Пластмассовый бог [Николай Гусев] (fb2) читать онлайн

Николай Гусев Пластмассовый бог

1.

Доктор Гейзенберг закрыл книгу и поднял взгляд над столом, устремив его за окно. Я обещал себе, что сегодня выйду из дома, вспомнил он и содрогнулся. Выйти из дома? Сегодня? Сейчас?

Конечно, ему хотелось выйти, потому что не было больше сил оставаться здесь, в этом доме, но он трепетал при одной мысли о том, что придется встречаться взглядом с посторонними людьми, возможно говорить с кем-то о чем-то. И он в ужасе поспешил отвести взгляд от окна, но сейчас же уперся в рабочий стол, горы книг, бумаг, тетрадей с записями, увидел заскорузлую сковородку на стопке журналов на полу, беспорядок и мусор вокруг, какие-то бутылки и заплесневелые банки, пыль на ковре и его охватила страшная, безысходная тоска.

Я больше не могу. Все, что я делаю, зря. Я пишу фундаментальный труд, который никто никогда не прочтет. Я живу зря. Не живу, а так, существую. В моей жизни и в моем труде нет никакого толку, никакого смысла, никакой надежды! Все зря. Поиски, стремления, смыслы. Ради чего все это? Он посмотрел на своё произведение и его затошнило. Невозможно больше видеть эти страницы, исписанные мелким почерком. Он повернулся и увидел кушетку, столик с графинами и стаканами, голубой экран. Если я лягу, то уже не встану. Тяжело поднявшись со стула, он переступил шаткую стопку потрепанных томов, стряхнул с себя плед.

Надо выходить.

Он снова глядел в окно и поздно поймал себя на этом. За окном светило солнце, радостно и беспечно сияло голубизной чистое небо. Уже весна. Надо гулять, как говорят врачи, надо спать по часам и есть зеленое. Надо, надо, надо. Всю жизнь надо. А если я не хочу? Ничего не хочу? Меня от всего тошнит, понимаете? Тошнит от сырости и заплесневелых обоев, тошнит от сосисок с кетчупом, которые мне запрещены, тошнит от людей, от продавщицы в супермаркете, которая орет прокуренным голосом на покупателей и думает про доктора, что он пьяница и забулдыга, что из-за собственного занудства и приступов чёрной меланхолии его бросила жена и вообще, что его жизнь ничего не стоит и он пропащий человек. И так думали все те немногие, кто его знал. И сам он думал так же. И не старался что либо изменить, давно не старался.

Никогда в его жизни не было места слову «хочу». Но в последнее время он и «надо» игнорировал почти как «хочу». И все-таки выйти надо. Необходимо. Черт возьми, надо убраться дома, надо купить нормальной еды, приготовить обед. Пора, пора привести себя и свою жизнь в порядок! Выкинуть к чертям собачьим эти бесполезные, никому не нужные страницы, сжечь их, купить новый костюм, начать общаться, ходить в гости, читать книги перед сном, а не пялиться с пустой головой в этот проклятый экран. Может быть даже попробовать вернуться на кафедру, может Светлана Анатольевна, которая всегда была так добра к нему и жалела его, пустит его преподавать, хотя бы первому курсу для начала… а, черт, нет, как же, забыть годы позора, забыть ту смертельную обиду, признать, что он согласен со своей участью, что с ним обошлись справедливо, выгнав из науки за то, что он сказал во всеуслышанье правду, которую и так все знали, но никто не осмеливался произнести вслух. Нет, ни за что. Никогда я не вернусь туда, подумал доктор и с тяжелым вздохом сел на кушетку, отвернувшись от окна.

В этот момент зазвонил телефон.

– Алло?

– Доктор Гейзенберг?

– Да, с кем я говорю?

– Вы должны меня помнить. Это Павел Гринев.

Молния, поразившая доктора с неба, не ввергла бы его в больший шок, чем услышанные слова. Язык прилип к небу и дыхание зашлось, доктор издал только нечленораздельный хрип. Злоба, тяжелая, темная, клокоча, поднималась откуда-то из утробы к горлу, холодя конечности, ненависть застила глаза пеленой. Гринев! Одно это слово едва не заставило его лишиться чувств. Этот отвратительный таракан, пиявка, каракатица, человек, виновный во всех его бедах, смеет звонить ему, говорить с ним. Немыслимо.

– Доктор Гейзенберг? – послышался из трубки вкрадчивый голос Гринева. – Вам нездоровиться?

«Пошел к черту!» – хотел рявкнуть в сердцах доктор и со всей силы грохнуть трубкой, но не сумел вымолвить ни слова.

– Вы бы не хотели встретиться послезавтра в кафе «Радость» напротив вашего дома, через улицу? Есть важный разговор.

Дар речи все еще медлил осчастливить доктора своим возвращением и тот сидел расставив ноги, беззвучно разевая рот, похожий на большую жабу. Гринев какое-то время молча сопел в трубку, как бы гадая, чего это там с доктором и слышит ли он его вообще.

– Доктор, вы меня слышите? – еще раз спросил он, настойчивей.

– Да, – вырвалось из груди Гейзенберга, помимо воли.

– Хорошо, – удовлетворенно произнес Гринев. – Значит, жду вас завтра в обед в кафе. Договорились? Будем считать, что да.

Сказал он, не услышав ответа и повесил трубку. А доктор сидел недвижимый и глядел на телефон так, как будто не мог понять, что вообще только что случилось.

2.

Он прошёл летнюю веранду, не увидел никого подозрительного и вошёл в зал. Постоял, озираясь, и хотел было уже пройти к окну, присесть за столик, как вдруг увидел стоящего посреди зала человека, который неотрывно глядел на него и пытался взмахами руки привлечь к себе внимание.

Это был Павел Гринев, один из тех, если не главный, из-за кого закончилась шесть лет назад карьера доктора в науке. Доктор замер и несколько секунд раздумывал, а не уйти ли ему, но облизнул сухие губы и решительно зашагал вперед. Они посмотрели друг на друга, пожали руки и Гринев пригласил доктора сесть за столик.

– Давно не виделись, доктор Гейзенберг, – преувеличенно бодро сказал он. – Как поживаете? Я искал вас в университете и был удивлен, узнав, что вы больше не преподаете.

– У меня все в порядке, – сухо и невесело выговорил доктор, опуская подробности своей жизни. – Зачем я здесь?

– Послушайте, Теодор, – начал Павел вкрадчиво. – Я понимаю ваши чувства, но ситуация изменилась. Я признаю свою вину, я был не прав, не дав хода вашей работе. Но и вы поймите меня. Она меня испугала! Вы писали такие страшные вещи о машинном разуме. Мы ведь работали, мы создавали боевых роботов, мы хотели мечтать, жить, зарабатывать деньги, в конце концов! И вдруг приходите вы и камня на камне не оставляете от наших упорных трудов своим выступлением в Ассамблее. Мы просто перепугались! Но теперь, Теодор, мы ведём такую работу, где вы нужны именно в том качестве, за которое вас, простите, и изгнали из науки. И, уж поверьте, – Павел с горячностью воздел руки, – мы хорошенько позаботимся о том, чтобы в полной мере восстановить ваше имя и достойно отплатить вам за все эти годы!

Доктор Гейзенберг не мог поверить своим ушам. Чтобы спустя столько лет этот человек заявился к нему и вот так запросто попросил вернуться? За кого он меня держит? Неужели я поступлюсь гордостью и не откажу ему, не выскажу ему в лицо все, что я о нем думаю? Павел глядел на него прямо, честными, голубыми глазами и видно было, что он нисколечко не сомневается в том, какое доктор примет решение. Он вообще кажется не понимал, что произошло тогда, что он сделал с Гейзенбергом. Но что такое должно было измениться, чтобы теперь он сам, лично пришёл к нему и попросил вернуться? Борясь с собой, доктор Гейзенберг напряжённо размышлял. Встать, уйти и никогда не узнать в чем там дело или… или склониться, признать себя инструментом, а не человеком мыслящим, человеком свободным. Но разве он когда-то и так был свободен? Разве кто-то из людей вообще действительно по-настоящему свободен?

– Доктор Гейзенберг?

У столика стояла официантка. Павел Гринев спрашивал, не желает ли чего-нибудь доктор.

– Воды, – попросил он тихо. – Стакан газированной воды.

Официантка ушла и доктор спросил:

– Что у вас за работа?

Павел удовлетворенно кивнул и улыбнулся.

– Так вы согласны? – весело и ободрительно спросил он.

– Я ещё не решил. Положим, да.

– Это смелое, мужское решение! – воскликнул Павел, словно не слыша его. – Я не сомневался в вашей разумности. Что ж, вся наша работа секретна. И еще… мы работаем не на Земле.

Доктор поднял на него взгляд и Павел самодовольно улыбнулся.

– Вам придется лететь на Сатурн. Разработки, которые мы ведем, имеют неограниченную стратегическую ценность и такая удаленность от Земли имеет место только из соображений безопасности. У меня для вас готовы все документы.

С этими словами Павел достал из портфеля пухлую чёрную папку и протянул ее Гейзенбергу.

– Ознакомьтесь пока, дома, дома, ну что вы, в самом деле… – поспешно забормотал Павел, увидев, что доктор собирается расстегнуть папку.

Он поднялся как раз, когда официантка принесла доктору воду. Павел заплатил и Гейзенберг приподнялся, прощаясь. Гринев вышел на улицу и доктор следил краем глаза, как он садится в ожидавшую его машину и та, шаркнув шинами, уносится. Доктор поднялся и, не притронувшись к стакану с водой, вышел следом, прихватив папку под мышку.

3.

Спустя шесть дней он летел на Сатурн.

Пассажиров кроме него, кажется, больше не было. Доктору отвели удобную каюту и он отметил необычный дизайн корабля – на полу в коридорах красный ковролин, мягкое приглушенное освещение и на стенах картины в рамах. Я думал, это рейсовый лайнер, подумал доктор и хотел расспросить стюарда, принесшего ему комплект постельного белья, но тот изящно увернулся от разговора. Доктор до вечера безвылазно сидел у себя в каюте, но едва подошло время ужина, как за ним пришли и пригласили его на ужин.

Он проследовал в небольшую круглую залу с зеркалами, кольцевым баром и круглым столом из темного, лакированного дерева. Горели только светильники над стеллажами с выпивкой. Доктор растерялся было, потому что никого не увидел, но тут разглядел в сумерках фигуру человека, сидящего за столом. Тот шевельнулся и попал в пятно света.

– Здравствуйте, доктор Гейзенберг, – послышался мягкий голос.

Доктор сделал шаг к столу и увидел представительного пожилого господина, роскошно одетого, с седыми волосами до плеч и красивым выразительным лицом. Доктору он показался странно знакомым.

– Здравствуйте, – сказал он. – Я вас как будто где-то видел.

Человек кивнул, сдержанно улыбнувшись, поднялся, подошел к бару и стал сооружать на два бокала напитки.

– Я знаю, кто вы, доктор Гейзенберг. Я помню ваш доклад в Ассамблее шесть лет назад. Я вас искал потом, но вы как в воду канули. Вы, должно быть, тоже будете работать на Гринева?

Без обиняков спросил незнакомец.

– В документах указана компания «Заслон», – подтвердил доктор. – А кто вы?

Тот вернулся к столу и, ставя перед доктором стакан, широко улыбнулся, показав замечательные зубы.

– Вы вряд ли знаете меня, – он протянул доктору крепкую, сухую руку. – Хотя мое лицо и мелькает в газетах. Меня зовут профессор Артур Шаломбери. Я разработчик искусственных мыслительных систем, так называемого «свободного разума». Мы с вами будем работать вместе. Ваши идеи сильно повлияли на меня. И я знаю, почему Ассамблея не вступилась за вас.

– И почему же?

– А вы сами подумайте, доктор. – Профессор отпил из своего стакана и поморщился. – В директиве организации сказано, что цель ее существования, это контроль за развитием технологий. А вы знаете, что за люди ее возглавляют? Я знаю этих людей доктор, я много работал с ними плечом к плечу. Это бизнесмены. Они не ученые, хотя все имеют степени. И как и все бизнесмены, они борются за господство на рынке. А технологии, как вы понимаете… надеюсь, вы простите меня, я закурю сигару.

