Кровавый рассвет [Святослав Купчик] (fb2) читать онлайн

Святослав Купчик Кровавый рассвет

Письмо Григория Думова к Лизе Двинской

«Как же скучна моя жизнь. Деньги есть, девушек много. Выходит так, что веселья по горло. Только можно ли назвать это весельем? Наличие девушек и денег не говорит о наличии удовлетворения. Представьте себе: в свои двадцать три года я повидал свет. Думаете, что я лгун? Нет, никак нет. Я пытался заинтересоваться наукой, но слишком увлёкшись, потерял интерес к ней. То же самое было и с политикой, и с музыкой, и с любовью к чтению, и на службе, и в учёбе, и во многом другом. Я увлекаюсь с такой силой, что рано или поздно доходит до полного отвращения. Поэтому я потерял интерес ко всему. Уже третий год я не могу ничем себя занять. Моё утро начинается в полдень, а весь день уже расписан. В основном это балы и походы в гости к привилегированным лицам. Кратко говоря: я – типичный представитель светского общества, тратящий деньги своего отца. Но вот чем я отличаюсь от себе подобных: я умный. Общаясь на балах со своими ровесниками, потихоньку схожу с ума. Глупцы! Как можно быть настолько слепыми? С четырнадцати лет я знаком с сущностью подлого и несправедливого мира, а вы? Господи, как же они несчастны! Это всё очень объяснимо: высшее общество» – это бездна, которая закрывает людям глаза деньгами и напыщенностью. Какой будет дочь, когда её шестидесятилетняя мать, вышедшая замуж за человека, моложе её в два раза, элементарно не может писать и читать? Правильно, никакой. За столь короткую жизнь я видел лишь двух умных людей среди всех дворян: своего отца – Павла Аркадьевича Думова и себя – Григория Павловича Думова. Глядя на своё окружение, я не перестаю благодарить отца, за то, что он не осыпал меня деньгами, но открыл глаза. Ох, простите мне мою дерзость! Я забыл представиться. Однако обратись вы к сказанному мною раннее – догадаетесь, кто я такой. Думаю, вы правильно поняли меня.

Сегодня, как обычно, меня разбудила Мария Андреевна – служанка, знающая меня еще с малых лет. Она была невысокой плотной женщиной, лет пятидесяти, которая могла позволить себе немного дерзить мне, так как это близкий нам с отцом человек. Она вошла в комнату и распахнула огромные шторы. Лучи солнца пронзили меня.

– Григорий Павлович, пора просыпаться.

– Естественно пора, иначе ты б не пришла в такую рань, – возмущался я, потирая глаза.

– Батюшки! В такую рань? Три часа, Григорий Павлович.

– Ладно, Мария Андреевна, доброе утро.

– Добрый вечер.

– Хватит уже так говорить со мной.

– Не сердитесь. Сегодня вам предстоит посетить бал в честь открытия…

– Ну, началось! Можешь не продолжать. В какое время я должен явиться туда?

– За час до полуночи.

– Что? Как? У нас мало времени!

Я вскочил с кровати и побежал вниз по лестнице собираться, не имея никакого желания снова находиться там, но это входит в обязанности, поэтому я должен преподнести себя в лучшем виде. Позавтракав, я начал готовиться к ночи. Отца не было дома, уехал утром куда-то, заверив, что на бал прибудет вовремя.

После пятичасовых сборов я вышел в сад прогуляться перед отъездом. Я ушел вглубь. В какой-то момент меня настигла тишина. С одной стороны, я наблюдал рождение звезд на небе, с другой – догорание заката на горизонте. Это зрелище сопровождалось песнями сверчков. Всё было настолько прекрасно, что на секунду я почувствовал умиротворение, которого не испытывал уже очень давно. Я встал посреди аллеи и закрыл глаза.

– Григорий Павлович, пора ехать! – Крикнул ямщик. Его звали Сергей.

– Да, иду, – сказал я будто бы самому себе.

– Где же вы? Скорее! – тал торопить тот.

– Времени полно – успеем! – Ответил я.

Путь неблизкий. Ехать нужно было часа два не меньше. По дороге я смотрел на звезды. Знаете, глядя на небо, не важно солнечное, сумеречное или ночное, я успокаиваюсь и погружаюсь в раздумья, отрываясь от этого мира. Могу целыми днями мечтать и представлять себе прекрасное будущее. Эта привычка, по словам отца, появилась у меня еще в детстве. Всю дорогу я или спал, или мечтал о светлом будущем. Жаль, что о таком можно только мечтать.

Повозка остановилась возле поместья из белого камня:

– Григорий Павлович, господин прибудет позже. Он задерживается.

– Да, хорошо, Сергей.

У двери я закрыл глаза и тяжело вздохнул. За дверью слышалась музыка, заглушаемая людским шумом, подавляющим меня. Я вошел и стал оглядывать толпу в поисках девушки, которая сможет разбавить мою скуку этой ночью. И вдруг мой взор упал на тебя. Ты стояла в белом платье рядом с каким-то усатым военным и держала в руках бокал. Я рванул к Вицеру.

– Здравствуй, Григорий.

– Здравствуй, Вицер! Скажи-ка мне, Вицер: кто тот офицер?

– Это Двинской, а что?

– Понравился он мне, не глупи. Зовут как?

– Петр? Да, Петр.

– Спасибо тебе Вицер. Ввек тебя не забуду.

– Всегда пожалуйста. Где же ваш отец?

– Прибудет позже!

Ах, господа, простите. Вицер – это старый друг нашей семьи, на двадцать семь лет меня старше. Он словно брат для отца. Академик наук, судя по всему, всех наук мира. Со звездами работает. Я часто с ним говорю о небе, о медицине, о военном деле. Внешностью слегка не удался: тощий (чего не скажешь о его жене), низкорослый, с седой, как у козла, бородкой. Однако ж он умен, поэтому я с ним дружу.

Схватив бокал, я рванул к тебе и стал приветствовать:

– Здравствуйте.

– Добрый вечер!

– Вы, простите, Петр Двинской?

– Верно, откуда знаешь?

– Да как же не знать? Мой отец рассказывал о ваших подвигах, еще когда я был мал.

– Хорошо-хорошо. А кто ваш отец?

– Павел Думов, а меня зовут Григорий.

– Неужели? Думов? Думовы – хорошие люди. Думовы – это сила!

– Откуда же у вас такие поспешные выводы? – Удивился я.

– Гришенька, я с твоим отцом на Кавказе служил. Много хорошего он мне сделал. Павел Аркадьевич. Он здесь?

– Да, скорее всего на балконе. – Я был крайне рад тому, что моя ложь сошлась с его убеждениями.

– Здесь полно балконов. На каком из них?

– Этого, к сожалению, я не знаю.

– Ничего, я найду его. Столько лет не виделись. А ты, Елизавета, побеседуй пока с Григорием Павловичем.

Он ушел. Странный он. Я не знал, что он с моим отцом служил. Какое прекрасное совпадение.

– Григорий значит?

– Как видите, Елизавета Петровна.

– Давайте без отчества. Будем знакомы.

– Я очень рад знакомству. Чем вы увлекаетесь?

– Разве вы не знаете об увлечениях нашего общества?

– Мне кажется, вы не такая, как общество.

– Почему же вам так кажется?

– Знаете, уже очень много лет у меня не было такого чувства, как сейчас, при разговоре с вами.

– Вы слишком быстро развиваете ход событий.

– Вовсе нет. Вы мне понравились так, как мне еще ничего не нравилось, – начал я крутить банальные фразы, которые слышали все женщины, бывшие со мной.

– Григорий, неужели вы из тех, кто влюбляется не в душу, а в красоту?

– Нет, конечно, нет. Даже сейчас, в разговоре с вами, мне хочется узнать о вас все.

Диалог двух соперников: мы понимали, что отличаемся от всех, но несмотря на это, старались уколоть друг друга.

– Кстати, не могу не отметить то, как ловко вы обманули моего отца.

– Я никого не обманывал.

– Вы пытаетесь и меня обдурить? Вашего отца нет еще. Пока мой отец будет пытаться найти его, Сергей привезет Павла Аркадьевича.

– Великолепно! Но откуда вы это знаете?

– Ясновидящая.

– Неужели?! Правда?

– Ну что вы, —засмеялась ты. – Я стояла на парадном балконе и слышала ваш разговор с Сергеем.

– Прекрасно! Лиза, не желаете ли вы вернуться на балкон. Становится душно.

– Да, конечно.

Мы вышли на балкон. Ты смотрела на звездное небо своими зелеными глазами.

– Сколько же звезд, да? Красота!

– Согласен с вами.

– Ах, простите. Я же совсем не знаю вас.

– Нет! Не извиняйтесь. Я ведь тоже вас не знаю. Но, пожалуй, я расскажу сначала о себе, а затем вы, хорошо?

– Я вся во внимании.

– Знаете, Лиза, я мечтатель, одинокий мечтатель. За двадцать лет я повидал весь свет и словно устал от жизни. Из-за этого уже три года живу в мире грез. Я могу часами мечтать. Вы считайте меня сумасшедшим? Вряд ли вы поймете ту боль, то чувство, когда весь твой прекрасный мир, всё твое светлое будущее, созданное в мечтах, разбиваются о холодную реальность. Хочется подойти к обрыву, закрыть глаза и уйти в «вечный мир снов». Однажды я чуть не совершил подобное. К счастью, я вовремя пришел в себя.

– Какой ужас! Знаете, Григорий, я вас понимаю. Мне, конечно, не так дурно, как вам, но что-то подобное присутствует и во мне. Вы упомянули холодную реальность, так?

– Верно.

– Разрешите дополнить: не просто холодную реальность, но еще и глупую, бездарную реальность. Вы чувствовали себя одиноким, среди напыщенности, пафоса, глупости и безобразия, – промолвила ты, указывая на людей в зале.

– Да, да! Вы сейчас говорите обо мне.

– И о себе тоже, Григорий, и о себе тоже.

– Господи, спасибо тебе за неё!

– Ну что вы, что вы?

– Три года я был заморожен, но появились вы, Лиза. Я начинаю верить во всё, даже в любовь с первого взгляда.

–Это немного громко сказано.

– Я не шучу!

– Это признание, Григорий?

– Возможно. – После этих слов в моей груди всё перевернулось. – С каждой секундой, проведенной с вами, я влюбляюсь всё больше.

– О, нет. Григорий, мы знакомы с вами меньше часа, а вы такое говорите.

– Так зачем скрывать правду? Что если второго шанса не представится?

– Вы мне нравитесь. Точнее, непринужденность вашего ума, но я не до конца доверяю вам. Простите, но такова моя натура.

– Неужели? Своей неприступностью вы только сильнее заинтересовали меня, – лепетал я перед тобой.

Ты опустила голову:

– Прошу вас, успокойтесь. Вы рады чувству, которое не посещало вас давно, но поймите, что я не могу ответить вам взаимностью за столь короткий срок. Да, видно, что вы человек умный, нелегкомысленный, хоть доля ветрености в вас есть. Да, вы красивый. Мне мало кто нравится. Девушка не должна говорить такого, наверное, но раз уж вы высказали мне своё мнение, я открою часть своего.

– Это только часть? Где вы так научились интриговать? – Я глядел на тебя, словно счастливый щенок.

– Черта характера.

– Прекрасно. Когда я услышу оставшуюся часть мнения о себе?

– Всё зависит лишь от вас.

– Я сойду с ума, если не узнаю. Кстати, когда бал закончится?

– После открытия собрания. Вы разве не знаете?

И тут я понял, что надо было дослушать Марию Андреевну, когда она говорила мне о вечере.

Ты тихо засмеялась:

– Ладно, Григорий, по вашему растерянному взгляду я вижу, что вы понятия не имеете куда попали.

– Да, верно, – сказал я, немного опустив голову. – Что за собрание?

– Щетинин открывает собрание помощи крепостным с призывом освободить часть крестьян.

– Щетинин? Не смешите меня! – Я начал хохотать во всю.

– Что такое?

– Да Щетинин каждую блоху со своей своры жалеет, а тут вдруг крестьян бросился освобождать.

– То есть вы против свободы крестьян?

– Вовсе нет. Я говорю о том, что его подкупили, чтоб снять давление с власти.

– Откуда такая уверенность?

– Я вам покажу, Елизавета. Сегодня будет весело.

Ты улыбнулась.

– Давайте пока оставим всё это?

– Я только рад. Прогуляемся?

– Конечно.

Я взял тебя под руку и повел в сад. Твои сверкающие глаза, мерцающие звезды, ночь, шум листвы, – всё это переполняло меня. Я был готов гореть, и я сгорал.

Мы вернулись к началу церемонии. Щетинин поднялся к трибуне, шум стал стихать, внимание всех обратилось к выступающему. Он начал свое выступление, читая с листа: «Здравствуйте, мои дорогие гости. Сегодня я собрал всех вас, чтоб объявить об открытии собрания, которое даст шанс развиваться не только людям с достатком, но и тем, кому повезло меньше. Я призываю вас освободить всех или часть ваших слуг, так, как это сделал я. Свободу крепостным!»

На сцену поднялся человек в грязных, оборванных одеждах.

– Это мой крепостной, зовут его Прохор. Он уже долго служит мне. Ведь так, Прохор?

– Да, ваша светлость.

– Прямо сейчас, я вручаю Прохору документ, говорящий о том, что Прохор и его семья отныне свободные люди, – сказал Щетинин, размахивая какой-то бумажкой.

Крестьянин упал к нему в ноги, встал, взял бумажку, поклонился выступающему и удалился со сцены.

– Кто-нибудь желает высказаться?

Я прошептал тебе:

– Лиза, наблюдайте.

– Что вы собираетесь сделать?

– Увидите.

Я крикнул Щетинину, подняв руку:

– Я желаю сказать пару слов!

– Да, конечно.

Поднявшись на сцену и пожав руку Щетинину, я встал за трибуну:

– Здравствуйте! Приятной ночи, если она еще будет такой после моего выступления.

– Что это значит? – Спросил Щетинин.

– Не перебивайте, пожалуйста, советую вам спуститься к остальным.

– Хорошо, – сказал он, спускаясь.

Я начал говорить серьезным ораторским тоном:

– Значит так. Я – Григорий Думов, для тех, кто не знает. Вы меня запомните еще. Скажу пару слов о собрании. Мы все знакомы со сложившейся ситуацией в стране? Так вот, чтобы снизить давление на нашего царя-батюшку, военные подкупили эту толстую собаку, которая любит легкие деньги, а взамен попросили пропагандировать освобождение крестьян. Я попрошу подойти сюда крестьянина Прохора.

