Форелевая рыбалка [Дмитрий Юрьевич Хромов] (fb2) читать онлайн

Дмитрий Хромов Форелевая рыбалка

Эту историю рассказал мой старинный друг детства. И чем-то она запала мне в душу, и я попытался её записать. Правда, кое-где и кое в чём я её приукрасил, а что-то, может, и забыл. И, как водится, хочу сразу расставить все точки над «i»: все совпадения с реальными людьми, событиями и местами являются случайными.

Приятеля моего зовут Дима Худяков. Это человек, значительное время посвятивший спорту, но не завоевавший спортивных титулов и наград, поэтому сохранивший здоровье и интерес к другим прелестям жизни. И одной из этих прелестей была рыбалка. Только не та её часть, вынуждающая людей часами созерцать неподвижный поплавок или крутить лунки в заледеневшей поверхности озёр и рек, а спиннинговая, чем-то схожая с охотой на хищную и хитрую рыбу, дикую форель. Он мог сутками мчаться по нашим разбитым дорогам в поисках уловистой речушки, а потом часами продираться через непроходимые леса в попытках найти заветный перекат, чтобы поймать этого капризного и сильного хищника. Взять себе одну-две самых крупных рыбины, а более мелкую оставить на вырост. Пойманную добычу он предпочитал либо солить, либо коптить, а после угощать менее умелых, или более ленивых, рыбаков, при этом развлекал собеседников сочными рассказами о рыбалке. Вот и в этот раз он заехал ко мне, взяв с собой небольшую стеклянную баночку с нарезанным ломтиками ароматным деликатесом, лимон и бутылочку коньяка. Я же в ответ смог достать из моего холостяцкого холодильника только сливочное масло и водку. Понятное дело, что свежий батон прилагался. Да и что ещё было нужно для дружеской посиделки, если учесть, что с годами мы встречались всё реже и реже. Быстро собрав на стол, мы уселись друг против друга, и я приготовился слушать его очередную рыбацкую историю. Но история эта оказалась не совсем про рыбалку и красоты нашей северной природы. Но начинаю по порядку.

На эту рыбалку, в середине ноября, подбил Димку и еще двоих наших общих знакомых Володя Бакин. Пустой, в сущности, человек. Работающий где придётся, чаще на небольших рынках, расплодившихся вокруг станций метро, откуда был частенько увольняем то за недостачу, то за пьянку, а то и за драку с хозяином торговой точки. В прошлом увлекавшийся вольной борьбой, и даже получивший какой-то почётный разряд, Бак, как его называли знакомые, ненавидел, когда на него орали, и сразу лез в бой, не обращая внимания ни на что. И, как правило, проигрывал рыночной охране, потом, как обычно, бегал и собирал деньги, чтобы отмазаться от предъяв. Но, будучи трезвым, был тих, обходителен и просто сидел дома, проедая остатки денег, мастеря различные мушки, которые, кстати, ценились у нахлыстовиков и неплохо продавались. Да и сам он был играющим, то есть любил покидать снасть в быстрые речки. Собственного транспорта у него не было, зато времени было предостаточно, и Бак постоянно падал на хвост своим моторизованным по большей части друзьям. А если они были заняты нелёгкими повседневными делами, то сманивал новыми, неоткрытыми местами. И обычно он оказывался прав. Длительные поездки под его руководством хоть и были утомительны, но практически всегда были вознаграждены уловом.

Вот и на этот раз Бак выведал про заветную речушку, никому не известную, и только одному счастливчику удалось там побывать. Команду долго собирать не пришлось. Димка тогда сидел в неоплачиваемом отпуске, с радостью согласился прокатиться и проверить новое место. В машине оказалось свободное место, и его занял давнишний друг Худякова, Женька Сомов, по прозвищу Сом. Женька зарабатывал себе на жизнь трудясь в собственном гараже, ремонтируя «железных коней». Парень он был грамотный, трудолюбивый, но чересчур добрый. Поэтому он много работал и получал мало денег. Худяков неоднократно ему указывал, что расценочки-то надо поднимать. В ответ Женька махал рукой, поясняя, что работа таких денег не стоит. И, когда бывал припёрт к стенке несокрушимыми доводами, только качал головой и говорил, что тогда ему будет стыдно смотреть человеку в глаза. Тогда Худяков разводил руками и прекращал уроки на тему «Как разбогатеть». Бак, конечно, приветствовал появление ещё одного участника, но тащиться третьим номером в Димкиной «пятёрке» он не захотел. И тогда на сцене появился Мирон. Олег Миронов, совладелец крошечного магазинчика по продаже автозапчастей, был общим знакомцем. Цены «для своих» были невысокими, качество ровное, как и везде, можно было набрать в долг, и это было удобно, этим частенько пользовались дружки и знакомые. А что, удобно, взял деталь у Мирона, поставил в гараже у Сома, а деньги отдал потом, когда будут. Поэтому всех связывала не только страсть к рыбалке, но и простые деловые отношения, где все чувствовали себя вольготно. Вот к Мирону, в его грязно-белую «Ниву» и приземлился Бак. Правда, была у Олега одна, но пагубная страсть ‒ алкоголь. Частенько, выпивая бутылочку пива в пятницу, он с трудом начинал осознавать себя лишь во вторник. Поэтому за рулем чаще бывали его друзья.

Выдвинулись на рассвете, начиналось серое, промозглое, осеннее питерское утро. Морось, облетелые листья на Мурманке, колдобины и выбоины, и то время, когда больше всего хочется спать. Но желание проскочить вечные пригородные пробки было не менее сильно. Дорога предстояла дальняя, за Подпорожье, и надо было успеть уложиться в короткий ноябрьский день. Ещё успеть разбить лагерь, приготовить ужин, обязательно выпить, чтобы на следующий день заниматься исключительно любимым делом, не отвлекаясь на пустяки.

Сначала вперёд вырвался Димка с Женькой. Ухоженная любимая «пятёрка» легко опережала проходимую, но тугодумную «Ниву», но по мере удаления от города решено было слабое звено пропустить вперёд, чтобы окончательно не оторваться. Опасения, что противный дождь испортит всю рыбалку, слава богу, не оправдались. За Волховом моросить перестало и только тяжёлые, низкие тучи давили дорогу. Городки и поселки всё чаще стали сменяться глухими еловыми борами, и вот, наконец, проскочив через очередной мостик, «Нива» свернула в лес, и грунтовая дорога встретила рыболовов своими бесконечными лужами. И если раньше «пятёрка» царствовала на асфальте, то сейчас её приходилось периодически останавливать перед огромными лужами, и Сом, развернув свои болотные сапоги, брёл вперёд, проверяя глубину. А прославленный «советский джип» уверенно покорял бездорожье глубинки, совсем забыв о своём менее проходимом собрате.

– Эти уроды, наверно, уже пиво хлещут, – посетовал Худяков, обращаясь к Женьке, когда тот садился в машину после очередного промера. – Мы дороги не знаем. Ладно, завязнем, наверняка догадаются вернуться. А если проскочим нужный поворот? Вот куда прут?

– Нет, проскочить не проскочим. Бак говорил, что дорога одна и деревня брошенная. Там рядом с домами стоянка, так что не проскочим, – многозначительно ответил Сом, закуривая.

– Всё равно уроды!

Примерно через час езды по раскисшей лесной дороге белая «пятёрка» въехала в заброшенную деревню. Из заросших палисадников на рыбаков безучастно смотрели слепыми провалами окон чёрные покосившиеся избы с провалившимися крышами. За сгнившими заборами торчали завалившиеся сараи да одинокие деревья с жёлтой, наполовину облетевшей листвой. Более унылое место, чем брошенное человеческое жильё, да ещё в сырой осенний вечер, трудно себе представить. Но, миновав очередной поворот заросшей ивняком дороги, рыбаки увидели припарковавшуюся на полянке «Ниву» и своих собратьев, разминающих ноги, с сигаретами в зубах. Дима очень горел желанием высказать им всё, что он о них думает, но, выйдя из машины и увидав, где они припарковались, сменил гнев на милость. Рядом с дорогой стоял практически новый дом под чистенькой крышей из шифера. Два окна, выходящие на дорогу, были наполовину прикрыты белой занавеской. Невысокий заборчик был выкрашен в белый цвет. Заглянув за забор, Димка увидел ухоженный двор с посыпанными песком ровными, как по линеечке, тропинками, сарайчик, покрашенный зелёной краской, дальше ‒ огород с чёрным прямоугольником, видимо, убранного картофельного поля, ровные ряды кустов, подстриженных и аккуратных, и плодовые деревья, уже избавившиеся от листвы.

