась в разные стороны на фуражировку. Но Кларенс, который всегда был опрометчивым полководцем, решил, что неожиданность стоит больше, чем численность. Он решил сразу же атаковать врага с теми людьми, которые были у него под рукой. Среди них были почти все латники, но ни одного лучника, за исключением тех, кто принадлежал к его личной гвардии. Граф Хантингдон и сэр Гилберт Умфравиль, оба опытные ветераны, были потрясены. "Милорд, у вас нет людей, которые могли бы так поспешно сразиться с врагами", — сказали они. Силы врага были неизвестны. Не было времени разведать их позицию. Умфравиль решил, что ему следует собрать свои силы и согласовать план сражения со своими людьми, прежде чем двигаться в путь. Но Кларенс "не захотел унывать" и отмахнулся от их опасений. Умфравиль уже завоевавший славу в глазах короля, как сообщается, ответил, что он не собирался лишаться ее. Поэтому, оставив графа Солсбери собирать остальную армию, Кларенс быстро поскакал в сторону Боже, имея при себе лишь треть своих сил и надеясь застать шотландцев врасплох. За несколько миль до Боже его кавалькада была замечена французским отрядом разведчиков. Но к тому времени, когда разведчики вернулись, чтобы поднять тревогу, англичане уже достигли моста через реку Куэнон на небольшом расстоянии к западу от Боже. Был уже поздний вечер. С Кларенсом было около 1.500 человек. Еще несколько сотен были рассредоточены вдоль дороги позади, пытаясь не отстать.

Основная часть армии Бьюкена расположилась лагерем на противоположном берегу реки в полумиле к югу от моста у деревушки, известной как Вьель-Боже. Около 120 шотландских лучников были оставлены для охраны моста. Они играли в мяч, когда на противоположном берегу внезапно появились английские знамена. Шотландцы похватали свое оружие и бросились блокировать переправу. Англичане с разгона пробились через мост под убийственным градом стрел. Переправившись, они разогнали отряд французских всадников, которые подоспели слишком поздно, чтобы остановить их, и преследовали их до близлежащей церкви, где французы и укрылись. Некоторое время было потрачено, на то, чтобы выбить их из укрытия. Затем, отказавшись от этой идеи, англичане решили атаковать основной лагерь противника в Вьель-Боже. Однако к этому времени Бьюкен был предупрежден об опасности и смог собрать большую часть своих людей и выстроить их в боевой порядок у кладбища на северной стороне деревни.

Около шести часов вечера герцог Кларенс, во главе своих людей, с бацинетом, увенчанным короной, сверкающей драгоценностями на голове, направился прямо к их рядам в угасающем вечернем свете. Обе стороны устремившись в атаку в пешем порядке и вступили в ожесточенную рукопашную схватку вокруг кладбища. Не имея ни лучников, ни подготовленных оборонительных позиций, англичане не обладали ни одним из тактических преимуществ, с помощью которых традиционно выигрывали крупные сражения. Исход боя зависел от грубой силы, который англичане, уступающие по численности один к трем, не могли выиграть. Сам Кларенс был убит одним из первых. Лорд Роос был зарублен при попытке спасти его. Умфравиль и Грей также погибли в гуще боя. Остальные, деморализованные потерей своего харизматичного лидера, разбежались. Как всегда в средневековых битвах, большинство потерь понесла побежденная сторона во время преследования, которое продолжалось до ночи. По самым достоверным оценкам, основанным на подсчете павших, проведенном после этого с помощью двух английских герольдов, погибло две трети армии Кларенса, 1.054 человека. Почти все выжившие попали в плен, включая графа Хантингдона и двух кузенов короля, Бофортов.

На следующее утро было Пасхальное воскресенье. Группа английских солдат из Бофор-ан-Вале, возглавляемая внебрачным сыном Кларенса, наткнулась на поле битвы и обнаружила мертвых, все еще лежавших там, где они пали. Поле было пустынно, если не считать нескольких мародеров. Тело Кларенса только что вытащили из груды мертвых и погрузили на телегу. Англичане отогнали мародеров, забрали тело герцога и ушли. Остальная часть английской армии под Бофором, около 3.000 человек, уже на рассвете отправилась в Нормандию. Им предстоял трудный и опасный поход. Превосходящий по численности противник, окрыленный победой, преградил им путь на восток. Разлившиеся реки Луар, Сарта и Юина лежали впереди на севере. Своим выживанием англичане были обязаны смелости и умению графа Солсбери. Его людям удалось переправиться через Луар у Ла-Флеш по импровизированному мосту, сделанному из телег и дверей, взятых из близлежащих зданий. Тем временем шотландцы переправились через реку в пятнадцати милях выше по течению в Ле Люде и пустились в погоню. Солсбери направился к Ле-Ману. Единственным возможным путем отступления был старый каменный мост через реку Юисне в Понлье, в двух милях к югу от городских стен. Мост был не укреплен, но проезжая часть была разрушена французами, а северный берег защищали около сотни человек из Ле-Мана. Солсбери выслал вперед отряд, с нашитыми белыми французскими крестами на плащах. Выдавая себя за авангард армии Дофина, они убедили защитников уложить деревянные балки и доски, сложенные на берегу реки, на мост. Затем они перешли реку, вырезали несчастных горожан и, когда все силы переправились, разрушили мост позади себя, перед носом приближающегося шотландского авангарда. Через день или два остатки разбитой английской армии были уже в Нормандии.

Написав депешу Дофину в ночь после битвы, Бьюкен и Вигтон призвали его немедленно выступить в Анжу и вторгнуться в Нормандию, пока враг находится в смятении. "С Божьей помощью все будет в ваших руках", — писали они. Дофин был вне себя от радости. Он приказал разослать копии победных депеш полководцев по всем провинциям, находившимся в его подчинении. Новость вывела людей на улицы, чтобы отметить это событие шествиями и публичной демонстрацией ликования. Карл лично приехал встречать шотландцев в Тур. В их честь был дан пышный пир, на котором, согласно проверенной временем традиции, присутствовали главные английские пленники. Граф Бьюкен был назначен на должность констебля Франции, которая оставалась вакантной (со стороны Дофина) после смерти графа Арманьяка. Лафайет стал маршалом. Многим скромным солдатам Шотландской армии победа принесла неожиданное богатство, которое должно было изгладить из памяти тяготы и невыплаченное жалованье прошлого года. Трофеи, снятые с убитых, в основном доспехи и лошади, были значительны, а число пленных еще больше. Горец, сорвавший со шлема герцога Кларенса драгоценную корону, продал ее за 1.000 ноблей (333 фунта стерлингов) Джону Стюарту из Дарнли, а тот заложил ее за сумму в пять раз большую. Пленитель графа Сомерсета продал его Дофину за 40.000 экю^[894].

В Англии реакцией на битву при Боже была паника, сменившаяся покладистостью, когда стали известны факты, и поражение было признано временной неудачей, результатом, как все согласились, минутной глупости герцога Кларенса. В одном смысле они были правы. Это была совершенно ненужная битва, и ее непосредственные военные последствия были незначительными и кратковременными. Французы не смогли развить свою победу, несмотря на настояния Бьюкена. Англичане не потеряли ни одной территории и вскоре вернули себе стратегическую инициативу. Но политические последствия были неисчислимы. Впервые за восемьдесят лет войны английская армия потерпела поражение в крупном сражении. Это разрушило миф о их непобедимости, который был главным английским политическим активом с 1415 года.

Непосредственным следствием этого стало ослабление французских кошельков, так же как Азенкур ослабил английские. 12 мая 1421 года Генеральные Штаты дофинистской Франции открылись в епископском дворце в Клермоне в Оверни обращением уполномоченного Дофина, архиепископа Буржского. Он остановился на значении битвы, намекнул, что окончательная победа близка и указал на великую задачу, которая стояла перед Дофином, если он хотел изгнать англичан и спасти своего отца от англо-бургундцев в Париже. Архиепископ призвал к восстановлению налога с продаж, хотя и не стал предлагать сделать его постоянным, как это было до 1417 года. Наконец, он потребовал немедленного предоставления 1.200.000 ливров. Делегаты, считавшие, что английское владычество в Нормандии находится на грани краха, отнеслись к этой сумме с издевкой. Но они заявили, что всегда будут готовы предоставить Дофину те средства, в которых он действительно нуждается, и даже больше, если потребуется. Но на данный момент ему придется довольствоваться 800.000 ливров. Даже это было очень значительной субсидией, равной самым большим тальям, которые были введены до краха французской налоговой системы, и распределены по всей Франции^[895].

Главное влияние битвы при Боже было оказано на политическую лояльность, поскольку приспособленцы по всей северной и западной Франции начали пересчитывать свои шансы. Иоанн V Бретонский, заклятый оппортунист, в течение нескольких месяцев взвешивал аргументы в пользу уступки Генриху V. Теперь он стремительно поменял ориентацию. В начале мая 1421 года он и его брат Ришар встретились с Дофином и графом Бьюкеном во внушительной крепости герцога Анжуйского в Сабле на реке Сарта. Празднества продолжались несколько дней, пока высокие стороны обменивались знаками неискренней привязанности. Конференция завершилась заключением договора. Герцог обещал отказаться от всех своих соглашений с англичанами, хотя в частном порядке он не собирался полностью порывать с ними. Дофин обещал в секретном приложении к договору уволить советников, которые посоветовали ему поддержать восстание Пентьевров, чего он не сделал и никогда не собирался делать. Однако договор ознаменовал реальное присоединение бретонской военной силы к делу Дофина. Карлу было обещано предоставить бретонский корпус численностью в 2.000 человек, но в действительности он оказался еще более многочисленным. Брат герцога Ришар де Монфор был возведен в графы Этампа и назначен командиром этого корпуса^[896].

Иоанн V оказался чутким флюгером перемен политических настроений. Несколько видных бургиньонов, недовольных договором в Труа, воспользовались возможностью перейти на сторону Дофина. Самым значительным из них был Жак д'Аркур, бургундский капитан прибрежной крепости Ле-Кротуа в Пикардии. В течение многих лет он был другом и советником Филиппа Бургундского. Но его не устраивали англичане, которые захватили графство Танкарвиль в Нормандии, принадлежавшее его жене, и подарили его сэру Джону Грею, барону из Хетона. По условиям договора в Труа даже верные бургиньонские ставленники не могли вернуть свои конфискованные владения в Нормандии. Жак д'Аркур никогда не придерживался этого договора. После нескольких месяцев скрытой враждебности к англо-бургундскому делу он переметнулся на другую сторону после Боже и открыто выступил на стороне Дофина. Вскоре он нашел союзников среди других сторонников дофинистов в Понтье и Пикардии, многие из которых, как и сам Аркур, считали себя друзьями Бургундского дома до заключения договора в Труа. Вместе конфедераты захватили Нуаель-сюр-Мер, Сен-Валери и несколько других мест, создав опасный анклав в устье Соммы и дав дофинистам второй выход к морю в дополнение к Ла-Рошели. Отсюда они могли охотиться на английские суда в Ла-Манше, совершать разрушительные конные рейды в Нормандию и Пикардию и, возможно, даже получать подкрепление из Кастилии или Шотландии^[897].

Подобные перебежки повлекли за собой другие. Из Дижона вдовствующая герцогиня Бургундская призывала своего сына созвать все войска, которые он мог собрать, чтобы стабилизировать положение, пока оно не вышло из-под контроля. В Руане и Париже английские капитаны нервничали. Предатели впустили дофинистов в укрепленное аббатство Ле-Бек, откуда их с трудом изгнали войска из близлежащих английских гарнизонов. В Руане поднялся ропот недовольства. Несколько горожан были арестованы, и по крайней мере один был казнен за измену. В Париже ходили отвратительные слухи о предательстве. Несколько видных горожан были посажены под домашний арест. Популярный бургиньонский маршал Жан Вилье де Л'Иль-Адан был обвинен, вероятно, ошибочно, в организации заговора с целью впустить войска Дофина в столицу и был арестован по приказу герцога Эксетера. Вскоре после того как Л'Иль-Адана увели в Бастилию на улицах собралась большая толпа и для восстановления порядка потребовалось несколько сотен английских солдат. Эксетер, чувствуя себя небезопасно в Лувре, перенес свою резиденцию в Бастилию^[898].

Победа Бьюкена, хотя она и оказалась недолговечной, повлияла на то, что побудила Дофина отбросить свое отвращение к военным кампаниям и лично выйти в поле. Он заказал великолепный меч, новый комплект доспехов, включая налокотники "шотландского образца", и перевооружил свои придворные войска. Его присутствие в армии послужило значительным толчком к пополнению ее рядов. После конференции с бретонцами в Сабле Карл выступил в поход прямо против англичан во главе около 6.000 человек, включая весь шотландский корпус. Он разместил свой штаб в Ле-Мане, а его армия двинулась вперед, чтобы осадить важный английский гарнизон в Алансоне. Советники Дофина считали, что гарнизон был настолько ослаблен из-за ухода людей в армию Кларенса, что его можно было взять без труда.

Но дофинисты упустили свой шанс. Прошло более шести недель с тех пор, как шотландские графы призвали его немедленно вторгнуться в Нормандию. За это время англичане успели восстановить свои позиции в герцогстве. Основное бремя управления кризисом легло на графа Солсбери. Он стабилизировал положение в нормандских городах, реорганизовал пограничные гарнизоны, назначил новых командиров на место выбывших людей и придал силы англичанам, предприняв ряд смелых действий в поле. Солсбери понял, что главная проблема была не столько военной, сколько психологической. Он должен был остановить дезертирство, показав, что англичане по-прежнему являются главенствующей военной силой. Поэтому он сформировал конный рейдовый отряд из тех людей, которых можно было освободить от гарнизонной службы, и двинулся на юг к Алансону. Была предпринята смелая, но безуспешная попытка снять с города осаду установленную Дофином. Обе армии сошлись на расстоянии пушечного выстрела под стенами города. Но англичане оказались в значительном меньшинстве и были вынуждены отступить, ведя ряд арьергардных боев, в которых они понесли большие потери. Затем Солсбери повернул на юг и провел разрушительное шевоше в Мэн и Анжу, проникнув по долине реки Майен до Шато-Гонтье, чтобы перерезать пути снабжения Дофина с Луары. В последнюю неделю мая Дофин был вынужден отказаться от осады Алансона. К началу июня общее мнение среди англичан было таково, что худшее уже позади. "Ваша земля, да будет благословен Бог, во время написания этого письма содержалась в хорошем состоянии и никогда не была так хороша, как сейчас, — с ликованием писал Солсбери королю, — ибо, слава Богу, ваши лорды здесь уничтожили ничуть не меньше ваших врагов, чем раньше, и все здешние капитаны проявляют усердие как в сохранении вверенных им мест, так и в устрашении и раздражении ваших врагов"^[899].

После неудачи под Алансоном полководцы Дофина изменили свою стратегию. Вместо того чтобы противостоять крепким и хорошо подготовленным английским гарнизонам на нормандской границе, они повернули на восток и вторглись на большую равнину Босе, где легче было достать припасы и ожидалось более слабое сопротивление. Армия Дофина была усилена. Виконт Нарбонский прибыл с Луары с 3.000 человек. Ришар де Монфор привел 2.000 бретонцев и обещал еще больше. В общей сложности под командованием Дофина должно было находиться около 10.000 человек. Доход, полученный после Генеральных Штатов в Клермоне, пополнил его казну за лето и позволил ему на короткое время развернуть самую большую полевую армию, которую он собрал с момента вступления в регентство за два с половиной года до этого. Босе был широко открыт для вторжения. В течение многих лет он был захолустьем. Его защитники были совершенно не готовы к наступлению дофинистов. Большинство из них были бургиньонами, а у некоторых просто не хватало духу. Когда Монмирай на западной окраине региона сдался после двухнедельной осады, его бургиньонские капитаны быстро присоединились к Дофину. Ни один из замков на пути Дофина не оказал более чем номинального сопротивления. В середине июня все войска Дофина двинулись на Шартр, главный город региона^[900].

* * *

Генрих V воспринял известие о битве при Боже с тем железным самообладанием, которым он славился. Он продолжил свой путь в Йорк, выждав целый день, прежде чем поделиться новостью со своими спутниками. Там 7 апреля 1421 года он собрал свой Совет, чтобы решить, что делать. Было решено, что король должен как можно скорее вернуться в Нормандию с новой армией. Начало июня считалось самой ранней возможной датой. Тем временем были разосланы приказы набрать 4.000 или 5.000 солдат и найти транспортные суда, чтобы доставить их в Кале. И сразу же начались проблемы с финансированием. Единственным источником, из которого можно было покрыть расходы на новую экспедицию, были английские доходы короля. Палату Общин, которая должна была собраться в Вестминстере через три недели, пришлось бы просить о новом налоге. В свете ее позиции в декабре отнюдь не было ясно, что она согласится на это, и в любом случае поступления от налога займут некоторое время. С учетом авансов, которые должны были быть выплачены солдатам и морякам в портах, Генриху V пришлось бы брать большие займы. В каждом графстве были назначены уполномоченные для опроса знатных людей и получения от них займов. Средства должны были быть доставлены в Вестминстер и переданы королю к 8 мая.

После нескольких лет, в течение которых англичане все более прохладно относились к постоянным требованиям короля о предоставлении денег и людей, результаты оказались поразительными. К началу мая чиновники Генриха V добились от дворянства обязательств предоставить по меньшей мере 900 латников и 3.300 лучников, что более чем в три раза превышало то, что его брат, герцог Бедфорд, смог набрать годом ранее. Принудительный заем стал самым успешным мероприятием такого рода за весь XV век. Уполномоченным Генриха V удалось собрать почти 37.000 фунтов стерлингов у 572 заимодавцев, что было примерно эквивалентно парламентской субсидии. Но за этими впечатляющими цифрами скрывались заметные различия. Епископы, верные своим роялистским традициям, внесли более половины собранной суммы, в то время как города медлили и скупились. Не менее 14.000 фунтов стерлингов поступило от одного человека, дяди Генриха V, Генри Бофорта, епископа Уинчестерского, в дополнение к 8.300 фунтам стерлингов, оставшимся после предыдущих займов, и еще 5.500 марок (3.666 фунтов стерлингов), которые ему пришлось найти в последний момент, когда деньги закончились еще в портах. Эти результаты были данью уважения политическим навыкам Генриха V и мощному воздействию его присутствия в Англии. Но они также свидетельствовали о его безжалостности, когда его загоняли в угол. Уполномоченные по займам получили приказ представить королю список тех, кто отказывался давать взаймы, для его личного рассмотрения. В графствах люди боялись гнева короля. Даже епископ Бофорт подвергся эффективному шантажу. Последние три года над ним сгущались тучи, поскольку считалось, что он воспользовался своим статусом представителя Генриха V на Констанцском церковном Соборе, чтобы получить для себя кардинальскую шапку. Он также принял назначение в качестве легата нового Папы в Англии — неразумное решение, которое поставило его по обе стороны сложных отношений правительства с папством. Кредиты были ценой восстановления благосклонности его племянника^[901].

Парламент, который собрался в Вестминстере 2 мая 1421 года, оказался более точной проверкой настроений английских сословий. В первый день был зачитан договор, заключенный в Труа, объяснены его условия, и весь документ был ратифицирован обеими Палатами. Переговоры о деньгах заняли большую часть следующих трех недель. Они плохо зафиксированы. Судя по всему, король просил о субсидии. Он представил отчет о своих английских доходах и расходах, чтобы продемонстрировать, что не может обойтись без субсидии. Но субсидия не была предоставлена. Палата Общин придерживались своей прежней линии, что то, что Генрих V делал как регент Франции, не должно финансироваться из английских налоговых поступлений. Духовенство, собравшееся вскоре после этого в соборе Святого Павла, дало разрешение на выделение десятины. В противном случае королю пришлось бы довольствоваться заверением, что он получит субсидию от следующего Парламента, если она ему действительно понадобится. Такой исход был крайне неудобным. Более важные из кредиторов короля, включая епископа Бофорта, получили залог в виде будущих таможенных доходов. Но король рассчитывал на субсидию для погашения крупных займов, которые его уполномоченные получили у менее сговорчивых кредиторов. Некоторые из них почти наверняка получили обещания о переуступке денег от сборщиков налогов, которые оказалось невозможно выполнить^[902].

Заглядывая вперед, можно сказать, что финансовое будущее было мрачным. Финансовые отчеты, представленные в Палату Общин, показывали, что оборона Кале и шотландских границ поглощала две трети доходов короля, оставляя большой дефицит на обычные дела правительства. Крупные выплаты военным казначеям Генриха V во Франции поддерживались только за счет отвлечения денег, необходимых для основных расходов в Англии, и погашения долгов. Таможенные сборы упали из-за спада торговли в течение последнего года, и большая их часть была направлена на содержание гарнизона Кале и погашение займов от епископа Бофорта. После шести лет почти непрерывных боевых действий, в течение которых настойчивые финансовые проблемы неоднократно отодвигались на задний план, напряжение давало о себе знать. Многие прошлые долги Генриха IV и долги самого Генриха V как принца Уэльского все еще оставались непогашенными. Военное жалованье за Азенкурскую кампанию все еще оставалось невыплаченным. Несколько капитанов, служивших во Франции, годами не получали жалованья для своих людей. Так например, граф Саффолк был должен почти 2.500 фунтов стерлингов в качестве жалованья за 1417 год. На момент пленения при Боже, граф Хантингдон был должен более 8.000 фунтов стерлингов в качестве жалованья и 1.000 фунтов стерлингов в качестве премий. Задолженность гарнизону Кале выросла до 28.710 фунтов стерлингов^[903].

Постепенное иссякание денежного потока из Англии все больше перекладывало бремя войны на налогоплательщиков северной Франции, которые были не в состоянии его нести. В целом, французские доходы Генриха V оплачивали лишь гарнизоны в Нормандии и Париже, но очень мало, расходы на содержание армии в поле. Отчет военного казначея короля, сэра Уильяма Филиппа, который охватывает полевые операции под командованием Генриха V в последний год его жизни, показывает, что две трети их стоимости все еще финансировались из его английских доходов, менее пятой части — из французских доходов, а остальное — из нерегулярных поступлений, таких как выкупы за пленных. Вклад от французских доходов почти весь был получен из Нормандии. Однако доходы Генриха V от Нормандии оказались гораздо ниже ожидаемых. В провинции, пострадавшей от военных действий, разбойничьих нападений и масштабной миграции, оказалось трудно собрать 400.000 ливров, предоставленных Нормандскими Штатами в январе. Выплаты пришлось растянуть на два года. Только две трети субсидии (около 40.000 фунтов стерлингов) были когда-либо собраны^[904].

Поступления Генриха V из остальной Франции невозможно подсчитать из-за отсутствия сохранившихся записей, но положение, вероятно, было еще хуже. Когда в июле предыдущего года чиновники Генриха V взяли под контроль французскую королевскую казну, они столкнулись с картиной финансового и административного хаоса. Ответственность была нерационально распределена между различными чиновниками и правительственными учреждениями. Девальвация привела к хаосу как в поступлениях, так и в расходах и сделала невозможным бухгалтерский учет. Налоговая администрация повсеместно потерпела крах. Поступления упали до исторического минимума. Доходы от монетных дворов, которые были главной опорой государственных финансов в течение последних трех лет, рухнули.

Финансы были одной из областей внутреннего управления Франции, в которой Генрих V был намерен навязать свою волю. На встрече в августе 1420 года в замке Корбей во время осады Мелёна, на которой присутствовали английский король, герцог Бургундский и их союзники, Совет Карла VI реорганизовал монетные дворы северной Франции. Месяц спустя Генрих V провел через Совет ряд жестоких реформ, призванных навести некоторый порядок в бухгалтерии и управлении сбором налога с продаж. Два генеральных министра финансов, которые еще оставались на своих постах, были уволены вместе с рядом подчиненных чиновников. Финансовая бюрократия была радикально сокращена. Бесчисленные выплаты в пользу третьих лиц были отменены, а новые запрещены. Упростилось делопроизводство. Но эти меры вряд ли принесли много плодов к 1421 году. Более того, они ничего не сделали для решения основных проблем, которыми были вызваны развалом королевской власти, дезинтеграцией администрации короля и нарушением коммуникаций между Парижем и провинциями. В результате англо-бургундское правительство в первые месяцы своего существования по-прежнему сильно зависело от манипуляций с монетой. В августе 1420 года Генриху V удалось передать монетные дворы синдикату парижских менял на шесть месяцев за 500.000 ливров. Но в следующем году доходы от чеканки монеты тоже рухнули. Перечеканка монеты, которая, как ожидалось, должна был восстановить нормальное денежное обращение и собрать большие суммы в казну, оказался позорным провалом. Поступления от серебряного сбора были разочаровывающими и медленными. Те немногие серебряные монеты, которые были отчеканены, быстро исчезли из обращения из-за поступления в оборот обесцененных денег Буржского королевства. Вся затея была сорвана неумолимым ростом рыночной цены на серебро, и августе 1421 года от нее отказались^[905].

* * *

Английский Парламент был распущен 23 мая 1421 года. Оставшееся время пребывания Генриха V в Англии было посвящено попытке отделить шотландцев от Дофина и остановить "новую армию Шотландии", которая должна была пересечь море во главе с графами Дугласом и Маром летом. По возвращении в Англию Генриха V сопровождал Жиль де Кламси, член узкого круга французских чиновников, работавших в английской администрации в Париже. Кламси был назначен руководителем совместного посольства в Шотландию от имени Карла VI и короля Якова I. Его инструкции заключались в том, чтобы призвать шотландского губернатора отречься от шотландской армии во Франции и остановить набор новой. Послы отправились из Лондона в начале марта 1421 года в сопровождении капеллана Якова I Дугала Драммонда.

Это был трудный момент для шотландцев. Герцог Олбани умер в преклонном возрасте в сентябре предыдущего года, и на посту губернатора его сменил слабый и бездарный сын, Мердок Стюарт. При правлении Мердока Шотландии суждено было еще больше погрузиться в беззаконие и анархию, оставив север под контролем графа Мара, а низменности — графа Дугласа. Прибытие посольства Кламси заставило Мердока Стюарта столкнуться с трудными дилеммами, поставленными договором в Труа. С какой Францией была в союзе Шотландия? С Францией короля или с Францией его сына? Мердок созвал Генеральный Совет и по его рекомендации начал переговоры с Яковом I в Англии, используя Дугала Драммонда в качестве посредника. Но переговоры оказались безрезультатными, так как известие о битве при Боже, вероятно, поставило крест на всех перспективах их успеха^[906].

Генриху V не удалось завоевать расположение шотландского политического сообщества. Но он добился большего успеха с графом Дугласом, крупнейшей фигурой в шотландской политике и главным военным лидером. Дуглас не принял рекомендаций Генерального Совета. Он достаточно хорошо ладил с герцогом Олбани, но у него не было времени на его преемника, и его сильно возмущали явные попытки Стюартов-Олбани вытеснить старшую линию Стюартов с шотландского трона. Дуглас считал, что его собственным амбициям лучше послужит возвращение короля Якова I. Судя по всему, он пришел к какому-то взаимопониманию с ним относительно будущей формы правления Шотландией и начал активно добиваться освобождения пленного короля.

Генрих V умело воспользовался разногласиями шотландцев. Он заявил, что готов отпустить короля Якова I, но только если Дуглас откажется от Дофина. В апреле 1421 года Дуглас объявил о своем намерении отправиться в Англию и к концу мая он был в Лондоне. Там он заключил сложную трехстороннюю сделку с Генрихом V и Яковом I. Шотландский король уже обязался сопровождать английского короля во время его возвращения во Францию. Теперь Генрих V согласился разрешить ему вернуться в Шотландию по условно-досрочному освобождению в течение трех месяцев после окончания кампании при условии, что он сможет склонить двадцать знатных лордов Шотландии к предоставлению за него заложников. Взамен Яков I "приказал" Дугласу служить Генриху V, и Дуглас заключил договор, в котором обещал воевать за Генриха V во Франции с Пасхи 1422 года с отрядом из 400 всадников. Вряд ли можно предположить, что Дуглас действительно намеревался сражаться вместе сангличанами против армии Бьюкена, в которую входили его старший сын граф Вигтон и большая часть его военных сторонников из Лоуленда. Расчет был на то, что, столкнувшись с альянсом Генриха V, Якова I и Дугласа, армия Бьюкена уйдет со службы Дофину^[907].

На самом деле шотландцы никуда не ушли. Для самого Бьюкена это был простой выбор. Как у младшего брата Мердока Стюарта у него было мало перспектив в Шотландии, а если Яков I Стюарт когда-нибудь туда вернется, то вообще никакого. Ему лучше было стать наемником во Франции. Дофин облегчил его выбор, предоставив ему великолепную сеньорию Шатийон-сюр-Эндр. Другие шотландские командиры, которые намеревались в конечном итоге вернуться домой, столкнулись с более мучительной дилеммой. Но Дофин купил их верность щедрыми подарками. Вигтон стал лордом Ден-ле-Руа. Джон Стюарт из Дарнли получил замок Конкрессо, а позже — сеньорию Обиньи. Их компаньонов также осыпали щедротами. Но если более масштабный план Генриха V был сорван, он преуспел в достижении своей непосредственной цели. "Новая армия Шотландии" не могла быть собрана без участия Дугласа. Он был одним из назначенных командиров, и большая часть ее сил должна была быть набрана среди его сторонников. Набор войск приостановился. Кастильский флот, который должен был доставить его в Ла-Рошель, уже был в море. Моряки Ла-Рошели также готовились к плаванию. Но в течение трех месяцев кастильцы ушли в свои порты, так и не пройдя севернее Финистера, а ларошельцы оставались без движения. Дофин сохранял надежду, что шотландцы все же прибудут, но этот проект был возрожден лишь год спустя при совершенно иных обстоятельствах^[908].

Глава XVIII. Осада Мо и смерть королей, 1421–1422 гг.

Ранним утром 11 июня 1421 года Генрих V прибыл в Кале в сопровождении своего брата герцога Глостера, короля Шотландии и около 4.200 солдат. Герцог Бургундский согласился встретить его со своей армией на Сомме. Первоначально они планировали провести согласованную кампанию против дофинистских гарнизонов в Пикардии. Генрих V должен был справиться с угрожающим анклавом Жака д'Аркура вокруг Ле-Кротуа и Сен-Валери в устье Соммы, в то время как герцог Бургундский осаждать Компьень, крупнейший дофинистский гарнизон на Уазе. Но к тому времени, когда английский король прибыл во Францию, эти планы были разрушены развернувшимися событиями. Военная ситуация стремительно ухудшалась, и все имеющиеся войска пришлось использовать для тушения пожара.

25 июня Генрих V встретился с Филиппом Бургундским в Монтрей на Сомме. Это была трудная встреча. Герцог страдал от лихорадки и лишь с перерывами мог заниматься делами. С ним было не более нескольких сотен человек. Остальная часть его армии должна была собраться в начале июля, но были серьезные сомнения в том, сколько людей он сможет предоставить. Летом 1421 года Филипп испытывал серьезные финансовые трудности, и это мешало ему удерживать капитанов. Для сравнения, Дофин впервые с момента создания собственного правительства был обеспечен финансами. Талья, пожалованная ему Генеральными Штатами в Клермоне, позволила ему оплатить масштабные полевые операции. По дороге Генриха V встретил гонец с известием, что Дофин приближается к Шартру, имея с собой не менее 10.000 человек. Дофинистские гарнизоны вокруг Парижа возобновили медленное удушение столицы, а на реке Йонна в Вильневе был установлен новый гарнизон, угрожавший коммуникациям города с Бургундией. Столица была в смятении. Ее жители были охвачены паникой из-за продвижения армии Дофина и набегов его сторонников. На улице Сент-Антуан происходили беспорядки, а на Гревской площади — демонстрации.

Филипп и Генрих V обсудили некоторые "большие перспективы", касающиеся политической роли Карла VI и будущего французского королевства, но эти общие темы были быстро отброшены. Генрих V настаивал на том, что первоочередной задачей является обеспечение безопасности столицы и сдерживание продвижения наступления Дофина. Поэтому, проведя короткую демонстрацию на Сомме, 28 июня король отправился в Париж, чтобы посоветоваться с герцогом Эксетером, усилить гарнизон столицы и сопроводить Карла VI в безопасный Венсен. Он взял с собой около 700 человек. Остальная часть английской армии отправилась в Мант вместе с герцогом Глостером и королем Шотландии. Филипп Бургундский получил единовременную помощь в виде специальной субсидии в размере 3.000 золотых экю из французской королевской казны и остался заниматься сбором собственной армии. Он согласился привести эти войска на юг, как только они появятся, и объединить силы с английским королем на Сене. Вместе они планировали противостоять Дофину в Босе^[909].

Шартр был городом средних размеров, расположенным посреди плоской равнины Босе, с древним обводом стен, датируемым в основном XII веком. Его оборонял бургиньонский гарнизон под командованием Жана, бастарда Тианского, профессионального рутьера, сыгравшего выдающуюся роль в обороне Санлиса и Руана. Недавно гарнизон Шартра был усилен контингентом из Парижа и некоторыми англичанами из гарнизонов Нормандии. Вспомогательный гарнизон был размещен в Галлардоне, который находился в десяти милях к востоку от Парижа. Над городом до сих пор возвышается фрагмент его массивной круглой башни — все, что осталось от некогда одной из самых внушительных крепостей региона. Войска Дофина ворвались в Галлардон 25 июня 1421 года. Все его защитники были преданы смерти как изменники, а город разграблен. "Их несколько раз призывали сдаться в надлежащей форме, — писал Дофин в город Тур, — необходимо было показать пример предателям". Примерно в конце июня дофинисты осадили и сам Шартр.

Осада продолжалась всего несколько дней. И как только англичане добрались до Сены, Дофин поспешно покинул осадный лагерь. Проскакав с бешеной скоростью через южный Босе, он и его свита достигли Вандома, расположенного в пятидесяти милях, 5 июля. Хотя армия вокруг Шартра значительно превосходила объединенные войска Генриха V и Филиппа Бургундского, в последующие дни она была постепенно отведена на юг, а затем распущена с приказом собраться в Вандоме 15 августа. Это было экстраординарное решение, которое оставило Босе и Орлеанне открытыми для вторжения англо-бургундской армии в течение следующего месяца. Из Вандома Дофин написал смущенное объяснение своим сторонникам. По его словам, его армия испытывала трудности с пропитанием, страдала от болезней и дезертирства. Вероятно, это было правдой. Неспособность дофинистов создать надлежащий обоз снабжения или эффективную систему фуражировки была извечной слабостью их военной организации. Но была и другая, невысказанная причина. Если бы осада продолжалась, то битва под стенами Шартра была бы неизбежна. Советники Дофина не хотели рисковать всем своим делом в одной битве с признанным мастером современной войны и не желали подвергать последнего из рода Валуа риску смерти или пленения. Это был унизительный конец самой многообещающей на сегодняшний день кампании Дофина. Пройдет восемь лет, прежде чем он в следующий раз лично выйдет в поле^[910].

Генрих V прибыл в Мант 9 июля 1421 года, чтобы присоединиться к своей армии, но был встречен известием о том, что враг отступил. На следующий день к нему присоединился герцог Бургундский. Лишившись добычи, эти два человека договорились разделить свои силы. Филипп повернул назад, чтобы сразиться с Жаком д'Аркуром в Пикардии, а Генрих V пересек Сену в погоне за Дофином. Для Филиппа это была важная военная цель, а для Генриха V — политическая. Ему нужно было сгладить последствия битвы при Боже, вызвав на бой Дофина или, по крайней мере, продемонстрировав бессилие своего противника. Поэтому английская армия пересекла Сену и 18 июля прибыла под стены Дре.

Дре был важным обнесенным стеной городом на западном берегу реки Эр. В его мощном замке, расположенном на отроге скалы в самой высокой точке города, размещался самый большой дофинистский гарнизон региона. Капитан, гасконский наемник, и его заместитель отсутствовали на своих постах. Моральный дух среди защитников был низким. Дофин, подавленный неудачей под Шартром, удалился в Шинон, оставив ведение кампании своим советникам. В течение трех недель они вообще ничего не предпринимали. Наконец, 5 августа в замке герцога Орлеанского в Блуа собрался военный Совет. Дофин не присутствовал на нем. Но граф Бьюкен и его шотландские лейтенанты были там, вместе с другими военными офицерами и ведущими членами Совета Дофина, Робертом ле Масоном, Таннеги дю Шателем, виконтом Нарбонским и Рено де Шартром. Они согласились, что необходимо что-то предпринять для помощи Дре. В противном случае гарнизон, скорее всего, сдастся, а другие гарнизоны тоже не захотят держаться. Армия должна была собраться 15 августа. Совет решил увеличить ее численность путем общего призыва военнообязанных в регионах, верных Дофину. Людям было приказано явиться на второй сбор в Вандоме 25 августа. Это означало, что до начала кампании оставалось не менее трех недель^[911].

Этого времени у них не было. Пока Совет дофинистов заседал в Блуа, англичанам удалось прорваться во внешний двор замка Дре. 8 августа 1421 года гарнизон, засевший в грозном старом замке, согласился сдаться, если в течение следующих двенадцати дней не получит помощи. 20 августа замок открыл ворота в соответствии с условиями капитуляции. Гарнизон был отпущен на свободу при условии, что они обязуются не брать в руки оружие против Генриха V или его союзников по крайней мере в течение года. Но, как всегда, были и исключения. Среди гарнизона был обнаружен сеньор соседнего замка Тильер, который сдал его офицерам Дофина. Из записей следовало, что он ранее присягнул на верность Генриху V и его повесили без суда и следствия. Затем англичане пронеслись по Босе, заставив сдаться почти все гарнизоны, установленные Дофином в июне. Единственное зафиксированное сопротивление было оказано в Галлардоне, который был взят штурмом во второй раз за лето. Достигнув Шартра, английский король остановился, дав армии отдохнуть, и подтянуть из гарнизонов Нормандии свежие войска, чтобы пополнить численность. К тому времени, когда англичане возобновили свое продвижение на юг, их численность, должно быть, составляла от 4.000 до 5.000 человек^[912].

В последнюю неделю августа 1421 года Генрих V уже двигался по долине реки Луар в направлении Вандома в поисках решающей битвы с Дофином. Однако она так и не состоялась, поскольку Генрих V не желал рисковать ввязываться в крупное сражение, кроме как на местности, выбранной им самим, а граф Бьюкен, командовавший воссозданной французской армией, был полон решимости не дать ему такого преимущества. Бьюкен сосредоточил свои силы у Фретеваля, замка на берегу реки Луар примерно в десяти милях к северо-востоку от Вандома. Они расположились в боевом порядке поперек дороги, по которой приближалась английская армия. Армия Бьюкена продолжала расти за счет прибытия свежих контингентов из Бретани и к этому времени должна была насчитывать не менее 12.000 человек. Генрих V подошел к ней на расстояние нескольких миль. Но, поколебавшись день или два, он решил, что позиции французов слишком сильны, а их численность слишком велика, и отступил назад к Шатоден. Оттуда он повернул на восток к Орлеану.

^{15. Алансон, Босе и Луара, май-сентябрь 1421 года}

Имея почти в два раза меньше сил, чем его противник, английский король мог ожидать, что французская армия будет преследовать его. На самом деле, как только Генрих V отошел, французская армия распалась. Причиной вновь послужило плохое снабжение. После двух недель стоянки в окрестностях Вандома войска исчерпали запасы на многие мили вокруг и оказались перед лицом голода. Бьюкен был вынужден разделить свои силы, чтобы дать им возможность прокормить себя. Основная часть его людей отошла на юг, намереваясь пересечь Луару у Блуа и двинуться в поход на Гасконь. Бретонцы отступили на запад в сторону Нижней Нормандии и границе с Бретанью. Шотландский корпус и остальные французские войска отправились в погоню за англичанами под командованием самого Бьюкена в сопровождении виконта Нарбонского и Таннеги дю Шателя. Они не пытались вступить в сражение с армией Генриха V, а вместо этого направились к Орлеану, предполагая, что это цель английского короля, и заперлись в городе.

Если Генрих V и намеревался атаковать Орлеан, то быстро передумал. Выяснив диспозицию французских войск, он выбрал смелую и чрезвычайно рискованную стратегию. Он решил переправиться через Луару и перехватить войска, направляющиеся в Гасконь к югу от Блуа. Это оказалось серьезной ошибкой. Сначала Генрих V попытался переправиться через реку по каменному мосту у Божанси, обнесенного стеной города на окраине Орлеанне. Но хотя сам город был захвачен, мост через реку был заблокирован мощной крепостью, охранявшей его северный конец. После того как неделя была потеряна на попытки пробиться к мосту, разведчики Генриха V в конце концов нашли подходящий брод напротив Сен-Дье, примерно в одиннадцати милях ниже по течению. Здесь англичане переправились через реку и двинулись на запад вдоль левого берега Луары в сторону Блуа. Теперь они оказались в самом сердце территории дофинистов, в регионе с множеством крепких замков, гарнизоны которых наносили чувствительные удары по флангам английской армии. Добывать пропитание в таких условиях было практически невозможно. Начался голод, а следом и дизентерия. Армия Генриха V начала нести большие потери. К тому времени, когда англичане достигли Блуа, французы отступили через мост в город. Несколько дней англичане провели в рейдах по болотистым пустошам реки Солонь к югу от города, после чего отказались от этого предприятия и двинулись по своим следам к Сен-Дье. Когда они прибыли к броду, то обнаружили, что с северного берега его обороняет Таннеги дю Шатель с частью армии Бьюкена. Это был опасный момент. Генрих V мог оказаться в ловушке к югу от Луары. Но у Таннеги сдали нервы, и он отступил. В результате англичане смогли более или менее невредимыми переправиться на правый берег. Генрих V двигаясь вверх по Луаре, прошел под стенами Орлеана, а затем повернул на север через Босе к долине Йонны. Обе стороны претендовали на победу в этой безрезультатной кампании. Но англичане, несомненно, оказались в худшем положении. Они потеряли около трети личного состава войск, которые Генрих V привел с собой из Англии, не добившись ни победы, ни пропагандистского эффекта, на который он надеялся^[913].

* * *

У герцога Бургундского дела в Пикардии шли не лучше. Оставив Генриха V в Манте, он вместе с Жаном Люксембургом двинулся на север, чтобы справиться с компаниями Жака д'Аркура в районе Ле-Кротуа. Однако его армия все еще была ничтожно мала — менее 1.200 человек. За это время Аркур получил подкрепление. Северные гарнизоны дофинистов, насчитывавшие от 3.000 до 5.000 человек, обладали огромной способностью координировать свои действия. Они действовали как единая армия, объединяя силы для обороны и для крупных наступлений. В начале июля 1421 года Ги де Нель, сеньор де Оффемон, служивший лейтенантом Дофина в долине Уазы, прибыл на Сомму вместе с известным гасконским капитаном Потоном де Сентраем, чтобы поддержать Жака д'Аркура. Они привели с собой конные войска численностью около 2.200 человек из дофинистских гарнизонов на Уазе и Марне. Вместе с Жаком д'Аркуром они начали мощное наступление в западной Пикардии и осадили Рю, важный речной порт на северной стороне большого залива Соммы, а затем продвинулись вверх по долине Соммы к Амьену. Примерно 20 июля они захватили Сен-Рикье, обнесенный стеной город-аббатство недалеко от Абвиля. Отсюда они смогли взять под контроль окрестные замки и нападать на бургиньонский города в Пикардии и Артуа.

Филипп Бургундский находился еще на расстоянии около сорока миль, когда узнал об этих катастрофах. 22 июля он захватил хорошо защищенную переправу через Сомму в Пон-Реми и направился в Абвиль. Там он разделил свои небольшие силы. Часть из них была отправлена на помощь Рю под командованием Жана де Фоссо. Остальные войска Филипп возглавил сам и примерно в конце июля осадил Сен-Рикье. Силы Филиппа были совершенно недостаточны для осады такого масштаба. Защитники собрали в город сотни солдат, наполнили склады продовольствием, выдворили из города всех, кто не мог сражаться на стенах, а также вывели большую часть лошадей и укрепили стены и основные здания. Они отбивались собственной артиллерией и совершали своевременные вылазки на бургундские осадные линии, нанося им большие потери. Однако с наступлением августа преимущество перешло к бургундцам. Генрих V выделил еще 12.000 золотых экю из королевской казны в Париже, чтобы облегчить финансовые проблемы Филиппа. Под Сен-Рикье к герцогу присоединилась дополнительная кавалерия, собранная в этом регионе его советником Жаном де Круа. Мощное подкрепление пришло из Бургундии, что примерно удвоило его силы. Пехота прибыла из Амьена и других северных городов, а английские войска были вызваны из гарнизона Кале. К концу августа численность войск Филиппа превысила 4.000 человек. Общая численность, если учесть городские ополчения, англичан и боевых слуг, должна была быть вдвое больше.

^{16. Сомма, 1421–1422 гг.}

Встревоженный растущей силой своего врага Жак д'Аркур обратился за помощью ко всем дофинистским гарнизонам северной Франции. 29 августа в бургундском лагере получил известие о том, что отряд дофинистов, численностью более 800 человек, движется через Виме к броду через Сомму у Бланштака, чтобы подкрепить Жака д'Аркура. Они были набраны Потоном де Сентраем и его деловым партнером Ла Иром из других гарнизонов, расположенных вплоть до Мо, и включали некоторых из самых известных капитанов на службе у Дофина. В ту ночь Филипп оставил осаду Сен-Рикье и рано утром переправился через Сомму, чтобы перехватить их. Дофинисты добрались до брода первыми. Жак д'Аркур ждал их на другом берегу с частью гарнизонов Ле-Кротуа и Сен-Рикье. Но начался прилив, и ни один из контингентов не смог добраться до другого. Дофинисты оказались зажаты на левом берегу реки наступающей армией герцога Бургундского.

У Филиппа было гораздо больше сил, но он плохо командовал ими. Его войска растянулись на несколько миль вдоль дороги из Абвиля. Когда авангард, состоявший примерно из 1.000 кавалеристов, достиг небольшой деревни Мон-ан-Виме, они оказались перед лицом всего войска дофинистов. Филипп был вынужден принять бой лишь с небольшой частью своей армии. Жан Люксембург посвятил в рыцари самого герцога и многих молодых людей из его окружения. Вскоре дофинисты предприняли кавалерийскую атаку на центр бургундской линии в надежде рассеять ее до прибытия остальных сил. Бургундская линия распалась, распространился слух, что сам Филипп был убит или ранен. Около 400 человек из конницы Филиппа показали тыл и в беспорядке бежали с поля боя, преследуемые торжествующими дофинистами. Остальные были брошены на произвол судьбы в серии беспорядочных стычек, разбросанных по значительной территории. Но бургундцы постепенно одерживали верх. Два самых крупных дофинистских отряда бросили своих товарищей и бежали, когда битва еще продолжалась, и в конце концов укрылись за стенами Сен-Валери. Остальные были подавлены и понесли большие потери. Около половины всего войска дофинистов было перебито. Было взято не менее 120 пленных. Среди них были брат Ги де Нель, Луи, два брата Гийома де Гамаша, знаменитого капитана Компьеня, и сам Потон де Сентрай. Бургиньонские пропагандисты приписали своему герцогу чудеса храбрости.

Однако это была дорогостоящая победа, которая ничего не дала для репутации Филиппа как полководца. Его собственная армия была сильно потрепана. Его главный капитан Жан Люксембург был ранен в лицо. И Филипп ничего не смог сделать, чтобы выбить Аркура из его крепостей в устье Соммы. Более того, около 300 человек из компаний Потона де Сентрая в конце концов сумели присоединиться к Аркуру. Филипп даже не смог вернуть Сен-Рикье, так как после долгих обсуждений на военном Совете было решено, что у него недостаточно людей для возобновления осады. 6 сентября герцог отошел в Артуа и расплатился со своей армией. Позже, в ноябре того же года, он заключил с Ги де Нель соглашение, по которому Сен-Рикье был сдан ему в обмен на освобождение пленных, взятых в сражении. Дофин был очень доволен тем, как все прошло. Через месяц после ухода герцога Бургундского он назначил Жака д'Аркура своим лейтенантом в долине Соммы^[914].

* * *

Страдания Парижа и Иль-де-Франс достигли своего апогея летом 1421 года. После провала чеканки новой монеты возобновился неумолимый процесс девальвации. В августе серебряный грош, традиционно стоивший восемнадцать денье, был снижен до пяти, а затем до двух с половиной. Недолговечная попытка заставить людей выплачивать старые долги старыми деньгами вызвала бурный протест. "С таким же успехом они могли бы отрубить нам головы, если бы заставили нас платить ренту в твердых деньгах, — заявил мясник из Бове, арестованный за подстрекательство к мятежу, — если только мы не отрубим головы судьям". Ситуация с продовольствием была сложной, как никогда. Урожай был собран поздно. Все основные дороги в город были перерезаны дофинистскими гарнизонами, за исключением дорог, идущих на запад через Босе и долину Сены. В августе цены достигли рекордного уровня. Однако оглядываясь назад, становилось ясно, что худшее было позади. Урожай, когда его наконец собрали, был обильным. В августе начал вводиться в оборот новый выпуск медных грошей с приличным и стабильным содержанием серебра. Осенью цены начали падать. Но прошло еще некоторое время, прежде чем эти изменения произвели какое-либо впечатление на парижан^[915].

После десятидневного марша от Луары армия Генриха V прибыла к стенам Вильнева на Йонне 22 сентября 1421 года. Вильнев был обнесенным стеной городом на восточном берегу реки, к югу от города Санс. Первоначально захваченный Генрихом V в июле 1420 года, он был потерян в январе следующего года, когда отряд дофинистов под командованием виконта Нарбонского подошел незамеченным и перебрался через стены в темное время суток, пока гарнизон спал. В то время этот инцидент был серьезной неудачей для англо-бургундского дела, поскольку привел к периодическому перекрытию одного из главных путей, по которому снабжение все еще могло поступать в столицу. Теперь Генрих V быстро справился с этой задачей. Гарнизон капитулировал в обмен на свои жизни всего через пять дней. В письме в Бордо Генрих V объявил, что теперь он вновь открыл для движения все русла Сены и Йонны. Главная проблема, однако, лежала дальше на север, в долине Марны, важного маршрута поставок вина, зерна и строительных материалов, который был перекрыт в течение последних трех лет большим дофинистским гарнизоном в Мо^[916].

^{17. Осада Мо, октябрь 1421 — май 1422 гг.}

Мо был кафедральным городом на северном берегу Марны примерно в тридцати милях вверх по течению от Парижа. Он состоял из двух отдельных укрепленных кварталов. Сам город стоял на правом берегу реки. Он был слабо укреплен, его защищал старый замок графов Шампани, возвышавшийся над рекой в юго-западном углу, и древний обвод стен еще римской эпохи, которые были укреплены в XIV веке башнями, грубо сложенными из камня и щебня. За воротами располагались обширные незащищенные пригороды. Своей силой город был обязан огромному укрепленному пригороду на противоположном берегу реки, известному как Марка, который был соединен с городом длинным каменным мостом. Марка занимала крутой изгиб реки, которая окружала ее стены с трех сторон, а четвертая, южная стена, была защищена каналом, прорезавшим полуостров. Дофинистский гарнизон из нескольких сотен человек был размещен в Марке Таннеги дю Шателем в июне 1418 года после бегства Дофина из Парижа и с тех пор удерживал его. Руководство обороной находилось в руках Гишара де Шиссе, дворянина из Турени, который, похоже, был специально направлен туда Советом Дофина, когда стали ясны намерения английской армии. Но основные обязанности по обороне взял на себя человек, который командовал Маркой с самого начала, жестокий гасконский рутьер по имени Бастард де Варв, который, как и многие другие капитаны Дофина, прибыл на север вместе с Бернаром Арманьяком. Его поддерживал Перон де Люппе, другой гасконский капитан того же пошиба. Под их командованием было около 1.000 человек, многие из которых недавно прибыли из других крепостей дофинистов.

6 октября 1421 года передовой отряд английской армии под командованием герцога Эксетера прибыл к городу внезапно и смог занять северные предместья, прежде чем защитники успели их разрушить. Остальная часть английской армии появилась примерно через три недели. Все силы осаждающих были удивительно малы, вероятно, не более 2.000 человек в начале осады, возможно, вдвое больше, если учесть пажей и боевых слуг, а также большой отряд рабочих, минеров и ремесленников. Герцог Эксетер разместил свой штаб в богатом бенедиктинском аббатстве Сент-Фарон в северном пригороде, а граф Марч — во францисканском монастыре на восточной стороне. Сам король располагался в деревне Рутель у Парижской дороги, примерно в миле к западу. К югу от реки граф Уорик блокировал Марку со стороны канала. Осада Мо проходила в тщательно продуманной и методичной манере, с которой французы столкнулись еще в Руане. Англичане очистили все замки-сателлиты от гарнизонов, которые дофинисты установили в этом регионе. Они вырыли траншеи и палисады вокруг своих лагерей и навели деревянный понтонный мост через Марну, чтобы перекрыть движение по реке и соединить осадные линии на двух берегах. Они создали вокруг города продовольственные рынки, которые снабжались баржами по реке из Шампани. Вокруг стен разместили большое количество пушек и требюше. Бургундский герольд Жан Лефевр специально приехал посмотреть на осаду. "Это было впечатляющее зрелище", — сообщал он^[917].

Генрих V был невысокого мнения о гарнизонных войсках Дофина и не ожидал, что защитники Мо будут долго сопротивляться. На самом деле они продержались семь месяцев, дольше, чем любой другой гарнизон в этой войне. Защитники по ночам заделывали бреши, пробитые пушками и осадными машинами Генриха V, расчищали рвы, которые англичане засыпали днем и совершали дерзкие вылазки из ворот. Они отбивали попытки англичан приблизиться к стенам артиллерийским огнем. В течение долгого времени осаждающие не производили почти никакого впечатления на оборону города. Погода усугубляла их страдания. Было холодно и сыро. Вскоре дождь сменился снегом и дождем. В декабре Марна вышла из берегов и затопила равнину, на которой расположились англичане. Им пришлось на две недели оставить свои осадные линии и построить новые на более высоких участках. Тем временем защитники смогли отправить фуражиров на небольших лодках, чтобы пополнить свои истощенные запасы. Англичане, и без того страдавшие от больших боевых потерь, начали терять людей из-за дизентерии и дезертирства. Судя по записям о жаловании, к Рождеству король потерял около шестой части своей армии. Среди погибших был красивый и популярный кузен Генриха V, семнадцатилетний Джон Корнуолл, получивший смертельную рану в голову ядром. Его отец сэр Джон Корнуолл, находившийся рядом с ним, был ранен тем же пушечным выстрелом. Сэр Джон сделал знаменитую военную карьеру, сыграв видную роль в каждой кампании во Франции с 1412 года и разбогател на торговле военнопленными. Но жестокий конец его единственного сына сломил его. Он уехал из армии, объявив, что его карьера солдата закончена, и вернулся домой. Пройдет еще пятнадцать лет, прежде чем он снова будет сражаться в рядах английской армии^[918].

* * *

Ресурсы Генриха V теперь были очень ограничены. В конце 1421 года во Франции находилось от 8.000 до 10.000 английских войск, большинство из которых были вынуждены удерживать Нормандию и Париж. Армия в Нормандии истощалась с момента завоевания, так как капитаны возвращались домой по истечении срока контрактов, а меньшее количество людей уходило самовольно. В настоящее время она насчитывала около 4.700 человек, и почти все они служили в гарнизонах. Еще 2.000 человек могли быть предоставлены в случае необходимости англичанами, получившими земельные наделы и замки в Нормандии в обмен на военную службу. Для удержания Парижа и Венсена требовалось от 600 до 1.000 человек. Эти силы были крайне малочисленны. Их редко можно было выделить для службы в поле или даже сосредоточить против вражеского наступления. Единственной полевой армией в распоряжении Генриха V был экспедиционный корпус из 4.200 человек, который высадился вместе с ним в Кале в июне. С тех пор он держался вместе, и то, что от него осталось, сейчас находилось на осадных линиях в Мо. Но к концу года его численность сократилась из-за болезней, потерь и дезертирства всего до 1.700 человек.

Эта разбросанность войск подверглась серьезному испытанию во время осады Мо. Не желая противостоять Генриху V непосредственно у города, капитаны Дофина приняли стратегию отвлекающих рейдов в Нормандию. В октябре 1421 года граф Бьюкен и маршал Ги де Северак вторглись в Нижнюю Нормандию со стороны Бретани с большим рейдовым отрядом, включавшим шотландский контингент, бретонский корпус Ришара Бретонского и часть гарнизона Мон-Сен-Мишель. Граф Солсбери, английский командующий в этом секторе, не смог выйти в поле из-за нехватки войск. Его люди были вынуждены прятаться за стенами, когда Бьюкен проходил мимо, захватил Авранш и расправился с английским гарнизоном. Не имея возможности использовать гарнизоны Нормандии для поддержки своих операций к востоку от Парижа, Генрих V был вынужден снять людей с осады и отправить их обратно в Нормандию, чтобы поддержать графа Солсбери. Заглядывая вперед, трудно предположить, где нашлись бы люди или деньги для проведения наступательных операций на севере, не говоря уже о завоевании Буржского королевства^[919].

Проблема Генриха V заключалась в том, что, несмотря на статус наследника и регента Франции, он по-прежнему почти полностью зависел от английских войск, укомплектовывавших его армии. В Нормандии он оставил за собой право призывать в армию всех землевладельцев, французских или английских, но это право использовалось только в чрезвычайных ситуациях, и то лишь в случае непосредственной угрозы провинции. Феодальное ополчение было созвано во время кризиса, спровоцированного вторжением дофинистов в Нижнюю Нормандию в ноябре 1421 года и в начале 1422 года, но нет никаких сведений о его численности. Муниципалитет Парижа иногда собирал недисциплинированную пехоту из жителей для крупных операций в окрестностях города. Парижские контингенты сражались при Мелёне и Мо, но, судя по молчанию хронистов, они мало способствовали успеху этих операций. Был также бретонский отряд Артура де Ришмона, но сам Артур очень хорошо понимал свое двусмысленное политическое положение, поскольку оба его брата были активными сторонниками Дофина. Он держался в стороне, насколько это было возможно, за чем с удовлетворением наблюдали советники Дофина. Ришмон находился под Мо, но менее месяца. Кроме этих людей и горстки гасконских, бретонских и савойских солдат удачи, Генрих V так и не набрал во Франции сколько-нибудь значительное число войск^[920].

Но самым большим разочарованием стал герцог Бургундский. Во время заключения договора в Труа Генрих V рассчитывал, что герцог восполнит его нехватку в живой силе. Но при всей своей политической важности бургундский союз принес ему очень мало военной поддержки. Армии Филиппа Бургундского почти полностью состояли из двух частей его державы: двух Бургундий, а также Артуа и Пикардии. Отчеты его сборщиков налогов и казначеев показывают, что каждая из них могла выставить до 3.000 человек. Вклад Фландрии был нерегулярным и очень неоднозначным, а союзники Филиппа в Эно, Брабанте и Льеже были еще менее надежными. Операции дофинистов на южном фланге Бургундии, в Маконне и Ниверне, сковывали большую часть военных сил обеих Бургундий, а действия Жака д'Аркура и его союзников означали, что капитаны Филиппа в Артуа и Пикардии были заняты защитой своего региона. Эти проблемы были особенно острыми в первые годы правления Филиппа и поглощали большую часть того, что он тратил на ведение войны. А у герцога было гораздо меньше средств на ведение войны, чем у его отца. Но тогда Иоанн Бесстрашный вел свои войны во Франции в основном за счет французской короны. Его сын не имел такого же доступа к королевской казне. Разовые пожалования, санкционированные Генрихом V летом 1421 года, больше не повторялись. В конце 1421 и в 1422 годах произошел общий обвал доходов Филиппа, которые упали до самой низкой отметки за четыре десятилетия. После осады Мелёна Филипп Бургундский принял участие только в одной короткой кампании на Сомме, которая дала неоднозначные результаты. Он ничего не сделал для поддержки операций английского короля вокруг Мо. Возможно, ожидать большего было нереально^[921].

В политическом плане привязанность герцога к английскому союзу охладевала. Он всегда рассматривался как наименьшее из зол, и между Филиппом, любившим удовольствия, и суровым и властным английским королем никогда не было особой личной теплоты. У некоторых советников Филиппа были свои сомнения по поводу договора в Труа, а некоторые из его капитанов по-прежнему не желали сражаться на стороне англичан. Герцог Бургундский уже начал постепенный отход от участия во внутренней политике Франции, которая должна была стать главной темой его долгого правления, сосредоточив свое внимание на безопасности и процветании своего практически автономного многонационального государства. В начале 1421 года Филипп воспользовался возможностью купить имперское графство Намюр у его бездетного и разорившегося правителя. По крайней мере, частично причиной финансовых проблем герцога было то, что он исчерпал свой кредит, чтобы собрать требуемую большую сумму наличными. Это был знак того, где лежали его истинные приоритеты^[922].

В новом году Генрих V приступил к решительным поискам подкреплений. Естественно, первым источником дополнительных людских ресурсов была выбрана Англия, но эти усилия лишь выявили истощение страны. Хранитель королевства, герцог Бедфорд, призвал всех свободных капитанов, которые еще оставались в стране, явиться на Совет в Лондоне в январе 1422 года и сообщить, какие силы они могут собрать, чтобы помочь королю в трудную минуту. Чтобы увеличить число участников, он объявил, что сам поведет их во Францию. Но результаты оказались неутешительными. Бедфорд сам собрал отряд из 400 человек. Еще 340 человек нашел Уильям, лорд Клинтон, обедневший дворянин из Уорикшира с выдающимися предками, но без каких-либо собственных талантов, которому до сих пор удавалось оставаться в стороне от войны, несмотря на свои сорок четыре года. Остальные собранные войска состояли в основном из замен, присланных людьми, которые не могли или не хотели сражаться сами, и малочисленных отрядов, состоявших из одного латника с тремя лучниками. Отчаявшись, Генрих V начал искать рекрутов в других местах. Послы были отправлены к королю Сигизмунду I, к князьям немецкого Рейнланда и в Португалию, чтобы убедить своих союзников прислать войска^[923].

* * *

Королева Екатерина родила будущего Генриха VI в Виндзоре 6 декабря 1421 года. Это событие, весть о котором дошла до Генриха V под Мо около Рождества, казалось, обеспечило будущее двуединой монархии так хорошо, как только могла обеспечить хрупкая жизнь младенца в средние века. В обеих столицах это событие было встречено с ликованием. В Лондоне звонили колокола, в Париже зажгли костры, устроили шествия и уличные гулянья. Единственной зафиксированной реакцией Генриха V было сообщение его супруге, что она должна отстоять мессу на Троицу и посвятить ребенка Богу.

Это мрачное сообщение соответствовало мрачному настроению в штаб-квартире английского короля. Впервые с момента начала своего предприятия Генрих V, похоже, испытывал реальные сомнения в результате. Ему не удалось нанести нокаутирующий удар по Дофину, на который он надеялся. Он не отвратил шотландцев от службы Дофину, не убедил герцога Бретонского отказаться от союза, который тот заключил с Дофином в Сабле и не завоевал расположение массы французского населения, большинство которого было безразлично к нему в областях, находившихся под его управлением, и враждебно в центре и на юге. Его усилия по освобождению подступов к Парижу от вражеских гарнизонов увязли в бесконечном и пагубном тупике. Зимой 1421–22 года Генрих V пришел к выводу, что его амбиции не могут быть достигнуты силой и он дал понять представителю Папы Мартина V во Франции, что папское посредничество было бы желательным. В новом году Генрих V поставил тот же вопрос перед герцогом Бургундским. Филипп прибыл для переговоров в Мо 17 января 1422 года. Очевидно, это было важное событие. Герцога сопровождали его ближайшие советники и некоторые из самых влиятельных людей в королевском Совете в Париже. Невменяемый Карл VI прибыл вместе с ними из Венсена. Больше недели они тайных совещались в аббатстве Сен-Фарон, куда Генрих V перенес свою штаб-квартиру после наводнения. Им было что обсудить, но главным вопросом была перспектива заключения мира с Дофином путем переговоров. Война, заявил Генрих V, была "делом долгим, опасным, рискованным и очень трудным, особенно между хорошо мотивированными сторонами". Он не видел конца войне без больших потерь с обеих сторон, огромных физических разрушений и "бесконечных расходов". Трудно представить, на каких условиях Генрих V мог надеяться договориться с Дофином, не отказываясь от договора в Труа. Но король, несомненно, серьезно отнесся к этому. Он предложил герцогу Савойскому Амадею VIII, давнему союзнику Бургундского дома, выступить в качестве посредника. Было решено, что Филипп обратится к графу лично.

26 января 1422 года герцог Бургундский уехал из под Мо в свои бургундские владения, а в конце марта отправился в Женеву. Там в замке Рипай на берегу Женевского озера в перерывах между показательными поединками и шумными пирами он обсудил с Амадеем VIII предложенное посредничество. Амадей согласился выступить в качестве посредника, и весной его послы отправились ко двору Дофина. Его усилия были поддержаны Папой Мартином V. В феврале 1422 года Мартин V отправил во Францию нунция, первого после неудачной миссии Орсини и Филластра четырьмя годами ранее. Его посланником стал итальянский картезианец, отличавшийся святостью и простотой жизни, Николо Альбергати, епископ Болоньи. Покидая Италию, Альбергати не мог предвидеть, что большая часть его жизни пройдет в попытках примирить враждующие стороны во Франции^[924].

Учитывая сокращение сил английских войск вокруг Мо, если бы Дофин предпринял решительную попытку деблокировать город, он вполне мог бы добиться успеха. Далеко не ясно, почему он этого не сделал. Одной из причин, безусловно, был страх его советников перед риском сражения. Но есть также основания полагать, что Дофин находился в затруднительном финансовом положении. Одобренная Генеральными Штатами в Клермоне талья была потрачена, а впечатляющие армии, которые он собрал на нее, в значительной степени распущены. Денежный потенциал девальвации монет к этому времени был почти исчерпан. Большая часть его армии служила в долг. Финансы Дофина плохо управлялись. Зимой 1421–22 гг. он занял много денег и продал земли и драгоценности, чтобы заплатить войскам. С помощью этих средств, заявил он, весной он соберет большую армию, включая долгожданный корпус из Шотландии и большой отряд итальянских арбалетчиков^[925].

Единственной попыткой помочь гарнизону Мо была безрассудная затея Ги де Нель, сеньора де Оффемона. В начале марта 1422 года он попытался прорваться в осажденный город. Согласно хорошо информированному источнику, это была идея Дофина. Но силы Ги были абсурдно малы. Он нашел только сорок человек, согласившихся присоединиться к нему. В ночь на 9 марта они пробрались через английские осадные линии и достигли сухого рва на северной стороне города. Защитники опустили лестницы, обмотанные простынями, чтобы их не заметили на фоне стены из белого камня. Некоторым удалось взобраться на стены. Но сам Ги де Нель сорвался и в полном вооружении упал в ров с грохотом, который насторожил дозорных. После короткой схватки он был тяжело ранен в голову и взят в плен.

Трудно сказать, чего мог бы добиться Оффемон, если бы ему удалось проникнуть в город. Защитники уже находились на последней стадии деморализации. У жителей опустились руки. Они хотели сдаться, чтобы спасти свой город и свои жизни. Английская мина почти достигла стен. Что касается гарнизона, то после неудачи Ги де Нель они окончательно решили оставить город и попытаться удержаться в Марке. На следующее утро было замечено, как солдаты уходят со своих постов на стенах и переносят свое имущество через мост в крепость. По улицам распространился слух, что они планируют отходя в Марку сжечь город. Один из горожан взобрался на крепостные стены и крикнул англичанам внизу, что происходит. Те поставили для него лестницу, он спустился и предстал перед Генрихом V. Король приказал немедленно начать общий штурм. Было около двух часов дня. Один савойский капитан предвидел приказ короля. Он и его люди устремились вперед с лестницами и захватили необороняемый участок стен. Ворота были открыты. Жители бежали к церквям, когда враги хлынули внутрь. Англичане преследовали гарнизон отступающий по улицам в направлении Марки и атаковали укрепленные ворота в начале моста, когда дофинисты бежали в крепость, разрушив за собой деревянную часть моста. В последующиедни дофинисты смотрели с высоких стен Марки, как англичане устанавливают артиллерию на берегах Марны, заделывают брешь в мосту и захватывают мельницы под арками, которые всего за неделю до этого мололи зерно для гарнизона^[926].

Осада Марки продолжалась еще два месяца. Англичане продолжали осаду с безразличием к потерям, что отражало решимость Генриха V покончить с Мо любой ценой. Артиллеристы били по стенам из пушек с близкого расстояния. Баталия графа Уорика пересекла канал и, защищаясь большим передвижным укрытием из дерева, закрепилась на узком участке между стенами и урезом воды. Сэр Уолтер Хангерфорд, командовавший западным сектором, перебросил мост через реку и создал еще один плацдарм, где его люди начали подводить под стены мину. На восточной стороне, где стены крепости спускались прямо в воду, инженеры Генриха V возвели высокую деревянную башню из сборных секций на двух больших баржах, пришвартованных к берегу. С этого сооружения, с которого открывался вид на крепостные стены, можно было перекинуть на них мост. Все эти операции приходилось выполнять под дождем арбалетных болтов и орудийного огня. Англичане понесли большие потери, особенно среди своих ведущих капитанов. Ричард Бошан, граф Вустер, был убит пушечным ядром, а рыцарь Томас, лорд Клиффорд, арбалетным болтом^[927].

Примерно в конце апреля 1422 года, когда подготовка к последнему штурму близилась к завершению, гарнизон подал прошение об условиях капитуляции. Есть все основания полагать, что командирам навязали условия их подчиненные, поскольку ни один из командиров не был включен в комитет, назначенный для переговоров с англичанами. Генрих V, разгневанный и разочарованный тем, что его так надолго задержали под стенами Мо, и униженный насмешками, выкрикиваемыми в его адрес с крепостных стен, проявил наивысшую мстительность. Столкнувшись с ощутимой враждебностью английских переговорщиков, представители гарнизона решили бросить своих командиров на растерзание врагам. Условия, которые были окончательно согласованы 2 мая, были самыми суровыми из всех, которые когда-либо навязывались непокорному гарнизону. Двенадцать главных командиров гарнизона должны были сдаться на милость английского короля. Четверо из них, Бастард де Варв и его кузен Дени де Варв, юрист Жан де Рувр, о котором ничего не известно, и дофинистский бальи Мо Луи Гаст, должны были сдаться сразу же. Эти люди, по-видимому, были выбраны за их участие в рейдерских набегах гарнизона в течение последних трех лет. Они должны были быть "преданы суду, и справедливость должна быть соблюдена, и приговор должен быть вынесен". От трех других требовалось безоговорочное подчинение без каких-либо гарантий относительно их судьбы, в том числе от "одного, который со стен трубил в рог и высмеивал короля, о котором люди говорят, что его зовут Орас". Остальные пять человек были выбраны потому, что они были прямо или косвенно связаны с другими дофинистскими гарнизонами на севере. Они должны были выкупить свои жизни, организовав капитуляцию других гарнизонов. Среди них были представитель Дофина Гишар де Шиссе, гасконец Перон де Люппе и аббат Сен-Фарон Филипп де Гамаш, брат которого был капитаном Компьеня. Амнистия не распространялась также на тех, кого считали причастным к убийству Иоанна Бесстрашного, на англичан, ирландцев или шотландцев, на французов, которые ранее поклялись соблюдать договор в Труа, и на всех профессиональных артиллеристов, которые нанесли осаждающей армии такие большие потери в последние дни осады. Остальному гарнизону обещали сохранить жизнь, но потребовали сдаться в качестве военнопленных. Все содержимое крепости, продовольствие, военные запасы, лошади, оружие и личное имущество должны были быть собраны, инвентаризированы и сданы завоевателю. На этих мрачных условиях защитники Марки согласились сдаться 10 мая^[928].

Им не обещали пощады, и они ее не получили. Считалось, что Бастард де Варв без разбора убивал английских и бургиньонских военнопленных и казнил большое количество крестьян и горожан, которые не могли заплатить откуп. Генрих V приказал протащить его по улицам Мо и обезглавить за стенами еще до того, как Марка сдалась. Его тело было подвешено к вязу за воротами, где он вешал своих жертв, с гербом, приколотым к тунике, и головой, насаженной на копье. Его кузен был повешен рядом с ним. Луи Гаст и Жан де Рувр были отправлены в Париж, чтобы их судил королевский прево. В конце концов их обезглавили на площади Ле-Аль вместе с несчастным трубачом Орасом. Когда 10 мая ворота были открыты, сдались от 700 до 800 оставшихся в живых членов гарнизона, а также небольшое количество некомбатантов, таких как епископ Мо, который совершил ошибку, укрывшись в Марке, и с ним, как и с остальными, обращались как с военнопленным. Пленных погрузили на баржи, связали попарно за ноги и отвезли в Париж. Большинство пленных смогли выкупиться за довольно короткое время. Некоторые из них умерли в антисанитарных условиях камер Шатле. Остальные, которых удерживали за более крупные выкупы или по политическим причинам, были распределены летом по замкам Нормандии или вывезены в Англию. Более 150 человек были временно помещены в лондонский Тауэр в июле, а затем заключены в различных отдаленных замках, в основном в Уэльсе^[929].