Прохор с опаской подошел. В зале стали шептаться, поднялся гул.

– Какая у тебя борода, Прохор, дай примерить! – Я сорвал поддельную бороду. – Какая красивая шапка, дай посмотреть! – Я сорвал и шапку.

– Как видите, господа, крестьянином оказался господин Грылёв. Напомните мне, в каком месте Грылёв крестьянин? Вот и развязка, товарищи! Щетинин и Грылев поделили сумму пополам и попытались провести нас. А знаете, как я это понял? У Щетинина в крови жадность! Я призываю вас освободить по возможности часть слуг, или же дать им хорошие условия – это уже давно назревшая тема. И не советую связываться с такими людьми, как Грылев и Щетинин.

Тут Щетинин и Грылев кинулись на меня. Я быстро спрыгнул со сцены, подбежал к тебе, схватил за руку, и мы выскочили на улицу. Запрыгнув в повозку, я крикнул: «Счастливо оставаться!».

– Боже мой, Григорий, что же вы натворили?

– Добился правды!

– Куда мы едем?

– В одно место, успокойтесь. Весело же было, – засмеялся я.

– Да, но это же очень опасно. Вы пошли против всех!

– Вы боитесь за мою жизнь больше, чем я сам. Все же я вас заинтересовал.

– После вашей выходки вы не только мне стали интересны. Что собираетесь делать?

– Смотреть на звезды в компании прекрасной дамы.

– Шутки шутите?

– Вовсе нет. Я действительно собираюсь этим заняться.

– Спорить тут бесполезно.

– Если серьезно – мне остается лишь надеяться на то, что дворяне все же распустят хоть часть крепостных.

– Ясно. Мы постараемся помочь.

– Я дам знать, если понадобится помощь. Стой!

– Мы еще не прибыли, господин, – сказал Сергей.

– Знаю. Сережа, поезжай домой, а мы пешком пройдемся. Дорогу знаю. Встретимся у трех берез по дороге в уезд.

– Слушаюсь!

Мы вышли на дорогу. Я взял тебя за руку и повел в лес.

– Мне страшно, Григорий. Куда вы меня ведете?

– Я не могу сказать, не хочу все испортить.

– Прошу, не пугайте меня. Мне становится жутко от вас.

– Но ведь вы идете, Елизавета, – улыбнулся я.

Спустя немного времени мы вышли на берег озера. Слева была беседка. Я зашел, взял два покрывала и, расстелив их на траве, лег, устремив взгляд в небо. Ты, разглядев меня и постояв минуту, молча легла рядом.

– Да вы, Григорий, полны сюрпризов.

– Возможно.

– Сколько девушек вы сюда приводили?

– Сколько звезд на небе?

– Много, их не сосчитать.

– Столько и девушек.

– Вы им всем говорили такие громкие слова, как мне?

– Естественно.

Настало глубокое молчание. Шум деревьев, запах твоих волос, усыпанное звездами небо.

Боже, я в раю!

– Но знаете, Лиза. Вы единственная, кому я сказал правду.

– Да что вы?

– Ты.

– Что?

– «Да что ты», – я сделал ударение на «ты».

– Простите, Григорий, но вы… Ты, пугаешь меня своей резкостью. И мне немного не по себе от этого.

– Однако ж ты пошла со мной в лес. И сейчас в округе мы вдвоем, хоть и знакомы всего несколько часов.

– Вы раньше говорили про какую-то тягу ко мне. Я увидела в вас себя, поэтому доверилась вам. Да, это непристойное поведение с моей стороны, но в этом есть часть и вашей вины.

– Может быть, определишься, как со мной обращаться?

– Я в замешательстве. Становится холодно, я хочу попасть домой не позже отца.

– Конечно-конечно. Пройдемте.

К двум часам ночи мы вернулись к Сергею. Он задремал, но проснулся, как только услышал нас. Остановившись возле твоего дома, мы вышли из повозки и стали прощаться. Поцеловав руку, я осознал, что целовал бы эти руки всю жизнь.

Прибыв домой, я не застал отца дома. Слуги спали, все, кроме Марьи. Я тихонько поднялся наверх и, приняв ночной туалет, отправился спать.

Я много думал обо всем: «И я знаю конец этой истории. Она будет другой, не такой как прежние. Я смогу измениться, ведь ты другая, не такая, как те куклы. Я искренне верю в это».

– Григорий! – Послышалось одновременно с хлопком двери, будто выстрел.

– Отец?

– Спускайся вниз, быстро!

– Пару минут!

– Сейчас же!

Выскочив из комнаты и спускаясь вниз, я уже понимал, о чем пойдет речь. Отец стоял в центре зала и ждал меня. Он был напряжен. Я подошел к нему.

– Гриша, у тебя есть голова?

– Да, папа.

– А в голове есть что-нибудь?

– Да.

– И что там?

– К чему это отец?

– К тому, что завтра в полдень все содержимое твоей головы выбьет одной пулей.

– Что?!

– Завтра дуэль, и я не намерен терять своего сына. Марья!

– Да, господин, – донеслось из залы.

– Срочно, принеси двадцать пять свечей с подсвечниками.

– Отец, что происходит?

– Будешь учиться стрелять.

– Но я и так могу.

– Вот и проверим твои умения.

– В такой час?

– На кону твоя жизнь, Григорий.

– И что? Ты сам говорил, что это не главное.

– Это не главное, верно.

– В чем тогда дело?

– Я хочу, чтоб ты убил его, а не ранил.

– Что? Как несерьезно, – засмеялся я.

– Это не смешно, Григорий.

– Хорошо, Отец. Я убью его, а пока что можно мне выспаться?

– Ты не уснешь ближайшие двадцать часов.

– Почему?

– Это не детские игры Европы, это наша, русская дуэль!

– И что?

– Ощущения другие, дуэль с Дозманом была на морях. Вы не стрелялись насмерть. Это русская дуэль – не ты, так тебя.

– На дуэли с Дозманом я был пьян, поэтому отстрелил ему ухо, вместо головы. Я и не хотел его убивать.

– Ты не имел права убивать его, в тех краях, однако здесь, ты должен убить Щетинина.

– Скажи, почему ты хочешь его смерти?

– Хочешь знать – выживи, и завтра же я все расскажу.

– Господин, вот свечи. – Вернулась Мария Андреевна.

– Поставь их в ряд на стульях, в десяти шагах от нас, – указал Отец.

– Мы будем стрелять здесь? – Спросил я.

– Мы – нет, ты будешь.

– Вот пистолет, твоя цель затушить все свечи без права на ошибку.

– Будет сделано, Отец.

– Марья, принеси еще два пистолета и разбуди Михаила.

– Да, господин.

Я, недолго прицеливаясь, выстрелил в фитиль свечи, которая разлетелась из-за пули и затушила еще одну свечу. По всему дому раздался шум выстрела. Отец молча зажег свечу и дал мне другой пистолет. Я выстрелил еще раз. Свеча снова разлетелась. Папа без единого слова зарядил оружие и передал мне. Пришел Михаил с двумя пистолетами.

Михаил крепкого телосложения мужик, молчаливый, добрый, для своего положения довольно умный человек, умеет читать, я часто видел его в библиотеке. Один раз, в детстве, застал его в конюшне с Марьей. Отец тогда не стал наказывать их, сказав, что каждый имеет право на любовь. «Главное – это не разводить любовь где попало и с кем попало» – таким был вывод папы.

Снова раздался грохот пистолета по всему дому. Попадание.

– Господин, звали? – Спросил Михаил.

– Звал. Михаил, как ты думаешь, он хорошо стреляет?

– Не мне судить.

– А ты посуди. Однако если ты так говоришь, то все понятно.

– Григорий стреляет изумительно.

– Сколько раз я просил тебя не формулировать свое мнение как слуга, – вздохнул отец.

– Павел Аркадьевич, мне действительно нравится стрельба Григория.

– Как думаешь, он убьет меня? – Спросил отец.

– Батюшки! Павел Аркадьевич, да что вы говорите? Григорий ни за что не станет этого делать.

– Суть в другом, Михаил. Сможет он это сделать или нет? Отбрось всю мораль в данный момент.

– Вы единственный, кого ему не одолеть.

– Потому что я его отец?

– Прежде всего.

– Знаешь ли, отец учит своего сына своим знаниям. А помимо знаний отца, у ребенка есть и свои знания, которые он копит на протяжении всей своей жизни, чтобы передать все извлеченные выводы из своих знаний и выводы из слов отцов своим детям. Такой круговорот.

– Почему тогда в нашем мире так много дураков? – Спросил я.

– Их немного, просто у всех свои глаза. Одни видят далеко, другие не видят. Но заметь: в полку подзорная труба у командира. Сделай вывод.

Снова отцовские наставления. Но мне они нравятся, ведь если б не они, где бы я был.

– Стреляй, Григорий! Михаил, проследи за тем, чтоб стрелок все свечи погасил.

– Чем будешь занят ты?

– Мне надо выспаться, ведь у тебя завтра дуэль. Доброй ночи.

– И тебе, – прошипел я сквозь зубы.

Отец ушел. Михаил зарядил пистолет и положил рядом с остальными. Меня ожидала долгая ночь и тяжелый день. Через час все свечи были затушены. На двадцать пять свечей ушло двадцать восемь выстрелов. Неплохой результат для сонного человека. Михаил отправился спать, а я поднялся к себе в комнату. Возле двери лежала записка от отца: «Если ты закончил со свечами, то сейчас около пяти утра. Собирайся и отправляйся к Вицеру. Если свечи горят, то и молодость твоя сгорит, я тебе обещаю».

Зачем мне к Вицеру? Мне бы поспать хоть немного, иначе будет тяжко. Делать нечего. Я принял утренний туалет, собрался, разбудил Сергея, который, не обрадовавшись пробуждению, отправился запрягать лошадей. Прошло меньше часа, я стоял у двери Вицера.

Войдя в дом, я осмотрелся. В парадной стоял отец, немного пошатываясь от похмелья. Он рассматривал какую-то бумагу и держал в руках графин с ромом. Я начал привлекать его внимание громкими шагами, но ему было все равно. Подойдя к нему, я увидел на бумаге, которую он разглядывал, ноты.

– Отец, я сделал все, что ты просил. Что это?

– Вицер дал мне этот лист.

Он с чрезвычайно умным видом вглядывался в бумагу, что-то бормотал, напевал, затем протянул лист мне:

– На, держи!

– Что это такое?

– Вицер дал мне это, сказав, что это любимое произведение твоей матери.

– Откуда Вицер это знает?

– Этот червь все знает.

Отец снова выхватил у меня ноты, опустив над ними голову. Его седые длинные волосы повисли, закрывая его лицо. Он несколько минут вглядывался в лист.

– На, вот, держи!

– Мне это сохранить, папа?

– Нет, сожги.

– Что? Зачем?

– Я все равно ничего не понимаю во всей этой музыке. Еще и в глазах все плывет от этой дряни, – сказал он, подняв графин выше.

– Может, хватит пить?

– Как ты не поймешь?! Сегодня я могу стать самым счастливым человеком, сын которого убил врага моей семьи.

– Я понимаю. Но это же очередная дуэль. Если б я пил каждый раз, когда кто-то из нас стрелялся, то спился бы и умер еще два года назад.

– Послушай! Не перебивай ты отца своего. Вот же характер. Наш, Думовский! Так, а стреляемся мы из-за характера нашего. Боже, сколько же тварей бессовестных мы уже перебили.

– Папа…

– Замолчи. Сам знаю, что гореть будем синим пламенем. Я оттого и пью, чтоб быстрее сгореть. Вицер говорит, что спирт хорошо горит, вот я и запасаюсь им.

– Отец, скоро дуэль. Какое оружие мне взять?

– Пистолеты.

– Да я понимаю, у нас другого оружия и нет. Какие пистолеты брать?

– Какие захочешь.

– Хорошо.

– Вот и снова ты перебиваешь. Дай же рассказать тебе! Сегодня я могу стать счастливым, ведь мой сын убьет моего врага. Но я также могу стать самым несчастным, потеряв последнего из своего рода.

– Не потеряешь.

– Да он, скорее всего, убьет тебя. Я в этом даже не сомневаюсь. – Отец пытался раззадорить меня.

По дороге домой я пытался понять причину, по которой отец вызвал меня к Вицеру. С самим Вицером я так и не увиделся. Мне не давали покоя мысли о тебе, Лиза. Меня воодушевляло воспоминание о тебе. Я снова захотел жить. Твои большие, зеленые глаза, светлые волосы, черты лица, легкий стан. Твой внешний вид, соответствуя внутреннему, был слишком нетипичен. Это мне и нравилось в тебе. И я уверен, что это надолго.

Вернувшись домой, я попросил Михаила приготовить два лучших пистолета (в принципе, они бы и не понадобились). Я задремал на диванчике. Мне снилась ты, и я бы удивился, будь это не так.

Солнце давно взошло. Снова началась суета: прислуга бегала по дому, звенела посуда, за окном непонятный грохот, лай собак, звуки домашней скотины. Я проснулся около десяти утра. Хоть какой-то сон мне не повредил. Я метнулся на кухню и, взглянув на часы, облегченно выдохнул. Быстро позавтракав, я схватил приготовленную Михаилом сумку и побежал в конюшню. Сергей кормил лошадей, я не хотел его отвлекать, поэтому велел приготовить Зевса – моего любимого коня. Когда был за океаном, я узнал древнегреческом боге Зевсе. Я слабо знаком с мифологией, помнил лишь, что он бог неба, грома и молний. Мне понравилось, я решил назвать в его честь черного скакуна английской породы, купленного сразу по возвращении в родные края. Конь – покупка, о которой вы никогда не пожалеете.

Зевс летел как от огня. До начала стрельбы оставалось чуть больше часа, а ехать в Вишневую гору около двух часов. Вишневая гора – это возвышенный холм посреди леса, на котором рос вишневый сад. Вицеру всегда было интересно это явление. И действительно странно, как в обычном лиственном лесу вырос такой сад. Через час, вдали, я увидал какие-то фигуры на горе. Мне пришлось заставить коня ускориться, вряд ли ему было тяжко, так как я не хотел сильно его изнурять и не заставлял быстро бежать. Прибыв на место, я увидел около дюжины человек: отец и Вицер, Грылев, Щетинин, какие-то непонятные дамы и господа, судя по всему, приехали с ночного бала.

– Григорий Павлыч, красивое я выбрал место? – спросил с ухмылкой Щетинин.

– Да, соглашусь. Однако будет печально пачкать его такою грязной кровью.

