«Корабль любви», Тайбэй [Эбигейл Хин Вэнь] (fb2) читать онлайн

Эбигейл Хин Вэнь «Корабль любви», Тайбэй

31 марта

Университет Брауна

Приемная комиссия

Дорогая Эвер!

Благодарим Вас за интерес к нашему курсу «Программа гуманитарного медицинского образования»^[1]. В этом году состав абитуриентов оказался исключительно талантливым, и наш комитет, к сожалению, не имеет возможности предложить Вам место на первом курсе…

-

31 марта

Бостонский университет

Колледж искусств и наук

Медицинская школа

Дорогая Эвер!

Нам ежегодно приходится принимать трудное решение об отсеве высококвалифицированных кандидатов…

-

31 марта

Университет Вашингтона в Сент-Луисе

Медицинская школа

Дорогая мисс Ван!

Несмотря на предоставленные Вами впечатляющие характеристики, к сожалению, мы вынуждены сообщить…

-

1 апреля

Медицинский центр Рочестерского университета

Дорогая Эверетт!

Поскольку данная образовательная программа рассчитана всего на десять свободных мест, я, к сожалению…

-

31 марта

Университет Райса / Медицинский колледж Бэйлора

Дорогая Эвер!

Благодарим Вас за интерес к медицинской образовательной программе Райс / Бэйлор. К сожалению…

-

3 апреля

Медицинская школа Западного резервного университета Кейза

Дорогая мисс Ван!

К сожалению…

-

3 апреля

Северо-Западный университет

Медицинская школа Файнберга

Дорогая Эвер!

Поздравляю! Я рад предложить Вам пройти обучение по нашей усложненной медицинской образовательной программе. С 1961 года мы предлагаем уникальный семилетний курс для мотивированных студентов, мечтающих о медицинской карьере…

-

4 апреля

Нью-Йоркский университет

Школа искусств Тиша

Дорогая Эвер!

В настоящее время отделение танца не имеет возможности зачислить Вас на обучение, однако мы хотели бы предложить Вам место в списке кандидатов…

-

1 мая

Уважаемая Медицинская школа Файнберга Северо-Западного университета,

 √ Я принимаю предложение о зачислении и вношу задаток в размере 500 долларов.

    Я отказываюсь от зачисления.

Эвер А.Ван

Глава 1

Чагрин-Фоллз, Огайо

5 июня

В почтовую прорезь нашей двери опускают конверт — будто любовное письмо.

При виде знакомой фиолетовой эмблемы — четырех языков пламени, похожих на раскрытый веер танцовщицы, — я сломя голову бросаюсь вниз по лестнице, застеленной потертым голубым ковром. Набираю сообщение Меган: «опаздываю буду в пять». И хватаю письмо прежде, чем оно успевает упасть на придверный коврик.

Я провожу большим пальцем по названию школы. Последний раз точно такой же конверт, с жесткими уголками, пахнущий новой бумагой и чернилами, захватанный чьими-то пальцами, приходил два месяца назад. Точно цветной сон, врывающийся в серую реальность: лавандовый шелест тюлевых юбок, развевающиеся розовые атласные ленты, парящие прыжки к сапфировым небесам… Школа искусств Тиша.

Возможно ли это?..

— Эвер, вот ты где!

— Мама! — Я оборачиваюсь, цепляясь за шаткую книжную полку, сооруженную папой.

Мама выскакивает из кухни, размахивая какой-то распечаткой, и я незаметно прячу письмо за спину. Мамина нефритово-зеленая блузка со скромным вырезом, как обычно, застегнута на все пуговицы. По привычке у меня от паники сводит живот.

— Мам, я думала, ты ушла.

— Сегодня в церкви и так много волонтеров. У меня хорошие новости.

Мама потрясает листом бумаги, покрытым китайскими иероглифами. Очередной старинный рецепт травяного отвара для улучшения кровообращения? Я не хочу этого знать — в любом случае, она скоро заставит меня его пить.

— Мы подали на тебя заявление и… Ты что, накрасилась?

Проклятье! Я ведь решила, что ее нет дома.

— Совсем чуть-чуть, — признаюсь я.

Мама хватает со столика салфетку. Конверт у меня за спиной впивается в волдыри на ладони. Как правило, прежде чем нанести мизинцем на губы крохотную капельку блеска, я добираюсь до соседнего квартала.

— Мам, я опаздываю на встречу с Меган. — Я пытаюсь бочком протиснуться мимо вешалки к лестнице, но в коридоре, от пола до потолка увешанном нашими с Перл портретами во всех возрастах, тесно, как в чемодане. — Она уже на стадионе.

Как всегда поджав губы при упоминании Меган, мама заправляет торчащую бретельку бюстгальтера мне под майку. Она предпочла бы, чтобы я проводила время, готовясь к занятиям в Северо-Западном университете, поскольку мой мозг не в силах постичь цикл Кребса^[2]. Я еле натянула на четверку по биологии — и эта опухоль в моем табеле может оказаться злокачественной.

Салфетка приближается. Маме невдомек, что она вторгается в мое личное пространство.

— Да, но мне нужно тебе сказать…

С кухни доносится грохот и тут же — вопли Перл:

— Прости! Рука нечаянно соскользнула!

Я прячу улыбку, когда в дверном проеме за спиной мамы возникает голова моей одиннадцатилетней сестренки. Она впивается зубами в дольку очищенного от кожуры грейпфрута. Перл — моя миниатюрная копия: те же черные волосы до плеч и физиономия эльфенка, но глаза у нее папины, светло-карие, и выражение у них куда более покладистое. Правда, когда ее взгляд встречается с моим, в них загораются озорные огоньки.

— Мама, помоги! Я рассыпала коричневый сахар.

— Не ушиблась?

Мама устремляется к Перл.

— Переломов нет!

Наверху появляется папа:

— Все в порядке?

Ступеньки скрипят под папиными ногами, когда он начинает спускаться по лестнице, одетый в толстовку с эмблемой любимых «Кливленд индианс». Под мышкой у него «Уорлд джорнал» — газета на китайском языке, посвященная буквально всему на свете — от глобальной политики до десятилетнего китайско-американского чемпиона мира по шахматам и поступившего в Йель вундеркинда, издавна отравляющего мое существование.

— Возьми швабру, пожалуйста, — просит меня мама.

— Нет, я уже взяла, — сообщает Перл. — Смотри, сахар в основном просыпался на салфетку. Он чистый.

Ни крупицы не пропало. Вот уже пять лет мы с сестрой прикрываем друг друга, и Перл в совершенстве овладела этой наукой. Я одними губами говорю ей спасибо и протискиваюсь мимо папы, прижимая руку к животу, по-прежнему пряча конверт.

— Извините, мне пора бежать.

Едва касаясь ногами пола, я мчусь по лестнице. Почти достигнув верхней площадки, задеваю плечом семейное фото.

— Эвер, мне нужно тебе кое-что сказать. — Мама никогда не отпустит просто так — кому и знать, как не нам с Перл. — Нынешним летом…

— Прости, мам, я жутко опаздываю!

Я захлопываю за собой дверь, взметая страницы старых контрольных работ на столе и заставляя покачиваться розовые пуанты, подвешенные за ленты на столбике кровати. В моей комнате есть кровать, комод и куча танцевальных принадлежностей: туфли-джазовки у шкафа, флаг нашей команды в углу, спортивный купальник, колготки, юбки.

Я прислоняюсь спиной к двери и прижимаю письмо к трепещущему сердцу.

Возможно ли это?..

Я подала заявление в Тиш подчинившись порыву, тайком. Родители терпели мое увлечение танцами только потому, что шкальный консультант по профориентации заверил их, будто для поступления в колледж необходимы разносторонние интересы. Погребенный под завалами заявлений в медицинские вузы, Тиш стал выстрелом наугад. Когда пришло письмо с предложением об условном зачислении, я решила, что так отвечают всем кандидатам: «Спасибо, но попытайте счастья в другом месте».

У меня еще две минуты до того, как мама выломает мою дверь.

Дрожащими пальцами я вскрываю конверт.

Глава 2

Десять минут спустя я уже подбегаю к стадиону за школой. Небо заволокло тяжелыми грозовыми тучами — по словам телесиноптика, это отголоски тайфуна, бушевавшего в Азии. Трава под ногами сырая. Футбольный матч в разгаре, оранжевые футболки «Чагрин-Фоллз» идут в отчаянную атаку на синие майки «Солона» — школы-соперника. В другой раз я бы остановилась и понаблюдала за игрой, но сегодня у меня одна задача — поговорить с Меган, моей лучшей подругой с пятого класса. Она поступила в балетную студию Зиглера, где я танцевала с четырех лет, и вместе со мной все шесть лет была участницей нашей флаговой группы, насчитывающей двенадцать членов, а также чирлидерской команды.

Меган вытаскивает из багажника своей черной «камри» черно-золотые флаги. Она уже одета в наш костюм — черный гимнастический купальник с прозрачными кружевными рукавами, мерцающими на свету, и такую же юбочку, струящуюся по длинным, стройным ногам. У Меган тело танцовщицы — она похожа на ожившую скульптуру Дега. Приближаясь к ней, я чувствую знакомый укол зависти. Я предпочла бы все лето дополнительно заниматься биологией, лишь бы не выставлять напоказ свои ляжки, но это цена танцев, и я готова ее платить.

— Меган!

— Эвер, ты все-таки улизнула!

Она машет мне рукой и поправляет ярко-голубую сумку, соскальзывающую с узкого плеча. По ее пальцам струятся рыжевато-каштановые волосы.

— Привет, Меган, — задыхаясь, говорю я.

— Переодевайся быстрее. — Подруга сует мне в руки мою сумку, которую я оставила в ее машине на прошлой тренировке, чтобы та не попадалась маме на глаза. — Стадион понадобится Стайкмену для какого-то собрания. У нас всего час.

— Меган! — Я хватаюсь за свою сумку, как за спасательный круг. — Меня приняли в Тиш.

Древки с грохотом падают на асфальт, а Меган визжит так громко, что ее, наверное, слышно на Манхэттене. Меня окутывает вихрь кудряшек и аромат розмарина.

— Как? Когда?

— Только что.

Я дрожу, словно несколько дней ничего не ела. Я сунула письмо под подушку, но черные строки навечно отпечатались в моем мозгу: «Мы рады зачислить Вас на танцевальное отделение…»

— Они, видимо, прислали и мейл, но я после окончания учебы и не подхожу к компьютеру. А ответ надо дать до следующей пятницы. Прямо не знаю, что делать.

— Родителям ты, естественно, не сообщила?

У меня трясутся руки.

— Я спустилась по водосточной трубе прежде, чем они успели ко мне прицепиться.

— Эвер! — Меган берет меня за плечо и тянет к школе. — Надо бы тебе прекратить занятия. Если сломаешь ногу — как тогда будешь танцевать? А вдруг ты надолго сляжешь?

— Я не собираюсь ломать ногу.

Меган хмурится.

— Значит, Тиш. Ты туда хочешь?

— Не знаю. Даже притом, что это кажется абсурдным, правда? Мне ведь прямая дорога в медицинский. Ты же знаешь, как моя мама относится к танцам — практически как к проституции: вертеть задом большого ума не надо. В любом случае Тиш мы позволить себе не сможем. Узнай мои предки, что я подала заявление и меня приняли…

— А финансовая помощь?^[3]

— Этого недостаточно. В письме упоминалось про стипендию.

— Ее выплачивает Тиш?

— Нет, Творческая ассоциация^[4]. В следующую субботу, после того как выступим на параде, мне нужно будет пройти прослушивание в Кливленде. В час тридцать.

— Номер балетный? Джазовый? — Меган так яростно вцепляется в меня, что даже больно.

— Какой угодно.

— Как насчет нашего танца? Ты сама его поставила — это же что-то значит, верно? Хорошо бы показать дуэт!

— У меня больше ничего и нет!

Меган хмурится, напряженно размышляя.

— Нам придется ехать с городской площади на такси. Вот черт! — Она толкает меня в сторону душевой. — А теперь нам действительно пора тренироваться. Иди переодевайся!

Через пять минут мы уже сидим спина к спине на траве. Я поднимаю стеклопластиковое древко, чтобы образовать с Меган треугольник в исходной позиции. Внутри меня, как мед, разливается знакомое тепло: предвкушение чеканного ритма.

Низкие ноты духовых.

Мы разгибаемся, словно распускающиеся цветы. Выпрямляем ноги. Черные полотнища флагов, прорезанные молниями, сливаются воедино в лучах восходящего солнца. Мы становимся рядом, разворачиваем флаги в противоположных («Черт, не туда», — извиняется Меган) направлениях, салют в обе стороны, разворот, медленное вращение, еще одно, потом быстрее, пробуждение.

Тут музыка взрывается — и мы тоже.

Я делаю пол-оборота. Вихрь, поднимаемый зеркальными движениями Меган, треплет мои волосы. Черно-золотой винил хлопает у меня над ухом, когда я подбрасываю свой флаг в небо и делаю двойной пируэт, ноги топчут газон, черные пряди волос хлещут меня по лицу. В воздухе разносится аромат травы, и я так остро ощущаю его, — танцуя, я с небывалой полнотой воспринимаю все вокруг.

Меган врезается в меня, древки флагов скрежещут.

— Прости! — кричит она. — Что дальше?

Меган всегда заранее продумывает следующий шаг. Мне никогда не приходится этого делать. Тело само знает, какую фигуру исполнить, с какой энергией и темпом двигаться в пространстве.

— Большие круги, — выдыхаю я. Моя рука скользит к концу древка.

Мелодия приближается к завершению, мы делаем пируэт порознь, покачивая бедрами чуть сексуальнее, чем это дозволяется родителями. Наши флаги парят в вышине, синхронно вращаясь — раз, другой, — затем мы проносим их над землей и возвращаемся к центру, где я падаю на колени и вскидываю руки.

— Извини, я налажала в переходе, — стонет Меган и выключает камеру, на которую мы записываем генеральную репетицию.

— Ладно. Прогоним еще раз.

Тяжело дыша, я падаю на спину. Волдыри на руках ноют — такова цена нескольких часов работы со стеклопластиковым древком, а нам еще многое предстоит сделать. Но пока мое лицо щекочут травинки, сердце в душераздирающем ритме рикошетом бьется о грудную клетку.

Может, это мое будущее? Сплошные танцы и эта текучая истома — а не хождение по пропахшим антисептиком больничным коридорам?

— Слушай, ты настоящий хореограф. — Меган хватает мою бутылку с водой и делает большой глоток, прежде чем передать ее мне. — Как только мы обкатаем этот номер для выступления на площади, предложения с Бродвея так и посыплются.

— Ха!

Я брежу мюзиклами; танцевать на Бродвее — моя заветная мечта. Меган, конечно, просто шутит, но от одной мысли об этом кружится голова.

— Серьезно! Как ты все это придумала? Мы такие классные!

— Были бы мы ведьмы с зелеными волосами, ты бы тоже так сказала. Все как-то само собой получилось. Твоему отцу надо дать медаль за то, что он добыл для нас место на параде.

— Ну, его фирма уже десять лет выступает спонсором. Пора бы уже что-то с этого поиметь.

Меган стаскивает золотую ленточку с коробки шоколадных конфет «Мэлли», нашей главной награды на время передышки.

— Жаль, что тебе не удалось выступить в весеннем шоу. Тот номер был лучшим. И его наполовину поставила ты! — Она сует в рот трюфель. — У меня до сих пор в голове не укладывается, как твоя мама посмела утащить тебя с репетиции.

— А у меня укладывается. А больше всего убивает, что она сделала это на глазах у всей команды. — Я впиваюсь зубами в конфету из темного шоколада с малиновой начинкой, содрогаясь от воспоминаний. — Бедный Итан, она обращалась с ним как с прокаженным. А все потому, что я посмела танцевать с парнем!

— Честно говоря, я ее не понимаю. Ведь тебе уже восемнадцать!

— Такая уж она есть. — Делиться с Меган своими проблемами — то еще удовольствие: родители у моей подруги настолько беспечные, что ей меня не понять. — Спиши это на ее китайско-баптистские корни. Ты же знаешь, мама до сих пор не поговорила со мной о тычинках и пестиках! Единственное, что я от нее услышала…

— «Секс в браке — вынужденная необходимость, которую приходится терпеть, желательно через щель в одеяле». Ты так рассказывала.

Меган хохочет, я тоже готова улыбнуться. В конце концов она успокаивается:

— Ты собираешься рассказать им про Тиш?

— Не знаю. — Я чувствую тяжесть в груди. — Меня прочили в медицинский вуз раньше, чем я научилась ходить. — Медицина воплощала в себе извечную мечту родителей о стабильности. И почете.

Задаток уже выплачен. Танцы… Маму с папой бесит одно то, что я трачу на них столько времени. Они надеялись, что после школы, когда начнется взрослая жизнь, я брошу дрыгать ногами.

Родителям известно о моем участии в параде, но я так преуменьшила свою роль, что они не придут: нельзя рисковать, иначе папа и мама окончательно расправятся с отнимающим время увлечением, а заодно и с моими танцевальными принадлежностями.

Тяжесть в груди усиливается, и я приподнимаюсь на локтях.

— Мне не хочется сейчас об этом думать. Надо сосредоточиться на нашем номере.

Мы несколько раз прогоняем программу и смотрим видео; наконец Меган в изнеможении скидывает тапочки и массирует пальцы ног.

— Мне нужна передышка.

Я плюхаюсь на спину рядом с ней и провожу большим пальцем по ладони. Волдыри кровоточат — бе-е. Отведя глаза, я вытираю руки об траву. Меня тошнит от вида собственной крови — как же я вынесу пожизненную возню с кровотечениями и колотыми ранами?

Последние клочки голубого неба над головой заволокло свинцовыми тучами.

Землю подо мной сотрясает раскат грома.

Я энергично берусь улаживать мелкие проблемы, но не большие.

Не могу удержаться от мысли… Если папа получит премию, на которую рассчитывает мама… Если я подловлю их в нужном настроении…

— Справа, — шепчет Меган. — Не смотри туда, но на тебя пялится симпатичный парень.

В отличие от мамы, Меган знает, когда я не готова к разговору.

— Футболист?

— Ага.

Я вращаю свой флаг над лицом, как вертолетную лопасть. Не могу отрицать (может, оттого, что сама танцую) — я обожаю спортсменов. Не потому, что они популярны, а из-за дисциплины, которая необходима для занятий. А еще мне нравится, как они двигаются: уверенно и решительно отвоевывая место на этой земле.

Я сажусь и осторожно поглядываю в сторону футбольных ворот. Команда «Салона» в синих майках стала в круг и набивает мяч. Парень восточной внешности смотрит прямо на меня, и мы отводим взгляды. Это негласный код. Когда в твоей школе меньше пятисот учеников и из них всего трое азиатов, не будешь лишний раз привлекать внимание ни к своей, ни к его азиатскости.

— Не интересуюсь.

— А я была бы не прочь с ним пообщаться.

— Он заметил не меня, а какую-то китаянку. — Я беру свой телефон. — А я, справедливости ради, заметила правого защитника. — Я открываю сайт Творческой ассоциации, предлагающей стипендии, — хочу зарегистрироваться, а парня, само собой, отвлекают приятели по команде. — Видишь, он отвернулся.

Меган вздыхает:

— Потому что любой парень читает в твоем взгляде: после дождичка в четверг. Только потому, что он азиат…

— В штате Огайо у меня куда больше шансов сойтись с пятидесятидевятилетним двукратным разведенышем, чем с таким же, как я, американцем азиатского происхождения. Вот мое будущее.

Я говорю шутливым тоном, но правда в том, что парни не воспринимают меня как объект для свиданий. Вот почему я целовалась только с одним — и в итоге он меня забраковал.

— Ну знаешь, это просто смешно. А как же рыжий? Ему нет пятидесяти.

— Ага. Уймись ты уже… — Но тут я замолкаю, потому что к нам, шелестя по асфальту, подъезжает синий кабриолет. Как по заказу.

— Дэн! — верещит Меган.

Из машины вылезает рослый хоккеист и набрасывается на мою подругу с жадным поцелуем. Они не виделись больше полугода, с тех пор как Дэн, первокурсник Университета Райса, приезжал в прошлый раз. Поцелуй длится всего три секунды, но они кажутся вечностью. Я ковыряю ногой землю; сердце мое стягивают хорошо знакомые путы зависти.

— Привет, Эвер!

Пшеничные волосы Дэна теперь длиннее, чем тогда, на его прощальной вечеринке. Но щербатая улыбка осталась прежней. У меня возникает ощущение, будто мой гимнастический купальник прозрачный. И когда его прищуренные в улыбке карие глаза встречаются с моими, я тут же мысленно переношусь в тот день, за сарай. Эти большие руки на моих бедрах. Язык, раздвигающий мои губы. Дэн научил меня всему, что я знаю о поцелуях и чего еще не успела освоить, практикуясь на апельсинах с Меган в средней школе.

А потом мама с папой его прогнали.

— Дэн хочет прокатиться. — Меган обвивает меня руками; несмотря на изнурительную тренировку, ее волосы до сих пор благоухают розмарином.

Я знаю, ей совестно быть счастливой за мой счет, так и слышу ее безмолвный вопрос: «Все хорошо, правда?» Меган в курсе про тот поцелуй и понимает, что он остался в прошлом. «Мы по-прежнему подруги, потому что у тебя самое большое сердце по эту сторону Миссисипи», — сказала она мне. По правде говоря, я стараюсь вообще не думать про них. Про то, что они вместе.

Меган обнимает меня еще крепче.

— Мы заедем за тобой завтра? Нам надо непременно заполучить для тебя эту стипендию.

— Спасибо. — Я обнимаю подругу в ответ, чтобы она не волновалась. Затем, поскольку Меган стоит рядом, я заставляю себя обнять и Дэна. Просто как друга.

— Эверетт!

Я вздрагиваю. Шарахаюсь от Дэна, попутно зацепившись ногой за его ногу и оцарапав ухо о его щетинистую щеку, и оказываюсь лицом к лицу с наблюдателями, о присутствии которых даже не подозревала.

Мама! Она выскакивает из нашей машины, нефритово-зеленая блузка раздувается, точно парашют. За ее спиной папа надвигает на глаза свою кепку «Кливленд индианс», словно стремясь стать на несколько дюймов ниже. Он хромает; это старая травма: поскользнулся на работе, пройдя по свежевымытому полу.

Я прикрываю купальник скрещенными руками — бессмысленный жест. Дэн отшатывается, когда мама фурией обрушивается на меня. Тяжелые капли дождя колотят по голове и плечам, когда мама хватает меня за кружевной ворот, лишая равновесия, хотя при росте пять футов один дюйм она на целых два дюйма ниже меня.

— Ты смеешь носить такое на людях?

Я пытаюсь высвободиться. На мне купальник с длинными рукавами, ради всего святого! Меган утаскивает Дэна с линии огня, но ей нет нужды беспокоиться: он, словно дикий жеребец, в ужасе таращится на пламя, которое однажды уже опалило его.

— Зачем ты здесь? — с трудом выговариваю я.

Мама сует мне в лицо какую-то бумагу. Кремовый лист, сложенный втрое. Изящная эмблема с фиолетовыми язычками пламени, смявшаяся под ее пальцами. Она залезла ко мне под подушку и нашла его. Мое письмо из школы Тиша.

Глава 3

— Что это? — требовательно вопрошает мама. — И что еще ты скрываешь?

— Почему ты нам не сказала? — Папины глаза за очками в роговой оправе широко распахнуты.

— Вот почему тебя приняли только в один медицинский вуз? — спрашивает мама.

— Нет! Конечно, нет! — Бог свидетель, я не щадила сил при подготовке к поступлению, зная, как это важно для семьи. Но хотя программа Северо-Западного университета котируется выше, чем даже брауновская, когда я не поступила в кучу мест, куда подавала заявления, мама и папа обвинили меня в том, что я налажала с биологией. — Откуда у тебя это?

— Позвонила какая-то женщина и поинтересовалась, пойдешь ли ты к ним, — цедит мама сквозь зубы.

Представляю, с каким бешенством она говорила по телефону, а потом иступленно обшаривала мою комнату. Мама встряхивает письмо, будто по нему ползают рыжие муравьи:

— У танцорки нет будущего! Хочешь в старости стать похожей на Агату? Хочешь, чтобы мы тоже стали такими?

Агата — мамин излюбленный наглядный пример из церкви: эта старушка ходит на бесплатные обеды для пожилых, неряшливо, точно ребенок, мажет губы и щебечет о том, как танцевала в труппе Кливлендского балета.

У папы такой потрясенный вид, словно я достала пистолет и выстрелила ему в грудь.

— Ты сообщила в Северо-Западный?

— Нет, конечно, — отвечаю я, и папа облегченно выдыхает. — Я еще никому не сообщала!

Однако я без труда прочитываю текст в воображаемом пузыре над головой Меган: «Возьми и скажи, чего ты хочешь. Нельзя, чтобы родители обращались с тобой как с несмышленышем».

— Думаешь, папе хотелось столько лет возить санитарную каталку? — спрашивает мама. — Он занимался этим, чтобы прокормить нас!

Он занимался этим потому, что комиссия по лицензированию не подтвердила бы его китайский диплом врача без прохождения ординатуры, которую папа не мог себе позволить, имея на руках жену с ребенком на подходе. Потому, что этот мир разрушает все наши мечты. Я знаю, господи, знаю! На этот раз мама не добавляет свое обычное: «Но оно того стоило. Ты выросла в Америке. Перед тобой открыты возможности, о которых мы и мечтать не могли».

И вот я выросла с сознанием того, что мне, как старшему ребенку в семье, предстоит отработать за двоих.

«Тогда зачем ты отдала меня на танцы, когда я была маленькой? — хочется крикнуть мне. — Для чего угощать человека медом, зная о его предрасположенности к диабету? Для чего приучать его к запретному зелью, превращая в наркомана, пропитывая мышцы дурманом и насыщая им каждую клеточку кожи?»

— Ты так много трудилась, — бормочет папа.

Он имеет в виду — ради поступления в медицинский вуз, но я невольно потираю вздувшиеся на ладонях волдыри.

Грозовые тучи над головой уже затянули небеса пеплом.

— В Тиш, — с трудом выговариваю я, — я подала заявление просто так. И сначала даже не прошла. Это было не всерьез…

— Тогда это, — мама комкает письмо, — тебе не нужно.

Меткий бросок, достойный профессионала, — и адресованное мне послание исчезает в мусорном баке.

— Оно мое! — взвываю я и хватаюсь за ржавый край бака. Волдыри лопаются, когда я подтягиваюсь, но туфли скользят, — чересчур высоко, слишком удушливый запах исходит от гниющего мусора, чтобы спасти мое сердце, пульсирующее теперь по другую сторону, а мама хватает меня сзади за купальник, стаскивает и захлопывает крышку, со свистом рассекая смрадный воздух.

— Что с тобой такое? — кричит она.

Мои плечи дрожат. Мне холодно. Очень холодно, несмотря на теплую июньскую сырость. Дэн прислонился спиной к своей машине. Меган вцепилась в наши флаги. Пусть бы они были где угодно, только не здесь. Карие глаза Меган умоляют: «Скажи им, скажи им, скажи…»

Я выдавливаю из себя, изо всех сил стараясь совладать с голосом:

— Мне просто необходимо выступить в выходные на параде. — Не стоит рассказывать родителям о прослушивании, пока я не получу стипендию. — А биологией я буду заниматься между репетициями. И обязательно подготовлюсь к учебе. Обещаю.

— Эвер… — протестует Меган, но я мотаю головой. Мы не можем позволить себе Тиш. Стипендия — мой единственный шанс, и пока я ее не получу, нет смысла возражать родителям.

Мама и папа обмениваются взглядом, который мне совсем не нравится.

— Не только биологией, — сухо отвечает мама. — Китайским тоже.

— Китайским?

Так вот что за распечатка с иероглифами была тогда у мамы, но… Серьезно? Утренняя субботняя китайская школа была сущей пыткой: полчаса езды до недорогих курсов в Кливленде, составление таблиц с сотнями иероглифов, чтение старинных стихов, в которых не понимаешь ни слова.

— Я бросила китайскую школу во втором классе.

После того как моя учительница пожаловалась, что я говорю как двухлетний ребенок, даже мои родители не смогли вынести такого позора. Этим летом у меня точно не будет времени на китайский. Но где-то на задворках сознания уже слышится тревожный звоночек.

— Я пыталась тебе втолковать. — Мама достает из кармана еще один листок бумаги, сложенный вчетверо. Косится на моих друзей. Потом она пожалеет, что вспылила в их присутствии, но уже не переиграешь. — Мы с отцом считаем, что тебе пора изучать родную культуру. Мы отправляем тебя в лагерь. На Тайвань.

— На Тайвань?

Родители давно твердили, что собираются свозить нас в Фуцзянь — провинцию на юго-востоке Китая, где они родились, познакомились в институте и откуда уехали, когда папа окончил медицинский. Но у нас вечно не хватало денег на поездку. Родственников там тоже не осталось. Мамины родители умерли еще до моего рождения, а папины — вскоре после него.

О Тайване я знаю только, что это остров у побережья Фуцзянь и что оттуда родом мой дядя Джонни, муж маминой сестры из Ванкувера. С таким же успехом мама могла бы объявить, что я полечу на Луну. Мы не можем позволить себе такую поездку, учитывая предстоящие расходы на мою учебу, да и Перл уже на подходе.

— Это хорошая возможность. — Папа снимает кепку, внезапно посерьезнев. — Изучишь традиционные иероглифы фаньтицзы^[5].

Я едва вникаю в его слова.

— Я не могу уехать на неделю…

— На восемь недель, — поправляет мама. — Смена начинается в эти выходные.

— В эти… в эти выходные? Никуда я не поеду! — взрываюсь я. — Я поступила в Северо-Западный университет! Сделала все, чего вы требовали. Я ни в чем не провинилась!

— Провинилась? Это ведь не наказание! — К моему удивлению, мама сама чуть не плачет. — Тетя Лилиан расхваливала этот лагерь. Молодежи там очень нравится. А твой билет жутко дорогой. Безвозвратный!

— Погоди, — кричу я. — Вы что, уже купили билет?

— Я продала свое ожерелье из черного жемчуга!

Мамино ожерелье из черного жемчуга! Подарок ее отца, который умер, когда ей было пятнадцать — меньше, чем мне сейчас. Сколько раз я наблюдала, как мама в годовщину его смерти доставала эту нитку и полировала жемчуг красным шелковым лоскутком? Она часто рассказывала историю о том, как гунгун^[6] привез ей ожерелье из неудачной деловой поездки в Гонконг.

В мамином ожерелье отзываются эхом все их предыдущие жертвы: вот она шаркает шлепанцами по коридору, складывая постиранное белье, потому что приняла на себя мои домашние обязанности, пока я училась до глубокой ночи; вот шрам от пореза на пальце — мама разделывала черных кур, чтобы накормить дочку во время выпускных экзаменов; папа возил меня на практику в клинику; а скольких тревог стоила им подача заявлений на медицинские факультеты.

Меган сжимает руку Дэна.

«Скажи им, скажи им, скажи…»

В моем сердце бушует война. Меня терзают те же угрызения совести, что появляются в День матери, когда я не нахожу в себе должной благодарности. Ничего похожего на благодарность.

Одно дело — увиливать от мелочного надзора, установленного мамой. И совсем другое — отказаться от упорной борьбы за обеспеченное и достойное будущее нашей семьи. Родители перережут себе глотки, лишь бы я была счастлива, а в благодарность за это я последую дорогой, которую они выбрали для меня.

Мне следовало знать, что нельзя позволять себе так увлекаться.

Плечи мои никнут. Я не в силах смотреть в глаза Меган.

— Надо найти паспорт, — бормочу я и бреду к машине, оставив свое сердце в мусорном баке и задыхаясь, как выброшенная на берег рыба.

Глава 4

Я плюхаюсь на крышку папиного клетчатого чемодана и дергаю бегунок с кисточкой, пытаясь застегнуть молнию на последнем угле, чтобы успеть-таки на дневной рейс. Тут раздается стук в дверь. Я знаю, что это папа, потому что он единственный, кто стучится.

— Входи, — кряхчу я.

Папа держит в руках мягкий черный футляр. Его седеющие волосы зачесаны на лысину. Папе пятьдесят пять лет, у него узкое лицо, серое и морщинистое, как карта Скалистых гор, не то что у отца Меган, адвоката, который вполне сойдет за ее старшего брата.

— Помощь нужна?

— Сама справлюсь.

Папа входит пригнувшись, словно у меня низкий потолок. Я по большей части недооценивала свою комнату, но теперь, перед отъездом, это место — с репродукциями Дега, сиреневой сумкой и тайником с арахисовыми кексами — кажется мне моим единственным убежищем.

— Это не для Тайваня. Но я бы хотел, чтобы он был у тебя.

Молния безнадежна. Я беру у папы футляр и вынимаю из него стетоскоп.

— Мне его подарил мой научный руководитель, когда я окончил институт. Я приберегал эту вещь для тебя… Нравится?

Хромированный стетоскоп до сих пор не утратил блеск. Папа никогда им не пользовался. Мягкие черные трубки, круглая головка, способная улавливать сердцебиение. Я бережно, словно ребенка, взвешиваю в руках этот прибор — символ уважаемой профессии, которую моя семья наблюдала только со стороны. По размеру стетоскоп скорее подходит мне, чем папе, он будто дожидался меня. Под тяжестью папиного тела поскрипывают половицы.

Пару лет назад мы с Перл смотрели на «Нетфликс» фильм «Мулань» — историю о девушке из Древнего Китая, которая крадет доспехи у отца и ради его спасения сама отправляется на войну, а потом возвращается домой героиней и пытается заслужить прощение родителя, отказавшись от почестей. Только затем, чтобы услышать, что самый большой подарок для него — иметь такую дочь. Мы с Перл обрыдались. А потом узнали, что много лет назад папа смотрел этот фильм в самолете, когда летел из Сингапура.

— Ты тоже плакал? — осмелилась спросить сестра; я замерла в сторонке, ожидая его ответа.

Папа скорчил гримаску, что делал только для Перл:

— Плакал.

— Что, правда? — не сдержалась я, пораженная до глубины души. Неужто чудеса еще случаются? Неужто и его пробрало?

— А в каком месте, папа?

«Ох, Перл, и как у тебя язык повернулся?»

— Когда хунну вторглись в Китай, — честно ответил папа.

Теперь роли меняются. Отец хочет, чтобы я полюбила этот подарок, а я…

Папа берет меня за руку, что случается нечасто.

— Тайвань — не наказание, — тихо произносит он. — Жаль, что не вовремя. Я бы присоединился к тебе в последние дни, если б сумел подстроиться со своей командировкой. — Речь о больнице, где папа втихаря подрабатывает консультантом. Это дает несколько лишних долларов к заработку, и он летает туда дважды в год. Может, когда-нибудь и я буду вот так подхалтуривать. Тайком отлучаться из больницы в белом халате и ковылять на негнущихся ногах, которые разучились танцевать.

В комнату врывается мама и отпихивает папу в сторону.

— Эвер, я нашла тебе подушку для шеи. — Она сует мне в руки подушку и распахивает мой чемодан. — Ты собралась?

Мама инспектирует содержимое чемодана, затем изымает сиреневую сумку для танцев и швыряет на кровать гимнастический купальник и пуанты.

— На Тайване все это тебе не понадобится, — говорит она и торопливо ретируется.

— Эвер… — подает голос папа.

Я выпускаю из рук подушку, кладу папин стетоскоп на невыездной купальник и снова налегаю на зловредную молнию.

— Не мешали бы вы мне собираться.

Я не поднимаю глаз даже после того, как дверь за папой закрывается.

* * *

Кому: admissions@tischschool.org

От кого: ever.a.wong@gmail.com

Уважаемая приемная комиссия Школы Тиша,

я с сожалением отклоняю ваше предложение о поступлении.

Эвер Ван

* * *

Через двадцать один час стыковочных рейсов я вешаю свою ручную кладь на плечо и осоловело спускаюсь вслед за соседом-попутчиком по металлическому трапу в тайбэйский международный аэропорт Таоюань. Голова все еще гудит от гула реактивных двигателей. Во рту вкус талька, и я жалею, что ела завернутую в фольгу курицу терияки, которая так и просится наружу.

Аэропорт сверкает. Сияющая белая поверхность пола отражает толпы пассажиров. Я задыхаюсь от окутывающих меня парфюмерных ароматов и запаха пота, проходя мимо магазинов с часами «Свотч» и солнечными очками «Диор», стеклянных витрин с коробками лунных пряников^[7], прилавка с фастфудом — черными глянцевыми коробками-бэнто^[8]. Кто-то толкает меня сзади:

— Куай дянь!^[9]

Я вытаскиваю из рюкзака измятый ознакомительный буклетик. Контактное лицо — Чэнь Лихань. Автобус будет ждать меня у выхода из зала получения багажа. Теперь лишь нужно добраться туда в целости и сохранности.

Я спускаюсь по эскалатору, миную гигантские рекламные щиты с азиатскими моделями, прохожу по коридору и попадаю в прямоугольное помещение, разграниченное ленточными ограждениями, которые ползут к ряду кабинок иммиграционного контроля. Повсюду иероглифы, в ушах гудят объявления на китайском языке. Дома мы говорим по-английски, мама и папа используют китайский, только когда секретничают. Я выучила несколько простых фраз в китайской церкви, где служба переводится строчка за строчкой: «давайте помолимся» и «пожалуйста, садитесь», еще я знаю тележку димсум (хар-гоу, шумай, чанфэнь)^[10] — и до сих пор казалось, что это все, что мне когда-либо понадобится.

Последний раз мы с папой виделись в аэропорту: он держал меня за руку и шептал: «Счастливого пути». Этот ритуал, идущий от семейных преданий (о двоюродном дедушке, безвозвратно уехавшем в Германию, и племяннице, сгинувшей в море), — нечто вроде щепотки соли, которую бросают через плечо. Если вздумаешь пренебречь им, может случиться несчастье. Мы обязательно желали папе счастливого пути, провожая его.

Однако я отдернула руку. И зашагала по телетрапу, отбросив параноидальные предчувствия, порожденные семейным иммигрантским прошлым: «А вдруг он умрет прежде, чем я вернусь домой?», «А вдруг я заблужусь и не сумею вернуться?», «Вдруг меня похитят?», «О чем все говорят?», «Что я наделала?». У меня перехватывает дыхание. «Без паники!»

Мне просто нужно пройти через аэропорт, а потом я с головой окунусь в таблицы с иероглифами и постараюсь не думать ни о Перл, находящейся в 7627 милях отсюда, ни о Меган, танцующей на площади вместе с Синди Сандерс, которая займет мое место на параде, ни о Дэне… О нем я вовсе не могу думать. Если повезет, улизну от охранника китайской школы и восемь недель мне не придется ни с кем разговаривать.

Офицер в кабинке за стеклом рявкает на меня.

— Простите, пожалуйста. — Я цепляюсь за полку. — Я не говорю по-китайски.

Нахмурившись, пограничник возвращает мне паспорт и жестом велит проходить.

Не помня себя, я добираюсь до багажной ленты, на которой катается по кругу папин чемодан размером с кита. Я протискиваюсь между двумя путешественниками, спорящими по-китайски, и хватаю чемодан (он тяжелее, чем мне помнится), а затем выплескиваюсь с толпой прибывших пассажиров в душный поток солнечного света на извилистый тротуар, по которому струится людская река — такого количества китайцев я в жизни своей не видела.

Паника!

На меня устремляется море лиц, орды людей машут картонными табличками с большими иероглифами. Кто-то выкрикивает приветствие и толкает меня сзади, сбивая с ног, но мне не дает упасть стальной поручень, отделяющий меня от толпы — женщин в стильных блузках и мужчин в брюках, хотя здесь адская жара, способная расплавить цветные мелки на асфальте. И адская духота. Я уже вся взмокла. Позади толпы несутся странные квадратные машины, от рева которых у меня раскалывается башка. Беспрерывно гудят клаксоны.

— «Цзяньтань»? — спрашиваю я женщину с табличкой. — Я ищу…

В мое плечо впивается клешнеобразная рука, которая принадлежит лысому мужчине с лошадиным лицом. Меня обдает зловонным запахом сигарет и кинзы.

— Ни яо цюй нали?^[11]

— Ч-что?

— Ни яо цюй нали?

Его хватка все крепче. Паника пересиливает прочие чувства.

— Нет! — Я вырываюсь и резко отворачиваюсь (вокруг сплошные лица, сплошной ад), полная решимости вернуться в самолет.

Но выход охраняет шеренга полицейских в синей форме. С автоматами наперевес.

Однако я по инерции продолжаю вертеться — виной тому тяжелый чемодан, который тянет меня за собой. Лодыжка у меня подгибается — и тротуар летит мне навстречу, но на этот раз рядом нет стального поручня, чтобы помешать Эвер Ван самым унизительным образом распластаться по земле. Из моей глотки вырывается крик. А чемодан вырывается из пальцев.

И тут чья-то решительная рука хватает меня за плечо, останавливая в нескольких дюймах от земли. Я пялюсь на ноги, облаченные в синие джинсы и черные «найки».

— Эй, притормози-ка, — произносит незнакомый голос, я поднимаю глаза и ошалело таращусь на самого красивого парня, которого когда-либо встречала.

Глава 5

Парень играючи поднимает меня на ноги, словно я вешу не больше обезьянки. Я и чувствую себя неуклюжей обезьянкой, которой срочно требуется принять душ, расчесаться и утешиться мятными леденцами.

— Все нормально? — осведомляется мой спаситель. — Это из-за резкой смены часовых поясов. У нас сейчас четыре утра.

Он находит оправдание для моей эмоциональной вымотанности и внешности жертвы реактивного двигателя, и именно участливость незнакомца окончательно выбивает меня из колеи. Когда парень отпускает мою руку, я вытираю увлажнившиеся глаза.

Его черные как смоль волосы небрежно взъерошены, словно ему нет нужды беспокоиться о том, какое впечатление производит. На нем оливково-зеленая рубашка и обтягивающие джинсы, а значит, либо у него, либо у кого-то из его окружения очень хороший вкус. Незнакомец высок и подтянут — в реальной жизни я еще не видела парня с такими обалденными налитыми бицепсами.

— Привет… привет… привет!^[12] — запинаясь, острю я. Мой спаситель выдергивает из уха наушник. Оттуда доносится знакомая милая песня битлов, которая вызывает воспоминания о закрытом ныне ресторанчике «Патио гриль», где я подрабатывала прошлым летом; только такие красавчики туда никогда не заглядывали.

— Эвер Ван? — Парень поднимает и с грохотом ставит на землю мой опрокинутый чемодан. Уголки его губ хмуро ползут вниз. — Ты опоздала на час. Мы тебя заждались.

Через пять минут, уже в микроавтобусе, который отвезет нас в «Цзяньтань», до меня доходит, что в этом Рике У с его умопомрачительными бицепсами есть что-то очень знакомое. Имя? Лицо? Может, я и одурела от джетлага, но мне бы запомнился молодой азиат столь впечатляющих размеров и телосложения. Сиденье скрипит и прогибается, когда Рик усаживается рядом со мной, заняв половину скамейки. Во всех его движениях ощущается точно отмеренная сила и даже своеобразная грация, словно он ни разу в жизни не совершил неверного шага. Тем временем отпечаток его ладони на моем плече медленно синеет, напоминая о том, что я чуть не грохнулась перед ним и остальными пассажирами пятнадцатиместного микроавтобуса.

— Мы раньше не встречались? — осмеливаюсь поинтересоваться я.

— Нет. — Рик погружается в молчание, которое не располагает к дальнейшейбеседе, его прежняя участливость испаряется, как брызги воды, попавшие на пол аэропорта. Он вертит в руках мобильник, который не может поймать сигнал. Телефон падает, Рик, выругавшись, поднимает его, вытаскивает и вставляет обратно крошечную сим-карту. О, нет! Я забыла купить в аэропорту сим-карту, как велел папа. Я никогда не страдала зависимостью от телефона, в отличие от одноклассников, но теперь мне даже не сделать отчаянный звонок Меган. Впрочем, есть и положительный момент: мама с папой тоже не смогут мне названивать.

Рик перезагружает мобильник. У него трясется колено, и он кладет на него руку с мощным запястьем, странным беспокойным движением проводя большим пальцем по подушечкам остальных пальцев. Неприступное молчание Рика не вызывало бы во мне такой неловкости, если бы другие ребята вокруг нас не трепались без умолку с тех пор, как я проскользнула на свое место.

Неужели его и впрямь взбесило, что меня пришлось так долго дожидаться?

Лихань, наш водитель и, по-видимому, главный вожатый, встречается со мной взглядом в зеркале заднего вида. Он лет на десять старше нас: худой как жердь, густая копна черных волос, бульдожья челюсть, форменная цзяньтаньская неоново-желтая рубашка и очки в черной оправе. Лихань заговаривает по-китайски, и я вздрагиваю, услышав свое китайское имя, Аймэй, которое он произносит, вычеркивая меня из списка. Ай — «любовь», а мэй — «красота», что по-китайски звучит менее напыщенно. Но никто, кроме дедушки, давшего мне это имя, никогда не использовал его в реальной жизни, дедушка же умер, когда мне было четыре года.

По другую сторону от Рика, у двери, флиртует с горбоносым парнем по имени Марк красивая девушка с прямыми, как карандаши, черными волосами, струящимися по молочно-белому плечу. Рядом с Марком — рано поседевший Спенсер Сюй, который, кажется, берет академический отпуск на год, чтобы осенью участвовать в работе сенатской предвыборной кампании. Я еще не знаю, как зовут девушку рядом с Риком, и мне очень грустно — до жути хочется, чтобы Меган была сейчас здесь, ведь все в автобусе, кажется, уже перезнакомились.

Автобус подпрыгивает на ухабе, когда девушка перегибается через Рика. Ее лицо в форме сердечка сужается к подбородку с ямочкой. Наружные уголки темно-карих глаз чуть скошены книзу. Оранжевое платье, облегающее пышные формы, словно недавно с подиума — в сравнении с ним моя сиреневая футболка с V-образным вырезом и коротенькие джинсовые шорты выглядят убого. Даже если бы я переоделась перед выходом из самолета, у меня нет ни одной вещи под стать этому прекрасному платью.

— Эй, послушай! Лихань хочет, чтобы мы все нашли общий язык. В общем, я Софи Ха — да, как «ха-ха»! Я с Манхэттена, но сейчас живу в Нью-Джерси. Мои родители разбежались, а меня сослали сюда на лето, но я бы и так приехала. А ты откуда?

— М-м… Из Огайо.

Разве азиаты не должны быть сдержанными? А Софи такая общительная! И вся сверкает. Солнечный свет отражается от трех сережек на мочке ее левого уха, с которыми не сравнятся мои скромные «гвоздики». Мне уже чудится, что Софи — этакая смесь Меган и Перл.

— Круто! — отзывается Софи и кладет локоть на плечо Рика, как на большую подушку. Этот парень с его широким выпуклым лбом и небольшим носом смахивает на моего двоюродного брата, хотя у Рика глаза янтарные, а не карие, ближе к цвету его кожи. Кого он мне напоминает? Наушники, буйная шевелюра, атлетическое телосложение… Между Софи и Риком есть некоторое сходство. Форма глаз, пухлые губы.

— Вы, ребята, не родственники?

— Он мой двоюродный брат, — подтверждает Софи, и я не могу не позавидовать всем преимуществам, которые, по-видимому, дает наличие привлекательного кузена-ровесника: к твоим услугам всегда компания его друзей, а также жилетка, в которую можно выплакать любовные горести. — Мы учились в одной школе. Я была в команде чирлидеров, а теперь поступила в Дартмут.

— О, круто… Я занимаюсь танцами: чирлидингом и балетом.

— Отпад! А Рик поступил в Йель, — премило мотает головой Софи, — чтобы играть в футбол. — Она гладит брата по плечу и притворно ликует: — Гип-гип-ура!

— Перестань, Софи. — Рик откидывается на спинку сиденья, еще сильнее хмурится и глядит в окно. — Мы угодили в пробку.

— Сдаюсь, — вздыхает девушка. — Даже я с трудом выношу твою хандру.

Погодите-ка…

Йель. Футбол. У.

— Так это ты! — выпаливаю я.

— Что? — хмурится Рик.

Когда мне было девять лет, папа показал мне фотографию в «Уорлд джорнал»: тощий китайский паренек, родившийся всего на пять дней позже меня, с густыми бровями, которые теперь украшают лоб моего соседа по автобусу. У Куаньмин (Куаньмин значит «яркий свет», фамилия идет в начале) из Нью-Джерси выиграл Национальный конкурс орфографии^[13], в то время как я, получившая в четвертом классе серебряную медаль, даже не знала, что существуют следующие туры. «Может, тебе стоит больше работать над правописанием», — намекнула мама.

Когда нам исполнилось двенадцать, У Куаньмин дебютировал с фортепианным выступлением в Линкольн-центре. «Тебе надо больше заниматься! Усерднее!»

В четырнадцать лет У Куаньмин взял первый приз на Научной ярмарке «Гугл» за какой-то алгоритм машинного обучения. «Разве ты поступишь в медицинский институт с четверкой по биологии?» Мы прожили на этой земле одинаковое количество лет, а он достиг вчетверо больше меня.

«У него нет души», — утешала я себя. Куаньмин как по команде изрыгает математические формулы. Его пальцы распухли, как сосиски, оттого что мама лупила по ним палочками для еды, пока они лежали на клавиатуре.

Только однажды я перестала желать, чтобы чудо-мальчика поразило молнией, — когда он бросил пианино, чтобы полировать футбольную скамейку запасных на первом курсе. Газета «Уорлд джорнал» встревожилась, мои родители пали духом. «Кем он себя возомнил, Томом Брэйди? Неужто и в колледж не пойдет?»

Я ликовала. В кои-то веки Куаньмин свернул с пути, предначертанного для отпрыска иммигрантов из Азии! Сидеть на скамье запасных, по меркам «Уорлд джорнал», — пустая трата времени. Династии Куаньмин пришел конец, и я больше никогда не наткнусь на вырезку последней статьи о нем, положенную мне на подушку.

Но потом чудо-мальчика завербовали раннинбеком^[14] в Йельскую футбольную команду — не лучшую, но разве читательскую аудиторию «Уорлд джорнал» это волновало? Ведь это Йель! Куаньмин снова взлетел до небес в глазах моих родителей и резко упал в моих. Другой вундеркинд со страниц «Уорлд джорнал», которого я помню весьма смутно, покончил с собой. Его скорбящие родители увековечили память о сыне биографией на целый газетный разворот.

— Что? — повторяет чудо-мальчик.

Вот он, во плоти — главное мерило моей жизни, до которого я так и не дотянула.

— Ничего, — отвечаю я, и чудо-мальчик хмурится еще сильнее.

— Эвер. Никогда не слышала такого имени, — меняет тему Софи. — Это что, прозвище?

— Уменьшительное от Эверетт. — Мне до жути хочется, чтобы чудо-мальчик не сидел между нами, тряся рукой и ногой и доводя меня до белого каления.

Софи озадаченно морщит лоб:

— Разве Эверетт не…

— Хочешь поменяться местами? — обрывает ее чудо-мальчик, отпрянув от меня.

Софи поднимает бровь. Я краснею. От меня что, воняет?

— Через пять минут мы уже будем в лагере. Уймись. Бедная Эвер решит, что ты все время такой.

Чудо-мальчик засовывает телефон в карман и сжимает кулак, отчего на его загорелой руке проступают вены. Интересно, чего он такой дерганый?

Вздохнув, Софи снова поворачивается ко мне:

— Значит, Эверетт…

— Да, мужское имя. — Я заливаюсь густым румянцем и смущаюсь вдвое сильнее, чем обычно. Мне не хочется продолжать разговор о чудо-мальчике, чтобы не раздражать его. — Мои родители этого не знали.

На это мне чаще всего отвечают: «Как они могли не знать?»

Чудо-мальчик смотрит на меня:

— Видимо, Эверетт звучало похоже на Бернадетт или Джульетт. Вполне естественная ошибка.

Я ошеломлена. Он понял! Иногда вещи, которые кажутся элементарными (например, чем мужское имя отличается от женского или почему твоя самооценка оказывается под угрозой, когда подводишь своих родителей), в действительности таковыми не являются, если растешь в семье, подобной моей.

— Да, — отвечаю я.

Правда, от этого мое имя не перестает быть проклятием моей жизни.

— А что оно вообще значит? — спрашивает Рик.

Почему меня так завораживает щетина на его подбородке?

— «Храбрый, как кабан». Учти, не я его выбирала.

— Эвер Храбрый Кабан. А мне нравится, — говорит Рик.

Не удержавшись, я тихонько фыркаю. Не может быть, чтобы ему нравилось.

— Нет, правда. Куда лучше, чем мое имя. Меня назвали в честь Фридриха из «Звуков музыки». А мою младшую сестру — Лизль.

Я поджимаю губы и соглашаюсь:

— Прикольно.

— Ничего прикольного, — стонет бедняга. — Нам раз сто пришлось пересмотреть этот фильм, и каждый раз родители сообщали: «Вот в честь кого вас назвали!» Мою сестру это так достало, что год назад, в пятом классе, она сменила имя на Шелли.

Я не могу удержаться от улыбки:

— Она чем-то похожа на мою сестренку.

Семья, которая выбирает имена из стародавнего, но симпатичного мюзикла, — такого я от чудо-мальчика не ожидала.

Рик смотрит в лобовое стекло, по-прежнему тряся коленом и ковыряя подушечки пальцев, снова утомленный — как будто этот разговор ему смертельно наскучил.

Что ж, прекрасно. Я тоже отворачиваюсь к окну, лицо мое пылает. Мир кажется раздражающе чуждым, словно я очутилась в параллельной вселенной, кишащей странными квадратными автомобилями, продолговатыми уличными знаками и ограничителями скорости, указанными в километрах и китайских иероглифах. Затем мы по эстакаде въезжаем на лесистые горы. Сквозь листву виднеются мятно-оранжевые пагоды: квадратные ярусные крыши с расширяющимися, как ласточкины хвосты, углами, сложенные в башни: чем ближе к вершине, тем плотнее. Вроде моей любимой шкатулки, привезенной папой из поездки в Сингапур, только увеличенной до размеров здания.

Сдается мне, Тотошка, я больше не в Огайо…^[15], и мне нелегко разобраться, какие чувства это во мне вызывает. Я до сих пор сбита с толку, ошарашена, но и заинтригована.

— Аймэй, ни сюйяо тин сялай цзо шэнмэ ма? — говорит Лихань.

— Я… э-э… простите, не понимаю…

— Он спрашивает, не нужно ли тебе заехать в какой-нибудь магазин, — переводит чудо-мальчик.

Я краснею. Мне не нужна помощь Рика.

— О… э-э… нет. Не нужно. И еще: я Эвер. Никто не зовет меня Аймэй.

Чудо-мальчик на беглом китайском передает вожатому мой ответ и кое-что еще в придачу. Он даже сменил тон и обращается к Лиханю как к пожилому человеку — более почтительно и вежливо. Иначе и быть не может. Наверное, Вселенная жестоко подшутила надо мной, устроив так, чтобы в этом путешествии, навязанном мне родителями, я тут же нарвалась на их идеал.

— Если ты уже говоришь по-китайски, — не сдержавшись, язвительно интересуюсь я, — почему твои родители упекли тебя сюда?

— О, это не они. — Янтарные глаза Рика, устремленные на меня, вспыхивают. — Я сам поехал. У нас с Софи здесь родственники, которых мы навещаем каждое лето.

Чудо-мальчик сам решил посещать китайскую летнюю школу. Что тут скажешь?

— Конечно, в «Цзяньтане» все по-другому, — говорит Софи. — А как насчет тебя? Почему ты решила приехать?

— Это не я решила. — Мой голос слегка дрожит. — Меня родители заставили.

Софи смеется.

— Ну, здесь тебя никто заставлять не будет.

— Как это?

— Программу придумали наши родственники, — шепчет Софи. — Это страшная тайна. Никакого надзора.

«Да ладно!» — проносится у меня в голове.

— Так, значит…

Чудо-мальчик делает предупреждающий жест в сторону Лиханя, который, видимо, понимает по-английски куда лучше, чем показывает.

— Потом расскажу, — тихонько говорит Софи.

Я хочу расспросить ее поподробнее, но наш микроавтобус уже подъезжает к воротам, минуя бетонную плиту с двумя китайскими иероглифами. Слева от нас среди гор высится красное здание в виде пагоды — самой большой из виденных мною. Справа охранник в будке отдает нам честь, и деревянный шлагбаум поднимается, чтобы пропустить нас.

— «Цзяньтань», — объявляет Лихань.

Я с волнением смотрю в окно, пока Лихань что-то рассказывает по-китайски. В пруду, поверхность которого устлана гигантскими листьями кувшинок, журчат фонтаны. Наш автобус сворачивает к группе краснокирпичных зданий с рядами двустворчатых окон. В поросшем травой дворе, окруженном густым кустарником, играют в волейбол американо-китайские ребята — мои ровесники. Рядом со скалой, на которой высечены иероглифы «Цзянь» и «тань», целуются невеста в красном ципао^[16] и жених в смокинге и щелкает затвором фотограф.

— Это что, туристическая достопримечательность? — интересуюсь я. В Тайбэе наверняка есть более модные места для свадебных фотографий.

Микроавтобус останавливается. Чудо-мальчик выходит вслед за Софи и протягивает мне руку:

— Лихань говорит, что эти двое познакомились здесь четыре года назад.

Я испытываю предательское желание взять его за руку, чтобы узнать, горячая она или холодная, однако злюсь и на него, и на себя: я что, сама не могу вылезти из автобуса? Я спрыгиваю на землю, игнорируя предложенную помощь.

— Круто. И какова вероятность найти пару?

— Вероятность? — Софи, смеясь, отбрасывает за плечо черные волосы. — Это же «Корабль любви»!

— Что-что? Не помню, чтобы читала что-то про кораблик.

— Да не кораблик! — Софи бросает на чудо-мальчика многозначительный взгляд, но тот уже ведет нас к задней двери микроавтобуса. — Так называют лагерь. Как давнишний сериал^[17]. Напомни, чтобы я тебе рассказала. Рик, сначала прошвырнемся по рынкам.

— Ты иди, — говорит он. — Мне нужно найти таксофон. Я обещал Дженне позвонить сразу, как приземлюсь, и здорово задержался.

— Дженне! — презрительно фыркает Софи. — Тебе надо встречаться с Эвер, — добавляет она, к моему вящему ужасу. — Слушай, она же идеально тебе подходит: ты футболист, она танцует.

Чудо-мальчик закатывает глаза.

— Дженна — моя девушка, — сообщает он мне.

Ой. Значит, у него есть девушка. Видимо, в моем воображении чудо-мальчик всегда был одиночкой. Как я.

Остальные ребята уже собрались позади микроавтобуса. Пока Лихань вставляет ключ в замок, Рик выуживает из кармана телефон и сует мне под нос.

— Дженна Чу, — говорит он.

С экрана улыбается его девушка: профессиональный снимок, которого я не смогла бы себе позволить, проработай в «Патио гриль» хоть целый год. Она даже красивее Рика: густые черные волосы обрамляют тонкое лицо с изящным носом и губами. На шее золотая подвеска: миниатюрные солнечные очки. В детстве меня иногда называли фарфоровой куколкой, мне это одновременно и нравилось, и бесило. Но Дженна действительно во всем, вплоть до элегантного французского маникюра на сложенных ручках, подходит под это определение. И как это Рик нечаянно ее не разбил?

Чудо-мальчик дотрагивается до моей руки. Он стоит слишком близко, я отступаю на шаг и замечаю на его лице странное выражение удивления. Я дергаю себя за хвостик, но слишком поздно осознаю, что он съехал набок.

— Она действительно хорошенькая, — говорю я.

— Не просто хорошенькая. Дженна к тому же ужасно умная, — резко отвечает чудо-мальчик, и вот мое лицо уже пылает от смущения. Я вовсе не имела в виду, что она красивая дура. Теперь Рик, вероятно, считает меня поверхностной. — В следующем году она пойдет в колледж Уильямса, — продолжает Рик. Мне кажется или он пророчит ей необычайную судьбу?

— Ты хочешь сказать — скучная? — зевает Софи. — «Рики, что я буду делать все лето, пока тебя не будет?» — говорит она, явно подражая неведомой Дженне.

Лихань распахивает задние дверцы микроавтобуса.

— Заткнись, Соф. У нее полно дел. — Нетерпеливыми рывками чудо-мальчик вытаскивает наши сумки на тротуар, находит наконец черный чемодан и вприпрыжку устремляется вверх по лестнице.

— Рик, ты забыл свой рюкзак, — кричит ему вслед Софи.

— Тьфу! — Он возвращается за рюкзаком и ловит мой взгляд. — Смотри под ноги, ладно? В следующий раз меня может не оказаться рядом, чтобы поймать тебя.

Какого черта?

Отпустив это снисходительное замечание, Рик закидывает сумку на плечо и снова устремляется вверх по лестнице, словно от того, позвонит ли он Дженне прежде, чем сделает следующий вдох, зависит его средний балл^[18]. У раздвижных дверей он чуть не сбивает с ног миниатюрную девушку — вожатую.

— Осторожнее, Рик! — журит кузена Софи, но того уже и след простыл.

Скатертью дорога. Крепкие мускулы не решат всех его проблем.

— Чжэ ши Пань Мэйхуа, — представляет Лихань вожатую, когда та подходит к нам, поправляя желтую цзяньтаньскую блузку, в пару к которой надета пестрая красно-зелено-желтая юбка.

— Хуаньин лай дао Цзяньтань!^[19] — Пань Мэйхуа говорит на китайском, как на родном, хотя крупные черты ее лица не слишком похожи на китайские. Длинные черные волосы вожатой заплетены в тяжелую косу, перевязанную зеленой лентой. Лицо у нее открытое и приветливое, и когда она улыбается мне, я чуть было не спрашиваю у нее, во что, черт возьми, я вляпалась.

Затем девушка из задней части микроавтобуса сует свою сумку в руки Мэйхуа. Вожатая удивленно моргает, однако поднимается следом за ней по той же лестнице, что и чудо-мальчик.

Я забираю свой чемодан. На кусты, окаймляющие бетонные ступени, садится длинношеяя черная птица. Увитая плющом ограда заслоняет нас от остального Тайбэя, но не от солнца, безжалостно пекущего мне голову.

Я недоумеваю, при чем тут «Корабль любви».

Но если мне придется все лето проторчать в этих стенах с чудо-мальчиком — лучше пристрелите меня прямо сейчас.

Глава 6

У меня нет никакой возможности наедине расспросить Софи про «Корабль любви».

Комнатные растения разделяют просторный, залитый солнцем вестибюль на зоны отдыха, уставленные стульями из переплетенных красно-коричневых корней деревьев. Мы с Софи встаем в хвост очереди к регистрационной стойке. На стене шесть циферблатов из полированных коряг, выброшенных морем, показывают время в Сан-Франциско, Нью-Йорке, Тайбэе, Пекине, Лондоне и Токио.

Вокруг нас кто-нибудь то и дело отшвыривает в сторону чемодан с криком: «А мы не знакомы по ИНИ^[20]?» Парень в футболке с эмблемой Беркли ударяет кулаком другого парня, на полголовы ниже себя: «Эй, я видел тебя в мичиганском КИЛе^[21]! Извини, чувак, в другой раз». Три девушки в почти одинаковых пастельных платьях бросаются друг другу в объятия, визжа: «Как дела-а-а-а? Видела, Спенсер тоже тут?» Даже Софи ненадолго отходит к девушкам из какого-то летнего лагеря Центра талантливой молодежи.

— Почему здесь все знакомы друг с другом? — спрашиваю я у Софи.

— Та самая теория шести рукопожатий. Только у американских китайцев их, похоже, всего два, понимаешь?

Не понимаю. Лично я не знаю тут ни души, но в этот самый миг одиночество, которое я испытываю, замещается еще более странным чувством единения с окружающими. Дома, когда мы ездили семьей в торговый центр, на нас, бывало, оборачивались, но сейчас с меня будто стряхнули национальную принадлежность, как в детской игрушке «Волшебный экран». Какое неожиданное облегчение!

Пока мы медленно продвигаемся вперед, к нам подходит Лихань, балансируя подносом с прозрачными пластиковыми стаканчиками. Софи хватает два стаканчика и толстые соломинки в придачу.

— Классика, — говорит она. — Терпеть не могу все эти сиропы, которые сейчас добавляют.

В нижней части кофейно-сливочной жидкости медленно перекатываются какие-то темно-коричневые шарики. Сверху стаканчик закрыт пластиковой пленкой.

— Что это? — озадаченно интересуюсь я.

— Баббл-чай! — Софи протыкает целлофан соломинкой и высасывает шарики. — Ты что, в самом деле никогда не пробовала? Это взбитый чай на молоке с шариками тапиоки.

— Ну как же, слышала.

Я с подозрением кошусь на диковинную жидкость: раньше мне как-то не приходилось дегустировать напитки с шариками. Однако в подражание новой подруге я прокалываю пленку на стаканчике, слегка переусердствовав и вызвав усмешку Софи. Потом делаю глоток холодного сладкого чая с вязкими шариками.

— Ой, вкусно!

Софи снова усмехается.

— Эвер! Ты — «Твинки»^[22]!

Я хмурюсь. То есть я похожа бисквит фирмы «Хостесс»: белая внутри, желтая снаружи? Грейс Цзинь из нашего молодежного церковного кружка рассвирепела бы, если бы ее посмели так обозвать, но я не злюсь. Просто раздавлена… уже в который раз. Даже в толпе американских китайцев я выгляжу недостаточно американо-китайской. От внезапного приступа тоски по далекой Перл у меня подкашиваются ноги.

Тут к нам подваливает компания парней: высоких и низких, хлипких и дюжих, волосатых — один даже с усами и жутковатой козлиной бородкой. Ребята знакомятся с нами, а я обнаруживаю, что их всех объединяют две общие черты: они собираются в лучшие вузы страны (Калифорнийский и Пенсильванский университеты, Стэнфорд, Массачусетский технологический) и потеют не меньше, чем я. Влажный воздух, можно сказать, обслюнявил меня. Мужское внимание, жаркие веселые взгляды, рукопожатия — от всего этого слегка шалеешь.

Рядом останавливаются две девушки, чтобы представиться.

— Привет, я Дебра Ли. — И девушка с голубыми, стриженными под мальчика начесанными волосами крепко пожимает нам руки.

— Я Лора Чэнь, — говорит ее подруга в кепке с эмблемой «Нью-Йорк янки».

— Мы президентские стипендиаты^[23], — сообщает Дебра. — Познакомились в Вашингтоне.

— И виделись там с президентом.

— И нас пригласили в эту поездку.

— Ой, Деб, нам пора бежать. — Лора сверяется с часами и выдает извиняющуюся улыбку. — Мы спешим на встречу стипендиатов с членом комиссии… Увидимся!

Они убегают прежде, чем мы с Софи успеваем вставить хоть слово.

— «О, пардон. Нас ожидает ВИП», — закатывает глаза Софи. — Эх, до чего же бесит!

— Точно!

Я выбрасываю недопитый баббл-чай в урну: у меня резко пропал аппетит. Теперь все яснее ясного. Родители послали меня сюда для усовершенствования. Как говорится, «железо железо острит»^[24] — а хорошо заточенный зубрила оттачивает другого зубрилу. Вот только здесь собрались не просто зубрилы, вроде меня, а настоящие вундеркинды уровня чудо-мальчика.

— Ван Аймэй, — приветствует меня из-за регистрационной стойки грузная женщина лет сорока в зеленом ципао. Ее перманентные кудерьки с проседью — словно надетая на голову каска.

— Я Эвер.

— Аймэй, — по-генеральски властно отрубает она. Становится ясно, что не мне решать, как меня будут называть этим летом. — Хуаньин. Во дэ минцзы ши Гао Лаоши.

«Добро пожаловать. Я учительница Гао» — это все, что я могу понять из ее слов.

Пока она, отвернувшись, роется в какой-то коробке, Софи шепчет:

— Ее прозвали Драконшей. Нам адски не повезло, что этим летом руководителем смены будет она.

Это прозвище отлично подходит к ее физиономии со спесивым подбородком и носом.

Нас наконец размещают. Драконша выдает нам с Софи ключи от комнаты 39, а также сумку-торбу, на которой изображен тайваньский флаг, напоминающий американский: красный с синим прямоугольником в верхнем углу, только вместо звезд — белое солнце. В сумке лежат ежегодник и карта-схема Тайбэя. Драконша переходит на английский с таким же, как у моих родителей, южноминьским^[25] акцентом, чтобы изложить цели программы: изучение китайского языка и культуры, усердная учеба.

— Какие факультативы предпочитаете? — спрашивает учительница. — Каждый длится две недели, затем идут экскурсии.

— У меня сдвоенный кулинарный курс, — сообщает Софи. — Я уже записалась.

— Факультативы? — переспрашиваю я. — Я еще не выбрала.

Софи берет папку с рецептами, а я тем временем пролистываю информационные материалы по факультативам: художественное вырезание из бумаги, игра на цитре, китайское йо-йо, изготовление воздушных змеев, мацзян^[26] китайские шахматы, танцы с веерами, танцы с лентами, бой на мечах, танец льва^[27], китайские барабаны, гребля на драконьих лодках^[28], палочный бой в стиле Мулань, ого…

— Аймэй, родители уже записали тебя на факультативы.

Я вскидываю голову:

— Вот как?

Драконша протягивает мне листок с моим китайским именем наверху:

Китайский язык: группа для начинающих.

Факультатив 1: Введение в китайскую медицину.

Факультатив 2: Каллиграфия.

— Эй, мы с тобой вместе на китайском! — восклицает Софи, но я едва ее слышу.

Они выбрали за меня факультативы!

Точно так же, как выбирали их для меня в старших классах: французский вместо мертвой латыни, дополнительная биология вместо танцев.

— Можно поменять одно из занятий на танец с лентами?

— Увы, к сожалению. Класс набран.

— А на танец с веерами?

— Тоже набран.

— Палочный бой?

Драконша мотает головой:

— Твои родители просили это. Можешь им позвонить.

Воображаю себе безнадежный разговор с мамой: «Китайская медицина — для мединститута. Каллиграфия тебе пригодится. На всю жизнь научишься красиво выписывать рецепты». Будучи за семь тысяч миль отсюда, родители по-прежнему цепко держат мою жизнь в своих невидимых руках.

— Замечательно, — цежу я сквозь зубы.

— Пожалуйста, каждый вечер оставляйте час для домашних заданий, не гуляйте поодиночке, вечерняя перекличка в половине десятого. Мальчикам и девочкам в комнатах вместе не запираться.

— Само собой. — Даже подними Софи руку в скаутском салюте, она не могла бы выглядеть искреннее. — Нам такое и в голову не придет.

Я не могу сдержать улыбку, которая быстро исчезает с лица, когда Драконша начинает разъяснять систему штрафов. Справа от нее на стене висит таблица с китайскими именами всех учащихся «Цзянь-таня» — их столько, что не сосчитаешь. Мы будем получать штрафные баллы за опоздания на уроки, несдачу заданий, использование телефонов во время занятий, отсутствие на вечерней перекличке и если нас застукают после отбоя. Перебор с баллами влечет за собой звонок родителям. Нахватаешь двадцать баллов — не поедешь в двухнедельный тур по острову в конце смены.

— Что? — возмущается Софи. Судя по всему, вышеупомянутый тур чего-то да стоит.

Я мрачнею. Лагерь зубрил с правилами в духе семейства Ван! Драконша с ее южноминьским акцентом и химией а-ля баран здорово смахивает на маму. «Учеба на первом месте. Зачем тебе гулять с Меган, когда вы и так видитесь каждый день?» Лето обещает быть еще хуже, чем я ожидала.

Драконша отворачивается, чтобы убрать наши документы, и я наклоняюсь к Софи:

— Ты же говорила — никакого надзора.

— Существуют определенные правила. Просто нельзя попадаться. За всю историю лагеря домой отправили всего одного-двух человек.

— Вот еще что, — вспоминает Драконша. — Каждый год в последний вечер смены ребята устраивают шоу талантов.

Конечно, кто бы сомневался!

— Может, хотите поучаствовать?

«Ладно… Как насчет сольного танца с флагом?» Я мотаю головой.

— О, у меня нет талантов. — Софи радостно отодвигает от себя список, куда записываются участники шоу.

Меня разбирает смех. Эта девчонка порой обескураживает, но при этом кажется такой простой и веселой… Не ее вина, что она в родстве с чудо-мальчиком. Возможно, рядом с Софи это лето покажется мне более сносным.

Мы забираем чемоданы и направляемся к лифтам. Софи машет рукой нескольким парням, с которыми мы уже познакомились.

— Бенджи Цю — милашка, правда? — шепчет она. — А «Дэвид из Га-а-арварда» — такой клевый, как по-твоему?

— М-м… Э… — уклончиво мычу я. Бенджи привез с собой плюшевого медвежонка Димсума, — на мой взгляд, это уже перебор. Что касается Дэвида, то я определенно не поклонница козлиных бородок.

— Ой, гляди-ка! — Моя новая подружка срывает лиловый флаер с доски объявлений, пестрящей глянцевыми листовками с рекламой массажа, репетиторов, летних концертов, и устремляется в пустой лифт. — Нам нужен план! — Софи хлопает меня флаером по руке. — Клубы! У меня есть список лучших ресторанов. Ой, а еще фотосессия!

— Фотосессия? — Лифт взмывает ввысь, и у меня екает внутри. — Типа тех, что делают кинозвезды?

Фотосессия для девушки, которая только на прошлой неделе прикрепляла к доске объявлений у кабинета школьного психолога плакат «Что почитать на летних каникулах»?

— Мне это не по карману…

— Они дико дешевые, уж поверь. Я запишу нас. Кроме того, мы с Риком в конце месяца собираемся навестить нашу тетушку — и тебя, конечно, прихватим.

— О… э… Круто! — Как это великодушно с ее стороны: кажется, Софи ко мне прониклась, и я ловлю себя на том, что не хочу ее подводить. — Ты уверена?

— Соседка по комнате — свой человек! Особенно если она не бегает по комиссиям.

Мы хохочем.

— Я бы с удовольствием поехала. Но разве мы весь день не в классе? Да еще домашка каждый вечер. Где найти время, чтобы заняться чем-то еще?

Лифт останавливается на четвертом этаже, и я вытаскиваю свой чемодан в холл с синими шелковыми диванами вокруг черного лакированного стола. Софи озорно сверкает глазами:

— У нас пара часов по утрам плюс двухчасовое занятие по культуре после обеда. На домашку всем наплевать, а остальное время — в нашем распоряжении. — Она понижает голос. — Что нам сделают, если мы сбежим? Отправят домой? Исключено. Тут хотят, чтобы у нас сложилось хорошее впечатление о Тайване.

— Но штрафные баллы…

Позади нас звенят, открываясь, двери лифта. К моему удивлению, из него выходит Драконша с ломом в руке и таким свирепым лицом, словно она вот-вот изрыгнет пламя. За ней следом появляется Пань Мэйхуа — миниатюрная вожатая, которую недавно чуть не сбил с ног чудо-мальчик.

— Ой-ой-ой, — шепчет Софи. — Что-то приключилось.

Две женщины, минуя нас, подбегают к третьей белой двери по левую руку, Драконша отпирает ее ломиком и начинает распекать кого-то зычным голосом. Когда мы проходим мимо распахнутой двери, оттуда выскакивает полуобнаженная девица, хихикая и прижимая к лифчику розовое платье. Позади нее со смятой постели скатывается парень в черной рубашке. На его волнистых иссиня-черных взъерошенных, падающих на лицо волосах играют блики. Он хватает свои шорты, однако я мельком успеваю заметить его… хозяйство.

«О боже, боже, боже мой!»

Дома мне не разрешают смотреть даже сцены с поцелуями: в подобных случаях во время вечерних семейных кинопросмотров папа обязательно переключает канал. Теперь же я слишком ошеломлена, чтобы отвести взгляд. Через несколько секунд парень, уже в шортах, прошаркав мимо Драконши, выходит в коридор. Его рука касается моей. Нахальные глаза — темные, влажные, непроницаемые — настойчиво стараются установить контакт. Губы кривятся в хищной улыбке, и я улавливаю в незнакомце искру интереса, приглашение. Вызов.

Девица снова прыскает. Она уже натянула свое кукольное платьице.

— Пошли, Ксавье!

Сексуальное у него имя — вполне соответствует всему остальному. Когда наш зрительный контакт прерывается, я испытываю легкий шок. Драконша гонится за ними по коридору, а Софи вцепляется мне в руку, совсем как Меган. Она трясется, пытаясь сдержать смех, пока мы плетемся к своей комнате.

Будь здесь папа, он бы шлепнул Ксавье в коридоре свернутым в трубку «Уорлд джорнал», а меня посадил бы под домашний арест ради моего же блага.

Сдается мне, лагерь зубрил не такое уж унылое место.

— Так это… — наконец выговариваю я.

Щеки Софи пылают от сдерживаемого хохота.

— Это «Корабль любви»!

До меня начинает доходить.

* * *

Нашу дверь заклинило, она разбухла в дверной коробке от влажности. Я поворачиваю ключ и напираю, потом Софи поворачивает ключ и напирает, после чего говорит:

— Давай, поворачивай ключ, и будем напирать вместе.