* * *

Пока англичане были заняты осадой Мо и обороной Нижней Нормандии, дофинистские гарнизоны на Уазе и Сомме продолжали расширять свои границы. Несмотря на поражения, которые они потерпели при Мон-ан-Виме и Сен-Рикье в предыдущем году, сеть крепостей Жака д'Аркура теперь простиралась на восток за Амьен и на юг через Виме до реки Брель, которая обозначала границы оккупированной англичанами Нормандии. Генрих V не мог выделить войска для борьбы с этой угрозой, а у герцога Бургундского не было гарнизонов в этом регионе. В результате дофинисты не встретили никакого сопротивления, кроме ополчения, собранного городами Амьен и Абвиль из собственных жителей. В начале марта 1422 года Жан Люксембург, которому Филипп все больше делегировал ведение военных действий, председательствовал на собрании солдат и чиновников Пикардии в замке Бапом. Они договорились о совместных усилиях по оттеснению войск Аркура.

Жанн Люксембург вторгся в регион в конце марта 1422 года. Но его силы были скромными. Изначально численность его армии составляла не более нескольких сотен человек, но в наивысшей точке она насчитывала около 2.800 человек, включая контингент латников и лучников из английского гарнизона города Э под командованием их капитана Ральфа Батлера. Кампания началась с демонстрации жестокости, с помощью которой полководцы теперь обычно пытались подавить сопротивление. Замок Кенуа стоял на римской дороге из Руа в Амьен. Его дофинистский гарнизон держался слишком долго. И к тому времени, когда он решил сдаться, стены замка были слишком сильно повреждены артиллерией Жана Люксембурга, чтобы выдержать штурм, и гарнизону нечем было торговаться. Капитан договорился о охранной грамоте для себя и бросил сорок своих товарищей на произвол судьбы. Все они были повешены, некоторые на воротах замка, остальные на общественной виселице в Амьене. После этого инцидента бургиньоны быстро очистили территорию от гарнизонов, которые Жак д'Аркур разместил на берегах Соммы, за исключением его штаба в Ле-Кротуа и городов Сен-Валери и Нуайель на другой стороне залива. После этого сопротивление усилилось, так как Жан попытался продвинуться в Виме.

Виме — это регион, лежащий к югу от нижнего течения Соммы. Здесь главенствовали два крупных дофинистских гарнизона в Эрене и Гамаше, а также ряд вспомогательных укреплений, которые их капитаны расположили вдоль долины реки Брель. Все они оказали сильное сопротивление. Сеть взаимной поддержки, связывавшая дофинистские гарнизоны на севере, оказалась очень устойчивой. Жак д'Аркур доставил в Ле-Кротуа подкрепление по морю, предположительно из Бретани, и нападал на захватчиков с запада. Гарнизоны Компьеня и Гиза собрали около 800 — 1.000 конных воинов и вторглись в регион с востока. Положение Жана Люксембурга вскоре стало ненадежным. Он был вынужден отказаться от осады Гамаша, чтобы встретить лицом к лицу новую угрозу. Но когда он встретил дофинистов в боевом порядке, они отступили и зайдя к нему в тыл, разместили новый гарнизон в Мортемере у Мондидье. В конце концов, 11 мая Эрен сдался на капитуляцию. Но его гарнизон просто перешел в Гамаш и другие близлежащие опорные пункты дофинистов. Воевать против такого рассредоточенного и проворного врага было сизифовым трудом. В середине мая, после менее чем двух месяцев пребывания в поле, у Жана Люксембурга, похоже, закончились деньги и он распустил свою армию и удалился^[930].

Капитуляция Мо изменила ситуацию. В течение последних четырех лет он был самым крупным и опасным дофинистским гарнизоном на севере Франции. Его завоевание, последовавшее за освобождением долин Сены и Йонны, освободило подходы к Парижу с востока и значительно облегчило длительный продовольственный кризис в городе. Суровые условия капитуляции вывели из войны сотни самых опытных солдат Дофина. Но косвенные последствия оказались еще более значительными, поскольку взятие крепости быстро разрушило некогда мощные позиции Дофина к северу от Парижа. Поскольку англичане теперь удерживали все основные переправы через реки Сена и Марна, гарнизоны Дофина на севере были отрезаны от главных центров его власти в бассейне Луары. Помощь могла прийти к ним извне только по морю через Ле-Кротуа и Сен-Валери. Теперь советники Дофина осознали катастрофические последствия своего решения не предпринимать попыток деблокады Мо. Другие дофинистские гарнизоны поняли, что они остались одни и у них не было желания разделить судьбу защитников Марки. Не имея активной поддержки со стороны принца, за чье дело они сражались, они были склонны уходить, пока есть возможность^[931].

Первым покорился Компьень. Его капитан, Гийом де Гамаш, быстро пришел к выводу, что его гарнизон больше не обороноспособен. Некогда Компьень был самым крупным гарнизоном дофинистов на севере, но теперь его численность сократилась, а запасы были невелики. Генрих V жестоко решил эту дилемму. Он послал гонцов в Компьень, чтобы объявить, что брат Гийома, аббат Сен-Фарон из Мо, который в то время был пленником в Париже, будет утоплен в Сене, если город не будет сдан в ближайшее время. 16 мая 1422 года, менее чем через неделю после падения Марки, Гийом де Гамаш заключил соглашение о капитуляции, даже не выдержав осады. Для сдачи города была назначена дата — 18 июня. Англичане должны были появиться с войском перед воротами, и если Дофин лично не явится, чтобы бросить им вызов, гарнизон сдаст город со всеми пленными. Одновременно должны были сдаться три гарнизона замков в долине Уазы, а также недавно завоеванный замок Мортемер в Пикардии^[932].

Это был самый яркий пример того, как Генрих V использовал своих пленников в качестве орудия шантажа. Но он был не единственным. Перон де Люппе спас свою жизнь, организовав сдачу своего замка Монтегю, к северу от Реймса, одного из последних дофинистских гарнизонов, имевших хоть какое-то значение в Шампани, вместе с гарнизонами двух других замков. Его племянник, оставленный там командовать, беспрекословно подчинился. Ги де Нель, сеньор де Оффемон, пошел еще дальше. Деморализованный пленением и ранениями, он полностью отказался от дела Дофина и подчинился Генриху V. Его освободили без выкупа, подтвердили владение всеми его землями и помиловали за годы, проведенные в качестве главного представителя Дофина на севере. Взамен Оффемон дал клятву соблюдать договор, заключенный в Труа. Как лейтенант герцога Орлеанского в графстве Валуа он организовал сдачу всех замков герцога, находившихся под его контролем. Среди них были могучая крепость Людовика Орлеанского в Пьерфоне, великий замок XIII века в Крепи-ан-Валуа, собственный замок Ги де Нель в Оффемоне и несколько других замков в верхней долине Уазы. Во всех этих местах гарнизонам были обещаны жизнь и свобода. Но им не оставили свободы присоединиться к другим дофинистским гарнизонам или занять новые места. Их под охраной переправили через Нормандию, чтобы они присоединились к Дофину за Сеной. Вскоре единственной крупной крепостью дофинистов в долине Уазы остался штаб Потона де Сентрая в Гизе. Лишившись развитой сети взаимной поддержки, от которой они раньше зависели, небольшие гарнизоны в Бовези и Шампани быстро исчезли. Они покидали свои замки, оставляя их в огне, и бежали со своим оружием и добычей в Гиз или растворялись в мире безработных солдат. Дальше на запад Жак д'Аркур все еще держался в устье Соммы. Но он уже не представлял собой той силы, которая была раньше, когда он мог призвать на помощь сотни конных людей из гарнизонов по всей северной Франции^[933].

Англичане сделали перерыв для перегруппировки. Герцог Бедфорд высадился со своими войсками в Арфлёре в начале мая 1422 года в сопровождении королевы. Генрих V и его супруга въехали в Париж вместе, 30 мая, и расположились в Лувре. 3 июня, после окончания празднования Троицы, в парижском особняке Нельский отель, когда-то принадлежавшем герцогу Беррийскому, состоялось совместное заседание английского, французского и нормандского Советов Генриха V. На заседании присутствовали герцоги Бедфорд и Эксетер, граф Марч и Артур де Ришмон, а также много чиновников, включая канцлера Франции Жана Ле Клерка, первого президента Парламента Филиппа де Морвилье и епископа Кемпа, который недавно сменил Филиппа Моргана на посту канцлера Нормандии. Все вместе они решили завершить уничтожение гарнизонов Жака д'Аркура в Пикардии до того, как дофинисты успеют восстановить положение. Жан Люксембург, который был бы естественным лидером этого наступления, слег от болезни в своем парижском особняке, а его армия рассеялась, оставшись без оплаты. Поэтому, пока Бедфорд шел вверх по долине Уазы, чтобы принять капитуляцию Компьеня, граф Уорик вторгся в Пикардию с остатками армии осаждавшей Мо и рекрутами из гарнизонов Верхней Нормандии, всего, вероятно, от 2.000 до 3.000 человек^[934].

Освободившись от угрозы со стороны Компьеня в своем тылу, Уорик быстро продвигался через Виме. Гамаш, который в апреле успешно отбился от бургиньонов, был оставлен без боя. Луи де Шамбронн, один из главных союзников Аркура в этом регионе, заключил договор, по которому это место сдавалось в обмен на свободный проход за Сену. В Ле-Кротуа от имени двух королей Англии и Франции была отправлена делегация, чтобы призвать Жака д'Аркура сдать свои крепости. В ее состав входили английский герольд, магистр королевских арбалетчиков Гуго де Ланнуа, и два французских епископа, один из которых был ярым англофилом, епископом Бове, Пьером Кошоном, а другой — родным братом Аркура, Жаном, епископом Амьенским. Требование Уорика было в итоге отклонено, но очевидно, что Жак д'Аркур поддался искушению.

В конце июня 1422 года граф Уорик осадил Сен-Валери на южной стороне устья Соммы. Флот торговых судов, реквизированных в портах Нормандии, прибыл, чтобы заблокировать город с моря. После нескольких дней сильной бомбардировки гарнизон Сен-Валери заключил соглашение о капитуляции. К 7 июля Уорик перешел Сомму вброд у Бланштака и начал осаду Ле-Кротуа. Кроме Гиза в верхней части долины Уазы и небольшого речного порта Нуайель в устье Соммы, это было все, что осталось от великой цепи дофинистских крепостей, которая всего шесть месяцев назад протянулась через всю Францию от Ла-Манша до Шампани. При дворе Дофина моральный дух упал до самой низкой точки. За эти недели Ален Шартье закончил диалог в прозе Quadriloge Invectif (Четырехголосая ивектива). "Сейчас, в этом 1422 году, — писал он, — я наблюдаю, как король Англии, этот древний враг нашего королевства, преумножает наш позор и унижение, пожирает наши трофеи, выставляет на посмешище все наше мужество и наши великие деяния и привлекает на свою сторону самых стойких людей из нашей партии"^[935].

Самым явным признаком того, что Генрих V уничтожил последствия поражения при Боже, было отношение к нему со стороны приспособленцев среди феодалов Франции, чьей главной заботой было быть на стороне победителя. Граф Фуа так и не подтвердил соглашение своих послов с Генрихом V в Руане в предыдущем году и не предпринял обещанного наступления на правительство Дофина в Лангедоке. Но после возвращения английского короля в Иль-де-Франс осенью 1421 года он возобновил переговоры. Его послы появились в штаб-квартире Генриха V под Мо на последних этапах осады. 3 марта 1422 года они наконец принесли клятву соблюдать договор в Труа от имени своего господина, и Генрих V передал ему управление Лангедоком от имени Карла VI. В обмен на субсидию, крупный денежный аванс и обещание щедрых территориальных уступок за счет французской короны послы графа взяли на себя обязательство, что 1 июня он наконец начнет наступление в Лангедоке. Послы лично отправились в Саутгемптон для получения аванса. Три недели спустя, в Дижоне, герцог Лотарингский в присутствии Филиппа Бургундского наконец поклялся признать Генриха V наследником французской короны после двух лет колебаний^[936].

Самой мучительной и самой значительной была переоценка ситуации Иоанном V Бретонским. За короткое время, прошедшее с момента заключения им соглашения с Дофином в Сабле, бретонцы оказали значительное влияние на ход боевых действий. Если английские гарнизоны на границах Бретани и Мэна оказались в затруднительном положении, то во многом благодаря бретонским отрядам Ришара де Монфора. В разгар кампании Дофина в долине Луары летом 1421 года герцогство обеспечивало более трети его армии, примерно столько же, сколько и шотландцы. Но по мере того, как осада Мо продолжалась, а попыток облегчить его положение не было, Иоанн V решил, что поддержал не ту сторону. Он очень откровенно рассказал о своих причинах, когда представители Дофина предъявили ему претензии. Прежде всего, он все еще был одержим угрозой со стороны дома Блуа. Оливье де Пентьевр бежал из Франции после провала своего восстания и в настоящее время укрывался во владениях своей семьи в Эно, где агенты Иоанна V пытались его выследить и схватить. Герцог был взбешен тем, что Дофин так и не выполнил своего обещания, данного в Сабле, уволить людей из своего окружения, поддержавших переворот Оливье. Он пришел к вполне понятному выводу, что Дофин еще может выступить против него. Англия, где его брат Артур де Ришмон заседал во французском Совете Генриха V, казалась более надежным союзником. Во-вторых, Иоанн V считал Англию более сильной державой. У него не было денег, живой силы или боеприпасов, чтобы вести против англичан войну такого масштаба, как в 1421 году. Более того, поскольку большая часть войск Генриха V в Нормандии располагалась вблизи его границ, он сомневался, что сможет защитить свое герцогство, если они когда-нибудь вторгнутся в него.

Поначалу Иоанн V столкнулся с некоторой оппозицией в своем Совете и в Штатах герцогства. Большинство его советников считали, что слишком опасно отказываться от торжественных обязательств, которые он дал всего год назад в Сабле. Но как только город Мо пал, а англичане начали тесную осаду Марки, Иоанн V решил подчиниться английскому королю и признать договор, заключенный в Труа. Он снова созвал Штаты и заручился их поддержкой. Наступила пауза для размышлений и сомнений. Но разгром гарнизонов Дофина на севере привел герцога к окончательному решению. В конце июня было назначено большое и достойное посольство в составе не менее семидесяти шести баронов во главе с канцлером, которое через месяц прибыло в Париж. Послы имели полномочия для принесения обычного оммажа и обещали, что герцог лично предстанет перед королем, как только позволят другие его заботы^[937].

* * *

Можно было ожидать, что Генрих V, когда ситуация резко изменилась в его пользу, потеряет интерес к переговорам с Дофином. На самом деле, лето 1422 года было временем интенсивной дипломатической деятельности. Епископ Альбергати прибыл во Францию в середине мая и объединил усилия с миротворцами герцога Савойского. В течение июня и июля он преодолел несколько сотен миль и встретился со всеми тремя государями. Альбергати был скрытным человеком, и его отчеты Папе не сохранились. Поэтому мы очень мало знаем об этих встречах. Герцог Савойский позже жаловался, что Генрих V был несговорчив. Но на самом деле король, похоже, хорошо ладил с легатом. Он любил общество ученых и святых людей и был большим покровителем картезианцев. По словам флорентийского ученого Поджио Браччолини, который в то время жил в Лондоне при дворе епископа Бофорта, между ними сразу же завязались хорошие отношения. Со своей стороны нунций сообщил, что Генрих V искренне стремился к миру. Насколько реалистичными были эти надежды, сказать трудно. Маловероятно, что какие-либо условия, приемлемые для Генриха V, были бы когда-либо согласованы с Дофином, к тому же нужно было удовлетворить и герцога Бургундского. Альбергати, похоже, был ошеломлен жестокой ненавистью, разделявшей два французских лагеря. Его миссия, вероятно, была обречена еще до ее начала, даже если бы Генрих V прожил дольше^[938].

На самом деле, когда король встретился с нунцием, он уже был болен, и, хотя никто из них этого не знал, у него оставалось совсем мало времени. Лето 1422 года было очень жарким. Двор бежал из Парижа, который находился во власти очередной эпидемии оспы. В конце июня Генрих V почувствовал симптомы дизентерии. 7 июля его перевезли в Венсен. Новости о состоянии его здоровья быстро распространились. На улицах Парижа были организованы шествия за его выздоровление. Из Англии был вызван врач-специалист^[939].

Болезнь Генриха V совпала с тяжелым военным кризисом. В конце мая 1422 года Таннеги дю Шатель собрал большую армию в Божанси на Луаре и вторгся в графство Невер Филиппа Бургундского, служившее западным бастионом Бургундского герцогства. Силы дофинистов состояли примерно из 2.000 французских солдат и того, что осталось от армии Шотландии, вероятно, от 3.000 до 4.000 человек. Шотландцам некоторое время не платили, и для того, чтобы мобилизовать их, Таннеги был вынужден погасить задолженность, 5.415 золотых экю в не обесцененной монете, из своего кармана. Планы кампании дофинистов разрабатывались уже несколько недель, и некоторые сведения о них дошли до Парижа и Дижона. Бургиньонский маршал Франции Антуан де Вержи посетил регион весной, чтобы организовать его оборону. Тем не менее, наступление дофинистов застало правительство врасплох. Таннеги пронесся через Ниверне, заняв все главные замки на своем пути и не встретив серьезного сопротивления. На третьей неделе июня он осадил Ла-Шарите, обнесенный стеной город на правом берегу Луары, где находилось знаменитое бенедиктинское аббатство и важный каменный мост через реку. Там он объединил свои силы с виконтом Нарбонским, который прибыл из Лангедока с новой армией. Сообщалось, что на пути из Италии и Кастилии находились свежие отряды подкрепления. Несмотря на свою важность, в Ла-Шарите, похоже, не имел гарнизона. С жителями велись переговоры о размещении в городе войск, но к моменту подхода дофинистских армий они ни к чему не привели^[940].

Герцог Бургундский находился в Труа, когда до него дошли новости о наступлении Таннеги дю Шателя. Он планировал отправиться на север, чтобы присоединиться к Генриху V в совместной кампании против последних оставшихся гарнизонов дофинистов на севере, и был занят сбором своих сторонников в Бургундии и Шампани. Угроза Ла Шарите заставила его резко изменить планы. Герцог сразу же вернулся со своей армией в Дижон. Там он приказал набрать дополнительные войска по всем своим владениям и направил срочные призывы о помощи Генриху V и герцогам Савойскому и Лотарингскому. Из его армии сразу же было выделено около 250 человек и отправлено на защиту Ла Шарите. Но они опоздали. 25 июня, на следующий день после того, как герцог достиг Дижона, город открыл ворота перед дофинистами, и жизненно важный мост через Луару оказался в их руках. Оставив гарнизон для его удержания, Таннеги и виконт Нарбонский двинулись вниз по Луаре и осадили другой крупный город с мостом, расположенный в пятнадцати милях от него — Кон. В Коне был гарнизон. Но он был не в состоянии выдержать длительную осаду. Капитан города послал гонца к Филиппу Бургундскому, чтобы предупредить его, что он не сможет долго сопротивляться. Филипп ответил, что помощь уже на подходе. Но уже через несколько дней гарнизон был вынужден заключить соглашение о капитуляции. Была назначена дата сдачи — 12 августа, если к этому времени в город не прибудут войска под командованием лично герцога Бургундского^[941].

^{18. Осада и освобождение Кона, май-август 1422 года}

Генрих V, как ни был он болен, ухватился за возможность сразиться с войсками Дофина под стенами Кона. Это давало ему возможность испытать себя в битве, которую он искал с тех пор, как Дофин стал его главным противником в 1419 году. Он согласился с Филиппом Бургундским, что вызов должен быть принят. Герцогские герольды были посланы договориться с герольдами Дофина о месте проведения сражения на правом берегу Луары близ Кона. Тем временем англичане и бургундцы направили все свои усилия на то, чтобы за короткое время собрать достаточно большую армию. Граф Уорик отказался от осады Ле-Кротуа, которую он только начал. Заслон из войск под командованием Ральфа Батлера был оставлен для прикрытия Сен-Валери до дня, назначенного для его сдачи. Жан Люксембург встал с больничной койки в Париже, чтобы собрать войска в Пикардии. Гуго де Ланнуа собрал отряды дворян Фландрии. Все эти контингенты достигли Парижа во второй половине июля. Остальные войска из восточных владений герцога собрались в то же время на равнине к югу от Шатийон-сюр-Сен. По самым достоверным современным оценкам, численность объединенного войска составляла 12.000 человек, из которых около 9.000 были предоставлены союзниками и подданными герцога Бургундского, а около 3.000 — англичанами. Было решено, что вся армия соберется в Осере и вместе двинется к Кону. В Венсене Генрих V, страдавший от лихорадки и гастроэнтерита и неспособный принимать лекарства, которые прописали ему врачи, отказался подчиниться своей болезни. Когда на третьей неделе июля 1422 года армия покинула Париж, он поднялся с постели и приказал нести себя в носилках. Кортежу потребовалось несколько дней, чтобы добраться до Корбея, и к тому времени, когда он туда добрался, стало очевидно, что король не может двигаться дальше. Он призвал своего брата герцога Бедфорда и своего дядю герцога Эксетера и приказал им взять командование на себя. Оба выступили в поход без короля. В Париже ежедневно устраивались процессии за его выздоровление, а по всей Франции читались молитвы и мессы за удачу каждой стороны в предстоящей битве^[942].

Две союзные армии встретились в Везеле, к югу от Осера, 4 августа 1422 года, и подошли к Кону шесть дней спустя, 10 августа. Там они обнаружили, что осаждающие отступили. Осадный лагерь был пуст. Не было никаких признаков Дофина или его армии. 12 августа, в день, назначенный для битвы, Филипп Бургундский, герцог Бедфорд и Жанн Люксембург выстроили свою армию в боевые порядки в условленном месте. Они стояли в строю весь день, а затем вечером вернулись в свои лагеря. Никто не появился, чтобы сразиться с ними. В восьми милях от них, на противоположном берегу реки, граф Бьюкен расположился лагерем у города Сансер с частью армии Дофина. Бьюкен не пытался бросить вызов англо-бургундским войскам. Его единственной целью было не допустить перехода англо-бургундцев в Берри. Небольшие силы были размещены вдоль левого берега, чтобы следить за передвижениями англичан и бургундцев и блокировать проход по мостам и бродам. 13 августа Жан Люксембург, взяв часть англо-бургундской армии, двинулся к Ла-Шарите, надеясь найти необороняемую переправу, но дофинисты преследовали его с противоположного берега, пока он не сдался и не вернулся в Кон. Вечером герцог Бургундский и герцог Бедфорд со своими людьми ушли восвояси^[943].

Полководцы Дофина отказались от всякой мысли о сражении по крайней мере за две недели до этого, когда им стало известно о масштабах приготовлений другой стороны. Точная численность их собственной армии неизвестна, но она, несомненно, была намного меньше, чем у их противника. Англо-бургундцы претендовали на моральное превосходство, и, возможно, они имели на это право. Но стратегические успехи были на стороне Дофина. Его капитаны не овладели Коном. Город получил бургундский гарнизон, а заложники, которых он дал за свою капитуляцию, были возвращены. Но Дофин достиг своих целей. Ла Шарите, крупный плацдарм на бургундской территории, остался в его руках, а планы Генриха V и Филиппа Бургундского о летней кампании на севере были сорваны. Граф Уорик был вынужден снять осаду Ле-Кротуа, а последний уцелевший гарнизон Дофина на Уазе, в Гизе, получил жизненно важную передышку.

В конце июля 1422 года, после того как Бьюкен и Таннеги дю Шатель решили не сражаться при Коне, они отправили виконта Нарбонского с частью армии на запад, чтобы присоединиться к графу Омальскому в походе на Мэн. Они ожидали найти Нижнюю Нормандию, лишенную войск, которые ушли на пополнение рядов англо-бургундской армии. И они не были разочарованы. Не только все главные английские капитаны и многие гарнизонные войска находились с Бедфордом в Ниверне, но и большое количество людей только что было отозвано из гарнизонов Нижней Нормандии и отправлено на север, чтобы принудить к сдаче Сен-Валери, который должен был открыть ворота 4 сентября. В результате граф Омальский и виконт Нарбонский смогли нанести значительный урон при очень слабом сопротивлении. Они продвинулись вглубь Нормандии, проникнув на расстояние до сорока миль от Руана. Берне, город без стен и гарнизона, был разграблен. Английский командующий в этом секторе, Томас, лорд Скейлз, подошел с полевыми войсками в несколько сотен человек, но был побежден и отбит с большими потерями. Когда дофинисты повернули домой, другой местный капитан, сэр Филипп Бранч, собрал полевые войска из остатков близлежащих гарнизонов и доблестно попытался блокировать отступление захватчиков в Мортань в Перше. 14 августа его люди, расположившись на тщательно подготовленных позициях и защищенные линией кольев, решительно выступили против гораздо более сильного врага. Но они были рассеяны одной кавалерийской атакой. Многие из них были убиты или взяты в плен во время преследования.

Стратегическое влияние этого рейда было невелико, но оно было усилено молвой. Дофинисты заявили о невероятно высоких потерях врага. Итальянская сеть осведомителей даже сообщила, что армия виконта Нарбонского вошла в Париж. Для англичан это еще раз проиллюстрировало неизменные проблемы военной оккупации. Не имея возможности сразиться с врагом на своих собственных условиях, они были вынуждены вести дорогостоящую войну статичной обороны в Нормандии и изнурительные осады в других местах. Чтобы овладеть Сен-Валери и пополнить армию под Коном примерно на 3.000 человек, им пришлось сократить свои силы в Нормандии ниже минимального уровня, необходимого для эффективной обороны. Даже те отряды, которые никогда не участвовали в боях, постоянно теряли людей из-за болезней и дезертирства. За четыре месяца, прошедших с момента последней высадки герцога Бедфорда во Франции, его корпус потерял почти четверть своего состава. На данный момент такие потери восполнялись за счет новых призывов из Англии. Но как долго это могло продолжаться?^[944]

* * *

Пролежав две недели больным в Корбее, Генрих V был погружен на баржу и медленно поплыл вниз по Сене в сторону Парижа. Достигнув моста в Шарантоне, 13 августа, он высадился на берег и попытался сесть на коня, но успел проехать всего несколько шагов, после чего был вынужден сойти с него и позволить отвезти себя на носилках в Венсен. Через несколько дней после этого герцога Бедфорда, проходившего через Труа с английской армией, встретил гонец с известием, что король умирает. 26 августа Генрих V оформил последний кодицил (добавление) к своему завещанию. Его политическое завещание было передано устно горстке приближенных, собравшихся вокруг его постели вечером 30 августа: герцогам Бедфорду и Эксетеру, графу Уорику, Луи Робесару и нескольким придворным слугам — людям, которым он больше всего доверял при жизни. Хамфри, герцог Глостер, должен был стать протектором Англии и опекуном молодого короля во время его несовершеннолетия. Продолжать дело короля во Франции был назначен герцог Бедфорд, самый способный из его братьев. Пока малолетний сын Генриха V не будет в состоянии управлять страной, Бедфорд должен был быть хранителем Нормандии, а также, если на эту должность не будет претендовать герцог Бургундский, регентом Франции. Что касается предстоящей задачи, Генрих V заявил, что он взялся за завоевание Франции не из личных амбиций или тщеславия, а ради справедливости. Он поручил Бедфорду вести войну до тех пор, пока не будет заключен мир или пока вся Франция не примет договор в Труа. Любой ценой он должен был сохранить союз с герцогом Бургундским, от которого зависело все положение Англии во Франции. Герцог Орлеанский и другие знатные пленники Азенкура и Мо не должны были быть освобождены, пока молодой Генрих был несовершеннолетним. Это было бескомпромиссное распоряжение. Однако даже в свои последние часы Генрих V был достаточно реалистичен, чтобы понять, что в случае неожиданного краха Буржского королевства единственным выходом для Англии будет урегулирование путем переговоров. Бедфорд, по его словам, не должен был заключать с Дофином никаких договоров, которые не сохраняли бы герцогство Нормандия за Англией. Это, пожалуй, лучший ключ к пониманию того, какого рода соглашение о переговорах он имел в виду в своем обмене мнениями с Николо Альбергати. В два часа ночи 31 августа 1422 года Генрих V умер. Ему было всего тридцать шесть лет^[945].

Для своих английских подданных Генрих V был "благородным государем и победоносным королем, прославленным в свое время христианским рыцарством". Он был выдающимся английским полководцем позднего средневековья: смелым, уверенным в себе, хладнокровным, вдохновляющим лидером. Прежде всего, он четко представлял, чего хочет, и понимал, как использовать силу для достижения максимального эффекта. Его тактические и стратегические суждения, а также мастерство, с которым он использовал свои победы в политических целях, ставили его в один ряд с великими полководцами прошлого. Французы восхищались им не только как воином, но и как "человеком справедливости" — фраза, которую использовали несколько писателей Франции XV века, включая многих, чьи политические симпатии были на стороне Дофина. Под этим они подразумевали, что он был честным человеком и строгим поборником дисциплины, который заставлял себя бояться, как средневековые понятия и ожидали от короля. "Ни один правитель своего времени, — писал официальный хронист будущего Карла VII, — не был более подходящим по своим талантам и мудрости, чтобы завоевать и оккупировать другую страну". "И удержать ее после завоевания", — добавляет канцлер Карла VII Жан Жувенель де Юрсен Младший. Его достижение в объединении своих соотечественников, а затем завоевании и оккупации Нормандии и захвате контроля над центральными органами французского государства было экстраординарным. Однако по своей природе оно было непостоянным. Его амбиции слишком сильно зависели от скудных ресурсов его английского королевства. Его завоевания были слишком сильно обусловлены чрезвычайными обстоятельствами, сложившимися во Франции во время его правления: пятнадцать лет гражданской войны, реакция, вызванная убийством Иоанна Бесстрашного, политические и военные просчеты советников Дофина. И они слишком многим были обязаны личным качествам Генриха V: его репутации, его военным навыкам, его железной воле и энергии.

Канцлер Лэнгли был прав, когда в 1423 году заявил Парламенту, что Генрих V лично олицетворял двуединую монархию. Однако король так и не смог проявить себя в качестве истинно французского правителя, каким его представляли те французы, которые приняли договор в Труа. Мало что было более показательным, чем обстоятельства его смерти. Все люди, собравшиеся у его смертного одра во французском королевском замке в ночь на 30 августа, были коренными англичанами, за исключением уроженца Эно Луи Робесара, который натурализовался в Англии. За пределами Нормандии английский король был обязан своим статусом во Франции союзу с Бургундией. Но герцог Бургундский был союзником по необходимости, испытывая к умирающему Генриху V не больше привязанности, чем к живому. Гуго де Ланнуа прибыл в Венсен в качестве представителя герцога в последние дни жизни короля и имел краткую беседу с Генрихом V, после чего вернулся, чтобы доложить о результатах своему господину. Сам Филипп оставался за пределами Парижа в старом замке Людовика Орлеанского в Бри-Конт-Робер до тех пор, пока смерть Генриха V не была официально подтверждена и демонстративно отсутствовал на траурных мероприятиях^[946].

Сразу же после смерти короля выпотрошили и забальзамировали в соответствии с ритуалами английского королевского дома. Раздавались голоса, предлагавшие похоронить его во Франции, королевстве, правителем которого он был по праву приемного отца. Но король в своем завещании распорядился, чтобы его упокоили в Англии. В итоге во Франции осталось только его сердце, извлеченное из тела, для средневековых умов — жизненно важный источник мудрости, мужества и греха. Оно было погребено в бенедиктинском аббатстве Сен-Мор-ле-Фоссе в юго-восточном пригороде Парижа. 14 сентября 1422 года тело, заключенное в свинцовый гроб, было перевезено из Венсена в Сен-Дени, где оно пролежало всю ночь перед главным алтарем в окружении монахов, молившихся за душу умершего. На следующий день король начал свой посмертный путь домой. Гроб был помещен в большой катафалк на колесах. По традиции, восходящей к английским королевским похоронам прошлого века, над ним под шелковым балдахином возвышалось изваяние в натуральную величину, облаченное в королевские одежды, с короной на голове, скипетром в правой руке и золотой державой в левой. Четыре лошади медленно везли огромный катафалк по долине Сены в Руан, где в соборе Сен-Дени повторились траурные церемонии. Из Руана гроб с телом короля проехал через города Пикардии в Кале, сопровождаемый его молодой вдовой, сорока ливрейными факелоносцами, членами его двора, толпой английских дворян и молящегося духовенства. За ним следовали два десятка повозок с личными вещами покойного. Генриха V пронесли через Лондон по тому же маршруту, по которому он шел во время триумфальной встречи после битвы при Азенкуре. В конце концов его упокоили в Вестминстерском аббатстве у гробницы короля Эдуарда Исповедника. В середине погребальной службы к главному алтарю подъехал конный рыцарь в короне мертвого короля и его доспехах с гербом, которые были сняты с него и убраны — момент, наполненный символизмом. Со временем над гробницей была возведена прекрасная капелла, а по заказу Екатерины Французской было изготовлено надгробное изваяние в серебре и позолоте. На карнизе могильной платформы бесчувственный век позднее заказал резную латинскую эпитафию: "Здесь лежит Генрих V, покоритель французов"^[947].

Никто не ожидал, что Карл VI, слабый здоровьем и преждевременно состарившийся в пятьдесят четыре года, переживет своего энергичного молодого зятя. Французский король вел жалкое существование со времен договора в Труа, попеременно уединяясь за воротами своих дворцов или перемещаясь в обозе Генриха V, чтобы служить талисманом двойной монархии. Англичане знали, что лучше не унижать человека, которого его подданные и жалели, и почитали. Они позволили Карлу VI получать доход, достаточный для удовлетворения его ограниченных потребностей и обеспечили ему достойный двор, в котором все главные должности занимали надежные бургиньоны. Но кроме них, у больного короля не было ни придворных, ни компаньонов. Он по-прежнему иногда принимал послов и участвовал в церемониальных мероприятиях, публичных представлениях, которые политики использовали в своих целях. Королева иногда присоединялась к нему, но ее время прошло. От их брака ничего не осталось. С согласия Изабеллы Карл VI за несколько лет до этого получил наложницу, "маленькую королеву" Одетту де Шамдивер, красивую молодую девушку, бывшую фрейлину герцогини Бретонской, от которой у короля был по крайней мере один ребенок. Карл VI оставался жалкой фигурой и проводил свои дни, запершись в своих комнатах, когда у него случался очередной приступ психоза, или играл в настольные игры со своими пажами, охотился или стрелял из лука по мишеням, когда болезнь отступала. Приписываемые ему изречения говорят о том, что у него было достаточно ума, чтобы понять разницу между своим статусом и властью.

19 сентября 1422 года Карл VI вернулся из Санлиса и скрылся за стенами отеля Сен-Поль. В начале октября король слег с высокой температурой. После трех недель страданий от лихорадки он умер утром 21 октября в присутствии своих капелланов, канцлера, первого камергера и небольшой группы офицеров, все они были приближенными герцога Бургундского. Тело было положено на постель, задрапированное золотой тканью, с открытым лицом, а каноники Сент-Шапель собрались вокруг, бесконечно повторяя молитвы по умершему при тусклом свете восьми свечей. Когда эта новость распространилась по городу, парижане стали проникать в затемненные комнаты королевских апартаментов, чтобы выразить свое почтение усопшему^[948].

Похороны — это театральные зрелища, символ утраты ипреемственности, и ни одно из них не сравнится с похоронами государя. Карл VI Французский не был похоронен почти три недели после смерти. Задержка отчасти объяснялась тем, что с момента последних королевских похорон прошло более сорока лет. После развала королевского двора и постоянных чисток государственной службы никто не мог вспомнить протокол погребения короля. Наконец, продолжительные похороны состоялись между 9 и 11 ноября в соответствии с церемониальным порядком, специально составленным для этого случая. Он нес на себе сильный отпечаток английской практики. Гроб вынесли из королевской часовни в отеле Сен-Поль в сумерках и понесли в Нотр-Дам, чтобы установить перед главным алтарем перед тем, как отправить в усыпальницу французских королей в Сен-Дени. Свинцовый гроб несли на платформе, настолько тяжелой, что носильщикам приходилось опускать ее через регулярные промежутки времени, чтобы отдохнуть, и настолько широкой, что каменщикам приходилось сносить выступающие детали домов на узких улицах, чтобы она могла пройти. Над гробом, лежащим на голубых атласных подушках под шелковым балдахином, находилось реалистичное изваяние короля, одетого в шелка и золотые ткани, в бархатных туфлях, расшитых геральдическими лилиями, на ногах и серебряной короне, инкрустированной жемчугом, на голове. Лицо, руки и ноги были изготовлены из выделанной кожи по слепкам, а затем раскрашены в телесные тона. В руки были вложены золотые скипетр и посох. Символика была позаимствована из катафалка для процессии, изготовленного для Генриха V за два месяца до этого. Вся церемония была задумана как мрачный повтор радостного въезда короля в город после его коронации в 1380 году. Двадцать четыре герольда шли впереди, звоня в колокольцы, пока процессия двигалась за катафалком: двести факелоносцев, монахи четырех орденов, ректор и магистры Университета, девять епископов и аббатов в митрах, чиновники парижского муниципалитета, камергеры и служащие королевского двора, судьи Парламента, королевские советники, главные чиновники государственных учреждений, а за ними — неразличимая масса простых парижан.

Великолепие едва ли могло скрыть мрачный характер этого события. Многие, должно быть, думали, что стали свидетелями последней публичной церемонии древней монархии Франции. Несколько человек, достаточно пожилых, чтобы быть свидетелями торжественного въезда в 1380 году, помнили, что Карла VI тогда сопровождали все принцы королевского дома и большинство самых знатных дворян Франции. Сорок два года спустя ни один принц не присутствовал при сопровождении его тела. Его вдова не принимала никакого участия в церемонии, предпочитая оставаться в уединении в своих покоях в отеле Сен-Поль. Его единственный оставшийся в живых сын находился в Берри, участвуя в гражданской войне в качестве главы соперничающего государства. Его младшая дочь была в Англии, вдовой смертельного врага его сына, а старшая — в Бретани, супругой союзника Англии, Иоанна V. Герцоги Орлеанский и Бурбонский были военнопленными в Англии. Герцог Бургундский уехал из Парижа во Фландрию во время последней болезни короля. Говорят, что он беспокоился о своем месте в порядке старшинства и послал группу своих советников со своими оправданиями. По традиции, наследник умершего короля участвовал в церемонии в качестве главного скорбящего. В 1422 году наследника не было. Традицию поддерживала лишь одинокая фигура в черном плаще и головном уборе, которая шла за гробом пешком позади офицеров и на несколько шагов опережая других официальных скорбящих. Это был регент Франции, Джон Ланкастер, герцог Бедфорд^[949].

Карты

^{I. Провинции Франции и франкоязычные территории}

^{II. Париж}

^{III. Иль-де-Франс, Пикардия и граница с Фландрией}

^{IV. Нормандия}

Генеалогическая таблица

Королевский дом Франции

^{(не полностью)}

Список сокращений

ABSHF ― Annuaire-Bulletin de la Société de l'Histoire de France

AC ― Archives Communales

AD ― Archives Départmentales

AHG ― Archives historiques du Département de la Gironde

AHP ― Archives historiques du Poitou

AHSA ― Archives historiques de la Saintonge et de l'Aunis

AN ― Archives Nationales (Paris)

BCRH ― Bulletin de la Commission Royale d'Histoire

BEC ― Bibliothèque de l'École des Chartes

BIHR ― Bulletin of the Institute of Historical Research

BJRL ― Bulletin of the John Rylands Library

BL ― British Library (London)

BN ― Bibliothèque Nationale (Paris)

BPH ― Bulletin philologique et historique du Comité des travaux historiques et scientifiques

BSHP ― Bulletin de la Société de l'Histoire de Paris

CCR ― Calendar of Close Rolls

CFR ― Calendar of Fine Rolls

CPR ― Calendar of Patent Rolls

DKR ― Annual Report of the Deputy Keeper of the Public Records

EHR ― English Historical Review

GEC ― Complete Peerage

HoC ― History of Parliament. The House of Commons, 1386–1421

MSHP ― Mémoires de la Société de l'Histoire de Paris

ODNB ― Oxford Dictionary of National Biography

PRO ― Public Record Office (London) [The National Archives]

VCH ― Victoria History of the Counties of England

Библиография

Манускрипты

Dijon: Archives Départementales de la Côte-d'Or

Série B: Chambre des Comptes de Bourgogne

1519–1622: Accounts of Receivers-General and Treasurers [1399–1423]

11736–11740: War, warrants and receipts [1368–1444]

11754–11801: War, musters and reviews [1405–27]

11877–11880: War, general [1409–44]

11892–11897: Diplomacy (France) [1405–26]

11942: Correspondence of the Chambre des Comptes [1350–1597]

Lille: Archives Départementales du Nord

Série B: Chambre des Comptes de Lille

B522–570, 584: Trésor des Chartes, Commerce (Angleterre) [1399–1420]

B656–660: Trésor des Chartes, Royaumes et Pays (France) [1400–50]

B1876–1932: Accounts of Receivers-General and supporting documents [1404–19]

B6762: Accounts of Receiver-General of aides of Flanders [1417–18]

B17601, 17606–17638: Lettres reçues et dépêchées [1399–1425]

B17497: Account of Receiver-General of John, Dauphin of France [1416–17]

B18822–4, 18843: Lettres Missives [1300–1500]

London: British Library

Additional Charters

Additional Manuscripts

4600–4603: Rymer transcriptions [1413–22]

24062 Privy Seal formulary of Thomas Hoccleve

38525 Sanderson transcripts

Cotton MSS:

Caligula D III Calais, diplomatic documents (France, Flanders)

Caligula D IV, V War, English possessions in France [1399–1436] (badly damaged by fire, but some losses are supplied from a partial early 18th-cent. transcription in Add. MS 38525)

Tiberius B XII Bekyngton papers, diplomatic documents (France)

Egerton Charters

Stowe 440: Le Neve, Extracts from indentures of war

London: College of Arms

MS 9 Peter Basset and Christopher Hanson, De actis armorum conquestus regni francie

London: Public Record Office [The National Archives]

Chancery

C47/32/24 Diplomatic documents [1402–3]

C49 Council and parliamentary proceedings

C61/107–120 Gascon rolls [1399–1424]

C64/9–17 Norman rolls [1418–22]

C76/84–107 Treaty (formerly French) rolls [1399–1425]

C81 Chancery warrants

C81/583–669 Writs of Privy Seal [1399–1424]

C81/1085–1164 Bills of Privy Seal [1399–1424]

Exchequer

E28/7–45 Council and Privy Seal [1399–1424]

E30/338–432 Diplomatic documents [1399–1425]

E36/79, pp. 3–68: Account of Thomas Barnaby, Treasurer of Harfleur [1416–20]

E101 Accounts various

E101/42/27–E101/51/20, E101/686/1–2: Army, navy and ordnance [1399–1425]

E101/69/2–E101/71/2: Indentures of war [1399–1424]

E101/184/10–E101/189/7, E101/640/11, E101/686/28, 29, 34: English possessions in France [1399–1425]

E101/320/20-E101/322/10, E101/694/25, 26: Nuncii [messengers and diplomatic agents] [1399–1424]

E101/328/4–7: Praestita rolls [1399–1404, 1412–13, 1415–16]

E101/404/1-E101/407/19: Wardrobe and household [1399–1424]

E159/176–200 Memoranda rolls [1399–1424]

E179 Lay and clerical taxation

E364/34–74 Enrolled accounts, foreign [1399–1440]

E401/617–709 Receipt rolls [1399–1424]

E403/564–669 Issue rolls [1399–1425]

E404/15–41 Warrants for issue [1399–1425]

Special Collections

SC1 Ancient correspondence

SC8 Ancient petitions

Montpellier: Archives Départmentales de l'Hérault

A7–9, 241 Registers of the Seneschalsies of Toulouse and Beaucaire [1389–1422]

Munich: Bayerisches Hauptstaatsarchiv

Auswärtige Staaten, Urkunden, Frankreich

Pfalz-Neuburg, Auswärtige Staaten, Urkunden

Oxford: Bodleian Library

Ashmole 789, fols 120–138vo: Diplomatic documents, truces [1395–1418] (transcriptions)

Carte 112–114: Diplomatic documents, France (transcriptions)

Paris: Archives Nationales

Série J Trésor des Chartes, Layettes

188A — B: Berry

302: Languedoc

358–9: Dukes of Orléans

369: Louis, Dauphin de Viennois, Duke of Guienne

382: Jean, duc de Berry

477: Lords of Albret

517: Opinion des princes, villes, prélats, etc.

546: Princes du sang, Flandre

602: Castile

645–6, 919: England

677: Scotland

Série JJ Trésor des Chartes, Régistres

JJ154–175 [1400–1434]

Série K Monuments historiques

55–62: Cartons des Rois [1399–1425]

Série KK Monuments historiques, Régistres (comptes)

16–17: Extractus thesauri [1408–9, 1420]

31–33: Charles VI, Chambre aux deniers (Hôtel) [1405–9, 1421–2]

47–48: Isabelle of Bavaria, Trésorerie [1408–16]

49: Isabelle of Bavaria, Menus Plaisirs [1416–17]

50: Charles, Duke of Touraine, Dauphin and King, Chambre aux deniers (Hôtel) [1421–3]

53: Charles, Duke of Touraine, Dauphin and King, Ecurie [1419–23]

243: Yolande of Aragon, Duchess of Anjou [1409–27]

250: Jean, Duke of Berry, Trésorerie générale [1413–14]

254: Jean, Duke of Berry, Chambre aux deniers (Hôtel) [1399–1401]

267: Louis, Duke of Orléans, Trésorerie générale [1404–5]

1009: Paris (officiers de la ville)

Série P Chambre des Comptes

2297–2298: Mémoriaux F, G

Série X Parlement

X1a: Parlement civil

48–68: Jugés, lettres et arrêts [1400–26]

1478–1480: Conseil [1400–28]

4785–4794: Plaidoiries (matinées) [1400–26]

8602–8603: Actes royaux (Paris) [1255–1427]

9190–9201: Parlement de Poitiers [1418–36]

Paris: Bibliothèque de l'Arsenal

4522, fols 15–19vo: War Treasurers' accounts, Macé Héron, 1422–3 (extracts)

Paris: Bibliothèque Nationale

Collection de Bourgogne

21, 29, 51, 54–58, 65

Collection Clairambault:

1–227: Titres scellés

841, pp. 523–758: War Treasurers' accounts, armies of Charles VI, 1418–19 (transcriptions)

Collection Dupuy, 223, fols 191–259: Diplomatic documents, France, Navarre and Castile

Collection de Languedoc (Doat):

9: General [1401–64]

193–4, 208–214:Houses of Foix, Armagnac, Albret

Collection Moreau

1423–1425: Pièces originales, Flandre [1202–1448]

Collection de Périgord

51–52: Châtellenies, châteaux, bastides

Manuscrits français

5061, fols 102–128: Proceedings against Arnaud-Guilhem de Barbazan, 1421–4

6210–6212: Collection Joursanvault (Chambres des Comptes, pièces originales)

6536–6539: Collection Clairambault, Pièces diverses

6747, fols 25–112: Account of Lomer de Bez of the sale of jewellery, etc.

7858: War Treasurers' accounts (extracts, transcriptions)

10237: Lettres originales

14371: Chancery formulary, late 15th century

20366–20426: Collection de Gaignières, pièces originales, maisons royales de France

20528, pp. 161–262: War treasurers' accounts, Jean de Précy, 1409–13 (extracts)

20579–20585: Chambres des Comptes (taxation)

20590: Chambre des Comptes, embassies

20684, pp. 541–74: Chambre des Comptes (War Treasurers' accounts, Hemon Raguier, extracts)

20692, pp. 176–81: War Treasurers' accounts (extracts, transcriptions)

21405: Memoriaux de la Chambre des Comptes (extracts, transcriptions)

21427: Chambre des Comptes (taxation, Limousin, Normandy)

25707–25710: Chartes royales

25766: Quittances et pièces diverses (musters and reviews)

26030–26048, 26098: Chambre des Comptes, Quittances et pièces diverses

31884–31976: Trésor généalogique de Dom Villevieille

32510–32511: Chambre des Comptes (War Treasurers' accounts and musters, extracts, transcriptions)

n. a. 3639–3642, 3645bis: Collection de Bastard d'Estang, pièces originales

n. a. 3653–3655: Inventaire Aubron

n. a. 7414, pp. 352–352vo: Chambre des Comptes (War Treasurers' accounts, extracts, transcriptions)

n. a. 7622–7626: Portefeuilles de Fontanieu (transcriptions)

n. a. 8605: Cabinet des Titres, musters and reviews

n. a. 20027–20028: Chambre des Comptes, pièces originales

n. a. 20511–20513: Chambre des Comptes

n. a. 20528, pp. 161–262: Chambre des Comptes (War Treasurers' accounts, Jean de Précy, abstract)

n. a. 21806–21873: Collection Léopold Delisle sur l'histoire de Normandie

n. a. 23634: Chambres des Comptes (mandements, quittances, montres)

Manuscrits latins

5414A, fols 59–61vo: Account of Hughes Comberel and Antoine Gréelle (embassy to Genoa, 1416)

9177: Collection Pacotte (Languedoc, transcriptions)

Pièces originales [cited as PO]

Pau: Archives Départementales des Pyrennées-Atlantiques

Série E (Titres de famille)

13–236: Albret

391–484: Foix

636–640, 800–881: Périgord, Limousin

Источники

Acta Concilii Constanciensis, ed. H. Finke and J. Hollnsteiner, 4 vols (1896–1928)

Actes de la Chancellerie d'Henri VI concernant la Normandie sous la domination anglaise (1422–1435), ed. P. Le Cacheux, 2 vols (1907–8)

'Actes concernant les rapports entre les Pays-Bas et la Grande-Bretagne de 1293 à 1468, conservés au château de Mariemont', ed. P. Bonenfant, BCRH, cix (1944), 53–125

Actes royaux des Archives de l'Hérault, i, 1151–1422, ed. A. Caramel (1980)

Acts of the Parliaments of Scotland, ed. T. Thomson and C. Innes, 12 vols (1814–75)

Anglo-Norman L. and Petitions, ed. M. D. Legge (1941)

Anthology of Chancery English, ed. J. H. Fisher, M. Richardson and J. L. Fisher (1984)

Antient Kalendars and Inventories of the Treasury of His Majesty's Exchequer, ed. F. Palgrave, 3 vols (1836)

Archives historiques du Département de la Gironde, 59 vols (1859–1936)

Archives historiques du Poitou, 64 vols (1872–2005)

Archives historiques de la Saintonge et de l'Aunis, 50 vols (1874–1967)

Auctarium chartularii Universitatis Parisiensis, ed. H. Denifle, E. Chatelain, et al., 6 vols (1894–1964)

Baronius, C., Raynaldus, O. and Laderchius, J., Annales ecclesiastici, 37 vols (1864–83)

Baye, Nicolas de, Journal de Nicolas de Baye, Greffier du Parlement de Paris, 1400–1417, ed. A. Tuetey, 2 vols (1885–8)

Beaurepaire, C. R. de (ed.), 'Accord conclu par Robert de Braquemont, Amiral de France, entre les capitaines du parti de Bourgogne et les capitaines du parti d'Orléans en garnison dans la haute Normandie', BEC, xxxvi (1875), 307–19

Beaurepaire, F. de (ed.), 'Les sources de l'histoire du moyen age à la Bibliothèque de la ville de Rouen. Analyse des pièces antérieures à 1500', Cahiers Léopold Delisle, xiv. 2 (1965), 41–70

Besse, G. (ed.), Recueil de diverses pièces servant à l'histoire du roy Charles VI (1660)

Black Book of the Admiralty, ed. T. Twiss, 4 vols (1871–6)

Black Book of Winchester, ed. W. H. B. Bird (1925)

Blanchet, F., 'Sources de l'histoire de la Normandie aux Archives Nationales, Série KK', Cahiers Léopold Delisle, xv. 3–4 (1966), 1–32

Book of London English, 1384–1425, ed. R. W. Chambers and M. Daunt (1931)

Calendar of Close Rolls, 45 vols (1892–1954)

'Calendar of Diplomatic Documents, formerly in the Treasury of the Receipt of the Exchequer, Chapter House, Westminster', DKR, xlv (1885), 283–380; xlviii (1887), 561–619

Calendar of Documents relating to Scotland, ed. J. Bain, 5 vols (1881–1988)

Calendar of Entries in the Papal Registers relating to Great Britain and Ireland. Papal letters, ed. W. H. Bliss, C. Johnson et al., 19 vols (1894–1998)

Calendar of Entries in the Papal Registers relating to Great Britain and Ireland. Petitions to the Pope, i, 1342–1419, ed. W. H. Bliss (1896) [all published]

Calendar of Fine Rolls, 22 vols (1911–63)

'Calendar of the French Rolls', DKR, xliv (1883), 543–638, xlviii (1887), 217–450

Calendar of Inquisitions Miscellaneous, 8 vols (1916–2003)

Calendar of Inquisitions post Mortem, 26 vols (1904–2010)

Calendar of Letter Books of the City of London, ed. R. R. Sharpe, 11 vols (1899–1912)

'Calendar of the Norman Rolls — Henry 5', DKR, xli (1880), 671–810, xlii (1881), 313–452

Calendar of Patent Rolls, 70 vols (1891–1982)

'Calendar of Recognizance Rolls of the Palatinate of Chester', DKR, xxxvi (1875), 1–819

Calendar of Signet Letters of Henry IV and Henry V (1399–1422), ed. J. L. Kirby (1978)

Calendar of State Papers and Manuscripts relating to English affairs existing in the Archives and Collections of Venice and in other Libraries of Northern Italy, ed. R. Brown et al., 38 vols (1864–1947)

Caro, J. (ed.), 'Aus der Kanzlei Kaiser Sigmunds. Urkindliche Beiträge zur Geschichte des Constanzer Concils', Archiv fur österreichische Geschichte, lix (1879), 1–175

Cartulaire et archives des communes de l'ancien diocèse et de l'arrondissement administratif de Carcassonne, ed. A. Mahul, 7 vols (1857–82)

Cartulaire des comtes de Hainaut, ed. L. Devillers, 6 vols (1881–96)

Cartulaire de Louviers, ed. T. Bonnin, 5 vols in 6 (1870–83)

Carus-Wilson, E. M., and Coleman, O. (eds), England's Export Trade (1963)

Catalogue analytique des archives de M. le baron de Joursanvault, 2 vols (1838)

Catalogue of the Medieval Muniments at Berkeley Castle, ed. B. Wells-Furby, 2 vols (2004)

Catalogue des rolles Gascons, Normans et François conservés dans les archives de la Tour de Londres, ed. T. Carte, 2 vols (1743)

Chaplais, P. (ed.), English Medieval Diplomatic Practice, i: Documents and Interpretation (1982)

'Charte inédite et secrète de la reine Isabelle de Bavière', ed. J. de Pétigny, BEC, x (1848–9), 329–38

Chartularium Henrici V et Henrici VI regum Angliae, ed. H. Barckhausen, AHG, xvi (1878)

Chartularium Universitatis Pariensis, ed. H. Denifle and E. Chatelain, 4 vols (1889–97)

Choix de pièces inédites relatives au règne de Charles VI, ed. L. Douët d'Arcq, 2 vols (1853–4)

Clamanges, Nicolas de, Opera omnia, ed. J. M. Lydius (1613)

Colección de documentos para la historia del reino de Murcia, xv, Documentos de la minoría de Juan II. La regencia de Don Fernando de Antequara, ed. M. Victoria and J. Vilapana Gisbert (1993); xvi, Documentos de Juan II, ed. J. Abellán Pérez (1984)

Collection générale des documents français qui se trouvent en Angleterre, ed. J. Delpit (1847)

Collections de Bastard d'Estang à la Bibliothèque Nationale. Catalogue analytique, ed. L. Delisle (1885)

Collections du trésor royal sous le règne de Charles VI (1380–1422). L'inventaire de 1400, ed. P. Henwood (2004)

Comptes généraux de l'état bourguignon entre 1416 et 1420, ed. M. Mollat, 3 vols and index (1965–76)

Comptes de l'hôtel des rois de France, ed. L. Douët d'Arcq (1865)

Comptes du Trésor, ed. R. Fawtier (1930)

Copiale Prioratus Sancti Andree, ed. J. H. Baxter (1930)

'Correspondance entre le corps municipal de la ville de Paris et celui de la ville de Noyon', ed. F. Bouquelot, BEC, vii (1845–6), 52–69

Correspondance de la Mairie de Dijon, ed. J Garnier, 3 vols (1868–70)

Cotton manuscrit Galba B. 1, ed. L. Gilliodts-van Severen (1896)

Dépenses: La France gouvernée par Jean sans Peur. Les dépenses du receveur général du royaume, ed. B.-A. Pocquet du Haut-Jussé (1959)

Deutsche Reichstagsakten, Ältere Reihe (1376–1485), ed. J. Weiszäcker, D. Kerler et al., 19 vols (1867–in progress)

'Document inédit sur l'insurrection parisienne de 1413', ed. P. Champion, BSHP, xxxvii (1910), 36–9

Documents historiques sur la maison de Galard, ed. J. Noulens, 4 vols in 5 (1871–6)

Documents inédits concernant la ville et le siège du bailliage d'Amiens extraits des régistres du Parlement de Paris et du Trésor des Chartes, ed. E. Maugis, 3 vols (1908–21)

Documents inédits sur la guerre de cent ans. Négociations relatives à l'échange de Charles, duc d'Orléans, et de Jean, comte d'Angoulême, captifs en Angleterre, contre les seigneurs anglais faits prisonniers à la bataille de Baugé (21 avril–23 mai 1421 n.s.), ed. A. Joubert (1890)

'Documents luxembourgeois à Paris concernant le gouvernement du duc Louis d'Orléans', ed. A. de Circourt and N. van Werveke, Publications de la Section Historique de l'Institut Royal Grand-ducal de Luxembourg, xl (1889), 53–148

Documents sur la maison de Durfort, ed. N. de la Peña (1977)

Doc. Paris: see Longnon, A. (ed.)

Documents relatifs au clos des galées de Rouen et aux armées de la mer des rois de France de 1293 à 1418, ed. A. Chazelas, 2 vols (1977–8)

'Documents relatifs à la surprise de Paris par les Bourguignons en mai 1418', BSHP, iv (1877), 47–53

Ehrle, F. (ed.), 'Neue Materialen zur Geschichte Peters von Luna (Benedicts XIII)', Archiv für Literatur- und Kirchengeschichte des Mittelalters, vi (1892), 139–308, vii (1900), 1–310

English suits before the Parlement de Paris, 1420–1436, ed. C. T. Allmand and C. A. J. Armstrong (1982)

'Enquête du prévot de Paris sur l'assassinat de Louis, duc d'Orléans (1407)', ed. P. Raymond, BEC, xxvi (1865), 215–49

'Entrée de la reine Isabeau et du duc de Bourgogne à Paris (14 juillet 1418)', ed. A. Longnon, ABSHF, ii (1875), 104–9

'État des sommes envoyés à Jean, comte d'Angoulême, en Angleterre pendant sa captivité de 1413 à 1436', ed. A. Vallet de Viriville, BEC, xvi (1855), 556–60

Exchequer rolls of Scotland, ed. J. Stuart et al., 23 vols (1878–1908)

Extrait du catalogue des livres de M. de Courcelles (1834)

Extrait du régistre des dons, confiscations, maintenues et autres actes faits dans le duché de Normandie pendant les années 1418, 1419 et 1420 par Henry V, Roi d'Angleterre, ed. C. Vautier (1828)

Extraits analytiques des anciens régistres des consaux de la ville de Tournai, ed. H. Vandenbroeck, 2 vols (1861–3)

Extraits des chartes et autres actes normands qui se trouvent dans les Archives du Calvados, ed. L. Lechaudé d'Anisy, 2 vols (1834–5)

Extraits des comptes et mémoriaux du roi Réné, ed. A. Lecoy de la Marche (1873)

'Extraits de journaux du Trésor (1345–1419)', ed. H. Moranvillé, BEC, xlix (1888), 149–214, 368–452

Facsimiles of the National Manuscripts of Scotland, ed. W. G. Craig, 3 vols (1867–73)

Foedera, conventiones, literae et acta publica, ed. T. Rymer, 20 vols (1727–9), and Supplement in C. P. Cooper, Report of Rymer's Foedera, Appendices A — E, 6 vols (1869)

Frankfurts Reichscorrespondenz von 1376–1519, ed. J. Janssen, 2 vols in 3 (1863–72)

Gairdner, J. (ed.), 'Conspiracy of the Earl of Cambridge against Henry V', DKR, xliii (1882), 579–94

Gallia Christiana, 16 vols, ed. D. de Sainte-Marthe, F. Hodin, et al. (1716–1865)

Gallia Regia, ou état des officiers royaux des bailliages et des sénéchaussés de 1328 à 1515, ed. G. Dupont-Ferrier, 7 vols (1942–65)

Gascogne dans les régistres du Trésor des Chartes, ed. C. Samaran (1966)

Gedenkwaardigheden uit de Geschiedenis van Gelderland, ed. I. A. Nijhoff, 7 vols (1830–75)

Gherbode, Thierry, 'Lettres de Thierry Gherbode', ed. P. Thomas, Revue historique, cxviii (1915), 305–14

Grands traités de la guerre de cent ans, ed. E. Cosneau (1889)

Groot Charterboek der Graaven van Holland en Heeren van Vriesland, ed. F. van Mieris, 4 vols (1753–6)

Handelingen van de Leden en van de Staten van Vlaanderen (1384–1405), ed. W. Prevenier (1959)

Handelingen van de Leden en van de Staten van Vlaanderen (1405–1419), ed. A Zoete, 2 vols (1981–2)

Handelingen van de Leden en van de Staten van Vlaanderen (1419–1467), ed. W. P. Blockmans, 3 vols (1990–2006)

Hanserecesse. Die Recesse und andere Akten der Hansetage von 1256–1430, ed. K. Koppmann, 8 vols (1870–97)

'Information faite à Caudebec sur le vicomte de cette ville, accusé d'avoir favorisé le duc Charles d'Orléans et ses alliés (13 novembre 1411–15 février 1412', ed. C. de Beaurepaire, Mélanges de la Société de l'Histoire de Normandie, 2e série (1893), 291–321

Inventaire analytique des chartes et documents appartenant aux Archives de la Ville de Gand, ed. P van Duyse and E. de Busscher (1847)

Inventaire analytique et chronologique des chartes et documents appartenant aux archives de la ville d'Ypres, 7 vols, ed. I. L. A Diegerick (1853–68)

Inventaire analytique des livres de couleur et bannières du Châtelet de Paris, ed. A. Tuetey (1899)

Inventaire analytique des ordonnances enregistrées au Parlement de Paris jusqu'à la mort de Louis XII, ed. H. Stein (1908)

Inventaire des archives des chambres des comptes, ed. L. P. Gachard, 7 vols (1837–1995)

Inventaire des archives de l'état à Bruges. Franc de Bruges, ed. E. Van den Bussche, 2 vols (1881–4)

Inventaire des archives de la ville de Bruges. Inventaire des Chartes, ed. L. Gilliodts-van Severen, 9 vols (1871–82)

Inventaire des archives de la ville de Poitiers, ed. L. Rédet (1883)

Inventaire chronologique des documents relatifs a l'histoire d'Écosse conservés aux Archives du Royaume à Paris, ed. A. Teulet (1839)

Inventaire des sceaux de la Collection Clairambault à la Bibliothèque Nationale, ed. G. Demay, 2 vols (1885–6)

Inventaire des sceaux de la Collection des Pièces Originales du Cabinet des Titres à la Bibliothèque Nationale, J. Roman, i (1909)

'Inventaire de tapisseries du roi Charles VI vendues par les anglais en 1422', ed. J. Guiffrey, BEC, lxvii (1887), 59–110, 396–444

Inventaire & documents relatifs aux joyaux et tapisseries des princes d'Orléans-Valois, 1389–1481, ed. J. Roman (1894)

Inventaire-sommaire des Archives Communales antérieures à 1790. Ville d'Amiens, ed. G. Durand, 7 vols (1891–1925)

Ville d'Orléans, i, ed. Veyrier du Muraud, F. Bonnardot, C. Bloch, et al., 2 vols (1907–68)

Ville de Périgueux, ed. M. Hardy (1897)

Ville de Rouen, i, Délibérations, ed. C. R. de Beaurepaire (1887)

Ville de Toulouse, i, ed E. Roschach (1891) [all published]

Inventaire-sommaire des Archives Départementales antérieures à 1790.

Basses-Pyrennées, ed. P. Raymond, 6 vols (1863–76)

Côte d'Or. Archives civiles. Série B: Chambre des Comptes de Bourgogne, ed. C. Rossignol and J. Garnier, 5 vols (1863–78)

Loire-Inférieure, ed. F. Ramet, 3 vols (1865–79)

Nord. Archives civiles, Série B: Chambre des Comptes de Lille, ed. Dehaisnes, J. Finot, A. Desplanque, et al., 9 vols (1899–1913)

Issues of the Exchequer, ed. F. Devon (1837)

'Itinéraire d'Isabeau de Bavière', ed. Y. Grandeau, BPH (1964), 569–670

Itinéraires de Philippe le Hardi et de Jean sans Peur, ed. E. Petit (1888)

Itinéraires de Philippe le Bon, duc de Bourgogne (1419–1467) et de Charles, comte de Charolais (1433–1467), ed. H. Vander Linden (1940)

Jurades de la ville de Bergerac, 14 vols, ed. G. Charrier (1892–1941)

'Kanzlei Sigismunds': see Caro, J. (ed.), 'Aus dem Kanzlei Sigismunds'.

Laborde, L. de (ed.), Les ducs de Bourgogne. Études sur les lettres, les arts et l'industrie pendant le xve siècle. Preuves, 3 vols (1849–52)

Lafaurie, J., Les monnaies des rois de France, 2 vols (1951–6)

Lancaster, John of, 'Some letters of John of Lancaster as Warden of the East Marches towards Scotland', ed. S. B. Chrimes, Speculum, xiv (1939), 3–27

Languedoc et le Rouergue dans le Trésor des Chartes, ed. Y. Dossat, A.-M. Lemasson and P. Wolff (1983)

Larson, A., 'English Embassies during the Hundred Years War', EHR, lv (1940), 423–3

Law and Custom of the Sea, ed. R. G. Marsden, 2 vols (1915)

Le Bis, I. (ed.), 'Pratique de la diplomatie. Un dossier d'ambassadeurs français sous Charles VI (1400–1403)', ABSHF (1985–6), 97–214

Le Cacheux, P. (ed.), Rouen au temps de Jeanne d'Arc et pendant l'occupation anglaise (1931)

Lespinasse, R. de (ed.), Les métiers et corporations de la ville de Paris, 3 vols (1886–97)

'Lettere di mercanti Lucchesi da Bruges a da Parigi', ed. L. Mirot and E. Lazzareschi, Bollettino Storico Lucchese, A. i (1929), 165–99

Letters of Queen Margaret of Anjou and Bishop Bekington and others, ed. C. Monro (1863)

'Lettre de Charles VI roi de France aux barons de Bretagne sur le régence du duché (23 août 1402)', ed. A. de la Borderie, Revue de Bretagne et du Vendée (1889), 473–4.

'Lettres closes de Charles VI conservées aux archives de Reims et de Tournai', ed. L. Mirot, Le Moyen Age, 2e série, xxix (1917–18), 309–38, xxx (1919), 1–44

Lettres historiques des Archives Communales de la ville de Tours, 1416–1594, ed. V. Luzarche (1861)

Lettres et mandements de Jean V, duc de Bretagne, ed. R. Blanchard, 5 vols (1889–95)

'Lettres et missives adressées aux consuls et à l'évêque de Sarlat', ed. G. Lavergne, Bull. Soc. Hist. Archéol. Périgord, lv (1928), 209–17, 259–82

'Lettres originales de Charles VI, conservées aux Archives de la Couronne d'Aragon à Barcelone', ed. J. Vielliard and Robert Avezou, BEC, xcvii (1936), 317–73

Lettres des rois, reines et autres personnages des cours de France et d'Angleterre, ed. L.-A. Champollion-Figeac, 2 vols (1839–43)

Livre des Bouillons, Archives municipales de Bordeaux, i (1867)

Livre des comptes de Thomas du Marest, ed. P. Le Cacheux (1905)

Livre des établissements, ed. E. Ducéré and P. Yturbide (1892)

Livre des hommages d'Aquitaine. Restitution du second Livre Noir de la Connétablie de Bordeaux, ed. J.-P. Trabut-Cussac (1959)

Longnon, A. (ed.), Paris pendant la domination anglaise (1420–1436). Documents extraits des Registres de la Chancellerie de France (1878)

Martin V, 'Die politische Korrespondenz Martins V nach den Brevenregister', ed. K. A. Fink, Quellen und Forschungen aus Italienen Archiven und Bibliotheken, xxvi (1935–6), 172–245

Mémoires pour servir à l'histoire de France et de Bourgogne, ed. G. Aubrée, 2 vols (1729)

'Memorandum concerning a proposed marriage between Henry V and Catherine of France in 1414', ed. J. H. Wylie, EHR, xxix (1914), 322–3

Memorials of London and London Life in the XIIIth, XIVth and XVth centuries, ed. H. T. Riley (1868)

Mirot, L. and Deprez, E., 'Les ambassades anglaises pendant la guerre de Cent ans. Catalogue chronologique (1327–1450)', BEC, lix (1898), 530–77, lx (1899), 177–214, lxi (1900), 20–58 [for corrections, see Larson, A.]

Monuments historiques. Cartons des rois, ed. J. Tardif (1866)

Morice, P.-H. (ed.), Mémoires pour servir de preuves à l'histoire ecclésiastique et civile de Bretagne, 3 vols (1742–6)

'Nouvelle relation inédite de la mort de Jean sans Peur à Montereau', ed. Kervyn de Lettenhove, BCRH, 3e série, ix (1873), 197–202

Northern Petitions illustrative of Life in Berwick, Cumbria and Durham in the Fourteenth Century, ed. C. M. Fraser (1981)

Nortier, M., 'Les sources de l'histoire de la Normandie au département des manuscrits de la Bibliothèque Nationale de Paris. Le fonds des nouvelles acquisitions françaises. Ms. 1482: Pièces relatives à l'occupation anglaise', Cahiers Léopold Delisle, xvi. 3–4 (1967), 55–92

'Nouveaux documents sur les États-Généraux du xve siècle', ed. C. de Grandmaison, Bull. Soc. Archéol. Touraine, iv (1879), 139–55

Ordonnance Cabochienne (26–27 mai 1413), ed. A. Coville (1891)

Ordonnances des rois de France de la troisième race, ed. D. Secousse et al., 21 vols (1729–1849)

Original Letters illustrative of English History, ed. H. Ellis, 11 vols in 3 series (1825–46)

'Parliamentary documents from formularies', ed. H. G. Richardson and G. O. Sayles, BIHR, xi (1933–4), 147–62

Parliament Rolls of Medieval England, ed. C. Given-Wilson et al., 16 vols (2005)

Particularités curieuses sur Jacqueline de Bavière, comtesse de Hainaut (1838)

Paviot, J. (ed.), Portugal et Bourgogne au XVe siècle (1384–1482). Recueil de documents extraits des archives bourguignonnes (1995)

Pays de la Loire moyenne dans le Trésor des Chartes. Berry, Blésois, Chartrain, Orléanais, Touraine, 1350–1502 (Archives nationales, JJ 80–235), ed. B. Chevalier (1993)

Pièces relatives à la vie de Louis I, Duc d'Orléans et de Valentine Visconti, sa femme, ed. F. M. Graves (1913)

Preuves Bretagne: see Morice, P.-H.

Preuves de la maison de Polignac. Recueil de documents pour servir à l'histoire des anciennes provinces de Velay, Auvergne, Gévaudan, Vivarais, Forez, etc., ixe — xviiie siècles, ed. A. Jacotin, 5 vols (1898–1906)

'Private indentures for life service in peace and war, 1278–1476', ed. M. Jones and S. Walker, Camden Miscellany, xxxii (Royal Historical Society, Camden Fifth Series, iii) (1994), 1–190

Proceedings and Ordinances of the Privy Council of England, ed. N. H. Nicolas, 7 vols (1834–7)

'Procès de maitre Jean Fusoris, chanoine de Notre-Dame de Paris (1415–1416): épisode des négociations franco-anglaises durant la guerre de Cent ans', ed. L. Mirot, MSHP, xxvii (1900), 137–287

Quelques actes normands des XIVe, XVe et XVIe siècles, ed. V. Hunger, 3 vols (1909–11)

'Quelques textes pour servir à l'histoire politique des Parisiens au XVe siècle', ed. P. Viollet, MSHP, iv (1877), 155–82

'Rapport adressé au roi sur les doléances du clergé aux états généraux de 1413', ed. J. Marion, BEC, vi (1854), 276–88

'Rapport officiel fait à la duchesse de Bourgogne de l'assemblée tenue à l'hôtel Saint-Pol le 8 mars 1408', ed. Douet d'Arcq, 'Document inédit sur l'assassinat de Louis duc d'Orléans', ABSHF, ii.2 (1864), 6–26

Rapport … sur les différentes séries de documents concernant l'histoire de la Belgique qui sont conservées dans les archives de l'ancienne chambres des comptes de Flandre à Lille, ed. L. F. Gachard (1841)

Rapport … sur les documents concernant l'histoire de la Belgique qui existent dans les dépots littéraires de Dijon et de Paris, i, Archives de Dijon, ed. L. F. Gachard (1843)

Raynaldus, O.: see Baronius, C.