– Ах, вот щенок! Скоро ты запоешь по-другому!

– Успокойтесь, пока я не выбил дурь из всех вас, – твердо сказал, отец, потирая глаза.

На удивление, он держался на ногах, от него не пахло, да и выглядел он вполне прилично. Да, своей неприязнью к алкоголю я пошел явно не в отца. Мать моя вообще не пила, а слегла раньше отца. Странно устроено это все.

– Пора! – Крикнул кто-то из толпы кутил.

– И сами знаем, – ответил Грылев, задрав нос.

А потом я «исчез»…

Я не знаю, что происходило со мной все это время, но я опомнился лишь тогда, когда услышал крики. Пелена слетела с глаз, я увидел мягкую траву, она показалась мне очень красивой, я поднял голову и, увидев облака, почувствовал наслаждение. Все вокруг стало казаться мне прекрасным. Вдруг мне почудилось, что человек, когда любит, испытывает все то, что чувствую я. Но я не чувствовал смерти, боли тоже не чувствовал. Лишь какое-то маленькое пятно в глазах. Рассуждая о смерти, я не люблю спрашивать «почему?», я интересуюсь вопросом «зачем?». Это куда интереснее и важнее. Кому какое дело, как кто умирает. Важно лишь то, зачем и ради чего он это делает.

Помимо травы, деревьев и неба, я заметил кровь, густую такую. Встряхнув головой, я осознал – мое плечо пробито. В одной руке у меня был пистолет, испачканный моей же кровью, другой рукой держался за плечо. Выпрямившись, я улыбнулся, стиснув зубы, так как боль начала подступать. Если бы я не «исчез» тогда, то имел бы более ясное представление произошедшего. Но посмотрев в глаза Щетинину, которые кипели от страха и безвыходности, я вернулся. Наведя оружие на противника, я сжал его крепче, чтобы то не тряслось. Выстрел.

Пес, лающий на господина, получил по зубам. В этот момент он был прекрасен. Дамы и господа заверещали еще громче. Грылев и какой-то врач в спешке унесли тело с горы, я сдул дым, выходящий из дула и упал на спину, по-прежнему держась за плечо. Ко мне подбежал Вицер и его друг, судя по белому халату – доктор. Я подвел окровавленную руку к лицу, осмотрел ее на фоне неба. А потом закрыл глаза.

Очнувшись в своей кровати, я прошептал: «Снова выжил».

– Очень странная фраза, – донесся знакомый голос Михаила.

– Михаил, где отец? – Спросил я, приподняв голову.

– Уехал к Вицеру. Тебя велели отвести к ним, когда ты соберешься. Одевайся, я за Сережкой.

– Дай мне час.

Михаил махнул на меня рукой и вышел.

Я стал смотреть в потолок. Вспоминая свои ощущения, я понял, что после ранения чувствовал все то, что чувствовал, когда видел тебя. Я снова выжил. Мне снился сон, в котором я стоял на краю… на краю чего-то. Я помню бездну, я разговаривал с ней. Это был тот самый сон, после которого ты извлекаешь больше уроков, чем на протяжения сотни лет жизни. Я был окутан мыслями. Мне стало интересно только одно: кто есть я, что есть жизнь, кто в ней я, что в ней все люди. Я встал с кровати и начал одеваться.

Приехав к Вицеру, я не мог понять, зачем я здесь. Возможно, отец хочет меня похвалить, а может и наоборот. Я вошел и увидел перед собой картину: Двинской лежал посреди залы почти без одежды, на нем было какое-то полотенце и шапочка, из-под которой торчали его рыжие кудрявые волосы. Судя по его пьяному бреду и венику в руках, я понял, что идти мне нужно в баню. Я пошел во двор и, пройдя до конца аллеи, остановился в исступлении, вспомнив, что в доме Вицера никогда не было парилки. Пришлось идти к Петру Алексеевичу, чтоб узнать, где мой отец.

– Петр Алексеевич, извините за нарушение вашего спокойствия.

– Кто?! – Крикнул Двинской, не открывая глаз.

– Это Думов.

– Ты закончил с Грылёй? – сказал Петр с мучительным стоном.

– Что? При чем здесь Грылев? – Я понял, что Двинской путает меня с отцом.

– Кто здесь пьяница – я или ты? Сам говорил, что едешь к нему, а теперь дурака строишь. Эх, Пашка! Иди вон, не шути со мной, подлец! – Начал кричать пьяный в порыве злости.

Мне это не понравилось.

– Слушай сюда, скотина, – сказал я, присев к полу. – Если ты позволяешь себе так говорить с моим отцом, то ты, наверное, совсем ничего не боишься.

– Ба, так это ты, Гришка. Ну как тебе дочь моя, поганец? – Затряслись его рыжие уродливые усы вновь.

Я вскочил и вышел на улицу. Подойдя к своей повозке, я взял кнут для лошадей, три веревки нашел в саду, затем вернулся в дом. Сергей ушел с кучером Вицера, поэтому не заметил меня.

Двинской по-прежнему лежал посреди комнаты. Я связал его и заткнул рот. Ему было все равно, он спал. Единственное, что ему не нравилось, так это его связанные ноги и руки, но на это он тоже не особо реагировал. Одной ногой я перевернул его на живот и наступил на него. Взмахнув кнутом, я ударил его по оголенной спине. Петр визжал как свинья. После пяти-шести ударов я простил ему такую оплошность и вернулся с кнутом в повозку, где меня ждал Сергей.

– К дому Двинских, – сказал я, не скрывая улыбки.

– Господин, я говорил с одним кучером, пока вас не было. Он рассказал, что ваш отец с ружьем отправился в сторону леса вместе с Вицером.

– И как давно они стали охотниками? Хорошо, Сергей. Спасибо, что рассказал. А теперь езжай, скорее! – Засмеялся я.

– Да, господин! – крикнул он и тоже засмеялся.

По дороге к твоему дому, я стал понимать, что в голове моей что-то не так. Я пытался понять, что идет наперекосяк, но не мог. Внутри что-то заставляло меня паниковать, хотелось кричать. Казалось, будто черти лезут в душу, будто я иду не туда. Я встряхнул головой и стал отгонять все мысли, чтоб избавиться от этого страха.

Когда я вошел на крыльцо твоего дома, мне почудилось, что яблони, росшие беспорядочно вокруг, смотрят на меня с неодобрением. Я чувствовал себя грешником, ведь я только что выпорол твоего отца. Меня беспокоило только то, что мой страх вовсе не был связан с произошедшим в доме Вицера.

Мне открыла дверь девушка, которая была прекрасна и привлекательна. Я сразу же подумал, что вы с ней родня. Это можно было понять по стройности тела, широте ее карих глаз, по форме губ. Единственное, что различало вас, это цвет волос и голос. У тебя он более звонкий и мягкий, а у девушки, похожей на тебя, голос был тихий и нежный, но властный. Таким голосом можно полки за собой повести. Женщина провела меня в дальнюю комнату и велела ждать. Я покорно послушался. Что-то меня в ней очаровало. Я начал волноваться, когда услышал звук спускающихся по лестнице каблуков. С каждым их стуком внутри меня что-то разрывалось. Я развернулся и увидел тебя в белом платье, на котором чего-то не хватало, но на тебе оно смотрелось идеально. Светлое платье, светлые волосы, падающие сквозь окно лучи солнца, изящность походки – все это придавало тебе облик чего-то небесного, чего-то высшего. Внезапно я снова «исчез». Я взялся за голову и рухнул на пол, а затем – в бездну.

– Зачем я живу? Для чего я создан? Кто я такой? Зачем, для чего все это? – повторял я себе все это время. Я думал, думал без конца. Я говорил с пропастью, которую видел во сне. Открыв глаза, я увидел потолок, незнакомый потолок и почувствовал чье-то незнакомое присутствие. Плечо немного болело.

– Григорий, я правильно понимаю? – Вопрошал женский голос.

– Все верно, – ответил я, осматривая свою обмотанную руку.

– Как вы себя чувствуете? – Спросила незнакомка.

– Все в порядке, спасибо вам за помощь. Вам Елизавета обо мне сказала?

– Не стоит благодарить. О вас я услышала вовсе не от нее. Мне пару раз говорили, что вы скандалист и дуэлянт. Вчера мне сказали, что вы защитник крестьян. Вы мне показались интересной фигурой, я хотела узнать вас лично. Не стану скрывать свое удивление, когда встретила вас на пороге своего дома.

– Простите, как я могу вас называть?

– Анна, Анна Федоровна.

– Прекрасное имя – Анна. Рад знакомству.

– Я тоже рада.

– Честно сказать, я всегда знал, что нахожусь в центре событий, но не думал, что настолько популярен.

– Мне кажется, что к вечеру о вас заговорит весь город.

– Вы мне льстите, – сказал я, радуясь легкости разговора.

– Я, пожалуй, пойду. Ведь вы здесь не для того, чтоб со мной беседовать. Я позову Лизу, – сказала она, покраснев.

– Я всегда буду рад разговору с вами! – Крикнул я перед тем, как она выпорхнула из комнаты.

Полежав еще несколько минут, я вспомнил, что мне не стоит задерживаться, ведь в любой момент может вернуться Двинской. Я встал с кровати и хотел уже выйти, как вдруг дверь открылась, и я увидел в проходе тебя.

– Елизавета!

– Григорий, почему ты не в кровати?! – Вскрикнула ты, желая проявить заботу.

– Лиза, я чувствую себя хорошо. Я приношу извинения, за все. Мне хотелось провести время с тобой, познакомиться с твоей семьей, но я долго спал, теперь мне уже пора.

– Хорошо, я не держу зла. Я лишь волнуюсь за тебя. У тебя теперь будет много врагов, и твое здоровье сейчас не в порядке.

– Не важны те, кто против меня, куда важнее те, кто за моей спиной. Мне пора, – сказал я, обняв тебя..»

На этом письмо Григория обрывается, посему далее я буду рассказывать о событиях, про которые узнал со слов очевидцев. Для целостности картины, я оставлю за собой право вести повествование от лица Григория.

Рассказ о дальнейшей судьбе Григория Думова

Мы простояли так какое-то время. Я понимал, что все, чего я хотел – это обнимать Лизу всю оставшуюся жизнь. В голове чувствовалась безмятежность, как в море после шторма.

Нас остановил громкий звук, будто кто-то разбил стекло. Мы спустились с небес на первый этаж. Анна стояла и злобно смотрела в сторону. Я подошел к ней и увидел лежащего на полу Петра Двинского, вокруг которого валялись осколки графина. Анна позвала слуг. Двое крестьян пришли и стали поднимать своего господина, который, в свою очередь, вовсе не хотел, чтобы ему помогали. В какой-то момент он замер.

– И ты, Иуда, уже здесь. Неужели я где-то так перед Богом провинился, что мне теперь вечно черти покою не дают, – сказал Петр, стоя спиной ко мне.

Я стал думать об убийстве.

– Совсем допился, – проговорила сквозь зубы Анна Федоровна. – Уведите, сейчас же, пока я не придушила его собственными руками! Григорий Павлович, Лиза, за мной.

Мы пошли за Анной. Было около пяти часов вечера, я никуда не спешил, мне нужно было уйти от Петра. Но увидев, что на его слова никто не реагирует, я решил задержаться. Анна отвела нас в гостиную, где нас уже ждал чай.

– Присаживайтесь.

Мы молча сели. Все сидели в тишине, будто нарочно слушали тиканье часов. Лиза смотрела в пол. Было видно, что ей стыдно за отца. Анна сидела озлобленная. Складывалось ощущение, что если что-то сказать, то одна сестра заплачет, а вторая разорвет тебя.

– Девушки, – начал я. – Мне очень нравится проводить с вами время. Вы прекрасно друг другу дополняете. Вы абсолютно разные, но при этом так близки.

– Что ты хочешь этим сказать? – Спросила Лиза, подняв голову. Анна тоже отвлеклась от своих мыслей.

– Я хочу сказать, что вы абсолютно разные, но при этом так дружны – настоящие сестры. Мне это нравится!

– Погоди, Григорий, – сказала Анна, начиная улыбаться. Ее перебил смех Лизы.

– Дорогие, я плохо вас знаю, но говорю то, что вижу, – промолвил я с легкой улыбкой.

– Я понимаю, Григорий. Но неужели вы думали, что мы с Лизой сестры?

– К чему это? Разве я ошибался?

– Она падчерица моя, – сказала Анна сквозь смех. Лизу невозможно было успокоить.

– Как? – спросил я удивлением. – Сколько же вам лет?

– Она мне как мама. Через пару годиков ей будет тридцать лет, – ответила Лиза, заливаясь смехом.

– Я никогда бы не догадался. Но для чего такая молодая девушка губит свою жизнь, оставаясь здесь?

Комната наполнилась прекрасным женским смехом. Я сидел в исступлении, не подавая виду.

– Честно говоря, Григорий, вы правы. Я до сих пор нахожусь в этом доме только из-за Елизаветы. Ее отец перестал меня радовать, окончательно, – сказала Анна с серьезным видом, глядя в пол.

– Не стоит здесь это обсуждать, – сказала Лиза.

– А чего нам стыдиться? Сейчас весь город говорит только о дуэлянте Думове, о пьянице Двинском и о сорванном обмане Щетинина. Простите меня, Григорий, я не должна была говорить.

– Все в порядке, Анна. Когда-нибудь я расскажу, зачем я стреляюсь. А пока, давайте пить чай.

Позже вошла служанка и шепнула что-то Анне на ухо, после чего та приподняла брови и засмеялась. Я сразу понял, о чем говорит служанка, меня бросило в жар. Видимо следы от ударов кнутом слишком хорошо выделялись на спине Двинского. Мы просидели за чаем около двух часов. Все это время я понимал, что здесь не будет рассказов о внешнем мире, о сплетнях и о других вещах, от которых меня тошнит.

Я ехал домой поздно ночью, вспоминая тоскливый взгляд Анны, когда был в объятьях Лизы. Как прекрасна она в тот момент. В голове снова началась путаница. Мысли о том, что я делаю все напрасно, что все дела и проблемы бессмысленны – не давали мне покоя. Я знал свое имя, знал свои заботы и чувства, но ощущение беспомощности перед миром не давало мне покоя. Я понимал, что не знаю ничего. Какова моя цель? Что мне делать?

Я смотрел на звезды, которые светили на черном небе. Они прекрасны. Но для чего они даны? Действительно ли это звезды, о которых говорил Вицер?

– Останови здесь, Сергей.

– Посреди поля, Господин?

– Именно. – Что-то начинало меня душить.

