Монстр из отеля №7 (ЛП) [К.В. Роуз] (fb2) читать онлайн

К. В. Роуз «Монстр из отеля № 7» Серия: «Швы и зубы» #1 (одни герои)

Переводчик: Татьяна Соболь

Редактор: Татьяна Соболь

Вычитка: Татьяна Соболь

Обложка: Татьяна Соболь

Глава 1

САЛЛЕН

Дорогой Саллен,

Я скучаю по тебе на Ричуэл Драйв. Здесь всего в избытке, и все же я мечтаю только о тебе. Это жалко, ты бы так и сказал, не так ли?

Но, может, и нет. Ты всегда мало говорил.

Кроме того, когда мне становится не по себе от собственной апатии, я позволяю Космо водить ногтями по моей спине и целовать оставшиеся после него царапины. Еще мы трахаемся, и он достаточно хорош, чтобы я кончила, но…

Я не буду говорить то, что хочу сказать. Если бы ты даже получил эти жалкие, полные отчаянья письма, то закатил бы глаза и, вероятно, перестал бы читать.

Жаль, что я не смогла сказать твоей матери, когда та была еще жива, что она, видимо, еще до твоего рождения точно знала, кем ты станешь, раз выбрала для тебя самое подходящее имя. (Имя Sullen (Англ.) означает «угрюмый, мрачный» — Прим. пер.)

Ты был нудным, жестоким, тихим и ужасным, и я не могу выбросить тебя из головы.

Я знаю, что мы больше не увидимся. Если тебя не смог отыскать даже Райт, то я и подавно.

Но ты, как навязчивый кошмар, будешь являться мне в моих снах и, может, в одну из этих ночей у меня тоже хватит смелости от тебя отвернуться.

Знаю, тебе всегда было плевать на меня. Тебе всегда было плевать на всех нас.

Но ты был моей тенью, и ты хоть представляешь, каково это, когда твоя тень исчезает?

Нет. Весьма возможно, что нет. Возможно, ты родился без неё.

Всегда невольно твоя,

К. Вен

Я сжимаю в кулаке письмо и смотрю на языки пламени, танцующие в камине гостиной «Хаунт Мурен». Красные и оранжевые мерцают с синим, и я представляю, как превращаю в пепел страницу с тянущимся по верху анатомическим рисунком из сердец и мозгов. Но наклонный почерк Карии по-своему успокаивает, даже если этого и не делают ее слова.

Космо.

Я сильнее сжимаю страницу, и чувствуя, как короткие ногти впиваются мне в ладонь, скрежещу тем, что осталось от моих зубов, и успешно уничтожаю ее переписку.

Она могла бы найти себе получше, чем Космо де Актис (ее друг детства — у меня-то их никогда не было), но, если быть объективным, похуже тоже могла найти.

Хотя нет.

Кария Ваверия Вен засела у меня под кожей, словно пуля, которую я не могу извлечь. Если она сместится, это будет смертельно.

С ней мне не выжить. И без нее тоже. Но последние два года мне приходилось пытаться сделать последнее. Глубокие порезы на моей коже — ничто по сравнению с зияющей раной, что разверзается в моей жизни от отсутствия Карии.

И весь ужас в том, что на самом деле ее никогда в моей жизни и не было. У нас не было никакой любовной связи. Мы перебросились от силы парой слов. Но она смотрела на меня совсем не так, как все остальные, и… это жалко, я знаю.

Над моей головой раздается скрип, и я вздергиваю подбородок. В груди бешено колотится сердце, это жар, который имеет мало общего с огнем, разгорающимся в каждой клеточке моего тела. После двадцати трех лет общения с отцом моя нервная система так и не приспособилась к его присутствию.

Штейн уже проснулся, встает, как всегда, на рассвете.

Это значит, что мои страдания только начинаются.

Кария удивляется, почему я исчез. Почему так и не вернулся в Александрию. Я слышал о множестве рожденных там теорий: похищение с целью выкупа, просто побег, чтобы проветрить мозги, я вконец растерял остатки и без того зыбкого разума. В ту ночь, когда я в двадцать один год вышел из дома своего отца на Ричуэл Драйв, слухи расцвели буйным цветом. Отец устроил представление и перечислил на мое имя кучу денег. Типа вознаграждения за мое благополучное возвращение, а позже и совсем за пустяк. За остатки моих костей.

Почти ровно два года назад. Это будет завтра. Второго октября я пропал без вести. Третье — это день начала моей новой жизни.

Но я начал ее не по своей воле.

Штейну нужна была марионетка.

Теперь он дергает меня за ниточки.

Он прибыл всего семь месяцев назад, чтобы сделать это самостоятельно, но тем временем поручил мне исполнять другие обязанности — его охранника.

Но он не может быть всегда и везде.

Завтра, в пятницу вечером, впервые за многие годы будет временной интервал, не только из-за его отсутствия, но и из-за парочки его более жестоких людей. Я знаю его расписание как свои пять пальцев. «2 октября — Ванкувер». Это записано в гроссбухе с тиснением в виде змей, символа Райта. Только на одну ночь. Я не буду его сопровождать, и меня не будут стеречь в этой тюрьме.

Найти Карию будет достаточно просто. Перед тем, кто я есть, многие с готовностью заговорят и расскажут то, что я хочу знать. Не из уважения, а из страха перед Штейном. Если бы они только знали, как сильно он меня ненавидит.

Как бы то ни было, не уверен, что наедине с ней я смогу за себя отвечать.

Я не доверял себе и до переезда, когда меня точно так же держали в другой башне. Я наблюдал за ней из окна своей комнаты; мы переговаривались взглядами. Кария, как и все на Ричуэл Драйв, боялась меня. И все же она редко отводила взгляд.

Я склоняю голову и прижимаю покрытые шрамами костяшки пальцев к виску, ее письмо все еще зажато в моей ладони.

Не знаю, почему Штейн передает мне ее послания. Или, возможно, это просто еще одна форма пытки. Мне известно, что она кладет их, не указав адреса, в свой почтовый ящик, и понимает, как таинственным образом исполняются повседневные задачи на Ричуэл Драйв. Но знает ли она, что я читаю каждое слово?

Одно письмо в месяц, иногда реже, и все они у меня в наволочке.

Завтра вечером я мог бы ее найти.

Есть одно место, где мы могли бы провести время наедине.

Но с рассветом выйдет ли она оттуда живой?

Я думаю о зеленом свете, пробирках и заспиртованных образцах, и мой желудок сводит от тошноты.

Я не уверен, что оставлю ее в живых.

Не уверен, что смогу держаться в стороне.

Глава 2

КАРИЯ

Я смотрю на закрытые для меня двойные двери бального зала, они темно-синего цвета, с затейливым резным орнаментом в форме перевитых серебряных змей. За дверями Вон Бентцен и Айседора Крофт с их родителями обсуждают предстоящие подвижки в рамках Райта, следующие задачи, способы наиболее эффективной смены направления и укрытия. Мой отец тоже там, а мать дома, но я приехала в отель № 7, потому что, несмотря на то, что стою за дверями, лучше быть рядом, чем далеко.

— Какое тебе дело до того, что происходит в этой комнате?

До моих ушей доносится голос Космо де Актиса, я выпрямляюсь, напрягаю спину и сжимаю в кулаки вытянутые вдоль тела руки, но не поворачиваю голову, чтобы на него посмотреть.

— Ты пришел, — хриплым голосом говорю я.

— Сейчас октябрьский вечер пятницы, Александрия жива, и я знал, что ты будешь стоять здесь и мечтать оказаться где-нибудь в другом месте, — он говорит с той знакомой ноткой веселья, которая в этом смысле так отличает его от Саллена Рула.

Они оба друзья детства; один (Саллен) — изнанка Райта, подпольной организации, частью которой является моя семья. Организации, помогающей медленно и незаметно распространять оружие, наркотики и совершать прочие гнусные преступления в городе Александрия, Северная Каролина. Другой (Космо) — парень, который учился в моей частной школе, и таким образом мы сблизились.

Я никогда не хотела соприкасаться с Райтом; мои родители вполголоса говорили о том, чтобы устроить мой брак, и сейчас, когда мне двадцати три, думаю, им хотелось бы, чтобы это произошло как можно скорее. Но я ничего не слышала о своем потенциальном супруге, и с тех пор, как Райт возглавил Мадс Бентцен (отец Вона), а Штейн Рул сложил полномочия и бесследно исчез, как и его сын, не думаю, что у них есть какие-либо ближайшие планы в отношении меня.

Иногда мне кажется, что я могла бы попасть в руки Космо, но, несмотря на его близость к Райту, он в нем не участвует. И мой брак с ним не дал бы моим родителям никаких преимуществ.

— Мне хочется быть здесь, — вру я, вздернув подбородок и оценивая высоту запертых передо мной дверей. Я ничего не слышу из-за толстого дерева и добротно возведенных стен, оклеенных голубыми дамасскими обоями.

— Лгунья, — с упреком говорит Космо, обхватив меня за талию и коснувшись холодными кончиками пальцев моей кожи, выглядывающей из-под надетого на мне укороченного красного топа.

На груди черными размашистыми буквами написано «Полупомешанная». Именно так я себя чувствую, не зная своего места в этом мире. Я никогда не любила сражаться, как Айседора, или хладнокровно командовать, как Вон. Райт бесполезен для таких, как я.

Мне нравятся шопинг, мода, кино и роскошь, и, возможно, из-за этого я избалована и глупа, как сказал мне однажды Саллен. В один из тех редких случаев, когда он со мной заговорил, несмотря на то, что мы выросли на одной улице, и его отец руководил Райтом, а, следовательно, и моими родителями.

— Тогда чего же я хочу, Космо, раз ты так хорошо меня знаешь?

Я складываю руки на груди, и он сжимает мои бедра, от чего я, слегка поежившись, откидываюсь назад в своих белых Vans. Я касаюсь спиной его твердой груди и чувствую, как он доминирует в пространстве. Бритая голова, зеленые глаза, оливковая кожа, эта искорка юмора на полных губах, которая украшает его, словно какой-то аксессуар; он великолепен.

Но моим он быть не может.

И он…хорошо ко мне относится.

Он ко мне добр.

Возможно, у меня в голове что-то сломалось, но именно поэтому я хочу его меньше. То, что Саллен меня игнорировал, только еще больше будоражило мой интерес. И все еще будоражит, спустя два года после того, как он исчез.

— Я думаю, ты хочешь попробовать что-то новое, — говорит мне на ухо Космо, затем опускается губами ниже, и они касаются моей шеи, обнаженной из-за небрежного пучка, в который я собрала свои светло-русые волосы. Пряди все еще влажные, потому что перед тем, как поехать сюда на джипе с Айседорой и Воном, я приняла душ.

Они одарили меня долгими взглядами и оставили снаружи. Я могла бы настоять на своем присутствии за одним столом с друзьями; мой отец бы уступил. Но я этого не хочу.

Я просто хочу…

— Думаю, ты хочешь найти то, чего на самом деле желаешь, — говорит Космо мне в шею, и по моим рукам, груди и по обнаженным бедрам пробегают мурашки.

За ними следуют его руки, кончики пальцев скользят вниз по моему телу, затем он останавливается, теребя нитку на разорванной черной джинсовой юбке.

Пока Космо играет со мной, я закрываю глаза. Он такой родной. Я могла бы раствориться в нем, как в пустяке; позволить ему раствориться во мне, как делала много раз за последние несколько месяцев с тех пор, как полностью отпустила Вона, и он начал встречаться с Айседорой. Это было бы легко, умиротворяюще, горячо.

— Давай сходим в «Септем» и выпьем чего-нибудь.

Затем он обхватывает меня руками, снова притягивает к своей груди и обнимает.

— Мы не собираемся проводить октябрьскую пятницу, стоя у комнат, полных людей, не желающих нас туда пускать.

Глава 3

САЛЛЕН

Я вижу, как Кария спускается с ним по винтовой лестнице, он приобнимает ее за талию, прижимая ладонь к обнаженной спине.

Их оказалось слишком легко найти, даже при том, что покинуть «Хаунт Мурен» было физически непросто.

Райту нужно проявлять больше бдительности, но полагаю, они не рассчитывают на мой уникальный тип упорства. И я сын своего отца.

Мысленно я представляю, как ломаю пальцы Космо, как они хрустят под кожей и безвольно свисают с его пястных костей, оставляя после себя зияющее пространство.

Но, несмотря на творящееся у меня в голове насилие, Кария улыбается, ее щеки округляются, тонкий, миниатюрный носик задирается кверху, белые зубы сверкают, и она тянется за выбившейся прядью льняных волос, более светлой, чем все остальные, и заправляет ее за аккуратное ушко. Длинноногая, стройная и загорелая, она, вероятно, воплощает в себе именно то, что Космо хочет лицезреть у себя в кровати, и я в курсе, что она много раз там бывала. Я вижу многое, даже когда меня нет рядом. «Хаунт Мурен» хоть и далеко, но у меня есть свои способы находиться поблизости.

Космо маячит позади нее, словно защитник. На нем серая футболка поверх угольно-черных джинсов, и он не сводит глаз с Карии все то время, пока спускается вместе с ней по лестнице, чтобы вскоре войти в фойе отеля № 7.

Здание закрыто на “техническое обслуживание”, поэтому здесь нет ни посыльных, ни уборщиц; никто не обслуживает расположенный в подвале бар «Септем», где эти двое планируют вместе выпить.

Я знаю это, потому что прекрасно их слышал.

Возможно, когда мы были младше, когда Ричуэл Драйв все еще считался моим домом, Кария всегда искала меня глазами, но она была не единственной, кто это делал. Она просто редко видела.

Даже сейчас, когда я неподвижно и тихо стою и смотрю на нее, спрятавшись в тени серебристо-золоченного холла рядом с вестибюлем, я для нее невидим. Мои руки в карманах черных джинсов, на голову натянут капюшон толстовки, прикрывающий волнистые темно-каштановые пряди, и, за исключением спрятанной у меня под футболкой серебряной цепочки, вся моя одежда самого темного черного оттенка.

Им меня не увидеть, потому что они не ищут.

И пока Космо с Карией доходят до лестничной площадки, а затем направляются дальше в отель, к скрытой от посторонних глаз лестнице, которая приведет их в «Септем», никто из них двоих не обращает внимания на тени. Космо не видит, как я напрягаюсь, когда он скользит рукой по ее спине и нежно поглаживает изящный изгиб попки.

Но даже если бы он посмотрел, то ни за что бы не догадался, что находится внутри фиолетового флакона, висящего на моей цепочке. Он никак бы не узнал, что у пробки есть острие, похожее на лезвие ножа, поэтому им так легко проколоть вену и ввести яд, много раз испытанный на мне Штейном Рулом.

Мои губы изгибаются в улыбке, и это кажется необычным.

По-моему, на моем лице уже много лет не проступало таких эмоций.

Но сегодня вечером я возвращаюсь в Александрию и не намерен ни секунды оставаться вдали от девушки, которая в письмах умоляла меня вернуться к ней. К тени той связи, что у нас когда-то была.

Понравится ли ей то, что она увидит?

Когда поймет, что, несмотря на нашу близость и редкие фразы, которыми мы обменивались на вечеринках, ритуалах и на улице нашего детства, несмотря на то, как она смотрела в окно моей спальни, пока играла с Космо, Воном, Айседорой и другими детьми, Кария на самом деле совершенно меня не знает?

Сегодня ночью она узнает предостаточно.

А я, полагаю, скоро узнаю, насколько мне приятны звуки ее криков.

Глава 4

КАРИЯ

— Не знаю, как смешивать напитки, но я же могу налить водку в клюквенный сок? — с улыбкой предлагает свои услуги Космо, стоя за роскошным баром «Септем».

Это заведение, может, и находится в подвале, но оно безукоризненно красиво, с высокими сводчатыми потолками и серебристо-голубым полумраком от встроенной подсветки и светодиодных свечей, мерцающих по краям барной стойки и отражающихся в ее черном мраморе. Стены здесь облицованы камнем, а барный стул, на который я уселась, инкрустирован гладкими кристаллами, переливающимися причудливыми цветами каждый раз, когда я ерзаю на сиденье, подобающе скрестив ноги, как будто у меня в голове не крутятся мысли о трахе с Космо.

Здесь витает аромат дикой лаванды и старых книжных страниц, и действительно, несколькими ступеньками ниже, в глубине бара стоят кожаные диваны и низкий столик, заваленный томами непонятных текстов, рядом с которыми расставлены чистые бокалы для шампанского и черные десертные тарелки. Предполагаю, что после своей встречи в бальном зале члены Райта спустятся сюда и устроят небольшую безумную афтерпати, свидетелем которой я, по всей вероятности, не захочу быть, учитывая участие в ней моего отца и все такое.

Но пока я только улыбаюсь стоящему за барной стойкой Космо и киваю головой, а он принимается за работу и наливает мне клюквенный сок со льдом, затем рюмку водки, все это наобум и очень неформально. Я бы предпочла Пинья коладу, но не думаю, что он для этого достаточно опытен.

Космо украшает мой напиток пятью вишнями, и я со смехом смотрю, как он, улыбаясь, пододвигает его ко мне.

Я тут же тянусь за бокалом, и наши пальцы соприкасаются. Заглянув своими голубыми глазами в зеленые глаза Космо, я прикусываю нижнюю губу и стараюсь не думать о Саллене Руле.

Мне всегда казалось, что он намного чаще бесшумно появлялся именно тогда, когда я флиртовала с Космо. Если Саллен случайно возникал на улице во время моей прогулки с друзьями, он ничего не говорил, но его молчаливого, жутковатого присутствия было достаточно, чтобы заставить меня немного отойти от де Актиса.

Когда он приближался, все замолкали.

Сын лидера Райта, тайны и слухи о нем распространялись по нашей улице подобно заразе, расползающейся из незаживающей раны.

Мне казалось странным, что он родился в один год со мной, и благодаря нашей связи с Райтом, мы знали друг друга всю нашу жизнь, и все же я чувствовала, что Космо, с которым я познакомилась только в старших классах, мне ближе, чем Саллен.

В некоторых отношениях.

В остальном, даже когда он просто смотрел на меня на Ричуэл Драйв, его в бездонных карих глазах поблескивали янтарные искорки, и казалось, что он может заглянуть мне в душу.

И на других он никогда так не смотрел.

Тем не менее, в нашей компании он стал предметом шуток; монстр, псих и замкнутый ребенок в закрытой организации наших семей. Иногда Вон прикалывался надо мной, говоря, что, возможно, мне грозит договорной брак с ним — в виде жертвы ради моего долга перед Райтом. Учитывая, что Саллен редко со мной говорил, думаю, он бы не обрадовался подобной договоренности.

Потому что, когда он все же со мной заговаривал, это было сложно назвать приятной беседой.

Однажды, на очередном собрании Райта всех детей оставили в вестибюле Собора, и, когда я предложила поиграть в «Правду или действие» Саллен, обозвал меня тупой. («Правда или действие» (англ. Truth or Dare) — игра для двух и более игроков. Игроку, до которого дошёл ход, даётся выбор: правдиво ответить на вопрос, который ему будет задан, или выполнить какое-нибудь задание (действие) — Прим. пер.)

— Тогда сам что-нибудь придумай, — рявкнула ему в ответ я, хотя у меня бешено колотилось сердце от одного взгляда на то, как он взирает на меня со своего стоящего в тени комнаты кресла с высокой спинкой.

Он выпрямился, положив на бедра руки в перчатках, на нем были черные джинсы и такой же свитер с длинными рукавами. Все его тело ниже шеи было спрятано под одеждой.

Все молчали, завороженные нашим разговором.

Саллен никогда не говорил, и все же только что настроил меня против себя.

— Нет, давай поиграем в твою игру, — его голос был хриплым и грубым, слишком низким для нашего возраста — тогда ему было четырнадцать. — Я хочу, чтобы ты взяла мой нож и полоснула себе по глазу.

У меня перехватило дыхание.

Затем Вон откашлялся и сказал:

— Ладно, поехали дальше…

Но он не стал бы обращаться к Саллену напрямую.

Никто бы не стал.

Кто-то говорил, что Саллен психопат. Другие утверждали, что он вообще не разговаривает, хотя я знала, что это неправда. Ходило немало слухов о том, что его бьет отец — в это я могла бы поверить. Когда нам было по семь лет, его мать покончила с собой, и в ту ночь все на улице слышали выстрел. При мне Штейн Рул был совершенно спокоен, впрочем, как и его сын, и иногда лежа в постели и глядя в окно на его расположенный через дорогу черный дом с закрытыми ставнями, я задавалась вопросом, а не выстрелила ли Мерси Рул себе в голову, потому что была женой такого человека, как он, и матерью такого сына, как Саллен.

Сделав большой глоток из приготовленного Космо клюквенно-водочного коктейля, я виновато изумляюсь своей перманентно несбыточной мечте и задаюсь вопросом, появится ли когда-нибудь Саллен, чтобы помешать мне трахнуться с моим другом. Особенно здесь, в излюбленном логове Райта. Но эта глупая фантазия не выходит у меня из головы с тех пор, как два года назад он исчез, и его отец сказал, что искать его бесполезно, несмотря на предложенный им выкуп.

Хотя в этом не было никакой логики.

Сын самой высокопоставленной шишки бесследно исчез, но всякий раз, когда я видела Штейна Рула, его темные глаза и бесстрастное лицо, так похожее на лицо его сына, не выдавали ни капли беспокойства? И он не перевернул мир, чтобы его вернуть?

Почему?

— Вау, притормози, — со смехом говорит Космо, и я осознаю, что выпила уже три четверти напитка, водка стекает у меня по подбородку, а вишни плавают у самых губ.

Я с трудом сглатываю, ощущая в животе приятное покалывание, затем ставлю стакан на стол и вытаскиваю одну вишенку за плодоножку.

— Можешь что-нибудь с ней сделать? — многозначительно спрашивает Космо, положив руки на барную стойку и пристально глядя на меня светло-зелеными глазами.

Я прихватываю вишенку зубами и, покачав головой, откусываю алкогольный декор. Космо смотрит на это, и у него расширяются зрачки.

— Нет, — проглотив, честно говорю ему я. — Но мы оба знаем, что я могу сделать с тобой своим языком.

При этих словах у меня вспыхивают щеки, но алкоголь уже придал мне храбрости, потому как я не отвожу взгляда.

Я спала с Воном до того, как он стал встречаться с Айседорой, и у меня много раз был секс с Космо, но на этом мой список заканчивается.

Из них двоих только Космо знает, что мне действительно нравится, и это не имеет никакого отношения к моему языку.

Он опускает взгляд и смотрит, как я кладу на стойку бара плодоножку вишни и обхватываю ладонью стоящий передо мной холодный как лед стакан.

— Допивай его, — тихим голосом говорит он, поднимая на меня глаза. — Потом еще один. И еще. А может, и еще? Когда ты совсем окосеешь, я отведу тебя на диван.

Космо бросает взгляд на зону со столиком, книгами и тарелками.

— Когда начнешь отключаться, я стану тебя лапать.

Я сжимаю бедра, одна нога все еще закинута на другую, и по всему моему телу растекается жар. Но Космо не нужно повторять дважды.

Мне нравится близость, когда я не в адеквате. Сонная, пьяная, накачанная наркотиками.

Это мой пунктик.

Может, таким образом я чувствую себя менее виноватой, поскольку родители всегда ссылались на тот факт, что это им решать мою судьбу касательно отношений, и в этом был тонкий намек на то, что мне, насколько это возможно, следует сохранить свою чистоту, не стелиться под первого встречного и не рушить себе перспективы, все это стандартное воспитание.

Но если я не в состоянии дать отпор и сказать нет, я же ничего не рушу, так ведь?

Я допиваю напиток, лед ударяется о мои зубы, затем позвякивает на барной стойке, и Космо делает мне еще один коктейль.

Затем еще один.

Три.

Я выдуваю три коктейля подряд на голодный желудок, в животе у меня только вишни.

Космо спаивает меня, и его взгляд становится более пристальным, я немного соскальзываю со своего барного стула, но только отшучиваюсь.

Здесь, в чем-то вроде пещеры, только мы, окруженные голубым светом, призрачными тенями и бутылками дорогого алкоголя. Саллен за мной не придет, но, когда Космо, наконец, обнимает меня за плечи и помогает встать со стула и, я, споткнувшись, наваливаюсь на него всем своим весом, может, мне удастся притвориться, что сегодня ночью я не с ним, а с кошмаром из моих снов.

Как только я останавливаюсь перед шикарным черным кожаным диваном в открытом зале бара, Космо убирает руку у меня со спины. Перед глазами все немного плывет, и если я прищуриваюсь, то Космо — вылитый Саллен, хотя последний на несколько дюймов выше.

Я это помню. Тень, которую он на меня отбрасывал.

Но когда меня начинает штормить, с губ срывается смешок, а Космо резко толкает меня на подушки дивана, притворяться становится легче.

Думаю, именно так ко мне бы прикасался Саллен. Свободный, небрежно грубый.

Я хочу, чтобы Космо меня отделал.

Хочу посмотреть, что чувствует Саллен.

Две эти мысли смешиваются, и я снова смеюсь, затем Космо оказывается у меня перед носом, его глаза сверкают, но они кажутся темнее их обычного зеленого цвета.

У меня бешено колотится сердце, я вскидываю голову и отбрасываю с от лица выбившиеся из пучка пряди, заслоняющие мне обзор.

На меня смотрят темно-карие глаза.

С моих губ срывается сдавленный вздох, и я произношу одно-единственное слово.

— Саллен?

Затем гаснет свет.

Глава 5

КАРИЯ

— Что?

Голос Космо — шепот в темноте, я никогда не слышала, чтобы он был таким резким.

— Саллен? — Он близко к моему лицу, мои губы обжигает его дыхание. — Почему ты назвала его имя? Почему ты меня оцарапала?

«Что? Я к нему даже не прикасалась».

Я качаю головой в темноте.

— Почему погас свет? — отвечаю я вопросом на его вопрос, моргая в кромешном мраке «Септема».

Я не слышу ни жужжания кондиционеров, все еще работающих повсюду в Северной Каролине, ни тихого гудения расположенного за баром мини-холодильника, ни… вообще ничего. Я упираюсь ладонями в край кожаного дивана, и сжимаю пальцами его плотную обивку.

«Что происходит?»

На меня подействовала водка, и всё вокруг стало теплым и приятным, но это лишь призрачная иллюзия, скрывающая правду о сковавшем мои вены страхе.

— Может, конец света, — грубо произносит Космо, и я перевожу взгляд на его зеленые, поблескивающие в темноте глаза. — Я не знаю, и мне все равно. Тебе, блядь, не стоило со всей дури в меня впиваться. И почему ты произнесла его имя?

Я хмурюсь, сдвигаю брови и напрягаю плечи, затем сажусь прямее и обвожу взглядом комнату; по спине, словно паук, ползет жуткая, неестественная тишина.

«Я вообще к тебе не прикасалась».

Но я слишком напугана, чтобы это сказать.

— Мне показалось, я видела…, — говорю я, но тут же замолкаю, снова взглянув на Космо. — Это не важно. Может, нам стоит вернуться наверх?

— Саллена не видели уже два года, — продолжает Космо, как будто не может так просто это оставить. — Какого черта ему тут объявляться сегодня вечером? Кария, ты что-то приняла? Что, черт возьми…

Его фразу прерывает раздавшийся скрип. Негромкий, но такой противоестественный во мраке «Септема», что волосы встают дыбом.

Затаив дыхание, я медленно поворачиваю голову, вглядываясь в темноту подвала. Далее расположен небольшой коридор, ведущий к туалетам и кладовке для припасов, и больше, насколько мне известно, ничего.

Я моргаю, напрягаю зрение, чтобы что-нибудь разглядеть в облепившей нас со всех сторон кромешной темноте. Но сосредоточившись, понимаю, что покачиваюсь от предполагаемого ветерка, несмотря на то, что мы находимся в помещении. Размытая тень пола клонится в поле моего зрения, а затем мне под ноги. Все гаснет, искажается, температура в комнате резко падает, и я откидываюсь на спинку дивана, отчаянно впиваясь кончиками пальцев в кожу.

Холод просто ледяной, или, может, это только мне так кажется, потому что все мое тело словно окоченело, и я застыла. Я не могу ни моргнуть, ни повернуть голову, ни пошевелить языком. Он словно распух и занемел у меня во рту, а пол уходит из-под моих белых кед. Я не чувствую своего тела, что находится в этой комнате в подвале отеля.

Моя грудь поднимается, поднимается, поднимается.

Затем раздается глухой удар.

Как будто падает тело.

Необратимость.

Слишком близко.

Так близко, что мне следовало бы вздрогнуть, но мои нервы словно разучились реагировать.

На месте Космо теперь кто-то или что-то стоит, но я знаю, что это больше не он.

Только по ощущениям я узнаю сына бывшего лидера Райта. Его присутствие всегда меня пугало, но сейчас все гораздо хуже.

Хуже и… страшнее.

Я его себе не представляла.

«Я вижу тебя, хочешь ты этого или нет».

У меня в голове странным образом возникает эта мысль — неуемная, бессмысленная, и я невольно расслабляю пальцы, позвоночник и шею. Я падаю на диван. Утопаю в беспомощности. В этом вопросе у меня нет выбора.

«Мне что-то подсыпали в напиток».

Это первое, что приходит мне в голову, поскольку я дитя Райта.

«Кто-то накачал меня наркотиками».

Эта мысль отрадна. Ужасающа. Одновременно абсурдна, чувственна и пугающа.

Саллен.

— Скучала по мне?

Его голос совсем рядом, низкий и надсадный, как будто слухи о нем оказались правдой, и он действительно никогда не говорил.

Между нами повисает тяжелый вздох, а затем я чувствую под собой сильные руки и безвольно склоняюсь, дивана давно нет, он исчез, а меня… куда-то несут.

Я не могу поднять ни руки, ни ноги. Мои мышцы не работают, кости — словно бесполезно болтающаяся, оторвавшаяся от крепления эластичная резина. Однако я могу дышать, и со сделанным чрез нос вдохом вбираю в себя запахи потемневших роз, земли и сандалового дерева. Точно от такого же аромата я сходила с ума всякий раз, когда по Ричуэл Драйв мимо меня проходил Саллен, одетый в черную толстовку с капюшоном и такие же брюки; руки, как всегда, в карманах, подбородок опущен, темно-каштановые пряди скрыты под капюшоном. Его темные глаза с янтарными искорками и ресницами цвета черного оникса устремлены на меня, а нижняя губа слегка выпячена в суровой гримасе.

Я изучала его так, как никто другой.

Остальные были слишком заняты своим навешиванием ярлыков.

Там, где дело касалось моих друзей, не было места для подробных наблюдений.

Но я кое-что в нем заметила. Я узнала о его истории по тому, как, став старше, он начал носить под толстовкой черные водолазки с высоким воротником, закрывающие горло до самого основания подбородка. Саллен всегда был укутан в ткань, и все же… Он был высоким, сильным, двигался со сверхъестественной, порочной грацией, как парень, которого жестокостью приучили оставаться тенью. Его никто никогда не видел, редко слышал, казалось, ему было запрещено поднимать глаза.

Но когда он это делал, то смотрел только на меня.

Я этим гордилась. Тайно, в украденные, интимные моменты. Когда Вон прикалывался надо мной по поводу договорного брака с Салленом, я делала вид, что мне ненавистна эта идея, но внутри вся светилась нездоровой, скрытой от посторонних глаз гордостью.

Но сейчас, находясь в его объятиях, но все же на почтительном расстоянии от него, я чувствую, как по венам разливается вязкое сожаление, пульс бьется быстро, но слабо, слишком зыбко и прерывисто, чтобы побороть взрыв чувств, подобный Саллену Рулу.

Я моргаю отяжелевшими веками, в кровь просачивается страх провалиться в принудительный сон. Только не отключайся. Не засыпай. Ты должна пережить этот кошмар.

Я приоткрываю губы, будто хочу что-то сказать, но, когда вместо взгляда Саллена мои глаза натыкаются лишь на непроницаемый блеск, подступившие к горлу слова так там и застревают.

Покачиваясь в такт ритмичным движениям, я осознаю, что он идет, ступает, как всегда, мягко, размашисто, словно проскальзывающий сквозь запертые двери убийца.

Вокруг по-прежнему стоит непроглядная тьма.

Не слышно ни звука, и все же ощущение заложенности в ушах становится все сильнее. Я хочу потянуть за них, чтобы хоть что-то услышать, сглотнуть, чтобы открыть слуховой проход, но лишь вглядываюсь в глаза Саллена. В бездну жутких, таящихся там грехов.

И когда в коридоре он идет по направлению к туалетам, но проскальзывает гораздо дальше, глубже, в проход, о существовании которого я, очевидно, и не подозревала, мой разум переходит от желания пошевелиться, закричать, прикоснуться к Саллену, сбежать; к кое-чему… похуже.

Где ты был?

Что с тобой случилось?

Откуда в тебе этот страх быть замеченным?

Кто лишил тебя голоса — твоя мать? Отец?

Ты вообще думал обо мне за эти два долгих года разлуки?

На ходу он пристально смотрит на меня, я чувствую свою голову на сгибе его локтя и то, как мне в бедра и лопатку впиваются кончики его пальцев.

Сейчас он оглядывается назад.

Мне следует подумать о Космо. Меня должна беспокоить его судьба, все ли с ним в порядке, в безопасности ли он. И жив ли вообще.

«Думай о том, кто тебя любит».

Но Саллен въедается меня, совсем как много лет назад, когда мы еще детьми проходили друг мимо друга, словно два кладбищенских призрака; его никогда не замечали, а меня редко понимали. Мы никогда не были полноценными.

И я не думаю о Космо.

Я думаю, что, пожалуй, позволю этому случиться, дам Саллену унести меня в темноту. Вполне возможно, даже если бы и могла, я не стала бы ему сопротивляться.

Но теперь выбора у меня нет, так что мне не нужно притворяться.

Клянусь, губы Саллена растягиваются в улыбке, и в темноте я замечаю блеск его белых зубов, как будто он слышит мои мысли.

— Я чувствую, как у меня на руке бьется твой пульс, — все тем же странным тоном произносит он, и как будто впервые за слишком долгое время пробует на вкус слова. — Не волнуйся, Солнышко. Теперь я не выпущу тебя из тьмы.

Глава 6

САЛЛЕН

Комната светится зеленым. Вдоль стен выставлены пробирки и стеклянные банки, в основание шкафов встроены осветительные вставки. Это не для декора. Они не только подсвечивают полки, но и охлаждают плавающие в формальдегиде образцы. В одном сосуде находится половина змеи с жутковатыми узорами на чешуе. У нее острый темный хвост, а голова… отсутствует. В вакуумных контейнерах содержатся образцы крови, картину завершают ряды пробирок и других занятных объектов.

Ими заполнены все стены от пола до высокого потолка, на пути к моему тайному логову нет двери. Выход из него у меня над головой. Мне приходится осторожно взбираться по полкам, мимо плавающего в самой верхней банке бараньего глаза, а затем тянуть руку к чужеродной выемке в черном потолке.

Затем мне нужно подняться наверх, выбраться наружу и проползти по воздуховодам к месту моего заточения в этом аду. В апартаменты на Ричуэл Драйв, в которых держит меня мой отец.

Однако сейчас я просто осматриваю стены, прислушиваюсь к гудению проводов, чтобы моя коллекция монстров хорошо охлаждалась. В этом нет строгой необходимости, но я привык к самым низким температурам. В менее прохладном помещении я оставить их не могу. Кроме того, Штейн одержим огнем даже в самые жаркие дни. Я этого не выношу. И не могу оставить своих созданий в тошнотворном тепле.

Каких-то из них я нашел в помещении отеля. Других приобрел иными способами, планируя их в соответствии с хаотичным графиком Штейна.

Они единственные, кто меня видит …если у них есть глаза.

За мной наблюдают даже изувеченные.

Какой у них выбор?

Я — их бог.

Но этого мало.

Я жажду, чтобы мне поклонялся другой субъект. Я бы разбил все банки, опустошил все пробирки, проглотил всех запертых в этой комнате скользких, склизких, мерзких существ, только бы почувствовать ее вкус.

Солнечные волосы, лазурные глаза, неестественно голубые. То, как в моем присутствии она складывает свои бледно-розовые губы, придавая лицу неизбывно очаровательное хмурое выражение. Сама она тоже замолкает, и у нее перехватывает дыхание. Даже в обществе де Актиса, Бентцена, или любого другого из своих многочисленных друзей из-за меня Кария становится испуганной куклой.

Когда я не могу держаться в стороне, когда мне необходимо вдохнуть ее невинность, пропитанную ароматом фиалок и кедра, я прихожу к ней на нашу улицу. Ее зрачки расширяются, приобретая ярко-голубой оттенок, и я вижу, как у нее на шее колотится пульс, а Кария тут же увеличивает дистанцию между ней и тем, кем бы ни был ее ночной спутник, и я не могу отделаться от навязчивого желания.

Во тьме Ричуэл Драйв она — вечное, недосягаемое солнце. Я хочу разразиться над ней грозой, окутать ее неистовыми молниями и самыми черными тучами.

Я хочу чуть больше, чем задушить эту вечно горящую в ней надежду, поставив ее перед собой на колени.

Это жестокая иллюзия — стремление к лучшему, чем есть у нее.

Я знаю, что это правда.

Но даже стоя в своей лаборатории, сжимая пальцы в карманах толстовки и чувствуя, как бинты и сломанные кости пронзают запястья яростной тупой болью, я понимаю, что мне никогда не дотянуться до нее в этом нашем бесконечном кружении друг вокруг друга.

Я не доверяю собственному желанию сохранить ей жизнь, единожды ею воспользовавшись.

Надежда.

Это все, что у меня есть.

Может быть, однажды я воссоздам эту комнату для нее, подальше от удушающего, мучительного зла моего отца. И у меня будет только одна стена.

В ней будут храниться частички Карии.

В собственности у моего отца много объектов недвижимости, но лишь в одном из них мне понравилось за ней наблюдать. Несколько раз, но был момент, о существовании которого она и не подозревает; украденный и выхваченный мною, словно какие-то крупицы меланхоличной радости.

Я следил за ней с Космо в отеле № 7.

Кария не шевелилась.

И ничего не говорила.

Ее руки безвольно свисали вдоль тела.

Он делал с ней все, что хотел.

Я так ясно представил, что нахожусь у него под кожей и чувствую ее кончиками пальцев.

Я даже его не убил, когда все было кончено, и это, определенно, успех.

Мне снова это нужно.

Снова нужно почувствовать это с ней.

И на этот раз, может, в далеком будущем, когда я опять за ней приду, и мне больше не захочется просто смотреть, это будет по-настоящему.

Глава 7

КАРИЯ

Комната зеленая. Она светится этим цветом.

— Я знаю, что тебе нравится, — шепчет мне на ухо Саллен, мое сознание пребывает где-то в туманном промежутке между сном и бодрствованием.

Бессмыслица какая-то.

Вокруг меня горит зеленый цвет. И в воздухе витает запах чего-то резкого, едкого; похожего на яблоки, но… не такого.

— Ты думаешь, я исчез и ничего не знал? Не следил? Думаешь, я не видел, что ты позволяла парням вытворять с тобой в темноте?

Мне на живот ложится холодная рука, кончики пальцев слегка прижимаются к моей обнаженной коже.

Обнаженной.

Рука.

Этот голос.

— Саллен, — лежа на спине, бормочу я, но мои подрагивающие веки такие тяжелые, что я вижу лишь изумрудный, лаймовый, ядовито-зеленый. Очень много зеленого. И в промежутках между морганиями у меня перед глазами мелькают банки, пузырьки, мензурки и колбочки.

Это не может быть по-настоящему.

Потому что Саллен Рул исчез два года назад и с тех пор так и не вернулся. Даже если бы он объявился, зачем ему вообще меня искать?

— В детстве ты была единственной, кто со мной разговаривал. Я должен был понять почему, знаешь ли.

Сердце колотится громко и сильно, но ясно я больше ничего не осознаю.

Вокруг очень много зелий. Каких-то снадобий. У меня закрываются глаза.

«Я не вижу, Саллен».

У меня под веками горит зеленый цвет.

Возникает ощущение приближающейся тени, затем моей щеки касается его теплое дыхание, и голос становится низким.

— Я наблюдал за тобой из своей комнаты, не так близко, чтобы ты увидела меня, если бы вдруг подняла глаза, но достаточно, чтобы уловить, как ты смеешься, улыбаешься и флиртуешь на нашей улице. Солнышко, но ты тоже поворачивала голову, оглядываясь назад. На мой дом.

Он медленно опускает руку ниже, скользя пальцами по косточкам вдоль моих бедер.

На мне ничего нет.

Ничего.

У меня в голове раздаются тревожные сигналы, расползаются по коже мурашками, впиваются в меня когтями и врезаются мне в мозг, но мое тело никак не реагирует. Я пытаюсь открыть глаза, но это бесполезно. Все мои клетки тяжелые, усталые и неподвижные.

— Крысы, змеи и приколотые за крылья бездыханные летучие мыши. Вот что было вокруг меня, когда я тебя видел. Декор моей спальни. Тогда она была неподходящим для тебя местом. Но иногда, когда Штейна не было дома, я себе это представлял. Я брал в руку свой член, закрывал глаза, и появлялась ты. Вставала передо мной на колени. Ждала. Никто никогда не прикасался ко мне так, как я, но в моих мыслях это был не я. И никто никогда не прикасался ко мне… как ты.

— Саллен.

Это выходит неловко. Я вообще не уверена, что произношу это.

Но он касается губами моей кожи, и по груди пробегают мурашки, и, хотя мои груди кажутся полными и тяжелыми, что-то не так.

— Ты бреешься? Ты гладкая? — он прикусывает зубами мочку моего уха, скользя кончиками пальцев по низу моего живота. — Я не этого хочу. Я хочу, чтобы все было так, как есть.

У меня вспыхивают щеки, я не делаю шугаринг, но пользуюсь триммером и теперь гадаю, понравится ему это или нет. Я боюсь думать не о том, о чем нужно, потому что какое это имеет значение, когда я не знаю, что он собираетсясо мной сделать, и…

«Это всего лишь сон».

Это совершенно ясно, все сразу.

«Это не по-настоящему».

У меня нет времени обдумать эту мысль, поскольку мой сон продолжается, такой яркий и граничащий с ужасом от звука его голоса.

— Разведи колени. Расслабься. Ты как окоченевший труп. Я думал, что дал тебе достаточно…

Затем он целует меня в ухо и опускает руку ниже.

В моем воображении я выгибаю спину и отрываюсь от той мягкой поверхности, на которой лежу, но на самом деле я не двигаюсь, а он скользит своими пальцами по моей лобковой кости.

Но не ниже.

Он дразнит меня.

«Я сплю. Я становлюсь для него влажной».

— Саллен, — снова пытаюсь я, потому что это не по-настоящему. Не было никакого Космо. Меня не приглашали ни на какую встречу. Не было долгих лет мечтаний о дьяволе из Райта. Или, пожалуй, о единственном сыне дьявола. Что похуже отца; он знает все хитрости.

Мои губы опаляет его дыхание. Теперь он нависает надо мной, рисуя большим пальцем круги внизу моего живота. Зеленое освещение меркнет за моими закрытыми веками, вытесненное одним только его присутствием.

— Тебе это не остановить, ты же знаешь. Я так и не смог.

Я понятия не имею, что он имеет в виду, но, кажется, в этих словах заключена целая вселенная горя, скорби и ненависти к себе.

Затем Саллен прижимает всю ладонь к низу моего живота, прямо по центру. Давит сильно, почти до боли, как будто хочет выдавить наружу все мои органы.

— Интересно, что бы мне с этим сделать, — произносит он так, будто я — эксперимент. Не живая личность, а всего лишь тело.

— Саллен.

Сейчас мой пульс учащен, но я все еще не могу ни видеть, ни двигаться, ни кричать. Однако я снова стараюсь выговорить слова.

— Куда ты пропал? — у меня перехватывает дыхание, голос срывается. Я не знаю, ясно ли выражаюсь.

Но он больше не пытается меня раздавить и расслабляет руку.

Я жадно вдыхаю воздух. Пытаюсь пережить этот сон, несмотря на то, что все еще неподвижна.

Затем чувствую, как Саллен отодвигается, как будто выпрямляется, садится, но не убирает руку с моей кожи.

Он молчит.

По утопающей в зеленом цвете комнате разносится тихий гул. Я не знаю, что это такое; как будто включенный на слабую мощность вентилятор. Но с ним я хоть не слышу в ушах биение собственного сердца.

— Саллен?

Я никак не могу перестать это повторять. Это как молитва у меня на устах, надежда для безнадежных, потому что может это и сон, но Саллен Рул всегда недосягаем — и во сне, и наяву.

Однако именно этого момента я так жаждала.

Наедине с ним. С призраком Ричуэл Драйв.

— Пожалуйста, не уходи.

Эти слова срываются с моих губ, как яд, просачиваются между нами, словно тягучий мед, оставаясь без ответа.

Мои плотно сомкнутые веки тяжелеют, за ними нарастает давление, и стыд от моего жалкого отчаяния начинает превращаться в слезы. Становится все труднее помнить, что это всего лишь сон, поскольку он режет мою нервную систему, как скальпель.

«Почему ты так мне нужен?»

Мои родители не злые. Им промывают мозги, и мы подчиняемся прихотям Райта, но ко мне не применяют насилие, со мной хорошо обращаются. Может, не особенно заботятся, но для этого у меня есть Космо, Вон, Айседора и все остальные. На мамины и папины кредитные карточки я могу купить все, что захочу. Я вожу BMV. На моем банковском счете столько нулей, сколько обычному смертному и во сне не снилось.

Подарки.

Наследство.

Я знаю Jimmy Choo, Gucci, Valentino и Burberry как своих самых близких друзей.

«Почему я ищу тебя за каждым углом? Представляю, как твои невидимые руки крутят и терзают мое тело, заставляя меня всматриваться в твою боль».

Вот оно.

Я это чувствую.

«Дай мне выпить это из твоей крови, Саллен Рул».

— Знаешь, со мной кое-что произошло.

Его голос прорывается сквозь мои эйфорические, безумные мысли. Он звучит очень реалистично, и я зачарована.

Я лежу неподвижно, даже когда он убирает с меня руку.

Его прикосновение исчезло.

Я не могу пошевелиться.

Что-либо увидеть.

Снова заговорить.

Но он продолжает, и я пока не терзаюсь его отсутствием.

— Прекрасные ужасы. Они въелись мне в кожу, Кария Вен, — он так произносит мое имя, будто оно священно, его слова полны желания, поклонения.

Расскажи мне все.

Вырви это из своей души.

Что с тобой сделали?

Что-то меняется. Какое-то движение в воздухе. Тень шагов.

Зеленый цвет исчез.

Его место заняла зияющая тьма.

Я дрожу, трепещу и не могу это остановить.

Затем слышится шорох ткани, накрывающей мое обнаженное тело. Порыв воздуха, прикосновение к моей коже восхитительно мягкого материала сначала к груди, потом к животу, бедрам и, в конце концов, наилегчайшее касание ног, ступней.

Я накрыта. Вероятно, это предпохоронный ритуал?

— Хочешь знать, кто это со мной сотворил? — Его голос становится тихим. Надтреснутым, грубым. Искаженным. — Кто мне это сделал?

Я задерживаю дыхание.

Хочу проснуться прямо сейчас.

Все кажется еще хуже оттого, что я лежу здесь неподвижная, никчемная, беспомощная.

«Я хочу проснуться, пожалуйста».

Саллен подходит ближе.

«Я еще не хочу умирать».

Один удар сердца, второй.

Он касается губами моего рта.

Царапает зубами мои губы, неловко, невозмутимо и как-то по-животному в кратком движении яркой боли.

Затем с невнятным, жутким шипением произносит:

— Ты.

Кария,

Я не знаю, почему ты мне пишешь.

Почему тебе нравится мучить нас обоих.

Мне нечего тебе сказать.

Я все время думаю только о тебе.

Я хочу всего лишь укусить тебя до крови.

Всего лишь поместить тебя в стекло, подвергнуть самой жуткой таксидермии.

Всего лишь…

Глава 8

САЛЛЕН

Штейн в отъезде. У нас есть охранники, но при моем приближении они отводят глаза, поскольку знают, что я иду просто прогуляться по улице. Раньше все было по-другому. Раньше они тоже причиняли мне боль. Держали меня, били; у некоторых даже хватало смелости пару раз врезать мне ногой по голове. В итоге я всегда терял сознание, а иногда меня рвало кровью. Мне так и не удавалось выбраться из дома, как бы я ни старался остаться незамеченным.

Тогда я не мог коллекционировать животных.

Однако сейчас мне восемнадцать, и я не могу выйти из своей комнаты, не упаковав себя в одежду с ног до головы, иначе все увидят мои швы.

Охранники, видимо, считают, что даже с меня хватит.

Как всегда, когда Штейн якобы уезжает по делам, я выскальзываю в ночь, бросив быстрый взгляд через плечо. Если он меня поймает, то скорее всего, не видать мне больше своих ног. Сомневаюсь, что охранники хранят мой секрет, но к тому времени, когда он возвращается, у него уже есть на примете новое наказание, и за все, что я сделал в его отсутствие, я плачу сполна.

На данный момент я вижу лишь смутно очерченные темные кирпичи и блестящие окна, выхваченные из мрака охранным освещением обширного переднего двора. На всех окнах темные занавески, перед домом круглый фонтан с парочкой каменных горгулий, взирающих на меня с молчаливым осуждением, но здесь им до меня не добраться. В большой серый бассейн с приятным журчанием бежит вода, и, не считая стрекотания сверчков, это единственный доносящийся до меня звук; слуховых ощущений вполне достаточно, чтобы убедить любого, что, хотя этот дом выглядит весьма готично, внутри него все красиво, спокойно и безмятежно.

На деле всё ровно наоборот. Но три гаражных отсека закрыты, вокруг тишина, а передо мной мощеная подъездная дорожка и несколько часов украденной октябрьской ночи до восхода солнца.

Мне не требуется много времени, чтобы добраться до Ричуэл Драйв. Подъездная дорожка к нашему дому — одна из самых коротких на улице; именно поэтому я вижу Карию из башни своей спальни.

И сейчас она где-то здесь, если только не скрылась в доме кого-нибудь из своих друзей; я заметил, как они шли вместе с Космо при свете полной луны.

С бешено колотящимся сердцем я направляюсь на восток, в том направлении, куда направилась Кария в своей короткой белой футболке и еще более короткой черной юбке.

На свежем воздухе я полон жизни и нетерпения, прохлада ранней осени холодит мне скулы, ласкает губы. Здесь так приятно, вдали от застенков моей комнаты и света лаборатории. И идея догнать Карию и приблизиться к ней… вызывает онемение от пробегающего по венам трепета.

Я моргаю в ночном сумраке; на Ричуэл Драйв мало уличных фонарей, учитывая, что все тут пытаются скрыть, кто мы и что из себя представляем. Но по ветру до меня доносится дивный смех Карии, и в тот же миг я замечаю ее в объятьях Космо. Он кружит девушку под ближайшим фонарным столбом круг за кругом, ее длинные белокурые локоны струятся светлым каскадом, подбородок приподнят, шея обнажена. Космо одет в джинсы и оранжевую футболку, и этот цвет так контрастирует с ее черно-белым нарядом, что это на мгновение меня завораживает. Я вижу так много ее кожи; длинные загорелые ноги, очертания живота, изгиб шеи.

Она смеется громче, дерзким, заливистым смехом, и я на какое-то время перестаю дышать, а Космо замедляет свои движения; никто из них еще меня не заметил.

Я стою, опустив голову, скрытую под капюшоном черной толстовки, руки в перчатках в карманах. Несмотря на прохладную погоду, я чувствую на шее липкий пот, из-за надетой под верхней одеждой водолазки, черных джинсов и плотных черных носков под высокими ботинками. Они помогают с рваными ранами у меня на ступнях.

От этой мысли мое сознание обжигает вспышка дикого гнева; она такая свободная и открытая всему, а я пленник своих ран, даже когда мне удается сбежать.

Я подкрадываюсь к ним быстрее, но тихими шагами, Космо тем временем медленно ставит ее на ноги и обнимает за плечи, чтобы поддержать. Кария ниже его ростом, и поэтому я намного выше нее. Я мог бы похитить ее с этой улицы и спрятать в своем сумраке, и даже Космо хрен бы ее нашел.

Но оказавшись так близко, что мне видны белые оборки ее носков и мурашки на задней поверхности бедер, я не хватаю Карию, как мне бы хотелось.

Я боюсь того, что мог бы с ней сделать; если она станет частью банки у меня в лаборатории, то что же тогда за веселье? Она не сможет со мной разговаривать, смеяться, рассказывать мне все о своей маленькой праздной жизни.

Но я также до смерти боюсь того, что она отшатнется от меня, если я совершу что-то менее безрассудное и попытаюсь завязать корявую дружбу. Я не знаю, как это делается; я никогда в жизни никого не называл «другом». И если бы она каким-то образом согласилась стать моей, что бы я делал потом? Я никогда ни к кому не прикасался интимно. Я даже не целовался, несмотря на мнимое предложение Мод.

Я знаю всё о насилии и ужасах, могу вынести побои, но во всем остальном я девственник.

В последний раз моя мама обнимала меня одиннадцать лет назад, в ночь перед тем, как она…

Я останавливаюсь, закрываю глаза и, крепко стиснув челюсти, качаю головой.

Где-то внутри моего мозга бьется пульс, и я чувствую, что вот-вот взорвусь. Заору во всю глотку и стану умолять, чтобы Кария увидела меня, прикоснулась ко мне, поговорила со мной.

Но если я это сделаю, Штейн убьет меня из-за стыда, но, возможно, еще до его возвращения домой, меня прикончит проступившее в ее глазах выражение отвращения и пренебрежения.

— Саллен?

Кария выкрикивает мое имя так, будто произносила его уже много раз. Я резко открываю глаза и напрягаюсь всем телом.

Космо отступает от нее на шаг, больше к ней не прикасаясь, и Кария хватает пальцами кончики волос, как будто стискивает ими одеяло, другую руку сжимает в кулак и прислоняет к телу.

Ее ярко-голубые глаза так светятся в ночи, а обрамляющие их черные ресницы такие длинные, что смотреть на ее лицо приятнее, чем на любой научный эксперимент у меня в лаборатории. Чем на удаление крови со сбитого на дороге животного, чем на кусок змеиной кожи. Она прекрасней любого жуткого создания, что я мог бы сотворить. Лучше любой куклы, любой игрушки.

Она… такая красивая.

Кария внимательно смотрит на меня, ожидая, что я заговорю. Между ее светло-коричневыми бровями залегла небольшая морщинка, а розовые губы приоткрылись. Я чувствую на себе взгляд Космо и то, как напрягается его тело, как будто, если я подойду к ней ближе, он забьет меня до смерти.

Я не двигаюсь, но, когда между нами повисает тишина, Кария делает шаг ко мне.

— Кария…

Она обрывает фразу Космо одним взмахом руки, пропустив волосы между пальцами, Кария смотрит на меня горящими глазами, но я знаю, что все это для него.

— Саллен? — снова шепчет она. — Хочешь… погулять с нами?

Ее голос хриплый, как будто Кария напугана, и она все еще не опускает руку, безмолвно приказывая Космо молчать.

Я смотрю на него и замечаю, как он буравит меня своими зелеными глазами, всей своей фигурой излучая враждебность.

Я быстро вздыхаю и снова смотрю на нее.

Открываю рот.

«Нет, я хочу погулять только с тобой».

Это я хочу сказать, но у меня ничего не выходит. Я молча смотрю на нее и хочу преодолеть разделяющее нас расстояние в два шага, но сейчас Кария спокойна, а если увидит шрамы у меня на теле и еще что пострашнее под моей кожей, она…

Я поворачиваюсь.

Не ухожу, но и не могу смотреть на нее.

Она совершенна во всех отношениях, а я ничего не могу ей дать. Я бы только заманил ее в ловушку, препарировал, запер у себя, убил.

— Подожди, не уходи.

Ее голос все еще такой хриплый, низкий, тихий и испуганный.

Я закрываю глаза и вдыхаю октябрьский воздух.

По спине стекает пот.

Я не хочу уходить, но и не знаю, как остаться.

Этого я тоже не могу сказать. Я ничего не могу сказать.

Я… не могу.

Мне нужно идти домой.

Знаю, Штейн прав. Мне здесь не место. Никто меня не поймет, все будут только смеяться, и если бы она когда-нибудь увидела меня таким, какой я есть на самом деле, то закричала бы. Убежала.

У меня в жизни не может быть этого маленького кусочка солнца, только если она умрет, станет плавающем в банке трупом, а у меня для этого еще недостаточно храбрости.

Пока нет.

Глава 9

КАРИЯ

— Я никогда не причиняла тебе вреда.

Я снова обретаю дар речи, когда Саллен принимается укрывать меня легкой, мягкой простыней. Он начинает с плеч, натягивая вокруг меня ткань, запихивая ее под мои руки, локти, запястья. Он методично проделывает то же самое с моими бедрами, икрами, ступнями. Хлопок плотно облегает мое обнаженное тело, у меня над лицом нависает тень Саллена, самое реальное в этом моменте — это жжение губ от его полуукуса.

Мои глаза подрагивают под закрытыми веками, но я даже не могу повернуть голову, не говоря уже о том, чтобы посмотреть. У меня пересохло во рту, губы кажутся неуклюжими, и все такое тяжелое.

— Я никогда…, — я замолкаю, потому что не могу продолжать.

Мне требуется слишком много усилий, чтобы просто дышать, не говоря уже о том, чтобы говорить, рассуждать или что-то ему объяснять.

Коснувшись моего виска, Саллен убирает волосы у меня с лица. Теперь на его пальцах кожа, перчатки. Он носил их и раньше, когда стал старше, хотя и пытался это скрыть, вечно держа руки в карманах своей толстовки.

В отличие от недавнего извращенного поцелуя, теперь его прикосновение нежное. Почти нерешительное. Он заправляет пряди мне за ухо, скользя по краю ушной раковины, от чего по моему горлу, спине, груди пробегает ледяная дрожь, превращая мои соски в твердые, отяжелевшие бусины.

Затем Саллен кладет одну руку мне на щеку и нежно поглаживает мое лицо.

Я хочу что-то сказать, задать вопрос, понять, где нахожусь, реально ли все это, или я могу поддаться иллюзии сна.

Саллен наклоняется, моих губ касается его дыхание, и я улавливаю запах пустоты. Он не жует жвачку и не ест мятные леденцы, не похоже, что он только что почистил зубы, но его дыхание чистое и в нем нет ничего. Однако вокруг него витает аромат увядающих роз и влажной земли. Этот запах восхитителен в своей порочности, и когда я вдыхаю его, у меня в груди одновременно вспыхивает чувство покоя и опасности, от чего мой пульс бьется как у испуганного кролика.

— О, это неправда, — говорит он таким хриплым голосом, что это напоминает какой-то нечеловеческий звук.

Я чувствую, как под веками двигаются мои глаза, отчаянно желая увидеть, но все напрасно. Поскольку Саллен, похоже, щелкнул выключателем, отчего погас даже зеленый свет, и вокруг нас теперь только тьма.

Он проводит по моей нижней губе большим пальцем, его прикосновение легкое и скупое. Я чувствую вкус кожи его перчатки, он как новая обувь и густой дым. Я не пробовала ни то, ни другое, но предполагаю, что на вкус они именно такие.

— Я этого не делала, — снова умудряюсь произнести я, и на меня накатывает волна облегчения. — Я… искала тебя. Звала. Я всегда хотела с тобой поговорить.

Уже агрессивно, более уверенно, Саллен прижимает большой палец к центру моих губ, как будто хочет их зашить. Он отстраняется; я чувствую, как вокруг него колышется прохладный воздух.

— В первый раз, когда Штейн увидел, что я слежу за тобой из своего окна, он содрал кожу у меня с бицепса, засунул внутрь обертку от конфеты и зашил ее там. Затем засмеялся и провел ладонью в латексной перчатке по моей руке, прислушиваясь к шуршанию. «Персиковая тянучка», — сказал он, и я понял, что Штейн сосет ту самую конфету, чья обертка теперь у меня под кожей.

Отвращение — это внутренняя реакция моего тела. У меня сводит желудок, а затем накрывает волной тошноты, горячей и вязкой. Я не могу сдержаться и размыкаю губы, к горлу подкатывает отрыжка, звук от нее слышен сквозь жужжание работающего в комнате вентилятора.

Но Саллен тут же просовывает мне в рот палец и надавливает на язык, на моих вкусовых рецепторах разливается вкус кожи — густой, нейтральный и неестественный.

Желудок сводит от тошноты, но, когда Саллен проводит пальцем по нижней стороне моих верхних зубов, медленно скользя им по бороздкам коренных, меня больше не мутит. Мой рот наполняется слюной, она стекает с уголков губ, и я не дышу.

— Тебе это противно? — тихо спрашивает Саллен, и я не могу понять, где конкретно он находится.

То ли он сидит на стуле рядом со столом (или на чем я там лежу), то ли стоит. Но то, с какой неуверенной легкостью он ко мне прикасается, дает мне все основания думать, что поза, в которой он находится, ему удобна. Теперь Саллен проводит пальцем по моим зубам, по боковым, по двум передним, во время его инвазивного обследования моя верхняя губа немного выпячивается.

— Потому что, если ты думаешь, что это неприятно, Солнышко… то, если бы я вырвал тебе этот зуб, — он проталкивает палец в перчатке под острый кончик моего клыка. — Прямо сейчас, без анестезии, ты бы поняла малую толику того, что значит быть ребенком Штейна.

Каждую клеточку моего тела сковывает неведомый доселе страх. Страх, сочувствие и желание его утешить — все это искажается и путается в моем мозгу.

— Почему?

Я ничего не могу с собой поделать, и у меня изо рта бессистемно вырываются слова. Когда я это произношу, мои губы на мгновение обхватывают его палец.

Я слышу его резкий вдох и не понимаю, от чего он, пока секунду спустя Саллен не говорит спокойным, хриплым голосом:

— Сделай это еще раз.

И прежде чем я успеваю спросить, что именно, добавляет:

— Пососи мой палец. Задействуй зубы.

Я дышу с открытым ртом, с уголков моих губ стекает слюна, и мне хочется сказать Саллену «нет», хочется спросить, почему Штейн Рул так сильно его ненавидел, хочется закричать, но прежде чем я успеваю что-либо сделать, он, похоже, встает или выпрямляется, поскольку за моими закрытыми веками движется его тень.

Затем Саллен резко прижимает другую руку к низу моего живота, поверх простыни, мышцы брюшной стенки сокращаются, и я снова давлюсь рвотными позывами, обхватив губами все еще торчащий у меня во рту палец. Саллен сильно и нестерпимо давит мне на живот и говорит четко, но очень хрипло:

— С тобой я пытаюсь себя контролировать, и это невероятно трудно. Кария, пожалуйста, сделай, как я говорю.

Я не думаю. Я больше не уверена, что сплю, но, если есть шанс, что это не так, мне хотелось бы остаться живой. Я обхватываю губами его палец, что требует больше усилий, чем обычно, как будто мои мышцы все еще спят, балансируя на грани бодрствования. Я осторожно сжимаю зубами его кости, ощущая под ними мягкую, пористую кожу.

Он ослабляет давление на мой живот, хотя и не убирает руку.

Я слышу его дыхание; оно громкое, перекрываемое шумом вентилятора на заднем плане. Его голос звучит испуганно, но он не сказал мне остановиться, и к тому же еще глубже засовывает мне в рот палец, касаясь спинки языка.

— Прикуси, — говорит он низким хриплым голосом.

Я смыкаю рот как раз над тем, что, как мне кажется, является нижней костяшкой его пальца.

— Сильнее.

Это приказ, пронизанный желанием.

Меня обдает жаром, на шее выступает пот, но я делаю, как он велит. Однако мне не хочется причинять ему боль, и я представляю, как его отец со смехом сосет конфету после того, как поиздевался над своим сыном.

Давление у меня в глазах нарастает.

Я прикусываю его палец, прижатый к самому горлу, и у меня получается… моргнуть.

Возникает смутное очертание его фигуры, освещенной легким зеленым сиянием, которое раньше не проникало сквозь мои веки. Возможно, Саллен лишь приглушил зеленый свет, но не выключил.

Темные глаза, карие с янтарными крапинками. На короткие темные пряди накинут капюшон. Горло скрыто под высоким черным воротом водолазки.

Пухлые губы Саллена приоткрыты, словно в экстазе.

Он стоит надо мной. В комнате высокие потолки, стены заставлены какими-то банками, но я не обращаю внимания ни на что, кроме него.

Пока он не замечает, что я за ним наблюдаю.

Саллен с такой силой вырывает у меня изо рта свой палец, что мои клыки царапают его перчатку, и у меня перехватывает дыхание. Он прижимает свою ладонь к моим глазам, и я чувствую у себя на коже, чуть выше бровей, собственную слюну, влажную и теплую.

— Я неправильно рассчитал дозировку, — бормочет он, как будто самому себе. — Не правильно рассчитал. Я все испортил. Ты не должна была прийти в себя. Не должна была увидеть…

— Мне так жаль, что он причинил тебе боль, Саллен.

Я говорю, пока могу, у меня дрожат губы, и я пытаюсь сжать пальцы в кулаки. Я частично возвращаю себе контроль, но не хочу, чтобы это стало заметно. Я притворяюсь, что все это реально, на случай, если не хочу очнуться от собственной смерти. И это значит, что я не могу дать ему понять, что снова способна чувствовать и двигаться.

— Твой отец…

Саллен поднимает руку к моему горлу.

Сильно его сжимает.

У меня срывается голос, и Саллен снова говорит мне в губы, по-прежнему заслоняя ладонью мои глаза:

— Он мне не отец.

Слова звучат по-животному, хрипло и утробно. С каждым разом кончики его пальцев все сильнее впиваются мне в шею.

— Прости, я просто имела в виду… Ты заслуживаешь лучшего, — говоря это, я чувствую, как, из-за его близости меня обдает собственным дыханием. От того, что он сжимает мне горло, слова получаются невнятными. — Ты заслуживаешь гораздо лучшего. Где ты был? Куда ты пропал? Дай мне прийти в себя, чтобы я могла увидеть тебя, поговорить и…

— Нет. Нет. Нет, я все сделал неправильно.

Саллен отпускает меня, сразу обе руки, и когда я снова моргаю, проясняя зрение, то вижу, как он поворачивается ко мне спиной, широкие плечи облегает толстовка.

Я опускаю глаза, пытаясь понять, что он делает, но только замечаю нечто, напоминающее стальной хирургический стол, Саллен поворачивается ко мне с большим, зажатым в пальцах шприцем.

Он, должно быть, видит в моих глазах страх, то, как я отдергиваю голову, отворачиваясь от него, потому что Саллен меняется.

— Шшш, шшш, — очень тихо говорит он, склонив голову, черты его лица едва видны из-за капюшона.

У него высокие скулы, впалые щеки, полные губы, легкая темная щетина вдоль четко очерченной линии подбородка. Но он приближается ко мне с иглой, и из-за этой близости часть того, что я вижу под его капюшоном, размывается. Я сосредотачиваю внимание на прозрачной жидкости внутри шприца. От паники у меня учащается пульс, и по телу разливается волна адреналина, но я по-прежнему в состоянии лишь сжать пальцы в кулаки.

Я пытаюсь оттолкнуться ногами, но едва успеваю пошевелить одним пальцем, как Саллен хватает меня за лицо, проводит ладонью по подбородку и отворачивает от себя мою голову, как будто не хочет, чтобы я смотрела на то, что он собирается со мной сделать.

И тут я вижу это.

То, что находится внутри одной из множества выставленных в этой комнате банок.

«Нет».

В какой-то жидкости, должно быть в формальдегиде, плавает белый кролик. На меня смотрят его розовые глаза, пушистое тельце скрючено и сжато, чтобы уместиться внутри большого сосуда.

— Нет, — на этот раз я говорю это вслух, дрожа всем телом.

Я снова пытаюсь брыкнуться, и на этот раз мне это удается, с моего плеча сползает простыня, обнажая грудь.

Саллен крепче сжимает мое лицо и издает какой-то странный горловой звук. Может, стон.

Я чувствую, как мою грудь овевает холодный воздух, сердце бешено колотится в грудной клетке.

Затем в мой сосок вонзается что-то острое.

Я замираю.

Крепко закрываю глаза, чтобы не видеть кролика, и впиваюсь ногтями в ладони, но, похоже, не могу поднять руки. Тогда я снова отчаянно брыкаюсь, и простыня сползает еще ниже, обнажая мой живот.

Я наполовину обнажилась перед ним по собственной воле.

— Это больно? — тихо спрашивает Саллен, все еще сжимая мое лицо и отворачивая его от себя.

Я не знаю точно, что он имеет в виду, пока не чувствую это снова.

Еще один укол в сосок.

У меня на глаза наворачиваются слезы.

— Что ты делаешь? — шепчу я, чувствуя, как по лицу струится тепло моего беззвучного плача. — Что ты со мной делаешь?

Саллен не отвечает, но я чувствую, как он перемещается с ноги на ногу.

Затем у меня на груди оказывается что-то теплое и влажное, он обхватывает мой сосок губами и посасывает его. Меня.

Когда его зубы царапают мою плоть, у меня из горла вырывается стон.

Он слегка приподнимает голову, и холодный воздух покалывает мою кожу в том месте, где только что был его рот.

— Ты… божественна, Кария.

Он зажимает зубами мой сосок, и я вскрикиваю, выгнув над столом спину. Это не столько больно, сколько ошеломляюще. Я не знаю, где находится игла, и в полном ужасе от того, куда он ее воткнет и что это со мной сделает.

— Пожалуйста, позволь мне тебя увидеть, — шепчу я, не открывая глаз, а он своей рукой все еще не дает мне к нему повернуться. — Пожалуйста.

Саллен снова меня кусает, на этот раз он смыкает зубы на моей груди, затем поднимает голову и внезапно притягивает к себе мое лицо.

Я резко открываю глаза.

— Теперь видишь? — тихо спрашивает он, его зрачки расширяются, почти сливаясь с чернотой радужной оболочки, зрелище до боли знакомое, хотя я не могу понять почему. У него запавшие глаза, под ними лилово-черная кожа. — Такого друга ты себе хотела, Кария?

Он улыбается, и это пугает. Мне видны его зубы, но не все. Какого-то не хватает, но у него во рту есть клыки, и они неестественно острые. У них белые, хищные кончики, как будто он может проткнуть ими мою кожу.

— С таким ты хотел играть, когда росла? — Он наклоняет голову, и от этого движения высокий воротник его водолазки сдвигается, обнажая участок кожи вдоль горла.

У меня внутри все холодеет.

У него в коже что-то зашито. В нем. Что-то, от чего его плоть кажется бугристой и…

— Нет, нет, я так не думаю. Я искренне сожалею о том, что должно произойти, но я не мог оставаться в стороне от тебя. Твои глаза не выходят у меня из головы, и к тому же ты присылала мне те трогательные письма.

«Он их читал».

Секунду я терзаюсь в постыдной агонии, горячей и яркой из-за моего страха, а затем чувствую это.

Мне в живот вонзается игла. Это глубинное, ужасное ощущение.

Саллен смотрит, как я вскрикиваю, и уголки его губ приподнимаются в легкой улыбке. Одной рукой он держит мое лицо, в другой, возможно, мою жизнь.

Игла выскальзывает наружу.

Я слышу, как он бросает шприц на стальной стол.

Я все еще вижу.

Пока ничего не происходит.

Ничего не происходит.

Теперь он обхватывает обеими ладонями мое лицо и нависает надо мной.