Records of Convocation, ed. G. Bray, 20 vols (2005–6)

Recueil des documents concernant le Poitou contenus dans les registres de la Chancellerie de France, ed. P. Guerin and L. Célier, 14 vols, AHP, xi, xiii, xvii, xix, xxi, xxiv, xxvi, xxix, xxxii, xxxv, xxxviii, xli, l, lvi (1881–1958)

Recueil de documents inédits concernant la Picardie, ed. V. de Beauvillé (1860)

Recueil de documents relatifs à l'histoire des monnaies frappées par les rois de France depuis Philippe II jusqu'à François I, ed. F. de Saulcy, 4 vols (1879–92)

Recueil des monuments inédits de l'histoire du tiers état, ed. A. Thierry, 4 vols (1850–70)

Recueil des Ordonnances des Pays-Bas. Première section: Ordonnances de Philippe le Hardi, de Marguerite de Male et de Jean sans Peur, 1381–1419, ed. P. Bonenfant, J. Bartier, A. van Nieuwenhuysen and J.-M. Cauchies, 3 vols (1965–2001)

Regesta Imperii, xi, Die Urkunden Kaiser Sigmunds (1410–1437), ed. W. Altmann, 2 vols (1896–1900)

Register of the Great Seal of Scotland, ed. J. M. Thompson et al., 11 vols (1882–1914)

Register of Henry Chichele, Archbishop of Canterbury, 1414–1443, ed. E. F. Jacob, 4 vols (1943–7)

Registre de délibérations du Conseil de Ville de Châlons-en-Champagne (1417–1421), ed. S. Guilbert (2001)

Registre et minutes des notaires du Comté de Dunois, ed. L. Merlet (1886)

Registres consulaires de la ville de Lyon, ed. M.-C. Guigue, 2 vols (1882–1926)

Registres de l'échevinage de Saint-Jean d'Angély, ed. D. d'Aussy, 3 vols, AHSA, xxiv, xxvi, xxxii (1895–1902)

Registres de la Jurade, 7 vols, Archives municipales de Bordeaux, iii — iv, vi — x (1873–1913)

'Registres de l'Officialité de Chartres', ed. L. Merlet, BEC, xvii (1856), 574–94

'Registres des recettes et dépenses de la ville de Boulogne-sur-Mer (1415–1416)', ed. E. Dupont, Mems. Soc. Acad. de l'Arrond. de Boulogne-sur-Mer, vii (1882)

Reichstagsakten: see Deutsche Reichstagsakten

'Relation de l'ambassade envoyée à Londres … (Octobre 1400)', ed. E. Le Glay, Bull. Comité Langue, Histoire et Arts France, ii (1853–4), 169–82

'Relation inédite de la mort de Jean sans Peur', ed. Kervyn de Lettenhove, BCRH, 3e série, viii (1866), 91–6

'Remontrances de l'université et de la ville de Paris à Charles VI sur le gouvernment du royaume', BEC, li (1890), 420–42

Répertoire des documents copiés ou analysés par Dom Lenoir concernant la région de Vire et ses principales familles, 1271–1724, ed. E. Taverson (1984)

'Répertoire des informations analysées par dom Lenoir (2e série)', ed. Le Pesant, Cahiers Léopold Delisle, xviii. 3–4 (1969), 3–48

Répertoire sommaire des documents manuscrits de l'histoire de Bretagne antérieurs à 1789 conservés dans les dépôts publics de Paris, i, Bibliothèque Nationale et Archives Nationales, ed. H. du Halgouet (1914) [all published]

Reports from the Lords Committees … touching the Dignity of a Peer, 5 vols (1820–9)

Rôles normands et français et autres pièces tirées des Archives de Londres par Bréquigny, Mems. Soc. Antiq. Normandie, xxiii. 1 (1858)

Rose, S. (ed.), The Navy of the Lancastrian Kings. Accounts and Inventories of William Soper, Keeper of the King's Ships, 1422–1427 (1982)

Rotuli Normanniae, vol. i, 1200–1205, 1417 [all published], ed. T. D. Hardy (1835)

Rotuli Parliamentorum, ed. J. Strachey et al., 7 vols (1767–1832)

Rotuli Scotiae, ed. D. Macpherson et al., 2 vols (1814)

Rouen Documents: see Le Cacheux, P. (ed.)

Royal and Historical Letters during the Reign of Henry IV, ed. F. C. Hingeston, 2 vols (1860–1964)

'Scellés mis sur le Trésor des Chartes en 1412', BEC, xlix (1888), 147–8

'Séjours de Charles VI (1380–1400)', ed. E. Petit, BPH (1893), 405–92

Select Cases in the Court of King's Bench, ed. G. O. Sayles, 7 vols (1936–71)

Select Documents of English Constitutional History, 1307–1485, ed. S. B. Chrimes and A. L. Brown (1961)

Select Pleas in the Court of Admiralty, ed. R. G. Marsden, 2 vols (1894–7)

'Some Durham documents relating to the Hilary Parliament of 1404', ed. C. M. Fraser, BIHR, xxxiv (1961), 192–9

Soper Accounts: see Rose, S. (ed.)

Statutes of the Realm, ed. A. Luders, T. E. Tomlins, et al., 11 vols (1810–28)

Tables des manuscrits de D. Fonteneau conservés à la Bibliothèque de Poitiers, ed. L. Rédet (1839)

Teutsche Reichs-Archiv, vi, Partis Specialis Continuatio, i, ed. J. C. Lünig (1711)

'Texte authentique de la paix d'Arras (4 septembre 1414)', ed. P. Thomas, Revue du Nord, v (1914–19), 193–215

Thesaurus novus anecdotorum, ed. E. Martène and U. Durand, 5 vols (1717)

Titres de la maison ducale de Bourbon, ed. A. Huillard-Bréholles, 2 vols (1867–74)

Veterum scriptorum et monumentorum historicorum, dogmaticorum moralium amplissima collectio, ed. E. Martène and U. Durand, 9 vols (1724–33)

Vicomté d'Orbec: see Frondeville, H. de

Welsh Records in Paris, ed. T. Mathews (1910)

Нарративные и литературные источники

* Звездочками отмечены произведения, имеющие важные документальные приложения

Alpartil, Martin de, Chronica Actitatorum temporibus Benedicti XIII, ed. F. Ehrle (1906)

'Annales Avignonaises de 1382 à 1410, extraites des archives de Datini', ed. R. Brun, Méms. Inst. Historique Provence, xii (1935), 17–142, xiii (1936), 58–105, xiv (1937), 5–57, xv (1938), 21–52, xvi (1939), 154–92

Annales manuscrites de Limoges dites Manuscrit de 1638, ed. E. Ruben, F. Achard and P. Ducourtieux (1872)

'Annals of Owen Glyn Dŵr', ed. J. E. Lloyd, Owen Glendower (1931), 147–54

Basin, Thomas, Breviloquium, in Histoire des règnes de Charles VII et de Louis XI, ed. J. Quicherat, iv (1859), 1–25

Basin, Thomas, Histoire de Charles VII, ed. C. Samaran, 2 vols (1933–44)

Beauchamp Pageant, ed. A. Sinclair (2003)

Bernis, Michel de, 'Chronique des comtes de Foix', ed. H. Biu, 'Du panégyrique à l'histoire: l'archiviste Michel de Bernis, chroniqueur des comtes de Foix (1445)', BEC clx (2002), 385–473

Blondel, Robert, Oeuvres, ed. A. Héron, 2 vols (1891–3)

Boke of Noblesse: see Worcester, William

Bouchart, Alain, Grandes chroniques de Bretagne, ed. M.-L. Auger and G. Jeanneau, 3 vols (1986–8)

Bouvier, Gilles le (Le Héraut Berry), Les Chroniques du Roi Charles VII, ed. H. Courteault and L. Célier (1879)

Bower, Walter, Scotichronicon, ed. D. E. R. Watt, 9 vols (1989–98)

Brandon, Jean, 'Chronique', ed. Kervyn de Lettonhove, Chroniques … Belgique, i, 1–166

Brut, or the Chronicles of England, ed. F. W. D. Brie (1906–8)

Bueil, Jean de, Le Jouvencel, ed. W. Lecestre, 2 vols (1877–9)

Cagny, Perceval de, Chroniques, ed. H. Moranvillé (1902)

Capgrave, John, Liber de Illustribus Henricis, ed. F. C. Hingeston (1858)

Chartier, Alain, Fifteenth Century English Translations of Alain Chartier's Le Traité de l'Espérance and Le Quadriloge Invectif, ed. M. S. Blayney, 2 vols (1974)

Chartier, Alain, Oeuvres latines, ed. P. Bourgain-Hemeryck (1977)

Chartier, Alain, Poetical Works, ed. J. C. Laidlaw (1974)

Chartier, Alain, Le Quadrilecte Invectif, ed. F. Bouchet (2011)

*Chartier, Jean, Chronique de Charles VII, ed. A. Vallet de Viriville, 3 vols (1858)

*Chastellain, Georges, 'Chronique': see Chastellain, Oeuvres, i-v

*Chastellain, Georges, Oeuvres, ed. Kervyn de Lettenhove, 8 vols (1863–6)

Christine de Pisan: see Pisan, Christine de

'Chronicle of Dieulacres Abbey', ed. M. V. Clarke and V. H. Galbraith, 'The Deposition of Richard II', BJRL, xiv (1930), 125–81, at 164–81

Chronicles of London, ed. C. L. Kingsford (1905)

'Chronicon Briocense', ed. P.-H. Morice, Preuves, i, 7–102

'Chronicon Britannicum', ed. P.-H. Morice, Preuves, i, 1–7, 102–17

'Chronicon Comitum Flandrensium', Corpus Chronicorum Flandriae, i, 34–257

Chronique du Bec, ed. C. Poree (1883)

Chronique du bon duc Loys de Bourbon, ed. A.-M. Chazaud (1876)

[Chronique des Cordeliers] 'Extrait d'une chronique anonyme pour le règne de Charles VI, 1400–1422', ed. L. Douet d'Arcq, in Monstrelet, Chronique, vi, 191–327

'Chronique ou journal du siège de Blaye et de Bourg', ed. J. Delpit, AHG, iii, 179–82

Chronique du Mont-Saint-Michel (1443–1468), ed. S. Luce, 2 vols (1879–1883)

'Chronique des Pays-Bas, de France, d'Angleterre et de Tournai', Corpus Chronicorum Flandriae, iii, 110–569

Chronique de la Pucelle, ed. A. Vallet de Viriville (1859)

Chronique du réligieux de Saint-Denis, ed. L. Bellaguet, 6 vols (1839–52)

'Chronique de Ruisseauville', Arch. hist. et litt. du Nord de la France, iv (1834), 136–44

Chronique de la traïson et mort de Richard Deux Roy Dengleterre, ed. B. Williams (1846)

Chroniques relatives à l'histoire de la Belgique sous la domination des ducs de Bourgogne, ed. Kervyn de Lettenhove, 3 vols (1870–6)

Chronographia regum Francorum, ed. H. Moranvillé, 3 vols (1891–7)

Cochon, Pierre, Chronique Normande, ed. C. R. de Beaurepaire (1870)

Contribuables parisiens à la fin de la guerre de Cent ans. Les rôles d'impôt de 1421, 1423 et 1438, ed. J. Favier (1970)

Corpus chronicorum Flandriae, ed. J. J. de Smet, 4 vols (1837–65)

Cousinot, Guillaume I: see 'Geste des nobles'

Cousinot, Guillaume II: see Chronique de la Pucelle

Creton, Jean, 'A metrical history of the deposition of Richard the Second', ed. J. Webb, Archaeologia, xx (1824), 1–441

Cronicques de Normendie (1223–1453), ed. A. Hellot (1881)

'Débats et appointements', ed. N. Pons, L'honneur de la couronne de France (1990), 17–79

Deschamps, Eustache, Oeuvres complètes, ed. Queux de Saint-Hilaire, 11 vols (1878–1903)

Diez de Games, Gutierre, El Victorial. Crónica de Don Pero Niño, Conde de Buelna, ed. J. de Mata Carriazo (1940)

Dixmude, Olivier van, Merkwaerdige gebeurtenissen vooral in Vlaenderen en Brabant van 1377 tot 1443, ed. J.-J. Lambin (1835)

Dos (Las) primeras crónicas de Vizcaya, ed. S. Aguirre Gandarias (1986)

Dynter, Edmond de, Chronique des ducs de Brabant, ed. P. F. X. de Ram, 3 vols (1854–60)

Elmham, Thomas [sc. the 'Pseudo-Elmham], Vita et Gesta Henrici Quinti, ed. T. Hearne (1727)

Elmham, Thomas, 'Liber Metricus de Henrico Quinto', Memorials of Henry V, ed. G. A. Cole (1858), 77–166

English Chronicle, 1377–1461, ed. W. Marx (2003)

Eulogium historiarum, ed. F. S. Haydon, 3 vols (1858–63)

'Extracts from London Chronicles', ed. C. L. Kingsford, English Historical Literature in the Fifteenth Century (1913), 292–8

Fauquembergue, Clément de, Journal de Clément de Fauquembergue, Greffier du Parlement de Paris, 1417–1435, ed. A. Tuetey, 3 vols (1903–15)

Fenin, Pierre, Mémoires, ed. L. M. E. Dupont (1837)

First English Life of King Henry the Fifth, ed. C. L. Kingsford (1911)

Fortescue, John, The Governance of England, ed. C. Plummer (1885)

'Fragment d'une version françoise des Grandes Chroniques de Saint-Denis pour les années 1419, 1420 et 1421', in Jean Chartier, Chronique de Charles VII, ed. A. Vallet de Viriville, iii (1858), 212–51

Froissart, Jean, Oeuvres de Froissart. Chroniques, ed. Kervyn de Lettenhove, 25 vols (1867–77) [cited as Froissart, Chron. (KL)]

*Froissart, Jean, Chroniques de J. Froissart, ed. S. Luce, G. Raynaud, L. and A. Mirot, 15 vols (1869–in progress) [cited as Froissart, Chron. (SHF)]

'Fundationis et fundatorum [priorati de Wygmore] historia', ed. W. Dugdale, Monasticon Anglicanum, vi (1846), 344–55

Gascoigne, Thomas, Locu e Libro Veritatum, ed. J. E. Thorold Rogers (1881)

Gélu, Jacques, 'Vie de Monseigneur Gélu, archevêque de Tours au xve siècle', ed. A. Dorange, Bull. Soc. Archéol. Touraine, iii (1874–6), 267–80

Gerson, Jean, 'Deploratio super civitatem aut regionem que gladium evaginavit super se', ed. G. Ouy, 'Gerson et la guerre civile à Paris. Deploratio super civitatem', Archives d'histoire doctrinale et littéraire du moyen age, lxxi (2004), 255–86

Gerson, Jean, Oeuvres complètes, ed. P. Glorieux, 10 vols (1960–73)

Gerson, Jean, Opera Omnia, ed. L. E. du Pin (1706)

'Geste des ducs Phelippe et Jehan de Bourgogne (1393–1411)', Chroniques … Belgique, ii, 259–572

'Geste des nobles françois', in Chronique de la Pucelle, ed. A. Vallet de Viriville (1859), 87–204

Gesta Henrici Quinti, ed. F. Taylor and J. S. Roskell (1975)

[Giles's Chronicle]: Chronicon Angliae de regnis trium regum Lancastriensium Henrici IV, Henrici V et Henrici VI, ed. J. A. Giles (1848)

Gower, John, Complete Works, ed. G. C. Macaulay, 4 vols (1899–1902)

Great Chronicle of London, ed. A. H. Thomas and I. D. Thornley (1938)

Gregory, William, 'Chronicle', ed. J. Gairdner, Historical Collections, 55–239

Gruel, Guillaume, Chronique d'Arthur de Richemont, Connétable de France, Duc de Bretagne (1393–1458), ed. A. Le Vavasseur (1890)

Guillebert de Metz, 'Description de la ville de Paris sur Charles VI', ed. A. Leroux de Lincy, Paris et ses historiens aux xive et xve siècles (1867), 117–511

Hardyng, John, Chronicle, ed. H. Ellis (1812)

Héraut Berry: see Bouvier, Gilles le

Historia Vitae et Regni Ricardi Secundi, ed. G. B. Stow (1977)

Historical Collections of a Citizen of London, ed. J. Gairdner (1876)

Hoccleve, Thomas, The Regement of Princes, ed. F. J. Furnivall (1897)

'Honneur (L') de la couronne de France'. Quatre libelles contre les anglais (vers 1418–vers 1429), ed. N. Pons (1990)

Istore et croniques de Flandres, ed. Kervyn de Lettenhove, 2 vols (1879–80)

Journal d'un Bourgeois de Paris, 1405–1449, ed. A. Tuetey (1881)

'Journal parisien des années 1412 et 1413', ed. A. Tuetey, MSHP, xliv (1917), 163–82

Jouvenel des Ursins, Jean, Écrits politiques, ed. P. S. Lewis, 3 vols (1978–92)

Jouvenel des Ursins, Jean, Histoire de Charles VI, roi de France, ed. D. Godefroy (1653)

Lannoy, Ghillebert de, Oeuvres, ed. C. Potvin (1878)

Le Fèvre, Jean le, Chronique de Jean Le Fèvre, Seigneur de Saint-Rémy, ed. F. Morand, 2 vols (1876–81)

Leroux de Lincy, A. (ed.), Paris et ses historiens aux xive et xve siècles (1867)

Libelle of Englyshe Polycye. A poem on the use of seapower, 1436, ed. G. Warner (1926)

Liber Pluscardensis, ed. J. H. Skene, 2 vols (1877–80)

Livius (Titus) Forojuliensis, Vita Henrici Quinti, ed. T. Hearne (1716)

'Livre des trahisons de France envers la maison de Bourgogne', Chroniques … Belgique, ii, 1–258

Major, John, A History of Greater Britain as well England as Scotland, ed. A. Constable (1892)

Médicis, Étienne, Chroniques, ed. A. Chassaing, 2 vols (1869–74)

Ménagier de Paris, ed. G. E. Brereton and J. M. Ferrier (1981)

Meuillon, Guillaume de, Faits et gestes de Guillaume de Meuillon, ed. E. Maignien (1897)

Monstrelet, Enguerrand de, Chronique, ed. L. Douet d'Arcq, 6 vols (1857–62)

Montreuil, Jean de, Opera, ed. E. Ornato, N. Grevy, N. Pons and G. Ouy, 4 vols in 5 (1963–86)

Morosini, Antonio, Chronique, ed. G. Lefèvre-Pontalis and L. Dorez, 3 vols, 1898–1902

'MS Harleian 1989' [Chronicle of Chester], ed. B. Williams, Chronique de la traïson et mort de Richard Deux Roy Dengleterre (1846), 280–5

'Northern Chronicle, 1399–1430', ed. C. L. Kingsford, English Historical Literature (1913), 279–91

Orléans, Charles d', Poésies, ed. P. Champion (1966)

Otterbourne, Thomas, 'Chronica Regum Angliae', ed. T. Hearne, Duo Rerum Anglicarum Scriptores Veteres, i (1723), 1–283

Page, John, 'The siege of Rouen', ed. J. Gairdner, Historical Collections, 1–54

Pastoralet, Le, ed. J. Blanchard (1983)

Petit, Jean, 'La seconde justification du duc de Bourgogne', ed. O. Cartellieri, Beiträge, v (1914)

Petit Thalamus de Montpellier, La chronique romane, ed. F. Pegat, E. Thomas and E. Alicot (1840)

'Petite chronique de Guyenne jusqu'à l'an 1442', ed. G. Lefèvre-Pontalis, BEC, xlvii (1886), 53–79

'Petite chronique de Périgueux (1385–1415)', ed. C.-H. Piraud, Bull. Soc. Hist. et Archéol. du Périgord, cxxx (2003), 299–350

Pisan, Christine de, The Book of Fayttes of Armes and of Chivalrye, tr. William Caxton, ed. A. T. P. Byles (1932)

Pisan, Christine de, 'Epistre à la reine (1405)', ed. A. J. Kennedy, Revue des langues romanes, xcii (1988), 253–64

Pisan, Christine de, 'Lamentacion sur les maux de la France', ed. A. J. Kennedy, Mélanges de langue et littérature françaises du moyen age et de la Renaissance offerts à Charles Foulon, i (1980), 177–85

Pisan, Christine de, Le livre de l'advision Cristine, ed. C. Reno and L. Dulac (2001)

Pisan, Christine de, Le livre du corps de policie, ed. A. J. Kennedy (1998)

Pisan, Christine de, Le livre des fais et bonnes meurs du sage roy Charles V, ed. S. Solente, 2 vols (1936–40)

Pisan, Christine de, Le livre de la mutacion de Fortune, ed. S. Solente, 4 vols (1959–66)

Pisan, Christine de, The 'Livre de la paix' of Christine de Pisan, ed. C. C. Willard (1958)

Pisan, Christine de, 'Trois ballades sur le combat de sept français contre sept anglais en 1402', ed. Le Roux de Lincy, BEC, i (1839–40), 376–88

Pseudo-Elmham, Vita see Elmham, Thomas of, Vita et Gesta

Raoulet, Jean, 'Chronique', ed. A. Vallet de Viriville, in Chronique de Charles VII, iii (1858), 142–99

Récit du siège d'Harfleur en 1415, ed. H. Hellot (1881)

Recueil des chants historiques français depuis de XIIe jusqu'au XVIIIe siècle, ed. A. Leroux de Lincy, 2 vols (1841–2)

'Réponse d'un bon et loyal français', ed. N. Pons, L'honneur de la couronne de France (1990), 122–33

'Res gestae ab anno MCCCLXXXIII ad annum MCCCCV', Chroniques … Belgique, iii, 207–34

St Albans Chronicle: see Walsingham, Thomas

Salmon, Pierre, 'Les lamentacions et épistres de Pierre Salmon', ed. G.-A. Crapelet, Les demandes faites par le Roi Charles VI … avec les réponses de Pierre Salmon (1833), 41–167

[Santa Maria, Alvar Garcia de], Crónica del Señor Rey Don Juan Segundo de este Nombre en Castilla y en León (1779)

Sigonio, Carlo, 'Vita Beati Nicolai Cardinalis Albergati', Acta Sanctorum, May, ii (1866), 475–88

'Songe Véritable, pamphlet politique d'un Parisien du xve siècle', ed. H. Moranvillé, MSHP, xvii (1891), 217–438

Stella, Georgio and Giovanni, Annales Genuenses, ed. G. P. Balbi (1975)

Strecche, John, 'The chronicle of John Strecche for the reign of Henry V (1414–1422)', ed. F. Taylor, BJRL, xvi (1932), 137–87

Tarde, Jean, Les chroniques de Jean Tarde, ed. G. de Gérard (1887)

Twenty-six political and other poems, ed. J. Kail (1904)

Upton, Nicholas, De Studio Militari, ed. E. Bysshe (1654)

Usk, Adam, The Chronicle of Adam Usk, 1377–1421, ed. C. Given-Wilson (1997)

Victorial: see Diez de Games, Gutierre

Walsingham, Thomas, Historia Anglicana, ed. H. T. Riley, 2 vols (1863–4)

Walsingham, Thomas, The St Albans Chronicle. The Chronica Maiora of Thomas Walsingham, ed. J. Taylor, W. R. Childs and L. Watkiss, 2 vols (2003–11)

Walsingham, Thomas, Ypodigma Neustriae, ed. H. T. Riley (1876)

Waurin, Jean de, Recueil des croniques et anchiennes istories de la Grant Bretaigne a present nommé Engleterre, 1399–1422, 1422–1431, ed. E. L. C. P. Hardy, 5 vols (1864–91)

Werchin, Jean de, 'Le songe de la barge', ed. A. Piaget, Romania, xxxviii (1909), 71–110

Windecke, Eberhard, Denkwürdigkeiten zur Geschichte des Zeitalters Kaiser Sigmunds, ed. W. Altmann (1893)

[Worcester, William], The Boke of Noblesse, ed. J. G. Nichols (1860)

Wyntoun, Andrew of, Original Chronicle, ed. F. J. Amours, 6 vols (1902–14)

Zeno, Jacopo, 'Vita Beati Nicolai Cardinalis Albergati', Acta Sanctorum, May, ii (1866), 467–75

Избранные работы

* Звездочками отмечены произведения, имеющие важные документальные приложения

Alexandre, A., '“Que le roi le puisse toujours avoir près de lui.” Présence de Louis d'Orléans à Paris: résidences et chapelles privées', in Paravicini and Schnerb, 373–87

Allmand, C. T., 'The Lancastrian land settlement in Normandy, 1417–50', Econ. Hist. Rev., xxi (1968), 461–79

Allmand, C. T., 'L'artillerie de l'armée anglaise et son organisation à l'époque de Jeanne d'Arc', Jeanne d'Arc. Une époque. Un rayonnement. Colloque d'histoire médiévale, Orléans, octobre 1979 (1982), 73–83

Allmand, C. T., Lancastrian Normandy, 1415–1450. The history of a medieval occupation (1983)

Allmand, C. T., The Hundred Years War. England and France at War, c.1300–c.1450 (1988)

Allmand, C. T., Henry V (1992)

Allmand, C. T., 'The English and the Church in Lancastrian Normandy', England and Normandy in the Middle Ages, ed. D. Bates and A. Curry (1994), 287–97

Ambühl, R., 'A fair share of the profits? The ransoms of Agincourt', Nottingham Medieval Studies, l (2006), 129–50

Ambühl, R., 'Le sort des prisonniers d'Azincourt (1415)', Revue du Nord, lxxxix (2007), 755–88

Ambühl, R., Prisoners of War in the Hundred Years War, 2nd edn (2012)

Anselme, Le P., Histoire généalogique et chronologique de la maison royale de France, 3rd edn, 9 vols (1726–33)

Appleby, J. C., 'Devon privateering from early times to 1668', The New Maritime History of Devon, ed. M. Duffy et al., i (1992), 90–7

Armstrong, C. A. J., 'La double monarchie France — Angleterre et la maison de Bourgogne (1420–1435): le déclin d'une alliance', Ann. de Bourgogne, xxxvii (1965), 81–112

Armstrong, C. A. J., 'La politique matrimoniale des ducs de Bourgogne de la maison de Valois', Ann. de Bourgogne, xl (1968), 5–58, 89–193

Arn, M.-J., Charles d'Orléans in England (2000)

Arvanigian, M., 'Henry IV, the northern nobility and the consolidation of the regime', in Dodd and Biggs, Establishment of the Régime (2003), 117–38

Arvanigian, M., 'Managing the north in the reign of Henry IV, 1402–1408', in Dodd and Biggs, Rebellion and Survival (2008), 82–104

Aston, M., 'Lollardy and sedition, 1381–1431', Past and Present, xvii (1960), 1–44

Atlas historique des villes de France (1982–in progress)

Aubert, F., Le Parlement de Paris de Philippe le Bel à Charles VII (1314–1422), 2 vols (1887–90)

Aussy, D. d', Saintonge pendant la guerre de cent ans (1894)

Autrand, F., 'Offices et officiers royaux en France sous Charles VI', Revue historique, ccxlii (1969), 285–338

Autrand, F., Naissance d'un grand corps de l'état. Les gens du Parlement de Paris (1981)

Autrand, F., Charles VI. La folie du Roi (1986)

Autrand, F., 'La guerre des gens de finance en 1406 d'après le Songe véritable', Finances, pouvoirs et mémoire. Mélanges offerts à Jean Favier, ed. J. Kerhervé and A. Rigaudière (1999), 292–300

Autrand, F., 'Gontier Col, un “conseiller diplomatique” de Charles VI', Arras et la diplomatie Européenne, XVe — XVIe siècles, ed. D. Clausel, C. Giry-Deloison and C. Leduc (2000 [1]), 27–45

Autrand, F., Jean de Berry. L'art et le pouvoir (2000 [2])

Avout, Jacques d', La querelle des Armagnacs et des Bourguignons (1943)

*Balasque, J. and Dulaurens, E., Études historiques sur la ville de Bayonne, 3 vols (1862–75)

*Baldwin, J. F., The King's Council in England during the Middle Ages (1913)

Balfour-Melville, E. W. M., 'The captivity of James I', Scottish Historical Review, xxi (1923–4), 45–53

Balfour-Melville, E. W. M., James I, King of Scots (1936)

Barber, M., 'John Norbury (c. 1350–1414): an Esquire of Henry IV', EHR, lxviii (1953), 66–76

Barker, J., Agincourt. The King, the Campaign, the Battle (2005)

Barker, J., Conquest. The English Kingdom of France, 1417–1450 (2009)

Barron, C., 'Richard Whittington. The man behind the myth', Studies in London History presented to Philip Edmund Jones, ed. A. E. J. Hollander and W. Kellaway (1969), 197–248

Batiffol, L., Jean Jouvenel, Prévot des Marchards de la Ville de Paris (1360–1431) (1894)

Batiffol, L., 'Le Châtelet de Paris vers 1400', Revue historique, lxi (1896), 225–64, lxii (1897), 225–35, lxiii (1897), 42–55, 266–83

Bean, J. M. W., The Estates of the Percy Family, 1416–1537 (1958)

Beauchet-Filleau, H. P. and J., Dictionnaire historique et généalogique des familles de Poitou, 2e edn, 7 vols (1891–in progress)

*Beaucourt, G. du Fresne de, Histoire de Charles VII, 6 vols (1881–91)

Beaume, A., 'Soldats et paysans en Normandie, 1419–1449', Annales de Normandie, Séries des Congrés des Sociétés historiques et archéologique de Normandie iii (1998), 275–82

Beaune, C., Naissance de la nation France (1985)

Beaurepaire, C. R. de, Les états de Normandie sous la domination anglaise (1859)

Beauvillé, V. de, Histoire de la ville de Montdidier, 3 vols (1857)

Bedford Inventories. The Worldly Goods of John, Duke of Bedford, Regent of France (1389–1435), ed. J. Stratford (1993)

Bell, A. R., Curry, A., King, A., Simpkin, D., The Soldier in Later Medieval England (2013)

Belleval, R. de, Azincourt (1865)

Beltran, E., 'Jacques Legrand OESA. Sa vie et son oeuvre', Augustiniana xxiv (1974), 132–60, 387–414

Beltran, E., L'idéal de la sagesse d'après Jacques Legrand (1989)

Beltz, G. F., Memorials of the Order of the Garter (1841)

Bennett, M. J., Community, Class and Careerism. Cheshire and Lancashire Society in the Age of Sir Gawain and the Green Knight (1983)

Bennett, M. J., 'Henry V and the Cheshire tax revolt of 1416', Henry V. New interpretations, ed. G. Dodd (2013), 171–86

*Bernier, J., Histoire de Blois (1682).

Berty, A., Topographie historique du vieux Paris. Région du Louvre et des Tuileries, 2nd edn, 2 vols (1885–6)

Berty, A., and Tisserand, L.-M., Topographie historique du vieux Paris. Région centrale de l'Université (1897 [1])

Berty, A., and Tisserand, L.-M., Topographie historique du vieux Paris. Région occidentale de l'Université (1897 [2])

Biggs, D., 'The politics of health: Henry IV and the Long Parliament of 1406', in Dodd and Biggs, Establishment of the Régime (2003), 185–206

Biggs, D., 'An ill and infirm king: Henry IV, health and the Gloucester Parliament of 1407', in Dodd and Biggs, Rebellion and Survival (2008), 180–209

Billioud, J., Les états de Bourgogne aux XIVe & XVe siècles (1922)

Billot, C., Chartres à la fin du moyen age (1987)

Blockmans, W. and Prevenier, W., The Promised Lands. The Low Countries under Burgundian Rule, 1369–1530, tr. E. Fackelman (1999)

Boardman, S., The Early Stewart Kings. Robert II and Robert III, 1371–1406 (1996)

Boardman, S., 'Coronations, Kings and Guardians: Politics, Parliaments and General Councils, 1371–1406', The History of the Scottish Parliament, i, Parliament and Politics in Scotland, 1235–1560, ed. K. M. Brown and R. J. Tanner (2004)

Boffa, S., 'Antoine de Bourgogne et le contingent brabançon à la bataille d'Azincourt (1415)', Revue Belge de Philologie et d'Histoire, lxxii (1994), 255–84

Bois, G., Crise du féodalisme (1976)

*Boislisle, A. de, 'Un épisode de la domination des Armagnacs à Paris', Notices et documents publiés pour la Société de l'Histoire de France à l'occasion du cinquantième anniversaire de sa fondation (1884), 219–42

Bonenfant, P., Du meurtre de Montereau au traité de Troyes (1958)

Borderie, A. le Moyne de la, Histoire de Bretagne, 6 vols (1905–14)

Borrelli de Serres, L.-L. de, Recherches sur divers services publics du xiiie au xviie siècle, 3 vols (1895–1909)

Bossuat, A., Perrinet Gressart et François de Surienne, agents d'Angleterre (1936)

Bossuat, A., 'Étude sur les emprunts royaux au début du XVe siècle. La politique financière du connétable Bernard d'Armagnac', Rev. Hist. de Droit Français et Etranger, 4e série, xxviii (1950), 351–71

Bossuat, A., 'Une famille parisienne pendant l'occupation Anglaise au XVe siècle', BSHP, lxxxvii — lxxxviii (1960–1), 77–96

Bossuat, A., 'Le Parlement de Paris pendant l'occupation anglaise', Revue historique, ccxxix (1963), 19–40

*Bouard, M. de, Les origines des guerres d'Italie. La France et l'Italie au temps du grand schisme d'occident (1936)

Boudet, M., Baillis royaux et ducaux de la Haute-Auvergne (1906)

Boudet, M., Saint-Flour et sa prévôté pendant les révoltes des Armagnacs et des Bourguignons au XVe siècle (1909)

Bournon, F., 'L'Hotel royale de Saint-Pol', MSHP, vi (1879), 54–179

Bournon, F., La Bastille (1893)

Boutiot, T., Histoire de la ville de Troyes et de la Champagne méridionale, 5 vols (1870–80)

Bouton, A., Le Maine. Histoire économique et sociale, XIVe, XVe et XVIe siècles (1970)

Boutruche, R., La crise d'une société. Seigneurs et paysans du Bordelais pendant la guerre de Cent ans (1963)

Bove, B., 'Deconstructing the chronicles: rumours and extreme violence during the siege of Meaux', French History, xxiv (2010), 501–23

Brachet, A., Pathologie mentale des rois de France (1903)

Bradley, P. J., 'Henry V's Scottish policy: a study in Realpolitik', Documenting the past. Essays in medieval history presented to George Peddy Cuttino, ed. J. S. Hamilton and P. J. Bradley (1989), 177–95

Brandmüller, W., Das Konzil von Konstanz, 1414–1418, 2nd edn, 2 vols (1997–9)

*Bréard, C., Le Crotoy et les armements maritimes des xive et xve siècles. Étude historique (1902)

British Atlas of Historic Towns, iii, The City of London from Prehistoric Times to c. 1520, ed. M. C. Lobel (1989)

Brown, A. L., 'The commons and the council in the reign of Henry IV', EHR, lxxix (1964), 1–30

Brown, A. L., 'The reign of Henry IV: the establishment of the Lancastrian regime', Fifteenth Century England, 1399–1509, ed. S. B. Chrimes, C. D. Ross and R. A. Griffiths (1972), 1–28

Brown, A. L., 'The English campaign in Scotland, 1400', British Government and Administration. Studies presented to S. B. Chrimes, ed. H. Hearder and H. R. Loyn (1974), 40–54

Brown, M., The Stewart Dynasty in Scotland. James I (1994)

Brown, M., The Black Douglases. War and Lordship in Late Medieval Scotland, 1300–1455 (1998)

Brown, M., 'French alliance or English peace? Scotland and the last phase of the Hundred Years War, 1415–53', The Fifteenth Century, vii, Conflicts, Consequences and the Crown in the Late Middle Ages, ed. L. Clark (2007), 81–99

Brown, R. A., Colvin, H. M. and Taylor, A. J., The History of the King's Works, i — ii, The Middle Ages (1963)

Burne, A. H., The Agincourt War. A military history of the latter part of the Hundred Years War from 1369 to 1453 (1956)

Burwash, D., English Merchant Shipping, 1460–1540 (1947)

Butterfield, A., The Familiar Enemy. Chaucer, Language and Nation in the Hundred Years War (2009)

*Caillet, L., Étude sur les relations de la commune de Lyon avec Charles VII et Louis XI (1417–1483) (1909 [1])

*Caillet, L., 'Le traité d'Arras de 1414 d'après un nouveau texte des archives de Lyon', Mems. Acad. Arras, 2e série, xl (1909 [2]), 226–34

Cailleux, P., 'La présence anglaise dans la capitale normande: quelques aspects des relations entre Anglais et Rouennais', La Normandie et l'Angleterre au Moyen Age, ed. P. Bouet and V. Gazeau (2003), 265–306

*Calmet, A., Histoire ecclésiastique et civile de Lorraine, 7 vols (1745–57)

Calmette, J. and Déprez, E., La France et l'Angleterre en conflit (1937)

Caro, J., Das Bündniss von Canterbury (1880)

*Carolus-Barré, L., Étude sur la bourgeoisie au moyen age. Une famille de tabellions royaux. Les de Kerromp (1930)

*Carolus-Barré, L., 'Compiègne et la guerre, 1414–1430', La 'France Anglaise' au moyen age (1988), 383–92

Carpenter-Turner, W. J., 'The building of the Gracedieu, Valentine and Falconer at Southampton, 1416–1420', Mariner's Mirror, xl (1954 [1]), 55–72

Carpenter-Turner, W. J., 'The building of the Holy Ghost of the Tower', Mariner's Mirror, xl (1954 [2]), 270–81

Carr, A. D., 'Welshmen and the Hundred Years War', Welsh History Review, iv (1968), 21–46

Carr, A. D., Medieval Anglesey (1982)

*Cartellieri, O., Philipp der Kühne, Herzog von Burgund (1910)

*Cartellieri, O., Beiträge zur Geschichte de Herzöge von Burgund, 5 parts (1912–14)

Castor, H., The King, the Crown and the Duchy of Lancaster. Public Authority and Private Power, 1399–1461 (2000)

Catto, J., 'The King's servants', in Harriss, G. L (ed.), Henry V (1985), 75–96

Champion, P., Histoire poétique du quinzième siècle, 2 vols (1923)

Champion, P., Vie de Charles d'Orléans (1394–1465), 2nd edn (1969)

*Champollion-Figeac, L.-A., Louis et Charles, ducs d'Orléans. Leur influence sur les arts, la littérature et l'esprit de leur siècle (1844)

Chaplais, P., 'The Chancery of Guyenne, 1289–1453', Studies presented to Sir Hilary Jenkinson, ed. J. Conway Davies (1957), 61–95

Chaplais, P., 'The Court of Sovereignty of Guyenne (Edward III — Henry VI) and its antecedents', Documenting the Past. Essays in Medieval History Presented to George Peddy Cuttino, ed. J. S. Hamilton and P. J. Bradley (1989), 137–53

Charles, R., L'invasion anglaise dans le Maine de 1417 à 1428 (1889)

*Chastellux, H.-P.-C. de, Histoire généalogique de la maison de Chastellux (1869)

Châtelain, A., Châteaux forts et féodalité en Île de France du XIe au XIIIe siècle (1983)

Chauvelays, J. de la, 'Les armées des trois premiers ducs de Bourgogne de la maison de Valois', Mems. Acad. Sci. Arts et Belles-Lettres de Dijon (1880), 19–335

*Chavanon, J., 'Renaud VI de Pons … (vers 1348–1427)', AHSA xxxi (1902), 1–202

*Chérest, A., Vézélay. Étude historique, 3 vols (1863–8)

*Chéruel, A., Histoire de Rouen sous la domination anglaise au quinzième siècle, 2 vols (1840)

Chevalier, B., Tours, Ville Royale (1975)

Chevalier, B., 'Les écossais dans les armées de Charles VII jusqu'à la bataille de Verneuil', Jeanne d'Arc. Une époque. Un rayonnement. Colloque d'histoire médiévale, Orléans octobre 1979 (1982), 85–94

*Circourt, A. de, 'Combat naval devant La Rochelle en 1419', Bull. Soc. des Arch. Hist. Saintonge et l'Aunis, ii (1880), 353–77

Clark, L., 'Magnates and theirAffinities in the Parliaments of 1386–1421', The McFarlane Legacy. Studies in Late Medieval Politics and Society, ed. R. H. Britnell and A. J. Pollard (1995), 127–54

Cockshaw, P., Le personnel de la chancellerie de Bourgogne-Flandre sous les ducs de Bourgogne de la maison de Valois (1384–1477) (1982)

Cokayne, G. E., The Complete Peerage, ed. V. Gibbs et al., 12 vols (1910–59)

Collas, E., Valentine de Milan, Duchesse d'Orléans (1911)

*Collins, A., The peerage of England, 5th edn, 9 vols (1779–84)

Collins, H. E. L., The Order of the Garter, 1348–1461. Chivalry and politics in late medieval England (2000)

*Compayré, C., Études historiques et documents inédits sur l'Albigeois, le Castrais et l'ancien diocèse de Lavaur (1841)

Contamine, P., 'The French nobility and the war', The Hundred Years War, ed. K. Fowler (1971), 135–62

Contamine, P., Guerre, état et société à la fin du moyen age. Étude sur les armées des rois de France, 1337–1494 (1972)

Contamine, P., L'Oriflamme de St-Denis aux xive et xve siècles (1975)

Contamine, P., La vie quotidienne pendant la guerre de Cent ans (1976)

Contamine, P., 'Les fortifications urbaines en France à la fin du moyen age: aspects financiers et économiques', Revue historique, cclx (1978), 23–47

Contamine, P., La guerre au moyen age (1980)

Contamine, P., La noblesse au royaume de France de Philippe le Bel à Louis XII. Essai de synthèse (1997)

*Copinger, W. A., History and Records of the Smith-Carington Family (1907)

Cormier, J.-P., 'Les effets de la conquête anglaise dans le Domfrontais d'après les comptes de vicomté (1419–1421)', La guerre, la violence et les gens au moyen age, ii, Guerre et gens, ed. P. Contamine and O. Guyotjeannin (1996), 127–39

Cosneau, E., Le Connétable de Richemont (Artur de Bretagne) (1393–1458) (1886)

*Coussemaker, F. de, 'Thierry Gherbode, secrétaire et conseiller des ducs de Bourgogne et comtes de Flandre Philippe le Hardi et Jean sans Peur et premier garde des chartes de Flandre, 13.. –1421. Étude biographique', Annales du Comité Flamand de France, xxvi (1901–2), 175–385

Coville, A. Les Cabochiens et l'ordonnance de 1413 (1888)

Coville, A., 'Les finances des ducs de Bourgogne au commencement du XVe siècle', Études d'histoire du moyen age dédiées à Gabriel Monod (1896), 405–13

Coville, A., Histoire de France, ed. E. Lavisse, iv. 1, Les premiers Valois et la Guerre de Cent Ans (1328–1422) (1902)

Coville, A., 'Recherches sur Jean Courtecuisse et ses oeuvres oratoires', BEC, lxv (1904), 469–529

Coville, A., Jean Petit. La question du tyrannicide au commencement du xve siècle (1932)

Coville, A., 'La très belle couronne royale au temps des Armagnacs et des Bourguignons', Mélanges offerts à M. Nicolas Iorga (1933), 183–98

Coville, A., Gontier et Pierre Col et l'humanisme en France au temps de Charles VI (1934)

Coville, A., Recherches sur quelques écrivains du xive et xve siècles (1935)

Coyecque, E., L'Hôtel-Dieu de Paris au moyen age. Histoire et documents, 2 vols (1889–91)

Crowder, C. M. D., 'Henry V, Sigismund and the Council of Constance, a Reexamination', Historical Studies, iv, Papers read before the Fifth Irish Conference of Historians (1963)

Curry, A., 'The first English standing army? Military organisation in Lancastrian Normandy, 1420–50', Patronage, Pedigree and Power in Later Medieval England. ed. C. Ross (1979), 193–214

Curry, A., 'The impact of war and occupation on urban life in Normandy, 1417–1450', French History, i (1987), 157–81

Curry, A., 'Le service féodale en Normandie pendant l'occupation anglaise (1417–1450)', La 'France Anglaise' au moyen age (1988), 233–57

Curry, A., 'Lancastrian Normandy: the jewel in the Crown?', England and Normandy in the Middle Ages, ed. D. Bates and A. Curry (1994 [1]), 235–52

Curry, A., 'Les 'gens vivans sur le païs' pendant l'occupation anglaise de la Normandie', La guerre, la violence et les gens au moyen age, i, Guerre et violence, ed. P. Contamine and O. Guyotjeannin (1996), i, 209–21

Curry, A., 'L'administration financière de la Normandie anglaise: continuité ou changement?', La France des principautés. Les chambres des comptes, xive et xve siècles, ed. P. Contamine and O. Mattéoni (1998 [1]), 83–103

*Curry, A., 'The organisation of field armies in Lancastrian Normandy', Armies, Chivalry and Warfare in Medieval Britain and France, ed. M. Strickland (1998 [2]), 207–31

Curry, A., 'L'occupation anglaise du xve siècle: la discipline militaire et le problème des gens vivans sur le pais', La Normandie dans la Guerre de Cent Ans, 1346–1450, ed. J.-Y. Marin (1999), 47–9

Curry, A., The Battle of Agincourt. Sources and Interpretations (2000 [1])

Curry, A. (ed.), Agincourt, 1415. Henry V, Sir Thomas Erpingham and the triumph of the English archers (2000 [2])

Curry, A., 'Isolated or integrated? The English soldier in Lancastrian Normandy', Courts and Regions of Medieval Europe, ed. S. Rees Jones, R. Marks and A. J. Minnis (2000 [3]), 191–210

Curry, A., 'Bourgeois et soldats dans la ville de Mantes pendant l'occupation anglaise de 1419 à 1449', Guerre, pouvoir et noblesse au moyen age. Mélanges en l'honneur de Philippe Contamine (2000 [4]), 175–84

Curry, A., 'Harfleur et les Anglais, 1415–1422', La Normandie et l'Angleterre au Moyen Age, ed. P. Bouet and V. Gazeau (2003), 249–63

Curry, A., Agincourt. A new history (2005)

Curry, A., 'Les villes normandes et l'occupation anglaise: l'importance du siège de Rouen (1418–19)', Les villes normandes au moyen age: renaissance, essor, crise, ed. P. Bouet and F. Neveux (2006 [1]), 109–23

Curry, A., 'Personal links and the nature of the English war retinue: a case study of John Mowbray, Earl Marshal, and the campaign of 1415', Liens, réseaux et solidarités, ed. D. Bates, V. Gazeau and others (2006 [2]), 153–67

Curry, A., 'After Agincourt, What next? Henry V and the campaign of 1416', The Fifteenth Century, vii, Conflicts, Consequences and the Crown in the Late Middle Ages, ed. L. Clark (2007), 23–51

Curry, A., 'The military ordinances of Henry V: texts and contexts', War, Government and Aristocracy in the British Isles, c. 1150–1500. Essays in Honour of Michael Prestwich, ed. C. Given-Wilson, A. Kettle and L. Scales (2008), 214–49

Curry, A., 'Soldiers' wives in the Hundred Years War', Soldiers, Nobles and Gentlemen. Essays in honour of Maurice Keen, ed. P. Coss and C. Tyerman (2009), 198–214

Curry, A., Bell A. R., King, A. and Simpkin, D., 'New regime, New army? Henry IV's Scottish expedition of 1400', EHR cxxv (2010 [1]), 1382–1413

Curry, A., 'Guns and Goddams. Was there a military revolution in Lancastrian Normandy, 1415–50', Journ. Med. Military Hist., viii (2010), 171–88

Cuttler, S. H., The Law of Treason and Treason Trials in Later Medieval France (1981)

*Daumet, G., Étude sur l'alliance de la France et la Castille au xive et au xve siècles (1898)

*Daumet, G., Calais sous la domination anglaise (1902)

David, H., Philippe le Hardi duc de Bourgogne et co-régent de France de 1392 à 1404. Le train somptuaire d'un grand Valois (1947)

David, H., Du nouveau sur Jean sans Peur (1959)

Davies, R. R., The Revolt of Owain Glyn Dwr (1995)

Deck, S., La ville d'Eu, son histoire, ses institutions (1151–1475)

Delaruelle, E., Labande, E.-R. and Ourliac, P., L'église au temps du Grand Schisme et de la crise conciliaire (1378–1449) (1962)

Delaville le Roulx, J., 'La domination bourguignonne à Tours et le siège de cette ville (1417–1418)', Le Cabinet Historique, xxiii (1877), 161–231

*Delisle, L., Histoire du château et des sires de Saint-Sauveur-le-Vicomte (1867)

Demurger, A., 'Guerre civile et changement du personnel administratif dans le royaume de France de 1400 à 1418: l'exemple des baillis et sénéchaux', Francia, vi (1978), 151–298

*Déniau, J., La commune de Lyon et la guerre bourguignonne, 1417–1435 (1934)

*Denifle, H., La guerre de Cent ans et les désolations des églises, monastères et hôpitaux en France, 2 vols (1897–9)

*Déprez, E., 'Essai d'union nationale à la veille du traité de Troyes', BEC, xcix (1938), 342–53

Deseille, E., 'Boulogne en 1415. Études sur les relations des communes du nord lors du désastre d'Azincourt', Mémoires de la Société Académique de l'arrondissement de Boulogne-sur-Mer, ix (1879), 413–33

Désert, G. (ed.), Histoire de Caen (1981)

Desportes, P., Reims et les Rémois aux XIIIe et XIVe siècles (1979)

*Dessalles, L., Périgueux et les deux derniers comtes de Périgord (1847)

*Dickinson, J. G., The Congress of Arras, 1435 (1955)

Dieudonné, A., 'La monnaie royale depuis le réforme de Charles V jusqu'à la restauration monétaire par Charles VII, spécialement dans ses rapports avec l'histoire politique', BEC, lxxii (1911), 473–99, lxxiii (1912), 263–82

*Dillon, D. W., 'Remarks on the manner of death of Richard II', Archaeologia, xxviii (1840), 75–95

Ditcham, B. G. H., '“Mutton guzzlers and wine bags”: foreign soldiers and native reactions in fifteenth century France', Power, Culture and Religion in France, c. 1350–c. 1550', ed. C. T. Allmand (1989), 1–13

Dodd, G. and Biggs D. (eds), Henry IV. The Establishment of the Régime, 1399–1406 (2003)

Dodd, G. and Biggs, D. (eds), The Reign of Henry IV. Rebellion and Survival, 1403–13 (2008)

Dodu, G., 'Le roi de Bourges', Revue Historique, clix (1928), 38–78

Dognon, P., 'Les Armagnacs et les Bourguignons, le comte de Foix et le Dauphin en Languedoc, 1416–1420', Ann. du Midi, i (1889), 433–509

*Dognon, P., Les institutions politiques et administratives du pays de Languedoc du XIIIe siècle aux guerres de religion (1895)

Doig, J, 'Propaganda and truth. Henry V's royal progress in 1421', Nottingham Medieval Studies, xl (1996), 167–79

Doucet, R., 'Les finances anglaises en France à la fin de la guerre de cent ans', Le Moyen Age, 2e série, xxvi (1926), 265–332

Drouyn, L., La Guyenne militaire, 3 vols (1865)

Dubuc, A., 'Le tabellionage rouennais durant l'occupation anglaise (1418–1445)', BPH (1967), 797–808

Duchesne, A., Histoire généalogique des maisons de Guines, d'Ardres, de Gand et de Coucy, 2 vols (1631)

*Dumay, G., 'Guyard de Pontailler … et Guillaume, son fils, seigneurs de Talmay (1392–1471)', Mems. Soc. Bourguignonne de Géog. et d'Hist. (1912), 255–469

Dunn, A., The Politics of Magnate Power in England and Wales (2003)

Dupâquier, J., Biraben, J.-N., Étienne, R., et al., Histoire de la population française, i, Des origines à la Renaissance (1988)

Dupont, A., 'Pour ou contre de roi d'Angleterre. Les titulaires de fiefs à la date du 2 avril 1426 dans les sergenteries de Saint-Lô, Le Hommet, Sainte-Marie-du-Mont, La Haye-du-Puits et Sainte-Mère-Église dépendant de la vicomté de Carentan', Bull. Soc. Antiq. Normandie, liv (1957–8), 35–42

Dupont-Ferrier, G., 'La captivité de Jean d'Orléans, comte d'Angoulême (1412–45)', Revue historique, lxiii (1896), 42–74

Dupont-Ferrier, G., Études sur les institutions financières de la France à la fin du moyen age, 2 vols (1930–2)

Dupont-Ferrier, G., Nouvelles études sur les institutions financières de la France à la fin du moyen age (1933 [1])

Dupont-Ferrier, G., 'Le personnel de la Cour ou Chambre des Aides de Paris des origines à 1483', ABSHF (1931), 219–56 (1932), 191–297 (1933 [2]), 167–269

Dupont-Ferrier, G., 'Le personnel de la Cour du Trésor', ABSHF (1935), 185–298 (1936–7), 175–241

Dupont-Ferrier, G., Les origines et le premier siècle de la Cour du Trésor (1936)

*Dupuy, P., Traité de la majorité de nos rois et des régences du royaume (1655)

*Durrieu, P., 'Acte original de la ligue de Gien (1410)', Mems. Soc. Nat. Antiq. France, 6e série, iv (1894), 167–204

Emden, A. B., A Biographical Register of the University of Oxford to A.D. 1500, 3 vols (1957)

Ewert, U. C., 'Changer de résidence sans vraiment quitter la ville. Paris et l'Île de France dans les itinéraires des ducs de Bourgogne', in Paravicini and Schnerb, 107–20

Fagniez, G., Études sur l'industrie et la classe industrielle à Paris au xiiie et au xive siècle (1877)

Fahlbusch, F. B., 'Hartung von Klux, Ritter König Heinrichs V, Rat Kaiser Sigmunds'. Studia Luxemburgensia. Festschrift Heinz Stoob zum 70. Geburtstag (1989), 353–403

Famiglietti, R. C., Royal intrigue. Crisis at the court of Charles VI, 1392–1420 (1986)

Fasti ecclesiae gallicanae. Répertoire prosopographique des évêques, dignitaires et chanoines des diocèses de France de 1200 à 1500 (1996–in progress)

Faussemagne, J., L'appanage ducale de Bourgogne dans ses rapports avec la monarchie française (1937)

Favier, J., 'Les rôles d'impôt parisiens du XVe siècle', BEC, cxxx (1972), 467–91

Favier, J., Paris au XVe siècle (1974)

Favier, J., 'Occupation ou connivence? Les anglais à Paris (1420–1436)', Guerre, pouvoir et noblesse au moyen age. Mélanges en l'honneur de Philippe Contamine, ed. J. Paviot and J. Verger (2000), 238–60

Favreau, R., La ville de Poitiers à la fin du moyen age (1978)

Favreau, R., La commanderie du Breuil-du-Pas et la guerre de Cent ans dans la Saintonge méridionale (1986)

*Félibien, M., Histoire de la ville de Paris, 5 vols (1725)

*Finot, J., La paix d'Arras (1414–1415) (1906)

*Flamare, H. de, Le Nivernais pendant la guerre de cent ans. Le xve siècle, 2 vols (1913–25)

*Flammermont, J., 'Histoire de Senlis pendant la guerre de Cent Ans', MSHP, v (1878), 180–298

*Flourac, L., Jean Ier, Comte de Foix, vicomte souverain de Béarn (1884)

Ford, C. J., 'Piracy or policy: the crisis in the Channel, 1400–1403', Trans. Roy. Hist. Soc., Ser. 5, xxix (1979), 63–78

*Fornier, M., Histoire générale des Alpes Maritimes ou Cottiènes et particulière de leur métropolitaine Ambrun, ed. P. Guillaume, 3 vols (1890–2)

Fournier, G., Le château dans la France médiévale (1978)

Fourquin, G., Les campagnes de la région parisienne à la fin du moyen age (1964)

*Fréville, E. de, Mémoire sur le commerce maritime de Rouen (1857)

Friel, I., 'Winds of Change? Ships and the Hundred Years War', Arms, Armies and Fortifications in the Hundred Years War, ed. A. Curry and M. Hughes (1994), 183–93

*Frondeville, H. de (ed.), I. La vicomté d'Orbec pendant l'occupation anglaise (1417–1449), II. Compte de Jean de Muet, vicomte d'Orbec pour la Saint-Michel 1444 (1936)

Galbraith, V. H., 'Thomas Walsingham and the Saint Albans Chronicle, 1272–1422', EHR, xlvii (1932), 12–30

*Garnier, J., L'artillerie des ducs de Bourgogne d'après les documents conservés aux archives de la Côte d'Or (1895)

Gauvard, C., 'De grace especial'. Crime, état et société en France à la fin du moyen age (1991)

Genet, J.-P., 'La Normandie vue par les historiens et les politiques anglais au XVe siècle', La Normandie et l'Angleterre au Moyen Age, ed. P. Bouet and V. Gazeau (2003), 277–306

Geremek, B., Le salariat dans l'artisanat parisien aux xiiie — xve siècles (1968)

Geremek, B., Les marginaux parisiens aux xive et xve siècles (1976)

Gibbons, R., 'Isabeau of Bavaria, Queen of France (1385–1422): the creation of an historical villainess', Trans. Roy. Hist. Soc., 6th series, vi (1996), 51–73

*Giesey, R. E., The Royal Funeral Ceremony in Renaissance France (1960)

Gilles, H., Les États de Languedoc au XVe siècle (1965)

Given-Wilson, C., The Royal Household and the King's Affinity. Service, Politics and Finance in England, 1360–1413 (1986)

Given-Wilson, C., '“The quarrels of old women”: Henry IV, Louis of Orléans and Anglo-French chivalric challenges in the early fifteenth century', in Dodd and Biggs, Rebellion and Survival (2008), 28–47

Given-Wilson, C. and Bériac, F., 'Edward III's prisoners of war: the battle of Poitiers and its context', EHR cxvi (2001), 802–33

Glamorgan County History, iii, The Middle Ages, ed. T. B. Pugh (1971)

Godard, J, 'Quelques précisions sur la campagne d'Azincourt tirés des Archives municipales d'Amiens', Bull. Soc. Antiquaires de Picardie (1971), 4e trim., 129–135

Gonzalez, É., Un prince en son hôtel. Les serviteurs des ducs d'Orléans au xve siècle [with prosopographical appendix on CD-ROM] (2004)

Goodman, A., 'Responses to requests in Yorkshire for military service under Henry V', Northern History, xvii (1981), 240–52

Goodman, A. and Tuck, A. (eds), War and Border Societies in the Middle Ages (1992)

Goodwin, T., The History of the Reign of Henry V (1704)

Gorochov, N., Le Collège de Navarre de sa fondation (1305) au début du XVe siècle (1418) (1997)

*Grandeau, Y., 'Les enfants de Charles VI. Essai sur la vie privée des princes et princesses de la maison de France à la fin du moyen age', BPH (1967), 809–49

*Grandeau, Y., 'Le Dauphin Jean, duc de Touraine, fils de Charles VI (1398–1417)', BPH (1968), 666–728

*Grandeau, Y., 'La mort et les obsèques de Charles VI', BPH (1970), 134–86

*Grandeau, Y., 'De quelques dames qui ont servi la reine Isabeau de Bavière', BPH (1975), 129–238

Grandeau, Y., 'Isabeau de Bavière ou l'amour conjugale', Actes du 102e Congrès National des Sociétés Savantes, Limoges 1977, ii, Études sur la sensibilité au moyen age (1979), 117–48

Grassoreille, G., 'Histoire politique du Chapitre de Notre-Dame pendant la domination anglaise', MSHP, ix (1882), 109–92

Gresser, P., La Franche-Comté au temps de la guerre de Cent ans (1989)

Griffiths, R. A., 'Wales and the marches', Fifteenth Century England, 1399–1509, ed. S. B. Chrimes, C. D. Ross and R. A. Griffiths (1972), 145–72

Griffiths, R. A., 'Patronage, politics and the principality of Wales, 1413–1461', British Government and Administration. Studies presented to S. B. Chrimes, ed. H. Hearder and H. R. Loyn (1974), 69–86

Grummitt, D., 'The financial administration of Calais during the reign of Henry IV, 1399–1413', EHR, cxiii (1998), 277–98

Guenée, B., 'Les campagnes de lettres qui ont suivi le meurtre de Jean sans Peur', ABSHF (1993), 45–65

*Guenée, B., 'Documents insérés et documents abregés dans la Chronique du Réligieux de Saint-Denis', BEC, clii (1994), 375–428

Guenée, B., Un roi et son historien. Vingt études sur le règne de Charles VI et la Chronique du Réligieux de Saint-Denis (1999 [1])

Guenée, B., 'Liturgie et politique. Les processions spéciales à Paris sous Charles VI', Saint-Denis et la Royauté. Études offertes à Bernard Guenée, ed. F. Autrand, C. Gauvard and J.-M. Moeglin (1999 [2]), 23–49

Guenée, B., L'opinion publique à la fin du moyen age (2002)

Guenée, B., La folie de Charles VI, Roi Bien-Aimé (2004)

Guerout, J., 'Le palais de la Cité à Paris, dès origines à 1417. Essai topographique et archéologique', Mems. Fédération des Socs Hist. et Archéol. Paris, i (1949), 57–212, ii (1950), 21–204, iii (1951), 7–101

Guerout, J., 'Fiscalité, topographie et démographie à Paris au moyen age', BEC, cxxx (1972), 33–129, 383–465

*Guessard, F., 'Gauluet ou le sire de Gaules (1380–1423)', BEC, ix (1847–8), 441–73

Guibert, H, Louviers pendant la guerre de cent ans, xive et xve siècles (1895)

*Guichenon, S., Histoire généalogique de la mais de Savoie, n.e., 4 vols (1778–80)

*Gut. C., 'Scènes de la vie journalière à Compiègne et aux environs (1420–1435) d'après les lettres de rémission', Bull. Soc. Hist. de Compiègne, xxviii (1982), 133–76

*Gut, C., 'Les pays de l'Oise sous la domination anglaise (1420–1425) d'après les régistres de la Chancellerie de France', La guerre, la violence et les gens au moyen age, ii, Guerre et gens, ed. P. Contamine and O. Guyotjeannin (1996), 141–314

Haegeman, M., De Anglofilie in het Graafschap Vlaanderen tussen 1379 en 1435. Politieke en economische aspecten (1988)

Hagemann, P., Die Beziehungen Deutschlands zu Englands seit dem Vertrag von Canterbury vom 15 August 1416 bis zu Kaiser Sigmunds Ende (1905)

Harriss, G. L. (ed.), Henry V: the Practice of Kingship (1985)

Harriss, G. L., Cardinal Beaufort. A study of Lancastrian Ascendency and Decline (1988)

Harriss, G. L., Shaping the Nation. England 1360–1461 (2005)

Harvey, M., 'Martin V and Henry V', Archivum Historiae Pontificiae, xxiv (1986), 49–70

Harvey, M., England, Rome and the Papacy, 1417–1464 (1993)

Henneman, J. B., Olivier de Clisson and Political Society in France under Charles V and Charles VI (1996)

*Henwood, P., 'Administration et vie des collections d'orfèvrerie royales sous le règne de Charles VI (1380–1422)', BEC, cxxxviii (1980), 179–215

*Higounet, Le comté de Comminges de ses origines à son annexion à la couronne (1949)

Hirschauer, C., Les états d'Artois de leurs origines à l'occupation française, 1340–1640, 2 vols (1923)

History of Northumberland, issued under the direction of the Northumberland County History Committee, 15 vols (1893–1940)

History of Parliament. The House of Commons, 1386–1421, ed. J. S Roskell, L. Clark and C. Rawlcliffe, 4 vols (1992)

*Hiver de Beauvoir, A., 'Description d'après la teneur des chartes du trésor donné par Jean duc de Berry à la Sainte Chapelle de Bourges', Mems. Comm. Hist. du Cher, i, 2 (1857)1–128

*Huguet, A., Aspects de la guerre de Cent ans en Picardie maritime (1941–4)

*Hunger, V., L'abbaye fortifiée de Saint-Pierre-sur-Dive pendant la guerre de cent ans (1914)

*Hunger, V., 'Les seigneurs de Maisy du XIe au XVIIIe siècle', Bull. Soc. Antiq. Normandie, xxxi (1916), 65–181.

