Сборник стихотворений [Николай Николаевич Асеев] (fb2) читать постранично, страница - 20

тощищи,

чтоб

гладью дорог-холстов

был грунт расчищен?

Товарищи

и творцы,

болото – шатко:

скорей

подвози торцы,

грани брусчатку.

Пусть там,

где вилась морошка

да голубица,

асфальтовая

дорожка

в тень углубится.

Пусть там,

где лишь филин ухал

во мгле трясины,

шуршит

хорошо и сухо

прокат резины.

Пусть каждому

станет дорог,

как голос близкий,

гудок

и знакомый шорох

сквозь пыль и брызги.

Чтоб нам бы

не тише ехать

вдаль, без задора -

пусть всюду звучит,

как эхо,

зов Автодора!

1928

Николай Асеев. Стихотворения и поэмы.

Библиотека поэта. Большая серия.

Ленинград: Советский писатель, 1967.

ЧЕРНЫШЕВСКИЙ

Сто довоенных

внушительных лет

стоял

Императорский университет.

Стоял,

положив угла во главу

умов просвещенье

и точность наук.

Но точны ль

пределы научных границ

в ветрах

перелистываемых страниц?

Не только наука,

не только зудеж,-

когда-то

здесь буйствовала молодежь.

Седые ученые

в белых кудрях

немало испытывали

передряг.

Жандармские шпоры

вонзали свой звон

в гражданские споры

ученых персон.

Фельдъегерь,

тех споров конца не дождав,

их в тряской телеге

сопровождал.

И дальше,

за шорох печористых рек,

конвойным их вел

девятнадцатый век.

Но споров тех пылких

обрывки,

обмылки

летели, как эхо,

обратно из ссылки.

И их диссертаций изорванных

клочья,

когда еще ты не вставал,

пролетарий,

над синими льдами,

над царственной ночью,

над снами твоими,

кружась, пролетали.

Казалось бы – что это?

Парень-рубаха,

начитанник Гегеля

и Фейербаха,

не ждя для себя

ни наград,

ни хваленья,

встал первым из равных

на кряж поколенья.

Да кряж ли?

Смотрите -

ведь мертвые краше

того,

кто цепями прикован у кряжа,

того,

кто, пятой самолюбье расплющив,

под серенькой

русского дождика

хлющей

стоит,

объярмован позорной доскою,

стоит,

нагружен хомутовой тоскою.

Дорога плохая,

погода сырая…

Вот так и стоит он,

очки протирая,

воды этой тише,

травы этой ниже,

к бревну издевательств

плечо прислонивши…

Сто довоенных

томительных лет

стоял

Императорский университет.

На север сея, стоял,

и на юг

умов просвещенье

и точность наук.

С наукой

власть пополам поделя,

хранили его тишину

поделя…

Студенты,

чинной став чередой,

входили

в вылощенный коридор.

По аудиториям

шум голосов

взмывал,

замирал

и сникал полосой.

И хмурые своды

смотрели сквозь сон

на новые моды

ученых персон.

На длинные волосы,

тайные речи,

на косовороток

подпольные встречи,

на черные толпы

глухим ноябрем,

на росчерк затворов,

на крики: «Умрем!»

На взвитые к небу

казацкие плети,

на разноголосые

гулы столетья,

на выкрик,

на высверк,

на утренник тот,

чьим блеском

и время и песня

цветет!

1929

Николай Асеев. Стихотворения и поэмы.

Библиотека поэта. Большая серия.

Ленинград: Советский писатель, 1967.

ШТОРМОВАЯ

Непогода моя жестокая,

не прекращайся, шуми,

хлопай тентами и окнами,

парусами, дверьми.

Непогода моя осенняя,

налетай, беспорядок чини,-

в этом шуме и есть спасение

от осенней густой тишины.

Непогода моя душевная -

от волны на волну прыжок,-

пусть грозит кораблю крушение,

хорошо ему и свежо.

Пусть летит он, врывая бока свои

в ледяную тугую пыль,

пусть повертывается, показывая

то корму, то бушприт, то киль.

Если гибнуть – то всеми мачтами,

всем, что песня в пути дала,

разметав, как снасти, все начатые

и неоконченные дела.

Чтоб наморщилась гладь рябинами,

чтобы путь кипел добела,

непогода моя любимая,

чтоб трепало вкось вымпела.

Пусть грозит кораблю крушение,

он осилил крутой прыжок,-

непогода моя душевная,

хорошо ему и свежо!

1932

Николай Асеев. Стихотворения и поэмы.

Библиотека поэта. Большая серия.

Ленинград: Советский писатель, 1967.

ИСКУССТВО

Осенними астрами

день дышал,-

отчаяние

и жалость!-

как будто бы

старого мира душа

в последние сны

снаряжалась;

как будто бы

ветер коснулся струны

и пел

тонкоствольный ящик

о днях

позолоченной старины,

оконченных

и уходящих.

И город -

гудел ему в унисон,

бледнея

и лиловея,

в мечтаний тонкий дым

занесен,

цветочной пылью

овеян.

Осенними астрами

день шелестел

и листьями

увядающими,

и горечь горела

на каждом листе,

но это бы

не