cit anno:
"Но чтобы смертельные враги — бойцы Рабоче — Крестьянской Красной Армии и солдаты германского вермахта стали товарищами по оружию, должно случиться что — то из ряда вон выходящее"
Как в 39-м, когда они уже были товарищами по оружию?
Дочитал до строчки:"...а Пиррова победа комбату совсем не требовалась, это плохо отразится в резюме." Афтырь очередной щегол-недоносок с антисоветским говнищем в башке. ДЭбил, в СА у офицеров было личное дело, а резюме у недоносков вроде тебя.
Первый признак псевдонаучного бреда на физмат темы - отсутствие формул (или наличие тривиальных, на уровне школьной арифметики) - имеется :)
Отсутствие ссылок на чужие работы - тоже.
Да эти все формальные критерии и ни к чему, и так видно, что автор в физике остановился на уровне учебника 6-7 класса. Даже на советскую "Детскую энциклопедию" не тянет.
Чего их всех так тянет именно в физику? писали б что-то юридически-экономическое
подробнее ...
:)
Впрочем, глядя на то, что творят власть имущие, там слишком жесткая конкуренция бредологов...
От его ГГ и писанины блевать хочется. Сам ГГ себя считает себя ниже плинтуса. ГГ - инвалид со скверным характером, стонущим и обвиняющий всех по любому поводу, труслив, любит подхалимничать и бить в спину. Его подобрали, привели в стаб и практически был на содержании. При нападений тварей на стаб, стал убивать охранников и знахаря. Оправдывает свои действия запущенным видом других, при этом точно так же не следит за собой и спит на
подробнее ...
тряпках. Все кругом люди примитивные и недалёкие с быдлячами замашками по мнению автора и ГГ, хотя в зеркале можно увидеть ещё худшего типа, оправдывающего свои убийства. При этом идёт трёп, обливающих всех грязью, хотя сам ГГ по уши в говне и просто таким образом оправдывает своё ещё более гнусное поведение. ГГ уже не инвалид в тихушку тренируется и всё равно претворяет инвалидом, пресмыкается и делает подношение, что бы не выходить из стаба. Читать дальше просто противно.
почему и князь забрал выгон, и берет за траву большие деньги!..”
Только пятнадцать лет спустя я вспомнил эту мысль и нашел, что она — правильна!
И как часто родители думают: “Он еще малыш!.. Ничего не понимает!..”
Резко позвонил колокол, призывая к ужину. Отец бросил за борт дымившуюся сигару и сказал:
— Ну, идем!..
Мы снова пошли по тому же коридору, пахнувшему машинным маслом, мимо стеклянной будки, в глубине которой вертелись блестящие медные части машин.
Я было загляделся на них и оступился, но отец подхватил меня и поставил на первую ступеньку десницы, ведшей в столовую.
За столами сидели уже люди, барышни, дамы и по всем направлениям бегали лакеи в белых фартуках. Это меня поразило. До сих пор я видел лишь женщин, носивших фартуки.
После, когда один из них, собирая тарелки, уронил ложку, брызнувшую темной жижицей, я понял. Это было — для чистоты.
После ужина мы легли спать. Было непривычно, что нет ни мамы, ни любимого бархатного медведя, но зато постель была такая мягкая, а папа рассказал такую прекрасную сказку, что я и не заметил, как заснул крепким сном.
Слова отца еще гудели, но откуда-то из серебристой дали шел в полосатом халате давешний еврей, за ним — мужик, говоривший о князе, а после — и сам князь, усыпанный золотом, камнями, и вертевший длинный ус.
— Я — лучше всех! — говорил он грозно, — кто посмеет со мной спорить?
— Неправда! — сказал я, — у нас дома — много портретов, все это — наши предки! На них — тоже, как и на вас, — и золото, и звезды! А папа сказал, что вы такой же, как и все мы!
— А!.. — рычал князь, — так это — ты, негодяй!.. — и потянулся ко мне. — Я тебя!.. Я тебя!..