Hunger, V., Les capitaines de Vire aux XIVe et XVe siècles (1925)

Hunger, V., Les vicomtes de Vire aux XIVe et XVe siècles. Notices biographiques (1931)

Jacob, E. F., Henry V and the Invasion of France (1947)

Jacob, E. F. The Fifteenth Century (1961)

Jacob, E. F., 'English conciliar activity, 1395–1418', Essays in the Conciliar Epoch, 3rd edn (1963), 57–84

Jacob, E. F., Archbishop Henry Chichele (1967)

Jacob, E. F., 'The Canterbury Convocation of 1406', Essays in Medieval History presented to Bertie Wilkinson, ed. T. A. Sandquist and M. R. Powicke (1969), 345–53

James, M. K., Studies in the Medieval Wine Trade (1971)

*Jarry, E., La vie politique de Louis de France, Duc d'Orléans (1889)

Jassemin, H., La Chambre des Comptes de Paris au xve siècle (1933)

*Jefferson, L., 'MS Arundel 48 and the earliest statutes of the Order of the Garter', EHR, cix (1994), 356–85

Jenks, S., England, die Hanse und preussen Handel und Diplomatie, 1377–1474 (1992)

Jones, J. G., 'Government and the Welsh community: the north-east borderland in the fifteenth century', British Government and Administration. Studies presented to S. B. Chrimes, ed. H. Hearder and H. R. Loyn (1974), 55–68

*Jones, M., 'Les Du Chastel au sein de la noblesse bretonne', Le Trémazan des Du Chastel du château fort à la ruine. Actes du Colloque Brest, 10, 11, 12 juin 2004, ed. Y. Coativy (2006)

Jones, M., 'La Bretagne et le Pays de Galles à la fin du moyen age: contacts et échanges', Méms. Soc. Hist. et Arch. de Bretagne, xci (2013), 225–43

Jones, R., 'Les fortifications municipales de Lisieux dans les chroniques et dans les comptes', La guerre, la violence et les gens au moyen age, ii, Guerre et gens, ed. P. Contamine and O. Guyotjeannin (1996), ii, 235–44

Joubert, A., Histoire de la baronnie de Craon de 1382 à 1626 (1888 [1])

Joubert, A., Une tentative des anglais contre Château-Gontier en 1421 (1888 [2])

Jouet, R., La résistance à l'occupation anglaise en Basse-Normandie (1418–1450) (1969)

*Joüon de Longrais, F., 'La lutte sur mer aux XIVe siècle et le prise de Jersey en 1406 par Hector de Pontbriant', Bull. Archéol. Association Bretonne, 3e série, x (1891), 145–205

Jurkowski, M., Smith, C. L. and Crook, D., Lay taxes in England and Wales, 1188–1688 (1998)

Keen, M. H., The Laws of War in the Late Middle Ages (1965)

Keen, M. H., 'Chivalry, nobility and the man-at-arms', War, Literature and Politics in the Late Middle Ages, ed. C. T. Allmand (1976), 32–45

Keen, M. H., Chivalry (1984 [1])

Keen, M. H., 'The jurisdiction and origins of the Constable's Court', War and Government in the Middle Ages. Essays in Honour of J. O. Prestwich, ed. J. Gillingham and J. C. Holt (1984 [2]), 159–69

Keen, M. H., 'English Military Experience and the Court of Chivalry: the Case of Grey v. Hastings', Guerre et société en France, en Angleterre et en Bourgogne, xive — xve siècle, ed. P. Contamine, C. Giry-Deloison and M. Keen (1991), 123–42

Keen, M. H., 'Chivalry and English kingship in the later middle ages', War, Government and Aristocracy in the British Isles, c. 1150–1500. Essays in Honour of Michael Prestwich, ed. C. Given-Wilson, A. Kettle and L. Scales (2008), 250–66

Kenyon, J. R., 'Coastal Artillery Fortification in England in the Late Fourteenth and Early Fifteenth Centuries', Arms, Armies and Fortifications in the Hundred Years War, ed. A. Curry and M. Hughes (1994), 145–9

Kerhervé, J., L'État Breton aux xive et xve siècles. Les ducs, l'argent et les hommes, 2 vols (1987)

Kimm, H., Isabeau de Bavière, reine de France, 1370–1435. Beitrag zur Geschichte einer bayerischen Herzogstochter und des französischen Königshauses (1969)

King, A., '“They have the hertes of the people by north”: Northumberland, the Percies and Henry IV, 1399–1408', in Dodd and Biggs, Establishment of the Régime (2003), 139–60

King, D. J. C., Castellarium Anglicanum, 2 vols (1983)

Kingsford, C. L., 'The early biographies of Henry V', EHR, xxv (1910), 58–92

Kingsford, C. L., ''The first version of Hardyng's Chronicle', EHR, xxvii (1912), 462–82, 740–54

*Kingsford, C. L., English historical literature in the fifteenth century (1913)

Kingsford, C. L., Prejudice and Promise in Fifteenth-Century England (1925)

Kirby, J. L., 'The financing of Calais under Henry V', BIHR, xxiii (1950), 165–77

Kirby, J. L., 'Calais sous les Anglais, 1399–1413', Revue du Nord, xxxvii (1955), 19–30

Kirby, J. L., 'Councils and councillors of Henry IV', Trans. Roy. Hist. Soc., 5th series, xiv (1964), 35–65

Kirby, J. L., 'The council of 1407 and the problem of Calais', English Society and Government in the Fifteenth Century, ed. C. M. D. Crowder (1967), 71–86

Kirby, J. L., Henry IV of England (1970)

Kleinert, C., Philibert de Montjeu, ca. 1374–1439. Ein Bischof im Zeitalter der Reformkonzilien und des Hundertjährigen Krieges (2004)

Knowlson, G. A., Jean V, duc de Bretagne, et l'Angleterre (1339–1442) (1964)

Krynen, J., Idéal du prince et pouvoir royal en France à la fin du moyen age (1380–1440). Étude de la littérature politique du temps (1981)

Krynen, J., L'Empire du roi. Idées et croyances en France, xiiie — xve siècle (1993)

Kurth, G., La cité de Liège au moyen age, 3 vols (1909–10)

*Lacaille, H., 'La vente de la baronnie de Coucy', BEC lv (1894), 572–97

*Lacour, R., 'Une incursion anglaise en Poitou en novembre 1412, Compte d'une aide de 10,000 écus accordée au duc de Berry pour résister à cette incursion', AHP, xlviii (1934 [1]), 1–87

*Lacour, R., 'Traité d'alliance entre Regnault de Pons et Jacques d'Heilly', AHP, xlviii (1934 [2]), 88–90

Lacour, R., Le gouvernement de l'appanage de Jean, duc de Berry, 1360–1416 (1934 [3])

Laidlaw, J., 'Alain Chartier and the Arts of Crisis Management, 1417–1429', War, Government and Power in Late Medieval France, ed. C. T. Allmand (2000), 37–53

Lalande, D., Jean II le Meingre dit Boucicaut (1366–1421). Étude d'une biographie héroique (1988)

Lameere, E., Le grand conseil des ducs de Bourgogne de la maison de Valois (1900)

La Mure, J.-M. de, Histoire des ducs de Bourbon et des comtes de Forez, ed. R. Chantelauze, 3 vols (1860–8)

Lapierre, A., La guerre de Cent ans dans l'Argonne et le Rethelois (1900)

*La Roque, G.-A. de La, Histoire généalogique de la maison de Harcourt, 4 vols (1662)

Le Baud, P., Histoire de Bretagne (1638)

*Lebeuf, J., Mémoires concernant l'histoire civile et ecclésiastique d'Auxerre et de son ancien diocèse, n.e., 4 vols (1851–5)

Lebeuf, J., Histoire de la ville et de tout le diocèse de Paris, ed. F. Bournon, 7 vols (1883–93)

Le Breton, C., L'Avranchin pendant la guerre de Cent ans (1879)

*Lecaron, F., 'Les origines de la municipalité parisienne', MSHP, vii (1880), 79–174, viii (1881), 161–272

Ledain, B., La Gatine historique et monumentale, 2nd edn (1897)

Leguai, A., Les ducs de Bourbon pendant la crise monarchique du XVe siècle (1962)

Leguai, A., De la seigneurie à l'état. Le Bourbonnais pendant la guerre de Cent ans (1969)

Lehoux, F., Le bourg Saint-Germain-des-Prés depuis ses origines jusqu'à la fin de la guerre de cent ans (1951)

*Lehoux, F., Jean de France, duc de Berri. Sa vie, son action politique, 4 vols (1966–8)

Lennel, F., Histoire de Calais, 3 vols (1908–13)

Lenz, M., König Sigismund und Heinrich der fünfte von England (1874)

Le Roy Ladurie, E. and Couperie, P., 'Le mouvement des loyers parisiens de la fin du moyen age au XVIIIe siècle', Annales. Économies — sociétés — civilisations, xxv (1970), 1002–23

Leroy, G., Histoire de Melun (1887)

Lewis, P. S., 'War propaganda and historiography in fifteenth century France and England', Trans. Roy. Hist Soc., 5th series, xv (1965), 1–21

Lewis, P. S., Later Medieval France. The Polity (1968)

Lichtervelde, P. de, Jacques de Lichtervelde (1943)

Little, R. G., The Parlement of Poitiers. War, Government and Politics in France, 1418–1436 (1984)

Lloyd, J. E., Owen Glendower. Owen Glyn Dwr (1931)

Lloyd, T. H., The Movement of Wool Prices in Medieval England (1973)

Lloyd, T. H., The English Wool Trade in the Middle Ages (1977)

Lloyd, T. H., England and the German Hanse, 1157–1611. A study of their trade and commercial diplomacy (1991)

*Lobineau, G. A., Histoire de Bretagne, 2 vols (1707)

Lombard-Jourdan, A., Les Halles de Paris et leur quartier (1137–1969) (2009)

Longnon, A., 'Conjectures sur l'auteur du journal parisien de 1409 à 1449', MSHP, ii (1876), 310–29

Louise, G., 'Les maisons fortes du bocage normand (XIIe — XVe siècles)', La maison forte au moyen age, ed. M. Bur (1986), 31–41

McFarlane, K. B., 'Bastard Feudalism', BIHR, xx (1945 [1]), 161–80

McFarlane, K. B., 'Henry V, Bishop Beaufort and the Red Hat, 1417–21', EHR, lx (1945 [2]), 316–48

McFarlane, K. B., 'Loans to the Lancastrian Kings. The problem of Inducement', Camb. Hist. J., ix (1947), 51–68

McFarlane, K. B., 'At the deathbed of Cardinal Beaufort', Studies in Medieval History presented to Frederick Maurice Powicke, ed. R. W. Hunt, W. A. Pantin and R. W. Southern (1948), 405–28

McFarlane, K. B., Lancastrian Kings and Lollard Knights (1972)

McFarlane, K. B., The Nobility of Later Medieval England (1973)

McHardy, A., 'Religion, court culture and propaganda. The Chapel Royal in the reign of Henry V', Henry V. New interpretations, ed. G. Dodd (2013), 131–56

McNiven, P., 'The betrayal of Archbishop Scrope', BJRL, liv (1971), 173–213

McNiven, P., 'The Scottish policy of the Percies and the strategy of the rebellion of 1403', BJRL, lxii (1980 [1]), 498–530

McNiven, P., 'Prince Henry and the English political crisis of 1412', History, lxv (1980 [2]), 1–16

McNiven, P., 'The problem of Henry IV's health', EHR, c (1985), 747–72

McNiven, P., Heresy and Politics in the Reign of Henry IV. The Burning of John Badby (1987)

*Martinière, J. de la, 'Instructions secrètes données par Charles VI au sire d'Albret pour soulever le Guyenne contre Henri IV (fin octobre 1399–janvier 1400)', BEC, lxxiv (1913), 329–40

Massey, R., 'The land settlement in Lancastrian Normandy', Property and Politics: Essays in Later Medieval English History, ed. A. Pollard (1984), 76–96

Massey, R., 'Lancastrian Rouen: military service and property holding, 1419–49', England and Normandy in the Middle Ages, ed. D. Bates and A. Curry (1994), 269–86

Masson d'Autume, M. de, Cherbourg pendant la guerre de Cent ans (1948)

Maugis, E., Histoire du Parlement de Paris de l'avènement des rois Valois à la mort d'Henri IV, 3 vols (1913–16)

*Menard, L., Histoire civile, ecclésiastique et littéraire de la ville de Nismes, 7 vols (1744–58)

Merlet, L., 'Biographie de Jean de Montagu, Grand Maître de France (1350–1409)', BEC xiii (1852), 248–84

Mesqui, J., Le pont en France avant le temps des ingénieurs (1986)

Mesqui, J., Île de France Gothique, 2 vols (1987–8)

Mesqui, J., Châteaux et enceintes de la France médiévale, 2 vols (1991–3)

Mesqui, J., Châteaux forts et fortifications en France (1997)

Michaud-Fréjaville, F., 'Une cité face aux crises: les remparts de la fidelité, de Louis d'Orléans à Charles VII, d'après les comptes de forteresse de la ville d'Orléans (1391–1427)', Jeanne d'Arc. Une époque. Un rayonnement. Colloque d'histoire médiévale, Orléans octobre 1979 (1982), 53–7

Michel, F., Les Écossais en France. Les Français en Écosse, 2 vols (1862)

Milner, J. D., 'The battle of Baugé: impact and memory', History, xci (2006), 484–507

Mirot, A., 'Tanguy du Chastel, ses origines, sa carrière jusqu'en 1415', Revue des Études Historiques, xcix (1932), 363–84

Mirot, L., 'Isabelle de France, reine d'Angleterre, comtesse d'Angoulême, duchesse d'Orléans, 1389–1409', Revue d'histoire diplomatique, xviii (1904), 544–73, xix (1905), 60–95, 161–91, 481–522

Mirot, L., 'Raoul d'Anquetonville et le prix de l'assassinat du duc d'Orléans', BEC, lxxii (1911), 445–58

Mirot, L., Les d'Orgemont. Leur origine — leur fortune — le boiteux d'Orgemont (1913 [1])

*Mirot, L., 'Les préliminaires de la prise d'armes et les lettres missives écrites au gantois', Mélanges d'histoire offerts à M. Charles Bémont (1913 [2]), 373–95

*Mirot, L., 'Autour du paix d'Arras (1414–1415)', BEC, lxxv (1914 [1]), 253–327

*Mirot, L., 'L'enlèvement du Dauphin et le premier conflit entre Jean sans Peur et Louis d'Orléans, juillet — octobre 1405', Rev. des Questions Hist., xcv (1914 [2]), 329–55, xcvi (1914 [3]), 47–68, 369–419

Mirot, L., 'L'Hôtel de Jean le Mercier (Hôtel de Nouvion), Rue de Paradis au Marais', MSHP, xlvi (1919), 157–222

*Mirot, L., 'Le prix de l'assassinat de Louis d'Orléans', BEC, lxxxii (1921), 269–70

Mirot, L., 'Dom Bévy et les comptes des trésoriers des guerres. Essai de restitution d'un fonds disparu de la Chambre des Comptes', BEC, lxxxvi (1925), 245–379

Mirot, L., 'Autour de la Paix de Chartres (9 mars 1409)', Annales de Bourgogne, iii (1931), 305–42

*Mirot, L., 'Jean sans Peur de 1398 à 1405 d'après les comtes de sa chambre aux deniers', ABSHF (1938), 129–245

Mirot, L., 'Charles VII et ses conseillers, assassins présumés de Jean sans Peur', Ann. Bourgogne, xiv (1942), 197–210

Mollat, M., Le commerce maritime normand à la fin du moyen age (1952)

Mollat, M., 'Recherches sur les finances des ducs Valois de Bourgogne', Revue historique, ccxix (1958), 285–321

*Moranvillé, H., 'Relations de Charles VI avec l'Allemagne en 1400', BEC, xlvii (1886), 488–511

Morel, O., La grande chancellerie royale et l'expedition des lettres royaux de l'avènement de Philippe de Valois à la fin du xive siècle (1900)

Morgan, D., 'The household retinue of Henry V and the ethos of English public life', Concepts and Patterns of service in the Later Middle Ages, ed. A. Curry and E. Matthew (2000), 64–79

Morgan, P., War and Society in Medieval Cheshire, 1277–1403 (1987)

Morgan, P., 'Henry IV and the shadow of Richard II', Crown, Government and People in the Fifteenth Century, ed. R. E. Archer (1995), 1–31

Morice, P.-H. and Taillandier, C., Histoire de Bretagne, 2 vols (1750–6)

Mortimer, I., The Fears of Henry IV (2007)

Mortimer, I., 1415. Henry V's year of glory (2009)

Mourin, L., Jean Gerson (1952)

Munro, J. H. A., Wool, Cloth and Gold. The Struggle for Bullion in Anglo-Burgundian Trade, 1340–1478 (1972)

Murphy, N., 'War, government and commerce: the towns of Lancastrian France under Henry V's rule', Henry V. New interpretations, ed. G. Dodd (2013), 249–72

Myers, A. R., 'The captivity of a royal witch: the household accounts of Joan of Navarre, 1419–21', BJRL, xxiv (1940), 82–100

Myers, A. R., London in the Age of Chaucer (1972)

Neville, C. J., Violence, Custom and Law. The Anglo-Scottish Border Lands in the Later Middle Ages (1998)

Neville, C. J., 'Scotland, the Percies and the law in 1400', in Dodd and Biggs, Establishment of the Régime (2003), 73–94

Newhall, R. A., 'The war finances of Henry V and the Duke of Bedford', EHR, xxxvi (1921), 172–98

Newhall, R. A., The English Conquest of Normandy, 1416–1424 (1924)

Newhall, R. A. 'Henry V's policy of conciliation in Normandy, 1417–1422', Anniversary Essays in Medieval History by Students of Charles Homer Haskins, ed. C. H. Taylor (1929), 205–29

Newhall, R. A., Muster and Review. A Problem of English Military Administration, 1420–1440 (1940)

*Nichols, J. G., 'An original appointment of Sir John Fastolf to be keeper of the Bastille of St Anthony at Paris in 1421', Archaeologia, xliv (1873), 113–22

Nicholson, R., Scotland. The Later Middle Ages (1974)

*Nicolas, N. H., History of the Battle of Agincourt, 3rd edn (1833)

*Nicolas, N. H., A History of the Royal Navy, 2 vols (1847)

Nieuwenhuysen, A. van, Les finances du duc de Bourgogne Philippe le Hardi (1384–1404), i, Le montant des ressources (1983); ii, Économie et politique (1984)

Nordberg, M., Les ducs et la royauté. Études sur la rivalité des ducs d'Orléans et de Bourgogne, 1392–1407 (1964)

O'Neill, B. H. St J., Castles and Cannon. A study of Early Artillery Fortifications in England (1960)

Orgeval, Le Barrois d', La justice militaire sous l'ancien régime. Le tribunal de la Connétablie de France du xive siècle à 1790 (1918)

Ormrod, W. M., 'The Western European Monarchies in the Later Middle Ages', Economic Systems and State Finance, ed. R. Bonney (1995), 123–60

Ormrod, W. M., 'Finance and Trade under Richard II', Richard II. The Art of Kingship, ed. A. Goodman and J. Gillespie (1999 [1]), 155–86

Ormrod, W. M., 'England in the middle ages', The Rise of the Fiscal State in Europe, c. 1200–1815, ed. R. Bonney (1999 [2]), 19–52

Ormrod, W. M., 'The rebellion of Archbishop Scrope and the tradition of opposition to royal taxation', in Dodd and Biggs, Rebellion and Survival (2008), 162–79

Ormrod, W. M., 'Henry V and the English taxpayer', Henry V. New interpretations, ed. G. Dodd (2013), 187–216

Ornato, E., Jean Muret et ses amis Nicolas de Clemanges et Jean de Montreuil (1969)

Owen, L. V. D., 'England and the Low Countries, 1405–13', EHR, xxviii (1913), 13–33

Oxford Dictionary of National Biography, 60 vols (2004)

*Pannier, L., 'Les joyaux du duc de Guyenne', Rev. Archéol., n.s. xxvi (1873), 158–70, 209–25, 306–20, 348–95, xxvii (1874), 31–42

Paravicini, W., 'Jean de Werchin, sénéchal de Hainaut, chevalier errant', Saint-Denis et la Royauté. Études offertes à Bernard Guenée, ed. F. Autrand, C. Gauvard and J.-M. Moeglin (1999), 125–44

Paravicini, W. and Schnerb, B. (eds), Paris, capital des ducs de Bourgogne (2007)

Paris 1400. Les arts sous Charles VI (Exposition Paris, Musée du Louvre, 22 mars–12 juillet 2004) (2004)

Patourel, J. Le, 'L'occupation anglaise de Calais', Revue du Nord, xxxiii (1951), 228–41

Paviot, J., La politique navale des ducs de Bourgogne, 1384–1482 (1995)

Pépin, G., 'The French offensives of 1404–1407 against Anglo-Gascon Aquitaine', Journ. Med. Military Hist., ix (2011), 1–41

Perroy, E., The Hundred Years War, tr. W. B. Wells (1945)

Petit, E., 'Le Tonnerrois sous Charles VI et la Bourgogne sous Jean sans Peur (épisodes inédits de la guerre de cent ans)', Bull. Soc. sci. hist. et nat. de l'Yonne, xlv (1891), 247–315

*Phillpotts, C., 'The French plan of battle during the Agincourt campaign', EHR, ic (1984), 59–66

Phillpotts, C., 'The fate of the truce of Paris, 1396–1415', J. Med. Hist., xxiv (1998), 61–80

Picot, G., Histoire des Etats-Généraux, 2nd edn (1888)

Pistono, S. P., 'Henry IV and the English privateers', EHR, xc (1975), 322–30

Pistono, S. P., 'Flanders and the Hundred Years War: the quest for the trêve marchande', BIHR, xlix (1976 [1]), 185–97

Pistono, S. P., 'Henry IV and the Vier Leden: Conflict in Anglo-Flemish relations', Revue Belge de Philologie et d'Histoire, liv (1976 [2]), 458–73

Pistono, S. P., 'The accession of Henry IV: effects on Anglo-Flemish relations, 1399–1402', Tijdschrift voor Geschiedenis, lxxxix (1976 [3]), 465–73

Pistono, S. P., 'Henry IV and Charles VI: the confirmation of the twenty-eight year truce', Journ. Med. Hist., iii (1977), 353–66

Pistono, S. P., 'The diplomatic mission of Jean de Hangest, lord of Hugueville (October 1400)', Canadian Journal of History, xiii (1978), 193–207

Pistono, S. P., 'Henry IV and John Hawley, 1399–1408', Transactions of the Devonshire Association, cxi (1979), 145–63

Plagnieux, P., 'Le résidence Parisienne de Jean sans Peur. Un palais pour la réforme du royaume', La cour du prince. Cour de France, cours d'Europe (xiiie — xve siècle) (2011), 125–43

Plaisse, A., La baronnie de Neubourg (1961)

Plaisse, A. and S., La vie municipale à Evreux pendant la guerre de Cent ans (1978)

*Plancher, U., Histoire générale et particulière de Bourgogne, 4 vols (1739–81)

Platt, C., Medieval Southampton (1973)

Pocquet du Haut-Jussé, B. A., Les papes et les ducs de Bretagne, 2 vols (1928)

Pocquet du Haut-Jussé, B. A., Philippe le Hardi, régent de Bretagne (1402–1404) (1933)

Pocquet du Haut-Jussé, B. A., 'Deux féodaux. Bourgogne et Bretagne (1363–1491)', Revue des cours et des conférences (1934), 481–93, 595–612 (1935 [1]), 53–67, 164–71

Pocquet du Haut-Jussé, B. A., 'Le Connétable de Richemont, seigneur bourguignon', Annales de Bourgogne, vii (1935 [2]), 309–36, viii (1936), 7–30, 106–38

Pocquet du Haut-Jussé, B. A., 'Les dons du roi aux ducs de Bourgogne Philippe le Hardi et Jean sans Peur, 1363–1419. Le dons des aides', Annales de Bourgogne, x (1938), 261–89.

Pocquet du Haut-Jussé, B. A., 'Les aides en Bourgogne sous Philippe le Hardi et Jean sans Peur, 1363–1419', Revue historique de droit français et étranger (1939 [1]), 388–422

Pocquet du Haut-Jussé, B. A., 'Les dons du roi aux ducs de Bourgogne Philippe le Hardi et Jean sans Peur, 1363–1419. Les dons ordinaires', Méms. Soc. pour l'Hist. du Droit et des Institutions des Anciens Pays Bourguignons, vi (1939 [2]), 113–44

Pocquet du Haut-Jussé, B. A. (ed.), 'Compte de Pierre Gorremont, receveur-général du royaume (1418–1420)', BEC, xcviii (1939 [3]), 66–98, 234–82

Pocquet du Haut-Jussé, B. A., 'Les dons du roi aux ducs de Bourgogne Philippe le Hardi et Jean sans Peur, 1363–1419. Les dons extraordinaires', Méms. Soc. pour l'Hist. du Droit et des Institutions des Anciens Pays Bourguignons, vii (1940–1), 95–129

*Pocquet du Haut-Jussé, B. A., 'Le renaissance littéraire autour de Henry V, roi d'Angleterre (Deux lettres inédites, 1412)', Revue historique, ccxxiv (1960), 329–38

Pons, N., 'Propagande et sentiment national pendant le règne de Charles VI. L'exemple de Jean de Montreuil', Francia, viii (1980–1), 127–45

Pons, N., 'La guerre de cent ans vue par quelques polémistes français du XVe siècle', Guerre et société en France, en Angleterre et en Bourgogne, xive — xve siècle, ed. P. Contamine, C. Giry-Deloison and M. Keen (1991), 143–69

Pons, N., 'Information et rumeurs: quelques points de vue sur des événements de la guerre civile en France (1407–1420)', Revue historique, ccxcvii (1997), 409–33

Pons, N., 'Intellectual patterns and affective reactions in defence of the Dauphin Charles', War, Government and Power in Late Medieval France, ed. C. T. Allmand (2000), 54–69

Port, C., Dictionnaire historique, géographique et biographique de Maine et Loire et de l'ancienne province d'Anjou, n.e., 4 vols (1965–96)

Portal, C., 'Levée d'un subside dans le diocèse d'Albi en 1407 pour le rachat du château de Lourdes', Annales du Midi, iii (1891), 70–6

Pot, J., Histoire de Regnier Pot, conseiller des ducs de Bourgogne, 1362(?)–1432 (1929)

Poull, G., La maison souveraine et ducale de Bar (1994)

Powell, E., 'The strange death of Sir John Mortimer: politics and the law of treason in Lancastrian England', Rulers and Ruled in Late Medieval England. Essays presented to Gerald Harriss, ed. R. E. Archer and S. Walker (1995), 83–97

Powicke, M., 'Lancastrian captains', Essays in Medieval History presented to Bertie Wilkinson, ed. T. A. Sandquist and M. R. Powicke (1969), 371–82

*Prevenier, W., De Leden en de Staten van Vlaanderen (1384–1405) (1961)

Prevenier, W., 'Les perturbations dans les relations commerciales anglo-flamandes entre 1379 et 1407. Causes de désaccord et raisons d'une réconciliation', Économies et sociétés au moyen age. Mélanges offerts à Edouard Perroy (1973), 477–97

Prevenier, W. and Blockmans, W., The Burgundian Netherlands (1986)

Pugh, T. B., Henry V and the Southampton Plot (1988)

Puiseux, L., Siège et prise de Caen par les anglais en 1417 (1858)

Puiseux, L., L'émigration normande et la colonisation anglaise en Normandie au xve siècle (1866)

Puiseux, L., Siège et prise de Rouen par les anglais (1418–1419) (1867)

Quicherat, J., 'Démarche du pape Martin V en faveur du maréchal de Boucicaut, prisonnier en Angleterre', BEC, xviii (1857), 361–5

Quicke, F., 'Les relations diplomatiques entre le Roi des Romains Sigismond et la Maison de Bourgogne (fin 1416–début 1417)', BCRH, xc (1926), 193–241

Ramsay, J. H., Lancaster and York, 2 vols (1892)

Rees, W., South Wales and the Marches, 1284–1415 (1924)

Reeves, A. C., Lancastrian Englishmen (1981)

Régné, J., Histoire du Vivarais, 3 vols (1914–45)

Reid, R. R., 'The office of Warden of the Marches; its origin and early history', EHR, xxxii (1917), 479–96

Reitemeier, A., Aussenpolitik im Spätmittelalter. Die diplomatischen Beziehungen zwischen dem Reich und England, 1377–1422 (1999)

Renouard, Y., Bordeaux sous les rois d'Angleterre (1965)

Rey, M., i, Le domaine du roi et les finances extraordinaires sous Charles VI, 1388–1413; ii, Les finances royales sous Charles VI. Les causes du déficit, 1388–1413 (1965)

Reynaud, M.-R., Le temps des princes. Louis II et Louis III d'Anjou-Provence, 1384–1434 (2000)

*Ribéra-Perville, C., 'Les hôtels parisiens de Louis Ier d'Orléans (1372–1407)', BSHP, cvii (1980), 23–70

Ribéra-Pervillé, C., 'Aspects du mécénat de Louis Ier d'Orléans', Jeanne d'Arc. Une époque. Un rayonnement. Colloque d'histoire médiévale, Orléans octobre 1979 (1982), 138–48

Richard, J., 'Trois lettres concernant l'occupation de Mâcon par les Bourguignons (1417)', Ann. Bourgogne, xxxiii (1961), 88–98

Rigaudière, A., 'Le financement des fortifications urbaines en France du milieu du xive siècle à la fin du xve siècle', Revue historique, cclxxiii (1985), 19–95

Roberts, G., 'The Anglesea submisions of 1406', Bull. Board Celtic Studies, xv (1952–4), 39–61

*Rocher, C., 'Les Bourguignons en Velay', Tablettes historiques du Velay, v (1874–5), 386–406, 495–508, 541–74, vi (1875–6), 313–45

*Roger, J.-M., 'Guy Le Bouteillier', La guerre et la paix au moyen age. Actes du 101e Congrès national des sociétés savantes, Lille 1976, ii (1978), 271–329.

Rogers, A., 'The political crisis of 1401', Nottingham Medieval Studies, xii (1968), 85–96

Roncière, C. de la, Histoire de la marine française, 6 vols (1899–1932)

Roosbroeck, R. van, Weerd, H. van de, Maeyer, R. de, Essen, L. van der, et al. (eds), Geschiedenis van Vlaanderen, 6 vols (1936–49)

*Rose, S., 'Henry V's Grace Dieu and mutiny at sea: some new evidence', Mariner's Mirror, lxiii (1977), 1–8

Rose, S., Medieval naval warfare, 1000–1500 (2001)

Rose, S., Calais. An English Town in France (2008)

Roskell, J. S., 'The office and dignity of protector of England, with special reference to its origins', EHR, lxviii (1953), 193–233

Roskell, J. S., The Commons in the Parliament of 1422 (1954)

Roskell, J. S., 'Sir John Cheyne of Beckford', Trans. Bristol & Gloucs Archeol. Soc., lxxv (1956 [1]), 43–72

Roskell, J. S., 'Sir Walter Hungerford', Wiltshire Archeol. and Nat. Hist. Mag., lvi (1956 [2]), 301–41

Roskell, J. S., The Commons and their Speakers in English Parliaments, 1376–1523 (1965)

Roskell, J. S., Parliament and Politics in Late Medieval England, 3 vols (1981–3)

Ross, J., 'Essex county society and the French war in the fifteenth century', The Fifteenth Century, vii, Conflicts, Consequences and the Crown in the Late Middle Ages, ed. L. Clark (2007), 53–80

*Rouquette, J., Le Rouergue sous les Anglais (1887)

Roux de Lincy, Le, Histoire de l'Hôtel de Ville de Paris (1846)

B. J. H. Rowe, 'A contemporary account of the Hundred Years War from 1415 to 1429', EHR, xli (1926), 504–13

Rucquoi, A., 'Français et Castillans: une “internationale chevaleresque”', La 'France Anglaise' au moyen age (1988), 401–19

Rundle, D., 'The unoriginality of Tito Livio Frulovisi's Vita Henrici Quinti', EHR, cxxiii (2008), 1109–31

Samaran, C., La maison d'Armagnac au XVe siècle (1907)

Saulcy, F. de, Eléments de l'histoire des ateliers monétaires du royaumes de France, depuis Philippe-Auguste jusqu'à François Ier inclusivement (1877)

*Sauval, H., Histoire et recherche des antiquités de la ville de Paris, 3 vols (1724)

[Savoie], Marie-José de, La maison de Savoie. Amadée VIII, 2 vols (1962)

Schmedt, R. de (ed.), Les chevaliers de l'Ordre de la Toison d'Or au XVe siècle (2000)

*Schnerb, B., 'Les funérailles de Jean sans Peur', Ann. Bourgogne, liv (1982), 122–34

Schnerb, B., 'Un aspect de la politique financière de Jean sans Peur: la question des dépenses de guerre', Publication du Centre Européen d'Études Bourguignonnes, no. 27 (1987), 113–28

Schnerb, B., Les Armagnacs et les Bourguignons. La maudite guerre (1998)

Schnerb, B., 'Un projet d'expedition contre Calais (1406)', Les champs relationels en Europe du nord et du nord-ouest des origines à la fin du premier empire, ed. S. Curveiller (1994), 179–92

Schnerb, B., 'Un monastère dans la guerre: l'abbaye du Mont-Saint-Eloi (fin xive — début xve siècle)', La guerre, la violence et les gens au moyen age, ii, Guerre et gens, ed. P. Contamine and O. Guyotjeannin (1996), ii, 101–17

Schnerb, B., Enguerrand de Bournonville et les siens. Un lignage noble du Boulonnais aux xive et xve siècles (1997)

Schnerb, B., 'Arras en 1414. Entre paix et guerre', Arras et la diplomatie Européenne, XVe — XVIe siècles, ed. D. Clausel, C. Giry-Deloison and C. Leduc (2000), 47–63

Schnerb, B., 'Lourdin de Saligny et de la Motte-Saint-Jean (v. 1370–1446). Une carrière à la cour de Bourgogne', Francia, xxxi. 1 (2004), 45–93

Schnerb. B., Jean sans Peur. Le Prince meurtrier (2005)

Schnerb, B., 'Jean sans Peur, Paris et l'argent', in Paravicini and Schnerb, Paris, capital (2007 [1]), 263–98

Schnerb, B., 'L'affaire Jean Bertrand', in Paravicini and Schnerb, Paris, capital (2007 [2]), 389–98

Schoos, J., Der Machtkampf zwischen Burguns und Orléans unter den Herzögen Philipp dem Kühnen, Johann ohne Furcht und Ludwig von Orléans (1956)

Scots peerage (The), ed. J. Balfour Paul, 9 vols (1904–14)

Smith, R. D. and DeVries, K., The Artillery of the Dukes of Burgundy, 1363–1477 (2005)

Smyth, J., Lives of the Berkeleys, lords of the honour, castle and manor of Berkeley in the county of Gloucester from 1066 to 1618, ed. J. Maclean, 3 vols (1883–5)

Söchting, W., 'Die Beziehungen zwischen Flandern und England am Ende des XIV Jahrhunderts', Historische Vierteljahrschrift, xxiv (1927), 182–99

Somerville, R., History of the Duchy of Lancaster, 2 vols (1953–70)

*Sourdeval, C. de, 'Jacques Gélu, Archevêque de Tours de 1414 à 1427', Bull. Soc. Archéol. Touraine, i (1868–70), 164–72

Steel, A., The Receipt of the Exchequer, 1377–1485 (1954)

Storey, R. L., 'The Wardens of the Marches of England towards Scotland, 1377–1489', EHR, lxxii (1957), 593–615

Storey, R. L., Thomas Langley and the Bishopric of Durham, 1406–1437 (1961)

Storey, R. L., 'The north of England', Fifteenth Century England, 1399–1509, ed. S. B. Chrimes, C. D. Ross and R. A. Griffiths (1972), 129–44

*Storey, R. L., 'Clergy and common law in the reign of Henry IV', Medieval Legal Records edited in memory of C. A. F. Meekings, ed. R. F. Hunnisett and J. B. Post (1978), 341–408

Stow, G. B., 'The Continuation of the Eulogium Historiarum: Some revisionist perspectives', EHR, cxix (2004), 667–81

Stratford, J., '“Par le special commandement du roi”. Jewels and plate pledged for the Agincourt expedition', Henry V. New interpretations, ed. G. Dodd (2013), 156–70

Straub, T., Herzog Ludwig der Bärtige von Bayern-Ingolstadt und seine Beziehungen zu Frankreich in der zeit von 1391 bis 1415 (1965)

Strickland, M. and Hardy, R., The Great Warbow (2005)

Strohm, P., England's Empty Throne. Usurpation and the Language of Legitimation, 1399–1422 (1998)

*Strong, P. and F. (eds), 'The last will and codicils of Henry V', EHR, xcvi (1981), 79–102

*Suarez Fernandez, Luis, Navegación y comercio en el golfo de Vizcaya. Un estudio sobre la política marinera de la casa de Trastámara (1959)

Sumption, J., The Hundred Years War, i, Trial by Battle (1990), ii, Trial by Fire (1999), iii, Divided Houses (2009)

Taylor, C., 'Weep thou for me in France': French views of the deposition of Richard II', Fourteenth Century England, ed. W. M. Ormrod (2004), 207–22

Taylor, C., 'Henry V, flower of chivalry', Henry V. New interpretations, ed. G. Dodd (2013 [1]), 217–47

Taylor, C., Chivalry and the Ideals of Knighthood in France during the Hundred Years War (2013 [2])

Thibault, M., Isabeau de Bavière, reine de France. La jeunesse, 1370–1405 (1903)

Thompson, G. L., '“Monseigneur Saint Denis”, his abbey and his town under English occupation, 1420–1436', Power, Culture and Religion in France, c. 1350–c. 1550, ed. C. T. Allmand (1989), 15–35

Thompson, G. L., Paris and its People under English Rule. The Anglo-Burgundian Regime, 1420–1436 (1991)

Touchard, H., Le commerce maritime Breton à la fin du moyen age (1967)

Tournier, L., 'Jean sans Peur et l'Université de Paris', in Paravicini and Schnerb, 299–318

Tout, T. F., 'Firearms in England in the fourteenth century', Collected Papers, ii (1934), 233–75

Tranchant, M., Le commerce maritime de La Rochelle à la fin du moyen age (2003)

Triger, R., Une forteresse du Maine pendant l'occupation anglaise. Fresnay-le-Vicomte de 1417 à 1450 (1886)

Troubat, O., La Guerre de Cent ans et le Prince Chevalier. Le 'Bon Duc' Louis II de Bourbon, 1337–41, 2 vols (2001)

Tuck, A., 'War and the Medieval North', Northern History, xxi (1985), 33–52

Tuck, A., 'Henry IV and Europe: a Dynasty's Search for Recognition', The McFarlane Legacy. Studies in Late Medieval Politics and Society, ed. R. H. Britnell and A. J. Pollard (1995), 107–26

Tuck, A., 'Henry IV and chivalry', in Dodd and Biggs, Establishment of the Régime (2003), 55–71

Tuck, A., 'The Earl of Arundel's expedition to France, 1411', in Dodd and Biggs, Rebellion and Survival (2008), 228–39

Tucoo-Chala, P., La vicomté de Béarn et le problème de la souveraineté. Des origines à 1610 (1961)

Tyrrell, J. M., A History of the Estates of Poitou (1968)

Vaissète: see Vic, C. de and Vaissète, J.

Vale, M. G. A., English Gascony, 1399–1453 (1970)

Vale, M. G. A., Charles VII (1974)

Vallet de Viriville, A., 'Notes sur l'état civil des princes et princesses nés de Charles VI et d'Isabeau de Bavière', BEC, xix (1858), 473–82

Vallet de Viriville, A., Isabeau de Bavière (1859)

Vallet de Viriville, A., Histoire de Charles VII, roi de France et de son époque, 3 vols (1862–5)

Valois, N., Le conseil du Roi aux xive, xve et xvie siècles (1888)

Valois, N., La France et le grand schisme d'occident, 4 vols (1896–1902)

Valous, G. de, Le patriciat Lyonnais aux XIIIe et XIVe siècles (1973)

*Varenbergh, E., Histoire des relations diplomatiques entre le comté de Flandre et l'Angleterre au moyen age (1874)

Vaughan, R., Philip the Bold (1962)

Vaughan, R., John the Fearless (1966)

Vaughan, R., Philip the Good (1970)

Vaultier, R., Le folklore pendant la guerre de Cent ans d'après les lettres de rémission du Trésor des Chartes (1965)

Verbruggen, J. F., 'Un plan de bataille du duc de Bourgogne (14 septembre 1417) et le tactique de l'époque', Rev. Internationale d'hist. militaire, xx (1959), 443–51

*Vic, C. de and Vaissète, J., Histoire générale de Languedoc, n.e., 16 vols (1874–1905)

Vickers, K. H., Humphrey, Duke of Gloucester. A Biography (1907)

Victoria History of the Counties of England (1899–in progress)

*Vielliard, J., 'Les journées parisiennes de mai — juin 1418 d'après des documents des archives de la couronne d'Aragon', ABSHF (1940), 125–53

Vuitry, A., Études sur le régime financier de la France avant la Révolution de 1789, n.s., 2 vols (1878–83)

Walker, S. 'Political saints in later medieval England', The MacFarlane Legacy. Studies in Later Medieval Politics and Society, ed. R. Britnell and A. J. Pollard (1995), 77–106

Walker, S., 'Janico Dartasso: Chivalry, Nationality and the Man-at-Arms', History, n.s. lxxxiv (1999), 31–51

Walker, S., 'Rumour, sedition and popular protest in the reign of Henry IV', Past & Present, clxvi (2000), 31–65

Walker, S., 'The Yorkshire risings of 1405: texts and contexts', in Dodd and Biggs, Establishment of the Régime (2003), 161–84

Walker, S., 'Remembering Richard: History and memory in Lancastrian England', Political Culture in Later Medieval England, ed. M. J. Braddick (2006), 183–97

Warner, M., 'Chivalry in action: Thomas Montagu and the war in France, 1417–1428', Nottingham Med. Studies, xlii (1998), 146–73

Watt, D. E. R., A Biographical Dictionary of Scottish Graduates to A.D. 1410 (1977)

Watt, H., '“On account of the frequent attacks and invasions of the Welsh”: the effect of the Glyn Dŵr rebellion on tax collection in England', in Dodd and Biggs, Rebellion and Survival (2008), 48–81

Waugh, W. T., 'Sir John Oldcastle', EHR, xx (1905), 434–56, 637–58

Waugh, W. T., 'The administration of Normandy, 1420–22', Essays in Medieval History presented to Thomas Frederick Tout, ed. A. G. Little and F. M. Powicke (1925), 349–59

Weske, D. B., Convocation of the Clergy (1937)

Williams, E. C., My Lord of Bedford, 1389–1435 (1963)

Wisman, J. A., 'L'éveil du sentiment national au moyen age: la pensée politique de Christine de Pisan', Revue historique, cclvii (1977), 289–97

Wolff, P., 'The Armagnacs in southern France (14th–15th centuries)', BIHR, xx (1945), 186–91

Wolff, P., Commerces et marchands de Toulouse (vers 1350–vers 1450) (1954)

Wright, N., Knights and Peasants. The Hundred Years War in the French Countryside (1998)

Wright, T. E. F., 'Henry IV, the Commons and the recovery of royal finance in 1407', Rulers and Ruled in Late Medieval England. Essays presented to Gerald Harriss, ed. R. E. Archer and S. Walker (1995), 65–81

Wylie, J. H., History of England under Henry IV, 4 vols (1884–98)

Wylie, J. H., 'Notes on the Agincourt Roll', Trans. Roy. Hist. Soc., 3rd series, v (1911), 104–40

Wylie, J. H. and Waugh, W. T., The Reign of Henry V, 3 vols (1914–29)

Диссертации

Bergeron, H., 'Les d'Abzac pendant la guerre de cent ans. Stratégie et engagements d'une famille en Périgord' (Paris IV Sorbonne, 2012)

Ditcham, B. G. H., 'The employment of foreign mercenary troops in the French royal armies' (Edinburgh University, 1978)

Durrieu, P., 'Bernard VII, Comte d'Armagnac (1391–1418)' (École des Chartes, 1878)

Martinière, J. Machet de la, 'Les guerres anglaises dans l'ouest et le centre de la France' (École des Chartes, 1899)

Phillpotts, C. J., 'English policy towards France during the truces, 1389–1417' (Liverpool University, 1984)

Wilson, F. C., 'Anglo-French relations in the reign of King Henry IV of England, 1399–1413' (McGill University, 1973)

Wright, T. E. F., 'Royal finance in the latter half of the reign of Henry IV of England' (Oxford University, 1984)

Электронные базы данных

Европейская база данных по государственным финансам

http://www.le.ac.uk/hi/bon/ESFDB

Институт истории права, Парламент (XV в.); Парламент в Пуатье

http://www.ihd.cnrs.fr

Национальный архив. Старинные петиции

http://www.nationalarchives.gov.uk

Солдат в позднесредневековой Англии

http://icmacentre.ac.uk/soldier/database

Примечания

1

Doggerel, или doggrel, — поэзия с нерегулярным ритмом и рифмой, часто преднамеренно, для пародийного или комического эффекта.

(обратно)

2

Chron. R. St-Denis, ii, 754–8. Palace: Guerout (1949–51).

(обратно)

3

Жильбер де Мец (фр. Guillebert de Metz, около 1390/91 — после 1436) французский писец и переписчик книг первой половины XV века. В своей мастерской он скопировал многочисленные рукописи, и эти копии затем были иллюминированы известными в то время художниками-миниатюристами из Фландрии.

(обратно)

4

Жиль де Бувье Берри (фр. Gilles de Bouvier Berry, ок. 1386 года — ок. 1457) — французский хронист.

(обратно)

5

Guillebert de Metz, 'Description', 160, 232–4; Chron. Bourbon, 269–70; Cagny, Chron., 127–8; Héraut Berry, Chron., 3.

(обратно)

6

Клаус Слютер (Claus Sluter, ок. 1340–1406) — значительный скульптор Северной Европы XIV–XV веков, один из основоположников "северного реализма".

(обратно)

7

Донато ди Никколо ди Бетто Барди (итал. Donato di Niccolò di Betto Bardi; 1386–1466) — итальянский скульптор эпохи Возрождения флорентийской школы.

(обратно)

8

Deschamps, Oeuvres, v, 51–2. Economy: Fourquin, 273–89; Geremek (1968), 92, 123.

(обратно)

9

Chron. R. St-Denis, ii, 692–6, iii, 142–4, 350; Baye, Journ., i, 35–6, ii, 287. J.-N. Biraben, Les hommes et la peste en France et dans les pays européens et méditerranéens (1973), 119, 364; Dupâquier et al., 326–7; *Vic, Hist. gén. Lang., x, 1901–3 (example of Carcassonne). Tax farmers: e.g. BN Fr. 25707/480 (Caen); Doc. Amiens, iii, 90–101 (esp. 90, 91, 94), 135, 146–51 (esp. 147), 195–202 (esp. 201); and generally, Rey, i, 61–3, 269, 275, 285–6, 289, 399, Nieuwenhuysen, ii, 294–6.

(обратно)

10

H. St-Pol: Bournon (1879), 73–7; Rey, ii, 23–8. Chancery: Morel, 80–4, 115–17. Louvre: Sauval, ii, 17; Berty, i, 125–7, 160–1. Châtelet: Batiffol (1896–7), lxi, 245–51, 255–64. Palace: Guerout (1949–51), ii, 122–84; Dupont-Ferrier (1933 [1]), 54.

(обратно)

11

Favier (1974), 108–10. D. of Berry: Chron. R. St-Denis, iv, 522; и см. сентябрьскую страницу календаря Très Riches Heures, на которой, вероятно, изображен Бисетр, а не как обычно утверждается Saumur. D. of Burgundy: Petit (1909), 26–42.

(обратно)

12

Guillebert de Metz, 'Description', 200; Contribuables, 22–3, 37 (roll of 1421); Favier (1974), 93–113; L. Mirot (1919), 157–8, 166–8.

(обратно)

13

Coville (1888), 94–5; David, 55–64; Guillebert de Metz, 'Description', 199; Menagier de Paris, 99. Alttöting: Paris 1400, 174–5.

(обратно)

14

Ord., vii, 510 (quotation); Favier (1974), 269–81; Geremek (1968), 119–21, 136; Geremek (1976), 30–4, 189–90, 285–93; Guillebert de Metz, 'Description', 232–3 (rooms, taverns, beggars).

(обратно)

15

Ord., v, 685–7 (1383 measures); Favier (1974), 251–64.

(обратно)

16

Coville (1888), 101–5, 108–9; Favier (1974), 37–40; Fagniez, 131–2; M. Saint-Léon, Histoire des corporations de métiers (1941), 213; Lespinasse, Métiers, i, 259–61; Lombard-Jourdan, 127. Quantities: Guillebert de Metz, 'Description', 232–3. Broadly comparable figures are given by the Menagier de Paris, 170–1. Privileges: Ord., vi, 685, vii, 179–80. Jouvenel: Hist., 250.

(обратно)

17

Batiffol (1896–7), lxi, 258–64; Geremek (1976), 23–9; Favier (1974), 22, 26.

(обратно)

18

Шатле: Batiffol (1896–7), lxi, 231. Малый Шатле: Chron. R. St-Denis, i, 100. Лувр: Berty, i, 125–7, 162. Бастилия: Chronographia, iii, 49–50.

(обратно)

19

Summary, with references, in Sumption, iii, 53–60, 395–6, 402–5, 442–9, 490–2, 535–6, 846–7.

(обратно)

20

Bonet, L'apparicion Maistre Jean de Meun, ed. I. Arnold (1926), 14; Deschamps, Oeuvres, v, 224–5.

(обратно)

21

Карл VI: Songe Véritable, 231, 242–4. Герцог Беррийский: Autrand (2000 [2]), 311–12; Menagier, 170–1. Герцог Бурбонский: Chron. Bourbon, 272.

(обратно)

22

Chron. R. St-Denis, iii, 146; Pisan, Livre des fais, i, 146. Revenues: Nieuwenhuysen, i, 167–8, 191–2; Vaughan (1962), 227–33. Цифры не включают королевские гранты, королевские налоги и займы. Предполагаемое увеличение налогооблагаемой базы в военное время основано на герцогских налогах, собранных в 1397 году для Никопольского крестового похода: см. Vaughan (1962), 232–3.

(обратно)

23

Pocquet (1939 [2]), 131–4, 135–40; Pocquet (1940–1), 119; Nieuwenhuysen, i, 167, 194–5, ii, 378 (yields fell after 1397, ibid., ii, 289–303); Vaughan (1962), 227–30.

(обратно)

24

Rey, ii, 594–5, 596–8; Lacour (1934 [3]), 236–42; Froissart, Chron. (KL), xiv, 63 (quotation). Лангедок: Ord., viii, 434–5; Hist. Gen. Lang, ix, 986–7, x, 1072–3; AN J188B/15 (regrant, Feb. 1402); AN J382/17 (revenues). Королевские налоги: Choix de pièces, i, 243–5; Figures from AN KK250 and Rey, ii, 597–8.

(обратно)

25

Изабелла: сбалансированная оценка в Gibbons. Симптомы короля: Chron. R. St-Denis, ii, 404–6, 486. Ресурсы: Kimm, 40–4, 46–8, 85–114; Rey, ii, 178, 179–80; Thibault, 236–45, 254–6, 261–2, 267–8. Людвиг Баварский: Thibault, 318–20, 370–1; Collections du trésor royal, 38–40, *493–6; cf. Buonaccorso Pitti, Cronica, ed. A. Bacchi de la Lega (1905), 94; Rey, ii, 190–1, 305.

(обратно)

26

Jouvenel, Hist., 186; Rey, ii, 579–80, 582–8, 590–3.

(обратно)

27

Songe Véritable, 292, 302–3; Chron. R. St-Denis, iii, 758; Philippe de Mézières, La songe du vieil pélerin, ed. G. W. Copland (1969), ii, 466–9; Deschamps, Oeuvres, vii, 120–1; *L. de Carbonnières, La procédure devant la chambre criminelle du Parlement de Paris au xive siècle (2004), 816–17; Chron. R. St-Denis, iii, 36, 738; Pisan, Livre des fais, i, 172–4; ibid., Livre corps policie, 46; Jouvenel, Hist., 88, 96; Baye, Journ., ii (1888), 294.

(обратно)

28

Статус: Ord., vii, 530–8; Froissart, Chron. (KL), xv, 49. Resources: BN Fr. n.a. 3653/406, 407; *Jarry, 26–7, *392–406, *418; Rey, ii, 602–3.

(обратно)

29

Jarry, 82–6, 91, 93, 103–6, 125–6, 230; Nordberg, 15–16; Pièces rel. à Louis d'Orléans, 78–82; Ord., vii, 471–2.

(обратно)

30

Choix de pièces, i, 140–2; Valois (1896–1902), iii, 126–36, 150–84, 190–200, 229–37; *Jarry, 439–43; Lehoux (1966–8), ii, 384–6; Jouvenel, Hist., 135 ('hatreds …'); Ehrle, 'Neue Materialen', vii, 93–4 ('certain people …').

(обратно)

31

'Docs. Luxemb.', nos 45, 50–1, 75, 97–8.

(обратно)

32

Gall. Reg., iii, no. 13375; Chron. R. St-Denis, ii, 648–50; Lalande, 77–81, esp. 78; Jarry, 219.

(обратно)

33

Chron. R. St-Denis, ii, 678, 684, 692; Lehoux (1966–8), ii, 416–17; AN J517/2A; Salmon, 'Lamentacions', 47–8. Бегство от чумы: Itin. Ph. le Hardi, 286–93; Lehoux (1966–8), ii, 416n1, iii, 487–9; Troubat, ii, 813. Philip at court: *Cartellieri (1910), 151; Itin. Ph. le Hardi, 291–314; 'Séjours', 485–90.

(обратно)

34

Перигор: *Dessalles, 8–68, 77–96; 'Petite chron. Périgueux', 317, 324. Шато-Тьерри: Ord., viii, 383–4, 448–9, ix, 261–4, 696. Порсьен: Jarry, 234. Куси: Lacaille; Jarry, 240–2; Chron. R. St-Denis, iii, 210; Petit, 'Seconde justification', 26. Привилегия: Ord., viii, 331–2, 405. Налоги: Coville (1932), 360–2; Nordberg, 20–3. Receipts: Nordberg, 22; Rey, ii, 603.

(обратно) name="n_35">

35

Замки: Mesqui (1987–8), 134–59, 204–19, 281–93; Deschamps, Oeuvres, i, 269. Парижские резиденции: Ribéra-Pervillé (1980); Alexandre (quote at 377); Menagier, 171. Двор: Gonzalez, 65, 145, 309–10. Перо Ниньо: Victorial, 236.

(обратно)

36

Финансовые департаменты: Nordberg, 53–4, 55–6, 66. Сборщик (Жан де ла Клош): Coll. Bastard d'Estang, nos 268–9, 289, 308; Gall. Reg., iv, no. 16905. Монтегю: Borrelli de Serres, iii, 323–5; Jassemin, 344; Merlet, 262–4; Gall. Reg., iv, no. 16977. Бальяжи, капитанства: Demurger, 158–61; Nordberg, 39–52; Gall. Reg., iv, 16481, 17057, 17081; Gonzalez, App., 535–8. Christine de Pisan, Mutacion, iv. 77.

(обратно)

37

See Montreuil, Opera, i, 53–61. Корби: 'Remontrances', 434–5 (Arts. 48–9) (все показатели пересчитаны в турские ливры). Бурсье: *Sauval, iii, 271, 320, 327, 328, 654; Deschamps, Oeuvres, v, 49. Рагье: 'Remontrances', 424–5 (Arts. 9–11). Монтегю: Chron. R. St-Denis, iv, 268–70; Baye, Journ., i, 291–2; Rey, ii, 581–2; Merlet, 270–3; Songe Véritable, 259–61.

(обратно)

38

Moranvillé, 494–9, *506; Reichstagsakten, iii, nos 213–18, 223, iv, no. 187; Chron. R. St-Denis, ii, 762, 766; 'Docs. Luxemb.', no. 110; Jarry, 238–9.

(обратно)

39

Герцог Гельдерна: Vaughan, 97–101; Gedenkwaardigheden, iii, 238–41; 'Docs. Luxemb.', nos 99, 104–5; Chron. R. St-Denis, iii, 8–10, 12; Jouvenel, Hist., 146; Reichstagsakten, iv, no. 297. Emissary: Reichstagsakten, iv, nos 294–6, 298, v, 153–6. Обручение: см. *Valois (1896–1902), iii, 241n1.

(обратно)

40

Туль: Reichstagsakten, iv, no. 300; 'Docs. Luxemb.', nos 111–12. Турне: Extr. Reg. Tournai, i, 51. Luxembourg: Vaughan (1962), 102–4; Schoos, 141–2; Nordberg, 171–2; Jarry, 273–5; 'Doc. Luxemb.', no. 119; Chron. R. St-Denis, iii, 42–4; Monstrelet, Chron., i, 35.

(обратно)

41

Itin. Ph. le Hardi, 314; 'Geste des nobles', 108; Choix de pièces, i, 212–13; Chron. R. St-Denis, iii, 10–12, 18. Папство: Choix de pièces, i, 203–7; Chron. R. St-Denis, ii, 766–8; Alpartil, Chron. Actit., 120–1; Ehrle, 'Neue Materialen', vii, 172–5; Valois (1896–1902), iii, 243–4; Reichstagsakten, v, nos 154–5.

(обратно)

42

Itin. Ph. le Hardi, 318; Ehrle, 'Neue Materialen', vii, 255; Valois (1896–1902), iii, 252–3; Choix de pièces, i, 212–13. Парламент: Autrand (1981), 121, 124; Montreuil, Ep. 38, Opera, i, 60.

(обратно)

43

Филипп: AD Côte d'Or B1528, fols 44vo–45, B1532, fols 157vo–158vo, 263; B1538, fol. 120; B11736; BN Coll. Bourgogne 54, fol. 55; Itin. Ph. le Hardi, 319–20. Людовик: Chron. R. St-Denis, iii, 14; Jarry, 261–2; BN Fr. n.a. 3640/395.

(обратно)

44

AN J359/23; Chron. R. St-Denis, iii, 16–18; Chronographia, iii, 192–3; Choix de pièces, i, 220–6.

(обратно)

45

Ord., viii, 484–6, xii, 205–6.

(обратно)

46

Осада: Chron. R. St-Denis, iii, 20–2; Alpartil, Chron. Actit., 132. Сцена в коридоре: Ehrle, 'Neue Materialen', vii, 204–8; Choix de pièces, i, 228; Chron. R. St-Denis, iii, 20–4. Компромисс: Choix de pièces, i, 227–39. Отъезд: Itin. Ph. le Hardi, 322–3.

(обратно)

47

О отвратительный монстр (лат.).

(обратно)

48

*Cartellieri (1910), 151 (Берри); Jouvenel, Hist., 141–2; Froissart, Chron. (KL), xvi, 211–12 (беженцы); Chron. R. St-Denis, ii, 716; Martinière (1913), 340 (Карл VI). Wider public: Froissart, Chron. (KL), xvi, 211–12; Creton, 'Metr. Hist.', 382, 410; Deschamps, Oeuvres, vi, 133–4, 184–5; Pisan, Advision, 112–13; Taylor (2004).

(обратно)

49

Миссия Френеля: Ord., viii, 356–7; Foed., viii, 98; Chron. R. St-Denis, ii, 730–2; Le Bis, 'Dossier', nos 5–6. Гарнизоны: BN Fr. 32510, fols 338–338vo, Fr. n.a. 20027/194, 216; Ord., viii, 356–7; BN Coll. Doat 208, fols 118–118vo. Флот: Foed., viii, 123; PRO E403/564, mm. 9, 10. Шотландцы: Choix de pièces, i, 188. Albret: *Martinière (1913), 339.

(обратно)

50

Select Cases, vii, 123–4; Foed., viii, 255–6.

(обратно)

51

Foed., viii, 165–6, 168–70; Select Cases, vii, 111–14; Black Book Winchester, 6; St Albans Chron., ii, 284–96; Great Chron. London, 77–83; Usk, 88, 90–2; Eulogium, iii, 385–7; Chron. traïson et mort, 229–51; Literae Cantuarienses, ed. J. B. Sheppard (1887–9), iii, 73–5; Anglo-Norman L., nos 64, 66; Copinger, 73–4.

(обратно)

52

St Albans Chron., ii, 298–300; Usk, Chron., 88–90; Hist. Vitae, 160–1; Eulogium, iii, 387; Great Chron. London, 83; Proc. PC, i, 111–12. Frisby: Eulogium, 391–2.

(обратно)

53

Foed., viii, 108–9; Le Bis, 'Dossier', nos 6–7.

(обратно)

54

Jouvenel, Hist., 143; Proc. PC, i, 102–3. В Лелингеме: Chron. R. St-Denis, i, 343, ii, 74–6.

(обратно)

55

Montreuil, Ep. 194, Opera, i, 280–1. Название: Choix de pièces, i, 188; Le Bis, 'Dossier', nos 11 [7, 8], 16 [1].

(обратно)

56

Choix de pièces, i, 189.

(обратно)

57

Генрих в Париже: Sumption, iii, 857; Monstrelet, Chron., i, 60. Представительство: Chron. traïson et mort, 74 (был также представлен герцог Беррийский, но его представитель уже некоторое время находился в Англии: ibid.; AN KK254, fol. 22vo). Контакты: Monstrelet, Chron., i, 60–1. Конференция: Eng. Med. Dipl. Practice, no. 132; Le Bis, 'Dossier', nos 15, 17, 19 [4]; Foed., viii, 132, 142, 144–5.

(обратно)

58

Le Bis, 'Dossier', nos 5–11, 18, 19 [3]; Proc. PC, i, 118, 134; Usk, Chron., 102–4, 106–14; Foed., viii, 108, 164; 'Relation', 174–5; Choix de pièces, i, 193–7. Присвоение приданого: Steel, 145.

(обратно)

59

Bower, Scotichron., viii, 62; Wyntoun, Orig. Chron., vi, 379; Acts Parl. Scot., i, 572. О Олбани: M. Brown (1998), 76–92.

(обратно)

60

Bower, Scotichron., viii, 30–2; Roy. Lett., i, 23–5; Foed., viii, 153–4; M. Brown (1998), 101–2, 104–5. Эдинбургский замок: Exch. R. Scot., iii, 515. О Дуглсе: Boardman (1996), 223–6.

(обратно)

61

Лелингем: Sumption, iii, 676–7. Treaty of Paris: Chaplais, Eng. Med. Dipl. Practice, no. 58 (p. 85); Foed., vii, 850, viii, 17–18, 35–6, 50–1, 54–7, 65–6, 69–70, 72; Cal. Doc. Scot., iv, no. 520. Мартовские дни: Rot. Scot., ii, 132–3, 149–50; Foed., viii, 17, 69–70, 72–4; PRO E364/31, m. 1d (Элхем), E101/320/19; Cal. Doc. Scot., iv, nos 491–3; Chaplais, Eng. Med. Dipl. Prac., no. 707–8; Neville (1998), 79–83; Major, Greater Britain, 47.

(обратно)

62

Перемирие: Cal. Doc. Scot., iv, no. 520; Roy. Lett., i, 5–6. Рейды: St Albans Chron., ii, 278–80; Cal. Doc. Scot., iii, no. 542; Foed., viii, 107–8; Roy. Lett., i, 13. Переговоры: Roy. Lett., i, 8–15; Foed., viii, 113; Proc. PC, i, 123, ii, 41. Планируемая кампания: Parl. Rolls, viii, 36–7 [80].

(обратно)

63

Foed., viii, 155–7; Bower, Scotichron., viii, 34; St Albans Chron., ii, 302; Usk, Chron., 98–100; Eulogium, iii, 387; Lib. Pluscard., i, 340–1. Поставки: CCR 1399–1402, 168–9; A. L. Brown (1974), 49–52. Встреча: Proc. PC, i, 169; Parl. Rolls, viii, 163 [16]. Номера: PRO E364/34, m. 4d. Мартовские дни: Neville (1998), 97–8, 101–2. Рейды: Usk, Chron., 100; Hardyng, Chron., 357; Roy. Lett., i, 63–4.

(обратно)

64

Choix de pièces, i, 188–97; BN PO 1072/Essarts/50, 57, 58. On John Forrester (the master), D. Watt, 194–7.

(обратно)

65

Select Cases, vii, 114–15; Foed., viii, 159–60; Parl. Rolls, viii, 104–5, 136–7, 145–6 [15–16, 77, 105, 107], 161 [12]; St Albans Chron., ii, 304; Eulogium, iii, 388–9; CPR 1399–1401, 359, 370, 386, 418, 435, 555; Foed., viii, 159–69, 181–2.

(обратно)

66

Судебные инны (Inns of Court; иннс-оф-корт) — традиционная форма самоорганизации адвокатского сообщества в Англии и Уэльсе.

(обратно)

67

J. E. Lloyd, 8–17, 24–5; Davies, 145–9; Споры между сэром Ричардом Скроупом и сэром Робертом Гросвенором при дворе, ed. N. H. Nicolas (1832), i, 254; St Albans Chron., ii, 304.

(обратно)

68

St Albans Chron., ii, 304; Hist. Vitae, 168.

(обратно)

69

Parl. Rolls, viii, 136–7, 144–6 [77, 101–7]; Statutes, ii, 124–5, 129; Foed., viii, 184–5.

(обратно)

70

'Relation', 170–5, 176–81; Anglo-Norman L., no. 410; Chron. R. St-Denis, ii, 752.

(обратно)

71

Roy. Lett., i, 52–3; Foed., viii, 166, 167–8, 185–6; Proc. PC, i, 172, ii, 52–4, 127; Cal. Signet L., nos 30–1; PRO E404/16/708. Французы были в Шотландии к маю: Exch. R. Scot., iii, 516. Смерть Дугласа: Bower, Scotichron., viii, 34.

(обратно)

72

CPR 1399–1401, 37, 155, 158; Foed., viii, 181–2; Anglo-Norman L., no. 244; Proc. PC, i, 148–9, ii, 59–60.

(обратно)

73

Usk, Chron., 128; 'Ann. O. Glyn Dŵr', 150–1; 'MS Harleian 1989', 284; Anglo-Norman L., nos 247; Roy. Lett., i, 69–72; Issues Exch., 283; Proc. PC, i, 145–8; Foed., viii, 209.

(обратно)

74

Proc. PC, i, 151–3, ii, 54–6, 134; Anglo-Norman L., nos 226–8, 235–6, 238, 244; *H. Owen and J. B. Blakeway, History of Shrewsbury (1825), i, 181–2; 'Ann. O. Glyn Dŵr', 151; Usk, Chron., 144–6, 149–53; Foed., viii, 225–6; Proc. PC, ii, 59–60.

(обратно)

75

Given-Wilson (1986), 94; T. E. F. Wright, 67; Proc. PC, i, 154, ii, 57.

(обратно)

76

Ущерб от войны в Уэльсе: Davies, 215–16, 258–9; Rees, 273–80; H. Watt, 53–81. Домены: Proc. PC, ii, 10; Somerville, i, 161–5; Castor, 28–30. Таможня: Ormrod (1999 [1]), 159–62, figs. 8.1, 8.3.

(обратно)

77

Rec. Convoc., iv, 194; Parl. Rolls, viii, 30 [65], 101 [9], 175–6 [28], 197 [65], 330 [15], 423 [17]. Land tax: Sel. Docs. English Const. Hist., 213–14; CFR 1399–1405, 251–64.

(обратно)

78

Proc. PC, i, 154, ii, 57, 58, 64–5; Ormrod (1995), 147, fig. 23. Для общих расходов двора, Given-Wilson (1986), 94.

(обратно)

79

Parl. Rolls, viii, 255 [49] (котировка). Финансы: PRO E364/37, m. 6 (Уск); Parl. Rolls, viii, 254–6 [49]; Grummitt, 278–80, 283–5. Накопленные долги включают недобранную талью.

(обратно)

80

Приданое: Steel, 81–2, 145. Конфискации: Proc. PC, i, 108, 112. Армия в 1400: A. L. Brown (1974), 48–9, 53; Steel, 83–4. Займы: Foed., viii, 245; Proc. PC, ii, 72–6; Steel, 86–7, 132–48. Безнадежные долги: Proc. PC, i, 151–2, ii, 57–9; Roy. Lett., i, 73–6; Steel, 106–7.

(обратно)

81

Gower, Works, iii, 480–92. Cf. Sumption, iii, 775–7.

(обратно)

82

Bell et al., 65, 73, 75–7, 95–6; Copinger, 74, 75.

(обратно)

83

Keen (1991), 129–35; Gower, Works, iii, 484 (ll. 99–101); Hoccleve, Regement, 32 (ll. 869–75).

(обратно)

84

Ord., viii, 418–20; Parl. Rolls, viii, 98; Foed., viii, 186–7; PRO E364/34, m. 3.

(обратно)

85

Isabelle: 'Relation', 180; Foed., viii, 152–3 (под ошибочным годом, см. Cal. Signet L., no. 42), 194–5. Финансы: Proc. PC, i, 143–5, 155, 159–64; Anglo-Norman L., no. 331; Usk, Chron., 144.

(обратно)

86

Foed., viii, 194–6, 217–19; Itin. Ph. le Hardi, 315; Monstrelet, Chron., i, 33–4; Chron. R. St-Denis, iii, 4–6; Jouvenel, Hist., 145–06. Стоимость: Proc. PC, i, 136–42, 154. Перемирие: Foed., viii, 219–20; Chaplais, Eng. Med. Dipl. Prac., no. 281 (a); PRO C61/108, m. 16; C76/86, m. 12; Choix de pièces, i, 215–20; Le Bis, 'Dossier', no. 28 [4].

(обратно)

87

Bower, Scotichron., viii, 38–40; Acts Parl. Scot., i, 221–2. Политический фон: Boardman (1996), 232–43; M. Brown (1998), 103.

(обратно)

88

Proc. PC, i, 168–73; Anglo-Scottish Relations, 1174–1328, ed. E. L. G. Stones (1965), 173–82; Roy. Lett., i, 58–65.

(обратно)

89

CCR 1399–1402, 450; Parl. Rolls, viii, 277–8 [84]; Select Cases, vii, 212–13; *Chron. traïson et mort, 270–1; Bower, Scotichron., viii, 28; Wyntoun, Orig. Chron., vi, 390–1. Посольство Кроуфорда: AN K57/912; BN Fr. 14371, fol. 147–147vo (cf. Eulogium, iii, 394). Кретон: *Dillon, 79–82, 94. Серль: Walsingham, Hist. Angl., ii, 264. Реакция в Англии: St Albans Chron., ii, 316–18, 414; Foed., viii, 255–7, 261, 262–3, 268–9; Issues Exch., 286; *Chron. traïson et mort, 267–77; Select Cases, vii, 151–5, 212; *Storey (1978), 359.

(обратно)

90

Деятельность Кроуфорда: Inv. doc. Ecosse, 34; AN K57/912; KK267, fol. 73vo; PRO E28/26 (22 Mar. 1402); AN J645/36, 48 (списки английских исков); Le Bis, 'Dossier', no. 28 [9], 32; Roy. Lett., i, 218–19; Handelingen (1384–1405), nos 559, 561, 572, 582, 583; Le Canarien, ed. E. Aznar et al. (2008), 76–9. Английская месть: PRO E403/571, m. 27 и увидеть списки исков, AN J645/35 (Франция), PRO C47/32/24 (Кастилия, Фландрия), PRO E30/1280, 1281, 1628 (Фландрия), AD Nord, B546/1509392 (Фландрия). О потерях Ганзы: CPR 1401–5, 133; Roy. Lett., i, 162–3, 208–9. 238–42. Ford, 72–4 (важное исследование) анализирует эти документы.

(обратно)

91

Chron. R. St-Denis, iii, 30–4; Jouvenel, Hist., 148–50. В целом о проблеме: Given-Wilson (2008), 31, 34–5, 38–42; Jarry, 284–5.

(обратно)

92

Ord., viii, 494–6; Baye, Journ., i, 33, ii, 285; Chron. R. St-Denis, iii, 24–6, 28, 36; Jouvenel, Hist., 147. Талья: BN Fr. 14371, fols 146vo–148vo; Chronographia, iii, 198–9. Франко-шотландское вторжение: Foed., viii, 257; Chron. R. St-Denis, iii, 104 (не в том году). Эйли: Froissart, Chron. (KL), xv, 333.

(обратно)

93

Chron. R. St-Denis, iii, 26–8, ii, 285; Baye, Journ., 34–6; Itin. Ph. le Hardi, 324–5. Призы: Le Bis, 'Dossier', no. 28 [9]. Эйли: Monstrelet, Chron., ii, 119. Эссар: BN Fr. 31920, fol. 104.

(обратно)

94

Itin. Ph. le Hardi, 325–6; Jouvenel, Hist., 147; Chron. R. St-Denis, iii, 28, 34.

(обратно)

95

Chron. R. St-Denis, iii, 6; Ord., viii, 518–19 (провозглашен 3 июля); Baye, Journ., i, 37, ii, 285; Choix de pièces, i, 240–3.

(обратно)

96

Monstrelet, Chron., i, 43–9; Chron. R. St-Denis., iii, 56–8.

(обратно)

97

St Albans Chron., ii, 316, 320–2, 338; Usk, Chron., 158–60; 'Ann. O. Glyn Dŵr', 151 (не в том году); Hist. Vitae, 172; Foed., viii, 279; Parl. Rolls, viii, 162 [13]. Поражение Мортимера: Eulogium, iii, 398; Orig. Letters, Ser. II, i, 24–6. Сбор Личфилде: Proc. PC, i, 185–6; Foed., viii, 264–5.

(обратно)

98

PRO E364/42, m. 4 (Скроуп) (гарнизоны); Foed., viii, 271–3.

(обратно)

99

Eulogium, iii, 389–94; Select Cases, vii, 126–8; *Storey (1978), 353–71; Foed., viii, 255–7, 261, 262–3, 268–9; *Chron. traïson et mort, 267–77.

(обратно)

100

PRO E403/573, mm. 1, 11, 24 (8 апр., 11 мая, 21 июля); CPR 1401–5, 124; Chron. R. St-Denis, iii, 104–6. Численность французов: Hist. Vitae, 174.

(обратно)

101

Шотландцы: St Albans Chron., ii, 322–6; Proc. PC, i, 187–8; Bower, Scotichron., viii, 42–4. Уэльс: 'Ann. O. Glyn Dŵr', 151–2; Usk, Chron., 160–2; Hist. Vitae, 173–4; Proc. PC, ii, 70–1.

(обратно)

102

Cal. Doc. Scot., iv, 402–3; Foed., ix, 25–6; Parl. Rolls, viii, 162 [14]; St Albans Chron., ii, 328–34; Bower, Scotichron., viii, 44–8. Французские погибшие (основанные на данных выживших): Chron. R. St-Denis, iii, 44–6; Jouvenel, Hist., 148; Chronographia, iii, 203. О Свинтоне: ODNB, liii, 514–15.

(обратно)

103

Cal. Doc. Scot., iv, 402–3; Parl. Rolls, viii, 163 [14–16].

(обратно)

104

Эссар: Chron. R. St-Denis, iii, 44; BN Fr. 31920, fol. 104. Эйли: Foed., viii, 393; BN PO 1502/Heilly/6. Дуглас: Chron. R. St-Denis, iii, 44–6; Cal. Doc Scot., iv, nos 737, 762; Foed., viii, 519, 520, ix, 8; M. Brown (1998), 106–7. Действия в низменностях: Foed., viii, 289–90; Bower, Scotichron., viii, 48–50. Мердок из Файфа: Balfour-Melville (1936), 65–6.

(обратно)

105

PRO 364/42, m. 4 (Скроуп) (перемирие); Foed., viii, 321–2, 332, 345, 363–4, 368–72, 384–6; Ant. Kal., ii, 271; Roy. Lett., ii, 37–40.

(обратно)

106

Law and Custom of the Sea, i, 112–14; introduction to Sel. Pleas Admiralty, i, pp. xiv — liv; examples at Cal. Inq. Misc., vii, no. 270; cf. nos 196, 227, 254, 276, 278. О инцидентах с пиратами до 1402 года см. AN J645/17 (items 12, 13, 15, 24, 25, 51). Long: CPR 1408–13, 316, 318; BL Add. MS 20462, fol. 148vo; PRO E403/608, m. 2 (15 May); St Albans Chron., ii, 596–8. Neutrals: Ford, 65, 78. Инцидент с Christopher: Hanserecesse, v, nos 130, 440 [10]; Cal. Inq. Misc., vii, no. 455; CCR 1413–19, 24–5. Ганзейские убытки: T. H. Lloyd (1991), 112–13. Кастильцы: PRO C47/32/24a. Ford, 65, 74–7, 78 анализирует эти документы; cf. Pistono (1975), 323–7.

(обратно)

107

Уэст-Кантри (англ. West Country, букв. Западная страна) — неофициальное название области на юго-западе Англии, приблизительно соответствующей современному региону Юго-Западная Англия. Название часто используется по отношению к прежним графствам Корнуолл, Девон, Дорсет и Сомерсет, а также городу Бристоль. В область часто включают графства Глостершир и Уилтшир.

(обратно)

108

Арсенал в Руане: Doc. Clos des Galées, i, 67–73. Английские королевские корабли: Sumption, iii, 376–7; PRO E101/43/6, 7. Фрахт: Sumption, iii, 378, 542. Aренда в 1406: Parl. Rolls, viii, 332–4, 404–6 [20–6, 142], 423–4 [19]; Foed., viii, 437–8, 455–6.

(обратно)

109

Дартмут: CPR 1388–92, 338. Хоули: CPR 1401–5, 114, 198, 274, 298; CCR 1402–5, 199; Roy. Lett., i, 270–3; Ford, 66, 69–70, 72, 76; Pistono (1979), 147–8; ODNB, xxv, 968–9; HoC., iii, 328–32; Kingsford (1925), 83–4, 85–7. Гарри Пэй: CCR 1402–5, 24, 91, 109, 203, 339; CPR 1401–5, 131, 357, 360–1, 364, 424, 425; Cal. Inq. Misc., vii, no. 227; Victorial, 206; St Albans Chron., ii, 406–8, 464, 498. Спайсеры: CCR 1399–1402, 412, 546–7; CCR 1402–5, 27, 70, 76, 100; CPR 1401–5, 277, 283, 424; Roy. Lett., i, 113; PRO SC1/43/136, 49/130; Cal. Inq. Misc., vii. 254; Ford, 71–3; HoC., iv, 428–9. Long: HoC., iii, 620, 621.

(обратно)

110

Бретонцы: Libelle, ll. 159–60. St-Malo: AN J645/36 (items 25–7, 32, 34, 41); J645/36bis (items 2, 4, 5, 11, 13–15, 18, 32, 33, 46). Арфлёр: Cotton MS Galba, 77; Basin, Hist., i, 32. Gravelines: *Varenbergh, 545, 546; Roy. Lett., i, 196; Cotton MS Galba, 78; AD Nord B534/150233, 4; Rec. Ord. Pays-Bas, iii, no. 5 [4]. Fretin: Huguet, 16–24; AN J645/36 (items 20–3, 37); Cotton MS Galba, 76–7; Le Bis, 'Dossier', nos 28 [6], 38 [9]; Monstrelet, Chron., i, 71; Chron. R. St-Denis, iii, 54; Chronographia, iii, 226–7; 'Res gestae', 232; PRO SC1/43/131 (Флаг Шотландии). Янс: Handelingen (1384–1405), nos 599, 600, 602, 606–7, 609, 627; Brandon, Chron., 101; AD Nord B584/1787220 ('пираты'); Paviot, 134–5 (Портофино); Inv. Arch. Ville Bruges, iii, 458 (протекторы).

(обратно)

111

Le Bis, 'Dossier', no. 29.

(обратно)

112

Английские потери: AN J645/48 (Английские иски); Le Bis, 'Dossier', nos 34, 39 [1–5, 9]; CPR 1401–5, 198, 198–9, 199, 228, 238, 276, 277, 281, 283; CPR 1405–8, 228; CCR 1402–5, 45, 94; PRO SC8/44/2186; PRO E101/43/14; AD Nord B528/14994; Cal. Inq. Misc., vii, no. 252; Foed., viii, 284–5, 304. Прибрежные набеги, рыбаки: Chron. R. St-Denis, iii, 52–4; BN PO 283/du Belloy/118 (landing at La Hogue, Nov. 1402); Le Bis, 'Dossier', no. 41 [9, 14].

(обратно)

113

Haegeman, 209–13; Prevenier (1973), 490–1, 493–6.

(обратно)

114

Четыре члена Фландрии ― Гент, Брюгге, Ипр и территория Вольного округа Брюгге (Franc de Bruges).

(обратно)

115

Haegeman, 183, 185–208, 216–28.