— Что ты со мной сделал? — тихо спрашиваю я, вглядываясь в его лицо своими безумными, отчаянно нуждающимися в ответах глазами. — Что должно произойти?

— Не волнуйся, — шепчет Саллен, поглаживая большими пальцами мои щеки и рассматривая меня, будто я пациентка, а он мой врач. — Когда ты очнешься, будет только хуже.

Это происходит медленно.

Я становлюсь вялой.

Не могу толком открыть глаза.

Серые пятна, белые.

Я еще чувствую, как он сжимает в ладонях мое лицо, но все погружается во тьму.

Глава 10

КАРИЯ

Первое, что я вижу, это Космо.

Я моргаю, думая, что мое затуманенное зрение прояснится, и я полностью проснусь, но Космо по-прежнему сидит на диване рядом со столиком, который, как мне помнится, находится в «Септеме».

Космо сурово смотрит на меня, скрестив руки на груди, и мое лицо обдает жаром, но это он.

А не…

— Ты разговаривала с Салленом Рулом?

Эти слова исходят не от него.

Я поворачиваю голову, и это Айседора Крофт.

Ее волосы заплетены в косы, убраны с лица, темные глаза устремлены на меня.

Я полусижу, полулежу на кожаном диване и вытираю рот тыльной стороной ладони, при этом комната слегка кружится. Размазав слюну по лицу, я сглатываю от сухости в горле.

Клянусь, я чувствую на языке слабый привкус кожи.

Опустив руку, я смотрю вниз и вижу свою черную юбку, укороченный топ с надписью «Полупомешанная», белые носки и кеды.

Я снова смотрю на Космо.

Он опускает подбородок.

— Не смотри на меня, — резко говорит он. Затем кивает в сторону стоящей рядом со мной Айседоры. — Ответь ей.

— Думаю, нам не стоит забывать, что здесь она тоже пострадавшая, — раздается голос Вона.

Обернувшись через плечо, я вижу, что он стоит в тени, прислонившись к стене и скрестив руки, и пристально смотрит на Айседору. На нем черные спортивные брюки и белая обтягивающая футболка, что выгодно подчеркивает его вьющиеся рыжие волосы.

— От Саллена Рула два года не было ни слуху ни духу, — чётко произносит Айседора, слова срываются с ее губ, как пули. — Если он здесь, то на это должна быть причина.

— Почему тут вообще фигурирует его имя? — не подумав, выпаливаю я.

— Ты первая его произнесла, — ровным тоном отвечает Айседора.

Космо, должно быть, рассказал ей о том, что я прошептала в темноте.

— Ты говорила со Штейном? — спрашивает Космо, и я не знаю, к кому он обращается. Но при упоминании этого имени я напрягаюсь, сажусь прямее и, сжав колени, кладу на них руки.

У меня в груди бешено колотится сердце, но я не отвожу взгляда от Вона. Сейчас от него исходит меньше угрозы, чем от остальных.

Знаю, что я ему больше не нужна, но Космо из-за чего-то очень зол, как и Айседора, а Вон ко мне более мягок.

— Что происходит? — тихо говорю я, и серые глаза Вона устремляются на меня.

Его лицо холодно, но в словах нет гнева.

— У Космо глубокая рана на запястье. Ему ввели какую-то отраву; что бы там его ни порезало. И в бутылку водки, которую ты пила, ее тоже подсыпали. Если точнее, во все пятьдесят бутылок. Хорошо, что ты не пила ром; в заключении, сделанном моим отцом, говорится, что эта доза могла бы тебя убить. Космо пришел в себя и услышал, как ты кричишь. Он нашел тебя на полу в ванной, — Вон кивает головой в сторону бара, где, как я помню, мне явился Саллен Рул.

«Но было ли это на самом деле?»

— Я была голой? — выпаливаю я, не успев вовремя остановиться.

Вон прищуривает глаза.

— Почему ты об этом спрашиваешь?

— Потому что и ежу понятно, что она трахалась с выродком Райта и…

— Заткнись, — я быстро поворачиваюсь, снова оказавшись лицом к Айседоре, и она впивается в меня взглядом, а мою кожу обдает жаром. — Не говори так. Ты его даже не знаешь. Никто из вас его не знает.

— Но ты-то знаешь, не так ли? — спрашивает Айседора, выгнув бровь.

— Почему мы обсуждаем все это в присутствии Космо? — говорю я, пытаясь найти хоть какой-то выход. — Он даже не…

— Потому что у меня будет гребанный шрам на запястье, а мне ни хрена не известно, — рычит он, когда я поворачиваюсь к нему и вижу стоящие на столе бокалы для шампанского, тарелки и книги. В конечном счете, никакой афтепати.

Сколько прошло времени? Где я была? И почему я наполовину жажду… снова там оказаться?

Саллен.

— Я тебя не резала, — медленно произношу я.

— Да? А что ты делала, Кария?

— Это ты меня напоил. Ты…

— Постой. Это ты смешивал напитки? — холодно произносит Вон, обращаясь к Космо.

— Ты нам этого не говорил, — теперь тон Айседоры такой же, как и у ее парня, и они больше не наезжают на меня всем скопом.

Космо указывает на меня, и у него на лице появляется знакомая ухмылка, но мне известно, что сейчас он капец как серьезен.

— Вы что, шутите? Вы вообще хоть что-нибудь знаете о своей подружке? Она хотела, чтобы я ее…

— Заткнись. Вы все, просто заткнитесь, — говорю, не желая, чтобы Космо рассказывал о моих заскоках двум людям, которые вообще ничего о них не знают, и в этом нет никакой необходимости.

Я пытаюсь вспомнить последнее, что произошло перед тем, как я потеряла сознание.

Я поднимаю руку к груди и ощупываю себя под футболкой. Но, кроме незначительной чувствительности, ничто не указывает на то, что Саллен Рул посасывал мой сосок. Или… вонзил иглу мне в живот.

Затем я опускаю взгляд и, скользнув рукой вдоль тела, расстегиваю пояс юбки.

И тут же леденею.

Сердце вот-вот выпрыгнет из груди.

На лестнице какая-то суматоха, тяжелые шаги, быстрые и торопливые.

Но я не могу поднять взгляд, потому что у меня внизу живота багровый синяк, как будто от укола иглой, покраснение вокруг места инъекции.

Мне кажется, я сейчас упаду в обморок.

— Кария.

Голос Космо звучит уже не так сердито. Теперь он тихий. Испуганный.

К бару приближаются чьи-то шаги.

— Что с тобой произошло? — заканчивает Космо.

Тишина.

У меня звенит в ушах.

Я знаю, что все смотрят на меня.

Затем появляется отец Вона, Мадс Бентцен, нынешний лидер Райта.

— Саллена Рула нигде нет, — бодрым голосом говорит он. — По камерам видно, как несколько часов назад он вошел в отель.

Мадс откашливается, а я все смотрю на поврежденную кожу, красную, припухшую, со следами проступающего синяка.

Мое сердце уходит в пятки.

«Это было по-настоящему».

— Здание он не покидал, — продолжает Мадс. — А теперь всем встать. Мы будем его искать.

«Он вернулся за мной».

Глава 11

КАРИЯ

Дорогой Саллен,

Ты помнишь Ночь обмана в отеле № 7? Тебя на ней не было, по крайней мере, так все утверждали. Даже твой отец сказал, что эту ежегодную вечеринку ты пропустишь. Мне это показалось странным; на Ночь обмана все надевали маски, и я подумала, что ты — со своим капюшоном, перчатками и постоянным желанием скрыть внешность — на этой вечеринке провел бы время лучше, чем где-либо еще.

Но опять же, ты редко куда-либо ходил. Чем старше мы становились, тем больше ты прятался. Поначалу я поверила, что этой ночью ты не появишься.

Это было глупо, нелепо (особенно после того злополучного приглашения, когда за год до этого я пыталась позвать тебя прогуляться со мной и Космо, а ты просто повернулся ко мне спиной и ушел), но из-за твоего отсутствия я почувствовала острый, горький укол разочарования. Мама и папа постоянно намекали на то, что хотели бы, чтобы я поскорее вышла замуж, и если я хоть как-то противилась этой идее, размахивали у меня перед носом кредитными карточками, одеждой и машиной. Естественно, я все еще не замужем, но думаю, это больше связано с их поиском выгодной партии, чем с каким-либо изменением их убеждений.

В любом случае, тогда мне было девятнадцать, я была упрямой, еще более избалованной, чем сейчас, и дулась из-за их решения. И каждый раз, увидев, как они разговаривают с каким-нибудь мужчиной, я боялась, что они запрут меня с ним навсегда.

Существовала вероятность того, что меня выдадут за Вона, и, возможно, я была бы не против, но все уже тогда знали, что он души не чает в Айседоре и считает ее совершенством. Я бы не вынесла перспективы всю жизнь быть на втором месте.

В ту ночь про себя я подумала, что было бы неплохо, если бы ты пришел. Я бы нашла способ побыть с тобой наедине в высотном отеле Александрии, может, мы могли бы поискать те таинственные подземные коридоры, о которых все говорят, и забраться на крышу с бассейном, а может, мне удалось бы упросить тебя на нечто совершенно тебе несвойственное, например, поплавать со мной. Это все, конечно, фантазии и заблуждения. Я знала, что даже если ты и появишься, то не станешь делать ничего подобного.

Но таков уж был в тот вечер образ моих мыслей, и когда мама с папой напились с Ригом, Лорой, Штейном, Шеллой, Мадсом и остальными, я позволила Космо затащить меня на тринадцатый этаж в номер люкс. В моем организме играло вино, голова кружилась, и на мне было красивое лиловое шелковое платье от Maria Lucia Hohan с одним открытым плечом и фатином по всей юбке. Мои глаза скрывала маска из розового атласа и кружев. Волосы были забраны наверх, несколько прядей волнистыми локонами обрамляли лицо, ногти отливали пастельно-зеленым цветом (он напоминает мне о тебе, хотя я никогда не понимала, почему). Космо не снимал свою серебряную маску, спер из мини-холодильника все бутылочки с выпивкой и подбил меня опрокинуть залпом три подряд. Я тогда смеялась, когда он снял с меня босоножки на ремешках, со сверкающим, как люстра, каблуком.

(Пожалуйста, не прекращай читать; обещаю, что это действительно о тебе)

Когда Космо задрал мне платье на двуспальной кровати, моих лопаток коснулось белое пуховое одеяло, такое же нежное, как и ладони Космо, несмотря на все его мозоли. Моя рука соскользнула с матраса, и я не удосужилась ее поднять. Тогда, лежа на спине, под голубым светом висящей надо мной люстры, и чувствуя, как его пальцы ласкают мои бедра, а губы шепчут о том, чтобы я расслабилась и не противилась тому, что должно случиться, я поняла, что в моей голове совсем не Космо.

Уже наступила ночь, номер окутал полумрак, и в темноте, в обрамляющей мои глаза кружевной маске я с легкостью могла представить, что ко мне прикасаешься ты. Может, ради меня ты снял бы свои перчатки. Скинул капюшон. А если бы мне совсем повезло, если бы была очень хорошей девочкой, то может ты даже снял бы свою толстовку.

И я бы лежала точно так же, как с Космо, и позволила бы тебе прикасаться ко мне так, как ты захочешь. Я бы попросила тебя поговорить со мной, рассказать мне о своей жизни на Ричуэл Драйв, 44, и, возможно, ты бы тоже позволил мне к тебе прикоснуться.

Когда Космо сдвинул наверх свою маску и уткнулся лицом мне между бедер, а я впилась наманикюренными пальцами в белое одеяло и заметила что-то в тени слева от меня, прямо у входа в скрытую во мраке гостиную.

У меня сердце ушло в пятки, и я подумала, что, наверное, просто до чертиков напилась, поэтому мне померещилось. Космо проник в меня языком, и у меня перехватило дыхание, но я боялась, что с моих губ сорвется стон.

Там был ты.

Фигура в толстовке с капюшоном, блеск темных глаз.

Я знаю, что это был ты.

Ты наблюдала за мной, когда Космо впился пальцами мне в бедра и, широко их раздвинув, закружил языком по моему клитору. Ты видел, как он, прокусывая кожу, поднялся к моему животу, а затем вошел в меня, не раздеваясь — ему всегда так больше нравится; может, ты уже знаешь?

Космо трахал меня, и в темноте я могла смотреть на тебя, а когда он вышел и кончил мне на бедро, я представила, что это твоя горячая сперма, и подумала, что, приказала бы тебе слизать ее с меня. Не спрашивай, почему мне в голову пришла эта грязная фантазия, когда я хваталась за увиденную в твоих глазах темноту, но в тот момент, она меня капец как завела.

И если честно, заводит до сих пор. Я не знаю мужчину, который бы сделал такое, но, полагаю, у меня не слишком богатый опыт в отношениях с парнями.

Короче.

В ту ночь ты был там. Я знаю, что это был ты. Кто же еще?

Но мне так и не удалось выяснить, был ли ты в том номере до нашего прихода, или прокрался туда, последовав за нами на тринадцатый этаж.

Высвободившись из объятий Космо, я пошла в ту сторону под предлогом, что мне нужно в туалет.

Но тебя уже не было.

Я пишу это спустя четыре года, накануне очередной Ночи обмана, которая, как ты знаешь, проводится каждый сентябрь. И мне очень бы хотелось, чтобы бы ты снова оказался здесь, даже если опять останешься в тени.

Ты самым жутким образом терзаешь мои мысли.

Я надеюсь, что ты это прочтешь. И что никогда этого не сделаешь.

Надеюсь, что мы снова встретимся.

И, что я никогда тебя не увижу.

Я не знаю, чего хочу и кем должна быть, но часто о тебе думаю.

Если надо, ненавидь меня,

К. Вен

— Я пойду с тобой, — раздается прямо у меня за спиной голос Космо.

Я крепче сжимаю в пальцах фонарик; Мадс раздал их всем после того, как сюда приехали мои родители и остальные. Мама всю встречу просидела дома, но услышав о произошедшем, примчалась сюда.

Не знаю, во что все решили поверить два года назад насчет исчезновения Саллена; какого слуха предпочли придерживаться. Я понятия не имею, действительно ли верхушка Райта узнала, куда он делся; связался ли Штейн Рул с Мадсом, чтобы ему об этом сообщить. По неофициальной информации, бывший лидер Райта покинул страну еще в апреле, когда сложил свои полномочия. Но в Райте никогда не знаешь, что правда, а что всего лишь вымысел.

— Космо, не думаю, что тебе следует здесь находиться, — произносит моя мать.

Я застываю, стоя ко всем спиной. После того хаоса, что начался после приказа Мадса искать Саллена, я была готова подняться на тринадцатый этаж. Боюсь, когда они его найдут, то не будут с ним церемониться. Из-за отравления Космо, да, думаю, и из-за меня тоже. Мои родители всегда велели мне держаться подальше от Саллена, и я понимала, что они, видимо, капец как его боятся, раз уж не хотят выдать меня замуж за принца Райта. Но он больше не принц, потому очень сомневаюсь, что мама с папой вообще сочли бы его выгодной партией. Если Саллена найдут, не думаю, что кто-нибудь в этом отеле захочет оставить его в живых. У него больше нет защиты, так как его отец ушел из Райта.

«Он мне не отец».

При воспоминании об этих словах по моей спине пробегает дрожь. Не знаю, что он со мной сделал, где держал, и что было в шприце, который он воткнул мне в живот, но все это было по-настоящему. По словам родителей, встреча в бальном зале длилась несколько часов. Сейчас почти полночь, пятница плавно перетекает в субботу, и сегодня, даже с остатками наркотиков в организме, я впервые за долгое время чувствую себя живее, чем в любой уик-энд.

— Актис выполнял для меня работу, — из состояния тревоги меня выводит голос Мадса Бентцена, такой же холодный и отрывистый, как у его сына.

Затем я поворачиваюсь и вижу, как моя мама вглядывается своими ярко-голубыми глазами в серые глаза Мадса. Он взирает на нее с высоты своего роста в шесть футов, сунув руки в карманы слаксов. На нем черный костюм и галстук того же цвета. Мама прищуривается, одной рукой крепко сжимая инкрустированный бриллиантами клатч, идеально сочетающийся с ослепительными цветами ее платья. Совсем необязательно надевать подобные наряды на деловую встречу, особенно на ту, на которую мама изначально не пришла, но родители часто так одеваются. Словно павлины, выставляющие напоказ то, ради чего они лгут, крадут и убивают.

— Это потрясающе, — мягко говорит Мадсу мама, которая никогда не скрывала своих истинных чувств. — Но ты понимаешь, что сегодня ровно два года с тех пор, как Салли видели тут в последний раз?

Я поднимаю подбородок, сжав в руке тяжелый черный фонарик. За спиной мама с Мадсом и мой отец, вполголоса разговаривающий с Лорой, Шеллой и Ригом. Айседора, Вон и еще несколько человек из Райта уже поднялись по ступеням из «Септема» и сейчас охотятся за Салленом.

С бешено колотящимся сердцем я перевожу взгляд с Мадса на маму, готовая сбежать, чтобы первой найти Саллена. Мадс плотно сжимает губы, совсем как его сын, и наклоняет голову. У него кудрявые светло-каштановые волосы; Вон рыжий в Лору Бентцен. Но в остальном он так похож на своего отца, что я уже вижу, как мой друг однажды легко займет место Мадса или передаст его Айседоре.

— В самом деле? — спрашиваю я, а стоящий рядом со мной Космо свирепеет, ожидая вердикта по поводу своего присутствия.

Мама поворачивается ко мне; это в нее я такая худая, но она на несколько дюймов выше, и не только из-за своих туфель на каблуках. Вокруг ее глаз залегли маленькие морщинки, а брови сдвинулись к переносице, она часто так делает, когда пристально на меня смотрит. Ее светлые волосы с белыми прядями собраны в элегантную, обрамляющую голову косу.

Мама красивая, я всегда таскала у нее одежду, косметику и средства для волос, пока ей это не надоело, и она не дала мне черную карточку, чтобы я покупала все сама. Но иногда, когда мама на меня смотрит, я вижу на ее красивом лице жалость, и не знаю, то ли она считает меня глупой, то ли желает мне иной жизни, не такой, как у нее, то ли хочет, чтобы я была другой. Более сильной, решительной и похожей на Айседору.

Мама как раз такая. В паре моих родителей она главная. Папа сам начальник; это не значит, что мама через него переступает. Но она королева, и так было с тех пор, как я себя помню.

Может, она хочет, чтобы я меньше походила на принцессу и больше на нее. Мой наряд ей, очевидно, тоже не по вкусу. Все рваное, как моя юбка, или укороченное, как топ, — это позор моды. Но она никогда не скажет этого вслух; это просто читается в ее взгляде, как сейчас.

— Да, — уверенным высоким голосом говорит мама, внимательно наблюдая за мной. — Ты этого не знала?

Ее вопрос звучит невинно, но не сомневаюсь, что она видела, как я тянулась к Саллену, когда мы были подростками. Уверена, что все это видели, даже если никто ничего не говорил.

У меня всегда была слабость к монстрам. Дракула, Франкенштейн, даже Шрам. Вот из-за кого мое сердце обливалось кровью.

— Нет, — наполовину солгав, отвечаю я, расправив при этом плечи и стараясь немного больше походить на ту дочь, какую она хочет.

— Я должен пойти с ней, — тихо говорит стоящий рядом со мной Космо. — Это большой отель.

Он констатирует очевидное.

— И ты знаешь, что электричество уже один раз вырубалось, перед тем, как мы…, — тут он замолкает, поскольку, думаю, никому из нас не известно, что на самом деле с нами произошло.

Я смотрю на него и вижу его запястье, проступающие на руках вены, но у основания его ладони довольно глубокий порез. Вокруг него запеклась корка крови, и от мысли о том, как Саллен режет его в темноте, меня переполняет желание улыбнуться.

Я с трудом сдерживаюсь.

— Мне не нужна нянька, — рявкаю вместо этого я, вскинув взгляд на Космо. Он смотрит на меня своими зелеными глазами. — Меня тоже тренировали, ты в курсе?

— Ты ненавидела самооборону, Кария.

От надменного тона матери я сжимаю в кулак свободную руку, впиваясь пастельно-зелеными ногтями в кожу, и снова перевожу взгляд на нее.

— Но я не уверена, что ей нужна нянька, которая не имеет никакого отношения к Райту, — с этими словами мама бросает взгляд на Мадса.

— Я могу позвать Вона и Айседору и…

— Нет, — перебиваю я Мадса и, повернувшись, буравлю его взглядом.

У меня горит лицо от собственной наглости и неуважения к лидеру Райта, но это и значит быть членом этой организации. Уметь постоять за себя. И я хочу найти Саллена раньше, чем это сделает кто-либо другой.

— Извини, — говорю я, на самом деле так не думая. — Но серьезно. Я и сама справлюсь.

Мадс приподнимает бровь, в остальном его лицо лишено эмоций. На мгновение я задумываюсь, накажут ли меня за то, что я его перебила, но, похоже, мне действительно сходит с рук немного больше, чем остальным, хотя бы потому, что меня не воспринимают всерьез.

Он смотрит на Космо, затем говорит тоном, не терпящим возражений:

— Космо пойдет с тобой. Мы теряем время.

Мадс поворачивается к нам спиной, и мне хочется на него накричать, но я делаю глубокий вдох и позволяю Космо взять меня под руку. Он подходит ко мне, и я чувствую тепло его тела.

— Полагаю, никуда тебе от меня не деться, да?

Мама опускает взгляд туда, где мы с ним соприкасаемся, и на ее лице читается явное неодобрение. Меня от этого слегка окрыляет, но я понимаю, что будущего мужа себе тоже не выберу, поэтому не стоит слишком злорадствовать.

Я крепко сжимаю фонарик и разворачиваюсь вместе с Космо. Мы с ним проходим мимо светящегося бара к лестнице, ведущей в остальную часть отеля. Я лихорадочно соображаю, как избавиться от Космо. Как сделать так, чтобы я одна нашла Саллена?

«И что тогда?»

Этот вопрос вертится у меня в голове, но я его игнорирую. Не всё сразу. Я машинально прижимаю руку к теперь уже прикрытому юбкой месту внизу живота, куда Саллен всадил мне шприц.

Но Космо, должно быть, это замечает, потому что ощутимо напрягается и, когда мы поднимаемся по лестнице, крепче сжимает мою руку.

— Когда я найду его, я ему за это отплачу, — тихо говорит он.

Глава 12

САЛЛЕН

Начинает накрапывать октябрьский дождь, хлещущий по оконным стеклам моего самовольно захваченного патио. Я бросил лабораторию в том далеком коридоре «Септема». Он проходит через дверь в кладовке, затем еще через три, и для каждой из них требуется ключ. Проблема с таким огромным количеством квадратных метров заключается в том, что никто не смог бы каждый день все это проверять.

Здесь, в пентхаусе на семнадцатом этаже, меня под силу найти любому, если хорошенько поискать, но думаю, что у меня есть время. Весь отель, как это часто бывает, закрыт для собраний Райта; Штейн владеет контрольным пакетом акций под прикрытием корпорации, и может делать с этим зданием все, что пожелает. Я в курсе, что он сам с этим не справляется. Для этого у него есть штат сотрудников, особенно учитывая, что сейчас он находится в Ванкувере по делам, не имеющим отношения к Райту.

Я сказал Карии, что он мне не отец; биологически он им является, и мне неприятно осознавать, что некоторые вещи от него невольно унаследовал даже я. Одним из таких генетических приданных, отравивших мою кровь, стала наша с ним любовь к ужасающим диковинкам. Вот почему у меня есть лаборатория, животные, крылья, все отвратительное и безумное.

Я отодвигаю все это на задний план своего сознания и задергиваю тяжелые темно-синие шторы патио с видом на Александрию, заслоняя ночь. Хотя свет горит — встроенные в полу панели я еще не выключил. Мне лучше, чем кому бы то ни было известно, как легко монстрам прятаться в темноте, и я пока не хочу, чтобы меня поймали.

Именно поэтому мне и пришлось оставить Карию в ванной комнате «Септема». Собрание прервали (такая мелочь, как вовремя оставленное в бальном зале подслушивающее устройство Штейна, помогло мне раздобыть эту информацию), и я понимал, что пропажа принцессы Райта повергнет всех в ярость. Это добавило бы их поискам спешки, из-за чего и я, и она могли бы пострадать.

Как бы то ни было, я знаю, что, несмотря на то, что ее нашли, сейчас они ищут меня.

Сегодня вечером, примерно через двадцать часов, я должен вернуться в «Хаунт Мурен»; сейчас три минуты первого ночи — а значит, остается не так много времени, чтобы спрятаться и найти Карию. Как бы то ни было, Штейн пронюхает, что я здесь. Мадс Бентцен так и не узнал обо всем, через что мне пришлось пройти, но даже если бы и узнал, не думаю, что он проявил бы ко мне хоть какое-то снисхождение. Он доложит обо всем Штейну так же быстро, как в свое время вытатуировал у себя на груди его имя для своих нелепых посвящений и отвратных доказательств преданности.

Вот если бы я мог угодить Штейну, всего лишь изуродовав себя иглой и чернилами. Он никогда не оказывал мне такой любезности.

Дождь все сильнее барабанит по стеклу, а я подхожу к двуспальной кровати и опускаюсь на золотистое пуховое одеяло, вполне стандартное для пентхаусовских люксов; оно так отличается от того, на котором тогда Космо наслаждался Карией.

У меня в голове мелькают образы того, как она лежала в моей самопальной лаборатории; в комнате, тайно сооруженной мною после Ночи обмана, которую мне было запрещено посещать.

Я с лихвой заплатил за тот момент своей тайной вылазки и слежки за Карией. Так было всякий раз, когда меня ловили за тем, что я пялюсь на нее и мечтаю, хотя не должен был этого делать.

Кровь у меня во рту, металлический привкус в горле, это был очередной день, когда я думал, что точно умру от кровоизлияния в мозг — так жестоко Штейн избил меня ногами.

Тогда это того стоило.

Осторожно, не выпуская из мыслей Карию, я откидываю капюшон. Мой затылок овевает прохладный воздух гостиничного номера. Это приятно — на мгновение почувствовать себя свободным. Чаще всего я в плену многочисленных слоев одежды.

Поначалу я дотронулся до нее голыми руками.

Но если бы Кария увидела, что на моих пальцах не хватает пары ногтей, которые больше не отрастут, то еще сильнее бы меня возненавидела.

Я вспоминаю, как посасывал ее розовый, тугой сосок, проводя по нему языком. Он казался мне таким упругим, совершенным и красивым, что, возможно, я перешел черту, но на самом деле это было не так страшно, как то, что творил с ней Космо в тот раз, когда она напилась и не сопротивлялась. Думаю, ей это нравится.

Может, это нравится всем. Я не знаю.

Под очередной раскат грома я снимаю практически приросшие к рукам черные кожаные перчатки с зеленой строчкой.

Я не смотрю на свои пальцы; на них шишки от плохо сросшихся костей. Мне еще повезло, что все они прекрасно функционируют; самое худшее — это омертвевшие ногтевые ложа. Как бы там ни было, мне по-прежнему не нравится лишний раз видеть напоминания о том, насколько резко я отличаюсь от других детей Райта.

Но когда за шторами вспыхивает проблеск бело-голубой молнии, я, так и не научившись отключать эту врожденную систему повышенной боевой готовности, рефлекторно вскидываю голову и вижу свое отражение в огромном зеркале. Оно висит в сверкающей золотой раме прямо напротив кровати.

Это дурной знак, когда кровать так отражается в зеркале — я как-то прочел об этом в брошюре Райта. Но еще хуже, что мне сейчас пришлось случайно на себя взглянуть.

Мои волосы глубокого пепельно-коричневого оттенка подстрижены коротко и совершенно бессистемно — это еще один способ Штейна меня унизить. У меня такие же темные глаза, залегающие под ними тени и морщинки образуют синяки из-за плохого питания и дефицита солнечного света. По сей день Кария — это единственное солнце, которое я могу выносить.

Точеные скулы, щетина на подбородке (как только Штейн вернется, он позаботится о том, чтобы она исчезла) и прямой, заостренный нос. Это отвратительная пытка — видеть, как Штейн никогда не портил мне лицо, если не считать зубов. В других брошюрах, которые он хранил запертыми у себя в кабинете, всегда говорилось, как важно оставлять нетронутым то, что на виду.

Его любимой серией брошюр были «Принципы поэтического сеанса», написанные в 1800—х годах безумным ученым по имени Бербанк Гейтс, который верил, что лишение человека жизни (а точнее, ее полнейшее обезображивание, так, что она вообще переставала походить на человеческую) ведет к бессмертию и богоподобной трансцендентности.

Это стало нашей со Штейном игрой.

Он не стал бы мне вредить, делай я все как положено, но беда в том, что я не знал, как делать не положено. Я извлекал уроки уже из наказаний. Думаю, поэтому он считал себя милосердным.

На улице совсем близко гремит гром, я ничего не могу с собой поделать и улыбаюсь своему отражению в зеркале. Чувствуя пробегающие по коже мурашки, я рассматриваю свои отсутствующие зубы. Один передний верхний и еще пара нижних. У меня не хватает двух коренных зубов, а клыки заострены.

У меня по шее стекают капельки пота, я еще немного предаюсь ненависти к себе, и по всему моему телу разливается ярость. У Космо де Актиса все зубы целы. Как и у Фона Бентцена. У двух парней, с которыми она трахалась.

И кто я по сравнению с ними?

Мне становится невыносимо жарко, и я рывком стаскиваю с себя толстовку с капюшоном, стянув вместе с ней и водолазку. У меня на груди покачивается цепочка, прохладный воздух обдает мой позвоночник, ожоги и рваные раны на спине.

Примерно на середине спины ткань задевает один из вдетых в позвоночник пирсингов, который я не собирался делать. Я скрежещу остатками своих зубов и, дернув посильнее, стягиваю с себя верхнюю половину одежды. Бросив на мраморный пол толстовку и водолазку, я поднимаю голову и, сжав в кулаки руки, смотрю на свое отражение, на вздымающуюся белую грудь. Только вот она не совсем белая, и мне невыносимо читать слова, вырезанные на ней с какой-то восторженной ненавистью.

У меня под кожей зашиты различные предметы, в том числе и изуродованная рубцовая ткань прямо на горле, которую Штейн просто прикрыл куском плоти с моего бедра. В этом он довел «Принципы» до предела.

Именно этот нарост и видела Кария, когда я держал ее в своей временной лаборатории.

Ее лицо исказилось от отвращения и, думаю, она и понятия не имела, что человек может быть настолько мерзким.

Льющий снаружи дождь превращается в град, и я бросаюсь к зеркалу, намереваясь разбить его кулаками. От моего резкого движения у меня на шее раскачивается серебряная цепочка с фиолетовым флаконом. Но когда я подхожу достаточно близко, чтобы разбить зеркало, вижу еще больше отметин у себя на прессе, шрам с правой стороны живота от того места, где Штейн еще в детстве решил удалить мне желчный пузырь, раздается электронный звуковой сигнал, и я замираю как вкопанный.

У двери в номер кто-то стоит.

Я поворачиваю голову и вглядываюсь в темный коридор. В тот же момент в мое укрытие из коридора врывается поток света.

«Они не могли так быстро сюда добраться. Сначала я должен был найти Карию. Спрятать ее. Похитить. Прикоснуться к ней. Снова попробовать ее на вкус».

Но вот она заходит в номер.

И она не одна.

Позади нее стоит Космо, нависая над ней, словно хищник. Они оба моргают глазами, чтобы привыкнуть к темноте, но мне некуда бежать.

Космо поворачивает голову в сторону темной ванной, а Кария почти сразу меня замечает.

Ее светлые волосы, кажется, светятся в темноте, теперь они беспорядочными волнами ниспадают по плечам к грудной клетке.

Юбка, топ, носки с оборками и белые Vans.

Все это снова на месте, потому что, прежде чем оставить Карию в ванной, я тщательно ее одел. Я не мог позволить Космо найти ее обнаженной, даже если он уже и так все видел.

В одной руке у нее фонарик, но он не включен.

— Я проверю… — тут Космо замолкает, потому что поворачивает голову и тоже замечает мою фигуру.

Они оба смотрят на полураздетого меня, и я с пронзительной, висцеральной болью вспоминаю, что на мне нет одежды.

Не успев передумать, я обхватываю себя руками, но Космо уже блуждает жадным взглядом зеленых глаз по моему обнаженному торсу, и я жалею, что не вспорол ему запястье до самой кости, когда отравил его висящим у меня на шее ножом-скальпелем.

— Черт, — произносит он низким рычащим голосом.

Затем проталкивается мимо Карии, и за ним с гулким стуком закрывается дверь. Он идет ко мне, не сбавляя темпа, широкими, энергичными шагами.

— Космо! — окликает его Кария, но в ее голосе сквозит скрытый страх.

Я слышу ее приближающиеся шаги и неуверенно отступаю назад.

Я мог бы причинить ему боль.

Мог бы убить его.

Я мог бы заманить его в патио и сбросить с гребаного балкона.

Его глаза прищурены, лицо искажено в хмурой гримасе.

— Нет, — рычит Космо, надвигаясь на меня со сжатыми кулаками. — Он накачал тебя какой-то дрянью, Кария. Он оставил на мне шрам.

Мне хочется сказать ему, что я мог бы сделать с ним кое-что похуже, но, когда мой пульс подскакивает к горлу, я вообще ничего не могу произнести, только сильнее напрягаюсь и молюсь, чтобы он заслонил меня собой от взгляда Карии.

— Ты всегда пыталась играть с маленькими уродцами и монстрами, но они не самые приятные домашние животные, — говорит он, глядя мне в глаза, и, оказавшись в шаге от меня, останавливается и скользит взглядом по моему телу. — Он мог тебя изнасиловать.

Космо подходит ближе, и я чувствую запах его пота, вижу испарину у него на виске.

— Зачем ты вернулся? Мы все хотели, чтобы ты исчез.

У меня начинают дрожать колени.

Я боюсь не его, а произнесенных им слов… Кария тоже так думает?

— Космо, — шепчет она у него за спиной, но он заслоняет ее своим телом.

Он один раз качает головой, глядя на меня снизу-вверх.

— Я, блядь, тебя ушатаю.

Не знаю, зачем ему меня об этом предупреждать, но он поднимает кулак, и принимает ту же позу, что и Штейн, перед тем, как обрушить удар.

Я стараюсь расслабиться, потому что от напряжения только больнее, и я пока не решил, стоит ли мне дать отпор, потому что если я это сделаю, то могу уже не остановиться.

Но тут что-то… происходит, он поворачивается в направлении своего кулака.

Раздается громкий треск, не имеющий ничего общего с грохочущим за окном громом, и Космо, как будто, замирает, но распахивает глаза от страха, или шока, или и от того, и другого вместе.

Снова слышится треск, за которым следуют звуки напряженного женского дыхания, и Космо вздрагивает.

Повинуясь какому-то странному внутреннему чутью, я отступаю назад.

Затем Космо роняет руки вдоль тела.

Его веки подрагивают.

Он со стоном падает на колени, затем, неестественно покачнувшись, заваливается на бок и сворачивается калачиком в позе эмбриона. Космо еще в сознании, потому что я вижу, как он медленно поднимает руки, обхватывает ими голову и бормочет ее имя.

— Кария.

Я поднимаю глаза, и она встречается со мной взглядом, крепко сжав в ладони фонарик размером почти с ее предплечье.

«Она ударила им Космо. Из-за меня?»

— Он скоро встанет, — шепотом говорит она так, будто его здесь нет, как большинство людей болтают вокруг меня, но не со мной. — Пойдем, хорошо?

Кария не смотрит на мое тело. Вместо этого она наклоняется и поднимает мою одежду, затем протягивает ее мне поверх поверженной фигуры Космо.

У меня вздымается и опадает грудь, из моих легких вырывается странный хриплый звук, как будто они все время скрежещут.

— Обещаю, — мягко говорит она мне. — Со мной ты в безопасности. Но тебя все ищут, и я просто… просто хочу поговорить с тобой, ладно, Саллен?

Когда она произносит мое имя, сердце буквально выскакивает у меня из грудной клетки.

Я протягиваю руку за одеждой, гадая, в чем тут подвох. Когда Кария опустит глаза на мой обнаженный торс и отшатнется от меня.

Но она пристально смотрит мне в глаза.

Я забираю у нее толстовку и водолазку, и наши пальцы соприкасаются.

На секунду мне не хочется двигаться.

Кария ласково улыбается, и у нее на щеках появляются ямочки — зрелище, которого я не заслуживаю. И пока у моих ног шевелится Космо, я хватаю свою одежду и, быстро склонив голову, натягиваю ее на себя.

Я беру с кровати свои перчатки, но Кария снова протягивает мне руку, а Космо повторяет ее имя, и мне уже надоело слышать его из уст этого ублюдка.

Не надевая перчаток, я принимаю ее предложение и беру в руку ее изящную ладонь, затем Кария тихонько тянет меня к себе, и я переступаю через тело Космо.

Она так близко, что я чувствую ее запах. Фиалки и кедр; лес и цветы. Подняв голову, Кария смотрит на меня, и я вижу яркую голубизну ее глаз, белые склеры, розовый оттенок губ.

Затем она сжимает мою руку.

По мне разливается тепло, горячее, вязкое и слегка тошнотворное. Было бы лучше, если бы мы вернулись в лабораторию. Там есть и другие помещения, комната с зубоврачебным креслом, которую создал не я. Если бы я мог привязать ее, удержать, чтобы она не смогла убежать… Тогда разговаривать было бы легче.

— Я знаю, куда мы можем пойти, — хрипло говорю я.

Штейн всегда смеется надо мной за это, но Кария такая наивная и доверчивая, что всего лишь кивает головой и, заглянув мне в глаза, говорит:

— Хорошо.

Принципы поэтического сеанса

Лица следует избегать. Это вызывает излишнее любопытство, а на пути к становлению богом, это нежелательно. Необходимо сломить субъект с помощью жестокости, но проделать это нужно таким образом, чтобы посторонние не совали нос в ваши дела. Путь к трансцендентности может занять десятилетия. При этом рекомендуются переломы костей, рваные раны, обезображивание и внутренние кровотечения, но разрушение зубов может ускорить процесс.

Глава 13

КАРИЯ

Саллен засовывает перчатки в карман толстовки, и, держась за руки, мы с ним поспешно направляемся к двери. Я оглядываюсь на корчащегося на полу Космо. Знаю, что на самом деле не причинила ему вреда, ну, по всей вероятности. Но все равно мне немного не по себе.

Хотя ему следовало прислушаться к тому, что я говорила, пока мы ехали в лифте, после того как он захотел, чтобы мы спустились из апартаментов в пентхаусе. Перед тем, как найти Саллена, мы обыскали пять номеров, и все это время я просила Космо, чтобы он позволил мне с ним поговорить.

Космо молчал, но я предположила, что он согласен.

Если ему не хотелось получить удар по голове, то следовало согласиться с моим предположением.

Приблизившись к закрытой двери номера, мне приходится отпустить руку Саллена, и когда я расслабляю пальцы, то чувствую, как он на мгновение сжимает их крепче.

У меня учащается пульс, а на губах проступает улыбка, но теперь, когда мое внимание сосредоточено на двери, я на него не смотрю. Я щелкаю автоматическим замком, который Космо отпер универсальной ключ-картой, нажимаю на серебряную ручку и рывком открываю дверь.

За ней меня встречает прохладный воздух и мертвая тишина коридора, стены которого переливаются серебристо-синими оттенками, а мраморный пол устлан черной ковровой дорожкой. Сжав в пальцах фонарик (его я решила оставить себе, так как из него получилось неплохое оружие), я прислоняю ладонь к двери, чтобы придержать ее для Саллена. Я быстро смотрю по сторонам, но вижу лишь неподвижный коридор и слышу лишь бушующий над Александрией проливной дождь.

— Я так полагаю, мы спускаемся вниз? — обернувшись, тихо спрашиваю я.

Саллен упирается локтем в дверь, и я убираю с нее руку. В этот момент я встречаюсь с ним взглядом и на какое-то время попадаю в плен его глаз.

Маленькое янтарное пятнышко в его темно-карих радужках выглядит как бы неестественно, словно яркий полумесяц на картинах цифровой живописи. Кожа у Саллена теплого оттенка слоновой кости, но круги у него под глазами кажутся почти серыми, впалыми. Ресницы у него длиннее, чем у меня, а я своими вроде как горжусь. Он необычайно привлекателен, и я всегда так думала.

Интересно, известно ли ему это?

— Да, — отвечает мне Саллен и при этом немного отводит взгляд.

Он кажется другим, менее уверенным в себе теперь, когда я не у него на столе. Когда я не… накачана наркотиками.

На секунду я задаюсь вопросом, а не следовало ли мне прислушаться к Космо. Саллен может сделать со мной все, что ему заблагорассудится. Я вспоминаю, как он сжимал в губах мой сосок, и думаю, что он вроде именно так и поступил, и, возможно, я должна его за это ненавидеть, но я не ненавижу. Случись такое при иных обстоятельствах, я была бы даже за, находясь в бреду и повинуясь его прихоти.

Поморгав, я пытаюсь сосредоточиться на том, что сейчас важно.

Если его найдет Мадс, мои родители или Айседора, то его точно не отпустят, а я не могу вырубить их всех фонариком.

— Ладно. Мы поднимемся по лестнице. И если кто-то приблизится, нам нужно услышать их прежде чем они до нас доберутся. Ты согласен?

Саллен медленно моргает и говорит:

— Да.

Абсолютно тем же тоном, что и до этого.

— Куда мы идем?

Он поднимает на меня глаза.

— Возвращаемся. Назад в … «Септем».

«Возвращаемся».

При мысли о том, что я снова не смогу пошевелить и пальцем, у меня пересыхает во рту. Но дело в том, что, доверяя ему, я не чувствую себя глупой. Я его не боюсь, по крайней мере, сейчас. Возможно, из-за того, что все случившееся было похоже на сон, или из-за того, что в итоге я очнулась одетой и прекрасно себя после этого чувствовала. Но я не ругаю себя и говорю:

— Туда будет трудно попасть, уверена, что бар охраняется. Однако у меня есть идея. Внутри «Септема» есть где спрятаться?

«Да, Кария, в комнате для убийств с трупом кролика».

В ожидании ответа я стараюсь не думать о его розовых глазах.

— Да, — наконец говорит он, глядя на меня так, будто я на экзамене.

— Хорошо, — отвечаю я. — Я тебе верю.

Но не собираюсь выяснять, стоит ли мне уже пожалеть об этом факте.

Мы оба выходим в длинный коридор, через каждые несколько шагов мимо нас проскальзывают двери в здешние апартаменты. На мгновение, на одну безумную секунду, я вспоминаю о бассейне на крыше, и когда Саллен нагоняет меня и идет рядом со мной к лестнице в конец коридора, а его плечо маячит у меня перед глазами, я поднимаю голову, и ловлю на себе его взгляд.

— Ты умеешь плавать? — как бы невзначай спрашиваю я, пытаясь прикусить губу, чтобы удержаться от улыбки.

Несмотря на мой страх, все в этом моменте немного сюрреалистично: корчащийся на полу Космо, рыскающий по отелю Райт, я рядом с Салленом Рулом.

Он приподнимает темную бровь, и, клянусь, я вижу тень улыбки на его пухлых губах, сухих от жажды или страха, или и того, и другого. Но Саллен все же улыбается не до конца, и я решаю, что когда-нибудь заставлю его это сделать.

— Я никогда не был в бассейне.

— А как насчет океана?

Он коротко качает головой и отворачивается от меня, а я скольжу взглядом по линии его скул, волевого подбородка и естественному изгибу его губ.

— А в ванной? В ней ты когда-нибудь купался?

Саллен вздрагивает. Это едва заметно, но я вижу, как напрягаются его плечи, а покрытые шрамами руки сжимаются в кулаки. Сверху на них виднеется что-то похожее на ожоги от сигарет, под ними проступают выпуклые вены, и я вижу другие отметины, похожие на резанные раны. Ногтей не видно, даже большой палец зажат в кулак.

— Нет, — наконец отвечает он мне, когда мы подходим к массивным черным дверям, ведущим на лестницу.

— А со мной ты бы когда-нибудь поплавал? — не унимаюсь я, расхрабрившись безо всякой причины.

Я люблю воду. Озера, океаны, ванны, бассейны. Я ощущаю себя более живой, когда на мне мало одежды. Мне нравится наряжаться, делать прическу и макияж, но намного больше мне по вкусу надевать бикини.

Саллен не оборачивается и довольно долго молчит, пока мы не оказываемся перед пожарной лестницей, и я не протягиваю руку, чтобы распахнуть дверь. Я уже думаю, что он мне не ответит. Я помню, как он часто игнорировал меня в детстве или, когда я с ним заговаривала, бросал мне в ответ какую-нибудь гадость. Но после того, как мы проскальзываем в плохо освещенный лестничный проем, и за нами с глухим стуком и какой-то странной необратимостью захлопывается дверь, Саллен мне отвечает:

— Я бы… над этим подумал.

И мне хочется рассмеяться, потому что он сказал это немного забавно, а может, потому, что от его ответа у меня снесло крышу, но я боюсь, что Саллен решит, будто я смеюсь над ним, поэтому я прикусываю язык, и мы спешим вниз по ступенькам.

Глава 14

САЛЛЕН

Кария больше не держит меня за руку, и я стараюсь на этом не зацикливаться. Но я вижу, как спускаясь передо мной по ступенькам, она сжимает тонкими пальцами поручень, и мне отчаянно хочется к ней прикоснуться. Выступающие под кожей голубые вены, кости и контрастирующие с ее красным топом пастельно-зеленые ногти… Как-то в одном из писем она написала, что зеленый цвет напоминает ей обо мне.

Я втягиваю воздух, прикусываю внутреннюю сторону щеки и задаюсь вопросом, часто ли она носит этот цвет. Из-за меня?

Осторожные шаги ее белых Van’s и моих высоких черных кроссовок эхом отдаются в коридоре лестницы. Кажется, мое сердце стучит громче, чем наши шаги. Я сжимаю засунутые в карман толстовки перчатки и иду позади Карии, глядя на то, как при каждом шаге ее волосы слегка пружинят от поясницы, скользя по загорелой коже, и как колышется ее черная рваная джинсовая юбка. Мышцы ее ягодиц напрягаются, и нитка от разорванной джинсовой ткани касается места за коленом. Мне хочется дотянуться до этой нитки и намотать ее на пальцы. Оторвать ее и спрятать в карман.

Я не прикасаюсь к Карии.

Когда мы добираемся до очередной лестничной площадки, Кария поворачивается к следующей секции ступенек и поднимает на меня взгляд, поджав губы и пристально глядя в мои глаза.

«О чем ты думаешь?» — хочется мне спросить, когда мы останавливаемся, она уже на нижней лестнице, а я на верхней.

Я убираю руку с перил и сую ее в карман толстовки. Я не готов к тому, что она увидит больше, чем уже увидела.

«Ты боишься того, куда мы направляемся?»

Кария слегка приоткрывает губы, как будто может ответить на мой невысказанный вопрос. Но я боюсь, что, если промолчу, этот момент пролетит слишком быстро. Распадется зыбкими паутинками, и, возможно, когда мы достигнем нижнего этажа, Кария приведет меня прямо в объятия бывшего дуо Штейна, так в Райте называют второго по старшинству человека в организации.

— Что-то не так? — осторожно спрашиваю я, и меня бесит, как слова грубо и со скрипом вырываются из моего горла. Словно оскорбление.

Кария наклоняет голову, и мне кажется, я вижу, как на ее лице начинает проступать улыбка, один уголок ее розовых губ приподнимается.

— Мы убегаем от одной из самых опасных организаций в стране, — спокойно произносит она, и теперь уже мне хочется улыбнуться.

— Может быть, — соглашаюсь я. — Но я опаснее.

Я делаю один шаг вниз, моему телу хочется находится рядом с ней. И в этом вопросе оно доминирует над разумом.

— Правда? — шепчет Кария, и с ее нежных губ слетает едва слышный звук.

Я наклоняю голову, глядя на нее сверху вниз, мы стоим друг напротив друга.

— Ты все помнишь?

«Как я прикасался к тебе в те короткие украденные мгновения. Почему ты все еще со мной? Я же дал тебе шанс сбежать».

Кария бросает взгляд на мой рот, и я сжимаю губы, не желая, чтобы она видела, какие они сухие. У меня всегда была эта проблема; иногда Штейну нравилось изводить меня жаждой, чтобы посмотреть, насколько темной станет моя моча. Похоже, эти эксперименты навсегда оставили свой след.

— Я помню достаточно, — начинает Кария, но прежде чем она успевает договорить, с лестничной клетки до нас доносится оглушительный, резкий скрип двери, и Кария, вздрогнув, роняет фонарик.

Пластик с громким, лязгающим стуком катится вниз по ступенькам, и я напрягаюсь, словно натянутый провод, и готов бежать от этого отдающегося эхом шума.

Кария выпрямляется, отворачивается от меня и, глядя на следующую лестничную площадку, выругивается себе под нос:

— Черт.

Со своего места я ничего не вижу.

Я не двигаюсь, не дышу, не говорю. Я сосредотачиваю все свое внимание на ней. Как будто здесь меня может удержать ее образ: легкая волна длинных светлых локонов. То, как они струятся по ее плечам и распадаются на руке. Я вижу изгиб ее трицепса, плоский живот и знаю, что на нем, скорее всего, есть отметина. Там, где я вонзил ей в кожу иглу.

Я хочу увидеть это место.

Укусить за него.

«Мне не хочется, чтобы сейчас эта ночь закончилась».

— Кария, — эхом отдается на лестничной клетке.

Я тихо вдыхаю и, задержав в легких воздух, продолжаю смотреть на нее. Я не отвлекаюсь на серые кирпичные стены, на темный пол и на того, кто сейчас находится этажом ниже.

Я смутно узнаю этот голос, но, когда Штейн руководил Райтом, со мной разговаривало так мало людей, что трудно разобрать, кто это.

— Это он…, — голос затихает, и я представляю, как стоящий там человек смотрит вверх, в полумраке напрягая зрение и пытаясь меня отыскать.

Похоже, что мне придется бежать. Кто бы там ни стоял, он может с лёгкостью схватить фонарик. И увидеть меня.

Если меня сейчас поймают, Штейн меня убьет. Он решит, что его трансцендентность наступила, и это тот момент, которого он так долго ждал. Знаю, что финальный этап будет стоить мне тяжких мук.

У меня в животе скапливается страх, давя на мочевой пузырь.

Мне хочется развернуться и убежать. Не знаю, куда я пойду, но на верхних этажах тоже должны быть укромные места. И если уж на то пошло, я скорее сброшусь с балкона и умру вот так, чем позволю Штейну ободрать меня до костей.

Я поднимаю глаза на лицо Карии.

Она на меня не смотрит.

Интересно, когда же она меня сдаст?

Для нее так было бы проще всего. Покончить со всем этим делом. Она ничего не теряет, отказавшись от этой игры. Но может многое получить для собственной безопасности. За меня.

Но она медленно качает головой.

— Нет, мисс Крофт, — говорит она.

Шелла Крофт. Мама Айседоры.

Она всегда вроде как тепло ко мне относилась (если до меня и долетало хоть какое-то ласковое слово, оно было от нее), и, несмотря на неблагоприятный расклад, по моему телу теплой волной разливаются крохи облегчения.

Я по-прежнему не двигаюсь.

Не выдыхаю.

Наступает мгновение напряженной тишины. Интересно, Шелла поверит Карии или нет? Конечно, не поверит. Скорее всего, меня даже видно оттуда, я не знаю.

Затем Кария добавляет, так тихо, что это похоже на шепот:

— Пожалуйста.

Я вижу, как поднимается ее грудь, еще больше обнажая живот. Сейчас она тоже затаила дыхание.

Затем я слышу:

— Здесь никого, Риг!

Шелла Крофт произносит это довольно громким голосом, как будто окликает своего мужа.

Еще через секунду, может, через три, дверь захлопывается.

Я вижу, как Кария склоняет голову и, на мгновение согнув спину, громко выдыхает. Я делаю то же самое.

Мы стоим там дольше, чем следовало бы, пока Кария, наконец, не поднимает подбородок, и не бросает на меня взгляд своих голубых глаз.

— Не знаю, как долго еще она сможет их отвлекать. Пойдем? — произносит она, как будто это вопрос, и у меня есть какой-то выбор.

Но я наслаждаюсь этой иллюзией.

Я киваю. Думаю о лаборатории. О стоматологическом кресле. Если мы преодолеем все препятствия на нашем пути, я пристегну ее ремнем, и мы поиграем. И возможно, я даже почувствую угрызения совести из-за того, что она и Шелла меня с пасли, хотя ни одной из них не стоило этого делать.

Никому не стоило этого делать.

Глава 15

КАРИЯ

Мы приближаемся к «Септему».

Я оставила фонарик. Выронила его на одном из верхних этажей, поэтому если его найдут, это будет хорошим отвлекающим маневром.

Мы продолжаем спускаться.

Я знаю, что мы можем подняться по лестнице, пройти вестибюль и оказаться у входа в бар. Там будут охранники; было бы глупой оплошностью оставлять эту территорию без присмотра, а Мадс не дурак. Но я знаю, что сделаю, когда мы окажемся достаточно близко. Я просто надеюсь, что это сработает. Ставки кажутся высокими; не для меня, а для Саллена. Что они с ним сделают? Если вызовут Штейна… Должно быть, Штейн и есть тот, кто его изуродовал. Когда я вместе с идущим за мной Салленом огибаю очередной лестничный пролет, то на какой-то ужасный момент задаюсь вопросом, а не Штейн ли убил Мерси Рул? Не дошел ли он в своей жестокости до убийства?

Есть ли у него вообще какие-то пределы, и как их отсутствие повлияло на душу и рассудок Саллена?

Видимо, эта мысль меня отвлекает, поскольку к реальности меня возвращает ощущение падения. Я поскальзываюсь на самой верхней ступеньке и изо всех сил сжимаю пальцами прохладные металлические перила, но моя ладонь скользкая от пота, и я вот-вот навернусь вниз, а до следующей лестничной площадки еще очень далеко и…

Чья-то рука крепко сжимает мой бицепс и резко дергает меня назад.

Я пролетаю несколько шагов, размахивая руками в воздухе, пока Саллен полностью не обхватывает меня, прижав спиной к своей груди так, что его подбородок касается моей макушки. У меня вздымается грудь; повинуясь какому-то инстинкту, я хватаю его за предплечья, чувствуя под толстовкой твердые мышцы. Я смотрю вниз на десятки плохо освещенных ступенек и пытаюсь отдышаться, у меня учащается пульс, и не думаю, что это только из-за того, что я чуть не упала.

«Это от того, что он меня поймал».

В свои объятья. Меня окутывает аромат увядающих лепестков роз. Мягкой травы, осеннего кладбища.

Он обнимает меня, и у меня пересыхает во рту, закрываются глаза, и мне с трудом удается выговорить:

— Спасибо.

Саллен не отвечает, но и не отпускает меня. Мы с ним замираем в извращенной версии объятий. Я все еще чувствую, как он вцепился пальцами в мой бицепс и не дал мне споткнуться.

И утопая в ощущениях этого момента, я открываю глаза. Я поворачиваю голову и поднимаю взгляд на Саллена.

«Сколько раз я представляла, как он обнимет меня, когда я вырасту? Или позволит мне обнять его».

Он опускает подбородок, смотрит мне в глаза, надвинутый на голову капюшон отбрасывает тень ему на висок.

Саллен резко сжимает меня в объятьях, но это совсем ненадолго.

Я проделываю то же самое с его предплечьями.

И вижу, как он моргает, и в его глазах что-то вспыхивает.

Затем, слишком быстро, Саллен меня отпускает и, когда я опускаю руки, отступает назад. Он кивает в сторону лестницы, показывая, что нам пора двигаться, и совсем не важно, как сильно я хочу остаться в этом моменте. Я знаю, что это невозможно.

На лестничной клетке могут быть камеры, и уверена, что они есть и на этаже пентхауса. Если мы не спрячемся, нас очень скоро найдут.

Поэтому я беру себя в руки, нервным жестом разглаживаю рукой юбку, и мы снова начинаемспуск.

На последней лестничной площадке нас ждут две двери и одно место, где можно спрятаться.

Одна дверь слева — это выход, над ней неоново-красным светом горит вывеска. Другая, массивная черная, прямо перед нами, ведет в небольшое фойе перед «Септемом». Весьма вероятно, что за его пределами находятся люди, ожидающие такого момента, как этот.

Коснувшись рукой перил, я полностью спускаюсь на темный пол лестничной площадки, и поворачиваю голову, чтобы посмотреть через плечо. На укрытие. На погруженный в темноту закуток у стены под последней лестничной клеткой, где как раз хватит места двум людям, чтобы присесть на корточки и спрятаться.

Пока я это обдумываю, Саллен молчит, и я медленно поднимаю на него глаза. Он все еще на предпоследней ступеньке, руки в карманах, на голове капюшон, темные глаза следят за каждым моим движением.

Здесь он кажется таким большим, высоким и широкоплечим, и мне хочется его сжать, чтобы никто никогда его не нашел.

Я молчу, потому что боюсь, что нас могут услышать, скройся мы даже за огнеупорной дверью. Но мне все равно нужно, чтобы Саллен понял мои намерения.

Прежде чем сделать какой-либо жест, я бросаю быстрый взгляд на входную дверь, отчаянно желая из нее выйти.

Мы могли бы скрыться за отелем № 7, исчезнуть навсегда.

Но я знаю, что снаружи установлено множество камер. Здесь, скорее всего, меньше; в отеле шансов попасть на видео не так много. И кроме того, куда мы пойдем, когда выберемся отсюда? Меня сюда привезла Айседора на своем джипе, ключей от которого у меня нет. Я бы предположила, что Саллен приехал на машине, если бы не тот факт, что Мадс ни слова не сказал о припаркованном на стоянке автомобиле, а он точно это проверил. Если его машина там, то рядом с ней будет стоять охранник. Мы могли бы скрыться на улицах Александрии, но тогда нам придется либо перелезть через забор высотой в десять футов, либо приблизиться ко входу в отель, и таким образом нас точно заметят.

Кроме того, Саллен сказал, что в «Септеме» у него есть место, где можно спрятаться. И думаю, что в этом есть логика: в некотором роде быть у всех на виду. В конце концов, они решат, что он ушел от слежки, и его больше нет в отеле.

В конце концов… нас оставят в покое.

Поэтому я отвожу взгляд от выхода и сосредотачиваюсь на пожарной сигнализации, размещенной в пластиковом корпусе рядом с входной дверью в бар.

Затем я оборачиваюсь на Саллена, чтобы убедиться, что он за мной наблюдает (так оно и есть), и указываю на красно-белую сигнализацию.

Он слегка приподнимает темные брови. Приятно получать от него реакцию, даже если это всего лишь поэтому.

Затем он один раз кивает.

Я снова указываю на укромное местечко под лестницей.

Он следит взглядом за моим жестом, а затем, не говоря больше ни слова, спускается по последним двум ступенькам и направляется в темное пространство.

Саллен нагибается, и ему удается раствориться в темноте под лестницей, хотя, когда он приседает, глядя на меня, я вижу белки его глаз. Мне придется находиться прямо перед ним, чтобы мы могли прижаться вплотную к стене. Возможно, нам придется закрыть глаза, чтобы нас так не заметили.

Мне все равно. Мы должны спрятаться. Я пока не готова отказаться от Саллена, что бы он там ни планировал со мной сделать.

Не успев толком это обдумать, я подхожу к сигнализации и хватаюсь за рычаг.

Сделав глубокий вдох, я быстро моргаю, затем дергаю за ручку.

И когда вокруг меня начинает выть сигнализация и мигать огни, я, хоть и заранее знала, что это произойдет, вздрагиваю и бегу к Саллену. Не раздумывая, я опускаюсь на колени и прижимаюсь к его груди.

Он обхватывает меня руками, мы оба стоим на коленях и смотрим из тени, цементный пол жесткий и холодный, но меня согревают объятья Саллена, и я снова сжимаю его предплечья.

«По-моему, это шикарное место».

Саллен скользит рукой по моей талии, по обнаженной коже между топом и юбкой. Я чувствую на себе прикосновение его перчаток и задаюсь вопросом, когда он их надел; может, пока ждал меня здесь.

И когда между нами возникает эта преграда из кожи, по моей спине черным пауком пробегает что-то похожее на страх.

Словно это знак.

Глава 16

САЛЛЕН

Воцаряется мгновенный и всепоглощающий хаос.

Хотя в жизни со Штейном Рулом, что на Ричуэл Драйв 44, что в «Хаунт Мурен», очень мало плюсов, но тишина — безусловно, один из них. Если не считать тех моментов, когда он врывается в мою комнату и жизнь, я все время погружен в тишину, насквозь пропитан одиночеством, и я к этому привык.

Итак, пока в дверь, что ведет в «Септем», врываются какие-то мужчины с болтающимся у них на бедрах оружием (видимо, из «Голгофы» — подразделения, собранного Мадсом Бентценом) и направляются к выходу, но один все же устремляется к лестнице, я ловлю себя на том, что крепко обнимаю Карию и зарываюсь лицом ей в волосы.

Нам неудобно стоять здесь на коленях, и я знаю, что ей, должно быть, еще тяжелее, поскольку на ней юбка, но мне приходилось простаивать и в гораздо худших позах, и больше всего меня раздражают сигналы тревоги и мигающие лампочки.

Но ее… С закрытыми глазами, когда Кария вот так обхватывает пальцами мои предплечья, прижимается спиной к моей груди, а я прикасаюсь губами к ее волосам, мне почти кажется, что это своего рода рай. Нечто такое, чего я уж точно никогда раньше не испытывал.

Такое чувство, будто ее шампунь настоян на фиалках, потому что, когда я прижимаюсь носом к ее прядям, их аромат становится сильнее. К тому же, ее волосы очень мягкие, они щекочут мне носовую перегородку и подбородок. Кария худенькая, но сверху мне в предплечья упираются плавные изгибы ее грудей, и от этого так… хорошо. И от того, что она за меня ухватилась. Когда дверь «Септема» с глухим стуком снова быстро открывается, а затем закрывается, Кария сжимает пальцы.

Конечно, члены Райта должны понять, что тревога — это отвлекающий маневр, но не думаю, что кому-то из нанятых охранников охота сгореть заживо из-за моего исчезновения.

И никто нас не замечает, поскольку все спешат к предполагаемому пожару или наоборот от него.

Мы — затаившиеся в тени монстры, и никому никогда не хочется туда заглядывать.

Но мы ждем.

И наконец, спустя некоторое время, в течение которого больше не хлопают двери и по лестнице у нас над головами не проносится топот шагов, Кария выворачивается из моих объятий.

Я неохотно поднимаю голову и в темноте нашего убежища ловлю взгляд ее ярко-лазурных глаз.

Она приподнимает брови, как бы спрашивая, не следует ли нам продолжить путь к моему укрытию.

Я не хочу ее отпускать и боюсь, что в баре еще остались ожидающие меня люди. Но я не протестую, и Кария принимает мое молчание за согласие.

Мы стоим с ней, пригнувшись, а затем выходим из тени. Мы расцепляем наши руки, но, повернувшись к входной двери бара, Кария тут же тянется за спину, растопырив пальцы.

Я протягиваю ей ладонь, Кария берет меня за руку и тянет к двери.

Глава 17

КАРИЯ

Проскользнуть мимо бара, за зону отдыха и направиться к темному коридору рядом с ванной, в которой якобы меня оставил Саллен, несложно. Все еще ревет сигнализация, под потолком мигают лампочки, а внутри «Септема» никого нет.

«Идиоты».

Но стоит мне только об этом подумать, как, несмотря даже на пронзительный вой сигнализации, я слышу быстрые бегущие шаги, и через мгновение меня хватает за запястье чья-то рука, отрывая от Саллена.

Моя реакция незамедлительна. Я с бешено колотящимся сердцем отшатываюсь от напавшего на нас человека, но он лишь сильнее сжимает пальцы, с хрустом впиваясь мне в кости, а Саллен отпускает мою руку.

Я мельком замечаю мужчину в боевой экипировке, его лицо почти скрыто из-за дурацкой маски Райта, которую носят все охранники, а в свободной руке у него направленный на меня пистолет. Мы с ним смотрим друг на друга. Его глаза прищурены, дуло оружия всего в футе от моего лица, и единственная мысль, что приходит мне в голову, — это Саллен.

Этот человек в меня не выстрелит, если только сам не хочет стать трупом.

Но что Райт сделает с Салленом?

Я даже не смотрю на него. Я чувствую его совсем близко, прямо у себя за спиной, и знаю, что охранник его заметил, но, похоже, заложница здесь я. Деталь переговоров. Инструмент давления.

Мне хочется смеяться.

Саллен не останется ради меня.

Лучше бы ему не оставаться ради меня.

Я снова отдергиваю руку, желая сосредоточить внимание на себе, но мужчина тянет меня ближе, так, что я поскальзываюсь. Огни и сирены, кажется, пронзают мой череп, немного притупляя панику от того, что мне в голову направлен пистолет. Это похоже на то, что сенсорная информация скрыла более непосредственную угрозу, но мне все равно.

Это лучше, чем дрожать при мысли о том, что мне вышибут мозги.

Мужчина снова резко дергает меня, руку обжигает боль, и с моих губ срывается непроизвольный крик, тут же теряясь в какофонии звуков.

По моему предплечью растекается отчетливое ощущение жжения, и в это время тень Саллена дергается вперед.

Он хватает за запястье мужчину с пистолетом и делает резкое движение, которое либо практиковал раньше, либо хорошо прочувствовал на себе, потому что охранник немедленно меня отпускает. Я отшатываюсь, прижимаю руку к груди и, потирая пальцами запястье, замираю, наблюдая за движениями Саллена.

Охранник поворачивается лицом к безоружному Саллену, и пистолет со звоном падает на пол. Прищурившись, мужчина немного смещает центр тяжести, как будто принимает боевую стойку. Но Саллен все еще держа охранника за запястье, дергает его к себе, одновременно замахнувшись сжатой в кулак рукой. Он бьет его по лицу, и я вижу, как голова мужчины откидывается в сторону, а Саллен не дает ему ни секунды опомниться. Он снова бьет его, на этот раз апперкотом, попадая костяшками пальцев мужчине прямо в нос. От этого движения мужчина поднимает подбородок, обнажив горло, и Саллен пользуется возможностью обхватить его обеими руками за шею.

Руки Саллена в перчатках очень внушительны и полностью обхватывают шею охранника.

Я завороженно наблюдаю, как по носу мужчины стекает кровь, просачиваясь в закрывающую остальную часть его лица черную маску.

Он поднимает руки к предплечьям Саллена, пытаясь их от себя оторвать, но Саллен по-прежнему сжимает горло охранника, надавливая большими пальцами на его трахею. Охранник вскидывает колено, пытаясь сделать выпад, но Саллен ловко отводит бедра, защищая свой пах.

У меня пересыхает во рту от того, как Саллен душит мужчину, вглядываясь ему в лицо.

Тот пытается попасть Саллену в глаза, но Саллен отворачивает голову, и мужчина только хватается за его лицо, но я вижу. Вижу, как он слабеет. Он даже поцарапать Саллена не может.

У меня в голове бешено колотится пульс.

Из-за грохота моего сердца, мне кажется, что сирены стихают.

Тяжело дыша, я обхватываю запястье, которое больше не болит, но такое ощущение, что я вообще не могу пошевелиться.

Глаза мужчины закатываются, а затем закрываются.

Его лицо почти такого же цвета, как текущая у него из носа кровь.

Он подается вперед, но Саллен не двигается с места, и я понимаю это потому, что мужчина… падает.

Не разжимая впившихся в горло пальцев, Саллен приседает, опуская чувака на землю. Но, как я понимаю, вовсе не для того, чтобы аккуратно уложить его на пол, а для того, чтобы… душить дальше.

И лишь когда мужчина прислоняется виском к высоким кроссовкам сидящего на корточках Саллена, только тогда он его отпускает.

Охранник падает лицом вниз, раскинув руки.

Саллен медленно выпрямляется во весь рост и переводит свой пристальный взгляд на меня.

Я приоткрываю губы, и понимаю, что должна моргнуть и прийти в себя, что нам нужно пошевеливаться, а мне — взять пистолет, но как раз, когда меня осеняет эта мысль, и я с трудом отрываю взгляд от Саллена и пытаюсь найти оружие, до нас доносится топот шагов, как будто кто-то приближается к двери, в которую мы только что вошли.

Нам нужно идти.

Я больше не смотрю на неподвижно лежащего на полу мужчину. Не знаю, мертв ли он. И стала ли я только что свидетелем убийства. Я не знаю, и сейчас мне на это плевать.

Я тянусь к Саллену.

Он шарит взглядом по полу, вне всякого сомнения, тоже в поисках пистолета, но приближающиеся шаги становятся громче, отчетливее, и через мгновение Саллен снова сжимает в пальцах мою ладонь.

Мы углубляемся в темный коридор, и я задумываюсь, сколько им потребуется времени, чтобы найти тело.

У меня в руке рука Саллена.

Возможно, он только что убил человека одними только пальцами.

«У меня в руке его рука».

Он смог просто убить человека ради меня. Ради нас.

Я изо всех сил стараюсь, чтобы мое изумление не отвлекало меня от того факта, что Саллен куда-то меня ведет, возможно, туда, где… совсем недавно ко мне прикасался. И хотя до сих пор мне практически не удалось раскрыть его замысел, я не знаю, что произойдет, как только он захватит контроль над ситуацией.

Если потенциальный труп на полу бара является хоть каким-то показателем того, что у меня могут быть неприятности и похуже.

Мы в полной темноте проходим мимо дверей ванной комнаты— здесь не мигает даже пожарная сигнализация, а воющая сирена звучит тише, как будто приглушенно.

Но сделав всего пять шагов, я невольно останавливаюсь, сердце бешено колотится от страха перед неизвестностью. Я не знаю, куда мы направляемся, и совсем не уверена, что мне там самое место. Однако я уже так далеко зашла, и мы уже оставили после себя труп, так что я не отступлю. Я не хочу расставаться с Салленом и не хочу подвергать его риску, но он должен показать мне, куда идти.

Не обмолвившись со мной ни словом и даже не дав мне оглянуться, он идет впереди, по-прежнему держа меня за руку, и настойчиво тянет меня за собой. Я понимаю, что мы проходим через кладовку, потому что, свернув за дверь, чувствую резкий запах хлорки.

Мы пробираемся сквозь узкое пространство, и я оглядываюсь через плечо, гадая, куда бежали те люди, чьи шаги мы слышали — к «Септему» или куда-то еще. Но в темноте я ничего не чувствую и закрываю за собой дверь.

Чем дальше мы заходим, тем меньше я вижу, поскольку мы движемся в темноте, и сигнал тревоги совсем не достигает моих ушей. Это странно, и я задаюсь вопросом, для чего изначально была построена эта часть отеля, потому что тут гораздо больше места, чем требуется кладовке. Возможно, это какое-то место, о котором знают только Штейн и Саллен; в каком-то смысле я на это надеюсь, хотя меня приводит в ужас мысль о том, что сюда может заявиться Штейн Рул. Я не знаю, где он сейчас находится, можно ли его найти, но очень надеюсь, что нет.

В конце концов, Саллен останавливается и отпускает мою руку.

Я немедленно тянусь к нему и хватаю его сзади за толстовку, не желая оставаться в холодной темноте. Он напрягается; я чувствую, как выпрямляется его спина от того, что я задеваю ее костяшками пальцев, но Саллен не сбрасывает мою руку.

Я слышу тихое позвякивание ключей и предполагаю, что они в кармане его черных джинсов. Мгновение спустя Саллен подается вперед, и я слышу, как поворачивается замок и скрипит дверь.

