Ледяное безмолвие [Дуглас Брайан] (fb2) читать постранично, страница - 3

сухого мха.

Если старатель больше полугода не видел настоящей женщины, при виде Завертянки у него слабеют колени. А когда губы на лице ее вдруг вытягиваются в хоботок и она начинает петь голосом, от которого все чешется внутри, человеку уже не кажется странным ее вид…

Иные утоляли с нею мужской голод, после чего постепенно утрачивали человеческую речь. Они уходили в тундру, и никто не пытался их остановить. Гибли эти несчастные или перерождались окончательно – кто знает?

У других хватало душевных сил удержаться. Но эти еще долгое время видели во сне Завер-тянку и слышали ее песнь, скрипели зубами и стонали в горячке.

Одного такого Конан встретил в Йерне. Звали его Йофф. Он заработал на приисках прорву денег, вернулся домой, удачно женился и собирался предаться честно заслуженной праздности. Однако зыбкий голос Завертянки настиг его. Началась тоска. Избитое, промерзшее, натруженное тело стало ныть. Глаз упирался в городские постройки, нелепо приклеенные друг к другу. Йофф метался по своему дворцу, рычал на прислугу, бил жену и шлялся по притонам, нарываясь на потасовки.

Однажды, когда Конан случайно толкнул его плечом в трактире, Йофф выхватил клинок. Варвару пришлось уб,ить его. Умирая, бывший старатель рассказал своему убийце о Завертянке, о сумерках, о дымчатых волнах – под глухой вой перепуганной шлюхи и ругань трактирщика. Стража в этом квартале не слишком спешила на «происшествия», и Конан дослушал Йоффа до конца.

Теперь он видел Завертянку перед собою. Та не начинала петь, только смотрела на варвара. Даже отвернувшись, Конан чувствовал ее взгляд. В этот вечер Завертянка не пела у лагеря – занималась чем-то другим: перелетала с одного валуна на другой, хвтала пальцами ног вертких маленьких порлингов или пялилась в мерцающие волны студеного моря.

Потянулась череда дней. Худо-бедно старатели приготовились к зимовке и вернулись к обычному своему труду. Скоро пошел снег, и небо сделалось темным – опустилось совсем низко. Началась ночь. Снег шел без конца, со стороны моря задул хриплый ветер и принес настоящую стужу, от которой плевок на лету превращался в ледяной шарик.

В шахте было теплее, но все работа пошла медленно – из-за мороза отказала лебедка, и куски отработанной мерзлоты теперь вытягивались вручную. Обычно механизм лебедки согревал большой светильник, от которого теперь пришлось отказаться – экономили ворвань.

– Я бы отобрал у этих мерзавцев все инструменты, – желчно сказал Друкс. – Пусть рвут породу руками, и у них не останется сил бунтовать. А ты, варвар, лучше бы угомонил Зеппа – этот парень еще доставит нам неприятностей.

– Когда он даст мне повод, я убью его, – отвечал Конан спокойно. – Но сейчас он осторожен. Старатели не готовы бунтовать, и Ворчун выбирает момент. Я думаю, дней через двадцать такой момент настанет.

– Почему именно через двадцать?

– По моим подсчетам, в это время кончится вся выпивка в лагере.

Друкс помрачнел еще больше. Конан усмехнулся про себя. Хозяин прииска мало чем отличался от своих старателей, разве что был более удачлив. В остальном он всецело принадлежал к этому типу людей – жестких, алчных, угрюмых, привыкших к близкому присутствию смерти. Таких же людей воспитывает море – беспощадных к себе и другим. Но пристрастие к спиртному делает их уязвимыми. Они не похожи на беспечных городских гуляк или забубённых горьких пропойц – выпивая, эти люди остаются мрачно-целеустремленными, крепкими. Но если отнять у них выпивку, они начинают томиться и серчать.

Конан не сторонился хмельного питья, находя в нем источник жизнелюбивого удовольствия. Здесь он старался не пить потому, что, опьянив-шись, начинал желать женщину. Ему было даже любопытно, как, столкнувшись с подобным желанием, поведут себя эти люди, преувеличенно-мужественные и суровые. До сих пор они ограничивались нудным пересказом похабных историй, неправдоподобных и оттого неинтересных. Один только Мимбо держался с достоинством, уважая в себе княжескую кровь. Кстати сказать, он своим примером опровергал расхожее мнение, будто бы чернокожие плохо переносят холод.

Как и предполагал варвар, спиртное иссякло через двадцать дней. Небольшие запасы мховой настойки хранились у Вандер Глоппа, но об этом знали только он сам и Конан.

Вандер Глопп духом не томился – ему так уютно было в тесной, жарко натопленной лачуге, что просто зависть разбирала. Часами после работы он пролеживал на нарах и, глядя на раскаленную печную дверцу, размышлял о чем-то.

– Ошибкой было приезжать сюда, – как-то сказал ему Конан. Это было на четвертый день вынужденного «сухого закона». Ветер гудел за стеной с особенной злостью.

– Большой Хелль, – отозвался Вандер Глопп.

– Что? – не понял Конан.

– Так называют северную тоску поморы. Большой Хелль. Ничего, самое трудное – вынести первую зимовку. Мне, помнится, казалось, что конца ей нет…

– Конец приходит всему, даже твоей настойке, – заметил Конан. –