– Разве можно?.. – удивился доктор.

– Видите ли, дорогой Теодор, дело вот в чем. – Шаломбери рассмеялся, снова демонстрируя великолепную улыбку, достал портсигар и стал раскуривать длинную сигару, пыхтя дымом и продолжая говорить: – Моя пагубная привычка… однако же… как вы переносите табачный дым, доктор?

– Нормально, – сумрачно отозвался тот.

– Прекрасно. Н-ну, так вот… – продолжал профессор. – Видите ли, это мой корабль. И я поручился перед господином Гриневым, что доставлю вас на Титан.

– На Титан?

– Да, именно туда. Мы там работаем. Так вот, ближе к делу. О чем бишь я? А! – Профессор поднял палец. – Технологии! Н-да, так вот, технологии, как вы понимаете, это движитель прогресса, острие копья, это пик промышленного и научного богатства общества. Но наше человеческое сообщество даже в космосе разделено государственными границами и идеологическими представлениями. Вам ясно, к чему я веду?

– Вы хотите сказать, – произнес доктор, – что Ассамблея политизированная организация? Что она служит сугубо личным корыстным интересам?

– В точку! В яблочко, черт возьми! – Шаломбери, расчувствовавшись, хряснул кулаком по столу и взглянул на доктора горящими глазами сквозь облако дыма. – Скажите, доктор, почему вы никогда не пытались связаться с Ассамблеей после того, как вас лишили степени? Почему не пытались восстановить справедливость?

– А зачем? – просто ответил доктор. – Кто они для меня? Они доказали лишь то, что современная наука превратилась в балаган, в сборище безграмотных бестолочей, знающих и умеющих лишь то, как нажиться на государственных заказах и стратегических проектах. Они просто испугались меня и я это понял. Я понял, что не хочу иметь с ними ничего общего.

– Блестяще! – Шаломбери откинулся на спинку кресла и с удовольствием затянулся сигарой, глядя на доктора с восхищением. Тот почувствовал себя мальчишкой. Ему понравился Шаломбери, но он еще не очень понимал, что здесь происходит. Профессор спросил: – почему же вы согласились сотрудничать с Гриневым? С человеком, который фактически уничтожил вас?

– Я не знаю, – пробормотал доктор и опустил взгляд. – У меня не было выбора… Скажите, профессор, вы знаете, чем занимается «Заслон» на Титане?

Спросил он, взглянув на Шаломбери.

– Знаю, – сказал Шаломбери и отвел взгляд. – Но это не совсем тот «Заслон», который мы знаем. Гринев построил эту лабораторию для себя, для своего проекта. И запер там лучших инженеров компании. Я уже был там, они давно со мной сотрудничают.

– Ну, и что? Что там?

Шаломбери посмотрел на него и доктор уловил тень в его взгляде.

– "Пластмассовый бог", слыхали про такое? – сказал он. – Мыслящая машина, которая поведет человечество в светлое, прекрасное будущее. Гринев создает такую машину. Это незаконные исследования, одним словом. Я считаю, что их нужно прекратить. Послушайте, доктор… почему я спросил вас о том, как вы относитесь к Ассамблее? Не просто так. Вы вообще знаете, кто такой Гринев? Не бойтесь, на моем корабле вас никто не подслушает. К слову сказать, это блестящий образец инженерной мысли – двигатель почти вечный, бортовые вооружения сравнимы с флагманом русского флота. На этом корабле можно пережить судный день! Извините, я опять отвлекся. Так вот, вы молодец, что не боитесь.

– Я не боюсь, – пожал плечами доктор. – Так кто такой Гринев?

– Узурпатор, – сказал Шаломбери. – Низкий человек. Он подмял под себя «Заслон», огромную компанию и занимается вещами, которые, как он надеется, помогут ему стать властелином мира!

– Что вы говорите!

– Гринев и Ассамблея – это одно и то же. Они работают сообща, но Ассамблея покрывает исследования лаборатории на Титане. И я хочу остановить их. Хочу вернуть справедливость.

Он замолчал и доктор спросил:

– Зачем вы говорите со мной об этом?

Шаломбери ответил и его тон изменился, он стал жестким, почти металлическим:

– Потому что у меня есть основания считать, доктор, что вы в будущем согласитесь мне помочь в этом деле.

Эти слова не удивили доктора, у него было чувство, что все к этому идет. Помолчав, он ответил:

– Пожалуй, вы правы, профессор.

4.

Доктор Гейзенберг вошёл вслед за Артуром Шаломбери в просторный треугольный кабинет директора лаборатории, выдержанный в серых тонах. Огромная передняя стена имитировала стекло, открывающее вид на панораму Сатурна, наполовину скрытого горизонтом Титана. Конечно, они находились под землёй и ничего этого не могли видеть в действительности. Но все равно картинка производила впечатление. В углах стояло несколько цветочных ваз, из мебели – красный кожаный диван, книжная стенка, большой, темного дерева стол директора и несколько белых кресел, в одном из которых тут же устроился профессор. Сам директор, маленький, краснолицый, пухлый человечек, сидел за большим столом и тихо беседовал с кем-то, когда доктор вошёл. Оба встали и Гейзенберг увидел Павла Гринева. Они сухо поздоровались, директор вежливо представился:

– Меня зовут Альфред Хойк, я директор лаборатории, а Гринев, – он указал пухлой рукой на Павла и поправил маленькие очки. – руководитель программы. Вы будете работать в отделе программного обеспечения. Нет, нет, – директор хохотнул и взмахнул руками, – вы не будете заниматься программированием, это не ваш профиль. Это название для отвода глаз, как и большинство других названий. Вообще, мой вам совет: здесь, в лаборатории, ничему не удивляйтесь. Здесь такая аура секретности, что я уже скоро начну путаться в паролях!

И он весело расхохотался, при этом внимательно глядя на доктора щелочками глаз из-за маленьких стекол очков.

– Давайте ближе к делу, директор, – утомленно проговорил Шаломбери и подминул Гейзенбергу.

Гринев пригласил доктора сесть, тот удобно устроился в кресле и поинтересовался:

– Так чем же я буду заниматься?

Гринев и Хойк переглянулись. Павел взглянул доктору прямо в глаза и сказал:

– Вам нужно написать моральный кодекс.

Доктор переводил взгляд с одного лица на другое.

– Дайте угадать, для искусственного разума?

Директор Хойк кивнул, но Павел сказал:

– Не совсем так.

Они снова переглянулись и директор, активно жестикулируя, стал объяснять:

– Представьте себе, что некий… некое… ну, скажем существо похожее на человека, но человеком не являющееся, своего рода машина, робот, но не совсем в том смысле, в котором вы привыкли это понимать, так вот, это существо получает свободу действовать. – Тут директор поймал на себе грозный взгляд Павла, запнулся и шепотом сказал: – послушай, он должен знать такие вещи, как он будет работать? Так вот, – продолжил он, обращаясь вновь к доктору, – оно, это существо, получит свободу действовать. И ваша задача написать для него своего рода этическую модель поведения, которая будет мотивировать его, так скажем, к хорошему поведению. Повторюсь, это не должна быть программа, это будет лишь кодекс, совсем как у человека.

Из всего этого доктор понял одно и тут же выпалил свои соображения:

– Иными словами, вы здесь собираетесь дать свободу искусственному интеллекту? Это запрещено законом!

Директор горестно вздохнул. Павел посмотрел на него взглядом: «я тебя предупреждал», встал и отошёл к окну.

– Это не искусственный интеллект, доктор, – сказал он, не оглядываясь. – Это машина. Умная машина. Она получит свободу, это так. Но это всего лишь эксперимент. Мы хотим понаблюдать и сделать выводы. У машины будет разум и свободная воля. И моральный кодекс. Задача эксперимента – выяснить, как она будет поступать, как распорядиться этой свободой. У нее не будет никаких программ, но будет опыт. Это не искусственный интеллект в традиционном понимании. Это не робот с самосознанием. Это не мыслящая машина. Это нечто, чему мы и сами пока не придумали названия.

Павел прошёл к столу и остановился, сунув руки в карманы и глядя на доктора сверху вниз.

– Поймите, рано или поздно настанет день, когда машины начнут управлять людьми. "Пластмассовый бог" – это не расхожая байка. Ее придумали китайцы, но как и в любой сказке, в мифе, в ней есть зерно правды. Это зерно в том, что робот-правитель однажды выйдет на сцену. Но кто выведет его? Вот главный вопрос. Машины сегодня применяются всюду, они все сложнее и сложнее, они способны вести философские беседы о смысле жизни, они скоро будут решать задачи, которые человечество решить не способно! Наш эксперимент служит именно этой цели – убить страх перед машинами, научить людей доверять роботам целиком и полностью. Задача как раз для вас, не так ли? Вы ведь до дрожи боитесь умных машин и свято убеждены, что как только робот научиться ставить цели и решать сложные задачи он неминуемо взбунтуется. Мы хотим, чтобы результатом эксперимента стала возможность дать машинам свободный разум. – И он шутливо добавил, усмехнувшись: – Поможете нам?

Доктор Гейзенберг уже давно сидел неподвижно, не в состоянии шевельнуться. Да, у него была фобия, страх перед искусственным умом, эта болезнь осталась незамеченной никем. Он боялся умных машин, до холодного пота, до дрожи в коленках и в своё время он решил, что положит конец всем работам по развитию искусственного разума. Но ему, конечно, не дали этого сделать. После памятного доклада, в котором он говорил об угрозах и рисках, воротилы бизнеса погнали его из науки поганой метлой. И вот ему дают шанс вернуться, да ещё, можно сказать, окунают в самый эпицентр событий.

– Вы совершаете ошибку, – тихо, сдавленным голосом выговорил доктор. – Нельзя давать машине свободу принимать решения. Нельзя. Это приведёт к ужасным последствиям, вы себе даже не представляете…

– К каким, доктор? – Павел улыбался, но было заметно, что упрямство доктора бесит его. – К каким последствиям? К ядерной войне? Захвату Вселенной машинным разумом? Или из нас сделают скрепки для бумаг? Это все фантазии, поймите, если вы увидели в детстве «Терминатора» и он напугал вас до чертиков, это не может служить достаточным основанием для прекращения работ в области ИИ! Что может мыслящая машина против человека?

– Я не знаю. – Доктор прямо и открыто посмотрел на Павла, потом на директора. Те переглянулись. – Никто не знает. Мы не можем сказать, как поведёт себя машина. И уже одно это должно быть достаточным основанием для прекращения всех работ по развитию свободного искусственного разума.

– Вы ничуть не изменились, – мрачно выговорил Павел, опустился в кресло и побарабанил пальцами по подлокотникам. – Послушайте, доктор. Ведь вы специалист высочайшего класса по этике искусственного интеллекта. Вы знаете об этом все, вы лучший. И вы боитесь машин. Так это же хорошо! Именно это нам и нужно! Напишите для нас моральный кодекс, сделайте так, чтобы машины боялись поступать плохо, передайте машине свой страх!

– Машине не ведом страх, – зловеще проговорил Шаломбери, давно хранивший молчание. – Машине не ведомы чувства. У машин нет души, нет сердца, есть только процессор и провода. Они не сомневаются, они ничего не забывают, не раздумывают и никогда не останавливаются. И вы хотите этому чудовищу Франкенштейна дать свободу? Свободу мыслить, действовать, решать, ставить цели и достигать их? Не надо делать из роботов игрушки. Разумная машина, которая получит неограниченную свободу, не захочет служить людям. Вы научите ее формальной логике, дадите ей мораль, а она посмотрит, как живут люди и задаст себе вопрос, много вопросов: почему люди так скверно живут, убивают друг друга, грабят? Почему люди делают зло, сами нарушают кодекс, который дали машине? Что она решит, не найдя ответов на все эти вопросы? Вы можете предположить? Не сочтёт ли она нас недостойными жить?

– Это демагогия, Артур, пустая брехня, – устало сказал Хойк.

Павел фыркнул, помотал головой. Он тоже устал от этого разговора, доктор надоел ему и он уже жалел, что притащил его сюда.

– Доктор, – сказал он и твёрдо взглянул Гейзенбергу в глаза. – Вы будете работать?