Я открыл глаза.
В каюте играло красное солнышко, а у постели стоял папа, одетый и чистый.
— Вставай, Бублик!.. — говорил он, — сейчас пристань… Надо успеть одеться!
Я быстро вскочил, умылся, оделся и вышел на палубу, где, у кучи вещей стоял матрос, а два других держали в руках по канату, которые они должны были бросить на пристань, плывшую наискось на нас.
— Стоп! — крикнул в трубу капитан, — малый назад!.. Стоп!.. Малый назад!.. Стоп!.. Отдавай!.. Концы, черти!..
Матросы бросили канаты. Их быстро нацепили на тумбы, пароход дернуло, потом завертелся барабан, накручивая натянувшиеся канаты.
— Стоп! — закричал капитан. — Давай трап!
Грохнула доска с перилами и по ней двинулись пассажиры с вещами, чемоданами, корзинками и узлами.
На борту завертелась лебедка, и на воздух один за другим поднялись ящики.
Мы вступили на деревянную пристань.
Папа заплатил матросу и сказал мне:
— Постой здесь, никуда не ходи!.. Я сейчас приду…
Я стал у вещей, глядя то на реку, то на баржу, плывшую посредине, то на пароход, собиравшийся отчалить.
Вот колеса зашумели; мелькнули, упав в воду, канаты, и пароход медленно поплыл. Над колесами горела золотом с красным надпись: “Архип Осипов”.
В зеленоватые столбы пристани била волна, на которой танцевала апельсинная корка.
Два грузчика сидели на ящике и ели тарань с луком.
— Мало грузов… — сказал один, чернобородый, говоривший нараспев.
— Перяд Пасхай-то! — иронически подтвердил другой, помоложе, — а ты ситнаво не хош?
— Давай и ситнаво! — ответил бородач.
Тогда другой вонзил нож в огромный хлеб и отрезал большущий ломоть.
Я смотрел на них, чувствуя, что и сам бы не прочь за такой кусок взяться, но тут пришел в сопровождении подводчика отец и сказал:
— Пойдем… Тут, в Нехвороще и чаю попьем! Я вышел к бричке, поднялся, поддерживаемый отцом, после поднялся папа, а за ним пришел, нагруженный чемоданами и узлами, мужик, положил вещи за колыской, подвешенной на ремнях, взглянув, хорошо ли мы в ней сидим, влез на передок и крикнул:
— И-но!.. треклятые…
Кони затоптались и тронулись по белому сыпучему песку и потянули вгору.
Наверху встали перед нами белые, крытые соломой хаты и сверкнула крестами синеглавая, в звездах, церковь.
Это была Нехвороща.
На базаре, перед чайной, с вывеской, на которой были намалеваны калач и два белых чайника, а на шесте торчал клок сена, мы остановились, слезли и вошли в середину. Там, за стойкой шумел большущий медный самовар, а за столами на лавках сидели мужики, пившие чай и говорившие гулкими голосами.
Отец заказал “две пары чаю” и франзоли.
Когда я налил первый стакан и вонзил зубы в душистую, свежую булку, мне показалось, что никогда в жизни я еще не пил такого чаю как в Нехвороще, среди бородатых мужиков и на этой простой скамейке.
Напившись и закусив яичницей, пустились мы снова в путь. Лошади бежали легко. Мелькали хаты, ветряки, стога соломы, поля, огороды, сады, потом озимые, терны, балки и над всем — голубое небо с тучками, с синим пояском у земли и песней жаворонков. Ветерок шумел в ушах, приносил запах цветов и свежести.
Все было полно лазурной дымки, пронзенной золотыми нитями лучей.
Весна веселила кровь, пела в ушах и в сердце, голубая весна, какую видишь и знаешь только в юности.
Последние комментарии
6 минут 50 секунд назад
1 час 39 минут назад
5 часов 32 минут назад
5 часов 37 минут назад
10 часов 58 минут назад
1 день 22 часов назад