Двое на соломенной крыше [Витаутас Мисявичюс] (fb2) читать онлайн

Витаутас Мисявичюс Двое на соломенной крыше Повесть

1. Знакомство

Глаза у старшины маленькие. Даже не понять, какого они цвета. Верхняя губа прикрыта усами. Волосы на голове клочьями, то седые, то бурые. Словом, буро-пестрые. Но есть в его внешности нечто впечатляющее по-настоящему. Это габариты старшины. Они настолько внушительны, что приходится удивляться: как он вмещается в обыкновенную милицейскую форму.

Поселковая милиция, которую единолично представляет внушительный старшина, располагается в домике на вершине холма, в небольшой комнатушке с круглым окном. Отсюда — весь поселок Палевене, как на ладони. Комната для старшины своего рода наблюдательный пункт, откуда участковый уполномоченный может, не сходя с места, следить за общественным порядком. За это, должно быть, и получил он среди палевенцев забавное прозвище — Глазастик.

Я попал впросак сразу же, как прибыл в Палевене.

— Товарищ, где тут у вас живет участковый? — остановил я прохожего.

— Старшина Глазастик? Это вон там, — он показал на белый, весь в известке дом. — Пойдемте, провожу.

Старшина находился на месте. В его кабинете была сугубо рабочая обстановка: стол, стул, сейф. На столе пепельница из гильзы противотанкового снаряда, полная окурков. Из-под усов старшины валил дым и торчала самокрутка, величиной с добрую морковку.

Я поставил свой чемодан на пол, отдал честь и отрапортовал:

— Товарищ Глазастик! Курсант милиции Стяпас Глемжа прибыл в ваше распоряжение для прохождения практики.

Старшина поперхнулся дымом, потом вскочил со стула и с криком «Ну я ему!» выбежал в коридор.

Через минуту он затащил в комнату моего провожатого.

— Юозик! — причитал тот. — Ну не сходи с ума! Юозочка! Ты что, шуток не понимаешь?

— Я тебе покажу... шуточки... Это в который уже раз?

Наконец ситуация для меня прояснилась. Старшина оказался вовсе не Глазастиком, а Юозасом Пелегриндой. «Шутник» же был председателем местного кооператива Игнасом Балберюсом.

Окончательно успокоившись, старшина вытащил из-под стола закопченный чайник, медный примус. Потом стал что-то искать в ящиках стола, переворошил содержимое сейфа и удивился:

— Ну и дела! Ни сахара, ни заварки! Все кончилось. Чем же гостя потчевать? — и набросился на Балберюса. — А ты чего стоишь? Ты ведь местный купец, так организуй пачку чая и сахарку.

— Как это? Сахар только по карточкам.

— А ты из своих запасов. Считай это штрафом. За оскорбительную шутку.

Пока ожидали возвращения Балберюса, участковый просвещал меня:

— Сахар для нашей башки — вещь чертовски необходимая, курсант. Очень полезная штука. Съешь немного сладкого и сразу чувствуешь, как в котелке шевелятся мозги...

Наконец за дверью послышались шаркающие шаги Игнаса Балберюса.

— Кстати, — обратился к нему старшина, когда мы все с удовольствием глотали горячий душистый чай, — курсанта нужно поставить на довольствие. Припиши его к столовой. И еще. Нужно устроить его в общежитие...

2. Находка

Когда на следующее утро я пришел в кабинет к старшине, он только что закончил разговор по телефону. Положив трубку, он задумчиво подошел к окну. На дворе пуржило. Зима сорок шестого года не скупилась на непогоду.

— Придется ехать, — как бы про себя сказал старшина. Затем открыл массивный дубовый шкаф, вытащил оттуда две винтовки, одну из которых подал мне. Потом так же молча протянул пять обойм и наган в потрепанной кобуре.

— Коня сможешь запрячь? — спросил он.

— Приходилось.

— Вообще-то, — ухмыльнулся старшина, — это не конь, а кобыла. По кличке Шешке. Это трофей. Еще в войну попала к нам под Лиепаей. Я, когда демобилизовался и получил назначение в милицию, упросил, чтобы Шешке мне отдали.

Каштановая кобыла стояла на конюшне и жевала овес. Увидев меня, она подозрительно повела ушами. Потом неохотно позволила себя взнуздать, сердито фыркнула при этом на сани.

Старшина объяснил цель поездки, только когда мы выехали из поселка. Повернувшись спиной к ветру, он как бы нехотя процедил сквозь усы:

— Едем в поселок Салместис. Там происшествие. Нашли отрубленную руку.

Я замер с открытым ртом. Может, ослышался? Но Пелегринда повторил:

— Ну да, руку... Точнее, не всю руку, а кисть. Шли ребята в школу через кладбище и увидели. В сугробе лежала.

У меня по спине пробежали мурашки. Даже холодно стало. Толстый, наглухо застегнутый полушубок вдруг перестал греть.

Мы ехали леском, я преувеличенно бодро насвистывал. Внезапно кобыла остановилась, словно задумавшись, потом решительно повернула в сторону. Старшина, убаюканный монотонной ездой, пробудился и выругал Шешке. Потом схватил поводья и попытался повернуть обратно. Но дорога была слишком узкой, по обеим ее сторонам — заросли кустарника, сугробы снега. Пришлось смириться.

Дорога кончилась тупиком — двориком, в котором стоял крытый соломой домишко. Мне стало немного не по себе. Времена беспокойные, в этих краях орудует банда Арунаса Клевечки, которую никак не удается накрыть. Рука сама собой потянулась к винтовке. И тут же я почувствовал на себе чей-то взгляд. Спустя еще мгновение я увидел в окне женское лицо.

Через минуту двери избушки заскрипели. Женщина мелкими шажками приблизилась к нам:

— Здравствуйте. Куда в такую пургу, Юозас?

Старшина на вопрос не ответил, лишь довольно сухо сообщил, что мы — на минутку. В голосе женщины послышалось огорчение:

— А я думала...

Пелегринда смущенно глянул на меня, беспокойно заворочался в санях.

— Курсант, — перебил он ее, — прикрой пока лошадь попоной, отряхни с нее снег. Пусть малость передохнет.

Он направился в избу — мерной тяжелой поступью хозяина. Я не ясновидец, но сразу понял: здесь старшина не впервой.

