Тайна жёлтых нарциссов [Эдгар Ричард Горацио Уоллес] (fb2) читать онлайн

Bestseller ТАЙНА ЖЁЛТЫХ НАРЦИССОВ Ф. Хеллер, Э. Уоллес

Франк Хеллер Миллионы Марко Поло Психоаналитический криминальный роман

 Глава первая, в которой доктор Ц. решил попариться

В этот день доктор Ц., проживающий в Амстердаме по улице Хееренграхт, 124, решил сходить в баню.

Вот уж неделя, как над Голландией висел туман. Белой ватой он окутал красные и зеленые кровли домов, повис на деревьях и накрыл пологом дремлющие тюльпановые поля.

Вся Голландия казалась игрушечной страной, изготовленной в Нюрнберге и закутанной в вату для отсылки вдаль в качестве рождественского подарка.

Но Рождество давно миновало, и если календарь не обманывал, то этот туман предвещал весну, однако от него веяло ледяным холодом, и люди, жившие у канала, опасались, что весна в этой неравной борьбе потерпит поражение, страшились ревматизма и пытались подбодрить себя на голландский манер, цедя из пивных кружек пиво или попивая из тонких рюмочек зеленый ликер.

А что касается доктора Ц., то он решил попариться.

Ни один из 689 000 обитателей Амстердама не почувствовал в этот день потребности проанализировать свой внутренний мир. Весьма возможно, что хмурая погода вообще заставила их усомниться в том, что у них существует духовная жизнь, а может, они решили, что смогут проанализировать себя за кружкой пива и без помощи доктора.

Доктор запер дверь и направился, как задумал, в баню.

Погода была так отвратительна! Туман укрыл дома, как саваном, он заглушал все звуки и огни.

«Боже мой, что за страна, что за страна! — думал доктор. — Право, лучше бы находиться в стране теней древних греков, там хоть собирались духи знаменитых людей, а здесь, на каналах, не было никаких духов, по ним перевозили лишь красные головы сыра. Если бы здесь появилась прекрасная женщина, то она засияла бы огненным столпом, а весь народ, возглавляемый мною, следовал бы за нею. Но разве здесь можно встретить прекрасную женщину? В последний раз я видел ее, кажется, когда видел и солнце».

Доктор растер свои небольшие руки, чтобы привести кровь в движение. Топчась на месте, он попытался согреться. Солнце — это миф, и неправда, что на свете существуют красивые женщины.

Но опровержение не заставило себя ждать. Доктор увидел, что был неправ.

Он непроизвольно остановился перед витриной антиквара. Там, внутри магазина, он увидел ослепительную женщину, стройную, как березка. Под обтягивающей голову фетровой шапочкой виднелся ясный профиль с серыми или, вернее, серовато-синими глазами и тонким, правильно очерченным ртом.

В руках — он успел разглядеть ее тонкие руки — она держала маленький ящичек китайской работы, который и разглядывала при скудном дневном свете.

Ее шея молочно белела. Рядом с нею стоял владелец магазина Хевелинк, толстый человек с большим животом, краснолицый, со встрепанными волосами. Нахмурив брови, он внимательно следил за всеми движениями женщины. Каждый раз, когда доктор видел брови антиквара, он вспоминал о тех временах, когда играл в жмурки. Брови походили на своего рода повязку, сдвинутую на лоб.

Это сравнение было не лишено оснований, потому что всем известно, что Хевелинк любил играть в жмурки со своими детьми и при этом не прочь был сплутовать..

Из-под маленькой шапочки выбивалась прядь волос. Доктор вздрогнул. Он вообще-то предпочитал блондинок, а волосы незнакомки были пепельно-золотистого цвета. Он пожал плечами. Ведь этот цвет волос диктовала мода. Но, однако, ее бледных губ не тронула помада.

Что следовало предпринять?

Хевелинк так был захвачен наблюдением за незнакомкой, что даже не заметил присутствия доктора. А ведь доктор и антиквар были старыми знакомыми, причем последний был убежден, что доктор состоял в заговоре с двумя преступниками, ранее обманувшими его, Хевелинка.

Люди обычно больше всего опасаются того, на что они сами способны, и поэтому антиквар более всего боялся быть обманутым.

Доктор вздрогнул. Лишь теперь ему в глаза бросилось нечто. Он заметил, что он не единственный, чье внимание привлечено магазином антиквара. За его спиной стоял человек в дорожной одежде, и глаза его были прикованы к витрине. Стройный, смуглый, чисто выбритый, с крупным чувственным ртом и блестящими, влажными глазами, человек этот походил на поэта или музыканта, на одну из тех личностей, которых можно дюжинами встретить на Монпарнасе. Ему было уже за сорок, но выглядел он гораздо моложе.

Заметив, что его увидели, незнакомец надвинул на лоб шляпу и уткнул лицо в воротник. Доктор, исподтишка наблюдавший за ним, отвернулся к витрине и заметил, что ситуация в магазине приобрела несколько иной характер.

Хевелинк заметил доктора, и этого оказалось достаточно, чтобы в мгновение ока все изменилось и он забыл о своей прелестной клиентке. Щеки его побагровели еще сильнее, глаза разгорелись, и он погрозил своему врагу, стоявшему на улице перед витриной, кулаком. Доктор ответил на угрозу вежливым поклоном и сладчайшей улыбкой.

Разъяренный антиквар обрушил на доктора поток слов, но все они не достигли назначения — стекло заглушило их. Доктор видел лишь яростное движение губ антиквара. Теперь и прекрасная незнакомка повернулась к окну и удивленно смотрела на происходящее. По ее лукавому взгляду было видно, что некоторые выражения, адресованные доктору, она уловила и поняла. Внезапно она расхохоталась, и доктор почувствовал, как кровь прилила к лицу. Он догадался, что роль, которую ему в этой сцене навязали, неблагодарна и непривлекательна.

Человек в дорожном плаще перешел на другую сторону улицы и оттуда наблюдал за происходящим. Доктор, благословляя окутывавший его туман, поспешил удалиться.

«Оставим до другого раза, мой славный Хевелинк, до другого раза...» — бормотал он.

Прежде чем он дошел до бани, он не раз успел подумать о многочисленных карах, которым хотел бы подвергнуть антиквара. Войдя в баню, он занял кабинку и приказал банщику:

— Виллем, дайте-ка побольше света. Вот уж несколько недель не видел я дневного света.

Банщик включил все лампы.

— Больше света! — продолжал восклицать доктор Ц. — Больше света, Виллем! Окружите меня светочами, чтобы я походил на Диану, изображенную художником Тинторетто среди звезд. Картина эта, Виллем, висит в Венеции!

Так говорил доктор, высунув голову из парного короба. И в ответ ему другая, темная голова, тоже высившаяся над таким же коробом и, казалось, лишенная туловища, медленно повернувшись к доктору, низким голосом спросила:

-— Тинторетто? Я что-то не припомню этой картины. Где именно в Венеции она хранится?

* * *

При звуке этого голоса доктор Ц. повернул голову и взглянул на неожиданного собеседника.

— Вы спрашиваете, в какой галерее висит эта картина? Не во Дворце ли дожей? Или, может быть, в Палаццо Моцениго? Что-то не припомню... Впрочем, возможно, это и не был портрет Дианы, а была Мадонна. И совсем не кисти Тинторетто.

Собеседник взглянул на него свысока.

— А вы вообще-то знаете Венецию?

Доктор радостно улыбнулся.

— Разумеется! Во-первых, я там бывал, а во-вторых, там моя родина.

— Вот как? — иронически переспросил сосед. — А я полагал, что ваша родина расположена восточнее.

— Совершенно верно! — согласился доктор. — Вы угадали. Родина моих праотцов расположена восточнее, на берегу Персидского залива, они именовали ее раем. После неудачного путешествия в Египет, они поселились в Палестине. Но мы давно покинули ее, сменив на двухтысячелетнее бродяжничество. Вы правы! Но как и все потомки старинных семейств, я несколько стыдлив, в обыденной жизни я не хвастаюсь своими предками. И поэтому, когда меня спрашивают, откуда я родом, я умалчиваю о пяти тысячелетиях жизни своих предков и говорю, что я родом из Венеции.

Сосед доктора серьезно оглядел его.

— Ваше происхождение не так-то легко скрыть!

— Венеция! — продолжал восклицать доктор. — Царица Средиземного моря, преемница Рима, единственная частица Римской империи, куда не ступала нога варвара.

— Когда ваш род покинул Венецию? — перебил доктора его сосед. — Как давно живет он в Голландии?

— Более ста лет. Он покинул Венецию вместе с единственными лошадьми этого города. Вы ведь знаете, в каком году это было.

Его собеседник кивнул.

— Да, ведь я венецианец. В 1796 году похоронным звоном прозвенели колокола Венеции. Проклятый корсиканец отнял у нас все: мощь, силу, свободу, сокровища, даже четырех бронзовых коней с площади святого Марка! Да, да, так и было предначертано звездами.

Доктор Ц., в свою очередь, внимательно оглядел собеседника. Его спокойная голова походила на скульптуру Вероккио или Донателло: худощавая голова кондотьера — ястребиные глаза и тонкие сжатые губы, свидетельствующие о воле.

Но в то же время это не было лицо кондотьера-победителя, то было лицо борющегося за свою жизнь наемника. Гладко зачесанные назад волосы подернуты сединою, а около носа пролегали морщины, хотя человек вряд ли перешагнул за тридцать.

— Вы говорите, что разрушение Венеции Наполеоном было предначертано в звездах? Вы фаталист? Судя по вашему облику, это возможно.

Незнакомец иронично улыбнулся.

— Вы спрашиваете, фаталист ли я? Да, я занимаюсь астрологией.

Сидящие в парном коробе весьма ограничены в движении, но мимика венецианца была тем не менее достаточно яркой и определенной, чтобы доктор ее понимал.

Венецианец разразился резким саркастическим смехом.

— Я читаю ваши мысли, — сказал он, — это нетрудно. Но даже если бы мы не обменялись и словом, то и тогда я бы знал, что вы думаете о роде моей деятельности. Ваш характер целиком выражен во внешности: вы рождены под знаком Меркурия, ваша раса целиком отмечена этой планетой. Вы умеете посмеиваться, издеваться, пожимать плечами и все это делаете с блеском, граничащим с гениальностью, но в одном вам отказано: вы не можете создать что-то новое, вы не можете поверить. Да, я астролог, убежденный в правоте своего искусства астролог. Меня зовут Донати. А кто вы?

* * *

Доктор Ц. являлся врачом-психоаналитиком, практикующим в Амстердаме.

Его призвание заключалось в том, чтобы разгадывать сны и помыслы других людей и определять, чем они вызваны. Эта работа давала возможность встречаться с самыми разными людьми, в том числе и с людьми преступного мира. Некоторая наблюдательность, а равно научные знания способствовали тому, что доктору удалось раскрыть ряд преступлений и загадочных историй.

Доктор был брюнетом небольшого роста с живыми темными глазами и круглым, как луна, лицом.

По натуре очень добродушный и любопытный, любопытство свое доктор порой выражал в очень настойчивых формах, но, однако, никогда не переходящих в бестактность.

У него была лишь одна страсть: решать загадки. И в этом стремлении он забывал обо всем, не обращая внимания даже на то, что порой ему приходилось подвергаться большим опасностям. Вот и сейчас, в эту минуту, совершенно не подозревая о том, он оказался лицом к лицу с событиями, которые должны были развернуться в самое большое для него приключение.

— Кто я такой? — переспросил он венецианца. — Разрешите представиться и простите, что не смогу в данную минуту протянуть вам руку.

И доктор назвал свое имя и свою профессию. Синьор Донати вновь разразился резким смехом.

— Психоаналитик?! И мы морщитесь при упоминании астрологии? Это великолепно! Будто между моей наукой и вашей существует какое-то различие! Правда, люди некоторое различие находят: мою науку они называют старой чепухой, а вашу — модной чепухой. Вот и вся разница!

— Я не обращаю внимания на суждение людей, — возразил доктор, постепенно заинтересовываясь словами соседа. — Я вполне отдаю себе отчет в ценности своей науки. Но мне. непонятно, как вы можете называть наукой астрологию после того, как Коперник и Галилей разрушили все представления, на которых она основывалась. В частности, они разрушили представление о том, что Земля центр все-

ленной и что планеты и звезды движутся вокруг нее. Как вы объясните мне это?

— Ничего не может быть проще, — ответил, мрачно улыбаясь, астролог. — Для нашей науки и для человечества выражения «восход» и «заход» солнца сохранили свой прежний смысл. Разве изменилось количество света и тепла, излучаемое на нашу планету, от того, что Коперник открыл свои законы?

— Но скажите мне, ради Бога, — воскликнул взволнованный доктор, — какая взаимосвязь существует между звездами небесными и судьбами новорожденных младенцев? Какая мыслима связь между этими двумя явлениями?

Астролог улыбнулся усталой улыбкой няньки, снисходительно удовлетворяющей любопытство своего упрямого питомца.

— Какая связь? Вечно задается один и тот же вопрос. Тысячи астрологов до меня отвечали на этот вопрос и столько же астрологов ответят на него после меня. Наш скептический человеческий род одновременно и рад поверить астрологии, и боится поверить в нее. Ваш вопрос нс делает чести ни вам, ни науке, которой вы себя посвятили. Ибо ваш вопрос, прежде всего, не научен. Не дело науки решать вопрос, мыслимо ли то или иное явление. Дело науки установить существование определенного явления, чтобы потом определить условия, при которых это явление происходит. Разве оптика задается вопросом, мыслимо ли, что тс или иные колебания в эфире вызывают на сетчатой оболочке глаза определенные отображения? Нет, оптика устанавливает этот факт и пытается обосновать законы явлений, сопутствующих этому факту. Почему мы умираем? На свете не найдется ни одного биолога, сумевшего бы на этот вопрос дать исчерпывающий ответ, но тем не менее смерть продолжает существовать в мире, и наука изучает явления, при которых она наступает. Если бы вы, как и я, изучили десятки тысяч гороскопов и пришли к установлению их соответствия тем людям, которым они предназначены, то ваши сомнения развеялись бы, и вам стало бы стыдно ваших вопросов. Возьмите любого человека, время рождения которого вам известно, и попросите любого астролога составить его гороскоп. И потом займитесь проверкой, посмотрите, насколько этот гороскоп будет соответствовать всем деталям жизни этого человека. Сделайте несколько таких опытов, и у вас отпадет охота сомневаться в том, о чем вы не имеете сведений и что лишь находится в противоречии с вашими установившимися воззрениями.

.... И незнакомец умолк.

— Да, но... — попытался возразить доктор.

Синьор Донати вновь перебил его:

— Позвольте мне сформулировать все это попроще. Вы верите в удачливость и невезение?

— В удачливость и невезение?... Гм...

— Вы верите в то, что есть люди, которых всю жизнь преследует невезение, и что наряду с этим существуют люди, которым все в жизни удается?

И прежде чем доктор успел ответить на заданный вопрос, итальянец продолжал:

— Если вы нс верите в существование счастливчиков и неудачников, то вы еще скептичнее, чем страховые общества. Американские и германские страховые общества ведут статистику именно под этим углом зрения. Страховые общества прекрасно отдают себе отчет в том, что существуют люди, которым суждено попасть под автомобиль и которые попадают под него, как только представится хоть малейшая возможность. И прежде чем эти люди успевают застраховаться, страховым обществам уже известно, рождены ли они под счастливой или несчастливой звездой, и в зависимости от этого этим людям приходится платить различные взносы. Если вы не верите мне, то справьтесь у любого страхового агента, и он вам подтвердит, что это действительно так.

Наконец и доктору удалось вставить слово:

— И все это находится в зависимости от положения звезд к моменту нашего рождения? Простите, но мне кажется...

Худощавое лицо астролога приобрело оттенок бронзы. По-видимому, это было равносильно тому, как если бы он покраснел.

— Я этого не утверждаю. Я вовсе не пытаюсь разгадать тайны мироздания. Единственное, что я утверждаю, сводится к тому, что по расположению звезд к моменту нашего рождения можно установить, какой характер будет носить жизнь новорожденного в дальнейшем. Вам понятно различие?

— Кажется, — медленно ответил доктор, и лицо его внезапно просияло. — Послушайте! — воскликнул он. — Но это же великолепно. К вам приходит какой-нибудь бродяга и просит вас составить ему гороскоп. Звезды говорят вам, что полоса неудач в жизни этого человека временная и что он рожден для славы, могущества, силы, богатства. Вы обещаете помочь ему и способствовать развитию событий, а он обещает вам поделиться теми сокровищами, которые выпадут на его долю. Вы финансируете его до той поры, пока, наконец, он перестанет нуждаться, и тогда вас ожидает щедрая награда. Жизнь — своего рода скачки, и никто из обыкновенных людей не может предугадать, кто на этих скачках победит. Но вы... Вам достаточно бросить взгляд на звезды, и вы уже осведомлены о судьбах людей. Вы можете ставить на «фуксов», не играть на фаворитов и спокойно выжидать победы и выигрыша. Это великолепно. Это чудесно.

— Ваше происхождение сказалось даже в этом, — поспешил заметить, кисло улыбаясь, астролог. — Вы тут же рассматриваете этот вопрос под экономическим углом зрения. Разрешите сообщить вам, что я нс располагаю средствами, чтобы финансировать своих клиентов. Наука приносит весьма скудные доходы, особенно моя наука.

И он многозначительно взглянул на своего круглолицего собеседника.

— Моя наука тоже оплачивается очень скудно, — сказал доктор, как бы оправдываясь. — Но разве я был неправ в своем предположении? Разве подобная постановка вопроса немыслима?

— Разумеется, мыслима, — заметил синьор Донати, — но до сих пор это нс приходило мне в голову.

— В один прекрасный день вы все равно натолкнулись бы на это, — утешил его доктор. — В тот день вы угадали бы «фукса», «темную лошадку», как говорят англичане. Вы поставили бы на него, и ваша наука принесла бы вам огромный выигрыш! Какая великолепная идея!

— Сударь, позвольте вам заявить, что моя наука для меня не средство обогащения и нс способ на бирже жизни заполучить какого-нибудь субъекта, на которого я мог бы поставить, зная заранее, что ему уготовано судьбой. Моя наука для меня прежде всего путь к познанию себя и людей. И это самое ценное, что мне могут даровать звезды.

— Познать себя и других людей, — повторил доктор. — В свое время об этом мечтал Сократ. Впрочем, ведь я при помощи своей науки пытаюсь достичь того же, — прибавил он после некоторого молчания.

Синьор Донати улыбнулся своей хищной улыбкой.

— Так, значит, мы с вами коллеги, — снисходительно заметил он.

— Коллеги и конкуренты, — поправил его доктор, по-прежнему приветливо улыбаясь.

Некоторое время собеседники молча глядели друг на друга. Затем доктор внезапно заговорил. То, что его осенило, явилось столь неожиданно, что он чуть не выпрыгнул из парного шкафа.

— Синьор Донати, у меня есть предложение!

Донати холодно выжидал.

— Первою же клиента, который завтра обратится ко мне, я пошлю к вам, — продолжал доктор, — а вы пошлете ко мне своею первого клиента. Тогда мы и посмотрим, кто из нас может глубже проникнуть в человеческую душу и познать ее тайны. Вы поняли меня? Что вы скажете на мое предложение?

Астролог серьезно кивнул.

— Я принимаю ваше предложение,—сказал он.—И надеюсь, что моя наука поможет мне так полно осветить стоящую передо мною задачу, что у вас навсегда пропадет охота иронизировать над моим призванием и сомневаться в нем.

— Я ничего другого и не желаю,—сердечно ответил доктор. — Виллем, довольно. Можете выключить свет. Я кончил париться.

Появился банщик и выпустил обоих собеседников из их заточения. Вскоре оба они встретились в вестибюле. На улице по-прежнему туман окутывал крыши домов.

Доктор взял астролога под руку своей короткой рукой и -сказал:

— Разрешите предложить вам выпить рюмку вермута. После нашего словесного состязания нам следует подкрепиться. К тому же, когда спорят или бьются об заклад, всегда пьют.

Астролог ответил согласием, и соперники направились к ближайшему питейному заведению.

 Глава вторая, в которой читатель найдет подтверждение тому, что доктор является еще и исповедником

— Вы? — воскликнул доктор и непроизвольно отступил назад.

— Совершенно верно, это я, — ответила она и, засмеявшись, вошла.

Ученый с трудом пришел в себя после охватившего его изумления. Если эта встреча и произошла случайно, все же в ней было что-то очень странное. С момента заключения банного пари с синьором Донати не прошло и суток, только вчера они разошлись, сговорившись направить друг к другу первого же клиента, который явится к ним, с тем чтобы испробовать на нем свои силы и возможности своей науки. Эта дама оказалась первой пациенткой доктора. Именно эта дама.

— Вы... — пролепетал он, все еще не веря своим глазам. — Ведь вы были... я видел вас вчера... при необычных обстоятельствах.

— Вы не забыли об этом? — заметила она, явно удовлетворенная таким поворотом дела. — Да, вы видели меня, и я была свидетельницей того, как один из почтенных местных торговцев пытался, несмотря на отделяющее его от вас витринное стекло, сказать вам правду и выразить свое суждение о вас. Он кричал так громко, что, полагаю, некоторые слова донеслись и до вашего слуха.

— Правду?.. — повторил доктор. — Если вы действительно думаете, что слова Хевелинка правдивы, то мне совершенно непонятно, зачем вы...

— Так вы все же слышали, что он кричал? — спросила она. — Во всяком случае, вы слышали не все. После вашего ухода он продолжал говорить и наговорил еще примерно столько же.

— Я наизусть знаю все, что он может сказать, хоть и не слышал ни одного слова. У Хевелинка несколько навязчивых идей: одна из них связана с моей персоной. Сегодня утром он побывал у меня.

Женщина села в кресло, хотя доктор совершенно упустил из виду предложить ей присесть.

— Я рада слышать, что подозрения господина Хевелинка необоснованы. Со вчерашнего дня у него, наверное, стало одной навязчивой идеей больше.

— Навязчивая идея, связанная с вами? Что за идея?

— Он полагает, что я сошла с ума, — серьезно ответила незнакомка. — Он явился сегодня утром ко мне, чтобы сообщить об этом лично. Более того, он не удовольствовался одним сообщением и счел нужным повторить это трижды. Уходя, он мне крикнул: «Если вы мне не верите, ступайте и разыщите доктора, которого видели вчера перед моей витриной. Он специалист и сможет вам дать совершенно определенное заключение! Если вы оба, разумеется, не состоите в заговоре».

Доктор яростно потер лоб в том месте, где некогда начиналась его шевелюра.

— Как! Что! Уж не сошел ли он сам с ума?

— Он утверждает, что с ума сошла я. Вот для того, чтобы выяснить, так ли это, я и пришла к вам. Жду вашего суждения.

— Самое лучшее было бы несколько прояснить тему нашей беседы. Господин Хевелинк как-то пришел ко мне и попросил, чтобы я истолковал один его сон. Я выполнил эту просьбу, основываясь, насколько возможно, на научных данных. Ну а потом он стал жертвой мошеннической проделки двух плутов. И вот он думает, что этот сон был предупреждением и что мне об этом было известно, но я о том умолчал. Вот он и решил, что я состою в заговоре с теми плутами, хоть до сих пор он и не решился высказать мне это свое предположение в глаза. Но почему он думает, что я непременно в заговоре с мошенниками, что вы сошли с ума и что именно я подтвержу это обстоятельство, мне совершенно непонятно. Эти три загадки превосходят мое разумение. Быть может, вы согласитесь более определенно изложить свое отношение к этому?

Она серьезно взглянула на него.

— Все очень просто. Вчера, когда вы увидели меня в магазине, я покупала у господина Хевелинка китайский лакированный ящичек. Он отослал шкатулку ко мне в отель, и посыльный, отдав вещицу, забыл получить за нее деньги. Сегодня, в половине девятого утра господин Хевелинк лично явился получить по счету. По-видимому, он не особенно охотно отпускает товар в кредит. Сведения, полученные им обо мне у швейцара, заставили его немедленно же подняться ко мне. Швейцар сообщил ему, — по крайней мерс, я так предполагаю, — что не позже чем послезавтра мне придется выехать из отеля, оставив, там свои вещи. Дело в том, что я задолжала в отеле за шесть недель и не в состоянии уплатить по счету. Господину Хевелинку, разумеется, показалось весьма подозрительным, что при подобных стесненных обстоятельствах я покупаю шкатулку за триста гульденов, и он решил, что меня следовало бы снабдить документом о моей невменяемости. А так как он заметил вас у витрины своей лавки, то у него зародилось предположение, что мы с вами сообщники. Надеюсь, теперь вам все понятно?

Доктор серьезно кивнул, и глаза его заблестели.

— Кажется, все. Больше вы ничего не хотите добавить к вашему сообщению о неоплаченном счете отеля и о вашей неудавшейся попытке обмануть антиквара Хевелинка?

— Попытке обмануть?..

Она умолкла и, взглянув на доктора, продолжала:

— Совершенно верно. К тому я имею добавить следующее: в магазине мехов «Де Винд» я обманным путем получила демисезонное пальто.

— Меховое?

— Да. Теперь слишком холодно, чтобы обойтись без такого пальто, и слишком тепло, чтобы ходить в зимнем.

— Согласен. Но это все? Может быть, вы еще что-нибудь можете мне сообщить? Вспомните, что доктор это исповедник.

Она задумалась.

— Верно. Я забыла о швейцаре, которого я попросила выкупить две почтовые посылки, прибывшие на мое имя из Парижа.

— Почтовые посылки? Ценные?

— Туалеты от Жермен Лекомпт. Вам ведь должно быть известно, что во всем Амстердаме не найти ни одного приличного модного ателье.

Доктор одобрительно кивнул.

— Мне не было об этом известно, но, глядя на вас, я готов согласиться с вами. И это все?

— Нет, не все. Вы про себя забыли.

И снова доктор потер лысину.

— Неужели вы не понимаете? Ваш гонорар равен тридцати гульденам? Ведь так? Я так и предполагала. Надеюсь, теперь вам ясно?

Доктор поклонился.

— Да, ясно. Но теперь-то, наконец, все?

Она снова задумалась и на этот раз утвердительно кивнула. Доктор внимательно разглядывал ее лицо. Оно напоминало ему лицо с какой-то картины или статуи, некогда где-то им виденных. Тщетно пытался он вспомнить, где видел такое лицо, пока внезапно его не осенило. Да, некогда, в роскошном издании шекспировского «Венецианского купца», которое ему попалось у какого-то книготорговца, он нашел портрет Порции, вот кого напомнила ему незнакомка. Книги он тогда так и не купил, но то действительно была она, Порция! Обворожительная, прелестная Порция! Самое милое из всех созданий Шекспира, самая непосредственная, радостная и веселая из всех его героинь. Доктор решил сходить в магазин и заказать то издание. Должно быть, у Порции были такие же голубовато-серые глаза, как у незнакомки, глаза цвета Адриатического моря. Порция, наверное, была так же стройна, как его пациентка, с таким же цветом волос. Не темноокая Венера, а задорная и яркая венецианка с пляжа Риальто, накинувшая на бронзу волос черную кружевную шаль.

— Скажите мне лишь одно, — взмолился доктор, — что вас толкнуло на стезю преступления?

Она улыбнулась.

— Отчасти наследственность, а отчасти и моя манера распоряжаться этой наследственностью, — с готовностью ответила она.

— И ваши провинности не лишают вас сна?

Внезапно ее лицо изменилось.

— Нет. Меня лишает сна нечто иное, — кратко добавила она. — Поэтому я и пришла к вам. Но мысль о том, что я не смогу заплатить за визит, вот единственное из всех моих преступлений...

Доктор поспешил прервать ее.

— Что вы, сударыня, что вы! Я ваш покорный слуга! И очень рад, что вы обратились ко мне. Так в чем ваше дело?

— Мне приснился один сон...

Она умолкла и погрузилась в раздумье. Доктор выжидал, не нарушая молчания. Внезапно лицо ее исказилось.

— Странно говорить об этом, — сказала она с коротким смешком, — днем говорить об этом странно. И все же...

— И все же вы хотите сказать, что вам не спится... Успокойтесь, сударыня, что бы вы ни рассказали, мне это не покажется ни странным, ни смешным. Если бы вы услышали хоть десятую часть из того, что говорилось в этой комнате! Сны всегда странны и нелепы, но в мою задачу входит лишить их всех покровов и показать то, что скрывается за ними на самом деле. Рассказывайте, рассказывайте. Доктор — это исповедник!

Она прикрыла глаза и заговорила, чуть отвернувшись в сторону. Она начала рассказывать сон, ей снилось, что она лежит в постели и спит. Кровать слишком велика для нее. У ее ног — окно. Внезапно окно само по себе распахивается. За окном виднеются два дерева, сплетенные друг с другом ветвями. Потом деревья эти охватывает огонь. Она слышит шипение пламени, языки пламени лижут ее лицо, и тогда она просыпается с воплем.

— Эго все! — сказала она и подняла голову. — Не правда ли, сон совершенно бессмысленный?.. И все же этот сон возбуждает во мне страх, мне чудилось, что я что-то должна сделать и что я бессильна. — После короткого молчания она добавила:— Быть может, вы объясните мне, что это значит?

Доктор Ц. покачал головой.

— Если вы полагаете, что вот так, между прочим, можно объяснить значение сна, то вы ошибаетесь. Для того чтобы истолковать сон, мне следует узнать множество различных вещей. Да и то не будет уверенности, что сон поддастся толкованию.

— Почему?

— Да потому, что вы единственное лицо, которое может снабдить меня всеми необходимыми сведениями. А я не уверен, что вы захотите сообщить мне все, что мне надлежит знать.

— Вы полагаете, что во мне на самом деле столько таинственного? — спросила она, усмехаясь. — Мне казалось, я должна бы произвести на вас совсем иное впечатление. Задавайте свои вопросы, я отвечу вам. Но неужели для того, чтобы истолковать краткий сон, надо знать множество самых разных вещей?

Доктор взял с письменного стола брошюру и сказал:

— Это труд одного из моих немецких коллег, его зовут Ранк. Он излагает здесь содержание двух снов. Оба они умещаются на одной страничке. Но зато объяснение их заняло семьдесят пять страниц.

Глаза пациентки расширились от удивления.

— Так, значит, все это не так просто, как в соннике?

— Нет, далеко не так просто. Но в некотором отношении наши старые сонники были правы. Они знали, что сны должны быть истолкованы, как всякий символ. А теперь расскажите-ка мне о своих детских годах. Попытайтесь углубиться в ваши воспоминания и рассказывайте все, что придет в голову.

Незнакомка все еще не приходила в себя от удивления.

— Но какое отношение все это имеет к моему сну?

— Наши сны бывают трех видов. Во-первых, они могут быть физического свойства, навеянные ощущением голода или жажды, во-вторых, снами, вызванными каким-либо неудовлетворенным желанием, и, в-третьих, снами, всплывшими из глубин нашего подсознательного бытия. Несомненно, что большинство снов третьего вида основываются на различных впечатлениях нашего раннего детства, и нет никакого сомнения, что ваш сон именно и является сном этого рода. А теперь рассказывайте, попытайтесь мысленно возвратиться к тому времени, когда вам было три, четыре года, пять лет. Разумеется, если это для вас возможно.

Она улыбнулась.

— Дорогой доктор, мне кажется, что у меня нет никаких воспоминаний, сохранившихся со столь раннего возраста. Я помню себя только с шести, семи лет.

— Так обстоит дело у большинства людей, — согласился доктор. — Период до шестилетнего возраста почти не фигурирует в их воспоминаниях. Вы никогда нс задумывались над тем, как это странно и нелогично? Как раз тот период, когда наша память еще не перегружена и наиболее восприимчива, не запоминается нами и остается как бы рядом неисписанных страниц. Разве это нс удивительно?

Голубовато-серые глаза незнакомки нс отрывались от губ говорившего доктора.

— Вы правы! — воскликнула она. — Я не задумывалась над этим, но это действительно странно!

— Это странно, — повторил он. — Но за последнее время нам удалось немного приподнять завесу над этой тайной. Быть может, теперь вы согласитесь приступить к своему рассказу?

Она последовала его приглашению и начала рассказывать. Родилась она за границей. Ее отец — итальянец, родом из Венеции, а мать была венгеркой. Доктор окинул взглядом ее стройную фигурку и удовлетворенно кивнул. С самого раннего детства си пришлось разъезжать вместе с родителями по разным странам. Это дало ей возможность уже в детстве изучить несколько языков. Всего она владела пятью языками, в том числе и голландским, скорее громоздким, чем звучным.

Из родителей в ее памяти продолжал жить один отец, о матери она знала лишь по рассказам. Воспоминания детства? О, они весьма неопределенны и разрозненны, в них нет ничего цельного, о чем бы она могла связно рассказать. Да и какое все это могло иметь отношение к ее снам?

— Во всяком случае, расскажите все, что вы помните, попытайтесь ухватиться за ниточку, как бы тонка она ни была! Вспомните какой-нибудь факт, пусть хоть незначительный и мелкий!

Она повиновалась. Закрыв глаза, она напрягала память и потом, пожав плечами, снова взглянула на доктора.

— Нет, мне не удастся. Единственное, что я могу, это восстановить в памяти совершенно разрозненные впечатления.

— Вы разъезжали со своим отцом одна?

— Нет, разумеется. С нами путешествовала и гувернантка. У меня их переменилось несколько. Мой отец был слишком молод и жизнерадостен, чтобы весь день уделять внимание только мне.

— Расскажите о ваших гувернантках. Они были молоды или стары? Были ли они хороши собою? Внимательны к вам?

— Первая моя гувернантка была итальянкой, воспитательница старого закала, но ей в конце концов надоели эти бесконечные скитания по чужим странам, и она возвратилась в Италию. Потом, кажется, ее сменила француженка, после нее — швейцарка и, наконец, англичанка. Имя швейцарки я помню, также помню, как звали англичанку. Но имени француженки не запомнила.

Доктор насторожился.

— Попытайтесь что-нибудь вспомнить о француженке.

Казалось, она не слышала его просьбы. Широко раскрыв глаза, она продолжала:

— Доктор, теперь я припоминаю. Представьте, я совершенно упустила из виду... Как странно!

— Что именно?

— Да мой сон! Сон, о котором я вам рассказывала. Ведь он уже преследовал меня тогда, в пору моего детства!

Доктор опустил глаза и продолжал слушать. Теперь и в нем заметно было какое-то волнение.

— Рассказывайте, — сказал он приглушенным голосом. — Что это был за сон? В самом ли деле вы видели тот же сон, что привиделся вам теперь?

Она безмолвствовала. Не было никакого сомнения, что она пыталась сосредоточиться и уйти в себя, познавая то, что лежало на грани сознания.

Вдруг, совершенно непроизвольно, брови ее нахмурились.

— Нет, я ничего не могу вспомнить.

Доктор улыбнулся.

— Знаете ли вы, какое ощущение вы только что испытали? Словно вы нырнули под воду и внезапно почувствовали, как вашего лица коснулось какое-то скользкое земноводное. Не так ли?

Она взглянула на него с удивлением и ужасом в глазах.

И снова он почувствовал легкий трепет.

— Сударыня, моя специальность заключается в том, чтобы из глубин морских извлекать на поверхность подобные существа. Так, значит, впервые вам приснился этот сон во времена гувернантки-француженки?

— Я не знаю, — нерешительно ответила она. — Очень может быть, что это так. Мы жили в каком-то иностранном городе, кажется в немецком, или нет, во французском... Нет, нет, немецкий!.. В один прекрасный день мы стремительно покинули этот город, и меня отдали в монастырь. Прошло немало лет, прежде чем я снова увидела отца. Вот в эти-то годы мне и приснился тот сон.

— А когда он приснился вторично?

— Недавно.

Ответы ее были кратки. Доктор поспешил задать еще несколько вопросов, относящихся к поре ее детства. Некоторые из вопросов были весьма инквизиторского толка, и пациентка внезапно прекратила отвечать. Вместо этого она неожиданно указала на одну из лежащих на столе книг и заметила:

— Марко Поло. Вот книга, по поводу которой мой отец вечно фантазировал.

Доктор понял, больше незнакомка не желала отвечать, ему следовало удовлетвориться полученными ответами.

Таковы эти избалованные дамы, являющиеся в качестве пациенток и выражающие желание проанализировать свою духовную жизнь!.. Но стоит лишь прикоснуться к чувствительному месту, и они начинают вести себя, как на приеме у зубного врача, прикоснувшегося инструментом к обнаженному нерву. А потом, уходя, они чувствуют себя обиженными, что врач не восполнил пробелов их памяти какими-нибудь вымышленными картинами.

В самом деле, работая с подобными пациентками, приходится подчас быть шарлатаном. А ведь доктору казалось, что эта посетительница окажется значительно умнее всех прочих.

— Да, Марко Поло, — повторила она, улыбаясь. — Знаете ли вы, как звали Марко Поло в его родном городе? Мессере Милльоне — господин Миллион. И это прозвище дали ему за его расточительность и богатство.

И она расхохоталась своим звонким беззаботным смехом.

— И все же, несмотря ни на что, — продолжала она, — есть на свете некто, кто считает меня достаточно богатой, чтобы вломиться ко мне в комнату. Как раз вчера, возвратившись к себе, я обнаружила, что кто-то успел во время моего отсутствия перерыть все мои бумаги. Некоторые' из них исчезли. Я пыталась уверить администрацию отеля, что исчезли ценные бумаги и что им придется возместить мне их стоимость, но они не вняли моим требованиям. Так ничего у меня и не вышло!

— Но, сударыня, — заметил доктор, — что же вы собираетесь предпринять? Нельзя ведь допустить, чтобы вас выбросили на улицу, предварительно отобрав у вас ваши вещи. Быть может, вы позволите мне...

Доктор смущенно умолк и заморгал глазами. Незнакомка оборвала его речь коротким смешком.

— Вы в самом деле очень милы, — сказала она. — Но не трудитесь понапрасну! Если дело сводится к деньгам, то все образуется. Так всегда говорил мой отец, и я согласна с ним. Не следует понапрасну огорчаться, а не то все начнет идти из рук вон плохо.

— Но... но вы ведь сказали, что не сегодня завтра...

— Самый крайний срок послезавтра, совершенно верно! Послезавтра меня выселят. Но прежде, чем истечет этот срок, что-нибудь да произойдет, вот увидите!

Она улыбнулась. Доктор скептически покачал головой. Внезапно он вспомнил, что совершенно забыл о соглашении с астрологом. Поэтому он поспешил сообщить своей посетительнице о нем, назвал его имя и адрес.

Она удивилась.

— Астролог?! Но у меня нет денег, чтобы оплатить его труды!

— Это ничего. Я это улажу.

— Астролог! Как интересно! — повторила она, и доктор почувствовал в груди легкую боль. До этой минуты он пребывал в состоянии полной гармонии. Посетительница поднялась. — Во всяком случае, — сказала она, — я не вправе так долго злоупотреблять вашим вниманием, тем более что и заплатить за визит мне нечем. Благодарю вас, доктор, и если вам впоследствии удастся разгадать мой сон, то...

Он перебил ее:

— Прежде чем вы уйдете, я должен задать вам еще один вопрос, — сказал он. И, уловив ее движение, — незнакомка явно боялась, что ей придется подвергнуться новому допросу, — он поспешил добавить: — Мой вопрос совершенно безобидного свойства. Нет ли у вас какой-нибудь идиосинкразии, то есть не испытываете ли вы к чему-нибудь полнейшего отвращения, хоть вам совершенно и непонятно, чем это отвращение вызвано?

Она задумалась, а потом расхохоталась.

— Да, вы правы.

— И что же?

— Хорошо, я раскрою вам свою тайну. Я ни за что на свете не могу заставить себя съесть паштет из Страс... из Эльзаса.

Доктор внимательно взглянул на нее. Да, на этот раз она не шутила, а говорила совершенно серьезно.

— Благодарю вас за вашу откровенность, — сказал он и проводил ее до дверей. — Так, значит, вы не можете есть... Так?!.

 Глава третья. Несколько наблюдений: и три отъезда

Сон — это ночной сторож, охраняющий наш покой.

Сон, словно по мановению волшебной палочки, одновременно устраняет и голод, и жажду, и все желания. Тягостные воспоминания, преображаясь, принимают совсем иной вид, становятся нарядными и привлекательными. Сон — это великий визирь, охраняющий покой султана после того, как тот выполнил все, что надлежало выполнить в течение дня.

Но как происходит, что нам снится вдруг ужасный сон, что мы летим в пропасть? Почему мы просыпаемся с возгласом испуга и в поту?

Наука и на это дает ответ.

Сон, как бы ужасен он ни был, все же не ужаснее глубин нашей души.

Сон охраняет наш покой, оберегает его от всего, что таится в глубинах нашего существа, пытается всплыть в наших видениях. Словно возмущенные рыбы, теснятся помыслы, стремясь проникнуть в наше сознание, но в решительную минуту мы просыпаемся, ища спасения в действительности. Мы спешим возвратиться туда, где мы чувствуем себя сильными, чувствуем себя в безопасности. И мы возвращаемся к нашему сознательному «я».

А проснувшись с испуганным криком, мы тотчас восклицаем: «Слава Богу, то был лишь сон!»

И все мы и наяву продолжаем чувствовать, что в нас таится нечто, о чем мы можем только догадываться и что мы пытаемся подавить в себе. Мы стараемся уйти от этих ощущений, а между тем ничего не могло бы оказаться полезнее, чем если бы мы взглянули прямо в глаза правде. Все таинственное тотчас развеялось бы — так при свете исчезают призраки, мерещившиеся ребенку в темноте.

Что означает сон незнакомки?

Доктор Ц. счел самым целесообразным погрузиться в размышления об этом, сидя в ресторанчике Бельдемекара за бутылкой вина. Сведения, полученные от незнакомки настолько разрозненны и скупы, что вряд ли помогут подойти к разгадке сна. На какие-либо дополнительные сведения приходилось рассчитывать в столь же малой степени, как и на получение-гонорара. И потому доктору не оставалось ничего другого, как попытаться разрешить эту проблему на основании имевшихся у него данных.

Его интересовали два пункта. Во-первых, почему этот сон после стольких лет снова вынырнул на поверхность ее сознания? И во-вторых, существует ли связь между этим сном и ее отвращением к паштету?

Будучи ученым, искушенным в тонкостях своей науки, он мог подыскать на первый вопрос ряд ответов, но второй вопрос повергал его в полное недоумение. И, занявшись этим вопросом, он внезапно задал себе третий вопрос: а как, собственно, звали незнакомку и кто она была?

Это было забавно, нотак уж получилось. Он забыл спросить ее имя. А она по странной случайности забыла назвать себя.

Это обстоятельство легко, конечно, выяснить. Ведь она жила в отеле «Европа», и можно справиться о ней у швейцара, который за гульден будет рад сообщить все, что ему о ней известно.

Но доктору не хотелось идти в отель и наводить справки у швейцара. Нет, ему этого не хотелось. Почему?

Да потому, что он был любопытен, как женщина, и отдавал себе в этом отчет. Вот уже сорок лет он вел героическую борьбу с обуревавшим его любопытством.

Допив вино, он покинул ресторан. Погода внезапно переменилась, туман рассеялся, словно его поглотил пылесос, на небе засияло солнце, и ветер подернул рябью канал.

Доктор полной грудью вдохнул свежий воздух — так дышит лишь тот, кто привык жить в туманной местности. И, не размышляя, куда идет, он отправился бродить по улицам, пока в изумлении не остановился перед витриной магазина мехов.

Над входом красовалась выведенная миниатюрным золотым шрифтом надпись: «Де Винд».

Поняв, куда его завела рассеянность, он расхохотался.

«Все-таки любопытство у меня в крови, — подумал он. — Не захотел пойти к швейцару, так вместо этого направился к магазину мехов. Вот неопровержимое доказательство того, что именно владеет в настоящее время мною. Но в конце концов, еще холодно, и мне тоже может пригодиться шуба.

Через четверть часа он покинул магазин, правда, без шубы, но унося с собою имя: графиня Сандра ди Пассано.

Необходимые сведения он без особого труда выудил у продавца и теперь, обладая ими, направился к телеграфу.

В Венеции со студенческих лет имелся у него приятель, некий доктор Триульци. Ему-то и послал телеграмму с оплаченным ответом и таким содержанием:

«Пришлите все имеющиеся у вас сведения о графском роде Пассано и обо всех отпрысках этого рода, покинувших Италию примерно двадцать пять лет тому назад».

Возвращаясь с телеграфа, доктор шел мимо бюро путешествий, в витринах которого красовалось множество заманчивых плакатов — радужные закаты и ослепительная синева Ривьеры. Он внимательно оглядел их и внезапно вздрогнул, словно заметив нечто знакомое. В бюро, перед стойкой, стоял тот самый молодой человек, которого он видел в свое время перед витриной антиквара. Кто был этот юноша? Откуда он родом? Доктор размышлял над этим до тех пор, пока незнакомец не повернулся к окну и не заметил присутствия доктора. Почувствовал ли он на себе чужой взгляд? Можно предположить, что это было именно так. Незнакомец, во всяком случае, выдержал взгляд доктора и, более того, дал доктору понять, что он узнал его. Ведь этот юноша был свидетелем припадка бешенства, охватившего антиквара, и доктор поспешил перевести взгляд на одну из афиш. Перед ним оказалась афиша, изображающая Страсбург. Он почувствовал, как лицо ею залила краска.

Страсбург! Прославленная родина гусиных паштетов, вызывающих такое отвращение у графини Пассано.

«Пассано! — подумал он. — Пассано! Нелепо было запрашивать по телеграфу об этом семействе. Нет же уверенности, что это ее девичья фамилия!»

Ведь при недолговечности современных браков это могла быть фамилия ее первого или даже второго мужа. Тем более что некоторые особенности поведения графини давали возможность предполагать, что она сторонница именно недолговечных браков.

Внезапно ему пришло в голову, что, вместо того чтобы запрашивать сведения из Венеции, можно было бы обратиться за ними совсем по другому адресу, а именно — к астрологу, с которым он накануне заключил необычное пари. Ах, как хотел доктор выиграть это пари, сводившееся к тому, кто из них лучше и полнее выяснит и определит духовный мир первого же клиента, особенно теперь, когда клиентом оказалась прекрасная женщина. Решив, что нет ничего предосудительного в обращении к конкуренту с целью узнать ее имя, он раскрыл телефонную книгу и разыскал номер телефона астролога.

Но на телефонный звонок никто не откликнулся. Или синьора Донати не было дома, или же он счел, исходя из каких-нибудь астрологических соображений, эту минуту неподходящей для телефонного разговора.

В тот же вечер доктор узнал, что Пассано действительно девичья фамилия его незнакомки. Из Венеции прибыл телеграфный ответ следующего содержания:

«Граф Карло Феличе ди Пассано покинул Венецию в шестидесятых годах при таинственных обстоятельствах. С тех пор семья живет за границей. Подробности письмом» .

В шестидесятых годах! Так, значит, Пассано уехал из Италии во времена борьбы Италии с Австрией, во времена воссоединения Венеции с Италией. Но что за таинственные обстоятельства сопровождали его отъезд? Доктор целый вечер размышлял об этом, не подозревая, какие сюрпризы готовит ему утро следующего дня.

Первая неожиданность явилась утром, когда доктор отправился к астрологу. Он так и не смог до него дозвониться и, предположив, что последний, быть может, заболел, отправился к нему на квартиру.

Но астролог не был болен. Он уехал из города на неопределенный срок, так, во всяком случае, сказал ему привратник. Накануне астролог весь день усердно работал, не покидая дома, а сегодня уехал. Куда? Этого привратник не знал. Но зато он случайно слышал распоряжение, данное астрологом шоферу, и мог сообщить, что ученый намеревался выехать с Центрального вокзала и что поезд его отправлялся в одиннадцать часов двадцать три минуты.

Доктор обдумал это сообщение, а потом внезапно догадался спросить у привратника, не приходила ли к астрологу вчера молодая красивая дама в фетровой шапочке.

— Да, она была дважды и оба раза оставалась у него подолгу.

Доктор сел в такси и доехал до отеля «Европа», где его ожидала еще одна удивительная новость. Графиня Сандра ди Пассано более не проживала в отеле. Она уехала накануне.

Куда? Об этом никто ничего не знал. Но зато известно было, что она покинула город на поезде, отходившем с Центрального вокзала в одиннадцать часов двадцать три минуты. А как обстояло дело с оплатой счета? Швейцар высокомерно глянул на доктора — мол, было ли когда такое, чтобы гость нашего отеля не уплатил за постой, — но далее швейцар все же счел возможным сообщить доктору, что графиня перед отъездом оплатила не только счет отеля, но и все остальные счетами счет фирмы «Де Винд», и две посылки из Парижа... Быть может, у доктора тоже есть претензии к графине?

Доктор поспешил опровергнуть это предположение и направился вниз по лестнице.

Итак, она уехала! Уехала тем же поездом, что и астролог!

И, урегулировав перед отъездом все свои финансовые дела в Амстердаме, покинула этот город с гордым видом женщины, оплачивающей свои счета. Скорее всего, она получила деньги, о которых упоминала и получения которых ожидала со дня на день.

Хотя, возможно, доктор, хорошо знавший свет, сомневался и в этом.

Нет, ее отъезд в том же самом поезде, на котором уехал синьор Донати, не мог не иметь определенного смысла. Синьор Донати не был ни кутилой, ни жуиром. Да и графиня, несмотря на легкомыслие, проявляемое ею в денежных делах, все же была светской дамой до кончиков ногтей. Оставалось лишь предположить, что синьор Донати обрел тот самый счастливый случай, о котором двумя днями раньше фантазировал доктор.

Очевидно, он, следуя правилам своей старой науки, составил гороскоп графини и пришел к выводу, что ему выпал тот самый счастливый шанс, который так заманчиво вообразил себе доктор.

Да, да, то был неповторимый гороскоп счастливицы! Не удивительно, что астролог рискнул поставить все свои скудные сбережения на эту предоставленную ему лотереей жизни возможность. Теперь он следует указаниям звезд, стремясь туда, где его ожидает удача.

Доктор улыбнулся. Мысленно он пожелал астрологу успеха, но тотчас лицо его омрачилось: он вспомнил, что незнакомка, поспешившая рассчитаться со всеми своими кредиторами, осталась должна ему.

Однако, сразу укорив себя за то, что поддался чувству ревности, он успокоился и пошел домой.

В тот же вечер, размышляя за бутылкою вина о всех этих событиях, он набрел на идею.

К тому же ум его внезапно объяснил ему кое-что, и он сумел связать сон незнакомки с ее отвращением к гусиному паштету.

На следующий день доктор покинул Амстердам, уехав на поезде, отошедшем в одиннадцать часов двадцать три минуты.

 Глава четвертая. Иголка в стоге сена

То был Страсбург!

Доктор стоял у вокзального подъезда и смотрел на полукруглую площадь, вокруг которой располагались отели и магазины. Как раз напротив него к каналу стрелой уходила узкая улица — вдали он видел набережную и ряд старомодных домов с башенками и покатыми кровлями.

Да, то был старый Страсбург со своим знаменитым собором, а ряд улиц, находящихся слева, вел в новую часть города. От того, как пойдут дела в этом городе, зависит исход пари. Доктор уверил себя в правильности своих предположений. Но одно дело построить теорию, посиживая в кабинете с бутылкой вина, и совсем другое дело испытать эту теорию на практике. Для подтверждения своей теории доктор должен еще отыскать ряд лиц и войти с ними в контакт, тогда как все говорило за то, что лиц этих больше не существует. И, размышляя о своем намерении дать объявление в страсбургские газеты, он горько усмехнулся.

Разыскивается место действия семейной драмы, разыгравшейся лет примерно двадцать тому назад. Разыскиваются свидетели этой драмы. Разыскивается иголка в стоге сена, причем, вполне вероятно, что и от самого стога ничего не осталось.

Рядом с доктором остановился носильщик и спросил, в каком отеле угодно ему поселиться.

В самом деле, где следовало поселиться доктору? Не попытаться ли. разыскать тот самый отель, в котором незнакомка жила два десятка лет тому назад? Но какие отели существовали в тс времена? Вряд ли, конечно, можно было предположить, что семье графини по карману был какой-нибудь роскошный отель. А с другой стороны, следовало думать, что эта семья всегда старалась устраиваться соответственно своему положению. Перед доктором выстроилась шеренга отдельных зазывал, но красовавшиеся на их фуражках золотые названия не говорили ему ничего: «Пейнский отель», «Вогезский отель»...

— Послушай-ка, приятель, — сказал доктор носильщику-эльзасцу. — Помоги мне найти то, что я ищу, и я щедро вознагражу тебя.

Носильщик с выражением полной готовности на лице сказал:

— А что вы ищете, сударь?

Доктор объяснил, что его интересовало. Но по мере объяснений лицо носильщика вытягивалось все более, и он даже почесал за ухом.

— Двадцать лет тому... — пробормотал он.—Здесь за двадцать лет столько было всякой всячины... Надо бы спросить старого Анатоля!

И они направились к румяному старику с белой, окладистой, как у рождественского деда, бородою. Выслушав повторные объяснения доктора, старина Анатоль тоже принялся чесать за ухом.

— Хорошая и скромная гостиница... двадцать лет назад? Была здесь одна... называлась «Золотая корона», и потом еще...

— Я имею в виду семейный и вполне приличный отель, — внушительно заметил доктор.

— Был такой отель Гампеле, еще отель Шмидта, — вспоминал Анатоль. — Но оба эти отеля закрылись, Да, двадцать лет — срок немалый...

— Очень большой срок, — согласился доктор, чувствуя, как его уверенность исчезает. — А ведь последние двадцать лет и вообще можно засчитать за сорок. Но есть же отели, сохранившиеся с тех времен?

И, сунув руку в жилетный карман, он вынул кредитный билет. Бумажка произвела на Анатоля волшебное действие, сразу освежив его память. Обратившись к своему молодому коллеге, он решительно заявил:

— В ту пору был такой отель «Турин», он ведь стоит и поныне. Это как раз то, что вам нужно, сударь.

Носильщик недоверчиво покачал головой, но вторая бумажка, извлеченная из того же кармана, развеяла его сомнения.

— Ну как же, отель «Турин», конечно,— согласился он. — Господину обязательно следует остановиться там, в этом отеле. Никакого сомнения!

Доктор Ц., отнюдь не разделяя уверенности носильщика, все же поспешил отогнать прочь все сомнения. «В самом деле, — подумал он, — чем отель „Турин" хуже других отелей? Если же окажется, что „Турин" совсем не то, можно будет продолжать поиски, сверяясь со списком отелей».

Доктор сел в такси и, не обращая внимания на улицы, по которым проезжал, углубился в изучение перечня гостиниц. Наконец автомобиль подкатил к подъезду отеля «Турин».

Как и следовало ожидать, отель оказался весьма старомодным. Он был выстроен таким образом, что с четырех сторон обрамлял внутренний дворик, перекрытый стеклянным куполом, где размещался зимний сад.

Вестибюль и гостиную украшала старинная мебель в стиле ампир, старые фарфоровые часы с маятником отбивали счет времени, а рядом на стенах висели выцветшие литографии. По-видимому, этот отель был основан лет пятьдесят — шестьдесят тому назад.

Доктора встретила бледная молодая дама, оказавшаяся хозяйкой отеля. Она показала ему комнату, и доктор тотчас приступил к расспросам.

— Ах, если б вы приехали на полгода раньше! — воскликнула хозяйка. — Тогда была еще й живых моя мать, сорок лет управлявшая нашим отелем. Ну а мы с мужем, к сожалению, не знаем ничего, что было у нас тут двадцать лет назад и кто жил.

— А ваша прислуга?

— У нас никого с той поры не осталось.

Доктор мрачно кивнул. Этого и следовало ожидать. Что ж оставалось теперь предпринять? Покинуть «Турин» и попытать счастья в другом отеле? Разумеется, это было бы самым разумным, коли здесь он ничего не смог выведать. Но все же какой-то внутренний голос подсказывал ему, что следует остаться, что именно в этом отеле жил некогда граф со своей маленькой дочкой.

— Ах да! Я и забыла про Иосифа! — внезапно воскликнула хозяйка. — Ну конечно, Иосиф уже и тогда работал у нас. Если кто и может быть вам полезен, так это Иосиф!

— Кто этот Иосиф? — спросил доктор, чувствуя, как забилось его сердце.

— Он заведует нашими винными погребами. И так же стар, как и наши вина, с которыми он в самых лучших, хотя и платонических, отношениях. Иосиф не пьет!

— Заведует винным погребом — и трезвенник? — удивился доктор. — Быть может, вы будете столь любезны и пригласите его ко мне. Попросите его захватить с собою и карту вин. Очень возможно, что название какого-нибудь двадцатилетнего вина напомнит ему о госте того времени.

Хозяйка удалилась, и вскоре появился Иосиф, небольшой невзрачный человек лет примерно пятидесяти пяти от роду, с жиденькими бакенбардами. Он носил пенсне в золотой оправе и вообще производил гораздо более солидное впечатление, чем можно было предположить по занимаемой им должности. Почтительно поклонившись, он протянул доктору карту вин. Доктор открыл страницу с названиями эльзасских вин.

— Какого вы мнения об этом вине? — спросил доктор, указывая на название одной из марок.

— Очень молодое, незрелое вино, но в тем таятся большие возможности, — ответил Иосиф тоном начальника, снисходительно характеризующего одного из своих подчиненных.

— Ага! А какого вы мнения о траминском вине?

— Тоже молодое и очень своеобразное вино.

— Гм... А «Рикьевир»?

Иосиф без запинки ответил:

— Выдержанное, крепкое и ароматное, во всех отношениях достойное вино.

Доктор захлопнул карту вин.

— Вот и дайте мне бутылочку этого вина. Вы ведь выпьете со мной стаканчик?

— Я? Нет, я никогда не пью вина, разве что отхлебну глоток, и тут же выплевываю. Разве подлинный знаток вин станет их пить?!

В то время как Иосиф откупоривал бутылку, доктор перевел беседу на минувшие времена, или, точнее говоря,' на пору, отделенную от нашего времени двумя десятками лет.

Заставить Иосифа говорить было делом нетрудным. Не успевал доктор задать вопрос, как тут же следовал ответ — краткий, определенный и ясный. Но постепенно ответы становились все пространнее, не утрачивая, однако, ясности. Доктор потер руки от удовольствия. То был подлинный подарок судьбы. Лучшего свидетеля трудно и представить. Наконец-то доктор вознагражден за все свои злоключения. В конце концов доктор задал решительный вопрос:

— Послушайте, Иосиф, у вас такая чудесная память. Не помните ли вы графа ди Пассано, проживавшего в этом городе лет двадцать назад? Собственно, о том, что он проживал здесь, мне точно ничего не известно, но путем умозаключений я пришел к...

Иосиф перебил его и засмеялся:

— Но вы угадали, он действительно жил здесь!

— Правда? Правда? — пролепетал доктор, чувствуя, что бледнеет. — Вы уверены в этом? Он жил здесь?

Пальцы доктора полезли в жилетный карман.

— Расскажите, Иосиф, расскажите все, что вам известно о графе! Вы не представляете, какое это имеет для меня значение! Я даже не надеялся, что мне удастся найти кого-нибудь, кто помнит о тех временах. Но судьбе было угодно послать мне вас...

Иосиф опустил полученные им деньги в карман. При этом он сохранял достоинство, свойственное должностным лицам в ту минуту, когда они берут взятку. Доктору более не приходилось подхлестывать Иосифа вопросами, теперь его речь полилась бурным потоком.

— Пассано! — сказал он.— Я припоминаю это имя и этого человека, словно вчера видел его в последний раз. То был маленький плотный итальянец...

— Маленький и плотный? — перебил его доктор. — Я представлял его себе высоким и стройным, похожим на военного.

— Нет, он был мал ростом и толст, — решительно повторил Иосиф. — Он называл себя графом, но был ли им в действительности...

— Да, он действительно был графом, — поспешил заверить доктор. — Мне это известно. Но был ли он, несмотря на свою полноту, человеком достаточно утонченным?

— Он походил на оперного певца, да и был им, я знаю. Во время своего пребывания здесь он добивался ангажемента в оперу. Но ему не удалось сговориться с дирекцией, поэтому он обратился к хозяевам с просьбой разрешить ему петь в отеле. Но хозяева и слышать об этом не хотели. Он и без того очень шумел здесь. Его приятельница...

— Иосиф, — взмолился доктор, — вы уверены, что нс путаете его ни с кем другим?

Иосиф обиделся.

— Сударь, если вы не верите мне, то нет никакого смысла продолжать вам рассказывать. Впрочем, вся гостиница может подтвердить, что моя память...

— Простите мне мои сомнения, — поспешил заявить доктор, — но то, что вы сообщаете, в такой слабой степени соответствует моим теоретическим выкладкам... Впрочем, тем хуже для моей теории. Продолжайте, Иосиф, прошу вас, я больше не стану перебивать.

— Так вот, его приятельница, — продолжал Иосиф, демонстрируя свою небывалую память, — была танцовщицей или чем-то в этом роде. По крайней мере, она походила на танцовщицу. И они вечно ссорились. Вам, сударь, быть может, неизвестно, как ссорятся итальянцы? Это похоже на светопреставление. Разумеется, хозяева не могли примириться с такими шумными постояльцами. Насколько мне помнится, они прожили у нас неделю, затем не оплатили к сроку счета, и хозяин воспользовался этой заминкой для отказа им. С тех пор я больше не встречал их. Но я не забуду их, хоть еще сто лет пройдет.

Он умолк.

— А дочь?

— Какая дочь?

— У графа была маленькая дочурка, лет четырех-пяти необыкновенно красивое дитя, обещавшее стать прекраснейшей женщиной. Но это, впрочем, не имеет прямого отношения... Вы ничего не припоминаете из того, что имеет какое-либо отношение к этому ребенку?

— У Пассано не было никакой дочери, — заявил Иосиф. — Люди, подобные графу, не пускаются в путешествия с семьей.

— Как, у него не было дочери! — вскричал доктор, схватившись за голову. — Это невозможно! У него была дочь, слышите!

— В таком случае он поселил ее где-нибудь в другом месте, — сухо ответил Иосиф. — Здесь она не жила. Я твердо помню.

— Но...

— Весьма сожалею, но это действительно так... Я сказал вам все, что мне было известно. Быть может, вам еще что-нибудь угодно?

— Нет, спасибо, — ответил обескураженный доктор. — Благодарю вас за сведения. Если они и не вполне соответствуют...

Он не договорил начатой фразы. Иосиф удалился, предоставив доктору поразмышлять над всем услышанным. Теория его, воздвигнутая не без труда, рухнула и обратилась в развалины. Чудесная память Иосифа разрушила ее — так некогда от звуков трубы рухнули стены Иерихона.

Доктор строил свою версию на недомолвках, на словах, случайно оброненных незнакомкой, и слова же разрушили эту версию. Вся его работа оказалась напрасной, и ему горько было сознавать это. Ко всему примешивалась горечь сознания, что он проиграет свое пари, замечательное пари с астрологом. Астролог находился в гораздо более выгодном положении, ведь ему не надо было основываться на словах женщины — недаром некоторые утверждают, что женщины лгут даже под гипнозом. Астролог же делал свои выводы, основываясь на иных данных, он мог апеллировать к звездам. Не было никаких сомнений, что пари выиграет он, астролог.

Доктору предстояло потерпеть поражение. И от кого?! От астролога, то есть от одного из тех людей, которых свет считает шарлатанами. Но чем был он сам, если ему суждено проиграть шарлатану?

Стук в дверь нарушил шествие его печальных мыслей.

— Войдите.

В дверях показался посыльный с письмом на подносе. Доктор весьма удивился. Письмо? Адресованное ему в Страсбург? Но потом он вспомнил, что оставил распоряжение направлять его корреспонденцию из Амстердама в Страсбург. Надо сказать, что почта этого города довольно быстро разыскала его в одном из отелей.

Доктор наконец распечатал письмо, прочитал его и в изумлении замер. Письмо было из Венеции, ответ на его телеграмму. Бой уже выходил, когда доктор окликнул его:

— Слушай, мальчуган, хочешь оказать мне услугу?., оказать услугу... подожди минутку, я должен подумать...

И доктор вторично перечитал письмо своего друга Триульци. Как всегда, когда доктор размышлял, он утрачивал контроль над своими лицевыми мускулами, лицо его искажалось гримасами, приводящими посыльного в немалое изумление.

Внезапно доктор перестал гримасничать и взглянул на мальчика.

— Вот что, дружок, закажи-ка мне кофе, да покрепче, и попроси Иосифа принести пару бутылочек вина.

Бой без удивления выслушал заказ. Видно, он решил, что ничего другого от корчащего такие рожи господина и ждать не приходится.

— Кофе и вина, — медленно повторил он. — Вы желаете кофе и вина?

— Да, да! — вскричал доктор. — Но сперва закажи кофе, чтобы, когда Иосиф принесет мне вино, кофе был уже здесь. Ты понял? И не забудь сказать, чтоб кофе сварили покрепче. Слышишь?

— Слышу, —ответил посыльный, — вино и кофе!

Тут же доктору сервировали стол под кофе, подали его, а затем явился и сам Иосиф с двумя бутылками вина.

Иосиф нес вино с таким достоинством, словно он нес ключи от городских ворот Страсбурга. Пока Иосиф откупоривал бутылку, доктор запер дверь и, спрятав ключ в карман, направился к старику.

— Иосиф, — сказал он, — что вы предпочитаете: выпить кофе или чтобы я опрокинул вам на голову ведерко со льдом?

Иосиф медленно перевел взгляд с пробочника на глаза говорившего. Потом посмотрел на ведерко, потом — на кофейник. В конце концов он снова внимательно взглянул на доктора.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил он, не утрачивая своего министерского достоинства.

— Что я хочу сказать? Я хочу сказать, что вы, Иосиф, старый плут. Я хочу сказать, что вы сделали все, что в ваших силах, чтобы ввести меня в заблуждение. Я решил рассчитаться с вами, и теперь вам предстоит сделать выбор между этим кофейником и этим ведром. Вы что предпочитаете?

Иосиф отставил бутылку и медленно направился к дверям.

— Напрасно, Иосиф, — спокойно продолжал доктор. — Дверь заперта. Я выпущу вас не раньше, чем вы ответите на мой вопрос. Из уважения к вашим сединам я предпочел бы, чтобы ваш выбор остановился на кофе. Но если вы все еще будете медлить с ответом, то я решу за вас.

Лицо Иосифа не выражало ни гнева, ни возмущения. Сохраняя на лице маску достоинства, он сказал:

— Я весьма сожалею, что принужден заявить вам об этом, но за двадцать пять лет работы в этом отеле никто из гостей никогда не разговаривал со мною подобным образом. Мне жаль, но я принужден буду поставить в известность о происшедшем хозяйку...

— Полагаю, у вас будет еще больше оснований для сожаления, если об этом в известность поставлю ее я. Перестаньте вилять, старина. В ту минуту, как я заявлю ей, что винным складом у нее заведует неисправимый, вечно находящийся под хмельком алкоголик, никогда не бывающий- трезвым...

Иосиф переменился в лице.

— Что вы говорите, сударь! — воскликнул он. — Как можете вы хотя бы в шутку...

Но доктор не дал ему опомниться, он продолжал:

— Думаю, что после того, как я заявлю об этом хозяйке, ваши дни здесь будут сочтены. И вам это ясно. Я сразу разгадал вас, но ваш респектабельный облик, ваши манеры ввели меня в заблуждение. Все ваши воспоминания — результат действия винных паров. Все, что вы мне рассказывали тут,— сплошной вымысел. Вы, Иосиф, поэт-романтик, и ваши истории не выдерживают никакой критики. В этом; вы схожи со всеми поэтами, творящими под влиянием винных паров. Но теперь я хочу, чтобы ваши воспоминания были 'пробуждены не действием вина, а действием кофе, я хочу, чтобы ваша память работала безупречно. Вы должны хоть на время стать реалистом. А теперь выкладывайте все, что вам действительно известно о графе ди Пассано.

Иосиф погрузился в кресло, он жмурился под докторским взглядом, как человек, на которого направлен слепящий луч прожектора.

— Это... Это неправда, — пытался он отпираться. — Я не пью, и я не обманывал вас.

— Вы лжете, — продолжал доктор. — Вы наплели мне целый короб небылиц, а я поверил вам и продолжал верить, пока не прибыло это письмо. И если кофе не поможет вам протрезветь, то я окачу вас холодной водой. Вы должны протрезветь, чтобы рассказать мне всю правду.

— Что за письмо? — пробормотал Иосиф. — Разве в нем написано обо мне?

Доктор не ответил на этот вопрос, а налил старику кофе.

Иосифу пришлось выпить не одну чашку. В то мгновение, когда он пытался прекратить пить кофе, доктор хватался за ведерко со льдом и грозил опрокинуть его на голову трезвевшего пьяницы. В результате Иосиф выказывал доктору полное послушание.

Наконец весь кофе был выпит, Иосиф несколько раз зевнул, как человек, пробудившийся от долгого сна и намеревающийся опять заснуть.

— А для большей уверенности, — сказал доктор, применим еще одно средство.

И, завернув лед в полотенце, положил его на лоб пьяницы. Постепенно глаза Иосифа приобрели ясность и утратили свой металлический блеск.

— Вот что, Иосиф, — подбодрил его доктор, — выкладывайте-ка начистоту все, что вам известно. Что вы помните о графе Пассано, проживавшем здесь двадцать лет тому назад?

Иосиф покачал головой, у него возникла масса вопросов.

— Пассано? Пассано... Кто такой этот Пассано? Уж не был ли он аферистом? Или фальшивомонетчиком?..

— Ничего подобного, — ответил доктор. — Он не был ни аферистом, ни оперным певцом, как вы вздумали утверждать сегодня, после обеда. И никакой танцовщицы тоже не было. Он жил здесь с маленькой дочерью и с гувернанткой. Теперь припоминаете?

— Ну, раз вы и сами знаете обо всем, — проворчал Иосиф, — незачем и расспрашивать... Я ничего не помню.,

— Послушайте, дружище, — настаивал доктор, — заговорите ли вы наконец? Или и дальше будете артачиться? Если вы хотите помочь мне, то выкладывайте все, что знаете. А нет, так не забудьте, что я врач. Достаточно одного моего слова, чтобы мои коллеги перевели вас в некое лечебное заведение, где вы себя почувствуете гораздо хуже, чем здесь.

Иосиф отпрянул назад, словно в него ударил разряд электричества. Глаза его выражали ужас, свойственный обывателю, столкнувшемуся с властью науки.

— Разумеется, господин доктор, — пролепетал он, — я согласен помочь вам. Так вы спрашиваете о графе Пасса-но? Но я правда не помню его. Если бы вы, господин доктор, помогли мне, навели на след, то, быть может, я и вспомнил бы...

— Граф Пассано, — медленно заговорил доктор, — проживал здесь двадцать лет тому назад. Красивый, стройный человек с орлиным носом и карими глазами. Итальянец по происхождению, но путешествовал по австрийскому паспорту. Об этом я узнал из письма. Я хочу знать, какой образ жизни вел он здесь, чем занимался в Страсбурге. Что, наконец, произошло в Страсбурге во время его пребывания? А я убежден, что здесь наверняка случилось что-то необычное и неожиданное, и я хочу получить подтверждение своей догадке...

Иосиф внимательно слушал доктора и, внезапно оживившись, торжественно поднял руку и воскликнул:

— Доктор, я вспомнил! Теперь я знаю. Я вспомнил, доктор!

— Так рассказывайте.

Иосиф заговорил, но уже не с той бойкостью, с какой импровизировал ранее. Теперь в его словах звучала истинность. И то, что он рассказывал, было столь значительно, что глаза доктора расширились и засверкали от едва сдерживаемого восторга. Доктор стенографировал показания Иосифа, в, то время как последний то и дело бросал взгляд на бутылку. Но доктор будто не замечал этих выразительных взоров и нс дал Иосифу пить, пока тот нс завершил свое повествование, после чего позволил ему выпить два бокала и отпер дверь. Иосиф поднялся с кресла и, шатаясь, направился к двери.

А доктор, распахнув окно, замер перед ним в глубоком раздумье. Погода переменилась. Теперь над городом раскинулось тсмно-синее небо: на город спускался весенний вечер.

«Так, значит, я все-таки был прав, — пробормотал доктор. — Теперь передо мной прояснился весь трагический эпизод, ее сон разгадан, и при желании я мог бы объяснить ей его. Но что-то подсказывает мне, что за всем этим таится нечто еще более загадочное. Граф... Меня интересуют его привычки! Иосиф говорил, что он целыми днями просиживал в библиотеке. Иосиф клялся всеми святыми, что это правда. Но что мог изучать так настойчиво человек, подобный графу, в местной библиотеке? Завтра я попробую выяснить это».

После принятого решения, доктор опустошил бутылку вина, принесенную Иосифом, ибо он полагал, что имеет на это полное право, — не каждый день удается отыскать иголку в стоге сена.

После этого он спустился вниз пообедать. И там его ожидали сразу две новости.

Во-первых, хозяйка отеля сообщила доктору, что Иосиф внезапно, не доложившись ей, исчез. Трудно было понять, что произошло с этим старым верным слугою, никогда не бравшим в рот ни капли спиртного. И если уж верный Иосиф позволил себе такую выходку, чего же ожидать от остальных слуг?

— Успокойтесь, сударыня, — сказал доктор, — он завтра же отыщется: люди не так-то быстро отказываются от привычного образа жизни, тем более — тридцатилетней давности.

Сев за столик, он столкнулся еще с одной неожиданностью. Через три стола от него сидел смуглый человек, тот самый, который наблюдал за графиней в Амстердаме, в лавочке антиквара.

 Глава пятая. Библиотечные изыскания

Проснувшись на следующее утро, доктор Ц. и думать забыл про человека, встретившегося ему накануне.

После завтрака доктор поспешил на площадь Республики, где помещалось здание библиотеки.

Библиотека занимала массивное здание напротив бывшего королевского дворца, выстроенное в те времена, когда Страсбург был немецким городом. В инвентарном каталоге библиотеки доктор узнал, что в книгохранилище находится почти миллион книжных томов.

Но более всего доктора интересовала возможность найти в библиотеке кого-нибудь из служащих с двадцатилетним стажем работы. Вряд ли можно предположить, что в библиотеке сохранилась со столь давнего времени книга регистрации выдач. Об этом доктор навел справки у первого попавшегося ему служителя, и то, что он услышал, целиком подтвердило его опасения. Запись выдачи книг хранилась лишь в течение пяти лет.

— Нет ли у вас кого-нибудь, кто работал бы в библиотеке двадцать лет назад?

— Вряд ли... — ответил служащий. — Прошедшая война отразилась и на Страсбурге, и на библиотеке. Многие из наших сотрудников погибли на фронте, остальные предпочли сменить место жительства и распростились с родным городом.

Внезапно служащий вспомнил, что все же в библиотеке имеется некто, являющийся своего рода реликвией минувших времен. Это был мсье Галберлэ. Вот только повидать его совершенно невозможно. Мсье слишком загружен своей работой, чтобы согласиться принять кого бы то ни было.

— Неужели этот мсье Галберлэ не может хотя бы на минуту прервать свои занятия?

Прервать работу?.. Прервать работу, над которой мсье сидит вот уже тридцать лет, денно и нощно? Нет, это совершенно невозможно. Достаточно неприятно войти в кабинет мсье Галберлэ, даже не беспокоя его. Нет, нет, посетитель требует слишком многого. Быть может, есть способ как-нибудь иначе удовлетворить любопытство посетителя, не беспокоя раздражительного мсье Галберлэ?

Доктор Ц. задумался. Вот он снова перед вратами в прошлое: накануне этими вратами являлся Иосиф, сегодня — некто Галберлэ. Иосиф ввел его в заблуждение, но доктору удалось все же набрести на правильный путь и вытянуть из старого пьяницы несколько правдивых слов. А теперь ему надлежало подобрать ключик к этому таинственному Галберлэ.

— Разрешите осведомиться, а в чем заключается работа мсье Галберлэ? — спросил доктор у молодого библиотекаря.

К удивлению доктора, тот с трудом подавил улыбку.

— Разумеется... Никакой тайны тут нет. Мсье Галберлэ вот уже тридцать лет работает над ученым трудом, каталогизируя все фрагменты мировой литературы, в которых упоминается об эльзасских винах. Он собирает эти цитаты и снабжает их комментариями. Это и есть труд всей его жизни.

Доктор тоже улыбнулся.

— Неужели?

— Да, это так. Мсье Галберлэ — пламенный эльзасский патриот.

— И в самом деле, — горячо воскликнул доктор, — можно ли представить более почетную и патриотическую задачу? Так, значит, он пламенный поклонник Вакха?

— О нет, нет. Уже много лет он ничего не пьет, врач запретил ему пить вино. Но, подобно Данте, никогда не забывавшему о Беатриче, мсье Галберлэ верен эльзасскому вину, которому он воздал должное в молодости.

— Это прекрасно... — пробормотал доктор, — прекрасно. Только вот я не уверен, следует ли ему отказываться от вина, которое он восхваляет в своем труде. Как раз вчера я встретил одного большого знатока вин, так он...

Но библиотекарь начал проявлять признаки нетерпения, он даже прервал доктора:

— Быть может, я чем-то еще смогу помочь вам?

Доктор старался придумать, как ему проникнуть к загадочному поклоннику эльзасских вин, и не знал, что предпринять. Было совершенно ясно, что уговоры здесь бесполезны. Может, ему следовало бы явиться сюда с рекомендательным письмом? Но он не знал здесь никого, кто мог бы его рекомендовать. Да и повлияло ли бы такое письмо на замкнутого, погруженного в свои занятия Галберлэ?

По-видимому, этот человек был из тех чудаков-мономанов, для которых не существует ничего, кроме их увлечения...

Вдруг доктора осенило, он понял, что ему следует предпринять: надо апеллировать непосредственно к сфере деятельности этого чудака.

— Одну минуту, — сказал он библиотекарю и что-то написал на своей визитной карточке. — Быть может, вы согласитесь передать это мсье Галберлэ? Как бы он ни был раздражен, уж это-то он воспримет как любезность. Да вот, прочтите.

Служащий взял карточку и прочел:

«Доктор Иосиф Ц. из Амстердама просит разрешения сообщить вам очень любопытное упоминание о „Рикьеви-ре“ на голландском языке».

Служащий, колеблясь, удалился к нелюдимому сослуживцу, и через некоторое время вышел и кивнул доктору утвердительно. Доктор вздрогнул от радости и решил, со-0 хранив хладнокровие, использовать все свои козыри.

Вскоре показался маленький старичок, до странности похожий на Сократа. Взъерошив волосы, он заморгал — по-видимому, сидя у себя в кабинете за письменным столам, от отвык от дневного света. Молодой человек, вызвавший мсье, пробормотал несколько слов и, уходя, указал старику на доктора. Последний отвесил низкий поклон.

— Вы пожелали говорить со мною?

— Да, я осмелился...

— Как я понял, вы хотите сообщить мне о голландской цитате, где упоминается «Рикьевир»?

— Да.

— Прошу вас скорее сообщить мне ее. Я не располагаю лишним временем.

И, наклонив голову, он приготовился выслушать доктора и занести сказанное в записную книжку. Мсье в этот момент походил как нельзя более на сову.

Доктор на ходу придумывал, что сказать.

— Это, видите ли, упоминание... Из второго тома моих мемуаров.

— Ваших мемуаров? Когда и где они изданы?

— Они еще не вышли из печати.

— Как? Еще не опубликованы?

— Нет!

— Я не ослышался? Не опубликованы? Так, может быть, они еще и не написаны?

— Я как раз в данное время и пишу их. В очередной главе речь пойдет об Эльзасе. В этой главе немаловажную роль будут играть две бутылки «Рикьевира», которые я выпил вчера...

Мсье Галберлэ опустил записную книжку, что держал наготове. Выпучив глаза, он уставился на доктора.

— Сударь, вы мистифицируете меня! Издеваетесь надо мною!

— Да нет же, я не издеваюсь...

— Нет, издеваетесь!

— Быть может, вы будете утверждать, что мои мемуары лишены всякого интереса? Или вы сомневаетесь в том, что рано или поздно они опубликуются? Разве вам не хотелось бы включить в ваш труд отрывок из книги прежде, чем она выйдет из печати?

Вопрошаемый серьезно взглянул на круглое лицо доктора, открыл рот, словно собираясь сказать что-то, и снова закрыл его, не проронив ни звука. Задумавшись, он некоторое время молчал, а потом лицо его озарилось улыбкой хитрого фавна, и он сказал:

— Вы скрываете от меня что-то... Вы хотите говорить со мной о чем-то совсем другом. Признайтесь, это именно так?

Доктор сердечно протянул старику руку.

— Я осмелился пуститься на военную хитрость, потому что меня уверили в вашей полной недоступности. И я рад, что это нс совсем верно. Да, мсье Галберлэ, мне нужно поговорить с вами кое о чем ином. Я обращаюсь к вашей памяти, мсье. В сокровищнице вашей памяти, должно быть, сохранилось нечто, что представляет для меня значительный интерес, не менее, уверяю вас, значительный, чем для вас литературная цитата. Если вы не сможете вспомнить то, о чем я спрошу вас, то мне никто уже не сможет помочь.

Мсье явно начинал испытывать нетерпение.

— О чем же вы хотите меня спросить?

— О том, что произошло здесь двадцать лет тому назад.

— Двадцать лет тому назад, — повторил историограф эльзасских вин. — Двадцать лет тому назад здесь было у нас чудесное траминское вино. Оно неоднократно упоминается в литературе.

— Это меня радует, — приветливо согласился доктор. — И я весьма сожалею, что мы лишены возможности выпить его во время нашей беседы.

После некоторой паузы доктор добавил:

— Двадцать лет назад в этой библиотеке бывал некий итальянский граф, Карло ди Пассано.

Доктор умолк, глядя на седовласого поклонника вин своего края. Не пробудило ли имя графа каких-нибудь воспоминаний в нем? Нет, это имя будто бы ничего не говорило мсье, который стоял, поглаживая бороду.

— Кстати, — сказал он, — я кое о чем вспомнил... О вине того года, который вас интересует, имеется прекрасное упоминание в книге Мориса Робюссона!. Я обязательно должен включить его в свой труд...

— Мсье Галберлэ, — заметил доктор. — Право, мне не следовало бы утруждать вас своими расспросами. То, чем вы занимаетесь, достойно вашего времени и внимания в гораздо большей степени. Прошу вас, простите, что помешал вашим занятиям, и прощайте.

Старик удивленно взглянул на доктора, потом взъерошил свои волосы и проговорил:

— Уж не ослышался ли я? Что вы сказали?

— Мсье Галберлэ, — серьезно сказал доктор. — У вас мало свободного времени...

— Сударь, — внушительно перебил его старик, — я располагаю свободным временем. К тому же я перед вами в долгу. Разве не благодаря вашему появлению у меня в памяти всплыла одна весьма важная цитата?

Доктор отвесил почтительный поклон.

— Все, что меня интересует, сводится к следующему: не помните ли вы итальянца, графа Пассано, который двадцать лет тому назад ежедневно бывал в библиотеке?

Галберлэ покачал головой.

— Стройный молодой человек с орлиным носом, — продолжал доктор. — Он жил в отеле «Турин». Вы его не помните?

Снова равнодушное покачивание головы.

— Его пребывание здесь было отмечено необычным происшествием. Ему пришлось внезапно бежать из Страсбурга вместе с маленькой дочерью и ее гувернанткой. Возможно, его бегство и не было вызвано опасением за жизнь, но свободой своей он вполне рисковал. Накануне вечером он был вызван на дуэль одним из своих соотечественников, нанес ему тяжелую рану. Ну а дуэли, как вы, вероятно, помните, были запрещены.

Увы, все старания доктора напомнить старику о графе были тщетны — мсье ничего не мог вспомнить. Доктор напряженно думал, что бы ему еще предпринять.

Было ясно, все помыслы Галберлэ обращены к винам и к рассуждениям о них. Поэтому доктор решил попробовать связать в какой-либо мере личность графа и воспоминание о нем с единственной интересовавшей старого чудака темой.

— Сударь, последний вопрос: если бы я назвал вам любимое вино графа, не помогло ли бы это вам его вспомнить? При условии, разумеется, что вы вообще когда-либо его видели.

— Весьма возможно, — медленно ответил мсье и несколько оживился. — Но как вам пришло это в голову?.. И какое вино, собственно, он пил, этот ваш граф?

— Мне случайно известно об этом, — ответил доктор, чувствуя, как сильно забилось сердце, — мне об этом рассказал вчера заведующий винным погребом в гостинице «Турин». Мы говорили с ним о графе. Граф каждый вечер сидел в саду отеля...