Общими усилиями дверь со свистом распахивается.

— Из нас получилась отличная команда, — смеется Софи и падает на свой полосатый матрас. — О боже, Эвер! Этот Ксавье — самый сексуальный парень, которого я когда-либо видела.

— Он уже занят, — замечаю я. Хотя присутствие девицы в розовом не помешало ему окинуть меня оценивающим взглядом.

— Занят? — Софи фыркает и садится на кровати, откидывая на спину блестящие гладкие волосы. — Из-за «Корабля любви» каждая четвертая пара распадается.

— Правда, что ли?

— Ага. Моя кузина уже с кем-то встречалась, а потом во время заезда познакомилась с парнем, и с тех пор они вместе…

Софи трещит без умолку, а я кладу свою сумочку на комод и подхожу к двустворчатому окну, чтобы полюбоваться видом. Наша комната опрятная, хоть и простая: две кровати, два письменных стола, два комода, термос с горячей водой. Сочная зеленая лужайка, простирающаяся под окнами, отделяет нас от череды кирпичных зданий. Территория лагеря окружена увитой плющом бетонной оградой. Слева за ней виднеется сине-зеленая река Цзилун, противоположный берег которой застроен тайбэйскими небоскребами, а за ними на горизонте вырастает сероголубая гора.

Вид был бы вполне сносный, если бы не труба нежно-голубого цвета, перекинутая через реку и поддерживаемая двумя бетонными колоннами. Поверх трубы тянутся ярко-красные рабочие мостки. Что это — канализация? Ну и уродство.

— Какую музыку слушаешь? — интересуется Софи, наматывая наушники на тонкий айпод-шаффл.

— О, э… Мне нравятся мюзиклы, — чуть смущенно признаюсь я. Большинство моих одноклассников увлекаются роком, хип-хопом, поп-музыкой.

— Какие твои любимые?

— О, их полно. Все диснеевские: «Отверженные», «Призрак Оперы». Мы с моей лучшей подругой раз пять посмотрели «Величайшего шоумена».

— Обожаю «Величайшего шоумена»! Когда Филипп ворвался за Энн в горящее здание, я чуть не умерла. — Софи так драматично прижимает руку к сердцу, что я невольно улыбаюсь.

— А мне очень нравится ее танец на трапеции. Когда она говорит ему, что они не могут быть вместе.

— «Ла-Ла Ленд» сочинили те же композиторы, — сообщает Софи.

— В самом деле?

Потрясающе, что моя новая подруга это знает — ей известно много всего, о чем я и понятия не имею.

Софи подключает к своему плееру мини-динамики. С первыми же звуками ее стол начинает вибрировать, а я подавляю желание отбивать ритм, как делала бы у себя дома. Софи расстилает на матрасе простыню, выкрикивая названия мюзиклов, которые видела вживую на Бродвее. Я же смотрела только «Короля Льва» во время школьной поездки на Манхэттен. Софи — просто супер, но дома, в Штатах, она, должно быть, живет по-другому, совсем не так, как я.

— Так у тебя есть постоянный парень? — осведомляется Софи.

Нет, но у моей лучшей подруги есть. Господи, как же я по ней скучаю!

— Родители запретили мне встречаться с парнями до окончания мединститута. Сначала надо заняться карьерой.

— Кто бы сомневался, — усмехается Софи. — Сначала никаких свиданий, а потом будут ждать, что ты в одночасье подцепишь наследника престола и произведешь на свет внуков. Лично у меня было четыре бойфренда, и родители знать не знали. — Она закатывает глаза. — А вообще, кого ты ищешь?

— Кого я ищу? — озадаченно переспрашиваю я, все еще размышляя о наследнике престола и внуках.

Софи обнимает свою подушку, на которой еще нет наволочки:

— У меня есть критерии — я называю их шесть «с»: симпатичный, сексуальный, состоятельный, сообразительный, способный. И суперобаятельный!

— Ого, ничего себе.

Это перечень сверхкачеств, о которых я даже и не мечтаю.

— Такой список есть у любой девушки.

Я киваю:

— У моей лучшей подруги он был длинный: голубые глаза, рост больше шести футов, крепкие мускулы, классная задница. Она все это заполучила.

Софи смеется:

— Повезло ей. А как насчет тебя?

Я надеваю наволочку на подушку. У одной девочки, учившейся на класс младше меня, Грейс Цзинь, список был совсем короткий: христианин и китаец. А мой еще короче: не Стэнли Юй — единственный китаец из моего класса, с которым меня пытались свести аж с детского сада.

— Это кто-то, с кем можно будет танцевать. Совершенно нереально.

Но в душе я заканчиваю эту мысль: кто-то, кто с легкостью поднимет меня высоко в воздух, как в мюзиклах, — если бы парный танец не нарушал одно из правил моих родителей, запрет на «непристойные физические контакты».

Я снова мысленно оказываюсь у мусорного бака. У меня сводит живот.

— Держу пари, ты найдешь его здесь, — говорит Софи, расправляя одеяло.

— За восемь недель? — смеюсь я, но она лишь многозначительно вскидывает брови.

— Это же «Корабль любви». Многие родители посылают сюда детей в надежде, что те с кем-нибудь познакомятся.

— Родители специально посылают сюда за этим?

А я считала, что только мои мама с папой лезут в мою жизнь!

— У нас с Риком предки тоже старомодные, — пожимает плечами Софи. — Но, повторюсь, я бы все равно сюда приехала.

Наверное, мне следует ужасаться, но вместо этого я испытываю странный трепет. Окажись тут Меган, она бы уже выпихивала меня за дверь со словами: «За дело, Эвер!» Не в смысле — отправляйся на поиски парня, но действуй, вместо того чтобы тихонько сидеть в уголке и мечтать о Дэне.

Я расстегиваю молнию на чемодане. К моему удивлению, в самой середине лежит сумка для танцевальных принадлежностей — сиреневое яйцо в гнезде из одежды. У меня в горле встает комок, и я пытаюсь сглотнуть его. Может, это мамин способ извиниться, пусть даже так убого и запоздало?

Я вынимаю сумку и тут же понимаю, что ошиблась. Сумка чересчур жесткая и тяжелая, в ней явно не купальник и колготки. Вот почему чемодан был таким тяжелым! Со все возрастающим дурным предчувствием я переворачиваю сумку и вытряхиваю оттуда… красно-синий учебник: «Основы молекулярной биологии».

Я как-то читала про воровской потайной фонарь, предназначенный для того, чтобы красться в темноте. Это металлический ящик, сделанный с таким расчетом, чтобы ни один лучик света не смог вырваться наружу, пока хозяин не откроет одну из узких створок. Я — точно пламя этого фонаря. Любое мое желание наталкивается на его железные стенки, как сверхновая, запертая в титановой тюрьме.

— Что с тобой?

Я резко поворачиваюсь к Софи:

— Рассказать, как я живу? — Я вырываю страницу и комкаю ее в руке. — «Учись только на отлично. Никаких танцев. Безумный комендантский час. Одевайся как монашка…»

— И никакого секса до самой смерти?

— Это самое священное правило! — Я швыряю учебник на пол.

— Что ж, этим летом правила отменяются! — говорит Софи и протягивает мне лиловый флаер. — В четвергу нас вылазка.

Я пробегаю глазами текст флаера:

КЛУБ «ПОЦЕЛУЙ»

Для посетителей младше 21 года вход бесплатный!

Первый напиток в подарок!

И фото гитариста в черной коже, цепях и татуировках, с лихо развевающимися светлыми волосами. Это участник группы Three Screams с Манхэттена; о существовании таких парней мои родители даже не подозревают, а если бы и знали, то в жизни не разрешили бы мне пойти на его концерт.

— Тусовка на всю ночь! — восклицает Софи. — Будешь пить, что хочешь, танцевать, наденешь классный прикид, а родителей пошлешь куда подальше.

Сколько раз в Кливленде Меган и другие девчонки приглашали меня пообедать и сходить в кино! Но я всегда отказывалась, поскольку мне не разрешалось возвращаться домой после комендантского часа, тем более если в компании были мальчики!

— Внизу охранник, — замечаю я.

Софи морщится:

— Да, охрану усилили. Но Рик говорит, что можно перелезть через ограду. — Босой ногой она заталкивает под кровать свой опустевший чемодан. — Это же «Корабль любви»! Одна большая вечеринка. На все лето. И никто нам ее не испортит. — Софи обмахивает меня своим ежегодником, как веером. — Позволь сказать тебе, Эвер: ты больше никогда не встретишь столько подходящих парней в одном месте. Я целую вечность дожидалась этой поездки. Как меня достали все эти выпендрежные рок-музыканты, среди которых я росла! Я найду своего мужчину здесь. — Софи указывает на меня, словно передает мне парламентский жезл: — А каков ваш план действий, мадам?

Одним мановением руки я швыряю свой учебник за двести долларов на пол и запинываю его глубоко под кровать. Потом беру флаер клуба «Поцелуй» и набрасываю на обороте список:

ПРАВИЛА СЕМЬИ ВАН

Учиться только на отлично

Одеваться как монашка

Комендантский час с десяти вечера

Не выпивать

Не транжирить деньги

Не танцевать с мальчиками

Не целоваться с мальчиками

Никаких бойфрендов

Последний пункт я заношу в список с трепетом, будто подписываю согласие на затяжной прыжок со скалы с парашютом — он не планируется, но мало ли что? Я размахиваю листком перед носом Софи; вот они, причины, по которым я — сущее дитя в сравнении с остальными: ведь я поступила в медицинский, я — дочь своих родителей, я — Эвер Ван.

— Этим летом я нарушу все правила Ванов.

— Вообще-то ты пропустила самое важное. — Софи берет мою ручку и дописывает внизу: «Никакого секса».

— Нет! — Я выхватываю у нее ручку, ненавидя себя за то, что покраснела. Пусть это самое священное из правил Ванов. Наверное, я прочитала слишком много викторианских романов, но я приберегаю это для любви.

— Отлично! — Софи смеется и тычет пальцем в третье правило — «Комендантский час»: — Вот с чего мы начнем. Нам просто необходимо выбраться.

Уставившись в окно, я изучаю бетонную стену, окружающую лагерь.

— Можем попробовать перелезть через ограду: поставить стулья один на другой. Но потом придется прыгать с большой высоты.

Стена здесь добрых пятнадцать футов. Я осматриваю двор, пока взгляд снова не упирается в уродливую трубу, перекинутую через зеленую реку. Труба уходит под эстакаду. Она начинается на территории лагеря, у бетонного столба рядом со зданиями на противоположной стороне лужайки. Наверх ведет красная металлическая лестница, а на другом конце трубы по такой же лестнице, вероятно, можно спуститься. Общая длина трубы футов сто, и днем она на виду у всего «Цзяньтаня». Но не ночью.

— Вот наш выход, — говорю я и осознаю, что решение принято. Меган убила бы меня, если бы узнала.

Софи подходити выглядывает в окно:

— Ты ведь шутишь. Если мы свалимся…

— Там есть мостки. — Я натянуто улыбаюсь сообщнице, хотя от страха у меня крутит живот, а воображение рисует выразительную картину падения в темные речные воды с высоты нескольких десятков футов. — В четверг вечером зажигаем!

Глава 7

Главная задача, заявляет Софи, отыскать клубный прикид.

Но внизу, в душном вестибюле, Мэйхуа и другие вожатые загоняют народ в тускло освещенную аудиторию на церемонию открытия смены. Я заглядываю внутрь. Зал, по-видимому, рассчитан на меньшее количество людей, потому что все места перед сценой с красным занавесом заняты. Учащиеся теснятся вдоль задней стены и заполняют проходы.

— Идем, — шепчет моя спутница, и мы огибаем группу парней, стараясь держаться подальше от Мэйхуа.

— А сколько здесь вообще ребят?

— Пятьсот человек. — Софи останавливается у стола с большим бронзовым сосудом. В сосуде — соевый соус с чаинками, в котором плавают десятки яиц^[29].

— Пятьсот? — изумляюсь я. Софи вынимает из жидкости мраморное яйцо, кладет в бумажный стаканчик и сует мне в руку. — Больше, чем во всей моей школе.

По залу эхом проносится барабанная дробь, чарующе гулкая и ритмичная. Я вытягиваю шею, чтобы взглянуть на сцену, где два парня в белых рубашках без рукавов и черных брюках бешено колотят по барабанам тангу^[30]. Между ними на сцену выпрыгивает китайский лев, тряся огромной золоченой головой.

Софи хватает меня за руку:

— Пора валить отсюда.

Мне хочется предложить ей остаться: я в жизни не видела, чтобы лев выделывал такие коленца. Стоящая в дверях вожатая в неоново-желтой шляпке подзывает нас криком:

— Лай, лай!

Но Софи утаскивает меня за угол, оцарапав мне руку о кирпич; потом мы толкаем двойные двери и выскакиваем на слепящее солнце. Два садовника, стоя на коленях в грязи, сажают цветы.

— Бежим! — подгоняет меня Софи, и я мчусь вместе с ней по подъездной аллее вокруг пруда с кувшинками, мимо будки охранника прямо на улицу.

— Они нас не догонят… Ой, мамочки!

Я отскакиваю в сторону, пропуская вереницу изрыгающих дым мопедов. Поднятый ими вихрь вздымает мои волосы и юбку.

— Знай наших, — переливчато смеется Софи, оттаскивая меня на тротуар, и быстрым шагом устремляется вперед. — Только не попади под машину, ладно? Здешние дороги — сплошное нарушение прав человека.

Солнце нещадно печет мне голову, пока я луплю яйцо, стараясь при этом не отстать от подружки. Я много лет не ела чайных яиц — после того, как открыла коробку с завтраком, в ужасе завопила: «Что за гадость?» — и упросила маму больше не давать мне в школу странную китайскую еду. Софи уплетает свое яйцо, издавая сладострастные стоны, как в тех сценах, которые мне не разрешается смотреть по телевизору. Я смакую аппетитный деликатес с ароматом бадьяна и корицы.

— Вкуснятина, — вырывается у меня.

По другой стороне улицы на кирпичной подпорной стенке холма изображены китайские крестьяне. Мы проходим мимо красного храмика с причудливой многоярусной крышей, похожей на раскрытую книгу, положенную мягкой обложкой вверх, с чуть скошенными срезами и загнутыми, точно нос корабля, углами. Он расписан яркими зелеными, синими, красными и желтыми красками: цветы, замысловатые узоры, фигуры китайских ученых в сине-зеленых одеяниях. Над крышей извивается длинный зеленый дракон с пылающими желтыми шипами на спине.

— Безумное здание, — замечаю я, — но мне даже нравится.

— Такого на Тайване полно. — Софи выбрасывает пустой стаканчик из-под яйца в урну. — Еще увидишь.

Мы срезаем путь через парк, затем шагаем по узким улочкам, застроенным трехэтажными зданиями с магазинчиками размером с гараж. Минуем парикмахерские, чайную, лавку, торгующую виски, — везде ярлыки с китайскими иероглифами. Наконец подходим куличному рынку, где полно киосков, маленьких магазинчиков и крохотных ресторанчиков всего на несколько мест. Вот какой-то продавец опрыскивает водой груду пекинской капусты. Толстуха с волосами, подвязанными фиолетовым шарфом, делает из теста палочки длиной в фут и бросает их в медный чан с кипящим маслом; другая женщина разматывает рулон красного шелка. Сверкают, как разноцветные светлячки, украшения.

Вслед за Софи я углубляюсь в ряды брезентовых торговых палаток. Продавцы подзывают: «Сяоцзе, лай, лай!»^[31] — и указывают на свои фруктовые прилавки или вешалки с одеждой. Их энергичные оклики манят меня. Я соприкасаюсь с традицией, насчитывающей, должно быть, сотни или даже тысячи лет. Софи достает бумажник в каждом втором ларьке: она приобретает блузку Hello Kitty, матерчатый пенал с узором в виде крошечных мультяшных мишек, напитки для нас обеих.

— А ты ничего не хочешь? — спрашивает меня подруга.

Мне слегка не по себе. В моей семьей каждый цент на счету, и я никогда не чувствовала себя вправе скупать все, на что упадет взгляд, в отличие от Софи. Наша цель — клубный прикид, и я должна приберечь свой запал для него.

— Э… Да, разумеется, — отвечаю я. — Пока прицениваюсь.

Софи просматривает стопку джинсов DKNY, примеряет желтые куртки North Face, вертит в руках сумочки Coach.

— Конечно, подделки, зато за бесценок, — восхищается моя новая подруга. Она прикладывает ко мне полосатое платье с надписью «ЕПе». — Как насчет этого? Прямо твой фасончик. Ты стройная, но крепенькая.

— Спасибо, только не это, — отмахиваюсь я. — Я хочу наряд, в котором мама убила бы меня.

— Мне нравится ход твоих мыслей, — хохочет Софи.

— Привет, Софи. — К моему разочарованию, к нам подходит Рик. Он наклонил голову набок, потому что держит на плече стофунтовый холщовый мешок, балансируя им, как китенком. Получается, он тоже удрал с церемонии открытия смены. От стопроцентной влажности моя кожа стала липкой, но чудо-мальчик в темно-зеленой рубашке, обтягивающей широкие плечи, по непостижимой причине свеж и прохладен, точно тенистый ствол дуба. Я досадливо морщусь.

— Это рис? — Софи возмущенно бьет кулаком по его мешку. — Ты что, переводишься на мой кулинарный факультатив?

— Я пытался, но мест уже не осталось. — Чудо-мальчик поправляет мешок на плече. — Это вместо гирь. Оказалось, настоящие гири здесь стоят пятьдесят баксов кило, вот я и купил рис. Десять центов за килограмм. — Рик ухмыляется, явно довольный собой.

Я приподнимаю бровь. А он сообразительный.

И, как оказалось, без понтов. Но Софи вздыхает:

— Мы здесь меньше трех часов, а ты уже взялся за тренировки!

— Я пятнадцать часов просидел в самолете, зажимая уши коленями. Шикарно отдохнул, пора за работу.

Я согласна: вместо того чтобы страдать от джетлага, я чувствую себя настолько бодрой, что готова обойти весь город. Чудо-мальчик перекладывает мешок на другое плечо. Его футболка задирается, обнажая смуглый мускулистый живот; я тут же отворачиваюсь, но он успевает перехватить мой взгляд. До чего же по-дурацки вышло!

— Что ж, по крайней мере, настроение у тебя улучшилось, — говорит Софи. — Дозвонился?

— Да, симка заработала. У меня в комнате и стационарный телефон есть.

— Так нечестно, правда? У нас нет никакого телефона.

— Мой сосед по комнате — какой-то ВИП. Зовут Ксавье. Мы еще не познакомились.

— Ну разумеется, ВИП достался именно тебе.

Софи ловит мой взгляд и многозначительно поводит бровью. Ксавье.

— Проехали. Дженна передает тебе привет. Вот что я для нее нашел. — Рик дотрагивается до торчащей из его кармана головки резной птицы, перевязанной красной ленточкой. Выходит, он не только чудо-мальчик, но и чудо-бойфренд. Кто бы сомневался. Мне до сих пор не верится, что Софи предложила ему встречаться со мной — я ни за что не стала бы добиваться шумного родительского одобрения таким образом. Ну почему у мистера Суперотличника не хватает скромности, чтобы хоть выглядеть соответствующе — подслеповатым прыщавым заморышем. Впрочем, Софи права: настроение у него разительно улучшилось.

— В четверг махнем в клуб «Поцелуй», — сообщает ему Софи. — Это идея Эвер.

Рик приподнимает густую бровь:

— Времени даром не теряете, да?

— Carpe diem^[32]. — Я невозмутимо пожимаю плечами. На улицах Тайбэя звучит латынь, а не китайский. Вот так-то!

— Carpe noctem, — отвечает он, — лови ночь.

Deodamnatus!^[33] Чудо-мальчик снова меня обставил: сколько же языков он знает? Я утешаю себя, представляя, как использую это большое крепкое тело в качестве боксерской груши.

— Встретимся возле нашей комнаты в одиннадцать, — заявляет Софи. — И пожалуйста, не надевай желтое. Оно придает тебе…

— Ты уже говорила: желтушный вид. — Рик косится на меня. К своей большой досаде, я прямо обмираю от этого взгляда. — Тетушка Клер будет в восторге, когда узнает, что ты умоляла меня сопровождать вас. И даже подкупала прекрасными рекомендациями по стилю. Я приду. Не желаю разбивать ничьих сердец.

— Вот он, настоящий Рик У. С возвращением! Только не говори, что это результат телефонного секса с Дженной.

— Попрошу без грязных намеков.

— Ну, за нас-то не волнуйся. — Софи берет меня за руку, пока я пытаюсь отмахнуться от непрошенных видений. — Ни одному парню не под силу разбить наши сердца.

— А я за вас и не волнуюсь, девочки.

И, осклабившись, чудо-мальчик удаляется, по-прежнему неся на плече мешок.

— Обойдемся без сопровождающих! — кричу я, но Рика уже и след простыл.

* * *

Час спустя я неуверенно таращусь в большое зеркало в отгороженной занавесками примерочной. Черная шифоновая юбка на целых два дюйма выше колен. Я поворачиваюсь, чтобы рассмотреть корсетоподобную спинку черного топа с бретелькой через шею, и вижу атласную шнуровку и широкие просветы, через которые проглядывает голая кожа. Это наряд для танцев — взмахов ногами, пируэтов, сильных рук, обнимающих за талию. Наплевать, что корсеты вышли из моды, я их обожаю.

Но между поясом юбки и топом виднеется широкая полоса бледной кожи.

«Какой позор! — звенит у меня в ушах мамин голос. — Хочешь, чтобы мальчики думали, что ты испорченная девчонка?»

Мое отражение вздрагивает. Нынче летом правило «Одеваться как монашка» отменено, но, кажется, с этим нарядом я все же переборщила. «А кроме того: что подумает сопровождающий Рик?» — проносится у меня в голове, прежде чем я вспоминаю, что мне без разницы. Я нехотя стаскиваю с себя юбку и топ и возвращаю протестующему продавцу. В любом случае, мне такое не по карману. Но тут меня осеняет. Может, я сумею найти в Тайбэе танцевальную студию и запишусь туда? Эта мысль дает мне новую надежду.

Я направляюсь вдоль вешалок с платьями к магазину на другой стороне торгового ряда, где перед зеркалом вертится моя подруга. Она одергивает подол платья из золотого ламе, тонко расшитого цветами. Шелковая материя туго облегает пышные формы; Софи надевает на шею связку золотых цепочек, которые струятся по глубокому V-образному вырезу в ложбинку декольте. Она воплощение сексуальности и не боится открыто демонстрировать это.

— Дошао цянь?^[34] — интересуется Софи у продавца. — Что? — взрывается она, когда тот называет цену. — Тай гуй!^[35]

Я, разинув рот, наблюдаю, как плутовка разыгрывает представление, достойное «Оскара»: она торгуется, жестикулирует, чуть ли не ударяется в слезы и наконец сбивает цену платья втрое, а довольный продавец хлопает в ладоши.

— Вот это да, — шепчу я, пока платье заворачивают в газету.

Софи шикает на меня.

— Он не остался внакладе, — шепчет подруга и исчезает в магазине, увешанном пальто Burberry.

Я снимаю с вешалки черное коктейльное платье и прикладываю к себе. Мое лицо в зеркале мрачнеет. Я выгляжу так, будто собралась на похороны. Даже на расстоянии в семь тысяч миль мама снова превращает меня в маленькую девочку, а вот Софи будет выглядеть так, как и должна выглядеть восемнадцатилетняя красотка, сбегающая в ночной клуб.

На улице гудит клаксон. Я выгладываю из магазина и вижу серебристый БМВ с тонированными стеклами, с трудом прокладывающий дорогу в толпе пешеходов, чтобы притормозить у тротуара. К моему удивлению, с заднего сиденья вылезает уже знакомый мне молодой человек в черной рубашке. На лицо ему падают волнистые черные волосы, в мочке уха сверкает опаловая серьга. Это же парень, развлекавшийся с девушкой в розовом, — Ксавье! ВИП-сосед Рика.

Я тихонько исчезаю из поля его зрения и приникаю к щели между двумя виниловыми лентами шторы, через которую наблюдаю, как Ксавье, вылезающего из машины, внезапно останавливают. Похожий на него мужчина, сидящий в салоне, дергает парня за руку. Видимо, это его отец. Значит, он живет здесь?

Они начинают громко и ожесточенно переругиваться на китайском, заставляя нескольких туристов торопливо прошмыгнуть мимо. Я узнаю одно слово, сказанное отцом Ксавье, только потому, что в детстве мои двоюродные братья вечно обзывали им друг друга: байчи. Идиот. Ксавье показывает средний палец, выскакивает из машины и хлопает дверью. Серебристое авто с визгом отъезжает.

Я отступаю еще дальше, потрясенная силой их гнева. Фигура Ксавье, смотрящего вслед машине, — воплощение ярости: руки по швам, кулаки сжаты. На щеке горит красноватое пятно — синяк? Неужели отец его ударил? Неважно, чего требует строгий родитель — хорошей успеваемости, беспрекословного послушания или раболепной сыновней почтительности. Ксавье не согласен покорно подчиняться, как Эвер Ван. Он сопротивляется. Поможет ли? Да и возможно ли это вообще?

В памяти всплывает Дэн — моя первая настоящая любовь. Он сидел сзади меня на уроке химии в одиннадцатом классе и был единственным двенадцатиклассником^[36] а Уилл Мэтьюз называл его идиотом. Дэн одолжил мне карандаш, потом я одолжила ему карандаш, и мы начали вместе делать лабораторные, ломая голову над учительскими каракулями на доске. Дэн мучился с расчетами растворимости и попросил помочь ему.

— Конечно. — Я, танцуя, подбежала к фонтанчику для промывания глаз. — Хочешь, приходи ко мне домой.

Тогда я была сама невинность.

Когда на пороге появился Дэн — веснушчатый голубоглазый детина на полголовы выше папы — и спросил меня, у моего бедного родителя отвисла челюсть. Пока мы за кофейным столиком занимались химией, папа нервно нависал над нами, шелестя газетой и оглушительно сморкаясь.

Дэн приходил еще дважды по вторникам. Он вовсе не был идиотом и здорово шарил в мировой истории. Просто его мозг не был создан для вычислений и расчетов. Видимо, я слишком много улыбалась, пока Дэн сидел у меня. И слишком громко хохотала, когда он играл в «точки», соединяя моей ручкой веснушки у себя на руке. Когда мы ускользнули за сарай на заднем дворе и Дэн обнял меня за талию, нам удалось уединиться всего на пять минут, прежде чем мама набросилась на нас, точно разъяренный бык, со всей дури лупя обоих: «Как тебе не стыдно?» Ее крики долго еще звучали у меня ушах после того, как Дэн задал стрекача.

На следующий день я опрометью ворвалась в класс, чтобы разыскать его и все объяснить. Но когда я пришла, он уже освобождал свою парту позади моей. «Прости, Эвер, — пробормотал Дэн. — Не стану я заморачиваться». Прежде чем я раскрыла рот, он ретировался на заднюю парту. А после занятий сбежал, прежде чем я успела до него добраться. По мере того, как дни складывались в недели, я теряла мужество, необходимое для разговора. Дэн одолжил мне карандаш, когда я попросила, но больше никогда не просил мой, и, если бы он не начал встречаться с Меган, мы стали бы совсем чужими и я не посмела бы даже поздравить его с окончанием школы.

Я резко возвращаюсь в настоящее. На обочине дороги стоит Ксавье с поникшими плечами. В этом парне, смотрящем вслед шикарной отцовской машине, есть что-то беззащитное, почти по-детски одинокое. Он сует руки в карманы и уходит в толпу, шарахаясь от семейства, сосущего через соломинки молоко из свежих кокосов. Людская масса смыкается за ним, как театральный занавес.

Чтобы не растерять остатки мужества, я возвращаюсь в магазин напротив и дотрагиваюсь до плеча продавца.

— Я все-таки возьму юбку и корсет, — говорю я.

Глава 8

— В четверг, после отбоя.

— В четверг. Вечером.

Утром в душных коридорах шелестят тихие разговоры, смолкая всякий раз, когда мимо проходит вожатый. Приглашены все. В магазинчике, расположенном в вестибюле лагеря, мой телефон наконец заработал, но, видимо, у меня дешевый тариф, потому что интернет не грузится и я не могу ни позвонить, ни отправить сообщение. Приветливая женщина за прилавком показывает, как скачать WeChat — китайский мессенджер. Значит, я смогу тайно связаться с Перл и Меган по электронной почте, а вот мама и папа до меня не дозвонятся — надо во всем искать и положительные моменты.

Я набираю сообщение Перл: «Скучаю. Как дела? Здесь все в порядке. Похоже, мне повезло с соседкой по комнате, но она безумная транжирка. В четверг мы всей компанией тайком сбежим в ночной клуб». Потом пишу Меган: «Привет. Как там Дэн? У меня пока все отлично, хотя здесь все, кажется, уже давно знакомы. Сплошные родственники и друзья по разным лагерям. На занятия мне плевать, но я ищу танцевальную студию. А еще мы в четверг тайком сбежим в ночной клуб — надеюсь, не поймают». Я гляжу на экран, надеясь сразу получить ответ. Но на другом конце света сейчас ночь.

Я захожу в класс 103 — просторный белый куб с пятью рядами белых парт и оранжевых стульев с округлыми спинками. К моему разочарованию, у белой доски стоит не кто иной, как Драконша, одетая в зеленый комбинезон: очевидно, она решила самолично взяться за неуспевающих по китайскому языку. Учительница пишет иероглифы — китайский алфавит, который я весьма смутно помню с уроков в китайской школе. Схлопотать плохую оценку будет немудрено — так что первое правило Ванов накрылось медным тазом.

Сзади на меня поочередно налетают две ученицы, едва не сбив с ног. Это голубоволосая Дебра и Лора в кепке с эмблемой «Янки» торопятся занять первую парту.

— Прости, Эвер! — хором кричат они.

Вслед за ними несется козлинобородый гарвардец Дэвид — еще один президентский стипендиат. Чересчур навязчивый аромат его одеколона щекочет мне ноздри.

— Думаешь, нам разрешат перейти на второй уровень, если мы снова сдадим тест в конце недели? — интересуется он. — Ублюдок Рик У — на десятом уровне. — В Дэвидовом голосе звучит восхищение.

Неужто им и впрямь важно, на каком они уровне? Лично меня не увлекает штурм горных вершин, особенно тех, которые ничего для меня не значат. Я беру прямой курс на задние парты, вне зоны видимости учителя. Какое счастье, что на этот раз мы с чудо-мальчиком в разных классах.

Когда я занимаю свое место, входит Ксавье; волнистые волосы падают ему на лицо, спина под тонкой синей рубашкой слегка согнута. Его холодный саркастический взгляд скользит по мне. Вот дерьмо! Я притворяюсь, что листаю учебник, надеясь, что он ошибся классом. Через два ряда парт от меня щебечут три девицы, склонившись над альбомами собственных фотографий в гламурных шмотках, — по-видимому, пресловутые фотосессии являют собой квинтэссенцию пребывания на «Корабле любви». Все здешние девушки на нее записываются.

Кто-то отодвигает соседний стул.

— Меня зовут Ксавье, — раздается мягкий низкий голос — темный шоколад с вишневыми нотками. Если он даже и помнит, что мы с Софи успели разглядеть его (во всей красе), когда к нему ворвалась Драконша, то ничем этого не выдает.

— Э…Я — Эвер.

— Ты откуда?

Беззащитный Ксавье исчез, превратившись в стильного красавчика с насмешливой улыбкой. Даже красное пятно на щеке исчезло.

— Из Огайо.

— В Огайо есть азиаты?

Он смутно представляет себе мой родной штат, но недалек от истины. Я не могу удержаться от легкой усмешки.

— А ты откуда? — интересуюсь я.

— С Манхэттена.

Парень из большого города. Ничего удивительного.

— Ты ведь сосед Рика по комнате, верно?

— Ага, навязали зожника на все лето. Мы его здесь не увидим — он же не убожество какое-нибудь.

— Слыхала.

Мне даже не нужно спрашивать, что он имеет в виду, называя Рика зожником: тот словно сошел с плаката, призывающего к здоровому образу жизни.

— Чудо-мальчик снова наносит удар, — хмуро замечаю я.

Ксавье криво усмехается, и я отвечаю ему улыбкой — мы прекрасно понимаем друг друга.

— Эй, народ, как жизнь? — Место перед нами занимает Маттео Дэн, выпускник европейской частной школы, регбист. Его родные живут в Италии — они состоятельные владельцы бутика одежды. У него итальянский акцент. Черные волосы с химией зачесаны наверх.

Прежде чем я успеваю ответить, в мое плечо вцепляется чья-то рука. Щеку мне щекочет бледно-голубой шарф.

— Эвер, мне нужно тебя кое о чем спросить, — шепчет мне на ухо Софи. — Ксавье, Маттео, вы нас извините?

Я иду за подругой к двери. Ее голубое платье шелестит, шарф развевается сзади, как хвост воздушного змея.

— Что-то случилось?

В коридоре никого нет, но Софи все равно понижает голос:

— Сегодня утром Маттео угостил меня баббл-чаем, а Ксавье флиртовал со мной за завтраком. Теперь оба вместе с нами на китайском! Обнадежим их? Позовем с нами в клуб?

И из-за этого весь сыр-бор? Серьезно?

— Ты прямо помешана на парнях, — смеюсь я, а Софи мило пожимает плечами:

— Это же…

— …«Корабль любви». Я знаю. А тебе-то самой они нравятся?

— Маттео — прелесть. Заметила, какой у него акцент? Правда, я слышала, как он орал на Мэйхуа, когда та уронила его сумку с ноутбуком, но, вероятно, он был на взводе. Потом извинялся. Что же касается Ксавье… — Софи драматически хватается за живот: — О боже, Эвер! Я так нервничаю.

— Ну здрасте вам! Из-за девицы в розовом платье?

— А, Минди. — Софи отгоняет муху. — Ксавье познакомился с ней в аэропорту неделю назад, и она, судя по всему, домогалась его. Минди была сегодня на завтраке. Они даже не сели вместе.

Не прошло и суток с начала смены, а Софи уже знает всех и вся.

— Прекрасно, позови и того, и другого, — говорю я.

— Ладно. После занятий. — Она взволнованно вздыхает: — Поддержишь меня, если я струшу?

Я прячу улыбку и заправляю прядь волос ей за ухо. Дома я общаюсь с девушками с танцев, но по-настоящему дружу только с Меган. Даже странно, что я так легко сошлась с Софи.

— Безусловно, — заверяю я ее.

Софи сияет, и мы проскальзываем обратно внутрь.

— Аймэй. Баофэн, нимэнь ваньлэ, — говорит Драконша. — Дуаньчу.

— Черт, серьезно? — бормочет Софи. Она хватает меня за локоть и быстро тащит назад.

— Что? — с опаской шепчу я. Меня уже начинает подвешивать, что я не понимаю ни слова.

— Мы получили по штрафному баллу. За опоздание.

— Что? Мы же давно пришли…

— Чжуинь фухао. Гэнь во чан. — Драконша стучит пальцем по алфавиту на доске и пропевает его глубоким голосом на мотив «Баю-баюшки-баю»: — Бо, по, мо, фо, дэ, тэ, нэ, лэ…

Когда мы подходим к задней парте, Маттео хищно ухмыляется Софи, и она нервно хихикает. Позади него по-прежнему сутулится на своем стуле Ксавье, скрестив голые лодыжки.

Софи отодвигает стул рядом с Ксавье и опускается на мое место. Я несколько удивлена — на спинке стула висит моя сумочка. Может, она не заметила? Я снимаю сумочку и сажусь за соседнюю парту, а Ксавье бросает на меня один из своих сумрачных взглядов. Он все просек. Я перевожу взгляд на Драконшу и делаю вид, что подпеваю.

Да и плевать, правда? Это же Ксавье. Пусть я переживаю из-за его стычки с отцом, но это не мешает ему быть плейбоем. С ним нужно держать ухо востро.

Мы еще дважды пропеваем алфавит. «Бо, по, мо, фо, дэ, тэ, нэ, лэ…» — это куда хуже китайской школы, ведь тогда мне было шесть лет. К счастью или нет, но прилежные ученики на первых партах поют достаточно громко, чтобы прикрыть остальных. На протяжении целого часа мы изучаем четыре базовых тона и один нейтральный^[37]. Наши голоса скользят вверх и вниз, как в песне. Мы объединяем две буквы с тоном, чтобы озвучить полные иероглифы. Затем Драконша отодвигает доску, за которой скрывается другая, с пятью предложениями на китайском языке, написанными латиницей, под которыми, слава богу, приведен английский перевод.

Маттео вертится на своем скрипучем стуле.

— Давай ко мне в пару, — шепчет он моей подруге с обольстительным итальянским акцентом. Неудивительно, что Софи на него запала.

Она искоса поглядывает на Ксавье, потом улыбается Маттео:

— Я думала, ты так и не попросишь.

Соскользнув со стула, Софи садится на свободное место рядом с ним.

— Похоже, тебе придется-таки сидеть со мной, Ван, — говорит Ксавье, пересаживаясь на опустевшее место Софи. — Ты первая.

— Что мы должны делать? Я ничегошеньки не понимаю, — жалуюсь я.

— По очереди читать и отвечать на вопросы.

— Тогда ты первый. Ты, по крайней мере, понял задание.

— Нет, ты! — Ксавье скрещивает руки на груди.

— Ну ладно. Нихао. Во дэ минцзы ши Аймэй, ни нэ?^[38]

Я произношу слова с сильным американским акцентом и ужасно смущаюсь. Думаете, если я выросла с матерью, которая разговаривала со своей сестрой по телефону на южноминьском диалекте, то это мне сильно помогло? Конечно же нет!

— Сянпин, — отвечает Ксавье, называя свое китайское имя.

Я читаю остальное, заканчивая фразой: «Какой твой любимый фильм?»

— «Фонг Сайюк»^[39].

— А как это будет по-английски?

— Так и будет — «Фонг Сайюк». Величайший фильм о кун-фу в истории.

— Фильм о кун-фу? — Я корчу гримасу. — Ха!

— Что смешного?

— Мой папа их смотрит.

Ксавье поднимает брови:

— Ну так, может, и тебе стоит посмотреть. Таких драк больше нигде не увидишь. Хореография потрясающая.

— Хореография?

Я как-то не рассматривала кун-фу с хореографической точки зрения, но Ксавье говорит на одном языке со мной — кто я такая, чтобы осуждать его вкусы?

— Наверное, стоит, — говорю я. — Извини за предвзятость.

— И правильно.

Я улыбаюсь. Ксавье очень холоден и сдержан, но вместе с тем забавен на свой мрачноватый иронический лад, — это заставляет меня немного расслабиться. Пожалуй, я малость поспешила сбросить его со счетов.

Софи роняет карандаш, тянется вниз, чтобы поднять его, и, улучив момент, одаряет нас с Ксавье ослепительной улыбкой.

— По-английски не говорим, — укоризненно шепчет она, поразительно точно копируя Драконшу, и тут же поворачивается обратно к Маттео.

Настает очередь Ксавье, и он задает мне первый вопрос на беглом китайском, едва взглянув на доску. Его низкий голос, соблюдающий все интонации, обретает приятную певучесть; Ксавье переплюнул даже чудо-мальчика.

— Ты здесь вырос? — спрашиваю я.

— Я здесь родился, потом переехал на Манхэттен, — пожимает плечами Ксавье.

— Тебя должны были зачислить в сильную группу.

— Я только говорю по-китайски. Читать и писать еще не научился.

— Ясно. В моей китайской школе большинство детей были вроде тебя. Поэтому я так и не сумела их нагнать.

Софи откидывает назад свою черную шевелюру и смотрит на Ксавье сверху вниз:

— Эвер сказала, что мы идем в ночной клуб?

При напоминании о клубе меня начинает подташнивать. Не прошло и суток, а я уже заработала штрафной балл. Решусь ли я на это? Уже уйма народу в курсе наших планов — неужели Драконша не узнает?

Ксавье косится на меня темными глазами:

— Нет, еще не сказала.

— Маттео с нами. Ты должен пойти, — настаивает Софи.

Потом Драконша заставляет нас пропеть «Лян чжи лаоху» — стишок про двух тигрят, которому давним-давно научила нас с Перл мама. Мы поем его на мелодию «Братца Якова»^[40] раз, два, три подряд, а потом еще, еще и еще. Драконша выводит в верхнем углу доски большую красную пятерку.

— Хэнь хао^[41], — хвалит она нас. — Хэнь цунмин, сяо пэнъю^[42].

— Сдохнуть можно, — бормочет Софи.

— Это точно! — кривлюсь я, тыча карандашом в свою тетрадку. Может, я и не президентский стипендиат и китайского совсем не знаю, но при всем нежелании в этом классе я неизбежно выйду в отличницы.

Глава 9

После обеда я останавливаюсь у компьютерного терминала в вестибюле. Ищу танцевальные студии в Тайбэе и нахожу множество направлений: балет, джаз, модерн, традиционный китайский танец. Если бы родителям пришлось выбирать, они остановились бы на балете — из-за дисциплины и целеустремленности. Двенадцать лет у станка привили мне основы и привели к мысли о Тише, но за последние несколько лет зона моих интересов расширилась: флаговая группа, джаз, чирлидинг… Я не сторонница строгого выбора и люблю разные стили, мне нравится учить новые движения — будь моя воля, записалась бы во все эти студии.

Но десятиминутный поиск не увенчивается успехом. Обучение мне не по карману, а у родителей я просить не могу: мне было велено сосредоточиться на учебе в «Цзяньтане». Однако это мой последний шанс, мое прощание с танцами. Надо найти студию поменьше, вроде зиглеровской например, где-то в пригороде. Может, настолько маленькую, что у нее даже нет сайта…

— Ты закончила? — Это Минди трясет меня за плечо. Розовая майка выставляет напоказ ее пухлые руки, голубые тени выгодно подчеркивают глаза, но выражение лица у нее грозное.

— Начинаются факультативы. Мне нужен интернет.

— Конечно, извини.

Я уступаю место Минди и выхожу на улицу, в тяжелую духоту. Следующий урок — введение в китайскую медицину. Надеюсь, обойдется без практических занятий по иглоукалыванию. Спускаясь по лестнице, я молюсь про себя: «Пожалуйста, только не иголки».

На лужайке ребята делятся на три группы. Китайская медицина проходит в большой белой палатке прямо напротив меня. У пруда группа учащихся стучит колотушками по барабанам размером с бочонок. За волейбольной сеткой девочки по очереди вынимают синие шелковые веера из плетеной корзины, которую держит Чэнь Лаоши — учительница Чэнь. Я встаю в очередь за Деброй, разминаю икры и смеюсь, а Лора с притворной скромностью прячет лицо за шелковым веером, затканным золотом, надвигая кепку с эмблемой «Янки». В моей голове рождается танец.

Я подхожу к учительнице Чэнь, и она протягивает мне веер. Я щелчком раскрываю его, изгибаю запястье и быстро машу, словно синяя птичка в полете.

— Классное движение, — говорит Дебра.

Веер выхватывают у меня из рук. Чэнь Лаоши хмурится:

— Чжэсе цзинь шиюн юй фэньсы у сюань сю кэ.

— Простите, что?

— Веера только для учащихся факультатива.

— Ой, — лепечу я. — Я как-то не сообразила.

Девушка, стоящая за мной в очереди, нетерпеливо постукивает ногой, ожидая Чэнь Лаоши, но я будто к месту приросла.

— А можно мне поменять факультатив? — выпаливаю я. — Я увлекаюсь танцами. Там, дома. — Я никогда еще не делала таких перерывов в занятиях. — Пожалуйста! — Мой голос срывается. — Мне действительно очень хочется танцевать.

Преподавательница мягко берет меня за плечо.

— Юн чжунвэнь^[43], — укоризненно замечает она. — Баоцянь, шанкэ и мань^[44].

Чэнь Лаоши мягко отстраняет меня, ее доброта как острый нож в сердце. Вселенная задумала исключить из моей жизни танцы прежде, чем я ступлю на территорию кампуса Северо-Западного университета. Если бы только Тиш… Но мне нельзя думать про Тиш. Нужно просто найти студию.

Я бросаю тоскливый взгляд на барабанщиков. Гулкие удары рвут мне душу, и ноги уносят меня прочь от обоих факультативов, к введению в китайскую медицину. В белой палатке царит удушливая жара, плотная, как одеяло. Ксавье и другие ребята, с которыми я познакомилась в автобусе по дороге из аэропорта и за вчерашним ужином, передают по кругу стальную бутылку. Ксавье протягивает ее Марку Белл-Люну, который откидывает с глаз челку цвета молочного шоколада и делает глоток.

— Это же?.. — восклицаю я.

— На Тайване можно употреблять с восемнадцати лет, — сообщает Ксавье, ссутулившись и сунув руки в карманы.

— Да ну?

— Ага. — Ксавье отодвигает стул рядом с собой. — Садись.

Я опускаюсь на сиденье, уже не нервничая рядом с ним после совместных занятий китайским. Бутылка перекочевывает от Марка к политику Спенсеру, затем к гарвардцу Дэвиду, продолжая обходить стол. Похоже, это мой шанс нарушить одно из правил средь бела дня. Но я ни разу в жизни не пробовала спиртного: в прошлом месяце на свадьбе Эми Кук мама, получившая баптистское воспитание, выхватила оба наших бокала из-под носа у официанта, не дав ему налить шампанское. Я даже пикнуть не посмела.

— Все дело в мощном подбородке. — Марк проводит большим и указательным пальцами по своей слабенькой нижней челюсти.

— Может, в бицепсах? — Дэвид делает большой глоток и стонет: — Ух, какое крепкое.

Почесывая козлиную бородку, Дэвид передает бутылку Сэму Брауну, толстопалому пианисту из Детройта, чья мать родилась в Тайбэе. Дэвид опускается на траву и делает серию отжиманий на кулаках, крякая при каждом подъеме. Сэм отдает бутылку Марку, ложится рядом с Дэвидом, и они отжимаются вместе, изображая из себя крутых мачо. Похоже, это срабатывает, поскольку несколько девочек с веерами останавливаются, чтобы поглазеть на них.

— Хорош выделываться, — закатывает глаза Марк.

Дэвид хмыкает:

— Ты так не сумеешь.

— Сумею. — Марк ложится рядом с ними, и парни устраивают состязание: три тела поднимаются и опускаются, словно клавиши пианино, пока Сэм не падает лицом в траву; Марк и Дэвид продолжают отжиматься. Их задор мне симпатичен, однако соперничество раздражает.

Ксавье касается плечом моего плеча. Наклоняется ко мне. Он не изображает из себя мачо, что удивительно, но мне это нравится.

— Там есть шкаф, где хранят запасной инвентарь. — Ксавье кивает в сторону Чэнь Лаоши. — Если хочешь, я потом раздобуду для тебя веер.

— О… — Выходит, он все видел! — Не хочу, чтобы у тебя были неприятности.

— Мне это доставит удовольствие. — Его улыбка все так же сумрачна.

Стальная бутылка теперь у парня по имени Питер. Она приближается. До меня доносится знакомый голос, и я поднимаю взгляд. Чудо-мальчик в низко надвинутой на лицо кепке «Нью-Йорк джайентс» разговаривает с Чэнь Лаоши, а девицы с треском раскрывают и захлопывают свои синие шелковые веера, напоминая цветущий луг. Учительница Чэнь смеется, прижимая к себе корзину с веерами. Чудо-мальчик ведь даже не с этого факультатива. Ну и подхалим. Я резко разворачиваю свой стул и сажусь к нему спиной.

— Он высокий, — говорит Спенсер. — А еще у него волосы на груди. Густые.

— И все же думаю, что дело в мощном подбородке, — подает голос Марк.

Подходит Софи, перебрасывая через плечо свой голубой шарф в цветочек:

— О каком красавчике речь? Я хочу поучаствовать.

Моя подруга подтаскивает свободный стул и садится рядом с Ксавье, лукаво подмигнув, как умеет только она.

— Прости, Софи, — говорит Марк. — Мы обсуждаем твоего кузена, тебе лучше помолчать. Спорим о том, что именно делает Рика самым мужественным азиатом, которого мы когда-либо видели. Объективно.

— Пустое сотрясение воздуха. — говорю я, и Ксавье фыркает.

Софи хохочет:

— Не хочу вас всех огорчать, но он натурал. И уже занят.

— Мы за ним не бегаем. Просто оцениваем.

— Итак, если Рик — мужественный, то какие же мы? Женоподобные азиатские мальчики, не способные завести себе подружек? — говорит Дэвид. — Терпеть не могу этот стереотип.

Марк оглядывает Дэвида с головы до ног:

— Ты весишь меньше Эвер.

Дэвид мрачнеет. Пожалев его, я хлопаю себя по бедру:

— Это всё мои ноги. Результат занятий балетом. Они у меня мускулистее, чем у всех вас, вместе взятых.

Софи снова хохочет. Дэвид хмыкает. Марк производит демонстративный осмотр под столом:

— Не хотелось бы испытать на своей шкуре, что такое нога балерины.

Я усмехаюсь, пораженная собственной смелостью. И проклюнувшимся чувством товарищества. Дома у меня нет близких друзей среди парней. Странно: я пробыла в «Цзяньтане» только день, и мне уже кажется, что я знаю этих ребят всю жизнь. Потому что это лагерь? Потому что дома я была застенчивой, а теперь чувствую себя увереннее рядом с людьми, которым неизвестна печальная история моей юности?

Может, с одним из них я поцелуюсь?

Стальная бутылка переходит от Ксавье к Софи, и я соображаю, что никто и не думал предлагать ее мне.

— Вы ведь пойдете с нами в четверг, да? — спрашивает моя подруга.

— В мою будущую политическую карьеру статьи про арест за границей как-то не вписываются, — замечает Спенсер.

— Не занудствуй. — Марк косится на Софи: — Ты уверена, что через трубу можно попасть в город?

— Мы с Эвер это выясним. — Софи протягивает ему бутылку через стол. — Задняя дверь рядом с кухней.

— Эй, Марк! — Я протягиваю руку за бутылкой.

Софи говорит:

— Встречаемся в одиннадцать у… Ой!

Появляется преподаватель Лихань, который бросает на середину нашего стола стопку тоненьких буклетов. Бутылка исчезает в шортах Марка. Дэвид берет буклет и начинает листать, а Лихань поправляет на носу очки в черной оправе и отходит к другим столам. Я беру буклет и тут же жалею об этом: на обложке изображен лежащий ничком человек-дикобраз — голый мужчина, с ног до головы утыканный иглами. Меня начинает мутить, и я торопливо переворачиваю буклет.

Неподалеку от нас Чэнь Лаоши, кокетливо улыбаясь, протягивает чудо-мальчику синий веер из своей корзины. Почему бы и нет? Она ненамного старше, а чудо-мальчик, вероятно, раз десять мимоходом обронил в разговоре слова «Йель» и «футбол». На безупречном китайском. Чэнь Лаоши сзывает своих танцовщиц с веерами, а чудо-мальчик направляется к нам со сложенным веером, который тонет в его ручище.

— Легок на помине, — говорит Марк, когда чудо-мальчик приближается.

— Да уж, — бормочу я.

— Обо мне говорили? — Чудо-мальчик растерянно поднимает бровь, и все разражаются хохотом. — Рад, что повеселил вас, — цедит он.

— Ты тоже на введении в медицину? — осведомляется Марк.

— Я на барабанах. — Рик кивком указывает в сторону. Затем находит меня взглядом. — Вот. — Он бросает мне веер, а я, совершенно ошарашенная, ловлю его.

— О, э…

Прежде чем я успеваю пробормотать слова благодарности, раздается песня Тейлор Свифт — это звонит телефон Рика. Он подносит трубку к уху, снимает кепку и подхватывает ее свободной рукой.

— Привет, Дженна! Вот так сюрприз!

— Ей совсем уже не терпится? Во время занятий телефоны под запретом, — укоризненно замечает Софи, но Рик уже несется к китайским барабанам — его футболка надувается, как парус.

Я открываю веер. Легкий взмах доносит до меня аромат палисандра. На голубом шелке поблескивают золотые нити. С этой вещицей я могла бы исполнить танец проказливой лесной феи или средневековой дамы во дворе замка.

Лихань вытряхивает на наш стол содержимое бумажного пакета — кипу кривых корешков, и от горькой пыли я начинаю кашлять.

— Круто, что это? — Дэвид хватает один корешок. Он вполне серьезен.

Лихань отвечает ему по-китайски. Я ничего не понимаю, но мне все равно. Хуже факультатива, чем введение в китайскую медицину, представить себе нельзя. Чудо-мальчик с телефоном у уха, улыбаясь, расхаживает рядом с барабанщиками, его дурацкий «мощный подбородок» освещен солнцем. Марширующая мимо шеренга парней с веслами на плечах — факультатив гребли на драконьих лодках — скрывает Рика из виду. Когда гребцы удаляются, я вижу, что Бенджи и еще один парень пытаются надеть на него гигантскую голову китайского льва с большими, застенчиво моргающими глазами; он с невероятной скоростью уворачивается и для верности делает полный оборот.

— Боже, ты прямо ракета! — восторгаются парни.

Рик смеется, прижимая к уху телефон. Один день в «Цзяньтане» — а чудо-мальчик не только улизнул от штрафа за незаконный телефонный разговор, но и обзавелся собственным фан-клубом. Однако я в этом клубе не состою.

Я бросаю веер Софи, которая уже встала, чтобы отправиться на свой кулинарный кружок.

— Забирай веер, — говорю я. — Он подходит к твоему шарфику.

Глава 10

Не могу я это надеть!

В четверг вечером я смотрю на свое отражение в зеркале, которое Софи купила за доллар и приклеила к нашей двери. Щедрая до безобразия, она сделала мне макияж, достойный королевы. По моим пуританским провинциальным стандартам, за такие яркие смоки айз и пухлые губы можно схлопотать арест.

Но больше всего меня пугает мой наряд. Между поясом юбки и облегающим черным корсетом, сквозь шнуровку которого просвечивает спина, мерцает полоска светлой кожи. Я влюбилась в эти вещи на Шелковом рынке и решилась нарушить правило «Одеваться как монашка», но не могу выйти на улицу в чем-то настолько… откровенном.

— Пора спускаться. Уже почти одиннадцать. — Софи выпячивает губы, глядя на свое отражение в зеркале, и накладывает второй слой помады. Ее платье из золотого ламе сверкает. — Ксавье и Маттео ждут нас у кухни.

Всю неделю мы вчетвером напропалую флиртовали на факультативе по китайскому (Ксавье со мной, а Софи с ним и Маттео) — обычное дело на «Корабле любви». По всему лагерю ходят сплетки: кто да с кем, и я не могу отделаться от ощущения, что сегодня вечером пересудам будет дан новый толчок.

— Подожди минутку, — прошу я, достаю из ящика мягкую черную рубашку с короткими рукавами и надеваю ее, прикрыв голые плечи, живот и корсетную шнуровку.

Пищит мой мобильник на комоде. Весточка от Перл: «Мама и папа достают меня внеклассным чтением два месяца без тебя я скучаю ты нашла танцевальную студию». Отсутствие знаков препинания свидетельствует о том, что сестричка записала голосовое сообщение, а потом прослушала на ноутбуке — это из-за дислексии. Я отвечаю: «Держись. Прочитай, и они от тебя отстанут. Студии тут есть, но они слишком дорогие, продолжаю искать». Перл: «Они придумают что-нибудь еще». Я: «Ага, я знаю. Держись. Люблю тебя!»

— Готова? — Софи берется за ручку двери и недовольно косится на меня. — Мы идем в клуб. Ты в этом изжаришься.

Я кладу телефон рядом с двумя проигнорированными мной записками Мэйхуа: «Позвони родителям». В зеркале видно, как просвечивают под черной шифоновой юбкой ноги. Неприлично много голого тела. Я одергиваю подол.

— Мне не жарко, — вру я.

— Ты уверена, что…

Стучат. Софи дергает неподатливую дверь.

— Да что ж такое! — восклицает она, берется за ручку обеими руками, и дверь наконец распахивается. На пороге стоит чудо-мальчик с небрежно взъерошенными волосами, воблегающем канареечно-желтом поло и черных штанах. Софи разводит руками: — Все-таки в желтом! Рик, я сдаюсь.

Он ухмыляется — сама желтолицая невинность. Софи была права: желтый чудо-мальчику совершенно не идет. Если сегодняшняя тема — потрясные прикиды, Рик не в игре. Будь на его месте любой другой парень, это даже произвело бы впечатление.

— Я только сопровождающий, не забывай. А кроме того, ты приоделась за нас обоих.

Рик переводит взгляд на меня:

— Эвер! — Глаза у него лезут на лоб. Я тотчас вспоминаю про свои подведенные глаза и накрашенные губы, про черную рубашку, обтягивающую мой длинный торс, и просвечивающую юбку. Рик сдвигает свои медвежьи брови: — У тебя лента развязалась.

— Ой! — Я тянусь к банту на корсете, который завязала Софи.

— Вон там, — нетерпеливо указывает чудо-мальчик и подходит ко мне сзади.

Корсет елозит по ребрам, когда Рик завязывает бант под кромкой рубашки: один, второй узел — теперь точно не развяжется. Как будто мне двенадцать и он мой папа. До чего же унизительно. А Рик даже не замечает этого. Не успеваю я опомниться, как он уже выглядывает за дверь:

— Все чисто. Двинули!

* * *

Когда мы выходим из общежития на узкую площадку за кухней, в небе висит тонкий месяц. Перед нами возвышается увитая плющом стена, и зловоние кухонных объедков заставляет меня наморщить нос. Я прохожу мимо метлы из прутьев, штабелей пластмассовых ящиков и мусорного контейнера размером с грузовик, стараясь держаться подальше от чудо-мальчика. Но остальные идут за мной по пятам. Когда я добираюсь до угла здания, рядом со мной в лунном свете возникает Ксавье. Он сунул руку в карман, сминая дизайнерскую черную рубашку, поблескивающую серебряными нитями. Темные глаза впиваются в меня, уголки губ раздвигаются в легкой улыбке:

— Мне нравится твоя юбка, Эвер.

В отличие от чудо-мальчика, он одет в самый раз для клуба. В ухе у него блестит опаловая серьга: мои родители были бы весьма недовольны, что я оказалась рядом с таким типом. Моя рука неловко тянется к шнуровке на спине, хотя Ксавье не может видеть проглядывающую сквозь нее кожу. Я заставляю себя спокойно встретить его взгляд.

— А мне нравится, что тебе нравится.

— Мистер Е! — Софи берет его под руку. — Счастлива, что вы к нам присоединились.

Он едва приподнимает уголки губ, словно ему лень улыбнуться как следует. Проходя вперед, Ксавье мельком касается моей руки. Я вдыхаю терпкий запах одеколона и ощущаю холодок в животе: в этот вечер все кажется мне неизведанным и опасным.

— Диоровский «Фаренгейт», — шепчет Софи. — Ну разве он не прелесть?

— Эвер, сделай для меня кое-что, ладно? — раздается прямо у меня над ухом шепот чудо-мальчика, заставляя меня подпрыгнуть от неожиданности.

— Что?

Мой голос звучит неровно. От Рика пахнет улицей. То есть травой и свободой.

— Держись подальше от Ксавье.

— Чего-чего? — Я поворачиваюсь к чудо-мальчику, наши носы случайно соприкасаются, и я, тихонько ойкнув, отшатываюсь назад.

Прежде чем он успевает ответить, между нами вклинивается толпа — десять, пятнадцать человек, вот их уже два или три десятка: красивые, все в блестках и браслетах, с бледной, освещенной лунным светом кожей. Попутчиков у нас гораздо больше, чем я ожидала. Кто-то прыскает со смеху, и дюжина голосов тут же предостерегающе шикает. Чуть впереди Ксавье прислонился к увитой плющом ограде, засунув большой палец за ремень, и разговаривает с Лорой (уже без кепки «Янки») и Деброй — обе очень мило смотрятся в маленьких черных платьях.

Все жаждут вырваться на свободу, за исключением Рика — сопровождающего. Чем больше я об этом размышляю, тем сильнее меня бесит его предупреждение: опять же, именно так сказали бы родители. Может, Ксавье и плейбой, зато он идеально подходит для того, чтобы помочь мне сегодня нарушить несколько правил.

— Куда дальше? — интересуется Дебра, откидывая назад голубые волосы.

Я отгоняю мысли о сопровождающем.

— На мостки. Там есть лестница. Мы с Софи все проверили. Как только перейдем реку, ловите такси.

— И не шумите, — добавляет Софи.

Мы прокрадываемся вдоль ограды к бетонному столбу с лестницей, уходящей в ночное небо. В нашем плане побега мы не учли только одно: яркий месяц освещает голубую трубу, как прожектор. А это значит, что в течение целых двух минут, которые понадобятся, чтобы пробежать по мосткам, мы будем видны как на ладони из всех цзяньтаньских окон, выходящих на реку.

— Хорошо, что нас так много, — шепчу я, когда Софи начинает карабкаться наверх в своих туфлях на шпильках. — Всех домой не отошлют.

Но от страха у меня сосет под ложечкой.

Лестница ведет в туннель, образованный изогнутыми металлическими прутьями. Тут пахнет ржавчиной. Пока я взбираюсь на трубу, легкий ветерок играет моей шифоновой юбкой. Мысленно поторапливая Софи, я зажимаю юбку по бокам, всем телом ощущая присутствие чудо-мальчика сзади, на нижних ступеньках. И почему я не пропустила его вперед?

В конце концов я вскарабкиваюсь на вершину столба высотой с трехэтажное здание, где ветер остервенело треплет волосы, застя мне глаза.

— Подожди, — кричу я.

Ветер уносит слова и овевает меня крепким, слегка отдающим рыбой речным запахом. Я хватаюсь за крашеный поручень и вглядываюсь в темную воду внизу. Тут же жалею об этом и в приступе головокружения снова перевожу взгляд на море манящих тайбэйских огней впереди. Земля обетованная. По мосткам за мной уже тянется вереница силуэтов.

— Скорее, — шепчет Софи.

Я вцепляюсь в поручень и сосредоточенно вышагиваю по металлической сетке, спиной ощущая воображаемые взгляды из цзяньтаньских окон.

— Они уже добрались до другого берега, — щекочуще близкий голос чудо-мальчика заставляет меня снова подпрыгнуть от неожиданности. Нужно перестать так остро реагировать на каждое его действие. В самом-то деле!

— Круто, — холодно отвечаю я.

Я делаю еще один осторожный шаг вслед за Софи. Потом другой, третий. И тут под моими ногами раздается грохот, сотрясающий мостки. Какая-то сила бросает меня прямо на потную спину Софи. Она вопит, а я отчаянно пытаюсь сохранить равновесие. Моя нога соскальзывает с края. Я ударяюсь ребрами о сталь, и моя туфля, описав дугу, падает в чернеющие воды реки. Пытаясь удержаться, я ловлю руками воздух, и тут чудо-мальчик обхватывает меня за талию, не давая мне взлететь, словно ремень безопасности.

Тьма поглощает мою туфлю, будто безмолвный речной бог.

— Ты в порядке? — Губы чудо-мальчика прямо у моего уха вызывают дрожь в копчике, когда он поднимает меня. — Твоя туфля. Может, нам стоит вернуться?

— Ни в коем случае! — Я рывком высвобождаюсь и стаскиваю вторую туфлю. Сердце бешено колотится.

Теперь Рик преграждает мне путь.

— Ты поранишь ноги… — хмурится он.

— Господи, обойдусь без сопровождающих…

Впереди над мостками мелькает луч света. Софи бранится.

— Кто-то проснулся.

Я оглядываюсь через плечо — и луч света попадает мне прямо в лицо.

— Бежим! — кричу я. — Бежим, бежим!

Перед глазами у меня все плывет, и я роняю вторую туфлю. Протискиваюсь мимо чудо-мальчика, хватаю Софи за плечи и тащу нас обеих последние ярды, съеживаясь от каждого звука. Мостки гремят, их сотрясает толпа бегущих позади нас молодых людей. Мы попадаем на пустую парковку, окруженную бетонной стеной и освещенную пятью уличными фона — рями. Полосатая кошка с пронзительным воем уносится прочь. Она исчезает за воротами между двумя каменными столбами, ведущими на улицу. Я должна паниковать, но вместо этого давлюсь от смеха.

— Это какое-то безумие! — Рядом со мной тяжело дышит Софи. — Пошли!

Я хватаю подругу за руку и тащу за собой. Под моими босыми ногами холодный и твердый гравий.

— Я поймаю такси, — говорит чудо-мальчик, мимоходом задевая меня. — Не наступи на осколки.

Весьма своевременное предупреждение: я шарахаюсь от битой бутылки.

В десяти футах от ворот у обочины выстроились в ряд желтые такси. На хромированных бамперах сверкают фары, в душном воздухе разносится урчание моторов.

Я застываю на месте как вкопанная:

— Ни хрена ж себе!

— Тайбэй знает нас лучше, чем мы сами! — восклицает Софи.

— Сяо пэнъю, тин, тин. Хуэй лай!^[45] — прорезают ночь далекие голоса, доносящиеся откуда-то слева.

К нам приближается свет фонарика, и из уличной тьмы в четверти мили от нас возникают два охранника в черном и Лихань.

— Вот дерьмо! — Софи тащит меня к одному из такси. — Главное, чтобы нас не узнали!

Тут из ворот вслед за нами выливается поток молодых людей, напоминающий стадо принарядившихся буйволов.

— Поехали! — Чудо-мальчик рывком открывает переднюю дверцу автомобиля. — Ну, залезайте!

— Сам залезай. — Я хватаю его за плечо и заталкиваю в салон, жестом предлагая Лоре и Ксавье забираться на заднее сиденье. — Давайте же, скорее!

Вслед за Ксавье садятся и другие ребята. На колени к чудо-мальчику плюхается какая-то девица. Такси с визгом отъезжают, пока на тротуаре не остаемся только мы с Софи. Лихань и охранники быстро приближаются. Я уже могу разглядеть голубые полоски на пижаме главного вожатого, когда вталкиваю Софи на заднее сиденье последней машины.

— Ван Аймэй, лай ла!^[46] — раздается громовой голос. Мое китайское имя приковывает меня к тротуару. С противоположной стороны улицы к нам мчится сама Драконша! В черном седане позади нее горит свет. Ее лимонно-зеленая ночная рубашка развевается, словно чешуйчатые крылья.

— Аймэй, ни яо цюй нали?^[47]

— Эвер, залезай! — Софи пинком распахивает дверцу.

Я ныряю в такси, но в этот миг в мое плечо вцепляется рука Драконши, железной хваткой стискивая мои мышцы.

Из темноты салона Софи бросает на меня взгляд, полный сомнения. Но ведь нельзя же, чтобы сцапали нас всех!

— Уезжайте! — кричу я, однако такси не трогается с места.

Хватка Драконши все крепче.

— Аймэй…

Внезапно рядом с машиной Драконши раздается взрыв, похожий на фейерверк, и во все стороны летят белые искры. Воспользовавшись секундным замешательством, я высвобождаюсь, влезаю вслед за Софи на заднее сиденье и карабкаюсь по юбкам и брюкам, пробираясь через ребят. Мне в нос врывается запах одеколона, дверца бьет меня по ноге, кто-то вскрикивает.

— Поехали! — ору я.

— Куай дянь! — кричит Софи.

Наше такси срывается с места, и я ударяюсь боком о грудные клетки своих спутников. С трудом выпрямляюсь, запутываясь коленками в чужих брюках. Смахиваю с лица волосы, а Ксавье тем временем берет меня за талию и прочно усаживает к себе на колени.

— Что случилось? — выдыхаю я, прикидываясь, будто не замечаю его жарких рук.

Софи смеется:

— Случился Рик.

Чудо-мальчик, сидящий впереди, держит двумя пальцами маленький диск:

— Обычная хлопушка-пугач.

Жест, поразительно напоминающий Перл.

— Ты взорвал ее машину?

— С машиной все в порядке. Чего не скажешь о тебе.

Я вытираю со лба капельки пота.

— Меня все-таки засекли, стону я и морально готовлюсь к покровительственному: «Я тебя предупреждал».

Но вместо этого чудо-мальчик обнажает в улыбке сверкающие зубы и произносит:

— Тогда надо постараться, чтобы сегодняшний вечер этого стоил.

Глава 11

Клуб «Поцелуй» так же ужасен, как и его название. Тонущий в клубах дыма зал полон взрослых мужчин, которые подпирают стенки, пожирая глазами девушек на танцполе. Над головой завис диско-шар, испускающий лучи света во всех направлениях, а прожектор освещает самопальную сцену из черных ящиков, опутанных проводами микрофонов и усилителей. Перед сценой толпятся девчонки в обтягивающих топах, орут и машут третьесортной группе — из Миннесоты, а не с какого не с Манхэттена. Басы сотрясают весь мой организм до основания.

— Ну и придурки! — ору я.

Но я не сноб в том, что касается музыки. Если есть ритм — я буду танцевать. Мы с Софи начинаем трясти головами вместе с Лорой, Деброй и другими соседками по этажу. Носки, одолженные мне Спенсером, у которого маленькая нога, скользят по полу.

Когда я танцую, со мной творится что-то необычайное. Если бы посторонний человек случайно увидел меня на улицах Чагрин-Фоллз, счел бы меня скромной, серьезной, прилежной девушкой. Такой, какой я позволяю видеть себя большинству людей. Но, танцуя, я становлюсь музыкой. Богиней. Собой.

Софи сбрасывает туфли. Хватает меня за руку, обводит вокруг себя, а я плавно покачиваю бедрами и кричу. Я представляю себе, как у мамы отвисает челюсть, а папа снимает очки, будто они наконец понимают, какой культуры я тут набралась. Я расправилась с первым правилом Ванов — «комендантским часом» — и к тому же накрасила губы.

Я поплотнее запахиваю рубашку, прикрывающую шнуровку на спине. Кондиционер работает на полную, но осмелюсь ли я снять рубашку, когда наступит ночь? Потому что сегодня вечером будет отменено еще одно правило Ванов — предписывающее, как одеваться.

Дебра поднимает телефон, чтобы сделать селфи. Когда к ней прижимается Лора, я плавно отдаляюсь: нельзя светиться в соцсетях, чтобы мама с папой случайно не наткнулись. Напротив меня танцует знойная Софи, сканируя толпу внимательным взглядом. Диско-шар осыпает звездами ее пухлые губы и гигантские искусственные ресницы, на которые могла решиться только она.

— Кого ищешь? — кричу я.

— Просто смотрю!

Затем сквозь толпу танцующих протискивается чудо-мальчик и дотрагивается до плеча Софи. Верхняя половина его канареечно-желтой рубашки мокрая от пота. Влажные волосы блестят, как оникс.

— Сюда притащили ребят из Змеиного ряда^[48]. Вы обязательно должны попробовать — это главная фишка Тайбэя.

Софи уворачивается, шелковистым парашютом отбрасывая назад волосы:

— Змеиный ряд? Этого еще не хватало!

— Что за Змеиный ряд? — интересуюсь я.

— Мерзкая приманка для туристов, — объясняет мне подруга. — Вечерний рынок, чуть дальше к югу.

Я провожаю чудо-мальчика взглядом до столика в глубине зала, где мужчина в кожаном фартуке вытаскивает из деревянной клетки зеленую, как дракон, змею. Самую что ни на есть настоящую скользкую змею! Так, так… У нашего чудо-мальчика имеются экзотические пристрастия.

— Для чего она? — недоумеваю я, пока об нас разбиваются волны танцующих.

Рик ухмыляется:

— Сама увидишь.

Взяв меня за руку, он ныряет в толпу. Рука у Рика шершавая, мозолистая. Большая мужская рука. Но его жест ничего не значит; если бы он не держал меня, толпа разделила бы нас. И действительно, когда мы добираемся до толстой разделочной доски на столе, чудо-мальчик отпускает меня. Я тотчас жалею, что он это сделал.

В нескольких дюймах от Рика извиваются чешуйчатыми кольцами три змеи: красно-черная, желтая с ромбовидным узором и крапчатая ярко-зеленая, точно дракон. Выложенная свежими влажными цветами доска испачкана темно-красной кровью. Сухолицый хозяин змей вытирает о фартук руки с короткими ногтями.

— Как ваш неофициальный сопровождающий, я должен отсоветовать тебе делать это. — Чудо-мальчик одаривает меня противной высокомерной ухмылкой.

— Ха! Вот еще!

Но внутри у меня все сжимается. Итак, мы собираемся есть змею. Мне доводилось пробовать шашлык из угря, но никогда еще я не смотрела своей еде в глаза. Никогда не видела, чтобы она корчилась в кровавом месиве из своих товарок. От металлического запаха у меня, как обычно, кружится голова: я чуть не потеряла сознание, идя по Кливлендской клинике, где была вынуждена наблюдать, как врач зашивает мне рассеченную коленку.

— Дай угадаю. Мы жарим змеиные кебабы.

— Если бы! — Чудо-мальчик наставляет на хозяина змей воображаемый пистолет.

— О чем это ты? — восклицаю я, но Рик уже направляется к бармену.

— Возьму билеты.

— Я сама могу за себя заплатить, — протестую я, но он меня уже не слышит.

Отлично. Какую бы каверзу ни задумал этот зазнайка, я выдержу.

Коричневая змея с шипением поднимается на кольцах. Я заставляю себя посмотреть ей в глаза, пытаясь ободриться и встретить свою неизбежную участь без тошноты. Или обморока.

— Хочешь подержать?

Подобравшись незаметно, Ксавье заставляет меня вздрогнуть от неожиданности. Я не видела его с самой поездки в такси, когда спрыгнула с его колен и выскочила наружу. На его рубашке поблескивают серебряные нити. Когда Ксавье протягивает к змеям голую до локтя руку, меня обдает его запахом — тем мускусным ароматом, к которому примешивается еще что-то неуловимое. Он двигается как кот, загоняя меня в угол, но не в плохом смысле.

Тут змея — дракон обвивается вокруг его руки, точно веревка. У меня замирает сердце. Ксавье приподнимает уголок рта в дразнящей полуулыбке. Он поворачивает руку, чтобы змеиная шкура отражала свет, словно грани драгоценного камня. Раздвоенный язык пресмыкающегося порхает на фоне бледной кожи на внутренней стороне предплечья. Когда змея скользит вверх по плечу и устраивается за воротом у Ксавье, он берет меня за руку. Пальцы у него теплые, как кружка с чаем. Я цепенею от страха, когда змея по спирали спускается обратно к запястью. Ребристое брюшко скользит по нашим соединенным рукам, и я покрываюсь мурашками, представляя себе укол крошечных ядовитых зубов.

— Ты ему явно нравишься. — Ксавье осторожно сжимает мои пальцы.

Я неуверенно смеюсь:

— Откуда ты знаешь?

— Откуда? — еще шире улыбается Ксавье.

Прежде чем я успеваю что-либо сообразить, он подносит мою руку к губам — совсем как в моих любимых викторианских романах. И целует костяшки моих пальцев. У меня перехватывает дыхание.

Тотчас у меня за спиной раздается голос Софи:

— Я не буду пробовать эту гадость!

Я отдергиваю руку. К нам сквозь толпу продираются чудо-мальчик и Софи, по пятам за ними следуют Марк и Спенсер. В руке у Рика трепыхается пачка голубых билетов.

— Ой, Эвер, он тебя укусил? — бросается ко мне Софи.

— Н-нет, конечно, нет! — лепечу я и тут же догадываюсь, что Софи имеет в виду змею, а не Ксавье.

Чудо-мальчик косится на мою руку, как будто на ней до сих пор пылает след поцелуя. Затем Ксавье снова поворачивается к разделочной доске и как ни в чем не бывало дает змее сползти со своей руки. Софи кладет подбородок ему на плечо, а Ксавье лениво обнимает ее за талию — фу, он и впрямь плейбой!

— Ты готова? — спрашивает меня чудо-мальчик, протягивая билеты хозяину змей.

— Напрасно драматизируешь, думаю, все не так уж страшно. — Я вскидываю голову, подражая Софи. — Змея же на вкус вроде курицы?

Чудо-мальчик ухмыляется, а хозяин змей со зловещим стуком кладет на окровавленную разделочную доску тесак.

— Погоди, — говорю я. — Он же не… прямо здесь?

Мужчина с привычной ловкостью расставляет на подносе шесть стеклянных стопок. И наливает в каждую по хорошей порции спиртного из бутылки без этикетки. Вот мой шанс нарушить третье правило Ванов, но зачем этому человеку понадобилась коричневая змея?

Он зажимает змеиное туловище в нескольких дюймах от треугольной головки, затем кладет кулак со змеей на доску. Тесак со стуком опускается. Зубастая змеиная головка летит в Спенсера, тот вопит и отбивает ее приемом кун-фу. Слишком ошеломленная, чтобы закричать, я пошатываюсь, а Софи визжит:

— ГАДОСТЬ!

— Надо же было случиться такой мерзости, — говорит Спенсер, вытирая с руки кровь. — Прости, Рик. Я не буду это пить!

— Пить?

Я с тревогой разглядываю обмякшее тело змеи. Из отруба хлещет темно-красная кровь. Я-то думала, что забитое пресмыкающееся отправят в кухню. На сковородку.

— Подожди-ка! Разве ее не зажарят?..