Управившись с кобылой, я вошел в избушку. В комнате аппетитный запах борща, на столе дымится горячая картошка. Рядом очищенные луковицы, кусок копченого сала.

— Не ждала я гостей. Так что, чем богата... — извиняется хозяйка. — Раздевайтесь.

— У нас, Люце, времени нет, — гудит старшина, ковыряя ногтем стол. — Мы уж так, на ходу.

Женщина кажется невеселой, беспокойной.

Молча похлебали борщ, принялись за картошку. Пелегринда и Люце тайком переглядывались — тоскливо и грустно, — разговор не завязывался. Третий был явно лишним. Неожиданно хозяйка встала и, чуть не плача, сказала:

— Юозас, беда у меня. Поговорить нужно.

Она выбежала в другую комнату. Старшина помрачнел.

— Подожди здесь, — сказал он мне и направился следом за хозяйкой.

Я застегнул полушубок, взял винтовку, вышел во двор...

Вскоре появился старшина:

— Скучаешь?

Изо рта у него валил пар, но лицо — еще белее этого пара.

Вышел он один, украдкой вытащил из-под полы полушубка что-то, завернутое в тряпье, быстро спрятал под сиденье в санях.

Уезжая, я вновь увидел лицо Люце, прильнувшее к оконному стеклу. Губы скорбно поджаты, глаза грустны.

Промолчали всю дорогу до самого Салместиса. Мы слишком задержались в пути, и уже начинало темнеть. Остановились возле сельсовета. Постанывая и кряхтя, Пелегринда вылез из саней, стал притоптывать, чтобы размять онемевшие ноги.

— Ты, курсант, позаботься о кобыле.

Я остаюсь на улице, а он скрывается за дверью. Вылезаю из саней, чтобы по примеру старшины размять ноги. Полой полушубка, как бы невзначай, прикрываю сиденье. Вот он, тот сверток. Я разворачиваю тряпье — в нем топор. Тяжелый, хозяйственный. Зачем он старшине? Почему он, прячась, вынес его из дома Люце? Я взял топор и вздрогнул: на лезвии и на топорище мелкие бурые точки. Эти точки — капельки крови.

Предположения, догадки роем закружились в голове. Топор я тут же положил обратно, и вовремя: в дверях показался старшина, а за ним какой-то мужчина.

— Знакомься, курсант. Это здешняя Советская власть.

— Стасис Балтушникас. — Председатель сельсовета приветливо улыбнулся.

3. По следам Шешке

Отрубленная кисть была холодная и синяя. Уже бескровная, с почерневшими ногтями. Заведующий амбулаторией, седой маленький фельдшер в золотом пенсне Пятрас Жиндулис держал ее, защемив блестящим хромированным пинцетом. Ухоженные пальцы фельдшера дрожали. Впрочем, он весь дрожал. И смотрел куда-то в сторону. Старшина тоже нервничал и яростно тянул самокрутку.

— Так... Такие вот дела... — бормотал он.

Председатель сельсовета молчал. Это он по телефону сообщил старшине о страшной находке.

— Рука мужская, — вдруг заговорил фельдшер, положив кисть на лист оцинкованной жести. — Правая. Отрублена острым предметом. Имеет прижизненное повреждение неустановленного происхождения.

И замолчал. Я глядел на старшину и думал о свертке, лежавшем в санях. Пелегринда тоже о чем-то напряженно размышлял.

— Может, издалека откуда-нибудь подбросили? — предположил председатель.

Заставляю себя говорить, обращаюсь к фельдшеру:

— Скажите, Жиндулис: а нельзя ли по руке узнать... как бы это выразиться. Ну... что-либо о ее хозяине?

Старшина смотрит на меня. Фельдшер неопределенно пожимает плечами.

— Мне кажется, что он — не сельский житель. Пузырей, мозолей на ладони нет...

— Хватит. Зря время теряем, — мрачно заявляет старшина. — Будем писать протокол.

Тишина. Только стучит маятник часов.

— Что с этим будем делать? — фельдшер Жиндулис показал на кисть.

— Вы, доктор, эту штуку законсервируйте. В формалине. Понадобится для судебной экспертизы.

Пока я по всем правилам составлял протокол, Пелегринда вышел во двор. Председатель с фельдшером тихо сидели в ожидании, пока я кончу дело. Нас ждал ужин. Вдруг лестница загудела под шагами старшины, он вбежал взволнованный:

— Шешке нет! Пропала!

Мы выбежали во двор. Две ровные борозды — следы полозьев — вели к дороге. Пока старшина ругался и клял на чем свет стоит кобылу, я все думал об отрубленной руке и о топоре в санях. О топоре, на котором капли крови...

Вышли в путь, прихватив винтовки. Дорога залита лунным светом, кругом тишина. Гнетущая и напряженная.

Мы движемся по следу саней. Винтовки на плечах, наганы в карманах. Старшина ворчит.

— Тут недалеко, — говорит он мне, — есть одна конюшня. В поселке Пагояй. Там у меня родич живет. Шешке там бывала и, видать, запомнила, как ее накормили до отвала овсом. Опять кобыле деликатесов захотелось.

Вскоре вдали появились силуэты домов. Соломенные крыши поселка натужно прогнулись под тяжестью снега.

Мы подходим к хате, за окном которой волчьим глазом мерцает коптилка. Как раз здесь и живет родич старшины. Но след саней, не останавливаясь, идет дальше, вдоль улицы.

Старшина секунду колеблется и сворачивает к дому. Игнацюс, хозяин, приглашает к столу, но старшина категорически отказывается:

— Сначала разыщем беглянку.

Малость передохнув, мы решительно поднимаемся. Знакомый след приводит к околице, а затем к усадьбе, расположившейся на опушке Шимонского леса.

— Ишь, к леснику потащилась, к Гедеминасу Шапарнису! — удивленно говорит старшина. — С чего бы это?

Мы замерзли, устали и злы, как собаки. Входим в просторный двор. Мне кажется, что в глубине мелькает неясная тень. Но кругом тишина, и в окнах дома безжизненная темнота. След ведет к конюшне, и мы движемся прямо туда.

— Шешке! — зовет старшина.

В ответ доносится знакомое ржание. Мы подходим к дверям конюшни и останавливаемся: на них огромный замок.

