Ведая, чьи они в мире… [Дарья Александровна Радиенко] (fb2) читать постранично, страница - 3

себе свет неведомых миров, отражая божественную мудрость. Люди научились создавать их подобие из бронзы, и эти зеркала, творение рук человеческих, тоже стали окнами в иной мир. Боги запрещают смертным смотреть по ту сторону, взглянешь — и погибнешь! Но, читая слова, написанные на зеркале, можно войти туда, где есть тайна сна мертвого и сна живого, а в тайне — зримое и незримое. И познать то, что скрыто от людских очей… Что было, что будет…

Будем опять жить… Забудем, кто есть мы…

Что еще ты мне нагадаешь, расена, жендча с рода ини?…

Ми не ворожея…

Не знаю, был ли он на самом деле — этот осколок зеленоватого металла, который, если в него всмотреться, вдруг становится похож на поверхность озера с тысячью мерцающих глаз. И где я его нашла, и сколько мне тогда было лет. Может, это привиделось во сне… Я помню одно — ослепительно яркий полдень, холод металла на моей детской ладони.

«Тойе е ти нивть… дле нъжи…» Вот тебе нить для связи… Откуда я знаю эти слова?

Пластинка усеяна почти неразличимыми черточками, треугольными, полукруглыми — словно крохотные зрачки смотрят на меня из зеленой глубины. И я тоже вглядываюсь все пристальнее, пока муть не застилает глаза. А потом не вижу ни металла, ни своей руки, ничего вокруг. Вижу совсем другое, — закатное небо, и жаркий месяц в нем, как серьга. Поля темнеют вдали.

Гаснущий день отражается в круглых щитах. Жарко дышит пламя костра.

Люди возле темных шатров… да йе тени живьве…

А лиц не видно, и слов не разобрать — все снова исчезло.

Это стало моей любимой игрой, — я называла ее «смотреть картинки». Вначале они были смутными, как будто проступают из-под воды. А потом стали сменять друг друга и с каждым разом становились все четче, и слова я слышала яснее — сразу вспоминая, что они значат. Иногда звучали только слова, отдельно, — будто кто-то говорит вслух. Чаще всего по ночам, перед тем как заснуть… Хотя горести бывшие не сочтешь, однако нынешние горше… Слова сплетались в одну светлую нить. Споры прошлые не считайте… Бесконечная светлая нить, она все вилась и вилась. Место свое обступите цепью — будете его защищать днем и ночью!.. Она вилась, эта нить, и тянулась куда-то вверх, и звала меня за собой. Не место — волю! За мощь его радейте!.. Она вела, влекла меня за собой, светлая нить, свитая из слов. Будем опять жить… Будет все в прошлом… Забудем, кто есть мы… И, закрыв глаза, я видела будто со стороны, как протягиваю к ней руки, встаю и иду следом, а потом, наконец проваливаясь в сон, в тот же миг чувствовала, как падение превращается в полет, и вдруг просыпалась — там…

Я не хочу, да и не могу говорить плохо о женщине, которая меня воспитывала. Она часто напоминала о том, как я должна быть ей благодарна — и, конечно, имела на это право. Сладить со мной бывало нелегко, так что, может, от родителей мне доставалось бы еще больше… И, наверно, в тот день я действительно вывела ее из себя, если она выбросила в мусор мою коробку, где лежали разные мелочи. Нечего тащить в дом всякую дрянь.

Наверно, этот осколок металла был там, в коробке… Не помню. Плакать я, конечно, все равно не стала — назло. Тем более, что эта игрушка была мне не очень нужна, — тогда я уже могла видеть и без нее. Можно смотреть на воду, на стекло, в огонь. А порой можно и никуда не смотреть, просто закрыть глаза. Все равно это приходит само — или не приходит вовсе.

…Будем опять жить. Будет все в прошлом — забудем, кто есть мы. Чада будут, нивы будут, прекрасная жизнь — забудем, кто есть мы.

Расеюния чарует очи, никуда не деться от нее. Живы еще чада ее, ведая, чьи они в мире.

* * *

Сегодня выпал первый снег. Чистый белый покров устлал землю, скрывая все неприглядное, схоронив под собою мертвую листву и мерзлую грязь — как будто их не было вовсе…

Я больше люблю пасмурные, серые зимние дни. Но сегодня утром, когда я вышла из дому, и эта солнечная морозная погода вдруг показалась мне восхитительной. Терпкий, как вино, воздух был словно пронизан тонкими сверкающими иглами, почти невидимые огоньки то ослепительно вспыхивали, то гасли в ровном сиянии дня, и все вокруг было необычайно четким и прозрачным. А ледяная кора под стенами домов, в густой тени, отливала глубоким синим блеском… Как же все-таки хороша может быть жизнь! И ты любил этот земной мир, правда?… А я впервые подумала о том, что этот мир стоит любить, когда узнала, что в нем жил ты…

И с тех пор меня часто охватывает пронзительно острое ощущение красоты, разлитой вокруг. Но перед лицом этой красоты я так же остро, до боли, осознаю собственную низость. Ведь я знаю, что недостойна любоваться прекрасным. Стоит взглянуть на закат, на светящиеся облака, на землю, освещенную утренним солнцем, и память в тот же миг возвращает мне мысли обо всем плохом, что было со мной и в чем виновата я сама: «Разве ты — такая, как ты есть — вправе смотреть на это?»…

Я знаю — в мире много хорошего, просто не для меня: ведь я сама не сумела это разглядеть