Чужак в Тарансее [Фарли Моуэт] (fb2) читать постранично, страница - 4

Аборигены Гебрид живут всецело в древнем мире представлений своих пращуров, и, несмотря на довольно большое число построенных на островах церквей, у гебридцев бытуют верования, не имеющие ничего общего с христианством. Когда Макриммон смотрел, как убивают его овец, сердце его наполнял не только гнев, но и страх — он совсем не был уверен, что увиденное им существо — человек.

Проклиная себя за то, что оставил собаку дома, пастух бегом отправился за подмогой в дальнюю деревню. Совсем задыхаясь, он едва добежал туда. Вскоре собралась дюжина вооруженных чем попало мужчин, они громко скликали собак. У двоих были заряжающиеся с дула ружья, а у одного — длинноствольный карабин военного образца.

Уже вечерело, когда они выступили в путь, лежащий через вересковые пустоши, но было еще достаточно светло. Пастухи издалека заметили две белые точки — убитых овец. Сбившись в кучку, они осторожно продвигались вперед, пока один из мужчин, подняв руку, не остановил остальных и не указал вперед и вниз; там они увидели лохматое существо сидящим на корточках рядом с одной из овец.

И спустили на него своих собак.

Накусяк был так поглощен нарезанием мяса на тонкие полоски, чтобы оно провялилось на солнце поутру, что заметил пастухов, только когда остервенелый лай собак заставил его поднять глаза. Никогда прежде ему не доводилось видеть собак, поэтому откуда ему было знать, что это домашние животные? Он вскочил на ноги и стал озираться в поисках укрытия. Потом его взгляд наткнулся на мрачную группу приближающихся пастухов, и Накусяк, словно лиса, почуявшая охотников, угадал намерения этих людей.

Тут к нему подбежали собаки. Первая, поджарая колли черно-бурой масти, зайдя сбоку, прыгнула на издающее незнакомый запах странно одетое существо, стоящее с окровавленными руками среди расчлененных овечьих туш. Накусяк двумя руками ухватил древко копья и с размаху так сильно ударил собаку сбоку по голове, что свернул ей шею. Пастухи загомонили, затем один из них опустился на колено и поднял к плечу карабин.

Собаки бросились на Накусяка, и он отступил к самому краю обрыва, отгоняя их своим копьем. Повернув лицо к пастухам, он закричал с мольбой в голосе: «Инукуала эшуинак!» — «Тут человек, никому не желающий зла!»

Вместо ответа прогремел выстрел.

Пуля ударила ему в левое плечо с такой силой, что его крутануло назад, и Накусяк потерял равновесие. У пастухов невольно вырвался крик, они кинулись к нему, но не успели добежать какую-то сотню футов, когда Накусяк упал с обрыва.

Ему отчасти повезло — он пролетел всего несколько футов и упал на выступ скалы. Цепляясь из последних сил правой рукой, он сумел задержаться на крутом скате и проползти еще около ярда под слегка нависающий выступ, где на узенькой каменной полке лег плашмя, дрожащий и вконец обессиленный.

Когда люди подоспели к надрывающимся от лая собакам, которые заглядывали за кромку скалистого обрыва, они увидели только блики от волн, бьющихся о полоску берега глубоко внизу, и стаю потревоженных чаек.

Пастухи хранили неловкое молчание. В их ушах отдавался полный отчаяния крик, заглушенный выстрелом. Откуда бы ни явился истребитель овец, в глубине души пастухи теперь почувствовали, что это был человек, и оттого заволновались.

Они все топтались у обрыва, пока стрелявший не заговорил, нарочито и вызывающе:

— Неважно теперь, что это такое было, потому что теперь его наверняка уже нет. И к лучшему — гляньте только, как оно расправилось с овцами и собакой!

Все посмотрели на тела убитых животных, но не нашлись что ответить, потом Макриммон сказал:

— А как вам кажется, не устроить ли нам поиски там, внизу, на берегу?

— Да ты что, сдурел? — раздраженно откликнулся владелец карабина. — Спуститься туда будет дьявольски трудно, да и ради чего? Если это существо было еще живо, когда свалилось с кручи, то уж теперь убилось наверняка. Если же оно вообще было нежитью… — Последнее предположение он так и оставил недоговоренным.

Кликнув собак, пастухи повернули к дому, и всю дорогу через болота, над которыми сгущался мрак, каждый молча переживал случившееся и не высказывал вслух своих сомнений.

В Тарансее не было отделения полиции, а сообщить о случившемся в далекий Сторнавей, для чего надо было перевалить через хребет, никто не вызвался. Общие чувства выразил Макриммон, когда отвечал на расспросы жены и дочерей:

— Что сделано, то сделано. А если мы всем кругом порасскажем, что у нас тут на болотах и пустошах порой встречается и происходит, то ничего хорошего из этого не выйдет, потому что никто нам просто не поверит. Лучше будет позабыть обо всем.

Однако сам Макриммон забыть о происшедшем не мог. Еще двое суток его преследовал оборванный выстрелом вопль чужака. Казалось, что ветер, свистящий над болотами и поднимающимися отрогами гор, доносит его вновь и вновь. Он слышался и в криках чаек. Он бился в самом сердце этого сурового человека, не давая ему покоя, и в конце концов