Я дрожу от пронизывающего холода, по моим голым бедрам, ключицам, рукам и спине ползет ледяной воздух. Но я держусь за его толстовку, и мы вместе идем сквозь темноту. Я понимаю, что Саллен придержал для меня дверь, и осторожно закрываю ее подошвой, пока не слышу, как она со щелчком встает на место. За этим следует еще один звук, словно поворот автоматического замка. Мы движемся в тайные недра отеля, и мною начинает овладевать клаустрофобия. Мне кажется, что стены вокруг меня смыкаются, хотя я их и не вижу, и я ловлю себя на том, что, следуя за Салленом, крепко обхватываю себя за плечи.

Здесь сильно пахнет плесенью, и мне кажется, я слышу, как откуда-то капает вода.

«Не брызгай на меня», — думаю я, сморщив нос при одной только мысли об этом. Фу.

Саллен ничего не говорит, и наши шаги — всего лишь тихий шепот в темноте.

Наконец, после того, как он отпирает, а я закрываю еще три двери, мы входим в комнату, залитую зеленым светом.

Я сразу же ее узнаю.

Мой взгляд останавливается на плавающем в формальдегиде кролике с розовыми глазами. Он подсвечен сзади зелеными светодиодными лентами, которые расположены на всех полках, идущих вдоль стен комнаты. Она на удивление просторная для того, чтобы находиться в таких глубоких недрах отеля, квадратной формы, с хирургическим столом и стоящей рядом с ним больничной койкой. Той самой, на которой лежала я. Я с удивлением замечаю, что, хотя гигиеническая бумага белая, сама каталка черная и, похоже, сделана из мягкой кожи.

Но вот на медицинском столе шприц, пустой, поршень вдавлен в цилиндр, металлическая игла поблескивает зеленым.

От того, что он пустой, мне не становится намного лучше. Под столом расположены металлические выдвижные ящики, и я могу только догадываться, что в них лежит.

По помещению разносится гул, который я слышала тут и в прошлый раз. Это, должно быть, какая-то дополнительная система охлаждения, потому что я дрожу, стоя у последней двери, которая закрылась за моей спиной сама по себе.

Я поднимаю взгляд на остальные окружающие меня полки. На них очень много склянок, какие-то поменьше, как обычные банки, какие-то гораздо больше, с широкими горлышками, но все они закрыты разными крышками; одни деревянными, а другие более прочными. В них заспиртованные образцы, во всех все до единой: лягушки, осьминог, ящерица и что-то похожее на эмбрион мыши. Они плавают в формальдегиде или, может, в этаноле и…

Я резко оборачиваюсь, понимая, что позади меня тоже что-то есть. Там сплошь черные полки, они поднимаются от пола до высокого потолка, свет у нас над головами не горит. Единственное освещение — это зеленые ряды выстроившихся на полках банок. Позади меня летучая мышь, крабы всех видов, что-то похожее на бледно-белых креветок, и есть лишь небольшой проем для черной узкой двери, в которую мы вошли.

Мое дыхание становится резким, в воздухе витает запах чего-то горького, заглушаемого холодом. Клянусь, выдыхая, я вижу маленькие облачка пара и сжимаю руки в кулаки. Когда я снова поворачиваюсь, Саллен стоит у медицинского стола, его руки в карманах, капюшон надвинут на голову, глаза устремлены на меня. У него странная поза, он выпятил подбородок, слегка пригнул шею, и я не знаю, то ли он так наклоняется, чтобы дотянуться до меня, если я решу сбежать, то ли просто зачарованно за мной наблюдает.

Я вижу за его спиной проем в темноту, эту вторую брешь посреди всех мертвых, плавающих в своих банках животных. Я задаюсь вопросом, куда он ведет. И хочу ли я это знать.

И не сделала ли я ужасный выбор, добровольно придя сюда.

Я думаю о потенциально мертвом охраннике. О корчащемся на полу Космо. Обо всем том, что, по его словам, мог сделать со мной Саллен.

Но также я помню, как Шелла Крофт отпустила меня, хотя точно знала, что там был Саллен. Что такого она о нем знает? Возможно, она не согласна со многими подпольными делами Райта или просто со Штейном Рулом.

При мысли о нем у меня начинают дрожать ноги, и я жалею, что на мне не надето чего-то еще. Что он сделает, если поймает нас? Теперь я соучастница. Теперь один из людей Райта в лучшем случае ранен. Я тоже понесу наказание.

Я снова перевожу взгляд на Саллена, который по-прежнему молча за мной наблюдает.

Я помню, что сказала мама о дате его исчезновения. Два года. Мне известно, что это произошло в октябре, но после того, как он пропал, я так долго ворочалась по ночам в своей постели, думая, что он обязательно вернется, появится, может, даже прокрадется в мой дом и найдет меня спящей, что дни перемешались и слились, и я не совсем осознала, что сегодня именно годовщина (точнее, уже вчера). Было и еще кое-что, за день до того, как он исчез. Какое-то воспоминание о глазах, в которые я не хочу смотреть.

— Зачем ты вернулся? — тихо спрашиваю я, и с моих губ слетают полупрозрачные облачка пара.

В этой комнате словно внутри морозильной камеры. Интересно, согрело ли меня то, что Саллен подмешал мне в напиток, потому что не помню, чтобы тогда я так сильно мерзла, лежа на этой каталке, будто его пациентка.

— А зачем ты мне писала? — тут же парирует он.

Как будто теперь, когда всеобщий бардак улегся (а вернув меня в ванну, после того, как он каким-то образом понял, что все будут его искать, Саллен, должно быть, знал, что именно это нам и понадобится), мы можем пререкаться друг с другом, не отвлекаясь.

И я больше не лежу на каталке под действием успокоительных.

От этого я должна бы чувствовать себя сильнее, но почему-то нервничаю больше, чем раньше.

— А почему нет? — отвечаю я вопросом на вопрос. — Ты…прочитал все мои письма?

Он упомянул, что я их ему отправляла, называла жалкими, но, возможно, они ему наскучили. Могу только надеяться. У меня вспыхивает шея при одном воспоминании о тех глупых, отчаянных словах, написанных мной в попытке дотянуться до кого-то, кто, похоже, никогда не стремился тянуться ко мне.

Саллен поднимает подбородок, и я замечаю высокий черный воротник его водолазки, но под ним виднеется нарост, скрывающий его обезображенную кожу.

«Что с тобой случилось? Почему ты винишь в этом меня?»

— Да, — отвечает он, и я не вижу на его лице и тени стыда. Но он ничем себя не выдает, наблюдая за мной.

— Ты когда-нибудь… думал обо мне?

— Да.

— Почему не написал в ответ?

— Я… пытался. Но так и не закончил.

Я пропускаю это и его недостающие слова.

— Где ты был до сегодняшнего вечера?

— Далеко.

Я закатываю глаза.

— Расскажи мне хоть что-то.

Саллен смотрит на меня долгим взглядом, и я чувствую, как между нами нарастает напряжение. Затем с неожиданной для меня быстротой… он бросается ко мне.

Мгновенно отреагировав, я уворачваюсь от его хватки. Я кидаюсь вправо, намереваясь обогнуть стол и оказаться в темном проеме за его спиной. Я знаю, что дверь позади меня заперта, и пока я буду соображать, как ее открыть, он с легкостью меня схватит.

Но даже сейчас он двигается вместе со мной, и я натыкаюсь бедром на медицинский стол, тихо вскрикнув от резкого удара. Однако я не останавливаюсь и встаю лицом к нему, спиной к освещенным зеленым светом полкам, на которых стоит банка с кроликом, которого я увидела, когда впервые открыла здесь глаза.

Саллен сжимает в кулаки вытянутые вдоль тела руки и буравит меня темнеющим взглядом. Между нами всего шаг, и я стою за каталкой. Я могла бы метнуться в дальний конец комнаты, молясь, чтобы за пределами ниши было место, куда можно ускользнуть.

Но он не двигается, так что я тоже не двигаюсь.

«На самом деле я не хочу убегать. Я просто хочу поговорить».

— Что ты хочешь знать? — быстро спрашиваю я. — Спрашивай меня о чем угодно. В отличие от тебя, я дам тебе ответы.

Саллен сжимает губы в неосознанной недовольной гримасе.

— Я не могу так с тобой разговаривать.

Это слетает с его красивых губ совершенно искренне, но я не понимаю, что он имеет в виду.

— Как так? — Я пытаюсь выровнять дыхание, чтобы не было похоже, что я задыхаюсь, задавая ему вопрос. — Почему ты не можешь нормально со мной поговорить?

Зря я это сказала.

Саллен снова пугающе быстро бросается на меня, и я тянусь за спину в поисках оружия в виде банки. Я ладонью нащупываю одну из них и обхватываю пальцами холодное стекло. Затем с тихим вскриком швыряю ее в Саллена.

Он ловко отпрыгивает назад, и стекло разлетается вдребезги по цементному полу, а я вздрагиваю от непривычно громкого звука в тихой комнате.

Воздух тут же наполняет резкий, едкий аромат, и я отступаю на несколько шагов назад, глядя вниз, туда, куда смотрит Саллен.

На полу лежит белый кролик, весь в какой-то жидкости и осколках поблескивающего стекла.

Его тельце все еще плотно сжато, маленькие лапки согнуты, шерстка влажная, а розовые глаза, как бусинки, осуждающе смотрят на меня.

Я судорожно вдыхаю и делаю еще один шаг назад.

Саллен вскидывает голову, прищуривает свои темные глаза и делает шаг вперед. Под его высокими черными кроссовками хрустит стекло, но, похоже, Саллена совершенно не волнует то, что осколки могут проткнуть его резиновые подошвы.

— Потому что я ненормальный, — говорит он низким, хриплым и озлобленным голосом.

— Прости, — говорю я, пытаясь сохранить хоть какой-то мир между нами. — Я не хотела…

Я делаю еще один шаг назад.

Саллен тоже, носок его ботинка оказывается совсем близко к крупному тельцу белого кролика.

Черт.

Он может на него наступить. Вполне возможно, ему будет абсолютно все равно. Я помню, как сильно он давил мне на живот.

И знаю, что он каким-то образом винит меня в ужасах своей жизни ну или, по крайней мере, в некоторых из них. Он сам так сказал. Что это я с ним это сотворила. Я ему это сделала.

И я помню, как он сказал кое-что еще.

Что когда я очнусь, будет только хуже.

Я не знаю, что он имел в виду. Но думаю, дело в этом.

— Саллен, — выдыхаю я.

Он останавливается.

Слегка приподнимает брови, что придает его лицу непривычно невинное выражение.

— Поговори со мной, — шепчу я, желая до него достучаться. Желая установить между нами связь, которую я, возможно, придумывала все эти годы самой себе. — Пожалуйста.

Он по-прежнему не двигается.

Гул сливается с биением пульса у меня в голове.

Затем Саллен снова делает стремительное движение, перепрыгнув через стекло, и я понимаю, что сейчас не время для разговоров. Может, с ним такого времени никогда и не будет.

При мысли об этом меня переполняет скорбь, я тут же разворачиваюсь и приказываю себе бежать, хотя мне хочется остаться.

Я устремляюсь в темный проем и слышу, как за мной тихими и быстрыми шагами следует Саллен.

Он знает это место лучше, чем я. И ноги у него посильнее. По быстрому взгляду, брошенному мной в пентхаусе на его торс, я поняла, что он в хорошей форме. Я много хожу пешком и изредка занимаюсь йогой, но не знаю, поможет ли мне это сейчас.

Я вытягиваю перед собой руку, чтобы ни на что не наткнуться, жалея, что выронила свой гребаный фонарик, и бегу дальше в ледяную тьму. Мои легкие быстро расширяются и сжимаются, пальцы ног мягко ступают на цемент, пятки отрываются от пола.

Я не знаю, куда направляюсь.

Я даже не хочу от него убегать.

Но Саллен ничего не говорит, он пытается на меня напасть, хочет, чтобы я вернулась на ту каталку.

Чтобы я была его пациентом.

А он — доктором.

Ему нужна власть.

У него должен быть контроль.

Он сказал: «Я не могу так с тобой разговаривать».

Потому что ему нужно знать, что я не убегу? И ничем ему не наврежу? Мне кажется, что последнее я уже доказала. Но сейчас как раз делаю первое.

С другой стороны, он два года назад исчез. Он тоже от меня убежал.

Я все бегу, углубляясь в темноту, и задеваю плечом стену. Все вокруг меня как будто сужается, я едва могу здесь дышать, и впереди не видно никакого света, может, это тупик.

Он поймает меня в ловушку. Я умру в подземных тоннелях отеля № 7.

Принцесса Райта оказалась настолько глупой, что сбежала со своим убийцей прямиком в объятия собственной смерти.

Но пока я бегу и чувствую, как у меня под волосами и на внутренней стороне обнаженных бедер выступает пот, я задумываюсь, а стала бы вообще возражать. Против того, чтобы о нас с ним шушукались так же, как раньше только о нем.

Но я не хочу умирать. Даже если мы с ним сбежим, и о нас пойдут слухи, я хочу остаться в живых. Хочу его понять.

Я чувствую, как он приближается, разбивая фантазию моих мрачных мыслей.

Даже здесь, в кромешной темноте, я чувствую на себе его тень.

С моих губ срывается крик, всхлип или что-то еще, и уже через мгновение его ладонь зажимает мне рот.

Саллен обхватывает меня за пояс, с силой притягивая к себе. Но мы по инерции движемся вперед. Я тянусь пальцами к предплечью Саллена, на этот раз, чтобы его оттолкнуть, но он поворачивает меня так, что я замечаю впереди небольшое свечение.

Мы, спотыкаясь, проходим в другую комнату.

Она намного примитивнее предыдущей. Грязные полы, провода на потолке. Свет исходит от какого-то жутковатого, воткнутого в открытую розетку ночника, рядом с ним тяжелая черная коробка, которая выглядит одновременно невинно и зловеще.

И здесь стоит кресло, как в кабинете у зубного врача.

Большое и внушительное, с таким количеством бежевых ремешков и серебряных пряжек, что мне из них точно никогда не выбраться.

И он собирается усадить меня в него, да?

Саллен снова делает шаг вперед, таща меня за собой и зажимая мне рот рукой, чтобы я не могла закричать. Не то чтобы в это помогло так глубоко под землей.

Я брыкаюсь, пихаю Саллена ногой в голень, но, похоже, это его нисколько не беспокоит.

Затем он рывком притягивает меня к себе, а сам прислоняется к двери, раздается громкий стук, и я понимаю, что он захлопнул ее спиной.

Я пытаюсь открыть рот, но губы лишь скользят по его ладони. Саллен наклоняется ко мне, и моего уха касается его дыхание.

— Шшш, — шепчет он, и я замираю в его объятиях.

Я жду секунду. Другую.

Интересно, слышит ли он мое сердцебиение, потому что я слышу.

Затем Саллен скользит ладонью вниз по моему горлу, обхватывает пальцами шею, и я знаю, что он чувствует, как под кожей бешено колотится мой пульс.

Я думаю о лежащем на полу охраннике.

Смотрю на кресло и чувствую, как на глаза наворачиваются слезы.

Меня никогда раньше не пытали.

— Ты этого хочешь? — выдыхаю я. — Пристегнуть… меня к этому креслу?

Его дыхание обжигает мне кожу между ухом и плечом.

Моя грудь болезненно вздымается и опадает, Саллен сжимает меня крепче.

И говорит всего одно слово:

— Да.

— Зачем? — вырывается у меня с прерывистым вздохом.

Я помню, как он трогал мои зубы. Как говорил о том, чтобы их выдернуть. Я представляю себя залитой кровью, во рту у меня ничего нет, а все мои коренные зубы, клыки и резцы валяются на грязном полу.

Он хочет сделать со мной то же самое, что сделали с ним?

Я заметила, что у него не хватает зубов. Могу только догадываться, как он их лишился.

Он по-прежнему восхитителен, но я не хочу, чтобы он выдергивал мне зубы. Не хочу хирургических операций. Я хочу просто поговорить.

— Я просто хочу тебя понять.

Это звучит отрывисто, слабо и глупо, но, когда он обнимает меня, я не могу сдерживаться.

— Думаю, чтобы это произошло, нам стоит поиграть в одну игру, — шепчет он мне в шею.

— В какую игру, Саллен? — я смаргиваю навернувшиеся на глаза слезы и сосредотачиваю внимание на ржавом металле у основания кресла. — Что ты имеешь в виду?

Он склоняет голову, прижимаясь виском к моему плечу.

Я чувствую, как напряжено его тело. Саллен настолько неподвижен, что оно вибрирует.

Мое дыхание громкое и прерывистое. Я обхватываю его предплечье у себя на талии и чувствую биение своего сердца под пальцами, сдавившими мне шею.

— Поговори со мной, — умоляю я. — Пожалуйста.

Он молчит.

Это меня пугает.

Затем Саллен толкает меня к креслу, и я поворачиваюсь к нему, подняв руки и чувствуя головокружение от его резких движений и внезапной свободы.

— Сядь в кресло, Солнышко, — тихо говорит он, глядя на меня. — И я дам тебе все, что ты хочешь.

Правда, мы будем чудовищами, отрезанными от всего мира; но из-за этого мы будем более привязаны друг к другу

«Франкенштейн», Мэри Шелли

Глава 18

САЛЛЕН

Мы входим в собор через заднюю дверь.

«Санктум». Это игровая площадка 6, и на нее Райт приглашает только тогда, когда есть срочная работа. Хотя здесь я не увижу никого, кроме остальных “детей”, как нас обычно называют, несмотря на то, что мне почти двадцать.

И, возможно, из-за этого никто из них не появится. Вон, Айседора, она.

Мне следовало подумать об этом раньше.

Я просто невероятно тупой.

За мной с лязгом закрываются двойные двери, и я чувствую жар и зуд подо всей своей одеждой. Мне не следовало приезжать. В вестибюле, где мы обычно вместе сидели в ожидании, сейчас никого не будет. Это всё светлые воспоминания многолетней давности. Прошло немного времени с тех пор, как на 6-ой собиралось много участников Райта, и мне следовало бы хорошенько подумать, прежде чем себя обнадеживать. Но когда Штейн спросил, не хочу ли я выйти из дома и поехать в «Санктум» (один из немногих случаев, когда он предложил ненадолго меня освободить), единственное, о чем я думал, это она.

Но теперь, когда я мыслю ясно, а не цепляюсь за глупые мечты, мне становится понятно, что ее здесь не будет. У нее есть чем заняться. Мне уже приходилось видеть ее с Воном, в его машине. И Космо в машине у нее.

Может, она сейчас с ними трахается, а я понапрасну проделал весь этот путь на заднем сиденье бронированного мерседеса Штейна. Мне следовало остаться дома. Следовало…

Штейн берет меня за запястье, скользнув рукой по моей толстовке, и боль от оставленных им ожогов вырывает меня из смятения.

Я вскидываю голову, но смотрю на него сверху вниз. Я вымахал выше ростом, но храбрее не стал.

Его светлые голубые глаза сверкают в свете горящей над нами люстры посреди пустого заднего вестибюля. Зал полон камня, мрамора и холодного воздуха. Здесь сильно пахнет ладаном, но Штейн крепче сжимает мне запястье, и я чувствую аромат зажатой у него в зубах персиковой тянучки.

Я не морщусь, не моргаю и не вздрагиваю.

Если я это сделаю, будет только хуже.

Другой рукой он разглаживает свой черный галстук, и я вижу у него на пальце золотое обручальное кольцо. На его внутренней стороне вырезано имя моей матери. Мерси. После того как она умерла, у меня ничего не осталось.

— Как ты себя чувствуешь, Салли? — с улыбкой спрашивает Штейн, и на его коже цвета слоновой кости появляются ямочки, а из-за конфеты во рту немного выпячивается щека.

У Штейна копна черных волос, они темнее моих и резко контрастируют с его голубыми глазами. Когда я был помладше, он часто поражался, как же я похож на свою мать.

Коричневые волосы, карие глаза. Тогда с его помощью эти гены зазвучали божественно.

Теперь это не останавливает его от попыток рвать их (а точнее меня) в клочья.

— Хорошо, — выдержав его взгляд, выдавливаю я, пока он сжимает мое запястье.

Я хочу, чтобы кто-нибудь вошел в одну из этих массивных, украшенных замысловатой резьбой дверей, расположенных у него за спиной на приличном расстоянии друг от друга и ведущих в «Санктум». Зашел и прервал этот момент, когда его безраздельное внимание снова приковано ко мне.

Но никто не заходит.

Никто никогда не заходит.

Позади меня, за тонированными стеклами входных дверей, притаилась ночь, и именно это время мне обычно нравится больше всего. Даже таким монстрам, как Штейн, иногда приходится спать.

Однако сегодня вечером собрание на 6-ой, видимо, продлит мои дневные страдания.

— Отлично, — говорит Штейн, еще глубже впиваясь кончиками пальцев мне в кожу.

От его грубой хватки ожог от прямоугольных розовых резинок вспыхивает болью. Затем Штейн притягивает меня к себе, так что мои ботинки скользят по мраморному полу.

Он наклоняется, его губы касаются моего уха.

— Если ты хотя бы заговоришь с Карией Вен, глупое, дерзкое дитя, я покажу тебе, что могут сделать ножницы с твоими межпальцевым промежутками.

Страх давит мне на мочевой пузырь, а Штейн отпускает меня и, снова поправив галстук, отступает назад так, будто я вызываю у него отвращение.

— Ее родители преданы мне, — продолжает он тихим голосом, который никто, кроме меня, не услышит. — Но все мы знаем, что ты омерзителен. Если ты поставишь ее в неловкое положение, то станешь причиной раздора и дорого за это заплатишь. Такой как ты никому не нужен, Салли. Никому, кроме меня. И если жизнь Карии станет проблемой, я позабочусь о ее смерти.

«Да, тогда у меня тоже не будет причин оставлять тебя в живых».

Но я знаю, что Кария в безопасности, потому что никогда ничего с ней не начну. У меня для этого не хватит смелости. Так что громче всего у меня в голове раздается фраза: «Такой как ты никому не нужен».

— Не знаю, зачем вы меня сюда притащили, — говорит Вон.

— Это Айседора тебя притащила, — чинно отвечает Кария.

— Потому что ты притащила меня, — возражает Айседора, и Кария растягивает свои розовые губы в ухмылке, как будто это правда.

Тем не менее, она закатывает глаза, тихо говорит: «Неважно» и смотрит на меня.

Я сижу один в другом конце вестибюля, опустив голову и сунув руки в карманы толстовки. У меня внутри все сжимается; это началось с тех пор, как я вошел сюда и обнаружил тут их троих. Я удивлен, что они пришли; я ожидал, что проведу весь вечер собрания в одиночестве. Жаль, что здесь не одна только Кария, но, похоже, это она притащила сюда остальных.

Может она хоть раз остаться одна?

Мне бы хотелось думать, что она вообще пришла повидаться со мной, но уверен, что это неправда.

«Такой как ты никому не нужен, Салли».

— Давайте как-нибудь займем время, — лукаво говорит Кария, пристально глядя на меня.

Я втягиваю носом воздух и задерживаю дыхание, гадая, что она скажет дальше. Как всегда, предложит какую-нибудь глупую игру, будто мы все еще дети? Может, на этот раз это будет игра в прятки, и я смогу увести ее подальше от остальных. Спрятать ее в нише в стене и спросить, думает ли она обо мне так же, как я о ней. Я здесь почти дрожу, стараясь не ослушаться Штейна, чтобы спасти ей жизнь. Это война эмоций под моей израненной кожей.

— Правда или вызов, Саллен Рул, — обращается ко мне Кария, но ее голос как будто слегка дрожит, пока она водит своими накрашенными розовыми ногтями по краям короткой лиловой юбки и чопорно скрещивает ноги, как какая-нибудь невинная девственница.

Хотя я знаю, что это не так.

Я бросаю взгляд на Вона и хочу за это свернуть ему шею.

— Он не собирается играть с тобой в твои глупые игры, — не глядя на меня, говорит Вон.

Он откинулся на скамейке, надвинув задом наперед бейсболку, опустив подбородок и закрыв глаза, как будто хочет быть где угодно, только не здесь.

В ней есть эта сила, да? Способность затянуть на свою орбиту любого, независимо от того, чего он хочет на самом деле.

Потому что я здесь по той же причине.

От осознания того, что Кария может играть в эти игры разума не только со мной, у меня начинает зудеть кожа. Я не особенный ни для нее, ни для кого-либо еще.

— Может, вместо этого сыграем во «Что бы ты предпочел?». Для этого тебе придется сказать всего несколько слов, — не унимается Кария, и я рад, что она полностью игнорирует Вона, но, похоже, ей не нравится, что я игнорирую ее.

Я не поднимаю головы, но смотрю в ее голубые глаза, нас разделяет всего несколько шагов по мраморному полу.

— Что бы ты предпочел — стать невидимым или читать мысли? — спрашивает она, не отводя от меня взгляда.

Легко. Стать невидимым. Я и так знаю, что у людей на уме; и не хочу слышать вокруг себя этот мрак. А если бы я стал невидимкой, то мог бы сбежать. И Штейн бы никогда больше ко мне не прикоснулся. Я мог бы прокрасться в комнату Карии и спрятаться у нее под кроватью. Мог бы перерезать горло Вону и Космо, если бы они слишком близко к ней подошли.

— Нужно, чтобы варианты ответа находились в определенном соотношении. Конкурировали друг с другом. Я не думаю, что это сопоставимые вещи, — говорит Вон, толкнув Карию локтем, а она садится прямее, распрямив, а затем снова скрестив свои длинные ноги в натянутых до икр розовых гольфах с оборками.

Я смотрю на Вона Бентцена и хочу выцарапать ему глаза за то, что он к ней прикоснулся. За то, что мог видеть ее обнаженной. Целовать ее, смеяться вместе с ней, ходить к ней домой — все это Штейн никогда бы мне не позволил. Мне никогда не жить в этих мечтах.

— Это две сверхъестественные способности, они очень даже сопоставимые, — встревает Айседора, сидящая с другой стороны от Вона.

Она права, но я не отвечаю. Если я это сделаю, Кария может пожалеть меня больше, чем, уверен, уже жалеет.

— Это для тебя слишком сложно? Я упрощу, — продолжает она, пристально глядя на меня, ее щеки вспыхивают румянцем, как это бывает, когда она смущена. И еще когда злится. Принцесса растерялась. Я бы с удовольствием схватил ее и вытряс из нее все это, все ее понты. Я бы с удовольствием зажал ей рот и заставил перестать вести себя как девчонка, когда она смотрит на меня. Видит меня насквозь.

— Что бы ты предпочел: поцеловать меня или сломать себе ногу? — хмыкнув, спрашивает она.

Я почти улыбаюсь. Почти.

— Господи, Кария, — бормочет себе под нос Вон.

— Взгляни на его лицо, думаю, ответ очевиден, — добавляет Айседора.

Не знаю, что я там делаю со своим лицом, кроме как пытаюсь вообще ничего не выражать, но какой бы умной я ни считал Айседору Крофт, она очень ошибается, если думает, что я не хочу поцеловать Карию.

— Ты бы предпочел открыть рот и заговорить, или вырвать свой…

— Я бы предпочел не целовать тебя, а сломать тебе ногу, — наконец говорю я срывающимся голосом.

Я вру. Я бы умер за то, чтобы еепоцеловать. Схватить ее светлые локоны и накрутить их на свои пальцы. Прикоснуться губами к ее губам. А она бы сдалась мне, покраснев, закрыв глаза и безвольно опустив руки.

Но… Такой как я никому не нужен. Особенно такой девушке, как она.

Кария распахивает глаза, и сжимает в кулаках подол юбки. Вон кривит губы в неохотной улыбке, и даже Айседора слегка фыркает.

Но Кария явно не умеет читать мысли и, похоже, принимает это близко к сердцу. Поэтому она встает и, краснея, смотрит на меня, при этом края ее юбки скользят по бедрам.

— С тобой совсем не весело, Саллен Рул, — раздраженно говорит она, затем поворачивается ко всем нам спиной и направляется в коридор, ведущий в ванную.

Будь я другим человеком, то мог бы последовать за ней.

Но я знаю, что если так сделаю, то ничего хорошего из этого не выйдет, а Вон уже смотрит на меня так, словно знает, о чем я думаю, и если я устрою здесь сцену и поставлю Штейна в неловкое положение, то могу не пережить эту ночь.

Поэтому я отпускаю ее и закрываю глаза, притворяясь совершенно невозмутимым, а сам гадаю, каково было бы прикоснуться к ее губам.

Глава 19

КАРИЯ

— Ты никогда раньше со мной не разговаривал. Когда я пыталась с тобой пообщаться, ты всегда меня отшивал. Зачем тебе делать это сейчас? — качаю головой я и, бросив взгляд на кресло, радуюсь, что на нем не видно крови. Я удивляюсь, насколько странным стал этот вечер, раз меня утешают такие вещи в этой холодной комнате. — Почему ты вернулся? Если расскажешь, я, возможно, сяду в это кресло.

Несколько мгновений Саллен молча за мной наблюдает. Здесь нет ни жужжащего гула, ни пожарной сигнализации. Здесь ужасно тихо, если не считать биения моего сердца. Я бросаю взгляд на дверь у него за спиной и задаюсь вопросом, сколько у нас времени и почему он тратит его впустую, молча отматывая часы.

Но Саллен всегда был таким, и то, что он сказал о Штейне и моих зубах… Неудивительно, что он общается в погонях и чувствует себя комфортно только тогда, когда я в отключке.

— Ты меня видела? — спрашивает он таким странным голосом, словно каждый звук царапает ему горло. Треск приоткрытого проржавевшего склепа.

«Я распахну для тебя гроб».

Не знаю, что Саллен имеет в виду своим вопросом, но помалкиваю; не думаю, что он закончил говорить.

— Наверху, в апартаментах. Ты… на меня смотрела?

Мои мысли возвращаются к тому, как я взмахнула фонариком. Как вздрогнули мои запястья и предплечья, когда он ударился о голову Космо.

Затем его тело обмякло.

И Саллен, обнаженный до пояса, с рельефными мышцами, шрамами и ранами, и чем-то похожим на буквы и…

— Ты смотрела, — продолжает он, не дождавшись моего ответа. — Я вижу это по твоему лицу. Тебе противно.

Я качаю головой и делаю шаг назад. Когда он так неправильно меня понимает, мне хочется, чтобы между нами была дистанция.

— Нет, — возражаю я. — Это совсем не так. Я думаю, ты…

Я замолкаю, опасаясь, что лесть прозвучит неискренне для того, кто к ней не привык.

Но, может, Саллен вовсе не такой. Я не знаю, где он пропадал последние два года, но даже до этого Саллен Рул всегда был потрясающим. Темные глаза и волосы, высокий и широкоплечий, с прямым носом и полными губами, щетиной вдоль четко очерченной линии подбородка, и даже одетый во все черное, с накинутым на голову капюшоном… он всегда был и остается сексуальным. Не может быть, чтобы он не был с девушками — или, может, с парнями, или и с теми, и другими. В любом случае, он точно не девственник. И как он держал меня под лестницей, и даже сейчас, прежде чем отпустить. А до этого, когда я лежала на койке, и Саллен провел языком по моему соску — он явно не впервые делал нечто подобное.

— Я что? — тихо спрашивает он, застыв в напряженной позе.

— Если я тебе скажу, ты мне ответишь, почему вернулся. Тогда можем поговорить о кресле.

Уголки его губ приподнимаются, но только слегка.

— Думаешь, ты сможешь меня остановить, если я тебя пристегну?

— Я сильнее, чем кажусь, — возражаю я, жалея, что на мне нет ничего, кроме мини-юбки и укороченного топа, но я все равно не сдамся без боя. Он видел, что я сделала с Космо. Мне хочется ему помочь, но Саллену не следует меня недооценивать.

Он скользит взглядом по моему телу.

— Возможно, — соглашается он. — А возможно и нет. Представляю, что большую часть жизни ты провела, лежа на простынях из египетского хлопка и шелковых наволочках. Просыпалась, когда захочешь, ела, когда захочешь, беззаботно разъезжая на своем маленьком белом BMW. Не думаю, что тебя когда-нибудь били. Да, Кария?

У меня сжимается горло, но я не моргаю.

— А тебя? — тихо спрашиваю я, уже зная ответ.

«Расскажи мне о своих ужасах. Позволь мне их облегчить. У нас не так много времени».

Его глаза, кажется, темнеют.

— Скажи мне, что собиралась сказать. Я что?

— Красивый, — выпаливаю я, чувствуя, как мои щеки вспыхивают в холоде этой странной комнаты. — Ты… потрясающий.

Я вдыхаю здешний запах плесени, но также и его аромат потемневших роз и земли, опасный и удивительно соблазнительный.

— Это я собиралась сказать, — бормочу я, но выражение его лица совсем не меняется.

Саллен ничего не говорит. Ничего не делает.

Мне хочется закричать и силой вырвать слова из его надутых губ.

Он просто смотрит на меня так, будто ненавидит за комплимент. Или, может… будто никогда раньше не слышал ничего подобного.

Проходят секунды. Минуты. Мое лицо пылает в этой холодной комнате, и я больше не могу выдерживать сверлящий взгляд Саллена.

Я делаю еще один шаг назад, обводя взглядом цементный пол, весь запачканный грязью и обсыпавшейся с потолка штукатуркой. Я на одну-единственную секунду оборачиваюсь через плечо, чтобы посмотреть на ночник рядом с черным ящиком. Теперь я вижу, что он совсем не жуткий, просто неуместный. Скучный и невзрачный, излучающий бледно-желтое свечение, и я понятия не имею, зачем он здесь. Не похоже, чтобы им можно было что-то украсить. Ночник весь покрыт пылью, но коробка кажется безупречно чистой. Саллен принес ее сюда заранее? Что там внутри?

— Что это за комната? — спрашиваю я, поскольку он продолжает молча стоять, и снова поворачиваюсь к нему лицом.

Комната довольно маленькая, и хотя позади меня виден закуток, за которым будто бы есть дверь, сейчас мне неинтересно пробираться дальше по этому подземному аттракциону ужасов.

Я убеждаю себя, что, пока Саллен не попытается силой усадить меня в это кресло, я больше не буду убегать.

— Зачем здесь ночник? — не унимаюсь я, скрестив руки так, чтобы они немного прикрывали мою талию. Я думаю о синяке от иглы и не могу заткнуться. — Что в этой коробке? Что ты мне вколол?

Выражение его лица меняется, морщинки вокруг глаз слегка разглаживаются, как будто мысль о том, чтобы накачать меня наркотиками, успокаивает Саллена. Вместо отвращения он смотрит на меня так, словно я самый интересный человек на планете, и все же ему хотелось бы меня придушить. Или усыпить до того, как он меня прикончит.

Я собираюсь задавать вопрос за вопросом, пока Саллен, наконец, не выберет какой-то из них для ответа, но он приоткрывает губы, и я замираю в ожидании.

— Штейн уехал, — неуверенно говорит он. — Вот почему я вернулся. Он взял своих злейших охранников и уехал впервые за… долгое время.

Мне хочется захлопать в ладоши от того, что я получила хоть какой-то ответ. Но только еще больше запуталась.

— Штейн был с тобой? С какого времени? Он только в апреле ушел в отставку. Где ты был до этого?

— Недалеко, — медленно отвечает Саллен на последний вопрос, и я воспринимаю как победу то, что он вообще отвечает.

— Штейн живет с тобой? Почему ты вообще исчез…

— Садись в кресло.

Я, стиснув зубы, смотрю на эту конструкцию: нижняя часть загнута вниз, широкие подлокотники со свисающими с них бежевыми ремешками, металлические пряжки. Есть дополнительные ремни для пояса, груди и ног. Это не стандартное кресло. Ни одному дантисту не сошло бы с рук подобное дерьмо.

Единственный плюс в том, что, насколько я вижу в этой почти пустой комнате, над креслом нет лампы и никаких орудий пыток. Хотя они могут быть внутри этой коробки.

— Что ты со мной сделаешь? — тихо спрашиваю я, возвращая свой пристальный взгляд к Саллену.

— Завтра я должен вернуться.

Мое сердце замирает, и я открываю рот, чтобы сказать ему, что этого не произойдет, но он продолжает.

— Я хочу прикоснуться к тебе. Хочу, чтобы ты со мной поговорила. Но я не смогу ответить ни на один из твоих вопросов, если все это будет происходить вот так.

— Почему нет? Именно так нормальные люди и…

— Перестань употреблять при мне это слово.

— Значит, ты привязываешь меня и тыкаешь всякой хренью, а я могу задавать тебе вопросы?

Саллен кивает.

— Да.

В его представлении это так просто. И я знаю, что ему двадцать три, как и мне, но в некотором смысле он как будто младше. Как будто, несмотря на все перенесенные им ужасы, он был сокрыт и заперт таким, каким был.

Я думаю о его руках, сжимающих горло охранника. То, как он вывернул мужчине запястье.

Ну, может, "сокрыт" — не совсем подходящее слово.

— Это странно, Саллен.

Он на секунду закрывает глаза. На две. Саллен кажется таким уязвимым, что мне хочется преодолеть разделяющее нас расстояние. Обхватить руками его сильное тело.

Но я не двигаюсь, и он, моргнув, открывает глаза.

— Знаю, — наконец говорит он. — Но мне это кажется нормальным.

Мне хочется высунуть язык в ответ на его остроту, на то, как он бросает это слово мне в лицо. И еще мне хочется возразить. Сказать ему, что это безумие, но… как и вся моя жизнь. Даже не беря в расчет мою неизменную влюбленность в Саллена, тот факт, что мы родились в Райте, уже делает всех нас немного странными. У кого еще родители возвращаются домой с пулевыми ранениями или колотыми ранами? Кто еще в детстве прячется в домашних бункерах, постоянно испытывая тревогу? Кто еще не может завязать дружеские отношения без опаски, что эта дружба не будет использована в качестве выкупа? Или не доверяет даже самым благим намерениям, боясь, что простой "привет" может стать предвестником шантажа? А что до Саллена… даже участникам Райта не снилось то, что пережил он.

Кроме того, я знаю, что Мадс и мои родители рано или поздно меня найдут. Я тут навсегда не останусь.

«Или останусь?»

Я крепко закрываю глаза и сжимаю под грудью руки в кулаки. Я хочу ему доверять. Хочу ему помочь. Но не хочу умирать здесь, под землей.

— Я не причиню тебе вреда, Кария. Обещаю.

Его голос низкий и почти успокаивающий. По какой-то причине ему я доверяю еще меньше.

От него у меня мурашки по коже.

Саллен не может принять мой комплимент, но хочет склонить меня к тому, чтобы я села для него в это кресло? Типа эксперимент в подземелье этого отеля?

Я не знаю, выполняет ли он обещания. Не знаю, хранит ли он что-нибудь где-то помимо банок, как того кролика.

Не успеваю я принять хоть какое-то решение и что-либо обдумать, как слышу его тихие шаги по цементному полу.

Я тут же распахиваю глаза и напрягаюсь всем телом.

Саллен приближается ко мне, и мой голос на мгновение заглушает страх. Я отступаю, с трудом сглатывая.

— Саллен…

Тогда он бросается на меня, а я отшатываюсь, прыгая и суетясь, готовая сейчас же повернуться и скользнуть в темный проем в стене. Я оборачиваюсь, сердце подскакивает к горлу, в мыслях полный беспорядок.

«Мне не следовало его спасать. Влюбленность не означает, что можно доверять монстру. Он так мне и не ответил. Его не было два года. Зачем ему сейчас оставлять меня в живых? Я ничего для него не значу».

Я бросаюсь к зияющей дыре, готовая рискнуть и юркнуть в нее. Но тут Саллен резко хватает меня за волосы. Я вскрикиваю, мое горло сжимается, голова откидывается назад.

Мы с ним по инерции летим на гипсокартон, и, когда моей кожи касается грубая штукатурка, я вскидываю ладони и слышу глухой удар. Что-то разлетается, и тут я понимаю, что Саллен сбил со стены ночник, и нас в этом склепе окутывает кромешная тьма.

Он прижимается ко мне всем телом, я пытаюсь дышать, упираясь предплечьями к грубой стене. Саллен все еще держит меня за волосы своей затянутой в перчатку рукой, в темноте запрокидывая мне голову, а мои глаза застилают слезы.

Я чувствую, как Саллен скользит ладонью по моему плечу, и знаю, что другую он прижал к стене, полностью меня обездвижив.

«О, боже».

— Ты сказал, что не причинишь мне вреда, — с трудом выдавливаю я, слова дребезжат от страха и спазма в горле. — Ты обещал. Я тебя спасла…

Саллен тихо усмехается мне в ухо, обдавая мою кожу теплым дыханием.

— Ты обрекла меня на ад.

— Ради тебя я ударила своего друга.

Он крепче наматывает на кулак мои волосы, задевая костяшками пальцев мой затылок.

— Друга, — произносит он, это слово полно хриплого презрения. — Что это еще, блядь, за хрень, Кария?

Эти слова ранят. Хотелось бы мне, чтобы это было не так. Чтобы я не испытывала к нему такого глубокого сочувствия. Но я ничего не могу с этим поделать. Меня всегда интриговал принц Райта.

— Отпусти меня. Я сяду в кресло. Просто… отпусти меня, — пытаюсь договориться с ним я.

Саллен скользит губами по мочке моего уха, но это не поцелуй.

— Ты знаешь, как сильно я за это поплачусь?

— Я не отпущу тебя обратно к…

— Не надо.

Это грубая команда, и я прикусываю нижнюю губу, храня молчание.

— Я не могу жить с ложной надеждой. Я вернусь и заплачу за это. И хочу убедиться, что все это того стоило.

Глава 20

САЛЛЕН

Я застегиваю последнюю пряжку, по комнате вокруг нас эхом разносится металлический щелчок. Я все делал наощупь, и это было довольно трудно из-за ее метаний и мольбы, но ей меня не пересилить. Во всяком случае, физически.

Я не стал пристегивать ее ниже талии, что может обернуться катастрофой, но… у нее такие красивые ноги, и мне бы очень хотелось их раздвинуть, даже при том, что я ничего не вижу.

Черный кожаный табурет на колесиках, который я достал из маленькой кладовки в задней части комнаты (из которой, кстати, идет ход под отель, но я не сказал об этом Карии на случай, если она решит сбежать), немного поскрипывает, когда я придвигаюсь к ней, опершись затянутыми в перчатки руками о бедра. Табурет поднят на идеальную для меня высоту, чтобы я мог протянуть руку и коснуться каждого дюйма ее тела.

Мне немного мешает спрятанная в кармане моих джинсов пачка наличных, которую я взял из маленького сейфа у разбитого мной ночника; именно по этой причине я оставил их здесь перед тем, как отравить Космо и украсть Карию. Но боюсь, что потеряюсь в ней, во всем этом, и когда нам снова придется бежать, не успею забрать деньги. Если я что и знаю о Карии, так это то, что ей нравится все, что на них можно купить.

Избалованная, в скором времени сломленная маленькая принцесса.

Я прижимаю одну руку к ее груди, чувствуя, как она быстро поднимается и опадает. Еще я слышу дыхание Карии, тихие вздохи в темноте. Я провожу пальцами вниз по ее топу к мышцам ее живота. Они сжимаются и разжимаются с каждым вдохом. Кария в ужасе.

Опускаясь ниже, я глажу джинсовую ткань ее юбки, на ощупь отмечаю, как она сместилась вверх из-за ее сидячего положения, и мне кажется, я чувствую мурашки у нее на бедрах.

«Она очень напугана».

Так и должно быть.

Мысленно я представляю себе, как она выглядит — смотрит на меня во все глаза с отвращением и так, словно я ее создатель.

Она пристегнута чуть выше груди, ниже пупка, еще несколько ремешков стягивают ей руки и запястья, и один поменьше — шею. Больше всего мне хотелось бы увидеть этот последний, но не сейчас. Я не могу вынести ее прямой взгляд. Как бы то ни было, даже белков ее глаз и голубизны радужной оболочки достаточно, чтобы заглушить мои мысли.

Чтобы почувствовать желание как-то ее успокоить.

Со Штейном я часто просиживал в таком положении и знаю, что она сейчас чувствует. Страх, беззащитность и, возможно, схожее с ужасом любопытство.

Именно таким образом Штейн проверял мои уроки на домашнем обучении. Пристегивал меня ремнями и, если я где-нибудь ошибался, резал скальпелем мою плоть. Однажды он вырезал у меня на бедре букву F, чтобы обозначить мою неудовлетворительную оценку. Рана воспалилась, и я молился, чтобы поскорее умереть. (В США оценки обозначаются не цифрами, а буквами, их пять: А (отлично), В (хорошо), С (удовлетворительно), D (слабо) и F (неудовлетворительно) — Прим. пер.).

Однако мои молитвы всегда остаются без ответа.

Не отрывая взгляда от Карии, я сжимаю ее бедро, и из-за того, как сильно распахнуты ее глаза, как поблескивают в темноте их белки, кажется, что она смотрит на меня так, будто я Бог. Но, так же, как и настоящий Господь, я не собираюсь слушать ее мольбы.

Однако я знаю, что ее прелестный ротик способен на всякие приятности, например, как тогда, когда она назвала меня красивым. Когда соврала мне в лицо. И хотя в этой комнате, из которой ей, возможно, никогда уже не выбраться, я планирую ответить на некоторые из ее вопросов, я беспокоюсь, что Кария воспользуется своей способностью говорить, чтобы попытаться… меня уничтожить. Овладеть мной больше, чем уже владеет. Разубедить меня в собственном побеге и свалить.

Жаль, что я не могу вколоть ей успокоительное, но, чтобы его взять, нужно вернуться в лабораторию, а я не хочу оставлять ее одну. Здесь, в темноте, могут водиться и другие монстры. В отелях Штейна, кто знает?

Однажды наш семейный врач мучил меня в комнате несколькими этажами выше. Больше ненависти к Штейну, лишь моя ненависть к этому человеку.

— Почему бы тебе не начать первой? — тихо спрашиваю я, поглаживая указательным пальцем ее бедро и даже в темноте чувствуя безмерную благодарность за такую вещь, как перчатки.

От моего прикосновения ее мышцы вздрагивают, и я улыбаюсь, сокрытый в темноте.

— Я хочу тебя видеть, — шепчет она.

— Жаль, что я вдребезги разбил лампу.

Я провожу пальцем выше, пока не нащупываю край ее юбки. У Карии перехватывает дыхание, но я лишь следую назад по проложенному пути.

— Я помогла тебе, — говорит она, как будто это было из чистого альтруизма.

Она хочет изучить меня так же, как и я ее, но это ничего не значит. В конце концов, заспиртованные образцы — это трупы.

Я мог бы напомнить ей, что задушил охранника за то, что он посмел приставить к ее голове пистолет, за то, что схватил ее за руку, но она подумает, что все это было сделано ради моей собственной выгоды, я ведь тоже такого мнения о ее мотивах.

— И как же мне тебя отблагодарить? — все равно спрашиваю я, продолжая кружить пальцем по ее бедру, и Кария вздрагивает от моего прикосновения. Если бы она могла увидеть мои пальцы без перчаток, вот тогда бы испугалась по-настоящему.

— Я не нуждаюсь в благодарности, но насильно меня пристегивать — это несколько грубо, Саллен.

Ах, она пытается быть храброй со своими слабыми попытками пошутить.

На этот раз я проскальзываю пальцем под край ее юбки и поднимаюсь выше.

Кария тут же напрягает бедро и сжимает колени.

Я улыбаюсь про себя. Она не считает меня потрясающим. Ей известно, что я отвратителен.

— Расслабься, — говорю я, выдерживая ее лазурный взгляд, такой жуткий в этой темноте, словно мираж смотрящего на меня привидения. — Раздвинь колени.

Я не убираю палец, он застывает у нее на бедре в ожидании, что Кария подчинится.

— Нет, — дерзко отвечает она.

— Не думаю, что ты в том положении, чтобы сказать мне «нет», — спокойно произношу я.

На ремнях лязгают пряжки, и я понимаю, что Кария подалась вперед. Я вижу, как приближаются ее глаза, но знаю, что стягивающий шею ремень не позволит ей придвинуться слишком близко.

— Хочешь еще раз это услышать? Нет, Саллен.

Она мне кажется почти забавной.

Но у меня есть только одна ночь, чтобы украсть как можно больше воспоминаний, которых хватит мне до самой смерти. И я знаю, что лучший способ отвлечь животное от нижней части его тела — это поистезать верхнюю.

Я отпускаю ее бедро и подаюсь вперед на табурете, скрипнув в темноте ржавыми колесиками.

Я тянусь к краю ее короткого топа, затем просовываю большие пальцы под него и под надетый на ней лифчик. Это тонкая полоска хлопка, без косточек, и я задираю ее вместе с топом вплоть до ремня на шее у Карии, обнажив ее в холодной темноте.

Она ничего не говорит, но я кладу свою затянутую в перчатку руку ей на сердце и чувствую ее учащенный пульс.

С прелестных губ Карии невольно срывается тихий стон.

— О, боже, — тихо говорю я. — Все в порядке, Кария.

Я провожу большим пальцем по ее тугому, твердому соску, вспоминая, как он был у меня во рту всего за несколько часов, до того, как мне пришлось переставить фигуры на этой доске.

— Но может быть больно, если ты этого захочешь. Когда я говорил тебе расслабиться, раздвинуть колени, тебе следовало прислушаться. Теперь мне некуда вести руку, кроме как сюда, видишь, как это работает?

Я обвожу ее сосок и даже в перчатке восхищаюсь ощущением упругой, мягкой кожи.

— Ты хочешь, чтобы я тебя возненавидела? — шепчет в темноте Кария и с вызовом смотрит на меня горящими глазами.

— Разве не это делает с тобой Космо? Разве тебе не нравится быть куклой? Ты позволяешь ему себя напоить, чтобы он мог трахать тебя и лапать, где захочет. Или я что-то не так понял? — размышляю я вслух, и тут мне в голову приходит тошнотворная мысль. — Он… и вправду воспользовался тобой или…

Кария издает странный звук, и я не сразу понимаю, пока не чувствую у себя на лице что-то теплое, влажное и стекающее по щеке.

Почувствовав на себе ее слюну, я застываю, поражаясь тем, что, будучи от меня на расстоянии фута, она умудрилась так метко прицелиться в темноте.

«Она в меня плюнула».

Усмехнувшись, я сжимаю грудь Карии и слегка мну ее, затем отпускаю и провожу пальцем по ее слюне.

Потом беру его в рот, наслаждаясь легким вкусом Карии и моей перчатки.

— А если бы он и впрямь мной воспользовался? — рычит она теперь, когда я больше к ней не прикасаюсь, хотя она полностью раскрыта для меня, для этой комнаты. Совершенно беспомощна, как приколотая иглой бабочка. — Ты бы захотел отомстить за меня, Саллен? Если делаешь то же самое?

Я сглатываю ее слюну, затем, глядя на нее, опускаю руку себе на бедро.

— Если ты спрашиваешь меня, смог бы я вырвать ему челюсть, сделай он подобное, то ответ — да.

Она смеется. Это дерзкий звук, почти как ее настоящий смех. В некотором роде выкрик, шумный и громогласный, и мне бы хотелось, чтобы она смеялась над какими-нибудь другими моими словами. Мне бы хотелось, чтобы на мгновение мы оказались очень далеко отсюда. Тогда все было бы по-другому.

— Ты знаешь, что такое лицемер, или твой отец не научил тебя этому слову?

Тихо и неподвижно сидя на табурете, я стискиваю челюсти, сжимаю в кулаки пальцы.

— Чему он вообще тебя научил? — надменным и язвительным тоном продолжает она. — Тому, что единственный способ прикоснуться к женщине — это ее связать? Со сколькими ты уже это проделал, а? Тут есть трупы, погребенные в результате ваших маленьких экспериментов? Ты воображаешь себя ученым? А он? Отец и сын, работающие бок о бок в лаборатории с беспомощными женщинами, полагающие, что именно это делает мужчину мужчиной? Вы вдвоем убили твою мать, Саллен? Ты помогал своему папе, когда он связывал маму…

И вот тут я встаю. Я ничего не могу с собой поделать, у меня учащается пульс, табурет откатывается куда-то назад. Одной ладонью я закрываю Карии рот, а другой со всей силы сжимаю ей челюсть.

Она замирает, а я нависаю над ней, почти вплотную приблизив свое лицо и впившись взглядом в ее омерзительно прекрасные глаза.

— Штейн ударил мою мать по голове рукояткой ножа, когда она пыталась помешать ему поджечь мне волосы, чтобы посмотреть, как близко я смогу подпустить огонь к коже головы, не закричав. Тогда он меня связал, и я закрыл глаза, но все это слышал.

Кария становится совершенно неподвижной.

Она не дышит.

Не сопротивляется. Я чувствую, как у линии подбородка бьется ее пульс.

Я наклоняюсь, касаясь носом ее носа.

— Ее крики затихли после нескольких глухих ударов. Когда я набрался храбрости и открыл глаза, она не двигалась. Потом Штейн выстрелил в нее и заявил… — Я убираю ладонь с ее рта, скользя вниз, так, что ее приоткрытых губ теперь касается только мой большой палец. — Ну, знаешь, пойдут слухи.

Кария по-прежнему ничего не говорит.

Не двигается.

Только смотрит на меня, пока я провожу пальцем по ее пухлым губам.

— Продолжай, — тихо шепчу я, все еще крепко сжимая ее лицо. — Спроси меня, что еще тебе хотелось бы знать. Может, ты и мой эксперимент, но известно ли тебе, что я тоже твой эксперимент?

— Она этого не заслужила, — срывающимся голосом произносит Кария. — И ты тоже, Саллен.

— Думаю, я заслужил. Разве ты не видишь себя сейчас?

Я улыбаюсь, демонстрируя оставшиеся у меня зубы.

— Скорее всего, нет, — продолжаю я. — Но ты в моей власти, а этого у меня практически никогда не было. Так что именно этого я и заслуживаю.

— Почему ты исчез? — ровным тоном спрашивает она, как будто меняет тактику и теперь продирается сквозь мои секреты, воспользовавшись предложением. — Два года назад. Почему ты пропал?

Я снова обвожу большим пальцем ее губы и смотрю ей в глаза. Я слегка разжимаю руку на ее челюсти, но не отпускаю.

— Штейн отослал меня прочь.

— Почему? — не унимается Кария, и я чувствую, как при разговоре двигаются ее кости.

Я подумываю о том, чтобы ничего не говорить. Чтобы накачать ее успокоительными. Или освободить. Не знаю, смогу ли я играть в эту игру.

Вместо этого я, как будто что-то меня заставило, отвечаю. Кто еще хоть когда-нибудь спрашивал меня о моей жизни? У кого хоть когда-нибудь хватало смелости об этом узнать?

— У него очень своеобразная… система убеждений. И отчасти это предполагает то, что он должен причинять мне боль, вредить мне, хотя ему это видится по-другому. Штейн считает, что он формирует меня, творит, деконструируя как своего рода…, — я касаюсь своим носом ее носа и говорю ей в губы. — Средство для достижения цели.

Из-за голубых радужек Карии я вижу, как расширяются ее зрачки, но она ничего не говорит, как будто хочет большего. Как будто чего-то ждет.

«Ты глупая, писанная красавица».

Но я никогда раньше не говорил об этом ни с кем другим. И странно, как мне хочется ей исповедоваться. Эту принцессу мне не заполучить.

Не знаю, известно ли ей что-либо из этого, но я совершенно уверен, что никто из остальных детей Райта не испытал того, что я. Насколько я знаю, Штейн странным образом разделял свою работу и личные верования. Возможно, он не хотел делиться с другими секретами бессмертия.

— Когда я подрос и возмужал, он стал более жестоким и пичкал меня всем, что притупило бы мои чувства. Ближе к концу он испугался, что, если я останусь, он убьет меня раньше положенного времени.

Кария моргает, но ничего не говорит.

Я убираю пальцы от ее губ, затем нежно обхватываю обеими руками ее лицо, поглаживая большими пальцами ее скулы.

— Поэтому он отослал меня в дом в горах. «Хаунт Мурен».

Не знаю, почему говорю это вслух. Разглашать наше местоположение запрещено. Все в основном считают, что после того, как Штейн Рул отошел от дел, он покинул страну. Предполагается, что я должен поддерживать эту иллюзию.

Но я не хочу этого делать.

Не с Карией.

Она все равно, возможно, не переживет эту ночь.

Какой смысл в секретах, если в конце концов их зароют вместе с костями или поместят в банки с формалином?

— А теперь? — спрашивает она, ее зрачки расширяются и впиваются мне в глаза. — Теперь, когда Штейн рядом с тобой, он… пытается тебя убить?

У нее дрожит подбородок, я чувствую это своими пальцами.

Мне хочется ее успокоить, сам не знаю почему.

Я наклоняю голову, провожу губами по ее губам, затем резко отстраняюсь, оставив между нами несколько дюймов.

Кария меня жалеет. Она не хочет меня целовать.

Я откашливаюсь, как будто стряхиваю с горла паутину. И все же мой голос звучит неприлично грубо.

— Полагаю, что там, куда он сейчас отправился, ему дадут ответы на вопрос о дате моей смерти. Штейн у предсказателя. Но в последние несколько месяцев он постепенно стал добавлять мне в пищу больше успокоительных. Иногда у меня вылетает по целому дню.

«И я мысленно цепляюсь за твои письма. Живу в созданной тобой мечте».

— Хотя это не совсем покушения на мою жизнь. В любом случае, это неприятно, потому что я был без него полтора года.

— Почему ты тогда не убежал? — быстро спрашивает Кария, вопрос вырывается у нее с губ сам собой. — Почему ты оставался там и ждал его?

В ее словах слышится укор. Это пробирает меня до глубины души.

Я скольжу руками по ее лицу, вниз по горлу и застегнутому на нем ремешку. Затем обхватываю ладонями груди Карии, касаясь большими пальцами ее плоти.

Кария дергается вперед, лязгнув пряжками, но никуда не может деться. Она ничего не может сделать, чтобы мне помешать.

— Я несколько раз пытался сбежать, но Штейн посылал за мной своих самых верных охранников из «Хаунт Мурен». Через некоторое время я понял, что боль, которую мне приходится испытывать после каждого неудачного побега, не стоит очередных попыток. Ну, разве это не чудно? — Я заглядываю ей в глаза, нежно сжимая ее плоть. — Пока тебя трахал Космо, меня избивал Штейн? Странно, не правда ли?

— Можешь прикасаться ко мне, как захочешь, — низким шипящим голосом произносит она. — Но ты ответишь на все мои вопросы.

Я улыбаюсь.

— О, серьезно?

Я провожу большими пальцами по ее твердым соскам, затем ударяю по ним, и мне в награду она снова содрогается, звякнув пряжками.

— А что, если я не отвечу, а? Что ты тогда будешь делать, Кария?

— Когда это началось? — спрашивает она, игнорируя меня. Удивительно, как она расставляет акценты. Я сделал то же самое. — Вероучения твоего… Штейна?

Мне хочется помучить ее молчанием, но опять же, несмотря на то, что Кария пристегнута к креслу, все так, будто пристегнут как раз я. Может, я долгие годы жаждал извергнуть из себя все эти вещи и подсознательно хотел рассказать это именно ей.

— Это было всегда, но незадолго до смерти моей матери стало еще хуже.

Я с трудом сглатываю и провожу пальцами по ее груди, чувствуя, как учащенно бьется ее пульс.

— Он постоянно встречался с какими-то фанатиками; отчасти из-за своей работы, отчасти потому, что… интриги были его хобби. Штейн всегда был беззастенчиво увлечен серийными убийцами. Потом это переросло в нечто большее. В религию, по его глубокому убеждению, открытую лишь избранным. Он действительно думает, что мне несказанно повезло быть его сыном. Что когда я умру — а он меня убьет — я заслужу особое место на небесах, потому он мой бог.

— Он тебя не убьет, — с яростью произносит Кария.

У меня нет сил слушать чепуху.

Я убираю от нее руки и, отступив назад, тянусь за табуретом. Я хватаюсь за мягкое кожаное сиденье, подтягиваю его поближе и, снова сев на него, на мгновение опускаю голову и закрываю глаза.

Я думаю о том, как к ней прикасался Космо.

И Вон.

О том, как она откидывала голову и со стоном произносила их имена.

Как я представлял, что это все для меня. Из своего укрытия или позже, в «Хаунт Мурен», просматривая записи с видеокамер, которыми Штейн напичкал все дома на Ричуэл Драйв. Иногда я думаю, что он сделал это специально, чтобы меня помучить, зная, что я прокрадусь в его комнату наблюдения и буду смотреть, как Кария трясет сиськами, раздвигает ноги и запрокидывает голову, когда в нее с силой входит Вон или Космо.

Я резко открываю глаза и снова тянусь к ее бедру; несмотря на дрожь в пальцах, стараюсь сохранять легкость прикосновения.

Я похлопываю ее по внутренней стороне ноги.

— Давай попробуем еще раз. Ты сказала, что я могу прикасаться к тебе, как захочу. Я продолжу отвечать на твои вопросы, но раздвинь для меня ноги, Кария.

Она не двигается.

Я поднимаю на нее свой пристальный взгляд.

Кария смотрит на меня, ее глаза блестят от чего-то, что вполне может быть слезами.

— Саллен. — Мое имя срывается с ее губ, словно скрежет.

К моему горлу подступает комок. Я чувствую жар и зуд, но только сильнее вдавливаю кончики пальцев в плоть ее бедра.

— Раздвинь их.

Она слегка качает головой, и я чувствую в темноте движение.

— Мне так жаль, что ты…

Затем я с силой хватаю ее, и от моего прикосновения Кария вздрагивает и дергается.

— Не бери в голову, — тихо говорю я. — Ты права. Это был глупый приказ. Я могу иначе получить доступ к твоей пизде. Вместо этого согни ноги, прижми к груди, а затем разведи в стороны.

Кария сглатывает; в тихой комнате слышно, как у нее на шее тихо звенит пряжка от ремешка. Я представляю, как бы на ней смотрелась моя цепочка. Я и раньше видел ее в изящных украшениях, но было бы неплохо надеть ей на шею флакончик с ядом. Жаль, что я истратил его на тупого придурка Космо. Жаль, что этой дозы оказалось недостаточно, чтобы его убить.

Не успеваю я толком разозлиться, как Кария делает, как я говорю.

Я чувствую, как напрягаются ее мышцы. Скользнув подошвами своих кед по нижней части кресла, она сгибает ноги, а затем прижимает их к груди.

Однако она их не раздвигает. Тогда я провожу рукой по внутренней стороне ее бедра, пытаясь развести ей колени.

Кария сопротивляется, пристально глядя мне в глаза.

— Кария, — тихо шепчу я, зная, что Штейн уже наказал бы меня за это.

Я мог бы ее ударить, принудить силой или сделать что-нибудь похуже, но я уже и так много чего натворил. Может, мне следует положить на все, и пусть считает меня наихудшим из монстров, но какая-то тошнотворная частичка меня хочет, чтобы Кария думала иначе.

— Мне всегда хотелось, чтобы ты ко мне прикоснулся, знаешь? — тихо спрашивает она, прервав мои жалкие мысли. — Когда я росла, я фантазировала о тебе… все время.

Я замираю от ее слов, моя рука застывает у нее на бедре. У меня возникает ощущение падения, несмотря на то, что я сижу.

Именно это я почувствовал, когда она назвала меня красивым и потрясающим.

Лгунья.

Прекрасная маленькая лгунья.

Меня никто никогда раньше так не называл.

И никто никогда не жаждал моих прикосновений.

— Я хотела тебя поцеловать. И когда меня трахал Космо или Вон, мне хотелось, чтобы это был ты.

От этих слов у меня твердеет член, и я изо всех сил стараюсь не обращать на это внимания. Штейн смеялся надо мной всякий раз, когда видел, что у меня встает, и хотя он никогда не подвергал меня сексуальному насилию, унижение от того, как он потешался над реакцией моего тела, было достаточно мучительным.

— Ты видел меня в ту Ночь обмана? — с трудом сглотнув, произносит Кария, и у меня вспыхивает лицо. — Ты видел, как Космо лапал меня, так ведь? Как он мне отлизывал? Трахал?

«Откуда она могла это знать?»

Я ей не отвечаю, не желая признаваться, что весь вечер пас ее до тринадцатого этажа. Я проскользнул за ней в номер и прокрался, спрятавшись в тени, пока Космо готовил ей выпить.

— Ты ревновал? Хотел причинить ему боль?

«Я хотел сделать нечто большее. Снести ему башку и трахнуть ее рядом с его обезглавленным трупом».

Но мне так сильно хотелось ее увидеть, послушать издаваемые ею звуки, что я не мог это остановить. Остановить их.

— Я хотела, чтобы это был ты, Саллен.

Я качаю головой.

«Ты пиздишь».

— Не знаю, зачем ты мне это говоришь.

У меня так сильно колотится сердце, что кажется, будто оно вот-вот треснет у меня в грудной клетке, и это нехорошее чувство.

Мне ли не знать.

— Ты думаешь, это пытка, да? Для меня. — Кария опускает глаза, предположительно на мою руку у нее на бедре. Затем она поднимает на меня взгляд из-под своих длинных ресниц; я храню в памяти каждую из них. — Мне давно этого хотелось.

— Ты гребаная лгунья.

Эти слова похожи на хриплое рычание. Я хочу, чтобы она заткнулась.

«Не вселяй в меня эту призрачную надежду. Это больно».

— Нет.

— Самая что ни на есть, — я крепче сжимаю ей бедро.

— Поставь на мне синяк, — шепчет она. — Сделай это. Давай. Я хочу всего этого.

— Прекрати, Кария.

— Сделай мне больно. Если хочешь, переломай мне кости. Сдери с меня кожу. Рвани за волосы. Надави так, чтобы меня стошнило. Я хочу, чтобы ты это сделал, Саллен Рул. Всегда хотела.

— Ты врешь.

Я отпускаю ее и поднимаю свои дрожащие пальцы, будто останавливая себя от всего того, что она сейчас сказала.

— Ты хочешь нежного, сладкого и избалованного. Ты не знаешь боли. Ты морочишь мне голову.

— Скажи, чего хотел ты, — настойчиво требует она неистовым, диким голосом, теперь монстр она. — Что ты мечтал со мной сделать? Я выдержу. Скажи мне, Саллен.

У меня раздуваются ноздри, и я по-прежнему не опускаю руки, чтобы ее не касаться.

— Я с подросткового возраста мечтал похитить тебя и разрезать на части. Прикоснуться к твоим волосам и размазать по губам помаду. Кусать тебя до костей, чтобы ты выкрикивала мое имя. Сломать тебе ноги, чтобы ты не могла убежать. Держать тебя под своей кроватью, чтобы ты всегда была со мной.

— Продолжай, — дерзко говорит она. — Я тебя не боюсь.

— Потому что ты избалованная и изнеженная и не понимаешь реальной опасности. Обо мне ходит много слухов, но и о тебе тоже. Штейн сказал мне, что ты сообщила своим родителям, будто поступишь в колледж, чтобы стать учителем. Ты заявила, что хочешь созидать умы, а не ломать их. Ты наивна и полна надежд, и из-за этого глупа.

Ее глаза вспыхивают темно-синим, и она дергается в сдерживающих ее ремнях. В темноте раздается громкий лязг, но у нее ничего не получается, и я представляю, как ей в кожу впивается тот, что у нее на шее.

— Это с учетом того, что я помогла тебе спрятаться от монстров покрупнее, чем ты. Я могла бы сдать тебя им, позволить Космо причинить тебе боль, но я не сделала этого из-за своей глупости.

Мне нравится, как срывается от ярости ее голос, как сужаются ее глаза, во мраке превращаясь в голубые бриллианты. Мне нравится, что Кария не упоминает о том, что я сделал с охранником, как будто хочет забыть, кто я на самом деле.

— Да, — соглашаюсь я. — И, возможно, спасая меня, ты совершила самый глупый поступок в своей жизни.

— Неужели всем девушкам, которых ты связываешь, нравится слушать, как ты их унижаешь? Не думаю, что это мой фетиш.

Я распахиваю глаза и напрягаюсь, буравлю ее взглядом, все еще не опуская ладони.

— Это тебя заводит? Со сколькими женщинами ты был? Что самое худшее, что ты им говорил?

Затем Кария резко разводит колени в стороны, лязгнув ремнями. Я представляю, как напряглись мышцы ее бедер, но и так знаю, что она сделала, потому что в воздухе витает ее терпкий, божественный аромат.

Я весь дрожу.

— Давай. Трахни меня пальцем и скажи еще раз, какая я глупая. Мне бы не хотелось быть для тебя плохой невольницей, Саллен.

— С каждым сказанным словом ты все глупее и глупее.

Но я ничего не могу с собой поделать. Я тянусь к ней и провожу ладонью по ее бедру, другую сжимаю в кулак на коленях. Несмотря на гневный тон и брошенные в спешке слова, от моего движения у Карри слегка вздрагивают ноги. Я касаюсь ладонью места между ее бедрами. Здесь так тепло.

— Какого они цвета? — выдыхаю я, чувствуя ткань ее трусиков.

— Розовые.

При этом слове на ее хорошеньком личике появляется насмешка.

Затянутым в перчатку большим пальцем я провожу по краю того, что очень напоминает мне шелк, затем чувствую там короткие волоски, во всяком случае, их текстуру.

У меня учащается пульс. Яростно. Раньше я бывало украдкой смотрел порно, и всегда предпочитал волосы чисто выбитой коже. Возможно, потому, что в юности Штейн заставлял меня делать себе эпиляцию. По его словам, чем чище его эксперимент, тем ближе он к Богу. Для меня это не имело смысла; чистота была чем-то нетронутым. Но это не мешало ему проводить беглый осмотр после того, как он каждую неделю запирал меня в ванной.

Он отказался от этого после того, как отослал меня с Ричуэл Драйв. Думаю, когда Штейн понял, что моя смерть уже не за горами, в его глазах эпиляция моего паха потеряла всякую необходимость.

Я сильнее прижимаю ладонь ей между ног и, снова встретившись взглядом с Карией, слышу ее прерывистое дыхание.

Она яростно смотрит на меня. Жаль, что я не могу увидеть ее голую грудь. То, как она передо мной полностью обнажена.

— Почему же я все глупее? — выдыхает она. — Или ты всегда говоришь это своим жертвам, когда вы доходите до этой части? Засунь в меня палец и почувствуй, как от безмозглости я становлюсь для тебя влажной.

От того, что она сказала, мне тяжело дышать, но с трудом удается выдавить:

— Я никогда ни к кому не прикасался.

Когда Кария была под действием успокоительных, я ей на это намекнул, но она, должно быть, мне не поверила. А может, просто не помнит.

Не дождавшись ее ответа, я прижимаю затянутую в перчатку ладонь к ее входу и чувствую растекающееся тепло. Я не знаю, что делать, здесь все такое нежное, и я боюсь разорвать ее на части, но Кария слегка ерзает в кресле, звякая пряжками, и я воспринимаю это как хороший знак.

— Ты лжешь, — шепчет она, в ее тоне нет и намека на язвительность.

— Нет. У меня в мыслях всегда была одна единственная женщина, и это ты.

От этого признания мне становится дурно, пол у меня под ногами как будто накреняется.

— Прикоснись ко мне еще, — шепчет Кария. — Протолкни в меня палец.

Она немного приподнимает бедра, прижимаясь к моей руке и тяжело дыша. Сквозь перчатку я ощущаю прилив тепла и по тому, как скользит моя ладонь, чувствую ее гладкость.

— Да ладно тебе, Сален. Не будь гребаным трусом.

Я отдергиваю руку.

Закрываю глаза.

Прижимаю пальцы ко рту и, дрожа всем телом, вдыхаю ее аромат, слизываю с губ ее вкус. У меня в груди зарождается животная жажда, проникает мне в живот, делая мой член таким твердым, что это причиняет боль. По мне стекает пот.