(обратно)

116

Фламандские убытки: PRO C47/32/24 (2); PRO E30/1280–1, 1628; AD Nord B546/1509392; AN 645/28, 35; PRO E30/1281 (1403). Ответ: AD Nord B533/150313; Handelingen (1384–1405), nos 564, 566, 578–83, 592–4, 598–9 (краткое изложение их ходатайства в Rec. Ord. Pays-Bas, ii, no. 662); Cotton MS Galba, 466; *Söchting, 196–7 (agreement of 7 Mar. 1403).

(обратно)

117

Handelingen (1384–1405), no. 601, официально подтвержден 30 июня после очередного обострения у короля: Rec. Ord. Pays-Bas, ii, nos 662, 663 [12, 13], 665 (более ранний проект [12 июня] в *Cartellieri [1910], 154–7).

(обратно)

118

Handelingen (1384–1405), nos 597–8, 605, 610–11, 615–16, 617, 620, 625; Foed., viii, 327–8; и меморандум от 10 ноября 1402 г. ('Poins préjudiciables') в *Varenbergh, 543–6, 544–5. Трудности: Prevenier (1961), 181–4; Nordberg, 135–6.

(обратно)

119

Touchard, 87–111, 117; Libelle, ll. 155–6.

(обратно)

120

'Chron. Brioc.', 80–3; Bouchart, Gr. Chron., ii, 238–9; Henneman, 191–3.

(обратно)

121

Брак: 'Chron. Brioc.', 83–5. Регентство: 'Chron. Brioc.', 86.

(обратно)

122

'Lettre de Charles VI … sur la régence'; Chron. R. St-Denis, iii, 40; Itin. Ph. le Hardi, 328–9; David, 175–8; 'Chron. Brioc.', 85–9; Chron. R. St-Denis, iii, 40–2; Preuves Bretagne, ii, 722. 'Absence': Chron. R. St-Denis, iii, 34, 36, 46. Приданное: Monstrelet, Chron., i, 34–5; *Plancher, iii, no. 210; Preuves Bretagne, ii, 470–1.

(обратно)

123

Cal. Signet L., no. 48; Anglo-Norman L., no. 353; Chron. R. St-Denis, iii, 106; Touchard, 110–11; CCR 1402–5, 45.

(обратно)

124

Ord., vii, 530–8; Baye, Journ., i, 207; Reichstagsakten, v, no. 291; Chron. R. St-Denis, iii, 66–8.

(обратно)

125

Chron. R. St-Denis, iii, 76; Jouvenel, Hist., 601–3; Ord., viii, 577–83; *Plancher, iii, nos 211–15.

(обратно)

126

*Dupuy, 201–4; Nordberg, 73–5.

(обратно)

127

Побег: Alpartil, Chron. Actit., 139–40; Chron. R. St-Denis, iii, 70–4; Valois (1896–1902), iii, 329. Совет: BN Fr. 14371, fols 141–141vo (вызов, 28 февраля 1403 г.); Inv. AC Toulouse, i, 102 (запрет в тот же день на проповедь против выхода из послушания); Chron. R. St-Denis, iii, 62–4, 86–102; Vet. Script., vii, 677 and Thes. Nov. Anecd., ii, 1273; Ord., viii, 593–6.

(обратно)

128

Обмен мнениями с Генрихом: Monstrelet, Chron., i, 52–66; AN X1A 8602, fols 174vo. Plans: *Rey, ii, 623–4; Jouvenel, Hist., 156; Reichstagsakten, v, no. 295 [9].

(обратно)

129

Le Bis, 'Dossier', nos 39 [1–2], 40–3, 45; Foed., viii, 305–10, 310–11, 315–16, 318–19.

(обратно)

130

Бюджет: *Rey, ii, 623–4 (во франках, используется как синоним ливров). Italy: Jarry, 293.

(обратно)

131

В ордонансе от 30 января 1404 года о введении тальи (BN Fr. 25708/532) записано, что он "много раз обсуждался, как в нашем присутствии, так и в других местах, между герцогами Беррийским, Бургундским, Орлеанским и Бурбонским". (ср. аналогичные заявления в *Vaissète, x, 1913–17 и BL Egerton Ch., 19). Единственное время, когда король был в здравом уме и все четыре принца находились в Париже, были первые три недели июля 1403 года: см. Itin. Ph. le Hardi, 335; Lehoux (1966–8), iii, 497; Jarry, 286–7; Troubat, ii, 818; Chron. R. St-Denis, iii, 102, 122. Philip's pay-off: AD Côte d'Or 1538, fol. 23vo, 35; Pocquet (1938), 139, 158; Nieuwenhuysen, i, 194–5 (Ann. IV).

(обратно)

132

Chron. R. St-Denis, iii, 104–12; Monstrelet, Chron., i, 71–2; Cochon, Chron., 209; Chronographia, iii, 225–6; St Albans Chron., ii, 382–4; Chronicles of London, 63–4; Eulogium, iii, 395; Foed., viii, 325–6; Cotton MS Galba, 77–8. О Гийоме дю Шатель: Gonzalez, App. 184. Стены Плимута: CPR 1401–5, 346, 353.

(обратно)

133

Bean, 3–11; Hardyng, Chron., 378; Hardyng, Chron., 378 (котировка); PRO C47/22/11 (10), partly calendared in Cal. Doc. Scot., iv, no. 506 (должно быть датировано 1399) (Ed. of Langley).

(обратно)

134

Невиллы: Arvanigian (2003), 82, 119–20, 124–7; Rot. Scot., ii, 161. Финансы: Proc. PC, i, 204–5, ii, 57–9; Steel, 84, 86, 87, 88. Дуглас: Hardyng, Chron., 360.

(обратно)

135

Bower, Scotichron., viii, 50–4; St Albans Chron., ii, 356; Hardyng, Chron., 361; Wyntoun, Orig. Chron., vi, 405–6; Proc. PC, i, 203–4.

(обратно)

136

Контакты с валлийцами: CPR 1401–5, 216, 391; Cal. Doc. Scot., iv, no. 646. Наступление валлийцев: Proc. PC, i, 206–7, ii, 61–3; Orig. Letters, Ser. II, i 14–20, 22–3; Roy. Lett., i, 138–48; Cal. Signet L., no. 930.

(обратно)

137

'Northern Chron.', 281; Bower, Scotichron., viii, 54–6; St. Albans Chron., ii, 358–62; 'Chron. Dieulacres', 177–8; Hardyng, Chron., 351, 361–2; Cal. Signet L., no. 930; Proc. PC, i, 207–9. Lieutenancy: Foed., viii, 291–2. Вербовка: P. Morgan (1987), 212–18. Эдмунд Мортимер: Orig. Letters, Ser. II, i, 24–5.

(обратно)

138

'Chron. Dieulacres', 178–81; St Albans Chron., ii, 362–78, 804–6; Usk, Chron., 168–70; Bower, Scotichron., viii, 56–8; *Kingsford (1913), 281; Eulogium, iii, 396–8; Chronicles of London, 63; Wyntoun, Orig. Chron., vi, 406–9; Waurin, Rec. cron., ii, 62. Призыв Генриха: Foed., viii, 313–14; CPR 1401–5, 294.

(обратно)

139

Bower, Scotichron., viii, 54–6; A. King, 145–6, 147–9; Proc. PC, i, 209–10; *Kingsford (1913), 281; St Albans Chron., ii, 376–8; Foed., viii, 319.

(обратно)

140

Proc. PC, i, 210–16, ii, 54–6; *Kingsford (1913), 282; St Albans Chron., ii, 376–80; Foed., viii, 319; Parl. Rolls, viii, 231 [11]; Roy. Lett., i, 206–7; Rot. Scot., ii, 165; CCR 1402–5, 206; A. King, 145–6, 147–9.

(обратно)

141

Brut, ii, 548 (Стенли); Chrons. London, 63; St Albans Chron., ii, 380; Foed., viii, 320, 323–4, 333; CPR 1401–5, 330; Parl. Rolls, viii, 231–2 [11–14]; 'Some Durham Documents', 199.

(обратно)

142

AN X1A 8602, fols 174vo–175vo (письмо); Baye, Journ., i, 75n; Parl. Rolls, viii, 227–8 [3], 279.

(обратно)

143

Людовик: Jarry, 295–7, 299–301 (Foed., viii, 336, сообщает об отъезде герцога Орлеанского в Гасконь, и относит к 1406 году). План: Cal. Signet L., nos 163; Roy. Lett., i, 167–70; Le Bis, 'Dossier', no. 49; Chron. R. St-Denis, iii, 156–8; Jouvenel, Hist., 156, 161. Дипломатия: Le Bis, 'Dossier', nos 49–51; Cotton MS Galba, 63–81; Roy. Lett., i, 175–6, 200–1; BL Add. Ch. 1397; Handelingen (1384–14055), nos 648–9, 651, 654. В марте 1404 года было предложено провести англо-фламандскую конференцию в апреле, но она была отменена после смерти герцога: Cotton MS Galba, 71; Handelingen (1384–1405), nos 660, 663, 665; AD Nord B533/15016, 150163, 23583, 23876.

(обратно)

144

Жан д'Эспань: Roy. Lett., i, 160–2. Численность: ibid., ii, 15–17. Генрих знал об их присутствии к середине сентября: Anglo-Norman L., no. 284 (ошибочно датирует). O Жане: PRO E403/579, m. 6; Proc. PC, i, 221. Бретонские оруженосцы с таким именем служили в свите Оливье де Клиссона в конце 1370-х годов и у дофина в 1418 году.: Preuves Bretagne, ii, cols. 101, 102, 104, 963.

(обратно)

145

Генрих IV: CPR 1401–5, 267, 293, 295, 298; St Albans Chron., ii, 380. Замки: Proc. PC, i, 217–20; PRO E101/43/13, 24, 35, E364/34, m. 4d (Bold); Orig. Letters, Ser. II, i, 31–2. Французы в Карнарвоне: PRO E101/43/24; Orig. Letters, Ser. II, i, 35–7.

(обратно)

146

Foed., viii, 325–6; St Albans Chron., ii, 386; Walsingham, Hist. Angl., ii, 259–60; Chron. R. St-Denis, iii, 112–14; Jouvenel, Hist., 157; AN X1a 63, fol. 47–47vo (Ла-Рошель). Castilian ships: CCR 1402–5, 203, 257; CPR 1401–5, 360–1, 363, 425–6, 427–8; Cal. Inq. Misc., vii, no. 270; Pistono (1979), 145–7, 154–6.

(обратно)

147

Reichstagsakten, v, no. 295 [9]; Chron. R. St-Denis, iii, 162.

(обратно)

148

Cotton MS Galba, 65, 78; Le Bis, 'Dossier', no. 49; Inv. Ypres, iii, no. 733; CPR 1401–5, 327; Handelingen (1384–1405), nos 603, 605–7; AN J645/53; CCR 1402–5, 222; Chronographia, iii, 230–2. On St-Pol: Sumption, iii, 366–7.

(обратно)

149

Chronographia, iii, 431–3; Extr. Reg. Tournai, i, 55. Ambassadors: Le Bis, 'Dossier', no. 49.

(обратно)

150

Оборона: Parl. Rolls, viii, 237–9 [24–5]; PRO 403/578, m. 1; CPR 1401–5, 318, 328–9. Беркли: Cat. Mun. Berkeley Castle, i, 564; PRO E28/12 (28 Dec.); Proc. PC, i, 81–2.

(обратно)

151

Гасконь: CCR 1401–5, 199, 222; CPR 1401–5, 325; Cal. Signet L., nos 163; Proc. PC, ii, 81; Foed., viii, 348; Eulogium, iii, 398–9; BL Cotton Caligula D IV, fol. 37. Солент: Cochon, Chron., 206–7; Monstrelet, Chron., i, 91–2; Chronographia, iii, 232–3; Chron. R. St-Denis, iii, 118–20 (ошибочно ссылаясь на I. of Thanet); St Albans Chron., ii, 390; Foed., viii, 342–4; Cal. Signet L., no. 931. Военный флот: CCR 1402–5, 185–6, 186; PRO E101/43/15 (флот не вышел к концу декабря 1403 года: Proc. PC, ii, 81–3).

(обратно)

152

Разведка: PRO E28/12 (28 Dec. 1403). Шпионы: PRO E403/578, m. 11. Лже-Ричард: Select Cases, vii, 151–5; St Albans Chron., ii, 414.

(обратно)

153

Большой Совет: Parl. Rolls, viii, 234 [17]. Тайный совет: PRO E28/12 (28 Dec. 1403).

(обратно)

154

Сен-Поль: Chronographia, iii, 232–3; Cochon, Chron., 206–7; Roy. Lett., i, 187; Chron. R. St-Denis, iii, 120. Рейд на Кале: Chron. R. St-Denis, iii, 120, 156–8. Беркли: PRO E101/43/30, E28/12 (28 Dec. 1403); CCR 1402–5, 268; Smyth, ii, 10; CCR 1402–5, 415; Proc. PC, i, 274.

(обратно)

155

Roy. Lett., ii, 15–17 (ошибочно); Orig. Letters, Ser. II, i, 33–4, 35, 37–8; Proc. PC, i, 221, ii, 77–8, 83–4; PRO E403/579, m. 6 (17 июня). Янг и Ханмер: Foed., viii, 356.

(обратно)

156

Рождество: Itin. Ph. le Hardi, 336–7; Lehoux (1966–8), iii, 499; Troubat, ii, 818–19; Chron. R. St-Denis, iii, 122 ('absence'). Совет: Cotton MS Galba, 68; 'Lettres closes Tournai', nos 20–1; BN Fr. 25708/532; BN PO 24/Albret/22; Rey, i, 392; Chronographia, iii, 237; Chron. R. St-Denis, iii, 138–40. Посольства: Roy. Lett., i, 205.

(обратно)

157

Parl. Rolls, viii, 227–8, 229–31, 234, 242–3 [3, 10, 17, 33], *279; CFR 1399–1405, 251–64; Sel. Docs. English Const. Hist., 213–14; Proc. PC, i, 266–70 (доход); Eulogium, iii, 399–400. Расходы на двор: Given-Wilson (1986), 83, 90–2, 93–4, 108.

(обратно)

158

Foed., viii, 348–50 (25 фев.) (более ранний проект от 14 февраля в 'Parl. docs.', 161–2). Cheyne: PRO E28/14/904; BL Add. Ch. 12504; Roy. Lett., i, 225–6; Foed., 350–1; Cotton MS Galba, 124–5.

(обратно)

159

Chronographia, iii, 233–5; Cochon, Chron., 207–8; Chron. R. St-Denis, iii, 170–8; Monstrelet, Chron., i, 80–1; St Albans Chron., ii, 398–406; Chrons. London, 64; Roy. Lett., I, 270–2; CCR 1402–5, 268, 330, 362; CPR 1401–5, 429, 430; Foed., viii, 358; *M. Jones (2006), 105–6, 121–2.

(обратно)

160

Расходы: AD Côte d'Or B1538, fol. 136. Смерть Филиппа: Chron. R. St-Denis, iii, 142–4; *Cartellieri (1910), 159; Itin. Ph. le Hardi, 337; David, 178–82.

(обратно)

161

Vale (1970), 9–10.

(обратно)

162

Статус: Foed., vii, 626–7, 825–6; *E. Perroy, L'Angleterre et le grand schisme d'occident (1933), 414–15. Курбефи patis: BN Coll. Bourgogne 21, fol. 34vo.

(обратно)

163

д'Арпедан: Gonzalez, App., 280–1; Demurger, 262–3. Арманьяк: BN Coll. Doat 208, fols 66–67; 211, fols 8–12 (Парижский отель); AN K56/252, 3 (retainer).

(обратно)

164

Quoted in Vale (1970), 48.

(обратно)

165

Дюрфор: Foed., viii, 117–18, ix, 259; 'Petite chron. Périgueux', 324.

(обратно)

166

PRO E364/51, mm. 2–2d; Vale (1970), App. I, Tables 1, 4–7. Фаррингдон: BL Cotton Caligula D IV, fols 69–71vo; PRO E364/51, m. 2–2d (Фаррингдон).

(обратно)

167

Ресурсы: BL Cotton Caligula D IV, fol. 66 (1401 estimate). Свиты сенешаля (Foed., viii, 117-18) и субсенешалей Ажене (PRO E101/69/2 [302)) и Ландов (PRO E28/10, июль 1401); CPR 1399-1401, 553); гарнизон Фронсака основан на данных 1409 года. (PRO E364/47, m. 3 [Swinburne]); BL Cotton Caligula D III, fol. 141 (Гасконские дворяне, до 1401 года). Деньги: BL Cotton Caligula D IV, fol. 66; Roy. Lett., i, 452. Стоимость Фронсака: Proc. PC, i, 352; PRO E28/23 (25); E101/69/2 (326).

(обратно)

168

Froissart, Chron. (KL), xvi, 213–14; Vale (1970), 32–9 (Байонна); PRO C61/107, m. 6, 12 (Dax, Libourne); Foed., viii, 127–8 (Бордо). Узурпация должности сенешаля Монто, упоминаемая только в Chron. R. St-Denis, iii, 200–2 под 1404 годом, и помилование, дарованное Бордо 10 мая 1401 года за неопределенные "узурпации". (Livre Bouillons, 309) кажется, ссылаются на этот инцидент. Он примирился к 1402 году: BL Cotton Caligula D IV, fol. 69.

(обратно)

169

*Martinière (1913); Froissart, Chron. (KL), xvi, 216–17.

(обратно)

170

*Martinière (1913), 340; Flourac, 7–26; *Vaissète, x, 1888–92; Roy. Lett., i, 440–1. Homage: BN Coll. Doat 208, fols 279–280vo; Chron. R. St-Denis, ii, 776–8. Союз с герцогом Орлеанским: AN K56/25.

(обратно)

171

Без конфискации: см. Roy. Lett., i, 438–9; PRO E28/14 (присяга Жана де Фуа, 22 июля 1403 года). Обязательства, принятые в Париже: Foed., viii, 223; Roy. Lett., i, 448. Шале: Livre des hommages, 73–4 (Peyroat's lands); AD Pyr.-Atl. E421/106; PRO C61/109, m. 11. Бутвиль: AD Pyr.-Atl. E421/106; Inv. AC Périgueux, 93, 94; Roy. Lett., i, 446; Livre des hommages, 37, 73 (Земли Помье); Roy. Lett., i, 446–57 (см. оригинал на BL Cotton Caligula D IV, fols 9, 14, которая сильно повреждена и неточно реконструирована редактором).

(обратно)

172

Дюрфор и другие: PRO E403/564, mm. 13, 14; CPR 1399–1401, 271; PRO E101/69/2 (302) (Завещание Комона). Боуэт, Трейли: Foed., viii, 141–2; PRO E364/34, m. 7 (Боуэт). Угоччионе: PRO E28/10 (28 Aug. 1401); Roy. Lett., i, 439–40.

(обратно)

173

Proc. PC, i, 119; PRO E101/69/2 (308), C61/108, m. 7; CPR 1399–1401, 551; Inv. AC Périgueux, 93; 'Petite chron. Périgueux', 324–5; BN Fr 14371, fol. 147 (акт агрессии); Issues Exch., 297. Инструкции: Foed., viii, 223–5; PRO C61/108, m. 16. Граф Перигора: Inv. AC Périgueux, 93; 'Petite chron. Périgueux', 326, 328, 330, 336, 341. Гурне: PRO E28/10; CPR 1399–1401, 553. Крэддок, Фаррингдон: PRO C61/108, mm. 19, 10. Торп: PRO C61/108, m. 10, 6; HoC., iv, 598–600. Курбефи: PRO E28/9. Дюрфор: Proc. PC, i, 181; BL Cotton Caligula D IV, fol. 31.

(обратно)

174

Ратленд все еще находился в Бордо 27 апреля 1403 года (PRO E101/184/13) но в Англии к 17 мая (CPR 1401–5, 235). Plots: 'Some Durham Documents', 199. Посольство: Proc. PC, i, 222–3. Люттрелл: Proc. PC, i, 222–3; PRO C61/109, m. 2; CCR 1402–5, 521. О нем: HoC., iii, 656–60 (К ноябрю он был в Кале. 1399: PRO E28/26).

(обратно)

175

Перенаправление средств: Chron. R. St-Denis, iii, 140, 228. Юго-запад: BN PO 24/Albret/22; BN Fr. 20692, p. 178; Fr. 32510, fol. 341. Уэльс: BL Add. Ch. 50; BL Egerton Ch., 19; Jarry, 309–10.

(обратно)

176

Положение в Уэльсе: 'Ann. O. Glyn Dŵr', 152; Eulogium, iii, 401; Orig. Letters, Ser. II. i, 43; Usk, Chron., 176. Осада Кардиффа: PRO E364/39, m. 5; E101/44/5. Гламорган: J. E. Lloyd, 89, 91–2. Посольство: Foed., viii, 365–8.

(обратно)

177

BN Fr. n.a. 7622, fols 488–488vo, 526–7; Cochon, Chron., 209–10; Titres Bourbon, ii, no. 4553A. Граф де Ла Марш и герцог Орлеанский: AN K57A/16. Оружие: Chron. R. St-Denis, iii, 164–6.

(обратно)

178

Галеры: BN Fr. n.a. 7622, fols 458–461vo; Doc. Clos des Galées, i, nos 1599, 1600, 1602–3, 1605. Кастильцы: Chron. R. St-Denis, iii, 156–8; Jouvenel, Hist., 161–2; Titres Bourbon, ii, no. 4553A. Перемирие: Foed., viii, 345–6. Недостаток груза: Chron. R. St-Denis, iii, 166; Cochon, Chron., 209–10; Proc. PC., i, 233–4; Chron. R. St-Denis, iii, 222. Грузоподъемность: Sumption, iii, 890n28.

(обратно)

179

Альбре: BN Fr. 32510, fol. 341vo, Fr. 32511, fol. 1. Граф Клермонский: Vaissète, ix, 994.

(обратно)

180

Chronographia, iii, 239–40; Chron. R. St-Denis, iii, 206; BL Cotton Caligula D IV, fols 79–79vo, 83; PRO SC1/51/69; AN JJ162/5; Doc. Durfort, no. 1405 [18]; Chronographia, iii, 240–1 (неточность в соглашении с Жаном де Беарном); 'Petite chron. Périgueux', 330; BN Fr. 20692, p. 178 (стоимость); и, в целом, Pépin, 8. О Жане де Беарне и англичанах: PRO C61/97, m. 5, 61/108, m. 26, C61/110, m. 3, SC8/187/9312; Roy. Lett., i, 346–7.

(обратно)

181

BN Fr. 32511, fols 1, 2; BL Cotton Caligula D IV, fol. 79–79vo; Chron. R. St-Denis, iii, 202–6; Chronographia, iii, 241–2; 'Petite chron. Périgueux', 329. Hervy: PRO E28/9; CPR 1405–8, 10; Reg. Chichele, ii, 213. G.-A. de Madaillan: PRO E28/15 (28 Nov. 1404); SC1/51/69. Окончание кампании: BN PO 24/Albret/69–71, 78, 84–5; BN Clair. 79, p. 6212, 85, p. 6704, 113/16–17; 'Petite chron. Périgueux', 330.

(обратно)

182

Chron. R. St-Denis, iii, 222–8; Chronographia, iii, 242–5, 244n1; Jean de Werchin, 'Songe de la barge', 77–8; Foed., viii, 374; Monstrelet, Chron., i, 69–70; Cochon, Chron., 209–10; Lannoy, Oeuvres, 10–11.

(обратно)

183

St Albans Chron., ii, 418, 794; Eulogium, iii, 402. Беззаконие: Powell, 119–24. Кале: Roy. Lett., i, 289–93, cf. 384–5. Уэльс: Proc. PC, i, 231–2; Anglo-orman L., no. 296; Parl. Rolls, viii, 290–1 [11–12].

(обратно)

184

Parl. Rolls, viii, 288–90, 294–5 [8–10, 22]; St Albans Chron., ii, 420–2, 794–802; CFR 1399–1405, 282–3, 289; Rec. Convoc., iv, 280–1, xiii, 288–9.

(обратно)

185

Coety: CCR 1402–5, 478–9; CPR 1401–5, 475; PRO E101/44/1. Большой Совет: Walsingham, Hist. Angl., ii, 268. Уэльс: Proc. PC, i, 251–3; CPR 1405–8, 6. Флоты: PRO E101/43/34 (19), E101/43/38 (3/8, 9), PRO E101/69/2 (312, 314), C76/88, m. 9; Foed., viii, 388–90. Гасконь: PRO E28/15 (5 Nov. 1404); Proc. PC, i, 244–6, 280–1 (неверно). Урезанные планы: Proc. PC, i, 250–1, 268; PRO E28/20 (18 Apr. 1405).

(обратно)

186

Военные силы Людовика: BN Fr. 20692, p. 178; Fr. 32510, fol. 341; *Jarry, 450–1. Контроль над администрацией: Nordberg, 57. Альянсы: AN K56/8–9, K57A/1a, 16, K56B/252, KK267, fols 75vo–76, 113vo; Lettres de Jean V, i, nos 342; Jouvenel, Hist., 168. Ассигнования: AN K55/271, 2, 3, 29; *Jouvenel, Hist., 609–10; L. Mirot (1914 [2]), 333–4; Ord., ix, 700–2; Jarry, 310–12.

(обратно)

187

Nordberg, 30–4, 36; Rey, ii, 599–601; *L. Mirot (1914 [3]), 395–6; Pocquet (1940–1), 109–10; *Plancher, iii, no. 237.

(обратно)

188

Раздел: Rec. Ord. Pays-Bas, iii, nos 2–4. Договор Ле-Кенуа: *Plancher, iii, no. 247.

(обратно)

189

Olivier de la Marche, Mémoires, ed. H. Beaune and J. d'Arbaumont (1883–8), i, 83.

(обратно)

190

Предсмертные советы: Pisan, Livre des fais, i, 151; cf. *Plancher, iii, PJ. no. 250 (p. ccxlvii). Браки: Chronographia, iii, 249; Monstrelet, Chron., i, 98, 249; Chron. R. St-Denis, iii, 212–14. Участие в работе совета: L. Mirot (1938), 165–6.

(обратно)

191

Chron. R. St-Denis, iii, 140, 228; Baye, Journ., ii, 288.

(обратно)

192

Людвиг Баварский: Jarry, 317–18; Collections du Trésor, 38–9. Альянс: *Plancher, iii, no. 234. Совет: Chron. R. St-Denis, iii, 230–2; AD Nord B18824/23910 (Помощь королевы); AD Nord B18824/23923 (более поздний протест); Itin. Jean, 345. Письмо герцога Беррийского: AD Nord B18224/23895.

(обратно)

193

Согласованный налог: BN Fr. 26034/3724–5; Baye, Journ., i, 131. Опасения принцев: AD Nord B18824/23924. Враждебность к Людовику: Chron. R. St-Denis, iii, 226, 232, 256; AD Nord B18824/23910 (кольчуги под одеждой); AN KK267, fols 51, 93vo, 106–9, 113, 113vo (предостережения).

(обратно)

194

Chron. R. St-Denis, iii, 232, 266–74, 288–90; Jouvenel, Hist., 171. Опрошенные должностные лица: AD Nord B24824/23923. Планы по изгнанию: Coville (1932), 352–5; BN Fr. 6537/159; Rey, ii, 191.

(обратно)

195

Стратегия на Юге: BL Egerton Ch. 19 (13 Feb. 1405); Victorial, 139–40. Заседания Совета: AD Nord B18824/23910; PRO E28/20 (18 Apr. 1405); Proc. PC, i, 250.

(обратно)

196

PRO E28/20 (18 Apr., 24 Apr. 1405); Cotton MS Galba, 199, 215, 218–21, 226–7, 234–5; Chronographia, iii, 249–50; Foed., viii, 397; Chronographia, iii, 249–54; St Albans Chron., ii, 436; Monstrelet, Chron., i, 100–4; Chron. R. St-Denis, iii, 258–62. Пленники: *Varenbergh, 494. Hangest: AD Côte d'Or 1543, fol. 100vo.

(обратно)

197

Paviot, 53–5; Roy. Lett., i, 316, 386; Cotton MS Galba, 146–7, 153, 158. Переписка герцогини: см. AD Nord B18824/23889. 7 марта 1405 года Совет герцогини согласился санкционировать заключение англо-фламандского договора на условиях, что Фландрия не будет использоваться в качестве базы для нападения Франции на Англию, но только при условии, что другие его условия будут удовлетворительными для них: AD Nord B18824/23911, B286/15037. Риштон: AD Nord B18823/23530 ('unbiddable'); Cotton MS Galba, 175, 243–4.

(обратно)

198

Рейд во Фландрию: Proc. PC, i, 259–60, 263–4; PRO E101/43/38 (4/57); *Varenbergh, 493–5; Hanserecesse, v, nos 253, 256; Cotton MS Galba, 243–5; AD Nord B549/151237; Morosini, Chron., i, 182–9; Brandon, 'Chron.', 98–100; St Albans Chron., ii, 436–8; Chronographia, iii, 255–7. Силы Томаса: Foed., viii, 389–90. Оборона побережья: Handelingen (1405–19), nos 15, 17; AD Nord B18823/23467; Dixmude, Merkw. geb., 25. Реакция Иоанна: AD Côte d'Or B11738, 11754; Brandon, 'Chron.', 100–1; Chronographia, iii, 257–8; Monstrelet, Chron., i, 107–8; Handelingen (1405–1419), no. 18. Brest: Cochon, Chron., 211; Chron. R. St-Denis, iii, 322; Chronographia, iii, 258. Сентонж: BN PO 24/Albret/101, 104; 2042/Morant/3; 2765/de Ste-Maure/14; 2861/Tour d'Auvergne (de la)/15. Генерал-капитан: Jarry, 450 (correcting '6 jui [n]' to '6 jui [llet]', see BN Fr. 32510, fol. 341).

(обратно)

199

St Albans Chron., ii, 438; Cochon, Chron., 211; *L. Mirot (1914 [3]), 402; BL Add. Ch. 51.

(обратно)

200

Proc. PC, i, 266–70; Steel, 92–3.

(обратно)

201

Rot. Scot., ii, 164, 172; Proc. PC, ii, 91–5; John of Lancaster, 'Some letters', 23; A. King, 149–50, 153–4; Arvanigian (2008), 96–101.

(обратно)

202

Сыновья Мортимеров: Cal. Signet L., no. 936; St Albans Chron., ii, 430–2; Eulogium, iii, 402; 'Fundat. Wygmore', 355; GEC, iv, 281; Foed., viii, 386–7; CCR 1402–5, 426, 435–6; CCR 1405–9, 14–16. Соглашение в Бангоре: Chron. Angl. (Giles), 39–42.

(обратно)

203

Foed., viii, 390–1; Proc. PC, i, 248, 251–3; St Albans Chron., ii, 470; Usk, Chron., 212 (с иной датой); 'Ann. O. Glyn Dŵr', 152; CPR 1405–9, 6; PRO E101/43/38 (4/77); E364/43, m. 1 (Арундел), E364/44, m. 4 (Бошан).

(обратно)

204

Parl. Rolls, viii, 407–8 [1–4]; Hardyng, Chron., 363; CPR 1405–8, 69; Proc. PC, i, 262. О предводителях дворянства см. Walker (2003), 179–80 (аргумент автора о том, что они действовали независимо от Нортумберленда, кажется неправдоподобным); Cal. Inq. P. M., xviii, nos 1152–4 (дата: 21 мая, в no. 1155, слишком поздняя).

(обратно)

205

St Albans Chron., ii, 434, 440; Parl. Rolls, viii, 409 [6]; Proc. PC, i, 262; A. King, 152–3. O Бардольфе: Wylie (1884–98), ii, 174–6. Представители Уэльса: Bower, Scotichron., viii, 64–6. О Байфорде и Треворе см. J. E. Lloyd, 116–19, 123–4.

(обратно)

206

Walsingham, Hist. Angl., ii, 269. Моубрей: Eulogium, iii, 405; Walker (2003), 182–3.

(обратно)

207

Parl. Rolls, viii, 408 [5]; Eulogium, iii, 405–7; St Albans Chron., ii, 440–8; Walsingham, Hist. Angl., ii, 268–9.

(обратно)

208

Cal. Signet L., no. 370; Proc. PC, i, 264–5; Foed., viii, 398; Eulogium, iii, 407–8; St Albans Chron., ii, 448–56, 806–10; Gascoigne, Lib. Verit., 226; Plumpton Correspondence, ed. T. Stapleton (1839), p. xxv.

(обратно)

209

Bower, Scotichron., viii, 60, 64; Roy. Lett., ii, 62, 73–6; Foed., viii, 400; Parl. Rolls, viii, 409–10 [7–10]; St Albans Chron., ii, 456–8; CPR 1405–8, 68. Cf. Boardman (1996), 286–7; M. Brown (1998), 106–7.

(обратно)

210

Foed., viii, 399–400, 404, 414, 415–16; CPR 1405–8, 30, 47, 61, 66, 78; PRO 101/43/38 (3/35, 36); Proc. PC, i, 275–6; St Albans Chron., ii, 456, 460–2; Hardyng, Chron., 363–4; Eulogium, iii, 408.

(обратно)

211

St Albans Chron., ii, 460, 472; Usk, Chron., 214; Hardyng, Chron., 364; Wyntoun, Orig. Chron., vi, 409–10; Parl. Rolls, viii, 347 [39], 409–10 [7–9]. Переговоры Мердока: Foed., viii, 388; Roy. Lett., ii, 59–61.

(обратно)

212

Нормандская субсидия: Cochon, Chron., 212–13; Chron. R. St-Denis, iii, 284–90. Аннулирование должно было произойти в последнюю неделю июля, после возвращения Людовика из Нормандии (о его передвижениях см. Jarry, 322). Созыв Совета: Rapport Arch. Dijon, 105. Le Quesnoy: *Plancher, iii, no. 247. Войска: BN Coll. Bourgogne 58, fol. 113; AD Côte d'Or B11738; Itin. Jean, 350.

(обратно)

213

Карл VI: Chron. R. St-Denis, iii, 292, 392, 348; Jouvenel, Hist., 177; L. Mirot (1914 [2]), 346–7. Побег из Парижа: *L. Mirot (1914 [3]), 397–9, 405–13; Choix de pièces, i, 269–71; Baye, Journ., i, 137–9; Itin. Jean, 350, 351; Chron. R. St-Denis, iii, 292–6; Monstrelet, Chron., i, 108–13; 'Chron. Cordeliers', 193–4; Chronographia, iii, 263.

(обратно)

214

*L. Mirot (1914 [3]), 396–7, 399–403; Chron. R. St-Denis, iii, 296–306; Chronographia, iii, 265–9; Rapport Arch. Dijon, 105; Jouvenel, Hist., 166–7; *L. Mirot (1914 [3]), 399–403.

(обратно)

215

Chron. R. St-Denis, iii, 350.

(обратно)

216

Prevenier (1961), 152 and n5, 288 and n5 (Фландрия); Vaughan (1966), 16; Rec. Ord. Pays-Bas, iii, no. 5 (Четыре члена). Перемирие: AD Nord B535/15048; B11823/23496–8.

(обратно)

217

Rapport Arch. Dijon, 106–7 (чиновники); BN Fr. 32510, fol. 342vo (меньшее совещание); Monstrelet, Chron., i, 113–14 (капитаны). Ордонансы: AN K55/35; Choix de pièces, i, 270.

(обратно)

218

*L. Mirot (1914 [3]), 399–403; BN Fr. 10237, fols 43, 46–47vo, 53–53vo.

(обратно)

219

Chron. R. St-Denis, iii, 310; Choix de pièces, i, 273–83; AN KK267, fols 118vo–120 (список мест, куда были направлены манифесты Людовика); *L. Mirot (1914 [3]), 405–14; *Flammermont, 263–4.

(обратно)

220

Деньги: Coville (1932), 358–9; Chron. R. St-Denis, iii, 330 (с другой цифрой). Войска: Chronographia, iii, 270–1; Monstrelet, Chron., i, 120–1; *Jouvenel, Hist., 776; Choix de pièces, i, 270; 'Petite chron. Périgueux', 332. Арманьяк и Альбре: Rapport Arch. Dijon, 106; Choix de pièces, i, 270.

(обратно)

221

Choix de pièces, i, 270; Jouvenel, Hist., 167–8; Chronographia, iii, 271–3; Monstrelet, Chron., i, 121–3; Chron. R. St-Denis, iii, 312–16, 336.

(обратно)

222

Подкрепление: Itin. Jean, 350–1; Rapport Arch. Dijon, 105–6, 106; Chauvelays, 136–60; BN Fr. 32510, fols 342–3. Бургундский набор: AD Côte d'Or B11756/8 (4); AD Côte d'Or B1543, fols 64, 99vo, 102vo, 115vo, 127vo, 130, B1554, fol. 185. Оборона: BN Coll. Bourgogne 58, fols 104, 108; Journ. B. Paris, 1–3; Cochon, Chron., 214; Chron. R. St-Denis, iii, 306–8, 312, 332–6; Monstrelet, Chron., i, 113–14, 123–4; Chronographia, iii, 273–4; 'Res gestae', 234; *L. Mirot (1914 [3]), 398 (посол); 'Geste des nobles', 111 ('простые люди').

(обратно)

223

Chron. R. St-Denis, iii, 330, 334–8, 342–4; Jouvenel, Hist., 168; Rapport Arch. Dijon, 106–7; Journ. B. Paris, 3; *L. Mirot (1914 [3]), 415–19; Pisan, 'Epistre'.

(обратно)

224

Финансы: AD Côte d'Or B1543, fols 166vo, 182; B1547, fol. 196vo; B1560, fol. 272vo. Переговоры: Chron. R. St-Denis, iii, 344; Jouvenel, Hist., 168–9.

(обратно)

225

Жерсон: AD Côte d'Or B1503, fol. 35vo; B1508, fol. 37vo; 1519, fol. 61vo; Gerson, Oeuvres, i, 109. Иоанн и Университет: Monstrelet, Chron., i, 112–13; Rapport Arch. Dijon, 107. В целом про Университет: Héraut Berry, Chron., 14, 33; Coville (1888), 115–19.

(обратно)

226

Gerson, Oeuvres, vii, 1137–85.

(обратно)

227

AN JJ160/75 (резюме в Rec. doc. Poitou, xxvi, 78–80); 'Petite chron. Périgueux', 331; Chron. R. St-Denis, iii, 274–8; 'Petite chron. Guyenne', no. 80. Мортань принадлежала совместно Маргарет Страттон и Понсу де Кастильону, но Маргарет заняла ее по праву отвоевания этого места у французов ее покойным мужем в начале 1370-х годов.: PRO C61/108, mm. 17, 8. Суинберн: PRO E101/69/2 (313), E101/364, m.2d (Суинберн).

(обратно)

228

BN PO 24/Albret/85, 89, 98, 101; BN PO 785/Clermont/35, 2042/Morant/3, 2517/La Rochefoucault/4, 6, 2765/de Ste-Maure/14, 2765/de Ste-Maure/13, 2861/Tour d'Auvergne (de la)/15; BN Clair. 6/228, 19, p. 1292, 113/20; 'Petite chron. Périgueux', 331; 'Petite chron. Guyenne', nos 83–4; Chron. R. St-Denis, iii, 354–8, 366; AN JJ160/242–3; Choix de pièces, i, 271; Jurades de Bergerac, i, 141, 145–6; Tarde, Chron., 145–6 154–5. Апелляции Перо: PRO E28/17 (44, 47). Силы стороны: Vaissète, ix, 995; BL Cotton Caligula D IV, fol. 103. Некоторые французские операции могли происходить в Шале уже в марте: BN PO 2535/Rollat/3–5.

(обратно)

229

'Petite chron. Périgueux', 331; 'Petite chron. Guyenne', no. 84; Arch. Hist. Gironde, x, 71–3.

(обратно)

230

Chron. R. St-Denis, iii, 316–22; Victorial, 139–42, 186–7, 193–6, 200–14 (quotation at 195). Запутанная хронология Victorial должна быть исправлена, чтобы учесть тот факт, что атака на Жиронду произошла в конце кампании, а не в начале: см. следующее примечание.

(обратно)

231

BL Cotton Caligula D IV, fol. 103; 'Petite chron. Périgueux', 331, 332; Chron. R. St-Denis, iii, 356–8; Victorial, 184–6; PRO C61/111, m. 2. Galleys at Harfleur: Doc. Clos des Galées, i, nos 1613–14. Albret in Paris: BN Fr. 32510, fol. 343 (2 Oct.).

(обратно)

232

Parl. Rolls, viii, 339 [33]; Chron. R. St-Denis, iii, 366.

(обратно)

233

Шале: 'Petite chron. Périgueux', 331; BL Cotton Caligula D IV, fol. 103. Компании: 'Petite chron. Périgueux', 330–1, 331, 332–3; Reg. Jurade, i, 88, 92; Tarde, Chron., 155; Inv. AC Périgueux, 96; BN Coll. Périgord 52, p. 267; Chron. R. St-Denis., iii, 366.

(обратно)

234

Chron. R. St-Denis, iii, 322–6; Foed., viii, 406–7; Roy. Lett., ii, 76–9; Choix de pièces, i, 270–1. Корабли: Chronographia, iii, 258; Monstrelet, Chron., i, 81–2; St Albans Chron., ii, 462–4. Карраки: Victorial, 184, 188 (в Бресте, июль 1405 года); Suarez Fernandez, 87n26.

(обратно)

235

Chron. R. St-Denis, iii, 324–8; Monstrelet, Chron., i, 82–4; St Albans Chron., ii, 464; Chronographia, iii, 259–60; Eulogium, iii, 408. Dates: CPR 1405–9, 40–4, 80, 84, 147, 148, 149, 163; CCR 1401–5, 460. Patis: R. Fenton, A Historical Tour through Pembrokeshire (1811), App., 43–4; Proc. PC, i, 279.

(обратно)

236

Анже: Choix de pièces, i, 299–300. Три: Chron. R. St-Denis, iii, 364; Victorial, 219. Возвращение во Францию: Chron. R. St-Denis, iii, 328; Monstrelet, Chron., i, 84; St Albans Chron., ii, 474. Орлеан: Jarry, 345; AN K55/37; Coll. Bastard d'Estang, no. 303.

(обратно)

237

Разочарование: *Chron. traïson et mort, 299–302. Поражения валлийцев: Davies, 122–3, 123–4; St Albans Chron., ii, 470; Usk, Chron., 214; Parl. Rolls, viii, 348 [43]; Hardyng, Chron., 364. Нортумберленд был в Париже к началу июля: Reg. Jurade, i, 49.

(обратно)

238

Victorial, 224; AD Côte d'Or B11942/13 (часть текста на английском языке): Vaughan [1966], 36–7). Договор: Choix de pièces, i, 283–5.

(обратно)

239

Размещение: Titres Bourbon, ii, no. 4630A. Выздоровление короля: Chron. R. St-Denis, iii, 348. Решения Совета: *Plancher, iii, nos 243–4, 254.

(обратно)

240

Средства: Pocquet (1940–1), 112; Nordberg, 20–22, 31–2, 33–4; Rey, 240–2, 604. Генерал-капитан: *Plancher, iii, no. 254; Monstrelet, Chron., i, 125–6, 130. Реформа: Chron. R. St-Denis, iii, 350; Ord., ix, 108. Сопротивление: Baye, Journ., i, 150–3; Ord., ix, 127. Перо Ниньо: Victorial, 245–6.

(обратно)

241

Chron. R. St-Denis, iii, 350.

(обратно)

242

Суд: PRO E101/43/38 (3/44, 45, 47); Chron. R. St-Denis, iii, 358 (упоминание Корта как "графа" Пемброка, хотя он был "лордом Пемброка", см. CPR 1401–5, 315, Foed., viii, 699). Бофорт: Foed., viii, 432–5, 438–9; PRO E364/40, m. 2 (епископ Уинчестерский), m. 2 (Норбери); PRO E101/43/38 (3/47); BL Cotton Caligula D IV, fol. 107; Reg. Jurade, i, 49 ('caution'). Щедрость: BN Fr. n.a. 7623, fols 205–8. Соглашения: PRO C76/89, m. 7, 6.

(обратно)

243

Chron. R. St-Denis, iii, 426–30 (полный текст письма в Chron. traïson et mort, 299–302 и Montreuil, Ep. 194, Opera, i, 280–2); Usk, Chron., 214; Monstrelet, Chron., i, 130–1; Arch. Mun. Bordeaux, iii, 49.

(обратно)

244

Финансы: Reg. St-Jean d'Angély, ii, 146, 178, 180, 192, 193–4, 205–7, 209, и Reg. Jurade, i, 61 (Сентонж); BN PO 595/de Cardaillac/26 (Руэрг); Inv. AC Périgueux, 96, and BN Fr. 26034/3803 (Перигор); Tyrrell, 135–6. Брантом: Chron. R. St-Denis, iii, 366–8, 406–14; 'Petite chron. Périgueux', 333–4; Reg. Jurade, i, 87.

(обратно)

245

'Petite chron. Périgueux', 334; Chron. R. St-Denis, iii, 418–22; Reg. Jurade, i, 91. Карлюс и Коммарк: BN Clair. 3/136. Рамоне: BN Coll. Périgord 52, p. 267; BN Coll. Doat 211, fols 50–52vo; Reg. Jurade, i, 89, 92.

(обратно)

246

Наследство Раймона: Reg. Jurade, i, 90, 90–1 (для Арпедена, Chron. R. St-Denis, iii, 424; Beauchet-Filleau, iv, 715, 716). Мюсидан: Chron. R. St-Denis, iii, 422–4; 'Petite chron. Périgueux', 334; Jurades de Bergerac, 149, 156; Reg. Jurade, i, 92. Вер: Reg. Jurade, i, 9, 10–12, 43. О сложных соперничающих претензиях на Вер, часть наследства Берара III д'Альбре (ум. 1379): Boutruche, 392–3, Arch. Hist. Gironde, vi, 268–83, PRO C61/117, m. 9. Договоренности 1406 года оформлены как лицензия на владение, выданная Альбре Маргарите, но они не имеют смысла, если не исходить из того, что она уже владела им. Вер был конфискован офицерами Ричарда II после дезертирства Берара в 1377 году. Маргарита могла получить владение от графа Фуа, другого кузена, у которого была закладная на Вер, или от своего покойного мужа, который был единственным из душеприказчиков Берара в английском подданстве: см. Le Trésor des Chartes d'Albret, i, Les Archives de Vayres, ed. J.-B. Marquette (1973), 793.

(обратно)

247

Кастельбон: BN PO 1172/Foix/18. Гастон: см. Reg. Jurade, i, 132–3. Аршамбо: BL Cotton Caligula D IV, fol. 83; PRO E28/14 (22 July 1403); E28/14 (22 July 1405); Reg. Jurade, i, 127.

(обратно)

248

Chron. R. St-Denis, iii, 414–16. Апелляция Альбре: BN Coll. Bourgogne 57, fol. 26; BN Fr. 26034/2839 (герцог Беррийский).

(обратно)

249

Графы Клермонский и Алансонский: Chron. R. St-Denis, iii, 416. Absences: ibid., iii, 394; Monstrelet, Chron., i, 130; 'Petite chron. Périgueux', 334.

(обратно)

250

Рассказ о заседании совета основан в основном на письме от 7 ноября от казначея Иоанна Жана Шуза: BN Coll. Bourgogne 57, fol. 26–26vo. Дата: Choix de pièces, i, 289; Ord., ix, 127; Itin. Jean, 355. Финансовый отчет: Chron. R. St-Denis, iii, 432–4. Кале: Parl. Rolls, viii, 339–40 [33]; PRO E101/43/38 (3/33, 34). Балингем: Chron. R. St-Denis, iii, 400–4; Jouvenel, Hist., 185; *Plancher, no. 254. 'Grumbles': Jouvenel, Hist., 180. Ордонанс о реформе: Choix de pièces, i, 288–98. Налоговый ордонанс: BN Fr. 25708/581.

(обратно)

251

Baye, Journ., i, 168; Valois (1888), 111–13. Талья: BL Add. Ch. 6780; BN Fr. 25708/583–4.

(обратно)

252

Томас: Reg. Jurade, i, 45. Финансы: Proc. PC, i, 266–70; T. E. F. Wright (1984), 363. Вторая часть налога, подлежавшая уплате в ноябре 1405 года, была направлена на погашение вынужденного займа, взятого в сентябре для оплаты неудачной кампании Генриха IV в Уэльсе: Foed., viii, 412–14. Последний платеж казначейства за Гасконь был предназначен для свиты сэра Томаса Суинберна: PRO E101/44/8. Кале: Grummitt, 288–9.

(обратно)

253

Eulogium, iii, 408; Gascoigne, Lib. Verit., 228; Proc. PC, i, 290–2; Parl. Rolls, viii, 338 [31]. См., generally, McNiven (1985), Biggs (2003), 192–3 and McFarlane (1972), 103–4.

(обратно)

254

Parl. Rolls, viii, 326 [2], 328 [8], 329–31 [11–17], 334–40 [27–33], 341 [38], 347–8 [39–41], 348–9 [44], 351–3 [49–53]. Савойя: CCR 1405–9, 93–4; Chron. R. St-Denis, iii, 462. Madaillan: Proc. PC, i, 291.

(обратно)

255

Кале: PRO E364/46, m. 3 (Merlawe); PRO C49/48/4. Гасконь: BL Cotton Caligula D IV, fols 69–71vo; Rot. Parl., iii, 516 [12] (впоследствии он не был вновь принят на работу: HoC., iv, 599). Двор: Given-Wilson (1986), 83–4, 94, 107–9, 136, 140–1.

(обратно)

256

Parl. Rolls, viii, 333, 339, 351, 353 [23, 31, 48, 53]; Eulogium, iii, 409.

(обратно)

257

Совет: PRO E403/587, m. 8 (7 июня). Паломничество: Biggs (2003), 197–9, 205. Финансы: Steel, 93–4; CPR 1405–8, 203–4, 214–15. О Хенде и Уиттингтоне см. ODNB, xxvi, 287–8; Barron, 205–8 и App. I.

(обратно)

258

Reg. Jurade, i, 40–1, 43–4, 45–6, 48, 51–2, 57, 61, 93–4, 124, 183–4, 185; St Albans Chron., ii, 496; Doc. Clos des Galées, i, nos 1617–19; 'Lettres ACA Barcelone', 333–4; Monstrelet, Chron., i, 134; Reg. St Jean d'Angély, ii, 194, 199; Foed., viii, 336 (ошибочно датировано), 456.

(обратно)

259

Jarry, 345; Chron. R. St-Denis, iii, 451–2; Reg. Jurade, i, 108–9, 162; 'Petite chron. Périgueux', 335; Lettres de Jean V, i, no. 378, ii, no. 423; 'Chron. Brioc.', 89. Цифра указанная хронистом Сен-Дени, примерно соответствует 100 000 франков в месяц, оцененным как расходы в январе 1407 года: Baye, Journ., i, 182–3, and compare Rey, ii, 415. Foix: Reg. Jurade, i, 98–9, 127, 145.

(обратно)

260

Lettres des rois, ii, 322; Reg. Jurade, i, 57, 61, 64, 66, 96, 97, 98–9, 109, 110.

(обратно)

261

Reg. Jurade, i, 17–20, 30–1, 33, 40–1, 42–3, 44–5, 46–7, 50–1, 54–5, 56, 62, 64–5, 67, 69–70, 94, 102, 113, 116, 119, 122–5, 141, 148–9; 'Chron. siège', 179–80; BL Cotton Caligula D IV, fol. 38. Топография:: Drouyn, ii, 303–6; cf. the plan of c. 1700 at BN GED–3911, с изображением замка и старых стен, все еще сохранившихся внутри современных укреплений Вобана.

(обратно)

262

'Chron. siège', 179; Reg. Jurade, i, 112–14, 114–16, 119–20, 122–4. Условия договора: 'Chron. siège', 180; Monstrelet, Chron., i, 133; 'Petite chron. Périgueux', 336. Архиепископ: Lettres des rois, ii, 321, 322–3.

(обратно)

263

Reg. Jurade, i, 48, 111, 121–2, 125, 126–31, 138, 139, 141, 145–6, 148, 150, 151, 153, 157, 160, 162, 166, 168, 172, 176, 180, 182, 183, 191, 196, 198, 200. Топография:: Drouyn, i, 69–72, 74–80.

(обратно)

264

Защитники: PRO E364/46, m. 4 (Клитеро); Foed., viii, 456; CPR 1405–8, 305, 306. Генрих IV: Cal. Signet L., nos 657–8 (маршрут); PRO E403/589, mm. 1, 3 (7, 24 Oct.). Топография: Brown, Colvin and Taylor, Hist. King's Works, i, 423–31, 433–6.

(обратно)

265

Schnerb (1994), based on AN 919/24 (printed at *183–8), AD Côte d'Or B1547, and Jean Chousat's letters of 7 and 20 Nov. in BN Coll. Bourgogne 57, fols 26–26vo; Chron. R. St-Denis, iii, 448; Monstrelet, Chron., i, 135–6. Деревья: AD Côte d'Or B307/485.

(обратно)

266

Itin. Jean, 356; BN Coll. Bourgogne 57, fols 26, 26vo (письма Шуза); Monstrelet, Chron., i, 136–7. Рецидив: Monstrelet, Chron., i, 139; Ord., ix, 156–8. Стоимость кампании в Гаскони: Baye, Journ., i, 182–3. Расходы Иоанна: *Schnerb (1994), 187–8. Артиллерия: AD Côte d'Or B1556, fol. 156.

(обратно)

267

'Petite chron. Périgueux', 336; Chron. R. St-Denis, iii, 452–8; St Albans Chron., ii, 496. Мины: Reg. Jurade, i, 140, 159, 183, 185; 'Chron. siège', 180. Брак: Reg. Jurade, i, 146–7.

(обратно)

268

Reg. Jurade, i, 130–1, 138, 139, 145, 181–2, 184, 196, 224; Chron. R. St-Denis, iii, 362–4, 454; St Albans Chron., ii, 496; 'Chron. siège', 180; 'Petite chron. Guyenne', no. 85; Monstrelet, Chron., i, 134. Клинье: Pastoralet, 45, 76, 261. Расследование: PRO C61/111, m. 2; Arch. Hist. Gironde, lv, 35–7.

(обратно)

269

Baye, Journ., i, 182–3; Reg. Jurade, i, 151, 187–8; Inv. AC Périgueux, 94; 'Chron. siège', 180; Chron. R. St-Denis, iii, 458–60; 'Petite chron. Guyenne', no. 85. Венеция: Jarry, 347.

(обратно)

270

'Chron. siège', 180; 'Petite chron. Périgueux', 337; Jurades de Bergerac, i, 151–2, 153–4; Inv. AC Périgueux, 94; 'Lettres et missives', nos 1–4, 7–9, 16–21; Baye, Journ., i, 182n1. Мария: Chartul. Henrici V, xvi, 158–65; PRO C61/113, m. 15. Перемирие: Reg. Jurade, i, 178, 181, 183, 184, 185, 188–9, 197; Arch. Hist. Gironde, vi, 216–22; 'Lettres et missives', nos 23–4, 28, 32, 36.

(обратно)

271

Monstrelet, Chron., i, 137–8; Chron. R. St-Denis, iii, 450; Itin. Jean, 356, 357, *584; Jarry, 347. Карл VI: Baye, Journ., i, 180–1.

(обратно)

272

Ord., xii, 225–7; Nordberg, 221–4; Rey, i, 120, 294, 298–9.

(обратно)

273

Финансы: *Plancher, iii, 237–8; Vaughan (1966), 42–3; Nordberg, 31, 32, 33–4, 36; Pocquet (1940–1), 113. Субсидии: e.g. Choix de pièces, i, 223–4. Гиень: Monstrelet, Chron., i, 151–2. Первая попытка снять дом, который мог бы послужить базой для убийц, была предпринята примерно 24 июня 1407 года: 'Enquête', 243.

(обратно)

274

Parl. Rolls, viii, 328–9 [9], 366–75 [66–91], 406 [142]; St Albans Chron., ii, 480–2. Роль Генриха IV: Biggs (2008), 185–7, 202–3; CCR 1405–9, 261, 286.

(обратно)

275

Roy. Lett., ii, 145–8; Foed., viii, 466; CPR 1405–8, 309; Eulogium, iii, 411; St Albans Chron., ii, 498 (Большой Совет, без подробностей); PRO C76/90, m. 6 (погашение задолженности). Займы: CPR 1405–8, 321, 335, 414–15 (учет займов, как правило, осуществляется на более ранних стадиях); Foed., viii, 488–9; Steel, 95–6; Grummitt, 290–1, 293 (называя декабрь 1406 года датой мятежа, что, на мой взгляд, слишком рано); T. E. F. Wright (1984), 116–28 (указанное 9 марта, слишком поздно). Уэльская кампания: CCR 1405–9, 286. 'Suitable place': Proc. PC, i, 296.

(обратно)

276

Grummitt, 293–7; Given-Wilson (1986), 94, 109–10, 130–1; T. E. F. Wright (1984), 363; T. E. F. Wright (1995), 71–9; Steel, 96–102 (назначения после 1407 года).

(обратно)

277

Лже-Ричард: St Albans Chron., ii, 416; Walsingham, Hist. Angl., ii, 264; Eulogium, iii, 402–3. Уэтерби: Exch. R. Scot., iv, 71, 213, 239, 289. Нортумберленд: Cal. Signet L., no. 668; St Albans Chron., ii, 550–4.

(обратно)

278

Wyntoun, Orig. Chron., vi, 412–15; Bower, Scotichron., viii, 60, 62; St Albans Chron., ii, 472; CPR 1405–8, 168; Acts Parl. Scot., xii, 20–2; AN J677/19 (Французский союз).

(обратно)

279

PRO E101/43/39 (Менай); 'Ann. O. Glyn Dŵr', 152–4; St Albans Chron., ii, 528; Usk, Chron., 160, 240–2; Roberts; Davies, 122–5; J. E. Lloyd, 136–7. Принц: Foed., viii, 436–7.

(обратно)

280

Roy. Lett., ii, 346–7; *Vaissète, x, 1928–9; Reg. Jurade, i, 92–3, 159, 264, 265–6; Inv. AC Toulouse, 483; Chron. R. St-Denis, iii, 460–2; Bernis, 'Chron.', para. 133. Условия капитуляции: AN J302/122, 123. Об арбитрах: Pépin, 29–30. Стоимость осады: Portal, 74.

(обратно)

281

*Chron. traïson et mort, 299–302; Montreuil, Ep. 194, Opera, i (1), 280–2.

(обратно)

282

Эскадры в проливе: e.g. 1400: PRO E403/564, mm. 3, 12, E403/564, m. 13, E403/567, m. 5. 1401: Proc. PC, ii, 56. 1402: PRO E403/571, m. 27; CPR 1401–5, 124. 1403: PRO E101/69/2 (310). 1404: PRO E101/69/2 (311, 312), E101/43/30, E101/43/34 (20), E101/43/38 (1/49). 1405: PRO E101/43/38 (3/8, 9, 4/58); Proc. PC, i, 250–1, ii, 93–4. Перо Ниньо: *Joüon, 194–200; Victorial, 262–76 (quotation, 263). Ущерб, нанесенный во Франции: BN Fr. 25708/532 (cf. 534, 535).

(обратно)

283

Конвой: Foed., viii, 326; CPR 1401–5, 298–9; CCR 1402–5, 185–6, 186; PRO C61/109, m. 7; Proc. PC, ii, 81–2; Chron. R. St-Denis, iii, 462; Roy. Lett., ii, 151. Английский торговый флот: PRO E28/12 (28 Dec. 1403); Burwash, 178 (Table A, Group I). Французские торговые суда: Touchard, 101–3; Mollat (1952), 340–1; Tranchant, 163–70.

(обратно)

284

Руан: Mollat (1952), 5, 7, 606; Fréville, i, 269, *ii, 282–3. Salt: Rey, i, 250–1; Mollat (1952), 19, 598–9, 604. Арфлёр: BN Fr. 25708/546. Инциденты: St Albans Chron., ii, 386, 498; Cal. Inq. Misc., vii, no. 350.

(обратно)

285

Montreuil, Opera, ii, 126. О Жане, ibid., ii, 7–41, iv, 304–6, 314–18.

(обратно)

286

Нейтралитет Фландрии: AD Nord 541/150744 (инструкции фламандским послам, 24 сентября 1406 года); B541/150742 (10 сентября 1406); Schnerb (1994), 181, 182, *188. Переговоры: AD Nord B18823/23629 (22 сентября 1406), B542/15068, B548/1830223; *Varenbergh, 548. Условия: Foed., viii, 469–76; Rec. Ord. Pays-Bas, iii, nos 43–4; AD Nord 549/1511212 (приказ о соблюдении перемирия на границе в Пикардии, 15 июня). Отступление войск: Foed., viii, 466, 476–8; CCR 1405–9, 257. Силы: Foed., viii, 469–76, 485–6; Rec. Ord. Pays-Bas, iii, no. 50.

(обратно)

287

Бретань: Foed., viii, 490–1, 843–4. Иоанн V отказался разрешить провозглашение англо-фламандского перемирия в Бретани до вступления в силу англо-бретонского перемирия: AD Nord B18824/23844, *Huguet, 394–5. Переговоры по перемирию: AD Nord B18223/23471 (письмо Жана де Туази, 2 июня 1407 года); AD Nord B546/1509387; Foed., viii, 491–2. Конференция между двумя сторонами была назначена на 1 августа.: Foed., viii, 486–7. Она была отложена, когда у короля случился новый рецидив: AD Nord, B18822/2205921, 23, B546/1509388. Перемирие в Пикардии: AN J546/2, 4. Переговоры на низшем уровне: PRO C76/90, mm. 22, 11, 7. Эрпингем: Foed., viii, 484–5; AN J646/1; Cal. Signet L., no. 704.

(обратно)

288

Oxford, Bodley MS Carte 113, fols 263–4 (инструкции); PRO E30/1251 (Французский проект продления перемирия); AN J646/4 (Перемирие в Пикардии); Foed., viii, 504–9 (Гиень). Парламент: Parl. Rolls, viii, 421–2, 427 [13, 24].

(обратно)

289

'Enquête', 216–17, 218–19, 219–21, 223–33, 241, 244; Monstrelet, Chron., i, 154–60; Chron. R. St-Denis, iii, 734.

(обратно)

290

Планирование: Monstrelet, Chron., ii, 109, 119; 'Enquête', 243. Анкетонвиль: L. Mirot (1911), 447–58; Vaughan (1966), 47–8. Награда: Chron. R. St-Denis, iii, 732–4, 740; L. Mirot (1911), 457.

(обратно)

291

Притворство: Jouvenel, Hist., 189–90; Chron. R. St-Denis, iii, 736, 740; Monstrelet, Chron., i, 160–1; Coville (1932), 241–2; *Plancher, iii, no. 277 (p. cclxxviii, col. 2). Расследование: 'Enquête', esp. 218, 226, 229–30, 236–8; Monstrelet, Chron., i, 158, 161–2. О Тиньонвиле: Gall. Reg., ii, no. 6624, iv, no. 16481; Gonzalez, App. 535–8.

(обратно)

292

Monstrelet, Chron., i, 162–5, ii, 129; Chron. R. St-Denis, iii, 738–42; Jouvenel, Hist., 190; Fenin, Mem., 5; *Plancher, iii, no. 277 (p. cclxxix, col. 1); Baye, Journ., i, 208.

(обратно)

293

Epitaphier du Vieux Paris, ii, ed. E. Raunier (1893), no. 781; cf. pp. 316–17; Monstrelet, Chron., i, 165, 167–70, 172; Chron. R. St-Denis, iii, 742, 748–52; 'Geste des nobles', 118–19; 'Chron. Cordeliers', 195; Cochon, Chron., 222; Héraut Berry, Chron., 25. Монтегю: Coville (1932), 96. Pension: Pocquet 1939 [2]), 142. Jewellery: AD Côte d'Or B1554, fol. 112vo.

(обратно)

294

Itin. Jean, 363; Monstrelet, Chron., i, 172–4; Istore, ii, 431–2'; 'Geste des nobles', 117–18; Латники: Chauvelays, 167–9. Место проведения: 'Livre des trahisons', 25. Пети: Coville (1932), 1–86, 100–1. Оправдание: Inv. AC Amiens, ii, 4.

(обратно)

295

AD Côte d'Or B1554, fols 218–23 (вызов); Ord., ix, 292; Chron. R. St-Denis, iii, 752.

(обратно)

296

Союз с Пентьеврами: Chron. R. St-Denis, iii, 396; Preuves Bretagne, ii, 836. Орлеанистский союз: Lettres de Jean V, i, no. 323, 342, 1031. Поездка в Париж: 'Chron. Brioc.', 91; 'Lettere Lucchesi', 179–80 (misdated 1409); Ord., ix, 292; Lettres de Jean V, i, p. cxx.

(обратно)

297

Поход на Париж: AD Côte d'Or B1554, fols 215, 218–23 (сбор 17-го числа), с учетом боевых слуг ('varlets'); Itin. Jean, 363. Вход: Monstrelet, Chron., i, 175–7; Chron. R. St-Denis, iii, 752–3; Jouvenel, Hist., 190; Cochon, Chron., 222–3; 'Chron. Cordeliers', 196. Союз с герцогом Лотарингии: *Plancher, iii, no. 255. Дворец: Plagnieux. University: Ord., ix, 293–4.

(обратно)

298

'Rapport officiel', 12–15, 25–6; Monstrelet, Chron., i, 178–242; Coville (1932), 207–24, 299–384.

(обратно)

299

Monstrelet, Chron., i, 242–3; Jouvenel, Hist., 191; 'Rapport officiel', 26; Coville (1932), 100–5, 110. Переплетенные экземпляры: *Itin. Jean, 587.

(обратно)

300

Королевское помилование: *Plancher, iii, no. 256; *Bernier, pp. xxxii — xxxiii; Monstrelet, Chron., i, 243–4. Болезнь: Baye, Journ., i, 223. Мелён: Chron. R. St-Denis, iii, 766; Jouvenel, Hist., 191; 'Chron. Brioc.', 91–2; Cochon, Chron., 238–9.

(обратно)

301

Chron. R. St-Denis, iv, 56; Jouvenel, Hist., 191, 193; 'Chron. Brioc.', 91–2; Cochon, Chron., 238–9. Berry's itinerary in Lehoux (1966–8), iii, 504.

(обратно)

302

Itin. Jean, 365; 'Chron. règne Jean de Bavière', ed. S. Balau, Chroniques Liègeoises, i (1913), 192. История Льежа: Zantfliet, 'Chron.', Vet. Script., v, 359–60 (quotation); Chron. R. St-Denis, iii, 14, 292; Itin. Jean, 350; Istore, ii, 427; Kurth, iii, 40–57.

(обратно)

303

Munich, Bayerisches Hauptstaatsarchiv, Ausw. St., Urk. Frankr., 3 (опека над Дофином); AN KK31, fol. 47 (Карл в Мелёне); *Bernier (Свидетельства), pp. xxxi — xxxiii. Возвращение в Париж: 'Chron. Brioc.', 94–5; Chron. R. St-Denis, iv, 56–8; Jouvenel, Hist., 194–5; Baye, Journ., i, 237, 238–9; Monstrelet, Chron., 267. Musters in Paris, 7–8 Сентябрь.: BN PO 424/de Bosredon/2; 148/Auteuil/4; 2246/de Pesteils/2; 693/Chartres/51; 1699/Lestrange/6; 292/Gaucourt/25; 1851/Maricourt/3; 2246/de Pesteils/2; 2691/Sereni Cliers/4; etc.

(обратно)

304

Baye, Journ., i, 240–1; Monstrelet, Chron., i, 269–348, 351–3.

(обратно)

305

*Plancher, iii, no. 260; Cartul. Hainaut, iii, 327–31, 333–51. Численность: Vaughan (1966), 59–60.

(обратно)

306

'Geste des nobles', 123; Jouvenel, Hist., 196–7; Chron. R. St-Denis, iv, 136–8, 180–2; 'Ann. Avignonnaises', xvi, 171; Lettres de Jean V, ii, no. 1041; Ord., ix, 369–71. Набор: e.g. BN Fr. 20388, fol. 142 (Форез).

(обратно)

307

Jouvenel, Hist., 197; Chron. R. St-Denis, iv, 182, 184; 'Chron. Brioc.', 95; Baye, Journ., i, 245, 249; 'Geste des Nobles', 123–4. Наличные: BN Fr. 20412/53; Chron. R. St-Denis, iv, 138. Бургундские агенты: AD Côte d'Or B1571, fol. 56.

(обратно)

308

Валентина: Chron. R. St-Denis, iv, 178–80; Collas, 419. Орлеанские владения: Ord., ix, 261–4; AD Pyr.-Atl. E636 (Перигор); Regesta chronologico-diplomatica Ruperti Regis, ed. J. Chmel (1834), 185; 'Docs. Luxemb.', no. 295 (Люксембург); Pièces Louis I, 196–219. Савуази: 'Geste des nobles', 132; Monstrelet, Chron., ii, 118. Совершеннолетие: *Champollion-Figeac, 274–6. 'I was young': *Champion (1969), 542.

(обратно)

309

Itin. Jean, 368; Chauvelays, 180–4 (700 латников, не считая боевых слуг и арбалетчиков); Monstrelet, Chron., i, 391–2; Jouvenel, Hist., 197.

(обратно)

310

Chron. R. St-Denis, iv, 194–200; *Cartellieri (1912–14), ii, 17–19; Monstrelet, Chron., i, 392–5; 'Geste des nobles', 126; *Calmette, 163–6; Cartul. Hainaut, iii, 359–60. Kороль Наварры: см. AD Côte d'Or B1558, fols 115–115vo; Ord., ix, 423–5; Plancher, iii, 290. Герцог Анжуйский: Valois (1896–1902), iv, 127.

(обратно)

311

*L. Mirot (1931), 339–41; *Plancher, iii, PJ no. 258; Chron. R. St-Denis, iv, 194–202; Monstrelet, Chron., i, 397–401; Baye, Journ., i, 260.

(обратно)

312

Baye, Journ., i, 260–1; Jouvenel, Hist., 199; Journ. B. Paris, 4–5; Monstrelet, Chron., ii, 4; Chron. R. St-Denis, iv, 250; Munich, Bayerisches Hauptstaatsarchiv, Pfalz-Neuburg Auswärtige Staaten, Urk. 981 (договор). Мелён: Lehoux (1966–8), iii, 153n6. Финансы: BN Coll. Bourgogne 54, fol. 302; 56, fol. 241; 58, fol. 98.

(обратно)

313

Возвращение в Париж: Itin. Jean, 371. Планы: BN Coll. Bourgogne 54, fol. 251; AD Côte d'Or B1558, fol. 33; Chauvelays, 186–91. Переворот: Chron. R. St-Denis, iv, 250, 270–8, 280, 426; Jouvenel, Hist., 201, 246; Monstrelet, Chron., ii, 42–4, 46–8, 138; 'Chron. Cordeliers', 204; Baye, Journ., i, 290–2; 'Geste des nobles', 127–8. Репрессии: Borrelli de Serres, iii, 131–2; Rey, i, 299–302, 306, ii, 149, 388, 392, 461, 470–2, 486–7, 519.

(обратно)

314

Monstrelet, Chron., ii, 41–2, 48; 'Geste des nobles', 129–30; Ord., ix, 468–78; Rey, i, 107–9, 120–1, 300–2 ii, 40–3, 392, 470–2, 519; Borrelli de Serres, iii, 334–5. Выплаты: BN Fr. 20391, fol. 53; AD Côte d'Or B1558, fols 33, 33vo, 34; B1560, fol. 43; B1601, fol. 133vo; Comptes E. Bourg., i, no. 390; Vaughan (1966), 86–7; Pocquet (1940–1), 119.

(обратно)

315

Парламент: Ord., ix, 468, note (a). Совет: Monstrelet, Chron., ii, 45, 60; Chron. R. St-Denis, iv, 286. Соглашение с Королевой: Chron. R. St-Denis, iv, 276; Monstrelet, Chron., iv, 50; *Plancher, iii, PJ no. 263; AN KK48, fols 1–2; Rey, ii, 185–7. В 1410 году Изабелла получила еще 111.165 ливров в виде выплат на доходов от налога с продаж: AN KK48, fols 4–20. Документация (все обсуждалось ранее): AN J369/9 (выписка, 7 декабря); Ord., ix, 488–92, xii, 229–31; *Plancher, iii, PJ no. 261. Выздоровление короля: Chron. R. St-Denis, iv, 250. Queen's return: Monstrelet, Chron., ii, 53. Боьшой Совет: Baye, Journ., i, 305–7, ii, 297; Monstrelet, Chron., ii, 50, 51–3, 54–7; Chron. R. St-Denis, iv, 282–6; Jouvenel, Hist., 201. Администрация Дофина: BN Fr. n.a. 20528, p. 175; BN Fr. 25708/630 (согласован с королевой 19 ноября); Vaughan (1966), 81; Schnerb (2005), 522; Famiglietti, 86–7.

(обратно)

316

Англо-французское перемирие: Foed., viii, 515–18, 519, 521–4, 552–60. Англо-фламандский договор: Foed., viii, 530–3, 551–9; Rec. Ord. Pays-Bas, iii, nos 85, 89, 94. Пиратство: PRO 76/92, mm. 12–11; *Varenbergh, 548–72. Перигор: AD Pyr.-Atl. E805; 'Petite chron. Périgueux', 340–1 (о Морукль и Дюрфор, см. Inv. AC Périgueux, 97). Кампания Альбре финансировалась за счет подымного налога в Лимузене и Перигоре, а не за счет казны в Париже: AD Pyr.-Atl. E805; Jurades de Bergerac, i, 160–1.