Сергей пожал плечами и остановил повозку.

Я вышел на дорогу и пошел по вспаханному полю, глядя вверх. Шел медленно, очень медленно, но обернувшись, я уже не видел свою повозку и не слышал лошадей. Из-за тумана я не мог видеть дальше двух метров, но меня это не волновало. Голова опустела, ноги стали тяжелыми, я почувствовал жар. Вдруг впереди я увидел черный силуэт, испугавшись, стал пятиться назад. Заметив, что тень не двигается, я развернулся и бегом бросился назад. Я бежал изо всех сил. Меня не мучал ни жар, ни мысли, а ноги мои были легкими, как перо. Я боялся обернуться, однако не удержался – оглянулся, споткнулся и упал. Стало холодно, горло разрывалось, а грудь наполнилась печалью. Я закричал. Слезы брызнули из глаз моих. Опустив голову к земле и проскулив несколько минут, я поднял ее и снова закричал. Я кричал, пока снова не рухнул на землю без сил.

Я не помню, как попал домой. Проснувшись где-то под вечер, я подошел к окну и стал смотреть на серые тучи. Я слышал, как внизу отец разговаривал с человеком, который был явно не в лучшем расположении духа. Я не хотел выходить из комнаты никогда, не хотел больше слышать этих людей, всех людей. Эта суматоха наскучила мне окончательно. Я понял, что потерял последнюю каплю интереса к жизни. Если я ничего не знаю и не смогу узнать, тогда зачем я здесь нужен. Я не хочу быть среди тех, кто живет в мире с этими мелкими судьбами, то есть не хочу быть среди всех людей. Я желаю отойти от дел, я желаю уйти совсем. Своими мыслями я сам себя загнал в угол.

Я лег на кровать и уснул. Меня разбудили утром Вицер и Михаил.

– Гриша, вставайте, я хочу осмотреть вас, – сказал Вицер, заботливо взяв меня за руку.

– Для чего? – Спросил грубо я.

– Как же? Мне нужно осмотреть твою руку.

– Она не болит. Все нормально.

– Если будешь трепать нервы, то я заставлю Михаила держать тебя, – сказал отец, вошедший в комнату.

Осознав, что меня не оставят в покое, я покорился. Вицер осмотрел мою руку с умным видом и как-то очень неубедительно бросил, что все будет хорошо. Мне казалось, что нет такого дела, в котором он бы не разобрался, но в случившимся с моей рукой, Вицер будто был не до конца уверен.

Когда все вышли, я погрузился в себя, рухнув на кровать. Мне стало противно смотреть на свой портрет, написанный девушкой, с которой я когда-то хорошо дружил за границей. Не могу вспомнить ее имя. Мне неприятно оттого, что я совершил такой глупый поступок. Поступок людей, которых я презирал. Выйти ночью в поле и вести себя как сумасшедший. Господи, как же стыдно! Испугаться темноты, и убежать, и рыдать. Позор! Разве к этому я стремился всю жизнь?

Внезапно зашла Мария Андреевна.

– Без стука, снова.

– Ну, уж прости меня, Гриша. Было велено передать тебе, что сегодня вечером тебе надо ехать на праздник, в честь дня рождения княгини Бурской, – сказала она.

– Я не еду.

– Это еще не все. Еще сегодня вас звали к вечеру в гости три дома…

– Да хоть десять. Они меня довели, Мария. Скажи мне, почему они все живут себе, радуются каждому платью, каждой нелепости, каждому слуху? Почему они живут, а я должен страдать? Почему я страдаю, Мария Андреевна?

– Мне не дано знать этого. Вы, господа с большими деньгами, странный народ. Вы привыкли радоваться всему, чего мы не знаем. Я радуюсь своему, а вы своему.

– Это понятно, но я не рад. Мне не мил этот свет, мне грустно.

– Ба-а-а-а-а-тюшки. Это вам-то не мил? Если б я жила как сыр в масле, то никогда б так не сказала. А ты, дорогой, уже с жиру бесишься. Пожил бы как я, как Мишка, посмотрел бы.

– Да как ты смеешь?! –Начал кричать я, подорвавшись.

– Простите меня, но вы не правы, господин.

– Я рад тому, что ты знаешь свое место. Не смей мне перечить, никогда! – Закричал я еще громче.

– Вот видите, вы все-таки рады, господин, – улыбнулась она.

Я заткнулся, понимая, что впервые повысил голос на Марию. Разве к этому я стремился всю жизнь? Еще и стал кричать про ее положение. Какой позор! Меня ударило чувство вины.

– Прости, прости меня, Мария. – Упал я на пол, зарыдав.

– Что вы, господин?

– Мария Андреевна, прошу вас. Вы же мне как мать были. Я сам не свой, уже который день. Вот и схожу с ума. Ты знаешь, я даже в поле ходил, кричал там. Кричал на ветер. Прости меня, прошу, – взахлеб произнес я.

– Я понимаю, Гриша, – с грустью сказала она. – Вставай, дорогой.

– Прости, умоляю, я не хотел тебя обидеть.

– Я поняла, Гришенька, вставай, все в порядке. Ты просто напомнил мне, кто есть кто. Так и должно быть.

– Нет! Отец не этому меня учил. Я рос не так, как должно быть. Прости меня, дорогая Мария Андреевна. Я не хотел, не хотел, правда.

– Вставай, Гриша. – Начала поднимать она меня, дав понять, что я прощен.

– Я сам не свой, сам не свой, понимаешь. Я не хочу никуда ходить, я жить не хочу!

– Когда это сталось с тобой?

– Перед дуэлью началось, а вчера стало хуже.

– Ну не дуэль на тебя же так повлияла. Ты ж всегда стрелял. Видимо, пора закончить.

– Не дуэль во всем виновата, ты права.

Я поднялся, утирая слезы.

– Что ты будешь делать со всеми приглашениями. Ведь нельзя пустить все на самотек.

– Мне можно. Однако так не делается. Отправьте всем письмо о том, что я болен сегодня, но завтра жду их у себя дома, и про Двинских не забудьте.

– Что скажет ваш отец, если вы пригласите людей без его ведома?

– Я все улажу.

– Слушаюсь.

Мария вышла из комнаты, а я лег снова в кровать. Открыв какую-то книгу, я стал читать ее, погружаясь в свои мысли. Спустя десять прочитанных страниц, я опомнился и осознал, что не помню прочитанного. Стал злиться. Мне было противно от изменения во мне. Я становлюсь себе противным, стал грубым, неосторожным, задумчивым. Еще и слезы лить начал, как те напыщенные девушки с балов. Стыд и срам!

Внезапно мой покой прервал стук в дверь.

– Гришка, тебе тут бумагу какую-то важную передали. – Вошел Михаил с письмом, на котором пытался что-то разглядеть, щурясь.

– От кого, Михаил?

– Не знаю, здесь не написано, но человек у двери сказал, что его необходимо доставить срочно.

– Ладно, не выкидывай. Давай его сюда.

– Ох, шутник. Сейчас возьму и выкину, – засмеялся Михаил и вышел.

Я стал рассматривать письмо, на котором было написано: «Думову Григорию Павловичу, необходимо доставить срочно». Открыв конверт, я развернул бумагу и стал читать: «Григорий, если вы читаете это, значит я все же поддалась своему чувству. Я прочла ваше письмо и сделала свой вывод. Я жду вас прямо сейчас в парке, ближе к площади, под восьмым фонарем. Я хочу с вами объясниться».

Я был ошеломлен. Вспоминая все свои действия, я не могу вспомнить день, когда я писал кому-нибудь письмо. Я положил письмо на стол и подошел к окну. Уже было темно, казалось, будто собирается дождь, надо ехать.

В дороге я думал о том, кто мог бы это написать. Попытки вспомнить не увенчались успехом. Я также чувствовал пустоту внутри, но был слегка заинтригован. Я знал, что это событие не оживит меня, но я не мог сидеть дома.

Приехав в парк, я быстрым шагом направился в его конец по аллее. В парке было пусто, но чем ближе я подходил к концу, тем больше встречал на пути людей. Все они шли с площади, судя по всему. В какой-то момент, я столкнулся с толпой и прошел сквозь нее, озираясь по сторонам. Я был растерянным и резким. Вдруг я затормозил, мое дыхание замерло. Обернувшись, я увидел ее карие глаза. Я стал их бояться. Вообще мне всегда было интересно, когда люди говорили, что они боятся глаз. Каково это? Я считал их за дураков, ведь как можно бояться взгляда? Теперь я понял. Я смотрел в ее глаза, и страх все больше окутывал меня.

Анна Федоровна сидела неподвижно на лавке, пристально глядя на меня. Я двинулся ей навстречу, и чем ближе я подходил, тем больше меня наполняла жизнь. Когда я подошел к лавочке, внутри меня все задрожало, меня трясло, но я не подавал виду.

– Анна Федоровна, это ваше письмо? – Спросил я холодно. Я старался не смотреть на нее.

– Я думаю, что вам это и без моего ответа известно, – ответила она, глядя мне прямо в душу.

– О каком моем письме вы упомянули здесь? – спросил я, показывая ее письмо.

– Что за вздор? Об этом письме. – Она показала конверт. – Мы оба знаем зачем мы здесь, так для чего же эти вопросы?

– Позвольте мне взглянуть на письмо, – продолжал я, будто внутри меня не было грозы.

Она молча протянула мне конверт и отвернулась в сторону. Я сел рядом на лавке и развернул конверт.

Я увидел какой-то до боли знакомый почерк, которым было написано:

«Мой друг, я не могу забыть ваш голос. Я влюблен! Если в вас есть хоть доля сожаления ко мне – идите на чаепитие к графу Яснову. Там увидимся, я откроюсь вам. Навеки ваш…»

– Анна, спешу вас огорчить, это не мое письмо. Я не писал этого, – сказал я, опустив голову, и вернул письмо.

– Значит, я ошиблась? – Она тоже опустила голову.

– Я не писал это письмо, – повторил я.

– Да к черту это письмо. Как же я могла только подумать об этом? Какой промах, надумала себе всякого. – ее голос наполнился тоской и стал ломаться.

– Анна, я…

Она вскочила и начала уходить, закрыв лицо ладонью. Я схватил ее за руку и развернул. Я увидел ее наполненные слезами глаза. Мне показалось, что я перестал дышать. Весь вечер я смотрел, но избегал ее глаз. Теперь я не хотел ничего, кроме этого. Я прижал ее к себе, мое сердце рвалось из груди. До меня дошло, о чем она думала.

– Нам необходимо уйти подальше от людей, Анна.

– Идите за мной, Григорий.

– Да.

Она отвернулась от меня и быстрым шагом направилась к выходу из парка. Я пошел за ней. Выйдя на улицу, мы остановили кучера и уехали.

– К поместью Двинских, – сказала Анна тихим голосом, обращаясь к кучеру.

– Куда? – переспросил я в недоумении.

– Все будет хорошо. Все на празднике у Бурской.

– Верю, – улыбнулся я, взяв ее руки.

Пока мы ехали, я ни о чем не думал. Я почему-то был счастлив, хоть и понимал, что повода для счастья у меня нет. Поездка в гробовом молчании и предвкушении предстоящего нагоняла волнение.

Прибыв на место, Анна схватила меня за руку, и мы быстро вбежали вверх по лестнице в ее комнату. Я закрыл дверь, Анна стояла у кровати, затем развернулась и пристально посмотрела мне в глаза. Она набросилась на меня, я почувствовал на себе вкус ее пылающих губ. Мы замерли в поцелуе на несколько минут. В один миг она оттолкнула меня и опять подошла к кровати, медленно спустив с себя платье. Ее волнистые каштановые волосы ниспадали до самого пояса. Я подошел к ней. Мы поддались запретной милости, которая могла погубить все, но нас это не волновало. Я снова начал жить, я снова задышал полной грудью, грудью, полной любви. Спустя несколько часов, лежа на кровати, мы смотрели в потолок. Я понимал, что мне никто не нужен, я люблю, я наконец-то счастлив, я снова жив! Глаза Анны были полны страсти, она клялась мне в любви шепотом, а я был на седьмом небе от счастья.

Внезапно меня посетила мысль:

– Анна, дорогая…

– Что такое?

– Это не мое письмо, – задумчиво произнес я. – Я думаю, что нам надо в этом разобраться. Предлагаю поехать на чаепитие к Яснову и узнать, чье же оно. Ты подыграешь?

– Да, но почему ты так заботишься об этом?

– Почерк в письме показался мне очень знакомым.

– Ну и что?

– А что если это письмо принадлежит важной для кого-то из нас личности?

– Хорошо, мы разберемся, – сказала она, перевернувшись на живот и посмотрев на меня. – Но разве сейчас нас это заботит?

– Нет, сейчас нас ничего не беспокоит, – улыбнулся я. В этот момент я понял, что меня действительно не тревожат мысли, меня не тревожит ничего. Я был счастлив.

– Ты любишь Лизу?

– Что за вопрос? – Потупился я.

– Григорий, ответь, ты любишь меня?

– Анна, что происходит? Я счастлив с тобой. Мне никого больше не надо.

– Я тоже счастлива, когда я рядом с тобой, но это можно назвать любовью?

– Я не знаю, а что такое любовь?

– В том-то и проблема. Я думала, что ты мне ответишь на этот вопрос, – засмеялась Анна.

– У каждого свой ответ на этот вопрос.

– Давай просто делать то, что нам велят наши чувства?

– Ты права, это будет лучшим решением.

– Ты целовал Лизу?

– К чему ты клонишь?

– Я не знаю, меня одолевает чувство, будто ты можешь бросить меня и пропасть. Я боюсь потерять тебя.

– Я никогда тебя не брошу, клянусь. Даже на тот свет пойду с тобой, – сказал я, сжав ее руку в своих руках.

– Григорий, не говори таких вещей!

– Я говорю то, что мне велит мое сердце, – засмеялся я и стал целовать ее руки.

Мы провели с ней прекрасную ночь. Было решено, что о нас никто не должен узнать. Дабы не подвергать риску наши отношения, я должен был продолжать общение с Лизой в полной мере. Анна тоже должна была вести себя с людьми как ни в чем не бывало. Всю оставшуюся ночь она старалась не подать виду, что ей жалко Лизу, но ее глаза, ее прекрасные карие глаза были наполнены чувством вины.

Я ушел из дома Двинских, когда солнце еще не всходило, но небо уже становилось нежно розового цвета, местами оно напоминало мне букет сирени. Свежий, прохладный воздух, яблоневый сад, небеса, – все казалось мне таким прекрасным, я был счастлив. Я снова был счастлив!