Мужчина за разделочной доской по очереди выдавливает змеиную кровь в каждую стопку. Темнокрасная жидкость клубится, окрашивая прозрачный алкоголь в розовый цвет. Чудо-мальчик криво скалится:

— Саке со змеиной кровью.

— Погоди!

Край стола обжигает мне ладони. Мистеру Совершенство, похоже, свойственны мрачная тяга к приключениям и, видимо, такое же безудержное желание вырваться на свободу, как и мне. Но я опять переношусь в Кливлендскую клинику, и перед моим мысленным взором алым цветком расцветает рассеченная коленка.

— Погоди, — хрипло бормочу я.

Ржавый запах крови заполняет лобные пазухи. Алая струя сякнет, и мужчина встряхивает змею над шестой стопкой, ловя последние красные капли. Затем он засовывает обмякшую змею в карман фартука и ставит перед нами поднос с напитками. Рик, Марк и Ксавье берут по стопке. Спенсер отказывается. Остается три стопки.

— Софи? Эвер? — с вызовом смотрит на нас чудо-мальчик.

Саке. Со змеиной. Кровью.

— Ни за что. — Софи заказала себе бокал вина и теперь демонстративно покачивает им. — Девушки не пьют змеиную кровь.

— Кто-нибудь хочет вторую порцию? — предлагает Рик.

— Хорошенького понемножку. — Марк вертит в пальцах окровавленный сосуд, глядя в него. — Господи, оно теплое.

Его лицо под челкой цвета молочного шоколада, разделенной посередине пробором, бледнеет. На верхней губе выступают капельки пота.

Только Ксавье остается невозмутим.

В моей голове мгновенно возникает картинка: я без сознания падаю на пол, из стопки, которая даже не коснулась моих губ, льется кровь. Существуют же и менее экзотические способы нарушить правило «не выпивать» — например, вкусный манговый коктейль. Я неуверенно тянусь к стопке. Она очень теплая — благодаря нагревательной лампе, которая безжалостно палила несчастную змею, пока та еще извивалась. Моя рука дрожит, когда я всматриваюсь в мутную розовую жидкость. Чудо-мальчик поднимает брови. Все трое парней пялятся на меня, держа в руках свои крошечные стопки. Борясь с тошнотой, я поднимаю свою:

— Поехали!

— За лучшее, черт побери, лето в нашей жизни! — Софи чокается со всеми своим бокалом. — Ганьбэй!^[49]

Я запрокидываю голову. Горячая соленая кровь и саке ошпаривают горло. Какой горький вкус! Металлический. Медицинский. Жар обжигает мне грудь, терзая глотку в том месте, где раньше я никогда ее не чувствовала. Крепко зажмурившись, я отчаянно пытаюсь очухаться.

Только бы не вырвало. Только бы не вырвало. Только бы не вырвало.

Кажется, будто голова набита рисом, который взрывается и летит в разные стороны. По всему телу, будто в калейдоскопе, пляшут мурашки — и не только из-за саке. Я лицом к лицу столкнулась со своим страхом крови. Я все еще стою. Я нарушила очередное правило Ванов — такими темпами я покончу с остальными еще до заката в Огайо.

Софи прижимает к груди свой бокал и качает головой, эпатированная, но улыбающаяся. Марк блюет в плевательницу. Ксавье закрывает глаза. Но чудо-мальчик с опустевшей стопкой в руке пристально наблюдает за мной. Когда наши взгляды встречаются, он наклоняет голову к своей руке. Мои пальцы цепляются за его руку, как за спасительную соломинку.

— Ой, извини!

Мои ногти оставили на его загорелой коже четыре следа. Однако в глазах Рика загорается огонек уважения, который согревает меня не меньше, чем саке.

— Заткнула Марка за пояс!

Марк хмурится, морщит свой ястребиный нос и вытирает губы тыльной стороной ладони.

— Понравилось? — спрашивает Рик.

— Жуткая гадость, — улыбаюсь я. Жар саке пульсирует во мне, как река, согревая пальцы на руках и ногах.

Выходит, я произвела впечатление на чудо-мальчика. Ощущая прилив уверенности в себе, я хватаю за руку его, затем Ксавье и тащу их обоих в освещенное стробоскопами марево.

— Будем танцевать!

* * *

Спустя несколько часов я все еще танцую. Зажигаю с Деброй и Лорой — они отплясывают как бешеные. Я хватаю Дебру за руку и прижимаюсь к ней.

— И как ты все успеваешь? — ору я, перекрывая музыку. — И с президентами встречаться, и танцевать!

Дебра ухмыляется и кричит:

— Что-что?

— Вы обе — просто супер!

В руке у меня уже третий (четвертый?) подряд манговый коктейль. У меня в голове не укладывается вся бессмысленность и мелочность запрета на такую вкуснятину. Я совсем не ощущаю привкус алкоголя. Благослови Господь бармена, который проникся к нам с Софи и всю ночь угощает нас выпивкой за счет заведения. Кстати о Софи: куда она запропастилась?

— Ты не видела Софи? — кричу я.

Дебра встряхивает голубой шевелюрой, улыбаясь так, будто я порю чушь. Я несколько раз повторяю вопрос, танцующие пихаются, подталкивая меня к ней. Мои носки так и норовят прилипнуть к полу. Откуда ни возьмись появляется Ксавье и хватает меня за локоть. Его влажные от пота волнистые черные волосы зачесаны назад. Я не видела этого красавчика с тех пор, как Софи пару часов назад утащила его в бар.

— Потанцуй со мной!

Ксавье уже обнимает меня за талию. Огни стробоскопов освещают его острые скулы. Он буравит меня горящим взглядом, подбивая принять вызов. И я танцую с ним. Коктейль проливается на наши руки — и пусть. Ксавье прижимается все теснее и начинает двигаться в одном ритме со мной. Я сияю от радости и улыбаюсь — своему партнеру, другим танцующим, барменам. Я танцую с парнем! Еще одно правило Ванов кануло в Лету.

Теплые пальцы Ксавье прокрадываются под мою рубашку, скользят по обнаженной талии и завладевают поясницей. На долю секунды я замираю, словно облитая жидким азотом. Но вокруг нас танцующие уже разбились на пары, и тела колышутся в такт музыке. Я не убегаю, не прячусь лишь потому, что какой-то парень предлагает мне нечто большее, чем флирт.

Темп постепенно нарастает, и я полностью отдаюсь музыке. Я покачиваю бедрами и низко опускаю голову, закинув одну руку за голову, а в другой все еще держа стакан. Взгляд Ксавье скользит по моему телу. Его шея блестит от пота. У меня мокрые волосы. Я извиваюсь вместе с ним, приноравливаясь к его ритму. Бедро Ксавье касается моего бедра, он придвигается все ближе, ближе… А потом я чувствую это.

О боже, боже, боже. Это то, о чем я думаю?

Тут надо мной возникает Софи в золотом платье и ожерелье, преломляющем лучи диско-шара. Она обнимает меня за плечи и забирает от Ксавье.

— Не пора ли тебе освежиться, деточка? — спрашивает моя подруга, перекрикивая музыку.

— Это ты! — хохочу я. Меня разбирает веселье. — Уже второй час ночи! Можешь поверить, что мы еще на свободе?

Софи забирает у меня стакан и ставит его на колонку. Улыбается Ксавье.

— Я скоро вернусь, — говорит она. — Надо помочь Эвер.

— Мне не нужна помощь, — протестую я, но Софи обнимает меня еще крепче.

Ее спина влажная от пота. Пока мы выбираемся с танцпола, люди со всех сторон пихают нас; я ухмыляюсь и толкаю их в ответ. Ощущение такое, будто я бегу по лабиринту из больших боксерских груш в детском развлекательном центре в Кливленде. После очередного удара у меня начинает кружиться голова.

— Рик, помоги мне.

Софи обращается к чудо-мальчику. Тот кладет в карман мобильник и странным беспокойным жестом вонзает большой палец себе в ладонь. Его черные как смоль волосы взъерошены, будто он рвал их на себе. Лучи света исчерчивают неулыбчивые глаза, сжатые челюсти.

— Кому ты звонил отсюда? — спрашиваю я. По крайней мере, мне кажется, что спрашиваю. Я едва себя слышу.

И почему совсем недавно он так грозно сдвигал брови, смеясь над обезглавленной змеей?

Рука чудо-мальчика обвивается вокруг моей талии. Он кажется таким огромным по сравнению со мной. Рик провожает меня до двери. Порывы ветра доносят приторные запахи табачного дыма и ароматизаторов. К горлу подступает тошнота, словно я только что слезла с американских горок.

Я вырываюсь из объятий чудо-мальчика и исторгаю содержимое желудка на асфальт.

Глава 12

Моя голова упирается в мускулистую грудь. Я открываю глаза в темноте. Иду по коридору, минуя двери с латунными ручками. Нет, не иду. Ноги болтаются в воздухе. Меня кто-то несет. От этого кого-то приятно пахнет — травой, потом, свежеспиленной древесиной. И у него твердая поступь.

— Где Софи? — паникую я, встрепенувшись. И смутно вспоминаю мельтешащие огни, извивающегося рядом Ксавье…

— Привет. Это я. Расслабься.

Рик!

Я тяжело вздыхаю. В голове будто стучат китайские барабаны. Внезапно я осознаю, как ровно бьется под моей щекой сердце чудо-мальчика.

— Я могу идти сама!

Я возмущенно упираюсь руками в его волосатую грудь. Но едва мои ноги касаются земли, перед глазами все начинает вертеться. Рик снова подхватывает меня под коленки и поднимает так легко, словно я вешу не больше пуховой подушки. От его обнаженной кожи моей щеке тепло. Почему он без рубашки?

Рик усмехается, его голос в темноте звучит мягко и ласково:

— Если берешься за стакан — знай свою норму. Тебе этого не говорили?

— Никто мне ничего не говорил, — воинственно огрызаюсь я, после чего меня накрывает новой волной тьмы.

* * *

Я просыпаюсь в своей постели. Через двустворчатое окно в комнату проникает лунный свет. Надо мной возникает лицо Рика, сидящего рядом на стуле. Раньше я не замечала, какие у него полные губы.

— Я нашел ключ от комнаты у тебя в кармане.

У меня вспыхивает внезапное подозрение, и я опускаю глаза. Поверх черной шифоновой юбки на мне его горчично-желтое поло. Шершавая ткань скользит по моему животу, когда Рик накрывает меня одеялом до подбородка.

— Не волнуйся. Это Софи позаботилась о тебе в клубе.

Я краснею, чувствуя унижение оттого, что Рик так легко разгадал мои мысли. Он вкладывает мне в руку картонный стаканчик с водой:

— Вот, попей.

— Ты что, нес меня до самого дома?

Не мог же чудо-мальчик протащить меня по мосткам! Наверное, он вошел через ворота.

— Сначала нес, потом возил в такси, пока ты не очухалась.

Такое ощущение, будто я напилась на свидании, вот только никакого свидания не было. Из моей груди вырывается стон. Рик хватает меня за плечо:

— Ты не пострадала?

— Мое достоинство пострадало.

Хватка ослабевает. Чудо-мальчик смеется так долго, что я начинаю подозревать, не пьянее ли он меня. Странный он какой-то: эти частые смены настроений и прочее. Что с ним творится?

Наконец он произносит:

— Где, черт возьми, ты научилась так танцевать?

— Как так?

— Будто на сцене.

— Так ты за мной следил?

Я представляю, как Рик ощупывает взглядом мое тело в мельтешащих огнях. Эта мысль доставляет мне удовольствие.

— Я-то думал, ты всего лишь обычная заучка, — поддразнивает он меня.

— Сам такой, — лепечу я. Все в каком-то тумане. Голову будто стянуло обручами.

Рик забирает у меня стаканчик.

— Ты придавила волосы спиной.

Он касается пальцами моей щеки, потом дотрагивается до волос, вытаскивая пряди из-под спины, и голове становится немного легче. Мне следует отстраниться, но я не могу вспомнить зачем и потому позволяю себе наслаждаться этой непривычной близостью его пальцев, высвобождающих вторую прядь волос.

— Разве это не утомительно — быть таким идеальным?

Чудо-мальчик смеется, но на этот раз в его голосе не чувствуется радости:

— Я далек от идеала.

Да ладно? Неужели он однажды схлопотал пятерку с минусом? Или даже — о ужас! — четверку?

— Скажи это моим родителям, — бормочу я тихонько, чтобы Рик не услышал.

— «Уорлд джорнал»?

Он все-таки услышал!

— В одиннадцать лет я написала тебе письмо. Меня родители заставили. Посоветоваться насчет домашних заданий.

— Я ответил?

— Нет. Сволочь!

— Так вот почему ты меня так ненавидишь? Ну-ка, попробую угадать. Ты сама справилась с домашним заданием?

— Они хотели, чтобы я получила общие рекомендации. Завязала переписку.

— Я в некотором роде — воплощение мечты любого китайского родителя-иммигранта.

— После этого я сожгла чучело с твоей фотографией.

Мои веки неудержимо опускаются, словно грязевые оползни.

— Хорошо, что у меня уже есть девушка.

— Да, бедняжка. Наверное, ты похож на дерево, которое высасывает из почвы все питательные вещества. Ничто другое рядом с тобой не выживает.

Я зеваю, почти проглатывая последние слова. Однако сквозь наступающую темноту ощущаю, как Рик замыкается в себе. Я задела его за живое. Мне хочется сказать: «Извини, я не то имела в виду», но для этого нужно сделать титаническое усилие. И тут меня поглощает темнота.

* * *

— Вставай, Эвер! Вставай! Мы проспали!

По карнизу со скрежетом прокатываются занавески. В мои бессвязные сны вместе со слепящими солнечными лучами врывается голос Софи. Я лежу ничком на своей постели, ноги запутались в простынях, свисающая с края кровати рука онемела. В голове такой шум, точно все мои артерии переместились в черепную коробку.

— Как я сюда попала? — мямлю я.

— Рик привез тебя домой, — объясняет Софи, порхая по комнате в разной степени неглиже. — Тебе еще повезло! Грейс Пу — та вообще ползала по парковке, как пьяная моржиха. Ее так называемые друзья решили оставить ее там! О боже, Эвер, мне столько нужно тебе рассказать, но мы опаздываем!

Я сажусь, протирая сонные глаза. Солнечный свет скользит по обнаженному животу Софи, застегивающей черный кружевной лифчик. Мои рубашка и корсет, так и не увидевший света клубных прожекторов, висят на спинке стула, мятые после стирки и отжима ленты поникли.

В мозгу внезапно вспыхивают воспоминания о минувшей ночи, и у меня перехватывает дыхание от безотчетного ужаса. Рик стал очевидцем моего падения, о котором не должно было узнать ни одно живое существо, не говоря уже о нем самом. Его поло я выстираю (дважды!), прежде чем вернуть, если он вообще захочет его забрать. А что за вздор я несла вчера? «Так ты за мной следил?» «Наверное, ты похож на дерево…» Нужно разыскать Рика и все объяснить. Извиниться. Вот только я больше никогда не смогу посмотреть ему в лицо.

— А Рик говорил…

— Пошевеливайся! — Софи бросает мне мое зеленое платье и натягивает на себя полосатую майку. — Драконша совершает обход. Если она нас застанет, мы здесь застрянем надолго, а у Яньне все лето до конца расписано. Другого шанса к ней попасть у нас не будет.

— Яньне? Кто это такая?

Спешка Софи, как всегда, заразительна. Я сбрасываю с себя поло Рика.

— Наш фотограф! Фотосессия! Разве я тебе вчера не говорила? Яньне — лучшая. У нее все было занято, но мне удалось записаться вместо отменившейся клиентки, — правда, придется пропустить китайский.

— Если ты и говорила, я все равно не помню, — стону я. Голова у меня раскалывается: утро первого в жизни похмелья — явно не самый подходящий день для фотосессии. С чего это Софи порхает, как мотылек под кайфом?

— Сегодня тебе сказочно повезло! Как только мальчишки начнут листать твой альбом, ни один из здешних парней не сможет перед тобой устоять!

Я прыскаю со смеху, но тут же морщусь от головной боли:

— Никто на мои снимки не посмотрит, тем более парни, которые не смогут передо мной устоять.

Впрочем, позирование на фотосессии, пожалуй, идеальный способ перестать одеваться как монашка, поскольку, кажется, это все, на что я способна. Я снимаю измятую шифоновую юбку. Словно в знак протеста на пол падает какая-то салфетка, трепеща, точно бабочка с желто-голубыми крыльями. На одной ее стороне — рисунок.

— Что это?

Заинтригованная, я наклоняюсь, чтобы поднять его. Это набросок мелками. Мой портрет. Я танцую.

Я изображена в профиль: голова запрокинута назад, черные как смоль волосы струятся по спине, нос задран к потолку. Одна рука поднята. Я помню эту песню, это движение: таинственный художник несколькими штрихами сумел передать накал и энергию в линиях моего тела. А потом сунул портрет мне в карман.

— Что это? — спрашивает Софи, проводит щеткой по влажным прядям, подходит ко мне — и ахает: — Потрясающе!

— Понятия не имею, кто это сделал.

— У тебя завелся тайный поклонник!

— Возможно.

Я краснею. Такое со мной впервые. К всему прочему чудо-мальчик еще и гениальный художник, Микеланджело? Эта мысль удивляет: если он отвез меня домой, это еще не доказывает, что он мой поклонник. Совсем наоборот.

— Больше, чем поклонник. — Софи указывает на губы, мои губы, нежные и чувственные. Художник точно запечатлел очертания моей груди, а участки вокруг ног и треугольник между ними заштриховал кумачово-красным. — Этот парень хочет тебя, Эвер.

Кто он? Признаться, глядя на этот рисунок, я чувствую себя обнаженной.

Из коридора доносится шум — звук удара кулаком по дереву, — и я вздрагиваю от неожиданности. Софи прижимает ухо к двери, а я прячу рисунок в сумочку.

— Драконша, — шепчет моя подруга. — Она в соседней комнате. Скорей! Пора валить отсюда.

* * *

В тот самый миг, когда Драконша входит в соседнюю комнату, мы с Софи открываем дверь, проносимся по коридору и мчимся по лестнице через две ступеньки. Минуем голубой плакат, рекламирующий шоу талантов, и «доску позора» с новыми штрафными баллами. Напротив моего имени стоят три красные галочки. У меня холодеет в животе. Вслед за Софи я прокрадываюсь на цыпочках мимо узких застекленных дверей классов, уже наполненных вчерашними гуляками, которые ныне жаждут учиться, чтобы избежать взысканий.

— Если Драконша еще не определилась, будет ли она звонить моим родителям, пропуск занятий может решить мою судьбу, — шепчу я.

— Если мы не сходим на фотосессию сейчас, то не сходим уже никогда, — отрезает Софи.

Тяжелый вздох. Я уже вляпалась по самое некуда. — Ладно.

Однако я украдкой заглядываю в класс номер сто три. Может, еще кто-нибудь бросил вызов злобной Драконше и проспал? Кроме наших пустует лишь одно место — Ксавье Е. Я заливаюсь краской и бегу по коридору вслед за Софи. Прошлой ночью мне казалось, что танцевать с Ксавье — блестящая идея, но сейчас я хочу снова спрятаться под одеялом. Мне предстоит видеть его в классе каждый день, зная, что я вызвала у него эрекцию и что он знает, что я это знаю.

Софи сыплет себе под нос ругательствами. Мы уже добрались до вестибюля. За столом вместе с Ли-ханем и еще двумя вожатыми сидит Мэйхуа. Она со стуком кладет три костяшки:

— Пун!^[50]

Вожатые играют в мацзян. Их южноминьский акцент напоминает мне о родителях. Вот только мама и папа не играют в настольные игры, они уходят на работу и возвращаются домой уставшие и раздраженные. Мэйхуа разминает крошечные накачанные руки и выполняет на удивление дерзкое танцевальное движение. Лихань пьет из жестяной банки кофе «Мистер Браун» и произносит нечто такое, что заставляет Мэйхуа хлопнуть его по плечу. Она, как выяснилось, принадлежит к тайваньским аборигенам — коренной народности, которая населяла этот остров испокон веков. Странно: Мэйхуа ненамного старше нас, но она наша вожатая.

— Придется идти кружным путем, — говорит Софи.

Тут из телефонной будки выходит Минди, снова одетая в мятую розовую пижаму. С тех пор как я увидела ее с Ксавье в день приезда и она отогнала меня от компьютерного терминала на следующий, мы практически не встречались. Минди стягивает сальные волосы в конский хвост и вытирает заплаканные глаза. Ее лицо пошло пятнами, словно покрылось ссадинами.

Взгляд девушки падает на нас, и из ее глаз брызжут слезы.

— Гадина! — кричит она, устремляется вверх по лестнице и исчезает из виду.

В приступе жгучего стыда я прирастаю к месту. Я никогда не сохла по парням и не оказывалась в ее положении.

Но мне не нужен Ксавье. Я просто… танцевала с ним.

Вожатые поднимают глаза, отрываясь от игры. Софи выталкивает меня через боковую дверь во двор, еще сырой после утренней грозы.

— Софи, наверное, мне стоит с ней поговорить…

— Ты тут ни при чем, она имела в виду меня, — бормочет моя подруга. — Ты оказалась виновата за компанию. Давай быстрее.

Только когда мы минуем пруд с кувшинками, Софи наклоняется ко мне и шепчет:

— Мы с Ксавье переспали. Прошлой ночью.

Я останавливаюсь как вкопанная:

— Переспали? В каком смысле?

— В том самом.

— Вчера ночью?

— И сегодня утром!

Софи обнимает меня за плечи, вываливая куда больше подробностей, чем нужно: как они добирались домой на такси, на ощупь брели по темному коридору, случайно обнаружили свободную комнату на втором этаже, которая постоянно используется именно для этих целей.

— И — господи, Эвер! Теперь я понимаю, почему все эти девицы за ним охотились.

Я раньше не замечала, но губы Софи сделались пухлее и ярче, даже без помады. Шею ее украшает розовый засос размером с двадцатипятицентовик. У меня в голове не укладывается, как можно переспать с парнем, зная его всего неделю! Так и слышу мамины разглагольствования о девках, которые охотно раздвигают ноги перед мальчиками. Но ни одно ее слово не применимо к Софи — она сияет так, будто солнце проглотила.

— Ты же на него не запала? — спрашивает Софи. — Я же знаю, что вы с ним танцевали…

— Нет. Конечно, нет!

Даже если какая-то бунтарская часть меня и хочет, чтобы меня зацепило, я увернулась от пули. Танцевать с Ксавье — одно дело, спать — совсем другое.

— Ты едва его знаешь! — замечаю я.

— Шутишь? Здесь каждый день как неделя, ты же сама говорила, — отмахивается Софи. — Это «Корабль любви», а Ксавье его капитан — по крайней мере, для меня, — добавляет она, будто половина цзяньтаньских девушек не сохнет по этому красавчику. — Ты не поверишь, что рассказывала про его семью моя тетя. Е владеют чуть ли не половиной Тайваня, создали электронную империю — им принадлежит сеть «Сого»!

— «Сого»? Ничего себе!

В поисках клубного прикида мы уже побывали в двенадцатиэтажном универмаге, но с моим бюджетом о таком можно было только мечтать: хрустальные люстры, бесконечные эскалаторы, «Эрмес», «Шанель»… Смотри, но не трогай.

Итак, Ксавье — наследник империи! А Софи знала об этом еще до того, как приехала в лагерь. Однако держала язык за зубами, хотя всю неделю делилась со мной секретными разведданными: отец Марка владеет прачечной самообслуживания в Лос-Анджелесе, а сам Марк мечтает стать голодающим журналистом (очень жаль, потому что он прелесть); Крис Чэнь поступил Калифорнийский университет и происходит из состоятельной семьи. Больше всего меня удивила склонность к соперничеству, кот орую проявила Софи. Ксавье значит для нее больше, чем она показывает.

— А как насчет Минди? Неужели тебе все равно?

Софи закатывает глаза:

— Слушай, все парни ищут приключений — если они не конченые зануды. Эта телка перепихнулась с ним один-единственный раз. Потом он встретил меня. А весь этот романтический этикет… Честно говоря, правило только одно: в любви и на войне любые средства хороши. И даже если люди помолвлены с колыбели, это не имеет значения, пока они не поженятся.

Я хмурюсь. В романтическом этикете я не шарю, но всегда считала, что парень, у которого есть девушка, — это табу. Как Дэн сМеган. И Рик с Дженной.

— Ты ему веришь?

— А почему я должна ему верить? — улыбается Софи. — Думай, на что подписываешься, как выражается тетушка Клэр. Кроме того, мне знаком этот типаж. Ксавье нужна девушка достаточно сильная, чтобы могла смело ответить на его вызов. Вот!

Она откидывает волосы и показывает опаловую сережку Ксавье, мерцающую у нее в ухе, — хороший щелчок по носу. Кто я такая, чтобы судить Софи, со своим опытом монашки?

— Просто будь осторожна, хорошо? — говорю я и снова пускаюсь в путь, не имея ни малейшего представления о том, куда направляюсь.

Глава 13

Мы едем по красной линии тайбэйского метро в южном направлении, к станции, название которой я не могу прочитать, затем поднимаемся по очень длинному эскалатору на улицу, представляющую собой забавное сочетание сверкающих небоскребов, трехэтажной застройки и пестрых тайваньских крыш: все это перемешано, точно детали от трех разных детских конструкторов. Фотостудия находится на втором этаже узкого здания рядом с даосским храмом, где поднимается дым от латунной подставки для ароматических палочек.

Я рада, что приехала сюда — хотя бы отдохну от беспрестанной болтовни Софи о Ксавье. Когда я вслед за подругой вхожу в приятно пахнущее помещение с бархатными пуфиками и полированными деревянными полами, устланными красным шелковым ковром, над головой звенит латунный колокольчик. На каминной полке мерцают свечи с цитрусовым ароматом. От штатива перед развернутым белым задником-рулоном размером с комнату отворачивается женщина средних лет в клетчатом берете и говорит нам:

— Ах, сяо мэймэй даоле!

Когда она подносит фотоаппарат к лицу, ее ярко-синяя рубашка развевается под струей воздуха из кондиционера.

Щелк! Щелк! Щелк!

Перед глазами мелькают белые вспышки, заставляя меня моргать. Я ожидала увидеть захудалую фотостудию в торговом центре, вроде той, куда мама водит нас каждый год, но никак не этот изысканный будуар. По стенам развешены портреты в натуральную величину: девушка с широкополой шляпой в руках, парень, перекинувший через плечо ярко-красную куртку, парочки, прижимающиеся друг к другу щеками.

— Неужели она сумеет сделать меня похожей на… них?

— Даже лучше. — Софи берет леденец из хрустальной чаши, чувствуя себя по-домашнему непринужденно.

Я даже сесть боюсь. Будь я сейчас дома, мы бы вместе с Меган лопали чипсы в общественном бассейне, прикрыв слитный купальник полосатым махровым полотенцем. Я не из тех, кто шастает по роскошным фотостудиям, выстаивая в очередях, чтобы получить отретушированные, как у кинозвезд, снимки. Моя башка раскалывается от похмелья. Я чувствую себя абсолютной самозванкой.

Софи болтает с Яньне, которая говорит только по-китайски и по-тайваньски и не знает английского. Они подходят к кассе на стеклянном прилавке, а я опускаюсь на колени рядом с кофейным столиком, где кучей навалены традиционные виниловые фотоальбомы и лежит айпад с цифровыми снимками. Я пролистываю изображения на планшете: девушки в платьях с открытой спиной, лежащие на кружевных покрывалах и болтающие каблуками, золотые рассветные пляжи в резких, кричащих оттенках. Мое внимание приковывает лимонно-желтое шифоновое платье с длинным шлейфом, и я пытаюсь представить себя в нем.

Потом я перебираю альбомы. Один сделан для шанхайской команды гимнасток в смешных костюмах с зелено-розовыми цветами, сверкающими звездами, чешуйчатыми морскими существами. Спортсменки позируют на трапециях и в сложных гимнастических пирамидах, внушающих благоговейный трепет.

Меня осеняет, и я кладу альбом на стол:

— Софи, Яньне фотографировала какие-нибудь театральные или танцевальные труппы?

Софи обрывает себя на полуслове, чтобы перевести мой вопрос Яньне.

— Да, у нее есть кое-что вон там. — Она указывает на полку в углу.

Я достаю несколько альбомов в кожаных переплетах: мастер-класс по кун-фу; отряд китайских барабанщиков; танец, снятый прошлой весной в дорогой тайбэйской студии, которую я уже видела в интернете. Но я ищу заведение, которое мне еще не попадалось. И в конце концов натыкаюсь на скромный альбом с заголовком: «Балетная студия Сыту». Склоняюсь над костюмными фотографиями: «Золушка», «Щелкунчик», «Спящая красавица», «Коппе-лия» в августе прошлого года. Все это я танцевала у Зиглера. Сезон за сезоном на снимках фигурируют одни и те же девушки, лишь год от года взрослеющие. Какая невообразимо крохотная студия! В волнении я провожу кончиками пальцев по вытисненному на задней стороне обложки адресу. Я могу зайти к ним после фотосессии, но найдется ли у них свободное место?

— Айя! Во фэйчан сихуань та, дань во фудань бу ци!^[51] — восклицает Софи, прижимая руки к вискам и качая головой.

Я не тревожусь, особенно вспоминая, как на рынке стала свидетелем того, насколько хорошо умеет торговаться Софи. Она будет понемногу поддаваться на уговоры, пока не получит желаемую скидку, а фотограф при этом останется польщенной тем, насколько высоко мы оценили ее труд.

Наконец Софи поворачивается ко мне:

— Нам предложили две фотосессии по цене одной, поскольку мы пришли вместе. По три наряда на каждую, а еще дополнительная скидка, если мы заплатим американскими долларами.

— И сколько же она с нас возьмет?

Когда Софи называет стоимость, у меня перехватывает дыхание. Это обойдется дешевле, чем в Штатах, но я лишусь трети своих карманных денег.

Из моей сумочки доносится сигнал мобильника. Вынимая телефон, я дотрагиваюсь до таинственного рисунка. Сообщение от Перл: «Мама хочет узнать как твои успехи с китайским позвони ей как можно скорее». У меня опять сосет под ложечкой. Цепкие мамины пальцы вот-вот доберутся до меня. Долго ли еще удастся увиливать? Я пишу ответ: «Спасибо за предупреждение», убираю телефон в сумочку и подхожу к Софи, стоящей у прилавка. Перед ней лежит раскрытый альбом. Я провожу рукой по тисненой золотой рамке, внутри которой фотография ослепительной красотки. Фотосессия! Нельзя представить более бессмысленной траты денег. Вот и еще одному правилу Ванов пришел конец. Я захлопываю альбом:

— Давайте приступим!

* * *

Позируя перед камерой Яньне на белом фоне в желтой батиковой юбке с запахом и на трехдюймовых каблуках, Софи безостановочно стрекочет про Ксавье: «Мы были по-настоящему близки, Эвер», «Он так и не снял рубашку!».

Стоя в углу среди вешалок с нарядами, я прикладываю к себе платье цвета граната и изучаю свое отражение в зеркале. Опять не то: я уже сбилась со счета, сколько вещей примерила. Раздосадованная, вешаю платье обратно на вешалку и роюсь в сундуке с аксессуарами — шелковыми шарфиками, жемчужными нитями и перчатками до локтей.

Но в итоге, когда первая съемка Софи завершается, я, пошатываясь в ботфортах на высоких каблуках и споткнувшись о спицу лежащего на полу зонта-отражателя, занимаю место подруги. В конце концов мой выбор пал на сетчатое платье цвета индиго с черными атласными лентами крест-накрест на плечах, лифе и талии. Парикмахер Яньне вплела в мои черные волосы такую же ленту цвета индиго. Белые кожаные сапоги идеально контрастируют с нарядом, и я без ума от всего образа в целом.

Но когда встаю перед серебристой аппаратурой Яньне, чувствую себя самозванкой, будто заявилась на репетицию Кливлендского балета и привела в замешательство всю труппу.

Яньне так и сыплет невразумительными указаниями. Я бросаю умоляющий взгляд на Софи, и та, прекратив на время терзаться вопросом, понравилась ли она Ксавье в золотом платье, переводит:

— Подними подбородок. Смотри прямо в камеру. Согни колени посильнее, выпяти грудь. Еще… Отлично!

Усилием воли я заставляю себя не цепляться за подол. Следуя указаниям Яньне, растягиваюсь на белой кушетке, от которой пахнет духами. Поднимаю ногу. Бархатная обивка щекочет кожу, пока я по велению Яньне меняю позы. Она снимает меня спереди, сзади, в профиль. Она играет с освещением. Бросает на задник звёзды. Мое тело тонет в подушках, и наконец я начинаю расслабляться.

— Чудесно! — Яньне снимает берет и пропускает пальцы сквозь свои короткие крашеные светлые волосы.

К концу первой съемки я пылаю румянцем от такого внимания. До сих пор во всех комплиментах, расточаемых моим выразительным глазам, шелковистым черным волосам, хорошенькому кукольному личику меня обычно смущал упор на мою азиатскую внешность. Но теперь тлеющий внутри меня уголек вспыхивает ярче.

Я переодеваюсь в белый комбинезон, а моя подруга тем временем позирует во втором наряде — черном платье и синем плаще, который она с каждым щелчком затвора обольстительно спускает на голые плечи.

— Этот снимок я положу под подушку Ксавье, — шутит Софи. Затем ее улыбка гаснет. — Эвер, мне нужен твой совет. За этим красавчиком все девчонки бегают.

У меня в голове не укладывается, как эта сообразительная, предприимчивая девушка могла так запасть на парня? Софи сказала Рику, что никто не разобьет ей сердце, а меня уверяла, будто знает, на что подписывается. Но она слишком серьезно настроена, слишком безрассудна, что как-то не очень вяжется с ее самоуверенностью.

Впрочем, многолетняя дружба с Меган свидетельствует, что я здорово поднаторела в оказании моральной поддержки. Обдумывая ответ, я завязываю на боку длинный, винного цвета пояс со свисающими концами. И улыбаюсь своему отражению: изящно, я немного похожа на мастера боевых искусств — мне это по душе.

— Как насчет того, чтобы пригласить его в конце месяца погостить у твоей тети? — предлагаю я. — Вытащить его из лагеря.

— Ой, классная идея! Я позвоню тете и попрошу разрешения — не сомневаюсь, что она согласится. Ведь это она рассказала мне про семью Ксавье. — Софи направляется в примерочную, но тут же возвращается. — Ой, Эвер! Пожалуйста, не пойми меня превратно. Но у нас в запасе всего по три наряда, так что, может… выберешь что-то посексуальнее? Не похожее на твое вчерашнее девчоночье платьице — и уж точно не этот детсадовский комбинезончик. Я имею в виду: оторвись по полной, хорошо?

Она посылает мне воздушный поцелуй. Стопроцентно искренний. Именно так Софи Ха выказывает свою любовь к друзьям. Вчера она советовала Рику не надевать желтое. Значит, я теперь тоже в ее клубе. А еще это значит, что, несмотря на все мои старания нарушить правила Ванов, я не продвинулась ни на шаг. Я бормочу что-то вроде «конечно, хорошо». Но все, что мне остается, — это не топать с досады, возвращаясь к вешалкам.

* * *

Я меняю комбинезон на розово-черный кружевной купальник, сквозь который эротично просвечивает тело. Это куда более рискованный наряд. Парикмахер убирает мои волосы в высокую прическу, обнажающую шею. Яньне начинает съемку; я принимаю разные танцевальные позы, демонстрирую гибкость — завожу поднятую ногу за спину и берусь за нее рукой. И улыбаюсь, чудовищно скаля зубы, словно гримасничаю перед зеркалом.

— Так-то лучше, — говорит Софи.

— Мои предки прикончили бы меня за такое. Уж теперь я точно нарушила правило «Одеваться как монашка».

Длинноногая Софи в белом итальянском бикини проходит в дальний конец студии, набирает номер своей тети и скептически хмыкает:

— Подожди, скоро опять придет моя очередь сниматься — и тогда ты увидишь настоящую бунтарку, деточка.

Я опускаю ногу, пытаясь подавить досаду. Это я бунтарка!

Софи болтает с тетей до самого конца моей съемки. Отключившись, она улыбается во весь рот:

— Мы едем! Она пришлет за нами машину. — Софи бросается мне на шею и визжит, сбивая с меня широкополую шляпу. — Эвер, это была гениальная идея! Моя тетя живет в потрясающем поместье — даже Рик так говорит. Ксавье просто обалдеет, и тебе тоже понравится!

— Рик?

Проклятье! Ну разумеется, он ведь тоже поедет. Я снова надеваю шляпу.

«Значит, ты за мной наблюдал?..»

Какого черта, Эвер, какого черта?

Мне приходит очередное сообщение. Потом еще одно. И еще. И еще. И еще. Это от Перл. Что там у них стряслось? Я бросаюсь к сумочке, едва не сбив с ног одетую в бикини Софи, которая встает перед задником.

Я наклоняюсь над телефоном, повернувшись спиной к подруге.

«Позвони нам».

«Ты хорошо питаешься? Прилежно учишься?»

«Ты нашла учебник по биологии? Мы узнали, что у тебя есть свободное время для занятий».

«Надеемся, изучение китайского принесет тебе большую пользу!»

«У вас там жарко, но ты одевайся поскромнее!» — Что-то случилось? — осведомляется Софи.

Я сжимаю кулаки, не в силах сразу ответить подруге. Выключаю телефон и засовываю его глубоко в сумочку, под рисунок.

— Ничего!

Не считая того, что родители снова пошли в атаку. Нарушили личное пространство Перл и вторглись в мою жизнь. У меня опять сводит живот; я поворачиваюсь к Софи:

— Я просто… О господи!

Моя подруга стоит босиком на фоне задника, спиной к камере. На полу шелковистой белой кучкой лежит бикини. Она голая! В буквальном смысле. Абсолютно. Студийные лампы освещают золотистое тело, выделяя более бледные участки на месте бикини. Подчеркивая розовые полутона. Я ошарашенно пялюсь на Софи, пораженная ее смелостью. Она упирает руки в бока.

— Эвер, ты такая ханжа! Это искусство, а не порнография.

Но на ее губах играет торжествующая улыбка. Софи — сама сексуальность. Пока она принимает позу за позой, а Яньне запечатлевает идеальные очертания ее ягодиц, мое сердце терзает лютая зависть.

Помню один день в парке, когда мне было шесть лет. Я ела зеленое яблоко, сидя на траве в юбке, а мама гневно накинулась на меня, испугав и доведя до слез. Очевидно, я слишком широко раздвинула ноги. Осрамилась перед гулявшими в парке людьми, многие из которых, вероятно, ничего и не заметили. Попреки только множились, когда мое тело начало обретать взрослые формы и выставлять их напоказ было еще позорнее.

Хватит, мне надоело стесняться своего тела!

Я меняю наряд уже в третий раз. Софи закутывается в халат и, покопавшись в чаше с леденцами, плюхается на диван, чтобы понаблюдать за моей последней съемкой. Нервно сглотнув, я ступаю босиком на задник, убирая за ухо непокорную прядь. Я выбрала самый дерзкий наряд, на какой только осмелилась. Прозрачная юбка с разрезами до середины бедра; топ без рукавов, открытый спереди и струящийся по бокам, как крылья ангела. Одна-единственная золотая английская булавка скрепляет на груди тончайшую, словно лепесток, ткань, под которую ничего невозможно надеть. Ни лифчик, ни трусики. Вот это уже по-настоящему рискованно, в стиле Софи.

Я делаю глубокий вдох. И, следуя указаниям Янь-не, поднимаю руки в освобождающем жесте. Выгибаю спину. И шею. Булавка стягивает едва заметные покровы. Разрез на юбке соблазнительно ползет вверх по ноге. Софи, закинув ступни на подлокотник дивана, переводит:

— Опусти подбородок — отлично! Теперь откинь волосы — это сделает тебя свободнее. Да, великолепно! Неплохо для моей детки-соседки!

Я скрежещу зубами — Софи иногда такая зазнайка! Однако робость, которую я испытывала в начале фотосессии, испарилась. Я никогда не ощущала себя такой раскрепощенной. И такой чувственной.

Сделав несколько десятков снимков, Яньне показывает мне большим и указательным пальцами: окей.

— Еще разок, — прошу я.

Если Софи не побоялась сняться голой, я тоже смогу. Повернувшись спиной к камере, я повожу плечами, и мой наряд соскальзывает вниз, к лодыжкам. Полностью обнаженная, я делаю шаг в сторону и носком отбрасываю вещи с задника. Сердце мое бешено колотится, и хотя сейчас спереди меня видит только Софи, я прикрываю одной рукой груди, а другой пах.

В первый раз за все это время Софи умолкает.

Оцепенев от ужаса, я продолжаю стоять, а вспышки камеры Яньне отражаются от фона. Я раскрываю руки, чтобы предстать в новой позе. Откидываю голову назад, позволив волосам каскадом ниспадать на поясницу. Изгибаюсь вбок, как мраморная статуя речной нимфы. Правило «Одеваться как монашка» уничтожено на корню.

И вот наконец щелканье затвора стихает. Яньне произносит что-то по-китайски. Софи больше не улыбается.

— Съемка закончена.

— Уже?

— Я же тебе говорила. Через несколько минут придет следующий клиент.

Я не двигаюсь с места. Это искусство, а не порнография. И пусть мною владеет ребяческое желание, но я хочу увидеть свое тело таким, каким никогда его раньше не видела. Таким же красивым, свободным и дерзким, как у моей соседки по комнате — нет, даже более дерзким, чем у Софи, которая все утро называла меня деточкой, а теперь не в силах вымолвить ни слова.

— Всего одна поза, — говорю я. — Только для моих глаз.

— И для моих! — восклицает Софи. — Мы ведь придем забирать снимки вместе, правильно?

Но она переводит для Яньне, которая уже поднимает камеру. Я обнимаю себя руками и внутренне собираюсь, как за мгновение до потрясающего начала нового танца. Снаружи как будто уже слышатся шаги следующего клиента Яньне. Мое время на исходе. Пора! Я опускаю руки вдоль тела, мягко изгибая запястья, и поворачиваюсь лицом к Яньне, отдаваясь шквалу ослепительных вспышек.

Глава 14

— Не надо было этого делать, — бурно раскаиваюсь я, пока мы с Софи идем по уставленному мопедами тротуару к метро: она возвращается в «Цзяньтань», я еду в балетную студию Сыту. — Последний снимок…

От воспоминаний меня бросает в краску. Стоит закрыть глаза, и я снова вижу фотовспышки, чувствую их на своей обнаженной коже. Хуже всего, что, действуй я по собственному усмотрению, надела бы бело-красный комбинезон и вернулась в Штаты довольная как слон. Почему? Ну почему все, что говорила мне мама, толкает меня на безумные поступки?

— Успокойся. — Софи закручивает волосы в узел, закалывает их и раздраженно морщится. — Вряд ли их кто-нибудь увидит. Разве только ты планируешь их раздавать.

— Родители отрекутся от меня, если узнают.

— Да ничего они не узнают. У тебя паранойя. В самом деле, Эвер! Твой вечный мандраж уже начинает напрягать.

Она старается рассеять мою тревогу, но я лишь представляю себе широко распахнутые от ужаса глаза Меган. И Перл. «Это совсем на тебя не похоже, Эвер!» — сказали бы они. И были бы правы? Меня пугает тот факт, что я в этом не уверена.

Мы с Софи расстаемся у метро, я прохожу еще несколько кварталов до синей линии подземки, тщетно пытаясь избавиться от беспокойства. Дело сделано. Никто не должен узнать.

Балетная студия Сыту находится в сорока пяти минутах езды от «Цзяньтаня», на окраине Тайбэя. Я миную несколько тихих улочек, подхожу к неприметному двухэтажному зданию, распахиваю стеклянную дверь…

И попадаю в рай.

Приемная с выцветшими розовыми обоями обставлена старомодной, но очень популярной китайской деревянной мебелью. В комнате пахнет сиренью. Обогнув стойку, я вхожу в студию с зеркалами на стенах. У полированного двойного станка выполняет экзерсис дюжина моих ровесниц, помахивая в воздухе черными волосами, собранными в хвост. Играет «Вальс цветов» Чайковского. Рыжеволосая женщина ритмично выкрикивает на невероятной смеси китайского и французского: «Сы гэ ронд де жамб^[52], шуан ронд де жамб, арабеск^[53], — фэйчан хао, Лупин! Хэнь хао, Фаньли!»^[54]

Знакомый ритуал наполняет сердце восторгом. Ко мне плавно приближается элегантная китаянка с черными волосами, заплетенными в аккуратную французскую косичку. Ей уже за сорок. Изящная осанка свидетельствует, что когда-то она сама была танцовщицей.

— Могу я вам помочь? — осведомляется она по-английски с американским акцентом: видимо, догадалась по моей одежде. Похоже, женщина удивлена.

— Э… Я живу в «Цзяньтане» и увидела в фотостудии ваш альбом «Коппелия». Я… э…танцовщица… — На этом слове я запинаюсь. — И хотела бы знать, есть ли у вас свободные места в классе или в летней балетной группе.

— «Цзяньтань», ну конечно! Я мадам Сыту. Вы можете к нам поступить!

Хозяйка студии провожает меня обратно к стойке администратора и вручает афишу выступления:

— В августе мы будем исполнять отрывки из «Лебединого озера» в любительском театре.

О, «Лебединое озеро»! Один из моих любимых балетов!

Принцесса Одетта, превращенная в лебедя, ее злой двойник, пачка из белых перьев, душещипательная история любви…

— Сколько… стоят уроки?

Моя догадка оказалась верна: судя по всему, хозяйка уже лет десять не поднимала цены. Однако балетные занятия до конца лета практически лишат меня оставшихся денег. Но я смогу танцевать!

— А отбор на выступление будет?

— В нем нет необходимости. Просмотр требуется только на сольные партии. — И мадам Сыту открывает журнал учета.

— Какие сольные партии? — выпаливаю я.

Преподавательница поднимает брови:

— Все, кроме принца. Одетта…

— Одетта!

— Одиллия, Ротбарт… Скажу сразу: эти роли, скорее всего, достанутся девушкам, которые занимаются у нас весь год. Вы можете участвовать в просмотре, но для этого нужно будет подготовить двухминутный отрывок…

— Конечно. — Я случайно роняю со стойки пуант и поспешно возвращаю его на место. — Я смогу.

— Вообще-то большинство девушек готовились несколько недель… Не хочу, чтобы вы разочаровались. — Мадам Сыту сверяется со своим блокнотом.

Я могу втиснуть вас в воскресенье утром… В восемь. Понимаю, это очень рано.

Рано? Мне представился шанс станцевать партию, которую я разучивала как одержимая! Я даже могу немного сымпровизировать, чтобы показать, на что способна. Доберусь от дома тети Софи на метро. Я пробегаю глазами афишку. Выступление состоится в первые выходные августа — когда в «Цзяньта-не» стартует двухнедельный тур на юг, самое яркое событие лета. Но для меня балет не менее важен. Последняя возможность. Прощание с танцем. А с туром как-нибудь уладится.

— Я согласна на воскресенье. Спасибо, — лепечу я, пока владелица студии выводит в своем журнале: Ван Аймэй. Она протягивает мне визитку магазина танцевальной одежды и обуви, и я хватаюсь за нее, как за спасительную соломинку.

Я выхожу на улицу под знойное солнце и прохожусь колесом по тротуару. Хотя вообще-то не одобряю эффектных кульбитов.

* * *

За обедом Драконша читает нам лекцию, от которой вянут уши. Она стоит на сцене под красными бумажными фонарями, повернувшись к десяткам круглых столов, но в выражении ее лица нет ничего праздничного.

— Вы умные молодые люди с блестящим будущим. Зачем вытворять глупости, которые могут вам же и навредить? Любой, кто покинет лагерь после отбоя, будет строго наказан, а возможно, отправится домой.

Вчера я бы с радостью воспользовалась этим шансом вернуться в Штаты, будь у меня смелость противостоять гневу и досаде родителей. Но теперь я уже не хочу домой. Здесь я обрела возможность танцевать. Тратить деньги по своему усмотрению. Целоваться с парнем, если найду подходящего. Дома я тонула, а «Цзяньтань» — корабль, который меня спасет.

— Похоже, на первый раз пронесло. — Софи отодвигает свою опустевшую тарелку к поворотному подносу в центре стола и открывает коробку изысканных лунных пряников, купленных для нее Ксавье. На красной шелковой подложке покоятся четыре квадратных пряника, покрытых масляной глазурью с замысловатыми узорами. Подруга протягивает мне один пряник. — Что подать к чаю: кунжутные шарики или пряники с лотосовой начинкой?

Я пробую начинку — сладкую пасту из семян лотоса.

— М-м-м, объеденье. И то, и другое!

— Что насчет десерта? «Ледяная стружка» или самодельный мочи?^[55] Не слишком сладко?

Похоже, ближайшие две недели только и разговоров будет что о предстоящем визите к тетушке Клэр. Но я не возражаю. Напротив, с нетерпением жду встречи с семьей Софи, не говоря уже о том, что она мне все уши прожужжала россказнями о шикарных покоях и лакомствах прямо как в «Красавице и чудовище».

— Может, по одному в день? — предлагаю я.

— Ты сама купила эти пряники? Или выпросила у своего богатенького ухажера?

Услышав голос Минди, Софи замолкает на полуслове. Прожевав и проглотив пряник, она наконец оборачивается к сопернице в нежно-голубом платье.

— Любопытство не порок, — холодно замечает она.

Ага, призналась. — Минди складывает руки на груди. — Ты бегаешь за ним, потому что он из самой богатой семьи на Тайване.

Софи невозмутимо взирает на девушку:

— Мне нравятся хорошие вещи. Что с того?

Минди опускает руки, сжимает кулаки и в бешенстве удаляется. Софи тяжело вздыхает:

— Завидует. Ясное дело.

Я вспыхиваю. Догадывается ли Ксавье, что девушек, которые за ним охотятся, привлекает состояние его семьи? Я никогда не мечтала о богатых парнях и всегда рассчитывала, что сама буду содержать семью. Но, может, такому парню, как он, стоит об этом задуматься.

— Ты ведь не придаешь этому значения, правда? — спрашиваю я.

Софи отправляет в рот последний кусочек пряника.

— Когда мне было семь лет, домовладелец регулярно ломился в дверь нашей вонючей квартирки. Я до сих пор помню, как пряталась под одеялом. Когда он уходил, я спрашивала: «Нам придется переехать?», а мама кричала: «Ты же обещал, что позаботишься о нас!», заставляя отца чувствовать себя жалким убожеством, каким он, собственно, и являлся.

— Боже мой, Софи! — У моей подруги отменный вкус и потрясающие шмотки — я решила, что она и сама из богатой семьи. Ничуть не бывало. — Как грустно!

— Я ни за что не буду жить так, как живет моя мама. Так что да, я бы соврала, если бы сказала, что богатство Ксавье меня не волнует. Но это не значит, что он мне не нравится.

Я мрачнею. Деньги Ксавье не должны волновать Софи, однако она в чем-то права: игнорировать их не получится.

Софи наклоняется ко мне:

— Может, твой таинственный художник — Бенджи? Он поступил в Род-Айлендскую школу дизайна.

Я машинально оглядываюсь в поисках плюшевого мишки Димсума и вздрагиваю:

— Господи, надеюсь, что нет!

И только тут до меня доходит, что Софи ловко сменила тему разговора.

* * *

На китайском Софи без колебаний садится между мной и своим парнем, и у меня появляется отличная возможность понаблюдать за их развивающимися отношениями, а также необходимое пространство, отделяющее меня от Ксавье. Несколько раз, когда он ловит мой взгляд, я нахожу повод повернуться к Спенсеру Сюю, сидящему с другой стороны.

Маттео совершенно исчез с горизонта Софи.

В течение следующей недели мы учимся торговаться на рынке и обсуждаем наши семьи (цзятин), бойфрендов (нань пэнъю) и подружек (нюй пэнъю). На парном чтении Ксавье каждый раз заставляет Софи начинать первой, как это было и со мной. Она ведет — кажется, это вообще свойственно их отношениям.

Что касается меня, то я отлично справляюсь с контрольными работами. При всем отсутствии честолюбия я не позволю себе написать неверный ответ. Даже если это поможет нарушить соответствующее правило Ванов.

Я постирала рубашку Рика в прачечной самообслуживания, расположенной в подвале, но не могу собраться с духом, чтобы вернуть ее хозяину. Решаю снова постирать ее вместе с очередной порцией собственного белья, а когда вижу чудо-мальчика в вестибюле, где он опускает в ящик открытку для Дженны, резко разворачиваюсь и торопливо ухожу в другую сторону.

На занятиях по китайской медицине Марк, Дэвид и Сэм прозвали себя разгневанными азиатскими мужчинами. Между отжиманиями и прикладываниями к стальной бутылке (мне наконец достается глоток спиртного со вкусом стирального порошка) они составляют стереотипный портрет азиатского парня.

— Мастер кун-фу, — говорит Марк.

— Инженер-зануда, — добавляет Сэм. — Исполнитель, а не лидер.

— Женоподобный, — ворчит Дэвид.

— Что есть, то есть, брат, — кивает Марк. — Эта козлиная бородка никого не обманет.

— Заткнись!

— Это война, — хрустит костяшками пальцев Сэм. — Мы обязаны сломать стереотипы.

— Да? И каким же образом? — интересуется Дэвид, и парни склоняются над бутылкой, обсуждая план действий.

Я поворачиваюсь к Ксавье:

— А ты почему не разгневан?

Тот пожимает плечами:

— Я вырос в Азии.

Ксавье даже близко не подходит ни под один из вышеупомянутых стереотипов. Однако с парнями не спорит. Он ведет себя так, будто ему все равно, только, сдается мне, это сплошное притворство. У меня возникло чувство, что Ксавье многое утаивает, например свои отношения с отцом. Мне интересно, что еще скрывается в его голове под взъерошенными волосами, но я понимаю, что спрашивать об этом небезопасно.

За полторы недели на «Корабле любви» романтика набирает обороты. Кто-то неизвестный оставляет цветок на подушке Лины из Южной Каролины (всем известно, что это Спенсер). Дебра и Лора крадут футбольный мяч Рика, чтобы заманить его в свою комнату, будь проклята Дженна. Софи разрабатывает дюжину разных меню, не забывает даже об именных этикетках для винных бокалов, которые нужно будет попросить у тетушки.

Что касается меня, то я дрыгаю ногами в такт музыке из динамиков Софи и изучаю свой таинственный портрет. Я прокрадываюсь мимо открытой двери Бенджи в поисках произведений искусства, ио замечаю только Димсума со стеклянными глазами, сидящего на подушке. У меня появляется фантазия: как только выясню, кто художник, обовью руками его шею и нарушу правило «Не целоваться с мальчиками». Может, милашку Бенджи с его детским личиком я и поцелую. Но хватит ли у меня смелости броситься на шею Сэму? Или Дэвиду, несмотря на его козлиную бородку?

На моем столе копятся записки с требованием позвонить домой, но с тех пор, как аккаунт Перл в WeChat взломали, я переписываюсь с ней только по электронной почте: сестричка совсем одна, все ее друзья разъехались на лето, она бьется над моцартовской сонатой до мажор, старательно разбирает ноты, несмотря на дислексию. Мама и папа хотят, чтобы я им позвонила. У Меган все хорошо, но с ней трудно связаться: она в круизе с родителями и Дэном, и хотя я с самого начала стараюсь держать ее в курсе, слишком много всего происходит. «Все расскажу, когда вернусь», — пишу я подруге по электронной почте.

Вечером, после ужина, я закидываю на плечо сиреневую сумку и пуанты и спешу в балетную студию Сыту.

— Каньчжэ во, нюйхай^[56]. — Мадам сдержанно и плавно показывает каждую комбинацию. — Па де бурре, пируэт…

Я старательно повторяю скользящие движения ее ног, безупречные взмахи руками. Она говорит по-китайски, потом повторяет для меня по-английски, и я начинаю усваивать различные хореографические термины.

— Ступню нужно вывернуть еще сильнее, но руки прекрасные, Лили. Согни локоть вот так. Очень грациозно, Пэй.

Мадам Сыту — поборница идеальной техники, но находит ободряющие слова для каждой ученицы. На втором занятии она крепко стискивает мои бицепсы:

— Уделяй больше внимания рукам. Разведи их вот так и ощути, как это отразилось на равновесии. Почувствуй энергетические линии от одного бока до другого и от макушки до пяток. — Преподавательница приподнимает мой подбородок повыше. — Когда любишь танцевать, это заметно, моя новая пташка. Покажи это всем.

Она видит меня. Ее похвала словно погружает меня в теплую ванну с медом. Я едва лепечу «сесе» в знак благодарности. Я всегда любила балет меньше, чем модерн и джазовый танец, но мадам Сыту все изменила. Если я получу сальную партию Одетты, то буду работать с ней индивидуально. И я удваиваю усилия: подтягиваю пируэты, совершенствую прыжки — а потом как на крыльях лечу обратно в «Цзяньтань».

* * *

Я всю жизнь плохо сплю и за две недели в «Корабле любви» так и не приспособилась к смене часовых поясов. К тому же сегодня вечером песня у меня в голове требует своего. Ноги жаждут пуститься в пляс, а тело — последовать их примеру. Я слезаю с кровати и переодеваюсь в майку и шорты. На соседней кровати Софи светлым крючком закинула руку за голову. Ее чернильно-черные волосы рассыпаются по подушке. В лунном свете лицо моей подруги становится нежным, как у ребенка, она что-то бормочет и перекатывается на другую подушку, а я накрываю ее голое плечо простыней.

Наша строптивая дверь ни в какую не под дается, но наконец я с грохотом распахиваю ее. Замираю в ожидании, когда эхо смолкнет, считаю до двадцати, но в темноте все тихо. Лунный свет исполосовал напольную плитку в коридоре, я чувствую ее прохладу своими босыми ногами. По пути я играю в веселую игру, перепрыгивая через одну полосу, беззвучно приземляясь и плавно огибая следующую. Вальсируя, перемещаюсь в гостиную, где на столе валяются пустые бутылки и до сих пор витают запахи пива и супа из красной фасоли с рисовыми клецками, томящегося в запрещенной долговарке. Было так весело допоздна тусоваться каждый вечер, но теперь я наслаждаюсь одиночеством и музыкой, звучащей только у меня в голове.

Двустворчатая дверь на балкон слегка приоткрыта. Я выхожу под свет гигантского месяца в туманном ореоле, затмевающем соседние звезды. Влажный ночной воздух окутывает меня, точно одеялом, когда я поднимаю руку и колено и исполняю пируэт, приземляясь перед каменными перилами.

— Привет!

Я резко оборачиваюсь. Слева от меня шевелится громадная тень Рика. Лунный свет сияет на его всклокоченных волосах, окрашивающих серебристые блики в черный цвет. Он сидит на скамейке в трикотажной майке без рукавов, обхватив мускулистыми руками колени. Прямо у него за спиной на кирпичной стене сверкает глиняный водосток.

— Рик! Я…

Я осекаюсь. Танцевала — это и так очевидно. В янтарных глазах Рика, как всегда непроницаемых, мерцают два крошечных месяца. Трудно сказать, кто больше раздосадован встречей — он или я.

— Я стираю твою рубашку, — ляпаю я. — То есть уже выстирала. Дважды. Собираюсь простирнуть еще разок. Она чистая, честное слово. Я имею в виду, затхлой не будет.

Вот дьявол! Я умолкаю.

— Надеюсь.

— Мне очень неловко, что я оказалась перед тобой в таком виде.

— Ты не похожа на девушку, которую каждый раз приходится тащить на себе домой.

— О, я не такая.

Он подвигается на скамейке.

— Хочешь сесть? Сегодня прекрасная луна.

Сидеть с Риком под этой великолепной луной — пустая трата времени. Я должна была оказаться здесь с Марком или Сэмом. Да с кем угодно, только не с чудо-мальчиком. Но неожиданно для себя я сажусь.

— Я, кажется, никогда не видела такую огромную. — Месяц окружен темной полоской неба, усыпанной звездами, а дальше огни Тайбэя пригашают небесные светила вплоть до самого горизонта.

— Мне нравится смотреть на звезды, — произносит Рик. — Это дает перспективу, показывает, насколько мы малы в сравнении со Вселенной.

Какое неожиданное смирение! Впрочем, я его понимаю.

— Звезды непреходящи, — говорю я. — Они такие древние по сравнению с нашей короткой жизнью.

— Ты знаешь, что существует черная дыра, которая издает си бемоль на пятьдесят октав ниже ноты до первой октавы?

— Это самый странный из любопытных фактов, которые мне доводилось слышать.

— Но ведь круто, правда? — сверкая зубами, улыбается Рик.

— Правда, — признаюсь я. — Увлекаешься астрономией?

— В детстве я прочел все асборновские^[57] книги о звездах и планетах.

— Ой, я тоже. — Ничего удивительного, однако мне бы и в голову не пришло, что этот парень из Нью-Джерси тоже читал мои любимые книжки. — Почему ты так поздно не спишь?

Не мог уснуть. — Пауза. — Думаю о Дженне.

Значит, скучает по ней. И романтическая луна очень кстати. Софи утверждает, что Рик каждый день звонит и шлет открытки Дженне. Он хороший парень, раз отвез домой едва знакомую пьяную девицу. Вероятно, я его недооценила.

— Привыкла поздно ложиться? — спрашивает чудо-мальчик. — Ты пропустила офигительный завтрак.

Он это заметил?

— Э… Нуда. Я проспала.

— А почему сейчас не спишь?

— Это прозвучит странно.

Рик пожимает плечами:

— Я сам странный.

— Серьезно, — улыбаюсь я. — Иногда привязывается песня, в воображении возникает танец. И мне непременно нужно его исполнить. Вот откуда тот пируэт. — Я киваю в сторону перил.

— Это очень странно.

— Ну спасибо.

— Странно, но круто. Давно ты танцуешь?

— Всю жизнь. Мне было четыре года, когда родители отдали меня в балет.

— Обычное дело. Значит, ты балерина?

— Нет. Я занималась балетом в детстве. Мне это нравилось — и до сих пор нравится. Но не меньше я люблю чирлидинг. И другие направления — джаз, модерн, их сочетание. Знаю, это несерьезно, но я… Я просто обожаю танцевать.

— Хорошо тебя понимаю. Я могу выбрать почти любой вид спорта и в общем преуспеть, но футбол — моя любовь. Стратегия. Командный дух. А тебе что нравится в танцах?

Забавно, насколько легко разговаривать с Риком в полумраке, когда не нужно пялиться на его идеальное лицо.

— Общая энергия. Все двигаются самостоятельно, но при этом скоординированно.

— Как в футболе.

— Разве?

— В каждой игре важна стратегия. И вся команда должна быть заодно.

— Давно играешь?

— Со старшей школы. Это один из тех видов спорта, в которые можно прийти довольно поздно и все равно добиться приличного результата. По крайней мере, достаточного для Йеля. Я не какой, как Марк. Он мог бы стать профессиональным бегуном, если бы не настроился на журналистику.

— Марк такой смешной, — говорю я. — Все эти его рассуждения о разгневанных азиатских мужчинах. И о борьбе со стереотипами.

Рик с минуту молчит.

— Марк — приколист. Мы с ним теперь бегаем на пару.

Да, я видела, как они вместе бегали вдоль реки.

Я набираю в легкие воздуха и наконец решаюсь:

— После похода в «Поцелуй» я нашла в кармане рисунок. Мой портрет. Просто потрясающий.

— Да? — Янтарные глаза Рика непроницаемы. — И кто автор?

— Не знаю.

— Покажи мне его завтра, и я разузнаю, если хочешь.

— Спасибо. Может, это Бенджи? — Боже, как самонадеянно! — Софи говорит, он поступил в Род-Айлендскую школу дизайна… Прошу тебя, ничего ему не говори.

— Я ненавязчиво поинтересуюсь, — отвечает Рик.

В коридоре скрипнула дверь. К нам приближаются чьи-то осторожные шаги, и я вскакиваю:

— Черт, кто-то идет.

Страшно представить, как нас накажут, если застукают: девушка в откровенной маечке наедине с парнем, через несколько часов после отбоя!

Я бросаюсь к глиняному водостоку, спотыкаясь о вытянутые ноги Рика. Эта труба тянется с крыши, находящейся двумя этажами выше, до самой земли. Я перегибаюсь через перила и хватаюсь за нее: твердый, шершавый водосток толщиной с ладонь оказывается гораздо прочнее, чем тонкая жестяная труба за окном моей спальни в родном доме. До внутреннего двора и бетонного крыльца перед главным входом — расстояние в три этажа, но на полпути вниз водосток пересекает узкий выступ на стене.

— Ты же не полезешь? — шепчет Рик, не веря своим глазам, но я уже взобралась на перила и обхватила трубу, словно пожарный перед спуском. Используя кирпичную стену как опору для ног, я спускаюсь по трубе до выступа. В нескольких дюймах от моего носа на кирпичи шлепается птичий помет. Я делаю шаг вбок на узкий карниз, балансируя на носках, и тут рядом со мной оказывается Рик. Я теряю равновесие, но он хватает меня за плечи и прижимает к себе, крепко ухватившись за трубу. Он теплый, от него пахнет травой и зубной пастой. Мое сердце колотится так громко, что вот-вот выдаст нас обоих.

Рик предупреждающе напрягает руку. Над нами, у перил балкона, появляется Лихань в пижаме с узором из огурцов. Он смотрит на луну, которая отражается в его очках и освещает продолговатые контуры щек. В руке вожатого поблескивает маленькая зеленая банка чипсов «Принглс». Мы с Риком как на ладони — стоит Лиханю опустить взгляд, и он нас увидит.

Я теснее прижимаюсь к сообщнику и задерживаю дыхание. Наши тела, разделенные его майкой, потеют. Рука Рика со скрипом скользит по трубе, мы напрягаемся.

Но Лихань как ни в чем не бывало хрустит чипси-ной. Потом еще одной. И еще. Моя спина становится мокрой от пота, нога ужасно затекла. Я придвигаюсь ближе к Рику и шевелю лодыжкой, пытаясь размять ее. Из-под ступни выбивается камешек, пролетает три этажа и звякает по ступеням. Пальцы Рика впиваются мне в плечо, и мы оба замираем. Лихань хрустит очередной чипсиной.

Когда вожатый в конце концов уходит, я глубоко вздыхаю. Его шаги медленно стихают, Рик вопросительно косится на меня. Я киваю, он снова карабкается по водостоку, я следую за ним и наконец перебрасываю руку через перила. Рик хватает меня за запястье и втаскивает на балкон.

— Вот чокнутые, — облегченно прыскаю я. — Не могу поверить, что мы…

— Из-за тебя чуть не вляпались в неприятности. — Рик так резко отпускает меня, что я отшатываюсь назад и цепляюсь за каменные перила. — Они бы позвонили нашим родителям. И вышвырнули нас отсюда.

Ему явно не до смеха.

Я встаю в полный рост, отряхиваю руки:

— Благодаря мне нас не сцапали!

— Не заявись ты сюда, нам бы вообще не пришлось спускаться по этой дурацкой трубе!

— Я имею такое же право находиться на этом балконе, как и ты!

Рик сдвигает медвежьи брови и скрещивает руки на груди, абсолютно уверенный в своей правоте, ведь он — чудо-мальчик. Отлично.

— Ладно, прости, что я чуть не запятнала твое доброе имя. Тебя ведь только это волнует, правда? Если мамочка с папочкой позвонят, можешь свалить всю вину на меня.

И я удаляюсь, не хлопнув балконной дверью лишь из опасения, что прибежит Лихань.

Глава 15

После угроз Драконши мы залегаем на дно. Но в пятницу вечером, через несколько часов после того, как я на отлично сдаю наш первый экзамен по китайскому, мы с Софи и полдюжиной девушек с нашего этажа решаем рискнуть еще раз. В глубине души я не верю, что побег снова удастся. Мы на цыпочках выходим в душную полночь и преодолеваем три лестничных пролета.

Драконша выставила на заднем дворе охрану, но мы детально распланировали ночную операцию. Во-первых, на этот раз беглецов меньше, и выйдем мы после полуночи, когда охранник из будки в начале подъездной аллеи уйдет домой и даже Драконша успеет уснуть. Во-вторых, маскировка: я обматываю лицо шарфом как можно тщательнее.

В вестибюле мы крадемся мимо горшков с растениями и кресел из вишневого корня. На улице растущая луна набросила на лужайку белое одеяло. Мы торопливо огибаем пруд с кувшинками; плеск фонтанов заглушает наши шаги. Я прыскаю со смеху, и Софи тотчас щиплет меня за руку.

— Т-с-с, — шипит она.

Мы подходим к будке охранника, впереди уже виднеется улица. Мимо проезжает такси, и мы ускоряем шаг.

Тут за нашими спинами раздается приглушенный голос:

— Сяопэнъю, тин тин^[58].

За нами, придерживая очки, труситЛихань в своей пижаме с огурцами. Следом, задыхаясь, мчится Мэйхуа; лунный свет скрадывает расцветку ее традиционной тайваньской юбки.

— Бежим! — кричит Софи.

Я еще плотнее запахиваю шарф. Когда мы уже ловим на улице такси, за нами из-за угла выскакивает Лихань. Мы захлопываем дверцы машины и так хохочем, что Софи едва способна назвать водителю адрес: ночной клуб «Бэби».

— Они не особенно старались нас вернуть, — задыхаясь, говорю я, когда такси отъезжает от тротуара. — Мне даже совестно стало. Мэйхуа выглядела так, будто охотно отправилась бы с нами, вместо того чтобы преследовать.

— Она же не цепная собака. — Софи расчесывается пальцами, приводит волосы в порядок. — В любом случае, это игра.

— Как это?

— Им надо притвориться, будто они пытаются нас поймать, но на самом деле такого желания у них нет. Да и каким образом это сделать? Тащить нас назад за волосы? — качает головой моя подруга. — В лагере хотят, чтобы мы отрывались по полной, чтобы молодежь продолжала приезжать в «Корабль любви».

— По-моему, Драконша настроена серьезно, — замечает Лора.

— Она прочла нам лекцию, — презрительно усмехается Софи.

— Может, все дело в азиатской бесконфликтности, — подает голос Дебра, поправляя кольца на пальцах. — Когда твои родители кому-нибудь перечили?

— Мои предки в жизни не станут раскачивать лодку, — уверяет Софи.

Я поправляю лямки своей майки:

— Мои бы меня остановили.

— Наверное, они более американизированные.

— Нет, папа уже много лет все спускает своему боссу. Но когда речь заходит обо мне, бесконфликтности как не бывало.

Софи смеется:

— Как жаль, что их здесь нет.

Я улыбаюсь:

— Очень жаль.

Я оборачиваюсь и вижу, что Мэйхуа наблюдает за нами, стоя за спиной у Лиханя, который с мрачным видом набирает сообщение на телефоне.

И прежде чем наше такси успевает завернуть за угол, вожатая украдкой машет нам вслед.

* * *

В клубе «Бэби» уже вовсю зажигает другой десант из «Цзяньтаня».

Софи прямиком устремляется к Ксавье, стоящему у стойки бара. Чудо-мальчик тоже здесь, и, как выясняется, танцует он ужасно: размашистые движения, никакого разнообразия — просто качается и кивает в такт музыке. Аллилуйя, наконец-то хоть один недостаток! В любом случае, танцует Рик немного. По большей части парни торчат в баре, как прилепившиеся к камням моллюски в раковинах, и, на мой взгляд, чем дальше чудо-мальчик от танцпола, тем лучше.

Во время перерыва я оказываюсь перед ним в очереди за стаканом воды. Сегодня Рик в темно-зеленом, который идет ему куда больше. Я стою, уставившись на кувшин с ледяной водой и прикинувшись, будто не замечаю его.

Тогда он хлопает меня по плечу и говорит:

— Привет.

— Привет, — откликаюсь я и по-прежнему пялюсь перед собой.

— Прости, что нагрубил тебе ночью. Я… Короче, я не боялся, что нас поймают. Ты ни в чем не виновата. Видимо, я произвожу впечатление доктора Джекила и мистера Хайда. Просто нынешним летом у меня голова пухнет от разных мыслей.

С чего вдруг чудо-мальчик начал извиняться? Я уже навесила на него соответствующий ярлык. А теперь оказывается, что он не только осознал собственный промах, но имел мужество попросить прощения. Мне хочется спросить, что его беспокоит, но подходящий момент еще не настал.

— Я успела заметить, — наконец отвечаю я, поворачиваясь к Рику.

Его глаза сверкают.

— В самом деле?

— Да. Но спасибо, что хоть что-то сказал.

Чудо-мальчик расслабляется. Я и не догадывалась, насколько он был напряжен.

— Ты ничего не боишься, правда? — спрашивает Рик. — Мы же балансировали на трехэтажной высоте!

— Я много чего боюсь, — признаюсь я, наливая нам по стакану воды. — Но не высоты. Я часто тайком выбираюсь из окна своей комнаты.

— Я до сих пор пытаюсь разыскать твоего художника. Ты права. Бенджи действительно хорошо рисует. И кое-кто еще тоже.

— О… Спасибо. Надо же, ты все-таки взялся за расследование.

— Я же обещал помочь, — почти застенчиво улыбается Рик. — Пожалуй, мне стоило бы взглянуть на вещественное доказательство.

Может, он это просто из вежливости, но все же я вынимаю из сумочки свой чудесный рисунок.

Рик присвистывает, и я невольно вспыхиваю от удовольствия.

— Ты тут такая… настоящая.

Если портрет нарисовал Рик, то он хороший актер. Но это, конечно, не так — он, как никто, твердо хранит верность любимой в разлуке.

— Вполне возможно, это Бенджи. — Рик наклоняет рисунок, подставляя мою танцующую фигуру под огни стробоскопов, заставляя ее плясать на бумаге. — Я успел свести с ним знакомство. Попрошу его показать мне другие работы. Я буду осторожен, обещаю.

Чудо-мальчик на удивление заинтересован в исходе дела.

— Круто! Спасибо, Рик.

Он кладет портрет на барную стойку и придвигает лампу поближе, чтобы осветить его. Проводит большим пальцем по волнистым очертаниям волос, словно пытается раскрыть секрет рисунка. Я смотрю на Рика, борясь с желанием выхватить листок из-под его пальцев.

* * *

Всю следующую неделю мы каждый вечер линяем из лагеря.

Сценарий неизменен: ежедневная игра в кошки-мышки с вожатыми, причем попытки поймать нас с каждым побегом слабеют. Мэйхуа даже отворачивается, когда мы вышагиваем по коридору в нарядных платьях и туфлях на каблуках. На мой взгляд, она серьезно пренебрегает своими обязанностями, но так лучше для всех. Вожатая может не переодевать пижаму, а нам не придется потеть, пока мы бежим к воротам.

Наше расписание определяется халявной выпивкой: мы на часок заглядываем в «Кинки», пока там наливают бесплатно, затем берем такси до клуба «Джиджи» и так далее. Возвращаемся не раньше четырех, продираем глаза лишь к обеду, и никто не ломится в наши двери; мало того, мы дружно проваливаем внеплановую контрольную — прощай еще одно правило Ванов! В моей жизни такое впервые, но я заглушаю в себе голос совести. Ведь если набрать достаточное количество штрафных баллов, то не придется выбирать между экскурсионной поездкой на юг и «Лебединым озером». Завидев Драконшу, направляющуюся ко мне по коридору, я разворачиваюсь и удираю на улицу.

Через три недели бурная жизнь, совместное питание, учеба и походы по клубам связывают меня с Софи крепче, чем с большинством моих одноклассников. Секреты, романы, обиды, унижения… Для откровенных задушевных разговоров в ночном вестибюле подходит любая тема.

Появляются еще два рисунка: один под нашей дверью, другой у меня в сумочке. На первом я раскладываю палочки для гадания по «Книге перемен»^[59], на втором выхожу в черном платье из такси с горящими в предвкушении глазами.

— Кто это может быть? — недоумевает Софи, когда мы крадемся по коридору, отправляясь в ночной клуб «Омни».

— Понятия не имею, — уверяю я. Все три рисунка сделаны в общественных местах, где находились десятки ребят из «Цзяньтаня». — Он отличный шпион.

Я взволнована. Тайный поклонник! Ведь кроме Дэна, вспыхнувшего недолгой страстью, ни один парень еще не увлекался мною.

В клубе я танцую с Деброй и Лорой в пульсирующих зеленых огнях под классные песни, пока не падаю рядом с Риком в баре и не осушаю в три глотка его стакан воды. Вечно этот вундеркинд попадается мне на пути.

— Привет, — задыхаясь, бормочу я.

— Привет, — ухмыляется Рик, но его улыбка тут же гаснет. Он снова взвинчен: локоть лежит на стойке бара, большой палец правой руки знакомым беспокойным жестом ковыряет подушечки остальных пальцев. Теперь, когда Рик предупредил меня насчет своей переменчивости, я уже не так раздражаюсь. Надеюсь, все его тревоги скоро улягутся.

Огни стробоскопа высвечивают четыре бледных шрама посередине каждого его пальца.

— Должно быть, тебе пришлось накладывать швы. — Всего несколько дней назад я бы не отважилась спросить. — Что произошло?

Рик сжимает кулак и ударяет по стойке:

— Всего лишь небольшая прошлогодняя травма.

— Перелезал через колючую проволоку?

