Чтобы вблизи кораблей безопасно сражались ахейцы
- Для комментирования войдите или зарегистрируйтесь
хотя вот на днях Рондарев схалтурил. Он написал рецензию на книгу о Гумилёве, а книгу явно не дочитал и все философические отступления пропустил. В общем, упрекает Рондарев автора в вещах прямо противоположных написанному в книге
Это вы, смотрю, уже далеко углубились. Верный призрак - стала интересовать форма пуговиц. :)
Уже много лет. Я даже книгу собираюсь написать о французской революции.
А ещо я придумал сужет для кино, но никому не говорю. Украдут гады.
Это вы, смотрю, уже далеко углубились. Верный призрак - стала интересовать форма пуговиц. :)
Уже много лет. Я даже книгу собираюсь написать о французской революции.
А ещо я придумал сужет для кино, но никому не говорю. Украдут гады.
И зачем?В кино уже один сюжет есть.
Я тоже его нежно люблю. Про постмодернизм какая прелесть:
Я книгу не читал, но там же вроде с цитатами он критиковал.
Меня его рецензия даже расстроила. Я очень ценю Рондарева, а тут такая явная промашка.
так. я передумала
потом когда осмелею, расскажу почему лучшее Бетховенов сочинил глухой. Что означает двенадцатый дом в астрологии, почему Сатурн там радуется и, какое отношение Сатурн имеет к слуху, хотя, с виду никакого.
Хых. Книга - это здорово. Художественная или нон-фикшен будет?
не, книга философическая про онтологическую сущность террора
А кино - костюмированная трагикомедия типо влюблённого Шекспира, только в конце всем отрубят головы
И зачем?В кино уже один сюжет есть.
а я придумал, как приспособить его к французской революции
А зря. Там такой накал, такие коллизии! :)
Вы читали Быкова про пошлость? Вот оч остро. Особенно остро - какое я к этому всему имею отношение, чтоб так реагировать?
Ничего святого (с)
Сатурн, подобно революции, оглушает.
Сатурн, подобно революции, оглушает.
Это Революция, подобно Сатурну, пожирает своих детей.
не умничайте
У Гойи жуткая картина про Сатурна.
Вдруг за его спиной раздался окрик:
– Стой!
Мужчина замер и обернулся, но не увидел никого, кроме бесчисленных монументов.
– Где... где вы?.. – проговорил он, внезапно почувствовав странную слабость и страх.
– Мы везде, – ответил ему гулкий неживой голос, и несколько бронзовых статуй, сдвинувшись со своих мест, медленно приблизились к бритоголовому.
– Мы везде – и нигде, разве ты еще не запомнил? – и статуи гулко рассмеялись.
Теперь они стояли, окружив бритоголового плотным кольцом, – бородатый Маркс, Ленин в неизменной кепке, Дзержинский в долгополой шинели, круглолицый Киров и затесавшаяся в эту мужскую компанию женщина: то ли Инесса Арманд, то ли Жанна Лябурб, то ли вообще Роза Люксембург.
– Я никак не могу привыкнуть к вашему чувству юмора, – проговорил бритоголовый.
Он достал из кармана клетчатый платок и вытер выступившую на лбу испарину.
– А ты и не должен к нему привыкать, – ответил бронзовый Дзержинский. – И мы пригласили тебя вовсе не для того, чтобы шутить. У нас есть для тебя поручение.
– Я слушаю вас.
– До нас дошли сведения, что в городе всплыл один очень важный артефакт. Артефакт, принадлежавший одному из великих мастеров прошлого. Ты должен найти его, должен завладеть им, чего бы это ни стоило! Обладание этим артефактом поднимет роль нашей Ложи, она выдвинется в первый ряд, а ты...
– А я? – переспросил бритоголовый взволнованно.
– Ты получишь звание Мастера и будешь с почетом принят Великой Ложей Севера.
– Я сделаю все, что от меня зависит, Мастер! – негромко проговорил бритоголовый. – Что это за артефакт? Где его искать?
– Тс-с! – Одна из статуй прижала палец к губам. – Охрана!
И впрямь неподалеку раздались приближавшиеся шаги и приглушенные голоса.
Бритоголовый встал рядом с бронзовым Дзержинским, вытянул руки по швам и замер, словно окаменев.
Голоса приближались, и вскоре появились двое мужчин в униформе охранников.
– Чего их охранять-то? – недовольно говорил тот, что помоложе. – Чай, не разбегутся!