Вернувшись и убедившись в том, что отца нет дома, я поднялся к себе в комнату, разделся и упал в кровать. «Какая ведь чудесная семья?» – подумал я про Двинских и засмеялся. Я понимал, в какую ужасную историю я вмешался, но почему-то меня не тревожили эти мысли. «Лиза, эта светлая, добрая девочка, любящая до смерти своего отца и мачеху, – я стал снова тонуть в собственных раздумьях. – Она влюбилась в такого идиота. Я люблю Лизу, я чувствую себя живым рядом с ней, но почему-то я предал ее, так еще и Анну под венец подвел. Но я не могу по-другому. Ведь Анна прекрасна, она спасла меня, я люблю Анну, я благодарен ей. Мне остается лишь надеяться на то, что Лиза поймет меня, ведь она отличается от всей этой грязи своим светлым умом. Я не попрошу прощения Лизы, будет даже лучше, если она меня не простит, а просто поймет. Так Анне и Лизе, надеюсь, будет лучше примириться, я бы просил прощения только для Анны. Так, а почему я решил, что Лиза обо всем узнает? Глупо было бы думать, что это не всплывет. Лиза меня не поймет, потому что я сам все меньше себя понимаю. Еще меня пугает то письмо, чье оно? Я будто бы знаю этот почерк всю жизнь, может это Лиза?» – задумался я, лежа поперек кровати.

Я встряхнул головой и сел, почувствовав тяжесть своего нынешнего положения. Вдруг руку стало ломить. Я подумал, что это от ранения, но нет. Начался холод в ногах, я задрал голову к потолку и застыл. Мысли путались, реальность начала искажаться. Ощущение такое, будто я выпил все запасы вина в нашем доме. Я встал с кровати и захотел гулять, но желание быстро пропало, когда я почувствовал резкую боль в ногах, пальцы свело. Я сел назад на кровать и оторвал ноги от пола, в глазах все плыло. Внезапно среди плывущей комнаты я начал различать темную тень. Страх наполнил меня. Я не мог пошевелиться и продолжал смотреть в эту тень. Она становилась все ближе, все темнее. И когда она появилась перед моим лицом, я почувствовал боль в груди от страха. Мне казалось, что это длится вечность. Внезапно тень рассеялась, и я вскрикнул. Не было ни боли, ни тени, ни холода, видеть тоже мог нормально. Но страх остался на месте. Я закутался в одеяло в кровати как маленький ребенок, хоть и было довольно жарко. Через пару минут я заснул.

Весна. Аллея посреди вишневого сада. Я иду по аллее. Аромат цветущих деревьев наполнял меня вдохновением, мне хотелось сочинить поэму и сделать себя героем грустной истории, наполненной страстью и любовью. Я шел по дорожке с закрытыми глазами и мечтал об этом. Внезапно меня кто-то позвал, и, обернувшись, я увидел Анну, идущую за мной. И еще, звук. Я слышал какой-то ужасный звук вдалеке. Такое ощущение, что этот звук доносился со всех сторон. Звук похожий на крик одержимого, одержимого демонами. Чем ближе становилась Анна, тем громче был этот рев. Остановившись от меня в двух шагах, Аннушка посмотрела в мои глаза так, будто она смотрит сквозь меня, куда-то в сердце моей души.

– Дьявол, – произнесла она, но я не мог ее нормально слышать из-за звука, потому что он был настолько сильным, что казалось, будто от него гудит каждая часть меня.

– Анна, я не слышу тебя из-за этого ужасного рева. Что это? Ты слышишь, Анна, дорогая?

– Гришенька, посмотри на себя. Кем ты стал, родной? – Я все никак не мог ее четко расслышать, но что-то понимал.

Она расплакалась и поднесла небольшое зеркальце к моему лицу. Я ужаснулся. В отражении, вместо своего лица, я увидел тень. Из всего человеческого, что во мне было, остался лишь черный силуэт с красными глазами. Звук начал разрывать голову, я упал на землю и закрыл уши руками. Все было так реально, так больно. Я подскочил на кровати в поту. «Ужасный сон», – подумал я. Мне стало душно, и я открыл окно. На улице было еще светло.

Вдалеке перед домом стояли повозки, и снизу доносился какой-то гул. Я оделся и спустился. Как оказалось, к отцу прибыли какие-то уважаемые люди. Я мельком взглянул на них с лестницы. Всего было человек десять. Из всей толпы я узнал только Бурскую, старую и мудрую, по словам всех людей, княгиню, также увидел отца, который был положительно настроен, Вицер, смеющийся с шуток отца, выпивал все больше и больше рома. Отец и Вицер всегда пили этот ром, отцу кто-то привозил его из заграницы. Граф Яснов разговаривал с Двинским. Остальных людей я не знал.

– Григорий! – Крикнул Вицер и подозвал меня рукой.

– Добрый вечер, – сказал я, спускаясь.

– Это тот самый освободитель крестьян? – Произнесла Бурская.

– А это та самая важная и мудрая персона общества? – Ответил я, высокомерно осмотрев ее.

– Невежливо отвечать вопросом на вопрос, Григорий, – улыбнулась она, стараясь разрядить обстановку.

Я поймал пожирающий взгляд отца на себе и понял, что умру, если не перестану огрызаться. Тут подошла Анна Федоровна. С ней все поздоровались. Она очень хорошо держалась, даже я бы так не смог. Так холодно на меня смотреть и говорить так, будто мы не знакомы, она могла в идеале.

– На самом деле я наслышан о вас, княгиня. Простите мне мою грубость.

– Жениться нужно тебе, Гриша. Никак не угомонишься ты, – сказал Вицер.

– Именно это мы и обсуждали накануне с княгиней Бурской, – заявил отец. Я стал с подозрением смотреть на них.

– Да, и мы с Павлом Аркадьевичем пришли к согласию, – улыбнулась она, глядя меня.

– К какому же согласию вы пришли? – С опасением спросил я, незаметно поглядывая на Анну.

– На приеме у графа Яснова ты познакомишься с Екатериной Бурской, дочерью нашей многоуважаемой княгини, – объявил отец.

– О, как она прекрасна и умна, Григорий. Ах! Если б вы только знали, как она восхитительна! – Добавил с наслаждением Вицер.

Я посмотрел на Анну, она побледнела, ее щеки стали наливаться румянцем. У меня внутри все горело. Я из последних сил старался держать лицо.

– И Екатерина Бурская сама тоже не знает о вашем договоре, верно? – Спросил я.

– Сегодня вечером она об этом узнает, – успокоила княгиня.

– Не пугайся, Гриша, все в порядке. Ты ведь веришь своему отцу? – Спросил он. В какой-то момент мне показалось, что его взор – это ствол заряженного ружья, висящего на стене моей комнаты уже больше десяти лет.

– Григорий, доверьтесь своему отцу, я знакома с Екатериной. Это действительно очень умная, светлая и добрая девушка. Вышел бы действительно прелестный союз, – добавила с улыбкой Анна. Моя дорогая Аннушка сказала мне эти слова. Я обомлел.

– Что за вздор? Почему я должен это делать?! – Не выдержал я.

– Простите, господа. Григорий отойдем, – взял меня под руку отец.

– Да, конечно, Павел Аркадьевич.

Мы с отцом отошли в угол.

– Слушай меня внимательно, сынок, – сказал он очень холодно. – Посмотри на свою жизнь, как ты себя ведешь. Ты уже взрослый человек, а сам позоришь меня в обществе.

– А не ты ли мне говорил про то, что репутация – не главное. Главное – это отстаивать свое мнение и бороться за правду?

– Хорошо, ты видимо осознаешь здесь второй смысл. Тебе нужно жениться на Екатерине Бурской, потому что…

– Нет, – холодно ответил я.

– Слушай меня! – приказал отец.

– Не буду я слушать эти бредни. Ты сам прекрасно знаешь мое чувство к Елизавете Двинской.

– Хорошо. Послушай меня сейчас.

– Слушаю.

– Мы как-то поехали на охоту с Вицером и Грылевым.

– Я помню тот день.

– В тот день я решил поквитаться с Грылевым. Давно ли ты видел его?

– С момента дуэли. Что ты с ним сделал?

– Под предлогом примирения я позвал его на охоту. Мы долго шли, Вицер знает весь лес наизусть, он вел нас в самую чащу. Мы решили отдохнуть и выпить. Грылев, он глупее, чем наши гончие, даже не заподозрил ничего. Мы с Вицером напоили его, после чего я навел на него ружье и заставил идти в болото. Он долго молил о пощаде. Да, я навсегда запомню это выражение лица. Я не выдержал и застрелил его. И я стою здесь вместе с тобой только благодаря княгине Бурской и ее связям. Если б не она, я, ты и Вицер были бы казнены еще вчера, все трое, без суда. Как бы ты объяснил пропажу без вести Грылева? Все стрелки сразу же метнулись бы на нас. И помни о том, что думают о тебе военные после конфликта с Щетининым.

Я замер в ужасе.

– Какой же ты дурной, папа.

– Прости меня сын, ты поймешь позже.

– Не могу понять, почему ты так возненавидел Грылева и Щетинина? Они же самые обычные сволочи.

– Я расскажу тебе после вечера. Сынок, прошу тебя, можешь винить меня во всем сколько хочешь, но я смыл позор.

– Какой позор.

– Все потом, сынок. Просто помоги нам, прошу.

– Хорошо, я согласен. Но как только меня взбесит все окончательно, я уйду. Я и так в ужасе, отец.

– Спасибо, Гриша.

Мы вернулись к остальным.

Я смотрел на уже уходящую Анну, в моей груди тоска изрезала мое сердце. Я понимал, куда я влез. Но меня убивало еще одно: я почему-то был немного рад этой ситуации. Почему?

– Господа, простите за задержку, – с улыбкой сказал отец.

– О, ничего-ничего.

– Григорий, так вы подумали над моим предложением? – Протяжно спросила Бурская.

– Да, я с удовольствием познакомлюсь с вашей дочерью, – улыбнулся я так, чтобы они не заметили лживости в моей мимике.

– Прекрасно! – Крикнул Вицер и засмеялся.

– Предлагаю выпить, уважаемые, – улыбался отец.

Весь этот бал-маскарад настолько меня достал, что я хотел поскорее сбежать. Эти лживые улыбки ужасных людей, одним из которых я сам теперь являюсь, заставляли меня злиться.

– Господа! По некоторым обстоятельствам я вынужден вас покинуть, но с радостью составил бы вам компанию позже, – сказал я, выпив залпом полный бокал рома.

– Конечно, Гриша, ступай, – сказал отец так, будто какого-то козла рогатого отпустил.

Я выскочил на улицу и побежал в конюшню. Запрыгнув на Зевса, я помчался вслед за Аннушкой. Я знал, что догоню ее повозку на своем коне, ведь быстрее чем он никого нет.

Я мчался в ночи, ничего не было видно, только кое-как мог различить силуэты деревьев и дорогу. Звездное небо и луна освещали мне путь. Когда я летел на Зевсе вдоль поля, то сумел разглядеть вдали повозку. Я прибавил ходу. Спустя несколько минут я обогнал повозку и встал поперек дороги. Кучер был вынужден остановиться.

Я подбежал к повозке и распахнул двери. Анна сидела у окна, вытирая слезы платком. Ее удивлению вперемешку с радостью не было предела. Она прыгнула мне на плечи и крепко обняла меня.

– Поехали, Анна, скорее.

– Куда, Гриша, уже некуда бежать. Все уже решено.

– Тогда я еду сам.

– Куда?

– К тебе домой, мне нужно сказать все Лизе.

– Зачем тебе все это, Гриша, оставь нас.

– Нет, Анна, я люблю тебя. Знай, что я буду верен тебе даже тогда, когда против тебя будет весь свет. Я с тобой навек, Аннушка.

– Я тебя люблю, Гриша.

Я поцеловал ее так крепко, будто бы в последний раз. Ее глаза так прекрасно блестели при свете луны, что этот блеск навеки сохранился в своем сердце. Вкус ее горячих губ я навсегда хотел оставить себе.

Я вскочил на своего коня и с огромной скоростью двинулся в сторону дома Двинских. Спустя четверть часа я уже был у ворот их дома. Я вошел в дом. Из комнаты вышла Лиза. О, как она прекрасна в своем белом платьице. В руках ее была книга. Моему приезду она явно была удивлена.

– Гриша? – Улыбнулась она.

– Да, дорогая, твой, Гриша, – говоря это, я готов был застрелиться. «Какой же страшный человек твой Гриша, Лиза, если б ты знала», – подумал я.

– Что привело тебя сюда в такое время?

– Мне срочно нужно сказать тебе что-то очень важное и ужасное.

– Что сталось? – испугалась она моей серьезностью.

– Предлагаю дождаться Анну. Я думаю, что она сможет нам чем-нибудь помочь.

– Гриша, я волнуюсь, расскажи мне.

– В общем, меня хотят женить по расчету и без права выбора. Это поможет вытащить меня и моего отца из одной крайности, о которой я узнал около часа назад.

Лиза рухнула на диван и закрыла лицо руками. Я подошел к ней и упал на колени.

– Лиза, любимая моя, прости меня за все. Это все из-за меня. Я просто не могу по-другому. Таково решение отца.

– Кто она, Гриша, ты ее знаешь? – Всхлипывая и вытирая слезы, спросила Лиза.

– Какая-то Екатерина Бурская, дочь той самой княгини. Я с ней не знаком.

– Я знаю ее. Мы встречались с ней где-то. Она года на три младше меня, – холодно произнесла входящая в комнату Анна.

– Ах, Аннушка. Ты единственная, кто меня никогда не предал и не бросил, – кинулась в объятия Лиза.

– Да, я никогда тебя не брошу, Лиза. Я люблю тебя, – находясь в объятиях, ответила Анна. Она смотрела мне в глаза. Из-за ее взора я вспомнил тот сон, что мне приснился. Только вместо того рева по комнате разносились всхлипывания Елизаветы. Внезапно она повернулась ко мне и закричала:

– Где твоя непоколебимость? Где твое упрямство и сила воли?!

– Лиза, дорогая, я все равно буду любить только тебя одну. Я не хотел бы этого, но я не могу пойти против отца.

– Почему? Почему не можешь?! – Продолжала ругаться Лиза.

– Когда-нибудь я обязательно вам расскажу. Как только я сам обо всем узнаю, то сразу расскажу. Клянусь вам.

– Я верю ему, Лиза. Это ведь самый громкий человек – Григорий Думов. Лиза, давай поверим ему, вдруг он действительно не хочет твоих слез? – начала Анна. Какая она жестокая. Так холодно ведет разговор, хотя внутри у нее наверняка все полыхает.