4. Пятеро лесорубов

Во дворе замигал желтый свет фонаря, послышался встревоженный голос:

— Эй, кто там?

— Не бойся, Гедеминас, свои, — отозвался старшина. — Ищем, понимаешь, пропажу.

— Ого! — удивился подошедший Шапарнис. — Сама милиция оказала честь.

Но старшине не до шуток:

— Каким образом наша кобыла очутилась здесь?

— Ваша кобыла?.. Какая кобыла?..

Наконец до Шапарниса дошло.

— Я ему уши оборву, этому паршивцу! — вдруг взвился он. — Мне сказал, будто по дороге увидел бесхозяйные сани. Приехал на них и говорит: «Закроем, пока не сыщется хозяин...» Ну, я ему!..

— О ком ты это? — не понял старшина.

— Да о батрачонке своем, Стасюкасе. Вечером он в Салместисе был. Видать, поленился обратно топать пешком, вот и решил... это... одолжить чужую лошадь. Паршивец! Уж простите моего дурачка. Я его потом сам поучу. Шкуру ремнем ему выдублю. Богом клянусь — выдублю.

Пока они переговаривались, а потом отпирали замок, мне вновь показалось, что мелькнула тень, а секундой спустя я почувствовал чей-то взгляд.

Но вот конюшня открыта. Рядом с кобылой и наши сани.

Пока старшина с лесником осматривали и подбадривали шлепками Шешке, я быстро проверил, все ли на месте. Мешок с продуктами здесь, кнут тоже. А свертка с топором нет. Кто его взял? Лесник? А может, сам старшина, когда мы были в сельсовете?

Мне он все больше не нравился, этот Пелегринда. Не нравились все эти странные совпадения: жуткая находка — отрубленная рука и окровавленный топор Люце, тщательно спрятанный старшиной и так внезапно исчезнувший.

Подозрительно и «бегство» Шешке этой ночью. Надо же: Пелегринда, ничуть не сомневаясь, топает к какому-то леснику, в глухомань. Да еще и меня с собой тащит. И это — в такое неспокойное время.

Шапарнис очень настойчиво приглашает нас в избу почаевничать. Старшина, к моему удивлению, согласно кивает головой. И мы идем.

В комнате — царство света. Со двора окна кажутся темными потому, что они добросовестно занавешены. Я невольно закашлялся уже на пороге: в комнате сине от табачного дыма. На скамейках вокруг стола сидят пятеро мужиков и нещадно смолят махорку. Пять пар глаз выжидательно впились в нас. Неприязненно ощупали винтовки, милицейскую форму.

Присутствие тут людей — для нас неожиданность: о них лесник нас не предупредил. Впрочем, видимо, как и их — о нашем появлении. Один из мужиков недовольно сплюнул под ноги, швырнул на пол и раздавил самокрутку. Сапоги у него мокрые, стоптанные и старые.

Да, встреча с нами особой радости этой пятерке явно не доставляет. Мне становится неуютно, но Пелегринда ликует так, словно обрел после долгой разлуки лучших друзей.

— Ого! Оказывается, Шапарнис, у тебя еще гости есть. Привет, мужики!

В ответ глухое неразборчивое бормотанье.

Лесник принялся объяснять, заметно нервничая:

— Это лесорубы. Работают в лесничестве. Сезонники.

Сезонники многозначительно переглянулись, раздался смешок.

— Так сказать, не щадя сил, трудимся на благо родного края, начальник, — подмигнул Пелегринде один из компании.

А старшина, окончательно уже освоившись, весело улыбнулся и дружески похлопал по плечу ближайшего крепыша:

— Ты, небось, каждый день по две нормы даешь? Экий богатырь!

— Это уж как когда. Как начальство прикажет. Нужно — и три нормы потяну. — Он весело глянул на приятелей.

Пятеро мужчин взрываются хохотом, поощряя остроумие крепыша. Мне уже ясно, что это за компания. И мне этот смех совсем не нравится.

За окном что-то громыхнуло. Я напрягся, приготовился сдернуть с плеча винтовку. Лесник заметил это:

— К чему так нервничать? Здесь все свои.

Пелегринда усмехнулся:

— Новичок он, не привык, — потом посмотрел на меня, добродушно мотнул головой в сторону окна. — Собака там возится. Большой такой щенок. Я его во дворе видел.

Шапарнис не расслышал и невпопад поддержал:

— Точно, собака ищет своих щенков. А у тебя, парень, — обратился он ко мне, — как я посмотрю, всегда ушки на макушке. А?

Довольно двусмысленная похвала.

Пил, топоров у этих лесорубов что-то не видно. Руки ухожены, без мозолей. Очень, между прочим, похожие на ту кисть...

Один из сидящих вытаскивает нож и начинает мельчить им табак. Этот нож больше напоминает штык. И еще на нем видна крупно выгравированная надпись по-немецки.

Обстановка напряженная.

Сидящий с края лесоруб вдруг встает, лениво пересекает комнату и опускается на порожек подле дверей, вытянув длинные ноги. Тому, кто захочет выйти, придется переступать через них... Украдкой, беспокойно я наблюдаю за старшиной. Дошло ли наконец до Пелегринды, что мы влипли?

А старшина невозмутимо разоблачается, снимает винтовку с плеча, прислоняет ее к столу, сворачивает самокрутку. Потом, оставив оружие, идет к дверям. Воцаряется мертвая тишина, как перед грозой. Мужик у дверей — мне это хорошо видно — напрягся, собрался, словно для броска. Только Пелегринда, похоже, ничего не замечает.

— Дай прикурить, — нагибается он к сидящему у порога.

Потом затягивается самокруткой и, довольный, возвращается на место. Подхватывает винтовку и забрасывает на правое плечо, дулом вниз.

Старшина мирно курит, и напряжение вроде бы спадает. Тишину нарушает хозяин:

— Чего же мы ждем! — словно спохватывается он. — Эй, Лайма! — он повернулся к дверям смежной комнаты. — Накрой в гостиной. Зажги свет, согрей самовар. Гости у нас!

— Сейчас. — Из-за двери грациозно выскальзывает молодая женщина.

— Дочка, Лаймуте, — ласково представляет Шапарнис эту лесную фею.