— О да, двадцать лет назад я и сам ежевечерне сидел, там, — ответил мсье, — это было еще в те времена, когда я мог попивать божественный напиток моей родины. В том отеле действительно был чудесный винный погреб... Но ближе к делу... Так какое же вино пил граф?

— Он предпочитал «Гохсвиллер», — ответил доктор. — Каждый вечер ему подавали две бутылки. Так мне сказал Иосиф...

— «Гохсвиллер», — повторил старик, — моя любимая марка, эликсир моей молодости! Простите, я забылся... Забыл о том, что прежде всего интересует вас. Да, да, я припоминаю графа. Он пил «Гохсвиллер». Почему вы сразу мне об этом не сказали?

— Я и сам не пойму, как это я оплошал... — сознался доктор. — Но вы действительно вспомнили его? Вы вспомнили?

— Еще бы я его нс вспомнил, — сухо ответил Галберлэ. — Разве я могу забыть человека, выпившего чуть ли не все запасы моего любимого вина урожая 1893 года! Я помнюего, словно видел вчера. Но что вам угодно знать о нем? Вам известно, как он выглядел, что он здесь делал, вам известно о нем гораздо больше, чем мне. Что же я могу сообщить вам о нем?

— Мсье, мне хотелось бы выяснить, что он читал во время пребывания здесь, когда он попивал ваш любимый «Гохсвиллер». Иосиф сказал мне, что он ежедневно бывал в библиотеке.

Галберлэ нахмурил седые брови. Он старательно думал и, по мере того как память его прояснялась, бормотал отрывистые фразы:

— Он приехал сюда... верно... Бывал здесь каждый день, это так... Я как-то взглянул на книгу, которую он читал... Да, да... Ведь я его знал по саду, в котором мы виделись по воскресеньям... Но, Боже, какую книгу читал он? Какую книгу?..

Внезапно его бормотание оборвалось. Молча продолжал он вспоминать. Взволнованный доктор затаил дыхание. Порвется ли эта нить Ариадны или выдержит и приведет его к желанной цели? Не уткнется ли память старого чудака в какую-нибудь новую цитату с упоминанием об эльзасском вине? Или он ответил на вопрос доктора?

Вдруг раздался короткий сухой смешок. Лицо старика засветилось торжеством, в котором одновременно проскальзывало и насмешливое сознание своего превосходства. Несомненно, торжество его объяснялось тем, что ему, несмотря на ряд отделявших его от той встречи лет, удалось вспомнить о графе. А насмешка была вызвана, скорее все-го, родом деятельности графа и его интересами.

— Вы хотите знать, чего ради граф торчал здесь, в библиотеке. Хорошо, я отвечу, хотя мне трудно понять, почему вы так интересуетесь этим.

— Судя по вашему тону, догадываюсь, что граф изучал здесь не историю эльзасских вин, а что-то другое. Так что же?

— Вы не поверите, он приходил сюда читать о путешествиях Марко Поло, — ответил чудак, смеясь дребезжащим смехом. — Вот и все. И он зачитывался им с утра до вечера. Теперь вы знаете то, что хотели узнать. Разрешите откланяться. Честь имею!..

— Но... — попытался заговорить доктор.

Галберлэ, однако, уже не слушал его. С развевающимися волосами и фалдами бросился он назад, в кабинет, где изливал в честь эльзасских вин свой эльзасский пыл.

Доктор направился вниз, но на середине лестницы изумленно остановился и потер нос. Последнее случалось с ним только при полном недоумении.

И действительно, доктору было отчего прийти в изумление. По лестнице поднимался тот самый человек, которого он видел в своем отеле, тот самый незнакомец, что проявлял сильный интерес к графине Сандре ди Пассано. 

 Глава шестая, в которой библиотечные изыскания продолжаются

Следствием этой встречи явилось то, что доктор Ц. прямо направился к администрации отеля и осведомился о том, кто был этот человек.

Выяснение этого не было сопряжено с какими бы то ни было трудностями. Незнакомца звали У го делла Кроче. Последним местом его жительства был Париж. Возраст не указан. Национальность: итальянец.

Вот и все, что значилось на листке, заполненном путешественником, этим и ограничивались сведения, которые администрация отеля о нем имела.

Доктор Ц. хотел бы получить о путешественнике какие-нибудь дополнительные сведения, но ему пришлось ограничиться тем, что есть. Впрочем, когда после ужина доктор возвратился в библиотеку, он совершенно уже забыл о синьоре делла Кроче, словно им никогда не приходилось встречаться.

Теперь все его помыслы устремились к книге, столь почитаемой отцом прекрасной графини, — о путешествиях Марко Поло.

Некогда он читал ее, но с той поры прошло немало времени, и, перечитывая эту книгу, он чувствовал, как его охватывает жар. Он раскрыл книгу, и ему показалось, что вместе с зеленым переплетом распахнулись ставни окна, открывая взору новый солнечный мир Азии. Он видел перед собою пеструю смесь народов, минареты и пагоды, верблюдов, колышущейся поступью шествующих через пустыню, клубы дыма, поднимающиеся над сожженными городами и, наконец, несущихся на приземистых косматых лошадках кочевников.

Доктор видел перед собой Азию средних веков, Азию тринадцатого столетия,, кипящее бурление желтых орд, незадолго до этого пронесшихся по Европе. Теперь этот желтый поток отхлынул назад, но мощь хана все еще простиралась от берегов Тихого океана до границ Германии.

И словно тайфун, летела его воля над многими преклонившими колена народами, покорными его власти. В пустыне вырастали сказочные в своем великолепии дворцы и чудовищные пирамиды черепов. Одного мгновения хватало, чтобы вознести любого человека из праха на высшие ступени власти и богатства. И столь же мало времени требовалось для того, чтобы любой человек был ослеплен и выброшен на съедение псам.

Но в Древнем Китае все еще существовала тысячелетняя цивилизация, противостоявшая нашествию бородатых варваров, постепенно поддающихся ее влиянию. То была цивилизация, еще не знакомая Европе. Между городами там проходили прямые, как стрела, мощеные дороги, по обе стороны которых тянулись аллеи деревьев. На равных расстояниях располагались вдоль дорог постоялые дворы для путешественников, оборудованные с такой тщательностью, что даже странствующие короли могли найти там достойный прием. На каждом постоялом дворе в полной готовности всегда содержалось около четырехсот лошадей, что давало возможность сменить усталых лошадей на свежих. В Камбалу или Пекине находился монетный правительственный двор, откуда по всей стране растекались деньги, отпечатанные на бумаге, изготовленной из древесной коры. Эти деньги имели хождение по всей стране, и на них красовалась печать должностного лица, а подделка их лишала виновного жизни.

В каждой провинций имелись хлебные амбары, куда ссыпался хлеб урожайных лет, с тем чтобы в годы неурожая распределять его среди населения.

В годы неурожая и падежа скота особые чиновники решали, кого освободить от налогов, и выясняли обстоятельства, вызвавшие народное бедствие.

Обо всем этом Европа не ведала. Но зато она знала о пряностях и шелках, продающихся на Востоке и ценившихся в Европе на вес золота.

И вот, для того чтобы раздобыть эти товары — шелка и пряности, — в 1271 году три венецианца — мессер Марко Поло, его отец Николло и дядя Маффио, покинули Венецию.

Пройдя Малую Азию, Армению и Среднюю Азию, они устремились к желанной цели, свершая путешествие, которое в ту пору выпадало на долю немногих из смертных.

Марко Поло, преодолев все опасности, прошел ряд сказочных стран, пока не добрался до ставки Кублай-хана в Ксанду. Там его, изощренного в торговых делах, ожидали несметные сокровища, ибо Ксанду и Камбалу были центрами всего торгового Востока, и сюда стекались все купцы Азии.

Но еще большее значение имело для Марко Поло дружеское расположение к нему хана. Семнадцать лет кряду он был доверенным лицом хана, и хан давал ему весьма ответственные поручения. С золотой табличкой на груди, украшенной печатью властелина, путешествовал этот пришелец из Венеции по всей стране — из Камбалу в Пекин, Бирму или в Ханькоу, расположенный на берегу океана, или в Цинь-Ду-Фу, на тибетскую границу.

Ему довелось увидеть то, чего не видел ни один европеец, суждено было стяжать несметные богатства, пополнить свои знания в областях, остававшихся для всех остальных запретными.

Но и покинуть владения хана удалось ему с большим трудом — слишком велико было благоволение, питаемое к венецианцу восточным властелином.

И все же Марко Поло в 1295 году снова бросил якорь в гавани Венеции. Он ожидал, что его встретят восторженно и бурно, но с изумлением увидел, что земляки ему просто-напросто не верят.

Когда он рассказывал о пустыне Лоп, в воздухе которой звучат голоса незримых существ, ему верили; когда он говорил о диких зверях Индии или об острове Мадагаскар, на котором живет птица Рок, поднимающая в клюве слона, ему верили.

Но когда он начинал рассказывать о городе Квин-Сае, раскинувшемся на сотню миль, в котором двенадцать тысяч мостов и десяток огромных базаров, и каждый базар вмещает пятьдесят тысяч человек, ему не верили, слушатели только смеялись над ним.

Когда, желая выразить величину этого города, он принимался перечислять количества припасов, поглощаемых горожанами, и говорил, что дневная потребность этого города в перце умещается в сорока трех повозках, венецианцы, полагая, что предел вранья достигнут, разражались бурными возгласами восторга. Они смеялись до слез; зная, что каждая перчинка ценится на вес серебра, они вопили:

— Славно выдумано! Здорово соврали! Честное слово, мессер Милльоне, лучше никто и не придумает!

Мессер Милльоне, такое прозвище дали земляки Марко Поло, потому что цифры, упоминавшиеся в его повествованиях, казались им преувеличенными до абсурда.

Венецианцы охотно слушали его россказни, они были интересны, но можно ли придавать им значение? Это всего лишь сказки!

Таков был прием, оказанный родным городом славному путешественнику. Он стал мессером Милльоне, а дом его назвали Корте-дель-Милльоне — двором миллионов.

Тридцать лет прожил Марко Поло среди своих земляков, так и не переубедив их, не заставив их поверить ему. Даже после смерти он остался в их представлении все тем же шутом и лгуном, и потребовалось, чтобы прошли столетия, прежде чем ему воздали должное и признали в его рассказах все, что было в них ценного. Лишь столетиями позже его рассказы перестали считаться вымыслами, а превратились в описания смелого путешественника, которому довелось увидеть много любопытного. Путешественник этот к тому же обладал даром зоркой наблюдательности.

Доктор Ц. оторвался от чтения книги о путешествиях венецианца. Глаза его горели под воспаленными веками, будто он смотрел не на страницы, а на яркое солнце. Миллионы желтолицых людей, пагоды и храмы, джонки и каналы, караваны в пустыне — все это проходило перед его взором. Для человека со столь живой фантазией, какой обладал доктор, эта книга была упоительным дурманом. Но чем являлась эта книга для других? Для графа Пассано, например? Чего он искал к этой книге, читая ее ежедневно? Что заставляло графа постоянно возвращаться к этой книге? Неужели он читал ее только ради того, чтобы вновь и вновь созерцать сказочные видения этих путешествий? Последнее маловероятно.

Томик Марко Поло невелик, трудно предположить, что человек, достигший зрелости, целый месяц уделял внимание этой книжице только ради удовольствия.

Должно быть, за всем этим крылась иная побудительная причина. Возможно, научного свойства.

А может быть, библиотека располагала особенно редким изданием книги Марко Поло и именно это заставило графа Пассано продолжать свои библиотечные изыскания в Страсбурге? Но одного взгляда, брошенного доктором в каталог библиотеки, оказалось достаточно, чтобы опровергнуть эту гипотезу. Библиотека Страсбурга располагала самым обыкновенным изданием этой книги.

Все имевшиеся в библиотеке книги по этому вопросу были самыми распространенными изданиями, снабженными комментариями различных исследователей. При желании эти издания можно было найти в любой сколько-нибудь значительной библиотеке. В них не содержалось ничего, что объясняло бы странное пристрастие графа.

Но если верить мсье Галберлэ — разве у доктора Ц. имелась иная информация? — то граф действительно просиживал над этой книгой целыми днями. Чего ради? Чтобы ответить на этот вопрос, доктору следовало по примеру графа засесть за ту же самую книгу. Следовало пойти по тому же пути.

Возможно, и сейчас, двадцать лет спустя, в книге можно найти то, что нашел в ней граф. Граф, вероятно, сделал на полях книги какие-нибудь отметки, оставил какой-нибудь знак, который позволит проникнуть в его тайну. Так подсказывал доктору Ц. его внутренний голос.

Доктор решил засесть за работу. Он потребовал, чтобы ему принесли несколько изданий книги о путешествиях Марко Поло, но внезапно ему почудилось, что кто-то наблюдает за ним. Он поднял голову. Совершенно верно, в нескольких шагах от него стоял синьор делла Кроче. Он беседовал с одним из библиотекарей, но взгляд его из-под полуопущенных век устремлялся к доктору.

В тот миг, когда доктор взглянул на него, он поспешно отвел глаза, но слишком поздно, доктор успел заметить, кто именно за ним наблюдает. Синьор делла Кроче как ни в чем не бывало продолжал беседу. Доктор же, после минуты раздумья, вручил требование на необходимые ему книги. Встреча их в Амстердаме, разумеется, была случайной, как случайно и то, что они оба занимались библиотечными изысканиями. Но вот наблюдение итальянца за доктором случайностью назвать было трудно.

Требование, предъявляемое этим человеком библиотекарю, скорее всего, нелегко было выполнить. Это выражалось жестикуляцией, тем, как библиотекарь досадливо разводил руками и пожимал плечами, мол: «Сударь, я всего лишь служащий, я не могу исполнить вашей просьбы. Вы требуете невозможного». Жесты синьора делла Кроче, его мимика тоже достаточно красноречиво говорили: «Да, я признаю, что это трудно, но ведь трудности затем и существуют, чтобы их преодолевать». Он сделал несколько легких движений руками, словно разглаживая некую волнистую поверхность. Но библиотекарь был неумолим: «Ваши доводы убедительны, но вы требуете невозможного. Я... я отнюдь не отказываю вам, но...»

Доктор, сдав требование на книги, поспешил возвратиться за свой стол. Украдкой он продолжал наблюдать за синьором делла Кроче. Синьор в этот момент направился к выходу, и весь вид его показывал, как он возмущен отказом, на который он здесь натолкнулся.

Проходя мимо стола доктора, он бросил мимолетный взгляд своих бархатных глаз на книги, и доктор отметил, что этого взгляда оказалось итальянцу достаточно, чтобы прочесть заглавие: «Книга Марко Поло, гражданина Венеции».

Затем итальянец скрылся за дверью, а доктор, получив затребованные книги, углубился в работу. Он изучал различные разложенные перед ним издания страницу за страницей.

«Вы, монархи, короли, герцоги, маркизы, графы и рыцари, и вы все, желающие познать самое мужественное, что есть в человеке, прочтите эту книгу и познайте, что со времени Адама до наших дней не было человека — будь он язычником, сарацином или христианином, — которому суждено было увидеть столько чудесного и великолепного, сколько увидел Марко Поло, родом из Венеции. Желая, чтобы виденное им обрело всеобщую известность, он поручил записать свои впечатления пизанцу Рустичиано, с которым вместе сидел в 1295 году в генуэзском плену...»

И с этих строк вступления доктор последовал за путешественником-венецианцем по всем двумстам пятидесяти главам его повествования:

«Теперь вы знаете все, что мы хотели поведать вам о татарах, сарацинах и других народах мира. Мы рассказали вам все, что нам ведомо... О народах и странах, расположенных ближе, мы не рассказывали потому,что на свете есть множество мореплавателей, венецианцев и сынов других городов, которые плавают в этих водах...»

Доктор захлопнул книгу и перевел взгляд на листок, где во время чтения делал он отметки. Увы, записи эти были скудны. Они сводились к пяти-шести пунктам, и все пункты казались весьма сомнительными.

На трех страницах он обнаружил карандашные пометки, нанесенные на поля. Первая пометка обнаружилась в шестидесятой главе второй части, в издании Рамузио. Глава повествовала о Янг-Джуе, городе, в котором венецианцу Поло в течение трех лет пришлось быть наместником хана.

В этой краткой главе сообщалось лишь, что городу Янг-Джую подчинялись еще двадцать семь городов и что значение этого центра было весьма велико.

Далее следовало примечание:

«В этом городе, по особому повелению хана, Марко Поло пробыл в течение трех лет наместником».

И словно подчеркивая краткость этой главы, чья-то неизвестная рука написала на полях: «Очень лаконично — скромность, мессер Милльоне?»

Далее доктор обнаружил пометку в эпилоге издания Рамузио. Она красовалась рядом с фразой: «Теперь вы узнали все, что нам ведомо об этих народах». Здесь были подчеркнуты слова «все, что нам ведомо», а на полях стоял большой восклицательный знак.

Несколько ниже подчеркнуты слова: «Ибо множество есть мореплавателей, венецианцев и сынов других городов, которые плавают в этих водах, и каждому известны эти берега!»

Эти слова подчеркнуты были дважды, и на полях написано по-французски: «Недурно сказано — сколько в этом иронии!»

Помимо этих двух приписок в издании Рамузио значились многочисленные отметки, большинство которых приходилось на первую главу первой части, в которой описывался путь Марко Поло в Китай и его возвращение на родину. Здесь подробно рассказывалось о странствиях Марко Поло, потом следовало несколько строк о том, как ему удалось снискать благоволение хана, и, наконец, глава заканчивалась повествованием о сложностях, с которыми был сопряжен отъезд Марко Поло из Китая.

Хан и слышать не хотел об отъезде Марко Поло. Но все же тому удалось выпросить у хана согласие на отъезд, правда, с условием, что он возвратится в Китай. И действительно, в 1295 году великий путешественник и оба его сородича, после ряда необыкновенных путешествий, живыми и невредимыми прибыли к берегам Венеции, где и бросили якорь.

Вся последняя часть этой главы тоже пестрела отметками. Там были подчеркнуты слова: «Наши венецианцы провели ряд лет при дворе хана и за это время успели стяжать несметные сокровища». Далее: «Его высочество в гневе спросил, что побуждает Марко Поло стремиться на родину. Если его к тому побуждают корыстные причины, то пусть скажет слово, и хан удвоит его доходы». Эта фраза была подчеркнута, так же как и абзац, следующий ниже, в котором сообщалось о том, что Поло поддался на уговоры хана и согласился остаться при его дворе еще на какое-то время.

Далее подчеркнута третья фраза: «Никколо, Маффио и Марко Поло попрощались с ханом, который, подарил им на прощание множество драгоценных камней неизмеримой ценности».

И наконец, последняя отметка, украшенная большим восклицательным знаком, стояла рядом с сообщением о том, что Марко Поло и оба его родственника возвратились в Венецию живы и невредимы, «привезя с собою несметные сокровища».

Все эти отметки находились в итальянском издании Рамузио. В другом, немецком издании Бюрка, доктор Ц. набрел еще на один след, оставленный усердным читателем.

Несмотря на почтенный возраст этого издания, оно казалось, за исключением того места, где была пометка, нечитанным. На первой странице, там, где в прологе идет перечисление: «Монархи, короли, герцоги, маркизы» и так далее, значились три огромных восклицательных знака.

Последние строки пролога, сообщающие о том, что эта книга писана Рустичиано, с которым великий путешественник делил тяготы генуэзского пленения, были подчеркнуты несколько раз, и рядом с ними находилась неразборчивая надпись на итальянском языке, которую явно сделал человек, находящийся в большом волнении: «Несомненно, это здесь! Терпение! Я...»

И это все. Никаких восклицательных знаков, никаких пометок, ничего! Казалось, что незнакомцу, читавшему эту книгу, в голову внезапно пришла какая-то мысль, идея, не терпевшая в своем осуществлении отлагательств. «Терпение! Я...», но у написавшего это не хватило терпения даже на то, чтобы закончить фразу.

Итак, все, что удалось обнаружить доктору, сводилось к дюжине отметок на полях и четырем восклицательным знакам к тексту. Вот каков результат обыска, которому доктор подверг книги, изучавшиеся отцом графини в течение, ряда недель.

. Прежде всего следовало установить, точно ли эти пометки сделаны графом или кем-то другим. Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо раздобыть образцы почерка графа. Пока же достоверно лишь одно — все эти пометки сделаны одной рукой, и, несомненно, рука эта принадлежала итальянцу. Об этом свидетельствовали некоторые особенности начертания букв. Так, буквы «а» и «к» написаны с той характерной угловатостью, какая присуща письму итальянцев. Два примечания, написанные по-французски, не противоречили предположениям доктора, ведь то, что графиня свободно владела пятью языками, могло быть следствием того, что лингвистические способности унаследованы ею от отца. Решающее значение имела третья пометка, написанная в возбужденном состоянии на итальянском языке, — волнуясь, люди часто переходят на родной язык.

Но даже если принять за основу то, что эти пометки действительно сделаны графом, все же к каким выводам на основании этого можно прийти? Что именно волновало графа в пору его увлечения книгой о путешествиях Марко Поло?

Это была нелегкая задача. Кое-что о покойном графе доктору уже известно — это те сведения, что исходили от Иосифа и из письма, полученного из Венеции. Но сведения эти ни в коей мере не проливали света на загадку графа, не давали объяснения его библиотечным занятиям и их нежданному завершению. Да и занимался ли граф какими-нибудь изысканиями? Быть может, все это чтение сводилось лишь к занимательному времяпрепровождению? Решить это, дать исчерпывающий ответ на этот вопрос непросто, скорее, даже невозможно. Интересовало ли графа сличение разных изданий? Если да, то зачем? Чтобы найти наиболее удобочитаемое? Но этому выводу противоречило то, что лишь два издания из всех имеющихся в библиотеке книг Марко Поло носили на себе следы графской руки. Возможно, его интересовал какой-нибудь исторический вопрос? Но тогда в книгах значились бы ссылки на другие источники, замечаний наверняка было бы больше, и они по своему характеру были бы значительно объективнее.

А эти заметки ни в какой степени объективными не были и мало отличались от тех, что делаются на полях книг в школьные годы, когда юные читатели испытывают желание запечатлеть свое мнение о героях авантюрных романов. Судя по этим пометкам, можно предположить, что для графа книга Марко Поло являлась своего рода занимательным чтением. Но, впрочем, и с этим трудно согласиться, разве что допустить, будто взрослый человек мог несколько недель подряд заниматься столь абсурдным делом, как чтение одной книги без какой-либо побудительной причины.

Доктор Ц. попал в тупик и не видел выхода, положение казалось безнадежным, и в этом он открыто признавался себе. Тщетно пытался он отыскать какое-нибудь объяснение, вновь и вновь раскрывая книгу в надежде набрести хоть на какое-нибудь указание.

Увы, все его попытки оказывались тщетными, он продолжал блуждать во мраке, и в этом мраке его преследовали огненные слова, в смысл которых он тщетно пытался проникнуть. Доктор пытался понять, что могли значить слова, написанные в конце пролога в издании Бюрка. Что это значит: «Несомненно, это здесь! Терпение! Я...»?

Доктор смутно чувствовал, что именно в этой записи кроется разгадка того, что его мучает. Но...

После того как наступил час закрытия библиотеки, он отправился в отель, по-прежнему не находя разгадки мучившей его тайны.

Вернувшись в отель, он нашел у себя письмо, которое заставило его на некоторое время забыть о том, что томило его разум.

Письмо, посланное ему вдогонку из Амстердама, гласило:

«Милостивый государь! Я честный противник и борюсь только в открытую, хоть в любви, на войне и в пари дозволены все средства. На основании данных, предоставленных мне вами, я составил ваш гороскоп и имею сообщить, что вы в ближайшие дни подвергнетесь опасности. Сатурн, владычествующий над тюрьмами и местами заключения, затмил вашу звезду Меркурий, вошедшую в знак Рыб. Предупреждаю вас. А. Д.».

А. Д. — инициалы Антонино Донати, астролога. На письме стоял почтовый штемпель Венеции.

Накануне доктор Ц. прочел в книге Марко Поло:

«В Квин-Сае у населения есть обыкновение при рождении ребенка тут же отмечать день, час и минуты его появления на свет. Когда ребенок подрастает и хочет предпринять путешествие или совершить что-нибудь значительное, он обращается к астрологу. Астролог взвешивает все данные рождения и затем изрекает несколько слов, которые побуждают вопрошающего принять то или иное решение. Эти астрологи в большом количестве толпятся на площадях...»

Так было во времена Марко Поло. А ныне один из астрологов прибыл в Венецию, на площадь святого Марка... Право, мир со времен Марко Поло изменился мало.

Но все это отнюдь не облегчало доктору Ц. его основной задачи. Что же все-таки означают слова, оставленные на полях немецкого издания? 

 Глава седьмая. Сатурн входит в созвездие Рыб

Ранним утром, как только открылась библиотека, доктор снова принялся за изыскания. Явившись в библиотеку, он потребовал книги, которые читал накануне, но, когда они оказались в его руках, он даже не потрудился раскрыть их. Вместо того чтобы заглянуть в них, он держал их в руках, словно взвешивая. Так игрок держит кости, прежде чем бросить их, не веря ни в удачу, ни в счастливый жребий. Разве суждено было ему найти в этих изданиях что-нибудь, что ускользнуло вчера от его внимания? Он работал слишком методично, чтобы что-нибудь могло ускользнуть от его внимания при первом осмотре. Что даст ему повторное ознакомление с этими книгами? Никаких новых пометок он там не найдет...

Подняв голову, он увидел Галберлэ, направлявшегося в свой кабинет. Доктор усмехнулся — старику следовало бы работать не в библиотеке, а в винном погребе. И подумал, не обратиться ли ему к Галберлэ вторично? Быть может, за истекшую ночь тому вспомнилась какая-нибудь существенная деталь, какое-нибудь важное обстоятельство.

Но рассчитывать на это особенно не приходилось, все помыслы Галберлэ сосредоточены на эльзасских винах, он рассказал о графе Пассано все, что ему было известно. Граф целыми днями просиживал над книгой Марко Поло. Быть может, графа влекло сюда наличие в библиотеке какого-нибудь редкого комментария? «Черт! Я, как курица, загипнотизированная меловой чертой, проведенной перед ее клювом!» — подумал доктор и, оставив книги, направился к каталогу.

Здесь его подстерегала неожиданность — он снова увидел в библиотеке синьора делла Кроче. На этот раз итальянец о чем-то толковал со старшим библиотекарем. Эту беседу вполне можно было назвать рукопашной, так неистово размахивали собеседники руками, не находя слов для убеждения. Доктор, глядя на эту сцену, разразился громким хохотом. Но, расхохотавшись, опомнился и поспешил укрыться за большим каталогом, следуя примеру страуса, зарывающего голову в песок. Выглянув немного погодя из-за каталога, он поймал на себе взгляд итальянца. Видно, смех доктора подействовал на того, как холодный душ, и он поспешил исчезнуть из зала.

Но вскоре и доктору суждено было испытать то же, что испытал итальянец...

Перечень литературы о Марко Поло простирался на пять страниц и включал в себя и те книги, которые затрагивали тему косвенно. Так, здесь была «История Венеции» графа Дарю, «Венецианское общество» Молменти, «Венеция одиннадцатого века» Чеккети, «Благородный город Венеция» Сансовино. Далее следовали: «Дожи» Росси, «Врачебное искусство в Венеции» Санудо и так далее, так далее, вплоть до книги Нери «История знаменитых куртизанок Венеции».

Доктор взъерошил остатки своих волос. Оставалось только пожертвовать целым годом и засесть за изыскания или же выбрать несколько книг наугад.

, Доктор предпочел последнее и до обеда успел просмотреть три книги, но ничего существенного для себя в них не нашел. Только слова, слова, слова. Ничего нового. Масса давно известных фактов, которые преподнесены, правда, в несколько обновленном виде. И что всего досаднее, доктор не обнаружил в этих книгах ни одного примечания, ни одной пометки, на основании которой можно было бы предположить, что кто-то читал эти книги до доктора.

Что оставалось предпринять? Отказаться от своей затеи? Доктор, пообедав, закончил трапезу бутылочкой любимого вина графа Пассано и погрузился в размышления. И на этот раз доктору суждено было одержать победу, вызванную вдохновением, а возможно, волшебным действием вина.

Сдавая книги и снова просматривая перечень книг по интересовавшему его вопросу, он задержался на имени Рустичиано. Где ему раньше попадалось это имя?

Внезапно он вспомнил: ведь это имя он прочел в прологе к книге Марко Поло. Рустичиано был сотоварищем Поло по генуэзскому плену. Тот самый пизанец, которому суждено было записать мемуары путешественника. То был первый в мире секретарь, названный по имени и ставший известным потомкам. Но в каталоге он был представлен иным трудом, а именно «Жизнеописанием пизанского дворянина мессера Рустичиано». Рядом имелась ссылка: .«Смотри каталог манускриптов, пергаментов и палимсестов. М 33 в 9 б 28». Запись, означающая, что труд Рустичиано имелся в библиотеке не в форме книга, а в форме рукописи. Какой вывод можно было из этого сделать?

Внезапно сознание доктора прорезал луч света, вернее, догадка озарила его.

Ведь в немецком издании, в прологе, было отчеркнуто именно то место, в котором упоминалось о старом пизанце.

И именно под его именем рука графа дважды провела две черты, а на полях лихорадочно набросала: «Несомненно, это здесь!..»

Помимо этой пометки в немецком издании Бюрка не было никаких других. Казалось, граф, сделав эту запись, поспешно захлопнул книгу, перенеся внимание на нечто другое.

Что же привлекло графа в момент, когда он сделал эту запись? О чем он догадался и что заметил? Речь в книге шла о Рустичиано, вот и имя его подчеркнуто. Должно быть, он и раньше заметил в каталоге указание на рукопись Рустичиано, но не обратил на это внимания. А тут его осенило. Возможно, манускрипт этот является единственным в мире?

Доктор поспешил в секретариат и обратился к дежурному библиотекарю. Однако его просьба о выдаче манускрипта 33 в 9 б 28 не была удовлетворена. Библиотекарь сообщил, что выдача манускриптов не в его компетенции, и посоветовал обратиться к помощнику директора. Доктор последовал этому совету. Помощник директора внимательно выслушал доктора, но, узнав,о чем идет речь, ответил отказом: о выдаче манускрипта не могло быть и речи.

— Почему?

— Этот манускрипт причислен к той категории рукописей, которые выдаются лишь на определенных условиях.

Доктор почувствовал, как кровь прилила к его вискам.

— Но разве этот манускрипт — такая уж большая ценность?

Помощник директора кивнул.

— Насколько нам известно, это уникум.

— И что? Это интересная рукопись? .

В голосе доктора послышалась легкая дрожь. Но помощник директора улыбнулся с хладнокровием хранителя, в. чьем ведении находится множество различных сокровищ.

— Она интересна лишь тому, кто интересуется семейными сплетнями четырнадцатого века...

— Все, относящееся к той эпохе, интересует меня, — поспешил сообщить доктор, с трудом вынудив себя сохранять спокойствие. — Но как, скажите, могу я ознакомиться с ней, если вы ее не выдаете?

Помощник директора сослался на директора, но прием, который оказал директор доктору, не предвещал ничего доброго.

— Манускрипт 33 в 9 б 28! — воскликнул директор. — Да это какая-то мания!

— Почему? — удивился доктор.

— Мания требовать эту рукопись.

— Я не совсем понимаю вас, — признался доктор.

— Вы меня не понимаете? А ведь я, кажется, достаточно ясно выразил свою мысль. Третьего дня, вчера и сегодня меня беспокоят просьбами о выдаче этого манускрипта. Это, наконец, может и надоесть! Я скажу вам то же, что сказал и другому желающему: этот манускрипт является документом исторического значения и поэтому может быть выдан лишь при условии предъявления гарантий одного или двух известных ученых.

— Вы говорите, сказали и другому? — гримасничая, переспросил доктор. — А позвольте узнать, кто был тот другой?

— Некий итальянец, — ответил директор, сердито хмуря седые брови, — вздумавший утверждать, что ему позарез нужен этот манускрипт в связи с семейными изысканиями. Он заявил мне, что не успокоится, пока не получит возможности ознакомиться с рукописью. Вздумал даже посвящать меня в подробности своих семейных дел, словно мне это интересно и я из одолжения согласился бы нарушить правила и выдать рукопись, которую вот уже двадцать лет никому не выдавали.

Веки доктора трепетали, будто крылья испуганной птицы. Директор, несомненно, имел в виду синьора делла Кроче. Итальянец и доктор Ц. охотились за одним и тем же манускриптом. Но ведь итальянец не изучал каталога, ему и без того было известно, что и где искать. Откуда у него сведения? Что кроется за всем этим? Будущее, он уверен, наверняка все разъяснит, но пока следовало постараться любыми способами опередить итальянца.

— Вы говорите, манускрипт в последний раз выдавался двадцать лет назад? А нельзя ли мне выяснить, кто именно читал его тогда?

Директор, все еще сердясь на итальянца, вступившего с ним в долгие пререкания, вздрогнул. Он уже сыт по горло толками об этой злосчастной рукописи.

— Неужели вы в самом деле полагаете, что я стану тратить свое время и внимание на подобного рода пустые занятия, — воскликнул он, и его глаза засверкали. — Сударь, разрешите откланяться...

Но доктор Ц. прервал его движением руки.

— Вы, кажется, сообщили о представлении гарантий двух известных ученых? — спросил он.

— Да. Но я понимаю, что вам, иностранцу, это будет затруднительно, и все же я не вправе нарушать установленный порядок...

— Скажите, вы удовлетворитесь поручительством профессора Бонвало из Парижа?

— Бонвало? Габриэля Бонвало?

— Да. И еще за меня может поручиться профессор Бошамп...

— Ипполит Бошамп? Я не ослышался?

— Совершенно верно, Бошамп. Этого достаточно?

Директор потер переносицу, поправил очки и сказал:

— Да, разумеется, этого достаточно. Но кто вы, сударь? Простите, я не расслышал...

— Доктор Ц... Я доктор Ц. из Амстердама... Всего лишь незначительный коллега больших ученых, которые, смею надеяться, не совсем забыли меня. Вы разрешите мне снестись с ними по телеграфу? Или же...

Директор овладел собою, но глаза его все еще подозрительно осматривали доктора.

— Я сам протелеграфирую им, — решительно заявил он. — Я имею честь быть лично знаком с ними, и я...

Он не договорил фразы до конца, но лицо его выражало больше слов, на нем было написано, что он предпочитает лично удостовериться в том, что телеграммы правильно адресованы и ответ на них придет именно от ученых, а не от кого-либо другого.

Доктору оставалось лишь почтительно поклониться директору.

— Прошу вас не забыть моего имени и фамилии: доктор Иосиф Ц.

— Нет, нет, я не забуду, — пробормотал директор. — Но это какая-то мания...

Доктор решил дожидаться ответа коллег, не покидая библиотеки. До закрытия оставалось еще несколько часов, и ответ мог поспеть и сегодня.

Внезапно, как и накануне, доктор ощутил на себе пристальный взгляд. Он обернулся. Так и есть! Недалеко от него сидел синьор делла Кроче, углубившись в чтение энциклопедического словаря. Но глаза его не были устремлены в книгу, а спокойно разглядывали доктора. Доктор,,, гримасничая, отпрянул назад, а итальянец поспешил перевести свой взор в словарь. Чего добивается этот человек? Какого черта следит он за ним? Но через минуту доктор уже забыл об итальянце. Его осенила новая идея.

Все время он тщетно вопрошал себя, какой смысл таился в библиотечных изысканиях графа. Тщетно пытался он усмотреть в его пометках на полях книг какой-то научный интерес. Но разве интерес графа не мог быть иным, не научным. И тогда — каким? Если собрать воедино все пометки и свести их к одному смыслу, то можно прийти к определенному выводу... Доктор даже удивился, что нс догадался до сих пор о простом, — интерес графа можно выразить одним словом: богатство.

Марко Поло, немало лет прожив при дворе хана, скопил огромные, неисчислимые сокровища.

«Кублай-хан не отпустил его и предложил вдвое больше того, что было у Поло...»

«Марко Поло уехал, увозя с собою груду рубинов и других драгоценных камней... В Венецию он прибыл жив и невредим, привезя с собою все свои сокровища...»

Вот какие места подчеркнул граф в книге. Но чего ради человек двадцатого столетия воспылал таким интересом к сокровищам Марко Поло, наверняка уже давно растраченным? Вот над чем ломал теперь голову доктор Ц.

Размышления доктора, однако, внезапно нарушил директор библиотеки, лицо которого теперь расплывалось в медоточивой улыбке.

— Получены ответы на наш запрос, — сказал он. — Профессор Бонвало, так же как и мой высокочтимый друг, профессор Бошамп, оба рекомендовали мне вас самым теплым образом и просили передать вам искренний привет. Простите, доктор, что я не сразу пошел навстречу вашим желаниям, но я ведь только скромный служащий, вы должны это понимать... Еще раз прошу извинить меня...

— Но, господин директор, вам не в чем извиняться, — запротестовал доктор. — Вы, разумеется, обязаны придерживаться предначертанных правил. Разве допустимо выдавать столь драгоценный манускрипт по первому требованию?.. — И доктор оглянулся, но синьора делла Кроче уже не было. — Разрешите осведомиться, сколько я вам должен за телеграммы?

— О, пустяки! Сущую безделицу! Я отнесу это за счет служебных расходов. Вот, прошу вас, я позволил себе сразу же захватить в зал этот манускрипт.

Доктор вздрогнул. Лишь теперь заметил он в руках у директора небольшой, переплетенный в кожу томик. Он взял его в руки, и пальцы его задрожали.

— Разрешите задать вам один вопрос, — улыбаясь, обратился директор к доктору, — хотя, быть может, он покажется вам нескромным и излишним. Оба профессора, на которых вы ссылались, специалисты по душевным болезням. Я заключил, что вы их коллега, но в таком случае, какой интерес может представлять для вас, психиатра, эта рукопись четырнадцатого столетия? Это же обыкновенная скандальная хроника, и только.

Доктор пробормотал в ответ несколько фраз, из которых следовало, что он интересуется также и историей нравов. Директор, удовлетворившись его объяснением, раскланялся и удалился. Но вскоре он снова подошел к доктору.

— Вы спрашивали меня, кому выдавался этот манускрипт в последний раз, я справился об этом. По всем редким экземплярам мы ведем особый учет, поэтому могу сообщить: в последний раз эта книга выдавалась два десятка лет назад, итальянцу, графу Карло Феличе ди Пассано.

— Вот как, — пробормотал доктор, бледнея от волнения. — Я мог бы и сам догадаться... Благодарю вас...

— Не стоит благодарности. Впрочем, книга эта выдавалась графу на весьма короткий срок. Он получил ее двадцать третьего октября после обеда и в тот же день возвратил. С тех пор книгу никто не получал.

— Так! — произнес доктор. Ему было известно, что именно помешало графу явиться в библиотеку на следующий день и продолжить свои исследования. Как раз двадцать третьего октября он был вызван на дуэль. Поединок произошел на следующий день, после чего графу пришлось бежать...

— Надеюсь, вам эта книга покажется более интересной, чем вашему предшественнику, — сказал директор и удалился.

Доктор сел за стол, положив перед собою манускрипт.

Внутренне он не мог, не покривив душой, согласиться с директором библиотеки. Как бы ни было велико его волнение, он отлично сознавал, что оно не идет ни в какое сравнение с чувствами, которые наверняка испытывал граф, взяв двадцать лет назад эту книгу в руки. Интерес доктора сводился к тому, чтобы, проследив ход мышления другого человека, выиграть пари, заключенное с астрологом. Но граф... У него наверняка был самый прямой интерес в этом деле. Какая-то идея владела им, какая-то безумная теория, подтверждения которой искал он повсюду, в том числе на страницах этой книги. Граф, правда, мало уделил времени манускрипту, но, как было известно доктору, обстоятельства вынудили его срочно покинуть этот город и даже страну, ибо ему грозил арест за участие в дуэли...

Но довольно об этом! Время ли теперь размышлять над злосчастной судьбой графа — помыслы доктора были направлены на другое, он должен был выяснить, в чем заключалась его мания, эта одержимость, которой подчинил он свою жизнь.

Доктор бережно раскрыл маленький томик.

Первое, что он установил, что это действительно рукопись, написанная на тонком пергаменте, имевшем распространение в средние века, шрифтом Каролингов. Этот шрифт удивительно красив, а главное — разборчив и удобочитаем, так что чтение рукописи не представляло для доктора особой трудности. Записи делались на итальянском языке, некоторые места — на латыни.

Доктор наконец приступил к чтению. Вскоре после того, как он пробежал первые страницы, он спросил себя, не выдан ли ему по ошибке другой манускрипт?

Творение мессера Рустичиано действительно являлось типичной семейной хроникой четырнадцатого столетия. Автор повествовал о путешествиях, о своем пребывании во Франции, о встречах с известными людьми. Попутно ронял он замечания, носившие весьма забавный характер. Так, говоря о французах, он сообщал: «Этот народ отличается большими военными способностями, но в очень малой степени способен завоевать сердце дамы. В этом им не сравниться с нами, итальянцами». Но за исключением подобных немногочисленных замечаний стиль его письма был сдержан и сух. В общем, в этих мемуарах доктор пока не видел ничего, что могло бы объяснить горячий к ним интерес графа.

Почему, в самом деле, двадцать лет назад граф обратился к этой книге? Почему?

О своей встрече с Марко Поло в генуэзской тюрьме пизанец упоминал вскользь. Марко Поло командовал одним из военных кораблей Венеции во время битвы при Курцола у Далматинского побережья. В этой битве, произошедшей 7 сентября 1298 года, померялись силами флоты двух торговых республик.

Марко Поло затребовал в тюрьму материалы о своих путешествиях. Как видно из этого, порядки в тюрьмах в те времена были значительно мягче теперешних. Тогда же, встретив Рустичиано, Марко Поло продиктовал ему свою книгу. 25 мая 1299 года между Венецией и Генуей был подписан мир, и вскоре пленников выпустили на свободу.

Все это было известно из других источников. Доктор обо всем этом знал так же хорошо, надо полагать, как и сам граф, искавший явно чего-то совсем другого, склоняясь над древними страницами рукописи.

Доктор продолжал внимательно читать страницу за страницей, то был утомительный! и скучный труд. Тщетно искал он хоть какую-нибудь деталь, которая могла бы заинтересовать его предшественника. Анекдоты и замечания, придворные сплетни и семейная хроника — вот и все. Определение библиотекаря вполне соответствовало подлинному характеру книги...

Внезапно доктор набрел на то, чего так жадно искал. Прежде чем что-нибудь конкретное прочитать, он вдруг ощутил уверенность, что приближается к цели. Онсклонился над книгою Рустичиано и стал читать еще внимательнее.

Вот что он прочитал:

«В 1324 году после Рождества Христова я приехал в Венецию. По правде говоря, этот город действительно является столицей торговых городов мира, ибо по сравнению с Венецией все остальные города малы и невзрачны. Я присутствовал при выгрузке драгоценнейших товаров с острова Кипр и из Александрии, но, само собой разумеется, прежде всего я направился к дому мессера Марко Поло.

Я с трудом узнал его.

— Да, мессер Марко, не легко было генуэзское заключение, но то, что вам пришлось пережить здесь, видно, не легче.

— Вы правы, мессер Рустичиано, мне тут пришлось похуже, чем в генуэзской тюрьме.

— Отчего так? — спросил я.

— Если жизнь в этом городе походит на темницу, то этот дом является местом пожизненного заключения.

Я удивился, потому что все в доме свидетельствовало о зажиточности. Неужели Венеция не воздала должное человеку, которого так ценил хан, что сделал его на целых три года губернатором большой области?

Мессер Марко сказал:

— В этом городе четыреста мостов, и горожане очень гордятся ими. Поэтому, когда рассказываешь им о городе, где двенадцать тысяч мостов, они только смеются и не верят. Когда они слышат, что доходы хана только по одной из его провинций достигают двухсот миллионов дукатов, то их собственное богатство утрачивает смысл, они кажутся себе бедняками. О, Рустичиано, этот город, говорю тебе, хуже тюрьмы!

Мессер Марко умолк и потом добавил:

— Нс раз я думал снова уехать на Восток, но великий Кублай-хан мертв, и кто Знает, как отнесется ко мне его преемник хан Тимур. Впрочем, будь он даже моим злейшим врагом, вряд ли он мог бы обречь меня на такие мучения, каким подвергаюсь я в этом городе.

После некоторого молчания, мессер заговорил вновь:

— В бытность мою на Востоке я научился письменности китайцев. Знай, Рустичиано, что у них для слова „женщина“ имеется особый иероглиф. Дважды написанный, этот иероглиф означает ссору и сплетни. В 1300 году я женился, и теперь у меня в доме четыре женщины — моя жена и три дочери. Если бы я жил у желтых, мне пришлось бы этот иероглиф написать над входом в свой дом четырежды.

Сетуя о том, что родной город стал ему хуже темницы, Марко расспрашивал, какова жизнь в странах, расположенных на запад от его родины. Тогда я рассказал ему о франках и германах. Потом он заговорил снова:

— Приближается моя старость, и я умру в темнице. Я оставлю завещание. И пусть тот, кто будет достаточно умен и смел, чтобы поверить в новое и не насмехаться над ним, пожнет плоды моей жизни и овладеет всем.

Здесь Марко Поло разразился смехом и, забавляясь, добавил:

— Этот город — город голубей, и голуби охраняют то, что является высшей славой и ценностью города. Голубь пуглив. Пусть тот, кто не так пуглив, как голуби, перехитрит их, разорит их гнезда, и похитит их яйца. Для этого, быть может, понадобится, чтобы он обладал хитростью, о какой упоминает святой Марк. Быть может, для этого ему понадобится мужество льва, охраняющего святого Марка и Венецию.

И вновь Марко расхохотался. Слова его напоминали бред больного человека или умирающего, чувствующего приближение конца, и поэтому я попытался сердечными словами успокоить его и попрощаться с ним. Потом он проводил меня до двери, возле которой сидели его жена Монна Доната и дочери, и на прощанье сказал мне:

— Счастливого пути, Рустичиано. Когда услышишь о моей смерти, вспомни о том, что я сказал тебе сегодня.

Вскоре, в Вероне, меня настигла весть о его кончине. Было это в 1325 году».

* * *

И это все.

Остальная часть книги заполнялась различными рассуждениями о дальнейших путешествиях Рустичиано.

Доктор Ц. поднял голову и выпрямился. Он зачитался книгой, распростершись над ней, как мальчуган, увлекшийся романом об индейцах. Утомленные глаза его закрылись, он задумался. Что значил прочитанный только что отрывок? Не за этим ли отрывком о встрече Рустичиано со старым Марко Поло так настойчиво охотился тот, другой итальянец? Не к этому ли отрывку, не к мессеру ли Рустичиано, запечатлевшему странные слова Марко Поло незадолго до его смерти, относились слова графа: «Несомненно, это здесь! Терпение! Я...»?

Но если в словах старого путешественника, сказанных им Рустичиано, действительно таился какой-то сокровенный смысл, за которым в свое время охотился отец графини, то доктору в настоящее время он еще нс был ясен. О несчастливо сложившейся семейной жизни Марко Поло известно из многих источников. О том, что он собирался покинуть Венецию и отправиться в новое путешествие, тоже хорошо известно. Не приходится сомневаться, что его отношение к семье и к родному городу было именно таким, как об этом повествовал Рустичиано в своей рукописи. Но многое из того, что говорил Марко, произвело на доктора такое же впечатление, как и на автора манускрипта. Он тоже решил, что старик говорил в состоянии бреда или в предчувствии скорой смерти. Совершенно загадочным казалось то, что эти речи могли иметь хоть какое-то значение для человека двадцатого столетия. Что сказали эти слов., графу? Или, так же как и доктору, не сказали ничего?

Доктор убрал руку от лица и взглянул на люстру, излучающую свет. Потом он перевел взгляд на стол. В следующий миг он вскочил со стула. Затем... Затем снова опустился на стул и огляделся по сторонам. Взгляд его был дик.

Манускрипт исчез!.. Мемуары мессера Рустичиано исчезли со стола.

Это невозможно. Ведь не прошло и минуты, как он оторвался от чтения. Как могла книга исчезнуть? Как могло случиться это?

Но совершенно бессмысленно искать объяснение случившемуся. Манускрипта на столе не было, ни отдельно, ни среди груды остальных книг, — манускрипт попросту исчез. Его не было, не было!

Доктор почувствовал прилив злости. Как?.. Ведь всего лишь на миг прикрыл он глаза рукою. И в это краткое мгновение кто-то успел овладеть рукописью. Кто-то... Кто? Кто мог решиться на этот шаг, как не итальянец, который накануне безуспешно добивался его выдачи и которому было отказано в этом... А теперь нет ни рукописи, ни итальянца!

Да, итальянец тоже исчез! Доктор яростно озирался вокруг. Увы, синьора делла Кроче не было, успел улетучиться. Что же делать? Доложить об исчезновении рукописи директору библиотеки? Директор был воплощением внимания и любезности, но только после успокоительных ответов от известных ученых. А до того он выказал доктору всю свою недоверчивость и нелюбезность. Поверит ли он доктору? Не усомнится ли в правдивости его слов. Не усмотрит ли он во всем этом ловкой аферы? Он ведь может решить, что доктор в сговоре с итальянцем. Это казалось вполне вероятным, и если у директора действительно возникнет такое предположение, то доктору придется отправиться в тюрьму. Разумеется, профессора Бошамп и Бонвало вновь поручатся за него, сообщат о его безупречной репутации. Но прежде, чем недоразумение выяснится, прежде, чем профессора пришлют свои поручительства или прежде, чем манускрипт будет найден, пройдет немало времени, и время это доктор вынужден будет провести в заключении.

Но более всего доктор был уверен в том, что полиция не найдет рукописи. У итальянца было слишком много времени, и Страсбург расположен к тому же совсем рядом с границей...

Оставалось одно — самому пуститься в погоню за дерзким вором. С момента совершения кражи прошло еще не очень много времени, можно пуститься по свежему следу и попытаться уладить все дело без огласки. До закрытия библиотеки еще час времени. В течение этого часа отсутствие доктора останется незамеченным.

Больше доктор не колебался. Быстро, бесшумными шагами прошмыгнул он по залу, вышел в гардеробную, накинул пальто и подверг швейцара основательному допросу. Швейцар подтвердил, что человек, о котором осведомлялся доктор, покинул библиотеку несколько минут назад. Было ли у него что-нибудь в руках? На этот вопрос швейцар ответить не мог, не заметил. Он спросил, не пропало ли что-нибудь у доктора. Доктор ответил отрицательно и поспешил прочь.

Быстрыми шагами спускаясь с лестницы, доктор чуть ли не пожалел о своем опрометчивом шаге. Теперь, когда он приступил к выполнению своего плана, он понял, как это неразумно. Из государственной библиотеки пропал ценный документ, а доктор не заявил о пропаже, вместо того, на свой страх и риск, бросился в погоню. Отлично! Но до той минуты, как ему удастся положить рукопись на место, отведенное ей в библиотеке, он остается в глазах закона и общества соучастником итальянца.

Доктору уже чудились за спиною шаги преследователей. Не стоило ли ему, пока не поздно, вернуться в библиотеку? Может, лучше будет, если он доложит о происшествии и объяснит свое внезапное бегство желанием догнать похитителя? Но тогда он навлечет на себя все последствия определенного свойства. Ведь он будет задержан, а этого в настоящее время допустить никак нельзя. В его намерения входило остаться на свободе, а за решетку поместить итальянца, совершившего такую дерзкую кражу. И поэтому, стиснув зубы, он открыл входную дверь.

Внезапно в его памяти всплыло письмо астролога, полученное накануне.

«Так вот что оно предвещало», — пробормотал он и с треском захлопнул за собой дверь.

Час спустя директор библиотеки, встревоженный известием об исчезновении рукописи и доктора Ц., дал две телеграммы, адресованные профессорам Бонвало и Бошампу, где сообщал о случившемся и о том, как порой бывают опасны вскормленные на груди змеи. Отныне дело доктора Ц., которого они так легкомысленно рекомендовали, вела страсбургская полиция. Доктор обвинялся в похищении государственной собственности.

 Глава восьмая. Меркурий против Сатурна — первый раунд

Доктор оглядывал площадь, ранее именовавшуюся Кайзерплацем. Разумеется, итальянца поблизости он не увидел, да и не приходилось ожидать, что итальянец все еще будет находиться здесь. Но в нескольких шагах отсюда, на углу улицы Свободы, ранее бывшей улицей Кайзера Вильгельма, стоял автомобиль. Доктор бросился к нему.

То был маленький открытый «фиат», рядом с которым прохаживался шофер.

— Вы не видели смуглого человека, вышедшего только что из библиотеки? — спросил доктор.

Шофер кивнул.

— А вы не заметили, в какую сторону пошел он?

— Он взял автомобиль и поехал в этом направлении.

— Что, эта улица ведет к вокзалу?

— Да.

— Поедемте туда! И как можно скорее!

Доктор вскочил в автомобиль, и они помчались по улице. Не прошло пяти минут, как они достигли вокзала. Когда они остановились, шофер сказал:

— Вот этот автомобиль! Я знаю шофера!

Но доктор расплатился и опрометью бросился на вокзал. Дико озираясь по сторонам, он искал делла Кроче. В ту минуту, когда он подошел к окошку кассы, чтобы навести справки, за спиной его послышался знакомый голос. Обернувшись, он увидел доставившего его сюда шофера.

— Что случилось?

— Его здесь нет. И он не уезжал на поезде.

— Откуда вам это известно?

Шофер ухмыльнулся.

— Мне это известно потому, что мой товарищ, доставивший его сюда, видел, как он прошел в отделение телеграфа, а потом снова вышел на площадь, сел в другой автомобиль и уехал. Он поднял воротник и надвинул на лоб шляпу, но мой приятель все же узнал его.

У доктора вырвался болезненный вопль:

— Мне следовало бы самому догадаться... Не мог же он, в самом деле, успеть на поезд, который уже ушел. Скорей! Попытайтесь выяснить, куда он поехал. Если вам...

Шофер, не дослушав доктора, бросился к дверям. Доктор, задыхаясь, поспешил за ним следом. Выбежав на площадь, он увидел, что его шофер совещается о чем-то с двумя другими водителями. Они покачивали головами и показывали в сторону старого города.

— Он поехал к мосту святого Петра, — сказал шофер, подходя к доктору. — Адреса не назвал, но он сел в спортивный автомобиль. Похоже, он собирается пересечь границу...

— Пересечь границу? — повторил доктор. — Как называется ближайший пограничный пункт?

— Кель! — ответил шофер. — Не следует ли нам?..

— Поедем в Кель, — вскричал доктор. — Если мы настигнем его, вы получите сто франков.

В следующее мгновение доктор уже находился в автомобиле. Шофер обернулся к нему и, объезжая площадь, осведомился:

— Должно быть, он что-то натворил?

— Совершенно верно, — вскричал доктор, подкрепляя свой возглас проклятьем. — Поезжайте скорее, если вы догоните его, получите не сто, а двести франков.

Теперь они мчались по живописному старому городу, мимо собора святого Петра, мимо винных погребков. У собора водитель заколебался и на мгновение притормозил.

— Отсюда ведут две дороги, — сказал он. — Одна идет мимо биржи, вторая — мимо университета. Потом обе дорога снова сходятся вместе....

— Езжайте мимо университета, — воскликнул доктор, а про себя добавил: — Ведь погоня происходит во имя Минервы.

Шофер повиновался. Перед ним была дорога в Кель. Но через, какое-то время им пришлось остановиться, шлагбаум перекрыл им путь.

— Не проезжал ли здесь большой зеленый спортивный автомобиль? — спросил доктор у чиновника.

— Нет, за последние полчаса здесь не прошло ни одной машины

Шофер вопросительно взглянул на пассажира. Доктор ответил вопросом:

— Неужели мы обогнали его?

Шофер покачал головой.

— Они пошли самым быстрым ходом, — сказал он. — Так сообщили мне мои товарищи у вокзала. Ему давно следовало уже быть здесь. Давайте немного подождем...

— Хорошо.

Они расположились у шлагбаума, но время шло, а никаких машин не было. Водитель стал проявлять нетерпение. Не приходилось сомневаться в том, что перспектива получения стофранковых билетов весьма прельщала его.

— Вы уверены, что он поехал в направлении на Кель? — спросил он наконец.

— Уверен ли я!.. — воскликнул доктор. — Да я понятия не имею, куда он решил поехать. Знаю лишь, что, по всей вероятности, он попытается ускользнуть из страны незаметно и что я должен во что бы то ни стало задержать его.

Шофер поднял указательный палец.

— В таком случае я знаю, что он предпринял. Он просто уехал в другую сторону, в противоположном от границы направлении. Ведь на границе множество полицейских и таможенных чиновников, а он что-то натворил и хочет скрыться, не так разве?

Доктор подтвердил это предположение и подкрепил его проклятьем. Потом спросил:

— Но куда же он мог поехать?

— Скорее всего, на Васслон. Или на Неф-Бриш. Через

Васслон можно попасть в Нанси или Мец, а через Неф-Бриш — на юг.

— Бьюсь об заклад, он рвется на юг, через Неф-Бриш, — сказал доктор. — Чего ради ему бежать в глубь Франции? Он будет пробираться к границе, скорее всего, по направлению к Швейцарии. Вперед! Нельзя терять ни минуты!

И они сразу поспешили назад, в город. На площади Биржи шофер свернул, и вскоре машина оказалась на окраине города, где доктор задал вопрос дежурному у шлагбаума, не ожидая услышать чего-нибудь определенного. Однако дежурный сказал:

— Зеленый спортивный автомобиль? Да, он проехал здесь четверть часа тому назад. Видно, у него немалый пробег, он взял здесь запас бензина.

Доктор со вздохом облегчения откинулся на подушки, и машина снова помчалась в путь.

— Вот как! Он запасся бензином?! Ему предстоит большой пробег?! А как у нас с бензином? Его достаточно?

Шофер уверенно кивнул. Доктор впервые присмотрелся к нему. Высокий веснушчатый блондин, юноша с приветливой улыбкой уличного мальчишки. Доктор испытывал доверие к нему с первой же поездки, настолько уверенно и смело вел он машину.

Они мчались на юго-запад. Но автомобиля делла Кроче все еще не было видно. Доктор взглянул на часы и понял, что даже в случае благоприятного исхода погони нет никакой надежды вернуть манускрипт в библиотеку сегодня же. Как раз в тот момент, когда он смотрел на часы, библиотека закрывалась. Доктор зажмурился, пытаясь спастись от видения, которое его преследовало, от того, что могло происходить сейчас в библиотеке. Он чувствовал, как краска стыда залила его щеки. Что скажут о нем почтенные хранители библиотечных сокровищ? Какими эпитетами уснастят его имя? Какие пожелания выскажут в его адрес?

Хорошо еще, что сумерки, спустившиеся на землю, скрывали его смущение. И все это случилось из-за какого-то жалкого итальянца! Из-за рукописи, за которую иной человек не даст и двадцати франков. Доктор выругался про себя, но шофер вздрогнул, будто ему передалось дикое состояние пассажира, его отчаяние. Он повернулся к доктору и с внезапно возникшей в голосе симпатией спросил:

— Может, нам протелеграфировать в Базель?

Доктор восторженно свистнул и полез в карман за бумажником, в котором беспорядочно теснились банкноты.

— Ваша идея оценивается еще в сто франков! Откуда только нам побыстрее дать телеграмму?

Водитель радостно усмехнулся и козырнул доктору.

— Остановимся у первой же телеграфной станции.

Вскоре они оказались в маленьком городке, и доктор отбил телеграмму в Базель, дав полное описание синьора делла Кроче и его автомобиля. Содержание телеграммы он сообщил и шоферу, умолчав, однако, о том, что подписал ее не своим, а вымышленным именем детектива Дюпона из Страсбурга. Доктор Ц. решил, что собственная его фамилия не произведет в связи с последними событиями такого хорошего впечатления, как этот банальный псевдоним.

Но и у шофера нашлась для доктора новость, и эффект, произведенный ею, был ошеломительный. За минуту до того, как доктор показался в дверях телеграфа, мимо их автомобиля пронеслась зеленая спортивная машина. Чуть дальше она притормозила, и сидевший в ней смуглый человек собрался уже выйти, но, увидев выходящего из телеграфа доктора, отпрянул назад, на сиденье, и что-то сказал своему водителю. В следующее мгновение автомобиль рванулся с места и помчался во весь опор.

— Вы уверены?.. Это действительно та машина? — спросил доктор. — Ведь это невозможно! Неужели мы обогнали их, не заметив?

Шофер энергично покачал головой.

— Да нет же! Мы просто нагнали их. Они задержались здесь, в какой-нибудь деревушке, из-за покупок. Я видел у него в машине корзину с провизией и вином. Видно, и правда готовятся в дальний путь. Разве что...

— Скорее, скорее! — сказал доктор. — Если уж мы нагнали его один раз, то и во второй раз ему от нас не уйти. Как вас зовут, друг мой? Я вижу, вы внимательны и следите за всем происходящим.

— Шмидт, Этьен Шмидт, — ответил шофер.

Теперь, миновав деревушку, они выезжали на дорогу к Базелю. Машина неслась со скоростью семидесяти, затем восьмидесяти и, наконец, девяноста километров в час. Но, по-видимому, пассажир зеленого авто увидел и оценил погоню, и преследователи, несмотря на возраставшую скорость, все еще не могли настичь его.

— Если мы и дальше будем гнать с такой скоростью, — крикнул шофер, — то через час будем в Базеле.

Это предположение оправдалось. К семи часам вечера они миновали Неф-Бриш, через полчаса пролетели по Банценхейму, а в восемь вечера оказались в Сен-Луи, последнем пункте Франции на пути в Базель. И все еще зеленый автомобиль не был обнаружен. Шмидт сбавил ход и почесал за ухом.

— Тут что-то не так, — сказал он. — Если мы их не нагнали, то хотя бы след-то их должны были обнаружить. Дорога прямая, как линейка, большую скорость, чем наша, и выжать нельзя. А их нет. Вы уверены, что они действительно прорываются к границе?

— А вы думаете, что это не так? — сухо осведомился доктор.

В это время они поравнялись с заставой Сен-Луи, и машине пришлось остановиться.

— Не проезжал ли здесь зеленый автомобиль?

— За последний час здесь вообще никто не проезжал, — раздалось в ответ.

— А другой дороги на Базель нет? — спросил доктор.

— Нет. Эта — единственная.

Доктор призадумался. Противник явно был не так-то прост. Что же делать?.. Внезапно его осенило.

— Я понял, в чем дело! Он заметил меня у телеграфа и сразу смекнул, что я затеваю. Он понял, что я разгадал его план перебраться в Швейцарию. Вот он и изменил маршрут, чтобы не попасть в западню. Но куда же он делся? Не сквозь землю же провалился? Плачу еще двести франков, если вы, Шмидт, догадаетесь, как он мог поехать.

— Около Банценхейма, — подумав, ответил водитель, — дорога разветвляется и отходит на Мюльгаузен. Оттуда можно проехать на восемьдесят третье национальное шоссе, ведущее на Бельфор, Безансон и Лион.

:— Вот этот путь он и избрал, — воскликнул доктор. — Теперь это ясно. Скажите, Шмидт, мы успеем перерезать ему путь? Или лучше вернуться назад и догонять его?

Вместо ответа, шофер свернул с дороги.

— Через Альткирх, — лаконично заметил он.

От Сан-Луи до Альткирха двадцать семь километров. Оттуда До Бельфора еще тридцать три. Чтобы покрыть это расстояние, им потребовалось несколько больше часа, и в Бельфор они прибыли после девяти часов вечера.

— Дорогой Шмидт, — сказал доктор, — конечно, мы должны продолжать преследование, да и хорошо бы взглянуть по пути на знаменитого бельфорского льва, но в данную минуту для меня существенно совсем другое. Надо нам раздобыть съестного и бутылочку красного вина. А если удастся, и перекусить где-нибудь. Вы согласны со мной?

Шофер, конечно, был согласен, но все же спросил:

— Не лучше ли сперва узнать у заставы про автомобиль?

— Вы правы. Но прошу вас поторопиться. Не теряйте времени.

Машина объехала крепостные укрепления и въехала в одну их узких улочек старого города. Шмидт остановился перед рестораном.

— Если вам угодно перекусить, то вылезайте. А я тем временем проеду дальше и наведу справки.

Доктор одобрительно похлопал шофера по плечу и вылез из машины. Через несколько минут он уже откинулся со вздохом облегчения на спинку кресла и заказал внушительный обед на двоих.

Охота на похитителя рукописи не могла не казаться странной. В ней преследовались и дичь, и охотник. Ведь в то время, как доктор гонялся за итальянцем, его имя уже замелькало в служебных телеграммах, рассылаемых полицией Страсбурга, и для стражей законности похитителем ценного манускрипта являлся не кто иной, как доктор. Правда, есть один пункт, в котором известно, кто на самом деле похитил рукопись. Это Базель, оповещенный телеграммой детектива Дюпона. Но вздумай кто в Базеле запросить Страсбург о личности детектива, возникли бы новые осложнения.

В ресторанчик заглянул Шмидт.

— Они проехали здесь, — доложил он. — Примчались по дороге на Мюльгаузен и опередили нас на три четверти часа...

Доктор кивнул.

— Проехали через город, — продолжал шофер, — и выехали через ворота, ведущие на Безансон. Ваши предположения оправдались.

Доктор снова кивнул и пригласил шофера к столу.

— Садитесь, Шмидт, закусите.

Шофер нерешительно оглянулся на официанта, но доктор настаивал:

— Я уже заказал на двоих, и не затевайте историй. Садитесь. Какое вино вы предпочитаете, белое или красное?

— Да, собственно...

— Вы правы, правы! Отправляясь в далекий путь, следует сохранять ясную голову. Ну так выпейте рюмочку вишневки, это не повредит. Вы тогда хоть мерзнуть не будете.

Шмидт опрокинул рюмку вишневки и сразу почувствовал себя гораздо лучше. Его действительно сильно-таки продуло в открытой машине.

— Давайте-ка решим, что нам делать дальше, — сказал доктор.

— Вам надо телеграфировать...

— Телеграфировать? Куда? Кому?

— Всем полицейским постам, расположенным по дороге. Ведь вы детектив, разве нет? А теперь, когда мы знаем, куда прорывается этот молодчик...

Доктор Ц. снова начал краснеть. Детектив?! Если бы бравый Шмидт знал, что его пассажир злоупотребил этим званием без всякого на то права!..

— Я не детектив, — буркнул доктор Ц. И, заметив удивление Шмидта, добавил: — Я доктор... в некотором роде частный детектив. Я преследую человека, который... который украл у меня весьма ценную рукопись. Разумеется, я мог бы обратиться за помощью в полицию, но... — Внезапно его осенило: — Видите ли, Шмидт, я не хочу лишить себя удовольствия лично поймать его. Надеюсь, вам понятны мои чувства?

Шмидту эти чувства были понятны. Тем более что он ел котлеты, и ел их с таким аппетитом, что весь персонал ресторанчика невольно обратил на него внимание.

— Что же дальше? Вы будете вести машину всю ночь? Или предпочтете ночью отдохнуть? — спросил доктор.

— Немного вздремнуть не мешает, а потом снова сяду за руль, — ответил шофер, наливая себе еще вишневки.

— Вот и я стою на том, — согласился доктор. — Отсюда до Безансона девяносто километров. Полагаю, что этот городок на сегодня является и его конечной целью. Последуем его примеру.

Шофер одобрительно кивнул. Скоро они уже промчались через городские ворота, мимо одного из фортов — теперь перед ними бежало широкое, прямое как стрела шоссе. Луна всплывала над горизонтом, а машина летела так скоро, что казалось, будто не по дороге они едут, а их несет стремительный поток.

Примерно в двадцати километрах от Бельфора они въехали в тенистую аллею и заметили стоящую у края дороги машину. Цвета ее в потемках было не различить. По-видимому, это авто потерпело аварию. Шмидт машинально сбавил скорость и, не останавливаясь, спросил:

— Может, вам нужна помощь?

В ответ раздалось неразборчивое бормотание. Оба пассажира, вернее, пассажир и водитель, стояли, уткнувшись в автомобиль и не поворачиваясь к дороге. Шмидт собрался было заметить, что люди в подобном положении могли бы вести себя и полюбезнее, но, прежде чем он успел это сказать, доктор воскликнул:

— Шмидт, это были они!

Шофер невольно затормозил и силой инерции оба седока подались вперед. Широко раскрыв рот, шофер уставился на доктора.

— Не может этого быть, — пробормотал он и поспешил ускорить ход. Но доктор велел ему остановиться.

— Я уверен, это они, — вскричал он. — Автомобиля и шофера я прежде не видел ни разу, но итальянца-то я хорошо помню — и его плечи богатыря, и талию танцора. Он, говорю вам, это он был!.. Видно, у них поломка... Шмидт, скажите, есть ли здесь возможность перебраться в Швейцарию?

Шофер внимательно всмотрелся в карту.

— От Бом-ле-Дам уходит на Невшатель проселочная дорога, — пояснил он. — По ней, правда, не так-то легко проехать.

— Он во что бы то ни стало попытается пробраться в Швейцарию, — сказал доктор. — Нам надо ехать проселочной дорогой и подкарауливать его там. Тогда, по крайней мере, мы хоть выясним, что он собирается предпринять.

— Одно мне неясно. Если это действительно был он, почему же мы проехали дальше? Почему вы не попытались задержать его?

Доктор ждал этого вопроса.

— Дорогой Шмидт, чтобы арестовать его, мне потребовалось бы присутствие должностного лица... А я лицо частное и не вправе никого арестовывать и задерживать.

— Вот как? — разочарованно протянул шофер. Не было сомнений, что он, начитавшись криминальных романов, был уверен в обратном.

— Нет, я не вправе его арестовать. Да и не хочу, чтобы он был арестован. Он похитил у меня нечто ценное, и с меня будет довольно, если я заставлю его вернуть похищенное... Вот что, Шмидт, скажите-ка мне, вы сильный человек? Я имею в виду физически...

Шмидт поднял руку, и доктор при лунном свете увидел кулак, красноречиво ответивший на вопрос.

— Я чемпион легкого веса Страсбургского атлетического клуба, — пояснил он не без гордости, — и я уложил чемпиона тяжелого ве...

Но договорить атлету не удалось.

По бельфорской дороге несся бешено гудевший автомобиль. Машина неслась полным ходом и на перекрестке с визгом тормозов остановилась. Видимо, синьор похититель раздумывал над выбором маршрута. В том, что в машине находится именно делла Кроче, не было теперь никаких сомнений, доктор отчетливо видел его. Да и Шмидт подтвердил, что это и есть зеленая машина, которую он видел раньше. Завидев авто, шофер тяжело задышал, совсем как бульдог при виде лакомой добычи.

Не теряя времени, Шмидт приступил к действиям. Стремительным поворотом руля развернул он машину, намереваясь преградить зеленому авто путь. Затем выпрыгнул из машины, намереваясь вступить в рукопашную с похитителем, дабы отобрать похищенное и ринуться в обратный путь.

Но планам Шмидта не суждено было сбыться. Сидевший в спортивном автомобиле человек приподнялся с сиденья, взглянул на залитого лунным светом доктора и, узнав последнего, шепнул что-то шоферу.

В следующее мгновение машина рванулась с места, словно снаряд, выпущенный из пушки. Итальянец выпрямился во весь рост и повернулся к преследователям.

На его красивое лицо лег насмешливый и одновременно грозный оттенок. Серый «фиат» Шмидта понесся за зеленой машиной, находясь от нее всего лишь на расстоянии двух корпусов. Синьор делла Кроче иронично улыбался, потешаясь над тщетными попытками доктора его поймать. Затем он поднес руку ко рту, словно пытаясь скрыть зевок, и небрежно опустился на сиденье. И тут же... — это грозило переполнить чашу терпения! — над бортом зеленой машины показался газетный лист. Вы подумайте, синьор делла Кроче, не обращая внимания на своих преследователей, изволит читать газету!

— Проклятый итальянец, — прошептал доктор. — И все они, итальянцы, таковы! Даже на эшафоте найдут время для пары красивых жестов и поз. Он даже сейчас ведет себя, как артист на сцене. Он считает нас слишком незначительными и неопасными противниками и выражает свое пренебрежение в той форме, какая принята в итальянских комедиях, когда на сцене кривляются скверные актеры. Он читает газету!

Шмидт от досады покраснел настолько, что его веснушчатое лицо в сумерках казалось совершенно темным. Спина его выгнулась над рулем, как у галерного раба.

— Тысячу франков, мой друг, если нагоните его, и две тысячи франков, если вам удастся заставить его бросить газету!

Шмидт ничего не ответил. Глаза его видели впереди лишь газетный лист, бьющийся и шелестящий на ветру. Потихоньку расстояние между машинами все же сокращалось. Дорога теперь извивалась как змея, что менее всего годилось для такой безумной гонки. Очевидно, шофер зеленого авто отдавал себе в этом отчет, он несколько умерил ход и соблюдал некоторую осторожность. Но Шмидт — нет, он не внимал голосу осторожности, для него не существовало ничего, кроме развевающегося впереди газетного лоскута.

«Фиат» брал повороты, вздымаясь на два колеса, и на каждом препятствии машина резко дергалась, заставляя доктора подскакивать на своем сиденье.

Расстояние между машинами все уменьшалось, и Шмидт уже несколько раз нажимал на сирену, иронически приглашая преследуемого противника посторониться и пропустить его. Внезапно газета исчезла. Вместо нее над спинкой заднего сиденья показалось бледное лицо с черными, внимательно разглядывающими преследователей глазами. Губы дрогнули и бросили погоне несколько фраз. Несмотря на гул моторов, доктору почудилось, что он расслышал слово: «Берегитесь!» Затем зеленый автомобиль вновь рванулся вперед, итальянец выпрямился во весь рост, в руке его показалось что-то темное, он размахнулся и метнул в сторону «фиата» тяжелую бутылку бургундского. Шмидт непроизвольно наклонился и затормозил. Бутылка угодила в покрышку радиатора и разлетелась вдребезги. На дорогу посыпались осколки. Шмидт выругался, будто он сожалел, что бутылка попала в радиатор, а не в него самого.

В следующий миг доктор понял, что шофер опасался за целость шин. В это время вновь показалось лицо делла Кроче. По-видимому, результат действия метательного снаряда не успокоил его, и он поспешил прибегнуть к помощи оружия. В руках у него блеснул револьвер.

Сначала дуло револьвера устремилось на доктора, потом оно перешло на Шмидта... Но это было лишь угрозой. Оружие опустилось, и раздалась целая серия выстрелов и взрывов, заглушивших мотор. Завладевший рукописью незнакомец всадил все шесть пуль в шины серого «фиата».

Проклятья Шмидта перешли в отчаянный хохот.

— Зря стараетесь! — закричал он. — Шина и так уж пробита! Поберегли бы пули!

И он затормозил так сильно, что доктор стукнулся о переднее сиденье.

— Нет, — сказал доктор, — он знает, что делает. Одну шину можно сменить по-быстрому, а вот когда все прострелены...

«Фиат» остановился на обочине, и тишина после грохота и гвалта последних минут показалась сказочно неправдоподобной. Красный глазок зеленого авто маячил на расстоянии сотни метров, и расстояние это, разделявшее преследуемых и погоню, все увеличивалось и увеличивалось. Но все еще можно было видеть, что итальянец продолжает читать газету.

— Ну нет, игра еще не сыграна, — прошипел Шмидт. — Хорошо смеется тот, кто смеется последним. До скорого, приятель! — И, взглянув на простреленные шины, добавил: — Да, нелегко нам придется теперь! Сегодня продолжить путь нам не удастся, это ясно... А все же с револьвером-то он обращаться умеет. Вот, полюбуйтесь.

И он обратил внимание доктора на серию дыр в обеих шинах передних колес.

— Надо признать, что он и вообще ловкач, — заметил доктор. — Так что же делать? Сегодня нам уж точно его не настичь. Но раз мы знаем, куда он держит путь, надежду терять нельзя...

— Мы знаем, куда он держит путь? — переспросил шофер с ноткой сомнения в голосе. — Разве с этим человеком можно что-нибудь знать наверняка?..

— Да... Я тоже об этом думал сейчас. Он не свернул на проселочную дорогу, ведущую к швейцарской границе от Бом-ле-Дам, и это означает только одно: он полагает, что все пограничные пункты предупреждены мною. Поэтому избрал другой маршрут, он мчится к итальянской границе — своей родине!

Шмидт восторженно присвистнул:

— Вот это да! Он рванул в Италию! Ну, ничего, дружок, мы с тобой еще встретимся!

И он сжал кулаки, грозя вслед исчезнувшему автомобилю.

— Ну, ладно... Ничего другого не остается, как поискать пристанища и расположиться на ночлег. Поспим пару часиков — это нам обоим пойдет на пользу.

И они покинули автомобиль и направились в соседнее селение, расположенное в нескольких сотнях метров от места происшествия. После недолгих поисков они набрели на небольшую гостиницу, в которой и заночевали.

На следующее утро Шмидт постучал в комнату доктора и сообщил, что машина в исправности и можно отправляться в путь. Стрелки часов показывали шесть.

Водитель успел разыскать мастерскую и купил две новые шины. Доктор, не сказав ни слова, оплатил счет и спустился вниз.

Но когда доктор собирался сесть в автомобиль, его охватили сомнения, столь часто настигающие людей по утрам. Он вдруг ужаснулся своим поступкам последних часов. «Какое безумие!—думал он. — Я, всеми уважаемый член врачебной корпорации в Амстердаме, ношусь по дорогам в погоне за каким-то итальянским плутом, похитившим рукопись и вооруженным до зубов бутылками и револьверами. А французская полиция вот-вот схватит меня самого, ведь все считают похитителем меня. Нет, нет, это безумие! Будь во мне хоть капля здравого смысла, я бы сейчас же повернул обратно и поехал бы в Бом-ле-Дам, а оттуда — в Невшатель».

Но постепенно быстрая езда и дуновение утреннего ветерка рассеяли эти мысли.

«Эта погоня, — сказал себе доктор, — начинает даже забавлять меня. Мне кажется, что в конце концов я решу задачу, ради которой приехал в Страсбург. Ничего, что ради этого мне пришлось ринуться в приключения... И вообще, разве я не сын народа, вот уже столько столетий обреченного на странствия?»

В Безансон преследователи прибыли незадолго до семи часов утра, и Шмидт привычно осведомился около заставы, не проезжал ли здесь большой зеленый спортивный автомобиль.

Недалеко от шлагбаума доктор заметил газетный киоск. Он решил воспользоваться несколькими минутами остановки и запастись газетами, в конце концов, даже в его положении следовало знать, что происходит на свете.

Первый же столбец газеты поведал доктору, что он стал знаменитостью, имя его стало известно всей Франции. Печатный орган Безансона называет его «ученым вором», добавляя к этому определению еще несколько нелестных эпитетов. Газета, правда, отдавала должное его смелости и ловкости, но заключала статью грозным требованием пересмотреть законы, столь снисходительные ко всякого рода иностранным плутам и аферистам. Рукопись, пропавшая из страсбургской библиотеки, именовалась предметом «неисчислимой ценности», поэтому подчеркивалось, что похититель ее нанес государству «непоправимый ущерб».

Итак, доктор оказался теперь в категории иностранцев, «прибывающих в прекрасную Францию с единственной целью: обобрать страну, оказавшую им свое гостеприимство и доверившую им свои национальные ценности».

Знакомясь с красочным описанием своего злодеяния, доктор чувствовал, что щеки его пылают. Одновременно он ощутил, что читает газету не один, кто-то еще стоит за его спиной, заглядывая в газетные страницы. Обернувшись, доктор увидел Шмидта.

— Что нового, Шмидт? — осведомился доктор, пряча газету в карман. — Вам удалось что-нибудь выяснить?

Попытка доктора скрыть смущение вместе с газетой и притвориться, что ничего не произошло, явно не удалась. Шмидт, очевидно, успел прочитать достаточно. Вглядевшись в шофера, доктор заметил, что лицо его приобрело новое, обычно не свойственное ему выражение.

— Они прибыли сегодня и проехали через городские ворота, — сказал Шмидт. — Полагаю, они уже двинулись дальше. Шестьдесят седьмое шоссе ведет в Швейцарию, а восемьдесят третье — на Полиньи, к итальянской границе. По какой дороге желаете вы поехать?

— По восемьдесят третьему шоссе, — не колеблясь, ответил доктор. — Конечно же, направляется в Италию. Нет никакого сомнения!

Шофер кивнул и, помолчав, все же спросил:

— Что это за статья о краже рукописи из страсбургской библиотеки?

— Вот за укравшим ее вором мы как раз и гонимся, достопочтенный Шмидт.

— Мне показалось, в газете написано, будто рукопись украл какой-то ученый...— настойчиво продолжал расспросы шофер. — Будто бы он — доктор. А разве стрелявший в нас похож на доктора?

— Ну, если и не доктор, то в своей области, во всяком случае, не уступит и профессору, — ответил доктор, садясь в автомобиль. — Вы согласны со мной, Шмидт?.. Ну, едемте скорее, не будем понапрасну терять время!

Шмидт медленно направился к мотору, явно что-то подозревая.

Доктор, несколько оправившись от смущения, при первом удобном случае попытался «потерять» газету. Но это ему не удалось, Шмидт весьма внимательно наблюдал за ним.

При выезде из Безансона предположения доктора подтвердились. Примерно в половине седьмого утра зеленый автомобиль, как сказали у заставы, выехал за черту города и скрылся в направлении Савойи.

Если безансонские часы верны, синьор делла Кроче опередил доктора на целый час, а Безансон славился своими часами, так что в точности их сомневаться не приходилось.

В ближайшее же время доктор убедился, что итальянец — опасный противник и что способы его борьбы с погоней исчерпаны далеко не все. С некоторыми из методов, применяемых итальянцем, доктору суждено было познакомиться в тот же день.

Первые сто пятьдесят километров они промчались, не встретив никаких препятствий. Но затем, свернув на проселок, ведший к жемчужине Савойи, Экс-ле-Бену, они убедились, что итальянец своевременно позаботился о достойной встрече для своих преследователей.

Проделав примерно три четверти пути, они увидели, что их присутствие в этих краях нежелательно.

«Фиат» Шмидта притормозил возле небольшой гостиницы столь же небольшого городка Вейль. Сгустились сумерки, дорогу можно было разглядеть с трудом, так что возник вопрос, не заночевать ли здесь. Итальянец опередил их на полтора часа, но до итальянской границы все еще было далеко, более двухсот километров.

Покуда они раздумывали, вокруг их автомобиля собралась кучка дорожных строителей. Они нагло разглядывали доктора и его шофера, причем их внимание помаленьку становилось все более и более назойливым. Разглядывая путешественников, они перебрасывались фразами на своем наречии. По мере того как круг смыкался, их реплики становились все громче и раздраженнее.

— Послушайте-ка, Шмидт, — сказал доктор. — Что-то мне все это не по нутру. Похоже, они говорят на одном из итальянских наречий. Весьма вероятно, что наш приятель...

Не успел доктор договорить фразы, как в автомобиль полетел первый камень, вдребезги разнеся фонарь. Словно по сигналу, в воздухе замелькала дюжина кулаков и полетели камни.

— Скорей, Шмидт, скорей! — вскричал доктор.

Шофер завел мотор, взревела сирена. Но никто из обступивших машину не думал податься назад. К счастью, дорога вела под гору, Шмидт дал полный ход, и машина понеслась вперед, от чего толпа поддалась и расступилась. Но все же некоторые дорожники успели вскочить на подножки. Кто-то ухватился за Шмидта, доктор тоже почувствовал сильный удар по спине и, обороняясь, впервые пожалел, что у него такие короткие руки. Но вот наконец машина вынырнула из преграждавшей ей путь толпы и полным ходом полетела вниз с горы. Круто завернув на повороте, Шмидт стряхнул с подножек повисших на машине людей. Последние, потеряв равновесие, скатились вниз по склону, распугав игравших на траве детей. Еще несколько мгновений, и машина была за городом. Путь лежал теперь на Шамбери.

— Дело чуть-чуть не кончилось скверно, — сказал доктор. — Ах, этот итальянский жулик! Наверняка это он подговорил своих земляков задержать нас... Но вы, Шмидт, не подкачали! Ваш текущий счет возрос.