Но я не знаю, что будет дальше. Не знаю, как к кому-то прикасаться.

«Что я здесь делаю? Почему даю ей повод еще больше меня возненавидеть?»

— Почему ты никогда со мной не разговаривал? Не флиртовал? Ты сказал, что за это он жестоко тебя наказывал, но я же могла тебе помочь. Я пыталась привлечь тебя к общению, а ты просто… меня отшивал. И почему ты сейчас остановился? Это потому… что ты больше меня не хочешь? Что мы здесь делаем, Саллен? Почему мы просто не убежим? Чего ты от меня хочешь?

— Прекрати болтать, Кария, — умоляюще шепчу я, у меня в голове путаются мысли.

— Нет, — рявкает в ответ она. — Скажи мне, чего ты хочешь. Зачем тебе это место? Что это? Моя могила? Твоя? Сколько ты это планировал? Ты сказал, что я могу задавать вопросы…

Я вскидываю голову и снова встаю.

Повернувшись к ней спиной, я поднимаю табурет и со всей силы швыряю его в другой конец комнаты. Он с громким стуком ударяется о стену, совсем как мое сердце о грудную клетку. Затем валится на пол, жутко скрежеща металлом по цементу.

Воцарившаяся тишина действует на нервы.

Но Кария быстро ее нарушает.

— Прикоснись ко мне, — приказывает она. — Я по-прежнему не боюсь. Сейчас же прикоснись ко мне и ответь на вопросы. Прикоснись ко мне и дай мне прикоснуться к тебе.

Я поворачиваюсь к Карии и, сделав два шага, снова склоняюсь над ней.

Я не прикасаюсь к ней руками.

Я опираюсь на края подлокотников, затем наклоняю голову и кусаю Карию за грудь, впиваясь зубами ей в кожу.

«Полупомешанная». Помню, так написано на ее топе. Вот кем она меня сделала, все эти годы не вылезая у меня из головы.

Я сильнее вонзаю зубы и, услышав ее прерывистый вдох, не останавливаюсь. Кожа Карии рвется под моими острыми клыками. У меня во рту разливается привкус железа; это предвестник не критичной для нее кровопотери.

Я посасываю ее сосок, провожу по нему языком, затем, отстранившись, смотрю на нее, а она извивается, лязгая застежками.

Ранее я тыкал в нее иглой, проверяя ее чувствительность, и это было великолепно — наблюдать, как Кария корчится от страха.

Сейчас у меня нет шприца, но он мне и не нужен. Зубами я могу прихватить больше плоти, как она есть.

Я тянусь к Карии, поглаживая рукой то место, где ее укусил, а она издает тихий стон и поднимает глаза меня. Но она меня не останавливает.

«Что с тобой не так, Кария? Зачем ты притворяешься ради такого, как я?»

Затем я обхватываю ладонью ее грудь, радуясь тому, какая она большая и упругая, я сжимаю ее, приподнимаю, поигрываю с ней. До сегодняшнего вечера я никогда не прикасался к обнаженной женщине, и мне нравится, что ее кожа здесь такая мягкая, но не совсем податливая.

Я мог бы заниматься этим всю ночь.

Пожалуй, да.

— Я рассказал тебе только часть того, что Штейн сделал со мной из-за тебя.

Я продолжаю поигрывать с ее грудью, а Кария смотрит на меня, не в состоянии мне помешать.

— Он был изобретателен в своих экспериментах и более жесток в наказаниях. Кучу всего он зашил мне под кожу. Но однажды Штейн увидел, что я наблюдаю за тобой из своего окна, тихо подошел ко мне сзади и ударил меня лицом о стекло. Тогда у меня была рыбка Бетта, и, когда у меня по подбородку потекла кровь, он схватил мини-аквариум размером с чашку и силой открыл мне рот. Но ему было недостаточно, чтобы я просто ее проглотил, — ухмыляюсь я, чувствуя, как под моей ладонью учащается ее пульс. — Штейн заставил меня ее жевать, и я чувствовал, как под зубами хрустит чешуя и мягкий плавник.

Я отпускаю ее грудь, но тут же хватаю другой сосок, тяну его, кручу между пальцами и, опустив взгляд, напрягаю зрение, чтобы посмотреть, как деформируется ее упругая и гладкая кожа. Я вижу только очертания, но обнаженное тело Карии теперь выжжено в моем мозгу.

Она подается вперед, чтобы облегчить боль, а я с усмешкой провожу языком по тому месту у меня во рту, где должен быть мой центральный резец.

— Тебе больно, Солнышко? — тихо спрашиваю я, все еще крепко сжимая ее плоть. — Хочешь, чтобы я остановился?

— Нет, — сквозь стиснутые зубы произносит она.

Я поднимаю на нее взгляд.

— Зубов я лишился тоже из-за тебя. Однажды вечером я наблюдал за тем, как Вон несет тебя на спине по улице, и Штейн плоскогубцами вырвал мне коренной зуб. Он заставил меня безотрывно смотреть на Ричуэл Драйв, и, когда мне в рот хлынула кровь, ты улыбнулась. Зуб раскололся на кусочки, и Штейну пришлось извлекать их, попутно вонзаясь в десна. Остальные он мне выдрал за разные нарушения, но из-за какой-то другой девушки — никогда.

Я вижу, как Кария опускает голову, пытаясь посмотреть, как я играю и измываюсь над ее соском, причиняя ей боль. Ее большие голубые глаза наполняются слезами, и я представляю, как парочка из них соскальзывает, цепляясь за ее темные ресницы.

— Мне нравится твоя улыбка, — тихо говорит она, затем вглядывается в меня с каким-то извращенным интересом, поблескивающим в белках ее глаз. — И от этого… мне не больно. Я могу вынести что-нибудь и похуже, Саллен.

Этого никак не может быть.

Такое невозможно.

«Может, это какая-то уловка. Игра посложнее обычных игр Штейна. Возможно, все наоборот, и это она меня похитила. Именно так мое тело станет готовым к переходу Штейна в его божественное состояние».

И как только мне в голову приходит эта мысль, как только я понимаю, что, скорее всего, так оно и есть, дверь в мою потайную комнату распахивается и с громким стуком ударяется о стену.

Я отпускаю Карию и тут же поворачиваюсь, чтобы заслонить ее собой. Она беспомощна, пристегнута к этому креслу, и это сделал я.

«Я за нее в ответе».

В дверном проеме я вижу лишь тени, но слышу еще чьи-то шаги.

Затем раздается ненавистный мне голос:

— Отличная работа, Кария Вен.

Глава 21

САЛЛЕН

Голос Штейна не спутать ни с чем. Он сильно отличается от моего: выразительный, бесстрастный, звучный. Этот звук всегда разжигает в моей нервной системе огонь. Всю свою жизнь я жил в состоянии повышенной боевой готовности, но на один-единственный упущенный момент здесь, с Карией, обрел свою личную версию спокойствия. Даже когда разозлился на нее. Даже когда швырнул табуретку. Те эмоции отличались от того, что я испытываю сейчас, когда в мое убежище входит человек подаривший мне жизнь, и мои нервы снова сдают.

Вокруг Штейна раздаются шаги, у меня внутри все сжимается, и я вытягиваю руки в стороны, чтобы защитить Карию. Я помню, что он ей сказал. Отличная работа. Но я не знаю, что имел в виду Штейн, и думаю, даже если бы и знал, даже если бы она вонзила мне такой нож в спину, я все равно защищал бы ее от него.

Он — пропасть. Непроглядная тьма.

И словно в противовес его истинной натуре, в полутемной комнате вспыхивает тоннель света, и я щурюсь, отступив на шаг и прикрыв рукой глаза.

Охранник несет фонарик. Я знаю, потому что это самый преданный Штейну Констанс. Он отходит в сторону, чтобы направить свет и на меня, и на обожаемого им босса. Кроме него, я замечаю Артура и Рекса, они стоят по бокам от Штейна с пистолетами в руках, но стволы направлены в пол. Конечно, пока Штейн не может меня убить. Уверен, что пуля — это не то, от чего суждено отойти в мир иной объекту для его вознесения.

Кария у меня за спиной молчит. Мне ужасно хочется услышать ее мысли, хотя у меня никогда раньше не возникало такого желания по отношению к кому-то другому.

«Ты меня ненавидишь? Ты предала меня? Пожалуйста, не поступай так со мной».

Рекс, высокий и долговязый мужик лет пятидесяти, смотрит на нее во все глаза, и мне хочется вырвать их у него из головы. Из-за светящего мне в лицо фонарика я не вижу его радужек, но знаю, что они мутно-зеленые. Они были в нескольких дюймах от моего лица, когда Штейн приказал ему держать меня за голову, а сам проделывал дермальный пирсинг вдоль моего позвоночника. В следующий раз он поставил его мне в ночь на Хэллоуин; Кария понятия не имеет, чего мне это стоило, но я увиделся с ней всего несколько часов спустя. И это стало самым счастливым моментом того дня. Она всегда была для меня единственным солнцем.

«Пожалуйста, не рви на части то, что осталось от моего сердца».

Тогда, когда Штейн решал подергать за сделанный мне несколько лет назад пирсинг, Констанс держал меня, а Артур (низкий коренастый блондин) охранял входные ворота «Хаунт Мурен», на тот случай, если кто-нибудь услышит мои крики и придет узнать, в чем дело.

Но никто никогда не приходил.

— Я вижу, ты нашла и развлекла моего блудного сына, — вздыхает Штейн, затем сует руки в карманы своих сшитых на заказ черных брюк.

Его ярко-голубые глаза смотрят на меня из-под густых черных бровей, прядь волос того же цвета эффектно спадает на висок. Унижая и уродуя меня, он регулярно проматывает деньги на длительные сеансы по уходу за собой, благодаря которым мне обеспечена пара часов покоя в моей жуткой тюрьме.

Глядя на меня, он наклоняет голову и приподнимает уголки рта в легкой улыбе. Он одет в белую рубашку, черный блейзер и темные ботинки. Штейн всегда безупречен в своем гардеробе, а я вынужден изо дня в день носить одно и то же, чтобы скрыть то, что он сотворил практически со всем моим телом.

— Задолго до того, как в Британской Колумбии наступила ночь, мне донесли, что ты покинул наш дом, Салли.

Он говорит медленно и осторожно, но с мягкостью, которая, знаю, легко одурачит такого хорошего человека, как Кария. Она никогда не оставалась с ним надолго. И это единственное, что мне в нем более-менее нравилось. Поскольку Штейн вдоволь издевался надо мной, он не трогал ни Карию, ни остальных.

— Я думал, что для твоей охраны будет достаточно Констанса, но мне сказали, что ты вырыл туннель так далеко, что даже камеры и сигнализация тебя не засекли? — он бросает взгляд на направленный на нас поток белого света, ища за ним Констанса Вирджила.

Констанс внешне похож на Штейна. Он тоже стройный, с темными волосами, светлыми глазами и кожей. Их руки столь же жестоки, как и у остальных. Не знаю, что сделал Штейн, чтобы заслужить преданность трех обступивших его мужчин, но полагаю, что со временем они просто тоже стали его бояться, а затем приняли такой же чудовищный облик, чтобы себя обезопасить. Они присутствовали в моей жизни сколько я себя помню.

— Это правда, Салли? — Штейн эффектно переводит свой пристальный взгляд на меня, свет преломляется на его правом глазу, отбрасывая густую тень на впадины его лица.

«Да. Все последние два года, когда я не впадал в полутранс от твоего яда, я пытался прорыть себе дорогу к ней».

Это всё письма. Они дали мне слабую надежду, которую мне не следовало питать. Но тоннель, ведущий из подземного убежища, которое соорудил сам Штейн на огромной территории за «Хаунт Мурен» на случай конца света, но никогда в него не ходил, тянулся так далеко, что я мог спокойно из него выскользнуть и сбежать в центр ближайшего города после того, как он улетел в Ванкувер с Артуром и Рексом, оставив меня под присмотром одного лишь Констанса.

Но я ему не отвечаю. В этом нет никакого смысла.

Я вижу, как его глаза вспыхивают от моего молчания, но он продолжает все так же мягко, ломая комедию перед Карией. Будь мы с ним одни, я бы уже заплатил за свое молчание.

— Когда я приземлился в местном аэропорту, Мадс сказал мне, что нашел тебя. Или, скорее, мельком заметил на видео с камер отеля. Конечно же, я знал, куда ты пойдешь, и придушенный тобой охранник стал нужным мне маяком, — Штейн холодно улыбается. — Приятно было хоть раз одержать верх?

У меня перехватывает дыхание. Это максимально близко к его признанию того, что он со мной сделал. Я задумываюсь над его вопросом, и у меня бешено колотится сердце. Это и впрямь было очень приятно, но не насилием ради насилия. А потому что я… защищал Карию. Убил кого-то ради нее. Но я поджимаю губы. Я бы в жизни ему в этом не сознался. Это даст ему огромный стимул мучить ее, а одна лишь мысль об этом вызывает у меня тошноту. В данную минуту это мой самый большой страх.

Не получив никакого ответа, Штейн поднимает взгляд к облупившемуся потолку и вздыхает.

— Все то время, что ты таскал сюда громоздкие, лязгающие и брякающие рюкзаки, ты думал, я не в курсе, что ты делаешь?

У меня внутри все сжимается. Да, именно так я и думал. Дома моя лаборатория находилась в крыле моей матери. Я не подозревал, что он ее обнаружил, не говоря уже о том, что в курсе, чем я занимаюсь здесь, сооружая свое тайное убежище. Почему он тогда его не разрушил? Для меня в этом нет никакой логики; это шокирует даже больше, чем возможное предательство Карии. Уверен, что каковы бы ни были его мотивы, руководствовался он вовсе не состраданием.

— И в это кресло я раньше сажал потенциальных врагов, подвергая их пыткам во имя Райта, — Штейн холодно улыбается, затем бросает взгляд мимо меня на Карию, и я напрягаюсь, снова медленно вытягивая руки. — Мне очень жаль, что он пытался сделать то же самое с тобой, Кария.

Воздух застревает у меня в легких, словно я не могу нормально выдохнуть. Не знаю почему, чего я от нее жду. По логике вещей, будет лучше, если Кария ничего не скажет. Но ее полное молчание так нервирует, что мне хочется повернуться и проверить, как она. Я боюсь, вдруг Штейн прикажет кому-то из своих людей выстрелить ей в голову, чтобы я смотрел, как у меня на глазах умирает вторая женщина, которую я любил.

Он снова смотрит на меня, и на его лице проступает садистское выражение. Приподнятые брови, выступающие от кривой улыбки скулы, руки все еще в карманах. Я много раз видел этот взгляд. Обычно он означал, что со мной должно случиться что-то ужасное.

Я чувствую, как напрягаюсь, уже готовясь к удару.

Но наносит него совсем не Штейн.

— Он заставил меня сюда спуститься. Прижал к этому креслу и… и…, — Кария всхлипывает, и по тихой комнате разносится громкий, страдальческий звук. Самый что ни на есть саундтрек к тому, как что-то надламывается у меня в грудной клетке. — Пристегнул меня ремнями, начал трогать, и он… он меня укусил.

Не понимаю, как так получается, что мои мысли сразу же не разлетаются вдребезги. Но вместо этого, когда у меня разбивается сердце, я вспоминаю, что у нее задран топ, оголена грудь, а перед ней стоят четверо очень опасных мужчин. И, может, мне следует хотеть для нее расправы за только что произнесенные слова, за тщательно расставленную ею ловушку, но это не мешает мне протянуть руку назад и быстро нащупать ткань ее топа. Дрожащими пальцами я неуклюже стягиваю его вниз, и Кария делает громкий, хорошо уловимый вдох, будто боится меня.

— Пожалуйста, — хрипит она, а я дергаю за ткань, стараясь не поддаться желанию свернуть ей шею. — Пожалуйста, мистер Рул.

Не глядя на нее, я убираю руку, и Кария пытается вырваться, звякая пряжками ремней.

— Пожалуйста, не могли бы Вы меня отстегнуть? Я не могу… Не хочу, чтобы он… Вы же видели, что он пытался сделать. Пожалуйста.

Еще один низкий, гортанный всхлип. Ее голос дрожит от неподдельных слез. Кария, видимо, пытается вскочить с кресла, потому что ремни снова лязгают.

— Вытащите меня отсюда! — Ее тон кажется истеричным. Совсем не таким, как раньше. — Отпустите меня!

Кария сбросила маску. Она больше не пытается терпеть меня ради собственного спасения, поэтому зовет на помощь и показывает, как сильно меня ненавидит.

Она сказала: «Прикоснись ко мне. Прикоснись, чтобы я могла тобой манипулировать и сбежала от тебя». Это она умолчала.

По комнате разносятся ее судорожные вздохи, и мой пульс бьется еще быстрее. К горлу подступает тошнота, и я не могу пошевелиться. Не могу взглянуть ей в лицо, наорать на нее и спросить, как ей удалось почти заставить меня поверить во что-то вроде дружбы.

Единственное, что я могу, это смотреть на Штейна и наблюдать, как его безумное, напыщенное самодовольство превращается в улыбку, которая начинает вызывать у меня страх.

— Констанс, — глядя на меня, произносит он, а тем временем Кария продолжает издавать омерзительные, жалкие, хныкающие звуки, так отличающиеся от тех, что срывались с ее губ, когда к ней прикасался я. — Не мог бы ты отстегнуть мисс Вен от кресла?

— Не прикасайся к ней.

Я не смог бы удержаться от этих слов, даже если бы попытался. В сложившихся обстоятельствах не важно, что Кария меня предала. Сейчас может случиться кое-что похуже. Штейн может заставить меня смотреть на то, как они ее насилуют. Он придумал бы такое наказание, и очень быстро. А я… я не могу.

Сжав пальцы в кулаки и чувствуя, как на них натягиваются кожаные перчатки, я заставляю себя склонить голову и взглянуть на него из-под ресниц, как бы подчиняясь. Кария — избалованная девчонка, потому как не знает реального ужаса, но я стараюсь казаться послушным, потому что иногда это помогает смягчить удары.

— Пожалуйста, — умоляю я Штейна, когда в прыгающем по комнате свете фонарика Констанс заходит мне за спину и приближается к Карии. — Пожалуйста, не причиняй ей вреда. Ты можешь… делать со мной всё, что захочешь, ты знаешь, это твое. Но, пожалуйста, не причиняй ей вреда.

Штейн наклоняет голову, и я слышу, как Констанс, лязгая пряжками, приступает к работе и освобождает Карию, по всей видимости, одной рукой. Какая-то дикая, глупая часть меня цепляется за надежду, что ее крики были притворством. Что по какой-то невероятной причине она все равно предпочла бы меня безопасности. Одобрению. Да чему угодно. Но я знаю, что это все мечты, и в доказательство этому слышу скрип кресла, а затем ее легкие шаги по дорожке света, которую направляет фонариком Констанс у меня из-за спины.

И вот она. Стоит рядом со Штейном, еще больше одергивает топ, поправляет юбку и избегает моего взгляда. Ее волосы рассыпаны по плечам и груди, и, закончив приводить в порядок одежду, она лихорадочно заправляет дрожащим пальцами пряди за свои маленькие ушки.

Все это время Кария на меня не смотрит. Она опускает взгляд на цементный пол, Констанс остается у меня за спиной, а Штейн бросает быстрый взгляд на стоящую на трясущихся ногах и сжимающую кулаки Карию и говорит мне:

— Ее отведут наверх к родителям. Я, как только прибыл, сразу спустился сюда с нашими охранниками, но знаю, что они все еще отчаянно ее ищут.

Она кивает, как будто слушает. Я не могу оторвать от нее взгляда. Мысленно умоляя ее.

«Пожалуйста, посмотри на меня. Скажи, что все это было на самом деле. Что хотя бы секунду ты не испытывала ко мне ненависти. Кария. Не бросай меня здесь вот так».

Отчаяние захлестывает мой мозг, пытаясь вцепиться мне в клетки, чтобы до нее достучаться.

Но Кария говорит, уставившись в пол:

— Спасибо, мистер Рул.

С моих губ срывается хриплый, надломленный и жалкий крик, несмотря на все мои попытки его сдержать.

И все же… она даже не смотрит в мою сторону.

Услышав мой постыдный возглас, Штейн расплывается в улыбке.

— Мне так жаль, Кария, — говорит он ей, но смотрит на меня.

Стоя рядом с ним, она кажется такой маленькой, беззащитной и милой. Кария не выше его плеча, и там, где у него костюм, у нее обнаженная нежная кожа. Даже сейчас мне хочется укрыть ее собой. Защитить ее, несмотря на воткнутый ею нож. Ты нужна мне, Кария. Не бросай меня вот так.

«Я знал, что ты это сделаешь. Все хорошее быстро проходит, так ведь?»

— Я разберусь со своим сыном и уверяю тебя, что такого больше не повторится. Все эти годы многие из вас считали его пропавшим, я всего лишь пытался защитить его от мира, а всех вокруг от него.

Кария молчит, все ее тело вибрирует от чего-то похожего на ужас. Втянув плечи, она обхватывает себя одной рукой и цепляется за локоть другой. Это так непохоже на девушку, которая заехала фонариком по голове своему другу. С этой ее версией я вообще не знаком.

Она, как будто принимает любой нужный ей образ. Притворяется перед всеми вокруг. Возможно, Кария каким-то образом подвела меня к этому сокрушительному моменту предательства, но, возможно, захотела пойти со мной просто, чтобы добавить адреналина в свою маленькую шикарную жизнь.

Несколько часов с монстром. Экзотическое удовольствие.

Отчаяние у меня в сердце начинает сменяться ненавистью.

— Констанс, не мог бы ты отвести Карию к ее измученным родителям и передать мне фонарик? — Штейн бросает взгляд на нереагирующую на него Карию. — Ты можешь выйти в коридор, дорогая, тебе незачем видеть, каким агрессивным может стать Салли. Надеюсь, он убил того охранника не у тебя на глазах. И, видимо, с тобой он себя сдерживал, учитывая, что ты…цела и невредима.

Когда стоящий у меня за спиной Констанс отправляется выполнять приказ Штейна, Штейн вынимает руки из карманов и, расстегнув свой блейзер, достает что-то из нагрудного кармана рубашки. Когда Констанс проходит мимо меня, сосредоточив свое внимание на Карии, я вижу в руках у отца знакомый шприц.

То же самое я вколол своей маленькой придавшей меня принцессе.

В цилиндре прозрачная жидкость, большой палец Штейна занесен над поршнем. Он нашел мои запасы в ящике стола.

Нет.

Нет, нет, нет.

Если он накачает меня этим, я никогда больше ее не увижу. Сегодня он отвезет меня обратно в «Хаунт Мурен», и я там умру. Я никогда не узнаю, что она на самом деле обо мне думает. И не смогу защитить Карию, если он придет и за ней.

«Кария».

«Помоги мне».

Знаю, что не могу ее об этом просить. Я глуп, эгоистичен и жалок, но, когда Констанс обходит Карию и протягивает свободную руку к двери, не думаю, что смогу просто так ее отпустить.

«Не делай этого со мной».

«Пожалуйста. Не забирай с собой солнце».

Штейн делает шаг ко мне, но затем останавливается.

Кария по-прежнему смотрит в пол.

Она все еще не сдвинулась с места.

Констанс держит направленный в пол фонарик, все лица скрывает густой полумрак.

У меня в голове стучит пульс.

Кария очень медленно поднимает подбородок.

Она не смотрит на меня.

Она полностью сосредоточена на этой входной двери.

Чтобы сбежать.

Чтобы бросить меня.

Совсем недавно Кария меня спросила: «Ты хочешь, чтобы я тебя возненавидела?». Сейчас я думаю о том же самом, но когда она делает небольшой шаг к Констансу, так и не взглянув в мою сторону, я понимаю, что ей все равно, смотрю я или нет.

Для нее все это было игрой.

Ничем.

Затем Штейн поворачивается, протянув свободную руку за фонариком. Она застывает всего в нескольких дюймах от запястья Карии, и у меня мороз по коже от того, насколько Штейн близко от нее, потому что я знаю, на что он способен. Если он причинит ей боль, я сорвусь.

— Прости, — говорит Штейн, когда Констанс подпирает плечом дверь и поднимает руку, чтобы отдать ему фонарик. — Но это всего пара минут в темноте. С тобой все будет в порядке, правда, Кария?

Затем он поднимает руку и, не забирая фонарик, проводит большим пальцем по ее щеке.

Я вижу, как напрягается ее спина.

И невольно делаю шаг вперед.

«Не прикасайся к ней, черт возьми».

«Не смей».

Он поглаживает ее по лицу.

Вся ее фигура неподвижна, будто выточена из камня.

— Да, — отвечает ему Кария, ее голос надтреснутый и невнятный из-за недавних слез.

Мой пульс бьется рикошетом по всему телу. Я подаюсь вперед и сжимаю руки в кулаки, у меня в голове прокручиваются яркие образы того, как я выворачиваю Штейну руку и ломаю в ней каждую косточку.

— Умница, — говорит он ей, изгибая губы в улыбке, и я не могу дышать. — Я встречусь с твоими родителями, как закончу со своим сыном.

Он убирает от нее руку.

И снова тянется за фонариком.

И за мгновение до того, как ему удается его взять, в ту самую секунду, когда Констанс разжимает кулак, Кария делает рывок.

Она выхватывает у них фонарик и, щелкнув переключателем, погружает всех нас в темноту.

— Саллен, — выдыхает она мое имя, и затем я слышу ее шаги.

Кария бежит. Ее легкие шаги эхом отдаются по цементу. Этот же звук я слышал, когда она убегала от меня.

Но сейчас… она бежит ко мне.

Однако с ее губ срывается крик, громкий, душераздирающий звук.

— Не стрелять, — говорит Штейн искаженным от злости голосом, и я знаю, что из-за своего вознесения и родителей Карии он не хочет, чтобы в этой комнате в кого-нибудь нас попала шальная пуля.

Но судя по изданному ею звуку, Кария у него в руках.

И у него есть снотворное.

У него гребаное снотворное.

Я бросаюсь на него. Я даже не помню, как пошевелился, но уже там, в темноте, и кто-то сзади заламывает мне руки, но в тенях окруживших нас тел я хватаю Штейна за запястье, первый раз в жизни прикоснувшись к нему вот так.

Он, должно быть, сжимает ее в объятиях, потому как Кария издает прерывистый стон, и я чувствую ее запах, то, как она задевает меня своим плечом, и сдавливаю кости Штейна.

— Ты этого не сделаешь, Салли, — рычит он, поднимая руку и пытаясь отобрать у меня шприц. Кто-то с силой дергает меня назад, но я упираюсь ногами и не даю сдвинуть себя с места. — Если ты это сделаешь, она за это заплатит.

Раздается громкий стук, затем Кария ахает, как будто ее ударили, и я знаю, что, помимо вцепившегося в меня охранника, тут еще двое.

Кария врезается в меня, и по моим венам, словно огонь, разливается гнев.

Потянувшись к ней, я одной рукой обхватываю ее за пояс, и изо всех сил сжимаю пальцами запястье Штейна. Чьи-то сильные руки все еще пытаются оттащить меня от него и от моей принцессы.

Но вдруг отрываются от меня.

И я чувствую, как Кария, содрогнувшись, вскрикивает и напрягается в моих объятиях.

Мне кажется, ее дергают за волосы, и Штейн отказывается отпускать шприц, но затем Кария разворачивается в моей хватке, и я слышу, как фонарик с треском ударяется о череп Штейна.

Теперь я узнаю этот звук, так как слышу его уже второй раз.

С проступающей на губах улыбкой я провожу рукой по запястью Штейна, и он, разжав пальцы, роняет шприц.

Я тут же хватаю его, чтобы вонзить в Штейна, но не успеваю этого сделать, как Кария снова херачит его фонариком.

Штейн отшатывается назад.

Вдалеке раздается глухой удар, как будто она бросила или выронила фонарик.

Кто-то приближается к тому месту, где был Штейн.

У меня выхватывают шприц, как только я сжимаю его пальцами.

— Гребаная сука, — слышу я рычание Рекса.

В темноте я замечаю стремительно приближающуюся к ней тень.

Я обхватываю обеими руками Карию, оттаскивая подальше от Рекса и того, кто напал на нее сзади. Но тут в коридоре раздаются шаги, затем вспыхивает свет, и я понимаю, что Констанс, видимо, бегал за другим фонариком.

У нас нет времени.

У нас нет времени.

Кария громко дышит, как будто ей больно. С ее губ срывается всхлип, затем что-то с глухим стуком падает на пол, возможно, шприц. Скользнув рукой к голове Карии, я крепко сжимаю запястье Артура, который вцепился ей в волосы и запрокинул назад ее голову.

Я надавливаю большим пальцем ему в болевую точку, и Артур издает стон. Я вырываю у него Карию, но вижу свет и слышу приближающиеся шаги.

Нам надо бежать.

— Нам надо бежать, — произношу я вслух, крепко прижимая ее к себе.

И она произносит всего одно слово:

— Бежим.

В коридоре беспорядочно мерцает свет, но, когда я провожу рукой по руке Карии, и ее пальцы переплетаются с моими, мы все еще скрыты покровом темноты. Передо мной маячит чья-то фигура, я чувствую присутствие одного из охранников Штейна, но отталкиваю его локтем, и мы с Карией быстрым шагом направляемся прочь.

Я знаю, где находится кладовка. Я хорошо ориентируюсь в темноте.

И как только я слышу, как Констанс спрашивает: «Где они?», и в комнату проникает свет фонарика, еще не направленного в нашу сторону, я тяну Карию в зазор в стене, и мне в нос ударяет запах хлорки и плесени.

Мы не останавливаемся.

Проход узкий и стены словно смыкаются вокруг нас, но Кария не спотыкается и не отпускает меня.

— Идите. За ними, — рычит Штейн, и я слышу тяжелые шаги, а свет становится ярче.

Я добираюсь до узкого пространства, ведущего к подземной сети туннелей, которые, полагаю, были проложены задолго до того, как Штейн унаследовал это здание. А значит, ему не известно о них и о том, куда они ведут. С другой стороны, он знал все о моей первой и второй лаборатории, но для этого было достаточно пару раз тайно за мной проследить.

А чтобы разобраться в тоннелях, надо было постараться, и я очень сомневаюсь, что Штейн когда-нибудь тратил время на то, чтобы забраться в такую темноту. Несмотря на то, что Штейн пропитан ею насквозь, он претендует на роль покровителя гребаного света.

Чтобы протиснуться в проем входа, мне приходится наклониться. Кария следует за мной, и мы выскальзываем из кладовки в более просторное и невероятно темное пространство. Однако потолок тут низкий, и, когда Кария сжимает мою руку, я пригибаюсь.

Мы не смотрим друг на друга и не останавливаемся.

«Я так рад, что ты здесь, со мной».

Однако я этого не говорю. Пока мы бежим, у меня сжимаются легкие, тело одеревенело от всевозможных полученных за все эти годы ран. Бег на скорость — не лучший для меня вариант, но я не останавливаюсь и еще что-то говорю. Что-то важное, поскольку мы слышим позади нас голоса, Штейн и его люди (четверо людей, превративших мою жизнь в сущий ад) пытаются найти выход из кладовки.

— Впереди будет развилка. Иди налево.

— Где? — выдыхает Кария, ее голос звучит прерывисто и как будто издалека. — Куда она ведет?

Однако не перестает бежать. И не отпускает меня.

— Мимо главных ворот. Мы можем… Я не знаю, — признаюсь я, качая в темноте головой, чувствуя, как ноют напряженные спина и бедра.

Однажды Штейн так глубоко порезал мышцы у меня на ногах, что ему пришлось нанять медсестру для ухода за ранами, чтобы не пошло заражение, и мои мышцы не отделились от кожи. Меня утешало лишь то, что он не привлек для этого нашего семейного врача. Думаю, даже он понимал, что сделает со мной этот доктор.

— Но они не знают дороги.

— Саллен, — шепчет Кария, крепко сжав мою руку.

Я сглатываю сухой комок в горле. Не знаю, притворялась ли Кария, когда в комнату вошел Штейн, или в последнюю минуту решила выбрать меня, но я не вынесу, если правдой окажется последний вариант. Только не сейчас.

Но она продолжает говорить, и у меня внутри все сжимается от ее слов:

— Один из них…они…они воткнули мне шприц. В… грудь.

Блядь.

Кария отстает.

Ее шаги замедляются.

— Прости, — слабым голосом шепчет она. — Прости. Убегай. Пожалуйста, убегай. Оставь меня здесь. Они ничего мне не сделают. Не оставайся ради меня. Пожалуйста, беги.

Я не останавливаюсь.

И не слушаю ее.

Плавным движением я отпускаю ладонь Карии, присаживаюсь на корточки и поднимаю ее. В моих руках ее тело кажется теплым и невесомым.

Она пытается меня оттолкнуть, упираясь ладонью мне в грудь, но я едва это чувствую из-за подействовавшего на нее снотворного, которое предназначалось мне.

Я бегу дальше.

Я опускаю руку ей на голову, нежно прижимая ее щекой к моему плечу, а Кария обхватывает меня ногами. Я слышу шаги, голоса.

Я бегу быстрее, крепко прижимая ее к себе.

Она шепчет мне на ухо мое имя.

— Саллен.

Это та самая мотивация, которая мне необходима, чтобы бежать дальше.

И когда я слышу звук вылетевшей из ствола пули, я не останавливаюсь. Я просто бегу быстрее.

Меня она не задевает.

И Карию тоже.

Еще одна пуля.

У меня бешено колотится сердце.

Кария дрожит в моих объятиях.

— Я отключаюсь, — говорит она, и ее дыхание нежно касается моей кожи. — Прости, что не могу держаться в стороне.

Не знаю, то ли она и впрямь хотела это сказать, толи уже не соображает, что говорит.

— Просто чтобы ты знал, я бы никогда не оставила тебя там, внизу. Я бы никогда тебя… не оставила.

Еще один выстрел. Звук разрывает мои барабанные перепонки, эхом отдаваясь в туннеле.

Но вот уже развилка.

Я сворачиваю влево.

Теперь мы защищены стенами, и ясно, что они нас не видели, свет фонарика не мог пробиться свозь проделанное нами расстояние.

Я молюсь, чтобы они пошли направо.

Чтобы никогда их больше не видеть.

Чтобы я обнимал ее не только этой ночью, хотя и знаю, что эта молитва никогда не будет услышана.

Глава 22

САЛЛЕН

У меня ноет спина; боль сковывает нижнюю часть позвоночника. Я не знаю ее первопричины. Штейн, конечно же, часто устраивал мне медицинские осмотры из-за проблем, которые прямо или косвенно сам и создавал, а нанятый им врач делал мне только… хуже. Но сейчас мне нужно низко наклониться, коснуться ладонями пола, чтобы немного облегчить боль в пояснице. Но я не могу, потому что прижимаю к груди неподвижную Карию. Она под действием снотворного и не в состоянии за меня держаться, поэтому ее руки свисают вдоль моего тела.

У меня затекли плечи и бедра. Я весь взмок и даже в холодном тоннеле чувствую пот под одеждой и перчатками.

Но я сворачивал куда только можно, пытаясь вспомнить, как добраться до дренажного туннеля за воротами отеля, и все это время шел запутанным, извилистым путем, чтобы ни Штейн, ни его охранники не смогли нас обнаружить. Больше не было ни выстрелов, ни шагов, ни проблесков фонарика. Только капающая с низкого потолка вода и снующие вокруг крысы или что похуже.

Я ходил по этому тоннелю всего пару раз и никогда в нем не бегал по причинам, в которых мне стыдно признаться. С моего последнего визита в этот отель прошло более двух лет, и тогда я все еще цеплялся за надежду, что Кария увидит во мне нечто большее.

Я знал, что если убегу, то никогда больше не смогу ее найти.

И я сказал ей чистую правду. Когда я, наконец, набирался смелости, чтобы попытаться оставить эту жизнь позади, боль, которую мне потом приходилось терпеть, была… адской.

Я делаю еще один резкий поворот налево, затем направо, тоннели под этим отелем представляют собой причудливый лабиринт, к созданию которого я не имею никакого отношения. Я мог бы проникнуть в отель № 7 из этого облюбованного привидениями места, но побоялся, что капающая вода и крысиные экскременты сделают меня в глазах Карии абсолютно непрезентабельным.

Крепче сжав ее в объятиях, я немного замедляю шаг. Мои глаза, похоже, начали привыкать к темноте настолько, что мне удается различить тени дверных проемов, и когда я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на лицо Карии, то вижу в полумраке ее светлые пряди.

Ее волосы ниспадают мне на руку и спину, скользят по моей груди. Ее лицо повернуто ко мне, ноги вокруг моей талии.

Одной рукой я обхватываю Карию за спину, другой придерживаю ей голову.

В тишине я медленно опускаю подбородок и прикасаюсь губами к ее носу.

Я чувствую на коже ее дыхание, а под ней свой учащенный пульс.

По телу разливается тепло, не имеющее ничего общего с дорогой и моими утомленными мышцами. Нетвердой рукой я медленно провожу ладонью по спине Карии и, миновав край ее топа, чувствую кости позвоночника.

Мне не следует опускаться ниже.

Она меня спасла.

Наверное, так нельзя.

Но, сидя в кресле, она меня умоляла. Дразнила меня. И мне просто нужно отдохнуть.

Держа в руках Карию, я, спотыкаясь, отступаю и прижимаюсь спиной к мокрой стене. Сквозь толстовку просачивается влага, и у меня по коже бегут мурашки. Я не хочу думать о том, что произойдет после этого. Если мы найдем, где спрятаться, мне придется переодеться, иначе я стану ей противен еще больше, чем сейчас. Смогу ли я там что-нибудь купить? Я не могу вспомнить, когда в последний раз заходил в магазин. И как нам при этом оставаться незаметными? Я не умею водить машину; я приехал сюда на поезде. Знаю, что Кария умеет, но где нам найти автомобиль? У меня в карманах лежат деньги, которые я хранил в импровизированном сейфе, украденном из «Хаунт Мурен», но их недостаточно для покупки тачки. И когда Кария придет в себя, вспомнит ли она все это? Мидазолам это седативное средство, но помимо этого он также ухудшает память. Что, если она подумает, что это я её им накачал? Просто так притащил в этот склеп? Я же в ней усомнился, она так же усомнится во мне. Мы не можем позволить себе доверять друг другу.

«Так зачем тогда мучиться и сохранять то, чего нет?», — шепчет мерзкий голос у меня в голове.

Я скольжу рукой ниже, чувствуя, как при каждом ударе сердца вибрирует мое тело. По краю ее юбки, затем по изгибу попки. Пока…кончики моих пальцев не прижимаются к ее обнаженному бедру.

У нее холодная кожа, нежная и упругая одновременно. Держа Карию, я впиваюсь ей в мышцы и мог бы продвинуться еще на дюйм, к теплу, которое почувствовал, когда в кресле она раздвинула передо мной ноги.

Я откидываю голову назад, капюшон смягчает удар о стену.

Когда она такая, каждая частичка меня хочет взять от нее по максимуму. Кария не может меня остановить, содрогнуться от отвращения или заплакать от того, какой я мерзкий.

Я слегка скольжу пальцами, приближаясь к тем частям ее тела, к которым еще не прикасался. Другой рукой в перчатке я, словно в утешение, слегка массирую ей голову. Я поворачиваюсь и прижимаюсь носом к ее носу.

— Ш-ш-ш, — шепчу я, хотя она не шевелится. Седативный эффект может длиться от часа до шести, в зависимости от введенной Штейном дозы. — Я не причиню тебе вреда, Кария.

Я уже говорил ей это, и я не врал. И даже сейчас не вру. Я знаю, как причиняют вред, и это не то.

— Обещаю, что всегда буду оберегать тебя, Солнышко.

Я закрываю глаза в этом темном туннеле. До меня доносится звук, похожий на шипение крысы, и я застываю, обняв Карию и все еще прижимаясь носом к ее носу.

Я ни на дюйм не приближаюсь к тому месту, которого мне не следует касаться.

На мгновение притворяюсь, что я не такое уж чудовище.

Я даже не знаю, так ли мерзко то, что я хотел сделать, но, может, и впрямь так.

Как бы там ни было, я только крепче прижимаю ее к себе, застряв на этой границе добра и зла. Но что они такое? Я больше не вижу разницы между ангелом и демоном.

Я вдыхаю ее запах, и у меня перехватывает дыхание.

Это самый спокойный момент, что выдался у меня за… очень долгое время. Знаю, звучит невероятно, поскольку сейчас мы в бегах, но это правда.

Откуда-то капает вода.

Снова шипит крыса.

Я не позволю себе стать монстром по отношению к Карии.

Не хочу. Не буду.

Еще один звук, который, как мне кажется, издает крыса.

Затем слышится другой шум.

А потом… возникает ощущение падения.

Я падаю назад с Карией в руках.

В попытках найти опору, я понимаю, что стена позади меня сдвинулась, и оступаюсь.

Нет, не стена.

Дверь. Под весом моего тела она распахивается и ударяется о стену.

Я снова проваливаюсь в непроглядную, гнетущую темноту, как будто туннель был свободой, а здесь все наоборот. Но я не отпускаю Карию и ловлю себя на том, что еще сильнее прижимаю ее к груди.

Дверь с громким, оглушительным в тишине стуком захлопывается, и я оглядываюсь через плечо, сканируя глазами пространство, но абсолютно ничего не вижу. Воздух здесь более влажный и холодный, а запах плесени и гнили настолько сильный, что даже я морщу нос.

Мне хочется закричать, но это человеческий инстинкт, из-за которого нас с Карией могут прикончить. Я опускаю голову и прижимаюсь носом к волосам этой девушки, одной рукой все еще придерживая ее бедра, а другой касаясь светлых локонов. Их аромат успокаивает намного лучше, чем крик, поэтому сейчас она необходима мне так же сильно, как и я ей.

Стоя в тишине, я начинаю понимать, что мне следует просто пойти вперед, отыскать дверь и вернуться на прежнюю дорогу, которая выведет меня из этого ада. Я явно каким-то образом открыл неизвестный мне до этого тайный вход, но у меня нет никаких причин здесь задерживаться. Я и так уже, похоже, слышу, как в иле снует целая стая крыс, постукивая крошечными коготками по цементу.

Я делаю один-единственный шаг туда, откуда явился, но тут откуда-то позади меня раздается голос, и по спине проносится дрожь:

— Оставь ее.

У меня перехватывает горло, я усиливаю хватку, обмякшее тело Карии на мгновение выскальзывает из моих объятий, но я быстро ее подхватываю и прижимаю к себе.

Я не оборачиваюсь, даже когда мне кажется, что сзади по шее ползут пауки.

У меня горят легкие, лихорадочно сжимаясь с каждым вдохом. Я не знаю, может, это кто-то из Райта, может, у Штейна здесь была охрана, и так он пронюхал о моей лаборатории, или…

— Отдай ее мне, Саллен. Облегчи свою ношу. Там, куда ты идешь, и так одна темнота.

Это мужской голос, и в моем воображении возникает образ кого-то намного старше Штейна, не привыкшего к разговорам, совсем как…я.

Я по-прежнему не оборачиваюсь. Там и так ничего не видно.

Но я с трудом сглатываю, затем просовываю язык в щель между зубами, где должен быть резец, и пытаюсь думать.

«Что происходит? Что это? Кто это?»

Я слышу, как откуда-то капает вода, создавая еще больше ила в заброшенных лабиринтах этих тоннелей.

И хотя мне жутко хочется выйти в эту дверь, я уже знаю, что ничего не дается легко. Я всю жизнь пытался уйти от собственного несчастья, но это оказалось невозможным.

— Отдай ее мне.

Снова мужской голос, но он звучит скорее, как мольба, а не как приказ.

— Нет, — говорю я, и это слово дребезжит в темноте.

Больше я ничего не добавляю. Это все, что ему нужно знать.

— Я знаю тебя, Саллен Брэм Рул.

Когда я слышу свое второе имя, у меня сводит легкие. Никто не произносил его вслух с тех пор, как умерла моя мать. Она единственная так меня называла, но при этом ее голос излучал нежность.

— Ты всегда хотел покинуть это место. Лаборатория, кресло, твои глаза, глядящие с надеждой и мольбой об этой девушке? Она проснется и будет бояться. В этой жизни у тебя никогоне может быть.

Я ничего не говорю. Ничего не делаю.

Вода все капает. Крысы подбираются все ближе.

У меня мурашки бегут о коже, но я не могу даже моргнуть. Я невольно замираю, как вкопанный.

Ноша у меня в руках теперь кажется необычайно тяжелой.

Я не вижу не только этого человека, я вообще ничего не вижу. Ни темноты, ни тоннеля, ни светлых волос Карии у себя под пальцами.

Сам того не желая, я снова думаю о маме. Единственное, что у меня осталось, — это проблески и обрывки связанных с ней воспоминаний; все остальное искорежено временем и Штейном. Как будто последние шестнадцать лет без нее я всеми клеточками своего тела только и делал, что… выживал. У меня не было места ни для чего другого. Только для того, чтобы дышать, по возможности есть и цепляться за сон, когда я знал, что мне ничего не угрожает.

Моей единственной несбыточной мечтой была Кария, потому что она жива и невредима и… у меня в руках.

— Я ухожу, — коротко говорю я.

Я понятия не имею, кто со мной говорит, и мне нет до этого дела. Я давно научился не тратить время на несущественные детали. Только на то, что имеет значение. Кария Вен, доверившая мне свое находящееся в бессознательном состоянии тело — вот что сейчас для меня важнее всего.

Она меня спасла.

Не знаю, когда она это решила, но важно то, что она это сделала.

Я делаю шаг вперед.

Раздается какой-то звук, как будто скольжение. Змея на полу.

У меня ёкает сердце, в ушах стучит кровь, и я поворачиваю голову в одну сторону, затем в другую.

Я знаю о змеях все.

Они — символ Райта, и поэтому все змеи, что хранятся у меня в стеклянных банках, изувечены. Райт по-своему обрек меня на ад. Возможно, Штейн и родился жестоким, но именно Райт дал ему возможности для максимально варварского проявления его бездушия.

Я не боюсь змей, но я их ненавижу.

Они приближаются, словно шуршащая по камню чешуя.

Я напрягаюсь всем телом.

И еще сильнее прижимаю к себе Карию. Она такая теплая, ее руки и ноги безвольно свисают из моих объятий, и я целую ее в волосы, как будто это все. Конец, которого я так долго ждал. Горько-сладкое завершение жизни, полной тоски и горя. Она и я умрем вместе.

Я закрываю глаза.

Шорох становится ближе.

Я дрожу.

«Это что, новый ад, созданный Штейном? Говорящая змея? Выполняющая его приказы? Бог вообще установил для него хоть какие-то лимиты?»

Шум стихает.

Наступает тишина.

Затем совсем рядом с моим ухом раздается голос того же самого мужчины:

— Штейн Рул обрек на вечные муки не только тебя, Саллен Брэм. Но ты на него не похож, так ведь?

Я не отвечаю.

И не двигаюсь.

От меня не ускользает то, что он ни разу не назвал Штейна моим отцом, как все остальные.

— Я предупреждал твою мать, когда она еще только познакомилась с ним в колледже. Я пытался сказать ей, что внутри него темнота, хотя и не так буквально. Я знал, что сделал его отец, титул, который он получил по наследству, и который никогда бы не передал тебе, и, воистину, это большая удача. Все, состоящие в Райте, прокляты, Саллен. Не забывай об этом.

Я вдыхаю. И не выдыхаю.

И тогда я чувствую это. Как у меня с головы соскальзывает капюшон. Мне в уши ударяет воздух.

Все такое холодное и грубое, словно впившиеся мне в спину гвозди, но я не двигаюсь и даже не знаю почему.

Он говорил о моей матери.

Никто никогда не говорит о Мерси Рул. Когда Штейн убил ее у меня на глазах, она не стала призраком. Она превратилась в ничто. В кучку пепла. Я не мог ни горевать, ни вспоминать, ни скучать по ней.

— Мне известно, почему ты это носишь. Когда ты был маленьким, я пытался это остановить. Прости, что не смог его одолеть. Такова уж моя судьба, но здесь у меня появились свои друзья.

Я думаю о звуках ползающих змей. Может, я зря их ненавидел?

Мне на плечо ложится чья-то рука.

Я вздрагиваю от ее прикосновения, но оно легкое и не причиняет боли.

— Девочке будет страшно, — продолжает мужчина, прикасаясь ко мне так, как не прикасался никто со смерти моей матери. — Но она ведь тоже искала тебя, знаешь?

Я крепче зажмуриваю глаза. В них что-то нарастает. Давление, на которое я уже перестал реагировать.

— Позаботься о ней. Она привыкла получать желаемое, и это хорошо, потому что для нее это ты.

Мужчина убирает руку.

— Пойдем. Я покажу тебе более быстрый и безопасный путь.

Глава 23

КАРИЯ

Я просыпаюсь от шума дождя. Но не только. Еще от какого-то колебательного, скользящего движения. По моему виску стекают холодные капли и просачиваются в волосы. Внутри нарастает приступ тошноты, грозя вот-вот подступить к горлу. Все вокруг в движении, и даже с тяжелыми закрытыми веками у меня кружится голова.

— Саллен?

Это имя слетает с моих пересохших губ, но я не знаю, чье оно и почему я его произношу.

Раздается тихий вздох, который может быть подтверждением или случайным фактом.

Мои конечности словно уснули, и когда я пытаюсь пошевелить пальцами беспомощно свисающих вдоль тела рук, по моим венам пробегают острые песчинки; это болезненное ощущение возвращающегося к жизни тела.

Я чувствую, как у меня под веками подрагивают глаза. Они вращаются под кожей, но мне требуется некоторое время, чтобы их открыть. Ресницы слипаются от вязкого ощущения сна.

Меня встречает темнота, разбавленная странным свечением.

Я слышу что-то похожее на скрип шин по асфальту.

Механический голос говорит: «Идите. Идите. Идите». Это кажется очень знакомым, но в то же время каким-то далеким.

Я не могу уловить смысла.

И почувствовав толчок, а на виске холодную влагу, я еще раз моргаю и вижу смотрящие на меня карие глаза в обрамлении красных огней.

— Не кричи, — тихо произносит хриплый голос Саллена Рула. — Мы в городе на пешеходном переходе. Если закричишь, нас найдут.

Не останавливаясь, он на мгновение бросает на дорогу взгляд из-под длинных, бархатисто-черных ресниц, а затем снова на меня. Красный свет гаснет, голос робота стихает, и я слышу лишь его слова:

— И я еще не готов к тому, чтобы тебя у меня отобрали.

Все вокруг погружается в серую тьму, я закрываю глаза и просто наслаждаюсь этим фантастическим сном.

— Эта крытая автостоянка торгового центра «Медичи», — произношу я после того, как Саллен сажает меня возле входных дверей вымершего торгового центра.

Я не сплю.

Это чудесно и в тоже время ужасающе.

Пытаясь сориентироваться, я оглядываю просторный гараж, в который можно попасть только по пандусу. Именно по нему и поднялся Саллен, неся меня на руках, потому что, медленно приходя в себя, я еще не чувствовала конечностей. А сейчас у меня кружится голова, меня тошнит, но, по крайней мере, я могу стоять.

Я чувствую себя грязной, моя кожа словно покрыта пленкой, и я знаю, что это не из-за дождя, все еще капающего с ночного неба снаружи парковки.

Предполагаю, что это из тоннеля, несмотря на то, что я едва его помню. Все события до этого момента изъедены пробелами.

Я точно знаю лишь то, что у меня вот-вот лопнет мочевой пузырь, и мне очень нужно пописать. Я оглядываюсь на двойные стеклянные двери в ненавидимый мною бутик — там ужасные платья и сидят они ужасно; однако торговый центр закрыт.

Как бы то ни было, я никогда не видела парковку торгового центра «Медичи» такой пустой. На верхних этажах, под цементными навесами припарковано несколько машин, но по большей части здесь пусто.

— Зачем ты сюда пришел? — Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на Саллена.

Он стоит, прислонившись спиной к каменной стене здания и опустив подбородок.

«Он все это время меня нес. И не оставил в туннеле».

Мне приснилось, что так все и было. Кошмар, где ему предложили гораздо больше, лишь бы он от меня отказался. Жизнь, какой он и представить себе не мог, но… он меня не предал.

Руки Саллена в карманах толстовки, капюшон накинут на голову, темные глаза настороженно следят за мной, будто он боится, что я могу сбежать, и ему придется броситься на меня.

— Я… — начинает он, затем отворачивает от меня голову, и я скольжу взглядом по четкой линии его подбородка, по обрамляющей ее щетине, темной и… такой сексуальной.

И он спас меня.

Нас.

Он спас нас. Может, он любит меня, а может, я брежу.

«Не думай сейчас об этом. Сосредоточься, Кария. Позже сможешь повосторгаться тем, что ты подалась в бега с любовью твоего детства».

Я пытаюсь собрать в голове известные мне факты. Штейн… Я ударила его фонариком. Но боль чуть ниже ключицы… Один из его людей воткнул мне шприц.

— Здесь было больше всего огней, — наконец говорит Саллен, отвечая на мой вопрос. — Все остальное закрыто. Когда ты начала приходить в себя, я шел в этом направлении. И…

Он откашливается.

— Не хотел, чтобы ты просыпалась в темноте.

Саллен не удостаивает меня взглядом.

Я сразу же вспоминаю зеленое свечение вокруг плавающих в банках образцов. На самом деле я ничего не смыслю в таксидермии, но не думаю, что для этого так уж необходимо освещение. Он ненавидит темноту? Она его пугает? Что с ним там случилось? Неужели Штейн и этим его мучил?

Мне под кожу врывается волна жгучего гнева, словно сошедший с рельсов поезд.

Я хотела убить Штейна.

В отличие от случая с Космо, ударив Штейна, я не сдерживалась. Но я не настолько натренирована, как Вон и Айседора. Мама права. Я ненавидела самооборону. Я сдала базовый минимум, обязательный для детей Райта. И до этого момента ни разу об этом не пожалела.

— Спасибо, — говорю я, пытаясь сдержать гнев и огорчение. Сейчас это нам не поможет.

Саллен бросает взгляд на меня, затем снова отводит глаза. Больше он ничего не говорит. И я знаю, какой бы благоговейный трепет я не испытывала перед этим моментом, мы не можем остаться здесь навечно. Мы у всех на виду. Это слишком опасно.

— На рассвете двери откроются. Я к тому, что ты, наверное, это знаешь, просто…

— Я никогда не был внутри.

Я резко обрываю бессвязное изложение своего плана и фокусирую взгляд на Саллене.

— Что?

Я не понимаю. Знаю, я только пришла в себя, едва проснулась, но в его словах для меня нет никакой логики.

— Если не считать вот этого дерьмового магазина, — я указываю на расположенный рядом бутик. — Это лучший торговый центр Александрии. У них здесь есть даже Gucci.

При этих словах я краснею, глядя на его толстовку с капюшоном и черные джинсы, на эти круги и морщинки у него под глазами, на то, как он буравит меня взглядом, упираясь в стену ногой в высокой кроссовке.

Но когда Саллен заговаривает, клянусь, он пытается сдержать улыбку.

— Да ладно? Какая жалость, что я не знал об этом раньше. Если бы кто-нибудь сказал мне, что тут продаётся Gucci, я бы обязательно сюда примчался…

— Заткнись, я поняла, извини.

Я закатываю глаза, затем складываю руки на груди и стараюсь не обращать внимания на то, как о запястье колотится мое сердце. Но как только я собираюсь перейти к части о том, что нам нужно спрятаться, а также раздобыть одежду, чтобы сменить то, в чем мы убежали, до нас доносятся звуки подъезжающей к пандусу машины, пока не видимой нам из-за стоящей слева каменной колонны.

Саллен реагирует быстрее и, мигом преодолев разделяющее нас расстояние, хватает меня за запястье. Я бегу за ним, и он бросается за припаркованный у торгового центра черный «Ниссан», что стоит на самом последнем месте в первом ряду огороженной цементным забором автостоянки.

Мы, как один, приседаем, Саллен все еще держит меня за руку своими затянутыми в перчатку пальцами.

Напряженно уставившись в самый конец ряда, мы видим, как парковка озаряется светом фар.

Саллен был прав; благодаря потолочным световым панелям, это, скорее всего, самое освещенное ночью место во всем центре Александрии. Для его мыслительного процесса лучше не найти. Но для двух прячущихся беглецов сейчас оно, возможно, стало еще опаснее. Нас могут тут поймать.

Мы оба молчим, я сижу на корточках и вдыхаю запах масла, бензина и парковочной грязи, от чего подступающая тошнота становится еще сильнее и мучительней. Может, это из-за успокоительного (я все еще чувствую жжение от инъекции) а может, просто от страха.

Хотя, возможно, тут кое-что посерьезней.

Я не хочу, чтобы эта ночь заканчивалась.

Не хочу его отпускать.

Шины автомобиля медленно скользят по влажному от ночного дождя асфальту. Свет его фар отражается от стоящей рядом цементной перегородки, и на мгновение, когда помимо колотящегося у меня в голове пульса, единственным различимым звуком становится тихое урчание двигателя, останавливается в нескольких шагах от нас, прямо перед входом в торговый центр «Медичи». Я не вижу саму машину, только зловещий, бело-голубой свет фар.

Я зажимаю ладонью рот, стараясь сохранить равновесие и сдержать тошнотворное, нарастающее у меня в животе чувство.

Саллен крепче сжимает пальцами мое запястье. Несмотря на то, что он в перчатках, мне кажется, что от его прикосновения воспламеняется каждый нерв моего тела.

Думаю, если бы он позволил мне к нему прикоснуться, я бы вообще загорелась.

Не отрывая ладони ото рта, я медленно поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него.

Он встречается со мной взглядом, и у меня учащается пульс. Капюшон скрывает половину его лица. Даже сидя на корточках, Саллен намного выше меня, свободной рукой он упирается в асфальт, касаясь его тремя пальцами, чтобы удержать равновесие.

Мы молча смотрим друг на друга, и у меня возникает дикое, безумное желание расхохотаться.

Мы сидим на корточках за «Максимой» на крытой автостоянке. Прячемся от Райта в Бог знает какой утренний час. Мне дважды вкалывали какую-то хрень. Я едва держусь на ногах. Саллен пытался сделать со мной ужасные вещи, и все же ради этого парня я вырубила своего друга, и снова бы так поступила. Я ударила бывшего лидера преступной организации, от которой зависит моя семья. Саллен нес меня по улицам Александрии под проливным дождем. И теперь он вроде как держит меня за руку, и мы рискуем жизнями ради этих украденных, проведенных вместе мгновений.

И он такой невероятно горячий, на его скулах поблескивает пот, глубокие карие глаза пристально смотрят на меня, а широкие плечи напряжены в ожидании.

Это могло быть моей личной извращенной сказкой. Как-то раз в торговом центре «Медичи» с принцем Райта. Может, мне даже удалось бы уговорить его надеть Gucci, и мы бы действительно осуществили мечту…

Дверь с грохотом закрывается.

Я впиваюсь ногтями в щеки, а Саллен прищуривает глаза и очень медленно качает головой в знак предостережения.

Давление на мой мочевой пузырь увеличивается, и я, зажмурившись, наклоняясь к Саллену. Я ничего не могу поделать. Я как будто знаю, что он меня защитит, и сейчас именно этого и хочу.

Саллен отпускает мое запястье и, молча обхватив меня рукой, притягивает к своей груди. Я бы, возможно, поразилась, насколько полным стало наше взаимопонимание в этот ужасный момент, если бы в эту секунду на стоянке не послышался звук шагов.

Я вдыхаю аромат увядших роз, прижимаюсь щекой к сердцу Саллена и слышу, как кто-то приближается.

Медленно, шаг за шагом.

Сейчас мы вместе с Салленом за колесом «Максимы», но полностью нам вдвоем за ним не спрятаться. И если мы переберемся на другую сторону машины, то находящийся здесь человек уловит звук.

Мне ничего не остается, кроме как зажмуриться и дрожать в объятиях Саллена, как ребенок. И он прижимает меня крепче, как будто ему небезразлично, что случится с нами обоими.

Шаги приближаются.

Довольно неспешно, и это еще больше меня пугает.

Папа? Мама? Если это они, получится ли у меня уговорить кого-то из них спрятать Саллена?

Но тут я вспоминаю торжественный ужин в отеле в канун Хэллоуина, на котором нам пришлось присутствовать много лет назад. Саллена в его неизменной толстовке с капюшоном и черных джинсах. Я помню, как хотела исчезнуть вместе с ним. И то, как мой отец позаботился о том, чтобы у меня не было такого шанса.

Они всегда выберут Райт. Даже если на второй чаше весов окажусь я, выбор будет не в мою пользу, что уж говорить о Саллене.

Если это Вон или Айседора… та же хрень. Может, они более разумны и менее предвзяты, но все равно они его сдадут.

А если это Мадс или… Штейн… я…

Тут открывается дверь какой-то машины, и мои мысли обрываются. Затем чей-то голос произносит:

— Их видели недалеко от Александрийского университета, садитесь.

Дверь закрывается. Шаги поспешно удаляются, человек садится в машину, затем она трогается с места, громко взвизгнув двигателем.

От облегчения я теряю равновесие, испытываю что-то вроде эйфории, но не двигаюсь.

Только когда машина съезжает с пандуса и оказывается за пределами слышимости, я поднимаю голову и вижу, что Саллен тоже зажмурил глаза.

Он их не открывает, его длинные ресницы отбрасывают тень ему на скулы, кожа влажная от пота.

Я поражаюсь тому, какой он красивый, и как он этого не понимает.

И какое-то время я просто смотрю на него и задаюсь вопросом, что же он видит за своими веками.

Мы видим, что фургон не заперт. Он темно-зеленого цвета, в нем три ряда сидений и в среднем ряду два дополнительных кресла, на полу валяются крошки от давно съеденных закусок.

Он на втором этаже; нам пришлось подняться по лестнице, чтобы найти машину, в которую можно было легко проскользнуть, не разбив окно. Я видела, как Саллен морщился при каждом шаге, несмотря на то, что пытался это скрыть, пряча под капюшоном лицо.

Сейчас мы сидим на задних сиденьях допотопного фургона, двери заперты, и никакая охранная сигнализация не заорала от нашего проникновения.

Не знаю, кто нас искал (Саллен тоже не высказал никаких идей поэтому поводу), и почему они решили, что мы у Александрийского университета, но с тех пор на парковку не въехало ни одной машины. Знаю, что здесь должны быть камеры, и у Райта, вне всякого сомнения, есть ресурсы, чтобы к ним подключиться, но по какой-то причине нас еще не нашли.

Сунув руки в карманы юбки, я прижимаюсь к тонированному заднему стеклу и смотрю на выход к лестничному проему и лифтам, опасаясь, что нас обнаружат прежде, чем у нас появится возможность по-настоящему убежать.

— Ты знаешь, как завести машину? — тихо спрашиваю я.

От моего дыхания стекло на мгновение запотевает, а затем конденсат рассеивается. Здесь прохладно, но мне жарко, в животе не проходит тошнотворное чувство. Мне по-прежнему капец как хочется писать, но делать это перед Салленом… Думаю, я лучше подожду.

— Я добрался до отеля поездом. Я даже не умею водить машину.

Его хриплый голос серьезен, но я все равно улыбаюсь; иногда мне кажется, что все серьезные вещи, которые он говорит, — шутка. Но я помню, как он нависал надо мной, когда я была пристегнута ремнями к стоматологическому креслу; как касался меня губами и руками. Как рассказывал мне об ужасах своей жизни.

Я не знаю, шутит он или нет. И, возможно, сейчас мне следовало бы его бояться, но с тех пор, как мы вместе еле унесли ноги, между нами установилось хрупкое перемирие.

Я сглатываю вставший в горле ком, и у меня возникает желание обнять Саллена так, как он обнимал меня за «Ниссаном». Я отказываюсь думать о том, почему он не умеет водить машину. О том, как всю свою жизнь он был экспериментом и пленником.

— Нам нужно переодеться. Ты в этом, я в этом, у них ориентировки на эту одежду. Может, когда откроется торговый центр, нам стоит разделиться, чтобы не привлекать…

— Нет.

У меня учащается пульс, и улыбка становится шире, но я все равно к нему не поворачиваюсь. Нас разделяет кусочек среднего сиденья, и мне бы хотелось, чтобы его не было, но я не придвигаюсь к Саллену.

Однако в зеркале я замечаю блеск его темных глаз и ничего не могу с собой поделать.

Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на него.

Он молча смотрит на меня из-под ресниц, облокотившись на бедра и склонив голову. Не думаю, что он понимает, насколько это привлекательно.

— Райт располагает средствами. Штейн перевернет этот город вверх дном, чтобы нас найти. Не стоит облегчать им задачу, — выкладываю я все свои опасения.

Саллен по-прежнему молчит, глядя на меня с бесстрастным выражением лица. Но он не кажется раздраженным или злым; возможно, он просто измучен, как и я. Отчасти поэтому мы и нашли это временное убежище. Даже если бы мы могли угнать машину, не думаю, что у нас хватило бы сил далеко уехать. Не помню, когда я в последний раз спала, если не считать того, что мне вкололи снотворное, и это, похоже, только усилило мою усталость.

— Возможно, нам придется украсть одежду, — продолжаю я. — У меня… при себе ничего нет и…

— У меня есть деньги.

Четыре резких слова, но этого достаточно.

Я выгибаю бровь:

— Надеюсь, их много. У меня большие запросы. Но я все тебе верну, клянусь.

Он не выглядит удивленным, и в его глазах появляется какое-то беспокойство. Саллен всегда кажется грустным и настороженным, но теперь, вглядевшись в его лицо, я вижу, что он, похоже, тоже напуган. То, как сжаты его губы, стиснуты челюсти, между темными бровями залегла морщинка.

Когда нас поймают, ему будет, что терять.

Мне устроят нагоняй, возможно, меня посетит Мадс Бентцен или накажет моих родителей, но со мной все будет в порядке.

А вот с ним…

— Прости, что тебе пришлось так долго меня нести, — от чистого сердца говорю ему я, это единственное, что приходит мне в голову, не относящееся непосредственно к Штейну. По тому, как он морщился, поднимаясь по лестнице гаража, я понимаю, что ему больно. Я не позволяю себе думать о том, почему. — Прости, что не смогла увернуться от иглы. Мне нужно было яростнее сопротивляться, я…

Я опускаю взгляд на свои голые колени, и по коже пробегают мурашки.

— Прости, что не смогла убить Штейна. Когда я его ударила, мне хотелось именно этого. Но этого оказалось недостаточно, да?

Повисает долгая тишина, и у меня вспыхивают щеки. Может, я зря думаю, что ему вообще есть до меня дело, и он реально устроил мне небольшую миленькую пыточную. И мне стоит спросить о его животных и лаборатории. Может, я для него всего лишь такой же образец. Но не успеваю я отвернуться, спрятать лицо, как Саллен говорит.

— Из-за меня никто никогда никого не бил, — произносит он сбивчиво, но отчетливо. — Это было… мило.

Я поднимаю на него глаза, слегка прищурившись от веселья. Я вспоминаю о том, что Саллен сделал с охранником, и уверена, что к нему бы не применила этот термин, но понимаю, что он имеет в виду.

— Мило? — Я не могу удержаться от смеха, который буквально рвется наружу.

Выражение его лица не меняется.

— Да.

Затем его глаза как будто застилает какая-то скрытая туча.

— Но…, — не отводя взгляда, говорит Саллен. — Мы не можем убегать вечно, Кария.

Мне сразу же хочется сказать ему, что я еще как могу. Мы можем. Но я знаю, что, если за наши поиски возьмется Райт, то нас найдут. Однако я еще не готова так легко смириться с поражением. Я украду у него столько времени, сколько смогу, даже если он действительно думает, что я всего лишь образец для препарирования.

— Мы подождем здесь, пока не откроется торговый центр. Купим новую одежду. Потом найдем место, где можно спрятаться. Хорошо?

Мгновение Саллен настороженно вглядывается мне в лицо, еще больше хмурит брови и плотнее сжимает губы. Но затем медленно и осторожно кивает.

Я уже собираюсь отвернуться, прислониться головой к окну и немного поспать, несмотря на то, что это очень рискованно, и я бы предпочла прислониться к Саллену, но тут он снова заговаривает.

— Когда? — тихо спрашивает он. — Когда ты решила… убежать со мной?

Задавая этот вопрос, он на меня не смотрит, а совершенно неподвижно сидит на своем месте, положив на бедра затянутые в перчатки руки и уставившись на пол с рассыпанным картофелем фри и распотрошёнными куриными наггетсами.

В данный момент он кажется странно благонравным здесь, в этом домашнем антураже фургона какой-то семьи.

Я надеюсь, что его владельцы крепко спят в своей кровати, а их дети дальше по коридору или, может, забрались к ним.

Я надеюсь, что они живут не такой жизнью, как мы. Что, возможно, у них кончился бензин, или потребовалось заменить масло, или утром кто-то их просто сюда подвез и высадил, но я молюсь, чтобы они не испытывали и доли душевной боли, терзающей Саллена.

— Я никогда не делала такого выбора, — тихо говорю я, желая подвинуться и сесть к нему поближе, но боюсь, что он этого не хочет.

Затем Саллен поднимает голову, и заглядывает мне в глаза.

— Там нечего было выбирать. Я всегда последую за тобой, Саллен.

Глава 24

САЛЛЕН

За окнами отеля бушует хеллоуинская гроза, и я наблюдаю за ней из атриума.

Кровь на моей коже кажется липкой. Толстовка с капюшоном не помогает, как и надетая под нее водолазка, весь этот жар под слоями одежды сгущается в ранах от моего свежего дермального пирсинга. Он не должен был так сильно кровоточить и причинять такую жуткую боль. Штейн подначивал меня, что этого не произойдет, что, вставив мне под кожу титан, он просто приблизит меня к Богу. Он сказал, что это излишний элемент на земле, и вполне естественно, что он у меня тоже усвоится.

От шести пирсингов в верхней части моего позвоночника ощущения казались… странными. Но это была терпимая боль.

То, как он потом натянул на меня водолазку, затем разорвал ее, позаботившись о том, чтобы ткань зацепилась за вставленный им металл, и повторил процесс шесть раз, прежде чем нашел наиболее “подходящую” вещь, которую я мог бы надеть сегодня вечером под толстовку, вызвало жгучую боль. Кровь. И такое чувство, будто моя спина сейчас объята пламенем.

И ради чего? Все эти переодевания и исправления, хотя сегодня вечером, когда сотни членов Райта соберутся на свою спорадическую групповую оргию, меня все равно никто не увидит и не услышит. Здесь, конечно же, будут и другие дети. В шестнадцать лет мы уже достаточно взрослые для выхода в свет.

Но я не являюсь частью этого "мы".

Я никогда ею не был, хотя прошло уже много лет с тех пор, как Штейн созывал для этого своих последователей. Но теперь я знаю, чего он хочет. Энергии молящейся за него толпы, шепчущей слова и возносящей его к бессмертию. Он не берет кровь у членов Райта; он даже у меня ее не берет. Это всего лишь побочный результат. Штейн просто забирает преданность и жизни. А что касается того, что он делает со мной? Осквернение меня — ключ к его вознесению.

Моя смерть ознаменует конец. Однажды он сказал мне, что ему даже не нужен мой труп. В тот момент, когда я cделаю свой последний вдох, ничего не нужно. Конец моей жизни — уже достаточная жертва.

Казалось, он наслаждался этими словами о том, какой я сам по себе бесполезный.

— Саллен?

Небо прорезает молния, отчетливо видимая в стеклянном атриуме, я поднимаю глаза на стремящиеся на головокружительную высоту деревья. И когда я смотрю, как по остроконечной прозрачной крыше барабанит дождь, мне кажется, что ее голос я себе представил.