— Здравствуйте, — потупившись приветствует нас Лаймуте и скрывается в гостиной. Пятеро мужчин провожают ее загоревшимися глазами. Но я смотрю не на это милое создание, а в зеркало, висящее на стене. В нем отражаются двери, за которыми скрылась Лаймуте, и я, и старшина. И еще небольшая щелочка в дверях, из которых вышла Лайма. И в ней, в щели этой, мелькает вытянутое злое лицо. На подбородке — заметная темная родинка. Это отражение в зеркале появляется лишь на какую-то секунду, но мне хватает этой секунды, чтобы узнать в промелькнувшем лице одну фотографию, которую нам показывали в школе милиции. Это — бандит Клевечка...

— Пожалуйте, гости дорогие. — Шапарнис почтительно подхватил под руку старшину. Мы, оставив лесорубов, входим в гостиную.

5. В западне

— Ни-ни, Гедеминас! Я ведь на службе. Больше ни капли! — Пелегринда с трудом ворочает языком, мотает отяжелевшей головой. В руке у него наполовину опорожненный стакан с самогоном, винтовка болтается за спиной, китель расстегнут. Удивительно! Для своей комплекции не так уж много выпил старшина, а раскис.

Я сижу в углу гостиной, подальше от окон. Так, на всякий случай. Чтобы не быть удобной мишенью. Достаточно кому-нибудь подойти со двора к окну и бабахнуть... Зато старшина никого и ничего не боится, море ему по колено.

— Захочу и арестую! — заявляет он вдруг и стучит в грудь кулаком. — Понял? А захочу — помилую. Слышишь, Шапарнис?

— А как же. Вы ведь начальник...

— А, может, оштрафую, — продолжает старшина.

— И на то ваша воля... Может, закусите? Колбаски, начальник?

Старшина совсем осоловел. Шапарнису это ясно. Сам он пьет немного, больше для виду. Вот и сейчас собирается выплеснуть содержимое своего стакана под стол, но вдруг останавливает свой взгляд на мне. Глаза у лесника трезвые, настороженные. Его стакан тянется ко мне.

— Выпейте, курсант... Что это вы так? — удивляется он, видя, как я, в который уже раз отрицательно качаю головой.

— Ку-у-урсант... — вдруг завывает старшина. И неожиданно запевает на мотив народной песни:

«Это ты свою башку пожалей, — злюсь я про себя. — Певец нашелся. Вернемся обратно... если вернемся... рапорт подам на этого пьяницу».

А у старшины уже очередная идея.

— Гедеминас! Где Лайма? Дочка твоя Лаймуте? Я танцевать хочу!

Не до смеха, но я не могу сдержать улыбку: можно представить себе этот танец — слона и козочки.

— Ты, курсант, не скаль зубы, — обижается старшина и с новой силой вопит: — Где же моя Лайма?

Внезапно он встает и топает к дверям. Шапарнис едва успевает его перехватить. Собрав все силы, он с трудом отрывает Пелегринду от дверной ручки.

— Нельзя туда, — нервничает хозяин. — Лайма спит. Неприлично мужчине входить в спальню девушки. Верно я говорю?

Это он ко мне, за поддержкой.

— Верно, — соглашаюсь я. И вновь вспоминаю злое лицо с родинкой на подбородке, мелькнувшее за дверью той самой девичьей спальни.

Старшина с Шапарнисом снова большие приятели. Пелегринда от избытка чувств лезет целоваться к леснику.

— Гедеминас... Братишка ты мой... Люблю тебя... поверь... всем сердцем...

— Я тоже, начальник. — Леснику с трудом удается высвободиться из объятий Пелегринды.

Старшина со смаком зевает:

— Ну, что?.. Пора... баюшки-баю... в кроватке... спать... — Но вдруг что-то вспомнив: — Хотя... погоди...

Они опять чокаются стаканами.

— Я, Гедеминас, знаешь, почему сегодня пью? У меня времени... навалом... Аж до другого вечера... до завтра. Я тебе как другу... открою тайну. Другому бы — ни за что... А тебе скажу... Ты — свой. Так?..

— Еще бы! — поспешно отвечает Шапарнис.

Я ничего не понимаю. Какую тайну?

— Значит так... тайна. Понимаешь, завтра вечером... у меня... встреча с одним человеком... Здесь неподалеку... Понял? Этот человек... — Старшина пытается перейти на шепот. — Гедеминас, только, чур, никому... Этот человек... он наш... Понимаешь?.. Он там... в лесу... В банде у Арунаса Клевечки... Он должен кое-что сообщить... Но это секрет...

Ну и негодяй, этот старшина! Тайну, о которой ни слова не сказал даже мне, своему напарнику, этот пьяница разбалтывает первому собутыльнику.

Недобр, зловещ взгляд лесника. Руки у него подрагивают от возбуждения, и самогон проливается старшине на брюки. Но Пелегринда этого не замечает.

— Твое здоровье, Гедеминас! — орет он.

Я иду к винтовкам. Они стоят рядом, обе.

— Стой, курсант, — вдруг говорит старшина. — Назад... шагом марш!.. Это мой друг... понял?

Я поворачиваюсь к нему и вижу направленное на меня дуло револьвера.

— Гедеминас! — говорит Пелегринда Шапарнису. — Подойди к курсанту. Отстегни кобуру... Так, хорошо... Дай сюда.

Мой наган он прячет за пазухой, потом разряжает обе винтовки.

— И все... Понял? — старшина грозит мне наганом и отворачивается. — Твое здоровье, Гедеминас!

— Будь здоров! — Шапарнис делает глоток. — А он, — лесник кивает в мою сторону, — жалобу на тебя не напишет?

— Пусть... попробует! — усмехается Пелегринда. — А теперь... всё! Хочу... спать... Бай-бай...

Хозяин распахивает дверь, за ней — узкие ступеньки, ведущие вверх.

— Пожалуйте на чердачок. Там у меня свободная кровать. Правда, одна, зато широкая. Вдвоем запросто поместитесь.

Пока я размышляю, как быть, — раздается команда:

— Курсант!.. Вперед... шагом марш!..

Поднимаюсь по ступенькам. В небольшой комнате под крышей Шапарнис услужливо зажигает лампу, ставит ее на расшатанный столик.