— Очень может быть, что возрос... Да и здесь кое-чьи счета поубавятся, — мрачно проговорил Шмидт. — Мне кажется, левая рука того чернявого нуждается в серьезной починке. Разумеется, они еще и в полицию пожалуются, будто мы заварили эту кашу. А полиция, конечно, поверит не нам, а им, мы-то ведь укатили. — Потом добавил: — Да уж, нечего сомневаться, за нами теперь вышлют погоню.

Доктор снова покраснел, но и теперь, на егй счастье, спустившаяся тьма помогла ему скрыть свое смущение и щеки цвета спелой клубники. Разбитый фонарь тускло освещал путь, и машина медленно ползла вверх по дороге. И здесь им пришлось познакомиться со следующим сюрпризом итальянца.

Примерно на уровне головы путешественников была натянута проволока — доктор ее заметил в последнее мгновение. План итальянца, несомненно, увенчался бы успехом, если бы не свойство глаз доктора, днем видевших весьма посредственно, но зато ночью обретающих зоркость кошки.

Доктор успел заметить проволоку в последнюю минуту. Крикнув Шмидту, чтобы тот нагнулся, доктор ухватился за тормоз. Машина остановилась, и протянутая через дорогу проволока задрожала прямо перед Шмидтом, над радиатором.

Эту ночь они провели в Шамбери, рассчитывая встретить делла Кроче в одной из гостиниц. Но надежда этане оправдалась, итальянец, очевидно, предпочел расположиться на ночлег где-нибудь поближе к Италии.

Пока они спали, машина была приведена в порядок, и часов в пять утра они снова пустились в путь. Первые лучи восходящего солнца, словно жертвенный огонь, зарделись на вершинах гор, и туман, окутывавший долину, уже почти рассеялся. Разыгравшаяся между людьми борьба казалась сном, канувшим в прошлое и забытым. Но обстоятельства вскоре напомнили доктору, что это не сон.

Примерно в семь утра машина доктора въехала в небольшой городок Сен-Жан-де-Морьенн, и здесь делла Кроче в третий раз напомнил о себе.

Едва успели они подъехать к заставе и задать свой обычный вопрос, как чиновник кликнул жандармов и те приблизились к серому «фиату». Один из них подошел к доктору, положил руку на его плечо и вполне официально спросил:

Вы доктор Ц. из Амстердама. Вы признаете это?

И прежде чем доктор успел вымолвить хоть слово, он строго сказал:

— Не вздумайте запираться, это бесполезно. У нас есть точное описание вашей внешности. Вы обвиняетесь в присвоении государственного достояния.

И, повернувшись к Шмидту, он добавил:

— А вы обвиняетесь в соучастии.

Доктор опустил голову, боясь встретиться взглядом со своим «соучастником». Затем негромко осведомился:

— Разрешите узнать, вас предупредили, что я здесь проеду?

— Да, —  ответил один из стражей законности и порядка. —  Господин, проехавший здесь час назад в зеленом автомобиле, сказал нам, что вы, должно быть, изберете этот маршрут. Он прочел в газете сообщение о краже манускрипта и опознал вас. Он думает, что вы направляетесь в Италию.

— Но ведь этот человек и является вором, — вскричал доктор. — Я преследую его от самого Страсбурга. Я невиновен, клянусь вам, невиновен!

Жандармы расхохотались. Доктор, глядя на них, понял, что объяснять им что-либо и уговаривать их совершенно бессмысленно.

Шмидт укоризненно смотрел на доктора.

— Хотя бы со мной вы могли быть откровенным, — сказал он. И больше ничего не добавил.

— Шмидт, дорогой мой друг, я не обманывал вас, поверьте хоть вы! Это он — вор, иначе зачем ему убегать? Нас задержали, да, но все разъяснится. Вот ведь какие шутки играет с нами судьба...

Грозный окрик жандарма принудил доктора умолкнуть. Вслед за этим доктора и Шмидта доставили в городок и посадили под арест. А их автомобиль отогнали в соседний гараж.

Предсказание астролога сбывалось.

 Глава девятая. Меркурий против Сатурна — второй раунд

Под аркадами струился непрерывный людской поток. Едва ли не половину площади занимали столики.

В воздухе шумели голубиные крылья. Наступил «голубой» час, час сумерек, и Венеция погрузилась в сладостную дремоту.

Венеция покоилась, мирно сложив свои белые, холеные, как на портретах Тициана, руки. Лишь однажды в истории республика стряхнула с себя эту сладкую негу и потянулась к мировому могуществу. В течение ряда лет собирала она сокровища, как собирают спелые плоды, чтобы потом снова расстаться с ними.

В один прекрасный день королева Адриатики пробудилась ото сна и увидела, что она бедна. Но и это не спугнуло с ее лица улыбки, она лишь плотнее закуталась в свою кружевную даль. С отрогов Альп повеяло холодом. В одно обыкновенное утро в город въехал небольшого роста человечек с грозным профилем. Гордая Венеция удивленно продирала глаза после сладкого сна.

Бесцеремонный человечек проник в самое сердце города, туда, куда не проникали, благодарение Господу, ни гунны, ни вандалы, ни готы. Человечек отобрал у сонной красавицы остатки ее былых богатств, не удостоив ее даже взглядом. И затем он выдал ее, беспомощную и безоружную, врагу, подстерегавшему на другом берегу Адриатического моря.

Прошли годы.

Давние враги Венеции давно изгнаны, и адриатическая красавица вновь обрела свободу. Но человечек с профилем античной камеи сделал свое дело основательно. Венеции не суждено было восстановить свое пышное могущество.

* * *

За одним из столиков, стоявших перед кафе «Квадри», сидел одинокий господин с темным, резко очерченным лицом, большими ясными ястребиными глазами и тонко прорисованным ртом. Гладко зачесанные назад волосы подчеркивали классическую форму головы. Его взгляд задержался на стрелках старинных башенных часов, продолжавших свой медленный обход циферблата несмотря на то, что время в этом городе, казалось, давно уже замерло.

Господин медленно перевел взгляд на стрелки своих карманных часов, брови его насупились. Внезапно он вздрогнул.

Кто-то опустился в кресло рядом с ним. Повернувшись, он узнал человека, которого с нетерпением ожидал.

— Где вы были? — бросил господин.

Так вот как вы здороваетесь? — ответило вновь появившееся лицо и поморщилось. — Я была в «Мерсерии» и хочу пить. Кельнер!..

— Что, позвольте спросить, вы там делали?

— Покупала носовой платок.

— Ну, хорошо, допустим... Но неужели вы испытываете такую нужду в носовых платках? Мне кажется, у вас их с собою не одна дюжина.

— Да, но нет ни одного, обшитого венецианским кружевом, — ответила она. — Позовите же кельнера! Право, как вы нелюбезны!

— Быть любезным, сударыня, не входит в мои обязанности, — прозвучал мрачный ответ. — Но если вы хотите пить, я, разумеется... Кельнер!.. Что вам заказать?

— Коктейль! Сладкий мартини! — приказала особа, купившая себе платок с венецианским кружевом.

— Разве коктейль может утолить жажду? Вот бы никогда не подумал!

— Это следствие пробелов в вашем воспитании.

Господин, демонстративно вздохнув, отдал распоряжение официанту. Его спутница сняла фетровую шапочку, и теперь солнце золотило ее медовые волосы, достойные кисти Тициана.

— Сегодня, после обеда, — продолжал господин по-прежнему мрачно, — я сделал удивительное открытие...

— Вот как? И что, это открытие астрологического свойства? Не сулит ли оно мне лучезарного будущего?

— Нет, астрология здесь ни при чем. А что до вашего будущего то я впервые, пожалуй, засомневался в правильности звездных предначертаний...

— Не может быть! Да ведь это целый переворот в вашем бытии!

— Вы правы, сударыня! Но не будем отклоняться от темы. Итак, сегодня, после обеда, когда вы так внезапно исчезли, я сделал неожиданное открытие.

— Так, значит, это я виновата в случившемся с вами перевороте? — спросила женщина, и в голосе ее послышалась легкая ирония. — Право, это первый комплимент, который я слышу от вас с момента нашего отъезда из Амстердама!

— Да что же вы все меня перебиваете? — воскликнул господин. — Послушайте наконец! Мое открытие заключается в следующем: я обнаружил исчезновение из моего бумажника банкноты в тысячу лир, но не заявил о пропаже администрации отеля, потому что мне не хотелось, чтобы в ходе расследования было установлено, что деньги похищены у меня моей спутницей, которая, возможно, имеет что-нибудь возразить на все вышесказанное.

— Как это вы, сударь, ухитряетесь соорудить фразу с таким количеством придаточных предложений? — удивленно спросила она.

— Так вы имеете что-нибудь возразить? Признайтесь, ведь это вы взяли деньги?

— Да, я, — спокойно отвечала спутница господина, потягивая через соломинку напиток.

Наступило молчание, прерываемое лишь всплеском крыльев голубей, летавших над площадью святого Марка.

Наконец господин с ястребиными глазами снова заговорил:

— Могу сказать вам только одно — вы переходите все границы.

— Границы чего? Приличий?

— Нет, границы моего представления о вас, подсказанного мне вашим гороскопом. Во мне зарождаются сомнения... Надеюсь, вы верно указали день и час вашего рождения?

В глазах женщины засветилось неподдельное изумление.

— Сударь, вы большой оригинал! Право, это так! Большинство мужчин готово заподозрить нас в том, что мы изменяем год своего рождения. Но вы!.. Вы сомневаетесь даже в часе!

— Оставьте это... Отвечайте: вы действительно верно назвали мне час своего рождения?

Молодая женщина в фетровой шапочке звонко расхохоталась:

— Конечно! И вот теперь, что бы я ни сделала, вы твердите, что я перехожу границы, начертанные гороскопом! Вы, сударь, право, шутник.

— Спрашиваю еще раз, правильно ли назван вами час вашего рождения?

— Да! Да!

Господин облегченно вздохнул, но тотчас, снова нахмурясь, продолжал:

— Куда вы дели эти деньги? Это очень мило, что вы готовите мне сюрприз за сюрпризом, но... всему есть границы! Куда вы дели эти деньги, которые вы... вы у меня одолжили таким странным образом?

— Да я же сказала, купила носовой платок.

— Ну, хорошо. А остальные деньги?

— Остальные?! Да никакого остатка и не было!

Господин выпрямился на стуле.

— Как! Вы хотите уверить меня, что платок стоит тысячу лир? Носовой платок?

— Нет, он стоит двести пятьдесят лир.

— Двести пятьдесят лир?!

— Да это еще дешево! В Амстердаме за такой платок мне пришлось бы заплатить вдвое дороже. Потому-то я и купила сразу три платочка. А остальные деньги ушли на флакончик духов... Вот видите, какая же может быть речь об оставшихся деньгах?

Господин, подавленный такими резонами, ничего не ответил, лишь достал записную книжку и приготовился занести в нее еще одну сумму в графу «расход».

— Сколько же теперь за мной значится? — спросила женщина весьма заинтересованно.

Он все не отвечал.

— Это несносно, когда вы сердитесь, — продолжала она. —Уж не усомнились ли вы в моем гороскопе, составленном вами? Это было бы печально, ведь он столько сулит мне! И все то, что вы теперь на меня тратите, это — аванс!

— Я сомневаюсь совсем не в указаниях гороскопа, а в ином. Я сомневаюсь в том, насколько звезды могут действительно определить ваш характер.

— Проще говоря, вы думаете, что у меня дурной характер?

— Да, я так думаю! — решительно вырвалось у господина.

Женщина улыбнулась.

— Взять тайком тысячу лир и потратить на такие пустяки! Вы совершенно лишены чувства ответственности за поступки, которые совершаете. Это доказывает... Это доказывает...

— Что характер у меня скверный, — подсказала она. — И в то же время я вижу, что вы влюблены в меня! Послушайте, это же нелогично!

Его лицо медленно окрасилось в бронзовый цвет, и теперь он стал еще более походить на медальный профиль.

— Во-первых, — сказал он, — ваше утверждение не соответствует истине. Вы хотите заставить меня утратить свое самообладание... Во-вторых, если б это и было так, удивляться тут нечему. Чувства никогда не бывают логичны. А в-третьих, напоминаю, что весь мой интерес к вам, заставивший меня поставить на вас свои сбережения, в том числе и ту тысячу лир, которую вы изволили пустить на платочки, чисто научного свойства. Хоть вы и обязались вознаградить меня, если предсказания гороскопа сбудутся.

— Это великолепная речь! — воскликнула обладательница венецианских кружевных платков. — Синьор Донати, дайте мне вашу руку и простите мне мое легкомысленное поведение.

И господин Донати (которого читатель уже узнал) умиротворенно протянул руку своей собеседнице.

— Я прощаю вас. Если б не эти печальные отклонения, то ваш гороскоп, равно как и характер, не оставляли бы желать ничего лучшего. В Амстердаме я заключил пари, вернее, соглашение с доктором Ц., выразившем сомнения в значительности моей науки. Соглашение состоит в том, что каждый из нас попытается с помощью своей науки проникнуть в тайники души одного и того же пациента и затем сообщить об этом своему сопернику. Я не сомневаюсь, что победа достанется мне.

Некоторое время графиня Сандра ди Пассано (а это была она) хранила молчание. Потом, покачав головою, проговорила:

— А я в этом не уверена.

Астролог вскочил.

— Как! Вы неуверены? Но ведь до сих пор...

— До сих пор вы тратите на меня деньги, истратили уже уйму, а я с удовольствием продолжаю находиться в вашем обществе, но ведь больше ничего не происходит... Еще не случилось ничего, что говорило бы о правоте гороскопа, составленного вами. Ну, что вы скажете мне на это?

— Со времени вашего первого визита прошло не более недели. Я не понимаю вашего нетерпения.

— А разве ваш гороскоп не предсказывал перемену в ближайшем будущем?

— Да. Но ближайшее будущее не обязательно наступает через неделю... Сударыня, о чем вы задумались?

— Я думаю о нем, о докторе Ц., — ответила графиня. — Интересно, что он поделывает в настоящее время?

— Этого я не знаю, — астролог пожал плечами. — Скорее всего, возится со своими сонниками. Вы не просили его истолковать парочку ваших снов?

— Да я затем к нему и пошла... Но он пытался выяснить ряд обстоятельств, которые, как он полагает, находятся в тесной связи с моими снами, ну а мне было очень трудно отвечать на его вопросы. Я сказала ему не много. Если б знать, что я окажусь объектом научного пари...

— Не пари, а соглашения, — поправил Донати. — Но пусть это вас не тревожит. Ведь сколько ему ни скажи, результат будет один и тот же. Знаю я этих современных толкователей снов. У них на все случаи жизни в запасе всего лишь одна теория. Они возятся с предложенными их вниманию случаями так долго, что им наконец удается подогнать их под свою теорию, и тогда они гордо заявляют, что проблема решена. Но это еще не все! Они гипнотизируют свою жертву, пытаясь внушить ей, что предложенное ими решение и есть самое правильное. Весь этот психоанализ не что иное, как массовое внушение, проводимое под вывеской, на которой написано «наука».

Ястребиные глаза синьора Донати загорелись настоящим огнем. Графиня украдкой наблюдала за ним. Выслушав его монолог, она сказала:

— Не в этом дело. У вас пари, а я не дала ему всех необходимых сведений... Ведь вам достаточно даты моего рождения, остальное вам скажут звезды. А ему, бедному, приходится рассматривать гораздо больше разных сведений, и у него ничего нет, кроме его теории, объявленной вами к тому же ошибочной.

Синьор Донати вспыхнул.

— Вы что-то очень уж заботитесь о нем! Ваш интерес к нему весьма трогателен, но скажите, что он, собственно, сделал для вас? Если бы вы проявляли столько же интереса к лицам, которые., которые...

— Вы просто эгоист! — оборвала его графиня. — Вы целиком поглощены собою.

— Тем не менее, хоть вы и называете меня эгоистом, но я буквально на днях позаботился о докторе, предупредив о грозящей ему со стороны Сатурна опасности. Сатурн предвещает ему сейчас заточение, тюрьму.

— Уж не значит ли это, что бедный доктор попадет в темницу? — вскричала она.

— Вполне вероятно, что это так и есть.

— Сесть в тюрьму! Вы подумайте! И быть может, из-за меня. Из-за какого-нибудь поступка, совершенного в стремлении выиграть у вас пари!

— Сударыня, — заговорил астролог, и теперь в его голосе зазвучала ледяная холодность, — вы правы, сидеть в тюрьме — дело неприятное. Но позвольте напомнить вам, что если вы в корне нс измените своего поведения и своих взглядов на собственность, то и вам...

— Что, придется сесть в тюрьму? Вы это хотели сказать? Да, вы правы, это так. Но я знаю, почему вы говорите мне это. Вовсе не из-за заботы обо мне, просто вы ревнуете меня к этому маленькому доктору....

Астролог сделал резкое протестующее „движение. Графиня не стала продолжать, она засмеялась и неожиданно вывалила на стол содержимое своей сумочки. При виде трех носовых платков тонкой работы с венецианскими кружевами доктор невольно улыбнулся. За платочками последовал флакончик духов, еще какие-то мелочи и, наконец, кошелек. Графиня раскрыла его и вынула оттуда две банкноты по пятьсот лир.

— Вот, возьмите эти деньги, которые я сегодня сп... бесцеремонно выудила у вас из бумажника.

Обычно плотно поджатая губа Донати теперь удивленно отвисла.

— Что это? — пробормотал он. — Откуда это у вас?

— Вы о чем?

— О платках и духах. Как вы смогли купить все это, раз деньги не истрачены?

Графиня улыбнулась.

— Это моя тайна.

Астролог посерьезнел. Помолчав и собравшись с мыслями, он сказал:

— Неужели вы...

— Что?

— Вы... Купили и не заплатили?.'.

— Вы имеете в виду кредит?

— Нет, я хотел сказать, что вы купили так... то есть никто не заметил, как вы «купили»?

Графиня звонко рассмеялась.

— Как вы деликатны!

Астролог нервно огляделся по сторонам.

— Вы опасаетесь, что за мной вот-вот придут?

Донати буквально взмолился:

— Синьора, скажите, что мне нечего в этом смысле опасаться!

— Вы боитесь, что вас задержат как сообщника?

— Нет, нет... Я просто не хочу быть свидетелем крушения моего идеала!

— О! Значит, я причислена к вашим идеалам?

Астролог сердито насупился.

— Я имел в виду свои научные идеалы.

Ну, конечно! Ведь кто я для вас? Всего лишь астрологический эксперимент, и больше ничего. Но успокойтесь, я вовсе не «купила» эти вещицы незаметно... Я была в банке.

Удивление Донати все возрастало.

— В банке? Но....

— Да не волнуйтесь так! Никаких банковских афер. Я попросту пошла в банк и получила деньги, прибывшие вчера, после обеда. У моего покойного отца была хорошая присказка: если речь только о деньгах, то это образуется. Исходя из этого, он направо и налево давал взаймы, когда, разумеется, у него водились деньги. Случается, что порой их возвращают. Даже и теперь, после его смерти. Они возвращаются ко мне, его наследнице. Вот и сегодня поступили такие деньги, так что ваша тысяча мне не пригодилась. Возьмите ее.

Удовлетворенный объяснением, астролог кивнул и сунул деньги в карман.

Скажите, сударыня, а если бы вам удалось взыскать все, что вам причитается с должников вашего отца, неужели вы не смогли бы...

— Вы хотите сказать — утихомириться и вести размеренный образ жизни? Нс знаю, я просто об этом не думала. И потом, ведь мне пришлось бы требовать денег с людей, которые, возможно, нуждаются больше, чем я. Впрочем...

— Что?

— Думаю, что и надобности такой нет, взыскивать с кого-то деньги. Разве вы забыли, что мне сулит ваш гороскоп?

— Да, но....

— В чем дело? Вы опять сомневаетесь в своей науке?

— Нет, но дело в том, что все указания астрологии обычно весьма расплывчаты и туманны, и очень возможно... Во всяком случае, этого не приходится отрицать, что в том-то и состоит.,,

Но графиня не дала ему договорить. Двумя минутами раньше она, будто заметив что-то, внезапно надела шапочку и, распахнув веер, укрылась за ним. Наклонившись к астрологу, она дала понять ему, чтобы он замолчал.

— Вы видите того человека, там, напротив? — прошептала она. — Того, высокого, с ярким ртом и темными глазами? Вот теперь он садится за столик... В руках у него газета. Видите?

Астролог взглянул в направлении, указанном его спутницей, и увидел того, о ком она говорила. Он заметил также, что графиня проявляла слишком большой интерес к появившемуся незнакомцу.

— Не понимаю, что интересного нашли вы в этом человеке, — недовольно сказал он. — Итальянец как итальянец. Вы что, его знаете?

Она утвердительно кивнула.

— Только не пойму, чего ради он объявился в Венеции? — прошептала она. — В последний раз я видела его в Амстердаме, хотя я не уверена, точно ли это был он, но мне кажется, что действительно я его видела там. А теперь он здесь. Может быть, он...

Она не договорила начатой фразы. Астролог снова глянул на итальянца.

— Мне кажется, — машинально заговорила графиня, — кажется, что это один из должников отца, один из тех, о ком мы только что говорили. Но менее всего можно рассчитывать на возвращение им долга. Мне кажется, это и есть тот самый синьор делла Кроче, что в Амстердаме тайком пробрался в мою комнату, после чего я обнаружила исчезновение, в числе прочего, списка должников. Но посмотрите на него, посмотрите!..

— Что? Что такое? — спросил смущенный астролог.

— Вы видите, что он делает?

— Насколько я могу разглядеть, ничего особенного он не делает.

Графиня иронично посмотрела на астролога.

— Я вижу, — сказала она, — что вы гораздо лучше разбираетесь в звездах, чем в происходящем на земле. Разве вы не видите, ведь он прячется, прячется!

— От кого? По-моему, он просто читает газету.

— Ну да, он читает газету. Так же, как я обмахиваюсь веером... По той же самой причине, — нетерпеливо шептала она. — Он прячется, но от кого, хотела бы я знать. Во всяком случае не от меня, ведь меня он не видел. Ах вот он, тот, от кого он прячется... Но как странно... Почему он вздумал прятаться от шофера?...

Астролог тщетно пытался уловить смысл ее монолога и всего того, что перед ним разыгрывалось. Посмотрев в ту сторону, от которой закрывался итальянец своей газетой, он наконец отыскал человека, замеченного графиней. То был стройный блондин в кожаной шоферской тужурке, в бриджах, медленно прогуливающийся между столиками. Его глаза выискивали кого-то среди посетителей кафе. Юноша остановился перед столиком делла Кроче, поспешившего с ушами углубиться в газетные листы. По мере того как юноша все дальше отходил от столика, газета опускалась все ниже и ниже.

— Шофер, — повторила графиня. — Чего ради прятаться от шофера? Не мог же он сбежать от него здесь, в Венеции, где и автомобилей-то нет. Поторопитесь, сударь, представление еще не окончено, и я хочу разузнать, в чем тут дело.

— Да что такое? Я ничего не понимаю, — пролепетал сбитый с толку астролог.

— Расплачивайтесь же скорее и пойдем, — нетерпеливо шептала она. — Я не хочу упустить из виду моего приятеля делла Кроче. Скорей!

Астролог подозвал официанта и расплатился. Тем временем положение вещей существенно изменилось. Молодой человек в кожаной тужурке направился к Большому каналу. За ним, на расстоянии двух десятков шагов, следовал синьор делла Кроче, а графиня Сандра ди Пассано стояла на площади святого Марка и движением руки усердно торопила астролога Донати следовать за ней.

— Да что случилось? И что вы хотите делать? — спросил он.

Увлекая его за собою, она торопливо говорила:

— Я видела, когда шофер отошел, делла Кроче сразу подозвал одного из бездельников, что по целым дням шатаются на площади и предлагают чужестранцам свои услуги в качестве гидов. И кстати, делла Кроче выбрал удивительно противного типа и послал его вслед за шофером. Потом расплатился и сам пошел за ними, а мы идем следом за всеми. Теперь вам понятно?

— Но...

— Никаких но! — обрезала его графиня. — Мне представился случай выследить его, и я не откажусь от этой возможности. — И она’ радостно засмеялась.

Астролог по-прежнему был мрачен.

То, что синьор делла Кроче отличался высоким ростом, в значительной степени облегчало его преследование. По-видимому, у него были серьезные опасения, что за ним следят, он несколько раз оборачивался довольно нервно. Но графиня избрала прекрасный способ маскировки своего любопытства — она взяла астролога под руку, нежно прильнула к нему, отчего тот волновался и вздрагивал, словно от укуса тарантула или скорпиона. Глядя со стороны, всякий предположил бы, что это любовная парочка, с удовольствием прогуливающаяся в час венецианских сумерек. Хитрость графини удалась. Синьор делла Кроче несколько раз скользил взглядом по нежной парочке, но внимания на нее не обратил. Шофер, его преследователи и преследователи его преследователей миновали мост Вздохов. Внезапно человек, за которым тянулось столько преследователей, остановился и обратился к тому, кто шел следом за ним. Завязалась оживленная беседа, и оба исчезли в кафе «Ориенталь».

Через некоторое время они снова появились, выйдя из кафе. Теперь их голоса звонко доносились издали. Посланец синьора делла Кроче взял шофера под руку и вел его теперь к набережной.

— Зачем же понадобился ему этот шофер? — удивленно бормотала графиня, созерцая вечернюю лагуну. — Неужели он пал так низко, чтобы обобрать какого-то шофера?

— Шофер, заметьте, говорит со своим спутником по-французски, но какой, однако, это ужасный французский, — заметил астролог.

Молодой человек в кожаной куртке и его собеседник приняли, по-видимому, какое-то решение. Они собрались покататься при лунном свете по каналу. Спутник шофера трижды свистнул, из вечернего сумрака вынырнула гондола, похожая на черного лебедя. Гондольер приветливо улыбнулся, обнажив ряд белых зубов.

Новые знакомцы спустились в гондолу, и она заскользила по водной глади. Через секунду вдогонку первой гондоле тотчас пронеслась как тень другая, в которой сидел синьор делла Кроче. А еще спустя миг на воде показалась третья гондола, с графиней и астрологом на борту.

— Куда желает синьора? — спросил ослепительно улыбающийся гондольер.

— За ним, — хрипло вырвалось у графини. — Следуйте за той лодкой, это мой муж.

Гондольер недоуменно посмотрел на графиню, продолжающую виснуть на руке астролога.

— Вы пойте, пойте, —сказала она, — пусть он думает, что мы — пара влюбленных туристов. Получите сто лир и щедрые чаевые! Поняли меня? Пойте же!

Гондольер одобрительно закивал, хотя ничего, конечно, не понял. Гондола скользила по Большому каналу мимо освещенных отелей и дворцов, неверным светом отражающихся в воде. Луна струила жидкое серебро, а впереди, выгибаясь лебедиными шеями, виднелись носы гондол — последние нотные знаки в песне венецианской славы и могущества.

Внезапно гондола, за которой они плыли, свернула в один из боковых каналов. Гондола с графиней последовала за нею, и теперь путешественников окутывал влажный мрак неосвещенного канала. По обе стороны высились темные, словно вымершие несколько веков назад, дворцы.

По-видимому, итальянец почуял неладное, оглядываясь на их лодку. Но, на счастье преследователей, в канал завернула еще одна гондола, другая шла навстречу. Теперь до слуха молодого человека доносился мерный всплеск весел с разных сторон, и он успокоился. Графиня шепнула гондольеру, чтобы он слегка замедлил ход, и они, казалось, потеряли делла Кроче из виду, слишком отстав.

Но вдруг тишина канала разорвалась от дикого рева. Казалось, впереди ревел буйвол, на которого набросили лассо и свалили на землю. Слышались рев, проклятья, стоны и шум ударов.

Лодка делла Кроче поспешила на шум. Несколько взмахов весла, и лодка набрала скорость. Графиня поторопила гондольера, и он тоже прибавил скорость. Вдруг, столь же внезапно, как и начались, шум и крики оборвались. Все стихло.

Что это было? Нападение на француза? И что означала резко наступившая тишина? Кто был побежден? Кого-то убили?

Не проронив ни слова, гондольер запел. Казалось, в ночном мраке распустился и заблагоухал прекрасный цветок. Лодка быстро, летучей мышью скользила по водной глади. Сзади доносились удары весел следующей гондолы, теперь они едва были слышны. Потом проклятья и гул голосов раздались снова, с удвоенной силой.

Теперь графине и ее спутнику удалось разглядеть происходящее. Их предположения оказались верны. Шофер яростно боролся с двумя противниками, с человеком, преследовавшим его от площади святого Марка, и с гондольером. Исход борьбы был предрешен, и ничто уже не могло измениться. Человека в кожаной куртке подхватили на руки и, пристав около небольшой лестницы, спускавшейся к воде, внесли в какой-то темный, казалось, необитаемый дом, над входом в который красовалась цифра 27.

Все это длилось не более минуты. Лодка преследователей не вызвала в синьоре делла Кроче никакого подозрения. Гондольер графини нежно пел серенаду, а она продолжала пребывать на груди астролога. Проплывая мимо первой гондолы, гондольер графини обменялся с другим гондольером несколькими словами, затем их гондола повернула в другой канал. Графиня еле успела рассмотреть его название — канал святого Иеронима.

Вскоре они причалили к набережной Орсколо. Графиня покинула гондолу, и в то мгновение, когда нога ее ступила на камень набережной, она услышала за спиной всплески весел и слова, сказанные будто бы знакомым голосом:

— Синьора, простите, что вмешиваюсь... Но знайте, делла Кроче не так-то легко обмануть. Думаю, что он только сделал вид, будто принял вас за туристов. Полагаю, он узнал вас.

Графиня дослушала и обернулась. То был не кто иной, как доктор Ц. И прежде чем она пришла в себя от изумления, он добавил:

— И этот раунд, как видно, окончился в пользу Сатурна. Но, я надеюсь, в третьем раунде исход борьбы будет иной.

 Глава десятая. Голуби святого Марка

Доктор Ц. склонился низком поклоне перед удивленной графиней.

Справившись с охватившим всех волнением, маленькая группа решила укрыться в скромном кафе на площади святого Марка. Они поднялись на второй этаж и заняли столик возле окна, откуда открывался великолепный вид на залитую электричеством площадь.

— Доктор! Откуда вы?.. Как вы нашли нас?

— Я давно, друзья мои, следую за вами. Я видел вас на площади святого Марка. Вы не заметили меня, а я ведь все время шел за вами вслед.

— Но как вы попали в Венецию? И откуда вы знаете синьора делла Кроче?

— А вы тоже знаете его?

— Разумеется! Это один из должников моего отца, доставшийся мне по наследству. Одна из статей моего, так сказать, актива. Синьору Донати уже известно об этом. Но о нем мы поговорим потом. Теперь же рассказывайте oj:e6e.

Доктор взглянул на площадь и, сконфуженно улыбнувшись, заговорил:

— Я хотел лишь взглянуть, не показался ли он снова на площади... Ведь в Венеции вся жизнь на этой площади протекает... Хотя вряд ли он так скоро освободится, наверняка он занят допросом Этьена, пытаясь выудить из него какие-нибудь сведения обо мне.

— Вы говорите о делла Кроче? — осведомился астролог.

— А кто такой Этьен? — в свой черед спросила графиня.

— Этьен Шмидт... Видите ли, это тот, кто в настоящее время находится в доме номер 27 на канале святого Иеронима.

— A-а! Это тот юноша в кожаной куртке?.. Но чей это дом?

— Его владелец — Уго делла Кроче. Но вы видели, как ужасно они обошлись с Этьеном? Тащили его в дом, словно он рояль или ящик с углем. Это вторая победа вашего Сатурна, уважаемый господин астролог! Первую победу он одержал над нами в Сен-Жан-де-Морьенне, в городке близ итальянской границы. Но тогда Этьен выручил меня. А теперь и сам он попал в беду. Что скажете, синьор Донати?

Астролог собрался заговорить, объясняя тонкости своей науки, но графиня Сандра ди Пассано жестом предложила ему молчать.

— Разрешите просить вас, доктор, — сказала она, — изложить нам ясно и подробно все, что с вами произошло, не ограничивайтесь туманными намеками. Вы поняли мою просьбу?

Доктор взглянул на астролога и заметил:

— Слово — серебро, а молчание — после того, как вы умудрились заставить молчать самого синьора Донати, — золото.

Графиня смущенно улыбнулась.

— Да говорите же, говорите наконец! Откуда вы так внезапно появились?

Доктор взглянул на нее по-собачьи преданными глазами.

— Я прибыл из Страсбурга1, из города, чей кулинарный шедевр внушает вам такое отвращение.

Она подняла брови.

— Что вы делали там, в Страсбурге?

— Я пытался найти ключ к разгадке вашего сна и понять причину вашего отвращения к паштету.

Графиня вспыхнула.

— Неужели? В таком случае вам наверняка удалось достичь большего, чем синьору астро...

Но доктор перебил ее:

— Будущее покажет, кто из нас больше преуспел!

— Но скажите, доктор, вы разгадали мой сон?

И снова взгляд доктора скользнул по площади святого Марка. Медленно оглядел он потоки фланирующих людей и затем сказал:

— Надеюсь, синьора, вы разрешите мне повременить с ответом на ваш вопрос?

— Но почему? Зачем это умолчание, раз вам удалось разгадать его?

— И все же... все же я повременю с объяснением.

Графиня не скрывала разочарования, а астролог не счел нужным скрыть свое недоверие. Доктор внимательно смотрел на своих собеседников, и у него вырвался легкий вздох. Что бы это значило?

Графиня наконец смирилась.

— Ну, хорошо, как вам угодно... Можете не говорить. Но скажите, ведь правда Страсбург на редкость интересный город, ведь так?

И хоть графиня перевела разговор на другую тему, в голосе ее отчетливо слышалось огорчение. Синьор Донати торжествующе улыбнулся, и смысл этой улыбки тоже был не очень понятен.

Доктор сказал:

— О, синьора, я все время проторчал в библиотеке, когда мне было знакомиться с городом? Я погрузился в библиотечные изыскания с головой...

— Вот как? И вы нашли там что-нибудь достойное вашего внимания?

— Да. В том числе и книгу о путешествиях Марко Поло.

Она удивленно взглянула на него.

— Путешествия Марко Поло? Это забавно. Не помню, говорила ли я вам, что это любимая книга моего покойного отца!

— Да, некогда ваш отец зачитывался ею, по целым дням не выходя из страсбургской библиотеки. Это было двадцать лет назад.

— Откуда вам это известно?

— Мне удалось установить это, разыскав единственного оставшегося в живых свидетеля, некоего Галберлэ.

— Он что, знавал моего отца?

— Он вспомнил о нем, когда я рассказал ему что ваш отец двадцать лет назад пил его любимое вино.

— Боже! А об этом-то вы как разузнали? — улыбаясь, спросила графиня.

— Об этом мне поведал один интересный тип, заведующий винным погребом отеля «Турин», где жил в свое время ваш батюшка.

— Отель «Турин»? Так, значит, и я там жила?

— Думаю, да. И возможно, он уцелел в ваших воспоминаниях?

В голосе доктора звучали выжидательные нотки. Но мысли графини отвлеклись в сторону.

— Знаете ли вы, уважаемый доктор, что утверждал мой отец? Он говорил, что мы потомки Марко Поло по прямой линии.

Доктор загорелся.

— Господи, как я не подумал... Разумеется, по женской линии? Ведь у Марко Поло было три дочери. Тогда многое проясняется, очень многое...

Она удивленно смотрела на него.

— Что проясняется?.. Кстати, утверждение моего отца находит подтверждение в архивных документах. Но я не совсем понимаю, при чем здесь...

— Это объясняет многое, многое. В том числе и то, почему я оказался в Венеции. Ну а вы-то с синьором Донати попали сюда, разумеется, по иным, астрологическим причинам?

Графиня слегка покраснела и заметила:

— Вы снова изъясняетесь загадками. Я запрещаю вам говорить подобным образом. Какое отношение мое пребывание здесь имеет к происхождению моего рода от Марко Поло? И потом, какая связь его мемуаров с тем, что синьор Кроче перехитрил и захватил в плен какого-то вашего знакомого по имени Этьен Шмидт?

Доктор удовлетворенно потер руки.

— Нет, он не перехитрил Этьена. Мы просто договорились, что Этьен даст себя перехитрить! Ловко придумано?

— Послушайте, если вы сейчас же не объясните мне, какое отношение ко всему этому имеет Марко Поло, то я просто закричу и вцеплюсь в вашу бороду! Так и знайте!

Доктор наконец поддался на уговоры и угрозы графини и приступил к повествованию.

Он рассказал обо всем, что произошло с того мгновения, когда синьор делла Кроче начал следить за доктором в Амстердаме, упомянул о похищении итальянцем ценной рукописи со стола доктора, сидевшего в страсбургской библиотеке и, наконец, поведал о том, как он и его шофер, верный Шмидт, были арестованы в Сен-Жан-де-Морьенне, на франко-итальянской границе, по обвинению в краже...

— Синьор Донати благородно предупредил меня о нависшей надо мною опасности, но, откровенно говоря, я его предостережение не принял всерьез. Кстати, жандармы в этой чертовой дыре оказались просто неумолимыми, и если бы не Этьен, то не знаю, чем бы все это кончилось. Но Этьен не сплоховал: когда сторож заглянул к нему в камеру, он обезоружил его, заткнул рот и, отобрав ключи, освободил меня из заключения. И пяти минут не прошло, как мы уже были на свободе. Возможно, правда, что сторож, бывший товарищем Этьена по фронтовой жизни, принял участие в нашем спасении, ибо никогда еще не приходилось мне видеть, чтобы кто-нибудь при подобных обстоятельствах оказывал бы столь слабое сопротивление. Машину нам пришлось, правда, бросить на произвол судьбы, но через два часа мы оказались по другую сторону границы, на пути в Венецию. Синьор делла Кроче оставил свою машину в Модане и дальше поехал поездом. А мы прикатили сюда шестью часами позже него, и в этом, повторяю, заслуга моего доброго Этьена.

— А синьор Донати? — сказала графиня, бросив нежный взгляд на астролога. — Вы забыли, что это он предупредил вас об опасности, грозящей со стороны Сатурна?

— Нет, я этого не забуду.

Синьор Донати задумчиво нахмурился, потом сказал:

— Уж не родился ли ваш шофер под знаком Венеры? Когда я составлял ваш гороскоп, доктор, я заметил некоторое влияние этой планеты, противодействующей Сатурну. Разумеется, ваш Этьен рожден под этой планетой. Уверен!

— Единственное лицо, которое, на мой взгляд, достойно рождения под знаком Венеры, — заметил доктор, — находится среди нас.

И он почтительно поклонился графине ди Пассано.

— Вы угадали, — кивнул синьор астролог, — графиня Сандра ди Пассано действительно родилась под этой звездой.

— Но для того чтобы утверждать это, не надо быть астрологом, — съехидничал доктор.

Графиня улыбнулась.

— Ну хорошо, доктор, кое-что вы рассказали, но не все объяснили. Скажите, неужели вы намеренно устроили так, чтобы делла Кроче', перехитрив вашего шофера, захватил его в плен?

Доктор кивнул.

— Чего ради вы сделали так?

— Надо же как-то перехитрить хитреца. Мы сговорились, что Этьен, попав в его лапы, понарасскажет обо мне множество всяких небылиц. Я уверен, Этьен с этим справится! Он будет утверждать, что ему одному удалось бежать из тюрьмы Сен-Жан-де-Морьенна, а я остался сидеть там и сижу до сих пор. В результате делла Кроче решит, что, раз меня нет, у него появилась возможность действовать свободно, без помех, а также что ему надо поторапливаться, поскольку меня могут вот-вот выпустить на свободу.

Графиня спросила:

— Скажите, доктор, а почему вы сразу, как только вас освободил из тюрьмы счастливый случай, поехали в Венецию?

Доктор улыбнулся.

— Разгадка проще, чем вы думаете. Мне интересно узнать, что здесь поделывает синьор делла Кроче.

— Вы были уверены, что он приедет именно сюда?

— Конечно.

— Но почему?

— Да потому, что я решил одну загадку и уверен, что то же самое удалось и ему...

И, став серьезнее, доктор многозначительно добавил:

— Загадку миллионов Марко Поло!

— Миллионы Марко Поло! Дорогой доктор, вы, право, неподражаемы! Бедный мессер Милльоне! Наконец-то он реабилитирован! Пока он жил, ему никто не верил, его разговоры о сокровищах казались всем сказками. Но вот теперь, шесть столетий спустя, является доктор Ц. из Амстердама и переполнен верой в утверждения венецианца! Вы еще хуже, чем синьор Донати. Надо быть большим чудаком, чтобы без конца копаться в звездах и планетах, но еще большим чудаком надо быть для того, чтобы всерьез интересоваться миллионными числами Марко Поло.

Доктор спокойно выслушал графиню, потом заметил:

— Вы меня не поняли, я имел в виду не миллионные числа Марко Поло, кстати сказать, достаточно исследованные наукой, а совсем другое. Я говорил о настоящих миллионах Марко Поло, о его богатстве.

Графиня удивленно смотрела на доктора.

— О настоящих миллионах Марко Поло? В золоте или?..

— В золоте или в драгоценных камнях; думаю, что, скорее всего, в камнях...

— Итак, они действительно существовали?

— Существовали и продолжают существовать сейчас.

— Вы шутите!

— Нисколько.

Ни графиня, ни астролог не сочли нужным скрывать свои чувства — слова доктора не вызвали в них доверия. А доктор не стал их убеждать, предоставив им потешаться над его словами сколько им будет угодно.

— Все, что вы говорите, весьма остроумно. Вы оба не менее остроумны, чем требуется для современных людей. Но если я и рассказал вам об этом, то вовсе не для того, чтобы повеселить вас. Мне нужна ваша помощь.

— Мы можем вам чем-нибудь помочь?

Графиня посерьезнела.

— Если вы действительно нуждаетесь в моей помощи, я охотно помогу вам.

Доктор поклонился ей.

— В вашей помощи и в помощи синьора Донати. Разумеется, если синьор Донати не сочтет это противоречащим условиям нашего пари.

Астролог сделал величественное движение рукой.

— Друг мой, ведь я уже доказал вам своим предупреждением о грозящей вам опасности, свою привычку бороться в открытую, несмотря на то что в пари, в любви и на войне, как известно, дозволены все средства.

Доктор поблагодарил его наклоном головы.

— Доктор, вы обратили внимание на обилие придаточных предложений в речи синьора Донати? — шутливо осведомилась графиня.

— Конечно, я обратил на это внимание, равно как и на то, что синьор астролог не забыл перечислить нам поприща, на которых все средства хороши для победы: пари, война и ...

Но графиня перебила его:

— Быть может, вы объясните, чем может помочь вам слабая женщина?

— Да, да... Я попрошу вас завтра утром разыскать одного из священнослужителей собора святого Марка.

Графиня удивленно подняла брови.

— Вы снова шутите?

— Нет, это серьезно. Моя просьба вызвана одним щекотливым обстоятельством. Отыщите одного из исповедников собора, по возможности постарше, помудрее и потерпеливее. И Скажите ему так: «Отец мой, я хочу вам задать вопрос этического порядка...»

Доктор задумался.

— Продолжайте, — сказала графиня, — что мне следует сказать духовнику? О чем спросить?

Доктор рассеянно кивнул и продолжил:

— Вы скажете ему следующее. Случилось так, что нечто, принадлежащее одному человеку, вот уже долгое время находится в доме другого человека, который и не подозревает об этом. Ценности спрятаны в тайнике, о существовании которого никто не догадывается. Никогда не догадалось бы об этом и то лицо, которое имеет на них право, если бы не вычитало об этом кладе в старинной книге. Что следует предпринять этому человеку в подобных обстоятельствах? Что делать ему в том случае, если человек, в доме которого в настоящее время находится клад, сочтет, что эти ценности принадлежат ему, и посчитает претензии со стороны подлинного владельца посягательством на его собственность? Что делать, если этот человек не захочет передать законному владельцу даже части этих ценностей? Кто тут будет прав? И как рассудить это дело? Смеет ли тот, кому принадлежит клад, тайным образом завладеть им? Попросите священника дать вам совет, который будет владельцем ценностей выполнен в точности. Он готов подарить домовладельцу, в доме которого находятся теперь ценности, некоторую их часть. Следует ли ему это делать? И если да, то какую долю выделить? Просите его дать вам ответы да все эти вопросы, с тем чтобы снять с этого человека, с его души множество забот и сомнений. И еще, делла Кроче не должен знать, что вынаходитесь в Венеции.

Доктор умолк.

Графиня не сводила с него разгоревшихся глаз, все в ней свидетельствовало о пробудившемся любопытстве и внимании.

— Вы... Кажется, вы действительно не шутите.

Он кивнул.

— Я говорю все это совершенно серьезно. И я знаю, что говорю.

— Скажите, доктор, а почему вы сами не можете пойти к исповеднику?

— Заранее можно предположить, что результат вашего посещения будет более благоприятным, чем нежели к духовнику явится бородатый еврей, доктор из Амстердама.

Графиня расхохоталась.

— Так, значит, вы опасаетесь, что вам ответят отрицательно? Или что вам велят отдать сорок процентов? — Помолчав, графиня добавила: — Только не думайте, что я вам поверила'. Просто я люблю красивые сказки, это у меня в крови.

Доктор улыбнулся:

— Посмотрим, что вы скажете, когда эта сказка станет былью!

И он обратился к астрологу. Во время всего этого разговора по лицу синьора Донати скользила ироничная улыбка.

— А вас, уважаемый синьор соперник, я попрошу вот о чем. Вам придется заняться тем, чем я заняться не могу, потому что в таком деле меня наверняка постигнет неудача. А так как это в интересах графини...

Астролог величественно возвел руку.

— Никаких объяснений, уважаемый доктор, никаких объяснений. Я ведь уже сказал вам, что охотно помогу.

— В таком случае я попрошу вас завтра отыскать дом номер 27 по каналу святого Иеронима. Мне нельзя там показаться.

— Рио-Сен-Иеронимо, 27? — переспросил Донати. — Это так называемый дом делла Кроче? — удивился астролог.

— Да, верно. Мне кажется, что синьор делла Кроче стеснен в средствах и не в состоянии оплатить услуги своих помощников. Так ли это на самом деле, вот что хотел бы я выяснить завтра.

Астролог попросил уточнений, в чем именно заключается данное ему поручение.

— Разыщите этот дом и, когда слуга синьора впустит вас, затейте с ним разговор. В качестве предлога можете сказать, что собираетесь снять в Венеции дом и что слышали, будто этот дом сдается. Попытайтесь ознакомиться с внутренним расположением помещений и установите, сколько у синьора делла Кроче слуг, один или несколько. Если заметите, что слуга не особенно доволен своим господином, попытайтесь подкупить его.

— Подкупить? — В голосе Донати прозвучал ужас.

— Совершенно верно, подкупить, — сказал доктор. — Вы поступите так же, как в свое время поступал ваш родной город Венеция, подкупавший вассалов своих противников. Поручаю вам сделать примерно то же самое, что в свое время делалось дожами Дондоло и Моцениго. И помните, вы действуете в интересах графини Сандры, а в чем заключается ее благо, вы знаете от своих звезд.

Синьор Донати, убедившись в серьезности возлагаемого на негр поручения, склонил голову.

— Ну, хорошо, я, допустим, подкуплю его. А что мне делать дальше?

— Добиться от него послушания, — сказал доктор. — Я оплачу его услуги, сколько бы это ни стоило. А вы добейтесь того, чтобы на него в дальнейшем можно было положиться. — И, обратившись к графине, он добавил: — Я ухожу. Но прежде, сударыня, примите от меня маленький подарок. И в знак приязни ко мне не откажитесь носить его.

— Подарок? — удивилась графиня.

Доктор достал из кармана маленький сверточек и вручил ей. Там оказалась вуаль, причем довольно густая.

— Вы хотите, чтобы я носила это? Вы не желаете более лицезреть меня? Право, эта вуаль так густа, что под нею совсем не будет видно моего лица.

— Из-за делла Кроче.... Он не должен знать, что вы находитесь в Венеции.

— Делла Кроче! Но ведь завтра я должна отправиться в собор. Там-то, думаю, у меня мало шансов с ним встретиться!

— Не уверен! — смеясь, ответил доктор. — Именно там вы можете встретить его скорее, чем в любом другом месте.

Графиня удивленно уставилась на доктора, но последний, не вдаваясь в дальнейшие объяснения, поднялся с места и поспешил распрощаться.

— Я исчезаю на сутки, — сказал он. — Мы встретимся здесь, завтра вечером, в десять часов. Синьор Донати, я надеюсь, вы принесете мне известие об удачно выполненном поручении. А вы, графиня, прошу вас, не забудьте, что я жду ответов священника. А теперь, друзья мои, до свидания. Сударыня, не забудьте надеть вуаль!

И доктор, спустившись вниз, растворился в толпе. Астролог и графиня молча переглянулись. Донати, наконец, первым нарушил молчание. Пожав плечами, он сказал:

— Наш доктор сошел с ума! Но меня это не касается, я выполню свое обещание.

Графиня в это время медленно прикрепляла вуаль к своей шапочке.

— Не думаю, чтоб она была мне к лицу, — сказала она, — но зато она из венецианских кружев, как и платочки, вызвавшие сегодня ваш гнев.

* * *

На следующий день, ровно в десять часов вечера графиня и астролог снова явились в маленькое кафе на площади. Доктор Ц. был уже там и ожидал их появления.

Он казался рассеянным и молча выслушал сообщения своих сообщников.

Первой заговорила графиня.

— Духовник разрешил тому человеку тайком завладеть кладом и присудил в пользу лица, под кровом которого находились ценности, одну треть.

— И у него не было никаких сомнений в законности тайного овладения кладом?

— Он сказал, что это очень запутанный казуистический случай. Но все же он разрешил его так, как вам это было желательно.

Доктор облегченно вздохнул.

— А вы, синьор Донати? Вы преуспели в своем деле?

На лице астролога изобразилось торжество.

— Мне открыл дверь человек, который, как выяснилось, единственный слуга в доме. И мне удалось его подкупить.

Доктор удовлетворенно потер руки.

— Нет опасности, что он продастся вторично? Вы понимаете, кого я имею в виду?

— Совершенно исключено. За пятьсот лир Он целиком в вашем распоряжении.

— Это недорого! Разрешите тут же возместить вам расходы.

И доктор протянул астрологу деньги.

— Позвольте мне обоих вас поблагодарить за оказанные услуги. Все их значение выяснится обязательно, но несколько позже.

И доктор взглянул на часы.

— Теперь мне не остается ничего другого, как выжидать! Надеюсь, вы не откажете мне в любезности разделить со мною это ожидание?

Графиня поспешила заметить:

— Сударь, я не только разделю с вами ваш досуг, но собираюсь не покидать вас в течение всего вечера, пока вы, наконец, не объясните нам, что все это значит. Подозреваю, сегодняшний вечер преподнесет нам что-нибудь еще.

— Совершенно так! Но только вы напрасно думаете, что я позволю хрупкой женщине принять участие в экспедиции, которая может оказаться очень опасной.

— А вы напрасно думаете, что я не смогу настоять на том, чтобы непременно принять участие в этой экспедиции.

И она вызывающе взглянула на доктора, отчего тот рассмеялся.

— Ну а вы, синьор Донати? Что намереваетесь предпринять вы?

— Разумеется, последую за графиней, даже если она отправится в огонь или воду.

— Я понимаю, эта жертвенность вызвана вашей любовью к астрологии. Я не ошибся?

Донати промолчал.

— Собственно, чего мы ждем, доктор?

— Нам следовало бы дождаться, пока совсем стемнеет и маленькие улочки близ собора святого Марка погрузятся во мрак. Но если вам угодно, мы можем пуститься в путь немедленно.

И они поспешили покинуть кафе.

Доктор повел своих спутников через площадь, к северному фасаду собора святого Марка. Перейдя мост, переброшенный через канал, они укрылись в тени старого портала. При свете газового фонаря графиня успела прочесть наименование канала, то был Рио-ди-Палаццо. Немного дальше мерцала тыльная сторона Дворца дожей.

— Зачем вы привели нас сюда? Уж не затем ли, чтобы мы взглянули на оборотную сторону медали, служащей предметом восторгов туристов?

Доктор хихикнул.

— Вы правы, пожалуй! Если бы я склонен был к мелодекламации, то сказал бы, что привел вас сюда для ознакомления с теневыми сторонами жизни.

— Вы говорите, по своему обыкновению, загадками. Ведь я вам запретила это!

— Я видел, как он прошел туда в пять часов, — как ни в чем не бывало продолжал доктор. — Раньше восьми-девяти часов он не мог приступить к своей работе. Пожалуй, он уже заканчивает ее.

— Вы снова говорите загадками! — укорила его графиня.

— Запаситесь терпением, любезнейшая синьора, и тогда вам суждено будет увидеть нечто поразительное.

Графиня решила повиноваться. Почти час они провели в безмолвном ожидании. По небу проплывали облака, подсвеченные луною. В лунном свете они походили на скульптуры, то мерещилась средь них Даная, то Европа на спине быка, то венецианский лебедь с белою Ледою.

— Лунная ночь! — заметил доктор. — Она будет для него помехой. Но эта улочка погружена во мрак и безлюдна. Скорее всего, он полезет в окно!

— Вы говорите о делла Кроче? — взволнованно шепнула графиня.

— Тише! — прошептал доктор. — Часы пробили полночь! Наступил час влюбленных и воров! Светит луна... Но что там?..

От густой сплошной тени, отбрасываемой домами, отделилась узкая тень и заскользила вдоль канала. На миг она замерла в подворотне и осторожно огляделась по сторонам. Трое ожидавших по другую сторону канала почти одновременно узнали эту тень.

— Но ведь он вышел из собора, — шепнула графиня. — Из собора святого Марка!

— Тише! — шепнул доктор.

Тень более не колебалась. Она стремительно бросилась в узкую улочку. Доктор выждал немного и вместе со своими спутниками двинулся вслед за синьором Кроче.

— Осторожнее! — предостерег доктор. — Он не должен нас видеть... Смотрите, пересекает площадь! Да он еще отважнее, чем я полагал! По-видимому, собирается сесть в гондолу! Было бы совершенно излишне снова затевать гонки по каналу. Пройдем здесь, по набережной.

И доктор повел графиню и астролога по запутанной сети улочек. Наконец они очутились перед воротами запущенного и, казалось бы, безлюдного дома.

Доктор постучал в дверь и подтолкнул астролога вперед.

— Теперь очередь за вами! —сказал он.—Посмотрим, хорошо ли вы решили задачу со слугой. Если окажется, что он обманул вас и остался верен своему господину, нам придется прибегнуть к иным средствам.

Но опасения были напрасны. Дверь отворил смуглый, сорока примерно лет, слуга, подозрительно оглядевший пришельцев. Но, завидев астролога, он просветлел и поспешил впустить пришельцев в дом.

— Как вас зовут, уважаемый?

— Джакомо.

— Хорошо, Джакомо, сегодня вы свободны. Нам необходимо уладить с вашим хозяином кое-какие дела, желательно, чтобы никто не помешал нам.

Слуга ухмыльнулся. Доктор опустил руку в карман и вытащил банкноту.

— Вот вам, Джакомо! Этого хватит на добрый ужин с бутылочкой хорошего вина и в придачу на поездку... ну, хотя бы в Рим.

— Спасибо, синьор!

Подкупленный Джакомо спешно схватил деньги и бросился наверх, за своими пожитками. Через две минуты его уже не было в доме.

— Теперь путь свободен, — заметил доктор, — и мы займемся освобождением Этьена.

Шмидта они обнаружили очень скоро, в подвале, связанным по всем правилам тюремного искусства. Когда Этьена развязали, он удивленно воззрился на графиню и на астролога.

— Вот и я, мой друг, — сказал доктор. — Если бы мне не удалось проникнуть сюда сегодня, я обязательно явился бы завтра в сопровождении полиции. В Италии, согласитесь, мы вправе обратиться за содействием к полиции, ибо здесь мы весьма почтенные, ничем не запятнавшие себя граждане, тогда как во Франции... Страшно вспомнить! А теперь пойдемте и приготовимся к встрече с хозяином дома. Он должен появиться с минуты на минуту.

И в самом деле, ждать пришлось недолго. Не успел еще Этьен расправить затекшие члены, как с канала послышались удары весел, к подъезду причалила лодка. Мужской голос окликнул Джакомо, но тот не появлялся. Синьор делла Кроче покинул гондолу и поднялся по ступенькам к дому. Доктор и его спутники из тактических соображений разделились на две группы, решив представиться хозяину, когда он включит свет.

— Джакомо! Куда этот негодяй запропастился? Джакомо! — звучал совсем близко голос делла Кроче.

И тотчас он увидел перед собою вместо Джакомо—доктора Ц. Первым поползновением Кроче было опустить руку в карман, но, прежде чем успел он это сделать, сзади его охватили железные объятья верного Шмидта.

Борьба завязалась короткая, но решительная. Несмотря на мощные клещи шоферских рук, итальянцу удалось вытащить руку из кармана. Прогремело два выстрела. Одна пуля пробила венецианское зеркало — славное произведение этого города. А вторая, пролетев мимо носа доктора Ц., влепилась в стену.

Нападавшим с трудом удалось обезоружить итальянца, и доктор поспешил за веревками, связывавшими незадолго до того Этьена. Наконец делла Кроче был обезврежен и усажен в кресло.

— А теперь посмотрим-ка, что находится здесь, — сказал доктор, берясь за портфель, принесенный делла Кроче.

И доктор бережно понес портфель к столу. Расчистив стол, он встряхнул тяжелую, гладкую скатерть, расстелил ее и только после этого отпер портфель.

Заглянув в его нутро, он сказал:

— Ну вот, конечно же, как я и говорил... Но сначала, графиня, разрешите мне объяснить вам все, что требует объяснения.

И доктор снова запер портфель.

Синьор У го делла Кроче разразился потоком проклятий. Доктор не стал прислушиваться к его словам и подал знак Этьену. Тот вытащил из кармана большой черный платок, одного взгляда на который итальянцу хватило, чтоб умолкнуть. Тем не менее Этьен, рискуя целостью своих пальцев, засунул платок в рот связанного, дабы тот не мог прервать объяснений доктора.

Теперь все присутствующие, словно завороженные, смотрели на доктора. Доктор заговорил...

* * *

— Шестьсот тридцать шесть лет тому назад, — начал доктор, обращаясь, главным образом, к графине, — в Венеции высадился человек, совершивший множество чудесных деяний. Он прошел всю Азию, бывшую в те времена для европейцев сказочным краем, перевидел сотни различных народностей, научился чужим обычаям, завоевал доверие восточного деспота и в течение семнадцати лет пробыл его советником и наместником в одной из провинций Востока. Потом он возвратился на родину с огромным запасом знаний и рассказов и с несметными сокровищами. Путешественник ожидал, что его встретят с почестями, но, увы, его постигло глубокое разочарование.

Земляки не только не сочли нужным воздать должное знаниям и заслугам, но даже не поверили его интереснейшим рассказам; над ним потешались, его высмеивали, объявляли во всеуслышание лжецом и фантазером. Потом наградили кличкой, оставшейся за ним на всю жизнь: мессер Милльоне! Вот как Венеция отблагодарила одного из своих сыновей, столько сделавшего для ее славы! Легко представить, как это повлияло на Марко!

Он отправился на войну и сражался за Венецию, попал в плен и там написал свои мемуары — их он продиктовал сотоварищу по плену. Но ничто не могло изменить отношения к нему венецианцев. Они приняли его повествование как занимательный вымысел, и только.

Он женился, но и семья не дала ему счастья и покоя. Ни жена, ни остальные члены семьи не хотели или не могли понять эту пылкую натуру. Я говорю это, отнюдь не желая задеть присутствующих здесь потомков этого рода, — добавил доктор с легким поклоном.

Графиня задумчиво улыбнулась.

— Дальше, дальше, доктор! Не отвлекайтесь!

— Шестьсот лет спустя, — продолжил доктор, — примерно тридцать лет назад, случилось так, что один из потомков стал задумываться над судьбой своего славного предка.

Он начал изучать мемуары Марко Поло, и, по мере того как углублялся в изучение этих трудов, у него сложилась целая теория, основывавшаяся на том, что человек, столько выстрадавший от своих земляков и близких, нс мог не ожесточиться. И эта обида на всех была, очевидно, настолько сильной, что не могла не претвориться в действие.

Возможно, этот человек, на долю которого выпали презрение и насмешки близких, не захотел, чтобы эти близкие унаследовали его сокровища, собранные за долгие годы пребывания на Востоке. Подобное не представляется невероятным и не противоречит свойствам человеческой натуры. Но что в таком случае сделал он со своими сокровищами, о которых не раз упоминал в мемуарах, описывающих семнадцатилетнее пребывание на Востоке? Сохранилось завещание Марко Поло, но там ни о каких сокровищах не упоминалось. Также нет сведений о том, что он завещал большие суммы церкви, что в ту пору было весьма распространено. Потомок Марко Поло выстроил ряд предположений, но проверить их, за полным отсутствием каких-либо документов, не было возможности. С другой стороны, эти предположения, не оставлявшие его в покое, ни с чьей стороны не вызывали протеста, так что ему предоставлялась полная свобода теоретизировать. В течение ряда лет этот человек, покинув родину, скитался по Европе.

Графиня Сандра побледнела.

— Дальше, доктор, дальше!

— В один прекрасный день, — продолжал доктор, — нашему теоретику пришел на помощь случай. Он оказался в Страсбурге — этот город был тогда немецким — и занялся в библиотеке изучением различных изданий мемуаров своего предка. Он отмечал в них все то, что служило подтверждением его теории. Многие места, упоминающие о сокровищах, привезенных Марко Поло, отметила на полях его рука. Кстати, надо заметить, что все эти сокровища, которыми обладал Марко Поло, не отразились на образе его жизни в Венеции. И потомок путешественника не мог не думать о том, что сокровища были просто-напросто спрятаны.

Но все эти догадки и находки нисколько не приблизили любознательного потомка Марко к разрешению задачи. Нового материала он не находил, а старый уже был им изучен. Тщетно перерыл он все библиотеки Европы, тщетно перебирал груды томов, перелистывал мемуары современников предка. И вот однажды, в Страсбурге, ему посчастливилось наткнуться на то, что он так долго искал. Он нашел вот это.

И с этими словами доктор взял со столика маленькую, переплетенную в пергамент книгу — подняв ее над головой, доктор показал ее всем присутствующим.

Графиня и астролог удивленно смотрели на старинную рукопись, Шмидт многозначительно ухмылялся, а синьор делла Кроче метал на доктора взгляды, исполненные ненависти. Тщетно пытался он освободиться, узы, наложенные на него Этьеном, были весьма прочны. Видя тщету усилий, итальянец успокоился, и доктор продолжал:

— Ныне, для того чтобы ознакомиться с этой рукописью, библиотека Страсбурга требует поручительства двух известных ученых. Я с этим столкнулся лично и, назвав двух поручителей, дождался выполнения формальностей для получения манускрипта на руки. Но там же я узнал, что рукописью можно завладеть и без подобных сложностей, просто обладая достаточно проворными пальцами и быстрыми ногами... — Доктор глянул на Кроче, потом продолжал: — Не знаю, на каких условиях эта рукопись выдавалась двадцать лет назад, но потомок Марко Поло выполнил необходимые условности, и 23 октября книга была ему выдана. До закрытия библиотеки он успел просмотреть лишь половину рукописи. На следующий день граф предполагал вернуться в библиотеку и продолжить изыскания, но судьба распорядилась иначе. В тот вечер он встретил одного из своих земляков, и тот нанес ему смертельное оскорбление, которое могло быть смыто лишь кровью. По-видимому, оскорбитель рассчитывал, что граф ди Пассано не осмелится вызвать его на дуэль в стране, где дуэли запрещены и допускаются лишь в офицерской и корпорантской среде. Но граф, несмотря ни на что, вызвал своего обидчика, дуэль произошла на следующее утро, и граф смертельно ранил противника. Графу грозило тюремное заключение, и ему не оставалось ничего другого, как спасаться бегством. Он покинул страну.

Доктор замолчал и нерешительно взглянул на графиню, грудь которой взволнованно вздымалась.

Кивком головы она предложила ему продолжать повествование, и он повиновался.

— Дальнейшая судьба графа никак не связана с моей историей. Я ограничусь лишь указанием на то, что его интерес к Марко Поло, с тех пор как он убедился в существовании книги, в которой, быть может, скрывалось подтверждение его теории, возрос еще больше. Но дуэль, а затем и война лишили его возможности вернуться в Страсбург. У него был единственный ребенок — дочь. Возможно, что, взяв за образец поведение и поступки своего предка, он, боясь быть непонятым, не упоминал о своей теории и не рассказывал о том дочери.

Графиня Сандра качнула головой и молвила:

— Да, он никогда и словом не обмолвился обо всем этом. К тому же я и видела его очень редко. Так что, доктор, ваши рассказы кажутся мне сказкой, но сказка эта звучит весьма правдоподобно.

Доктор в знак расположения поклонился графине. Потом повернулся к связанному хозяину дома.

— Но существовал некто, кому граф в минуту слабости доверился. Это был один из земляков, с которым граф . познакомился во время своих бесчисленных странствий.

И вот он решил использовать благоволение доверившегося ему человека в своих интересах. Не раз он одалживал у него деньги, притворяясь, что питает к нему дружеские чувства. Человека этого зовут Уго делла Кроче, но он не брезгует и другими именами. Поначалу, узнав о теории графа, этот человек не придал ей значения. В ту пору к тому же у него было много других, более актуальных начинаний, которым он уделял внимание. Но в один прекрасный день он встретился в Амстердаме с дочерью своего покойного благодетеля, и ему пришло в голову, что, может быть, она располагает документами семейного архива, в которых можно было бы найти дополнительные сведения о теории графа. Он пробрался в ее комнату в отеле и основательно перерыл ее вещи. При этом он не погнушался даже списком должников графа, в котором значилось и его имя. Захватил ли он при этом еще какие-нибудь документы, проливавшие свет на теорию покойного графа, мне неизвестно.

Возможно, что это так и было, потому что, когда через два дня я оказался в Страсбурге, он был уже там. После ряда попыток мне наконец удалось получить доступ к старинной рукописи, над которой двадцать лет назад корпел граф. При этом я обнаружил, что в моих изысканиях мне приходится считаться с наличием соперника, которым был не кто иной, как синьор делла Кроче. Мне удалось опередить его в ознакомлении с манускриптом, но в решающую минуту синьор делла Кроче похитил у меня плоды моих поисков. Тогда я и мой верный спутник Этьен погнались за дерзким вором, пересекли половину Франции, добрались до итальянской границы, где, однако, синьор Кроче приветствовал нас весьма своеобразно, он добился нашего ареста по обвинению в похищении манускрипта!

При воспоминании об этой ловкой проделке итальянца доктор хихикнул, но виновник этой остроумной выходки почему-то не склонен был разделить веселье доктора.

— Теперь мне следует упомянуть о самой рукописи, доверенной мне под поручительство двух моих ученых друзей. То были мемуары мессера Рустичиано из Пизы. Что в них содержалось? Да много всякой всячины, и лишь в одном месте приводилось интересное сообщение о судьбе Марко Поло. Там описывалось, как Рустичиано посетил старого путешественника незадолго перед его смертью. Там же было сказано, что Марко решил завещать жене и дочерям лишь столько, сколько он должен оставить им по закону. Таково было наказание за их неверие! Должен заметить, — добавил доктор, обращаясь к графине, — что эти свойства отнюдь не были унаследованы его потомками. В столь же малой степени собирался Марко Поло облагодетельствовать родной город, встретивший его насмешками. Дальше, однако, мы не находим никаких упоминаний о судьбе сокровищ Марко Поло. Внезапно его фантазия начинает витать вокруг голубей. «Голуби пугливы, и их нелегко поймать, — говорил он своему другу. — Венеция — город голубей, и они являются лучшим украшением города. Будь кроток, как голубь, и мудр, как змея, и тогда ты достигнешь своей цели, — так говорил святой Марк, покровитель этого города. Вспомни, Рустичиано, о моих словах и о словах святого Марка, когда услышишь о моей смерти!»

* * *

Вот так примерно звучали слова Марко Поло, обращенные к другу. Рустичиано не придал этим словам никакого значения, сочтя за бред старого, истерзанного жизнью человека. Откровенно говоря, когда я прочитал эти слова в рукописи, и мне они показались лишенными смысла.

На протяжении всей дороги, гоняясь за синьором делла Кроче, похитившим старинную книжонку, полную каких-то бессмысленных изречений, я и позабыл обо всех этих речах Марко Поло, сказанных им в преддверии смерти. И лишь оказавшись в заточении, в тюрьме городка Сен-

Жан-де-Морьенн, я начал догадываться, что в словах этих наверняка кроется какой-то глубокий смысл.

И доктор снова усмехнулся. Синьор делла Кроче, рот которого был заткнул платком, испустил глухой стон, похожий на проклятье.

— О чем думаешь прежде всею, когда слышишь слово «Венеция»? — спросил доктор. —- Прежде всего вспоминаешь о соборе святого Марка и о голубях. «Что, как не собор святого Марка, величайшая драгоценность Венеции? Голуби пугливы, и их нелегко поймать! Пусть тот, кто менее пуглив, чем голуби, и хитрее змеи, перехитрит их!.. Вспомни об этом, Рустичиано, когда услышишь о моей смерти!» Я столько размышлял над этими словами, что тотчас по прибытии в Венецию направился на .площадь святого Марка. Голуби, ранее содержавшиеся на средства Венецианской республики, ныне существовали милостью туристов. Услужливые фотографы тут же предлагали мне увековечить себя с голубями на плечах. Там же толклись и продавцы корма для птиц. Но я прошел мимо, мое внимание привлекал собор. Я не раз бывал в нем и ранее, но сейчас он предстал передо мною совсем в другом облике. Я будто не видел ни пяти сотен мраморных колонн, ни мозаик, ни, наконец, бронзовых коней. Меня интересовало совсем другое — я искал памятную доску с изображением голубя. И наконец мои поиски увенчались успехом...

Напряжение слушателей достигло апогея. Щеки графини Сандры ди Пассано порозовели. Этьен даже приоткрыл рот, а синьор Донати отбросил свой обычный скептицизм... Синьор делла Кроче злобно следил за доктором, не сводя с него воспаленных глаз.

— Памятная доска, — продолжал доктор, — была водружена на восточной галерее, в укромном месте, и, по-видимому, о ее существовании было основательно забыто. Да она и не представляла собою особенного интереса. На ней была изображена голубка с оливковой ветвью в клюве — символ, встречающийся нередко. Под голубкой красовалась следующая латинская надпись: «Эта доска водружена дворянином Марко Поло». Вот и все. Никакого упоминания о том, в знак чего, какого события или в память о каком святом установлена эта доска. Но именно краткость надписи и была красноречивее всего. Остаток дня я провел, наблюдая за площадью святого Марка, являющейся центром венецианской жизни. После обеда мне удалось увидеть синьора делла Кроче, выходившего из собора святого Марка с весьма довольным видом.

Из этого я сделал вывод, что синьор делла Кроче успешно разрешил стоящую перед ним задачу. Я стал размышлять над тем, что и как следовало мне предпринять. Прежде всего я послал моего приятеля вслед синьору Кроче с тем, чтобы он дал себя перехитрить и похитить. Потом я встретил вас, графиня, и вас, синьор Донати. Мы вместе были свидетелями того, как делла Кроче попался на мою удочку. Затем вы любезно помогли мне в подготовке и организации сегодняшней встречи. И вот мы все здесь встретились! Надеюсь, теперь я объяснил вам все непонятное прежде?

Графиня бурно запротестовала:

— Вы ничего, сударь, не объяснили! Что означает эта памятная доска? Почему вы посылали меня к духовнику? И наконец, чего ради мы здесь?

— Три основных вопроса! — констатировал доктор. — Хорошо. Памятная доска означает, что мессер Милльоне спрятал там свои сокровища. Ведь и сегодня среди католиков распространен обычай установки мемориальных досок. Но Марко Поло превратил эту доску в своего рода сейф. Да и действительно, в те времена соборы были единственными местами, где что-либо могло находиться в сохранности. Если вы, графиня, вспомните вопросы, которые надлежало вам задать духовнику, то вам станет ясно, почему я послал вас к нему. Если бы я отправился к церковным властям и изложил все, что мне стало известно и над чем всю жизнь бился, ваш отец, то результатом явилось бы то, что церковь сочла бы необходимым предъявить права на эти ценности. Однако вам удалось получить у духовника разрешение взять сокровища без ведома того, в чьем доме они сохранялись. А так как я весьма щепетилен в вопросах чести, то я и предоставил всю черную работу проделать синьору делла Кроче. И поэтому, чтобы сказать ему «спасибо» за проделанную им работу, мы и собрались здесь!

С этими словами доктор распахнул портфель и высыпал его содержимое на стол. У присутствующих вырвался единый непроизвольный возглас удивления, ну а делла Кроче смог издать только заглушенный платком стон.

На скатерти засверкало множество драгоценных камней, струящих разноцветные отсветы и сияющих всеми цветами радуги. На скатерти лежали драгоценные камни самых разных видов — бриллианты, рубины, изумруды, камни, и поныне имеющиеся в ювелирных магазинах, и такие, названия которых давно забыты. Глядя на эти магически притягивающие взгляд камни, собравшиеся чувствовали, что их охватывает трепет. У каждого из этих камней была своя история. Они приносились в дар восточному властелину — раскосые, бородатые люди, собиравшие дань именем Кублай-хана, принимали их, взвешивали, проверяли, смотрели на свет. Эти камни были свидетелями пышных празднеств и оргий при дворе хана, пиров, на которых из золотых сосудов пили кумыс, с золотых блюд ели мясо. Потом им суждено было перейти в собственность юноши-европейца, снискавшего благоволение властелина, — снова большое путешествие через пустыни и горы, затем морем, пока они не оказались в Венеции, где шестьсот лет назад их принял под свою защиту святой Марк и его голуби.

Наконец графиня отвела взгляд от камней.

— Взгляните, синьор Донати! Разве эти камни не великолепны?

У доктора вырвался легкий вздох. Первая мысль графини была обращена не к нему... Астролог важно кивнул и пробормотал:

— Да, великолепны...

Графиня скользнула рукой по сокровищам Кублай-хана.

— Мне эти камни напоминают о Хуанхе и Янцзы, — заметила она, — о желтой и голубой реках! В этих драгоценностях столько же экзотического, сколько его в далеких странах Востока.

Снова заговорил доктор:

— Мне кажется, мы злоупотребляем гостеприимством хозяина дома, синьора делла Кроче. Этьен, проверьте узлы на веревках, они должны продержаться хотя бы до утра. Надеюсь, синьор, вы извините нас за то, что мы поместим вас в помещение, где вы оказывали гостеприимство моему другу Этьену? Полагаю, это помещение самое надежное из всех, имеющихся в вашем доме. Теперь вам придется на собственной шкуре испытать, насколько приятно там находиться. Завтра, обещаю вам, вас освободят, и сделает это венецианская полиция, с которой, если я не ошибаюсь, у вас неважные отношения. Право, я буду весьма огорчен, если окажется, что вам пришлось одно место заточения сменить на другое. Но что поделать? Ваш род деятельности всегда был связан с известным риском. От одного только предостерегаю вас — не вздумайте рассказывать о наследстве Марко Поло и обвинять нас в похищении сокровищ, хранившихся в соборе святого Марка... Единственным следствием вашей излишней болтливости окажется то, что вас вместо тюрьмы упрячут в сумасшедший дом, ибо никто не поверит вам. А теперь прощайте, синьор, и благодарю вас за ваше, порой несколько обременительное, внимание.

Закончив свой монолог перед пленником, доктор вместе со спутниками покинул дом делла Кроче. Доктор предложил графине руку, но особенно разговорчивым и галантным кавалером назвать его было трудно. Почти всю дорогу он молчал. Доктор торжествовал победу, принесшую гораздо больше удовольствия, чем если бы он выиграл в покер пять гульденов.

— Куда вы нас ведете, доктор?

Наконец-то они остановились перед небольшой гостиницей. К своему удивлению, спутники доктора увидели, что находятся возле моста Риальто. Им казалось, что они шли в другом направлении, так зыбка, неверна и обманчива Венеция ночью!..

— Сейчас уже поздно, — сказал доктор, — но нам все же следует подкрепиться. Сегодняшний день, мне кажется, заслужил, чтобы мы его отпраздновали.

И он четырежды стукнул в дверь. На стук вышел заспанный швейцар, но, увидев доктора, тотчас забыл о сне.

— Все в порядке, синьор, — сказал он, — сейчас я разбужу Лоренцо... Входите, господа!

Доктор и его спутники не заставили себя просить дважды. В то же мгновение часы в маленьком вестибюле пробили три. Графиня Сандра улыбнулась, пораженная предусмотрительностью доктора, и вновь ее улыбка была обращена к нему, а не к синьору Донати. Швейцар провел их в зал, расположенный на первом этаже. Красовавшаяся на дверях эмалированная дощечка сообщала, что это зал для свадеб и банкетов. Стол сервирован на четыре персоны и уставлен множеством закусок и различных блюд. Тут же находилось шампанское во льду.

— Вот видите, я бросил вызов судьбе, — сказал доктор, — я заранее распорядился о нашем празднике. Вряд ли такие игры с судьбой достойны серьезного ученого, но ведь я весьма необычный ученый.

— Вы восхитительны! — сказала сияющая графиня, и доктор почувствовал, что краснеет. Он пролепетал что-то в ответ, но графиня больше не слушала его. Внимание ее снова обратилось к синьору Донати.

За десертом доктор поднял бокал и произнес тост:

— Я весьма рад, что мне удалось довести свое дело до конца и разрешить поставленную передо мною задачу. Решение этой задачи выходило за пределы моей обычной деятельности, но я был рад возможности оказать вам, графиня, эту любезность. Ну а теперь разрешите мне сложить свои полномочия и, признав миссию законченной, вручить вам вот это.

И он протянул графине портфель. Графиня посмотрела на доктора с удивлением.

— Доктор, вы опять за свое! Опять — загадки! Вы неисправимы! О чем вы говорите? И чего ради вручаете мне сокровища Марко Поло?

Доктор виновато улыбнулся.

— Мне казалось, что я совершенно ясно выразил свою мысль, — сказал он в свою защиту. — Моя задача заключалась в том, чтобы стать душеприказчиком венецианца, почившего шесть веков назад. И я эту задачу выполнил. Я вручаю вам эти драгоценности, потому что они принадлежат вам.

— Мне! — воскликнула она. — Вы, доктор, с ума сошли! Разве эти драгоценности принадлежат мне?

— Они принадлежат вам хотя бы уже потому, что вы потомок Марко Поло по прямой линии. Прошу вас, не перебивайте меня... Во-вторых, они принадлежат вам как наследнице гениального человека, раскрывшего тайну наследства Марко Поло. Он овладел бы этим сокровищем, если бы не обстоятельства, сложившиеся не в его, пользу. Это он разгадал завещание Марко Поло, а я лишь шел по его следу. Повторяю, я очень рад, что мне суждено было оказаться душеприказчиком великого Марко Поло, и прошу вас принять эти ценности.

— А я отказываюсь принять их! Это вы раскрыли их местонахождение, преодолели все трудности, препятствия и опасности. Наследство мессера Миллионе принадлежит вам!

— Но это невозможно. Неужели вы не можете понять?

Графиня хранила молчание.

— Если бы я оставил драгоценности себе, то есть присвоил бы то, что мне не принадлежит, то чем бы я был лучше синьора делла Кроче? Ведь он так же, как и я, пользуясь вашими словами, преодолел все трудности, препятствия и опасности! У него столько же прав на это сокровище, как и у меня. Если бы я решил оставить драгоценности себе, то я оказался бы его собратом по ремеслу, а мне это не позволяет мое честолюбие. Ну, теперь-то понятно?

Она качнула головой.

— Я остаюсь при своем мнении. Вы нашли сокровище, и оно должно принадлежать вам.

— Оно мне не принадлежит. Мессер Милльоне завещал их тому, кто окажется достаточно прозорливым, чтобы установить не просто их местонахождение, а далее сам факт их существования, в который никогда никто не верил. И этим прозорливцем оказался ваш отец!

Графиня улыбнулась, затем сказала:

— На худой конец, если вы были не способны поделиться драгоценностями с синьором делла Кроче, то, быть может, вы согласитесь разделить их со мною?

Доктор отрицательно покачал головой. Но графиня не дала ему говорить.

— Поразмыслите-ка, — сказала она, — прежде чем давать отрицательный ответ. Если вы откажетесь, то весь клад снова возвратится к святому Марку. Можете не сомневаться, я это сделаю!

Доктор воскликнул:

— Но это было бы несправедливо! Церковь не претендует на эти ценности. Они — ваши, а церковь была лишь надежным местом для их сохранения. Я вам это уже доказал, и церковник также согласился с моей точкой зрения, хоть и не подозревая, о чем идет речь! Вопрос совершенно ясен, драгоценности — ваши, а если вам угодно, то вы можете отдать церкви причитающуюся ей треть...

— Я возьму сокровища при одном условии, если вы также возьмете одну треть. Соглашайтесь! Считаю до трех. Раз, два...

— Чего ради должен я принять этот дар? — воскликнул он. — Я провел порученное мне дело и дал вам совет. За консультацию мне следует получить с вас тридцать гульденов. Я ведь был единственным, с кем вы не рассчитались в Амстердаме. Помните? Да, не удивляйтесь, мне известно это со слов швейцара отеля, в котором вы останавливались. Я могу, повторяю, принять от вас только тридцать гульденов, поскольку эти деньги я заработал. Больше я ничего не приму... Ну хорошо, хорошо, графиня, я согласен!

— И три, — медленно закончила свой счет графиня. — Очень хорошо, доктор, что вы успели согласиться прежде, чем я сказала «три». Вы успели в последний миг. Если бы вы не согласились, то сокровища Марко Поло снова, говорю я вам, возвратились бы к святому Марку. Но кстати, я вспомнила... Вы заговорили о тридцати гульденах за прием... Но ведь вы же еще не объяснили мне моего сна.

— Вы обязательно хотите знать его объяснение?

— Конечно!

— Ну, как хотите! Но мне придется попросить уважаемого синьора Донати и нашего друга Этьена оставить нас наедине. Весьма вероятно, что объяснение сна будет связано с некоторыми моментами... я бы сказал, интимного свойства.

Астролог и верный Этьен покинули банкетный зал. Над крышами Венеции медленно розовело утро.

— Вам снилось, что вы лежали в слишком большой для вас кровати. Внезапно окно распахнулось, и вы увидели перед ним два переплетающихся дерева. Вдруг вы заметили, что деревья охвачены огнем, вас объял страх, и с криком испуга вы проснулись. Так ли я пересказал ваш сон?

Она кивнула. Лицо ее было напряженным и бледным.

— Чтобы объяснить смысл этого сна и путь, которым я пришел к его разгадке, я должен посвятить вас в некоторые области своей науки. Весь ваш сон указывает на то, что здесь налицо воспоминание детства: слишком большая кровать, детское содержание сна и прочее. Я попросил вас рассказать мне о вашем детстве, и вы вдруг вспомнили, что раньше уже видели этот сон. Сон по своему характеру был вам неприятен и связан с рядом тягостных переживаний. Что это были за переживания? Прежде всего, то было воспоминание о какой-то сцене, вам неприятной, свидетельницей которой вам против воли пришлось быть. В этом не приходится сомневаться. Большинство снов состоит из описаний и в этих описаниях «распахнувшееся окно» встречается очень часто. Оно означает, что вы просто проснулись и взглянули перед собою. И вы увидели два сплетенных дерева. Деревья также очень часто встречаются в описаниях снов — сны говорят примитивным языком первобытного человека и детей. Для детей деревья нечто одушевленное — маленькие дети рисуют деревья, снабжая их лицами, превращая сучья в руки. Ваши сплетенные деревья были людьми — мужчиной и женщиной. Кто были эти люди? В вашем детстве возле вас был только один мужчина — ваш отец. Моя наука утверждает, что нет более пылкой любви, чем любовь маленькой девочки к отцу или мальчика к матери. Многие не согласны с этой несомненной очевидностью. Взрослым трудно поверить в существование серьезных чувств в детском возрасте, а между тем это так. Нет более сильных ощущений и чувств, чем те, что мы испытываем в детстве. Детская любовь и детская ревность так же сильны, как чувства, посещающие нас в юности.