(обратно)

317

Proc. PC, i, 302–3; Foed., viii, 571, 586–7, 601, 621; Cal. Signet L., no. 740; Monstrelet, Chron., i, 46–7; Chron. R. St-Denis, iv, 252, 280, 282–4; Baye, Journ., i, 306. Брак: Oxford, Bodley, MS Ashmole 789, fols 132–132vo (Сентябрь 1408); Foed., viii, 571 (March 1409).

(обратно)

318

Chron. R. St-Denis, iv, 282–4, 324; Monstrelet, Chron., ii, 53–6; Baye, Journ., i, 306, ii, 297. Châtillon talks: Foed., viii, 621, 630, 632.

(обратно)

319

Monstrelet, Chron., ii, 51–3, 57–8; 'Livre des trahisons', 60–1.

(обратно)

320

Участие в Совете: Monstrelet, Chron., ii, 50, 53; Ord., ix, 489; *Plancher, iii, PJ no. 261. Герцоги Беррийский и Бурбонский: Rey, i, 300; Chron. R. St-Denis, iv, 272; 'Geste des nobles', 129. Недовольство: 'Livre des trahisons', 68; Jouvenel, Hist., 201. Итальянцы: 'Lettere Lucchesi', 180–2 (misdated 1411).

(обратно)

321

Поддержка: BN Coll. Doat 193, fol. 91, 92 (Арманьяк); BN PO 918/Coutes/17 (Бретань); BN PO 2859/de la Tour/5, 2606/du Saillant/20, 3002/Villars/48 (Альбре); Titres Bourbon, no. 4819; AN K56/254, 6, 7 (Арманьяк). Собрания: Monstrelet, Chron., ii, 65, 77; Chron. R. St-Denis, iv, 316–18; Cagny, Chron., 48–9; 'Geste des nobles', 130. Договор: Preuves Bretagne, ii, 831–3, 845–6. Арманьяк: BN PO 93/Armagnac/96; BN Coll. Doat 193, fols 91–2; Champion (1969), 72–3.

(обратно)

322

'Chron. Brioc.', 89; Chron. Bourbon, 309–13.

(обратно)

323

Армия Лиги: Cagny, Chron., 49–50; BN PO 93/Armagnac/96; 'Chron. Brioc.', 89; Chron. R. St-Denis, iv, 324–6, 328–30, 336–8, 342–52. Бургундская армия: BN Coll. Bourgogne 58, fol. 53; AD Côte d'Or B1560, fol. 217, 231; Pocquet (1940–1), 114–15; Monstrelet, Chron., ii, 78–9, 81–2, 87–9; Jouvenel, Hist., 206–7; Ord., ix, 530–1 (Арьер-бан); Inv. AC Rouen, 41; Extr. Reg. Tournai, 77–83; *Chavanon, 184–5. Иоанн V: Lettres de Jean V, ii, no. 1099; Preuves Bretagne, ii, 835–40; 'Chron. Brioc.', 89–90. Призыв к разоружению: Ord., ix, 515–17, 531–4; Preuves Bretagne, ii, 831–3, 841; BN Fr. 20590/50, 52. Собрание в Пуатье, манифест: Chron. R. St-Denis, iv, 342–50, 354–6. Париж: ibid., iv, 360–8; 'Chron. Cordeliers', 204–5.

(обратно)

324

'Geste des nobles', 131; Monstrelet, Chron., ii, 80–6, 95, 102; Fenin, Mem., 16; Cagny, Chron., 53; 'Chron. Brioc.', 90. Артур: BN PO 1037/le Dur/15. Жиль: Pocquet (1935), 47. Альбре: Ord., ix, 510; BN PO 493; 'Geste des nobles', 131; Chron. R. St-Denis, iv, 372; Baye, Journ., i, 340.

(обратно)

325

Chron. R. St-Denis, iv, 356–60.

(обратно)

326

Monstrelet, Chron., ii, 89, 91–6; Chron. R. St-Denis, iv, 360, 370–6; Baye, Journ., i, 339; 'Geste des nobles', 140–1; Lehoux (1966–8), iii, 196.

(обратно)

327

Бургундские позиции: Chron. R. St-Denis, iv, 360, 376; Monstrelet, Chron., ii, 94–5; BN PO 418/des Bordes/41 (Монтеро); BN Fr. 20528, pp. 172–3 (Сен-Клу, Мант, Мелён, Мёлан, Самуа). Снабжение, подкрепление: Monstrelet, Chron., ii, 95; Gruel, Chron., 7–8. Мародерство: Chron. R. St-Denis, iv, 366–8; Monstrelet, Chron., ii, 89–90; Journ. B. Paris, 7–10. Финансы орлеанистов: BN PO 47/Amboise/48, 93/Armagnac/96; Inv. joyaux Orléans, 157–70; AN K57/4. Финансы бургундцев: AD Côte d'Or B1560, fols 102, 104, 117, 118vo, 160vo–161, 273–4; B1562, fols 14vo, 107; Ord., ix, 545; Baye, Journ., i, 332–3; Chron. R. St-Denis, iv, 365–6; Vaughan (1966), 86; Pocquet (1940–1), 119.

(обратно)

328

Choix de pièces, i, 329–35; *Plancher, iii, PJ no. 168 bis.

(обратно)

329

Распространение: Chron. R. St-Denis, iv, 382–4, 402–6; Jouvenel, Hist., 208–9; Itin. Jean, 376; Ord., ix, 573–5; Lehoux (1966–8), iii, 205n6. См. о компаниях: BN Coll. Bourgogne 54, fol. 5; BN Fr. n.a. 3641/618.

(обратно)

330

Пустой мир: Preuves Bretagne, ii, 845–6. Карл VI: Monstrelet, Chron., ii, 101. Совет: Chron. R. St-Denis, iv, 384. В июне 1411 года Карл Орлеанский определил десять советников, преданных Иоанну Бесстрашному: Monstrelet, Chron., ii, 118–19. Иоанн выделил одиннадцать человек, которых он считал орлеанистами (некоторые из них на самом деле были нейтральными): AD Nord B657/15183. Ни в одном из списков не было принцев или государственных чиновников, занимавших должности. Дофин: BN Fr. n.a. 20528, pp. 163, 183–4; 'Chron. Cordeliers', 205. Прево: BN PO 2747/St-Cler/42. Генеральные Штаты: Inv. AC Toulouse, 484–5 (AA 37/26); Corr. mairie Dijon, i, no. 7.

(обратно)

331

Monstrelet, Chron., ii, 109–12; Chron. R. St-Denis, iv, 388.

(обратно)

332

Подготовка: Monstrelet, Chron., ii, 109–12; Chron. R. St-Denis, iv, 386–8, 400; BN PO 93/Armagnac/98. Финансы: Champion (1969), 80–2; BN PO 414/Bonsdrac/5, 2157/Orléans/469. Союзы: AN K56/254, 5, 6, 8. Ришмон: Preuves Bretagne, ii, 867–8; Cosneau, 8–9. Луи де Шалон: BN PO 650/Chalon-Orange/16; Petit, 251–62, 280–1.

(обратно)

333

Филипп, граф Вертю: BN Coll. Bourgogne 58, fol. 153; BN PO 455/Bourbon/38–40, 1703/de Lavandès/3, 2305/du Ploesquellec/6, 2817/Themericourt/8, etc.; Cat. Arch. Joursanvault, no. 92. Герцог Бурбонский: 'Information', 298–9, 302, 305, 309, 311–12, 313–14, 320. Силы: BN Coll. Bourgogne 58, fol. 153. Сбор: Cat. Arch. Joursanvault, nos 95–6; BN PO 93/Armagnac/98. Гасконцы: BN Fr. n.a. 20512/281. Герцог Алансонский: Cagny, Chron., 58–9. Кастильцы: BN PO 360/Le Blanc/5, 2914/Valdes/2–5. D. Бургундцы: Monstrelet, Chron., ii, 114; BN Coll. Bourgogne 58, fol. 188; AD Côte d'Or B1572, fols 19–19vo, B1576, fols 76vo–77. Сент-Поль: BN Coll. Bourgogne 58, fol. 169; AD Côte d'Or B1572, fols 19–19vo, B1576, fols 76vo–77; Ord., ix, 581–2.

(обратно)

334

Карл VI: Lehoux (1966–8), iii, 205n6. Генеральные Штаты: Corr. mairie Dijon, i, no. 7; Inv. AC Toulouse, 484–5 (AA37/26); BN Coll. Bourgogne 54, fol. 5–5vo. Письма: AD Côte d'Or B11893 (11 Apr. 1411). Отсрочка: BN Coll. Bourgogne 54, fol. 5–5vo; Chron. R. St-Denis, iv, 408–10; Monstrelet, Chron., ii, 116–21; Baye, Journ., ii, 13–14.

(обратно)

335

Прибытие Иоанна V: BN Fr. 20405/17; Lettres de Jean V, ii, no. 1119 (он был там к 4 июня: Inv. AC Toulouse, 98 [AA5/357]). Совет: AD Nord B657/15183. Боьшой Совет: Chron. R. St-Denis, iv, 412–16; Choix de pièces, i, 342; *Plancher, iii, PJ, no. 274; *Vaissète, x, 1948–50.

(обратно)

336

Ассамблея: Chron. R. St-Denis, iv, 414. Тоннеруа: *Itin. Jean, 596–7; BN Coll. Bourgogne 21, fol. 41vo. Philip: Monstrelet, Chron., ii, 123–4; BN PO 671/de Chantermerle/3, 1189/de Fontaines/28, 2243/de la Porte/37 (7 июля). Граф Алансонский: Cagny, Chron., 58–9. Герцог Орлеанский: 'Livre des trahisons', 82; *Plancher, iii, no. 277.

(обратно)

337

Ассамблея: Chron. R. St-Denis, iv, 416; Baye, Journ., ii, 17. Бусико: Choix de pièces, i, 341–3. Проходы по рекам: 'Geste des nobles', 135; Doc. Clos des Galées, i, nos 1628–30, 1633; BN Fr. 26038/4489. Поход Карла: Monstrelet, Chron., ii, 180–1; 'Geste des nobles', 135. Граф Алансонский: Cagny, Chron., 59–60; Monstrelet, Chron., ii, 164; Chron. R. St-Denis, iv, 452–4; BN PO 1747/Loriot/2. Аси: Monstrelet, Chron., ii, 181; Laborde, Preuves, iii, no. 6220 (латники).

(обратно)

338

Monstrelet, Chron., ii, 151–2, 180; Chron. R. St-Denis, iv, 440–2; *Plancher, iii, PJ nos 273–4; Preuves Bretagne, ii, 859. Отъезд герцога Беррийского: Rev. Hist…. Département du Tarn (1886–7), 107–8. Резкий ответ: *Plancher, iii, PJ no. 271; Chron. R. St-Denis, iv, 436; Monstrelet, Chron., ii, 152.

(обратно)

339

Chron. R. St-Denis, iv, 442–50; Jouvenel, Hist., 224–5; Monstrelet, Chron., ii, 162–4. Мясники: 'Livre des trahisons', 106–10; Journ. B. Paris, 37n; AD Côte d'Or B1570, fol. 138 (деньги Иоанна).

(обратно)

340

Chron. R. St-Denis, iv, 444–6, 462–6; *Plancher, PJ nos 272, 275; Monstrelet, Chron., ii, 162 (рецидив); Choix de pièces, ii, 25–7 (Краон).

(обратно)

341

Pisan, 'Lamentacion', 181, 182, 184.

(обратно)

342

Hoccleve, Regement, 191 (ll. 5307–10). Совет: Waurin, Rec. cron., ii, 115–16.

(обратно)

343

Chron. R. St-Denis, iv, 160, 326, 354–6; Foed., viii, 497; Monstrelet, Chron., ii, 35–6, 95; Ord., ix, 530–1. 1411: AD Côte d'Or B11942/21; BL Add. Chart. 3409 (Уэльс).

(обратно)

344

Уэльс: Parl. Rolls, viii, 420 [6], 423 [17], 459–60 [20], 491 [52]; Proc. PC, ii, 14–18. Дуглас: Cal. Doc. Scot., iv, nos 737, 762; Foed., viii, 478, 519, 520; Proc. PC, i, 323–4; Rot. Scot., ii, 193; M. Brown (1998), 108–10. Данбар: Bower, Scotichron., viii, 72–4; Reg. G. S. Scot., i, no. 920. Пограничное право: Neville (1998), 96–108. Инциденты: Bower, Scotichron., viii, 72, 75, 81; Reg. Glasguensis, ii, 316; Proc. PC, i, 323–7; Rot. Scot., ii, 193; Hardyng, Chron., 207. Союз с Олбани: Acts Parl. Scot., xii, 20–2 (1407); Exch. R. Scot., iv, 70 (1408), 132, 133 (1410), 163 (1412), 189 (1413); AD Nord B542/150682 (1411); Monstrelet, Chron., i, 259. Расходы: Proc. PC, ii, 14–17.

(обратно)

345

Здоровье: McNiven (1985), 761–4. Принцы: Livius, Vita, 4–5; First Engl. Life, 11. Новое правительство: Parl. Rolls., viii, 539 [26]; McFarlane (1972), 105–8; Harriss (1988), 49–50.

(обратно)

346

Клиффорд: Monstrelet, Chron., ii, 202. О нем: CPR 1405–8, 10; PRO C61/108, m. 9 (Курбефи); Reg. Jurade, i, 48 (Либурн); CCR 1405–9, 442. Миссия в Англию: BN PO 212/Bataille/28–31; Foed., viii, 684; 'Geste des ducs', 393–4; 'Livre des trahisons', 72–3. О сражении: Coll. Bastard d'Estang, nos 416, 530, 550, 689. Лупиак: Foed., viii, 512, 716–17; PRO C76/93, m. 17. Жан дю Жуш: Lettres de Jean V, ii, no. 1125; BN PO 1597/de Juch/6. Kernezn: 'Livres des trahisons', 76–7. Жан де Кернез: Comptes E. Bourg., i, no. 409; Foed., viii, 667; 'Geste des ducs', 394–5.

(обратно)

347

Боьшой Совет: 'Geste des ducs', 394–9; 'Livre des trahisons', 75–7. Частичное подтверждение в AD Côte d'Or B1562, fols 33vo–34, B1571, fols 71vo–72. Дипломатические контакты: AD Côte d'Or B1570, fol. 274 (сквайр); Chron. R. St-Denis, iv, 474; Cotton MS Galba, 326. Войска: PRO E28/30 (26 May 1414); AD Côte d'Or B1570, fols 173vo, 274vo, 287, 291, 292, 296; BN Fr. 20528, p. 194; Monstrelet, Chron., ii, 172.

(обратно)

348

CCR 1409–13, 166, 240–1; Wylie (1884–98), 301; PRO E403/608, m. 12 (28 Aug.). Посольство: Foed., viii, 698–9; Cotton MS Galba, 322–6. Чичеле: Jacob (1967), 13–14. Арундел: ODNB, xix, 772–3. Мортимер: HoC., iii, 784–5. Каттерик: ODNB, x, 562.

(обратно)

349

Отмена: Foed., viii, 700 (3 сентября) является последним упоминанием в английских записях. Арундел, Уорик: St Albans Chron., ii, 598–600; Gregory, 'Chron.', 106. Prince's role: PRO C76/95, m. 22 (Арундел отправляется за границу "на службу принцу"); AD Côte d'Or B1570, fol. 173vo, 291 ("лучники принца"). Уорик: Beauchamp Pageant, 27–30, 68–96.

(обратно)

350

BN Clair. 6/82, 39/131. Умфравиль: BN Fr. n.a. 20528, p. 198 (оплачивается отдельно от компании Арундела); St Albans Chron., ii, 600 (как "граф Кайм", в честь его лордства в Линкольншире); Hardyng, Chron., 367–8. Трампингтон: BN Fr. n.a. 20528, p. 198; CPR 1405–8, 123.

(обратно)

351

BN Fr. 20528, p. 192; AD Nord 1894, fols 48 (шотландцы), 235, 236 (латники). Cf. Jouvenel, Hist., 227 (исключая брабантцев); 'Chron. Cordeliers', 211 (обоз); Handelingen (1405–19), nos 387–92; Dixmude, Merkw. geb., 59–60; Lichtervelde, 172–3. Тоннер: Petit, 265–79; Chron. R. St-Denis, iv, 474. Аванс: Itin. Jean, 382.

(обратно)

352

Itin. Jean, 382–3; Chron. R. St-Denis, iv, 466–72; Monstrelet, Chron., ii, 174–9, 180, 182; 'Livre des trahisons', 96; Fenin, Mem., 19; Fèvre, Chron., i, 31–3. Griette: *Garnier, 72. Ph. of Nevers: 'Chron. Cordeliers', 211. Его силы: AD Côte d'Or B1563 (22 августа); BN Fr. n.a. 20528, pp. 198–200 (3 Oct.).

(обратно)

353

'Geste des nobles', 135–6; Monstrelet, Chron., ii, 173–87; Chron. R. St-Denis, iv, 484–8; 'Chron. Cordeliers', 211–12; Fénin, Mem., 19–20; Inv. Arch. Ville Bruges, iv, 115–16; Inv. Arch. Etat Bruges, i, no. 284; Inv. Arch. Gand, nos 505–9.

(обратно)

354

Itin. Jean, 383; Laborde, Preuves, i, no. 208; Monstrelet, Chron., ii, 189; Chron. R. St-Denis, iv, 474–6, 522; Jouvenel, Hist., 231; 'Livre des trahisons', 71–2. Тарифы: BN Fr. n.a. 20528, p. 198.

(обратно)

355

Journ. B. Paris, 11–12; Chron. R. St-Denis, iv, 474–6, 488, 492; 'Livre des trahisons', 107–10; Monstrelet, Chron., ii, 181, 188; *Sauval, iii, 266. Military summons: Ord., ix, 640–2. Бурнонвиль: *Schnerb (1997), 96–8. Численность: BN Fr. n.a. 20528, pp. 183–7, 200–2. Сен-Дени: 'Geste des nobles', 137; BN Fr. n.a. 20528, p. 201. Небольшие гарнизоны: Monstrelet, Chron., ii, 181; Chron. R. St-Denis, iv, 480, 550–2. Переправы через реки: BN Fr. n.a. 20528, pp. 185–7; Chron. R. St-Denis, iv, 478–80, 550–2; Monstrelet, Chron., ii, 169. Герольды: Choix de pièces, i, 344–6; Chron. R. St-Denis, iv, 492–4; 'Geste des nobles', 137.

(обратно)

356

Chron. R. St-Denis, iv, 498, 528–32, 556; 'Livre des trahisons', 119; Monstrelet, Chron., ii, 192, 200–2. Продажа драгоценностей: BL Add. Chart. 3125.

(обратно)

357

Chron. R. St-Denis, iv, 490–2, 494–512, 516–20, 530–2; Monstrelet, Chron., iv, 192–3.

(обратно)

358

Chron. R. St-Denis, iv, 448, 492, 512–14, 520–2, v, 140; Jouvenel, Hist., 229–31; Monstrelet, Chron., ii, 168–9, 192, 195–7; 'Geste des nobles', 138; Journ. B. Paris, 14; Baye, Journ., ii, 25–6. Меры против арманьяков: Ord., ix, 635–7; Inv. AC Toulouse, 485 (AA37/28). Охрана Лувра: BN Fr. 20528, pp. 183–4. Страх перед восстанием: BN Coll. Bourgogne 54, 342–342vo.

(обратно)

359

Itin. Jean, 383–4; Chron. R. St-Denis, iv, 524–6; 'Livre des trahisons', 117–18; Monstrelet, Chron., ii, 198–200; Jouvenel, Hist., 232. Численность: BN Fr. n.a. 20528, pp. 192–8; BN Clair. 39/131.

(обратно)

360

Jouvenel, Hist., 232, 237; Monstrelet, Chron., ii, 200–2, 211; Chron. R. St-Denis, iv, 526–8. Мясники: AN JJ165, fol. 249vo (письма об отпущении грехов, ноябрь 1411 года, за убийство английского солдата подмастерьем мясника).

(обратно)

361

'Livre des trahisons', 117; Itin. Jean, 384; Chron. R. St-Denis, iv, 556–63; Monstrelet, Chron., ii, 203–7; Journ. B. Paris, 15–16; 'Chron. Cordeliers', 212–13; Lefèvre, Chron., i, 38–9; Fenin, Mem., 22–3; 'Chron. Brioc.', 90.

(обратно)

362

Chron. R. St-Denis, iv, 563–6; Monstrelet, Chron., ii, 207–8; Journ. B. Paris, 16; 'Chron. Cordeliers', 213; Lefèvre, Chron., i, 39–40; Fenin, Mem., 23; Baye, Journ., ii, 300–1; Cagny, Chron., 66–7; 'Geste des nobles', 139.

(обратно)

363

Английские пленные: AD Nord 1894, fol. 141; St Albans Chron., ii, 602. Arnauton: BL Add. Chart. 240, 3418. Возмездие: Chron. R. St-Denis, iv, 532–50, 566–70, 592–4; Jouvenel, Hist., 233–4, 238; Journ. B. Paris, 17; Monstrelet, Chron., ii, 209, 210–11, 224–5; Baye, Journ., ii, 84–5, 301.

(обратно)

364

Совет: Monstrelet, Chron., ii, 211. Финансы: Inv. Arch. Bruges, iv, 57 (субсидия); Vaughan (1966), 116–17; Schnerb (2007 [1]), 266–8. Заложенные драгоценности: *Pannier, xxvi, 314–18. Девальвация: Ord., ix, 645–7; BN Fr. n.s. 20528, p. 180. Талья: BN Fr. 21427, fol. 45; Fr. 25709/608, 609, 669 (придавая ему значение); Baye, Journ., ii, 31–2. Войска: BN Fr. n.a. 20528, pp. 191, 202–4, 243. Арундел: Comptes E. Bourg., i, nos 596–7, 625; Baye, Journ., ii, 33–4, 301; BN Clair. 39/131 (заработная плата); BL Add. Chart. 52 (драгоценности); AD Nord 1894, fol. 141 (благодарность).

(обратно)

365

Vaissète, ix, 1011; *Lehoux (1966–8), iii, 251, 509.

(обратно)

366

Monstrelet, Chron., ii, 211, 212–13; Chron. R. St-Denis, iv, 568–78; Jouvenel, Hist., 234–5. Англичане: Monstrelet, Chron., ii, 220, 222–4 (где Умфравиль назван "графом Кентским"); Le Fèvre, Chron., i, 44; 'Geste des nobles', 139–40; AD Côte d'Or 1570, fols 290–290vo, 292; BN Clair. 55/75; BN Fr. n.a. 25028, p. 191; Itin. Jean, 385 (23 Dec.). Пленные: Hardyng, Chron., 368.

(обратно)

367

AN JJ166/28 (orders); Chron. R. St-Denis, iv, 582–6; Monstrelet, Chron., ii, 213–16; Le Fèvre, Chron., i, 40–1; BN Fr. 20528, pp. 210–13. Условия капитуляции: AN JJ166/28. Робер д'Эсне: Gonzalez, App. 204–6.

(обратно)

368

BN Fr. n.a. 20528, pp. 190–1; Monstrelet, Chron., ii, 217–19, 221; Chron. R. St-Denis, iv, 584–8, 602–4; Jouvenel, Hist., 236–7. Клермонское графство: Leguai (1962), 60–1.

(обратно)

369

Demurger, 166–8; 'Information'.

(обратно)

370

BN Coll. Doat 9, fols 106–9 (комиссары); BN Coll. Doat 212, fol. 46–49vo (Арманьяк); *Vaissète, ix, 1013, x, 1950–3, 1956–7, 1958–9; Bernis, 'Chron.', para. 139; Chron. R. St-Denis, iv, 570; BN Fr. n.a. 7624, fols 59–62vo.

(обратно)

371

BN Fr. 25709/669.

(обратно)

372

Бурбонне: Monstrelet, Chron., ii, 226–7; La Mure, ii, 126n; Leguai (1962), 62–3. Граф Алансонский: BN Fr. 25709/669; Chron. R. St-Denis, iv, 602–4, 622; Jouvenel, Hist., 239. Орлеанистская Нормандия: BN Fr. n.a. 7624, fols 149–51.

(обратно)

373

BN Fr. 25709/669; Rec. doc. Poitou, xxvi, 229–31; Chron. R. St-Denis, iv, 610–14; Jouvenel, Hist., 239; 'Geste des nobles', 141; Lannoy, Oeuvres, 18; BL Add. Chart. 3452 (деньги); Favreau (1978), 207–8. Подкрепление: BN Fr. n.a. 23634/183, 190, 192, 205, 208, 221, 227, 231, 237, etc. (гасконская граница); BN Fr. n.a. 20528, pp. 243, 249 (англичане).

(обратно)

374

Карл VI: Chron. R. St-Denis, iv, 594–600; Baye, Journ., ii, 45–6. Прикованный к постели: Extr. Reg. Tournai, 88–9. Талья: BN Fr. 25709/669; BN Fr. n.a. 20528, pp. 179–80, 217. Расходы: Pocquet (1940–1), 115–17; Jouvenel, Hist., 239.

(обратно)

375

Inv. AC Dijon, i, 27 (B148, fol. 162vo); Monstrelet, Chron., ii, 221 (Руси).

(обратно)

376

Cat. Arch. Joursanvault, nos 97, 99; BN Fr. 6538/37, 20028/99, 100 (посуда); BN PO 2157/Orléans/478 (налогообложение).

(обратно)

377

Болезнь: CPR 1408–13, 346. Предложения по отречению от престола: Giles's Chron., 63 (поздние, но, вероятно, основанные на более ранних свидетельствах), and cf. Parl. Rolls, x, 290 [12]; Eulogium, iii, 420–1 (до 1413 года). Увольнения: Parl. Rolls, viii, 517 [9], 519 [11], 539 [25]; Foed., viii, 710, 753; HoC., iv, 42; St Albans Chron., ii, 612. Томас: See Hardyng, Chron., 369. О нем: McNiven (1980 [2]), 6–7.

(обратно)

378

Rec. Convoc., iv, 380, 386–7, xiii, 328–9; Proc. PC, ii, 17–18; Parl. Rolls, viii, 518 [10]; PRO E179/242/73 (£1,400).

(обратно)

379

John's bid: AD Côte d'Or B1570, fols 108, 117–117vo; Foed., viii, 712–13, 721. Арманьякское посольство: Cagny, Chron., 17; Foed., viii, 712–13, 715–17, 718–19, 727; Monstrelet, Chron., ii, 238–42. Мнения Леграна: Beltran, 198–207; Monstrelet, Chron., ii, 241–2. Роль графа Алансонского: Cagny, Chron., 71.

(обратно)

380

Foed., viii, 721, 728–9; AD Côte d'Or B1570, fols 163, 262 (Жан); *Pocquet (1960), 335, 337–8; St Albans Chron., ii, 611. Кернез: PRO E403/611, m. 7 (23 ноября). Колдхарбор: PRO 101/406/1; Foed., viii, 628; Myers (1972), 27–8.

(обратно)

381

Посольство: BN Fr. 25709/669; Monstrelet, Chron., ii, 236–7; Le Fèvre, Chron., i, 49–50; Chron. R. St-Denis, iv, 626–8; Anglo-Norman L., no. 371; PRO E101/44/18, E101/406/1, E364/45, m. 1 (Грей); PRO 101/406/1; PRO E403/611, m. 7 (23 ноября). Планы бургундцев: Monstrelet, Chron., ii, 234–5, 237–47, 258–9; Chron. R. St-Denis, iv, 628–32; Jouvenel, Hist., 240.

(обратно)

382

Foed., viii, 738–43; St Albans Chron., ii, 608. Место встречи: Cal. Letter Books I, 102; PRO E404/27/394; PRO E28/23 (16 May 1412). Исполнение: CCR 1409–13, 282; Monstrelet, Chron., ii, 257. Извинения: *Pocquet (1960), 335–6.

(обратно)

383

Monstrelet, Chron., ii, 248–55; Chron. R. St-Denis, iv, 634, 672–4; Cagny, Chron., 77–8, 79–80; Journ. B. Paris, 18–19; Cat. Arch. Joursanvault, no. 103; 'Chron. Britann.', 116; Gruel, Chron., 8–10; Coll. Bastard d'Estang, 153 (no. 1532). Семьи: Cosneau, 23; Monstrelet, Chron., ii, 253 (о Жанне, см. Gonzalez, App. 240).

(обратно)

384

Monstrelet, Chron. ii, 282–3; Chron. R. St-Denis, iv, 636; Itin. Jean, 388. Численность: Jouvenel, Hist., 240 (добавить подкрепления, полученные в Берри: Chron. R. St-Denis, iv, 648). Англичане: AD Côte d'Or 1571, fols 82–82vo, 99–100vo, B1578, fol. 14; BN Fr. n.a. 20528, pp. 243, 249; BN Clair. 46, pp. 3405–3405vo, 49/3715, 53/3988, 62/4823, 85/6709, 98/7639, 102/37. Cf. Monstrelet, Chron., ii, 276–7; Chron. R. St-Denis, iv, 688; St Albans Chron., ii, 616. Шотландцы: BN Clair. 100/30.

(обратно)

385

Monstrelet, Chron., ii, 258; Journ. B. Paris, 20–4; 'Journ. Parisien', 163–72; Baye, Journ., ii, 67, 68, 73, 75; Chron. R. St-Denis, iv, 658–60, 680–2; Jouvenel, Hist., 242. Fears of Univ.: Baye, Journ., ii, 84–5 (отлучение от церкви); Monstrelet, Chron., ii, 241–2 (тракт).

(обратно)

386

Chron. R. St-Denis, iv, 640–4, 648, 650–6, 662–4; Monstrelet, Chron., ii, 269–71; Itin. Jean, 389.

(обратно)

387

Chron. R. St-Denis, iv, 666, 678–80, 686–8, 696; Monstrelet, Chron., ii, 271, 291–2; Fenin, Mem., 27. Драгоценности: Lehoux (1966–8), iii, 270; Jouvenel, Hist., 244. Топография: см. Fleury plan (конец XVI века): BN GED–4281 (RES).

(обратно)

388

Fenin, Mem., 27; Chron. R. St-Denis, iv, 646, 662–4, 670–2, 678, 680, 682; Jouvenel, Hist., 241–2; Monstrelet, Chron., ii, 277–81; Journ. B. Paris, 25.

(обратно)

389

Chron. R. St-Denis, iv, 666–70; Monstrelet, Chron., ii, 274–7; Journ. B. Paris, 24–5; 'Journ. Parisien', 170–1.

(обратно)

390

Chron. R. St-Denis, iv, 678–80, 688–90; Jouvenel, Hist., 244; Monstrelet, Chron., ii, 280–3, 286.

(обратно)

391

Планы: Foed., viii, 733; Cal. Letter Books I, 102; Proc. PC, ii, 33–4, 120–1; Cotton MS Galba, 266–7. Контакты с Иоанном: BN Coll. Moreau 1424/55; AD Côte d'Or B1571, fols 111vo, 175vo–176. Изменения, протесты: St Albans Chron., ii, 610, 614; PRO E404/27/394; Foed., viii, 745–50, 757, 758–60. Спор с принцем приходится восстанавливать на основании писем его и графа Арундела (оба от 31 мая), адресованных герцогу Бургундскому в *Pocquet (1960), 335–8; Письмо Кернеза Карлу VI (вероятно, в середине июня), кратко изложенное в Chron. R. St-Denis, iv, 658; и неискреннее открытое письмо принца от 17 июня в St Albans Chron., ii, 612–14. Деньги: Proc. PC, ii, 33–4, 120–2; Foed., viii, 747–9. Кале: Proc. PC, ii, 34–5.

(обратно)

392

Cotton MS Galba, 266–7; BN Coll. Moreau 1424/55 (Ответ Иоанна 14 июня); AD Côte d'Or B1571, fol. 17vo (Письмо принца получено); Chron. R. St-Denis, 658 (Кернез).

(обратно)

393

Monstrelet, Chron., ii, 279–80, 282–9; Chron. R. St-Denis, iv, 682–700, 708; 'Geste des nobles', 142.

(обратно)

394

Monstrelet, Chron., ii, 288–90; Roy. Lett., ii, 322–5.

(обратно)

395

Baye, Journ., ii, 79–80; 'Lettres closes', *Plancher, iii, no. 287; Ord., x, 18–21; Chron. R. St-Denis, iv, 708–18; Monstrelet, Chron., ii, 292–5. Английские войска: BL Add. Chart. 66. Отречения: Choix de pièces, i, 352–3; Roy. Lett., ii, 325; Cotton MS Galba, 329–31.

(обратно)

396

Chron. Mont-St-M., i, 19; Cochon, Chron., 263; Livre Comptes Marest, 49; Monstrelet, Chron., ii,291–2; Chron. R. St-Denis, iv, 704–6; Cagny, Chron., 76–7; Inv. AC Orléans, 90 (CC543). Численность: Foed., viii, 746; Gruel, Chron., 9. Alençon's submission: AN K57/27.

(обратно)

397

Itin. Jean, 392; Chron. R. St-Denis, iv, 720; Monstrelet, Chron., ii, 299–300; BL Add. Chart. 3417.

(обратно)

398

Roy. Lett., ii, 328–32; Inv. AC Orléans, 90–1 (CC543); Chron. R. St-Denis, iv, 720. Fish: BL Add. Chart. 55.

(обратно)

399

Переговоры: BL Add. Chart. 237–9; BN PO 759/Chomery/23, 26; AN K59/2; BL Add. Chart. 3422–4, 3434; *Lacour (1934 [1]), 30, 75, 76–7, 82. Пуату: *Lacour (1934 [1]), 75–6; Chron. R. St-Denis, iv, 732–4; 'Remontrances Univ.', 432.

(обратно)

400

AN K57/28, K59/3, 4; A J919/25, fols 5vo, 25vo; Add. Chart. 1399, 1400. Артефакты: *Lacour (1934 [1]), 30; Hiver, 51–3; Cat. Arch. Joursanvault, no. 3379. Возмещение ущерба в Пуату: *Lacour (1934 [1]), 66. Лошади: BL Add. Chart. 3425, 3455. Отступление: Chron. R. St-Denis, iv, 720.

(обратно)

401

Vale (1970), 62.

(обратно)

402

'Geste des nobles', 144; BL Add. Chart. 57, 70–1, 1403–4, 3437, 3440–1, 3458; Arch. Hist. Gironde, ii, 361–2; Hiver, 53–4.

(обратно)

403

Choix de pièces, i, 359.

(обратно)

404

*Vaissète, ix, 1013–14, 1016–18, *x, 1958–60; Rouquette, 410–11; AD Pyr.-Atl. E424/127 (Фуа – Бургундский союз, 7 апреля 1411 г.); Bernis, 'Chron.', paras. 140–2; Flourac, 51–3, 54, *233–7; BN Coll. Doat 212, fols, 79–85 (Комменж).

(обратно)

405

AD Pyr.-Atl. E59/14. Коннетабль: Monstrelet, Chron., ii, 292; 'Journ. Parisien', 175–6.

(обратно)

406

St Albans Chron., ii, 618; McNiven (1985), 764–5; Henry IV, Part 2, IV.v, ll. 94–6, 183–6, based on Monstrelet, Chron., ii, 338.

(обратно)

407

Chron. R. St-Denis, iv, 726, v, 586–8; Monstrelet, Chron., ii, 301; Baye, Journ., ii, 231–2; Journ. B. Paris, 66–7.

(обратно)

408

Itin. Jean, 393; Chron. R. St-Denis, iv, 724, 728; Monstrelet, Chron., ii, 305; Journ. B. Paris, 27. Герцог Беррийский: Lehoux (1966–8), iii, 510; AD Côte d'Or B11893 (28 Nov. 1412).

(обратно)

409

Оrd., x, 24, 27, 34–8, 39, 46, 48, 58; 'Remontrances Univ.', 432; Monstrelet, Chron., ii, 303, 306–7; Baye, Journ., ii, 88–95 105–6; Chron. R. St-Denis, iv, 768–70; Demurger, 170; Rey, ii, 123, 519n5, 605.

(обратно)

410

Rey, ii, 427; Schnerb (2007 [1]), 284–6; Plancher, iii, 365. Генеральные Штаты: Chron. R. St-Denis, iv, 734; Monstrelet, Chron., ii, 306–7; Salmon, 'Lamentacions', 101.

(обратно)

411

Coville (1888), 159; 'Geste des nobles', 145; Chron. R. St-Denis, iv, 734, 736–8; Jouvenel, Hist., 247; 'Rapport … doléances', 281; 'Correspondance … Paris', 60.

(обратно)

412

'Rapport … doléances', 281–8; Chron. R. St-Denis, iv, 738, 742–4; Jouvenel, Hist., 248; Cat. Arch. Joursanvault, no. 80.

(обратно)

413

Chron. R. St-Denis, iv, 738–42, 744. Жантьен и Пети: см. Auctarium Chartul. U. Paris, iv, no. 2012.

(обратно)

414

"Ремонстрации": Chron. R. St-Denis, iv, 766–8. Павилли: Guillebert de Metz, 'Description', 233; Jouvenel, Hist., 252.

(обратно)

415

Комиссия: Chron. R. St-Denis, v, 4; Ord. Cabochienne, 3–4; Coville (1888), 214–16; Famiglietti, 264n19. Проскрипции: Ord., x, 59–60; Monstrelet, Chron., ii, 333, 343; Chron. R. St-Denis, v, 2–4.

(обратно)

416

Герцог Анжуйский: Cagny, Chron., 80–1; Chron. R. St-Denis, iv, 768–70; Choix de pièces, i, 359–62. Эссар: Monstrelet, Chron., ii, 333; Chron. R. St-Denis, v, 6. Жантьен: Chron. R. St-Denis, v, 8; Journ. B. Par., 178 (16 марта, см. AN KK1009, fol. 1).

(обратно)

417

Monstrelet, Chron., ii, 334–5; Chron. R. St-Denis, iv, 768, v, 2; Journ. B. Paris, 27–8. Канцлер: Baye, Journ., ii, 128.

(обратно)

418

BN Coll. Bourgogne 55, fol. 30–32vo (Большой Совет); Chron. R. St-Denis, v, 10.

(обратно)

419

'Correspondance … Paris', 61–2; Chron. R. St-Denis, v, 6–10, 24; Monstrelet, Chron., ii, 333, 343–4, 346; Le Fèvre, Chron., i, 77. Совет: Itin. Jean, 398.

(обратно)

420

Chron. R. St-Denis, v, 10–16; Baye, Journ., ii, 108; 'Quelques textes', 161–2 (участники). Супруга Барро: AN JJ 168, fol. 64; AD Nord 1894, fol. 251vo.

(обратно)

421

Chron. R. St-Denis, v, 16–24; Baye, Journ., ii, 108–9; Foed., ix, 52; 'Quelques textes', 161–3; Monstrelet, Chron., ii, 344–6, 355; Itin. Jean, 398; Journ. B. Paris, 30. Топография: Sauval, ii, 65; Favier (1974), 105.

(обратно)

422

Chron. R. St-Denis, v, 22–6, 32–6; Journ. B. Paris, 31; Monstrelet, Chron., ii, 346, 347, 361; Cat. Arch. Joursanvault, no. 114.

(обратно)

423

Chron. R. St-Denis, v, 26–30, 34–6, 124; Le Fèvre, Chron., i, 77; Jouvenel, Hist., 253; Baye, Journ., ii, 109–10; Monstrelet, Chron., ii, 350. Мосты: Journ. B. Paris, 30n2. Бастилия: BN Fr. 20684, p. 41; Pocquet (1939 [3]), no. 80.

(обратно)

424

Monstrelet, Chron., ii, 351–5; Chron. R. St-Denis, v, 38–46; Baye, Journ., ii, 112–14; Foed., ix, 52; 'Quelques textes', 163–4; Journ. B. Paris, 29–30. Топография: Sauval, ii, 275–84; Bournon (1879), 94–107.

(обратно)

425

Chron. R. St-Denis, v, 48–50, 58–60; Ord., x, 68–70; Foed., ix, 53 ("смертельные угрозы"); Baye, Journ., ii, 128.

(обратно)

426

Chron. R. St-Denis, v, 52; Baye, Journ., ii, 114–16; Ord. Cabochienne.

(обратно)

427

Monstrelet, Chron., ii, 355, 370–1; Chron. R. St-Denis, v, 32, 54–8, 74–6; 'Quelques textes', 164; Foed., iv, 53; Journ. B. Paris, 31–4; Le Fèvre, Chron., i, 86–7; Baye, Journ., ii, 116.

(обратно)

428

Pisan, Livre de la paix, 89, 131. Вино: AD Côte d'Or B1756, fol. 193–195vo.

(обратно)

429

Gerson, Oeuvres, vii, 1007, 1030. Cf. Jean de Montreuil, Opera, i (1), 349–50 (Ep. 215); Jouvenel, Hist., 249, 251; Chron. R. St-Denis, v, 26; Monstrelet, Chron., ii, 355–6.

(обратно)

430

Chron. R. St-Denis, v, 78–80, 144; Monstrelet, Chron., ii, 361–2, 374–6; 'Doc. inéd. insurrection', 38; Jouvenel, Hist., 257–8.

(обратно)

431

*Plancher, iii, no. 281.

(обратно)

432

Jouvenel, Hist., 251–3.

(обратно)

433

Chron. R. St-Denis, v, 64–6; Reg. St Jean d'Angély, iii, 61–3; 'Petite chron. Périgueux', 431; 'Petite chron. Guyenne', no. 88; 'Doc. inéd. Insurrection', 39. Тальмон: Reg. Jurade, ii, 34–5. Монтендр: *Cagny, Chron., 72n1; Reg. Jurade, ii, 60. Численность: Proc. PC, ii, 129; Foed., ix, 29; PRO E364/48, m. 1.

(обратно)

434

Vaissète, ix, 1019–21, *x, 1963; BN Fr. n.a. 23634/162, 179, 182, 218, 206, 236, etc.; Preuves Bretagne, ii, 876; *Cagny, Chron., 72n1 (Отчет Эйли от 27 июля). Барбазан: Gonzalez, App. 26–9; BN Fr. 5061, fol. 115; 'Geste des nobles', 141; *Lacour (1934 [1]), 54. Торсе: Gonzalez, App. 210–11; *Lacour (1934 [1]), 62; Gall. Reg., iv, no. 17599.

(обратно)

435

Chron. R. St-Denis, v, 60–4, 66; Jouvenel, Hist., 254–5; St Albans Chron., ii, 618; Le Fèvre, Chron., i, 45–6; CPR 1413–16, 410.

(обратно)

436

Chron. R. St-Denis, v, 34, 38–40; 'Geste des nobles', 147–8; BN Fr. 6211/150, 151; Monstrelet, Chron., ii, 362, 372–3, 391; Ord., x, 147–50; 'Doc. inéd. insurrection', 38; Cagny, Chron., 80, 82–3; Cat. Arch. Joursanvault, no. 111. Berry/Auvergne: BN Coll. Bourgogne 55, fols 84, 86.

(обратно)

437

Comptes E. Bourg., i, no. 616; BN Coll. Bourgogne 58, fol. 139; Baye, Journ., ii, 118–22; Chron. R. St-Denis, v, 80, 82, 86–8; 'Correspondance … Paris', 66. Иоанн дал обед для герцога Беррийского 6 июля: Itin. Jean, 400.

(обратно)

438

Chron. R. St-Denis, v, 86, 88–94, 146; Baye, Journ., ii, 141, 142; Foed., ix 52–3; 'Quelques textes', 164–5.

(обратно)

439

Itin. Jean, 400; Chron. R. St-Denis, v, 94–120; Monstrelet, Chron., ii, 387–90; Baye, Journ., ii, 122–4.

(обратно)

440

Chron. R. St-Denis, v, 120; Jouvenel, Hist., 259; 'Correspondance … Paris', 66.

(обратно)

441

Jouvenel, Hist., 259–60; Chron. R. St-Denis, v, 120–2; Baye, Journ., ii, 124; 'Correspondance … Paris', 66–7.

(обратно)

442

Jouvenel, Hist., 260–1; Baye, Journ., ii, 124–5; 'Correspondance … Paris', 66–7.

(обратно)

443

Journ. B. Paris, 40–2; Jouvenel, Hist., 262–3; Gall. Reg., iv, no. 16485–6.

(обратно)

444

A. Mirot, 371–5, 379–84.

(обратно)

445

Chron. R. St-Denis, v, 122–32; Jouvenel, Hist., 261–3; Journ. B. Paris, 36–40; 'Geste des nobles', 149–50; 'Correspondance … Paris', 67–8; Baye, Journ., ii, 125–6, 127–9; Monstrelet, Chron., ii, 398–400; 'Quelques textes', 166. Беженцы: AD Côte d'Or B1576, fols 138vo–139vo; BN Coll. Bourgogne 56, fol. 113.

(обратно)

446

Journ. B. Paris, 41–3; Chron. R. St-Denis, v, 142–6, 158, 212–14; Jouvenel, Hist., 262–3; Gall. Reg., iv, nos 16978–9 (Бастилия); AN X1a 4791, fols 22, 25 (отель Сен-Поль); AN KK1009, fol. 1vo (эшевены). Арманьякская армия: BN Fr. n.a. 20028/101.

(обратно)

447

Jouvenel, Hist., 263; 'Chron. Cordeliers', 218–19; *Plancher, iii, no. 290; Chron. R. St-Denis, v, 148, 166; Monstrelet, Chron., ii, 400–2; Cagny, Chron., 84–5; Itin. Jean, 400. Понт-Сент-Максанс: AD Côte d'Or B1576, fol. 268.

(обратно)

448

Chron. R. St-Denis, v, 148–50; 'Geste des nobles', 150; Foed., ix, 54; Monstrelet, Chron., ii, 411.

(обратно)

449

Chron. R. St-Denis, v, 148–58; Baye, Journ., ii, 138–43, 306; Mon. hist., no. 1898; Ord., x, 167–77; Monstrelet, Chron., ii, 406–7, 409; Journ. B. Paris, 46. Офицеры: Valois (1888), 133–7; BN Fr. 21405/58; *Vaissète, x, 1972–5; Demurger, 171–3. Изгнания: Choix de pièces, i, 367–9.

(обратно)

450

Journ. B. Paris, 44; Gerson, Oeuvres, vii, no. 389, esp. at 1007; Auctarium Chartul. U. Paris, iv, nos 1989–90, 2000, 2015–17; Coville (1932), 433–501; Baye, Journ., ii, 170–1; Monstrelet, Chron., ii, 461–2; Chron. R. St-Denis, v, 160; Jouvenel, Hist., 267; Extr. comptes R. Réné, no. 536.

(обратно)

451

Gall. Reg., iv, no. 16487. О своем преемнике (André Marchand), Demurger, 273–4.

(обратно)

452

St Albans Chron., ii, 618–20; Monstrelet, Chron., iv, 9–10; 'Procès Fusoris', 243–4.

(обратно)

453

Reg. Jurade, ii, 329 (Dorset quote); Harriss (1985), 81–2, 89.

(обратно)

454

Chron. R. St-Denis, iv, 770–2; Foed., ix, 3; Strecche, 'Chron.', 147; Brut, ii, 373; Issues Exch., 325; Walsingham, St Albans Chron., ii, 634–6; Pseudo-Elmham, Vita, 5; Select Cases, vii, 212–15; CPR 1413–16, 35.

(обратно)

455

Chron. R. St-Denis, v, 556, 568, 576–80, 750, vi, 162, 164, 480–2; Guenée (1999 [1]), 217–18.

(обратно)

456

Foed., ix, 27, 786–7.

(обратно)

457

PRO E403/612, m. 5; Foed., ix, 34–8, 57–60; PRO E364/47, m. 1 (Уорик, Скроуп); Itin. Jean, 401 (численность). Аргументы: BL Cotton Tiberius B XII, fols 51vo–53vo; AN J546/8, 9.

(обратно)

458

PRO E101/321/13, E364/47, m. 1 (Скроуп); Itin. Jean, 401, 402; Monstrelet, Chron., ii, 406; Le Fèvre, Chron., i, 120.

(обратно)

459

BL Add. Chart. 4311; Chron. R. St-Denis, v, 158–60, 228; Monstrelet, Chron., ii, 403–4; Le Fèvre, Chron., i, 72–4. Сентонж: BN Fr. 7624, fols 216–216vo; Chron. R. St-Denis, v, 222–8.

(обратно)

460

Foed., ix, 60, 69–70. Коль: Autrand (2000 [1]), 43; Coville (1934), 14–38; Clamanges, Op., 259.

(обратно)

461

Посольство: Chron. R. St-Denis, v, 228; AN KK250, fols 64vo–65; Foed., ix, 189. Олдкасл: Select Cases, vii, 217–20; St Albans Chron., ii, 636–42; Strecche, 'Chron.', 148–9; Gregory, 'Chron.', 108; 'Extr. London Chrons.', 292–3; Brut, ii, 373–4; Foed., ix, 89–90; Issues Exch., 330–1, 331–2, 333; Aston, 24–6; Powell, 141–67 (обобщает юридические документы).

(обратно)

462

Foed., ix, 88–9, 91–105; Chaplais, Eng. Med. Dipl. Prac., no. 75 (p. 127); Issues Exch., 329; Chaplais, Eng. Med. Dipl. Prac., no. 240 (e) (p. 457). Теннисные мячи: самая ранняя версия находится в Strecche, 'Chron.', 150 (c. 1422).

(обратно)

463

Chron. R. St-Denis, v, 164–8; Monstrelet, Chron., ii, 412–13; Itin. Jean, 403.

(обратно)

464

Chron. R. St-Denis, v, 216–18, 230–2; Jouvenel, Hist., 266; 267–9; Monstrelet, Chron., ii, 419; Itin. Jean, 403–4; *Plancher, iii, nos 292–4; *Schnerb (1997), 310; Chauvelays, 223. Контакты Иоанна с парижанами: AD Côte d'Or B1576, fol. 224vo; AD Nord B1903, fols 64–65vo, 66vo–67, 68–68vo, 101vo.

(обратно)

465

Le Fèvre, Chron., i, 140–1 (заверенные копии); Chron. R. St-Denis, v, 234–8; Monstrelet, Chron., ii, 420–1, 425–7. Бриме: Demurger, 238. Оборонительные мероприятия: Ord., x, 192–5; *Monstrelet, Chron., vi, 133–7; *Plancher, iii, no. 295.

(обратно)

466

Monstrelet, Chron., ii, 428, 431–4, vi, 140–1; AD Nord B1903, fols 64, 65vo (сбор); Itin. Jean, 406–7; Chron. R. St-Denis, v, 24–4, 240–2; Jouvenel, Hist., 266–7; Le Fèvre, Chron., i, 145; *Flammermont, 268–9; *Carolus-Barré (1930), 50–2. Численность: Chauvelays, 223–7.

(обратно)

467

Journ. B. Paris, 46; Baye, Journ., ii, 153–4, 163–5, 166–7, 168; Choix de pièces, i, 367–8; Auctarium Chartul. U. Paris, iv, no. 2107; Auctarium Chartul. U. Paris, ii, 172–3

(обратно)

468

Monstrelet, Chron., ii, 429–31; Le Fèvre, Chron., i, 143–4; Chron. R. St-Denis, v, 236, 238, 244–6; Journ. B. Paris, 47–9; 'Geste des nobles', 150–1.

(обратно)

469

Baye, Journ., ii, 167–8, 169–70; Monstrelet, Chron., ii, 432–4, 438, vi, 141; Journ. B. Paris, 48; Cagny, Chron., 86; *Plancher, iii, no. 289; Chron. R. St-Denis, v, 248–70.

(обратно)

470

Chron. R. St-Denis, v, 276–8; Monstrelet, Chron., ii, 442–60, 462–5, vi, 144–52; Journ. B. Paris, 49; Le Fèvre, Chron., i, 152; Ord., x, 192.

(обратно)

471

Совет в Париже: BN Fr. 25709/708; BL Egerton Chart., 20. Совет в Аррасе: *Hirschauer, ii, 149–50; Fenin, Mém., 38–9.

(обратно)

472

Chron. R. St-Denis, v, 228–30; Foed., ix, 102–4, 118–19; Lettres des rois, ii, 346–7 (неверноневерно). Даты: PRO E364/47, m. 3 (Скроуп), E364/48, m. 4d (Уэр).

(обратно)

473

Chron. R. St-Denis, v, 284–8; Monstrelet, Chron., ii, 466; Le Fèvre, Chron., i, 159; 'Reg. Off. Chartres', 591. Численность: BN Fr. 25709/710–11 (14 июня).

(обратно)

474

Handelingen (1405–19), nos 538–9, 541–2; Monstrelet, Chron., ii, 420, iii, 3–4; Chron. R. St-Denis, v, 336, 366–8; Le Fèvre, Chron., i, 175. Численность: AD Nord B1903, fols 214vo–244 (частичное резюме из BN Coll. Bourgogne 65 in Finot, 13–14). Англичане: AD Nord B1903, fols 214vo–216, 228vo–229, 230vo–231, 241vo, 242–242vo, 244, 286vo, B1905/54089. Бургундцы: BN Coll. Bourgogne 55, fol. 119 (порядок); Dixmude, Merkw. geb., 85; Chauvelays, 231–3.

(обратно)

475

Chron. R. St-Denis, v, 290–4, 300–10; Jouvenel, Hist., 266–7; Journ. B. Paris, 51; Monstrelet, Chron., ii, 439, 465–6, iii, 1–4; Le Fèvre, Chron., i, 160–2; AN JJ168, fol. 5 (захваченная артиллерия). Ланнуа: Schmedt, 14–17.

(обратно)

476

Chron. R. St-Denis, v, 310–24; Jouvenel, Hist., 277–8; *Schnerb (1997), 302–3, 308–13; 'Chron. Cordeliers', 222; Monstrelet, Chron., iii, 5–10; Le Fèvre, Chron., i, 162–5; Fenin, Mém., 41–2; Journ. B. Paris, 51–2.

(обратно)

477

Оливье ван Диксмюде (ум. 1459) ― патриций, городской администратор и писатель из Ипра, которому приписывают городскую хронику XV века.

(обратно)

478

Chron. R. St-Denis, v, 324–31; Jouvenel, Hist., 278–9; Monstrelet, Chron., iii, 10–12; Le Fèvre, Chron., i, 165–6; Dixmude, Merkw. geb., 83.

(обратно)

479

*Plancher, iii, no. 296 (Бургундский раскол); Handelingen (1405–19), no. 538 (para. D.3 [e]); Chron. R. St-Denis, v, 330–6; Monstrelet, Chron., iii, 12–13.

(обратно)

480

Strecche, 'Chron.', 147; Parl. Rolls, ix, 36–7 [1]; PRO E364/47, m. 3 (Scrope); *Cartellieri (1912–14), iv, 12–13; Foed., ix, 112, 139, 189; AD Nord B1903, fols 64vo, 66, 76; St Albans Chron., ii, 644 (Col). Бургундские послы: Schnerb (2005), 314, 320–1; PRO E406/1.

(обратно)

481

*Cartellieri (1912–14), iv, 12–19; ibid., 20 ("статьи, подготовленные в Лестере"); PRO E364/48, m. 1d (Скроуп) ("некоторые статьи и секретные вопросы"); Foed., ix, 136–8, 189; AD Nord B1903, fol. 76 (Возвращение ле Мэра, 6 июня).

(обратно)

482

Коль: Foed., ix, 139; Jouvenel, Hist., 280 (предположительно на основе Коля). Посольство к Иоанну: Foed., ix, 141, 142–3; PRO E364/48, m. 1d (Скроуп). Посольство в Париже: Foed., ix, 150–2, 154; Jouvenel, Hist., 281; Foed., ix, 131–3, 148, 150–2, 154; PRO E364/47, m. 3 (Епископ Даремсий), E364/48, m. 1 (Морган, Грей), m. 5 (Епископ Норвичский, Солсбери), E101/321/21, 26. Куртене: ODNB, xiii, 684–5, Gesta, 44. On Salisbury: PRO C76/95, m. 14; H. E. L. Collins, 293. Грей: ODNB, xxiii, 876.

(обратно)

483

Le Fèvre, Chron., i, 167; BN Fr. 25709/710 (талья); Chron. R. St-Denis, v, 338–40, 346; Jouvenel, Hist., 279–80; Monstrelet, Chron., iii, 13–15.

(обратно)

484

AD Nord B1903, fols 214vo–244 (частичное резюме из BN Coll. Bourgogne 65 in Finot, 13–14); Monstrelet, Chron., iii, 17–18, 28, 30; Fenin, Mém., 48–9.

(обратно)

485

Chron. R. St-Denis, v, 358–62, 364; Monstrelet, Chron., iii, 18–21, 23–4; Le Fèvre, Chron., i, 169–71 173.

(обратно)

486

Chron. R. St-Denis, v, 370–4; Monstrelet, Chron., iii, 22–3, 24–31; 'Chron. Cordeliers', 226–7; Le Fèvre, Chron., i, 173–82; Fenin, Mém., 45–9; 'Chron. Pays-Bas', 346–7. Топография: реконструкция на основе планов 1554 и 1618 гг. в книге "Arras et la diplomatie Européenne, XVe — XVIe siècles", в D. Clausel, C. Giry-Deloison и C. Leduc (2000), between 24 and 25.

(обратно)

487

Chron. R. St-Denis, v, 336–8, 344–58; Jouvenel, Hist., 280; Monstrelet, Chron., 13, 15–17.

(обратно)

488

Английское посольство: PRO E364/48, m. 1 (Морган), 1d (Скроуп); AD Nord B1903, fols 70–70vo; Itin. Jean, 410. Переговоры с арманьяками: *Finot, 57–60; Chron. R. St-Denis, v, 366.

(обратно)

489

Itin. Jean, 410–11; *Cartellieri (1912–14), iv, 20–5, 26, 29.

(обратно)

490

Baye, Journ., ii, 190–1; Chron. R. St-Denis, v, 376; 'Procès Fusoris', 173–4, 183, 187–8, 189, 190, 193, 274; Foed., ix, 186, 209–12; AN J546/10 (Французский меморандум по английским претензиям); Jouvenel, Hist., 281; Chron. R. St-Denis, v, 376. Зеленая палата: Guerout (1949–51), i, 141–3, ii, 95–6. "Сборник договоров": Montreuil, Opera, ii, 266.

(обратно)

491

Itin. Jean, 411; Monstrelet, Chron., iii, 31–2; Chron. R. St-Denis, v, 378–80; Jouvenel, Hist., 282–3; Le Fèvre, Chron., i, 182; Journ. B. Paris, 55.

(обратно)

492

'Texte authentique', 204–12.

(обратно)

493

*Finot, 64–6; Le Fèvre, Chron., i, 183–90; Monstrelet, Chron., iii, 32–5; 'Geste des nobles', 152–3; Chron. R. St-Denis, v, 378, 442–6; Journ. B. Paris, 55–6.

(обратно)

494

Itin. Jean, 411; *Cartellieri (1912–14), iv, 26–30.

(обратно)

495

Foed., ix, 190, 204–5; PRO E364/48, m. 1 (Морган); Walsingham, Hist. Angl., ii, 302.

(обратно)

496

Foed., ix, 190, 204–5; PRO E403/617, m. 15 (19 июля); Walsingham, Hist. Angl., ii, 302; Proc. PC, ii, 140–2, 150. Памфлет: Twenty-six poems, 58–60. Военные материалы: Strecche, 'Chron.', 150–1; Wylie and Waugh, i, 159–63, 447.

(обратно)

497

Parl. Rolls, ix, 66–7, 68–9 [2–5, 10–11]; Foed., ix, 183–8; PRO E364/48, m. 2d (Епископ Даремский), m. 4 (Дорсет), m. 4d (Уэр), m. 5d (Епископ Норвичский). Ссылка на то, что Лэнгли и Бофорт присутствовали на заседании Совета в феврале 1415 года (Proc. PC, ii, 150-1), должно быть, является ошибкой.

(обратно)

498

Le Fèvre, Chron., i, 182–3, 191.

(обратно)

499

Ord., x, 219–21; Monstrelet, Chron., iii, 46–7; Jouvenel, Hist., 284–5; Famiglietti, 155; *Finot, 61–4; ibid., 73–6 (датируется концом октября/началом ноября.); Journ. B. Paris, 56, 57–8; 'Geste des nobles', 153–4. Граф Алансонский: Chron. R. St-Denis, v, 398. Ришмон: Preuves Bretagne, ii, 908–9.

(обратно)

500

'Texte Authentique', 212–15; Chron. R. St-Denis, v, 394–6; *Finot, 71–2.

(обратно)

501

*L. Mirot (1914 [1]), 308–10; *Finot, 74; Monstrelet, Chron., iii, 53–7; Le Fèvre, Chron., i, 195–6; Gruel, Chron., 11–12. Date: Bn Fr. 32511, fol. 19vo. Прево: Journ. B. Paris, 57; Baye, Journ., ii, 194; Gall. Reg., iv, no. 16488. Ришмон и Немур: AN X1a 8602, fol. 295.

(обратно)

502

Chauvelays, 239–44; *L. Mirot (1914 [1]), 310–15; *Finot, 80–1, 90–1, 93–4; *Cartellieri (1912–14), iii, 17–18, 18–20 (дата, по-видимому, является ошибкой переписчика), 20–2, 32–3, 35; Chron. R. St-Denis, v, 402–4.

(обратно)

503

*Finot, 80–2, 93–7; *L. Mirot (1914 [1]), 315–19. Визит в Санлис: Monstrelet, Chron., iii, 59.

(обратно)

504

PRO E101/321/23; E364/48, m. 2d (Епископ Даремский); Foed., ix, 197–200; *L. Mirot (1914 [1]), 314–15; Chron. R. St-Denis, v, 408; Jouvenel, Hist., 321; Journ. B. Paris, 58–9.

(обратно)

505

*Finot, 90–2; *Cartellieri (1912–14), iii, 32–8. Новости из Англии: Inv. AC Toulouse, i, 487–8 (AA37/38). Куртене был размещен в Наваррском отеле: 'Procès Fusoris', 193.

(обратно)

506

*L. Mirot (1914 [1]), 319–20, 321–3; *Cartellieri (1912–14), iii, 22–7; Usk, Chron., 252; Walsingham, St Albans Chron., ii, 648.

(обратно)

507

AN J546/10 (письменное резюме 13 марта требований, вероятно, выдвинутых в феврале); 'Procès Fusoris', 214–15; Foed., ix, 212–14; Chron. R. St-Denis, v, 408, 500–2; Chaplais, Eng. Med. Dipl. Prac., no. 75 (p. 128). Оборона: BN Fr. 25709/726 (талья); 'Extraits journ. Trésor', no. 514.

(обратно)

508

Прево: Gall. Reg., iv, no. 16488; Journ. B. Paris, 59. Переворот: Monstrelet, Chron., iii, 68–70; 'Geste des nobles', 154–5. Ордонанс: AN X1a 8602, fols 301–302vo. Военные соглашения: Preuves Bretagne, ii, 902, 910. Échevins: AN KK1009, fol. 1vo. Генерал-капитан: AN J369/22.

(обратно)

509

Monstrelet, Chron., iii, 70, 76; Chron. R. St-Denis, v, 288; *L. Mirot (1914 [1]), 320; Monstrelet, Chron., iii, 64, 76; Proc. PC, ii, 167.

(обратно)

510

PRO E364/48, mm. 2d (Епископ Даремский), 5d (Епископ Норвичский). Подготовка: PRO E403/619, mm. 10, 13 (17 Jan., 27 Feb.); CPR 1413–16, 294–5; CCR 1413–19, 176; Foed., ix, 218, 238–9. Подготовка: Foed., ix, 215, 216–18; PRO 403/619, mm. 10, 13, 15 (17 января, 27 февраля, 2 марта). Клитеро: HoC, ii, 598–602. Олдермены: Mems. London, 603–4.

(обратно)

511

Proc. PC, ii, 150–1, 155–8; Brut, ii, 375; Waurin, Rec. cron., ii, 166, 167–8. Завещание Генри Скроупа в Foed., ix, 230-2 имеет более или менее стандартную форму.

(обратно)

512

Foed., ix, 223; BL Add. MSS 38525, fols 35–40vo; PRO E101/69/3 (360–75), E101/69/4–7; PRO E364/56, mm. 4 (Эксетер), 4 (Роберсар), 4d (Хангенфорд), 5 (Маршал). Численность: PRO E101/45/5 охватывает около пяти шестых компаний. Полные сохранившиеся записи проанализированы в Curry (2000 [1]), 406–23 и Curry (2005), 57–60, 65–6; cf. Bell et al., 41. Хирурги: Foed., ix, 237. Подготовка: PRO E364/66, m. 1 (Клитеро); Reg. Jurade, ii, 193–4; Morosini, Chron., ii, 18–20.

(обратно)

513

Gesta, 16.

(обратно)

514

Acta Concilii, iv, no. 463.

(обратно)

515

Ant. Kal., ii, 83–4; Gesta, 16–18. Версия нотариально заверенной расшифровки находится в PRO E30/1695.

(обратно)

516

Bell et al., 99, 139–43, 271–2.

(обратно)

517

Strickland and Hardy, 312–13, 410–12. Стальные арбалеты упоминаются при осаде Руана в 1418–19 годах, но в выражениях, свидетельствующих о том, что они все еще были редкостью: Actes Chanc. Henri VI, no. 62. Fortescue, Governance, 138.

(обратно)

518

Ричард II: Tout, 245–6, 252–3, *268–72. Кристина Пизанская: Book of Fayttes of Armes, 154.

(обратно)

519

*Garnier, 25n1, 26n1, 27n1.

(обратно)

520

Proc. PC, ii, 339–41; 'Procès Fusoris', 208; Foed., ix, 159; CPR 1413–16, 292; Issues Exch., 332; PRO E101/69/7 (511–12, 514–15), E101/45/5.

(обратно)

521

See Harriss (1985), 159–79. Аннуитеты: Parl. Rolls, ix, 9 [12].

(обратно)

522

Proc. PC, ii, 148, 172–80.

(обратно)

523

Rec. Convoc., v, 12–13, xiii, 343–4. Займы: Proc. PC, ii, 165–6, 170–1; Steel, 151–3; PRO E403/619, m. 12 (26 февраля.) (принудительный заём); Foed., ix, 241, 268, 271, 284, 312; Mems. London, 603–5.

(обратно)

524

Foed., ix, 257–8, 284–6, 298–9, 405, 416–17; Stratford; Nicolas (1833), App. III; Wylie and Waugh, i, 475–6.

(обратно)

525

Chron. R. St-Denis, v, 500–10; Jouvenel, Hist., 288.

(обратно)

526

Chron. R. St-Denis, v, 506; Monstrelet, Chron., iii, 71–2; Foed., ix, 219–20, 262–8; Besse, Recueil, 94.

(обратно)

527

Chron. R. St-Denis, v, 512–16; Jouvenel, Hist., 288; Usk, Chron., 254; Besse, Recueil, 94–5; 'Procès Fusoris', 240. Топография: VCH Hampshire, v, 13–14.

(обратно)

528

'Procès Fusoris', 157, 223, 223–4, 224–5, 240, 241–2, 270. Топография: D. Keene, Survey of Medieval Winchester, ii (1985), 732–6.

(обратно)

529

Besse, Recueil, 95–105; Chron. R. St-Denis, v, 516–20; Chaplais, Eng. Med. Dipl. Prac., no. 75 (p. 126). Тайное совещание: Foed., ix, 221.

(обратно)

530

Besse, Recueil, 105–11; Chron. R. St-Denis, v, 520–6; Chaplais, Eng. Med. Dipl. Prac., no. 75; Jouvenel, Hist., 289; 'Procès Fusoris', 246; *Cop. S. Andree, 257–8;

(обратно)

531

'Procès Fusoris', 248–9; Gairdner, 'Conspiracy', 584, 585.

(обратно)

532

Gairdner, 'Conspiracy', 582–4, 586–7, 588–92; Foed., ix, 300–1; Parl. Rolls, ix, 121–2 [6]. О заговорщиках: Pugh, 92–9, 102–5.

(обратно)

533

Select Cases, vii, 236–9; St Albans Chron., ii, 658–62; Gairdner, 'Conspiracy', 587; Gesta, 18; Parl. Rolls, ix, 119–24 [6]; Usk, Chron., 254. Валлийцы в Париже: 'Extr. journ. Trésor', 420.

(обратно)

534

Gesta, 20, 58. Trinity Royal: PRO E101/44/24; Soper Accounts, 106. Корабли, моряки: Morosini, Chron., ii, 18–20; Reg. Jurade, ii, 193–4.

(обратно)

535

Gesta, 20–4; Monstrelet, Chron., iii, 82–3; Pseudo-Elmham, Vita, 37–8.

(обратно)

536

Gesta, 26, 68; Chron. R. St-Denis, v, 556; Jouvenel, Hist., 292. Ордонансы: *Nicolas (1833), App. VIII.

(обратно)

537

Gesta, 26–30. Топография: E. Dumont and A. Leger, Histoire de la ville d'Harfleur (1868), 62–80.

(обратно)

538

Chron. R. St-Denis, v, 532–6; Inv. AC Toulouse, i, 187–8 (AA37/38, 40); *Vaissète, x, 1079–83. Dispositions, Валонь: BN Clair. 20, p. 1440, 43/3181, 58, p. 4461, 105/32, 106/117, etc. Карантен: BN Clair. 33, p. 2468, 55, p. 4180, 102/129, etc. Онфлёр: BN Clair. 9, p. 519, 14, p. 908, 76, p. 4961, etc. Кан: BN Clair. 21, p. 1512, 51, fol. 3889vo. Монтивилье: BN Clair. 5, p. 241, 26, p. 1897. Арфлёр: BN Clair. 21, p. 1480, 52, p. 3969.

(обратно)

539

Pseudo-Elmham, Vita, 40–1; Gesta, 26, 32–4, 54; Monstrelet, Chron., iii, 83–4; St Albans Chron., ii, 666. Сборно-разборный мост: PRO E364/57, m. 3d. Малые суда: Gesta, 34, 42. Французские суда: Doc. Clos des Galées, nos 1648–9, 1661; BN Fr. 26040/4971; BN Fr. n.a. 7624, fols 335–336vo.

(обратно)

540

Gesta, 34, 36, 38; Mems. London, 619; Chron. R. St-Denis, v, 536. Gunners: PRO E101/45/5.

(обратно)

541

Gesta, 38–42; Chron. R. St-Denis, v, 536–8; Pseudo-Elmham, Vita, 41–4; Livius, Vita, 9–10; 'Procès Fusoris', 208–9.

(обратно)

542

Первые операции: BN PO 716/Chaumont/27, 717/Chaumont/135–6, 497/Brederode/2; BN Clair. 23, pp. 1659, 1669, 50, p. 3783, 59, p. 4511, 76, p. 5919, 102, p. 115, 114, p. 159, etc.; Monstrelet, Chron., iii, 83–5. Призыв: BN Fr. n.a. 7624, fols 338–349vo; BL Add. Chart. 3464; Monstrelet, Chron., iii, 90–2. Герцог Алансонский: Jouvenel, Hist., 292. Корабли: Doc. Clos des Galées, nos 1652, 1654–60, 1662–5; BN Fr. n.a. 7624, fols 335–336vo; BN PO 573/de Calleville/41–2 (Бретань), 496/Bréban/30. Отведение русла Лезарда: Reg. Jurade, ii, 257–8. Послание: Jouvenel, Hist., 292, 294; Chron. R. St-Denis, v, 540; Coll. doc. Angleterre, 217–18.

(обратно)

543

Chron. R. St-Denis, v, 538–42; Mems. London, 619; Brut, ii, 376–7; 553–4; St Albans Chron., ii, 666–70; Gesta, 44–50; Jouvenel, Hist., 295; Gregory, 'Chron.', 109–11. Корабли: Doc. Clos des Galées, nos 1655, 1664–5; BL Add. Chart. 11433. Численность армии Дофина оцениваются по обширной коллекции платежных квитанций из архивов Счетной палаты в Pièces Originales, Coll. Clairambault and Pièces Diverses collection of the BN (Paris). Нецелесообразно давать ссылки.

(обратно)

544

Monstrelet, Chron., iii, 85, 94; Jouvenel, Hist., 295; Chrons London, 118–19; St Albans Chron., ii, 670; Gesta, 52–6; Mems. London, 619; Chron. R. St-Denis, v, 542–4; Le Fèvre, Chron., i, 227, 229.

(обратно)

545

Chron. R. St-Denis, v, 542–4; Gesta, 44, 50, 58–60; Monstrelet, Chron., iii, 85; Pseudo-Elmham, Vita, 44, 49–50; Strecche, 'Chron.', 152; Reg. Jurade, ii, 257–8. Что касается числа сопровождающих короля, я следовал хорошо информированному автору Gesta, который был при дворе Генриха V в походе. Энн Карри (2005), 131, дает "по меньшей мере" 8.680 человек, но эта цифра получена путем вычитания (i) тех, кто был записан в ведомостях на получение жалованья как умершие или больные, и (ii) тех, кто был приписан к гарнизону Арфлёра, из (iii) тех, кто, как известно, отправился из Англии в августе. Записи по (ii) полные, по (iii) почти полные, но по (i) у нас есть только частичные списки. Поэтому ее цифра слишком высока.