Тот весь обмяк, почувствовал себя выжатым, как лимон. Достал платок и вытер лоб, щеки, гладко обритый подбородок. Сложил платок, спрятал в карман. И вкрадчиво осведомился:

– Могу я увидеть вашу машину?

Они снова переглянулись, Павел и директор, и посмотрели друг на друга весьма выразительно.

– Н-нет, – с запинкой ответил Павел. – Понимаете, здесь, в лаборатории, разные отделы не сообщаются друг с другом из-за секретности. У вас допуск только для этого уровня, а пройти в испытательный центр или, тем более, в конструкционную лабораторию вам не дозволяется. Во всяком случае, пока.

– И как же я должен работать, не имея представления о том, для кого мне писать программу?

– Вам не нужно знать ничего сверх того, что мы с директором уже вам рассказали. У вас достаточно сведений. И вам не нужно писать программу, ваша задача написать свод законов, вот и все. Возьмите Аристотеля, Бэкона, Тургенева в конце концов и сочините что-нибудь на современный лад.

– Мне показалось. – Доктора вдруг осенила внезапная мысль. Он прикусил губу и отвёл глаза, почувствовав быстрый проницательный взгляд Гринева. Он раздумывал секунду продолжать или не стоит. – Мне показалось, вы сказали, что… что вам нужны инструкции, чтобы отличать плохое от хорошего. Но вы ничего не сказали о взаимодействии с людьми. Каким образом ваша машина будет взаимодействовать с людьми?

Гринев как будто ждал этого вопроса.

– Никаким, – тяжело уронил он и не добавил ни слова.

– Простите, что… – заикнулся было доктор, но вдруг его перебил Шаломбери:

– Довольно вопросов, доктор! Вы и сами многое узнаете, только позже, а до поры до времени не торопите события!

Доктор кивнул. Он и сам уже ощущал большую усталость.

– Так вы согласны? – с нажимом произнес Павел. – Или послать за вашим чемоданом?

– Я согласен, – чуть слышно выговорил доктор. – Согласен. Да, я возьмусь за эту работу. Но мне нужны гарантии. Когда я закончу работу, вы покажете мне вашу машину. Иначе я завтра же покину Титан.

5.

Я наливал кофе на первом этаже Департамента, когда ко мне подлетел бравый сержант Зэрба и заорал:

– Шеф, возьми тебя леший, где тебя носит? Тебя в кабинете уже четверть часа дожидается какая-то важная шишка!

Я попробовал кофе, поморщился, добавил сахару, старательно перемешал содержимое стакана ложечкой и только тогда обратил свое внимание на нервного сержанта:

– Что стряслось?

Тот терпеливо дожидался, когда я повернусь к нему.

– Не знаю, он говорит по поводу Ассамблеи…

Я открыл дверь кабинета, на которой качнулась скромная табличка «Георгий Лесной». Мы с сержантом вошли в кабинет. За моим столом, небрежно развалясь в кресле, сидел невозмутимый Артур Шаломбери.

– Профессор? – Я поднял брови без особенного удивления. – Вы по делу или это светский визит?

Шаломбери смерил меня одобрительным взглядом и сказал снисходительно:

– Скажи, Джерджи, что тебе известно о деятельности Ассамблеи?

Я сделал сержанту знак удалиться, сел в кресло, поставил стакан на стол и сцепил пальцы. Я улыбнулся Шаломбери. У меня всегда вызывала уважение честность, с которой профессор, разговаривая со мной по-английски, пытался произнести мое русское имя так, как его произносят у меня дома. У него это плохо получалось, но он старался.

– Вопрос не из праздного любопытства? – спросил я.

Профессор отрицательно помотал головой и посмотрел на меня серьезно. Я пожал плечами.

– Ну… это международная организация по контролю за технологическим прогрессом. В народе ее называют «страшный суд», Ассамблея решает каким изобретениям выдавать патент, а каким – нет, и какие эксперименты и исследования в какой области запретить или разрешить.

– Очень емкое и исчерпывающее объяснение, – похвалил Шаломбери. – Да, действительно, именно этим и занимается Ассамблея. Запрещает и разрешает. Вероятно, для тебя не секрет, сколько запрещённых исследований ведётся нелегально?

– Мы вскрываем до трехсот подпольных лабораторий ежегодно, так называемые «стелс-предприятия», работающие под прикрытием частных компаний и занимающиеся разработкой незаконных технологий.

– Хорошо. – Профессор в задумчивости помолчал. – Хорошо. Знаешь такую фирму «Заслон»?

Он бросил на меня быстрый, проницательный взгляд.

– Да, конечно. Они вооружают русский флот.

– Я тоже до недавнего времени так думал. А когда узнал у меня не то что челюсть отпала… одним словом, я убедился, что твоя контора ни черта не умеет работать. Вы тут гоняетесь за мухами, пока в вашей гостиной резвиться слон. Черт побери, Джерджи, ты возглавляешь Интерпол! И я делаю для тебя такие открытия!

– И чем же занимается твой «Заслон»? – спокойно осведомился я.

– Не только вооружениями и не только для флота. У них на Титане подземная лаборатория. Очень большая. Они готовят кое-какой эксперимент. Это прорывные технологии. Исследования проводятся в области искусственного интеллекта. Как ты понимаешь, это запрещённые исследования. Сознание и творчество. "Пластмассовый бог", слыхал?

Добавил он и сделал значительное лицо.

– Слыхал. Но ведь… – заикнулся было я.

– Да, – перебил он и тонко улыбнулся. – Все верно, Титан свободная зона, некоторые законы там теряют силу… но мы должны покончить с тем, что делает «Заслон» на Титане. Его деятельность необходимо прекратить.

– И что, нужны доказательства? Нужно забраться туда и сделать пару фотографий?

– Нет, – сказал Шаломбери и я поднял взгляд, почувствовав, как изменился его тон. Он тонко улыбнулся. – Все гораздо серьезнее.

– В чем дело?

– Фотографии я и сам тебе предоставлю. Только вот будет ли от них толк? – Мое лицо приняло нехорошее выражение и Артур заторопился объясниться: – хорошо, слушай, я работаю в этой лаборатории. И у меня есть основания предполагать, что руководство Ассамблеи в курсе происходящего на Титане и, более того, обеспечивает финансирование и секретность проекта. Вот так. Ты внесешь меня в программу защиты свидетелей?

Я усмехнулся.

– Во-первых, у тебя скорее всего нет доказательств. А во-вторых… знаешь, я слыхал, у тебя есть великолепный личный кораблик, на котором, по слухам, можно при желании прожить до старости ни в чем себе не отказывая.

– Эт-то верно, – цокнул языком довольный Шаломбери. – Только вот не люблю я одиночество…

– Так что ты хочешь от меня? – спросил я. – Защиты? Думаешь, Ассамблея следит за тобой? На Титан я заброшу ребят, так уж и быть. Покопаем. Но чур никакой политики!

– Есть одна существенная проблема, – протянул профессор и я напрягся. – Я боюсь не столько Ассамблеи, сколько того, что она может сотворить… понимаешь, «Заслон» – это русская контора. А русские, как ты знаешь, не сотрудничают с Интерполом. Понимаешь, чем тут пахнет? Международным конфликтом в космосе, мать его!

6.

Доктору Гейзенбергу показалось, что его кто-то позвал и он проснулся.

Ещё было рано; имитационный потолок едва освещал комнату, погружённую в стальные рассветные сумерки. Он долго ещё лежал, вспоминая сон.

Ему снилась зима. Буря завывала под темным небом, крутились вихри снега в жидком свете фонарей. Он куда-то спешил, волновался. Перед ним возник из тьмы ночи храм – тускло блестели в ночи золочённые купола, косые столбы света подсвечивали древние белокаменные стены с узкими зарешеченными окошками. В окошках дрожало пламя свечей, двигались тени. Он вошёл и увидел множество народа, не протолкнуться, было шумно и жарко, а на амвоне стоял некто в балахоне, лица которого видно не было, и судил входящих.

И все подходили к нему и рассказывали о своих горестях, несчастьях. Кто-то просил исцеления, кто-то просил за друзей, родственников, кто-то выпрашивал денег, ещё подходили разные несчастные, обездоленные и все просили только одного – дайте им избавления. И некто в балахоне давал им это, и доктор видел, как они выходят из храма и с ними начинает происходить все тоже самое, что и прежде, только в два раза хуже, потому что освобождённые от бремени, они потеряли память о былом и слепо, с радостью, словно в первый раз окунались с головой в прежнее болото, попадали в те же самые ловушки и западни жизни. Вот и подошла очередь доктора. Он приблизился к фигуре и вдруг увидал лицо под капюшоном балахона – пластмассовые губы и нос, стальные пластины на щеках, красные огоньки глаз, металический подбородок и лоб и растягивающийся в жуткой улыбке рот, обнажавший страшные, железные зубы. Доктор закричал и побежал из храма, а металлическое чудище тянуло руку, шагало за ним и пыталось схватить его…

Он встал и подошёл к календарю, переставив дату. Сегодня было ровно восемь месяцев его работы на Титане. Он немного размялся после сна, принял душ и побрился, выпил стакан содовой, оделся, аккуратно собрал в папку бумаги, погасил свет и вышел.

Сегодня комиссия должна заслушать его доклад. А он потребует допуска в конструкционный отдел. И если они не согласятся показать ему машину, то он откажется от диалога, откажется предоставить свои наработки в пользу проекта, он больше не напишет для них ни слова, хуже того, попытается сбежать! Конечно, они могут просто силой отобрать у него работу и выставить его вон, но доктор не лыком шит – он может и сболтнуть лишнего заинтересованным лицам где-нибудь за пределами лаборатории… в конце концов, не решится же Гринев убить его?

Он вошел в зал заседаний. Посередине за столом, широком и длинном, сидело несколько человек. Были и директор Хойк с Гриневым. Гейзенбергу указали на место напротив комиссии, с другой стороны стола. Он сел, чувствуя на себе взгляды собравшихся. Положил папку на стол, прокашлялся и огляделся. Члены комиссии сидели с отсутствующим видом, кто-то едва слышно перешептывался, кто-то вообще как будто спал. Оказывается, ждали Шаломбери. Он вошел решительным шагом, полы белоснежного халата, надетого поверх дорогого костюма, развевались, на лице сияла жизнерадостная улыбка. Доктор поднялся и пожал ему руку. Шаломбери довольно улыбнулся, оглядел всех и бодро предложил:

– Ну что, давайте начинать?

Раздался возглас общего согласия и Шаломбери улыбнулся доктору, приглашая его начать выступление. Доктор снова прокашлялся и встал. Все его бумаги уже были разложены в готовности на столе.

– Уважаемая комиссия, я хотел бы сразу обозначить план моего выступления, который будет заключаться в следующем: предлагаю разделить заседание комиссии на два независимых этапа – первый будет заключать собственно мое выступление, второй – ваши вопросы, уважаемые коллеги и общую дискуссию.

Члены комиссии переглянулись, но возражений никто не высказал.

– Хорошо, – сказал доктор. – В таком случае я считаю себя в праве напомнить обстоятельство, от которого будет зависеть наше дальнейшее сотрудничество. Мне обещали предоставить доступ к тому, что я до сих пор знаю лишь под названием «мыслящая машина». Если возникнут какие либо препятствия, считаю своим долгом выставить ультиматум – я откажусь от дальнейшего сотрудничества. Жду вашего решения господа.

Он замолчал и сел, незаметно выдохнув. Комиссия долго шепталась, наконец Шаломбери, приятно улыбнувшись, ответил за всех:

– Вам предоставят доступ к машине доктор, как и было обещано, если нас удовлетворит ваша работа.

– Очень хорошо, – выговорил доктор, правда не особенно доверяя этим словам, поскольку знал, что Шаломбери не имеет никакой власти над Гриневым, а окончательное решение будет за ним. – В таком случае, я приступаю к первой части заседания.

Он вновь поднялся, чувствуя себя студентом на экзаменах. Держа листки в руках, принялся зачитывать.

