Завещание сквайра Тоби [Джозеф Шеридан Ле Фаню] (fb2) читать постранично, страница - 14

ведь Скруп сделал тебя глухим на правое ухо — сам знаешь, что он. Сердится. Едва на тот свет меня не отправил этой лихорадкой. Но ему не удалось со мной разделаться, вот и злится. Ты же его сам видел — видел, видел, не отпирайся.

От этих слов у Купера душа ушла в пятки, а странная усмешка на губах сквайра пугала его еще больше. Выронив трубку, он молча стоял, глядя на хозяина, и не знал, снится ему это или происходит наяву.

— Коли так, напрасно вы смеетесь, — мрачно ответил Купер.

— Я устал, Купер, и мне теперь все равно: смеяться или еще что. Уж лучше посмеюсь. Ты сам знаешь, для чего они пришли: со мной разделаться. Вот что я хотел тебе сказать. А теперь иди отсюда со своей трубкой, я спать хочу.

Сквайр повернулся набок, положил голову на подушку и безмятежно задремал. Старый Купер посмотрел на него, перевел взгляд на дверь, затем налил себе бренди и осушил стакан. Подкрепив таким образом свою храбрость, он, как обычно, лег спать в гардеробной.

В глухую полночь его разбудил сквайр. В халате и шлепанцах он стоял возле кровати дворецкого.

— У меня для тебя подарочек. Вчера я получил с Хейзелдена арендную плату — так вот, пятьдесят фунтов можешь оставить себе, а вторую половину отдашь завтра Нэнси Карвелл. А я пойду посплю. Видел нынче Скрупа — он, в конце концов, не такой уж негодяй! Я сказал, что не могу его видеть, так он надел на лицо траурную повязку. Я бы теперь что хочешь для него сделал. В трусости меня не упрекнешь. Доброй ночи, старина! — Трясущейся рукой сквайр похлопал старика по плечу и вернулся в свою комнату.

«Не нравится он мне. И доктор редко показывается. Ухмылка у него какая-то чудная, и рука холодная, как у покойника. Надеюсь, он не повредился в уме», — поразмыслив таким образом, Купер перешел к более приятной теме, а именно к полученному подарку, и в конце концов крепко заснул.

Когда наутро он заглянул в комнату сквайра, того не было в постели. «Ничего страшного, вернется, что твой неразменный пятак», — подумал Купер, прибираясь в комнате, как обычно. Но сквайр не возвращался. Вскоре стало ясно, что его нет в доме. Поднялась паника. Что с ним стряслось? Одежда была на месте, не хватало лишь халата да шлепанец. Неужели сквайр, больной, ушел из дому в таком странном наряде? И коли так, в своем ли он уме? Разве может человек в таком платье выжить под открытым небом ночью, в непогоду, в холод и сырость?

Вскоре в дом пришел Том Эдвардс. Он рассказал, что глухой ночью, часов около четырех — а ночь была безлунная — затемно отправился вместе с фермером Ноксом в телеге на базар. В темной аллее примерно в миле от дома им повстречались три человека. Всю дорогу от Джайлингден-Лодж до старинной часовни они шагали впереди лошади. Кладбищенские ворота были открыты. Трое неизвестных вошли, и ворота захлопнулись. Том Эдвардс подумал, что они идут подготовить место для похорон кого-то из семьи Марстонов. Однако старый Купер знал, что никто в доме не умирал, и такое происшествие показалось ему зловещим.

Он принялся тщательно обыскивать дом и в конце концов вспомнил о заброшенном верхнем этаже, о Спальне царя Ирода. Там все оставалось по-прежнему, только дверь чулана была заперта. В утреннем сумраке взгляд дворецкого остановился на непонятном предмете, похожем на большой белый бант, свисавший с дверного косяка.

Дверь открылась не сразу: ее тянула к полу какая-то тяжесть. Наконец дверь поддалась, и тотчас же дом содрогнулся от страшного грохота. По тихим коридорам прокатилось раскатистое эхо, похожее на затихающий вдали смех. Дворецкий распахнул дверь — на полу лежало мертвое тело его хозяина. Галстук стягивал шею, как петля на виселице. Тело давно остыло.

Проведя, как положено, служебное расследование, коронер произнес окончательный приговор: «Покойный Чарльз Марстон в состоянии временного умопомрачения наложил на себя руки». Однако у старого Купера было свое мнение относительно смерти несчастного сквайра, хотя он до конца жизни держал рот на замке. Купер уехал из Джайлингдена и благополучно дожил остаток своих дней в Йорке, где люди до сих пор помнят угрюмого молчуна, исправно ходившего в церковь. Он, правда, немного выпивал, однако, говорят, оставил после себя кой-какие деньжата.