(обратно)

546

Chron. R. St-Denis, v, 526–30; Jouvenel, Hist., 291; Foed., ix, 313 (16, должно быть 26 сентября.); Gesta, 56–60.

(обратно)

547

BN Fr. 26040/4974, 4980; Journ. B. Paris, 62.

(обратно)

548

*Finot, 102–6; Chron. R. St-Denis, v, 584; Jouvenel, Hist., 292, 293, 298–302, 304, 305, 308–9; *Plancher, iii, nos 297, 299 (правильная дата - 24 сентября.), 300; Itin. Jean, 420; AD Côte d'Or B11894 (переговоры в Рувре).

(обратно)

549

Отчеты по английским планам: Reg. Rec. Boulogne, 91, 91–2, 92. Укрепление Парижа: BN PO 624/de Caure/2, 4, 1231/de Frampas/4; 1802/Mailly/333, 2317/de Poix/3, 2359/le Poulailler/3, 2778/de St-Ullien/2–3, 2036/Montormantier/2–3, 2492/de Rissey/2–3, 3041/Voy/6–7, etc.; BN Clair. 175/61, etc. Французское наступление на Сомме: *Phillpotts (1984), 64–6; Chron. R. St-Denis, v, 550; Monstrelet, Chron., iii, 96; Acta Concilii, iv, no. 463; Cagny, Chron., 17–18, 97–8; Héraut Berry, Chron., 65. Руан: Jouvenel, Hist., 296–7. Английский отказ: Reg. Rec. Boulogne, 92; Inv. AC Amiens, ii, 19; Gesta, 60–4; Le Fèvre, Chron., i, 232–3; Pseudo-Elmham, Vita, 52; Chron. R. St-Denis, v, 544.

(обратно)

550

Gesta, 64–8; Le Fèvre, Chron., i, 233–4; Monstrelet, Chron., iii, 96–7.

(обратно)

551

Gesta, 70–4; Le Fèvre, Chron., i, 234–5; Cagny, Chron., 98; Monstrelet, Chron., iii, 97; Chron. R. St-Denis, v, 550.

(обратно)

552

Дофин: Jouvenel, Hist., 296–7. Герцог Беррийский: BN Fr. 20368, fol. 27. Герцог Анжуйский: AN KK243, fol. 46vo. Герцоги Бурбонский, Барский, граф Неверский: La Mure, ii, 130n; Héraut Berry, Chron., 66. Герцог Орлеанский: Monstrelet, Chron., iii, 93. Герцог Бургундский: BN Coll. Bourgogne 57, fol. 81vo; AD Côte d'Or B11894; AD Nord B17618, 17620; Waurin, Rec. cron., ii, 185–6. Граф Шароле: Handelingen (1405–19), no. 626; Monstrelet, Chron., iii, 98–100; Le Fèvre, Chron., i, 238–40. John V: Foed., ix, 80–5; Itin. Jean, 420; Jouvenel, Hist., 313–14; Cagny, Chron., 101.

(обратно)

553

Monstrelet, Chron., iii, 97–8; Cagny, Chron., 98–9; Fenin, Mém., 61; Waurin, Rec. cron., ii, 194; Héraut Berry, Chron., 66–7; Dynter, Chron., iii, 298; Jouvenel, Hist., 313–14; Le Fèvre, Chron., i, 238; Chron. R. St-Denis, vi, 16–18. Герцог Орлеанский присоединился к вызову Генриху V 20 октября (Le Fèvre, Chron., i, 236), но не к письму Антуану Брабантскому от 19 октября (Dynter, Chron., iii, 298). Сен-Мало: Preuves Bretagne, ii, 924–5.

(обратно)

554

Monstrelet, Chron., iii, 98–100, 102; Dynter, Chron., iii, 298–300; Le Fèvre, Chron., i, 238–9; Cagny, Chron., 102; Jouvenel, Hist., 312, 314; Héraut Berry, Chron., 67; Inv. AC Amiens, ii, 19 (города). Численность на 19 октября.: BN Fr. 25709/726. Численность на 25 октября: Jouvenel, Hist., 314; Héraut Berry, Chron., 68–70; Chron. R. St-Denis, v, 546 (ошибочно полагая, что все они были с королем в Руане). Эти цифры в целом соответствуют тому, что можно заключить из фрагментарных записей о заработной плате: Curry (2005), 185–7.

(обратно)

555

Le Fèvre, Chron., i, 236–7; Gesta, 74; Pseudo-Elmham, Vita, 55; Elmham, 'Lib. Metr.', 117–18; Gesta, 74–6. Кале: PRO E403/622, m. 1 (15 Oct.), отменен 25-го числа, ibid.; Reg. Rec. Boulogne, 123 (Кларенс).

(обратно)

556

Héraut Berry, Chron., 66–7; Le Fèvre, Chron., i, 240–1; Pseudo-Elmham, Vita, 56; Gesta, 76.

(обратно)

557

Le Fèvre, Chron., i, 243; Gesta, 78–80.

(обратно)

558

Walsingham, St Albans Chron., ii, 93–4; Le Fèvre, Chron., i, 243–4, 247, 251–2; Gesta, 78; Chron. R. St-Denis, v, 554.

(обратно)

559

'Chron. Cordeliers', 228–9; Jouvenel, Hist., 311.

(обратно)

560

Первоначальные планы: Phillpotts (1984), 62–3, *64–6; Jouvenel, Hist., 313–14. Окончательный план: Héraut Berry, Chron., 68–70 (наиболее подробный рассказ, но с указанием Ришмона вместо Клинье де Бребана); Jouvenel, Hist., 311–12, 314; Le Fèvre, Chron., i, 248–9; Fenin, Mem., 64; Gesta, 80–2 (преувеличивая цифры); 'Geste des nobles', 156. По другим данным, французы были разделены на три, а не на две баталии, но это плохо согласуется с последующим ходом сражения. Если вначале было три баталии (что было бы традиционно), то на каком-то этапе авангард и основная армия были объединены.

(обратно)

561

Gesta, 68–70, 82–4; Pseudo-Elmham, Vita, 59–61, 62; Monstrelet, Chron., iii, 105; Le Fèvre, Chron., i, 244–5.

(обратно)

562

Pseudo-Elmham, Vita, 63–4; Gesta, 82–4, 86; Brut, ii, 378–9; Monstrelet, Chron., iii, 105–6; Le Fèvre, Chron., i, 253–4; Jouvenel, Hist., 312; Dynter, Chron., iii, 300–1. Приказ Генриха: Brut, ii, 378; BL Harley 565, fol. 110, цитируется в Allmand (1992), 91.

(обратно)

563

Gesta, 84–6; Pseudo-Elmham, Vita, 63; Brut, ii, 596–7; Monstrelet, Chron., iii, 106–9; Le Fèvre, Chron., i, 254–6; Chron. R. St-Denis, v, 560; Jouvenel, Hist., 314–4; Walsingham, St Albans Chron., ii, 678; Foed., ix, 356–7.

(обратно)

564

Gesta, 86–8, 88, 96; Pseudo-Elmham, Vita, 67; Livius, Vita, 17, 19–20; Brut, ii, 379, 555; Elmham, 'Lib. Metr.', 122; Usk, Chron., 256; Monstrelet, Chron., iii, 108–10; Le Fèvre, Chron., i, 252–3, 254, 255–6; Chron. R. St-Denis, v, 560–4; Jouvenel, Hist., 312, 315; Walsingham, St Albans Chron., ii, 678–82; Fenin, Mém., 63–4.

(обратно)

565

Gesta, 90–2; Le Fèvre, Chron., i, 256–9; Monstrelet, Chron., iii, 102–3, 109–10, 120; Brut, ii, 379; Jouvenel, Hist., 312; Dynter, Chron., iii, 301–2; 'Chron. Ruisseauville', 140; Lannoy, Oeuvres, 50. Численность: всего 1.400 пленных, о чем докладывали герольды Карлу VI (Chron. R. St-Denis, v, 574), из которых 700 выжили (Walsingham, St Albans Chron., ii, 682).

(обратно)

566

Monstrelet, Chron., iii, 260, 261; Gruel, Chron., 18; Gesta, 90; Brut, ii, 557; Lannoy, Oeuvres, 50.

(обратно)

567

Walsingham, St Albans Chron., ii, 680; Monstrelet, Chron., iii, 110–20, 122; Chron. R. St-Denis, v, 570–2; Dynter, Chron., iii, 301; 'Chron. Ruisseauville', 140; Brut, ii, 555–7; Le Fèvre, Chron., i, 259; CPR 1413–16, 410 (Побег д'Эйли); Demurger, 178 (бальи); Leguai (1969), 324 (Бурбонне).

(обратно)

568

Dynter, Chron., iii, 302–3; Monstrelet, Chron., iii, 121–2; 'Chron. Ruisseauville', 142; Monstrelet, Chron., iii, 122. Hesdin: Curry (2005), 232.

(обратно)

569

Роберт Блондель (фр. Robert Blondel, ок. 1390–1461 или 1462) — французский историк, хронист и поэт из Нормандии, один из хронистов заключительного периода Столетней войны.

(обратно)

570

Chron. R. St-Denis, v, 562–4, 568–70, 574–80; Blondel, Oeuvres, i, 127; Montreuil, Opera, ii, 153–6. Aragonese: Acta Concilii, iv, no. 463. Генрих V: Le Fèvre, Chron., i, 261.

(обратно)

571

Ален Шартье (фр. Alain Chartier, ок. 1385 — ок. 1430) — французский поэт и писатель. Ален был родом из буржуазной образованной семьи (один брат епископ, другой нотариус), учился в Парижском Университете. Его первая вещь,— поэма Livre des quatre Dames — появилась сейчас же после битвы при Азенкуре.

(обратно)

572

Jouvenel, Hist., 313; Chartier, Poetical Works, 198–304.

(обратно)

573

Bueil, Jouvencel, ii, 63.

(обратно)

574

Новости: Mems. London, 620–1. Брутон: PRO KB9/208/97, цитируется в *Gesta, 190. Судя по всему, обвинения были сняты, поскольку Брутон стал генеральным викарием епископа Лондона: см. Rec. Convoc., v, 38–9; Reg. Chichele, iii, 22–3. Уорд: Strohm, 119–20; Select Cases, vii, 236–9; Parl. Rolls, ix, 212 [11]; Walsingham, St Albans Chron., ii, 726–30; Bower, Scotichron., viii, 28, 114.

(обратно)

575

Letters Margaret of Anjou, no. 1; Parl. Rolls, ix, 114–15, 116–19 [1, 4–5]; Rec. Convoc., v, 18.

(обратно)

576

Gesta, 100–12, *191–2; Lettres des rois, ii, 336–9; Brut, ii, 380; Gregory, 'Chron.', 112–13; Walsingham, St Albans Chron., 684; Usk, Chron., 258–62; Pseudo-Elmham, Vita, 71–3.

(обратно)

577

Le Fèvre, Chron., i, 262–3; Wylie and Waugh, ii, 249, 251–2; Issues Exch., 344, 344–5; PRO E403/624, m. 1 (30 Apr.) (пленники Арфлёра). Условия: Gruel, Chron., 19–20; Foed., ix, 320–2, 327, 331, 334, 336, 337, 339, 360, 369, 422, 446, 453, 625–6, 675; Champion (1969), 162, 668. Герцог Орлеанский: BN PO 985/Davy/49, 1109/Fauve/2, 1845/Mardon/2, 2089/Nantel/2, 2235/Perrier/19–20; BL Add. Chart. 266, 267. Герцог Бурбонский: PRO C76/99, m. 32. Charles of Orléans, Ballades, no. 18, Chansons, no. 23 (Poésies, 36, 217).

(обратно)

578

Monstrelet, Chron., iii, 126–8; Schnerb (2005), 623; Chauvelays, 238–44; Itin. Jean, 422–3.

(обратно)

579

Héraut Berry, Chron., 72–3; Jouvenel, Hist., 317, 319–20; Journ. B. Paris, 66; Chron. R. St-Denis, v, 584; Monstrelet, Chron., iii, 126. Парижские офицеры: AN KK 1009, fol. 2; *Lecaron, viii, 271–2; Journ. B. Paris, 64. Войска: Preuves Bretagne, ii, 912; BN Clair. 5, p. 211, 9, p. 553, 23, p. 1695, 25, p. 1799, 32, pp. 2392, 2461, 37, p. 2793, 38, pp. 2841, 2865, 41, p. 3049, 42, p. 3139, 45, pp. 3049, 3359, 50, pp. 3817, 3819, 51, p. 3857, 52, p. 3973, 56, p. 4249, 67, p. 5221, 88, p. 6963, 89, p. 6993, 100, p. 7735, 105, p. 8165; BN PO 1432/Guerre/3, 2194/Pardailhan/8.

(обратно)

580

Jouvenel, Hist., 320–1; BN Clair. 78, p. 6105.

(обратно)

581

Jouvenel, Hist., 322, 323; Baye, Journ., ii, 228; Chron. R. St-Denis, v, 582–4; Itin. Jean, 422. On Pot: Schmedt, 4–6.

(обратно)

582

Jouvenel, Hist., 316–17, 321, 322–3, 326; Baye, Journ., ii, 228–9; Chron. R. St-Denis, v, 584; Monstrelet, Chron., iii, 128; Itin. Jean, 422.

(обратно)

583

Chron. R. St-Denis, v, 586–8; Jouvenel, Hist., 323; AN P2298, pp. 415–20 (кризисные совещания); Journ. B. Paris, 66–7; Baye, Journ., ii, 257; 'Geste des nobles', 157.

(обратно)

584

BN Coll. Bourgogne 65, fol. 104 ("секретные вещи"); Jouvenel, Hist., 326–7; 'Chron. Cordeliers', 231; Héraut Berry, Chron., 74; Acta Concilii, iii, no. 225 (p. 528). Двор: Grandeau (1968), 682, 689–90. Нейтралитет: Jouvenel, Hist., 328; BN Coll. Bourgogne 55, fol. 221vo.

(обратно)

585

Chron. R. St-Denis, v, 590; Jouvenel, Hist., 325, 329; BN Coll. Doat 212, fols 239–241vo, 243–4 (lieut.-gen.); Monstrelet, Chron., iii, 131–2; Journ. B. Paris, 67–8, 69; Fenin, Mém., 70–1, 111–12; 'Geste des nobles', 158. Войска: BN Clair. 6, p. 918, 22, p. 1602, 105, pp. 8217, 8219; BN PO 385/du Bois/311. Герцог Анжуйский: Chron. R. St-Denis, vi, 76–8. Королева: Jouvenel, Hist., 322; Kimm, 216.

(обратно)

586

Journ. B. Paris, 66, 67–8; Baye, Journ., ii, 227; Jouvenel, Hist., 323, 326, 327–8, 332; BN Clair., 6, p. 211 (король под охраны).

(обратно)

587

Jouvenel, Hist., 323–6, 328; Chron. R. St-Denis, v, 590–2; Monstrelet, Chron., iii, 133–4, 148–9; Fenin, Mém., 73–4; Itin. Jean, 423–4.

(обратно)

588

Foed., ix, 787; Chron. R. St-Denis, v, 750.

(обратно)

589

The best modern accounts are Delaruelle, Labande and Ourliac, chap. VI, and Brandmuller, i, chaps I and II.

(обратно)

590

'Docs. luxembourg.', no. 292; Teutsche Reichs-Archiv, vi, 580–2; Acta Concilii, i, nos 97–8, 104–5, 107.

(обратно)

591

Reitemeier, 106–8, 120–1, 235–41, 358–61. Клюкс: Reichstagsakten, ix, 504 (Силезское происхождение); CPR 1399–1401, 178, 402; Fahlbusch, 358–70; Reg. Imp., xi. 1, no. 62.

(обратно)

592

Foed., ix, 167–70; Crowder, 100–2.

(обратно)

593

Acta Concilii, i, nos 97–8, 101, 205, 211; Thes. Nov., ii, 1640, 1647, 1656–9; Frankfurts Reichscorr., i, 294, 296; Windecke, Denkw., 87.

(обратно)

594

BN Fr. n.a. 7624, fols 362–364vo (габель); BN Fr. 25709/733 ("армада"); 'Geste des nobles', 158.

(обратно)

595

Арсенал: BN Fr. 25709/733. Кастилия: *Daumet (1898), 210–20; BN Lat. 9177, fols 180–1 (посольство); Morosini, Chron., ii, 110–12. Генуя: BN Lat. 5414A, fols 59–61vo (посольство); Stella, Ann., 333; Morosini, ii, 110–12. О франко-генуэзских отношениях: Bouard, 393–4.

(обратно)

596

Постоянная армия: Durrieu, Bernard VII (thesis), 242. Талья: Chron. R. St-Denis, v, 748–50, vi, 12; Le Fèvre, Chron., i, 281; BN Lat. 9177, fols 180–188vo (900.000 турских ливров при условии, что оценка Лангедока в 150.000 ливров составляла шестую часть от всей суммы); BN Fr. 26041/5050. Заложники: BN Fr. 25709/735; Collections du Trésor, 45–6. Мини-талья: AN X1a 4794, fols 41, 43vo; *Boislisle, 229–40.

(обратно)

597

Учреждение: PRO E36/79, pp. 31–33; E404/31/585; Kirby (1950), 166 (Calais). Рабочие: Foed., ix, 327; PRO E36/79, pp. 43–5; E364/57, m. 3d; Brown, Colvin et al., 457–8. Администрация: PRO C76/98, mm. 5, 4. Колонисты: Jouvenel, Hist., 296; Cal. Letter Books I, 159; Mollat (1952), 22–3. Cost: Proc. PC, ii, 185; PRO E36/79, pp. 3–4. Patis: PRO E36/79, p. 19. Поставки: Proc. PC, ii, 184; PRO E403/622, mm. 1, 3 (4 Oct., 25 Nov.); CPR 1413–16, 412, 413, 414; CPR 1416–22, 7–8, 8, 11. Рейды: Walsingham, St Albans Chron., ii, 684; Chrons. London, 123; Jouvenel, Hist., 318.

(обратно)

598

Gesta, 114; PRO C76/98, m. 4 (Присутствие Дорсета). Корабли, артиллерия: PRO E101/44/24.

(обратно)

599

Meuillon, Faits, 20; Acta Concilii, iii, no. 225 (p. 527); Windecke, Denkw., 92; Gesta, 116–20; Chrons. London, 123; Cron. Norm., 23–4; Strecche, 'Chron.', 156–7; Walsingham, St Albans Chron., ii, 686–8; Chron. R. St-Denis, v, 752–60; Jouvenel, Hist., 331–2; Raoulet, 'Chron.', 156–7; Le Fèvre, Chron., i, 285–6; Cagny, Chron., 103–4; Héraut Berry, Chron., 74–5. Потери: сравнить номинальное учреждение в PRO E36/79, pp. 31–3 (300 латников и 900 лучников) с E403/624, m. 1 (11 мая) (оплата 200 латников и 600 лучников в мае). Монтивилье: BN Clair. 39, p. 2889, 41, p. 3046, 67, p. 9193vo, 103/46, 106/73, etc. (from 24 Mar.).

(обратно)

600

PRO E403/624, mm. 3–4 (27 мая, 3 июня); E101/69/8 (532–50), E101/70/1 (551–69); Curry (2007), 36, 42–51; Foed., ix, 355. Новости генуэзцев: CPR 1413–19, 346–7.

(обратно)

601

Английский флот: PRO E403/622, m. 13 (18 марта); PRO E404/32/12; E403/624, mm. 1, 2 (30 апреля, 11 мая); Foed., ix, 344–5; Proc. PC, ii, 198, 199. Осада: BN Clair., 46, pp. 3401vo, 3457, 48, p. 9601vo, 92, p. 7140, 97, p. 7577, 112/43, etc. Поставки: Proc. PC, ii, 196–7; PRO E403/624, m. 2 (11 мая); CPR 1416–22, 71; CCR 1413–19, 236, 265, 301.

(обратно)

602

Jouvenel, Hist., 329–30; Chron. R. St-Denis, v, 744–6; Baye, Journ., ii, 241, 244–5; Journ. B. Paris, 69 and n2; Monstrelet, Chron., iii, 135.

(обратно)

603

Acta Concilii, iii, no. 225 (p. 524); Foed., ix, 441; Jouvenel, Hist., 330; Windecke, Denkw., 92; Chron. R. St-Denis, v, 746. Решение Сигизмунда стало известно в Англии к 18 марта: PRO E403/622, m. 13 (18 марта).

(обратно)

604

Королева в Париже: AN KK49, fol. 7vo, 11vo; Chron. R. St-Denis, v, 744–8; 'Procès Fusoris', 272. Вильгельм в Париже: AD Nord B17497, fol. 20vo. Его роль в Англии: 'Kanzlei Sigismunds', no. 39 (p. 106); Groot Charterboek, iv, 365 ("по приказу Монсеньера и Мадам"); AD Nord B17947, fol. 22 (расходы).

(обратно)

605

Reg. Imp., xi, 1, no. 1952a; Foed., ix, 342; Monstrelet, Chron., iii, 136. On Regnault: Fasti, iii, 200–1.

(обратно)

606

Chron. R. St-Denis, vi, 2–8; Jouvenel, Hist., 332–3; Choix de pièces, i, 384, 393–7; Monstrelet, Chron., iii, 139–42, 145; Le Fèvre, Chron., i, 286–8; 'Geste des nobles', 159–60; Besse, Recueil, 127–8 (Арманьякский манифест, 5 сентября 1417 г.).

(обратно)

607

Chron. R. St-Denis, vi, 2–10; Jouvenel, Hist., 332–3; Baye, Journ., ii, 248–52, 251–2, 253–4; Le Fèvre, Chron., i, 288; Journ. B. Paris, 70–3, 74–5, 100–1; 'Geste des nobles', 160; Besse, Recueil, 129–31; Ord., x, 360, 361, 372–5, 377–8; Auctarium Chartul. U. Paris, iv, no. 2107.

(обратно)

608

Reg. Jurade, ii, 331; Parl. Rolls, ix, 135–6 [2]; Gesta, 122–6.

(обратно)

609

Parl. Rolls, ix, 135–6, 137, 138 [3, 10, 13]; Gesta, 128.

(обратно)

610

Proc. PC, ii, 193–5; Foed., ix, 339; Gesta, 128–32; Walsingham, St Albans Chron., ii, 688–70; Brut, ii, 380–1. Расходы, подарки: PRO E403/624, m. 4 (3 июня); E101/406/26. Цитата: *Kingsford (1913), 300.

(обратно)

611

Прибытие Вильгельма:Groot Charterboek, iv, 365, 372–3 [4]; Gesta, 132; Chrons. London, 125; Windecke, Denkw., 68. Пиры: Le Fèvre, Chron., ii, 279–80. Бургиньоны: Foed., ix, 354, 364; PRO E364/49, m. 2d (Уорик); Itin. Jean, 427.

(обратно)

612

Lettres des rois, ii, 262–3; 'Kanzlei Sigismunds', nos 36, 37, 39 (p. 107), 40 (pp. 114–15); Foed., ix, 362–3, 364, 519–20, 787; Issues Exch., 347; Chron. R. St-Denis, vi, 14–22; 'Geste des nobles', 158, 159. Морган: Foed., ix, 365–7; PRO E364/55, m. 2d (Морган), E101/321/35. Генрих: Gesta, 138; Chrons. London, 126. Вильгельм: Chrons. London, 125; Groot Charterboek, iv, 375.

(обратно)

613

Chron. R. St-Denis, vi, 22–6; 'Kanzlei Sigismunds', no. 37. Талья: BN Fr. 20579/46; Inv. AC Toulouse, i, 488–9 (AA37/42). Нормандия: BN Fr. 26041/5060, 5079, 5094.

(обратно)

614

BN Fr. 26041/5097, Fr. 20615/19; Chron. R. St-Denis, vi, 12–14; Strecche, 'Chron.', 158–9; Boke of Noblesse, 16.

(обратно)

615

Foed., ix, 519, 519–20, 787; Lettres des rois, ii, 363; 'Kanzlei Sigismunds', nos 38, 39 (p. 108), 40 (pp. 117–89); Gesta, 142; Chron. R. St-Denis, vi, 26–8.

(обратно)

616

Foed., ix, 371; Gesta, 144; Morosini, Chron., ii, 104–6. Войска: 7.300 первоначально собранных средств (выше), за вычетом 800 человек, оставленных для сопровождения Генриха V в Кале: PRO C76/99, m. 17.

(обратно)

617

Morosini, Chron., ii, 102–4, 108–14; Stella, Ann., 333–4; Chron. R. St-Denis, vi, 36–42; Jouvenel, Hist., 333–4, 334; Héraut Berry, Chron., 76–7; Gesta, 146–8; Walsingham, St Albans Chron., ii, 692. Бой с конвоем: Parl. Rolls, ix, 169–70 [49], 197–8 [26]. Гарнизоны: BN Fr. 26041/5102, 5110; Choix de pièces, ii, 69–70.

(обратно)

618

Коммерческое перемирие: AD Nord B564/15320; Rec. Ord. Pays-Bas, iii, nos 249–52. Договор о нейтралитете: AD Nord B564/1532412; BL Add. Chart. 55499 (Подтверждение Генриха V от 16 июля 1416 года); cf. Foed., ix, 383, 451; Baye, Journ., 263–4.

(обратно)

619

Переговоры: Itin. Jean, 427; 'Chron. Pays-Bas', 363–4; Livius, Vita, 28–9. Поединки и т.д.: BN Coll. Bourgogne 57, fols 182, 183; 65, fol. 206vo; 65, fol. 103vo. Препараты: PRO E101/328/6, mm. 5, 6 (18 июля, 10 августа); Issues Exch., 347, 348; PRO E403/624, mm. 10, 14, 15 (23 июля, 10 августа, 3 сентября), E403/629, m. 1 (4 ноября). Рейды: Baye, Journ., ii, 265–6; Monstrelet, Chron., iii, 149–60; Chron. R. St-Denis, vi, 42–6, 48–50; Jouvenel, Hist., 335.

(обратно)

620

Кентерберийский договор: Foed., ix, 377–82; 'Röteler Chron.', 164; 'Kanzlei Sigismunds', no. 41; Montreuil, Opera, ii, 335, 336, 341–3. Арманьяк: см. Gerson, Opera, v, cols. 674–5 (Письмо Иоанна Бесстрашного от 26 августа 1416 г.). За свою личную позицию: Valois (1896–1902), iv, 441–2, 443–4.

(обратно)

621

Chron. R. St-Denis, vi, 26–8; 'Kanzlei Sigismunds', no. 39 (pp. 107–8); Foed., ix, 374, 377; Gesta, 158; Acta Concilii, nos 469 (p. 465), 470; Itin. Jean, 428.

(обратно)

622

'Röteler Chron.', 164; Foed., ix, 375–6, 385–8; Gesta, 156–8; PRO C76/99, m. 17.

(обратно)

623

Gesta, 168–72; Itin. Jean, 429.

(обратно)

624

Gesta, 172–4; Walsingham, St Albans Chron., ii, 694; Monstrelet, Chron., iii, 163–4. Черновики: Foed., ix, 394–6; PRO E30/1068, 1273, 1609.

(обратно)

625

Parl. Rolls, ix, 177–8, 179–80, 182 [2–3, 9–10, 13]; Gesta, 176–80; Walsingham, St Albans Chron., ii, 696; Steel, 154–5; Ormrod (2013), 207–15. Молитвы: Foed., ix, 420–1; Reg. Chichele, iv, 167–8.

(обратно)

626

Windecke, Denkw., 79–80, 82–3; Foed., ix, 430.

(обратно)

627

Ле Кенуа. Конференция: Itin. Jean, 428; Héraut Berry, Chron., 75–6. Соглашение с Советом: AD Nord B17497, fols 9, 36vo, 37vo; Lettres hist. Tours, 4–7; *Caillet (1909 [1]), 300–1.

(обратно)

628

Chron. R. St-Denis, vi, 50, 54; Monstrelet, Chron., iii, 164–6 (ср. манифест герцога Бургундского от августа 1417 г. в ibid., iii, 202–3); Itin. Jean, 430; AD Nord B17947, fol. 69vo (Планируемый отъезд Дофина). Иоанн V прибыл в Париж в октябре: Lettres de Jean V, i, p. cxxii. О Вильгельме и Англии: H. E. L. Collins, 166–8.

(обратно)

629

'Geste des nobles', 163; 'Chron. Pays-Bas', 367. Армия: BN Clair. 100/35; AD Nord B17947, fol. 26vo. Советники: BN Coll. Bourgogne 57, fol. 237. Сопротивление арманьяков: BN Coll. Bourgogne 57, fol. 95. Сен-Кантен: Monstrelet, Chron., iii, 166–7; Handelingen (1405–19), no. 700; Preuves Bretagne, ii, cols. 1162, 1163; AD Nord B17497, fol. 48.

(обратно)

630

Chron. R. St-Denis, vi, 53; Preuves Bretagne, ii, 1162; Baye, Journ., ii, 276–7; Auctarium Chartul. U. Paris, iv, nos 2080–1; Grandeau (1968), 711–13, *727–8; Monstrelet, Chron., iii, 167–8; 'Itin. Isabeau', 643. Состояние Карла VI: Guenée (2004), 57–60.

(обратно)

631

Chron. R. St-Denis, vi, 52; Monstrelet, Chron., iii, 168; Grandeau (1968), 713–18, *728; 'Itin. Isabeau', 644; *Plancher, iii, no. 303; Particularités curieuses, 11.

(обратно)

632

Foed., ix, 423–30.

(обратно)

633

Призыв: PRO E403/629, m. 5 (18 Dec.); Foed., ix, 433–4; Cal. Letter Books I, 175–6. Численность: Pseudo-Elmham, Vita, 92; Livius, Vita, 31–3, с добавлением 140 латников и 420 лучников для свит двух северных графов, Уэстморленда (во главе с сэром Джоном Невиллом) и Нортумберленда, которые Ливий опускает. Эти данные показывают отступные, а не фактическую службу: сравните списки на сайте E101/51/2. Последний вариант опускает свиты короля, Кларенса, Толбота и Феррера из Чартли, но в остальном в целом соответствует данным Ливия. Договора: PRO E101/70/1 (573–609). Жертвы: Cal. Letter Books I, 174. Артиллерия: Brut, ii, 382.

(обратно)

634

Реквизиция: PRO E403/629, m. 7 (29 января); Proc. PC, ii, 203–4, 213–14. Иностранцы: Cal. S. P. Venice, i, 58–9; Morosini, Chron., ii, 128–30; PRO E403/629, m. 16 (19 марта) (Ганза). Пять Портов: CCR 1413–19, 391. Фрахт: Rot. Norm., 320–5, 326 (118 кораблей), плюс по меньшей мере 11 дополнительных кораблей, идентифицируемых по PRO E364/57, mm. 4d (Стреллер, Поттер), 6 (Якобсон); E101/48/15, 21–2, 24, 28–30, E101/49/1–5, 8–9, E101/50/30. Переход: Foed., ix, 466–7; PRO E101/48/12, 13.

(обратно)

635

Proc. PC, ii, 202–3 (непостоянные категории); PRO E364/54, m. 4 (Каттон), E364/59, m. 6 (Каттон); E364/61, m. 5; Soper Accounts, 23, 44–5, 247–52 (анализ вышесказанного). Котировка: Libelle, 51 (ll. 1018–19).

(обратно)

636

PRO E403/629, m. 15 (17 марта); E403/630, mm. 1, 2, 9 (21 апреля, 15 июля); Cal. Signet L., no. 805; Steel, 156–8; Harriss (1988), 89–90; Proc. PC, ii, 230–2.

(обратно)

637

Livius, Vita, 33.

(обратно)

638

'Kanzlei Sigismunds', no. 44; PRO E364/51, mm. 1 (Клюкс), 3 (Типтофт), 3d (Морган); Reichstagsakten, vii, no. 227; Foed., ix, 607–8. Дофине: Fauquembergue, Journ., i, 26–7; Ord., x, 414.

(обратно)

639

Foed., ix, 434–5; PRO E364/51, mm. 1 (Клюкс), 3 (Типтофт); Acta Concilii, ii, 93–4; 'Kanzlei Sigismunds', nos 44, 46. Справочная информация: Valois (1896–1902), iv, 318–32, 367–79.

(обратно)

640

Beaucourt, i, 15–19; Baye, Journ., ii, 226, 236.

(обратно)

641

Grandeau (1968), 710n3; 'Itin. Isabeau', 464–5; Chron. R. St-Denis, vi, 70. Босредон: Gonzalez, App., 63–4. Жиак: см. его дальнейшую карьеру, BN Coll. Bourgogne 57, fol. 121; Comptes E. Bourg., ii, nos 3621, 3738, 3938, 3951. Гравиль: Baye, Journ., ii, 225.

(обратно)

642

Jouvenel, Hist., 336; 'Geste des nobles', 163–4; Journ. B. Paris, 78; Monstrelet, Chron., iii, 175–6, 228–9; 'Itin. Isabeau', 465. Судьба Босредона: Chron. R. St-Denis, vi, 72; Le Fèvre, Chron., i, 292.

(обратно)

643

*Plancher, iii, no. 303.

(обратно)

644

*Lebeuf (1851–5), iv, 238; Chérest, iii, 281–2; AD Côte d'Or B11895; Fauquembergue, Journ., i, 17–18, 30–33; Chron. R. St-Denis, vi, 78–80; Monstrelet, Chron., iii, 175, 183–4; Inv. AC Amiens, ii, 24–5; *Huguet, 420; Puiseux (1867), 30; Jouvenel, Hist., 336; Le Fèvre, Chron., i, 296–8. Талья: 'Lettres closes', no. 3; *Caillet (1909 [1]), 301 (Доля Лангедока, традиционно шестая часть, составляла 120.000 ливров: *Dognon (1889), 498).

(обратно)

645

Chron. R. St-Denis, vi, 80, 82; Monstrelet, Chron., iii, 161, 180–2, 193; Le Fèvre, Chron., i, 296–8; Fauquembergue, Journ., i, 14–15.

(обратно)

646

Ord., x, 407–9; Dieudonné, 485 (1912), 281; Lafaurie, Monnaies, i, no. 382d, e; Fauquembergue, Journ., i, 14–17, 25.

(обратно)

647

Совет: Fauquembergue, Journ., i, 17–18, 19, 20, 21; Chron. R. St-Denis, vi, 78. Прокламация: Inv. Livres Couleur, no. 1973. Рейды: Monstrelet, Chron., iii, 181, 183; Chron. R. St-Denis, vi, 82, 84; Le Fèvre, Chron., i, 297; Beauvillé, i, 132 (под неверной датой); Jouvenel, Hist., 337.

(обратно)

648

Полиция: Chron. R. St-Denis, vi, 84–6; Jouvenel, Hist., 336–7; Journ. B. Paris, 78; Commentaires de la Faculté de Médecine de Paris (1395–1516), ed. E. Wickersheimer (1915), 85, 103. Дофин: Ord., x, 371–2, 404–5, 409–11, 416–17. Коннетабль: Fauquembergue, Journ., i, 16, 18, 19; Bossuat (1950), 352–3, 354–5; 'Chron. Cordeliers', 234; Comptes E. Bourg., ii, no. 3511.

(обратно)

649

Войска: 'Chron. Cordeliers', 234–5; Fenin, Mém., 75; cf. Correspondance Dijon, i, no. 17 (Сбор герцогини в Бургундии, 4 июня). Дату сбора в Пикардии можно определить по следующим данным Itin. Jean, 434–5. Субсидия: Handelingen (1405–19), nos 739–41; AD Nord 6762, fols 1–19. Миссия Шампдивера: Foed., ix, 457, 462; Comptes E. Bourg., ii, no. 3535; Cotton MS Galba, 375–9. Его свита в бургундской армии: Chauvelays, 247.

(обратно)

650

Дофин: Beaucourt, i, 69–71; Inv. Arch. Poitiers, no. 903. Займы, налоги: Fauquembergue, Journ., i, 19, 21–2, 24; Chron. R. St-Denis, vi, 86.

(обратно)

651

Fauquembergue, Journ., i, 25–6; BN Fr. 25709/751 (габель). Мелён: Chron. R. St-Denis, vi, 72–4; BN Fr. 6747, fols 30, 85, 86.

(обратно)

652

Morosini, Chron., ii, 136–40; Gregory, 'Chron.', 114–15; Chrons. London, 71; Chron. R. St-Denis, vi, 96–8 (ошибочно приписывает приказ герцогу Кларенсу); Le Fèvre, Chron., i, 281–2 (та же ошибка); Raoulet, 'Chron.', 157–8; Cron. Norm., 27 (путаница с 1416); Pseudo-Elmham, Vita, 93–5; CPR 1416–22, 142. Камнеметы: Doc. Clos des Galées, no. 1672. Бастард: Anselme, i, 303, vii, 817.

(обратно)

653

BN Fr. 26042/5195. Онфлёр: 'Extr. journ. Trésor', nos 539, 541; BN Fr. 26042/5177, 5183, 5186, 5187, 5194, 5200, 5204, 5205, 5214; Chron. R. St-Denis, vi, 100–2. Руан: *Chéruel, ii, 14–19, 23–5; Monstrelet, Chron., iii, 176–8; Chron. R. St-Denis, vi, 92; Héraut Berry, Chron., 77. Другие места: Jouvenel, Hist., 338; BN Fr. 26042/5195; Héraut Berry, Chron., 79.

(обратно)

654

Correspondance Dijon, i, no. 17; *Garnier, 48, 72; Héraut Berry, Chron., 78. Численность: Chauvelays, 244–7.

(обратно)

655

Chron. R. St-Denis, vi, 92–6; Jouvenel, Hist., 346–7; Monstrelet, Chron., iii, 176–8; Le Fèvre, Chron., i, 293–5; Cagny, Chron., 107–9; Héraut Berry, Chron., 78–9.

(обратно)

656

*Itin. Jean, 610; *Plancher, iii, no. 304; Comptes E. Bourg., ii, nos 1991, 2057, 2238, 3630, 3990, 4388; *Garnier, 48.

(обратно)

657

*Itin. Jean, 610–12; Desportes, 644–5; 'Lettres closes', no. 6; Reg. Châlons, 1–3.

(обратно)

658

Пикардия: Itin. Jean, 434; Chauvelays, 244–9. Солент: Chrons. London, 71. Флагманский корабль Jesus: Soper Accounts, 247.

(обратно)

659

St Albans Chron., ii, 710–12, 724–6; Pseudo-Elmham, Vita, 96–9; Brut, ii, 382; Waurin, Rec. cron., ii, 241; Héraut Berry, Chron., 79–80; Basin, Hist., i, 50–2; Foed., ix, 479–80, 487; Rot. Norm., 146–8, 151; Chron. R. St-Denis, vi, 96; Monstrelet, Chron., iii, 179, 208; Raoulet, 'Chron.', 158.

(обратно)

660

St Albans Chron., ii, 714–18; Pseudo-Elmham, Vita, 101–13; Livius, Vita, 35–41; Mems. London, 657; Brut, ii, 383. Chron. R. St-Denis, vi, 104–6; Brut, ii, 383–4; Cron. Norm., 30. Корабли: PRO E364/54, m. 2, E364/57, m. 2; St Albans Chron., ii, 714–16; Mems. London, 657; Brut, ii, 383; Chron. R. St-Denis, vi, 104–6. Потери: Extr. chartes Calvados, ii, 410.

(обратно)

661

Pseudo-Elmham, Vita, 113–15; Livius, Vita, 41; St Albans Chron., ii, 720; Brut, ii, 384; Mems. London, 657; Chron. R. St-Denis, vi, 106–8; Cron. Norm., 30; Foed., ix, 490–1, 494; Rot. Norm., 153. Описание цитадели: Blondel, Oeuvres, ii, 239. Арьер-бан: AD Hérault A8, fols 258–60; *Beaucourt, i, 437–8.

(обратно)

662

Itin. Jean, 435; Monstrelet, Chron., iii, 184–7, 192–209; 'Chron. Cordeliers', 236–7. Договоры: e.g. Rec. mon. tiers état, ii, 71–4. Армия: Chauvelays, 244–9; AD Côte d'Or B11739; Comptes E. Bourg., ii, no. 4389. Прокламация: 'Chron. Cordeliers', 236; Inv. AC Amiens, ii, 25; Ord., x, 430.

(обратно)

663

Itin. Jean, 435; Chron. R. St-Denis, vi, 112–18; Monstrelet, Chron., iii, 83, 210–14; 'Chron. Cordeliers', 238. Вилье: Jouvenel, Hist., 337. Артилерия: Garnier, 47.

(обратно)

664

Monstrelet, Chron., iii, 210–11, 213, 244; *Flammermont, 269–70.

(обратно)

665

Itin. Jean, 435; Chron. R. St-Denis, vi, 114–16, 120, 124–8; 'Chron. Cordeliers', 238–9, 240–1; Monstrelet, Chron., iii, 213–16; Fenin, Mém., 79–80.

(обратно)

666

Chron. R. St-Denis, vi, 124, 128, 130; Jouvenel, Hist., 340–1; Monstrelet, Chron., iii, 216–17; Itin. Jean, 435–6. Ворота: Journ. B. Paris, 73, 79. План: *Chastellain, 'Chron.', i, 324–7n; Verbruggen.

(обратно)

667

Chron. R. St-Denis, vi, 124–6, 130–2; Fauquembergue, Journ., i, 34–7, 39–41; Jouvenel, Hist., 340–1; Journ. B. Paris, 79–83. Prov. Merchants: AN KK 1009, fol. 2vo.

(обратно)

668

Налоговая забастовка: Chron. R. St-Denis, vi, 150; Besse, Recueil, 19–37; *Dognon (1889), 495–6. Выплаты герцогу: Extr. Reg. Tournai, i, 144–5, 153–5; Inv. AC Amiens, ii, 25, 26, 27; Comptes E. Bourg., ii, no. 2317; Boutiot, ii, 365–6; Monstrelet, Chron., iii, 240. Монеты: *Beaucourt, i, 438–9; Dieudonné, 488; Dépenses, nos 748, 1166; *Richard, 94–7; Ord., x, 422–4; Rec. doc. monnaies, ii, 206–7; Lafaurie, Monnaies, i, nos 402–6. Экспедиции: Chron. R. St-Denis, vi, 108, 144–6, 150; Journ. B. Paris, 81 and *n5; Coville (1933), 187–98; BN Fr. 6747, fols 43–97, 101vo–102; Collections du Trésor, 47–8. Посланники: Chron. R. St-Denis, vi, 108.

(обратно)

669

Brut, ii, 384; Foed., ix, 490–1, 493–4.

(обратно)

670

Upton, De Studio Militari, 134–45; St Albans Chron., ii, 712–14; Waurin, Rec. cron., ii, 429; Coll. doc. Angleterre, no. 340 (Кларенс).

(обратно)

671

Pseudo-Elmham, Vita, 116–18; Livius, Vita, 42; Chron. R. St-Denis, vi, 164. Попхэм: Rot. Norm., 231–2, HoC, iv, 113–17; ODNB, xliv, 895–6. Эштон: Rot. Norm., 320; BN Fr. 26042/5299 (13 марта 1418). Казначейство: Foed., ix, 507; Rôles Normands, no. 297, 365; Curry (1998 [1]), 91–2, *101–2, *104. Монеты: Lafaurie, Monnaies, i, no. 440. Аллегория: Foed., ix, 500, 510–11; Rot. Norm., 154, 181, 223–4, 334–47, 368.

(обратно)

672

Basin, Hist., i, 52; Pseudo-Elmham, Vita, 116, 118; Livius, Vita, 42–3; Chron. R. St-Denis, vi, 160–2, 164; Rot. Norm., 153–4, 320; Rôles Normands, no. 231; Fenin, Mém., 99–100. Оборона Лизье: R. Jones, 236–9.

(обратно)

673

Второй переход: PRO E364/57, m. 5; Cron. Norm., 33–4. Герцогство Алансон: Rot. Norm., 175–9, 180–1, 181–2, 183–4, 184, 187–9, 191, 192–4, 202; Foed., ix, 502–3; Cagny, Chron., 20–2, 110–12; Pseudo-Elmham, Vita, 119–24; Jouvenel, Hist., 338, 347; Chron. R. St-Denis, vi, 162–4. Донфрон: Jouvenel, Hist., 347.

(обратно)

674

Foed., ix, 503, 506, 511–15; Inv. AD Loire-Inférieure, iii, 75 (E179); Jouvenel, Hist., 338. Обручение: Preuves Bretagne, ii, 947–50.

(обратно)

675

Itin. Jean, 435–6; Jouvenel, Hist., 342; Chron. R. St-Denis, vi, 132–4; 'Chron. Cordeliers', 249; Dépenses, nos 334, 337, 389N; BN Fr. n.a. 20128/124 (Seine, Уаза). Босе: Monstrelet, Chron., iii, 220; 'Chron. Cordeliers', 242; Chron. R. St-Denis, vi, 122; 'Geste des nobles', 165; Inv. AC Toulouse, i, 490 (AA37/50). Контакт с англичанами: Dépenses, no. 692; Rot. Norm., 222, 230, 358–9, 369.

(обратно)

676

Chron. R. St-Denis, vi, 89, 122, 136–40, 154–6; Monstrelet, Chron., iii, 218–20, 226; Journ. B. Paris, 84; Itin. Jean, 436; 'Chron. Cordeliers', 242; 'Geste des nobles', 166. Деньги: Plancher, iii, 479–80; Boutiot, ii, 365–6.

(обратно)

677

Monstrelet, Chron., iii, 227–30; Jouvenel, Hist., 342–3; Chron. R. St-Denis, vi, 140; 'Geste des nobles', 166; Itin. Jean, 436.

(обратно)

678

Itin. Jean, 436; Monstrelet, Chron., iii, 230–5; Dépenses, 9, and nos 63, 112, 123, 136, 251, 342, 745; Extr. Reg. Tournai, i, 147–8; Comptes E. Bourg., i, no. 42. O Морвилье: 'Geste des nobles', 160; Maugis, iii, 60. O Рапью: ibid. and Ord., x, 163.

(обратно)

679

Боьшой Совет: Ord., x, 424–6. Заговор: Monstrelet, Chron., iii, 237–9; Jouvenel, Hist., 343–4; Chron. R. St-Denis, vi, 158–60; Fenin, Mém., 83–4; 'Chron. Cordeliers', 244; Ord., x, 428; Itin. Jean, 436–7. Юг: *Dognon (1889), 496–7.

(обратно)

680

Foed., ix, 482–3, 494–5, 496–9, 505, 509–10, 517–19, 537; Chaplais, Eng. Med. Dipl. Prac., 40–1; Chron. R. St-Denis, vi, 108, 144, 168; Jouvenel, Hist., 339; Pseudo-Elmham, Vita, 126, 129–30.

(обратно)

681

Pseudo-Elmham, Vita, 127–32; Livius, Vita, 46–8; Meuillon, Faits, 21; Foed., ix, 532–4. Ущерб городу: Foed., ix, 565, 589; Rôles Normands, no. 353.

(обратно)

682

Itin. Jean, 437; 'Chron. Cordeliers', 244–5; Monstrelet, Chron., iii, 240; Ord., x, 436–43; *Plancher, iii, no. 302; Dépenses, nos 112, 114, 124, 341n3, 603, 612, 1152.

(обратно)

683

Monstrelet, Chron., iii, 239, 240, 245; Chron. R. St-Denis, vi, 150–2, 178–82, 184, 188; Jouvenel, Hist., 345; Journ. B. Paris, 84; 'Chron. Cordeliers', 254.

(обратно)

684

Фалез: Pseudo-Elmham, Vita, 132–8; Livius, Vita, 48–9; Jouvenel, Hist., 344; Foed., ix, 540, 543–4; St Albans Chron., ii, 726; Rot. Norm., 225, 235, 245–6; PRO C64/9, m. 22. Планы завоевания: Rot. Norm., 248–9, 254–5, 259–60, 317–19; Pseudo-Elmham, Vita, 139–40, 144; Strecche, 'Chron.', 162. Рейды: Coll. Bastard d'Estang, no. 714 (Шатоден); BL Add. Chart. 3490 (Босе). Orléans: BN PO 944/Crossy/4; Inv. AC Orléans, i, 93; *Déniau, 617–18.

(обратно)

685

Extr. Reg. Tournai, i, 143–5, 146–7, 149–51, 153–5; Ord., x, 429–34.

(обратно)

686

*Roger, 290n114, 309–10 (о биографии Бютеллье, ibid., 277–9, 281–2, 284–7); Cron. Norm., 29–30 (ошибочно датировано 1416 годом); Monstrelet, Chron., iii, 243–4. Кодбек вместе с Дьепом включен в список городов, провозгласивших поддержку королевы в ее манифесте от 30 января: Inv. AC Toulouse, i, 490 (AA37/50). Руан: Monstrelet, Chron., iii, 247–8, 250; *Beaurepaire, 'Accord', 311–14 (лейтенант); Chron. R. St-Denis, vi, 148; Cron. Norm., 36–7. O Бракмоне: Gonzalez, App., 85–7; Rucquoi, 412–13.

(обратно)

687

Dépenses, no. 838 (дата); Chron. R. St-Denis, vi, 172–4, 184; Monstrelet, Chron., iii, 246–7; 'Chron. Cordeliers', 246–7. Иоанн V: Preuves Bretagne, ii, 966–9. Суммы: Besse, Recueil, 154–60; *Guichenon, iv, 255. O Ла-Томб: A. Beaunier and J.-M. Besse, Abbayes et prieurés de l'ancienne France, vi (1913), 59.

(обратно)

688

Chron. R. St-Denis, vi, 184, 188–90.

(обратно)

689

Chron. R. St-Denis, vi, 184–90.

(обратно)

690

Pseudo-Elmham, Vita, 141–3, 147–50; Cron. Norm., 34–5; Livius, Vita, 51–3; Foed., ix, 545, 554–5, 556–7, 618; Rot. Norm., 227, 230, 235, 319–20; Rôles Normands, no. 86; *Delisle, 334–9. Дата осады Шербура: BN Fr. n.a. 21832/232. O Пике: 'Songe véritable', 263, 284, 290, 369–72; 'Remontrances', 425–6.

(обратно)

691

Monstrelet, Chron., iii, 258; Cron. Norm., 34; Chron. Bec, 85, 86–7; Pseudo-Elmham, Vita, 144–6; Jouvenel, Hist., 347; Rôles Normands, nos 73 (ошибочно датировано, должно быть 9 апреля), 131. Кларенс был возле Онфлёра в конце марта: Cat. Arch. Joursanvault, no. 880.

(обратно)

692

Dépenses, nos 313, 315–27; Preuves Bretagne, 966–9; Extr. Cat. Courcelles, 46 (Кузино). O Савуази: Fasti, xi, 173–4.

(обратно)

693

Chron. R. St-Denis, vi, 192; Monstrelet, Chron., iii, 249–51; Le Fèvre, Chron., i, 321–2; Dépenses, nos 179, 206, 722, 819; Comptes E. Bourg., iii, no. 9783; AD Nord B1913/54470, B1914/54500.

(обратно)

694

'Chron. Cordeliers', 248; Chron. R. St-Denis, vi, 208–22; Fauquembergue, Journ., i, 117–20; *Guichenon, iv, 255–7.

(обратно)

695

Monstrelet, Chron., iii, 251–5; Le Fèvre, Chron., i, 322–3; 'Chron. Cordeliers', 248, 250–1; 'Lettere Lucchesi', 183; Chron. R. St-Denis, vi, 194–6, 198; Journ. B. Paris, 86.

(обратно)

696

Конференция: Fauquembergue, Journ., i, 117–20. Париж: Chron. R. St-Denis, vi, 224–8; Journ. B. Paris, 86–7; Jouvenel, Hist., 348.

(обратно)

697

St Albans Chron., ii, 730–2; Pseudo-Elmham, Vita, 165–6; Cal. Letter Books I, 197–8; PRO C64/9, m. 40d (10 апреля) (вызов). Exeter: PRO E403/633, mm. 15–16 (3 марта); Cal. Letter Books I, 197–8; St Albans Chron., ii, 732 (указана слишком поздняя дата). Эвре: Foed., ix, 589.

(обратно)

698

Возобновление конференции: Dépenses, no. 39 °C; 'Extr. journ. Trésor', no. 546. Папские посредники: Foed., ix, 558–60, 578–9; *Beaucourt, i, 328; Cal. Pap. R. Letters, vii, 6–7; BN Coll. Bourgogne 21, fol. 50. O Финли: D. E. R. Watt, 4–5; Acta Concilii, ii, 84–5. O Янге: ibid., iv, 357–8; Apostolic Camera and Scottish Benefices, ed. A. I. Cameron (1934), 1; *Cop. S. Andree, 268–70; Dépenses, no. 170.

(обратно)

699

Itin. Jean, 439–40; Monstrelet, Chron., iii, 255–6; 'Chron. Cordeliers', 251–3; Foed., ix, 578–9; Fauquembergue, Journ., i, 124–5; Chron. R. St-Denis, vi, 228; *Fenin, Mém., 255–67.

(обратно)

700

Monstrelet, Chron., iii, 256–7; 'Chron. Cordeliers', 253–4; Chron. R. St-Denis, vi, 228–30; Jouvenel, Hist., 347.

(обратно)

701

Jouvenel, Hist., 348; Monstrelet, Chron., iii, 259–61; Chron. R. St-Denis, vi, 230–2; Fauquembergue, Journ., i, 126; Auctarium Chartul. U. Paris, ii, 244. Топография: Berty and Tisserand (1897 [2]), 87–94 (не путать с воротами Кордельеров, расположенными южнее, которые также назывались ворота Сен-Жермен: ibid., 95–9).

(обратно)

702

Fauquembergue, Journ., i, 126–8, 134; Chron. R. St-Denis, vi, 232–4; Jouvenel, Hist., 348–9; Journ. B. Paris, 88–90; *Vielliard, 131–3, 138–9; *Beaucourt, i, 213–14; Cron. Norm., 37; Monstrelet, Chron., iii, 261–4; 'Chron. Cordeliers', 255–6; 'Lettere Lucchesi', 187–91; 'Doc. surprise Paris', 47–9.

(обратно)

703

Chron. R. St-Denis, vi, 234–6; *Vielliard, 133–6, 147–51, 152; Monstrelet, Chron., iii, 265; *Fenin, Mém., 268–9; 'Lettere Lucchesi', 185–7; 'Doc. surprise Paris', 49–51; 'Chron. Cordeliers', 256–7; Héraut Berry, Chron., 86.

(обратно)

704

'Doc. surprise Paris', 50, 52; Monstrelet, Chron., iii, 266; Journ. B. Paris, 91; *Vielliard, 151; Fauquembergue, Journ., i, 134.

(обратно)

705

Fauquembergue, Journ., i, 135–7; Chron. R. St-Denis, vi, 242–50; Jouvenel, Hist., 350–1; Journ. B. Paris, 96–8, 323; *Vielliard, 151–2; Monstrelet, Chron., iii, 269–71; Fenin, Mém., 97; Cagny, Chron., 112–14; Auctarium Chartul. U. Paris, ii, 246 and n12.

(обратно)

706

Fauquembergue, Journ., i, 132–3; *Beaucourt, i, 94–5, 100, 439–40; *Vielliard, 152; Chron. R. St-Denis, vi, 252; Jouvenel, Hist., 352.

(обратно)

707

Дофин: Chastellain, 'Chron.', ii, 178–85; Basin, Hist., ii, 278–80. Барбазан: Mém. France et Bourgogne, i, 306; BN Fr. 5061, fols 108, 111–111vo. Таннеги: BN Fr. 5061, fol. 125 ('горячая голова', из показаний Барбазана на судебном процессе). Ле Масон: Journ. B. Paris, 89; Jouvenel, Hist., 335; Beaucourt, i, 64. Луве: Beaucourt, i, 64–5; Journ. B. Paris, 89n4; 'Geste des nobles', 190. Рагье: *Songe véritable', 420–1. Гуж: 'Geste des nobles', 172; Jouvenel, Hist., 355; Journ. B. Paris, 89; AN JJ170/286 (собственность). Вайи: Maugis, iii, 36; Monstrelet, Chron., iii, 202 ('filth'). Желу: Gélu, 'Vie', 272–3. Рено: Fasti, iii, 200–1; Gonzalez, App. 120–2; Fauquembergue, Journ., i, 151.

(обратно)

708

*Beaucourt, i, 425–6, 439, 441–2; 'Entrée de la reine', 108; Monstrelet, Chron., iii, 267–9. Компьень: Carolus-Barré (1988), 385; Monstrelet, Chron., iii, 267, 278–80, 381; Fenin, Mém., 97–9. Куси, Гиз: Héraut Berry, Chron., 88; Inv. AC Amiens, ii, 28. O Гамаше: Demurger, 256–7.

(обратно)

709

Jouvenel, Hist., 353, 354, 355–6; Chron. R. St-Denis, vi, 268–70, 284–8; Journ. B. Paris, 102–3, 105, 106, 111–12, 113, 115–17, 136; Fauquembergue, Journ., i, 183–4. И см. Fourquin, 306–7, 311, 314–17, 357–60, 368–9, 377–86; Coyecque, i, 117–18.

(обратно)

710

Fauquembergue, Journ., i, 149–54, 155–6, 158–9; Chron. R. St-Denis, vi, 262–8; Journ. B. Paris, 106–11; Jouvenel, Hist., 353–4; Monstrelet, Chron., iii, 289–91; Leroux, Paris, 371–89.

(обратно)

711

Favier (1974), 57–61, 67, 72–4, 116–18, 179; Lehoux (1951), 221–7; Thompson (1991), 121–31 (география распределение владений Арманьяка).

(обратно)

712

Герцоги Бургундские: Ewert, 107, 112. Герцог Бургундский: *Plancher, iii, no. 306; *W. Paravicini, 'Le temps retrouvé. Philippe le Bon à Paris en 1461', у Paravicini и Schnerb, 456–60; Blondel, Oeuvres, i, 72–81 (esp. l. 745); Gerson, 'Deploratio', esp. 257–9, 278; Journ. B. Paris, 323, 336–7.

(обратно)

713

'Cron. Norm.', 36, 40; Pseudo-Elmham, Vita, 166–9; St Albans Chron., ii, 734–6; Strecche, 'Chron.', 163; Jouvenel, Hist., 351–2; Chron. R. St-Denis, vi, 250; Coll. doc. Angleterre, no. 344; Rôles Normands, nos 191, 1004; Foed., ix, 578–9, 588. Defences: Guibert, 13–18.

(обратно)

714

Fenin, Mém., 100; *Beaurepaire, 'Accord', 314–19; Cochon, Chron., 279; Coll. doc. Angleterre, no. 344; Monstrelet, Chron., iii, 276. Бракемон: Fauquembergue, Journ., i, 134; Journ. B. Paris, 105. Мале: Foed., ix, 602–3. Топография: ознакомиться с планами Gomboust (1652) у Mesqui (1986), 62, и Magin (c. 1700) в BN Cartes et Plans GE DD–2987/1052.

(обратно)

715

Coll. doc. Angleterre, nos 343–4; Monstrelet, Chron., iii, 275–8; Cron. Norm., 41; Pseudo-Elmham, Vita, 170–6; Strecche, 'Chron.', 163–7; Chron. R. St-Denis, vi, 258–60. Шателю: *Chastellux, 390–1; Fauquembergue, Journ., i, 165; 'Entrée de la reine', 107. Сборно-разборный мост: PRO E364/57, m. 3d.

(обратно)

716

Беспорядки: Dépenses, 14–17; Ord., x, 456–62; Monstrelet, Chron., iii, 273–4; 'Entrée de la reine', 108–9; Chron. R. St-Denis, vi, 254; Fauquembergue, Journ., i, 135, 141–2. Вход: Itin. Jean, 443; 'Entrée de la reine', 105–8; 'Chron. Cordeliers', 260; Jouvenel, Hist., 352; Journ. B. Paris, 104; Monstrelet, Chron., iii, 273–4; Chron. R. St-Denis, vi, 254; Dépenses, 14–17; Ord., x, 456–62.

(обратно)

717

Совет: 'Entrée de la reine', 107–8; Coll. doc. Angleterre, no. 344; Dépenses, no. 410. Domfront: Foed., ix, 601–2. Pont-de-l'Arche: Rôles Normands, no. 210. Эксетер в Руане: Strecche, 'Chron.', 167–8; Page, 'Siege', 2–3, 6; Brut, ii, 387, 394, 395; Monstrelet, Chron., 283.

(обратно)

718

Puiseux (1867), 1–12, 23–4; Cheruel, i, 1–7, *ii, 1–2, 3–4, 5–6; Strecche, 'Chron.', 167–8; Page, 'Siege', 3–6; Pseudo-Elmham, Vita, 177–9; Monstrelet, Chron., iii, 281–2; Brut, ii, 398; Chauvelays, 256–60. Стоимость гарнизона – 16.000 ливров в месяц (BN Fr. n.a. 7624, fol. 494), согласуется с числами, указанными Fenin, Mém., 103. Топография: см. реконструированные планы на www.rouen-histoire.com/Fortifs, и в Cheruel, Histoire de Rouen pendant l'époque communale (1844), ii (пригород) и Puiseux (1867) (цитадель). Население: Le Cacheux, Rouen, xxvii — xxix.

(обратно)

719

Page, 'Siege', 6; Monstrelet, Chron., iii, 282–3.

(обратно)

720

Page, 'Siege', 6–10; Strecche, 'Chron.', 168–71; Brut, ii, 387–8, 389, 395–6, 399; Pseudo-Elmham, Vita, 179–82; Monstrelet, Chron., iii, 283–5; Cochon, Chron., 280; 'Cron. Norm.', 41. Ships: PRO E364/57, m. 2. Мост: PRO E364/57, m. 3d.

(обратно)

721

Жертвы: Coll. doc. Angleterre, nos 346, 348; PRO C64/9, m. 11d; Mems. London, 664; CPR 1416–22, 204; CPR 1416–22, 173; Pseudo-Elmham, Vita, 182–3. Кильбеф: Pseudo-Elmham, Vita, 190; St Albans Chron., ii, 738. Кодбек: Page, 'Siege', 10; Brut, ii, 388–9, 396; Rôles Normands, no. 226. Сент-Катрин: ibid., no. 223.

(обратно)

722

Pseudo-Elmham, Vita, 189–90; Monstrelet, Chron., iii, 300–1; Jouvenel, Hist., 356. Гломинг: Orig. Letters, II. i, 78–9.

(обратно)

723

Герцог Бургундский: Monstrelet, Chron., iii, 250; Auctarium Chartul. U. Paris, ii, no. 2111 (написано до сдачи Кодбека 7 сентября). Дофин: Preuves Bretagne, ii, 983–7; Lettres Tours, 21–3; Delaville le Roulx, 178–80; Jouvenel, Hist., 356.

(обратно)

724

*Beaucourt, i, 439–40; *Fenin, Mém., 271–2, 274–80.

(обратно)

725

Dépenses, nos 354, 357, 359, 812; Ord., x, 473; Chron. R. St-Denis, vi, 278; Monstrelet, Chron., iii, 288; Itin. Jean, 443–4; *Fenin, Mém., 272; BN Clair. 21, p. 1491 (Бракмон), 53, p. 3929 (Желу); Fauquembergue, Journ., i, 169–70; Ord., x, 473–7, 490; 'Lettres closes', nos 8, 9; Besse, Recueil, 266. Наем: Ord., x, 482; 'Lettres closes', nos 8, 9 (p. 335n1); Extr. Reg. Tournai, i, 171–2; Comptes E. Bourg., ii, nos 4299, 4302, 4306, 4309–12, 4314–16, 4320, 4322–5; Dépenses, no. 27; Inv. AC Amiens, iv, 86.

(обратно)

726

Обвинение советников: Chron. R. St-Denis, vi, 290; Monstrelet, Chron., iii, 288–9; Ord., x, 489, 491. Проскрипции: Maugis, i, 25; Ord., x, 462; Bossuat (1960–1), 84–5; Jouvenel, Hist., 356, 359–60.

(обратно)

727

Ордонансы: Ord., x, 477–81, 490, 491; Favreau (1978), 280–2; Vaissète, ix, 1046n. Обращение к англичанам: Foed., ix, 624, 626–8, 634–7; Lettres des rois, ii, 348–9.

(обратно)

728

Dépenses, nos 380, 813–14; Beaucourt, i, 111 n2, *445–6; Ord., x, 489; BN Clair. 52, p. 3931 (Желу); *Fenin, Mém., 272–3. Лейтенантство: *Dognon (1899), 499; Ord., x, 489–92.

(обратно)

729

Dépenses, no. 439; Chron. R. St-Denis, vi, 292–3, 298; Monstrelet, Chron., iii, 294–5, 299; Waurin, Rec. cron., ii, 251–2, 256; Journ. B. Paris, 113; Fauquembergue, Journ., i, 185–7, 192–5; Pseudo-Elmham, Vita, 192–3.

(обратно)

730

Fauquembergue, Journ., i, 202–3; Chron. R. St-Denis, vi, 294; Comptes E. Bourg., ii, 4299–4329; Dépenses, no. 1361. Гарнизоны: Comptes E. Bourg., ii, nos 4340–82. Сбор бургиньонов: ibid., nos 4283–98, 4330–9. Орифламма: Chron. R. St-Denis, vi, 300.

(обратно)

731

Финансы: Schnerb (1987), 120, 126; Comptes E. Bourg., i, nos 42–4; Dépenses, nos 142, 179, 206, 785, 828, 846; Chron. R. St-Denis, vi, 292; Monstrelet, Chron., iii, 293–4; Ord., x, 482–5. Монетные дворы: 'Lettres closes', no. 13; Dieudonné, 490–2; Saulcy (1877), 31, 37, 73–4, добавление Лиона, Сент-Андре-ле-Авиньона и Мирабель-о-Баронни; Dépenses, no. 287; Fauquembergue, Journ., ii, 63–5. Монетные дворы, контролируемые Иоанном: Ord., x, 512–14; Dieudonné, 491; Schnerb (1987), 124; Vaughan (1966), 108; Comptes E. Bourg., ii, nos 1795–1881. "Наши беды": Auctarium Chartul. U. Paris, iv, no. 2120.

(обратно)

732

Proc. PC, ii, 350–8, для ознакомления с инструкциями английских послов см. в Foed., ix, 626–31. Chanc. Нормандия: Foed., ix, 571. Субсидии: Parl. Rolls, ix, 209 [9]. Займы: Steel, 158–9; BL Add. MSS 38525, fols 68–71.

(обратно)

733

Foed., ix, 632–45. Норри: Gall. Christ., xii, 82–3; Fasti, xi, 174–5. Сын Бракемона: Foed., ix, 648.

(обратно)

734

Foed., ix, 631, 632, 647–8, 651–2; PRO 64/9, mm. 6 (2, 9 декабря).

(обратно)

735

PRO C64/9, m. 6d (гарнизоны); Rôles Normands, no. 221; Pseudo-Elmham, Vita, 157–8, 161–2, 193–4; Cron. Norm., 45–6; Brut, 389, 397–8, 399–400; Page, 'Siege', 16–17; *A. Collins, viii, 107 (письмо сэра Джона Синклера); Book London English, 76–7. Ирландцы: Cal. Signet L., no. 836; Excerpta Historica, ed. S. Bentley (1833), 388–9; Brut, ii, 387, 397; Monstrelet, Chron., iii, 284–5.

(обратно)

736

Бургиньоны: Brut, ii, 399; Chron. R. St-Denis, vi, 202–3; Waurin, Rec. cron., ii, 255; Basin, Hist., i, 64; Dépenses, no. 815; Ord., x, 501–3; Fauquembergue, Journ., i, 209–12, 213–14. Дофинисты: Chron. R. St-Denis, vi, 302; Cagny, Chron., 116; Preuves Bretagne, ii, 984; BN Clair. 841, pp. 601–10, 618–24, 636, 640–47.

(обратно)

737

Foed., ix, 632, 653, 654–9; Fauquembergue, Journ., i, 202; Dépenses, no. 375; Waurin, Rec. cron., ii, 251–3; Monstrelet, Chron., iii, 295–6. Даты: Dépenses, nos 375, 379, 467, 816–17.

(обратно)

738

BL Add. Chart. 74 (информационный бюллетень, конец ноября); Fauquembergue, Journ., i, 212–13; Page, 'Siege', 18, 20–2; Brut, ii, 390, 400–3, 416–17; Pseudo-Elmham, Vita, 195–6; Le Fèvre, Chron., i, 349, 353; Monstrelet, Chron., iii, 296–7, 299.

(обратно)

739

Dépenses, nos 129–30, 132, 295, 470, 743, 818, 844, 855, 858, 939, 966, 1150, 1186, 1297, 1301–2, 1331; 'Lettres closes', no. 9 (p. 335); Besse, Recueil, 269; Fauquembergue, Journ., i, 230; Auctarium Chartul. U. Paris, iv, no. 2125; Itin. Jean, 444; Inv. AC Amiens, ii, 28. Monstrelet, Chron., iii, 298, 299–300, 303; Waurin, Rec. cron., ii, 259–60. Тур: Delaville le Roulx, 210–11; Comptes E. Bourg., i, no. 393. Шарите: ibid., ii, nos 4136, 4203, 4387.

(обратно)

740

Rôles Normands, no. 259; Foed., ix, 664; Page, 'Siege', 22–40; Strecche, 'Chron.', 171–4; Monstrelet, Chron., iii, 297, 303–5.

(обратно)

741

Foed., ix, 664–7.

(обратно)

742

Rôles Normands, nos 1212–13; BL Cotton Caligula D V, fol. 55 (BL Add. MSS 38525, fols 74–75vo); Page, 'Siege', 42–4; Strecche, 'Chron.', 174–5; Monstrelet, Chron., iii, 308; Fenin, Mém., 104–5; PRO 64/12, m. 12 (Бютеллье). John the F.: Itin. Jean, 445–7.

(обратно)

743

Auctarium Chartul. U. Paris, iv, no. 2120; Pseudo-Elmham, Vita, 202; Rôles Normands, no. 268, 277, 282–4, 286–8, 296, 303, 307, 313, 319, 327, 443; Monstrelet, Chron., iii, 308–9; Cron. Norm., 47–8; BL Cotton Caligula D V, fol. 55 (Add. MS. 38525, fols 74–75vo); Orig. Letters, Ser. II. 1, 77–8. Онфлёр: Cron. Norm., 47; PRO E364/54, m. 2; PRO C64/9, m. 31d; Rôles Normands, no. 313. Иль-де-Франс: Foed., ix, 679; PRO C64/10, mm. 19, 40; Chron. R. St-Denis, vi, 310, 312; 'Chron. Cordeliers', 266; Fauquembergue, Journ., i, 252; Journ. B. Paris, 121, 123.

(обратно)

744

Foed., ix, 571, x, 142–3, 157; Rôles Normands, no. 300 for Norman baillis, plus Mantes, for which PRO C64/11, m. 39d; E101/187/14, fols 16–20 (королевские гарнизоны). Финансовая администрация: PRO E364/61, m. 2d (Аллингтон [o Аллингтоне, см. HoC, ii, 27–9]); Curry (1998 [1]), *104, 105–6; Rôles Normands, no. 290, 1079, 1222; PRO E187/14, 188/7, fol. 24vo. Сенешаль: Rôles Normands, nos 300, 924. Дворец: Foed., ix, 745–6. В целом: Wylie and Waugh, iii, 244–7, 351–3; Allmand (1983), 83–4, 125.

(обратно)

745

Cron. Norm., 47–8; Rôles Normands, no. 297, 599; Puiseux (1866), 33–4, 100, 106–7. 'Bullettes': Monstrelet, Chron., iii, 309–10; *Chron. Mont-St-Michel, i, 91–2; 'Livre des trahisons', 141.

(обратно)

746

Newhall (1921), 185–6; Wylie and Waugh, iii, 74–5, 240–1; Allmand (1968), 464–5; Allmand (1983), 52–4, 57–8, 85–103. Крупные субсидии: Rot. Norm., 259–60, 317–19; Foed., ix, 739, 765–6, 772; PRO C64/10, m. 35 (Герцог Эксетер); *La Roque, iv, 1439–40. Три виконтства были выведены из-под юрисдикции бльи: Rôles Normands, nos 280, 606, 1020. Порты: Eng. Chron., 44; Cal. Letter Books I, 159; Rôles Normands, no. 1261; Mollat (1952), 26.

(обратно)

747

Allmand (1968), 465, 467; Allmand (1983), 54, 62–3; Engl. Suits, 50, 155. Законы против отчуждения появляются с марта 1420 года: Rôles Normands, no. 771.