— Что-то типа того.

Повернувшись к костистому бармену, Рик по-китайски заказывает два коктейля из гуавы — мое новое пристрастие. Я добавила в свой словарь еще несколько ключевых гастрономических терминов.

— Я сама заплачу.

Я лезу в карман, но Рик меня уже опередил.

— Я угощаю.

— Э… спасибо. В следующий раз моя очередь.

Рик чокается со мной.

— Это не Бенджи. Он рисует комиксы. Совсем не тот стиль. На тебя запали несколько парней, но я носом нарисую лучше, чем они руками.

— Несколько? — Я наливаю себе еще воды из кувшина. — Кто они?

— Не в твоем вкусе, — отмахивается от них Рик, словно от мух.

— Ну, кто бы ни был этот художник, он снова подкинул нам загадку. — Я достаю из сумочки новые рисунки. — Может, я с ним вообще не знакома.

Рик подносит рисунки к свету. Внимательно изучает их.

— О, ты с ним знакома.

— Что? Откуда ты знаешь? Погоди, ты знаешь, кто это?

— Нет, но он с тобой разговаривал. Вот смотри! — Рик указывает на губы на моем портрете. — Когда ты взволнована, у тебя дергается уголок рта. Ухватил бы он эту деталь, если бы не общался с тобой?

Я смущенно хихикаю. И чувствую, как у меня дергается уголок рта, совсем как на рисунке.

— Э… Раньше мне никто об этом не говорил.

Рик продолжает рассматривать рисунки, я вытаскиваю их из его пальцев и убираю. Он удивленно таращится на меня.

— А как насчет тебя? — осведомляется чудо-мальчик. — Есть какие-нибудь зацепки?

На «Корабле любви» я познакомилась с десятками парней со всех концов Соединенных Штатов и Канады. И, разумеется, время от времени чувствовала проблески интереса к себе, что тоже было для меня непривычно.

— Ну, мы с Сэмом долго беседовали о том, как я была единственной азиаткой в классе, а он, наполовину чернокожий, наполовину китаец, рос в Детройте.

— Сэм крут. Я выясню, как он рисует. Что насчет Дэвида? Слышал, ты консультируешь его по поступлению на медицинский.

— И парни еще называют девушек сплетницами! — Я убираю рисунки, чтобы скрыть румянец удовольствия. — От меня ему мало проку. Эти бакалаврско-медицинские программы совсем другие. Мне ведь уже не придется сдавать отдельный экзамен на медицинский факультет^[60].

— Уверен, что от тебя есть прок. — Рик кладет локоть на стойку бара, касаясь моей руки. — Ты объяснила Дэвиду, что главное — это собеседование.

— Он так сказал? Это мнение моего школьного консультанта по высшему образованию. Собеседование показывает, что ты за человек.

Я мрачнею.

— Что такое? — спрашивает Рик.

— Просто размышляю.

— О рисунках?

Нет, о том, как писала заявления в вузы. Как мучилась с циклом Кребса, часами корпела над сочинениями. Собеседования, ожидание, страхи. Я больше не хочу проходить через подобное, но это только начало.

— Да. Выпускной год был сущим адом. Вот почему я сюда поехал — мне необходимо было передохнуть. Упростить себе жизнь хотя бы на лето, прежде чем дерьмо снова намотается на вентилятор, понимаешь?

— Я счастлива, что попала сюда, — признаюсь я. — Не думала, что так получится.

Начинает играть популярный медляк, и на танцполе все дружно вздыхают. Девушки обвивают руками шеи парней, и улыбка сбегает с моего лица. Рик не собирается меня приглашать, но почему я вообще об этом подумала? Мой взгляд падает на Софи; ее огненно-оранжевое платье, точно цветочный лепесток, льнет к одетому во все черное Ксавье, белые руки закинуты ему на плечи, щека прижата к его груди, моя подруга покачивается с закрытыми глазами. Похоже, Ксавье ей действительно нравится, хотя мне не по душе, что она постоянно разводит его на подарки — ананасовое печенье^[61] подвеску из натурального камня. Такое ощущение, что это ее способ сквитаться.

Рядом с ними на танцполе целуется взасос какая-то парочка. Еще одна неторопливо тискается под музыку, не обращая внимания на окружающих. Воздух насыщен гормонами. Я отворачиваюсь и тут же встречаюсь взглядом с Риком. Мои щеки пылают еще ярче. Я ставлю между нами стакан:

— Ну-ка, поведай, почему чудо-мальчик променял пианино на скамейку запасных?

Рик ухмыляется уголком рта, и у меня возникает чувство, будто он отлично понимает, что я делаю.

— Тебе нужна стерильная версия? Или правдивая?

— Ты ведь без затей не можешь, так? Давай обе.

На его щеке появляется ямочка, которой я раньше не замечала.

— Однажды в седьмом классе я увидел, что мальчик, выступавший после меня в Линкольн-центре, одержим музыкой. Я был совсем не такой. Играть умел, но не чувствовал музыку, как он. И тогда я понял, что мне нужно не фортепиано, а мастерство. Стал размышлять, чему бы хотел научиться по-настоящему.

— Футболу?

— Будь проклят, У! — Марк дотягивается до коктейля Рика и забирает его, челка цвета молочного шоколада падает ему на глаза. — Вот так ты и занял мое место в Йеле.

Подмигнув мне, он осушает бокал Рика. Я усмехаюсь.

— Ты же занимаешься бегом в Калифорнийском, — парирует Рик. — Ты один из самых умных парней, которых я знаю. Если тебе от этого станет легче, Бенджи поступил на мое место в Принстоне, хотя потом и передумал.

— Ты не можешь этого знать, — возражаю я. — Нельзя говорить, что ты не попал туда из-за него.

— Подумай хорошенько. — Марк машет рукой в сторону толпы цзяньтаньцев. — Здесь все подавали заявления в одни и те же вузы. Все мы, американские азиаты, в одной лодке. Один китаец с идеальным академическим тестом^[62] проходит, другой — нет. Квота.

— Опять права качаешь, — говорит Рик. — Они утверждают, что никакой квоты не существует.

Марк презрительно фыркает:

— Утверждают! Так они тебе и признаются.

Рик впивается большим пальцем в свои шрамы, голос его дрожит:

— Мир не ограничивается Лигой плюща. Если ты чего-то стоишь — значит, стоишь.

— Так вот истинная причина, по которой ты бросил пианино? — поддеваю его я.

— В средней школе я был заморышем. В спортзале половину девушек разбирали по командам до меня. Капитаны команд, которым я доставался, закатывали глаза. Сущая пытка. В конце восьмого класса к нам пришел вербовать новобранцев футбольный тренер из старшей школы и посулил вечную славу и почет. Вернувшись домой, я на коленях умолял маму разрешить мне бросить музыку.

— И она согласилась? Так сразу?

— Мама никогда не донимала меня насчет школы или увлечений — правда, у нее имеются кое-какие претензии ко мне. — По лицу Рика пробегает тень. — Кроме того, она страдает ревматоидным артритом, и это не может на ней не сказываться. Ко всему прочему родители в тот момент разводились. Видимо, это помогло мне настоять на своем.

— О, сочувствую.

Я закусываю губу. У мамы Дженни Ли тоже ревматоидный артрит, и она передвигается в инвалидном кресле. Как же я ошибалась, считая Рика каким-то дроном под управлением родителей!

— Белл-Люн, ты с нами? — кричит парень из-за игрового стола.

— Спасибо за выпивку, У. — Шутливо салютнув, Марк отваливает. Рик кладет под опустевший стакан большую зеленую купюру, придвигает ко мне тарелку с печеньем из клейкого риса и спрашивает:

— Что нужно, чтобы стать профессиональной танцовщицей?

— Профессиональной танцовщицей? — От неожиданности я давлюсь печеньем. — Ты так решил, увидев меня в клубе?

В ответ слышится невозмутимое «ага».

— Мне придется проходить отбор в Нью-Йоркский балет. Или в бродвейское шоу. Вот такая ерунда. — По моему тону ясно, что это невозможно.

— Ну, почему бы не попробовать?

— Потому что танцы — не профессия.

— Футбол тоже, после Йеля в профессиональный спорт не уходят.

— Я подала заявление в Тиш, — признаюсь я. После Меган я ни с кем еще это не обсуждала. — И меня выбрали из списка кандидатов.

— Это Нью-Йоркский университет, верно? — присвистывает Рик. — Весьма серьезное заведение.

И все же мне кажется самонадеянным говорить об этом. Кто-то получил из Тиша письмо о зачислении, но передумал, тогда приемная комиссия извлекла на свет божий список кандидатов и почему-то выбрала меня.

— Я отказалась. Мы не можем себе этого позволить. — Даже с надеждой на ту крохотную стипендию, за которую я хваталась, как утопающий за соломинку, один-единственный день. — Зато в воскресенье у меня просмотр на «Лебединое озеро», — быстро добавляю я. — Будет весело.

— Круто. Где?

— В маленькой балетной студии. Я поеду на метро от твоей тети.

— Можно мне посмотреть?

— Серьезно? Тебе хочется?

— Профессиональное любопытство. Я был на дюжине футбольных просмотров, а на танцевальном — ни разу. Тебя будут взвешивать? Щупать мышцы?

Я хохочу:

— Тебя ждет большое разочарование. Я готовлю отрывок…

Сильный удар в спину толкает меня на Рика, и тот расплескивает на нас воду из своего стакана.

— Ой, извините…

Я оборачиваюсь и вижу крупного рыжеволосого парня с татуировками в виде китайских иероглифов, заказывающего у бармена май-тай.

— Приве-е-ет, чика, — лыбится он. — Хочешь потанцевать?

Чика? Фу!

— Нет, спасибо. Я отдыхаю.

— Как насчет того, чтобы отдохнуть со мной? Ты самая симпатичная азиаточка, которую я здесь встречал.

Двухсотфунтовая туша придавливает меня к стойке бара. От парня разит алкоголем и потом. Я пытаюсь отпихнуть его, но это все равно что пытаться сдвинуть кирпичную стену.

— Мне… (усилие) и так… (еще усилие) неплохо…

— Извини, старик, — Рик хладнокровно отталкивает незнакомца, — она со мной.

Спокойствие. Мне хочется посильнее пнуть этого недоумка. Но вместо этого я беру Рика под руку и кротко улыбаюсь.

— Эй, парень, я тебя не заметил. Виноват.

Несостоявшийся ухажер чуть не кланяется в ноги, извиняясь перед Риком — а Рик что, подрос на несколько дюймов?

— Прости, — говорит мне чудо-мальчик, когда парень уходит. — Я не собирался тебя спасать, но ведь этот чудик тебя не прельстил, правда?

— Нет, ты все правильно понял. Спасибо. — Я заставляю себя выпустить его руку. — До чего противны его извинения. Будто я твоя собственность.

Рик морщится:

— Я знаю таких, как он.

Любителей азиаточек.

— Может, он вовсе не такой, — говорю я. Но с подобным, бьюсь об заклад, сталкивались большинство американок азиатского происхождения. В прошлом году, сидя с Меган за кофе, я объясняла ей, что это совсем не лестно для нас, поскольку основано на стереотипах, не имеющих отношения к нашей сущности, и напоминает мне, что со стороны я выгляжу по-азиатски, независимо от того, какой ощущаю себя в душе.

Я корчу гримасу:

— Вроде бы знаешь, что подобные типы существуют, но все равно бесишься, сталкиваясь с ними в жизни.

Я тянусь за своим стаканом, но Рик ловит меня за Руку:

— Эй, можно тебя попросить?

Ладонь у него шершавая. Она так близко, что я улавливаю свежий запах травы, словно навек впитавшийся в кожу Рика на футбольном поле. Внезапно я ловлю себя на том, что не могу смотреть ему в глаза.

— Что?

— Если хочешь проверить кого-то, перед тем как завязать отношения, спроси меня. Я скажу, все ли с ним в порядке.

— А откуда такой интерес к моей личной жизни? — неестественно высоким голосом осведомляюсь я.

Я все еще не в силах встретиться с ним взглядом. Но, прежде чем Рик успевает ответить, наше внимание привлекают громкие крики с танцпола, и он отпускает мою руку. Танцующая парочка, которую Ксавье бесцеремонно отшвырнул в сторону, громко возмущается. Ксавье налетает на меня, его мокрая от пота рубашка проходится по моей руке. Когда его взгляд встречается с моим, в нем бурлит ярость.

— Смотри, куда прешь, чувак, — отрезает Рик, поддерживая меня под локоть, чтобы я не упала.

Затем на спину Ксавье прыгает Софи, подол ее оранжевого платья развевается позади нее, как хвост кометы.

— Я не то имела в виду!

Она мертвой хваткой вцепляется в Ксавье, а он пытается стряхнуть ее с себя. Весь клуб поворачивает головы в нашу сторону.

— Ксавье, прости, пожалуйста! Я знаю, что полезла не в свое дело.

— Софи! — Я хватаю подругу за руку. Что за фигня? Я ни разу не видела этих двоих в таком состоянии. — Софи, прошу тебя, успокойся.

Ксавье наконец-то удается стряхнуть девушку со спины. Когда она снова вцепляется в него, Рик хватает ее за талию и оттаскивает, а Ксавье исчезает в толпе обнимающихся тел.

— Софи, я же говорил, он этого не стоит.

— О, видно, ты главный спец в этих делах? — Она отталкивает двоюродного брата, попутно сбрасывая на пол его мобильник, и уносится в погоню за Ксавье.

Поднимая упавший телефон и возвращая его владельцу, я хладнокровно рассуждаю. Колкий намек на Дженну не прошел мимо моих ушей, но у меня не хватает смелости расспросить Рика. Что касается приглашения к тетушке Клэр: захочет ли Ксавье теперь поехать? Неужели планы Софи рухнули прежде, чем оторвались от земли?

Рик проводит рукой по лицу:

— Ненавижу, когда она так себя ведет.

— Как — так?

— Софи ни черта не смыслит в людях. У нее было четыре парня, и ни один ее не заслуживал.

Рик очень заботливый, Софи повезло, что у нее такой кузен. Но, похоже, он предвзято относится к своему соседу по комнате.

— Софи как будто счастлива с Ксавье.

— Боже упаси от такого придурка.

Рик мрачно осматривает свой телефон: экран потрескался и потемнел.

— Меня ты предупреждал, чтобы я держалась от него подальше, — а Софи разве нет?

Во взгляде Рика что-то меняется. Всей правды я от него не узнаю. Он кладет мобильник в карман.

— Я не сразу узнал, что между ними что-то завязалось. А потом было уже слишком поздно. Но Софи бы меня не послушала.

— А я?

Он качает головой:

— Просто присматривай за ней, ладно? Я рад, что ты ее соседка. — Рик осушает свой стакан и грызет лед. — Мое недавнее предложение остается в силе. Если захочешь встречаться с кем-то на «Корабле любви», я проверю.

Я открываю рот, чтобы обвинить Рика в том, что он сменил тему, но чудо-мальчик продолжает:

— Софи меня не слушает, но для младшей сестры я сделаю то же самое.

Для младшей сестры.

Я наклоняюсь к нему, прижавшись плечом к его руке. Младшая сестра ближе, чем друг, но мне указали на мое место. Я обнаруживаю, что между нами пропасть. Рик великодушно раскрыл объятия соседке своей родственницы, принимая ее в семью.

Я подаю ему руку:

— Обещаю посоветоваться с тобой, гэгэ^[63].

— Для своих бесплатно, — нараспев произносит Рик.

Мы пожимаем друг другу руки, скрепляя наши новые отношения.

Глава 16

К северу от Тайбэя бушует тайфун, насылая на город ливни. В четверг вечером, когда я возвращаюсь в общежитие, порыв шквального ветра толкает меня в двери вестибюля, подхватывая пакет с бумажными фонариками, которые я взяла для выходных у Софи. Мы уезжаем завтра днем. Софи почему-то умалчивает, как обстоит дело с Ксавье, но разговоры о предстоящей поездке по-прежнему не стихают.

В вестибюле полно ребят, играющих в го и мац-зян. Лицо Мэйхуа светится, когда она ставит на ноутбуке Дэвида заводную поп-песню тайваньских аборигенов с целью привлечь как можно больше внимания к своей музыкальной коллекции.

— «Али шань дэ гунян»^[64], — произносит она по-китайски название песни, жестикулируя тонкими руками.

— Неплохо, — говорит Дэвид. — Совсем неплохо.

Пока я стряхиваю с волос капли дождя, вслед за мной в вестибюль вкатывает велосипед тщедушный курьер в оранжевом светоотражающем жилете, поправляя под мышкой коричневый бумажный пакет.

— Сяоцзе, во чжао У Куаньмин^[65].

— Я ему передам.

Я забираю невесомый пакет. Лицевая и оборотная стороны украшены наклейками с забавными кроликами, между ними каллиграфическим почерком на английском и китайском языках выведены фамилия и адрес Рика, а также имя отправителя: Дженна Чу.

Посылка выскальзывает у меня из рук. Я на лету хватаю ее за бечевку, прежде чем она упадет на пол. И взорвется. Обхватив пакет руками, я бегу в столовую. Чудо-мальчик будет в восторге.

За столиком у окна пируют Рик, Марк, Спенсер и Софи (без Ксавье). Из составленных башней цилиндрических бамбуковых коробов с излюбленным всеми лакомством сяолунбао^[66] поднимается пар. Если Софи и расстроена, то ничем не выдает этого: она заставляет всех фыркать от смеха в свои чашки с чаем, рассказывая уморительную историю мести, устроенной ею бывшему, который имел глупость ее бросить. Я незаметно запихиваю ей под сиденье пакет с бумажными фонариками.

— Рик, это тебе. — Я опускаю посылку ему на колени, точно пятисотфунтовую гирю, после чего сажусь рядом со Спенсером и наливаю себе чашку красного улуна.

Рик переводит взгляд с пакета на меня:

— О… классно.

Похоже, он доволен, хотя не так сильно, как я ожидала, — пожалуй, пора уже перестать без конца анализировать его поведение.

Я кладу себе на тарелку порцию морского окуня на пару, не давая воли любопытному взгляду, пока Рик рвет коричневую бумагу. Может быть, я увлекаюсь только недоступными парнями, чтобы не подвергать себя опасности. Может быть, так вышло и с Риком, вот почему я все время мысленно возвращаюсь к тому моменту в баре, когда взяла его за руку.

— Мило, — говорит Спенсер, и я поднимаю глаза.

Рик развязывает лавандовые ленты на белой коробочке, внутри которой оказываются лотки с шоколадными конфетами в форме белочек, птичек, желудей, судя по всему, домашнего приготовления. Когда он вытаскивает их из самой прелестной коробочки, которую я когда-либо видела, ему на колени сыплется серебристое конфетти. Я воочию вижу, как Дженна с ее шелковистыми черными локонами выливает растопленный шоколад в формочки, сыплет конфетти. Она даже положила в посылку сухой лед, чтобы шоколад не растаял, — неудивительно, что понадобилась экспресс-доставка.

— Должно быть, она ухлопала на это несколько часов, — замечает Софи.

— Вовсе нет. Дженна очень расторопная. Ей нравится заниматься такими вещами.

Рик ужасно заботливый. Он угощает нас конфетами. Я беру желудь с идеальной малиновой начинкой.

— Объеденье!

Я вонзаю палочки в свиную отбивную, пытаясь оторвать кусочек. Прекрасно, что Рика так любят. Я прожигаю взглядом мясо: почему оно сегодня такое жесткое?

Софи откусывает голову у шоколадной птички.

— Сколько вкуснятины она успеет тебе прислать, прежде чем придется платить экспортный налог?

Так, значит, это не первая посылка с гостинцами!

— Закрой! Свой! Рот! Софи! — огрызается Рик. — Она скучает по мне. Вот и все.

Он сует в рюкзак пухлое письмо, передает последний лоток с конфетами на стол благодарным вожатым и тянется к окуню.

* * *

На следующий день солнце уже стоит высоко в небе, когда меня будит скрип нашей строптивой двери. Входит Софи в черной рубашке Ксавье. Я сажусь на постели. Вчера вечером моя подруга вышла из клуба «Электро» под руку с ним. Волосы у нее взлохмачены, губы припухли. Опустившись на колени между нашими кроватями, Софи разворачивает бархатистый красный коврик. По роскошному шелку расстилается сеть переплетенных виноградных лоз и белых цветов.

— Ух ты, его подарок?

Я тру глаза, ошеломленная как состоянием подруги, так и экстравагантным подарком.

— Он оставил его для меня за дверью.

Софи достает золотую английскую булавку, которой, по-видимому, была приколота страстная любовная записка.

— Шикарно. У него отменный вкус.

Это его способ загладить вину после ссоры? Подарок действительно прекрасен, лучше не придумаешь, и даже больше того, потому что Софи его не выпрашивала.

— Наверное, стоит целое состояние. — Моя подруга приглаживает свою растрепанную шевелюру. — Конечно, Ксавье может купить весь рынок, и все же!

— Так вы помирились? Как?

— Женские чары помогли. — Софи слегка пританцовывает, покачивая бедрами, загадочно улыбается и наконец плюхается на кровать. — О боже, Эвер… Я на полном серьезе готова родить ему дюжину ребятишек. — Она садится и помахивает сегодняшним обеденным меню. — А вечером все выйдет на новый уровень. Приборы серебряные или золотые?

— Серебряные, — отвечаю я, дотягиваюсь до одного из шелковых мешочков с гостинцами, которые мы упаковываем, и высыпаю в него горсть леденцов.

Моя задача — играть преданную подругу, пока Софи будет стараться произвести на Ксавье впечатление своей семьей; затем я буду занимать ее родню, чтобы дать им возможность тайком сбежать в тетушкин сад на крыше, где они проведут восхитительный субботний вечер. Я полна решимости помочь подруге устроить идеальные выходные.

— Рыба или мясо? Или и то, и другое?

— То и другое? Сборная солянка? — Я завязываю атласный бантик, кладу мешочек с гостинцами на верх растущей кучи на столе Софи и тянусь за следующим. В моей новой подруге впрямь есть что-то и от забавной милашки Перл, и от неугомонной чертовки Меган, а впрочем, Софи Ха — единственная в своем роде. — Какая разница!

— Эвер, что бы я без тебя делала? — Софи протягивает мне стопку красивой писчей бумаги. — Вчера обнаружила. Возьми немного, — настаивает она, снова проявляя свою обычную щедрость. — Знаешь, если бы я поехала в гости только с Ксавье, получилось бы слишком неловко. Тебе же известно, как в азиатских семьях относятся к появлению в доме поклонников. Особенно мой дядя. Он восхищается семьей Е.

— Мои родители прямо взбесились бы, приведи я своего парня знакомиться с ними.

— Вот почему со мной приедут просто друзья по лагерю. С тобой и Риком все будет гармонично. Идеально!

Я пролистываю стопку, а Софи подлетает к зеркалу, словно вихрь нервной энергии. Эта взбалмошная красавица уже несколько дней почти не ест. Серебро, замысловатые меню, мешочки с гостинцами — понимает ли она на самом деле, чего хочет от этого уик-энда?

— Эй, а это еще что? — Софи наклоняется у двери и машет мне квадратиком бумаги для оригами. — Эвер! Опять твой тайный воздыхатель!

— Что? Не может быть!

Я соскакиваю с кровати. Новый рисунок! Из цветных — синих, ржаво-рыжих и зеленых — пятен, если смотреть на них с расстояния вытянутой руки, складывается… моя фигура. Я балансирую на кирпичном выступе во дворике, раскинув руки и отставив одну ногу, мое бирюзовое платье колышется на ветру.

— Какое чудо!

И кто же его сотворил? Вчера Рик, Марк и еще несколько парней играли в футбол при зрителях — этот набросок мог сделать кто угодно.

— Вот бы меня кто-нибудь так изобразил! Это уже четвертый, да?

— Ага. — Я переворачиваю рисунок, ища какую-нибудь зацепку, намек на художника. — Мне ведь должно быть страшно, разве нет?

— Этот парень вовсе не извращенец. Он романтик. Может, это Марк? Ты ему очень нравишься.

— Не в этом смысле, — возражаю я. Он мне действительно как брат, в отличие от Рика. — К тому же он, кажется, предпочитает мальчиков. Возможно, это кто-то, с кем я пока не знакома.

Или Рик… Вдруг он только притворяется, что помогает мне искать того парня, а сам и есть таинственный художник. Могу представить, как были бы счастливы родители — при мысли об этом меня захлестывает новая волна гнева. Я ни за что не доставлю им такого удовольствия.

— Ну, кто бы он ни был, — Софи дергает нашу дверь, которая еще сильнее разбухла после недавних дождей, — он не сумеет (опять рывок) вечно хранить свою тайну!

Взяв полотенце и зубную щетку, я следую за Софи в душевую мимо Грейс Пу и Маттео Дэна, которые дрыхнут, точно пара кошек, на диване в холле. Маттео, как оказалось, действительно несдержан: он загорается как спичка, багровеет, шумно ссорится в коридоре с Грейс и в результате обязательно что-нибудь ломает — доску объявлений, лампу, палец на ноге; но, судя по всему, они снова помирились.

В душевой склонившаяся над раковиной Лора в цветастой ночной рубашке поднимает глаза. В руках у нее скомканная простыня — она пытается оттереть пятно от месячных. Когда мы входим, бедняжка краснеет как свекла.

— Паршиво, — говорю я.

Одновременно Софи произносит:

— Пусть Дэвид отстирывает.

Лицо Лоры принимает угрожающий лилово-баклажановый оттенок. Она переводит взгляд с меня на Софи:

— Ну нет, не буду я его заставлять.

Ой! Эти пятна не от месячных. Когда глаза Софи встречаются в зеркале с моими, я тоже заливаюсь краской. В сущности, я совсем дитя.

— Просто будь осторожна. — Софи сует зубную щетку под кран. — Несколько лет назад одна девчонка вернулась домой беременная…

— Аймэй? Ни цзай нали ма?^[67] — Кто-то стучит в дверь и зовет меня по имени.

— Черт, это же Мэйхуа. — Лора прижимает к груди мокрые простыни и пятится в душевую кабинку, оставляя за собой мокрые следы.

С тех пор как Ксавье и Минди уличили в несоблюдении правила «Мальчикам и девочкам в комнатах вместе не запираться», ни одного нарушителя больше не сцапали, однако никому не хочется стать следующим показательным примером.

— Э… минуточку! — Я хватаю бумажное полотенце, вытираю пол и встаю перед кабинкой Лоры, а Софи открывает дверь.

Мэйхуа просовывает внутрь голову, нервно проводя рукой по своей длинной, до пояса, косе. Она закусывает губу с таким видом, будто предпочла бы оказаться где угодно, только не здесь, и пристально смотрит на меня:

— Ни шэнбинлэ ма?^[68]

— Нет, все в порядке. — Я закрываю третий кран и проклинаю себя за то, что привлекла к нему внимание.

— Ты всю неделю пропускала занятия. — Мэйхуа говорит по-английски — значит, у меня неприятности. — В понедельник была смена факультативов, и ты не посетила ни одного занятия по каллиграфии.

Мэйхуа теребит зеленую ленту в косе. У меня замирает сердце. Софи тоже пропускала занятия. Не так много, как я, однако ее никто не выслеживал.

— Гао Лаоши собирается звонить твоим родителям.

— Ой! Не надо! — Я протискиваюсь мимо вожатой в коридор, уводя ее подальше от Лоры. — Я как раз собиралась на каллиграфию.

* * *

Я беру в столовой булочку с кунжутом и выхожу на задний двор, где в чашу фонтана изо рта бежевого каменного карпа льется вода. Послеполуденное солнце припекает, но душно — видимо, будет дождь. Когда я заворачиваю за угол на пути к спортзалу, мне чуть не сносит голову просвистевшая надо мной длинная палка. Волосы у меня взметаются, я пригибаюсь и наталкиваюсь спиной на стену.

— Что за…

— Ой, прости, Эвер. — Рик хватает меня и рывком ставит на ноги, криво ухмыляясь. В руке у него посох бо^[69] в тигровую полоску. Он орет и тоже пригибается, когда появляется еще один посох. Рик замахивается на парня, которого я не узнаю, его плечи под синей рубашкой вздымаются. Полуприсев в боевой стойке, он атакует соперника. Все пространство бокового двора заполнено треском ротанговых посохов, пары бойцов яростно сражаются друг с другом, Лихань раздает указания. Мне уже доводилось заглядывать на факультатив по палочному бою. Я с завистью наблюдаю, загипнотизированная происходящим. Поворот, взмах, короткий удар. Атака, контратака. Рик отражает очередное нападение.

— Ты рано встала, — кричит он мне.

Вот дурачина: уже второй час.

— Слишком рано. — Я показываю Рику средний палец, вызывая удивленный возглас у его напарника. А затем осторожно пробираюсь мимо бойцов в спортзал. За моей спиной слышится негромкое хихиканье Рика.

* * *

Факультатив по каллиграфии занимает четыре стола в дальнем конце зала, рядом с трибунами. Я прохожу мимо факультатива по танцам с лентой: Дебра, Лора и другие девушки размахивают палками с шелковыми лентами, рисуя в воздухе желтые, красные, оранжевые спирали и узоры. Грациозная инструкторша демонстрирует базовый танец, и я обнаруживаю, что мысленно улучшаю его: хорошо бы применить обратное вращение, увеличить дугу…

Некоторые девушки в отличной форме, с хорошим чувством ритма. Я должна была бы танцевать с ними, но — мадам Сыту, «Лебединое озеро»… Я ищу собственный путь.

Столы для каллиграфии разделены на отдельные участки: стопки больших листов рисовой бумаги, чернильные камни^[70], бамбуковые банки с длинными кистями. На нескольких мольбертах у трибун выставлены образцы каллиграфии. К моему удивлению, они совсем не похожи на жуткие иероглифические таблицы в китайской школе. Это произведения искусства.

— Эвер Ван!

Знакомый низкий голос превращает мое имя в песню. Ксавье садится рядом со мной. Трясет головой, убирая с глаз волнистые черные волосы. Его рука касается моей, мое лицо вспыхивает. Он придвинулся слишком близко.

— Наверное, за тебя тоже факультативы выбирал папа, — говорю я, слегка отодвигаясь. Надо быть дружелюбной, но отчужденной. С тех пор как Ксавье начал встречаться с Софи, я еще не виделась с ним в ее отсутствие.

— Типа того. — В его темных глазах вызов, как в самый первый день. Сигнал бедствия. Спасите, помогите!

Оглядываюсь в поисках поддержки. Но я плохо знаю ребят с этого факультатива.

— Итак, — говорит Ксавье, — сегодня едем к тетке Рика и Софи.

— Да, — отзываюсь я, — будет весело.

После чего поворачиваюсь к нему спиной и листаю учебник с причудливыми иероглифами.

* * *

Надо приноровиться держать мао би — каллиграфическую кисть с мягким кроличьим, козьим или волчьим волосом. Левшам рекомендуется переключиться на правую руку, иначе кончики черт не будут выходить как следует; впрочем, наша преподавательница сама левша и позволяет мне пренебрегать этим правилом. Мы практикуемся в медленном и быстром написании. Мне преподают мини-урок по работе с тушью, и я растираю ее в ритме песен, под которые занимаются танцовщицы с лентами. Лучше бы мой учитель в китайской школе научил нас пользоваться кистью и чернильным камнем, а не копировать сотни иероглифов. Может, тогда я продержалась бы там подольше.

Во дворе продолжается занятие по палочному бою: сквозь стеклянные двери слышны удары бо. Мне жутко хочется покрутить в руках посох, но у меня только кисти для рисования. Впрочем, умиротворенная музыкой с соседнего факультатива, я ловлю себя на том, что увлеклась иероглифами и сосредоточилась на правильном прописывании черт.

— Сянпин, это очень красиво, но задание было — переписать стихотворение, — говорит учительница севшим голосом, обращаясь к Ксавье.

Этот диалог уже имел место. На листе у моего соседа по парте всего один иероглиф: квадрат с чертой посередине, означающий «солнце». Причем Ксавье успел подурачиться: пририсовал ему детские лучики.

Парень моей подруги пожимает плечами, даже не думая брать в руки кисть. Ясное дело, он получил наибольшее количество штрафных баллов, потому что не сдал ни одного задания по китайскому языку и китайской медицине. «Разве всех остальных не задолбало, что с нами обращаются как с маленькими?» — защищала его Софи, когда мы как-то вечером затронули эту тему.

Преподавательница каллиграфии беспомощно усмехается и идет к другому ученику.

Прежде чем я успеваю отвести взгляд, Ксавье посылает мне ленивую улыбку, и я вспоминаю, как однажды он поцеловал меня в костяшки пальцев. Затем он окунает свою мао би в чернильницу и начинает рисовать на чистом листе рисовой бумаги. Судя по плавным мазкам, мой сосед рисует не иероглифы.

— Тебе опять достанется, — шепчу я.

Но ему плевать.

— Само собой, — пожимает в ответ плечами Ксавье.

Я ловлю себя на том, что медленно придвигаюсь к нему, но он закрывает рисунок рукой.

— Что ты рисуешь? — наконец не выдерживаю я.

Ксавье щурит глаза в дразнящей усмешке:

— Через минуту покажу.

И заставляет меня ждать целых пять минут. Но в конце концов протягивает листок. Я застываю, точно пораженная молнией. Знакомыми цветовыми пятнами изображен спортзал, в котором мы находимся. На сушилках висят кисти мао би, напоминая камыш. Сбоку кружатся танцовщицы с лентами. А посередине листа в безошибочно узнаваемом стиле нарисована… девушка.

Я.

Глава 17

— Так это ты таинственный художник!

По моей спине бегут мурашки. Ксавье рисовал меня еще до того, как сошелся с Софи. Ничто человеческое мне не чуждо, и я не буду отрицать, что в глубине души невероятно польщена. Ксавье — один из самых популярных парней на «Корабле любви» — пять раз нарисовал мой портрет! «Этот парень хочет тебя», — сказала как-то Софи.

Он улыбается:

— А ты думала, наш зожник?

— Конечно, нет, — выпаливаю я слишком быстро. Глаза Ксавье сверкают. Я знала, что это невозможно. Но откуда тогда ужасное разочарование? Мне не нужен чудо-мальчик, от которого мои родители без ума. А если бы художником все-таки оказался Рик, если бы он, встречаясь с Дженной, слал мне эти послания без слов и лицемерно помогал с поиском автора, я стала бы меньше его уважать.

— Зачем? — спрашиваю я Ксавье.

— Что зачем?

— Зачем ты меня рисуешь?

— Разве плохо получилось?

Этот простой вопрос заставляет меня подробно рассмотреть рисунок. Моя миниатюрная рука с кистью застыла над листом рисовой бумаги. Первая черта иероглифа ожидает появления своих товарок. Лицо мое обрамляет водопад чернильно-черных волос, профиль обращен не к бумаге, а к бойцам, сражающимся на палках за стеклянными дверями. Я наблюдаю за Риком.

Румянец смущения заливает мои щеки. Меня подловили на том, чего я сама не заметила.

— Невероятно!

Этот парень воспринимает окружающий мир как вспышки цветов и форм, а не как контуры из детской раскраски.

Ксавье вздыхает с облегчением. Он ждал моего вердикта — и придавал ему большое значение. Но почему? Сейчас я вижу перед собой лишь парня, пытающегося соблазнить меня своими рисунками и почти преуспевшего в этом. Почти.

Я возвращаю ему рисунок:

— Ты не можешь меня рисовать.

Его ресницы вздрагивают.

— Почему это?

Мой голос становится резче:

— Ты же встречаешься с Софи. И должен рисовать Софи.

Это ее заветная мечта — такая же, как фотосессия, которая волновала мою подругу куда сильнее, чем меня.

— А может, я не хочу рисовать Софи. Может, я с ней не встречаюсь.

— Может? — Я отодвигаюсь от стола, царапая пол ножками стула. — Мне вообще не следовало заводить этот разговор!

Преподавательница косится в нашу сторону, и я понижаю голос:

— Может, по-твоему, переспать с девушкой — невелика важность, но для большинства из нас это кое-что значит, ясно?

Ксавье кривит губы:

— Иногда все не совсем так, как кажется.

Разговор ни о чем. Это опасно. Мы едем на уикэнд, каждую минуту которого Софи распланировала до мелочей, да к тому же выдержала полную восковую эпиляцию тела — и все ради Ксавье. Меган никогда не узнает, как я страдала, когда она сообщила мне, что встречается с Дэном, и я ни за что не поступлю так с Софи.

Ксавье наклоняется ко мне. Я улавливаю пряный запах его одеколона и отдергиваю руку. Я ненавижу себя за то, что в глубине души наслаждаюсь его откровенным интересом, за жгучее желание узнать, каково это — чувствовать его мягкие губы на тех частях моего тела, которые он рисовал.

Я разрываю рисунок пополам, потом на четыре, на восемь частей. Это все равно что топтать бабочку назло стервецу, который вытащил ее из кокона, но я не подаю виду. Ксавье пристально следит за моими движениями, но не делает ни малейшей попытки остановить меня. Выражение его лица не меняется. Занятие окончено. Ученики развешивают на веревке сырые каллиграфические работы для просушки.

Я бросаю обрывки рисунка в альбом Ксавье, упираюсь перепачканными краской руками в стол и поднимаюсь.

— Не смей рассказывать Софи, — яростно шиплю я. — Ты ее парень. Ты купил ей тот коврик.

Его рот вытягивается в тонкую линию. Ксавье привык, что его винят во всех грехах, и не беспричинно.

— Чисто для справки, — произносит он. — Я никогда не спал с Софи.

Что?

В моей душе, словно пойманный мотылек, трепещет сомнение. Над рукой Ксавье кружатся обрывки рисунка.

Но я собственными ушами слышала от Софи все подробности — и остальные девочки тоже! Понятия не имею почему, но Ксавье наверняка врет. Хвала Господу, Рик не узнал, кто оказался моим художником: он бы сказал Софи, и что тогда?

— А знаешь что? Это совершенно неважно, т-Я хватаю свой учебник по каллиграфии. — И, к твоему сведению, ты просто идиот. Перестань меня рисовать.

Я бросаюсь к веревке, прикрепляю к ней свой листок и ухожу. Но страх того, что предстоящие выходные теперь сулят нам всем большие проблемы, остается со мной.

Глава 18

— Где Рик?

Софи нетерпеливо теребит подол оранжевого полосатого платья с таким откровенным декольте, что оно смущает даже меня. Мы стоим на нижней ступеньке крыльца «Цзяньтаня», а водитель в этот момент загружает ее чемодан в салон тетушкиного ми-кроавтобуса-«мерседеса». Софи нервно мнет подол. Этот уик-энд так много значит для нее. А что до меня, то ради того, чтобы поддержать подругу, я отодвинула правила Ванов на задний план. В любом случае, их осталось всего два: «Никаких бойфрендов» и «Не целоваться с мальчиками», а с моими темпами скоро и они уйдут в прошлое.

— Тетушка Клэр ждет! — кричит Софи и забирается в микроавтобус.

Ксавье залезает с другой стороны и ставит на пол оранжевый рюкзак. Я стараюсь не смотреть на него.

— Рику лучше поторопиться.

— Пойду поищу его, — предлагаю я.

Подруга хватает меня за руку, притягивает к себе и шепчет на ухо:

— Умаляю! Рик должен поехать. Дядя Тед уболтает Ксавье до смерти, если Рик не вмешается.

— Если понадобится, приволоку его за волосы.

Я ставлю свою сиреневую сумку у ног Софи, но когда Ксавье тянется за ней — вероятно, чтобы переложить к остальному багажу, — выхватываю у него сумку, будто он пытался ее украсть. Софи, набирающая номер тети, слишком занята, чтобы это заметить.

— Эвер… — начинает Ксавье, но я ретируюсь, радуясь, что пока могу сохранять дистанцию между нами.

Забавно, что можно провести выходные, не бегая тайком по ночным клубам. Это почти облегчение, если честно. В вестибюле толпится пол-лагеря — ребята с рюкзаками едут в гости к родным; другая половина остается, чтобы подготовиться к шоу талантов в конце смены. Два парня бросают китайские йо-йо, еще одна парочка выполняет фокусы с резиновым шаром размером с человека.

— Вы не видели Рика? — спрашиваю я Дебру и Лору, бренчащих на гитаре и цитре.

— К сожалению, нет, — отвечает Дебра, перебирая пальцами струны.

— Может, он наверху? — говорит Лора, откидывая с глаз челку.

Через пять минут я стучу в дверь комнаты Рика. Она открывается с мягким щелчком. Мой взгляд падает на письменный стол чудо-мальчика: на нем лежат синий футляр для зубной пластинки, наполовину использованный тюбик со средством от прыщей и кусок мыла, отдельно от них — куча китайских и американских снеков, которые Рик припас для поездки: пакетики с сухофруктами, орехами, лунными пряниками, банка чипсов «Прингле», упаковки бутылок с холодным чаем. На половине его соседа посвободнее: корзина для стирки, почти не смятое одеяло, словно Ксавье пытается делать вид, что тут не живет.

— Пожалуйста, успокойся, — говорит Рик. — Я же тебе говорил. Мой телефон до сих пор не работает. Смена часовых поясов подвела.

Рик стоит у окна над холщовым мешком с рисом, купленным вместо гирь. Его черные волосы, влажные после душа, выделяются на фоне зеленого воротника рубашки. Он прижимает к уху трубку стационарного телефона, потирая большим пальцем шрамы на внутренней стороне остальных пальцев уже знакомым мне тревожным жестом.

Даже отсюда я слышу голос девушки на другом конце провода:

— Меня тошнит от твоих дурацких оправданий! Ты и вся твоя семья…

— Дженна, я же попросил прощения. Если бы ты могла прилететь сюда…

— Если хочешь трахаться со мной, Рик У, не надо было вообще ехать на Тайвань. Ты мог бы делать это здесь, в моей спальне.

Мне ужасно неловко. Я стараюсь отогнать возникающие в моем воображении непотребные видения. И уже жду, что Рик обрушится на Дженну, — но и боюсь этого.

— Дженна, я знаю, как тяжела разлука. Нужно, чтобы ты потерпела. Прошу тебя. Дженна! Дженна, подожди!

Рик чертыхается и роняет телефон, от прежней беспечной позы не осталось и следа, теперь он зажат и беспокоен. Мне хочется подойти и снять с него напряжение.

Рик изо всех сил бьет кулаком по мешку с рисом. Зерно, шурша, высыпается из дырки в холстине на пол. Тут он замечает меня и подпрыгивает от неожиданности, с грохотом опрокидывая лампу. Дверь за мной захлопывается, и порыв ветра треплет страницы учебника, лежащего на столе.

— Извини, — хором произносим мы. Не знаю, кто из нас больше расстроен — Рик или я. Он поправляет лампу, затем опускается на колени и начинает собирать рис в кучку.

— Мне очень жаль, что ты это слышала.

— Что случилось?

Я беру мусорное ведро и зачерпываю две пригоршни риса.

— Не могу понять. Ее разозлило, что я уехал в лагерь. Мы никогда не расставались дольше чем на несколько дней.

— Правда?

Даже я порой уезжала из дома на целую неделю, отправляясь в очередную экскурсионную поездку со школой. Так вот в чем проблема? Должно быть, у Дженны настоящая зависимость от Рика. Я ощущаю легкий укол сострадания. В моей танцевальной команде есть такие девушки: умные, веселые, красивые, которые почему-то не способны выйти из дома без своего парня — им всегда требуется его присутствие.

— А она не думала поехать с тобой?

— Не смогла. Дженна работает волонтером в конном лагере для детей-инвалидов. Я пытаюсь уговорить ее прилететь на неделю, но она безумно боится летать.

— Билеты и в самом деле дорогие.

— Для Дженны это не проблема. Ее отец — член правления Гонконгского банка.

— О!

Я заливаюсь румянцем. Все мое сострадание испаряется: чтобы в мгновение ока приобрести билет на международный рейс, Дженне не понадобится продавать жемчужное ожерелье. Мне даже трудно представить себе такое. Я переминаюсь с ноги на ногу, стряхивая рис с ладоней.

— Софи и Ксавье ждут внизу.

— Вот черт! — Рик выбрасывает в мусорное ведро последнюю горсть риса. — Я совершенно потерял счет времени.

Я высыпаю из мешка оставшиеся зерна, складываю его пополам и бросаю на стол рядом со стопкой открыток. На верхней — имя Дженны и несколько размашистых, крупных строк. Рядом лежит четырехстраничное письмо, написанное каллиграфическим почерком. Я не могу устоять перед соблазном. Последняя страница оказалась наверху, в самом конце написано:

Мы с Шеллс ходили сегодня в «Суит коннекшнз». Так хочется, чтобы ты поскорее вернулся. Я все еще пытаюсь понять, зачем тебе понадобилось уезжать. Нашла для тебя классную песню — приберегу ее для того времени, когда ты вернешься и мы сможем послушать ее вместе.

Буду любить тебя вечно.

Дженна

На полароидном снимке Дженна обнимает за плечи девочку, ровесницу Перл, с косичками и глазами с янтарными крапинками, как у Рика. Обе плутовски улыбаются и держат в руках рожки с мороженым. Эта девочка — Шелли, сестра чудо-мальчика. Дженна без ума от Рика. Ее милая внешность не вяжется с рассерженным голосом из телефонной трубки, и все же Дженна, написавшая письмо, — должно быть, та самая девушка, которую любит Рик, а я стою здесь и читаю его личную почту.

Рик таращится на свой телефон, словно может телепатически вызвать ее сюда.

— Рик? — Я откашливаюсь. — Ты все-таки идешь?

Он вздрагивает:

— О боже!

Он открывает ящик комода и, схватив свою цзянь-таньскую сумку, запихивает туда носки и трусы. Затем швыряет сумку на комод и задвигает ящик плечом.

— Видеть не могу свою родню.

Я прищуриваюсь:

— Ты о чем?

— На прошлое Рождество мы с сестрой приезжали сюда вместе с мамой. Я ежедневно получал нагоняй от пяти тетушек и дядюшек: «Рик, ты обязан бросить эту девчонку к чертям собачьим и найти себе более подходящую».

— Они с ней уже познакомились?

— Да. Прошлым летом, в Штатах. Мама не ела три дня, пытаясь заставить меня порвать с Дженной.

— Не ела?

Да, вот кто умеет давить на совесть; мать Рика намного переплюнула мою маму с ее ниткой черного жемчуга. Я вспоминаю, как Дэн удирал по нашей подъездной аллее. Мои родители прогнали его. Как они смеют диктовать нам, кого любить?

— Что за дерьмо, Рик. Мои предки тоже не разрешали мне ни с кем встречаться.

— О, мои хотят, чтобы я встречался. — Он нервно смеется, и этот смех совсем не похож на обычный смех Рика. — По части приверженности традициям моя семья может поспорить с династией Цин. У меня двадцать два двоюродных брата и сестры, но я единственный мальчик с фамилией У. На меня возлагают большие надежды — я должен продолжить род. — Рик проводит рукой по лицу, снова опустошенный. — Только не с ней.

— Почему она им не нравится?

— По идиотским причинам.

Я стискиваю зубы:

— Не сомневаюсь.

— B этом году они будут говорить: «А что там на „Корабле любви“? Двести пятьдесят прелестных китаянок из Штатов: можно ли упустить такую возможность?»

Мне уже хочется придушить некоторых членов семьи У.

— Я могу помочь?

— Чем тут поможешь? — Большой палец по-прежнему бередит шрамы. — Они отстанут от Дженны, только если я приведу другую девушку.

Его двухсотфунтовое тело падает на кровать — Рик никуда не торопится. А Софи ждет. Может, мне сходить вниз, сказать ей, что кузен не поедет, и испортить идеально спланированные выходные? Даже без голодающей мамаши этот семейный визит грозит обернуться пыткой. И все же для Рика это лучше, чем хандрить в одиночестве после разговора с Дженной. К тому же я очень хочу ему помочь, ведь он безропотно отвез меня домой пьяную, достал для меня веер, пусть даже я отдала его Софи, пытался помочь разыскать того, кто меня рисовал, даже притворился моим парнем, чтобы спасти оттого кретина в баре…

Кретин в баре!

— Что, если бы ты приехал к родственникам с девушкой, которую встретил на «Корабле любви»? — выпаливаю я. — Я могу притвориться ею — как ты притворился моим парнем в клубе. Тогда от тебя отвяжутся, правильно?

Как только эти слова слетают с моих губ, я понимаю, что совершила ошибку. Но Рик поднимает голову и бросает на меня задумчивый взгляд:

— Ты предлагаешь представить тебя тете и дяде как мою девушку?

Я отступаю назад, к двери:

— Кошмарная идея. Забудь, что я сказала.

— Нет! Нет, вообще-то, это замечательно. — Рик садится на кровати. Берет футбольный мяч, крутит его на колене и щурится: — Просто идеально. Моя семья тебя полюбит.

— Думаешь?

Это комплимент или оскорбление?

— Уверен. — Рик встает, выпускает из рук мяч. — Они не смогут потом сказать, что я не пытался им угодить. И когда месяц спустя мы «расстанемся», это послужит идеальным оправданием для моего возвращения к Дженне. Возможно, от меня отвяжутся раз и навсегда. — Его глаза — серьезные, странно отчаянные — расширяются: — Эвер, ты в самом деле не возражаешь?

Будь я проклята со своими дурацкими затеями. Должно быть, родные Рика — орава злобных троллей, раз он решился на такое безрассудство. А я ему под стать — предложила немыслимую авантюру.

— Мы же не будем вести себя как настоящие влюбленные, правда? — говорю я, досадуя на вырвав* шийся у меня визгливый смешок. Но я не смогу. Не смогу держаться за ручки с чудо-мальчиком.

— Конечно, нет. Это же «Корабль любви». К счастью, Софи берет с собой Ксавье; если скажем им, что мы вместе, они поверят. Эвер, я у тебя в долгу. Ты молодчина.

Нет, я просто дура. Но его признательность — все равно что плитка темного шоколада. Устоять невозможно.

— Рано утром в воскресенье мне придется уехать на отбор.

— Не проблема. Я ведь еду с тобой, верно?

— Верно.

— Так что никаких проблем.

— А вдруг Дженна узнает?

Или мои родители? После того, как я фактически преступила почти все правила Ванов, фиктивное нарушение главного правила «Никаких бойфрендов», кажется, несет в себе наибольший риск и сулит наибольшие потери.

Рик берет ноутбук и открывает электронную почту:

— Единственный человек, который может проболтаться, — это Шелли. Но я велю ей ничего не передавать Дженне.

Борясь с паникой, я хватаю с кровати цзяньтань-скую сумку Рика и направляюсь к двери.

— Эй, я сам.

Рик вцепляется в сумку, но я дергаю ее на себя, и ручка рвется. Плохой знак, но я уже выбегаю за дверь.

Для чего еще нужны младшие сестры?

Глава 19

Двое охранников в серо-голубой форме распахивают кованые ворота, за которыми начинается широкая подъездная аллея. Наш водитель минует их, в знак приветствия дотрагиваясь кончиками пальцев до лба.

Софи не преувеличивала. Резиденция Чжан расположена в самом сердце Тяньму, одного из престижнейших жилых районов Тайбэя. У каменной ограды шелестят на ветру нежно-розовые кусты роз. «Из Англии», — сообщает Софи. Вся территория, до самого двухэтажного белого оштукатуренного особняка с зелеными ставнями выложена серо-голубыми плитами и выстлана английским газоном.

— Эй, Софи, мне нужно тебе кое-что сказать.

Я уже в четвертый раз пытаюсь привлечь внимание подруги. Мы с Риком всю дорогу пробовали рассказать спутникам о наших новых «отношениях», но Софи ни разу не замолкла, чтобы перевести дух: сначала обстоятельно делилась с Ксавье сведениями о своей родне, а потом — о поместье.

Наш микроавтобус останавливается у подножия каменной лестницы шириной с реку. Швейцар в белых перчатках распахивает дверцу, Софи выпархивает, точно солнечный лучик, и вопит:

— Тетушка Клэр! Мы приехали!

С новостями придется обождать. К Рику бросаются пара тявкающих сибаину^[71] и двое черноволосых ребятишек лет пяти-шести. Мальчик выкрикивает результаты футбольных матчей на английском языке, по-британски глотая окончания. Девочка в идеальном, как с картинки, розовом платьице плачет и что-то лепечет: судя по всему, мама только что сообщила ей, что она еще слишком мала, чтобы выйти замуж за Рика.

— Привет, Феликс! Ты специально наводил справки? — Рик взваливает мальчика на плечо и кружит, заставляя того визжать. Потом дергает за косички девочку. — Фанни, на кой тебе сдался уродливый старый тролль вроде меня?

— Нет, сдался! — шепелявит Фанни, лишившаяся двух нижних молочных зубов.

Я смеюсь. Рик будет прекрасным отцом… Ой, что-то меня занесло — я ведь не его девушка, зачем же оценивать его, словно будущего мужа. Увы!

Я решаю увеличить расстояние между нами и, увязавшись за Софи, поднимаюсь по лестнице в выложенный белой мраморной плиткой вестибюль с высоким потолком, колоннами, вазами в человеческий рост, большим бонсаем и изогнутой лестницей — все это искрится в свете люстры размером с рояль. Посередине — японский пруд из плоских камней, в котором резвится оранжевый карп.

— Тетушка Клэр! — кричит Софи, бросаясь к миниатюрной беременной женщине и целуя ее в обе щеки. Затем берет под руку своего парня: — Это Ксавье Е.

— Добро пожаловать! — Тетушка Клэр с ее огромным животом и прочими прелестями потрясающе смотрится в сшитом на заказ темно-зеленом ципао и изумрудном ожерелье. Столь же царственно она приветствует Ксавье, потом Рика, который по-прежнему сгибается под тяжестью Фанни и Феликса, цепляющихся, словно обезьянки, за его спину и шею. Наконец Рик стряхивает с себя маленьких кузенов, берет меня за руку и выталкивает вперед.

— А это Эвер Ван. — Голос Рика спокоен, но отчего-то в нем слышится… гордость. Словно я его собственное творение. — Моя девушка.

Повисает ошеломленное молчание. Я не в силах взглянуть ни на Софи, ни на Ксавье. Потом Фанни вскрикивает и с рыданиями уносится наверх. У тетушки Клэр округляются глаза. Я дико боюсь, что она сейчас накинется на Рика: «Какты посмел притащить в дом эту серую мышь, когда твоя кузина приехала с наследником империи Е?!» Но тотчас попадаю в ее объятия. Аромат жасмина щекочет мне ноздри.

— О, ва цо!^[72] — восклицает тетушка Клэр на южно-миньском — диалекте моих родителей. — Софи, надо было меня предупредить!

Она чуть отстраняет меня и жадно пожирает своими прекрасными глазами:

— Рик, ты должен был меня предупредить! Эвер, милая, мой дом — твой дом. У тебя есть любимые блюда? Я пошлю служанку на рынок.

— Нет, нет, — снова слышу я свой голос. — Не беспокойтесь обо мне.

Куда денется весь энтузиазм этой женщины, когда я «брошу» ее дорогого племянника? Софи хмурится, и меня снова начинает мучить совесть. Но Рик обвивает мою талию теплой властной рукой.

— Я знал, что она тебе понравится.

— Я отведу тебе спальню «Элеонора», — сообщает мне тетушка Клэр. Она начинает подниматься по лестнице, но тут же оборачивается и сердито восклицает: — Рик! Возьми у нее сумку!

Когда тетушка исчезает в недрах особняка, я уворачиваюсь из объятий чудо-мальчика и снова отнимаю у него сумку. Сердце бешено колотится. Рука Рика отпечаталась сквозь одежду на моей коже.

— Мы всего лишь притворяемся, забыл?

Я ударяю его сумкой в живот, слышится громкое «Ох!». Охранник давится от смеха.

— Извини, — робко шепчет Рик. — Хотелось выглядеть убедительно: к вечеру все будет доложено по семейным каналам связи. Такое больше не повторится.

— Надеюсь, — огрызаюсь я и отправляюсь вслед за тетушкой Клэр в самую большую спальню ее дома-музея.

* * *

Если не считать фарфорового джакузи, главная достопримечательность моей комнаты — отделанное золотом сооружение красного дерева: китайская кровать, достойная императрицы, покрытая пышным полосатым пуховым одеялом, окруженная с трех сторон резными деревянными ограждениями с изображениями виноградных лоз, драконов, цветов лотоса и увенчанная резным балдахином. Высокие окна, выходящие на сверкающий бассейн, обрамлены парчовыми портьерами аметистового цвета. Подойдя к двери, я провожу рукой по закрытому ставнями окошку, предназначенному для подачи еды.

В комнату врывается Софи и захлопывает за собой дверь. Когда она окидывает взглядом королевскую кровать, я закусываю губу. Неужели комната предназначалась Ксавье? Теперь эта привилегия теряет ценность в моих глазах — мы с Риком отодвинули замыслы Софи на второй план.

— Что происходит? — шипит моя подруга.

— Иначе Рик не поехал бы, — пытаюсь объяснить я, но Софи качает головой:

— И он надеется, что Дженна ничего не узнает?

Я мрачнею:

— Рик сказал, что до нее ничего не дойдет.

— Моих родственничков хлебом не корми — дай почесать языками.

У меня начинает сосать под ложечкой.

— Он говорил так уверенно…

Это проблема Рика. Но я в таком смятении, что мне приходится дважды перевязывать тесемки на пуантах, прежде чем удается повесить их на балдахин как напоминание о воскресном просмотре.

Если семья Рика так не любит Дженну, зачем сообщать ей, что у него новая девушка, логично? Мне просто нужно вдвое усерднее помогать Софи, а это значит — вести себя тише воды ниже травы, не высовываться и выставлять их с Ксавье в самом выгодном свете.

— Как дела с Ксавье? — осторожно интересуюсь я.

У Софи начинает дергаться глаз, и она притрагивается к нему кончиками пальцев, пытаясь успокоить. А затем улыбается.

— Отлично! Лучше не бывает, — заверяет меня подруга.

Внизу дверной звонок проигрывает мелодию «Старое доброе время».

* * *

Вся семья и Ксавье уже собрались в просторной гостиной с очень затейливым потолком (панно, расписанные сценами из китайской мифологии, в темном резном решетчатом обрамлении). Повсюду расставлены нефритовые статуэтки: драконы, фениксы, плывущий в облаках пятимачтовый корабль, который непременно понравился бы папе, нефритово-кипарисовая ширма; по безделушкам скользят полосы солнечного света, проникающего сквозь белые деревянные жалюзи, о которых всегда мечтала мама.

Рик берет меня за руку и шепчет:

— Тетушка Клэр созвала весь клан. Мне ужасно жаль.

— Почему?

Я стараюсь не обращать внимания на его руку, когда он тащит меня к обитым бархатом диванчикам. Тут снова звонят в дверь, и наш день выходит из-под контроля.

В гостиную вваливается толпа тетушек и дядюшек, а служанки выносят фарфоровые чайные сервизы со старинными китайскими пейзажами. У тетушки Клэр имеется коллекция из более чем сотни сортов чая, но у нас нет выбора: горничная разливает ароматный дахунпао.

— Он дороже золота, — шепчет мне на ухо Софи.

— Ничего себе, — отвечаю я, а в этот момент седовласый дядюшка в оксфордском поло, столь тщательно отглаженном, что им можно нарезать сыр, хватает Рика за руку:

— Куаньмин! А вы, должно быть, Эвер! — Он пожимает мне руку. Надо было надеть красивую блузку. И юбку вместо шорт. — Бывали в Национальном дворце-музее? Как полагаете, эти удивительные сокровища принадлежат Пекину или Тайваню?

— Я, э…

— Не забивай ей голову своей политикой, Дия, — восклицает тетушка Клэр, направляясь к двери после очередного звонка.

— Баофэн! — Дия обнимает Софи. — Я слышал, ты поступила в Дартмутский колледж?

Софи смеется и целует его в щеку.

— Так точно, дядя. Но позволь представить тебе Ксавье…

Вокруг нас собираются десятки двоюродных братьев, тетушек, дядюшек, двоюродных бабушек и двоюродных дедушек, и каждое новое появление прерывает знакомства, рукопожатия, взъерошивание волос Рика, который воспринимает все это очень добродушно. Две элегантные старушки болтают по-японски, а остальные стрекочут на китайском и южноминьском. Я улавливаю несколько слов: «красивая», «слишком худая», «миленькая»! Рик улыбается мне — скорее довольной, чем извиняющейся улыбкой. Неудивительно, что он не хотел присутствовать при том, как его хорошо воспитанные родственники будут творить суд над Дженной: тут каждый имеет свое мнение, вплоть до маленькой Фанни, играющей с живой лягушкой. «Слишком старая», — безапелляционно заявляет она. По-английски — чтобы я поняла.

— Я не говорю по-китайски, — шепчу я Рику. Не скажут ли про меня, что я из бедной семьи? Я испытываю непонятное беспокойство и жажду их одобрения. — Вдруг меня за это осудят? И тебя?

— Не волнуйся!

Рик ободряюще сжимает мою руку — как ни странно, мне приятно. Его нежность не вяжется с образом угрюмого, неприветливого чудо-мальчика. Я почти высвобождаюсь, но тут вспоминаю, что за мной, точно стревятники, наблюдают все его родственники. Как же меня угораздило попасть в такую переделку, притом что всего неделю назад я была готова столкнуть Рика с обрыва?

На диване Софи прижимается к Ксавье, который сидит очень прямо, так что они скорее похожи на колонну с прильнувшей к ней кошкой, чем на пару влюбленных. Ксавье выдергивает свою руку из ее рук и тянется за чашкой чая — намеренно? Софи закусывает губу, но тут же отворачивается, чтобы обнять кузину Су, прибывшую из Калифорнии со своим женихом Кейдом, чемпионом по теннису, одетым в черную кожаную куртку.

— Мы тоже познакомились на «Корабле любви»! — сообщает Су и набрасывается на меня с объятиями, чуть не задушив. — Мы женимся в следующем году!

— Софи о тебе рассказывала, — пытаясь отдышаться, бормочу я. — Мои поздравления!

Когда я снова сажусь, Ксавье заглядывает мне в глаза — холодно и насмешливо.

— Кажется, мы оба угодили в переплет, — шепчет он.

— Похоже на то.

Я беру чашку с чаем и дую на нее. Мне хочется спросить, зачем он приехал. Ксавье знает Тайвань лучше меня — должно быть, он ожидал подобной реакции родных. Надеюсь, он поверил, что мы с Риком встречаемся, — для него это еще одна причина прекратить меня рисовать. Но почему-то я в этом сомневаюсь.

— А каковы ваши планы на будущее, молодой человек? — Дядя Тед, хорошо одетый мужчина лет пятидесяти, снова наливает Ксавье чаю. Он произносит эти слова совсем негромко, но разговоры внезапно смолкают, и все присутствующие обращаются в слух. Ксавье ставит чашку на кофейный столик.

— Не знаю.

Дядя Тед хмурится и почесывает аккуратную бородку с проседью. По-видимому, ответа «не знаю» в официально утвержденном списке нет.

— Ксавье может стать кем угодно, — встревает Софи. — Банкиром, адвокатом, врачом — в зависимости от того, чего он хочет.

— Я знаком с твоим отцом. — Дядя Тед поднимает бокал с вином. — Недвижимость, электроника, шикарные авто. Е сунули свой нос во все ключевые отрасли азиатской промышленности.

Он говорит без улыбки. Я слышу, как Софи отчаянно хватает ртом воздух, ожидая вердикта. Дядя Тед наклоняет бокал в сторону Ксавье:

— Блестяще. Полагаю, ты пойдешь по их стопам.

Софи улыбается. Сказочная империя Е предстала во всем своем великолепии. Благодаря инсайдерской информации дяди Теда семья Ксавье выглядит даже круче, чем по рассказам Софи.

Но при упоминании об отце Ксавье резко вскидывает голову.

— Я бы на это не рассчитывал, — замечает он, — принимая во внимание, что присутствующий здесь Е не собирается в колледж.

По толпе суперобразованных родственников пробегает ропот удивления. Софи не исключение. Я бы рассмеялась, однако правда в том, что, хорошо это или плохо, но в «Цзяньтань» берут только тех, кто уже поступил в вуз, — я считала, что Ксавье тоже из таких. Так почему нет? Связано ли это с тем, что отец назвал его идиотом, со ссорой, свидетелем которой я была?

— Ксавье идет своим путем, — вставляет Софи. — У него так много вариантов, нужно выбрать правильный, а не зацикливаться на чем-то с самого начала.

Дядя Тед смеется:

— Сперва поработать? Одобряю: мальчику, наследующему семейный бизнес, нет нужды тратить время на дутые дипломы. По крайней мере, пока.

Ксавье, сверкнув глазами, косится на Софи. Она его удивила — в хорошем смысле слова.

— Примерно так, — цедит он.

Софи отмазала его, причем столь ловко, что родня едва ли заметила. Из нее получился бы отличный дипломат.

— Как насчет тебя, Эвер? Твои родители раньше жили на Тайване? — обращается ко мне тетушка Клэр. Она старше нас лет на десять, не больше. Я понимаю, почему Софи восхищалась этой красивой женщиной. Услышав вопрос, все члены клана поворачивают ко мне лица, словно цветы к солнцу. Ксавье усмехается: настала моя очередь.

— Моя семья не с Тайваня.

Я вспыхиваю под пристальными взглядами, объясняя, что родители переехали из Фуцзяня сначала в Сингапур, а потом в Соединенные Штаты.

— Мы все тут китайцы, — отмахивается от любых различий тетушка Клэр. — Но твои родители, должно быть, такие же храбрые и умные, как родители Рика и Софи: обычно в США уезжают только лучшие студенты. Вот почему все вы, ребята, так преуспели. Благодаря генам и воспитанию.

— Бенджи всем твердит, что его отец шофер такси, а он смог поступить в Принстон, — подает голос Рик, но тетушка Клэр шикает на него, ожидая моего ответа.

Прикрываюсь ли я китайской скромностью, или это неуважение к родителям и признак плохого воспитания? Я отделываюсь смущенным покашливанием. В любом случае, тетушка Клэр слишком близко подобралась к жертве, о которой мне напоминали с рождения. Останься мама и папа в Азии, они были бы окружены такой же семьей, как эта, и мы не жили бы среди чужаков в Огайо. Были бы уважаемы, окружены друзьями, никто не кричал бы нам: «Убирайтесь к себе в Китай!», как однажды на парковке. Если бы родители остались, папа был бы врачом. Я знаю. Господи, я знаю, но получилось, как получилось, и вот я здесь.

К счастью, в этот момент служанка приносит блюдо с желтыми половинками манго, нарезанными кубиками и вывернутыми наизнанку этакими черепашьими панцирями, чтобы было легче есть. Дня заводит речь о драке в тайваньском парламенте (судя по всему, здесь это не редкость), и родственники пускаются в ожесточенные дебаты на китайском, южноминьском и английском языках; кажется, еще чуть-чуть — и они начнут швыряться друг в друга манго.

Я смеюсь, но Рик морщится.

— Извини, они такие противные, — шепчет он.

— Вовсе нет!

Я уже почти влюблена в его родных — даже в Фанни, такую бойкую, резвую, необузданную, каких в моей семье нет.

— Хватит об этом, мы надоели Эвер! — командует тетушка Клэр, изящно скрещивая ноги под своим ципао. — Ну расскажи же нам, Эвер. Я знала, что выйду замуж за дядю Теда, как только увидела его, но вы, молодежь, похоже, никуда не торопитесь. Как же вышло, что из всех достойных ребят в «Цзяньтане» ты выбрала именно нашего Куаньмина?

Рик роняет свою половинку манго.

— О, мы просто…

— Аньцзянь, Куаньмин. — Тетушка Клэр кладет руку ему на колено. — Я хочу послушать Эвер.

— Ну… — мямлю я. Пожалуй, самый безопасный курс — по возможности придерживаться правды. — Рик был первым парнем, с которым я здесь познакомилась.

— Да? — Ее улыбка слегка тускнеет, и я предпринимаю новую попытку:

— Ну, честно говоря, я знала Рика всю свою жизнь. И поначалу терпеть его не могла.

— Неужели? Как же так?

— Мой папа много лет является преданным читателем «Уорлд джорнал». Примерно раз в год в газете появлялась статья об этом… удивительном мальчике. — Рик стонет, а тетушка Клэр одобрительно перешептывается с родичами. — Я часто находила на своей подушке вырезки про У Куаньмина. Родители завели на Рика целый архив — побольше, чем на меня.

— Ты не шутишь? — бормочет Рик.

Я встречаюсь с ним взглядом и улыбаюсь:

— Я называла его чудо-мальчиком.

— Знакомо! — восклицает двоюродный брат Рика и хлопает его по плечу. — А мы зовем его Футболистом.

— Заткнись, — огрызается Рик, и все хохочут. По крайней мере, я могу развлечь его семью легендами об У Куаньмине, ходившими в старых добрых Штатах.

Победитель Национального конкурса орфографии. Пианист. Студент Йеля! Рик У был мерилом, до которого не сумел бы дотянуть ни один ученик — включая меня.

Рик стонет. Но весь этот фарс затеян ради него, так что пусть мучается.

— Конечно, все китайские родители в Штатах мечтают, чтобы их дочь вышла замуж за Рика, — добавляю я для пущей убедительности. Он сам мне говорил.

— Ты не поверишь, как часто мне названивают с просьбами свести чью-нибудь дочку с моим племянником, — сияет тетушка Клэр.

А он выбрал тебя! Все это повышенное внимание семьи — ради того, чтобы всячески обласкать меня в угоду Рику. Они немного переборщили. Я торопливо продолжаю:

— Но когда я вышла из самолета и узнала его, вся моя обида испарилась. Зачем с ним бороться, если можно его покорить?

Рик корчится, а я ухмыляюсь. Так ему и надо за то, что втянул меня в этот бредовый заговор. Но тут в глазах чудо-мальчика вспыхивают озорные огоньки. Он берет меня за руку и переплетает свои пальцы с моими, отчего по моему телу пробегает дрожь.

— Я и понятия не имел, что ты чувствуешь, — хрипло бормочет он.

Я пытаюсь вырвать руку, но у него железная хватка. Мне становится жарко. Я молча проклинаю чудо-мальчика. Его рот кривится в ухмылке, которой я никогда раньше не видела на этом лице. Я свирепо смотрю на него.

Тетушка Клэр вздыхает, поигрывая обручальным кольцом:

— Рик, я в таком восторге!

— Наконец-то, — добавляет его кузен.

Рик напрягается. Его пальцы ослабляют хватку, но не выпускают мою руку. В воздухе носится имя Дженны. Ну и скатертью дорога. У тетушки Клэр и кузенов нет другого выбора, кроме как полюбить меня, потому что ЛЮБАЯ ДЕВУШКА ЛУЧШЕ, ЧЕМ ДЖЕННА.

Почему у них такая аллергия на нее?

— А у тебя какие планы на предстоящий год? — настойчиво интересуется тетушка Клэр.

Я открываю рот, чтобы рассказать ей про Северо-Западный университет, но у меня почему-то вырывается:

— Я поступила в школу танца.

А что такого? В любом случае, это все не взаправду.

Сейчас она во мне разочаруется. Но тетушка Клэр вдруг сжимает руку дяди Теда:

— Ой, как замечательно! Тед входит в совет директоров тайбэйского Национального театра.

— Неужели? Того, где идет «Ромео и Джульетта»? — Я видела афиши.

— Да, и не только. Здесь выступал Мариинский театр (некогда — Императорский русский балет). А также японская труппа Тадаши Судзуки, тайваньская опера Янь Лихуа — ты их, наверное, не знаешь. О, еще Йо-Йо Ма, американский виолончелист, — щелкает пальцами она. — У нас с мужем нет никаких талантов, но мы завзятые театралы, верно, Тед?

Муж целует ее в губы — дома родители никогда не позволяли себе публичных проявлений любви, тем более перед чужими людьми.

— Мы ходим в театр каждые выходные, — сообщает дядя Тед.

— Вы же меценаты, — объявляет Софи.

Тетушка Клэр скромно отмахивается, но я в волнении сползаю на край стула.

— Ого, вот это да! Поразительно!

Большинство китайских семей, которые я знаю, работают в НАСА или Кливлендской клинике — вот почему двадцать лет назад они переехали в Огайо. Я понимаю, что явилась из другого мира, но раньше мне не доводилось встречать китайскую семью, которая не только не удивляется моему выбору, но и активно тратит время и деньги на искусство.

— Как ты пришла в танец? Какие у тебя планы?

Под шквалом вопросов тетушки Клэр я во всеуслышание рассказываю про Тиш. Это возможность учиться у хореографов и педагогов, которые выступали в танцевальных коллективах по всему миру. Я чувствую, что Рик внимательно смотрит на меня на мои жестикулирующие руки.

— Я много лет сочиняю номера для нашего школьного танцевального кружка. Мечтаю когда-нибудь поставить нечто потрясающее, например мюзикл на Бродвее.

— Ну, я надеюсь, что у нас будет возможность посмотреть, как ты танцуешь.

— Конечно, — отвечаю я, не успев прикусить язык. — В августе я буду танцевать в «Лебедином озере».

— Мы обязательно придем. — Глаза тетушки Клэр загораются. — Родители, должно быть, очень гордятся тобой.

* * *

Я с трудом перевожу дух, когда мы наконец заканчиваем разговор, чтобы взглянуть на последнее приобретение тетушки Клэр — картину в стиле Матисса, которую она купила на аукционе в Лондоне. Гордятся ли мной мама и папа? Навряд ли они испытают что-то подобное, если узнают, как я провожу лето.

Пытаясь выкинуть их из головы, я отхожу в сторонку, чтобы полюбоваться другими картинами тетушки Клэр, изображающими бенгальских тигров, испанские соборы, китайских всадников и французских детей — Восток и Запад вперемешку. Мне нравится, когда их сопоставляют. Я приближаю лицо к розовому цветку на нефритово-сердоликовом дереве. Он пахнет жасмином. Какое-то шестое чувство заставляет меня поднять глаза. Я встречаюсь взглядом с Ксавье, который стоит в другом конце комнаты с Софи и ее кузинами, держа в руке бокал вина. Я хмуро кошусь на него, словно предупреждая: надеюсь, мне не подбросят мой портрет с лицом в цветах.

— Я вижу, ты выбрала мою любимую безделушку. — Тетушка Клэр вкладывает мне в руку завернутый в салфетку пакет. — Это просто небольшой подарок.

— О нет, я не могу! — Я пытаюсь вернуть пакет. На ощупь похоже на шарф или какую-то мягкую ткань.

— Прошу тебя! Рик — сын Айя, моего старшего брата. Поскольку его семья в Штатах, я не могу баловать племянника, как мне бы хотелось. — Она берет меня под руку. — Ты знаешь, дорогая, я говорила вполне серьезно. Мне так повезло, что Тед нашел меня. Даже поначалу, когда он был еще совсем чужим, я понимала, что скоро все изменится. Я очень рада, что Рик встретил тебя.

Что-то безрассудное во мне жаждет завернуться в уютное одеяло ее энтузиазма. Но рациональное начало берет верх и не позволяет уверовать в готовность этой семьи принять меня как возлюбленную Рика. По части приверженности традициям они и впрямь могут поспорить с династией Цин. И тут я начинаю исподволь отстаивать интересы Рика:

— Я и сама не могу в это поверить. Знаю, что его бывшая девушка очень умна, из прекрасной семьи. К тому же красавица, — добавляю я, хотя язык меня едва слушается.

— Мне не хотелось бы плохо отзываться о других девушках, но ты должна знать: Рик похож на щедрое дерево из американской детской книжки^[73]. Готов отдать последнюю рубашку. Он возил ту девушку повсюду. Обсуждал с ней до трех часов ночи ее проблемы, а потом уже не ложился, чтобы закончить уроки. Любовь должна быть между равными. Все пополам: и берешь, и даешь. Не знаю, говорил ли тебе Рик, но он пытается перевестись в колледж Уильямса. Утверждает, что это его идея, но родители Рика уверены: на этом настаивает Дженна.

— Он уходит из Йеля?

Рик ни разу даже не обмолвился. А может, обмолвился? Помню, каким резким тоном он заявил Марку, что не имеет значения, в каком колледже учиться. И вообще сам он никогда не заговаривал про Йель — это сделала Софи, а потом и все остальные.

Вот почему его семья ненавидит Дженну? Снобизм Лиги плюща? Чума на ваши пошлые дома! Ради любви Рик готов пойти против всех семейных ожиданий, не говоря уже о мало значащей для него аудитории «Уорлд джорнал».

— Ты монополизировала Эвер? — Рик прикасается к моей талии и тут же отдергивает руку, оставляя у меня странное ощущение разочарования. Но он ведет себя уважительно, делает именно то, о чем я его просила. Откуда же тогда это чувство?

— Девичьи секреты, — отвечает тетушка Клэр, нежно дотрагиваясь до моей щеки.

— Ну, если не возражаешь, я собираюсь увести ее на экскурсию. Ребенком я так часто бывал здесь, что теперь это мой второй дом.

— Это твой дом, дорогой. — Тетушка Клэр целует его в щеку. — Идите прямо сейчас.

Рик утаскивает меня за руку в коридор.

— Прости, так получилось.

— Все в порядке, она мне понравилась.

Мне кажется, нам не обязательно держаться за ручки все выходные, а? Я хочу расспросить Рика про Йель и колледж Уильямса, но сейчас не время.