— Спокойной ночи, начальник, — говорит он.

— Спо... очи... — Старшина прямо в сапогах падает на кровать.

Я молчу. Изо всех сил пытаюсь казаться невозмутимым. Под ногами Шапарниса скрипят ступеньки, внизу хлопает дверь. И все.

Тоскливо свистит в трубе северный ветер. Я один, среди врагов, без оружия.

6. Побег

Ясно было одно: отсюда необходимо выбраться, привести на помощь людей. Поглядывая на безмятежно храпевшего старшину, я принялся разрабатывать план бегства. Неожиданно дверь в комнату приоткрылась и снова появился Шапарнис. Он внимательно всмотрелся в Пелегринду, а потом обратился ко мне:

— Вы еще не спите?

Я в сердцах махнул рукой: попробуй, усни, под этот храп.

— Принес баночку рассола, — объяснил свой приход лесник. — Утром должен пригодиться. — Он протянул мне глиняный кувшин. — Ну, доброй ночи. — Шапарнис говорил со мной, а его глаза рыскали по комнате. — Как-нибудь переночуете.

Лесник, словно что-то прикидывая, посмотрел на кровать, на старшину:

— Да, чуть не забыл. Сапоги ваши хочу забрать. Поставлю к печке, чтобы к утру подсохли. — И он ловко стянул с ног старшины сапоги.

— А где ваши?

— Да я...

— Не стесняйтесь, не стесняйтесь, — пожурил меня Шапарнис. — Нужно ведь и о своем здоровье подумать... Сладких снов! — с этими словами он вышел, унося нашу обувь.

Итак, я теперь не только безоружный, но и босой.

Я выждал минут пять. Потом осторожно подошел к окну, прислушался: внизу на дворе размеренный скрип шагов. Видимо, выставили часового. Иду к кровати. Медленно, затаив дыхание — не дай бог, проснется! — я тянусь к правому карману старшины, где лежит револьвер.

Но происходит неожиданное. Пелегринда вдруг открывает глаза и поднимается, приложив палец к губам:

— Тс-с! Не шуметь!

Но я и не думаю шуметь, ибо онемел от удивления. В голове, в движениях старшины ни следа опьянения. Пелегринда протягивает мой наган, патроны. Затем легко встает с кровати и на цыпочках подходит к двери, долго прислушивается. Потом, подхватив одной рукой винтовки, а в другой держа наготове наган, дает мне знак — открыть дверь. Мы выскальзываем в коридор. Внизу слышны приглушенные голоса. Старшина потихоньку начинает дергать солому из крыши. Покрыта она недавно, но солома задубела от мороза, и проделать дыру — дело непростое. Я убеждаюсь в этом, когда подменяю Пелегринду.

Работаю и про себя восхищаюсь старшиной: надо же суметь так притвориться! А насчет тайной встречи — тоже, видать, придумал? Но зачем?..

Наконец лаз готов. Старшина подставляет мне плечи, и я вылезаю на крышу, посмотреть, как нам спускаться.

— Придется начинать сначала, — шепчу я, вернувшись. — В другом углу. Там стоит липа. Совсем рядом с крышей...

И вот мы по стволу липы тихо соскальзываем вниз. Ноги утопают в снегу, мороз сразу же начинает пощипывать подошвы. В следующую секунду мы падаем в сугроб: за амбаром мелькает силуэт. Часовой! Остановился, смотрит в нашу сторону, прислушиваясь. Заметит или нет? Нет, он поворачивает к конюшне. Мы благополучно проскальзываем за угол дома, затем, где перебежками, а где на четвереньках, пересекаем сад. Здесь я останавливаюсь, чтобы шепнуть:

— Нас двое, а часовой один. Может, попробуем взять «языка»?

Старшина отрицательно крутит головой и красноречиво показывает мне пять растопыренных пальцев. Действительно, в избе еще пятеро, а, может, и того больше. И если часовой вскрикнет...

...Все невзгоды, страхи забываются мной в мгновение ока, едва скрипит дверь дома, открытая родичем Пелегринды Игнацюсом. Вид у него сонный, зевает, долго ищет спички.

Старшина закуривает.

— Такие вот дела, курсант... Ты, конечно, догадался, что те — никакие не лесорубы. — Старшина выпускает облако дыма. — Это головорезы Клевечки. И чтобы нас с тобой сразу не убрали, пришлось мне сначала изображать идиота, а потом притвориться пьяным. Чувствую — и этого мало. Тогда родилась «важная тайна», которой я поделился с Шапарнисом.

— Вот оно что! — я не скрываю удивления.

— А ты о чем подумал?.. — Пелегринда хитро прищуривается.

— Что теперь будем делать? — говорю я после паузы. — Нельзя ведь позволить им уйти.

— Само собой, — говорит старшина и поворачивается к хозяину. — Игнацюс, запрягай лошадь, и в Салместис. За людьми. Возьмешь с собой курсанта. А я останусь, присмотрю пока за этими.

Игнацюс выходит.

— Может, мы оба останемся? — предлагаю я.

— Приказ слышал? Выполняй. И помни: чем скорее вы обернетесь, тем больше надежды на успех. Нам нужна вся эта пятерка.

— Шестерка, — поправляю я.

— Шапарнис — это уже другой разговор.

— Да, но он — седьмой.

— Как седьмой? — удивляется старшина.

И я рассказываю про лицо с черной родинкой, увиденное мной в зеркале.

— С родинкой? Так ведь это же он! Арунас Клевечка. Мы его повсюду ищем, а он притаился под боком. Что ж ты мне сразу ничего не сказал!?

Тут я не на шутку злюсь:

— А когда я это мог сделать, уважаемый товарищ старшина? Вы пили, песни горланили, весь вечер миловались с Шапарнисом...

Пелегринда вздыхает.

— А вообще-то и хорошо, что ты не завел там такого разговора. Я ведь этого как раз больше всего боялся — неосторожных разговоров...

Старшина выходит во двор, к Игнацюсу. Я следом.

— Слушай, — Пелегринда трогает Игнацюса за рукав полушубка. — Кое-что изменилось. Мы с курсантом остаемся. А ты — мчись. Предупреди Балтушникаса, что... — И старшина подробно изложил план действий.

7. Снова под крышей

Игнацюс оказался мужиком с головой, все понял с лету.

