Продаются щенки [Олег Матвевич Борушко] (fb2) читать постранично, страница - 2

недолговечен: вскоре сам служебный автомобиль кажется тесноватым, неновым и в целом неподходящим. Георгий вздохнул, проводив глазами машину, пошевелил пальцами в башмаках и тронулся дальше но тротуару.

Особенно ловко катить 1 сентября: на углу Остоженки скоро покажется институт, где товарищи знают тебя исключительно как пешехода, и еще если кожаный плащ совпадает с окрасом машины — черный, и если под лобовым стеклом — красивая пачка сигарет, а шофер празднично умыт и пахнет одеколоном.

«Хорошо!» — подумал Георгий.

Денек выдался по-сентябрьски меланхоличный, с тонким дымчатым изъяном — как и положено Дню знаний.

Две приятных «Волги», ЗИЛ, следом еще «Волга» — притормозили у института. «Суслова, Шамиль, Прежнев», — привычно отметил Георгий и вдруг остановился. Эту он не знал. В изумленье сделал шажок назад, сбоку нашаривая в воздухе ручку дверцы, и очнулся. Воровато огляделся по сторонам, хмыкнул — одно из видений испарилось. Одернул плащ, снова для независимости хмыкнул. Спохватившись, скорей полным взглядом обнял второе видение целиком, как берут на руки, и предчувствие судьбы — оно! — явственно толкнулось в сердце.

— Платоныч! Здорово, ну ты че? Ну, ты мужик! — Сашулька, настоящий друг, щупал новый плащ. — А ты видел, мужик, видел? — зашептал он, едва не прихватывая губами мочку уха.

Георгий брезгливо отстранился.

— Побединскую, мужик, это какой-то атас, Побединскую видел?

— Таньку-то? — бросил Георгий наугад.

Если б он снял сейчас плащ и подарил Сашульке — вышло бы не так оглушительно.

Характер Георгия начал портиться после того, как однажды в парикмахерской, желая угодить мамаше, хмурый еврей-цирюльник пророчески поглядел Георгию в затылок и сказал: «Ах, какой красивый мальчик, что вы мне говорите, через два года мальчик будет такой цимес, что вы ваши обои глаза не оторвете», и Георгий, сладко поежившись, разом поверил.

На втором этаже попался друг-Оприченко, долговязый пристукнутый арабист, похожий на палестинского террориста.

— Середа, хелло, Побединскую видел? — друг-Оприченко змейкой сунул неспокойную руку. — Первый курс. Левел. Фазер — зав первой Европой, хата на Сивцевом, хелло, Побединскую видел? — друг-Оприченко совал уже руку Лебедеву, которого все звали Уткин из сходства с ректором.

В перерыве Георгий поднялся в верхнюю кофеварку — и она была там. С нею два молодых человека, видом с западного отделения, совместной спиной отсекали других, может, тоже желающих. Один, нервный, все время дергал ногой. Однако черных волос ее было так негритянски много, а контраст с бледным лицом — настолько разительный, что сам собою притягивался взор. «Вылитая Йоко Оно», — с нежностью подумал Георгий.

2

Три года назад, 30 августа 1983 года, прибыв из Черкасс на Киевский вокзал в глупом поезде, не имевшем никакого отношения к красоте надвигавшихся горизонтов, Георгий вышел на привокзальную площадь. Окинул размахнувшееся ввысь министерство на той стороне Москва-реки. Под этот шпиль на Смоленской площади был теперь в жизни его прицел.

Министерство сильно смахивало па градусник-Кремль, какие вошли в моду на излете пятидесятых. Дома стоял один такой на «Ригонде» — белым чудом из детства. Однажды семилетний Георгий решил измерить Кремлем температуру, засунул под мышку — как там, интересно, чувствует себя организм? Толку не вышло никакого.

В первый приезд в Москву — на вступительные — он вышел из поезда на ту же площадь и сразу ахнул, что этот самый — Кремль и есть, так вот он какой! Теперь, на два месяца опытнее, только вдохнул поглубже московского раздражительного воздуху и разлетелся в общежитие — селиться. На нем сидел клетчатый, коричневый с бежевым, пиджак и гладкие бежевые брюки. Не-однотонные такие костюмы вышли из моды в Москве года четыре назад — ровно столько потребовалось им, чтобы доплестись до Черкасс — города некогда славного, а ныне тихо забытого в объятиях днепровских разливов, воды которых ласково почесывают плакучие ивы. Именно ими, ивами, очарованный, повелел, говорят, неуемный Богдан проездом на Чигирин заложить здесь «щиру станыцю».

Общежитие являло леденящий душу контраст с названием института: грязная пятиэтажка бурого кирпича буквой П в худшем из кварталов Черемушек, тупыми лапами подпирающая раздолбанную трамвайную колею. Уличка утыкана печальными людьми в одеждах вымирающих цветов. Позже Георгий узнал, что это квартал рабочих и лимитных общежитий и что обитателям их радоваться особенно нечему.

В первую минуту студента окатило обидным недоумением — он явным образом заслужил другого. Перепроверив адрес, он еще раз придирчиво осмотрел цифру 26, косо вбитую в угол. Нет, никак невозможно было поверить, что здесь проживают студенты института. Однако же в направлении, которое так и сяк вертел в руках Георгий, неумолимо значилось: «…далее м. «Университет», далее трам. № 26 до ост. ул. Н. Черемушкинская, 26, далее ул. Н. Черемушкинская дом № 26». «Чертова