Осенения [Ион Пантелеевич Друцэ] (fb2) читать постранично, страница - 2

задорно-мечтательная запевка, ворвавшаяся в мир нашей культуры из живой народной речи, принесла в нашу молодую еще тогда литературу незыблемость нравственных начал, предельную искренность и тот исповедальный дух, без которого ни одна литература не может обрести свою самостоятельность. Кроме того, величайшей заслугой Крянгэ нужно считать то, что ему удалось пробить новые пути сообщения между низами и верхами, между народом и его культурой.

До этой маленькой повести народ с его бедами и горестями находился на одном берегу, культура, знать и духовенство на другом, и нужно было делать огромный крюк, через Берлин, Вену или Париж, чтобы с одного берега попасть на другой. Крянгэ, воодушевленный, надо полагать, яркой звездой Эминеску, храбро бросился в реку, благополучно ее переплыл, доказав тем самым, что никакого крюка делать не нужно, ибо оба берега и сама река суть одно целое народ и его сознание. Нет народа без культуры, являющейся одной из главных форм национального сознания, но и само сознание вне народа существовать не может.

В саду любой национальной культуры можно легко отличить то, что выращено трудом, от того, что пришло свыше. Независимо от древности ее истоков и количества всемирно признанных авторитетов, в каждой культуре видны перекрестки, на которых лежит печать Осенения. В нашей культуре были три таких осенения - народная баллада Миорица, Эминеску и Крянгэ. Миорица, что верно, стоит несколько особняком, будучи произведением анонимным, то есть принадлежащим всем вместе и никому в отдельности. Эминеску же и Крянгэ так и вошли в нашу историю парой, вдвоем, как вошли в Новый завет Петр и Павел.

Влияние славянской и прежде всего русской литературы можно легко обнаружить на всех балканских культурах, в том числе и на нашей. И если в судьбе и творчестве Эминеску слышен отзвук пушкинского стиха, то Крянгэ был для молдавской и румынской культуры тем, чем был Толстой для России. И не нужно стесняться ставить их рядом по той причине, что яснополянский титан написал около ста томов, в то время как творчество Крянгэ едва наберет до полного тома. В искусстве слова важен не столько объем, сколько глубина, свет, мощность прорастания данного посева. И отдавая должное широким, историческим полотнам, не нужно при этом забывать, что одна из самых популярных за всю историю человечества книг, Евангелие, состоит не из томов, а из считанных страничек, так что даже если собрать всех четырех евангелистов вместе, на полновесную книгу они вряд ли потянут. И, однако же, при всей скромности объема, история цивилизации не знает другой книги, которая бы так глубоко, на протяжении стольких веков продолжала бы влиять на всю нашу культуру, на весь человеческий мир.

И уж коль скоро речь зашла о божественных началах жизни, о мучительной борьбе добра и зла, о красоте и уродстве подлунного мира, нельзя не отметить, что с этой точки зрения история делится как бы на периоды полного отрицания вечных начал, периоды их созерцательного, философского толкования и периоды бурного, отчаянного, повсеместного их постижения. Бога искали всегда, но искали в разные периоды по-разному.

Конец минувшего века отличался чрезвычайным обострением извечных тем. Достоевский, этот пророк славянства, сотрясал общество каждой своей новой книгой-откровением. Отлученный от церкви Толстой, переведший с оригинала все четыре евангелия на русский язык, в последние годы жизни выпускал сборники эссе и размышлений под общим заголовком "В чем моя вера". Великий драматург Скандинавии Ибсен в эти же годы создает свою бессмертную драму "Бранд", в которой исследует взаимоотношения личности и общества, пытается ответить на вопрос, почему общество, стремясь узнать истину о себе, сначала порождает пророка, чтобы затем уничтожить его.

Добрая часть жизни Иона Крянгэ тоже прошла между этими извечными борениями. От прямого служения на алтаре, будучи посвященным в дьяконы, до острой критики современных ему клерикальных нравов, с тем чтобы в конце концов остановиться на умеренной интонации праведного христианина, столь характерной для крестьян в целом и для нашего народа в частности. Увы, смятения титанов в конце минувшего столетия и их предостережения так ничему нас и не научили. Воинствующее безверие прошлось по всем странам, по всем религиям, по всем храмам, по всем душам с тем. чтобы, дойдя до края пропасти, до полного одичания человеческого существа, прийти к выводу, что пора снимать замки с полуразрушенных храмов.

Вернемся, однако, к владельцу глинобитной хибары на окраине древней молдавской столицы. Прожив большую часть жизни в городе, то служа в храме, то учительствуя, он не расставался с чудесным миром своего детства, с родными Хумулештами и, Боже мой, писал он, каждый раз при одном упоминании родной деревни легкие захлебываются от просторов, и сердце колотится от счастья. Все, что он писал, было о деревне и для деревни.

Поразительны во зрелому мастерству его рассказы. Но, пишет ли он о