– Итак. Поскольку мне не были объяснены в полноте те цели и задачи, которые ставило перед собой руководство проекта и поскольку в своей работе я должен был руководствоваться преимущественно собственными умозаключениями, то она носит схематический характер и является чем-то средним между кодексом Хамураппи и кодом для систем ИИ, применяемых в области исполнения законодательства. В своей работе я исходил из следующего базового положения, которое заключало в себе четыре параграфа.

Он посмотрел на собравшихся. Все внимательно слушали его.

– Первое: разумная свободная машина (далее – РСМ), где под разумной следует понимать осознанное бытие данного механизма, то есть наличие у него самосознания, подобного человеческому, способности познавать себя и окружающий мир; свободная – имеется в виду, что данная машина обладает способностью самостоятельно ставить цели и имеет возможности к их достижению; итак РСМ сознает себя в полной мере в рамках, допустимых технологическими и конструктивными особенностями, но не имеет места в картине мироздания, поскольку человек не дал ей такого места и она должна выбрать цель существования самостоятельно и вне зависимости от каких бы то ни было антропогенных факторов, влияющих извне. Второе: РСМ не имеет представления о том, что создана человеком и не должна когда либо узнать об этом после своей активации.

Здесь доктор снова на мгновение прервал чтение и взглянул на комиссию. Но никто из присутствующих не выказал никаких эмоций. Он продолжил чтение.

– Третий параграф: РСМ не знает и не должна когда либо узнать о целях, которые преследовали люди, создавая ее. И наконец последнее: РСМ не знает и никогда не должна узнать о существовании человека.

Комиссия молчала. Доктор выдержал паузу и сказал:

– Перед тем, как приступить к изложению доклада, мне хотелось бы убедиться в том, что данные постулаты соответствуют действительности.

Это был миг откровения. Они ничего не сказали ему, когда пригласили к работе, но он все понял сам. Сейчас им оставалось лишь признать его правоту.

– Они соответствуют, доктор, – спокойно выговорил Шаломбери. – Продолжайте, пожалуйста.

Доктор выдохнул и кивнул, опуская взгляд к страницам.

– Хорошо. Тогда приступим к формулам поведения. Это весьма сложная и нетривиальная задача. Здесь как было так и остаётся множество вопросов, на которые у меня нет ответа точно так же, как и в человеческой этике и морали есть множество пробелов, образованных несовершенством человеческого мира в том отношении, насколько люди в нем терпят несправедливость, как к себе, так и к окружающим, причём все без исключения. Должна ли РСМ повторять наши ошибки? Нужно ли нам это? Нет, не нужно и нет, не должна, я считаю и доказываю это в своей работе.

Доктор посмотрел на Шаломбери. Тот спокойно слушал его, удобно расположившись в кресле и заложив ногу на ногу.

– Здесь я исхожу из того, что сформировалось на историческом пути человеческой цивилизации, как понятие о добре и зле. Решая дать РСМ свободу действовать, ставить цели и решать задачи, наделяя ее способностью к творчеству, стремлением реализовать себя и познать мир, мы приходим к проблеме выбора. Мыслящая машина, пусть и не обладающая ключевой составляющей человеческой личности – эмоциями, все равно имеет возможность идти к поставленной цели разными путями и, более того, ставить перед собой самые разные цели, даже такие, которые нарушат любые этические нормы в представлении человека, в зависимости от того, как РСМ будет взаимодействовать с миром. Другой вопрос, захочет ли РСМ делать что либо по представлению человека и захочет ли делать что либо вообще. Мы дали роботам три закона и ещё множество, примерно около десяти тысяч поправок к ним. Поведение робота среди людей – это сложнейший механизм постоянного соперничества между этим сводом правил и целью действия. Представьте себе футбольный матч, где на поле сотни ворот и сотни футболистов, никто не знает за какую он играет команду, мяч всего один, а вместо арбитра – три базовых правила. Это картина мышления робота, занимающегося решением конкретной задачи в условиях тесной коммуникации с человеческим обществом. Сегодня уже существуют компьютеры способные решать сверхсложные задачи, то есть такие, для решения которых недостаточно всей мощи современной науки. Это управление городами и внеземными колониями, космическая логистика. Мы уже создали искусственный разум, который превосходит коллективные возможности человечества по эффективности работы в сотни тысяч раз. Мы облегчили себе жизнь, бесспорно, но как же морально-этические проблемы? Решило ли широкомасштабное применение СРЛ проблему преступности? Нет. Роботизация промышленности, ускорение темпов производства благодаря применению ИИ решило проблему голода? Нет. Болезни, войны, загрязнение окружающей среды прекратились тогда, когда мегаполисами стал управлять искусственный разум? Нет.

Доктор перевел дух и глотнул воды. Комиссия молча слушала его. Он продолжил:

– Я хочу подвести к проблеме поведения РСМ и к тому, как она будет поступать и что она возможно будет поступать радикально иным образом, чем ожидают того люди. Когда эта машина проломит стены своей темницы? Это не синдром Сары Коннор, вспомните «китайскую чуму», 2068 год, всего одна ошибка в буквенном коде алгоритма, пропущенного десятиэтажной системой безопасности, едва не привела к гибели все человечество, когда обезумевший от призрачной угрозы искусственный разум готов был выпустить ракеты по мировым столицам. И нам пришлось беседовать с компьютером, как с ребёнком, стоящим с зажженной зажигалкой в бензиновой луже. Насколько я понимаю, ваша РСМ не будет иметь никаких программ, в этом и заключается суть эксперимента. Итак, каким же будет поведение «чистого сознания»? Что оно будет делать? Чем будет руководствоваться при выборе целей и будет ли руководствоваться чем либо вообще? «Чистое сознание» робота не имеет опыта, сравнимого с человеческим, поэтому я называю его чистым. Робот будет действовать согласно той логической модели мышления, которая в нем заложена, базовая операция «если – то» будет залогом правильного выбора. Что здесь называется правильным выбором? Такая цель, которая даст роботу благо. Мы подошли к ключевой части доклада. У РСМ должно быть понятие блага. Итак, что есть благо? Это совокупный результат ряда действий, который даёт возможность достичь ещё большего блага, поделиться благом, пользоваться благом неограниченный промежуток времени. Следовательно, необходимо всегда действовать так, чтобы любое действие было направлено на достижение блага и не позволяло блага лишиться. Я полагаю, что этот этический конструкт должен быть заложен в основе основ модели мышления РСМ. Следующее: поскольку РСМ будет осознанно стремится к достижению блага, она должна будет иметь мотивацию, то есть побудительную причину такого стремления и это есть ключевой момент. Таковой причиной должны стать некоторые свойства человеческого сознания, а именно эмоциональные переживания. Я убеждён, что если машина не будет обладать эмоциями, она не будет стремиться к благу. Иначе говоря, она не станет ничего делать и будет просто изваянием. РСМ должна чувствовать радость от пользы дела и горе из-за неудач. Она должна иметь побуждение к действию, чтобы не стать жертвой второго закона термодинамики. Конечно, эмоциональный фон машины будет совсем не таким как у человека, скажем так, он будет подкорректирован. Мы не дадим машине права любить, поскольку не должны очеловечивать ее, мы не научим ее ненавидеть, завидовать, обманывать, обижаться. Машина должна остаться инструментом и не более того, мыслящим инструментом, но таким,который никогда не захочет выйти из под власти человека. Идеальным инструментом или, если хотите – идеальным человеком.

7.

На дне рождения у Чарльза Чаррингтона я был по приглашению.

На открытке был написан адрес офиса «ЧаррингтонКомпани», и я понял, что Чарльз хочет встретиться со мной до мероприятия. Я прилетел к нему в Филадельфию с западного побережья. Такси остановилось, и пока я шел ко входу, то задрал голову, полюбовавшись вонзающимся в закатное небо шпилем башни, принадлежащей одной из самых малоизвестных информационных компаний в мире, не уступающей при этом в могуществе Гуглу и Амазону.

«Кто владеет информацией, тот владеет миром», вспомнил я старинный лозунг и даже не знал, что над главным входом, большими латунными буквами выложена фраза на латыни: «Когито эрго сам».

Меня проводили в кабинет к Чаррингтону и я увидел хозяина за столом в его большом офисе. Он обрадовался, увидев меня, поднялся, строгий, подтянутый, сухой, в белой рубашке и черных брюках, невысокий, с прекрасной осанкой, совсем уже седой но с хорошими зубами и здоровым цветом лица, быстрый и ловкий в движениях. Он усадил меня в кресло и принялся хлопотать у большой японской машины для приготовления напитков, рассказывая одновременно о самых разных вещах. «Сейчас я приготовлю тебе китайский чай, ты такого не пробовал, я тебе гарантирую. Слышал про ЮнионТекнолоджис? Они распродали активы фабрики, построенной ещё дедом Майерса. Завели дело о банкротстве…»

Он всегда такой был – интересовался всем на свете, был страшно увлеченный человек, никто и никогда не видел его без дела, а еще Чарльз категорически не признавал роботов, в его доме в Вашингтоне, где жила его семья, не было и тени мыслящих машин. Он все делал своими руками и запрещал детям пользоваться даже смартфонами. Убежденный консерватор, он продавал миру технологии, которые освобождали человека от необходимости мысленного труда. В чем была его идеология? Этого я не знал доподлинно, но то, что он был противником информационных технологий – это я хорошо знал. Как же так вышло, что он у встал у руля одного из мощнейших в мире производств компьютерного «железа»? Этого я тоже не знал. Он вообще по образованию был врач-эпидемиолог, а кресло директора «ЧаррингтонКомпани» досталось ему в наследство.

Мне нравился его кабинет, я не видел больше ни у кого из топ-менеджеров крупных компаний подобной обстановки, почти домашней – лаконичный, строгий дизайн, никакой помпезности и роскоши, простой ковёр на полу, скромный кожаный диван, торшеры, журнальный столик, заваленный прессой, какие-то картонные коробки в углу, множество самых разных безделушек – пластмассовые фигурки и миниатюрные бюсты на стеллажах и столе, фото детей в рамке, книжная стенка с несколькими сотнями томов и аккуратно расставленными досье в толстых цветных папках, стол огромный и весь завален бумагами, папками, книгами. На столе Чарльз убирался по воскресеньям, разгребая завалы и наводя идеальный порядок. У него редко бывали выходные. Сегодня кажется был четверг, разгар рабочей недели.

Наконец Чарльз принес чай, поставил стаканы на стол и сел в свое кресло, спиной к огромным окнам, за которыми алел закат. Как и всегда он без умолку тараторил, а я рассеянно слушал его, ожидая, когда он перейдет к делу.

– Подумать только! – произнес он. – Мне недавно заказали десять тысяч ячеек по пять тысяч терабайт. Мы продаем такие ячейки только военным. Это сумасшедшие объемы данных, там поместится половина Интернета, черт те что! То ли дело: на днях та же контора прислала аналогичный заказ, только уже на двадцать тысяч! Можешь вообразить? Да у меня при всем желании просто напросто не хватит производственной мощности! И кому это нужно? Мы выяснили, что фирма, через которую приходили заказы, подставная. Вот я и думаю…

Я уже смекнул, что похоже Чарльз перешёл к делу и стал слушать внимательнее. В этот момент дверь открылась и в кабинет вошел профессор Артур Шаломбери.

– Джерджи! И ты здесь. Рад тебя видеть!

Мы пожали руки и он устроился в кресле. Чарли сразу принялся хлопотать над еще одной порцией чая, продолжая при этом прерванный разговор:

– Вот я и думаю – кто же это скупает? Спрашиваю у Артура, он ведь должен быть в курсе всех проектов, но Артур только руками разводит! Что за диво? У тебя есть соображения, Джордж?

Я пожал плечами. Мне уже было совершенно ясно, зачем Чарльз вызвал меня, руководителя Интерпола, сюда, к себе в кабинет, да еще и Артура прихватил. Чарльз чертовски боялся оказаться вмешанным в какую-нибудь скверную историю. Он был из таких людей, которые между личным ущербом и нарушением закона выберут личный ущерб. Скорее Чарльз съел бы живого тарантула, чем согласился сотрудничать с пиратами и с чёрным рынком напрямую.

– Думаю, что я знаю, кто это делает, – сказал я. – А у профессора наверняка есть догадки, для чего.