– Интересно, кто здесь живёт? – спросил он скорее себя, чем своих спутников.

– Говорят, старуха одна, – ответил Сом, начиная разгружать машину. – Давай помогай, нам ещё палатку разбивать и ужин надо успеть приготовить до темноты.

Бак и Мирон, прибывшие на место чуть раньше, уже разбили двухместную палатку и сейчас разводили костёр. Место для стоянки находилось как раз напротив дома, на другой стороне дороги. Лучшей стоянки Димка не видел давно. Площадка была выкошена и убрана. В центре было сделано кострище, обложенное крупными камнями. Чуть сбоку стоял крепкий столик и две лавки. Под столом были аккуратно сложены наколотые сухие дрова. Так что дела у костровых ладились, и они отмечали это, прикладываясь к бутылкам с пивом.

Палатка у Худякова была польская. Большая, цветастая, с предбанником. Она так же резко контрастировала со старым брезентовым убежищем Мирона, как новомодные кроссовки отличаются от военторговских ботинок. И ставилось польское двухкомнатное чудо если не быстрее, то, во всяком случае, удобнее, чем суровое брезентовое убежище.

Наконец места ночлега были оборудованы, котелок с макаронами уютно побулькивал на костре, «Китайская стена», в количестве двух банок, благоухала на столике, подгоняя выпить по рюмочке за приезд. Да кто же будет против! Три пластиковых стаканчика с водкой и один стеклянный лафитничек с коньяком стукнулись и разошлись. Про стеклянный лафитничек стоит сказать отдельно. У Худякова периодически случались приступы гедонизма, и он неизменно считал, что пить коньяк надо только из стеклянной посуды, какого бы качества ни было пойло, продаваемое в магазинах под маркой коньяка.

– Интересное местечко, – сказал Худяков, закуривая. – Я смотрю, тут вся деревня заброшенная и только за этим домом следят.

– Не знаю, ребята говорили, что деревня брошенная, никого в ней нет. Дома можно на дрова пускать, – поправил Бак, помешивая макароны. – Да когда они уже сварятся! Жрать охота, сил нет!

– Вари, вари, ‒ Мирон, как всегда, спешил и уже наливал по второй.

Молчаливый Женька на скорую руку накидал на столе закуску. Порезанная на газете луковица, хлеб, дорожные бутерброды с колбасой, салом и сыром, банка консервированных сосисок, яблоко. Вторая стопка прошла ещё лучше. Если учесть, что приехавшие на «Ниве» уже успели выпить по паре бутылок пива, когда гнали по лесной дороге и ставили палатку, то новые порции спиртного отправили их в отрыв. Наконец макароны поспели, и две банки китайской тушёнки «Великая стена» основательно сдобрили этот шикарный ужин. Бак, порывшись в сумке, выложил на стол две растрескавшиеся головки чеснока.

– Сегодня целоваться никто не собирается? – пошутил он.

Пока наворачивали горячий ужин, совсем стемнело. Бутылка «Нашей водки» подозрительно быстро закончилась, достали вторую. Только Худяков посасывал свой коньяк, всем своим видом показывая неприятие национального напитка под брендом «Водка».

– Твою мать! – поперхнулся Мирон. – Смотрите, в доме кто-то есть!

Все обернулись. В доме горел тусклый свет ‒ в двух окнах, выходящих на дорогу. Сам дом был полностью скрыт во тьме, только тусклый желтоватый свет еле пробивался через занавешенное стекло.

– Ерунда! – воскликнул Женька. – Это костёр отражается.

Он поднялся и встал между костром и домом.

– Нет, это явно в доме горит свет.

Все притихли. Было только слышно, как в огне потрескивают угли и звякает алюминиевая ложка об миску. Это Бак продолжал уминать свою порцию.

– И что вы таращитесь? Это, может быть, плесень какая-нибудь светится, гниёт что-то. – Вовка был материалистом до мозга костей.

– Да, скорее всего, – согласился Димон, опрокидывая свой лафитничек с остатками конька в рот. – Только жутковато тут. Никогда он не любил брошенных домов, а тем более целых деревень.

– А мне как-то по фигу, – ответил Бак, протягивая свой пластик. – Жень, не тяни, наливай. А то времени на отдых не останется.

Вторая бутылка стартовала уже спокойнее. Мирон встал, потянувшись за ломтиком лука, его повело. Взяв четвертинку луковицы, он нетвёрдыми шагами медленно пошёл в палатку.

– Всё, готов, – резюмировал Бак и крикнул, уже обращаясь к товарищу: – Ложись слева, я туда твой мешок бросил. И с луком не лезь! Провоняет всё!

– Пожалуй, я тоже пойду спать, – сказал Сом, ставя пустую миску на стол.

– Вот, все расходятся, – засокрушался Вовка Бакин. – Ты-то хоть посидишь, а то выпить не с кем.

– Давай, давай, наливай, – ответил Худяков, наливая себе коньяка. – Еще рюмочку пропущу. Так, где здесь река?

– Прямо за твоей палаткой есть тропка. По ней надо идти, дальше через лес, вниз. Тут недалеко, метров триста. Вообще, не промахнёмся.

– Надо же, как тихо. – Димон подбросил поленце. – Только почему шума реки не слышно?

– Так она за лесом, вот и не слышно. – Вдруг Бак вытянул шею, приложил палец к губам и медленно покрутил головой, прислушиваясь. – Ты слышишь?

Димон прислушался. В полной тишине, нарушаемой только потрескиванием костра, на самой грани зарождения звуков, он услышал голос. Как будто кто-то пел длинную, заунывную песню чистым высоким голосом. Сколько ни прислушивался Худяков, он так и не смог разобрать слов.

– Вроде кто-то поёт, – сказал он приглушённым голосом. – Похоже, женщина.

– Да ладно, откуда в этой глуши женщина? Да ещё и осенней ночью? – тоже шёпотом спросил Бак.

– Вот кому-то делать больше нечего, как песни по ночам петь, – тоже шёпотом ответил Димон. – Может, птицы какие, а нам пение мерещится.

– Да, скорее всего, – согласился с ним Бак.

Друзья смотрели на светившиеся окна. Вдруг свет погас. Это произошло так быстро, что Худяков вздрогнул. Казалось, что мерцавшие окна совсем не давали света, а тут как будто кто-то накинул чёрную ткань на дом, на дорогу, на весь мир. В красноватых отблесках костра, в этой липкой темноте остались только две физиономии.

– Наверное, это что-то легло спать, – сказал вполголоса Вовка, прикуривая сигарету.

– А песню эту я продолжаю слышать, – Димон последовал примеру товарища. – Это точно кто-то поёт, не птицы это.

– Но голос явно молодой, может, и вправду кто-то заблудился? – Бак ловко стряхнул пепел в костёр. – Ну, давай ещё по одной и спать. Я хочу завтра покидать спиннинг подольше, а то дни короткие.

Молча налили, молча выпили. Каждый прислушивался, пытаясь уловить слова или хотя бы мотив, при этом не подать виду, что слушает. Казалось, вот-вот ‒ и появится мотив, или услышится слово, но песня, а это была, несомненно, песня, словно завершала один круг, а потом начинала другой.

– Да, вроде голос-то молодой? Хватит жуть нагонять, ветер воет в трубах, вот нам и мерещится.

– Нет, точно молодой, – согласился внезапно протрезвевший Димон. – Ладно, пойдём спать. Завтра, я надеюсь, узнаем, кто пел, а не узнаем, и хорошо.