— Твоя тетушка такая любезная. И позитивная. — С какой дружеской непосредственностью она берет меня за руку, прикасается к моей щеке, рассуждает о взаимных обязанностях в отношениях! Какой контраст со всегда отчужденной мамой! — Обожаю всю твою семью!

— Правда? Дженна говорит, что они шумные и беспардонные, — краснеет Рик. — Извини. Я не должен был этого говорить.

Он что, нас сравнивает?

— Наверное, они такие и есть, — добавляет Рик — снова защищает Дженну.

— Что за игры, Рик? — раздается резкий голос Софи. Она выходит из гостиной с Ксавье на буксире, поджав губы. Я вырываю ладонь из руки Рика, который удивленно моргает, но, к счастью, не настаивает на продолжении фарса.

— Я бы не выдержал еще одного уик-энда ненависти к Дженне, — признается он. — Эвер мне помогает. — Он смотрит с благодарностью, и у меня такое чувство, будто он снова берет меня за руку. — Я твой должник.

— Родные тебя обожают. Не сомневаюсь, что они передумают. Не надо было нам этого делать.

Софи распахивает французские окна, выходящие на сверкающий голубой бассейн, окруженный белыми шезлонгами.

— На Рика тут молятся. Отсюда и ненависть к Дженне. Ты только что видела наш клан в абсолютном согласии. Представь, что все эти люди бранятся на чем свет стоит, — вот тебе картина прошлого лета.

Но это, — Софи тыкает в сверток тетушки Клэр у меня под мышкой, — она купила для собственной свадьбы.

— Ой, пожалуйста, забери… — Я протягиваю ей сверток, но тут подает голос Рик:

— Не ожидал, что тетя отнесется к этому так серьезно. И пригласит всю родню…

— Ты же единственный продолжатель рода У — чего удивляться!

— …Но когда Эвер якобы бросит меня ради мужчины получше, семья отстанет от Дженны. Они уже не смогут сказать, что я не пытался найти себе кого-то на «Корабле любви». — Рик невозмутимо улыбается мне: все идет по плану. Вот только я не могу представить себе мужчину получше.

— Значит, Эвер выполняет грязную работу, потому что у Рика не хватает смелости противостоять семье, — замечает Ксавье, вертя в пальцах двадцатипятицентовик. — И почему это меня не удивляет?

В глазах Рика вспыхивают огоньки:

— Тебя не спрашивали…

— Это была моя идея, — вмешиваюсь я. — Я рада помочь.

Ксавье ловит монетку. Я жду очередной колкости, но он кладет двадцатипятицентовик в карман и поворачивается к моей подруге:

— Кейд хочет показать мне свой мотоцикл.

— О, только не эта дурацкая тарахтелка! — Софи берет его под руку. — Я все-таки хочу сводить тебя на террасу на крыше…

— Ксавье, ты идешь? — раздается голос Кейда, вышедшего через калитку на другом конце настила.

Ксавье отстраняется от Софи, и та закусывает губу. Он неторопливо приближается ко мне, сунув руку в карман, словно оттачивая вальяжную походку, бросая вызов тем, кто всю жизнь пытался его подгонять. Я до сих пор не понимаю, зачем этот парень сюда поехал.

Софи слегка покачивает головой и швыряет сверток тетушки Клэр в Рика:

— Молись, чтобы Дженна не пронюхала. Хотя если это входит в твои намерения…

— Мы на Тайване. Никто ей ничего не скажет. — И, прежде чем я успеваю возразить, Рик снова вкладывает сверток мне в руки. — Тетушка Клэр хотела, чтобы он был у тебя.

— Не исключено, что Дженна наймет частного детектива, — не унимается Софи.

— Даже не заговаривай об этом! — Раскаты его голоса достигают пяти баллов по шкале Рихтера.

— О том, как тебя взнуздали?

— Только потому, что я стараюсь не позволять издеваться над своей девушкой?

— Уже одно то, что она заставляет тебя ежедневно слать открытки и звонить…

— Заткнись, Софи! Просто закрой рот и хоть раз оставь ее в покое! Меня достала вся эта хрень!

Руки Рика сжимаются в кулаки. Соперник на футбольном поле съежился бы под таким взглядом, но Софи с вызовом откидывает волосы назад:

— Меня тоже достало, что ты нянчишься с ней, будто она рассыплется от одного твоего чиха!

Я стою, вцепившись в сверток, и отчаянно мечтаюсбежать вслед за Ксавье. Однако я согласна с Софи: почему Рик, такой бесстрашный и самоуверенный в обычной жизни, с Дженной ведет себя совсем иначе? Потому что он безумно влюблен в нее!

Рик переводит взгляд на меня. Его губы сжаты. Он даже забыл о моем присутствии.

— Ты ничего не знаешь, Софи, — произносит он и быстрым шагом уходит в дом, чуть не столкнувшись с тетушкой Клэр, вышедшей с подносом с коктейлями из гуавы и манго. Рик проносится мимо и исчезает внутри.

— Дети, все в порядке?

Тетушка Клэр ставит поднос на каменную скамью.

Софи смахивает комара, сидящего на руке.

— Ты же нас знаешь.

— Тогда оставь бедного Рики в покое, — с непривычной суровостью велит тетушка Клэр, кладя руку на свой большой живот. — Ты по-прежнему доставляешь молодым людям столько хлопот… — Она оглядывается и понижает голос. — Так приличной партии не сделать, Софи.

Ой-ой! Даже мои родители не позволили бы себе такого. Она, конечно, шутит. Но перемена, произошедшая с Софи, шокирует. Моя подруга опускает глаза. На щеках проступают красные пятна, но в остальном запал гаснет, будто тетушка Клэр опрыскала ее огнетушителем. Тетушка не шутит! Как и дядя, толковавший о том, что Софи получит диплом Дартмута.

Мои родители все держат под контролем, однако никогда не говорят о мальчиках, а значит, никогда не велят угождать им. В каких-то отношениях семья Софи весьма прогрессивна, но в некоторых вопросах, особенно вопросах брака, — мегатрадиционна. Неудивительно, что Софи так одержима поисками парня, — и я впервые чувствую прилив жалости к своей очаровательной соседке по комнате.

— Почему бы вам, девочки, не помочь мне с ужином? — спрашивает тетушка Клэр, пожимая мне руку. — Может, ты хочешь сначала позвонить родным, дорогая?

— Я разговаривала с ними утром, — заявляю я и беру с подноса коктейль. Боже, как я скучаю по Перл! Надо ей написать. — Но все равно спасибо.

— Ты прелесть!

Тетушка Клэр ласково гладит меня по волосам, и я ухожу следом за Софи — это все, что остается такой обманщице, как я.

Глава 20

Полтора часа спустя, закончив обмакивать липкие ломтики няньгао^[74] во взбитое сырое яйцо и вырезать цветы из редиса с тетушкой Клэр и Софи (которая сделала десять цветков против моих трех — откуда такая сноровка?), я разыскиваю Рика по всему особняку: обвожу взглядом откидывающиеся кожаные сиденья домашнего кинотеатра на цокольном этаже, сную по коридорам, устланным шелковыми коврами, поднимаюсь по изогнутым лестницам на крышу, в сад с благоухающими гардениями и деревом гуавы. Теплый ветерок сдувает волосы с моего лица, когда я озираю силуэт города с небоскребом «Тайбэй-101», одиноко возвышающимся над всем вокруг. Тело ноет от желания как-то передать свои впечатления от этого вида, станцевать, но я разворачиваюсь и ухожу вниз.

Уже второй раз я стучу в дубовую дверь спальни Рика — ответа нет. Наверное, он на улице. Когда я прохожу мимо комнаты Ксавье, через дверь до моих ушей доносятся тихие стоны и звуки поцелуев.

— Я сделала это для тебя, — шепчет Софи.

Я не слышу ответа Ксавье, но за ним следует сердитое ворчание Софи, а затем — яростный скрежет ножек стула по деревянному полу, словно они разъехались.

— Да что с тобой? — Ее голос звучит на октаву выше. — Насколько я знаю, с Минди ты так не скромничал.

— Просто мне кажется, нам не стоит этого делать, — отвечает Ксавье.

Снова раздается скрежет мебели по полу. Глухой удар — будто упала книга. Шелест страниц. Ноги у меня приросли к шелковому ковру.

И тут дверь распахивается настежь. Из комнаты вылетает Софи. Завидев меня, она останавливается, поправляет бретельки полосатого оранжевого платья, затем дверь за ее спиной захлопывается, задувая подол между ног.

— Все хорошо? — встревоженно спрашиваю я.

— Ксавье — придурок. — Софи выдергивает из уха подаренную им серьгу. — Какая же я идиотка, что связалась с ним.

— Какая чушь, — протестую я.

— Мы расстались. — Она швыряет серьгу в его дверь, и та, звякнув, исчезает под напольными часами. — Посижу перед ужином у бассейна.

Софи врывается в свою комнату, пинком отшвырнув розового медведя и хлопнув дверью: тщательно спланированные выходные пошли коту под хвост. Я поднимаю руку, чтобы постучаться к ней, но тут снова распахивается дверь комнаты Ксавье. Он стягивает через голову черную рубашку. На его загорелой груди мерцают отблески света потолочных ламп. Сквозь дверной проем видна кровать с балдахином, смятые простыни, откинутые одеяла, оранжевый рюкзак на полу. Взгляд Ксавье встречается с моим и застывает. Интересно, какой он видит меня сейчас, когда я замерла в смущении.

— Эвер! Это не то, что ты думаешь. — Я не вижу ухмылки на его лице, не слышу насмешки в голосе, и внутри у меня все сжимается. Куда легче противиться Ксавье-плейбою, чем серьезному Ксавье. — Мы с Софи…

— Это не мое дело!

Уронив игрушечного медведя, я бросаюсь к лестнице и устремляюсь вниз, перепрыгивая через две ступеньки.

— Эвер, подожди! — кричит Ксавье, но я его уже не слышу.

* * *

Пятнадцать минут спустя я обнаруживаю Рика, бегущего по обсаженной бамбуком дорожке парка Тяньму, который находится в нескольких кварталах от дома тетушки Клэр. Вечереет, небо приобретает фиолетовый оттенок с розовыми прожилками облаков. В воздухе витает аромат камфорных деревьев, под которыми группа мужчин и женщин занимаются тайцзи^[75] напоминая монахов в шаолиньском храме.

Серая рубашка Рика с вазообразной полосой пота на груди прилипла к коже. Его тело сковано, точно он напряг всю волю, чтобы убежать от своих демонов, кто бы они ни были. Громадная сила духа — благодаря ей он и стал чудо-мальчиком.

Рик замечает меня и замедляет шаг.

— Привет.

— Привет.

Вытерев лицо рукавом, он кивает, указывая на тропинку:

— Хочешь немного пройтись?

Приступ смущения.

— Конечно.

Мы пускаемся в путь по каменистой дорожке, отходя в сторону, чтобы пропустить рикшу, сопровождаемого скрипом колес.

— Ксавье прав. — Рик сует руки в карманы. — Неправильно заставлять тебя врать ради меня. Я оказался трусом.

— Я ведь сама предложила.

— Просто… мне нужно, чтобы они перестали ненавидеть Дженну.^ Рик сутулится, все глубже засовывая кулаки в карманы. — Наверное, не стоило вообще сюда приезжать.

— Зачем же приехал?

— Я тебе уже говорил. Начинается новая жизнь. Мне необходимо было отдохнуть.

— И от Дженны тоже?

— Нет, разумеется, нет! — Рик широко распахивает глаза, а затем качает головой: — Да. Да, наверное.

— Как вы вообще познакомились?

— В шестом классе Чу переехали в соседний дом. Родители Дженны попросили меня проводить ее в школу, а она, в свою очередь, встретила меня после уроков. В старших классах Дженна ждала меня на футбольных тренировках, и я пригласил ее на школьный вечер встречи выпускников-первокурсников^[76]. С тех пор мы вместе.

— Она знает, что не приглянулась твоим родным?

— Да. Я старался это скрыть, но мелочи неизбежно просачиваются наружу. — Рик ковыряет большим пальцем шрамы на руке. — У нас бывали ужасные ссоры. В том числе когда семья тетушки Клэр стала распускать сплетни. Естественно, это вызвало поток пересудов. Дженну иногда бросает из крайности в крайность, — признается он.

— Вот почему Софи ее не любит?

— Не совсем. Дженна испытывает серьезное давление. Друзья напирают. Оценки. Ее родители часто ездят в командировки и многого от нее ждут; каждый стресс похож на камень, который Дженна вешает себе на шею, — она зацикливается на всем этом. В одиннадцатом классе похудела на пятнадцать фунтов. Каждый вечер приходила и вырубалась в моей постели, пока я делал уроки. Я разрывался между школой и футболом, а Софи раздражало, что моя девушка отнимает у меня много времени. Я пытался побудить Дженну развивать собственные интересы — она работала волонтером в детской клинике, но бросила. Стремилась сосредоточиться только на учебе и на мне — а я этого не хотел.

— Твоя тетя сказала, что ради нее ты переходишь в колледж Уильямса.

— Я не знал, что ей это известно, — мрачнеет Рик. — В Уильямсе мой перевод еще не утвержден, вот почему я ничего не говорил. Даже Софи не знает. — Он переводит взгляд на птицу в траве, расправляющуюся с остатками мясного пирожка. — Я понимаю, что мои родственники недовольны, но Дженне тяжело одной. Она будет получать предмедицинское образование…^[77]

— Предмедицинское? — вздрагиваю я. — Ее родители тоже хотят, чтобы она была врачом?

— Нейрохирургом. Она сама мечтает стать детским онкологом, работать с детьми, страдающими от рака, — у нее прекрасно получится. Но, по мнению ее предков, это не так престижно. Дженна — единственный ребенок в семье, и на нее возлагают все надежды.

— Что ж, после Уильямса она сможет поступить в любой мединститут.

— Я ей так и сказал. Но она с трудом переносит неопределенность. Эта ваша бакалаврско-медицинская программа… Дженна на все пошла бы ради такой стабильности. Минувший год был сущим адом. Она подала заявления куда только можно и везде прошла только кандидатом.

Я срываю с дерева персик и начинаю катать бархатистый шарик между ладонями. Вот для чего понадобился этот перевод: Дженне нужно, чтобы рядом был верный, надежный Рик, пока она будет бороться со стрессами предмедицинского образования, стремясь к заветной цели — медицинскому вузу. Я не хочу вестись на снобистские рассуждения Риковой родни, но что-то здесь не так. Неужто ему и впрямь необходимо бросать Йель? Я ничего не знаю про жизнь в разлуке, возможно, это очень тяжело. Но между Меган и Дэном целых шесть штатов — и ничего. А Уильямс и Йель всего в нескольких часах езды друг от друга. А как же футбол? Неужели этот парень так боится потерять Дженну?

Рик все еще пытается стереть со своих пальцев шрамы. Я прикасаюсь к его руке:

— Ты был с Дженной, когда они появились?

Его рука застывает.

— Как ты догадалась?

— Ты трогаешь их каждый раз, когда думаешь о ней.

Рик сжимает пальцы в кулак, словно пытаясь стереть из моей памяти все те случаи, когда он выдавал себя с головой.

— Да.

Его голос, будто кирпичная стена, держит меня на расстоянии. Что бы ни случилось, воспоминания об этом погасили в нем свет. Я заговариваю о другом:

— А ее родители знают?

Тон Рика становится резче:

— О чем?

— Как ей плохо.

— Нет. — Он опускает кулак. — Нет, Дженна с ними не очень близка. Она заставила меня пообещать, что я никому не скажу. Иначе ее отец все испортит. Он обвинит ее в слабохарактерности.

— Возможно, они ее не поймут. — Стала бы я на ее месте делиться с родителями? — Но ты же не можешь взвалить на себя все ее заботы! — Я смотрю на него снизу вверх. — Ты в самом деле ее любишь, да?

Рик тяжело вздыхает:

— Да. Конечно, люблю.

Персик оказывается ужасно кислым. Когда мы добредаем до дальних ворот парка, я выбрасываю его в урну, и мы тем же путем возвращаемся назад. Снова показываются члены клуба тайцзи: они сделали перерыв и теперь пьют чай из металлических термосов. Седовласый мужчина раздает людям посохи бо, и те крутят их, напоминая ветряки в поле. Мы садимся на скамейку, чтобы понаблюдать за ними; я вытягиваю ногу вбок и хватаюсь за пальцы ступни, пытаясь с помощью привычной растяжки обрести прежнее равновесие.

— Ты сказала моим родным, что идешь в Тиш.

Рик не дает мне обрести равновесие.

— Я пошутила. Ясно же.

— Да ну? Потому что всякий раз, когда ты заговариваешь про медицинский институт, выглядишь так, будто безнадежно потерялась на стадионе.

— Ого, типа, апокалипсис?

Он улыбается:

— Хуже. — Его ухмылка исчезает. — Это серьезный вопрос.

Я отпускаю ногу.

— В детстве я упала с велосипеда и сильно поранила коленку. Отец наложил мне швы и сказал: «Когда ты станешь врачом, будешь делать это сама». Он целыми днями возил по Кливлендской клинике санитарную каталку и возвращался домой до предела измотанный, пахнущий антисептиком, а я бежала его обнимать. Папа рассказывал про мельком виденные им операции, про жизни, спасенные докторами, говорил, как гордится тем, что когда-нибудь я буду врачом. Сам он им так и не стал. Последнее он вслух не произносил, но я всегда это знала. И твердо намерена сделать так, чтобы его труды оказались не бесполезными, чтобы он больше не убивался на работе.

— Когда ты отказала Тишу?

— За день до того, как улетела сюда.

— Можно попробовать им позвонить. — Рик садится. — Объяснишь, что чувствовала себя обязанной так поступить.

— Слишком поздно.

— Занятия начнутся не раньше чем через месяц. Скажешь, что у тебя были семейные проблемы. Или что не считала этот вариант реальным. Ты могла бы брать те уроки танцев и хореографии, о которых говорила. Жить рядом с Бродвеем…

— ПРЕКРАТИ! — Я зажимаю ему рот рукой. Он бередит раны, которые я изо всех сил стараюсь залечить. — Каковы шансы, что еще одна девушка по моему направлению откажется от места к сентябрю? — Еще одна американская азиатка, если Марк прав насчет квот. — Нулевые! Ведь ты сам отказываешься от футбола ради любимой. Тебе ли говорить?

Я убираю руку с его рта, и он закусывает щеку. Я до сих пор ощущаю колючую щетину на ладони. Глаза Рика широко раскрыты, будто его торкнули электрошокером. Загорелая кожа побледнела. Он отворачивается:

— Не знаю.

Через минуту я произношу:

— Мединститут — это все, к чему я стремилась. И мои родители тоже.

Мама готовила мне еду, пока я допоздна сидела за учебой, в дни выпускных экзаменов брала на себя мои домашние обязанности, была моей служанкой, а папа — моим шофером во время больничной стажировки; оба неустанно пеклись о моих заявлениях в вузы, потому что мое будущее — это их будущее. Они внесли задаток и оплатили первый семестр. И никогда не потребуют назад ни цента, не то что родители Меган. В первую очередь я Ван, а уже потом Эвер, так же как Рик — в первую очередь У, продолжатель рода.

Над нашими головами проплывает стая птиц, взмахи крыльев колеблют знойный воздух. Нам обоим необходимо взбодриться. Члены группы тайцзи медленно крутят в руках посохи; я слезаю со скамейки и подхожу к седому мужчине.

— Можно мы тоже попробуем? — спрашиваю я на довольно сносном китайском.

— Конечно, сестрица.

Мужчина протягивает мне ротанговый посох бо; остальная часть сказанного им ускользает от моего понимания. Я взвешиваю в руке это простое, эффективное орудие: пять футов в длину и полтора дюйма в диаметре, дерево на кончике чуть треснуло. Привычный вес — столько же весит древко флага — мне приятен.

— Хочешь попробовать тайцзи? — интересуется Рик с полуулыбкой.

— У меня идея получше.

Я тыкаю посохом ему в грудь. На моих губах появляется настоящая улыбка. Часы тренировок с флаговой группой не прошли даром.

— Вызываю тебя на дуэль. Если выиграю я — ты на все выходные перестанешь хандрить. Если победишь ты — горюй сколько душе угодно.

Рик моргает, медвежья бровь ползет на лоб.

— Ты даже не ходишь на факультатив.

— Выходи, не откажи в любезности!

— А кроме того, я лучший в классе. Я прирожденный боец.

Я надменно фыркаю:

— Позволь мне самой судить, Футболист.

Его бровь ползет еще выше, затем и он сам поднимается во весь свой рост, шесть футов один дюйм, заставляя меня задрать голову.

— С превеликим удовольствием тебя разгромлю, — растягивая слова, произносит чудо-мальчик. — Но я в два раза тяжелее.

— Дай мне фору. — Я обхожу его кругом, подталкивая к тележке с посохами. — Не используй свое преимущество в весе.

Тут, просто чтобы покрасоваться, я быстро проворачиваю посохом идеальное 360-градусное колесо.

У Рика отваливается челюсть.

— Кое-кто неплохо двигается!

Старик хитро похлопывает моего соперника по спине, пока тот выбирает крепкий бамбуковый посох, успевший пройти через множество рук. Рик со знанием дела ухватывает палку пониже и сообщает:

— Я не стану тебе поддаваться.

— Я и не жду.

— Если выиграю я, ты станцуешь в шоу талантов.

— Что? — Я немного опускаю посох. — Это нечестно. Я не участвую в шоу талантов.

— А почему бы нет? Пятьсот ребят и двадцать пять вожатых — такая же большая аудитория, как будет у тебя на «Лебедином озере» в Тайбэе. Даже больше. Причем это будут знакомые зрители.

— Ладно, но ты не выиграешь.

— Не говори гоп…

Рик отвешивает насмешливый поклон. Я начинаю вращать посох. Наша группа часто тренировалась без полотнищ, так что управляться с посохом для меня — раз плюнуть. Рик буравит меня взглядом:

— Ты пытаешься меня отвлечь!

Мои ловкие руки быстро мелькают, превращая посох в размытое гипнотическое колесо.

— Й-а!

Я нападаю. Рик, ухмыляясь, лениво отражает атаку. В воздухе разносится треск дерева, удар отдается в моих руках. Я замахиваюсь еще раз. И еще. Вынуждаю Рика отступать, пока его нога не упирается в кирпичную стену. Насмешливо улыбаюсь. Но противник отталкивает меня, его посох взмывает ввысь, и Рик обрушивается на меня всей мощью многолетних спортивных тренировок. Через несколько минут я уже задыхаюсь.

— Сдаешься? — издевательски спрашивает Рик.

— Не говори гоп…

Я взмахиваю посохом над его головой. Рик пригибается, но по его волосам проносится ветерок.

— Ха!

Я прочитываю по его прищуренным глазам: «Слишком опасно!» — Рик ни за что не позволит маленькой Эвер Ван взять верх в палочном бою.

Он делает выпад, но я отскакиваю в сторону.

— Выпендрежник.

Моя улыбка становится шире. Я повторяю каждый его шаг и делаю свой. Рик силен и быстр, но я гораздо проворнее. Мы пригибаемся, раскачиваемся, топчем траву с одной, потом с другой стороны. Поединок утоляет мою жажду движения, танца. Между нами потрескивают разряды нашей сопряженной энергии. Сойдя с тропинки, я бью своим посохом по посоху Рика и всем весом бросаюсь вперед, пытаясь потеснить соперника.

— Тактическая ошибка, — кричит Рик. По его шее стекает струйка пота. — Человеку не под силу сдвинуть гору.

Я игнорирую его слова и усиливаю напор. Наши лица над скрещенными палками чуть сближаются. Янтарные, в солнечных крапинках глаза, находящиеся на расстоянии вытянутой руки, неотрывно глядят на меня. Уголки губ Рика растягиваются в улыбке. Мы уже настолько близки, что можем поцеловаться. Осознание этого факта оглушает меня, точно удар посоха. Я в панике отступаю назад, прекратив натиск. Глаза соперника расширяются, когда он, запнувшись, по инерции подается вперед. Я инстинктивно опускаю посох — и задеваю костяшки пальцев Рика.

— Ай! — кричит он и отдергивает руку, со стуком роняя палку на землю. — Сдаюсь!

— Прости! — Я в ужасе пытаюсь поймать его запястье. — Я хотела ударить по твоему посоху.

— Я предпочитаю удар по пальцам.

В этих словах слышится лукавый намек, что нехарактерно для Рика. Я выпускаю его запястье, словно это раскаленный уголек, и отчаянно краснею.

— О, сейчас тебе достанется!

Я притворяюсь, будто бью его по голове, Рик моментально подбирает с земли орудие, отражает удар, уворачивается, смеется. Мое тело поет в такт нашим движениям, все мускулы действуют быстро и слаженно. Но тут Рик хватается за мой посох. От неожиданности я прижимаюсь к нему, наши палки скрещиваются. У него на лбу под волосами блестят капли пота, у меня взмокла шея. Мои легкие наполняет теплый запах травы, и сердце тотчас ускоряет бег. Посох Рика с грохотом падает на землю. Мой подбородок оказывается в его сильных пальцах. Подушечка его большого пальца пробегает по моим губам, вызывая во мне восхитительную дрожь. Наши тела словно приклеились к моему посоху, еще зажатому в его руке, пальцы отчаянно вцепляются в руку Рика, он наклоняет голову, наши носы соприкасаются, он тихонько вздыхает, вытягивая воздух из моего рта…

И отстраняется. Между нами потрескивает разряд несостоявшегося поцелуя. Дженна. Разверзается ледяная бездна и отделяет нас друг от друга. Рик больше не держится за мой посох.

Он хотел меня поцеловать.

Что до меня — должно быть, он все прочел на моем лице. Я никогда не чувствовала себя столь обнаженной, даже на той фотосессии. Это же Рик У. Чудо-мальчик, прославленный на страницах «Уорлд джорнал», мечта каждой девушки.

— Эвер…

— Сяо мэймэй, сяо диди, чифань ла! — доносится до нас.

Рик вздрагивает. Горничная в черно-белой форме, с плетеной корзинкой на руке, спустившись по тропинке, зовет нас обедать. Она переводит взгляд с меня на него и обратно, весело щурясь: девушка рада за молодого мастера У и его новую подружку.

Когда Рик, пряча лицо, наклоняется, чтобы подобрать свой посох, на землю падают крупные капли дождя. Я подношу пальцы к своим губам, которые он так и не поцеловал.

— Эвер…

— Ей с тобой повезло, — вздыхаю я. — Надеюсь, она это понимает.

Вернув посох бо седому старику, я, минуя Рика, бегу прочь из парка. Над головой разверзаются тучи. Ноги выбивают под дождем неритмичную дробь. Рик не бросается за мной вдогонку, да я и не жду от него этого.

Зря я это сделала. Зря поехала в гости. Зря пошла с ним в парк. Не надо было ничего предлагать Рику, а потом сдуру соглашаться на этот фарс. Потому что до отъезда из дома моя жизнь была простой и ясной: мединститут, вечное несоответствие высоким родительским требованиям, тайная тоска по Дэну. Но в один прекрасный день, а именно сегодня, я обрела кое-что еще: будущее в танцах, семью, которая меня приняла, бойфренда, достойного восхищения и уважения, — вот только все это ненастоящее.

Глава 21

Тайваньская народная песня, которую я слышала вечером, как лента обвивает извилины моего мозга. К ней добавляется только что придуманный танец: двойной хоровод девушек в ярких платьях кружится в противоположных направлениях вокруг пары влюбленных. Мое тело жаждет танцевать. Бесполезно пытаться заснуть в таком состоянии.

Я одна под своим императорским балдахином, ноги запутались в хлопковых простынях. Сквозь ажурную резьбу пробивается лунный свет, освещая лошадей, свирепых воинов, полосатое одеяло. Воздух горячий и неподвижный, пуховая подушка под головой пропиталась потом.

Это моя вторая ночь в особняке тетушки Клэр. Выходные прошли в зыбком равновесии: Софи игнорировала Ксавье, флиртуя с каким-то дальним родственником, я избегала Рика, притворяясь при этом его девушкой, готовила пельмени на просторной тетушкиной кухне, играла в го черными и белыми камешками, наслаждалась сказочным массажем на мягком столе и угощалась поданными на хрустальной и серебряной посуде рублеными омарами, устричными блинчиками и самыми свежими морскими ушками на острове.

Однако сегодня вечером у меня раскалывается голова от спиртного, выпитого с кузенами, тетушками и дядюшками чудо-мальчика. И от шуток о внуках, которым Рик в итоге вынужден был положить конец: «Все, хватит».

Я сажусь и беру на прикроватном столике планшет, одолженный у тетушки Клэр. Его белое сияние режет глаза, пока я ищу в интернете информацию о танцевальных стипендиях и поддержке талантливой молодежи в США. Но, как я уже сказала Рику, все сроки давно вышли.

От моего движения пуанты, висящие на стойке балдахина, начинают покачиваться на лентах, мягко постукивая по дереву. Я стаскиваю их со стойки и снова ложусь на подушку, прижимая любимую обувь к груди, точно Флоппи, своего старенького игрушечного кролика. Завтрашний отбор — вот на чем мне нужно сосредоточиться. Последний танец Эвер Ван.

Я зажмуриваюсь и мысленно исполняю пике: носок к колену, затем вниз, вращение, остановка, вращение, остановка, одинарный, одинарный, одинарный, одинарный, двойной.

«Что нужно, чтобы стать танцовщицей?»

«Можешь им позвонить…»

Я выпускаю пуанты из рук, и они падают на пол с двойным стуком. Я позволила Рику зайти слишком далеко. Теперь его голос и надежда проникли в самые сокровенные глубины моего сердца вместе с тем не-состоявшимся поцелуем, который я никак не могу выкинуть из головы. Но мне необходимо остановиться. Порвать эту нить, которая каким-то образом, без моего ведома связала меня с ним.

Напольные часы исполняют соло. Час ночи. Все попытки заснуть и впрямь бесполезны. Соскользнув с матраса, я беру новый шелковый халат — подарок тетушки Клэр девушке Рика, а на самом деле — самозванке. Однако я все же надеваю халат, открываю дубовую дверь, выхожу в коридор и босиком ступаю по ковровой дорожке.

В темноте все кажется неярким и одиноким. Каменные и стеклянные безделушки, азиатские вазы тщательно вытерты и расставлены по местам. Гигантские морские раковины напоминают мне о Перл, которая их обожает. Но ароматы тикового дерева и масла белых цветов вызывают в памяти маму, и что-то внутри меня сжимается.

В гостиной поблескивают оранжевые угольки. В камине зажжен огонь, хотя воздух жаркий и влажный. Трескается полено, поднимая облачко искр. До меня доносится запах золы. Кто-то проснулся. В нескольких футах от камина мерцает тонкая полоска света. Ко мне спиной стоит Ксавье. Его черная рубашка смята, как будто он спал в ней. В руке у него кинжал танто с рукояткой из слоновой кости — такие, по словам кого-то из родных Рика, носили самураи в феодальной Японии, воины, которые не падали на мечи, как древние римляне, а потрошили себя.

— Ксавье, что ты делаешь?

Он поворачивается ко мне. Короткий кинжал сверкает изогнутой полоской, огонь камина освещает смуглое лицо Ксавье.

— Эвер! — Он опускает руку с танто. — Не могу уснуть.

Его взгляд скользит по мне, и я мысленно благодарю тетушку за подаренный халат, скрывающий тонкую ночную рубашку. Мне хочется развернуться и сбежать куда глаза глядят, но ноги сами несут меня в комнату.

— Я тоже.

Толстые тростниковые японские татами щекочут мне ступни. Снова сверкает кинжал, и огонь освещает темную линию на ладони Ксавье.

— У тебя кровь! — Меня захлестывает волна тошноты. Надо было бежать, пока имелась возможность. Это старинное оружие. Не стоит им пользоваться, если только вы с кем-нибудь не решили стать кровными братьями. — Как бы клинок не вызвал у тебя гангрену.

Ксавье поднимает руку, прикидываясь удивленным.

— Ты что, пытался отрезать себе руку?

Борясь с тошнотой, я беру его за пальцы и изучаю рану, из которой льется кровь. Недаром я годами помогала отцу лечить порезы и царапины на церковных пикниках, по крайней мере, знаю, что делать.

Я оглядываю комнату, но, в отличие от моего дома, заваленного антигистаминными средствами от папиной сенной лихорадки, поблизости не видно даже ни одной коробки с салфетками. Я развязываю и выдергиваю пояс халата, надеясь, что тетушка Клэр не узнает о таком обращении со своим подарком, и тут же спрашиваю себя, почему так дорожу ее расположением.

Неподвижность Ксавье, которому я перевязываю руку поясом, заставляет меня нервничать сильнее, чем его рисунки: даже в темноте я ощущаю на себе его тяжелый взгляд.

— Я видела у бассейна аптечку, — говорю я. — Подождешь немного?

Вернувшись с пластиковой коробкой в руке, я вижу, что Ксавье, стоя на цыпочках, кладет кинжал обратно на настенную подставку. Его глаза встречаются с моими. Я краснею и запахиваю полы халата.

— Вот, принесла, — сообщаю я без всякой в этом необходимости. И, сделав глубокий вдох, начинаю разматывать пораненную руку. На каждом витке шелкового пояса пятно в форме Сатурна. Кровь, кровь, кровь. Меня накрывает волна головокружения, и я пошатываюсь. Да, я пила саке со змеиной кровью, но эта кровь — человеческая.

Взяв себя в руки, я обрабатываю рану антисептиком, затем быстро перевязываю марлевым бинтом и заклеиваю пластырем. Исполнив долг человеколюбия, я снова могу дышать.

— Не выношу крови, — признаюсь я.

Лицо Ксавье оживляется:

— Ас виду не скажешь.

У меня дрожат коленки. Я снова пошатываюсь, Ксавье забирает у меня аптечку, я опускаюсь на циновку, кладу голову на колени и закрываю глаза.

— Ты в порядке?

— Да, погоди минуту.

Он протягивает мне бутылку вина, оставшуюся после сегодняшнего праздника. Французского вина с белой этикеткой. Я подношу стеклянное горлышко к губам и делаю долгий глоток темно-вишневой густой крепкой жидкости. Потом второй, третий — пусть мягкий вкус вина согреет тело и сотрет из памяти кровавые сатурны.

Я поднимаю взгляд, только когда Ксавье тихо произносит:

— Спасибо.

Я ощущаю привычный стыд. И страх. Даже если мне удастся впихнуть в свою дырявую, как сито, память всю медицинскую теорию, мне предстоит иметь с этим дело каждый день. Сущая пытка.

— Извини, — хриплю я.

Ксавье вздыхает:

— Это же я, идиот, порезался. А с тобой-то что?

Его реакция удивляет меня, быть может, потому, что она такая… человечная.

— Да все отлично.

Неужели это сделала я? Перевязала кровоточащую рану! Приободрившись, я помогаю Ксавье убрать все в аптечку.

— Тебе ведь делали прививку от столбняка?

Ксавье кивает. На его лице играют отблески огня, отражаются в глазах. Под его пристальным взглядом я снова запахиваю халат. Интересно, рисует ли он меня в своем воображении? На сей раз эта мысль вызывает у меня не злость, а какое-то волнение. Может, Ксавье — именно тот, кто нужен, чтобы забыть Рика.

Он тянется к бутылке.

— Между тобой и чудо-мальчиком что-то есть?

— Мы встречаемся, разве ты не слышал? — горько спрашиваю я.

— Ну да, а Драконша — моя мама. Я его сосед по комнате, забыла? И слышу все его телефонные разговоры. Вижу открытки. — Ксавье возвращает мне бутылку. — Так что? Он мутит сразу и с тобой, и с ней? Чемпионы всегда получают желаемое, верно?

Не надо бы мне так много пить, особенно после того первого вечера в клубе, но я делаю еще один долгий глоток. И пропускаю мимо ушей выпад против Рика, который, как мне кажется, вообще не получает желаемого. Не обращая внимания на резкую боль в груди, я рисую в воображении телефонные разговоры и открытки, свидетелем которых ежедневно становится Ксавье.

— Я просто помогаю ему.

— А тебе-то какая выгода?

— Никакой.

Но сердце по-прежнему ноет. Почему у него не хватает смелости защитить Дженну перед родней?

— Не все ли тебе равно? — говорю я Ксавье.

— Может, мне грустно видеть неразделенную любовь.

— Ха. Не мели ерунду.*^ Однако я заливаюсь румянцем. Мне не нравится, что этот парень заглянул ко мне в душу. — А что у вас с Софи?

В конце концов, Ксавье все еще здесь, хотя поведение моей подруги ясно демонстрирует, что она с ним порвала.

— Она бы понравилась моему папаше.

— А тебе не нравится? Честно говоря, я тебя не понимаю, — замечаю я. Софи роскошная, веселая и очень щедрая. — Любой парень был бы с ней счастлив.

Ксавье не сводит с меня глаз. Наблюдает за мной.

— Я оставил тот коврик возле твоей комнаты в общежитии, — говорит он. — И приколол листок с буквой «Е». Для тебя.

Что? В моей памяти снова всплывает сцена: Софи входит в комнату с ковриком под мышкой. Я думала, этот подарок для нее. Потому что она так сказала.

— Я понятия не имела, — запинаясь, говорю я, но по глазам Ксавье вижу, что он уже все знает. Я ставлю бутылку возле своей ноги. Вино сделало теплый, неподвижный воздух удушливым. — Раньше ты не врал.

Ксавье коротко кивает. Он не опроверг ничего из того, что говорила о нем Софи, — просто позволил укрепиться своей репутации Плейбоя с большой буквы.

— Зачем ты вообще сюда поехал? — спрашиваю я.

Он быстро переводит взгляд на огонь:

— Ты все равно не поймешь.

— Я притворяюсь девушкой чужого парня, чтобы семья приняла его настоящую подругу. А ты?

— Возможно, быть с девушкой, которая в тебя влюблена, лучше, чем наедине со своим ничтожным «я».

Ничтожным? И это говорит красивый, пользующийся огромным успехом Ксавье Е, наследник богатейшей сети «Сого»?

— Почему ты так говоришь?

Огоньки в глазах Ксавье гаснут. Его рука скользит к рабочей тетради, которой я сначала не заметила, но тут он ловит мой взгляд и отдергивает руку. Ксавье Е — школьный бунтарь и коллекционер штрафных баллов — субботними ночами штудирует учебник китайского! Словно книга нашептывает ему какие-то тайны.

— Можно посмотреть?

Мой собеседник тянется к бутылке. Когда я передаю ее ему, наши пальцы соприкасаются; рука у него страшно горячая. Лихорадочная. Ксавье протягивает мне тетрадь:

— Прочти и обрыдайся.

Он допивает вино, поднимается и идет исследовать бар у окна. Я остаюсь на полу одна и, заинтригованная, открываю рабочую тетрадь. Страницы кажутся хрупкими, словно могут порваться, если я буду переворачивать их слишком быстро. Поля исписаны незнакомым почерком: китайские иероглифы и их английские переводы. «Корндаш» вместо «карандаш». «Эуб» вместо «зуб». «Клуч» вместо «ключ». В баре хлопает пробка. Когда Ксавье возвращается с новой бутылкой, я спрашиваю:

— Это твой почерк?

Он снова садится рядом, на этот раз ближе. Его нога, покрытая жесткими волосами, касается моей голой икры. Ноги у Ксавье длинные и худые. Его горячая рука прижимается к моей, но мое тело реагирует с запозданием, и я не отстраняюсь сразу, а потом уже и не хочу. Я подношу к губам новую бутылку и пью более насыщенное и темное вино, обдающее жаром пальцы рук и ног.

— Слова меня не любят, — говорит Ксавье. — Они скачут по бумаге. Я сотню раз могу пробежать по ним глазами и все равно не пойму, что увидел.

Совсем как Перл. Я вспоминаю, как Ксавье отказывался писать на уроке каллиграфии, не считая одного-единственного симметричного иероглифа. Как на парном чтении всегда заставлял начинать меня, а позднее Софи, чтобы услышать то, что до него прочли вслух, и потом повторить. Он так тщательно прятал эту рабочую тетрадь, а теперь показывает мне — девушке, превратившей его рисунок в падающие снежинки.

— Ты что, дислексик?

— Типа того, — хрипло отвечает Ксавье. — Иначе говоря — тупица.

Я поражена. Мне приходилось читать о детях, которые страшно переживают из-за дислексии, но эти истории всегда казались приветом из прошлого с его устаревшими, точно застывшими в янтаре понятиями, вроде тайного стыда женщины из «Алой буквы», родившей внебрачного ребенка, или охоты на ведьм в «Суровом испытании»^[78].

— Вовсе ты не тупица, — говорю я. — У моей сестры тоже дислексия.

— Правда?

— Ее учит папа. В начальной школе у Перл был коррекционный педагог. Она учится по спецпрограмме и пользуется диктофоном. Моя сестренка любит музыку, но читать ноты ей трудно, поэтому она играет на слух — это непросто, но она лучшая в своем классе.

Ксавье издает короткий лающий смешок:

— Папа считает, это просто отговорка. Западная одержимость психологией. У китайских детей дислексии не бывает.

Я бормочу себе под нос ругательство.

— Ты никогда не учился по спецпрограмме?

Мой собеседник мотает головой:

— В детстве у меня был учитель здесь, на Тайване. Ему было лет сто. Он заявил отцу, что я необучаем. — Ксавье обхватывает колени руками. — Отец говорит: надо было чаще меня пороть, чтобы выбить всю дурь. Тогда бы я научился.

Я закрываю его тетрадку.

— Он бил тебя за дислексию?

Прежде чем передать мне бутылку, Ксавье осушает ее наполовину.

— Раньше мама пыталась его удержать.

— Раньше?

Он молчит. Потом добавляет:

— Она умерла, когда мне было двенадцать.

— Ой! Прости.

Ксавье пожимает плечами:

— Что поделаешь, такова жизнь. Отец поселил меня в квартире на Манхэттене, а сам остался в Тайбэе. У меня был консультант по образованию. Мои учителя решили, что я не умею читать, потому что английский — мой второй язык. В конце концов я придумал, как устроиться. В средней и старшей школе за деньги можно купить что угодно. — Ксавье снова тянется к бутылке. — В марте, когда отец приезжал ко мне, он узнал, что я даже не думал подавать заявление в колледж. Я счел, что это бессмысленно. Он уволил консультанта. — Ксавье трогает себя за поясницу. — Потом он снова выдал мне награду и сказал, что я позорю девять поколений семьи.

У него на губах появляется сардоническая ухмылка, и он делает очередной глоток из бутылки. «Выдал награду». Ксавье имеет в виду побои! Но с годами родительский посыл так укоренился в душе, что Ксавье искренне поверил в него.

В памяти всплывает мое собственное воспоминание. Мама бьет палочками для еды по внутренней стороне моего голого бедра — раз, другой, третий. Видимо, я была совсем маленькой; помню, как рыдала, вытирая глаза подолом ночнушки «Хелло Китти». А вот что я натворила — уже не помню, кроме того, что мы находились в кабинете. Может, напортачила в прописях. Наказание палочками применялось лишь изредка и не оставляло следов, но чувство унижения долго не проходило.

— Сами бы не позорились! — шепчу я.

Скулы Ксавье резко выделяются в свете камина. Он стискивает зубы. Проводит пальцем по спинке моего носа. По каждой брови. Затем по губам, от одного уголка рта к другому. Ксавье рисует меня. И изучает. А потом наклоняется ко мне и целует. Губы у него мягкие, сладкие от вина. Когда он запускает пальцы в мои волосы и ласкает изгиб шеи, марлевый бинт касается моей щеки. От его поцелуев у меня слегка выгибается спина… Что я делаю? Я пытаюсь отстраниться. Но Ксавье привлекает меня к груди. Его рука скользит вниз по моей спине, губы жадно пожирают меня. Он прерывается, чтобы перевести дух. Нам нужно остановиться.

— Ксавье…

Его рот прерывает меня на полуслове, раздвигая мои губы; я задыхаюсь от неожиданного удовольствия, доставляемого его языком. На вкус Ксавье как вино, как огонь в камине, и я прижимаюсь к нему, мечтая, чтобы поцелуй, покончивший с очередным правилом Ванов, длился и длился, исцеляя душевную рану Ксавье, заставляя меня чувствовать себя такой желанной…

И тут ночь разрывает вопль Софи.

Глава 22

— Софи, — выдыхаю я, высвобождаясь из объятий Ксавье.

— Ты моя гостья! — Софи бросается на нас. Халат с розами спадает с ее узкого плеча, и она поправляет его. В мочке уха сверкает опаловая сережка Ксавье — Софи снова ее надела. — Ты моя гостья!

— Соф…

— Заткнись! — Моя щека вспыхивает под ее ладонью. — Закрой свой рот, ты, потаскуха!

У меня перед глазами плывут белые пятна. Я прижимаю руку к горящей щеке. Никогда раньше я не ощущала себя такой мелкой и ничтожной, распухшие губы выдают меня с головой.

Я ведь решила, что он тебе больше не нужен. Я решила… решила…

Софи снова замахивается, но Ксавье хватает ее за запястье.

— Это моя вина! Я ее поцеловал.

Крохотная частичка моего сознания, не парализованная ужасом, дивится тому, с какой стремительностью Ксавье пришел мне на выручку. Софи вздрагивает, точно он ударил ее, вырывает руку и вцепляется в полы своего халата. В ее темно-карих глазах — глазах потерявшегося щенка — такая мука и обида, что, хотя я знаю, как она играла нами обоими, мое сердце болит за нее.

Губы Софи кривятся.

— О, значит, теперь ты не бесхребетный? — кричит она и плюет в Ксавье. Потом поворачивается, словно собираясь уйти, но медлит, обводя взглядом пол. И, наклонившись, хватает листок бумаги. Губы Софи шевелятся, будто она пытается что-то сказать, но не находит слов.

— Ты! — Скомкав листок, она запускает им в Ксавье.

Комок отскакивает от его груди на пол и разворачивается, не желая хранить свой секрет. Это очередной рисунок: я подношу к губам синюю фарфоровую чашку тетушки Клэр.

Софи с рыданиями убегает по лестнице, ее халат шуршит, точно смятые крылья бабочки. Спустя целую вечность я слышу, как захлопывается дверь ее комнаты.

Рука Ксавье находит мою талию.

— Все хорошо?

Я отшатываюсь, будто он обжег меня. Ведь я искренне верила, что Софи порвала с Ксавье, однако следовало поточнее в этом убедиться. Я словно возвращаюсь в тот день, когда Меган сообщила мне про Дэна, вот только то, что сделала я, в сто раз хуже. Что я за подруга такая?

— Эвер, пожалуйста, поговори со мной…

Тихо всхлипнув, я вырываюсь и убегаю в спальню «Элеонора».

* * *

Я просыпаюсь от хлопанья аметистовых парчовых портьер на окнах. Солнце уже высоко — почти полдень. Я вылезаю из постели и осоловело тащусь в ванную, пытаясь стряхнуть с себя груз прошедшей ночи. Звук моих нетвердых шагов эхом отражается от прекрасной мозаичной плитки тетушки Клэр. Когда лейка душа низвергает поток воды, из угла выпрыгивает серая лягушка, и оконное стекло вздрагивает от моего вскрика.

— О, Фанни! — всхлипываю я. — Лягушка, кыш!

Та игнорирует мой приказ и начинает неистово квакать, когда я залезаю под горячие колкие струи, позволяя им жалить боль, засевшую в сердце. Наконец холодная вода прогоняет меня обратно в спальню. Вытирая полотенцем волосы и лицо, я ощущаю тяжесть, словно меня завернули в свинцовое одеяло в рентгеновском кабинете. В лагере мне предстоит снова встретиться с Софи. И с Ксавье. И с Риком…

Я наступаю на мягкий, завернутый в бумагу сверток, лежащий на полу у двери. Оранжевая папиросная бумага перевязана лентой того же цвета. Что это такое? Я достаю из-под ленты записку и разворачиваю толстый лист, исписанный мелким почерком.

Дорогая Эвер!

Я не хотел, чтобы ты сегодня легла спать, не дождавшись моих извинений. Ты только и делала, что помогала мне в эти выходные, а я перешел всякие границы. Мне нет оправданий. Если не считать одного-единственного: я ни за что не хочу ставить под удар нашу дружбу, которая нежданно-негаданно так украсила это лето.

Вечно твой друг,

Р.

Р. S. Я нашел это на рынке сегодня вечером и не смог устоять. Надеюсь, они пригодятся тебе зимой.

Видимо, Рик бросил этот сверток ночью через окошко для подачи еды. У меня щиплет глаза, когда я разворачиваю пару небесно-голубых носочков с очаровательным рисунком — кружащимися танцорами и танцовщицами. Я засовываю руки в их теплое шерстяное нутро. После уик-энда в роскошном поместье, после Ксавье — эти носки! Такой глупый и такой дорогой сердцу подарок!

Но ведь Рик показал мне фотографию Дженны в первый же час нашего знакомства. Эта записка — напоминание о том, что мы просто друзья, и как только Софи доберется до своего кузена, вся родня появится на его пороге с фамильным кольцом и будет умолять надеть это кольцо на палец Дженне. Я преуспела больше, чем он мог мечтать. Да и что я могла бы сказать? «Сожалею, что не увела тебя; сожалею, что увела парня у твоей кузины, но все не совсем так, как кажется; помню, ты велел мне держаться подальше от Ксавье, но…»

Мои пальцы касаются атласной коробки. На глаза попадается розовый пуант с переплетенными лентами, небрежно разбросанными по ковру. У меня перехватывает горло,взгляд устремляется на будильник, который так и не зазвонил.

— Просмотр!

Я опоздала. Через две минуты, запихнув в сиреневую сумку письмо, носки и одежду, я несусь по коридору к лестнице. Мое сердце слишком переполнено, чтобы помнить хоть о чем-нибудь, кроме необходимости попасть в балетную студию Сыту.

Пробегая мимо комнаты Рика, я слышу, что он говорит по-английски, тетушка Клэр истерично голосит на южноминьском: каждый из них сбивается на тот язык, на котором ему удобнее говорить, — мои родные делают так же, когда взволнованы или взвинчены. Голоса Софи я не слышу, но, возможно, она тоже там — стоит, уперев руки в бока, а Рик сидит на постели. Стыд разрывает мне грудь когтями. По крайней мере, я расчистила дорогу Дженне.

— Мы просто притворялись, — говорит Рик, когда я прохожу мимо его комнаты. — Пожалуйста, не вини ее. Она мне помогала…

— Рик, нет! — шепчу я. — Ты все испортил!

Потом я мчусь вниз по изогнутой лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.

Глава 23

Солнце светит прямо над головой, когда я, с трудом переводя дыхание, добираюсь до балетной студии Сыту. Ощущая на плечах тяжесть гнетущего страха, вваливаюсь внутрь. Промокшая от пота рубашка прилипла к груди. Но когда я оказываюсь в комнате с выцветшими розовыми обоями и прохладным кондиционированным воздухом и уши улавливают звуки «Лебединого озера», ощущение надежного пристанища окутывает меня, словно мягкое одеяло. Я спешу навстречу музыке.

Знакомые балетные афиши — «Коппелия», «Щелкунчик» — кажутся банальными после коллекционных редкостей тетушки Клэр. Но этот предательский шепот стихает, когда мой взгляд останавливается на фигуре мадам Сыту: в студийном зеркале во всю стену отражается ее спина в темно-бордовом трико с низким вырезом. Красивый молодой человек с аккуратно подстриженными черными волосами исполняет перед мадам потрясающий прыжок с вращением, раскинув руки и закручивая ноги, а девушка в белом трико плавно скользит вокруг него. Это принц Зигфрид, с помощью которого просматривают претенденток на роль Одетты. Я буду умолять мадам втиснуть меня куда-нибудь. Если она потребует, останусь после отбора.

Бросившись в раздевалку, я вытряхиваю содержимое сумки и, прежде чем дверь успевает захлопнуться, уже держу в руке колготки. Однако дверь снова распахивается, чтобы впустить мадам Сыту. Ее блестящие черные волосы собраны в привычный изящный шиньон на затылке. Трико туго обтягивает прямые плечи и маленькую грудь.

— Мадам, пожалуйста, простите…

— Тебе здесь больше не рады.

Губы преподавательницы, обычно мягкие и нежные, поджаты и напоминают сморщенное яблоко.

— Мне очень жаль, что я опоздала, — срываются с моих губ извинения. — Я надеялась…

Она хватает сиреневую сумку и запихивает мои вещи обратно. Я слышу, как рвется записка Рика.

— Пожалуйста, мадам! — восклицаю я, но она хватает меня за руку и практически тащит через приемную, а я беспомощно лепечу что-то в свое оправдание. Твердая рука, которая показывала, как держать диафрагму, теперь терзает мои мышцы, будто когтистая лапа. Возможно, она не хочет отдавать роль Одетты девушке, которая опоздала на целый час, но зачем же меня прогонять?

— Пожалуйста, я не по…

— Юные ученицы должны беречь нашу репутацию. Мы не можем позволить кому бы то ни было запятнать ее. Даже девице из Америки.

Она швыряет меня в дверь, словно грязную тряпку, и пихает мне в живот мою сумку.

— Яне могу выступить хотя бы в кордебалете? — кричу я.

— Уходите, мисс Ван. — Мадам Сыту широко распахивает дверь. — Не заставляйте меня вызывать охрану.

— Охрану? — Я вцепляюсь в свою сумку, ударяюсь о дверной косяк и снова оказываюсь под палящим солнцем. — Тут, должно быть, какая-то ошибка.

Мадам Сыту бросает мне фотографию размером с бумажник. Я пытаюсь поймать снимок, но мне это не удается. Он падает на цемент.

— Не знаю, как там в американских студиях, мисс Ван, но мы в Тайбэе так не работаем. Прошу вас больше сюда не приходить. И вашу подругу тоже.

Подругу?

Я наклоняюсь, чтобы дрожащей рукой подобрать фотографию. Это снимок девушки.

Девушки на белом фоне, кроме которого в ее прямоугольном мире ничего нет. Пальцы рук, опущенных вдоль тела, раскрыты веером. Она смотрит на меня, нахально вздернув подбородок, темно-красные губы соблазнительно приоткрылись, завитки черных волос взметнулись вверх, демонстрируя каждый изгиб тела, от шеи до жеманно поднятой лодыжки, — и то, что находится между ними.

Из мира словно высосали весь кислород. Это снимок с моей фотосессии. По-видимому, утром, пока я спала, Софи забрала его из фотостудии и прислала сюда.

Раздается скрип двери, закрываемой мадам Сыту. Я обеими руками хватаюсь за край дверного полотна.

— Подождите! Пожалуйста, позвольте мне все объяснить!

Но преподавательница захлопывает дверь у меня перед носом, и мне ничего не остается, как отдернуть пальцы.

* * *

У меня нет наличных, поэтому до лагеря мне приходится брести пешком битых два часа. Я потеряла недельную плату за обучение в студии Сыту, но не осмелилась требовать деньги назад. Ноги у меня тяжелые, точно бетонные блоки волнорезов на морском берегу. Мимо проносятся мопеды, обдавая меня облаками пыли. Карман рубашки оттопыривается из-за смятой фотографии, на которую я не в силах посмотреть. Мне не терпится поговорить с Ксавье после вчерашнего, но я не знаю, что ждет нас дальше. Что касается Рика…

Я подношу руку к подбородку. И все еще чувствую прикосновения его пальцев.

Необходимо понять, почему он подарил мне эти носки. Почему сказал тете, что на самом деле мы не вместе. Необходимо разобраться.

Еле волоча ноги, я поднимаюсь на кирпичное крыльцо «Цзяньтаня» и через боковую дверь вхожу в вестибюль. Здесь непривычно пусто. Из соседней гостиной доносятся испуганные голоса, но я не чувствую ни капли любопытства. Одну из стен занимает доска позора со штрафными баллами: длинный ряд наших китайских имен, под ними — галочки; имя Ксавье сопровождает целая стая галочек, и мое тоже. Детский сад какой-то.

— Прекратите! Сейчас же остановитесь! — кричит девушка в соседнем помещении.

— Сделайте же что-нибудь! — раздается другой голос.

— Парни! Уймитесь! — орет Марк.

Что там творится?

Поправив сумку на плече, я заворачиваю за угол и врезаюсь в чью-то потную спину. Вокруг двух дерущихся парней образовалось кольцо зрителей. Ксавье вцепился руками в шею Рика. Налетев на Марка, оба сгибаются пополам, а он пытается их разнять и зарабатывает удар в живот.

— Хватит уже! Разойдитесь!

— Хорош махаться!

К дерущимся тянутся и другие руки, но их не растащить, мощь мускулистых рук, ног и гнева сметает все на своем пути. Прежде чем я успеваю вскрикнуть, броситься вперед, Рик рывком высвобождается, поднимает руку — и бьет кулаком в лицо противнику.

— Рик, перестань! — кричу я.

Оба парня поворачиваются ко мне с одинаковой яростью на лицах. У Ксавье из носа течет кровь. Рик встречается со мной взглядом и тут же отводит глаза. Ксавье хватает его сзади за рубашку, и они снова сцепляются друг с другом, как пара диких зверей.

— Ты сволочь!

— Трус!

Я не из тех девушек, из-за которых дерутся парни, однако не нужно быть законченной эгоисткой, чтобы понять, что они сцепились из-за меня. Но что за повод? Поцелуй?

— Сянпин! Куаньмин!

Мимо меня проносится Драконша в зеленом платье, за ней по пятам семенит Лихань. Вот уж не думала, что когда-нибудь буду ей рада. Драконша щелкает пальцами, отдавая приказы, и вожатый вместе с Марком и еще двумя парнями разнимают Рика и Ксавье. Противники злобно косятся друг на друга. Ксавье вытирает нос, с которого на светлую рубашку капает кровь, похожая на красные лепестки. Он бросает на меня мрачный, непроницаемый взгляд, но Рик избегает встречаться со мной глазами.

Потрясенная, я молча наблюдаю за происходящим: Драконша велит Лиханю, Марку и Рику отвести Ксавье в медпункт и все обсудить — такой вот «путь Драконши». Рик выглядит взбешенным, точно ему приказали отдать Ксавье обе почки.

— Аймэй! — Мое имя шрапнелью срывается с губ Драконши. — Ни цзай чжэли дэн!

— Шэ мэ вэньти?^[79] — выпаливаю я.

Драконша жестом приглашает меня в свой кабинет. Только сейчас я замечаю, что у нее в руке — толстая стопка моих фотографий. В голом виде.

Софи нанесла новый удар.

Глава 24

Я понимаю, какое наказание меня ждет, еще до того, как Драконша захлопывает дверь кабинета. В этой комнате с четырьмя длинными столами и заваленным бумагами стальным письменным столом царит беспорядок. В воздухе витает резкий запах китайской травяной мази. Стены увешаны фотоколлажами прошлых цзяньтаньских смен. Я уверена: ни один из изображенных на этих снимках ни разу не был здесь по той же причине, что и я.

— Цзо^[80], — командует хозяйка кабинета.

Сжавшись от страха, я опускаюсь в кресло перед письменным столом. Драконша набирает номер моих родителей. Я представляю их на том конце провода: они сидят, выпрямив спины, на кровати, застеленной цветастым бельем, мама держит трубку прикроватного аппарата, папа — радиотелефон.

Драконша быстро стрекочет по-китайски. Потом передает трубку мне. Моя рука дрожит, когда я подношу ее к уху.

— Алло?

— Как ты могла такое натворить? — кричит папа.

— Мы учили тебя совсем другому! — кричит мама. — А ты нас опозорила!

— Знаешь, что теперь думают о тебе те мальчики? — вопрошает папа.

Эти слова прорывают разделяющую нас завесу: он еще не смирился с тем, что я уже ношу лифчик, так что говорить о мальчиках, которые могли подумать обо мне что угодно. Я снова охвачена стыдом, как та маленькая девочка, которая слишком широко раздвинула ноги.

— А вдруг в Северо-Западном узнают? — Мамин голос становится громче на целый децибел, так что я вынуждена отвести трубку от уха. Драконша может услышать каждое слово. — Тебя вышвырнут вон. Что, если ты разрушила свою жизнь?

Внутри меня обжигающей лавой разливается новый приступ паники. Я вцепляюсь в трубку. Ведь Софи не стала бы посылать им мою фотографию, правда?

— Там не узнают! — ору я.

— Мы настолько доверяли тебе, что отправили туда одну! — орет папа.

— Я не для этого продала свое ожерелье из черного жемчуга! — орет мама.

Опять ожерелье из черного жемчуга?

— Я не просила тебя его продавать! — взрываюсь я. — Я не хотела сюда ехать! Это лето я собиралась посвятить только танцам, а ты украла его у меня!

Из моего горла вырываются громкие судорожные рыдания. Драконша протягивает мне салфетку. И пусть мы выносим сор из избы, но до чего же приятно, даже в ее присутствии, не таясь, выложить всю правду!

— Почему ты такая неблагодарная? — кричит мама. — Мы все для тебя сделали. Господи, за что мне такая дочь?

— Как ты можешь называть меня неблагодарной? Я бросила танцы! Поступила на медицинский! Ты никогда не спрашиваешь, чего я хочу!

Ответа нет. Только шепот родителей, переговаривающихся между собой, а потом — опять голос мамы:

— Мы купим тебе билет, и ты вернешься домой.

Я с новой силой вцепляюсь в трубку:

— Нет!

— Иди собирай вещи. Будь готова к отъезду утром.

— Ты не можешь заставить меня вернуться домой сейчас! Я не готова! — ору я, ничего не соображая. Я забыла, как быстро родители могут лишить меня прав, даже на расстоянии в семь тысяч миль.

В последней надежде я взываю к главному семейному греху Ванов:

— Вы уже отправили меня сюда — зачем теперь отсылать домой? Пустая трата денег!

— Ты сама приняла это идиотское решение! — отрезает мама. — Значит, тебе и страдать от последствий!

Разговор прерывается.

Я едва помню, как выбираюсь из кабинета Дра-конши. Грудь горит, словно родители набили ее тлеющими углями, а затем подожгли. А я ведь только начала узнавать их родину. Даже сочувствовала, что ради эмиграции им пришлось пойти на жертвы, отказаться от дома, от положения, оценила то, что они никогда не подталкивали меня к поискам мужа и не называли позором девяти поколений. Сочувствие испарилось. Мне наплевать, какой багаж родители привезли с собой из-за океана. Они не имеют права заставлять меня таскать его всю оставшуюся жизнь.

Когда я вхожу в вестибюль, воздух сотрясают пронзительный свист и улюлюканье. Десятки взглядов устремляются на меня со всех концов комнаты, от досок с китайскими шахматами, бильярда, стола с настольным футболом. Автоматические двери раздвигаются, пропуская чопорную Софи в оранжевом платье, под руку с Крисом Чэнем, долговязым типом с пятнистыми от бетеля^[81] зубами, и еще одним парнем, чьего имени я не помню. Софи останавливается в дверях, наблюдает за происходящим и хмыкает. Вот с чем мне придется иметь дело до конца своего пребывания в лагере. Такова цена моих последних дней свободы.

Но как только я поворачиваюсь к лестнице и берусь за перила, чтобы спастись бегством в свою комнату, меня захлестывает волна гнева. Эти ребята знают меня. Они шагали за мной по мосткам над рекой. Танцевали в клубах и даже получали от меня советы по медицинскому образованию, черт возьми! Как они смеют теперь обходиться со мной, как с шлюхой? Как смеет Софи? Отпустив перила, я подхожу к ней, не обращая внимания на парней.

— Фотографии принадлежат мне, — говорю я. — Ты не имела права.

Софи имитирует звуки страстных поцелуев.

— Умоляю, не изображай из себя невинную маленькую жертву.

— Прошу прощения. — На моих щеках появляется румянец. Я недооценила ее. Во многих отношениях. — Но этот шелковый коврик в нашей комнате тоже мой. Так что и ты не изображай жертву.

Софи застывает на месте. Я оглядываю вестибюль, но почему-то уже никто не пялится на меня.

— Если вы, парни, хотите когда-нибудь встретить девушку, которая будет вам по-настоящему небезразлична, то, вместо того чтобы делать по сто отжиманий в день и пялиться на чужое фото, стоит повзрослеть и постараться заслужить ее. Так что все, у кого есть мои снимки, сейчас же отдайте их мне.

Я протягиваю ладонь. Меня бесит, что она дрожит. Никто не шевелится. У меня замирает сердце. Откуда в них такое свинство и низость?

Но тут из-за стола с настольным футболом поднимается Дэвид и кладет мне на ладонь фотографию.

— Прости, Эвер, — бормочет он и отходит.

Меня сотрясает дрожь, но я высоко держу подбородок, когда в моей руке вырастает стопка из еще семи фотографий. В конце концов, в вестибюле всего-то около дюжины парней.

— Сколько их всего? — Я поднимаю стопку.

Губы Софи сжимаются в тонкую линию. Она ни за что не скажет.

— Даже не думай посылать их в Северо-Западный. Или Дартмутский колледж тоже получит письмо.

Глаза моей бывшей подруги сверкают — от страха или от злости? По-прежнему дрожа всем телом, я засовываю снимки в карман. Вестибюль уже опустел.

— Оглянись вокруг, Софи. На твоей стороне никого не осталось.

И я удаляюсь.

* * *

Я захожу в медпункт, но медсестра сообщает, что, поскольку подсобка была затоплена во время последнего тайфуна, ей пришлось отправить Рика и Ксавье в местную клинику. Пусть я уже наказана до конца жизни из-за пресловутой фотографии, покинуть лагерь и отправиться к ним все равно нельзя.

День клонится к вечеру, а я с тревогой жду на диване с шелковыми подушками в комнате отдыха юношей, за три двери от номера Рика и Ксавье. Понятия не имею, кто из них придет первым и вернутся ли они вместе, но знаю: после боя на посохах и пальцев Рика на моем подбородке все пошло наперекосяк — я лишилась роли Одетты, родители велели вернуться домой раньше времени. А еще Ксавье, и драка, и куча других вопросов: злится ли Рик за то, что я поступила так, как он просил меня не поступать? И почему, черт возьми, он сам не мог отстоять Дженну перед родней? И зачем мне приспичило сняться в таком виде? И сколько еще этих снимков ходит по рукам? И попадут ли они в соцсети или в Северо-Западный университет? И не саботирую ли я подсознательно роль Одетты, потому что это лишь сделает титановую тюрьму воровского фонаря еще невыносимее? И смогу ли я хоть когда-нибудь снова стать той дочерью, которую хотят видеть во мне родители?

Я рыдаю от ярости. Окна, за которыми царит ночь, забрызганы дождевыми каплями. Я тянусь к чашке с молочным баббл-чаем, она опрокидывается и разливается по черному лакированному кофейному столику, затопляя сделанные из раковин фигурки китайских рыбаков, которые хорошо смотрелись бы на столе в гостиной у меня дома. Я сердито озираю залитый столик: очередное вторжение Ванов^[82].

Мне даже не дали возможности объясниться.

Не обращая внимания на беспорядок, я встаю и подхожу к окнам. Внизу над черными водами реки Цзилун тянется дразнящая голубая труба. По реке скользит пара драконьих лодок, сверкающих, как серебряные башмачки^[83]. Мне никогда не доводилось кататься на таких лодках, чувствуя на лице брызги воды.

— Эвер, ты в порядке?

У лифта останавливается Спенсер с деревянной коробкой мацзяна под мышкой. В отличие от Рика Спенсер мне действительно как брат. И Марк тоже. И Бенджи.

— Ты видел Рика?

— Он уехал из Тайбэя.

— Уехал?

— Сегодня вечером.

— Куда?

— Лихань отвез его в аэропорт. Я узнал об этом от Марка. Рик на несколько дней летит в Гонконг.

— В Гонконг!

Он не упоминал про поездку — говорил только, что отец Дженны работает в Гонконгском банке. К тому времени, как он вернется, меня здесь уже не будет. Я никогда больше его не увижу.

— Ты пойдешь с нами вечером? Мы собираемся в пивную под открытым небом в Гунгуане. Рик сказал, она лучшая; жаль, его не будет.

— Э… Я не могу. — Мои кости точно превратились в желе. — Но желаю вам хорошо провести время.

Спенсер уходит, и я снова опускаюсь на диван. Боль утраты удивляет меня. Как же так вышло? Неделю назад я была бы рада избавиться от чудо-мальчика, а теперь…

Раздается скрип половиц.

— Привет, Эвер.

Ксавье. На нем его любимая черная рубашка с тускло поблескивающими серебряными нитями. Нос его приобрел пурпурный оттенок, вполне соответствующий загадочному крутому парню, которого он из себя корчит, а не тому реальному человеку, на которого Ксавье позволил мне мельком взглянуть. Под мышкой у него длинный прямоугольный футляр вроде тех, в каких хранят свернутые в рулон ватманы, — из двух половинок, открывающихся, как тюбик губной помады.

И опять мелькает воспоминание о вчерашнем поцелуе и нежных, сладких губах Ксавье, пожирающих меня.

Я встаю с дивана, до боли сплетая пальцы.

— Ты вернулся.

— И схлопотал двадцать штрафных баллов, детка.

С этой своей сардонической улыбкой Ксавье протягивает мне ладонь, чтобы я дружески ударила по ней.

Я отступаю назад и выпаливаю:

— Мне сказали, что Рик уехал в Гонконг.

Ксавье опускает ладонь.

— Чтобы встретиться с Дженной.

— С Дженной?

Выходит, она справилась со своей аэрофобией? Откуда это ощущение предательства? Весь наш спектакль был задуман ради нее. Рик никогда не подразумевал иное, но я почему-то чувствую себя отвергнутой. Ксавье следит за мной со странной нежностью во взгляде. С состраданием. Словно читает мои мысли. Мне вспоминается его рисунок, на котором я наблюдаю, как Рик сражается на посохах бо. Ксавье видит меня насквозь, а прошлой ночью… прошлой ночью он заставил меня чувствовать себя такой желанной.

— Что в футляре? — интересуюсь я.

Ксавье кладет руку на верхушку футляра. Затем снова убирает.

— Ничего.

Что-то в его тоне придает мне нахальства. А может, храбрость в меня вселил вчерашний поцелуй. Или сознание того, что это моя последняя ночь в Тайбэе.

— Дай взглянуть!

Теперь его очередь отступать.

— Нет.

Я вцепляюсь в верхнюю половинку футляра, Ксавье с испуганным вскриком тянет ее на себя, и она отлетает в сторону, сопровождаемая ворохом свернутых в трубку листов. Ксавье с отчаянным выражением на лице пытается их собрать, но листов слишком много: на пол падает с полдюжины портретов Эвер. Это не торопливые наброски вроде тех, что Ксавье дарил мне раньше, а полноцветные, проработанные рисунки, сотканные из тени и света, из времени и одержимости.

Я танцую в клубе «Любовь».

Смотрю на пруд с кувшинками, и мои волосы развеваются на ветру.

Морщу нос над китайским целебным корешком.

Сижу у камина с бутылкой вина у ног.

Мои глаза на весь лист.

Мои губы.

Меня всю трясет, когда я опускаюсь на колени перед этими прекрасными рисунками, как перед лилово-красно-зелеными осколками сердца Ксавье. Я осторожно собираю листы, сворачиваю в гибкий рулон, кладу обратно в футляр, поднимаюсь и отдаю ему.

— Прости, — шепчу я.

Он берет меня за руку и переплетает свои пальцы с моими.

— Эвер!

В его низком голосе слышится нежность. Робкое приглашение. А ведь это моя последняя ночь перед тем, как я снова надену смирительную рубашку реальной жизни.

Ксавье обвивает меня руками, прижимает мою голову к своей теплой груди, его ласковые пальцы массируют мне шею. Моя спина слегка выгибается от наслаждения, затем я отстраняюсь, чтобы заглянуть ему в глаза, и колени у меня дрожат от желания. Моя последняя ночь. Но если я сделаю следующий шаг, кто знает, к чему это приведет. Кто знает, каково это — переступить не только через родителей с их правилами… Но и через саму себя. Я кладу руку на затылок Ксавье и притягиваю к себе его голову.

Глава 25

Когда я просыпаюсь, солнце уже заглядывает в двустворчатое окно. Я лежу на боку обнаженная, в пуховом облаке, на хлопковых простынях под голубым одеялом, и ощущаю на талии тяжесть руки Ксавье. Его обнаженное тело прижато к моей спине от плеч до бедер. Его дыхание согревает мне затылок.

Минувшая ночь вспоминается точно сон: Ксавье кладет руку мне на спину и, подталкивая, ведет в эту комнату, наши губы соприкасаются, щелкает дверной замок, обеспечивая нам уединение; затем его губы проходятся по моим векам, щекам, впадине на шее, а руки ощупывают мои пальцы, лежащие на его плечах.

Мое тело ноет в таких местах, о существовании которых я и не подозревала.

Что я наделала?

Я начинаю шевелиться, и рука Ксавье сползает мне на бедро. Тяжелая, нежная, властная. До меня доносится тонкий аромат — запах одеколона и пота, запах мужчины. Тело Ксавье оставило отпечатки на всем моем теле — но что это значит? Я никогда не была объектом столь ненасытного желания. Даже не представляла себе, как неодолим его зов. Секс — вовсе не тягостная обязанность ради продолжения рода, как вечно намекала мама. Это слияние двух человеческих существ, которые идеально подходят друг другу. Может быть, во мне говорила танцовщица, но я инстинктивно понимала, как нужно двигаться…

Но ведь я хотела дождаться любви.

Напротив меня — незастеленная кровать Рика. С пятницы ничего не изменилось, разве что на смятых простынях валяется одежда, которую он надевал в выходные. Вещи Рика по-прежнему здесь: пакетики со снеками, мыло, мешочек с гостинцами. На столе возле стопки открыток — сложенный мешок из-под риса.

Ксавье притягивает меня к себе.

— Ты такая милая, Эвер, — бормочет он в полудреме.

Как странно: он сказал единственную вещь, которая способна вызвать у меня желание уйти.

Высвободившись из объятий Ксавье, я ищу лифчик и трусики. Мне не хочется жалеть о том, что мы сделали, но я не тот человек, который может как ни в чем не бывало отмахнуться от случившегося. Мой взгляд падает на красное пятно на свисающем краешке простыни, похожее на каплю каллиграфической туши.

Кровь. Моя кровь.

С трудом удержавшись от вскрика, я выскальзываю за дверь. Единственный положительный момент в сегодняшнем отъезде домой — это то, что мне больше никогда не придется встречаться с Ксавье.

* * *

Я боюсь возвращаться в свою комнату, к Софи, и потому спускаюсь вниз. Коридор пуст, и хотя я проходила тут десятки раз, сейчас, бродя по нему, чувствую себя потерянной и неприкаянной. Каким-то образом я оказываюсь в столовой. Линия раздачи уже заставлена утренними блюдами: здесь и баоцзы — паровые пирожки со свининой, и овсянка с пятью начинками на выбор, и омлет с луком-шалот, и яичница, и груды китайских сосисок, и соленые яйца^[84] — папино любимое блюдо, которое он готовит сам, выдерживая сырые яйца в старой банке из-под соленых огурцов с теплой подсоленной водой.

Рик был прав: я пропускала офигительный завтрак. Итак, это моя последняя трапеза. Обязательно надо поесть, но у меня нет аппетита. Я кладу на поднос пирожок со свининой, и тут появляется Драконша в шуршащей зеленой юбке.

— Аймэй, в мой кабинет, пожалуйста. Твои родители на проводе.

Опять по-английски. Как официально! Я вынуждена последовать за ней.

В кабинете Мэйхуа разбирает бумаги, из ее айпода звучит песня. Вожатая выключает его, робко заглядывает мне в лицо, и я краснею.

— Моя любимая, — говорит она, непонятно зачем оправдываясь: у нее прекрасный музыкальный вкус.

Драконша отсылает Мэйхуа в наш класс на замену, после чего передает мне телефонную трубку. От запаха китайской мази слезятся глаза, кондиционер дует прямо в лицо.

— Алло!

Я вцепляюсь в край письменного стола, готовясь выслушать номер рейса, инструкцию, как провести время в самолете и действовать после посадки, а также язвительные упреки, на которые способна только мама. Мои губы зудят от поцелуев Ксавье, в глубине души я опасаюсь, что их может увидеть Драконша или мама догадается обо всем по моему голосу.

— Эвер, мы не можем отправить тебя домой, — раздается в трубке надтреснутый ледяной мамин голос. — Менять дату вылета слишком дорого.

— Погоди, что?

Я натыкаюсь на непроницаемый взгляд Драконши.

— Ты останешься, пока мы не найдем билет подешевле. Но одна из лагеря больше никуда не ходи. Все специальные мероприятия отменяются. Гао Лаоши сказала, что ты не делаешь домашнюю работу. Что набрала больше штрафных баллов, чем остальные. Сбегаешь по ночам из лагеря. Снимаешься голышом! Господи боже, что дальше?

Я сжимаю руку, лежащую на коленях, в кулак. Сбылись все худшие мамины опасения насчет меня. Почему — я не знаю, но прошлой ночью я нуждалась в Ксавье и, может быть, использовала его.

— Спи по девять часов. По ночам вожатые будут тебя сторожить.

— И никакой поездки на фабрику тапиоки! — вклинивается Драконша. — Никаких запусков фонариков, гонок на драконьих лодках, шоу талантов…

Я резко вскидываю голову:

— Я вообще не участвую в шоу талантов!

