Рассказы (-) [Стивен Винсент Бене] (fb2) читать постранично, страница - 2

поднял восстание, послужившее ее прологом. Восстание подавили, а Джона Брауна повесили, но в памяти народа он остался навеки. О его мужестве на бастионах форта Харперз-Ферри, а потом в суде ходили легенды. Он становился фольклорным персонажем и приобретал те обобщенные черты, которые всегда присущи героям, вбирающим в себя целые пласты исторического опыта нации.

Такие герои притягивали Бене неодолимо. Он видел в них исток и начало американского самосознания, сгусток энергии, определившей динамику движения американской истории в ее величественных взлетах и трагических кульминациях. Опасность, подстерегавшая Бене, пока он придерживался подобного взгляда на фольклор и на всю национальную мифологию, обнаружилась быстро - ею была идеализация, чреватая поэтической выспренностью и риторикой. Бене воспевал исходный героический порыв и терялся перед противоречиями, обусловившими последующее угасание или перерождение идеалов, так отчетливо выраженных в людских судьбах, которые сделались преданием. Первотолчок не сопрягался с завершением, отнюдь не оправдавшим великих ожиданий; начала и концы не обретали в поэзии Бене художественного единства. Происходила мифологизация истории, тогда как целью Бене была историческая правда.

Он долго бился над этой задачей, постепенно приближаясь к ее решению, по мере того как иссякал энтузиазм 20-х годов и драматически менялась Америка, пережившая невиданных масштабов социальную встряску, какой стало следующее десятилетие. То, что в эти годы создавал Бене, - "Ода Уолту Уитмену, написанная во время кризиса", антифашистская стихотворная публицистика ("Литания для современных диктатур", "Кошмарный сон в разгаре дня"), а особенно поэтический эпос "Западная земля", так им и не завершенный, - говорило прежде всего о трудно обретенной способности воспринимать историческую жизнь во всем объеме ее содержания: от самых ранних эпизодов, окутанных романтикой и надеждой, до сиюминутной злобы дня. Дело было не в том, что раздвинулись хронологические рамки. Иным стало художественное мышление Бене. "Отселе я вижу потоков рожденье И первое грозных обвалов движенье"... Если не толковать строки Пушкина просто как кавказский пейзаж, пожалуй, ими можно всего точнее определить ту точку, с какой смотрит на историю родной страны Бене в самых значительных своих произведениях.

Они помечены 30-ми годами - грозным, драматическим временем, когда угроза, исходившая от фашизма, росла буквально на глазах, и уже полыхала война в Испании, и впереди, как сказал Хемингуэй, было "пятьдесят лет необъявленных войн". Подобно герою хемингуэевской "Пятой колонны", которому принадлежит эта ставшая крылатой фраза, Бене тоже "подписал контракт на участие в них всех" - чтобы защитить гуманность, разум и человеческое достоинство. Откроем его "Литанию для современных диктатур", поэму, написанную в 1938 году, вчитаемся в полные боли и гнева строки

О тех, кто выращивал хлеб и был застрелен возле снопов,

О тех, кто выращивал хлеб и был отправлен в пески

или в тундру

И там тосковал, как по раю, по хлебному полю,

О тех, на кого донесли их родные дети, чистенькие

гаденыши,

В награду получившие мятный пряник

и похвалу Образцового Государства,

О всех задушенных, кастрированных и просто уморенных

голодом

Во имя создания Образцовых Государств...

Перевод М. Бородицкой

А теперь обратимся к одной из самых замечательных новелл Бене, "Кровь мучеников". Может быть, она и не очень для него характерна, подразумевая стилистику, которая обычно отличала Бене. Но не написать ее он не мог.

Человек, ожидающий расстрела в фашистской тюрьме, хотел служить только науке, не обращая внимания на политику, которая ему глубоко безразлична. Он верил в испытанные научным анализом факты, и только. Он старался не замечать далее исчезновения самых талантливых своих учеников, подпавших под действие закона о чистоте расы, старался игнорировать преступный конформизм коллег, обладавших в своей области мировым именем. И все-таки ему оказалась уготована судьба мученика, та, которую с ним разделяли тысячи и тысячи людей, еще вчера и не помышлявших, что их ждет прямое столкновение с системой бесчеловечности, воплощенной фашистскими "образцовыми государствами". А значит, ждет и тот неотвратимый выбор, перед которым оказался - и не дрогнул - профессор Мальциус.

Этот рассказ Бене появился незадолго до брехтовской "Жизни Галилея". Сегодня новелла американского поэта, как и драма великого немецкого реформатора театра воспринимаются как разведка темы, которой, как выяснилось после Хиросимы, было уготовано очень большое будущее, - темы ответственности людей науки, тяжко

расплачивающихся за иллюзии в том роде, будто они служат чистому знанию и это оправдывает компромиссы, вынужденно совершаемые за стенами лабораторий. Но тогда, в 30-е годы, "Кровь мучеников" прозвучала по-другому: как удар колокола, призывающий опознать беду, обрушившуюся на человечество. И среди