Еврейская песня [Анатолий Алексеевич Азольский] (fb2) читать постранично, страница - 3

штук пятнадцать в Тель-Авиве”. Борис Иванов подтверждающе кивнул, задумчиво поглядывая на копию нотариально заверенного завещания.

— И это все? — с некоторой угрозой вопросил Григорий Сагайдачный, профессор из Одессы. — И ты для этого тащил нас к себе? А ты знаешь, как трудно достать билет до Москвы в курортный сезон?

— Хватит прибедняться! — подал голос Зяма-старьевщик. — Ты ведь только тогда оживаешь, когда чего-то нет в продаже, а если и есть, то обязательно с длинной очередью. Однако в самом деле, раз ничего больше нет, в чем я сомневаюсь, то не пора ли…

— Не пора, — вяло возразил Боря Иванов. — Некоторый ликбез необходим. Кроме статьи 88-й существуют, как я уже сказал, еще надправовые, так можно выразиться, акты. Указы Президиума Верховного Совета, а также разъяснения пленумов Верховного Суда СССР и РСФСР по практике применения как указов, так и упомянутой статьи. Вам, Григорий, и карты в руки, вы ведь ведете в родной Одессе уголовное право в тамошнем вузе…

— Ничего я не веду, “Волгу” разве во сне. Напомню, я торговый техникум кончал.

— Не знаю, что он кончал, — презрительно процедил Зяма. — Но меня-то он кончит, уж это точно, если не перестанет выпендриваться. Ты ж не под следствием!

— Пока, — уточнил профессор и дал развернутый анализ всех государственно-правовых и нормативных актов, касающихся статьи 88-й и сводящихся к тому, что “вышка обеспечена”. Из блестяще аргументированной речи его следовало, что уж лучше гражданину пройти мимо валяющейся на улице долларовой купюры, чем поднять ее, ибо последнее означало дознание, следствие, суд и конфискацию.

Речь была выслушана вполуха, ядерщик высказал желание взять на память о тетушке Берте древнюю книгу, поскольку за время лежания ее в столе шифр, за которым гоняются все разведки мира, устарел.

Борис-билетер молчал, продолжая размышлять о чем-то. Встрепенулся.

— Текст завещания вам известен. По нему как письменный стол, так и содержимое его делится на равные доли. Содержимое! Поэтому прошу вас всех осмотреть стол и убедиться, что кроме находящихся в ящиках предметов в нем ничего более нет.

Кто остался сидеть, кто поднялся и сел. Все глянули на часы.

— По рюмке коньяка не мешало бы… Да по домам. Нам эта рухлядь ни к чему, — сказал Григорий, выразив общее мнение. И поскольку никто из прибывших никогда ранее в Доме полярника не бывал, то все поднялись, желая осмотреть картины, висевшие в коридоре. Зяма, правда, оглядел стол со всех сторон, как бы про себя промолвив: “Рублей сто сорок дадут в комиссионке…”

— Минутку… — остановил всех Борис.

Он отодвинул кресло, в котором сидел, наклонился к ближней ножке стола, чуть-чуть повернул ее, затем просунул руку в верхний ящик слева, что-то сделал ею там, затем резко задвинул ящик — и вдруг из столешницы выползло некое продолжение ее в виде доски, на которой высились стянутые аптекарскими резинками пачки каких-то аккуратно нарезанных бумаг.

Впечатление было оглушительное. У всех, кроме Бориса, пресеклось дыхание. Мертвая тишина воцарилась в комнате, стал отчетливо слышен шум бульвара. Все зажмурились, будто из доски бил резкий ослепляющий свет…

Прошло несколько минут. Борис Иванов в обратном порядке повторил манипуляции — и доска вошла в углубление тайника.

— Итак, — сказал он, — подведем некоторые итоги. От тетушки Берты мы унаследовали некоторое количество бумажек неизвестного назначения… да, повторяю, неизвестного и, более того, непонятного назначения, на части которых изображен в овале длинноволосый мужчина, причем указана фамилия его — Франклин, латинскими буквами, без имени и отчества. Теми же латинскими буквами под овалом на других бумажках находится бородатый гражданин, указана фамилия — Грант. Как вы думаете, кто эти люди? И что это за бумажки?

— Тут и думать нечего! — фыркнул Зяма-старьевщик. — Это же…

На уста его наложил пятерню профессор Григорий, а затем другой рукой стиснул горло королю Нижних Мневников.

И тут же Фима-ядерщик внес важное разъяснение:

— “Франклин” — единица электрического заряда, равная 3,3356, помноженная на десять в минус десятой степени одного кулона. А “грант” — нечто вроде стипендии от благотворительных фондов на разные полезные исследования.

Вариант обсудили молча — и так же молча признали его неподходящим. Вернулись к тому, который едва не высказал Зяма. Но с существенными сокращениями.

— Франклин — это Бенджамин Франклин, иностранный член Петербургской академии наук, то есть почти русский ученый. Основал первую публичную библиотеку. Мыслитель века просвещения. Прославился своими трудами в области атмосферного электричества, изобретатель молниеотвода, или — в просторечии — громоотвода.

Последнее уточнение пришлось по сердцу, все зашевелились, заерзали, раздался еле слышный вздох облегчения. Кто-то, впрочем, заметил, что уж лучше бы Франклин был Вениамином, а не Бенджамином, тем более — почти русский. Сомнений прибавил Зяма,