— Только учебные экскурсии, — заключает мама.

— Ты не имеешь права меня контролировать. — У меня саднит в горле, словно я проглотила лезвие бритвы. Чтобы не хрипеть, приходится говорить низким голосом. — Мне восемнадцать лет.

Но тут, как в прошлый раз, разговор обрывается.

Глава 26

Я пытаюсь дозвониться из вестибюля до Меган, но она не берет трубку. Наверное, уехала с Дэном или все еще путешествует с родителями. Остаток дня я прячусь в холле пятого этажа, прогуливая занятия и избегая Ксавье. Но до конца смены остается еще четыре недели, а до поездки на юг — две. Рано или поздно мне придется встретиться с ним лицом к лицу.

В конце концов голод выгоняет меня в столовую на обед, где я отыскиваю в дальнем углу Дебру и Лору и прячусь среди них. Сидящая напротив Минди вскакивает, презрительно отбрасывая назад черные волосы.

— Потаскуха! — шипит она, уходит за соседний столик и начинает шушукаться с девочками со второго этажа. Все они бросают на меня уничтожающие взгляды. Мои глаза щиплет от слез, но тут Лора пожимает мне руку:

— Ты такая смелая. Не смолчала перед парнями.

— Софи поступила по-свински. — Дебра накладывает мне на тарелку мапо тофу^[85]. Она знает, что это мое любимое блюдо, и я жадно набрасываюсь на него, радуясь, что хоть кто-то обо мне заботится.

— Мы тебя ненавидим, ясно? — смеется Лора. — Я имею в виду — если бы у меня было такое тело, я бы сама раздавала всем свои фото. — Она протягивает мне пакет, завернутый в салфетку. — Мы собрали шесть штук. Сколько еще осталось?

Они на моей стороне. Я с трудом проглатываю острый тофу, которым набит мой рот.

— Я не в курсе, — лепечу я. — Надо выяснить. Фотограф знает, но мне запрещено покидать лагерь. И позвонить я не смогу — не настолько хорошо говорю по-китайски.

— Мы позвоним за тебя, — обещает Дебра. — И разыщем все снимки.

— Спасибо, — отвечаю я. Но если не рыться в каждом кармане, блокноте и ящике в «Цзяньтане», получить все фотографии назад можно, если только их отдадут добровольно.

После ужина я направляюсь к себе комнату, надеясь избежать встречи с Софи и лечь спать пораньше. В холле на синем шелковом диване развалилась Мэйхуа, положив голову на полосатую красно-желто-зе-леную подушку, сшитую ее бабушкой — тайваньской аборигенкой. Она смотрит на меня поверх книжки, встречает мой взгляд и краснеет, а затем снова заслоняет лицо романом. Ну, вот и нянька. Которая, я уверена, никогда не делала глупостей… в общем, всего того, чем я занималась в течение последних недель. Не говоря ни слова, я прохожу мимо.

— Аймэй! Во нэн тигун банчжу ма?^[86] — произносит она робким, отнюдь не осуждающим тоном.

Я замираю, стоя к ней спиной.

— Меня зовут Эвер.

— Эвер? А меня Мона.

Я оглядываюсь на вожатую. Она садится и откладывает книгу. Выдергивает из уха наушник, и до меня доносится песня.

— Это твое тайваньское имя?

Мэйхуа кивает:

— Вечно забываю, что ты не понимаешь по-китайски.

— Какое из своих имен ты предпочитаешь?

— Мне нравятся оба.

— Это тот ответ, которого от тебя ждут? — Мои слова звучат воинственнее, чем хотелось бы.

— Нет, мне действительно нравятся оба. Я аборигенка, но при этом и тайванка.

Мэйхуа похожа на меня. На Тайване она принадлежит к меньшинству, как и я в Штатах. Каким-то образом в этой девушке уживаются разные национальности: она надевает тайваньскую одежду, притащила в лагерь бабушкину подушку и пытается пристрастить людей к своей любимой музыке, при этом носит китайское имя и читает английскую книжку.

Я прикасаюсь к айподу:

— Что за песня?

Мне кажется странным, что наш с ней самый длинный разговор происходит на английском.

— «Ланьхуацао». — Мэйхуа выдергивает наушники из айпода: девичий голос исполняет песню, которую вожатая слушала в прошлый раз в кабинете Дракон-ши. Ту, свою любимую. — Это старинный китайский напев. «Луг орхидей».

Мои пальцы приплясывают в такт музыке.

— Мне нравится.

— Правда?

Вожатая как будто удивлена, так же как удивлялась я, когда выяснялось, что всем двенадцати девочкам с моих танцев нравятся поставленные мной номера. Пришлось ли Мэйхуа бороться с той же нерешительностью и страхом, что тебя примут за человека, чуждого доминирующей культуре? Может, я сама излучала снобистскую ауру? Я ловлю себя на том, что мне хочется поддержать вожатую.

— Правда, нравится. Твои песни почему-то засели у меня в голове.

— Мои родители слушали «Луг орхидей», когда я была маленькой.

— Не могу себе представить, что слушаю ту же музыку, что и родители.

Она удивленно приподнимает бровь:

— Почему?

— Просто нам нравятся разные вещи.

— Я так скучаю по родителям! — искренне и без всякого смущения признается Мэйхуа. Я ей завидую.

— Они не в Тайбэе?

— Мы живем на восточном берегу, в маленькой деревушке. В нескольких часах езды отсюда.

— Почему ты пошла на эту работу? Ведь не для того же, чтобы целое лето гоняться за нарушителями дисциплины?

Мэйхуа смеется — смех у нее нежный, убаюкивающий.

— Мне хотелось познакомиться с ребятами из других стран и помочь им узнать мою страну. — Она улыбается и дотрагивается до айпода. «Луг орхидей» закончился. — Если мне удастся увлечь хотя бы одного человека хотя бы одной нашей песней — это будет успех. А кроме того, — в ее голосе появляется задумчивость, — моя семья нуждается в деньгах. У меня две младшие сестренки. У мамы только что родился ребенок.

Я рисую в своем воображении Перл. Мэйхуа — старшая сестра, как и я. Разве я в начале лета не была такой же, как она, — уравновешенной и ответственной? Едва способной даже представить возможную беду, не то что вляпаться в нее?

— Хочешь поговорить? — нерешительно осведомляется вожатая.

Я встречаюсь с ней взглядом. Она закусывает губу, чувствуя ту же неловкость, что и я. Хорошо, что мы пообщались. И чуть больше узнали друг друга. Но какой бы дружелюбной и чуткой ни была Мэйхуа, она все равно остается глазами и ушами Драконши.

— Спасибо, но я в порядке, — говорю я. — Спасибо, что поделилась песней.

С этими словами я ретируюсь.

* * *

Шкаф в моей комнате открыт — ни одежды, ни вешалок. Мои мятые вещи навалены грудами, словно Софи намеренно их расшвыряла. От черной шифоновой юбки разит прокисшим пивом. В корзине для стирки все еще лежит грязное белье Софи, но сама она, похоже, съехала. Это означает небольшую передышку.

Я вытираю пол и убираюсь в ночи, пытаясь вернуть в свою вселенную хоть какой-то порядок. Под кроватью лежат мятая сиреневая футболка с V-образным воротом и джинсовые шорты, которые были на мне во время полета. Теперь я бесконечно далека от той девушки, которая впервые появилась на «Корабле любви». Я подхожу к комоду и достаю список правил семейства Ван. Пьянство, расточительность, мальчики, секс. Я растратила всю свою энергию на то, чтобы поступать наперекор родителям, а не на то, чего хочется мне. Я была импульсивна, глупа. И эгоистична.

— Во чжи сюйяо гэнь та шохуа, — доносится из коридора голос Ксавье.

Мэйхуа отвечает по-китайски. Она повышает голос, затем раздается стук в дверь.

— Эвер, это я, — говорит Ксавье.

Я вцепляюсь в шорты, лежащие у меня на коленях. Мое тело до сих пор помнит всё. Я не смогу смотреть Ксавье в лицо. Не сейчас. А может, и никогда.

— Пожалуйста, не отталкивай меня.

Ксавье напуган. Его страх задевает какую-то струну в моем сердце. Но он не должен пострадать. Плейбой, который добивается всего, чего хочет. С чего ему быть таким уязвимым?

Мэйхуа, возвращаясь к роли взрослой вожатой, отчитывает его. Я представляю, как ее крошечная решительная фигурка тащит Ксавье по коридору, доказывая тем самым, что рост не имеет ничего общего с силой; у меня даже появляется слабое желание выйти, чтобы избавить их обоих от неловкости.

— Извини, сегодня я не в состоянии разговаривать, — произношу я в конце концов, но Мэйхуа и Ксавье уже ушли.

Я пишу Перл, чтобы проверить, не погибла ли она при пожаре, потом изливаю душу Меган в трехстра-ничком электронном письме. Но в итоге удаляю текст, а взамен печатаю: «Я так соскучилась. Надеюсь, вы с Дэном отрываетесь по полной».

* * *

Я просыпаюсь. Сон про балетную пачку с белыми перьями тает. Я цепляюсь за его ускользающие обрывки: смех Рика, испачканные краской пальцы Ксавье. Почему мне приснились они оба? За окном серое утро. Все еще спят, кругом неестественно тихо.

Я изучаю правила семейства Ван. В моей голове возникает новый список: вместо «Учиться только на отлично» — «Сконцентрироваться на том, что нравится»; вместо «Комендантского часа», «Не выпивать» и «Одеваться как монашка» — «Все в меру».

Но правила до сих пор определяются родителями. Не мной.

Я комкаю листок с правилами семейства Ван и отправляю в мусорное ведро. Бросок засчитан. За окном, внизу, во дворе, Марк и его разгневанные азиатские мужчины бредут по колено в воде. Мой взгляд падает на голубые носки, подарок Рика, лежащий на краю стола. Я натягиваю мягкую шерсть на руки и тихо хлопаю в ладоши, ощущая странную пустоту утраты. Словно потеряла какую-то вещь.

Без вечно включенных мини-динамиков Софи в комнате стоит душная тишина. Я начинаю настраивать радиобудильник и наконец натыкаюсь на тайваньскую поп-песню с задорным фоновым ритмом. За ней следует американская песня восьмидесятых. Почти против воли музыке поддаются сначала мои плечи, потом бедра и ноги. Руки в носках медленно рисуют в воздухе кривые линии, набирая скорость по мере того, как песня набирает темп. Пальцы пульсируют в эластичном трикотаже, запястья дергаются в такт. Я начинаю танцевать. Одна песня. Потом другая, третья, мои ноги отбивают ритм на полу. Я вихрем влетаю в пространство между комодами, моя длиннорукая тень оленем прыгает по стенам, пока в глубине души я не осознаю то, что никогда не сумела бы выразить словами.

Когда пятая песня подходит к концу, я начинаю медленно кружиться. Мои голубые руки рисуют круг вокруг тела и к последней ноте опускаются. Глубоко внутри меня пульсирует кровь, бурлит в сердечных камерах. Наверное, стоило в минувшие выходные очутиться на самом дне, чтобы услышать столь нужный мне сигнал к пробуждению.

Я открываю блокнот и составляю новый список. Я уступаю родителям и не противоречу им.

1. Выяснить отношения с Ксавье.

2. Помочь ему с чтением.

3. Подучить китайский (было бы неплохо понять, о чем тайком переговариваются родители).

4. Поставить оригинальный танец для шоу талантов, даже если я не смогу в нем участвовать.

5. Натанцеваться всласть до начала учебы на медицинском.

Я аккуратно складываю носки, подаренные Риком, и кладу их на стол. Разглаживаю крошечные фигурки танцоров.

Через мгновение снова строчу:

6. В следующий раз обязательно дождаться любви.

А потом пишу на верху листка новый заголовок:

План Эвер Ван

Чтобы открыть дверь комнаты, приходится четырежды дернуть за ручку, рискуя ее оторвать. «Да что ж такое!» — мысленно слышу я голос Софи и ощущаю острую боль.

Я спускаюсь по лестнице на площадку, где до сих пор висит приклеенная скотчем голубая афиша:

Ты поешь? Играешь на музыкальном инструменте?

Умеешь жонглировать?

Запишись на шоу талантов прямо сейчас!

Я отдираю афишу от стены и разыскиваю в холле второго этажа Дебру и Лору. Растянувшись на красных ковриках для йоги, они тренируются под Тейлор Свифт. Я сворачиваю афишу в трубочку, нервничая больше, чем перед первым свиданием.

— Привет, Эвер! — говорит Дебра, заканчивая упражнение «подъем ног» и расстегивая на груди принтованную рубашку с бабочками.

— Что случилось? — интересуется Лора, сворачивая свой коврик в рулон.

Я демонстрирую подругам по клубным похождениям голубую афишу:

— Хочу спросить, не согласитесь ли вы, девочки, поработать со мной над танцевальным номером. — Шоу талантов должно соответствовать цзяньтаньской тематике, но это не столько ограничение, сколько возможность немного рискнуть. — У меня есть идея, основанная на танце, который я сочинила для нас с подругой дома. Можем включить ленты и веера с ваших факультативов. Что касается музыки, то я подумываю о миксе американских и тайваньских песен.

— Круто! — восклицает Дебра.

— Не слишком странно?

— Нет. Я в деле, — говорит Лора. — Сдается мне, Лина тоже захочет к нам присоединиться. Она профи.

— Репетировать можно в строении «Б», — предлагает Дебра.

— Должна кое в чем признаться, — говорю я. — Формально мне запрещено выступать в шоу талантов.

— Из-за фотографии? — хмурится Дебра.

— Да. — У меня начинает сосать под ложечкой. — Нельзя, чтобы Драконша узнала, что я к этому причастна. Я не буду участвовать в шоу. Просто поставлю вам танец. Вдобавок ко всему после злосчастной фотосессии мне лучше не появляться на сцене. Чтобы на меня никто не пялился!

— Чушь собачья, — говорит Дебра, но я спешу выговориться, пока не потеряла самообладание:

— Можем начать завтра после факультативов.

— Завтра экскурсия в храм. А в четверг на Мемориал Сунь Ятсена^[87], — напоминает Лора. — В пятницу — Национальный дворец-музей.

Уже так много препятствий, с каждой неделей наше расписание все плотнее. Забавно, что, когда вы позволяете себе чего-то хотеть, страх не получить желаемое возрастает. Однако я шаг за шагом двигаюсь вперед, вооружившись «Планом Эвер Ван».

— Тогда в субботу, — говорю я.

* * *

Мне надо объясниться с Ксавье. Извиниться и поговорить. Но я чувствую облегчение, оттого что не вижу его в столовой — он никогда не был ранней пташкой. Отстояв очередь на раздачу, я кладу на поднос баоцзы со свининой, когда мимо двойных дверей проходит Марк. Он одет для пробежки — в спортивные шорты и майку-безрукавку.

— Марк, — кричу я и, поставив поднос, бросаюсь к двери, но тотчас сталкиваюсь с Драконшей, держащей в крепких руках стопку хрестоматий. Меня окутывает тяжелый аромат ее духов.

— Аймэй!

Учительница оценивает длину моей юбки и поджимает губы. Но, прежде чем она успевает высказаться, я проскакиваю мимо.

— Марк!

На полпути по коридору тот оборачивается. Его волосы, разделенные посередине пробором, как обычно, падают на щеки прядями цвета молочного шоколада. Взгляд Марка вспыхивает, и он вытаскивает из-под мышки длинный пакет, завернутый в коричневую бумагу.

— Привет, Эвер. Я тебя искал…

— Рик ездил в Гонконг, чтобы встретиться с Дженной?

В этот момент я нагоняю Марка, и он отводит взгляд.

— Чрезвычайная ситуация.

— Что случилось?

— Все… сложно.

— Кто-то пострадал? Отец Дженны?

Марк сует мне в руку бумажный пакет:

— Рик просил тебе передать.

— Что это?

Я разворачиваю бумагу и достаю элегантный, сужающийся к концам посох бо из легкого ротанга с тигровыми полосками.

— Мы были на рынке, ждали, когда Лихань отвезет Рика в аэропорт, и он купил посох.

— Зачем?

— Для палочного боя.

Я краснею.

— Это и так понятно.

Я провожу рукой по полированной поверхности посоха. Он безупречен — заноз не насажаю. Делаю полный оборот. Я бы восхитилась его уравновешенностью, если бы сама не была так неуравновешенна. Рик хочет сказать, что помнит тот несостоявшийся поцелуй? Я уже влюблена в этот посох, мне самой такой не по карману.

— Скажи ему спасибо, — через силу выговариваю я.

— Рик просил передать, что просит прощения и что поговорит с тобой через несколько дней, когда вернется.

— За что он просит прощения?

За поцелуй? За испорченные выходные? Может, пытается извиниться за то, что тетушка воспылала ко мне ненавистью?

Марк пожимает плечами:

— Я думал, ты знаешь.

Я не знаю. И не могу объяснить его доброту, хотя, скорее всего, дело именно в ней.

— Надеюсь, никто не пострадал, — говорю я и, сунув посох под мышку, ухожу на завтрак, но тут же возвращаюсь.

— Кто затеял драку?

— Рик. — Марк закусываетгубу. — Но они вроде как с самого начала были на ножах.

— Но почему? Я не…

— Прости, Эвер. Не уверен, что Рик хочет, чтобы я все рассказал. — Марк со страдальческим выражением на лице комкает бумагу. — Он скоро вернется. Тогда и поговорите.

* * *

Я избегаю Ксавье на китайском, пересев вперед, поближе к Дебре и Лоре, и уношусь прочь, как только нас отпускают. Следующие дни проходят как в тумане: домашние задания в пустом классе под присмотром Мэйхуа, разговоры с ней о музыке и ее семье, пока весь остальной «Цзяньтань» запускает в небо фонарики с балконов «Гранд-отеля». Теперь я не разгуливаю тайком по ночным клубам, но мне все равно.

— Видимо, я потеряла всякий интерес к клубам, — сообщаю я Меган, наконец дозвонившись до нее с телефона-автомата в вестибюле. — А может, их затмили остальные события.

— Или ты в кои-то веки занимаешься тем, что тебе действительно по душе, — мудро замечает она.

Теперь я под столом выстукиваю ритм на своем бедре, сочиняя новый танец, пока Драконша талдычит про ключи иероглифов^[88]: три закорючки — «вода», языки пламени — «огонь», кровоточащее сердце — «сердце». Я декламирую стихи, пою «Лян чжи лаоху», слушаю рассказ Мэйхуа о четырнадцати племенах аборигенов, которые составляют 2,3 % населения острова, или пятьсот тридцать тысяч человек, — и все время чувствую на затылке взгляд Ксавье.

Рика нет уже три дня. Ненавижу себя за то, что считаю дни. Ночью у себя в комнате я верчу подаренный им посох бо. У посоха без полотнища так много возможностей, и я экспериментирую с фигурами, выпадами, ударами по невидимым врагам. Дерево со свистом рассекает воздух, и я вспоминаю, как задела Рика по костяшкам пальцев. Вот уж не ожидала, что его отсутствие полностью завладеет моими мыслями, даже во время танца. Дома он был ненавистным чудо-мальчиком. А здесь?..

Не знаю, что все это значит. Если вообще что-то значит.

* * *

В четверг мы с Лорой поднимаемся по ступенькам к Мемориалу Сунь Ятсена — квадратному зданию, увенчанному желтой кровлей с углами в виде ласточкина хвоста. Внутри находится огромная, в два этажа высотой, бронзовая статуя Отца государства (смахивающего на моего дядю Джонни), который восседает на резном каменном кресле. По бокам от него — красно-бело-синие тайваньские флаги.

— Прежде чем стать революционером, Сунь Ятсен был врачом, — сообщает Лора.

— Слегка перестарались.

— Точно! Мне это напоминает Мемориал Линкольна^[89].

— Мне тоже. Или наоборот? Может, туристы с Тайваня смотрят на Линкольна и думают: «Круто, совсем как у Сунь Ятсена, жаль, нет часовых для пущего почета».

Лора смеется.

В пятницу после обеда мы садимся в шикарные автобусы и отправляемся в Национальный дворец-музей. На подъезде к изумительным воротам (пять белых арок, увенчанных кровлей цвета морской волны) начинается теплый ливень. Мы с Лорой открываем зонтики и, сопротивляясь дождевым потокам, идем по широкой аллее, выложенной плитами и обсаженной деревьями с мясистыми листьями. Сам музей — огромный светло-желтый дворец — расположен у подножия большой лесистой горы. В центре и по бокам здания возвышаются пять пагод с изумрудно-оранжевыми крышами.

На полпути мы наталкиваемся на Сэма и Дэвида, стоящих на четвереньках; с их черных волос капает вода. На их спины забираются Питер и Марк, чтобы построить пирамиду, пятый парень фотографирует на свой телефон.

— Что вы делаете? — интересуюсь я, решив притвориться, будто не помню, что у Дэвида была моя фотография в голом виде.

— Ломаем стереотип, — отвечает Марк.

Я в замешательстве:

— Это для факультатива?

— Нет, это наше обращение к миру. Манифест «Банды четырех».

Я смеюсь. Странная компания: кряжистый Сэм, поджарый Дэвид со своей козлиной бородкой, нежнокожий Питер и долговязый Марк.

— Какой стереотип?

— Ты разве не поняла? Киношный папаша-азиат, без передышки щелкающий фотоаппаратом.

— Вы вроде называли себя разгневанными азиатскими мужчинами, — подает голос Лора.

— «Банда четырех» лучше, — возражает начинающий журналист. — Так прозвали четырех высокопоставленных сволочей, которые возглавили «культурную революцию»^[90], а после смерти Мао были обвинены новым правительством в государственной измене. Не то чтобы я на их стороне, но название клевое.

Лора протягивает мне свой телефон:

— Сфоткаешь меня с ними?

Пока я делаю снимок, кто-то выбивает сумочку у меня из рук. Мимо проносится Софи в развевающихся алых шелках, под руку с Бенджи. В прошлый раз я слышала, что она встречается с Крисом, полная решимости найти своего мужчину. Бенджи испуганно, словно Бэмби, оглядывается на меня через плечо.

— Софи не просто помешана на парнях, — говорит Лора. — Она полоумная.

— Это ее семья виновата.

Зачем я пускаюсь в объяснения? Софи нужен муж, а не случайные связи. Лора поднимает брови, будто я несу чушь. Поскольку многие девушки отказались общаться с Софи, я в некотором смысле выиграла битву. Но я не ощущаю себя оправданной, а испытываю странное чувство ответственности, словно теперь ее несчастье — моя вина. Софи поступила недостойно, но я тоже ее обидела и теперь не понимаю, как нам обеим оправиться от этого.

Сзади к нам подходят еще несколько парней.

— Тайвань хочет свободы! — Спенсер, как обычно, талдычит про политику. — На протяжении всей истории эта страна находилась под гнетом — сначала японских оккупантов, потом Гоминьдана^[91]. Придут ли острову на помощь США, или он окажется во власти Пекина?

— Если тайваньцев это устроит, — отзывается Ксавье.

— Быстрее, Лора. — Я в панике устремляюсь вперед, пока они нас не догнали. — Я вымокла до нитки. Пойдем скорее внутрь.

* * *

Лестница, устланная красным ковром, ведет в галереи, где хранятся удивительные сокровища: резные шары слоновой кости, вложенные один в другой; фигурки животных, лодки, маски демонов из орехов и камней оливкового цвета. Нефритовая статуэтка — обнимающиеся мальчик и медвежонок — заставляет меня вспомнить о Рике. Может, Дженна пронюхала о наших фиктивных отношениях и расстается с ним? Может, к этому приложил руку ее отец? Но что, если я принимаю желаемое за действительное и на самом деле Рик прогуливается рука об руку с Дженной по вечерним рынкам Гонконга, а Эвер Ван стала далеким воспоминанием?

Я стараюсь сосредоточиться на китайских сокровищах, вывезенных — или похищенных (в зависимости оттого, чью сторону вы занимаете) — гоминьда-новцами. Я обхожу Ксавье и его друзей, стоящих у монгольской юрты, и вместе с Лорой и несколькими девушками окружаю витрину со знаменитым шедевром — кочаном пекинской капусты, вырезанным из цельного куска бело-зеленого нефрита. Нам объясняют, как отличить настоящий нефрит от подделки: надо посмотреть его на свет.

За обедом выясняется, откуда взялись все те вещи, которые я считала родительскими причудами: свежевыжатый арбузный сок с мякотью, половинки маракуйи, подаваемые с крошечными пластмассовыми ложечками… Я даже натыкаюсь на мамину любимую пурпурную питтайю, исходящую темным соком, не похожую на белые высохшие плоды, завозимые в кливлендский магазин китайских продуктов. От ее тяжести мне становится не по себе, я кладу фрукт обратно на лоток и продолжаю осмотр.

Подкрепившись, я в одиночестве случайно забредаю в большой зал со стеклянной витриной, запруженный народом. Сзади напирают потные тела, я медленно продвигаюсь вперед, словно зубная паста в тюбике, пока меня не прижимают к стеклу. С трудом переводя дыхание, упираюсь в витрину рукой и разглядываю коричневый ломтик свиной грудинки на золотой подставке. Прослойка жира и полосы сочного мяса отражают свет. Свинина выглядит довольно аппетитно: хочется взять палочки для еды и полакомиться ею, но — чудо из чудес — она сделана из яшмы!

— Это изделие единственная вещь, которую обязательно надо увидеть в Тайбэе, — раздается дразнящий голос позади меня. — Тебе удалось.

Мое сердце бешено колотится, пока Ксавье проталкивается ко мне. Под воротником его сшитой на заказ рубашки мерцает золотая цепочка. Когда мы выбираемся наружу, Ксавье берет меня под локоть, защищая от толпы. Синяк у него на лице — темножелтое пятно на переносице — до сих пор не сошел. Прикосновения Ксавье, его запах будоражат мое тело воспоминаниями о поцелуях, о наших переплетенных телах.

— Привет, — тупо мямлю я.

— Тебе понравилось? — звучит на фоне гула толпы его низкий голос.

— Каменное мясо? — Я с трудом сглатываю. — Забавно, с каким усердием наши предки поклонялись еде.

Он улыбается одними губами:

— У них было много желаний, которые мы недооцениваем.

Я краснею и сосредоточенно разглядываю пятицветную вазу с изображением бессмертных^[92], сотни оленей, плодов, разных животных и благодатных голубых облаков.

— Ты меня избегаешь, — говорит Ксавье.

— Я не знаю, что сказать, — отвечаю я.

Его поза непринужденна, но руки, лежащие на ограждении, отделяющем нас от вазы, напряжены.

— Для меня это не случайная интрижка.

Я облизываю пересохшие губы:

— Мне не хочется сожалеть об этом…

— Тогда не надо. — Ксавье нежно гладит меня по волосам. — Ты цепляешься за того, кто уже сделал свой выбор.

Я снова тревожно вздрагиваю. Ксавье слышал все его телефонные разговоры. Видел все открытки. Однако посох бо… Вот бы позвонить Рику, но раньше у меня не было нужды в его телефонном номере, поэтому я им не располагаю.

— Из-за чего вы подрались?

Ксавье отводит взгляд.

— Он взбесился из-за того поцелуя в доме тетки. Это не его ума дело.

Я ненавижу Рика за то, что он знает про поцелуй. Но тем не менее он счел, что это его ума дело.

— Может, он еще не сделал выбор, — выпаливаю я.

Ксавье поворачивается ко мне, раздраженно разводя руками:

— Тогда почему он с Дженной в Гонконге?

— Откуда ты это знаешь?

— Подслушал его телефонный разговор в клинике, ясно? Дженна перенесла свой рейс из Тайбэя. Они договаривались, что он встретит ее в аэропорту.

— Из Тайбэя? — бормочу я. — Дженна собиралась в Тайбэй? Я не знала.

Почему Рик не сказал? По-видимому, он наконец набрался мужества и намеревался заставить родных принять ее. Какая же я дура. Годы безответной любви обрушиваются на меня мучительным одиночеством. После Дэна я так ничему и не научилась. И вот опять одержима парнем, влюбленным в другую. Парнем, который снова и снова давал понять, что относится ко мне лишь как к сестре.

У меня теснит в груди. Я перехожу в соседний зал, по которому эхом разносится стук зубила по камню: это приглашенный художник вырезает именные печати за столом в углу. Остальную часть помещения занимает шелковый свиток с панорамой: хребет под названием Лу, со скалистыми вершинами и вечнозеленой растительностью таких глубоких и насыщенных синих тонов, что их можно ощутить на вкус.

Когда Ксавье приближается ко мне, я начинаю отодвигаться, но его ладонь накрывает мою руку, лежащую на ограждении.

— Есть ли… Был бы у меня шанс, умей я читать? — тихо спрашивает он.

Я резко вскидываю голову:

— При чем тут это! Как такое вообще взбрело тебе в голову?

Ксавье отворачивается. С нашей первой встречи его волнистые волосы успели отрасти, и он заправляет их за уши, отчего кажется моложе. Я обдумываю свое поведение: слиняла на следующее утро, избегала его, потому что мне было слишком стыдно признавать собственный выбор. Я вела себя недостойно… Весьма.

— Твой отец не хочет, чтобы ты рисовал? — спрашиваю я.

Ксавье бросает на меня быстрый взгляд. Усмехается:

— Отец купит картину, если это хорошая инвестиция. Но его тупоголовый сынок не должен тратить время на идиотскую мазню.

— Ну, его здесь нет. Так что дерзай. Рисуй всласть до самого конца смены.

Ксавье проводит рукой по ограждению, все еще не глядя на меня. Затем достает из кармана шорт альбом и сует мне в руку. Бумага нагрелась от близости к его телу. Я неохотно листаю страницы. В этих набросках чувствуется какая-то неуверенность, которой не было в моих портретах, словно Ксавье рисовал из-под палки. Каменные колонны храма с резными чешуйчатыми драконами и тисненными золотом иероглифами. Художник в заляпанной красками блузе, подносящий кисть к мольберту. Мраморное чайное яйцо, лежащее на собственной тени. Ни одной девушки, хотя я в глубине души этого ожидала. Только мои портреты. Вот я у тетушки Клэр, выуживаю из супа последнее волоконце акульего плавника; сегодня утром за завтраком вычерпываю себе на тарелку соленое яйцо. Вот мой профиль — я сижу в классе на переднем сиденье, повернувшись лицом к Дебре для парного чтения. Мой затылок на подушке, изгиб обнаженного плеча, складки простыни, натянутой до локтя.

Альбом едва не выпадает из моих рук. Рисунки изменились. Теперь они более содержательные. Страстные. Лихорадочные.

Дрожащими руками я возвращаю альбом владельцу. Подхожу к рабочему столу, за которым художник вырезает на мыльных камнях размером с прямоугольные тюбики губной помады тройные иероглифы китайских имен — печати, чтобы ставить красные штампы на картинах в этом музее и в коллекции тетушки Клэр. Я покупаю одну — бледно-зеленую, с более темными зелеными прожилками.

— Ни цзяо шэньмэ минцзы? — Резчик спрашивает, какое имя вырезать, но я мотаю головой и протягиваю камень Ксавье.

— Ты должен сам вырезать свое имя, — говорю я. — Чэнь Лаоши говорит, что так делают большинство художников. Как балерины, которые сами пришивают ленты к своим пуантам… Извини, — я делаю глубокий вдох и выдыхаю через рот, — но ты больше не можешь меня рисовать.

— Почему?

— Ты знаешь почему.

— Нет, не знаю.

Он переворачивает печать, проводит большим пальцем по краю.

— Не усложняй.

— Это не я усложняю.

— Подожди!

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но рука Ксавье обхватывает меня за талию, не отпуская. Его следующая фраза звучит где-то у меня в волосах.

— Эвер, все, что мне нужно, — это шанс.

Давка в музейном зале помогла снова раздуть пламя страсти.

Все телефонные разговоры. Все открытки.

Я ловлю себя на том, что наклоняюсь к Ксавье. Прижимаюсь лбом к его плечу, а он обнимает меня, и я боюсь, что причиню ему боль. Но у меня больше нет сил отталкивать его.

— Мы могли бы почитать вместе. — Его рубашка заглушает мой голос. — Я помогу тебе с английским, а ты мне с китайским.

Его руки напрягаются. Он кладет подбородок мне на волосы.

— Было бы здорово.

Глава 27

— Лора, выйди вперед, чтобы мы могли тебя видеть. Лина, просто идеально.

На всю субботу и воскресенье я с головой погружаюсь в подготовку к шоу талантов, словно от этого зависит мое душевное здоровье. Быть может, так оно и есть. Мы репетируем подальше от чужих глаз, на заднем дворе у фонтана с карпами. Я переделала наш с Меган танец для пятнадцати участниц: вместо дуэта с флагами будет три группы по пять девушек: с веерами, лентами и резкими джазовыми движениями; потом группы соединятся.

— Следите, чтобы все три круга были одинакового размера, затем разбиваетесь на три переплетающиеся друг с другом шеренги.

Преподавание дается мне без малейшего труда, а девочки — просто супер. Из пятисот ребят в лагере был отобран звездный состав. Но к концу выходных танец еще не оформился. Откровенно говоря, пока это лишь хаотичное мельтешение лент и вееров. И все же, работая со своими танцовщицами, я ощущаю душевное спокойствие и глубокую внутреннюю уверенность в себе. Родители отправили меня в «Цзяньтань», чтобы изучать наследие предков, но попутно я изучаю и саму себя, пусть я оказалась не той, кем они хотят меня видеть.

В перерывах между занятиями и танцами у меня важные переговоры с Перл по телефону в вестибюле — я советуюсь с ней насчет проблемы Ксавье.

— Когда вы, ребята, вернетесь домой, ему нужно будет найти учителя чтения для дислексиков, — заявляет Перл. — Но вы все равно можете читать вместе. Как мы с папой в детстве, помнишь? Вечерами, по нескольку часов. А еще у нас были глиняные буквы — это очень весело.

Когда моя младшая сестренка успела подрасти?

— Я помню, — отзываюсь я. Папа сидел на диване с Перл на коленях, на ее худеньких ножках лежала книжка. Перл давно пора было спать, а они все читали, пока мама не загоняла ее в постель, сердито распекая папу. Когда папа чем-нибудь увлекается, становится похожим на рассеянного плюшевого мишку. Но я не хочу думать о нем так, иначе мне трудно поддерживать в себе злость.

По вечерам, когда за окном бушуют грозы, мы с Ксавье занимаемся в холле пятого этажа. Я приношу хрестоматии, а он — коробку конфет «Борода дракона»^[93].

— Чуан цюань мин юэ гуан^[94], — читаю я строки стихотворения из домашнего задания, написанного пиньинем^[95]. — Понятия не имею, что я только что сказала. Что-то там яркая луна тра-та-та.

Ксавье поправляет мое произношение:

— Чуан цянь мин юэ гуан. Я почти уверен, что ты сказала: «Яркий лунный свет у моей постели». Китайские дети учат это стихотворение в начальной школе.

— Почему Драконша не дает перевод? — ворчу я. — По крайней мере, мы с тобой хорошая команда. Я не понимаю и половины того, что говорю, а ты…

— А я понимаю, что ты говоришь, но не могу прочитать и половины, — ухмыляется Ксавье. Передний зуб у него немного кривой, раньше я этого не замечала. — Это довольно забавно.

Он и сам забавный, с этой его извращенной само-иронией. Надеюсь, она ему помогает: показывает, что все, во что он верил, — ложь. Я хочу принести Ксавье пользу этим летом, хоть и не знаю, смогу ли дать то, что ему нужно. Он ни на чем, кроме совместного чтения, не настаивает. Возможно, мы снова становимся друзьями. Надеюсь, что это так.

* * *

В следующий понедельник днем, на пятой неделе пребывания в «Цзяньтане» и спустя целую неделю после ухода Рика, благодаря снижению количества штрафных баллов мне снова разрешено выходить из лагеря — по предварительному согласованию с дирекцией. Встретив девушек во дворе, я спрашиваю:

— Хотите сегодня порепетировать у Национального театра? Это может нас вдохновить.

Все с радостью соглашаются. Рука об руку, распевая «Луг орхидей», мы веселой стайкой проходим мимо пруда и шагаем по подъездной аллее к выходу. Когда мы сворачиваем за угол, я замечаю Софи, идущую навстречу в желтом сарафане. На фоне регбиста Маттео она кажется совсем малюткой.

— Я не болтун! — Лунообразное лицо Маттео и голос с итальянским акцентом дрожат от гнева. Он яростно дергает мускулистой рукой воротник полосатой рубашки поло, сжав другую руку в кулак.

— Прости, котик. Ты не болтун. Просто я не в настроении, ясно? Обещаю загладить свою вину.

Софи берет дружка под локоть, но костяшки пальцев, сжатых в кулак, по-прежнему белые. Они с Маттео тискались во время автобусных поездок в бывшую резиденцию Чан Кайши^[96] и зоопарк и, как я слышала, тайно перебрались в свободную комнату. Но из-за взрывного характера Маттео Грейс Пу пришлось покинуть лагерь — ясное дело, Рик этого не одобрил бы. А ведь он просил меня присматривать за Софи.

Тут Софи замечает нас. Она переводит взгляд с меня на остальную компанию. Ее безупречный макияж — вплоть до зеленой подводки на глазах — и белоснежный сарафан резко контрастируют с моими шортами, майкой и ненакрашенным лицом. Я больше не боюсь, как прежде, но все же, перед тем как заговорить, собираюсь с духом:

— Мэйхуа закинула твои вещи из химчистки. Я положила их к тебе в шкаф.

— Я заберу.

Что-то похожее на сожаление в ее глазах причиняет мне боль. Я видела, как Софи приносила в холл коробки с лунными пряниками, чтобы угостить ребят, а потом убегала, не слушая благодарностей. Типичная для Софи щедрость. Но сейчас ее плечи поникли, взгляд погас. Мы поладили с первого дня. Она помогла мне сбросить смирительную рубашку. Жаль, что я не могу поговорить о ней с Риком.

Она уже проходит мимо и вдруг оборачивается.

— Эвер!

— Ну?

— В метро ведутся строительные работы. Вам лучше перейти на тот берег и взять такси.

Это хороший совет. Так мы сэкономим пятнадцать минут.

— Спасибо.

Софи берет Маттео под руку и уходит. Я мысленно добавляю пункт к плану Эвер Ван: «Уладить ссору с Софи. Любым способом».

* * *

Такси высаживает нас на площади Свободы — обширном общественном пространстве, перед которым находятся очередные белые пятиарочные ворота, увенчанные пятью изогнутыми ярко-синими крышами. За воротами начинается широкая аллея, обсаженная фигурными деревьями, которая ведет к белому храму с синей двухъярусной крышей — Мемориалу Чан Кайши.

По обе стороны аллеи высятся два традиционных китайских здания: Национальный театр и Национальный концертный зал. Каждое из них само по себе является произведением искусства: широкие каменные ступени, поднимающиеся к галерее, окружающей здание, красные колонны, поддерживающие двухъярусные оранжевые крыши с драконами, фениксами и другими мифологическими существами на каждом из углов в виде ласточкина хвоста.

В душном воздухе носится легкий ветерок. Я веду девушек по ступеням на галерею Национального театра. Мы отражаемся в стеклянных дверях, как в зеркалах балетной студии. Афиши анонсируют предстоящие выступления Пекинской оперы и Джу-льярдского струнного квартета.

— Нельзя и мечтать о более подходящем месте для репетиций, — ликую я. — Похоже на Карнеги-холл. Или на Национальный театр в Вашингтоне.

— Здесь я училась ездить на велосипеде, — сообщает Лина, теребя крестик и провожая глазами маленького мальчика, который занимается тем же самым под бдительными взглядами родителей.

— Правда? — Я училась кататься в парке рядом с домом, папа держался сзади, стараясь не отставать. — Ты приезжала сюда в гости?

Я здесь родилась. — Теперь я улавливаю в ее протяжном южном говоре тайваньский акцент. — Мы с семьей переехали в США, когда мне было одиннадцать.

— Не могу себе представить, каково это: приходить сюда, как на собственный задний двор.

Неужели мама училась ездить на велосипеде на такой же площади? А папа играл в карты, как те мальчишки в уголке? Слушали ли они поп-музыку, флиртовали ли или всегда были серьезны и сосредоточенны?

— Эвер, — зовет меня Дебра. — Ты готова?

Я осматривала площадь, наблюдая за призраками.

— Да, — говорю я. — Давайте начнем.

Из динамиков Дебры звучит «Ланьхуацао», «Луг орхидей», — старинная песня, с которой меня познакомила Мэйхуа. Мне по душе простота этой мелодии — в самый раз для вступления. Мои девочки растянулись по галерее, их отражения пляшут на стеклянных дверях. Когда начинается следующая песня, я вношу изменения, чтобы уравновесить длинные спирали лент, взмахи вееров из розового дерева и группу джазовых танцовщиц, у которых нет реквизита. Для третьей песни движения еще не поставлены, и приходит черед спонтанного свободного танца — всю репетицию мы хохочем.

Наконец, обливаясь потом, мы плюхаемся на ступеньки и пьем воду из бутылок.

— Лина, ты танцуешь, будто сделана из воды, — говорю я, и девочки громко соглашаются. У нее такое же тело, как у Меган, — гибкое и стройное. Мне не приходилось видеть, чтобы она танцевала, до того как я собрала наш коллектив; Лина никогда не шлялась по клубам и искренне увлеклась еженедельным изучением Библии, которое проходит на пятом этаже. Я удивилась, что она согласилась присоединиться к нам, и очень ей благодарна.

— Моя мама танцовщица. — Лина убирает черные волосы под красную эластичную повязку. — Она отказалась от карьеры, чтобы воспитывать меня. Я тоже хотела стать танцовщицей, но обсудила это с мамой — балетный мир беспощаден. Хуже, чем профессионал ьный спорт, где ты, по крайней мере, выигрываешь или проигрываешь. А в балете все очень субъективно.

— И чем же ты будешь заниматься?

— Выучусь на физиотерапевта. Хочу работать с танцорами. Таким образом я останусь в танцевальном мире и буду выбирать такой режим, чтобы оставалось время на танцы.

— Тебе повезло, что ты можешь поговорить об этом с мамой.

Почему она может, а я нет? Потому что мы с родителями принадлежим к разным культурам? Если бы мама и папа выросли в Америке или я в Азии, как Лина…

Самые важные вопросы в жизни я задаю своей лучшей подруге или библиотекарю. Я никогда не говорю с родителями о прочитанных книгах, любимой музыке или о танцах, которые придумываю. Мне не верится, что они не выбросят те заветные мысли и чувства, которыми я хочу поделиться, в помойку.

— Мама сказала, что я должна найти другой путь к танцам, который даст мне нечто большее, чем просто красивое тело. Но я не такая, как ты. — Лина прижимает руку к сердцу и лукаво улыбается, играя ямочками. — Я всего лишь танцовщица. А ты — хореограф, такое не каждому по плечу.

Я слишком ошеломлена, чтобы, как обычно, машинально отнекиваться. Меган часто называла меня хореографом. Я — хореограф? Если да, то что это означает?

Но солнце уже садится за Тайбэем. Пора заканчивать.

— Готовы к последнему прогону? — спрашиваю я.

Девушки стонут, однако послушно встают и растягиваются. С каждым разом движения рук и ног становятся все слаженнее, все синхроннее. Но что-то по-прежнему ускользает — я не могу избавиться от хаотичности. Наблюдая за повторением финала, я понимаю, чего не хватает.

— Чтобы поставить палатку, нужен опорный шест, — говорю я, когда Дебра и Лора нечаянно сталкиваются. Наш с Меган согласованный дуэт, переделанный для пятнадцати девушек, — это всего лишь бесформенный кусок брезента, трепыхающийся на ветру.

— Танец и так потрясающий, — говорит Дебра. — Просто нужно хорошенько его разучить.

— Серьезно, Эвер, танец классный, — говорит Лора.

— Он классный, потому что ты классная! — улыбаюсь я, благодарная им за поддержку.

Но хореограф во мне — я примеряю на себя новую сущность — желает большего.

Глава 28

Во вторник вечером я четверть часа просиживаю за своим столом, общаясь по скайпу с мамой — пытаюсь помочь ей разобраться с медицинским счетом, который наша страховая отказалась оплачивать. Мы обе напряжены и расстроены необходимостью этого совещания, которое каждой из нас хочется поскорее закончить. Папа не разговаривал со мной после беседы по поводу непристойной фотографии. То, что он все еще злится, задевает меня сильнее, чем я готова признать, но я стараюсь не зацикливаться на этом. По крайней мере, мама больше не поднимала тему снимка. Когда мы заканчиваем, она произносит:

— Эвер, я нашла билет из Тайбэя за почти приемлемые деньги. Жду, когда цена еще снизится.

— Мама! — Давление у меня в один миг взлетает до небес. — Я веду себя как следует. Получаю только отличные отметки и даже занимаюсь с репетитором. Не нужно возвращать меня домой досрочно, а кроме того, осталось меньше трех недель.

— Мы с отцом совершили ошибку, отослав тебя в последнее лето перед университетом.

Как всегда, выступают единым фронтом.

Отключившись, я встаю и с удивлением обнаруживаю, что ноги у меня дрожат. Пишу Перл: «Неужели родители до сих пор пытаются вернуть меня домой?» Перл отвечает: «Да. Они каждый вечер обсуждают твою фотографию».

Я издаю стон, хватаю свой посох бо, до свиста закручиваю его в гипнотическом вихре, а потом сама делаю полный оборот, пока посох вращается на месте, — подобный трюк я выполняю в танцах с флагом. Элемент этой связки произвел впечатление на Рика. Он уехал больше недели назад, пропустил им же организованную гонку драконьих лодок, на которую меня не пустили. Я хочу рассказать ему про танец, который ставлю для шоу талантов. Мне хочется одолеть его в очередном поединке. Я достаю чернильницу для каллиграфии, самую тонкую кисточку и пишу на кончике посоха свое китайское имя:

И дую на надпись, чтобы она высохла.

Все вещи Рика до сих пор здесь. Он должен вернуться. Должен.

* * *

Ксавье уже сидит на диване, когда я вхожу в холл пятого этажа; три верхние пуговицы на его черной рубашке расстегнуты, карандаш скользит по листу альбома, лежащего на коленях. Он рисует в открытую, что для него не свойственно. Рядом с ним хрестоматия и коробка конфет «Борода дракона». Пальцем Ксавье убирает с глаз волнистые волосы.

— Все в порядке?

Я плюхаюсь возле него и открываю коробку с конфетами.

— Сначала родители силком загнали меня сюда, а теперь пытаются против воли вернуть домой. Когда я наконец-то собрала танцевальный коллектив!

Когда наконец почувствовала себя здесь как дома.

— Я тоже не хочу, чтобы ты уезжала.

Ксавье массирует мне шею прохладными пальцами, а я пытаюсь побороть чувство вины. В конце концов я отодвигаюсь:

— Не надо.

Он кладет руку себе на колени:

— Если они ждут снижения цены на билет, то вряд ли дождутся.

— Будем надеяться.

Но меня волнует не билет. Я борюсь с тревогой, с чувством вины, которое накрыло меня с головой, когда я вчера увидела маму. Углубившиеся морщины вокруг ее глаз. Чашку с травяным настоем, который она пьет от непрекращающихся болей в спине. Ее бульдожью готовность драться за каждый доллар.

— Я принесла немного риса. — Я держу полиэтиленовый мешочек с пригоршней отварного риса, выпрошенного у поваров. — Можно сделать рисовоглиняные буквы.

Это совет Перл. Мы смешивали рис с серой глиной и лепили на столе буквы, пока рис не затвердевал.

— Круто, — говорит Ксавье и показывает видавший виды DVD-диск. — На сегодняшний вечер у меня припасено кое-что другое. «Фонг Сайюк». Ты ведь сказала, что его стоит посмотреть.

Фильм про кун-фу.

— Я сказала: наверное, — улыбаюсь я. — В первый день, когда ничего не понимала. Он вспомнил. — Я согласна.

Ксавье вставляет диск в DVD-плеер и гасит свет. Фильм старый, актеры переигрывают, но по мере того, как на экране разворачивается история, я все глубже вжимаюсь в диван. Мне приходится читать субтитры: честолюбивый китайский боец участвует в состязании, чтобы получить руку дочери могущественного бандита, а затем отправляется спасать своего отца.

— Не могу поверить, что смотрю это. То есть такие фильмы любит мой отец. Некоторые девичьи штучки довольно старомодны, но сама история хорошая.

— Знаешь, у фильмов о кун-фу дурная репутация. На самом деле они не про драки. А про честь. Про славу. Про самопожертвование.

Ксавье бьет себя в грудь, вызывая у меня улыбку.

Когда начинаются титры, я аплодирую.

— Вот это да! Когда Джет Ли взваливает погибшего друга себе на спину и вместе с ним одолевает врагов, это потрясающе…

— Величайшая сцена в истории кино о кун-фу.

— Прямо мурашки по коже. Ты был прав насчет хореографии. Спасибо. Я бы никогда не стала смотреть это сама.

Ксавье заправляет прядь волос мне за ухо. Его пальцы задерживаются у меня на шее, но в этот раз я не отстраняюсь. Мне давно пора спать, но Мэйхуа еще не пришла.

— Почему ты мне доверяешь? — спрашиваю я.

Его пальцы скользят по моей руке вниз, до локтя, очерчивая контур фигуры.

— Ты никому не рассказывала про мои рисунки?

— Рассказывала — до того, как узнала, что они твои.

— Вот именно.

Хотя весь «Корабль любви» считает сплетни невинным развлечением, мне в голову не приходило разболтать, что это он рисовал мои портреты.

— Я не выдаю чужие секреты.

Пальцы Ксавье касаются тыльной стороны моей ладони.

— Большинство людей это не останавливает.

Я высвобождаюсь.

— Можно посмотреть новые наброски?

Ксавье на миг удерживает мой взгляд. Потом кладет мне на колени свой альбом и показывает пятиарочные ворота Национального дворца-музея. Кусок мяса из яшмы — желтоватая прослойка лоснящегося жира аппетитная, будто настоящая. С каждой новой страницей наброски становятся все увереннее.

— Ты должен сделать свой номер для шоу талантов, — говорю я.

— С картинами? — усмехается Ксавье.

— Конечно, почему нет? Можно сделать эскиз настенной росписи и выставить его в зале.

— Я лучше буду показывать свои рисунки тебе.

Под его взглядом я заливаюсь румянцем. И кошусь в сторону прямоугольного футляра, из которого Ксавье достает узкий рулон. Он разворачивает рисунок, изображающий трех стариков в черных шляпах, сидящих в ряд; позади них виден продавец кухонной утвари на вечернем рынке. Бороды у стариков седые, с редкими черными прядями. Их хлопчатобумажные одеяния залатаны, местами запылены. Необычный выбор сюжета для парня из состоятельной семьи.

— Я увидел их и подумал, что, наверное, когда ты стар, то обретаешь покой. Может, весь секрет в том, чтобы офигительно долго жить рядом с подходящими людьми.

— О… — В моем сердце звенит нежная струна. — Мне нравится.

Над стариками действительно висит облако покоя. И задумчивости. Ксавье обнажил свою душу.

— Я нарисовал это для тебя, — бормочет он.

Сама не сознавая, я наклоняюсь ближе и задеваю своего собеседника коленом. Чувствую запах геля для волос и одеколона. Закрываю глаза и пытаюсь дышать ровнее. А вдруг я действительно решила идти одним путем с ним? Ксавье рисует, я танцую, мы оба занимаемся искусством и подбадриваем друг друга. Он нарисовал десятки моих портретов и как будто уверен во мне.

— Ксавье, я не знаю…

Его мягкие губы обрывают фразу. У них привкус сахарной пудры. Я отстраняюсь, но прежде чем успеваю понять, наслаждаюсь я поцелуем или злюсь, что Ксавье вырвал его у меня, на лестнице раздаются шаги. Дверь с грохотом распахивается, и в комнату вбегает Софи, ее любимое оранжевое платье смято, словно она спала в нем. Софи прижимает костяшки пальцев к скуле. Отводит от нас взгляд, но глаз над ее рукой лиловеет, как влажная тушечница.

— Софи, что…

Ксавье встает, но она проносится мимо, благоухая кокосовым маслом.

— Ксавье, мне надо идти, — восклицаю я и бегу следом за Софи в нашу комнату.

По-прежнему прижимая руку к щеке, она нащупывает термос с горячей водой, стоящий на комоде. Схватив полотенце со спинки стула, я бросаюсь к ней.

— Софи, ты в порядке?

— В стену врезалась, — бросает она, обеими руками откручивая крышку термоса.

Белок ее глаза весь красный… Я с трудом сглатываю, когда она наливает горячую воду на полотенце.

— Тебе нужен холод, а не тепло. Я принесу лед.

Я выскакиваю в коридор и мчусь к автомату со льдом у аварийного выхода, пользуясь возможностью стереть с лица испуг. Быть такого не может! Неужели Маттео…

Вернувшись, вкладываю в руку Софи холодный сверток.

— Теплое лучше приложить позднее, но не раньше чем через несколько дней, — стрекочу я. — Однажды я попала себе в глаз древком флага.

Софи хмурится — не желает принимать от меня помощь. Потом вздрагивает от боли и прижимает мое полотенце к лицу.

— Уверена, что врезалась в стену?

Здоровый глаз Софи сердито сверкает.

— Не тебе читать мне лекции о личной жизни.

Она права.

— Я беспокоюсь о тебе, — с болью в голосе говорю я. — Ты должна рассказать Драконше…

— Не твое дело.

Прижав полотенце к глазам, Софи забирается в постель, натягивает на голову простыню, поворачивается ко мне спиной и лежит не шелохнувшись. Через минуту я выключаю свет и тоже ложусь в кровать. До меня доносится судорожное дыхание Софи, которая силится сдержать рыдания. Я беспомощно сжимаю руку, лежащую на подушке, в кулак. Без Рика Софи так одиноко.

Я тянусь за матрас к ротанговому посоху и кладу его в постель рядом с собой, нуждаясь в утешительном соседстве. Мне хочется дотянуться посохом до Софи, перекинуть между нами мост, но я знаю, что она не дотронется до него. И, раз уж я не могу достучаться до нее, нужно найти кого-то, кто сможет.

* * *

Утром Софи уже нет. Ее кровать застелена. Она аккуратно сложила мое влажное полотенце и оставила на нем записку, что ушла с Маттео и вернется поздно. Раньше Софи этого не делала.

Я одеваюсь и бегу вниз, но моей соседки по комнате нет ни в столовой, ни в вестибюле, ни во дворе. Навстречу мне идет по траве Дебра, у нее в руках бумажный пакет с горячими баоцзы из супермаркета «Севен элевен».

— Ты не видела Софи? — кричу я.

— Она ушла.

— С кем?

— С Маттео, Бенджи и Грейс. Кажется, они сегодня едут в национальный парк Янминшань.

Однодневная поездка в горы! Во всяком случае, Софи будет с Маттео не одна, но ее записка укрепила меня в решении обратиться за помощью. Я поднимаюсь по ступенькам на этаж Рика, втайне надеясь, что он все же вернулся и я смогу просить его о поддержке. Мое сердце исходит болью, которой я никогда раньше не испытывала. То, что я рассказала о Рике тетушке Клэр, было правдой. В глубине души я с детства тянулась к этому мальчику из семьи китайских иммигрантов, такой же, как моя, — мальчику, который сумел отвоевать свое место в мире. По правде говоря, если бы у меня был бойфренд и если бы я смогла отбросить досадный факт, что мои родители поклоняются земле, по которой он ходит, мне хотелось бы, чтобы он был похож на Рика. Итак, я это признала. А он с Дженной.

На мой стук никто не отзывается. Отец Ксавье забрал его сегодня утром — провести день с семьей. Я спускаюсь в вестибюль, к стойке дежурного.

— Рик У еще числится в лагере? — спрашиваю я служащего, надеясь, что мой интерес не выглядит неуместным. — Или уехал окончательно?

Как глупо с моей стороны было думать, что Рик может вернуться из-за вещей. Лихань упакует их и отправит морем в Штаты. Как глупо было надеяться, что он может вернуться из-за меня.

— Извини, я не в курсе, — отвечает служащий.

— Можете дать номер его мобильного? Человек за стойкой хмурится.

— Я не имею права предоставлять личные данные. Я уповала, что ноги моей больше не будет в кабинете Драконши, но теперь пробую обратиться к ней. Я застаю в кабинете Лиханя, он вырезает из бамбукового стебля свисток и прячет его при моем появлении.

— Не думаю, что он уехал окончательно. — Вожатый почесывает густую копну черных волос. — Но разве ты не уезжаешь? Твои родители меняют тебе билет, да?

— Вовсе нет, — огрызаюсь я. — Для этого им придется выкрасть меня и десантировать домой с самолета.

* * *

Ксавье все еще у отца, так что сегодня мы не встретимся. Хорошо, что он уехал. Я до сих пор не разобралась в своих чувствах. Готова ли я пуститься в путь вместе с ним? У себя в комнате я вытаскиваю из простыней посох бо. Есть одно движение, которое мне нравится, — серия прыжков с вращениями, но его исполняет танцовщик — принц Зигфрид из «Лебединого озера». В комнате слишком тесно, поэтому я выхожу на задний двор и тренируюсь там, под темнеющим небом, работая над высотой прыжков, оттачивая вращения, наслаждаясь собственной силой и посохом бо. Номер начинает вырисовываться, и я разражаюсь смехом, когда до меня доходит, что несколько движений я позаимствовала у Фонг Сайюка. К счастью, за мной, танцующей отличницей Эвер Ван, наблюдает только каменный карп.

* * *

Приняв душ, я натягиваю ночнушку и оборачиваю мокрые волосы полотенцем. По дороге в комнату мои ноги вытанцовывают новую комбинацию: быстрые шаги, прыжок вперед, вращение на одной ноге…

Крик, раздающийся сзади, возвращает меня к действительности. Навстречу мне по коридору бежит Софи, просовывая руки в цветастую блузку. На ней нет ничего, кроме черных трусиков и кружевного лифчика в тон. С локтя свисает синяя юбка.

— Ах ты, стерва! — За ней в пьяном угаре несется Маттео, одной рукой подтягивая штаны. Он поскальзывается и удерживает равновесие рукой и коленом. — Ты, гребаная сука!

Голос Софи дрожит:

— Отстань от меня!

Они вернулись из поездки.

Я бросаюсь к нашей двери, вцепляюсь в дурацкую ручку, толкаю, толкаю: ну почему тебя вечно заклинивает? Отчаяние придает мне сил, я наконец распахиваю дверь, затаскиваю Софи, вваливаюсь вслед за ней. От моей соседки пахнет мужским шампунем, потом и страхом. Я захлопываю дверь у Маттео перед носом, его большое лицо превращается в маску ярости с налитыми кровью глазами, с его губ срываются ругательства. Дверь сотрясается под его весом. Я задвигаю засов и всей тяжестью наваливаюсь надверное полотно, Маттео все колотит и колотит.

— Стерва… динамщица…

Дверь содрогается под его ударами. Нижняя петля трещит, по моим босым ногам летят клочья пыли, я молюсь, чтобы дерево выдержало натиск.

— Какого черта, Дэн? — сердито рычит чей-то голос снаружи.

Ксавье? Глаза у меня расширяются от удивления, Софи подносит руку ко рту.

— Отвали, богатей. Коридор не твой.

Однако стук в дверь стихает. Голос у Ксавье ровный, невозмутимый:

— Может, пойдем выпьем? Тебе нужно прийти в себя. Встретимся внизу.

Маттео что-то бормочет, но я не могу разобрать слов. Затем его шаги удаляются. Через мгновение Софи дрожащей рукой убирает волосы с лица. У меня ушиблено плечо, мою соседку по комнате неистово трясет. Ее глаза распахнуты от страха, лиловый глаз заплыл. Раздается стук в дверь. Это Ксавье.

— Девочки, все хорошо?

Глаза Софи вспыхивают.

— Да. Нормально. — Она жестом просит меня не открывать. — Спасибо, Ксавье. Я в порядке.

— Мы в порядке, Ксавье.

— Он уже вырубился у себя комнате. Я буду в холле в конце коридора. Не бойтесь.

Ксавье нас защищает. Я ему очень признательна.

— Спасибо, — шепчу я через щель в двери. Мне просто повезло, что он оказался гораздо лучше Маттео. Когда его шаги тоже стихают, я поворачиваюсь к Софи:

— Я думала, он тебя прикончит.

Она плюхается на кровать, поджав под себя голые ноги. Тушь стекает по щекам, и бедняжка размазывает ее по лицу серым пятном. Ее узкие губы неподвижны, злы.

— Я его укусила.

Я опускаюсь рядом с Софи и беру ее за руку:

— Это была самозащита. Надо сообщить Дра-конше.

Софи с горьким смехом отстраняется:

— О, все будет прекрасно. Динамщица заработала фингал. А чего она ожидала?

— Софи! — Я обеими руками вцепляюсь в свою ночнушку. Эта девушка умеет быть такой сильной, когда дело касается близких… Почему же, когда речь о ней самой, все наоборот? — Ни один парень не имеет права так с тобой обращаться.

— Да, мамочка.

Я окидываю ее оценивающим взглядом:

— По-моему, ты этого не понимаешь.

Здоровый глаз Софи судорожно дергается, и она нетерпеливо трет его. Потом подтягивает ноги к груди и утыкается лицом в колени, подавляя рыдание.

— Я не могу его уважать. Никого из них не могу. Я не способна держать рот на замке — и они ненавидят меня за это. Даже если бы на «Корабле любви» у меня имелись все возможности, тетушка Клэр права. Мне в жизни не найти приличного парня.

Охуж эта тетушка Клэр!

— У нее изумительная жизнь, но, будь моя воля, я никогда не пожелала бы такую для тебя. — Я поправляю подруге волосы. — Неужели тебе так важно захомутать парня?

— Богатого парня. — Софи отстраняется. — Просто дай мне быть стервой, которой я на самом деле и являюсь, ладно? Ты ничего не знаешь. И тетушка Клэр тоже.

— Так расскажи.

— После развода мама устроилась в отель, там какой-то козел-менеджер шлепнул ее по заднице, а она его толкнула и теперь моет туалеты. Мне приходилось отдавать свой обед братьям. Каждый день мама возвращается домой с новыми седыми волосами. Всего за год она превратилась в уродину, и теперь никто не возьмет ее замуж. Я ни за что не буду старой, нищей и брошенной, как она.

— Ты не твоя мать. Ты, черт возьми, поступила в Дартмут! — Я встряхиваю Софи за плечи. — Ты торгуешься как дьявол, ты умнее девяноста девяти процентов населения планеты, в том числе, насколько мне известно, — большинства парней. Почему бы тебе самой не заработать миллион долларов?

Софи хлопает глазами, точно я порю несусветную ерунду. Но затем спускает ноги.

— Мама не велела мне подавать заявление в Дартмут. Вот твои родители одержимы успеваемостью. А моя мать — полная им противоположность. Она говорила, что меня не возьмут, а теперь, когда меня взяли, беспокоится, что я настраиваю себя на неудачу. Видимо, как и она сама.

«Почему ее мать так слепа?» — проносится у меня в голове. Впрочем, в глубине души я начинаю что-то понимать. Она напоминает мне папу, раздавленного тяжестью не пригодившегося образования. Но вместо того, чтобы подталкивать свою дочь к новым высотам, мама Софи пыталась уберечь ее от тех же неудач.

— Софи, когда-нибудь ты будешь управлять целыми компаниями. И попадешь в список самых влиятельных женщин, — говорю я, твердо убежденная в этом. — Уж ты мне поверь.

Моя подруга наматывает одеяло на кулаки. Ее глаза увлажняются.

— Я никогда… — Она задыхается. — Никогда и ни с кем не поступала так жестоко, как с тобой.

— Да, это было жестоко.

Но я кое-что узнала о себе. Очутившись на дне, я нашла в себе силы снова подняться.

— Я знала, что ты никому не проболтаешься, — и ты не проболталась. Мне хотелось исполосовать тебе лицо за то, что произошло с Ксавье. Но все это время я понимала, что ты лучше меня. Я понимала, что именно поэтому ты нравишься ему больше меня.

— Я не лучше тебя. Я ревновала. — Я всю дорогу ревновала к Меган, потом к Софи. К Дженне. — Я была не уверена в себе и в итоге причинила всем боль.

Софи сжимает кулаки, обернутые простынями:

— Я напечатала двадцать твоих фотографий. Пыталась вернуть оставшиеся, но не знаю, у кого они сейчас. Если вообще есть у кого-нибудь.

Двадцать! Я с трудом сглатываю. Таким образом, на руках еще пять снимков, если только один из них пока не попал на беспредельные просторы интернета. Я открываю синий веер Софи и передаю ей:

Ты не хочешь присоединиться к моей танцевальной команде?

Ее глаза расширяются, когда она берет веер, вертит его в руках.

— Что я буду делать?

— Танцевать с нами.

Она почти улыбается.

— Я видела, ты двигаешься, — продолжаю я. — Можно поставить тебя в центре или сзади, как захочешь. Только обещай, что утром мы поговорим с Мэйхуа о Маттео.

— С Мэйхуа?

Я киваю:

— Мэйхуа не Драконша. Но хорошо ее знает. Она поможет нам найти управу.

Моя подруга складывает веер и неуверенно потирает щеку:

— Нехорошо, когда девушки ябедничают, верно?

— И раскачивают лодку.

Мы замолкаем. Потом Софи кивает:

— Договорились!

И я обнимаю ее.

* * *

Я разыскиваю Мэйхуа за завтраком, и мы втроем уединяемся в алькове рядом с вестибюлем. Худое лицо Мэйхуа мрачнеет, когда мы рассказываем ей о происшествии. Затем она берется за дело. Пятнадцать минут спустя Мэйхуа, Софи и я уже сидим в кабинете перед Драконшей. Мэйхуа на беглом, безупречном китайском языке докладывает, что приключилось с Софи и как это может скомпрометировать лагерь. Через полчаса Маттео отправляют собирать вещи. Он исчезает прежде, чем кухонные работники успевают убрать со столов после завтрака. Софи чуть не плачет, обнимая Мэйхуа, и я тоже.

* * *

Во второй половине дня Софи, непривычно сдержанная, с синяком под глазом, который скрывают косметика и тень соломенной шляпы, присоединяется к нашей команде на мокром после дождя заднем дворе. Прошедшая гроза сорвала с кипарисов всю листву; вид у моих танцовщиц такой же мрачный, как у деревьев: они недовольны ее появлением.

— Шутишь, что ли? — хмурится из-под голубых волос Дебра, щекоча губами мое ухо. — Мы слишком много работали, чтобы позволить ей нанести нам удар в спину. Особенно после того, что она натворила. Эвер, одумайся!

Я пожимаю Дебре руку, благодарная ей за заботу, пусть и неуместную.

— Все будет хорошо, — шепчу я и повышаю голос: — Девочки! Прогоним весь номер.

Мои танцовщицы в эластичных футболках, шортах и леггинсах великолепны: пятнадцать сильных, совершенно разных по типу тел, двигающихся в едином ритме. Софи сидит на скамейке и критически наблюдает. Зачем — мне невдомек. Она, похоже, не жаждет с нами танцевать. Я не знаю, как ее втянуть, хотя очень хочу найти способ, но потом отвлекаюсь на танец. По мере развития номера пробел — то, чего не хватает постановке, — становится для меня все более очевидным. Как дыра в парашюте, мешающая ему принять правильную форму.

— Ты не улыбаешься, Эвер, — замечает Лора, когда мы заканчиваем. — Что-то не так?

— Прости. Этот недостающий опорный шест…

— Я тоже заметила, — вставляет Лина, поправляя на голове красную повязку. — Почему бы тебе не сделать сольный выход? Некое движение, занимающее сцену. Мы построимся вокруг тебя.

— Мне нельзя…

— Драконше необязательно знать, — говорит Дебра, — пока ты не выйдешь на сцену, а там уже будет поздно. Ты наша лучшая танцовщица. Если мы хотим, чтобы выступление стало гвоздем программы, без тебя никак. И ты это понимаешь.

Пусть Драконша отправила Маттео домой, но оказанная сегодня поддержка не защитит меня от ее огнедышащего гнева. Я представляю, как Драконша выбегает на сцену и хватает меня за шиворот: «Выключите музыку!» Я представляю, как Драконша не выбегает на сцену, а я танцую перед парнями, которые еще недавно похотливо пялились на мою фотографию в чем мать родила. Меня берет оторопь.

Но Дебра права.

— Нельзя, чтобы она узнала, — говорю я. Девочки дают клятву.

— Надо быть особенно осторожными на репетициях.

— Мы будем осторожны.

Я начинаю импровизировать, смешиваюсь с каждой из трех групп и отделяюсь. Дергаю за ленты Дебры, рассекаю пространство, пробую некоторые из новых движений в стиле кун-фу. Удовольствие от занятия любимым делом, подкрепленное азартом подруг, в конце концов изгоняет мои тревоги.

— Уже лучше, — признаю я, дотягиваясь до бутылки с водой. — Это связывает части воедино. Но все равно чего-то не хватает — энергии, содержательности.

— Тебе нужен барабанщик, — вдруг подает голос Софи. — Я попрошу Спенсера. Он на факультативе китайских барабанов. А кроме того, что у вас с костюмами?

— Я думала, найдем их на вечернем рынке.

— Я посоветовала бы для каждой группы свой цвет: синий, зеленый и оранжевый, чтобы зрителям было легче следить за ними. Красный или белый для Эвер, чтобы выделяться. У моей тети есть отличный портной в Тайбэе, очень недорогой — его я возьму на себя. И еще кое-что. Нельзя, чтобы твой талант был потрачен только на цзяньтаньское шоу. В нашем зале одни складные стулья и старый занавес. Я поговорю с дядей Тедом. В Национальном театре иногда требуются вступительные номера.

От неожиданности я захлебываюсь водой:

— В Национальном театре?

— Значит, мы выступим дважды? — Враждебность Дебры улетучивается.

— Один раз — перед «Цзяньтанем», другой — перед Тайбэем, — смущенно улыбается Софи — она взволнована и исполнена благоговейного ужаса, будто зашла на стадион и случайно поймала улетевший мяч.

Я отвечаю ей улыбкой. А затем отступаю назад, чтобы лучше разглядеть коллектив.

— Хорошо, еще один прогон…

И натыкаюсь на кого-то спиной. Чувствую теплую руку. Все взгляды устремляются через мое плечо и удивленно расширяются. Я догадываюсь, кто это, еще до того, как оборачиваюсь. Я и забыла, как он красив во плоти, даже со взъерошенными за время путешествия иссиня-черными волосами и в мятой оливковой рубашке. Мускулистая рука придерживает рюкзак, закинутый на плечо. Наушники, свисающие с шеи, спутались. Янтарные глаза встречаются с моими, и я замечаю в них прежнюю грусть, смешанную с новым светом.

— Рик, — хрипло выговариваю я. — Ты вернулся.

Глава 29

Я еле сдерживаюсь, чтобы не кинуться ему на шею.

— Я уж решила, ты не вернешься.

— Только что приехал. — Взгляд Рика скользит по моей команде. — Чем занимаетесь?

Щеки у меня ноют от широченной улыбки. Сердце бешено колотится, в голове роится миллион вопросов.

— Ставим танец для шоу талантов.

— Его сочинила Эвер, — сообщает Лора.

— Правда, что ли?

— Это была твоя идея, — замечаю я.

— Хочу закинуть вещи в комнату. — Рик поправляет на плече рюкзак. Проводит рукой по волосам, почему-то нервничая, что для него не типично. — Ты… зайдешь, когда вы закончите?

Девушки переглядываются, я поднимаю с земли веер, желая спрятать лицо прежде, чем он поймет, как я взволнована. Я изо всех сил стараюсь, чтобы голос звучал непринужденно:

— Мы еще репетируем. Загляну через пятнадцать минут.

* * *

Через семь минут я стучу в дверь Рика. Она открывается, выпуская легкое облачко пара. Рик с белым полотенцем на голом плече, в синих клетчатых боксерах и с влажными, блестящими после душа волосами выглядывает наружу. Мой взгляд скользит по загорелой груди вниз, к мускулистому животу — о боже! — и возвращается к янтарным глазам.

— Извини, — смущенно стрекочу я, — не смогла сосредоточиться на репетиции. Пришла пораньше.

Рик смущен не меньше меня.

— Не проблема. Подожди, оденусь.

Когда он закрывает за мной дверь, я улавливаю аромат свежевымытого тела. Поворачиваюсь спиной и пялюсь в деревянную дверь, сплетая пальцы. Он вернулся. Ну конечно, вернулся. Он ведь сказал, что вернется. Вернется и поговорит со мной.

— Зачем ты ездил в Гонконг? — спрашиваю я, обращаясь к стене. — Почему тебя так долго не было? Что-то случилось?

— И да, и нет. Все нормально.

Полосатая футболка облегчает мне возможность смотреть на Рика.

— Дженна была с тобой?

Он удивленно моргает:

— Откуда ты знаешь?

— Ксавье сказал.

Рик хмурится:

— Должно быть, услышал, как я говорил с ней по телефону. Вот. — Рик сует мне в руку стопку фотографий, скромно повернутых лицом вниз. — Я обшарил комнату отдыха юношей, но потом все завертелось, и у меня не было шанса передать это тебе. Прости. Надо было тебя предупредить.

— О…

Мое лицо пылает. Края фотографий царапают мне ладонь, когда я перебираю их — четыре штуки, — а потом засовываю подальше в карман. Не знаю, что хуже: что Рик видел меня голышом или что видел и остался равнодушен, словно я статуя Свободы. Мой взгляд прикован к его коленям.

— Я и помыслить не могла, что они пойдут по рукам.

— Надо думать. Все в порядке? Марк тебе передал, да?

— Ах, Марк! — Меня пробирает смех. — Он сказал ровно столько, чтобы я сходила с ума.

И обрываю себе на полуслове: я не собиралась в этом признаваться. Мне все еще невмоготу смотреть на Рика. Но тут он берет меня за подбородок и приподнимает его. Я не вижу осуждения в его взгляде. Только беспокойство. И вопрос.

Затем Рик выпускает мой подбородок. И надевает кепку.

— Пойдем куда-нибудь, где можно поговорить. У меня есть любимое место за рекой.

Мой подбородок все еще горит от его прикосновения.

— Мне запретили покидать лагерь.

Рик смотрит в окно на двор:

— Я тебя выведу.

Фаньфань, охранник из будки в начале подъездной аллеи, лишь подмигивает Рику, когда мы проходим мимо. Как просто, должно быть, шагать по жизни, когда ты Рик У. Но я больше не раздражаюсь. Репутация очень важна. Она способна сделать жизнь проще или сложнее. Рик заработал свою по старинке — добросовестным трудом.

Солнце нещадно припекает голову, пока мы идем по улицам, забитым гудящими автомобилями и мопедами, и путепроводу над рекой Цзилун. Я рассказываю Рику про то, как потеряла роль Одетты, про новый танец, который ставлю для своих девочек, про угрозы родителей отправить меня домой; он сначала негодует на Софи, но обуздывает злость, когда я передаю ему историю с Маттео.

— Останься он здесь, ему бы пришлось отвечать передо мной. — Рик выдергивает меня из-под колес приближающегося скутера. — У моей родни тяжелый опыт. Половина наших родственников развелись из-за измен или побоев, включая моих собственных предков и родителей Софи. Порой я задаюсь вопросом, не потому ли мы с ней пришли к тому, к чему пришли.

— А к чему вы пришли? О чем ты?

Он отворачивается:

— Объясню, когда доберемся до места.

Уличное движение становится спокойнее; наконец Рик подводит меня к обнесенной стеной усадьбе с традиционными тайваньскими воротами из темных деревянных балок, увешанными красными бумажными шарами. Кровля ворот, углы которой, как полагается, загнуты вверх ласточкиным хвостом, — сдержанная, элегантная, в темно-коричневых и кремовых тонах.

— Спасибо, что позаботилась о Софи. Я рад, что ты… — Рик запинается, — …и Ксавье… оказались рядом.

Ксавье! У меня внутри все сжимается. Рик, видимо, ждет ответа, но я прохожу мимо него и переступаю порог усадьбы. Резные деревянные двери ведут на залитую солнцем территорию. Я в жизни не видела ничего подобного: лабиринт из островерхих утесов, горбатые мостики серого камня с краснокирпичными перилами, криволинейные белые стены с окнами без стекол, в виде цветов, гранатов, облаков и даже бабочек. В дальнем конце двора расположился длинный низкий кирпичный особняк, справа — несколько зданий поменьше. По травянистому холму прогуливаются люди.

— Понятия не имела об этом месте, — с благоговением произношу я.

— Это музей Линь Аньтай. Бывшая резиденция древней семьи Линь, восемнадцатый век. — Рик приближается к асимметричной арке, изогнутой, как ножка клавесина. — Будто попал в китайскую Нарнию.

— Ой, точно!

Здесь так красиво, что мне хочется танцевать.

— Я приходил сюда подумать. Это вроде как мое тайное убежище.

Я следую за Риком по кирпичным дорожкам, через круглые арки, ведущие к пруду, на поверхности которого плавают белые цветы и листья кувшинок, а внизу, под ними, — оранжевые карпы. На противоположных берегах пруда высятся два павильона, увенчанные ржаво-коричневыми ярусными крышами. Мы проходим в один из них, я опираюсь на деревянные перила, мои ноги неслышно переступают в такт жужжанию насекомых и журчанию далекого водопада. Рик стоит рядом. Наши локти соприкасаются, и ни один из нас не отстраняется.

