Череп грифона [Гарри Тертлдав] (fb2) читать постранично, страница - 2

очень немногие из них ходили обутыми на берегу.

Рукояти всех сорока весел акатоса оказались в руках гребцов достаточно быстро, чтобы Менедем остался доволен командой. Больше половины гребцов уже ходили в прошлом году на его судне в Великую Элладу и города италийских варваров. Почти все моряки в разное время успели поработать веслами и на родосских военных судах. То не была зеленая команда, и людям требовалось не много времени, чтобы сработаться — во всяком случае, Менедем на это надеялся.

Он оглядел причал, чтобы убедиться, что ни один канат больше не удерживает «Афродиту» у пристани. Канаты наверняка уже были на борту, однако Менедем предпочитал все хорошенько проверить. Попытаться отойти от берега, не отшвартовавшись? Да потом отец до конца дней своих будет ему такое поминать! Да и все остальные тоже.

Убедившись, что все в порядке, Менедем кивнул Диоклею:

— Пойдет.

Как всегда, у начальника гребцов имелись при себе маленькая колотушка с железным набалдашником и болтающийся на цепи бронзовый квадрат — с их помощью Диоклей задавал такт гребцам.

Все глаза устремились на келевста, когда он поднял бронзовый квадрат. Диоклей ухмыльнулся гребцам и занес колотушку над бронзой. Металл ударился о металл, и теперь келевст начал задавать ритм еще и голосом:

— Риппапай! Риппапай!

Весла поднялись и опустились, снова поднялись и вновь опустились. «Афродита» заскользила прочь от пирса, сперва медленно, потом все быстрей и быстрей. Соклей помахал своему отцу. Менедем нехотя оглянулся через плечо, чтобы тоже помахать Филодему. Отец помахал в ответ, что несколько удивило сына.

«Вот интересно, — подумал Менедем, — он сожалеет о нашем отбытии или, наоборот, радуется ему?»

Родос мог похвастаться по крайней мере пятью гаванями, но лишь Великая гавань да находившаяся к северо-западу от нее Военная гавань были защищены от ветра и непогоды рукотворными молами. Выход из Великой гавани в Эгейское море имел всего пару плетров в ширину — это расстояние даже меньше полета стрелы.

Менедем направил судно к середине канала.

— Риппапай! — выкликнул Диоклей и снова ударил колотушкой в бронзу. — Риппапай!

Он задавал неторопливый темп — какой смысл изматывать гребцов в самом начале путешествия? И какой смысл смущать их, заставляя грести быстро, чтобы они совершали ошибки под критическим взглядом каждой портовой крысы Родоса? В конце концов, Менедем сейчас посадил на весла всю команду по единственной причине — чтобы покрасоваться. Как только они покинут гавань, торговая галера пойдет под парусом или с восемью — десятью гребцами на каждом борту, если только не придется от кого-нибудь удирать.

Менедем чувствовал движение моря через подошвы ног и через ладони, сомкнутые на рулевых веслах.

Здесь, в защищенной гавани, вода была гладкой, как стекло. И все равно невозможно было перепутать — находишься ты в море или стоишь на твердой земле.

— Это как будто лежать на женщине, верно? — спросил Менедем Соклея.

Его двоюродный брат подергал себя за бороду. Борода не была нынче в моде у молодых людей — Менедем и большинство моряков ходили гладковыбритыми, — но Соклея никогда особо не заботили веяния моды.

— Кому еще, кроме тебя, пришло бы в голову подобное сравнение, — наконец сказал он.

— Понятия не имею, о чем ты, — со смехом ответил Менедем.

Соклей фыркнул.

— Во всяком случае, ты явно не перс.

— Не перс? Надеюсь, что так, — ответил Менедем. — А вообще, при чем тут персы? Тебе в голову приходят такие странные мысли…

— Геродот пишет, что персы, взрослея, учатся трем вещам, — пояснил Соклей, — ездить верхом, стрелять и говорить правду.

— Ах вот оно что, — отозвался Менедем. — Да ну тебя к воронам, милый братец.

Оба рассмеялись.

Менедем не сказал Соклею, что с радостью покидает Родос, поскольку его беспокоило не то, что он сделал этой весной, но то, чего он не сделал… Хотя такое бездействие было вовсе не в его характере. Двоюродный брат ничего об этом не знал; да и вообще никто, кроме самого Менедема, даже не подозревал о его тайном влечении к юной мачехе — второй жене отца, если только сама Бавкида не догадалась об этом.

Но какие бы мысли ни бродили в голове Менедема, какие бы чувства им ни владели, он не позволил себе ничего предосудительного, и эта постоянная внутренняя борьба с самим собой сделала его пребывание в отцовском доме еще тяжелей.

Даже с завязанными глазами Менедем безошибочно определил бы тот миг, когда «Афродита» проскользнула между защищавшими Великую гавань укрепленными молами и вышла в открытые воды Эгейского моря.

В тот же миг движение акатоса изменилось. Настоящие волны — небольшие, но все-таки волны, подгоняемые свежим северным бризом, — ударились о нос «Афродиты» и вспенились у бронзового тарана с тремя плавниками. Началась килевая качка — судно под ногами Менедема то поднималось, то опускалось.

— Вот теперь мы и в самом деле вышли в море! — со