Конечно, Кария здесь. И предполагаю, со своими друзьями. И меня не должны видеть, так что…

— Хочешь помочь мне украшать?

Нахмурившись, я опускаю взгляд и поворачиваюсь в направлении ее голоса, ожидая увидеть там пустоту. Иногда у меня в голове крутятся ее бессмысленные слова и составляют мне компанию в разгар худших пыток Штейна.

Но… вот она.

Стоит под изгибающимися ветвями и нависающими кронами деревьев, она действительно здесь.

Черное кружевное платье, розовый маникюр и туго завязанный на шее розовый бант. Ее волосы собраны в заплетенный пучок, и этот стиль подчеркивает ее скулы, ослепляя каким-то сиянием, которое, как я предполагаю, присутствует в ее макияже. Здесь очень мало света — по квадратному атриуму разбросаны фонарные столбы, — и из-за ночи и грозы Кария — самый яркий объект в темноте.

Я быстро моргаю и засовываю руки в карманы толстовки, стараясь не натягивать ткань, чтобы она не зацепилась за пирсинг.

Мне следовало прятаться наверху, в одном из незанятых номеров, в которых велел мне оставаться Штейн. Но я не мог удержаться и рискнул спуститься сюда, на главный этаж. Все остальные находятся на втором этаже, в бальном зале, но я по глупости надеялся увидеть ее, даже зная, что это невозможно.

И все же она здесь. Мечта.

— Так как? — не унимается Кария, наклоняя голову, и от этого движения бант у нее на шее слегка сминается. — Хочешь мне помочь?

Она сказала «украшать». Я перевожу взгляд на ее руки и замечаю в них стопки чего-то похожего на мягкие черные ленты, а еще пастельно-розовые, в тон ее ногтям.

— Украшать что? — срывающимся голосом спрашиваю я.

Клянусь, я слышу внутри себя отголосок своих рыданий, когда Штейн срывал с меня водолазку за водолазкой, чтобы причинить мне еще больше боли.

Но она, кажется, этого не замечает, а может, ей просто все равно.

— Деревья.

Она кивает в сторону тех, что у меня за спиной. Мы стоим на вымощенной булыжником дорожке, которая вьется по всему помещению с высокими потолками, деревьями, цветами и парочкой скамеек.

Мне здесь не нравится. Обычно в атриуме очень тепло и слишком светло, и мне не хочется прятаться в кустарниках, чтобы избежать встречи с гостями, в тех случаях, когда отель работает в штатном режиме.

Но сейчас, в ночь Хэллоуина, здесь темно и тоскливо, по стеклянной крыше над нами барабанит дождь, раскатывается гром и время от времени вспыхивают молнии.

— Штейн позаботился только об украшении бального зала, но все остальные помещения отеля оставил довольно убогими, тебе не кажется?

Кария поднимает взгляд, и в этот самый момент ее глаза вспыхивают, небо пронзает яркая молния, освещая идеальную форму ее лица.

Кария вздрагивает от звука, но не опускает глаза, а лишь прижимает к груди охапку бантиков, чтобы они не рассыпались по полу.

— Это лучшая часть отеля, — тихо говорит она, когда за окнами усиливается дождь, саундтрек к нашему украденному мгновению. Кария медленно опускает подбородок, пристально глядя на меня. — Ты согласен?

— Нет.

Я думаю о скрытом под отелем пространстве, в котором я мог бы создать собственную безопасную зону. Может, еще одну лабораторию, копия той, что находится у меня дома, в крыле, в котором раньше жила моя мать. Туда, куда Штейн не рискнет зайти. Думаю, он боится, что там его будет преследовать призрак мамы.

Кария прищуривает глаза.

— Тогда какая твоя любимая часть?

Мне хотелось бы препарировать ее в своей лаборатории. Посмотреть, что заставит ее кричать. Это несбыточная мечта, фантазия, которой я начал предаваться в моменты одиночества или даже когда Штейн причинял мне боль.

Я ничего не отвечаю на ее вопрос.

— Почему ты взяла эти цвета? Хэллоуин не бывает розовым.

Я никогда не просил конфет, не наряжался в костюмы, но я достаточно знаю о Хэллоуине. У меня на Ричуэл Драйв, 44 ограниченный доступ в Интернет.

— Как я скажу, так всё и будет, — говорит Кария, пытаясь смотреть на меня свысока, и это вроде как срабатывает, учитывая разделяющее нас расстояние. Она прижимает к груди ленты, шурша шелком или винилом. — Так ты хочешь помочь или нет?

Я не отвечаю. Я не могу представить себе мир, в котором работаю бок о бок с девушкой моей мечты и кошмаров и вешаю розовые ленточки на эти проклятые деревья.

Она, хмыкнув, закатывает глаза.

— Ты такой скучный, Саллен.

Но, произнося это, Кария слегка улыбается и, повернувшись к ближайшему дереву, прищуривается, будто оценивает его в тусклом свете.

— Ты же знаешь, что розовый хорошо смотрится, так ведь? — ухмыльнувшись, она бросает на меня быстрый взгляд.

Я вижу ее профиль, то, как Кария стоит лицом к дереву, и скольжу взглядом по ее идеальным в этом черном платье формам, но останавливаюсь на розовой ленте, повязанной на ее стройной шее. Да. Розовый и впрямь смотрится офигенно.

Но прежде чем я успеваю вообще что-либо сказать, на мощеной дорожке раздаются уверенные и быстрые шаги. Из-за бушующего над нами ливня они едва слышны, но я приучился всегда вполуха прислушиваться, не приближается ли кто-нибудь.

Кария, хотя и ведет изнеженный образ жизни, тоже поворачивается на звук, спиной ко мне. Кружевной подол ее платья доходит до середины бедра, и на мгновение я отвлекаюсь на форму ее ног, изгиб икр. Я с удивлением вижу, что на ней черные носки с белыми бантиками и черные кеды Vans. Это официальный ужин; похоже на бунт.

На моих губах проступает улыбка, но в тот же миг по атриуму разносится знакомый голос.

— Кария. Что ты делаешь?

Я поднимаю взгляд и вижу, что на меня пристально смотрит Антвин Вен, несмотря на то, что обращается к своей дочери.

У меня пересыхает во рту, и я внезапно странным образом ощущаю в верхней части позвоночника запекшуюся кровь, яркую и раздражающую боль в коже.

«Вам известно о них, сэр?»

Небо озаряет ещё одна вспышка молнии, и темно-синие глаза Антвина как будто загораются.

— Я украшаю атриум, — говорит Кария, надув губы. Как мне представляется, она часто проделывает это со своими родителями.

Я чувствую, как она бросает взгляд на меня, вне всяких сомнений, заметив, куда именно смотрит ее отец.

У Антвина Вена коротко подстриженные светло-коричневые волосы, контрастирующие с его темно-синими глазами, резкие черты лица, широко расставленные глаза. Он высокий и худощавый, а в этом черном костюме, в нем очевидна и в тоже время не очевидна схожесть с Карией. Она больше похожа на свою мать, но в его надменности есть нечто такое, что, думаю, попало и в ее кровь.

— Я не хочу слушать выступления, — хнычет она, и Антвин медленно переводит взгляд на свою дочь.

Его глаза слегка смягчаются, но он бросает на меня еще один быстрый, недоверчивый взгляд.

— Что ж, всем нам приходится делать то, что мы не хотим. Идем. Штейн спрашивал, где ты, — говорит он, снова глядя на меня.

У меня в груди разгорается жар, разливаясь по спине и обжигая мои раны. Штейн знает, что я от нее без ума; возможно, он велел Антвину присматривать за мной. В любом случае, выражение его глаз до тошноты знакомое. Так на меня смотрят все: с настороженностью.

Кария раздраженно сжимает в руках ленты, и с ее запястий свисает несколько черных и розовых хвостиков.

— Ну, вот ты меня нашел, так что можешь ему об этом доложить.

Затем она очень демонстративно поворачивается к отцу спиной, бросает все, кроме одной ленты, на пол и, встав на цыпочки, вешает ее на ближайшую ветку.

Я загипнотизирован изгибом ее икр, едва заметным рисунком вен на внутренней стороне коленей. Каково было бы их лизнуть? Полоснуть ножом? Раньше он у меня был, оружие, которое я носил с собой, пока Штейн не понял, что это именно то, чем кажется, и что однажды я могу использовать его против него.

— Кария.

Голос Антвина такой резкий, что я вздрагиваю. Точно таким же тоном говорит со мной Штейн, когда я пытаюсь от него сбежать.

Конечно, я всегда терплю неудачу, но… Я сжимаю руки в кулаки и вытаскиваю их из карманов толстовки.

Если Антвин хотя бы сделает вид, что может каким-либо образом ударить Карию, я точно придушу его одной из этих гребаных розовых ленточек.

Но переведя взгляд с ее отца на нее, я вижу, что Кария ни капельки не боится Антвина Вена.

Вместо этого она расправляет ленту, приминая ладонями петли банта. На тонкой ветке он выглядит довольно глупо, бледно-розовый посреди коричнево-зеленого в тусклом освещении фонарных столбов и окружении остальных безликих деревьев. Но Кария делает шаг назад, опускается на пятки и, сложив руки на груди, издает звук удовлетворения. Вздох и хмыканье одновременно.

— Только не говори мне, что так не смотрится намного лучше, — полностью игнорируя своего отца, она оглядывается через плечо и ловит мой взгляд. — Разве нет?

Нет. Нисколько. Но я поражаюсь их странным отношениям; как ей все это сходит с рук? Где-то в глубине души мне даже хочется ее за это наказать. Поставить на колени, схватить за подбородок и…

— Либо я сейчас отвожу тебя в бальный зал, либо Саллена в… — Антвин замолкает и поворачивается ко мне, сузив глаза. — Туда, где ему положено находиться.

Я не упускаю из виду скрытую в его словах угрозу, хотя ко мне никогда не прикасался никто из других членов Райта, ну, кроме людей Штейна. И я ожидаю, что Карии будет совершенно плевать, куда меня собирается сопроводить Антвин.

Но, к моему изумлению, она с громким вздохом присаживается на корточки и сгребает в охапку оставшиеся ленты.

— Вы оба такие бесячие. Оставь Саллена в покое; он хотя бы молчал.

Затем Кария снова бросает на меня взгляд, и я ожидаю увидеть на ее красивом лице веселье или раздражение, но вижу нечто очень напоминающее печаль.

У меня затекла шея, а в уголке рта чувствуется что-то мокрое. Мои ноги согнуты под странным углом, и я не могу понять, как расположено мое тело. Я сдвигаю одну руку и тут же ощущаю под кончиками пальцев обнаженную кожу, теплую и нежную и уж точно не мою.

Я резко открываю глаза.

То, что я вижу, поначалу кажется мне бессмысленным.

Ниспадающие на закрытые глаза светлые волосы, приоткрытые розовые губы, впившиеся мне в водолазку зеленые ногти.

Мне в водолазку.

Я окидываю взглядом лежащую на мне девушку и вижу свою обнаженную ладонь у нее на спине, на этом ровном участке кожи между краем ее топа и поясом черной джинсовой юбки.

Кария.

На меня тут же обрушиваются воспоминания, и я несколько раз моргаю, не обращая внимания на то, что я фактически раздет — ни толстовки, ни перчаток. Вместо этого я пытаюсь точно определить, где нахожусь.

На многоуровневой парковке.

У торгового центра «Медичи».

На заднее сиденье фургона просачиваются тонкие струйки света, моя голова прижата к окну машины, колени в неестественном положении, ступни на полу, потому что целиком я на этом заднем сиденье не помещаюсь.

На мне спит Кария Вен, и сейчас она похожа на ангела.

Это не моя жизнь.

Я никогда раньше ни с кем не просыпался.

У меня бешено колотится сердце, я чувствую жар и, несмотря на сброшенную толстовку и перчатки, которые, как я вижу, теперь неопрятной стопкой валяются на полу рядом с засохшей картошкой фри, я вспотел.

Кария тихо дышит, ее глаза закрыты, длинные ресницы венчают изгиб ее скул.

Она взобралась на меня, прижав обе руки к моей груди, и везде, где она со мной соприкасается, я чувствую тепло.

У меня пересохло во рту, я отчаянно жалею, что не могу почистить зубы до того, как она проснется, перед этим мне так же очень хотелось бы прикрыться, но… Я зачарованно смотрю на нее. На то, как ее длинные волосы отливают золотым и более светлым оттенком блонда, как они волнами струятся по спине. На идеальный розовый цвет ее бархатных и мягких губ, на бледно-красный, что я вижу у нее во рту. На линию ее носа, на то, какая у нее загорелая кожа, и в дополнение к этому у нее на лице едва заметные веснушки.

Кария прижимается сердцем к моему сердцу, но ее пульс намного тише и медленнее.

Интересно, сколько я мог бы так с ней лежать?

Знаю, что всегда.

Я не помню, как ночью снял свою броню из одежды, и чувствую себя практически преданным из-за того, что мое тело совершило такое действие, в то время как у меня эти мертвые ногтевые пластины, эта ужасная стрижка, шрамы на руках и написанные под горлом слова. Мне повезло, что Кария не разглядела меня в том номере пентхауса, когда я был без водолазки. Я много чего хочу от нее скрыть.

Но… может, какая-то крошечная часть моего мозга ей доверяет.

Кария за меня боролась. Она сбежала вместе со мной. Даже сейчас она мирно спит на мне в кузове чужого фургона. Находясь здесь, мы рискуем своими жизнями, а она довольна… И обнимает меня.

Да. Я бы остался здесь навечно.

Но когда где-то поблизости тихо захлопывается дверца машины, я осознаю, что нам нужно уходить, и понимаю, что мы не можем тут оставаться. И еще, что, возможно, у меня никогда больше не будет такого момента, как этот. Серьезнее, чем этот. И тем не менее, я знаю, что мне нужно оторвать ее от себя и забраться на передние сиденья. Кария не в безопасности из-за роящихся у меня в голове желаний и того, что я долгие годы прокручивал в своем мозгу, страдая и нуждаясь в ней.

Со мной она не в безопасности.

Глава 25

КАРИЯ

— Почему ты пересел в переднюю часть фургона? Тебя могли увидеть.

Я разглаживаю лацканы своего черного плаща, скользя ладонью по матовым серебряным пуговицам. Постукиваю каблуками по тротуару, проходя мимо высотных зданий Александрии, и радуюсь, что мои новые туфли от Jimmy Choo. Одни из самых удобных, даже если Саллен закатил глаза, когда мне их покупал. Но не остановил меня.

А теперь он мне не отвечает. Примерно так же он вел себя и в торговом центре. Я проснулась одна на заднем сиденье нашего укрытия и решила, что Саллен сбежал, но он сгорбившисьсидел на переднем пассажирском сиденье. Как только открылся торговый центр, мы сходили в туалет, купили другую одежду для отвода глаз (он выбрал себе темно-изумрудную толстовку с капюшоном и серые брюки вместо его привычных черных, и отказался покупать другую обувь), затем выскользнули из магазина через выход в западном крыле. С тех пор так и идем пешком.

— Ты должен со мной поговорить. Нам необходимо поесть, где-то спрятаться и поговорить, — тихо бормочу я, петляя с ним по утренним улицам Александрии — сквозь поток пешеходов на тротуарах и стоящих на светофорах машин.

Я бросаю на Саллена взгляд из-под своих солнцезащитных очков с оправой «кошачий глаз» от Dior и замечаю, что он поднял капюшон, смотрит вперед, и определенно не обращает на меня внимания.

— Посмотри на меня, — выпаливаю я, когда мы проскакиваем перекресток за секунду до красного сигнала светофора. — Я с тобой в одной лодке, но если ты не поговоришь со мной, тогда как, черт возьми…

Саллен хватает меня за руку и тащит в узкий проулок между высотными зданиями, заслоняющими октябрьское солнце. Температура здесь заметно ниже, а запах канализации сильнее. Вокруг нас влажные кирпичные стены, под моими каблуками лужа, и бросив беглый взгляд на боковую улицу, я вижу там темно-синие мусорные баки. Достаточно большие, чтобы спрятать в них труп. Или, может, это просто во мне говорит Райт.

— Хочешь знать, почему ты проснулась одна? — раздается голос Саллена, вновь перетягивая мое внимание на себя. Я все еще чувствую его затянутую в перчатку руку у себя на предплечье.

Я медленно поворачиваюсь к нему, и он делает шаг вперед, оттесняя меня назад, пока я не упираюсь спиной в грубый кирпичный фасад. Я чувствую, как он впивается мне в плащ. Саллен дорого за него заплатил, и ему следовало бы осторожнее с ним обращаться. Пачки наличных в его карманах меня потрясли. Я привыкла делать покупки с помощью изящной черной карточки, но ни у него, ни у меня при себе никаких карточек нет, и я знаю, что их легко отследить.

Я благодарна ему за деньги, за то, что он не попытался заставить меня купить что-то подешевле и не тратить тысячи долларов, которые нам следовало бы экономить, но ему и впрямь стоит побережнее относиться к своим покупкам.

И все же я этого не говорю. Я с трудом сглатываю, вспоминая, как он пристегнул меня к креслу. И как до этого я очнулась обездвиженной в светящейся комнате. Мы заключили перемирие, но теперь, когда Саллен впивается в меня своими потемневшими глазами, и заслоняет своим телом все пути к отступлению, я задаюсь вопросом, а не пришел ли конец нашему мирному союзу.

Я делаю глубокий вдох, вдыхая его чувственный аромат, смешанный с запахами города.

— Да, — отвечаю я и замечаю, как Саллен на мгновение опускает взгляд к моим губам, но тут же снова впивается им мне в глаза.

Он прислоняет ладонь к стене у моей головы, зажимая меня в своеобразную клетку.

— Ты бы уже это поняла, если бы пораскинула мозгами. Ты совершаешь большую ошибку, забывая о том, что произошло за мгновение до того, как Штейн переступил порог той комнаты. Скажи, где ты тогда была.

К моим щекам приливает кровь. Я чувствую, как они горят, как у меня вздымается грудь, но не отвожу взгляда от Саллена.

— В том… кресле.

— Продолжай.

Саллен наклоняет голову, приближаясь ко мне. У него приоткрыты губы, и я вижу его острые клыки.

— Пристегнутая к нему… ремнями.

— Что еще? — грубым и чувственным голосом продолжает он.

— Ты прикасался ко мне.

Он в ожидании приподнимает брови.

— И я в тебя плюнула, — тоже выгибаю бровь я, даже при том, что сердце у меня в груди колотится с болезненной быстротой.

Саллен подходит еще ближе, касаясь меня своим телом, и я слегка выгибаю прижатую к кирпичной стене спину.

— Да, — тихо произносит он, наклоняясь ближе, и его нос останавливается в нескольких дюймах от моего. — И я тебе еще за это не отплатил. Знаешь, что бы со мной сделал Штейн, если бы я в него плюнул?

— Ты не он…

Саллен плотно зажимает мне рот своей затянутой в перчатку ладонью, и у меня раздуваются ноздри. Затем он поворачивает голову и шепчет мне на ухо:

— Он бы выдернул мне язык, — его дыхание щекочет мне кожу, и я дрожу, крепко зажмурив глаза, чувствуя каждый оживший в моем теле нерв. — А потом мне бы его и скормил.

Саллен делает шаг вперед, полностью прижав меня к стене своей физической мощью, не идущей ни в какое сравнение с моей.

— Я слишком долго мечтал о том, как разорву тебя на части, Солнышко. Я, сука, тебе не друг. Кроме того, — произносит он, касаясь губами мочки моего уха, и у меня внутри все сжимается. — Я видел, как ты с ними обращаешься.

Саллен медленно отстраняется, и я снова смотрю на него. Его расширенные черные зрачки, обрамленные шоколадно-янтарными радужками, пробуждают в моем сознании далекое воспоминание, за которое я не могу ухватиться.

— Когда возникнут проблемы, ты ударишь меня ножом в спину, чтобы спасти свою жизнь, и думаю, будет лучше, если никто из нас не будет об этом забывать.

Затем он убирает ладонь от моего рта и, пристально глядя на меня, опускает руки вдоль тела. Я замечаю, что у него тоже быстро вздымается и опадает грудь.

— Проблемы уже возникли. От Космо. От Штейна. От трех вооруженных мужчин, — я провожу языком по нижней губе и вижу, как он следит глазами за этим движением. — Я все равно выбрала тебя.

Какое-то время Саллен не отвечает, и мне кажется, что он смотрит мне в душу. Как в те мгновения грез на Ричуэл Драйв, когда он зловеще появлялся во время моих прогулок с Космо.

Но затем он отводит взгляд, устремляя его вверх, к небу. Я замечаю у него под ресницами темные круги, которые со вчерашнего дня, кажется, немного посветлели. Может, это невозможно, наверное, это просто такой ракурс, но, может…

— Потому что ты тупая, — произносит, наконец, он ледяным голосом, не глядя на меня. — Как я и говорил раньше. Что бы ты себе об этом не надумала, это не так.

Саллен снова переводит взгляд на меня, и я стискиваю зубы. Мне хочется сказать ему, чтобы он перестал называть меня тупой, но на мой взгляд, это звучит по-детски, поэтому я молчу.

— В любом случае, нам следует исчезнуть. Ну или, по крайней мере, мне. Если меня найдут, я не выживу. Ты знаешь, что Райт часто скидывает трупы в океан? Их бросают на полуприцеп и отвозят по I-40 к морю. Это довольно милосердно, и со мной, скорее всего, так не поступят.

Он отворачивается в сторону городских улиц.

— Я знаю одно место. Это большой риск, но, возможно, прокатит.

«Ты знаешь такое место?», — хочу сказать я, поскольку он никогда не был даже в торговом центре «Медичи», откуда, черт возьми, ему о чем-либо знать, но с моих губ слетает совсем не это.

— Я не тупая, — вместо этого говорю я, отрываясь от стены, не в силах удержать в голове эту мысль. Я сжимаю кулаки и делаю шаг к нему, цокнув каблуками по цементу. — И ты понятия не имеешь, что я, черт возьми, об этом надумала. Но не забывай, что ты вынес меня из отеля. Я знаю, тебе было больно. Ты… травмирован, но все равно ты нес меня на руках. Если ты думал, что я такая тупая, то мог бы оставить меня умирать или, чтобы меня нашли. И давай вспомним о деньгах, которые ты только что потратил? Обо всем том, что на мне надето…

Несмотря на то, что Саллен на меня не смотрит, я указываю на свой плащ, под которым черное платье и новое нижнее белье. Мы больше ничего не купили, потому что даже я осознаю, что спускать все деньги в одном очень дорогом месте довольно опрометчиво, но он ничего об этом не сказал.

— Ты за это заплатил. Между нами говоря, сомневаюсь, что ты являешь собой яркий пример умственного развития, Саллен, — шиплю я, понизив голос в шуме уличного движения.

Крутятся шины, сигналят клаксоны, люди разговаривают по телефонам с коллегами и компаньонами. Мимо проносится жизнь, и когда вокруг так много глаз и возможных камер, нам тоже нужно торопиться.

Но какая-то нездоровая часть меня хочет насладиться этим украденным моментом. Стоять здесь и бороться с ним, пока я не прорвусь сквозь его стены и не покажу ему, насколько я бесстрашная. Что я не допущу, чтобы его тело оказалось в Атлантике.

Саллен не оборачивается, но и не отходит к главной улице. И когда он, наконец, заговаривает, то просто произносит:

— Когда все это закончится, помни, что я тебя предупреждал, Кария.

Скалли: «Я мог бы встретиться с тобой сегодня вечером».

Я не могу. Не буду. Но это приятная фантазия.

БезумнаяМод: «Родители оставили меня за главную в магазине. Только на выходные. Приедешь? Мы могли бы… чем-нибудь заняться».

Скалли: «Чем-нибудь?»

Отправив это сообщение, я закрываю глаза и вижу Карию. Затем открываю их и вижу, как Мод печатает. Если бы я мог удрать, то побежал бы только к одной из них. Я бросаю взгляд на закрытую дверь своей спальни. Знаю, что теряю драгоценные мгновения спокойного сна, но это моя единственная возможность… перевести дух. Кроме того, эта бессмысленная болтовня отвлекает меня от жгучей боли в бедре; раны от вонзившегося в кожу лезвия. Она избавляет от паранойи, что может начаться заражение, распространиться по всему телу и прикончить меня.

Возможно, этого я и хочу.

Но сперва я хочу ее.

БезумнаяМод: «Я хочу поцеловать тебя»

Скрипнув зубами, я переворачиваюсь в постели и прижимаюсь виском к подушке, чувствуя мучительную боль от соприкосновения раны с матрасом.

Я видел, как Космо целовал Карию. Слюну у них на губах. Я крепче сжимаю пальцами телефон, дрожа в постели и думая о том, как вылью чан с формалином на голову Космо.

Глава 26

САЛЛЕН

В маленькой прихожей темно. На выходящих на улицу окнах тяжелые сливово-фиолетовые шторы. В воздухе витает густой аромат чего-то темного и призрачного, и на грубые деревянные полы падает лишь луч солнечного света.

Кария тихо закрывает за мной дверь, и слишком задорный звонок возвещает о нашем прибытии. Опустив головы и практически не разговаривая, мы целый час бродили в поисках этого места. Универсам «Змеи»; о нем я знал только то, что он находится рядом с магазином пончиков, и у него изумрудно-зеленая дверь с написанной на ней черными чернилами цифрой четыре.

Без телефона и карты, а также из-за того, что в виду своей вынужденной изоляции, я ничего не знаю о городе, мне кажется странным, что мы вообще до него добрались. Но как только я описал Карии расположенный по соседству магазин пончиков (фиолетовые вывески, синие козырьки), она сразу поняла, куда идти.

Каждый раз, называя ее тупой, я лгал.

— Могу я вам чем-нибудь помочь? — доносится женский голос откуда-то из глубины магазина.

За круглой прихожей тянутся бесконечные ряды… вещей. Со своего места я вижу на каких-то полках книги, на каких-то — морские раковины, мешки с черным песком, корзину с чем-то, напоминающим копыта. Где-то вне поля моего зрения что-то яростно булькает, и я задаюсь вопросом, не это ли наполняет магазин его особым ароматом.

Покрытые темно-золотой краской полки возвышаются к потолку. Стены черные, что придает помещению зловещий уют, который смутно, по не совсем логичным причинам, напоминает мне о моих лабораториях.

— Где Вы? — со злостью спрашивает Кария, подходя ко мне на своих каблуках.

Она по-прежнему мне по плечо, и если я не буду осторожен, то непременно улыбнусь этому факту. Как бы то ни было, ее вопрос справедлив. Я не вижу говорящей женщины, лишь темно-бордовые кресла для отдыха с черными бархатными подушками и ведущую на второй этаж лестницу справа от нас.

Но я слышу, как она двигается, шурша среди полок, и мгновение спустя у стеллажа с копытами появляется тень, затем выходит и сама женщина.

Тогда я понимаю, из-за чего был весь этот шорох.

На ней красно-черное платье, сплошь из тафты и кружев, с короткими пышными рукавами, длинным элегантным шлейфом, прикрывающим туфли. У нее густые, скрученные в замысловатый пучок черные волосы, фарфоровая кожа, рубиново-красная помада и жирная подводка для глаз. Из нашего давнего краткого разговора мне известно, что она всего на пару лет старше меня, и ее зовут Мод. Ее руки с длинными, обрамленными черными кончиками ногтями украшают кольца.

Стоящая рядом со мной Кария расправляет плечи и касается моей руки.

— Привет, — говорит Мод, не сводя с меня пристального взгляда. — Ищете что-нибудь конкретное?

Она вообще не смотрит на Карию.

Карии Вен, конечно, это не нравится.

— Мы ищем? — эхом отзывается она, подталкивая меня локтем. — Если да, то пожалуйста, скажи.

Я смотрю на Карию и замечаю, что ее лазурные глаза сузились в кошачьи щелочки, ее до смешного дорогие солнцезащитные очки сдвинуты на затылок, все светлые пряди волос убраны с красивого лица.

Не знаю, почему она так злится. Это временное решение нашей проблемы, но если я прав, то, по крайней мере, на одну ночь.

— Да, — отвечаю я Мод, оторвав взгляд от дующейся рядом Карии. — Мы ищем «Чердак подонка», — хриплым голосом произношу я, и на мгновение Мод только моргает, глядя на меня, как будто ничего не услышала.

В моей груди начинает нарастать чувство безысходности. У меня не осталось ни капли терпения.

Мне нужно место, чтобы побыть наедине с собой, но не в тесной машине. Нужно больше темноты. Я хочу съесть Карию живьем. И если это мои последние часы с ней, я хочу изучать, прощупывать и простукивать ее до тех пор, пока не останется ничего, что можно было бы препарировать.

Мне нужно замкнутое пространство. Комната, которую я мог бы ненадолго назвать своей. Место для размышлений. Я не привык ко всей этой свободе. Она вызывает у меня зуд.

Мод скользит взглядом по моему горлу, прикрытому той же водолазкой, что была на мне вчера, но мое сердце все равно отбивает предостерегающий удар. Что, если я все неправильно понял? Я подумал, что, быть может, это единственное место в городе, куда не добрался Райт. Хотя, возможно, это я тупой.

Но затем Мод очень тихо спрашивает:

— Скалли?

Стоящая радом Кария издает какой-то сдавленный звук, и я чувствую, как она прожигает глазами мое лицо.

— Да, — тихо говорю я, отвечая на вопрос Мод, и во мне вспыхивает удивление.

— Я подумала… голос… Ну, необычный. И его крайне сложно забыть, — произносит она, придав последней фразе такую интонацию, которую я не понимаю.

Кария издает еще один придушенный звук. Я чувствую, что немного вспотел, на лбу выступает испарина, но складываю перед собой затянутые в перчатки руки и не смотрю на Карию. Не знаю, что с ней не так, но я сейчас пытаюсь спасти наши жизни.

Мод, похоже, приходит в себя после того, как увидела меня во плоти, затем коротко кивает.

— Конечно. «Чердак» в твоем распоряжении. Две ночи, а потом там поселится… другой человек.

Наконец она бросает взгляд на Карию, ее темные глаза распахиваются и оценивающе сканируют ее с ног до головы так, что мне хочется заслонить Солнце. Но потом Мод просто поворачивается к нам спиной и говорит, исчезая среди выставленных на полках диковин:

— Я сейчас вернусь с ключом.

— Кто это, черт возьми, такая?

Слова Карии разрушают краткую минуту покоя, наставшую для меня после того, как мы поднялись на «Чердак» — только по названию; на самом деле это просторная комната над магазином, с примыкающей к ней маленькой ванной. Окна занавешены такими же плотными фиолетовыми шторами, как и внизу, они заслоняют солнечный свет и даруют помещению приятную прохладу. Здесь пахнет старым деревом и книгами, и хотя на светло-серых стенах всего одно животное — голова оленя, — здесь лучше, чем в любом гостиничном номере, который мы могли бы снять где-нибудь еще.

И на какое-то время мы здесь в безопасности.

У нас даже есть еда; Мод шла сюда с бумажным пакетом в руке, затем поставила его на комод напротив двуспальной кровати и объявила, что это рогалики с яйцом и сыром. У меня нет каких-то предпочтений в еде; мне приходилось есть кое-что похуже рогаликов с яйцом и сыром. Когда я проголодаюсь, могу съесть все, что угодно, а сейчас я измотан и голоден одновременно.

Я закрываю глаза и впервые за долгое время, прошедшее с тех пор, как выследил в «Септеме» Карию с Космо, позволяю себе почувствовать дрожь в бедрах, скованность в плечах, боль вдоль спины от так и не заживших до конца ран.

Мне требуется все мое мужество, чтобы не броситься к кровати и не рухнуть лицом в бордовые шелковые простыни.

— Саллен! — рявкает Кария.

Она не двигается с места, так и стоит перед дверью за моей спиной. Сделай она это, я бы услышал цокот ее дурацких каблучков по деревянному полу.

— Кто это?

Ее выдержка слабеет, и я знаю, что скоро она разозлится.

Не будь я таким уставшим и растерянным от того, что остался с ней наедине, да от всего, то счел бы это забавным.

Как бы там ни было, сейчас здесь нет ничего смешного.

— Мод. Это ее магазин.

Это все, что мне удается из себя выдавить.

— Это мне ни о чем не говорит, — огрызается Кария, в ее голосе слишком много энергии.

«Откуда она ее только берет?»

— Почему мы здесь? Что это за место? Как ты узнал, что нужно идти сюда? Прошу прощения, — говорит она таким тоном, по которому ясно, что это не так. — Но замок у нас на двери может быть и на засове, но для Райта это не помеха.

Я молчу.

Не открывая глаз, я думаю о мужчине в тоннеле под отелем. Которому я по глупости сказал, что не отдам Карию. Не знаю, может это был сон, потому что в голове у меня творится жуткое безумие, воспоминания ускользают. Не представляю, сколько мы проспали этой ночью в фургоне, но этого было явно недостаточно. У меня болит все тело. Разум затуманен. Я не могу оставаться с Карией. Мне необходимо с ней расстаться. Не знаю, какого хрена я делаю. Это начинает казаться дурным сном.

Мне не следовало возвращаться в город.

— Саллен! Отвечай! Не жди, что я просто поверю этой ведьме в платье из тафты при том, что ты мне даже не…

Затем я резко оборачиваюсь, широко распахнув глаза и сжав в кулаки опущенные вдоль тела руки.

Губы Карии приоткрыты, руки скрещены на груди, она втягивает воздух и замолкает от моего резкого движения.

Почему мне кажется, что было неплохо оставить ее одну в комнате, где никто не сможет меня остановить? Никто нам не помешает? Никто не услышит ее крика, если я вдавлю ее лицом в подушку, пока она не отключится? Здесь есть и более безобидные вещи, которые на самом деле таковыми не являются.

Мод сказала что-то про мини-холодильник. Я бросаю взгляд мимо старого комода из вишневого дерева, куда она поставила бумажный пакет, и вот он, серый и маленький, но в нем может быть алкоголь. Кария — большая его поклонница, а значит, в этой комнате есть все необходимое, чтобы заставить ее замолчать.

Мне не следовало этого делать.

Все это было так невероятно глупо.

— Скажи что-нибудь, — не унимается Кария.

Я перевожу взгляд на нее.

— Знаю, тебе это покажется бессмыслицей, — шепчу я, не желая, чтобы кто-нибудь услышал то, что я собираюсь сказать. — Но подростком я иногда общался с другими людьми. Не лично. Но у меня был ограниченный доступ в Интернет. Много лет назад я общался с Мод на форуме. Мы обменивались голосовыми сообщениями.

Кария хмурит брови, выпячивает нижнюю губу. У нее такой же взгляд, как когда внизу появилась Мод и уставилась на меня, и я никак не могу его расшифровать.

— Я притворился, что однажды могу с ней встретиться. Она рассказала мне об этом месте. О так называемом «Чердаке подонка». О безопасном убежище, где можно спрятаться.

Кария слегка поворачивает голову и вздергивает нос.

— Прошу прощения? Что? Подожди секунду. Ты познакомился в интернете с кем-то, с кем…планировал сбежать? — Она так выплевывает слова, словно это яд.

У меня вспыхивает лицо при мысли о том, как она насмехается надо мной из-за призрачной нити надежды, за которую я цеплялся в подростковом возрасте, думая, что однажды смогу стать свободным.

— И если это известное безопасное убежище, — передразнивает Кария произнесенные мною слова, и у меня учащается пульс. — Неужели Райт тут же его не разыщет?

— Нет. Оно… не связано с тем миром.

— Если тебе известно об этом месте, если ты пользовался Интернетом на Ричуэл, мать его, Драйв 44, не очевидно ли, что Штейн тоже о нем знает? Он едва позволял тебе дышать. Он разрешил тебе выходить из дома, только когда тебе исполнилось лет восемнадцать. Какого хрена, Скалли?

Она произносит это имя так, словно это заразная болезнь. Мод назвала меня так, потому что это был мой логин, когда я сбегал на форум по ночам, пока Штейн спал.

Я никогда ничего по-настоящему не планировал. Кария права. Штейн не дал бы мне такой свободы. Так же, как и лаборатории, о которых он, очевидно, знал. Думаю, он ослабил поводок, чтобы подарить мне иллюзию надежды, которой у меня на самом деле никогда не было.

— Я ей не доверяю, — продолжает Кария. — Я не…

— Я никому не доверяю, — спокойно говорю я, выдержав ее взгляд.

У нее вспыхивают глаза, на мгновение по ним пробегает тень, и Каря напрягается, как будто я ее ударил.

— Вот это настоящая тупость, — со злобным рычанием говорит она, и у нее приподнимается верхняя губа.

Кария жестом обводит комнату, затем снова складывает руки на своем приталенном плаще, так великолепно облегающем ее фигуру. Мне не следовало тратить на него столько денег, но я не могу ей ни в чем отказать. Это отвратительно.

— Мы не можем здесь оставаться. Они через несколько минут рванут сюда, если еще не отправились.

— Тогда уходи.

Она приподнимает брови.

— Ты что, надо мной издеваешься?

Нет? Я закатываю глаза и поворачиваюсь к ней спиной, прохожу мимо кровати, направляясь к двери, ведущей в ванную. Я бросаю взгляд на бумажный пакет, но мне не хочется останавливаться и доставать еду. Мне не хочется ничего делать, кроме как побыть одному.

Иногда я урывал пару минут, чтобы посидеть на прохладном кафельном полу ванной комнаты на Ричуэл Драйв; в единственном месте, помимо моей лаборатории, где у меня было хоть какое-то подобие уединения.

И все же, прежде чем я успеваю зайти в отделанную темным клетчатым кафелем ванную, Кария бросает мне в спину еще кое-что.

— Ну и какая она, твоя интернет-подружка? — шипит Кария.

Я останавливаюсь, нахмурив брови. Что? Я не оглядываюсь назад и ничего не отвечаю, но вопрос настолько забавный, что я не двигаюсь с места.

— Вы когда-нибудь обменивались нюдсами? Ты фантазировал о том, чтобы ее тоже пристегнуть к креслу? Или укусить ее? Или…

— Что? — не в силах больше сдерживаться, я поворачиваюсь к ней. — О чем ты говоришь?

Кария кажется рассерженной, она по-прежнему стоит, сжав челюсти, на том же месте, где была на протяжении всего допроса.

— Она тебе нравится? — произносит Кария, дернув подбородком в сторону черной двери у себя за спиной, той самой, через которую мы сюда вошли.

Я бросаю на нее взгляд и думаю о Мод. Она симпатичная и добрая, я не верил, что из этого действительно что-то получится. Что спустя годы это место будет существовать, если оно вообще существует. Я не соврал Карии; я и правда никому не доверяю, и это не постоянное укрытие. Но в данный момент у нас нет других вариантов. Это лучшее, что я мог сделать, и это бесплатно.

Но что она мне нравится?

— Я тебя не понимаю, — сквозь стиснутые зубы говорю я, пристально глядя на Карию. — Ты имеешь в виду, нравится ли она мне так, как тебе нравятся Космо и Вон? Как ты давала им себя трахать? Голова Космо у тебя между бедер, а ты в стельку пьяная? Нравится ли она мне такой, ты это спрашиваешь?

Когда я представляю это, когда все это произношу, мой голос твердеет от собственного гнева. Я почти трясусь, вспоминая о том, как видел ее с ними, и не знаю, как сдерживал себя все эти годы. Если бы Вон Бентцен или Космо де Актис сейчас вошли в эту комнату, я бы без колебаний выпотрошил их обоих. Как будто теперь я попробовал Карию на вкус, чего бы мне это не стоило, и не могу представить, что то же самое когда-то было у кого-то еще. Я знаю, что это временная фантазия, но ничего не могу поделать со своими чувствами.

— Да, — говорит она, и в ее ответе нет ни капли раскаяния. — Именно это я и имею в виду.

И только сейчас, когда мы смотрим друг на друга в странной комнате над странным магазином, я понимаю, что она чувствует.

Ревность. Я прожил с этим всю свою жизнь, наблюдая за ее улыбающимся, счастливым лицом, в окружении всех ее друзей, а сам прятался в темноте, усеянный синяками и кое-чем похуже.

Кария ревнует к Мод. Меня?

— Почему ты улыбаешься? — краснея, рявкает она и топает ногой о деревянный пол, от чего раздается резкий стук.

При виде ее реакции с моих губ срывается легкий смешок.

— Кария, — удается очень спокойно произнести мне под ее прожигающим взглядом. — Тебе бы лучше сильно расстроиться от того, что она не является объектом моей страсти.

Затем я отворачиваюсь от нее и исчезаю в ванной.

Глава 27

КАРИЯ

Я дико, восхитительно напиваюсь.

Я всегда так делаю, когда больше не хочу себя контролировать. И пока Саллен торчал в ванной, я порылась в мини-холодильнике этой странной комнаты и нашла полную бутылку вина. Какого-то темно-красного с черной этикеткой с единственной надписью «XxX».

Бутылка почти пуста и ненадежно водружена на выкрашенную в черный цвет тумбочку с моей стороны кровати. На ней было слишком много подушек — декоративных, расшитых золотой нитью, — и я сбросила их все на пол. Я сняла плащ, туфли на каблуках, солнцезащитные очки, откинула тяжелое пуховое одеяло и, скользнув на белые простыни, прислонилась спиной к мягким белым подушкам вдоль украшенного витиеватой резьбой красного изголовья.

Здесь такое ощущение, будто ночь, хотя за окнами день. Сквозь шум мини-холодильника я слышу уличное движение Александрии, но в данный момент все это где-то далеко.

Или, возможно, это просто бегущий по моим венам алкоголь.

Наша хозяйка сказала, что под раковиной в ванной есть зубные щетки и паста, и что мы можем воспользоваться любой одеждой из стоящего напротив кровати шкафа с огромным широким зеркалом. Я знаю, что мне нужно почистить зубы и умыться, но Сален все еще прячется в ванной, и сейчас, конкретно в данный момент, мне все равно, как я выгляжу.

На самом деле, когда я встречаюсь взглядом со своим отражением в зеркале, в котором также виден высокий потолок и висящая над кроватью выключенная люстра, мне кажется, что я очень даже горяча.

Мои волосы растрепаны и слегка несвежи, под глазами размазалась подводка, но у меня такой непристойный, порочный вид, что, хотя это и не похоже на обличье королевы готики Мод, но тоже сексуально.

Икнув, я хватаю за горлышко бутылку вина и подношу ее к губам. Запрокинув ее вверх, я проглатываю остатки красного. Я лежу с раздвинутыми ногами в неподобающей леди позе (учитывая, что на мне платье), но простыни так нежно касаются моей кожи, мне тепло, томительно и… Просто все равно.

— Что ты делаешь?

Я вздрагиваю от хриплого голоса Саллена.

Опустив бутылку на кровать, я обхватываю ее бедрами и слегка подтягиваю колени. Затем кладу руки на голени, наклоняюсь вперед и встречаюсь с ним взглядом, алкоголь обжигает мне горло. Все как в тумане, нечеткое, и Саллен выглядит таким красивым, у него на голове капюшон, глаза буравят меня пристальным взглядом.

Впервые это похоже на игру. На прятки для взрослых. Я не думаю о Райте, о побеге и о том, в какие неприятности попаду, когда меня поймают. Я даже не думаю о Мод и о том, как она смотрела на Саллена, будто хотела рухнуть на колени и отсосать у него прямо у меня на глазах.

— Я пьяна, — объявляю я, в конце рассмеявшись и снова икнув.

Саллен бросает взгляд на зажатую у меня между бедер бутылку, затем снова поднимает его на меня.

— Кария. — Это все, что он говорит, но в этом слове есть какое-то предупреждение.

— Зачем ты держал животных в банках?

Это вырывается у меня, пока я смотрю на него. Я откидываюсь на подушки, прислоняю к ним голову и опускаю в сторону одно колено, бутылка вина наклоняется вместе с ним.

Взгляд Саллена падает на мои ноги, но он совершенно неподвижен.

— Я тебя не боюсь, — ни с того ни с сего добавляю я.

— Ты постоянно это твердишь, — хрипло шепчет он.

— Итак? Зачем тебе банки?

— Мы сейчас не будем об этом говорить.

— А если бы Мод тебя спросила, ты бы сказал?

Я улыбаюсь собственной шутке, чувствуя себя раскрасневшейся и слишком довольной. Какая-то трезвая часть моего мозга напоминает мне об отеле. Об ужасе, который мне следовало почувствовать.

Но единственное, о чем я могу думать, это о том, что даже тогда сказала ему: «Прикоснись ко мне. Я не боюсь». Кажется, мы провели вместе целых двадцать четыре часа.

Я вправе повеселиться.

— Нет, — очень серьезно отвечает мне Саллен, его темные глаза снова буравят мои.

— Тогда скажи мне.

— Мы не друзья.

— Это ранит мои чувства, — со всей откровенностью говорю я.

— Прости.

По его тону совсем не похоже, что он просит прощения.

— Все равно скажи мне. Я скоро умру, так что…

— Ты не умрешь, — со злобой в голосе произносит Саллен.

— Все равно побалуй меня.

— Нам не следует этого делать.

— Ты пиздец какой скучный, — зевнув, я закидываю руки за голову и вытягиваюсь во весь рост. — У меня больше шансов повеселиться, трахнув эту бутылку вина.

Я медленно протягиваю руку вниз, обхватываю пальцами горлышко, затем придвигаю его к себе, прямо между ног. Я прижимаю бутылку к своему телу, от этого движения у меня задирается платье, и с губ срывается притворный стон. Саллен как будто мерцает, но все остальное размыто, и я сосредотачиваюсь только на нем.

Перед глазами все плывет, дыхание поверхностное, и я делаю то, чего не стала бы делать трезвой, и именно поэтому знаю, что совершенно готова поиграть в этом сказочном мире.

Я провожу бутылкой по краю своих черных трусиков, закрываю глаза и, отгородившись от темной комнаты, разыгрываю глупое представление для Саллена.

Но он ничего не говорит, и, несмотря на опьянение, я начинаю чувствовать себя именно так, как он меня назвал. Тупой.

Я с трудом сглатываю, затем открываю глаза.

Я практически вскрикиваю, но он зажимает мне рот затянутой в перчатку рукой.

Саллен прямо передо мной.

Он наклонился ко мне, нависнув надо мной, и единственное, что я вижу, — это его темные радужки.

Другой рукой он отбирает у меня бутылку, вырвав ее из моей хватки.

Я, не дыша, смотрю на него снизу-вверх, и у меня в груди бешено колотится сердце.

— Ты писала мне почти каждый месяц, Кария Вен. Ты делаешь так с каждым мужчиной, которого считаешь скучным?

Я не могу говорить, мои зубы стиснуты, потому что он смотрит на меня, крепко зажав мне рот и впившись пальцами в подбородок.

— Каждый гребаный месяц. Ты рассказывала мне о том, как давала Космо трахать тебя. Ты издевалась надо мной. Ты понятия не имела, каким уродом я был на самом деле, так ведь?

— Ты не урод. Ты все еще девственник, — умудряюсь прорычать я в его зажимающую мне рот руку. — Если только это не то, что ты втираешь всем девушкам, которые тебя жалеют.

Его глаза вспыхивают, и он бросает бутылку на кровать. Я чувствую, как она мягко приземляется на простыни, но в следующую секунду Саллен уже хватает меня за бедро и, скользнув рукой вверх, стягивает меня на кровать.

— Жалеют меня? Если ты оказалась в такой ситуации из-за жалости, то и впрямь будешь сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь, Кария. Тебе следовало знать, что не стоит жалеть монстров.

— Ты не…

— Ты не знаешь, кто я, — рычит он и, багровея от злости, наклоняется так близко, что его нос касается моего. — Ты, блядь, понятия не имеешь. Ты хочешь узнать о животных в банках? — спрашивает он, передразнивая меня.

Я медленно киваю головой, напрягаясь всем телом, но не хочу отодвигаться.

— Давай поиграем в нашу игру. Я отвечу, если смогу к тебе прикоснуться.

Саллен убирает руку с моего рта и хватает меня за лицо.

— Без перчаток, — шепчу я.

Он начинает протестовать, я вижу это по его глазам, но опускаю взгляд на лежащую у меня на бедре руку.

— По крайней мере, там. Я хочу, чтобы ты… мня почувствовал.

— Кария.

Еще одно предупреждение, похожее на рычание.

Я с трудом сглатываю, мое лицо горит.

— Пожалуйста. Я выслушаю тебя. Ты можешь делать со мной все, что захочешь. Я просто… хочу тебя чувствовать.

— Нет, — бросает он, словно обещание. — На самом деле ты этого не хочешь.

Его хватка на моей челюсти усиливается.

— Хочу, — говорю я, хотя язык у меня во рту кажется неуклюжим, все в этом моменте похоже на сон.

Возможно, ничего из этого даже не реально. Побочный эффект от введенных мне снотворных.

— Если я первая девушка, к которой ты прикоснулся, я хочу, чтобы ты почувствовал все. Подумай об этом. Какой теплой я буду. Какой влажной, только для тебя. Как твой заспиртованный образец, Саллен. Я буду твоей куклой.

Саллен плотно зажмуривает глаза.

Мне хочется разгладить складку между его бровями. Даже лизнуть ее. Лизнуть его. Но даже своим бухим мозгом я понимаю, что для него это слишком.

«Пожалуйста, прикоснись ко мне».

Я немного сдвигаюсь на кровати, медленно приближая руку Саллена к нужному мне месту, и его глаза распахиваются.

Затем он произносит грубоватым голосом:

— Моей куклой?

— Да.

Саллен качает головой и печально смотрит на меня.

— Ты об этом пожалеешь.

Глава 28

САЛЛЕН

«И я тоже».

Этого я не говорю.

Я стягиваю зубами одну перчатку, отворачиваясь от Карии, чтобы она не видела, на что напрашивается, а затем, снова пожирая глазами, провожу пальцами по внутренней стороне ее бедра.

Я полусижу на кровати, соприкасаясь с бедром Карии. Затянутой в перчатку рукой я удерживаю ее лицо и смотрю, как она дрожит всем телом от моих легких, как перышко, прикосновений.

Какая-то часть меня боится прикасаться к ней там, потому что я не знаю, что делаю. Было бы лучше, если бы она каким-то образом была привязана к кровати, как к тому креслу, но в принципе ее опьянения должно хватить.

Я сильно сжимаю внутреннюю сторону ее бедра и вижу, как расширяются ее зрачки. Руки Карии снова подняты над головой, вся она раскрыта для меня, но я сосредотачиваюсь на лице и провожу рукой по ее обнаженной ноге, снова восхищаясь мягкостью кожи.

Непроизвольно мои прикосновения сменяются с агрессивных на… успокаивающие, наверное. Вроде массажа. Мне никогда не делали ничего подобного, но однажды медсестре пришлось проверить пирсинг на моем позвоночнике, и, возможно, ей стало меня жаль, потому что она несколько раз слегка стиснула мои лопатки в некотором подобии утешения. Ко мне никогда так не прикасались, по крайней мере, я такого не помню. От этого у меня по спине побежали приятные мурашки.

Интересно, так ли это сейчас… для нее. Кария смотрит на меня снизу-вверх, и у нее между бровями проступает морщинка, но, возможно, дело в наших позициях относительно друг друга. В каком-то смысле я знаю, на что это похоже; когда Штейн меня отчитывал, он много раз приказывал мне раздеться догола, исключительно ради унижения.

— Сначала, — говорю я, прикасаясь к Карии, все еще сжимая пальцами ее лицо на случай, если она посмотрит вниз и увидит мою руку без перчатки. — Образцы были наказанием. Я…

Умолкнув, я закрываю глаза на секунду.

На две.

Она возненавидит меня после того, как узнает все, что я делал, по принуждению или нет. Невозможно смотреть в лицо такому психу и не испытывать отвращения.

Но сделка есть сделка, и я не хочу убирать от нее руку, даже если сейчас у меня хватит смелости коснуться только ее ноги.

— Рыбка Бетта. Что-то вроде… такого. Конечно, мне пришлось их собрать. Залить формалином…

Кария широко распахивает свои голубые глаза, так пристально глядя на меня, словно мы… магниты. Я расслабляю пальцы, провожу ладонью по груди Карии и чувствую, как учащенно бьется ее сердце.

Я начинаю массировать ее там. Разминаю ее и таким образом успокаиваюсь сам.

— Формальдегид, — тихо говорю я, понимая ее замешательство. — Он опасен, знаешь. Мне следовало надеть респиратор, но…

Я смотрю вниз на очертания ее тела под платьем, на то, как при дыхании у нее приподнимается и опадает живот. Я поднимаю взгляд к ее набухшим соскам, и мне хочется разорвать разделяющую нас ткань, но я сжимаю зубы и сдерживаю этот порыв. Несмотря на наш уговор, я задаюсь вопросом, а стоит ли мне вообще ей об этом говорить. Это напоминает… что-то едкое. Разъедающее. Что-то, что разрушает мои защитные слои, обнажая перед ней мою сожженную душу.

— Скажи мне, — шепчет Кария, принимая решение за меня.

— Но мне было запрещено. Я сделал всем своим образцам инъекции шприцем, поместил их в банки и запечатал. Тех, что поменьше я держал в пробирках, например, червей. Через несколько недель их можно было помещать в этанол. Последний шаг. Они начали… в некотором смысле, составлять мне компанию. Глаза, рты и тела. В моей комнате всегда было холодно, в доме гулял какой-то странный сквозняк. Существа в банках стали для меня чем-то привычным, но когда я делал что-то не так… Мне приходилось… съедать их по кусочкам.

Кария дрожит от моих прикосновений, я скольжу кончиками пальцев вверх и вниз по ее бедру, и мне невыносимо смотреть ей в лицо. Я не отрываю взгляда от ее груди.

Но когда меня переполняет страх и тревога, мне нужно дотронуться до чего-то большего.

Я провожу рукой вверх, затем ощущаю шелковый край ее нижнего белья.

С губ Карии срывается тихий, слышный только нам вздох, но я по-прежнему не встречаюсь с ней взглядом.

Медленно я просовываю один палец под край шелковой ткани, чувствуя под ней короткие волосы.

Это так приятно, что трудно дышать, не говоря уже о том, чтобы говорить. Где-то внутри меня зарождается дискомфорт, но желание его пересиливает.

— Меня от этого тошнило. Всегда. Но мне все равно… нравилось, когда они были рядом. Компания, — повторяю я. — После моей матери, у меня никогда не было ничего подобного…

Я поднимаю взгляд и смотрю на тончайшие светлые волоски у нее на предплечье. Кария вся создана из света.

— Когда Штейн это понял, застукав меня однажды вечером за разговором с ними, он заставил меня уничтожить все образцы и смотрел, как я разбивал банки об тротуар за нашим домом.

У меня сжимается грудь. В тот вечер мне казалось, что я убиваю друзей.

— В конце концов я… воссоздал все заново. Наш дом большой, и Штейн никогда не приближался к маленькому кабинету в крыле моей матери. Равно как и к расположенному под ним небольшому секретному помещению. Уверен, он знал о его существовании, но, возможно, когда-то любил. Мою мать. Штейн держался от него в стороне, и со временем (с годами) я создал собственную лабораторию. У меня снова появились друзья.

Я не упоминаю тот факт, что, похоже, он знал об этом и о лаборатории в отеле. Для меня до сих пор не ясно, как он сразу их у меня не отобрал. Я также не упоминаю о том, как немного погорячился со змеями, вымещая на них свой гнев на Райт и Штейна. Кария может возненавидеть меня за это, но они стали единственным имеющимся у меня козлом отпущения.

— А когда ты уехал? Кто за ними присматривал?

Я медленно поднимаю подбородок, чтобы посмотреть на нее. Наверняка она надо мной насмехается. Логически я понимаю, что плавающие в банках образцы — не друзья. Даже не домашние животные. Я знаю разницу между бьющимся и мертвым сердцем. И от ее вопросов чувствую у себя под кожей знакомое отчаяние, ярость и гнев, но взглянув ей в глаза, вижу, что в них нет ни смеха, ни жестокости.

Я не понимаю этого. Или ее.

— Не знаю.

Я чувствую себя обязанным ответить, как будто голубизна ее глаз — это океан, в котором она хочет со мной искупаться, и меня затягивает под воду.

— Я… Они все еще там, одни. Штейн остается владельцем дома.

— Ты снова их собрал, в… Хаунт Мурен?

Кария произносит название поместья Штейна так, словно ничего о нем не знает, и полагаю, так оно и есть, но от факта, что она его запомнила, я чувствую странное, уютное тепло.

— Я хотел, — честно говорю я ей и все еще не могу отделаться от ощущения, что она каким-то непонятным мне образом надо мной издевается. Ну, реально, кто захочет слушать об этом? О моей жизни? И все же я не могу остановиться и выдаю ей крошечные обрывки информации. — Но тогда я просто так… устал от того, что все, что мне нравится, непременно гибнет.

«Как и ты», — думаю про себя я. — «Ты тоже погибнешь из-за меня».

У меня в груди сжимается сердце, и я отчаянно хочу, чтобы это оказалось неправдой. Чтобы именно ее, это прекрасное создание я мог бы оставить себе.

— Прости, Саллен, — тихо говорит она. — Если бы я только знала.

Я понятия не имею, что на это сказать. Доброта настолько мне непривычна, что кажется ложью.

Кария заглядывает мне в глаза, а я провожу пальцем по ее половым губам. Я знаю этот термин; я знаю каждое слово. Но я никогда… не прикасался ни к чему подобному. Я этого недостоин, и понимаю, что вынужден красть каждое из таких мгновений. Это единственный способ, каким кто-то вроде меня может их получить.

Под лежащей у нее на ее груди рукой учащается пульс, но Кария от меня не отстраняется.

— Я могу… снять платье. Если хочешь, — шепчет она, и я чувствую в ее дыхании запах вина. — Можешь посмотреть на след от своего укола.

В ее словах нет ни капли гнева. Это похоже на реальное предложение, и, когда Кария это произносит, я чувствую, как твердеет мой член. От мыслей о том, как из-за меня ее кожа расцвела желтым, красным и фиолетовым цветом.

Я с трудом сглатываю, но не соглашаюсь с ней и не двигаюсь с места. Этот момент и так кажется невероятно зыбким.

— Или, быть может, я моглабы…прикоснуться к тебе?

Она приподнимает подбородок, как будто в ожидании, но не опускает задранные над головой руки.

Я вскидываю взгляд и смотрю на ее бежево-розовые ладони. На кончики ее красивых ногтей.

Я разминаю затянутые в перчатку пальцы. Моя ладонь влажная, и у меня возникает внезапное, порочное желание сорвать защиту и с этой руки. Но те места, где ногти не растут, затем странный цвет под остальными, рядом с костяшками и между пальцев…ей нельзя… этого видеть.

И я… я слишком много ей рассказал.

Я отдал всего себя. Сказал ей, что меня заставляли пить заспиртованные образцы, и умолчал о том, как у меня жгло горло, выворачивало наизнанку и даже хуже, как я по несколько дней лежал в постели с головокружением, блевал на себя. И никому не было до этого никакого дела, а если и приходил Штейн, то только для того, чтобы приказать мне привести себя в порядок. Иногда ночами я думал, что умру, а иногда мне этого хотелось.

Я мог покончить с собой. Просто выпить слишком много. Закончить то, что всегда начинал Штейн. Но вспоминал о ней и… не мог. Не смел.

Я жалок. Кария не любит меня. Она пьяна. А до этого была моей пленницей. Может, она сделала вид, что ревнует к Мод, но на самом деле, думаю, было бы намного проще флиртовать и прикасаться к ней, чем и дальше потрошить себя перед Карией. Что я делаю, раздавая эти частички? Если я оставлю ее в живых, она будет насмехаться надо мной с Воном. С Космо. С мужчинами, которым отдавала себя и отдаст снова. И я…

Закрываю ей глаза ладонью.

Я не могу смотреть на нее.

Не так.

Не тогда, когда я так беззащитен. Больше, чем она.

Кария замирает.

Она даже не дышит.

Я слегка отодвигаюсь, так что теперь вижу ее ноги. Сейчас, когда Кария снова вспомнила, что на самом деле совсем меня не знает, они напряжены.

Уставившись на ее нежную плоть, на свою руку у нее под платьем, я понимаю, что не должен был ничего ей говорить. Как ей удалось заставить меня столько выболтать? От раскаяния у меня сохнет во рту, болит горло, и я только сейчас осознаю важную вещь. Что сейчас произнес больше слов, чем за всю мою жизнь… вообще, когда-либо. Откуда-то из далеких воспоминаний до меня эхом доносятся отголоски нашего с матерью смеха, но я не могу их удержать.

«Такой, как я никому не нужен. Никому».

— Саллен? — шепчет Кария, и я ненавижу то, что радуюсь тому, что она ни разу не назвала меня Салли, и ненавижу, что наверняка бы обрадовался, назови она меня так.

В мире одиночества компанию мне составляли не существа в банках. А ее солнце.

Но я — ночь.

Мы никогда не сможем сосуществовать одновременно. Я уничтожу всю ее доброту.

— Не останавливайся, — стонет она, у нее такие идеальные бледно-розовые губы, что мне хочется за них укусить.

Отвлекая мое внимание от своего рта, Кария медленно сгибает колени и ставит босые ступни на простыни. Я замечаю ее пальцы, стройные и красивые, окрашенные в пастельно-розовый оттенок. Она осторожно разводит свои дрожащие колени, платье тут же задирается, открывая черные трусики и мой палец под полоской ткани.

Я вдыхаю ее запах, чистый и земной, этого аромата достаточно, чтобы мое тело затрепетало от желания.

— Хотя бы посмотри на меня, — шепчет она. — Я хочу быть первой девушкой, которую ты по-настоящему увидишь.

У меня вздымается грудь, и я не убираю руку с ее глаз, но ничего не могу с собой поделать.

Я сжимаю ткань ее нижнего белья и сдвигаю его в сторону, обнажив короткие светлые волосы, ее изгиб, складку у нее между бедер. У меня в голове бешено стучит пульс, Кария так широко раздвигает колени, что, думаю, ей наверняка больно. Она разводит их до предела, и от этого ее половые губы приоткрываются, я вижу нежную розово-красную плоть и не могу дышать.

Я хочу… почувствовать ее. Я украду воспоминания о ее плоти на кончиках своих пальцев и, прежде чем меня затянет обратно, возможно, ее отпущу.

Но, возможно, и нет.

— Прикоснись ко мне, Саллен.

Кария выгибает спину, несмотря на то, что я к ней не притрагиваюсь, не считая моей ладони, прикрывающей ее прекрасные глаза.

Мое сердце учащенно бьется. Извиваясь подо мной, Кария кажется такой нетерпеливой. Она готова отдаться мне, но я знаю эту уловку. Штейн столько раз уже меня обманывал. Здесь все кажется нереальным. Если бы Кария сдуру не напилась, она бы мне себя вот так не предложила.

— Если ты не перестанешь… это со мной вытворять, я тебя убью, — шепчу я, и нисколько не шучу. Сделай я это, все было бы намного проще. — Мне не нравится, когда ты вот так надо мной прикалываешься, Кария.

— Саллен.

У нее раздуваются ноздри. Кария так глубоко дышит, что это слышно.

— Это не шутка. Я не дразню тебя, а предлагаю. Я такая влажная. Прикоснись ко мне и сам увидишь.

— Я могу… причинить тебе боль. Я не знаю, как это делать, — у меня надламывается голос, слова с трудом вырываются наружу.

— Мне понравится, если ты причинишь мне боль.

— Перестань так говорить.

— Сделай все, о чем ты мечтал.

— Ты этого не хочешь.

Я к ней не прикасаюсь, и тогда Кария тянет руку и раздвигает себя пальцами, раскрывая мне гораздо больше своей блестящей и набухшей розовой плоти, такой прекрасной, нежной, и ее запах сводит меня с ума.

— Прикоснись ко мне, — с этими словами она за меня отодвигает ткань своих трусиков тыльной стороной ладони. — Пожалуйста, Саллен. Космо меня трогал. И Вон тоже. Они засовывали свои…

Я провожу пальцем по ее промежности, у меня перехватывает дыхание от того, какая она влажная. Такая мягкая, нежная и сочащаяся влагой. Я в самом деле мог бы разорвать ее на части.

— Не говори о них, когда ты со мной, — предупреждаю ее я, проводя указательным пальцем по ее клитору.

Он набухший, и, когда я прикасаюсь к нему, Кария извивается.

— Почему? — выдыхает она, когда я пытаюсь не зацикливаться на отсутствующем ногте у меня на указательном пальце. Мои безобразные части тела заражают все ангельское в ней.

Несмотря на мое вожделение, у меня по коже бегут мурашки.

Я хочу укусить ее.

Хочу вонзить в нее свои заостренные клыки, заставить ее истекать кровью.

Кария сильнее выгибает спину, двигает бедрами вокруг моего пальца. Если бы только она знала, что на самом деле к ней прикасается. Если бы только могла видеть, какой я отвратительный.

— Тебе не нравится думать о том, как в меня проникают другие мужчины?

Все так же удерживая пальцами нижнее белье, Кария скользит рукой вниз и снова раздвигает себя, и на этот раз я вижу ее тугую дырочку.

Я с дрожью смотрю на свои пальцы. Сломанные и деформированные, с вырванной кутикулой и оставшимися пожелтевшими ногтями. Ей бы точно не захотелось, чтобы это оказалось у нее внутри.

Никто не захочет тебя.

Никто.

— Тогда сделай это, — настаивает она, не подозревая о моей внутренней борьбе. — Прикоснись ко мне. Замени их собой. Их пальцы, их языки, их члены. Я хочу тебя, Саллен.

Никто не захочет меня.

«Ты не знаешь, о чем просишь».

— Я хочу тебя, — с еще большей настойчивостью повторяет она.

— Заткнись.

Я вижу, как Кария водит наманикюренным ноготком по своему входу. Такая красивая и совершенная, совсем не похожая на меня.

— Пожалуйста, — ноет она. — Пожалуйста, трахни меня пальцем.

«Ты такая глупая девчонка».

— Пожалуйста, Саллен, — задыхаясь, умоляет она меня.

Но Кария притворится, что я кто-то другой. Она представит себе Вона, Космо или кого-нибудь другого из Райта. Кого-то, кем я никогда не смогу быть.

— Саллен.

Хрен с тобой. Я провожу пальцем, проталкивая его во влагалище Карии, глядя, как апофеоз моей отвратности проникает в ее совершенство.

Она стонет, и сразу после этого с ее губ срывается вздох, как будто она этого жаждала. Видела бы она, насколько сейчас осквернена.

Я восхищаюсь, как она обволакивает меня своими тугими, влажными и нежными стенками, затем вынимаю палец, но не до конца, а потом снова ввожу. Ее клитор становится еще более набухшим, Кария задевает рукой мою обнаженную ладонь и со стоном произносит:

— Добавь еще один.

Я смотрю на желтый кончик своего среднего пальца и испытываю тошнотворное чувство удовлетворения, зная, что трахаю ее вот так своим позором.

Но мое удовлетворение сменяется гневом. Ликование превращается в ярость. Желание доставить ей удовольствие смешивается с непреодолимой тягой надавить ей на бедро и сломать ногу, чтобы она уже не смогла убежать, когда, наконец, увидит меня таким, какой я есть.

— Если бы ты знала, как я выгляжу, ты бы меня возненавидела, — говорю я, глядя на извивающуюся подо мной Карию, на влагу у меня на пальцах, поблескивающую всякий раз, когда я вхожу и выхожу из ее тугой киски. — Если бы ты увидела, какая ты сейчас мерзкая, то не позволила бы мне к тебе прикоснуться. Вон больше тебя не захочет. И Космо тоже. Теперь ты запятнана, Кария.

Кария хватает меня за запястье, касаясь обнаженной кожи моей покрытой шрамами плоти. Другой рукой она тянет вниз ту, что прикрывает ее глаза, и я поднимаю на нее взгляд, затем обхватываю пальцами ее горло. Если Кария заговорит о них, если назовет меня их именами, я ее задушу.

Но она ничего такого не произносит.

Она оставляет меня жить в этой мечте.

— Дай мне посмотреть на тебя, — краснея, говорит Кария, но как только она отводит глаза, чтобы взглянуть на мои руки, я перемещаюсь на колени и, нависнув над ней, прижимаю ладонь к ее трахее. Я быстрее трахаю ее пальцами, а она задыхается, широко распахнув от страха свои глаза.

— Стяни с меня водолазку, — шепчу я, чувствуя, как под моей рукой напрягается ее горло. Как вокруг пальцев плотно смыкаются ее стенки, когда я трахаю ее ими. Думаю, что все в ней так сильно сокращается и сжимается, потому что теперь ей снова страшно. — Хочешь посмотреть? Стяни ее.

От дыхания у нее раздуваются ноздри, но Кария хватается за высокий ворот надетой у меня под толстовкой водолазки. Она касается пальцами моей кожи, и я вздрагиваю. Моя рука все еще у нее между бедер, но я не двигаюсь и не вынимаю пальцы. Если она закричит или попытается убежать, я ее прикончу.

Впившись в меня взглядом своих голубых глаз, Кария дергает за ткань чуть ниже моего подбородка.

Затем без малейшего промедления тянет ее вниз, обнажая бугристую, зашитую плоть.

— Ниже, — рычу я, потому что ее ждет еще много омерзительного.

Кария дрожит подо мной, стискивая мои изуродованные пальцы. Но подчиняется и стягивает ткань еще ниже.

У нее распахиваются глаза.

Я понимаю, когда она это видит.

Штейн сделал это канцелярским ножом. Мне пришлось произносить каждое слово по буквам.

— Еще, — говорю я, раздвигая внутри нее пальцы, и Кария вздрагивает. Но не сопротивляется.

Она продолжает тянуть за ворот, и вместе с ним смещается и толстовка. Кария бледнеет, у нее блестят глаза.

— Всего тебе не увидеть, пока я ее не сниму, но эту часть меня ты не получишь никогда.

Я наклоняюсь ближе, затем хватаю Карию за подбородок и поворачиваю ее голову, чтобы она больше на меня не смотрела.

— То, что здесь написано, чистая правда, — шепчу ей на ухо я.

Я больше не могу к ней прикасаться.

Я убираю от нее свои пальцы и сую их ей в рот.

Кария в испуге безропотно приоткрывает губы, и я засовываю пальцы ей в самое горло. Я чувствую, как она давится, и кладу руку ей на подбородок.

Сейчас она для меня не что иное, как тело, испытывающее физические реакции. Я ничего не чувствую, заставляя ее биться в конвульсиях. Ничего не чувствую, говоря ей на ухо ужасные вещи.

— Я жалкое ничтожество, — шепчу я, произнося слова, которые Штейн вырезал у меня на груди, начав чуть ниже рубцовой ткани на горле.

На мне нацарапано кое-что и похуже — на торсе, над почками, вдоль спины. Но «Я ничтожество» обошлось мне дороже всего. Мне тогда было тринадцать, и Штейн застукал меня за просмотром порно, когда я, обхватив рукой свой член, смотрел на других девушек, но мечтал о ней.

Он наказал меня за это, и только смеялся, когда я голым произносил для него по буквам каждое слово. Рекс, Артур и Констанс наблюдали за моими страданиями, ухмыляясь и попивая пиво.

— А теперь и ты тоже.

Затем я опускаю голову и кусаю ее за горло, так сильно, что Кария наконец-то начинает кричать, сжимая во рту мои пальцы, врезаясь зубами мне в кожу. Я смеюсь, чувствуя на языке привкус железа, и даю ей возможность сделать вдох.

— Теперь ты хочешь от меня уйти?

Глава 29

КАРИЯ

Саллен проталкивает пальцы мне в горло, и в уголках моего рта скапливается слюна. От удушья с моих губ срывается отчаянный звук. В месте укуса щиплет шею, у меня кружится голова и начинает болеть живот. От вина, от него; не знаю, но в любом случае, я фантастически пьяна.