— Почему ты подрался с Ксавье? — наконец решаюсь спросить я.

Рик бросает в пруд камешек, и под листьями кувшинок пробегает рябь. За первым камешком следует второй, потом третий. Интересно, сколько камешков потребуется, чтобы наполнить этот пруд тем, о чем Рик не решается говорить.

— В первый день в «Цзяньтане» Дэвид трепался о девушках, приехавших в лагерь в этом году, а Ксавье дал понять, что нацелился на тебя. В самом отстойном смысле этого слова.

Я чувствую неприятный холодок в душе — притом, что сейчас я вижу плейбоя Ксавье в совсем ином свете, мне не хочется знать, что он сказал такого, что Рику пришлось предостеречь меня.

— Я велел ему держаться от тебя подальше. После того, как тетушка Клэр разозлилась из-за вас с Ксавье, я искал его, но он уже уехал. Затем я вернулся в лагерь и увидел, что он наводнен твоими фотографиями, а когда снова столкнулся с ним… Предположил худшее. А потом, видно, у меня крышу снесло.

Я застываю на месте, точно приклеившись к деревянному настилу.

— Но мы с Ксавье объяснились, — продолжает Рик. — В медпункте. Я случайно увидел один из твоих портретов. И понял, что загадочный художник — это он. Видимо, до того Ксавье просто рисовался перед другими парнями. Надо полагать, ты уже знала, что он искренне влюблен в тебя, и смогла о себе позаботиться. И это, — Рик делает паузу, — заставило меня поменять мнение о Ксавье к лучшему.

Я невольно съеживаюсь, представляя себе этот разговор: Рик подносит пакет со льдом к носу Ксавье. Устраивает ему проверку, как старший брат, которым он обещал мне быть.

— Не надо было тебе признаваться тетушке Клэр, что мы притворялись, — внезапно говорю я. — Ты все испортил.

— Я не желал, чтобы у моих родных сложилось о тебе превратное представление. — Рик скрещивает руки на груди, его брови сходятся в упрямую линию. — Ты оказала мне честь. Я был трусом и не сумел самостоятельно защитить Дженну.

В этом есть доля правды. И я рада, что тетушке Клэр известно: я Рику не изменяла.

— Но она, наверное, считает, что я предала Софи.

— Софи все выходные игнорировала Ксавье, — хмурится мой собеседник. — В любом случае, ты завоевала сердце Фанни. Она расстроилась, что ты не взяла с собой ее любимую лягушку.

— Любимую лягушку?

Выходит, гадкая квакушка в душе была подарком!

— Но, благодаря тебе, все оказалось к лучшему, — продолжает он. — Надо было заступиться за тебя, чтобы понять, чего я не сделал ради Дженны. Чего не хотел делать ради Дженны. Я понял, насколько это неправильно.

В подводную могилу отправляется четвертый камешек.

— Рик, что случилось в Гонконге?

Наморщив лоб, он выходит из павильона; настил поскрипывает под его весом. Вслед за Риком порхает над травой стрекоза, торопливо перелетая с цветка на цветок. Я тоже следую за ним по пятам к особняку в стиле Цин и через двойные раздвижные двери выхожу во внутренний дворик, где на квадрат земляного пола по фестончатым карнизам изл ивается соднеч-ный свет. С трех сторон дворика находятся еще три раздвижные двери, обильно украшенные резьбой, — они ведут в спальни, где экспонируется старинная китайская мебель. Трава здесь выжжена, по ветру плывет запах пропитанного маслом дерева; голова у меня кружится, как листья, летящие перед нами.

Рик тянет меня к скамейке.

— Все эти годы я плохо вел себя с Дженной. Мы занимались тем, чего хотел я, и никогда не делали того, что хотела она.

Откровенно говоря, именно таким я и представляла себе чудо-мальчика до встречи с ним.

— Ты спрашивал Дженну, чего она хочет?

— Пытался. Она никогда не высказывала никаких желаний. А я… Наверное, я хочу всего на свете.

— И рвешься в бой. Я… — выговариваю я, проглотив свою гордость, — восхищаюсь тобой.

— Я уже рассказывал тебе: Дженне необходима определенность. Стабильность. В ее представлении я всегда был ненормальным: ездил на игры, соревнования, чемпионаты. Отправился на все лето сюда. Я заставил ее нервничать и чувствовал себя ужасно виноватым. Ежеминутно.

Я беспокоилась, что Рик порвал с Дженной. Не об этом ли он говорит?

— Год назад я пытался прекратить наши отношения. Сказал ей, что в конечном счете поодиночке мы станем лучше, сильнее, чем вместе. Мы сидели у Дженны на кухне. И она… — Рик проводит большим пальцем по белым шрамам на внутренней стороне пальцев. — Она разрыдалась, стала говорить, что у нее нет сил, что без меня она не справится со своими родителями, со школой, с жизнью. Схватила нож и…

О, нет. Нет!

— Я вырвал у нее нож.

Рик поворачивает ладонь к свету. Палящие желтые лучи падают на линию шрамов длиной в четыре дюйма.

— О, Рик.

Я прикасаюсь к шрамам кончиками пальцев. Жесткие, твердые рубцы. Плоть, рассеченная до кости. Помню, как с какой легкостью Рик оттолкнул от меня того кретина в клубе. Теперь я представляю, как он в ужасе изо всех сил вцепляется в лезвие.

— И ты остался с Дженной.

— Нельзя же было допустить, чтобы она рано или поздно довела дело до конца.

— А вдруг она просто…

— Манипулировала мной?

Я ненавижу это слово.

— Вдруг это были всего лишь слова?

— Возможно, со стороны кажется, будто у меня стокгольмский синдром, но Дженна не склонна к манипуляциям. Во всяком случае, к осознанным. Она была в ужасе от того, как я поранился. — Рик сжимает руку в кулак, чтобы не видеть шрамов. — Бедняжка так себя и не простила — просто повесила себе на шею еще один большой камень. Так или иначе, я не мог рисковать, бросив ее на произвол судьбы.

— Разве ты не разозлился?

— Скорее испугался. Ты же не будешь винить израненного котенка за то, что он тебя укусил? Я остался с ней, и дело пошло на лад, Дженна даже устроилась волонтером в конный лагерь. По прошествии времени мне стало казаться, что все уже предрешено. Мы вместе выросли. И пробыли вдвоем целую вечность; как ни странно, при этом мы ни разу не спали друг с другом. Возможно, это единственное, что я сделал правильно. Хотя я думал… Знаю, это звучит как бред, но я думал, что вот-вот женюсь на Дженне.

— Боже, что у вас за семья такая? Рик, тебе же всего восемнадцать!

— Я забочусь о матери и сестре с четырнадцати лет. Я открыл счет в банке за год до того, как научился водить. Я — старший сын старшего сына старшего сына. Знаешь, что напоследок сказал мне отец, когда уходил от нас? «Теперь глава семьи — ты». Я ненавидел его за это. За то, что он бросил маму, когда ее ревматоидный артрит вышел из-под контроля и стало совсем погано. Я бы не смог поступить так с Дженной…

Не верится, что Рик угодил в ловушку (и застрял в ней) не только по вине Дженны, но также из-за собственных принципов, из-за своей заоблачной щепетильности и порядочности. В ту лунную ночь на балконе он переживал за Дженну.

— Вот почему ты переводишься в Уильямс.

Рик срывает длинный стебелек. Наматывает его вокруг пальца. Порыв ветра доносит до меня травянистый запах.

— Каждый раз, когда я приходил сюда, мне хотелось показать тебе это место. Потому что ты напоминаешь мне мою младшую сестренку, говорил я себе. Со мной ты раз за разом попадаешь в безумные ситуации. И все-таки выпутываешься из них. — Рик снимает с пальца стебелек, превратившийся в гибкую спиральку. — В ту ночь на балконе, когда мы спускались по трубе, я чуть не поцеловал тебя. Прости, что был так груб — я злился на себя. Убеждал себя: это потому, что ты такая красивая, а я — редкостный придурок. Но в гостях у тети я наконец признался себе, что дело не только в этом. Я позвонил Дженне и объявил, что нам нужно расстаться.

Глаза Рика становятся какими-то пустыми, словно он уничтожил все остальные чувства, пытаясь расправиться с этим. Он достает из кармана телефон и показывает мне черно-белую фотографию малиновки, распластавшейся на земле.

— Дженна прислала мне это сегодня ночью.

Снимок зловеще красив: птичка лежит на боку, будто спит, ее крошечный клювик выделяется на фоне грязи, расправленное крылышко скромно прикрывает лапки.

— Она…

— Мертва.

— Что это значит?

— Когда мы были помладше, Дженна хоронила каждую утонувшую птичку, которую мы находили в пруду за нашими домами. Ставила камешек на могилке и оплакивала бедняжку. Делая это фото, она сказала, что у погибшей птички очень умиротворенный вид. В тот раз, когда я пытался с ней расстаться и она схватила нож, Дженна заставила меня поклясться, что я никогда не расскажу о случившемся ее родителям. Но они должны обо всем знать. Было глупо, безответственно и самонадеянно пытаться справиться с этим в одиночку. Я опасался, что Дженна решится на нечто непоправимое, поэтому связался с ее мамой и все сообщил. Она ни о чем не догадывалась. Потом ее родители перезвонили мне. Мистер Чу находился в Гонконге, так что мы договорились, что я прилечу туда, чтобы встретиться с ним лично. До этого Дженна заказала билет в Тайбэй, но поменяла его на билет до Гонконга. Я согласился подождать ее, отчасти поэтому и задержался. Но кончилось тем, что она не приехала. Дженна трижды пыталась заставить себя сесть в самолет, но так и не смогла. Боится летать. Я не в силах избавиться от жалости к ней. Мне совершенно незнакомо это ощущение беспомощности, уязвимости.

— Мне не верится… Столько недель, столько лет…

Это не чудо-мальчик, которого я воображала себе и ненавидела, а испуганный паренек, пытающийся поступать правильно.

— Ты полетел на Тайвань ради глотка воздуха? Глаза Рика расширяются. Ему явно плохо.

— Похоже на фильм ужасов, правда? Моя девушка дико боится самолетов, поэтому я отправился туда, куда она не могла меня сопровождать. Однажды Дженна сказала, что у меня нет сердца. Возможно, она была права.

Когда-то я думала то же самое, и теперь мне стыдно. — Ты остался с ней, потому что у тебя есть сердце. Ты куда добрее большинства людей. Но никогда… — Я обрываю себя на полуслове. ** Она ходила к психологу?

— Была несколько раз. И прониклась к нему лютой ненавистью.

— Но самой ей не справиться. — Возможно, из-за дислексии Перл, но папа всегда был ярым сторонником психологических консультаций. Кливлендская клиника не слишком щедра, но, к счастью, психолога наша страховка покрывает. — Требуется время, чтобы найти подходящего специалиста.

— Ее отец сказал, что изо всех сил постарается.

Я встаю и подхожу к двери, ведущей во двор. Ветер колышет сухую траву вплоть до самого входа в лабиринт из утесов. Я не спрашиваю, почему Рик не рассказывал об этом посторонним. Известная философия: не выноси сор из избы. Полиции и властям доверять нельзя: а вдруг тебя заберут? Но как же Рик попался! Вот почему он, подобно мне, одержим желанием вырваться на свободу. Дженна не единственная, кто носит камни на шее.

Я скорее чувствую, чем слышу, как Рик подходит ко мне сзади.

— Значит, ты не считаешь меня своей младшей сестрой? — не оборачиваясь, говорю я.

Его рука опускается мне на плечо, и я медленно поворачиваюсь к нему. Не знаю, кто из нас совершает первое движение. Но внезапно я оказываюсь в объятиях Рика. Одной рукой он прикасается к моему затылку, другой — к шелковой ткани на талии, утренней щетиной — к моему подбородку и прижимается губами к моим губам.

Его поцелуй проникает мне в самое сердце: правильность его губ, его тепло, руки, крепко обнимающие меня. В этом поцелуе нет ничего нежного или ласкового: силы у Рика столько, что он легко может переломить меня пополам, и мои пальцы заползают в его жесткие волосы, когда я припадаю к нему. Этот парень свеж, как родниковая вода и мята, его язык скользит в моем рту и волнует что-то глубоко в душе — подобное я ощущаю, лишь когда забываюсь в танце. Это и страшит, и возбуждает меня.

Но в конце концов мы отрываемся друг от друга, чтобы отдышаться. Рик прижимается лбом к моему лбу, не давая мне отвести глаза. Он тихо дышит, подстраиваясь под мое дыхание. Губы у него розовые, припухшие после поцелуя. Его руки скользят мне под мышки. Прекрасные янтарные глаза потемнели, я вижу в них неутоленное желание, от которого у меня подгибаются колени.

— О чем ты думаешь? — шепчу я.

— Когда это случится, не имеет значения, — хрипло бормочет Рик. — Я не должен хотеть с кем-то быть… После всего, что произошло…

Он снова впивается в мои губы. Кровь стучит у меня в жилах. Я хочу захлопнуть двери, швырнуть его в грязь и позволить ему утолить мной свой голод. А затем упираюсь руками ему в плечи и мягко высвобождаюсь. В образовавшемся вакууме меня охватывает дрожь. Но я обязана это произнести.

— Ты только что разорвал очень тяжелые отношения, — с трудом выговариваю я.

Рик снова подается ко мне:

— Я не ищу новую любовь назло старой, Эвер. Если бы я не встретил тебя, то не понял бы этого, но теперь понимаю. Мне нужна девушка, похожая на тебя. Мне нужна ты.

Я верю. Чудо-мальчик всегда знает, что ему нужно…

— Я не хочу втягивать тебя в новые отношения. Тебе нужно время.

— Ты никуда меня не втягиваешь. — Его объятия становятся теснее. — Эвер, я в жизни не ощущал себя таким свободным, как с тобой.

Я призываю все свое самообладание, чтобы не броситься ему на шею. Но не могу и не буду этого делать. Я вырываюсь из объятий Рика.

— Дело в Ксавье? Это он — твой загадочный художник. Он…

Я прикладываю палец к губам Рика, заставляя его замолчать:

— Мы можем просто общаться, ладно? Через несколько дней — поездка на юг.

Медвежьи брови недовольно супятся.

— Значит, будем просто друзьями-попутчиками?

Я морщусь:

— Подружка-попутчица — это еще хуже, чем младшая сестра. Но все же лучше, чем подставная девушка — самая дурацкая идея на свете.

— Она принадлежала тебе.

Его полуулыбка чуть не заставляет меня передумать. Со стропил раздается звонкая трель, и две пташки беззаботно устремляются вниз. Почему я сопротивляюсь? И тут меня осеняет.

— У меня опять идея. Надеюсь, на этот раз не самая дурацкая.

Рик явно встревожен.

— Какая?

— Может, станцуем вместе? В нашем номере на шоу талантов.

Рик морщит нос:

— Дай угадаю. Я буду бегемотом в балетной пачке из диснеевской «Фантазии»^[97]? Я, конечно, подпишусь на это, но не хотелось бы портить вам выступление.

— Нет, — смеюсь я, позволяя себе быстро обнять его и сразу же отстраняясь. — Будешь драться со мной на посохах бо?

Глава 30

— Эвер, я тебя обожаю, но идея жуткая, — решительно возражает Дебра.

Она скрещивает руки на груди и прислоняется к чаше фонтана с карпом, в которую весело льется нескончаемый поток воды. Уже почти девять часов, первый прогон нашего номера с участием Рика закончен. Все танцовщицы ушли, но мы вчетвером — Дебра, Лина, Рик и я — до сих пор сидим на заднем дворе. Ночное небо над нашими головами усыпано звездами.

— Я расширяю границы танца, — объясняю я, вращая посох бо и тут же мгновенно вскидывая его, чтобы отразить ленивый удар Рика. — Как Мулань.

После целого часа ловких экспериментов у меня кружится голова. Другому парню давно надоело бы скакать наобум, но Рик приноровился, и мы бросались друг на друга, как два тигра, размахивая посохами, кружа, заполняя пространство между танцовщицами. И между нами было напряжение, энергия, потрескивающие разряды…

— Только не палочный бой. Это потрясающе. Но вы двое… — Дебра указывает на Рика и меня. — Кто-то должен это сказать. Мы на «Корабле любви». Если вы расстаетесь…

— Мы не встречаемся! — Я уворачиваюсь от удара Рика, нацеленного мне в живот.

— А у меня волосы голубые от природы. Вы, ребята, выясняете отношения, и это убивает шоу, ради которого все мы рвали себе задницы!

— Брось, Деб. — Лина-миротворица обнимает одной рукой за шею меня, а другой — Дебру. — Теперь все супер, ты сама сказала.

— И мы не выясняем отношения.

Я вращаю посох с немыслимой скоростью, даже волосы развеваются на ветру.

Дебра поворачивается к Рику:

— А ты что скажешь, когда парни будут дразнить тебя за то, что ты танцуешь с девчонками?

— Марк уже дразнил. — Рик тоже начинает крутить свой бо и роняет его. — На протяжении шести миль вверх и вниз по Цзилуну.

— Правда, что ли?

Я в смятении опускаю посох.

— Я ответил, чтобы он тоже подыскал себе танцевальный коллектив и не завидовал.

Я смеюсь, но Дебра, закидывая сумку на плечо, по-прежнему хмурится.

— Скоро проверка перед отбоем, Эвер.

Когда Дебра и Лина уходят, я оглядываюсь на Рика, который все еще похохатывает.

— Именно этого нашему танцу и не хватало. Все равно что вставить в часы последнюю шестеренку.

Рик снова крутит посох, и он снова выскальзывает.

— Я все-таки научусь, — клянется он.

Я опять проворачиваю посохом полное колесо.

— Ты такой настырный.

Мы направляемся к общежитию, Рик подбрасывает и ловит посох.

— Я не хочу портить твой номер.

— А ты и не портишь.

Рик широко разводит руки и заключает меня в самые влажные объятия в истории.

— Фу, ты весь вспотел!

Я отпихиваю его, он хватает меня за руку и трясет своими потными волосами, а я визжу:

— Рик! Перестань!

С тихим скрипом открываются двери вестибюля. На улицу выходит Ксавье, ускользая из-под света ламп в ночной сумрак. Он смотрит вниз, в его руках альбом. Ветер треплет волнистые черные волосы, падающие ему на лицо, на черную рубашку. Затем взгляд Ксавье встречается с моим, и я вырываюсь из объятий Рика.

— Ксавье…

Он поворачивается на пятках, и альбом выпадает из пальцев.

— Ксавье, подожди! — кричу я, но его уже и след простыл.

— Мне жаль. — Посох Рика замер у него в руках. — Это из-за меня. Я приведу его к тебе.

Мои руки дрожат, когда я поднимаю альбом Ксавье и пытаюсь его открыть.

— Нет, это я виновата. Надо было раньше с ним поговорить.

* * *

— У меня хорошие и плохие новости, — сообщает Софи, пока парикмахер выливает на ее сухие волосы гору вспененного шампуня. — С каких предпочитаешь начать?

Мне тоже массируют кожу головы, и это потрясающее ощущение. Салоны массажа головы, подобные этому, — еще одна тайваньская диковинка. Мы завалились сюда, чтобы отпраздновать окончание факультативов и наш последний вечер перед поездкой по югу острова.

Что касается хороших и плохих новостей, то плохие заставляют меня вспомнить про последнюю, до сих пор не найденную фотографию. Хотя Рик и девочки помогают мне в поисках, никто не в курсе, куда она запропастилась.

— Начинай с хороших, — выбираю я.

— Твой наряд для соло почти готов. Портной согласился взять половину оплаты рекламными площадями, так что цена вполне доступная. Наряд красный, как мы и решили, — ты будешь секси.

Видимо, мне не дают покоя мои снимки, так что я не хочу выглядеть на сцене секси, когда на меня будут устремлены все взгляды. Жаль, что я не контролирую пошив костюмов, но все, что я успела между репетициями и завершающимися занятиями, — переслала понравившиеся фотографии из интернета Софи.

— Вырез низкий? А юбка насколько короткая? — Я совсем как мама. Но на этот раз говорю от своего, а не от ее имени.

— Я прослежу, чтобы с этим не перестарались. Обещаю.

— А плохие новости?

— Национальный театр полностью забронирован. Дядя Тед пытается втиснуть нас в утреннее представление в качестве разогрева, но это не вдохновляет.

Я разочарована сильнее, чем ожидала. Три яруса, почти полторы тысячи обитых бархатом кресел — Национальный театр мог бы стать самым масштабным из моих свершений. Звездный час для последнего танца Эвер Ван.

— Мы можем что-то сделать, чтобы уговорить их?

Софи мотает головой:

— Я спросила дядю Теда, можно ли нам выступить в будний день. Он ответил, что мы могли бы получить место в понедельник, но тогда там будем только мы. Никакой публики, кроме дяди Теда и тетушки Клэр.

Я закусываю губу.

— Твои дядя и тетя знают, что танец поставила я? Поддержат ли они нас в таком случае?

— Я им не сказала, — признается Софи, и мы обе смолкаем.

Парикмахеры ополаскивают нам волосы теплой водой из ручного душа, каким-то образом умудряясь не забрызгать нас. Когда волосы вытирают полотенцем, я замечаю:

— Если нам предоставят понедельник, мы могли бы провести в театре все шоу талантов целиком. Драконша ухватится за эту возможность.

— Все шоу целиком? — поджимает губы Софи. — Ни одно цзяньтаньское шоу талантов еще ни разу не проводили в театре.

— А может, и следовало бы. Майк готовит стендап, который передавали по местному телеканалу у него дома. Дебра познакомилась с пианистом, который выступал в Карнеги-холле. Здесь пятьсот ребят, среди них уйма талантов!

Моя улыбка гаснет. Ксавье тоже должен продемонстрировать свою работу. У меня остался его альбом, в котором много шедевров, но еще больше пустых страниц. Я пыталась застать его на китайском и каллиграфии, но теперь его очередь бегать от меня. Он не станет со мной разговаривать, даже чтобы сообщить, что вчера сдал последний экзамен, — я узнала об этом, когда Драконша вывесила наши оценки. Этот экзамен на двадцать процентов состоял из устного китайского, которым Ксавье владеет в совершенстве, а я сдала благодаря его помощи.

Мы успели подружиться, а теперь я его потеряла.

— Я переговорю с Лиханем. И с театром. — Софи хмурится. — Нам понадобится согласие Драконши. Я имею в виду, она должна согласиться, но если это будет исходить от нас…

— Драконша не откажется от того, что полезно для «Цзяньтаня». ^Впрочем, я тоже беспокоюсь. — Давай решать проблемы по мере поступления.

Мы прерываем беседу, чтобы поблагодарить мастеров и вручить им чаевые, после чего возвращаемся в лагерь.

— Знаешь, у тебя хорошо получается, — говорю я. — Заключать всякие сделки и договариваться.

— Думаешь? — Софи убирает планшет в сумку.

— Наверное, это наследственное. — Мне вспоминается Рик с его бесконечными состязаниями, чемпионатами и даже поездкой в Гонконг. — Ты обожаешь этим заниматься — не меньше, чем примерять наряды. Или торговаться.

Я улыбаюсь, но Софи не смеется.

— Мама или тетушка Клэр сказали бы… — Ее губы кривятся. — Что девушке неприлично командовать.

Будем ли мы когда-нибудь свободны? Я крепко обнимаю подругу:

— Приличия слишком переоценивают.

* * *

Поездка по югу острова проходит на головокружительных скоростях.

Мы с Риком занимаем задние сиденья одного из одиннадцати роскошных автобусов, которые возят молодежь «Цзяньтаня» по всему острову. Наш караван движется по шоссе на высоких бетонных сваях, так что мы парим над кронами деревьев. Над соседними городами, с их современными зданиями, увенчанными традиционными ярусными кровлями, поднимаются столбы дыма. Городской пейзаж сменяется сельскими угодьями и мерцающими дюнами теплиц. Бетонные дамбы перекрывают серебристо-голубые русла рек. Горы похожи на гигантские зеленые шарики мороженого.

В ущелье Тароко мы высаживаемся из автобуса среди заоблачных скал, покрытых изумрудными мхами и прорезанных рекой, которая бурлит аквамариновыми, бирюзовыми, сапфировыми водоворотами. Мы с Риком семимильными шагами мчимся вперед. Мне с трудом верится, что эта волшебная голубая вода, мои ноги, танцующие по камням, Рик, прыгающий рядом, — реальны.

— «Все о Эвер Ван», блиц-раунд, — говорит Рик. — Только ответы. Играем?

Его будто прорвало. Мы не смолкаем ни на секунду.

— Ты тоже должен отвечать.

— Само собой. Любимая книга?

— «Гарри Поттер».

— «Китаец родом из Америки»^[98].

— Ой, обожаю!

— Любимая еда?

— Манго.

— Говяжья отбивная с подливкой.

— Серьезно? Это же очень вредно.

— Без комментариев!

— Ладно, прости.

— Зефирный тест проходила?

— Чего?

— Ну, знаешь, вопрос на засыпку, который задают лет в пять. Можешь съесть одну штуку сейчас или подождать и получить две.

— Э-э… ну… я предпочла одну, но сейчас. А ты?

— Маму отозвали на десять минут. Все это время я ждал.

— Выпендрежник.

— Ну так! Чего боишься сильнее всего?

— Получить травму, которая больше не позволит танцевать, — мрачно отвечаю я. — Давай не будем об этом.

* * *

На вечерних рынках мы дегустируем уличную еду: жареные шарики мочи, «ледяную стружку», свиные уши на шпажках. Рик заставляет меня попробовать жаренный во фритюре вонючий тофу^[99]. Я плачу тем же, подсовывая ему утиные язычки. Мы едим кузнечиков с бамбуковых листьев. Рик покупает миниатюрные напольные часы для своей мамы, которая коллекционирует кукольные домики, я выбираю для Перл игрушечного утконоса — и на каждом шагу он находит предлог прикоснуться ко мне, сует мне в руку деньги, проводит ладонью по моей спине или изгибу талии.

— Мы друзья-попутчики, не забыл? — Я отмахиваюсь от него, притворно сердясь. — Просто приятели!

— Извини, опять запамятовал.

Мой спутник прячет руки за спину и ухмыляется, как Коржик из «Улицы Сезам». На нем то самое канареечно-желтое поло, в котором я вернулась домой из клуба «Поцелуй», и хотя вид у Рика по-прежнему желтушный, мне ужасно хочется, чтобы он опять распустил руки.

* * *

По пути к южной оконечности Тайваня, имеющей форму ласточкина хвоста, наши автобусы пересекают Тропик Рака. Пальцы Рика задерживаются на моей руке, когда мы грязными тропинками пробираемся по широким зеленым полям к воде, раскрашенной во все цвета радуги, стоим над местом слияния трех морей, которое выглядит как обычное море, не признающее человеческих границ, разделивших его на части. Я ощущаю соленый привкус ветра, и мы смеемся, когда разросшаяся «Банда четырех» (теперь состоящая из пяти человек: Сэма, Дэвида, Бенджи с его детским личиком, Питера и Марка), молитвенно сложив руки, выстраивается в шеренгу перед скалой в форме головы Никсона.

— Кто вы теперь? — интересуюсь я на правах друга-фотографа. — За какой стереотип взялись на сей раз?

— Пять великих азиатских мудрецов, — отвечает Марк, не открывая глаз.

— Мы, азиаты, очень мудры, w нараспев произносит Сэм.

Я чувствую прилив нежности. Этим летом я перестала быть единственным представителем своей национальности в округе.

Я достаю телефон:

— Улыбайтесь, я делаю кадр для своей коллекции борцов со стереотипами!

Пять великих мудрецов низко кланяются:

— Хорошо сказано, дочь наша.

* * *

Времени на репетиции остается мало. После гробниц, пещер и храмов, которые необходимо осмотреть, в каждый следующий пятизвездочный отель наши автобусы прибывают все позднее, после чего мы ищем, где бы поупражняться тайком от Драконши.

Танцевальный зал на цокольном этаже нашего жилья в национальном парке Кэньдин отражается в зеркале во всю стену. Дебра подключает к своему телефону колонки, и мы, все шестнадцать человек, прогоняем номер целиком. Спенсер и Бенджи, завербованные Софи, вкатывают деревянные барабаны размером в человеческий рост.

— Вот это да, где вы их раздобыли? — спрашиваю я, барабаня кончиками пальцев по кожаной мембране и заставляя ее петь.

Спенсер усмехается:

— На вечернем рынке можно купить что угодно.

Мои танцовщицы снова выстраиваются на сцене, а Спенсер с Бенджи начинают колотить по барабанам ладонями; звук эхом отражается от стен, перемежаясь треском посохов. Сойдясь с Риком в бою, мы замахиваемся, уворачиваемся, наносим ложные удары. Он оступается, ойкнув, роняет свой бо, я выполняю прыжковый удар, целясь ему в живот, Рик хватает меня за ногу и заставляет бешено скакать на другой ноге в попытке удержать равновесие, а мои танцовщицы бьют его своими лентами, после чего он хохочет, я тоже хохочу, мы все безудержно хохочем.

Когда мы заканчиваем очередной прогон, раздаются аплодисменты. В двойных дверях теснятся служащие отеля в клетчатых рубашках и женскаятуристическая группа из Голландии: я и не подозревала, что мы собрали толпу зрителей.

— Вы сами сочинили танец? — интересуется медовая блондинка в штанах для йоги.

Софи указывает на меня:

— Это она.

— Фантастика! — сверкая глазами, восклицает Лина. — Я правда так думаю, Эвер. Не каждому под силу свести все вот так воедино.

Я краснею. Створка на воровском фонаре треснула. Лучи сверхновой просачиваются наружу.

— Мне до сих пор с трудом верится, что все это происходит в реальности.

И происходит благодаря мне!

Софи протягивает мне коробку печенья из зеленого чая, затем я проверяю, нет ли в коридоре вожатых, и девочки уходят по двое.

— Готов, Рик? — Спенсер подводит под барабан тележку.

— Ага. — Рик быстро обнимает меня. Когда он отстраняется, у меня в руке оказывается письмо, а Софи задумчиво смотрит на нас поверх своего планшета.

Рик и Спенсер уходят, и я собираю несколько чашек, случайно забытых нами после перекуса. Затем достаю последнюю печенюшку и удаляюсь вместе с Софи.

Когда мы проходим мимо тележки горничной с одеялами и простынями, рядом пробегает Мэйхуа в своей красно-зелено-желтой тайваньской юбке. Она чуть заметно улыбается мне.

— Ваньань!^[100] — И скользит дальше, удивительно грациозная.

На миг меня посещает желание крикнуть ей вслед, что мы танцуем под «Луг орхидей», ее любимую песню, которую Мэйхуа поставила мне той ночью, когда я очутилась на дне. Но у вожатой своя работа, и если она узнает, что мы затеваем, то будет обязана рассказать Драконше, как было с Маттео.

— Она видела, что ты танцуешь с нами? — шепотом спрашивает Софи, пока мы торопливо поднимаемся по лестнице в вестибюль. Отбой для меня наступил уже несколько минут назад.

— Нет, конечно, — отвечаю я с уверенностью, которой отнюдь не испытываю.

Софи нажимает кнопку лифта и дотрагивается до письма Рика в моей руке:

— Что с Дженной?

Я давлюсь куском печенья.

— Он тебе не сказал? Они расстались.

— С трудом верится, что Дженна отпустила его просто так.

— Почему? Что ты имеешь в виду?

Софи не знает всей правды о Дженне, но я доверяю ее мнению. И хочу больше узнать о девушке, которая играла столь важную роль в жизни Рика.

— Даже не знаю, с чего начать, — поджимает губы подруга. — Дженна любит науку. Она возглавляла школьный клуб юных химиков, а еще посещала кружок вязания на спицах. Можно было ожидать, что с ее внешностью, умом и деньгами она окажется более уверенной в себе. Но хотя Рик без устали твердил Дженне, что она красавица, эта дурища сделала себе операцию по увеличению разреза глаз. А потом бросила волонтерить в детской клинике, потому что какой-то чувак пошутил по этому поводу.

— Правда?

У меня, как и у Софи, азиатский разрез глаз с «монгольской складкой» на верхнем веке. Я, как правило, избегала смотреть в зеркало, когда общалась со своими белыми подругами, потому что в сравнении с ними мои глаза казались маленькими. Как бы я поступила, будь у меня деньги и возможность унять противную Синди Сандерс, которая в начальной школе дразнила меня, оттягивая себе уголки глаз? Возможно, полгода назад я бы воспользовалась этим. Но сейчас, здесь, любуясь прекрасными глазами Софи, я свои ни на что не променяю.

— Вот почему ты так донимала Рика из-за нее?

— Ладно, это не слишком зрелое поведение, но меня достало, что он возится с Дженной, как с инвалидом.

— Рик беспокоится за нее…

— Ей восемнадцать. Пора взрослеть. — Софи несколько раз тыкает в кнопку. — Это самый тормозной лифт на острове!

Я не имею морального права рассказывать Софи про Дженну. Но каково это — не иметь сил встать утром с постели? К чему это может привести, если чувствуешь, что у тебя нет свободы выбора?

— Вот уж не думала, что Рик будет танцевать, — говорит Софи. — Он так не ржал с тех пор, как нам было по одиннадцать и я чуть не подожгла тетушкин шкаф.

— Что? Как это?

— Я проверяла ценники. Со свечкой, в темноте. Рик никогда не даст мне об этом забыть.

Я улыбаюсь, представляя себе, как они озорничают, подобно Феликсу и Фанни. Затем улыбка сходит с моего лица. Я прижимаю к груди письмо.

— Как Рик вел себя с Дженной?

— То есть покупал ли он ей подарки? Или пользовался любым удобным случаем, чтобы прикоснуться к ней? Или шел рядом, счастливый, будто король?

У меня обрывается сердце.

— Да.

— Нет. Скорее, он обращался с Дженной как с младшей сестрой, понимаешь?

Теперь меня душит смех.

— Нет, не понимаю.

— Однажды Дженна поинтересовалась: может, Рику нравятся мальчики, ведь они почти не целуются. — Улыбка Софи гаснет. — Она вечно что-то разнюхивала, словно не доверяла ему. Месяц назад я бы велела ей не переживать. Рик ни за что не подведет человека, который от него зависит.

Это свидетельствует в пользу Рика, но все же беспокоит меня.

— Эй, а где твой посох бо? — вдруг спрашивает Софи.

— О нет! — У меня екает в животе. — Я оставила его в зале!

— Надо забрать. — Софи ломает руки, поглядывая на часы. — Или служащие передадут его Драконше и расскажут, что мы танцевали. Ведь на посохе стоит твое имя. Она сообразит, что к чему, и нам несдобровать.

Звенит подъехавший лифт. Из него выходит Драконша, грозно цокая каблуками. Ее темные глаза обращаются на нас, и преподавательница суровеет.

— Аймэй, уже отбой, — говорит она по-китайски.

Софи тихо чертыхается. Мы опоздали.

Тут, словно ниоткуда, возникает Мэйхуа, шурша юбкой.

— Эвер, ты забыла это.

Драконша хмурится, возможно, из-за того, что вожатая назвала меня американским именем, но Мэйхуа просто сует мне в руки какую-то вещь, завернутую в одеяло, твердую и тяжелую.

— Ой!

Это мой замаскированный посох бо.

— Отправляйся в постель. Ты опоздала! — И, прежде чем я успеваю вымолвить хоть слово, Мэйхуа толкает меня к распахнутым дверям лифта. Затем берет Драконшу за руку и начинает расспрашивать про завтрашнее расписание. Взгляд Драконши скользит по свертку в моих руках. Поблагодарив Мэйхуа взглядом, я хватаю Софи за руку и тащу в лифт, ретируясь с линии огня.

* * *

Дорогая Эвер!

Прости, что так долго не отвечал на твой вопрос о домашних заданиях. Должно быть, твое письмо, пришедшее семь лет назад, затерялось. Возможно, в противном случае течение моей жизни изменилось бы намного раньше.

Боюсь, что не могу поделиться с тобой мудрыми откровениями, за исключением того, что пашу как каторжный. И выбираю те предметы, на которые я не прочь потратить несколько часов. Наверное, я отчасти перфекционист, а мой любимый учитель физики сказал, что это хорошо для школы, но хреново для меня. Даст Бог, ты найдешь более эффективный способ выполнения домашки.

Мне тоже необходим совет. Надеюсь, ты сможешь помочь. Я не особенно хорошо умею выражать свои эмоции словами. Но есть на свете одна девушка. Когда я впервые встретил ее, то внезапно испытал странное чувство — узнал ее. Словно раньше ее лицо сотни раз являлось мне во сне, а теперь я впервые смог увидеть его наяву. Когда я вспоминаю качества, которыми когда-либо восхищался в окружающих, то нахожу их в ней. Она бесстрашная. Сильная и добрая. Она так любит родных, что старается никогда их не подводить, даже ценой собственного счастья. Когда у меня возникла проблема, эта девушка не раздумывая бросилась мне на помощь. Она заставляет меня сомневаться в верности арифметических вычислений. Один плюс один всегда равнялось двум. С ней сумма возрастает в геометрической прогрессии.

А когда мы танцуем, до меня наконец доходит. В парном танце необходимо соблюдать равновесие. Я всю жизнь балансировал на грани. Я до сих пор следую этой безумной дорогой, но больше не теряю равновесия. И впервые могу смотреть на небо: оно усеяно звездами.

Когда я начал писать тебе это письмо, то думал, что задам такой вопрос: как убедить тебя в том, сколько ты для меня значишь? Но теперь я понимаю, что это неправильный вопрос. Я не собираюсь никуда уходить. И буду ждать тебя столько, сколько понадобится.

Всегда твой,

Рик

Я складываю письмо и забиваю в Google: «Как понять, что ты влюбилась?»

Глава 31

Тайфун набирает силу, в окна нашего автобуса хлещет дождь, размывая вид проплывающей мимо сельской местности. Весь салон затихает, когда мы минуем тайваньскую деревню, полностью ушедшую под мутную воду, из-под которой торчат безжизненными островками только железные крыши. Повсюду плавает мусор: колесо перевернутой рикши^[101], дохлая рыба, посверкивающая серебристым брюшком, грязная кукла в народной юбке, вздувшейся колоколом.

— Кто-нибудь пострадал? — спрашивает с переднего сиденья Дебра.

Гид отвечает отрицательно, и болтовня возобновляется.

В последний полный день тура мы прибываем на курорт с горячими источниками, которым Софи бредила все лето. За деревянными воротами начинается густая роща. Из невидимых динамиков играет «Лань-хуацао», и я невольно пританцовываю, пробираясь вместе с Риком по каменистой тропке, по щиколотку в воде, под капелью, льющейся с пальмовых листьев, свисающих изогнутыми гребнями, и направляясь через бамбуковые заросли к курортному комплексу под плоской крышей. Мы с Риком держимся за руки — после того письма мы ходим только так, хотя с тех пор ни разу не целовались, словно сознаем, что, как только наши губы соприкоснутся, этот поток будет уже не сдержать.

— Обожаю джакузи, — говорю я Рику, когда мы идем по коридору к моему номеру.

После шести дней прогулок по южному побережью Тайваня, по реке Любви в Гаосюне^[102], не говоря уже о репетициях, мое усталое тело жаждет погрузиться в горячие источники.

— Увы, в бассейнах мужчины отдельно от женщин. — У двери Рик отдает мне мою сумку, которую он носил по собственному настоянию.

— Это несколько старомодно.

— Дурацкие правила!

Рик смотрит на меня с лукавой усмешкой, заставляющей думать о всяких непристойных штучках. Он обнимает меня за талию, притягивает к себе, трется своим носом о мой. Я в предвкушении закрываю глаза, мечтая о соприкосновении наших губ. Но Рик отстраняется. На его лице вспыхивает дразнящая улыбка. Насупившись, я спрашиваю:

— Ты знаешь что-то, чего не знаю я, и хочешь надо мной покуражиться?

— Правила есть правила. — И Рик ретируется, не желая ничего объяснять.

— А я по-прежнему их нарушаю, — кричу я ему вслед.

* * *

Мы с Софи надеваем бледно-зеленые юката^[103] и отправляемся в женский бассейн с горячими источниками на первом этаже. В маленькой приемной круглолицый служитель вручает нам пушистые полотенца, а затем делает обеими руками странные жесты, проводя вдоль тела вверх-вниз. Он примерно нашего возраста и напоминает моего кузена Джорджа. Служитель бойко стрекочет по-китайски.

— Что, простите?

Я наклоняюсь вперед, не желая пропустить важные инструкции.

— Голые! — с настораживающим энтузиазмом жестикулирует парень.

— Как в Японии, — смеется Софи, когда мы проскальзываем за льняные занавески с изображением летящих синих журавлей. — В этих горячих источниках купаются без одежды. Он выучил одно слово специально для туристов.

— Рик упоминал о разделении по половому признаку. А жаль, — улыбаюсь я, вспоминая его лукавый тон. — Голые! Теперь неудивительно.

В раздевалке уже скидывают свои юката Дебра и Лора. В зеркалах во всю стену отражаются ряды шкафчиков, куда мы складываем халаты и тапочки. Над садом фарфоровых чашек возвышается чайник с красным улуном. Из-за занавешенного дверного проема в раздевалку вместе с соблазнительным журчанием воды и минеральным запахом проникает теплый воздух.

— Я в раю, — вздыхает Софи.

— Я тоже.

Я оборачиваю вокруг себя полотенце, и тут в раздевалку входит Драконша, особенно внушительная в своем юката и полиэтиленовой шапочке для душа на полуседых волосах. Когда ее взгляд падает на меня, я со звоном роняю ключ от шкафчика.

— Аймэй, — сердито говорит Драконша. — Разве Мэйхуа тебе не сказала? Забудь про горячие источники!

Мало того, что я сама переживаю по поводу злосчастной фотосессии! Родители нанесли новый удар.

— Ой, пожалуйста, разрешите ей остаться, — начинает Софи. — Это я была виновата…

— Все в порядке, Соф.

Я уже достаю из шкафчика халат. Насколько мне известно, у Драконши есть шпионы, следящие за нашими репетициями, и последнее, что я хочу слышать: «Забудь про шоу талантов!» Надеюсь, у Мэйхуа тоже не будет неприятностей.

Дебра и Лора смотрят на меня сочувственно, а Софи — виновато. Но под моей досадой таится глубокая печаль. Мама с папой пытаются обуздать меня единственным известным им способом. Но они не смогут ничего поделать с тем, как я изменилась этим летом.

— Увидимся позже, — говорю я.

* * *

— Эвер!

Услышав голос Ксавье, я подпрыгиваю от неожиданности, чуть не опрокинув стеклянную вазу с лиловой орхидеей. Он выходит из своего номера и прислоняется к дверному косяку, кривя губы в той же сардонической усмешке, что и в первые дни смены. На нем футболка, измазанная краской, под мышкой — длинный футляр с рисунками.

— Ксавье? Привет!

Я вцепляюсь в свой пояс — мне необходимо за что-то ухватиться.

Я был прав, не так ли? Чемпионы всегда получают желаемое, верно?

Я краснею. Но, по крайней мере, он заговорил со мной.

— Я люблю его не за это.

— Тогда за что? За широкие плечи? За Йель? За фан-клуб лизоблюдов?

— Это несправедливо, кому, как не тебе, знать. Рик… — Я пытаюсь объяснить в двух словах, какой он великодушный, скромный, добрый, преданный, но меня ни на секунду не покидает чувство, что мне не стоит оправдываться. — Иногда не нужно причин. Мы просто любим тех, кого любим.

Глаза Ксавье вспыхивают. Я готовлюсь услышать язвительный смех.

— Знаю.

— Знаешь что?

— Мы не можем помочь тем, кого любим.

Он скрещивает руки на груди, его темные глаза угрюмы. Если бы только вернуть прежнюю дружескую непринужденность! Но она исчезла, неуловимая, как солнечный свет в этот сезон тайфунов.

Я отпускаю пояс и запоздало благодарю Ксавье:

— Спасибо, что помог с Маттео в тот вечер.

Он хмыкает:

— Любой порядочный человек поступил бы так же.

Он именно такой — порядочный человек.

— Я должна перед тобой извиниться, — говорю я, — за то, что случилось в ночь после возвращения от тетушки Клэр.

— Не извиняйся. — Ксавье шевелит челюстью. — Ты сама сказала: мы были заодно. — Он вытаскивает из-под мышки футляр и достает оттуда свернутый набросок: — Ты забыла это.

Картина с тремя стариками. Я беру плотный лист с заворачивающимися краями, провожу по ним пальцами, восхищаясь подробной проработкой бород, заплатками на локтях, грустной задумчивостью лиц, которую удалось уловить Ксавье.

— Мне очень нравится. Но я не могу принять такой подарок.

Ксавье разгибает загнутый уголок:

— Почему?

— Это слишком ценное произведение. Ты можешь распорядиться им с куда большей пользой, чем просто отдать мне.

Он беспомощно глядит на рисунок:

— Например?

Я чувствую комок в горле:

— Ты… сам поймешь. Когда придет время.

— А ты фаталистка, — говорит Ксавье, снова сворачивая рисунок. Тон его резок. — Ну, может, я тоже. Если бы ты сначала встретила меня…

— Ксавье…

Я беспомощно роняю руку. Во имя чего мы с Ксавье познакомились этим летом? На первый взгляд мы с ним идем одним путем: боремся за свое искусство, несмотря на сопротивление родителей. К тому же он заставил меня чувствовать себя привлекательной, когда я сама в это не верила. Мы могли бы остановиться на этом, но я позволила Ксавье зайти слишком далеко.

— Нам надо все начать с нуля, — говорю я. Это вообще возможно? — Я хочу, чтобы мы были друзьями. Хочу, чтобы мы остались друзьями.

Ксавье прислоняется к дверному косяку. Затем произносит:

— Подождешь секунду?

Он исчезает в своей комнате. Вернувшись, берет меня за руку, кладет мне на ладонь маленькую фотографию и сжимает мои пальцы в кулак.

— Прости, — говорит он. — Будет правильно вернуть ее.

Моя фотография! Моя рука начинает дрожать.

— Последняя осталась у тебя!

— В прошлом году у меня была подружка; она сказала, что когда-нибудь меня ждет расплата за всех девушек, которым я причинил зло. Судя по всему, она оказалась права.

— Ксавье, пожалуйста. Не…

— Начать с нуля… Я и пытаюсь, ясно? — Он смотрит на свою ногу, которой водит по ковру. — Я работаю над настенной росписью. Может даже, последую твоему совету и поучаствую в шоу талантов.

И, улыбаясь одними губами, Ксавье скрывается в своем номере и захлопывает дверь.

* * *

— Ты не можешь остаться без купания в горячих источниках. Это главная фишка Тайваня!

Мы с Риком стоим в очереди в буфет отельного ресторана; он направляет меня, взяв за локоть. Из серебристых лотков, подогреваемых крошечным синим пламенем, исходит аппетитный запах.

— Ты же говорил, что главная фишка Тайваня — Змеиный ряд, — притворно возмущаюсь я. — И «ледяная стружка». И пивные под открытым небом. И вечерние рынки.

Снова очутившись возле Рика, я уже меньше переживаю из-за обидного запрета на источники и из-за Ксавье. Положив на тарелку баклажаны, я передаю своему спутнику блюдо моллюсков в соусе из черных бобов, и он берет себе дюжину.

— Тут много фишек. — Его теплое тело льнет к моей спине, как магнит к железу, пока мы ждем, когда очередь двинется дальше. — Мы с Марком сегодня на пробежке нашли баню. Я проберусь за тобой после отбоя.

— Голый?

— Такие правила.

Шутка вырвалась у меня прежде, чем я успела прикусить язык, но меня охватывает трепет. Да, за нарушение правил наказывают, и иногда это только на пользу. Но побег — это уже не бунт. Теперь это погоня за желаемым. Я желаю провести эту ночь наедине с любимым.

— Как пройти к онсе? — перекрывает приглушенный гул разговоров чересчур громкий мужской голос с британским или, может быть, южноафриканским акцентом.

Через двойные двери входят турист и его жена-брюнетка. Рядом с ними беспомощно разводит руками лысеющий портье, бормоча что-то по-китайски. Турист теребит белую шляпу, точно путешествует по австралийскому бушу. Его жена кутается в китайскую шелковую шаль.

Мужчина обращается к Мэйхуа, которая в этот момент входит в ресторан, похожая на птичку в своей красно-желто-зеленой тайваньской блузке:

— Как пройти к онсе?

Вожатая выдергивает наушники из ушей:

— Простите?

Он преувеличенно громко повторяет вопрос. Мэйхуа смущенно морщит лоб и перебрасывает через плечо длинную косу:

— Простите, я не поняла.

Турист нетерпеливо повышает голос:

— Мы ищем онсе.

— Она тоже не понимает. Пошли, — шипит жена и тянет его за руку.

— Хоть бы кто нормально говорил по-английски, — зычно жалуется турист, так что его слышно в самом Тайбэе. — Ни черта не соображают.

Краска отливает от щек Мэйхуа. Словно тяжелый занавес, опускается тишина, и все разговоры в помещении смолкают. У меня перед глазами плывут красные пятна. Да, в отличие от Тайбэя, в тайваньской глубинке сотрудники отелей, как правило, не говорят по-английски. Но большинство западных туристов, с которыми я сталкивалась, вели себя воспитанно — даже лучше, чем кое-кто из цзяньтаньской молодежи. Мне доводилось слышать подобный тон: от женщины в «Макдоналдсе», огрызнувшейся на мою маму, от продавца, назвавшего папу тупым китаезой.

Мой первый инстинктивный порыв, как обычно, притвориться, что ничего не было, чтобы пощадить чувства Мэйхуа: ведь иногда кажется, что если мы не замечаем хамства, то его как будто и не существует. Но затем я ставлю свою тарелку на буфет и направляюсь к ним.

— Вы должны перед ней извиниться. — Я сжимаю руки в кулаки. — Она вам не прислуга. И остальные тоже.

Мужчина краснеет, как перец чили. Наконец хоть кто-то говорит на безупречном английском!

— Мы не к тебе обращались.

— Вы обращались ко всему залу. И на заметку: если человек, находящийся у себя на родине, не говорит на вашем языке, это не значит, что он глупее вас.

Сзади подходит Рик и кладет руку мне на спину. Он с неодобрением глядит на мужчину, тот в ответ хмуро косится на двухсотфунтового футболиста и через минуту цедит сквозь зубы в сторону Мэйхуа:

— Извините.

— Без проблем, сэр. — Вот такой Мэйхуа человек! — Надеюсь, вы найдете, что ищете.

Женщина в шелковой шали окидывает меня злобным взглядом и торопливо уводит благоверного прочь. Мэйхуа прижимает руки к щекам, робко улыбается мне и начинает тараторить по-китайски, но обрывает себя на полуслове:

— Ой, я всегда забываю, что ты не понимаешь… Спасибо тебе.

— Посидишь с нами?

— Звонили мои родители. Мне нужно перезвонить им, но я подойду к вам позже.

Мэйхуа запечатлевает на моей щеке благоухающий цветами поцелуй и исчезает.

Вернувшись в очередь, Рик протягивает мне тарелку и тут же забирает обратно, потому что я чуть не роняю ее на пол. У меня трясутся руки. Вокруг нас стоит приглушенный гул голосов. Наверное, мне не следовало затевать скандал.

Но к тому времени, когда мы садимся за стол, к нам уже подходят Спенсер и Марк. Софи разговаривает с Ксавье за его столом, потом берет свою тарелку и присоединяется к нам.

— Одна женщина крикнула моему отцу: «Проваливай к себе в Китай», — говорит Рик. — Мы просто шли по тротуару. Мне было шесть лет.

— С моей мамой тоже такое случалось, — признаюсь я.

— Папа не сказал ни слова в ответ, — продолжает Рик. — Тогда я ненавидел его за это. Но теперь мне кажется, он просто устал бороться.

Мы нарушаем еще один запрет, говоря о расизме. Впрочем, я только что нарушила куда более значительное табу: публично, перед всем рестораном, наехала на того типа, пренебрегая пресловутой азиатской бесконфликтностью. Но с этими табу необходимо бороться! Что творится в душе ребенка, когда он видит, как третируют его родителей? Что творится в душе родителя? Адская мука, отвечаю я. Как странно: надо было улететь на далекий Тайвань, чтобы понять это. Рик берет мою руку и крепко пожимает.

— У моей семьи вечно возникали трудности с пересечением американо-канадской границы, — говорю я. — Однажды нас — маму, Перл и меня — задержали на всю ночь, когда мы возвращались от дяди.

Бесцеремонные вопросы, пистолеты в кобурах, которые я пожирала глазами, мама, от страха уронившая и разбившая очки, ночь в загаженном мотеле, который был нам не по карману…

— Когда я подросла и получила права, на границе садилась за руль сама. Ко мне относились чуть снисходительней. Нужно только усвоить определенное выражение лица и тон, чтобы тебя оставили в покое, верно?

— Или играть в футбол, чтобы тебя уважали, — тихо добавляет Рик.

Я сжимаю его руку еще крепче. Танцы научили меня очаровывать ради самозащиты. Как бы то ни было, возможно, это сходство и свело нас.

— У нас в Лос-Анджелесе не так плохо, — замечает Марк. — В некоторых районах азиаты, даже полукровки вроде меня, составляют большинство. Меня дразнили на баскетбольной площадке, только и всего, но дети ведь жестоки.

— Некоторым приходится куда тяжелее, — вставляет Спенсер, разламывая печенье с кунжутом. — Один мой приятель непременно надевает деловой костюм, когда проходит через службу безопасности аэропорта. Он говорит, что в противном случае его будут обыскивать, потому что он чернокожий, а это отнимает слишком много времени. Когда окажусь в Конгрессе, первым делом возьмусь за реформирование иммиграционной службы и управления транспортом.

— Я бы поспособствовал твоей кампании, — говорит Марк, — но собираюсь стать голодающим журналистом. Хочешь, буду тебя пиарить? «Голосуете за Сюя — голосуете за себя!»

— Рик будет финансировать вашу предвыборную кампанию, — говорит Софи.

— А ты — ее проводить, — предлагаю я.

— Я бы справилась. — Софи встряхивает волосами. — И как только ты водворишься в Овальном кабинете, Эвер станет главным военным хирургом^[104].

— Мой отец на радостях вскрыл бы себе вены.

Я представляю себе, как консультирую Президента Соединенных Штатов в качестве его главного врача. Никакой крови, только мудрые рекомендации. Я бы солгала, сказав, что подобная перспектива меня совсем не занимает, но впервые отчетливо понимаю, что это — из чьей-то другой жизни. Не из моей.

— Если Эвер хочет быть хирургом — пожалуйста.

И Рик целует меня в ухо, удивляя всех сидящих за столом. Как получилось, что он еще не знает, какой у меня любимый цвет, но прекрасно понимает мои устремления — даже лучше, чем я сама?

Я улыбаюсь ему:

— Первым делом распоряжусь сопроводить саке со змеиной кровью предупреждающей этикеткой: «Опасно для здоровья!»

Ребята смеются. Мы, конечно, только мечтаем. Вся жизнь наших родителей была сплошной борьбой. И все же нам хочется верить.

Привычный шквал ветра сотрясает здание, заставляя белые бумажные лампы раскачиваться над нашими головами. Капли дождя все яростнее барабанят по стеклам. Затем свет гаснет, и ресторан погружается во тьму. Раздаются испуганные возгласы.

— Электричество отключили, — говорит Софи.

За столиками начинают вспыхивать огоньки зажигалок.

Менеджер отеля обращается к нам на китайском, и Рик переводит для меня:

— Над Тайдуном, на юго-восточном побережье, очередной тайфун. Затопило шесть деревень.

— Шесть деревень! — Я вспоминаю куклу, плавающую в мутной воде. — А что будет с людьми?

— Кто знает? — говорит Спенсер. — Наш гид говорил, что из-за тайфунов береговая линия меняется каждый сезон. Местные постоянно живут под ударом.

— Как такое вообще возможно?

— Нам очень повезло со страной, — говорит Рик, и даже после наших разговоров о расизме он прав.

Мы выходим из ресторана в подавленном настроении. Коридор освещен бледно-желтыми аварийными лампами. Я натыкаюсь на Мэйхуа, которая тащит за собой чемодан на колесиках. Ткань так изношена, что вожатой пришлось обвязать чемодан веревкой; моя мама поступила бы так же, чтобы сэкономить деньги, а не покупать новую вещь.

— Ты ведь не уходишь? — испуганно спрашиваю я.

Мэйхуа и бровью не повела, когда на нее орал турист, но сейчас ее глаза наполняются слезами.

— На наш дом в Тайдуне обрушился тайфун. Мою деревню смыло. Я возвращаюсь туда, чтобы помочь родителям.

— О нет! Твои сестры! А родители — они в безопасности?

— Да, но мы потеряли все: одежду, фотографии, мебель. Все пропало.

Мэйхуа — точно пустая сцена, с которой ушли танцоры, всю ее жизнерадостность как ветром сдуло. Из горла вожатой вырывается судорожное рыдание. Я обнимаю ее, вдыхая цветочный аромат, когда она прижимается ко мне.

— Я живу на университетскую стипендию, — говорит Мэйхуа. — Как я теперь смогу учиться? Как они выживут? Что будут делать?

Я представляю себе ее родителей, которые и так перебиваются с хлеба на воду, принадлежа к меньшинству в собственной стране, жертвуя собой, чтобы дать дочери образование. Не родись я по счастливой случайности в Штатах — вполне могла бы оказаться на месте Мэйхуа.

Ветер распахивает дверь, обдавая нас потоками дождя. Я ощущаю собственное бессилие, прощаясь с вожатой.

— Мы танцуем под «Луг орхидей», — говорю я. — Спасибо тебе за эту песню.

На ее лице мелькает искренняя улыбка, прежде чем снова исчезнуть в сумраке.

— Тебе спасибо, Эвер.

— Пожалуйста, дай нам знать, если мы можем что-нибудь сделать для вас.

Мэйхуа кивает, вытирает слезы и вытаскивает свой чемодан под неослабевающий ливень.

Глава 32

В темноте эхом разносится журчание воды. Рик зажигает свечу. Она освещает каменный пол, окруженный прочной стеной из бамбуковых жердей, и крышу-пагоду, частично перекрывающую квадратное помещение бани, расположенной почти в четверти мили от термального курорта.

Рик уже вложил сто долларов из своих сбережений в пожертвования, которые я собираю для Мэйхуа. Начало положено. Но пока я развязываю пояс юкаты, меня не отпускают мысли об этой девушке, ее родных, нашем разговоре за ужином. Я погружаю палец ноги в каждый из двух бассейнов, выложенных плоскими камнями. Тот, что поменьше, — теплый, большой же горячее любого джакузи. В углах — источники, непрерывно пополняющие каждый бассейн. От воды исходит минеральный запах.

Рик закрывает раздвижные японские двери.

— Сначала ты. Обещаю, что не буду смотреть.

Сквозь освещенную свечой темноту я чувствую, что он улыбается. Мои опасения уступают место волнению: я здесь, с ним. Быть может, борьба с бедами этого мира отчасти заключается в том, чтобы наслаждаться счастьем здесь и сейчас.

Рик поворачивается ко мне спиной и изучает три душевые лейки, нависшие над тремя каменными табуретами, а я в это время раздеваюсь и погружаюсь в соблазнительно шелковистые воды. Они обдают меня восхитительным жаром. Мои босые ноги скользят по гладким камням, я захожу в воду по плечи и нащупываю подводный выступ, чтобы сесть. Бамбуковые стены и закрытые двери отгораживают нас от всего мира.

— М-м-м… — стону я. — Давай останемся здесь навсегда.

Рик входит ко мне в воду. Его рука скользит по моей. Я стараюсь не думать о его обнаженной груди, о твердых мышцах живота. О нашей невидимой наготе и о том, что между нами нет ничего, кроме воды.

— Мы впервые наедине с тех пор, как ты вернулся из Гонконга.

— Но мы же пробыли вдвоем три минуты в моей комнате? Надо было остаться там. И зачем только я потащил тебя в поместье Линь?

— Потому что это главная фишка Тайбэя, — поддразниваю его я.

— Точно. — Рик погружается в воду до самого подбородка. В его голосе появляется лукавство: — Знаешь, в некоторых онсэнах^[105] половые отличия упразднены. Просто для ясности. Хотя раздельное купание в источниках существовало с тех пор, как реставрация Мэйдзи^[106] открыла Японию для Запада.

— Откуда ты так много знаешь, чудо-мальчик?

— Разве? Наверное, много читал. Всё подряд.

И помню уйму всякой бесполезной ерунды.

— Не бесполезной. — Я брызгаю на него водой. — То есть теоретически, профессор У, если бы два человека вздумали заниматься тут запрещенной деятельностью, они бы бросили вызов вековой традиции?

— Да, традиции уже сто тридцать лет. Это считалось бы серьезным нарушением правил.

— Какая жалость!

Лунный свет выхватывает его озорную улыбку, Рик поворачивается ко мне и отводит мои волосы за плечо. Наматывает прядь себе на пальцы.

— Это отстой, что я одержим твоими волосами?

— Я и не знала, что ты ими одержим.

— Они не просто черные. Они иссиня-каштаново-рыжеватые. И в лунном свете слегка серебрятся.

— Как бы ты относился ко мне, если бы я была лысой?

Рик целует меня в лоб:

— Сдается мне, у тебя есть и другие достоинства. Весьма значительные. Например, плечи. — Его рука скользит по обнаженной коже моего плеча. — Или шея.

Я мягко отталкиваю его:

— А вдруг я попаду в аварию и покалечусь? Или свихнусь? Это не болезненные фантазии — я просто пытаюсь быть реалисткой. В жизни все так шатко.

Рик обвивает рукой мою талию и притягивает меня к себе, пока я не натыкаюсь бедром на его колено.

— Помнишь, я говорил, что не имеет значения, когда это случится? Но ты здесь. Словно наконец появилась, хоть я и не подозревал, что ищу тебя. — Его голос серьезнеет. — Быть может, некоторым людям суждено стать частью нашей жизни. Мы не вольны выбирать, когда им возникнуть на нашем пути. И не вольны управлять тем, что может снова забрать их у нас. Потеряй я возможность общаться с тобой, — его губы касаются кончика моего носа и замирают, — та часть моей души, которая нуждается в этом, умерла бы.

Я целую его. Руки любимого смыкаются вокруг меня, с силой обхватывают мою спину. Мои губы раздвинуты и упиваются его горячим ртом и языком с привкусом мяты и слив. Я провожу рукой по его груди, ребрам, исследую это тело, этот мускулистый пресс. Твердые пальцы Рика скользят по моей влажной коже вниз, к талии, затем поднимаются, чтобы погрузиться в мои волосы и обхватить затылок. Я понятия не имею, сколько проходит времени, не замечаю, когда над головой высыпают звезды — их так много, что небо залито светом. Наконец, ошеломленные, мы отрываемся друг от друга, тяжело дыша.

— Почему мы не делали этого раньше? — лепечу я. — То ли еще будет, — томно, лениво откликается Рик. — Ты такой самодовольный.

— Угу.

Мы погружаемся в воду еще ниже, кладем головы на бортик и слушаем тихое пение сверчков в ночи. Я хочу, чтобы этот жаркий миг длился вечно.

Но одна мысль, с ужина не дававшая мне покоя, жалом вонзается в мозг. В голове что-то перещелкивает, и я с мягким всплеском сажусь.

— Как ты назвал это место?

— Горячие источники? — Рик поворачивается и смотрит на меня, его затылок по-прежнему покоится на бортике.

— Ты употребил другое слово. Японское.

— Онсэн.

— Это то, что искал тот турист!

Он неправильно произнес: «Мы ищем онсе». И сорвался на Мэйхуа в тот самый момент, когда ее родители спасались от наводнения. У меня в горле встает комок. Я не могу понять, почему мне так грустно оттого, что турист совершил двойную оплошность.

— Что случилось? — Рик встревоженно садится. — Я тебя обидел?

— Нет. Ее родители… — К моему ужасу, у меня вырывается рыдание. — Мои родители…

— Иди, иди же сюда.

Рик прижимает меня к груди, и я реву.

— Мне так жаль, — бормочу я между двумя всхлипами. — Я не знаю, что со мной не так. Это наша единственная ночь, а я занимаюсь тем, что повышаю содержание соли в источниках.

Его смех эхом отражается от воды:

— Ты неподражаема, Эвер! Не волнуйся. Ночь все еще наша. — Рик целует меня в макушку, потом в щеку. — О чем ты вообще говоришь?

Я кладу голову на плечо любимому. Мне не хочется его обременять, он и так уже столько вынес ради Дженны. Но это же Рик — сильный, надежный. Наверное, это нормально — полагаться на него. Я пытаюсь собраться с мыслями, понять, что меня беспокоит, и не только сегодня, но и в течение стольких ночей.

— Моему папе пятьдесят пять. Он старше, чем большинство родителей моих друзей. До девяти лет у него не было обуви. Мать кормила его лапшой с кусочками мяса, потому что семья не могла позволить себе большего. Когда папа впервые очутился в Америке, он без устали восхищался дорогами, потому что раньше видел только грязные проселки. Когда я в детстве выплевывала мясо, он его доедал, чтобы белок не пропадал напрасно. Теперь Азия отстроилась, а в Штатах родителей донимают иммиграционные службы, они едят высохшую питтайю, и мама продала ожерелье, чтобы отправить меня сюда изучать китайскую культуру. Каждый раз, когда я подвожу родителей, я словно плюю им в лицо, как тот турист. Терпеть не могу, когда папа с мамой напоминают мне об этом, но они дейстительно страдали. Как семья Мэйхуа. И никого это не волнует. А сегодня вечером Софи сказала, что я могу стать главным хирургом — представляешь, что это будет значить для моего отца? Толкая каталку в Кливлендской клинике, он мечтает о великих свершениях ^однажды даже навернулся, упал в лужу на полу. Надежда на нас помогает ему держаться. Но у меня нет таких устремлений. И однажды я подумала: «Что, если я не стану врачом? Что, если вместо этого я буду танцовщицей?» Но даже мысль об этом — предательство по отношению к родителям.

Рик расправляет мои мокрые волосы нежными, успокаивающими движениями.

— Думаешь, они хотят, чтобы ты была несчастна?

Как бы я ни злилась, я никогда не сомневалась, что родители желают мне лучшего. Учебник молекулярной биологии предназначался для моего будущего. И моего счастья.

— Нет, — признаюсь я и устремляю взгляд к незримому горизонту. — Но я не могу найти с ними общий язык. Будь они американцами, может, и нашла бы, как Меган со своими родителями. Будь я китаянкой, наверное, хотела бы того же, что и они, — как мои двоюродные братья в Китае. Папе и маме неведомы американские заморочки с индивидуализмом и самореализацией. Они в семи тысячах миль от нас, но даже если мы находимся в одной комнате и говорим на одном языке, эти семь тысяч миль никуда не деваются. Между нами гигантская пропасть.

— В моей семье все наоборот. — Большой палец Рика скользит по моему бедру и исчезает. — Они оказались правы насчет Дженны. А я их не слышал. Не хотел. Если бы хотел — наверное, помог бы ей намного быстрее. — Он утыкается носом мне в волосы за ухом, вдыхая мой запах. — Может, я не чувствовал бы себя сейчас таким виноватым.

— Из-за чего?

— Из-за того, что я счастлив. Что стал больше. Словно самая большая матрешка в сравнении со своей миниатюрной версией. — У него срывается голос. — Я не знал, что все должно происходить именно так. Между двумя людьми.

Непостижимо, но, несмотря на все трофеи, которые сумел собрать чудо-мальчик, он не знал себе цену, этот старший сын старшего сына старшего сына, несущий бремя своей фамилии.

— Эвер! — Пальцы Рика прикасаются к моему голому животу. — Знаю, ты думаешь, что я не готов…

— Ш-ш-ш…

Я беру его руку. Прикладываю ее к своей груди. Прикосновения Рика робки и осторожны. Я накрываю ладонью его руку, прижимая ее к своему телу.

— Эвер, ты уверена?

«Мы слишком торопимся», — нашептывает мне внутренний голос, но я не желаю останавливаться.

— Хочу, чтобы ты прикоснулся ко мне.

Рик берет мою грудь в ладонь, повергая меня в трепет. Мои пальцы находят его под водой и ощупывают, мы изучаем мышцы, изгибы и очертания друг друга. Его губы снова овладевают моим ртом, и мы сливаемся в жарком жадном поцелуе. В какой-то момент я осознаю, что Рик задвинул меня в угол. Каменные края бассейна впиваются мне в плечи, он целует мои губы, подбородок, шею, его руки по-прежнему исследуют под водой мое тело.

— Мне жарко, — шепчу я.

Рик берет меня за талию и сажает на край бассейна. Он стоит между моих колен, целуя меня, а я, обвив ногами его талию, вцепляюсь в его короткие шелковые волосы.

— Хочу кое в чем признаться, — шепчет Рик между поцелуями. — В тот первый день, сидя рядом с тобой в автобусе, я мечтал тебя поцеловать.

— И поэтому вел себя как последний придурок?

— Разве?

— Определенно. Куда?

— Что — куда?

— Куда ты хотел меня поцеловать?

Голос у него хриплый.

— Повсюду.

— Тогда сделай это сейчас.

Он касается губами моей ключицы, прижимается к вершине каждого плеча. Я вцепляюсь ему в волосы руками, когда он опускает голову мне на грудь. У меня вырывается смешок.

— Ш-ш-ш… — Рик с тихим всплеском выпрямляется. Его губы касаются моего уха. — Хочешь, чтобы к нам присоединились вожатые?

— Нет, и не останавливайся, — отвечаю я, и он мягко окунает меня, потом я распластываюсь на камнях, оставляя ноги в воде и разглядывая звезды над свесом крыши. Расставив руки по обе стороны от моих локтей, Рик снова целует меня в губы, и его целомудренный выбор заставляет все остальное тело сгорать от ревности.

— Подожди, — роняет он.

— Чего?

Его рот прожигает линию на моей коже до самого пупка, отчего мое тело дрожит, как туго натянутая тетива. Всплеск воды отдается эхом, когда Рик снова погружается в бассейн.

Его губы опускаются все ниже.

Боже милосердный. Неужто он?..

У меня внутри все сжимается, когда он раздвигает мне колени. Потом просовывает между ними плечи и обвивает руками мои бедра. Покрывает поцелуями внутреннюю сторону каждого бедра, лаская кожу теплым, нежным дыханием. Я прижимаю ладони к камням, все мое тело трепещет в недоверчивом предвкушении. Рик просит разрешения продолжить, и мое едва слышное «да» сливается с журчанием горячей воды.

Он не торопится. Медленный жар нарастает и нарастает, пока я не вцепляюсь в камни, выгибая спину дугой, раздвигая пальцы на ногах, пока мое тело не наливается соком в его объятиях.

Пока звезды на небе не взрываются миллиардом сверхновых.

Глава 33

Когда утром я спускаюсь к завтраку, Рик встает из-за столика на двоих у окна, выходящего в сад камней. Сильное тело, которое я изучала прошлой ночью, теперь надежно прикрыто зеленой футболкой и спортивными шортами. Рик отодвигает для меня стул, и его нежные, лукавые глаза, его усмехающиеся губы, совершавшие со мной упоительные вещи, заставляют меня покраснеть.

— Ты рано встала, — поддразнивает он меня, а когда я без сил падаю в кресло, прикидывается удивленным: — Кое-кто наутро встал в хорошем настроении.

— Я неплохо провела ночь. — Я открываю меню на китайском языке. — Знаешь, Драконша должна собой гордиться. Я могу различить супы, мясные, овощные блюда…

— Неплохо? Ты неплохо провела ночь? — Рик хватает меня за талию, пытаясь поцеловать. Меню падает на пол. — Когда сегодня вечером доберемся до озера Зинтун, я покажу тебе, что такое неплохо.

Он целует меня, и я запускаю руку в его волосы, которые сводят меня с ума. Скатерть сползает, и мы привлекаем внимание пожилой пары за соседним столом, но мне все равно. Я хочу видеть не сдержанного Рика, но откровенного, опьяненного наслаждением. Опьяненного мною.

— Кто бы мог подумать, что чудо-мальчик так умело владеет языком? — шепчу я.

Рик ухмыляется:

— В одиннадцатом классе я победил на конкурсе ораторского мастерства.

— Зарываешь талант в землю!

— Привет, ребята. — К нашему столику придвигает третий стул Софи, ослепительная в своем оранжевом полосатом платье. — Я нашла окно! Услышала, что из-за тайфуна возникли трудности с полетами, снова позвонила в Национальный театр и оказалась права! Выступление акробаток из Сингапура пришлось отменить, и теперь театр в запарке. В пятницу вечером, когда мы вернемся в Тайбэй, он наш! Там будут тетя с дядей, а Лихань уже согласился перенести туда все шоу талантов и допустить публику — осталось только получить разрешение Драконши.

— Вот это да, Софи! — Я отстраняюсь от Рика, чтобы отдышаться. Хорошие новости посыпались на меня, как камнепад. — Поверить не могу. Нет, могу! Национальный театр! И все благодаря тебе.

Софи перекидывает через плечо черные волосы:

— Они повесят в окнах касс афиши и разошлют электронные письма своим подписчикам. Сказали, что мы можем даже взимать плату за вход.

— Серьезно? — Я придвигаюсь к столу. — Давайте пожертвуем вырученные деньги семье Мэйхуа. И остальным жителям ее деревни, пострадавшим от тайфуна.

— Благотворительный концерт, — говорит Рик. — Замечательно!

— Мне давно следовало сообразить. — Я обнимаю его, а потом Софи. — Хоть как-то ее отблагодарим.

— Может, вдобавок устроим аукцион? — предлагает Рик. — Так мы соберем больше денег. Тогдакаждый сможет внести свой вклад, даже те, кто не будет выступать.

— Софи, ты с этим справишься, я знаю. Можно попросить всех жертвовать вещи. Даже Ксавье… — Я тереблю край скатерти. — Быть может, он пожелает передать нам несколько своих рисунков.

Софи бессознательно тянет пальцы к уху, пытаясь нащупать опаловую серьгу. По ее лицу пробегает небольшое облачко. Затем она вскакивает:

— А вот и Драконша. Эвер, пошли.

* * *

Пока Софи объясняет суть дела, Драконша выкладывает половинки соленых яиц в рисовую кашу. Я переминаюсь с ноги на ногу, и в какой-то момент начальница лагеря, внимая моей подруге, приставляет указательный палец к носу, а большой к подбородку, совсем как мама.

— Хао ба^[107], — произносит она наконец.

— Действуем! — восклицает Софи и тащит меня прочь.

— Аймэй! — говорит Драконша.

Я настороженно оборачиваюсь:

— Вэй?

Ее орлиный взгляд пронизывает меня насквозь.

— Вы, девочки, большие умницы, что взялись за это.

Драконша возвращается к тарелке и продолжает накладывать завтрак.

— Она перестанет считать нас умницами, как только я выйду на сцену, — шепчу я, пока мы с Софи возвращаемся к Рику. — Особенно если наши костюмы действительно секси, как ты говоришь.

— К тому времени уже будет слишком поздно, — нараспев произносит Софи.

— Аймэй! — Лихань протягивает мне зеленый гостиничный бланк, когда я добираюсь до Рика. — Ни баба да лай дяньхуа.

— Папа звонил?

Я пытаюсь подавить приступ паники, ведь после того звонка насчет фотографии я с ним не разговаривала. Лихань протягивает еще один бланк Рику, и тот хмурится:

— Дженна? Я думал, она не хочет со мной разговаривать.

Я борюсь с желанием разорвать оба бланка на мелкие кусочки. А вслух замечаю:

— Похоже, нам обоим нужно позвонить.

* * *

В этом отеле нет четвертого этажа (китайский эквивалент несчастливого тринадцатого, потому что «четыре» по-китайски звучит так же, как «смерть»). Мой номер расположен на пятом, то есть в действительности на четвертом, и, открывая дверь, я ощущаю все бремя своего невезения.

Он не помешает нашему выступлению. Ни в коем случае. Даже если мне придется съесть свой обратный билет.

Для начала я проверяю электронную почту, чтобы узнать, не отправила ли Перл предупреждение. Так и есть, верная сестричка не дремлет: «Папа пытается с тобой связаться. Не знаю насчет чего. Они говорят по-китайски. Мама волнуется».

Папа берет трубку после первого гудка.

— Привет, Эвер.

Я представляю его на другом конце провода, в кепке «Кливленд индианс». Папин голос в стократ спокойнее, чем во время прошлого разговора, но это не значит, что плохих новостей не будет.

— Я попросил больницу перенести мой рейс на несколько дней. Вылетаю сегодня вечером и буду у тебя завтра днем, а в воскресенье мы вместе вернемся в Штаты.

Это лучше, чем угроза отправить меня домой, но ненамного. Папа приедет, чтобы лично присмотреть за мной в последние дни.

— Я вернусь в лагерь только в субботу вечером.

К тому времени, когда он поймет, что я в Национальном театре, будет, как сказала Софи, уже слишком поздно.

— Вот как? Ну ладно. — Кажется, папа разочарован. — Я заеду за тобой в лагерь в воскресенье утром. Держи мобильник включенным, ладно? Я напишу тебе на WeChat.