Друзья мигом разбежались по палаткам, бросив всё на столе: и продукты, и сигареты, и открытые бутылки со спиртным. Худяков забрался в уютный спальный мешок, предварительно раздевшись, повернулся к стенке, зажмурил глаза. Но сон, лишь слегка коснувшись век, отлетел прочь. Нехорошее чувство тревоги и опасности стало медленно и неотступно овладевать им. Лёгкий ночной ветерок шумел остатками листьев, и через этот шум слышались то чьи-то крадущиеся шаги, то далёкие звуки заунывной песни, что так удивила его у костра. Он даже несколько раз поднимал голову и смотрел на зашнурованный вход, больше всего боясь увидеть приближающийся чёрный силуэт на тёмном фоне палатки. Один раз ему что-то даже померещилось, и он сделал попытку вырвать руку из тёплого мешка, чтобы толкнуть Женьку, но, присмотревшись повнимательнее, понял, что это ему только показалось. Улёгшись поудобнее, Димон попытался успокоиться и уснуть, приписывая свои страхи усталости и недостаточному количеству спиртного. Но в голову продолжала лезть какая-то чертовщина. То перед глазами возникала мерзкая старушка, тянущая свои иссохшие от времени руки к его лицу, то некое подобие медведя, шарившего у палатки, то невнятная фигура злодея, крадущегося к любимой «пятёрке» с колёсным ключом. Потом они стали меняться местами: то медведь крался к машине, то злодей ‒ к палатке, одна только старуха продолжала тянуть свои руки к его лицу. Потом ‒ тьма.

Проснулся Димон от голосов, раздававшихся с улицы, и от запаха дыма. Не мешкая, он покинул уютный спальник, оделся и выбрался из палатки. На улице уже было совсем светло. Дом старушки, казавшийся таким пугающим вчерашним вечером, утром выглядел вполне безобидным и аккуратным. Чёрная стена леса разбилась на отдельные деревья и не таила в себе страхи, а воспринималась как обитель грибов и убежище вполне привычных лесных обитателей. Все уже проснулись, разожгли костёр, завтракали, готовили снасти и обсуждали предстоящую рыбалку. Один только Мирон сидел с серьёзным лицом, молчал и прикладывался к голубой банке джина-тоника, пытаясь победить похмелье.

– Всё, последний пробудился, – приветствовал Худякова Бак, наливая кипяток в чашку с растворимым кофе. – Как самочувствие? Готов к убийству рыбы?

– Готов. Всегда готов, – парировал Димон. – Сейчас кофейку изопью ‒ и вперёд.

Димону не нравились такие обороты про убийство рыбы, но он предпочитал не замечать подобных шуточек приятеля.

– Мне кажется, что к нам гости, – неожиданно сказал Женька и кивнул в сторону дома.

Все обернулись. Даже Мирон поднял свои больные глаза и посмотрел на тропинку, ведущую к бабкиному дому. По тропинке торопливо шла пожилая женщина, в длинном цветастом платье. Серый платок на голове, широкий передник да белое полотенце на плече ‒ вот и всё нехитрое одеяние обитательницы единственного «живого» дома в деревне.

– Сейчас начнёт гундосить, что мы приехали без разрешения. Ещё и гнать будет, – проворчал себе под нос Мирон.

– Всё нормально, – спокойным голосом сказал Димон. – Будь повежливее, а ещё лучше ‒ молчи. Я с ней сам поговорю. Решим полюбовно.

– Говори, – согласился Володя, отхлёбывая химическую жижу из банки.

– Здравствуйте, – поздоровалась старушка, её голос оказался приятен на слух, и без малейших ноток агрессии. – Никак рыбку половить приехали?

– Здравствуйте, бабушка. Вот решили немного порыбачить, – ответил Худяков, отхлёбывая кофе. – Я надеюсь, что мы вас не очень побеспокоили?

– Ну что вы! Я тут совсем одна. Только изредка рыбаки приезжают. Мне хоть поговорить есть с кем, а то всё одна и одна. Вы откуда сами будете? Из Новгорода?

– Нет, бабушка, – улыбнувшись, ответил Димон. – Мы из Санкт-Петербурга.

– Из Ленинграда, значит. Привыкла я его по-старому называть. А то по-новому как-то непривычно. Называйте меня баба Анни. А что вы эту гадость пьёте? Давайте я вам свеженького молочка принесу. Всяко вкуснее и полезней будет.

– А сколько стоит? – спросил расчётливый Бак.

– Так сколько дадите, столько и стоить будет.

– Не, спасибо, не надо, – отказался Бак.

– А чьё молоко? – спросил Женька, большой любитель молочных продуктов.

– Козье. Я уж его процедила. Хочешь, хлопец? Я сейчас и принесу.

– Если вас не затруднит, – немного смутившись, попросил Сом.

– Я, пожалуй, тоже попью, – сказал Димон. – Давно я козьего не пил. Тем более свежего.

Старушка повернулась и бодро заспешила к дому.

– Вот на фига вы с этим молоком затеяли? – возмутился Бак. – Мы рыбу приехали ловить, а не молоко распивать!

– Рыба никуда не денется, – парировал Женька.

– Ну, вы как хотите, а я пошёл. Там тропинка будет, по ней через лесок. И всё вниз. Там речка. Я налево пойду, вы дуйте направо. Не заблудитесь.

– Не заблудимся, – успокоил его Димон и, поглядев на трагическую физиономию Мирона, спросил: – Мирон, ты как? Что снасти не достаёшь?

– Да что-то перебрал вчера. Не стоило мне мешать, – ответил тот глухим голосом, доставая сигарету и открывая вторую банку с джином-тоником.

– Да не пей ты эту гадость! Лучше махни грамм пятьдесят, быстрей отпустит, – посоветовал Женька. – Вот, тут в бутылке осталось чутка.

– И то дело, давай, – Мирон вылил остатки водки в свою кружку и снова замер с ней, словно решаясь на этот важный глоток.

Тем временем старушка вернулась с трехлитровой банкой молока. Поставив её на стол, она сняла вышитый мелким красным стежком рушник, открыла полиэтиленовую крышку и сделала шаг назад, приглашая отведать. Димон аккуратно взял банку и наполнил три кружки, стоящие на столе. При этом Сом достал свежий нарезной батон и с хрустом отломил добрый кусок горбушки. Друзья с наслаждением пили парное молоко. Мирон, молившийся над кружкой с водкой, наконец решился и отправил в рот дурно пахнущую жидкость. Делая неимоверные усилия, красноречиво отражавшиеся на его лице, он протолкнул водку в желудок и припал к свободной ёмкости с молоком. Старушка с интересом смотрела на этот поединок. Дождавшись его конца, произнесла с какой-то нежностью:

– Не стоило бы тебе, милок, водку молоком запивать. Попил бы молочка без водки, всяко полезней было бы.

– Спасибо, бабушка, мне уже легче. Я, пожалуй, пойду подремлю часок, а за рыбкой попозже схожу.

– Иди, иди, подремли. Никуда эта рыба не денется, – согласилась старушка.

Тем временем Худяков наполнил свою и Женькину кружку снова. Теперь они пили основательно, наслаждаясь вкусом свежайшего козьего молока.

– Баба Аня, огромное вам спасибо, – сказал Женька. – Давно я такого вкусного не пил.

– Называй меня баба Анни, – поправила старушка. – Меня Анни зовут.

– Извините, – смутился Сом.

– Баба Анни, а сколько мы вам должны? ‒ спросил Димон.

– Да сколько дадите, мне всё впрок.

Димка обшлёпал карманы в поисках денег, но, как назло, там оказалась только мелочь, а за такое хорошее молоко полагалось дать как минимум бумажку. А идти в машину не хотелось. Он поднял глаза на Сома, в надежде, что у него найдётся что-нибудь покрупнее, но тот был уже занят своей снастью и не увидел вопрошающего взгляда друга. Делать нечего, как ни не хотелось идти, а приходилось. Но тут его выручила старушка.

– Не торопись, сынок, я вечерком ещё молочка принесу, если понравилось. Так сразу за всё и отдашь, – сказала она, вытирая руки о передник. – А сейчас мне надо по хозяйству управляться. А вы идите, ловите, а то ваш друг всю поймает.