– Порядок такой! – возразил второй, постарше. – А вдруг им за водкой сбегать приспичит?
– Что?! – Молодой охранник уставился на напарника и вдруг захохотал. – Шутишь, Степаныч! За водкой!
– А что? – Степаныч огляделся и показал на один из памятников. – Вот этот, к примеру, явно был не дурак выпить!
– А кто же это такой? – заинтересовался парень. – Не Ленин, не Маркс... Вроде его здесь вчера вообще не было!
– Да чего ты несешь? Ты что, всех их помнишь? Это, я так думаю, Котовский. Видишь, побрит наголо!
– Котовский? – переспросил парень. – Кто такой, почему не знаю?
– Потому что ты серый, – раздумчиво ответил Степаныч. – Серый и необразованный. Котовский – это герой Гражданской войны... голову наголо брил.
– Как Бондарчук, что ли? – переспросил молодой.
– Сам ты Бондарчук! Ну ладно, пойдем дальше, нам еще ходить и ходить!
Охранники удалились. «Котовский» размял затекшие руки и повернулся:
– Они ушли! Сколько еще нам придется таиться, прятаться, пугаться каждого шороха?
– Недолго! – ответил ему мертвый голос. – И многое зависит от тебя, от того, как ты выполнишь наше поручение!
– Так что это за артефакт?
Одна из статуй приблизилась к нему, превратившись в живого человека, и протянула плотный конверт:
– Все, что тебе понадобится, – здесь. Фотографии самого артефакта и все сведения, которыми мы располагаем. Здесь, конечно, не все, но ты должен проявить свои способности, ведь на кон поставлено очень много. От твоего усердия, от твоей ловкости зависит и судьба Ложи, и твоя собственная карьера. Если ты удачно справишься с этим делом, возможно, ты будешь представлен Ему...
– Великому Мастеру? – взволнованно переспросил бритоголовый.
Ответа не последовало.
Он огляделся по сторонам – но вокруг были только статуи, безмолвные бронзовые и гранитные изваяния.
Неудачливый оратор спускался с трибуны, опустив голову. Выступление его освистали, и он даже не смог договорить до конца.
– Это провинциальный адвокат, кажется, из Арраса, – ответил сосед, направив на неудачника черепаховый лорнет. – Кажется, его зовут де Робеспьер. Хотя насчет дворянства я не уверен. А почему вы спрашиваете о нем, мой друг?
– Запомните это лицо и это имя! – проговорил Лесаж, выпятив тяжелую губу. – Мне кажется, он опасен. По-настоящему опасен. Он может принести стране и городу множество неприятностей.
– Почему вы так думаете, мой друг? Мало ли сейчас в этом зале самонадеянных провинциалов? Они съехались сюда со всех концов Франции в надежде примазаться к революции и отхватить свой кусок от общего пирога. Этот Робеспьер ничуть от них не отличается...
– Вот в этом вы ошибаетесь! – возразил ему Лесаж. – Этот, как его, Робеспьер отличается от прочих именно тем, что приехал в Париж не за славой и богатством.
– А за чем же еще? – От удивления депутат от Лилля даже приоткрыл рот, так что стали видны его нездоровые зубы.
– Я внимательно слушал его и понял одну ужасную вещь. – Лесаж понизил голос и придвинулся к соседу: – Он и в самом деле верит в то, что говорит!
– Он верит во всю эту лабуду про свободу, равенство и братство? – Сосед недоверчиво прищурился и вдруг захохотал. – Я понял: вы шутите, мой друг!
– Ничуть. – Лесаж и правда был очень серьезен. – Я наблюдал за его лицом. Он искренне во все это верит. Он фанатик! А нет никого опаснее искренних фанатиков, особенно вот таких – приехавших из провинции в поношенном фраке, с единственной парой сапог. Вы слышали, о чем он говорил?
– Признаться, нет! В зале так шумели, что я не разобрал ни слова. Да я не особенно и старался.
– А зря! Он говорил о справедливости и добродетели, о том, что только ради них стоит существовать на этом свете. В общем, пустые слова, погремушки для младенцев, но народ – он и есть младенец, он любит пустые звучные слова! Нет слова страшнее, чем «справедливость». Именно под знаменем справедливости были пролиты реки крови – и еще будут пролиты, попомните мои слова. Нет, еще раз говорю вам – этот Робеспьер опасен. Я подумываю, что стоит перебраться в Англию, пока он не вошел в полную силу.