Я ожидала гневный тон, но голос у него добрый. Почти умоляющий. Неужто пронесло?

— Хорошо, папа.

Я отключаюсь, но не выпускаю трубку из руки.

Папа вот-вот сядет в самолет, а я забыла пожелать ему счастливого пути! Это семейное поверье, отгоняющее беду, вроде щепотки соли через плечо. Мой рассеянный отец, всю жизнь витающий в мечтах о медицине! Без мамы, следящей за тем, чтобы папа смотрел, куда его несут ноги, он непременно забудет багаж в аэропорту или врежется в стену.

— Счастливого пути, — шепчу я. Надеюсь, это считается.

Раздается стук, и я открываю дверь, чтобы впустить Рика. У него на плече рюкзак.

— Дженна не сняла трубку, поэтому я оставил сообщение. Все в порядке?

Итак, мы оба сорвались с крючка. Надо радоваться. Списать паранойю на свою вечную тревожность.

Рука Рика задерживается на моей талии, и я приподнимаюсь на цыпочки, чтобы поцеловать его:

— Да, все в порядке.

* * *

К тому времени, как мы высаживаемся на белоснежные песчаные берега озера Зинтун, последнего пункта экскурсионной программы, слух о благотворительном концерте уже обошел весь лагерь. Дебра и Лора предлагают пригласить тайваньских чиновников, с которыми они встречались в качестве президентских стипендиатов. О себе заявляют все новые таланты для шоу: в числе прочих Софи вносит в растущий список группу a capella и Спенсера, который собирается прочитать речь Мартина Лютера Кинга.

— Оставь для нас с ребятами семиминутное окно, — подмигивает Марк, отказываясь сообщать подробности.

Теплый ветерок нежно ласкает нас, когда «Банда пяти» позирует на берегу озера для очередного снимка борцов со стереотипами: руки и ноги занесены, как перед «ударом журавля», грозные кулаки подняты, зубы оскалены — гуру магических боевых искусств заставляют весь автобус рыдать от смеха. Я тоже смеюсь и вношу их имена в список.

— Пожалуй, у тебя есть еще одно призвание: охотник за талантами, — целует мои волосы Рик.

Я улыбаюсь:

— Пожалуй, мы можем быть очень разносторонними.

* * *

Мы с Софи замечаем Ксавье, который сидит под пальмой с низко нависающими листьями и делает наброски в альбоме, лежащем на коленях. Белые волны набегают на песок и плещутся у его ног. Он вздрагивает, встретившись со мной взглядом, и заслоняет рисунок рукой.

— Чего тебе? — резко осведомляется Ксавье.

Софи с планшетом в руке храбро опускается на песок возле него, забыв, что она в оранжевом платье. Я сажусь рядом и предоставляю ей рассказать Ксавье про аукцион, имеющий целью помочь затопленной деревне. Ксавье молчит, однако не требует оставить его в покое.

— Готова спорить, твои работы пойдут на ура, — заканчивает Софи. — А главное, это благое дело.

Ксавье кладет свой альбом на песок:

— Моя бабушка была тайваньской аборигенкой. Вот откуда у меня вьющиеся волосы. — Он дотрагивается карандашом до завитка, смотрит на меня, потом на свои сандалии. — Пожалуй, у меня найдется несколько рисунков.

— Ладно, дашь мне знать. — Софи напускает на себя деловитость, пряча под ней то сокровенное, чего не может ни выразить, ни показать. — Я приглашаю все местные семьи плюс тетушкиных коллекционеров. И позабочусь о том, чтобы твои работы попались на глаза нужным людям. Если ты в деле, я не подведу.

В глазах Ксавье мелькает удивление, на губах появляется легкая улыбка:

— Я никогда в этом не сомневался.

* * *

Мэйхуа плачет, когда я разговариваю с ней по телефону Лиханя.

— Ты уверена?

— Абсолютно. Многие хотят вам помочь. Просто нужно знать как.

— Родители не поверят. Мама сейчас кормит мою новорожденную сестренку — я выжду, прежде чем ей сообщить, не то она уронит малышку! Пожалуйста, поблагодари всех от имени всей нашей деревни.

— Обязательно, — обещаю я. — Ты тоже должна танцевать с нами.

— Какая из меня танцовщица! Но спасибо тебе, Ай… то есть Эвер.

— Можешь звать меня Аймэй. Мне нравятся оба имени.

— Хао дэ^[108], — смеется вожатая. — Сесе^[109], Аймэй!

Я ищу в толпе Рика и наконец замечаю его зеленую футболку возле багажного отсека автобуса. Рик стоит ко мне спиной, согнувшись под странным углом. И прижимает к уху телефон. Он страшно напряжен — я не видела его таким с самого возвращения из Гонконга — и вновь нервно ковыряет шрамы большим пальцем.

Страх пронзает мне сердце. Я бегу к нему.

— Прости, я ничего не понимаю, — говорит Рик в трубку. — Ты здесь? Но как? Где?

— Что случилось? — Я хватаю его за руку, скользя по песку. — Кто здесь?

Рик прижимает телефон к груди, плечи его напряжены, как вздыбившиеся скалы на разломе. Вздрогнув, я замечаю, что кончики его пальцев в крови — так он расковырял шрамы.

— Она здесь, — ошеломленно произносит Рик. — Сказала, что уже несколько дней пытается до меня дозвониться.

— О чем ты говоришь?

Он устремляет взгляд на дорогу, и в этот момент на пляж выезжает серебристый «порше». Из задней дверцы выскакивает красивая девушка, стильно подстриженные черные волосы падают ей на подбородок. Измятое черное платье свидетельствует о многочасовом путешествии.

— Рик! — Сбросив сандалии, она бежит к нам по песку. В жизни Дженна еще красивее, чем на фотографии: четкий овал лица, идеальный лоб, узкий нос, розовые губы. Большие, как у кинозвезды, глаза. — Рик!

Дженна заняла огромное место в моем сознании. Но в реальности она узкоплечая, хрупкая и тонкая как паутинка. В хрупкости — ее сила.

— Рик! — Обняв его, Дженна осыпает его потрясенное лицо поцелуями, цепляясь за него так, словно никогда больше не отпустит. Она разражается слезами. — Пожалуйста, не бросай меня. Я люблю тебя, ты мне нужен… Я люблю тебя!

Внутри у меня все сжимается. Я отворачиваюсь и в полном одиночестве бреду вдоль берега туда, где воды встречаются с краем земли.

Глава 34

— Шевелимся, народ! Гости прибудут через два часа!

Софи проскальзывает сквозь щель в занавесе-заднике и выходит на сцену Национального театра с планшетом в руке. Для работы она надела свободные брюки и белую блузку с короткими рукавами.

Театр наполнен разнообразными звуками: стучат колесики китайских барабанов, которые катят Спенсер и Бенджи, поцокивают каблуками мои танцовщицы, кружась в кокетливых, ладно сидящих нарядах изумрудного, сапфирового, топазового цветов.

Потертости и царапины, оставленные на полу сцены прошлыми представлениями, покрывает свежий слой воска. Я стою в центре, и мне чудится, что до каждой кулисы целая миля. Надо мной сливаются лучи шести прожекторов, ассистент режиссера, весь в черном, выкрикивает указания из аппаратной в глубине зала. Софи договорилась с театром, что все действо будет снято на видео.

Передо мной — три яруса из почти полутора тысяч обитых бархатом кресел; здесь танцевал Мариинский балет, исполнялись бродвейские шоу, играл на виолончели Йо-Йо Ма. Это должно вдохновлять. Наступил величайший вечер в моей танцевальной карьере, и все же я чувствую такую боль, словно меня раздавило рухнувшим мостом.

По пути к микрофону Софи хватает меня за руку: — Он придет, или я лично спущу с него шкуру.

На обратном пути в Тайбэй я сидела в автобусе одна. Рик поехал с Дженной — она его не отпустила. Он позвонил ее бабушке и дедушке в Гонконг и попросил приехать, но до тех пор боится оставлять ее одну. Эгоистичная часть меня хотела вцепиться в него так же крепко: «Не уходи. Ты мне тоже нужен», потребовать, чтобы Рик проявил жесткость: Меган всегда убеждала меня быть жесткой с родителями. Однако в глубине души я знаю, что, если Рик хочет стать свободным, он должен сам отпустить Дженну. И все же беспрестанно возвращаюсь к тем многочасовым разговорам, которые они, должно быть, вели по дороге в Тайбэй. Прошлой ночью эти двое остановились в «Гранд-отеле»; Рик внес сумку Дженны в роскошный вестибюль с красной ковровой дорожкой и колоннами. Может, она снова пыталась его поцеловать. И на них нахлынули воспоминания о годах, проведенных вместе. И Рик понял, что нельзя оставить того, для кого ты — дыхание и жизнь.

Или, что еще хуже, если он бросит Дженну против ее воли, не придется ли ему всю жизнь опровергать потребность в ролях старшего сына старшего сына старшего сына, старшего брата и бойфренда?

Я должна верить, что в нашем мире есть порядок, даже если мы его не усматриваем, и что первичный замысел был неплох. Человек создан не для того, чтобы тащить на себе другого человека. Рик и это лето дали мне мужество взять на себя ответственность за собственное будущее. Я могу лишь надеяться, что сделала то же самое для него. И если Рик выберет Дженну, то этим летом решается их судьба, а не наша.

— А Рик придет? — осведомляется Дебра, когда на генеральной репетиции вместо палочного боя я исполняю соло.

— Непременно, — говорю я. — Он обещал.

Девушки переглядываются. Возможно, Дебра была права, мне с самого начала не стоило приглашать Рика участвовать в танце и тем более выстраивать номер вокруг сражения на посохах. Но мне это нравится. Я обожаю наш с Риком поединок. Если не делать то, что нравится, тогда в чем смысл?

— Он непременно придет, — повторяю я. — Продолжим. С порядком выступлений разобрались. Давайте посмотрим, нужна ли помощь аукционистам.

* * *

В залитом солнцем внутреннем дворике театра девушки с библейского факультатива Лины застилают белыми скатертями прямоугольные столы и размещают две дюжины мольбертов, привезенных тетей Софи. Другие ребята выставляют на стол для угощений накрытые пленкой блюда с мочи, няньгао и другими лакомствами с цзяньтаньских кулинарных факультативов.

Софи забирает три мольберта для работ Ксавье. На первый она ставит рисунок с изображением двух драконьих лодок на реке Цзилун, поворачивая его к свету.

— До чего же он талантливый, — вздыхает моя подруга. — Я была такой дурой, Эвер.

У меня в горле набухает комок.

— Не ты одна.

Появляется Ксавье в черной шелковой рубашке, с длинным рулоном бумаги под мышкой. Его волнистые волосы зачесаны за уши.

— Привет, девчонки! Я принес эскиз настенной росписи.

Ксавье замечает свои работы, и на его скулах играют желваки: я опасаюсь, что он попросит нас снять их. Или уйдет.

Затем он поправляет на мольберте лист с тремя стариками в черных шляпах, который Софи по своему усмотрению назвала просто «Три старика».

— Когда ты их так расставляешь, кажется, будто это работы настоящего художника.

— Это и есть работы настоящего художника. — Я подхожу к нему. — Но ты их не подписал.

Его непроницаемые глаза встречаются с моими. — Если кто-то их и купит, то лишь я сам.

* * *

Ксавье и Софи прикрепляют эскиз росписи на задник сцены. Это коллаж из событий цзяньтаньской смены, между сценками извивается гибкий зеленый китайский дракон. Пятиарочные ворота Национального дворца-музея. Золотая урна с дымящимися ароматическими палочками. Толпа, танцующая под стробоскопами. Китайские иероглифы, искусно вписанные в очертания озера Зинтун в виде солнца и луны^[110]. Слияние двух потоков, голубого и серого, в ущелье Тароко: голубой наводнен китайско-американской молодежью, серый кишит черноволосой публикой всех возрастов.

— Аллегория, — поясняет Ксавье, касаясь меня локтем — я остановилась перед последним сюжетом. — Это все мы.

Я наклоняю голову, читая по картине без слов. Мы прорубаем собственный путь сквозь скалу, пока не сливаемся с более широкой рекой жизни. Изображенный поток причиняет мне страдания, но он же залечивает рану — как и полагается искусству.

— Это великолепно. — От восторга у меня перехватывает горло. — Мне очень нравится.

Ксавье протягивает маленький рулон, перевязанный коричневой лентой:

— Ты просила не рисовать тебя, но я подумал, что против этого ты возражать не будешь.

— О!

Я разворачиваю рулон и рассматриваю пять рисунков: мы с Риком сидим вдвоем на оранжевом камне в ущелье Тароко; Рик и я на фоне огней вечернего рынка; наш поединок на границе Национального парка Кэньдин; я хохочу, запрокинув голову.

И последний рисунок: мы с Софи сидим на берегу озера Зинтун, моя подруга склонилась над планшетом, я обхватила колени руками. В ту минуту мы говорили о Ксавье.

— Ты была права. Во многом. — Ксавье дотрагивается до крошечного посоха бо в моей нарисованной руке: — Вот на что похоже счастье.

К нам подходит Софи:

— Я продам твой эскиз росписи с аукциона в последнюю очередь.

— Анонимно, — предупреждает Ксавье. — Скажешь, что его написал один из учеников.

— Конечно, — соглашается Софи и ахает, увидев рисунок, где мы с ней вдвоем: — Как красиво!

— Цвета! — Я ощущаю болезненный комок в горле, наконец-то избавившись от стольких тайных горестей. — Я никогда не видела таких удивительных цветов.

* * *

За кулисами, в увешанной зеркалами гримерке, я переодеваюсь в рубиновое платье. Короткие рукава почти полностью открывают руки, черный пояс, завязанный сбоку, подчеркивает талию. Подол скромно прикрывает колени, но шелк липнет к телу. Взглянув на свое отражение, я инстинктивно начинаю горбиться, чтобы скрыть женственные изгибы тела. Но тут же заставляю себя распрямиться. И все же, когда убираю свою одежду в сумку, у меня сосет под ложечкой при мысли о том, что ко мне будут прикованы взгляды всех цзяньтаньцев. Из сумки выпадает фотография — та самая, что вернул мне Ксавье. Я привычно вздрагиваю, но впервые позволяю себе рассмотреть снимок.

И вдруг невероятный сюрприз — оказывается, все гораздо лучше, чем я опасалась! Правильный свет лестным образом подчеркнул мои скулы, балетный изгиб шеи, хорошую осанку. Я по-прежнему предпочитаю броситься под рикшу, лишь бы эти снимки не разошлись по рукам, но больше не испытываю унижения при виде собственного тела.

Входит Софи и открывает перед зеркалом свою косметичку.

— На улице дым коромыслом, — сообщает она.

Я выглядываю в окно. У пятиарочных ворот на площади Свободы в ожидании толчется народ. Огромная толпа запрудила улицу. Заслон полицейских в синей форме сгоняет людей с проезжей части на противоположный тротуар. Машины и мотоциклы, сигналя, прокладывают себе путь, словно газонокосилки по заросшей лужайке.

— Здесь чуть не половина Тайбэя, — говорю я.

— Так и есть, — торжествует Софи. — Дебра сказала, что приедут какие-то ВИПы из правительства. Вот наряды и усилили.

Я знаю, что вряд ли замечу Рика, но все равно ищу в толпе его массивные плечи и поднятый посох бо. Вместо этого взгляд выхватывает в толпе на дальней стороне улицы знакомую кепку «Кливленд индианс». Я узнаю эту нескладную фигуру даже среди сотни китайцев. Эту манеру надвигать кепку на глаза, сутулиться, отставлять сложенную бумажную карту подальше от глаз. Он будто театральный актер, вышедший на сцену не в том спектакле. Папа!

Я достаю телефон: ну конечно, он завалил меня сообщениями.

«Я в „Цзяньтане“. Твой товарищ сообщил, что ты на пикнике у Мемориала Чан Кайши».

«Я тут, на площади Свободы, но проход закрыт. В театре благотворительный концерт».

«Ты все еще у мемориала? Попробую пробиться к тебе».

Последнее сообщение отослано двадцать минут назад. О чем думал мой «товарищ», желая прикрыть меня и направив папу на нужную площадь, но к другому зданию? Я пишу ответное сообщение: «Папа, я не там. Видимо, какая-то путаница. Встретимся завтра в лагере, ок?»

Сообщение никак не хочет отправляться. Нет сигнала. Хуже времени не придумаешь.

— Софи, папа там, на улице. — Я хватаю с вешалки черный халат и набрасываю его на платье. — Он меня ищет. Мне нужно сбегать вниз на несколько минут.

— Забудь! — хватает меня за руку Софи. — Он запретит тебе выступать. Ты сами говорила. Это твой grand finale^[111]. Последний танец Эвер Ван!

Я обнимаю ее:

— Папа не успокоится, пока не найдет меня, нельзя же позволить ему искать весь вечер. Я попрошу его встретиться со мной завтра в лагере.

— А вдруг тебя задержит служба безопасности?

— Я участница концерта. Меня не могут не пустить обратно.

— Но…

— Смотри. — Я протягиваю руку к планшету Софи и открепляю один из пропусков за кулисы, которые она планирует продавать вечером на аукционе: — Я вернусь по пропуску.

* * *

Я с неожиданной для себя прытью сбегаю по ступеням театра в сгущающиеся сумерки. Папа здесь! Мой сумасбродный папа, который после рождения Перл водил меня кататься на коньках, чтобы я не чувствовала себя брошенной, пока мама нянчилась с малышкой; который учил меня водить машину на школьной парковке, рискуя собственной жизнью и здоровьем; который покинул берега Азии, будучи немногим старше меня, чтобы прожить всю жизнь вдали от родных и друзей. Я была не совсем честна, сказав Софи, что хочу избавить его от вечерних скитаний. Я понимаю, почему папа плакал на «Мулань», когда хунну вторглись в Китай. Он скучал по дому. А я скучала по нему.

Пятиарочные ворота, ведущие на площадь Свободы, перекрыты блокпостами. Зрители просачиваются через узкий вход, демонстрируя содержимое сумок и рюкзаков охранникам в синем. Протиснувшись в обратном направлении, я показываю пропуск лунолицему охраннику:

— Я скоро вернусь. Во куай хуэйлайлэ. Не забудьте меня!

Он машет мне рукой, и я ныряю в толпу, вздымающуюся надо мной, как кукурузное поле. Я не вижу ничего, кроме надвигающихся лиц. Земля под ногами вибрирует от грохота мчащихся машин. Рядом проносится вереница мопедов, извергая клубы дыма.

Когда я приближаюсь к дороге, мимо проезжает белый грузовик. А когда он исчезает, кепка «Кливленд индианс» оказывается прямо напротив меня, через улицу. Слева от папы стоит высокий мужчина, справа — семья, сзади напирает дородная дама в цветастой юбке, которая без конца натыкается на него, пока полиция оттесняет толпу с проезжей части. Полосатая голубая рубашка, которую папа надевал на мой выпускной, расстегнута над джинсами. Он щурится, глядя на карту, затем вытягивает шею и озирается, видимо пытаясь отыскать другой способ попасть на площадь Свободы. Вид у папы утомленный. В Огайо уже рассвело, а он, как и я, плохо переносит смену часовых поясов; должно быть, в полете всю ночь бодрствовал.

— Папа!

Мимо с ревом проносится черная машина, остав* ляя за собой вакуум, который засасывает мою юбку. Папа оглядывается по сторонам, ища, откуда доносится мой голос.

— Папа, я здесь!

Я машу рукой. Его усталые глаза встречаются с моими и тотчас вспыхивают, словно фейерверк.

— Эвер! — Размахивая руками, он пытается обойти женщину, преграждающую ему путь. — Эвер!

Женщина отшатывается.

— Ждите своей очереди! — огрызается она по-китайски.

Я нетерпеливо проталкиваюсь к папе. Он по-прежнему машет руками, улыбаясь до ушей, бочком обходит женщину и бросается вперед с одной лишь целью: поскорее добраться до меня.

А потом все происходит молниеносно.

На лице папы удивление. Он бежит, размахивая руками, чтобы сохранить равновесие. Прямо на проезжую часть. Под колеса приближающейся машины.

— Папа, осторожнее!

Клаксон беспрерывно гудит. Посреди дороги папа застывает, как загнанный в угол зверь. Он никогда не отличался проворством. В промежутке между двумя ударами сердца я успеваю нарисовать в сознании катастрофу. Тело, двадцать лет толкавшее санитарную каталку. Безжалостный удар стального монстра, несущегося на огромной скорости.

Это мой выбор — сойти с тротуара. Рискнуть не только сегодняшним выступлением, но и вообще всем будущим. Да, этот выбор — не пересиливание себя, не угроза наказания и даже не обременительное чувство вины и долга. Я делаю это от всей души.

— Папа, давай!

— Эвер, нет! — орет он. — Стой!

А потом я плыву к нему через улицу. Слева сверкает хром, свет фар летит прямо на меня. Я хватаю папу за руку, и очередной гудок клаксона разрывает мне барабанную перепонку.

Глава 35

Мир — это вибрации. Грохот. Мелкие частички.

Мы с папой врезаемся в женщину в цветастой юбке. Она верещит, с меня слетает ботинок, рука выворачивается, обжигая тело болью. Мы превращаемся в клубок конечностей и косматых волос, с силой ударившийся об асфальт. Клаксон позади нас затихает, а затем и вовсе смолкает.

— Эвер! Ты цела?

Плечо и предплечье горят. Я не могу пошевелить рукой. Боль накатывает волнами, которые грозят поглотить меня, но постепенно я осознаю, что лежу на папе. Он ощупывает тротуар. Его очки упали, я поднимаю с земли проволочную оправу. Одна из толстых линз треснула, но я сую очки папе в руки, и он надевает их.

— Эвер! — Папино лицо еще гуще усыпано родинками, чем мне помнится, а седеющие волосы растрепаны. — Эвер, с тобой все в порядке?

С моим телом что-то не так. Но я через силу встаю на колени и обнимаю папу здоровой рукой, чего не делала с тех пор, как была маленькой. От него пахнет мылом, стиральным порошком и газетой — как дома.

— Ты мог погибнуть, — всхлипываю я.

Окружающие переговариваются, толкаются, опускаются на колени, суетятся. Но я замечаю лишь папину руку, неуверенно поглаживающую мой затылок, — он тоже не делал этого с тех пор, как я была маленькой.

— Всего лишь лодыжку ушиб. К счастью, не голову, благодаря тебе, — добавляет он, когда я отстраняюсь.

И тут меня ослепляет внезапная вспышка боли.

— Эвер! — Папа хватает меня за руку, и я вскрикиваю. — Что с тобой?

— Плечо… — Я скрежещу зубами. — Мое плечо…

— У тебя вывих, — сообщает папа, ощупав мою лопатку и руку выше локтя. Тревога исчезает с его лица, сменяясь спокойной сосредоточенностью, которую я замечала у него в парках и на мероприятиях, когда он стоял на коленях перед пострадавшим и отлично знал, что делать. — Не шевелись, будет больно.

Он сильным рывком вправляет мне руку. В порыве невероятного облегчения я бросаюсь к нему в объятия.

— С тобой все будет в порядке, — бормочет папа, робко поглаживая меня по спине. — Через несколько недель…

— Вы потеряли, — говорит какой-то мужчина, протягивая мне ботинок. — Сейчас приедут медики.

И действительно, к нам приближается белый автомобиль с красным крестом и мигающими проблесковыми огнями. Папа крепко сжимает мою руку. Следующие его слова неудержимо рвутся наружу, будто он из последних сил сдерживал их, пока летел сюда, а потом разыскивал меня, и теперь ему нужно выговориться, прежде чем за нас возьмутся врачи:

— В самолете я вспомнил, как однажды мы поехали с тобой в парк. Тебе было четыре года. Какой-то человек играл на скрипке, а ты танцевала босиком на траве. Окружающие любовались тобою. Одна женщина посоветовала нам отдать тебя на танцы. Тогда-то мы и записали тебя в студию Зиглера.

«Это лето я хотела посвятить только танцам…» Папа меня услышал!

Тот давний день не запечатлелся в моей памяти. Я даже не знала, как именно оказалась в студии, которая стала мне вторым домом. Но эта история — настоящий подарок. Танцы всегда были частью меня, и папа это видел.

— Прости, что подвела тебя. — Наша встреча совсем не похожа на встречу Мулань с отцом. Я не принесла ему императорскую печать. Папа считает, что отправил старшую дочь за море, а та пустилась во все тяжкие. И доля истины в этом есть. — Я сожалею о тех фотографиях.

Ты больше общаешься со своими друзьями и школьным психологом, чем с нами, — жалуется папа. — Иногда, возвращаясь домой, ты так быстро тараторишь по-английски, что мы не можем тебя понять. Иногда нам страшно, что мы неправильно тебя воспитали. Мы мечтали лишь о том, чтобы тебе жилось лучше, чем нам. Может, мы и в Америку приехали ради этого, а в итоге тебя потеряли?

— Неужели ты не понимаешь? — Я обнимаю папу, прижимаясь плечом к его груди. — Мне уже хорошо живется. Благодаря тебе и маме.

По папиному лицу пробегает судорога. Я опасаюсь, что он сейчас заплачет.

— Ты в самом деле так считаешь?

Тут подъезжает скорая, и нас засыпают вопросами.

— У меня сломана лодыжка, — спокойно сообщает папа.

— Папочка! О нет! — Как это типично для папы — все держать при себе. — А как же твоя работа?..

— Не беспокойся об этом.

Медики осматривают папу. У меня лодыжка тоже болит, но растяжения связок нет. Фельдшер протягивает мне белую таблетку (сильнодействующий ибупрофен) и бутылку воды. Пока другой фельдшер осматривает папину лодыжку, тот шутит, что тайваньская скорая оборудована лучше, чем иные больницы в Штатах. Папин голос теперь тверже, увереннее, чем мне помнится.

И вот еще что удивительно: они говорят по-китайски, но я понимаю, о чем речь.

Толпа уже начала редеть, переместившись на площадь Свободы и в театр. К нам пробивается человек в белом халате, становится на колени рядом с папой и пожимает ему руку. Волосы у него такие же клочковатые и седеющие:

— Энди, я примчался, как только получил твое сообщение.

— Доктор Джейсон Ли, — представляет его папа. — Мы вместе учились в медицинском. Это он все последние годы вызывал меня сюда на консультации.

— Он просто сокровище, твой отец, — пожимает мне руку доктор Ли. — Благодаря ему у нас в больнице лучшее медицинское обслуживание в Тайбэе.

Доктор Ли берет инициативу в свои руки, и вскоре папа уже сидит на носилках с временной повязкой на лодыжке. Несмотря на его протесты, медики заявляют, что он обезвожен после долгого путешествия, и ставят капельницу. Я осторожно шевелю рукой. Боль немного утихла, но я понимаю, что сейчас папу лучше не спрашивать про танец с посохом бо. Все будет нормально.

— Ван ишэн? — Старший фельдшер протягивает папе электронный планшет. — Лечение за счет городского бюджета. Пожалуйста, распишитесь здесь.

Ван ишэн. Доктор Ван. Здесь папа имеет законное право на это звание. Спустя столько лет!

Затем до меня доносится голос Софи:

— Мне нужно с ней поговорить. Дело срочное!

Моя подруга выходит из-за спины фельдшера, лицо ее готово к прайм-тайму: искусственные ресницы, темно-синие тени для век, ягодно-красные губы. Клетчатое платье прикрыто черным халатиком. Из высокой прически выбиваются пряди.

— Доктор Ван! Здравствуйте! Я соседка Эвер по цзяньтаньскому общежитию. Слышала, что с вами все в порядке — я так рада! Э… раз все в порядке, можно Эвер пойдет со мной? У нас неотложное мероприятие.

Зашла с козырей. Умничка! Софи бросает на меня боязливый взгляд, папа снимает очки и протирает их о рубашку.

— Ты не должна нагружать руку, Эвер.

— Мне нужно всего несколько часов, папа.

Я вынимаю из фельдшерской аптечки еще одну таблетку ибупрофена. По папиным глазам вижу, что он собирается возразить. Но потом все же кивает:

— Джейсон хочет, чтобы я поехал в больницу — сделать рентген и наложить гипс. Затем я вернусь к себе в отель. Что за мероприятие?

— Обычный сбор в конце смены, — невольно преуменьшаю я, еще раз обнимаю папу и ухожу вслед за подругой, которая нетерпеливо манит меня рукой. «Скорее, скорее!» — подпрыгивают ее брови. Но что-то тянет меня, удерживая на этом пятачке тротуара. Я оборачиваюсь. Папа наблюдает за мной с носилок. Я никогда не смогу постичь этого человека в очках, с лицом, усыпанным родинками. Между нами, наверное, всегда будет пролегать гигантская пропасть. Но теперь я знаю, что эта пропасть — наш враг. Папа, скорее всего, так и не поймет, почему я плакала, когда смотрела «Мулань», но, возможно, несправедливо требовать этого от него. И навести мост над пропастью или, по крайней мере, уменьшить разрыв можно только в том случае, если изменюсь я сама. Не затем, чтобы отказаться от своей американской сущности, но чтобы стать ближе к родителям.

Я делаю шаг назад, к папе, теребя свой черный халат. Он видел мои выступления только на унылых концертах балетной студии. По многим причинам я не могла разделить с ним эту часть своей жизни.

— Вообще-то я помогаю организовать сбор средств. — Я указываю на оранжевую крышу Национального театра. — Там проходит шоу талантов. Я поставила хореографический номер. Если ты сможешь уговорить врача, чтобы тебя побыстрее отпустили, я буду рада твоему приходу.

В папиных глазах за толстыми линзами вспыхивают огоньки.

— Ой! — Он выдергивает капельницу из запястья.

— Доктор Ван, пожалуйста, осторожнее! — бросается к нему старший фельдшер.

— Не могли бы вы достать для меня кресло-каталку. — Папа уже поднялся на ноги, держась за дверцу машины скорой помощи. Я и забыла, что он тоже умеет быть упрямым. — Я собираюсь пойти с дочерью.

Глава 36

Красные бархатные занавеси заглушают многоголосый гул за дверью. Я совершенно непрофессионально слегка раздвигаю их и выгладываю наружу. Переднюю половину зала занимают цзяньтаньские ребята и вожатые, а остальные ряды до самого верхнего яруса переполнены посторонними людьми.

— Все билеты распроданы! — шепчу я.

— И чем лучше пройдет наше шоу, тем больше народу примет участие в торгах: люди будут в хорошем настроении, — отзывается Софи, обнимая меня. — Он придет.

С программкой в руке она проскальзывает между занавесями.

Шоу продлится час, считая антракт, а потом — наш финальный номер. У Рика еще есть время. Я запрещаю себе волноваться. Лодыжка ноет (кажется, я все-таки повредила ее). Я растираю щиколотку и принимаю вторую таблетку, надеясь, что она поможет мне продержаться до самого конца, провожу ладонью по косе до банта из красного кружева на конце, поправляю вырез платья. Оно плотно облегает все изгибы и впадинки. Этот наряд ничего не скрывает, и, вместо того чтобы мечтать о ногах Меган или пышных формах Софи, я чувствую себя красавицей. Сегодня вечером я продемонстрирую, на что способна, не только Тайбэю и «Цзяньтаню», не только тетушке Клэр и дяде Теду, но и папе.

— Дацзя хао! — Микрофоны усиливают голос Софи, приветствующей публику. — При-ив-вет, Тайбэй!

Ответный рев сотрясает сцену под ногами.

* * *

Мы с Деброй и Лорой наблюдаем из-за кулис, как Софи объявляет каждый номер: китайские йо-йо, боевые искусства. Стендап-номер Майка вызывает у публики хохот. Один парень бегло исполняет «Этюды-картины» Рахманинова, его пальцы впиваются в фортепианные клавиши с таким упоением и страстью, что я понимаю, почему Рик переключился с музыки на футбол.

В антракте Софи зазывает публику на «тихий» аукцион^[112]. Я снова набрасываю черный халат на рубиновое платье и выскальзываю наружу, чтобы посмотреть, как идут дела. У аукционных столов теснятся сотни людей, указывая суммы ставок в бланках. Я улыбаюсь, увидев, какая толпа собралась вокруг мольбертов с работами Ксавье. Сам Ксавье сидит рядом, волнистые черные волосы падают ему на глаза, когда он прижимает к чернильному камню штамп и ставит на каждой картине свою печать. Значит, он продал всё. И вырезал на печати свое имя. Лист «Три старика», этот парус надежды, отправился в большой, неведомый мир. Словно почувствовав мой взгляд, Ксавье поднимает на меня глаза и улыбается в ответ.

* * *

Вторая половина шоу начинается с бомбы: Спенсер пленяет тайваньцев с их трепетным отношением к собственной независимости. Громоподобное «У меня есть мечта» удостаивается такого шквала аплодисментов, что люстры в зале дрожат.

— Голосуете за Сюя — голосуете за себя! — выкрикивает чей-то голос.

Дебра и Лора исполняют дуэт на цитрах. Трио ребят и один из вожатых выступают с импровизационным джазовым номером: клавишные, бас, барабан, вырезанная вручную бамбуковая дудочка. Затем Софи объявляет «Банду пяти» — следующий номер наш. Я заглядываю в гримерки, в коридор за сценой, но Рика нигде нет. Я прислоняю посох бо к стене, и внутри у меня все сжимается. До начала танца пять минут.

Он непременно придет…

— Где Марк? — шепчет Дебра. — Сейчас его выход, но он сегодня мне не попадался.

Я загибаю ногу назад и массирую ноющую лодыжку:

— Я со вчерашнего дня его не видела.

Тут весь театр сотрясает музыка, звучащая обычно на модных показах, — смесь электронных клавишных и синтетического бита, — целиком поглощая наше внимание. Я вытягиваю шею и смотрю на сцену: под софиты выходит высокая девушка в короткой шубке поверх сетчатых чулок. Густые черные волосы обрамляют мужеподобное лицо с пухлыми вишневокрасными губами и жутко накрашенными глазами.

— Ук ты, какая грудастая, — шепчет Дебра.

Девица впрямь грудастая — и гордится этим. Ее красный кружевной лифчик прикрыт только средней пуговицей шубки. Она принимает утрированную модельную позу: рука поднята, запястье согнуто, грудь выпячена. Из зала доносится несколько нерешительных смешков и свист.

— Э… Кто это? — спрашивает Дебра.

— Без понятия, — отвечает Софи, скрещивая руки поверх планшета. — Марку отправлял сообщения Спенсер. Сама я с ним не говорила. — Она стискивает зубы. — Надеюсь, у него найдется хорошее оправдание, а то ему несдобровать.

Я пристально смотрю на девушку:

— На кого-то она смахивает.

Впрочем, я уверена, что никогда ее не видела. Подруга Марка? Я не знакома со всеми пятью сотнями человек из нынешней смены, но эту особу ни за что не пропустила бы. А где же «Банда пяти»?

Музыка набирает обороты, и тут из-за кулис выходит вторая девушка, хрупкая и изящная, в розовом платье, расшитом темно-вишневыми цветами, и белых перчатках до локтя. За ней следует третья — в платье с леопардовым принтом и настолько глубоким декольте, что в нем кто угодно утонет. До меня долетает тяжелый запах ее духов.

— Это Сэм? — восклицаю я.

Дебра ахает.

Я внимательно разглядываю девушку номер один, и в этот момент к стоящим на сцене присоединяются четвертая и пятая красотки в шелковых ципао.

Я хватаю Софи за руку:

— По-моему, это Марк. И Дэвид.

— Нет! — вскрикивает она.

Первая девушка берет микрофон. По зрительному залу разносится ее теплое контральто:

— Леди и джентльмены, меня зовут Маркетта, я рада представить вам восхитительных Сэмми, Виду, Бен-Джаммину и Петру. Добро пожаловать на конкурс красоты «Мисс Цзяньтань»! Конкурсантки, пожалуйста, постройтесь. Дорогие зрители, приготовьтесь к голосованию!

Публика разражается аплодисментами и пронзительным свистом. Это Марк! А также Сэм, Дэвид (сбривший козлиную бородку), Бенджи и Питер! «Банда пяти», решившая по-своему расправиться со стереотипом о женоподобности азиатских мужчин.

Я так усердно улюлюкаю, что начинает болеть горло. Просто улет! Фантастика! Рик обязательно должен это видеть! Я вглядываюсь в зрительный зал, спрашивая себя, как воспринимают номер наши взрослые. К моему удивлению, Драконша, сидящая в первом ряду, неистово хлопает в ладоши, подняв руки над головой. Два высокопоставленных чиновника по бокам от нее в таком же экстазе. Кто бы мог подумать?

Цзяньтаньский конкурс красоты слегка затягивается: потенциальные королевы вертляво разгуливают по сцене. Но публика захлебывается от восторга. Она отвергает одну кандидатуру за другой, пока наконец дело не доходит до Бен-Джаммины и Маркетты. Последняя срывает с себя шубку и купальник из искусственной кожи, под которым оказывается… зеленый ципао Драконши!

Драконша вскакивает с места, ее ципао сверкает в свете прожекторов. Ухмыляясь, она поднимает над головой сцепленные ладони, потрясает ими и делает полный круг, наслаждаясь аплодисментами. На сцене коронуют Маркетту, остальные «девушки» поднимают ее на плечи и маршируют по сцене, разбрасывая конфетти. Я вытираю слезы. Из-за Марка все труды Софи, которая так старательно накрасила меня, пошли прахом.

— Нам этот успех не превзойти, — говорю я, поворачиваясь к подруге. Но Софи тут нет. Вместо нее из-за полотнища кулисы появляется Рик с влажными черными волосами, блестящими, как вороново крыло. На нем черная блуза и свободные штаны, подобранные Софи. Рик выбрасывает кроссовки в мусорное ведро, но я успеваю заметить полуоторванные подошвы, разверзшие пасти, точно голодные аллигаторы. В руках у него посох. Рик берет у стены мой бо и бросает мне, а я слишком ошеломлена, чтобы не поймать его.

— Что с твоей обувью? — охрипло спрашиваю я.

— Бежал всю дорогу от отеля. На дорогах пробки. Прости за опоздание. Я только что принял душ. — Он улыбается: — Нельзя позволить Марку нас обскакать.

— Ты так мчался, что угробил кроссовки?

Мне не верится!

— Я купил их в Змеином ряду. Похоже, они лопнули.

Рик встает на колени, чтобы завязать шнурки на черных танцевальных ботинках.

— Дженна не пожелала видеть бабушку и дедушку. В конце концов я позвонил ее отцу, и они с матерью вылетели за ней. Сейчас она со своей семьей. — Рик берет меня за руку, взгляд его внезапно становится серьезным, и у меня екает сердце. — Я объяснил ей, что обещал быть здесь. Сказал, что она должна меня отпустить.

Отпустить…

Радость борется во мне с чувством вины. Я понимаю, чего это ему стоило.

— Ты думаешь, с ней все будет в порядке?

На нем лежит непомерное бремя. Этот мальчик, с недетской зрелостью принимающий на себя обязательства, делает выбор безо всяких гарантий, что все будет хорошо.

— Спасти Дженну не в моей власти. Я много лет пытался. Теперь знаю наверняка, — вздыхает Рик. — Но мы долго разговаривали. И поняли, что она сильнее, чем нам казалось. Дженна сама поражена, что решилась в одиночку прилететь сюда. Мы впервые откровенно обсуждали ее депрессию. Я передал ей твой совет про поиск подходящего специалиста — не упомянув твоего имени, разумеется. Она не согласилась, но и не отказалась.

— Я опасалась…

Я замолкаю, не в силах выговорить, чего именно опасалась. Он притягивает меня к своей теплой груди и обнимает. Прижимается губами к моему уху:

— В детстве учитель как-то спросил, кто не верит в жизнь на других планетах. Я единственный поднял руку. Не потому, что не верил. А потому, что после прочтения всех этих асборновских книжек боялся поверить в реальность настолько невероятных вещей. Когда я с тобой, то просто знаю: там есть жизнь. Мы могли бы когда-нибудь ее обнаружить. — Его янтарные глаза улыбаются мне — чудо наподобие Большого взрыва.

Но Софи уже призывает публику к порядку.

— У меня слегка повреждена лодыжка. И плечо.

— Что случилось?

— Обычный вывих. — Я поправляю Рику воротник и целую его сдвинутые брови, прежде чем он успевает возразить. — Не волнуйся. Я справлюсь.

Мои танцовщицы выстраиваются за кулисами в ряд. Их темные волосы распущены, яркие платья, ленты и веера спрятаны под прозрачными черными рубашками, застегнутыми на все пуговицы. Дебра показывает Рику большой палец.

— Благодарю вас, Маркетта и вы, щедрые жертвователи, — провозглашает Софи. — Наш аукцион закончился, сумма собранных средств будет объявлена в конце представления. Для тех недовольных, кто не сумел ничего приобрести, у нас имеется еще один предмет — этот потрясающий эскиз настенной росписи за моей спиной, который я продам на торгах после нашего грандиозного финального номера. Повторю, что вся выручка поступит тайдунским семьям, пострадавшим от тайфуна.

Я вращаю посох, чтобы сконцентрироваться.

— А теперь, леди и джентльмены, я счастлива объявить международный дебют оригинального номера «Странник», придуманного и поставленного нашей Эвер Ван!

Глава 37

Раздаются начальные аккорды «Ланьхуацао», и мои девочки выплывают на сцену, образуя три одинаковые группы: одна девушка делает пируэт с поднятыми руками, ачетыре остальные кружатся вокруг нее, как лепестки черного цветка. Их освещают три софита. Лица танцовщиц ничего не выражают — до поры до времени. Плавно покачивая бедрами и руками, они образуют различные фигуры под приглушенный барабанный бой.

Одна из моих любимых составляющих хореографии — обязательное наличие сюжета. По крайней мере, у меня. Сюжет этого танца развивался на каждой репетиции, всякий раз, когда мы добавляли новые элементы.

Когда песня набирает силу, девушки сбрасывают с себя черные одежды, и сцена вспыхивает сапфирами, изумрудами и топазами. Взметаются вверх шелковые ленты, щелчками раскрываются синие веера, трепещут в воздухе расставленные пальцы. Юбки и волосы развеваются, как лепестки, когда танцовщицы кружатся: синие, зеленые, оранжевые оттенки сплавляются в многоцветный вихрь.

Затем барабаны Спенсера выбивают контрритм. Яркие краски словно сливаются в букет, и тут на сцену выхожу я в красном наряде, вращая посохом бо. Страх сцены заставляет сердце бешено колотиться. Это обычное дело, но сегодня все по-другому: в зрительном зале сидит мой отец. Сейчас он увидит, как я танцую. С мальчиком.

Сосредоточившись на своих танцовщицах, я описываю между ними восьмерки. Шелковые ленты хлещут меня по рукам, мои ноги отбивают ритм в такт барабану Спенсера, пока я ищу себе пристанище. Где мое место: среди танцовщиц с лентами? Но у меня нет ленты. Среди девушек с веерами — без веера? Среди джазисток, которые, скрестив руки, отвергают меня?

Девушки выстраиваются волнообразной шеренгой, чередуя сине-зелено-оранжевые оттенки. Они отгородили меня стеной. Мой посох бо, вращаясь колесом, устремляется ввысь, я, в красном наряде, кружусь под ним, ловлю его, ищу себе место в шеренге, но не нахожу.

Затем громкий барабанный бой и пение возвещают о появлении новичка: на сцену выходит Рик, вращая посохом сообразно со мной. Его черные как смоль волосы блестят под лучами прожекторов. По залу прокатывается легкий ропот. Изображая возмущение от появления незваного гостя, я бросаюсь на него. Мой бо со свистом рассекает воздух и с треском обрушивается на посох Рика. Вцепившись в боевое орудие обеими руками, я делаю несколько прыжков с вращениями по диагонали сцены и возвращаюсь к Рику. Но, ощутив острую боль в лодыжке, резко обрываю вращение. Выдыхаю… Держись! Девочки выстраиваются позади меня, и мы, все шестнадцать, наступаем на одного. Я замахиваюсь на Рика. Он отражает удар. Контратакует. Замахивается в сторону моих головы, ног, талии; я уклоняюсь, сдавая позиции.

Хрясь, хрясь, хрясь! Рик ухмыляется, оттесняя нашу шеренгу. Каждый удар посоха сильно отдается в пальцах. В итоге мои побежденные танцовщицы отступают в глубь колыхающейся линией. Я забываю про зрителей, про свою лодыжку, когда выхожу на середину сцены с Риком. Он воспроизводит каждый взмах моего посоха, треск ударов подкрепляется барабанным боем. Ни один из нас не берет верх; мы нападаем, уворачиваемся, замахиваемся и вскрикиваем. Скрестив посохи, мы кружимся по сцене все быстрее и быстрее, наконец Рик вырывает у меня палку. Не желая сдаваться, я снова отнимаю ее и с грохотом отбрасываю в сторону. Он обхватывает меня руками, я провожу пальцами по его щеке, а девушки замыкают нас в двойное кольцо, скользя в противоположных направлениях радужными каруселями.

И тут у меня подворачивается лодыжка. С трудом удержавшись от крика, я падаю вперед. Нога скользит по навощенному полу, и я лечу на Рика, чтобы вот-вот позорно распластаться у его ног. Но он не моргнув глазом хватает меня за талию, поднимает, будто пушинку, в воздух и кружится в движении, которого мы не репетировали, так что все плывет перед глазами. Я лечу, подчинившись его воле: отклоняюсь назад, перегнувшись почти пополам, полоща волосами и размахивая податливыми, расслабленными руками и ногами. Наконец Рик заключает меня в объятия, делает последние круги, опускает меня на пол, и я прижимаюсь к нему. Его влажная грудь тяжело вздымается, наши сердца стучат громче китайских барабанов; мы смотрим друг на друга, а остальной мир вращается вокруг нас.

Только гром аплодисментов приводит меня в чувство. Девушки кланяются. Мы с Риком размыкаем объятия и тоже кланяемся. Удары сердца отдаются в ушах, и я улыбаюсь так широко, что начинают ныть щеки. Зрители в зале кажутся пеленой расплывчатых лиц. За исключением одного-единственного человека, который вскакивает с кресла-каталки. Роговые очки сползают ему на кончик носа, он поправляет их и продолжает хлопать, и зрители следуют его примеру и аплодируют стоя.

Папа!

Мы кланяемся снова и снова, но овации не смолкают. Наконец по моему заранее оговоренному сигналу барабаны начинают стучать на бис. Мы с Риком расходимся, чтобы взять посохи и исполнить еще один, последний бой на сцене. Лодыжка держится. Зрители ритмично аплодируют, девушки образуют полукруг позади нас.

И когда я делаю выпад и вращаю посох, танцуя под древний барабанный бой, то наконец ощущаю себя цельной личностью: я счастлива, что я китаянка по крови, американка по рождению, а в целом я — это просто я.

* * *

По просьбе Ксавье Софи выставляет его эскиз росписи на аукцион как работу неизвестного студента. Я сажусь на табурет, и Лина оборачивает вокруг моей ноющей лодыжки пакет со льдом. Участники торгов в зале сражаются все ожесточеннее, пока наконец Софи не объявляет, что лот ушел за семь тысяч сто долларов США.

— Боже правый, его купил отец Ксавье! — восклицает Дебра.

— Серьезно?

Я вытягиваю шею и смотрю на уже знакомого мне мужчину с военной выправкой, без единой морщинки на белоснежном пиджаке и со стальной сединой на косой пробор. Какая ирония судьбы! Он не знает, что купил работу собственного сына.

— Хотела бы я сейчас видеть лицо Ксавье, — ликую я.

— Леди и джентльмены, — объявляет Софи, — от имени фонда помощи пострадавшим от тайфуна весь «Цзяньтань» благодарит вас за поддержку. Я счастлива сообщить, что мы собрали более пятнадцати тысяч долларов!

Прежде чем занавес касается пола, мы начинаем вопить и обниматься, образуя клубок потных тел и жестких от лака волос: Дебра, Спенсер, Марк, Лора… Лина рыдает. Спенсер лезет ко всем обниматься. Сэм целует Бенджи. Мы опьянены собой и своим успехом.

Лихань трясет мне руку, но, когда я морщусь от боли, тут же прекращает.

— Я горжусь вами, ребята. Когда вы только приехали, я счел вас кучкой избалованных американцев… Я, э…

— Мы такими и были, — говорю я и тоже обнимаю его.

Из-за занавеса появляется Софи, сдирая с ноги сначала одну туфлю на шпильке, потом вторую. Она подбрасывает планшет в воздух и воздевает руки к небу:

— Пятнадцать тысяч!

Я обнимаю подругу за шею:

— Неплохо для девушки без таланта!

— Гарвардская школа бизнеса, я иду!

Ксавье поднимается к нам за сцену, как обычно, засунув большой палец в карман. Но его глаза озарены новым светом. Он, точно веером, обмахивается пачкой визитных карточек.

— Коллекционеры — и мой отец! — Ксавье недоверчиво мотает головой. — Когда-нибудь я все ему расскажу.

— Я рада. — Яс воодушевлением пожимаю ему руку. — Ужасно рада.

Софи перебирает визитки.

— Этого парня на фиг. — Она сминает карточку. — Моя тетя его знает. Мошенник. А вот эти двое, — Софи снова вкладывает визитки в руку Ксавье, — мировые ребята.

Оправившись от удивления, Ксавье растягивает рот в улыбке:

— Спасибо.

И они вдвоем направляются через сцену к Дра-конше. Софи-командирша сегодня взяла верх над Софи-красоткой, но я рада, что в ней уживается и одно, и другое. Мы сильные. Мы можем быть кем угодно: дочерьми, сыновьями, матерями, отцами, гражданами, людьми. Сегодня вечером мы доказали это Тайбэю. А в будущем докажем всему миру.

Мне на плечо ложится знакомая рука. Я накрываю ее своей ладонью и оборачиваюсь.

— Мы сделали хорошее дело, — улыбается Рик.

— Так и есть, — улыбаюсь я ему в ответ, а потом замечаю папу, съезжающего со сценического подъ-емника в кресле-каталке.

— Подожди, Рик. Привет, пап!

Я приближаюсь. Подъезжая ко мне, папа всплескивает руками:

— Эвер, твое плечо! Когда я увидел, что ты выходишь на сцену, несмотря на лодыжку…

— Я должна была это сделать.

— Ты могла навечно остаться инвалидом!

Папа протягивает руку к моей лодыжке, и я кладу ее ему на колени. Он ощупывает щиколотку опытными пальцами, затем отпускает и привстает, чтобы осмотреть мне руку. Плечо болит, но не сильно, и папа в конце концов снова опускается в кресло.

— Тебе нужно дать отдых руке и лодыжке на месяц, не меньше.

— Хорошо, — обещаю я совершенно искренне. Существуют же очевидные правила.

Папа берет мою руку в ладони:

Ты была великолепна. Какая же ты красавица! Может, научишь меня вращать эту палку, когда вернемся домой? Я видел такое в фильме про кун-фу.

У меня в горле набухает комок:

— Непременно.

На заднем плане маячит Рик. Я переплетаю наши пальцы и выталкиваю его вперед. Папа широко распахивает глаза, и я спрашиваю себя: сколько еще сюрпризов он сможет вынести сегодня? Но у меня в запасе остался всего один.

— Пап, — улыбаюсь я. — Помнишь чудо-мальчика?

Эпилог

Тайбэйский международный аэропорт Таоюань забит тысячами путешественников, однако на этот раз столпотворение кажется мне дружелюбным, а не пугающим. В Тайбэе есть вещи, по которым я точно не буду скучать: прорва мопедов, липкая духота, но я полюбила здешних людей, вечерний рынок, вездесущую уличную еду. Мне будет не хватать чудесных друзей, появившихся у меня на «Корабле любви», и я счастлива, что наша дружба продолжается. Я буду скучать по раскрепощенному общению, хотя, наверное, не создана для него.

Что касается китайского, то я по-новому оценила двуязычие своих родителей. Я до сих пор способна прочитать не больше нескольких десятков иероглифов. Но вывески, названия газет, журналов больше не кажутся мне случайными символами. Они полны смысла: двери, глаза, руки, люди, мясо, вода, сердца, алебарда, земля, дождь, лес, солнца и луны, дерево, огонь, сила, золото, голубь. На данный момент мне достаточно знать, что в этом есть смысл.

Я иду рядом с папой, едущим в кресле-каталке, и кладу руку ему на плечо, что ново для нас обоих. Он кладет свою руку поверх моей и улыбается:

— Готова ехать домой?

— Готова.

* * *

Я привожу посох бо и для Перл, чтобы мы могли практиковаться втроем, вместе с папой, и удивляю маму маленькой пурпурной питтайей, которую тайком пронесла в чемодане, засунув в две пары носков. Таможенники годами третировали нас на границе, и я решила, что с них причитается. Мамино обычно суровое лицо смягчается:

— Эвер, это мой…

— Любимый фрукт. Знаю, — улыбаюсь я. Не жемчужное ожерелье, конечно, но, по крайней мере, я показываю, что не забыла о ней.

Через несколько недель после моего возвращения домой, после окончания джетлага, и радостной встречи с Меган и Дэном, и телефонного разговора с Мэйхуа, который мы полностью проводим на китайском (благодаря нам она снова вернулась в университет), я завариваю чайник красного улуна и ставлю на кухонный стол три чашки:

— Мам, пап! Мы можем поговорить?

Мама, сидящая за обеденным столом, поднимает глаза от стопки счетов. Папа закрывает газету, снимает очки, протирает их краем рубашки и снова подносит к лицу.

Этим летом много чего произошло впервые; я в первый раз попросила родителей обсудить мои собственные новости. В последние месяцы я разочаровывала их по мелочам, хотя они никогда не узнают и половины. Временами я разочаровывала и себя, однако уцелела. И вот теперь у меня для них наготове самое серьезное из разочарований. Я сажусь напротив и начинаю:

— Я много думала на Тайване. Вам будет нелегко это услышать, но в сентябре я не пойду в Северо-Западный университет.

Папа снова снимает очки. Мама ставит на стол чашку с чаем.

— Эверетт…

— Пожалуйста, выслушайте меня. Я не хочу быть врачом. В глубине души я всегда это знала, но боялась признаться, — улыбаюсь я. — При виде крови у меня кружится голова. Не лучшее качество для начинающего медика.

— Это не должно тебя останавливать, — протестует папа, но я накрываю его руку своей:

— Я могла бы справиться с собой — ты меня так воспитал. Настоящая причина в том, — я делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться, — что я хочу танцевать. Ставить танцы. И у меня это хорошо получается. Я собираюсь сделать перерыв и поработать в студии Зиглера преподавателем, а на следующий год буду поступать в школу танца и оформлю заявку на стипендию. У меня есть съемки номера, который я поставила на Тайване, их можно использовать как преимущество при поступлении.

— В танцах карьеры не сделаешь, — звенящим, как утренний воздух, голосом возражает мама. — Начинать все сначала нецелесообразно. А вдруг ты не найдешь работу после школы танцев? Ни в один медицинский вуз тебя уже не возьмут. Нет, ты так много работала. Заканчивай медицинский и занимайся танцами на досуге.

— Мам, ты меня не услышала, — говорю я. — Я не буду учиться медицине.

Я достаю конверт, который пришел сегодня по почте, и протягиваю родителям письмо из Северо-Западного. С приложенным к нему чеком.

— Летом соседка по комнате научила меня торговаться. Я попросила вернуть наш задаток.

Мама отодвигает в сторону стопку счетов и берет письмо. Поднимает на меня взгляд. Я с болью замечаю новые морщины в уголках глаз и на лбу. Они углубляются.

— Как глупо! — Мамины натруженные руки падают на стол, и она встает:-* Танцами сыт не будешь! Как ты можешь так поступать с нами? С отцом? Неужели ты настолько неблагодарная — после всего, что мы для тебя сделали?

— Пола… — начинает папа, но мама не слушает.

— Не для того мы ее растили. И от всего отказались ради нее. От всего!

Я сижу на месте как приклеенная, обхватив руками горячую кружку. В начале лета мамины слова надорвали бы мне душу. В середине я бы взвыла и объявила голодовку. Ныне от ее взгляда у меня екает в желудке, словно я лечу вниз на американских горках. Но я тут же взмываю на следующий перекат.

В случае необходимости я бы умерла за своих родных. Эмигрировала бы в чужую страну, бросила танцы и целыми днями разматывала пропитанные кровью бинты, чтобы обеспечить своей семье еду и кров. Но именно ради них мне не нужно этого делать. Я не должна становиться человеком, который толкает санитарную каталку, пропах антисептиком и мечтает оказаться в другом месте — там, где живет его душа.

— Мама, папа, у вас обоих хватило смелости приехать в Америку, оставив родной дом. Папа бросил медицину, чтобы мы могли расти здесь. Это требовало мужества, и я унаследовала его от вас. Вы отказались от спокойной жизни и пошли на риск, чтобы добиться большего. Я занята тем же самым. Мне хочется с помощью танца привлечь внимание к маленьким, незаметным людям. Как тайваньские аборигены. Как… — У меня срывается голос. — Как наша семья.

Мама пулей вылетает из комнаты. Папа по-прежнему сидит, ошеломленный. Но он не злится — мы сохранили с таким трудом приобретенное взаимное доверие.

— Она одумается. — Папа пожимает мою руку и уходит к маме.

* * *

Долгий, мучительный разговор растягивается на много дней, прерываясь на еду, работу, успешное выступление Перл с моцартовской Сонатой до мажор, ее первый день в средней школе и трогательные проводы Меган. Но я рада этому разговору. Слишком долго скрывала я от родителей свою любовь к танцам — те самые мечты о большем. Отныне не буду.

Мама перестает общаться со мной. Но я знаю, что, даже если она заблуждается насчет моего будущего, она желает мне только добра. Папа, как обычно, говорит мало, но за его молчанием я чувствую поддержку, а не осуждение. Возможно, он всегда меня поддерживал. Папа знает, что значит расстаться со своей мечтой. А я теперь понимаю, что отказаться от устремлений родителей — не то же самое, что отказаться от самих родителей.

Я борюсь с другими сомнениями. Неужели я из тех девушек, которые страшатся научной или традиционно мужской карьеры? Но ответ — нет. Я люблю своих родителей за то, что они никогда не рассматривали мой пол как препятствие для карьерного успеха. Это дало мне возможность выбора, который Софи никогда не применяла к себе. Потому что у меня есть выбор. И я делаю его не вслепую. Я проследила весь путь и твердо знаю, что буду в тысячу раз счастливее, танцуя на сцене любительского театра, чем консультируя Овальный кабинет в качестве главного военного хирурга.

Из Дартмута звонит Софи: ее соседка по комнате, как и Спенсер, мечтает однажды выставить свою кандидатуру на выборах, а сама Софи уже положила глаз на должность президента клуба предпринимателей. Ксавье, с которым Софи созванивается раз в неделю, отказался от места в Пенсильванском университете, которое отец добыл для него благодаря большому пожертвованию, и переехал в Лос-Анджелес, чтобы работать художником в независимом театре — это место он получил благодаря человеку, купившему «Трех стариков».

— А главное, ты не поверишь, — говорит Софи. — Дженна поступила в медицинскую школу Северо-Западного университета!

— Нет! — Я вцепляюсь в трубку. — Она заняла мое место.

— Это Марк наплел, да? — раздраженно восклицает Софи. — Одна азиатская девушка ничем не хуже другой. Дженна берет академотпуск на год, чтобы поработать с психологом.

— Я рада, — говорю я. — Рада, что мое место досталось ей.

Двадцать второго августа по пути в Йель к нам в гости заезжает Рик, и папа делает за ужином неожиданное объявление. Он все еще ходит на костылях и переведен на облегченный режим труда.

— Я решил уволиться из Кливлендской клиники и полностью посвятить себя консультированию. Доктор Ли уже давно меня уговаривает, он раздобыл для меня еще один контракт в Тайдуне.

Я вскакиваю с места, чтобы обнять его:

— Папа, это потрясающе! Поздравляю!

— Риск есть, — признается папа. — Если дела пойдут плохо, возможно, я буду зарабатывать меньше, чем в больнице. Кажется, время не самое удачное: ты не пошла в мед… э… то есть изменила планы. Но я обдумывал этот шаг десять лет. А ты так счастлива. Наверное, никто из нас не в силах наступить на горло своей песне.

— Наверное, — соглашаюсь я.

Рик предлагает папе помочь с обустройством удаленного офиса, и они вдвоем несколько дней возятся в кабинете, подключая вайфай-усилитель, блок питания и экран дистанционного присутствия.

— Спасибо тебе! — Я обнимаю Рика за талию, а он меня за плечи, и мы любуемся новым офисом.

— Вечер встречи выпускников в октябре, — напоминает мне Рик, когда папа включает настольную лампу.

Папа поворачивается ко мне спиной, и я украдкой целую Рика.

— Я обязательно приду.

Мама празднует первый контракт папы, разорившись на белые жалюзи, о которых всегда мечтала. «Это поможет папе сосредоточиться, когда ему потребуется уединение», — оправдывается она. Но когда я танцую рядом с гостиной под песню, звучащую у меня в голове, собираясь в студию Зиглера, где я теперь преподаю, то тайком замечаю, что мама сидит на диване и с улыбкой любуется своими жалюзи. Какие разительные перемены!

Я открываю дверь, пританцовывая, спускаюсь по лестнице и исполняю пируэт. В безоблачном голубом небе светит яркое солнышко. Я не просто распахнула створки своего воровского фонаря — я сорвала их с петель.

Для сверхновой больше нет преград.

Примечания

1

Этот восьмилетний курс — одна из самых престижных и популярных программ обучения в Университете Брауна (Провиденс, штат Род-Айленд), входящем в Лигу плюща. — Здесь и далее, кроме особо отмеченных случаев, примеч. пер.

(обратно)

2

Биохимический процесс, открытый немецким ученым Г. Кребсом.

(обратно)

3

Речь о финансовых выплатах (или специальном кредите), которые получают малоимущие студенты вузов, не имеющие возможности полностью оплатить обучение.

(обратно)

4

Творческая ассоциация (Arts Association) — в США местная некоммерческая общественная организация, созданная для материальной, координационной и иной помощи студентам, обучающимся исполнительским искусствам (танцу, актерскому мастерству, музыке и т. п).

(обратно)

5

Разделение на традиционные (полные) и упрощенные китайские иероглифы (соответственно фаньтицзы и цзянь-тицзы) возникло в результате реформы, осуществленной правительством КНР в 1950-е годы. Традиционные иероглифы официально приняты на Тайване, в Гонконге и Макао, а также в зарубежных китайских общинах.

(обратно)

6

Дедушка (кит.).

(обратно)

7

Лунные пряники (юэбины), как правило, круглые (но бывают квадратные или фигурные), с различными начинками, готовят для Праздника середины осени, широко отмечаемого в Китае.

(обратно)

8

Бэнто — коробка или ящичек с традиционным японским ланчем, включающим рис, овощи и рыбу или мясо.

(обратно)

9

Побыстрее! (кит.)

(обратно)

10

Димсум (димсам, дяньсинь) — собирательное название закусок для китайского чаепития в первой половине дня. В китайских ресторанах блюда димсум часто подвозят к столикам на тележках, чтобы клиенты выбирали то, что им по вкусу. В ассортимент димсум входят пельмени с разнообразными начинками (харгоу с креветкой, шумай с мясом или овощами), рулетики из рисового теста с креветками, мясом или овощами (чанфэнь) и проч.

(обратно)

11

Куда тебе надо? (кит.)

(обратно)

12

«Привет… привет… привет» («Hi, Hi, Hi») — песня группы Wings, написанная Полом и Линдой Маккартни в 1972 году.

(обратно)

13

Национальный конкурс орфографии (Scripps National Spelling Вее) проводится в США ежегодно начиная с 1925 года среди учащихся не старше 14 лет.

(обратно)

14

Раннинбек — нападающий в американском футболе.

(обратно)

15

Эвер вспоминает песню из фильма «Волшебник страны Оз», одна из строчек которой звучит как «Toto, I’ve a feeling we’re not in Kansas anymore» («Сдается мне, Тотошка, мы больше не в Канзасе»). — Примеч. ред.

(обратно)

16

Ципао — традиционное китайское женское платье облегающего покроя, с воротником-стойкой.

(обратно)

17

Американский комедийный телесериал «Корабль любви» о романтических приключениях на круизном лайнере выходил на канале Эй-би-си с 1977 по 1987 год.

(обратно)

18

В США требуется предоставлять информацию о среднем балле школьного аттестата при поступлении в высшие учебные заведения, а также на работу.

(обратно)

19

Добро пожаловать в «Цзяньтань»! (кит.)

(обратно)

20

ИНИ (Институт научных исследований, Research Science Institute) — престижная международная летняя исследовательская программа для старшеклассников. Существует с 1984 года, проводится в различных университетах США.

(обратно)

21

КИЛ — Колледж искусств и литературы Университета штата Мичиган.

(обратно)

22

«Твинки» — популярные в США бисквитные мини-кексы с белой сливочной начинкой, выпускаемые компанией «Хостесс брэндс».

(обратно)

23

Президентские стипендиаты (Presidential Scholars) — участники специальной президентской программы поддержки талантливых учащихся выпускных классов школы. Руководит программой специальная комиссия (Commission on Presidential Scholars), о которой Лора упоминает ниже.

(обратно)

24

Книга Притчей Соломоновых, 27:17 («Железо железо острит, и человек изощряет взгляд друга своего»).

(обратно)

25

Южноминьский диалект китайского языка распространен в провинции Фуцзянь, откуда родом родители Эвер.

(обратно)

26

Мацзян (маджонг) — традиционная китайская настольная игра, отдаленно напоминающая домино или пасьянс.

(обратно)

27

Традиционный китайский танец с объемной фигурой стилизованного льва, управляемой изнутри двумя танцующими. Исполняется на больших праздниках, главный из которых — китайский Новый год.

(обратно)

28

Популярный китайский вид спорта: гребля на больших, 20-местных лодках с носом в виде драконьей пасти. Состязания в гребле традиционно проводились в Китае в начале лета, на Праздник драконьих лодок (Дуаньуцзе).

(обратно)

29

Чайные (мраморные) яйца — популярное китайское блюдо. Яйца отваривают вкрутую в смеси соевого соуса с чаем и различными специями; в тех местах, где скорлупа треснула при приготовлении, белок окрашивается в коричневый цвет, таким образом на его поверхности появляются «мраморные» разводы.

(обратно)

30

Тангу — традиционные китайские барабаны с бочковидным корпусом.

(обратно)

31

«Подходите, девушки!» (кит.)

(обратно)

32

Лови момент (букв.: лови день) (лат.).

(обратно)

33

Проклятье! (лат.)

(обратно)

34

Сколько стоит? (кит.)

(обратно)

35

Слишком дорого! (кит.)

(обратно)

36

В американской старшей школе (9-12 классы) ученики проходят как обязательные предметы (минимальный набор, необходимый для получения аттестата зрелости), так и предметы по выбору. Причем уроки можно посещать в произвольном хронологическом порядке, в том числе — с учащимися другого года обучения. В конце каждого учебного года ученики сами составляют себе расписание предметов на будущий год.

(обратно)

37

Правильное произношение слов в китайском языке имеет огромное значение. В китайской фонетике различают четыре основных тона: верхний ровный, восходящий, нисходяще-восходящий, нисходящий и нулевой (когда слог не тонирован), а также их многочисленные комбинации.

(обратно)

38

Привет, меня зовут Аймэй. А тебя? (кит.)

(обратно)

39

«Фонг Сайюк» (в российском прокате — «Легенда») (1993) — фильм-боевик о мастере кун-фу Фонг Сайюке гонконгского режиссера Кори Юэня с Джетом Ли в главной роли.

(обратно)

40

«Братец Яков» (Frere Jacques) — старинная французская песенка, пользующаяся всеевропейской популярностью из-за своей простоты и мелодичности.

(обратно)

41

Очень хорошо (кит.).

(обратно)

42

Вы такие умнички, детки (кит.).

(обратно)

43

Говори по-китайски (кит.).

(обратно)

44

К сожалению, группа уже набрана (кит.).

(обратно)

45

Ребята, стойте, стойте. Вернитесь! (кит.)

(обратно)

46

Ван Аймэй, вернись! (кит.)

(обратно)

47

Аймэй, ты куда? (кит.)

(обратно)

48

Змеиный ряд (Хуаси) — тайбэйский вечерний рынок для туристов, торгующий традиционными тайваньскими и китайскими продуктами, блюдами из змеиного мяса, а также сувенирами. Открыт с 16 часов до полуночи.

(обратно)

49

Пей до дна! (кит.)

(обратно)

50

Пун (пэн) — название игровой комбинации в мацзяне (три одинаковые костяшки на руках у игрока).

(обратно)

51

Ой! Мне очень нравится, но я не могу себе этого позволить! (кит.)

(обратно)

52

Ронд де жамб — хореографический термин: круговое движение ногой.

(обратно)

53

Арабеск — позиция, в которой танцовщик балансирует на одной ноге, вытянув вторую назад.

(обратно)

54

«Замечательно, Лупин! Очень хорошо, Фаньли!» (кит.)

(обратно)

55

«Ледяная стружка» — десерт из мелко колотого подслащенного льда, политого разноцветными сиропами. Мочи — десерт из рисовой муки с различными начинками.

(обратно)

56

Смотрите на меня, девочки (кит.).

(обратно)

57

«Асборн паблишинг» — крупное английское издательство, специализирующееся на детской литературе.

(обратно)

58

Дети, стойте (кит.).

(обратно)

59

Древний китайский способ гадания по «Книге перемен» («И-Цзин»), для которого используют 50 высушенных стеблей тысячелистника или бамбуковых палочек.

(обратно)

60

Бакалаврско-медицинская образовательная программа (BS/MD program) дает возможность поочередно обучаться в двух партнерских вузах и получить сначала степень бакалавра (в области естественных наук), а затем доктора медицины. Многие программы требуют, чтобы перед началом второй, медицинской, части обучения студенты сдавали специальный экзамен — вступительное испытание в медицинский колледж (МСАТ — Medical College Admission Test), о котором говорит Эвер.

(обратно)

61

Сдобное печенье с ананасовой начинкой (фэнлису) — традиционное тайваньское лакомство.

(обратно)

62

Академический оценочный тест (SAT — Scholastic Aptitude Test) — стандартизованное испытание для приема в вузы США.

(обратно)

63

Старший брат (кит.).

(обратно)

64

«Девушка с горы Али» (кит.).

(обратно)

65

Девушка, я ищу У Куаньмина (кит.).

(обратно)

66

Пельмени из тонкого теста, которые готовят на пару и подают прямо в бамбуковых пароварках.

(обратно)

67

Ты там? (кит.)

(обратно)

68

Ты заболела? (кит.)

(обратно)

69

Такой посох, деревянный или бамбуковый, используют в качестве орудия в восточных боевых искусствах.

(обратно)

70

На чернильном камне (или тушечнице) китайские каллиграфы растирают сухую тушь с водой.

(обратно)

71

Сибаину — древняя японская порода собак, внешне напоминающая лайку.

(обратно)

72

Боже мой! (кит.)

(обратно)

73

Речь о книге Шела Сильверстайна «Щедрое дерево» (1964) про яблоню, которая жертвует всем ради мальчика, которого она очень любит.

(обратно)

74

Няньгао — пирог из рисовой муки.

(обратно)

75

Тайцзи (тайцзицюань) — китайская гимнастика с элементами боевых искусств.

(обратно)

76

Такие вечера встреч для бывших учащихся традиционно проходят в школах и колледжах США осенью и продолжаются целую неделю. Как правило, в школьных мероприятиях наряду с выпускниками участвуют ученики разных классов.

(обратно)

77

Предмедицинское образование (pre-medical, или premed) — бакалаврская (общеобразовательная) программа для студентов, планирующих в дальнейшем получить медицинское образование и степень доктора медицины. Включает в себя необходимые естественно-научные курсы.

(обратно)

78

Упомянутые произведения отсылают к суровым пуританским реалиям американского города Салема в XVII веке. «Алая буква» (1850) — роман Натаниэла Готорна о внебрачной связи замужней женщины со священником. «Суровое испытание» (1953) — пьеса Артура Миллера о судебных процессах над салемскими ведьмами.

(обратно)

79

Что случилось? (кит.)

(обратно)

80

Садись (кит.).

(обратно)

81

Жевание бетельной смеси из «орехов бетеля» (косточек плодов бетелевой пальмы) и листьев перца бетель, оказывающей легкий наркотический эффект и окрашивающей полость рта в коричневый цвет, очень распространено в Юго-Восточной Азии.

(обратно)

82

Скрытое сравнение с кочевниками хунну, совершавшими набеги на Древний Китай.

(обратно)

83

Имеются в виду волшебные башмачки Дороти — главной героини книги Лаймена Фрэнка Баума «Удивительный волшебник из страны Оз».

(обратно)

84

Соленые яйца — популярное китайское блюдо: утиные или куриные яйца, выдерживаемые в соленой воде в течение нескольких недель.

(обратно)

85

Мапо тофу — острое сычуаньское блюдо: соевый творог, обжаренный с мясным фаршем и овощами.

(обратно)

86

Я могу тебе чем-нибудь помочь? (кит.)

(обратно)

87

Мемориальный комплекс Сунь Ятсена (1866–1925), китайского политического деятеля, основателя партии Гоминьдан, в 1940 году провозглашенного Отцом государства, был открыт в Тайбэе в 1972 году.

(обратно)

88

Ключи (радикалы) — простые графические элементы, из которых состоят сложные иероглифы. Ключи могут являться и самостоятельными иероглифами, обозначающими простые понятия («вода», «огонь», «сердце» и т. д.). По ключам ищут значение иероглифов в словарях. Существуют различные вспомогательные таблицы, которые необходимо учить наизусть; самая распространенная из них (канси) насчитывает 214 ключей.

(обратно)

89

Строительство Мемориального комплекса Авраама Линкольна в Вашингтоне было закончено в 1922 году. Статуя шестого президента США, сидящего в кресле, по композиции схожа с упоминаемой выше статуей Сунь Ятсена.

(обратно)

90

«Культурная революция» в Китае (1966–1976) — идейно-политическая кампания, развернутая руководителем КНР Мао Цзэдуном с целью искоренить политическую оппозицию. «Банда четырех» — лица, приближенные к Мао в конце жизни, в том числе его последняя жена Цзян Цин. После смерти Мао (1976) в результате политической борьбы «Банда четырех» была отстранена от власти ив 1981 году отдана под суд.

(обратно)

91

Официальное название государства, существующего на Тайване и прилегающих островах, — Китайская Республика. Она возникла в 1911 году и занимала большую часть материкового Китая. После поражения в 1950 году правящей китайской партии — Гоминьдана — Китайская Республика была оттеснена коммунистами на Тайвань (ранее, в 1895–1945 годах, остров находился под оккупацией Японии). Гоминьдан утвердил в стране авторитарную однопартийную систему, но в конце 1970-х годов началась постепенная де* мокра гизация государственного управления.

(обратно)

92

Восемь бессмертных (ба сянь) — даосские божества.

(обратно)

93

Конфеты (десерт) «Борода дракона» представляют собой клубок тонких белых нитей, сделанных из сладкого сиропа, как правило, с ореховой начинкой внутри.

(обратно)

94

Первая строка из хрестоматийного стихотворения поэта эпохи династии Тан поэта Ли Бо «Думы тихой ночью». — Примеч. ред.

(обратно)

95

Пиньинь — система передачи китайских иероглифов латиницей.

(обратно)

96

Чан Кайши (1887–1975) — китайский государственный деятель, глава партии Гоминьдан с 1925 года, руководитель Китайской Республики (Тайваня) в 1950–1975 годах.

(обратно)

97

Мультфильм студии Уолта Диснея (1940), иллюстрирующий несколько известных произведений классической музыки. Под «Танец часов» из оперы Амилькаре Понкьелли «Джоконда» (1876) танцуют страусы, крокодилы, бегемоты и слоны.

(обратно)

98

Популярный комикс Джина Лунь Яна (2006), номинант Национальной книжной премии США в разделе «Молодежная литература».

(обратно)

99

Ферментированный тофу (соевый творог) с сильным специфическим запахом, продающийся на вечерних рынках.

(обратно)

100

Спокойной ночи! (кит.)

(обратно)

101

Рикша — легкая двухколесная коляска, в которую впрягается человек.

(обратно)

102

Вдоль реки Любви (реки Ай) в южнотайваньском городе Гаосюне расположены многие туристические достопримечательности и парки.

(обратно)

103

Юката — легкое кимоно, как правило, надеваемое после ванны или на горячих источниках.

(обратно)

104

Главный военный хирург возглавляет Офицерский корпус Службы здравоохранения США.

(обратно)

105

Онсэн (яп.) — геотермальный источник.

(обратно)

106

Реставрация Мэйдзи — исторический период социально-экономических и политических преобразований в Японии во второй половине XIX века, одним из этапов которого стало открытие страны для иностранцев и неизбежное расширение связей с Западом.

(обратно)

107

Ладно (кит.).

(обратно)

108

Хорошо (кит.).

(обратно)

109

Спасибо (кит.).

(обратно)

110

Название озера Зинтун в переводе с языка тайваньских аборигенов означает «солнце и луна».

(обратно)

111

Здесь: лебединая песня.

(обратно)

112

На «тихом» аукционе выставленные на торги лоты размещаются на столах, ставки делаются негласно, в письменной форме, что позволяет избежать открытого состязания.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Эпилог

*** Примечания ***