Старушка, не дожидаясь ответа, заспешила к своему дому. Худяков понимающе пожал плечами, как бы говоря: «Ну, как хотите», взял свой намоленный «Гарри Лумис» и поспешил на реку. Сзади широкими спокойными шагами шёл Женька.

– Жень, – спросил Худяков, закуривая. – Ты сегодня нормально спал?

– Ты это к чему?

– Да ты просто ответь, нормально спал? – повторил Димон с напором.

– Нет, я даже спать отправился пораньше. Как-то не по себе стало. Вроде пил, а не пьяный, вроде спать хотел, а не уснуть было. Всё мерещилась какая-то ерунда, да и вы что-то выли у костра, – безразлично ответил Женька.

– Постой! – Димон взял Сома за рукав и остановил. – Ты тоже слышал? Как будто кто-то пел.

– Я думал, это вы.

– Нет, это не мы. Мы посидели совсем недолго и, как услышали эту песню, довольно быстро ушли спать. По рюмке выпили. Бак даже свою норму не добрал. – Димон внимательно посмотрел Женьке в глаза. – Ерунда какая-то.

– Не бери в голову, – успокоил друга Сом. – Может, старушка что-то напевала. Ну, что встал, иди давай, не тормози.

« Ничего себе, напевала», – подумал Димон, передёрнувшись от воспоминания о заунывной песне.

Буквально через минуту тропка нырнула в еловый бор и там, теряясь в вялой зелени осеннего папоротника, бодро побежала под уклон. Как только вошли в лес, сразу стало слышно речку. Потом и она сама заблестела ‒ свинцовой водой с белыми барашками на месте подводных камней. Речка была узкая, с широкими берегами, заваленными камнями. Осенью воды было больше обычного, а вот жарким летом её наверняка можно было перейти вброд. Друзья встали на понравившиеся камни и с нетерпением сделали по паре проводок. Как и следовало ожидать, ничего. Видимо, Бак уже успел пробить это место, но куда он двинулся дальше? Направо или налево? Слева был вполне пологий берег, с которого было удобно кидать спиннинг, а вот справа торчала корявая ёлка, и кидать от неё было крайне неудобно. Значит, надо идти направо. Бакин наверняка направился туда, где удобнее, считая, что чем больше забросов, тем больше шансов взять рыбу. Худяков так и поступил. Женька последовал за ним. Обойдя ёлку по лесу, они вышли на приличное место и повторили облов. Форель ‒ рыба капризная, пугливая, если наколется раз, то потом несколько дней может не бегать за воблером, а спокойно стоять в перекате отдыхая, набираться смелости.

– Сом, давай пройдём дальше! – крикнул Худяков Женьке, который успел приотстать. У него был другой план. Он решил попробовать другие воблеры, может, какой и сыграет.

– Иди, я догоню. Только далеко не уходи, мне говорили, что дальше могут быть завалы. Там идти трудно, – крикнул Сом в ответ.

Димон, ловко прыгая по камням, иногда обходя их по лесу, ушёл от Женьки метров на пятьсот, пока не обнаружил очень любопытное место. Речка делала здесь небольшой изгиб и теряла свой быстрый бег, между двумя скатами образовалось небольшое пространство более-менее спокойной воды, и от берега шёл большой плоский камень, на котором валялся огромный топляк, словно приглашая присесть и отдохнуть. Что Димон и сделал. Деловито прикурив, Худяков ещё раз проверил узлы, поменял воблеры и начал методично пробрасывать спиннинг, применяя разные методы проводки. И вот удача! На второй проводке ‒ удар. Есть. «Мелкая», – мелькнуло в голове Димона, когда он выводил добычу. Так и есть, форелька была совсем некрупная. Достойная, чтобы жить дальше. Худяков, верный своим принципам, осторожно снял с крючка пленницу и отпустил. Но, если есть подобная мелочь, значит, будет и крупняк. И точно, на следующем забросе гораздо более крупный хищник вцепился в наживку и принялся жадно мотать её из стороны в сторону. Рыба делала рывки в сторону, уходила на дно и под конец, когда до камня, на котором стоял Димон, оставалось всего ничего, выдала свечу, рухнув в воду с приличной высоты. Ещё немного ‒ и речная красавица выписывала кульбиты у ног удачливого рыбака. Худяков, вынув из рыбачьей разгрузки палку-убивалку, утихомирил добычу чётко поставленным ударом. Сняв рыбу с крючков, Димон сунул её в рюкзак и только тут заметил, как дрожат его руки. За свою рыбацкую жизнь он ловил и покрупнее, но всегда, когда он одерживал верх, у него дрожали руки. После такой добычи стоило перекурить, и он сел на поваленный ствол, достал сигареты и, несколько раз чиркнув зажигалкой, закурил. «Хорошее место, – подумал он. – Покидаю чутка, и назад». Следующие два заброса были холостые, если не считать лёгкого удара в приманку. Тогда, сменив воблер, Димон ловким движением руки отправил приманку под самый скат, и ‒ «Бинго!», мощный удар! Очень крупная рыба плотно села на крючки. Чтобы вывести её, Худякову пришлось применить всё своё умение. Рыба дралась не за наживку, а за свою жизнь. «Только бы леска не порвалась, только бы рыба не пошла вдоль по речке!» Но форелина билась за свою жизнь, мечась от одного берега к другому. Фрикционы дорогой шимановской катушки отрабатывали на славу. «Килограмма на два будет», – пульсировала жадная мысль в мозгу. Димон начал поджимать фрикцион, решив, что рыба начинает выдыхаться, и выводить красавицу к плоскому камню, на котором он стоял. Ещё пару минут, и речная красавица уже билась у его ног. Хоть и не с первого раза, но Худяков всё же извлёк дрожащими руками увесистую палку-убивалку и прекратил страдания задыхающейся рыбы. Руки у него не просто дрожали, они тряслись от волнения и напряжения. Достав сигарету, зажигалку, он с наслаждением плюхнулся на поваленное дерево, любуясь добычей. Влажная сигарета плохо раскуривалась, и Димон достал новую, но прикурить её так и не успел. На противоположном берегу, прямо на кромке воды, стоял медведь и внимательно смотрел на человека. Между ними было не более сорока метров, и крупный зверь прекрасно видел человека, а человек видел, как зверь дышит и подёргивает ушами. В голову Худякову сразу ринулись нехорошие мысли вперемежку с обрывками знаний, что делать, если встретишь в лесу медведя. И делать можно было только одно ‒ валить, но не в штаны, а отсюда, и как можно скорее. Эти сорок метров, по неглубокой воде, хозяин леса пробежит за минуту, а может быть, и быстрее. Оставить ему добытую рыбу? Безусловно, это, возможно, остановит хищника, но бросать такую добычу? Худяков медленно встал, взял в одну руку спиннинг, в другую рыбу и, стараясь не делать резких движений, медленно двинулся пятками назад. Он посчитал, что кидать медведю рыбину надо будет, только если он бросится в воду, и уж после этого мчаться как можно скорее. Главное, успеть предупредить Женьку, рыбачащего неподалёку. Но тот неожиданно нашёлся сам.

– Димон! Ау! – раздалось из-за ближайшей сосны, и треск ломаемых сучьев, как будто через лес ломился как минимум трактор, возвестил приближение Сома.

Уши медведя шевельнулись, и зверь перевёл взгляд с Худякова на шум. Потом повернулся и бесшумно скрылся в лесу.

– Женя, я здесь. Не ходи сюда. Тут медведь, – вполголоса сказал Димон, уже более резво двигаясь навстречу трескучему «трактору».

– Какой медведь? Где? – с любопытством спросил Женька, пытаясь перекинуть ногу через поваленный ствол.

– Да куда ты прёшь! Давай, пошли, валим отсюда! – Димка с раздражением развернул Сома и довольно сильно подтолкнул его в направлении лагеря.

– Да что ты пихаешься! – возмутился последний. – Дай на мишку посмотреть!

– Давай пойдём отсюда. Дома по телику посмотришь.

Друзья выбрались на камни, по ним быстро дошли до тропки.