И все же я хочу говорить. Хочу ему ответить.

«Нет, я не хочу уйти, глупый мальчишка. Я не боюсь. Ты не пугающий. Ты не монстр, каковым себя считаешь».

Тогда я кусаю его за руку, потому что не могу вымолвить ни слова, когда он затыкает мне пальцами рот.

Но он их не убирает.

Я сильнее стискиваю зубы, чувствуя под ними кости, ощущая на языке свой вкус и вспоминая, как он приказывал мне делать это, когда я была под успокоительным.

Ему нравится, когда его кусают. До меня он, наверное, этого не знал.

С губ Саллена срывается стон, и мне становится жарко. Я впиваюсь пальцами в простыни, потому что, несмотря на стекающую по моему лицу слюну и его карающую позу, он не причиняет мне боли и не пугает меня, и я буду твердить это себе миллион раз, пока это не станет правдой.

Я вонзаю резцы в костяшки его пальцев, у меня в висках стучит пульс, но Саллен лишь все глубже проталкивает их мне в горло, пока к нему не подступает желчь, и я вынуждена разжать челюсти.

Затем он резко отстраняется.

У меня сжимаются легкие, я хватаю ртом воздух и впиваюсь ногтями в ладони, а белые простыни смягчают боль.

Саллен взбирается на меня всем своим весом, поворачивает мою голову к себе. Влажными дрожащими пальцами он откидывает с моего лица волосы самым странным, самым нежным жестом, противоречащему тому, что он делал всего несколько секунд назад. Его грудь вздымается под толстовкой, взгляд скользит вдоль моей скулы по траектории обнаженных пальцев. Дикими, потемневшими глазами Саллен изучает строение моего лица, как будто для него нет ничего любопытней.

Как будто это не он только что укусил меня, запихнул мне пальцы в горло и пытался запугать.

Как будто это не я не укусила его в ответ.

А может, как будто он хочет переломать все кости у меня под кожей.

Я плотнее прижимаю локти к телу, но сопротивляюсь дикому желанию оттолкнуть Саллена, поскольку вино слишком быстро кружится у меня в голове, и я пытаюсь за считанные секунды осознать все, что только что произошло.

Несмотря на все это, я ни разу не попыталась с ним бороться. Я оттянула ворот его водолазки, но не оттолкнула Саллена. Неужели он не заметил?

«Я и правда ничтожество, но только для тебя».

У меня в сознании мелькают краснеющие у него под горлом шрамы, неровные слова, дюймы плоти, обезображенные каким-то лезвием, глубоко вонзившимся в его прекрасную кожу.

«Как он посмел?»

Это первое, что слетает с моих губ, когда Саллен успокаивается, прижав своими коленями мои бедра. Мы так близко, и все же его разум вне пределов моей досягаемости.

— Как ты посмел? — шепчу я, глядя на него, и, пытаясь отдышаться, сопротивляюсь желанию вытереть с лица слюну.

Я замечаю резкую линию его подбородка, бугорок плоти под воротом, который теперь снова поднят. Его длинные ресницы, тонкий нос и горечь в карих глазах.

— Это ты сам с собой сделал? — срывающимся голосом произношу я, и комната снова начинает кружиться, но я сосредотачиваюсь на неподвижной фигуре Саллена. — Ты порезал себя?

Он продолжает водить дрожащими пальцами по моей щеке, снова и снова, как будто прощупывает под ней кости. Саллен держит мое лицо своей затянутой в перчатку рукой, как будто боится, что я от него отвернусь.

Он не понимает, что я никогда этого не сделаю.

На его нижней губе остался едва заметный красный след от укуса, и я чувствую пульсирующую рану на горле, но, как ни странно, это скорее нечто сокровенное, чем болезненное. Как секретный укус, который навсегда останется со мной.

— Скажи мне, — не отводя от него взгляда, шепчу я. — Ты сам это написал?

Для этого ему пришлось бы смотреться в зеркало. Чтобы оставить такой глубокий шрам, нужно вынести адскую боль. Непрекращающуюся. Буквы не были похожи на свежие раны со свойственным им жемчужно-розовым цветом. Интересно, в какой год своей жизни он почувствовал, что должен вырезать на себе такие жестокие слова. Интересно, могла ли я хоть как-то этому помешать во время наших кратких встреч.

«Почему ты не позволил мне спасти тебя?»

Саллен проводит указательным и средним пальцами по моей щеке. Затем медленно поднимает взгляд к моим глазам. Изумрудно-зеленый капюшон отбрасывает тень ему на лицо в и без того темной комнате, я не могу разглядеть его волосы, но из-под ткани выглядывают густые коричневые пряди, и мне хочется зарыться в них пальцами. Погладить его по голове. Сказать ему, что он вовсе не ничтожество.

Саллен опускает взгляд на мою шею, разглядывая место, куда он вонзил свои острые клыки. Выражение его лица никак не меняется.

— Нет, — наконец отвечает он низким голосом, не отрывая глаз от укуса.

— Будет синяк, — шепчет он и, медленно разведя пальцы, прислоняет к моей щеке. Два его пальца почти касаются моих глаз, его ладонь такая большая, что охватывает все мое лицо. Он как будто баюкает меня. — Может начаться заражение.

— Рана неглубокая, — тихо говорю я.

Сердце разрывается от его признания, что это сделал не он. Хотя в этом есть что-то сладкое. Что он не пал так низко. Или, если и пал, то никак этим не воспользовался, по крайней мере, не там. Но практически все его тело всегда скрыто под одеждой, и я почти в ужасе от мысли, что он мог сделать со своей драгоценной плотью.

— Все будет хорошо.

Саллен с трудом сглатывает. Я вижу, как двигается его челюсть, но он не поднимает на меня взгляда.

— Когда-нибудь ты удивишься. Как могут загноиться даже самые незначительные раны.

Он на мгновение закрывает глаза, как будто находится в каком-то внутреннем смятении.

— Я ее тебе промою. Прости.

Затем Саллен отстраняется. Он никогда не сидел на мне, придавив всем телом к кровати и перекрыв дыхательные пути, и я понимаю, что пока не хочу лишаться его тепла.

Когда он убирает ладони от моего лица, я хватаю его за обнаженную руку и неловко сжимаю его пальцы, все еще влажные от моего рта и… кое-чего пониже.

Я чувствую, как Саллен моментально коченеет от моего прикосновения, словно труп. И он не смотрит на меня, а лишь куда-то в пространство между нами. Я отмечаю кости его пальцев, неровные и бугристые, но не смотрю на них.

Не уверена, что готова ко всему, через что ему пришлось пройти, несмотря на то, что буду обожать Саллена, независимо от его травм. У меня из головы не выходит история с заспиртованными образцами, но вместо того, чтобы горевать о его прошлом, я испытываю странную гордость за него, за то, что он так рано столькому научился. Даже если это было по чьему-то жестокому приказу. Кто из подростков может похвастаться собственной лабораторией?

— Пожалуйста, не извиняйся.

Изнутри удушливой волной накатывает тошнота, состояние опьянение тоже малоприятно, но я все равно хочу попытаться донести до него то, что у меня в голове. «Мне кажется, я тобой одержима». Но вместо этого у меня выходит:

— Не оставляй меня здесь.

Не знаю точно, что я имею в виду. В смысле, сейчас, потому что я чувствую себя больной и измученной из-за того, что по глупости выпила целую бутылку вина после того, как мне дважды вкололи успокоительное? До конца нашего пребывания здесь, потому что я не хочу оставаться одна? Никогда, потому что я влюблена в тебя?

Но Саллен не просит разъяснений. Между его бровями образуется складка, и он поднимает на меня глаза. Затем медленно и осторожно кивает.

Глава 30

КАРИЯ

Это легко узнаваемый звук ползущей змеи. Я слышу его, но когда заставляю себя открыть глаза, не вижу ничего, кроме темноты. Наступила ночь, или, возможно, я погребена заживо, как будто вокруг меня сомкнулись чернильные стены.

Змея приближается, ощущение ползущего по телу страха от ее движений переходит в физическую реакцию. Маленькие волоски у меня на шее, руках и ногах встают дыбом.

Мои руки и ноги обнажены. Ко мне резко приходит осознание, и я, прерывисто дыша, пытаюсь сесть, напрягаю мышцы, но не могу пошевелиться. По мере того, как змея приближается, и шуршание ее брюха по твердой поверхности, на которой я лежу, становится громче, я понимаю, что могу только моргать, вглядываясь в темноту над головой. Меня охватывает озноб, не имеющий ничего общего со спертым воздухом этой могилы, и я чувствую, как стучат мои зубы. Несправедливо, что мое тело реагирует, но мозг словно скован и неспособен самостоятельно разблокировать какой-либо механизм.

Что-то надвигается.

Кто-то охотится за мной.

Здесь змея.

Она все ползет, и я чувствую ее у своей головы. Я не могу поднять подбородок, чтобы посмотреть вверх, да даже если бы и могла, в этом аду ничего не видно. По моей обнаженной руке скользят холодные чешуйки ее кожи, и я открываю рот, чтобы закричать.

Но вокруг тишина.

Холодное существо ползет по моим глазам, и я не могу дышать.

Я в ловушке внутри собственного тела.

Змея движется дальше, по моему носу.

Я абсолютно беспомощна. Я не могу ее сбросить.

Змея скользит по моей обнаженной груди, и слезы щиплют и давят на глаза. Тварь ползет по моему животу, её вес огромен, а тело такое длинное, что я чувствую, как все новые чешуйки тянутся от моего плеча, опускаются под глазом. По моим ребрам, брюшному прессу, затем еще ниже, к бедренным костям, и я…

— Кария.

Его голос зовет меня в темноте. Что-то невыносимо колет в уголке под глазом, боль ослепляет меня и, когда, поморгав, я открываю веки, то ничего не вижу. Я дрожу, по моей щеке текут слезы, причиняя жгучую боль под линией ресниц.

— Прекрати.

Вслед за хриплым голосом Саллена мне на запястья ложится рука и мгновенно прижимает их к кровати, вокруг сгущается бескрайняя тень.

У меня бешено колотится сердце, и я начинаю растерянно метаться, обливаясь холодным потом.

Мое дыхание громкое, хорошо различимое, ужасные звуки внутри темной могилы, и я не знаю, похоронены ли мы оба здесь, со змеей, что не так с моим глазом и почему Саллен Рул прижимает меня к… кровати.

Это, должно быть, кровать. Подо мной мягко, а до этого я лежала на чем-то более холодном и твердом.

Я снова моргаю, и в боковом поле зрения появляется размытое пятно. Это скорее ощущение, нежели образ, поскольку вокруг меня очень темно.

— Ш-ш-ш, — шепчет Саллен, его губы у меня на щеке, присутствие ближе. Он прижимается сердцем к моему сердцу. Лежит на мне.

Он давит на меня там, где была змея.

Я чувствую, как мой пульс учащается и бьется в унисон с пульсом Саллена, но биение его сердца медленнее. Меня обволакивает аромат потемневших роз и земли. Успокаивает меня. Я помню вино, то как Саллен проникал в меня пальцами, а затем сунул их мне в рот, как он кусал меня, как хотел, чтобы я испугалась.

Ужасы его детства, что продолжают разматываться, будто разодранный клубок черных ниток.

Я пытаюсь сморгнуть с глаз пелену, лицо Саллена так близко, что я ничего не смогла бы разглядеть, даже если бы здесь было светло. Я все еще чувствую под ресницами жгучую боль; это не просто часть моего странного сна про змею.

В комнате раздается громкий, ужасный шепот, но как только я задерживаю дыхание, чтобы понять, что это, он затихает.

Это я.

Мои руки сильно дрожат в крепкой хватке Саллена. Держа меня за запястья, он выгибается навстречу моему дрожащему телу, задняя часть моей шеи влажная, думаю от пота.

— Я здесь, Солнышко. Это был всего лишь сон.

Я снова моргаю, облизываю пересохшие губы, пытаясь придумать, какой-то вопрос. Что-то сказать. Но когда Саллен касается губами моей щеки и прижимает меня руками к кровати, я понимаю, что мне вообще не хочется говорить.

— Я сейчас включу свет, — осторожно произносит он, будто боится меня.

Не знаю почему, как и не знаю того, сколько я спала. Я смутно помню, как с трудом добралась до ванной, почистила зубы, переоделась в найденную в комоде белую пижаму, забралась в кровать, и все это под молчаливым взглядом Саллена после нашей ссоры.

Не думаю, что я сделала что-то ужасное.

Но он медленно разжимает пальцы у меня на запястье, затем отталкивается от меня, перенося свой вес в изножье кровати, но не покидает меня полностью. Тем не менее, он меняет позу и садится рядом со мной, касаясь бедром моего бедра. Затем я слышу слабый щелчок, и комнату заливает тусклый бледно-желтый свет.

Я подношу пальцы к саднящему глазу, мое зрение все еще недостаточно отчетливое, но при этом движении Саллен поворачивается от тумбочки ко мне, и я вижу, как он стискивает челюсти и тут же снова хватает меня за руку, впившись голыми пальцами в мою кожу.

Я замираю, быстро моргая, чтобы разогнать застилающую глаза пелену и увидеть, что его разозлило.

— Ты тоже хочешь причинить мне боль? — спрашивает он низким голосом, в котором слышится непонятная мне резкость.

Я с трудом сглатываю, пытаясь сесть, но он опускает руку, все еще сжимая мое запястье, и предплечьем давит мне на грудь, удерживая на месте.

Во мне вспыхивает раздражение, но в тот же момент в сознании всплывает придавливающая меня во сне змея. Универсам «Змеи». Название этого магазина тоже эхом отдается у меня в голове, словно предупреждение, но я не могу уловить связь, когда Саллен разворачивается ко мне всем телом, сильнее прижимаясь к моей груди.

— Если ты сделала это нарочно, я оставлю тебя глаз.

Я быстро моргаю, желая убрать пятно, застилающее мне обзор, но прежде чем успеваю спросить его, о чем, черт возьми, он говорит, Саллен тянется ко мне свободной рукой и нежно проводит пальцем вдоль линии моих ресниц.

Я шиплю сквозь зубы, но тут же перевожу внимание на его поднятую руку.

От охватившего меня удивления я просыпаюсь быстрее, чем от попавшей в вену кокаиновой пасты.

Кровь.

Густая и красная, просочившаяся в рисунок кожи у него на пальце.

О, боже.

У меня идет кровь. Вот почему я плохо вижу.

Меня охватывает паника, и я больше не в полудреме. Я с трудом поднимаюсь, отбросив ногой влажные простыни. Саллен меня отпускает, и я перемахиваю через него, скользнув по его коленям, а затем касаюсь босыми ступнями прохладного пола из массивной доски. Я двигаюсь так быстро, что у меня кружится голова, конечности предупреждающе покалывает, а в теле ощущается слабость, как будто я вот-вот потеряю сознание. Когда я подхожу к комоду, перед глазами появляется еще больше пятен. Я наклоняюсь, ударив ладонями по деревянной поверхности, боясь взглянуть на свое отражение, но вынужденная смотреть.

Я невольно втягиваю воздух при виде толстой кровавой полосы, смазанной в уголке моего глаза и медленно стекающей красной дорожкой вниз по линии носа.

— Какого хрена? — шепотом произношу я, одновременно бросив взгляд на свое горло.

В месте, где меня укусил Саллен, теперь фиолетово-зеленый синяк, но кожа там блестит, как будто смазана мазью. Я вспоминаю его слова о том, что любые раны могут загноиться, и на одно короткое мгновение перестаю паниковать. По телу разливается тепло при мысли о том, как он делал то, что сказал, и, пока я спала, позаботился обо мне, вероятно, найдя где-то на чердаке аптечку. Мод, похоже, обо всем подумала.

Но когда я снова поднимаю глаза на свое отражение и снова вижу, как расширившиеся зрачки поглощают мои голубые радужки, как по лицу течет кровь, а на языке ощущается привкус железа, я понимаю, что сейчас упаду в обморок.

У меня дрожат колени, в крови разливается дурман, и от этого я роняю подбородок на грудь. Черт, черт. Я сейчас потеряю сознание.

Я больше ничего не вижу, и это не из-за крови; это падает мое кровяное давление. Мои ладони липкие, кровь застилает мне глаза, и теперь, когда мне известно почему, я чувствую себя еще хуже, меня тошнит, я слабею, и…

Меня обхватывает рука Саллена.

Я даже не заметила его движения, настолько все вокруг меня померкло. Но я замечаю, когда он сжимает мне горло, впившись большим пальцем в шею, и приподнимает мою голову.

Я моргаю, Саллен прижимается ко мне всем телом, оно намного массивнее моего, и это тоже успокаивает в момент, когда я чувствую, что из последних сил цепляюсь за остатки сознания.

Я ловлю в зеркале свой взгляд, Саллен нависает надо мной, но уже через секунду опускает свой подбородок и вынуждает меня приподнять мой. Мы смотрим друг на друга, Саллен запрокидывает мне голову и, крепко обняв меня, притягивает к себе.

Затем он склоняется надо мной, и я чувствую у себя на коже его язык, прямо под моим глазом. Он слизывает кровь с моего лица.

Прилив адреналина не дает мне отключиться, я протягиваю дрожащие пальцы, обхватываю ими его предплечье, что лежит у меня на груди. Саллен все еще сжимает рукой мое горло.

Он снова лижет меня. Я закрываю глаза и чувствую тепло там, где он проводит языком по моей коже, а затем холод, когда ее касается воздух. С губ Саллена срывается тихий стон, и он отстраняется, но тут же прижимается губами к кончику моего уха.

— Ты всхлипывала во сне. Я думал, это потому, что я пытался… прикоснуться к тебе.

От этих слов у меня подкашиваются ноги; это моя самая сокровенная фантазия. Моя долгожданная мечта; Саллен использует меня, пока я сплю, погружена в грёзы, и просыпаюсь от того, что он уже глубоко во мне и зажимает мне ладонью рот, чтобы я не закричала.

— Но ты начала дрожать. Я решил, что делаю что-то не так. Я не проникал в тебя, но пытался… доставить тебе удовольствие.

Он едва касается губами моей кожи, одной рукой крепко держит меня, а другой сжимает мне горло.

Я чувствую, как сзади Саллен упирается мне в спину своей эрекцией. Его член кажется таким большим, что внезапно мне становится пофиг, что во сне я, по всей видимости, чуть не выковыряла себе глаз. Пофиг, что он только что попробовал на вкус мою кровь. Я снова жива и больше не на грани обморока.

Я хочу его еще сильнее.

И прямо сейчас.

— Однако тебе что-то приснилось, так ведь?

В его гортанном голосе звучит удивительная нежность, и по моей реакции в зеркале он, должно быть, понял, что я поранила себя не специально.

— Что тебе приснилось, Солнышко?

Но прежде чем я успеваю ему ответить, он отстраняется и разворачивает меня с такой легкостью, будто я его кукла. Я распахиваю глаза и, снова прекрасно видя все вокруг, ударяюсь спиной о комод, а Саллен ловит меня, обхватив обеими руками за запястья.

Он поднимает мою правую руку и поворачивает вверх ладонь, отчего мои пальцы легко сгибаются.

Вот оно.

Кровь под моими указательным и средним пальцами.

Он устремляет в меня свой пристальный взгляд, и я чувствую, как в груди бешено колотится сердце. Я никогда раньше не ранила себя во сне. Не знаю, что произошло. Может, это всё сон, хвост змеи возле моего глаза.

И снова я думаю о названии этого магазина. О символе Райта. В этом слишком много совпадений, чтобы быть правдой. Это очевидно по нашим лицам, и, возможно, именно поэтому Саллен решил, что здесь нет никакой связи. Между всем этим и его онлайн-подружкой, с которой он общался много лет назад.

Но я чувствую, что в любой момент нас могут найти. Его у меня заберут.

Саллен проводит большим пальцем по краешку моих ногтей и, похоже, думает совсем о другом. Несмотря на мои опасения оказаться в ловушке предателей, мне хочется рассмотреть его руки, изучить все шрамы, пососать кончики его голых пальцев, особенно те, на которых нет ногтей, но Саллен тяжело сглатывает, и я поднимаю на него глаза, как будто ничего не могу с этим поделать, даже если бы попыталась.

Саллен всецело сосредоточен на мне. Он напряженно проводит большим пальцем по кончикам моих пальцев взад-вперед.

— Если ты когда-нибудь намеренно причинишь себе ими боль, — шепчет он, крепко сжимая в своей хватке мои пальцы. — Я их откушу.

Несмотря на то, что у меня бешено колотится сердце, я прищуриваюсь, но не успеваю сказать что-либо в ответ, поскольку в дверь нашей спальни раздается стук.

Глава 31

САЛЛЕН

— Как сказала Мод, ты явно не захочешь сегодня уходить, чувак. Ну, если тебе есть что скрывать.

Светловолосый парень в коричневой рубашке поло и брюках цвета хаки похожий на желтого лабрадора. Но глаза у него красные, и на один из них упала косматая грива светлых волос. Он говорит медленно, создавая у меня впечатление, что находится в измененном состоянии сознания.

— Повсюду кишат копы. Я живу всего в пяти кварталах отсюда, и меня три раза останавливали.

Он приоткрывает рот, как мне кажется, от ужаса, но вместо этого с его губ срывается странный смех, и тогда я чувствую этот запах. Марихуана.

Штейн с гостями иногда накуривался в гостиной нашего дома. Время от времени меня вытаскивали туда только для того, чтобы доказать, что я жив. У меня часто возникало отчетливое ощущение, что даже постоянной компании Штейна хотелось, чтобы меня не стало.

— Притом, что ты здесь, в магазине, что ж, нам всем есть что скрывать, да, братан? — Светловолосый парень наклоняется, и я напрягаюсь, когда он прижимается своим плечом к моему.

Он худой и ниже меня ростом, возможно, моего возраста, и я на мгновение подумываю о том, чтобы сломать ему лопатку, но вместо этого делаю шаг по направлению к первому этажу.

На лестнице у чердака раздается скрип, и мы оба — парень (кажется, он сказал, что его зовут Флит, но я не в курсе, да и мне нет до этого дела) и я оборачиваемся.

Кария сжимает в ладони ручки старой бархатной зеленой дорожной сумки, которая, похоже, забита до отказа и чуть не трещит по швам. Кария одета в черные джинсы с высокой талией и укороченную розовую футболку, на которой белым сочащимся шрифтом написано «Ужас».

Знаю, что она, должно быть, нашла это в ящиках комода, и поражен тем, как подозрительно в этом заведении нашлось что-то, что так идеально ей подходит.

Не отрывая от меня взгляда лазурных глаз, Кария спускается по лестнице в своих белых Vans. Ее светлые волосы собраны в небрежный пучок, лицо обрамляют завитки. Но стоящий рядом со мной Флит, или как там его зовут, не сводит с нее глаз.

Я быстро вспоминаю, как слизывал языком ее кровь. От вкуса железа и металла я странным образом захотел ее еще больше; возможно, после всех этих лет, когда меня заставляли есть мерзких тварей, она по сравнению с ними — просто божественна.

В любом случае, я не хочу, чтобы на нее пялился Флит. Я вообще не хочу, чтобы она находилась рядом с кем-то еще. Будь моя воля, она осталась бы запертой наверху.

Ранее в дверях появилась Мод, прервав мою хватку на горле Карии по прошествии двух дней наблюдений, как она спит после бутылки вина и двух совершенно не нужных ей доз снотворного. Если бы между ними было чуть меньше времени или если бы дозировка Штейна оказалась немного побольше, Кария могла бы никогда не очнуться. Но когда я понял, что она все еще дышит, то уже не мог от нее оторваться и прикасался к ней поверх одежды так, как раньше это делал Космо де Актис.

Далеко это не зашло; мне чуждо чувство вины, и все же от ощущения, как от моих прикосновений она прижимается ко мне своим телом, я почти задыхался одновременно из-за охватившего меня вожделения и отвращения к себе. Из-за того, что я ее использовал и не мог заставить себя сделать нечто похуже.

Однако я понимал, что сегодня вечером нам надо уходить, и пока она спала, думал о том, куда мы могли бы отправиться дальше. Кроме того, я думал о том, чтобы просто оставить Карию здесь. Пытался убедить себя в том, что если Райт ее поймает, то с ней все будет в порядке. Но она ударила Штейна Рула фонариком по голове.

Если при ее наказании у него будет право голоса… Я не могу ее оставить. Ещё нет.

Я все ждал напоминания Мод о том, что пришло время “выписываться”, но вместо этого она посоветовала нам пересмотреть свой сегодняшний отъезд из-за наплыва полиции в Александрии.

Она понятия не имеет, что это, по всей вероятности, из-за нас с Карией.

Мод сказала, что в магазине устраивается ужин, и пригласила на него нас, упомянув о стоящем в гостиной диване, на котором, в случае необходимости, мы могли бы поспать.

На ночь мы здесь не останемся, но подождать еще несколько часов, пока Райт не отправится спать, кажется разумной идеей. С другой стороны, у Штейна не нормированный рабочий день. В любом случае, находясь тут слишком долго, я чувствую дискомфорт.

Кария собрала наши вещи, по предложению Мод взяла кое-что с Чердака (Кария вообще с ней не разговаривала), и я спустился вниз, чтобы убедиться, что у двери не околачивается никого из Райта.

Там я столкнулся с Флитом, который не перестает лениво разговаривать со мной, несмотря на то, что я не отвечаю. Он должен показать нам дорогу в подвал на ужин, когда к нам присоединится Кария.

Что она и делает, миновав несколько ступенек.

У нее под глазом все еще заметна рана от ногтей, но предполагаю, что Кария нашла где-то на Чердаке косметику, потому что сейчас ее почти не видно, и вдоль линии верхних ресниц у нее теперь подводка, идущая из уголков глаз.

Мне хочется провести большим пальцем по ее векам и размазать все это, но я все же остаюсь на месте и беру из ее рук сумку. Она на удивление тяжелая; надеюсь, Мод не возражает, что мы так много с собой набрали, но я не собираюсь говорить Карии, чтобы она выложила что-то обратно.

— Йоу, ты, должно быть, Кария. Мод рассказала мне о тебе до того, как пришли остальные, — в словах Флита слышна самодовольная усмешка.

«Остальные». Я не знаю, кто еще здесь есть, и мне не нравится, как это звучит.

Кария смотрит на него, а я крепче сжимаю в руках сумку.

— А ты кто? — спрашивает она вежливым, но неуверенным голосом.

Когда ее внимание отвлекается от меня, я чувствую, как в груди учащенно бьется сердце. Не знаю, когда я начал верить, что она моя, но это слово, кажется, эхом отзывается в каждом его ударе.

— Флит.

Он протягивает ей руку, и я смотрю на его аккуратные ногти, гладкую кожу. На ней не видно ни единой раны или даже мозоли.

Кария начинает протягивать ему ладонь, но я хватаю ее за запястье и привлекаю к себе.

— Мы сами найдем дорогу в подвал, — тихо говорю я и, повернувшись, смотрю в глупые голубые глаза Флита, который поднимает брови, все еще неловко стоя с протянутой рукой и переводя взгляд с меня на Карию.

— Ты уверен? На ступеньках немного жутковато, тебе следует быть осторожным, потому что здесь нет света и…

Я широко улыбаюсь ему, обнажив зубы.

Он замолкает, отступив на шаг назад. Взгляд парня снова скользит по Карии, и я вижу его замешательство. «Почему ты с ним? Он отвратителен. Ты прекрасна. Пойдем со мной. Я ношу гребаные рубашки поло».

Мне хочется придушить его этой самой рубашкой, но, наконец, он поворачивается к нам спиной и направляется вглубь магазина, бросив на нас последний взгляд, а затем исчезнув в темноте магазина.

Даже сквозь перчатки я чувствую, как учащенно бьется под моими пальцами пульс Карии.

Я медленно поворачиваюсь к ней и вижу, что она пристально смотрит на меня.

— Ты его напугал.

У меня ощущение, будто этими словами она ударила меня ногой в живот, несмотря на то, что это было моей идеей. Я сжимаю зубы и отпускаю ее, делая шаг назад в своих высоких кроссовках. Я бросаю взгляд на запертую дверь магазина; Мод сказала, что все уже собрались на этот гребаный ужин. Я слышу за стенами сирены и знаю, что уйти нам пока нельзя, но отчаянно этого хочу.

Карии не понравится мое общение с другими людьми.

Мне вообще не нравится с ними общаться. Но она сказала, что отсиживаться наверху — это навлечь на себя лишние подозрения, да и комната больше не наша. Мод и так достаточно нам помогла. Я молча бросаю у двери сумку, и она с тяжелым стуком приземляется на дощатый пол.

В моих мыслях Кария прижимается ко мне в постели. В моих мыслях я трус из-за того, что так чертовски долго не делал с ней того, чего хотел. Но ужасные идеи, рождавшиеся в моем мозгу на протяжении долгих лет, кажутся слишком трудными для воплощения с ней настоящей. С такой нежной, удивительно сладкой и возбуждающей.

В отеле было проще накачать ее наркотиками. Колоть шприцем ее сосок. Кусать ее кожу. Потому что тогда я не представлял, что она для меня сделает. Но даже с учетом того, что Кария доказала свою преданность, я боюсь, что все это какая-то уловка, и я просто еще не понял сути. На самом деле я ей не нужен.

— Саллен.

Я поднимаю взгляд на нее.

Кария делает шаг вперед, поднимает к моей груди обнаженную руку и нежно скользит пальцами по моей изумрудной толстовке. Она слегка улыбается и опускает взгляд к моему горлу.

— Мне это нравится, — говорит она, кивнув на белую бандану, которую я повязал на шею. — Очень.

Я надел найденную в комоде белую футболку, те же серые брюки, что купил в торговом центре, но горло прикрыть было нечем. Однако в каком-то небольшом ящике лежала любопытная коллекция бандан, и, похоже, она пришлась в тему.

Но я не могу с уверенностью сказать, что сейчас Кария надо мной не издевается. У меня пересыхает в горле и там, где ее пальцы касаются моей толстовки, слишком сильно колотится сердце.

От моего молчания ее улыбка блекнет, и Кария медленно опускает руку, глядя в пол.

— Мы не можем доверять никому из них, — тихо говорит она, теперь уже серьезнее. Кария поднимает глаза, вглядываясь в меня из-под ресниц. — Даже твоей девушке.

При этих словах по моему телу проносится поток тепла, который труднообъяснить. Это нечто легкое и ошеломляющее одновременно.

— Она не моя девушка. — У меня никогда ее не было. — И я ей не доверяю.

— Да, знаю, — тихо говорит Кария, выгнув бровь и тщательно выговаривая каждое слово своими розовыми губами. — Ты никому не доверяешь.

Затем она отворачивается от меня, направляясь вглубь магазина. Я бросаю взгляд на ее идеальную, подтянутую попку, на каскад небрежно уложенных волос, на красоту выглядывающего из-под розовой футболки шейного отдела позвоночника.

Но как только она собирается проскользнуть мимо фойе в магазин, я делаю шаг вперед и, схватив ее за запястье, рывком притягиваю к себе.

Кария резко оборачивается, отдергивая руку.

Я неохотно отпускаю ее.

— Обещай мне, что не будешь… смеяться вместе с ним, — тихо говорю я, слыша в темноте и безмолвии магазина свой хриплый голос. На самом деле я хочу сказать совсем не это, но не знаю, как сформулировать то, что чувствую.

Кария хмурит брови и прищуривается, легкая морщинка в уголке ее глаза усиливает это выражение.

— Что? — спрашивает она, качая головой. — Смеяться? С кем?

Я смотрю мимо нее, в темноту магазина.

— С Флитом.

Мне не нравится произносить его имя.

Что-то в ее чертах смягчается, губы приоткрываются, морщинки разглаживаются. Затем она просто говорит с легкой ухмылкой:

— Я буду вести себя наилучшим образом, если ты обещаешь вести себя так же.

Глава 32

КАРИЯ

Лестница жутковатая. Вокруг кромешная темнота, мой нос наполняет запах мокрого цемента и каких-то приторных благовоний, и при каждом моем шаге в нечто, что все больше напоминает бездонный колодец тьмы, раздается скрип ступенек. Здесь нет перил, и, хотя позади меня идет Саллен, он не протягивает руку, чтобы помочь мне сохранить равновесие. Возможно, он думает, что я не хочу, чтобы он ко мне прикасался, поскольку до этого вырвалась из его хватки. Мне бы хотелось, чтобы он это сделал, и все же… У меня не выходит из головы мой сон. Мои ногти у глаза. Текущая по моему лицу кровь.

Саллен, утверждающий, что прикасался ко мне во сне.

Я этого не помню; не знаю, как далеко он зашел.

Недостаточно далеко, но не думаю, что мне следует ему об этом говорить.

У меня под ногтями была кровь, и он, похоже, разозлился, решив, что я себя поранила, но от слов Мод о том, что кого-то разыскивает полиция, от названия этого магазина и странного поворота событий, из-за которого мы угодили на гребаный ужин с долговязым блондином по имени Флит, все кажется… подозрительным.

Даже идущая следом за мной любовь моего детства.

Мы спускаемся в тишине, но достигнув лестничной площадки, я вижу сквозь толстое матовое стекло слабое красное свечение. Снаружи доносится музыка, в основном басы, поскольку я не могу разобрать слова и мелодию.

Я тянусь к дверной ручке, вспоминая о том, как Саллен предупреждал меня не смеяться с Флитом. Думаю, он имел в виду флирт, и будь это кто-то другой — Космо или Вон — я бы послала его к черту. Но было что-то на удивление трогательное в том, как Саллен пытался быть собственником.

Я отбрасываю эту мысль и морально готовлюсь к тем, кто может быть здесь, внизу. Мод, Флит, я никого из них не знаю ни в лицо, ни по имени, но… что, если это какая-то тщательно продуманная ловушка, и я иду прямо в нее?

Если это так, я убегу. Мы оба снова убежим.

Я поворачиваю ребристую ручку, под моими пальцами становится холодно.

Затем я толкаю дверь и вхожу в темную комнату с низким потолком.

При моем появлении заполняющий ее гул голосов тут же стихает, только фоном играет какая-то музыка. Я узнаю эту песню. «Antichrist» группы The 1975. По какой-то причине, услышав ее в этой комнате с висящими вдоль потолка темно-красными светильниками, с занимающим большую часть пространства прямоугольным обеденным столом из полированного красного дерева, придвинутой к нему барной тележкой и развешенными вдоль черных стен стекол с туловищами змей, мне становится как-то… жутко.

Когда я оглядываю расставленные вокруг стола красные бархатные кресла, вижу Флита, Мод, симпатичную девушку с розовыми волосами и парня лет восемнадцати, с детским личиком и тугими черными кудряшками, то чувствую, как усиливается мое беспокойство, хотя я не понимаю почему. Я все еще стою в дверном проеме, загораживая Саллену вход в комнату. Я осматриваю ее углы и вижу коридор, ведущий куда-то в темноту. Как только я начинаю поворачиваться, чтобы осмотреть стены справа от меня, прямо у меня над ухом раздается тихий, знакомый голос.

— Какого хрена ты здесь делаешь, Кария?

Глава 33

КАРИЯ

Вздрогнув, я оборачиваюсь и вижу стоящего в тени за дверью Космо, слишком близко ко мне.

К моему горлу подступает паника, грудь резко вздымается, но, кажется, я не могу сделать вдох. Я отпускаю ручку двери, бросив взгляд на лестничную клетку. На наблюдающего за мной Саллена. Но Космо он не видит из-за того, что дверь открывается внутрь.

— Ты в курсе, что тебя ищет весь город? — тихо говорит Космо, приподняв брови.

Его голос ровный, но в выражении лица читается гнев. Он одет просто: серые спортивные штаны и черная футболка, руки в карманах. Но его плечи напряжены, и на одну безумную секунду я задаюсь вопросом, большая ли у него шишка там, куда я его ударила.

Он шагает ко мне и, протянув руку, открывает дверь до упора.

Я снова смотрю на Саллена и вижу, как в этот самый момент он замечает Космо.

И буквально в ту же самую секунду взгляд Космо устремляется на Саллена.

Какое-то время ничего не происходит.

В комнате лишь тишина.

Не знаю, играет ли еще музыка.

Я чувствую, что все смотрят на нас.

И понимаю, что должна это как-то исправить.

Поэтому я шагаю вперед, хватаю Космо за руку, ощущая под пальцами его теплую кожу, и он снова переводит свой взгляд на меня.

— Привет, — тихо говорю я, выдавливая из себя улыбку, хотя вся дрожу.

Космо опускает свой пристальный взгляд на ссадину у моего глаза, и его лицо бледнеет, а челюсть сжимается.

— Могу я… с тобой поговорить? — мягким голосом продолжаю я, но у меня так сильно колотится пульс, что сотрясается все тело.

— Можешь, — говорит Космо, и в его словах слышится угроза.

Я чувствую исходящий от него жар, Космо так напряжен, что сквозь кожу его руки проступают кости.

Я улыбаюсь ему во весь рот.

— Наедине…

Но прежде чем Космо успевает ответить, на меня падает тень, и я чувствую за спиной Саллена.

Космо медленно поворачивает голову, окидывая внимательным взглядом человека, который, как известно, вырубил его наркотиками. Его глаза вспыхивают, и он очень тихо произносит:

— Я, блядь, тебя убью.

Такое чувство, что у меня в ушах вата, а во рту Сахара, но я знаю, что должна это исправить. Когда тут толпа, Космо, а по улицам рыщут копы, мы не можем убежать. Не сейчас. Пока нет.

Поэтому, когда Космо делает шаг к Саллену, я втискиваюсь между ними. Я чувствую, как Саллен прижимается к моей спине, но не отпускаю руку Космо.

— Пожалуйста, — шепчу я, заглядывая в глаза своему другу. — Пожалуйста, мы можем поговорить?

Я стою, зажатая между ними двумя в этой красной комнате, и тут чувствую, как мне на шею опускается ладонь Саллена. Он обхватывает ее затянутыми в перчатку пальцами.

На лице у Космо проступает отвращение.

До моего уха доносится голос Саллена.

— Не. Прикасайся. К нему.

Я немедленно отпускаю руку Космо и, потянувшись назад, провожу пальцами по телу Саллена, пытаясь успокоить его без слов.

— Нам нужно поговорить, — повторяю я Космо. — Ты это знаешь.

Я не хочу его умолять, но если от этого зависит спасение Саллена, мне не западло.

Космо снова переводит взгляд на меня. На мгновение мне кажется, что он не согласится. Набросится на Саллена или, может, только на меня.

Но через секунду он коротко кивает, а затем говорит:

— Мы можем поговорить, но с ним ты отсюда не выйдешь.

…но я стал падшим ангелом, которого ты безвинно отлучил от всякой радости.

«Франкенштейн», Мэри Шелли

Глава 34

КАРИЯ

Я поднимаюсь по винтовой лестнице отеля с бокалом Poco Grande, оглядывая висящие надо мной люстры, затемненные коридоры, и нервничая от тишины такого огромного пространства. (Poco Grande — бокал для коктейлей на ножке. Его легко отличить по форме, она напоминает бутон тюльпана. Ножка бокала может быть как короткой, так и длинной — Прим. пер.)

Я смотрю на свою Пинья коладу, как на компаньонку, затем опускаю голову и делаю глоток через бумажную соломинку. Мне в горло льется ледяная смесь из ананасового сока, кокосового молока и рома. Этот коктейль не соответствует сезону, но всегда был моим любимым. Преимущества того, что бармен предоставлен в основном мне одной, и в любое время приготовит все, что я попрошу.

Первое октября, и, несмотря на то, что я пью, здесь уже чувствуется Хэллоуин, даже если Райт напрочь лишен вкуса, и отель ничемне украшен. На данный момент мои родители вместе с Мадсом Бентценом и всеми остальными ждут в «Септеме», когда из какой-нибудь части отеля появится Штейн Рул, и ни Космо, ни Вона, ни Айседоры здесь нет. Все трое работают, пусть даже выполняют разные задания.

Мне двадцать один, я одна, слишком трезва, и мне чертовски скучно.

Как это бывает всегда, когда я в таком состоянии, мои мысли возвращаются к Саллену Рулу. И поднявшись на второй этаж отеля и бесцельно блуждая по темным, безмолвным коридорам в своем черном, ниспадающем до самого пола кружевном платье, я задаюсь вопросом, а не находится ли он где-нибудь в отеле номер 7?

И теперь, когда мы стали старше, и я уже потрахалась с двумя мужчинами, что наделило меня небольшим опытом, смогла бы я заставить его поцеловать меня?

У меня горят щеки, стоит мне лишь представить его темные глаза и коричневые волосы, то, с какой напряженностью он смотрит на меня, натянув на голову капюшон. Горячо. Я бы встала на колени только, чтобы увидеть его без рубашки, потому что его фирменная толстовка скрывает стройное, мускулистое тело. Даже весь этот ворох ненужной одежды не может этого скрыть.

Погрузившись в свои грезы о парне, который, по всей видимости, мне не светит, я слышу слева от себя глухой удар и, вздрогнув, отскакиваю от двери, чувствуя, как в груди бешено колотится сердце.

Чтобы чем-то себя занять и, возможно, для храбрости, я делаю огромный глоток своего напитка, сжимаю в холодных пальцах ледяной бокал и, чувствуя разлившуюся на языке сладость, таращусь на расположенный передо мной номер.

Номер 234.

Как это часто бывает, отель закрыт для посетителей, поскольку Штейн созвал это собрание.

Здесь никого не должно быть.

Полагаю, в номере могут наводить порядок уборщицы, но… может, я ничего и не слышала. Может, это из-за жуткого времени года или подействовавшего на меня рома, а может, из-за желания что-то почувствовать.

Жизнь проходит мимо, а я топчусь на месте, не зная, чего хочу и кем мне быть. Я очень богата и избалована, мне адски скучно и кажется, что я сижу и жду, когда мои родители выдадут меня замуж, потому что я такая жалкая.

Я бросаю взгляд в пространство между дверью и мраморным полом и сначала ничего не вижу. Я уже собираюсь продолжить свою бесцельную прогулку, тоску по Саллену, когда вдруг там.

Прямо там.

Тень.

Шаги.

Я втягиваю воздух и прижимаюсь спиной к двери, что может оказаться ужасной идеей, потому что, если 234-ый номер занят, то, возможно, и этот, позади меня, тоже занят, и сейчас какой-нибудь серийный убийца откроет дверь и перережет мне горло, и я истеку кровью, залив ею весь коридор, а Саллен найдет меня слишком поздно.

Но не успев пошевелиться, чтобы избежать подобной участи, я слышу всхлип.

Как будто… кто-то шмыгает носом.

Плачет…

К двери приближается тень.

Мое сердце бьется невпопад, и мне приходится крепче сжать в руке бокал, чтобы не уронить его и не выдать себя.

Я опускаю взгляд на свои черные ботинки, детские розовые шнурки внезапно кажутся жутко палевными. Никто в Райте больше не носит такую хрень. Даже моя мама.

Кто бы там ни был, он поймет, что я здесь.

Разве что… Мои родители ждали Штейна. Все его ждали. Может, за этими дверями у него какой-то эксперимент? Сеанс пыток?

От Штейна у меня мурашки по коже, но не знаю, почему.

И так, я не двигаюсь.

Не дышу.

Тень опускается все ниже, заслоняя пробивающиеся из-под двери остатки света.

Затем я вижу что-то, от чего у меня холодеет внутри, но я даже не совсем понимаю, на что смотрю.

Кажется, что это…глаз.

Зрачок такой огромный, что радужной оболочки не видно.

Только чернота и белки, которые отчаянно вращаются, как будто ищут что-то. Кого-то.

Кончики пальцев постукивают по основанию двери.

Это, должно быть, человек, но он выглядит каким-то бесплотным, с его одним видимым из-под двери глазом.

Снова раздается всхлип, странный и искаженный, как будто у него зашит рот или…

«Сваливай отсюда на хер, Кария. К черту все это. Беги».

По какой-то причине мне этого не хочется. Особенно когда на меня смотрит этот вращающийся глаз с расширенным зрачком, и, клянусь, я слышу в голове его мольбу.

Спаси меня.

Просто открой дверь.

Я здесь.

Но я жалкая.

Я не задерживаюсь.

Я убегаю.

— Держи.

Космо протягивает мне черный пластиковый стаканчик, наполненный кроваво-красным пуншем из водруженной на темный стол чаши. Вокруг нее на черных, разрисованных скелетами сервировочных подносах — блюда с закусками. Крендельки в шоколадной глазури, коктейль из креветок, соус из черной фасоли и зефирный десерт в форме призрака. Несмотря на мою нервозность, у меня урчит в животе, и я подумываю о том, чтобы взять горсть всего этого и запихнуть в рот, просто чтобы не обсуждать с Космо выход из этого затруднительного положения.

Я тянусь за стаканчиком, наши пальцы на мгновение соприкасаются, в комнате меняется музыка, и я встречаюсь со взглядом его зеленых глаз. Это помещение находится сбоку от основного подвала. Должно быть, когда-то оно использовалось или до сих пор частично используется в качестве холодильной камеры. Здесь холодно, и не думаю, что эта комната предназначена для проведения эклектичных званых ужинов, на которых играют знойные басовые ритмы, но универсам «Змеи» полон сюрпризов.

Включая присутствие Космо де Актиса.

Он быстро объяснил Мод, что все мы знакомы, но неожиданно встретились сегодня вечером, и не стал вдаваться в подробности нашей дружбы. Похоже, никто из странной группы не был склонен задавать дальнейшие вопросы, поскольку Саллен неохотно оставил меня, чтобы я могла поговорить с Космо наедине.

Думаю, у каждого из присутствующих здесь имеется свой секрет.

Я подношу к губам пунш, вдыхая аромат вишни и бурбона. Я делаю лишь маленький глоток, понимая, что с тех пор, как я последний раз ела, прошло много времени, и скоро нам с Салленом снова придется удирать.

Ледяной пунш холодит мне горло и согревает желудок, я поворачиваюсь и заглядываю в главный обеденный зал, что сразу за входом в эту полутемную комнату, но там тоже горит красный свет.

Саллен сидит между Мод и девушкой с розовыми волосами, опустив голову и сложив руки на коленях. Женщины наклоняются к нему, сияя обворожительными улыбками. Мод говорит что-то неразборчивое, и кажется, я даже вижу, как у Саллена приподнимается уголок рта, и я с силой сжимаю в пальцах черный стакан.

И вот тогда, когда я с бешено колотящимся сердцем пытаюсь побороть собственную ревность, Саллен поднимает свои темные глаза, и наши взгляды встречаются.

Полуулыбка исчезает с его полных губ.

Я поднимаю подбородок и, не сводя с него глаз, делаю еще один глоток. Затем подмигиваю ему и, не дожидаясь его реакции, отворачиваюсь.

Меня охватывает головокружение, которое сегодня неуместно, но я ничего не могу с собой поделать. Эта новая связь между нами… кружит мне голову.

— Что, блядь, с тобой такое, Кария? — ледяным тоном говорит Космо.

Он допивает свой пунш, затем сминает в руке стакан. Пластик трескается и вонзается ему в ладонь зазубренным концом, но парень, похоже, этого не замечает или ему все равно.

Мы с Космо ходили в одну частную школу. Я знаю его много лет, и обычно он добродушный и уравновешенный, всегда с улыбкой на лице.

Но, полагаю, то, что я чуть не прикончила Космо, треснув фонариком, и сбежала с парнем, впрыснувшему ему в кровь какую-то отраву, слегка изменило его отношение ко мне.

— Ты же понимаешь, что тебя ищет весь Райт. Улицы кишат копами. Даже если бы я дал тебе уйти, тебя бы нашли в считанные секунды.

Он смотрит на меня сверху вниз суровым взглядом, стоя спиной к маленькому столику с едой. На краткий миг мне хочется перевернуть все вверх дном. Вылить ему на башку чашу с пуншем и сбежать с Салленом из этого хаоса.

Но хотя у меня нет желания править Райтом и даже работать в нем, то, что меня вырастили родители, наживающиеся на подпольной преступности, многому меня научило, в том числе и тому, как вести переговоры. «Оружие задействуется в самую последнюю очередь», — вот, что я постоянно слышала от мамы.

— Скажи что-нибудь, — рычит Космо и, прищурившись, делает шаг ко мне.

Я вижу, как у него под кожей вздуваются вены.

— Ты ушатала меня фонариком, Кария. Из-за этого урода, — при этих словах он дергает подбородком в сторону обеденного зала, и я молюсь, чтобы Саллен не услышал ничего из только что сказанного.

Однако, я это уже услышала.

Я тоже подхожу ближе и вынуждена поднять голову, чтобы встретиться с ним взглядом.

— Не называй его так, — стиснув зубы, тихо цежу я.

Я сжимаю пальцами холодный напиток, по моей спине пробегает дрожь, и не только от пунша и холодного воздуха. В моей крови кипит гнев, я потею, контраст между всем этим пробирает меня до костей.

— Что?

У Космо отвисает челюсть, и он кажется искренне шокированным.

— Ты не считаешь, что тебе следует извиниться? Следует дать мне какие-то объяснения, Кария? — шипит он, опустив подбородок, чтобы быть ближе ко мне. Мы тянемся друг к другу, как две свернувшиеся кольцами змеи, готовые к атаке. — Что он с тобой сделал, а?

Он смотрит на мой глаз, и я знаю, что он видит ссадину, которую я пыталась скрыть с помощью найденной на чердаке косметики. Космо рассматривает ее, стиснув зубы, а затем произносит:

— Я убью его, ты ведь это понимаешь?

— Почему ты вообще здесь? Откуда тебе известно об этом месте?

Возможно, я не ответила ни на один из его вопросов, но мне пофиг. Все это очень явно напоминает подставу, за исключением того факта, что Космо не работает на Райт.

Мне приходит в голову мысль, что, возможно, этот фортель не для Саллена, а для меня. Я напрягаю мышцы и сжимаю в руке стакан, слыша хруст пластика. Может, мне следует бежать совсем по иной причине, а не из-за спасения Саллена. В конце концов, он, возможно, и вынес меня из отеля, но до этого относился ко мне не то чтобы по-доброму. С другой стороны… меньше всего мне от него нужна доброта.

— Нет, — стиснув челюсти, с горечью говорит Космо. — Я ни хрена тебе не скажу, пока ты не извинишься и не объяснишь мне, почему выбрала его, а не меня.

— Извини. — Слова застревают у меня в груди, но я выталкиваю их, глядя, как Космо вскидывает брови и краснеет от того же гнева, что и я. — Ты собирался его ударить. Ты его совсем не знаешь. Не знаешь и половины того дерьма, через которое он прошел…

— Значит, одна маленькая слезливая история дала ему право залезть тебе в штаны? Не знал, что тебя так легко провести, Кария.

Он подходит ближе, тяжело дыша и опустив руки, все еще сжимая в одной из них смятый стакан.

— Он вконец ебанутый, да, но знаешь что? — Космо скользит взглядом по моему телу. — Ты тоже, если доверяешь ему больше, чем мне. Может, он и состоит в культовом кружке твоих родителей, к которому я не принадлежу, но это не делает вас двоих гребаными друзьями. Я, блядь, твой друг.

Он поднимает руку с зажатым в ней стаканом и указывает на себя, ткнув в грудь указательным пальцем. Я вижу, как с пластикового стаканчика вниз по его среднему пальцу стекает небольшая струйка крови, но, ничего об этом не сказав, снова поднимаю глаза на него.

— Тогда ты отпустишь меня. И будешь верить, что я знаю, что делаю.

— Кария, — со вздохом произносит Космо и, покачав головой, на секунду закатывает глаза, а затем снова сосредотачивается на мне. — Несмотря на то, что ты, блядь, меня ударила, я говорю это со всем уважением. Ты ни хрена не знаешь о реальном мире. Ты не можешь убежать от копов, от своих родителей, от всего Райта. От Вона, Айседоры, знаешь, от остальных твоих друзей? Ты от них никуда не денешься. Ты избалованная, и ни дня в своей гребаной жизни не работала. Ты целыми днями слоняешься по магазинам, красишь ногти, смотришь фильмы в своем долбаном домашнем кинотеатре, бесцельно колесишь на своем BMW и скучаешь, в то время как Вон и Айседора действительно что-то делают со своей жизнью. Ты даешь мне себя напоить и трахнуть, и, пока не можешь сопротивляться, тебе все равно, что я с тобой делаю. Ты достойна жалости и просто ждешь, когда мамочка с папочкой продадут тебя какому-нибудь мудаку из Райта, чтобы ты могла сосать ему, пока он занимается важными делами.

На мгновение я перестаю контролировать выражение своего лица. Я не совсем уверена в том, что делаю, что вообще дышу.

Весь этот сарказм задел меня за живое, подтвердил мои худшие опасения. Что я не представляю никакой ценности, что я никто, никудышная, слабая, жалкая, одноразовая, незаметная.

Так же смотрит на меня моя мать. Так же нянчится со мной мой отец, потому что знает, что я ни для кого не представляю реальной угрозы. Когда-то давно я сказала ему, что хочу стать учителем, думая, что это важно, потому что мои учителя были для меня важны. Когда на уроках у меня действительно что-то получалось, и я становилась их любимицей, то светилась о счастья. Я думала, что эта цель пробудит в моих родителях какое-то уважение ко мне. Но папа только улыбнулся, положил руку мне на плечо и знакомым каждому ребенку покровительственным жестом слегка похлопал меня по спине, а затем сказал:

— Посмотрим, дорогая. Может, в Райте от тебя будет больше пользы.

Мне было двенадцать.

И тогда я поняла, какая от меня однажды будет польза.

Бантики в волосах, балетные тапочки на ногах, потому что мне нравилось, как они смотрятся, брекеты на зубах, и все же… Тогда я поняла, чего стою для Райта. Для собственных родителей. Оказывается, для своих друзей я больше не стою ничего.

— Черт, Кария, я не…, — начинает Космо.

— Не надо. — Такое ощущение, что это произношу не я. Это мой голос, я смотрю в затененные глаза Космо, от освещения их белки поблескивают красным, но мысленно я как будто далеко.

Я даже не знаю, что мне, черт возьми, сейчас делать. Убедить моего друга дать нам с Салленом сбежать? Куда? Для чего? Я не знаю, как бежать. Тут Космо прав. Я ничего не знаю. Я буду только мешать Саллену. В одиночку он действительно мог бы выжить; он уже столько пережил. Он умный, хитрый, изворотливый, грозный и заслуживает жизни без нависшей у него над головой угрозы в виде Штейна Рула и Райта.

Я буду тянуть его вниз.

Как ребенок, о котором нужно постоянно заботиться.

Я не для него.

— Кария, я просто… Ты причинила мне боль, и я не имею в виду боль физическую. Я думал… несмотря на намеки твоих родителей, на те разговоры, что мы об этом вели, я думал, что, может, ты могла бы выбрать меня, и… — Космо замолкает, опуская взгляд.

Я по-прежнему неподвижна. Я не знаю, что чувствую. О чем думаю.

Я делаю еще один глоток.

Второй.

Я вдруг чувствую себя такой невероятно глупой из-за того, что здесь нахожусь. Из-за того, что притащила за Салленом весь Райт. Если бы я позволила ему сбежать одному, возможно, Штейн попытался бы это замять и не бросил бы на поиски все свои силы. Возможно, Саллен был бы уже так далеко, что его бы не поймали.

Я пью еще.

Ледяная жижа стекает мне в горло.

— К черту, — тихо произносит Космо, затем роняет на землю свой пустой стакан, тот самый, о который он порезался, и тянется ко мне, к девушке, причинившей ему боль.

Он хватает меня за запястье, затем дергает к себе, пунш выплескивается из моего стакана и стекает ледяными струйками по моей руке. Не успеваю я подумать, вздохнуть или сориентироваться, как Космо зарывается пальцами мне в волосы и, наклонившись, прижимается своими холодными губами к моим губам.

Я осознаю одну вещь.

Пространство комнаты.

Помимо играющей на заднем плане чувственной музыки больше не слышно болтовни. Не слышно приглушенного смеха. Звона посуды.

Ничего.

— Приоткрой для меня рот, — говорит мне в губы Космо.

Его губы такие знакомые. Своим языком, своими пальцами он изучил каждый сантиметр моего тела. Мы годами трахались друг с другом, и он единственный, кому известно все о моих самых темных фантазиях. Я как-то в шутку заикнулась об этом Вону и Айседоре, но вряд ли они поверили, что мне нравится, когда меня насилуют, когда я пьяна или сплю, а может, и то, и другое.

Но Космо знает.

«Ты достойна жалости и просто ждешь, когда мамочка с папочкой продадут тебя какому-нибудь мудаку из Райта, чтобы ты могла сосать ему, пока он занимается важными делами».

Неважно, что он, блядь, знает, вот что он мне сказал.

Что я достойна жалости.

— Откройся для меня, Кария.

Я чувствую в волосах его пальцы, ладонь на моей руке.

«Пошел ты на хуй, Космо».

Я высвобождаю руку, поднимаю стакан, затем выплескиваю его ему на спину, после чего вытираю о его футболку костяшки пальцев, на которые попал пунш, когда Космо меня схватил.

Он втягивает воздух и, опустив меня, тут же отстраняется. Космо дергает себя за футболку, хмурит брови и, прищурившись, стискивает челюсть.

Но не успевает он сказать и слово, глядя, как я стою с пустым стаканом, с которого на цементный пол капает пунш, как ко мне подходит кто-то сзади и, коснувшись рукой моего плеча, произносит:

— Что он тебе сказал?

У меня учащается пульс. Рядом со мной стоит Саллен, но при этом смотрит на Космо так безучастно, что я боюсь за своего друга.

Только… я больше не уверена, кто он мне. Друг или нет?

Я бросаю взгляд на руку Космо, на ту самую, с окровавленным пальцем. Кровь стекает по его ногтю и капает на темный цементный пол.

Я делаю вдох, ледяной воздух холодной комнаты морозит мне легкие. Саллен неподвижно стоит рядом со мной, и когда я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него, то вижу на его губах какую-то странную улыбку.

— Космо наговорил много глупостей, — отвечаю я, пытаясь снова завладеть его вниманием. — Но в основном он сказал, что даст нам спокойно уйти.

Я перевожу взгляд на Космо.

— Так ведь? — спрашиваю я, выгнув бровь.

Но Космо улыбается Саллену, и это нехорошая улыбка.

— Нет. Я сказал совсем не это. Но ты права. Я действительно наговорил много глупостей. На самом деле я имел в виду, оставь в покое этого выродка и дай мне снова тебя трахнуть.

Я роняю стакан и хватаю Саллена за руку. Это кажется мне самым мудрым решением, я держу его за твердый бицепс, чувствуя, как под моими пальцами напрягаются его мышцы. Сердце скачет в груди так быстро, что трудно дышать.

Я открываю рот, желая рявкнуть на Космо за то, как он только что сорвался на Саллена, но тут вижу лицо самого Саллена.

И теперь он смотрит на меня.

Я вдруг чувствую себя невероятно глупо оттого, что держу его за руку, решив… что? Что он накинется на Космо за то, что тот меня поцеловал? Ударит его за то, что он только что сказал, что трахнет меня?

У меня пылает лицо, и я жалею, что вылила свой пунш на спину Космо, потому что алкоголь помог бы мне побороть смущение, опалившее жаром мои щеки.

Саллен мне улыбается. Его губы сжаты, но глаза сияют, из-под накинутого на голову капюшона виднеются приподнятые темные брови.

— Теперь можешь меня отпустить, Кария, — говорит он, и где-то в районе сердца я чувствую легкий укол боли из-за того, что он не назвал меня Солнышком.

Однако, я медленно разжимаю пальцы, затем убираю руку с его напряженных мышц.

— Мод настаивает, чтобы мы остались на ужин, — говорит Саллен своим красивым хрипловатым голосом, но его тон сбивает меня с толку. Невероятно ровный, уравновешенный и… слегка веселый.

Его расширенные зрачки поглощают янтарно-карие радужки, а красные огни придают демонический отблеск резкому изгибу его скул, но в остальном… он выглядит странно счастливым.

— Да? — с трудом удается выдавить мне.

Я провожу языком по нижней губе, потому что у меня очень пересохло во рту, и Саллен следит взглядом за моим движением, но затем снова заглядывает мне в глаза.

— Она так сказала? — я пытаюсь скрыть мелькнувшее в моем голосе замешательство и раздражение (из-за его упоминания о Мод), но у меня это совершенно не получается.

Кажется, он замечает это по тому, как наклоняет голову и улыбается еще больше, почти обнажая зубы.

— Да, она так сказала, — старательно произносит он.

Затем Саллен поворачивается лицом к Космо и, не меняя выражения лица, добавляет:

— Встретимся за столом?

После чего он снова бросает на меня взгляд.

— И я отнес сумку к лестнице. Просто на случай, если кому-то из нас понадобится срочно уйти.

По тому, как Саллен это говорит, я чувствую, что он имеет в виду…меня.

Затем он уходит, не оглядываясь, и снова садится рядом с Мод.

— К черту это. К черту все это, — говорю я, в замешательстве произнося случайные слова. Я опять поворачиваюсь к Космо, который наблюдает за мной с тем же скептицизмом во взгляде. — Мне пофигу, хочет ли он остаться. Я ухожу.

На самом деле, я так не думаю. Без Саллена я не уйду. Но… я ожидала от него совсем другой реакции. И ужасно разочарована, что она оказалась другой. Я для него просто девушка? Он сам сказал, что никогда ни с кем не был. Возможно, поскольку я первая, с кем он был близок, Саллен непреднамеренно дал мне почувствовать себя особенной, хотя на деле я просто нечто новое. Сейчас он болтает с Мод и девушкой с розовыми волосами. У него есть выбор. И, видимо, я больше не вариант. Пока его не нашли, возможно, ему все равно, с кем забыться.

— Нет, — качает головой Космо, и я бросаю взгляд на все еще медленно стекающую по его пальцу кровь. — Ты не уйдешь. Ты сядешь за этот стол, выпьешь со мной и прямо сейчас скажешь мне, не он ли повредил тебе глаз. И вообще не навредил ли он тебе каким-либо образом. И поскольку ему, походу, абсолютно нет дела до того, что я только что пытался тебя поцеловать, мне интересно, до чего ему еще нет дела.

Космо подходит ближе, глядя на меня сверху вниз.

— Знаешь, например, до твоей безопасности…

— Ты так чертовски беспокоишься обо мне, так злишься, и все же ты здесь, играешь в чаепитие. Скажи, какого хрена ты вообще здесь оказался, а?

Я отгоняю от себя мысли о том, что Саллену нет до меня дела. Мне не хочется думать обо всех тех вещах, которым я позволила случиться, и все же я все равно бы с ним убежала.

Чертова. Идиотка.

— Мы обыскали весь отель. Обнаружили Штейна Рула. Затем меня отправили домой, — пристально смотрит на меня Космо. — Твои родители и Мадс Бентцен. Разумеется, я продолжил тебя искать. Я нашел твой телефон (кстати, он разрядился) и прочесал наши с тобой места. Кофейню, твой любимый роскошный магазинчик со всеми этими гребаными ленточками и бантиками, театр. Очевидно, тебя там не оказалось. Я зашел сюда, чтобы поспрашивать о тебе, на самом деле, не ожидая тебя здесь найти. Но мне известно, что это одно из немногих мест в городе, где можно спрятаться у всех на виду.

Я хмурю брови.

— Откуда ты знаешь об этом месте? Кто вообще эти люди?

— Девушка с розовыми волосами? — Космо указывает подбородком в сторону стола. — Это Аливия. У нее та же работа, что и у меня. Она…

— Мастер перформанса. Да. Я знаю, чем ты занимаешься, Космо. А Флит? А другой парень? Мод?

Космо холодно улыбается. Он чувствует мою ревность.

— Это моя жизнь отдельно от тебя. У тебя есть Райт, у меня моя работа. Все они помогали мне то тут, то там. Флит — это непредсказуемый человек. Его родители чертовски богаты, оба юристы, а он застрял где-то на перепутье. Эллиот следующей осенью собирается поступать в Гарвард, но пока что, в этот промежуточный год, немного бунтует.

— Ты знаешь всех этих людей, а я никогда о них даже не слышала.

Ко мне возвращается ощущение, что меня обманули, оно скользит по моей спине, как змея. Я только не понимаю, кто меня обманывает.

— Когда ты в последний раз приходила на мои выступления? — выпаливает Космо.

Давненько. В основном все его выступления проходят в Нью-Йорке, но если бы я и впрямь захотела, то могла прийти.

— Вот именно, — тихим голосом говорит он. — Пока ты страдала всякой херней с Воном и ездила на все это Райтовское дерьмо, которое тебе даже не нравится, я приезжал сюда.

— Но… они ведь не знают о Райте, да?

Космо качает головой. Позади я слышу смех Мод, и у меня сжимается все внутри.

— И о тебе тоже. Райт олицетворяет собой все, против чего выступает Мод. Она художница до мозга костей. Полагаю, ты спала на Чердаке. Он для людей, попавших в беду. Для кого угодно, без всяких вопросов.

— Это все равно не объясняет, почему ты оказался здесь, хотя якобы беспокоился обо мне. Ты сам это сказал. Ты не ожидал меня здесь найти.

Космо подходит ближе, у него раздуваются ноздри. Я вижу на плече под его черной футболкой красный пунш, и знаю, что он становится липким, но не говорю ни слова, уж точно не собираясь извиняться.

— В некотором смысле я впитываю лучшее из обоих миров, — тихо говорит он, глядя на меня. — Я слышу то, что ты шепчешь о Райте, и слышу все, о чем шепчутся здесь. Мод, возможно, не знает конкретных имен, но все понимают, что этот город насквозь коррумпирован.

Космо наклоняет голову.

— И за корпорацией прячется Штейн Рул, владелец отеля номер семь. А тебе известно, что до отеля номер семь, в котором ты треснула меня фонариком, был еще один? Первоначальный отель, еще до того, как компания понастроила целую сеть, вероятно, чтобы отвлечь внимание от его грязного прошлого?

«Нет. Мне это не известно».

Космо наклоняется еще ближе, приближаясь губами к моему уху.

— Говорят, что худшие из людей стекались в него на ужины, не слишком-то отличающиеся от этого. Мозговой центр серийных убийц, насильников, душегубов, воров. Именно Мод много лет назад рассказала мне о прежнем отеле. Конечно, она понятия не имеет, что владеет им Штейн Рул, и я его знаю. И она понятия не имеет, что Скалли — его омерзительный сын. Я пришел сюда, чтобы узнать, не нашла ли ты это укрытие в городе, и не известно ли Мод, что именно случилось с тем кружком извращенцев, который еще до нашего рождения собирался в первоначальном отеле номер семь, решив, вдруг Саллен отвел тебя туда на какой-нибудь фестиваль пыток. Она не успела рассказать мне никаких подробностей, поскольку появилась ты, и, как мне кажется, чертовски вовремя. Ты сядешь за этот стол и будешь слушать. И когда все закончится, увидишь, что Саллен Рул такой же напрочь отбитый, как его отец и остальные члены их семейки. И я тебе обещаю, что пока не сверну ему шею за то, что он накачал меня и тебя какой-то отравой. Пока не сверну, потому что, на мой взгляд, будет гораздо действеннее, если ты сама увидишь, какое он дно, — Космо касается губами моего уха, и у меня по спине пробегают мурашки, но я не двигаюсь. — Тогда можешь поблагодарить меня за то, что я спас тебе жизнь.

Я отшатываюсь от него и прищуриваюсь. Я сжимаю руку в кулак и испытываю жуткое желание врезать ему по лицу.

— Значит, все, что ты на самом деле делал, это искал компромат на Саллена? Это чрезвычайно помогло в моих поисках, Космо. Какой же ты потрясающий друг. Отличная поисково-розыскная экспедиция, придурок.

— Ты ударила меня фонариком, Кария.

Я делаю шаг к нему и, встав на цыпочки, таращусь ему в лицо.

— И сделала бы это снова! — рычу я. — Почему тебя это беспокоит? Почему тебя вообще это волнует, после дерьма, которое ты только что обо мне наговорил, а?

Космо скользит взглядом по моему телу, и я прекрасно осознаю, что от холода в этой ледяной комнате мои соски превратились в две тугие горошины. На его губах проступает похотливая, жестокая улыбка.

— Вот поэтому.

Я замахиваюсь на него кулаком, но в последнюю секунду разжимаю руку и бью его ладонью в грудь с такой силой, что он отшатывается и задевает столик с закусками, в чаше опасно всплескивается пунш.

Я знаю, что не могу всерьез побороться с ним, потому что мне все еще нужно, чтобы он дал нам сбежать, но даже если вчера я его вырубила, он это заслужил.

— Я сяду за этот стол не потому, что ты мне так сказал, а потому, как знаю, что в противном случае ты ударишь меня ножом в спину. Просто для ясности, ты никогда меня больше не трахнешь.

Затем я поворачиваюсь к нему спиной и направляюсь к столу.

Глава 35

КАРИЯ

— Бербанк мертв, — говорит Мод, сидя в темно-красной комнате и сжимая в наманикюренной руке бокал вина цвета крови.

Ногти у нее черные, тени для век дымчато-серые, ресницы накладные. И со своей бледно-белой кожей в этом черном шелковом платье, расшитом кроваво-красными кристаллами, она кажется неземной мечтой. Все здесь одеты самым странным образом, ничто их не координирует и не указывает на то, какой наряд ожидался на этом ужине.

Девушка с розовыми волосами, Аливия (смуглая кожа, красные губы, золотистые глаза) одета в дорогие джинсы и безрукавный топ-бэби долл. Сидящий справа от меня Эллиот — в баскетбольные шорты и желтую футболку, на которой темным академическим шрифтом написано «Нет». Мой нежно-розовый укороченный топ и джинсы с высокой посадкой очень даже вписываются, но я почти жалею, что не надела платье, купленное Салленом в Saks, потому что, похоже, мне не завладеть его вниманием, как это получается у Мод.

Если кто-то и подозревает, что напряжение между мной, Космо и Салленом накалилось настолько, что все мы вот-вот задохнемся, то никак это не показывает. Возможно, это связано с тем, что на ужине вино лилось рекой, и теперь бутылки разбросаны по центру стола, а все тарелки убраны, поскольку, пока мы с Космо спорили, все закончили есть. А может и с густым облаком марихуаны из косяка Флита, сидящего по другую сторону от Эллиота, и его единственный вклад в беседу — это несколько слишком громких взрывов смеха. Или может с таблеткой, которую незаметно положила себе на язык Аливия, пока Мод наливала всем еще по бокалу вина. Я бы и сама не отказалась от порции ЛСД; такое чувство, что я и так под кайфом.

Я крепко сжимаю свой бокал с рислингом, поглядывая на его причудливое украшение — серебряную руку скелета, обхватывающую его под моими пальцами. Я почти ничего не пила с тех пор, как Космо извинился и ушел, чтобы вытереть пролитый на него пунш. Я вернулась и неловко села за стол напротив Саллена, который едва на меня взглянул.

Мод рада, что он здесь. Рядом с ней. Я вижу это по тому, как она каждые несколько секунд переводит на него взгляд, как при разговоре драматично взмахивает руками, как выпив, уравновешенная королева готов превращается в кого-то более открытого и дружелюбного, но по-прежнему остается невероятно красноречивой. Она владеет этим магазином. Устраивает эти ужины. Знает историю о каком-то мертвом парне по имени Бербанк Гейтс — госте прежнего отеля номер 7, о котором я никогда не слышала, — и Саллен, похоже, ловит каждое ее слово. Когда Мод говорит, он не может оторвать от нее восхищённого взгляда, его поза немного напряжена, руки на коленях.