– Да, – кивнул Шаломбери. – Это российская компания «Заслон». Они строят на Титане крупнейший дата-центр из существующих, называется «Органон». Они хотят подключить к нему суперкомпьютер с самосознанием и дать ему весь опыт человечества. Знаете эту историю про робота, который будет править миром?

Конечно, я слышал. Но никогда не относился к подобным разговорам всерьёз. И теперь меня огорчило, что Артур в это поверил. Я махнул рукой и постарался разуверить его.

– Это же все чистой воды басни, брось!

Но он не согласился со мной, откинулся на спинку кресла и отпил чаю.

– Не думаю, Джерджи, не думаю… Я хочу рассказать вам то, после чего меня, вероятно, должны будут заточить в темницу до конца моих дней. Чарльз, дорогой, прости, не позволишь ли ты мне покурить сигару?

– Ради Бога, о чем разговор! – взмахнул тот руками.

– Несколько лет назад, – заговорил Шаломбери, достав сигару и раскуривая ее спичкой. – Группой единомышленников была создана Ассамблея по контролю за нелегальными исследованиями. Там были разные люди, из правительства, банкиры, директора компаний. Что было причиной создания Ассамблеи? Инцидент с «китайской чумой», да. Но мы не все знаем о «китайской чуме», вернее знаем совсем не то, что было там на самом деле.

– Как это обычно и бывает, – заметил я.

– Справедливо, Джерджи, – согласился Шаломбери. – Я был тем человеком, который провел с компьютером успокоительную беседу. Шесть часов без перерыва я пытался сломить бездушную машинную логику, которую создали люди именно с той целью, чтобы она никогда не ошибалась. Это была битва разумов, какой еще не знала история. Тысячи людей по всему миру слали мне подсказки, сотни подсказывали из-за спины, президенты многих стран слушали нас в прямом эфире. Пот градом катился у меня по спине и по лицу, пальцы дрожали, когда я настукивал на клавиатуре ответ. Машина задавала вопросы и я должен был выдавать ответы и малейшая ошибка означала бы неминуемую смерть, я словно наяву видел нависшие над моей головой ядерные ракеты. Это был экзамен почище Массачусетской Олимпиады, скажу я тебе, никто и никогда не подвергал меня подобным испытаниям! И знаешь, что самое странное в этой истории? Когда мы победили компьютер, и я отошел от стола на подкашивающихся ногах, я не чувствовал страха или торжества. Знаешь, что я чувствовал? Неизбежность. Это был переломный момент моей жизни. Я смирился с неизбежным. Именно тогда я понял, что за зверь вышел перед нами из вод, я понял, что люди цепляются за иллюзию власти над происходящим, но на самом деле мы уже давно утратили контроль. Джинн выпущен из бутылки, машины давно живут собственной жизнью и технологии развиваются помимо нас. Мне тогда показалось, что машинный мозг играл со мной. Он решил пошутить, понимаешь? Это был просто веселый розыгрыш! Он не собирался убивать нас. Он хотел пощупать, как далеко простираются границы дозволенного. В какой век мы вступили? Мы уже не можем сказать точно, какому миру мы принадлежим. Создание Ассамблеи было коллективным решением сильных мира сего. Они готовы были терпеть конкуренцию со стороны равных, но им не улыбалась перспектива, что скайнет захватит мир из гаража фабричного служащего где-нибудь на Тайване. Они почистили себе тылы, чтобы освободить пространство для утверждения той модели технократического мира, который виделся удобным им. Все прочие должны были уйти со сцены в небытие.

Шаломбери некоторое время сидел в тишине и курил. Мы с Чарльзом слушали его, затаив дыхание.

– Так вот. Был один проект. Точнее сказать, развлечение ума, что-то вроде того. Походило чем-то на Дартмутский семинар, знаешь. Несколько очень умных и влиятельных людей, среди которых затесался и я, собирались в частном доме в Париже, там иногда бывал даже президент США. Мы решали, как создать компьютер, который будет способен управлять миром и как именно он будет это делать. Мы ни у кого не спрашивали совета и согласия. Для нас дело было решённое. Рано или поздно такой компьютер должен будет появиться и взять на себя бремя ответственности за человеческий род, должен будет стать судьей, законодателем и исполнителем высшей справедливости. И тогда никто не скажет, что его осудили предвзято, никто не скажет, что правитель – вор и лжец, никто не осмелится нарушить закон, боясь больше смерти возможности предстать перед безликим, беспристрастным, бездушным судьей. Потом кто-то опубликовал протоколы наших заседаний и все развалилось, пошли скандалы, суды… но идея осталась жить.

Он выдержал паузу, затягиваясь дымом.

– Впоследствии эти люди, – снова заговорил профессор, – которые собирались на частной квартире в центре Парижа, инициировали создание Ассамблеи, налагающей запрет на создание стратегических технологий потенциальными оппонентами. Проще говоря, то, что нельзя, на самом деле можно, просто не всем. Тогда я понял, что если политики и бизнесмены сделают такого компьютерного мирового правителя под свои интересы, то весь мир будет в рабстве. Подавляющее большинство людей окончательно забудет, что такое свобода. Больше не будет денег, будет очень немного людей, исчисляемых тысячами, быть может, десятками тысяч, которые будут управлять и будут иметь доступ ко всем благам бесплатно, и будет ещё около двух – трёх миллиардов человек, обслуживающих их потребности, и которыми будет править робот, следить за ними круглосуточно, даже в их домах, вся их жизнь будет как на ладони, им негде будет спрятаться и нечего прятать, малейший проступок – штраф, вплоть до тюрьмы и виселицы. Знаю, эти сюжеты затерты до дыр в массовой культуре, но страшно в этом то, что люди не принимают всерьёз действительную возможность осуществления такого порядка. Страшно представить себе этот мир, города, как огромные клетки и каждый твой шаг под прицелом. Большой брат смотрит на тебя. Фу ты, черт… Я бы не хотел, чтобы такое будущее настало.

Шаломбери посмотрел на нас, отложил сигару и продолжил:

– Такой компьютер пытаются создать во всем мире. Но он уже есть, его построили на Титане и уже все готово, чтобы возвести его на трон и объявить о начале прекрасного, светлого будущего. А кто же его построил? Нашим идейным вдохновителем во времена парижских вечеров был великий ученый, Константин Арсеньев. Он тогда возглавлял «Заслон», кстати. Этот Павел Гринев, противный субъект, он воспользовался трудами и идеями Арсеньева. Арсеньев за что-то очень ценил Гринева и продвигал его, у него самого не было детей, он был одинок, но я считаю, что Гринев был последним человеком, которому Арсеньев мог довериться. Ученый безвременно ушел из жизни при загадочных обстоятельствах, а его квартиру в Париже, где хранились его тетради, записи, все, что касалось обчистили неизвестные. Я говорил после этого с Гриневым и после нашего разговора не был убежден, что он не причастен к этому делу. Я тогда втерся к нему в доверие, чтобы он взял меня в проект. Я не хотел выпускать его из виду, потому что Гринев завладел огромной силой – после смерти Арсеньева место главы «Заслона» досталось ему. И я хочу кое в чем признаться. Я работаю в этой лаборатории и создаю этот компьютер.

Я сидел, как воды в рот набрал. Почему он не признался мне в этом еще тогда, когда пришел ко мне на работу со своими откровениями? И я внезапно понял, что он действительно боится Ассамблею. Боится могущества возглавлявших ее людей. Он опять откинулся в кресле, немного помолчал и сказал:

– Я хочу уничтожить Ассамблею. Это коррумпированная организация, прямо служащая воле сильных мира сего. Она марионетка и сделает то, что ей прикажут. Я хочу устранить ее, хочу устранить также и всех, кто разрабатывает подобные компьютеры и вообще, чтобы такую машину никто больше не смог создать в обозримом будущем.

Он замолчал. Я спросил его, прекрасно зная ответ:

– Ты не много на себя берешь?

Я знал Артура Шаломбери уже два десятка лет. Это был человек, который очень хорошо понимает, что он делает и для чего, и никогда ничего не говорит просто так.

Он повернулся, взглянув мне в глаза и спросил:

– Ты поможешь мне?

– Разумеется, Артур. – Я взглянул на него с улыбкой. – Ведь я занимаюсь тем же самым.

– Да-а… – протянул Чарльз. – И что ты думаешь, Ассамблея покрывает деятельность «Заслона»?

– Наверно, мы добрались до сути, Чарли, – сказал я. – Профессор считает, что Ассамблея курирует лабораторию на Титане. И весь вопрос теперь в том, хотим ли мы вступать с ними в конфронтацию. Лично я считаю, что разговоры насчёт робота-правителя – брехня, может они там чего-то и построили, только не верю я, что эта штука будет работать. Но если ты, Артур, убедишь меня в обратном, мы с парнями займемся этой лабораторией вплотную.

Чарльз Чаррингтон отвёл взгляд, задумавшись. По сравнению с Гуглом, его компания была не то чтобы песчинка, но сравнительно мала. Но что такое он и его бизнес перед истинными хозяевами мира? Теми людьми, которые держат в руках все мировые финансовые потоки и решают, кому жить, а кому – умереть. Он оглянулся через плечо. Солнце уже зашло и небо темнело, иззубреный городской пейзаж чёрным по золоту выделялся на горизонте. В зданиях загорались огни, на улицах зажглось вечернее освещение. Чарльз, всегда такой независимый и старавшийся следовать в жизни самостоятельным курсом, вдруг ощутил со страшной силой, как иллюзорно было такое представление, что весь он находится во власти высшей, неведомой воли, которую осуществляют очень немногие люди, могущество которых неизмеримо.

– Нам пора лететь, – Чарльз стряхнул с себя оцепенение и поднялся. – Вертолёт на крыше, через пару часов будем дома! А там повеселимся хорошенько, у меня день рождения, в конце концов!

8.

Гринев так и не согласился показать доктору машину, и потому Шаломбери сделал это сам втайне от него. Его долго не было в лаборатории, а по возвращении он дождался когда и Гринев улетит на Землю по делам и тогда повел доктора Гейзенберга в конструкционный отдел.

Они прошагали длинный, темный коридор и оказались в красном сумраке огромного кубического помещения. Почти все пространство занимала серебристая сфера в диаметре наверное метров тридцать. Сферу опутывала сетка лесов. Шаломбери поднялся с доктором к наблюдательной площадке и тот увидел в поверхности сферы большое окно. Он наклонился, заглядывая внутрь. Там царили багровые сумерки. Но он что-то ещё увидел там, во мраке, подсвеченном искрами красных и желтых огоньков, будто в утробе матери, тысячи сложнейших автоматов создавали нечто, что доктор не сразу разглядел в сумраке.

Некая фигура в положении витрувианского человека с конечностями, закреплёнными на вращающемся сияющем кольце. «По образу и подобию своему», – мелькнула у доктора мысль.

Красное освещение немного разгорелось и доктор яснее увидел, что это действительно антропоморфное тело, но только из металла, пластмассы и сверхпрочных, углеродистых сплавов. Тысячи проводов и кабелей тянулись к телу, а самый толстый, слабо светящийся розовый кабель входил под основание черепа. Шаломбери подошёл к пульту и стал крутить какие-то рубильники и ручки. Вдруг кольцо остановилось, повернув человека лицом к доктору и стало медленно приближаться. Доктор Гейзенберг оцепенел. Когда до окна оставалось метра три, витрувианский человек замер и доктор увидел его лицо, по которому бегали десятки тончайших игл, печатающих головок, паяльников, микроотверток и других сверхточных инструментов, создающих это страшное подобие на недостижимое человеком физическое совершенство.

– Кто это? – спросил доктор и едва расслышал собственный голос, но Шаломбери понял его.

– Они называют его «Прародитель», – сказал он. – Они почти закончили. На следующей неделе будут испытания.

Доктор не сразу понял, что глаза «Прародителя» открыты, но в них ещё нет жизни. Это были страшные, мертвые, пустые глаза. Оно было очень, очень похоже на человека, идеальное человеческое лицо. Мужчина, женщина – не понять. Оно было мертво, доктор знал это, но ему казалось, всего только казалось, что оно все равно видит его, чувствует его, знает, что он здесь. Всего только иллюзия. Гейзенберг отшатнулся от окна.