– Ну, вы удивили меня, мой друг! – Депутат от Лилля вновь взглянул вслед удалявшемуся оратору. – Мне кажется, вы преувеличиваете опасность. Да его никто и не слушает...
Максимилиан шел из дворца Тюильри, где заседало Законодательное собрание, на улицу Сент-Оноре. Он снимал там жалкую комнатку у столяра Дюпле. Путь его лежал мимо кладбища Невинноубиенных. Место это пользовалось у парижан дурной славой.
Темнело. Робеспьер опасливо покосился на ворота кладбища. Над ними сохранилась средневековая фреска «Пляска смерти», и сейчас из темноты на одинокого прохожего злобно и мстительно взирали пустые глазницы танцующих скелетов.
Максимилиан машинально перекрестился.
Этот неосознанный жест удивил его самого – ведь он, ученик Руссо, не верил в Иисуса Христа, он верил только в Разум, Справедливость, Просвещение, в крайнем случае – в некое Верховное Существо... Но вот стоило ему испугаться – и христианские привычки тут же вылезли наружу. Хорошо, что его не видел никто из знакомых по якобинскому клубу, его подняли бы на смех...
Робеспьер прибавил шагу, чтобы поскорее миновать кладбище.
И тут в проеме ворот показалась высокая фигура, закутанная в длинный черный плащ, с суковатым посохом в руке.
Рядом с незнакомцем шла собака – крупный черный пес с горящими, как угли, глазами.
– Остановитесь, месье! – проговорил этот незнакомец голосом глухим и сильным.
Робеспьер хотел было еще прибавить шагу – но ноги его не слушались, они словно налились свинцом. Незнакомец поравнялся с ним и остановился, не говоря ни слова.
– Не знаю, что вам угодно, месье. – Робеспьер заметно нервничал и от этого начал даже заикаться, чего с ним прежде не случалось. – Не знаю, что вам угодно, но только вы зря меня остановили. У меня нет денег, нет вообще ничего ценного...
– Да вы меня никак приняли за грабителя? – незнакомец глухо засмеялся. – Бывает же такое!
Только теперь Максимилиан осмелился поднять на него глаза – и страх его удвоился. На голову незнакомца был накинут капюшон – и под этим капюшоном не было видно ни глаз, ни рта, как будто у незнакомца вовсе отсутствовало лицо. Из-под черного капюшона на Робеспьера смотрела сама тьма, глухая и непроницаемая.
– Кто вы?! – спросил Максимилиан, чувствуя, как волосы под его париком шевелятся от страха.
– У меня много имен, – ответил тот насмешливо. – Если даже у тебя их целая вереница – Максимилиан Франсуа Мари Изидор де Робеспьер... или ты предпочитаешь не использовать эту дворянскую приставку «де», которую так любили твой дед и отец, предпочитаешь, чтобы тебя называли «гражданин Робеспьер»?
– Вы знаете мое имя? – удивленно переспросил депутат.
Страх немного отпустил его сердце.
Если этот таинственный незнакомец знает его по имени, он не может быть простым ночным грабителем... Впрочем, он и не похож на простого грабителя!
– Неужели я похож на простого грабителя? – произнес глухой голос из-под капюшона, словно незнакомец прочитал мысли Робеспьера. – Как ты полагаешь, Жан-Жак?
Эти слова явно были обращены к черному псу, и тот сердито зарычал, как бы отвечая на слова хозяина.
– Жан-Жак считает, что я ничуть не похож на вора!
– Я тоже считаю, что не похожи! – подхватил Робеспьер, мучительно стыдясь собственного дрожащего голоса, собственного страха, собственного унижения.
– А если так – отчего же ты так испуган? – не унимался незнакомец.
– Что вы, я ничуть не испуган! – возразил Робеспьер. – Однако позвольте поинтересоваться, месье, что вам угодно? Вы хотите о чем-то меня спросить?
– Тебя? Спросить? – Незнакомец, казалось, был удивлен. – Обычно мне задают вопросы, и иногда я на них отвечаю... Нет, Максимилиан, я хочу предложить тебе помощь.
– Помощь?! – Робеспьер совершенно растерялся. – Какого рода помощь вы имеете в виду? Если денежную, то я ни в чем не нуждаюсь...
– Да-да, я знаю... – В голосе незнакомца прозвучала откровенная скука. – Я знаю, что твои потребности очень скромны. Тесная комната, узкая одинокая постель, кусок хлеба, бокал скверного вина – какая скука! Впрочем, я тебя ничуть не осуждаю!