(обратно)

748

Владения: Rot. Norm., 256; Rôles Normands, nos 290–3; Allmand (1968), 467–8. Монетные дворы: Lafaurie, Monnaies, i, nos 434, 439–40. Налог с  продаж: Rôles Normands, nos 536, 779, 1368. Габель: Newhall (1921), 186–7; Wylie and Waugh, iii, 75. Доходы: PRO E101/187/14, fol. 15vo; E101/187/14, fol. 14vo. Возмещение ущерба в Руане: PRO E364/69, mm. 6–11 (Филипп) регистрирует иностранные поступления из нормандских источников 43.955 фунтов стерлингов за период с октября 1421 года по ноябрь 1422 года, включая поступления в течение этого года от контрибуции с Руана; *Chéruel, ii, 55–6, 71–5.

(обратно)

749

Базен (Basin), Тома (1412–1491) — французский хронист и политический деятель; епископ в Лизье.

(обратно)

750

Strecche, 'Chron.', 177; Pseudo-Elmham, Vita, 226; Rôles Normands, nos 272, 1001, 1261 (48); Quelques actes normands, i, 59–60; Actes Henry VI, i, 107, и другие примеры в Jouet, 19–20 (но мнение автора о том, что "бриганты" были синонимом сопротивления, необоснованно; более взвешенную оценку см. Allmand [1983], 229–38); Basin, Hist., i, 106–8 (cf. Jouet, 98–9). Казни: PRO E101/187/14, fols 26vo–29; *Jouet, nos 1, 3–8. Класс, регионы: Jouet, 82–3, 100, 128, *175 (PJ 2). Английские отчеты: Orig. Letters, II. i, 73, 85. Единственный зафиксированный случай координации действий с дофинистами относится к 1436 году: см. Jouet, 119–20.

(обратно)

751

Puiseux (1866), 27–8, 32–7, 101–15; Blondel, Oeuvres, i, 162–3.

(обратно)

752

Basin, Hist., ii, 106; Basin, Breviloquium, 10–12; Rôles Normands, no. 334.

(обратно)

753

Dupont, 164–6; Frondeville, ii, 80; Plaisse, 304–5. Беженцы: Inv. AC Amiens, ii, 30; Chevalier (1975), 179–80.

(обратно)

754

AN X1a 9197, fol. 28, цитируется в книге Lewis (1968), 70.

(обратно)

755

Beaucourt, i, 347, 418–19, *473–4.

(обратно)

756

Тур: 'Geste des nobles', 172; Jouvenel, Hist., 354, 355; Preuves Bretagne, ii, 990–1; Monstrelet, Chron., iii, 293. Парфене: Ledain, 177–80; Preuves Bretagne, ii, 991–3; Jouvenel, Hist., 360–1.

(обратно)

757

Бальи: Demurger, Appendices; ibid., 226–7, 274–5, 291, 292–3, 296 за бургиньонские назначения в Бокере, Лимузене, Руэрге; Боде (1906), 87–94. Бурбонне: Leguai (1969), 322–5.

(обратно)

758

Foed., ix, 643.

(обратно)

759

Richard, 88–92, *94–7. Бонне: Demurger, 234; Gall. Reg., iv, nos 14533–46. Со: AD Côte d'Or B11942/37; *Chauvelays, 249–53.

(обратно)

760

G. de Valous, Le patriciat Lyonnais aux XIIIe et XIVe siècles (1973), 42–5; Déniau, 284–329, 334–5, 339–69, *624–5; *Caillet (1909 [1]), 302–5, 315–16; R. Fédou, Les hommes de loi Lyonnais (1964), 268–9, 339–42. Лафайет: *Caillet (1909 [1]), 304; BN Clair. 841, pp. 529–64. Ла Гиш: Comptes E. Bourg., ii, nos 4286, 4292 (on him, Demurger, 260–1; BN Fr. n.a. 20028/124). Отношения с Дофином: *Beaucourt, i, 439–41, 443–4; Reg. Cons. Lyon, i, 144–5.

(обратно)

761

*Beaucourt, i, 35n3 (посланник).

(обратно)

762

Dognon (1889), 435–42; Dognon (1895), 240–3.

(обратно)

763

Компании: Wolff (1954), 51–2; Tarde, Chron., 166–7; Jurades de Bergerac, i, 216; Ann. MS Limoges, 289–90; AD Hérault A1/178; *Compayré, 264; *Vaissète, x, 1983–4. Ла-Реоль: AD Hérault A1/172; Arch. Hist. Gironde, x, 560–2; Vaissète, ix, 1037–8, *x, 1983–4, 2049–50; Arch. Hist. Gironde, vii, 347–8; *Compayré, 263–4; Cartul. Carcassonne, v, 356; PRO E364/55, m. 5 (Clifford); Reg. Jurade, ii, 348. Relief: PRO E101/186/1 (2, 3, 4, 5). Ла-Реоль находился в руках англичан в 1420 году, когда он снова был осажден: Reg. Jurade, ii, 385, 402, 411–15, 417, 418. Типтофт: PRO E365/51, m. 1–1d (Типтофт).

(обратно)

764

Ord., x, 430, 493–4; Besse, Recueil, 385; Inv. AC Toulouse, i, 489 (AA37/43); Wolff (1954), 73; Dognon (1889), 444–5, *496–8, *500.

(обратно)

765

Ord., x, 429–34; Comptes E. Bourg., ii, 4140, 4166–7, 4283–6, 4434; *Déniau, 620; *Compayré, 264–5; Dognon (1889), 449; Petit Thalamus, 467; Vaissète, ix, 1041–2. Sen. Carcassonne: Demurger, 246.

(обратно)

766

*Vaissète, ix, 1040, 1043–4, x, 132–3, 1984–8, 2057–8; Dognon (1889), 444, 450, 453, 470–1, *498–9; Besse, Recueil, 208–10. Веле и т.д.: *Beaucourt, i, 440 (Velay); Vaissète, ix, 1050–1; Preuves Polignac, ii, no. 304; Médicis, Chron., i, 234–5; Régné, ii, 237–9.

(обратно)

767

Ord., x, 449–50; Besse, Recueil, 204–7; *Vaissète, x, 1985–8, 1989, 1991–2; Dognon (1889), 460–5. Принц Оранский был назначен генерал-капитаном 29 августа: BN Lat. 9177, fols 211–14.

(обратно)

768

Dognon (1889), 453–4, 461; *Flourac, 243; Comptes E. Bourg., ii, no. 3905. 'Cunning': Bernis, 'Chron.', para. 141.

(обратно)

769

*Flourac, 244–7; BN Clair. 841, pp. 571–2 (Abp. Reims); Dognon (1889), 457–8, 467, 468, 470–1, *499; Dépenses, nos 365, 403; Comptes E. Bourg., ii, no. 3905. Южане в Шиноне: *Vaissète, x, 1990; Monstrelet, Chron., iii, 292–3.

(обратно)

770

Dognon (1889), 465–7, 469, 474–5, 475–82; Besse, Recueil, 253–8 (даты: BN Lat. 9177, fols 199–202vo). Мюрат: Dépenses, no. 304. Гарнизоны: Jouvenel, Hist., 376; Vaissète, ix, 1063–4.

(обратно)

771

Dépenses, nos 1273, 1277. Каркассон: Raoulet, 'Chron.', 171.

(обратно)

772

Foed., ix, 687–9, 692–4, 701.

(обратно)

773

Деньги: Newhall (1924), 240–2; Proc. PC, ii, 350–1; Orig. Letters, II. i, 83. Крепость: Newhall (1924), 209n. Письма: *A. Collins, viii, 106–7; Orig. Letters, II. i, 78 (ошибочно датировано). Потери: Newhall (1924), 214–15. Дезертиры: PRO C64/9, m. 31d, 22d, 15d; C64/10, m. 30; C64/11, m. 38d, 30d, 7d, 5d; CCR 1419–22, 6–7.

(обратно)

774

Людские ресурсы: Goodwin, 214, citing BL Cotton Caligula D V (оригинал утерян); Orig. Letters, III. i, 607; Proc. PC, ii, 246–8; Гасконцы: Foed., ix, 794–5; Livre des établissments, 351; Dos cron. Vizcaya, 143; Add. MSS 4602, fol. 53; BL Cotton Caligula D V (gaps supplied from Add. MS. 38525, fols 92–92vo).

(обратно)

775

Comptes E. Bourg., i, nos 42–4, ii, nos 4283–4390; Dépenses, nos 701–2, 705, 707, 709–12, 715–16, 720–2.

(обратно)

776

BN Clair. 43, p. 3219; Journ. B. Paris, 120–1, 122–3; Fauquembergue, Journ., 252–5, 256–64, 269–70, 277; Foed., ix, 722; Besse, Recueil, 264–75, 291–4.

(обратно)

777

Neville (1998), 108–13; Balfour-Melville (1936), 50–3, 58–9, 61–2, 64–8; M. Brown (1998), 111–16.

(обратно)

778

Низкая репутация: Froissart, Chron. (SHF), xi, 280–1; AD Nord B1894, fol. 48 ("дикие шотландцы"). Хамильдон-Хилл: St Albans Chron., ii, 330; Walsingham, Hist. Angl., ii, 251–2. Наемники: Chron. R. St-Denis, iv, 152; Schnerb (2005), 260–1; *Cop. S. Andree, 236–7; AD Côte d'Or, B1570, fol. 292; BN Fr. 20528, p. 192; BN Clair. 100/30; AN X1a 4791, fol. 21; BN Fr. 32510, fol. 355; BN Clair. 56, p. 4286; 841, pp. 635–6.

(обратно)

779

Перемирие: Foed., viii, 737–8, ix, 60; Exch. R. Scot., iv, 238. Рейды: Hardyng, Chron., 373; Bower, Scotichron., viii, 82–4; PRO E404/30/141, 31/224; Proc. PC, ii, 145–8, 155–8; Foed., ix, 217, 222–3, 299; Northern Petitions, no. 120; CPR 1413–16, 371, 381.

(обратно)

780

'Foul Raid': Foed., ix, 307, 310 (оба ошибочно датированы 1415 годом); PRO E403/630, m. 13 (20 сентября); Bower, Scotichron., viii, 86; St Albans Chron., ii, 720–2; Pseudo-Elmham, Vita, 162–4; Hardyng, Chron., 380–1; Otterbourne, Chron., i, 278–9. Урон: CFR 1413–22, 235–6; Cal. Doc. Scot., iv, no. 484 (ссылаясь на французские войска). Эксетер: Pseudo-Elmham, Vita, 163; Cal. Signet L., no. 812. Оборона границы: Rot. Scot., ii, 224; Cal. Doc. Scot., iv, nos 879–80, 892, 895, 900, v, no. 953; R. A. Brown et al., ii, 569–70, 820–1; Foed., x, 113–15 (compare Proc. PC, ii, 14–17).

(обратно)

781

Роксбург: Hardyng, Chron., 381–2. Дуглас: Bower, Scotichron., viii, 80–2; Cal. Doc. Scot., iv, no. 834; Itin. Jean, 398, 399; AD Nord B11937; Plancher, iii, 373; Choix de pièces, i, 364–5.

(обратно)

782

Переговоры с Иоанном: Dépenses, no. 345, cf. nos 78, 181, 344, 347, 356, 360, 366, 371–2, 443, 628; Itin. Jean, 446. O Янге: См. выше, pp. 124, 144, 562, и Emden, iii, 2134–5. К 2 октября он вернулся в Шотландию: Cop. S. Andree, 9; Bower, Scotichron., viii, 88. Переговоры в Шотландии: *Beaucourt, I, 332–3; *Suarez Fernandez, 169; Bower, Scotichron., viii, 112; Dépenses, nos 366, 371–2, 443, 843, 864–5; Comptes E. Bourg., i, nos 131–2, 164, 371–2; Itin. Jean, 446–7. O Краннахе: D. E. R. Watt, 118–22. Дуглас и герцог: BL Cotton Caligula D V, fol. 58 (сообщение из Бордо, 21 марта, gaps supplied from BL Add. MSS 38525, fols 76–76vo); BN Clair 841, pp. 721–5 (сбор в Мэен-сюр-Йевр, 27 мая). Другие шотландцы: BN Clair 841, pp. 635–6; BN Fr. 32510, fol. 355. Обещанная армия: *Beaucourt, i, 332–3 (Дофин был, очевидно, разочарован 6.000 человек, которые действительно прибыли: BN Fr. 25710/3). O Маре: ODNB, lii, 620–2; Wyntoun, Orig. Chron., vi, 422–4. Доставка: *Suarez Fernandez, 169–71.

(обратно)

783

Proc. PC, ii, 208–9; PRO E101/48/12, 13.

(обратно)

784

*Suarez Fernandez, 168–71; Coll. Doc. Murcia, xv, nos 263, 265; Santa Maria, Crón., 155–6; BL Add. MSS 38525, 92–92vo (с сайта BL Cotton Caligula D V, сейчас недоступно); Anthology Chanc. Eng., no. 51.

(обратно)

785

Foed., ix, 722–3, 788–9; Lettres des rois, ii, 369–70; Jouvenel, Hist., 362; Chron. R. St-Denis, vi, 314.

(обратно)

786

Кастилия: *Suarez Fernandez, 169–71. Бракемонт умер недалеко от Толедо 4 апреля: Rucquoi, 408. Evreux: Foed., ix, 789; Pseudo-Elmham, Vita, 209–10; Cron. Norm., 48; Orig. Letters, II. i, 77.

(обратно)

787

Иври: BL Add. MSS 38525, fols 94–5, from BL Cotton Caligula D V (оригинала утерян); PRO C64/11, m. 78d; Rôles Normands, no. 140 (ошибочно датировано 1418 год); Livius, Vita, 72; BN PO 525/Brodon/4–5; 1280/Garennes/4–5; 1467/de Hallot/3–4, etc. (гарнизоны). Ла-Рош-Гюйон: Pseudo-Elmham, Vita, 211–12; Chron. R. St-Denis, vi, 310–12; Jouvenel, Hist., 357; Cron. Norm., 48; Monstrelet, Chron., iii, 337; PRO C64/11, m. 65 (численность). Замок сдался до 1 мая 1419 года: BL Add. MS 38525, fol. 88, from BL Cotton Caligula D V (оригинала утерян). Шато-Гайяр: Monstrelet, Chron., iii, 337–8; Cron. Norm., 49, 193; Pseudo-Elmham, Vita, 241–3.

(обратно)

788

Foed., ix, 723, 723–7, 732–6, 789; Lettres des rois, ii, 372–3; Jouvenel, Hist., 362–3. Письмо: BL Add. MS 38525, fols 87–8, from BL Cotton Caligula D V (оригинала утерян).

(обратно)

789

Операции: Preuves Bretagne, ii, 987–8; BN Clair. 841, pp. 681–5, 690–8; BL Add. MS 38525, fols 87–8, 94–5 from BL Cotton Caligula D V (originals lost); Pseudo-Elmham, Vita, 213–15; 'Chron. Cordeliers', 267; Monstrelet, Chron., iii, 312–13; Chron. R. St-Denis, vi, 316–18; Dépenses, nos 722, 788. Провен: Comptes E. Bourg., i, no. 44, ii, no. 5497. Парижане: Fauquembergue, Journ., i, 287–8; 'Lettere Lucchesi', 193.

(обратно)

790

Jouvenel, Hist., 361–2, 363; Fauquembergue, Journ., i, 300; Foed., ix, 746–9, 753; *Beaucourt, i, 125n6; Mém. France et Bourgogne, i, 251–4.

(обратно)

791

Foed., ix, 751–3, 759; BL Add. MSS 38525, fol. 94, from BL Cotton Caligula D V (оригинала утерян); Jouvenel, Hist., 364–6 (наиболее информированный источник); Monstrelet, Chron., iii, 318–20; 'Chron. Cordeliers', 268–70; Brut, ii, 423–4; Pseudo-Elmham, Vita, 217–24. Мёлан: Chron. R. St-Denis, vi, 310, 312; Gall. Reg., iv, nos 14854, 15043; Dépenses, no. 686.

(обратно)

792

Foed., ix, 789; Lettres des rois, ii, 371; Jouvenel, Hist., 366; Cron. Norm., 50.

(обратно)

793

Jouvenel, Hist., 366–7; 'Chron. Cordeliers', 270–1; Monstrelet, Chron., iii, 321, 322. Барбазан и Таннеги: BN Fr. 5061, fols 108vo, 115vo. Дама де Жиак: AN KK49, fols 48, 52vo; Comptes E. Bourg., i, no. 186, ii, nos 3621, 4041; Dépenses, no. 293, 969–70; Chron. R. St-Denis, vi, 332.

(обратно)

794

Foed., ix, 779; Lettres des rois, ii, 368–72, esp. 371; Счета хроники: Jouvenel, Hist., 366–8 (наиболее полный); 'Chron. Cordeliers', 270–1; Monstrelet, Chron., iii, 321–2. Корбей: Comptes E. Bourg., ii, nos 3586–7, 3932; Dépenses, nos 1163, 1330, 1476F.

(обратно)

795

Foed., ix, 774–6, 779, 789–90; Chaplais, Eng. Med. Dipl. Prac., no. 240 (e) (pp. 460–2); *Beaucourt, i, 186–7 (Письмо королевы); Itin. Jean, 448–9; Dépenses, no. 721; Jouvenel, Hist., 367–8; Monstrelet, Chron., iii, 322.

(обратно)

796

*Suarez Fernandez, 168–75; Foed., ix, 783–4.

(обратно)

797

AD Nord B313/154142; Chron. R. St-Denis, vi, 328–34; Monstrelet, Chron., iii, 322–3, 330–1; 'Chron. Cordeliers', 271; Itin. Jean, 449; Mém. France et Bourgogne, i, 255–8, 272; Ord., xi, 15–16, xii, 263–7; *Beaucourt, i, 187; *Bonenfant, 189 [5]; Dépenses, no. 1476D; 'Livre des trahisons', 143.Щедрость: Comptes E. Bourg., ii, no. 4041; BN Fr. 5061, fol. 116vo. Наем: Preuves Bretagne, ii, 988–9.

(обратно)

798

Foed., ix, 782–3; *Bonenfant, 196 [1, 2]; *Beaucourt, i, 186–7; Coll. doc. Angleterre, no. 353; Itin. Jean, 449.

(обратно)

799

Coll. doc. Angleterre, nos 343–4; Fauquembergue, Journ., i, 309; Monstrelet, Chron., iii, 332–4; Waurin, Rec. cron., ii, 273–5; Jouvenel, Hist., 368; Chron. R. St-Denis, vi, 348–54; 'Fragment Gr. Chron.', 222–3; Pseudo-Elmham, Vita, 227–32; St Albans Chron., ii, 740–2; Journ. B. Paris, 126–8; Itin. Jean, 449.

(обратно)

800

Письмо Кларенса: Coll. doc. Angleterre, no. 344; cf. Foed., ix, 790. Рейды: Pseudo-Elmham, Vita, 231–2; Chron. R. St-Denis, vi, 354, 362; Fauquembergue, Journ., i, 311, 312; Journ. B. Paris, 128–9; Monstrelet, Chron., iii, 334–6. Париж: Chron. R. St-Denis, vi, 356–60, 362–6; 'Chron. Cordeliers', 277; Fourquin, 314–15; Chartier, Quad. Invect., 27; Itin. Jean, 449.

(обратно)

801

*Beaucourt, i, 181–2; *Bonenfant, 189 [6]; Chron. R. St-Denis, vi, 368–70; 'Chron. Cordeliers', 277; Dépenses, no. 1476H.

(обратно)

802

*Beaucourt, i, 182, 187; *Bonenfant, 201 [7]; Chron. R. St-Denis, vi, 368–70. Миссии в Провене и Труа: *Bonenfant, 201–2 [7]; Mém. France et Bourgogne, i, 306; Itin. Jean, 450. Наем: Preuves Bretagne, ii, 988–9; Comptes E. Bourg., ii, 3936, 3949.

(обратно)

803

*Beaucourt, ii, 654 (показания Таннеги, 25 июля 1425 года); Mém. France et Bourgogne, i, 306–7 (обвинительные статьи против Барбазана, опровергнутые им на суде в 1424 году, см. BN Fr. 5061, fol. 117vo); Monstrelet, Chron., iii, 345, iv, 18. Батай: Gonzalez, App., 31–5. Ларе: Gonzalez, App., 337–8; Demurger, 267–8; Gall. Reg., iv, nos 15661, 15741; *Beaucourt, ii, 656 (Дофин в Монтаржи). Гриньо: Gonzalez, App., 263–5; Demurger, 259. Фротье, Леер: Beaucourt, i, 351n.

(обратно)

804

*Beaucourt, i, 187, ii, 654, 656; Mém. France et Bourgogne, i, 307; Plancher, iii, 518–19; BN Coll. Bourgogne 58, fol. 15 (приготовления для сопровождения Иоанна); Fauquembergue, Journ., i, 317; Jouvenel, Hist., 370. Передвижения Иоанна: Chron. R. St-Denis, vi, 370–2; Jouvenel, Hist., 369–70; Itin. Jean, 450.

(обратно)

805

Héraut Berry, Chron., 92; Jouvenel, Hist., 369, 371; Mém. France et Bourgogne, i, 281–2, 283–5, 288.

(обратно)

806

*Beaucourt, ii, 654, 656–7; Mém. France et Bourgogne, i, 287–8; Monstrelet, Chron., iii, 340–1.

(обратно)

807

Рассказ в тексте основан на (i) пяти подробных и косвенных свидетельствах очевидцев, собранных в ходе последующего бургундского расследования (Mém. France et Bourgogne, i, 271-86), от Жана Сегин, Бертрана де Навайля (записавшего рассказ Аршамбо де Фуа на смертном одре), Ги де Понтайера, Гийома де Вьенна и Антуана де Вержи, которые явно не сговаривались и содержат синоптические различия и пропуски, исключающие пропагандистскую цель; (ii) отчет анонимного бургундского чиновника, посетившего место преступления после убийства и опросившего жителей города (ibid, i, 286–7); (iii) два сообщения герцогини Бургундской, одно герцогине Бурбонской (ibid., i, 287-9), другое в Счетную палату Дижона (Comptes E. Bourg., ii, № 3951), добавляющие подробности, полученные от чиновников в замке. Я отверг, если они отличаются от этих, взаимно противоречивые рассказы Дофина 11 и 15 сентября (Mém. France et Bourgogne, i, 298-9, *Beaucourt, i, 181-3) и его послов к Папе (Lettres des rois, ii, 355-8), а также стандартный рассказ дофинистов в Jouvenel, Hist., 370-2. Эти рассказы, выдвигающие версию о ссоре, за которой последовала потасовка, спровоцированная тем, что Иоанн потянулся за мечом, в ходе которой он был убит, были приняты большинством французских историков, но они явно неточны в некоторых моментах и неправдоподобны в других. Их также следует рассматривать в свете неопровержимых доказательств преднамеренности, содержащихся в досье, включающем показания Таннеги, Луве и епископа Валанса, собранном в 1426 году, когда дофинистские советники рассорились, а Роберт Ле Масон получил от Дофина (ныне короля) грамоту, оправдывающую его на том основании, что совет исходил от других (*Beaucourt, ii, 653-8). Хроники мало что дают в качестве самостоятельного доказательства, но Монстреле, Chron., iii, 343-4, называет некоторых из тех, кто наносил удары, а Жувенель, Hist., 373, записывает хвастовство Батая. Свидетельства квалифицированно обобщены в Vaughan (1966), 274-86. Погребение: Schnerb (1982), 124, 125, *129.

(обратно)

808

Beaucourt, i, 208, *ii, 653, 654, 657; L. Mirot (1942), 201–3; Mém. France et Bourgogne, i, 282, 284. Барбазан: BN Fr. 5061, fol. 117 (подтверждается Mém. France et Bourgogne, i, 286); Monstrelet, Chron., iii, 347. Руководство: cited in Vallet de Viriville (1862–5), i, 184.

(обратно)

809

Отчеты: Reg. Châlons, 133; *Bonenfant, 185–6. Париж: Fauquembergue, Journ., i, 317–20; Ord., xii, 268–73; Chron. R. St-Denis, vi, 374–6; Monstrelet, Chron., iii, 355–6; Dépenses, no. 935; AN KK 1009, fol. 2vo (эшевены). В других местах: Dépenses, nos 886, 902, 913; Reg. Châlons, 133.

(обратно)

810

Comptes E. Bourg., ii, nos 3545–7, 3549, 3553, 3555, 3565, 3591, 3592–605, 4013, 4024, 4125, 4129, 4171–2, 4974, 4975, 4978–85, 5020, 5022, 5068–9, 5129, 5216; Auctarium Chartul. U. Paris, iv, no. 2143.

(обратно)

811

Dépenses, no. 1120; Fauquembergue, Journ., i, 197–8, 313, 316–21, 322–6, 334–5, 343–5; Monstrelet, Chron., iii, 356; Extr. Reg. Tournai, i, 182, 184–90; Mém. France et Bourgogne, i, 292; Reg. Châlons, 154–7; Inv. AC Amiens, ii, 31; 'Lettres closes', no. 11 (Реймс).

(обратно)

812

Journ. B. Paris, 135; Rapport Arch. Dijon, 110; *Bonenfant, 185–6; Dépenses, nos 890, 895, 898–9, 902, 910, 1507–8; Comptes E. Bourg., ii, nos 4374, 4377; Chauvelays, 265.

(обратно)

813

Chastellain, 'Chron.', i, 49; Inv. AD Nord, i (2), 75; Bonenfant, 50–3; Comptes E. Bourg., i, 886, 1085; Itin. Ph. le Bon, 1–5.

(обратно)

814

Waurin, Rec. cron., ii, 286; Foed., ix, 801; Orig. Letters, I. i, 1–2; Lettres des rois, ii, 396–7.

(обратно)

815

Chron. R. St-Denis, vi, 376–8; *Bonenfant, 196; AN KK17, fols 71vo, 72vo; *Beaucourt, i, 186–9.

(обратно)

816

Pseudo-Elmham, Vita, 233–5; St Albans Chron., ii, 742; Chron. R. St-Denis, vi, 378–82; Foed., ix, 796–8.

(обратно)

817

*Bonenfant, 191–5.

(обратно)

818

Pseudo-Elmham, Vita, 237–40; *Bonenfant, 194 [7], 203–9; Cron. Norm., 53; Journ. B. Paris, 131–2.

(обратно)

819

Itin. Ph. le Bon, 1–2; Rapport Arch. Dijon, 109–13; *Bonenfant, 208–9 [18]. Павилли: Comptes E. Bourg., i, no. 1177.

(обратно)

820

Foed., ix, 803, 827–8; *Bonenfant, 42, 206–9, 212, 217 [4], 218 [6]. O Порре: 'Chron. Cordeliers', 247. O Ланнуа: Oeuvres, 15–16, 49–50.

(обратно)

821

*Bonenfant, 212–15. Операции: Foed., ix, 810; Pseudo-Elmham, Vita, 238–41; Cron. Norm., 53–4.

(обратно)

822

Monstrelet, Chron., iii, 362–3; Extr. Reg. Tournai, i, 192; *Bonenfant, 216–21 (памятка).

(обратно)

823

Foed., ix, 812–24, 827–9; Comptes E. Bourg., i, nos 1113, 1172; Monstrelet, Chron., iii, 363–4; L'honneur de la couronne, 135–7; *Bonenfant, 224–7, 233–6, 239–40. В апреле 1420 года Филиппу были пожалованы замки Перонн, Мондидье и Руа, включающие большую часть Вермандуа: *Beauvillé, i, 523–4.

(обратно)

824

Guenée (1993), 48–9; Monstrelet, Chron., iii, 351–4; *Plancher, iii, no. 309; Mon. Hist., no. 1950; Inv. Ord. Parl., no. 344; *Bonenfant, 186–91, esp. [8]; Reg. Châlons, 142–50; *Beaucourt, i, 181–3; Besse, Recueil, 323–4; Mém. France et Bourgogne, i, 275–8.

(обратно)

825

Fauquembergue, Journ., i, 328; *Bonenfant, 238 [5], 186–91; *Beaucourt, i, 181–3; Monstrelet, Chron., iii, 354. Пот: *Beaucourt, i, 191; *Bonenfant, 199–203. Генрих V: *Bonenfant, 230–1 [1], 232–3 [2]; *F. Schneider, Der Europäische Friedenskongress von Arras (1919), 194; Le Fèvre, Chron., i, 381; Chastellain, 'Chron.', i, 72.

(обратно)

826

Fauquembergue, Journ., i, 231–3; Chron. R. St-Denis, vi, 386; *Déprez, 346–53; Lettres des rois, ii, 385–7 (ошибочно датировано).

(обратно)

827

Bonenfant, 131–2, *211–12, 232 [4], 233 [2]; 'Réponse d'un bon et loyal français', 124; Comptes E. Bourg., ii, 3569, 5225, 5239; Dépenses, nos 651–2, 656, 677, 965; Ord., xii, 273–7. O Робесаре: Bonenfant, 119–25.

(обратно)

828

Carolus-Barré (1988), 385; Monstrelet, Chron., iii, 315, 360, 366–7, 381, iv, 103; Fenin, Mém., 121–2, 124–5. Руа: Comptes E. Bourg., i, no. 1046. Крепи: Dépenses, nos 926, 1519; Reg. Châlons, 178–9. Ла Ир владел Витри в 1422 году: Raoulet, 'Chron.', 176. Париж: Journ. B. Paris, 136–9.

(обратно)

829

Руа: Monstrelet, Chron., 368–71; Chron. R. St-Denis, vi, 392; Chastellain, 'Chron.', i, 91–7; Dépenses, no. 717; Comptes E. Bourg., i, nos 865, 868, 1046–7, 1121, 1140, 1220, 1253, 1435, 1467–9, 1473, 1476–7. Трамбле/Даммартен: Chron. R. St-Denis, vi, 390–2; Fauquembergue, Journ., i, 351–2. Крепи: Itin. Ph. le Bon, 5–6; Monstrelet, Chron., iii, 374–6; Pseudo-Elmham, Vita, 246; 'Livre des trahisons', 148–51; 'Lettere di mercanti', 197–8; Comptes E. Bourg., i, nos 846, 1029, 1438, 1470–2.

(обратно)

830

Foed., ix, 857–8, 863, 874, 889; Fauquembergue, Journ., i, 349–53; Chron. R. St-Denis, vi, 386–8; PRO C64/12, m. 14. Диверсии: Comptes E. Bourg., i, nos 885, 1447.

(обратно)

831

*Déprez, 350; Thompson (1991), 8–12; Favier (1974), 184–5; Little, 124, 132–7, 147, 171–2; Chevalier (1975), 217–19, 230–6; Mollat (1952), 34–5.

(обратно)

832

*Déprez, 348–9; Preuves Bretagne, ii, 988–90; *Cosneau, 496; *Beaucourt, i, 333.

(обратно)

833

Foed., viii, 791–2, 794–5; Lib. Pluscard., i, 353; Parl. Rolls, ix, 257 [22]. Численность: BN Fr. 25710/3; cf. Bower, Scotichron., viii, 112. Передовой отряд Дугласа из Драмланрига имел по два лучника на каждого латника: BN Clair 841, pp. 721–5. Если бы такое же соотношение соблюдалось для основной армии, то в ней было бы около 1.500 латников (с таким же количеством слуг) и 3.000 лучников. Английский опыт показывает, что торговые суда могли перевозить в среднем около 0,25 человека на тонну грузоподъемности с лошадьми или около 1 человека на тонну без лошадей: Sumption, iii, 890nn28, 29. Таким образом, предусмотренная контрактом вместимость кастильцев в 6.000 тонн могла перевезти армию только в том случае, если бы они не взяли с собой лошадей. С помощью французских и шотландских кораблей можно было бы перевезти некоторое количество лошадей, но торговые флоты дофинистской Франции и Шотландии были невелики. Командование: *Beaucourt, i, 333; Bower, Scotichron., viii, 112, 114; M. Brown (1998), 216–17.

(обратно)

834

Бретань: *Cosneau, 496; AN KK53, fol. 5. Блокада, сражение: Reg. St-Jean d'Angély, iii, 307, 307–8; *Circourt, 377; Dos primeras cron., 143; Chron. R. St-Denis, vi, 398–400.

(обратно)

835

BN PO 152/Avaugour/6; AN KK53, fols 2vo, 5, 8; BL Add. Chart. 278, 284, 3528–9; BN Clair. 43, p. 3219; Bower, Scotichron., viii, 114. Лангедок: Héraut Berry, Chron., 94; Inv. AC Toulouse, i, 41–2 (AA3/265). Миссия в Шотландию: BN Fr. 20887/6; *Beaucourt, i, 332–3. Мэн: Jouvenel, Hist., 358.

(обратно)

836

*Beaucourt, i, 329. Доходы: Steel, 159–60.

(обратно)

837

Parl. Rolls, ix, 231–2 [1–2], 233–7 [8–10, 12–13], x, 173–6 [35]; Myers (1940).

(обратно)

838

Бедфорд: Foed., ix, 830 (решение было принято к 21 ноября 1419 г.: PRO C64/11, m. 4d); PRO E403/643, mm. 22, 23 (6, 12 марта); E403/645, m. 2 (9 мая); PRO E101/49/36. Яков I: Cal. Doc. Scot., iv, nos 895, 898; Rapport Arch. Lille, 140; *Cop. S. Andree, 271–2; Lib. Pluscard., i, 347–8.

(обратно)

839

Beaucourt, i, 196–200.

(обратно)

840

Dognon (1889), 484–6, 489–93; Cartul. Carcassonne, v, 353 (ошибочно датировано); Gilles, 37–40; Vaissète, ix, 1058–64, 1069; Dognon (1895), 378–83; Ord., xi, 59–60; Monstrelet, Chron., iii, 407–8; Jouvenel, Hist., 376. Герцогиня: Comptes E. Bourg., ii, nos 3551, 3560, 4978, 5071; Besse, Recueil, 327–8, 329–31.

(обратно)

841

Chartier, Quad. Invect., 64; Beaucourt, i, 357–65, 391–2, 405–6; Gilles, 39–43.

(обратно)

842

Dieudonné, 491, 494–5; Saulcy (1877), 31, 37, 73–4 (добавление Лиона, Мирабель-о-Баронни и Сент-Андре-ле-Авиньон); Ord., xi, 23–6; Rec. doc. monnaies, ii, 240–1, 254. Конкуренция за слитки: Dépenses, nos 1096–7.

(обратно)

843

Chartier, Quad. Invect., 72, 73; 'Débats et appointements', 69; Contamine (1972), 250–1, 253–73, 630–2. 4,000: *Beaucourt, i, 439; cf. ibid., 425–6.

(обратно)

844

'Débats et appointements', 69; Chartier, Quad. Invect., 25.

(обратно)

845

Дофин: Fenin, Mém., 195; Chastellain, 'Chron.', ii, 180–1. Foix: BL Add. MSS 38525, fols 92–92vo (Байонна Генриху V, 4 мая 1419 года, из Cotton Caligula D V, ныне утерян). Карл де Бурбон: Titres Bourbon, ii, no. 5150; Monstrelet, Chron., iii, 357; Leguai (1962), 94, 115–20. Рье: Anselme, vi, 806–7; Chartier, Quad. Invect., 74. Ставки заработной платы: Foed., x, 163 (Dec. 1421).

(обратно)

846

Бастард Алансонский: BN Fr. 20372/82. Амбуаз: Jouvenel, Hist., 357–8, 359; *Triger, 138–43; Bouton, 49. Mont-St-M.: *Chron. Mont-St-Michel, i, 88–91, 91, 93–5; Extr. rég. dons, 136. Авранш, Понторсон: Chron. Mont-St-Michel, i, 22; Rôles Normands, nos 215, 617; PRO E364/61, fol. 2d (Алингтон); Gruel, Chron., 22.

(обратно)

847

BN Fr. 26043/5485; Fr. 6211/366; Preuves Bretagne, ii, 988–90; Oxford MS Bodley 201, fol. 281, cited in *Michel, i, 118n1; Pseudo-Elmham, Vita, 244–5; St Albans Chron., ii, 744; Jouvenel, Hist., 357–9, 376; Foed., ix, 885.

(обратно)

848

*Cosneau, 494–7.

(обратно)

849

Monstrelet, Chron., iii, 357, iv, 29; Beaucourt, i, 193; Lettres de Jean V, ii, nos 1375, 1381; Foed., ix, 809, 832; Chron. R. St-Denis, v, 400.

(обратно)

850

Preuves Bretagne, ii, 1000, 1074; Monstrelet, Chron., iv, 29; Chron. R. St-Denis, v, 400; Le Baud, 461 (идентификация советников). Восстание 1408–10 гг.: Borderie, iv, 156–8.

(обратно)

851

Preuves Bretagne, ii, 998–9, 1070–5; *Cosneau, 494

(обратно)

852

Preuves Bretagne, ii, 999–1001, 1003–4, 1075–6; Monstrelet, Chron., iii, 31–2; Le Baud, 456.

(обратно)

853

Preuves Bretagne, ii, 1001; Foed., ix, 876–7, 894–5. Передвижения Ришмона: PRO E364/56, m. 5d (Уотретон); E364/57, m. 3d (Бёртон).

(обратно)

854

Boutiot, ii, 412–13; Monstrelet, Chron., iii, 374–5, 377–8; Comptes E. Bourg., i, nos 702, 954–64, 1297, 1352, 1462, ii, no. 5222.

(обратно)

855

Fauquembergue, Journ., i, 343, 359–62; Monstrelet, Chron., iii, 378–9; Pseudo-Elmham, Vita, 247; Chastellain, 'Chron.', i, 115–16; Foed., ix, 877–82. Отъезд англичан: Comptes E. Bourg., i, nos 1297, 1439 (p. 461).

(обратно)

856

Fauquembergue, Journ., i, 362; Foed., ix, 880–1; Pseudo-Elmham, Vita, 247–8.

(обратно)

857

Foed., ix, 881, 906, 907; St Albans Chron., ii, 750; Journ. B. Paris, 139; Pseudo-Elmham, Vita, 250–1; Chastellain, 'Chron.', i, 131–3.

(обратно)

858

Foed., ix, 906–8, 911; Fauquembergue, Journ., i, 365, 366–8; St Albans Chron., ii, 750–2. Бракосочетание: PRO E30/409.

(обратно)

859

Grands traités, 102–15.

(обратно)

860

Chron. R. St-Denis, vi, 432, 436–8; Auctarium Chartul. U. Paris, ii, 274; Foed., ix, 910; Chartier, Oeuvres latines, 221–4, 239; Blondel, Oeuvres, i, 27–8, 29; Pseudo-Elmham, Vita, 282 ("шум и ропот").

(обратно)

861

Fenin, Mém., 137.

(обратно)

862

Жюль Мишле́ (фр. Jules Michelet; 1798–1874) — французский историк и публицист, представитель романтической историографии, автор глубоко субъективных трактатов об истории, обществе и природе, написанных ярким, взволнованным языком. Автор термина Ренессанс («Возрождение»).

(обратно)

863

Foed., ix, 904–6; Fauquembergue, Journ., i, 331–3, 340–5, 365–9; *Sauval, iii, 283–97; Monstrelet, Chron., iv, 2–6; Comptes E. Bourg., no. 1465; Extr. Reg. Tournai, i, 206–7, 209–10, 211, 212, 213–17

(обратно)

864

Сен-Поль: BL Cotton Caligula D V, fols 75–6. Виржи: Pseudo-Elmham, Vita, 282; Thompson (1991), 86, Table 4. Люксембург: Le Fèvre, Chron., ii, 9. Дижон: Plancher, iv, 44. Оранский: Jouvenel, Hist., 382–3, Monstrelet, Chron., iii, 389, iv, 78–9; Héraut Berry, Chron., 96; Ord., xi, 99 (Совет). Ла Тремуй: Comptes E. Bourg., ii, no. 3569; Lettres des rois, ii, 379; Rec. doc. Poitou, xxvi, 375.

(обратно)

865

"Ответ хорошего и верного француза".

(обратно)

866

BL Cotton Tiberius B XII, fols 121vo–127 (папский двор); Chartier, Poetical Works, 419; Chartier, Quad. Invect., 15–16; *Déprez, 350–3; Jouvenel, 'Audite Celi' (Écrits politiques, i, 184).

(обратно)

867

Blondel, 'Complainte' (Oeuvres, i, 55–151); Chartier, Quad. Invect., pp. xxvii — xxix; Fifteenth century English translations of Alain Chartier's Le Traité de l'Esperance and Le Quadriloge Invectif, 2 vols, ed. M. S. Blayney (1974–80); Krynen (1993), 300–1, 308–38; Lewis (1965); Pons (1991); Thompson (1991), 171, 177–8; Rec. chants hist., i, 300.

(обратно)

868

PRO E101/49/36, E403/645, mm. 2–3; Facs. Nat. MSS, no. 36 (ошибочно датировано и неверно приписано). O Grace Dieu: Carpenter-Turner (1954 [1]); Rose (1977); Soper Accounts, 191. Генуя: Proc. PC, ii, 236–7, 245–6, 255–7; Foed., ix, 652, 700–1, 758, 860, x, 16, 66, 93, 117–23. Кастилия: BN Coll. Dupuy 223, fols 206–206vo (отказ от договора); Coll. Doc. Murcia, xvi, nos 19–23, 27.

(обратно)

869

Orig. Letters, III. i, 67; Foed., ix, 907; Monstrelet, Chron., 389–90.

(обратно)

870

Journ. B. Paris, 140; Foed., ix, 910; Pseudo-Elmham, Vita, 268, 271, 280; Monstrelet, Chron., iii, 407; Le Fèvre, Chron., ii, 13; Jouvenel, Hist., 377–8. Численность англичан в Труа: Foed., ix, 881.

(обратно)

871

Monstrelet, Chron., iii, 381–2, 402–3; Fenin, Mém., 138–9; Pseudo-Elmham, Vita, 268–70; Chron. R. St-Denis, vi, 442–4; Jouvenel, Hist., 378. Scots: BN Clair. 34/2595 (Пикардия); Pseudo-Elmham, Vita, 270 (Монтеро); Bower, Scotichron., viii, 122 (Мелён). Cash: BN Fr. 26043/5475, 5479–80, Fr. n.a. 20028/139–40.

(обратно)

872

Monstrelet, Chron., iii, 403–6; Fenin, Mém., 139–42; Jouvenel, Hist., 378; Pseudo-Elmham, Vita, 270–4; Chron. R. St-Denis, vi, 458; Lettres des rois, ii, 383–4. Даты: AN JJ175/175, 196. Иоанн: *Schnerb (1982), 129–34.

(обратно)

873

'Chron. Cordeliers', 286; Monstrelet, Chron., iii, 407 (ошибочно ссылаясь на Вильнев-ле-Авиньон), 409, iv, 9. Баржи: Dépenses, nos 946, 1527–8, 1603, 1605; Comptes E. Bourg., ii, no. 5312. Мелён: Pisan, Livre des fais, i, 49, ii, 41; Pseudo-Elmham, Vita, 276; G. Leroy, 185–6, 216–17.

(обратно)

874

Monstrelet, Chron., iii, 410–12; Pseudo-Elmham, Vita, 277–80, 285–6; Jouvenel, Hist., 378, 379–82; Fenin, Mém., 141–5; Bower, Scotichron., viii, 122; Chastellain, Chron., i, 156–9. Пушки: Comptes E. Bourg., i, nos 723, 1010, 1475, ii, nos 5288, 5296, 5337. Даты: Itin. Ph. le Bon, 9; PRO C64/14, m. 25.

(обратно)

875

Клиссон: Preuves Bretagne, ii, 1076. Шамптосо: Monstrelet, Chron., iv, 32; Bouchart, Gr. Chron., ii, 266–7; Le Baud, 456. Сомюр: Beaucourt, i, 209–10 (предполагая, что армия предназначалась для освобождения Мелёна, но выбор места сбора в западной части Луары делает это маловероятным.).

(обратно)

876

Preuves Bretagne, ii, 1038–9, 1076–7; Bouchart, Gr. Chron., ii, 267–9; AN X1a 9200, fol. 270 (разбирательство в отношении Oливье де Блуа); Chron. R. St-Denis, vi, 404–6. Контакты с англичанами: Lettres des rois, ii, 381–2; Foed., x, 2. Дата освобождения: Morice and Taillandier, i, 479.

(обратно)

877

Foed., x, 2, 4–6, 8–13, 15–16; Bouchart, Gr. Chron., ii, 269; Preuves Bretagne, ii, 1049–50, 1064–5, 1070–80.

(обратно)

878

BN Clair. 3/36, 4/148, 26/1874, 63/4881vo, 88/6950, 59/4503vo etc.; Jouvenel, Hist., 379 ("в направлении границ Иври и Шаторенар"). Филипп де Вертю: BN Fr. 26043/5494; Laborde, Preuves, iii, nos 6265–6, 6310. Дофин: Beaucourt, 211.

(обратно)

879

Филипп де Вертю и шотландцы: BL Add. Chart. 291, 292. Бьюкен, Вигтон: AN KK53, fols 8vo, 11; Exch. R. Scot., iv, 332–3; *Beaucourt, i, 336n2. Дарнли: AN KK53, fol. 11vo. Переговоры во Франции: Foed., x, 18, 19.

(обратно)

880

Jouvenel, Hist., 381, 383; Le Fèvre, Chron., ii, 18–19; 'Chron. Cordeliers', 286; Monstrelet, Chron., iv, 10–12; Pseudo-Elmham, Vita, 286–7; Foed., x, 19–20, 29–30.

(обратно)

881

Monstrelet, Chron., iv, 10, 12–15; St Albans Chron., ii, 754; Jouvenel, Hist., 383–4; Pseudo-Elmham, Vita, 287–8; Bower, Scotichron., viii, 122; 'Chron. Cordeliers', 287–8; AN JJ 171/134 (fine). Заключенные в парижских тюрьмах: Journ. B. Paris, 143; Fauquembergue, Journ., i, 387–8, ii, 2–3, 9–10, 12–14, 16; AN JJ171/350, 172/246 (выкупы). Барбазан: Fenin, Mém., 146; Fauquembergue, Journ., ii, 69–70; Mém. France et Bourgogne, i, 305–8; BN Fr. 5061, fols 102, 102vo–104, 106–106vo, 117vo–118, 122vo–123 (процессы); Monstrelet, Chron., iv, 351.

(обратно)

882

Бусико: *Quicherat. Vendôme: PRO E28/33/50. Перемещения: Foed., ix, 546; Issues Exch., 352, 358–9.

(обратно)

883

Proc. PC, ii, 271–2; PRO E403/645, mm. 8, 12 (15 июня, 12 июля) (Герцог Бурбонский во Франции); Facs. Nat. MSS, i, no. 40 (ошибочно датировано); Foed., ix, 923, x, 20–1, 27, 63–4, 70–1, 85–7, 263; AD Côte d'Or B1617, fols 40–40vo; Titres Bourbon, ii, 5162, 5164–5, 5175, 5183; Doc. Galard, ii, 205–44 (продажи). Тюремное заключение в Англии: Somerville, i, 185 and n3.

(обратно)

884

PRO E364/54, m. 3 (Meryng); Proc. PC, ii, 277–9; Foed., x, 46–7; Chron. R. St-Denis, iv, 448; Cron. Norm., 64. Портонсон: Gruel, Chron., 22–3; Bouchart, Gr. Chron., ii, 271–2 (вероятно, конец ноября 1420 года, см. Lettres de Jean V, i, p. cxxvi).

(обратно)

885

Фуа: BN Coll. Doat 214, fols 53vo–55; AD Pyr.-Atl. E436; Foed., x, 46. Альбре, Сент-Базей: Foed., x, 41–5; Pseudo-Elmham, Vita, 294. Планы: Vale (1970), 78–80.

(обратно)

886

Journ. B. Paris, 144–5; Monstrelet, Chron., iv, 15–17, 22; Fauquembergue, Journ., i, 389.

(обратно)

887

Pseudo-Elmham, Vita, 182–4; Monstrelet, Chron., iv, 1–2, 6; Cron. Norm., 61–2; Journ. B. Paris, 145–6; PRO C64/14, m. 19d; Grassoreille, 115, 117; Thompson (1991), 217–18.

(обратно)

888

Foed., x, 30–2; Jouvenel, Hist., 384–5; Pseudo-Elmham, Vita, 289–92. Налог с продаж: Ord., xi, 109–11. Монеты: Lafaurie, Monnaies, i, nos 388, 391, 402; Ord., xi, 107–8; Contribuables, 4, 87–92; Jouvenel, Hist., 385. Обвинительное заключение: Foed., x, 33–5; Monstrelet, Chron., iv, 17–20, 36–7; Jouvenel, Hist., 385.

(обратно)

889

Pseudo-Elmham, Vita, 292–3; Monstrelet, Chron., iv, 23; Journ. B. Paris, 147; Foed., x, 49–50; Lettres des rois, ii, 388–9; *Sauval, iii, 288 (особняк);*Nichols; BN Fr. 20691, p. 704 (Бастилия); BL Add. Chart. 111 (Солсбери). Бургиньоны: Gall. Reg., iv, no. 16495; AN K1009, fol. 3vo; Schnerb (2004), 65–8; Grassoreille, 127–9. Пиры: *Jouvenel, Hist., 703; Monstrelet, Chron., iv, 22; Cron. Norm., 62–3. Отъезд: Monstrelet, Chron., iv, 23; Itin. Ph. le Bon, 13.

(обратно)

890

Cochon, Chron., 285; Cron. Norm., 63–4. Монета: Rôles normands, nos 937–8, 1373; Lafaurie, Monnaies, i, no. 445. Серебряный заем: Foed., x, 58, Субсидии: Rôles normands, nos 925; BL Add. Chart. 507.

(обратно)

891

Monstrelet, Chron., iv, 24; Brut, ii, 425–6, 492, 563; Parl. Rolls, ix, 249, 251, 254, 259, 260 [1, 7, 13, 25, 27], 261; Usk, Chron., 270; St Albans Chron., ii, 786–8; Pseudo-Elmham, Vita, 292–3. Mutinies: *Rose (1977), 4–5.

(обратно)

892

Лондон: Brut, ii, 426–7, 445–7, 492; Gregory, 'Chron.', 138–41; Pseudo-Elmham, Vita, 297–300; St Albans Chron., ii, 756; Strecche, 'Chron.', 183–4. Парламент: CCR 1419–22, 135–6. Тур: Strecche, 'Chron.', 184–5; Monstrelet, Chron., iv, 24–5; 'Northern Chron.', 290; Pseudo-Elmham, Vita, 304–5.

(обратно)

893

*Beaucourt, i, 360; AN KK50, fols 2vo, 6vo; 'Nouv. doc. Etats-Gen.', 150, 151; Ditcham (thesis), 24–5; *Beaucourt, i, 336n2 (подкрепления); Preuves Bretagne, ii, 965.

(обратно)

894

French official reports at *Jouvenel, Hist., 732 and *Compayré, 266 (отправка Бьюкена и Вигтона); Héraut Berry, Chron., 99–102 (поздний, но наиболее информативный хроникальный отчет); Jouvenel, Hist., 389–90; Lib. Pluscard., i, 353–7; Bower, Scotichron., viii, 118–20; Pseudo-Elmham, Vita, 301–4; London, Coll. Arms MS 9, fols 42vo–43; Hardyng, Chron., 384–5; Brut, ii, 447; 'Geste des nobles', 180–1 (количество тел). Выкуп Сомерсета: Arsenal 4522, fol. 18vo. Дофин в Пуатье: AN KK53, fol. 9vo. Шотландцы в Турени: Ditcham (Thesis), 34. Тело Кларенса: St Albans Chron., ii, 762; Monstrelet, Chron., iv, 39. Процессии: Inv. AC Périgueux, 98. Rewards: AN KK50, fol. 2vo, 9vo; 'Geste des nobles', 181; Anselme, vii, 56 (Лафайет).

(обратно)

895

'Nouv. doc. Etats-Gen.', 146–8; *Beaucourt, i, 360, 458–60.

(обратно)

896

AN KK50, fol. 2vo; Preuves Bretagne, ii, 1090–3, 1164; *Beaucourt, i, 457.

(обратно)

897

Monstrelet, Chron., iv, 21, 41–3; 'Chron. Cordeliers', 294, 295

(обратно)

898

Герцогиня: Plancher, iv, 30–1. Ле-Бек: Chron. Bec, 89–93; Rôles Normands, no. 1000. Руан: Rouen Doc., pp. cii — ciii. Париж: Grassoreille, 135n1; Fauquembergue, Journ., ii, 17–18; Monstrelet, Chron., iv, 37; Le Fèvre, Chron., ii, 33–4; 'Chron. Cordeliers', 294.

(обратно)

899

*Beaucourt, i, 457, 458–9; Jouvenel, Hist., 391; Monstrelet, Chron., iv, 40–1; Waurin, Rec. cron., ii, 361–2; Chastellain, Chron., i, 227–30. Оборона Нормандии: Foed., x, 99, 106–8, 112–13, 131; PRO C64/16, mm. 41, 40d. Шато-Гонтье: Joubert (1888 [2]). Доспехи: AN KK53, fols 82–87, 94vo.

(обратно)

900

Chron. R. St-Denis, iv, 462; Jouvenel, Hist., 391; Monstrelet, Chron., iv, 45. Бретонцы: *Beaucourt, i, 457, 461; BN Fr. 26044/5670–5672. Нарбон: BN PO 560/Burlin/2; 1208/de Fosseux/5; 1940/Mesieres/15, etc.; Preuves Bretagne, ii, 965.

(обратно)

901

Армия: Pseudo-Elmham, Vita, 307–8; PRO E101/70/4 (657–80), E101/70/5 (681–710), E101/70/6 (711–37); E101/50/1; BL Stowe 440, fols 42vo–43. Транспорты: PRO E403/649, mm. 3, 4, 7 (15 апреля, 9, 17 мая); Foed., x, 108–9. Займы: Foed., x, 96–8; PRO E401/696 (10, 13 мая); Steel, 162–3; Proc. PC, ii, 298–9; Harriss (1988), 94–101, 106–9.

(обратно)

902

Parl. Rolls, ix, 265 [1]; Foed., x, 110, 113–15; Rec. Convoc., v, 108; Harriss (1985), 150–1.

(обратно)

903

Foed., x, 113–15; Parl. Rolls, x, 18–19 [17], 172–3 [34], 272–4 [17], 334–7 [16]; Rot. Parl., iv, 159; Stratford, 168–9 (Азенкур); PRO E364/60, m. 1 (Саффолк). Таможня: Carus-Wilson and Coleman, Export trade, 57; Steel, 163.

(обратно)

904

PRO E364/69, mm. 6–6vo (Филипп). Талья в Нормандии: Newhall (1924), 174–6; Wylie and Waugh, iii, 252–5.

(обратно)

905

Монета: Comptes Trésor, pp. lxviii — lxix; Ord., xi, 97–9; Contribuables, 89, 225–6; Ord., xi, 122–3; Lafaurie, Monnaies, i, nos 437, 442; Ord., xi, 122–6, 128–9; Rec. doc. monnaies, ii, 328–9; Dieudonné (1912), 263–5. Администрация: Ord., xi, 95, 103–4; Borrelli de Serres, iii, 160–1.

(обратно)

906

Issues Exch., 366; Rot. Scot., ii, 227; Exch. R. Scot., iii, 339, 344, 345–6, 347. O Кламси: Journ. B. Paris, 121n2.

(обратно)

907

Foed., x, 99–100, 123–5.

(обратно)

908

Подарки: Lib. Pluscard., i, 353–4; AN K168/91 (Обиньи). Кастильцы: Proc. PC, ii, 364; CPR 1416–22, 233–4; *Beaucourt, i, 336n2; *Daumet (1898), 223.

(обратно)

909

Кале: 'Chron. Cordeliers', 295. Английские планы, передвижения: Reg. Jurade, ii, 604; Coll. doc. Angleterre, 231; Pseudo-Elmham, Vita, 309. Бургундские планы: BN Coll. Bourgogne 57, fol. 299. Численность бургундцев: *Chastellain, Chron., i, 274–7 (ошибочно отнесено к 1422); Plancher, iv, 30–1 (сбор). Гарнизоны: Monstrelet, Chron., iv, 35; 'Chron. Cordeliers', 290, 294; *Beaucourt, i, 454–5 (Вильнев). Париж: Monstrelet, Chron., iv, 37; Journ. B. Paris, 154–5. Конференция: AD Côte d'Or B11942/38bis (Филипп своему совету, 27 июня); Monstrelet, Chron., iv, 45–6; Itin. Ph. le Bon, 17. Выдача залога: AD B1612, fol. 34vo.

(обратно)

910

Галлардон: Lettres Tours, 37–9; Bower, Scotichron., viii, 124; Cagny, Chron., 122; 'Geste des nobles', 181–2. Шартр: Monstrelet, Chron., iv, 44–5; Fauquembergue, Journ., ii, 19; и посмотреть отзывы в Шартре, 1–10 июля (Preuves Bretagne, ii, 1086; BN PO 418/des Bordes/50; 1963/Mignon/7–8; 2096/La Negue/2–3; etc.) Вывод войск: 'Chron. Cordeliers', 298; Ord., xi, 126; *Beaucourt, i, 461–2. Даты: ibid., i, 229.

(обратно)

911

Мант: Coll. doc. Angleterre, 231; Reg. Jurade, ii, 604; 'Chron. Cordeliers', 296–7; Monstrelet, Chron., iv, 47–8; AD Côte d'Or B1617, fol. 94 (Письмо Филиппа из Манта). Дре: Pseudo-Elmham, Vita, 309–10; Chron. R. St-Denis, vi, 466; Jouvenel, Hist., 392–3. Дофин: Beaucourt, i, 231. Блуа: Ord., xi, 126–8.

(обратно)

912

Pseudo-Elmham, Vita, 311; Cron. Norm., 66; 'Chron. Cordeliers', 298; Journ. B. Paris, 157; Reg. Jurade, ii, 604; PRO C64/16, m. 26d (войска из Нормандии).

(обратно)

913

*Beaucourt, i, 231; Reg. Jurade, ii, 604–5; *Daumet, 223; Inv. AC Orléans, i, 96; 'Geste des nobles', 183; Pseudo-Elmham, Vita, 311–13, 314; Héraut Berry, Chron., 102–3; Cron. Norm., 66–7. Фретеваль (29 августа): BN PO 1463/Mignon/9, 1394/de la Grange/31, 1940/Mesières/17, etc. Шатодён (1 сентября): Reg. Dunois, 6. Бретонцы: BN Clair. 96, p. 7495; BN Fr. n.a. 8605, fols 85–86vo; Preuves Bretagne, ii, 1088–9; BL Add. Chart. 11474. Другие французские контингенты: Preuves Bretagne, ii, 965; BN Fr. n.a. 8605, fols 87–91. Мост Божанси: Mesqui (1986), 98 (fig. 93), 100. Английские силы: Wylie and Waugh, iii, 331nn1, 2.

(обратно)

914

'Chron. Cordeliers', 297–8, 296–305; Monstrelet, Chron., iv, 47–69; Raoulet, 'Chron.', 177–82; Le Fèvre, Chron., ii, 40–44; Fenin, Mém., 157–72; Itin. Ph. le Bon, 18–19. Rue: AD Côte d'Or B1617, fols 61–61vo, 94–94vo, 128–128vo. 12,000 écus: AD Côte d'Or B1612, fols 34vo–35vo, B1617, fol. 36. Уровень заработной платы (без учета городских сборов): AD Côte d'Or B1611, fols 253–260vo, B1612, fols 62vo, 301vo–306, B1617, fols 94vo–96, 123vo–124. Артиллерия, города: AD Côte d'Or B1617, fol. 95vo; Inv. AC Amiens, iv, 92–3. Капитуляция Сен-Рикье: AD Côte d'Or B1617, fols 36vo–37, 37vo–38, 59–59vo, 123–123vo, 124–124vo. Лейтенанство д'Аркура: BN Fr. n.a. 7625, fol. 246.

(обратно)

915

Монета: Dieudonné, 499 (1912), 263–5; Lafaurie, Monnaies, i, nos 417–18; Fourquin, 316; Ord., xi, 122–6; Journ. B. Paris, 154, 155, 158; 'Chron. Cordeliers', 290; Cochon, Chron., 343; Fenin, Mém., 189; AN JJ171/483 (мясники). Продукты питания: Fourquin, 315; Journ. B. Paris, 154–5, 157; 'Chron. Cordeliers', 294.

(обратно)

916

*Beaucourt, i, 454–5; 'Chron. Cordeliers', 290; Pseudo-Elmham, Vita, 313–14; 'Chron. Cordeliers', 305; Fauquembergue, Journ., ii, 27; Reg. Jurade, ii, 605.

(обратно)

917

Reg. Jurade, ii, 605; Pseudo-Elmham, Vita, 315–17, 320; 'Cron. Norm.', 68; Monstrelet, Chron., iv, 71; Le Fèvre, Chron., ii, 44–5; 'Chron. Cordeliers', 305–6. O Шиссе: Gall. reg., iv, no. 15322; Chron. R. St-Denis, vi, 450. O Бастарде из Ворва: BN Fr. 5061, fol. 117vo (Показания Барбазана в суде); Jouvenel, Hist., 386–7. O Пероне де Люппе: BN Clair. 67/5221. Топография: Carro, Histoire de Meaux (1865), 9–12, 81–4, 103–6, 162–3. Численность англичан: PRO E101/50/10, 11.

(обратно)

918

Reg. Jurade, ii, 605; Pseudo-Elmham, Vita, 319–20; Chron. R. St-Denis, vi, 448; Jouvenel, Hist., 385–6; Journ. B. Paris, 160–1; 'Chron. Cordeliers', 310; Fenin, Mém., 176; Waurin, Rec. cron., ii, 403. Численность: PRO E101/50/10, 11. Корнуолл: Reeves, 168–72.

(обратно)

919

Численность: Newhall (1924), 216–22, corrected by Wylie and Waugh, iii, 240–1; PRO E101/50/10. Lower Нормандия: BL Add. Chart. 11474; Rôles Normands, no. 1052; London, Coll. Arms MS 9, fol. 45vo; Monstrelet, Chron., iv, 80–1, 81; Bower, Scotichron., viii, 124; 'Chron. Cordeliers', 307.

(обратно)

920

Нормандские феодалы: Allmand (1983), 192–3; Curry (1988), 240–3, 253–4; Rôles Normands, no. 1052 (ноябрь); PRO C64/16, mm. 12d, 20d, 36d. Парижане: AD Côte d'Or B1612, fol. 92vo; Grassoreille, 138. Ришмон: *Daumet (1898), 223; Foed., x, 157–8; Monstrelet, Chron., iv, 81.

(обратно)

921

Mollat (1958), 301–3, 306.

(обратно)

922

Vaughan (1970), 29–31.

(обратно)

923

Английские подкрепления: PRO E403/652, m. 8 (1 декабря); PRO E28/36 (7 февраля 1422), E101/70/6 (739–50), E101/71/1 (751–796); Foed., x, 208–9. Другие: Foed., x, 161–3, 167–8; Reitemeier, 317–19.

(обратно)

924

Рождение: Cal. Letter Books, I, 264; Brut, ii, 448; Journ. B. Paris, 163; Fauquembergue, Journ., ii, 33; Pseudo-Elmham, Vita, 321. D. of Burgundy at Meaux: Itin. Ph. le Bon, 22; Fauquembergue, Journ., ii, 35–6. Карл VI: Ord., xi, 154–6; *Jouvenel, Hist., 798. Савойское посредничество: *Dickinson, 209–10 (Бургундский меморандум, май 1435 года); Itin. Ph. le Bon, 22, 23; Chastellain, Chron., i, 293–4; Reg. Consul. Lyon, ii, 4–5. Папа: Harvey (1993), 134, 135; Raynaldus, Ann. eccl., xxvii, 538–40.

(обратно)

925

Ord., xi, 141–2, 159–60; Beaucourt, i, 406–19.

(обратно)

926

Fauquembergue, Journ., ii, 39–40; Journ. B. Paris, 166–8; Jouvenel, Hist., 386–7; Monstrelet, Chron., iv, 81–3; 'Chron. Cordeliers', 309–10; Pseudo-Elmham, Vita, 320–1, 322; Fenin, Mém., 173–4.

(обратно)

927

Pseudo-Elmham, Vita, 322–6.

(обратно)

928

Foed., x, 212–14 (исправлено с Gregory, 'Chron.', 142–8). O Филиппе де Гамаше: Chron. R. St-Denis, vi, 452.

(обратно)

929

Fauquembergue, Journ., ii, 45, 49; Journ. B. Paris, 169–72, 173; Pseudo-Elmham, Vita, 327–8; 'Chron. Cordeliers', 315; Monstrelet, Chron., iv, 95–6; Le Fèvre, Chron., ii, 54–5; Fenin, Mém., 175–6; Jouvenel, Hist., 388. Заключенные в Англии: Foed., x, 214–15; Proc. PC, ii, 335–6, iii, 27, 61; PRO E364/55, mm. 5d (Хилтон), E364/56, m. 1 (Хелег, Барнеби, Салгхолл, Стрендж), m. 2d (Корбет), m. 3 (Болд), m. 5d (Уотертон), E403/655, m. 17 (29 июля).

(обратно)

930

'Chron. Cordeliers', 309, 310, 311–14, 316–17; Monstrelet, Chron., iv, 83–5, 87–91; Fenin, Mém., 177–81. Англичане: Inv. AC Amiens, ii, 92–3; PRO C64/17, m. 25d. Гарнизоны Соммы (Пон-Реми, Окур-сюр-Сомм, Морёй): Inv. AC Amiens, ii, 92–3, 94, 94–5.

(обратно)

931

Monstrelet, Chron., iv, 97.

(обратно)

932

*Carolus-Barré (1988), 385, 387–92; Monstrelet, Chron., iv, 97–8; Chron. R. St-Denis, vi, 452; Jouvenel, Hist., 388. Люппе: 'Chron. Cordeliers', 317; Monstrelet, Chron., iv, 98.

(обратно)

933

Monstrelet, Chron., iv, 96–8; *Gut (1996), 162–3, 271–7.

(обратно)

934

PRO E403/655, m. 17 (29 июля) (Бедфорд); Monstrelet, Chron., iv, 98–100, 103; Carolus-Barré (1988), 385; Fauquembergue, Journ., ii, 49–50, 51; 'Chron. Cordeliers', 316–17.

(обратно)

935

Fenin, Mém., 181–2; Chartier, Quad. Invect., 7. Gamaches: *Fenin, Mém., 302–6; Monstrelet, Chron., iv, 98, 101. O Луи де Шамбронне: ibid., iv, 21. St-Valéry: PRO C64/17, m. 15d; Monstrelet, Chron., iv, 101–2; 'Chron. Cordeliers', 320. Ле-Кротуа: Monstrelet, Chron., iv, 103–4; PRO E364/69, mm. 6, 6d, 7 (Филипп) (осада).

(обратно)

936

Фуа: Foed., x, 176–95. Платежи: ibid., 204; PRO E403/655, mm. 1, 6 (20 апреля, 28 мая). Герцог Лотарингский: Foed., ix, 909–10; Choix de pièces, i, 412–13; *Plancher, iv, no. 17.

(обратно)

937

*Fornier, ii, 299 (отчет о миссии Желу в Бретань, начало 1423 года); Foed., x, 145, 206–8, 220–1, 228–9; Preuves Bretagne, ii, 1112–13, 1130, 1138; Morice and Taillandier, i, 487–8. Бретонские войска: BN Fr. 26044/5670–5672 (4.000 латников и 1.500 лучников). Посольство: Fauquembergue, Journ., ii, 54–5; PRO E364/69, m. 6d (Филипп); Comptes de l'hôtel, 284–5.

(обратно)

938

Reg. Consul. Lyon, ii, 4–5; Comptes de l'hôtel, 284; *Dickinson, 210; Martin V, 'Korr.', no. 260; Beaucourt, ii, 322; Poggio, 'Oratio in funere Card. S Crucis', Opera (Basel, 1538), 264–5; Zeno, 'Vita', 470; Sigonio, 'Vita', 480.

(обратно)

939

Journ. B. Paris, 175; St Albans Chron., ii, 772; Fauquembergue, Journ., ii, 52–3; PRO E403/655, m. 11 (14 июля) (специалист).

(обратно)

940

Preuves Bretagne, ii, 1120–3; Arsenal 4522, fol. 18vo; *Beaucourt, i, 466–7, 470; Mém. France et Bourgogne, ii, 236; 'Chron. Cordeliers', 319; Plancher, iv, 54; Flamare, i, 131–3; AD Côte d'Or B1617, fols 124vo–125, 125vo (разведывательные партии, отправленные из Труа и Дижона).

(обратно)

941

Тру, Дижон: Inv. AD Nord, ii, 272–3; Itin. Ph. le Bon, 25. Приказы из Дижона: AD Nord B1926/54999; BN Coll. Bourgogne 29, fol. 43; AD Côte d'Or B1617, fols 106, 106vo, 125vo–126vo, 127–127vo. Падение Ла Шарите: Bossuat (1936), 15–16; Preuves Bretagne, ii, 1123; 'Chron. Cordeliers', 319; Monstrelet, Chron., iv, 106. Кон: Fenin, Mém., 183–4; Monstrelet, Chron., iv, 106; 'Geste des nobles', 185; Chron. Pucelle, 210; AD Côte d'Or B1617, fols 106–106vo (обращение капитана).

(обратно)

942

Pseudo-Elmham, Vita, 329–30; 'Gestes des nobles', 185; 'Chron. Cordeliers', 321; Monstrelet, Chron., iv, 106–7; Fenin, Mém., 184, 185; Plancher, iv, 55–6; St Albans Chron., ii, 772; Fauquembergue, Journ., ii, 54–6. Сен-Валери: Monstrelet, Chron., iv, 102–3; PRO C64/17, m. 9d. Молитвы: Wylie and Waugh, iii, 410 and n7. Генрих V был в Корбее к 25 июля: PRO C64/17, m. 11.

(обратно)

943

Itin. Ph. le Bon, 25–6; Pseudo-Elmham, Vita, 330; 'Geste des nobles', 185–6; Héraut Berry, Chron., 105–6; 'Chron. Cordeliers', 321–2; Monstrelet, Chron., iv, 107–8.

(обратно)

944

Cagny, Chron., 124–5; Chron. R. St-Denis, vi, 474–8; Actes Chanc. Henri VI, I, 31–3. Сен-Валери: PRO C64/17, m. 9d. Новости: Morosini, Chron., ii, 228. Потери Бедфорда: Wylie and Waugh, iii, 411n6.

(обратно)

945

Pseudo-Elmham, Vita, 330–4; Fauquembergue, Journ., ii, 56–7; Monstrelet, Chron., iv, 109–12; Plancher, iv, 59; *Strong, 98–100; Foed., x, 253.

(обратно)

946

Chron. R. St-Denis, vi, 481 (этот раздел о Жане Шартье); Jouvenel, Hist., 395; Fenin, Mém., 186; Cagny, Chron., 126; Chastellain, Chron., i, 334; Monstrelet, Chron., iv, 109, 111; Itin. Ph. le Bon, 26; Parl. Rolls, x, 77 [2].

(обратно)

947

Pseudo-Elmham, Vita, 336–8; Fauquembergue, Journ., ii, 58; Chron. R. St-Denis, vi, 482–4; Monstrelet, Chron., iv, 113–16; St Albans Chron., ii, 776–8; Brut, ii, 430, 448, 493–4; Book London English, 144–6. Традиция погребения: Giesey, 80–5.

(обратно)

948

Fauquembergue, Journ., ii, 58, 59; 'Chron. Cordeliers', vi, 324; Chron. R. St-Denis, vi, 488; Journ. B. Paris, 177. Последние годы жизни Карла VI: Chron. R. St-Denis, vi, 486–8; Famiglietti, 215n125; Comptes de l'hôtel, 275, 283; Grandeau (1970), 135.

(обратно)

949

Official 'Cérémonial' in *Giesey, 197–201, cf. 99–104, 129–32; Grandeau (1970); Journ. B. Paris, 178–81; Chron. R. St-Denis, vi, 488–90; Monstrelet, Chron., iv, 121–4; Fauquembergue, Journ., ii, 70–2. Филипп: Plancher, iv, 62–3.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Глава I. Париж 1400: время удачи

Глава II. Разделенный остров: Англия, 1399–1402 гг.

Глава III. Пиратская война, 1402–1404 гг.

Глава IV. Герцог Орлеанский, 1404–1405 гг.

Глава V. Гасконь и Уэльс, 1405–1407 гг.

Глава VI. На улице Вьей-дю-Тампль. Путь к гражданской войне, 1407–1411 гг.

Глава VII. Непрошеные друзья: англичане во Франции, 1411–1413 гг.

Глава VIII. Кабошьены: восстание в Париже, 1413 год.

Глава IX. Генрих V, 1413–1414 гг.

Глава X. Путь к разрыву, 1414–1415 гг.

Глава XI. Арфлёр и Азенкур, 1415 г.

Глава XII. Граф Арманьяк, 1415–1417 гг.

Глава XIII. Завоевание Нормандии, 1417–1418 гг.

Глава XIV. Осада Руана, 1418–1419 гг.

Глава XV. На мосту Монтеро, 1419–1420 гг.

Глава XVI. Договор в Труа, 1419–1420 гг.

Глава XVII. Мелён и Париж. Катастрофа при Боже, 1420–1421 гг.

Глава XVIII. Осада Мо и смерть королей, 1421–1422 гг.

Карты

Генеалогическая таблица

Список сокращений

Библиография

*** Примечания ***