Рассказы [Леонид Васильевич Соловьёв] (fb2) читать постранично, страница - 68

сомнения может легко проникнуть и в ваши еще молодые, не затвердевшие умы. Раздумывая над книгами, вы, по неопытности, можете открыть за ними вместо шести тайных смыслов всего-навсего одну бессмыслицу, а это — гибельно.

Никто не мог понять — всерьез или в насмешку говорит Нур-Эддин, но так как за ним давно установилась репутация опасного вольнодумца, то Ходжа Камол решил, что правильнее будет принять эти слова за насмешку и не согласиться с ним, а наоборот — возразить.

— Ты сам кощунствуешь! — ответил Ходжа Камол. — Ты сказал: «Как можно утверждать истинным и существующим непознаваемое?» Бог непознаваем для нас; что же, по-твоему, мы не должны считать его истинным и существующим? Скажи — признаешь ли ты по крайней мере единого бога творцом вселенной?

Нур-Эддин подумал и ответил:

— Если мы не можем представить себе вселенную иначе, как созданной, — это свидетельствует лишь о слабости нашего воображения, но еще не является доказательством того, что вселенная действительно была создана. Вселенная может быть и не созданной, а существующей в основе своей вечно.

— Еретик! — в ярости закричал Ходжа Камол. — Вечно существует только бог всемогущий!

Нур-Эддин спокойно ответил:

— Если он всемогущ и для него все возможно, то ответь мне, Ходжа Камол, — возможно ли для него не существовать вовсе?

После этого вопроса уже нельзя было продолжать диспут: такой шум и крик подняли воспитанники медрессе, выражая свое возмущение. Некоторые из них, впрочем, молчали, в задумчивости склонив свои белые чалмы.

А Солнечный мастер пожалел, что сказал сегодня слишком много, во всяком случае достаточно для доноса. Ходжа Камол не упустил этого случая и действительно написал донос...

Здесь я не выдержал и вторично прервал Нур-Эддина второго:

— Зачем возводить напраслину на старика Ходжу Камола? — сказал я. — Для чего понадобилось вам чернить его память? Он был гениальный старик, и, право, потомки должны бы вспоминать о нем с бо́льшим почтением.

Это было случайное замечание — так, между прочим, но почему-то оно показалось Нур-Эддину второму заслуживающим большего внимания, чем все хронологические справки. Он погрузился в длительное раздумье. Было уже поздно, близко к полуночи; на горизонте начинало мерцать слабое сияние, выступили из темноты снеговые вершины гор, и наконец, когда луна вышла из-за хребтов, я увидел воду внизу — взволнованное, лунное серебро. Ночной ветер вздохнул над нами в деревьях; качнулся фонарь, медленно качнулись тени и вместе с ними как будто — вся земля.

Вздохнул и мой собеседник — Нур-Эддин второй.

— Вы правы, — сказал он, — Наверное, этих диспутов не было, и Ходжа Камол не писал доносов. Ходжа Камол был тоже очень хороший, честный старик. Я извиняюсь. Я говорю вам спасибо за то, что вы поправили меня. Нур-Эддина погубил не Ходжа Камол, его погубили ученые мудариссы. Уж это обязательно правда; здесь уж вы не спорьте со мной!

Я не спорил и не мешал ему говорить.

— Мудариссы, — рассказывал он, — ученые мудариссы из кокандских, андижанских и маргеланских медрессе давно замечали неладное в работах великого мастера. «Нур-Эддин, — говорили они, — ты слишком весело пишешь, и роспись твоя прилична для базарной чайханы, а не для мечети! Скажи, пожалуйста, Нур-Эддин, почему твои звезды так напоминают цветы? Почему смеются дети и тянутся к твоему узору, — не скрыта ли за ним греховная и кощунственная мысль о живом мире?» Но он только смеялся в ответ и продолжал писать все веселее, все ярче, все прозрачнее. Его первый учитель Сулейман не смог истребить в нем страсти к изображению живого; розовая краска ложилась у него, как румянец на щеках, а зеленая — как цвет весенней листвы.

Достигнув на сорок пятом году своей жизни высокого совершенства и не видя среди мастеров равных себе по искусству, а среди ученых мудариссов, с которыми приходилось ему сражаться на диспутах, равных себе по уму, — он справедливо возгордился и нарушил закон. Повинуясь велениям души, он осмелился нарисовать портрет своего единственного сына. Он писал тайно, запершись в комнате. Но мальчик, обрадованный необычайным сходством и красотой портрета, не выдержал — рассказал товарищу! Где знают двое, там знают все: портрет был уничтожен, а Солнечного мастера в наказание ослепили. «Мы спасаем твою душу, — сказали мудариссы, выколов ему правый глаз, — мы сделаем так, чтобы ты не мог грешить дальше». И выкололи ему левый глаз.

Он шел домой, спотыкаясь, вытянув руки, ощупывая заборы, слезы пополам с кровью текли по его лицу. Рассказывают, что потом все время он тосковал, даже иногда плакал, хватал кисти, — но что может нарисовать слепой?

Душа его была спасена; через два года он умер и попал, вероятно, в рай...

— ...Так будет правильно? — спросил мой собеседник.

Я ответил ему:

— Так будет правильно. Но сознайтесь все-таки, что вы сами сочинили всю историю жизни Солнечного мастера. Сейчас я окончательно убедился в этом, — ваши глаза блестели, а голос дрожал.