— Но не слишком ли вы рискуете? — сказал он, уже сидя в санях. — Пока я приеду, пока подоспеет помощь... Не лишиться бы вам голов.

— Не тяни время, — оборвал его старшина. — Сам понимаешь, что если утром нас не окажется в комнате, банда тотчас скроется. Лови их потом. Да, еще вот что! Когда сейчас поедешь полем, подожги там какой-нибудь стог сена.

Игнацюс удивился, но старшина не стал вдаваться в объяснения, стегнул лошадь...

Мы возвращаемся к Шапарнису. Тем же путем. Клевечка с бандой не должны уйти. А нас не тронут. Пока. Им позарез нужно знать имя якобы засланного чекиста, о котором говорил леснику Пелегринда.

План возвращения в дом, придуманный старшиной, связан с операцией «горящий стог». И вот темноту распороло багровое зарево. В доме зашевелились, часовой поднял тревогу.

Воспользовавшись шумом и суматохой, мы шаг за шагом продвигаемся к цели. Вот она, липа. Мы благополучно взбираемся на крышу, возвращаемся в свою комнатушку. Здесь все по-прежнему. Дрожит огонек в закопченной лампе, стоит кувшин...

— Ш-ш-ш! — старшина прислушивается.

Внизу скрип ступенек. Старшина ложится на кровать, принимает первоначальную позу. Я сажусь в своем углу, делаю вид, будто дремлю.

За дверью кашляют, нарочито громко, потом раздается стук в дверь.

— Кто там? — сонно бормочу я.

— Я... — Это Шапарнис. Войдя, он окидывает комнату ястребиным взглядом. Мы на месте, ничего подозрительного, и лесник успокаивается.

— А вы всё страдаете, — сочувствует он.

— Пустяки. Я привык. В школе милиции ночами приходится дежурить.

— Прошу прощения, что посреди ночи. Хотел кое-что сообщить начальнику.

— А что случилось? — я принимаю озабоченный вид.

— Да ладно, потерпит до утра... Понимаете, кто-то в поле сено поджег. Я и подумал: может, это его человек, тот, которого он ждет, знак подает?.. Ну, пускай спит.

И снова скрип ступенек под ногами Шапарниса.

— Взбудоражились, гады, теперь долго не успокоятся. — Старшина усаживается на кровати. — Скорее бы подоспел Игнацюс. Боюсь, что скоро нам станет жарко. Рассветет, они увидят дыру в крыше и поймут...

Мы оба понимаем, что находимся в положении зерен между жерновами. В любой момент нас могут превратить в пыль.

Старшина показал мне на кровать:

— Ты бы прилег. Расслабься хоть на минутку. Ведь устал.

Я ложусь на кровать. А старшина берет в руки винтовку, загоняет в нее патрон, садится возле дверей.

8. Всего два выстрела

Большого боя не было. Только два выстрела. Без шума обошлось, потому что план операции был осуществлен, как по нотам. Грузовик с потушенными фарами подошел к селу. Отряд народных защитников^[1] тихо окружил дом Шапарниса. Часовые были повязаны так внезапно, что не успели и глазом моргнуть. По нашей липе пятеро ребят забрались наверх и нырнули к нам через дыру в крыше. Теперь у нас уже сила — семь человек. Старшина тихо предупредил:

— Действовать осторожно. Без лишних выстрелов.

Все готово к решающему моменту. Теперь моя очередь действовать. Стаскиваю с себя гимнастерку, расстаюсь с винтовкой. Пелегринда подбадривает меня легким шлепком по спине.

Я медленно схожу вниз и открываю двери в гостиную. Там двое. Один скрючился на скамейке, другой растянулся в углу на полу. Горит лампа.

— Ты чего? — сонно интересуется один, увидев меня в рубашке и носках.

Я внешне безмятежен:

— На двор, по нужде.

— Приспичило... — вяло бурчит он, укладываясь поудобней.

А еще через секунду на бандитов бесшумно набрасываются мои товарищи и скручивают их, не позволив и пикнуть.

Следующий пост на кухне.

— Кто там? Чего нужно? — кто-то чиркнул спичкой.

Я объясняю.

— Ну, давай...

Всех успокаивает, что я босой и в одной рубашке. Нащупываю входную дверь, открываю ее и, быстро завернув за угол, свищу. Ребята из отряда вбегают в дом...

Вскоре все кончено. Во дворе, освещенном бледной луной, застыли все пятеро. В глазах бандитов нескрываемый страх. В стороне всхлипывает Шапарнис: он, мол, ни в чем не виноват, заставили его, оружием грозили.

Главарь банды, Арунас Клевечка, пытался удрать. Он выпрыгнул в окно с пистолетом в руке. Но успел сделать всего лишь один неудачный выстрел. Второй прозвучал с нашей стороны и поразил Клевечку на месте.

Когда я подбежал к убитому, то буквально остолбенел: бандит стрелял левой рукой. Кисть правой у него была отрублена...

По одному задержанных переправляют в кузов грузовика. Расстается со своим домом и Гедеминас Шапарнис.

Старшина вдруг спохватывается: а где же дочь лесника, Лайма? Он приказывает найти ее.

Мы обшариваем весь дом — женщина словно сквозь землю провалилась. Зато в темной каморке мы обнаруживаем чумазого батрачонка Стасюкаса, похитителя Шешке. Старшина, увидев его, грозно нахмурился:

— Это ты, паршивец, кобылу увел?

— Я, дяденька... Простите... — хнычет Стасюкас.

— Насчет этого позже поговорим, — сурово говорит старшина. Затем вынимает блокнот, что-то пишет в нем и протягивает вырванный лист батрачонку: — Это повестка, понял? Придешь в милицию послезавтра, в одиннадцать. И чтоб без опоздания!

Стасюкас, опустив голову, медленно плетется к амбару.

Мы со старшиной усаживаемся в наши сани, и только собираемся тронуться, как вдруг слышим из амбара страшный визг. Опрометью выскакиваем и мчимся к амбару. За нами — ребята из грузовика.

В амбаре — лицо белее мела — визжит, ничего не соображая, батрачонок. Наконец мы обнаруживаем виновника переполоха. Обыкновенная мышь. Все взрываются смехом. Все, кроме Пелегринды.