– Надо Бака предупредить, что тут медведь шатается. – Димон выплюнул фильтр от обломанной сигареты.

– Так Бак уже ушёл, – ответил Женька. – Я за тобой попёрся, чтобы спросить, не пора ли нам на базу, а то скоро стемнеет.

– Слава богу! Ну что встал, идём! Поймал что-нибудь? – спросил Худяков.

– Да, две штуки, по триста кило где-то, – ответил Сом, всегда отличавшийся скромностью в определении веса добычи на рыбалке, и добавил: – Мне хватит.

Небеса прыснули мелким дождичком. Последний в этом году тёплый ветерок заставил расстегнуть куртки. Димон вытер вспотевший лоб тыльной стороной ладони, смахивая налипшую паутину. Встреча с медведем окончательно отбила охоту возвращаться на реку. Друзья быстро прошли лес и начали подниматься на пригорок, за которым было рукой подать до заброшенной деревеньки и до гостеприимного лагеря. Первое, что они увидели, поднявшись, была белоснежная задница сидящего на корточках Мирона.

– Мирон! – возмутился шедший впереди Худяков. – Ты бы хоть подальше ушёл! Что раскорячился рядом с тропинкой?

На подобное замечание Мирон ответил кряхтением и раздраженным голосом:

– Докуда добежал!

– Давай, давай, не отвлекайся! – заржал Женька. – А то там сзади медведь! Хорошо, если просто сожрёт, а то и огулять может!

– Да пошли вы! – парировал занятый своим непростым делом Мирон и неожиданно добавил: – Любители молока! Козлы!

– Ты это медведю скажи! А про медведя я не шучу. Будь аккуратней!

– Спасибо, благодетели! – Мирон, похоже, не собирался прерывать своё занятие. – Идите, догоню.

А в лагере тем временем уже весело пылал костёр, и Володя разделывал свой улов. Три переливающихся на свету рыбы, приличных размеров, уже обезглавленные и выпотрошенные, лежали рядком и ожидали своей очереди на засол. Четвёртая, предназначенная для копчения, раскрытая «книжкой» и посоленная, распластавшись на доске, доходила до кондиции. Бак, зажав в уголке губ зажжённую сигарету и прикрыв правый глаз от дыма, деловито размешивал грязным пальцем соль и сахар в необходимых пропорциях.

– Где вы шатаетесь? – строго спросил он. – Рыба коптится быстро, а надо бы ещё картошечку сварить. Она должна быть у вас.

– По дороге Мирона встретили. У него что, так серьёзно? – поинтересовался Димон.

– Как он говорит, с самого нашего ухода всё кусты пугает, – ответил Бак, отхлёбывая из бутылки с пивом. – Видимо, не на пользу ему молоко пошло.

– А что, никакой таблетки у нас нет? – спросил Худяков, доставая свой улов и устраиваясь у края стола.

– У нас нет. Может, у тебя есть что-нибудь в аптечке?

– Нет, я этим пока не страдаю. – Димон ловким движением руки вспорол рыбе брюхо, и на доску вывалились розовые ястыки икры. – О, икрянка. Сейчас пятиминутку сделаем.

Тем временем Сом вытащил из палатки кое-какие продукты и разложил их на лавке. Картошки среди них не было.

– Вот забыл, наверно, – стал он сокрушаться. – Вроде брал. Димон, у тебя нет?

– Нет, я вчера всё из машины доставал. А картошку ты должен был взять. – И, обращаясь уже к Володе, спросил: – Как там старуха, появлялась?

– Нет, её не видел. Правда, я недолго в лагере, за полчаса до вас пришёл. Её не видел.

Димон посмотрел на старушечий дом. Он стоял и смотрел чёрными окнами на дорогу. За крашеным забором стояла тишина. Казалось, хозяева уехали и оставили его одного на зимовку до весны, до первой зелени. Худяков вздохнул и продолжил заниматься своим делом, изредка поглядывая по сторонам. Его взгляд несколько раз останавливался на доме. Наконец к костру подошёл измученный своим недугом Мирон.

– Отпустило? – поинтересовался Бак, туго перевязывая спелёнатые тушки рыбы крепкой бечевой. – Ты бы водки с солью выпил. Помогает.

– Смотреть на неё не могу, – жалобным голосом ответил тот, но, немного подумав, добавил: – Но разве что в лечебных целях?

Размешав в пластиковом стаканчике с водкой щепотку соли, он сел на свободный краешек скамейки и приготовился принять лекарство. На его лице отображались все муки сделанного им выбора. Он вроде и хотел выпить, но организм отказывался принимать отраву. Он искренне желал поправиться, но понимал, что гарантий ему никто не давал и очередной побег в кусты, только на заплетающихся ногах, был более чем возможен. Наконец он решился и, закрутив водку в стаканчике водоворотом, влил в себя отвратительную жидкость. Быстро запил её водой, закурил и, закинув ногу на ногу, принялся ожидать благотворного действия лекарства. На его лице проявилась сначала робкая, но затем быстро растущая уверенность в том, что он сделал правильный выбор.

– Вот и старушка, – сказал он, подавляя в себе быстро наступающее опьянение. – Опять что-то тащит.

Димон обернулся и увидел старушку, идущую от дома к лагерю. Он готов был поклясться, что буквально пару минут назад на тропинке её не было, он ведь неоднократно оборачивался и смотрел на дом. И вот теперь она подходила к костру, неся в руках миску, накрытую цветастой тряпочкой.

– Здравствуйте, рыбачки. Много рыбы добыли? – поинтересовалась она, ставя миску на краешек стола и присаживаясь на лавку.

– Здравствуйте, баба Анни, – вежливо поздоровался Худяков. – Поймали немного.

– Да вижу, вижу. Хорошие, крупные. Мне такие редко попадались, – вздохнула она, складывая ладони на коленях.

– Так вы тоже рыбку ловите? – спросил Бак, заканчивая свою работу.

– А как же, мне тоже рыбки-то хочется, – засмеялась она.

– Мы тут сегодня на речке медведя видели, – продолжил Вовка. – Вы его не боитесь?

– А что мне его бояться? – ответила бабка, вытирая уголком платка глаза. – Он на том берегу, я на этом. Мы в гости друг к другу не ходим. И вы на тот берег не ходите. Нечего тревожить косолапого.

– Нет, мы только по этому берегу ходили, тот слишком заросший, подходы к воде совсем плохие.

– Я вам тут картошечки принесла, сварите или в углях запечёте. – Старушка сняла с миски цветастую тряпицу, прикрывавшую горку чистой и гладкой картошки.

– Спасибо, баба Анни, – сказал подошедший Сом. Все его попытки найти свою картошку потерпели неудачу, а тут такое. – Вы не волнуйтесь, мы денежку отдадим!

– А я и не волнуюсь, – засмеялась старушка.

– Баба Анни, – сказал Димон. – Мы сейчас форельку будем коптить, вы с нами посидите, попробуйте.

– А что, и посижу. Уж давно голоса людского не слыхивала, совсем здесь одичала. Посижу, себя покажу, на вас посмотрю и послушаю. Всяко развлечение.

На улице стало смеркаться. Низкие серые тучи, тужившиеся весь день, казалось, бросили свои безуспешные попытки пролиться дождём, оставив эту идею на другое время. Ветерок почти стих, и стало заметно теплее.

Бакин, разровняв угли в костре, поставил на середину заряженную форелью коптильню. Все с любопытством смотрели на действия опытного коптильщика. Буквально через несколько минут из-под крышки появился вкусно пахнущий дымок.

– Засекайте время. Через минут тридцать-сорок будет готово! – торжественно объявил Вовка. – А пока неплохо бы и выпить! А то не получится!

Ловко свернув головку с бутылки водки, он быстро наполнил три стаканчика прозрачной жидкостью и, замерев на секунду, предложил:

– Баба Анни, выпейте с нами.

– Нет, что вы. – Старушка даже замахала руками. – Пейте, я посижу, посмотрю. Пейте, не обращайте на меня внимания.

– Тогда давайте я вас коньячком угощу. – Худяков, открыв свою неполную бутылку, щедро плеснул в стакан.