– Не осуждаете? – Робеспьер невольно разозлился. – Как можно осуждать скромность и добродетель?
– На этот счет у всех могут быть свои мнения, – незнакомец отмахнулся от его слов, как от жужжания назойливой мухи. – Говорю же, я не имею ничего против твоей скромности. Тем более что у тебя есть качество, которое я очень ценю в людях. Ты любишь справедливость...
– Что же в этом дурного, месье? – воскликнул Робеспьер. – Справедливость – это высшая добродетель!
– Справедливость? – незнакомец снова произнес это слово, как будто пробуя его на вкус. – Справедливость, мой друг, – это всего лишь яркая обертка для горькой пилюли, красивая маска, которую надевают на себя зависть и ненависть, когда хотят обмануть простаков! Спросите первого встречного, спросите случайного прохожего, что он считает справедливым, – и всякий ответит вам, что справедливо, когда ему, именно ему, принадлежит все самое лучшее, все самое дорогое и прекрасное, и напротив – несправедливо, когда это принадлежит его соседу, его знакомому. И высшей справедливостью всякий посчитает отнять имущество у соседа и присвоить себе. Но дайте любому босяку, любому нищему санкюлоту богатый дом, красивую одежду, золотую посуду – и он сочтет это весьма справедливым и готов будет убить всякого, кто попытается все это у него отнять. Ибо такова человеческая природа: всякий считает справедливым отнять чужое и присвоить это себе. Не только имущество – справедливо присвоить также чужую жену, чужую славу, чужую честь, чужую доблесть. Если бы это было возможно, – считали бы справедливым присвоить чужую молодость, чужой талант, чужое здоровье, чужую красоту...
– Я не спорю, месье, – осмелев, перебил Робеспьер незнакомца. – Человеческая природа дурна, ее испортили века нищеты и несправедливости, века унижений и рабства. Да, человеческая природа дурна, но мы должны исправить ее, мы должны сделать человека лучше, но для начала...
– Для начала, Максимилиан, – перебил его незнакомец, – для начала оглядись по сторонам! Ты не на трибуне, и перед тобой – не депутаты Собрания, так что не надо расточать на меня свое красноречие! Прибереги его для более подходящего случая!
Робеспьер запнулся и огляделся по сторонам. Вокруг была ночная тьма, тишина ночного города, затаившегося, как хищный зверь, изготовившийся к прыжку. Единственным его слушателем был мрачный незнакомец, лицо которого скрывал черный капюшон. Да еще его огромная собака с горящими глазами, да еще – ухмыляющиеся скелеты над воротами кладбища Невинноубиенных.
– Не надо расточать на меня красноречие! – повторил незнакомец. – Я и без того знаю все, что ты можешь сказать. Я слышал разговоры о справедливости тысячи раз – и каждый раз за ними следовали реки крови. Тысячи раз я слышал разговоры об улучшении человеческой природы – но все, что удавалось сделать на этом пути, – усовершенствовать способы убийства, придумать новый вид казни. Думаю, что и вы в стремлении усовершенствовать человеческий род придумаете какой-нибудь новый способ убийства!
– Это не так! – попытался возразить ему Робеспьер. – Человеку свойственно стремление к свободе и справедливости! Изначально человек добр и честен, только дурные условия портят его...
– Я вижу, ты внимательно слушал того швейцарского философа, Руссо...
– Да, и я горжусь тем, что беседовал с ним и усвоил его великие мысли!
– Слышишь, Жан-Жак, он гордится! – насмешливо произнес незнакомец, обращаясь к своему псу. – Это хорошо: гордыня – замечательный грех, самый первый из грехов. Гордыня и стремление к справедливости – это то, что мне нужно! Итак, Максимилиан, ты меня убедил!
– Убедил? В чем? – Робеспьер удивленно вглядывался в лицо, скрытое капюшоном, но по-прежнему не видел его.
– Ты убедил меня в том, что достоин моей помощи! Прими же мой дар!
С этими словами незнакомец протянул руку и вложил в ладонь Робеспьера какой-то небольшой, но довольно-таки тяжелый предмет. Тяжелый и очень холодный.
– Что это? – Робеспьер поднес подарок незнакомца к глазам.
В это время в облаках, плотно закрывавших небо над Парижем, возник разрыв, в него выглянула луна, и в ее обманчивом мертвенном свете предмет на ладони Робеспьера засиял тусклым холодным блеском.