— Странный батрачонок, — морщит лоб старшина. — Всю жизнь на селе, а мышей боится!

Пелегринда подходит к Стасюкасу, пристально вглядывается в лицо мальчишки и внезапно снимает с батрачонка шапку.

По плечам Стасюкаса рассыпаются золотисто-шелковые волосы. Это Лайма, дочь Шапарниса.

Позже выяснилось, что переодетая батрачонком она не раз бывала в селе, ездила по окрестным городам и деревням, собирая всякие сведения для бандитов. И еще выяснилось, что Лайма дочь не Шапарниса, а Клевечки.

Уезжает грузовик с бойцами и арестованными, мы снова остаемся вдвоем. Старшина долго думает о чем-то, потом говорит, глядя в пустоту:

— Пора и нам, у нас еще в Салместисе дела.

Сани сворачивают к дороге, по обеим ее сторонам люди, жители села. Среди них Игнацюс. Прощаясь, машу ему рукой.

Дом Шапарниса остается позади.

9. Топор, да не тот

Покачивая головой, Шешке везет нас. Меня клонит в сон. Хорошо, тепло. Спасибо Шапарнису, он на совесть высушил наши сапоги. Старшина молчит и курит свою махорку.

— Старшина, — я решаюсь нарушить молчание. Знаю, что тема разговора старшине будет не очень-то приятна, но сдержаться не могу. — Старшина, — повторяю я, — а топорa-то в санях нет. Со вчерашнего вечера нет. Я в конюшне у Шапарниса проверял.

Пелегринда выплевывает недокуренную самокрутку:

— Верно...

Я упрямо продолжаю:

— Значит, для вас это не секрет?

— Какой там секрет! — старшина понукает кобылу. — А откуда, курсант, ты вообще-то об этом топоре узнал?

— А вот... узнал, — уклоняюсь я.

— Ну-ну... — старшина косо взглядывает на меня, долго молчит. Потом продолжает — будто и не было долгой паузы: — Если ты такой умный, то сам должен был догадаться, что топор никто не украл. Я еще вчера возле сельсовета вытащил его и припрятал.

Снова молчание, пока старшина не выдержал:

— Что ж больше вопросов не задаешь? Зачем припрятал, почему?

Я безмятежно пожимаю плечами, делаю вид, что остальное меня не интересует. Я уже вижу, что задел старшину за живое — теперь он, рано или поздно, выложит все сам.

...Завтракали мы у Стасиса Балтушникаса, председателя сельсовета в Салместисе. Завтракали вчерашним ужином, который не состоялся.

— Лучше позже, чем никогда, — пошутил председатель.

Через полчаса, простившись с хозяином, мы собрались в дорогу. Старшина подошел к сугробу возле дома, потоптался и вытащил тот самый сверток, с топором. Молча бросил его на передок саней, потом взял в руки вожжи:

— Но-о!

Послушная Шешке рванула с места.

— Знаешь, куда едем, курсант?

— Едем — и ладно...

— К Люце, топор вернуть.

— Дело ваше. — Я демонстративно помолчал. — Да, между прочим, старшина, а кто вам эта Люце?

Я заранее подготовился к язвительному ответу, даже к целой отповеди. Но голос старшины мягок. Может, он давно ждал этого вопроса?

— Видишь ли, Стяпас... Было время, когда мы с Люце чуть не поженились. Старая у нас любовь. Я ее через всю войну пронес. — В голосе Пелегринды нежность и теплота. — Когда пришел из армии, в милицию, договорились мы с Люце на майские праздники расписаться. Да, а она, кстати сказать, вдова Грибаса. Был в наших местах такой богатый старик, ее за него против воли еще девчонкой родители выдали. Ну, детей с Грибасом они не нажили, а потом он помер...

Пелегринда бросил поводья мне в руки, принялся скручивать очередную цигарку.

— Ну, вот, решили, значит, расписаться. И вдруг однажды — размолвка, глупо поссорились... Ну, словом, так до сих пор и не поженились, хотя иногда, очень редко, видимся... А теперь я о главном расскажу.

И старшина поведал о вчерашнем разговоре с Люце.

Оказывается, одинокую симпатичную вдовушку приметил Арунас Клевечка. Несколько раз заходил он к ней, ухаживал, пробовал улестить, грозил пистолетом, пытался купить за золото — без успеха. А полторы недели назад, изрядно подвыпив, он опять пожаловал к Люце. Едва успела перед бандитом дверь захлопнуть. Чего только не вытворял Клевечка! Грозил бросить в окно гранату, потом начал выламывать двери. Наконец засов не выдержал, дверь распахнулась...

Старшина умолкает и начинает крутить очередную цигарку.

— Ну, и что потом? — не выдерживаю я.

— Что?.. А вот то самое... Люце мне, правда, об этом сказать не решилась, но я так полагаю — это она его топором-то по руке... А потом убежала к родственникам, несколько дней там пряталась... До сих пор живет в ожидании мести, расправы...

Я посмотрел на лежащий у ног топор.

— Он самый, — подтвердил старшина, заметив мой взгляд. — Я его в прихожей увидел и забрал тайком. Правда, тогда я лишь чутьем уловил взаимосвязь между найденной на кладбище кистью, окровавленным топором и Клевечкой, но теперь-то сомнений нет. — Старшина вдруг грустно усмехнулся. — А топор я унес сгоряча, по глупости. Не хотел это дело раздувать. Чтобы сельские кумушки о Люце языками не чесали. О ней и о... Клевечке. Неправ я был, конечно.

Пока Пелегринда говорил, а я слушал, Шешке вновь по собственной инициативе решительно повернула к домику вдовы.

В окне, как и в прошлый раз, грустное лицо Люце. На сей раз Пелегринда уже издалека приветствовал ее взмахом руки...

На обед Люце угощала нас вчерашним борщом. Насытившись, Пелегринда кашлянул и искоса глянул на вдову.

— Спасибо за угощение, — сказал он. — А теперь... составим протокол.

— Протокол? — машинально поинтересовалась Люце.

— Поговорим, — вздохнув, продолжал Пелегринда, — об одном твоем вечернем госте. И вообще о всей этой истории с топором. Хочу предупредить, что ты ни в чем не виновата, потому что оборонялась.

— При чем тут топор? Я его кочергой. По башке!..