— Космо хотел обсудить всех печально известных преступников, посетивших изначальный отель за последние сто пятьдесят лет или около того, но Бербанк Гейтс был одним из самых преданных и, на мой взгляд, самым очаровательным. У него появилось достаточно поклонников, так что многие всё ещё верят в его обещания. Он был человеком науки, знаете ли, а это имеет значение, — Мод подмигивает нам так, будто, по ее мнению, так быть не должно, затем делает еще один глоток, поглядывая из-под ресниц на Саллена. — Поскольку нынешний владелец небольшой сети отелей номер семь окутан тайной, у нас нет возможности узнать, известно ли им об этом сомнительном прошлом.

Она говорит так драматично, словно ведет подкаст.

— Но некоторые считают, что призрак Бербанка бродит по изначальному местоположению отеля, а его последователи все еще рыщут по улицам Александрии, хватая в темных переулках ничего не подозревающих жертв.

Рядом со мной фыркает Космо. Он откидывается на спинку красного бархатного кресла и, склонив голову набок, сморит на Мод.

— Думаешь, это его последователи (а таковых должно быть плюс-минус пара человек) являются причиной огромного количества пропавших без вести в Александрии?

Я напрягаюсь, но ничего не говорю. Не знаю, пытается ли Космо намекнуть, что, возможно, Саллен намеревается похитить меня из-за религии этого Бербанка Гейтса, но я бы никогда в это не поверила. К тому же, того факта, что Космо не разглашает связь Саллена с отелем, мне пока достаточно, чтобы молчать.

Мод ставит свой бокал и смотрит на Космо блестящими от вина глазами и с улыбкой на красных губах.

— Это ты решил, что нам следует поболтать об отелях. Может, тебе стоит сказать, чтодумаешь ты, поскольку это твой неожиданный вклад в сегодняшний ужин.

Саллен переводит взгляд на смотрящего на меня Космо. Он изображает ленивое пожатие плечами и не сводит с меня глаз, даже когда обращается к Мод:

— Я ни хрена не знаю. Сегодня вечером мне просто… стало любопытно. Расскажи мне поподробней об этом Бербанке Гейтсе.

— Стало любопытно?

Взгляд Мод на мгновение задерживается на Космо, и в этой комнате в насыщенно-красных тонах по моей спине пробегает холодок. Что, если нас разоблачили? Космо слишком много знает, и теперь я понимаю, что мне не следовало подпускать его так близко. Мои родители часто с неодобрением отмечали, как много он знал о Райте. Но я уверена, что он и раньше выполнял какую-то работу на более низких уровнях организационной иерархии — Мадс сказал, что поручал Космо свои задания — и я предполагала, что он понимает, как хранить секреты, потому что это и его секреты тоже.

Однако сейчас уже ничего не вернешь.

— Хорошо, мистер Загадочный, — продолжает Мод, и я радуюсь, что в ее словах звучит искреннее веселье. — Ну, Бербанк Гейтс верил, что если очень долго подвергать человека физическим пыткам, обращаясь с ним с нечеловеческой жестокостью, то можно обрести бессмертие.

Я напрягаюсь и перевожу взгляд на Саллена.

Он не смотрит на меня, а с безмятежной улыбкой таращится на Мод. Но я-то помню, что он говорил. Что Штейн его деконструировал. Ездил к предсказателю, чтобы узнать наилучшую дату его смерти. Что у него была особая система убеждений. Все ради этого? Ради бессмертия? Так вот кому поклоняется Штейн Рул?

— Это… не имеет никакого гребаного смысла, — говорит Космо, глядя на Мод. Тон его голоса легкий, но глаза серьезные. — Трансмутация? Это подразумевал Бербанк? Какую-то алхимию?

— Дьявол покупает души, — небрежно говорит сидящий рядом со мной Эллиот, но от этих слов меня бросает в дрожь. — Может, он в качестве платы берет и других людей?

— Вы недалеки от истины. Но это не душа, — продолжает Мод. — Это не тело, не кровь. Это не трансмутация.

Она бросает взгляд на Космо.

— Не совсем. Смысл этого в том, что, став настолько порочным, настолько отвратительным и богомерзкими, вы сводите человека к одному телу, по сути уничтожая душу, и поднимаетесь над свойственной большинству людей эмпатией, а следовательно, избавляетесь от ограничений человечности и смертности. Бербанк верил, что серийные убийцы-садисты, которые забавлялись со своими жертвами, достигали этого довольно легко. Другими словами, они стали бессмертными не потому, что убивали; они не приносили жертвы сатане ради некоего мифического долголетия. Они сами создавали его для себя, выдавливая из своего существа мораль. Последователи Бербанка разошлись во мнениях насчет того, что будет дальше. Одни верили, что нужно позволить телу умереть естественной смертью, или, в случае убийц, неестественной смертью. Другие, которым не нравилась идея о том, что серийные убийцы их превзойдут, считали необходимым, чтобы объект видел в вас своего создателя. Бербанк поддерживал эту идею в своем главном манифесте под названием «Ученый». Ты осуществляешь эксперимент. Полнейший взрыв мозга, когда ты истязаешь кого-то настолько, что он тебе поклоняется, и это дает тебе истинную силу. Тогда ты можешь по своему усмотрению его подлатать или избавиться, когда захочешь. Тогда ты Бог. А Бог не умирает.

Кажется, над нашими головами раздается что-то похожее на раскат грома.

Я вздрагиваю, мой взгляд снова устремляется на Саллена.

И на этот раз он смотрит на меня.

— Честно говоря, ты прав, Космо. В его работе было мало смысла, — продолжает Мод, а Саллен тем временем выдерживает мой пристальный взгляд. — Он на каждом шагу противоречил себе. В своей спешке обрести богоподобную жизнь он растратил свою собственную, придумывая невероятные теории и в погоне за кайфом истребляя свою семью. Я думаю, что сам он был не более, чем серийным убийцей, и спасла его наука расчленять людей.

— Что думаешь, Скалли? — растягивает слова Космо, выговаривая имя, которое только сейчас услышал от Мод, притворяясь для всех остальных, что Саллен не вырубал ни его, ни меня снотворным, а я не била его по голове, чтобы убежать. Мы все крепко держим свои секреты в кулаке, и у меня такое чувство, что еще до конца вечера они выплывут наружу совсем неподобающим образом. — Повелся на что-то из этого дерьма?

Я свирепо смотрю на Космо, но он по-прежнему не упоминает ни Штейна, ни Райт, и я этому рада.

Но Саллен не успевает попасть под удар, поскольку неожиданно заговаривает другой человек.

— Я не думаю, что все это правда, — с весельем в голосе произносит Флит. — Не понимаю, как бред Бербанка еще кому-то впаривают под видом истины, но очевидно, что все это чушь собачья. И я не считаю, что именно поэтому здесь кто-то пропадает. Мы говорим об этом только потому, что так захотел Космо, но какое, черт возьми, отношение сейчас Бербанк имеет к нашему городу? Бездомные, нехватка жилья, наркомания, психические заболевания и тому подобное? Знаете, настоящие проблемы? Вот проблемы, с которыми сталкивается сейчас Александрия.

— Он прав, — вмешивается Эллиот, глядя на свое вино. — Этот город безумный, но Бербанк Гейтс большой поддержки здесь не получил. Я немного о нем знаю. Он был воспитан воинствующими родителями-христианами, стал ученым, который действительно хотел стать лидером культа и понял, что христианство — это не тот путь, которым можно этого достичь.

— Тогда почему мы все еще о нем говорим? — спрашивает Аливия, так наклоняясь к Саллену, что мне хочется закричать. На ее губах появляется странная улыбка, которая, думаю, имеет прямое отношение к кислоте, которой она закинулась. — И зачем скрывать информацию?

Не знаю, что она имеет в виду, но никто ее не перебивает.

— Он не бог весть какая шишка, но мы здесь его обсуждаем.

Эллиот качает головой.

— Да, только потому, что мы — это мы.

— Откуда ты о нем узнала? — спрашивает Саллен, и его голос звучит гораздо более отрывисто, чем у всех остальных.

При звуке этого голоса взгляды всех присутствующих устремляются на него, и я крепче сжимаю ножку бокала, желая, чтобы они отвалили, даже со своими пристальными взглядами.

— Откуда такой личный интерес? Откуда ты так много знаешь? — продолжает Саллен, в упор глядя на Мод, будто у нее есть ответы даже на его невысказанные вопросы.

Мод крутит на столе свой бокал с вином и с такой улыбкой поднимает взгляд на Саллена, будто до усрачки рада, что он спросил. Но он молчит, и Мод слегка поворачивается в кресле, наклоняется и поднимает с пола большую кожаную сумку, украшенную металлическими вставками. Она с грохотом ставит ее на стол и достает конверт из плотной бумаги, затем снова бросает сумку на пол. Вскрыв конверт, она достает несколько бумаг и, разложив их на столе, пододвигает одну к Саллену.

— Когда Космо сказал мне, о чем ему было так любопытно узнать сегодня вечером, я извлекла эти документы из задней комнаты универмага. К ним нет свободного доступа. Но Аливия связана кое с кем, кто может достать историю, сокрытую в библиотеке Александрийского университета.

Я смотрю на Аливию, а она опускает взгляд на стол, и ее глаза странно темнеют. Интересно, это кто-то из Райта или, может, повыше?

Мод все еще пялится на Саллена, и когда снова заговаривает, то ее слова звучат с неожиданной нежностью.

— Я помню, ты всегда испытывал отвращение к религии и любым другим разговорам о культах, Скалли, — продолжает она. — Я подумала, может, тебе не понравится наша сегодняшняя тема.

Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, чтобы не заговорить.

— Подожди, — говорит Космо, подталкивая меня локтем.

Я хочу это прервать.

— Вы двое знаете друг друга? — усмехнувшись, он щелкает пальцами между Салленом и Мод, и мне хочется его придушить.

— С давних времен, — чопорно говорит Мод, и на ее губах появляется загадочная улыбка. — Я в восторге от того, что вы двое тоже друзья.

Она переводит взгляд с Космо на Саллена.

— Я что, внезапно стала невидимой? — огрызаюсь я, раздраженная тем, что она ведет себя так, будто меня здесь вообще нет.

Все, кроме Саллена, поворачиваются ко мне.

Он, кажется, совсем не встревожен тем, что эти два человека в его жизни начинают понимать друг друга. Вместо этого он таращится на придвинутые Мод бумаги, на страницу с каким-то снимком, который отсюда не разглядеть.

— Прости, — осторожно произносит Мод. — Я не хотела тебя обидеть. Просто, ну, тебя я не знаю, но знаю их…

— Да? — не унимаюсь я, вздернув подбородок и крепче сжав ножку своего бокала с вином. — Насколько хорошо, а? Ты трахаешься с ними обоими?

Саллен бросает взгляд на меня.

Это похоже на победу.

Сидящий рядом со мной Эллиот откашливается.

— Не знал, что мы так быстро перейдем к оргии, — криво усмехается он.

Я ловлю на себе взгляд его янтарных глаз, и он смотрит на меня с легкой улыбкой. У меня в груди бешено колотится сердце, я подношу к губам бокал, и допиваю вино, наслаждаясь легким, острым жжением на языке.

— К оргии? А ты еще не мал, чтобы заниматься сексом?

Аливия громко смеется над этим, и, несмотря на мое раздражение из-за того, какой оборот приняла эта ночь, от ее веселья я чувствую странное облегчение. Кажется, Мод тоже спокойно относится к моей вспышке, поскольку не ругает меня.

Эллиот приподнимает бровь.

— Мне двадцать один, — говорит он, обводя меня взглядом с ног до головы. — А тебе сколько?

— И много ли у тебя было оргий? — растягивает слова Флит.

Зажав косяк между двумя пальцами, он облокачивается на стол и устремляет на меня затуманенный взгляд.

Я наклоняю голову, и меня касается рука сидящего рядом Космо. Секунду спустя я слышу, как он наполняет вином мой бокал.

И сейчас я чувствую, как смотрит на меня Саллен.

— Мне двадцать три, — говорю я Эллиоту.

— И ни одной, — честно отвечаю я Флиту. — Но все когда-нибудь случается в первый раз.

Я поворачиваю голову и смотрю прямо на Саллена:

— Не так ли, Скалли?

У Мод краснеют ее бледные щеки, и она делает глоток вина. Аливия смотрит на меня сияющими глазами, на ее губах играет улыбка.

Но Саллен поворачивается к Мод, как будто отмахнувшись от меня. Он приподнимает уголок одного из придвинутых к нему снимков.

— Это фото… — тут он замолкает, его необычный голос снова заставляет всех замолчать, поскольку Саллен полностью меня игнорирует.

— Настоящий отель номер семь, — с улыбкой говорит Мод, переводя взгляд с бумаги на Саллена. — Расположен на берегу озера V, за городом. Это гораздо более природное расположение, чем то, что сейчас в Александрии. Как бы то ни было, много лет назад Бербанк был постояльцем этого отеля, но в Википедии об этом даже нет сноски, хотя там упоминаются все гостившие в нем преступники и ученые, но просто не уточняется, какие именно.

Саллен смотрит на лежащий перед ним листок бумаги, как будто нашел Бога.

— Настоящий. Он все еще… существует?

Мод кивает.

— Совершенно верно. По всей вероятности, об этом позаботились всё те же владельцы нового отеля.

Саллен поднимает взгляд на меня.

Мод с любопытством смотрит на него, скользит рукой по столу к фото, затем придвигается немного ближе, и задевает пальцами пальцы Саллена.

— Тебя интересует этот конкретный отель, Скалли? — тихо спрашивает она.

Аливия сейчас разговаривает с Флитом и Эллиотом, они втроем говорят об убийствах, зданиях и вещах, которые меня не волнуют. У меня в ушах сильно стучит пульс, и я хочу снова устроить гребаную сцену, просто чтобы привлечь внимание Саллена.

— Нет, — рассеянно говорит он.

Мод смеется, как будто он пошутил.

Ко мне наклоняется Космо, а я вижу, как Мод с блеском в глазах что-то говорит Саллену, но из-за грохочущего у меня в голове сердца не слышу слов.

— Он помешанный, — говорит Космо так тихо, что его никто не слышит. — Совсем как его отец. Видишь, как он любит это дерьмо? Так что пока твоя семья занята облавой на город, я на самом деле пытаюсь выяснить, зачем ты понадобилась этому ублюдку. И кто знает? Может, сегодня вечером я спас тебе жизнь, поскольку вон там Мод во всю пытается трахнуть твоего бойфренда. Может, он выберет ее. Я могу позволить этому случиться, Кария. В конце концов, она понятия не имеет, кто он такой. Зачем ей это? Саллен Рул — призрак. Ему суждено быть жертвой. Но фишка в том, что отпрыски отцов-психопатов обычно становятся еще хуже.

— Да, ты никогда не говоришь о своем отце, Космо. Давай послушаем, каким ужасным ты станешь.

Но даже произнося эти слова, я вижу, как Мод кладет свою ладонь поверх руки Саллена, и он не делает ничего, чтобы ее остановить.

Однако, когда Космо подносит пальцы к моей щеке, заправляя прядь волос мне за ухо, я вздрагиваю, и Саллен поднимает на меня свои темные глаза.

Затем Мод опускает руку под стол, и я уверена, что она касается его бедра.

Я осушаю еще один бокал вина. Тот, который снова наполнил Космо.

По другую сторону от меня беседуют Эллиот и Флит, музыка вместе с алкоголем притупляет мои чувства, и Космо толкает меня плечом.

— Можешь сколько угодно увиливать от этого разговора, но я бы никогда не накачал тебя наркотиками без твоей просьбы. Кроме того, я всегда знал, что ты хочешь его трахнуть, — тихо говорит Космо, но довольно резким голосом. — То, как ты смотрела на него на Ричуэл Драйв, когда он мрачно выходил из своего дома, стоило мне только появиться рядом с тобой…

В его словах звучит самодовольная ухмылка.

— Но он так и не попробовал тебя на вкус, так ведь? Поэтому при первой же возможности решил накачать нас наркотиками?

Космо тихо фыркает, Аливия таращится на Саллена, а Мод продолжает говорить, хлопая накладными ресницами.

Она великолепна, и меня это бесит.

— Но на самом деле он не хочет тебя, так ведь? Он слишком долго отсиживался в одиночестве. Ему просто хотелось любую киску, какую только можно получить.

Я стискиваю зубы и прищуриваю глаза, но не отвожу взгляда от Саллена, когда Мод на мгновение кладет голову ему на плечо, а затем отстраняется и смеется в каком-то притворном проявлении близости.

— И прямо сейчас он может получить аж двух по цене одной. Черт, Кария, не думаю, что мне вообще следует портить эту вечеринку. Ему похер, кто его трахнет. Я могу напоить тебя, отвезти домой, изнасиловать и спать с тобой рядом в моей постели. Я даже позволю ему дальше прятаться от Райта, мне плевать.

Затем Космо опускает руку мне на бедро и сильно его сжимает.

И именно в этот момент, словно почувствовав это, Саллен снова поднимает на меня глаза.

Космо не обращает на это внимания. Я чувствую, как он смотрит на меня и, приблизившись так, что его губы замирают всего в нескольких дюймах от моего лица, скользит ладонью выше.

— Скажи мне «да», и ради тебя я оставлю его в покое, — он крепко сжимает мое бедро, а я смотрю, как Аливия разговаривает с Салленом и с мутными от кислоты глазами жестикулирует бокалом вина. — Скажи мне «да», и пусть развлекается, как хочет.

Темный взгляд Саллена прикован к моим глазам, а рука Космо к моему бедру. Не знаю, солгал ли мне Космо о том, зачем он на самом деле сюда приехал, и не понимаю, почему Саллен не знал ничего из этой информации об изначальном отеле (хотя я тоже этого не знала) и почему его вообще это заботит, но я чувствую себя так, словно нахожусь совершенно вне игры, в которую вроде бы не соглашалась играть.

Я позволила Саллену ко мне прикоснуться. Может, не в самом начале, но каждый раз после. Я на это согласилась, пока пытала его вопросами. Потом я напала на самого Штейна, в кромешной тьме бежала по подземному туннелю отеля и спала на заднем сиденье семейного фургона — и все ради чего?

Неужели мне в жизни просто не хватает веселья? Неужели я действительно такая жалкая, как говорил Космо? Неужели я прошла через все это, чтобы посмотреть, как Саллена лапают две женщины, которым мы не можем доверять?

Рука Космо пробирается мне между ног. Он сгибает ладонь и прижимает ко мне кончики пальцев.

— Что он сделал с твоим глазом, Кария? Почему ты с ним убежала? Что творится в твоей хорошенькой белокурой головке?

Космо касается губами моей щеки, и я, холодея от ужаса, вспоминаю сон о змее. О змее, скользящей по моему телу в кромешной темноте.

— Вернись ко мне.

Мод склоняется к Саллену. Аливия тоже придвинулась к нему, хотя, похоже, она немного не в себе и все же не настолько стремится вторгнуться в его пространство. Эллиот с Флитом рядом со мной тихо смеются, а Саллен прожигает меня глазами.

Он так долго не произносит ни слова. Кто-нибудь вообще это замечает? Как будто для них он игрушка.

Космо касается губами моего уха.

— Поехали со мной домой, и я оставлю его в покое. У тебя всегда было доброе сердце под этой маской стервозной принцессы, — он проводит губами по мочке моего уха. — Возвращайся домой, и мы позаботимся о том, чтобы его никогда не нашли.

Саллен не мигая смотрит на меня. Мой взгляд падает на повязанную вокруг его шеи белую бандану, и на мгновение я думаю о написанных на его коже словах.

«Если Штейн снова до него доберется…»

Эта мысль пронзает меня так резко, что я вздрагиваю, а Мод поднимает руку и кончиками пальцев обхватывает подбородок Саллена.

Я не дышу.

Ее большой палец у его губ. Полных и мягких, таящих прекрасную улыбку; но сейчас он не улыбается.

— Вот видишь? — шепчет мне Космо. — Пусть она к нему прикоснется. Пусть поцелует. Это справедливо, если он получит все это внимание. Он никогда не выходил из дома, правда, Кария?

Космо прихватывает зубами мое ухо.

— Пусть ему будет хорошо.

Саллен прищуривается. Мод проводит пальцем по его нижней губе. Она больше не смеется, смотрит на него так, словно собирается потрогать его везде.

Космо снова покусывает мое ухо, нежно потягивая за мочку.

Затем Саллен с пылающим взглядом хватает Мод за запястье и медленно, с тихим стуком опускает ее руку на стол.

Мод вздрагивает, и он отпускает ее, но по-прежнему ничего не говорит. Ни ей, ни мне, ни Аливии. Он словно заперт внутри себя.

— У вас там все в порядке?

Я вздрагиваю при звуке голоса Флита, поворачиваю голову и вижу, что он сидит на корточках между двумя красными бархатными креслами, которые в данный момент занимаем мы с Эллиотом. Он с легкой улыбкой что-то протягивает мне — завернутую в белую бумагу марихуану с уже зажженным кончиком.

Он симпатичный. Не такой сексуальный, как Саллен, но симпатичный.

Флит бросает взгляд под стол, на руку Космо.

— Вот, — тихо говорит он, жестикулируя косяком и, медленно обведя взглядом мое тело, снова встречается со мной взглядом. — Это поможет тебе расслабиться. Ты кажешься напряженной.

Я не думаю об этом, потому что Космо тихо смеется, а Эллиот говорит:

— Ну и ну!

Я беру косяк, подношу его к губам и затягиваюсь.

Кончик ярко вспыхивает, и мои легкие заполняет дым. До этого я уже много раз курила и не очень затягиваюсь, только слегка покашливаю и, выдохнув через рот, передаю косяк улыбающемуся Флиту.

В голове уже легче. Космо все еще меня лапает, Флит смотрит так, будто хочет трахнуть, и даже присутствие Эллиота успокаивает.

Потом я слышу смех Мод.

Я стискиваю зубы и перевожу взгляд на нее, Саллена и Аливию. Всё кажется немного туманным, включая мое зрение, но сидят они определенно плотнее, чем раньше, все трое прижимаются друг к другу, Саллен посередине.

Он хмуро смотрит на меня, и я вижу, как Мод снова тянется к нему, не усвоив урок с первого раза. Она опускает пальцы к повязанной вокруг его шеи бандане, и Саллен заметно напрягается, распахнув глаза.

И он наконец говорит. Только одно слово.

Только мое имя.

— Кария.

Это звучит надломлено, грубо, но и гневно, и пока Мод поигрывает его банданой, я вижу, как он переводит взгляд на Флита, затем на Космо.

Тогда я встаю.

Я не знаю, что мне делать, но у меня такое чувство, будто он по какой-то причине обездвижен, словно не знает, как со всем этим справиться, сказать людям, чтобы они немедленно отвалили и перестали его трогать. Или, может, это я так хочу сказать.

Но я этого не делаю.

Я молча поворачиваюсь и проскальзываю мимо Флита, который задевает пальцами мою икру, и когда прохожу вокруг стола, чувствую на своей заднице его взгляд. Я протискиваюсь мимо Аливии, которая наблюдает за мной с легкой улыбкой, затем встаю в узкое пространство между креслами Мод и Саллена, спиной к ней, вынуждая ее прекратить трогать его бандану.

Он медленно поднимает на меня взгляд из-под темных ресниц, затем отодвигает свое кресло на несколько дюймов.

Я сажусь ему на колени, обхватив его бедрами, голова кружится от пунша, вина и травы.

От него.

Все смотрят на нас. Гремит музыка, пульсируя в такт моему сердцу, за этими стенами гремит гроза, но я вижу только его.

Тело Саллена такое теплое и крепкое. Я обвиваю руками его шею, наклоняюсь и прижимаюсь носом к его носу.

Сначала он меня не трогает, но постепенно опускает руки к моим бедрам и касается пальцами моей задницы. Я немного сдвигаюсь вперед, прижимаясь к нему, и чувствую, как он твердеет, не отрывая взгляда от моих глаз.

— Что тебе нужно? — шепчу ему я, мои губы в дюйме от его губ.

У меня бешено колотится пульс, я вся горю, и когда Саллен скользит пальцами немного вверх, чтобы коснуться обнаженной кожи моей спины, я не могу не представить, как трахаюсь с ним здесь, вот так, у всех на глазах.

Я выгибаю спину, давая Космо, Флиту и Эллиоту хороший вид на мою задницу, и прижимаюсь грудью к груди Саллена.

Он сглатывает, плотно сжав свои полные губы и с непроницаемым выражением смотрит, как я сижу у него на коленях.

Потом повторяет. Мое имя.

— Кария, — шепчет он, касаясь дыханием моих губ.

От него так приятно пахнет, чистотой и без намека на алкоголь. Он вообще не пил. Он совершенно трезв, а я пьяна; именно этого я всегда и хочу.

Знаю, что мы должны подумать о том, чтобы покинуть это место. Знаю, что целый город только и ждет, чтобы нас пожрать. Но только в этот момент мне все равно.

Саллен прижимается кончиками пальцев к моему позвоночнику и рывком притягивает меня ближе. С моих губ срывается легкий вздох, и я наклоняю голову, сближая наши губы. Я чувствую, как сильно он этого хочет, как выпирает подо мной его эрекция.

«Боже, какой у тебя большой член».

Эта мысль взрывается в моей голове, потому что если я чувствую такое под ворохом его одежды, то блядь…

Губы Саллена изгибаются в легкой улыбке, он смотрит на мой рот, затем снова поднимает взгляд.

— Что? — спрашивает он тихо, как будто нас никто не слышит. — О чем ты сейчас думаешь?

Я прижимаюсь к нему, низ живота наливается жаром и все мое тело воспламеняется от этого небольшого чувственного контакта.

— О твоем члене, — говорю я с легким смешком. — Насколько он большой?

Знаю, что не следует спрашивать нечто подобное перед всеми этими людьми, но мне все равно. Я не смогла бы удержаться, даже если бы попыталась.

Саллен удивленно приподнимает темные брови и проводит пальцами по моей талии, но качает головой.

— Ты ведешь себя неприлично.

— А ты накачал меня наркотиками, — говорю я ему в рот, касаясь губами его губ. — Думаю, мы квиты.

Я кусаю его нижнюю губу, и он закрывает глаза. Вскипающая во мне потребность почти всепоглощающая. У меня дрожат ноги, ступни не касаются земли, подо мной Саллен во всей красе, и я как будто плаваю из-за него во всем этом желании.

— Поцелуй меня, — шепчу я, снова перемещаясь по его эрекции.

Я провожу губами по его открытому рту, слыша, как он резко втягивает воздух.

Глаза Саллена все еще закрыты, густые ресницы вызывают у меня зависть. Он прекрасен, совершенен, и понятия об этом не имеет.

— Пожалуйста, Поцелуй меня, — тихо говорю я. — Пожалуйста.

Затем я слышу прямо у моего уха голос, который принадлежит не ему.

— Поцелуй ее, — говорит Мод, и я ощущаю в ее дыхании запах алкоголя.

Секундой позже я чувствую ее руку на своей спине, поверх ладони Саллена.

Он быстро открывает глаза, поворачивается и смотрит на нее. Потом резко и четко произносит:

— Нет.

Мод тычется носом мне в лицо. По-моему, она пьянее меня.

— Почему? — ноет она, водя кончиками пальцев вдоль моей спины. — Я хочу видеть, как ты к ней прикасаешься, Скалли.

Я скольжу губами по скуле Саллена, под моими губами щетина на его гладкой коже.

— Она может посмотреть, — шепчу ему на ухо я, хотя мне мешает капюшон его толстовки. — Пусть смотрит.

Но Саллен крепче прижимает меня к груди и говорит:

— Нет. И убери от нее свою руку.

Я понимаю, что эта часть относится к Мод.

От его собственнического тона с моих губ срывается тихий стон, и я снова прижимаюсь к нему, обвивая руки вокруг его шеи, желая его так сильно, что становится больно, а Мод убирает от меня руку.

— Перестань, Солнышко, — шепчет Саллен, пока я имитирую трах с ним. Его тон уже менее резкий, но все равно твердый. — Я не хочу, чтобы они видели хоть какую-то часть тебя, вообще хоть что-то.

Я не останавливаюсь, только закрываю глаза, чувствуя между бедер его член, желая большего, желая его.

Затем Саллен вскидывает руку на мое горло и, грубо оттолкнув меня назад, сжимает мне челюсть. Я встречаюсь с ним взглядом, и он вдавливает свой указательный палец прямо в мое дыхательное горло.

— Ты моя, — говорит он своим грубым голосом, сверкая глазами. — Ты не развлечение для них.

— Нет, она пиздец как уверена, что нет, потому что это довольно скучно, — по комнате разносятся дерзкие слова Космо, проникая сквозь туман у меня в голове.

Я слышу, как по полу скрежещут ножки кресла, и поворачиваюсь, чтобы на него посмотреть, но Саллен держит меня еще крепче, сжимает сильнее и не дает мне обернуться.

— Мне надо позвонить, а вы развлекайтесь без меня, — говорит Космо.

«Нет, черт возьми».

Я сразу же резко отстраняюсь от Саллена, как будто внезапно просыпаюсь после жизни в его дурмане. Он отпускает меня, и я натыкаюсь на стол.

Я слышу, как Космо смеется и спрашивает:

— Ты в порядке, Кария? Хочешь, чтобы я позаботился о тебе, такой чокнутой?

Я тру кулаком глаза, поворачиваясь к нему через стол.

Саллен кладет руку мне на бедро и сильно сжимает, словно предупреждая. Но Космо уже достал телефон, и я знаю, что он собирается сделать. Мы стоим у всех на виду, он смотрит на меня, и в его зеленых глазах сверкает жестокость.

— Я… я сейчас вернусь, — запинаясь, произношу я, выворачиваюсь из хватки Саллена, налетаю на угол стола и огибаю его. Флит вытягивает руки, чтобы меня поддержать.

Сквозь динамики льется музыка, стуча у меня в голове. Это «I Hate Everything About You», но все искажено и невнятно. Когда я подхожу к Космо, басы как будто стучат в такт с моим сердцем.

Он улыбается мне, прижимая к груди телефон.

— Хочешь, чтобы я сделал то, чего не сделал он? — выгнув бровь, спрашивает Космо.

«Иди на хер».

Но прежде чем я успеваю что-то сказать, над нашими головами прокатывается что-то более громкое и серьезное.

Ревущая над землей гроза, кажется, сотрясает весь магазин, разносясь по подвалу. Мигает свет, но только на мгновение.

Снова грохочет раскатистый гром.

Свет опять мигает.

Как будто все это я уже делала.

Двойственность. Обманчивость.

Я поворачиваюсь к Саллену.

Губы Мод слишком близко к его лицу, хотя она к нему и не прикасается.

Мне хочется перепрыгнуть через стол. Хочется разбить бокал и порезать ее осколками.

— Хочешь, я приглашу Айседору после того, как скажу ей, кто здесь, и мы избавимся от мусора? — тихо спрашивает Космо низким протяжным голосом.

— А ты? — возражаю я и, повернувшись, прожигаю его взглядом.

Он улыбается мне, все еще прижимая телефон к груди.

— Вообще-то, я думал о тебе, — он окидывает меня взглядом. — Ты выглядишь немного неряшливо, детка.

Космо дергает подбородком, указывая на кладовку.

— Позволь мне привести тебя в порядок. Можешь позвать Айседору. Ты должна радоваться, что я собственноручно не сломал ему шею. Я думал, что у принцессы Райта есть сердце, в отличие от остальных.

Я пропускаю это мимо ушей. Сейчас я чувствую себя немного бессердечной. Как будто была бы не против, если бы Саллен вырвал позвоночники из спин Космо и Мод.

А так за нами больше никто не наблюдает. Никто, кроме Саллена.

— Если они заявятся, то заберут меня. Если ты позвонишь Айседоре, то прокатишь и меня.

Я говорю тихо, потому что у меня сжимается грудь, когда я смотрю через стол и вижу, как Мод наклоняется и шепчет что-то на ухо Саллену. По тому, как он напрягается, я могу только догадываться, что она говорит.

— Нет, — тупо настаивает Космо. — Я не позволю этому случиться.

— Ты не сможешь их остановить, — говорю я Космо, но смотрю на Саллена.

На меня снова накатывает то же самое странное чувство дежавю, несмотря на то, что я никогда раньше не испытывала ничего подобного.

Но Космо смеется, и я знаю, что он собирается сделать.

Он всех нас погубит. Саллена больше всего.

Я поворачиваюсь к нему, оторвав взгляд от Саллена, и хватаю Космо за руку, переплетая наши пальцы.

Он сжимает челюсти. Я знаю, что он не простит мне предательства, и мне не жаль.

Но я не позволю ему отправить Саллена обратно в ад.

— Не надо, — шепчу я. — Мне тоже будет больно.

Космо прищуривается.

— По-моему, он причинил тебе уже достаточно боли.

Космо смотрит мне в глаза. Затем пытается вырваться, но я держу его крепче.

— Нет, — тихим голосом говорю я, сердце бешено колотится. — Ты не можешь этого сделать.

— Еще как могу. Отпусти меня, Кария. Обычно ты не выставляешь себя такой жалкой.

Он снова отдергивает руку. Космо уже второй раз произносит в мой адрес это слово.

Гром над нашими головами становится оглушительнее и раскатистее. Кажется, я слышу и шум дождя.

Я бросаюсь за Космо, хватаю его за футболку и сжимаю в руке ткань. Если понадобится, я буду сдерживать его из последних сил. Ему не лишить Саллена шанса на свободу.

— Нет — рычу я. — Ты не…

Он оборачивается и хватает меня за запястье, наклоняясь так близко, что я чувствую в его дыхании запах вишни от пунша.

— Тогда поцелуй меня прямо сейчас у него на глазах, как ты только что трахала его на глазах у меня, и, возможно, я подумаю о твоей просьбе.

Мне хочется в него плюнуть. Хочется дать ему по морде. Но я не успеваю сделать ни того, ни другого, поскольку все красные огни в комнате гаснут. Музыка тоже замолкает. На мгновение мы погружаемся в гробовую тишину.

Затем свет снова ярко вспыхивает, звук поднимается до ужасающей громкости, затем возвращается к нормальному состоянию.

Космо крепче сжимает мне руку. У меня перехватывает дыхание, и в голове всплывает то же слово, что и раньше: двойственность.

Саллен отключает электричество в отеле. Вводит мне снотворное, чтобы сделать своим маленьким экспериментом.

Во мне зарождается что-то отвратительное, похожее на надежду, желание того, чтобы это случилось снова. Скользящие по мне руки Саллена, его зубы на моей коже. Он, не сдерживающий себя.

Но свет мигает еще пару раз, и уже горит нормально.

Меня охватывает разочарование. Я все еще на этом дурацком ужине, смотрю, как на Саллена вешаются две бабы, которые даже близко не я. И это даже после того, как я попыталась заявить на него права, и все это время я из последних сил стараюсь спасти наши жизни.

Встань, черт возьми.

Иди и забери меня, Саллен Рул.

Космо поворачивается, но пытается утащить меня за собой, я скольжу по полу своими белыми Van’s. Потянувшись к нему, я впиваюсь ногтями в его кожу, пытаясь встать на ноги.

— Ты не сильнее меня, — рычит он, не глядя в мою сторону. — Но если хочешь меня остановить, то, черт возьми, попытайся остановить.

Снова гремит гром.

По зданию, через лестницу в подвал проносится что-то похожее на пронзительный шепот ветра.

Свет гаснет, но искаженная версия песни Three Days Grace все еще звучит.

Торжественный ужин погружается в тишину, но я слышу смех Флита.

Затем…

— Думаю, хватит болтать с Космо, — звучит у меня в ухе хриплый голос Саллена, и я втягиваю воздух.

Снова вспыхивает свет, красный цвет заливает зеленые радужки Космо, его глаза расширяются, и он смотрит поверх моего плеча на Саллена.

— И думаю, тебе следует ее отпустить.

Саллен обхватывает меня за пояс и тянет к себе, я прижимаюсь спиной к его широкой груди.

Космо еще глубже впивается кончиками пальцев в мое запястье. Он не отпускает меня.

— Я могу сделать так, что ты снова мгновенно исчезнешь, — не отпуская меня, тихо говорит Космо.

Не думаю, что остальные нас слышат, но меня тревожит то, что Мод узнает, кто такой Саллен, и либо выдаст его, либо станет еще более одержимой им, как я.

Саллен сжимает меня, словно тисками, кончиками пальцев скользит по моей обнаженной коже под футболкой. Он наклоняется к Космо, обвиваясь вокруг моего тела, доминируя надо мной и отбрасывая тень на лицо Космо.

— Да? — тихо спрашивает Саллен. — И я полагаю, что за то время, пока ты звонишь, и мы ждем, пока меня схватят, ты думаешь, что я дам тебе сделать хоть вздох?

— Эй.

Я поворачиваю голову на голос Мод, чувствую, как пульс подскакивает к горлу. Она стоит рядом с нами, и мне не нравится, что Мод так близко. Я чувствую в ее дыхании запах вина, темную меланхолию ее духов.

— Что здесь происходит?

Она переводит взгляд с обхватившей меня руки Саллена на сжимающего мое запястье Космо. Мод хмурит лоб.

Все молчат.

Мод подносит свои наманикюренные ногти к горлу и, приоткрыв свои красные губы, смотрит на нас.

— Скалли?

«Его зовут Саллен, ебучая ты…»

— Вы с Космо… не ладите? Это из-за…

Тут она переводит взгляд на меня.

— Неё? — тихо спрашивает Мод, и клянусь, у нее кривятся губы, хотя всего несколько минут назад она меня лапала, но я знаю, что это было, чтобы подобраться поближе к Саллену.

— У меня есть имя, — сквозь стиснутые зубы говорю я, чувствуя, как в челюсти стучит пульс. — Кария.

— Да, но, честно говоря, ты спала два дня подряд, и каждый раз, когда он рядом с тобой, то чувствует себя неуютно. Не думаю, что вы двое хорошая…

— Не надо, — грозным голосом произносит Саллен. Он так сильно сжимает мою талию, что меня тошнит, но я не хочу, чтобы он перестал. — Не говори о ней. О том, чего не понимаешь.

По моей груди разливается приятное тепло, обжигая щеки. У меня кружится голова, лицо вспыхивает.

Мод моргает от неожиданности. Не знаю, почему за ужином Саллен вел с ней себя так, будто совершенно ею очарован, но облегчения, которое я чувствую, понимая, что в этом он просто выбрал мою сторону, достаточно, чтобы смыть все негативные моменты.

Но Космо, усмехнувшись, нарушает мою идиллию. Внезапно он отпускает меня, и я отдергиваю руку, тут же обхватив ею предплечье Саллена.

— Прошу меня извинить, — говорит Космо, злобно сверкнув глазами. — Мне нужно позвонить.

Потом поворачивается к нам спиной.

«Нет».

Я жму на руку Саллена, намереваясь побежать за Космо. Но когда мой друг исчезает в маленькой нише холодной комнаты, Саллен меня не отпускает. Вместо этого он скользит рукой вниз, по моей спине, затем переплетает наши пальцы.

Я смотрю на него, на уставившуюся на нас Мод, но Саллен молча ведет меня через комнату вслед за Космо. Будто преследуя его.

Я не хочу, чтобы Космо умер. Я чувствую себя немного неловко из-за того, что причинила ему боль, хотя и не жалею об этом. Но когда мы проходим через вход в холодную комнату (здесь темнее, как будто, когда начал мигать свет, красная вереница огней потускнела), я начинаю беспокоиться о том, что задумал Саллен.

И я боюсь, что не смогу его остановить.

Космо стоит спиной к темно-серой стене, прижав к уху телефон, и смотрит на нас, изогнув губы в ухмылке.

Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но обращается ли он к нам или к кому-то на линии, я не знаю. Саллен отпускает меня и тихо делает шаг вперед.

— Лучше бы ты не касался ее губами, — тихо говорит он.

Но он не угрожает. Он просто начинает тихо душить парня, которого я чуть не поцеловала. В мгновение Саллен обхватывает горло Космо, впиваясь большими пальцами в трахею, голова Космо откидывается назад, ударяясь об стену. Из-за высокой фигуры Саллена мне не видно выражения лица Космо, но слышно, как его телефон с грохотом падает на пол.

Я реагирую инстинктивно. Пригнувшись, я провожу пальцем по экрану и вижу, что на линии Айседора. Я слышу ее голос, зовущий Космо. Я обрываю разговор и засовываю телефон в задний карман.

Космо сопротивляется, пытается ударить Саллена коленом, но Саллен прижимается к нему всем телом, пока не перестанет его душить.

Чувствуя ком в горле, я делаю шаг вперед, прямо к спине Саллена. Так близко, что чувствую его запах: увядшие розы и мускус его пота.

Я оглядываюсь, чтобы убедиться, что за нами никто не следит.

И там никого нет.

Когда я оборачиваюсь, Космо сжимает в кулаках край толстовки Саллена, и у меня перехватывает дыхание, когда он поднимает ее, а за ней — белую футболку Саллена.

Я подхожу ближе, поворачиваясь в их сторону, и вижу в глазах Саллена ужас, потом перевожу взгляд на Космо и понимаю, что он смотрит на его пресс.

Словно в замедленной съемке, мой взгляд скользит к рельефным мышцам его крепкого тела, которые я не стала пристально рассматривать в отеле. Его пресс напряженный и внушительный, и глядя на его плоть, я изумляюсь, как он держит себя в такой хорошей форме.

Там очень много шрамов.

Очень много рваных, деформированных ран, которые кажутся полузажившими, плохо обработанными.

Я слышу хриплое дыхание Космо и понимаю, что Саллен ослабил хватку на его горле. В следующую секунду я поднимаю глаза и вижу, что Саллен обхватывает пальцами запястья Космо, и делает резкое движение рукой, как будто ломает конечность.

И я слышу это, хруст костей Космо.

Он вскрикивает, прислоняясь к стене, и я не знаю, что сделал Саллен — то ли правда что-то сломал, то ли просто хрустнули запястья, — но лицо Космо становится бледным.

Саллен пристально смотрит, но не на Космо.

Его темные глаза прикованы к моим, руки в перчатках по бокам, низ толстовки одернут. Он тяжело дышит, грудь резко поднимается и опускается, и я снова вижу тени под линиями ресниц, впадины под глазами почему-то заметнее, чем раньше. Или, может, это от того, как он на меня смотрит — как будто хочет вырвать мне глаза из орбит.

Где-то далеко гремит гром, за ним следует что-то еще, более быстрое и отрывистое.

Я слышу Мод, а через секунду вижу и ее саму.

— Что, черт возьми, произошло?

По какой-то причине ее взгляд останавливается на мне, и она тянется к глубокому вырезу своего платья, скользя пальцами под шелк.

Она достает свой телефон, крепко сжимая его длинными ногтями, смотрит на Космо, потом снова на меня.

— Это она, — рычит Космо, пользуясь тем, что Мод враждебно ко мне настроена. — Это та женщина, которую сегодня ищет полиция.

В шоке я поворачиваю голову и встречаюсь с зелеными глазами Космо. Он улыбается, но все еще прижимает руки к груди, и я вижу, что ему больно, у него на виске вздулась вена.

Когда я снова перевожу взгляд на Мод, то вижу, что она смотрит на свой телефон, хотя еще не сделала попытки кому-то позвонить. Она кажется…заторможенной.

К черту все это. Я не собираюсь сдавать Саллена, но если сюда придут копы, они схватят и его.

Я бросаюсь вперед, не дожидаясь, пока она сделает неправильный выбор, выхватываю у нее из рук телефон. Мод, растопырив пальцы, в ужасе смотрит на меня. Не говоря ни слова, я проталкиваюсь вперед, локтем отпихнув со своего пути Саллена, затем опускаю сотовый Мод в чашу с пуншем, придавив его ладонью и чувствуя, как по моему предплечью стекают ледяные ручейки сладкой жижи.

Затем меня охватывают смущение, боль и ярость наряду с тревогой, паникой, страхом и злостью из-за покрывающих кожу Саллена шрамов. Я хватаю обеими руками чашу и поворачиваюсь. Сжав пальцами края, я выплескиваю все содержимое на Мод, заливая ей грудь и платье. Она задыхаясь таращится на меня, а ее телефон с грохотом падает на пол в лужу пунша.

Я быстро поворачиваюсь к Космо.

Затем швыряю чашу ему в голову.

— Иди на хер, — рычу я.

Пластиковая чаша ударяется ему в висок, он вздрагивает, и его голова откидывается назад, затем миска падает на пол и, немного повращавшись на краях, плашмя приземляется на пол. Глаза Космо полны того же гнева, что и мои.

Мод что-то бормочет, я слышу шаги, снова грохочет гром и мигает свет. Но тут раздается более громкий звук, тяжелые удары наверху, вне всякого сомнения, в парадную дверь гребаного универмага.

Я думаю о своем сне. О змее.

Выдерживаю взгляд Космо.

Он качает головой, на виске виднеется красная отметина от моего удара.

— Ты опоздала, — тихо говорит он, все еще прижимая запястья к груди. — Тебе от меня не избавиться. И они уничтожат все, что от него осталось.

Он бросает взгляд на Саллена.

По моей спине ползет паника, и я следую за его взглядом, игнорируя появление в холодильной камере Флита, Эллиота и Аливии, которые пытаются понять, что, черт возьми, тут произошло.

Я встречаюсь глазами с Салленом.

Он больше не пытается отдышаться от шока разоблачения. Вся его боль открылась Космо.

Вместо этого на его полных губах поступает лукавая улыбка.

Стук наверху становится громче. Там собираются снести дверь.

— Ты прекрасна, — тихо произносит Саллен у всех на глазах, и мне кажется, что мы сейчас единственные люди на всей планете. — Я заберу тебя отсюда.

Его голос становится мягче, за стенами бушует гроза, красные огни то гаснут, то ярко загораются, набрасывая на его лицо жуткую тень, создавая иллюзию, что все вокруг нас исчезли.

— И отвезу туда, где тебя никто не найдет. Я убью тебя, Кария Вен. После того, как уничтожу в тебе все хорошее.

Я стискиваю зубы, пытаюсь дышать и чувствую, как у меня раздуваются ноздри, с противоположной стороны дверираздаются крики, а все остальные в магазине молчат.

— Потому что ты никогда меня не покинешь. Теперь я тебя не отпущу.

Пол, кажется, наклоняется, и я понимаю, что это не от его слов. По крайней мере, не только. Комнату сотрясает гром, свет гаснет и уже не зажигается, все погружаются в темноту. Сверху по всему магазину разносится звук хлопнувшей о стену двери, слышатся поспешные шаги, а шум сильного дождя похож на залпы беспорядочной стрельбы.

Но даже в темноте я вижу янтарный блеск глаз Саллена.

Он тянется ко мне и, коснувшись моего запястья своей затянутой в перчатку рукой, дергает меня к себе. Я падаю в его объятия, прижимаюсь щекой к его груди. Мы оба дрожим, но я знаю, что нам нельзя просто стоять здесь в вечных объятьях.

Я приподнимаюсь на цыпочки, вокруг нас двигаются люди, но, как ни странно, никто не говорит, никто не сдает нас, и я прижимаюсь губами к щеке Саллена.

— Нам пора, — говорю я. — Чтобы ты мог меня испортить.

Я перефразирую слова Саллена, а затем облизываю кожу рядом с уголком его рта. Он держит меня так крепко, что я не могу дышать, не говоря уже о том, чтобы двигаться.

Затем раздается приглушенный шепот Мод.

— Вы двое гребаные психи, — говорит она, ее пьяные слова невнятно звучат возле моего уха.

— Не отдавай ее им.

Всплывшие в темноте слова Космо противоречат его прежним обвинениям по поводу того, кого ищут люди наверху. Не знаю, полиция это или солдаты Райта; сегодня все они служат одной и той же цели, но один будет явно страшнее другого. Однако они никак не объявили о своем присутствии, так что предполагаю, это как раз он. Райт.

— Угроза в нем. Ты же слышала, что он сказал, — быстро говорит в темноте Космо.

— Я обдолбался, — медленно растягивает Флит, но в его тоне больше нет веселья. — Что, черт возьми, происходит?

— Эллиот, — раздается голос Аливии. — Меня накрыло.

В ее словах звучит паника, и я чувствую, как кто-то (вероятно, Эллиот) идет в темноте на ее голос.

— Наши ужины никогда не заканчиваются мирно, да? — тихо говорит Эллиот, как будто у него кончилось терпение.

Но никто из них не кажется таким испуганным, как я. Может, у них такая драма каждую неделю. Но они понятия не имеют, что с Райтом шутить не стоит.

— Космо.

Это уже голос Мод, и я знаю, что сегодня вечером, в этом магазине, она будет принимать все решения о том, выдавать нас или нет.

Мне не следовало бить Мод и топить ее телефон, но теперь уже слишком поздно для сожалений.

— Тебе придется многое объяснить, прежде чем тебя снова сюда пригласят. Мы не хотим вмешательства извне и не выдаем беглецов.

Я закатываю глаза; мне-то как раз показалось, что она собиралась позвонить, чтобы меня сдать, но опять же, Мод этого не сделала, даже до того, как я окунула в пунш ее телефон.

Я все еще прижата к Саллену, и пока мы ждем, он сжимает меня крепче. Мы оба молчим, прислушиваясь к звукам шагов наверху. Как будто ждем вердикта от остальных здешних неудачников. Коллег Космо по перформансу.

— Я слышу голоса. Сюда! — кричит кто-то с первого этажа, и мы замолкаем.

Электричество, правда, вырублено, но я вижу опускающуюся вниз по лестнице полоску слепящего белого света, и вслед за лучом фонарика к нам направляются несколько человек.

Саллен сжимает меня так крепко, что становится больно; он весь дрожит.

Он пережил ужасы. Он знает, к чему может вернуться. В некотором смысле, думаю, что это еще хуже. Я понятия не имею, что будет со мной, но когда до Саллена снова доберется Штейн, он долго не протянет.

Встав на цыпочки, я зарываюсь лицом в изгиб его шеи и вдыхаю запах Саллена, темный и чувственный. В другой жизни мы бы делали это при свете. Он не трясся бы от страха. Я бы заставила его трепетать из-за чего-то совершенно другого.

Но теперь, когда шаги приближаются, я не знаю, что делать.

Побег кажется невозможным.

Свет скользит по главной столовой, освещая наши разбросанные по комнате кресла, пустые бокалы и винные бутылки. Наши преследователи затихают, и Саллен наклоняет голову, касаясь губами раковины моего уха в каком-то подобии поцелуя.

Я крепко зажмуриваюсь и впиваюсь пальцами в ткань его мягкой толстовки.

Несколько долгих мгновений никто не шевелится. Никто не дышит. Я не знаю, почему Космо передумал и молчит, но, возможно, теперь, почувствовав опасность Райта, он не может заставить себя сдать меня.

Поморгав, я открываю глаза и гадаю, не проснусь ли снова в кровати на чердаке, как ото сна о змее.

Двойственность.

Но сегодня удача не на моей стороне.

— Где они, черт возьми? — рычит тот же низкий голос, что и раньше.

Затем Флит, благослови Господь его обдолбанную душу, проносится в темноте через столовую и встает в луч света, отвлекая внимание от нас. В это же время Мод наклоняется ко мне, и мой нос наполняет сладкий аромат пунша.

Пока из-за погони за Флитом вокруг воцаряется полный хаос, она очень тихо говорит:

— Есть еще одна лестница, она ведет вниз, затем поднимается вверх, на заднюю улицу. Я знаю, что вы оба здесь не просто так, и знаю, что на самом деле он не собирается тебя убивать. Я видела шрамы у него на горле, там, за столом.

Мод произносит эти слова сквозь слезы, и я понимаю, что сильно ее недооценила.

— Пройдёте мимо них, мимо двери, через которую сюда вошли. Лестница в углу, вплотную к стене. Убирайтесь к черту из моего магазина.

Ей не нужно повторять дважды.

Пока свет от фонарика беспорядочно мечется по комнате, пытаясь поймать Флита, который теперь запрыгивает на стол и бежит по нему, разбивая тарелки и роняя на пол осколки, я отстраняюсь от Мод, Эллиота, Аливии и Космо.

Я ни с кем из них не прощаюсь. Особенно с моим другом.

Моя рука в руке Саллена, и я тяну его за собой к ведущей наверх лестнице, в то время как тени мужчин и женщин из Райта (мельком я замечаю на них черное тактическое снаряжение) пытаются добраться до Флита.

Нам придется пробежать мимо них.

Это единственный выход.

И когда мы подходим ближе, случайный луч света освещает упакованную мной зеленую дорожную сумку. В ней мое красивое платье, и я хочу до нее дотянуться, но знаю, что у нас мало времени.

Я бегу дальше, ничего не видя в темноте, позади меня Саллен. Что-то хрустит под моими Van’s, и я чуть не спотыкаюсь; это осколки винных бокалов, разбитые Флитом и группой захвата. Но Саллен крепко сжимает мою руку, он — мощная сила, способная выдержать весь мой вес, когда я выпрямляюсь.

Несмотря на все это дерьмо, в котором мы находимся, я не могу сдержать улыбку на лице.

Флит все еще скачет на столе, страдая за всех нас, истерически хохоча, и мне хочется поцеловать его белокурую макушку, но на это нет времени.

Мы проходим мимо входа на лестницу, я бросаюсь к углу столовой, скольжу правой рукой по стене, нащупывая выход, левой — сжимаю ладонь Саллена.

Но внезапно кто-то врезается в меня, с силой впечатывая в стену.

Я прикусываю язык, чтобы не закричать, и мужской голос говорит мне в ухо:

— Попался.

Он хватает меня за плечо, выдернув из хватки Саллена. Кто бы это ни был, от него пахнет дождем и потом, и у него нет фонарика, потому что он ничего не освещает ни мне, ни себе.

Я впиваюсь пальцами в стену, как будто так могу удержаться, но ногти сгибаются, а некоторые ломаются, и кончики пальцев пронзает обжигающая боль. Я не обращаю на нее внимания, цепляясь обеими руками и пытаясь вырваться.

— Я одного поймал! — говорит мужчина, который хочет оттащить меня назад.

Он сильно дергает меня за лопатку, и вот эту боль уже не так-то легко игнорировать. Она глубокая, пульсирующая, как будто что-то вывернули не в ту сторону, и с моих губ невольно срывается резкий крик.

Мужчина смеется.

Во мне борются ярость, стыд и боль, я скребусь об стену, а чья-то рука сжимает мои волосы и дергает меня к себе, из-под ленты для волос вырываются завитки моего пучка.

Мою голову пронзает жуткая боль, затем мужчина давит мне на плечо, заставляя меня опуститься на колени.

Я инстинктивно опускаю руки, чтобы сохранить равновесие.

Я чувствую под ладонями осколки стекла и через мгновение — жжение в коже. Блядь.

Но я не могу поднять руки, потому что мужчина упирается коленом мне в спину, не давая подняться. Я шарю руками по земле, пытаясь встать на ноги, но он держит меня за волосы и давит кленом в спину, поэтому я не могу встать. Мои ладони скользят по стеклу, а глаза жгут слезы. Я чувствую на коже теплую кровь и не знаю где Саллен…

Я слышу глухой удар, как будто в чье-то лицо врезается кулак.

Меня отпускают, и в тот же миг напавший на меня мужчина кряхтит и падает. Потом кто-то рывком ставит меня на ноги, обхватывает за плечо, за раненую руку. Но я не кричу. Я понимаю, что это Саллен, и он не знает, что мне больно.

Я поднимаюсь на ноги, и он толкает меня вперед, все еще крепко сжимая.

Я стараюсь не удивляться этому и не думать о своих окровавленных ногтях, коже или ноющем плече.

Я бегу дальше, и кончиками пальцев нахожу, наконец, дверной короб. Я провожу ладонью по деревянным панелям, пока не нащупываю круглую холодную ручку. С бешено колотящимся сердцем я поворачиваю ее, надеясь, что дверь не заперта, и она открывается.

Мне в нос ударяет запах алкоголя, и я не понимаю, почему. Я сбегаю по ступенькам, за моей спиной Саллен, позади нас много шума — смех Флита, молчание остальных и разочарованные крики Райта, потому что в темноте им не видно, куда мы делись, думаю, что Саллен закрыл за нами дверь. Но по мере того, как мы идем дальше, шум отдаляется, мои глаза привыкают к темноте, и я вижу тусклую полоску света над стеклянной витриной.

У меня на губах проступает улыбка, и я понимаю, что за ней.

«Мод. Ты действительно лучше, чем я думала».

Длинные ряды спиртного. Бурбон, водка, ром, текила.

Это похоже на мой личный рай. Но когда я оглядываюсь через плечо, и мои глаза встречаются с глазами Саллена, я вижу свой ад.

Глава 36

САЛЛЕН

На улице льет как из ведра.

Ветер хлещет дождем нам в лицо. В темноте города воют полицейские сирены, но разряды молнии резче, и я вздрагиваю. Мою спину пронзает страх, я тянусь свободной рукой к Карии, через другую перекинута прихваченная мною сумка. Мы смотрим на грязную улицу, я притягиваю Карию к себе, и она утыкается лицом мне в грудь.

Взглянув вниз, я вижу ее обращенные на меня голубые глаза и болтающуюся у нее в пальцах бутылку «Джеймсона».

Я не видел, как она ее взяла, но не задаю вопросов.

Она ходячая проблема. Для меня Кария всегда ею была.

— Что они с тобой сделали? — тихо спрашиваю я, мы идем по улице, держась поближе к неосвещенным магазинам.

Мои высокие кроссовки тонут в дождевых лужах, но я не перестаю смотреть на Карию. У меня в голове застрял ее крик, и хотя в эту октябрьскую грозу она здесь, в моих объятьях, ее загорелое лицо побледнело, и в оранжевом свете уличного фонаря я вижу, что сжимающие «Джеймсон» пальцы дрожат.

Я поднимаю взгляд и замечаю вспыхивающие впереди синие огни. Они, вероятно, еще недостаточно близко, чтобы нас заметили, но мы не можем рисковать. Я сворачиваю в следующий переулок, Кария идет за мной. Мы ступаем в кромешную тьму, куда не проникает свет уличных фонарей. Я улавливаю запах канализации и чего-то еще более мерзкого, похожего на запах смерти, и думаю о том, что сказала мне Мод. Что она мне открыла. Штейн никогда не рассказывал о своих убеждениях, о своем круге как в Райте, так и за его пределами. Но мои мысли возвращаются к готическому зданию первоначального отеля № 7, и я представляю себе кровь, залившую ковры коридоров.

Мод полагает, что он поддерживается средствами владельцев новых отелей. Это ничего не меняет, это не поможет мне бежать, и я не должен иметь с этим ничего общего. Но это напоминает мне о двух моих лабораториях, о безопасных пространствах дома и в новом отеле № 7.

Это может стать нашим укрытием. В конце концов, Мод помогла нам, несмотря на то, что Кария оказалась ужасной гостьей. Чудесно ревнивой, но, тем не менее, ужасной.

Когда она сидела у меня на коленях… Невозможно описать, что я тогда чувствовал. Как будто на меня обрушилось сразу все, что я когда-либо хотел, но не мог сформулировать.

— Со мной все в порядке, — выдавливает она сквозь шум дождя.

Сирены звучат так, будто приближаются, мы углубляемся в переулок, и я обхватываю ее сзади обеими руками, затем поворачиваюсь, становясь спиной к улице. Дождь здесь утих, но лужи у нас под ногами стали еще глубже. Сумка у меня на руке тяжелая и мокрая от воды, но пока это все, что у нас есть.

В переулке я притягиваю Карию к себе, прислонившись плечом к грубой кирпичной стене. Сирены внезапно стихают, и я думаю, что они свернули на другую улицу.

— Куда тебя ранили? — тихо спрашиваю я, приблизившись губами к ее уху.

— Я же сказала, что со мной все в порядке, — рычит Кария, и я слышу в ее голосе раздражение, но думаю, это только для того, чтобы скрыть боль. — Нам нужен план, Саллен. Скоро взойдет солнце. Город кишит охотящимися за нами ищейками.

— Это ненадолго, — шепчу я, касаясь губами ее уха.

— А что, если Мод нас сдаст? Или… Космо? — его имя она произносит тихо, и я знаю, что ей не хочется думать о том, что он снова ее предаст.

Я прикусываю внутреннюю сторону щеки и скольжу пальцами под футболкой Карии, впиваясь ей в ребра. Я помню его лицо, когда он задрал мою толстовку. Я даже не знаю, почему он это сделал.

Но тут мне в голову приходит мысль, и я вонзаю ногти в плоть Карии, единственное, что ее спасает — это кожа моих перчаток.

— О чем вы с ним шептались, Кария Вен? — спрашиваю я ее в темноте мокнущего под дождем города. — Над чем вы смеялись? Надо мной?

Кария не двигается, стоит совершенно неподвижно. Я прекрасно знаю, что у нее в руке бутылка алкоголя, и она без проблем воспользуется любым предметом в качестве оружия. Но я не чувствую страха. Вместо этого внутри меня зарождается ужасный, болезненный стыд от мысли о том, как Космо трахает ее, и они смеются над всем тем, что со мной не так.

— У меня сейчас нет времени на твои комплексы, Саллен. Почему ты думаешь, что утром Райт перестанет нас искать?

Она пытается вывернуться из моих объятий, но я крепко ее держу. Одной рукой схватив Карию за горло, я приподнимаю ее подбородок и смотрю на нее сверху вниз.

Даже здесь, в непроглядной тьме я вижу в ее радужках отблеск синевы.

— Так вот до чего докопался Космо? Комплексы? Когда ты выглядела так, будто вот-вот заплачешь, а потом чуть не позволила ему себя поцеловать?

Я промок под дождем, и мне хотелось бы сказать, что именно поэтому дрожу всем телом, но со мной часто случались вещи и похуже.

— Тебя это не волновало, — парирует Кария, повысив голос. — Тебе было все равно, потому что ты оставил меня с Космо и пошел к Мод. Ты смеялся с ней и флиртовал. Знаю, что ты хотел бы остаться там и…

Скользнув рукой по горлу Карии, я зажимаю ей рот.

— Я же сказал тебе не прикасаться к нему, — произношу я, крепче обнимая ее за талию.

— Но Мод же ты позволил прикоснуться к тебе — говорит она мне в ладонь, отчего ее слова едва слышны.

— Мне была ненавистна каждая секунда. Вот и все. Секунды, — я опускаю голову, скольжу носом по ее подбородку и говорю ей правду. — Мне хотелось перемахнуть через стол и прибить вас обоих за то, что вы насмехались надо мной. Когда ты села ко мне на колени…

Я замолкаю, вспоминая мольбы Карии поцеловать ее. Как же трудно сохранять самообладание, когда я с ней.

— Ты моя, Кария Вэн, А она для меня ничто.

— Ты не хотел заменить меня ею? Или, может, ими обеими? Чтобы они целовали тебя, трахали, встали перед тобой на колени…

Я отстраняюсь и снова хватаю ее лицо, касаясь скул кончиками пальцев.

— Не говори глупостей, — говорю я, прижавшись виском к ее виску. — Нет никого, кому я хотел бы причинить боль вместо тебя.

— Тогда почему ты ничего не сделал, когда в самом начале увидел, что Космо пытается меня поцеловать?

Потому что Мод разговаривала со мной о том, что я хотел понять всю свою жизнь. О Бербанке Гейтсе и о том, почему Штейн так меня ненавидит.

Но я ей этого не говорю. Я не могу этого сказать.

Вместо этого я шепчу ей на ухо:

— Я увезу тебя так далеко, что к тебе никто никогда больше не приблизится. Никто тебя не поцелует. Не тронет. Не услышит твоих криков.

Кария издает жалкий фыркающий звук.

— Я не собираюсь кричать. Я тебя не боюсь. А что, если правда гораздо проще всех твоих угроз? Что, если это ты… — она запрокидывает голову и ловит мой взгляд. — Боишься меня?

— Что он сказал? — не унимаюсь я, полностью игнорируя ее вопрос. — Что он тебе такого сказал, что ты чуть не расплакалась?

Возможно, я завидую, что это сделал он, а не я. Возможно, мне хочется знать, как ранить ее так глубоко.

Кария вырывается из моей хватки и прожигает меня взглядом. В общих чертах я замечаю, что гром стих, ветра нет. Сирен я тоже не слышу.

Райт не станет искать нас при свете дня, потому что это привлечет слишком много внимания. Они и так уже вызвали переполох. Чтобы объяснить их сегодняшнюю ночную облаву, придется составить ложный полицейский отчет. Очень много усилий, чтобы замять дело, и Райту весь день придется ходить на цыпочках.

— Ничего, — отвечает Кария, стиснув зубы и так окинув меня взглядом с ног до головы, что мне становится неловко. — Ничего, кроме правды.

Затем свободной рукой Кария начинает отвинчивать крышку «Джеймсона», но я вижу, как она морщится, поджимает губы, и снова вспоминаю ее крик в подвале.

Я прислоняюсь к кирпичной стене, довольный тем, что ей не выбежать из переулка, не обогнув меня.

— Что они с тобой сделали? — снова спрашиваю я тихим голосом.

Кария подносит бутылку ко рту и откручивает зубами крышку. Затем срывает ее пальцами и целых три секунды пьет прямо из бутылки.

И тогда я вижу это.

Кровь у нее на ладонях.

Она едва различима при слабом ночном освещении и затихающей грозе, но я ее вижу.

Стиснув зубы, я тянусь к руке, в которой Кария держит кепку, и дергаю ее к себе за запястье.

Она все пьет, глядя на меня, а я переворачиваю ее ладонь, нежно раскрывая пальцы. Я забираю у нее кепку и засовываю в карман толстовки, и тут вижу, что у нее в коже поблескивает стекло, маленький зазубренный осколок, из других неглубоких порезов сочится кровь.

Увидев, что у нее течет кровь из-за кого-то другого, я напрягаюсь всем телом, и Кария медленно опускает бутылку.

Одной рукой я обхватываю ее запястье, а другой раздвигаю пальцы, она смотрит на меня с душераздирающей открытостью, во всем своем саморазрушении, и сейчас я не имею в виду ее кровь. Кария чертовски непристойная. Совсем не такая холёная, какой я ее знал, и сильнее всего на свете мне хочется еще больше ее.

— Ты поэтому кричала? — тихо спрашиваю я, глядя на растекающуюся по линиям ее ладони кровь.

Возможно, она более хрупкая, чем я думал.

— Нет, — говорит Кария так, будто я ее обидел. — Он схватил меня за плечо и чуть его не вывернул.

Мне знакомо это чувство. В буквальном смысле слова. Представив, что она испытывает… у меня самого начинают дрожать руки.

Кария пожимает плечами.

— Но со мной все в порядке.

Затем делает еще глоток.

— Я так не думаю, — тихо говорю я. — Знай я это, то сломал бы нахер ему руку, а не просто ушатал.

— Думаешь, со мной что-то не так? — тихо спрашивает она, игнорируя все остальное сказанное мной. — Что ж, извини, но не все пристегивают женщин к стоматологическим креслам и тыкают иглами им в соски. Пожалуй, не каждому по силам такая степень вменяемости, Саллен.

Я хватаю ее за запястье и притягиваю к себе, Кария скользит ногами по мокрому асфальту. Затем я опускаю голову и провожу языком по ее окровавленной ладони, ощущая привкус железа, чтобы показать ей, насколько я, черт возьми, вменяем. Еще я чувствую укол осколка стекла. Я наклоняюсь и соскребаю его у нее с кожи своим неестественно острым клыком.

Кария так дрожит, что мне приходится впиться пальцами ей в запястье. Подняв на нее глаза, я провожу языком по краю зуба и чувствую на нем стекло. Не сводя глаз с Карии, я отправляю его в рот и проглатываю.

Она приоткрывает губы, все еще держа в руке бутылку.

— Пожалуй нет, — тихо говорю я, затем прижимаюсь губами к ладони Карии и вижу, как она дрожит в темноте.

Я медленно опускаю ее руку, ощущая на своем языке ее восхитительный вкус.

— Саллен, — шепчет она. — Это… опасно.

Я холодно улыбаюсь ей. Со мной случалось кое-что и похуже.

— Ты можешь сказать спасибо, Кария. Или «спасибо, Боже».

Знаю, она никогда меня так не назовет, но, возможно, мне и впрямь передалось что-то от мании величия Штейна.

Не отводя от меня взгляда, Кария делает еще один глоток, и на этот раз я выхватываю у нее из рук бутылку.

— Эй!

Кария бросается на меня, но я отступаю.

— Я его украла. Он, сука, мой. Отдай! — дрожащим голосом говорит она и тянется, чтобы забрать у меня бутылку «Джеймсона», но я хватаю ее свободной рукой за запястье.

Какое-то мгновение мы оба не двигаемся, уставившись в переулок, и я понимаю, что гроза полностью утихла, оставив после себя только сырой, промозглый осенний воздух.

— Верни бутылку.

— Даже если ты считаешь меня моральным уродом, — осторожно говорю я, не отводя от нее взгляда. — Это не значит, что я позволю тому же случиться с тобой.

— Думаю, Саллен, тебе сперва следует побеспокоиться о своих проблемах с отцом, а потом уже решать мои.

От этих слов я вздрагиваю, но Кария не останавливается.

— То ты угрожаешь убить меня, то уже хочешь спасти мою душу, проглотив осколки. Я тебе уже сказала. Я тебя не боюсь, и не принадлежу тебе, и у меня действительно болит плечо, — тут ее голос немного срывается. — И я не знаю, что, черт возьми, нам делать. Мне хочется защитить тебя, но я даже не знаю, нравлюсь ли тебе, и…

Кария замолкает и, вырвав руку из моей хватки, вытирает кулаком глаза.

«Конечно, ты мне нравишься. Я тобой одержим. Я не глотаю чертовы стекла из-за кого попало».

Но я этого не говорю. Я молчу.

Она опускает руку и, подняв подбородок, смотрит на меня, делая глубокий вдох.

— Ты хочешь поехать в изначальный отель, — уверенно говорит Кария, настолько резко сменив тему и тон, что у меня на мгновение идет кругом голова, будто это я хлебнул вискаря из бутылки «Джеймсона». — Я поняла. Вот почему ты притворялся, что заинтересован Мод. Ты такой же, как и все остальные, это почти смешно. Ты хочешь туда пойти, и я не знаю зачем, и что мы там найдем, но мы туда пойдем. Может, они сохранят наш секрет, и Райт не догадается туда нагрянуть, особенно если Штейн никогда тебе о нем не рассказывал. Если там есть камеры…

— Их может и не быть. Если этот отель все еще используется, то для чего-то незаконного. Даже Штейн не развешивал повсюду камеры, чтобы скрыть свои злодеяния.

И засечь чужие. Включая шашни Карии, Космо и Вона.

— Итак, мы отправимся туда и найдем то, что ты ищешь, и, возможно, по пути я тоже что-нибудь найду. Что-нибудь, благодаря чему стану не такой жалкой, — говорит она, обхватив себя руками.

Она пьяна, воинственна и по-прежнему прекрасна.

— Жалкой? — тихо спрашиваю я, думая о том, как это слово отзывается у меня в груди. — Кто назвал тебя жалкой?

Но уверен, что уже знаю.

— Ой, отвали. Ты говорил то же самое, помнишь?

Кария резко указывает на зажатую в моей руке бутылку.

— Закрой крышку, — резко говорит она. — А то прольешь.

Мне хочется рассмеяться, но я завинчиваю крышку и беру бутылку за горлышко. Другой рукой я поправляю висящую у меня на плече сумку с нашей одеждой. Кария замечает это и, прежде чем я успеваю среагировать, выхватывает у меня «Джеймсон».

— Это чтобы облегчить твою ношу, — сухо говорит она. — Теперь нам нужно как-то сесть в чертово такси и надеяться, что мы сможем найти адрес этого отеля.

Кария проходит мимо меня к выходу из переулка.