Баба Анни засмеялась и взмахнула своими морщинистыми руками.

– Вот настырный. Ну что тебе говорят. Не пью я.

– Ну, тогда пускай постоит, – согласился Димон.

Все дружно выпили, кроме старухи. Даже Мирон на этот раз пропустил стадию подготовки, выпил и, запив водой, закурил. На улице совсем стемнело. Ветер стих. И только угли в костре приветливо потрескивали.

– Скажите, – обратился к старушке Володька. – Как вы тут одна управляетесь с хозяйством? Или помогает кто?

– Да кто помогает-то. Мужа своего я, поди, уж как лет десять похоронила. Дочка давно замуж вышла и уехала с мужем на Дальний Восток. И не пишет. Да куда писать-то ей. Почта закрылась, а из посёлка давно уж никто не приезжает. Сынок мой в Ленинграде живёт, совсем забыл меня. – Баба Анни грустно вздохнула. – Хоть бы перед смертью на него посмотреть.

– Да ладно, – сказал Володька с оптимизмом. – Приедет, обязательно приедет!

– Наверно, не дождусь его. Сколько писем отправляла в своё время. Сколько с такими же рыбаками передавала. Всё молчит. Наверно, работы много, совсем нет времени у него. – Старушка взяла стакан и, повертев его в руках, поставила на место.

– Скажите, – вступил в разговор Димон, прихлёбывая из своего лафитника. – Как вы с хозяйством-то справляетесь? Я смотрю, у вас и дом ухоженный, и в огороде порядок. А если заболеете?

– Да болеть-то мне некогда, – снова тихонько засмеялась старушка. – Стоит только зазеваться, и пошло поехало. Потом труднее разбираться будет. Вот сижу с вами, болтаю попусту, а дела-то сами собой не сделаются.

– Так вы посидите, отдохните, – вставил своё слово Женька. – Завтра всё успеете.

– Это у вас, молодых, всё на завтра. А у стариков всё за спиной, и кажется, что ничего не успела, ничего не сделала. Вот и тороплюсь. Всё доделать стараюсь. Когда помру, всё сынку достанется. А как же оставишь всё в неисправности, или грязи? Вот и колгочусь с утра до полуночи.

– А скажите, – неожиданно встрял в разговор изрядно захмелевший Мирон. – А вы царя помните? Или Ленина?

– Что ты несёшь! – одёрнул приятеля Женька.

– Что, плохо сохранилась? – баба Анни весело рассмеялась. – Нет, ни царя, ни Ленина я не помню. Я в двадцать пятом родилась. Они к тому времени уже померли.

– Понял, – согласился Мирон, кивнув головой. – Бак, плесни мне чутка, и я пойду. Устал сегодня.

Дважды Бака уговаривать не пришлось. Быстро выпив свою дозу, Мирон с трудом поднялся со скамейки и, качаясь, отправился в палатку.

– Намаялся бедняга, – пожалела его баба Анни. – Как ни выгляну в окно, глядь, он бежит в кусты. Да так шибко. Видать, не принял его живот молочка, видать, не принял.

– Не обращайте внимания. Лучше скажите: а вы войну помните? – спросил Худяков, прикуривая сигарету.

– Войну-то? Конечно, помню. Я тогда помоложе была, так что хорошо всё помню. Это сейчас, бывает, позабуду, куда иголку воткнула или очки прибрала, а что тогда было, всё помню. – Старушка говорила спокойно, только смотрела неотрывно на мерцающие красными огоньками угли костра.

– Расскажите, пожалуйста, – пристал Худяков, наполняя свой лафитник.

На улице совсем стало темно. Если раньше от костра ещё виднелись отблески света, то теперь он, накрытый коптильней, совсем перестал светить, а лишь поблёскивал кроваво-красными огоньками, изредка выпуская в небо мерцающие блёстки. Женька сходил в палатку и принёс модный финский фонарик, сделанный в Китае, с боковой подсветкой, и, включив, поставил его на стол. Сразу стало уютнее.

– А что рассказывать-то. Вам, наверно, неинтересно будет.

– Расскажите, – попросил Женька, поудобнее усаживаясь у стола и намазывая себе хлеб маслом.

– Пожалуйста. Вы воевали?

– Нет, слава богу, хотя тогда все на фронт собирались. Ну и я с девками в управу ходила. Тоже хотела на фронт втихаря от мамки сбежать. Но нас отругали и домой отправили. – Баба Анни усмехнулась. – Но в сентябре, когда немец к Ленинграду подошёл, всё-таки взяли. В госпиталь. Он отсюда недалече был, километрах в ста. Посёлок там был такой, Ореховка, в стороне от дороги. Образования медицинского у меня не было, так что определили меня и мою подругу в прачки. Подруга моя Томка померла, ещё в восемьдесят шестом, она тут в крайнем доме жила. А я, значит-то, ещё живу.

– А в госпитале что вы делали? – поинтересовался Сом.

– Так я же говорю, стирала. И портки солдатские, и бинты, да много чего, сейчас не вспомнишь. Работы много было. Не высыпалась совсем. Бывало, прикорнёшь у бака, а тебя уж зовут. Надо же не только постирать, но ещё и высушить. Бинты прогладить, а утюги тогда чугунные были, все руки отмахаешь. Правда, хорошо было у меня на стирке, тепло от печки, так что зимой к нам греться ходили да покурить. Я тогда и закурила. От голода закурила. Покуришь, бывало, и есть не хочется. – Старушка засмеялась.

Худяков положил перед рассказчицей пачку сигарет Cabinet и зажигалку, приглашая закурить.

– Нет, нет. Я уж давно бросила, как дочку носить начала. Мне тогда наш врач Моисей Яковлевич, прекрасный человек, сказал, мол, хочешь здорового ребёнка, бросай курить, Аня. Он меня Аней называл, а я и не возражала.

– А что, совсем с едой плохо было?

– Очень плохо. Особенно первый год. Зимой-то совсем голодали, а как лето сорок второго настало, так полегче сделалось. Нас по весне в лес стали отряжать, черничный лист собирать, смородиновый, брусничный. В госпитале из него чай заваривали, раненых поить. А как грибы пошли, так совсем хорошо стало. Правда, их раненым не давали, желудки у них слабые, грибы не принимали. Так, отварчику похлебают, и то хорошо.Пацанята местные выручали, рыбки наловят, принесут. Да и снабжение стало налаживаться. С Ладоги рыбу нам привозили. В общем, пережили.

– А немцев видели? – вступил в разговор Бак.

– А как же, видела. Пленных мимо нас гнали, много гнали. Мы вначале на них всё смотреть бегали. А потом надоело, не до них. Раненые, которые ходячие, бывало, выйдут и смотрят. Курят и молчат.

– Скажите, – поинтересовался Женька. – А награды у вас есть?

– Да какие награды, – отмахнулась рукой баба Анни и рассмеялась. – Дали уже после войны. Меня контузило, за это и получила.

– Расскажите, как контузило? Вроде у вас тыл был. – Худяков нетерпеливо поёрзал.

– Зимой сорок второго немец бомбу кинул. Взорвалась она недалеко от кочегарки. Я тогда бельё кипятила, ну и шибануло меня. Я ещё себе тогда ноги сильно обварила. Всё переживала потом, что с такими ногами замуж не выйду. Но ничего, вышла.

Увидав заинтересованные лица ребят, баба Анни вздохнула.