Пелегринда решительно возразил:

— Не приплетай к делу кочергу. Отрублено топором. Это факт установленный.

— Ничего не понимаю, — удивилась вдова.

Пришлось ей рассказать все: об отрубленной руке, ее топоре, на котором застыли бурые капли крови...

Произошло неожиданное — Люце вдруг разразилась безудержным смехом. А потом, немного успокоившись, рассказала, что «побеседовала» тогда с Клевечкой с помощью кочерги, а затем побежала к родственникам. Вот и все.

— А кровь на топоре? А отрубленная рука?

— Да что ты пристал со своей рукой! Топором я курице голову вчера утром отрубила. Курица до сих пор в сарае.

Старшина опешил, а затем и сам стал хохотать.

— Так это курицу?!. Топором?!.

— Курицу! Курицу!

— Курицу!.. Топором!.. А Клевечку, значит... кочергой?

— Хочешь, покажу, как? — Люце нагнулась.

Старшина шутливо заслонился руками:

— Что ты! Что ты, Люците! Я верю...

И вот мы сидим со старшиной у кухонного столика и размышляем: как быть? Ведь тайна отрубленной руки нами так и не разгадана.

10. Точка над «i»

Во дворе послышался скрип подъехавших саней. Затем кто-то робко прокашлялся возле крыльца. Раздался стук.

В дверях стоял растрепанный, с беспокойно бегающими глазками, фельдшер из Салместиса, Пятрас Жиндулис.

— Доктор? — удивился Пелегринда.

— Попрошу учесть, — дрожащим голосом заговорил фельдшер, — что я сам... сам вас повсюду ищу... Прошу, очень прошу впоследствии учесть... Вот, — он кивнул за порог, — даже попросил человека, чтобы меня подвез. — Потом он посмотрел в мою сторону. — Хочу, начальник, потолковать с вами наедине.

— Курсант, — обратился ко мне старшина. — Ты займись-ка чем-нибудь на дворе, а то наш гость хочет посекретничать.

Беседовали они долго. Сквозь окно мне было видно, что в основном говорил фельдшер, при этом отчаянно жестикулируя. Старшина терпеливо слушал, изредка вставляя слово, переспрашивал.

Наконец Жиндулис надел шляпу, пятясь, вышел из дома, сел в сани и, пока его было видно, все оглядывался.

— О чем он тут? — меня разбирало любопытство.

Пелегринда раз досадованно сплюнул.

— Не зря, оказывается, он сюда примчался. Испугался, видишь, когда узнал, что банду Клевечки взяли... Раньше бы рассказал, уже давно бы с бандитами покончили... Понимаешь, за ним однажды ночью пришли, пригрозили оружием и увели в дом к Шапарнису. Там заставили поклясться на распятии, что будет молчать. А на чердаке, на кровати лежал этот, Арунас Клевечка...

В общем дело было так.

Правая кисть у бандита была чудовищно распухшей и синей. «Чистил автомат, забыл разрядить, тот и выстрелил, — объяснил Жиндулису один из банды. — Перевязали. Сначала вроде ничего, а теперь даже сознание теряет от боли». Фельдшер покачал головой: «Нужно в уездную больницу. Там ему ампутируют». «В больницу? С ума сошел! В лапы к чекистам!» «Я не имею права оперировать, — защищался Жиндулис. — У меня нет опыта, я фельдшер. И инструментов у меня нет».

Тогда на кровати приподнялся сам Клевечка. Волосы мокрые отпота. «Ты, старик, не рассуждай, понял? Руби!» Фельдшер отшатнулся: «Шутите!»

Тут за фельдшера взялись остальные: «Делай, что приказано. Иначе в расход. Да еще слух пустим, будто ты в лес сбежал. А у тебя дети — студенты. Всю жизнь им испортишь».

О дальнейшем Жиндулис в подробностях не рассказывал. Отсекли, короче говоря, бандиту кисть. Железный организм Клевечки выдержал эту операцию. С тех пор каждый вечер Жиндулис навещал дом Шапарниса, ухаживал за больным, лечил его.

Через неделю Клевечка уже вставал с постели. «С рукой порядок, доктор, — шутил он. — Вот голова дьявольски болит — это хуже. Понимаешь, недавно одна бешеная баба кочергой чуть череп не проломила»...

— Все можно простить, понять, — возмущался старшина. — Но кто ему мешал потом, потихоньку, не привлекая внимания, сообщить нам?

— А как отрубленная рука очутилась в поселке? — спросил я.

— Очень просто. Ее сунули фельдшеру и велели на обратном пути закопать на кладбище. Дело было поздним вечером. У старика сдали нервы, пойти на кладбище он побоялся, швырнул сверток через ограду и бегом к дому. Вот как все было...

...Через месяц я уезжал из Палевене, обратно в школу на учебу. Старшина сам отвез меня на вокзал.

— Ну, Стяпас, счастливо тебе.

Мы обнялись. Я, как ни пытался, так и не сумел обхватить этого толстяка. А он поднял меня на руки будто ребенка и даже покачал в воздухе.

— Буду ждать, Стяпас. На свадьбу.

— Обязательно приеду. Люце привет.

Вагон качнуло, поплыл перрон...

Теперь о том времени пишут романы, ставят спектакли, снимают кинофильмы. Вот и я, Стяпас Глемжа, стал героем одной из этих историй.

Это было в первые послевоенные годы, но мы оставались, словно на фронте. Стреляли мы, стреляли в нас. Умирали товарищи, и их место тут же занимали новички. Но сражались и погибали мы для того, чтобы дать возможность людям спокойно строить дома и заводы, пахать землю, собирать урожай, растить детей.

Это было суровое время. И незабываемое. Для меня, для старшины Пелегринды, для всех наших товарищей...

Примечания

1

Так в Литве называли жителей сел, объединявшихся в добровольные отряды по борьбе с бандитизмом.

(обратно)

Оглавление

Витаутас Мисявичюс Двое на соломенной крыше Повесть

  1. Знакомство

  2. Находка

  3. По следам Шешке

  4. Пятеро лесорубов

  5. В западне

  6. Побег

  7. Снова под крышей

  8. Всего два выстрела

  9. Топор, да не тот

  10. Точка над «i»

*** Примечания ***