Это была табакерка – довольно простая серебряная табакерка с выгравированными на крышке буквами «M» и «R». Максимилиан Робеспьер... или эти буквы имеют совершенно другое значение?
Молодой депутат повернулся к таинственному незнакомцу, чтобы поблагодарить его за подарок, но вежливо отказаться – он, Максимилиан Робеспьер, не принимает никаких подарков, ведь под видом подарка ему могут дать взятку...
Но сказать это ему не удалось, поскольку незнакомец исчез – исчез вместе со своей собакой.
– Черт знает что... – пробормотал Робеспьер и продолжил свой путь, обдумывая эту странную ночную встречу.
Впрочем, он не успел уйти далеко.
Навстречу ему из темноты выскользнули две приземистые тени, заступили дорогу. В тусклом свете луны Робеспьер увидел грязные лохмотья ночных бродяг, их опухшие от пьянства грязные лица. У одного из них не было носа – видно, сказались грехи молодости.
– Постой, красавчик! – просипел этот безносый. – Куда ты так спешишь?
– Пропустите меня, граждане! – воскликнул Робеспьер, стараясь не показать свой страх. – Я депутат Национального собрания, защитник прав таких же, как вы, обездоленных!
– Депутат? – сифилитик мерзко рассмеялся. – Слышишь, Гастон, он депутат! Он защищает наши с тобой права! Гастон, дружище, тебе нужен такой защитник?
– Никто мне не нужен! – прошипел второй грабитель. – Один защитник у меня уже есть, и мне его довольно! – с этими словами он вытащил из-за пазухи большой заржавленный нож.
– Пропустите меня, – взмолился Робеспьер. – Вам нечем у меня поживиться! Я так же беден, как вы!
– Так же беден? – недоверчиво повторил сифилитик. – Но у тебя, красавчик, вполне приличный фрак, а у меня – драные лохмотья! По-моему, это несправедливо!
Не дожидаясь возражений, он ударил Робеспьера суковатой палкой. Максимилиан упал, попытался встать – но сильные грязные руки уже стаскивали с него фрак, обшаривали его одежду.
– Э, да у него еще кое-что есть! – просипел безносый. – Погляди-ка, Гастон, кажись, это табакерка! Чистое серебро! Да ты никак богач, красавчик!
Робеспьер хотел что-то ответить, но грабитель вдруг замолчал. Он шумно дышал, как после быстрого бега, и вдруг совсем другим, тихим и испуганным голосом проговорил:
– Что это, Гастон? Никак это Его печать! M R, Malignus Rex, Царь Зла, Сатана...
– Бежим прочь! – крикнул второй. – Бежим, пока ему не пришел на помощь Хозяин!
Грабители бросили табакерку, как будто это была ядовитая змея, и припустили прочь, стуча по булыжной мостовой деревянными подошвами башмаков.
Робеспьер поднялся на ноги, удивленно глядя вслед ночным бродягам. Что их так напугало? Что заставило обратиться в бегство? О каком Хозяине они говорили?
Он наклонился, поднял табакерку, недоуменно оглядел ее. Крышка словно сама собой открылась. Почувствовав запах табака, Робеспьер машинально взял щепотку, поднес к носу...
Запах был удивительный. Кроме самого табака, в нем чувствовались ароматы каких-то душистых трав и незнакомых экзотических цветов. Должно быть, такие цветы цвели в райском саду, где обитал праотец Адам в те далекие времена, когда он еще не вкусил плода от древа познания добра и зла, когда он еще не знал, что такое справедливость...
Рондарев жгёт.
Разумеется, начать придётся со слова «профан». Это достаточно условное обозначение. Речь идёт о человеческом типе – разном в разное время и у разных мыслителей – который является лля философов предметом отталкивания, критики, или просто выражения неприязни. «Сквернейшая человеческая порода», как её описывали разные мыслители в разные времена.
Тут, что называется, можно черпать с поверхности. Потому что конструирование данной фигуры, носителя неподлинного бытия, с последующей образцово-показательной расправой над ней составляет саму душу философии как таковой. Начиная с гераклитовских «многих», которые «обжираются как свиньи», через поклонников бэконовских «идолов», отвратительных «фанатиков» (для Вольтера и прочих рационалистических французов) и смешных «догматиков-филистиров» (для диалектических немцев), и кончая такими изощрёнными конструкциями, как ницшевские «последние люди», хайдеггеровский das Man (шедевр дегуманизации), или, если обратиться уже к современникам, «сникерснутые хуматоны» Секацкого, обитающие в мире неизбывно-пошло-наивно-радостного «ПСК».