– Да что тут рассказывать. Но раз интересно, расскажу, да и сама повспоминаю. А то, бывает, лица человеческого месяцами не вижу. Только с иконами и говорю. А они хоть и слушают внимательно, но отвечать не стараются. Нас, девчонок молодых, в госпитале работало много, так что мужским вниманием мы были не обижены. Хихикали, улыбались, но чтобы что-то большее, то ни-ни, да и сил на шашни не было. Уставали сильно, постоянно спать хотелось, даже больше, чем есть. А в кочегарку бегали покурить, особенно зимой, там тепло было. Ну и стал лично ко мне приходить Мишаня мой. Он раненый у нас лежал, долго лежал. Ему руку левую отняли по локоть, да и ногу повредило. Он сапёром служил, и его где-то на Волховском фронте покалечило. Его на списание готовили. Приходил он ко мне, значит, покурить вначале, потом сахарком угостит, с печками поможет. Ну, я и привыкла к нему. А сам он красавцем не был. Роста небольшого, чернявый, весёлый. И говорить умел красиво. Ну, я и повелась. Пожалела, значит, его. Вначале думала, что обойдётся, но потом, как забрюхатела, пригорюнилась. Куда я с дитём-то. Война. Но Мишенька мой, когда узнал, предложение, значит, сделал. Мол, давай, Анюта, поженимся, ты одна и я один. К тому времени родители мои уже померли, братьев моих на войне убило, а один пропал без вести. И у него семьи нет, остались, говорит, под немцем, в оккупации. Недолго я думала, согласилась. Комиссовали, значит, меня, и зажили мы с ним счастливой жизнью. Вначале тут же, при госпитале. А как война кончилась, то в бараке комнату дали. Вскоре дочка у нас родилась. А Миша мой плотником от Бога был, всяко дело у него в руках горело. Он и печки складывал, и дома строил, вообще, мастер на все руки, хоть и с одной рукой. Дали ему направление в колхоз, вот в этот, где мы сидим. И дом нам дали, вот он стоит, на вас смотрит. Деревенька была эта захудалая, домов пятнадцать, половина ‒ пустые, много народу тогда на войне этой проклятущей побило. Вот нам и дали этот дом. Мишаня его перебрал, покрыл заново, благо материалы нам управа выдала. Вот и зажили. Потом двое ребят у нас умерли, а потом и Коленька родился, который сейчас в Ленинграде живёт. Вот и всё. А ты что рот открыл, – неожиданно сказала баба Анни, – рыбу свою перекоптишь, снимай давай.

Вовка ойкнул, подскочил к почти погасшему костру и, обжигаясь, снял с остывающих углей закопчённую коптильню. Женька тут же добавил дров, и костёр весело затрещал, разгоняя ночную мглу. Рыба, разложенная на газете, выглядела изумительно, а аромат копчёной форели вызвал лютый приступ голода у присутствующих.

– Ну, вы вечеряйте, а мне надо идти. – Старушка встала из-за стола.

– Не уходите, не надо нас обижать. ‒ Худяков искренне обиделся. – Попробуйте рыбки, вот какая получилась, у нас Володька её ух как умеет готовить.

– Нет, пойду я. Вам спасибо за приглашение, но у меня дел ещё навалом. А это, ‒ баба Анни показала на пластиковый стаканчик с коньяком, к которому она так и не притронулась, – пусть утром ваш друг выпьет, ему полечиться надо будет. Да и с водкой заканчивать, его организм уже не приемлет её.

Старушка повернулась и бодро зашагала к своему дому, как будто на улице была не глухая ночь, а яркий день. Буквально через полминуты она исчезла из круга, освещаемого костром, и растворилась в полной темноте. Друзья смотрели ей вслед, как заворожённые. И только когда в окнах зажёгся желтоватый тусклый огонёк, они уселись у стола.

– Да, повидала на своём веку старушка, – сказал Володька, нарезая крупными кусками красное, сочащееся желтоватым жиром мясо. Осенью рыба, нагулявшая за лето жирок, наиболее вкусна. – Как там икра, подсолилась?

– Готово, – ответил Димон, цепляя на кончик ножа несколько крупных икринок и отправляя их в рот. – Самое то.

Выпили, закусили. Съели по небольшому кусочку рыбы. Закурили. Разговор не клеился. Молча докурили. Окурки, описав дугу, дружно попали в костёр.

– Я, пожалуй, спать пойду, – сказал Худяков, вставая. – Устал.

– И я. ‒ Женька перевернул свой стаканчик донышком вверх, смахнул крошки со стола на землю. – Вроде дождя не будет.

– Да, – согласно кивнул Бак и вздохнул. – Что-то не в тему был рассказ старухи. Вроде и интересно, а настроение совсем пропало. Только бы не было войны.

– Только бы не было войны, – ответил Сом.

Худяков расслышал их слова, залезая в палатку, и тихим голосом повторил: «Только бы не было войны». Следом за ним в палатку забрался Женька и молча залез в свой новенький финский спальник, отвернулся к холодной матерчатой стенке и через мгновенье засопел. Димон ещё долго ворочался, устраиваясь поудобнее, вспоминая то рассказ бабки, то встреченного на рыбалке медведя. Впервые в жизни ему не вспоминалась борьба рыбы, попавшейся на крючок. Он не наслаждался, вспоминая туго изогнувшийся спиннинг и поединок добычи и рыбака. Перед глазами стоял умный взгляд косолапого, смотрящего на него с другого берега неширокой речки.

Утро следующего дня ничем не отличалось от предыдущего. Те же низкие тучи, тот же слабый ветерок. Иногда горсть мороси долетала до земли, словно небеса намекали, мол, мы ещё тут, мы скоро зальём землю водой, а потом засыплем снегом. Помните о нас, и бойтесь. На этот раз Худяков вылез из палатки первым. Вчера вечером Бак, уходя последним, прибрал всё на столе, продукты, вместе с копчёной рыбой, плотно обернул полиэтиленом и убрал под стол, предусмотрительно придавив пакет парочкой дровин. Володька был опытным человеком и понимал, что если ночью медведь припрётся в лагерь на запах еды, то косолапый не полезет в палатку, а сожрёт то, что найдёт на улице. На столике остался стоять только пластиковый стакан с коньяком, накрытый стеклянной банкой, да небольшой нож, видимо, забытый в потёмках.

Худяков не стал разводить костёр, поставив воду кипятиться на модную шведскую газовую горелку. Это был предмет зависти его товарищей, горелка была удобна, компактна, безотказна, но газ в пузатых баллончиках стоил неимоверно дорого. По меткому выражению Мирона, как левая почка папы римского. Правда, иногда вместо почки фигурировало лёгкое, а в самых тяжёлых случаях яйцо или крайняя плоть.

Только вода в котелке закипела, из палатки показалось тяжёлое лицо Мирона. Лицо человека, победившего диарею, но проигравшего алкоголю.

– Сколько времени, – сразу поинтересовался Мирон, подойдя к столу. Было видно, как его потряхивает.

– Пора на рыбалку, – улыбнулся Димон. Его всегда веселило желание похмельных людей знать точное время.

– Сейчас выпью пивка и пойду. А что, Сом с Баком уже ушли? – поинтересовался он, пытаясь открыть пивную бутылку.

– Подожди, не пей пиво, – остановил его Худяков. – Вот, лучше похмелись коньячком.

Димон снял банку со стаканчика, оставленного старушкой, и указал на него глазами. Мирон недолго боролся с искушением, быстро взял стаканчик и опрокинул его в рот.

– Фу, какая гадость. Он выдохся, – поморщившись, сказал Олег. – Я всё-таки выпью пивка.

В этот момент проснулись остальные члены команды и вылезли из палаток.

– Ну что, Мирон? Живой? – подходя к столу, спросил Бак. – Тут тебе снадобье, волшебное, бабка оставляла. Уже принял, я смотрю?

– Блин, это бабкин коньяк? Она его не допила, так ты мне споил? Ты совсем попутал? – агрессивно начал Мирон. Он уже поставил бутылку пива на стол и собрался встать.

– Олег, успокойся! – Худяков осадил своего друга. – Во-первых, она не пила из этого стакана. Она вообще не пила! Она его заговорила и велела тебе его выпить. Говорила, поправишься. И ещё сказала, что пить тебе надо бросать!

– Да ладно, не пила, – засомневался Мирон, но оставил свою попытку встать.

– Не пила, не пила. – Сом утвердительно кивнул головой. – Специально для тебя оставили. Выпил уже? Молодец, может, поможет.

– Да я и не страдаю, – миролюбиво согласился Олег. – А ведь отпустило! Сейчас пивком полирну и на речку сбегаю. Может, повезёт.

