День чужой смерти [Вадим Сергеевич Шефнер] (fb2) читать постранично, страница - 2

плевать хотели на гимнастику.

Когда Сметане удалось кое-кого собрать, он их всех построил в ряды, и все махали руками под его команду и ходили гуськом. Лёля Голубева тоже ходила, и тоже махала руками, и всё делала, как полагается, но у неё получалось красивее.

Мне казалось, что лучше её и на свете нет, и мне казалось, что она это знает, и все знают.

Все подымали руки до уровня плеч и потом опускали их, и кресты кладбища стояли, вытянув перекладины как руки, и, казалось, перекладины тоже должны подыматься и опускаться по команде Сметаны. Но многим уже надоела гимнастика, и ребята постепенно смывались, благо кусты были близко, и вскоре Сметана сказал, что урок кончен. Потом все подходили к нашему окну и спрашивали, умер ли Чуваш или ещё нет. Это девчонки. А ребята больше интересовались Бабушкой и советовали нам с Колькой отвесить ему батух.

Потом к нам пришла сиделка и сказала, что нечего нам мучить кошку.

Вслед за сиделкой пришёл городской доктор — своего врача у детдома не было, — и они долго возились около Чуваша, но, видно, у них ничего не выходило, и тогда доктор ушёл, а сиделка принесла трёхстворчатую ширму и огородила ею койку Чуваша. Тогда мы спросили сиделку, скоро ли умрёт Чуваш, но она ответила, что это не наше дело.

Вечером девчонки принесли Чувашу блинов. Муку они где-то достали сами, а пекли блины дежурные по кухне.

Блины положили на столик у койки Чуваша и сказали ему, чтобы он их ел. Но Чуваш последние дни вообще ничего не ел, а блинов и подавно есть бы не стал.

Настал вечер, и мы молча легли на койки, но нам не спалось. Тогда Бабушка, думая, что мы спим, встал и, озираясь на нас, пошёл к койке Чуваша. Колька молча показал ему кулак, и Бабушка, тоже молча, вернулся на свою койку.

Вскоре он заснул.

Был поздний вечер, из окна тянуло сыростью. Я закрыл окно и решил заснуть. Чуваш хрипел, но я всё-таки заснул. Мне снилось, что я иду куда-то по густой траве, потом снилась река, и вода в реке была такая прозрачная, что на дне был виден каждый камень.

Потом мне снилась Лёля, но тут Колька разбудил меня и предложил съесть блины, но я отказался.

Колька долго уговаривал меня, но я не хотел. Я сам знал, что Чувашу они не нужны, но мне просто не хотелось есть.

Колька один съел все блины, и мы опять хотели заснуть, но Чуваш начал громко хрипеть, и Колька сказал, что ему что-то страшно становится.

— Мне тоже что-то страшно стало, — сказал я. — Вдруг он сейчас умрёт?

Мы замолчали.

Чуваш хрипел всё громче.

Я встал и прибавил огня в ночнике, и фитиль начал коптить. Копоть оседала на подушки, но нам было уже страшно убавить огонь.

Мы сидели рядом на койке, накинув на плечи одеяла, и Бабушка тоже подошёл к нам и сел.

За окном клубился белый туман, и в лунном свете маячили кресты; их подножия тонули в тумане и, казалось, кресты висят в воздухе.

Дальше, в глубине кладбища, туман был гуще, и некоторые кресты были задрапированы в белые складки тумана, а местами полосы тумана, как полотенца, висели на тёмных перекладинах крестов.

Мы сидели все трое рядом, тесно прижавшись друг к другу. Я старался думать о чём-нибудь дневном: о солнце, о рыбной ловле, о завтрашнем обеде. Но всё равно было страшно.

Тогда я стал думать о Лёле, и стало не так страшно, но тут Чуваш захрипел сильнее прежнего, и мы, не сговариваясь, встали с койки и пошли в уборную, и опять там курили и разглядывали рисунки. Но потом нам стало холодно, и мы решили вернуться в палату.

Когда мы вернулись в палату, Чуваш хрипел нестерпимо громко, и слышно было, как он ворочается и корчится. Потом он начал биться на своей койке, и ширма упала. При коптящем свете ночника мы увидели, как умирает Чуваш.

Изо рта у него пошла кровь, густая и тёмная, как дёготь, но он всё ещё продолжал жить.

Мы стояли и не знали, что нам делать. Наконец он умер, и мы увидели, как хлопья сажи от коптящего ночника ложатся, точно чёрный снег, на его лицо и на недвижные белки.

Тогда мы побежали из палаты, роняя одеяла, накинутые на плечи.

Мы разбудили весь дом, а потом нас уложили спать наверху, и когда мы проснулись, было светло, пахло сиренью и было слышно, как воркуют голуби на крыше.

Через день хоронили Чуваша. Ночью шёл дождь, но к утру всё высохло, и старшие ребята копали яму, а все остальные ходили смотреть: какая яма.

Рука у меня болела меньше, почти не болела, и мне можно было ходить всюду, тем более что лазарет был занят: там лежал Чуваш.

Досок хороших в городе не было, и гроб Чувашу сколотили из досок от яичных ящиков; доски были тонкие и шершавые, а на одной боковой доске гроба были видны буквы ...ЦА II с.

Мы с Колькой несколько раз ходили смотреть яму. Её вырыли под большим тополем, и тем, кто рыл, пришлось обрубить много корней, но мелких корней не обрубили, — это и незачем было, и они висели с правой стороны ямы, как бахрома, и кусочки сырой земли висели на этой бахроме и, высыхая, осыпались вниз.

Потом мы пошли обедать, но после лазарета нам всё казалось невкусным, и Колька