Доктор замолчал и после небольшой паузы продолжил:

— Полагаю, вы достаточно подготовлены для восприятия моей мысли... Маленькой девочкой вы боготворили отца и, когда однажды ночью, проснувшись и увидев, что боготворимое вами существо обнимает и целует гувернантку-француженку, пережили потрясение, о котором, возможно, на следующий день и забыли, но следы которого остались в вас глубоко, запечатлевшись в подсознательном «я». Сколь бы малы вы ни были, вы все же знали, что город, в котором это произошло, называется Страсбургом, и это наименование, с чем бы оно ни соединялось, хотя бы просто с гусиным паштетом, навсегда срослось в вашем сознании с болезненными переживаниями забытого события. Отец отдал вас в монастырь, темное воспоминание постепенно стало изглаживаться. Но по прошествии ряда лет оно снова всплыло в сознании. Вы спросите, почему? На этот вопрос я не могу ответить, но, возможно, умирая, в бреду ваш отец называл Страсбург, город, в котором оборвались его изыскания... Быть может, он умолял вас снова поехать туда и продолжить начатое им дело? Он никогда не говорил с вами о своей теории, но на смертном одре... Вот примерно какие объяснения представляются мне наиболее вероятными.

Графиня смотрела на доктора широко раскрытыми глазами, затаив дыхание. Потом она прошептала:

— Доктор, вы чародей! Я даже боюсь вас... Все, что вы сказали, — правда, совершенная правда. И теперь я понимаю все! Теперь мне ясно, о чем пытался сказать отец, умирая. По правде, я думала, что это бред умирающего!

Графиня задумалась.

— Но скажите, доктор, — продолжила она, — почему деревья оказались объяты пламенем?

Доктор улыбнулся.

— Это объяснить проще всего. Простите дешевый каламбур, но разве мы не сгораем в огне чувств? И разве страсть не обжигает нас? Ведь вы же были свидетельницей любовной сцены!

Графиня понемногу успокаивалась.

— Так, значит, мое отвращение ко всему, что связано со Страсбургом, основано только на этом? Не потому ли я не могла вспомнить -имени француженки, что хотела освободиться от воспоминаний, связанных с нею?

— Вы делаете успехи в психоаналитике, — смеясь, заметил доктор.

— Еще один вопрос, — перебила его графиня. — Скажите, доктор, что за оскорбление нанес моему отцу тот человек, которого он вызвал на дуэль?

— Я отвечу и на это, хотя, может быть, причиню вам некоторую боль. Вашпрадед, граф Карло Феличе ди Пассано, был последним комендантом Венеции. И он остался верен своей присяге. Поэтому, после того как борьба решилась в пользу Италии, ему пришлось бежать в Австрию. Его сочли изменником итальянского дела. Вот поэтому вам и вашему отцу пришлось путешествовать по австрийскому паспорту, хоть я и убежден, что в ближайшее же время вы перемените это подданство на другое.

И доктор тяжело вздохнул. Графиня не сводила с него глаз. А когда он направился к двери и окликнул астролога, она зарделась, словно роза.

— Синьор Донати, — сказал доктор, — старый мессер Марко Поло утверждал, что голубка пуглива и что поймать ее нелегко. Но мне кажется, что ее можно( перехитрить. Я убежден, что вам удастся победить меня на другом поприще. Разрешите чокнуться с вами.

И они торжественно опорожнили свои бокалы. Золотой рассвет вставал над Венецией. Сквозь щели жалюзи струился солнечный свет.

Доктор заговорил снова:

— Ну а что касается пари, заключенного нами в Амстердаме, то боюсь, что оно останется неразрешенным. Кому из нас в теории удалось наиболее глубоко проникнуть в духовную сущность клиентки, я не знаю, но кому это удалось на практике, мне известно. И я кланяюсь победителю!

И снова доктор поднял бокал — теперь в честь графини Сандры и астролога. Они оба глядели на доктора, словно не решаясь поверить своим ушам. В глазах графини светилось изумление и негодование вместе. Астролог же просто разгневался. Но добродушная улыбка доктора обезоружила его. Он был слишком простосердечен и мил, чтобы на него сердиться, и гнев их растаял. Отведя глаза от доктора, они скрестили взоры и, возможно, в глазах друг друга прочли нечто, о чем раньше не догадывались.

Доктор взял под руку Этьена и поспешил увести из зала. Внизу, под балконом, струились воды Большого канала, похожие теперь на поток расплавленного золота, струящийся между двумя шеренгами дворцов.

Дворцы в этот час казались высеченными из розового мрамора, с наступлением дня они померкнут, так же как и воды канала, обратятся в дряхлые неприглядные строения. Но сейчас город был прекрасен, словно сказочный сон. Доктор мечтательно глядел на древний город лагун. И внезапно, к сильному удивлению Шмидта, он воскликнул:

— Не все ли равно, кого вопрошаем мы, желая познать себя, — вечные ли звезды или свое собственное сердце?! Ведь в мире нет ничего, что прежде не существовало бы в нашей душе, и в нашей душе нет ничего, что ранее не существовало бы в этом мире! Счастлив тот, кто носит в своем сердце любовь!

И доктор снова возвратился в банкетный зал, где за мгновение до того наследница мессера Милльоне принесла в дар своему избраннику последнюю треть миллионов своего знаменитого предка.

Эдгар Уоллес Тайна жёлтых нарциссов

 I

— Боюсь, что не вполне поняла вас, мистер Лайн, — сказала Одетта Райдер и мрачно посмотрела на молодого человека, сидевшего за письменным столом.

Ее нежную кожу заливала густая краска, а в глубине серых задумчивых глаз мерцал огонек, предвещающий грозу. Но мистер Лайн так был уверен в себе, в своих способностях и впечатлении, производимом его личностью на других, что все люди, как ему казалось, должны покоряться его воле.

Он не смотрел ей в лицо, взгляд его лишь скользил по ее прекрасной фигуре, он любовался стройной осанкой, красивым очерком головы и тонкими нежными руками.

Он смахнул со лба прядь черных волос и улыбнулся, теша себя мыслью, что его лицо свидетельствует об умственных способностях, а бледность этого лица — о долгих размышлениях.

Он отвернулся и взглянул в большое внутреннее окно, из которого открывался вид на оживленные торговые помещения фирмы Лайн.

В свое время он велел устроить свое бюро над залами, а окна расположить с таким расчетом, чтобы в любой момент одним взглядом можно было проконтролировать важнейшие отделы предприятия.

Несколько раз он отворачивался от окна. Он знал, что внимание всех девушек в магазине сконцентрировано на сцене, разыгрывающейся в его кабинете, хорошо обозримом с нижнего этажа.

Одетта прекрасно понимала, в чем дело, и чем дольше ей приходилось оставаться здесь, тем несчастнее и неуютнее она себя чувствовала. Она сделала движение в сторону дверей, но он удержал ее.

— Мне кажется, Одетта, что вы в самом деле неправильно меня поняли, — произнес он мягко, мелодичным и почти ласкающим голосом. — Прочли ли вы мою книжицу? — внезапно спросил он.

— Да, сэр, кое-что, но не все, — ответила она, и густая краска вновь залила ее щеки.

Он рассмеялся.

— Вы, вероятно, находите забавным, что человек в моем положении занимается писанием книг. Но вы должны знать, что большая часть была написана прежде, чем я принял управление этим делом, то есть прежде, чем стал купцом!

Она ничего не ответила, и он с любопытством взглянул на нее.

— Так что вы думаете об этих стихах? — спросил он после короткой паузы.

Губы ее задрожали, но он снова не понял, в чем дело.

— Я считаю их ужасными, — тихо сказала она, — у меня нет другого определения...

Он наморщил лоб.

— Как же вы посредственно и скверно их оцениваете, мисс Райдер, — ответил он с досадой. — Эти стихи лучшие критики страны сравнивали с самыми прекрасными стихами древних эллинов.

Она хотела что-то сказать, но удержалась и сжала губы.

Торнтон Лайн пожал плечами и принялся расхаживать по своему роскошно убранному кабинету.

— Ну, понятно, широкие массы рассуждают о поэзии, как об овощах, — сказал он. — Вы должны заняться своим образованием, особенно в области литературы. Придет время, и вы будете благодарны мне, что я дал вам возможность познакомиться с мудрыми мыслями, изложенными таким красивым языком.

Она взглянула на него:

— Я могу теперь уйти, мистер Лайн?

— Еще нет, — ответил он холодно. — Вот вы сказали, что не в состоянии понимать меня...

— Наверное, я неясно выразилась.

— Вы, как вам, вероятно, самой известно, очень красивая девушка. В дальнейшем вы, как это принято в вашем сословии, выйдете замуж за человека средних умственных способностей и без особого образования и у него под боком будете вести образ жизни, во многих отношениях напоминающий образ жизни рабыни. Такова судьба всех женщин среднего класса, да вы это и сами знаете. Хотите ли вы испытать эту судьбу только потому, что какой-то мужчина в черном балахоне с белым воротничком произнесет слова, не имеющие для интеллигентных людей ни значения, ни права на определение судьбы? Я не придаю значения подобной дурацкой церемонии, но скажу одно: я сделал бы все, чтобы вы были счастливы.

Он подошел к ней и положил руку на ее плечо. Она, вздрогнув, подалась назад. Он рассмеялся:

— Ну? Что вы скажете на это?

Она резко обернулась, глаза ее блеснули, но голос ее зазвучал сдержанно.

— Пусть я одна из тех неразумных девушек предместья, которые придают большое значение словам, произносимым при венчании, и о которых вы так презрительно отзываетесь. Но, в конце концов, я не настолько глупа, чтобы не знать, что само по себе венчание еще не делает людей счастливыми. Но говорить ли о браке или о других отношениях, все равно — тот человек, которому я отдам свою любовь, должен быть с головы до ног мужчиной.

Он посмотрел на нее с раздражением.

— Что вы хотите этим сказать? — голос его уже не звучал так мягко и ласкательно-льстиво, как прежде.

У Одетты слезы готовы были проступить на глазах, но она еще раз сдержалась.

— Мне неприятен человек, не знающий удержу, человек, воплощающий ужасные мысли и чувства в стихах, которые ни о чем не говорят; повторяю вам, я полюблю только настоящего мужчину.

Его лицо передернулось.

— Вы не забыли, с кем разговариваете? — спросил он, повышая голос.

Ее дыхание участилось.

— Я говорю с Торитом Лайном, владельцем фирмы Лайн, начальником Одетты Райдер, получающей от него три фунта жалованья в неделю.

Он пришел в бешенство и едва мог говорить.

— Берегитесь! — выкрикнул он.

— Я говорю с человеком, вся жизнь которого — сплошной упрек для настоящего мужчины. — Теперь она говорила быстро, не сдерживаясь более. — Вы человек неискренний, ведете роскошный образ жизни, ведь ваш отец был крупным дельцом. Вы тратите деньги, не считая, а ведь это деньги, приобретенные для вас лучшими людьми тяжелым трудом. Я не позволю запугать себя! И я сегодня же оставляю свою должность.

Торнтон Лайн был глубоко задет и пристыжен этим презрением. Она это почувствовала, и ей стало жалко его, она подумала, что была слишком резка, ей захотелось даже отчасти загладить жесткость своих слов.

— Мне жаль, что я была так резка, — любезно сказала она,— но вы ведь сами, мистер Лайн, вызвали меня на это.

Он не мог выговорить ни слова и только молча указал головой на дверь.

Одетта Райдер покинула комнату, а мистер Лайн подошел к одному из окон. Он смотрел, как она, опустив голову, медленно проходила сквозь ряды служащих и на другой стороне магазина поднялась на три ступени, ведущие к помещению главной кассы.

— Ты еще заплатишь мне за это... — прошипел он, стиснув зубы.

Он был в высшей мере оскорблен и обижен, он, сын богатых родителей, которого всегда берегли и охраняли от жестокой борьбы за существование. Вместо общественной школы, где он мог бы столкнуться с грубой действительностью и другими людьми, он посещал частные учебные заведения, где учились только дети богатых людей, Он постоянно был окружен льстецами и людьми, желавшими извлекать пользу из его богатств. Никогда ни сам он, ни его действия не подвергались критике учителей и воспитателей. Печать хвалила его литературные произведения выше меры, извлекая из этого соответствующую пользу, но это была третьестепенная печать. Так же, как и среди его учителей и воспитателей не было такого, кто мог бы позволить себе честное суждение о нем.

Он закусил губу, подошел к письменному столу и позвонил. Сейчас же появилась его секретарша.

— Мистер Тарлинг пришел?

— Да, сэр. Он уже четверть часа ожидает в зале для заседаний.

Он кивнул.

— Благодарю вас.

— Позвать его сюда, сэр?

— Нет, я сам подойду к нему.

Лайн вынул из золотого портсигара сигарету и закурил. Его нервы были сильно возбуждены после недавней беседы, руки дрожали, но буря в его душе понемногу затихала; ему в голову пришла мысль: «Тарлинг! Какая блестящая возможность... Этот человек славится необычайным умом! Эта встреча весьма своевременна». Быстрыми шагами он прошел по коридору, соединявшему его бюро с залом заседаний, и, войдя, протянул навстречу гостю руки.

Человек, которого Лайн столь радушно приветствовал, на вид имел не то двадцать семь, не то тридцать семь лет. Он был высокого роста, строен и скорее ловок, чем силен, смуглолицый и с голубыми глазами, глядящими твердо и холодно.

Таково было впечатление, произведенное им на Лайна. Тарлинг пожал Лайну руку, но удовольствия ему это рукопожатие не доставило: рука Лайна мягка и податлива, как у женщины. Поздоровавшись, Лайн обнаружил в зале присутствие еще одного человека, тот был невысокого роста и сидел в тени от выступа стены. Он тотчас поднялся и коротко поклонился.

— Привезли с собой китайца? — спросил Лайн, с любопытством разглядывая обоих. — Ах, я и забыл, что вы как раз прибыли из Китая. Но садитесь, прошу вас.

Лайн и сам сел в кресло и протянул Тарлингу портсигар.

— О поручении, которое я собираюсь вам дать, поговорим позже. Скажу сразу и откровенно, я весьма высокого мнения о вас, особенно после всего, что я прочитал в газетах. Ведь это именно вы нашли недавно драгоценности герцогини Генри? Да я ведь и раньше слышал о вас, когда сам был в Китае. Насколько мне известно, вы не состоите на службе в Скотленд-Ярде?

— Нет... Я, правда, занимал крупный пост в шанхайской полиции и, возвращаясь в Англию, подумывал поступить на службу в местную полицию, но обстоятельства сложились так, что мне пришлось открыть собственное сыскное агентство. В Скотленд-Ярде у меня не оказалось бы той свободы, которая мне нужна.

Лайн кивнул.

— Да, в Китае повсюду рассказывали о подвигах Джека Оливера Тарлинга. Китайцы ведь называли вас Ли-Иен — Охотник-На-Людей...

Лайн всех людей делил на нужных и ненужных. Вот и в человеке, сидящем напротив, он прежде всего видел подходящее орудие для осуществления своих замыслов и, по всей вероятности, еще и ценного сотрудника.

У сыскной шанхайской полиции, судя по тому, что о ней рассказывают, существовали свои проверенные методы работы, и она не испытывала угрызений совести от того, что некоторые ее действия не соответствовали букве закона. Рассказывали даже, что Охотник-На-Людей подвергал пленных пыткам, если ему нужно было напасть на след более хищных и крупных преступников.

Но Лайн знал далеко не все легенды, связанные с Охот-ником-На-Людей, он также не очень хорошо отличал истину от лжи в тех историях, которые сопровождали имя знаменитого сыщика.

— Я осведомлен вами о том, зачем вы хотели видеть меня, — сказал Тарлинг. Он говорил медленно и обдуманно. — В вашем письме в общих чертах намечена моя задача. Вы подозреваете одного из ваших людей в том, что многолетними крупными растратами он нанес фирме значительные убытки. Речь идет о некоем мистере Мильбурге, вашем главном управляющем? Верно?

— Я желал бы, чтобы вы пока забыли обо всей этой истории, — тихо сказал Лайн. — Сейчас я представлю вам Мильбурга, он, по всей вероятности, может оказаться хорошим помощником в одном деле... Не стану утверждать, что он честный человек, мои подозрения против него обоснованны, но сейчас я занят кое-чем поважнее и буду вам признателен, если вы пока историю с Мильбургом отодвинете на задний план.

Он подошел к длинному столу, взял слуховую трубку и позвонил вниз, в магазин.

— Попросите мистера Мильбурга прийти ко мне в зал заседаний.

Потом он вернулся к своему посетителю.

— История с Мильбургом может подождать, я и вообще не знаю, возвращусь ли я к ней... А вы уже начали розыски? Если да, то скажите мне, пока не пришел Мильбург, самое существенное.

Тарлинг вынул из кармана маленькую белую карточку и бросил на нее взгляд.

— Какое жалованье получает у вас Мильбург?

— Девятьсот фунтов в год.

— Но тратит около пяти тысяч, — сказал Тарлинг. — Если я буду продолжать свои розыски, то эта сумма может оказаться еще больше. Он владеет домом вверх по реке, устраивает большие вечера.

Лайн нетерпеливо махнул рукой.

— Пока оставим это. Я уже сказал вам, у меня сейчас гораздо более важная задача. Пусть Мильбург пока побудет вором.

— Вы посылали за мной, сэр?

Лайн быстро обернулся, он не слышал, как отворилась дверь. На пороге стоял человек с неискренней улыбкой и потирал руки, будто мыл их невидимым мылом.

 II

— Разрешите представить — мистер Мильбург.

Лайн был явно смущен. Но если даже Мильбург и слышал последние слова шефа, то на лице его ничего нельзя было прочесть. Он улыбался, и в невыразительных чертах его лица отражалось полное довольство. Тарлинг, оглядев его, сделал собственные выводы: перед ним стоял прирожденный лакей, в котором все — и туповатое лицо, и лысая голова, и сутулые плечи, — все будто создано для того, чтобы каждую минуту кланяться.

— Закройте двери, мистер Мильбург, и присядьте. Это — мистер Тарлинг, сыщик.

— Чрезвычайно интересно, сэр.

Мильбург почтительно поклонился Тарлингу. Сыщик внимательно всматривался в него, но тот не краснел, не бледнел, вообще его лицо ничего не выражало, в нем не было ни одного из тех признаков, благодаря которым он часто узнавал преступников.

«Опасный человек», — подумал Тарлинг и бросил взгляд на Линг Чу, чтобы узнать, какое впечатление произвел на него Мильбург. Сторонний наблюдатель не нашел бы в лице китайца и его позе ничего особенного, но чуткий глаз Тарлинга увидел, что губы его почти незаметно вздрогнули и ноздри чуть-чуть расширились. Все это было несомненным признаком того, что Линг Чу почуял преступление.

— Мистер Тарлинг, сыщик...—повторил Лайн.— Я много слышал о нем, когда был в Китае. Вы же знаете, что во время кругосветного путешествия три месяца я провел в этой стране...

Тарлинг коротко кивнул в ответ:

— Да, да, конечно... Вы ведь проживали в Бунт-отеле и много времени проводили в туземном квартале. Вам, помнится, пришлось пережить неприятное приключение, когда вы пошли курить опиум.

Лайн покраснел, потом рассмеялся:

—- Да вы, оказывается, знаете обо мне даже больше, чем я о вас, мистер Тарлинг...

По его тону было слышно, что последнее замечание неприятно его задело. Он обратился к своему служащему:

— У меня есть основания полагать, что в моей фирме пропадают деньги, их похищает кто-то из служащих главной кассы.

— Этого не может быть! — с неподдельным ужасом воскликнул мистер Мильбург. — Кто? Кто это мог сделать? Неужели... Но если это правда, то я удивляюсь вашей проницательности, сэр. Как вы это раскрыли? Я ведь и раньше утверждал, что вы замечаете даже то, чего не замечаем мы, старые деловые люди, хотя бы это и творилось у нас на глазах!

Польщенный мистер Лайн улыбнулся.

— Вас, мистер Тарлинг, вероятно, заинтересует, что я сам в этом смысле имею некоторые познания, я сказал бы даже, что имею кое-какое отношение к преступному миру. Вы, вероятно, знаете, что я в известной степени забочусь об одном несчастном... Вот уже четыре года я предпринимаю всяческие попытки к его исправлению. Через несколько дней он снова выходит из тюрьмы. И я все заботы, связанные с этим, взял на себя, — скромно сказал он, — потому что чувствую, что это обязанность таких людей, как я, людей, находящихся в счастливом имущественном положении, помогать другим, не находящимся в подобных благоприятных условиях, ведущих тяжелую борьбу за существование.

На Тарлинга этот монолог не произвел никакого впечатления, он оставался невозмутим и ограничился вопросом:

— Вы знаете, мистер Лайн, кто именно вас обкрадывает?

— О да, у меня есть все основания полагать, что это одна из молодых служащих. Сегодня я вынужден был уволить эту барышню без предупреждения, а вас попросил бы установить за ней наблюдение.

Сыщик кивнул.

— Это сравнительно просто. — По его лицу скользнула улыбка. — Но разве в вашем большом деле не состоит на службе частный сыщик, который мог бы заниматься подобными случаями? Я не расследую мелкие кражи. Идя сюда, я полагал, что речь пойдет о гораздо более крупном преступлении...

Он замолчал, не считая возможным добавлять что-либо в присутствии Мильбурга.

— Мистер Тарлинг, вам это дело кажется незначительным, но для меня оно имеет большую важность, — серьезно проговорил Лайн. — Речь идет о девушке, пользующейся большим уважением у сослуживцев и потому имеющей сильное влияние на их нравственные взгляды. Она, по всей вероятности, продолжительное время делала подлоги в книгах, утаивала деньги фирмы и, что самое ужасное, всегда пользовалась всеобщим уважением. Она же гораздо опаснее, чем какой-нибудь бедный преступник, поддавшийся минутному искушению. Я уверен, что ее- следует наказать, но, с другой стороны, мистер Тарлинг, я должен откровенно сознаться, у меня на руках нет достаточных доказательств, чтобы поймать ее с поличным. Будь это иначе, я и не обратился бы к вам за помощью.

— Ах, так я должен сперва составить материал? — с любопытством спросил мистер Тарлинг.

— Кто эта дама, о которой идет речь? — осведомился Мильбург.

— Мисс Райдер, — мрачно ответил Лайн.

— Мисс Райдер? — Мильбург крайне удивился. — Мисс Райдер! Да нет, этого не может быть!

— Почему же? — резко спросил Лайн.

— Хотя, конечно... простите, я полагал, — заикаясь, пробормотал управляющий. — Это совсем на нее не похоже. Она такая славная девушка...

Торнтон Лайн искоса посмотрел на него.

— Очевидно, у вас какие-то особые причины заступаться за мисс Райдер? — холодно спросил он.

— Нет, сэр, вовсе нет... Прошу вас, не думайте ничего такого. — Мильбург был совершенно сбит с толку. — Мне только кажется это невероятным...

— Невероятно все, что несогласно с обычным ходом вещей, — заметил Лайн. — Было бы, например, невероятно, если бы вас, Мильбург, обвинили в краже. Было бы невероятно, если бы вдруг оказалось, что вы тратите пять тысяч фунтов в год, в то время как ваше жалованье составляет всего девятьсот фунтов, не так ли?

Лишь на секунду, но Мильбург потерял самообладание. Его рука, поднесенная ко лбу, задрожала. Тарлинг, наблюдавший за ним, видел, каких трудов ему стоило взять себя в руки.

— Да, сэр, это было бы действительно невероятно, — сказал Мильбург уже твердым голосом.

А Лайн все не мог остановиться, он взвинчивал себя снова и снова, и хотя слова его говорились Мильбургу, но мысленно он обращался к высокомерной девушке с гневными глазами, что так презрительно обошлась с ним в его же собственном кабинете.

— Да, было бы очень странно, если бы вас присудили к тюремному заключению! А вдруг бы я открыл, что вы много лет обманываете фирму? — возбужденно продолжал Лайн. — Я убежден, что все наши служащие сказали бы, что это невероятно!

— Да, да, я согласен с вами, — заговорил Мильбург с улыбкой. Лицо его снова стало любезно, и он потирал руки. — Это звучало бы странно, и никто бы не был поражен больше, чем сама несчастная жертва, то есть я.

Сказав это, управляющий расхохотался.

— Как знать, как знать!.. — холодно сказал Лайн. — А сейчас я в вашем присутствии повторю несколько слов. Прошу вас, слушайте внимательно. Вы ведь уже месяц тому назад жаловались мне, — Лайн произносил каждое слово с ударением, — что в кассе не хватает мелких сумм.

Утверждать подобное было большой смелостью и даже в известной степени рискованно. Успех наскоро сымпровизированного плана зависел не только от тайной вины Мильбурга, но и от его сообразительности. Если управляющий растеряется и не найдет, что сказать шефу, он тем самым признает свою вину. Тарлинг же, которому этот разговор был непонятен с самого начала, и сейчас соображал не очень быстро, едва и очень смутно начиная догадываться, куда клонит Лайн.

— Я? Жаловался вам о нехватке денежных сумм? — в голосе Мильбурга звучала отчаянная неуверенность. Он не улыбался более. Он был растерян. Его загнали в тупик.

— Да, Мильбург, да! Вы что, забыли? Отвечайте, это соответствует действительности?

После продолжительной паузы Мильбург кивнул.

— Да, это так, — слабым голосом ответил он.

— Вы же сами сообщили мне тогда, что подозреваете мисс Райдер! А теперь... Вы же подозреваете ее в совершении растраты?

Снова наступила пауза, и Мильбург снова кивнул.

— Ну вот! — торжествуя, воскликнул Лайн. — Вы слышите, мистер Тарлинг?

— Да, слышу, — спокойно ответил тот. — Ну а я-то здесь для чего? Это дело обыкновенной полиции.

Лайн сдвинул брови.

— Сперва мы должны подготовить заявление для полиции. Я посвящу вас во все подробности, дам адрес молодой дамы, а также все данные о ее личности. Ваша задача будет состоять в сборе такой информации, которую можно будет передать в Скотленд-Ярд.

— Понимаю, — улыбнулся Тарлинг. Но, подумав, он покачал головой: — Я не могу заниматься этим делом, мистер Лайн.

— Почему же?

— Потому, что я не занимаюсь подобными делами. Когда вы писали мне, у меня было чувство, что благодаря вам в мои руки попадет один из интереснейших случаев-, с которыми мне когда-либо приходилось работать. Но первое впечатление часто обманчиво.

Он взялся за шляпу,

— Что вы хотите сказать? Вы что, отказываетесь от ценного клиента?

— Я не знаю вашей ценности, но в данный момент дело выглядит таким образом, что мне не хочется заниматься им, мистер Лайн.

— Вы полагаете, что дело недостаточно значительно для вас? — спросил Лайн, неприятно пораженный. — Но я готов уплатить вам за труды пятьсот фунтов.

— Вы можете предложить мне пять тысяч или пятьдесят тысяч фунтов, — все равно я должен буду отклонить предложение заняться этим делом, — ответил Тарлинг. Его ответ звучал решительно и категорично.

— Но объясните мне, по крайней мере, почему вы отказываетесь от этого дела? Может, вы знакомы с этой девушкой? — излишне громко спросил Лайн.

— Нет, я никогда не видел этой молодой особы и, скорее всего, никогда ее не увижу. Но я просто не хочу, чтобы мне надоедали заказами на подобные искусственно построенные обвинения.

— Искусственно построенные обвинения?

— Полагаю, мистер Лайн, вы прекрасно меня понимаете, но, если угодно, я могу выразиться еще точнее и понятнее. Вы почему-то, в силу неизвестных мне причин, сердиты на одну из ваших служащих. Ваш характер мне очевиден, мистер Лайн, достаточно мне было рассмотреть ваше лицо. Мягкая форма круглого подбородка, чувственный рот показывают, что ваше обращение с дамами, работающими здесь, под вашим началом, не доставляет вам особых угрызений совести. Не знаю, но предполагаю, что девушка дала вам как следует по носу, и вы сильно рассержены, вот и жаждете мщения, и сочиняете надуманные обвинения против нее, — он перевел дух и посмотрел на управляющего. — А мистер Мильбург имеет все основания идти навстречу вашим подлым желаниям. Он ваш служащий, и, кроме того, вы воздействуете на него скрытой угрозой тюрьмы, в которую вы легко его упрячете, если он откажется действовать заодно с вами.

По мере того как все это произносилось сыщиком, лицо Торнтона Лайна все более искажалось яростью. Наконец он заговорил:

— Ах так! Ну хорошо, я позабочусь, чтобы ваше подлое поведение получило широкую огласку. Вы здесь в самой оскорбительной форме бросаете обвинение... Я подам на вас в суд за клевету, так и знайте! Дело-то, скорее всего, в том, что работа вам не по силам, вот вы и выискиваете повод, чтобы от нее отказаться.

Тарлинг вынул из кармана сигару и откусил кончик.

— Моя репутация, мистер Лайн, слишком хороша, я не имею права впутываться в грязные дела. Мне не хотелось бы никого оскорблять, и я неохотно выпускаю из рук возможность хорошо заработать, но зарабатывать деньги, совершая подлость, я не стану. И если вы, мистер Лайн, не возражаете, я дам вам хороший совет: оставьте этот вздорный план, подсказанный вашему уму задетым самолюбием. Замечу, кстати, что это наименее удачный вариант из всех, которые вы могли бы придумать. Пойдите лучше и извинитесь перед молодой дамой, ибо, как я предполагаю, вы ее, должно быть, грубейшим образом оскорбили.

Он кивнул своему спутнику-китайцу и медленно покинул помещение.

Лайн наблюдал за уходом сыщика, дрожа от ярости. Он сознавал свое бессилие, но, когда дверь уже наполовину закрылась, вскочил с подавленным криком, широко распахнул дверь и бросился на Тарлинга.

Сыщик повернулся, обхватил нападавшего руками, поднял в воздух и внес обратно в комнату, где посадил на стул. Потом добродушно посмотрел на него сверху вниз и сказал:.

— Мистер Лайн, вы подаете дурной пример преступникам. Хорошо, что ваш уголовный приятель еще не вышел из тюрьмы!

Не сказав больше ни слова, сыщик покинул комнату.

 Ill

Два дня спустя Торнтон Лайн сидел в своем большом автомобиле, стоявшем у края тротуара недалеко от Уондворт-Компана, и смотрел на ворота тюрьмы.

Поэт и актер — редкое сочетание для делового человека.

Торнтон Лайн — холостяк. Он выдержал университетский экзамен с отличием, написал научную работу. Качество его стихов, издателем которых был сам автор, не было особо выдающимся, но книга, украшенная красивыми заставками и переплетенная в старинном духе, имела солидный вид.

Лайну, ставшему купцом, торговцем, в некотором смысле даже нравилось это, тем более что торговля давала возможность вести роскошный образ жизни. Он владел несколькими автомобилями, загородным поместьем, домом в городе. Причем отделка обоих домов и мебель, достойная их, поглотили такие суммы, на которые можно было бы скупить множество мелких магазинчиков.

Отец Торнтона, Джозеф Эмануэль Лайн, основал фирму и поднял ее на значительную высоту. Он выработал специальную систему торговли, согласно которой каждый клиент обслуживался тотчас, как только входил в магазин. Метод основывался на старом принципе — постоянно держать наготове достаточно служащих в резерве.

Торнтону Лайну предстояло принять управление делом. Но незадолго перед тем вышла в свет его маленькая книжка, что возвело его в сонм непонятых знаменитостей. В стихах он пользовался непривычной пунктуацией, перевернутыми запятыми, восклицательными и вопросительными знаками и тем как бы выражал свое презрение к человечеству. Несмотря на то что томик был весьма тонкий, его все-таки не покупали, но Лайн сумел добиться определенного признания в среде женщин и мужчин, которые точно так же пишут стихи, не интересующие нормального читателя.

Ничто в этом мире не казалось нашей непонятой знаменитости более верным, чем то, что презрение к людям есть наивысшая степень благородства. Возможно, Торнтон добрался бы и до более высоких степеней презрения к обществу, пренебрегая не только браком, но и мылом, чистыми рубахами и свежим воздухом. Однако отец его внезапно умер и пришли другие заботы.

Поначалу сын хотел продать фирму, доставшуюся ему от отца, чтобы поселиться где-нибудь во Флоренции или на Капри, купив уединенную виллу. Но потом ему показался соблазнительным комизм его положения. Ученый человек, важный господин, непонятый поэт, а вот взял да и засел в купеческой конторе. И, ко всеобщему удивлению, он продолжил работу своего отца, ограничиваясь, правда, лишь подписанием чеков и получением доходов. Действительное руководство фирмой он оставил осуществлять тем людям, которые делали это еще при старом Лайне.

Торнтон составил воззвание к своим трем тысячам служащих, напечатал это воззвание на бумаге верже античной формовки с изумительно красивыми заставками и широкими полями. Там цитировались Сенека, Аристотель, Марк Аврелий и вставлено было также несколько строф из «Илиады» Гомера.

Это издание было отрецензировано газетными критиками с такой важностью, будто это книга.

Торнтон получил, казалось, новый смысл жизни, — сам себя он воспринимал как весьма интересного человека, так как многие из его восторженных друзей, удивленно разводя руками, то и дело спрашивали: «Как можете вы, Торнтон, человек таких способностей, такого характера, ума...»

Жизнь и продолжала бы оставаться для него такой же приятной и увлекательной, если бы все окружающие считали его полубогом. Но были по крайней мере двое, на которых великолепная личность Лайна и его миллионы не производили никакого впечатления. Это омрачало жизнь...

В то хмурое апрельское утро на улице царил ощутимый холод. Тем приятнее были тепло и уют лимузина, отапливаемого электрической печью. Пошел легкий снег, и дрожащие женщины, стоявшие на почтительном расстоянии от тюремных ворот, плотнее закутывались в свои платки и шали.

Вскоре все вокруг покрылось белым налетом, и первые весенние цветочки выглядели довольно жалко в окружении снега.

Тюремные часы пробили восемь. Тотчас отворилась небольшая дверь, и из нее вышел человек. Он наглухо застегнул куртку и поглубже надвинул кепку на лоб. Лайн выпустил из рук газету, открыл дверцу авто, выскочил и поспешил навстречу выпущенному арестанту.

— Ну, Сэм, —любезно сказал он, — на сей раз вы меня, наверно, не ожидали?

Человек вздрогнул, остановился и уставился на фигуру в дорогой шубе.

— Ах, это вы, мистер Дайн, — ответил он усталым голосом. — Мой милый господин!..

Больше он не мог говорить, слезы покатились по его щекам, и он обеими руками схватил протянутую ему руку.

— Ведь не думали же вы, Сэм, что я брошу вас на произвол судьбы?

Лайн был в восторге от собственного благородства.

— Честно говоря, я решил, что на сей раз вы совершенно откажетесь от меня, сэр, — хрипло ответил Сэм Стей. — Вот истинно благородный джентльмен! Я должен стыдиться себя...

— Чепуха, Сэм, чепуха! Пойдемте скорее в мой экипаж, садитесь сюда, мой мальчик. Пусть люди думают, что и вы миллионер.

Сэм вздохнул, бессмысленно ухмыльнулся и сел в автомобиль, опустился на мягкое сиденье, обитое дорогой сафьяновой кожей бархатистого коричневого цвета.

— Бог мой, подумать только, что на свете еще водятся такие люди, как вы... Воистину поверишь в ангелов и чудеса!

— Не говорите глупостей, Сэм! Вы поедете теперь ко мне, накормлю вас досыта после тюремной баланды, а потом подумаем, с чего вам начинать новую жизнь.

— Да, да! Я, наконец, почувствовал, что действительно хочу начать все заново, стать порядочным человеком, — сказал Сэм, подавляя рыдания.

Чтобы не согрешить против истины, надо сказать, что мистер Лайн, в сущности, вряд ли интересовался тем, поведет ли Сэм честный образ жизни или нет. Скорее всего, он ужаснулся бы, случись Сэму и вправду стать на путь истины.

Он держал у себя Сэма примерно так же, как другие держат редкую птицу или породистых собак; и гордился им не меньше, чем иные люди гордятся коллекциями почтовых марок или китайского фарфора. Сэм принадлежал к предметам роскоши, которые Торнтон Лайн мог себе позволить иметь и которыми любил похвалиться. В своем клубе он охотно рассказывал о знакомстве с этим преступником, весьма известным взломщиком несгораемых шкафов, ничему другому не обученным. Привязанность Сэма являлась для Лайна некоей приятной щекоткой нервов. Обожание, с которым уголовник относился к Лайну, было и в самом деле необычайно. Сэм без малейшего колебания отдал бы жизнь за этого человека с бледным лицом, дал бы разорвать себя на куски за своего благодетеля, если бы тому грозила опасность. Лайн для Сэма был богом, сошедшим с небес, не меньше. Дважды Сэма осуждали на краткосрочное заключение, один раз он сидел гораздо дольше, и после каждой отсидки Торнтон брал вора к себе домой, закатывал ему отменный обед и, снабдив целой кучей высокоморальных, но, увы, бесполезных советов, отпускал с десятком франков в кармане. Этой суммы как раз хватало Сэму на покупку нового набора фомок и отмычек.

Но никогда прежде Сэм не выказывал столько благодарности, а Торнтон Лайн — так много внимания гостю, как в этот раз. Прежде всего освободившемуся из тюрьмы была предложена горячая ванна, после которой подан вкусный завтрак. Сэм получил новый костюм, в жилетном кармане которого на сей раз шуршали не две, а четыре пятифунтовые бумажки. После завтрака Лайн обратился к Сэму со своею обычной душеспасительной речью. Но Сэм остановил его откровенным признанием:

— Ах, сэр, это не подходит для меня! Я не раз делал попытки зажить по-честному, но вечно что-то мешало... Когда я вышел из тюрьмы в прошлый раз, вы же помните, я стал шофером и целых три месяца работал таксистом. Ну и что из этого вышло? Один из этих проклятых сыщиков пронюхал, что у меня нет шоферского свидетельства, и моему честному образу жизни пришел конец. Какой смысл начинать мне другую жизнь, хотя бы даже вы предложили место в вашем деле, если все равно этому быстро придет конец. Да я уже и привык к жизни на вольном воздухе, где я сам себе господин. Наверное, я уродился таким...

— Искателем приключений? — сказал Лайн и тихо усмехнулся. — Да, да, похоже, что так, Сэм. Что ж делать... Но я и сам на сей раз хочу предложить вам одну довольно авантюрного свойства задачу, может, она будет вам по сердцу...

И он рассказал ему историю бедной девушки, которой он помог, спас от голодной смерти, но которая обманула его самым низким образом.

Торнтон Лайн был не только поэтом, но еще и отменным лжецом. Лгал он так же легко, как и говорил правду. И правда, временами суровая и отталкивающая, даже меньше подходила его изнеженным художественным наклонностям, чем ложь. Когда он говорил о коварстве Одетты Райдер, Сэм слушал очень внимательно и напряженно. По его представлениям, для такой твари, как эта, не было достаточно тяжкого наказания, она не заслуживала ни капли сочувствия. Торнтон, рассказывая, не забывал наблюдать за Сэмом, ему необходимо было видеть, какое впечатление производят на Сэма его слова.

— Скажите мне только, — с дрожью в голосе прошептал Сэм, — как разделаться с этой канальей! А я уж сделаю все, хоть в ад спущусь, но отомщу за вас этой особе!

— Приятно слышать, — ответил Лайн, наливая из бутылки с длинным горлышком полную рюмку. Это был любимый напиток Сэма. — А теперь я скажу вам, дружище Сэм, как я представляю это дело.

И они еще несколько часов просидели вместе, составляя план ужасной мести Одетте Райдер, девушке, которая так тяжко задела самолюбие и тщеславие Торнтона Лайна и чье независимое поведение распалило ненависть этого порочного человека. 

 IV

Вечером того дня, когда Сэм Стей вышел на свободу, Джек Оливер Тарлинг лежал, растянувшись на своей жесткой кровати, с сигаретой в зубах и читал книгу о китайской философии. Он был сейчас весьма доволен собой и в ладу со всем миром.

День прошел в хлопотах, связанных с расследованием крупной растраты в одном банке. Это дело могло бы поглотить сыщика целиком, если бы у него не было одновременно небольшого побочного занятия, не сулившего никаких выгод, но весьма и весьма любопытного.

Тарлинг, услышав легкий скрип двери, опустил книгу на грудь. В комнату беззвучно вошел Линг Чу и поставил поднос на низенький столик рядом с постелью своего господина. Тарлинг заметил, что китаец одет в домашнюю шелковую синюю одежду.

— Ты, значит, вечером не собираешься выходить на улицу?

— Нет, Ли-Иен.

Они разговаривали между собою на мягком мелодичном шантунгском наречии.

— Был ли ты у того господина с хитрым лицом?

Вместо ответа китаец вынул из внутреннего кармана конверт и подал его Тарлингу.

— Вот где она живет, — сказал тот, прочитав адрес на конверте. — Мисс Одетта Райдер, 27, дом Керримора, Эджвар Роуд.

— Да, — сказал Линг Чу, — в этом доме живет очень много людей. Я ходил туда по твоему поручению и видел, что люди входили и выходили беспрерывно, но ни разу я не видел одного и того же человека во второй раз.

— Что сказал тебе хитролицый, получив мое письмо?

— Он молчал, господин. Он все перечитывал письмо, и у него было такое лицо...

Линг Чу стал подражать улыбке и мимике мистера Мильбурга, потом добавил:

— Он читал, читал, потом написал тебе вот этот ответ.

Тарлинг задумался, глаза его уставились в пустоту. Через некоторое время он оперся на локоть и взял чашку чая, принесенную китайцем.

— А что тебе удалось разузнать про человека с мягким белым лицом? Разыскал ли ты его?

— Да, господин, я его видел, — серьезно ответил Линг Чу. — Это человек без неба.

Тарлинг кивнул. Он знал, что китайцы употребляют слово «небо» вместо слова «Бог» и что Линг Чу — хороший наблюдатель и определение, данное им Торнтону Лайну, значило одно — это человек, лишенный духовных способностей.

Сыщик выпил чаю и поднялся.

— Линг, этот город и эта страна слишком мрачны и печальны. Думаю, что долго я здесь не проживу...

— Разве господин снова хочет вернуться в Шанхай? — спросил китаец без тени удивления.

— Да, мне так кажется... Слишком здешние места скучны, да и работа... Пара жалких афер, мелкие кражи и брачные истории, — нет, я не хочу больше слышать об этом.

— Да, все это мелочи, — с философским спокойствием ответил Линг Чу. — Но, господин, ты ведь помнишь, что говорит Учитель.— Он имел в виду философа Конфуция.— Все великое начинается с мелочей... Может, завтра маленький человек снимет голову с большого, и тогда тебя, господин, позовут изловить убийцу.

— Ты, Линг, большой оптимист. Но я не уверен, чтобы при поисках и поимке убийцы потребовалась бы именно моя помощь. В этой стране в подобных случаях никто не зовет частных сыщиков и не спешит привлечь их к расследованию.

Линг Чу покачал головой.

— Но мой господин должен вылавливать убийц, иначе он не будет больше Ли-Иеном — Охотником-На-Людей!

— Ну и кровожаден ты, — внезапно буркнул Тарлинг на английском, которого китаец почти не знал, хотя и учился в лучших миссионерских школах. — Сейчас я ненадолго уйду, — продолжал сыщик уже по-китайски. — Мне над» навестить маленькую женщину, которую так жаждет заполучить «белое лицо».

— Господин, должен ли я сопровождать тебя?

Тарлинг минуту колебался.

— Хорошо, можешь идти за мной, но держись неприметно, позади.

Дома Керримора составляли целый квартал, лежавший между двумя фешенебельными зданиями на Эджвар Роуд. Нижние этажи занимались магазинами, благодаря чему квартирная плата для жильцов не была чрезмерной. Все же Тарлинг предположил, что квартплата не была и чересчур низкой, особенно для девушки, служащей в магазине и проживающей отдельно от семьи. Но у швейцара он кое-что выяснил. Оказывается, девушка занимала крохотную квартирку в полуэтаже, где помещения имели низкий потолок, и вследствие этого мисс Райдер платила за квартиру недорого.

Вскоре сыщик стоял перед гладко отполированной дверью из красного дерева и размышлял, под каким предлогом войти ему к молодой даме в столь поздний час. Когда она открыла дверь, он сразу по ее взгляду понял, что без объяснений не обойтись.

— Да, я мисс Райдер, — сказала она.

— Могу я несколько минут поговорить с вами?

— Мне очень жаль, мистер, но в квартире я одна и не могу пригласить вас к себе.

Это было плохим началом.

— Но, может быть, вы согласитесь немного со мной прогуляться? — спросил он озабоченно.

Несмотря на всю странность данного предложения, девушка улыбнулась, но ответ ее был весьма строг.

— Для меня это невозможно... Гулять с вами? Мы ведь даже не знакомы, я никогда вас раньше не видела.

— Я вполне понимаю ваши затруднения, мисс Райдер. И действительно, здесь, в Англии, меня мало кто знает. Вот моя визитка.

Она взяла карточку в руки и прочла.

— Частный сыщик? — В голосе ее послышался испуг. — Кто послал вас ко мне? Уж не мистер ли...

— Нет, не мистер Лайн.

Она колебалась еще секунду, потом открыла дверь чуть шире.

— Прошу вас, зайдите, мы поговорим здесь, в передней. Надеюсь, я правильно поняла вас, вы не от мистера Лайна?

— Мистеру Лайну, во всяком случае, весьма хотелось бы, чтобы я занимался его делами... Я в известной степени злоупотребляю его доверием, но, полагаю, он не вправе рассчитывать на мое молчание... Да и, собственно говоря, честно вам скажу, я сам не знаю хорошенько, зачем пришел сюда и тревожу вас. Разве что посоветовать вам быть настороже.

— Почему?

— Вы должны опасаться интриг господина, которого вы... — Он минуту колебался и замолчал.

— Вы хотите сказать, которого я оскорбила?

— Я не знаю точно, чтомежду вами произошло, но предполагаю, что вы в силу тех или иных причин задели мистера Лайна и что он собирается мстить вам. Я не прошу у вас разъяснений, я понимаю, что вы едва ли сочтете нужным рассказывать мне что-либо. Но я просто обязан сообщить вам, что мистер Лайн, по-видимому, готовит против вас обвинение... Он явно старается изобрести что-то, чтобы обвинить вас в краже.

— В краже! — воскликнула девушка возмущенно. — Я его обкрадывала? Он собирается заявить в полицию?.. Но это нелепо. Неужели он такой дурной человек?

— О, это, уверяю вас, не так уж невозможно, что человек оказывается подлецом,—возразил Тарлинг. Его лицо оставалось непроницаемым, несмотря на то что в глазах искрилась улыбка. — Знаете, я ведь слышал собственными ушами, как он заставил мистера Мильбурга дать кое-какие показания о пропаже денег из главной кассы.

— Нет, нет, уверяю вас, это невозможно, — сказала она с ужасом. — Мистер Мильбург не мог сказать ничего такого. Это совершенно исключено.

— Мистер Мильбург действительно сначала не хотел говорить этой лжи, вы правы. Но в дальнейшем...

И Тарлинг вкратце пересказал всю сцену, виденную им в зале заседаний фирмы Лайн, умолчав только о всех прямых и косвенных подозрениях, питаемых им в отношении управляющего.

— Вот видите, — продолжал сыщик, — вы не можете мне не поверить, вам надо быть весьма осторожной. Я бы посоветовал вам даже снестись с каким-нибудь адвокатом и передать ему все дело. Вам самой нет надобности вести дело против мистера Лайна, но, если бы вы обратились за советом и помощью к какой-нибудь известной в обществе личности, это весьма укрепило бы ваши позиции.

— Я очень благодарна вам, мистер Тарлинг, за это предупреждение, — горячо сказала она, взглянув на сыщика.

Ее улыбка была так мила, доброжелательна и беспомощна, что Тарлинга она весьма растрогала.

— А если вы не хотите брать адвоката, то можете располагать мною. Я рад буду прийти к вам на помощь, если вы каким-нибудь образом окажетесь в опасности или будете иметь неприятности.

— Вы не представляете, как я вам благодарна, мистер Тарлинг. И мне неловко теперь, что я так нелюбезно вас приняла!

— Ну, ну... Было бы с вашей стороны странно, даже безрассудно обращаться со мною, незнакомым вам человеком, иначе.

Она подала ему обе руки, он крепко пожал их и увидел слезы на ее глазах. Но она тотчас взяла себя в руки и пригласила его в небольшую жилую комнату.

— Я потеряла должность, — сказала она, — но имею уже несколько новых предложений. Одно из них я приму. Но остаток недели я решила посвятить себе и устроить каникулы...

Вдруг Тарлинг дал ей знак молчать: у него был чрезвычайно тонкий слух.

— Вы никого не ожидаете сегодня? — тихо спросил он.

— Нет, — ответила она удивленно.

— Кроме вас, еще кто-нибудь живет в этом помещении?

— Моя служанка спит здесь, но сегодня вечером она ушла гулять.

— У нее есть ключ?

Одетта отрицательно покачала головой.

Тарлинг поднялся. И девушка удивилась, как быстро и ловко двигался этот рослый и крупный мужчина. Он бесшумно приблизился к двери, быстро повернул ручку и распахнул дверь настежь.

Снаружи на коврике для ног стоял человек и в тот миг, когда Тарлинг неожиданно возник в дверном проеме, отскочил назад.

Незнакомец выглядел неважно, и костюм, явно ему не по росту, хоть и был новым, висел на нем мешковато. Лицо имело нездоровую желтую окраску, часто присущую преступникам, только что отбывшим наказание.

— Простите, я ошибся... Это ведь не восьмой номер? — спросил он.

В следующую секунду Тарлинг схватил его за шиворот и втащил в квартиру.

— Что вам здесь нужно? Что у вас там в руке? — с этими словами Тарлинг силой отнял у него какой-то предмет. Это был не ключ, а странный плоский инструмент. Одним движением сыщик сорвал с незнакомца сюртук, отступил назад и прикрыл дверь. Быстро и с изумительной ловкостью он обыскал карманы сюртука и вытащил оттуда с дюжину бриллиантовых перстней, снабженных крошечными этикетками фирмы Лайн.

— Вот как! — в голосе Тарлинга звучал сарказм. — Это, надо полагать, подарки мистера Лайна мисс Райдер, он ведь так любит ее!

Незнакомец окаменел от ярости. Если бы можно было убивать взглядом, Тарлинг был бы уже мертв.

— Это, любезнейший, довольно глупый трюк. — Тарлинг печально покачал головой.' — Ступайте к тому, кто поручил вам это дело, то есть к мистеру Торнтону Лайну, и скажите ему, что очень стыдно такому интеллигентному человеку пускаться на такие низкие и дурацкие хитрости.

Он открыл дверь и выставил Сэма Стея в темный коридор,, на лестницу.

Одетта, испуганно наблюдавшая за происходящим, теперь вопросительно смотрела на Тарлинга.

— Что же это такое? О, как мне страшно! Что нужно было здесь этому человеку?

— Вы не должны бояться ни его, ни кого бы то ни было вообще. Мне очень жаль, что это доставило вам огорчение...

Ему с трудом удалось успокоить девушку, и, дождавшись возвращения служанки, он распрощался с нею.

— Итак, помните, у вас есть мой телефонный номер и вы можете позвонить мне при любом затруднении, в особенности, если завтра у вас будут какие-нибудь неприятности, — подчеркнул он.

Но на следующий день не случилось ничего особенного. Несмотря на это, мисс Райдер в три часа позвонила сыщику.

— Я просто хотела сказать вам, что отправляюсь за город, — сказала она. — А все-таки вчера я здорово перепугалась...

— Дайте мне знать, когда вы вернетесь, — ответил Тарлинг, которого со вчерашнего вечера не покидали мысли о девушке. — Завтра я схожу к Лайну и поговорю с ним. К слову сказать, вчерашний поздний посетитель, как выяснилось, протеже мистера Лайна и предан ему душой и телом. С этого типа нельзя спускать глаз. А вообще-то, мисс Райдер, это дело начинает придавать моей жизни новый смысл!

Он услышал ее тихий смех.

— Неужели, — пошутила она, — чтобы сыщик обрел смысл жизни, надо мной должны были нависнуть все эти опасности?

Тарлинг тоже улыбнулся. Потом повторил:

— Завтра же я обязательно наведаюсь к этому Лайну!

Но задуманной Джеком Тарлингом беседе вообще не суждено было состояться.

На следующий день рано утром какой-то рабочий, проходя через Гайд-Парк, увидел на дорожке мертвого человека, лежавшего в траве неподалеку от брошенного автомобиля; одетого, но без сюртука и жилета, с грудью, обмотанной шелковой дамской ночной сорочкой. Он весь был забрызган кровью, руки скрещены на груди, а в руках — букет желтых нарциссов.

В одиннадцать часов утра газеты поместили большие отчеты о том, что личность найденного в Гайд-Парке установлена. Это, как выяснилось, Торнтон Лайн. Смертельный выстрел поразил его в сердце. 

 V

«Лондонским полицейским властям неожиданно пришлось расследовать загадочное убийство, причем сопутствующие обстоятельства его настолько своеобразны, что без преувеличения можно назвать это преступление загадкой века. Популярная в лондонском обществе фигура, мистер Торнтон Лайн, глава крупного торгового дома, довольно значительный поэт, миллионер, чьи гуманные устремления пользовались всеобщей известностью, был сегодня, в ранний утренний час, найден в таком положении, которое не оставляет ни малейшего сомнения, что он убит самым подлейшим образом.

В половине шестого утра каменщик Томас Сэвидж, проходя через Гайд-Парк, заметил какую-то фигуру, лежащую недалеко от дороги в траве. Он побежал туда и установил, что лежавший человек мертв и умер еще несколько часов назад. На трупе не было ни сюртука, ни жилета, а его грудь обмотана шелковым платьем, по-видимому, для того, чтобы унять сильное кровотечение на левой стороне груди. Руки скрещены на груди. Но наиболее интересным фактом является то, что убийца сам уложил тело в этом странном положении. На груди убитого нашли еще букет желтых нарциссов. Вскоре прибыла на место полиция, и, после того как были установлены все необходимые факты, тело увезено. Полиция придерживается того мнения, что убийство совершено не в Гайд-Парке, что несчастный был убит в другом месте и привезен в парк на его же автомобиле, брошенном в ста метрах от места, где найдено тело. Как нам сообщают, полиция напала на весьма важный след и вскорости предстоит арест одного лица».

Мистер Тарлинг, бывший чиновник сыскной полиции Шанхая, прочел этот краткий очерк и погрузился в размышления.

Итак, Лайн убит! Тарлинг весьма заинтересовался этим событием, поскольку несколько дней назад случай столкнул его с молодым человеком, труп которого найден в Гайд-Парке.

Тарлинг, в сущности, знал о частной жизни Лайна лишь в общих чертах. Но, судя по тому, что он знал о кратком пребывании Лайна в Шанхае, догадывался, что кое-какие свои похождения Лайну приходилось скрывать. В то время у Тарлинга хватало в Китае своих дел, чтобы интересоваться глупыми выходками какого-то туриста. Теперь же ему смутно припомнилась одна скандальная история, связанная с именем Лайна, и он старался восстановить в памяти все подробности. Он отложил в сторону газету, сожалея, что не состоит на службе в Скотленд-Ярде и не может заниматься этим делом. Случай с Лайном был как раз из таких, которые привлекали сыщика. Здесь скрывалась некая тайна, способная в значительной степени приковать внимание общественности и вполне достойная, чтобы ее раскрыли!

Его мысли обратились к Одетте Райдер. Что скажет она по поводу смерти Лайна? Конечно, она придет в ужас от этого страшного преступления. Тарлингу было весьма неприятно думать,, что ее имя каким-то образом может быть связано с этой скандальной историей, хотя бы даже косвенно и в отдаленной степени. По всей вероятности, газеты могут упомянуть ее имя в связи с тем, что накануне у нее с убитым произошла ссора.

— Невозможно даже представить... — пробурчал он себе под нос и поежился от одной мысли о таком повороте.

Он подошел к дверям и позвал Линг Чу. Китаец тотчас явился.

— Слушай, Линг, человек с белым лицом мертв.

Линг Чу посмотрел на хозяина и бесстрастно ответил:

— Все люди, господин, умирают однажды. Этот человек умер скоро. Умирать долго — хуже.

Тарлинг пытливо взглянул на него.

— Откуда ты знаешь, что он умер скоро?

— Слышал. Люди говорят, — без запинки ответил Линг Чу.

Но ведь здесь не говорят по-китайски, — возразил Тарлинг, — а английского ты не понимаешь.

— Немного понимаю, господин, — ответил китаец. — Я слышал, как люди говорили на улице...

— Линг Чу, — сказал сыщик после некоторой паузы. — Помнишь, когда мы были в Шанхае, этот человек приезжал туда, тогда еще произошел большой скандал. Его как-то вышвырнули из чайного домика Линг Фу, где он курил опиум... Что-то еще было... Ты помнишь?

Китаец взглянул ему прямо в глаза.

— Я забыл. Человек с белым лицом был дурным человеком, и я рад, что он умер.

— Гм, — сказал Тарлинг и коротким кивком отпустил китайца.

Этот китаец был самым хитрым из всех его ищеек. Ему достаточно было указать след, и он неуклонно шел по пятам каждого преступника. К тому же он был самым преданным и верным из всех слуг Тарлинга. Но никогда сыщику не удавалось понять мысли Линг Чу до конца, ни разу он не мог приподнять завесу, которой китайцы окутывают свои чувства и мысли. Даже китайские преступники удивлялись проницательности Линг Чу, и многие из них по дороге на плаху все еще не могли понять, как Линг Чу удалось раскрыть их преступление.

Тарлинг подошел к столу, взял газету, но едва он начал читать, как раздался телефонный звонок. Он снял трубку и, к своему великому удивлению, услышал голос Кресвеля, главного полицейского инспектора, по совету которого он приехал в Англию.

— Мистер Тарлинг, не откажите в любезности заглянуть сегодня ко мне в дирекцию, я хотел бы поговорить с вами о последнем убийстве.

— Да, мистер Кресвель, конечно, через десять минут я буду у вас, — ответил Тарлинг.

Когда сыщик вошел в Скотленд-Ярд, его тотчас провели в бюро Кресвеля. Седовласый джентльмен поднялся из-за стола и с радушной улыбкой пошел ему навстречу. После взаимных приветствий хозяин кабинета сказал:

— Сразу к делу, дорогой Тарлинг. Я хочу доверить вам раскрытие этого убийства, ибо с ним связаны разные побочные обстоятельства, и вряд ли здешняя полиция справится... В конце концов нет ничего необычного в том, что Скотленд-Ярд привлекает помощника со стороны, в особенности если речь идет о преступлении, подобном этому. — Кресвель открыл тощую папку. — Здесь находятся все служебные отчеты, ознакомьтесь с ними... У этого Торнтона Лайна имелись, мягко выражаясь, весьма эксцентрические наклонности. Кроме того, подозрительные знакомства, в частности, с одним преступником-рецидивистом, только на днях выпущенным из тюрьмы, где он отбывал очередной срок...

— Вот как?.. — прервал его Тарлинг, подняв брови. — Но что общего у Лайна могло быть с уголовником?

Кресвель пожал плечами.

— Думаю, ему просто нравилось иметь такое знакомство, чтобы при случае прихвастнуть им. Ему нравилось, что об этом говорят, как о необыкновенном случае, он вообще пускался на все, лишь бы друзья и знакомые проявляли к нему особый интерес и восхищались им.

— А кто этот преступник?

— Сэм Стей, вор и громила, и, кстати, гораздо более опасный тип, чем думают полицейские власти.

— Вы подозреваете его?.. — спросил Тарлинг.

— Нет, его спокойно можно вычеркнуть из списка людей, подозреваемых в убийстве. Сэм Стей никогда не отличался особой положительностью, это правда. Но известна его преданность Лайну. Когда сыщик, наводивший первые справки, отправился в Ламбет допрашивать его, тот ничком лежал на кровати, выронив из рук газету с отчетом об убийстве. Он был вне себя от горя и с дикими проклятьями вопил, что найдет убийцу. Вы, конечно, можете повидать его, но вряд ли много от него узнаете — он настолько подавлен, что говорит совершенно бессвязно. Думаю, что Лайн казался ему необыкновенным человеком и значил для него все. Можно себе представить, что единственным благородным побуждением во всей его беспутной жизни была привязанность к Лайну и преданность ему. Лайн, очевидно, очень хорошо с ним обращался, чего Сэм от других не видел. Впрочем, не будем обсуждать, является ли это правильным и рекомендуемым способом заботы о наших падших братьях... Я сообщаю это вам для сведения, поскольку этот и другие факты не получили публичной огласки.

Кресвель откинулся на спинку стула.

— Вы, должно быть, знаете, что грудь Лайна была обмотана шелковой ночной сорочкой?

Тарлинг кивнул.

— Но вы должны знать, что там же найдено два скомканных носовых платка, которыми, по-видимому, пытались приостановить кровотечение. Судя по величине, это дамские платочки. Следовательно, мы должны предположить, что в дело замешана женщина.

Тарлинг снова задумчиво кивнул.

— И еще один примечательный факт, — продолжал Кресвель, — который, по счастью, ускользнул от внимания тех, кто первыми обследовали тело и дали сведения газетным репортерам. Хотя труп был вполне одет, на ногах его оказались толстые войлочные туфли. Мы установили, что он велел их доставить себе из магазина вчера вечером и один из служащих принес ему туфли на дом. Ботинки Лайна находились в автомобиле, стоявшем неподалеку от тела. И еще хочу вам сообщить — и это основная причина, в силу которой я привлек вас к расследованию данного преступления, — что сюртук и жилет, забрызганные кровью, были найдены все в том же автомобиле. В правом жилетном кармане нашли вот это.

Кресвель медленно и с ударением произнёс заключительные фразы своей длинной речи и, вынув из ящика стола небольшой квадратный кусок .бумаги, передал его сыщику.

Тарлинг взял бумажку, рассмотрел ее, и на лице его отразилось крайнее изумление. Толстыми черными штрихами на ней выделялись китайские иероглифы: «Тцу Чао Фан Нао», что значило: «Он сам себе этим обязан». 

 VI

Они молча посмотрели друг на друга.

— Ну? — наконец спросил Кресвель.

Тарлинг недоуменно покачал головой, снова посмотрел на маленький кусочек плотной бумаги и пробормотал:

— Все это очень странно...

— Теперь, мистер Тарлинг, вы понимаете, почему я привлек именно вас? Раз уж в деле есть хоть один китайский иероглиф, то кто же разберется в этом лучше вас? Кстати, мне перевели эту надпись, я знаю, что она гласит...

— И однако, мистер Кресвель, вы не все разглядели на этой бумажке. Присмотритесь внимательнее, вы увидите, что иероглифы не написаны, а напечатаны.

Он подал Кресвелю листок, и тот стал внимательно его разглядывать.

— Да, вы правы, — сказал он удивленно, — как это я не заметил? А вы, вероятно, и раньше имели дело с такими карточками?

— Несколько лет тому назад... Тогда в Шанхае увеличилось количество преступлений. Большинство из них совершалось бандой, руководимой одним знаменитым преступником. Мне удалось схватить его, и он был казнен на основании моих показаний. Так вот, эта шайка носила название «Радостные сердца». Вы, вероятно, слышали, что китайские разбойничьи шайки большей частью носят фантастические названия... У этих «Радостных сердец» было обыкновение оставлять на месте преступления свой знак, можно сказать, свою визитку. Красные бумажки вроде этой, только буквы написаны от руки. Такие бумажки покупались потом в качестве сувениров, и были любители, платившие за них большие деньги, пока один предприимчивый китаец не дал их размножить в типографии, так что они свободно продавались в любом писчебумажном магазине Шанхая, как открытки.

— Интересно, — заметил Кресвель, — а это точно такая же карточка?

— Да, такая же. Но Бог ее знает, как она сюда попала. Это, во всяком случае, достаточно ценная улика.

Кресвель подошел к шкафу, отпер его и достал оттуда небольшой чемоданчик, он поставил его на стол и открыл.

— А взгляните-ка на это, Тарлинг.

В чемодане лежало нечто, забрызганное кровью. Тарлинг сейчас же увидел, что это ночная сорочка. Он взял ее в руки, внимательно разглядывая. На белой шелковой рубашке кроме двух вышитых маленьких веточек незабудки не было ни кружев, ни иных украшений.

— Это та самая, — сказал инспектор, — что, как вам известно, была обмотана вокруг его груди. А вот и оба носовых платка.

Платки были настолько сильно окрашены кровью, что опознать их вряд ли представлялось возможным.

Тарлинг поднес рубашку поближе к свету.

— Да, метки прачечной на ней не видно, — сказал он.

— Нет.

— И на платках тоже нет меток?

— Нет.

— Мне кажется, что эти вещи принадлежат молодой одинокой'даме, не обладающей большими средствами, но с хорошим вкусом. Видно, что она любит хорошее белье, однако не чересчур роскошное...

— Откуда вы все это знаете?

Тарлинг рассмеялся.

— Ну, это просто, — сказал он. — Раз нет меток прачечной, значит, она свое шелковое белье стирает дома, так же, по-видимому, как и платки. Отсюда я делаю заключение, что эта особа не избалована земными благами. Но шелковая ночная сорочка и платочки тончайшего батиста говорят о том, что мы имеем дело с дамой, обладающей хорошим вкусом и разбирающейся в качестве вещей.

— Может быть, вы, дорогой Тарлинг, сделали и другие открытия, которые приблизили бы нас к окончательным выводам? ,

— Кое-что... Есть сведения, что мистер Лайн имел серьезную ссору с одной из своих служащих, с некоей мисс Одеттой Райдер...

Тарлинг глубоко вздохнул. Он сказал себе, что не годится сыщику так много размышлять о даме, с которой он всего-навсего поговорил с полчаса и которую совершенно не знал неделей раньше. Но так или иначе, а девушка произвела на него более глубокое впечатление, чем ему показалось сначала. У этого человека, чьей жизненной целью было раскрывать преступления и ловить преступников, оставалось слишком мало времени, чтобы интересоваться женщинами. Но встреча с Одеттой Райдер стала для него откровением.

После минутной паузы, он продолжал:

— Я случайно узнал об этой истории, и знаю даже ее причину...

Тарлинг вкратце рассказал инспектору, при каких обстоятельствах он встречался с Торнтоном Лайном несколько дней назад. Потом он принял равнодушный вид, хотя в душе далеко не был равнодушен, и спросил:

— У вас есть улики против этой девушки?

— Нет, — ответил Кресвель, — никаких определенных данных, говоривших бы против нее, нет. Только вот Сэм Стей все время ругает ее. И хотя он не обвиняет ее в убийстве прямо, но намекает, что в известном смысле она ответственна за это. Но он не мог сказать ничего конкретного. Сперва я даже удивился, что он вообще знает об этой девушке, но теперь готов допустить, что он пользовался неограниченным доверием Торнтона Лайна.

— Какого мнения вы, инспектор, о Сэме Стее? У него вообще-то есть ли алиби? Где он провел последнюю ночь и сегодняшнее утро?

— Он показал, что в десять часов вечера зашел к мистеру Лайну на квартиру, и тот в присутствии швейцара дал ему пять фунтов. Оттуда он отправился к себе домой, в Ламбет, где вскоре лег спать. Все наши розыски до сих пор подтверждали его показания. Мы допросили швейцара Лайна, и его показания сходятся с показаниями Стся. Стей ушел из квартиры Лайна в пять минут десятого. А ровно через полчаса Лайн и сам вышел из дому. Он сказал швейцару, что собирается в клуб, и уехал в своем маленьком двухместном автомобиле.

— Как он был одет?

— Да, я и забыл... Это важно! До девяти вечера он был в вечернем туалете. После ухода Стея, он переоделся в ту одежду, в которой его нашли мертвым...

Тарлинг закусил губу. Кресвель помолчал и добавил:

— Так вот я и думаю, зачем бы он стал заменять смокинг сюртуком, если бы действительно имел намерение отправиться в клуб?

Вскоре, закончив разговор с инспектором Кресвелем, Тарлинг вышел из полицейского управления. Все узнанные им новости немало смутили его. Первым делом он отправился на Эджвар Роуд, где проживала Одетта Райдер. Но ее не оказалось дома, и швейцар сказал, что она не приходила домой с послеобеденного времени предыдущего дня. Она поручила пересылать ее почту в Гертфорд и оставила адрес: «Хиллингтон Гров, Гертфорд».

Тарлинг не на шутку заволновался. Он, правда, уговаривал себя, что для волнений нет никакой причины, но он, без сомнения, встревожен. Ему казалось, что после разговора с девушкой он отведет все подозрения, которые так или иначе могли упасть на нее. Но ее не оказалось дома. И то, что она исчезла в тот же вечер, когда был убит Лайн, вполне достаточное, как он понимал, основание для полиции пуститься по ее следу.

Он решил получше расспросить швейцара.

— Не скажете ли вы мне, есть ли у мисс Райдер в Герт-форде родные или друзья?

— Да, сэр, там проживает ее мать.

Это сообщение многое меняло, и Тарлинг собрался было уходить, как швейцар сделал еще одно замечание, снова возвратившее сыщика к мрачной картине убийства со всеми кошмарными подробностями и настроившее на весьма печальный лад. Швейцар сказал:

— Хорошо, сэр, что мисс Райдер прошлой ночью не было дома... Жильцы этажом выше очень жаловались.

— По поводу чего? — спросил Тарлинг настороженно.

Но швейцар раздумывал, стоит ли ему отвечать.

— Предполагаю, сэр, что вы друг молодой дамы?

Тарлинг кивнул.

— Ну вот, — дружелюбно сказал швейцар, — я всегда говорил, что людей часто обвиняют в разных вещах, с которыми те не имеют ничего общего... Видите ли, квартирант из верхней квартиры вообще странный человек, он музыкант, да к тому же почти оглох... Если бы не он... Вздумал утверждать, что из-за мисс Райдер проснулся посреди ночи! Да, может, это на улице был какой-нибудь шум...

— Что же он слышал? — быстро спросил Тарлинг.

Швейцар рассмеялся:

— Вы подумайте только — выстрел!.. Да еще женский крик. Такое, конечно, может и присниться, но господин, проживающий в полуэтаже, будто бы тоже все это слышал. Самое удивительное, что они говорят одно и то же, что шум исходил из квартиры мисс...

— Когда это произошло?

— Эти люди утверждают, что около полуночи, но как это могло быть, если мисс Райдер даже не было дома?!

Тарлинг обдумывал неожиданную новость в вагоне поезда, идущего в Гертфорд. Он твердо решил разыскать Одетту и предупредить ее, хотя в обязанности сыщика не входило предупреждать кого-либо, особенно лицо, могущее был заподозренным в убийстве. Его поведение на этот раз противоречило всем его правилам и привычкам, но это обстоятельство он оставлял без внимания.

Когда он, купив билет, ступил на платформу, он неожиданно увидел знакомца, поспешно выходившего из только что прибывшего поезда. Очевидно, тот уже раньше узнал его, так как сразу свернул в сторону, стараясь исчезнуть в толпе. Но сыщик нагнал его.

— Стойте, мистер Мильбург, стойте! Ведь это вы, если я не ошибаюсь? Вы — собственной персоной!

Управляющий обернулся, лицо его было невозмутимо, он улыбался и, как всегда, слегка потирал руки.

— О, мистер Тарлинг! Известный сыщик! Ну и ну... Вы слышали, какая ужасная новость! Какой кошмар для всех, кого она затрагивает!

— Это событие, мистер Мильбург, наверно, привело в уныние весь торговый дом?

— О, да! Да! Сегодня мы даже не торгуем, — голос Мильбурга упал. — Это просто ужас, самый жуткий случай на моей памяти! Есть ли уже какие-нибудь сведения? Кого-нибудь подозревают в убийстве?

Тарлинг покачал головой.

— Это весьма таинственная история, мистер Мильбург... Скажите, а подготовил ли Лайн заблаговременное распоряжение?.. Я имею в виду, кому, в случае его смерти, придется продолжать руководить делом?

Мильбург замялся и, по-видимому, с большой неохотой ответил:

— Пока дело веду я, — сказал он, — так же, как тогда, когда мистер Лайн совершал свое кругосветное путешествие. Я уже получил от адвокатов мистера Лайна доверенность на ведение дел фирмы до тех пор, пока суд не назначит опекуна.

Тарлинг пытливо посмотрел на управляющего.

— Скажите мне, мистер Мильбург, какое влияние смерть Лайна оказала на вашу судьбу? — резким тоном спросил он. — Ваше положение благодаря этому ухудшилось или наоборот?

Мильбург улыбнулся.

— К несчастью, оно улучшается, ведь я получил гораздо большие полномочия и, понятно, беру на себя еще большие обязанности. Я был бы рад, если бы мне не пришлось оказаться в подобном положении, мистер Тарлинг.

— В этом я не сомневаюсь... — ответил сыщик, припоминая подозрения Лайна относительно честности своего управляющего.

Обменявшись еще парой фраз, они расстались. По дороге в Гертфорд Тарлингу пришлось думать и об этом человеке. Мильбург во многих отношениях казался ему личностью ничтожной и ненадежной, у него просто не было качеств, необходимых порядочному деловому человеку.

В Гертфорде Тарлинг взял такси и назвал шоферу адрес.

— Хиллингтон Гров? Это чуть больше двух миль отсюда, — заметил шофер. — Вы, вероятно, к миссис Райдер?

Тарлинг кивнул.

— Вы, значит, приехали без нее?

— Без кого? — спросил сыщик.

— Без молодой дамы, которую здесь ожидают.

— Да, — озадаченно ответил Тарлинг.

— Видите ли, мне поручили дождаться поезда, с которым она могла бы приехать...

Но сыщика ждала еще одна неожиданность. Несмотря на громкое имя, он представлял себе Хиллингтон Гров маленьким домиком, обычным для предместья. Но когда шофер, завернув в высокие ворота парка, поехал по длинной широкой аллее и, наконец, остановился на усыпанной гравием площадке, он был изумлен. Как он мог предполагать, что родители служащей фирмы Лайн живут настолько по-барски? Он еще более удивился, когда двери раскрыл ливрейный лакей. Тарлинга провели в комнату, убранную с изысканным вкусом. Он все еще думал, что здесь какая-то ошибка, когда двери отворились и вошла дама лет сорока, все еще красивая и с поступью светской женщины. При всей ее любезности, Тарлингу показалось, что она чем-то весьма озабочена, а в выражении ее лица и голоса явственно чувствовался страх.

— Боюсь, что я ошибся... — начал он. — Видите ли, я хотел поговорить с мисс Одеттой Райдер.

Его удивление еще увеличилось, когда дама сказала ему:

— Одетта — моя дочь. У вас, полагаю, есть известия о ней? Я весьма озабочена ее отсутствием.

— Озабочены ее отсутствием? — быстро спросил Тар-линг. — Но что случилось? Разве ее здесь нет?

— В том-то и дело, ее нет.

— Но не было ли се здесь раньше? Может, она заезжала вчера вечером?

Миссис Райдер отрицательно покачала головой:

— Нет, ее не было и вчера. Она обещала провести у меня несколько дней, но вчера вечером я получила телеграмму, — обождите минуту, сейчас я ее принесу.

Она ненадолго вышла и вернулась с коричневато-желтым телеграфным листком в руках.

— Вот, прочитайте... Вы, наверное, друг Одетты, и поможете мне разобраться...

В телеграмме было написано:

«Не могу приехать, не ниши по моему адресу. Как только я достигну места назначения, тотчас дам тебе знать.

Одетта».

Телеграмма подавалась с главной лондонской почты и, судя по штемпелю, пришла в Гертфорд в девять часов вечера. «Следовательно, — подумал сыщик, — за три часа до того, как, по общему мнению, было совершено убийство!»

 VII

— Могу ли я оставить эту телеграмму себе? — спросил Тарлинг.

Дама кивнула в знак согласия.

Он видел, что она находится в нервном и возбужденном состоянии.

— Я никак не могу понять, почему Одетта не приезжает? Что случилось? Быть может, вы, мистер?..

— Тарлинг.

— ...мистер Тарлинг, знаете причину?

— К сожалению, миссис Райдер, я пока тоже не могу дать вам никаких объяснений. Но прошу вас, не беспокойтесь. По всей вероятности, она просто в последний момент изменила свое решение и остановилась у приятелей в городе...

— Разве вы не видели Одетту? — боязливо спросила миссис Райдер.

— Я уже несколько дней как не говорил с ней.

— Но что же случилось? — Ее голос дрожал, и она с трудом подавила рыдания. — Видите ли, я тоже несколько дней не видела ни ее... ни кого бы то ни было, кто принес бы мне известия о ней, — при последних словах она сделала слабую попытку улыбнуться.

Кого она могла ожидать? И почему эта пауза в разговоре? Возможно, она ничего не знает об убийстве Лайна? Сыщик решил выяснить все это как можно подробнее.

— Весьма возможно, — сказал он, — что ваша дочь задержалась в городе из-за смерти мистера Лайна.

Говоря это, он внимательно наблюдал за ней. Она неподвижными глазами уставилась на него и побледнела.

— Так мистер Лайн умер? — пробормотала она. — Но ведь это совсем молодой человек, почему он так рано умер?

— Вчера утром его убили в Гайд-Парке.

Миссис Райдер зашаталась и бессильно опустилась’ на стул.

— Убит! Убит! — прошептала она. — Боже, только не это! Только не это!

Ее лицо посерело. Она дрожала всем телом, эта статная женщина, незадолго до того вошедшая в комнату с такой важной осанкой. Вдруг она закрыла лицо руками и тихо заплакала.

— Миссис Райдер, скажите, вы знали мистера Лайна лично? — спросил сыщик, выждав некоторое время.

Она отрицательно покачала головой.

— А слышали ли вы что-нибудь о нем?

Она подняла голову.

— Нет, — успокаиваясь, сказала она. — Только то, пожалуй, что он был человеком неприятным в общении.

— Простите, я не совсем понимаю... Ваша заинтересованность...

Он не знал, как ему закончить вопрос. Вообще, он был крайне удивлен, что дочь этой весьма состоятельной, судя по всему, женщины работала в торговом доме на мелкой должности. Ему хотелось бы выяснить, знает ли миссис Райдер об увольнении дочери и, если знает, заботит ли это ее? Беседуя с Одеттой, Тарлинг видел, что девушка серьезно относится к должности и, потеряв ее, собирается искать новую. Разве все это не противоречило прекрасным условиям, в которых жила ее мать?

— Разве ваша дочь, миссис Райдер, вынуждена зарабатывать себе на жизнь? — неожиданно прямо спросил он.

Она опустила глаза.

— Так уж она пожелала... Дома Одетта не уживается с людьми, — порывисто добавила она.

Последовало краткое молчание. Сыщик поднялся и собрался раскланяться.

— Надеюсь, миссис Райдер, я не слишком потревожил вас своими расспросами. Вы, вероятно, задаетесь вопросом, почему я вообще приехал сюда. Говорю вам совершенно откровенно, мне поручено расследовать это убийство, и я надеялся от вашей дочери, а также и от других людей, имевших отношение к мистеру Лайну, разузнать что-нибудь, что могло бы дать ключ к разгадке этого преступления.

— Так, значит, вы сыщик? — спросила она.

Он был готов поклясться, что в ее глазах снова промелькнул страх.

— Да, сыщик, — сказал он с улыбкой, — но не из Скотленд-Ярда, миссис Райдер.

Она проводила Тарлинга до дверей и глядела ему вслед, пока он шел вниз по аллее, потом медленно вернулась в дом, прислонилась к мраморному камину, закрыла лицо руками и горько расплакалась.

Тарлинг же покинул Гертфорд еще более расстроенным, чем он был расстроен по дороге туда. Он решил расспросить шофера, ожидавшего его у ворот, и узнал от него, что миссис Райдер уже четыре года проживает в Гертфорде и пользуется большим уважением. Сыщик спросил и про Одетту.

— О, да, молодую даму я часто видел, но в последнее время она приезжала все реже. Судя по пересудам и толкам, она плохо ладит с отцом.

— С отцом? У нее есть отец? — удивился Тарлинг.

— Да. Он регулярно приезжал сюда из Лондона, обычно последним поездом, а на станции его ожидал собственный автомобиль.

Сам шофер, везший Тарлинга, никогда нс видел отца Одетты, но уверял, что те немногие люди, которые соприкасались с ним, характеризуют его как очень обходительного человека, хорошо известного в Сити.

Тарлинг телеграфировал своему помощнику, которога предоставил в его распоряжение Скотленд-Ярд, и полицейский инспектор Уайтсайд ожидал его прибытия на станции.

— Есть новости? — спросил Тарлинг.

— Да, мистер Тарлинг, кое-что мы нашли, и весьма важное... У станции вас ожидает служебный автомобиль, и мы поговорим по дороге в полицию.

— Рассказывайте, рассказывайте, мистер Уайтсайд!

— Мы получили сведения от швейцара мистера Лайна. Похоже, что он по поручению главной полиции перерыл всю корреспонденцию мистера Лайна. Но, главное, в ящике письменного стола он нашел телеграмму. Как только мы прибудем, я покажу вам ее. Это очень важная телеграмма для выяснения обстоятельств преступления. Полагаю, она наведет вас на след настоящего убийцы.

При слове «телеграмма» Тарлинг вспомнил про ту телеграмму, что лежит в его кармане, телеграмму Одетты к матери. Он вынул ее и прочел еще раз.

— Вот это да!.. — сказал инспектор Уайтсайд, когда тоже бегло прочитал телеграмму.

— Что вы хотите сказать? — удивился Тарлинг.

— Да ведь я видел эту подпись «Одетта»!

— Разве это имя такая большая редкость?

— Нет... Но странное совпадение... Телеграмма, найденная в столе мистера Лайна и приглашавшая его на Эджвар Роуд, тоже подписана этим именем.

Инспектор наклонился и взглянул еще раз на телеграмму, которую опешивший Тарлинг все еще держал в руке.

— О, посмотрите, — вскричал инспектор, торжествуя,— ведь и отправлена она в то же время, что и посланная Лайну, в девять часов вечера!

После того как они прибыли в Скотленд-Ярд, обе телеграммы были сверены, и оказалось, что инспектор Уайтсайд не ошибся.

Немедленно послали курьера на главный почтамт, и через два часа посланный вернулся с оригиналами телеграмм. Обе телеграммы были написаны одним и тем же почерком. Первая, адресованная матери, сообщала о том, что Одетта не может приехать. Вторая телеграмма, полученная Лай-ном, была следующего содержания:

«Согласны ли вы сегодня вечером в одиннадцать часов посетить меня на дому?

Одетта Райдер».

Тарлинг совершенно растерялся. Этот новый неожиданный факт вывел его из равновесия. И он все же продолжал уговаривать себя, что тут какое-то недоразумение, что эта девушка не могла убить Лайна. Но если допустить, что убийство все-таки совершила она? Где это случилось? Может быть, она села с ним в автомобиль и застрелила во время поездки, возле Гайд-Парка? Но зачем он обулся в толстые войлочные туфли и почему на нем не было сюртука? Как вышло, что шелковая ночная рубашка была обмотана вокруг. его простреленной груди?

Его мысли были поглощены всеми допустимыми возможностями, но чем-больше углублялся он в это дело, тем более непонятным и загадочным оно ему казалось.

Совершенно разбитый в тот же вечер от отправился в главную полицию и выхлопотал приказ об обыске в квартире Одетты.

Потом в сопровождении Уайтсайда он пошел к ней на квартиру, на Эджвар Роуд, предъявил швейцару свои полномочия и получил от него ключ.

Тарлинг не мог отделаться от воспоминания о своем первом визите в эту скромную квартирку. Ему стало очень скверно, его терзало чувство жалости к девушке, особенно в тот момент, когда он, отперев дверь, вошел в маленькую переднюю и зажег электричество.

Здесь не было заметно ничего особенного. Ему только показалось, что воздух тяжелый, застоявшийся, какой всегда бывает в нежилом запертом помещении.

Но, пробыв в квартирке некоторое время, они уловили еще и легкий запах чего-то жженого.

В первой комнатке все было чисто и каждая вещь находилась на своем месте.

— О, да вы посмотрите только! — воскликнул Уайтсайд, указывая на небольшой столик. Тарлинг глянул туда и увидел цветочную вазу, наполненную желтыми нарциссами. Два или три цветка выпали и лежали сморщенные и жалкие на полировке стола.

Тарлинг молча повернулся, снова прошел в переднюю и открыл другую дверь, до этого чуть приоткрытую. Он вошел и зажег свет. Это была спальня девушки, и, когда сыщик окинул ее взглядом, он буквально застыл на месте.

Комод был в полном беспорядке, все ящики выдвинуты, одежда и предметы туалета разбросаны по полу. Все свидетельствовало о быстром и поспешном разгроме. На кровати они нашли небольшой чемоданчик, брошенный упакованным лишь наполовину.