– Пиво не пей! Перетерпи, – сказал Бак, насыпал в свою чашку кофе, добавил сахара и вопросительно посмотрел на Худякова, мол, хватит ли кипятка на всех. – А рыбалку ты, как всегда, проспал! Времени у нас нет тебя ждать. Сейчас позавтракаем, и в город. Надо успеть пораньше вернуться.

Мирон обречённо вздохнул, повертел в руках бутылку с пивом, поставил на стол.

– Ладно, наливай кофе. Хорошо, что проспал, а ведь на самом деле… – пошутил он.

Пока все завтракали бутербродами и кофе, Сом, управившись раньше всех, вытащил свои вещи из палатки и отнёс их к худяковской «пятёрке». Вскоре и Димон с Володей упаковали вещи. Один лишь Мирон сидел на лавочке, скрестив ноги, курил как заведённый и посматривал на закрытую бутылку пива. Из этой дзен-позы его вывел окрик Бака, собиравшего палатку.

– Хватит уже сидеть, помоги собрать палатку! И не смотри на пиво, никуда оно от тебя не уйдёт, – раздражённо крикнул Вовка.

– Смотрите, бабулька опять к нам идет. Блин, опять своё молоко тащит, – сказал вполголоса Мирон, поднимаясь со скамейки.

Худяков, вместе с Сомом старательно складывавший свою шикарную палатку, обернулся и увидел быстро приближающуюся бабу Анни.

– Жень, заканчивай, пойду рассчитаюсь, – сказал он, поднимаясь с земли и отряхивая колени.

– Доброе утро, баба Анни, – поприветствовал он подошедшую женщину. – Как вам спалось? Не помешали ли мы вам?

– Да уж какое утро, – всплеснула руками старушка. – Я уже столько дел переделала, пока вы спали. Всё не хотела вас беспокоить. Как там ваш немощный? Поправился? Поправился, я смотрю.

– Здравствуйте, – отозвался Олег. – Спасибо вам, уже легче.

– Ну, ничего, ничего. Ты, главное, не пей её, проклятущую. Хватит с тебя, – улыбнулась она и, уже обращаясь к Худякову, добавила: – Я смотрю, в вашей компании ты самый главный? У меня к тебе одна маленькая просьба. Ты уж не откажи старухе.

Слова женщины «про самого главного» Бак услышал ‒ оторвался от своего занятия и ревниво посмотрел в их сторону.

– Чем смогу помогу, – ответил Димон, расстёгивая молнию поясной сумки и доставая бумажную купюру. – Возьмите, пожалуйста, за молоко, за картошку. Надеюсь, хватит?

– Да что ты. Ничего не надо. Ты только не откажи мне в моей просьбе, – попросила старушка, заглядывая в глаза.

– Что сделать-то надо? – спросил Димон, невольно перебирая в голове варианты просьбы. Ехать в ближайший продуктовый магазин очень не хотелось.

– Сильно не побеспокою. Тебе по пути будет. – Она достала из кармана толстый конверт с чередующимися красными и синими полосками. – Будь добр, опусти его в почтовый ящик, там, в Ленинграде. Это я письмо сыну написала. Может, там в городе почта работает лучше? А то я всё пишу и пишу, а он не отвечает. Может, не получает. Может, у нас почта плохо работает, вот и не доходят письма. Вот я тут и адрес подробный написала, и индекс. И марки наклеила, на всякий случай.

Димон взял толстый конверт. Это был старый советский конверт для авиапочты. Ту-134 всё летел и летел куда-то выше облаков. Лиловая марка с гордой надписью «Почта СССР», стоимостью двадцать копеек, была аккуратно наклеена в правом верхнем углу. Адрес, написанный округлым, разборчивым почерком, начинался с названия, которого нет.

– Конечно, конечно, опущу, – успокоил старую женщину Худяков, кладя конверт в широкий боковой карман куртки. – А денежку вы всё-таки возьмите. И молоко у вас вкусное, жалко, что перелить некуда.

– Да бери ты вместе с банкой, – засуетилась баба Анни. – У меня их много.

– Большое спасибо! – Димон был большим любителем молока.

Он сразу поставил банку с молоком в машину, укрепив её среди вещей, чтобы случайно не разбилась по дороге. Вернувшись к столику, Димон увидел, что все уже собрались и ожидали только его, когда он закончит ритуал прощания. На столике лежала завёрнутая в пакет рыба и бабушкина миска с картошкой.

– Вижу, не дошло дело-то до картошки, – заметила старушка.

– Не дошло, – согласился Димон. – Мы вам тут рыбки оставили. Покушайте. А денежку всё-таки возьмите. Мы не обеднеем, да и вам пригодится.

– За рыбку вам спасибо. Полакомлюсь. Только ты не подведи, опусти конвертик, – сказала старушка.

– Я же сказал. – Димона стал тяготить разговор, и, сунув деньги под картофелину, он собрался уходить. – Извините, если побеспокоили, если насорили.

– Езжайте смело, не думайте. Я приберу. Что мне здесь делать-то. А вы приезжайте ещё, осенью рыба жирная, хорошая.

Димон кивнул и поспешил к уже прогревающимся машинам.

Говорят, что обратная дорога домой гораздо короче. Люди знают, люди не ошибаются. Правда, выезжая на трассу, они увидели аварию. Два орла, на двух машинах, выезжая с грунтовки на трассу, не пропустили КамАЗ, и он легко смял жестяные коробки. Рядом стояла видавшая виды скорая и ГАИ. Люди суетились вокруг. А на асфальте лежали два тела, уже прикрытые тряпками. Гаишник помахал жезлом, разрешая им проезд.

– Смотри-ка, – сказал Сом, провожая глазами место аварии. – Как и мы.

– В смысле, как и мы? – переспросил Худяков.

– Серая «Нива» и белая «пятёрка», – пояснил Женька, выкидывая окурок на дорогу.

– Ну и как, ты опустил письмо в почтовый ящик? – спросил я, закусывая после очередной рюмки.

– Ты знаешь, нет, – ответил Димон, доставая сигарету. – Я это письмо отвёз сам. Адрес же был указан на конверте. Когда ехал туда, всё думал. Если этот парень будет хамить, дам в морду. Потом думал, опущу письмо в ящик. Когда нашёл адрес, всё же решил подняться. Знаешь, там на Петроградке есть настоящие трущобы. Дома ‒ развалюхи. В парадных сыро, шприцы валяются. Ступени стоптаны до не хочу. Окна выбиты, вообще, дно. Поднялся на второй этаж, позвонил. А сам стою и думаю: хорошо бы, чтобы дома никого не было. Но не угадал. Дверь открыл мужик. Знаешь, такой наполовину спившийся интеллигент. Но аккуратно одетый, трезвый, и одеколоном дешёвым от него разило сильно. Спрашиваю: такой-то? Он отвечает, что да, и интересуется, в чём, собственно, дело. Ну, я ему протягиваю письмо и говорю, чтобы навестил мать. А то она скучает, мается, всё ждёт его. Он письмо взял и вдруг заплакал. Искренне так. Я даже обалдел несколько. Он сопли вытер и сказал, что мать его умерла уже как года два. Я вначале подумал, что врёт урод. Начал было говорить, что видел её неделю назад и что она лично письмо передала. А он: «Нет, умерла». Я вначале даже захотел ему зарядить, но он и адрес правильно назвал, и домик описал. Только дом, по описаниям его, был старый, совсем развалившийся. И на похоронах он не был, слишком поздно пришло известие. Я, конечно, спросил его, знает ли он, где могила. Он в ответ: «Нет, не знаю». Последний раз в деревне был лет пятнадцать назад. Я даже подумал, что не туда приехал, ошибся адресом. Но он сказал, что узнаёт почерк матери и это письмо адресовано точно ему. Мужик извинился и закрыл дверь. Я, как во сне, ушёл оттуда, только в машине оклемался.

– Да ну, мистика какая-то, – поёжившись, сказал я. – А что Мирон? Пьёт, или как?

– Не знаю, что это было, но ты у ребят спроси, они все видели эту старуху. И слышали, как она письмо просила опустить в почтовый ящик, – добавил Худяков и затушил окурок в пепельнице. – А Мирон не пьёт, по крайней мере, до сих пор.