Повернувшись, я провожаю взглядом принцессу Райта и представляю, как запускаю пальцы в растрепанный пучок светлых волос и рывком разворачиваю ее к себе. Но потом вспоминаю о том, как мы с Космо де Актисом назвали ее жалкой, и почему она вообще поверила, что это правда.

Глава 37

КАРИЯ

Мы сидим на заднем сиденье такси, и я отодвигаюсь от Саллена. Пить «Джеймсон» неразбавленным было не самой лучшей идеей, но знаю, что будь я трезвой, чувствовала бы себя еще хуже. У меня болит плечо, покалывает ладонь, пульсирует в висках, мне нужно поесть, и на счет Саллена у меня ни одного ответа, одни вопросы.

Таксист поднимает на меня глаза, и наши взгляды встречаются. Он проезжает через центр Александрии, а над городом начинает свой янтарный восход солнце.

Саллен был прав. Копы скрылись из виду, и, насколько я вижу, никто не мешает всеобщей утренней поездке на работу.

И все же, под пристальным взглядом голубых глаз водителя, я слегка поеживаюсь на потрескавшихся сиденьях такси, несмотря на то, что окна затонированы.

У меня между бедер зажата бутылка «Джеймсона», собранную мною сумку Саллен поставил на пол между нами. Из-за своего крупного телосложения он занимает здесь так много места, что ему приходится наклонять голову, чтобы не касаться крыши автомобиля. Я прекрасно осознаю его присутствие, но веду себя так, словно это не так.

Я прислоняюсь головой к двери, каждые несколько футов меня подбрасывает от выбоин, по которым мы проезжаем, но я просто закрываю глаза и смиряюсь с этим.

Саллен нашел место рядом с тем отелем, из которого мы потом пойдем пешком, так что водитель не знает точного пункта назначения на случай, если его потом будут допрашивать. Саллен вызвал такси с телефона Космо, который я на всякий случай прихватила с собой, а затем выбросила где-то в переулке, услышав, как он ударился о кирпичи, а затем упал на тротуар.

Я не чувствую угрызений совести. Космо тоже меня выбесил. Понимаю, что у него было право злиться на меня за мое предательство, но сейчас мне не до объективных оценок всего этого. Думаю, нашей дружбе пришел конец.

— Долго ещё? — спрашивает Саллен, и его надтреснутый голос грубо раздается в тишине машины.

Резко открыв глаза, я вижу, как таксист переводит взгляд с меня на Саллена, а затем быстро возвращает его на дорогу, будто он напуган. В этот момент мы останавливаемся на красный свет, и водитель постукивает по рулю пальцами, как мне кажется, от нервов.

— Навигатор показывает, что осталось полчаса. На окраине города, — говорит таксист, после чего с трудом сглатывает.

Кажется, Саллен Рул всех немного пугает. Меня нет. Полагаю, он внушает страх. Но для меня он — предмет всех моих желаний, обмотанный колючей проволокой.

Я бросаю на него взгляд.

— Что? У тебя не хватает денег? — шучу я, зная, что собственноручно сунула толстую пачку украденных им наличных в свой носок, на дно нашей зеленой сумки.

Он смотрит мне в глаза, слегка повернув голову, на нем по-прежнему капюшон, ткань его толстовки промокла от дождя и липнет к телу, так же как и моя футболка. Саллен опускает на нее взгляд, и я осознаю, что у меня затвердели соски. Я вспоминаю, как Космо пренебрежительно назвал меня не более чем игрушкой для траха.

Я скрещиваю руки на груди и Саллен снова поднимает глаза на меня.

— Не думаю, что тебе стоит беспокоиться о моих деньгах, Кария. Тебе стоит спрятаться, пока еще можешь, — мягко говорит он, снова бросив взгляд на мою грудь. — Там тебя никто не спасет.

— Ты этого не знаешь, — понизив голос, возражаю я. — И мы уже несколько дней спасаем друг другу жизнь. Кончай играть в монстра. Я не боюсь.

Затем, в порыве отваги, подкрепленной текущим по моим венам «Джеймсоном», я осторожно ставлю бутылку на пол, засовываю ее между основанием среднего сиденья и нашей сумкой и придвигаюсь поближе к Саллену. Я никогда не пристегиваюсь, и это облегчает маневрирование. Подтянув колени к груди, я наклоняюсь к нему и обхватываю его руку. Затем улыбаюсь Саллену, глядя, как он хмурится.

— Скажи, почему ты мне угрожаешь, — шепчу я, понизив голос. — Скажи, что ты не хочешь мне показывать.

Водитель, должно быть, не слишком стремится расслышать мои слова, потому что, когда светофор переключается на зеленый, он включает музыку, «Slow Down» в исполнении Chase Atlantic, и она звучит на такой громкости, что ему явно не услышать, что происходит на заднем сиденье.

Я кладу голову на руку Саллена и тут же чувствую, как он напрягается, словно я вызываю у него отвращение. Он даже ерзает на сиденье и слегка поворачивается, чтобы выглянуть в тонированное окно.

— В магазине ты так себя не вел. Я почувствовала, как ты возбудился, — шепчу я, уткнувшись в мягкую ткань его толстовки.

— Кария, — цедит сквозь зубы Саллен.

— Тогда ты меня лапал. Ты лапал меня и когда я была пристегнута к креслу. Почему сейчас ты ведешь себя так, будто я тебе противна?

На мгновение он замолкает, кажется, у него напряжены все мышцы. Затем, по-прежнему не глядя на меня, Саллен впервые выдает мне правду о себе. Не о своем отце, не о Райте, а о себе.

— Я не привык, чтобы ко мне прикасались, когда мне этого хочется. Конечно же, я хочу тебя, — усмехается он так, будто что-то меньшее не обсуждается, и по-прежнему не смотрит на меня. — Но я не знаю, каково это, когда это желание взаимно.

Саллен говорит это спокойно, без тени жалости к себе. Затем он медленно поворачивается и смотрит на меня сверху вниз.

— Я не знаю, как вести себя с тобой, когда ты такая.

«Это какая? В смысле, домогаюсь его?»

— Мне показалось, что в магазине ты прекрасно с этим справился.

— Да, — говорит он, опустив взгляд к моим губам. — Потому что им всем нужно было знать правду. Ты, черт возьми, моя.

Я смотрю ему в глаза и чувствую, как от этих слов у меня вспыхивают щеки. Боль в ладони, в плече, все это исчезает.

— Ответь, почему ты у всех на глазах сказал, что убьешь меня.

Мои мысли возвращаются к облепившим Саллена Мод и Аливии, и я чувствую, как в животе разливается странное тепло.

«Ты тоже мой, щепетильный засранец».

Но до этого единственного момента истины, что произошел несколько мгновений назад, он не говорил ни о чем, кроме того, что сделал с ним Штейн, и только тогда, когда я не могла убежать. Когда он оказывал на меня физическое или медикаментозное воздействие. И на этот раз он мне тоже не ответил, снова закрывшись.

— Да, — с горечью отвечаю я, слегка икнув и не обратив внимания на то, как Саллен заглядывает мне в глаза и приподнимает брови, словно призывая меня высказаться на этот счет. — Ты сейчас закрываешься, да? Ты вообще не можешь со мной разговаривать без своих устройств и применения силы. Тебе меня не напугать, мальчик-монстр.

Я все равно крепче сжимаю его руку, и растягиваю губы в показной улыбке.

— И удачи тебе в следующий раз, когда пристегнешь меня ремнями к столу или креслу. Я больше не буду облегчать тебе задачу.

Я начинаю отодвигаться от него, высвободив свою руку, но Саллен притягивает меня к себе, впившись пальцами мне в плечо.

Я полусижу у него на коленях, мои бедра на его бедре, он с силой прижимает меня к себе, его хватка болезненна, крепка и безжалостна.

Саллен смотрит на меня прищурив глаза, нахмурив брови и сжав припухшие губы, и я не пытаюсь вырваться.

Мгновение он просто буравит меня взглядом.

А потом просто говорит:

— Думаю, если это будет нелегко, мне понравится еще больше, Солнышко.

Я вырываюсь из его хватки, и он реально смеется, издавая низкий, хриплый звук, от которого внизу моего живота разливается тепло. Он надо мной насмехается, но я от него не отстраняюсь. Я просто протягиваю руку, беру «Джеймсон» и, не раздумывая и не глядя на таксиста, отвинчиваю крышку и делаю еще глоток, обжигая горло.

Проблемы есть не только у Саллена, даже если большинство моих проблем это полностью моя заслуга.

Я пью и отмечаю тот факт, что мы выехали из центра Александрии и теперь мчимся по извилистой дороге, обсаженной по обе стороны деревьями с оранжево-желтой листвой. От осеннего пейзажа я чувствую себя живой.

Или, может, это все «Джеймсон».

В любом случае, я делаю еще глоток, но Саллен грубо выхватывает у меня из рук бутылку и пробку, расплескав на нас алкоголь, и по машине разносится резкий запах.

Таксист ничего не говорит, а я поворачиваюсь к Саллену и вижу, как он, не сводя с меня глаз, завинчивает красную крышку.

— Какого хрена ты творишь? — шиплю я, сжимая пальцы в кулаки.

У меня болят ногти, я даже не хочу смотреть, насколько испорчен мой маникюр, а еще дико ноет плечо.

— Ты уже второй раз отнимаешь у меня бутылку, и это уже слишком.

— Тебе хватит.

В голосе Саллена слышится что-то грубое, он отворачивается и смотрит в окно, обхватив ручку зажатой в пальцах бутылки.

— Мне хватит, когда я говорю, что мне хватит, — я тянусь за бутылкой, но не могу вырвать ее у него из рук. — Отдай.

Срывающееся с моих губ рычание не притворное. Если он не отпустит бутылку, я дам ему по лицу. Я борюсь даже не за алкоголь. Он мне не нужен, но думаю, я его заслужила, и в любом случае, Саллен не должен что-то у меня отбирать. Может, я это говорю по пьяни, может, я бы не возражала, если бы он сорвал с меня что-нибудь другое, но не это.

Я пытаюсь прокрутить бутылку у него в руке, тяну за нее и дергаю, но он не смотрит в мою сторону и, похоже, не испытывает никакого напряжения, с легкостью удерживая у себя «Джеймсон».

— Отпусти.

Я хватаюсь за бандану Саллена и, смяв в кулаке белую ткань, поворачиваю его голову к себе, заставляя взглянуть на меня.

Саллен прищуривается и опускает взгляд на мою руку.

— Я стояла перед тобой голая, а ты кусал меня, втыкал в меня иглы и слизывал с моего лица кровь. Ты проглотил выдернутые из моей кожи осколки стекла. Но, находясь рядом со мной, ты даже не можешь снять это. Ты не привык к тому, что твое желание может быть взаимно? Ну, вот она я. Привыкай, черт возьми.

Я дергаю его за мягкую ткань банданы. Во мне нарастает воинственное чувство безысходности, и я не хочу с этим смиряться.

Он разговаривает со мной какими-то урывками. Он не откроется, пока я перед ним не распластаюсь. Он не хочет общаться, и мы просто без конца убегаем. Даже если мы доберемся до этого отеля, что тогда? Рано или поздно нас начнут искать, если уже там не поджидают. И с Мод нам повезло; она, должно быть, хороший человек, по мнению Космо и Саллена. Но я не такая, и мое везение очень скоро закончится.

Я провожу пальцами по треугольному краю белой банданы. Потяни я вот так, то могла бы совсем ее развязать.

У Саллена раздуваются ноздри.

— Отдай мне бутылку, или я сорву вот это.

— Зачем? — тихо спрашивает он.

— Что значит зачем? — практически кричу я, и мне все равно, кто меня сейчас услышит. — Затем, что я хочу тебя видеть. Я. Хочу. Тебя, Саллен. Не Космо. Не Флита.

Когда я произношу его имя, Саллен вздрагивает, а затем морщит нос.

— Не Вона. Тебя.

Он внимательно вглядывается мне в лицо. Затем говорит:

— Стоило только подумать, что ты умнее, чем мне казалось.

Я поднимаю средний палец. Мне плевать, что это по-детски. Да пошел он на хер.

Саллен бросает взгляд на мою руку, и, прежде чем ее опустить, клянусь, я вижу, как он едва сдерживает улыбку.

— Это несправедливо. Ты несправедлив. Я годами была влюблена в тебя, и теперь, наконец, ты здесь, со мной, но такой же замкнутый, каким был всегда. Твоего отца здесь нет, он не накажет тебя за то, что ты со мной заговорил…

— Он мне не отец, — холодно произносит Саллен, не сводя с меня глаз.

— И все же ты по-прежнему молчишь. Ты угрожаешь мне, причиняешь боль и дерешься из-за меня, но ты не хочешь со мной разговаривать, и если ты собираешься продолжать в том же духе, я уравняю шансы.

Я сжимаю ткань между пальцами, чтобы показать, что не шучу, и буравлю Сллена глазами, давая ему последний шанс.

— Осторожно, Кария, — тихо говорит он, не отводя от меня взгляда. — Есть вещи, которые ты потом не сможешь развидеть.

— Я уже видела твое горло! — взрываюсь я и полностью поворачиваюсь к нему, упираясь коленом в его бедро.

Я знаю, что я пьяная, эксцентричная и поехавшая, но я серьезно отношусь к каждому сказанному слову.

— Я видела эти слова на твоей коже и шрамы у тебя на животе, и я хочу увидеть тебя всего. Я хочу увидеть больше. Хочу тебя без всего этого разделяющего нас дерьма, и хочу…

— Мне похер, чего ты хочешь, Кария.

Затем Саллен поворачивается ко мне, хватает за запястье и, выкрутив его, одергивает мои пальцы от своей банданы.

— Это все твои мечты. Приятный мини-отпуск от обычной жизни. Для тебя это не слишком рискованно. Тебе не приходилось жить с этим двадцать три года. Я заинтересовал тебя, потому что был странным. Потому что реально тебя пугал, — его голос звучит тише, чем обычно.

Саллен притягивает к себе мою руку, и я невольно наклоняюсь к нему на сиденье.

Он снова опускает глаза на мои ногти, и я следую за его взглядом.

На внешней стороне одного из ногтей запеклась кровь, другой сломан напополам, и по нему проходит линия, оставшаяся от того, как я хваталась за стену в универмаге. Еще у двух неровные края, обломанные в результате борьбы. У меня, наверное, никогда в жизни не было таких жутких ногтей, большая часть лака облупилась.

У Саллена вздымается грудь, но он не поднимает на меня взгляд, его густые темные ресницы почти касаются скул.

— Не совершай ошибку, думая, что это реально, Кария, — говорит он, по-прежнему не отрывая взгляда от ногтей и крепко сжав мою ладонь. — Скоро ты возжелаешь своей прежней жизни. Но когда это произойдет, не упрекай в этом меня. Все также, как ты сказала раньше. Мне нечего было выбирать. Я всегда последую за тобой.

Подняв на меня взгляд, Саллен проводит языком по запекшейся крови на моем безымянном пальце, и от его тепла меня бросает в дрожь.

— Но моя единственная возможность тебя удержать — это твоя смерть, — он царапает зубами мой палец и, не отводя глаз, проводит клыком по моему среднему суставу. — И, возможно, угрозы кажутся мне любовью. Может, поэтому я тебя ими осыпаю. Я знаю, что в конце концов ты начнешь сопротивляться, тебе не понравится то, что скрывается подо всем, что ты хочешь снять.

Он кусает меня за палец, и я напрягаюсь, не желая издавать ни звука. Его зубы впиваются глубже, клыки вонзаются в кость, но я все равно не сдаюсь.

Я справлюсь.

Я могу вытерпеть и похуже.

Саллен улыбается, но не доброй улыбкой. И когда он отстраняется, издав тихий смешок, она не касается его темных глаз. На моей коже остаются следы от его зубов, глубокие и красные.

— Узнав все, ты захочешь убежать. Но помнишь, что я сказал? — он отбрасывает мою руку и отводит взгляд к окну, глядя на бесконечный лес. — Мне похер, чего ты хочешь.

Я смотрю на его отражение в окне, на зрачки, деформированные тонированным стеклом. Они кажутся нечеловечески большими, черный цвет практически полностью вытесняет коричневый. Я мысленно возвращаюсь на два года назад. Та октябрьская ночь в отеле, как раз перед исчезновением Саллена Рула. Глаз под дверью. И как я бежала.

Глава 38

САЛЛЕН

— Ты пьяна. Тебе нужно поесть. Мы не уйдем отсюда, пока ты этого не сделаешь.

Мы сидим на уединенной скамейке в пустынном парке, Кария наклоняет голову, сцепив пальцы под подбородком, и хлопает ресницами.

Принцесса Райта пошла со мной в аптеку, у которой нас высадил таксист, и вместо необходимой нам еды накупила там тонну косметики и средств по уходу за собой. Она сгребла все это в охапку и, пока я осматривал прилавок с закусками, держа в одной руке тяжелую сумку и ее «Джеймсон», бросила мне в красную корзину, фактически обездвижив мою вторую руку.

— Это предметы первой необходимости. Не смотри на меня так.

Я закатываю глаза, как и примерно час назад, перед тем, как мы отправились из универмага в это место под густыми, раскидистыми деревьями.

— Ешь.

Я бросаю взгляд на лежащий у нее на коленях протеиновый батончик с лимонным вкусом. В плане питания это не так уж и много, но в ресторан мы пойти не можем, а приготовить еду нам негде. Я уже съел шесть протеиновых батончиков, так что свою долю страданий я вытерпел. От всего этого пережевывания у меня болит челюсть, и в ней еще не все зубы.

Теперь очередь Карии.

Она вздыхает, но берет блестящую желтую упаковку и начинает ее вскрывать, затем поднимает на меня свои прекрасные глаза, и на ее губах появляется легкая улыбка.

Я быстро отворачиваюсь, пока Кария не поняла, о чем я думаю.

Небо все еще серое после утренней грозы, я смотрю на суровые облака цвета бурых синяков и на мгновение удивляюсь тому, во что превратилась моя жизнь. Я сижу на железной скамейке с девушкой, за которой десятилетиями следил, о которой мечтал, которая казалась мне настолько недосягаемой, что было противно даже на что-то надеяться.

И она оставила за собой след боли, ударив Космо, Мод, Штейна. И все это ради меня.

Просто невероятно.

И прискорбно, зная, что будет дальше.

По нашему убежищу проносится порыв ветра, и меня охватывает озноб. Я рад, что сегодня прохладно (я всегда радуюсь, когда на мне много лишней одежды), и еще больше — дуновению ветерка.

Хотя, думаю, что дрожу не только по этой причине.

— Какой твой любимый цвет? — спрашивает меня Кария, жуя батончик.

Снова поднимается ветер, я хватаю стоящую рядом большую многоразовую сумку для покупок, ставлю ее себе на колени и, заглянув в нее, вижу бананы, пластыри, мазь для местного применения и спирт для протирания. Я взял все это, чтобы промыть раны Карии. После магазина она позволила мне наложить ей на ладонь пластырь, но сказала, что мой язык, по-видимому, обладает целебными свойствами, так что больше ничего не нужно.

От меня не ускользнуло то, как при этой шутке на лице у Карии проступила озорная улыбка и то, как она пробудила во мне вожделение, которое теперь так трудно контролировать, сидя рядом с ней.

Я отмахиваюсь от этой мысли и отворачиваюсь от неба, от усыпанного желтыми,красными и оранжевыми листьями леса и от оживающей в умирающий сезон Северной Каролины. Кария отправляет в рот последний кусочек протеинового батончика и, подняв на меня глаза, жует, сминая в кулаке обертку.

Я не отвечаю на ее вопрос, и она выжидающе смотрит на меня.

Затем Кария сглатывает, нетерпеливо вскидывает руку, но придвигается ближе и медленно кладет голову мне на плечо. Я чувствую лимонный аромат батончика и «Джеймсона», но не обращаю на это особого внимания.

Я замираю, чтобы не напугать ее и всё не испортить.

Не знаю, как выполнить все то, чего она, похоже, от меня хочет. Не знаю, как справиться с ревностью, терзающую меня всякий раз, когда ее внимание привлекает кто-то другой. И не только ненавистный мною Космо, но даже разговоры и прикосновения Флита, Эллиота и Мод… Я не хочу поворачивать вспять то, куда мы сейчас движемся, но даже так я не уверен, что научусь делать что-то правильно.

— У меня розовый. Пастельно-розовый, ярко-розовый, сиренево-розовый. А еще бледно-зеленый. Люблю успокаивающие оттенки.

Кария говорит тихо, но быстро, у нее слегка заплетается язык, и я понимаю, что она все еще ощущает на себе последствия всего произошедшего с ней прошлой ночью или утром, или, похоже, и того и другого, поскольку время в магазине Мод пролетело очень быстро, самым радикальным и хаотичным образом.

Когда мы бежали по тому подвалу, я подумал о том, чтобы сдаться полиции. Я хотел дать ей возможность сбежать, особенно когда услышал ее крик.

Но я не мог представить, как к ней прикасается Штейн, представить следующий день без нее (если вообще выживу).

Я не могу ее отпустить.

Теперь я это понимаю.

Для нее это ужасная новость, но ничто не заставит меня передумать.

Кария подавляет зевок и прижимает ко рту ладонь.

Я расстегиваю ремешок на сумке с продуктами, затем протягиваю руку и кладу ее тыльной стороной Карии на бедро.

— Давай обертку, — тихо говорю я.

Кария издает тихий смешок, но послушно кладет мусор мне на ладонь. Однако руку не убирает.

Она переплетает наши пальцы, и между ними шуршит обертка. Тыльная сторона ее ладони такая красивая: гладкая, нежная кожа с голубыми прожилками. Ее ногти не видны, поскольку пальцы сцеплены с моими, но я заметил у нее ногтях сколы и облупившийся зеленый лак (его она тоже купила в аптеке). Осквернение во всех отношениях, и все ради меня.

— У тебя все еще болит плечо? — тихо спрашиваю я.

Когда мы шли сюда, она, похоже, старалась лишний раз его не напрягать. Примерно в миле от аптеки мы увидели вывеску этого места, и, заметив ее первой, Кария кивнула на нее и схватилась за руку. «Парк Трифолл». Из документов Мод я понял, что Трифолл находится в двух милях от первоначального отеля № 7. Если он находится в такой же заднице, как это место, неудивительно, что его никто не находит, если только не ищет целенаправленно. Я никогда не слышал об изначальном отеле; но ведь Штейн не посвящал меня в свои тайны, и я не просиживал все свободное время в Интернете в поисках информации о сети отелей, которыми он владел.

Не знаю, чего ожидать, когда мы туда доберемся, но надеюсь, что, по крайней мере, на несколько дней мы с Карией сможем перевести дух.

— Сначала ответь на мой вопрос.

Ее голос звучит неожиданно измученным, и я не удивлен, что все это так на нее подействовало. За последние несколько дней она так много сделала.

Со мной.

Ради меня.

— Твой любимый цвет, — не унимается она, как будто я забыл, чего уж точно не было. — Скажи мне, Саллен.

Последние слова она произносит шепотом, и я на мгновение закрываю глаза, наслаждаясь зажатой у меня ладони рукой Карии, ее прислонённой к моему плечу головой и нашим одиночеством.

Я думаю о своих образцах. О моем легком штрихе в виде зеленых лампочек, составляющих им компанию, когда меня не было рядом. Но я также думаю и о том, что на протяжении долгих лет Кария любила розовый цвет. Она носила и другие цвета, в основном, кажется, черный, но в большинстве моих воспоминаний о ней, за которые я цеплялся, когда меня мучил Штейн, присутствует именно розовый.

— Мне нравится твой, — говорю я ей. — Розовый.

Сказав это, я улыбаюсь. Кария поднимает голову и поворачивается ко мне, я открываю веки и вижу ее загоревшиеся глаза.

— И зеленый, — добавляю я.

— Тебе нравится розовый? — с сомнением в голосе спрашивает она.

Несмотря на то, что в аптеке она настояла на том, чтобы сходить в туалет и воспользоваться косметикой и салфетками, под ее голубыми глазами размазалась подводка, а под бровями остались следы туши. Вид у Карии такой же усталый, как и голос, взгляд затуманенный. Ее волосы собраны в пучок и закреплены розовой резинкой, лицо обрамляют несколько светлых прядей.

У меня возникает внезапное, порочное желание притянуть ее к себе и сказать, чтобы она поспала. Дать ей отдохнуть. Прошептать ей на ухо, что она никакая не жалкая, не тупая и вовсе не такая дерьмовая, как её кто-то когда-то назвал, включая меня.

Но еще я хочу вырубить ее, связать и никогда не отпускать.

— Да, — отвечаю я, глядя на лежащую у меня в ладони руку Карии. — Он напоминает мне о тебе.

— Ты пытаешься меня соблазнить, Саллен Рул?

Я перевожу взгляд на нее.

— Получается? — спрашиваю я, приподняв бровь.

Кария прикусывает нижнюю губу и пристально смотрит на меня.

— Для этого тебе не нужно сильно напрягаться, — почти застенчиво говорит она.

У меня в груди сжимается сердце. Какая-то часть меня ей не верит. Не верит, что она очарована мной настолько, насколько это кажется. На заднем сиденье такси я сказал ей, что я для нее всего лишь отдых от реальной жизни, и мне все еще кажется, что отчасти это правда. Но когда Кария смотрит на меня вот так, из-под опущенных ресниц, в ее глазах светится столько эмоций, на которые я раньше не обращал внимания. Это странно. У меня не укладывается в голове, что это правда.

— Ты со всеми такая? — тихо спрашиваю я. Может, незаслуженно.

Ее розовые и округлые щеки заливает румянец, но Кария от меня не отстраняется.

— Нет, — говорит она, глядя на наши руки, на зажатую между ними обертку. — Я ни с кем такой не была, Саллен.

Я отчаянно хочу ей верить.

Но я видел ее с Воном и Космо. И хотя я не очень хорошо знаком с Воном Бентценом, о Космо я знаю достаточно. Знаю, что с ней он особенно не напрягался — не так, как она того заслуживала, — и все же Кария отдала ему все. Я больше не хочу, чтобы она делала это с кем-то другим.

Я представляю, как вхожу в старый отель, слышу только скрип открывающихся дверей и окутавшую нас тишину.

Представляю, как зажимаю Карии рот.

У меня нет ни шприцев, ни снотворных, только «Джеймсон», и вот я кладу ладонь ей на лицо и останавливаю дыхание.

Я могу навеки погрузить ее в сон.

Могу устроить так, что она действительно никогда не будет такой ни с кем другим. Но сейчас я остаюсь милым.

Глава 39

КАРИЯ

— А что, если мы просто сядем на поезд? — тихо спрашиваю я, глядя на возвышающееся перед нами здание. — Если просто исчезнем?

Самый первый отель номер семь небольшой, но выше, чем я его себе представляла. В моем воображении это была неприступная крепость, замок с высокими каменными воротами.

Но когда перед нами на грунтовой дороге, обсаженной густыми деревьями, закрывающими то немногое, что можно увидеть на солнце, появляется отель, я понимаю, что была отчасти неправа в большинстве своих предположений.

Саллен мне не отвечает. Он просто смотрит вперед, как зачарованный.

Здание окружено высоким забором, он сделан из железа, но входные ворота заржавели у верхнего шпиля (в нескольких футах над моей головой), и они приоткрыты, что не мешает нам войти внутрь. Само здание из старого темного кирпича, примерно в дюжину этажей с рядами окон, и арочным проемом с черными, отделанными серебром двойными дверями. На всех окнах задернуты шторы, кое-где стекла кажутся совсем древними, на первых этажах установлены темно-серые ставни. Насколько мне видно, явных повреждений нигде нет, и я, вытянув шею, разглядываю серебристую отделку крыши. Несколько расположенных вдоль нее башенок придают зданию готический вид, но это не замок. Возможно, это нечто среднее между его миниатюрной версией и домом с привидениями.

Отель выше, чем я ожидала, и, думаю, на его строительство ушло много времени, поскольку он расположен очень далеко от центра города.

За воротами находится незамысловатый высохший круглый фонтан, в центре которого виднеется каменный постамент, выполненный в форме надгробного камня. По обе стороны здания растут могучие густые деревья, скрывая какой бы то ни было вид на задний двор, хотя похоже, что отель расположен прямо посреди леса, и я предполагаю, что вокруг еще больше деревьев.

Мод сказала, что неподалеку находится озеро V, но, если не считать ощущения влажности в воздухе, мне не кажется, что поблизости есть водоем, и я уж точно его не вижу.

К каменному столбу у ворот прикреплена черная табличка, на которой написано: «Отель № 7, Александрия, Северная Каролина. Добро пожаловать в вашу новую ночь».

— Что, черт возьми, это значит? — тихо спрашиваю я, чувствуя, как у меня начинает покалывать кожу, но Саллен снова молчит.

Я оборачиваюсь через плечо, морщась от боли, но позади вижу лишь длинную извилистую дорогу, по которой упорно шел Саллен, даже несмотря на мои постоянные вопросы «Ты уверен, что это он?».

Но там нет ничего, кроме шепота колышущегося в кронах деревьев ветра. Отсюда не видно шоссе, и я задаюсь вопросом, сколько в этом отеле было машин, когда он еще работал.

Помню, Мод говорила, что он находится в ведении новых владельцев, но вновь окидывая взглядом это место, я сильно сомневаюсь, что Штейн Рул наведывался сюда последнее время, и, вероятно, это к лучшему. Как бы там ни было, я поднимаю глаза и внимательно осматриваю шпили, углы здания и даже окружающие нас деревья, но не вижу никаких камер.

Однако сердце в груди все еще бешено колотится, и я не думаю, что это все из-за того, что мы сегодня много ходили пешком.

— Что именно ты надеешься тут найти? — тихо настаиваю я, вспоминаю истории Мод о том, как в этих стенах собирались на ужины серийные убийцы.

По телу пробегают мурашки, и я придвигаюсь ближе к Саллену, задевая плечом его локоть. Он по-прежнему таращится на это здание так же, как смотрел на Мод, когда она рассказывала его историю. Как будто найдет ответы на вопросы, мучающие его долгие годы.

— Мы не можем сесть на поезд. Пока еще нет. За поездами будут следить. Райту известно, что именно так я попал в Александрию, — отстраненно произносит Саллен.

— Сколько мы здесь пробудем? Что ты ищешь? — повторяю свой вопрос я.

— Не знаю, — осторожно отвечает он, и это очень похоже на ложь.

Медленно повернувшись, Саллен смотрит на меня, затем закидывает на плечо сумку с нашей одеждой и сжимает в пальцах мешок с покупками.

— Ты так и не сказала. Тебе все еще больно? — говорит он, бросив взгляд на мое плечо.

Сейчас разговор об этом кажется странным.

Мое сердце бьется немного быстрее.

— Со мной все в порядке, — вру я.

Мне больно. Не думаю, что тот мужик вывихнул мне плечо, но если там возможно растяжение, то это именно оно.

Сален хмурится, его темные брови сходятся на переносице.

— Не лги мне, Солнышко. Я это… не люблю.

Я прикусываю нижнюю губу и вижу, как он наблюдает за этим движением.

— Я не хочу быть слабой из-за тебя, — наконец говорю я, раскрываясь ему больше, чем, возможно, следовало бы. Может, из-за того, что сильно нервничаю, может из-за все еще текущего по моим венам алкоголя, а, может, из-за той честности, с которой он ответил мне в такси.

— Я не хочу, чтобы ты думал, что обязан обо мне заботиться.

Саллен наклоняет голову, и единственного пробивающегося сквозь облака и деревья луча солнца достаточно, чтобы осветить янтарные радужки его глаз. Он потрясающе красив, но знаю, что если я об этом скажу, он решит, что я снова лгу.

— Мне нравится заботиться о тебе, — наконец произносит он, глядя на мое плечо. — Перестань пытаться стать той, кем не являешься. Я не возражаю против твоей слабой версии.

Саллен отворачивается от меня и смотрит на дом.

— Этой от меня не сбежать.

— Это очень похоже на место, в котором проводились сборища серийных убийц.

Я кружусь по комнате, разглядывая серебряно-черный интерьер, который отличается от синей гаммы отеля в центре города. Здесь серебряные кресла, на черных мраморных полах серебряные ковры, а с высокого потолка первого этажа свисают серебряные люстры.

Вестибюль просто громадный, сразу за ним двойная лестница, ведущая вверх на высоту, которую мне отсюда не видно.

Запах старого, запертого на долгие годы здания и легкий запах хлорки — вот что встретило нас после того, как Саллену удалось вскрыть дверной замок. Он был заперт, но так хлипко, будто никто не озаботился тем, чтобы сохранить все это в тайне.

Это меня беспокоит. Несмотря на то, что отель кажется заброшенным, все аккуратно и чисто, и, насколько я могу судить, внутри здания нет видимых повреждений.

Кто-то заезжал и присматривал за ним. Я просто не знаю, Штейн это, Райт, или кто-то еще.

У меня за спиной со скрипом закрывается дверь. Я оглядываюсь и вижу, как Саллен задвигает большой засов, который не был задвинут перед нашим приходом.

Почему? Отель заброшен? Забыт? Или просто настолько спрятан, что владельцы совсем расслабились и не заботятся о безопасности? Пока мы шли сюда по обочине дороги, нам не попалось ничего, кроме упавшего дерева. Мимо нас не проехало даже ни одного автомобиля.

Саллен поднимает на меня глаза, его затянутая в перчатке рука все еще на замке, и я отворачиваюсь, мой пульс по непонятным мне причинам учащается.

Теперь мы заперты тут вдвоем.

Не думаю, что от этого я в большей безопасности.

Я отворачиваюсь от него и бросаюсь к длинной стойке, которая, вероятно, служила для регистрации постояльцев. Я быстро провожу пальцем по мраморной столешнице, ощущая на коже холодок. Затем поднимаю руку и смотрю на свой отпечаток.

— Пыли нет, — объявляю я, поднимая взгляд на Саллена, который стоит в дверях у входа, на серебристом ковре.

Он ничего не говорит, просто молча меня разглядывает, и это нервирует. Я опускаю руку и вздрагиваю, у меня пульсирует плечо, и я вижу, как меняется выражение лица Саллена.

Его глаза сужаются, на челюсти подрагивает мускул. Затем он бросает наши сумки — с покупками и вещами — и начинает медленно приближаться ко мне. Вот на кого он похож: на охотника, выслеживающего свою добычу. Но даже когда он двигается так неестественно, я вижу в его походке скованность и понимаю, что больно не только мне.

Мне очень хочется подбежать к нему, обнять его, расцеловать. Попросить, чтобы он позволил мне помочь ему почувствовать себя лучше.

Но я знаю, что Саллен этого не захочет.

Я отвожу от него взгляд и поворачиваюсь к нему спиной, медленно обхожу стойку в вестибюле, стараясь двигаться так, словно мое сердце не выскакивает из грудной клетки при одной только мысли, что он ко мне подойдет.

Вдоль края столешницы выставлены золотые телефоны, их трубки соединены с приемниками черными спиральными проводами. Если честно, я никогда не видела таких телефонов, поэтому рассматривая их, слегка улыбаюсь, прижимаясь кончиками пальцев к столешнице. Однако у них нет проводов, соединяющих их с каким-либо источником питания или телефонной линией, и от этого я чувствую себя немного лучше.

— Такой же был у моей мамы в ее крыле на Ричуэл Драйв.

От низкого голоса Саллена я вздрагиваю и, когда поднимаю глаза, он стоит прямо рядом со мной.

Я напрягаюсь, глядя, как он рассматривает телефоны. Раздувая ноздри, я вдыхаю его чувственный аромат, смешанный с оставшимся от нашей прогулки запахом пота. Я хочу его слизать. Хочу наброситься на него.

Я прикусываю внутреннюю сторону щеки и не двигаюсь.

— Кажется, однажды я пытался заказать себе нового папу, — улыбается он, но как-то холодно. — Мама это видела. И не остановила меня.

У меня подрагивает нижняя губа, и желание прикоснуться к нему становится все сильнее. Но, опять же, Сллен рассказывает об этих воспоминаниях таким бесстрастным тоном, что я понимаю: он не хочет, чтобы я его жалела. Чтобы прикасалась к нему.

Чтобы побороть это желание, я тянусь к ближайшему телефонному проводу, наматываю его на палец и смотрю, как он врезается в мою кожу, делая ее белой.

— Кария.

Моргнув, я замечаю, что Саллен смотрит на меня сверху-вниз.

— Нам нужно принять душ, найти комнату, и ты дашь мне позаботиться о твоем плече.

У меня перехватывает горло, и я сглатываю. Я не хочу, чтобы он обо мне беспокоился.

— Со мной все в порядке.

Саллен пристально вглядывается мне в лицо, и я знаю, что он видит у меня под ресницами круги, покрасневшие белки глаз, измученный вид — все то, что я сама видела в зеркале аптечной уборной. Все то, что я пыталась скрыть своим новым макияжем. Саллен, наверное, чувствует и исходящий от меня запах алкоголя, и я согласна с ним насчет душа.

Несмотря на это, я поднимаю подбородок и не отвожу взгляда.

«Со мной все в порядке, Саллен. Я могу справиться с тобой. И со всем этим».

— Хорошо, — тихо говорит он. — Это мило. Но мы не можем просто так торчать в холле. Если кто-то приходил сюда убираться, откуда нам знать, когда он может вернуться. Не думаю, что нам стоит напрашиваться на то, чтобы нас нашли. В этом здании около дюжины этажей. Давай не будем останавливаться на первом.

— У меня такое чувство, что мне читают нотацию, — отвечаю я, нахмурив брови. — Извини за желание получить пять минут радости. Знаю, что это понятие тебе незнакомо, но это были долгие выходные.

Саллен смотрит на мои губы, и, клянусь, он представляет, как кусает их. Но затем его взгляд останавливается на моем глазу, и я тут же краснею, понимая, что он разглядывает ссадину на моем лице. Тональный крем оказался недостаточно плотным, чтобы полностью ее скрыть.

— Знаю, опасность — это не твоя стихия, — мягко возражает он. — Но это я пытаюсь защитить нас обоих.

При этом он указывает на нас своими затянутыми в перчатку пальцами.

Я стараюсь сдержать улыбку, и его глаза, кажется, загораются, как будто ему это нравится. То, что я нахожу его забавным.

— Мне привязать тебя, пока я принимаю душ, чтобы убедиться, что ты не наделаешь глупостей?

— Я не тупая, Саллен Рул.

Он на мгновение закрывает глаза и делает глубокий вдох. Клянусь, я вижу, как он морщит лоб от досады, и жалею, что сказала это. Он подумает, что я ничего не забываю. Но это правда, так ведь? Вот почему после стольких лет я все еще им одержима, включая те два года, когда он вообще отсутствовал. Саллен никогда не выходил у меня из головы.

— Но если ты позволишь мне посмотреть, как принимаешь душ, — быстро говорю я. — Обещаю, что буду вести себя наилучшим образом.

При этих словах Саллен резко открывает глаза, и у меня в груди снова бешено колотится сердце. Прежде чем я успеваю взять свои слова обратно, зная, что он и так всегда комплексует и прячется, Саллен встает передо мной, прижав меня к столешнице и положив руки по обе стороны от моего тела, словно заключив в клетку.

Я прижимаю ладони к груди Саллена и, впившись пальцами в ткань его толстовки, изо всех сил стараюсь не отвести взгляд. Не извиниться, не отступить, не вздрогнуть и не выказать страх.

И пристально глядя на него, я замечаю, что его лицо покраснело, и вспыхнувший на щеках румянец выдает в нем униженность. Он так стыдится своего тела, что даже шутка причиняет ему боль.

«Я все равно хочу тебя. Я всегда буду тебя хотеть».

— Я уже тебе говорил, — наклонившись ко мне, произносит Саллен, и мои губы овевает его лимонное дыхание от протеиновых батончиков. — Ты не захочешь меня видеть.

— А я тебе говорила, что захочу, — возражаю я, крепче сжав в кулаках его толстовку. — Говорила, что хочу тебя всего.

Затем он опускает голову, касаясь губами моего плеча, того самого, которое теперь болит. Саллен нежно прижимается к нему губами, а затем, словно предупреждая, проводит клыками по ткани моей футболки.

По моей спине пробегают мурашки, соски твердеют, превращаясь в острые горошины. Я выгибаю спину и, прижавшись к нему, обхватываю его руками в некоем подобии объятий.

— Тебе меня не напугать, — шепчу я.

Я не перестану повторять это до тех пор, пока он не поверит. Я провожу руками по его спине, ощущая твердые мышцы. Затем поднимаюсь выше, хватаясь кончиками пальцев за капюшон его толстовки.

Но заметив это, Саллен реагирует почти яростно и, отпрянув от меня, резко отводит от себя мое запястье. Я опускаю другую руку и завожу ее за спину, чтобы сохранить равновесие. Я хватаюсь за мраморную стойку, чувствуя, как под моей ладонью что-то дребезжит, вздрагиваю, но все равно не отвожу взгляда от Саллена.

— В этом-то и проблема, — тихо говорит он. — В этом месте? В то время, когда все нас ищут? Тебе, черт возьми, должно быть страшно.

Я прищуриваюсь, хотя где-то внизу живота у меня напрягаются нервы.

— Мы снова этим занимаемся? Парень, который не может снять толстовку, говорит пристегнутой ремнями девушке, что ей следует бояться?

Я закатываю глаза, прилагая все силы, чтобы казаться гораздо храбрее, чем себя чувствую.

Затем его взгляд становится менее напряженным, губы растягиваются в улыбке. Но, поскольку Саллен все так же крепко сжимает мое запястье и не отстраняется, я понимаю, что он вовсе не считает меня смешной.

— Открой ящик, Кария, — говорит он, глядя на мою руку, прижатую к холодному мрамору столешницы.

Нахмурившись, я медленно поворачиваюсь и понимаю, о чем он говорил. Выдвижной ящик с изогнутой серебряной ручкой. Я обхватываю пальцами холодный металл и тяну.

Дребезжащий звук становится громче, и Саллен отпускает мое запястье. Я поворачиваюсь к нему спиной и смотрю на сотни беспорядочно сваленных в этот ящик ключей. В основном они серебряные, но некоторые уже заржавели.

Я оглядываюсь и вижу, что Саллен молча глядит на меня. Он так близко, что я чувствую тепло его тела.

«Он знал, что ключи здесь? Или догадался?»

— Который из них? — тихо спрашиваю я, дотронувшись до ключей заклеенной пластырем рукой, и слышу, как они позвякивают в ящике стола.

Это здание давно не использовалось как гостиница; ключи никак не систематизированы, разбросаны как попало. И разве в наше время в отелях не введены карточки или даже беспроводной доступ?

Я вижу выгравированные на головках ключей цифры и задаюсь вопросом, сколько номеров в этом здании.

— Выбери какой-нибудь, — тихо шепчет позади меня Саллен, и я все еще чувствую на себе его взгляд, чувствую, как скользят по шее его кончики пальцев.

Словно он вынудил меня это сделать, я беру наугад один ключ, и у меня в груди бешено колотится сердце.

Не знаю, почему это решение кажется мне судьбоносным, но так оно и есть. Я сжимаю в руке холодный ключ, отмечая, что он более ржавый, чем остальные, серебро на шейке стало красновато-коричневым.

И когда я разжимаю пальцы и вижу номер, мне хочется бросить его обратно и выбрать другой, но я делаю глубокий вдох и остаюсь при своем решении.

Даже если это номер 234.

Глава 40

КАРИЯ

Я осторожно присаживаюсь на краешек двуспальной кровати номера 234 и слушаю, как из-за закрытой двери ванной доносится шум воды. Воздух здесь насыщен влагой, запахом уединенных комнат и непрочитанных книжных страниц.

В действительности, у стены рядом с запертой входной дверью, которую я открыла своим ключом, стоит небольшой книжный шкаф, забитый тяжелыми томами в кожаных переплетах, которые мне еще предстоит открыть.

Не совсем уверена, что я хочу знать, о чем в них написано.

И вообще, единственное, чего я действительно хочу, — это откинуться на кремовое пуховое одеяло в этой неожиданно большой комнате, закрыть глаза и уснуть.

Хотя это трудновато сделать, зная, что Саллен стоит голый всего в нескольких футах от меня.

Оглянувшись, я вижу пробивающийся из-под белой двери яркий желтый свет, и внизу живота разливается тепло. Я перевожу взгляд на темные, пыльные занавески на окнах рядом с ванной, и замечаю за ними кусочки серо-голубого неба.

Из этого номера открывается вид с боковой части отеля, за которой виден только густой, окружающий его лес. Я туда уже смотрела, пытаясь удержаться от соблазна взглянуть на нечто другое, гораздо более привлекательное. На парня, которого отчаянно хочу, но никак не могу заполучить.

Вздохнув, я провожу пальцами по влажным кончикам волос.

Саллен сначала велел мне принять душ и стоял на стреме, а когда я вышла из ванной, окутанная клубами пара, едва на меня взглянул и вошел туда сам, резко закрыв за собой дверь.

Однако замка на двери нет. Так что вот так.

Улыбнувшись про себя, я поворачиваюсь к украшенной резьбой прикроватной тумбочке, что стоит рядом с горой наваленных на пружинную кровать подушек. На ней ничего, кроме выключенной лампы и ключа от этой комнаты.

«Сколько времени прошло с тех пор, как сюда в последний раз кто-то заходил?»

Если рассуждать логично, не так уж и много. Раковина в ванной пожелтела, душевая занавеска тоже, но ни плесени, ни насекомых на них не оказалось. Все выглядело относительно чистым, хотя и не использовалось. Электричество работает, и вода тоже есть. Значит, кто-то следит за этим местом. Здесь кто-то был.

При этой мысли, клянусь, я слышу за дверью в коридоре какой-то скрип.

Вздрогнув, я обхватываю себя руками и выпрямляюсь, уставившись на узкую полоску тусклого света под дверью.

Волоски у меня на коже встают дыбом. Я одета в найденную на Чердаке у Мод черную короткую юбку, как раз такую, как я люблю, красный, нежно касающийся моей кожи шелковый топик и белые кружевные носочки. Мои белые Van’s выставлены за дверь.

И именно на ней я и сосредотачиваю все свое внимание, задерживаю дыхание и напрягаю слух.

Но я не вижу никаких теней и не слышу ничего, кроме шума бегущей позади меня воды.

Я ерзаю на кровати, слыша, как скрипят подо мной пружины.

Я почти смеюсь над этим звуком, но думаю, что это просто моя паранойя, из-за которой я немного не в себе.

Я снова бросаю взгляд на маленький и узкий деревянный книжный шкаф и думаю, не стоит ли мне посмотреть, нет ли в какой-нибудь из этих книг упоминания о Бербанке Гейтсе или о планах Штейна Рула насчет этого места.

Но я снова что-то слышу.

В коридоре что-то происходит.

У меня перехватывает дыхание, и на этот раз я встаю на дрожащие ноги.

Я хочу подбежать к Саллену, но мне нужно обезопасить и его. Сейчас он наиболее беззащитен и, видимо, немного мне доверяет, если вообще решил принять душ, зная, что между нами всего лишь незапертая дверь.

С трудом сглотнув, я делаю шаг по мягкому серому ковру и, моргнув, сосредотачиваюсь на свете под дверью, ожидая увидеть в коридоре какое-нибудь движение.

В конечном счете, нас здесь найдут, но я не думала, что это случится так быстро.

Я жду минуту, может, больше.

Снаружи никого нет. Больше никаких звуков.

Но хлипкого замка в двери внезапно становится недостаточно.

«К черту все это».

Я бросаюсь к книжному шкафу, поворачиваюсь к нему боком и прижимаю ладони к его деревянной стенке, чувствуя, как за нее цепляется мой промокший пластырь. Я отталкиваюсь, упираясь ногами в ковер, плечо взвывает от боли, но узкий книжный шкаф скользит по полу. Я вздыхаю с облегчением и продолжаю его двигать, несмотря на пульсирующую боль в плече. Я не останавливаюсь, пока он не оказывается перед дверью, заслоняя собой ручку.

Это не остановит того, кто жаждет нас убить, но существенно его затормозит. Кроме того, мы всего лишь на втором этаже. Если придется, мы можем открыть окно и… прыгнуть.

Я отступаю на шаг, любуясь своей работой и испытывая чувство гордости.

Я все еще вижу узкую щель под дверью, так как книжный шкаф закрывает ее не полностью. И, клянусь, свет в холле мигает, и все погружается в темноту.

Я отступаю назад, у меня трясутся ноги.

Здесь нет света, но повернув голову, я вижу, что из ванной все еще пробивается желтое свечение.

«У меня паранойя, я пьяна и сильно возбуждена».

Вот и все.

Нас пока еще никто не нашел.

Саллен не знал о существовании этого отеля, так с чего бы Штейну сразу сюда заявляться? И я верю, что Мод, Космо и остальные сохранят наш секрет, даже если мне не следует этого делать.

И еще… Я больше не хочу оставаться в этой комнате одна.

Адреналин слишком быстро разливается по телу, я на грани нервного срыва и хочу быть рядом с Салленом.

Я отворачиваюсь от двери и смотрю на ванную, пытаясь представить его широкоплечее, мускулистое тело под струями воды. Какой он сексуальный и подтянутый, а все эти шрамы и раны делают его еще красивее, напоминая о пройденных им ужасах.

Сжав пальцы в кулаки, я цепляюсь за свою фантазию, пытаясь одновременно успокоиться и не нарушить его личные границы.

Но я снова слышу это.

Скрип в коридоре.

На этот раз, когда я бросаю взгляд под дверь, свет в холле полностью выключен. От такого резкого движения плечо пронзает боль, и я стискиваю зубы, но к черту все это.

Свет больше не включается.

Мне нужно сказать Саллену.

Я подхожу к белой двери ванной, носа достигает запах мыла. Я делаю глубокий вдох, моя грудь слишком быстро вздымается и опадает. Я вспоминаю светящуюся зеленую комнату. Кролика, соскользнувшего на пол, когда я разбила банку. То, как Саллен прижимал меня к кушетке. Как вонзил иглу мне в кожу.

Мне не следует сюда заходить. Он все время меня предупреждал.

Но меня трясет, особенно когда я снова оглядываюсь на дверь, мысленно молясь, чтобы свет снова зажегся.

Ничего.

В коридоре ничего, кроме темноты.

Я кладу ладонь на прохладную ручку ванной и медленно ее поворачиваю, на мгновение крепко зажмурив глаза и приказывая себе не быть ребенком.

«Это важно. Саллен бы хотел знать».

Я резко распахиваю глаза.

Приоткрываю рот, чтобы его позвать. Предупредить, что вхожу.

Но слова застревают у меня в горле.

Первое, что я вижу, — это белый кафельный пол, дверь приоткрыта совсем чуть-чуть, сквозь нее наружу вырывается влага и согревает мою кожу, а я дрожу от контраста холода и жары.

Но я вовсе не поэтому не могу произнести его имя.

А из-за второго, что вижу.

Это кровь.

Она обильно и беспорядочно размазана по полу, несколько пятен ведут за пределы моей видимости туда, где, как мне известно, находится душ, и там все еще течет вода.

Раньше её там не было.

Пол был чистым.

У меня в ушах отдается сердцебиение, я поднимаю взгляд и вижу, что прямоугольное зеркало над раковиной заволокло паром, а на нем — моя косметика и средства для ухода за лицом, но больше ничего.

В нем отражается моя тень, зависшая в дверном проеме, словно призрак.

Я понимаю, что Саллена… совсем не слышно. Нет, я, конечно, не ждала, что он будет болтать сам с собой; он и так почти ни с кем не разговаривает. Но, похоже, Саллен даже не двигается под струями воды. Не слышно ни всплесков, ни диссонанса звуков, только стройный поток воды.

Меня охватывает страх.

Я поворачиваюсь и снова смотрю на щель под дверью комнаты.

И на этот раз свет снова горит.

По идее, я должна почувствовать облегчение. Если за отелем нет ежедневного присмотра, то перебои с электричеством здесь, скорее всего, обычное дело, но по какой-то причине я только еще больше нервничаю.

Я сжимаю пальцами ручку ванной.

Из душа по-прежнему льется ровный, непрерывный поток воды.

Саллен там не шевелится.

На полу кровь.

«С ним что-то случилось».

Или, может… Может в душе даже не он.

Я снова оглядываюсь на красочно выделяющуюся на белом кафеле ярко-красную кровь, и у меня холодеет все внутри.

«Что, если его там нет?»

Это совершенно бессмысленно, но эта мысль всплывает в моем мозгу, и я не могу ее отогнать. От паники мое сердце бьется быстрее, сильнее, сквозь влажные волосы проступает пот и стекает по спине, скользя по открытой коже.

«Саллен».

Я захожу в ванную, вдыхаю пар и убираю ладонь с дверной ручки.

Мои белые носки в нескольких дюймах от ярких разводов алой крови.

Нет.

Нам следовало хорошенько здесь осмотреться. Следовало быть более осторожными. Нам вообще не стоило сюда приходить.

Я снова испытываю нехорошее чувство, будто меня обманули, как это было в магазине у Мод. Я с трудом сглатываю, и с каждым медленным шагом мне кажется, что я иду прямиком в ловушку, но не могу держаться подальше от Саллена. Даже если это провокация.

Двойственность. Обманчивость, но также и ложь.

Я медленно делаю еще один шаг, бросив взгляд на стоящий за дверью чистый туалет. Я вдыхаю влажный воздух и стараюсь не смотреть на свое расплывчатое отражение в запотевшем зеркале.

Я боюсь того, что могу увидеть там помимо него.

Саллен под струями воды по-прежнему не двигается.

Я дрожу, у меня подгибаются колени, кружится голова.

Я медленно поворачиваюсь к серовато-белой занавеске. Она непрозрачная, и я ничего за ней не вижу, только окружающую ее белую плитку.

Я смотрю вниз и замечаю рядом с ванной нашу сумку из аптеки. Из нее исчезло много моих вещей, которые теперь разложены вдоль раковины, так что она наполовину пуста. Но я вижу тюбик с мазью для местного применения, которого раньше не замечала, затем бананы и протеиновые батончики.

Должно быть, он доставал свое мыло.

Я бросаю взгляд на серебряную вешалку для полотенец и вижу, что с нее исчезло мое белоснежное полотенце, которое я повесила туда сушиться. Под раковиной есть еще одно, но, может, Саллен этого не знал. Может, он захотел воспользоваться моим. Растереть меня по своей коже.

Я должна его позвать.

Мне не хочется пугать Саллена, но меня охватывает необъяснимый страх.

Я хочу, чтобы он пошевелился. Может, произнес мое имя, даже со злостью. Я хочу хоть мельком его увидеть.

Но я ничего не вижу.

Даже за металлической перекладиной над моей головой.

И вдруг я понимаю, что его одежда исчезла. Я бросаю взгляд на сумку, затем на пол, но там ничего нет. Зеленая дорожная сумка стоит в комнате; я взяла из нее свою одежду, прежде чем принять душ.

«Саллен? Это действительно ты?»

Может, он сейчас в своей одежде. Может, он в ней принимает душ.

Я опускаю взгляд на белую плитку, которой выложена ванная, и чувствую, что падаю. Я его не вижу. Ни его ступней, ни ног, ни даже его тени, а вода все течет, непрерывным потоком.

Мне трудно дышать. Хочется схватиться за занавеску, но не хочется смутить Саллена, если он там, или навлечь на себя его ненависть. Я должна что-то сказать, но что, если это кто-то другой? Что, если это вовсе не Саллен?

Это невозможно. Я знаю, что это правда.

Но тут мне вспоминаются туннели под новым отелем. Тайные комнаты, о которых никто не знает.

Я оглядываюсь на кровь на полу. Ее немного; возможно, именно столько осталось в магазине, после того, как я шарилась по битым стеклам. Но не помню, чтобы Саллен был ранен. Он не подавал виду, что ему больно, но, с другой стороны, не думаю, что он когда-нибудь это сделает.

Страх застывает у меня под кожей, как цемент в венах.

Я не могу повернуться к душу. Если после всего этого с Салленом что-то случилось, не знаю, что я буду делать.

«Пожалуйста, пусть с тобой все будет в порядке, Саллен. Пожалуйста, пусть с тобой все будет в порядке».

Но не успев оглянуться, чтобы убедиться, что это он, я слышу металлический скрежет скользящих по металлической штанге колец и шорох винила. Я вздрагиваю всем телом, а через секунду кто-то хватает меня сзади за шею и дергает к себе. Я натыкаюсь икрами на стенки ванны, но, чтобы удержаться в вертикальном положении, поднимаю ноги и тут же оказываюсь под душем.

С моих губ срывается крик, но рот закрыт чьей-то ладонью, и на секунду, когда напавший на меня снова задергивает занавеску, погружая нас в темноту, мне не кажется, что это Саллен. Потому что я чувствую на коже голые пальцы.

Меня сковывает страх, мочевой пузырь становится тугим и полным, и я боюсь даже не за себя. Если Саллена схватил Райт, Штейн его убьет.

Что-то теплое стекает по моему бедру, пропитывая нижнее белье, и когда я вдыхаю через нос, пытаясь набрать в легкие воздуха и раздувая ноздри от страха, чувствую запах своей мочи.

Я понимаю, что он тоже это чувствует, но испытываю слишком большое облегчение, чтобы смутиться, потому что слышу, как Сален шепчет мне на ухо.

— О боже, — тихо произносит он, и его хриплый голос словно бальзам развеивает бурлящий в моих жилах ужас. — С тобой произошел досадный конфуз.

Я закрываю глаза в темной, сырой ванной, удивляясь тому, что струи воды еще не успели меня намочить. Я стою близко к занавеске, и, наверное, Саллен отрегулировал насадку душа, чтобы вода не доставала до нас. В любом случае, мне все равно.

Несмотря на то, что его рука плотно прижата к моему рту, а другая обвита вокруг моей талии, словно душащая свою жертву змея, у меня все еще идет кругом голова от облегчения.

У меня дрожат ноги, хотя шум воды не заглушает отдающееся в голове биение моего сердца.

— Саллен, — удается пробормотать мне ему в ладонь. Я не открываю глаза. — Ты в порядке?

Он прижимает меня к себе, и я чувствую, как вода с его тела впитывается в мою одежду. Мои носки промокли, липнут к ногам, и это неприятное ощущение, но я не могу найти в себе силы их снять.

Саллен медленно опускает руку с моей талии, пока его обнаженные пальцы не обхватывают мое бедро, прямо под коротким подолом юбки. Затем скользит ими выше, от чего я напрягаюсь, и он смеется мне в ухо.

— Я это чувствую, — тихо говорит он, и у меня вспыхивает лицо, когда я понимаю, что он имеет в виду. Я описалась. От этого факта мня бросает в жар, и я дрожу, но не пытаюсь спрятаться. — Неужели я так сильно напугал тебя, Солнышко?

Я открываю глаза и, повернув голову, смотрю на него. Саллен встречается со мной взглядом, его ресницы влажные и густые.

Я замечаю, что он одет, у него на шее все еще повязана бандана. Он насквозь промок, и я задаюсь вопросом, он принимал душ вот так, или после оделся и по какой-то причине не выключил воду? Может, чтобы посмотреть, не собираюсь ли я предать его, нарушив личное пространство.

— Саллен, — снова шепчу я, и он опускает руку к моему горлу, мягко обхватывая пальцами шею, чтобы я могла говорить. — Прости. Я просто… я увидела, что в коридоре отключилось электричество.

— Это старый отель, — тихо рассуждает он, наблюдая за мной. — Это не та роскошь, к которой ты привыкла.

Я прищуриваюсь, чувствуя себя смелее после его подкола.

— И я увидела… кровь.

На губах Саллена проступает кривая улыбка. По его подбородку и по кончику носа стекает вода, капля падает на губы, прямо в уголок. У меня возникает внезапное, порочное желание ее слизать.

— Правда? — тихо спрашивает он.

Затем тащит меня вглубь душевой кабины, и горячая вода обдает меня с ног до головы, стекает по топику, животу, юбке и даже ниже. Я дрожу, несмотря на то, что вода горячая. От ощущения прилипшей к коже одежды я чувствую себя грязной, хотя я понимаю, что она смывает с меня и мочу, но Саллен все еще крепко сжимает мое бедро.

Он прижимает меня к себе, я чувствую его эрекцию и не отвожу от него взгляда, даже несмотря на то, что на меня льет вода. Теперь он за ее струями и смотрит мне в лицо с жестоким весельем, унижая меня.

Он не понимает, что именно этого я и хочу.

Но я не могу забыть о крови на кафеле. То, как я испугалась, подумав, что его здесь нет.

Я пытаюсь вывернуться из его объятий, чтобы увидеть его во весь рост, убедиться, что Саллен цел и невредим, но он только крепче сжимает меня, вцепившись рукой в горло и обхватив за талию.

Я дрожу в его объятиях, вода застилает мне глаза, а он просто смотрит на меня.

— Это твоя кровь, — выдыхаю я. — Раньше ее здесь не было.

Сален наклоняет голову, глядя на мои губы.

— Ты очень наблюдательна.

— Что случилось? Тебе… больно?

Саллен медленно поднимает на меня свои темные глаза.

— Мне всегда больно.

Он говорит это совершенно невозмутимо, без эмоций в голосе. Это пугает меня еще больше. Но прежде чем я успеваю что-либо сказать, Саллен меня отпускает, но тут же разворачивает, становясь спиной к занавеске, к выходу. Он резко прижимает меня спиной к кафелю, надавив ладонью мне на грудь.

Саллен медленно поднимает руку и откидывает капюшон, по его лицу стекает вода. Но я смотрю на его волосы, а он вглядывается мне в лицо, словно ожидая реакции.

Я не смогла бы ее скрыть, даже если бы захотела.

У него густые пряди цвета темного шоколада, прохладного оттенка. Волосы подстрижены неровно, где-то они длиннее, например, над бровями, но в целом короткие. И, несмотря на то, что они непонятной длины, когда я вижу его вот так, без капюшона, мне это кажется… чем-то сакральным. Его скулы кажутся еще выше, нос — острее, губы — полнее, линия подбородка — резче, особенно в обрамлении щетины и стекающей по лицу воды.

От него захватывает дух.

Но прежде чем я успеваю выразить свои чувства словами, Саллен отворачивается и отодвигает занавеску. Не отпуская меня, он приседает и достает что-то из сумки, а я не пытаюсь пошевелиться.

Выпрямившись, Саллен снова задергивает занавеску, и я вижу, что у него в руке лекарственное средство для местного применения — мазь от боли в мышцах.

Когда он поворачивается ко мне, кажется, что ему безразлично, что вода пропитывает его толстовку и бандану, из-за чего они прилипают к коже. Он смотрит на мои бедра, на плитку, затем, поднимает глаза и очень тихо говорит:

— Повернись.

Я бросаю взгляд на зажатый в его руке бело-красный тюбик с кремом.

— Расскажи мне о крови, — тихо прошу я, снова заглядывая ему в глаза. — Расскажи мне, что с тобой случилось.

Я осматриваю его с ног до головы, но из-за того, что на нем полно одежды, даже высокие кроссовки, я ничего не вижу.

— Повернись, и я тебе расскажу.

Сжав пальцами мой топ, он сдвигает шелковую ткань и обнажает одну грудь. Я чувствую, как по моей голой коже стекает вода и, опустив взгляд, вижу, как твердеет мой розовый сосок, превращаясь в тугую горошину.

Саллен нежно проводит по нему большим пальцем, и каждый нерв в моем теле вспыхивает.

— Повернись, — повторяет он, его голос становится грубее. — Со мной ты в безопасности, Кария.

Это полностью противоречит тому, что он все это время мне говорил, и все же я это чувствую.

Моя паранойя рассеивается.

Отель старый, как он и сказал.

Здесь никого нет.

Пока что.

И мне хочется его слушать. Повиноваться ему.

Но когда я бросаю взгляд на его штаны, то вижу, какой он твердый, как набухает его эрекция.

И я решаю, что не буду поворачиваться.

Я знаю, что он собирается делать; он хочет обо мне позаботиться, намазать мне плечо кремом.

Но я тоже хочу о нем позаботиться.

Никто и никогда этого не делал. Я хочу быть первой.

И, может, если он не будет так сексуально неудовлетворен, то ответит на некоторые из моих чертовых вопросов.

Не успев все толком обдумать, я внезапно делаю шаг вперед, и Саллен не пытается прижать меня к стене, затем опускаюсь на колени, вода стекает по моим рукам, когда я медленно кладу их ему на бедра и крепко сжимаю.

Он напряжен, но ничего не говорит. Я поднимаю голову и гляжу на него из-под опущенных ресниц. Вода стекает у моих колен в серебристый сток, Саллен смотрит на меня в ответ, сжав губы.

— У меня болит плечо, — тихо говорю я ему. — А рот — нет.

И прежде чем до него доходит, что под этими словами я подразумеваю нечто большее, я обхватываю ладонью его эрегированный член, чувствуя, какой он твердый и толстый.

Саллен стискивает челюсти, но не останавливает меня.

— Позаботься обо мне, — шепчу я, понимая, что испытываю судьбу. — А я позабочусь о тебе.

— Кария…

— Я не буду снимать с тебя штаны. Не буду… по-настоящему к тебе прикасаться. Только… так.

Я провожу рукой вверх и вниз по его телу, размышляя, смогу ли заставить его кончить вот так.

— Позволь мне, Саллен.

И прежде чем он успевает что-либо сказать, я прижимаюсь к нему лицом, ощущая щекой, какой он твердый.

Из его горла вырывается низкий стон, и Саллен зарывается пальцами мне в волосы, но вместо того, чтобы меня оттолкнуть, только крепче прижимает к себе.

Что-то тугим, теплым узлом скручивается у меня в груди, и я продолжаю прижиматься к нему щекой, отчаянно желая большего, но довольствуясь этим.

Мгновение спустя я чувствую на своей коже крем. Затем Саллен с тихим всплеском бросает тюбик в воду у моих колен и начинает массировать мне плечо. Сдвинув в сторону тонкую бретельку моего лифчика, он спускает ее вниз по моей руке, а затем снова проводит ладонью вверх.

От этого прикосновения крошечные влажные волоски на моем теле встают дыбом.

Это божественное ощущение. Издав стон, я продолжаю тереться лицом об Саллена, и он скользит пальцами по моей спине, растирая лопатку. Его рука такая большая, что он легко охватывает ее всю. Саллен проводит кончиками пальцев по моей коже, массируя глубоко, почти до боли, но крем обжигающе холодный, покалывающий и успокаивающий одновременно.

Я немного отстраняюсь, чтобы поцеловать его через брюки, провожу губами по всему члену, и когда поднимаю взгляд из-под ресниц, то вижу, что глаза Саллена прикованы к моим, а губы приоткрыты так, что это чертовски возбуждает.

Он проводит кончиками пальцев по моей ключице, мягко надавливая, затем всей ладонью скользит вниз по моему топу и грубо хватает меня за грудь.

Я задыхаюсь от его эрекции, зрачки Саллена, кажется, темнеют, и я невольно вздрагиваю от воспоминания о глазе под дверью отеля, но не боюсь.

Это был он.

Я знаю, что это был он.

Так и должно было быть.

Мне следовало тогда ему помочь.

А вместо этого он смотрел, как я убегаю, как последняя трусиха.

Но больше я его не брошу.

Я нежно покусываю его через штаны, ткань влажная и грубая, но мне все равно. Я бы сделала все, чтобы почувствовать его вкус, и если это все, что я могу получить, то я согласна и на это.

Саллен покручивает мой сосок и пристально смотрит на меня, как будто хочет, чтобы я вздрогнула. Чтобы попросила его остановиться.

Но я этого не делаю.

Я лишь впиваюсь зубами в ткань его брюк, гадая, понравилось ли ему это после всей боли, которую он испытал. Я знаю, ему нравится, когда его кусают.

В ответ на мой немой вопрос Саллен закрывает глаза и отпускает мой сосок, но тут же шлепает меня по груди. Затем повторяет удар, и я вздрагиваю, но во мне разливается тепло.

Я сильнее впиваюсь пальцами в крепкие мышцы Саллена, скользя открытым ртом по его члену, насколько позволяет ткань. Я хочу взять его в рот обнаженным, но знаю, что он мне этого не позволит. Пока нет. И все же, по тому, как он зарывается пальцами мне в волосы, оттягивая кожу на голове, по его полузакрытым глазам, я понимаю, что ему это тоже нравится.

И когда крем, который был на его руке, начинает впитываться в кожу моей груди, я задыхаюсь. Я чувствую щекочущий холодок, в то же время растекающийся жар, и это не похоже ни на что, испытываемое мною раньше.

Саллен тоже это понимает, его глаза вспыхивают, а на его губах появляется легкая улыбка. Он сжимает меня сильнее, и я облизываю через штаны его твердый член.

Затем улыбка исчезает, Саллен приоткрывает губы и снова издает восхитительный, хриплый звук, почти такой же приятный, как и его прикосновение.

Он запрокидывает голову, обнажая часть своего горла, остальное закрывает бандана.

— Черт, Кария, — шепчет он, крепко сжимая мою грудь.

Но затем Саллен распахивает глаза и опускает подбородок.

В его лице что-то меняется, что-то, чего я не понимаю.

Он хватает меня за руку, резким рывком ставит на ноги, а затем прижимает к стене душа.

— Кария, — шепчет он так, словно ему больно.

— Саллен?

Теперь мне снова становится страшно.

Его грудь быстро вздымается и опадает. Я не понимаю, что сделала не так.

Но за мгновение до того, как Саллен приоткрывает свои прекрасные губы, чтобы заговорить и сказать, что же вывело его из себя, свет в ванной комнате мигает.

Струя воды в душе стихает, превращаясь в прерывистые брызги.

Затем все погружается в темноту.

Вода больше не течет, до моих ушей доносятся только редкие звуки капель и журчание сливного отверстия.

Саллен по-прежнему держит меня за руку, и я впиваюсь пальцами во влажную ткань его толстовки.

— Скажи, что это нормально, — тихо шепчу я дрожащим голосом. — Скажи, что это потому, что я привыкла к роскоши.

Я повторяю его слова, желая услышать, как он снова произнесет это снисходительным тоном.

Но, думаю, Саллен остановил меня по другой причине.

Он услышал что-то раньше меня. Он всегда начеку, так ведь? Даже когда я растворяюсь в нем без остатка.

Он впивается в меня взглядом своих карих глаз.

И тогда я тоже слышу это.

Скользящий звук, как будто что-то в трубах над нашими головами.

Саллен подносит руку к моему рту, другой убирает мои влажные волосы, и я благодарна ему за это прикосновение, поскольку дрожу в ванне на трясущихся ногах.

Что-то звякает и перемещается прямо над нами.

Я думаю о своем сне.

О ползущей по мне змее.

Клянусь, я слышу шипящий смех.

С насадки для душа капает вода.

С моих губ срывается стон.

Мы смотрим друг на друга в темноте.

Я вся дрожу, и у меня замирает сердце, когда я осознаю… что он тоже.

Раздувая ноздри, я вдыхаю запах мыла, Саллена и страха.

Он прижимается своим виском к моему виску. Затем проводит носом по моему лицу и далее по линии подбородка, к горлу. Саллен трется о мою шею, и я крепко зажмуриваюсь, чувствуя, как будто он прощается.

Откуда-то из комнаты доносится глухой стук.

На глаза наворачиваются слезы.

— Саллен, — шепчу я, молясь, чтобы он сказал мне, что это ерунда. Что мы в безопасности. И у нас все еще получится.

Но единственное, что он говорит, прижимаясь губами к моему горлу, это:

— Здесь кто-то есть.

Если я не могу вызвать любовь, тогда я вызову страх

«Франкенштейн», Мерри Шелли

Конец

Продолжение истории Саллена и Карии читайте в следующей книге К.В. Роуз «Ученый из Хаунт Мурен».

Оглавление

К. В. Роуз «Монстр из отеля № 7» Серия: «Швы и зубы» #1 (одни герои)

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40