Хорошенько разобравшись с этими персонажами, можно обратиться ко второму, дополняющему их образу – тому, что, по мнению философов, противостоит профану.
Первое, что бросаетс в глаза – что эта фигура никогда не совпадает с самим философом. Что-то (может быть, зеркало) удерживает мыслителей объявить самих себя носителями совершенства, подлинности, глубины и высоты, мощи духа и т.п. Это всегда кто-то другой. Для упомянутого Гераклита подходящим образом «не-профана» был хотя бы реальный человек, Гермодор. Ницше сочинил «сверхчеловека», намекая, что это что-то вроде Чезаре Борджиа (скорее как литературного персонажа). Дальше идёт, к примеру, хайдеггеровский «крестьянин» (имеющий столько же сходства с реальным, сколько буколические пастушки с настоящими). Образы «подлинной индивидуальности» у современных философов стали уже туманными до неразличимости, но какие-то тени ещё маячат на горизонте. Но, так или иначе, ни Гераклит, ни Ницше, ни какой-нибудь, прости Господи, Бадью, не сказал, что «совершенный человек» - это он сам.
Зато характерными чертами «великого человека» и «носителя подлинного бытия» являются его архаичность («нонеча не то что давеча, вот были люди в ненаше время – то были люди, а сейчас толпа бессмысленная, дас ман и хуматоны») и редкая встречаемость в природе («немногие хороши, многие дурны», «на сто миллионов едва найдётся один достойный»). Напротив, главным (а по сути, единственно веским) обвинением в адрес профана является его современная распространённость, массовость, «штампованность» и т.п.
В общем, «настоящий человек» философов - это некое роскошное антикварное изделие. Каковое философ пытается сбыть всё тому же «профану», обещая ему, в случае овладения, некую приобщённость к стародавнему благородству, настоящему качеству, редкости и т.п. Ну а то, что вещичка изготовлена, в общем-то, вчера (и это не особо скрывается), не столь уж важно – как и для прочих торговцев антиквариатом. Продаётся ведь не вещь, а легенда – а тут вещь и легенда совпадают (точнее, легенда и является самой вещью), причём её подлинность заверена самим понятием "подлинности" (вводимой каждой раз по новой).
К тому же, в общем-то, недорого просят (немного внимания), так что "чего ж не взять". c
что?
оттудова, оттудова
читать к стате невозможно
там так густо написано, я после 2-3 страниц понел, что опупею
Чево ж. Все на месте: и зловещий Сатана, и мудрые речи о справедливости, и даже уличные грабители, узнающие печать и подпись Владыки. Судя по всему, прелесть, а не книжка.
Простите, пожалуйста, что вмешиваюсь. А как называется эта книжка, которую я ни за что читать не буду?
Чево ж. Все на месте: и зловещий Сатана, и мудрые речи о справедливости, и даже уличные грабители, узнающие печать и подпись Владыки. Судя по всему, прелесть, а не книжка.
Простите, пожалуйста, что вмешиваюсь. А как называется эта книжка, которую я ни за что читать не буду?
табакерка робеспьера
не читайте на здоровье!
вы к стате посмотрите всю серию артефакт-детектив, там такие названия упоительные, много чего можно выбрать, что не читать
Спасибо, обязательно поперебираю харчами. :)
чудесное из фэйсбука
всем привет, кто посмотрел кино "Касабланка"!
теперь я понимаю смысл фразы: что ж это за жизнь без пианины!
да я таких фильмов до обеда семь штук наснимаю
По данным издания, А.Сердюков попросил прощения у супруги Юлии Похлебениной за свои амурные похождения. Эта новость потрясла бывшую подчиненную и фаворитку экс-министра Евгению Васильеву. Она впала "в еще больший транс" под домашним арестом, пишет издание.
Следователи не исключают, что после такого потрясения экс-чиновница может стать более разговорчивой на допросах. Ранее Е.Васильева некоторые обвинения в незаконной продаже недвижимого имущества Минобороны брала на себя, однако с учетом вышеупомянутых новостей ее поведение может измениться.
Последние комментарии
6 часов 13 минут назад
6 часов 33 минут назад
6 часов 58 минут назад
7 часов 2 минут назад
16 часов 33 минут назад
16 часов 36 минут назад