Книга имен [Жозе Сарамаго] (fb2) читать постранично, страница - 2

стеллажей за спинами сотрудников, причем центральный несколько отодвинут назад, так, что почти касается кресла хранителя, два боковых высятся у самого барьера, а еще два остались, так сказать, на полдороге. Эти сооружения, единодушно признаваемые всеми, кто их видел, чем-то циклопическим и сверхчеловеческим, тянутся внутри здания насколько глаз хватает и потом исчезают из виду, отчасти еще и потому, что с определенного часа в архиве воцаряется темнота и лампы, которые зажигают, когда надо пролистать какой-нибудь формуляр, плохо справляются с нею. Так вот, эти конструкции держат именно живых. Мертвые, то есть их документы, размещены в глубине и устроены хуже, чем требуют приличия, а потому приходится прилагать большие труды, когда родственник покойного, нотариус или полицейский являются за справкой или копией документов иных эпох. Хаос, творящийся в этой части архива, объясняется и усиливается тем, что документы давным-давно умерших находятся очень близко к вышеупомянутой активной зоне, совсем рядышком с бумагами живых, и лежат здесь, по меткому замечанию шефа Главного Архива, вдвойне мертвым грузом, ибо лишь в крайне редких случаях оказываются востребованы каким-нибудь полуполоумным исследователем, любителем копаться в пустяковых подробностях незначительных исторических событий. И если не будет когда-нибудь принято решение выстроить в другом месте новый архив, где соберут исключительно документы покойников, ситуация останется безвыходной, в чем на свою беду убедился один из замов, в недобрый час предложивший перестроить каталожную систему так, чтобы недавно опочившие лежали поближе, а давние — подальше, ввиду возросшей необходимости облегчения, как бюрократически выразился он, доступа к документам первых, наших современников, которые не озаботились оставить завещание и, следовательно, вызывают жаркие споры и распри наследников над своим неостывшим еще телом. Хранитель принял идею с саркастическим одобрением — и с тем условием, что тот, кто ее выдвинул, сам бы день за днем двигал в глубину и гигантскую массу досье на давних покойников, чтобы освобождающееся таким образом место доставалось новопреставленным. Зам, желая поскорее предать забвению свой замысел, столь же необдуманный, сколь и неисполнимый, а равно и отвлечься от пережитого унижения, не придумал ничего лучше, как попросить у младших делопроизводителей толику работы, отчего содрогнулись сверху донизу исторически сложившийся порядок заодно с иерархией. После этого эпизода возросла небрежность, расцвело разгильдяйство, умножилась неразбериха, а кончилось все это тем, что некий исследователь, который через сколько-то месяцев после дурацкого предложения зама появился в Архиве и стал вести там какие-то геральдические разыскания, неведомо кем ему заказанные, отправился в подземные лабиринты архивного хранилища и сгинул. Когда его чудом обнаружили через неделю, он был изнурен голодом и жаждой, истощен, измучен и нес околесицу, уверяя, что спасся только тем, что, прибегнув к отчаянному средству, поглощал в огромных количествах старые бумаги, хоть они, не нуждаясь в пережевывании, ибо сами рассасывались во рту, не задерживались в желудке, а значит, и не усваивались организмом. Шеф Главного Архива, уже затребовавший себе формуляр незадачливого историка, чтобы сделать там отметку о смерти, решил списать ущерб на мышей, а потом издал приказ, грозивший крупным денежным начетом каждому, кто отправится в архив мертвых без путеводной нити, иначе называемой еще ариадниной.

Но, как ни сложно с мертвыми, несправедливо было бы позабыть о трудностях живых. Давным-давно известно, наизусть вытвержено, что смерть, по врожденной ли некомпетентности, по благоприобретенному ли коварству, отбирает свои жертвы не в соответствии с тем, сколько они прожили на свете, и, заметим в скобках, это ее обыкновение, разверзнув хляби бесчисленных религиозных и философских доктрин, в конце концов привело, причем путями разнообразными и порою взаимоисключающими, к парадоксальному эффекту, который мы назвали бы интеллектуальной сублимацией естественного страха смерти. Возвращаясь к нашей теме, скажем — вот уж в том, что кто-то из живых в живых оставлен на неопределенный срок, забыт или получил позволение стариться просто так, не из уважения к своим заслугам или по иной, не менее уважительной причине, смерть упрекнуть нельзя. Всякий знает, что как бы долго ни тянул старик, в свой час всенепременно протянет ноги и он. И опять же дня не проходит, чтобы младшие делопроизводители не снимали с полок, предназначенных для живых, сколько-то досье и не отправляли их в заднее хранилище, дня не проходит, чтобы не надо было переставлять повыше, то бишь ближе к крыше, формуляры оставшихся, хотя порой, по иронической прихоти непредсказуемой судьбы, суждено им будет простоять там лишь до завтра. В полнейшем соответствии с так называемым естественным ходом вещей чем ближе к вершине стеллажа, тем очевидней, что удача