– Только потому, что ты так считаешь, Анна. Да, я все также сильно люблю тебя, Григорий.

– И я тоже, я тоже люблю тебя, Лиза. Честное слово. Когда-нибудь ты поймешь, почему я вынужден это сделать.

– Для тебя двери в наш дом все также всегда открыты. Я люблю тебя, Гриша, люби и ты меня, не забывай.

– Да, Лиза, моя дорогая, любимая Лиза. – Бросился я целовать ей руки.

– Я, пожалуй, пойду. Лиза, проводи Григория, – заявила Анна и вылетела из комнаты. Когда она закрывала за собой дверь, я увидел слезы на ее щеках.

Мы с Лизой крепко обняли друг друга. Я любил ее в этот момент так, как не любил никого за всю свою жизнь. Мы вышли на улицу. В небе сверкала молния, и вдалеке гремел гром. Воздух был влажным, ветер колыхал ветки кустарников и деревьев. Я смотрел в ее сверкающие глаза. Мы стояли молча около пяти минут, я на ступеньке, чуть ниже, а она стояла на крыльце у дома. В какой-то момент мы одновременно бросились друг на друга и слились в жгучем и крепком поцелуе.

Внезапно засверкала молния, и раздался раскат грома. Я почувствовал, как Лиза вздрогнула, мне хотелось укрыть ее от всего этого. Это маленькое, хрупкое тельце, сколько же всего ей придется пройти. Столько предательства, и все из-за такого урода, как Григорий Думов. Что же я за человек такой?

Спустя четверть часа я ехал к себе домой на своем быстром коне, но ехал очень медленно. Понял, что бардак в голове вперемешку с бардаком в жизни способны завести в тяжелую трясину. Складывалось ощущение, что из этой бездны мне уже не выбраться. Я будто распадаюсь. Мне действительно хотелось разорваться и быть рядом и с Аннушкой, и с Лизой, и отцу хотелось помочь, но за человека я его больше не считаю. Как и себя.

Еще одно мне не давало покоя. Я чем-то был воодушевлен в свете последних событий, о которых я узнал и в которых принял участие лично. Я радовался чему-то. Внезапно я остановил Зевса и посмотрел в небо. Что же я за человек такой, Боже? Неужели я нужен в этом мире для того, чтоб приносить всем неприятности? Мне бы хотелось задать этот вопрос Анне и Лизе.

Прибыв домой, я застал своего отца в пьяном виде. Он сидел за круглым стеклянным столиком, на котором стояла корзинка с цветами, неполная бутылка рома и пустой бокал. Его ноги были раскинуты в разные стороны. На нем был костюм. Все его костюмы имели цвет древесной коры при солнечном свете. Его голова была опущена вниз и длинные седые волосы скрывали его лицо. Я подошел к нему и сел за другой стул.

– Папа, нам нужно поговорить. Мне нужны ответы.

– Гриша, ты вернулся. Я почему-то начал думать, что ты насовсем уехал, – сказал он, с трудом подняв голову.

– Я бы хотел это сделать, да бежать некуда.

– Ладно. Гриша. Начнем.

– Зачем ты убил Грылева?

– Я хотел отомстить, Гриша. Ты и не помнишь того времени, ведь ты был еще совсем ребенком, но когда-то мы все очень дружили. Я, Вицер, Двинской, Щетинин, Грылев и Стокин. Стокина ты помнишь?

– Нет, отец, не помню я никакого Стокина. Я помню только то, что ты не любил Щетинина и Грылева, а ваша прошлая дружба стала для меня открытием. Ближе к делу, папа, – попытался я ускорить его рассказ.

Он наполнил бокал.

– Сынок, слушай. Так тебе будет легче все понять.

– Хорошо.

– Стокин был таким же врачом и профессором во всем, как и Вицер. Твоя мать была прекрасной женщиной. За ней бегал Грылев, Стокин и я. Но она вышла за меня. Казалось, это никак не повлияло на нашу дружбу, но я все равно чах над твоей матерью, как Кощей над златом. Я любил ее до потери сознания. В свою очередь, она была моим спасением. Она была единственной, кого я слушался, единственным человеком, который мог меня понять, выслушать, дать совет. Сынок, я был самым счастливым человеком. Каждый день для меня был как день праздник. – Отец, пустил слезу. Я удивился, никогда я не видел таким своего отца.

– Я смутно помню маму. Мне было года два, когда ее не стало. Но мне кажется, что она была великой женщиной.

– Ты даже не представляешь насколько. Каждый божий день я просыпаюсь и обращаюсь к ней: «Снова без тебя. Надеюсь, ты видишь, каким большим и умным стал наш сынок».

– Отец, я никогда бы не подумал, что ты такой.

– На самом деле, я оставался верен ей с момента ее смерти. Боже, я так ее любил. Гриша, я просто должен был поквитаться с этими скотскими детьми.

– Рассказывай, папа, я должен знать.

– Прошел месяц с момента нашей женитьбы. Стокин и Вицер стали навещать нас все чаще под предлогом того, чтоб следить за беременностью твоей матери. В один день, я и Вицер должны были ехать в город, чтоб отдать какие-то документы, и поэтому твою мать должен был навестить только Стокин. Я верил ему. Но как только мы отъехали, я вспомнил, что забыл взять сумку с бумагами в кабинете на столе. Пришлось вернуться. Я быстро поднялся в свой кабинет, схватил бумаги и побежал вниз по лестнице, к выходу. Внезапно, прямо в тот момент, когда я уже стоял возле входной двери, раздался испуганный крик твоей матери. Я запомнил этот вопль на всю жизнь. Я развернулся и рванул вверх, в комнату твоей матери, распахнув двери, я застал ужаснейшую картину. Мой друг стоял над кроватью твоей матери с ножом. Наталья забилась в угол. Ее прекрасные глаза были полны страха. Я схватил деревянный стул и ударил Стокина по голове. Нож вылетел из рук этой твари. Стокин упал. Я сел на него и начал избивать, мне хотелось убить его собственными руками. Через какое-то время Стокин перестал сопротивляться. Увидев рядом с собой нож, я поднял его над моим другом, взмахнул рукой и, бах! – Отец громко хлопнул руками.

– Папа ты убил эту сволочь?

– Нет, меня сбил с него Вицер, который услышал грохот и крики с улицы и залетел наверх. Нож воткнулся в пол прям над головой и задел лишь волосы Стокину.

– Почему Вицер тебя остановил? Эту тварь я бы сейчас и сам казнил! – меня стала переполнять ненависть к Вицеру и этому Стокину.

– Меня бы казнили. Да и Стокин сам повесился через два дня после нападения на твою маму.

– Неудивительно.

– Он хотел украсть ее.

– Удивительно.

– Он хотел украсть Наталью. Ему не помешало даже то, что она была в положении. Представляешь? Насколько сильно он любил твою мать. Но я не отдал бы ее ни за какие деньги.

– Хорошо. Это понятно, папа. Но причем тут Грылев?

– С ним было то же самое. Спустя два года, после твоего рождения, твоя мама заболела. Вицер уехал тогда на несколько месяцев на какой-то съезд за границу. Я не знал хороших врачей, и тогда Грылев посоветовал мне одного хорошего врача, который мог бы помочь ей. Я послушал своего друга, потому что мне очень хотелось помочь твоей маме. Я не мог смотреть, как моя Наталья, моя душенька болеет. Так вот недели две этот врач помогал ей. Казалось, будто он действительно хороший врач. Я попал впросак. Это моя вина, во всем виноват я. – Отец выпил ром и заплакал.

– В чем ты виноват? Рассказывай, папа, прошу.

– Этот самый врач оказался посланником Грылева. В один прекрасный июньский день Грылев прислал Наталье письмо через этого самого «врача», в котором говорилось о том, что если она не уедет по-тихому к нему домой, то его посланник убьет и ее и сына. В тот день я и Грылев были на охоте. Он решил позвать меня, якобы отвлечься немного от этой суеты с болезнью Натальи. Я все равно не мог перестать думать о ней.

Она ничего не могла поделать в тот момент. Попросив подождать посланника за дверью, она выглянула в окно, рукой подозвала Михаила к двери своей комнаты и вернулась в кровать.

– Что было дальше?

– Когда Михаил поднялся наверх, то дорогу ему преградил тот самый врач, сказав, что Наталье сейчас плохо и она не может встать с кровати. Но почувствовав ложь в его словах, Михаил толкнул врача, и дверь открылась оттого, что этот огромный Михаил ударил об нее посланника Грылева. Там была ужасная картина… – Голос отца сломался и наполнился тоской. В его горле застыл ком.

– Папа, что там было? – у меня тоже подступали слезы.

– Моя Наталья. Любовь всей моей жизни, моя радость и мой покой! – зарыдал отец.

– Папа, – я тоже заплакал и выпил ром прямо из бутылки.

– Ее красивое, хрупкое, нежное тело лежало на кровати без дыхания. Из ее шеи торчала рукоять маленького ножа, который всегда лежал у нее в ящичке. Ее темные волосы замерли на кровати, ее прекрасные глаза навеки потеряли свой блеск. Кровь обагрила белую постель. На ее щеке была лишь одна слезинка.

– Отец! – Я обнял его.

– Эти твари лишили меня жизни, уже двадцать лет я просто существую. Моя радость и мой покой, мое счастье. Моя Наталья покончила жизнь самоубийством, убив при этом меня.

– Папа, почему ты не рассказал мне причину смерти мамы раньше?

– Потому что все тогда оставили в секрете, сынок, все и сейчас должно остаться в секрете. Прости сынок, но тебе нельзя было знать раньше, – отец вытирал слезы, которые все никак не могли успокоиться.

– Что стало потом, отец?

– Врача Михаил зарыл в лесу, о нем никто и не волновался. А вот Грылева прикрыл Щетинин с помощью своих связей. Ведь он был военной подстилкой, его нельзя было трогать. А когда он сам вызвал тебя на дуэль, моему счастью не было предела. Ты отомстил за свою мать, Григорий. А эту Грылева, я так и хотел убить. То, к чему я стремился двадцать лет, наконец-то свершилось.

– Причем же тут княгиня Бурская?

– Она знала твою мать. Недавно я решил рассказать ей правду, которую скрывали много лет. Она сказала, что поможет мне отомстить.

– Почему ты не сказал ей еще в то время?

– Тогда ее статус мог бы пошатнуться, ее авторитет был тогда вполовину меньше нынешнего. Слишком много шума могло бы поднять убийство Грылева и Щетинина в то время. Сейчас об этих гадах никто не вспомнит, и никто не узнает о нашей причастности к их гибели, благодаря Бурской.

– Как думаешь, папа, мама хотела бы этого всего?

– Конечно нет, Гриша, – улыбнулся отец, касаясь моей щеки ладонью.

– Думаешь, что она сейчас злится? – Спросил я.

– Твоя мама была бы против таких деяний, она бы как маленькая девочка рассердилась на меня и стала бы дуться, но быстро простила бы нас из-за своей любви и своего великодушия. – Отец ушел в себя, вспоминая маму. Слезы уже не текли из его глаз.

– Папа. Я женюсь на Бурской, но не смогу быть ей верным. Со мной что-то не так, отец. Я как будто потерял себя, мне не очень хорошо уже долгое время.

– Может, ты приболел?

– Нет, отец, так не болеют. Мне на душе тяжко.

– Ты пугаешь меня, Григорий. Твоя мать, за два дня до самоубийства сказала мне тоже самое. Вицер не успел ее осмотреть, так как был в отъезде. Она говорила, что к ней часто являлась какая-то тень, что она слышала всякие звуки. Я думал, что это из-за болезни, жар, бред.

– Понятно.

– Надеюсь, что к тебе не являются всякие тени, сын.

– Нет, что ты, что ты, отец. Я говорю про то, что мне нравится другая девушка, и быть верным Екатерине Бурской я не смогу.

– Тогда сделай так, чтобы тебя и твою женщину никто не видел. Просто не попадайся.

– Побойся Бога, папа.

– Иди, давай отдыхай.

– Хорошо, отец.

Я налил бокал рома и поднялся наверх. Усевшись на кровати, я стал погружаться в себя, постепенно опустошая бокал. Моему удивлению не было предела. Голова была заполнена, казалось, что от мыслей она вот-вот треснет.

«Что же мне делать? В моих руках лежат сердца Анны и Лизы. На моих плечах лежит смерть врага семьи моей. От меня зависят судьбы: моя и отца моего. Если я не понравлюсь Екатерине Бурской и ее матери, то погибну. Моя мама за несколько дней до смерти видела ту самую тень, что я видел когда-то в поле и в собственном отражении. До разговора с отцом я считал самоубийц слабаками. Мое убеждение отныне разрушено. Моя мать не видела тени, пока ее не начал лечить врач Грылева. Меня стали навещать странные видения после дуэли с Щетининым. Мне кажется, что Вицер может что-то знать, так как он уже осматривал мою рану. Он точно что-то знает, но боится сказать об этом мне и отцу. Ах! Анна, как же я хочу видеть тебя сейчас, как же мне не хватает покоя, который я обретаю только рядом с тобой. Я начинаю понимать своего отца. Он находил радость и покой в маме. Я нахожу покой в Анне, радость я нашел в Лизе. Лиза, какая же ты глупая, глупая, потому что связалась со мной. Ах! Как же тяжело все это. Кто эта Екатерина Бурская? Я хотел быть с моей Аннушкой и Лизой. Зачем все это, зачем?». Я лег на кровати и расправил руки. Мне захотелось спать. Я закрыл глаза и уснул, не раздевшись толком.

Прошло два дня, два скучных дня в раздумьях. Я почти не покидал свою комнату, совсем не хотелось видеть кого-либо. Только один раз мне пришла записка от Лизы, в которой оставила пару слов и Аннушка:

«Григорию Думову

Гришенька, дорогой, я волнуюсь за тебя, надеюсь, что у тебя все в порядке. За меня можешь не переживать. У меня все хорошо. Надеюсь, что увижу тебя на днях у Яснова, мы с Анной там будем. Как твоя рана? Люблю тебя, дорогой мой.

Твоя Лиза.

…

Григорий Павлович, я не могу без вас. Пишу скоро, без ведома Лизы. Я уже готова убить себя оттого, что не видела вас несколько дней. Мне больно, Григорий. Нам срочно нужно встретиться. Прошу вас, явитесь ночью к дому Двинских, во время бала у Яснова. Я дам вам знать, в который час вы должны явиться. Люблю вас.