Тарлинг прошел в глубь комнаты и увидел то, чего он не мог бы не увидеть даже будучи полуслепым. И какая это была улика!

На ковре песочного цвета, прикрывавшем половину комнаты, возле камина резко выделялось большое feMHO-красное, неправильной формы пятно.

Лицо Тарлинга стало мрачнее тучи.

— Вот на этом месте и был застрелен Лайн,—сказал он.

— Мистер Тарлинг, посмотрите-ка сюда! — крикнул взволнованный Уайтсайд, указывая на один из ящиков комода.

Тарлинг быстро вытащил сорочку, свисавшую через край ящика. Это была шелковая ночная сорочка, и на ее рукавах виднелись вышитые веточки незабудки. Рубашка точно такая же, как обматывающая грудь Лайна в тот момент, когда его нашли мертвым.

И как только рубашку вынули, открылась еще одна страшная улика. На белой эмалевой наружной стороне ящика они увидели кровавый отпечаток большого пальца!

Тарлинг посмотрел на своего ассистента. Его лицо приняло твердое, непроницаемое выражение.

— Уайтсайд, — спокойно проговорил он, — прикажите заготовить приказ об аресте Одетты Райдер ввиду тяжкого подозрения в совершении ею предумышленного убийства. Телеграфируйте во все полицейские участки города приказ о задержании этой девушки. Потом сообщите мне, как пойдет дело.

И, не сказав более ни слова, он покинул квартиру Одетты и вернулся к себе домой.

 VIII

Сэм Стей оставался в Лондоне. Полиция знала, где он проживает, и он день и ночь находился под ее неусыпным надзором. Сэм не видел ничего нового в том, что за ним по пятам следовал сыщик с невинным видом постороннего человека. Но впервые за всю жизнь это его не беспокоило. Им владело безразличие.

Смерть Торнтона Лайна оказалась для него тяжким ударом, и удар этот был такой силы, какого Сэму еще не доводилось испытывать. Даже если бы он оказался снова за решеткой, он бы отнесся к этому гораздо хладнокровнее. Ведь этот неисправимый преступник с меланхолическим, изборожденным морщинами лицом, придававшим ему старческий вид, безгранично любил Торнтона Лайна. Лайн был для него существом высшего порядка со сверхчеловеческими свойствами и способностями, о которых никто, кроме него, не знал. В глазах Сэма Лайн не мог поступать несправедливо, он был для него олицетворением всего доброго и прекрасного, высокого и благородного.

И вот Торнтон Лайн умер! Никогда не вернется он к жизни! Умер! На каждом шагу отдавалось гулкое эхо этого страшного слова. Сэм Стей отупел от горя. Все его прежние заботы и огорчения стерлись перед этим огромным несчастьем.

А кто виноват во всем? Чье предательство виной, что так скоро и ужасно окончилась жизнь этого чудесного человека? От бессилия он яростно скрежетал зубами. Никто иной, как Одетта Райдер! Это имя стояло перед ним, будто начертанное огненными буквами. Он старался восстановить в памяти все оскорбления, которые она нанесла его благодетелю. Он вспоминал каждое слово из продолжительного разговора с Лайном в день своего выхода из тюрьмы. Он вспоминал подробности плана, который они тогда выработали. Ведь не мог же он знать, что его обожаемый герой сказал ему неправду и что он, руководимый гневом и оскорбленным самолюбием, выдумал ложные обвинения и оскорбления, которые будто бы пришлось ему выслушать от Одетты Райдер. Стей знал только, что Торнтон Лайн ненавидел эту девушку, и, с его точки зрения, эта ненависть заслуживала полного оправдания. Она, она одна была виновна в смерти великого человека!

Он бесцельно брел в западную часть города, совершенно не замечая следящего за ним полицейского. Когда он дошел до Пикадилли, его вдруг кто-то вежливо взял за руку. Он обернулся с кислым видом и увидел того, кто выставил его недавно из квартиры мисс Райдер.

— Вам нечего бояться, — смеясь, сказал сыщик. — За вами на сегодняшний день ничего не числится. Я хотел бы только задать вам пару вопросов.

— Полиция уже достаточно допрашивала меня; после того как случилось самое ужасное, меня допрашивали день и ночь.

Он все-таки взял себя в руки и присел со своим спутником на одиноко стоявшую в парке скамью.

— Скажу откровенно, Сэм, мы не только ничего против вас не имеем, но даже надеемся на вашу помощь. Вы ведь хорошо знали мистера Лайна, который всегда был к вам так доброжелателен и любезен.

— Да прекратите же! — дико крикнул Сэм. — Я не хочу больше об этом говорить. Я даже стараюсь не думать... Послушайте, неужели вам непонятно? Самый великий человек из всех, кто только жил на свете, вот кто такой мистер Лайн! Ах, Боже, Боже! — Он начал причитать и, к величайшему изумлению полицейского, этот закоренелый преступник закрыл лицо руками и зарыдал.

— Я понимаю ваше горе, Сэм. Я знаю, чтоон очень хорошо к вам относился. Но скажите, разве у него не было врагов? Может быть, он говорил вам что-нибудь, доверил то, чего не доверил бы никому из своих друзей?

Сэм недоверчиво посмотрел на сыщика своими красными заплаканными глазами.

— А меня потом не скрутят веревками, если я сейчас расскажу вам кое-что?

— Ни в коем случае, Сэм, — быстро ответил полицейский. — Будьте добры, помогите нам, насколько это в ваших силах. Мы, быть может, тоже когда-нибудь поможем вам, если вы опять что-нибудь натворите. Ведь вы же понимаете, что нам нужно? Не знаете ли вы кого-нибудь, кто был с ним во враждебных отношениях? Или ненавидел его.

Сэм кивнул.

— Это была женщина? — спросил сыщик с равнодушным видом.

— Да, это была она! — изрыгая проклятья, воскликнул Сэм. — Черт побери, это была она. Мистер Лайн так хорошо обращался с ней, ведь она совершенно опустилась. Он поднял ее из грязи полуголодную и дал ей хорошую должность, а она отблагодарила его тем, что стала обвинять его, оклеветала самым подлейшим образом!

Гнев и ярость Сэма изливались на девушку потоком диких проклятий и ругательств, каких сыщик, пожалуй, еще и не слышал.

— Этакая подлая тварь была она, Слэд, — продолжал он, называя сыщика только по имени, как это принято у старых преступников. — Знаете, что я вам скажу? Она вообще не должна жить!

— Его голос прервался, он опять зарыдал.

— Сэм, а как ее зовут?

Сэм снова посмотрел на сыщика искоса, недоверчиво.

— Послушайте-ка, Слэд, предоставьте это дело мне, она получит свою порцию, будьте спокойны!

— Постойте, Сэм, это приведет только к новым осложнениям. Можете спокойно назвать ее имя. Не начинается ли оно на букву «Р»?

— Откуда мне знать? Может, и так... Ее звали Одеттой.

— Райдер?

— Да, так ее зовут. Раньше она служила кассиршей в торговом доме Лайна.

— Успокойтесь, наконец, и расскажите по порядку все, что Лайн сообщил вам о ней.

Сэм Стей сидел неподвижно, и вдруг в глазах его вспыхнул зловещий огонек.

— Если бы только она... — сказал он, тяжело дыша. — Если бы только я мог наказать ее!

Мысль о том, что Одетту Райдер схватит полиция, заметно исправила настроение Сэма. Ведь это же замечательная мысль! И он снова загадочно улыбнулся, взглянув на сыщика.

— Я помогу вам, — сказал он наконец. — Но я расскажу все кому-нибудь из высших чиновников, а не вам.

— Так и быть, Сэм, — любезно ответил сыщик. — Вы можете сообщить все, что считаете нужным, мистеру Тарлингу или мистеру Уайтсайду. Эти гораздо больше знают от убийстве Лайна.

Чиновник остановил такси, и они поехали, но не в Скотленд-Ярд, а в маленькое бюро Тарлинга на Бонд-стрит, где Тарлинг и Уайтсайд ожидали возвращения сыщика, посланного ими за Сэмом Стеем.

Сэм неторопливо вошел в комнату, осмотрел того и другого и отказался сесть на предложенный ему стул. У него болела голова, мысли путались в переутомленном мозгу. Еще никогда в жизни он не чувствовал себя так плохо. В ушах странно шумело и жужжало, он ничего не соображал. Но, почувствовав на себе ясный, пронизывающий взгляд Тарлинга, он будто очнулся. Однако не мог вспомнить, где он видел этого человека.

— Ну, Стей, — начал Уайтсайд, хорошо знавший преступника с прежних времен. — Мы охотно послушаем, что вам известно про это убийство.

Стей плотно сжал губы и промолчал.

— Да садитесь же, — любезно сказал Тарлинг, и на сей раз Сэм послушался. — Ну, мой милый, я узнал, что вы были другом мистера Лайна.

Когда нужно было уговорить кого-нибудь, Тарлинг говорил так мягко и любезно, что и сам себя не узнавал.

Сэм кивнул ему.

— Он ведь всегда прекрасно к вам относился, да? А мисс Райдер?..

— Он и к этой девке прекрасно относился... — Сэм тяжко и судорожно вздохнул. — Да я бы отдал за него последнюю каплю крови, лишь бы уберечь его от несчастья. Я бы все сделал для него. Провались я на месте, если вру! Это был ангел в образе человека. Боже мой, только бы мне добраться до этой девки, я ей шею сверну! Выпущу из нее дух! Я не успокоюсь, пока не разорву ее на куски!

Его голос все повышался. На губах показалась пена, а лицо исказилось бешенством.

— Она обкрадывала его годами! А он-то заботился о ней, охранял ее... И за это так оболгать, оклеветать! Она завлекла его в западню!

Сэм уже почти что визжал и начал подниматься со стула, как бы собираясь подойти к письменному столу. Кулаки его так крепко сжались, что суставы пальцев неестественно побелели. Тарлинг, зная, что означают эти симптомы, подскочил к нему, но прежде, чем он успел поддержать Стея, тот вздрогнул и как подкошенный рухнул на пол.

Тарлинг перевернул бесчувственное тело Сэма на спину, поднял одно веко и стал наблюдать за глазным яблоком.

— Падучая, — сказал он, — а может, что и похуже... Всего случившегося было слишком много для бедолаги. Уайтсайд, вызовите больничную карету!

— Может, дать ему воды?

— Нет, не надо. Пройдет не один час, пока он очнется... Если, конечно, он вообще переживет этот припадок. Если Сэм Стей и имел какие-то улики против Одетты Райдер, то, весьма вероятно, он унесет их с собой в могилу.

В глубине души Тарлинг почувствовал известное удовлетворение тем, что уста этого человека больше не в состоянии обвинять. 

 IX

Но где же Одетта Райдер?

Этот вопрос в конце концов должен быть выяснен. Она провала, будто земля разверзлась и поглотила ее. Все полицейские посты Англии искали ее. За всеми судами, выходящими в море из английских гаваней, следили. Во всех местах, где она могла бы появиться, проводились секретные расследования. За домом ее матери в Гертфорде следили особенно тщательно, день и ночь.

Тарлинг добился, чтобы показ тела убитого отложили на день. Каковы бы ни были его чувства к Одетте Райдер, он был человеком надежным и прежде всего желал выполнить свой долг по отношению к государству. Кроме того, он опасался, что какой-нибудь любопытный судья слишком сильно заинтересуется этим делом и всеми побочными обстоятельствами, приведшими к гибели Торнтона Лайна, что нежелательно раньше, чем следствие добьется определенных результатов. При таком положении дел преступника легко можно спугнуть преждевременной оглаской всей истории.

В сопровождении инспектора Уайтсайда Тарлинг вторично и более основательно обыскал квартиру Одетты, где, судя по кровавому пятну на ковре, без сомнения, и совершено убийство. Кровавый оттиск большого пальца на белом комоде сфотографировали для сравнения его с оттиском большого пальца Одетты Райдер, как только удастся ее найти и задержать.

Дом Керримора, где проживала Одетта Райдер, был огромен, с большим количеством дорогих квартир. В первом этаже располагались магазины. Парадные двери, ведущие в квартиры, находились равномерно между каждыми двумя витринами. К подвальным помещениям, несколько больше приподнятым над уровнем земли, чем обычные подвалы, также вели лестницы. Здесь находилось шесть квартир, окнами выходящих на узкий двор. Середину подвального помещения занимало большое бетонированное складское помещение. Вокруг него пристроились небольшие кладовочки, где жильцы держали старую мебель и разные другие ненужные вещи. Тарлинг установил, что из подвального коридора можно попасть в складское помещение и оттуда, через небольшую дверь, на задний двор. Довольно большие ворота открывали доступ с улицы. Так было устроено для удобства жителей дома, получающих со двора уголь и прочие необходимые для хозяйства запасы. Со стороны маленькой улочки, проходившей позади дома, находилось около дюжины конюшен, которые некое общество, владеющее наемными автомобилями, арендовало под гаражи.

Если убийство было совершено в квартире, то тело, возможно, таким путем пронесли к задней улице. Здесь автомобиль, стоявший в ожидании кого-то, не привлек бы к себе ничьего внимания. Тарлинг расспросил служащих автомобильной фирмы, часть которых проживала в помещениях над гаражами, и установил, что кто-то из них видел автомобиль в ту ночь. При первом полицейском дознании на этот факт не обратили должного внимания.

Двухместный автомобиль Лайна ярко-желтого цвета трудно было бы не запомнить или спутать с другим автомобилем. Его нашли брошенным поблизости от трупа. В ночь убийства, между десятью и одиннадцатью часами, его видели здесь, возле дома Керримора. Но, хотя Тарлинг приложил чрезвычайные усилия и допросил многих людей, никто не мог сказать, что видел Лайна лично, и никто не видел, как автомобиль приехал и как он уехал.

Еще раз был допрошен швейцар, он показал, что между десятью и половиной одиннадцатого никто не входил через парадную дверь. Между половиной и тремя четвертями одиннадцатого кто-нибудь и мог пройти незамеченным, так как он вошел в швейцарскую, чтобы переодеться, перед тем как идти домой. Швейцарская находится под лестницей, так что он какое-то время не видел, кто входил или выходил.

Обычно он запирал парадную дверь в одиннадцать часов. Что случилось позже, он, естественно, не мог знать. Он, впрочем, сказал, что в тот вечер ушел незадолго до одиннадцати, но за сколько минут до одиннадцати, точно не помнил. . ...

— Его показания мало что нам дают, — заметил Уайтсайд. — Подумать только, именно в то время, когда убийца мог войти в дом, швейцара не было на посту!

Тарлинг кивнул в знак согласия. Он предпринял дотошное обследование всех погребов, кладовок, всех проходов внутреннего двора, но кровавых следов нигде не обнаружил. Он и не особенно рассчитывал их обнаружить там, поскольку было совершенно ясно, что шелковая рубашка не давала просочиться крови при переносе тела.

— Но, одно, по-моему, бесспорно: Одетта Райдер, если это она совершила убийство, без помощника не обошлась бы. Невероятно, чтобы у нее хватило сил вынести или вытащить на улицу этого сравнительно тяжелого человека. Она также не могла бы сама втащить его в автомобиль, а потом вынести и положить на траву.

Уайтсайд помолчал немного, потом добавил:

— Однако я не понимаю, что, собственно говоря, должны означать эти желтые нарциссы на его груди? И если он был убит здесь, к чему ей было украшать его труп цветочками?

Тарлинг покачал головой. Он был ближе к разгадке этой тайны, чем кто-либо представлял себе.

После обыска квартиры Тарлинг и Уайтсайд поехали в Гайд-Парк, где инспектор указал сыщику то место недалеко от дороги, на котором лежал труп. Он объяснил ему также, в каком положении располагался труп на траве. Тарлинг осмотрелся и вдруг испустил сдавленный крик:

— О, Господи, смотрите, Уайтсайд, смотрите! Куда ни глянь, везде эти желтые нарциссы!

Он направился к цветочной клумбе, сплошь покрытой желтыми нарциссами, чьи нежные чашечки качались, колеблемые весенним ветерком.

— Гм... Уайтсайд, знаете ли вы толк в нарциссах? Знакомы ли вам все их разновидности?

Инспектор, смеясь, покачал головой:

— Для меня все нарциссы одинаковы. Разве есть вообще разница?

Тарлинг кивнул.

— Конечно. Вот этот сорт называется «золотые шпоры», — объяснил он. —Этот сорт часто встречается в Англии. А те цветы, что стоят в квартире мисс Райдер, называются «императорские нарциссы».

— Ну? И какой же вывод из этого можно сделать?

— На груди Лайна лежали нарциссы «золотые шпоры».

Он опустился на колени рядом с клумбой, раздвинул стебли и внимательно стал осматривать растения.

— Гляньте-ка, инспектор! Здесь сорвано несколько нарциссов, и я готов под присягой повторить, что они сорваны в один прием.

Уайтсайд посмотрел на него с сомнением:

— Цветы могли сорвать и уличные мальчишки, и кто угодно.

— Нет, инспектор, те, что крадут цветы, срывают по одному цветочку. Большинство людей, склонных воровать цветы, тщательно избегают срывать их на одном и том же месте, чтобы не привлечь внимания садовых сторожей.

— Значит, вы полагаете...

— Я полагаю, что убийца, кто бы он ни был — мужчина или женщина, — в силу какой-то причины, пока мы не знаем какой, украсил тело цветами. И взяты цветы с этой клумбы.

— Так, значит, не из квартиры Одетты Райдер?

— Нет, — задумчиво ответил Тарлинг. — Мне это было ясно уже тогда, когда вы показали мне в Скотленд-Ярде те цветы, что были на трупе.

Уайтсайд провел ладонью по лбу.

— Чем дальше мы углубляемся в обстоятельства этого случая, тем загадочней оно становится, — задумчиво сказал он. — Судите сами! Богатый человек, не имеющий, очевидно, смертельных врагов, в одно прекрасное утро найден мертвым в Гайд-Парке. Грудь его обернута дамской ночной сорочкой. На нем войлочные туфли. В кармане сюртука бумажка, с китайскими иероглифами. И в довершение всего на грудь ему возложен букет желтых нарциссов. Такую вещь могла сделать только женщина.

Тарлинг посмотрел на него большими глазами:

— Почему вы так уверены?

— Только женщина станет украшать мертвеца цветами, — спокойно ответил инспектор. — И вообще, желтые цветы, принято думать, говорят о сочувствии, сострадании и, возможно, раскаянии.

Тарлинг незаметно усмехнулся.

— Друг мой, вы становитесь сентиментальны... — Он оглянулся: — Ба! Смотрите-ка, где я, там обязательно и мистер Мильбург!

Увидев сыщиков, тот остановился. По лицу его было видно, что охотнее всего он растворился бы в воздухе. Но Тарлинг заметил его, и он какой-то особой, скользящей походкой подошел поближе. Хотя он старался скрыть смущение улыбкой, но Тарлинг успел разглядеть тот боязливый, неуверенный взгляд, который однажды он уже наблюдал у Мильбурга.

— Доброе утро, господа, — сказал Мильбург и, сняв шляпу, поклонился обоим. — Ну, что скажете? Нашли вы что-нибудь новенькое?

— Вас-то, во всяком случае, я не ожидал найти здесь сегодня утром, — с насмешливой улыбкой ответил Тарлинг. — Я полагал, что у вас достаточно работы в фирме.

Мильбург почувствовал себя не в своей тарелке.

— Это место имеет известную притягательную силу, — хрипло сказал он. — Меня охватило искушение снова прийти сюда...

Под пытливым взглядом Тарлинга мистер Мильбург опустил глаза, но, справившись с собой, спросил:

— Так что? Есть у вас что-нибудь новое об убийце?

— Я могу об этом спросить и вас. Разве нет?

Мильбург занервничал:

— Уж не думаете ли вы о мисс Райдер?..

— Нет, сэр, не нашлось ничего, что свидетельствовало бы против нее. Но я не могу установить, где она сейчас находится. Все наши попытки разыскать ее не дают результата. Меня это крайне волнует.

Тарлинг подумал, что Мильбург, очевидно, изменил свое отношение к Одетте с тех пор, как он видел его в первый раз. Он хорошо помнил, что тогда Мильбург поначалу категорически отрицал перед Лайном виновность Одетты в краже. Теперь же был почему-то настроен совсем иначе. Особенно его выдавал голос, интонации.

— Вы полагаете, мистер Мильбург, что Одетта Райдер имела основания для бегства?

— В этом мире, — ответил управляющий сладким голосом, — чаще всего ошибаешься в тех, кому безусловно доверяешь.

— Вы, следовательно, подозреваете мисс Райдер в том, что она обокрала фирму?

Но Мильбург сейчас же протестующе замахал своими большими руками.

— Нет, нет, этого я не говорил! Я не хочу обвинять молодую даму в том, что она будто бы обкрадывала своего шефа. Я категорически отказываюсь выдвигать какие-либо обвинения до тех пор, пока ревизоры не закончат проверку торговых книг. Без всякого сомнения, — добавил он, — у мисс Райдер на руках бывали большие суммы и она скорее, чем кто-либо другой из служащих кассы, имела возможность совершать растраты таким образом, что ни я, ни мистер Лайн не догадывались об этом. Но если я говорю вам это, просто между нами, а не официально.

— Имейте ли вы догадки о том, где она может быть?

Мильбург отрицательно покачал головой.

— Единственное, что я думаю... — Он замялся и неуверенно посмотрел на Тарлинга.

— Ну, ну! Говорите же, мистер Мильбург, — нетерпеливо просил его сыщик.

— Это, знаете, лишь мое предположение... Я думаю, не могла ли она покинуть страну? Я не могу утверждать этого, но она хорошо владеет французским и на континенте прежде бывала...

Тарлинг задумчиво смотрел на управляющего.

— Ну что ж, мистер Мильбург, раз так, то мы поищем ее и на континенте. Я ведь твердо решил найти мисс Райдер!

Он кивнул своему ассистенту, и они быстро удалились.

Мильбург, смущенный и растерянный, смотрел им вслед.

X 

 Тарлинг после обеда пришел домой в подавленном состоянии. Убийство Лайна загадало столько загадок, что разобраться в них будет совсем не просто.

Линг Чу и в прежние времена мог наблюдать своего господина во время ведения сложных, запутанных дел. Но на этот раз он заметил в его поведении нечто новое. Ему казалось, что господин излишне возбужден, и если раньше он оставался во всех ситуациях выдержанным и хладнокровным, то теперь китаец подмечал в Тарлинге какую-то неуверенность, опаску, которая до сих пор была абсолютно чужда Охотнику-На-Людей.

Китаец молча приготовил своему господину чай, остерегаясь упоминать об этой истории или о подробностях следствия.

Он придвинул столик к краю постели и уже собирался бесшумно, как кошка, покинуть комнату, но Тарлинг окликнул его.

— Линг Чу, — сказал он по-китайски, — ты ведь помнишь, что «Радостные сердца» в Шанхае всегда оставляли свой хонг на месте преступления.

— Да, господин, я помню хорошо. Несколько иероглифов на клочке бумаги. Потом их стали продавать в лавках, чтобы любопытные люди покупали и показывали своим любопытным друзьям.

— Многие ведь тогда имели при себе эти знаки «Радостных сердец», — Тарлинг говорил медленно. — И ты знаешь, Линг, знак «Радостных сердец» вдруг оказался в кармане убитого здесь, в Англии.

Линг Чу посмотрел на своего господина совершенно спокойно.

— Разве человек с белым лицом, — сказал он, — который сейчас мертв, не мог привезти такие знаки из Шанхая? Он ведь был туристом. Такие люди, господин мой и сам это знает, всегда собирают разные дурацкие сувениры.

Тарлинг кивнул.

— Да, так оно, наверное, и было. Я уже думал об этом. Но все же почему именно в ту ночь, ночь убийства, бумажка оказалась у него с собой?

— Господин, — спросил китаец, — почему он вообще был убит?

Тарлинг расплылся в улыбке, размышляя над вопросом Линг Чу.

— Ты хочешь сказать, что, ответив на один этот вопрос, узнаешь разгадку всех других? Ну, хорошо, иди...

Китаец бесшумно покинул комнату. А Тарлинг, не слишком озабоченный сейчас решением этого вопроса, размышлял о том, что прежде всего -надо разыскать Одетту Райдер. Мысли об этом не покидали его.

И вообще, сыщик был немало смущен всеми этими странными фактами, которые он установил. Почему, например, Одетта работала в фирме Лайна на такой мелкой должности, в то время как ее мать, живя в Гертфорде, вела роскошный образ жизни? Кто ее отец, этот таинственный человек, наезжающий в Гертфорт из Лондона? Играл ли он какую-либо роль в преступлении? И главное, если Одетта невиновна, почему она так бесследно -исчезла, при обстоятельствах, навлекающих на нее всяческие подозрения?

А Сэм Стей? Что он на самом деле мог знать об убийстве? Было ясно, что он ненавидел Одетту Райдер. Стоило Тарлингу лишь упомянуть имя девушки, как в душе Сэма Стея забил пенящийся фонтан ядовитых брызг. Но показания Сэма не были разумными и связными. Все его разглагольствования свидетельствовали лишь о беспредельной злобе к девушке и о безграничном почтении к покойному...

Тарлинг нервно повернулся к подносу и только собрался взять чашку с чаем, как снаружи послышались тихие шаги и Линг Чу проскользнул в комнату.

— Сияющий человек пришел к господину, — сказал он.

Так он называл инспектора Уайтсайда, всегда вносящего в комнату свежий, живой дух молодости и оптимизма.

— Мистер Тарлинг, — полицейский инспектор вынул из кармана записную книжечку, — мне, к сожалению, пока ничего не удалось узнать о местопребывании мисс Райдер. Я был на станции Чаринг-Кросс и наводил справки в билетной кассе. За последние два дня несколько молодых дам без сопровождающих, то есть в одиночку, уехали на континент.

— Кто-нибудь по приметам подходит к описанию мисс Райдер? — безнадежно спросил Тарлинг.

Инспектор отрицательно покачал головой.

Но, несмотря на неудачу розысков, инспектор, по-видимому, кое-что все же нашел, так как имел весьма довольный вид.

— Ну что? Говорите же, Уайтсайд! Что там еще? — спросил Тарлинг.

— Да так, кое-что... Благодаря чистой случайности мне удалось узнать интересную историю. Я беседовал со многими билетными контролерами, спрашивая, не видел ли кто этой девушки... Я, видите ли, нашел ее увеличенный портрет, взятый из фотографии группы служащих торгового дома... Ну так вот, пока я беседовал с кассирами у барьера, подошел контролер, сопровождающий поезда, и рассказал нам, что в Эшфорде, в тот вечер, когда произошло убийство, случилась авария на железной дороге... континентальный экспресс...

— Да-да, припоминаю, что-то было об этом в газете. Но мне в тот день хватало своих забот... А что там случилось?

— Большой чемодан, стоявший на задней площадке, отвязался и во время езды упал на рельсы, из-за чего один вагон сошел с рельсов. Повреждения, впрочем, получила только одна дама, некая мисс Стэвенс. Она, по-видимому, отделалась легким сотрясением мозга. С поезда ее сняли и тотчас доставили в Коттедж-госпиталь, где она находится и сейчас. Дочь билетного контролера — сестра милосердия в том же госпитале, она рассказала отцу, что эта самая мисс Стэвенс, прежде чем прийти в сознание, сильно бредила и в бреду часто называла имена мистера Лайна и мистера Мильбурга!

Тарлинг вскочил с кровати и, сощурясь, смотрел на Уайтсайда.

— Ничего себе «кое-что»!.. Ну рассказывайте, рассказывайте, мой дорогой!

— Еще я узнал от чиновника, что его дочери показалось, будто пострадавшая, судя по бреду, в плохих отношениях с мистером Лайном и еще в худших — с мистером Мильбургом.

Тарлинг уже снимал халат. Он ударил в гонг, появился Линг Чу, и Тарлинг приказал ему что-то, но, что именно, Уайтсайд не мог понять, ибо не знал китайского языка.

— Едете в Эшфорд? Я так и знал. Ехать ли мне с вами? — спросил он.

— Нет, благодарю вас, — ответил Тарлинг, — я поеду один. Мне кажется, что показания мисс Стэвенс прояснят дело Лайна, во всяком случае, внесут гораздо больше ясности во все эти запутанные события, чем всякие другие, запротоколированные нами до сих пор показания.

На станции Тарлингу пришлось целый час дожидаться поезда на Эшфорд. Он беспокойно прохаживался по платформе, и хотя он и сказал инспектору, что появление нового персонажа прояснит дело, но сам с тревогой думал, как бы, наоборот, эта мисс Стэвенс еще более не запутала дело. Кто она, эта мисс Стэвенс, и почему в тот вечер, когда случилось убийство, поехала в Дувр?

Он прибыл в Эшфорд и с трудом раздобыл экипаж. В довершение всего он не взял с собой ни дождевика, ни зонта, а тут, как нарочно, пошел сильный дождь.

Когда наконец он прибыл в Коттедж-госпиталь, заведующая тотчас дала ему разъяснения по важнейшему пункту:

— О да, мисс Стэвенс еще здесь.

Тарлинг облегченно вздохнул. Ведь могло случиться, что она уже покинула госпиталь и тогда было бы весьма трудно снова найти ее.

Пожилая дама провела его по длинным коридорам, кончавшимся у маленькой площадки. Не доходя до этой площадки нескольких метров, она открыла небольшую дверь справа.

— Мы поместили ее здесь, в отдельной палате, так как думали, что придется ее оперировать.

Тарлинг вошел. Уже стоя в дверях, он увидел кровать. Девушка повернула голову, их взгляды встретились. И сыщик буквально остолбенел, потому что мисс Стэвенс оказалась Одеттой Райдер!

 XI

Сначала оба молчали. Тарлинг медленно подошел к девушке, взял стул, поставил его возле кровати и сел. Одетта Райдер, разыскиваемая полицией всей Англии, та, которую приказано арестовать по подозрению в предумышленном убийстве, лежала здесь, в этом маленьком госпитале.

Тарлинг просто не знал, как и с чего начать разговор.

Ах, если бы он не был заинтересован в этой истории, наблюдал со стороны, если бы эта девушка не стала ему так дорога, то он, конечно, сделал бы вывод, что она здесь скрывается от правосудия и выбрала этот маленький госпиталь для надежного убежища. Уж одно то, что она находилась здесь под вымышленным именем, было достаточно подозрительно.

Одетта же не спускала с Тарлинга глаз. И он, видя в ее глазах растерянность и ужас, сам растерялся.

Лишь теперь он начинал понимать, что главной побудительной причиной при раскрытии убийства Торнтона Лай-на было для него не столько желание найти убийцу, сколько необходимость доказать невиновность этой девушки.

— Мистер Тарлинг, — наконец заговорила она упавшим голосом. — Я никак не ожидала увидеть вас здесь.

К чему это было сказано? Разве эти слова внесли ясность в создавшееся положение? Нет, слова, сказанные девушкой, и ей самой показались весьма неудачными. Разве похожи эти слова на все то, что она приготовилась сказать ему, если доведется встретиться? Ведь ее мысли с того момента, как она пришла в сознание, все время витали вокруг этого человека с резкими и сильными чертами лица. Что он может думать о ней? Что он сказал бы и что он сделал бы при известных обстоятельствах?

— Да, я знал, что вы удивитесь моему визиту, — вежливо ответил Тарлинг. — Мне очень жаль, мисс Райдер, что с вами произошел этот несчастный случай.

Она кивнула, и слабая улыбка промелькнула по ее губам.

— Ах, мистер Тарлинг, все это уже позади. Сначала я, понятно, испугалась... Но скажите, зачем вы пришли?

Последние слова будто нечаянно вырвались у нее. Она и не хотела и не могла поддерживать видимость вежливого разговора. Тарлинг ответил не сразу.

— Я просто хотел найти вас, — медленно сказал он и снова прочел страх в ее глазах.

— Ну вот, вы меня и нашли, — запинаясь сказала она. — Вы нашли меня, и что же дальше? Что вам угодно?

Приподнявшись на подушке, она смотрела на него. Во всех ее движениях, даже в позе ясно проглядывало нервное возбуждение.

— Я хотел бы, мисс Райдер, задать вам несколько вопросов.

Тарлинг вынул из кармана записную книжку и положил ее на колено.

Но он был удивлен, когда она отрицательно покачала головой.

— Не уверена, что смогу ответить на ваши вопросы, — она немного успокоилась, — но попробуйте все же задать их...

Тарлинг все никак не мог сосредоточиться. Ему было бы понятнее, если бы девушка растерялась, зарыдала, прост©, наконец, не могла бы от страха связно говорить. Но она держалась иначе, не как виновная... Будь она возмущена или пристыжена, она, скорее всего, вела бы себя с видом оскорбленной невинности, под которым скрывалось бы сознание собственной вины.

— Прежде всего, я хотел узнать у вас, почему вы находитесь здесь под чужим именем, мисс Стэвенс? — спросил он резковато.

Она замялась и с минуту думала, потом снова решительно покачала головой:

— На этот вопрос мне не хотелось бы отвечать.

— Мисс Райдер, я не стал бы беспокоить вас, пытаясь заглянуть в вашу душу, но ваши объяснения мне необходимы, поскольку они могут находиться в теснейшей связи с другими, несколько необычными обстоятельствами.

Она покраснела и опустила взор.

— Почему вы тайно покинули Лондон, не сообщив ни друзьям, ни даже матери хоть что-нибудь относительно ваших намерений?

Она взглянула на него пытливо и быстро спросила:

— Вы видели мою мать?

— Да, я посетил ее, а также прочитал вашу телеграмму ей. Мисс Райдер,- неужели вы не видите, что я хочу помочь вам? Поверьте, от ваших ответов зависит гораздо больше, чем вы предполагаете. Понимаете ли вы, насколько серьезно ваше положение?

Он видел, как плотно она сжала губы, дыхание ее стало прерывистым.

— Мне нечего ответить вам. Если вы думаете, что я...

— Не можете решиться закончить фразу? — Голос Тарлинга звучал твердо. — Очевидно, вы хотели сказать, не думаю ли я, что вы совершили это преступление?

Она кивнула. Он запихнул записную книжку в карман и, продолжая разговаривать с ней, наклонился и взял ее за Руку.

— Мисс Райдер, я очень хочу вам помочь, верьте мне. И я лучше всех других могу помочь вам. Но только вы должны быть со мной откровенны. Вы должны знать, что я не верю в вашу виновность. Несмотря на то, что все обстоятельства против вас, я все же твердо убежден, что достаточно вам все объяснить, как рухнут все выдвинутые против вас обвинения.

На ее глазах показались слезы, но она подавила этот прилив чувств и свободно посмотрела в глаза Тарлингу.

— Очень благородно, мистер Тарлинг, с вашей стороны, и я высоко ценю вашу доброту, но ничего не могу сказать вам... Я не могу сделать этого.

При этих словах она порывисто схватила его за локоть, ему даже показалось, что она готова упасть в обморок. Но максимальным напряжением воли она вновь овладела собою, и сыщик мысленно отдал должное ее самообладанию.

— Ваше мнение обо мне, быть может, изменится к худшему, мистер Тарлинг, меня это огорчит гораздо больше, чем вы думаете. Но прошу вас: верьте моей невиновности, не требуя доказательств... Я ничего нс стану доказывать.

— Это безумие! — прервал он ее довольно грубо. — Полнейшее безумие! Вы губите себя! Скажите мне хоть что-нибудь! Вы слышите меня, Одетта? Неужели вы ничего не хотите сделать для того, чтобы очиститься от подозрений?

Она покачала головой, и ее маленькая ручка, покоившаяся на его руке, обхватила его пальцы.

— Поймите же, это совершенно невозможно, — просто сказала она, — я не могу этого сделать. Не могу.

Тарлинг в волнении отодвинул свой стул. Случай казался безнадежным. Если бы она сделала хотя бы малейший намек, который дал бы возможность проследить ход вещей! Но раз она протестует против всего, что могло бы доказать ее невиновность, то что можно сделать? Он потерял всякое мужество и беспомощно и печально глядел на нее.

— Предположим, — хрипло сказал он, — что против вас возбуждено обвинение по подозрению в убийстве! Неужели вы хотите убедить меня, что и на суде не будете защищаться, не будете доказывать свою невиновность, не захотите сделать ничего, что могло бы оправдать вас?

— Да, я именно это хотела сказать.

— Боже, вы просто не понимаете, что говорите! — воскликнул он.— Вы не в своем уме, Одетта! Вы сошли с ума!

Слабая улыбка мелькнула на ее лице, когда она услышала, как он вот уже второй раз назвал ее Одеттой.

— Нет, мистер Тарлинг, я не сошла с ума. Я вполне в здравом уме и памяти.

Она задумчиво смотрела на него, но вдруг твердость ее смягчилась, и она побледнела.

— Вы, вы... у вас при себе приказ о моем аресте?

Он кивнул.

— И вы арестуете меня?

— Нет, — коротко сказал он, — я предоставлю это другим. Мне не по себе от этой истории, и я хочу уклониться.

— Он прислал вас сюда? — медленно роняя слова, сказала она.

— Он? Кто он?

— Я припоминаю, ведь вы работали на него... Или он только собирался пригласить вас к себе?

— Ради Бога, о ком вы говорите?

— О Торнтоне Лайне.

Тарлинг уставился на нее.

— Вы говорите о Торнтоне Лайне?! И вы что, ничего не знаете?

— А что я должна знать? — спросила она, морща лоб.

— Да ведь Торнтон Лайн убит! Он убит, и приказ о вашем аресте дан по подозрению в убийстве.

Она перевела дыхание, глаза ее округлились.

— Убит? Как убит? Торнтон Лайн?.. Оставьте, это несерьезно...

Она схватила сыщика за руку.

— Так о чем мы тут все время говорили? — спросил он.

— Скажите мне, что вы пошутили! Что Торнтон Лайн не убит!..

Она зашаталась, упала ничком. Тарлинг успел опуститься на колено возле кровати и поддержать ее, когда она упала в обморок.

 XII

Доверив Одетту хлопотам сестры милосердия, Тарлинг заглянул к главному врачу.

— Полагаю, что состояние мисс Стэвенс удовлетворительно,— сказал доктор в ответ на вопрос сыщика. — Я мог бы выписать ее из госпиталя еще вчера, но по ее просьбе отложил выписку. А скажите, правда ли, что ее разыскивают в связи с «нарциссовым убийством»?

— Да, нам необходимы ее свидетельские показания, — уклончиво ответил Тарлинг.

Впрочем, он отдавал себе отчет в неправдоподобности своих слов. Скорее всего, приказ об аресте Одетты Райдер ни для кого уже не был секретом. Описание ее примет и все прочие подробности были тогда же разосланы дирекциям всех госпиталей и общественных учреждений. Последующие слова врача подтвердили его предположение.

— В качестве свидетельницы? — сухо спросил он. — Мне, право, не хотелось бы углубляться в ваши секреты или в секреты Скотленд-Ярда. Единственное, что я могу вам сказать, что она в состоянии немедленно покинуть госпиталь.

В дверь постучали, и в кабинет вошла пожилая дама.

— Мисс Стэвенс хочет говорить с вами, — обратилась она к Тарлингу.

Сыщик взял свою шляпу и отправился в .палату к девушке. Он нашел ее успокоенной, хотя несколько бледнее, чем обычно.

Она встала с постели и сидела в кресле, кутаясь в утренний халат. Жестом руки она пригласила Тарлинга сесть. Но заговорила лишь после того, как сестра покинула палату.

— Это была непростительная слабость, мистер Тарлинг. Просто известие слишком ужасное и пришло как-то неожиданно. Не откажите в любезности сообщить мне все подробности. Со дня поступления в госпиталь я не читала газет. Слышала, правда, как одна из сестер рассказывала о «нарциссовом убийстве». Это не то?..

Тарлинг кивнул. Теперь ему стало легче, он даже почти обрадовался, получив подтверждение невиновности Одетты. Жизнь опять стала казаться ему радостной и увлекательной.

— Хорошо, мисс Райдер, расскажу вам в общих чертах... Торнтон Лайн был убит в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое. В последний раз живым его видел слуга приблизительно в половине девятого вечера. На следующий день, на рассвете его нашли мертвым в Гайд-Парке. Он был застрелен, причем сделана попытка унять кровь, кто-то обмотал его грудь дамской шелковой ночной рубашкой. На груди убитого нашли букет желтых нарциссов.

— Желтых нарциссов? — повторила она с изумлением. — Но как же?..

— Его авто было найдено примерно метрах в ста от трупа, — продолжал Тарлинг. — Совершенно ясно, что убили его в другом месте, а потом доставили в парк на его же автомобиле. На нем не оказалось ни сюртука, ни жилета, а обут он был в мягкие войлочные туфли.

— Я не в состоянии понять всего этого, — сказала Одетта, совершенно сбитая с толку. — И я не вижу связи... Кто же?..

Вдруг она смолкла и закрыла лицо руками.

— Это какой-то кошмар! Кошмар! Я бы даже во сне не могла представить себе... Это просто ужасно!

Тарлинг ласково положил руку на ее плечо.

— Мисс Райдер, вы подозреваете кого-нибудь, кто мог бы совершить это убийство? Если да, то назовите хоть имя.

Не глядя на него, она покачала головой.

— Нет, я не смею...

— Но разве вы не понимаете, что подозрение целиком падает на вас? В письменном столе Лайна была найдена телеграмма, в которой вы приглашали его прийти к вам домой в тот роковой вечер.

Она быстро взглянула на него:

— Но я не давала ему никакой телеграммы!

— Слава Богу!

— Я ничего не могу понять. Значит, кто-то отправил телеграмму от моего имени мистеру Лайну, приглашая его прийти ко мне на квартиру?

— По всей видимости, так, потому что убийство было совершено в вашей квартире.

— Боже! — вырвалось у нее. — Нет, нет, как это может быть? Вы ошибаетесь... Нет же...

Он сообщил ей о всех сделанных им открытиях, о всех находках, хотя и знал, что, с точки зрения полицейского, действует он неправильно. Рассказав ей все, он, таким образом, дал ей возможность искать лазейки. Он рассказал ей о большом кровавом пятне на ковре, описал ночную рубашку, обмотанную вокруг трупа.

— Это моя рубашка, — ответила она просто и без запинки. — Но, пожалуйста, расскажите все, что вы знаете, мистер Тарлинг.

Он рассказал ей о кровавом оттиске большого пальца на ящике комода.

— На вашей кровати, — продолжал он, — я нашел вашу небольшую дорожную сумку, упакованную наполовину.

Она зашаталась и протянула руки, будто прося защиты.

— О, как дурно с его стороны! Как подло! Это он, только он мог сделать!

— Кто? — Тарлинг взял девушку за руку. — Ради Бога, кто? Кто это сделал? Вы должны сказать мне это. Ваша жизнь в опасности. Неужели вы не понимаете, Одетта, я хочу вам помочь! Вы кого-то подозреваете, так назовите его имя.

Она смотрела на Тарлинга в отчаянием.

— Нет, я не могу ничего сказать... — ответила она слабым голосом, — я ничего больше не буду говорить. Но верьте, я ничего не знала об убийстве, пока вы мне не рассказали. Не имела ни малейшего представления. Да, я ненавидела Торнтона Лайна, ненавидела его всей душой, но никогда не причинила бы ему ни малейшего зла. Как это ужасно!

Вдруг она успокоилась.

— Я сейчас же должна вернуться в Лондон. Не будете ли вы столь любезны взять меня с собой?

Она увидела его смущение и вдруг поняла, в чем дело.

— У вас при себе приказ о моем аресте?

Он молча поклонился.

— Итак, меня обвиняют в убийстве Лайна?

Он снова кивнул.

Некоторое время она молча глядела на него.

— Через полчаса я буду готова.

Не сказав больше ни слова, Тарлинг вышел из палаты. Он вернулся в кабинет врача, с нетерпением его ожидавшего.

— Мне, господин Тарлинг, что-то не верится, что молодую даму собираются допросить как свидетельницу. Я сразу же засомневался и после этого прочел извещение, прибывшее из Скотленд-Ярда третьего дня. Согласно описанию совершенно ясно, что эта женщина — Одетта Райдер. Ее собираются арестовать по подозрению в убийстве.

Тарлинг тяжело опустился в кресло.

— Вы разрешите закурить?

— Пожалуйста, — любезно сказал доктор. — Скажите, вы, по-видимому, сейчас заберете эту даму с собой?

Тарлинг кивнул.

— Трудно представить, чтобы такая девушка могла кого-то убить, — сказал доктор Сандерс. — У нее и сил не хватит, чтобы выполнить все то, что сделал убийца. Я прочел в «Морнинг Глок» все подробности. Ведь Торнтона Лайна оттащили на сто метров от автомобиля. А эта девушка едва поднимет и ребенка.

Тарлинг кивнул в знак согласия.

— Кроме того, — продолжал доктор, — разве вообще она похожа на убийцу? Я не хочу, конечно, сказать, что красивая женщина не может никого убить. Но я на своем веку повидал немало людей и немного разбираюсь в них. Она принадлежит, я бы. сказал, к тому особому типу, который внешнюю красоту черпает в красоте внутренней, духовной. Я считаю, что эта девушка не могла совершить убийство.

— Я, доктор, того же мнения. Я твердо убежден в ее невиновности, но все обстоятельства говорят против нее.

В этот момент раздался телефонный звонок. Доктор взял трубку и, слушая, удивленно смотрел на Тарлинга.

— Это вас! Из Лондона, — он подал сыщику трубку. — Вызывает Скотленд-Ярд.

— Здесь Уайтсайд, — услышал Тарлинг голос своего помощника. — Мистер Тарлинг, мы нашли пистолет.

На лице Тарлинга промелькнула тень ужаса, но, в конце концов, этой находки следовало ожидать. Сыщик достоверно знал, что Торнтон Лайн убит в квартире Одетты, и потому обнаружение орудия убийства было вполне естественным.

— Где он был?

— В корзинке для шитья, на самом дне, под мотками шерсти, лоскутками и обрывками лент.

— Какой системы? — спросил Тарлинг после непродолжительной паузы.

— Браунинг. Шесть патронов нашли в обойме и один — в стволе. Очевидно, из пистолета стреляли, поскольку дуло изнутри покрыто пороховой копотью. Выпущенную пулю мы нашли застрявшей в камине. Ну а как вы, мистер Тарлинг? Встретились с мисс Стэвенс?

— Да. И ею оказалась Одетта Райдер.

Он услышал, как его собеседник присвистнул.

— Вы арестовали ее?

— Еще нет, — ответил сыщик. — Прошу вас, Уайтсайд, встретьте меня на вокзале. Через полчаса я выезжаю. До встречи.

Он повесил трубку и повернулся к доктору.

— Полагаю, найдено оружие? — спросил доктор весьма заинтересованно.

— Да.

— Гм... — доктор задумчиво посмотрел на Тарлинга. — Скверная история. А что, собственно, за человек был этот Торнтон Лайн?

Тарлинг пожал плечами.

— Он не принадлежал к лучшим людям. Но даже самый дурной человек имеет право на законную защиту. Убийца должен быть наказан и будет наказан.

— Вы имеете в виду убийцу-женщину? — улыбаясь спросил доктор.

— Нет, просто убийца, — коротко ответил Тарлинг. — Хороший у него характер или дурной, это обстоятельство не имеет никакого отношения к ответственности за преступление.

Доктор Сандерс пускал густые клубы дыма из своей трубки.

В дверь постучали, и вошла пожилая сестра.

— Мисс Стэвенс готова, сэр, — сказала она.

Тарлинг поднялся. Доктор Сандерс тоже встал, подошел к своему пульту, снял оттуда большую книгу регистрации больных, положил ее на стол, открыл и взял в руки перо.

— Я должен сделать отметку о выписке больной, — сказал он и перелистнул несколько страниц, — вот здесь. Мисс Стэвенс, легкое сотрясение мозга и контузия...

Вдруг он поднял глаза на сыщика.

— А когда было совершено убийство, мистер Тарлинг?

— Вечером четырнадцатого.

— Четырнадцатого...—повторил доктор, задумавшись.— А в котором часу?

— Время не совсем точно установлено... — Он охотнее всего прервал бы разговор, болтливость доктора действовала ему на нервы. — По всей вероятности, сейчас же после одиннадцати.

— Это точно — после одиннадцати? А не могло ли убийство произойти раньше? Когда Лайна видели в последний раз?

— В половине десятого, — ответил Тарлинг с ноткой иронии, — доктор, не собираетесь ли вы стать сыщиком?

— Нет, не собираюсь, уважаемый мистер Тарлинг, — улыбаясь, сказал доктор. — Но меня радует, что я теперь могу доказать невиновность этой девушки.

— Доказать ее невиновность? Но как?

— Смотрите сами, убийство совершено не ранее одиннадцати часов. Убитого в последний раз видели в половине десятого...

— Ну? И что из этого следует?

— А то, что поезд, на котором мисс Райдер ехала из Чаринг-Кросса, покинул станцию в девять часов вечера. А в половине десятого ее доставили к нам в госпиталь!

С минуту Тарлинг оставался совершенно спокоен. Потом он подошел к доктору Сандерсу, порывисто схватил его за руку и крепко пожал ее.

— Доктор! Это самая приятная новость, которую я когда-либо слышал в жизни, — хрипло сказал он. 

 XIII

Обратный путь в Лондон был одним из тех исключительных моментов, что с фотографической точностью остаются в памяти человеческой на всю жизнь. Одетта молчала, и Тарлинг радовался тому, что не надо думать о всех этих странных обстоятельствах, которые касались еебегства.

Но если они и не разговаривали, то все же оба испытывали счастье от того, что просто сидят рядом. В этом молчании таилось невысказанное товарищеское чувство и взаимопонимание, которое словами трудно было бы объяснить.

Разве он влюблен в нее? Он никак не мог освоиться с мыслью, что с ним случилась эта катастрофа. Никогда в жизни он никого еще не любил. Для него это было неизведанным чувством, о котором он еще как следует и не размышлял. Он повидал на своем веку влюбленных. В его глазах они ничем не отличались от больных малярией или желтой лихорадкой... Мог ли он думать, что и сам однажды окажется в подобном состоянии? Он был замкнут и сдержан, но под его суровой внешностью скрывалась такая тонкость чувств, о которой он и сам не догадывался, впрочем, как и его друзья.

Уже одна мысль, что он влюблен в Одетту, приводила его в смущение, он не слишком-то был уверен в себе и опасался, что его симпатии к ней окажутся безнадежными и безответными.

Ему трудно было представить, что его может полюбить женщина. И вот ее присутствие и томительная близость успокаивали его, успокаивали и одновременно возбуждали.

Он пытался проанализировать свое положение. Он сыщик, вынужденный действовать против женщины, над которой тяготело обвинение в убийстве, и он боялся этой роли. В его кармане лежал приказ об аресте этой женщины, и теперь он радовался, что не пришлось приводить его в исполнение. Он испытывал удовлетворение от сознания, что Скотленд-Ярд не возбудит теперь против Одетты обвинения в убийстве, потому что полиция, хоть и допустила уже тяжелые ошибки, но в данном случае было совершенно ясно, что Одетта никак не может считаться непосредственной участницей дела.

Поездка показалась Тарлингу слишком короткой.

Когда поезд вошел в полосу тумана, покрывавшего Лондон, сыщик вынужден был заговорить об убийстве, хотя это стоило ему большого напряжения.

— Одетта, я провожу вас до гостиницы, где вы переночуете, а завтра доставлю в Скотленд-Ярд, где вам придется дать показания по этому делу.

— Значит, я не арестована? — с улыбкой спросила она.

— Нет, Одетта, вы не арестованы, — он улыбнулся ей в ответ, — но боюсь, что вам зададут там немало вопросов, и вряд ли все они будут приятны. Вы должны хорошенько обдумать ваше положение, ведь ваш образ действий навлек на вас подозрения. Подумайте, под фальшивым именем вы уехали во Францию... И подумайте, почему так вышло, что убийство совершено в вашей квартире?..

Она задрожала:

— Прошу вас, мистер Тарлинг, пожалуйста, не будем больше говорить об этом.

Он чувствовал, что слишком строг и суров с нею, но должен же он подготовить ее к допросу сторонних людей, которые не станут считаться с ее чувствами.

— Мне хотелось бы, мисс Райдер, чтобы вы доверились мне. Кто, как не я, сумеет избавить вас от многих неприятностей и рассеять все подозрения...

— Мистер Лайн ненавидел меня. Полагаю за то, что я задела самое его больное место — тщеславие и самолюбие. Вы ведь знаете, он подсылал ко мне этого преступника, чтобы подбросить в мою квартиру дорогие кольца для доказательства моей вины.

Он кивнул и спросил:

— Вы раньше встречались где-нибудь с Сэмом Стеем?

— Нет, я только слышала о нем. У нас в фирме говорили, что мистер Лайн опекает какого-то преступника и что последний очень его уважает. Однажды мистер Лайн пытался пристроить его в свое дело, хотел дать должность. Но сам Стей отказался. От мистера Лайна я слышала, что этот человек сделает будто бы для него все, что только в человеческих силах...

— Знаете ли, Одетта, а ведь Стей уверен, что убийство совершили вы, — мрачно сказал сыщик. — Лайн, по-видимому, наплел ему всяческих историй про вас, про вашу ненависть к нему... Мне кажется, он для вас гораздо опаснее полиции. Бедняга, к счастью, лишился рассудка.

Она изумленно взглянула на него.

— Вот как? Сошел с ума? Неужели эта смерть так поразила его?

Тарлинг кивнул.

— Сегодня утром его поместили в сумасшедший дом. Он рухнул в припадке у меня в конторе, и потом, когда он в больнице пришел в себя, было установлено, что он помешался. Но прошу вас, мисс Райдер, еще раз прошу вас, доверьтесь мне и расскажите все, что вы знаете.

Она взглянула на него и печально улыбнулась:

— Боюсь, мистер Тарлинг, что не сумею сообщить вам больше, чем вам известно и без меня. Если вы будете'допытываться, почему я выдала себя за мисс Стэвенс, то знайте, ответа у меня нет. Поверьте, у меня было достаточно оснований для бегства...

Он напрасно ждал. Она больше ничего не сказала. Тогда он взял ее за руку и серьезно сказал:

— Когда я рассказывал вам об убийстве, я уже тогда понял, что вы невиновны, по вашему волнению, по всему. Потом доктор указал на ваше алиби, и его свидетельство безупречно и неопровержимо. Но, волнуясь, вы сказали многое такое, из чего я заключаю, что убийца вам знаком. Вы упомянули о некоем человеке, и я убедительно прошу вас назвать мне его имя.

— Нет, не просите, я не могу назвать этого имени.

— Но разве вам не ясно, что вас могут обвинить в соучастии? Разве вы не понимаете, что это означает для вас и вашей матери?

При упоминании о матери она закрыла глаза.

— Пожалуйста, прошу вас, не будем говорить об этом. Делайте то, что вы должны делать. Предоставьте полиции арестовать меня, предать суду, повесить, но только не мучайте меня больше вопросами, потому что я не хочу и не буду отвечать.

Тарлинг, совершенно обескураженный, тяжело опустился на мягкое вагонное сиденье и до конца пути не произнес более ни слова.

Уайтсайд ожидал их на платформе с двумя людьми, которых даже издали можно сразу признать за полицейских Скотленд-Ярда. Тарлинг отвел своего помощника в сторону и в двух словах объяснил ему ситуацию.

— ...так что при этих обстоятельствах я не могу произвести ареста, — закончил он.

Уайтсайд был того же мнения.

— Мне и не верилось, что эта девушка могла совершить преступление, — сказал он с довольным видом. — Значит, я был прав!

— У нее неопровержимое алиби. Кроме того, данные, сообщенные врачом Коттедж-госпиталя, подтверждены начальником станции Эшфорд, в служебном дневнике которого зарегистрировано точное время катастрофы. Да и сам он помогал выносить девушку из поезда.

— Но почему же она назвалась мисс Стэвенс? И почему так поспешно покинула Лондон? — спросил инспектор.

— Вот это-то я и стремился узнать у нее, но мои старания не увенчались успехом. Мисс Райдер категорически отказывается что-либо объяснять. Завтра я доставлю ее в Скотленд-Ярд, но сомневаюсь, чтобы шеф мог оказать на нее какое-либо влияние и чтобы она дала необходимые показания.

— Она удивилась, когда вы рассказали ей об этом убийстве? Может, она подумала, кто это мог сделать? Назвала имя?

Тарлинг замялся, а потом солгал, что весьма редко с ним случалось:

— Нет, Уайтсайд, она была вне себя, долго не верила, но называть никого не называла.

Тарлинг доставил Одетту в такси в маленькую спокойную гостиницу и был счастлив, что снова может побыть с ней наедине.

— Я весьма признательна вам, мистер Тарлинг, за вашу любезность и доброту ко мне, — сказала Одетта на прощание, — и если я смогу чем-нибудь облегчить вашу задачу, я охотно сделаю это. — Лицо ее болезненно исказилось. — Я все еще не могу осознать того, что произошло. Дикий дурной сон... — она говорила, будто обращаясь к себе самой. — Мне так бы хотелось все позабыть. Все, все забыть...

— Что вы хотите забыть, Одетта?

— Ах, прошу вас, не спрашивайте ничего. Прощайте.

Озабоченный, с мрачными мыслями Тарлинг спустился по большой лестнице. Автомобиль, доставивший их сюда, оставался дожидаться его, но, к великому удивлению, теперь отсутствовал. Он спросил швейцара:

— Тут стоял автомобиль. Куда он уехал? Я даже не заплатил шоферу.

— Нет, сэр, я не видел вашего автомобиля, но я сейчас разузнаю.

Выяснилось, что швейцар, стоявший у дверей, кое-что видел. А именно: какой-то неизвестный господин внезапно вынырнул из темноты, заплатил шоферу, и тот сразу же уехал. Швейцар, правда, не успел разглядеть лица этого господина. Таинственный благодетель ушел и растворился во мраке ночи.

Тарлинг наморщил лоб.

— Странно, странно... — сказал он. — Вызовите мне другой автомобиль.

— Боюсь, сэр, сейчас это будет затруднительно. — Швейцар покачал головой. — Вы видите, какой густой туман? В нашей местности он и всегда густой, а в этом году еще и держится дольше. Обычно в это время тумана не бывает...

Тарлинг прервал его рассуждения о погоде, застегнул пальто до подбородка и направился к ближайшей станции подземки.

Гостиница, в которой он поместил Одетту, находилась в тихом районе, и улицы в столь поздний час были совершенно пусты. Туманная погода заставляла всех сидеть по домам.

Тарлинг не особенно хорошо разбирался в топографии Лондона, но он приблизительно знал, в каком направлении идти.

Он смутно различал уличные фонари и находился как раз на равном расстоянии между двумя фонарями, как вдруг услышал позади себя тихие шаги. Звук шагов был почти неразличим, но Тарлинг тотчас обернулся на него. Инстинктивно он сделал шаг в сторону и поднял руки, приготовившись к защите.

Мимо его головы в тот же миг пролетел какой-то тяжелый предмет и ударился о тротуар.

Тарлинг сразу же бросился на нападавшего, обратившегося в поспешное бегство. Когда сыщик схватил злоумышленника, раздался оглушительный взрыв, и ему показалось, что ноги его объяты пламенем. На мгновение ему пришлось выпустить своего противника, и тот схватил его за горло. Тарлинг скорее почувствовал, чем увидел, что на него направлен револьвер, и тогда он прибегнул к военной хитрости, которой научился у японцев: он бросился наземь и стал кататься по земле. Револьвер в это время выстрелил дважды. Он хотел уже было броситься своему противнику в ноги —- это был хитрый трюк, требующий ловкости, — но таинственный незнакомец исчез, и, когда Тарлинг вскочил на ноги, он уже был один.

Но он видел лицо противника — большое, белое, искаженное злобой лицо. Он видел его лишь один миг, но этого оказалось достаточно. Он узнал своего противника!

Он поспешил в том направлении, в котором, по-видимому, скрылся нападавший, но туман был настолько густ, что преследование не имело смысла. Внезапно он услышал на улице гулкие шаги, пошел навстречу и увидел полицейского, привлеченного сюда выстрелами. Полицейский, расспрошенный сыщиком, сказал, что никого не видел.

— Значит, он убежал в другую сторону, — сказал Тарлинг и со всех ног поспешил туда, но и на сей раз попытка погони не имела никакого успеха.

Медленным шагом он вернулся на место, где было совершено на него покушение. Полицейский тем временем, светя карманным фонариком, стал обыскивать тротуар, в надежде, что преступник обронил какой-нибудь предмет.

— Ну что, — спросил Тарлинг, — нашли что-нибудь?

— Ничего тут не найдешь... Вот разве это... Какая-то бумажка...

Тарлинг взял бумажку в руки и при свете уличного фонаря разглядел красный квадратик с четырьмя китайскими иероглифами: «Он сам себе обязан этим».

Та самая надпись, что стояла на клочке бумаги, найденном в кармане Торнтона Лайна в то утро, когда его, мертвого и уже застывшего, нашли в Гайд-Парке.

 XIV

Мистер Мильбург занимал небольшой дом на одной из фабричных улиц Кемден-тауна. Улица почти на всем своем протяжении состояла из гладких стен, временами прерываемых окованными железом воротами, через которые открывался вид на грязные фабричные здания и закопченные фабричные трубы.

Дом Мильбурга был единственным жилым домом на этой улице, если, конечно, не считать служебных квартир сторожей и служащих.

Мистер Мильбург слыл в окрестностях хорошим хозяином, так как участок земли он содержал в образцовом порядке. Дом занимал порядочную площадь, поскольку имел один этаж, распространяясь более в ширину, нежели в высоту. Он занимал территорию, на которой могла бы уместиться небольшая фабрика. Фирмы слева и справа предлагали большие деньги за этот участок, но домовладелец мистера Мильбурга отклонял все предложения.

Находились люди, считавшие домохозяином самого мистера Мильбурга. Но в это верили не все. Ибо как же это возможно? Его годовое жалованье едва достигало 900 фунтов стерлингов, а ценность земельного участка, на котором стоял дом, составляла никак не менее шести тысяч фунтов.

Здание стояло в глубине, несколько отступив от улицы, перед ним находилась лужайка без единой цветочной клумбы. Газон был огражден красивой высокой кованой решеткой, на которую домохозяин не пожалел, судя по всему, средств. Чтобы войти в дом, нужно миновать большие железные ворота и идти по довольно длинной, вымощенной гладкими плитами дорожке.

В тот вечер, когда мистер Тарлинг едва не пал жертвой покушения, мистер Мильбург вернулся домой, отпер большие железные ворота, вошел и с большой заботливостью снова запер, их. Он был один и, по обыкновению, насвистывал какую-то печальную мелодию без начала и конца. Он медленно шел по дорожке, потом, подойдя к дому, отворил дверь, постоял в нерешительности и еще раз обернулся, всматриваясь в густой туман, прежде чем войти в дом. Потом он тщательно заперся изнутри и зажег электричество.

Он теперь стоял в маленькой, просто, но со вкусом убранной передней. На стенах висели гравюры, и мистер Мильбург, как всегда, с удовольствием остановился против них, разглядывая, потом повесил пальто и шляпу на вешалку, снял надетые по случаю гнилой погоды галоши и вошел в жилую комнату, убранную и меблированную с той же благородной простотой, что и приемная. Мебель простая на вид, но сделанная из отборного материала. На полу расстелен прекрасный мягкий ковер.

Мильбург включил электрический камин и сел за большой письменный стол, заваленный многочисленными пачками разных бумаг и дел. Они были тщательно разложены по разделам, а некоторые пакеты перевязаны резинками. Но мистер Мильбург в этот раз не занимался бумагами, Он задумчиво смотрел на красную промокашку, и его мысли, казалось, витают далеко.

Вдруг он с коротким вздохом поднялся, прошел в другой конец комнаты, отпер старинного вида шкаф и, вынув оттуда дюжину небольших книг, положил их на стол. Книги имели одинаковую величину, на каждой стоял год. Это были дневники, но они принадлежали другому человеку. Когда мистер Мильбург зашел однажды в контору Торнтона Лайна, он случайно обнаружил эти книги в личном сейфе своего хозяина. Из конторы видны все помещения фирмы, так что Торнтон Лайн не мог появиться неожиданно и накрыть своего управляющего с поличным. Мильбург тогда же взял один из томиков и прочел.

Впрочем, в тот раз он скорее пролистал том, но впоследствии нашел случай прочесть один из томов от начала до конца. И почерпнул оттуда весьма много информации, которая ему пригодилась и пригодилась бы еще больше, если б Торнтон Лайн не умер так внезапно.

В тот день, когда тело Лайна было найдено в Гайд-Парке, мистер Мильбург, имевший свой ключ к сейфу хозяина, доставил эти дневники к себе на квартиру. В них содержалось немало и весьма нелестного для мистера Миль-бурга, в особенности в дневнике за последний год. Торнтон Лайн записывал не только разные свои переживания, события каждого дня, но и свои мысли, поэтические наброски и все такое прочее. Из прочитанного Мильбургом было ясно, что хозяин имел тяжкие подозрения против своего управляющего, так что чтение этих дневников оказалось для Мильбурга вполне захватывающим занятием. Он раскрыл книгу на том месте, где остановился в прошлый вечер. Он легко нашел это,место, поскольку оно было заложено конвертом с тонкими красными листочками бумаги.

Вдруг он вспомнил что-то и тщательно исследовал свой карман, однако, по-видимому, не нашел того, что искал, и с улыбкой заботливо положил конверт с листочками на стол. Потом он углубился в чтение книги. Вот что он прочитал:

«Обедал в Лондон-отеле, после обеда немного прилег. Погода страшно жаркая. Собирался посетить дальнего родственника Тарлипга, который служит в шанхайской полиции, но это чересчур хлопотно. Вечерние часы провел в танцевальном павильоне чайного домика Чу Ханя. Там познакомился с прелестной маленькой китаянкой, говорящей по-английски. Назавтра условился встретиться с ней в чайном домике Лит Фу. Ее зовут здесь Маленький Нарцисс, и я называл ее — мой милый Маленький Желтый Нарцисс».

Мистер Мильбург на этом месте остановился. «Маленький Желтый Нарцисс», — повторял он про себя. Потом посмотрел в потолок и сжал губы. «Маленький Желтый Нарцисс?» — сказал он еще раз, и широкая улыбка расплылась по его лицу.

Он опять углубился в чтение, как вдруг услышал звонок. Звонок повторился. Он подскочил и прислушался. Позвонили и третий раз. Он быстро погасил всюду электричество, осторожно отодвинул толстую штору и всмотрелся в туман.

При свете уличного фонаря он едва различил за воротами несколько человек. Он снова осторожно закрыл штору, зажег свет, взял книги и исчез с ними в коридоре. Помещение, находившееся позади, было его спальней. Он скрылся там и в течение пяти минут не обращал внимания на продолжавшиеся звонки.

Потом он снова показался, надел пижаму и поверх нее солидный халат. Он отпер дверь и в войлочных туфлях прошел по дорожке к железным воротам.

— Кто там?

— Тарлинг. Вы же знаете меня.

— Мистер Тарлинг? — удивленно спросил Мильбург. — Какое неожиданное удовольствие видеть вас. Вы нс один? Подойдите ближе, господа!

— Отпирайте ворота, — коротко приказал Тарлинг.

— Извините, господа, но сперва я должен сходить за ключами, я никак не ожидал гостей в столь поздний час.

Он пошел в дом, осмотрелся там еще раз и вернулся к воротам с ключом. Ключ и раньше лежал у него в кармане, но, будучи осторожным человеком, он хотел убедиться, не забыл ли чего убрать.

Тарлинг был в сопровождении Уайтсайда и еще одного человека, в котором Мильбург угадал сыщика. Но в дом вошли только Тарлинг и полицейский инспектор. Третий остался у ворот.

Мильбург ввел их в свое уютное жилище.

— Я уже спал, мне, право, жаль, что я заставил вас так долго ждать у ворот.

— Однако камин еще горячий, — спокойно заметил Тарлинг, наклонившись к маленькому аппарату.

Мильбург засмеялся.

— Ну и глаз у вас, все-то вы замечаете, мистер Тарлинг. Я и действительно так захотел спать, что даже забыл выключить печь. Вот только сейчас и выключил, когда вы меня разбудили.

Тарлинг нагнулся и поднял тлеющий окурок сигары, брошенный в пепельницу на камине.

— Вы курите во время сна? — сухо спросил он.

— О нет, — беззаботно ответил Мильбург. — Я курил, когда встал, чтобы впустить поздних гостей. Погруженный в мысли, я зажег сигару и сунул ее в рот. Когда я просыпаюсь, я всегда так делаю. Я только что положил ее, когда выключал радиатор.

Тарлинг усмехнулся.

— Не желаете ли присесть? — спросил хозяин дома, сам опускаясь на стул. Он со значительным видом указал на бумаги, лежащие на столе: — Вот видите, у нас в фирме столько работы с тех пор, как бедный мистер Лайн умер. Я даже вынужден брать работу на дом, и, уверяю вас, подчас приходится работать до рассвета, чтобы подготовить все счета для предстоящей ревизии новых книг.

— Да, я вижу, что вы .много работаете... — с невинным видом сказал Тарлинг. — А не выходите ли вы иной раз погулять ночью, в туманное время, чтобы освежиться?

Мильбург вопросительно поднял брови.

— Гулять, мистер Тарлинг? — сказал он, крайне удивленный. — Я вас правильно понял? Само собой, что в такую ночь, как эта, я не хожу гулять. Сегодня ведь сплошной туман.

— А вообще бывали в Паддингтоне?

— Нет... Это там, где железнодорожная станция? Иногда, впрочем, я сажусь там на поезд. Но скажите мне, наконец, зачем вы пожаловали ко мне?

— Сегодня вечером на меня напал какой-то человек, он дважды, почти в упор выстрелил в меня. Этот человек одного роста с вами и вообще очень на вас похож. У меня при себе официальное предписание... '

Мистер Мильбург нахмурился.

— Мне поручено произвести обыск в вашем доме.

— Что ж вы собираетесь искать? — холодно спросил Мильбург.

— Оружие. Револьвер или автоматический пистолет. А может быть, я и еще что найду...

Мильбург поднялся.

— Ищите. Можете обыскать дом сверху донизу. Это не займет у вас много времени, ведь дом невелик. Мое жалованье не позволяет мне держать большой дорогой квартиры.

— Вы здесь живете один?

— Да. В восемь часов, правда, приходит поденщица приготовить мне завтрак, убрать комнаты, но на ночь она не остается. Вообще, мистер Тарлинг, этим приказом об обыске я оскорблен.

— Возможно, нам придется еще больше обидеть вас, — сухо ответил Тарлинг и начал осмотр помещения.

Но успех не торопился сопутствовать сыщику, оружия он не обнаружил. Не удалось ему также найти ни одной из маленьких красных бумажек, которые, как он предполагал, наверняка есть у Мильбурга. Даже сейчас Тарлинга не столько волновал человек, покушавшийся сегодня на него, сколько убийца Торнтона Лайна.

Он вернулся в ту комнату, где под наблюдением инспектора оставил Мильбурга. Неудача никак не отразилась на его лице.

— Мистер Мильбург, — резко сказал он, — хочу задать вам один вопрос. — Вы уже видели когда-нибудь такой листок бумаги?

Он вынул из кармана маленький красный квадратик. Мильбург внимательно разглядел его и кивнул.

— Так вам знакомы сии бумажки? — спросил Тарлинг удивленно.

— Да, сэр. Если бы я отрицал это, я сказал бы неправду, а я терпеть не могу вводить людей в заблуждение.

— Кто же сомневается в этом?.. — иронично заметил Тарлинг.

— Мне очень жалко, что вы не доверяете мне, но повторяю, я терпеть не могу говорить неправду.

— Так где же вы видели подобные карточки?

— На письменном столе мистера Лайна.

Тарлинг не ожидал такого ответа.

— Покойный мистер Лайн, вернувшись из кругосветного путешествия, привез с собой много экзотических вещичек. Среди них были и эти квадратики с китайскими иероглифами. Я не понимаю по-китайски, не было пока случая посетить Китай, так что я в этих бумажках не разбираюсь, мистер Тарлинг.

— Значит, вы видели их на письменном столе Лайна? Тогда скажите, почему вы не сообщили об этом в полицию? Ведь вам известно, что в Скотленд-Ярде придают значение каждой мелочи, а в данном случае речь идет о карточке, найденной в кармане убитого.

— Вы правы, я ничего не сообщал полиции... Но поймите и меня, мистер Тарлинг, я был выбит из равновесия этим трагическим событием, я ни о чем не мог думать. Возможно, что такие клочки бумаги обнаружатся и у меня дома: мистер Лайн любил дарить экзотические курьезы своим друзьям... Он даже подарил мне меч, вон там, видите, на стене? И эти бумажки с иероглифами дарил тоже. Он мне рассказал про них целую историю, только я вряд ли вспомню сейчас, в чем там суть...

Он явно был расположен еще что-нибудь рассказать о своем покойном хозяине, но Тарлинг распрощался с ним. Мильбург проводил гостей до ворот, тщательно запер их, потом вернулся в дом, по лицу его блуждала самодовольная улыбка.

Покинув жилище управляющего, Тарлинг раздосадованно говорил инспектору Уайтсайду:

— И все же это он... Я ни минуты не сомневаюсь, что именно Мильбург покушался на меня.

— Но почему? — спросил инспектор. — У вас нет никаких догадок, почему это он вздумал угробить вас?

— Нет, мой друг, не представляю... Очевидно одно: тот человек, который напал на меня, все время шел за мной по пятам и видел, как я ехал с мисс Райдер по улицам Лондона. Когда я вошел в гостиницу, он вышел из своего автомобиля, подошел к моему и расплатился с шофером, который был только рад, что больше не надо ждать. После этого тот человек шел за мной, пока я не попал на глухую улочку. Там он сперва бросил в меня чем-то, потом стрелял.

— И все же почему? Почему? — недоумевал Уайтсайд. — Предположим, Мильбург кое-что знает об убийстве, хотя это и сомнительно, но какую выгоду он получил бы, убрав вас с дороги?

— Если бы, дорогой Уайтсайд, я мог ответить на этот вопрос, то сказал бы вам, кто убил Торнтона Лайна.

 XV

Последние клочья тумана успели рассеяться, когда Тарлинг на следующее утро подошел к окну своей спальни. Улицы, освещенные ярким солнечным светом, и прекрасный теплый весенний воздух настраивали терпеливого лондонца на веселый лад после того, как целую зиму он страдал от туманной сырости.

Тарлинг потянулся и зевнул. Он был вполне доволен жизнью.

Китаец Линг Чу в синем шелковом платье стоял за стулом своего господина, прежде налив ему чаю и положив газету с правой стороны, а письма — с левой.

Тарлинг позавтракал молча.

— Линг Чу, — сказал он наконец, — я теряю право зваться Охотником-На-Людей. Суди сам: вокруг этого происшествия загадок становится все больше и больше. И я растерян...

— Господин, —сказал китаец, — во всех трудных случаях наступает момент, когда чувствуешь, что приходится сделать паузу и привести в порядок свои мысли. Со мной так было, когда я преследовал By Фунга, душителя из Ханькоу. А все-таки в один прекрасный день я настиг его, и теперь он спит непробудным сном в Царстве Ночи.

Китаец говорил с истинно философской невозмутимостью и любил употребить в речи красивое символическое выражение, в данном случае обозначающее смерть.

— Вчера, Линг, я нашел маленькую юную женщину, — сказал Тарлинг после некоторой паузы. Он имел в виду Одетту Райдер.

— Господину легко было найти ее, гораздо легче, чем найти убийцу белолицего, — ответил Линг Чу, почтительно спрятав руки в широких рукавах, — Маленькая женщина не убивала.

— Откуда ты это знаешь?

— Маленькая женщина слишком слаба, Господин. У нее нет также умения управлять экипажем.

— Ты хочешь сказать, автомобилем? — быстро спросил Тарлинг.

Линг Чу утвердительно кивнул.

— Да, да... я и не подумал. Понятно, убийца Торнтона умеет водить автомобиль. Но мы же не знаем, может, она и владеет этим искусством.

— Нет, господин, я узнавал, — просто ответил китаец. — В большом магазине мне сказали, что она этого не умеет, там ведь многие ее хорошо знают.

Тарлинг задумался.

— Да, скорее всего, это так и есть. Но я тебе скажу, как я узнал, что она не убийца. Я выяснил, что во время совершения преступления она была на расстоянии многих миль от Лондона. Но все еще остается открытым вопрос, кто это сделал?

— Охотник-На-Людей это узнает, — с уверенностью сказал китаец.

— Посмотрим, — ответил Тарлинг.

Он оделся и отправился в Скотленд-Ярд, где условился встретиться с Уайтсайдом. Потом он собирался поехать за Одеттой Райдер. Когда Тарлинг вошел в бюро, Уайтсайд рассматривал некий предмет, лежащий перед ним на куске бумаги.

— Привет, Уайтсайд, — воскликнул Тарлинг. — Вот этим оружием и был, значит, убит Торнтон Лайн?

— Да, я говорил вам, мы нашли его в корзинке для рукоделия.

— Браунинг кажется мне очень знакомым, — сказал Тарлинг и взял в руки оружие. — Он заряжен?

— Нет, я вынул все патроны вместе с магазинной коробкой.

— Вы, надо думать, уже разослали описание браунинга и его фабричный номер по всем оружейным мастерским и лавкам?

Уайтсайд кивнул.

— Это, конечно, много пользы не принесет, это ведь американское оружие. Если оно и было куплено в Англии, то все же установить владельца мало шансов.

Тарлинг осмотрел пистолет со всех сторон. Когда он разглядывал ручку, он вдруг издал восклицание. Уайтсайд также внимательно рассмотрел ручку и увидел две глубокие царапины, шедшие поперек нее.

— Как вы думаете, это нам что-нибудь даст? — спросил он.

— Думаю, да... Похоже, что несколько лет назад во владельца этого оружия дважды стреляли, но пули попали не в него, а в ручку.

Уайтсайд рассмеялся:

— Как вы пришли к такому выводу, мистер Тарлинг?

— А я к нему и не приходил. Я просто знаю, и все. Дело в том, милейший Уайтсайд, что браунинг принадлежит мне.

 XVI

— Как? Это ваше оружие? — недоверчиво спросил Уайтсайд. — Мистер Тарлинг, вы случайно не заболели? Как это может быть?

— И все-таки это мой браунинг, — спокойно ответил Тарлинг. — Я сразу узнал его, как только увидел на столе, но подумал, что ошибаюсь. Однако эти следы от пуль доказывают, что я был прав. Этот браунинг был моим верным другом в Китае, я шесть лет не расставался с ним.

У Уайтсайда перехватило дыхание.

— Так, значит, Торнтон Лайн был убит из вашего пистолета?

Тарлинг кивнул.

— Это весьма удачная находка, но все-таки это мое оружие, и каким-то образом оно оказалось в квартире мисс Райдер. Нет сомнения, что смертельный выстрел был сделан из этого браунинга.

Наступило долгое молчание.

— Ну, я вам скажу!.. Это лее переворачивает вверх дном мои теории, — заявил инспектор, кладя оружие на стол. — Мы натыкаемся на все новые и новые тайны. Чем больше углубляемся в это дело, тем оно непонятнее. И это, заметьте, вторая неожиданность сегодня.

— Вторая? — спросил Тарлинг автоматически; мысли его были все еще заняты открытием, придавшим делу совсем другой вид. Кроме того, Тарлинга огорчало, что Торнтон Лайн убит из его оружия.

— Да, вторая...

Тарлинг, наконец, вышел из задумчивости и услышал Уайтсайда.

— Тарлинг, вы помните еще об этом? — Он открыл сейф и вынул оттуда большой конверт с телеграммами. — Телеграмма, в которой Одетта Райдер приглашает Лайна прийти к ней домой. Она была найдена среди бумаг убитого, когда в доме производили обыск. Вернее, не обыск, не совсем так, — поправился инспектор, — она была найдена швейцаром Лайна, неким Коолем. Это, по-видимому, вполне честный человек, на него не падает ни тени подозрения. Я пригласил его сюда на сегодняшнее утро с целью допросить его подробнее, не знает ли он, например, куда Лайн еще мог бы пойти в тот вечер. Он ожидает в соседней комнате. Я велю позвать его.

Он позвонил и отдал приказ вошедшему в полной форме полицейскому. Тотчас дверь отворилась снова, и полицейский ввел хорошо одетого человека средних лет, по наружности которого сразу можно было угадать его профессию.

— Расскажите мистеру Тарлингу то, что вы рассказывали мне.

— О телеграмме? — спросил Кооль. — Боюсь, что я допустил тогда ошибку. Но все эти ужасные события вывели меня из равновесия, я просто потерял голову...

— Как же обстоит дело с телеграммой? — спросил Тар-т линг.

— Я принес эту телеграмму через день после убийства мистеру Уайтсайду, но при этом дал неверные показания. Такого раньше со мной никогда не случалось, чтобы я что-нибудь путал... Но все эти бесчисленные вопросы в полиции, говорю вам, совершенно сбили меня с толку.

— Так что, что там с телеграммой? — нетерпеливо спросил Тарлинг.

— Видите ли, сэр, — сказал швейцар, нервно теребя в руках свою шляпу, — я тогда показал, что мистер Лайн Открыл телеграмму, но на самом деле телеграмма была получена через четверть часа после отъезда мистера Лайна. Я, видите ли, сам тогда вскрыл ее, когда узнал, что мистер Лайн убит. Но я побоялся неприятностей и решил не вмешиваться в дело, которое меня не касается. Вот потому-то я и сказал в первый раз мистеру Уайтсайду, что мистер Лайн сам открыл телеграмму.

— Следовательно, он не успел получить этой телеграммы?— спросил Тарлинг.

— Нет, сэр, она пришла позже.

Оба сыщика переглянулись.

— Что вы думаете об этом, Уайтсайд?

— Тут и не знаешь, что думать... Ведь эта телеграмма была самой тяжкой уликой против Одетты Райдер. Эта новость по крайней мере в значительной степени снимает с нее подозрения.

— Но как объяснить, что Лайн в тот вечер все же отправился на квартиру мисс Райдер? Вы вполне уверены, Кооль, что мистер Лайн в тот вечер не получал телеграммы?

— Вполне, сэр, — ответил Кооль, — я сам принял ее. Когда мистер Лайн уехал, я вышел на крыльцо немного подышать свежим воздухом и стоял как раз на лестнице, когда рассыльный принес телеграмму. Если вы посмотрите на формуляр, то увидите, что телеграмма принята в девять часов двадцать минут. В это время она как раз поступила на наш почтамт, находящийся от нас в двух милях. Они бы просто не успели ее принести в то время, когда мистер Лайн был еще дома. Я даже удивляюсь, что вы до сих пор и сами этого не обнаружили.

— Да, очередная промашка, вы правы, — улыбаясь, согласился Тарлинг. — Благодарю вас, Кооль, ваши показания очень важны.

Когда Кооль ушел, он сел напротив Уайтсайда, засунул руки в карманы и сказал:

— Я больше ничего не понимаю. Этот случай настолько усложнился, что я начинаю забывать о самых простых вещах. Я вам набросаю вкратце вею ситуацию, Уайтсайд. Вечером четырнадцатого числа Торнтон Лайн был убит одной или несколькими до сих пор неизвестными личностями, по всей вероятности, в квартире Одетты Райдер, бывшей кассирши фирмы. На ковре большая лужа крови, пистолет и пули также найдены в квартире. Никто не видел, как мистер Лайн вошел в дом и как он его покинул. На следующее утро Лайн был найден в Гайд-Парке без сюртука и жилета. Вокруг его груди обмотана дамская ночная рубашка, в открытой ране два платочка Одетты Райдер. На груди у трупа лежит букет желтых нарциссов, а сюртук, жилет и ботинки лежат в автомобиле, стоящем на расстоянии ста метров от места, где лежал труп. Я все правильно изложил?

Уайтсайд кивнул.

— Да, все так и было.

— При обыске спальни, — продолжил Тарлинг,—на белом ящике комода обнаружен кровавый оттиск большого пальца. Чемодан наполовину упакован и лежит на кровати. Удается установить, что он принадлежит Одетте Райдер. Потом находится браунинг в корзинке для рукоделия. Он, оказывается, принадлежит мне, Тарлйнгу. Сначала накапливаются подозрения, что убийца мисс Райдер. Но эта версия разваливается, потому что, во-первых, в то время, когда совершается убийство, она лежит в бесчувственном состоянии в госпитале Эшфорда; затем швейцар Лайна нашел телеграмму, которая якобы отправлена ею и в которой Лайн приглашается к ней Домой, но эта телеграмма, оказывается, не могла быть прочитана Лайном, поскольку он уже ушел из дому.