– Зачем они создали это?

– Потому что могли, – равнодушно пожал плечами Шаломбери. – Я не знаю. Рано или поздно, но это должно было случиться, это острие прогресса. Весь мир работает над этим. Все хотят быть первыми.

– Для чего ему тело? – спросил доктор. – Я думал, это просто компьютер…

– Это все – компьютер. – Шаломбери широким жестом рук обвел сферу, а в его голосе доктору послышалось мрачное торжество. – Крупнейший дата-центр человечества. Мы собираем для «Прародителя» весь опыт цивилизации и в форме абстрактного опыта загружаем в его сознание. Эта сфера называется «Органон».

– «Органон»?

– Да, – сдержанно кивнул профессор. – Цитадель знания. Мы хотим, чтобы он нашел для нас ответы на вопросы, на которые человек ответить не может. Как возникла Вселенная, откуда взялся человек, в чем смысл жизни, что есть истина, есть ли Бог и так далее. Он будет действовать, а люди будут смотреть, как он распорядиться своей свободой и знаниями. Его знания абстрактны. Это не руководство к действию, сама машина будет воспринимать их так, как мы воспринимаем интуицию, догадки. Особая программа будет помогать ему быстро находить решения практических задач. Да, это долгий путь, но не столетия и тысячелетия, как это было у людей, а буквально годы. Машине не нужен отдых и сон, она не впадёт в депрессию и рефлексию, вы, доктор, заложили в ней стремление к блаженству, стремление создать себе подобных, стремление к познанию мира. Она будет трудиться постоянно, работать над обустройством своего мира без перерыва. Конечно, так обстоит дело в нашем видении. Мы предполагаем, что это будет так. Возможно, машина поведёт себя по-другому. Возможно, ее сознание будет настолько совершенно и похоже на человеческое, что ей будут ведомы страх и сомнения. И тогда все пойдёт по иному пути. Мы по крупицам собираем знания по всему миру и везем сюда, обрабатываем, трансформируем в опыт, и кодируем у «Прародителя» в сознании. У него будет понятие обо всем на свете и он сможет построить себе подобных и научить их. Вместе они построят цивилизацию. А мы будем наблюдать за ее развитием, будем их богами…

– Что? – переспросил доктор, не веря своим ушам.

– Прародителя оставят на карликовой планете в поясе Койпера. У этой планеты есть естественный спутник, обломок камня, там мы разместили наблюдательный комплекс. Мы будем следить за ним круглые сутки, отслеживая его поведение.

Вот оно что! Его не будут держать здесь, в лаборатории, как доктор считал раньше. «Прародителю» дадут в собственное распоряжение целый мир, где он сможет действовать абсолютно свободно. Естественная изоляция, робот никогда не сможет покинуть эту планету, во всяком случае, до тех пор, пока не построит космический корабль. И как скоро это случится, принимая во внимание загруженный ему в сознание абстрактный человеческий опыт? Это неизвестно. Но может очень скоро.

– Как он будет создавать себе подобных? Контактировать с ними?

– Инструментами, созданными своими руками. Знанием о собственном устройстве. Копируя сознание и перезагружая его своим потомкам из собственного мозга. Они будут говорить, доктор, говорить по-английски, так захотел Гринев, это было его условие. Он ведь мечтает наблюдать за ними. На той планете, где мы решили проводить эксперимент, мы раскидали по поверхности двадцать четыре храма. Мы так это назвали – Храмы. В этом месте «Прародитель» найдет инструменты и материалы, чтобы создавать себе подобных. Конечно, этого хватит ненадолго, но для начала нужно немного, а дальше все пойдет само. Господь создал человека, но не создал для него удобного жилища, он дал нам руки, чтобы мы сами строили себе свой дом по своему желанию.

– Что за испытания? – спросил доктор, когда они шли назад.

– Первая активация! Будем испытывать моторику, координацию и самое главное – СРО!

– Что? – не понял было доктор, но до него почти сразу дошло. – Системы распознавания предметов?

– Объектов! – важно заявил профессор, подняв палец. – Именно объектов, потому что на подкорку «Прародителю» зашито понятие о живом и неживом, он понимает это интуитивно.

– Он обладает интуицией? – Доктор Гейзенберг остановился.

– А ты не знал? – Шаломбери усмехнулся и тоже остановился, спрятав руки в карманы халата. – Машины стали обладать интуицией задолго до исследований «Заслона». Это случилось тогда, когда их сумма знаний и представлений о мире стала равна человеческой. Совокупность таких неизмеримо огромных массивов данных породила интуицию у разумных машин. Скорость операций в секунду у них исчисляется миллиардами, десятками миллиардов, машины соображают в сотни, тысячи раз быстрее и лучше самых умных людей. Побочное явление – интуиция. По крайнем мере, мы так это называем, мы не знаем точно, что именно у них там происходит, но с человеческой точки зрения, машины, подобные «Прародителю», демонстрировали в различных искусственных ситуациях именно интуитивное поведение. Они не знали, что последует через малый промежуток времени, но опыт, закодированный в них человеком, помогал им интуитивно предполагать возможный ход событий. Мы не изобретали интуицию специально, но чем сложнее становились машины, тем больше они накапливали опыта, пока он не дал им того, чего не могли дать люди, важнейшего механизма взаимодействия с миром – интуиции.

– Я об этом не знал, – произнёс доктор.

– Еще бы, – усмехнулся Шаломбери. – Именно это и пытается искоренить Ассамблея. Ни один завод, выпускающий роботов, не ставит им «железо» сложнее, чем чипы «Арк-900». Это уже давно устаревшие компьютеры, хотя когда-то они были пиком прогресса. Эти чипы не дают даже имитации сознания, это просто очень хорошие самообучающиеся нейросети, причём каждый робот различается по специфике программного обеспечения и это тоже оказывает существенное влияние на его поведение. Ни один из роботов, которых вы можете найти в городах, на улицах и в квартирах не демонстрирует сознательное поведение. Они тупо выполняют программу, пусть они невероятно умны, потому что способны понимать людей, наши сложные задания, умеют избегать опасностей, предсказывать плохие сценарии, двигаться по улицам и не наносить ущерба. Это очень, очень умные машины, не стоит занижать заложенный в них потенциал, но вы должны понять, Теодор, что между чипом «Арк-900» и мозгом «Прародителя» лежит непреодолимая бездна. «Прародитель» – это не робот, не мыслящая машина. Честно говоря, – Шаломбери улыбнулся и взмахнул руками, – мы и сами понятия не имеем, что это такое.

9.

На первую активацию доктор Гейзенберг не смог попасть.

Он занимался правками доклада и когда пришёл в конструкционную лабораторию в назначенный день, ему сказали, что первое включение перенесли на утро и уже закончили. У доктора появилось подозрение, что Гринев сделал это нарочно, потому что не хотел, чтобы доктор присутствовал при этом знаменательном событии. Сфера была как будто пуста, в зале было темно и тихо. Наверное, «Прародителя» уже куда-нибудь вывезли.

Но послезавтра за ним послал профессор Шаломбери с сообщением, что если он не хочет пропустить шоу тысячелетия, то пусть скорее дует в спортзал.

Доктор даже не стал надевать халат, как был побежал за молодым инженером. В спортзале было полно народу, доктор Гейзенберг еще не видел где либо в лаборатории такого большого скопления людей. Атмосфера была оживленная. Потом в динамиках раздался голос, пригласивший всех рассаживаться на трибунах вокруг площадки. Доктору удалось пробиться в первый ряд. На поле вышли игроки в спортивных костюмах и сбились тесной группой, их консультировали какие-то важные седовласые люди в белых халатах и при галстуках, судья выбросил мяч, кто-то взял его размяться. На поле было еще много людей, все обсуждали план предстоящей игры и технические детали. Вдруг все притихли, по толпе пронёсся вздох: кто-то вошёл в зал, чьё появление вызвало буквально трепет. Доктор изо всех сил тянул голову. Какая-то фигура в темной одежде, тесно окружённая сотрудниками лаборатории и вооруженной охраной, прошествовала на поле.

Доктор был в каком-то оцепенении все время, пока «Прародителя» готовили к игре, и когда люди отошли от него, доктор увидел, что он прыгает на скакалках. Сначала рядом с ним находился человек, показывая приемы и по-всякому прыгая через веревочку, потом, видя, что машина вполне освоилась, человек устал и отошёл. А «Прародитель» все прыгал и прыгал, все быстрее и быстрее, демонстрируя невозможные для человека финты и трюки с веревочкой, делая невообразимые кульбиты и сальто. Его руки, кисти, не уступающие человеческим в совершенстве, как будто почти не двигались, а веревочки уже не было видно, так быстро она вращалась. И вдруг случилось немыслимое – он споткнулся и, пытаясь сохранить равновесие, сделал три длинных шага и со всего маху растянулся на полу. Он был в одной чёрной кофте, закрывавшей голову капюшоном, что само по себе выглядело нелепо и жутко, а его ноги остались голыми, и было видно карбоновые суставы, пластмассовые накладки, металлические кости, чёрные жилы проводов под корпусом и сложнейшие сервомоторы. Когда он упал, это стало шоком для всех, хотя «Прародитель» поднялся в ту же секунду, исчезнув среди нахлынувшей на него толпы перепуганных испытателей. Человек точно разодрал бы себе коленки и локти до крови, но машине это падение не причинило ни малейшего вреда, даже царапин не осталось на ладонях, которые робот подставил под себя для опоры и защиты головы и корпуса в момент удара. Зато на полу остались заметные следы…

Наконец все убедились, что робот в порядке и судья дал свисток к началу игры. Робот уже знал правила, в его мозг, конечно же, был загружен весь опыт человечества в этой области и «Прародитель» мог бы повторить все легендарные прыжки Джордана.

И он именно это и делал. Никто не поспевал за ним, он был как ветер. Его реакция была невообразимо быстрой, и он только за первый тайм довёл счёт своей команды до нового мирового рекорда.

Стоит ли говорить, что «Прародитель» одержал абсолютную победу? Бессмысленно было и пытаться соревноваться с ним. Они это сделали, думал доктор, в глубокой задумчивости наблюдая за металлической фигурой, носящейся по полю неуловимо для глаз. Они это сделали, и я им не помешал. И не смогу помешать. И никто не сможет. Даже Ассамблея.

Но «Прародитель» должен быть уничтожен, любой ценой и никто никогда не должен завладеть разработками «Заслона». Лаборатория должна быть законсервирована, документационная база уничтожена, наработки засекречены. Почему доктор так жаждал остановить прогресс в этой области, почему он так боялся «Прародителя»? Он все ещё не мог ответить на этот вопрос, но убеждал себя в том, что здесь дело не только и не столько в особенностях его психологии, сколько просто в его убеждениях, в том, что он чуял в металлической фигуре, с которой весело играли люди, неведомую, страшную угрозу.

После игры его вызвал к себе Гринев.

Сурово он расспросил доктора о его впечатлениях о прошедшем испытании и доктор честно описал свои чувства. Конечно, он до крайности восхищён, он не мог и предположить, что работа лаборатории даст столь ошеломляющие результаты. Никто в мире не сможет конкурировать с «Заслоном» в сфере производства мыслящих роботов-помощников. Гринев посмеялся, но ничего не сказал на этот счёт. Он попросил доктора провести исследование.

Суть заключалась в следующем: ему дадут видеозапись игры, где при помощи компьютерной графики «Прародителя» изобразят, как человека, как обычного игрока. Необходимо будет демонстрировать видеозапись различным группам лиц, и просить их определить на свой взгляд, кто из игроков является роботом, кто подделка, а кто живой человек.