Навеки ваша, Анна».

Я ответил на письмо двусмысленно, так, чтобы и Лиза не волновалась и радовалась, и чтобы Аннушка поняла, что я сам желаю встречи с ней. Больше я с Двинскими не связывался.

В день бала я проснулся рано утром. Мне пришлось снова увидеть несколько таких же ужасных снов, что и прежде. Переодевшись в какие-то старые штаны и накинув длинную рубаху, я вышел на улицу. Ярко светило солнце, пели птицы, в конюшне ржали лошади, Мария Андреевна бранила кого-то в курятнике, Сережа начищал повозку. Я подошел к нему.

– Доброе утро, Григорий Павлыч! – Басом крикнул он, наклонившись к колесу.

– Здравствуй, Сергей. Замечательная сегодня погода, не так ли?

– Согласен с вами, не ожидал я такой погоды, ночью дождь лил.

– Да, видно, – ответил я, поглядывая на лужи.

– Ваш конь уже заждался вас, Григорий Павлыч.

– Вот к нему-то я и направляюсь. Хорошего дня, Сережа.

– И вам того же! – Крикнул он мне вслед.

Я зашел в конюшню и вылетел оттуда уже верхом на Зевсе. Его шерсть блестела и переливалась от солнечного света. Мой вороной скакун словно плыл по ветру, так грациозен и высокомерен. Мы отправились в лес, на ту самую вишневую рощу, где был убит враг моей семьи. По дороге туда я не мог не налюбоваться картинами природы, встречавшимися на пути. Умиротворение вперемешку с вдохновением вызывало во мне всплески чувств. Чистый воздух, который я вдыхал полной грудью, зеленая трава, колышущаяся от ветра, солнце, греющее меня, белые облака, плывущие по небу, – все это наполняло меня такой легкостью, будто вот-вот и я сам взлечу на небо. Но что-то я все-таки старался не замечать. Что-то будто цепью за мной волочилось. Что-то большое и страшное, что-то, что я давно знал, но не хотел продолжать видеть. Я попытался ускорить своего коня, и он ускорился. Но как бы быстро я не летел, это чувство не отставало. Прибыв на место, я слез с коня и направился на своих двух в чащу леса, выше по холму, к той вишневой роще. В этом лесу была широкая аллея, ведущая вверх, и кое-где редко встречались деревянные лавки. Я остановился у одной из лавок, которая была уже почти на самом верху, и вспомнил одну госпожу, с которой прятался здесь несколько лет назад. Мы были вынуждены скрываться, потому что ее муж имел очень высокий чин и очень хорошую репутацию. Она так дорожила своим мужем, что не хотела портить его репутацию и поэтому виделась со мной на этой самой лавке. Смешно было, весело.

На холме я встретил какую-то толпу, судя по глазам людей, они меня знали. Только вот я их не знал. Мы любезно поздоровались друг с другом, и я поспешил удалиться. Мне стали противны эти люди одним своим присутствием, из-за них я не смог побыть наедине с местом дуэли. Пришлось спуститься с холма. Я отправился к Вицеру.

У Вицера дома, к моему удивлению, не было гостей. Такое редко бывает, чтоб у него не было никого. Бывали дни, когда Вицер сам отсутствовал дома, а гости у него находились. Интересный дом. Я зашел к нему в кабинет без стука, он внимательно, щурясь, глядел в какие-то бумажки.

– Здравствуйте, доктор! – сказал я громко.

– Ой, Господи! – испугался бедный старик.

– Да нет, Вицер, это всего лишь я.

– Здравствуй, здравствуй, Гриша. Ну зачем так пугать? – произнес он разочарованно.

– Прошу прощения, если напугал, я вовсе не хотел. – На самом деле, так я и хотел.

– Ладно. Какими судьбами, Григорий Павлович?

– Нам с тобой нужно провести серьезную беседу. Ты ведь не занят?

– Что сталось? Не занят, пока что. Рассказывай.

– Я все узнал о смерти моей матери.

– Все-таки Павел рассказал, решился, – задумался он вдруг.

– Да, решился. Дело немного в другом.

– В чем же?

– Отец напился в тот день и что-то сказал еще.

– Что он сказал?

– Моя мать в последние дни жизни стала видеть какие-то ужасные сновидения. Будто за ней по пятам ходила какая-то тень.

– К чему ты клонишь, Григорий? У всех бывают странные сны?

– Проблема в том, что я тоже вижу эти сны в последние дни, и у меня не пропадает ощущение того, что грядет что-то большое и ужасное.

– Хм, Гриша, это на самом деле интересно. И ты думаешь, что это как-то связано со сновидениями твоей мамы? – Вицер серьезно задумался, откинувшись на стуле.

– Да, именно так.

– Ну что ж, я не припоминаю ни одного такого случая. За что ты в итоге сейчас беспокоишься?

– В первую очередь, я хочу разобраться в том, как это связано? А еще мне не нравится это чувство, которое пытается до меня добраться.

– Я могу посоветовать тебе только одно: поменьше нервничай и перестань придавать смысл всяким совпадениям и сновидениям, – рекомендовал он так, будто это все пустяк.

– Слушай сюда, Вицер, я не за советами пришел, а за ответами. Ты прекрасно понимаешь, что мне нужно знать, – продолжал стоять на своем я.

– Что за тон, молодой человек?

– Вы меня здесь за дурачка не держите. Ты смотрел состав лекарства, которые врач Грылева давал моей маме, чем ее поили?

– Да ничем ее не поили, остуди свой пыл.

– Ты осматривал мою руку, что ты нашел там? Говори, что со мной?! – Я был в гневе.

– Все будет хорошо, идешь на поправку. Не напрягайся только. Скоро будешь здоров.

– Отвечай на вопрос. Что со мной? Что было с моей матерью? Говори, Вицер, ради собственного блага, говори! – Я подскочил и стукнул кулаком по столу.

Вицер дернулся из-за моего крика.

– Сядь. Что ты лишний шум поднимаешь? – Заговорил он серьезно. Мне понравился этот тон.

– Говори мне всю правду, Вицер.

– Я сказал тебе, сядь на место.

Я молча сел, стараясь перехватить взгляд его потупившихся в пол глаз.

– Я знаю ответ на каждый из твоих вопросов. Но я пообещал одному человеку сказать тебе все через какое-то время.

– Что это значит?! – Снова взбесился я.

– Успокойся и слушай.

– Говори.

– Услышь меня, Гриша! Я не понимаю, как тебе тяжело, я не понимаю, что ты сейчас переживаешь, но пойми ты меня. Ты умный человек. Я люблю тебя, как своего сына. Я знаю, насколько ты умен, и ты сможешь понять меня.

– Что я должен понять, что? – Вскипая от нетерпения, спросил я.

– Пойми, что еще не пришло то время, когда я могу сказать тебе обо всем.

– Мне тяжело, Вицер, я не могу видеть эти сны.

– Я скажу тебе одно.

– Что?

– Твоя мать не дожила до того момента, когда должна была узнать о своих сновидениях, ты обязательно узнаешь всю правду.

– Откуда тебе знать, вдруг я тоже не доживу?

– Ну что ты такое говоришь, Гриша. И эти сновидения никак не связаны со средствами, которые прописывал врач Грылева твоей матери, с твоим ранением эти сны тоже никак не связаны.

– Ладно, Вицер, я тебе верю.

– Я рад тому, что ты меня понял.

Мы разошлись на доброй ноте, но я был немного зол, не на Вицера, на что-то другое. Я медленно поехал домой, погрузившись в себя. Я не мог понять, что происходит. Что-то надвигалось на меня, словно буря. И эта буря была лишь в моей голове. Помимо того, что происходит у меня в голове, много чего происходит и вокруг меня. То положение, в которое я попал сейчас, закрутившись с Двинскими, ситуация с Грылевым и Бурской, – все это было очень тяжело, но я чувствовал оживление, будто я пробудился ото сна. Внезапно я вспомнил, чтосегодня мне нужно к графу Яснову, и погнал своего вороного домой.

Домой я вернулся поздно, уже смеркалось. Нарядившись, я отправился на бал в повозке, вместе с отцом. Всю дорогу я замечал, что он какой-то нервный, будто у него внутри что-то трепетало.

– Папа, – решил я прервать тишину. – Я сегодня посещал Вицера.

– Да? Хорошо, как он поживает?

– Все так же, сидит за какими-то бумажками. Но я удивился одному.

– Чему же?

– У него дома не было гостей. Никто не пил, никто не спал посреди залы.

– Ого! – отец засмеялся. – Дом Вицера перестает быть домом Вицера.

– Да уж, но я думаю, что это из-за бала у Яснова, все готовились к нему, видимо.

– Кстати, сын, по поводу бала. Мне хочется с тобой кое-чем поделиться. Не могу держать в себе.

– Конечно, отец, я слушаю тебя.

– Недавно мне попала в сердце одна дама, словной пулей прострелила грудь, не могу забыть ее вид. Мне стыдно за это, потому что только вчера я говорил тебе о твоей матери, а сейчас я рассказываю такое.

– Ну, раз стыдишься, значит что-то человеческого в тебе осталось. Ты сам так говорил.

– Так-то оно так. Я назначил встречу этой даме на балу, теперь я в ожидании, придет ли она, или просто пустит меня по ветру.

– Я думаю, что ты ее обязательно очаруешь, папа. Я буду только рад, если ты действительно встретишь достойную даму.

– Спасибо, Гриша. – Отец будто расцвел, засиял весь.

Я отодвинул шторку и стал смотреть в окно, на звезды. Прекрасная была ночь, теплая. Я обрадовался за отца, он смог дать себе еще один шанс, я понадеялся, что он встретит свою даму.

Приехав к дому графа, мы с отцом заметили очень много людей. Казалось, будто вся округа собралась здесь. Мы тут же разделились. Я пошел искать Двинских, он пошел к старым статным аристократам. В этом огромном стаде напыщенных овец было очень тяжело передвигаться. Я случайно зацепил какую-то женщину. Она споткнулась и стала падать. Развернувшись, я сразу подставил руку и поймал ее. На мгновение наши взгляды пересеклись. Я увидел прекрасные глаза, напоминавшие мне два кусочка ночного неба. Черные волосы прекрасно сочетались с темным платьем.

– Прошу прощения, я не нарочно, простите, – стал извиняться я в спешке.

– Никаких проблем, здесь действительно слишком много людей, Григорий.

– Вы знаете мое имя? —Смущенно спросил я.

– Мне кажется, каждый из присутствующих знает вас, может быть лично не знаком, но знает.

– Ох, спешу вас огорчить, я не такая яркая фигура, как вам кажется.

– Да что вы? Однако же я, не зная в лицо, узнала вас.

– Ладно-ладно. Благодарю. Но позвольте назвать себя.

– Екатерина Бурская, будем знакомы, – улыбнулась она, сделав приветствующий жест, как будто после танца. В этот момент я понял, что отныне я ненавижу тесноту. Из-за того, что я толкнул Екатерину и познакомился с ней сейчас, я рискую не увидеть Анну.

– Так вы, получается, дочь той самой княгини Бурской?

– Именно. Откровенно говоря, не люблю, когда люди знакомятся со мной и сразу начинают говорить о моей матери. Неужели я не человек? Неужели я не Екатерина, а именно дочь княгини, – начала бунтовать девушка, глядя в мои глаза.

– Не заводитесь, Екатерина, будьте спокойны. Я из тех людей, кто смотрит в глаза, а не на внешнюю красоту, – улыбнулся я.

– Почему именно глаза?

– В них отражается душа, Екатерина.

– Это похвально, Григорий. Но как же? Неужели вы сможете относиться к слуге как к какому-нибудь графу? Или наоборот, сможете обращаться с графом, как со слугой? – Она спрашивала, не отводя от меня своих широко раскрытых черных глаз.

– Это довольно неоднозначные вопросы. Я всегда с уважением относился к слугам, больше смотрел на моральные качества. А вот среди высоких чинов, в основном, их не было.

– Чего не было?

– Чтоб вы поняли, скажем, так, человечности.

– Интересно, – она задумалась.

Мне нравились ее глаза. Я смотрел на нее, и было ощущение, будто на меня смотрит звездное небо.

– Григорий, вот, по-вашему, а что такое человечность?

– Позвольте, к чему вы ведете?

– Ни к чему. Просто вы сейчас стоите передо мной и рассказываете про человечность, а я наслышана о том, что вы заядлый дуэлянт и даже убивали людей.

– Екатерина, в моем понимании слово «человечность» – это не положительное отношение ко всем и всему. Человечность исказилась. Сейчас люди не делают благих дел, вокруг одни только грешники. Человек – это гадкое, подлое существо, которое всю жизнь только и делает, что пытается удовлетворить себя. И ладно бы еще, если б человек удовлетворял себя без помощи лжи, предательства и жадности. Но люди сейчас ведь хуже крыс. Поэтому, лично для меня, человечность уже не несет в себе положительный смысл.

– Вы меня путаете, Григорий.

– Я к тому, что как раз-таки во мне человечность присутствует, потому что все то, что когда-то было бесчеловечно, сейчас в порядке вещей.

– Интересно, – протянула она кокетливо.

– Это не интересно, а противно. Вот бы это все закончилось. – Меня подкосило, показалось, что это все сказал не я. Странное чувство.

– Интересный вы человек, Григорий. Кстати, почему вы так на меня смотрите? – Задала она вопрос, стреляя взглядом в мою душу. Мне показалось, будто она задала этот вопрос, потому что боялась, что я спрошу об этом первым.

– Ваши глаза напоминают мне ночное небо. Я всегда люблю смотреть по ночам на небо. Я думаю, что в этом причина.

– Правда? Премного благодарна, Григорий.

– Мне интересно, почему вы смотрите так в меня, и зачем же произносите так часто мое имя? Вы допытываете меня?

– Ах, Григорий, неужели непонятно? – Усмехнулась Екатерина, и в этот момент я насторожился.

– Не уверен, что понимаю вас. – Волнение во мне нарастало.

– Это обыкновенная вежливость, Григорий, – засмеялась она.

– Ах, Боже! – Я тоже стал смеяться.

– Вы будто чем-то напуганы.

– Нет, Екатерина, вам показалось, – продолжая улыбаться, ответил я.

– Что ж, не важно, мне нужно отлучиться, Григорий, вон к тем уважаемым господам. – Она чуть вытянула шею и взглядом указала мне на каких-то людей.

– Понимаю, мне тоже нужно кое-с-кем встретиться.

– Удачного вам вечера! – Она одарила меня кокетливым взглядом и ушла.

