Никогда не разговаривай с незнакомыми планетами [Ина Голдин] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Никогда не разговаривай с незнакомыми планетами

А снится нам трава, трава у дома.

Зеленая, зеленая трава…

«Надоело», — подумала доктор Шивон Ни Леоч.

На учебном ярусе корабля «Джон Гринберг» шел семинар для стажеров.

— И таким образом, в языке вентийцев мы видим, — она надеялась, что скука не просочилась в голос, — удлинение конечностей, когда речь идет о чем-то неприятном, и, соответственно, укорочение в «дружеских» словах. Так, мы не можем сказать представителю планеты, что мы его друзья, употребив при этом вытянутую конечность… Теперь попробуем…

Астронавты-грамматики пробовали традукторы — специальную модель для Венты: растягивающиеся и сокращающиеся трубки. Получалось у них плохо, и они зевали. Их тянуло к родному компьютеру.

Шивон Ни Леоч не любила компьютеры. Они не совершают ошибок. Человеческих, по крайней мере.

Машина может выстроить тончайшую аудиограмму, может подобрать нужное слово, может реконструировать праязык — хотя бы в теории. Но развитие языка — это череда описок, оговорок, косноязычия, его история — это история насилия, и что в этом может понимать машина? Компьютер может заучить язык, может его понять, но он никогда его не почувствует.

Все новейшие методы, все нано-нейро-коммуникативные технологии не стоят старого, исчерканного карандашом учебника грамматики. И приходится стоять здесь и объяснять, как умеет только человек. Но, ей-богу, как это надоедает! Вентийский, до синяков избитый пример, первый язык другой цивилизации, по которому составили традуктор. Шесть конечностей, три позиции у каждой, особо не разговоришься. Так ведь и этого они не знают, и будут ошибаться, и рискуют сморозить глупость даже там, где это смерти подобно.

Но разве это имеет такое уж большое значение?

— На сегодня все, — сказала Шивон, когда ее терпение кончилось.

Поднялся гул, как в любой аудитории на перемене.

— Сиобан? — подходили с вопросами. — Профессор Маклауд?

«Ни Леоч. Шивон Ни Леоч, а не Сиобан Маклауд». С доброй руки какого-то англичанина все девушки в ее краях стали «сыновьями». И пусть ее дьявол возьмет, если это — естественное развитие языка. Но компьютер этого не учитывает.

***
— Идиотизм, — говорит она Лорану позже, в гостиной. — Устраиваем лингвистические экспедиции на другие планеты и не можем нормально произнести имя соседа с нашей же Земли!

Релаксирующая гостиная «под острова» на четвертом ярусе снова зависла. Они сидят в обычной комнате отдыха для техников, где на одной стенке — варварски спроецированные поля Нормандии. Тихо. Слышно, как в стакане с виски холодным цветком распускается лед.

— Les Amerloques, — говорит Лоран, затягиваясь настоящей, нездоровой сигарой. — Что ты от них хочешь?

Лоран — второй европеец на корабле, их всего двое среди шумных, вечно молодых американцев с белоснежными оскалами. Иногда они переглядываются — мол, чертовы янки — и за это она любит Лорана, в конце концов, не чужой, страны их на Земле — через пролив.

— На Зоэ что делать с ними будешь?

— Посидят сначала, — говорит Шивон, и глотает виски. — Если все пойдет гладко — выпущу, и пусть транскрибируют все, что движется.

— Засади их парадигмы глаголов писать, — предлагает Лоран. — Пусть помучаются.

— Да какие там глаголы, — говорит Шивон. — Ты же видел, что вышло на аудиопробе.

— Все она тебе покоя не дает, — говорит Лоран.

— Принцип утки, — говорит Шивон. — Вот что не дает мне покоя.

Принцип, который нужно было, по всем правилам, оставить на земле. Насчет того, что языки со сходной структурой должны действовать одинаково в сходной ситуации. И наоборот.

Не знай она, чей это язык, приняла бы за один из европейских. Забытый, непривычный, но — европейский. Мечта лингвиста, просто не верится. Если бы она видела только письменное свидетельство — несколько странных мягких листов с начертанными текстами, которые аборигены показали пионерам, решила бы, что им в кои-то веки по-настоящему повезло. Удобный язык, удобный разум, который строит мир так же, как землянин: подлежащее-сказуемое-дополнение.

Если бы не то, что она слышала на записи.

Лоран курит.

— Плавает, как утка, крякает, как утка, и выглядит, как утка… Но только это не утка. Не могу понять, в чем тут дело.

— Думаешь, здесь пахнет открытием?

Бог его знает, чем здесь пахнет. Так не говорят — вот что сразу пришло ей в голову, когда она прослушала привезенные пионерами записи. Глупо; после того, как она десятилетиями приручала себя к полной иррациональности, к тому, что за пределами всего, даже того, что воображаешь, ничего похожего на земной язык и быть не может. Что Вавилонская башня — это так, Его невинная шутка по сравнению с тем, что Он сделал с нашими братьями по разуму…

После всего этого ей все равно кажется — так не говорят.

Лоран глядит на нормандские поля.

— Ты скучаешь? — спрашивает она вдруг.

Он не