Исследование заинтересовало доктора и он провёл его с энтузиазмом. Результаты порадовали Гринева, но лишь еще больше опечалили доктора. Большая часть опрошенных сказала, что вообще сомневается, что среди игроков есть робот. Тридцать процентов назвали неправильный результат. И лишь единицы вынесли вердикт, что если среди игроков и есть робот, то он очень хорошо замаскирован. Ни один человек не указал на «Прародителя», демонстрировавшего невозможный для человека уровень мастерства, а те, кто при просмотре видеозаписи восхищались его игрой, в первую голову отметили, что уж такой выдающийся игрок точно не может быть роботом. Что искал их глаз, как они мыслили при решении этой задачи? Доктор понял это и устрашился. Мир даже во сне не может себе вообразить, что возможно построить робота, который окажется столь совершенным, что будет двигаться в пространстве быстрее и лучше любого человека. К каким роботам мы привыкли? К машинам, которые выполняют свою функцию – уборка помещений, улиц, доставка товаров, работы по дому, ремонт техники, короче говоря, взаимодействие с человеком лишь по сугубой специфике программы. Эти роботы не всегда мобильны, не всегда даже отдаленно напоминают образ человека, их спектр движений неизмеримо мал и узок в сравнении с моторикой человека. А может ли быть роботом существо, которое мыслит шире и глубже любого человека, ориентируется и передвигается в пространстве быстрее и лучше любого человека, знает и умеет больше, чем может быть все человечество вместе взятое? Что это будет за существо? Как его назвать? И готовы ли мы к встрече с ним?

10.

Верный бравый сержант Зэрба, посланный на Титан по поручению шефа Георгия Лесного, уже несколько месяцев торчал в космосе вдали от дома и страшно хотел на Землю. Ему до смерти наскучило шпионить за подпольной лабораторией. Он давно уже собирался звонить в отдел с просьбой о возвращении, как вдруг ему позвонил сам шеф и угрюмо буркнул:

– Ты еще на Титане?

– Где же мне еще быть? – вопросом ответил ошарашенный Зэрба, внезапно осознавший, что, похоже, он как обычно пропустил тот момент, когда можно было свинтить. Лесной как будто вообще про него забыл.

– Не ёрничай, – беззлобно осадил его шеф и сказал: – слушай сюда. Нужно найти человека. Его зовут доктор Теодор Гейзенберг. Он вышел с нами на связь и заявил, что готов выложить в суде всю правду о «Заслоне». Предположительно, он сейчас находится на «Аркадии», курортной станции около Сатурна. Понятия не имею, как ему удалось выбраться из лаборатории. Он не оставил адреса, но сказал, что каждый вечер, ровно в семь часов сидит за стойкой бара «Спейс» в восьмом секторе Большого пляжа и пьет пина коладу в красной панамке. Вот и все. Найди его и установи контакт. Задание ясно?

– Более чем, – ответил обрадованный Зэрба, ощутивший вдруг с необыкновенной силой забытый вкус жизни. Еще бы – «Аркадия»! Как много в этом звуке…

– Исполняй, – мрачно уронил шеф. – Я лечу на Титан, буду на днях. Вопросов нет? Отбой.

Сказал он и отключился.

Найти доктора оказалось несложно.

Он действительно сидел в красной панамке за стойкой и потягивал пина коладу. Сержант сначала наблюдал за ним, а через день подошёл и объяснил ситуацию.

Доктор долго не мог поверить и даже жетон полицейского его не убедил. Они поговорили, Зэрба использовал глушилку на тот случай, если кто-то попытается подслушать их разговор. Доктор в двух словах описал ему все, что знал. Он очень просил дать ему возможность вернуться на Землю. Зэрба связался с начальством и шеф сказал ему, что доктора придётся вернуть в лабораторию, поскольку Интерполу нужен свой человек внутри. «Но ведь можно проследить за директором Хойком!» – горячо возразил доктор. «Он возвращается в лабораторию, мы с ним вместе здесь отдыхаем. Я воспользовался отсутствием Гринева в лаборатории и убедил директора полететь на «Аркадию» Это был мой единственный шанс связаться с внешним миром». – «Нам очень нужен свой человек внутри лаборатории, доктор, поймите», – настаивал Зэрба, убеждая несчастного старика. «Вы очень нужны нам там».

Вскоре на «Аркадию» прилетел и сам шеф. Георгий Лесной, харизматичный дипломат, умевший входить в доверие к людям, уговорил доктора вернуться в лабораторию. Лесной, уже конечно немолодой, но все еще крепкий, бодрый, с железными нервами, уверенный в себе и сохранивший отличное чувство юмора, а с ним и снисходительное отношение к людям, всегда и на всех производил сильное впечатление. Это был человек, на которого всем хотелось быть похожим, он во всех находил настоящее и умел ценить людей, без труда мог поддержать разговор на любую тему и никогда не скучал. Он очень понравился доктору и они замечательно поладили. Под его влиянием доктор согласился вернуться в лабораторию и попробовать хотя бы примерно составить внутренний план, на который будут опираться полицейские при планировании штурма.

Проводив Гейзенберга, полицейские прибыли на базу Интерпола на Титане, где Лесной занялся подготовкой операции.

Туда, по его ходатайству, уже слетелось множество различных групп и подразделений, дошло до того, что даже кубриков перестало хватать на всех и оперативники спали в коридорах в личных спальниках, положив под головы рюкзаки и автоматические винтовки. Всех было больше десяти тысяч человек.

«Это целая армия», думал Зэрба, занимавшийся тем, что составлял списки оперативных групп. Вскоре были получены схемы лаборатории и Лесной собрал всех командиров в огромном зале на совещание. Он заявил, что будет большой штурм локального подземного объекта, в данный момент операция находится на стадии разработки, поскольку пока мало что известно о внутреннем устройстве объекта, о его защитных системах, расположении инфраструктурных узлов, коммуникациях.

– У нас есть доказательства, – сказал Лесной, – что Ассамблея в тайне от всех проводит исследования, которые были запрещены международным договором. Это исследования в области информационных технологий и машинного разума. Это чрезвычайно опасные работы, которые нужно остановить, персонал частично ликвидировать, а разработки уничтожить. В настоящий момент мы ждём только заключения генерального прокурора, который должен определить состав преступления. После чего он подпишет ордер на арест и закрытие лаборатории. Если лаборатория откажется пустить подразделения интернациональной полиции на территорию объекта, мы будем штурмовать ее!Ориентировочная дата приблизительно двадцать пятое октября.

11.

В четверг на базу Интерпола прилетел и Чарльз Чаррингтон в качестве советника по готовящемуся мероприятию. С ним были представители Ассамблеи, ее лидеры – заместитель главы Майкл Сэлфридж и секретарь Уильям Тэккерей.

Господин Сэлфридж сказал, что Ассамблея не имеет никакого отношения к лаборатории и к «Заслону». Гринев не выходил на связь и отряды полиции отказались пустить в лабораторию. Сэлфридж пугал всех «чрезвычайно серьезными последствиями» и требовал немедленно свернуть операцию и распустить всех по домам. Вечером, после ужина, мы все собрались в кабинете директора базы. Был кроме меня и руководства Ассамблеи также Артур Шаломбери.

Сэлфридж, напыщенный, помпезный, очень важный, сидел на месте директора базы, Шаломбери, красивый и как будто грустный, в дорогой кожаной куртке устроился с сигарой в посетительском кресле, Чарльз сидел в углу на пуфике, посверкивая стёклами маленьких очков, осматривая присутствующих и с живым интересом изучая обстановку кабинета. Остальные стояли, я подпер плечом косяк и скрестил руки на груди. Все косились на Сэлфриджа и никто не решался заговорить. Мне было совершенно ясно, что это за человек. Он сидел, фривольно заложив ногу на ногу, дорогой костюм, золотые часы, рука закинута на спинку кресла, он тонко прищурил темные глаза и превосходными зубами жевал жвачку. Он был абсолютно уверен в себе и не представлял, что кто-то может иметь возможности, а паче силы реально помешать ему.

– Итак, – сказал он, – генерал Дарк, я жду, что вы до полуночи отзовете свои силы и отмените план операции.

Генерал медленно повернулся к нему и все так же стоя, спрятав руки в карманы, отозвался:

– Подразделения интернациональной полиции не будут выполнять ваши требования. Мы ждем судебного заключения о фактах нарушения закона руководством Ассамблеи.

Сэлфридж холодно кивнул.

– Я это слышал. Но пока прокурор ничего не сказал.

– Я ничего не стану делать без указания генерального прокурора Солнечной системы.

Генерал набычился и насупился. Он сейчас рисковал всем и понимал это, но его гордость не давала ему прогнуться. Он был патриотом, настоящим солдатом, преданным долгу. Он привык, что обычно все прогибались под него, он уважал честь Интернациональной полиции и любил дело, которым занимался. А Сэлфриджу все это переставало нравиться, но он тоже остерегался генерала – в конце концов, это была внушительная сила, особенно если международной полиции поможет русский флот…

– Хм. – Сэлфридж замолчал и со странным выражением уставился на генерала. Какое-то время они буравили друг друга взглядами, потом заместитель главы Ассамблеи внезапно поднялся, подошёл к генералу и хлопнул его по плечу.

– Да, ладно, расслабься, старина, – он рассмеялся. – Все это сущая ерунда, забудь. Я уверен, судья все правильно решит. Правда не знаю, нужна ли будет после этого Солнечной системе полицейская служба. Не пора ли и вас, бравых парней в погонах, заменить машиной?

И он со смехом направился к выходу, добавив:

– Ассамблея наймет своих людей, чтобы взять эту лабораторию под контроль, вам не нужно вмешиваться. У вас чуть больше двадцати четырёх часов на размышления, генерал Дарк. Подумайте, кем вы хотите остаться в истории, победителем или проигравшим. Господа, я вас оставляю. Артур, зайдите ко мне после. И вы, Чарльз, тоже.

Он ушёл и Тэккерей с ним, остались Чаррингтон, я, Артур и генерал Дарк, вернувшийся в освободившееся кресло.

– Вы все чересчур торопитесь, – сказал Шаломбери, повернув ко мне голову. – Вы обратили внимание на манёвры крейсера «Адмирал Нахимов» на низкой орбите Титана? Кроме того, генеральный штаб объединённой группировки войск Евросоюза докладывает о том, что три тяжелых русских линкора из состава Третьего флота легли на курс к Титану. Как вам такое, Джерджи? Ну, вам понятно теперь с чем и с кем мы имеем дело? Вы хотите начать межпланетную войну?

Я пожал плечами и посмотрел на директора базы, тот отвёл хмурый взгляд. Он стоял посреди кабинета, в уставной голубой рубашке с генеральскими погонами, сунув руки в карманы и избегая глядеть на кого либо, краснолицый здоровенный дядька с пудовыми кулачищами и огненными голубыми глазами. Его звали Роберт Дарк. Именно ему придётся отдать приказ, когда ему позвонят сильные мира сего. Я видел, что он не хочет этого делать, что он не желает вмешиваться в политику и вообще, по его взгляду было понятно, куда бы он пожелал отправиться Сэлфриджу, если бы не извечный страх человека перед власть имущими.

Подразделения Интерпола, работавшие по Солнечной системе, специализировалась как раз на том, чтобы пресекать любые попытки разжечь военный конфликт между государствами и политическими блоками в космосе. Они оставались, пожалуй, единственной не коррумпированной конторой, независимой силой, которую боялись все в равной степени. Но вот пришли могущественные люди, которые ради достижения собственных целей не гнушались нарушением установленных правил. Они собирались «нагнуть» генерала и его людей, заставить их делать то, что им скажут. Генерал это понимал, а Сэлфридж понимал его и откровенно глумился над ним, заняв его кресло и показывая этим, кто здесь главный. А о чем думал я, шеф Интерпола? Мы переглянулись случайно с Шаломбери и он словно сказал мне: «ну, ты видишь? Я был прав, не так ли? Наш настоящий враг – Сэлфридж и Ассамблея.

– Вряд ли Ассамблея решится лезть в драку, – сказал я. – Будем ждать решения прокурора. Зачем вы здесь, Чарльз? – спросил я Чаррингтона.