Я обрадовался тому, что сумел сбежать. Схватив бокал, я бросился на поиски Анну, которая должна была уже быть на одном из балконов со своим поклонником. «Главное: не встретить теперь Лизу, а то я точно подведу Аннушку», – подумал я и мельком увидел Елизавету, стоящую на другом конце огромного зала. Она была в белоснежном платье, как всегда полна света и красоты. Я ни разу не видел Лизу не в белом. Благо, она меня пока что не увидела.

Я встал в проходе одного из балконов и вот, удача! Я сразу увидел Анну, стоящую возле перил. Ее бордовое платье, всегда собранные темные волосы, изящная фигура, – все это заставляло мое сердце биться чаще. Я решил не подходить пока что к ней, дабы не спугнуть человека, писавшего ей письмо. Я встал за красную штору, чтобы меня не заметили. Анна смотрела на небо и о чем-то думала, свет луны озарял очертания ее лица. О, как же она прекрасна! Я сойду с ума от этой красоты, и буду не против.

Простояв пару минут, я заметил темную фигуру, подошедшую к Анне. Я не мог разглядеть этого человека. Его походка, его стойка показались мне до боли знакомыми. И в этот момент я обомлел. Голова моя пошла кругом. Я узнал этого человека.

Я никак не мог в это поверить. Внутри все стало метаться, вся смута в голове закрутилась с новой силой, с новой болью. Я посмотрел на небо, потом снова на балкон, обернулся в зал, там было очень шумно, затем я выпил до дна бокал и вновь взглянул на балкон. Они все еще стояли там. Мне стало совсем плохо, когда я бросил взгляд в зал и увидел среди толпы тень. Она снова пришла ко мне, и в этот раз не во сне. Я застыл, ни одна часть моего тела не могла пошевелиться, однако внутри меня начался шторм, какого не знавал ни один моряк. Она приближалась, и мой страх набирал обороты. Я заметил, что с каждым новым приходом, тень все больше меняет свою форму. Она перестала быть просто пятном, она принимает фигуру человека. И с каждым разом ее черты становятся все четче. Я не мог двинуться с места, я перестал слышать людей вокруг. Тень подошла вплотную. Она была просто ощущаемой тенью, без глаз, без уст, без носа. Я почувствовал резкую боль в груди, в меня будто бы выстрелили ядром из пушки. Тень пристально смотрела в мои глаза. Было ощущение, что вот-вот, и она ударит меня своим лбом. Мне было больно, невыносимо больно. Она смотрела мне в глаза. Она медленно поднесла свою руку к моей щеке, но не касалась ее. Это была хрупкая, тонкая, длинная рука женщины, тянувшаяся к моему лицу. Внезапно меня потянуло вниз, ноги повело, и я рухнул на пол. Последнее, что я слышал – дамские крики.

В голове всплыла картина, которую мне пришлось увидеть на балконе. Картина, которая окончательно разрушила мой внутренний храм. Прекрасное ночное небо, шум деревьев, балкон, освещаемый светом из залы. На балконе, положив руку на перила, стоит прекрасная девушка, в бардовом платье. Это Анна, моя милая, прекрасная Анна. И тут, прекрасное небо становится мрачным, страшным. К девушке подходит человек, его черты мне кажутся до боли знакомыми. До реальной боли. Нет больше сомнений, это он. Отец.

Темно. Очень темно. В этой темноте я прозрел. Я понял, что так сильно меня тяготило и волочилось за мной. Я все осознал. Мне захотелось увидеть тень и сказать ей…

Меня разбудил луч солнца, пронзающий окно комнаты. Я проснулся в своих покоях и увидел Вицера, который сидел на стуле и смотрел в пол.

– Ну, доброе утро, доктор.

– Гришенька! Слава Тебе, Господи. Как ты себя чувствуешь? —Вскочил он со стула.

– Все хорошо. – Все не было хорошо, я не чувствовал правой стороны лица.

– Это главное. Мы так за тебя испугались. Вчера ты просто рухнул на пол, я даже дыхания твоего не слышал, был весь черный, как твой конь. Повторял одно и то же.

– Что повторял?

– Ты с кем-то разговаривал. Говорил неизвестной девушке, что-то вроде: «Я понял тебя, я все понял», «Ты была явилась для меня знаком».

– Ясно, я жив. Меня интересует не это.

– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Вот письма. – Он протянул мне четыре письма. – Это от людей, волнующихся за тебя и ответы на твои вопросы.

Я взял бумажки, от Екатерины Бурской, от Вицера и две от Лизы.

– Спасибо тебе, доктор.

– Прости меня, Гриша, прости. – Закрыл лицо руками Вицер. – Мне нужно идти.

Екатерина просто интересовалась моим самочувствием, я ответил ей, что не о чем волноваться. Затем я вскрыл первое письмо от Лизы, где было много сочувствия и желаний скорейшего выздоровления. Открыв второе письмо, я понял, что писала его Анна. Всплыла перед глазами вчерашняя картина. На письме были заметны высохшие потеки слез. Письмо, наполненное слезами и чувствами – это то, что получают единицы, мне повезло.

«Григорий, ты все видел. Возможно, поэтому тебе стало плохо. Я не знаю, что делать. Твой отец признался мне в любви, он открылся мне. Как до такого дошло? Ты ведь понимаешь, какую бурю наводим мы на себя? Я люблю тебя и хочу быть с тобой. Но у меня есть муж, хоть я его и ненавижу. А твой отец, неужели он не осознает, что желает жену своего друга? Что мне делать, Гриша, помоги мне, избавь меня от всего. Люблю тебя».

Я собирался написать ей, но меня что-то отталкивало. Появилось чувство объятий. Словно кто-то обнимал меня со спины и отодвигал от меня бумагу. Я не ответил Анне.

Письмо Вицера:

«Гриша, можешь меня убить, когда прочтешь.

Мне тяжело писать это, когда я сижу рядом с тобой и наблюдаю за тем, как тебе плохо, как ты лежишь в бреду и бормочешь что-то. Слезы наворачиваются, я каюсь. Готов пасть на колени. Ты говорил мне, что к тебе являлась какая-то тень, что к твоей матери она являлась за два дня до ее смерти. Я расскажу: твоя мать постоянно жаловалась мне. Она еще за месяц до смерти ходила ко мне и просила помощи, твоей отец не знает об этом. Можешь ему рассказать. Я ничем не помог ей. Точнее будет сказать, что я не пытался ей помочь. Я думал, что она бредит. Но когда ты сказал мне об этом, меня перевернуло. Я испугался. Во мне пробудился интерес, я хочу помочь тебе, хочу искупить вину перед тобой и твоей покойной матерью. Я изучу твою болезнь, позволь мне только. Я попытаюсь помочь. Ты можешь отказать мне, я приму любой твой ответ, любой, Гриша. Прости меня, прости дорогой».

Чувство объятий пропало, я разозлился, засмотревшись на ружье, висевшее на стене. Глубоко вздохнул, перевел дух и, взяв бумагу, я написал всем, сразу всем:

«Сегодня в полночь состоится важный разговор, твое присутствие необходимо, если не явишься, то и меня в жизни ты больше не увидишь».

Михаил принес мне завтрак в комнату и забрал письма, пообещав отправить их куда нужно. Я приказал ему встретить ночью гостей и попросить их ждать момента, когда я выйду.

– И еще, Михаил, начисти мой пистолет.

– Для чего, позвольте, Григорий?

– Михаил, ты один из тех, кому я могу доверять. Просто сделай то, о чем я тебя прошу. Приведи мой пистолет в идеальное состояние и молча положи его на мой стол, как закончишь, я тебя прошу. И еще три пистолета и ружье. Да вообще все оружия, которые найдешь.

– Будет сделано, – сказал он холодно, но с чувством долга.

– Спасибо, дорогой Михаил.

Он вышел. Есть мне не хотелось, пить тоже, мне уже ничего не хотелось.

Я лег на кровать. Меня снова наполнило чувство объятий, я не хотел от них избавляться, стало тепло и уютно. Нежные женские руки лежали у меня на груди, это было приятно. Я лежал и смотрел в потолок, ни о чем не думая. Мне было неинтересно думать, Я лежал в обнимку с фантомной девушкой, с которой было спокойно. Я не помню, сколько я пролежал так, но опомнился я уже поздно ночью, услышав снизу, в зале громкой смех и разговоры.

Я встал с кровати, где когда-то видел сны. Надел свой старый белый мундир, в котором когда-то мне было интересно расхаживать, он прекрасно смотрелся на мне. Снял со стены свое пыльное, старое ружье, благодаря которому я постоянно возвращался с охоты с дичью. Взял свой пистолет, с которым было весело играть на дуэлях. Положил его в мундир. Взял остальное оружие. Выпил бокал рома. Осмотрел свою комнату, где когда-то было весело и интересно жить.

И вышел.

Спускаясь по лестнице, я увидел, что все, кому я писал, сидели за большим столом и пили чай. Бурские, Двинские, Вицер, Отец, Михаил. Елизавета была в своем белоснежном наряде, который я видел на ней, во время первого визита в их дом.

– О, Григорий, присоединяйтесь к чаепитию, несмотря на то, что уже поздно, весело вы встречаете гостей! – Крикнул пьяный Двинской.

Я сошел к ним и сел во главе стола, кинув все ружья и пистолеты на стол.

– Какой прекрасный вид, Григорий, вам очень к лицу этот мундир, зачем вам это ружье? – улыбалась Бурская.

– Сейчас я хочу от вас тишины, хочу исповедоваться перед вами. – Сказал я серьезным тоном. – Михаил, садись со всеми.

Михаил улыбнулся и покорно сел.

– Да, пожалуйста, мы выслушаем тебя, Гриша, – ответил за всех отец.

Немного погодя, я встал с ружьем в руках.

– Сейчас, что бы я ни говорил и не делал, вы не должны ругаться и перебивать. Сейчас я серьезен и решителен, как никогда. Все меня слышат? – лица застыли в удивлении, но все молчали.

Исповедь Григория Думова

«Знаете, господа, я не мастер слова, как многие здесь присутствующие, да, сказать обо мне можно много, но хорошего в этом мало.

Приходить в жизни людей и отнимать их время, которого у них и так размером с жизнь. Появляться в жизни человека, останавливаться на середине каната, взбираясь на гору близости. Приносить человеку боль и неудобства, а затем просто исчезать или продолжать мучать его. Убиваться по ночам, вспоминая людей, которым мешал жить, считая, что это норма человеческих отношений. Видимо, так и чувствуют себя убийцы по ночам. Почему я всегда так делаю? Неужели я тот самый лишний человек, не попадающий в слова: “Каждой твари по паре”. Кажется, это не привычка, это в крови моей. Я чувствую, что скоро все закончится, и я был избран для этого. У нас у всех нелегкая судьба.

Мне нравится Елизавета, она молодая, умная и добрая девушка.

Анну я люблю, больше жизни люблю. Она прекрасна, во всем, я восхищаюсь этой девушкой, она – лучшее, что было в моей жизни.

Я знаю Вицера с рождения своего, друг семьи, друг отца моего, всегда поддерживал нас. Княгиня Бурская – статная женщина, сколотившая огромное состояние.

Екатерина Бурская, у нее прекрасные глаза. И еще у нас с ней скоро свадьба.

Михаил, служил мне всю мою жизнь, помогал, учил, благодарен за это.

Отец – мой наставник, мой герой, моя опора. Он всю жизнь терпел мои выходки, благодарен ему за это.

Вижу, что многих из вас уже коробит, но ведь это только начало. Сейчас никто из вас не должен говорить, у меня исповедь. Если кто-то закричит или встанет, или попытается уйти – я лично застрелю его. Убивать мне не впервой.

Я продолжу. Отец, в долгу у Бурской за убийство. Не хочу, чтобы он мучился из-за этой женщины. Не хочу, чтоб страдал из-за потери меня, еще одного дорогого ему человека. Он влюблен в Анну.

Екатерина, не хочу, чтоб из этих прекрасных черных глаз лились слезы по потери матери. Да и свадьба, уже упомянутая мною, она только лишь по расчету.

Вицер, всегда помогал семье, но предал нас, когда моя мать молила его о помощи. Я не хочу, чтоб он корил себя по этому поводу всю свою жизнь.

Елизавета еще не знает, что я сломал ее своими действиями. Кстати, я написал письмо Лизе о том, как встретил ее. Оно лежит на столе в моих покоях. Не стоит его даже открывать. Я не хочу, чтоб она плакала и страдала из-за меня всю жизнь.

Анна. Я люблю ее. Не могу без нее жить, и знаю, что она без меня не сможет.

Двинской, не такой уж и плохой человек, нельзя его одного оставлять на этом свете, он не выдержит и все равно умрет.

Михаил, служил моей семье, без нас ему некуда будет идти.

Господа, видели бы вы свои лица. Не пугайтесь, я всего лишь раскрыл все карты.

Еще одно. Я мечтатель, мне тяжело, когда выдуманный мною мир разбивается о гнилую реальность. Мне все наскучило. Я жил, когда создавал ужасные положения для себя и близких. Чувствовал жизнь только тогда, когда играл со смертью и чувствовал боль. За мной уже давно волочится нечто. Я долго не мог понять, что это за сущность. Сначала это было черное пятно, вводившее меня в ужас. Я терял сознание, мой рассудок был затуманен. Со временем я привык. Черное пятно обрело форму девушки, словно облитой смолой. Меня стало тянуть к ней, ее нежные руки обвивали мою шею, даже сейчас эти прекрасные руки на моих плечах. Я канул в пустоту. Сейчас я осознал, кто она такая. Знакомьтесь, моя спутница – Апатия.

Теперь, когда вы понимаете суть происходящего, я принял решение исправить положение. Я не хочу ваших страданий, и понимаю, что ныне не нужен в прогнившем мире.

Глядите, какой прекрасный алый рассвет – небеса дают мне знак, что пора заканчивать. Прощайте, Господа!»

Прозвучало семь выстрелов.

Крики стихли, гул выстрелов тоже.

Тела Бурских и Двинского лежали у выхода. За столом остались мертвые Михаил, Отец, Вицер и Елизавета.

Григорий держал тело Анны на руках, в последний миг она бросилась в его объятия. Ее глаза потухли, но даже мертвой, она была так прекрасна.

Он нежно поднес ее окровавленное лицо к своим губам и зарыдал, уронив голову ей на грудь.

Через минуту Григорий Думов вынул из мундира свой пистолет и поднял голову, приставив дуло к виску.

Восьмой выстрел.

В обществе долго и бурно обсуждали случившееся в доме Думовых, назвав это событие Кровавым рассветом.