Тарлинг поднялся.

— Пойдемте, надо зайти к Кресвелю... Эта история, го-, ворю я вам, еще сведет меня с ума!

Главный полицейский инспектор Кресвель выслушал всю эту историю совершенно спокойно. На его лице нельзя было заметить ни малейшего удивления. Он помолчал и наконец заговорил:

— Дело принимает такой оборот, что это убийство еще станет знаменитым и войдет во все учебники криминалистики. Понятно, против мисс Райдер предпринимать больше ничего не следует. И это очень умно с вашей стороны, Тарлинг, что вы ее не арестовали. Но все же она должна оставаться под наблюдением, так как, очевидно, знает убийцу или думает, что знает его. Она должна оставаться под надзором день и ночь, — рано или поздно, мы найдем человека, против которого она питает подозрения.

Он прошелся по кабинету и продолжил:

— Надо теперь Уайтсайду поговорить с ней, — сказал он, обращаясь к Тарлингу. — Не исключено, что ему удастся больше выпытать у нее, чем вам. А впрочем, я не думаю, что это имеет большой смысл. Заметьте мимоходом, Тарлинг, что все торговые книги фирмы Лайн переданы для ревизии известной фирме «Бешвуд и Саломон» в Сент-Мэри-Эксе. Если вы подозреваете, что служащие фирмы совершали растраты и что это может как-то связываться с убийством, то вам результаты ревизии могут весьма пригодиться. Сколько времени продолжится ревизия?

— Ревизоры называли недельный срок, — сказал Тарлинг. — Книги переданы фирме сегодня утром. Это, впрочем, заставляет меня вспомнить о нашем приятеле, мистере Мильбурге. Он охотно дал полиции все сведения, так что у полиции сложилась ясная картина финансового положения фирмы.

Кресвель откинулся в кресле и посмотрел на Тарлинга.

— Так, значит, Тарлинг, это из вашего оружия совершено убийство? — спросил он с легкой улыбкой. — Мне кажется, это весьма неприятно...

— Чего уж приятного, — ответил Тарлинг, смеясь. — Сейчас я пойду домой и немедленно расследую, каким путем пистолет мог попасть к убийце. Я отчетливо помню, что две недели назад я отправил его к оружейному мастеру для чистки и смазки.

— А где вы обычно храните его?

— В ящике комода, вместе со всякими сувенирами из Шанхая. Никто, кроме Линг Чу, не имеет доступа в мою комнату, а китаец всегда остается в квартире, когда я ухожу.

— Вы говорите о вашем слуге?

— Он не совсем слуга... — улыбаясь, сказал Тарлинг. — Он, скорее, мой друг. Это один из лучших китайских сыщиков, он изловил немало преступников. Человек абсолютно надежный, при всех обстоятельствах я могу полностью довериться ему.

— Следовательно, мистер Лайн убит из вашего пистолета? — снова спросил Кресвель.

Наступила небольшая пауза, после которой Кресвель сказал:

— По-видимому, все состояние Лайна перейдет в казну. Насколько я знаю, у него нет родных и не осталось наследника.

— Это не так, — тихо сказал Тарлинг.

Кресвель вопросительно посмотрел на него.

— У него есть кузен, — улыбаясь, ответил Тарлинг, — И этот кузен, к несчастью, находится в таком близком родстве с покойным, что вынужден предъявить права на миллионное наследство Лайна.

— Почему, к несчастью? — спросил Кресвель.

— Потому что этот наследник — я.

 XVII

Тарлинг покинул главную полицию и пошел вдоль залитого солнцем берега Темзы. Он возбужденно твердил самому себе, что выяснение этого случая уже исчерпало все его возможности. К тому же главный инспектор так странно посмотрел на него, когда узнал, что Тарлинг и есть наследник состояния убитого. Сыщик, который собирается раскрыть это убийство... И его оружие, черт возьми, найдено в комнате, где произошло преступление!

Он усмехнулся по поводу своего положения. Теперь пришел его черед попасть под подозрение. И он вдруг вспомнил о том, скольких невинных людей он заподозрил в свое время в преступлении. Теперь-то он понял, каково им приходилось.

Он поднялся по лестнице в свою квартиру и застал Линг Чу за чисткой серебра. Китаец, в сущности, был ловцом жуликов и в своем роде непревзойденным сыщиком, но заодно добровольно взял на себя труд заботиться о благополучии Тарлинга.

Сыщик, не говоря ни слова, прошел прямо в свою комнату и открыл комод. В отдельном ящике лежали его тщательно выглаженные тропические костюмы. Тропический шлем висел тут же, на крюке, а рядом с ним кожаная сумка из-под браунинга. Он снял ее и увидел, что она пуста. А чего, собственно, он ожидал?..

— Линг Чу,— тихо позвал он.

— Слушаю тебя, Ли-Иен, —сказал тотчас явившийся китаец.

— Где мой пистолет?

— Его нет, Ли-Иен.

— Давно?

— Уже четыре дня, — равнодушно сказал Линг Чу.

— Где же он?

— Я не видел его уже четыре дня.

Наступила пауза. Потом Тарлинг медленно проговорил:

— Хорошо, Линг Чу, не будем больше говорить об этом.

Несмотря на внешнее спокойствие, Тарлинг был страшно возбужден. Как же это стало возможно, чтоб в. отсутствии Линг Чу кто-нибудь попал в комнату? Они только однажды выходили вместе, в тот вечер, когда он посетил квартиру Одетты Райдер. Линг Чу сопровождал его тогда в отдалении...

А может быть, Линг Чу сам?..

Но сыщик тотчас отбросил эту мысль как совершенно абсурдную. Какая польза китайцу от смерти Лайна, которого и видел-то он только один раз, когда Торнтон Лайн пригласил их к себе.

Но хотя это подозрение было отметено им как абсурдное, он все же не мог отделаться от этой мысли. Кончилось тем, что он отправил Линг Чу с каким-то незначительным поручением в Скотленд-Ярд, а сам решил проверить эту невероятную версию, насколько возможно.

Квартира Тарлинга состояла из четырех комнат и кухни. Его спальня соединялась со столовой и кабинетом. Кроме того, было еще одно помещение, где хранились ящики и чемоданы, нечто вроде кладовки. Четвертую комнату занимал Линг Чу.

Тарлинг выждал, пока китаец ушел, потом встал и начал свои розыски.

Комната китайца была небольшая, но прибрана чисто и аккуратно. Кроме кровати, стола, стула и простого черного сундучка под кроватью, в комнате не имелось больше никакой мебели.

На чисто вымытом полу лежала красивая китайская циновка. Единственное украшение комнаты—прекрасная фарфоровая ваза — стояла у камина. Тарлинг направился к входной двери и запер ее на всякий случай, прежде чем начать поиск.

Если вообще здесь есть что-нибудь, что может раскрыть тайну украденного пистолета, то это что-то следовало искать в черном сундучке. Он оказался заперт, и пришлось потратить десять минут, чтобы найти ключ, подходивший к обоим замкам.

Вещей там было немного. Линг Чу не обладал большим гардеробом. Его одежда занимала едва половину ящика. Тарлинг осторожно вынул костюмы, шелковые платки, туфли и все те маленькие туалетные принадлежности, которыми пользовался китаец. Он быстро дошел до нижнего отделения, где обнаружил два незапертых лаковых ящичка. Первый содержал принадлежности для шитья, а во втором лежал маленький пакетик, тщательно упакованный в тонкую китайскую бумагу и перевязанный ленточкой. Тарлинг развязал узел, открыл пакетик и, к своему удивлению, увидел массу газетных вырезок. Это были главным образом вырезки из китайских газет, но несколько — из одной английской газеты, выходящей в Шанхае. Сперва он подумал, что это отчеты о делах, в которых участвовал Линг Чу, и, хотя удивился, что китаец дал себе столько труда собирать сувениры, в особенности вырезки на английском языке, но все же не думал, чтобы эти клочки газет имели какое-то значение.

Однако он решил подробно изучить все, что попадется под руку, в надежде найти хоть что-то проливающее свет на загадочное исчезновение пистолета. Сначала поверхностно, а потом все внимательнее он стал разглядывать английские тексты и вдруг заинтересовался ими.

«Вчера вечером, — прочитал Тарлинг, — произошел скандал в чайном домике Чу Ханя. Один из посетителей — англичанин — стал выказывать большой интерес к танцовщице, которую иностранцы называют Маленький Нарцисс».

«Маленький Нарцисс...» Тарлинг выпустил газетную вырезку из рук, он старался вспомнить подробности этого случая. Он хорошо знал Шанхай и его таинственное подполье. Знал он и чайный домик Чу Ханя, который в действительности являл собою притон курильщиков опиума. Незадолго до своего отъезда он разоблачил подпольную деятельность этого заведения, и его закрыли. Он даже припоминал ту красивую танцовщицу... Он, правда, не интересовался ею, когда ему приходилось бывать в этом заведении, так как у него там были более важные дела. Но вдруг он и еще кое-что вспомнил... Он слышал, как джентльмены в английском клубе беседовали окрасоте и грации этой ки-таяночки. Когда она дебютировала, ее танцы вызвали сенсацию среди англичан, чувствовавших себя в Шанхае, словно в ссылке.

Следующая вырезка также была из английской газеты.

«Сегодня утром стало известно о прискорбном случае. Молодая девушка, китаянка О Линг, сестра полицейского инспектора Линг Чу, вчера была найдена умирающей на заднем дворе чайного домика Чу Ханя. Девушка выступала там в качестве танцовщицы против воли своего брата. Она послужила косвенной причиной одного весьма неприятного скандала, о котором мы сообщали на прошлой неделе. Предполагают, что этот трагический случай — одно из тех самоубийств, которые, к сожалению, часто случаются среди китаянок и являются средством спасения чести».

Тарлинг присвистнул.

Маленький Нарцисс! Так, значит, она была сестрой Линг Чу! Он немного знал китайцев, их бесконечную терпеливость и ненависть, которая, однажды возникнув, ничего нс прощает. Убитый Торнтон Лайн, судя по всему, смертельно оскорбил не только девушку, но и всю ее семью: в Китае, оскорбляя одно лицо, оскорбляешь все общество. И бедная девушка от сознания позора, навлеченного также на се брата, выбрала единственный выход, оставшийся ей по китайскому обычаю.

Но какого рода могло быть это оскорбление? Тарлинг стал копаться в вырезках из китайских газет и нашел еще несколько рассказов, написанных в цветистом восточном стиле. Все рассказы сходились в одном: какой-то англичанин открыто стал ухаживать за китайской девушкой. Впрочем, с точки зрения европейцев, это не было еще оскорблением, но в дело вмешался китаец, и в результате вышел большой скандал.

Тарлинг прочел все газетные вырезки с начала до конца, заботливо упаковал их и возвратил пакетик в лаковую коробочку. Он сложил вещи в сундучок с чрезвычайной осторожностью, в том же порядке, в каком они лежали раньше, запер его на ключ и поставил под кровать.

Совершив все это, он попытался выстроить ясную картину событий.

Линг Чу увидел Торнтона Лайна и поклялся отомстить ему. Похитить пистолет Тарлинга для китайца было делом нетрудным. Но почему же он оставил оружие на месте преступления? Если это он убил Торнтона Лайна, то почему он так поступил? Нет, на Линг Чу это не похоже. Так мог поступить только неопытный человек или враг Тарлинга.

Но как же ему удалось заманить Торнтона Лайна в квартиру Одетты? И откуда вообще китаец мог знать про Одетту?

Вдруг в голову Тарлинга пришла мысль. Ведь Линг Чу присутствовал с ним на беседе в частном бюро Лайна. Он тогда ясно понял всю ситуацию. Линг Чу знал, что Торнтон Лайн влюблен в Одетту и жаждет обладать ею. Ничего удивительного, если эти сведения китаец использовал для себя.

Но зачем ему было навлекать подозрения на эту девушку?

И потом, телеграмма, вызывавшая Лайна в квартиру Одетты, написана по-английски, а Линг Чу едва понимал этот язык.

Здесь Тарлинг снова оказался на мертвой точке. И хотя он мог доверить китайцу и собственную жизнь, но совершенно ясно — Линг Чу говорит ему далеко не все, что знает. Кстати, можно вполне допустить, что Линг Чу владеет английским, но почему-то это скрывает...

— Я отказываюсь понимать!.. — с отчаянием сказал Тарлинг, стоя посреди своей пустой квартиры.

Он даже не мог решить, как ему лучше,поступить: допросить ли своего помощника китайца и бросить ему в лицо обвинение в убийстве или подождать несколько дней, предоставив дело естественному ходу, посвятив, конечно, во все Одетту Райдер? Он решился на второй вариант, оставил китайцу записку и уже через четверть часа был в маленькой гостинице, где Одетта Райдер его ожидала.

Она была бледная и выглядела усталой. Похоже, что прошедшей ночью она мало спала. Но встретила она его приветливой улыбкой.

— Могу сразу вас обрадовать, — начал Тарлинг, — вам не надо являться в Скотленд-Ярд, вы избавлены от допроса.

Он видел по ее глазам, насколько она довольна таким поворотом событий.

— Вы, надеюсь, успели прогуляться в это прекрасное утро? — с невинным видом спросил он.

Но девушка только рассмеялась в ответ:

— Вы же и сами знаете, что я никуда не выходила. Ведь три сыщика Скотленд-Ярда охраняют гостиницу, и сразу же они последовали бы за мною, ступи я хоть шаг от гостиницы...

— Да как вы узнали об этом, Одетта?

— Потому что я выходила гулять, — сказала она и рассмеялась, — Вот я и перехитрила вас, мистер сыщик! Я думала, что вы уличите меня во лжи, если я скажу, что никуда не выходила. Но за мной и действительно, значит, никто не следил, если вы не знаете, куда я ходила и что купила.

— Ну, Одетта, если уж вы непременно желаете... Вы купили зеленого шелка, шесть носовых платков и зубную щетку.

— Ну и ну!.. — сказала девушка. — Я все-таки плохо вас знаю, мистер Тарлинг. Так, значит, шпионы были? Скажите, это вы приставили их ко мне?

— Ну, как сказать... — ответил он с улыбкой. — Я только что говорил в вестибюле с одним из них, он-то мне все и доложил. А вы, Одетта, значит, никакой слежки нс заметили?

— Нет, никого не видела, — созналась она, — хотя я очень внимательно осматривалась... Но скажите, что вы сейчас собираетесь делать?

Вместо ответа Тарлинг достал из кармана плоский продолговатый ящичек. Когда он открыл крышку, она с удивлением увидела, что там находится фарфоровая чашечка, покрытая тонким слоем черной краски, и две белые карточки. Его рука дрожала, когда он положил коробку на стол, и девушка догадалась.

— Вы желаете, сэр, снять отпечатки моих пальцев?

— Мне очень неприятно, что я должен просить вас об этом, но...

— Покажите, как я должна это сделать, — только и сказала она.

Сыщик действительно чувствовал себя не совсем хорошо. Он казался себе предателем. Возможно, она понимала его состояние, потому что рассмеялась, вытирая краску со своих пальцев.

— Долг остается долгом, — произнесла она чуть насмешливо. — Но скажите, сколько вы собираетесь держат^ меня под наблюдением?

— Ну уж это как потребует ваша безопасность, — серьезно ответил Тарлинг. — И до тех пор, пока мы не соберем всей необходимой по этому делу информации.

Он убрал коробочку в карман и попытался выспросить Одетту снова:

— Неужели вы не хотите, милая девушка, помочь нам? Мне кажется, вы совершаете крупную ошибку. Но в конце концов я ведь тоже не нахожусь в зависимости от ваших показаний. По всей вероятности, я раскрою это дело и сам, без вашей помощи. Это зависит от...

— От чего? — спросила она с любопытством.

— От того, что мне расскажут другие.

— Другие? Кто эти другие?

Она смотрела прямо ему в лицо.

— Был когда-то знаменитый политик, пустивший в ход

выражение: «Обожди и присмотрись!» — ответил Тарлинг. — Я прошу вас следовать этому совету. Но теперь я должен кое-что сказать вам, мисс Райдер. Завтра же я удалю наблюдателей, но прошу вас еще немного времени провести в этой гостинице. Тем более что, как вы понимаете, в свою квартиру вы вернуться не можете.

— Не говорите об этом... — тихо попросила она. — Но разве так уж необходимо, чтобы я непременно оставалась здесь?

— Я мог бы найти и другой выход, — медленно сказал он, пытливо глядя на нее.

Она быстро взглянула на него:

— Нет, пожалуй, не надо другого выхода...

Он помолчал немного, потом спросил:

— Но почему, скажите мне, Одетта, почему вы таитесь от меня? Я не стану злоупотреблять вашим доверием. Почему вы не хотите рассказать мне хотя бы о вашем отце?

— О моем отце? — Она дико посмотрела на него. — Но ведь у меня больше нет отца!

— Скажите, мисс Райдер, — ему стало трудно подыскивать слова, он соображал, как именно задать следующий вопрос... — Вы... У вас есть поклонник?

— Поклонник?

По тону ее голоса он заметил, что она недовольна.

— Я хотел спросить, каковы ваши отношения с мистером Мильбургом? И кто он вам?

Она смотрела на него, совершенно расстроенная и огорченная, потом сказала:

— Он мне никто.

— Никто? Никто?..

 XVIII

Тарлинг по дороге домой решил прогуляться и медленно брел по широкой Эджвар Роуд. Он шел ссутулясь и низко опустив голову. Ему не хотелось думать о тех подозрениях, которые скапливаются над его головой. Но от мыслей не защитишься... Ведь он был почти неизвестным сыщиком, недавно прибывшим из Китая. К тому же, как стало известно полиции, он родственник и единственный наследник убитого Торнтона Лайна. И в довершение всего на месте преступления найдено именно его оружие. Высшие чины- полиции не откажутся от этого подозрения только потому, что ему поручено расследование этого дела.

Он прямо-таки кожей ощущал, что вся огромная махина Скотленд-Ярда пущена в ход и энергично работает над тем, чтобы втянуть его в эту трагедию. Хотя это происходило почти незаметно, но сомневаться в этом не приходилось. Он заставил себя улыбнуться, и тем отогнал неприятные мысли.

Но почему самое сильное подозрение поначалу падало на Одетту?

Тарлинг понимал, что Торнтон Лайн руководствовался вовсе не любовью к девушке, служащей у него. Вряд ли он вообще был способен на искреннее чувство, просто его богатство невероятно облегчало ему доступ ко многим женским сердцам... Одетта Райдер оказалась исключением. Тарлинг догадывался о сцене, разыгравшейся между Одеттой и Торнтоном Лайном в день, когда он зашел в фирму. Но можно допустить, что и раньше бывали сцены, весьма щекотливые для девушки и не делавшие чести покойному.

Главное же, за что благодарил Тарлинг судьбу, это за уверенность в том, что Одетту не будут больше подозревать в убийстве. Он уже привык называть ее мысленно Одеттой; раньше, скажи ему кто о подобном, он бы посмеялся. Но уж он-то, во всяком случае, считал ее невиновной с самого начала, еще до того, как было установлено ее алиби, то есть до того, как стало известно, что в момент убийства Лайна она лежала в Эшфорде, в пятидесяти милях от места убийства и находилась в бесчувственном состоянии.

Но что думать о Мильбурге, этом ползучем и скользком создании?

Тарлинг вспомнил, что покойный Лайн хотел заказать ему расследование образа жизни Мильбурга, которого он подозревал в крупной служебной растрате. А если Миль-бург и есть убийца? Разве нельзя допустить, что он застрелил шефа в целях ухода от ответственности за растрату? Но тут тоже что-то не сходится. Ведь смерть Лайна только ускорила бы расследование и раскрытие его хищений. Разве он не знал, что в случае смерти владельца фирмы будет произведена ревизия торговых книг и тогда все выплывет наружу? Мильбург это знал.

Но, с другой стороны, преступники не так уж редко совершают самые безрассудные действия. Они часто не думают о последствиях своих поступков, а такой человек, как Мильбург, возможно, и не мог предвидеть всего, что может произойти в результате подобного преступления.

Когда Тарлинг дошел до конца Эджвар Роуд, его окликнули. Он обернулся и увидел автомобиль, ехавший вдоль тротуара. Из автомобиля выскочил инспектор Уайтсайд.

— А я как раз ехал к вам, мистер Тарлинг. Вы, вероятно, уже повидались с мисс Райдер? Минутку, я только расплачусь с шофером.

Инспектор отпустил такси и пошел рядом с Тарлингом.

— В полиции я видел вашего китайца, решил, что вы его специально отослали, чтобы побыть одному. Я догадываюсь, о чем вы можете размышлять. Но поверьте мне, шеф считает всю эту историю лишь странным совпадением. Вы расследовали пропажу пистолета?

Тарлинг кивнул.

— И что же? Как он попал в руки убийцы... — он сделал паузу, — убийцы Торнтона Лайна?

— Кое-какие догадки... Но все это еще не вполне обоснованно.

Тарлинг рассказал ему об открытии, сделанном им в сундуке Линг Чу, тайно им досмотренном, то есть о газетных вырезках, в которых сообщалось о похождениях мистера Лайна в Шанхае и о трагических последствиях этого.

Уайтсайд слушал внимательно.

— Тут наверняка что-то есть, — сказал он, когда Тарлинг закончил рассказывать. — Я слышал о вашем Линг Чу много всякого. Главное, он весьма дельный полицейский.

— Лучший из китайцев, которого я когда-либо видел в деле, — подтвердил Тарлинг. — Но единственное, во что я никогда не мог проникнуть, так это в его мысли. Смотрите, Уайтсайд, факты таковы: браунинг лежал в моем комоде; единственный, кто мог его взять, Линг Чу. Существует еще один очень важный факт: как выяснилось, у Линг Чу достаточно оснований ненавидеть Торнтона Лайна, ведь косвенно тот виноват в смерти его сестры. Я все заново обдумал и теперь вспомнил, что Линг Чу с того момента, как он увидел Лайна в его конторе, замкнулся, стал гораздо молчаливее, чем обычно. От него я узнал, что он наводил справки в торговом доме Лайна. Думаю, он проговорился. Мы обсуждали с ним, могла ли мисс Райдер убить Лайна, и Линг Чу сказал, что она не умеет управлять автомобилем. Когда я спросил, откуда ему это известно, он сказал, что порасспросил кое-кого из сослуживцев Одетты. И вот вам еще один интересный факт, — продолжал Тарлинг, — я всегда знал, что Линг Чу не говорит по-английски. В лучшем случае знает пару-тройку слов на попугайно-английском, то есть на том жаргоне, на котором китайцы объясняются с иностранцами в портовых городах. Но он наводил справки в торговом доме Лайна, вы только подумайте! Держу пари на миллион против одного, что во всем торговом доме не найти ни одной продавщицы, говорящей по-китайски.

— Я пошлю двух сыщиков наблюдать за ним, — сказал Уайтсайд.

Тарлинг отрицательно покачал головой.

— Нечего и время зря терять. Линг Чу любого европейца обведет вокруг пальца, за ним невозможно уследить. Поймите, друг мой, он гораздо лучшая ищейка, чем любой сыщик Скотленд-Ярда, он обладает особенным искусством исчезать, становиться невидимым, чуть только заметит слежку. Я сам разберусь с ним! — гневно добавил он. — Я знаю, как с ним обращаться...

— Может быть, и действительно все дело в маленькой танцовщице, погибшей в Китае? Маленький Нарцисс, так, вы говорите, ее там называли? И эти желтые нарциссы на трупе Лайна... Неужели это совпадение? Вы как думаете, Т арлинг?

— Может, и совпадение, а может, и нет... — осторожно сказал Тарлинг. — В китайском языке нет особого иероглифа для обозначения этого цветка. И я не уверен, что желтые нарциссы растут в Китае. Впрочем, Китай — страна огромная, и там все возможно найти. Но тем не менее я не возьмусь уверять, что убийство человека, оскорбившего девушку в Китае, произошедшее именно тогда, когда ее брат находится в Лондоне, — простое совпадение.

Беседуя таким образом, они пересекли широкую улицу и вошли в Гайд-Парк. Странным образом это место Тарлинга влекло с той же силой, что и мистера Мильбурга.

— Да, а собственно, зачем вы меня хотели видеть, Уайтсайд?

— Я хотел поделиться с вами кое-какими догадками по поводу мистера Мильбурга.

Значит, снова Мильбург? Все разговоры, все мысли, все наблюдения вновь и вновь приводили к этому таинственному человеку. Но то, что Уайтсайд мог рассказать, вряд ли было особо волнующего свойства. Мильбург находится под наблюдением день и ночь, так что и отчет Уайтсайда вышел весьма обыденным. Но есть один факт, неоднократно проверенный на практике, что из совершенно незаметных вещей можно иной раз сделать весьма обширные выводы.

— Я, право, не знаю, чего Мильбург ожидает от результата проверки торговых книг, — сказал Уайтсайд,— но очевидно, что он сильно заинтересован в этом. Чего он ждет от этой проверки для себя? Доброго или худого?

— А почему вообще вы обратили на это внимание?

— Он купил торговые книги большого формата.

Тарлинг рассмеялся.

— Но какой же в этом криминал, дружище? — спросил он. — Впрочем, что это за торговые книги, которые он купил?

— Большие тяжелые торговые книги, какие употребляются только в очень крупных фирмах. Они так увесисты, что одному человеку и не унести их... И странное дело, он купил целых три таких фолианта на Сити Роуд и потом на такси доставил их к себе домой. Вот у меня и закралось подозрение: а не ведет ли он двойную бухгалтерию? Вообще, если этот человек преступник, если его еще удастся уличить в преступлении, то это, конечно, необыкновенный преступник...

— Да нет, Уайтсайд, вы переоцениваете его, — прервал Тарлинг инспектора. — Я, поверьте, очень уважаю вас за наблюдательность, но, уверяю вас, чтобы удержать в памяти все подробности такого огромного дела нужны сверхчеловеческие способности. Откуда им взяться у этого типа? Скорее, можно предположить, что он задумал перейти в другую фирму или даже завести собственное дело. Во всяком случае, покупка торговых книг, даже если они такие толстые, это еще не преступление. Когда он купил их?

— Вчера рано утром, еще до того, как фирма Лайн открыла свои двери. Ну ладно, может, я и не прав... А вы, мистер Тарлинг, узнали что-нибудь новенькое, поговорив с мисс Райдер?

Тарлинг пожал плечами; Ему было весьма неприятно говорить с кем бы то ни было об Одетте. Но он понимал, что непростительно с его стороны и довольно глупо позволить красоте этой девушки оказывать На себя влияние.

— Она, конечно, подозревает кого-то... Но я убежден, что она и знать-то ничего не может об этом убийстве.

— Она, стало быть, подозревает кого-то?

Тарлинг кивнул.

— Кого же?

— Предполагаю, Мильбурга. Но сама она не называет никаких имен.

Он вынул из кармана увесистую коробочку и вынул оттуда две карточки с оттисками пальцев Одетты Райдер. Ему стоило больших усилий сделать это, хотя он и не понимал почему.

— Вот то, что вы желаете иметь.

Уайтсайд был чрезвычайно взволнован, потому что инспектор Уайтсайд считался в полиции самым большим авторитетом именно по части дактилоскопии.

Исследование карточек специалистом продолжалось довольно долго.

Тарлинг и годы спустя вспоминал об этой минуте, об освещенной солнцем дороге, о праздношатающихся пешеходах, быстрыми или медленными шагами идущих по дороге, и о прямой фигуре Уайтсайда, держащего в руках обе карточки, внимательно всматриваясь в них.

— Очень, очень интересно, — начал инспектор. — Смотрите, отпечатки обоих больших пальцев почти одинаковы, это редко встречается...

— Ну и?.. — нетерпеливо и почти зло спросил Тарлинг.

— Случай весьма редкий, — повторил инспектор, — но ни один из оттисков не похож на оттиск с ящика комода.

— Слава Богу! — вырвалось у Тарлинга. — Слава Богу!

 XIX

Бюро фирмы «Бешвуд и Саломон» находилось в небольшом здании в Центре Сити. Эта фирма пользовалась хорошей репутацией, а в числе ее клиентов находились самые уважаемые фирмы Англии. Оба владельца были удостоены звания пэров.

Сэр Феликс Саломон принял Тарлингов в своем частном бюро. Этот высокий импозантный мужчина зрелых лет, несмотря на резковатое обращение, обладал добродушным нравом.

— Вы из Скотленд-Ярда? — спросил он, посмотрев на вошедшего сыщика поверх очков. — У меня для вас есть пять минут. Вы, по всей вероятности, желаете обсудить ревизию книг фирмы Лайн?

Тарлинг подтвердил сказанное.

— Мы еще не начали заниматься этим делом. Дел у нас теперь вообще прибавилось, так что придется увеличить штат служащих, чтобы справиться со всеми работами, в том числе и с теми, замечу мимоходом, которые нам поручает правительство. Вам, вероятно, известно, что фирма

Лайн не принадлежит к числу наших клиентов, а все ревизии поручала производить фирме «Пьюрбрек и Стоор», но мы взялись за это дело по просьбе мистера Пьюрбрека, которому очень важно, чтобы ревизия производилась нейтральным лицом. Есть, видите ли, предположение, что один из служащих фирмы совершил растрату. Тут и то, конечно j что мистер Лайн умер трагически, потому вдвойне важно, чтобы проверку делала нейтральная фирма.

— Понятно, сэр, понятно, — ответил Тарлинг. — Наше учреждение понимает все затруднения вашей фирмы в связи с этим делом. Но я пришел для получения личной информации, так как у меня к этому делу особый интерес.

Сэр Феликс Саломон пытливо взглянул на сыщика.

— Мистер Тарлинг, — сказал он, — вы, полагаю, в данном случае должны были бы предъявить официальную бумагу вашего учреждения.

— Да, это так. Но мой интерес к состоянию имущества фирмы в данный момент двойствен, то есть — личный и служебный. Но оставим пока личное... Займемся служебным. Управляющим фирмы является некто Мильбург...

Сэр Феликс Саломон кивнул.

— Да, он был весьма любезен, дав нам необходимые йояснения. И если слухи, что мистер Мильбург обкрадывал фирму, в какой-либо степени основываются на истине, то он, очевидно, больше других помог нам уличить себя.

— У вас находятся все торговые книга фирмы Лайн?

— Да, все, — с уверенностью ответил глава фирмы «Бешвуд и Саломон». — Последние три книга были доставлены мистером Мильбургом лично. Вот они, — он указал на большой пакет, завернутый в желтую бумагу, лежавший на столе возле окна. Пакет был плотно обвязан шнурком и, кроме того, обернут красной лентой с сургучной печатью. Сэр Феликс позвонил. Сейчас же вошел один из служащих.

— Положите эти книги к остальным.

Служащий качался под тяжестью этой ноши, когда выходил из комнаты.

— Мы храним все книги, счета и другие документы фирмы Лайн в особом помещении, — объяснил сэр Феликс. — Они все опечатаны, а печати будут сняты в присутствии мистера Мильбурга, как заинтересованной стороны, и, кроме того, представителя королевского прокурора.

— Когда это произойдет?

— Завтра, после обеда, или, возможно, даже утром. Мы дадим знать Скотленд-Ярду о точном времени, так как мы предполагаем, что это учреждение заинтересовано в деле и пришлет своего представителя.

Он тут же поднялся и распрощался с сыщиком.

Тарлинг снова попал в мертвую зону...

Из Сент-Мэри-Экса на автобусе он отправился в западную часть города.

Во всех своих расследованиях он постоянно заходил в тупик. Сперва он ошибочно подозревал Одетту Райдер, а теперь ошибался, как видно, полагая, что Мильбург повинен в убийстве Лайна.

Несмотря на это, он испытывал чувство удовлетворения от того, что финансовые документы фирмы Лайн будут вскорости проверены. От этой проверки он ожидал многого. Возможно, она выявит убийцу Лайна и, во всяком случае, даст наверняка какие-то новые факты. Он и пошел-то в фирму «Бешвуд и Саломон» для того, чтобы кое в чем сориентироваться. После получения успокоительной информации он вернулся домой с намерением обсудить события с Линг Чу, находящимся сейчас под сильным подозрением в совершении убийства. Когда Тарлинг сказал Уайтсайду, что знает, как обращаться с Линг Чу, он говорил полную правду. С китайским преступником, — а он был готов поверить, что и Линг Чу, его вернейший ассистент, мог оказаться преступником, — нельзя обращаться по-европейски. Уж он-то, известный всему Южному Китаю под именем Охотника-На-Людей, умел выжимать показания методами, не допустимыми никакими писаными законами.

Он вошел в свою квартиру, запер двери и сунул ключ в карман. Он знал, что Линг Чу дома, так как он велел китайцу дожидаться своего возвращения.

Китаец вышел в переднюю, снял с Тарлинга пальто и шляпу и последовал за ним в комнаты.

— Запри дверь, Линг Чу, — сказал Тарлинг по-китайски.—- Я с тобой должен поговорить.

Последние слова он сказал по-английски, и китаец быстро взглянул на него. Тарлинг никогда не говорил с ним на этом языке, и он догадался, что это могло означать.

Тарлинг сел за стол, подперев рукой подбородок.

— Линг Чу, ты никогда не говорил мне, что владеешь английским.

Он не спускал глаз со своего слуги.

— Но ведь господин меня никогда не спрашивал, знаю ли я английский.

К величайшему изумлению Тарлинга, Линг Чу говорил по-английски совсем без акцента и вполне правильно.

— Это неправда, — строю сказал Тарлинг. — Когда ты рассказывал, что слышал об убийстве на улице, я спросил тебя, как ты понял, о чем говорят, если не знаешь языка, и ты сказал мне тогда, что знаешь только несколько простых слов.

— Сказал так потому, что слуге не пристало возражать своему господину, — холодно ответил Линг Чу. — Я хорошо изучил английский язык в иезуитском колледже в Ханькоу. Но китайцу неприлично говорить в Китае по-английски. Да и вообще лучше другим не знать, что китаец понимает по-английски. Но мой господин догадался об этом, потому что он сегодня утром нашел у меня вырезки из английских газет.

Тарлинг сдвинул брови:

— Ты, значит, узнал, что я открывал твой сундучок?

Китаец улыбнулся. И это было необычно, потому что, насколько Тарлинг мог вспомнить, Линг Чу еще никогда не улыбался.

— Как ты догадался? — спросил Тарлинг.

— Газетные вырезки лежали в известном порядке: одна правильно, а другая вверх ногами. Когда я посмотрел на них, вернувшись из Скотленд-Ярда, они лежали все правильно. Не могли же они сами перевернуться? А кроме вас, мой господин, некому открыть этот ящик.

Наступила продолжительная пауза, достаточно неприятная для Тарлинга, потому что из-за его небрежности; непростительной для сыщика, Линг Чу обнаружил факт обыска своих вещей.

— Я думал, что положил их в том же порядке, как вынул... — Тарлинг понимал, что слова эти ничего не прибавят и не убавят, а просто говорил, чтобы скрыть свою неловкость. — Ну а теперь скажи мне, Линг Чу, это правда, все то, что я там вычитал?

— Да, господин, все правда. Маленький Нарцисс или, как называли ее чужестранцы, Маленький Желтый Нарцисс была моей сестрой. Она против моей воли стала танцовщицей в чайном домике, потому что наши родители умерли. Она была хорошей девушкой, господин, и красива, как цветок миндаля. Китаянки в глазах чужестранцев по большей части не кажутся красивыми, но Маленький Нарцисс была похожа на фарфоровую статуэтку, и она обладала добродетелью тысячи лет.

— Она была хорошей девушкой, — повторил Тарлинг, на сей раз говоря по-китайски. Он выбирал слова особого значения, которые выражали почтение к умершей.

— Она хорошо жила и хорошо умерла, — спокойно сказал китаец. — Слова одного англичанина оскорбили ее. Она не хотела подойти к нему и сесть на колени, поэтому он называл ее многими плохими словами. И хотя он опозорил ее, обняв на глазах других мужчин, но она была очень хорошая и умерла почетной смертью.

Снова наступило глубокое молчание.

— Это я понимаю, понимаю... Скажи мне, Линг Чу, когда ты захотел сопровождать меня в Англию, ты и тогда уже решил встретить этого дурного человека?

Линг Чу покачал головой.

— Нет, господин, я о нем даже не помнил. Но когда я увидел его в торговом доме, злость и ненависть нахлынули на меня... Ненависть, которую я считал преодоленной, вспыхнула ярким пламенем.

— И ты желал его смерти?

Линг Чу ответил на вопрос только коротким кивком. Потом он беспокойно зашагал взад и вперед по комнате. Его возбуждение сказывалось в беспокойных движениях рук. Наконец он заговорил:

— Я очень любил свою сестру, надеялся, что она скоро выйдет замуж, у нее будут дети. Тогда, по вере моего народа, ее имя стало бы благословенно. Сам великий учитель Конфуций сказал: «Что более достойно почтения, чем мать, имеющая детей!» А когда она умерла, в моем сердце стало пусто, потому что у меня не было во всю мою жизнь другой любви. Но в то время убили Гоо Синга, и я вынужден был уехать в глубь страны, чтобы схватить Лу Фанга. Эта работа помогла мне забыть свою боль. И я забыл ее... Но вот здесь, в Англии, снова я увидел его, виновника ее смерти. И тотчас мое сердце облеклось в старый траур, и я пошел...

— Убить его?

— Да, господин, чтобы его убить, — вымолвил Линг Чу.

— Расскажи мне теперь все, — тяжело дыша, сказал Тарлинг.

— Это было в тот вечер, когда господин пошел к маленькой белой женщине. Мне очень надо было выйти из дома, но я не знал, как мне быть, ведь я всегда выполнял твой приказ не покидать квартиры, когда тебя нет. Поэтому я и спросил, не надо ли мне сопровождать тебя. Господин, ты распорядился, чтобы я следовал за тобою, но, когда я увидел, что ты пошел своей дорогой, я покинул твой след и пошел к большому магазину. В кармане пальто у меня лежал заряженный скорострельный пистолет...

— Зачем же ты пошел туда? — удивленно спросил Тар-линг, — ведь Лайн не жил в этом доме, это только фирма...

— Я тогда не знал... — просто объяснил китаец, — я думал, что в таком большом доме есть место для хорошей квартиры. В Китае часто владельцы больших фирм сами живут в том же доме, где работают. Вот я и пошел туда, чтобы сделать обыск...

— Но как же ты пробрался туда?

Линг Чу вновь улыбнулся.

— Это очень легко. Ведь господин знает, что я хорошо умею лазить. Я нашел длинную водосточную трубу, ведущую на крышу. Две стороны торгового дома выходят на большие улицы, третья сторона — на узкую улочку, а четвертая — на совсем маленький переулок, где горело лишь несколько огоньков. Вот оттуда я и поднялся на крышу, где оказалось много окон и дверей, так что такому человеку, как я, препятствий не было. Я пробирался с одного этажа на другой, свет нигде не горел, но я и в темноте продолжал тщательные поиски. Того, что я искал, правда, я не нашел, только горы товаров, ящики, шкафы и длинные барьеры...

— Прилавки?

Линг Чу кивнул и продолжил свой рассказ:

— И вот я попал на первый этаж, где увидел человека с белым лицом впервые, когда приходил сюда днем с господином... — Китаец сделал короткую паузу, будто набирал побольше воздуха, и глухо сказал: — Это большое помещение, где ты разговаривал с господином, оно было заперто. Я открыл его... Линг Чу не нужны ключи... Но там тоже было темно и пусто. Потом я тихо пошел по коридору, потому что увидел свет в другом конце... Я попал в бюро...

— Там тоже никого не было?

— Да. Но одна лампа горела и ящики письменного стола были выдвинуты. Я решил, что он где-то здесь. Я вынул пистолет, спрятался за шкафом. Вдруг раздались шаги. Я осторожно выглянул, но это был не белолицый, а тот, другой...

— Мильбург?

— Да, это его имя. Он уселся за письменный стол белолицего человека...

— Откуда ты знаешь, что это не его стол?

— Это был стол главного человека... Потом, на нем стояли портреты и цветы, этот стол чем-то похож на хозяина... И вот тот человек повернулся ко мне спиной...

— Что же он делал?

— Он обыскал письменный стол и вынул из одного ящика конверт. Мне было видно, что в ящике много безделушек из тех, что туристы любят покупать в Китае. Этот человек за чужим столом, он вынул из конверта хонг, ну, кусок бумаги с четырьмя иероглифами...

Тарлинг был поражен.

— И что же дальше? — с нетерпением спросил он.

— Он положил конверт в карман и вышел. Я слушал, как он шел по коридору. Потом вышел из своего убежища и тоже обыскал письменный стол. Пистолет я положил на стол, так как мне нужны были обе руки. Но я ничего не нашел там, только маленькую книгу, в которую человек с белым лицом записывал все, что он переживал.

— Ты хочешь сказать — дневник? Ну хорошо, а потом? Что ты сделал потом?

— Я обыскал все помещение, при этом зацепился за какой-то провод, наверное, от электрической лампы на столе... Стало темно. Я услышал, что тот человек возвращается, и быстро скрылся за другой дверью. Вот и все, господин, — просто сказал Линг Чу. — Я поскорее выбрался на крышу, чтобы уйти незамеченным. Для меня нет почета быть обнаруженным...

Тарлинг присвистнул:

— А пистолет остался лежать на столе?

— Это Правда, господин. Я упал в собственных глазах...

А мое сердце мне твердит, что я убийца, потому что я хотел убить человека, опозорившего мою семью, из-за мести... '

— Но пистолет ты оставил там, — еще раз сказал Тарлинг. — А Мильбург нашел его.

 ХХ

Поверить Линг Чу было трудно. Нет более искусного выдумщика, чем китаец. Он вам обстоятельно, подробно и точно опишет все детали И ловко сплетет между собой сюжетные линии. Китаец прирожденный выдумщик историй.

Но Тарлинг почему-то верил, что Линг Чу рассказал ему все как было. Он говорил совершенно свободно и открыто, он даже отдал себя в руки Тарлинга, признавшись в намерении убить Л айна.

Тарлинг мог себе представить, что случилось после исчезновения китайца. Мильбург, спотыкаясь в темноте, шел вперед, зажег спичку и увидел, что провод от лампы выдернут из розетки. Он зажег свет и, к своему удивлению, увидел на столе смертоносное оружие. Интересно, что он подумал? Что раньше его не заметил? Или догадался, что здесь кто-то был? И что происходило с оружием Тарлинга с того момента, как на него легла рука Мильбурга, до того момента, как чья-то рука положила его в корзинку для рукоделия в комнате Одетты Райдер?

Напрашивался еще один вопрос: что нужно было Мильбургу в столь поздний час в кабинете Торнтона Лайна? Что он там искал? Скорее всего, ящики письменного стола Лайн запирал, так что Мильбургу пришлось самому открывать их. Зачем ему конверт с хонгами — квадратиками, украшенными китайскими иероглифами? То, что Лайн хранил эти листки в письменном столе, легко объяснить. Как турист, он собирал курьезы, купил и эти хонги, которые тогда продавались в любом киоске большого города как сувениры разбойничьей шайки «Радостные сердца».

Свой разговор с Линг Чу он должен, конечно, изложить в Скотленд-Ярде, а это учреждение, по-видимому, сделает из него свои выводы. Скорее всего, выводы не будут благоприятны для Линг Чу, поскольку он попадает после того в число подозреваемых.

Но Тарлинг был удовлетворен этим рассказом или, вернее говоря, думал, что удовлетворен. Некоторые данные нуждались, конечно, в проверке, и он, не откладывая дела в долгий ящик, направился в торговый дом Лайна.

Расположение дома соответствовало описанию, данному китайцем, Тарлинг пошел к той стороне здания, что выходила в маленький переулок, нашел там водосточную трубу, по которой Линг Чу, цепкий как кошка, легко взобрался на крышу. Тарлинг не нашел оснований для сомнений в этой части рассказа китайца.

Он вернулся к фасаду здания и вошел в большую стеклянную дверь. У витрин толпились любопытные: благодаря убийству хозяина магазин приобрел печальную популярность.

Мильбурга он встретил в его конторе, которая была гораздо больше, чем бюро покойного Лайна, но убрана с меньшей роскошью. Мильбург вежливо поклонился Тар-лингу, придвинул ему кресло и предложил сигару.

— Мы, мистер Тарлинг, находимся теперь в очень сложном положении, — сказал он сладким голосом и с обычной казенной улыбкой. — Наши торговые книги отправлены на ревизию, и это сильно затрудняет ведение дел. Нам пришлось наскоро организовать временную бухгалтерию, и вы, как деловой человек, поймете, сколько от этого возникает трудностей.

— Вам много приходится работать, мистер Мильбург?

— О да, да! Но я всегда много работал, я привык...

— Вы и до смерти Лайна были прилежны?

— Да, можете не сомневаться.

— До поздней ночи?..

Мильбург все еще улыбался, но сейчас в его глазах промелькнуло что-то странно-опасливое.

— Частенько приходилось работать до поздней ночи.

— Не вспомните ли вы, что вы делали вечером одиннадцатого числа этого месяца?

Мильбург, будто вспоминая, уставил глаза в потолок.

— Да, в тот вечер, кажется, я работал допоздна.

,— В вашей конторе?

— Нет, я большей частью работал в кабинете мистера Лайна, по его собственному предложению.

Это было весьма наглым утверждением, Тарлинг ведь знал, что Лайн подозревает своего управляющего в нечестности, так что вряд ли предложил бы ему работать в своем бюро.

— И что же, мистер Мильбург, он дал вам и ключи от своего письменного стола? — сухо спросил Тарлинг.

— Да, сэр, — ответил Мильбург с легким поклоном. — Из этого вы можете заключить, что мистер Лайн доверял мне во всех отношениях.

Все это управляющий произнес так естественно и убежденно, что Тарлинг только диву давался.

— Да, да! Я смело могу утверждать, что мистер Лайн доверял мне больше, чем кому бы то ни было. Он рассказывал мне о своей жизни и о себе больше, чем... И...

— Минуту, — медленно сказал Тарлинг. — Скажите-ка мне, мистер Мильбург, что вы сделали с браунингом, который нашли на столе мистера Лайна? Это был автоматический пистолет, вдобавок — заряженный. Так что с ним? Где он?

Мильбург удивленно смотрел на Тарлинга.

— Заряженный пистолет?.. — спросил он, морща лоб. — Но, господин Тарлинг, я не знаю, о чем вы говорите. Никакого пистолета на его столе я никогда не видел. У него и не было оружия. Мистер Лайн, как и я, впрочем, не желал иметь дела с таким опасным оружием.

Поведение Мильбурга казалось Тарлингу оскорбительным, но он и виду не подал, что раздосадован или задет. Мильбург погрузился в задумчивость, будто что-то припоминая.

— Может быть, — сказал он с запинкой, — вчера вечером, обыскивая мой дом, вы думали найти оружие?

— Вполне возможно и весьма вероятно, — холодно ответил Тарлинг. — На сей раз я буду Откровенен с вами. Я подозреваю, что вы об этом убийстве знаете гораздо больше, чем нам сказали, и что гораздо более удовлетворены смертью мистера Лайна, чем в данный момент признаете... Нет уж, разрешите мне договорить, — сказал он, когда Мильбург хотел прервать его. — Я намерен еще кое-что поведать вам. Когда я впервые попал в ваш торговый дом, я наблюдал за вами. Мистер Лайн хотел дать мне поручение, но это было бы работой скорее для ревизора, чем для сыщика, он просил меня разузнать, кто обманывал фирму.

— И вы разузнали это? — холодно спросил Мильбург.

Деланная улыбка все еще играла на его губах, но в глазах затаилась недоверчивая подозрительность.

— Нет, я решил не заниматься этим делом после того, как вы, по настоянию мистера Лайна, заявили, что фирму обкрадывает Одетта Райдер.

Сыщик увидел, что Мильбург побледнел, и был доволен этим небольшим успехом.

— Я не желаю, — продолжал Тарлинг, — докапываться до причин, побудивших вас губить ни в чем не повинную девушку. Это, в конце концов, дело вашей совести. Но скажу вам только, что если уж вы невиновны в исчезновении денег, равно как и в этом ужасном убийстве, то, значит, я не видел в своей жизни виновного человека.

— Да что вы себе позволяете? — громко спросил Мильбург. — Вы смеете обвинять меня? Меня?

— Да, я обвиняю вас, я уверен, что это вы многие годы обкрадывали фирму. Далее, я обвиняю вас в том, что вы знаете, кто убийца, и своим молчанием ставите себя в положение соучастника, если не еще хуже.

— Вы с ума сошли! — крикнул Мильбург, лицо его стало белее полотна. — Даже если и вообразить, что я ограбил фирму, зачем же мне убивать мистера Лайна? Самый факт его смерти немедленно имел бы последствием ревизию книг и разоблачение...

Этот довод убеждал, Тарлинг и сам раньше так думал.

— Что же до вашего низкого и абсурдного обвинения,— продолжал разгневанный управляющий, — будто бы я обкрадывал фирму, то это легко проверить, ведь все финансовые документы находятся в руках почтенных людей, они точно проверяют все книги, и вам будет стыдно за ваши подозрения.

Мильбург сумел овладеть собой, он стоял, широко расставив ноги, засунув большие пальцы в проймы жилета, и, глядя на сыщика через плечо, любезно ему улыбался.

— Я ожидаю результатов ревизии со спокойной совестью. После проверки моя честность ни у кого не будет вызывать сомнений.

— Я поражаюсь вашей самонадеянности, — сказал Тарлинг и, не добавив более ни слова, покинул кабинет. 

 XXI

Тарлинг имел краткое совещание со с$оим ассистентом Уайтсайдом. К его немалому удивлению, полицейский инспектор, выслушав пересказ повествования Линг Чу, сказал, что он верит китайцу.

— Я подозревал, что Мильбург нахал, — задумчиво проговорил Уайтсайд, — но он, кажется, человек еще более злобный и коварный, чем можно, было подумать. Китайцу, во всяком случае, я доверяю гораздо больше, чем Миль-бургу. Впрочем, тут немало спутала карты молодая дама, введшая в заблуждение наблюдателей, которых вы приставили к ней.

— О ком вы?.. — смешавшись, спросил Тарлинг.

— О мисс Одетте Райдер... Но что это? Вы, Старый опытный сыщик, краснеете как девушка?

— Я? Я разве?.. Но что с нею случилось?

— Два сыщика наблюдали за ней, — сказал Уайтсайд. — Вы и сами знаете, что за ней буквально ходили по пятам. По вашей просьбе я распорядился, чтобы с завтрашнего дня слежка за нею была прекращена. Но когда сегодня она пошла на Бонд-стрит, то или Джексон был непозволительно небрежен, то ли девушка оказалась чересчур уж ловкой, но он топтался там целых полчаса, ожидая ее у магазина, а она так и не появилась. Он вошел в магазин и все, что мог установить, так это наличие другого выхода. С тех пор и в гостинице она не показывалась.

— Мне это не нравится, — Тарлинг был весьма озабочен. — Я организовал наблюдение за ней прежде всего в целях ее собственной безопасности. Пусть у гостиницы остается один человек и в случае ее появления немедленно мне сообщит.

— Это уже исполнено. Но что вы теперь решили предпринять?

— Поеду в Гертфорд, к ее матери. Вполне возможно, что мисс Райдер окажется там же. Возможно, она просто решила съездить домой...

— Надеетесь разузнать что-нибудь у матери?

— Все может быть. Надо к тому же выяснить и еще несколько мелких вопросов. Кто, например, тот таинственный человек, что появляется в Гертфорде и вновь уезжает в Лондон? И как объяснить, что дочь женщины, живущей в роскоши, должна зарабатывать себе на жизнь службой в торговом доме?

— Тут действительно кое-что можно найти... — согласился Уайтсайд. — Не поехать ли мне с вами, мистер Тарлинг?

— Благодарю, — улыбаясь сказал Тарлинг, — но, думаю, со столь незначительными делами я справлюсь и сам.

— И еще, возвращаясь к Мильбургу... — начал инспектор.

— Опять? Ох уж этот мне Мильбург!.— проворчал Тарлинг. — Ну, говорите.

— Не нравится мне его самоуверенность. Похоже, все наши надежды получить против него улики благодаря ревизии финансовых документов не осуществятся.

— Пожалуй, так. Я тоже думал об этом. Но все книги и документы находятся в руках лучших ревизоров. Если что-нибудь не в порядке, они уж найдут, в чем дело. Я уверен, что, если растраты были, виновник будет ими указан. Странно вообще-то, что Мильбург не боится ревизии, ведь не думает же он, что может легко отделаться? Тут что-то не так... Его уверенность наводит на размышления.

Оба разговаривали, сидя в небольшом кафе напротив здания парламента. Тарлинг уже собирался уходить, но вспомнил о тех увесистых книгах, что утром были доставлены фирме, проводящей ревизию.

— Меня удивляет, что несколько бухгалтерских книг поступило позднее...

— Я же вам говорил, что он покупал новые книги! Но вы...

— Да, да... Зачем он купил эти три книги? Что ж он, пустые книги послал ревизорам?..

Тарлинг внезапно вскочил, едва не опрокинув в возбуждении стол.

— Живо, Уайтсайд,вызовите такси, а я пока уплачу по счету!

— Что вы задумали?

— Живо, живо, вызовите автомобиль!

Через минуту они уже садились в такси.

— В Сент-Мэри-Экс как можно скорее! — крикнул Тар-линг шоферу.

— Полагаю, владельцы фирмы не обрадуются вашему визиту, уже поздновато... Нс лучше ли заехать завтра утром? — засомневался инспектор.

— Ничего, ничего... Мы попытаемся выяснить насчет этих трех книг, что утром доставлены Мильбургом.

— Думаете, это что-то даст?

— Потом, потом, друг мой. — Тарлинг смотрел на часы. — У них не закрыто, слава Богу!

Автомобиль дважды задерживался, у Блэкфейер-бриджа и у Куин-Виктория-стрит. Они услышали резкое завывание сирен. Все машины свернули в сторону, давая дорогу пожарным автомобилям, быстрым темпом следовавшим один за другим в сторону Сити.

— Судя по количеству машин, где-то большой пожар, — предположил Уайтсайд, — а впрочем, может быть, и ничего серьезного... В последнее время они в Сити стали чересчур осторожными, стоит только задымиться трубе, как они нагоняют туда целый пожарный дивизион.

Они тронулись, но на Кельнон-стрит их вновь задержали пожарные.

— Лучше выйдем, пешком мы доберемся скорее, — сказал Тарлинг.

Уайтсайд уплатил шоферу, и они пошли пешком.

— Я знаю здесь, как пройти короче.

По дороге он спросил полицейского, где горит.

— В Сент-Мэри-Эксе, сэр. Большой пожар. Знаете фирму «Бсшвуд и Саломон»? Так это там. Говорят, все здание сверху донизу охвачено пламенем.

Тарлинг заскрежетал зубами.

— Вот видите, Уайтсайд, все улики, если они были, улетучились с дымом пожара, — сказал он, — Мне кажется, я догадываюсь, что было в этих книгах: маленький часовой механизм и несколько фунтов взрывчатого вещества. Вполне достаточно для бумажных залежей.

 XXII

От большого здания фирмы «Бешвуд и Саломон» остались только закопченные стены. Тарлинг осведомился о положении дел у брандмайора, руководившего тушением пожара.

— Пройдет еще несколько дней, — ответил тот, — пока нам удастся проникнуть внутрь. Опасаюсь, спасти ничего не удастся. Здание выгорело целиком. Сами видите, чердак уже провалился. Не думаю, что там останется хоть одна бумажка, разве что она лежит в несгораемом шкафу.

Рядом с Тарлингом стоял сэр Феликс Саломон и неподвижно глядел на пламя. Хотя, кажется, он не сильно был удручен огненным бедствием.

— Наши убытки, мистер Тарлинг, — сказал он, узнав сыщика, — будут покрыты страховкой, — голос его звучал философски спокойно. — В общем, ничего важного не сгорело, вот только финансовые документы фирмы Лайна, пожалуй...

— Разве они хранились не в огнестойком помещении?

— Нет, просто хорошо были заперты от воров. Но странное дело, пожар начался как раз с того помещения. Первое известие мы получили от служащего, спускавшегося в подвал, он увидел там, что из-за железной решетки помещения № 4 показались языки пламени.

Тарлинг уныло кивнул.

— Скажите, а те книги, что мистер Мильбург прислал сегодня утром, хранились там же?

— Понятно, — ответил сэр Феликс, — вместе со всеми другими документами фирмы. Их же при вас унесли туда, помните? Но почему вы спрашиваете?

— Мне кажется, это не были книги в обыкновенном смысле слова. У меня есть предположение, что в конторских книгах находился вмонтированный туда часовой механизм и взрывчатка...

Сэр Феликс с ужасом посмотрел на него:

— Вы шутите?

Но Тарлинг покачал головой:

— Нет, я говорю совершенно серьезно.

— Но кто же мог сделать такую ужасную вещь? Один из моих служащих едва не погиб!..

— Видно, тот, кто совершил это, решил во что бы то ни стало помешать ревизии торговых книг.

— Кого вы имеете в виду? Ведь не...

— Нет, сейчас я не буду называть никаких имен, возможно, я ошибаюсь. Такая уж у меня работа, я вынужден всех подозревать, но проверить версию необходимо... — После этих слов Тарлинг обратился к Уайтсайду: — Неудивительно, что Мильбург перед ревизией был так самоуверен, — горько сказал он. — Этот дьявол притащил туда пакет с книгами, поставив часы на нужное ему время. Но сегодня мы уж больше ничего не сможем предпринять в отношении Мильбурга. — Он посмотрел на часы. — Я побываю дома, а потом отправлюсь в Гертфорд.

У Тарлинга не было определенного плана посещения Гертфорда, он лишь приблизительно наметил путь розысков и думал только, как поаккуратнее действовать, чтобы побольше узнать.

Миссис Райдер, эта красивая дама, окруженная роскошью, чей муж так редко показывался, могла, может статься, дать ему важные сведения.

Когда он подошел к ее дому, уже стемнело. На этот раз он не взял автомобиля и весь длинный путь от станции прошел пешком, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Дом миссис Райдер располагался недалеко от большой дороги и был огорожен высокой стеной, сворачивающей у неширокой боковой дорожки. У другой стороны стены располагались конюшни.

В сад вели большие, окованные железом ворота, он их тотчас вспомнил. В первый его приезд сюда ворота были открыты и он тогда просто вошел, не встретив никаких затруднений по дороге к дому. Теперь же ворота заперты. Посветив карманным фонариком, он нашел электрический звонок, однако не позвонил, а продолжал свои наблюдения. Метрах примерно в пяти-шести от ворот виднелся небольшой домик со светящимся окном, по-видимому жилище садовника или привратника. Пока он стоял в ожидании, послышался свист, шум приближающихся шагов, и сыщик отошел в тень. Кто-то возник у ворот, звякнул звонок, из домика вышел человек.

Оказалось, мальчик-газетчик. Он, пропихнув сквозь решетку несколько газет, тотчас ушел. Тарлинг дождался, пока не закрылись двери привратницкой. Потом не спеша обошел вокруг стены в надежде найти другой доступ на территорию. За домом оказался еще один вход, очевидно для прислуги, но и он был заперт.

Тарлинг посветил фонариком и увидел, что битого стекла по задней стене рассыпано не было. Сразу же решившись, он подпрыгнул, ухватился за край, подтянулся и скоро уже сидел на стене.

Он спрыгнул с другой стороны в темноту и благополучно приземлился. Потом осторожно, ощупью двинулся к дому. Если бы дом охранялся собаками, дело приняло бы для него плохой оборот, но собак, к счастью, не оказалось, и он беспрепятственно продвигался вперед. Ни в верхних, ни в нижних окнах дома света не было. Сыщик дошел до тыльной стороны дома, украшенной колоннадой. Над ней, по-видимому, располагался зимний сад. Внизу он заметил, двери и зарешеченное окно. Он внимательно присмотрелся и заметил, что из окон верхнего этажа пробиваются слабые полоски света. Он поискал лестницу и, не обнаружив ее, попытался вскарабкаться наверх. Ему это удалось так же легко, как и преодолеть стену сада. Он ступил на подоконник, уперся в одну из колонн и дотянулся до какого-то железного прута. Схватившись за него, он взобрался на перила зимнего сада. Одно из больших окон оказалось открыто. Тарлинг осторожно оперся о подоконник и прислушался.

В помещении никого не было. Мерцающий отблеск света едва доходил откуда-то из внутренних комнат, находившихся рядом с открытым окном зимнего сада. Он быстро скользнул в окно и спрятался в тени большого олеандра. В помещении пахло цветами и землей.

Ощупав стену, сыщик обнаружил трубы парового отопления. Он увидел несколько окон во внутренней стене, медленно подкрался туда и заглянул внутрь сквозь щель в занавесках одного из окон. Там он увидел миссис Райдер. Она сидела за маленьким письменным столом и держала в руках перо, другой рукою подперев подбородок. Женщина не писала, а просто задумчиво уставилась в невидимую точку на стене, будто обдумывая что-то.

Помещение освещалось большой алебастровой люстрой, и Тарлинг хорошо разглядел, что делалось внутри.

Просто, но благородно убранное помещение носило характер рабочего кабинета. Рядом с письменным столом — зеленый сейф, наполовину вмурованный в стену. Несколько картин, пара стульев и диван довершали обстановку. Тарлинг, надеящийся встретить здесь Одетту Райдер, был разочарован, впечатление было такое, что, кроме миссис Райдер, в доме никого нет.

Тарлинг, примостившись поудобнее, минут десять наблюдал за хозяйкой дома. Вдруг за спиной его послышался шорох. Подавшись назад, он приблизился к окну зимнего сада, и поспел как раз вовремя, чтобы заметить фигуру, быстро двигавшуюся по дороге. Это был велосипедист, ехавший без фонаря. Но как ни напрягал Тарлинг зрение, различить, мужчина это или женщина, он не мог. Послышалось тихое звяканье, велосипед, очевидно, прислонили в колонне. Потом раздался металлический звук ключа, и внизу открылась дверь.

Миссис Райдер, по-видимому, не слышала шума, она все так же неподвижно сидела, глядя перед собою.

Но вдруг обернулась, ее взгляд устремился к двери.

Тарлинг напряженно смотрел туда же. Он хорошо все видел, даже выключатель на стене. Дверь медленно отворилась, и он заметил, что лицо миссис Райдер озарилось радостью. Потом он услышал, как кто-то шепотом о чем-то спросил. Он разобрал только ее ответ:

— Нет, милый, никого...

Тарлинг ждал, затаив дыхание. Вдруг в комнате погас свет. И туда, должно быть, кто-то вошел, шаги приблизились к окну, и сразу после этого жалюзи в окнах внутреннего помещения опустились. Вскоре свет загорелся, но Тарлинг теперь лишился возможности что-либо видеть и слышать.

Кто же этот таинственный посетитель миссис Райдер? У Тарлинга осталась только одна возможность узнать это: слезть вниз и наблюдать на месте, где стоял велосипед. Он подождал немного, пока не услышал, как внутри щелкнула дверца сейфа. Тогда он вылез из окна и спустился вниз. Велосипед стоял все там же, у колонны. Сыщик ничего не видел, а фонарь зажечь не решился. Но его чувствительные пальцы ощупали раму, и он с трудом подавил восклицание, готовое вырваться из груди. Это был дамский велосипед.

Он спрятался в кустах, находящихся как раз напротив дверей. Долго ждать не пришлось: дверь снова отворилась. Кто-то сел на велосипед. Тарлинг тотчас выскочил из своего убежища и нажал кнопку карманного фонарика, но он, увы, не зажегся.

— Остановитесь! — крикнул он и протянул руки.

Он промахнулся на несколько сантиметров, но успел заметить, что, когда велосипед покачнулся, послышался звук падения тяжелого предмета. В следующую секунду велосипедист растворился в темноте.

Тарлинг понимал, что преследование немыслимо. Он постарался быстрее заменить батарейку в фонарике, досадуя на невезение. Потом стал шарить по земле в поисках предмета, оброненного беглецом. Ему показалось, что сзади раздалось восклицание, и он быстро обернулся. Но в кружке света от фонарика никого не было, а дальше стояла густая тьма.

Едва Тарлинг вернулся на дорогу, он наткнулся на кожаный портфель и поднял его. Но только собрался он получше рассмотреть в свете фонарика, как сверху послышался оклик:

— Кто там?

Это была миссис Райдер, но Тарлинг не стал отвечать ей, не хотел быть узнанным именно сейчас. Он погасил фонарик и скрылся в кустарнике, потом бесшумно выбрался за ограду.

На пустой дороге сыщик не нашел и следа от велосипеда. Ничего другого, как только вернуться в город, ему не оставалось. Надо как можно скорее в спокойной обстановке исследовать содержимое портфеля, который в сравнении со своими небольшими размерами казался достаточно тяжелым.

Дорога в Гертфорд, пройденная Тарлингом пешком в обратном направлении, показалась ему очень длинной; часы на железнодорожной станции, когда он добрался туда, пробили одиннадцать.

— В Лондон сегодня больше нет поездов, — сказал станционный служащий. — Пять минут, как ушел последний.

 XXIII

Тарлинг стоял в нерешительности, не зная, что ему предпринять. Никакой необходимости в немедленном возвращении в город не было. Если бы спешное дело ждало его, можно было нанять автомобиль, но он подумал, что в Гертфорде так же спокойно можно провести ночь, как и у себя дома.

Если остаться в Гертфорде, можно сейчас же исследовать содержимое портфеля... В конце концов он решил просто позвонить в Лондон, чтобы узнать, как обстоит дело с Одеттой Райдер, вернулась ли она в гостиницу, а если нет, то напала ли полиция хотя бы на ее след.

Снестись по телефону со Скотленд-Ярдом нужно обязательно. И он пошел со станции в городок искать квартиру. Это было не совсем просто, поскольку лучшие гостиницы переполнены из-за происходящего здесь сельскохозяйственного съезда. Но все же после некоторых поисков он наконец нашел пристанище в маленькой гостинице, оказавшейся почти незаселенной.

Он сейчас же велел соединить себя с Лондоном. Но там об Одетте Райдер ничего нового не слышали. Он получил лишь одно важное новое известие: Сэм Стей скрылся, он сбежал, из сумасшедшего дома.

Тарлинг поднялся наверх, в свой уютный номер. То, что он узнал о Сэме Стее, беспокоило его сейчас очень мало, он больше не надеялся получить от Сэма дельную информацию. Возможно, от этого человека и удалось бы добиться каких-то сведений, которые пролили бы свет на темные события той ночи, на обстоятельства убийства Лайна, но после его заболевания быть свидетелем он уже не мог, полиции приходилось обходиться без его показаний.

Тарлинг запер дверь, взял в руки портфель и положил его на стол. Сперва он пробовал открыть его своими ключами, но это не удалось. Тогда он попытался срезать ножом кожу вокруг замков и понял, в чем причина тяжести портфеля: под кожей находилась сетка из стальной проволоки. Ввиду этого нельзя было справиться с замками. Разочарованный, он швырнул портфель от себя. Приходится умерить свое любопытство до возвращения в Скотленд-Ярд. Там уж эксперты сделают свое дело.

В то время, когда он гадал, что же является содержимым портфеля, он услышал в коридоре шаги человека, проходящего мимо его двери и направляющегося к лестнице, что против его комнаты. По-видимому, это был новый постоялец, попавший в такое же затруднительное положение, что и он.

В эту ночь, здесь, в незнакомой обстановке, дело приняло для Тарлинга совершенно иной вид. Все лица, участвовавшие в этой странной драме, виделись его взору как-то по-новому.

Торнтон Лайн предстал зловеще-фантастичным, как и его гибель. Мильбург со своей вечной улыбкой, большим губчатым лицом и лысой головой был совершенно непонятен; за ним маячила миссис Райдер, это бесцветное привидение, появляющееся временами на заднем плане, ничем себя не проявляя, но все же неотделимое от лондонской трагедии. Отдельно и тоже как-то нереально светилось лицо Линг Чу, непроницаемое, неизменно спокойное, окутанное таинственной атмосферой своей далекой восточной родины. Только Одетта Райдер была для него самой жизнью — теплая, волнующая, изумительная.

Тарлинг, морща лоб, поднялся со стула. Он корил себя за свою слабость. Как мог он попасть под столь сильное влияние этой женщины, все еще подозреваемой в убийстве? Если она виновата, то его обязанность — передать ее в руки правосудия. Но при этой мысли его обдавало холодом.

Он прошел в спальню, положил портфель на столик возле кровати, запер дверь и открыл окно. Назавтра он велел разбудить себя в пять часов, к первому поезду. Он снял ботинки, сюртук, жилет, галстук, расстегнул ремень. Потом бросился на постель и прикрылся одеялом. Заснуть не мог, все думал, думал...

А что, если время несчастного случая в Эшфорде указано неточно? Если Торнтон Лайн убит раньше того времени, которое зафиксировано полицией?.. Если Одетта Райдер просто хладнокровная...

Он слышал, как церковные часы пробили два, и с нетерпением ждал, чтобы они пробили четверть часа.

С того времени, как он прилег, часы били каждую четверть, но вот он перестал их слышать, заснув беспокойным сном... Ему приснилось, что он в Китае, что он попал в руки беспощадной банды «Радостные сердца». Он видел себя в каком-то храме, лежащим на большом черном квадратном камне, руки и ноги связаны шелковыми веревками. Над ним, склонившись, стоял атаман шайки с ножом в руках. Он поглядел ему в лицо и узнал Одетту Райдер. Он видел, как острый кинжал приближается к его груди, и проснулся, обливаясь холодным потом.

Церковные часы только что пробили три, в мире царило жуткое молчание. Но он вдруг явственно почувствовал, что в комнате не один. Он знал это совершенно точно, лежал, не двигаясь, и напряженно всматривался полузакрытыми глазами во тьму. Но ничего нельзя было видеть. Ни одно движение не выдавало пришельца. Лишь шестое чувство говорило Тарлингу, что кто-то стоит поблизости. Он осторожно ощупал столик в поисках портфеля. Портфель исчез.

Вдруг скрипнула половица, послышался шорох по направлению к двери. В одно мгновение он вскочил с постели и увидел, что дверь распахнулась и кто-то выбежал. Злодею, возможно, и удалось бы убежать, но вдруг упал стул, и Тарлинг услышал крик.

Прежде чем тот успел подняться, сыщик схватил его и рванул назад. Он подскочил к двери, ведущей в коридор, запер ее и вынул ключ из замка.

— Ну, а теперь посмотрим, что за редкую птицу нам удалось изловить?! — зло сказал Тарлинг и зажег электричество.

Но в следующий миг он отшатнулся в полном изумлении, так как незваный гость был не кто иной, как Одетта Райдер. Кожаный портфель она держала в руке.

 XXIV

Некоторое время он только смотрел на нее. Но наконец собрался с силами и спросил:

— Это вы?

Одетта, бледная как полотно, не спускала с него глаз.

— Да, это я.

— Как вы попали сюда?

Он подошел к ней, протянул руку, и она, не говоря ни слова, отдала ему портфель.

— Пожалуйста, садитесь, — любезно предложил он.

Ему казалось, что она вот-вот упадет в обморок.

— Надеюсь, я не причинил вам вреда? Я и представить не мог, что это окажетесь вы.

— О, нет, нет... не беспокойтесь, — устало сказала она. — Во всяком случае, не в том смысле, в каком вы думаете...

Она придвинула стул к столу, села и положила голову на руки.

Он стоял рядом в испуге и замешательстве по поводу этого нового и совершенно неожиданного происшествия.

— Значит, это вы приезжали на велосипеде? — спросил он после долгого молчания. — Этого я не мог предположить...

Вдруг он подумал, что ведь Одетта не совершила ничего предосудительного, приехав на велосипеде к дому своей матери, и в том, что взяла портфель, который, по всей вероятности, был ее собственностью. Если уж кто и совершил преступление, так это он сам, ведь он подобрал и оставил у себя чужую вещь, задержать которую он не имел никакого права.

— Я? На велосипеде? — ответила Одетта на его последний вопрос. — Нет, мистер Тарлинг, это была не я.

— Как не вы?

— Да, не я... Хоть и была там, и видела, как Вы светили фонариком, я стояла совсем близко от вас, когда вы поднимали портфель. Но на велосипеде была не я.

— Так кто же это был?

Она только покачала головой.

— Верните мне, пожалуйста, мой портфель.

Она протянула руку, но Тарлинг заколебался. При сложившихся обстоятельствах он должен был отдать портфель, хотя ему очень не хотелось этого делать. Он нашел выход, положив портфель на стол.

Она не сделала ни одного движения, чтобы его взять.

— Одетта,—ласково сказал сыщик, кладя руку на ее плечо. — Вы должны довериться мне.

— Но что я должна вам доверить? — спросила она, не глядя на него.

— Скажите мне все, что знаете об этой истории. Я готов помогать вам, я сделаю все для вас.

Она посмотрела на него и спросила:

— Почему? Почему вы хотите мне помогать?

— Потому что я люблю вас.

Ему показалось, что эти тихие слова произнес не он сам, а они пришли откуда-то издалека. Он и не собирался говорить ничего подобного. Но еще не успел осознать их смысл, как уже произнес.

Впечатление, произведенное его словами на Одетту, показалось ему необычным. Она не испугалась, но и не удивилась, а лишь опустила взгляд и произнесла:

— Ах!

То жутковатое спокойствие, с которым она сказала свое «Ах!», было для Тарлинга вторым большим потрясением этой ночью. Она, по-видимому, давно обо всем догадывалась. Он опустился перед ней на колени и обнял ее, но сделал это будто даже и не сам, его влекла какая-то неведомая сила.

— Одетта, милая Одетта, — нежно сказал он. — Я прошу вас, доверьте мне вашу тайну.

Она все еще сидела с опущенной головой и говорила так тихо, что он едва мог понимать ее.

— Что мне вам сказать?

— Все, что ты знаешь. Разве ты не видишь, что против тебя все более и более сгущаются подозрения?

— Но о чем, о чем рассказывать?

Он замялся.

— Вы расследуете убийство Торнтона Лайна? Хорошо. Но я-то ничего об этом не знаю.

Он нежно погладил ее, но она сидела прямо и неподвижно, и это внушало Тарлингу страх. Он опустил руку и поднялся, бледный и печальный. Медленно дойдя до двери, он отпер ее.

— Теперь я больше ни о чем не буду вас спрашивать,— сказал он с неестественным спокойствием. — Вы проникли этой ночью ко мне в номер... Полагаю, вы шли за мной следом и тоже взяли себе номер. Сразу после того, как я расположился здесь, я слышал, как кто-то поднимался по лестнице.

Она кивнула.

— Вам нужно это? — она указала на портфель все еще лежащий на столе.

— Нет. Возьмите себе.

Она встала и зашаталась. Тотчас он оказался рядом, подхватил ее; она, как ему показалось, легко прильнула к нему, потом подняла свое бледное лицо, а он склонился и поцеловал ее.

— Одетта! Одетта! — прошептал он. — Разве ты не чувствуешь, что я люблю тебя больше всего на свете, что я готов жизнь свою отдать, лишь бы уберечь тебя от несчастья? Ты действительно ничего не хочешь сказать мне?

— Нет, нет, — простонала она. — Прошу тебя, не спрашивай меня ни о чем. Я боюсь... О, как я боюсь...

Он прижал ее к себе, прикоснулся щекой к ее щеке, погладил ее волосы.

— Но ведь ты не должна бояться меня, — голос его был настойчив, — и если бы ты заслуживала все муки ада, и если молчишь, чтобы взять кого-то под защиту, я бы тоже защитил его, потому что я безгранично люблю тебя, Одетта.

— Нет, нет! — воскликнула она и оттолкнула его, упершись своими маленькими руками в его грудь. — Не спрашивай меня!..

— Спросите лучше меня!

Тарлинг мгновенно обернулся. В дверях стоял какой-то господин.

— Мильбург! — с яростью сказал Тарлинг.

— Да, Мильбург, — с издевкой в голосе ответил тот. — Мне очень жаль, что я прервал столь красивую сцену, но обстоятельства настолько экстренны, что мне пришлось нарушить правила хорошего тона, мистер Тарлинг.

Сыщик выпустил девушку из объятий и пошел навстречу дьявольски улыбающемуся Мильбургу. Одним взглядом окинув его целиком, он заметил, что брючины внизу скреплены зажимами и залеплены грязью. Вот, значит, этот велосипедист!

— Это вы покинули дом миссис Райдер на велосипеде?

— Да, я частенько разъезжаю на велосипеде.

— На дамском?! Короче, что вам здесь нужно?

— Я хотел бы только, чтобы вы сдержали свое обещание, — мягко и вкрадчиво ответил Мильбург.

Тарлинг уставился на управляющего.

— Мое обещание? Я вам ничего не обещал.

— Вы обещали защищать преступника или того, кто попал в скверную историю, потому что защищал преступника.

Тарлинг подскочил.

— Вы хотите сказать... — хрипло начал он. — Не собираетесь ли вы обвинять...

— Я никого не обвиняю, а говорю как есть. Мы оба, мисс Райдер и я, попали в очень скверное положение. В вашей воле дать нам ускользнуть, чтобы мы могли скрыться в стране, не заключавшей с Англией конвенции о взаимной выдаче преступников.

Тарлинг шагнул в сторону Мильбурга, и тот отшатнулся.

— Вы обвиняете мисс Райдер в том, что она соучастница убийцы?

Мильбург улыбнулся, но было видно, что чувствует себя не очень плохо.

— Я ведь уже сказал, что не собираюсь никого обвинять. Что же касается убийства, — он пожал плечами, — вы все сможете понять, когда прочтете документы, запертые в портфеле. Я как раз собирался доставить его в укромное место.

Тарлинг взял портфель со стола.

— Завтра же я буду знать его содержимое. Замки не представят трудности...

— Вы можете прочесть содержание хранящегося в нем документа сейчас. Зачем ждать до завтра? — Мильбург вынул из кармана цепочку, на конце которой висела маленькая связка ключей. — Вот этот ключ, возьмите, мистер Тарлинг, и отоприте.

Тарлинг так и поступил.

Вдруг портфель был вырван у него из рук, и когда он обернулся, то увидел взволнованное лицо Одетты, в глазах которой стоял ужас.

— Нет, прошу вас, не читайте этого! — крикнула она вне себя.

Тарлинг отступил на шаг. Он заметил насмешку в лице Мильбурга, и охотнее всего сшиб бы его сейчас с ног.

— Вот как? Мисс Райдер не желает, чтобы я прочитал?..

— У нее есть все основания для этого. — Мильбург продолжал все так же дьявольски улыбаться.

Вдруг Одетта заговорила голосом твердым и ясным. Она сказала сыщику:

— Пожалуйста, мистер Тарлинг, возьмите это!

И она подала ему бумаги, вынутые ею из портфеля.

— У меня была причина... — тихо добавила она. — Но не та, о которой вы думаете...

Мильбург зашел слишком далеко, он, видно, сам себе все испортил. Тарлинг прочел на его лице глубокое разочарование. Тогда он без малейшего колебания начал читать. Но уже от первой строки у него перехватило дыхание.

«Признание Одетты Райдер»

— Великий Боже! — прошептал он, прочитав дальше.

Документ был краток и содержал всего несколько строк, писанных твердым красивым почерком Одетты.

«Я, Одетта Райдер, сам признаюсь, что в течение трех лет обкрадывала фирму Лайн и за это время растратила сумму в двадцать пять тысяч фунтов стерлингов»:

Тарлинг выронил бумагу на стол и бросился поддержать Одетту, падающую в обморок.

 XXV

Мильбург надеялся добиться своего без того, чтобы Тарлинг узнал содержание документа. Этот умный человек давно уже, раньше самого Тарлинга, догадался, что знаменитый сыщик из Шанхая, наследник миллионов Лайна, без памяти влюблен в Одетту Райдер и целиком находился под гипнозом ее красоты и очарования. Его догадки вполне подтвердились сценой, которую он только что нарушил. Кроме того, стоя в коридоре, он подслушал большую часть беседы. И теперь надеялся выпутаться из всей этой истории безнаказанно. Тарлинг так и не понял, что Мильбург в последнее время находится в паническом состоянии, делая последние отчаянные попытки продолжать вести тот образ жизни, который он так любил, жизни, полной удобств и роскоши, ради которой все и было поставлено на карту.

Мильбург все время жил под страхом, что Одетта Райдер донесет на него. Из боязни, что она может во всем признаться Тарлингу, в тот самый вечер, когда сыщик привез девушку из Эшфорда в Лондон, Мильбург сделал попытку устранить сыщика с дороги, так как думал, что тот пользуется доверием Одетты. Выстрелы в туманной ночи, едва не лишившие Тарлинга жизни, были сделаны только потому, что Мильбург панически боялся разоблачения. Только один человек во всем мире мог посадить его на скамью подсудимых, и этим человеком была Одетта.

Тарлинг отнес девушку на диван. Потом быстро сходил в спальню за стаканом воды. Этим моментом и воспользовался Мильбург. С быстротой молнии он схватил листок с признанием Одетты и сунул его в карман.

Рядом на столике находился письменный прибор с писчей бумагой. Прежде чем Тарлинг вернулся, Мильбург взял лист бумаги с фирменным знаком гостиницы, сложил его и бросил в огонь. Когда сыщик появился в дверях, он увидел, как в камине вспыхнула бумага.

— Что вы сожгли?

— Признание мисс Райдер.

— Полагаю, это не в ваших интересах.

Тарлинг положил голову девушки пониже и брызнул водою ей в лицо. Она открыла глаза и задрожала. Тарлинг подошел к камину. Бумага сгорела почти вся, остался лишь маленький кусочек. Он быстро нагнулся, поднял его и внимательно разглядел. Потом обернулся и, увидев, что ящичек с писчей бумагой сдвинут, рассмеялся.

— Вы решили, мистер Мильбург, валять дурака? — сердито спросил он, пошел к двери, запер ее, сунул ключ в карман и стоял спиной к выходу.

— А теперь, уважаемый, подайте-ка мне этот листок, который вы только что положили в карман.

— Да ведь вы же видели, я сжег его, мистер Тарлинг.

— Вы гнусный лжец! Знайте, что я не выпущу вас отсюда, пока документ находится в ваших руках. Вы пытались провести меня, но я вижу, что сожжен чистый лист писчей гостиничной бумаги. Ну, я жду, документ!

— Уверяю вас... — начал Мильбург.

— Документ! Давайте сюда документ! — крикнул Тарлинг.

Мильбург смущенно улыбаясь, достал из кармана скомканный листок.

— Ну вот он, сгоревший листочек, — иронично сказал сыщик. — А теперь мы сожжем его вторично, теперь уж совсем, вы сможете своими глазами убедиться в этом.

Он еще раз пробежал глазами по строчкам, бросил листок в огонь и подождал, пока он не превратился в пепел. Тогда он взял кочергу и хорошенько перемешал золу.

— Так, и с этим, стало быть, покончено, — удовлетворенно сказал Тарлинг.

— Надо полагать, вы отдаете себе отчет в том, что только что сделали, — фыркнул Мильбург. — Вы уничтожили важный документ, свидетельское показание, признание, — вы, который должен стоять на страже закона и справедливости.

— Ах, не болтайте ерунды! — кратко ответил Тарлинг.

Второй раз за эту ночь он отпер дверь и широко распахнул ее.

— Вы можете идти, Мильбург. Я знаю, где вас найти, если вы понадобитесь полиции.

— А вы еще пожалеете о своем поступке! — возбужденно крикнул Мильбург.

— Во, всяком случае, меньше, чем будете жалеть вы, когда я закончу расследование, — бросил в ответ Тарлинг.

— Я завтра же утром пойду в Скотленд-Ярд и донесу на вас! — яростно сказал Мильбург, бледнея от злобы.

— Как вам угодно, милейший. Но не откажите в любезности, передайте заодно привет от меня с просьбой, чтобы вас задержали до моего приезда.

С этими словами он запер дверь.

Одетта сидела на краю дивана и вопросительно смотрела на человека, который любил ее.

— Что ты сделал?

— Я уничтожил твое признание, потому что твердо убежден, что только под давлением ты могла написать такое. Ты оклеветала себя. Разве я не прав?

Она кивнула.

— А теперь подожди немного, я соберусь и провожу тебя домой.

— Домой? — пораженная, спросила она. — Нет, только не это, не поеду я туда. Мать не должна знать об этой грязной истории...

— Напротив, она все должна узнать. Слишком уж много тайн набралось, пора с ними разделаться..

Одетта встала с дивана, подошла к камину и облокотилась о мраморный карниз.

— Наверное, ты прав. Я скажу тебе все, что знаю. Мне не надо было таиться от тебя... Ты спрашивал прежде, кем мне приходится Мильбург...