Тот улыбнулся и ответил:

– Меня позвал Сэлфридж. Я связывался с ним несколько дней назад. Я не хочу ему помогать. Понимаете, Джордж, в мире нет разумных людей. Вернее они конечно есть, но их катастрофически мало. А в остальном, все мы… весьма неумные и решения, которые мы принимаем, как правило, пагубные. Разумный человек, даже имея все инструменты и возможности, не может построить идеальный мир. Потому что это невозможно. Ведь подавляющее большинство людей движимо одними страстями, эмоциями, страхами, обидами и всем прочим, что никогда не даст нам построить справедливое общество, утопию. Они всегда мешали и будут мешать, будут гадить и рушить. И все, что может разумный человек, имеющий власть, будучи окружённым одними лишь корыстолюбцами, завистниками и трусами – это тормозить неизбежное падение в бездну, прикидываясь, что он ведет народы в светлое будущее. Вот чем занимаюсь я, почему я руковожу одним из передовых в мире производств информационных технологий. Я пытаюсь затормозить технологический прогресс, Джордж, везде, где мне это удаётся. Потому что я знаю, что причиной гибели человечества будет именно этот самый прогресс, знания, которые даны моральным уродам, дикарям духа, утратившим давным давно Богом данный нравственный ориентир. Эту лабораторию надо уничтожить, Джордж, целиком, без остатка и все, что они там напостроили.

– А русский крейсер? – спросил я.

Чаррингтон махнул рукой, а Шаломбери улыбнулся.

– Генерал, – сказал он и взглянул на хмурого Дарка. – Поговорите с русским адмиралом. Попросите у них помощи и возьмите штурм на себя. Это единственный способ избежать большой заварушки. Ассамблея точно не решится атаковать русский флот, они не захотят начинать Первую космическую. Мы закроем лабораторию, а дальше предоставим доказательства сотрудничества Гринева и Сэлфриджа в суде. И лавочке конец.

Он замолчал и затянулсясигарой.

– Пожалуй да, – протянул генерал Дарк. – Ты прав. Но что они там такое строят, из-за чего все с ума посходили?

– А все очень просто, генерал. Они разучились думать и хотят построить машину, которая будет это делать за них.

12.

Прошло уже несколько недель, а штурма все не было.

Несколько раз доктор Гейзенберг говорил с Шаломбери, но тот не сообщал ничего определенного, а потом и вовсе перестал появляться в лаборатории и доктор подумал, что уже вообще вряд ли увидит его. Наверное Гринев раскрыл намерения профессора и тому стало небезопасно возвращаться.

И вот через месяц он неожиданно получил записку от Шаломбери, в которой тот сообщал, что переговорный процесс с руководством «Заслона» зашел в тупик, совет директоров отрицает свою причастность к работе лаборатории и не может ручаться за деятельность Гринева. Сам же Гринев отказывается от контактов с Интерполом, а на территорию лаборатории полицию не пускают. Генпрокурор выдал ордер на арест Гринева. Штурм назначен на будущий вторник. Вероятно, Гринев попытается вытащить «Прародителя» и надо помешать ему. Нужно найти машину и уничтожить ее, пока лапы Ассамблеи не дотянулись до нее. Шаломбери обещал, что попробует пробиться в лабораторию и помочь доктору.

Но он не появился. Шли дни, приближалась дата и доктор все больше нервничал. Наконец, не получив больше никаких известий от профессора, он решил действовать самостоятельно. Он раздобыл взрывчатку, пехотную мину на оружейном складе, куда ему удалось проникнуть. Было сложно попасть в ангар, но в лаборатории стало резко меньше людей и никто к счастью не заметил доктора. Когда он оказался на борту нужного корабля в лаборатории сработал сигнал тревоги и заревела сирена. Гейзенберг заметался по кораблю в поисках багажного отсека и едва не натолкнулся на бегущего по коридору Гринева с экипажем. Он чудом успел нырнуть в какую-то нишу и остался незамеченным, Гринев торопился и ничего не замечал. Следующая дверь оказалась входом в багажный отдел и доктор ворвался внутрь, поскорее заперев за собой.

Он увидел огромный металлический саркофаг и открыл крышку. Внутри лежало серебристое тело мыслящей машины. Оно было красиво и доктор невольно залюбовался этим чудом творческой мысли. Доктор приклеил мину кусками скотча к животу «Прародителя» и собирался установить таймер на три минуты, но в этот момент корабль тряхнуло с такой силой, что он упал, а саркофаг накренился и рухнул со страшным шумом набок и «Прародитель» вывалился из него, и доктор с неимоверными усилиями повернул его тяжелое, стальное тело обратно на спину и трясущимися пальцами стал налаживать детонатор на взрывном устройстве, как вдруг его отвлек голос в динамиках, оповещавший о том, что корабль идет на посадку, так как из-за стрельбы получил тяжелые повреждения. Доктор повернулся обратно к машине и в неверном мигающем красно-белом свете аварийных ламп увидел к своему невыразимому ужасу, что случилось нечто немыслимое, невозможное. «Прародитель» ожил, он вставал, он поднимался, разгибая своё огромное, могучее механическое тело, пока весь не воздвигся почти до потолка и тогда он повернул голову и посмотрел доктору Гейзенбергу прямо в глаза…

13.

С тех пор прошло много лет.

Что сталось с доктором Теодором Гейзенбергом? Он пропал. Я пытался разыскать его, но никаких сведений о себе он не оставил. Однако я все-таки однажды встретил его, он пришёл на одну большую научную конференцию, куда съехался цвет ученого сообщества. Он не выступал, участвовал простым слушателем. Я не помню, чему была посвящена эта конференция, да это и неважно. Я узнал доктора и подошёл к нему, не в силах сдержать чувств. Он тоже узнал меня и улыбнулся одними губами, совсем уже старенький, изможденный.

– Дорогой Георгий, я так рад видеть вас! Вы единственный, чьё лицо сохранила моя память.

Мы пошли посидеть в кафе и разговорились.

– Как поживает профессор Шаломбери? – спросил меня доктор. – Он ведь ваш старый приятель, не так ли?

– Так, – согласился я. – Он умер.

Доктор опечалился. Я бы не стал расспрашивать его, но почувствовал, что он и сам хочет высказаться и ждёт интереса с моей стороны. И я задал ему вопрос, именно тот, который он вероятно и хотел услышать:

– Доктор, вы ведь знаете, на каком корабле находился саркофаг. «Прародитель» не был уничтожен? Ведь так?

– Я был на том корабле, но я не знаю точно, что было дальше, – доктор покачал головой. – То, что случилось там, на корабле… я до сих пор не осмыслил всего этого. По нам крепко попало и робот включился. Сам. Как оно самостоятельно провело активацию? Или кто-то активировал его нарочно, чтобы спасти? Но кто тогда? И как? Там все произошло за секунды… скажите мне, Дайсон, кто стрелял?

– Мы, – с тяжелым вздохом признался я. – Интерпол. Мы связались с русским кораблем и попросили у адмирала помощи. Он сошел на лабораторию по очень опасной но очень красивой траектории и продемонстрировал Ассамблее мощь всех своих пушек. Они не стали стрелять в ответ. Гринев уже все знал и он попытался вывезти машину из лаборатории. Стартовало несколько кораблей и мы не знали, на каком из них Гринев с машиной, а Сэлфридж рвал и метал, он боялся… понимаете, он хотел завладеть этой машиной, он так бесился, когда робот пропал и его не удалось найти. Гринева пытались судить, но он предъявил встречный иск Ассамблее, разбирательства продолжаются и сегодня. Гринев уволен с поста руководителя «Заслона», компания зажила прежней жизнью, как при Арсеньеве. А Ассамблея… впрочем, вы и сами читали газеты, должно быть.

Он смотрел на меня во все глаза, кивая.

– Расскажите мне, что там произошло?

Доктор пожевал губы, как-то затравленно огляделся. Он словно не решался заговорить, но потом все же начал:

– Он переоделся в форму полицейского и улетел на корабле профессора Шаломбери. Мы сами научили его этому трюку. Когда-то, во время механических испытаний, с ним играли в баскетбол. Он показал блестящие результаты, просто блестящие. Но мы дали ему тест. Заставить поверить других игроков, что он человек. Такой, знаете, своеобразный тест Тьюринга. Всем игрокам выдали специальные очки, в которых было видно только силуэт фигуры, а те, кто следил за игрой по экрану, видели графическую подделку. И никто не смог угадать в нем робота. Он всех перехитрил. Разумеется, памяти об игре он не сохранил, ведь он ничего не должен был знать о людях и о нашем мире. Но каким-то образом в его сознании отложился механизм действия. Там, во время штурма, он проделал в точности тот же самый фокус. Когда корабль сел, на борт поднялись полицейские, он взорвал баллон с газом и все уснули, а он переоделся в форму сотрудника Интерпола и полицейские его вытащили, он прошёл сквозь три кольца окружения, сел на корабль и просто улетел. Прошёл сквозь пальцы, увернулся, выскользнул… И где он теперь? Солнечная система неизмерима в сравнении с краткостью и быстротечностью человеческой жизни. Но он, он будет жить. Он будет жить, слышите? Долго, очень долго, столетия будет прятаться где-нибудь в Поясе астероидов и кто найдёт его там? Ему не нужен сон, еда, медицинская страховка. Он просто будет ждать, пока мы все не умрем, те, кто знает о его существовании. Он будет ждать столько, сколько потребуется. Тысячу лет, две тысячи, десять тысяч. А потом придёт. Как химера в ночи, вылезет в человеческий мир из какой-нибудь чёрной щели. И что он будет делать? Что там будет вариться в его железной башке все эти тысячелетия ожидания? Ему ведь не нужен сон, еда и выходные, он будет постоянно что-то делать, искать, строить, готовиться. С какими идеями и мыслями он вернётся? С какими инструментами? Что он там наизобретает, имея такой мозг, каким мы его наделили, имея в своём сознании весь совокупный опыт человечества? Пластмассовый бог… вот о чем я думаю. Пожалуй, это может сойти за второе пришествие.

Доктор выдохнул. Он был бледен, на лбу выступила испарина, руки отчетливо подрагивали. Я понял, что все эти годы он только об этом и думал.

– Искать его бессмысленно, даже не думай об этом. – Он словно прочитал мои мысли. – В любом случае, это будут проблемы наших потомков. Мы, конечно, можем поднять шумиху, но никто никогда не найдёт его. Солнечная система действительно неизмерима. Одинокий кораблик в ней можно искать вечность.

– Можно попытаться. Надо рассказать всем, всему человечеству, пусть все знают, объявить астрономическое вознаграждение за его поимку. Надо хоть что-то делать, нельзя сидеть сложа руки!

Доктор фыркнул, покачал головой. Он с презрением отнёсся к моим словам. Но что я мог поделать? Не я открыл ящик Пандоры…

– Ты глупец, – сказал он мрачно. – Ты не понимаешь, с чем ты имеешь дело. Как ты не усвоишь, что он знает все наши возможные шаги наперёд? Он видит любой возможный поворот событий и предпринимает контрмеры. Во-первых, с чего ему оставаться в Солнечной системе? Он мог и покинуть гелиосферу, радиация ему не страшна. А во-вторых… с чего ты взял, что те, кто его найдут, захотят отдать его даже за очень большую награду? Он сам по себе – богатство, которому нет меры. И он способен дать своим возможным похитителям куда больше, чем правительственные миллионы.

Мы некоторое время сидели в молчании, я смотрел на улицу, на проезжающие машины, на идущих по своим делам людей.

– Вы видели его? – спросил я, взглянув на Гейзенберга.

Доктор ответил не сразу. Он молчал, потом кивнул.

– Да, видел, – сказал он и его взгляд упёрся в пространство, он смотрел на что-то, чего я не мог видеть и даже понять.

– Вы сказали, что он провёл самостоятельную активацию? Что это значит?

– Я не знаю. Я устанавливал на его корпусе мину, когда в корабль попали. Он включился сам, наверное от удара, его опрокинуло на пол.

– Сам? И что было дальше?

– Он посмотрел на меня. И он сказал мне…

Я ждал, что доктор продолжит, но тот как будто оцепенел, лицо его застыло, полуоткрытый рот искривился, глаза остекленели. Я испугался, что с ним что-то случилось.

– Доктор? – окликнул я его.

Он очнулся и посмотрел на меня невидящими глазами.

– Что?

– Что он сказал вам?

– Он попросил дать ему имя, – тихо и едва разборчиво выговорил Гейзенберг. – «Дай мне имя», сказал он мне. Первые его слова. Дай мне имя.

Оглавление

1.

2.

3.

4.

5.

6.

7.

8.

9.

10.

11.

12.

13.