При этих словах она обернулась и посмотрела на Тар-линга.

— Я больше не задаю тебе -этого вопроса, — сказал он. — Я сам знаю, в чем дело.

— Ты знаешь?..

— Да. Мильбург второй муж твоей матери.

Она удивленно смотрела на него, широко раскрыв глаза.

— Но как?.. Откуда ты узнал?

— Я догадался, — ответил он самодовольно улыбаясь. — Очевидно, он настоял на сохранении ею фамилии Райдер. Не так ли?

Она кивнула.

— Моя мать встретилась с ним семь лет назад, когда мы жили в Харрогэте. У матери было небольшое состояние, а Мильбург, похоже, думал, что у нее значительно больше, чем оказалось на самом деле. Он был чрезвычайно внимателен к ней, очень любезен, он тогда рассказал ей, что владеет большим торговым домом в городе. Мать верила ему во всем.

— Очевидно, Мильбург и растратил деньги фирмы, чтобы твоя мать могла хорошо жить?

Она отрицательно покачала головой.

— Это верно лишь отчасти. Моя мать о растратах и не догадывалась. Он купил этот большой дом в Гертфорде, по-княжески обставил его и еще год назад держал два автомобиля. Только из-за моих возражений он вынужден был жить проще и скромнее. Можешь ли ты представить, сколько выстрадала я в этом году, после того как поняла, что счастье моей матери может рухнуть, если она узнает о его скверных поступках.

— Ну а как ты сама, Одетта, узнала о его делах?

— Вскоре после свадьбы матери я как-то зашла в торговый дом Лайна. Одна из служащих обошлась со мною неучтиво. Но я бы промолчала, если б свидетелем инцидента не оказался начальник этой девушки. Он уволил ее, и когда я пыталась заступиться за уволенную, виня во всем себя, то он настоял на том, чтобы я поговорила с управляющим. Меня провели в его кабинет, где я и увидела вдруг мистера Мильбурга. Вот тогда я и поняла, что он живет двойной жизнью. Он уговаривал меня, чтоб я молчала, расписывая ужасные последствия, могущие быть в том случае, если я раскрою матери глаза... Он сказал мне, что у него растраты, но что все можно поправить, если я тоже поступлю в дело. Он говорил о крупных суммах, вложенных им в разные спекуляции, от которых ожидалась крупная прибыль. Этими деньгами он собирался покрыть недостачу. Вот потому-то я и стала работать кассиршей в торговом доме. Но он сейчас же, с первого момента нарушил данное обещание...

— Но я все-таки не понимаю, почему он хотел, чтобы ты работала у него?

— Должность была контрольной, и если бы вместо меня был другой, то его растраты легко раскрылись бы. Он знал, что все справки по расчетам прежде всего проходят через мои руки, а ему нужен был человек, информирующий его обо всем. Прямо он мне этого не говорил. Но скоро я и сама во всем разобралась...

И она рассказала, что за жизнь ей пришлось вести, как тяжко давило ее сознание своей вины, какие муки совести терзали ее день и ночь.

— С первого момента он сделал меня сообщницей. Что с того, что сама я не воровала, если благодаря моему молчанию он скрывал все свои растраты и подтасовки. Я думала, что, помогая ему в этом, спасаю свою мать от стыда и позора, которых не избежать бы ей, если истинное лицо Мильбурга увидят все. Не сразу, но я поняла, что он принуждает меня ко лжи не для спасения моей матери от позора, не для того, чтобы иметь время исправить положение дел, он просто совершал и совершал все новые растраты...

Она взглянула на Тарлинга и печально улыбнулась:

— Теперь мне все равно, я совершенно не боюсь рассказывать это вам, сыщику. Мне даже стало безразлично, что страдала я все эти годы напрасно. Я говорю потому, что правда, наконец, должна выплыть на свет Божий, какие бы последствия это не имело.

Она замолчала, и молчала довольно долго, а потом сказала:

— А теперь я расскажу, что случилось в ночь убийства. 

 XXVI

Наступило глубокое молчание. Тарлинг слышал удары своего сердца.

— Когда в тот вечер я ушла из дела, я решила поехать к матери на два-три дня и отдохнуть до поступления на новую службу. Мистер Мильбург проводил в Гертфорде только конец недели. До его приезда я бы успела уехать, так как теперь стало совершенно невозможным делом — жить с ним под одной крышей после всего, что я узнала о нем.

Я вышла из дому примерно в половине седьмого вечера. Точно до минуты не помню, но не позже половины седьмого, ведь я хотела выехать в Гертфорд семичасовым поездом. На станции, купив билет, я убирала его в сумочку, как вдруг кто-то коснулся моей руки. Я обернулась и увидела мистера Мильбурга, он показался мне взволнованным и подавленным. Он попросил меня поехать следующим поездом и зайти с ним в ближайший ресторанчик, где у него заказан отдельный кабинет. Он говорил о дурных известиях, которыми ему необходимо со мной поделиться.

Я сдала багаж на хранение и пошла за ним. Мы поужинали, и он тем временем рассказал мне, что находится на грани разорения. Мистер Лайн, сказал он, поручил одному сыщику собрать против него материалы, но отложил это свое намерение, поскольку решил, что у него есть более важное дело: отомстить строптивой кассирше, то есть мне. Мильбург сказал мне:

— Ты одна можешь спасти положение.

— Как? Что я должна сделать?

— Проще всего взять всю ответственность за растрату на себя, иначе я не представляю, что будет с твоей матерью...»

Я спросила у него, знает ли обо всем этом мать, а он сказал, что знает. И только потом я узнала, что это было ложью, он просто играл на моей любви к матери, чтобы добиться своего.

Я стыла от ужаса при мысли, что моя бедная мать будет замешана в этот ужасный кошмар. Поэтому когда он потребовал, чтобы я под его диктовку написала признание в своей вине, я сделала это сразу... И даже дала уговорить, себя первым же поездом покинуть Англию и уехать во Францию, чтобы оставаться там до тех пор, пока все не успокоится. Ну вот, мистер Тарлинг, теперь я рассказала вам все, что знала.

— Но почему ты сегодня вечером приехала в Гертфорд?

Она улыбнулась.

— Я решила получить обратно свое признание в вине. Я знала, что Мильбург хранил эту бумагу в сейфе. Мильбург позвонил мне в гостиницу и научил, как уйти от слежки, потом мы встретились, и он сказал мне... сказал, что...

Она смолкла, и краска залила ее лицо.

— Он сказал тебе, что сыщик Тарлинг тебя любит, — спокойно договорил сыщик за девушку.

Она кивнула.

— Он пригрозил мне, что ему от этого только польза, что он, например, может показать мое признание тебе...

— Теперь кое-что объясняется, — Тарлинг облегченно вздохнул. — Слава Богу, завтра я арестую убийцу Торнто-ра Лайна!

— Нет, прошу тебя, не делай этого, — просила она, положив руку ему на плечо и печально глядя на него. — Ты ошибаешься... Мистер Мильбург этого не делал, он не такой злодей...

— Но кто же послал телеграмму твоей матери о том, что ты не можешь приехать?

— Мильбург.

— Он, значит, отправил обе телеграммы? Ты помнишь?

— Да, две. Но кому вторая — не знаю...

— Мы-то это разузнали. Кстати, оба формуляра были заполнены одним и тем же почерком.

— Да, но...

— Милая Одетта, больше тебе не о чем беспокоиться.

И хотя в ближайшее время предстоит проделать еще очень много тяжелого, но ты должна бодро глядеть в будущее, и не только ради себя и своей матери, но и ради меня.

Несмотря на всю тяжесть своего положения, она улыбнулась ему и обратила к нему взор, полный любви. Но слова говорили другое:

— Джек, ты слишком самоуверен...

— Что ты имеешь в виду?

— Ты уверен, — она покраснела до корней волос, — что я люблю тебя и выйду за тебя замуж?

— Да, именно в этом я и уверен, — медленно проговорил Тарлинг. — Может, с моей стороны это лишь тщеславие, но я уверен в этом. Не знаю, как объяснить... Неужели я ошибаюсь?

— Нет, ты не ошибаешься... Не ошибаешься, Джек.— Она вторично назвала его по имени.

— Но сейчас, Одетта, я должен доставить тебя к твоей матери.

Дорога показалась ему слишком короткой, хотя они и шли очень медленно. Счастье переполняло его и казалось прекрасным сном.

У ворот парка Одетта достала ключ, отперла замок, и они вошли. \

Твоя мать знает, что ты в Гертфорде? — вдруг спросил он.

— Да, я была у нее перед тем, как пойти за тобой.

— Она знает?..

У него не хватило смелости закончить фразу.

— О Мильбурге? Нет, не знает, — сказала Одетта. — Если бы она узнала, то сердце ее не выдержало бы страшной правды. Она очень любит Мильбурга. Она любит его так сильно, что слепо верит всем его объяснениям насчет таинственности его приходов и уходов. Ее сердце не терзается никакими подозрениями.

Они подошли к тому месту, где Тарлинг поднял портфель. Дом стоял, погруженный в темноту, нигде не пробивалось ни лучика света.

— Давай пройдем через дверь под колоннадой. Здесь всегда проходит господин Мильбург. У тебя есть фонарик, Джек?

Он посветил ей, чтобы она могла найти замочную скважину. Но когда девушка собралась отпереть дверь, дверь сама подалась и открылась.

— Дверь не заперта, — испуганно воскликнула Одетта- — Но как же так?.. Неужели это я не заперла ее?

Тарлинг обследовал замок при свете карманного фона^ рика и увидел, что в. задвижку вставлен маленький деревянный клинышек, так что язычок замка не мог защелкнуться.

— Ты долго была в доме?

— Минут пять, не больше.

— А дверь запирала за собой, когда вошла?

Одетта задумалась.

— Может, я и забыла, — сказала она. — Ну да, я оставила дверь открытой, а ведь выходила не здесь, мать проводила меня до парадной двери.

Тарлинг шарил лучом фонарика по вестибюлю. Он обратил внимание на лестницу в его глубине, покрытую толстой ковровой дорожкой. У него сложилось мнение о происшедшем. Кто-то, должно быть, увидел, что дверь только прикрыта, а не заперта, потому что вошедший собирался быстро вернуться обратно. И вот этот кто-то заклинил щепкой замок, чтобы дверь оставалась открытой.

— Что же это? И для чего? Кто мог сделать это? — озабоченно спросила Одетта.

— Ничего страшного, — ответил сыщик. — Возможно, так сделал твой отчим... Допустим, потерял ключ.

— Но ведь он мог пройти через парадный вход, — боязливо спросила она.

— Я пойду первым, — сказал Тарлинг вполне беззаботно, хотя тревога все возрастала в нем.

Он осторожно поднялся по лестнице, держа фонарик в одной руке, пистолет — в другой.

Ступени вели на обширную площадку, огороженную перилами. Здесь было две двери.

— Это комната моей матери, — сказала Одетта, указывая на ближайшую дверь. Ее терзал страх, она дрожала.

Тарлинг, желая ободрить ее, обхватил девушку за плечи. Он подошел к двери и осторожно нажал ручку. Дверь не поддалась. Тогда он налег на нее изо всех сил. В конце концов ему удалось приоткрыть ее настолько, что можно стало заглянуть внутрь.

На письменном столе горела лампа. Окно занавешено тяжелыми шторами, вот почему света не было видно с улицы. Но Тарлинг не глядел ни на окна, ни на стол, потому что сразу за дверью лежала миссис Райдер. На лице ее застыла тихая улыбка, а в груди, ровно над сердцем, торчала рукоять кинжала.

 XXVII

Одним взглядом Тарлинг окинул комнату.

Потом он повернулся к Одетте, стремящейся войти в комнату, нежно взял ее за руку и увлек обратно на площадку.

— Что? Что случилось? — испуганно спросила она. —. Пусти меня к матери, Джек! Почему ты меня не пускаешь?

Она пыталась вырваться, но он крепко держал ее.

— Одетта, ты должна собрать все свое мужество, — сказал он внушительно, продолжая гладить ее ласково и нежно.

Она будто не слышала его. Он открыл вторую дверь и увлек девушку за собою во вторую комнату, зажег там свет. Это была гостевая спальня, где, очевидно, редко ночевали. Отсюда вела еще одна дверь, очевидно, внутрь дома.

— Куда ведет эта дверь?

— Мама! Мама!.. — в страхе шептала она. — Что с ней?

— Куда ведет эта дверь, Одетта? — еще раз спросил Тарлинг.

Вместо ответа она открыла сумочку и, вынув ключ, подала ему.

Он вошел в длинную галерею, с которой открывался вид на парадныйвестибюль. Одетта следовала за ним. Он снова взял ее за руку и отвел в гостевую спальню.

— Успокойся, Одетта! Теперь все зависит от того, хватит ли у тебя мужества. Где комнаты прислуги?

Она неожиданно вырвала свою руку и бросилась к комнате матери.

— Ради Бога, Одетта, не ходи туда!

Но удержать ее он не смог. Она изо всех сил налегла на дверь и оказалась в комнате матери.

Увидев мать, девушка опустилась на пол рядом с покойной и неотрывно смотрела на нее, гладила по волосам.

Тарлингу все же удалось увести ее обратно в галерею. Она слабела. В это время он увидел человека. Не совсем одетый, он шел по галерее. Сыщик предположил, что это дворецкий, окликнул его.

— Разбудите, уважаемый, всю прислугу, — слова его звучали еле слышно. — Миссис Райдер убита.

— Убита? — крикнул человек в ужасе. — Вы сказали, убита? Этого не может быть!.. Кто?..

— Помогите мне, быстрее! — настойчиво сказал Тарлинг. — Мисс Райдер в обмороке!

Вдвоем они унесли Одетту в жилую комнату и положили на диван. Тарлинг оставался с нею до тех пор, пока не пришла служанка.

Потом они вместе с дворецким вернулись в комнату, где лежала убитая. Тарлинг зажег все лампы и предпринял подробное исследование помещения. Окно, ведущее к перекрытому стеклянной крышей зимнему саду, было закрыто наглухо.

Плотные тяжелые шторы, опущенные Мильбургом в тот момент, вероятно, когда он доставал из сейфа портфель, так и оставались опущенными. Судя по мирному, спокойному выражению лица миссис Райдер, он заключил, что смерть пришла внезапно, неожиданно. Скорее всего, убийца подкрался сзади, в тот момент, когда она стояла радом с диваном. Она, по-видимому, желая скоротать время до возвращения дочери, собиралась взять книгу из небольшого шкафа, стоящего у дверей. Он действительно нашел на полу книгу, выроненную, очевидно, из ее рук в тот момент, когда ей нанесли смертельный удар.

Они подняли покойную и положили ее на диван.

— Теперь сходите в город... Впрочем, может, у вас здесь есть телефон?

— Есть, сэр.

— Проведите меня к нему.

После того как Тарлинг уведомил местную полицию о случившемся несчастье, он велел соединить себя со Скотленд-Ярдом и попросил вызвать Уайтсайда.

Он посмотрел в окно и увидел, что небо на востоке начинает просветляться. Но бледный серый предрассветный сумрак делал еще более кошмарной тьму, клубящуюся в этот час по земле.

Он рассмотрел оружие, которым совершено убийство. Более всего оно походило на обыкновенный кухонный нож. На рукоятке выжжено несколько букв, уже почти стершихся от частого пользования ножом. С трудом разобрал он прописную букву «М», потом еще две буквы, похоже, прописное «К» и прописное «А».

М. К. А.?

Какой смысл в этих буквах? Что за ними кроется? Инициалы? Но чьи?..

В этот момент вернулся дворецкий.

— Молодая леди чувствует себя очень плохо, сэр. Я послал за врачом.

— Вы правильно сделали. Все эти волнения и испуг чересчур тяжелы оказались для бедной девушки.

Он снова подошел к телефону и на сей раз вызвал одну из лондонских больниц. Он просил выслать больничную карету, чтобы немедленно увезти Одетту из этого дома и поместить ее под хороший медицинский присмотр. Потом он вновь вызвал Скотленд-Ярд и велел немедленно найти Линг Чу и сказать ему, чтобы ехал в Гертфорд. Он необычайно верил в способности китайского сыщика, особенно теперь, когда следы преступления так свежи. Линг Чу обладал почти сверхъестественным нюхом гончей, идя по следу преступника.

— Никто не должен входить в верхние помещения, — сказал Тарлинг дворецкому. — Когда прибудут врач и шериф, впустите их через парадный вход. Даже если меня здесь не будет, все равно ни под каким предлогом,.не допускайте, чтобы кто-нибудь воспользовался задней лестницей, ведущей к колоннаде. Не пускайте даже шерифа. Дело расследует Скотленд-Ярд.

Отдав распоряжения, Тарлинг вышел из дому через парадный подъезд, собираясь совершить обход участка. Он, признаться, мало надеялся найти что-то... Во всяком случае, раньше, чем рассветет, увидеть что-нибудь было бы невероятно. Ну а искать убийцу... Разве он останется поблизости от места преступления?. Очевидно, он уже далеко.

В довольно большом и густом парке среди кустов и деревьев змеилось множество дорожек, ведущих к высоким, ограждающим поместье стенам.

В одном углу находилась открытая площадка, не засаженная ни деревьями, ни кустарником. Тарлинг осмотрел это место, фонарик высветил длинные ряды овощных грядок. Он уже собрался уходить из этой части парка, как вдруг заметил на заднем плане темное здание, похожее на садовничий домик. Он направил в его сторону луч фонарика... Что это? Игра воображения? Или на самом деле из-за угла домика на миг показалось бледное лицо? Он вновь осветил это место, но ничего необычного там не было. Тарлинг бросился к домику, обежал вокруг, но нигде никого не обнаружил. И все-таки у него оставалось смутное ощущение, что кто-то, пользуясь тенью, отбрасываемой домиком, прокрался мимо, может быть, скрылся в густых зарослях кустарника, окружавших сторожку с трех сторон. Он снова зажег фонарик, но свет его не распространялся дальше нескольких метров, так что различить что-нибудь на большом расстоянии не представлялось возможным. Тарлинг бросился в ту сторону, где, как он предполагал, укрылся неизвестный. Один раз, он готов поклясться, до слуха явственно донесся хруст ветки.

Он поспешил к тому месту, откуда дошел этот звук. Теперь он не сомневался, что кто-то прячется в зарослях. Он услышал быстрые шаги, потом вновь воцарилась мертвая тишина. Побежав вперед, Тарлинг, видимо, ошибся, потому что вдруг услышал подозрительный шорох у себя за спиной. Он тотчас обернулся.

— Кто там? — крикнул он. — Стой, или я стреляю!

Но ответа не было.

Сыщик стоял, жадно вслушиваясь в тишину. Минуты через три раздался звук трения обуви о стену. Он бросился к стене, чтобы не дать беглецу перелезть через нее, но, увы, снова никого не нашел.

И вдруг сверху, почти над его головой, раздался сатанинский хохот. Он прозвучал так жутко, что Тарлинга охватил смертный холод. Верх стены был укрыт ветками, так что и фонарик не помог ему разглядеть того, кто там смеется.

— Слезайте сейчас же, или я стреляю!

Но снова ночную тишину разорвал демонический хохот, в котором звучали издевка и торжество. И вдруг раздался хриплый голос:

— Убийца! Проклятый убийца! Это ты убил Торнтона Лайна! Ты! Так вот, получай же за это!

Тарлинг услышал, как сквозь ветки что-то падает, брошенное сверху рукой неизвестного. На руку его упала капля. Он с криком смахнул ее, жидкость жгла как огонь. Тем временем неизвестный спрыгнул по другую сторону стены и убежал. Сыщик наклонился и при свете фонарика обнаружил предмет, которым в него бросили. Это была маленькая бутылочка, на этикетке ее красовалась надпись «Купоросное масло».

 XXVIII

Утром, часов в десять, Уайтсайд и Тарлинг сидели без сюртуков на диване и пили кофе. В отличие от полицейского инспектора, хоть и рано разбуженного, но успевшего выспаться, Тарлинг выглядел усталым и осунувшимся.

Они сидели в комнате, где была убита миссис Райдер. Темно-красное пятно на ковре красноречиво свидетельствовало об этой жуткой трагедии.

Они сидели молча, и каждый думал о своем. Ввиду собственных соображений Тарлинг рассказал Уайтсайду далеко не все, что свершилось этой ночью.

О встрече с неизвестным лицом у стены парка он тоже умолчал.

Уайтсайд закурил сигарету. Треск зажженной спички вывел Тарлинга из полусонного состояния.

— Так что вы думаете, Уайтсайд, обо всей этой истории? — наконец нарушил он молчание.

Уайтсайд покачал головой.

— Если бы что-нибудь украли, было бы хоть какое-то объяснение. Но ведь ничего не пропало... Мне очень жалко бедную девушку.

Тарлинг кивнул.

— Это ужасно. Пока доктор не дал ей наркотическое средство, ее невозможно было увести отсюда.

— Вся история неприятна и запутанна, с самого начала тут ничего не разобрать... — Полицейский инспектор задумчиво провел по лбу рукой. — Неужели у мисс Райдер нет никаких предположений относительно того, кто мог убить ее мать?

— Нет, ничего она так и не сказала. Возможно, что и не знает, кто это мог сделать... Она приехала к матери и оставила заднюю дверь открытой, так как предполагала вскорости, после разговора с матерью, . вернуться тем же путем. Но миссис Райдер проводила ее до парадного входа. Очевидно, кто-то наблюдал за девушкой и ожидал, когда она выйдет. Когда же девушка так и не появилась, этот кто-то прокрался в дом. Наверное, это был Мильбург. Хотя мне неясно, неужели у него не было ключей от этой двери? Если только он потерял их...

Тарлинг умолк. Он имел кое-какие соображения по этому поводу, но в данный момент не хотел высказывать их.

— Совершенно ясно, что это был Мильбург, — сказал Уайтсайд. — Он же ночью приходил к вам, значит, он здесь, в Гертфорде. Мы знаем также, что раньше он пытался убить вас, испугавшись, что девушка предаст его и вы проникнете в его тайны. А теперь он убил еще и ее мать, которая, по всей вероятности, о таинственной смерти Торнтона Лайна знает гораздо больше своей дочери.

Тарлинг взглянул на часы и сказал:

— Уж пора бы, собственно говоря, Линг Чу и прибыть...

— Ах, так вы послали за китайцем? — удивленно спросил Уайтсайд. — Я что-то никак не пойму: вы что, отказались от подозрений против него? Или наоборот?..

— Я просто вызвал его сюда, я хочу, чтоб он был здесь.

— Гм... Вы думаете, что он как-нибудь замешан в этой истории?

Тарлинг отрицательно покачал головой.

— Нет, я твердо верю тому, что он рассказал мне. Я, правда, несколько удивился, что его истории, пересказанной мною, поверили и в Скотленд-Ярде, этого я не ожидал... Но сам-то я прекрасно знаю Линг Чу. Он еще ни разу за все время нашей совместной работы не солгал мне.

— Убийство — скверное дело, — ответил Уайтсайд. — И если человек не лжет даже тогда, когда дело пахнет виселицей, значит, он не лжет никогда.

Внизу послышался шорох автомобильных шин, и Тарлинг подошел к окну.

— Ну вот он и прикатил! Легок на помине!

Через несколько минут китаец бесшумно возник в комнате. Тарлинг коротким кивком ответил на его поклон и вкратце рассказал ему все, что здесь произошло. Он говорил с ним по-английски, так что Уайтсайд имел возможность следить за разговором, временами вставляя свои замечания. Китаец слушал, не проронив ни слова, и, когда Тарлинг кончил говорить, он отвесил короткий поклон и мгновенно исчез.

После этого Уайтсайд пригласил Тарлинга подойти к письменному столу миссис Райдер, на котором в образцовом порядке лежали две пачки писем.

— Гляньте-ка на эти письма, мистер Тарлинг.

Сыщик придвинул стул и сел.

— Здесь все?

— Да, я сегодня с восьми утра обыскивал дом, это все, что мною обнаружено. Те, что справа, все от Мильбурга.

Они подписаны только инициалом «М», это его привычка, очевидно. Но на всех письмах указан его городской адрес.

— Вы их читали Уайтсайд?

— Даже два раза. Но в них нет ничего, что могло бы служить против Мильбурга уликой. Самые обыкновенные письма, о мелких делах, о вкладах, сделанных Мильбургом на имя миссис Райдер, о здоровье, погоде, вообще самые банальные письма.

Тарлинг вынимал письма из конвертов, рассматривал их, убирал обратно, но вдруг что-то заинтересовало его в одном из писем, он долго изучал его, поднес даже к свету, потом сказал:

— А вот это уже интересно!

Уайтсайд посмотрел на письмо, покрутил его так и сяк и ответил:

— Ничего особенного, таких писем вон сколько.

— А приписка? Гляньте на приписку!

В конце письма, действительно, постскриптум гласил: «Прости меня, дорогая, что посылаю перепачканное письмо. Я опрокинул чернильницу, весь перепачкался, а переписыватъ письмо уже некогда. М.».

— Ну и что? Тут же ничего нет...

— В словах, Уайтсайд, конечно, ничего нет, — согласился Тарлинг. — Но наш приятель оставил на этом листке весьма отчетливые отпечатки пальцев. Наверняка здесь есть и оттиск большого пальца, ну-ка, посмотрите, вы же специалист.

— Дайте-ка мне его... Что ж это я, в самом деле, проглядел...

Уайтсайд был немало пристыжен и чрезвычайно взволнован. Он взял теперь письмо как огромную ценность и стал его пристально рассматривать.

— Ну, теперь он в наших руках! — торжествующе крикнул специалист и большой авторитет по части дактилоскопии. — Теперь-то он уж не ускользнет из наших рук! Готов присягнуть, что этот отпечаток идентичен с кровавым отпечатком на ящике комода в доме мисс Райдер.

— Вы твердо уверены в этом?

— Еще бы! — горячо ответил Уайтсайд. — Посмотрите на эти спирали, на характер этих линий. Да у меня с собой фотография кровавого оттиска!

Он поискал в своей записной книжке и нашел увеличенный фотоснимок.

— Ну вот, видите! — торжествовал Уайтсайд. — Линия к линии, бороздка к бороздке... Это отпечаток пальца Мильбурга, и на письме и на фотографии. Наконец-то верная улика!

Он быстро надел сюртук.

— Куда вы?

— Назад, в Лондон, — страстно сказал полицейский инспектор. — Надо скорее получить приказ об аресте Джорджа Мильбурга, человека, убившего Торнтона Лайна и, возможно, свою жену. 

 XXIX

В этот момент в комнате снова возник Линг Чу. Черты его лица оставались непроницаемы. Он всегда приносил с собой таинственное, своеобразное дыхание восточной атмосферы.

— Ну? — спросил Тарлинг. — Нашел что-нибудь?

Даже Уайтсайд напрягся, хотя он и считал уже этот случай вполне выясненным.

— Два человека поднимались этой ночью по лестнице, — сказал Линг Чу по-английски. — Также и мой господин. — Китаец вопросительно взглянул на Тарлинга, тот утвердительно кивнул. — Следы ног моего господина ясны, также и те, что принадлежат молодой женщине. Еще — следы босых ног.

— Босых ног? — переспросил Тарлинг.

— Мужских или женских? — заинтересовался Уайтсайд.

— Этого я не могу решить, — ответил китаец. — Только одно — босые ноги поранены, из ступней сочилась кровь. На дворе, на гравии дорожек тоже кровавые следы.

— Это невероятно, — резко сказал Уайтсайд.

— Не прерывайте его теперь, — остановил его Тарлинг. — Говори, Линг Чу.

— Одна женщина вошла в дом и снова вышла...

— Это была мисс Райдер. Ну, дальше?

— Потом пришла одна женщина и один мужчина, за ними пришел босой человек с израненными ступнями. Его следы поверх следов первых.

— Но откуда можно узнать, какие следы оставила первая женщина, а какие — вторая? — Уайтсайд все никак не мог успокоиться, однако новые сведения и его сильно заинтересовали.

— Обувь первой женщины была влажной, — ответил Линг Чу.

— Но ведь дождя не было, — придирчиво заметил инспектор.

— Она стояла на траве, — объяснил Линг Чу, и Тарлинг кивнул в знак согласия. Он вспомнил, что Одетта стояла в темноте за кустами, наблюдая неудачную попытку Тарлинга схватить незнакомого велосипедиста.

— Но мне, господин, непонятно одно, — сказал Линг Чу, — тут есть следы ног другой женщины, которых я не нашел ни на лестнице, ни в вестибюле. Эта женщина обошла вокруг дома. Насколько я мог установить, она обошла вокруг него дважды, потом вышла в сад и прошла между деревьев.

Тарлинг с удивлением смотрел на китайца. Как бы хорошо ни знал он своего коллегу по сыску, он не переставал удивляться его необыкновенным способностям.

— Это мисс Райдер следила за мной, — сказал он. — Потом последовала за мной в Гертфорд.

— Нет. Я нашел другие следы женских ног, они обошли вокруг дома, — упрямо повторил Линг Чу. — Я думаю, что и тот, ходивший босиком, был женщиной...

— А кроме нас троих есть еще следы? Мужские, я имею в виду?..

— Я как раз хотел сказать. Я нашел слабые следы мужчины, который прошел очень рано, раньше мокрых женских следов. Он пришел и опять ушел, на гравии его следы оборвались, дальше след велосипедных шин.

— Это был Мильбург, — сказал Тарлинг.

— Если нога не коснулась земли, — рассуждал Линг Чу, — то она и следов не оставит. Следы женских ног, идущие вокруг дома, мне трудно объяснить, ведь я не нашел их на лестнице. И все-таки я уверен, что они идут от дома. Это же видно, я могу проследить их в направлении от двери. Пожалуйста, господин, пойдемте вместе со мной туда вниз, и я покажу их вам.

Он повел Тарлинга в сад. Уайтсайд, шедший следом, только теперь заметил, что китаец бос.

— А вы, Линг Чу, может быть, свои следы перепутали со следами других людей? — шутя спросил он.

Китаец покачал головой:

— Я разулся там, за дверью, мне легче работать без ботинок. Теперь уже можно обуться.

Он достал из какого-то закутка свою обувь и быстро натянул на ноги.

Они подошли втроем к боковой стороне дома, и китаец показал им отчетливые следы, принадлежащие, без сомнения, женщине. Следы действительно вели вокруг дома. Странно, но человек, оставивший эти следы, больше всего топтался перед окнами, будто таинственный посетитель, уже после убийства, тщетно искал доступа в дом.

— Что ты обо всем этом думаешь, Линг Чу? — спросил Тарлинг.

— Кто-то вошел в дом, прокравшись через заднюю дверь. Он поднялся по лестнице, совершил убийство, потом обыскал весь дом, но кто-то другой ходил под окнами. Откуда он взялся?..

— Да, — сказал Уайтсайд, — что-то я ничего не понимаю... А задняя дверь была заперта. Ведь верно, Тарлинг, что, когда вы обнаружили убийство, та дверь была заперта?

— Да, когда мы с Одеттой Райдер вошли, мы заперли ее.

— Женщина увидела, что не может попасть в дом, — продолжал Линг Чу, — она попыталась проникнуть туда через окно.

— Женщина? Ты сказал, женщина? — нетерпеливо спросил Тарлинг. — Линг Чу, кто же это был? Женщина?

Это утверждение китайца немного смутило сыщика. Он вспомнил о .втором участнике ночных событий, ожог на руке явственно напоминал о его существовании.

— Кто же это третье лицо? — допытывался Тарлинг.

— Я говорю о женщине, — спокойно ответил Линг Чу.

— Но кто же, ради всего святого, собирался еще попасть в дом после того, как миссис Райдер была убита? Что-то у тебя, Линг Чу, концы с концами не сходятся... И потом, ведь известно, что убийца всегда старается как можно быстрее и дальше уйти от места преступления, а ты говоришь, что убийца из дома не выходил...

Линг Чу промолчал.

— Сколько же людей участвовало в убийстве? — снова спросил Тарлинг.

— Босой человек — мужчина или женщина — вошел в дом и убил миссис Райдер; другой человек, — терпеливо объяснял китаец, — обошел вокруг дома и пытался проникнуть через окно. Я точно не могу сказать, было это одно лицо или два.

Тарлинг обыскал заднюю часть дома еще раз. Но ничего нового не нашел, кроме того, что еще раз убедился в изолированности этой части от остального дома. Вероятно, устроено так было для того, чтобы мистер Мильбург мог посещать дом в Гертфорде незаметно для посторонних глаз.

Эта часть здания состояла из трех помещений: спальни, находившейся рядом с комнатой, в которой жила мисс Райдер и где в шкафу хранилась ее одежда; комнаты, похожей на кабинет, где было совершено преступление, и запасной спальни, через которую Тарлинг прошел вместе с Одеттой, попав оттуда на галерею, идущую над парадным вестибюлем.

Таким образом, дверь из этой комнаты представляла собой единственный путь сообщения задних помещений со всем домом.

— Нам ничего больше не остается, как передать это дело местной полиции и вернуться в Лондон, — сказал Тарлинг, закончив свои розыски.

— И арестовать Мильбурга, — высказал свое мнение Уайтсайд. — Скажите, считаете ли вы убедительными объяснения вашего китайца?

Тарлинг покачал головой.

— Было бы неверно отбросить его теории. Линг Чу необыкновенно хитрый и внимательный сыщик. Он в состоянии заметить следы, совершенно незаметные для других. С его помощью в Китае я всегда достигал положительных результатов.

Они вернулись в город на автомобиле. Во время поездки Линг Чу сидел рядом с шофером и все время курил сигареты. Тарлинг по дороге почти не говорил, его мысли были заняты последними таинственными событиями, которым он все еще не мог найти подходящего объяснения.

Их путь лежал мимо госпиталя, где находилась Одетта Райдер. Тарлинг велел остановиться и отправился разузнать о состоянии ее здоровья. Одетту он нашел уже несколько оправившейся от постигшего ее жестокого удара. Она спала глубоким сном.

— Это самое лучшее для нее, сон, — возвратясь, сказал он Уайтсайду. — Я очень беспокоился за нее.

— Вы, мистер Тарлинг, что-то очень уж интересуетесь мисс Райдер... — несколько игриво заметил инспектор полиции.

Сперва Тарлинга неприятно задело его замечание, но потом он расхохотался.

— А собственно говоря, — все еще смеясь, сказал он, — почему бы мне ею и нс интересоваться? Это ведь так естественно.

— Естественно? Вы сказали, естественно?

— Вот именно, совершенно естественно, что я интересуюсь своей будущей женой.

— Ах, вот что! — весело воскликнул Уайтсайд и умолк.

Когда они прибыли в Скотленд-Ярд, приказ об аресте

Мильбурга был уже заготовлен, так что Уайтсайд его сразу же и получил.

— Этому господину, — сказал полицейский инспектор, — что-то уж больно везет во всем. Но на этот раз мы не дадим ему времени на сборы. Надеюсь, мы успеем застать его дома.

Дом в Кемден-тауне, однако, оказался покинутым, вопреки надеждам Уайтсайда. Поденщица, приходившая каждое утро, пришла и на сей раз и терпеливо ожидала у железных ворот. Она сказала, что мистер Мильбург обычно впускал ее в половине девятого. И выразила опасение, уж не случилось ли чего...

Уайтсайд отпер замок при помощи отмычки, хотя поденщица и пыталась слабо протестовать.

Открыть двери дома оказалось труднее, они были заперты патентованным замком. Но Тарлинг не стал задерживаться из-за таких мелочей и выбил окно.

В тот момент, когда оконные стекла посыпались вниз, над домом заголосил пронзительный звонок.

— Что это? — спросил Уайтсайд.

— Сигнализация, — коротко сказал Тарлинг, — защита от воров.

Тарлинг открыл окно, влез в дом и попал в небольшую комнату, в которой при первом своем визите разговаривал с хозяином дома.

Дом был совершенно пуст. Сыщик переходил из комнаты в комнату, обыскивая шкафы и комоды, не надеясь что-либо найти. Но находка все же обнаружилась. В одном из ящиков комода Тарлинг заметил следы блестящего серого порошка. Он наскреб немного этого вещества себе на ладонь, рассмотрел получше и сказал:

— Пусть меня повесят, если это не тернит. Теперь мы можем доказать, что именно Мильбург совершил поджог. Это на тот случай, если не удастся уличить его в убийстве. Уайтсайд, отправьте это, пожалуйста, в химическую лабораторию.

Доказательство того, что Мильбург поджег дом фирмы «Бешвуд и Саломон», дабы избежать уличения в растратах, было осторожно ссыпано в лист бумаги и спрятано Уайтсайдом в карман.

Уайтсайд тут же сделал другое открытие: мистер Мильбург, оказывается, спал в широченной кровати.

— Этот дьявол привык к большой роскоши. Посмотри-те-ка, что за крепкий пружинный матрац!

Инспектор внимательно обыскал постель, осмотрел кровать и призадумался. Конструкция кровати внушала ему подозрения. Он откинул полог, чтобы лучше разглядеть кровать сбоку. Боковые планки, поддерживающие матрац, показались ему чересчур массивными. Он внимательно осмотрел ближнюю к нему, и сбоку нашел маленькое круглое отверстие. В ход пошел перочинный нож, инспектор вставил узкое лезвие внутрь и нажал. Раздался щелчок, и тотчас распахнулись две дверцы, вроде тех, что бывают на граммофонном ящике.

Уайтсайд стал шарить в этом шкафчике и вынул из тайника какие-то книги.

— Всего навсего книги, — разочарованно сказал он, но все же стал их разглядывать и перелистывать. Лицо его прояснилось. — Да это же дневники! Вот это да! Неужели такие типы еще и дневники ведут?

Он положил томики на кровать. Тарлинг взял один из них, раскрыл, а через минуту вскрикнул:

— Лайн!.. Дневники Торнтона Лайна! Вот это находка! Кто бы мог подумать! Ну и ну...

Он стал нетерпеливо перебирать томики. Один из них был закрыт на замок. Этот томик, последний из серии, носил на себе следы тщетных усилий взломщика. Мильбург, очевидно, пробовал открыть его, но так как он наверняка принялся за систематическое чтение этих книг, то, возможно, отложил эту затею под конец. Так что томик остался запертым.

— Есть там еще что-нибудь? — спросил Тарлинг, указывая на тайник.

— Нет, — разочарованно ответил полицейский. — Но, может, есть еще тайники...

Они оба усердно принялись за поиски, но больше ничего не нашли.

— Больше нам здесь делать нечего, — сказал Тарлинг. — Оставьте одного из ваших людей на тот случай, если Мильбург вернется. Хотя я не очень-то верю, что он еще раз вынырнет здесь.

— Вы думаете, мисс Райдер спугнула его?

— Весьма вероятно, — ответил сыщик. — Сейчас я поеду в торговый дом, просто для очистки совести, потому что там его тоже наверняка не окажется.

Его предположения оказались верны. Никто во всем огромном торговом доме не видел управляющего и не мог дать никаких сведений о его возможном местопребывании.

Мильбург исчез, будто земля разверзлась и поглотила его.

Скотленд-Ярд тотчас разослал его приметы по всем полицейским участкам и постам. Не прошло и суток, а каждый полицейский уже получил фотографию и описание примет разыскиваемого. И если Мильбург еще не покинул страну, то его арест неизбежен.

В пять часов пополудни из полиции Гертфорда позвонили и сообщили о находке, которой решено было уделить внимание. В четырех милях от дома миссис Райдер, в канаве возле шоссе была найдена пара поношенных и гряз*-ных дамских туфель. Начальник гертфордской полиции, сказал по телефону, что посылает находку в Скотленд-Ярд с особым посыльным.

В половине восьмого вечера пакет лежал на столе Тарлинга.

Он открыл картонку и увидел пару утренних туфель, при взгляде на которые было ясно, что лучшие их времена давно миновали. То, что они — женские, не вызывало сомнения, они были на каблучке.

Уайтсайд взял одну туфлю и стал рассматривать.

— Смотрите, — сказал он, указывая на светлую стельку, — измазано кровью. Помните, Линг Чу говорил про израненные ступни ног?..

Тарлинг тоже осмотрел туфли и кивнул в знак согласия. Он поднял язычок одной из туфель, чтобы рассмотреть штемпель фирмы. Но вдруг выронил туфлю из рук.

— Что случилось? — спросил Уайтсайд, поднимая туфлю.

Он заглянул внутрь, потом нервно расхохотался: там была приклеена маленькая кожаная этикетка известной лондонской обувной фирмы, а под ней чернилами написано: «мисс О. Райдер».

 XXX

Заведующая больницей приняла мистера Тар-линга в своем кабинете. Она сказала ему, что Одетта пришла в себя, но нуждается еще в нескольких днях полного покоя, а лучше всего отправить ее на некоторое время за город, на природу.

— Я надеюсь, вы не станете слишком утруждать ее вопросами? — спросила пожилая дама. — Ей вряд ли по силам сейчас большие волнения.

— Не беспокойтесь, я задам ей только один вопрос, — сердито буркнул сыщик.

Он нашел Одетту в светлой, чисто убранной палате. Она обрадовалась его приходу и ласково поздоровалась.

Он склонился к ней и поцеловал, а потом без всяких предисловий вынул туфлю из кармана.

— Одетта, скажи, это твоя туфля?

Она бросила на него странный взгляд и кивнула в знак согласия.

— Где ты нашел ее?

— Но ты точно уверена, что она принадлежит тебе?

— Конечно, — сказала она с улыбкой. — Это мои старые утренние туфли, я всегда носила их дома. Но почему ты спрашиваешь?

— Где ты в последний раз видела их?

Девушка вдруг закрыла глаза и задрожала.

— В маминой комнате... О, мама, мама!

Она уткнулась лицом в подушку и зарыдала. Тарлинг, пытаясь успокоить, гладил ее руки, волосы, плечи.

Прошло некоторое время, прежде чем она снова овладела собой. Но объяснить что-либо не могла.

— Маме так нравились эти туфли, она говорила, что в них покойно... У нас один размер...

Она вновь заплакала, и Тарлинг поторопился перевести разговор на другую тему.

Он все более убеждался, что Линг Чу прочитал по ночным следам всю картину, только вот объяснить полученные им факты сразу не удавалось. И до сих пор многое остается неясным.

По дороге в главную полицию он усердно думал о том, как можно привести к общему знаменателю все эти противоречия. Кто-то босиком вошел в дом, из его ног сочилась кровь. Наверное, после убийства этот босой человек стал искать обувь. И вот убийца, будь это мужчина или женщина, нашел пару дамских утренних туфель. Он обулся и вышел из дома. Но оставался открытым вопрос, почему это лицо после убийства снова пыталось проникнуть в дом и что оно там искало? Если Линг Чу прав, то Мильбург, очевидно, не был убийцей. Кроме того, что Тарлинг верил острой наблюдательности китайца, он и сам видел человека, который не был Мильбургом, того самого, что смеялся над ним, стоя на стене, а потом бросил в него сосуд с купоросным маслом.

Тарлинг поделился своими выводами с Уайтсайдом, и тот признал их логичными.

— Но из этого еще не следует, — заявил инспектор, — что босой человек, который проник в дом миссис Райдер, совершил убийство. По моему мнению, убийца — Мильбург. Ладно, не будем спорить об этом... Но то, что он убил Торнтона Лайна, сомнению не подлежит.

— Я тоже знаю, кто убил миссис Райдер, — решительно сказал Тарлинг. Я все обдумал и наконец привел свои мысли к ясности. Вы, Уайтсайд, вероятно, сочтете мою теорию фантастической и не согласитесь с ней.

— Кого же, интересно, считаете вы убийцей? — спросил инспектор.

Тарлинг покачал головой, он считал момент не подходящим для разъяснения своей гипотезы.

Уайтсайд откинулся на спинку кресла и долгое время сидел в глубокой задумчивости. Потом он заговорил:

— Эта история с самого начала полна противоречий. Торнтон Лайн — богатый человек, — замечу мимоходом, как и вы теперь, Тарлинг, потому мне следовало бы относиться к вам с большим почтением, сэр...

Тарлинг улыбнулся:

— Не отвлекайтесь, мой друг, продолжайте.

— Так вот, у состоятельного человека Торнтона Л айна имелись странные слабости. Он — никудышный поэт, что ясно видно из его томика стихов. Он человек, любящий экстравагантность, чему доказательством — его симпатия к уголовнику-рецидивисту Сэму Стею, который, кстати, как вы, Тарлинг, наверное, уже знаете, сбежал из сумасшедшего дома...

— Да, я знаю, — сказал Тарлинг. — Но продолжайте же.

— Лайн влюбляется в красивую молодую девушку, служащую его фирмы. Он привык, чтобы все его желания исполнялись, чтобы все женщины, на которых он положил глаз, были к его услугам. А эта девушка отклонила его предложение, и вследствие этого он почувствовал к ней неукротимую, безудержную ненависть.

— Все это так, но я до сих пор не вижу, о каких противоречиях, вы Уайтсайд, говорили вначале? — спросил Тарлинг, дружелюбно подмигнув инспектору полиции.

— К этому я сейчас и приступаю. Лайн — номер первый. Второй же номер — мистер Мильбург, человек неискренний, лицемерный, много лет с елейной улыбочкой обкрадывавший фирму и живший в Гертфорде на широкую ногу, тратя деньги, добытые нечестным путем. И вот, в один прекрасный день ему дают понять, что его застукали и собираются взять за шиворот. Он в отчаянии, но вдруг догадывается, что Торнтон Лайн безумно влюблен в его падчерицу. Что же удивительного в том, что он решает использовать это обстоятельство себе на пользу, чтобы постараться влиять на Лайна и отвести от своей головы угрозу разоблачения?..

— А мне кажется, — прервал его Тарлинг, —он скорее попытался бы взвалить всю ответственность за растраты, происходившие в магазине, на молодую девушку, надеясь, что она, ответив на чувства своего шефа, отделается от наказания.

— Да, возможен и такой вариант. Я и его постараюсь не упустить из виду, — ответил Уайтсайд. — Мильбургу важно было, цользуясь благоприятными обстоятельствами, поговорить с Торнтоном Лайном на нейтральной территории, вне службы. Поэтому он отправляет своему шефу телеграмму от имени мисс Райдер, приглашая его к ней на квартиру. Он не сомневается в успехе, уж больно хороша приманка...

— И Торнтон Лайн идет на свидание к девушке в войлочных туфлях?.. Гм... — Тарлинг саркастически улыбнулся. — Нет, Уайтсайд, что-то тут не сходится...

— Да, правда... — согласился инспектор, — я хотел набросать все обстоятельства дела в общих чертах. Лайн ведь как-то пришел в квартиру Одетты и встретил Мильбурга. Я, конечно, точно не знаю, как он туда попал. Но вот они встретились, и Мильбург пускает в ход свой последний козырь: он признается в растратах, предлагает Лайну сделку, мы не знаем, допустим, какую именно сделку, но что-то в этом роде... Лайн отклоняет предложение Мильбурга, между ними возникает ссора, и Мильбургу ничего другого не остается, как застрелить шефа, знающего теперь его тайну...

Тарлинг покачивал головой, загадочно улыбался и ничего не говорил.

В это время дверь отворилась, вошел дежурный полицейский.

— Здесь все подробности, которые вы пожелали знать, — обратился он к Уайтсайду, передавая ему листок, напечатанный на машинке.

Уайтсайд взял бумагу и, отпустив дежурного, обратился к Тарлингу:

— Ну вот, смотрите, здесь все, что могли сообщить нам на наш запрос о Сэме Стее. Это из психиатрической клиники, где он лежал. — И он стал читать вслух, вполголоса: — «...Рост сто шестьдесят два сантиметра, бледный цвет лица... одет в серый костюм и нижнее белье со штемпелем клиники...» А, вот! Вот оно!

— Что там? — спросил Тарлинг.

— Слушайте, слушайте, самое важное! — Уайтсайд продолжил чтение: «Пациент убежал из клиники, не имея на ногах обуви. Кроме того, на кухне клиники не досчитались большого кухонного ножа. Возможно, что нож находится у сбежавшего пациента Сэма Стея...»

Уайтсайд Смолк, и оба посмотрели друг на друга.

— Вот оно, значит, что! — сказал инспектор. — Стей убежал их клиники для душевнобольных босиком! Босой человек!.. А ведь он ненавидел Одетту Райдер!

— Ну вот, теперь вы видите, кто убил миссис Райдер, — сказал Тарлинг. — Она- была убита этим сумасшедшим. Он видел, как Одетта Райдер вошла в дом, он ждал ее, но она так и не вышла, вернее, вышла через парадный подъезд. Тогда он прокрался в здание, чтобы отомстить за смерть своего благодетеля и убить ненавистную ему девушку. По ошибке он ударил ножом не ее саму, а ее мать. Тем самым, кстати, ножом, что он украл в кухне клиники. Теперь понятны инициалы, выжженные на рукоятке ножа — М. К. А. — это сокращенное название больницы. Увидев, что убита другая, он продолжил поиски Одетты. Ему на глаза попались туфли, и он обулся, защитив свои израненные ступни, благо нога у него небольшая, он ведь и сам невысокого роста. Из задней части дома попасть в основную часть он не мог, единственная дверь, ведущая туда, была заперта. Вот тогда он и стал бродить вокруг здания в поисках окна, в которое можно влезть, чтобы найти Одетту Райдер. Все дело в том, что он не простой убийца, он помешанный человек. Вот потому он и не спешил покинуть место преступления, а все топтался вокруг здания...

Уайтсайд слушал Тарлинга с великим вниманием, а дослушав, сказал:

— Как жалко, мистер Тарлинг, что вы унаследовали крупное состояние!

— Почему же, Уайтсайд? Почему вам жалко?..

— Да ведь вы теперь можете удалиться от дел, а значит, наше отечество потеряет великого сыщика. 

 XXXI

— Ваше преподобие, а ведь я вас где-то видел!

Услышав за спиной эти слова, солидного вида священник в черном сюртуке, из-под которого выглядывал белоснежный воротничок, обернулся и вежливо поклонился обратившемуся к нему человеку, потом с любезной улыбкой покачал головой.

— Нет, любезнейший, я что-то вас не вспоминаю, вы, вероятно, обознались.

Перед ним стоял невысокий человек в поношенном костюме, бледный, с болезненным лицом, изборожденным морщинами. Видно было, что много дней он не брился, и заросшее щетиной лицо казалось от этого особенно мрачным. Священник только что вышел из церковного сада, вид имел весьма благочестивый, а под мышкой нес солидный фолиант.

— Нет, преподобие, я точно вас где-то видел, — настаивал на своем человек, больше всего похожий на бродяжку. — Я даже видел вас во сне!

— Ну хорошо, уважаемый, пусть так. А теперь извините, я должен с вами раскланяться, недостаток времени не дозволяет мне задерживаться здесь, у меня назначена важная встреча...

— Нет, преподобие, стойте, обождите! Мне нужно с вами поговорить! — невзрачный бродяжка просил так горячо, порывисто, что священник невольно остановился. — Говорю вам, вы снились мне... Я видел вас во сне, вы танцевали с четырьмя голыми чертями, и все они были такие ужасно жирные и безобразные!..

Последние слова он выговорил тихим, но весьма внушительным голосом.

Священник в испуге сделал шаг назад.

— Послушайте, милейший, — сказал он серьезно, — вы не вправе задерживать людей на улице только для того, чтобы рассказывать им свои сны. Я действительно никогда вас раньше не видел. Я, священник Джосия Дженнингс, говорю вам, что вы ошибаетесь.

— Да вы Мильбург, вот что! Я видел вас и не во сне, и все про вас знаю. Он!.. Он рассказывал мне о вас, этот удивительный человек. Послушайте-ка, что я вам скажу... — Он взял Мильбурга — ибо это был именно он — за рукав, и тот побледнел. А бродяжка, яростно вцепившись в его руку, говорил с какой-то дикой, преувеличенной страстностью: — Знаете ли вы, где он сейчас? Он покоится в прекрасном мавзолее на Хайгетском кладбище, мавзолей величиной с целый дом, а двери у него большие и красивые, как церковные врата, и потом надо спуститься по мраморной лестнице вниз, вот он где!..

— Кто вы? — спросил Мильбург, у которого от страха зуб на зуб не попадал.

— Вы что, преподобие, не знаете меня? — Бродяжка резко вскинул на Мильбурга свой дикий взор. — Он что же, вам не говорил обо мне? Ведь он вам говорил! Я Сэм Стей. А вы... Все, что вы имеете, вы получили от него. Каждый заработанный вами пенс вы получили от него. Он был так ласков со всеми людьми, с бедными и несчастными, даже с такими преступниками, как я. Он даже дал мне работу у себя в деле, и я несколько дней у него проработал, но не смог...

Глаза Стея наполнились слезами, он заметно сник.

Мильбург оглянулся, желая установить, не наблюдает ли кто за ними, такими непохожими друг на друга собеседниками. Потом он тихо проговорил, глядя Стею в глаза:

— Не говорите чепухи. И слушайте внимательно. Я был лучшим другом мистера Тарлинга. И вы его друг, не так ли? Поэтому вы не должны никому говорить, что видели меня. Если спросят вас про Мильбурга, говорите, что не видели его.

— Я понял вас. Я вас знаю. Я знаю всех людей, кто был с ним связан. Он поднял меня из грязи. Он мой бог.

Они пошли рядом и вскоре оказались в укромном уголке парка. Мильбург сел на скамейку и предложил своему спутнику сесть рядом. Он был страшно доволен своим переодеванием, вон как оно пригодилось, это пасторское одеяние. Вид пастора, беседующего с оборванцем, мог, конечно обратить на себя внимание, но ни в коем случае не вызывал подозрений. Ведь это так естественно для духовного лица — утешать бедных и страждущих, наставляя их на путь истинный.

Разговор с этим плохо одетым человеком не умалял его достоинства. А Сэм тем временем с любопытством и сомнением разглядывал его черное одеяние и белоснежный воротничок.

— С каких это пор вы заделались пастырем?

— Совсем недавно, — гладко и без запинки ответил Мильбург.

Он изо всех сил пытался вспомнить все, что связано с этим преступником, с этим капризом поэта и торговца Лайна. Что-то там было... Но Сэм Стей не дал ему потрудиться над этой задачей, он сам сказал все, что требовалось.

— Меня ведь заперли в сумасшедший дом. Но я сбежал оттуда. Вы ведь знаете, что я не сошел с ума, ведь правда же, мистер Мильбург? Разве он стал бы иметь дело с человеком, у которого не все в порядке с мозгами?.. А вы вот стали священником ни с того, ни с сего. — Сэм внезапно кивнул с умным и здравомыслящим видом и строго спросил: — Это он вас сделал священником? Мистер Лайн мог творить удивительные вещи. Скажите, ведь это вы произносили заупокойную речь на его похоронах? Помните? Там, в маленьком красивом мавзолее в Хайгете? Я его видел там. Я каждый день хожу туда, я случайно нашел его... Внутрь ведут две маленькие дверцы, ну, совсем как церковные врата.

Мистер Мильбург осторожно перевел дыхание.

Ну конечно, он вспомнил теперь, что Сэма поместили в клинику для душевнобольных. Так, значит, он сбежал оттуда?.. Не особенно-то это приятно — беседовать с беглым безумцем, но что поделать... Впрочем, разве из этого нельзя извлечь какую-нибудь пользу?.. Мистер Мильбург никогда не упускал ни малейшего благоприятного случая, предоставляемого судьбой. Но только вот как использовать в сбою пользу сумасшедшего? И снова Сэм Стей навел его на подходящую мысль, когда сказал:

— Ну, стой же! Я еще приведу в порядок историю с этой девкой! Я еще покажу...

Вдруг он смолк, закусил губу, потом с хитрой улыбкой поглядел на Мильбурга.

— Я ничего не сказал, мистер Мильбург! Разве я что-нибудь говорил такое, что может меня выдать раньше времени?

— Нет, мой друг, — ответил Мильбург с миролюбием и благожелательностью, приличествующими лицу духовного звания. — О ком вы говорите, откройтесь мне.

На лице Сэма Стея появилась яростная гримаса.

— На свете есть только одна девка, о которой я могу говорить, — злобно сказал он. — Но я еще сцапаю эту тварь! Я еще с ней рассчитаюсь! У меня кое-что есть для нее... — Он неуверенно ощупал свои карманы. — Куда же это делось?.. Я думал, у меня с собою, я долго носил это с собою... Но ничего, у меня это где-нибудь да лежит...

— А как зовут девушку, которая вам так досадила?

— О, проклятое имя! Одетта... Одетта Райдер!

— Разве вы не скажете доброго слова про эту девушку? — спросил Мильбург. — Неужели вы так сильно ее ненавидите?

— О-о! Как я ненавижу ее!

Бродяжка Сэм яростно прохрипел эти слова. Лицо его побагровело, глаза мерцали жутким огнем, а руки судорожно вздрагивали.

— Я думал, что прошлой ночью сцапал ее... — начал он и тотчас смолк.

Мистер Мильбург не знал, к чему отнести эти слова. В тот день он еще не читал газет.

— Послушайте-ка, Мильбург, — продолжил Сэм, — вы любили кого-нибудь в своей жизни искренне и горячо?

Мистер Мильбург молчал. Одетта Райдер была для него безразлична. Но вот к ее матери он был бесконечно привязан.

— Говорите же! Любили?

— О, да! Я думаю, что есть один человек, которого я очень люблю, — сказалон после непродолжительной паузы. — Но почему вы спрашиваете?

— Потому что если вы любили, вы поймете, что я чувствую, — хрипло сказал Сэм. — Вы поймете, почему я должен добраться до той, что угробила его! Она подстерегла его, оклеветала... Ах, Боже мой!

Он закрыл лицо руками и зарыдал.

Мистер Мильбург в отчаянии оглянулся. Но вдруг его осенило.

Одетта — главная свидетельница против него, а этот человек смертельно ее ненавидит. Он уничтожил все улики, но есть единственная свидетельница, и она может выступить против него в суде. Ведь если бы не Одетта, не ее показания, кто смог бы обвинить его? Некому, кроме нее...

Он все хладнокровно обдумал, как купец обдумывает коммерческую сделку. Он знал, что Одетта лежит в одной из лондонских больниц, правда, ему неизвестно было, какие печальные обстоятельства привели ее туда. Утром он звонил в фирму, чтобы узнать, не наводил ли кто о нем справок. Тогда-то ему и сказали, что для Одетты в госпиталь послана кое-какая одежда, и таким образом он узнал, где ее можно найти. Он, хоть и удивился, что она заболела, но объяснил это волнениями, которые она пережила ночью в Гертфорде.

— Сэм, что бы вы сделали, встреться вам мисс Райдер?

Сэм Стей оскалился в дикой ухмылке.

— Хотя в ближайшее время вы ее вряд ли встретите, потому что она лежит в госпитале на площади Кевендиш, № 304.

— Площадь Кевендиш, № 304! — повторил Сэм. — Ведь это поблизости от Реджен-стрит, верно?

— Точно я этого не знаю... Знаю только, что она лежит в госпитале, и вам ее, скорее всего, повидать не удастся.

Мильбург поднялся и увидел, что Сэм дрожит с ног до головы от нервного перенапряжения.

— Площадь Кевендиш, № 304! — повторил он еще раз, потом резко встал и, не прощаясь с Мильбургом, даже не взглянув на него, ушел прочь.

Почтенный священник поглядел ему вслед, поднялся и удалился в противоположном направлении. Он решал, где ему лучше купить билет на континент — на станции Ватерлоо или на вокзале в Чаринг-Кроссе? Пожалуй, на вокзале — безопаснее.

 XXXII

Тарлингу следовало выспаться. У него ныли все кости и мышцы, настоятельно требовался покой. Но он сидел за столом в своей комнате, а перед ним, сложенные в две кипы, лежали дневники Торнтона Лайна. Он прочел уже большую часть, осталось просмотреть еще несколько томиков.

Тетради были сделаны из неразлинованной бумаги, без каких-либо украшений полиграфического толка. Некоторые книги охватывали два-три года, а иные — только несколько месяцев. Левая кипа становилась все больше, в то время как правая убывала. Наконец непрочитанным остался только один томик, последний, отличавшийся от других тем, что был заперт на два бронзовых замочка, уже открытых специалистами Скотленд-Ярда.

Тарлинг взял этот томик в руки и стал перелистывать его страницу за страницей. В этой книге, как он догадался еще раньше, содержались записи последних месяцев, вплоть до самого дня убийства автора. Когда Тарлинг открывал эту книгу, он, как и от прежних томов, не ожидал от нее ничего особо интересного, единственно, чего в книгах-дневниках было в избытке, так это невероятного самомнения и самолюбования. Но как и при чтении других книг, и с этой Тарлинг обошелся, как добросовестный читатель, то есть читал очень и очень внимательно.

В какой-то момент он взял записную книжку и стал делать выписки. Это касалось описания Лайном сцены, произошедшей между ним и Одеттой Райдер, о том, как она отвергла его предложение. Все было описано весьма субъективно, с прикрасами и очень пресно. Но вот Тарлинг дошел до страниц, заполненных день спустя после выхода Сэма Стея из тюрьмы. Здесь Торнтон Лайн более подробно писал о своей обиде и, главное, о разговоре с Сэмом.

Вот эти строки:

«Стей выпущен из тюрьмы. Я растроган тем, как этот человек почитает меня. Иногда мне хочется обратить его на путь истинный, чтобы он больше не попадал в тюрьму... Но с другой стороны, если бы мне это удалось, и он стал бы приличным, солидным человеком, то я лишился бы тех чудесных переживаний, которыми я наслаждаюсь, благодаря его обожанию. Ведь это так приятно, купаться в лучах обожания... Я говорил с ним об Одетте. Это, конечно, странное дело — говорить о таких вещах с преступником, но он так внимательно слушал! Я даже наговорил ему больше, чем собирался, слишком далеко зашел, но искушение было слишком велико. Какой ненавистью пылали его глаза, когда я закончил рассказывать...

Он тут же составил план, что-то говорил о том, как можно изуродовать ее прекрасное личико. Рассказывал, что сидел в тюрьме с одним человеком, осужденным за то, что облил девушку серной кислотой... Сэм хотел сделать то же самое. Поначалу я ужаснулся, но потом согласился с ним. Еще он сказал, что даст мне отмычку, которой можно отпереть любой замок. Я бы пробрался туда, к ней... в темноте... и мог бы что-нибудь там оставить... что-нибудь подозрительное... что бы, например? Ах, вот, идея!.. Предположим, я подбросил бы туда что-нибудь китайское. Тарлинг, мне кажется, знаком с девушкой, может быть, даже он с ней в хороших отношениях... Если с ней что случится, а у нее найдут что-нибудь из Китая, какой-нибудь сувенир, то этот сыщик наверняка будет заподозрен...»

Дневник заканчивался словом «заподозрен». Замечательная концовка, прямо-таки пророческая! Тарлинг несколько раз перечитал последние фразы, даже запомнил их дословно. Потом он захлопнул книгу и запер ее в ящик письменного стола.

Примерно с полчаса он просидел, задумавшись, подперев рукой подбородок. Теперь все лучше и лучше вырисовывались подробности этого необыкновенного случая. Загадка была близка к разрешению, и строки, оставленные Лайном, значительно облегчали задачу его единственному наследнику.

Торнтон Лайн пошел к ней в дом не по телеграфному вызову, — он его даже не успел получить, — а исключительно с намерением скомпрометировать Одетту и повредить ее доброй репутации. Он собирался оставить у нее в квартире красный клочок бумаги с китайскими иероглифами, чтобы попутно бросить тень и на Тарлинга. Вот почему в кармане его сюртука нашли хонг шайки «Радостные сердца».

Мильбург же пришел в квартиру Одетты совсем по другой причине. Управляющий фирмы Лайн и его шеф столкнулись там неожиданно, возникла ссора, в результате которой Мильбург выстрелил и убил своего шефа наповал.

Таким образом, объяснялось также, почему Торнтон Лайн, отправляясь к девушке, надел войлочные туфли, — он имел намерение прокрасться в квартиру бесшумно, не рискуя быть узнанным, тайно.

Тарлинг размышлял и о том, что говорил Лайну Сэм Стей, о его намерении относительно Одетты Райдер.

Он вспомнил, как Сэм Стей бросил в него со стены поместья Хиллингтон Гров бутылочку с купоросным маслом. Сумасшедший, задумавший изуродовать прекрасное лицо девушки, которая, по его мнению, оклеветала и погубила его благодетеля. Сыщик содрогнулся при одной мысли о том, что мог натворить одержимый злобой безумец.

Ах, этого сумасшедшего нужно найти во что бы то ни стало! Он — последнее звено в цепи всех злодейств и несчастий.

Тарлинг принял меры к тому, чтоб иметь информацию. Начальник полицейского поста Кеннон-Роуд должен тотчас известить его, если будут какие-либо новые сообщения. До сих пор никто не звонил, и он лично направился в Кеннон-Роуд, чтобы получить известия из первых рук. Там он, впрочем, узнал немногое. Но пока разговаривал с полицейским инспектором, на пост пришел взволнованный шофер с заявлением, что у него украден автомобиль. Такие случаи происходят в Лондоне ежедневно. Шофер подвез господина с дамой к одному из театров в Вест-Энде, где он должен был ждать их до конца представления. После того как пассажиры ушли в театр, он зашел в маленький ресторанчик поблизости, чтобы поужинать, а когда вышел оттуда, автомобиля не было.

— Я видел этого негодяя! — резко крикнул шофер..— Ну, попадись только он мне, уже я его тогда...

— Где вы его видели?

— Он вошел в ресторан, когда я ужинал, и вышел у меня на глазах.

— Как он выглядит? — спросил полицейский инспектор.

— Бледный такой... Я узнаю его из тысячи. Я еще заметил, что одежда у него старая, а ботинки новехонькие...

Тарлинг, во время этой беседы отошедший было от письменного стола, теперь подошел снова.

— Он с вами разговаривал? — спросил он.

— Да, сэр, — сказал шофер. — Я еще спросил, не ищет ли он кого-нибудь, и он ответил, что нет. Вообще нес какую-то околесицу насчет ангела и лучшего друга. Я сидел недалеко от дверей и, слушая его болтовню, подумал, что у него с головой не все в порядке. Какой-то он чудной...

— Рассказывайте, рассказывайте, — нетерпеливо перебил его Тарлинг, — что же было дальше?

— Да он вышел, и я тут же услышал шум мотора. Я подумал, что это кто-нибудь из моих товарищей — на улице стояло еще несколько автомобилей, — и ресторанчик-то больше всего по душе нашему брату шоферу, так что я на этот шум даже не обратил внимания. Только когда я вышел на улицу, я увидел, что мой автомобиль исчез. Там был паренек, которого я попросил присмотреть за мотором, но он пошел в пивную, может, даже на деньги, что дал ему этот подозрительный тип.

— Похоже, это тот самый, кого вы разыскиваете? — обратился полицейский к Тарлингу.

— Да, очень похоже на сумасшедшего Сэма. Но я и подумать не мог, что он водит автомобиль.

Полицейский улыбнулся и сказал:

— Я хорошо знаю вашего приятеля Стея. Мы трижды арестовывали его. Некоторое время он работал в такси, не имея шоферского свидетельства... Вы разве не знали?..

Тарлинг как раз собирался утром просмотреть все уголовные дела Сэма, но отвлекся и напрочь забыл об этом.

— Теперь он далеко не уйдет. Срочно сообщите всем постам его приметы и номер автомобиля. Куда он денется?.. Теперь-то, с автомобилем, гораздо легче изловить его. Автомобиль не спрячешь, а если он задумал на нем скрыться, то жестоко ошибается.

Вечером Тарлинг намеревался поехать в Гертфорд и предупредил об этом Линг Чу по телефону.

С полицейского поста в Кеннон-Роуд он первым делом направился в Скотленд-Ярд, чтобы переговорить с Уайтсайдом, который обещал дождаться его.

Уайтсайд производил самостоятельные розыски по поводу гертфордского убийства и собрал немало новых подробностей по этому делу.

Когда Тарлинг явился в Скотленд-Ярд, Уайтсайда в бюро он не застал, но к нему навстречу поспешно вышел дежурный сержант.

— Это принесли два часа тому назад на ваше имя, — сказал он, подавая Тарлингу письмо. —Я думал, что вы в Гертфорде...

Письмо, написанное карандашом, прислал Мильбург, не сочтя нужным скрывать своего почерка. Тарлинг прочитал:

«Уважаемый мистер Тарлинг, только что я, к глубокому своему прискорбию, прочел в «Ивнинг Пресс», что моя возлюбленная супруга Катерина Райдер убита ужаснейшим образом. Мысль об этом приводит меня в отчаяние, так как всего лишь несколько часов назад я разговаривал с ее убийцей. Я уверен, что это Сэм Стей. Не думая ни о чем дурном, я рассказал ему, где в настоящее время находится мисс Райдер, моя падчерица. Прошу вас, не теряйте времени, спасите ее от этого жестокого и опасного безумца. У него, по-видимому, осталась только одна мания — отомстить за смерть покойного Торнтона Лайна. Когда до вас дойдут эти строки, я буду уже так далеко, что рука людского правосудия меня не коснется. Я решил уйти из этой жизни, принесшей мне так много горя и разочарования.

М.».

Тарлинг не поверил тому, что Мильбург способен на самоубийство. Да и занимало его сейчас только одно, сознание, что мстительный и опасный сумасшедший Сэм знал, где искать Одетту.

— Где мистер Уайтсайд? — спросил он.

— Он пошел в ресторан Кембурга, у него назначена там встреча с кем-то, — ответил сержант.

Уайтсайд нужен был Тарлингу немедленно. Перед тем как послать сыщиков в госпиталь на площади Кевендиш, он хотел поговорить с инспектором. Поймав такси, Тарлинг поспел к ресторану как раз в тот момент, когда Уайтсайд собирался уходить.

Тарлинг сразу же дал ему письмо, и тот внимательно прочитал его.

— Ну-у, этот-то вряд ли покончит с собою! Это уж самое последнее, что может сделать такой хладнокровный мерзавец. Могу себе представить, как он сидит и преспокойненько пишет вам письмо про убийцу своей жены.

— А что вы думаете об угрозе в адрес Одетты?

— Вот это действительно серьезно. Мы не имеем права рисковать; надо немедленно организовать охрану девушки. Что слышно о Сэме? Где он сейчас может быть?

Тарлинг рассказал историю об украденном Стеем автомобиле.

— Тогда мы скоро схватим его, — с довольным видом сказал Уайтсайд. — Он один, а без помощи сообщников практически невозможно скрыться из Лондона на такси.

На том же такси, на котором приехал Тарлинг, они через несколько минут подкатили к госпиталю.

Их встретила заведующая, дама маленького роста, с материнской улыбкой на лице.

— Простите, миссис, что приходится тревожить вас в столь поздний час, — сказал Тарлинг, — но сегодня вечером я получил тревожные известия, которые вынуждают нас взять мисс Райдер под охрану.

— Под охрану? — удивилась пожилая дама. — Я правильно вас поняла, мистер Тарлинг? Да я сама хотела звонить вам, чтобы отругать хорошенько... Разве вы не знаете, что ей еще рано вставать с постели, а тем более выезжать? Мне кажется, сегодня утром я достаточно ясно объяснила вам опасности ее болезни.

— Как выезжать? Куда? — в крайнем изумлении прохрипел Тарлинг. — Что вы хотите этим сказать? Куда она могла выехать?

— Но вы же сами с полчаса тому посылали за ней.

— Я?! Я посылал за ней? — Тарлинг страшно побледнел. — Говорите же скорее, что произошло?

— Примерно полчаса тому назад, может, даже минут сорок назад прибыл шофер и сказал мне, что послан из Скотленд-Ярда за мисс Райдер. Будто бы ее спешно желают допросить по поводу убийства ее матери.

Лицо Тарлинга нервно передернулось. На какие-то мгновения он утратил дар речи.

— Разве вы не посылали за ней? — растерянно спросила заведующая.

Тарлинг отрицательно мотал головой. Наконец он справился с дыханием и спросил:

— Как выглядел этот человек, что пришел за ней?

— Весьма заурядно: он ниже среднего роста, вообще-то производит впечатление болезненного человека, этот шофер...

— В каком направлении они уехали? Вы видели?

— Нет... Я только протестовала против того, чтобы мисс Райдер куда-либо ехала, но когда я передала ей это известие, исходящее от вас, она настояла на том, что должна ехать, и покинула госпиталь.

Тарлинг переживал ужаснейшие минуты. Одетта Райдер находилась во власти душевнобольного, ненавидящего ее, во власти убийцы ее матери, который маниакально настроен обезобразить ее... Ведь он в своем безумии воображал, что она обманула его любимого друга и благодетеля, что она отплатила ему черной неблагодарностью за все его добро и заботы о ней!..

Не говоря более ни слова, Тарлинг вместе с Уайтсайдом покинули госпиталь.

— Боже мой, неужели ничего нельзя сделать? Какая страшная мысль, — бормотал он, когда они оказались на улице. — Но если мы захватим Мильбурга живьем, то он поплатится за это!

Тарлинг сказал шоферу, куда ехать и вслед за Уайтсайдом сел в автомобиль.

— Заедем сначала ко мне, захватим Линг Чу. Он в таких случаях незаменим. Мы должны сделать все, что в наших силах и даже больше...

Уайтсайд чувствовал себя немного задетым.

— Не уверен, что ваш китайский сыщик, — сказал он, — способен проследить путь такси, в котором уехал Сэм Стей, разве что он разуется. — Но, видя, что Тарлин-гу не до шуток, добавил: — Конечно, в таких случаях нельзя пренебрегать ничьей помощью.

Подъехав к дому Тарлинга на Бонд-стрит, они вбежали вверх по лестнице. Но в квартире было темно, что само по себе являлось обстоятельством неожиданным, поскольку Тарлинг раз и навсегда запретил китайцу покидать квартиру во время отсутствия своего господина. Увы, Линг Чу действительно не было дома. Столовая пуста... Тарлинг зажег электричество, и его взгляд сразу упал на исписанный лист рисовой бумаги, на которой не успели еще просохнуть чернила. Там было всего несколько китайских иероглифов, и больше ничего.

Вот что с удивлением прочитал Тарлинг:

«Если господин вернется раньше меня, то пусть он знает, что Линг Чу ушел искать маленькую молодую женщину».

— Неужели он уже пронюхал, китайская ищейка, что Одетта похищена?.. Но как?.. Откуда?.. Ну, слава Богу! Слава Богу!..

Вдруг он замолчал, ему показалось, что он услышал вздох. Он взглянул на Уайтсайда — тот тоже насторожился.

— Здесь кто-то стонет? — спросил он. — Слушайте, слушайте! — Он склонил голову и перестал дышать.

И снова послышался слабый стон.

Тарлинг подбежал к дверям каморки Линг Чу, она оказалась запертой. Он нагнулся к замочной скважине и прислушался. Снова раздался мучительный стон. Сыщик нажал на дверь плечом, раз, еще раз, и высадил ее.

Их глазам предстало жуткое зрелище. На кровати, вытянувшись во весь рост, лежал человек, обнаженный до пояса. Руки и ноги его были привязаны к кровати, а лицо закрыто тряпкой. Но прежде всего бросались в глаза четыре тонкие красные линии поперек груди. Тарлингу это говорило о том, что здесь применили метод, практикуемый китайской полицией, чтобы заставить заговорить упорных преступников: легкие надрезы, сделанные острым ножом, они лишь слегка задевали надкожный слой, но зато потом...

Он огляделся, ища бутылочку с жидкостью, употребляемой во время такой пытки, но нигде не мог ее найти.

— Кто это? — спросил он и сдернул тряпку с лица несчастного,

Перед ними был Мильбург!

 XXXIII

Мистеру Мильбургу много пришлось пережить с того момента, как он расстался с сумасшедшим Сэмом и до минуты, когда Тарлинг обнаружил его в своем доме.

Когда он прочел газетные сообщения о трагедии в Гертфорде, описывавшие все подробности злодейского убийства, он был потрясен, даже впал на свой лад в нечто вроде меланхолии.

И когда он писал в Скотленд-Ярд, то, скорее, для того, чтобы отомстить убийце единственной женщины, которую любил, а не для того, чтобы спасти Одетту Райдер. И конечно же, он не имел намерения свести счеты с жизнью. Уже год у него готовы были документы на случай бегства. И исключительно с этой целью он задолго до того обзавелся священническим облачением. Он мог покинуть Англию в любую минуту. Билеты на поезд лежали у него в кармане, и, когда он отправил посыльного в Скотленд-Ярд, он уже находился на пути к станции Ватерлоо. Там он собирался сесть на поезд, чей приход в Гавр согласован с прибытием парохода. Он предполагал, конечно, что полицейские дежурят на станции, но надеялся под личиной почтенного сельского пастора проскользнуть мимо всех постов, даже если приказ о его аресте известен каждому полицейскому.

Но в тот момент, когда он в станционном киоске покупал газеты для чтения в длительном путешествии, он внезапно почувствовал, как чья-то рука легла ему на плечо. Странная боязнь охватила его. Он оглянулся и увидел перед собою желтое бесстрастное лицо китайца, виденное им уже ранее.

— Ну, милейший, — улыбаясь, спросил Мильбург, — чем могу служить?

— Пойдете со мной, — сказал Линг Чу. — Для вас будет лучше не поднимать шума.

— Вы, дорогой мой, с кем-то меня спутали... Вы ошиблись...

— Я не ошибаюсь, — спокойно ответил Линг Чу. — Скажите вон тому полицейскому, что стоит напротив, что я ошибся и спутал вас с мистером Мильбургом, подозреваемым в убийстве, — и тогда мы посмотрим...

У Мильбурга от страха задрожали губы, лицо его стало серым.

Сопровождаемый китайцем, он покинул станцию Ватерлоо. Дорога на Бонд-стрит казалась ему страшным сном. Он не привык ездить на автобусе, поскольку всегда заботился о личном комфорте и никогда на этом не экономил. Линг Чу, напротив, охотно ездил в автобусе и чувствовал себя там прекрасно.

За все время пути они не обмолвились ни словом. Мильбург приготовился к разговору с Тарлингом, так как полагал, что китаец просто послан сыщиком, чтобы доставить его к нему. Но в квартире Тарлинга не оказалось.

— Ну так что же вам от меня угодно? — спросил Мильбург, стараясь сохранить невозмутимость. — То, что я мистер Мильбург, это правда, но вот насчет убийства — гнуснейшая ложь!

К Мильбургу потихоньку возвращалась его обычная смелость, а вернее сказать, наглость.

Сначала он думал, что Линг Чу прямо доставит его в Скотленд-Ярд и что там его арестуют. А тот факт, что они прибыли на квартиру Тарлинга, слегка приободрил его, положение показалось ему не настолько отчаянным, как он полагал.

Линг Чу повернулся к Мильбургу, схватил его за кисть руки и применил прием восточной борьбы джиу-джитсу. Прежде чем Мильбург сообразил, что случилось, он уже лежал ничком на полу, а Линг Чу упирался коленом в его спину. Он почувствовал, как нечто вроде петли обвивается вокруг кистей его рук, потом ощутил пронзительную боль, когда китаец защелкнул наручники..

— Встать! — круто сказал Линг Чу, и Мильбург почувствовал, что китаец много сильнее, чем кажется.

— Что вы хотите со мной делать? — стуча зубами от страха, спросил он.

Вместо ответа Линг Чу схватил его одной рукой, а другой открыл дверь и втолкнул в маленькое, скудно меблированное помещение. Он толкнул Мильбурга к железной кровати, стоящей у стены, так, что тот тут же на нее рухнул.

С нечеловеческой точностью, можно даже сказать, с основательностью ученого китаец приступил к делу. Сперва он прикрепил длинную шелковую веревку к решетке над изголовьем и потом искусно надел на шею Мильбурга петлю, так что тот не мог двинуться, не рискуя задохнуться.

Линг Чу снял с него наручники и привязал руки и ноги к кровати.

— Что... Что вы хотите со мной сделать? — снова жалобно заскулил Мильбург, но не получил никакого ответа.

Линг Чу вытащил откуда-то страшного вида нож, и Мильбург стал кричать. Он был вне себя от ужаса, но ему предстояло пережить еще более страшные вещи. Китаец заглушил его жуткий вой брошенной на лицо подушкой. Потом он разрезал платье Мильбурга по пояс и удалил обрезки.

— Кричать бесполезно, — тихо сказал китаец. — Я тут всегда так пою, что люди приходят с других этажей узнать, не зовет ли кто на помощь. А это я пою китайские песни своим китайским голосом.

— Вы не смеете... Не смеете вы меня мучить! — тяжело дыша, прохрипел Мильбург. — Это незаконно! — Он сделал последнюю попытку спасти себя: — За это вы попадете в тюрьму!

— Почему же и нет? — сказал Линг Чу. — Разве вся жизнь и так не тюрьма? Я посижу в тюрьме, а вам наденут на шею петлю и вздернут на виселицу.

Он снял подушку со смертельно-бледного лица Мильбурга, так что тот мог теперь видеть все движения китайца. Линг Чу с удовлетворением осматривал результаты проделанной им подготовительной работы. Потом он подошел к маленькому стенному шкафчику и вынул оттуда коричневый пузырек. Сам он сел на кровать и стал разговаривать со своим пленником. Он плавно говорил по-английски, хотя временами делал паузу, ища нужное слово. Иногда он употреблял торжественные высокопарные выражения. Иногда становился педантичным. Он говорил медленно, с ударением на каждом слове.

— Вы не знаете китайцев. Вы ведь не были в Китае и не жили там... А если бы вы пожили там... Не так, конечно, как ваш господин, что проторчал несколько недель в хорошей дорогой гостинице портового города, ничего не поняв... Так вот, если б вы пожили в Китае по-настоящему, вы знали бы...

— Я ничего не знаю про то, что случилось с мистером Лайном, — прервал его Мильбург, подумав, что Линг Чу каким-то образом связывает его с событиями вокруг Торнтона Лайна.

— Так вот... — продолжал Линг Чу, шлепая лезвием ножа по своей ладони. — Если бы вы пожили в Китае как следует, вы бы получили представление о моем народе и его обычаях и особенностях. Весь мир думает, что китайцы не боятся ни боли, ни смерти. Это не совсем так. Я знал многих преступников, боящихся и того и другого...

По его губам скользнула кривая усмешка, будто он с удовольствием вспоминал ужасные сцены прошлого... Но вот он снова стал серьезен и продолжал говорить:

— ...С точки зрения европейца, мы все еще недостаточно образованны, но мы-то знаем, что обладаем многовековой культурой, стоящей гораздо выше культуры запада. Это я и хочу втолковать вам.

Мильбург онемел от ужаса, когда Линг Чу приставил к его груди лезвие ножа. Китаец, правда, держал нож так легко, что Мильбург едва ощущал его прикосновение.

— Права личности мы ценим не так высоко, как вы, европейцы. Например, — заботливо объяснял он Мильбур-гу, — мы не так нежно, как вы, обращаемся с арестованными, когда очевидно, что признания у них можно добиться, лишь затратив некоторые усилия.

— Что вы... вы хотите делать со мной? — вновь в ужасе спросил Мильбург, вдруг поняв, что китаец собирается пытать его.

— В Англии, а также в Америке, хотя американцы пошли дальше, преступника после ареста подвергают лишь продолжительному допросу. Арестованный при этом может, конечно, сколько угодно врать следователям и судьям. Ему задают вопросы, спрашивают без конца об одном и том же, а сами не знают, говорит ли он правду или лжет.

Мильбург тяжело дышал.

— Теперь вы догадываетесь, куда я клоню?

— Я не знаю, чего вы хотите, — дрожащим голосом ответил Мильбург, — я вижу только, что вы собираетесь совершить страшное преступление.

Линг Чу подал ему знак замолчать.

— Я точно знаю, что делаю. Слушайте меня внимательно. Приблизительно неделю назад ваш шеф, мистер Торнтон Лайн, был найден мертвым в Гайд-Парке. На нем были только рубаха и брюки, и кто-то обмотал его грудь шелковой рубашкой, чтобы унять кровь. Он был убит в квартире маленькой женщины, вы знаете, о ком я говорю...

Мильбург, напряженно смотревший на китайца, после этих слов слабо кивнул.

— Так вот, он убит вами, — медленно сказал Линг Чу, — потому что он узнал, что вы его обкрадывали не один год, и вы испугались, что он предаст вас в руки полиции.

— Это неправда! — взревел Мильбург. — Это ложь! Я говорю вам, что вы лжете!

— Правда это или ложь — узнать нетрудно. Мы это сейчас узнаем.

Китаец сунул руку в карман. Мильбург расширенными глазами следил за его движениями, но тот вынул только серебряный портсигар. Линг Чу молча закурил сигарету, все время глядя на Мильбурга, потом он поднялся и подошел к шкафу, откуда достал довольно большой флакон и поставил его рядом с маленьким, коричневым.

Линг Чу докурил сигарету и бросил окурок в пепельницу на камине.

— В интересах всех участвующих, — медленно и спокойно сказал он, — необходимо, чтобы правда выплыла наружу. Это в интересах моего почтенного господина, Ли-Иена — Охотника-На-Людей, а также в интересах почтенной молодой женщины.

Он взял нож и склонился над помертвевшим от страха Мильбургом.

— Ради Бога, отпустите меня! —- закричал тот, и его слова потонули в рыданиях.

— Не бойтесь, большого вреда вам не будет, — сказал китаец и провел своим ножом четыре линии на груди Мильбурга. Острый кинжалообразный нож, казалось, едва дотрагивался до кожи пленника, но красные следы от ножа ясно видны были на теле. Мильбург чувствовал только щекотку, а потом легкую саднящую боль. Китаец положил нож на стол, а потом взялся за маленький флакончик.

— В этом сосуде находится экстракт сока нескольких растений, причем здесь больше всего испанского перца. Это не такой перец, к которому вы привыкли, а разновидность, растущая только в нашей стране. Здесь, в этой бутылке, — показал он на большой флакон, — находится особое китайское масло, мгновенно успокаивающее боль, причиненную перечным экстрактом.

— Что вы собираетесь делать? Вы — собака, дьявол!..

— Маленькой кисточкой я буду медленно смазывать эти порезы экстрактом перца, — он коснулся груди Мильбурга своими длинными пальцами. — Совсем медленно, миллиметр за миллиметром. — Тогда вы узнаете боль, какой никогда не испытывали. Вы всю жизнь не сможете забыть про нее: боль пронижет вас с ног до головы. Я часто думал о том, как это просто — узнать правду. Кстати, если вы надеетесь, что лишитесь от боли рассудка, потеряете сознание, то вы ошибаетесь.

Китаец откупорил флакончик с коричневой жидкостью, и Мильбург с ужасом увидел маленькую кисточку и то, как китаец не спеша вытаскивает ее из горлышка. Линг Чу внимательно наблюдал за пленником, и когда этот большой человек открыл рот, чтобы закричать, он быстро воткнул ему в рот платок, с невероятной скоростью выхваченный им из кармана.

— Погодите же, погодите! — выпихнув платок, прохрипел, глотая слова, Мильбург. — Я скажу вам очень важное для вашего господина!..

— Очень хорошо, — холодно сказал Линг Чу. — Говорите. Но только правду.

— Что... Что я должен сказать?.. — спросил Мильбург, у которого от страха крупными каплями выступил на лбу пот.

— Сознайтесь, что убили Торнтона Лайна, — это единственная правда, которая мне нужна.

— Но клянусь вам, что я не убивал его! Клянусь! Вы слышите, я говорю правду! — воскликнул Мильбург, обезумев от ужаса.

— Нет, погодите! Стойте же! — заскулил он; когда Линг Чу снова взялся за платок. — Вы знаете, что случилось с мисс Райдер?

— Что с ней случилось? — быстро спросил Линг Чу.

Затаив дыхание, Мильбург слабым голосом рассказал, как он встретился с сумасшедшим Сэмом Стеем, верно передав все подробности своего разговора с ним.

Линг Чу, сидя на кровати, выслушал его, а когда Мильбург закончил, он отставил флакончик в сторону и сказал:

— Моему господину угодно, чтобы маленькая молодая женщина не находилась в опасности. Сейчас я уйду. Но когда я вернусь, мы продолжим наш разговор. Ждите меня.

— Отпустите меня. Ради Бога, отпустите! — воскликнул Мильбург. — Я хочу вам помочь!

Линг Чу покачал головой.

— Нет, вы останетесь здесь, — в словах его слышалась угроза. — Я пойду один. Но я вернусь, тогда и посмотрим, как вы мне будете помогать.

Он взял из шкафа чистое полотенце, накрыл им лицо своей жертвы и брызнул на него несколько капель снадобья из третьей бутылочки, вынутой из того же шкафа. Мильбург потерял сознание, в которое не приходил до тех пор, пока приблизительно через час над ним не возникло удивленное лицо Тарлинга.

 XXXIV

Тарлинг развязал узлы и освободил Мильбурга. Этот большой сильный человек дрожал мелкой дрожью, а лицо его было белее мела. Тарлингу пришлось поддержать его, чтобы он смог усесться. Потом он исследовал надрезы на груди и облегченно вздохнул, установив, что Линг Чу еще не приступал к пытке, которая так часто доводила китайских преступников до предела безумия. Он немало не сомневался, что именно Линг Чу доставил сюда Мильбурга и привязал его к кровати.

Уайтсайд поднял лоскуты одежды, которую китаец срезал с Мильбурга, и положил их рядом с несчастным на кровать. Тарлинг сделал полицейскому инспектору знак выйти в другую комнату.

— Что все это значит? — спросил Уайтсайд.

— Друг мой, Линг Чу на свой собственный лад хотел узнать, кто убил Торнтона Лайна. К счастью, он еще не начал пытку. Скорее всего, он прервал свое занятие, когда Мильбург, спасая себя, открыл ему, что мисс Райдер в опасности.

Он посмотрел на обессиленного человека, сидевшего на кровати.

— Он крупнее меня, но, думаю, мое платье ему подойдет.

Сыщик быстро сходил с свою спальню и вернулся с одеждой.

— Ну, мистер Мильбург, вставайте и одевайтесь.

Полуголый Мильбург взглянул на него непонимающе.

Он все еще был вне себя, руки его и губы тряслись.

— Полагаю, будет приличнее, если вы наденете это простое платье, а не будете бегать в костюме священника. Правда, моя одежда не будет вам к лицу, но вы уж потерпите.

Мильбург поднялся и взялся за платье. Оба сыщика удалились в соседнюю комнату, а спустя короткое время дверь отворилась и Мильбург, пошатываясь, вошел в комнату и тяжело опустился на стул.

— Чувствуете ли вы себя в состоянии выйти на улицу? — спросил Уайтсайд.

— Выйти? — Мильбург растерянно оглядывался по сторонам.— Куда? Вы меня отпускаете? Куда выйти, господа?..

— Нет, не отпускаем, —сухо сказал Уайтсайд. — У меня при себе приказ о вашем аресте, мистер Мильбург, вы подозреваетесь в совершении' преднамеренного убийства, поджога и в совершаемых долгие годы растратах.

— Предумышленного убийства! — закричал голосом, обретшим прежнюю звучность, Мильбург и поднял дрожащие руки. — Что угодно, но только не это! Вы не можете обвинять меня в этом, потому что я невиновен!

— Где и когда вы видели Торнтона Лайна в последний раз? — спросил Тарлинг.

Мильбург сделал отчаянное усилие взять себя в руки.

— Живым в последний раз я видел его в бюро...

— Когда и где вы видели в последний раз Торнтона Лайна? — резко повторил Тарлинг вопрос. — И все равно, живым или мертвым.

Мильбург не ответил.

Уайтсайд положил руку ему на плечо и, глядя в сторону Тарлинга, сказал:

— Мистер Мильбург, в мои обязанности полицейского чиновника входит необходимость предупредить вас, что все, что вы сейчас скажете, может быть приведено против вас на суде в качестве улики.

— Подождите, — ответил Мильбург. Его голос осип, и он едва мог дышать. — Могу я попросить стакан воды, у меня пересохло все во рту...

Тарлинг принес ему воды, и он залпом выпил ее. Казалось, выпитая вода вернула ему отчасти прежнее высокомерие и наглость. Он встал со стула и оправил жилет, на нем теперь был старый охотничий костюм Тарлинга, и он в первый раз после продолжительного времени улыбнулся.

— Господа, — сказал он обычным тоном, — вам трудно будет доказать, что я замешан в убийстве Торнтона Лайна, а еще труднее — доказать, что я устроил пожар в фирме «Бешвуд и Саломон», в чем вы, как я вижу, уже не сомневаетесь... Но всего труднее доказать, что я обкрадывал фирму Лайна. Девушка, совершившая это преступление, призналась в том письменно, вам это прекрасно известно, мистер Тарлинг.

Он, улыбаясь, продолжал смотреть на сыщика, твердым взглядом отвечавшего на его улыбку.

— Я не знаю ни о каком признании, —сказал Тарлинг с ударением на каждом слове.

Мильбург, ухмыляясь, наклонил голову. Хотя страх еще не ушел от него полностью и тень Линг Чу зловеще витала над ним, все же он, чуть только оказался в безопасности, сразу стал самим собою.

— Этот документ сожжен, мистер Тарлинг. И сожгли его именно вы. А теперь мне пора идти. Полагаю, вы достаточно водили меня за нос этим приказом об аресте, которого у вас просто нет и не может быть!

— Не может быть? А это тогда что такое? — И Уайтсайд вынул из кармана сложенный вчетверо документ. Он открыл его и сунул под нос Мильбургу. — На всякий случай я даже это прихватил, — продолжал он, извлекая из другого кармана пару крепких наручников.

Не успел Мильбург перепугаться, как наручники защелкнулись на его запястьях.

До этого Мильбург, должно быть, чересчур полагался на свое счастье, или, возможно, его поддерживало сознание, что ему удалось хорошо замести все следы преступления. Но теперь он рухнул.

Тарлинг возмущался вызывающим видом этого человека. Ему было совершенно ясно, что улики против Мильбурга по обвинению в растрате и поджоге не вполне определенны. Но обвинение в убийстве, которое он считал уже доказанным, было подавляющим по сравнению с прочими преступлениями. Мильбург, по-видимому, тоже это понимал, потому он не говорил больше о мелочах. Он сидел, съежившись, на стуле, и при каждом движении его рук наручники звякали. Он положил руки на стол перед собой и выпрямился с некоторым напряжением.

— Господа, если вы снимете с меня это, тогда я скажу вам многое, что успокоит вас относительно убийства Торнтона Лайна.

Уайтсайд вопросительно посмотрел на Тарлинга, и тот кивнул в знак согласия. Наручники были сняты, и Мильбург стал потирать ущемленные запястья.

Психологу, который попытался бы проанализировать душевное состояние Тарлинга, пришлось бы решать трудную задачу. Мысли его разбегались, он никак не мог сосредоточиться... Когда он, сходя с ума от тревоги за Одетту, поспешил домой за Линг Чу, чтобы начать преследование Сэма Стея, его дико обрадовало, что китаец начал действовать и, возможно, уже напал на след сумасшедшего. Это отчасти успокоило его взвинченные нервы, иначе разве стал бы он тратить столько времени на возню с Мильбургом?..

Вот и сейчас он снова представил себе опасность, нависшую над Одеттой, и хотел покончить с признаниями Миль-бурга как можно скорее. Лучше всего было бы отправить Мильбурга в полицию и заняться им уже после того, как Одетта будет найдена.

— Прежде чем вы начнете, — сказал он Мильбургу, — объясните мне, что такого вы сказали Линг Чу, что он спешно оставил вас одного?

— Я рассказал ему о сумасшедшем и о мисс Райдер и высказал предположение, что с ней может приключиться беда.

— Понятно. А теперь, уважаемый, рассказывайте, да поживее, что вы там хотели нам сообщить по делу Торнтона Лайна?

Мильбург уже снова, как ни в чем не бывало, улыбался.

— Скажу... Но только если вы мне объясните, как тело Лайна попало из квартиры Одетты в Гайд-Парк, потому что до сих пор я твердо убежден в том, что Торнтон Лайн был убит Одеттой.

Тарлинг хотел закричать на него, но сдержался, только сказал:

— Вы лжете, Мильбург. Лжете.

Но Мильбург нисколько не смутился.

— Ну, хорошо же, — сказал он, — тогда я расскажу вам, что знаю об этом деле и что я лично пережил.

 XXXV

— Сейчас я опишу вам некоторые события, — плавно начал Мильбург, — предшествовавшие смерти Торнтона Лайна. Некоторые, но не все... Не хочу также говорить о его характере, скажу только, что он не был образцовым шефом: всегда подозрительный, несправедливый, а подчас — просто подлый. Я знаю, что он подозревал меня. Он думал, что я похитил у фирмы крупные денежные суммы. Я уже давно догадывался о его подозрениях, и это подтвердилось благодаря разговору, происходившему при вас, мистер Тарлинг, в тот день, когда я увидел вас впервые.

Тарлинг помнил тот неприятный день. Мильбург вошел в бюро как раз тогда, когда Лайн так неосторожно и откровенно выразил мнение о своем служащем.

— Итак, господа, я не даю вам признания в растрате денег фирмы или в совершении какого-нибудь другого преступления. Я только признаю, что в моей работе были некоторые нарушения, за которые я несу моральную ответственность, ну а больше мне признаваться не в чем. Пожалуйста, отметьте это, — сказал он Уайтсайду, стенографировавшему его показания, — отметьте это особо, что я виноват только в неточности и небрежности. Помимо же этого я не сознаюсь ни в чем.

— Иными словами, вы вообще ни в чем не виноваты?

— Совершенно достаточно того, — серьезно сказал мистер Мильбург, — что мистер Лайн долго подозревал меня и пригласил сыщика, чтобы тот доказал мои растраты. Но я их не совершал. Это правда, что я трачу много денег и владею двумя домами: одним в Кемден-тауне, другим — в Гертфорде. Но мне всегда везло в игре на бирже, и благодаря этому я покрываю все мои расходы. Тем не менее совесть не оставляла меня в покое, потому что я был ответствен за все бухгалтерское хозяйство фирмы и отчасти догадывался, даже почти наверное знал, что в фирме неладно, кто-то крадет... Поэтому я и начал производить собственное расследование. Вы поймите, факт моей моральной ответственности за фирму Лайн налагал на меня тяжкие заботы...

— Говорит как пишет... — сказал Уайтсайд. — Послушайте, мистер, я не верю ни одному вашему слову из всего, что вы нам тут наплели. Я считаю вас крупным вором, Мильбург. Но извольте продолжать ваше повествование.

— Благодарю вас, — саркастически сказал Мильбург, — я продолжу. Вот, господа, когда ситуация обострилась, я почувствовал еще большую ответственность, я знал о происходящих растратах, и знал, что подозревают меня. Но больше всего я страдал от мысли, что дорогая мне женщина, — голос его дрогнул, — будет тяжело поражена, узнав о моих упущениях по службе. Мисс Одетта была уволена со службы, потому что она отклонила предложение мистера Лайна. А когда мистер Лайн всю свою ярость обратил в ее сторону, меня и осенило. Вечером, после того разговора, в котором и вы, мистер Тарлинг, принимали участие, я допоздна засиделся в бюро. Я приводил в порядок письменный стол мистера Лайна. И вот, когда я на минуту покинул комнату, в ней явно кто-то побывал. Когда я вернулся, света на было, кто-то выключил лампу из сети. Я зажег свет... на письменном столе лежал пистолет, господа! Раньше, впрочем, — он посмотрел на Тарлинга, — я говорил, что никакого пистолета не видел, и даже настаивал на этом. Мне жаль, должен признаться, что сказал тогда неправду. Я нашел пистолет, сунул его в карман и ушел с ним домой. По всей вероятности, именно из этого оружия был застрелен Торнтон Лайн.

Тарлинг кивнул.

— Да это так, Мильбург, но скажите, ведь у вас был другой пистолет, вы купили его уже после убийства у Джона Уодхэма в Гольборн-парке...

Мильбург в знак согласия опустил голову.

— Да, совершенно верно, и это оружие все еще находится у меня, это моя собственность. Я проживаю, как вы знаете, в Кемден-тауне, в доме, где вы раз были, и...

— Вам нечего дальше объяснять... Скажу вам только, что я точно знаю, где вы достали пистолет, из которого стреляли в меня в тот вечер, когда я привез Одетту Райдер из Эшфорда.

Мильбург закрыл глаза, на лице его появилось выражение покорности.

— Полагаю, лучше нам сейчас не отвлекаться, — сказал он. — Разрешите мне продолжить свой рассказ, придерживаясь исключительно фактов.

Тарлинг внутренне восхитился: нахальство этого человека превосходило все виденное им доселе. Если бы Мильбург не обвинял Одетту Райдер в убийстве, Тарлинг, оставив его под надзором Уайтсайда, давно бы отправился на поиски Сэма Стея, каким бы безнадежным делом это ни казалось. Но теперь он вынужден сидеть и слушать россказни Мильбурга.

А тот продолжал:

— Итак, я забрал пистолет домой... Вы представьте себе мое состояние: все эти подозрения так огорчили меня, я был близок к нервному срыву, подумал даже о том, что хорошо бы покончить все расчеты с жизнью, если мистер Лайн не поверит в мою невиновность...

— Иными словами, вы хотели покончить с собой? — спросил Уайтсайд с вежливой улыбкой.

— Да, так оно и было, — мрачно ответил управляющий Мильбург. — Судите сами, мисс Райдер, моя падчерица, была уволена, я находился накануне разорения, во все это могла быть замешана моя супруга, которая вряд ли это перенесла бы... Удрученный такими мыслями, я сидел у себя дома, в Кемден-тауне, и вдруг мне пришла в голову мысль: Одетта Райдер настолько сильно любит своюмать, что способна ради нее на любые жертвы. А что, если она возьмет всю ответственность за неточности в кассовых книгах фирмы на себя? Она могла бы на время скрыться, уехать на континент, а там, глядишь, дело и забылось бы. Я решил посетить ее на следующий же день, но все еще сомневался, исполнит ли она мою просьбу. Нынешние молодые люди эгоистичны и себялюбивы. В тот же вечер я вышел из дому и случайно встретил ее в тот момент, когда она собиралась поехать в Гертфорд. Я обрисовал ей свое положение. Бедная девушка, понятно, ужаснулась, и мне удалось убедить ее подписать признание в растратах, то самое, которое вы, мистер Тарлинг, уничтожили.

Уайтсайд поглядел на Тарлинга и сказал:

— Вот уже второй раз я слышу об этом документе, — в голосе его слышался упрек, — но ничего по поводу него не знаю.

— Я все вам позже объясню, — успокоил его сыщик. — Продолжайте же, мистер Мильбург, продолжайте, хотя вы все еще не сказали ничего такого, что не было бы нам уже известно.

— Да, так вот... Я телеграфировал миссис Райдер, что ее дочь в этот вечер в Гертфорд не приедет. Также я телеграфировал мистеру Лайну и просил его встретиться со мной на квартире мисс Райдер. На всякий случай я подписался именем Одетты, так как был убежден, что ее приглашение он примет скорее, чем мое...

— Конечно! Ведь таким путем уничтожалось всякое подозрение, которое могло пасть на вас, — резко возразил Тарлинг. — Вы просто не хотели, чтобы в этой истории фигурировало ваше имя.

— Да, — медленно ответил Мильбург с таким удивлением, будто эта мысль только сейчас пришла ему в голову. — Итак, я с большой поспешностью покончил дело с мисс Райдер и заодно попросил ее больше не возвращаться в свою квартиру. Я обещал ей, что сам заеду туда и упакую все, что необходимо в дороге. Я собирался потом доставить ее чемодан на такси, на станцию Чаринг-Кросс.

— Так это вы, значит, упаковывали маленький чемоданчик? — спросил Тарлинг.

— Да, но я успел уложить его только наполовину,— сказал Мильбург.— Видите ли, я ошибся во времени. Я уже начал было упаковку, как сообразил, что не успеваю попасть на станцию к отходу поезда. Мисс Райдер должна была ожидать меня в одной маленькой гостинице у вокзала. Мы договорились, что, если я не сумею прийти, я ей позвоню. Ну вот, когда я увидел, что не успеваю, я бросил чемодан и пошел на станцию подземки, чтобы ей позвонить...

— Но как вы вообще попали в квартиру? — спросил Тарлинг. — Швейцар уверял, что он никого не видел.

— Я прошел через задние двери, — объяснил Мильбург. — В квартиру Одетты очень легко попасть с улицы, проходящей позади дома. Ключи от этого входа есть у всех жильцов...

— Верно, — сказал Тарлинг. — Ну, ну, продолжайте.

— На чем я остановился?.. Да, я уже опередил свой рассказ. Чемодан я паковал позже. А до этого, когда я распрощался с мисс Райдер, я точно обдумал свой план... Но это, впрочем, завело бы меня слишком далеко, если бы я вам сейчас начал рассказывать все, о чем я собирался переговорить с Лайном...

— Вы, понятно, собирались заявить ему, что мисс Райдер виновна во всем и созналась? — сказал Тарлинг. — Я точно знаю, что вы собирались сказать ему.

— В таком случае поздравляю вас, мистер Тарлинг, вы умеете читать чужие мысли... Но это к делу не относится. Я просто собирался вместе с мистером Лайном замять это дело. Хотел напомнить ему, что я долгие годы верой и правдой служил его отцу и ему. И я уже решил, что мне делать, если он станет упорствовать в намерении возбудить против меня дело. Я собирался застрелиться у него на глазах.

Последние слова он произнес с театральной трагичностью, что не оказало никакого действия на его слушателей. Уайтсайд только на минуту оторвался от протокола, который он вел, и подмигнул Тарлингу.

— Кажется, это ваше постоянное излюбленное занятие: готовиться к самоубийству. Оно доставляет вам особое удовольствие. Но исполнение вы всякий раз откладываете, — сказал инспектор.

— Грустно, молодой человек, что вы с такой легкостью говорите о таком страшном деле... Как я уже сказал, мне пришлось довольно долго ждать. Стемнело задолго до того, как я пришел в квартиру мисс Райдер. Одетта передала мне все ключи, и я без всякого затруднения нашел ее чемоданчик. Он находился в столовой, в нижнем отделении буфета. Я положил его на кровать и стал упаковывать, как умел, я ведь не очень хорошо знаю, что дамам необходимо в дороге. Вот тут-то я и сообразил, что не успеваю к поезду. Я решил идти в подземку, чтобы позвонить Одетте...

— Кстати, разрешите спросить вас, — сказал Тарлинг, — во что вы были одеты?

— Как я был одет?.. Дайте подумать... Из дому я вышел в теплом пальто, ночь, насколько помнится, была холодна и туманна...

— Где лежал пистолет?

— В кармане пальто, — быстро ответил Мильбург.

— Вы пошли звонить в пальто?

Мильбург задумался, потом сказал:

— Когда я пришел, я повесил его возле кровати, рядом с нишей, в которой висели платья мисс Райдер...

— Еще раз спрашиваю: когда вы пошли телефонировать мисс Райдер, вы надели пальто?

— Нет. Точно, нет, — сейчас же ответил Мильбург. —

Я еще подумал, помнится, что глупо с моей стороны взять пальто и потом не надевать его.

— Продолжайте.

— Я зашел на станцию подземной дороги, позвонил в гостиницу. И как же я удивился и встревожился, когда узнал, что мисс Райдер там нет. Я спросил у портье, не видел ли он молодую даму, ожидающую в вестибюле, сказал, как она была одета. Но на мой вопрос он ответил отрицательно. Значит, подумал я, она могла возвратиться к себе на квартиру...

— Факты, факты, мистер Мильбург, — перебил его Тарлинг, — давайте факты! Нам неинтересно, что вы там подумали. Рассказывайте просто, как и что происходило, а мы уж сами сделаем выводы.

— Хорошо, хорошо, — любезно ответил Мильбург. — Так вот, когда я позвонил, была половина десятого вечера. Вы помните, я телеграфировал мистеру Лайну, чтобы он был в квартире мисс Райдер в одиннадцать часов. Следовательно, не было никакой причины возвращаться в квартиру раньше назначенного срока, ну разве что на несколько минут раньше, чтобы впустить мистера Лайна. Вы вот спрашивали меня, надел ли я пальто. Я теперь вспоминаю, что пошел за ним в квартиру Одетты... Но когда я пришел, на углу позади дома я увидел нескольких людей, стоявших в переулке, у тыльной стороны дома, а так как я не хотел обращать на себя внимание, решил подождать, пока они разойдутся. Но они все не уходили, а продолжали стоять у гаража и о чем-то разговаривать; я начал мерзнуть, стоя на углу улицы, время показалось мне очень долгим. Тогда я вернулся на главную улицу, прошелся мимо кинотеатра. Вообще-то я охотник до кинематографа, хотя в тот момент мне было не до него. Однако я зашел, чтобы согреться и убить время... Сейчас я приступаю к важнейшей части своих показаний, прошу вас обращать внимание на все подробности. Вы не поверите, но я не меньше вашего заинтересован в том, чтобы убийца Торнтона Лайна был пойман и предан суду...

Тарлинг вновь прервал его, потребовав говорить короче и по существу. Но Мильбурга трудно было заставить говорить короче. Он продолжил свой рассказ:

— Когда я вернулся в переулочек сзади дома, он наконец опустел. У черного хода стоял небольшой желтый автомобиль, в котором никого не было. Но я не придал тогда этому значения, поскольку там располагались гаражи, я даже не подумал, что это автомобиль Лайна. Дверь черного хода оказалась открытой, хотя я помнил, что, уходя, запер ее. Я поднялся и открыл дверь, ведущую в квартиру. Когда я уходил, я погасил свет, а теперь, к моему великому удивлению, я увидел, что в спальне Одетты горит свет. И еще. Раньше, чем войти туда, я почувствовал запах пороха. Потом увидел человека, лежащего на полу лицом вниз. Я повернул его на спину и с ужасом узнал мистера Торнтона Лайна. Он был без сознания, и кровь сочилась из раны на его груди. Мне показалось, что он уже мертв. Я был в высшей степени потрясен. Первой мыслью было... А первая мысль иной раз самая верная... Так вот, первой мыслью было, что Одетта Райдер по какой-то причине вернулась домой и застрелила его. И странно, окно спальни было широко открыто...

— Но на окне крепкая решетка, — сказал Тдрлинг. — Через него невозможно ни влезть, ни вылезти.

— Я осмотрел рану, — продолжал Мильбург, — и нашел, что она смертельна, хотя Торнтон Лайн еще и подавал признаки жизни, но он, по-видимому, был обречен. Я хотел унять кровотечение, выдвинул ящик комода в поисках чего-нибудь для перевязки. Мне попались платочки Одетты, и я их использовал для наложения на рану. Но сперва я снял с него сюртук и жилет, что было непросто. Потом я приподнял его, что тоже оказалось тяжело... Но он умер, вероятно тогда, когда я накладывал повязку... И тут я будто проснулся, я увидел, в какое ужасное положение попал... Я понял, что теперь все самые сильные подозрения падут на меня. Меня охватил панический страх, я испугался того, что вдруг кто-нибудь меня застанет сейчас в этой комнате, над этим мертвым телом, руки в крови... Я схватил пальто, бросился вон и добрался до своего дома в Кемден-тауне совершенно разбитым...

— Скажите, вы оставили свет непотушенным? — спросил Тарлинг.

Мильбург задумался.

— Кажется, да... Я забыл выключить свет!

— И вы оставили тело в квартире?

— Готов в этом присягнуть.

— А пистолет? Когда вы пошли домой, пистолет был в вашем кармане?

Мильбург утвердительно кивнул.

— Почему же вы не рассказали обо всем этом деле полиции?

— Потому, что я боялся. Я перепугался насмерть. Трудно сознаваться в таких вещах, но по природе я труслив.

— Был ли еще кто-нибудь в помещении? Вы обследовали комнату?

— Насколько я мог заметить, кроме меня, никого не было. Но я же сказал вам, что окно было открыто. Там, конечно, решетка, вы правы, но худому человеку протиснуться ничего не стоит, девушке, например...

— Нет, там никто не смог бы протиснуться, — ответил Тарлинг. — Полицией все тщательно измерено, в том числе и расстояние между прутьями, между ними не пролезет и худой человек... Вы имеете хоть какие-то догадки о том, кто мог убрать труп?

— Нет, ума не приложу, — твердо ответил Мильбург.

Тарлинг хотел задать еще один вопрос, как вдруг раздался телефонный звонок. Он взял слуховую трубку.

Раздался хриплый, громкий голос человека, по-видимо-му, не привыкшего говорить по телефону.

— Это мистер Тарлинг?

— Да, это я.

— Она с вами очень дружна, не так ли? — спросил незнакомец и засмеялся.

Тарлинга охватил леденящий ужас. Несмотря на то, что он ни разу не говорил с Сэмом Стеем, все подсказывало ему, что у аппарата именно этот сумасшедший. Смех прервался, и голос заговорил опять:

— Завтра вы найдете ее... Завтра, значит, найдете ее, то, что от этой предательницы останется...

Тарлинг услышал гудки отбоя. В безумном страхе он крутанул ручку.

— Алло! С какой станцией я только что был соединен?

Через некоторое время с телефонной станции ему сообщили, что он разговаривал с Хемстэдом.

 XXXVI

Одетта Райдер удобно уселась на мягком сиденье автомобиля. Она прикрыла глаза, потому что почувствовала вдруг легкую слабость. Сказывались волнения и тревоги последнего времени. Но мысль о том, что Тарлинг нуждается в ней, дала ей силы дойти до автомобиля. Теперь же, когда она сидела одна в темном лимузине, она почувствовала свою физическую слабость. Автомобиль проезжал по бесконечно длинным улицам. Она не знала, в каком направлении они ехали, но при се состоянии это ей было совершенно безразлично. Тем более что она не знала точного местонахождения госпиталя.

На одной из оживленных улиц она заметила, что люди оборачиваются вслед автомобилю. Полицейский крикнул что-то... Но она была слишком слаба, чтобы обращать на это внимание. До ее сознания, правда, доходила отчаянная смелость шофера, который изумительно ловко справлялся со всеми трудностями езды. Только заметив, что они выехали на загородное шоссе, она заподозрила что-то неладное. Но и тут сомнения ее вскоре рассеялись, по некоторым признакам она поняла, что они едут по дороге в Гертфорд. Она снова откинулась на спинку сиденья.

Вдруг автомобиль остановился, затем дал задний ход, въехав на проселочную дорогу, и развернулся в том направлении, откуда приехал. Вскоре автомобиль остановился. Сэм Стей выключил мотор. Потом он вышел из кабины, открыл заднюю дверцу и грубо сказал:

— Выходи!

— Что? Что? — Одетта ничего не могла понять.

Но прежде чем она успела вымолвить слово, он схватил се за руку и так резко дернул, что она упала на дорогу.

— Как?! Ты меня не узнаёшь?

Он так дико схватил ее за плечи, что она чуть не закричала от боли. Она делала попытки встать, но напрасно... В испуге и удивлении она смотрела на этого низкорослого человека.

— Я узнала вас, — сказала она, затаив дыхание. — Вы тот человек, который пытался вломиться в мою квартиру.

Он ухмыльнулся.

— Я тоже знаю тебя, — грубо сказал он и расхохотался. — Ты ужасное дьявольское отродье, которое погубило его, этого лучшего в мире человека! Он лежит сейчас в мавзолее на кладбище в Хайгете, двери мавзолея совсем как церковные врата. Вот туда-то я сегодня ночью и отволоку тебя. Ты!.. Проклятая тварь! Туда я сброшу тебя со ступенек, глубоко, глубоко, там ты будешь у него, потому что он хотел тебя.

Он схватил ее за руки и поглядел прямо в лицо.

В горящих безумием глазах сумасшедшего зияла такая звериная ненависть, что Одетта онемела от страха. Вдруг она потеряла сознание, он схватил ее под руки и приподнял.

— Что? Обморок? Еще рановато! Рановато... — хрипло кричал он.

Его резкий смех раздавался среди жуткой ночной тишины.

Он оттащил ее от дороги, бросил на траву, вытащил чемоданный ремень, найденный им под сиденьем, и скрутил ей руки, а ее же шалью замотал ей голову так, чтобы закрыть рот.

Потом он схватил ее, поднял и положил в углу автомобиля. Захлопнув дверь, он сел на свое место и полным ходом поехал в сторону Лондона.

Достигнув границы Хемстэда, он увидел световой сигнал у табачной лавочки. Он остановил автомобиль, достигнув наиболее неосвещенной части улицы, вышел и заглянул внутрь лимузина. Девушка соскользнула с сиденья на пол и лежала неподвижно.

Потом он вошел в табачную лавку, на которой светился знак телефонного автомата. Ему вдруг пришла в голову дикая мысль, что он может отомстить еще одному человеку, тому, с пронзительным взглядом, который допрашивал его перед тем, как с ним случился припадок. Как его зовут?.. Та... Тарлинг, да!

Он перелистал телефонную книгу и нашел номер Тарлинга. В следующую минуту он уже разговаривал с сыщиком.

Он повесил трубку и вышел из телефонной будки.

Лавочник, слышавший его твердый резкий голос и грубый смех, с подозрением глянул ему вслед. Но Сэм Стей этого даже не заметил. Он не видел людей, которые его не интересовали. Подбежав к авто, он вскочил в него и поехал дальше.

Он мчался к кладбищу в Хайгете!

Мысль о кладбище застилала весь его больной мозг. Главные ворота, наверное, уже закрыты, но все-таки он сумеет выполнить свой план. Но как лучше?.. Может, сперва убить ее, а потом перебросить через стену? Нет, было бы гораздо лучше затащить ее на кладбище и живьем столкнуть к мертвому, в холодную могилу. Это будет настоящая месть! ...Через те маленькие воротца, которые совсем как церковные врата!..

Думая об этом, он так радовался, что даже испустил вопль и затянул какую-то отвратительную песню. Проходившие по улице пешеходы с удивлением оглядывались на этот автомобиль. Но Сэм Стей ничего не замечал, он был счастлив, так счастлив, как никогда еще не был счастлив за всю свою жизнь.

Но кладбище в Хайгете было уже закрыто. Мрачные железные ворота заперты, а стены, ограждающие территорию, чересчур высоки. То место, где он остановил авто, ему не нравилось, так как кругом стояли жилые дома. Он объехал кладбище, долго разыскивая закуток поглуше, и остановился там, где стены казались ниже. Поблизости никого не было, и теперь не нужно опасаться, что кто-нибудь помешает. Он заглянул в автомобиль, девушка, скорчившись возле сиденья, не подавала признаков жизни. Сэм подумал, что это очень уж долгий обморок.

Он подъехал вплотную в кладбищенской стене, подошел к дверце автомобиля и рванул ее.

— Выходи! — яростно заорал он.

Он протянул к девушке руку, но вдруг кто-то выскочил из автомобиля, бросился на него, схватил за горло и прижал к стене.

Стей боролся с силой и отчаянием безумца.

Но напрасно он пытался освободиться от рук, которые как стальные тиски сжимались вокруг его горла.

Эти руки принадлежали китайцу Линг Чу.

 XXXVII

Тарлинг повесил трубку и с мучительным стоном опустился на стул. Он побледнел, черты его лица вдруг приняли старческий вид.

— Что с вами? Что? — спросил Уайтсайд. — Кто это звонил?

— Сэм Стей. Одетта в его власти...

— Где они? Откуда он звонил?..

Тарлинг не мог выговорить ни слова. Уайтсайд, крайне встревоженный, не знал, что предпринять. Лицо Мильбурга передергивалось от страха и перенапряжения, когда он увидел отчаяние Тарлинга.

— Что же делать?.. Что...

Вдруг снова резко зазвонил телефон. Тарлинг мгновенно схватил трубку и склонился над столом. Уайтсайд увидел, что Тарлинг внезапно преобразился, глаза ожили, волнение и радость видны были во всем его облике.

— Одетта! Ты жива? Одетта! Слава Богу, ты жива! Где ты находишься? В табачной лавке? Где? В Хемстэде! Одетта, жди меня там, подожди... Уайтсайд, — обратился он к инспектору, — поскорее достаньте такси. Одетта! Ты слышишь меня? Скажи, как тебе удалось вырваться?

Когда он договорил, услышал в ответ:

— О-о, долго рассказывать... Меня твой китаец спас. Когда этот ужасный человек остановился и побежал звонить по телефону, откуда-то появился Линг Чу. Наверное, он лежал на крыше, я слышала, как он оттуда слезал. Он вывел меня из машины, спрятал в тени за углом лавки, а сам лег на мое место в автомобиле. Но потом, потом расскажу... Я страшно устала. Я тебя жду.

Полчаса спустя Тарлинг был уже возле Одетты и выслушал все, что пришлось ей пережить в этот вечер. Девушка немного оправилась и уже по дороге в госпиталь, куда он ее вез, рассказывала о страшном приключении.

Когда Тарлинг вернулся домой, Линг Чу еще отсутствовал, но он нашел там Уайтсайда с сообщением, что Миль-бург отправлен в полицию. На следующий день должен состояться его допрос.

— Но где же Линг Чу? Что с ним еще приключилось? Ему уже давно пора бы вернуться.

Пробило половину второго ночи. Тарлинг позвонил в Скотленд-Ярд, чтобы узнать, нет ли каких известий о его китайце, но там ничего не знали.

— Мы знаем только, что за рулем опасный безумец, а на полу у заднего сиденья скорчился Линг Чу. Надеюсь, он укротит сумасшедшего. Ведь этот Сэм в отличие от многих психических больных очень опасен... — проговорил Тарлинг задумчиво.

— Все преступники, на мой взгляд, психически больны, — с философским спокойствием сказал Уайтсайд. — Что вы думаете, мистер Тарлинг, о россказнях Мильбурга?

Тарлинг пожал плечами.

— Всякое бывает... Вот так, с ходу, не определишь. А может, он и правду говорил... Некоторые из его показаний безусловно верны, мне кажется, что в главном он не солгал. Но вообще, вся эта история невероятна. Подумайте, возможно, он и сам бы его ухлопал, а тут кто-то возьми и опереди его...

— Мильбург имел время все как следует обдумать, — сказал Уайтсайд. — Он хитрый тип. Я от него ничего иного и не ожидал, как только какой-нибудь невероятной истории.

— Возможно, вы правы. Но мне почему-то кажется, что он не лгал.

— Но кто же тогда убил Торнтона Лайна?

— Вы, по-видимому, так лее далеки от решения этой задачи, как и я, но все-таки мне кажется, что я нашел ключик... Хотя моя версия, я уже говорил вам как-то, покажется, скорее всего, фантастической.

В это время на лестнице послышались легкие шаги. Тарлинг поспешил к дверям и открыл их.

Вошел Линг Чу, спокойный и непроницаемый, как всегда. Его лоб и правая рука были забинтованы.

— Линг Чу, брат мой! — воскликнул Тарлинг. — Ты ранен?

— Пустяки, господин... Страшнее другое: во время заварушки я потерял сигареты. Не будет ли мой господин так любезен, чтобы предложить мне закурить?

— Где Сэм Стей?

Линг Чу закурил сигарету, потушил спичку и аккуратно положил ее в пепельницу, только потом сказал:

— Спит на полях ночи.

— Умер? — спросил пораженный Тарлинг.

Китаец кивнул.

— Ты убил его?

Линг Чу снова сделал долгую паузу, пуская табачный дым через нос.

— Он уже много дней, как обречен на смерть, так сказал мне доктор в большом госпитале. Сэм немного порезал меня, но не так уж страшно, вот и пришлось стукнуть его по голове, и не сказать чтобы так уж сильно. Ну, а он...

— Сэма, стало быть, нет более в живых? — задумчиво проговорил Тарлинг. —Значит, мисс Райдер больше ничего не грозит?

Китаец улыбнулся.

— Эта смерть многое привела в порядок, потому что ее приход вернул на короткое время сумасшедшему ясное и полное сознание и он захотел, чтобы его признание запротоколировали. Большой доктор послал за судьей или чиновником...

Тарлинг и Уайтсайд, оба напряженно слушали.

— Маленький старый человек, живший поблизости от госпиталя, пришел и жаловался, что его разбудили среди ночи. С ним был секретарь, он очень быстро все записывал в книгу. Когда тот человек умер, секретарь переписал все на машинке и дал мне эту копию для того, чтобы я передал ее моему господину. Господин желает получить?

Китаец полез за пазуху и вынул оттуда бумажную трубочку, развернул ее и передал Тарлингу. Тот взял в руки довольно объемистый протокол и с благодарностью посмотрел на китайца.

— Ты можешь сесть. И расскажи-ка мне все, что случилось.

Китаец с легким поклоном сел на почтительном расстоянии от стола. Тарлинг видел, что он выкурил почти всю сигарету и передал ему коробку со стола.

— Ты должен знать, господин, я против твоей воли и без твоего ведома доставил сюда и допросил человека с большим лицом. В вашей стране, я знаю, так не делают, но я думал, что лучше всего было бы, если правда выплывет на свет Божий. Я уже совсем приготовился к пытке, но он вдруг сказал, что маленькая молодая женщина находится в опасности, потому я оставил его одного — я не думал, что господин вернется раньше завтрашнего утра, — и пошел к дому, где лечили маленькую молодую женщину. Когда я вышел на перекресток улиц, он садился в машину и уехал раньше, чем я успел добраться до него. Но я побежал за ним очень быстро, догнал и мне удалось быстро взобраться на крышу лимузина и лечь там плашмя. Некоторые люди замечали меня и кричали шоферу, но он не обратил никакого внимания на эти крики.

Я долго лежал наверху. Машина выехала за город и потом снова развернулась в сторону города. Там он остановился в глухом месте, и я видел, как Сэм очень сердито разговаривал с маленькой женщиной. Я уже думал, что он нападет на нее и собрался было наброситься на него, но маленькая женщина потеряла сознание. Он поднял ее и снова положил в автомобиль. Потом он поехал дальше, к городу, и остановился у табачной лавки, где была вывеска телефонной связи. Пока он находился в лавке, я успел слезть с крыши, выпустил маленькую женщину из автомобиля, развязал ей руки, показал, куда встать, чтобы Сэм ее не заметил, а сам забрался в автомобиль и притаился на ее месте. Мы ехали довольно долго, потом остановились у высокой стены. И тогда, мой господин, началась между нами борьба. Прошло порядочно времени, пока я сумел справиться с ним, ну а потом мне пришлось тащить его на себе. Первый же полицейский на служебной машине доставил нас в госпиталь, куда я сдал полумертвого Сэма. Заодно и мне там перевязали раны. Потом подошли ко мне и сказали, что этот человек при смерти и просит записать его признание, потому что у него на совести нечто, что не дает ему покоя, а ему хочется перед смертью облегчить свою душу.

И он говорил, а чиновник записывал целый час. Потом этот человек, Сэм, отправился к своим предкам.

Линг Чу резко, как всегда, оборвал рассказ. Тарлинг взял бумаги, раскрыл их и просмотрел лист за листом. Уайтсайд терпеливо сидел рядом, не отвлекая его.

Когда Тарлинг дочитал, он взглянул на Уайтсайда и сказал:

— Торнтона Лайна убил Сэм Стей!

Уайтсайд не поверил своим ушам.

— Но... — начал он.

— Я уже давно предполагал это, но мне не хватало еще нескольких звеньев, чтобы замкнуть цепь доказательств. И эти звенья до сих пор ускользали от меня, а теперь я их получил. Я прочту вам, Уайтсайд, существенные места из предсмертного признания Сэма.

 XXXVIII

«...Когда я снова был выпущен из тюрьмы, Торнтон Лайн приехал меня встречать в красивом автомобиле. Он обращался со мной, будто я не преступник, взял меня с собой в свой дом и угостил лучшими кушаниями и вином. Он сказал мне, что был подло предан одной молодой девушкой, которой много помогал. Она служила у него, он взял ее в дело, когда она умирала с голоду. Он рассказал мне, что она оклеветала его. Наверное, это очень злая девушка, ее имя Одетта Райдер. Я прежде никогда ее не видел, но после того, что мистер Лайн мне рассказал о ней, я ее возненавидел. И чем больше он говорил, тем сильнее я хотел отомстить ей за него.

Он сказал, что она красива, и я вспомнил, что один из моих тюремных товарищей попал в тюрьму за то, что плеснул серной кислотой в лицо девушке, которая его обманула.

Жил я в доме одного старика, бывшего преступника, потому-то он и комнаты сдавал только преступникам. Платить приходилось много, но квартира того стоила, потому что, когда полиция наводила справки о ком-нибудь из жильцов, домохозяин и его жена давали неверные сведения.

Я сказал домовладельцу, что 14-го числа собираюсь кое-что предпринять и дал ему фунт. Вечером 14-го числа я сказал мистеру Л айну, когда пришел к нему, что я задумал сделать. Показал ему пузырек с купоросным маслом, который я купил на Ватерлоо-Роуд. Он сказал мне, чтобы я этого не делал. Но я подумал, что он запрещает мне это только потому, что у него доброе сердце. Он сказал, чтобы я предоставил ему самому разобраться с этой девушкой, а он решит, как ее наказать.

Я вышел из его дома в девять часов вечера, сказав, что иду к себе домой. Но я не пошел домой, а пошел в дом, где живет Одетта Райдер. Я раньше уже был там, когда мистер Лайн поручил мне тайно пробраться к ней в квартиру и незаметно оставить несколько колечек с бриллиантами из его магазина. Он хотел потом обвинить эту девушку в краже. В тот раз я внимательно осмотрел дом и знал, что с черного хода можно проникнуть в квартиру незамеченным, а с парадного — нельзя, там всегда сидит швейцар.

Я думал, что лучше пробраться в квартиру пораньше, пока ее нет дома, и спрятаться где-нибудь. Когда я вошел, там было темно. Это отлично подходило для выполнения моего плана. Пройдя через все помещения, я попал в спальню и нашел место, где можно спрятаться.

За кроватью сбоку находилась ниша, прикрытая занавеской, там висели платья, и я решил спрятаться за всей этой одеждой.

И вот я услышал, как снаружи отперли дверь. Я сразу погасил свет и едва успел юркнуть в нишу, как открылась дверь и вошел господин Мильбург, управляющий мистера Лайна. Он зажег свет и запер за собой дверь. Потом он постоял, подумал, снял пальто и повесил рядом с нишей, где я был. Там был крючок. Я не дышал от страха, что он найдет меня. Но он отошел от ниши и вышел из комнаты.

Потом он вернулся и осмотрел помещение, будто чего-то искал, а я все время трясся от страха, что он меня обнаружит. Он опять вышел из комнаты, и я потихоньку выглянул из-за занавески и заметил, что у него из кармана пальто торчит кобура. Зачем ему оружие, я понятия не имел, а просто взял и переложил пистолет себе в карман, на всякий случай,.если, например, меня накроют и придется защищаться.

Через несколько минут он вернулся с чемоданом, положил его на кровать и стал упаковывать. Вдруг посмотрел на часы, что-то пробормотал, потушил свет и поспешно ушел. Я очень долго ждал его возвращения, но он не приходил. Наконец я осмелился выйти из своего убежища и рассмотрел пистолет. Это был браунинг. Обычно, идя на дело, я не брал с собой оружия, но теперь подумал, что лучше иметь его с собой, тогда всегда можно скрыться при каких угодно обстоятельствах. А не то опять загремишь в тюрьму. «Нет уж, я больше не хочу в тюрьму, — подумал я, — и лучше убью кого-нибудь, а останусь на свободе».

Я снова выключил свет и сел на окно, ожидая прихода мисс Райдер. Я даже выкурил сигарету, так что пришлось открыть окно, чтобы развеять табачный дым, он ведь мог меня выдать. Я взял пузырек с купоросным маслом, открыл его и поставил на стул рядом с собой. Уж не знаю, сколько прошло времени, но часам примерно к одиннадцати я услышал, что наружная дверь тихо открылась и кто-то вошел в переднюю. Это был не Мильбург, у Мильбурга шаги сильного человека, и он не таился, а это существо двигалось почти бесшумно. Я даже не услышал, как открылась дверь спальни. Я приготовился, держал в руке пузырек и ждал только, чтобы зажгли свет. Но свет не зажигался. Тогда я в темноте пошел навстречу этому человеку.

Но вдруг меня крепко схватили сзади за горло, так что я не мог дышать. Я подумал, что это все-таки Мильбург, который, наверное, обнаружил меня еще в первый раз, а теперь вернулся, чтобы схватить. Я попытался освободиться, но он нанес мне сильный удар в челюсть.

Я очень боялся, что шум разбудит соседей и они позовут полицию. А в тюрьму, как я уже говорил, мне совсем не хотелось. Из-за страха я совсем перестал соображать, как-то сам собою оказался в руках пистолет, и я наугад выстрелил. Я услышал, что кто-то тяжело рухнул на пол. Когда я пришел в себя, то заметил, что держу в руках пистолет. Тогда я решил отделаться от него поскорее, в темноте нащупал какую-то корзинку, открыл ее, там были тряпки, нитки и всякий этот хлам... Я сунул пистолет вниз, ощупью прокрался по стене и зажег свет.

Тут я услышал, как в замке повернулся ключ, кто-то отпирал дверь. Я мельком взглянул вниз, на полу ничком лежал какой-то мужчина. Я едва успел спрятаться за одеждой, как вошел Мильбург. Когда он переворачивал ле-хсащего, я хотел рассмотреть лицо, но с моего места ничего не было видно. А мистер Мильбург нашел какие-то тряпки и склонился над лежащим, что-то делая... Он, кажется, снимал с того, в кого я выстрелил, одежду... Но вдруг он выпрямился, постоял и после этого поспешно покинул квартиру.

Я снова вылез из ниши и посмотрел, в кого я стрелял.

Да я же стрелял в своего дорогого мистера Торнтона Лайна!

Я убил его!

От тоски и боли я просто потерял рассудок, я не знал больше, что я делаю, и думал только, что надо как-то спасти мистера Лайна. Он не мог и не должен погибнуть. Надо побыстрее отвезти его в больницу. Когда мы с ним до этого обсуждали наш план и решали, как и когда он пойдет к ней в квартиру, тогда он говорил, что автомобиль останется на задней улице, за домом, там гаражи и на нее никто не обратит внимания. Я поспешил на улицу по черному ходу, там действительно стоял его автомобиль.

Тогда я вернулся за мистером Лайном, отнес его в автомобиль и посадил на сиденье. Потом сходил за сюртуком и жилетом и положил их рядом с ним. Доехав до госпиталя Сент-Джордж, я остановился со стороны парка: нельзя, чтобы люди меня увидели, думал я при этом.

Я посмотрел на мистера Лайна, он не шевелился и не стонал. Тогда я ощупал его и почувствовал, что он похолодел. Он умер.

Два часа примерно я сидел рядом с ним в его автомобиле и плакал так, как никогда не плакал. Наконец я взял себя в руки и отнес его на одну из боковых дорожек. Не знаю, почему я не оставил его в автомобиле, я тогда очень плохо соображал, хотя помню, что боялся быть обнаруженным рядом с ним. Но я все не мог решиться покинуть его, я скрестил его руки на груди, сел рядом и сидел возле него еще часа два. Ему было так холодно на траве, так одиноко, и мое сердце истекало кровью. Когда стало светать, я увидел, что на клумбе неподалеку росли желтые нарциссы. Я сорвал несколько цветков и положил ему на грудь, потому что я очень его любил. Потом я плохо помню, что было дальше...»

Тарлинг дочитал, поднял голову и посмотрел на Уайтсайда.

— Ну вот вам и разгадка тайны желтых нарциссов, — медленно проговорил он.

— Да, объяснение оказалось очень простым, но простые объяснения найти труднее всего... А Мильбург-то, выходит, и вправду никого не убивал.

* * *

Через неделю после описанных событий двое людей медленно шли вдоль дюн по берегу моря. Они молча прошли целую милю.

— Я что-то стала быстро уставать, не присесть ли нам? — неожиданно сказала Одетта Райдер.

Тарлинг сел рядом с ней.

— Сегодня я прочитала в утренней газете, что ты продал торговое дело Дайна.

— Это правда, — ответил Тарлинг. — Мне не хотелось бы продолжать вести это дело, и тому есть причины. Я вообще не хочу больше оставаться в Лондоне.

Она, глядя на море, играла сорванной былинкой.

— Ты снова уедешь за море? — спросила она.

— Да, мы поедем вместе.

— Мы? — Она с удивлением взглянула на него.

— Да, я говорю о себе и об одной девушке, которой я объяснился в любви в Гертфорде.

— Я думала, Джек, что ты объяснился мне в любви лишь потому, что я причинила тебе много хлопот, забот и печали. Я думала, ты просто жалеешь меня, потому что я находилась в безнадежном положении.

— Одетта, я люблю тебя больше всего на свете. Вот поэтому я и объяснился тебе тогда в любви.

— Но куда ты... то есть мы... поедем, Джек? — смущенно спросила девушка.

— В Южную Америку, милая Одетта. Хотя бы на несколько месяцев. А потом, в прохладное время года, в мой любимый загадочный Китай.

— А почему именно в Южную Америку?

— Я сегодня прочел статью о садовых культурах. Там говорилось, что в Аргентине не растут желтые нарциссы.

 Коротко об авторах

Франк Хеллер

Франк Хеллер — псевдоним почти неизвестного русскому читателю автора, шведа Мартина Сернера (Martin Gunnar Serner, 1866—1947). В двадцатые годы он написал серию авантюрно-приключенческих романов со сквозным героем, адвокатом по своей основной профессии Филиппом Колином (Colin). Этот шведский адвокат, увлекшись игрой на бирже, просадил не только свои средства, но и деньги своих клиентов, в результате чего вынужден был пуститься в бега. В Англии, в Италии и на Ближнем Востоке с ним происходят разнообразные приключения. Детективная линия романов Хеллера связана с деятельностью молодого сыщика-полицейского Кеннона. В традициях авантюрного романа сыщик всякий раз терпит фиаско, пытаясь разоблачить многочисленные аферы Колина и его «подельников».

Несколько романов Ф. Хеллера были переведены на русский язык в 1920-х годах.

Эдгар Уоллес

Эдгар Уоллес родился 1 апреля 1875 г. в Гринвиче, Великобритания. Работал в типографии, обувном магазине, на резиновой фабрике, в торговом флоте, штукатуром, разносчиком молока... Служил в Королевском полку в Западном Кенте (Англия). Стал корреспондентом агентства Рейтер. В журналистике Уоллес нашел свое первое призвание; он был и репортером, и издателем нескольких британских и южноафриканских газет, особенно имеющих отношение к скачкам — популярнейшему в Великобритании виду спорта (Week-End Racing Supplement и др.).

В литературе Э. Уоллес начал со стихов, а в 1906 г. опубликовал первый детективный роман «The Four Just Men». На протяжении последующей четверти века из-под его пера вышло около девяноста детективных романов, множество сборников рассказов, пьес, киносценариев (Уоллес, в частности, один из соавторов сценария знаменитого «Кинг Конга»), три автобиографических книги, хроникальная история первой мировой войны в 10 книгах (1914—1919). Кроме того, Уоллес известен как эссеист, театральный критик, президент лондонского Пресс-клуба. Творческий путь писателя отражен в монографии Маргарет Лэйн «Биография феномена» (1938).

Жанровая специфика большинства романов Э. Уоллеса — триллер с заметным уклоном в развлекательность. У него мало чистого расследования, «дедукции», зато много преследований, погонь, приключений в лондонских трущобах, завершающихся, как правило, хеппи-эндом.

Эдгар Уоллес — один из предшественников школы «крутого детектива». Он был очень популярен в Европе двадцатых-тридцатых годов; немало его романов тогда же было переведено на русский язык.

Умер Э. Уоллес 10 февраля 1932 г.

 Уважаемый читатель!

В следующем сборнике серии «Bestseller»

вы познакомитесь с романом блестящего

мастера интриги Джона Ле Карре

под названием «Звонок мертвецу»,

отрывок из которого предлагается

вашему вниманию.

Остановившись на пороге, он опустил чемоданчик и залез в карман в поисках связки ключей. Открывая двери, он вспомнил, как тут стоял Мундт, спокойно и оценивающе глядя на него своими бледно-голубыми глазами. Как странно, что Мундт был учеником Дитера. Действовал он с решительностью тренированного наемника — эффективно и целенаправленно. Техника его действий не представляла собой ничего особенного: на все, что он делал, падала тень его хозяина. Словно блистательные и изобретательные находки Дитера были изложены в учебнике, который Мундт выучил наизусть и претворял в жизнь, придав ему солоноватый вкус свойственный ему жестокости.

Смайли специально не оставлял адреса, по которому он был все это время, и на коврике у дверей скопилась целая куча почты. Собрав ее, он положил конверты на столик и стал открывать дверь за дверью; на лице его было растерянное и удивленное выражение. Дом казался ему чужим, пустым и холодным. И, медленно переходя из одной комнаты в другую, он в первый раз начал осознавать, как пуста стала его жизнь.

Он поискал спички, чтобы зажечь газ, но не обнаружил их. Опустившись в кресло в гостиной, Смайли обвел глазами книжные полки и различные безделушки, которые привозил из своих путешествий. Когда Анна оставила его, он принялся безжалостно избавляться от всех следов ее пребывания. Он даже избавился от ее книг. Но постепенно смягчился и позволил остаться нескольким символическим напоминаниям об их совместной жизни — свадебные подарки от близких друзей, которые значили слишком много, чтобы можно было расстаться с ними. Среди них был набросок Ватто от Питера Гильома и скульптурка дрезденского фарфора от Стид-Эспри.

Встав, он подошел к полке буфета, на которой стояла статуэтка. Ему нравилось любоваться прелестью этих фигурок, хрупких пастушков и куртизанок времен стиля рококо, ручки которых обнимали обожаемых любовников, а взгляды на фарфоровых личиках были прикованы друг к другу. Он чувствовал какое-то смущение перед их хрупким совершенством, как в свое время перед Анной, когда он начинал ухаживать за ней, что так восхитило общество. Каким-то образом эти маленькие фигурки вселяли в него спокойствие: требовать верности от Анны было столь же бесполезно, как от этих хрупких пастушек в стеклянном колпаке. Стид-Эспри купил эту статуэтку в Дрездене перед войной, она была украшением его коллекции, но он подарил ее им. Может, он уже тогда предполагал, что в один прекрасный день Смайли почувствует необходимость в той простой философии, которой она была пронизана.

Дрезден — из всех немецких городов Смайли больше всего любил его. Ему нравилась его архитектура, странное смешение средневековых и современных зданий, напоминающих порой об Оксфорде; его купола, башни и шпили, его позеленевшие от времени кровли, залитые теплым светом. Его имя скрывало в себе упоминание об обитателях леса, которое он обрел в те времена, когда Венцеслас из Богемии даровал это поселение своему менестрелю — со всеми привилегиями, Смайли припомнил, когда он в последний раз был там, знакомясь с университетом, по приглашению профессора философии, с которым познакомился в Англии. Как раз во время этого визита он увидел Дитера Фрея, ковылявшего по тюремному двору. Он почувствовал, что парень полон гневного сдавленного спокойствия; наголо выбритая голова придала ему зловещие черты, и его фигура казалась слишком крупной для этой маленькой тюрьмы. В Дрездене, вспомнил он, родилась Эльза. Перед глазами всплыли страницы ее личного дела, которое он просматривал в министерстве: урожденная Фрейман, родилась в 1917 году в Дрездене, от родителей-горожан; образование получила в Дрездене; 1938—1945 годы была в заключении. Он попытался представить Эльзу в обстановке ее дома, в аристократической еврейской семье, которой ныне приходится жить среди оскорблений и преследований. «Я мечтала о длинных золотистых волосах, а они обрили меня наголо». Теперь он с тошнотворной точностью понимал, почему она красила волосы. Она могла быть такой, как эта пастушка, кругленькой и хорошенькой. Но тело ее было так изуродовано голодом и страданиями, что стало костистым и уродливым, как птичий скелет.

Он представил ее той ужасной ночью, когда она увидела убийцу своего мужа, стоявшего над его телом; он слышал, как она, задыхаясь от рыданий, объясняла, почему

Феннан был в парке со Смайли, а Мундт спокойно и рассудительно убеждал ее, что она должна, пусть и против своего желания, скрыть это дикое и бессмысленное преступление, для чего он буквально подтащил ее к телефону и заставил позвонить в театр, а затем вынудил написать то бессмысленное предсмертное письмо Феннана над его подписью и оставил ее, полную мук и страданий, подвергаться допросам, которые неизбежно должны были последовать. Трудно было себе представить такую холодную бесчеловечность, и, заметил он себе, Мундт пошел на фантастический риск.

Конечно, в прошлом она проявила себя как прекрасная сообщница, хладнокровная и спокойная и, по иронии судьбы, более изобретательная в технике шпионажа, чем сам Феннан. И может быть, для женщины, которой пришлось пережить такую ночь, ее поведение во время их первой встречи было настоящим чудом.

И когда он стоял, глядя на пастушку, застывшую между двумя своими обожателями, к нему пришло холодное сознание того, что есть совершенно иное решение дела Са-муэля Феннана, решение, которое объясняет каждую деталь, сводит воедино все раздражающие противоречия в характере Феннана. Осознание это пришло к нему в результате чисто академических размышлений, которые не имели отношения ни к кому из действующих лиц; Смайли оперировал ими, как кусочками головоломки, сопоставляя их в том или ином порядке, чтобы общая картина соответствовала установленным фактам, — и вдруг в какую-то долю секунды все сошлось настолько плотно, что головоломка обрела совершенно законченный вид.

Сердцебиение участилось, пока Смайли с растущим удивлением восстанавливал в памяти всю историю,реконструировал сцены и события в свете своего открытия. Теперь он знал, почему Мундт покинул сегодня Англию, почему Феннан столь небрежно отбирал то, что не могло представлять ценности для Дитера, почему он заказал звонок в 8.30 и каким образом его жене удалось избежать жестокости Мундта. И наконец, он понял, кто написал анонимное письмо. Он увидел, в какое глупое положение его поставили эмоции, какую дурную шутку с ним сыграла убежденность в силе своего интеллекта.

Подойдя к телефону, он набрал номер Мендела. Завершив разговор с ним, он сразу же позвонил Питеру Гильому. Затем, облачившись в пальто и напялив шляпу, он вышел на угол Слоан-сквер. В небольшом газетном киоске он купил открытку с видом Вестминстерского аббатства. Добравшись до станции подземки, он поехал на север, к Хай-гейту, где и вышел. На главном почтамте он купил марку и твердым почерком надписал открытку, адресованную Эльзе Феннан. На месте, предназначенном для текста, он написал угловатым почерком: «Хочу, чтобы вы прибыли». Отметив время, он бросил открытку в почтовый ящик, после чего вернулся на Слоан-сквер. Больше ничего он не мог сделать.

Спал он в эту ночь тревожно; на следующий день в субботу встал рано и вышел на угол купить булочки-круассаны и кофе в зернах. Приготовив себе кофе, он сел на кухне, просматривая «Таймс» и поглощая свой завтрак. Он был на удивление спокоен и, когда зазвонил телефон, аккуратно сложил газетку, прежде чем подняться наверх к аппарату.

— Джордж, это Питер, — голос у него был взволнованный и почти торжествующий. — Джордж, клянусь, мы ее достали!

— Что случилось?

— Почта пришла ровно в 8.35. В 9.30 она как пришпоренная вылетела из дома. Прямиком направилась на железнодорожную станцию и села на поезд в 9.52, что идет к вокзалу Виктория. Я посадил Мендела в поезд, а сам сел в машину, но не успел встретить его.

— Как ты снова свяжешься с Менделом?

— Я дал ему номер «Гроссенвор-отеля» и буду ждать его там. Как только у него будет такая возможность, он мне позвонит, и я присоединюсь к нему, где бы они ни были.

— Питер, я надеюсь, что вы будете достаточно вежливы, не так ли?

— Мягки, как дуновение ветерка, старина. Я думаю, что она окончательно сбита с толку. Носится как гончая.

Смайли положил трубку. Взяв «Таймс», он принялся изучать театральную колонку. Он должен быть прав... должен.

Время после завтрака ползло с убийственной медлительностью. Порой он подходил к окну и стоял, засунув руки в карманы, наблюдая за длинноногими кенсингтонскими девушками, которые прогуливались по магазинам с симпатичными юношами в голубых джемперах; за компаниями ребятишек, весело моющих перед домом машины, куда они потом садились и уезжали за покупками.

Наконец после часов ожидания, которые показались невыносимо длинными, звякнул колокольчик у входной двери, и ввалились Мендел и Гильом, сияя счастливыми улыбками и жутко голодные.

— Наживил, забросил и поймал, — сказал Гильом. — Но пусть Мендел изложит — большинство черновой работы досталось на его долю. Я появился уже перед финалом.

Мендел, уставившись в пол в нескольких футах перед ним, слегка склонив набок голову, точно и исчерпывающе изложил ход событий.

— Итак, она села на поезд в 9.52 до Виктории. В поезде мне удалось не попасться ей на глаза, и я перехватил ее, когда она уже выходила со станции. Затем она взяла такси.

— Такси? — перебил его Смайли. — Должно быть, она с ума сошла.

— Она жутко торопилась. Она вообще ходит для женщин довольно быстро, но по перрону она чуть ли не бежала. Она доехала до театра «Шеридан». Сразу толкнулась в кассу, но она была еще заперта. Потоптавшись несколько секунд, она пошла в кафе, что было ярдах в ста. Заказала кофе и сразу же расплатилась за него. Примерно минут через сорок она вернулась к театру. Касса была уже открыта, я нырнул вслед за ней и присоединился к очереди. Она купила два места в задних рядах на следующий вторник, места 27-е и 28-е. Выйдя из театра, она положила один билет в конверт и запечатала его. Затем опустила его в почтовый ящик. Адреса увидеть мне не удалось, но на нем была шестипенсовая марка.

Смайли сидел не шевелясь.

— Интересно, — сказал он, — мне интересно, придет ли он.

— Я перехватил Мендела у «Шеридана», — сказал Гильом. — Оставив ее в кафе, он позвонил мне. После этого снова стал следить за ней.

— Я бы и сам не отказался от кофе, — продолжал Мендел.— Мистер Гильом присоединился ко мне. Когда я встал в очередь, он остался там и вышел из кафе несколько позже. Словом, работу мы провели что надо, без сучка и задоринки. Я видел, как она торопилась. Но никаких подозрений у нее не возникло.

— Что она сделала потом? — спросил Смайли.

— Поехала прямо на вокзал Виктория. Там мы ее и оставили.

Несколько секунд они помолчали. Потом Мендел спросил:

— Что нам теперь делать?

Моргнув, Смайли серьезно посмотрел на заросшее лицо Мендела.

— Покупать билет на вторник в «Шеридан».

Они ушли, и он снова остался один. Он еще не принимался за кучу почты, что накопилась во время его отсутствия, рекомендации и каталоги от «Блекуэллза»^[1], счета и рекламные плакаты торговцев мылом и замороженной пищей, приглашения от спортивных клубов и несколько личных писем по-прежнему кучей лежали на столике в холле. Перетащив их в кабинет, он сел в кресло у стола и первым делом взялся за личные письма. Первое было от Мастона, и он читал его в некоторой растерянности.

«Мой дорогой Джордж!

Я был так опечален, услышав от Гильома о постигшей вас неприятности, но надеюсь, что в настоящее время вы уже полностью оправились.

Будем считать, что вы написали мне письмо с прошением об отставке в пылу возбуждения, свойственного тому моменту, но я хотел бы дать вам знать, что не воспринимаю его со всей серьезностью. Порой, когда события слишком стремительно следуют одно за другим, нам изменяет чувство перспективы. Старые бойцы, как мы с вами, Смайли, не так легко сходят со сцены. С нетерпением жду возвращения в наши ряды, как только вы окрепнете, и тем временем мы продолжаем считать вас одним из старых и преданных членов нашей команды».

Отложив это послание в сторону, Смайли взялся за другое. Сначала он не узнал почерк на нем; сначала он просто посмотрел на швейцарскую марку и конверт с гербом дорогого отеля. Внезапно его слегка замутило, перед глазами все поплыло, и у него едва хватило сил слабеющими пальцами надорвать конверт. Что ей надо? Если, денег, он может отдать ей все, что у него есть. Деньги были его собственными, и он мог их тратить как пожелает, если ему доставит удовольствие спустить их все на Анну, он может себе это позволить. Больше ничего дать ей он не мог — все остальное она забрала давным-давно. Она забрала его мужество, его любовь, его страсть, небрежно засунув их в сумочку с драгоценностями, чтобы когда-нибудь потом, лениво нежась под жарким кубинским солнцем, поиграть ими перед глазами очередного любовника, сравнивая их с безделушками, которые в свое время принадлежали другим.

«Мой дорогой Джордж,

я хотела бы сделать тебе предложение, которое не сможет отвергнуть ни один подлинный джентльмен. Я хотела бы вернуться к тебе.

Я буду в отеле „Бор-о-Лак“ в Цюрихе до конца месяца. Дай мне знать.

Анна».

Смайли перевернул конверт и посмотрел на него с тыльной стороны: «Мадам Хуан Алвида». Нет, джентльмен не может принять такое предложение. Ни одна мечта не может пережить того безжалостного факта, что Анна исчезла с этим сахарным латиноамериканцем с его апельсиновой улыбкой. Смайли как-то видел в кино в «Новостях дня» этого Ал виду, выигравшего очередную гонку в Монте-Карло. Он припомнил, что самое омерзительное впечатление на него произвели волосы у него на руках. С очками-консервами на лбу, с физиономией, заляпанной маслом, и этим идиотским лавровым венком он походил на антропоида, спрыгнувшего с дерева. На нем была белая рубашка с короткими рукавами, которая осталась на удивление чистой после гонки, и он с омерзительной ясностью видел волосатые руки.

Вот в этом была вся Анна: «Дай мне знать». Я возвращаю тебя к жизни, так что выясни, можем ли мы опять жить вместе, и дай мне знать. Мне надоел мой любовник, я надоела ему, так что готова снова перетряхнуть весь твой мир, ибо мой собственный мне надоел. Я хочу вернуться к тебе... я хочу, я хочу...

Смайли встал, по-прежнему держа письмо в руке, и снова подошел к фарфоровой статуэтке. Он стоял рядом с ней несколько минут, глядя на фарфоровую пастушку. Она была так прекрасна.

Глава 15. ПОСЛЕДНИЙ АКТ

Трехактная постановка «Эдварда II» в театре «Шеридан» игралась при полном зале. Гильом и Мендел сидели на приставных стульях с краю зала, который имел V-образную форму, охватывающую сцену. С левого края окружности представлялась возможность держать под наблюдением задние ряды, которые тоже заполнялись. Одно пустое место отделяло Гильома от шумной компании студентов, оравших в восхищении.

Они задумчиво осматривали бескрайнее море голов и шелестящих программок, которое вздымалось волнами, когда новоприбывшие занимали свои места. Это напоминало Гильому фигуры восточного танца, когда лишь движения рук и ног оживляли застывшее тело. Время от времени он поглядывал на задние ряды, но ни Эльзы Феннан, ни ее гостя там не было видно.

Увертюра уже подходила к концу, и он снова бросил беглый взгляд на задние ряды, и сердце его внезапно зачастило, когда он увидел худую фигуру Эльзы Феннан, которая неотрывно смотрела в зал, как ребенок, которому дают урок хороших манер. Место справа от нее, ближнее к проходу, по-прежнему было пусто.

На улице такси стремительно подъезжали ко входу в театр, пассажиры торопливо совали на чай и топтались у входа в поисках билетов. Смайли попросил такси проехать мимо театра и остановиться у «Кларендон-отеля», где он прямиком прошел в зал ресторана.

— Мне сейчас могут сюда позвонить, — сказал он. — Моя фамилия Савадж. Будьте любезны, дайте мне знать.

Бармен повернулся к телефону, стоявшему за ним, и сказал несколько слов клерку.

— И не желаете ли виски с содовой?

— Благодарю вас, сэр, но я никогда не употребляю этот напиток.

На сцене поднялся занавес, и Гильом, вглядывавшийся в последние ряды партера, безуспешно пытался что-то увидеть в сгустившейся темноте. Постепенно глаза его привыкли к слабому свету лампочек аварийных выходов, и в полутьме он нашел Эльзу; место рядом с ней по-прежнему было пусто.

Лишь низкая перегородка отделяла сиденья заднего ряда от прохода, который тянулся через весь зал и завершался несколькими дверями, что вели в фойе, бар и камеру хранения. На долю секунды одна из них открылась, и косой луч света упал на тонкие черты лица Эльзы Феннан, на котором, словно по контрасту, обрисовались черные провалы под глазами. Она слегка склонила голову, будто прислушиваясь к звукам за своей спиной, полуприподня-лась на месте и, обманувшись в своих ожиданиях, снова села, застыв в привычном внимании.

Гильом почувствовал, как Мендел прикоснулся к его руке, обернулся и увидел, что он пристально вглядывается в темноту. Проследив за его взглядом, он увидел, как со стороны оркестровой ямы неторопливо двигалась к задним рядам высокая фигура. Человек этот сразу же привлекал внимание своим обликом и осанкой; на лоб ему падали завитки черных волос. Именно на него Мендел смотрел с таким восхищением, на этого элегантного гиганта, который, прихрамывая, шел по проходу. Сквозь очки Гильом смотрел на его медленное, но неуклонное продвижение, восхищаясь своеобразной грациозностью и спокойствием, которые читались в его неровной походке. Этот человек, облик которого врезался в память, был как-то отдален от всех окружающих, но его внешность трогала глубокие струны воспоминаний, ибо казалось, что где-то он видел его: для Гильома он предстал живой частью романтических мечтаний, ибо он стоял рядом с Дрейком спина к спине у мачты, он дрался вместе с Байроном за свободу Греции и вместе с Гёте спускался к теням ада. В его прихрамывающей походке чувствовались вызов и уверенность, на которые нельзя было не обратить внимания. Гильом заметил, как головы зала поворачивались к идущему, провожая его почтительными взглядами.

Миновав Мендела, Гильом торопливо выскочил через аварийный выход в коридор. Спустившись на несколько ступенек, он оказался в фойе.

Касса была уже закрыта, но в ней продолжала сидеть девушка, с безнадежным отчаянием уставившись в лист, покрытый перечеркнутыми и переписанными столбиками цифр.

— Простите, — сказал Гильом, — но я должен воспользоваться вашим телефоном. Это очень спешно, понимаете?

— Т-с-с! — Она нетерпеливо махнула на него карандашом, не поднимая глаз. Волосы у нее были мышиного цвета, а маслянистая кожа лица носила следы усталости от поздней вечерней работы и диеты из вареной картошки. Гильом подождал несколько секунд, прикидывая, когда наконец она разберется с расчетами, имевшими отношение к куче мятых купюр и россыпи монет в открытом ящичке рядом с ней.

— Послушайте, — настойчиво обратился он к ней. — Я офицер полиции, а тут есть пара типов, которые явно нацелились на вашу выручку. Так вы дадите мне воспользоваться вашим телефоном?

— О, Господи, — усталым голосом сказала она, в первый раз посмотрев на него. Она носила очки, и у нее было совершенно незапоминающееся лицо. Слова Гильома совершенно не обеспокоили ее и вообще, казалось, не произвели никакого впечатления. — Я только и мечтаю, чтобы им удалось забрать все эти деньги. Я в них утонула с головой. — Отодвинув свои расчеты, она открыла дверь кабинки, и Гильом скользнул внутрь.

— Нелегкая служба, а? — с улыбкой сказала девушка. Произношение у нее было вполне правильное, и Гильом решил, что ей удалось на сэкономленные по шиллингу деньги кончить приличную школу в Лондоне. Позвонив в «Кларендон», он попросил к телефону мистера Саваджа. Почти сразу же в трубке раздался голос Смайли.

— Он здесь, — сказал Гильом, — и был в театре все время. Должно быть, купил входной билет и примостился в первых рядах. Мендел внезапно увидел, как он ковыляет по проходу.

— Ковыляет?

— Да. Это не Мундт. Это другой. Дитер.

Смайли молчал, и, подождав несколько секунд, Гильом осведомился:

— Смайли... вы меня слышите?

— Этого я и боялся, Питер. Против Фрея у нас ничего нет. Отзови людей, брать Мундта им не придется. Первый акт уж кончился?

— Скоро должен быть антракт.

— Я буду минут через двадцать. Виси над Эльзой как ангел-хранитель — если они разойдутся, пусть Мендел не упускает из виду Дитера. Во время последнего акта оставайтесь в фойе на тот случай, если они решат уйти пораньше.

Положив трубку, Гильом повернулся к девушке.

— Спасибо, — сказал он, оставив на столе четыре пенса. Он торопливо собрала мелочь и зажала ее в руке.

— Ради Бога, - сказала она, — только вас тут мне не хватало.

Гильом вышел на улицу и перекинулся несколькими словами с неприметным мужчиной, прогуливавшимся по тротуару. Затем он поспешил обратно и успел присоединиться к Менделу как раз перед тем, как опустился занавес в конце первого акта.

Эльза и Дитер продолжали сидеть бок о бок. Они с удовольствием болтали друг с другом. Дитер то и дело смеялся, а Эльза оживилась и жестикулировала, как марионетка, за ниточки которой дергала рука хозяина. Мендел с восхищением наблюдал за ними. Заливаясь смехом на любое замечание Дитера, она клонилась вперед, придерживаясь за его руку. Он видел, как ее тонкие пальцы прикасались к его смокингу, видел, как Дитер, склоняя к ней голову, что-то шептал Эльзе, от чего она снова смеялась. Пока он не сводил с нее глаз, люстры в зале померкли и смолк гул голосов — аудитория затихла, готовясь к лицезрению второго акта.

Оставив «Кларендон», Смайли неторопливо пошел по тротуару к театру. Обдумывая ситуацию, он пришел к выводу, что со стороны Дитера было вполне логично явиться самому, ибо посылать Мундта было бы чистым безумием. Он прикинул, сколько времени потребуется Эльзе и Дитеру выяснить, что на встречу вызвал ее не Дитер — не Дитер слал открытку доверенному курьеру. Тогда, решил он, наступит довольно интересный момент. Он молил Бога лишь о том, чтобы ему представилась возможность для еще одного разговора с Эльзой.

Через несколько минут он бесшумно опустился на пустое место рядом с Гильомом. Но прошло довольно много времени, прежде чем он взглянул на Дитера.

Он не изменился. У него была та же неисправимо романтическая внешность, которая помогала скрывать обаяние обманщика; та же незабываемая фигура, которая возникла из руин Германии, непримиримая в своем стремлении к цели, дьявольски безжалостная в средствах, сумрачная и светлая, как нордический бог. В тот вечер в клубе Смайли соврал им; Дитер был вне каких-то сравнений, и его хитрость, его умение обманывать, его воля и pro мечты — все это не укладывалось в привычные рамки, и жизненный опыт ни в коей мере не уменьшил этих его качеств. Он был человеком, который думал и действовал, руководствуясь лишь крайностями, не зная, что такое терпение или компромиссы.

В этот вечер, когда он сидел в затемненном театре и за массой неподвижных лиц видел Дитера, к нему вернулись воспоминания, воспоминания об опасностях, которые они делили на пару, о взаимном доверии их, когда каждый из них держал в руках жизнь другого... На долю секунды Смайли показалось, что взгляд Дитера скользнул к нему и он разглядел его в полутьме зала.

Когда второй акт приближался к концу, Смайли покинул зал; когда занавес опустился, он, уже выйдя через боковой выход, терпеливо дожидался в коридоре начала последнего акта. Незадолго до конца антракта к нему присоединился Мендел, а мимо них торопливо прошел Гильом, торопясь занять свой пост в фойе.

— Что-то не в порядке, — сказал Мендел. — Они спорят. Похоже, что она испугана. Она продолжает что-то говорить, но он упорно качает головой. Мне кажется, что она в панике, да и Дитер кажется встревоженным. Он начал озираться, словно чувствуя себя в ловушке, — оценивает обстановку и намечает план действий. Он поглядывал туда, где вы сидели.

— Он не позволит ей остаться одной, — сказал Смайли. — Он будет ждать и выйдет, постаравшись смешаться с толпой. До конца представления они не уйдут. Скорее всего, он понял, что окружен, скорее всего, он постарается сбить нас с толку, внезапно отделившись от нее в гуще толпы, то есть просто потеряет ее.

— Каковы наши действия? Почему мы не можем просто подойти и взять их?

— Мы ждем, хотя я не знаю, чего именно. У нас нет никаких доказательств. Пока Мастон не решится действовать, у нас не будет доказательств. Ни убийств, ни шпионажа! Но помните вот что: Дитер этого не знает. Если Эльза так дергается и Дитер встревожен, они что-то сделают — это точно. Пока они считают, что игра окончена, у нас есть какой-то шанс. Пусть они дергаются, нервничают, делают что угодно. В таком случае...

Свет в зале снова померк, но краем глаза Смайли видел, как Дитер склонился к Эльзе, что-то нашептывал ей. Левой рукой он держал ее за предплечье, и внимание, которое он ей уделял, говорило, что он в чем-то страстно убеждает и уговаривает.

Пьеса двигалась к завершению; крики солдат и вопли сумасшедшего короля, чувствующего приближение омерзительной фигуры смерти, наполняли зал театра, когда с задних рядов до них донесся хорошо слышный вздох. Теперь Дитер обнимал одной рукой Эльзу за плечи, другой заботливо укутывал ее шею складками тонкого шарфика, оберегая ее, словно засыпающего ребенка. В таком положении они оставались до финального занавеса. Никто из них не аплодировал. Дитер поискал сумочку Эльзы, что-то успокаивающе сказал ей и положил сумочку ей на колени. Она еле заметно кивнула. Дробь барабанов, предшествующая национальному гимну, подняла аудиторию на ноги — Смайли инстинктивно поднялся и, к своему удивлению, заметил исчезновение Мендела. Дитер медленно встал, и Смайли понял — что-то произошло. Эльза по-прежнему сидела на своем месте, и, хотя Дитер мягко склонился к ней, желая помочь, она ни единым движением не ответила ему. В том, как она сидела со склонившейся к плечу головой, было что-то неестественное...

Еще не закончилась последняя строфа гимна, а Смайли уже кинулся к дверям и промчался вниз по коридору в фойе. Он уже опоздал — его встретили первые кучки нетерпеливых зрителей, спешивших на улицу в поисках такси. Он стал отчаянно продираться сквозь толпу в поисках Дитера, понимая, что все бесполезно, — Дитер поступил так, как и он поступил бы на его месте, избрав один из дюжины аварийных выходов, которые вели к свободе и безопасности. Невысокий и коренастый, Смайли с трудом пробился обратно к выходу из зала. Проталкиваясь и извиваясь в потоке людей, идущих ему навстречу, он увидел Гильома, который, стоя с краю толпы, тщетно искал в ней Дитера и Эльзу. Он окликнул его, и Гильом тут же обернулся.

Пробившись к низкой загородке, отделявшей ряды от прохода, Смайли увидел, что Эльза сидит так же недвижимо в окружении людей, ищущих свои пальто и сумочки. Наконец он услышал чей-то вскрик. Этот внезапный короткий оборвавшийся вопль был полон ужаса и отвращения. Глядя на Эльзу, в проходе стояла девушка. Она была юной и хорошенькой; со смертельно бледным лицом она поднесла руку ко рту. Рядом с ней стоял отец, высокий мужчина, лицо которого стало трупного цвета. Увидев представившуюся ему ужасную картину, он сразу же схватил ее за плечи и оттащил в сторону.

Шарфик Эльзы сполз с плеч, и голова свесилась на грудь.

Смайли оказался прав. «Пусть они дергаются, нервничают... делают что угодно». Вот это они и сделали; это обвисшее, обмякшее тело стало доказательством охватившей их паники.

— Ты лучше вызови полицию, Питер. А я отправляюсь домой. Если можешь, избавь меня от участия в этом. Ты знаешь, где найти меня. — Он кивнул, говоря словно с самим собой. — А я отправляюсь домой.

Примечания

1

«Блекуэллз» — известный книжный магазин в Оксфорде. (Примеч. пер.)

(обратно)

Оглавление

Франк Хеллер Миллионы Марко Поло Психоаналитический криминальный роман

   Глава первая, в которой доктор Ц. решил попариться

   Глава вторая, в которой читатель найдет подтверждение тому, что доктор является еще и исповедником

   Глава третья. Несколько наблюдений: и три отъезда

   Глава четвертая. Иголка в стоге сена

   Глава пятая. Библиотечные изыскания

   Глава шестая, в которой библиотечные изыскания продолжаются

   Глава седьмая. Сатурн входит в созвездие Рыб

   Глава восьмая. Меркурий против Сатурна — первый раунд

   Глава девятая. Меркурий против Сатурна — второй раунд

   Глава десятая. Голуби святого Марка

Эдгар Уоллес Тайна жёлтых нарциссов

   I

   II

   Ill

   IV

   V

   VI

   VII

   VIII

   IX

  X 

   XI

   XII

   XIII

   XIV

   XV

   XVI

   XVII

   XVIII

   XIX

   ХХ

   XXI

   XXII

   XXIII

   XXIV

   XXV

   XXVI

   XXVII

   XXVIII

   XXIX

   XXX

   XXXI

   XXXII

   XXXIII

   XXXIV

   XXXV

   XXXVI

   XXXVII

   XXXVIII

 Коротко об авторах

*** Примечания ***